Не бойся любви
Мэгги Осборн








К Дженни Джонс, ожидающей казни за убийство, совершенное в целях самозащиты, приходит неожиданное спасение. Но взамен спасительница, умирающая богатая мексиканка, берет с девушки обещание позаботиться о ее дочери. Исполнить обещание оказывается нелегко, ибо маленькая Грасиела — единственное, что стоит между алчными негодяями-родственниками и семейным состоянием. Загнанная, затравленная наемными убийцами Дженни находит опору и поддержку в лице мужественного ковбоя Тая Сандерса…






Мэгги Осборн

Не бойся любви


Моей матери. Мне не хватает тебя каждый день.






Глава 1


— Я никогда не слышала вашего имени. Я вас не знаю. Мне нечего вам сказать, — холодным тоном заявила Дженни Джонс, поворачиваясь спиной к женщине, которую тюремщик впустил к ней в камеру.

Подойдя к окну, Дженни увидела, как представители мексиканских властей со скучающим выражением на лицах натаскивают стрелковое подразделение. Легкая дрожь прошла у нее по спине, и Дженни вытерла вспотевшие ладони о слишком широкие мужские брюки, которые были на ней.

Завтра на рассвете на нее будут направлены стволы шести ружей. Она надеялась, что не обмочится, прежде чем солдаты ее убьют. Надеялась, что ей хватит смелости умереть с мало-мальским достоинством.

— Я пришла, чтобы спасти вашу жизнь, — негромко проговорила сеньора Маргарита Сандерс.

Погруженная в свои мысли, Дженни едва слышала, что говорила эта странная незнакомка, но что-то в ее словах привлекло ее внимание. Дженни успела заметить, как сеньора поднесла к своим аристократическим ноздрям кружевной носовой платок — в камере стояла жуткая вонь. Элегантно одетая женщина с легким вздохом окинула взглядом тесное обиталище Дженни, потом подобрала юбки и приготовилась сесть на голый матрас.

— Не садитесь, — предостерегла ее Дженни, снова поворачиваясь к зарешеченному окну. — Там полно вшей.

На ней и самой вшей было предостаточно, но теперь это уже не имело значения. Дженни вытерла цветным платком вспотевшую шею, подумав при этом, что духота в камере и непрестанное жужжание мух медленно сводят ее с ума. Она смотрела, как шестеро невзрачных солдат маршируют в замызганных мундирах к стене со множеством следов от пуль. Ни один из них не был похож на меткого стрелка. Сколько залпов им придется сделать, прежде чем они ее прикончат? Если не повезет, то как бы не пришлось терпеть их попытки до полудня.

— Простите, вы слышали, что я сказала? — мягко спросила Маргарита Сандерс.

Она вытерла грязь с низкого табурета носовым платком, помедлила и уселась с очевидным намерением остаться. Скопившийся на полу мусор взметнулся от резкого движения подола ее шелкового платья.

Дженни рассмеялась, но смех ее был невесел.

— Театр, да и только! Ну что ж, я вам подыграю. Позвольте узнать, сеньора, каким образом вы предполагаете спасать мою жизнь? — Дженни пристально поглядела на посетительницу. — Взорвете тюрьму? Перестреляете солдат? Отмените приговор? — Дженни замолчала, увидев, как сеньора Сандерс кашляет в платок, оставляя на белоснежном кружеве пятна крови. Глаза у Дженни сузились, и она произнесла безжалостно и прямо: — Вы кашляете кровью. Вы умираете.

Смерть отметила своей печатью высокие, обтянутые кожей скулы Маргариты Сандерс, стерла румянец с ее щек. Глубоко запавшие глаза были обведены синеватыми кругами, сбившиеся под модной шляпой волосы лишены упругости и блеска. Приглядевшись, Дженни решила, что сеньора Сандерс в прошлом была настоящей красавицей. Теперь плоть ее ссохлась, и женщина выглядела лет на десять старше своего возраста.

— Почему вы не остались в постели? Чего ради пришли сюда? — уже более мягко спросила Дженни. Она подняла руку, темную от грязи, к жестяной крыше камеры, источавшей жар. — Вам это вредно. Идите домой.

Дом — это скорее всего большая асиенда на ранчо за деревней. Кружево платка, дорогая ткань платья и мантильи свидетельствовали о богатстве. Изящная форма носа и хрупкое сложение говорили об аристократическом происхождении не менее ясно, нежели самообладание женщины и ее спокойная уверенность в себе. Работать ей, само собой разумеется, не приходилось — разве что поднять оброненную вилку, прежде чем это успел сделать слуга.

Такие изысканные особы вызывали у Дженни острое чувство неловкости. Рядом с ними она ощущала себя большой и неуклюжей, не грациознее упрямых мулов, которых она погоняла, чтобы заработать себе на хлеб. Женщины, подобные Маргарите Сандерс, обитали в другом, лучшем мире, чем мир Дженни, в мире, который она не могла себе представить.

Губы Дженни скривились. Сеньора Сандерс никогда не носила по месяцу одно и то же грязное платье, не платила — да еще с благодарностью! — пятьдесят центов за право спать на полной насекомых кровати, не страдала от волдырей на ногах. Дженни заключила бы пари на половину оставшегося ей времени, что Маргарита Сандерс никогда не испытывала недостатка в еде и не готовила ее для себя. В ее хорошенькой головке не было забот более серьезных, чем необходимость решить, какое платье надеть для следующего выхода на люди.

Дженни сплюнула прямо на пол, как бы избавляясь от вкуса зависти во рту; потом она поглядела на свою шикарную посетительницу — как та восприняла этот жест.

Но сеньора Сандерс, казалось, не обратила на него ни малейшего внимания: закрыв от боли свои темные глаза, она снова кашляла в испятнанный кровью платок.

Когда приступ прошел, грудь сеньоры Сандерс еще долго двигалась под кружевным лифом платья — женщина боролась за более глубокий глоток спертого воздуха.

— Завтра в пять тридцать утра, — заговорила она наконец, справившись с дыханием, — отец Перес прибудет выслушать вашу последнюю исповедь.

— Скажите ему, чтобы спал спокойно. Я не католичка.

— Он будет одет в сутану до пят с большим капюшоном. Охрана его ждет. — Маргарита прижала руку к впалой груди и глубоко вздохнула. — На самом деле это будет вовсе не отец Перес. Это буду я. Мы с вами поменяемся местами. — Ее взгляд скользнул по грязным брюкам Дженни и по надетой на нее мужской рубашке большого размера, также покрывшейся за месяц грязными пятнами. — Командиру, парню придурковатому, сообщили, что вы не хотите, чтобы стрелковый взвод видел ваше лицо, когда вы будете умирать, и поэтому потребовали для себя капюшон. Солдаты приняли это известие с облегчением, потому что они не привыкли стрелять в женщин. Договорились, что отец Перес принесет с собой запасной капюшон.

Дженни уставилась на посетительницу, сжав руки в кулаки.

— Что за чертовщину вы мне предлагаете? Стало быть, я выйду отсюда под видом отца Переса? А вы встанете к стенке вместо меня?

Маргарита Сандерс прижала платок к губам, кашлянула и проговорила слабым голосом:

— Я умру вместо вас.

В наступившей душной тишине Дженни услышала, как толстый мексиканский чиновник кричит на солдат. Лошадь прорысила мимо зарешеченного окна камеры, где-то в лагере залаяла собака. Порыв ветра, который очень быстро утих, успел донести запах свежеиспеченных лепешек-тортилий и жареного перца-чили.

— Ладно. Считайте, что вам удалось меня заинтересовать. — Дженни отошла от окна и присела на матрас, обратив свои голубые глаза на Маргариту Сандерс. — А какова цена? Чего вы потребуете от меня? Уж наверное, это не пустяк, если вы готовы заплатить своей жизнью?

Маргарита улыбнулась, и снова Дженни заметила внезапный проблеск ее былой красоты

— Мне говорили, что вы человек прямой.

— На мою долю не досталось хорошего воспитания, — отрезала Дженни.

Она поглядела на мягкие и гладкие руки Маргариты, а потом на свои собственные. Твердые мозоли покрывали ее пальцы. Ветер и зной превратили тыльную сторону кистей в некое темное подобие старой кожи. Ей вдруг захотелось спрятать руки, и она едва не улыбнулась своему порыву. Когда же это она в последний раз испытывала хоть чуточку женского тщеславия? Уж и не припомнить.

— Я не могу придумать, что я сама могла бы предложить в обмен на свою жизнь, но у вас явно что-то на уме. Итак?

Она смотрела на Маргариту, пытаясь вообразить, чего же стоит ее жизнь? Цена должна быть очень высокой, не иначе. Маргарита Сандерс готова идти на смерть… ради чего?

— Вот что я хочу в обмен на то, что умру вместо вас, — заговорила Маргарита, глядя Дженни в глаза. — Хочу, чтобы вы отвезли мою шестилетнюю дочь Грасиелу к ее отцу в северную Калифорнию. — Дженни хотела было заговорить, но Маргарита остановила ее движением руки. — Если мой муж умер, вы должны согласиться воспитать Грасиелу как собственную дочь. Вы не отдадите ее деду с бабкой и вообще никому, кто предъявит на нее родственные права. Если вы — по любой причине — не сможете передать ее с рук на руки отцу, вы будете воспитывать ее сами до тех пор, пока она не выберет себе мужа по доброй воле и не создаст собственную семью. Такую вот сделку я хочу заключить с вами. Такую цену потребую за спасение вашей жизни.

У Дженни дрогнули губы. Ее словно хватило по голове обломком гранита.

— Это безумие! — в конце концов выпалила она. — Если вы любите вашу дочь — а я полагаю, что это так, — раз вы готовы пожертвовать жизнью ради нее, то как же вы, во имя Господа, можете доверить ее попечениям незнакомого человека? Ведь вы ничего не знаете обо мне, кроме того, что я приговорена к смерти за убийство солдата!

Когда Маргарита перестала кашлять и более или менее отдышалась, она обмахнула лицо перчатками и покачала головой.

— Я знаю, что вы честны даже во вред себе. Ведь свидетелей не было, вы могли отрицать, что убили напавшего на вас скота. Но вы добровольно признали это.

— И посмотрите, куда привела меня моя честность! — Дженни показала на окружающие ее каменные стены. — Никто не поверил, что какой-либо мужчина, даже пьяный солдат, набросился бы на женщину вроде меня.

Маргарита спокойно встретила ее взгляд.

— Если полученные мною сведения верны, то вы достаточно долго перевозили грузы в штат Чиуауа, чтобы понимать: с того мгновения, как вы признали, что стреляли в сеньора Монтеса, вы были обречены, — сказала Маргарита, в глазах у которой блеснуло любопытство. — Почему вы не солгали?

Дженни, обозленная, прошагала к окну и вцепилась руками в решетку, несмотря на то что накаленные солнцем прутья обжигали ладони.

— Честность — это все, что у меня есть, — наконец произнесла она глухим голосом. — У меня не семьи. У меня нет красоты и нет мужчины. У меня нет денег, и я, черт побери, уверена, что нет будущего. Моя гордость может опереться только на одно — мое слово. — Она вздернула подбородок. — Если Дженни Джонс что-то говорит или обещает, можете поставить последнее песо — все правда, все так и будет.

— Мне так и говорили.

— Если я потеряю свое слово, у меня ничего не останется. Я сама стану ничем! — Дженни обернулась и увидела, как Маргарита Сандерс снова прижимает к губам окровавленный платок. — Каждому необходимо чем-то подкреплять веру в себя, даже мне. Честность помогает мне чувствовать свое право на место в этом мире. Это все мое достояние. Независимо от того, насколько плохи мои дела, я всегда могу утверждать, что Дженни Джонс — честная женщина.

Честность привела ее в мексиканскую тюрьму, и теперь осталось всего несколько часов до того, как она встанет у стены перед стрелковым взводом.

— Я могла бы солгать во время этой комедии, которую называли судом, — сквозь зубы процедила Дженни, глядя в окно на саманную стену, окружающую лагерь. — И вы, вероятно, считаете меня дурой, что я этого не сделала. Но ложь убила бы единственно хорошее, что есть во мне. — Подняв руку, она попыталась поймать вошь у себя в волосах. — Без моего слова я так и так мертва. Я предпочла бы умереть с честью, чем жить, лишившись того, что помогает мне встречать каждый новый день.

Это была длинная речь, и во рту у Дженни пересохло. От смущения у нее даже шея покраснела. И она готова была стукнуть себя за то, что обнажила глубоко личные чувства в присутствии этой ненормальной.

— Вот поэтому я и доверяю вам отвезти Грасиелу к ее отцу. Я верю, что вы честно выполните условия нашей сделки, — спокойно и мягко произнесла Маргарита.

— Мы не заключали никакой сделки, — отрезала Дженни. Она прислонилась к стене, и до нее донесся запах духов Маргариты. — Что еще вы знаете обо мне? И я вас совсем не знаю. Ну… — она уставилась на богато вышитую кайму на мантилье Маргариты. — Почему я? Разве у вас нет родственников, которые могли бы отвезти малышку к отцу?

— О да. — Маргарита принялась изучать кровавые пятна на платке, потом подняла глаза, блеск которых потушила горечь — В нашей семье полно молодых крепких мужчин, моих кузенов, но ни один из них не прольет и слезинки, если Грасиела умрет завтра. — Она сделала глубокий осторожный вдох. — История моей жизни долгая и полная слез, но я расскажу вам ее коротко.

Охваченная невольным любопытством, Дженни отошла от окна и села на матрас.

— Я ведь никуда не ухожу. Вы можете говорить хоть до самого рассвета, пока со мной не покончат. Только не плачьте. Я не выношу плаксивых женщин.

Маргарита обратила лицо к солнечному свету, пробивавшемуся сквозь железные прутья.

— Я выросла на ранчо в Калифорнии, по соседству с имением родителей Роберто. Мой отец ненавидел гринго[1 - Так мексиканцы называют американцев. — Здесь и далее примечания переводчика.], отец Роберто ненавидел испанцев. — Маргарита пожала плечами и мягко улыбнулась. — Я полюбила Роберто.

Ее прервал новый приступ кашля.

— Вам надо лежать в постели.

— Мне было шестнадцать, когда я забеременела. Новость едва не убила моего отца — так велики были его стыд и горе. Наши родители не позволили нам пожениться. — Маргарита подняла голову и посмотрела на жестяной потолок камеры. — Мой отец в гневе отправил меня сюда, к моей тетке. Роберто пробрался ко мне в карету, и мы обвенчались в Лос-Анджелесе.

— Почему же он не здесь, не с вами?

— Я у отца единственный ребенок. Но Роберто — старший из двух братьев. Последуй он за мной в изгнание, его лишили бы права на наследство.

Дженни решила по себя, что ей не нравится этот Роберто, который предпочел наследство молодой жене и ребенку.

— Ни мой отец, ни родители Роберто так и не признали наш брак. — Боль промелькнула в глазах Маргариты, но тут же ее сменило выражение твердой решимости. — Однако после моей смерти отец признает права Грасиелы. Она станет его единственной наследницей. Мой отец очень богат, сеньорита Джонс, богата и моя тетя. Чего не скажешь о моих двоюродных братьях. Если Грасиела преждевременно умрет, жадные кузены станут правопреемниками и унаследуют достаточно денег, чтобы стать хозяевами этого района бедняков. Я знаю, они смотрят на Грасиелу и прикидывают: если бы эта девочка умерла…

— Понимаю. — Дженни нахмурилась. — Когда вас не станет и некому будет защитить ребенка, ваши двоюродные братья, как вы считаете, убьют вашу дочь.

Маргарита вздохнула.

— Ужасно признавать такое. Тем не менее — да. Всего лишь маленький ребенок будет стоять между моими кузенами и жизнью, полностью обеспеченной и во всех отношениях приятной.

Дженни задумалась. Бедняков в этом районе тьма. Есть и богатые люди, взять хоть синьору Сандерс, но, судя по ее словам, ее двоюродные братья не из их числа и скорее всего живут в крытых камышом домишках, владея единственной коровой да каким-нибудь десятком тощих цыплят. Может, эти родственнички даже присоединяются от случая к случаю к бандитам, что грабят окрестных жителей, — хладнокровным мерзавцам, готовым перерезать человеку горло за несколько жалких песо.

Дженни все-таки поймала вошь у себя в волосах и щелкнула ее между грязными ногтями.

— А что вы скажете о вашем Роберто и его родителях? Готовы ли они принять Грасиелу с распростертыми объятиями?

— Не знаю, — прошептала Маргарита, коснувшись лба дрожащими пальцами. — За шесть лет я получила от Роберто всего одно письмо. Он писал, что приедет за мной, как только появится возможность жить вместе. — Она закрыла глаза. — Быть может, его уже нет в живых. Быть может, он отчаялся и забыл о Грасиеле и обо мне. Быть может… Я просто ничего не знаю. Я твержу себе, что, наверное, он написал много, очень много писем, но его родители перехватили их.

— Если хотите знать мое мнение, то ваш Роберто Сандерс — жалкий сукин сын! — заявила Дженни, изучая черную каемку у себя под ногтями.

— Нет! — Плечи синьоры Сандерс гордо выпрямились, а в глазах ее вспыхнул огонь; на мгновение Дженни увидела перед собой девушку, которая не побоялась восстать против самовластного отца в борьбе за право выбрать себе мужа. — Роберто — самый любящий, самый нежный из всех мужчин на свете.

— То есть бесхарактерный?

Маргарита встала. Кашель душил ее, буквально сотрясая всю ее хрупкую фигурку, и она оперлась рукой о стену.

— Я не намерена слушать наветы на моего мужа!

Дженни уперлась локтями в колени и молча наблюдала за тем, как сеньора Сандерс борется с приступом. Дженни ничего не понимала в медицине, но ей было ясно — этой женщине осталось жить считанные дни.

— Ладно, согласна, этот парень — настоящий принц. Сядьте и передохните. А потом закончите то, что хотели сказать.

Маргарита скорее упала, чем села. Ее впалая грудь вздымалась и опадала часто-часто, ловя зловонный воздух камеры.

— У меня совсем мало времени, чтобы обезопасить жизнь Грасиелы, — сказала она, поднимая глаза на Дженни. — Если моя девочка останется в деревне после моей смерти, она вскоре последует за мной в могилу. Знаете, как это бывает: несчастный случай, происшедший без свидетелей, — и все. Единственный выход — отправить ее к Роберто.

— Он может не принять ее, — напрямую высказалась Дженни. — А если ваш милый Роберто женился заново еще годы назад? Вы об этом подумали?

— Нет! — На этот раз в глазах у Маргариты вместо пламени вспыхнули только лишь угольки. — Но может статься, он действительно ее не примет. Предположим, отец ему не позволит. — Она прикрыла глаза и сглотнула. — И поэтому вы должны обещать мне всем для вас святым, что вы никогда не бросите Грасиелу. Если вы не сможете передать ее Роберто, и только Роберто, тогда вы ее удочерите и вырастите сами.

Дженни развела руками.

— Сеньора Сандерс! Я последний человек на земле, которому стоило бы доверить воспитание вашей дочери. Я немного умею читать, немного умею писать, но у меня нет образования, я — никто, голь.

— Я вижу словарь в заднем кармане ваших брюк. Я видела на столе в караульне книги среди ваших вещей.

— Да я всю жизнь едва-едва зарабатываю себе на хлеб и одежду. Чего только не приходилось делать! И стиркой перебиваться, и шкуры с бычьих туш снимать — а это худшая из худших работ. И чернорабочей я была, и погонщицей мулов. За исключением стирки, ни одно из этих занятий не назовешь женским. Я сама просилась на такую работу и порой выполняла ее получше большинства мужчин. И, черт побери, платили мне меньше, чем мужчинам! Вы понимаете, к чему я клоню? Я едва могу прокормить и одеть себя, не говоря о ребенке.

— Я дам вам денег на дорогу.

— Самое сложное для меня — содержать малышку, если ваш Роберто не сможет или не захочет ее принять. Кто меня наймет с ребенком на шее? Да и что это будет за жизнь для нее?

Маргарита некоторое время пристально смотрела на Дженни.

— Если бы вы отпустили волосы… и помылись… Надели бы платье и…

Дженни расхохоталась и хлопнула себя по бедрам.

— Ах вот вы о чем. Да за двадцать четыре года ни один мужик не взглянул на меня дважды, и не думаю, что платье, надень я его, что-то изменило бы. — Она покачала головой. — Мужчина должен быть свински пьян, чтобы посягнуть на мою честь!

— У вас прекрасные глаза, — минуту спустя произнесла Маргарита даже с некоторым удивлением. — И красивый рот.

— Забудьте об этом! — Дженни рубанула рукой по воздуху. — Если ваша девочка останется у меня на руках, мне придется растить ее в одиночку. И это будет та еще жизнь для нас обеих. У нее не будет красивых платьев, не будет слуг, готовых броситься к ней по первому зову. Дай Бог ей не голодать и иметь подушку под головой. Этого вы ей желаете?

Маргарита опустила голову и снова закрыла глаза.

— Но у меня нет выбора, нет его и у моей Грасиелы.

— Но это еще не самое худшее, — жестоко продолжала правдивая Дженни. — Я не люблю детей. Никогда не имела с ними дела.

— Грасиела развита не по годам. Она очень умна. Гораздо взрослее, чем дети ее возраста.

— Ну да, чудо-ребенок! Но ведь ей всего шесть лет, стало быть, она совсем малышка, а я малышей не жалую. Не знаю, как с ними разговаривать. Не знаю, как за ними ухаживать. — Дженни раскинула руки. — малыши не знают, что такое жить в пустыне, они не умеют потрошить кроликов и вообще заниматься хозяйственными делами. Путаются под ногами. Хнычут. Плачут. Они еще полулюди.

— Зачем вы мне об этом говорите? — спросила Маргарита. Глаза ее умоляли.

— Затем, чтобы вы знали в точности, за какого человека собираетесь отдать жизнь. Если мы поменяемся местами и я смоюсь с вашим ягненочком, я не хочу проснуться однажды ночью, когда мы с Грасиелой будем спать в грязи и с пустыми животами, — проснуться и почувствовать свою вину, что вы умерли вместо меня, а я вас обманула.

— Я вовсе не собираюсь умирать за вас, Дженни Джонс, не заблуждайтесь на этот счет. Я умираю ради того, чтобы Грасиела могла жить. Я приму пули вместо вас, только если вы поклянетесь всем святым, что Грасиела не будет оставлена здесь на погибель. Я встану перед стрелковым взводом только в том случае, если вы от всей души пообещаете спасти мою дочь. Голодать в тысячу раз лучше, чем умереть!

— А ваш отец, богатый владелец ранчо? — спросила Дженни со злостью. — Если ваш драгоценный Роберто откажется от Грасиелы, почему бы мне не оставить ее у дверей вашего отца?

— Он ни за что не примет незаконного, как он считает, ребенка Сандерса.

— Ну так вот вам и ответ! — Дженни откинулась назад к стене, вытянув ноги вдоль завшивленного матраса. — Просто объясните это своим жадным кузенам — и ребенок спасен.

Этими словами она отказывалась от шанса выжить. Какое-то мгновение — не больше — Дженни проклинала себя. Потом представила себе, что значит содержать ребенка, и решила предпочесть встречу со стрелковым взводом. Пусть все идет как идет.

— Грасиела — законная наследница, независимо от того, примет мой отец ее или нет. Когда суду будет представлено мое свидетельство о браке, которое я передам вам, притязания Грасиелы признают законными. Я в этом удостоверилась.

Дженни посмотрела на палец, торчащий из дыры в ее башмаке.

— Я ведь сказала вам, что терпеть не могу малых детишек и что не смогу толком обеспечить ребенка. Я не знаю, что сулит будущее. Я даже не уверена, доберусь ли до северной Калифорнии. — Она подняла глаза. — И вы все еще хотите этого обмена?

— Вы единственная надежда для Грасиелы.

— В таком случае Грасиела в большой беде. — Дженни рассмеялась резким и неприятным смехом, потом на минуту задумалась. — Они выстрелят, когда ваше лицо будет закрыто капюшоном, но хоронить в капюшоне не станут. А как только его снимут, каждый поймет, что вместо меня убили вас. Вы подумали об этом?

Маргарита медленно кивнула.

— В вашем распоряжении будет примерно шесть часов. — Она помолчала. — По правде говоря, я не верю, что солдаты станут вас разыскивать. Они носят форму, но они немногим лучше бандитов. Какой им смысл отправляться в погоню за женщиной без единого гроша? Мертвое тело у них будет, и этого достаточно для официального протокола.

— Тогда о каких шести часах вы говорите?

— Я имею ввиду своих двоюродных братьев, в особенности Луиса, Чуло и Эмиля. Когда опознают мое тело, они поймут все и сумеют сделать так, что все поверят в похищение, то есть что вы похитили их любимую маленькую племянницу. Они тут же пустятся в погоню и постараются убить вас обеих.

— Вот сучьи дети! — выругалась Дженни, запустив руку себе в волосы. — Вы подбрасываете мне ребятенка, возможно, на всю мою оставшуюся жизнь, а в придачу я получу свору мексиканских убийц, которая ринется по моим следам, чтобы прикончить меня. Цена высокая!

— Вы останетесь живы, — успокоила ее Маргарита; она посмотрела на тень, все выше наползающую на стены камеры. — решайте же. У меня остается мало времени, чтобы уладить все необходимое.

Прошли еще две минуты, пока Дженни размышляла. Глубокий вздох поднял ее грудь.

— Вы знаете, что я это сделаю. Знали и тогда, когда покупали свидание со мной.

Маргарита кивнула и закрыла глаза, на ресницах у нее блеснули слезы облегчения.

— Давайте твердо определим, что обещает каждая из нас. Я обещаю умереть завтра вместо вас. Вы — отвезти Грасиелу к отцу и передать ее только ему и никому больше. Если Роберто не сможет или не захочет принять дочь, — при этих словах по лицу Маргариты промелькнула тень боли, — тогда вы воспитаете Грасиелу как собственное дитя. И постараетесь полюбить ее.

— О нет! — Дженни вздернула голову и сузила глаза. — Я не обещаю полюбить ребенка, которого никогда еще не видела и к которому уже отношусь с предубеждением. Я отвезу ее Роберто. Или выращу, если придется, но не ждите, чтобы я ее полюбила. Этого я не могу сделать.

— Вы жесткая женщина, Дженни Джонс!

— Вы и наполовину не представляете — насколько! Мой папаша колотил меня с тех пор, как только я научилась ходить. Единственный человек, которого я любила, мой третий брат Билли, умер, когда мне было девять, и умер из-за меня. Мать выгнала меня на улицы Денвера, едва мне исполнилось десять. С тех пор я сама заботилась о себе. Да, вы вправе утверждать, что я жесткая женщина.

В карих глазах синьоры Сандерс появилось сочувствие.

— Простите меня. Такого не заслуживает ни один ребенок.

— Вы собираетесь завтра умереть и сочувствуете мне? — Что-то резкое и болезненное шевельнулось у Дженни в груди. — Вы либо дурочка, либо лучшая из женщин, каких мне доводилось встречать.

Последние слова она произнесла шепотом.

Ужасная правда словно обручем стиснула ей голову. Эта милая, хрупкая женщина погибнет завтра поутру. Маргарита Сандерс встанет перед расстрельной командой вместо Дженни, потому что любит свое дитя больше всего на свете, больше собственной жизни. Она проведет оставшиеся ей немногие часы в хлопотах об освобождении Дженни и ее бегстве. Она попрощается с обожаемой дочерью. И при всем том она сочувствует убогому прошлому незнакомки.

— А что я скажу Грасиеле, когда она спросит, что произошло с вами? — с трудом сглотнув, спросила Дженни.

— Она взрослее своих лет. Я расскажу ей правду, — вставая с места, ответила Маргарита. Она отряхнула юбку, но собранная с пола грязь так и осталась на подоле. — Я не хочу, чтобы она упрекала вас за мою смерть. Она должна понять, что это был мой выбор.

— Предположим, что ваши кузены не убьют нас… и предположим, что Роберто умер или что-то в этом роде. — Дженни смущенно закашлялась. — Что, если Грасиела станет расспрашивать, какой вы были? Ведь я ничего о вас не знаю.

Маргарита перевела взгляд на решетку окна.

— Скажите ей, что я любила ее и ее отца. Скажите, что я старалась жить достойно и никому не причинять зла. — Она снова посмотрела на Дженни. — И еще скажите, чтобы она забыла меня и чтила женщину, которая ее вырастила.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом Дженни мягко произнесла:

— А вы тоже твердый орешек.

— Убедите ее не погружаться в прошлое. Пусть живет и будет сильной, Дженни Джонс. Научите ее смеяться и любить. Если она этому научится и найдет свое счастье, то, где бы я ни находилась, я стану радоваться и тоже буду счастлива.

— О Боже. — Дженни утерла глаза грязной рукой. Сообразив, что Маргарита собирается обнять ее, она поспешно попятилась. — Я грязная и вшивая.

В глазах у Маргариты промелькнула усмешка, а на щеках появился слабый румянец.

— Сеньорита Джонс, — произнесла она с улыбкой, — вши не долго будут меня беспокоить.

Худыми руками она обхватила Дженни за талию и опустила голову ей на плечо.

— Спасибо, — прошептала она. — Я стану молиться за вас, Дженни Джонс.

Дженни взмахнула руками, а потом в свою очередь обняла Маргариту Сандерс, стараясь не слишком сильно сжимать тонкие, как у птички, косточки. Миниатюрность и хрупкость этого существа заставили Дженни почувствовать себя огромной и неуклюжей, словно новорожденный теленок.

Разомкнув объятия, Дженни, смущенная и тронутая, отступила и уставилась на сеньору Сандерс, стараясь хорошенько запомнить ее черты при слабеющем дневном свете.

— Я уверена, что так оно и будет. — Маргарита отошла к зарешеченной двери, собираясь с силами, чтобы позвать охранника. — Завтра на рассвете у нас не будет времени для прощания, так что я прощаюсь с вами теперь. — Она улыбнулась и взяла мозолистые руки Дженни в свои мягкие ладони. — нет слов, чтобы выразить мои чувства. Признательность. Уважение. Любовь. Эти слова не передают даже в малой степени того, что я испытываю по отношению к вам. Вы спасение моего сердца. Вы ответ на мои молитвы. Вы мать, которую я оставляю моей дочери…

— Паршивая мамаша, — пробормотала Дженни.

Маргарита с улыбкой сжала ее руки.

— Я думаю, вы будете удивлены, — ласково произнесла она, — но я уверена, что вы полюбите Грасиелу и, если вам суждено будет стать ей матерью, вы сделаете нашу дочь, вашу и мою, женщиной, которой мы обе станем гордиться. Я это знаю.

Дженни хотела сказать, что Маргарита попросту грезит, но удержалась. Если бедняге хочется убедить себя, что в Дженни таятся скрытые запасы материнских чувств, так и пусть ее. Дженни не настолько жестока, чтобы лишать эту женщину утешения в последние часы жизни.

С дребезгом распахнулась дверь. Охранник грубо отшвырнул Дженни в угол камеры, потом отступил в сторону и дал сеньоре Сандерс пройти.

Дженни вскочила на ноги и бросилась к двери. Ухватившись за решетку крошечного окна, она прокричала в душную вонь коридора:

— Я дала вам слово! Дала слово!

… До глубокой ночи Дженни сидела на голом матрасе, щелкала в полной темноте вшей и думала о женщине, которая на рассвете умрет вместо нее.

Думала она и о ребенке. О Грасиеле. И о двоюродных братьях-убийцах, которые погонятся за ними. С тяжелым сердцем размышляла и о том, что на ближайшие двенадцать лет, а может, и на более долгий срок она будет обременена ребенком.

«Я дала слово», — шептала она. Это было единственное, чем она могла заплатить за спасение своей жизни. И единственное, чего хотела от нее Маргарита. Обещание.

Если бы она имела обыкновение обращаться к Богу, она помолилась бы за Маргариту Сандерс. И может, добавила бы словцо-другое о самой себе и ребенке.




Глава 2


Тай Сандерс был в ярости.

Вот уже две недели ковбой питался черт знает чем, мылся и брился кое-как и ложем ему служили камни и песок пустыни. Удобная постель, ничего не скажешь! С тex пор как он пересек границу, у него крали лошадь дважды, приходилось покупать новую по цене, от которой он скрипел зубами. Иногда Тай сутки проводил в седле, ягодицы у него болели; большой палец на руке гноился — он занозил его шипом кактуса.

В довершение ко всем пакостям он не знал, где, черт его дери, находится. Карта, которую он захватил с собой, оказалась чудовищно неточной и, стало быть, бесполезной. Тай знал лишь одно: вот уже две недели, как он в Мексике. Пора найти хоть одну действующую железную дорогу.

Раздраженно теребя поля шляпы, он ехал верхом по самой середине пыльной улицы, которая разделяла жалкий маленький городишко на две залитые солнцем половины. Не было никакого признака железнодорожного вокзала. Кое-где мелькают люди, к счастью, не облаченные в мундиры. Можно надеяться, что стычки, вспыхнувшие на части мексиканской территории, этих мест пока не затронули. По мнению Тая, мексиканцы прямо созданы, чтобы убивать друг друга, а иначе им чего-то не хватает для полного счастья.

Он добрался до так называемого центра города, который представлял собой заросшую сорняками площадку возле церкви, что достойно украсила бы собой и город в десяток раз больший. Два старика дремали на скамейке под единственным деревом, росшим между этим местом и низкой цепочкой коричневых холмов.

— Эй, вы! Как называется этот город?

Испанскому языку Тай обучался в Калифорнии, и выговор его был далек от совершенства, однако он рассчитывал, что его поймут.

Один из стариков сдвинул сомбреро на затылок, открыв лицо, напоминавшее ссохшийся боб. Черные глаза обследовали пыльные башмаки Тая, его шляпу, седельные сумки и хмурое лицо.

— Мексла, сеньор.

Тай в жизни не слышал этого названия. На карте его не было. Где же он все-таки находится — заехал на двести миль в глубину Мексики или кружит вдоль самой границы? Тай снял шляпу и рукавом рубахи вытер пот со лба. Больше всего ему хотелось помыться и выпить чего-нибудь похолоднее.

— Есть здесь гостиница? Место, где можно получить постель и ванну?

Старик задумался над вопросом — плохой признак. Но в конце концов произнес:

— «Каса Гранде».

После этого снова надвинул сомбреро на нос и скрестил руки на груди. Разговор кончился.

Тай оглянулся через плечо. Единственным зданием в городке, заслуживающим определения «гранде», была церковь. Так это было во всей Мексике — во всяком случае, в той ее части, какую довелось увидеть Таю. Великолепные церкви в окружении бедных лачуг. Бывало, что еще алькальд[2 - глава местного муниципалитета], если у него хватало средств или не хватало совести, строил что-нибудь достаточно грандиозное и для себя.

Тай повернул коня и двинулся в обратную сторону — туда, откуда только что приехал. Он внимательно присматривался к покосившимся фасадам, пока не обнаружил выгоревшую на солнце вывеску со словами «Каса Гранде». На противоположной стороне улицы располагалось нечто вроде кафе на открытом воздухе, а рядом — конюшня.

В конюшне Тай сгреб за воротник рубашки парня, который принял у него коня, и притянул его к себе достаточно близко, чтобы различить запах последней поглощенной им пищи.

— Если кто-нибудь дотронется до моего коня — только дотронется, ясно? — я вас разорву на части, сеньор. Вы меня поняли? — Парень вытаращил глаза. — Спешить мне некуда. Я швырну вас на землю и прикончу! — Тай показал шляпой на стойло. — Эта лошадь должна быть завтра утром на месте, понятно?

— Да, сеньор!

Глаза у Тая покраснели от ослепительного солнца пустыни, лицо, заросшее двухнедельной щетиной, загорело дочерна. Он был грязен, вонял козлом и полагал, что выглядит достаточно взбешенным, чтобы его угроза возымела действие. Перекинув седельные сумки через плечо, Тай вошел в «Каса Гранде».

Его не удивило, что служащий уже стоит возле стойки с ключом в руке. Стоит иностранцу, в особенности гринго, въехать в мексиканскую деревню, как через несколько минут все население об этом уже знает и прикидывает, какую выгоду можно извлечь из появления гостя.

Единственное, что нравилось Таю у мексиканцев, — так это их еда. Даже звук их языка оскорблял его слух. С его точки зрения, испанский звучал чересчур мягко, чересчур, как бы сказать, женственно. Вы можете посылать человека, упоминая всех его предков вплоть до прабабушки, а звучит это, черт побери, словно вы поете даме серенаду.

Тай высыпал на прилавок пригоршню песо.

— Комнату. Ванну. И что-нибудь, чем можно полечить вот этот палец. — Получив ключ, Тай поправил на плече сумки и направился к лестнице, которая, казалось, не выдержит его веса. — Где ближайшая железная дорога? — спросил он, останавливаясь и глядя на парня через плечо.

— В Чапуле, сеньор. — Служащий ткнул куда-то позади себя указательным пальцем. — Два или даже три дня пути верхом.

Может, и так. Тай вроде бы помнил такое название у себя на карте — Чапула. Он поднялся по лестнице, открыл пинком дверь в комнату и был приятно удивлен тем, что одеяло на постели чистое. Окно выходило на крышу веранды — удобно в случае необходимости срочно смыться. Мебель пестрая, но целая. И зеркало не слишком мутное, бриться можно.

Двадцать минут спустя Тай отмокал в прохладной воде переносной ванны, с наслаждением вдыхая дым самой скверной сигары, какую ему когда-либо приходилось держать во рту, и поедая маленькие свернутые в трубочки лепешки, начиненные кусочками куриного мяса и мамалыгой. Занозу из пальца он извлек и смазал ранку алоэ, которое служащий прислал к нему в номер.

Желание вышибить из кого-то душу пока не оставило его, но было теперь не столь сильным, как тогда, когда он въехал в городишко. Он знал, что попозже отправится в это так называемое кафе напротив через улицу, выпьет пива, расспросит поподробнее о железной дороге и скорее всего обойдется без драки.

Ценой горького опыта он усвоил, что не следует трогаться с места, пока не получишь по крайней мере от трех разных людей одинаковые указания.

Передвинув сигару в другой угол рта, Тай развернул карту и, осторожно держа ее так, чтобы она не касалась грязной воды, стал рассматривать. Ага, вот оно!

Рядом с названием «Чапула» стоял значок железной дороги. Но еще не факт, что дорога действует. Это он тоже крепко усвоил на опыте. Стоило мексиканцам начать буйствовать, как они первым делом разрушали железную дорогу по соседству. Не важно, против кого или чего они выступали — против правительства, местного заправилы или собственной собаки; способ выражения недовольства был один на все случаи: взорвать железнодорожные рельсы.

Точно удостовериться невозможно, но кажется, что линия, проходящая через Чапулу, ведет на юго-запад, к Верде-Флорес. У Тая немедленно улучшилось настроение. Когда он прибудет в Верде-Флорес, ему останется всего день пути верхом до безымянной деревушки, ради которой он проделал всю эту длинную дорогу. Первая половина безумного путешествия будет завершена.

Опустив карту на пол рядом с ванной, Тай пристроил голову на бортике и принялся пускать дым, разглядывая трещины на потолке.

За шесть лет много чего могло произойти, и его поездка, может статься, пустая трата времени.

Маргарита могла умереть. И ребенок мог умереть. Маргарита могла снова выйти замуж. Или уйти в монастырь. Уехать куда-то или вообще исчезнуть бесследно. Возможно, она солгала и никакого ребенка не было. А возможно, он просто на ложном пути.

Тай тихо выругался. Дурацкое поручение, и он дурак, раз согласился взяться за дело.

В тот же вечер Тай получил точные сведения, что Чапула находится в трех днях пути верхом на юго-запад. Это, а также драка, в которой приняло участие полдеревни, окончательно улучшили его настроение. Когда он наутро зашел в конюшню и узнал, что его лошадь не украли, то почувствовал себя почти счастливым.

Под глазом у Тая темнел синяк, губа была рассечена, но он выехал из Мекслы, насвистывая сквозь зубы.




— Я ненавижу тебя! — Грасиела топнула о землю крошечным башмачком, украшенным кисточками. — Я тебя ненавижу, ненавижу, ненавижу!

Дженни хмуро взглянула на ребенка, прежде чем снять с себя сутану священника и отдать ее угрюмой на вид женщине, которая стояла возле самой лучшей лошади, на какой Дженни когда-либо приходилось ездить.

— Хватит вопить, козленок!

— Я хочу к маме!

— Мне не хотелось бы начинать со шлепков, так что лучше замолчи, слышишь? — Дженни наклонилась к лицу девочки, и та увидела угрозу в ее взгляде. — Нам следует вести себя как можно тише, пока мы не уберемся отсюда. Мама сказала тебе, чтобы ты во всем меня слушалась, я это знаю, так что заткнись или мне придется заткнуть твой рот тряпкой.

— Я ненавижу тебя! — повторила девочка, но уже без крика.

Дженни потянулась за свертком одежды к женщине, которая держала в поводу лошадь.

— Так это юбка! — протянула Дженни; женщина ничего не сказала в ответ и вдобавок к верхней вручила ей целый ворох нижних юбок. — Ладно, черт с ним!

Дженни предстояло как можно дальше уехать от родственников Маргариты, при этом она должна была везти с собой на лошади ребенка да еще напялить на себя юбки. Ругательства сами собой вырывались у нее изо рта. Хорошо еще, что у Маргариты оказался наметанный глаз: юбка и блузка по размеру точно подходили Дженни. Зато шляпа была попросту смешна и столь же полезна для защиты от солнца, как чайная чашка, но тем не менее Маргарита не забыла приложить ее. Слава Богу, что она сообразила прислать ботинки попросту удобные, а не модные.

А вот кружевные перчатки и короткая мантилья просто-таки насмешили Дженни. Перчатки превратятся в лохмотья через час-другой верховой езды, а под мантильей Дженни сварилась бы минут через двадцать после восхода солнца. Она сунула то и другое в седельные сумки, нащупав при этом тяжелый кошелек с монетами и пачку бумажных денег. Очень хорошо. Маргарита не забыла и о деньгах.

— Иди сюда, козленок. Пора смываться. — С этими словами Дженни протянула руки к Грасиеле, намереваясь усадить ее на лошадь, но девочка попятилась.

— Я не поеду с тобой! Я хочу к маме! — Грасиела бросила умоляющий взгляд на женщину, стоящую в тени, потом вдруг подбежала к ней и с плачем спрятала лицо в ее передник. — Я ее ненавижу! Я хочу остаться с тобой!

Именно такого поворота событий Дженни и опасалась. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу и перебирая в уме возможные решения. Вплоть до того, чтобы хорошенько стукнуть девчонку, перекинуть через шею лошади и увезти. Или связать ее и заткнуть ей рот перчатками.

Темные глаза другой женщины огнем горели в предрассветном сумраке, испепеляя Дженни. Маргарита сказала и этой женщине, и своей дочери, что сама выбрала смерть, Дженни это знала, но обе они, кажется, обратили свой гнев именно на нее.

Закусив губу, она окинула взглядом светлеющий горизонт. Спустя всего несколько минут поднимется солнце, а Дженни хотела как можно скорее уехать подальше отсюда, чтобы ребенок не услышал залпа, который прогремит в лагере. Да и сама она отнюдь не жаждала слышать эти выстрелы.

Дженни подошла к женщине и глянула в ее обвиняющие глаза.

— Я хочу оказаться подальше отсюда до восхода солнца. Вы меня понимаете?

Она ткнула большим пальцем в сторону Грасиелы.

Женщина наклонилась и сплюнула на землю возле самого подола Дженни. Потом еще раз ожгла ее взглядом и обхватила обеими руками дрожащее тельце ребенка. Заговорила ласково — почти пела, а не говорила:

— Ты помнишь, что сказала мама? Вытри слезки, маленькая моя. Эта американка отвезет тебя к твоему папе.

— Она убила мою маму!

Слезы заглушали слова, но Дженни расслышала их достаточно ясно. Она стиснула зубы и сжала кулаки, готовая надавать девчонке тумаков.

— Нет-нет, маленький цветочек. — Женщина выпрямилась и убрала под изящную шляпку девочки выбившуюся прядь шелковистых каштановых волос. Она послала Дженни убийственный взгляд, потом улыбнулась ребенку. — Ты ведь помнишь? Твоя мама медленно умирала. Теперь она уйдет к ангелам быстро и без мучений. Она будет счастлива так, как никогда не была на земле.

— Она уйдет к ангелам очень скоро, — напомнила женщине Дженни, многозначительно вздернув голову к небу. — Грасиела! Давай-ка садись на лошадь. Мы уезжаем. Прямо сейчас.

Женщина скорее подтащила, чем подвела девочку к лошади.

— Американка будет заботиться о тебе, — сказала она, а ее огненные очи предупреждали Дженни, что, если хоть волос упадет с головы ребенка, она самолично станет преследовать его обидчицу до конца дней и вырвет сердце у нее из груди.

Дженни слегка наклонилась и посмотрела на Грасиелу. Она не знала, какого роста может быть шестилетний ребенок, но перо на шляпке у девочки доставало Дженни до груди. На ее взгляд, девочка выглядела как большая кукла, одетая в миниатюрное подобие модного платья для взрослой женщины. Но кроме изысканной одежды, между матерью и дочерью сходства было мало. Волосы у девочки были каштановые, а не черные, и кожа светлее, чем у Маргариты. Самое удивительное, что дочь не унаследовала материнских глаз — темных, больших и мягких. Ненависть пылала в глазах зеленовато-голубых, как море. Материнскими были породистые нос и скулы, все остальное, видимо, досталось с отцовской стороны, от семьи драгоценного Роберто. Упрямство, как заподозрила Дженни, принадлежало Грасиеле лично.

Чувствуя, что к уже сказанному надо добавить еще что-то, чтобы побыстрее усадить Грасиелу на лошадь, Дженни пригнулась и посмотрела девочке прямо в лицо.

— Ладно, ты меня ненавидишь. Я тебя тоже не люблю. Но мы связаны друг с другом. Это несправедливо, нехорошо, однако… — «О Господи, как это сказала ее нянька?» — Однако твоя мама ушла к ангелам. У тебя остался только папа, и я обещала маме, что отвезу тебя к нему. А ты обещала маме, что поедешь со мной. Так она мне говорила. Это верно?

Грасиела потерла маленькими кулачками в перчатках мокрые от слез глаза.

— Я не хочу уезжать от Марии, от моей двоюродной бабушки Тете и от кузенов.

— Да, но ты должна. Ты будешь счастлива и спокойна у твоего папы. — Дженни не имела ни малейшего представления, правду ли она говорит, и это было невыносимо. — Самое главное, что именно этого хотела твоя мама. Ты и я… мы обе обещали ей, что ты поедешь.

Целую минуту смотрели они друг на друга, потом девочка с плачем кинулась к Марии для долгого прощания. Они бы прощались целую неделю, если бы Дженни не подхватила Грасиелу за талию и не усадила на лошадь. Идиотские юбки помешали ей самой сесть в седло с первой попытки, но вторая увенчалась успехом.

Мария слегка притронулась к бедру Дженни, но не сказала ни слова, когда та наклонилась к ней.

— Я поняла, — пробормотала Дженни. — Сделаю все, что в моих силах.

Потом она предупредила девочку, чтобы та держалась покрепче, и ударила лошадь каблуками в бока. Лошадь поскакала прочь от мескитового дерева, от Марии и от обнесенного стеной лагеря.

Пять минут спустя Дженни услышала выстрелы.

— Это гром, — сказала она Грасиеле, а сама прикрыла глаза.

«Все в порядке, Маргарита. Теперь ты среди ангелов. Не будет больше ни боли, ни крови на твоем носовом платке. Если и прольется еще чья-то кровь, так это моя. А если ты там имеешь какую-то власть, употреби ее в помощь мне и ребенку. Помни об этом, ладно? Сделай все, что можешь».

Они ехали, стараясь избегать больших дорог, до полудня. Дженни не стала бы останавливаться, но почувствовала, что тельце у девочки стало горячим, словно маленькая печка. Они обе были мокрые от пота, когда Дженни, завидев ручеек и тень над ним, решила остановиться, надеясь, что Мария не забыла уложить в переметные сумки еду на дорогу.

Ни слова не говоря, Дженни сняла девочку с лошади, потом подошла к ручейку, опустилась на колени и начала плескать водой себе в лицо. Глубокий и долгий вздох поднял ее грудь, когда вода побежала у нее по шее и намочила высокий воротник.

— От тебя воняет, — объявила Грасиела, опускаясь рядом с Дженни и набирая воду в сложенные ковшиком ладошки. Девочка пропустила воду между пальцами, потом легонько провела по лицу мокрыми ладонями.

— От тебя тоже воняло бы, если бы ты посидела шесть недель в тюремной камере.

Дженни расстегнула воротник и плеснула водой себе между грудей. И даже вздохнула — долгим вздохом — от удовольствия.

Грасиела бросила на нее сердитый взгляд.

— А в твоей тюремной камере были крысы?

— Почти такого же роста, как кошки, — ответила Дженни, вытаскивая шпильки из волос. — Не знаешь ли, в седельные сумки положили ножницы или нож?

— Это правда? — недоверчиво спросила Грасиела, не отвечая на последний вопрос. — Ростом с кошку?

Девочка невольно вздрогнула от страха. Дженни тем временем смотрела на бегущую воду. Она надеялась добраться до Верде-Флорес послезавтра. Надеялась сесть на поезд незаметно для окружающих, не привлекая ничьего внимания. Вряд ли такое удастся, если от нее будет нести так, что быка свалит с ног. Новый вздох приподнял ее плечи. Нестерпимо думать о потере времени, но, похоже, без мытья не обойтись.

Дженни встала, взяла седельные сумки и открыла их в тени низкорослого дубка на берегу ручья. Кто бы их ни паковал, он втиснул в сумки невероятное множество вещей. Дженни обнаружила перемену одежды для них обеих и даже ночные рубашки. Господи, ночные рубашки! Были там и туалетные принадлежности, мешочек со всем необходимым для шитья, небольшая кастрюлька с длинной ручкой, кошелек с монетами, приятную тяжесть которого Дженни ощутила на ладони, и тонкая пачка бумажных денег. Нашелся и кусок мыла, и еще один мешочек, где лежали пакетики с лекарствами. Дженни принюхалась к порошкам и мазям; хмыкнула удовлетворенно, уловив терпкий запах порошка из семян сабадиллы[3 - Сабадилла, или чемерица, — растение, порошок из его семян используют для уничтожения насекомых]. Она рассчитывала найти это снадобье.

Присев на корточки, Дженни глянула в покрасневшие глаза Грасиелы.

— Мне понадобится твоя помощь.

— Я тебя ненавижу! — прошипела девчонка.

— И тем не менее мне нужна твоя помощь.

Теперь, увидев девочку при ярком солнечном свете, Дженни пришла к заключению, что она не похожа на Маргариту, но не менее красива, чем мать. Особенно хороши были у нее глаза, опушенные густыми ресницами и то и дело меняющие цвет с голубого на зеленоватый и наоборот. Сейчас они смотрели жестко.

Дженни покопалась в сумочке для шитья и достала небольшие ножницы.

— Ты умеешь ими пользоваться?

— Конечно, я умею пользоваться ножницами! — высокомерно ответила Грасиела, глядя на свою спутницу с аристократическим пренебрежением.

— Откуда мне знать, что умеет и чего не умеет шестилетний ребятенок? — огрызнулась Дженни, сунула ножницы в руку Грасиеле, потом кое-как расправила спутанные пряди своих потускневших от грязи рыжих волос.

— Отрежь их. Грасиела попятилась.

— Вши, — пожав плечами, пояснила Дженни, обрадованная выражением страха на детском лице. — Имей в виду, что нам с тобой придется показаться на людях. Остриги их коротко, но не слишком, чтобы это не выглядело нелепо, когда я надену шляпу.

— Вши! Какая гадость! Я не хочу до них дотрагиваться!

— Или мы избавимся от них прямо сейчас, или через день-другой они заведутся и у тебя.

Рука Грасиелы взлетела к каштановым кудряшкам, выбивающимся из-под ее маленькой шляпки с перьями.

— Нет!

Дженни молча указала Грасиеле на свою голову, размышляя при этом, разумно ли подпускать так близко к себе с острыми ножницами того, кто тебя ненавидит, пусть даже ребенка.

Грасиела приблизилась к ней с таким отвращением, словно Дженни была прокаженной. Заставила себя приподнять грязную прядь, взявшись за нее большим и указательным пальцами.

— Фу!

— Режь, чтоб им пропасть!

Среди вещей было и зеркальце, но совсем крошечное — больше дюйма поверхности в него не разглядишь. Иначе Дженни сделала бы все сама.

Минутой позже слипшиеся пряди начали падать вокруг нее на землю. Дженни старалась не смотреть на них. Она только и гордилась, что своими волосами. Они у нее красивые. Вернее, были бы красивыми, если бы она как следует ухаживала за ними. Дженни сидела с каменным лицом и смотрела прямо перед собой, пока Грасиела щелкала ножницами и топталась вокруг нее, стараясь уклониться от падающих прядей.

— Вот и все, — сказала девочка, возвращая Дженни ножницы и глядя на ее голову с мстительной усмешкой.

Стиснув губы, Дженни взяла в руки зеркальце и подняла повыше. Грасиела обкорнала ей волосы примерно до уровня ушных мочек, а кое-где и еще короче; там и сям торчали клочки, словно щетина на щетке. Большинство женщин заплакало бы при виде такой картины. Дженни только вздохнула и долгую минуту молча смотрела куда-то в пространство.

Встала, сняла блузку и юбку, бросила их под дерево. У нее не было времени натягивать чулки, и теперь ботинки прилипли к ногам, она не без труда стянула их. Грасиела расстелила в тени скатерть, уселась с необыкновенным достоинством, потом развернула тортильи с холодным мясом. Первым долгом, разумеется, положила на колени салфетку. Сидела и наблюдала за тем, как Дженни раздевается.

— Ты могла бы меня поблагодарить.

Дженни только зыркнула на нее, но ничего не ответила. Еще чего! Благодарить эту ехидную букашку за то, что она навыстригала проплешин у нее на голове! Дженни не сомневалась ни минуты, что девчонка радуется учиненному безобразию.

Деликатно откусывая по маленькому кусочку от тортильи, Грасиела внимательно наблюдала за тем, как Дженни ступила в воду ручья и начала намыливаться.

— Я раньше не видела взрослых людей голыми, — сказала она, не сводя с Дженни глаз.

— Вот и погляди, — отрезала Дженни.

Она не помнила, чтобы чувствовала себя когда-либо до такой степени неловко. Если кто-то и видел ее голой с тех пор, как она перестала быть ребенком, она сама об этом не ведала. Она притворялась, что не обращает на Грасиелу внимания, но лицо ее так и горело от стыда.

— У всех взрослых женщин растут волосы между ног или только у тебя?

О Господи! Дженни так и вспыхнула. Она повернулась к девчонке задом, но от этого было не легче.

— У всех взрослых женщин там волосы, — сдавленным голосом ответила она.

— А почему?

— Откуда мне знать? Это происходит, когда девочке исполняется десять не то двенадцать лет, я уж и не помню. Твоя мама ничего тебе не рассказывала о… обо всем этом?

— У моей мамы нет пучка безобразных волос между ног, — заявила паршивка тоном величайшего превосходства.

— Вот именно что есть. — «То есть было», — молча поправила себя Дженни. — У всех взрослых женщин волосы между ног и под мышками.

— А у моей мамы нет! — выкрикнула Грасиела, сморщив лицо; щеки у нее покраснели, девочка уронила лепешку на колени, глаза были полны слез, из груди рвались рыдания. — Моя мама уже умерла?

Дженни перестала скрести голову и с опаской огляделась по сторонам. Она сомневалась, чтобы на расстоянии оклика находилась хоть одна живая душа, но мало ли — местность-то неровная! Нельзя быть вполне уверенной.

— Малышка! Эй, не вопи так громко! Перестань, говорю тебе!

Дженни забыла, если когда-то и знала, что такое плачущий ребенок, каким несчастным он выглядит. Слезы так и лились из голубовато-зеленых глаз Грасиелы. Из носа у нее текло, лицо и плечи дергались. Все тельце содрогалось от рыданий. Дженни глядела на этот маленький комочек сплошного безнадежного страдания и чувствовала себя беспомощной, как никогда в жизни.

Поглядывая одним глазом на Грасиелу, она поспешила смыть с себя мыло, потом насыпала порошка сабадиллы в маленький пузырек с уксусом, мысленно поблагодарив Маргариту за предусмотрительность, и втерла состав в голову, от души надеясь, что на ней нет царапин — в противном случае уксус превратится в жидкий огонь, который прожжет череп до самых мозгов.

— Мне очень жаль, что твоя мама уже стала ангелом.

Дженни вышла на берег, вытерлась нижней юбкой, оторвала от ее подола полоску материи, намочила в ручье и обвязала этой тряпкой голову. Порошок сабадиллы уничтожит оставшиеся гниды. К тому времени, как они доберутся до Верде-Флорес, чтобы сесть в поезд, надо хорошенько вычесать волосы гребнем.

Дженни набросила на себя ситцевую сорочку, отороченную кружевом — первым кружевом, которым ей довелось себя украсить.

— Малышка, я знаю, что тебе очень плохо, но ты постарайся быть сильной.

Грасиела сидела съежившись, словно из нее выпустили весь воздух. Руки бессильно повисли, кисти распростерлись по земле. Слезы и сопли капали с лица на салфетку. Если бы Дженни увидела страдающую до такой степени собаку, она бы ее пристрелила, чтобы избавить от мучений.

— Девочка, послушай. Люди все время умирают. Тебе надо к этому привыкнуть. — Слова не помогали. Дженни просто не могла поверить, что в столь маленьком существе помещается такое количество слез. — Эта женщина — кажется, ее зовут Мария — была права. Твоя мама очень сильно болела, ты, наверное, видела, что она кашляла кровью. Теперь она больше не страдает от боли.

— Я хочу быть с ней.

— Я понимаю, что ты этого хочешь. — Дженни надела юбку и засунула в нее подол сорочки. — Но не можешь. Ты просто должна с этим согласиться и перестать хныкать. Слезами горю не поможешь.

— Ты некрасивая и злая, я тебя ненавижу.

— Ты маленькая и сопливая, и я тебя тоже не слишком обожаю.

Дженни нашла тортильи и впилась зубами в одну из них. Вкусно. Она жевала и обеспокоенно наблюдала за Грасиелой. Как поступила бы Маргарита? Что она сказала бы в подобном случае?

— Пора заткнуться, слышишь?

Вряд ли Маргарита произнесла бы такое. Девочка заплакала еще сильнее и громче.

— Послушай, плачем ты свою маму не вернешь. Только хуже себя почувствуешь, а мне захочется шлепнуть тебя. Чтобы ты замолчала. Я, например, не вела себя так, когда узнала, что умерла моя мама. — Дженни доела, наполнила водой фляги и привязала их к седлу. — Поехали. Если мы не будем больше останавливаться, то дотемна сделаем еще десять миль.

Грасиела не двинулась с места.

— Малыш, — снова заговорила Дженни, стараясь быть терпеливой. — Поверь, я хотела бы уехать отсюда и оставить тебя, но я не могу. А ты слишком мала и глупа, чтобы позаботиться о себе. Вот так. Если ты не хочешь, чтобы тебя убили бандиты или съели волки, то лучше оторви свою попку от земли и шагай сюда.

Грасиела медлила достаточно долго, возможно, давая понять, что действует по принуждению. Наконец подошла, опустив голову, обливаясь слезами и хлюпая носом, плечи у нее дрожали. Девочка безвольно повисла у Дженни на руках, когда та поднимала ее на лошадь.

Жестко стиснув губы, Дженни уселась позади и тронула лошадь каблуками в бока. Грасиела откинулась назад, и Дженни вновь ощутила жар детского тельца, горячего, словно печка.

— Вот какое дело, — сквозь зубы заговорила Дженни. — Ты не разговаривай со мной, а я не буду разговаривать с тобой. Нам надо отдохнуть друг от друга, так что помолчи.

Она поерзала, устраиваясь в седле для долгой езды.

Ехали они до наступления темноты, прежде чем остановиться на ночлег. У Дженни ныли кости. К тому же она, должно быть, расцарапала кожу на голове, когда воевала со вшами, и теперь ей казалось что в череп вогнали раскаленную спицу.

— Ты можешь напоить лошадь и привязать ее на ночь?

Грасиела посмотрела на Дженни как на сумасшедшую. Дженни вздохнула.

— Ладно. Можешь развести костер и приготовить кофе?

Грасиела приподняла одну бровь. Скажите пожалуйста! Эта шестилетняя паршивка умеет поднимать одну бровь! Дженни двадцать четыре, а у нее такого не получается: вместе с одной бровью поднимается и вторая.

— Умеешь ты делать хоть что-нибудь полезное?

— Я умею шить, читать и рисовать картинки.

Поджав губы, Дженни устроила лошадь на ночь, потом разожгла огонь.

— Ты присматривайся, козленок. В следующий раз это будет твоя работа.

Она сварила кофе, подогрела бобы и тортильи; вытряхнула одеяла, притороченные к седлу. Глядя на то, как зевает Грасиела над своей тортильей, Дженни вдруг подумала, а не прячутся ли кузены где-нибудь поблизости в темноте. Хотя, может, Маргарита преувеличила опасность этих людей? Может, они остались в деревне, выпивают, поминают Маргариту и радуются, что избавлены от ответственности за ребенка?

Грасиела встала и вежливо прикрыла ладошкой зевок.

— Ты можешь меня раздеть. Я хочу спать.

У Дженни отвисла челюсть.

— Разве я похожа на твою паршивую служанку? Раздеть тебя? Когда мне было шесть лет, я работала за взрослого. Так что, черт побери, одевайся и раздевайся сама!

Грасиела молча смотрела на Дженни поверх огня. Слезы набежали ей на глаза и покатились по щекам.

— Мама всегда раздевала меня и укладывала в постель.

— Тебе шесть лет. Ты уже большая. Можешь и сама снять с себя платье и надеть ночную рубашку.

— Я ненавижу тебя, ненавижу! Ты такая уродливая и глупая с этой тряпкой на голове!

Дженни только усмехнулась.

— Вот твое одеяло. Хочешь раздевайся — хочешь нет, дело твое. На меня не рассчитывай. Придется тебе научиться расстегивать пуговицы самой.

— Я умею расстегивать пуговицы! Я ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу!

В ярости Грасиела с криком забегала вокруг костра, отшвыривая ногами камешки. Лицо у нее было красное, как огонь.

Дженни глядела на нее с интересом. Выходит, Грасиела не всегда бывает только лишь слезливой маленькой капризницей. В конце концов, набегавшись и выпустив пар, девочка начала раздеваться. Она пришпилила свою шляпку прямо к земле длинной шляпной булавкой. Изобретательная, в этом ей не откажешь. Потом сложила аккуратной стопкой накидку, блузочку и юбку и придавила одежду камнем. Дженни кивнула, но тут в изумлении широко раскрыла глаза.

— Великий Боже! Да ты, оказывается, носишь корсет!

Грасиела бросила на нее гордый взгляд.

— Настоящие леди всегда носят корсет.

— Ты, должно быть, здорово мучилась весь день. Почему ты ничего не сказала? — Дженни посмотрела, как девочка тянется и выгибается, стараясь достать до спины, и сказала со вздохом: — Иди сюда. Тебе самой не снять эту проклятую штуковину.

Она расшнуровала корсет, задумчиво посмотрела на него и, нахмурившись, швырнула в огонь.

Грасиела вскрикнула и закрыла лицо руками. В ужасе она смотрела сквозь пальцы, как начал тлеть, а потом вспыхнул корсет.

— Ты не имела права делать это!

— Никогда не видела, чтобы кто-нибудь столько плакал, — неодобрительно проговорила Дженни. — Где твой характер?

— Моя тетя Тете подарила мне этот корсет в день моих именин! Он был самый мой любимый!

— Слушай, козленок. Здесь решаю я. Понятно? Я не ношу корсеты, и ты не будешь. Корсеты вредны для здоровья шестилетних девочек и сдавливают ребра. В них неудобно работать, в них даже дышать почти невозможно. — Дженни взглянула на замурзанное лицо девочки. — Я знаю. Ты меня ненавидишь.

Грасиела пнула ногой кучку камней.

— Я хочу, чтобы ты умерла! Хочу, чтобы тебя волки съели! Хочу, чтобы у тебя всюду были болячки, как у Пепе Санчеса!

Дженни налила последнюю чашку кофе и усмехнулась. Она была погонщицей мулов и ругаться умела. Говоря по правде, она вообще была мастером по части ругани. Но оказывается, и Грасиела не промах. По-своему, по-детски — ведь она не знала по-настоящему бранных слов.

— Ты закончила? — спросила Дженни, потягивая кофе.

Грасиела бросила на нее убийственный взгляд, потом натянула через голову ночную рубашку с кружевами и встала на край одеяла, пошатываясь от усталости.

— Я должна помолиться, — мрачно сказала она.

— Так молись.

— Тебе следует стать со мной рядом на колени и слушать.

Дженни подумала. Не слишком ловко стоять на коленях и слушать детские молитвы, но ничего страшного в этом нет. Дженни неохотно поднялась, обошла костер и опустилась на колени возле Грасиелы, а та посмотрела на тряпку у нее на голове и поморщилась. Потом сложила руки, прижала их к груди и закрыла глаза.

— Отец небесный, позаботься о моей маме, о тете, о Марии, о кузене Луисе, о кузене Чуло, о кузене…

— Господь уже знает всех твоих кузенов, давай покороче и скажи «аминь».

— Благодарю тебя за те блага, которыми ты наделяешь нас. Сохрани и защити нас. Пожалуйста, позаботься о лошади и, пожалуйста, накажи… — Девочка открыла один глаз и посмотрела на Дженни. — Как я должна тебя называть?

Дженни как-то не подумала об этом до сих пор.

— Пока зови меня просто Дженни.

— Пожалуйста, накажи Дженни. Пускай она умрет. Аминь.

Дженни заморгала в растерянности.

— Я не слишком разбираюсь в таких вещах, — сказала она, — но разве можно молиться о том, чтобы кто-то умер?

Грасиела не ответила и закуталась в одеяло.

— Молиться о том, чтобы умер человек, который помогает тебе и везет тебя к твоему папе? И ты просишь об этом Бога? Ты неблагодарная маленькая дрянь.

Снова полились слезы. Дженни просто вытаращила глаза.

— Мама всегда целовала меня и желала спокойной ночи.

— Ну знаешь, дьявол меня побери! Сначала ты просишь Бога убить меня, а потом хочешь, чтобы я тебя целовала на ночь?

— Моя мама всегда целовала меня и желала спокойной ночи.

— Ну, если только так можно заставить тебя замолчать и лечь спать… — Дженни откинула одеяло и быстро клюнула мягкую щечку Грасиелы. — А что это у тебя за брошка и почему ты носишь ее на ночной рубашке? — выпрямившись, спросила она, показывая на сердечко из чистого золота. Она еще днем обратила внимание на это украшение, тогда брошь была прикреплена у девочки к корсету. Дженни еще никогда в жизни не видела украшений из золота.

— Это медальон, — ответила Грасиела, прикрывая пальцами золотое сердечко. — Там внутри портреты мамы и папы. Мама дала мне этот медальон.

— Тебе нет нужды опасаться. Клянусь Богом, я не собираюсь его украсть.

Раздраженная, она вернулась к костру, намочила голову и втерла в зудящую кожу новую порцию сабадиллы с уксусом. Боль была непереносимая, Дженни зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела, что Грасиела смотрит на нее.

— Давай спи! — зарычала Дженни. — Хватит на меня глазеть!

Повернулась к девочке спиной, повязала голову тряпкой и пошла к своему одеялу. Сильно похолодало, и было приятно натянуть одеяло на плечи.

Дженни очень устала, но заснула не сразу. Лежала, закинув руки за голову, смотрела на звезды и перебирала в памяти долгий день. Этого дня у нее могло и не быть. Сейчас она бы уже лежала в могиле.

«Ну что ж, Маргарита, — зашептала она, глядя в небо; выбрала звезду, которую решила назвать Маргаритой. — В первый день все прошло лучше, чем я ожидала. Ты не предупредила меня, что за штучка твоя дочь, но ничего, все в порядке. Я понимаю. — Ресницы у Дженни смежились, но она снова разлепила веки. — Маргарита, я знаю, что ты сделала это не для меня, а для своей малышки. Но я благодарна тебе за свою жизнь. Ты не беспокойся. Я доставлю девочку в Калифорнию».

Утром Дженни обнаружила, что Грасиела свернулась у нее под боком, как щенок, которому хочется тепла.

Она тихонько потрясла Грасиелу за плечо.

— Вставай, просыпайся, козленок. Плохо твое дело — Бог так и не убил меня. Давай поднимайся и одевайся.




Глава 3


Тай вышел из поезда, выпрямился и вытер копоть со лба. Поправил шляпу, подвигал затекшими плечами и бедрами.

Маленький вокзальчик Верде-Флорес был не покрашен и выглядел так, словно порыв ветра вот-вот сдует его обветшалые от непогоды стены. Люди, ожидающие следующего поезда, были потными от жары, но они совсем бы сварились, если бы густая листва деревьев не осеняла крышу платформы.

Тай заглянул через перекладину в открытой двери товарного вагона, проверяя, на месте ли его лошадь, затем подошел к вокзалу и осмотрелся.

Городок раскинулся прямо за вокзалом. Маленькая речка делила его на две сонные половины, и, видимо, поэтому деревья в Верде-Флорес зеленели. Цветы кивали головками на подоконниках — пятна красного и желтого, которые придавали городу почти приветливый вид. Тай увидел нескольких женщин, полощущих в речке одежду и болтающих между собой; он порадовался, что приехал до наступления полуденной жары, когда все жители прячутся в домах. К часу дня любое мексиканское селение становится похожим на город-призрак.

Вернувшись на платформу, Тай убедился, что товарные вагоны не отпирали. Придется подождать. Скамеек было мало, и те заполнены людьми, ожидающими своего багажа либо следующего поезда. Тай прислонился к притолоке станционной двери и пошарил в карманах в поисках сигары.

— Простите, сеньор, позвольте пройти, — произнес по-испански за его спиной хрипловатый женский голос.

— Пожалуйста, прошу вас, — ответил он на том же языке со всей вежливостью и посторонился.

К его немалому удивлению, она не была испанкой. Распространяя вокруг себя какой-то лекарственный запах, женщина прошла мимо него, но вдруг остановилась, словно вспомнив о чем-то позабытом. Оглянулась через плечо на дочь — во всяком случае, Тай решил, что отставшая девочка — дочь этой женщины. У обеих были голубые глаза, и путешествовали они, по-видимому, вместе.

Очевидно, отцом девочки был мексиканец, и это пробудило у Тая смутную тревогу. Испано-английский брак поломал его семью, и поэтому Тай испытывал предубеждение против мексиканцев. Большая часть этих чувств уходила корнями в те времена, когда он еще в детские годы был свидетелем нетерпимости собственного отца по отношению к дону Антонио Барранкасу, владевшему ранчо, что граничило с землями Сандерсов. Тай рос в полном согласии с точкой зрения отца и не понимал, почему брат Роберт не разделяет эту нетерпимость.

Снова обратившись мыслями к только что увиденной женщине, Тай решил, что она если и не красива, то и не безобразна. При ближайшем рассмотрении он подумал, что волосы у нее необычные, такие же рыжие, как мыски его сапог. Тай зажег сигару и затянулся. Женщина, видно, болела или что-нибудь вроде того и вынуждена была остричься: там, где вроде бы полагалось быть пучку, из-под шляпы виднелись только концы рыжих кудряшек.

Обычно Тай не обращал внимания на высоких, крепко сложенных женщин, которые, кажется, способны выполнять любую мужскую работу не хуже, а может, и лучше мужчин. Но эта женщина чем-то привлекла его. Рост у нее был примерно пять футов десять или одиннадцать дюймов, но при этом она не горбилась, пытаясь казаться меньше, не прикидывалась слабенькой и не была настолько глупа, чтобы демонстрировать изнеженность. Она держалась так, словно рост был ее преимуществом, а не бедствием, как считает большинство женщин. И двигалась, как обычное живое существо, а не как нечто зажатое между двумя стальными пластинками, и по сторонам глядела уверенно, так что вряд ли кто-то захотел бы стать ей поперек дороги.

Тай усмехнулся, осознав, что глазеет на женщину, и повернул голову в сторону сплошь занятых людьми скамеек. Хорошо бы женщине с девочкой не пришлось долго ждать, потому что присесть им было явно негде. Выкурив третью по счету сигару, он покинул свой пост у притолоки и спустился посмотреть, как обстоят дела с товарными вагонами. С полдюжины мужчин сгружали ящики.

— Вначале стоило бы вывести лошадей, — заметил он с неудовольствием.

Грузчики пропустили его замечание мимо ушей; Тай ругнулся и возвратился в тень на платформу.

Женщина с девочкой стояли под раскидистым деревом возле вокзала. Тай снова прислонился к дверной притолоке и от нечего делать продолжал наблюдать за ними.

Они о чем-то спорили. Слишком много народу сновало туда-сюда по платформе, громко переговариваясь, чтобы Тай мог разобрать, о чем спорят мать и дочь, но догадаться, в общем, было нетрудно.

Девочка занималась своими волосами — целым потоком каштановых шелковистых кудрей длиной почти до талии. Она пыталась спрятать их под маленькую шляпку, гораздо более модную, чем у матери, но без шпилек не могла с ними справиться, и волосы вновь и вновь падали ей на спину.

Мать развела руками, щеки у нее покраснели, она отвернулась и раздраженно уставилась на ветви дерева. Странный жест беспомощности со стороны женщины, которая производила впечатление опытной и умелой.

Тай покачал головой. У матери волосы были черт знает в каком виде, но это ее вроде бы ничуть не беспокоило. У девочки волосы прекрасные, но она хочет подобрать их под шляпу. Неудивительно, что мужчинам так трудно понять женщин.

Потеряв интерес, Тай снова зажег сигару и переключил внимание на мужчину с жестким взглядом, который галопом подъехал ко входу в вокзал на взмыленной лошади и резко остановил ее возле самых ступенек лестницы. Мужчина спрыгнул с седла и бросил поводья парнишке, который при виде всадника встал со ступенек.

Тай наблюдал за тем, как приехавший направлялся к кондуктору, и сощурил глаза. В каждом малом городишке мира найдется такой вот надутый индюк. Их распознаешь с первого взгляда, рассерженных мужчин, которые только ищут повода, на чем бы сорвать снедавшую их злость.

Этот был коротенький, но мускулистый, весь покрытый дорожной пылью. Шляпа такая же черная, как глаза и усы. Казалось, сам воздух вокруг него так и вибрирует от негодования. Разговоры на платформе прекратились, только звякнули шпоры приезжего головореза.

Он уставился горящими черными глазами в лицо проводнику.

— Сколько поездов ушло сегодня со станции?

Взгляд кондуктора обратился к исписанной мелом доске на стене, которую головорез и сам увидел бы, повернув голову.

— Первый поезд на север отойдет лишь через час, сеньор. В Чиуауа. А этот вот отправится через полчаса. К югу. Как только они закончат. — Проводник кивнул в сторону мужчин, которые выводили лошадей из последнего товарного вагона.

— Кузен Луис!

Тай повернулся в сторону матери с дочерью. У девочки лицо так и засияло, и она было бросилась вперед, но мать схватила ее за руку и удержала. Глаза у матери превратились в щелочки, когда она увидела приезжего, губы задвигались. Может, она молилась, однако по выражению ее лица Тай решил, что вряд ли. Он щелчком отшвырнул сигару за край платформы и выпрямился в дверях. Расправил пальцы, потом сжал руки в кулаки.

Кузен Луис развернулся, и шпоры зазвякали по направлению к лестнице. Дочь изо всех сил вырывалась из рук матери, но та ее держала крепко, не отводя взгляда от кузена Луиса, который приближался к ней с недвусмысленной целью — как пуля из ружья.

То, что происходило дальше, вызвало внезапную тишину, такую глубокую, словно все в мире замерло. Только насекомые невероятно громко жужжали среди ветвей, и Тай услышал, как шлепает о камни мокрое белье на речке — этот звук из-за дальности расстояния прежде сюда не доносился.

Головорез подступил к матери и дочери, скрутил женщине руки за спину и вынудил ее опуститься на колени. Казалось, он ударит ее кулаком, но он этого не сделал, глянув на людей, молча наблюдавших за ним с платформы. Перекинул девочку через плечо и зашагал к своей лошади. Никто не пошевелился.

— Паршивый ублюдок!

Мать вскочила, словно подброшенная катапультой. Рванувшись вперед, она обхватила кузена Луиса за коленки, и он грохнулся на землю с яростным и удивленным воплем. Девочка вылетела у него из рук и упала, ударившись головой о камень. Упала и осталась лежать на земле, оглушенная.

Ни мать, ни кузен Луис не обратили на это внимания. Мать прыгнула на него и принялась молотить его кулаками, стараясь попасть в нос. Ничего более поразительного Тай в жизни не видел. Кузен Луис старался сбросить женщину с себя, но она держалась крепко, пока он не повернулся на бок. Теперь они катались в пыли, награждая друг друга ударами и пинками, словно двое мужчин, но женщине при этом сильно мешали ее юбки.

Тай был настолько потрясен, что не мог двигаться, пока не услышал тяжелое дыхание женщин на платформе. Этот шипящий звук оживил его. Он быстро огляделся и убедился, что никто не намерен вмешиваться. Никто не хотел помочь женщине.

Тай выругался и поплевал на руки. Чего ради эти желтопузые стоят столбом, в то время как этот сукин сын бьет женщину? Ему было безразлично, кто они друг другу; если никто не остановит этого «кузена», он может убить рыжую женщину.

К тому моменту, как подоспел Тай, оба были на ногах. Рыжеволосая развернулась вправо, бросила головореза и вмазала Таю в челюсть. Господи Иисусе! Придись удар напрямую, она уложила бы Тая на землю. Ну и женщина!

— Получай! — выкрикнула она и снова повернулась к кузену Луису.

Тай вмешался вовремя, чтобы предотвратить удар внезапно появившегося еще одного участника драки. Потребовалось полсекунды, чтобы заметить сходство этого опасного и напористого противника с кузеном Луисом.

Двадцать минут спустя Тай не без труда поднялся на ноги и, слегка пошатываясь, остановился над распластавшейся фигурой противника. Надеясь, что ему еще хватит сил справиться с кузеном Луисом, Тай повернул голову в его сторону.

Мамаша девочки не нуждалась в помощи Тая. Она стояла над кузеном Луисом, тяжело дыша и хватая ртом воздух, и с ненавистью смотрела вниз на бесчувственное тело. В руке у нее был окровавленный камень.

Тай шагнул к женщине, втягивая в легкие полными глотками жаркий полуденный воздух. Пнул кузена Луиса носком сапога. Похоже, ему придется побыть некоторое время в отключке, а когда он опомнится, голова у него будет болеть сильнее, чем когда-либо за всю его скотскую жизнь.

— Что все это значит? — спросил Тай, когда смог заговорить. — Кто вы такая?

Во время драки она потеряла шляпу. Короткие волосы, влажные от пота, прилипли к голове. Мантилья с нее свалилась, блузка была вся в грязи и тоже прилипла к телу. Тай уставился на нее. Бог ты мой, под мантильей скрывалась потрясающая фигура! Тай поднял глаза от высоко вздымающейся груди и присмотрелся к лицу. Ему пришло в голову, что хорошо бы приглядеться к ней тогда, когда физиономия у нее приобретет нормальный, а не темно-вишневый от ярости цвет и когда вся она не будет такой потной и грязной.

— У вас на щеке царапина, — сказал Тай, умолчав о том, что под глазом скоро появится синяк на память о кузене Луисе. — Мэм, я должен отметить, что вы чертовски сильный боец.

Женщина насмешливо толкнула Тая в грудь, но тут же в глазах у нее вспыхнул панический страх, и она воскликнула:

— Грасиела!

Девочка, поводя затуманенным взглядом, уже встала на ноги. Она ощупала затылок, огляделась, потом, пошатываясь, шагнула вперед и тут же упала на колени.

— Кузен Чуло! — крикнула она, но вдруг заметила и кузена Луиса, несколько раз перевела взгляд с одного на другого распростертых без сознания мужчин и, разразившись слезами, выкрикнула: — Я тебя ненавижу!

Мать хмуро кивнула, потом приподнялась на цыпочки, чтобы посмотреть Таю прямо в глаза. Это было новое ощущение: не многие женщины в состоянии глянуть в глаза мужчине шести футов и трех дюймов ростом. Возможно, ей самой до шести футов не хватало меньше, чем Тай предположил вначале. Он принудил себя смотреть ей в лицо, а не опускать взор на восхитительные груди.

Женщина помолчала, что-то обдумывая, потом призналась:

— У нас тут семейная проблема, черт ее дери.

Тай улыбнулся, радуясь тому, что эта лихая женщина не позволила мужчине бить себя, а дала сдачи. Он подозревал, что кузен Луис в следующий раз крепко подумает, прежде чем ударить женщину.

— Оно и видно, — отозвался Тай, улыбнувшись.

— А кузен Чуло таки приложил вам, — заметила она, разглядывая лицо Тая, который только после этих слов почувствовал, что кровь стекает у него по подбородку, и вытер ее тыльной стороной руки. — Я благодарна вам, мистер. — Она протянула руку, и Тай ответил крепким пожатием. — Я просто не знала как быть, когда появился второй. Хорошо, что вы вмешались. Очень признательна.

— Это доставило мне удовольствие, — совершенно искренне ответил Тай. — Большая честь — протянуть руку помощи соотечественнице.

Они оба уже успели перейти в разговоре на английский.

Люди на платформе засуетились — спешили сесть на поезд, однако то и дело оглядывались на Тая и женщину. Женщина оставила Тая и обошла вокруг кузенов Луиса и Чуло, подбирая то свою шляпу, то мантилью, то тяжелую дорожную матерчатую сумку. Покончив с этим, она подошла к дочери. Тай из любопытства следовал за ней на некотором расстоянии.

— Мы уезжаем. На этом поезде.

— Нет! — Девочка бросилась на грудь кузену Чуло. — Я не поеду!

— Поедешь! — Скрежеща от злости зубами, женщина схватила дочь за руку и потащила ее к ступенькам, ведущим в тамбур вагона. — Куда идет поезд? — обратилась она к кондуктору.

— Следующая остановка в Эрмите, сеньора. — Кондуктор попятился, словно опасаясь, что станет следующей жертвой этой тигрицы.

— Где это?

— В пятидесяти милях отсюда, сеньора.

— К югу? — она разразилась потоком ругательств, и Тай усмехнулся. — Ладно, так, пожалуй, и следует поступить. — Оглянувшись на бесчувственных кузенов, женщина оттолкнула кондуктора. — Прочь с дороги!

Она втащила девочку в поезд. Двумя минутами позже Тай разглядел обеих в окне отошедшего от платформы состава.

Он глядел поезду вслед, пока тот не скрылся за поворотом, потом покачал головой, нашел свою шляпу и отряхнул от пыли штаны. Ему пришло в голову, что, пожалуй, неплохо последовать примеру женщины и убраться подальше от «кузенов».

Через четверть часа Тай выехал легким галопом из Верде-Флорес, направляясь на запад, к деревне, которая находилась на половине той дороги, в которую Тай отправился без всякой охоты. Вторая половина путешествия будет самой трудной, поскольку надо забрать с собой в Калифорнию Маргариту и ее ребенка.

Сама мысль о Маргарите приводила Тая в бешенство, и он предпочел думать о той, другой, женщине.

Наверное, эта рыжая особа вышла замуж за мексиканца. Отсюда и дочь — наполовину мексиканка, и кузены. Женщина бросила мужа, а дочь разрывалась между родителями и не хотела уезжать от отца. Поэтому она так обрадовалась кузену Луису, поэтому и сопротивлялась матери. По каким-то причинам отец не мог гнаться за ними и отправил для этого родственников.

Тай был рад, что женщине удалось ускользнуть, хоть ей и пришлось сесть на поезд, который ехал не в нужном для нее направлении. Он надеялся, что теперь для нее все проблемы позади.

Тай потрогал подбородок, увидел на пальцах кровь и нахмурил брови. Его собственные проблемы ждали его впереди.

А жаль, что ему не доведется еще раз встретить эту рыжеволосую. У нее были самые лучшие груди, какие ему хотелось бы ласкать. Черт знает какая женщина!




Дженни кое-как привела себя в порядок и вызывающе уставилась на людей, которые в свою очередь глазели на нее. Теперь, когда драка была кончена, руки у нее начали дрожать. Если бы тот ковбой не вмешался в потасовку, второй кузен уволок бы Грасиелу. Она, Дженни, была близка — так близка! — к тому, чтобы девочку у нее отняли. Дрожь пробежала у Дженни по спине.

Ну ладно, ведь этого не произошло. И она получила урок. Маргарита вовсе не преувеличивала, когда предупреждала о том, что кузены опасны. Они и в самом деле хотели заполучить Грасиелу, и после того, как Дженни воочию увидела Луиса и Чуло, она уже не сомневалась, что любой из них мог бы утопить Грасиелу или пристрелить ее где-нибудь в овраге и удалиться без всяких угрызений совести.

— Чем это ты занимаешься? — задала она вопрос, услышав, что девчонка что-то негромко бормочет.

— Я молюсь, чтобы поезд потерпел крушение и тебя убило, тогда кузен Чуло и кузен Луис приехали бы за мной и увезли домой.

— Ты это видишь? — показала Дженни на подсыхающую ссадину у себя на щеке. — А это? — она приблизила к девочке глаз, который с каждой секундой распухал все сильнее. — Я заработала их в драке с твоими вонючими кузенами, чтобы они не забрали тебя и не убили.




Маленькие плечики Грасиелы вздрогнули от страха и недоверия.

— Мои кузены никогда меня не тронут. Они приехали спасти меня от тебя и взять домой к тете.

У Дженни отвисла челюсть, а сердце вдруг упало и словно бы ударилось о деревянное сиденье. Она знала ответ, но тем не менее задала вопрос:

— Разве мама тебе ничего не сказала о твоих кузенах?

Когда Грасиела вместо ответа только молча уставилась на нее, Дженни вздохнула и закрыла глаза. «Маргарита, ты мерзкая трусиха».

Но с другой стороны, Маргарита и без того взвалила на малого ребенка тяжелый груз. Наверное, она сочла достаточным, что ей пришлось рассказать девочке о расстрельной команде и о чужой женщине, которая должна отвезти Грасиелу к незнакомому ей папочке. Было бы слишком — сообщать шестилетней девчушке, что ее добрые кузены хотят ее убить. А может, Маргарита сомневалась, верно ли она сама оценивает положение вещей. Кто знает?

Дженни перевела дыхание.

— Ладно, слушай, как обстоит дело. Луис и Чуло раньше любили тебя, а теперь не любят. И хотят тебе зла. Мне надо уберечь тебя от них.

Глаза Грасиелы наполнились слезами.

— Ты нехорошая, если говоришь так, — прошептала она. — Мои кузены любят меня. Кузен Луис дарит мне подарки, а кузен Чуло катает на своей лошади. Они никогда меня не обидят. Ты врешь.

Дженни крутанулась на сиденье и схватила Грасиелу за плечи. Схватила и трясла до тех пор, пока у той не застучали зубы.

— Слушай меня! Я не вру. Никогда. Если Дженни Джонс что-то утверждает, значит, так оно и есть. Ты вовсе не обязана меня любить. Можешь называть меня как угодно. Можешь молиться, чтобы Бог меня наказал. Но не смей, никогда не смей называть меня лгуньей. Ты поняла?

Грасиела отшатнулась от горящих глаз Дженни.

— Твоя мама могла выбирать по крайней мере из дюжины людей того одного, кто отвез бы тебя к отцу. Но она выбрала меня. И выбрала потому, что я никогда не лгу. Она не попросила об этом твоих поганых кузенов, потому что знала, что они хотят тебя прикончить. Так она мне сказала. И ты просто подумай об этом немножко.

Поезд отсчитывал милю за милей, и Дженни начала успокаиваться.

— А почему мои кузены хотят меня убить? — слабым голоском спросила Грасиела, подняв на Дженни глаза, которые казались слишком большими для ее личика.

— Все дело в деньгах, в больших деньгах. Если ты умрешь, твои кузены получат много денег.

— Разве моим кузенам деньги нужнее, чем я?

— Твоя мама так думала, и теперь я вижу, она была права.

— Это…

Дженни только глянула — и девочка опустила голову. Слезы закапали на тесно сжатые руки, которые лежали на коленях.

Дженни с минуту подождала, пока потекли и сопли.

— У тебя есть носовой платок?

— Я… его… потеряла.

Дженни нагнулась, оторвала еще клок от нижней юбки и вручила его Грасиеле.

— Вытри нос.

— Спасибо.

— Вот что, малышка, я понимаю, что тебе сейчас тяжело. Ты потеряла маму, твои кузены хотят тебя убить, ты не знаешь, куда едешь и кто тебя ждет, и ты ненавидишь меня… — Дженни перечислила все это, и жизнь ребенка предстала даже перед ней в самом мрачном свете. — Ну ладно. Тебе выпал нелегкий жребий. Но так уж вышло. Придется разыгрывать те карты, которые тебе достались. И плакать незачем. Слезы и сопли ничего не изменят.

Девочка молчала. Она сидела, опустив голову и касаясь пальцами золотого медальона на груди.

Часом позже по проходу между сиденьями прошел человек, который продавал сильно промасленные тортильи, начиненные чем-то обжигающе-острым. Первый же откушенный кусок опалил Дженни язык и вызвал слезы на глазах.

— Ты не плакала, когда умерла твоя мама?

Дженни успела забыть, что говорила Грасиеле о своей ма.

— Нет, не плакала. Когда она умерла, меня с ней рядом не было. Но если бы довелось тогда быть с ней рядом, я бы все равно не заплакала. Моя мамаша была злющая, как змея. И похожа была на змею.

— Так не бывает! — возразила Грасиела, широко раскрыв глаза.

Дженни засмеялась.

— Ну, мне она казалась похожей именно на змею. Самая злая из всех женщин, которым Бог даровал дыхание. Уверяю тебя, что она никому не сказала доброго слова за всю свою жизнь.

— А почему она была такая злая?

— Почему? — Дженни поморгала глазами. Она никогда не задумывалась об этом. — Не знаю. — Дженни хмуро отвернулась к окну и пососала горящий от перца язык. — Может, жизнь у нее сложилась не так, как она хотела. Может, не нравилось ей жить в лачуге неподалеку от выработанной угольной шахты да еще кормить шестерых ребятишек. — Дженни вдруг осознала, что впервые размышляет о судьбе матери как взрослый человек, а не как малый ребенок. — Может, ей и то было не по нраву, что отец бил ее смертным боем, да еще тогда, когда она… — Дженни запнулась, долгим взглядом смерила Грасиелу и закончила: — Когда она ждала ребенка.

Грасиела повертела в пальцах наперченную тортилью.

— Твоя мама рассказывала тебе сказки? Целовала тебя?

— Еще чего! Само собой, нет. Она даже не целовала нашего па. Целовать, скажи на милость!

Грасиела положила тортилью на сиденье рядом с собой и отерла пальцы тряпкой, которую дала ей Дженни. Потом аккуратно спрятала этот оторванный от нижней юбки лоскут за манжет, повернулась и положила свои маленькие ручки поверх рук Дженни. И глянула прямо Дженни в глаза.

— Мне очень жаль, что у тебя была плохая мама, когда ты сама была маленькая. Нужно, чтобы мама рассказывала разные истории и целовала тебя.

Дженни внезапно ощутила острую боль в груди.

— Я тоже об этом жалею, — сказала Дженни странным, не своим голосом. Минуту помолчав, она добавила: — А я считала, что ты ненавидишь меня.

— Это так и есть, — твердо заявила Грасиела и убрала руки.

Так, пожалуй, лучше, подумала Дженни, испытывая в то же время беспричинный гнев. В тысячу раз предпочтительнее, чтобы шестилетняя паршивка ненавидела, а не жалела тебя. Дженни выбросила остатки тортильи в окошко и стала глядеть на мелькающий мимо ландшафт. Долгие годы она не вспоминала о матери, с того самого времени, когда узнала, что старуха умерла. А тогда ее первой мыслью было: наконец-то Бог прибрал!

А теперь вот она сидит в поезде, который движется не в том направлении, и жалеет себя за то, что ее мать выглядела совсем не так, как Маргарита, что от нее пахло бедностью и отчаянием и что она никогда не рассказывала сказок. Что ж, одно к одному.

В вагоне сгущалась жара; у Грасиелы закрылись глаза. Девочка прислонилась к плечу Дженни, потом голова ее сползла той на колени, а ноги она пристроила на сиденье, скромно подогнув их, как истая леди.

Дженни приткнулась головой к покрытому копотью окну, которое ей очень хотелось открыть, и стала думать о кузенах.

Ей нужен план: шестое чувство подсказывало Дженни, что кузены поедут за ней следующим поездом. И ковбой уже не придет на помощь.

Уже в полусонном состоянии Дженни подумала, что этот сукин сын ковбой собою весьма недурен.

Обычно Дженни не обращала внимания на внешность мужчин. Она вообще не воспринимала их с такой точки зрения. Но у ковбоя глаза были того же голубовато-зеленого оттенка, как у Грасиелы, и опушены густыми каштановыми ресницами. Глаза эти особенно выделялись на сильно загорелом лице. Дженни лениво поразмышляла насчет того, где же этот парень заработал фонарь под глазом. Синяк успел пожелтеть, значит, он не свежий. Получен вовсе не в схватке с кузеном Чуло.

Миля за милей оставались позади, а ковбой все не выходил у нее из головы. Он был высокий, сухощавый, и это вводило в заблуждение: казалось, он скорее жилистый, чем сильный. Когда Дженни в пылу драки глянула на него, то подумала, что сложенный на манер пивной бочки кузен Чуло сшибет парня с ног со второго удара. Однако ковбой при всей своей долговязости, как видно, состоял из одних мускулов и, слава Богу, устоял. К концу побоища только он и оставался на ногах. Вспомнив об этом, Дженни усмехнулась.

Любопытно, что занесло такого парня в самую глубь Мексики. Этот вопрос вернул Дженни к мыслям о собственном положении.

Потирая пальцами лоб, она думала о своих пожитках и о грузе, который до ареста подрядилась доставить в Эль-Пасо. Нет никаких сомнений, что и пожитки, и товар сперли сразу, как только она оказалась в тюрьме. Мистер Комден, несомненно, оштрафует ее за потерю груза костяных пуговиц, если ей доведется еще когда-нибудь встретиться с этим человеком. Она должна быть уверена, что этого никогда не произойдет. Прощай, Техас, и здравствуйте, другие края! Похоже, уже не придется быть погонщицей мулов.

Чтобы время шло быстрее, Дженни стала припоминать, что осталось в ее лачуге, которую она нанимала в Эль-Пасо. Да что там! У таких, как она, не бывает особых ценностей. В отличие от непомерно чувствительной девицы, с которой Дженни довелось близко познакомиться, она не была чертовой наследницей.

Поглядев в грязное вагонное окно, Дженни увидела жалкую маленькую деревушку, столь же приветливую, как и окружающие ее заросли кактусов. Дженни хмуро взглянула на голову Грасиелы у себя на коленях и пожалела, что не в состоянии вот так же быстро и крепко уснуть.

Мысли не оставляли ее ни на секунду. Думала она о Маргарите, о неприятностях с кузенами… думала и о ковбое.

Немного погодя Дженни осторожно, чтобы не разбудить Грасиелу, наклонилась к своей сумке, которая стояла у ее ног на полу, и достала потрепанный словарь. Читать слова и их толкования — самое лучшее средство успокоить взбудораженный мозг. Некоторые пояснения носили поистине загадочный характер, не заключая в себе никакого дополнительного смысла по сравнению со словом как таковым. Многие слова Дженни забывала сразу после прочтения. Однако некоторые пробуждали ее воображение, она произносила их вновь и вновь, зачарованная их звучанием, и старалась запомнить.

Сейчас она открыла книгу на слове viril: оно означало «мужественный, сильный». Дженни тихонько повторила его несколько раз. Звучит так мягко, а значение у него такое твердое. Дженни поджала губы, подумала и составила целое предложение с этим словом: «Ковбой — мужественный человек».

Кровь вдруг прихлынула у нее к щекам, что само по себе уже было событием — Дженни думала, что давно потеряла эту способность. Черт побери, она покраснела оттого, что подумала о ковбое и о мужественности. В смущении она оглянулась по сторонам — не заметил ли кто, как она вспыхнула.

Дьявольски здорово, что ей больше не придется встретиться с этим ковбоем. Да, сэр, дьявольски здорово. Она просто счастлива, что их пути разошлись. Очень хорошо, что возможности увидеть его снова практически нет. Она убеждена, что не имеет никакого желания видеть сукина сына, из-за которого ее щеки окрасил румянец.

А он-то, уж наверное, и думать о ней позабыл.

Такого рода мужчины на женщин, как Дженни, второй раз смотреть не желают.

И она этому рада. Да, сэр, очень даже рада.

Дженни все глядела в окно, и ей хотелось, чтобы она была маленькая и красивая, хотелось семенить на крошечных хорошеньких ножках и носить изящные платья.

Дженни вздохнула, закрыла словарь, потом смежила веки и стала думать, как поступить, когда они с Грасиелой приедут в Эрмиту. Но на этот счет не возникало пока ни единой самой паршивой мыслишки.




Глава 4


Кроваво-красный закат окрашивал тени в цвет меди, когда Тай въехал на своей лошади в селение, ради которого проделал путь в несколько недель. По обеим сторонам извилистой главной улицы торчали домики; большинство жилищ было сляпано из жердей и глины, крыши — из жести и камыша. Тощие полоски маиса и фасоли казались ржавыми в полыхающем свете.

Деревенька была слишком мала, чтобы гордиться собственной церковью, — церкви не было, зато была небольшая площадь, пересеченная дорогой, убегающей вдаль. На площади Тай узнал, где можно получить постель на ночь, и нанял парнишку отнести записочку донье Теодоре Барранкас-и-Тальмас. Он предпочел бы переговорить с Маргаритой немедленно, однако у высокородных мексиканцев честь и воспитанность переплетаются теснее, чем нити в веревке. Явиться на асиенду неприглашенным, немытым и небритым, да еще в обеденное время значило бы нанести обиду. Выбрав из двух зол меньшее, Тай послал записку, заявив в ней о своем намерении навестить Маргариту завтра.

Понаблюдав за тем, как мальчик усаживается на ослика и выезжает из деревни, он нанял затем заднюю комнату в домике напротив кафе и заплатил за лохань для купания и горячую воду. За дополнительную плату его востроглазая квартирная хозяйка согласилась выстирать и погладить одежду, в которой Тай собирался поехать завтра в имение Барранкасов и сообщить Маргарите, что должен увезти ее и ребенка в Калифорнию к Роберту. Мысль об этом не улучшила расположения духа.

Он был настроен против своей мексиканской невестки и пытался отговорить Роберта. Шесть лет назад Маргарита стала причиной многих неприятностей в семье Сандерсов. Ее приезд усилит вражду с ее отцом, земли которого граничили с землями Сандерсов. Кроме того, Таю вовсе не хотелось, чтобы их прагматичной и лишенной всяких чепуховых предрассудков матери пришлось приноравливаться к капризной, избалованной красавице, сведения которой о рогатом скоте, несомненно, ограничивались теми мясными блюдами, какие ей подавали за столом.

Тай сердился на брата за то, что тот вопреки воле отца женился на дочери дона Барранкаса, и поэтому даже в мыслях не относился к Маргарите как к жене Роберта. Отец постоянно твердил, что мексиканцам следует жить в Мексике, а не в Соединенных Штатах. Тай должен был согласиться, что, если бы Антонио Барранкас остался к югу от границы, Роберт не связался бы с его дочкой. И Таю не пришлось бы тащиться сюда.

Мальчишка еще не вернулся к тому времени, как Тай кончил бриться, поэтому он перешел дорогу и заглянул в кафе поужинать и пропустить стаканчик пульке.

Безымянная деревенька вечером выглядела получше. Тени укрыли отбросы в канавах, спрятали бедность. Шонари покачивались на ветвях деревьев, окружающих маленькую площадь, и пляшущие отсветы придавали праздничный вид самому убогому и скучному кафе, какие довелось видеть Таю.

Едва он вошел, всякие разговоры мгновенно прекратились. И вообще в атмосфере кафе было что-то странное. Как ни бедна деревня, в кафе обычно звучит музыка, но не здесь и не сегодня. К тому же Тай заметил поразительную вещь: присутствие нескольких вполне почтенных женщин. В полном молчании он прошел к свободному столику возле двери, чувствуя, как в спину вонзается дюжина враждебных пар глаз.

Сходные ситуации научили его, что в таких обстоятельствах выгоднее сделать вид, что не понимаешь языка.

— Ужин, — сказал Тай коротышке-официанту, чьи сощуренные глаза ясно выражали неодобрительное отношение к гринго.

Потирая ладонью желудок, Тай сказал погромче:

— Говоришь по-американски? — Официант уставился на него. — Еду. Пульке. — Выговорив последнее слово, Тай облизнул губы и сделал вид, что пьет.

Общий — с присвистом — вздох облегчения и удовлетворения прозвучал в горячем воздухе ночи, и разговор возобновился. Тощий мужчина с блестящими от бриолина усами обратился к присутствующим с целым залпом слов, летящих, словно пули.

Содержание его речи выбило у Тая из головы все мысли о еде. Вез всякого аппетита глянул он на жаркое в остром соусе и стопку пшеничных тортилий. Он заставил себя попробовать кусок мяса и попытался сохранить безразличный вид человека, который не понимает, о чем говорят.

В первые же секунды он уяснил, что Маргарита Барранкас Сандерс мертва. Да не просто мертва, а казнена, расстреляна. От недоверия у него защипало в носу. Он скорее поверил бы, что отец встал из гроба, чем представил Маргариту Барранкас совершившей преступление, достойное смертной казни.

Старик Барранкас оберегал Маргариту от внешнего мира, и Тай нечасто видел ее, пока они росли. А когда удавалось на нее взглянуть, Маргарита напоминала ему лань, большеглазую, испуганную и готовую отпрыгнуть прочь. Она выросла скромной красавицей с опущенными долу глазами; лицо ее пряталось за занавесками экипажа или раскрытым веером. В тех редких случаях, когда Таю удавалось услышать ее голос, он казался низким, музыкальным и почему-то виноватым.

И это хрупкое создание погибло у стены казней?

Знатные мексиканки воспитывались и росли как цветы в оранжерее, защищенные от неприятных и неприглядных сторон действительности. Их охраняли зоркие дуэньи, они не общались даже с родственниками мужского пола. Тай долго ломал голову, каким это образом Роберт умудрился пробыть с Маргаритой наедине такое количество времени, чтобы она успела забеременеть, и вообще что он в ней нашел, чтобы захотеть ее. Наблюдая аристократические семьи северной Калифорнии, Тай пришел к выводу, что знатные мексиканки — как правило, самые ограниченные и скучные создания во всем женском сословии. Они только и знают, что молятся да вышивают и на окружающий мир взирают с откровенным равнодушием.

Что, во имя Господа, могла совершить подобная женщина, чтобы заработать смертный приговор?

Тай отодвинул тарелку и, откинувшись на спинку стула, сделал долгий глоток пульке; обжигающая жидкость согрела внутренности. Затем вытащил из-за голенища перочинный нож и принялся лениво чистить ногти, в то же время напряженно прислушиваясь к разговору в кафе.

Мало-помалу он уяснил себе, что тощий мужчина с усами — один из двоюродных братьев Маргариты Барранкас. Звали его Эмиль, и лицо его сводило от ярости, когда он громогласно призывал сидевших в кафе присоединиться к нему в погоне за ведьмой, которая навела порчу на Маргариту.

— Эмиль, подумай! — заговорила какая-то женщина, вставая и плотно запахивая на груди шаль, несмотря на жару. — Ты же хорошо знал свою кузину. Могла ли американка вынудить сеньору умереть против ее воли? Сеньора могла закричать, воспротивиться. Она этого не сделала. О чем это говорит?

— О том, что Маргарита была околдована. — Эмиль обвел взглядом обращенные к нему угрюмые лица. — Станем ли мы сидеть развалясь, в то время как убийца умертвила мою кузину и похитила ее дочь? — Он смачно плюнул на пол. — Неужели у мужчин нашей деревни нет чести?

До этой минуты Тай не знал, девочка или мальчик ребенок Роберта. Значит, девочка. Его племянница.

Женщина вышла поближе к свету и заговорила снова, перекрывая сердитые голоса:

— Сеньора Сандерс умирала. Все это знали. Я слышала от самой сеньоры, что она намеренно хочет обменяться местами с американкой, которая за это согласилась отвезти Грасиелу к ее отцу.

Эмиль оперся ладонями о стол и наклонился вперед. Глаза у него угрожающе сверкали.

— Ты лжешь! Моя кузина никогда не доверила бы дочь колдунье, осужденной за убийство. Если бы Маргарита хотела отправить Грасиелу на север — а я уверен, что она этого не хотела, — то она попросила бы меня, Луиса или Чуло. Она никогда не обратилась бы к иностранке.

Женщина явно смутилась. Острый ответ вертелся у нее на губах, но, взглянув в пылающие глаза Эмиля, она промолчала.

Ярость Эмиля воспламеняла присутствующих. Он заговорил, брызжа слюной:

— Вы все слышали. Мария уверяет, что моя кузина отправила Грасиелу к ее американскому отцу. — Он повернулся к женщине и прямо-таки пронзил ее взглядом. — Куда же именно? — спросил он, и всем стало ясно, что он знает ответ.

— Отец девочки в Калифорнии, — шепотом ответила женщина и, опустив глаза, села на скамейку у стены.

— Тогда почему колдунья села в поезд, который шел на юг? Объясни это, Мария Торрес!

— На юг? — женщина окончательно растерялась.

— Когда Луис вернется из асиенды, вы услышите это из его собственных уст. Ведьма похитила девочку ради своих целей. Я предлагаю догнать колдунью, убить ее и спасти Грасиелу. Призываю вас не слушать бабью болтовню. Моя кузина не доверила бы дочь иностранке. Вы это знаете. Честь семьи Барранкас и честь всей деревни заключается в том, чтобы спасти Грасиелу.

Тай сунул ножик обратно за голенище; обжигая глотку, допил пульке. Со стуком поставил стакан на стол и некоторое время наблюдал в боковую дверь за тем, как кружится мошкара вокруг фонарей на деревьях.

История насчет колдуньи — чистая чепуха. Эмиль играл на невежестве односельчан, чтобы опровергнуть утверждение Марии Торрес, что Маргарита предпочла доверить дочь иностранке — только бы не собственной семье. В этом Тай, слава Богу, разобрался.

Однако во многом он разобраться не мог. Ясно, во всяком случае, одно: болезненный толчок где-то в глубине грудной клетки подсказывал ему, что он участвовал в похищении племянницы. Теперь он понял суть скандала и драки, происходивших на станции Верде-Флорес, и проклинал свою роль в них. Он, черт побери, помог преступнице украсть дочь Роберта.

Ругаясь про себя, он встал и бросил на стол несколько монет. Кузен Луис мог явиться в любую минуту, и он, разумеется, не забыл ковбоя, пришедшего на помощь рыжей бабе. Здравый смысл подсказывал Таю, что ему надо удалиться через боковую дверь, собрать вещички и поживее смыться отсюда.

На полдороге к конюшне ему попался мальчишка, который отвозил его записку на асиенду. Парень спрыгнул со спины ослика и побежал навстречу Таю, размахивая конвертом. Тай, не останавливаясь, схватил его на ходу, швырнул мальчишке монету и продолжал вышагивать к тому месту, где над входом в конюшню горел фонарь.

Потом он извлек из конверта два тонких листочка бумаги, исписанных летящим женским почерком, и поднес их к свету. Донья Теодора Барранкас-и-Тальмас уведомляла его, что ее внучатая племянница сеньора Маргарита Сандерс и ее маленькая дочь, к несчастью, скончались три дня назад от туберкулеза легких. Донья Теодора проклинает себя за невежливость, но, как бы она ни хотела оказать гостеприимство шурину своей внучатой племянницы, горе не позволяет ей открыть двери. Она умоляла понять ее и выражала надежду, что сеньор Сандерс простит, что она не в силах принять его в отчаянный момент двойной трагедии.

Другими словами: уезжай. У тебя нет больше причин оставаться здесь.

В первую минуту Тай подумал, не вернуться ли в Калифорнию. Он мог бы передать Роберту письмо Теодоры. Маргарита и ее ребенок мертвы.

Тай смял листки в кулаке. Сдвинул брови, оглянулся и посмотрел на огни кафе.

Там, внутри, кузен Эмиль старается побудить мужчин деревни отобрать Грасиелу у колдуньи. А донья Теодора утверждала, что племянница Тая умерла, как и ее мать.

Ответ пришел как удар молнии. Маргарита мертва — с этим согласны обе стороны. Значит, Грасиела — наследница Роберта. И наследница дона Антонио Барранкаса.

Сощурившись, Тай глядел на грязные домишки по обеим сторонам улицы. Почему Роберт должен платить выкуп за дочь? Продаст ли он скот? Ранчо? В этом Тай не сомневался. Он был далеко не так уверен в доне Антонио, потому что тот не принимал и не признавал брак Маргариты и Роберта. Может, старик расчувствуется, узнав, что дочь умерла и единственным его отпрыском остается ее дитя? Если оно так. А смерть девочки, подумалось Таю, привела бы к огромному наследству. А это мощный стимул обитателей грязных домишек. Если на них не подействуют призывы вспомнить о чести, то Эмиль пообещает им долю в случае удачи.

Тай с мрачным лицом оседлал коня и потуже затянул подпругу.

Кузены Барранкас пока не знали, что в игру вступил новый игрок. Если они подумали, что послание доньи Теодоры обмануло Тая и он уедет в Калифорнию без Грасиелы, то их ждет неприятный сюрприз. Теперь он находился в Мексике уже не только в связи с не слишком приятным поручением брата. Это стало его личным делом. Сеньора Теодора солгала ему. В Верде-Флорес он отведал кулаков Чуло. Если он сомневался насчет дурных намерений кузенов по отношению к Грасиеле, то в течение нескольких минут все стало на свои места.




Стараясь не приближаться к кафе, Тай выехал из безымянной деревни, и лишь серебристая луна освещала ему дорогу.

Перед рассветом, чтобы не задремать, он сосредоточил свои мысли на рыжеволосой женщине, которая увезла Грасиелу. Как ее зовут? Люди в кафе называли ее убийцей и утверждали, что именно ее должны были казнить, а не Маргариту. Что-то здесь было не так. Тай ехал и думал, потирая рукой подбородок.

Ничего определенного на ум не приходило. Спасала ли рыжая его племянницу? Или надеялась извлечь свою выгоду из похищения? Предположение, что Маргарита достаточно хорошо знала женщину, приговоренную к смерти, чтобы доверить ей дочь, казалось неправдоподобным.

Когда при свете зари впереди обрисовался туманный силуэт Верде-Флорес, губы у Тая сжались в тонкую прямую полоску. Кузенам Барранкас не удастся захватить его племянницу ради выкупа, не удастся это и рыжей, если таковы ее намерения. Он готов в этом поклясться на могиле отца. Если придется отправить эту бабу в геенну огненную, он это сделает. И не вернется в Калифорнию без своей племянницы.

Когда солнце поднялось над пустыней, Тай уже сидел на скамейке на платформе у вокзала Верде-Флорес и дремал в ожидании первого поезда в южном направлении.

Он уже больше не верил, что рыжая собиралась ехать к северу. То была просто уловка с целью обмануть кузенов и отправить их по ложному следу. В конечном счете она двинется на юг.

И он ее найдет.




— Ах, чтоб им пусто было! — выругалась Дженни. — Опять остановились!

Она не привыкла к неопределенности и не знала, как себя вести в таких обстоятельствах. Прижав нос к вагонному окну, она глядела на кактусы, опаляемые жаром пустыни.

— Дорогу чинят, — вяло проговорила Грасиела, обмахивая красные от жары щеки порванным бумажным веером. — Я не принимала ванну с тех пор, как уехала от тети. Мне нужно искупаться, — добавила она обвиняющим тоном.

— Два или три дня проторчали мы в этом поганом поезде?

Не диво, что Дженни готова была взорваться. Человеку невмоготу сидеть на одном месте целых три паршивых дня. У нее ныл копчик. Горячая жирная еда, которую продавали на остановках, наверное, уже проделала дыры у нее в кишках, а удушливая жара в вагоне подпекала снаружи. Цыплята свободно бегали по проходу между сиденьями и оставляли полоски вонючего помета, запах которого отравлял воздух. Плач младенцев и ссоры детишек постарше действовали разрушительно на самые крепкие нервы.

— Если я не вылезу из этого клятого поезда, натворю чего-нибудь скверного.

От пота корсаж платья прилип к коже, и Дженни с недовольной гримасой отлепила его от своих ребер. Ей необходимо покинуть поезд до того, как она окончательно расплавится, и она должна составить план.

Ни одна из деревень и ни один из городишек, мимо которых они протащились, не были достаточно велики, чтобы спрятать даже блоху. Дженни вообще не была уверена, что спрятаться где-то — наилучший выход из положения. Инстинкт подсказывал, что надо перескочить на следующий поезд, идущий к северу. Ну а если Луис и Чуло получили подкрепление и сидят в тени вокзала на станции Верде-Флорес, дожидаясь, когда она снова проедет мимо? Другого-то пути нет!

Грызя ноготь большого пальца, она продолжала глядеть в окно на волны зноя, маревом плывущие над зеленовато-коричневой землей. Хотелось бы знать, что предпринимают чертовы кузены. Пустились в погоню? Едут в поезде следом? Или дожидаются ее возвращения в Верде-Флорес? На этот раз там не будет безрассудно храброго ковбоя, который помог бы ей. Она будет в меньшинстве. Грасиелу у нее отберут так же легко, как выдергивают цветок из горшка.

«Ох и велико искушение вручить им Грасиелу и улизнуть», — подумала Дженни, прикрыв глаза темной от копоти рукой. Эта девчонка — подлинный кошмар. Она не желала слушать, что ей говорят, без конца ерзала на месте, ныла и жаловалась на все, и Дженни чувствовала, что если еще раз услышит словечко «почему?», то попросту взбесится.

— Я хочу домой, — мрачно проговорила Грасиела и надула губы.

— Заткнись! Мне надо подумать.

— У тебя на туфлях куриная какашка.

Это была правда. Вот еще загадка: каким образом ухитрялась девчонка проходить к отгороженной занавеской уборной, не наступив на отбросы или табачную жвачку? Дженни так не могла. Она бросила сердитый взгляд на высокомерную ухмылку на лице Грасиелы, обрамленном влажными от жары прядями волос.

Дженни жестом подозвала кондуктора.

— Будьте любезны, сеньор, скажите, какой следующий более или менее значительный город и когда мы в него прибудем?

Она заметила, что сапоги у кондуктора точно так же испачканы в курином помете, как и ее туфли. Было бы справедливо, если бы хоть частица этого дерьма перешла с сапог кондуктора на подол платья Грасиелы. Но этого не случилось.

— Добрый день, сеньора и сеньорита. Мы прибываем в Дуранго по расписанию, — вежливо ответил кондуктор. — Около семи вечера.

— В задницу твое расписание, — буркнула Дженни по-английски.

Поезд больше стоял, чем двигался вперед. При такой скорости до Мехико-Сити он доберется, считай, к следующему тысячелетию. Дженни так и сказала бы кондуктору, но слово «тысячелетие» было для нее новым, и она не была даже уверена, что правильно произносит его по-английски, не говоря уж об испанском.

Дженни хмуро наблюдала за тем, как кондуктор, отпихнув ногой какого-то петуха, двинулся по проходу. Весь вопрос теперь в том, доехать ли до Мехико-Сити или сойти в Дуранго.

— Леди не грызут ногти.

— Заткнись!

— Я ненавижу тебя! Мама никогда не говорила, чтобы я заткнулась.

Это решило вопрос. Дженни не могла провести еще день с капризной девчонкой, задыхаясь от запаха куриного помета и вони переполненной уборной. Она не выдержит еще одной ночи, пытаясь уснуть сидя, с Грасиелой поперек колен. По какой-то непостижимой причине, когда Грасиела спала, она весила не меньше, чем товарный вагон.

«Сойдем в Дуранго», — решила Дженни.

Даже ее желудок бунтовал против движения дальше на юг к Мехико-Сити, в то время как ей нужно было ехать на север. Дженни вознамерилась рискнуть и сойти с поезда. Пора поворачивать. Дуранго не хуже любого другого места, чтобы стать на правильный путь.

— Я скучаю по маме.

Грасиела впала в другое привычное состояние, во время которого ее кости, казалось, куда-то исчезали, плечи опускались, грудь опадала, руки бессильно повисали, слезы и сопли текли неудержимыми потоками.

Дженни смотрела на это с величайшим раздражением. Она не знала, как себя в таких случаях вести; к тому же, с ее точки зрения, взаимная любовь между матерью и дочерью была не более чем мифом. Любовь сама по себе была огромной загадкой. Дженни не имела представления, сколько времени требуется, чтобы прийти в себя после утраты любимой матери.

— Малышка, — заговорила она беспомощно, взяв Грасиелу за руку. — Мне прямо-таки хочется тебя отшлепать. Ты должна с этим справиться. Забудь о маме и живи дальше.

— Я никогда не забуду. — Грасиела поглядела на Дженни полными слез глазами. — Ты убила мою маму.

— Черт побери, мы ведь обсуждали это уже сто раз. Ты знаешь, что я не убивала твою маму. — Дженни запустила пятерню себе в волосы и сбила за затылок дурацкую шляпу. Может, стоит переменить тему? — Слушай, когда мы приедем в Дуранго, мы найдем, где остановиться, и ты там примешь ванну. Тебе это понравится, верно? Мы поедим чего-нибудь вкусного и свежего и будем спать в настоящей постели.

— Кузен Луис и кузен Чуло убьют тебя и отвезут меня домой.

— Пускай только попробуют!

Поразмыслив, Дженни решила, что кузен Луис не из тех, кто будет сидеть на ступеньках у вокзала и ждать. Он пустится в погоню. Грызя ногти, которые на вкус были куда приятнее всего, что ей приходилось есть в поезде, Дженни сосредоточилась. Ей надо восполнить разумом то, что она проигрывала в силе и численности.

Девятью часами позже, когда поезд допыхтел до окраины Дуранго, у Дженни был план. Не лучший из тех, какие доводилось придумывать, и к тому же рискованный, однако ей было значительно легче оттого, что у нее есть какая-то стратегия.

— Надеюсь, ты сумеешь вымыться сама, потому что я тебя мыть не собираюсь, — предупредила Дженни, глядя на переносную ванну, которую доставили к ним в номер. Мрачный бой принес им воды только-только наполнить помятую ванну дюймов на восемь, и вода была чуть теплая. Травинки и листочки плавали на ее поверхности.

Грасиела сняла с себя красивое маленькое платьице, отряхнула его от пыли и копоти и аккуратно сложила; потом осмотрела ванну.

— Я бы хотела немного розового масла. Пожалуйста.

— А я бы хотела блестящую голубую карету и полный карман бриллиантов, — сказала Дженни, выкатив глаза, и сунула Грасиеле кусок мыла, заботливо уложенный Марией в сумку. — Влезай в воду и поторопись. Мне тоже хочется помыться.

— Мне надо помочь, — попросила Грасиела, вытянув руки вверх, чтобы ее подняли.

— Ты ничего не умеешь делать сама, — со вздохом произнесла Дженни.

Она подняла девочку и поставила в ванну. Кожа у Грасиелы была мягкая, словно шелк. Глядя на пряменькое, без всяких выпуклостей тельце ребенка, Дженни дивилась загадкам природы. Где-то внутри этого тельца прячется женщина и ждет своего часа. Поразителен разум Бога, придумавшего скрывать взрослых в детях!

Дженни понаблюдала за тем, как Грасиела с терпением старьевщика собирает травинки и листики с поверхности воды, потом отошла к окну, из которого видна была табачная фабрика, а за ней на горизонте горы. Предгорья Сьерра-Мадрес веками отдавали людям серебро. Теперь серебро было почти выбрано, и шахтеры Дуранго отбирали у земли железную руду.

Поглядев на Грасиелу через плечо, Дженни закатала рукав и потрогала кожу. Она была теплая, но совсем не напоминала шелк. Скорее выдубленная шкура. Вот дьявол! Дженни расстегнула воротник и дотронулась до грудины в том месте, куда не проникали солнечные лучи. Уже лучше, но все равно не шелк. Нахмурившись, она решила, что ее кожа не станет шелковистой, даже если она выкупается в целом чане этого паршивого розового масла. Не то чтобы это имело значение. Ни один красивый ковбой никогда не сравнил бы дубленую шкуру Дженни с нежной кожей женщины, которой не приходилось работать под палящим солнцем.

Чего это ради в голову лезут такие глупые мысли?

Вздохнув, Дженни втянула в себя дымный запах, доносящийся с табачной фабрики, потом взяла табурет и поставила его возле ванны.

— Вымой за ушами, — сказала она девочке. — И в ушах тоже.

Грасиела бросила на нее испепеляющий взгляд.

— Сделай, что тебе сказано.

— Зачем?

— Затем, что этого хотела бы твоя мама, — объяснила Дженни, но тут же спохватилась, что напрасно напомнила о матери, и переменила разговор. — Ну, слушай, какой у нас план. Мы должны иметь в виду, что твои вонючие кузены гонятся за нами. Дуранго — достаточно большой город, чтобы мы могли прятаться в нем сколько потребуется, хоть и не слишком долго. Я буду каждый день ходить на вокзал к поезду, который идет на юг, и проверять, не приехали ли на нем Луис и Чуло. Как только они приедут, мы с тобой на следующий день сядем на поезд, который идет на север. Пока Луис и Чуло станут искать нас здесь, мы уже будем на границе.

Дженни понятия не имела, стоит ли делиться своими планами с ребенком. Она не умела обращаться с детьми и говорила с Грасиелой, как со взрослой.

Грасиела устроила из матерчатой рукавички для мытья нечто вроде плота и осторожно положила на нее травинки и листья.

— Они нас найдут, — сказала она.

— Нет, если я как следует возьмусь за дело. Мы постараемся устроить все так, чтобы они не нашли.

Рыжеволосая американка в сопровождении мексиканского ребенка, конечно, бросится в глаза. Ее запомнят. Пока Дженни не изменит наружность, кузенам ничего не стоит выйти на след меньше чем за час.

— Значит, вот как мы поступим. Я снова надену брюки, пончо и мужскую шляпу. Выкрашу волосы.

Дженни невольно вздохнула. Больше всего она печалилась о своих волосах. Ужасно, что пришлось их обстричь как попало, а теперь после купания она их должна намазать ваксой. Вот работенка — не приведи Бог!

— Я не думаю, что любой примет меня за мужчину, особенно присмотревшись, но все равно я не подойду под описание, которое дадут людям твои поганые кузены.

Грасиела с любопытством поглядела на голову Дженни; губы девочки чуть дрогнули в улыбке.

— Погоди заноситься, пока не узнала, что предстоит тебе, — сощурив глаза, предупредила Дженни. — Тебя мы спрячем, превратив в мальчика. Коротко острижем волосы, наденем штаны, курточку, мальчишескую шапку и ботинки. Завтра утром переедем в другой отель. Рыжая американка и ее дочь исчезнут, след оборвется здесь.

Глаза Грасиелы распахнулись в ужасе, руками она ухватилась за волосы.

— Нет! Ты не отрежешь мне волосы! Нет, нет, нет, нет, нет!

Она колотилась в воде, расплескивая ее по сторонам, и пыталась перелезть через высокий бортик ванны, потом бросилась вслепую на Дженни, когда та протянула руки, чтобы удержать ее.

— Я не позволю тебе! Я не позволю тебе! Нет, нет, нет!

— Перестань кричать! Ты слышишь? Перестань сию минуту!

Не обращая внимания на уговоры, громко рыдая, Грасиела упала на четвереньки, отползла в дальний конец ванны и прижалась к ее стенке. Скрутила длинные волосы в жгут и держала их как можно дальше от Дженни.

— Нет! Я тебе не дам!

— Малышка, послушай меня. Да замолчи же! Подумают, что я тебя убиваю!

Внезапно Дженни поняла, что словами эту бурю не остановишь. Ей хотелось ударить Грасиелу с такой силой, с какой она никого в жизни еще не била. Она наклонилась над ванной и уже протянула руку, но вдруг что-то в выражении лица Грасиелы напомнило ей Маргариту. Она замерла. Невозможно представить, что Маргарита могла бы причинить боль даже мухе, не говоря о ребенке. Дженни опустила руку и до боли стиснула зубы.

— Ладно, — твердо и резко произнесла она. Прижавшись к стенке ванны и зажав в руке жгут волос, Грасиела недоверчиво наблюдала за Дженни. Грудь девочки подергивалась от сдерживаемых рыданий, но кричать она перестала.

— Слушай, ты, маленькая соплячка! Я стараюсь спасти твою жизнь. И свою. Почему ты никак не можешь вбить это себе в голову? Я намерена остричь тебе волосы. А тебе придется одеться как мальчик и прикинуться мальчиком. — Грасиела открыла было рот, но Дженни заговорила снова, не дожидаясь очередного вопля: — Но мы не станем делать это прямо сейчас, так что успокойся. Мы острижем тебя завтра утром. У тебя впереди целая ночь, чтобы привыкнуть к этой мысли. — Глаза Дженни сузились и засверкали. — Но ты сделаешь как надо, понятно? Мы в тяжелом положении, и я не могу спасти твою задницу без небольшой помощи с твоей стороны.

— Я надеюсь, что ты умрешь! Надеюсь, что кузен Луис застрелит тебя! — выкрикнула Грасиела; слезы дрожали у нее на ресницах, она цеплялась за жгут волос, как за нить жизни. — Ты злая и грубая, ты говоришь плохие слова! — Отпустив волосы, девочка закрыла лицо руками. — Я хочу к маме, хочу к маме, хочу к маме!

Она заплакала — на этот раз негромко и с безнадежностью отчаяния.

Дженни выпрямилась на своей табуретке, губы у нее сжались в одну линию. Сидя голая в неглубокой мутной воде, Грасиела казалась крошечной, потерянной и беспомощной.

— Нелегкое дело быть ребятенком, — заявила Дженни, и лицо ее смягчилось. — Я-то помню, как оно было. Я тоже терпеть не могла делать только то, что велят взрослые.

Грасиела поглядела на нее сквозь прижатые к лицу пальцы.

— А что они велели тебе делать? — спросила она, то и дело икая.

Внезапно Дженни вновь ощутила присутствие Маргариты, которая как бы говорила ей, что не слишком уместно рассказывать ребенку, как отец Дженни хлестал ремнем ее самое, а также ее братьев и сестер, если они недостаточно работали, недостаточно скоро отвечали на вопрос или недостаточно быстро приносили ему кувшин со спиртным. Дженни посидела, глядя куда-то в пространство, ища в памяти какой-то другой пример, понятный Грасиеле.

— Ну, один раз мне пришлось пойти одной в темную пещеру. Мой па был шахтером, он хотел узнать, работает ли кто-то в этой самой шахте. Он считал, что если там есть люди, то они не станут стрелять в ребенка… а может, он и не думал об этом. Короче, он велел мне туда идти. Мне это было не по душе, позволь тебе заметить. Было холодно и темно, как в сердце убийцы, я слышала, как в темноте что-то движется, и боялась, что меня вот-вот застрелят.

Грасиела слушала, широко раскрыв глаза и прижимая к груди кусок мыла.

— Они в тебя стреляли?

— Они прятались снаружи. — Дженни рассмеялась, вспомнив об этом. — Они стреляли в моего отца, но не убили его. Как видишь, я понимаю, что значит делать то, чего не хочешь. И так было всю мою жизнь. Ты, наверное, этому не поверишь, но взрослым все время приходится делать то, чего они не хотят. Я, например, очень не хочу, чтобы от моих волос несло ваксой. Но я их намажу, потому что деваться некуда.

Дженни ждала, что теперь Грасиела пообещает быть поуступчивее, но та и не подумала. Вытянув Руку, девчонка подбрасывала на ладони мыло, не глядя на Дженни.

— Ты знаешь моего папу?

— Нет, — хмуро ответила Дженни.

— Я его тоже не знаю. — Грасиела подняла глаза на Дженни. — Ты обещала, что до утра не станешь резать мне волосы.

— И я не вру.

Грасиела тряхнула головой — ее недоверие было столь же очевидным, как травинки, налипшие на ее кожу.

— Помоги мне вымыть голову.

— Ты знаешь, как это делается. Я не собираюсь помогать тебе в том, с чем ты сама можешь справиться.

— Почему?

— Потому что я тебе не служанка, вот почему. И еще потому, что тебе следует научиться все делать самой, иначе ты ничего в жизни не добьешься.

— Я не смогу сама смыть мыло.

Дженни, призадумавшись, пришла к выводу, что это требование вполне законно. Она подождала, пока Грасиела взбила мыло на голове в пену, потерла кожу в тех местах, которые девочка пропустила, и осторожно смыла пену водой, перебирая длинные мягкие пряди.

К своему вящему удивлению, Дженни испытала теплое чувство оттого, что помогла девочке помыться. И почти не поверила себе.

Они съели ужин внизу за столом вместе с другими постояльцами, ни один из которых не сказал ни слова. Потом поднялись к себе в номер, и Грасиела села на край постели, молча наблюдая за тем, как Дженни, чертыхаясь и проклиная все на свете, наносит ваксу себе на волосы. Вакса была комковатая, противно пахла, и обращаться с ней оказалось нелегко.

— Слишком много воска и мало жидкости, — процедила Дженни сквозь зубы.

Когда она закончила, пальцы у нее почернели, простыня на плечах покрылась пятнами, почернела и часть шеи, а волосы слиплись. Выглядела она ужасно.

— Ладно, — сказала она в конце концов, поглядевшись в зеркало на комоде.

Царапина на шее зажила, и струп почти полностью сошел. Но синяк, поставленный Ауисом, побагровел и пожелтел. Да уж, видок — хуже некуда. Стаскивая с плеч простыню, Дженни мельком глянула на Грасиелу, которая вся напряглась и смотрела на нее с ужасом.

— Ты не собираешься сделать так и со мной? — прошептала девочка.

— Мы только подстрижем тебя под мальчика, вот и все, — сердито ответила Дженни, все еще раздраженная. — Пора спать. Раздевайся и ложись.

— Сначала я хочу почистить зубы и помолиться.

— Давай молись.

Когда Грасиела разделась, Дженни подождала, пока она произнесет обычную вечернюю молитву. Услышав просьбу благословить кузенов, Дженни скривила физиономию, а последние слова о покарании ее самой смертью произнесла вместе с Грасиелой и добавила:

— Не станем называть средства и способы, ладно? Подробности моей кончины предоставим обдумать Господу. Иди спать.

Дженни вздохнула, когда Грасиела подставила ей щеку для поцелуя. Ей думалось, она никогда не привыкнет к пожеланиям смерти, за которыми следует поцелуй на ночь.

— Не испачкай меня ваксой, — предупредила Грасиела.

Дженни, чтобы не сказать лишнего, молча коснулась губами шелковистой щечки, загасила свечи и отошла посидеть у окна.

Острый, едкий запах по-прежнему доносился со стороны табачной фабрики, которая выглядела сейчас темной и пустой. Мужчина в заплатанном пончо и широкополой шляпе вел ослика по направлению к тому, не видному отсюда месту, от которого доносились музыка и чьи-то голоса. Копыта ослика отстукивали по булыжной мостовой унылый ритм.

Убедившись, что Грасиела уснула, Дженни зажгла темную сигару, купленную в лавке. Опустив руки на подоконник, она смотрела на ночное небо и отыскивала звезду, которую нарекла Маргаритой.

— Я не курю при ребенке, — извиняющимся тоном обратилась она к обнаруженной наконец нужной звезде.

Маргарита вряд ли могла оценить хорошую сигару. Тем более что сигара была не высший сорт.

— Надеюсь, у тебя дела лучше, чем у меня, — произнесла она, выпустив из легких дым, который неподвижно повис в горячем воздухе. — Я ведь говорила тебе, что не умею обращаться с детьми. Я тебя предупреждала, ты не можешь это отрицать. — Помахав рукой, Дженни разогнала дым, мешавший видеть звезду как следует. — Я хотела отшлепать девчонку. Была к этому близка. Так скажи мне прямо: ты ведь должна была ее иногда шлепать, верно?

Дженни подождала, глядя на звезду. Если звезда мигнет, это знак согласия. Но звезда оставалась неподвижной, словно комочек хлопка на черном бархате. Дженни тяжело вздохнула.

— Я ведь не святая вроде тебя, — сказала она с горечью.

Она курила еще некоторое время, иногда прижимая какой-нибудь выбившийся из общей массы липкий от воска клок волос.

— Может, мне не следовало рассказывать ей о нашем плане. Может, я ее напугала, не знаю. — Она помахала сигарой. — С мальчиком было бы куда легче. Всю свою взрослую жизнь я провела среди мужчин, а им можно говорить все что угодно. Видишь ли, это лишь часть проблемы. Дело не только в том, что она ребенок, дело в том, что она девочка. Я не знаю, как с ней разговаривать. Можешь ты представить, что я рассуждаю с ней о модах? И я не умею ее причесывать…

Дженни оперлась на подоконник и продолжала говорить очень серьезно:

— Маргарита! Я решила ее остричь. Понимаешь? Ведь для нас это единственный выход. Внуши ей, чтобы она не сопротивлялась. Она тебя послушается. Ведь она считает, что ты ни в чем не ошибаешься.

Запах с табачной фабрики смешивался с ароматом сигары и тяжелыми запахами города. Пахло гниющим мусором, навозом и мочой, пахло дымом очагов, на которых готовили еду.

С левой стороны, если высунуться, виден был отблеск света с площади. Ночь была темная, жаркая и душная, такая ночь, которая вносила в душу Дженни необъяснимое беспокойство. Где-то неподалеку играли на гитаре. Музыка была нежная, печальная, проникающая в самое сердце. В эти минуты ей казалось, что в мире остались только она да этот неведомый гитарист.

Докурив сигару почти до конца, Дженни вышвырнула ее на улицу и с надеждой обратила взгляд на постель. Давно уже она не спала на матрасе, на чистых простынях и с подушкой под головой. Надев ночную рубашку, Дженни локтем подвинула Грасиелу и улеглась. Подтянув верхнюю простыню до самого носа, она глубоко вдохнула в себя запах чистого накрахмаленного белья, который как бы смыл дурные запахи ночи. Дженни собиралась уснуть мертвым сном.

Именно так она и спала. Когда проснулась утром, Грасиелы рядом не было, а Дженни ничего не слышала — ни того, как девочка одевалась, ни звука затворяемой двери, ничего.

Дженни оделась за две минуты и побежала вниз по лестнице, выкрикивая имя Грасиелы.




Глава 5


Грасиела никогда не бывала в таком большом городе, как Дуранго, и даже не представляла себе, что так много людей может собраться в одном месте. Спустя десять минут после ухода из отеля она безнадежно заблудилась.

Хотя эта перспектива ее невероятно пугала, девочка понимала, что в конце концов ей придется обратиться к незнакомым людям с расспросами о дороге, то есть совершить поступок, о чрезвычайной опасности которого ее всегда предупреждали. Утро набирало силу, все больше народу толклось на улице, а Грасиела никак не могла набраться храбрости и с кем-то заговорить, чувствуя к тому же неловкость из-за того, что на нее обращают внимание.

Волосы у Грасиелы распущены так же, как у оборванных девчушек, которых она видела на улицах, и это никак не сочеталось с дорогой тканью ее дорожного костюма и его модным фасоном. Простые девочки носили шляпы только по воскресеньям, и шляпы эти были сплетены из соломы, а не сшиты из материи, как у Грасиелы. Платья у девочек казались совершенно бесформенными, никаких кружев и тесьмы на них не было.

Короче говоря, наряд Грасиелы явно давал понять, что ей следует ходить только в сопровождении дуэньи или кого-то из взрослых членов семьи. То, что богато одетый ребенок бродит один, вызывало любопытство и подозрения. А это значит, что Дженни с легкостью отыщет Грасиелу.

Остановившись в тени под каким-то навесом, Грасиела заметила обращенные на нее испытующие взгляды темных глаз. Сжав руки и отвернувшись в сторону, девочка поняла, что ей необходимо, во-первых, изменить внешность, а во-вторых, расспросить все-таки кого-нибудь о дороге. И то и другое приводило ее в смущение.

О ней всегда заботились, ее защищали взрослые, они же принимали за нее необходимые решения. Она никогда не была предоставлена самой себе и даже вообразить себе этого не могла. Теперь ей нужно было придумать, как сделать так, чтобы слоняющиеся по улицам мелкие торговцы не запомнили ее.

Вот еще один человек, восседающий на облучке проезжавшей мимо повозки, повернулся на сиденье и поглядел в ее сторону. Грасиела в досаде топнула ногой.

А как поступила бы ее мама? Или тетя? К несчастью, Грасиела не могла представить, чтобы ее хрупкая мама или старенькая тетя оказались в подобной ситуации.

Но Дженни… Если бы Дженни пришлось прятаться от кого-то, как бы она поступила? Неприятно было даже мысленно обращаться за помощью к нена видимой особе, той самой, от которой Грасиела сбежала, но тем не менее в голове у девочки забрезжал первый намек на решение проблемы. Дженни сделала бы все что нужно, ее не остановили бы ни гордость, ни тщеславие. Дженни бы…

Мало-помалу Грасиела осознала, что вот уже несколько минут смотрит на босоногую девчонку на другой стороне мощенной булыжником улицы. Девчонке было примерно столько же лет, сколько Грасиеле, но на этом сходство кончалось.

Бесформенное платье нищенки когда-то было белым, но теперь сделалось серым от долгой носки да и от грязи. Сквозь дыры на юбке виднелись голые ноги, а рваный рукав свисал с плеча. Волосы давным-давно не знали ни гребня, ни щетки, они сбились и спутались так, словно их обладательница вместо подушки подкладывала под голову камень. Девочка была ужасно грязная.

Приподняв подол, Грасиела пошла через улицу, обходя гнилые отбросы и мусор и стараясь не попасть под лошадь. Подойдя к девочке совсем близко, Грасиела увидела, что та держит в руке недоеденную тортилью. Запах жареной кукурузы и мяса ударил в ноздри, и у Грасиелы от голода заурчало в животе.

— Меня зовут… Теодорой, — с важностью заявила Грасиела.

Девочка окинула Грасиелу совершенно равнодушным взглядом, снизу вверх, начиная с изящных туфелек и кончая кружевной оборкой на воротнике жакета, но ничего не сказала. Грасиела проглотила слюну, еще раз поглядев на тортилью в руке у незнакомки, и спросила:

— А тебя как зовут?

— Марией, сеньорита, — ответила девочка наконец. Явно смущенная богатым нарядом Грасиелы, она смотрела куда-то поверх ее плеча.

Грасиела ухватилась руками в перчатках за свою юбку и загляделась на двух всадников, гордо гарцующих по улице. Передняя лука седла одного из них была отделана серебром. У кузена Эмиля точно такое седло.

— Я впервые приехала в Дуранго, — сообщила Грасиела незнакомке. — На поезде.

В глазах у Марии вспыхнуло почти что благоговение.

— Ты ехала на поезде? — спросила она, глядя на Грасиелу так, словно она сошла прямо со страниц книги сказок, и забыв о своей тортилье. — А где же твоя дуэнья?

Выходит, что даже уличная девчонка знает, как должны путешествовать такие, как Грасиела.

— Меня похитила злая колдунья, — объяснила Грасиела, не уверенная, однако, что девочка ей поверит.

У Марии широко раскрылись глаза, но она согласно кивнула:

— То же самое случилось с моей сестрой.

— Но я убежала от колдуньи. Она хотела отрезать мои волосы, чтобы я стала похожа на мальчика.

Мария поглядывала на блестящие локоны Грасиелы, ниспадающие почти до пояса, и в глазах у нее появился страх. Чувство удовлетворения переполнило грудь Грасиелы. Даже дитя улиц понимает, что нельзя лишать женщину предмета ее гордости.

— Я придумала кое-что, — сказала Грасиела и нагнулась к уху собеседницы. Когда она кончила шептать, в глазах у Марии засияло восхищение, и она с восторгом закивала.

— Хорошо, — сказала она и, взяв Грасиелу за руку, отвела в переулок, где обе девочки скрылись за кучей тлеющего мусора.

Когда они появились снова, на Марии красовался наряд Грасиелы, а беглянка облачилась в лохмотья, приколов изнутри к поясу свой золотой медальон. Она получила также и остаток тортильи, который проглотила в четыре голодных глотка. Салфетки у нее не было, и, помедлив, девочка вытерла жирные пальцы о рваное платье, от которого шла вонь.

— Спасибо, — поблагодарила Грасиела Марию.

Дорожный наряд Грасиелы был Марии мал, и шов на талии уже начал расходиться, но Мария осматривала себя сияющими от гордости глазами.

Когда она наконец вспомнила о Грасиеле, то показала пальцем сначала на волосы Грасиелы, а потом на свои. Грасиела поняла фазу. Тяжело вздохнула и с отвращением нагнулась и набрала полные руки пыли и мусора; все это она втерла в свои волосы. Потом со слабой улыбкой махнула рукой и пошла прочь от Марии, которая тем временем приподняла подол платья, чтобы полюбоваться первыми в своей жизни туфлями.

Не пройдя и полквартала, Грасиела невольно вспомнила о своих босых ногах. Нежная кожа на подошвах болела, а как противно было наступать на что-то липкое и сырое, проникавшее между пальцами!

То и дело вздрагивая от отвращения, Грасиела, не оглядываясь, шла и шла вперед, пока Мария не осталась где-то далеко в путанице узких улочек и переулков. Только тогда беглянка остановилась перевести дыхание и осмелилась взглянуть на окружающих ее людей.

Никто на нее не смотрел. Никто не обращал ни малейшего внимания. Она сделалась невидимой, как ветерок.

Торжествующая улыбка изогнула ее губы, с которых едва не сорвался радостный возглас. Какая же она умная! Довольная собой, Грасиела проговорила вслух:

— Она никогда не найдет меня!

Да, не найдет: город слишком велик, в нем много людей, много улиц, много мест, где можно спрятаться. И теперь Грасиелу никто уже не запомнит.

Она одержала победу над своим врагом.

Не прошло и десяти минут, как тяжелая рука легла ей на плечо и какой-то мужчина наклонился, чтобы взглянуть ей в лицо.

— Привет, малышка! — произнес мужчина хриплым голосом, от которого у Грасиелы сразу пересохло во рту и кровь застыла в жилах.

— Мы с тобой, — продолжал мужчина, облизнув губы, — станем самыми лучшими друзьями, да-да. Жадные пальцы больно стиснули плечо девочки.




Дженни с бешено колотящимся сердцем добежала до конца квартала, немного постояла и понеслась обратно ко входу в отель. Грасиела ведь могла повернуть не направо, а налево.

— Черт побери! — воскликнула Дженни, хлопнула шляпой о бедро и водрузила ее себе на голову. Пригляделась к улице, полной народу. С детских лет не испытывала она такого ошеломляющего страха. От него сжималось все внутри. Сердце бешено прыгало в груди, Дженни задыхалась, руки у нее тряслись, как при падучей.

«Одумайся, — приказала она себе, — успокойся и одумайся».

Грасиела не могла уйти далеко. Самое главное, что она запоминается, эта девочка в богатом нарядном платье, куда-то идущая одна. С этого и надо начинать — с расспросов. Дженни быстро шагала от одного торгового прилавка до другого, пока не убедилась, что Грасиела пошла не в этом направлении. Дженни переходила от улицы к улице, каменная от напряжения, пока не обнаружила метиску, торгующую одеялами. Та запомнила Грасиелу.

Начиная с этой точки, идти по следу Грасиелы стало так же легко, как перебирать жемчужины в ожерелье на шее у маленькой соплячки. Как только она найдет Грасиелу, то просто придушит ее. С каждой минутой приходя все в большую ярость, Дженни шла и шла, пока наконец не обнаружила девчонку на расстоянии полуквартала от себя. И припустилась бегом.

Она остановилась как вкопанная, увидев, что эта девочка — вовсе не Грасиела. На ней надето платье Грасиелы, но сама девчонка грязная, и в ее движениях нет ни изящества, ни грации. Дженни в один миг поняла, что, черт побери, произошло.

Дженни сняла шляпу и вытерла вспотевший лоб; она присмотрелась к уличному движению, к женщинам, которые с корзинками через руку спешили в магазины, внимательно разглядывала уличных ребятишек и вездесущих собак, шныряющих между каретами и телегами и вертящихся под ногами у прохожих.

Да, Грасиела оказалась куда умнее, чем она считала. Но девочка находилась теперь в огромной опасности, о которой страшно было подумать.

На лбу у Дженни снова выступил пот — и вовсе не от палящих лучей солнца. Руки опять начали дрожать.

Грасиела могла попасть под какую-нибудь повозку или под копыта лошади. Ее могли затащить в глухой проулок, изнасиловать и убить. Схватить и продать в детский бордель — Дженни кое-что слышала о подобных местах. Сотня немыслимых ужасов подстерегала одинокого ребенка, затерянного в трущобах шахтерского города.

Дрожа от возбуждения и гнева, Дженни смотрела на маленькое грязное существо, одетое в платье Грасиелы. Не было никакого смысла расспрашивать эту девчонку. След оборвался здесь, и Дженни это понимала.

Ругаясь вполголоса, Дженни зашла в кафе и заказала чашку крепкого мексиканского кофе. С этой чашкой она вышла на улицу и потягивала напиток, наблюдая за ритмом города и пытаясь справиться с овладевшим ею страхом.

Она чувствовала себя такой же беспомощной, как в той камере, где дожидалась казни.

Тогда к ней явилась Маргарита и спокойно предложила свою жизнь в обмен на обещание. Дженни дала обещание, дала честное слово, и Маргарита умерла — она выполнила свою часть сделки.

Ругательства неслись потоком с языка у Дженни. Маргарите досталась легкая часть, ей надо было всего лишь умереть. Смерть — просто кусочек торта по сравнению с теми заботами, которые доставляет этот детеныш.

Глубокий вздох поднял грудь Дженни.

Если что-то стряслось с Грасиелой, ей самой остается только приставить к голове ружье и спустить курок. Жизнь ее не будет стоить ни гроша, если она не выполнит обещания, если обманет женщину, которая умерла вместо нее.

Из желудка поднималась кислота; Дженни казалось, что ее сейчас стошнит. Опершись рукой о саманную стенку кафе, она наклонила голову и несколько раз сглотнула.

Ну хорошо. Она поняла по крайней мере две вещи. Во-первых, что ничего не сможет сделать в ближайшие несколько часов — вообще ничего. Грасиела где-то бродит, она в руках Господа… или чьих-то еще. Дженни должна признать, что не в ее силах вмешаться, она может лишь надеяться, что малышке повезет. Во-вторых, что совершенно ясно, где Грасиела окажется в семь вечера. Если проявленная девчонкой прыть сохранится, то явится она именно туда. И дай Бог, чтобы маленькая соплячка так и поступила в семь часов!

Выпрямившись, Дженни допила кофе и отдала чашку официантке. Надо бы поесть, но желудок так сводило, что вряд ли в нем что-то удержится.

Она вяло побрела по улице, приглядываясь к ребятишкам, и постепенно смирялась с тем, чего нельзя изменить. Самое лучшее было бы заняться делом, вернее, делами, которые она запланировала на этот день и которые сделала бы, если бы эта паршивка не удрала и не состарила ее на десять лет, не меньше. Дженни собиралась приобрести мальчишечий костюм для Грасиелы и оружие для себя. На это уйдет примерно час времени.




— Ведь ты такая милая крошка.

Даже голос у этого человека был горячий и масленый. Мужчина дышал Грасиеле в лицо запахом перца, сигар и еще чего-то тошнотворно-сладкого. Особенно пугали девочку его глаза.

— Мне больно, — прошептала она, подергав плечом, которое он крепко сжимал пальцами.

Бросив взгляд на улицу, Грасиела убедилась, что на них никто не обращает внимания. Возле самой двери лавки, где торговали кожаными изделиями, какой-то мужчина лупцевал мальчишку. На них тоже никто не оглянулся.

Сердце у нее колотилось очень сильно; она снова посмотрела на человека, стоящего перед ней на коленях и преградившего ей путь. Одной рукой он удерживал Грасиелу за плечо, а другой обхватил всеми пальцами ее голую ногу, продвигаясь вверх, к колену.

Грасиела вся сжалась. Ни один мужчина не трогал ее вот так, и она понимала, что это нехорошо.

— Хочешь пойти со мной, малышка? Мы поедим, выпьем чего-нибудь холодненького.

— Нет, — выговорила она губами, пересохшими от ужаса.

— Нежная кожа, милые глазки. — Пальцы мужчины поднялись к бедру девочки, и ей стало еще страшнее. — Нам будет хорошо вместе, — продолжал он, глядя жадными глазами на рот Грасиелы и облизывая губы.

С ошеломляющей ясностью Грасиела поняла, что этот человек сделает с ней что-то скверное, не обращая внимания на ее протесты. Она смотрела на его толстую шею и широкую грудь, и в глазах ее мутилось от страха.

В ужасе она пыталась сообразить, что ей делать. Что сделала бы на ее месте Дженни? Дженни не растерялась бы и не позволила бы этому человеку дотрагиваться до себя.

Вообразив, что она и есть Дженни, Грасиела быстро повернула голову и укусила мужчину за руку. Она не разжимала зубов, пока не ощутила вкус крови. И одновременно ударила своего врага свободной ногой между ляжками и почувствовала под пяткой что-то мягкое. Мужчина заорал, и они оба покатились на землю, чуть ли не под самые копыта проходившего мимо осла. Грасиела мгновенно вскочила и бросилась бежать со всех ног — за угол, потом еще эа угол, еще, пока совсем не задохнулась.

Она остановилась перевести дыхание, ухватилась за железные прутья каких-то ворот и в страхе оглянулась — не гонится ли за ней этот ужасный человек. Тихая улица была пустынна. Здесь не было ни крикливых торговцев, ни повозок, дребезжащих колесами по булыжной мостовой. Тишину нарушал только отдаленный плеск фонтана.

Вдоль улицы тянулись толстые кирпичные стены, над которыми виднелись зеленые ветви деревьев, скрывающих дома от чужой зависти и любопытства.

Сердце у Грасиелы успокоилось, и теперь она уже слышала голоса, доносящиеся из-за стен и железных ворот, — звонкие голоса слуг, которые переговаривались и смеялись, занимаясь повседневной работой.

— Будьте добры! — позвала Грасиела. — Помогите мне!

Уцепившись за прутья ворот, она, вытянув шею, посмотрела на статую святого у входа в красивый дом, напомнивший девочке об асиенде ее тети.

Тоска по дому вызвала слезы, и ноги у Грасиелы вдруг ослабели.

— Пожалуйста, помогите мне!

К воротам подошла хмурая женщина в фартуке, от нее пахло хозяйственным мылом. Женщина сердито поглядела на Грасиелу и помахала рукой у нее перед носом со словами:

— Пошла прочь отсюда! Убирайся!

Кто-то задал женщине вопрос, и она ответила, обернувшись через плечо:

— Это всего лишь нищенка.

Грасиела гордо вздернула подбородок.

— Я вовсе не нищенка, — заявила она. — Скажите вашей хозяйке, что Грасиела Сандерс, внучатая племянница доньи Теодоры Барранкас-и-Тальмас, умоляет ее о милосердии и помощи. Прошу вас сделать это поскорее.

Прачка усмехнулась и обратила к небесам взор своих темных глаз.

— Где это ты выучилась так складно говорить? — Она снова обернулась через плечо и бросила: — Даже уличный сброд нынче заважничал!

Впервые в жизни Грасиелы имя ее тетушки было встречено без должного почтения. Эта женщина — всего лишь прислуга! — смеялась над ней. Девочка побелела от смущения и обиды.

Прачка замахала на нее руками.

— Здесь ничего нет для тебя. Уходи от ворот, не то я кого-нибудь позову. Вряд ли тебе понравится, если Хосе даст тебе пинка.

Ни проблеска сочувствия не было в глазах у женщины, когда она смотрела, как девочка выпустила прутья решетки из дрожащих рук.

Перепуганная Грасиела поспешила скрыться с глаз, отошла подальше и, опустившись на колени возле высокой стены, горько заплакала, спрятав лицо в ладони.

Убегая утром из отеля, она предчувствовала большое приключение. И ничего не боялась.

Теперь она дрожала от страха. Каждый незнакомый человек, который мельком бросал на нее взгляд, пугал одинокую и голодную девочку до боли в желудке. Подавленная собственной беспомощностью, она горько рыдала.

Но вот слезы иссякли, и Грасиела вытерла глаза, а потом поглядела на свои грязные ноги. Ей хотелось искупаться и чего-нибудь поесть. В эту минуту она с радостью согласилась бы остричься, если бы Дженни вдруг появилась в конце тихой улицы.

Но она тут же опомнилась. Сжав руку в кулак — этот неподобающий для леди жест вызвал, бы неодобрение ее матери, — Грасиела изо всех сил ударила по кирпичной стене.

Ненавистная Дженни ни за что бы не сдалась. И она не сдастся! Маленький подбородок принял твердое и упрямое выражение, так хорошо знакомое матери Грасиелы. Она придумала свой план — и выполнит его. Так или иначе. Если ее не схватит какой-нибудь плохой человек. Если ей повезет. Бросив последний тоскующий взгляд на железные ворота, отгородившие ее от того единственного образа жизни, какой она знала, Грасиела пошла прочь, сбивая босые ноги о камни, пошла туда, где ее ждали запахи и шумы города. Шла и твердила себе, что Дженни не испугалась бы.




Луч солнца, отраженный водами Рио-Насас, на мгновение ослепил Тая, когда поезд громыхал по мосту. Отвернувшись от окна, Тай глянул на карманные часы. Кондуктор клялся, что они прибудут в Дуранго по расписанию ровно в семь, но они явно опаздывают. В Мексике ничто не происходило по расписанию.

Убрав часы в жилетный карман, Тай надвинул шляпу на глаза, сложил руки на груди и хотел было подремать, однако бодрствующий разум упорно боролся со сном.

Как он себе представлял, рыжая женщина направлялась в Мехико-Сити. Если его предположение верно, то добраться до нее — задача невыполнимая, безнадежное дело, однако он не может вернуться в Калифорнию и сообщить Роберту, что он даже не сделал попытки.

К несчастью, как он слышал, в столице большая английская колония. Американка с мексиканским ребенком не будет бросаться там в глаза. К тому же Мехико-Сити — огромный город. Тай ни за что не найдет рыжую женщину и свою племянницу.

Открыв глаза, Тай приподнял шляпу и посмотрел в окно, хмуро наблюдая за черными от сажи клубами жирного дыма. Поезд въезжал в плодородную долину, зажатую среди складчатых отрогов Сьерра-Мадрес. Маленькие фермы попадались все чаще — смелые пятна зелени на фоне серо-коричневой земли.

Прежде чем поезд прибудет в Дуранго, Таю следовало решить, сойдет ли он там, чтобы бегло осмотреть город на случай, если рыжая остановилась именно эдесь, хотя и непонятно, зачем бы это ей. Тай сомневался, что она интересуется теплыми источниками, да и к шахтерам вряд ли имеет отношение.

Он продолжал сидеть в поезде, когда тот остановился в Дуранго, и рассеянно глядел в окно, все еще пытаясь понять, стоит ли искать женщину тут.

Город был больше, чем Тай предполагал, жителей в нем, пожалуй, тысяч десять или даже пятнадцать. Он заметил шпиль церкви в центре города, посмотрел, как солнце купается в листве на удивление большого количества деревьев. Утратив интерес к городу, Тай обратил внимание на кучку нищих ребятишек, налетевших на пассажиров, едва те сошли на перрон. Как только ребята убедились, что из вагонов больше никто не выйдет, они побежали за приезжими, которые направлялись к ожидавшим их экипажам.

Взгляд Тая задержался на ребенке, который отстал от остальных. Это была девочка. Она смотрела на поезд в глубоком отчаянии, плечи у нее были опущены, маленькое тело сотрясала дрожь. Волосы грязные и спутанные, платье драное и бесформенное. Какая талия, подумал Тай. В один прекрасный день эта девчушка может превратиться в настоящую красавицу. С такими глазами…

Что такое? Тай внезапно выпрямился и пригляделся. Эти глаза он знал как свои собственные. Он видел их, зеленоватые с голубизной, каждое утро, когда брился и смотрел в зеркало.

Он не сразу оправился от шока, что нашел свою племянницу так легко и при столь неожиданных обстоятельствах, а тем временем какой-то мужчина отделился от боковой стены вокзала и бросился к девочке. Нет, не мужчина. Женщина в мужских брюках и в пончо, под которым легко было разглядеть закрепленный на поясе пистолет.

Тай глазам своим не верил. Женщина что-то сделала со своими волосами, и они стали черными как смоль. Блестящие, словно навощенные пряди виднелись из-под шляпы возле ушей. Кем бы, черт побери, ни была эта женщина, в ней уж точно нет ни капли женского тщеславия.

Ясно было и еще кое-что: женщина была в ярости. Тай не мог слышать, что она кричит, но видел, как она замахала руками и закричала на его племянницу, еще не добежав до нее.

Тай вскочил и, не отрываясь от окна, начал собирать свои пожитки. Его племянница смотрела большими отчаянными глазами на стремительное приближение женщины, теперь черноволосой. Женщина рванулась вперед, выражение ее лица ужесточилось, и она замахнулась, словно хотела ударить девочку.

Он напряг плечи. Если она и впрямь ударит, он эту бабу убьет.

Когда теперешняя черноволосая подбежала совсем близко к девочке, та подалась вперед, обхватила женЩину за талию и всем телом прижалась к ней. Женщина остановилась как вкопанная. Ярость на ее лице сменилась удивлением, удивление перешло в смущение, а смущение — в негодование. Тай читал ее эмоции так же легко, как слова в книге.

Она подняла обе руки вверх, как бы не зная, что с ними делать, и при этом все время смотрела на ребенка. Потом закатила глаза к небесам, бурно вздохнула и опустилась коленями прямо на мостовую. Обхватив девочку обеими руками, она неловко похлопывала ее по спине, а девочка прильнула к женщине и плакала, обняв ее за шею.

Итак, женщина рослая, одетая как мужчина и носит при себе оружие. Тай не сомневался, что пользоваться оружием она умеет. Но сейчас на лице у похитительницы детей застыло выражение беспомощного смущения, скорее подходящее для самого миниатюрного и женственного из всех созданий,

Тай не имел ни малейшего представления о том, что здесь произошло. Нахмурившись, он наблюдал за прильнувшими друг к другу женщиной и ребенком и не мог сообразить, почему они так странно одеты и каковы в конце концов их взаимоотношения.

Облако серо-белого дыма заволокло окно вагона, послышался резкий свисток. Доски пола дрогнули под ногами у Тая. Перекинув седельные сумки через плечо, Тай ринулся по проходу к двери в конце вагона и спрыгнул на землю. Оглядевшись, он обнаружил, что женщина и девочка исчезли. Но далеко уйти они не могли.

Прежде чем пуститься вслед за ними, он бросил взгляд на уходящий поезд. Его лошадь, черт возьми, ехала теперь по направлению к Мехико-Сити. Скольких же он в результате потерял? Трех? Ругаясь себе под нос, Тай быстро пересек площадь и углубился в лабиринт улиц, по которым протянулись длинные тени.

Он заметил их на расстоянии квартала — высокую женщину и маленькую девочку. Женщина держала руку у девочки на плече, словно оберегая ее. Племянница Тая прижималась головкой к боку женщины.

Тай следовал за ними на некотором расстоянии, останавливаясь, если они останавливались. На углу женщина нагнулась, подняла девочку и перекинула ее через плечо, точно мешок с зерном. Она несла ребенка примерно шесть кварталов, до самого отеля, на который Тай даже не обратил бы внимания, если бы женщина не нырнула в почти незаметную с улицы дверь.

Убедившись, что она оттуда не вышла, Тай обследовал весь квартал, изучил все проходы и запомнил их расположение. Густой запах нагретых табачных листьев ударил ему в ноздри, когда он проходил мимо фабрики, находящейся к северу от гостиницы. С западной стороны мужчина в фартуке зажигал фонари перед кафе. На улице, с южной стороны торговцы убирали свои товары на ночь. Когда, завершив круг, Тай подошел снова ко входу в отель, то остановился на противоположной стороне улицы и закурил сигару, хмуро обдумывая дальнейшие действия.

Кто же. она такая в конце концов? Он представил себе ее лицо. Загорелое, черты строгие, твердый, упрямый подбородок, голубые глаза, под одним еще виден синяк — след сражения в Верде-Флорес. И великолепная фигура. Он не забыл ее, хоть женщина и была на вокзале в пончо. Мужчина не может забыть такую грудь!.

Он едва не рассмеялся вслух. Всю жизнь он гонялся за нежными, хрупкими созданиями ростом чуть ли не с куклу, и было забавно осознавать, что ни одна женщина не привлекала его до такой степени, как эта незнакомка со странными волосами и крепкими кулаками, похитившая его племянницу.




Глава 6


Дженни сидела у окна в надежде на прохладный ветерок и наблюдала, как Грасиела с волчьей жадностью опустошает тарелку с едой, присланную в их комнату управляющим. В промежутках между глотками девочка рассказывала об ужасном дне, о мужчине, который гладил ее голые ноги, о том, как ее преследовали взрослые и уличные мальчишки, о том, что она упала и оцарапала колено, и о том, наконец, как за ней гналась дикая собака и хотела укусить за ногу.

Ужас при мысли о том, что могло случиться с девочкой, лишил Дженни аппетита. Ее собственный ужин стоял нетронутый возле переносной ванны, которую она заказала в номер.

Дженни хотелось кричать, ее одолевало желание, совершенно бессмысленное, отлупить девчонку. Хотелось сказать Грасиеле, что она заслужила все эти страхи, — хорошо еще, ничего похуже не случилось. Все время, пока Грасиела купалась и пока рассказывала о своих ужасающих приключениях, обвинения, можно сказать, так и рвались у нее с языка.

— Вот что, малышка, — заговорила Дженни, едва поток словоизлияний Грасйелы иссяк, — мне стоило бы многое тебе сказать, но главное — ты легко отделалась. Ты справилась с этим куда лучше, чем я ожидала.

Похвала далась ей с трудом, но Дженни надеялась улестить этим девчонку перед грядущим тяжелым объяснением. Впрочем, она считала, что Грасиела по-настоящему заслужила похвалу. Дженни знала, насколько опасно бывает на улицах. Всего несколько часов назад она не поставила бы и сентаво[4 - Сентаво — мелкая монета.] на то, что девочка сравнительно благополучно доберется до конца своей эскапады.

— Как ты сообразила ударить этого ублюдка по… — Дженни спохватилась, кашлянула в кулак и закончила: — Как ты сообразила укусить и ударить его?

Грасиела отвела длинную прядь мокрых волос со лба и вздернула подбородок.

— Я подумала, как поступила бы моя мама.

Слова ее насмешили Дженни. «Она попыталась представить Маргариту, бьющую сукина сына по яйцам. Невозможно.»

— Ладно, — сказала она наконец. — Твоя мама была смелой женщиной.

Она и в самом деле так считала.

Грасиела подняла брови, словно не ожидала от Дженни таких слов. Некоторое время обе молча глядели друг на друга. Потом девочка спросила:

— Как ты угадала, что я пойду на вокзал?

— Это было нетрудно, — ответила Дженни. — Мне подумалось, что ты запомнила мои слова о твоих вонючих кузенах. Насчет их появления в семь часов.

— Я забыла, что и ты туда можешь прийти, — нахмурившись, сказала Грасиела.

— Тебе крупно повезло, что я там была.

— Это верно, — очень тихим голоском согласилась Грасиела; темные ресницы легли на щеки, когда она закрыла глаза и вздрогнула. — Я не хотела, чтобы ты остригла мне волосы.

— Понятно. — Дженни дотронулась до своих собственных липких и тусклых волос: немало времени пройдет, прежде чем с них сойдет чернота. — Слушай, козленок, это даже хорошо, что ты напугалась: значит, это больше не повторится. Нам это ни к чему, понимаешь? Ты поломала наш план. Я не искала для нас новый отель, потому что ты могла сюда вернуться. И теперь клерк знает, что я изменила наружность. К тому же ты и вообразить не можешь, каково мне было, пока я не знала, где ты и что с тобой. — Дженни подошла к окну, чтобы взглянуть на звезду Маргариты. — Я дала слово твоей маме. Обещала отвезти тебя к твоему папе в Калифорнию. — Она повернулась к Грасиеле. — И я намерена это сделать, имей в виду. Дело в том, что мне нужна твоя помощь. Не нужно спорить со мной на каждом шагу. Мы должны договориться о нескольких правилах. Например, о том, чтобы ты больше не убегала.

Грасиела ухватилась за край полотенца, которым было обернуто ее только что вымытое тело.

— Почему ты не можешь просто отвезти меня домой к тете? Тебе ведь не хочется везти меня в Калифорнию, а я не хочу туда ехать. Я хочу домой.

«Господи, — подумала Дженни, — мне и самой хотелось бы оставить девчонку у дверей дома доньи Теодоры и уехать не оглядываясь!»

— Слушай, козленок, это совсем не то, чего хотела твоя мама. Я дала ей слово. Я обещала, понимаешь?

Грасиела потупилась.

— Но ведь мама не узнает, что ты не выполнила обещание, — прошептала она.

— Я буду это знать! — прямо-таки взревела Дженни. — Если Дженни Джонс дает слово, то, клянусь Богом, это все равно что дело! И даже твоя мать уже ни при чем. Все решено. Коли ты дала обещание, то человек, которому ты его дала, уже не имеет отношения к делу. Ежели ты сдержала слово, ты молодец. Ты поступила правильно. А если не сдержала, можешь воткнуть себе нож в брюхо, потому что ты не стоишь и плевка. Ты личность без малейшей чести. Вот как обстоит дело. И поэтому твоя задница отправится в Калифорнию.

Грасиела опустила голову и уставилась на пустую тарелку. Слеза скатилась у нее по щеке и упала на стол.

— Ты поломала весь наш план, ты чуть не свела меня с ума, и с тобой могло случиться что угодно, самое страшное. Поэтому я и считаю, что нам надо установить правила. Я хочу, чтобы ты дала обещание больше не убегать.

— Я не могу дать такое обещание, — тихо проговорила Грасиела.

— Малышка, я не стану обрезать твои волосы. Я передумала, понимаешь? Погляди вот сюда, на комод. Я купила шпильки для волос. Мы подберем твои локоны под шапку для мальчика. Я должна была додуматься до этого раньше. Если ты не будешь снимать шапку, все сойдет отлично.

— Перестань называть меня малышкой! Меня зовут Грасиелой. Терпеть не могу, когда ты зовешь меня малышкой или козленком.

Дженни удивленно подняла брови. Пожалуй, больше не стоит воспринимать Грасиелу как Маргариту в миниатюре. Воспитание и условности повлияли на ребенка, но не погасили внутренний огонь.

— Хорошо, — медленно проговорила она, думая о том, чего бы потребовать от Грасиелы взамен. — Я могу с этим согласиться… но и ты дай обещание не распускать нюни из-за всяких пустяков.

Они снова пригляделись друг к другу, словно взвешивая свои возможности.

— Я постараюсь, — согласилась наконец Грасиела. — Но ты не думай, что плакать вообще ни о чем не стоит. Иногда это нужно.

— Может, и так, — не без сомнения в голосе сказала Дженни. — По крайней мере в твоем возрасте. Я так понимаю, что ты согласна одеться мальчиком. И еще одно: перестань все время спрашивать «почему?», этим ты меня просто до бешенства доводишь.

— Я оденусь мальчиком, если ты перестанешь грозить, что побьешь меня.

Дженни задумалась.

— Ладно, — сказала она наконец, — я согласна. Но если мне попадался ребенок, которому стоило бы задать трепку, то этот ребенок — именно ты!

— Почему?

— Вот видишь! Ты опять за свое, будь оно проклято!

— Но если я хочу знать!

— Тебя стоило бы как следует отшлепать, потому что ты высокомерная, надутая маленькая соплячка и воображаешь, что ты лучше остальных людей. — Щеки у Дженни побагровели. — Ты не делаешь то, что тебе велят. Ты считаешь, что знаешь все, а на самом деле ничего еще не знаешь. Ты хочешь, чтобы я умерла. Ты не веришь ни мне, ни даже своей матери насчет твоих жадных кузенов. У тебя только и есть, что хорошие манеры, но ты белоручка, ничего нужного и полезного делать не научилась. Ясно тебе?

У Грасиелы опустились уголки губ.

— А ты ходишь как мужчина и никогда не говоришь «пожалуйста» или «спасибо», — заявила она. — Ты подралась с моими кузенами. Ты все время злишься и не читаешь на ночь молитвы. Ты не знаешь моего папу и не знала мою маму. У тебя растут волосы между ног, а на голове волосы некрасивые. Ты не леди.

Дженни стояла у окна. Ночь была теплая и ясная, миллионы звезд усеяли небо, но она искала только одну.

— Стало быть, мы обе знаем, с кем имеем дело, — сказала она спустя некоторое время. — И это хорошо. Но мне вполне хватило переговоров на этот вечер, а судя по твоим зевкам — и тебе тоже. Так что отправляйся в постель, а завтра мы еще потолкуем о правилах.




— А почему я должна ложиться раньше тебя?

— Потому, что я хочу почитать мой словарь, и привести в порядок мысли. И еще потому, что я взрослая, а ты ребенок. Послушай, ты же обещала не спрашивать «почему?».

— Я не обещала.

Нет, дети воистину способны задурить человеку голову! Дженни не понимала, чего ради женщина добровольно становится родительницей. Сама она до этой поездки считала, что самое тяжелое занятие — сдирать шкуры с туш. Теперь она пришла к выводу, что такая работа — сплошная радость по сравнению с воспитанием детей. Когда она думала, что, возможно, ей придется десять или двенадцать лет заниматься воспитанием Грасиелы, отчаяние едва не сшибало ее с ног.

— Надевай ночную рубашку и ложись в постель.

Глядя на звезду Маргариты, Дженни подождала, пока Грасиела приготовится читать молитву, потом со вздохом подошла к кровати и села на край.

— Ты должна стать на колени, — потребовала Грасиела.

— Это ты читаешь молитвы, а не я. Так что принимайся за дело и поживей.

— Ты хотя бы закрой глаза,

— Ладно, я их закрыла. Читай свои молитвы.

— Отец наш небесный…

Дженни услышала легкий щелчок и открыла один глаз. В ту же секунду она вскочила на ноги в полном изумлении. Ковбой из Верде-Флорес вошел в комнату, закрыл за собой дверь и направил кольт Дженни в грудь. У нее отвисла челюсть.

— Отстегни ремень, на котором у тебя пистолет. Пусти его по полу в мою сторону.

Грасиела с криком взобралась на постель и прижалась к стенке. Глаза ее были полны страха.

— Какого черта? — выкрикнула Дженни, пытаясь хоть что-то сообразить.

Ковбой? Здесь? Двигаясь как можно медленнее на тот случай, если у ковбоя привычка побыстрее нажимать на спуск, она приподняла пончо и принялась расстегивать ремень. Если это ограбление… Но нет, вряд ли…

— В чем все-таки дело? — задала она вопрос.

— Можете подобрать любое объяснение. Бросайте сюда ремень с пистолетом — или я стреляю. Не воображайте, что я этого не сделаю. Насколько мне известна ваша история, я должен рассчитывать на худшее. Давайте сюда пистолет.

Ледяной холод в зеленовато-голубых глазах ковбоя подсказывал Дженни, что насчет выстрела он не врет. Она неохотно пустила по полу ремень с пистолетом.

— Как вы нашли нас?

Ее разум отказывался найти связь между встречей с этим человеком в Верде-Флорес и его появлением здесь. Ясно одно: эта новая встреча не случайна. Внутренний голос подсказывал Дженни, что ковбой за ними следил. Но зачем? Это оставалось загадкой.

— Я увидел вас обеих из окна вагона.

— Ну и что же вам от нас надо? — спросила Дженни.

Но ковбой смотрел теперь через ее плечо ива Грасиелу. Так вот в чем дело!

— Грязный извращенец! — выкрикнула Дженни и, оскалив зубы, ринулась на ковбоя, ошеломив его неожиданностью нападения.

Словно тараном, она ударила ковбоя головой в живот и на минуту лишила его возможности дышать. Он согнулся в три погибели, а Дженни подняла голову и, воспользовавшись временным преимуществом, выбила кольт у него из руки.

Но прежде чем она воспользовалась его или своим оружием, ковбой сгреб ее в охапку, и они покатились по полу, колотя и пиная друг друга.

Драка была что надо, а силы почти равны. Если бы Дженни не рванулась в сторону, уклоняясь от удара, и не треснулась при этом головой о край ванны, на мгновение потеряв сознание, она, возможно, и справилась бы с ковбоем, но в результате он справился с ней и прижал к полу.

Две долгие минуты он сидел на ней и держал за запястья; оба тяжело дышали, из разбитой губы Дженни сочилась кровь, и кровь капала из носа ковбоя на ее пончо.

— Господи Иисусе, — выговорил наконец ковбой, глядя на Дженни сверху вниз. — Я впервые в жизни ударил женщину.

Как бы не веря сам себе, он уставился на разбитую губу Дженни. Потом встал и рывком поднял ее с пола. Пихнул в кресло и отцепил от своего пояса моток тонкой веревки.

— Грасиела! Беги! — крикнула Дженни. Черта с два она сдастся ему легко! Дженни сопротивлялась, как могла, но ковбой с силой затолкал ее поглубже в кресло и стянул ей запястья веревкой.

— Оставайся на месте, Грасиела, — предупредил он.

Нельзя сказать, что девочка предпочла подчиниться ковбою. Она была просто до смерти перепугана, и Дженни понимала это. Грасиела по-прежнему прижималась к стене и от страха не могла даже кричать.

Ковбой привязал лодыжки Дженни к ножкам кресла, а туловище — к спинке, обмотав веревку петлей вокруг груди. Отступил назад и оценил свою работу, потом вытер кровь с носа. Ругнулся и покачал головой.

— Только посмей ее тронуть! — сквозь зубы процедила Дженни; взгляд у нее был такой же ледяной, как и у ковбоя. — Клянусь, если ты причинишь вред этому ребенку, я буду охотиться за тобой всю оставшуюся жизнь, и умирать ты будешь долго, ты, шматок спермы!

— Если я… — Губы у ковбоя дернулись от возмущения. — Я вовсе не собираюсь… О Боже! Мое имя Тай Сандерс. Роберт Сандерс — мой брат. Я дядя Грасиелы, клянусь спасением Христа!

Дженни уставилась на него. Внезапно она заметила сходство — те же самые зеленовато-голубые глаза, как у Грасиелы, тот же широкий рот. Разум Дженни обратился к прошлому — к истории Маргариты. Роберт Сандерс не поехал в Мексику с Маргаритой, он остался в Калифорнии, чтобы наследство не перешло к младшему брату. Значит, ковбой скорее всего говорит правду.

Проверив еще раз, крепко ли привязана Дженни, ковбой подошел к кровати.

— Так ты дочка Роберта.

По выражению голоса Дженни не смогла определить, какие чувства он испытывал к дочери брата. Краткость высказывания вызывала предположение что он не слишком рад встрече с племянницей, а ведь ему еще не было известно, какой гвоздь в задницу он заполучил.

— Я твой дядя Тай. Твой папа — мой брат, — продолжал ковбой отнюдь не с избытком энтузиазма. — Кажется, тебя зовут Грасиелой.

— Не разговаривай с ним! — выкрикнула Дженни, которая продолжала не доверять этому человеку, пусть он даже тот, за кого себя выдает.

Ковбой вдумчиво поглядел на нее, потом подошел и заткнул ей рот салфеткой. После чего вернулся к кровати.

— Твой папочка послал меня сюда, чтобы я нашел тебя и твою маму и привез вас обеих в Калифорнию. Он хочет, чтобы вы жили с ним.

Грасиела все еще жалась к стене, но она слушала, не обращая внимания на то, как Дженни вращает выпученными глазами и пытается что-то произнести.

— Ты знаешь моего папу? — недоверчиво спросила девочка.

— Я знаю твоего папу всю мою жизнь.

Ковбой обращался к Грасиеле не то чтобы холодно, однако и не слишком тепло.

— Я знал и твою маму, только давно. И я знаю твоего дедушку дона Антонио.

Дженни прекратила свою безуспешную борьбу с веревками и прислушалась. Одно из двух: либо ковбой заручился нужными сведениями, либо он и впрямь тот, за кого себя выдает. Интуиция подсказывала ей, что, как бы оно ни было, здесь он не по своей воле. Он, возможно, и дядя Грасиелы, но не испытывает к ребенку теплых чувств.

— Моя мама умерла, — доверительным шепотом сообщила Грасиела, и на глазах у нее блеснули слезы.

— Я слышал об этом, когда заезжал за тобой к донье Теодоре.

Грасиела вытерла слезы и продолжала смотреть на ковбоя. К своему ужасу, Дженни заметила, что девочка начинает ему доверять. Дженни возобновила яростную борьбу с веревками. С той минуты, как Сандерс упомянул, что заезжал за Грасиелой в безымянную деревню, она поняла его намерения.

— Ты знаешь и мою тетю?

Ковбой улыбнулся.

— Я видел твою тетю много лет назад, когда она приезжала навестить твоего дедушку Антонио. Она и твоя мама ехали в карете, а у кареты соскочило колесо. Я остановился, чтобы помочь, и твоя тетя считала все, что я делал, неправильным. У нее был большой веер, ты это знаешь? — Грасиела не сводила глаз с лица ковбоя. — Она хлопнула меня этим веером по плечу — вот здесь — и сказала: «Прошу прощения, сеньор, но вы все делаете не так».

Кивая и улыбаясь, Грасиела сползла вниз по стенке и села на постели. На ковбоя она глядела в полном восхищении.

Дженни едва не задохнулась при виде того, что ковбой так легко очаровал девочку.

— Вот как мы с тобой поступим, Грасиела, — продолжал тот. — Я увезу тебя к папе и к твоей бабушке Эллен.

— Я хочу домой к тете, — прошептала Грасиела. Запела ту же песню, какую то и дело пела Дженни.

— Твой дом теперь в Калифорнии, — ответил на это ковбой, пристально глядя девочке в лицо. — Но может быть, ты вместе с папой навестишь тетю Теодору или она вас навестит. Поездка в Калифорнию вовсе не означает, что ты больше никогда не увидишь свою тетю.

Дженни поверить не могла, насколько легко Тай отклонил протесты Грасиелы. Почему она, Дженни, сама до этого не додумалась? Стоило взглянуть на лицо ребенка, чтобы понять, что Сандерс совершенно убедил Грасиелу. Но лицо девочки сказало Дженни кое-что еще. С упавшим сердцем она осознала, что Грасиела поедет с ковбоем без малейшего сопротивления, без оглядки, без сожаления о Дженни, которая столько испытала из-за нее. Соплячка.

— Ну хорошо, сделай теперь вот что. Оденься, ладно? А мне надо поговорить с… — он ткнул большим пальцем себе через плечо.

— Ее зовут Дженни Джонс. Она убила мою маму.

Дженни зажмурилась и уронила голову на грудь.

Проклятие! Надо было выпороть девчонку, пока была такая возможность.

— Это мне и нужно выяснить. Как только я поговорю с Дженни, мы с тобой уедем.

Грасиела не медлила. Неверное и неблагодарное маленькое отродье выпрыгнуло из постели и понеслось к комоду, где лежала перемена одежды, которую предусмотрительно упаковала для девочки Мария. Не менее скромная и стыдливая, чем взрослая леди, Грасиела зашла за ширму, и через минуту ее ночная сорочка уже висела на этой самой ширме.

Ковбой вынул салфетку у Дженни изо рта, сел к столу и отодвинул от себя пустую тарелку Грасиелы.

— Кто вы, черт побери, такая? И как вы заполучили мою племянницу?

Дженни рассказала ему всю историю, начиная с того, как она прикончила напавшего на нее ублюдка, и кончая тем, как оставила Маргариту у себя в камере, а сама вышла, переодетая священником. Она не пропустила ни единой детали.

Тай Сандерс ее не перебивал, слушал спокойно, с холодным выражением глаз.

— Ну, положим, так оно и есть, вы согласились отвезти мою племянницу к ее отцу. Тогда какого дьявола вы делаете в Дуранго?

— Моей первой задачей было убраться подальше от кузенов. А как долго вы ошивались в Верде-Флорес, дожидаясь, пока они очнутся?

— Между Дуранго и Верде-Флорес немало станций. Почему вы не повернули назад и не поехали на север?

— Рискуя тем, что Чуло и Луис подстерегут меня в Верде-Флорес? — огрызнулась Дженни. — Развяжите меня!

— Ни в коем случае.

Ковбой поглядел на кровать, к которой, переодевшись, вернулась Грасиела. Едва голова девочки коснулась подушки, она уснула. Помолчав несколько минут, Тай сказал:

— Я склонен поверить вашей истории.

— Слушай, ты, сукин сын! Я никогда не лгу. Именно поэтому Маргарита доверила мне, чужому человеку, отвезти ее дочь в Калифорнию. Поэтому она и просила меня воспитать девочку, если твой брат-размазня не сможет или не захочет ее принять.

Ковбой прищурился.

— Выходит, что вы дешево купили вашу жизнь, Дженни Джонс, потому что везти Грасиелу в Калифорнию вам в конечном счете не придется, да и воспитывать тоже.

— Маргарита иначе рассуждала. — Дженни рванулась разок, но тут же оставила усилия. — Маргарита не велела отдавать ребенка дяде, если даже таковой объявится. И вовсе не говорила, что воспитывать девочку должен кто-то из родственников, если Роберт откажется. Она велела мне отвезти ребенка в Калифорнию и поручила мне воспитать ее, если понадобится. — Наклонившись вперед, Дженни глянула Таю прямо в глаза, отвечая огнем на огонь. — Вот так оно и будет. Я обещала. И не собираюсь передавать Грасиелу вам. Только я отвезу ее в Калифорнию, и никто другой!

Он тоже наклонился вперед, так что их носы едва не столкнулись.

— Нет, не вы. С этой самой минуты вы не имеете никаких прав на мою племянницу. Завтра вы можете отправляться туда, откуда явились.

— Поверьте, я бы с радостью поступила так. Вы просто не представляете, до чего мне хотелось бы оставить эту сопливую девчонку у вас на коленях и забыть о ней. Но я дала слово. На то, что вы дядя Грасиелы, я не поставила бы и поганого плевка. Да и вообще это ничего не значит! Потому что я обещала Маргарите доставить ее дочь к отцу. Мы заключили сделку, мистер, и я выполню обещанное — это для меня дело чести.

Взгляд ковбоя скользнул по веревкам, удерживающим Дженни в кресле, и легкая усмешка тронула его губы.

— Не похоже, что вам это удастся.

Дженни ощутила приступ острой ненависти к нему.

— Приходится признать, что я столкнулась с непредвиденными трудностями… Но я выполню обещание. Ребенок на моей ответственности.

— Вы ошибаетесь. Маргарита не знала этого, когда договаривалась с вами, но обстоятельства изменились. Она не знала, что я отправился в дорогу, чтобы забрать ее и девочку.

— Да, но почему она не знала? Разве ваш слабодушный братец не мог написать ей?

— Он писал. Он отправил сотни писем Маргарите, но она на них не отвечала.

— Это вы так утверждаете. А мне известно, что Маргарита не получала писем от старины Роберта. Она знать не знала, что он посылал их ей. Неужели вы думаете, что я оказалась бы в это замешана, если бы она знала, что вы едете за ней?

Ковбой смотрел на нее, о чем-то раздумывая.

— Донья Теодора, — сказал он наконец. — Это единственное объяснение. Донья Теодора перехватывала письма и скрывала их от Маргариты.

— Да развяжите же меня, черт побери!

Ковбой встал и посмотрел на кровать, на которой спала Грасиела, одетая в изящное дорожное платье.

— Я не знаю, зачем говорю это, — сказал он, снова поворачиваясь к Дженни, — но то, что вы сказали, верно. Если бы Маргарита знала, что я приеду за ней, вам довелось бы стать мишенью для многих пуль. И вы не были бы вовлечены в дела, которые вас не касаются. Но теперь вы уже вышли из игры, я на этом настаиваю. У Грасиелы есть семья.

— Да, и кузен Луис и кузен Чуло — тоже члены этой семьи. Если Грасиела попадет к ним в лапы, она все равно что мертва, — резким тоном проговорила Дженни, хмуро глядя на Тая.

— Я об этом думал. Вы правы, Луис и Чуло тоже входят в семью. Не похоже, чтобы кузены решились на убийство. Полагаю, они скорее потребуют выкуп.

Дженни фыркнула.

— Не обманывайте себя, дядя Тай. Грасиела — единственное существо, которое стоит между этими головорезами и состоянием семьи Барранкас. Не сомневайтесь, они ее убьют. К чему обращаться за выкупом, если они унаследуют все целиком?

— Если они обратятся за выкупом, то получат деньги от Барранкасов и от моего брата. Если они убьют Грасиелу, то могут рассчитывать только на состояние дона Антонио. Это недальновидно.

— Кузены не знают вашего брата и не могут рассчитывать на него, — возразила Дженни. — Ставлю своих мулов и повозку… — начала было она и спохватилась, что ни мулов, ни повозки в помине нет. — Словом, они знают о богатстве дона Антонио и знают, что если ребенок умрет, то наследники они. Помните, что, если кузены заполучат Грасиелу, ей конец.

— Вы удивительная женщина, — вдруг сказал Гай. — И разговор у нас с вами какой-то неожиданный.

— Развяжите меня! — Дженни снова рванулась. Отведя ей голову назад, Тай сунул салфетку Дженни в рот, потом посмотрел на испачканные черные пальцы.

— Чем это вы намазали свои волосы?

Покачав головой, Тай вытер пальцы о брюки, потом подошел к кровати и осторожно взял Грасиелу на руки. Уже у самых дверей обернулся к Дженни.

— К тому времени, как вас обнаружат, мы уже будем на полдороге к Верде-Флорес. — Помолчав, добавил: — Я очень сожалею, что пришлось вас ударить. И я признателен вам за то, что вы сделали для моей племянницы.

Дженни, давясь, попыталась произнести «сукин сын», но сквозь салфетку просочились лишь отдельные звуки.

Тай внезапно усмехнулся и подмигнул Дженни.

— Рыжие волосы вам идут больше. Смойте поскорее эту черную гадость.

Он вышел из комнаты с Грасиелой на руках и закрыл за собой дверь. Дженни было слышно, как он идет по коридору.

Дженни пыталась вытолкнуть изо рта салфетку, дергала веревки. Через двадцать минут она выбилась из сил и откинулась на спинку кресла.

Запрокинув голову, она смотрела в потолок. «Маргарита, хоть бы мои глаза тебя никогда не видели. Ты не можешь подсобить хоть чуть-чуть, а? Мало было вонючих кузенов — еще и дядя. Что же это такое — особое испытание?»

Немного погодя мысли Дженни упорядочились, и ей пришло в голову, что, пожалуй, ясно, куда направляется Тай Сандерс, а главное — куда он вовсе не собирается. Не поедет он в Верде-Флорес. Во всяком случае, немедленно.

Надо же, решил, что она совсем дуреха и попадется на дешевый трюк. Если вы от кого-то хотите скрыться, то, уж наверное, не скажете этому человеку, куда направляетесь. Господи, да она знала эту увертку, когда была моложе Грасиелы!

Поскольку делать было нечего, связанная и с кляпом во рту, Дженни посвятила остаток ночи размышлениям о том, как ей снова заполучить девочку.




Глава 7


Через две минуты после того, как Тай вынес из комнаты Дженни Джонс свою племянницу, он сообразил, что ему предстоит решать весьма сложную проблему, им не предусмотренную. Где ему поместить девочку? После высказанных Дженни оскорбительных и нелепых предположений он понял, насколько трудно ему будет явиться в приличную гостиницу с мексиканской девочкой на руках. Разумеется, в таком городе, как Дуранго, имеются отели, где никто и глазом не поведет на мужчину, вносящего к себе в номер маленькую девочку, однако при одной мысли, что его могут принять за мужчину подобного сорта, у Тая все внутри перевернулось.

Он нес спящую племянницу по темным пустынным улицам и обдумывал возможность уехать из Дуранго немедленно и таким образом избежать необходимости решать проблему с гостиницей. Но даже если бы Грасиела бодрствовала, не известно, где купить лошадь в такой час. Надо найти гостиницу. На худой конец, хоть это и противно, он удовлетворился бы меблирашкой, где не будут задавать никаких вопросов. Так и пришлось поступить.

Злой и смущенный, Тай нес девочку вверх по лестнице, испытывая сильнейшее желание стереть понимающую ухмылку с ехидного лица дежурного хорошей затрещиной. Что ж, это полезный урок. Отныне никаких отелей. И решение не пользоваться железной дорогой тоже разумно. Американец и маленькая мексиканская девочка, безусловно, привлекут к себе внимание и вызовут самые неприятные подозрения. Болезненный ком в желудке предупреждал Тая уже сейчас, что его самолюбие не перенесет похотливого любопытства. Он ввяжется по крайней мере в дюжину драк.

В убогой комнатенке он уложил Грасиелу на провисшую в середине кровать, подумал и снял с девочки шляпу. Грасиела слегка приподняла голову, когда он стягивал туфли с ее ног, но потом снова опустила ее на подушку и со вздохом заснула.

Бросив собственную шляпу на обшарпанный комод, Тай снял пояс вместе с оружием, сел на табурет у окна, расправил плечи и наконец-то задумался над невероятными событиями нынешнего вечера.

Проблема с гостиницей лишний раз подчеркнула тот печальный факт, что он ни черта не знает о детях. Особенно о девочках. Теперь ему ясно, что путешествие с маленькой девочкой — уже своего рода проблема. Он-то был уверен, что в поездке в Калифорнию его будет сопровождать Маргарита, и, понятное дело, считал, что именно она и станет заботиться о ребенке. У него и мысли не было, что Маргарита выйдет из игры и ему придется самому заниматься Грасиелой.

Тай поднял голову и хмуро взглянул на маленькую фигурку Грасиелы, на которую падал лунный свет из окна. Тай плохо помнил Маргариту, да знал ли ее вообще? Видел ее, когда она была еще ребенком. Волосы у Грасиелы были светло-каштановые, кожа белая, но ошибиться в ее мексиканском происхождении было тем не менее невозможно. Кроме глаз и формы губ, ничто в ней не напоминало о фамильных чертах Сандерсов.

Наклонившись вперед, Тай оперся локтями на колени и запустил одну руку в волосы, спадавшие ему на лоб.

Кол Сандерс отказался признать брак Роберта, потому что сама мысль о внуках мексиканского происхождения претила ему. Чтобы мексиканцы в один прекрасный день унаследовали плоды труда Сандерсов? Мерзость какая! Да ни за что на свете! Оскорблением было уже то, что земли Барранкасов соседствуют с землями Сандерсов. Человек, чьи предубеждения сложились еще в детстве, и вообразить не мог, что две семьи породнятся.

Колвин Сандерс в возрасте шестнадцати лет поступил на службу в американские вооруженные силы и участвовал в захвате Мексики в 1846 году[5 - Речь идет об американо-мексиканской войне 1846 — 1848 гг.]. Отец Тая потерял правую руку на бобовом поле возле Мехико-Сити, чем и закончилось его короткое участие в войне, и в то же время зародилась ненависть ко всему мексиканскому, ненависть, до самой его кончины три месяца назад пылавшая не менее жарко, чем смола, которой в свое время прижгли ему ампутированную руку.

Тай потер подбородок, потом запустил башмаком в крысу, которая скреблась в углу комнаты на дощатом полу.

То, что Роберт женился на мексиканке, казалось Таю некоей иронией жизни. Роберт был послушным сыном, он старался угождать отцу, в то время как Тай взбунтовался довольно рано. Задолго до наступления зрелости Тай понял, что они с отцом никогда не поймут друг друга. Они не могли находиться в одной комнате и не поспорить. Каждый упорно стоял на своем. Тай с детства мечтал, что покинет ранчо и избавится от деспотизма отца с той минуты, как сможет сам себя содержать, — и сделал это. Его отступничество ранило старика, но не смертельно.

Это Роберт, любимый сын, едва не свел отца в гроб, женившись на сеньорите. И в конечном итоге именно Тай обнаружил наибольшее сходство с Колом Сандерсом.

Сильно озабоченный, смотрел он из темноты на освещенное луной лицо дочери брата. Уже этот ребенок опровергал суждения Тая, усвоенные на коленях у отца.

Грасиела не была мексиканкой, как с презрением характеризовал ее Кол. Эта девочка — племянница Тая. Родная кровь. И осознание этого будоражило его мысли.

Тай выпрямился и снова стал прокручивать в голове недавние события. С чем же он справился? Вернее, не с чем, а с кем? Дженни Джонс. Неопределенная улыбка еле заметно тронула его губы, когда он представил ее себе такой, какой увидел, уходя с Грасиелой на руках: она старается освободиться от веревок, глаза полыхают холодным огнем, невнятные ругательства прорываются сквозь салфетку, которую он засунул ей в рот.

Его почти испугало то, что он вступил в поединок с женщиной. С женщиной. Господи! Но она не оставила ему выбора.

И что за женщина!

Теперь, когда ему уже не нужно было защищать лицо и увертываться от ее быстрых ударов кулаками и коленками, он вспомнил мягкую тяжесть ее грудей, прижатых к его груди, и упругую твердость ее ягодиц у него под руками.

Груди были единственной мягкой частью ее тела. Остальное было крепким и твердым, как новый бочонок для виски. Мускулов ей хватает, подумал Тай, машинально коснувшись пальцем носа, который сильно болел.

Разных женщин ему приходилось встречать, в том числе шлюх, женщин-работниц, просто залихватских баб, но никто из них не походил на Дженни Джонс.

Если она убила напавшего на нее насильника, значит, не шлюха. Она зарабатывала себе на жизнь, но такой работой, за которую не взялась бы ни одна из знакомых ему трудящихся женщин. Она, без сомнения, баба с норовом, но скорее в силу обстоятельств. Он успел заметить, что она человек ранимый, несмотря на грубость манер и языка. Как ни странно, почувствовал он в ней и чистоту души, врожденную деликатность, которых уж никак не припишешь грубым, неженственным созданиям женского пола, пробивающим себе путь в мир мужчин.

Словом, Тай не мог в ней разобраться. И ее отношение к его племяннице тоже непонятно. Слова Дженни и сам ее тон убеждали Тая, что она не любит Грасиелу. И тем не менее он был свидетелем ее нежности по отношению к девочке, когда шел следом за ними к гостинице. Дженни могла выйти из игры, узнав, кто такой Тай, однако она этого не сделала.

Все, что касалось этой женщины, завораживало его, а такое с ним бывало редко. Он испытывал сожаление, что больше никогда ее не увидит и никогда не узнает, какие силы ее сформировали.

Тай негромко рассмеялся, осознав, что пытается представить, как бы выглядела Дженни Джонс в модном платье и с длинными волосами. Обычно он пытался мысленно раздеть женщину, и теперь его позабавило, что эту особу он старается воссоздать перед глазами в полном воскресном наряде.

Покачивая головой и посмеиваясь, Тай сложил руки на груди и привалился спиной к стене. Надо бы вздремнуть. Завтра его ожидает множество хлопот.

Первой из многих проблем были шпильки для волос. Тай гораздо больше знал о Вселенной, нежели о шпильках.

Сдвинув брови, он поглядел вниз на свою племянницу. Ее макушка еле доставала ему до нижнего ребра, однако он уже успел понять, что слова «малорослая и миниатюрная» еще не значат «робкая и послушная».

— Так ты настаиваешь? — спросил он.

— Надо просто поискать, — твердо заявила Грасиела, глядя на него влажными от огорчения глазами. — У меня волосы распущены. Это неправильно. Мне нужны шпильки.

— Твои волосы выглядят красиво, — неуверенно возразил Тай; ему и в самом деле так казалось. Пряди блестящих каштановых волос ниспадали почти до пояса. — Даю слово, что я не раз видел маленьких девочек с распущенными волосами.

— Настоящие молодые леди не должны появляться на людях с распущенными волосами, — блестя глазами, заявила Грасиела таким тоном, словно только полный болван мог бы не понять справедливость этого утверждения.

— Если это так важно для тебя, — капитулировал Тай, — то мы купим несколько шпилек.

По всей вероятности, она знает, где покупают эти самые шпильки. Тай уже успел сообразить, что унес девочку из гостиницы в том, в чем она была, не взяв никаких других вещей, и он задал следующий вопрос:

— Что еще тебе нужно? У меня в седельной сумке есть бумага. Составь список. Ты умеешь писать?

— Умею.

Он обратил внимание, что Грасиела уже несколько минут смотрит на него с каким-то неприятно настойчивым выражением.

— В чем дело? — спросил он.

— Я… — она бросила отчаянный взгляд на ночной горшок.

Яркий румянец окрасил щеки Грасиелы. Неожиданно для себя Тай понял, что тоже краснеет, лицо у него горело. Он так поспешно вскочил, что опрокинул стул.

— Я только… Я выйду в коридор на минуту или две. — Тут он ощутил и собственную потребность уединиться. — Не выходи из комнаты, пока я не вернусь. И не открывай дверь никому, кроме меня.

Он выскочил из комнаты, сбежал по лестнице, сделал свои дела и снова побежал наверх. У двери остановился в нерешительности. Сколько времени нужно ребенку, чтобы пописать? Он не мог так вот прямо войти туда, не зная, достаточно ли времени прошло. А вдруг недостаточно? Ругаясь про себя Тай постучался.

— Войдите, — послышался чопорный тоненький голосок.

— Я же тебе сказал, чтобы ты не открывала дверь никому, кроме меня!

— Но ведь это ты и есть, — вполне резонно возразила она, поднимая глаза от листа бумаги, который лежал перед ней на столе. — Как пишется слово «панталоны»?

— Ты же не знала, что это я. Надо было спросить. Он представил себе, как отыскивает магазин дамского белья, входит и спрашивает пару маленьких панталон. Ни разу в жизни не был он в таком магазине. И не думал, что попадет в него.

— Я могу написать слово «корсет», — сказала Трасиела, грызя кончик карандаша, — но не знаю, как написать «панталоны».

— Корсет? — Тай часто заморгал и уселся напротив Грасиелы. Усилием воли заставил себя отвести взгляд от маленькой, совершенно плоской груди племянницы, — Сколько тебе лет?

— Разве ты не знаешь? — строго произнесла она.

— Шесть? Ты слишком молода для корсета. Он тебе не понадобится еще по крайней мере несколько лет.

Тай поверить не мог, что ведет подобный разговор. Обсуждает нижнее белье с шестилетней девчушкой. Он никогда раньше не задумывался, с какого возраста женщины начинают носить корсет; скорее всего они ждали, пока не начнет формироваться грудь. В каком возрасте происходит это счастливое чудо, он не мог бы сказать точно, однако наверняка позже шести лет. Чувствуя, что жар почти обжигает ему шею, Тай рывком распустил воротник рубашки, пока тот его не задушил.

Глаза Грасиелы, так похожие на его глаза, были полны обиды,

— Дженни говорила то же самое, — с упреком произнесла она, словно от него ждала лучшего.

— Дженни права. — Убежденный теперь в своей правоте, Тай сказал уже совершенно уверенно: — Никаких корсетов. Что там еще у тебя в списке?

Грасиела глубоко вздохнула и прочитала вслух другие названия. Когда она кончила, Тай некоторое время смотрел на нее в полном молчании. Чтобы выполнить пожелания Грасиелы, ему пришлось бы купить по меньшей мере два чемодана. Он поверить не мог, что для маленькой девочки нужно столько вещей. И к тому же он не имел ни малейшего представления, как выглядят многие из этих женских штучек. Например, что такое, дьявол его побери, утюг для плойки?

— Мне очень жаль, но тебе придется ограничиться тем, что поместится в седельных сумках.

Свой собственный багаж Тай решил свести до минимума и оставить как можно больше места для вещей Грасиелы, но эти возможности ограниченны.

В глазах у Грасиелы вспыхнул неподдельный интерес.

— Мы поедем верхом на лошадях? Не на поезде? Очень хорошо. Мне не понравился поезд.

— А ты умеешь ездить верхом?

Грасиела вздернула голову.

— Конечно, умею.

«Вот это уже хорошо», — с облегчением подумал Тай. Куда удобнее, если она поедет на собственной лошади, чем сажать ее на седло позади себя. Надо, однако, найти лошадь хорошо обученную и не брыкливую. Плюс к тому прибавляется еще одна пара седельных сумок. Кстати, необходимо приобрести дополнительную скатку одеял и провизию.

— Еще мне нужна юбка для верховой езды, — заявила Грасиела и внесла новый пункт в свой список.

— Нам предстоит долгий путь. Не лучше ли надеть брюки? В них удобнее ездить верхом.

Грасиела подняла на него вспыхнувшие глаза.

— Это Дженни хотела одеть меня мальчиком. А я этого не хочу. Молодые леди не носят брюки.

— Понятно.

Однако Дженни рассуждала как вполне разумная женщина.

— Я от нее убежала, потому что она хотела остричь мои волосы.

Полился взволнованный рассказ о вчерашних приключениях. Тай слушал, и сердце у него все сильна сжималось. Господи, какое счастье, что его племянница осталась жива? Теперь он наконец понял сцену, свидетелем которой стал на вокзале. Вот почему девочка была такая оборванная и грязная, вот почему Дженни была в такой ярости.

— Ты причинила большое беспокойство мисс Джонс.

— Ну и пусть! — ответила Грасиела, пренебрежительно передернув плечиками. — Я ее ненавижу. Она убила мою маму.

Тай чувствовал, что должен что-то сказать, но не знал, что именно. Любые слова прозвучат так, словно он защищает Дженни, а он и без того чуял, что ветер дует в эту сторону. Но замечание Грасиелы беспокоило его. Если он понял правильно, то девочке было известно, что Маргарита сама решила стать на место Дженни у стены, ее никто не принуждал. Обвинять Дженни в смерти матери — весьма большая натяжка.

Тай откашлялся и заговорил о другом:

— Если ты готова, мы должны отправиться в корраль и купить пару лошадей. Потом приобретем нужные тебе вещи и двинемся на север.

Грасиела разочарованно подняла брови.

— Я думала, мы сначала купим вещи для меня. И когда мы будем есть?

— Ты не могла бы подождать с едой? Мы и так поздно беремся за дело.

Тай произвел кое-какие подсчеты в уме. Всякий, кто покупает лошадь, понаблюдав за ней не меньше чем целый день, поступает разумно. Кто покупает ее в течение нескольких часов, тот явный глупец. А кто делает это за два часа, как намеревался Тай, тот попросту безнадежен. Но ничего не поделаешь. Самое большее — он может потратить на покупку именно два часа. Потом, считай, еще час уйдет на магазин. Если учесть, как поздно они начинают, то из города удастся выехать не раньше полудня, то есть в наиболее жаркие часы. А это глупо и опасно. Один, он бы рискнул, но не с ребенком.

— Ладно, — пробурчал он в полном расстройстве чувств. — Позавтракаем прямо сейчас, а перёд отъездом съедим ленч. Выедем в таком случае около трех часов дня.

И тогда Грасиела сделала то, что просто потрясло Тая. Она примерно минуту разглядывала его хмурое лицо, потом похлопала Тая по руке и с кокетливой улыбкой поблагодарила по-испански:

— Благодарю, дядя Тай.

— Не стоит благодарности, я тоже голоден, — ответил он несколько смущенно — так его поразило обращение «дядя»; но ведь он-то думает о ней как о племяннице, почему же ей не называть его дядей?

Он не мог выбросить это из головы по крайней мере до половины завтрака. Обращаться к ней как к племяннице было бы в какой-то мере обманом: в голове у Тая все еще шла борьба с привитой ему на всю жизнь ненавистью к семье Барранкас, он хотел избавиться от нетерпимости отца по отношению к мексиканцам, да не так-то это просто. Но ее «дядя» было искренним и сердечным; Грасиела, несомненно, воспринимала его как члена своей семьи.

Тай не часто испытывал чувство стыда и потому не сразу сообразил, что означает странная неловкость в груди.




Дженни пребывала в диком раздражении. Колокола ближайшей церкви пробили девять раз, прежде чем горничная наконец пришла убрать комнату и вылить ночной горшок. Она увидела, что Дженни привязана к креслу, и в воплем выбежала из комнаты.

До того, как управляющий явился освободить Дженни, колокола успели отзвонить десять, а потом она потеряла много драгоценного времени, чтобы убедить управляющего не поднимать шума и никому не сообщать о происшествии. Все, чего она хотела, — это побыстрее убраться отсюда и разыскать Сандерса и ребенка.

К тому времени, как она выскочила из дверей отеля и ринулась по улице, солнце стояло высоко и палило во всю мочь. Дженни обливалась потом и была близка к панике. Она не думала, что Сандерс уедет на поезде в северном направлении, но этот поезд ушел примерно час назад, и уверенности у Дженни не было.

Все свои надежды она возлагала на то, что Сандерс направится в корраль. Если она опоздает и не застанет его, то неизвестно, как быть дальше.

Дженни поспешала к окраине города и перебирала в уме свои резоны. Сандерс заявил, что уедет с Грасиелой на поезде, значит, на самом деле он намерен уехать верхом. А лошади у него нет.

Прошлым вечером Дженни присматривалась к каждому пассажиру, сошедшему с поезда, отыскивая среди них Луиса или Чуло, и она знала, что ковбоя среди этих пассажиров не было. Он, как видно, соскочил в последнюю минуту.

Но ведь в Верде-Флорес у него, само собой, была лошадь — только на лошади мог он добраться оттуда до безымянной деревни. Дженни знала, как мужчины относятся к хорошей лошади, и не сомневалась, что Тай взял ее с собой в поезд. Но у него не было времени вывести эту лошадь из вагона, ведь он должен был следить за Дженни и Грасиелой, когда они шли к гостинице.

Значит, ему теперь придется купить другую лошадь. И сегодня он непременно отправится в корраль, скорее раньше, чем позже. Если ковбой намерен по-быстрому покинуть Дуранго, то покупка лошади — первое дело на сегодня. Какой же из этого вывод? Сандерс давно уже купил коня, и Дженни его упустила.

Черт побери! Закусив губу, Дженни ускорила бег. К тому времени, как она добралась до корраля, горло у нее горело, а в бок словно воткнули кинжал. Даже уличное движение замерло на время сиесты. Проклиная все на свете, Дженни почти повалилась в тень под деревом и еле перевела дыхание, благодарная за этот клочок тени. Когда она уже могла дышать без боли, то подняла глаза и вгляделась в облако пыли над загонами для лошадей.

Дженни не сразу увидела ковбоя, но ее взгляд, словно магнитом, притянуло к темно-бордовому пятну. Великое облегчение снизошло на нее. Слава Богу, что они задержались — не важно, по какой причине.

Сощурив глаза, Дженни уставилась на Грасиелу, полускрытую облаком пыли. На девчонке был новый костюм для верховой езды. Волосы закреплены шпильками в прическу, как и подобает настоящей леди. Грасиела стояла и ждала возле двух битком набитых седельных сумок, терпеливо сложив руки в перчатках.

Лишенная особой веселости усмешка тронула губы Дженни. Она поняла, почему ковбой запоздал в корраль. Ясное дело: все утро они ходили по магазинам. Поскольку норов дрянной девчонки был Дженни хорошо известен, она была убеждена, что этот поход прошел не слишком гладко. Ладно, слава Богу!

Дженни надвинула шляпу пониже на глаза, откинула пончо с груди и направилась к загону, который находился подальше от ковбоя и Грасиелы.

Ей тоже надо было купить лошадь.




Они выехали из Дуранго почти в четыре часа, и вплоть до этого времени Тай не знал ни минуты отдыха. Все тянулось куда дольше, чем он себе представлял. В магазине готового платья Грасиела все примеряла, и этот процесс казался бесконечным, потом портниха подгоняла где нужно, а это тоже отняло уйму времени. Потом наступил черед обуви, чего Тай не предусмотрел. Надеть, снять, расшнуровать, зашнуровать, обсудить цвет и так далее. Тай переминался с ноги на ногу, то и дело смотрел на часы, но это не сократило поход по магазинам ни на одну минуту.

Закончилось все покупкой нижнего белья, и у Тая возникло, острое желание, чтобы подобный опыт никогда больше не повторился. Потом они зашли перекусить, но Грасиела, можно сказать, играла со своей едой, отправляя в рот крошечные кусочки в промежутках между болтовней о своих платьях. Почти все, что ей заказали, осталось на тарелке.

Время, потерянное зря в коррале, было на совести Тая. Он совершил ошибку, настояв, чтобы она вначале проехалась на лошади, выбранной для нее; только после этого он намеревался заплатить. Далее они покупали седла и ждали, пока подгонят стремена для Грасиелы. И это после долгой дискуссии, во время которой девчонка требовала, чтобы ей купили женское седло, а Тай настаивал на обычном. Он победил в споре, но Грасиела перестала с ним разговаривать. Ее молчание невероятно раздражало Тая.

Скрипя зубами, он повернулся и взглянул на нее. И тотчас из его легких вырвался долгий вздох. Девочка казалась такой крошечной и хрупкой на спине у рослой кобылы, что в голове у Тая немедленно возникли картины возможных несчастий. Грасиела может упасть с лошади и сломать руку или ногу. Лошадь может ее сбросить, девочка сломает шею и умрет. Кобыла споткнется, упадет и придавит ребенка. Тай не знал, пуглива ли кобыла, но ему представлялось, что она вдруг понесла и ускакала с ребенком на спине, а тогда…

Ах, проклятие! Тай раздраженно тряхнул головой. Он вообще-то не из тех, кто придумывает воображаемые несчастья, так почему же он занимается этим сейчас?

Собственно, и придумывать ни к чему, у него хватает настоящих тревог. Грасиела заявила, что умеет ездить верхом, но это лишь отчасти соответствовало истине. Она умела сидеть на спине у лошади, когда та идет шагом, но едва кобыла перешла на рысь, Грасиела с криком повалилась на переднюю луку седла, сильно перепуганная.

— Грасиела, — обратился к ней Тай, подъезжая поближе на своем мерине, — нам надо двигаться побыстрее, иначе мы достигнем границы лет через двадцать, не раньше.

В таком случае корсет понадобился бы ей задолго до приезда в Калифорнию, а Тай состарился бы.

Грасиела глянула на него и снизошла до ответа:

— Я никогда не ездила верхом одна. То есть ездила, но только когда кто-нибудь держал поводья или шел пешком рядом.

Тай наконец сообразил, что верховая езда для Грасиелы — что-то вроде игры под присмотром взрослых, и ему надо решать, как быть дальше.

— Вот что мы сделаем, — сказал он наконец. — Продадим твою лошадь, а ты поедешь позади меня на моем коне.

— Ты говорил, что это моя лошадь! Ты обещал, что я сама буду ехать на ней. Ты обещал!

Господи, он довел ее до слез! Тай с испугом посмотрел на повисшие на ресницах Грасиелы слезинки, радужно сверкающие в лучах предзакатного солнца. Он прямо-таки оцепенел оттого, что это крохотное создание плачет по его вине.

— Дженни не нарушила бы обещание! — Слеза сбежала по щеке Грасиелы. — Дженни говорит, что тот, кто нарушает обещание, не стоит даже поганого плевка. — Еще одна слеза скатилась на корсаж темно-бордового костюма для верховой езды.

— Погоди, не плачь. — Тай всегда чувствовал себя совершенно беспомощным при виде женщины в слезах, а плачущий ребенок — это еще хуже. — Мы не будем сейчас ничего решать. Поговорим позже, когда ты успокоишься. — Собственно, он и сам был весьма неспокоен. — Ты бы вытерла нос, а?

К его великому облегчению, она достала из-за обшлага белоснежный платок, не выпустив из рук поводьев.

— Дженни говорит, что обещание — это святое. — Голос Грасиелы звучал приглушенно через платок. — Дженни говорит, кто нарушит обещание, может только приставить ружье к своей голове.

Да пошли они подальше, эти ее «Дженни говорит»!

— Уймись, — сухо заметил он.

— Я просто рассказываю, что говорит Дженни.

— Я все отлично понял, ясно? Дженни Джонс не нарушает обещаний.

Сжав губы, Тай смотрел на заходящее солнце. В будущем надо хорошенько обдумывать, что и как говорить. Ясно, что дети любое слово принимают за чистую монету.

Он все еще размышлял над всем этим, когда они остановились, чтобы разбить лагерь на ночь. Тай механически делал все, что нужно, — привязывал и поил лошадей, выкапывал в земле очаг и доставал провизию, но его не оставляла мысль — как ускорить их продвижение?

— Я могу набрать воды в кофейник, — сказала Грасиела.

— Я сам, — с отсутствующим видом возразил он. «Не хватало еще, чтобы она упала в ручей». Вернувшись от ручья, Тай увидел, что Грасиела расстелила одеяла.

— Я могу повесить кофейник над огнем.

— Я уже повесил.

Она надула губы, уселась на положенное на землю седло и сложила руки на коленях.

— Я не умею готовить, — сообщила она, глядя, как он достает кастрюльку с длинной ручкой. — Ты меня научишь?

Черта с два он подпустит ее близко к огню!

— Разве тебе надо учиться готовить? Тай накрошил вареное мясо ножом, добавил сушеного лука и завернул эту смесь в лепешки, которые уложил потом в кастрюлю и поставил подогреть. Нарезал еще мяса.

— Дженни говорит, я уже должна была научиться готовить.

Тай поглядел на Грасиелу поверх языков пламени, лижущих дно кофейника.

— Ты все время заявляешь, что ненавидишь Дженни Джонс, а сама то и дело повторяешь ее слова. По-моему, она тебе нравится.

— Ничего подобного. Она не леди. У нее волосы между ног. — Грасиелу передернуло. — Ты не считаешь, что это безобразно?

Тай замер, и лепешка упала из онемевших пальцев в грязь. Он наклонил голову, посмотрел на лепешку, нарочито медленно поднял ее и отряхнул налипший песок. Потом неестественно откашлялся.

Ему до смерти хотелось оказаться в любом другом месте на земле, только не здесь с этим ребенком. Сидел и молча ругал Роберта, уговорившего его пуститься в это путешествие. Ругал Маргариту за то, что она забеременела. Ругал себя за только что обнаруженную способность смущаться, о существовании которой до сих пор не подозревал.

— Дженни говорит, что у всех женщин между ног растут волосы, — продолжала Грасиела, высоко вздернутые брови которой выражали величайшее недоверие. — Ведь это неправда?

О Господи! Его просто корчило! В последний раз он испытывал такое ощущение очень давно — в школьные годы. Тай поднес близко к глазам свой нож и принялся рассматривать лезвие.

— Это ведь ты, кажется, говорила, что Дженни никогда не лжет?

А ведь на ноже зазубринка, он раньше не замечал. Надо будет сточить ее.

Грасиела испустила тяжелый вздох, плечи ее опустились, и она уставилась на кончики ног.

— Значит, это правда, — очень грустно произнесла она. — Но я вовсе не собираюсь отпускать волосы у себя между ног.

Тай умирал, просто умирал. Когда ему показалось, что он уже может что-то выговорить, он с натугой прочистил горло и сказал не своим голосом:

— Вот эти две уже горячие. Возьми себе тарелку. Мысли его отказывались повиноваться. Видение обнаженной Дженни… Он, черт возьми, прямо-таки видит пушистый треугольник, такой же рыжий, как языки пламени, пляшущие в костре.

— Послушай, — заговорил он, стараясь отогнать от себя картину, которую мужчине не пристало воображать в присутствии невинного ребенка, — как нам быть с лошадью, мы с тобой решим завтра, хорошо? Нам, понимаешь ли, надо поторапливаться. Будем ехать то шагом, то рысью, то шагом, то рысью, пока ты не привыкнешь.

Тай знавал рыжеволосую шлюху в Сан-Франциско. Кожа у нее была белая, как молоко, а там, внизу, — язычок пламени. Бог мой, нельзя же думать о таких вещах в присутствии малолетней племянницы! Да что же он за человек? Слегка вспотев и стараясь сосредоточиться на завтрашнем пути, он налил чашку кофе и наблюдал за тем, как Грасиела ест.

— Дядя Тай!

— Что?

— Я говорила, что умею мыть тарелки? Дженни показала мне, как это делать. Ты чистишь их песком, а потом вытираешь мокрым полотенцем.

— Замечательно, — сказал Тай, уставившись на огонь и гадая, белая ли кожа у Дженни Джонс и как выглядит рыжий треугольничек там, внизу.

— Я устала. Я хочу лечь спать. — Тай не отозвался на эти слова, и тогда Грасиела заговорила погромче: — Ты должен отвернуться, тогда я разденусь и надену ночную рубашку.

Он повернулся так быстро, что кофе выплеснулся из чашки. К черту Роберта! Это брату следовало находиться здесь, а вовсе не ему. Роберт вполне мог подождать, пока утвердят завещание отца. Несколько месяцев не составили бы особой разницы.

— Я готова прочитать молитвы.

— Очень хорошо. А что я должен делать?

Он осторожно повернулся и увидел, что она стоит на коленях возле разостланной постели, одетая в белую кружевную ночную рубашку.

— Тебе тоже надо опуститься на колени и слушать.

— Это я могу.

Тай решил, что послушать молитвы ему не вредно. Может, даже полезно для успокоения грешных мыслей. И все же хорошо, что никто не увидит, как он опускается на колени.

— Сложи руки вот так.

Тай опустился коленями на твердую землю и глянул в темноту.

— Давай-ка читай твои молитвы.

Грасиела прочитала «Отче наш», потом попросила Бога благословить порядочно народу. Поучительно было узнать, как много кузенов в семье Барранкас. Интересно, сколько из них приняли участие в поисках Грасиелы?

Помолчав, девочка приоткрыла один глаз.

— Я не знаю, что мне сказать о Дженни. Она уехала, поэтому я думаю, что не должна больше просить Бога убить ее, но она все равно заслуживает наказания за то, что убила мою маму.

— Ты просила Бога убить Дженни Джонс? — спросил пораженный Тай.

Грасиела кивнула со всей серьезностью и добавила:

— Но он до сих пор этого не сделал.

Тай уставился на нее.

— И Дженни знает, что ты просишь Бога наказать ее?

— А как мне просить Бога наказать ее? Перечислить наказания или пусть он сам решит, что лучше?

— Грасиела, — заговорил он медленно и осторожно, так как ступал на неизведанную территорию — ты ведь знаешь, что Дженни не убивала твою маму.

— Должна была умереть Дженни, а не моя мама!

Ее подбородок взлетел вверх движением, которое живо напомнило Таю его отца.

Он взглянул на новый поток слез и решил не лезть в это дело.

— Почему бы тебе просто не сказать «аминь»?

Грасиела снова закрыла глаза.

— Господи, тебе больше не нужно убивать Дженни, но ты все равно хорошенько накажи ее. Пусть она плачет и истекает кровью. Она должна очень-очень пожалеть о том, что убила мою маму. Аминь.

Тай заморгал часто-часто. Его племянница молилась о крови и смерти, а он считал ее невинным агнцем!

— Ты можешь поцеловать меня на сон грядущий, — сказала она, улыбаясь и подставляя ему щеку. Тай глянул во тьму через плечо и слегка коснулся губами щеки Грасиелы.

— А теперь закутай меня.

Натянув ей одеяло до самого подбородка, он встал и посмотрел на нее сверху. Его кровожадная маленькая племянница была похожа на ангела с ее рассыпавшимися вокруг лица кудрями и ресницами, упавшими на щеки.

Покачав головой, он вернулся к костру и сел на камень допить кофе. Ничего себе выдался денек! У Тая ломило плечи от усталости, но он подозревал, что скоро не уснет.

Он улегся на постель после полуночи, а еще позже погрузился в тяжелое забытье.

Его разбудил легкий щелчок курка. Когда он попытался сесть, чей-то кулак прижал его к земле, и он не мог повернуть голову. К виску было приставлено дуло его собственного кольта. Глядя на первые проблески занимающейся зари, он стиснул зубы и ждал.

— Вот уж не думала, что вы такой мастер крепко спать, — произнес бодрый голос, хрипловатые интонации которого он хорошо помнил. — Руки на одеяло! Только медленно.

— Вы же знаете, что я последую за вами, — сказал он, глядя прищуренными глазами в небо.

Если бы она была убийцей, он бы просто посоветовал ей кончить его немедля. Мексика иссушила его мозги.

— Если вы это сделаете, — ответила Дженни, обматывая веревкой кисти рук Тая, пока он не успел схватить ее, — я пристрелю вас как собаку. Отправляйтесь домой в Калифорнию и сообщите вашему святому Роберту, что я и ребенок в пути. Вам незачем в этом участвовать.

Ненавидя себя, он тем не менее решился предложить то, что могло стать выходом из скверной ситуации:

— Если уж вы до такой степени стремитесь влезть не в свое дело, то мы могли бы вместе отвезти девочку в Калифорнию.

— Вы и в самом деле считаете, что я попадусь на эту удочку? В ту самую минуту, как я утрачу бдительность, вы заберете Грасиелу и оставите меня с носом быстрее, чем муха успеет крылышками взмахнуть.

Связав его, как бычка, Дженни разбудила Грасиелу. Тай не видел их, но слышал, как они кричали друг на друга. В конце концов Дженни подвела Грасиелу к нему.

— Хорошенько погляди на своего дядю Тая, — сказала она, наклоняясь к лицу девочки. — Он никуда тебя не повезет. Это сделаю я. Так что одевайся-ка поживей. Мы уезжаем.

Грасиела смотрела на Тая обиженно и разочарованно.

— Я тебе верила.

Вонзив ему в сердце еще и этот нож, Грасиела взметнула подолом своей пышной ночной сорочки и исчезла из поля зрения Тая. Дженни наклонилась над ним, глаза ее обратились в щелочки.

— Это я давала обещание. Вы не давали. Запомните, что я сказала. Если я увижу вас еще раз, то убью только за то, что вы мне мешаете.

Он лежал на боку, связанный, злой и униженный настолько, насколько может быть злым и униженным мужчина. Лежал и прислушивался к удаляющемуся топоту копыт.

Одна лошадь. Дженни Джонс решила вопрос о лошади Грасиелы в течение двух минут.

Тай глядел на крохотный цветущий кактус в трех дюймах от собственного носа и коротал время, воображая, как он придушит некую женщину с молочно-белой кожей и язычком пламени там, внизу.




Глава 8


Дженни выбрала дорогу на север между отрогами Сьерра-Мадрес и железнодорожными путями, огибающими Центральное плато. Если она будет преодолевать ежедневно расстояние в двадцать миль, то через две недели доберется до Чиуауа.

Однако, похоже, ее прогнозы были чересчур оптимистичны. Спустя три дня после выезда из Дуранго дорога пошла по каменистой пустынной земле и глубоким лощинам. Это сильно замедляло движение. С приближением ночи Дженни каждый раз старалась отыскать низенькие лачуги крестьян, пытающихся тяжким трудом извлечь средства существования из скудной почвы. Дженни знала, что возле жалких полей обязательно бежит хоть малая струйка воды и есть шанс купить в деревеньке свежего мяса и молока для ребенка.

— У меня болит лицо, — мрачно заявила Грасиела, без всякого удовольствия глядя на кусок козлятины, который жарился над огнем костра.

— Ты втирала в кожу алоэ, как я тебе велела?

У Дженни просто слюнки текли от запаха жареного мяса. Жена крестьянина продала ей также свежие тортильи и спелый кабачок. Настоящий пир.

— Пей-ка молоко, — напомнила она Грасиеле. — Оно очень хорошее.

Грасиела повернула загорелое лицо в сторону крестьянской хижины — темного пятна на фоне ночи. Ни искорки света не пробивалось сквозь стены из глины и ветвей. Либо обитатели хижины уже легли спать, либо сидели при свете слишком слабом, чтобы он виднелся в щелках.

— А почему мы не можем спать в доме вместе с ними? — спросила Грасиела ноющим, монотонным голосом, который начал действовать Дженни на нервы еще два дня назад. — Мне не нравится спать на земле. Я боюсь, что насекомые или змеи заберутся под одеяло.

— Малышка, — заговорила Дженни, изо всех сил стараясь сохранить терпение. — В этих местах нет асиенд. Веришь ты или нет, но большинство людей живет вовсе не так, как привыкла жить ты. У них нет слуг, вкусной еды и кроватей. В этой вот хижине восемь человек, и для тебя нет места даже в квадратный дюйм. К тому же они спят или в гамаках, или ложатся прямо на землю, как мы с тобой.

Грасиела бросила на нее взгляд «я-тебя-ненавижу».

— Ты обещала не называть меня малышкой, — сказала она.

После некоторой внутренней борьбы Дженни признала, что заслужила упрек.

— Ты права, — неохотно проговорила она, наклонившись к огню, чтобы проверить, не готово ли мясо. — Извини. Если ты обнаружишь у себя в постели насекомое, раздави его. А если заползет змея, убегай. — Она посмотрела на Грасиелу поверх огня. — Жалобами ничему не поможешь. Просто старайся думать о том, что через две недели неприятности кончатся, и не сетуй на неудобства. Думаешь, мне не хочется спать в постели? Но от меня ты не слышала ни одной жалобы.

Девочка выглядела уже не такой нарядной. Ее модный бордовый костюм для верховой езды стал серым от пыли и пропотел. От подола оторвался кусок. Поскольку воды для мытья часто не было, лица у обеих были покрыты поверх загара грязью. Возле самых волос испарина, смешанная с пылью, образовала полоску грязи, которая засыхала и начинала мучительно чесаться.

Когда на мясе образовалась хрустящая корочка, Дженни отрезала по ломтю для себя и Грасиелы, положила на тарелки и добавила горячие ломтики поджаренного кабачка. Козлятина была суховатая и твердая, но неплохая. Дженни случалось едать и похуже.

— Я знаю, что ты устала, — сказала она Грасиеле, — но ты должна есть, чтобы подкрепить силы. Так что очищай тарелку.

— Дядя Тай мной не командовал.

— Да уж! Судя по тому, что ты рассказывала, это ты командовала им.

Тортильи в отличие от мяса были мягкими и, казалось, сами проскакивали в глотку. Прямо амброзия.

Дженни нравилось это слово, почерпнутое ею из словаря. Амброзия — мифическая пища богов. Об этом стоило подумать. Прежде чем она наткнулась на слово «амброзия», она даже представить себе не могла, как Бог усаживается за ужин. Весь день она потом гадала, кто же ее готовит, эту амброзию. Разумеется, не сам Бог. Но может, мифическую еду не надо готовить?

Грасиела подцепила вилкой кусочек козлятины, попробовала и состроила гримасу.

— Оно, конечно, не амброзия, но это все, что у нас есть, так что жуй без разговоров.

— Дядя Тай не заставлял меня есть то, чего я не хочу.

Дженни прищурилась.

— Я просто устала слушать, какой замечательный парень твой дядя Тай.

— Он гораздо лучше, чем ты.

— Потому что ты обвела его вокруг пальца, да? Потому что обслуживал тебя, а ты сидела, как госпожа, на камешке? — Дженни фыркнула. — Позволь мне сказать тебе кое-что, малышка. Ох, извини… Грасиела. С тех пор как мы с тобой вместе, ты научилась варить почти сносный кофе, научилась разжигать огонь, сама раздеваешься и одеваешься. Научилась закалывать волосы шпильками. Можешь напоить лошадей и свернуть постель. Умеешь мыть посуду, а завтра, нравится тебе это или нет, приготовишь большую часть нашего ужина. Ты еще очень многого не знаешь, но уже не такая неумелая, как была. Теперь скажи мне: не лучше ли чему-то научиться, чем сидеть на заднюшке и глядеть, как другие заботятся о тебе?

Грасиела разжевала еще кусочек козлятины и ничего не ответила.

Пожалуй, сейчас можно задать ей вопрос, который сильно занимал Дженни.

— А твой дядя Тай говорил что-нибудь обо мне? — спросила она с нарочитой небрежностью.

— Он ненавидит тебя за то, что ты убила мою маму, — ответила Грасиела, кончив жевать и вытирая губы носовым платком.

— Он так сказал? — удивилась Дженни. — Но ведь я рассказывала ему, что произошло. Он отлично знает, что я не имела отношения к смерти Маргариты! Ты объяснила ему, что я не лгу?

— Я лишь рассказала о том, что ты говорила, — о твоих обещаниях.

— И он все равно считает, что я виновата в смерти твоей мамы? — Дженни поставила тарелку на землю. — Вот сукин сын!

Она покурила, после того как девочка легла спать. Сидя на земле, поджав ноги по-турецки, она долго смотрела на затухающие угли костра и думала о Тае Сандерсе. И ей вдруг показалось, что она тратит в последние дни пропасть времени на то, чтобы думать о нем. Каждый взгляд на Грасиелу напоминал ей о зеленовато-голубых глазах ковбоя. Каждый раз, когда Грасиела упоминала дядю Тая — а делала она это по двести раз за день, — перед глазами у Дженни возникала его сухощавая крепкая фигура. Помнила она и его твердые мускулы на бедрах и руках.

Дженни не искала шумных ссор, но ей приходилось участвовать в драках. Впервые за все время борьба с мужчиной вызывала жаркое и странное чувство.

Хуже было то, что Дженни понимала, что значит это чувство. Потирая лоб рукой, она встала и пошла к тощему маисовому полю, потом вернулась к лагерю.

Несколько лет назад был в Юме человек, который без всякой видимой причины вызывал в ней такое же самое жаркое и странное чувство. В конце концов она поняла, что это страсть, сексуальное влечение, и все произошло на заднем дворе салуна Шорти Барроу в совершенно не удовлетворившем ее совокуплении, которое вызвало у мужчины улыбку, а у нее самой недоумение: она лежала на спине и, часто-часто моргая, глядела на звезды.

И вот теперь у нее снова возникло влечение, а ведь она знает, что секс — это спорт для мужчин и что женщина не получает ничего, кроме парочки синяков да ощущения чьего-то дыхания у себя на лице в течение нескольких минут. А потом приходит чувство одиночества, такое же сухое и опустошающее, как унылая пустыня. Никогда в жизни Дженни не чувствовала себя такой одинокой, как тогда, на заднем дворе салуна Шорти Барроу.

С тех пор она не испытывала страстного желания — пока не встретила ковбоя.

Дженни забросала землей угли костра, потом подошла к своей постели и забралась под одеяло. Закинув руки за голову, она смотрела на звезды, отыскивая среди них Маргариту.

«Я слишком устала, просто до чертиков, чтобы рассказывать тебе о сегодняшнем дне. Ничего особенного не произошло. — Она прищурилась с подозрительным выражением. — Ты можешь прочитать мои мысли?»

Сама возможность такого рода смутила Дженни. Надо поосторожнее расспросить Грасиелу, могут ли люди, ушедшие на небо, читать мысли живых. У Дженни было смутное представление, что мертвые знают все, особенно такие, как Маргарита, которые скорее всего превращаются в ангелов. Беспокойно поразмышляв об этом несколько минут, она решила, что не стоит волноваться, если Бог узнает о ее влечении к ковбою. Дело Бога — всепрощение. Да и вообще, вряд ли Бог станет тратить много времени на какую-то там Дженни Джонс.

Но Дженни испытывала исключительное неудобство оттого, что Маргарита, возможно, поняла, как ей было приятно, когда ковбой, в то время как они катались по полу в гостиничном номере, всем телом навалился на нее. Был тогда подходящий момент пнуть его коленом по яйцам, но она этого не сделала, потому что желание внезапно охватило ее с необычайной силой и помутило разум.

Проклятие! Руки у Дженни под головой сжались в кулаки. Насколько можно понять, у Тая Сандерса есть жена и семья в Калифорнии. Не то чтобы это имело такое уж значение. Такой красивый мужчина не посмотрит на Дженни второй раз. Он бы захотел хрупкую маленькую женщину, всю в кружевах и лентах. Большинство мужчин захотело бы. Они предпочитают женщин, похожих на птичек и пахнущих как цветы. Женщин, которые считают, что мозоли — исключительное достояние мужчин.

Мужчины отворачиваются от жилистых баб с лексиконом погонщиков мулов. Женщины, подобные Дженни, иногда хороши для удовлетворения внезапно вспыхнувшего желания, но не для долговременных отношений. Ни один не захочет связать свою жизнь с такой, как Дженни Джонс. Не может этого быть, и все тут! Она усвоила этот урок давным-давно. Но никогда еще это не причиняло ей такой острой боли, как нынче ночью.

Как ни было ей неприятно, под вечер следующего дня Дженни поняла, что необходимо найти на ночь комнату. Грасиела вяло сидела впереди нее на седле, привалившись к груди Дженни, словно мешок горячих камней, слишком измученная даже для того, чтобы жаловаться. Беспощадное солнце сильно обожгло лицо девочки, ее явно лихорадило. Обеим надо было искупаться, особенно Дженни. Ее выкрашенные в черный цвет волосы слиплись, пропотели и были покрыты пылью. Дженни и Грасиеле нужна была приличная еда и настоящая постель.




Зная, что наткнется на деревню, если поедет на восток по направлению к железной дороге, Дженни только через четыре часа заметила дымные завитки от горящего чапарраля, означающие, что где-то готовят пищу. Через несколько минут донесся запах еды, появились кучки тлеющего мусора, потом животные и, наконец, люди.

Дженни пожелала доброго вечера на испанском языке женщине, которая стояла возле маленького палисадника на краю деревни.

— Где я могла бы найти комнату, ванну и еду? — спросила она.

Деревня была недостаточно велика, чтобы в ней оказалась гостиница, и Дженни это понимала. Но она знала, что мексиканцы — люди приветливые и гостеприимные. Сегодня ей и Грасиеле не придется спать на земле. Сеньора и в самом деле отвела их в дом своей дочери, которая поспешно выдворила из комнаты двух ребятишек и ввела туда Дженни и Грасиелу.

— Спасибо, сеньора.

От усталости голос Дженни вырывался откуда-то из самых глубин гортани и звучал еще более хрипло, чем обычно. Если бы Дженни была одна, то послала бы к черту и ванну, и ужин и с благодарностью завалилась бы в один из гамаков, подвешенных в углу. Но ей надо было позаботиться о ребенке.

Грасиела стояла посреди маленькой комнаты, одной рукой сжимая медальон, приколотый к груди, а другой ухватившись за пылающее лицо.

— Я плохо себя чувствую.

— Сеньора Кальверас сейчас принесет ванну и чего-нибудь поесть, — еле выговорила Дженни, опускаясь на табурет у открытого окна.

Высыпали звезды, дул теплый ветерок, и Дженни распахнула воротник, чтобы высушить соленый пот на шее и груди. Крона дерева во дворе заслоняла ночное небо, и Дженни не нашла звезду Маргариты. Это хорошо. Дженни стала бояться ночи, когда Маргарита появлялась на небе и, глядя вниз, судила Дженни за ее дневные поступки.

Грасиела наклонилась, и ее стошнило прямо на пол. Девочка от слабости привалилась к стене, закрыла глаза, и ее ресницы казались угольно-черными на фоне иссиня-бледных щек.

— Малышка, что с тобой? — Дженни вскочила и прижала ладонь ко лбу девочки.

Ребенок весь горел. Вот черт! Дженни пригласила мужа сеньоры Кальверас войти в комнату. Он внес ванну, такую старую и помятую, что она могла бы принадлежать целую вечность назад какому-нибудь конкистадору[6 - Конкистадоры — испанские авантюристы, участники завоевания новых земель в Америке в XVI веке.].

Сеньора Кальверас следовала за мужем с двумя ведрами воды, которую она вылила в ванну. Глянув на лужицу рвоты, она вынула из кармана тряпку и протянула Дженни.

Дженни посмотрела на тряпку, потом на рвоту. Не слишком-то это приятно, однако она поняла, почему сеньора Кальверас решила, что убрать это должна Дженни. Грасиела не была ребенком сеньоры Кальверас, это крест Дженни. Но для начала следовало освободить девочку от ее костюма и усадить в ванну.

Грасиела открыла глаза и уставилась на ванну с тупым и жалким выражением, словно мытье было выше ее понимания. Она сползла вниз по оштукатуренной стене, словно тряпичная кукла.

— Ладно, на этот раз, так и быть, раздену тебя. Вставай.

Девочка не только выглядела как тряпичная кукла, но и двигалась так же. Ее руки безвольно повисли, когда Дженни вытащила их из рукавов. Ноги почти не держали ее. Когда Дженни взяла ее на руки, чтобы усадить в воду, все тело у Грасиелы пылало. Девочка села в ванну, наклонилась вперед и уставилась на пальцы ног.

— Подожди меня.

Это было не слишком умное предложение, поскольку голый, ослабевший ребенок вряд ли мог убежать. Собравшись с силами, Дженни прошла через дом на улицу. Постояла минутку, потом начала рассматривать сорняки, буйно разросшиеся в огороде. К счастью, луна вынырнула из-за облака, и Дженни сразу увидела заросли лопуха; она набрала полную горсть листьев, принесла их в кухню и обратилась к хозяйке:

— Сделайте одолжение, сеньора, — заговорила она озабоченным голосом. — Не будете ли вы так добры прокипятить вот это в целой кварте[7 - Кварта — 0, 946 литра жидкости] воды. Пусть покипит, пока не останется всего пинта[8 - пинта — половина кварты] жидкости.

Сеньора Кальверас кивнула, потом протянула Дженни мисочку с кружочками лука и несколько полосок ткани.

— Это для малышки, — сказала она. Дженни тупо поглядела на лук,

— Она должна это съесть?

— Нет, сеньора, — мягко произнесла сеньора Кальверас. — Это надо прибинтовать к подошвам ног. Лук вытянет жар.

Она приподняла босую ногу и ловкими движениями показала Дженни, куда надо привязать нарезанный лук.

— Спасибо, — поблагодарила Дженни. Как же она забыла, что лук действует не хуже, чем чай из лопуха? Но у каждой женщины свое излюбленное средство.

Грасиела не двигалась. Все так же согнувшись она смотрела затуманенными лихорадкой глазами на свои ноги.

— Девочка, как же ты меня напугала! Как мне это не нравится! — говорила Дженни, выжимая тряпку и осторожно стирая пыль с лица Грасиелы.

— Мне больно, — прошептала та.

— Я знаю. Я смажу тебе лицо алоэ, как — только ты искупаешься.

— Я не хочу есть. Я хочу только спать.

— Хорошо. Встань, я вытру тебя полотенцем.

Дженни подняла девочку и поставила на ноги. Грасиела покачнулась, словно от невидимого ветра, глаза ее были закрыты. Дженни вытерла ее, надела ночную рубашку и отнесла в гамак. Подсунула под голову подушку и накрыла Грасиелу до подбородка тонкой простыней. Грасиела подняла на нее глаза.

— Мне нужен мой медальон.

Дженни валилась с ног, но если девочке понадобился медальон… Скрипнув зубами, она покопалась в одежде Грасиелы, отыскала медальон и прикрепила его к ночной рубашке девочки.

— Что-нибудь еще, ваше величество?

— Я не прочитала молитвы.

— Я их прочитаю вместо тебя. Отец наш небесный и так далее, благослови всех кузенов и убей Дженни. Аминь! Теперь подними ноги, я должна привязать к ним лук.

Грасиела молча подняла маленькую ножку и позволила Дженни прибинтовать к подошве лук. Она явно не считала, что лекарство это странное, как это казалось Дженни. Обвязав вторую ногу, Дженни смазала алоэ лицо и шею девочки.

— Так тебе лучше?

Грасиела посмотрела на Дженни своими зеленовато-голубыми глазами с явной благодарностью.

— Спасибо, — прошептала она по-испански. Ее веки трепетали от усталости, но она все-таки подставила щеку для поцелуя.

Эта сцена трогала и умиляла Дженни ровно до тех пор, пока она не бросила взгляд на до сих пор не вытертую лужицу рвоты. Она должна это сделать. Блевотина не исчезнет сама собой. Опустившись на колени, Дженни, давясь от отвращения, подтирала пол. Господи, вот никогда бы не поверила, что придется убирать чью-то блевотину.

Ничего удивительного, что ее мать была злая, как змея. С шестью-то ребятишками ей приходилось заниматься таким противным делом нередко. Как подумаешь теперь, спустя годы, это же просто чудо, что мать не покидала ребятню в ближайшую шахту или сама не кинулась туда. Ее наверняка подмывало сделать это по двадцать раз на дню.

Шатаясь от изнеможения, Дженни поглядела на остывшую в ванне воду, размышляя, хватит ли у нее сил вымыться самой. Одно из двух: либо найти эти силы, либо чесаться всю ночь. Дженни разделась и по-быстрому ополоснулась. Потом, перегнувшись через край ванны и пользуясь куском твердого коричневатого мыла, стала мыть голову. Вода мгновенно почернела. Избавление от ваксы на волосах было единственной радостью за весь нынешний день.

Охотнее всего она немедленно завалилась бы в гамак, но надо дождаться сеньору Кальверас с целебным чаем, потом этот чай остудить, поднять Грасиелу, что вряд ли будет легко, и заставить ее выпить отвар. Тем не менее все приходит к концу, и вскоре Дженни уже подносила чашку к губам девочки.

— Какой противный вкус, — запротестовала Грасиела, передернув плечами.

— Глотай быстрее, и все. Нет-нет, пей до конца.

Дженни погасила свечи и улеглась в гамак, вернее сказать, камнем рухнула в него. Но при всей усталости никак не могла заснуть. Напряженно прислушивалась к дыханию Грасиелы. Едва ребенок шевельнется, Дженни уже поднимает голову и вглядывается во тьму. Но еще хуже было, когда девочка долго не двигалась.

Заведя руки за голову, Дженни смотрела в потолок и думала, думала свою беспокойную думу.

Ее собственная жизнь кончена, если ребенок умрет у нее на руках. Болезнь Грасиелы на ее совести! Ее ошибка… а чья же еще? Она слишком долго держала девочку на солнце, да еще к тому же в седле.

Если девочка погибнет, Дженни остается только выкопать могилу для самой себя и прыгнуть туда, потому что смерть Грасиелы вызовет неукротимый гнев Маргариты. Если Дженни не покончит с собой, то Маргарита спустится с небес и убьет ее, причем сделает смерть ужасной, Дженни это понимает.

Дай Бог, чтобы все обошлось! Теперь они станут двигаться медленнее. Каждый вечер Дженни будет нанимать комнату, будет также следить, чтобы ребенок ел три раза в день и все три раза получал молоко.

А еще Дженни намеревалась молиться, просить Господа Бога и Маргариту, чтобы Роберт Сандерс остался в живых, чтобы находился в добром здоровье. Самое худшее, что может случиться в горькой жизни Дженни, — это смерть Роберта Сандерса. Тогда ребенок останется у нее на руках на все треклятые двенадцать лет, не меньше, а за это время она доведет себя до полусмерти. Убирать блевотину и Бог знает что еще делать… К черту, к черту, к черту!

Наконец, измученная чувством вины, надышавшись запахом лука, Дженни впала в тяжелый сон, не приносящий отдыха. Во сне она видела себя снова ребенком, за ней гнались ее мать и ковбой и бросаля в нее луковицы.

— Я не знаю никаких сказок, — повторила Дженни в пятнадцатый раз. Она сделала глубокий-глубокий вдох, задержала воздух в груди, потом медленно выпустила его сквозь сжатые губы. Если уж этот ребенок что-то вобьет себе в голову, этого не выбьешь никакими силами на земле.

— За пять минут, которые прошли с тех пор, как ты меня в последний раз просила об этом, мне неоткуда было взять для тебя сказку. Давай я прочту тебе несколько моих любимых слов из словаря.

— Мы это делали сегодня утром.

Неужели это было сегодня утром? Дженни казалось, что прошло несколько недель. Может, целая жизнь. Она так долго сидела у гамака Грасиелы на твердом табурете, что у нее разболелся копчик, а потом и весь позвоночник. Подвигаться довелось только раз, когда Дженни убирала новую порцию блевотины. Остальное время она либо смотрела, как девочка спит, либо развлекала ее из последних сил, когда та просыпалась.

Грасиела отколола медальон от ночной рубашки, открыла золотое сердечко и уставилась на портреты внутри. Глаза ее налились слезами.

— Дай мне взглянуть на твой медальон, — попросила Дженни.

Ей не было особого дела до портретов, но так она скоротает хоть еще несколько минут бесконечно долгого дня. К тому же если девчонка не будет глазеть на портреты, то не разревется.

Дженни взвесила медальон на ладони, чтобы ощутить тяжесть изделия из настоящего золота. Ее раздражало, что вот шестилетняя девчонка привыкла носить золотые украшения, а у нее самой ничего подобного никогда не было. Не то чтобы она очень уж этого хотела. Однако каждый взгляд на этот золотой медальон напоминал Дженни о бездонной пропасти между ней и Грасиелой. Она со вздохом открыла маленькое золотое сердечко и посмотрела внутрь.

Так вот он, святой Роберто!

Маленький портрет изображал красивого сукина сына, одетого в форменную куртку с широким галстуком. Волосы темные, глаза светлые, как у Тая, но Роберт выглядел иначе, мягче, что ли, нежели брат. Дженни в одну секунду поняла, кто в семье Сандерс настоящий мужчина. Во внешности Тая не было ничего неуверенного, смазанного. Ничего нерешительного во взгляде. Роберт выглядел как человек, рожденный нашептывать красивые стишки при луне, в то время как Тай был мужчиной, созданным при жарком свете солнца. У Роберта на пальцах должны быть чернильные пятна, а у Тая — мозоли.

Роберт не вызывал у Дженни ни малейшего интереса — был бы он только жив и здоров!

Потом Дженни пригляделась к портрету Маргариты. Казалось, Маргарита хочет подбодрить ее своей улыбкой. Чувство вины камнем легло Дженни на сердце. Все шло так, как она и предсказывала. У нее нет материнской жилки. Но Маргарита отказывалась этому верить. Ее непоколебимая вера в Дженни так и лучилась с портрета. Дженни трудно было себе вообразить, но Маргарита улыбалась именно ей, Дженни. Еще раз вздохнув, она закрыла медальон и отдала его Грасиеле.

— Какую-нибудь одну сказку ты должна знать. Придумай, пожалуйста!

— Ладно, — едва ли не прорычала Дженни, — если ты тогда прекратишь свое нытье, я попробую. Дай подумать… 0'кей! Скажем, так: жили…

— Надо начинать словами «давным-давно в старину» .

— Не подгоняй меня. Ладно. Давным-давно в старину жили на свете шестеро заносчивых богатых ребятишек, которых еще детьми украли ведьма и ее злобный дружок. Украли и отвезли жить на гору.

Грасиела не сводила глаз с лица Дженни.

— У ведьмы были рыжие волосы и голубые глаза?

Глаза у Дженни превратились в щелочки.

— Знаешь ли, мне иногда хочется выбить из тебя всякую чушь!

— А как тогда выглядела ведьма?

Ни малейшего страха на лице у паршивки. Выходит, Грасиела заметила, что Дженни только грозит — и все. Надо об этом поразмыслить на досуге.

— Достаточно противно, но она не была похожа на меня. У нее были седые волосы и змеиные глаза.

— О-о-о! — Грасиела хлопнула в ладоши. — Змеиные глаза! А кто-нибудь из богатых ребятишек был похож на меня?

— Там были три девочки и три мальчика, и одна заносчивая богатая девочка выглядела точь-в-точь как ты.

— Во что она была одета? Она носила красивые платья? У нее были кисточки на туфельках?

Дженни не без хитрости покосилась на гамак.

— А как ты думаешь, что она носила?

Слушая, как Грасиела взахлеб описывает одежду девочки, Дженни подумала, что рассказывать сказки — не такое уж трудное занятие, как ей казалось. Можно попытаться еще. Хороший повод, чтобы употреблять новые слова и немного поучить Грасиелу.

— Злая ведьма была педанткой. Ты помнишь, что это значит?

Грасиела с важностью кивнула:

— Этим словом называют человека, у которого очень много всяких правил. Как у тебя.

— Совершенно правильно, и не забывай этого.

У девочки хорошая память. Они узнали слово «педант» только сегодня утром. Да, со сказками дело пойдет на лад.

На третий день Дженни обошла всю деревню и вернулась к себе с несколькими листками пожелтевшей бумаги и огрызком карандаша. Большую часть времени Грасиела провела за рисованием. Над одним из рисунков она смеялась, над другим вдруг заплакала. Дженни потом долго рассматривала листки, но, глядя на детские каракули, не могла взять в толк, над чем тут смеяться и плакать.

Дженни буквально лихорадило оттого, что из-за болезни Грасиелы они так задерживаются, а острый запах лука отбил у нее нюх на все прочие запахи. Она просто жаждала сесть в седло и ехать дальше.

Утром четвертого дня у девочки, благодарение Богу, установилась нормальная температура, глаза стали ясными и блестящими. Дженни уже не боялась, что Граеиела умрет, и ей снова хотелось убить паршивку.

— Давай пойдем погулять, — предложила она Грасиеле. — Проверим, как тебя держат ноги. Если все в порядке, то завтра утром двинемся снова в путь.

Граеиела так и вспыхнула от радости при мысли покинуть маленькую, душную, провонявшую луком комнатенку. Оделась быстрее, чем когда-либо на памяти Дженни. Глядя на нес, Дженни просто поражалась: не будь она сама свидетельницей, ни за что бы не поверила, что этот ребенок провел последние три дня в гамаке, слабый, как слепой щенок. Когда они вышли на залитую солнцем улицу, Грасиела улыбнулась Дженни.

— У тебя совсем не осталось черного на волосах. Так гораздо лучше. Волосы красивые и блестящие, и цвет настоящий.

— Я их мыла каждый день, — застенчиво объяснила Дженни.

Даже намек на комплимент смущал ее. Она не знала, как на это отвечать. Грасиеле нравилось болтать о волосах, о платьях и тому подобной чепухе, иногда это было даже интересно. Но девочка впервые за все время сказала что-то откровенно похвальное о наружности Дженни, и она даже рассердилась на себя, почувствовав, как счастлива тем, что Граеиела нашла в ней нечто, достойное восхищения.

Они шли бок о бок по немощеной главной улице деревни, стараясь держаться в тени и кивая встречным. Деревня была очень маленькая, без видимых источников существования. Никаких ремесел. Железная дорога далеко отсюда на восток.

— Мне нужен зонтик, — заявила Граеиела, щурясь на солнце.

— Ну что ж, ты его не получишь.

— Почему?

Каждый раз, как Дженни слышала это «почему?», руки у нее сами собой сжималиеь в кулаки. Она начинала ненавидеть это лово. От него цепенели мозги.

— Кузен Хорхе!

— Что?

Дженни оторвалась от своих размышлений как раз вовремя, чтобы ухватить Грасиелу за мантилью и не дать ей кинуться к мужчине, который повернулся на звук детского голоса и теперь стоял посреди улицы, вперив взгляд в Дженни.

— Пусти меня! — вырывалась Грасиела. — Это кузен Хорхе. Он увезет меня домой!

— Кузен Хорхе?

Дженни снова взглянула на мужчину. Он откинул пончо, и она увидела пистолеты у него на поясе. Дело приобретало скверный оборот.

— Малышка… — заговорила Дженни. отбрасывая назад концы собственного пончо, — сколько еще у тебя этих мерзких кузенов?

Первая пуля просвистела у нее над ухом.




Глава 9


Тай резко натянул поводья и, повернув голову, прислушался к трескучей стрельбе. Если бы не выстрелы, он проехал бы мимо этой деревни, которая была слишком маленькой и жалкой, чтобы привлечь внимание Дженни. Невольное уважение к ее разуму и способностям значительно возросло с тех пор, как она выследила его и оставила связанным на манер бычка. Теперь, гадая, куда она отправилась и чем занимается, он прикидывал, что на ее месте стал бы предпринимать он сам.

Он разбил бы лагерь там, где мог бы получить свежее мясо и молоко для племянницы, а Дженни так и делала. Таким образом, она оставляла легко читаемый след. Тай отставал от нее на пару дней, и это его бесило, но он мог ехать быстрее и дольше, чем она, обремененная ребенком, и понимал, что рано или поздно догонит ее.

Тогда он с ней посчитается, она за все заплатит! Долгие и долгие мили размышлял он о том, как она напала на него, связала и оставила на полтора суток валяться, уткнувшись носом в землю. Он был сосредоточен и зол, он жаждал хорошей драки — только бы добраться до Дженни Джонс.

Сам пребывая в драчливом настроении, он сразу заинтересовался чьей-то стрельбой. Ударив лошадь каблуками в бока, он зарысил к деревне, чтобы определить, стоит ли драчка того, чтобы в нее вмешаться. Добрая потасовка ослабила бы напряжение между плеч, а после нее он наконец бы выспался спокойно.

Первое, что он увидел, была Дженни Джонс: она стояла посреди улицы и палила, зло сощурившись, в усатого мексиканца. Тай безошибочно узнал ее, несмотря на мужские брюки и пончо. Шляпа слетела у нее с головы и валялась в пыли, открыв взору пылающий костер рыжих волос.

Если бы Тай не обратил внимания на эти волосы — а ни один мужчина этого не смог бы! — он заметил бы свою племянницу. Дженни стреляла одной рукой, а другой пыталась удержать позади себя вырывающуюся Грасиелу. Тай понесся вперед галопом, а Грасиела тем временем перестала дергать из крепкой хватки Дженни край своей мантильи и просто выскользнула из нее. Девочка обежала вокруг Дженни и кинулась прямо на линию огня.

— Грасиела! — одновременно крикнули Тай и Дженни.

Тай спрыгнул с коня в облаке пыли и снова закричал на Грасиелу, но та, не обращая внимания на призывы и предостережения, побежала к мужчине, стреляющему в Дженни.

— Не стреляй в Дженни, кузен Хорхе! — звонко закричала Грасиела. — Все хорошо. Я здесь. Не убивай Дженни!

Дьявольски ругаясь, Дженни в ярости топала ногой и размахивала в воздухе пистолетом.

— Не стреляйте, — обратилась она к Таю. — Вы можете попасть в малышку.

Пистолет у нее в руке ходил ходуном; она рвалась продолжить пальбу, но не могла.

— Спрячьтесь за дерево!

Подтолкнув Дженни, Тай подбежал к корыту с водой и припал возле него к земле.

Дженни укрылась за толстым стволом.

— Ах ты, дьявол! Да он не один!

Приподняв голову над корытом. Тай увидел трех мужчин, бегущих к месту перестрелки. Улыбаясь и хлопая в ладоши, Грасиела окликала их по именам.

— Еще одна шайка паршивых кузенов! Господи, у этой девчонки по кузену в каждой захолустной деревушке в Мексике. Они повсюду.

Мало-помалу Тай оценил положение и пришел к нежелательному выводу:

— Мы в меньшинстве.

Оглянувшись на дерево, он заметил, что Дженни отошла в сторону от ствола, и завопил, стараясь перекричать грохот пальбы:

— Проклятие, держитесь за деревом! — У этой женщины явно больше смелости, чем ума. — Послушайте меня. Мы не выиграем эту стычку. Перестаньте палить и дайте им уехать.

Дженни резко повернулась в сторону корыта.

— Что вы там болтаете, сукин вы сын?! Хотите, чтобы мы сдались и отдали им девчонку?

— Мы отберем ее у них лишь в том случае, если сами не погибнем в неравном бою.

Дженни бросила на него гневный взгляд, потом посмотрела в сторону улицы. Тай наблюдал за ее лицом, пока она мирилась с неизбежным. Плечи Дженни обмякли, рука с пистолетом опустилась, Дженни прикрыла глаза дрожащей рукой. Пуля ударила в корыто, другая подняла фонтанчик пыли перед деревом. Тай поднял было голову, намереваясь ответить на выстрел, однако передумал, заметив, что Граснела весело перебегает от мужчины к мужчине. В ярости он сжал кулак и с такой силой ударил по корыту, что расплескалась вода. Мексиканцы отступали к харчевне, последний из них продолжал стрелять в Тая и Дженни.

— Подождите! — закричала Грасиела. Она отделилась от группы мужчин и молча постояла, глядя на Дженни, которая шла по улице, услышав крик Грасиелы. Обе долго смотрели друг на друга, noтом Грасиела слегка помахала рукой и побежала назад к мужчинам. Один из этих ублюдков поднял ребенка к себе на плечо, уверенный, что ни Тай, ни Дженни стрелять не станут, и все мужчины быстро пошли к лошадям, привязанным возле харчевни.

Дженни прислонилась к стволу дерева и тупо смотрела, как мексиканцы уезжают рысью из деревни; Грасиела сидела впереди кузена Хорхе.

— Они ее убьют. Понимаете ли вы это? — спросила она, не глядя на Тая.

Тот медленно поднялся на ноги, отворачиваясь от пыли, поднятой лошадьми мексиканцев. Он был невероятно зол.

— О чем вы, черт возьми, думали? Стоять посреди улицы этаким уверенным в себе храбрецом даже без самого паршивого прикрытия! Вам дьявольски повезло, что мексиканец оказался плохим стрелком. Я просто поражен, что в вас не угодила ни одна пуля.

— Угодила.

Ругаясь на чем свет стоит, Тай подскочил к ней и, ощупав руками ее плечи, наткнулся на намокшее место повыше локтя.

— Господи! — Тай посмотрел Дженни в глаза. — Еще есть раны?

— Нет, только рука.

Откинув пончо ей на спину. Тай разорвал рукав. Поморщился, потрогав рану.

— Ваше счастье. Пуля прошла через мягкую часть, кость не затронута.

— Мы теряем время, Сандерс. — Она вырвалась. — Нам надо догонять их.

— Догоним, — мрачно буркнул он, вытирая кровь с пальцев. — Сначала надо заняться вашей раной.

Дженни пренебрежительно фыркнула:

— Здесь нет врачей. Нам следует немедленно ехать за мексиканцами.

— Кузены следили за вами или перестрелка — результат случайной встречи? Если это случайность, то особой спешки нет. Грасиела в безопасности, пока они не решат, что предпринять. Двум мексиканцам надо спорить целый день, чтобы наконец решить, что небо голубое.

Тай умолк и подумал, что эти слова — эхо отцовских суждений.

— Послушайте меня, — продолжал он, нахмурив брови. — Их четверо, значит, они два дня будут обсуждать, нужен ли им план, потом решат, что нужен, и еще три дня понадобится, чтобы придумать, как воплотить план в действительность.

Дженни подняла голову.

— Вы не слишком хорошо думаете о мексиканцах, верно, Сандерс?

Он повернул ее лицом к харчевне и повел.

— Сколько я себя помню, дон Антонио Барранкас старался доказать, что наши земли принадлежат ему. Он закрывал глаза на то, что его люди воруют наш скот. Его дочь расколола нашу семью.

— Это всего лишь одна семья. Барранкасы — это еще не все мексиканцы.

— Я, кажется, начинаю понимать, — хмуро ответил Сандерс. — Вероятно, вам кажется, что это ваше дело.

— Я думаю о Грасиеле, и потому это мое дело. Возможно, ваша нетерпимость — одна из причин, почему я не допущу, чтобы девочка уехала вместе с вами.

Они стояли нос к носу, обжигая друг друга взглядами.

— У меня есть что возразить на это. Я не настолько ослеплен… определенными вещами… чтобы невзлюбить ребенка только потому… — Тай явно запутался и уже брызгал слюной. — Если вы хотите… считаете своей миссией убедить меня, что все мексиканцы имеют ореол святости…

— У меня нет никакой другой миссии, кроме намерения выполнить обещание, данное очень хорошей женщине. И я первая пришла к заключению, что кузены Барранкас — вонючие сукины сыны.

— Вот здесь мы с вами сходимся. Только в этом пункте. — Он взял Дженни за здоровую руку, втолкнул в харчевню и потребовал бутылку текилы. — Сядьтека, — скомандовал он, указывая на табурет перед прилавком из голых досок, изображающим собой стойку бара. — Положите руку на прилавок.

— Что случилось? — спросил по-испански человек за прилавком, уставившись на окровавленную руку Дженни.

Он изображал полное неведение, как будто не слышал выстрелов на улице, не видел головорезов, садящихся в седло прямо у дверей его заведения.

— Ваши ребята ранили женщину. Я собираюсь промыть ей рану, — огрызнулся Тай. — Есть возражения? — Мужчина поднял обе руки и отступил на шаг, а Тай повернулся к Дженни: — Как вы?

— Делайте что нужно, — пожала она плечами. Снова откинув края пончо, Тай раскрыл окровавленные половинки рукава и хорошенько осмотрел рану. Четверть дюйма влево — и пуля задела бы кость, навсегда искалечив руку. Пара дюймов вправо — и Таю пришлось бы хоронить эту женщину. Тай налил в стаканчик текилы и пододвинул его к Дженни.

— Выпейте. Будет очень больно.

Она проглотила текилу одним духом — видимо, это было ей не впервой.

— Меня уже ранили однажды. Возле Эль-Пасо. — Дженни вытерла губы здоровой рукой. — Один подонок хотел украсть мою упряжку и груз. Это ему не удалось, но он ранил меня чуть пониже ребер. — Она глянула на Тая. — А с вами такое бывало?

— Лет пять назад. Один из людей старика Барранкаса подстрелил меня, когда я заехал на их земли поискать скот, который они у нас украли.

Тай налил Дженни еще стаканчик текилы и посмотрел, как она его опрокинула себе в рот.

Ему еще не доводилось знавать женщин — хотя бы одну женщину, которая сидела бы вот так, с кровоточащей огнестрельной раной, пила текилу не моргнув глазом и при этом не старалась бы вызвать жалость к себе и вообще ни на что бы не жаловалась. Сидела раненая и обменивалась с ним байками об огнестрельных ранах.

Покачав головой, Тай плеснул текилы себе в стакан и чокнулся с Дженни.

— Знаете ли, — начал он, взглянув сначала на ее коротко остриженные рыжие волосы, а потом опустив глаза на чистую линию подбородка, — я не могу этого объяснить, но я испытываю к вам сильное влечение. Прошу прощения за неуместность такого замечания, но вы произвели на меня впечатление женщины, с которой можно говорить напрямую.

Брови Джении взлетели чуть не до самых корней волос, а рот раскрылся в изумлении.

— Вы испытываете влечение? Ко мне? Почему?

Ее губы искривила гримаса, и на мгновение — весьма для него неприятное — Тай подумал, что ее недовольство относится непосредственно к нему, но она тут же объяснила:

— Это все малышка. Я так устала от ее вечных «почему?», что дала себе клятву никогда не произносить это слово.

Тай выпил свою текилу и поглядел на Дженни поверх стакана.

— Я не могу ответить. Не знаю почему.

Дженни ни в малейшей степени не напоминала женщин, за которыми он гонялся прежде. В ней не было ничего нежного или даже особенно женственного. Но он не мог не думать о Дженни Джонс как о совершенно необычной женщине. Если бы не эта странная прическа и слишком сильный загар, она выглядела бы очень привлекательной. А когда он думал о ее грудях и тонкой талии, над бровями у него выступал пот.

Дженни равнодушно посмотрела на него, повертела в пальцах стаканчик из-под текилы и сказала:

— Грасиела говорила, будто вы ненавидите меня за то, что я убила ее мать.

— Это неправда. — Он подумал с минуту — ему не хотелось называть племянницу лгуньей. — Грасиела, видимо, чего-то не поняла, — осторожно закончил он.

— Это хорошо, поскольку нам с вами придется действовать заодно, чтобы вернуть девочку. — Чуть сощурив глаза, Дженни произнесла задумчиво: — Мне было невероятно обидно думать, что вы меня ненавидите.

Он решил, что это обнадеживающий признак, и плеснул ей еще текилы.

— Мне было тоже невероятно обидно, когда вы меня связали и оставили валяться на земле. Я еще отыграюсь, не думайте. — Он передернул плечами: в конце концов она не новичок, понимает, что за такое приходится расплачиваться. — Но дело в том, что мне нравится ваша внешность, даже когда вы так некрасиво острижены. У ваших волос красивый цвет. Он куда лучше черного.

Дженни поправила короткую прядь за ухом и хмуро пояснила:

— Вши.

— Я так и думал, что-нибудь вроде этого. — Таю была по душе ее прямота, а также исходящая от нее энергия. — Мне вообще нравится ваш стиль. Черт возьми, да кто может объяснить влечение? Вы так не похожи на женщин, которых я встречал.

— Вот это чертовски справедливо, — рассмеялась Дженни.

На мгновение Таю показалось, что она покраснела, но, видимо, щеки ее разрумянились от солнца и от боли.

На него все еще производило сильнейшее впечатление, что она сидит вот так, с огнестрельным ранением, и смеется, не обращая ни малейшего внимания на собравшихся у харчевни зевак. Поразительная женщина. Тай не оставил без внимания, что рука у нее до самого запястья белая как молоко. Значит, и все тело белое, кроме яркого язычка пламени. В том месте, где разделяются ноги, достаточно длинные, чтобы обхватить мужчину и направить его туда, куда он хочет войти. Мысль об этом на минуту парализовала Тая.

Потом он сглотнул и провел рукой по вспотевшему лбу.

— Ну, пора. Держите руку тверже.

Прижавшись боком к прилавку, Дженни вытянула руку, сжала кулак и опустила голову. Тай налил текилы в рану. Дженни со свистом втянула в себя воздух и часто заморгала. Слезы выступили на глазах, но не пролились.

— Можно и поплакать.

— Нет, нельзя, — процедила она сквозь зубы. Промыв рану и обтерев кровь у нее с руки, Тай разлил остатки текилы и подождал, пока она проглотит свою порцию.

— Порядок?

— Порядок. Ну и что?

Голос у Дженни звучал сипло, глаза влажно блестели, но, Господь всемогущий, боль она переносила как мужчина.

Тай решил, что никогда в жизни так не хотел женщину, как хотел эту. Поскольку большинство женщин было покорными созданиями, ему и в голову не приходило, что среди них есть такие, которых необходимо приручать. Но Дженни Джонс ни в коем случае не относилась к числу покорных. Она была колючей, упрямой и легко входила в раж. Таю до сих пор не доводилось встречать ничего подобного.

— А вы чувствуете влечение ко мне? — спросил он, раздражаясь оттого, что вынужден унизить себя, задавая подобный вопрос.

Но ведь он открылся ей, и теперь Дженни должна ему ответить — это лучше, чем пребывать в неизвестности и гадать.

— Полагаю, что да, — призналась она после долгого молчания, упрямо глядя на него. — Мне это не так чтобы нравилось, но поскольку вы упомянули об этом, то скажу, что да, я испытываю влечение к вам. — Она поглядела на человека за прилавком и обратилась к нему: — С вашего разрешения, мне нужны два тонких кусочка свиной кожи.

— А также бинты, — добавил Тай.

— Послушайте, то, что мы испытываем взаимное влечение, еще не значит, будто мы непременно должны ему поддаться. — Дженни упрямо вздернула подбородок. — Кроме того, что меня влечет к вам, я не нахожу в вас ничего приятного для себя. Думаю, у вас были подобные случаи в прошлом. И должна довести до вашего сведения, что однажды поддалась такому влечению. Мне не понравилось.

Это была огорчительная новость. В ту минуту, как Джеини призналась, что ее тоже тянет к нему, в мозгу у Тая фейерверком вспыхнули буйные эротические видения. Дженни, как он считал, не из тех, кто останавливается на полдороге, и Тай представил, что она будет сильной и страстной любовницей. Но у нее в прошлом мужчина, который плохо обошелся с ней. Чертовски жаль! Женщины — они точь-в-точь как молодые кобылки. Обращайся с ними как надо, и они будут приносить мужчине радость каждый раз, как он сядет в седло, но, если обойтись с ними грубо или неосторожно, без необходимой бережности, неприятностей не оберешься. Стоит об этом как следует подумать.

Получив все необходимое от хозяина харчевни, Тай приложил по кусочку свиной кожи к каждому отверстию сквозной раны и прибинтовал их к руке полотняными бинтами. Кожа у Дженни была теплая и упругая, а сама рука крепкая и мускулистая. Если бы на Дженни не было пончо, Тай сумел бы украдкой глянуть на ее восхитительные груди.

— Я вовсе не говорил, что мы должны поддаться, — заметил он с нарочитой небрежностью.

Он не был уверен, что она отказала ему категорически, но на тот случай, если она склоняется к этому, хотел дал понять, что не делал никаких твердых предложений.

Дженни встала и дотронулась кончиками пальцев до перебинтованной руки. Глаза у нее были ясные, и походка такая же твердая, как у Тая. Глядя на нее, никто бы не заподозрил, что они вдвоем справились только что с бутылкой текилы. Тай как-то не задумывался над этим до сих пор, но умение пить — неплохое качество и для женщины.

— К чему вся эта болтовня насчет влечения, — заговорила Дженни, выходя из харчевни, — когда надо подумать, как нам вернуть вашу племянницу. Разве вы не беспокоитесь о ней? Или же она для вас всего лишь мексиканское отродье?

Взгляд у Тая стал жестким.

— Насколько я понимаю, забота о ребенке — теперь уже не ваше дело.

— Как раз наоборот: Грасиела — сейчас мое единственное дело.

— Где ваши пожитки?

Когда Дженни заговорила о Грасиеле, лицо ее переменилось. На нем как бы отпечаталась женская одержимость. Она на самом деле убеждена, что несет ответственность за его племянницу.

— Надо пройти еще два квартала. — Дженни повернулась к нему; половина ее лица была освещена солнцем, а другая половина в тени. — Но я никуда не поеду вместе с вами, пока не пойму, как вы относитесь к Грасиеле. Если вы не намерены возвращать ее, то скажите об этом сразу.

Тай прошел мимо нее на улицу, но вдруг остановился, так что какому-то мужчине верхом на ослике пришлось его объезжать.

— Дело обстоит так. Я не более счастлив иметь в семье кого-то из Барранкасов, чем мой отец, — проговорил он сквозь зубы. — Но Грасиела — дочь моего брата, и я обещал Роберту, что привезу ее к нему. Я также обещал брату позаботиться о его жене и ребенке, если с ним что-то случится. Я дал слово. Вы говорили, мне, что никогда не лжете — значит, вам известно, что такое обещание. Грасиела — член моей семьи, она часть меня, и я несу за нее ответственность. Я не уеду из Мексики без нее.

Дженни поправила перевязь, которую Тай завязал ей через плечо, потом наклонилась к нему с весьма воинственным видом.

— У меня хорошие новости для вас, мистер. Если что-то случится с Робертом, то вы вне игры, потому что Маргарита попросила меня вырастить Грасиелу и я дала ей слово, что сделаю это. Так и будет.

— Посторонний человек не будет воспитывать мою племянницу. Ни вы, ни кто-либо еще. У нее есть бабушка — моя мать, у нее есть я, У нее есть семья.

— У нее есть и дон Антонио, однако Маргарита не захотела, чтобы ее дочь воспитывал он. Она поручила это мне.

Они стояли достаточно близко, и Тай чувствовал исходящее от Дженни тепло, чувствовал силу ее восхитительного тела.

— Единственное основание для ваших забот о Гарсиеле — это обещание, которое вы дали Маргарите, — спокойно произнес он, глядя на ее губы.

— И я намерена выполнить обещание, даже если это меня убьет! — вся вспыхнув, заявила Дженни. — Даже если мне придется убить вас. Не вы будете воспитывать Грасиелу! Воспитывать ее буду я!

Ни разу в жизни Таю не хотелось с такой силой кого-то ударить, как он хотел ударить эту женщину, бросающую ему вызов. Но если он поднимет на нее руку, она кинется на него, не думая о своей ране, и тогда им придется кататься в драке прямо на грязной улице маленькой деревни, любопытное население которой и так уже торчало в дверях домиков, глазея на них.

Он не мог взять в толк, как можно отчаянно хотеть женщину и одновременно испытывать желание врезать ей по-настоящему. Но это была загадка не для немедленного разрешения.

— Суть в том, — зарычал он, то сжимая, то разжимая кулаки, — что ни один из нас не обязан воспитывать Грасиелу. Это сделает Роберт. Как я уже говорил, ваша работа окончена. Все. Вы чрезвычайно обяжете нас с братом, если немедленно сядете верхом и удалитесь отсюда, забыв о моей племяннице.

Ее губа приподнялась над белыми зубами.

— Может, обстоятельства переменились, а я и не заметила? Или кое-кто из кузенов Барранкас застрелился? Или вы планируете в одиночку сражаться, с четверыми? Вы не настолько сильны, Сандерс.

Он покраснел, вспомнив, как она связала его и оставила валяться на земле. Кулаки снова сжались. Он не знал, насколько он силен, зато знал, что придет и его черед, черт побери!

— Мы не можем только и делать, что отбирать Грасиелу друг у друга. Надо как-то решить эту задачу.

— Тут нечего решать, — сказала она, отступая от него и направляясь дальше. — Я отвезу ребенка Роберту. Я, а не вы. Я дала обещание, и дело с концом. Но если вы хотите следовать по пятам… ладно, я согласна, что это лучше, чем действовать так, как мы действовали раньше. Решайте.

Он не разговаривал с ней, пока она собирала вещи, а потом наблюдала за тем, как он седлает ее коня. Он ни слова не произнес, пока они не отъехали на милю к востоку от деревни по ясно видному следу кузенов.

— Рана у вас несерьезная, — заговорил он наконец, подъехав к ней поближе. — Дня через два вы сможете пользоваться рукой почти как здоровой.

— Я могу ею пользоваться и сейчас, если понадобится, — огрызнулась Дженни.

Темно-красные предзакатные тени вытягивались перед ними. Тай рассудил, что надо бы проехать еще минут тридцать, а там пора уже разбивать лагерь.

— Мы не можем строить планы, пока не знаем, куда движутся кузены и каковы их намерения.

— Движутся они к железной дороге, а намерение у них одно — убить Грасиелу. Весь вопрос в том, когда и где они это сделают.

Отсутствие у нее всяких сомнений обеспокоило Тая.

— Я хотел бы на минуту стать адвокатом дьявола[9 - Адвокатом дьявола в Англии и Америке называют заядлого спорщика.], — произнес он.

Дженни нахмурилась и пробормотала:

— Подождите.

Вытащила из скатки словарь, полистала, подставив закатным лучам, которые падали ей через плечо, потом мрачно кивнула:

— Валяйте. Будьте адвокатом, поскольку вы уже дьявол, да еще какой!

— Все, что у вас есть, — это утверждение Маргариты, что кузены намерены убить Грасиелу.

— А они просто так уехали с ней, как вам кажется?

— С их точки зрения, они спасают ребенка, похищенного незнакомкой после смерти матери.

Дженни махнула здоровой рукой.

— Мексиканцы вовсе не дураки!

— Я и не говорил, что они дураки, — ответил на это Тай, призвав все свое терпение. — Я просто исхожу из того, что у кузенов тот же интерес к Грасиеле, что и у меня. Она член семьи. У вас нет на нее прав, а у них есть.

Дженни повернулась в седле, чтобы поглядеть на него.

— В настоящее время каждый втянутый в это дело знает, что Маргарита погибла у стены вместо меня. Они знают — я в этом уверена, — что я не принуждала ее умирать. Это был ее собственный выбор. Они знают, что я не приезжала на асиенду и не выкрала ребенка прямо из постели — девочку мне передали. Они знают, что Маргарита хотела, чтобы я увезла Грасиелу в Калифорнию. Вот и подумайте;

Каждый, начиная с доньи Теодоры, точно знает, что произошло и почему.

— Если все так оно и есть, то мне и вам придется прикончить нескольких кузенов Барранкас, — не уступал Тай. — Я хотел бы быть уверен, что убиваю людей не без веской причины.

— Маргарита верила, что кузены — безжалостные убийцы. Верила настолько, что предпочла умереть, но не доверить ребенка одному их них. Разве этого не достаточно?

Тай свернул к болотистой низине, спешился и пошел вниз по склону, отыскивая подходящий ручеек. Он его нашел в самом низу и окликнул Дженни:

— Вода мутноватая, но пить ее можно. Заночуем здесь.

Решив, что она вроде бы не собирается с ним спорить, Тай поднялся наверх, чтобы расседлать обеих лошадей и управиться с наиболее тяжелыми вещами, так как Дженни владела только одной рукой.

Занимаясь делом, он восстанавливал в памяти сцену возле харчевни в безымянной деревеньке. У него было впечатление, что кузен Эмиль хотел получить за Грасиелу выкуп, но теперь Тай припомнил, что Эмиль Барранкас ни слова не говорил о выкупе. Может, в семье любили ребенка и просто хотели вернуть Грасиелу в ее родной, как они считали, дом? Это объяснило бы письмо доньи Теодоры Барранкас-и-Тальмас. Донья Теодора рассчитывала, что кузены найдут девочку и вернут ей. Она не хотела отдавать Грасиелу незнакомке или Сандерсам в Калифорнию.

Его беспокоило, что события могут иметь иное истолкование, нежели то, какое дала Дженни. В равной степени беспокоило его и то, что она могла быть права. Маргарита, безусловно, верила, что кузены способны на преступление. Она умерла, потому что верила в это.

Съев по тарелке бобов с тортильями, они сидели у огня, прихлебывая кофе, а звезды одна за другой загорались в небе.

— Я скандалист и забияка, а когда надо, и стрелок, — говорил Тай, глядя, как отблески пламени пляшут на строгих чертах Дженни, — но я не убийца.

— Если вы так щепетильны, то отправляйтесь в Калифорнию и ждите, пока мы с Грасиелой приедем.

Он расхохотался.

— А кто теперь говорит глупости? Вы собираетесь справиться одна с четырьмя мужчинами? Вы недостаточно сильны для этого, Джонс, — весело проговорил он, возвращая ей недавнее замечание.

Дженни прищурилась, потом тоже засмеялась, а смех перешел в улыбку, преобразившую ее лицо. Щеки и губы казались розовыми при свете пламени, улыбка изогнула губы и зажгла огонь в глазах. Она была прекрасна, и Тай залюбовался ею.

— Я в вас разобралась, — заговорила она своим чуть хрипловатым голосом. — Вы сделаете то, что должны, потому что дали обещание брату. Дали слово. Вы никуда не уедете без малышки, так что мне не придется воевать одной.

Сказать было нечего. Она, разумеется, права. Она понимает силу обещания, относится к обещанию так же, как и он.

— У вас есть семья, Сандерс? Жена, ребятишки?

Поставив кружку с кофе на колено, Дженни смотрела на него поверх костра с непроницаемым выражением лица.

— Ну нет! — Вопрос вызвал у Тая смех. — Я не их тех, кто женится. — Так как она продолжала смотреть на него, он наклонился и долил себе кофе в чашку. — Такие люди, как я, ни с кем не могут ужиться.

— Вот как? — Дженни подняла чашку с кофе. — С чего это вы вбили себе в голову подобную чушь?

— Ма говорила, что я родился сумасшедшим. — Тай пожал плечами и уставился на огонь. — Может, она и права. — Он немного подумал. — Никогда не встречал женщину, которую мог бы терпеть больше недели. — Он криво усмехнулся. — Думаю, они испытывали ко мне те же чувства.

То, что вначале казалось очаровательной женственностью, превращалось в раздражающую пытку. О эти наивные, а часто глупые и скучные разговоры! Одержимость всеми, даже самыми малыми, тонкостями этикета! Тай неизбежно о чем-то забывал и наносил этим невероятную обиду. Нечего уж и говорить о привычке бесконечно наряжаться, приглаживаться и прихорашиваться. Кроткая беспомощность. И наконец, самое досадное — постоянные усилия переделать его. Всем женщинам хотелось перекроить его на совершенно другой лад.

— Так. А чем вы занимаетесь, когда путешествуете по Мексике? Вы по натуре бродяга?

— Несколько лет я скитался по всему побережью.

— А потом?

— Я всегда возвращался домой на ранчо. — Тай нахмурился: ранчо его отца, которое теперь принадлежит его брату. — Почему вы задаете мне все эти вопросы?

— Да просто так. — Дженни передернула плечом, что можно было принять за признак безразличия, если бы Тай уже не узнал ее получше. — Разговоры у костра, вот и все. Чтобы скоротать время. Никто не заставляет вас отвечать.

— У меня есть свой участок на ранчо. Несколько лет назад отец выделил мне триста акров. Я развожу скот, стараюсь, чтобы люди Барранкаса не крали его. Можно сказать, что борьба между нашими семьями идет вот уже двадцать лет. — Тай перепробовал немало профессий, но всегда возвращался на ранчо: земля была у него в крови. — Вы когда-нибудь работали на ранчо?

— Было однажды. Около года. Еда была хорошая. А заработки вшивые, Я считаю, что это неплохая жизнь, если у вас есть земля.

— Ну а вы? Были когда-то замужем?

— Нет, Бог миловал. — Смех Дженни звучал неуверенно, словно ей не часто приходилось смеяться. — У меня не было работы, которая поощряла бы романтические стремления. Кричишь на мулов, обдираешь туши… где уж тут. — Зевнув, Дженни посмотрела на свою постель. — Я вроде вас. Не встречала еще мужчину, которого мне не захотелось бы пристрелить через три дня.

Дженни встала и поправила перевязь, потом распрямила затекшие плечи.

— Болит рука?

— А как вы, черт возьми, думаете? — Глаза у Дженни удивленно расширились. — Конечно, болит. Зверски.

Она запрокинула голову и поглядела на ночное небо. Несколько минут молчала, потом прошептала, обращаясь к далекой звезде:

— С Грасиелой все хорошо… правда? Убеди меня, что они пока не убили ее.

Острая тоска в ее голосе поразила Тая. Непонятно почему, но сердце его болезненно сжалось при виде тоскующей Дженни Джонс.

— С Грасиелой не случилось ничего страшного, — сказал он твердо. — Никто не собирается ее убивать. И мы вернем ее.

— Я знаю, что вернем.

Дженни повернулась к Таю спиной и вгляделась в пустыню и высокие кактусы, стоящие вокруг, словно часовые. Плечи ее опустились, и подбородок почти коснулся груди.

— Малышка просила Хорхе не убивать меня, — произнесла она задумчиво, глядя на свои сапоги. — Вы это слышали. Я такого и вообразить не могла.

Целую минуту стояла она потом в молчании; наконец негромко выругалась, отбросила ногой какой-то камень и побрела к своему ложу.

Тай вертел в пальцах кружку из-под кофе и смотрел на угасающий костер. Прежде он готов был поклясться, что Дженни связывает с Грасиелой только обещание, данное Маргарите. Теперь он в этом засомневался. Минуту назад он открыл признаки чего-то глубокого: похоже, он недооценил Дженни.

— Сандерс!

Тай поднял голову и глянул в ту сторону, где находилась постель Дженни.

— В чем дело?

— Мне нечего предложить мужчине, а вам нечего предложить женщине. Стало быть, не вздумайте поддаться вашему влечению. У меня под одеялом кольт. Сделайте только шаг в мою сторону — и я стреляю.

Тай возмутился:

— Боже сохрани! Неужели вы считаете меня недоумком, который полезет к женщине, готовой стрелять?

После долгого молчания она снова заговорила с ним из темноты:

— Просто оставайтесь по свою сторону костра.

Внезапно сделанное открытие расправило морщины у Тая на лбу. Он рассмеялся. Она думала о нем, чувствовала его присутствие.

— Дорогая моя, когда я буду готов удовлетворить это влечение, вы станете умолять меня забраться к вам в постель. Это я вам обещаю.

Невнятные восклицания донеслись до него из-под одеял, и Дженни рывком села.

— Не будет такого никогда! — яростно выкрикнула она.

— Будет, — сказал он спокойно, вылил на землю остатки кофе из кружки, потом направился к своей постели и откинул одеяло.

Кто бы ни лишил Дженни девственности, он сделал это грубо, и он, Тай Сандерс, намерен исправить положение. Она должна испытать более радостные ощущения, насколько это от него зависит. Думая об этом, Тай почувствовал острую боль вожделения.




Глава 10


Радость и смущение боролись на лице у Грасиелы. Она ехала домой. Домой, к тете Теодоре, к своей комнате, к удобствам асиенды и к слугам, которые создавали эти удобства, — одним словом, к спокойной жизни, как она ее понимала.

Но мамы там уже не будет. И значит, это уже другой дом. Слезы навернулись на глаза девочки. Обхватив колени руками, она сидела у костра и слегка дрожала: солнце уже ушло за горы, и вечерняя прохлада опустилась на просторы пустыни. Грасиела лениво наблюдала за тем, как кузен Тито снимает с седла крепко завязанный мешок и несет его к костру. Мысли девочки мгновенно собрались воедино. Шею покалывало. Грасиела резко выпрямилась, заметив, что в мешке что-то шевелится.

— Ты когда-нибудь ела змей? — улыбаясь, спросил Тито.

Не сводя глаз с мешка, Гарсиела встала. Больше всего на свете она боялась змей.

Придерживая мешок, Тито бросил жесткий взгляд на Хорхе, Карлоса и Фавре, и Грасиела внезапно ощутила ту же непонятную тревогу, которая время от времени посещала ее в течение всего этого дня. Широко раскрыв глаза, с пересохшими губами, девочка хотела отступить, когда Тито опустился возле нее на колени и положил мешок на землю, но дрожащие ноги ей не повиновались.

— Я выпущу одну змею, — объяснял Тито, улыбаясь странной улыбкой, — и убью ее. Потом мы снимем с нее кожу, а змеиное мясо поджарим на костре. Это мясо белое и сочное. Тебе покажется, что ты ешь цыпленка.

Грасиела конвульсивно сглотнула слюну. Она не могла отвести глаз от пугающих ее волнообразных движений, от которых ткань то приподнималась, то опускалась. Страх парализовал ребенка. Сердце у Грасиелы билось так громко, что она почти не осознавала, что вокруг нее мертвая тишина.

Тито стоял, наблюдая за движениями в мешке, потом поднял взгляд на кузена Хорхе. Грасиела не заметила, как они переглядываются, потому что все еще смотрела на мешок как прикованная. Ни шевелиться, ни говорить она не могла, только судорожно вздохнула, когда Тито усмехнулся и вытряхнул мешок прямо перед ней. Три большие и толстые гремучие змеи вывалились из мешка на землю у ног Грасиелы.

Ужас охватил девочку, она едва дышала. Ей казалось, что она сейчас упадет в обморок. Одна из змей проползла слева от нее и, оставив зигзагообразный след, скрылась в темноте пустыни. Вторая свернулась кольцом, подняла голову и зашипела, высунув раздвоенный язык.

Грасиела знала, что свернувшаяся в кольцо змея может ужалить в любую секунду; девочка пыталась унять дрожь, сотрясавшую все ее тело, каждый мускул, в то время как разум громко кричал ей, что надо бежать. С трудом шевеля сухими губами, Грасиела молилась, чтобы кто-нибудь из кузенов застрелил шипящую змею, пока та не ужалила. Но ни один из них не двигался.

Объятая страхом, девочка наблюдала, как третья змея подползает к ней. Бедняжку затрясло с новой силой, когда змея, скользнув по носкам ее туфель, скрылась позади Грасиелы. Девочке отчаянно хотелось оглянуться через плечо, чтобы убедиться, что змея уползла в пустыню. Она почему-то была уверена, что змея заползет к ней под платье, обовьется вокруг ноги и только после этого вонзит в тело смертоносные зубы. Грасиела надеялась лишь на то, что это произойдет не сию секунду, но посмотреть и убедиться не смела. Любое движение могло привлечь внимание самой опасной, свернувшейся в кольцо и громко шипящей змеи.

Выступив вперед, Фавре оттолкнул с дороги Тито и выстрелом размозжил голову змее, свернувшейся в кольцо. Грасиела невольно подпрыгнула при звуке выстрела. Страшное напряжение оставило ее, и девочка повалилась на землю, как мешок тряпья. Почти тотчас она вскочила на ноги и принялась отряхивать юбку, потом огляделась по сторонам, лихорадочно утирая слезы. Она снова начинала дрожать при одной мысли о том, что две змеи где-то здесь, может, совсем близко от костра.

Скривив рот, Фавре бросил Тито:

— Дурак!

Опустившись на колени, вынул нож из ножен на поясе и начал снимать кожу со змеи, которую убил. Кто-то из кузенов засмеялся, потом все как ни в чем не бывало занялись своими делами и скоро кончили обустраивать лагерь.

Грасиела смотрела на Тито, ожидая, что он извинится или хотя бы постарается развеселить и успокоить ее. Но он только поглядел на нее холодными глазами и процедил:

— А ты удачливая, малышка.

Все еще испуганная и потрясенная, Грасиела протянула дрожащие руки к огню. Она старалась держаться подальше от мертвой змеи. Фавре установил две палочки и подвесил змею над огнем, чтобы зажарить. Грасиела не могла на это смотреть, а когда наступило время еды, желудок ее взбунтовался. Она проглотила несколько ложек риса, откусила кусок тортильи, но даже не притронулась к ломтикам змеиного мяса.

Когда тарелки опустели, кузены распили бутылку текилы. Грасиела надеялась, что змеи уползли далеко, но страх не оставлял ее.

Теперь, когда прошло какое-то время, Грасиела начала осознавать, насколько все это было ужасно. Ведь она могла погибнуть. Девочка гнала от себя подозрение, однако чем дальше, тем больше приходила к убеждению, что мешок со змеями был брошен к ее ногам вовсе не случайно. Перед тем как Тито его развязал и бросил, он посмотрел на Грасиелу жадными черными глазами и под усами у него промелькнула выжидательная усмешка.

Никто из кузенов не бросился спасать ее от змей. Никто не вытащил пистолет, пока этого не сделал Фавре. Грасиела посматривала на освещенное пламенем костра лицо Фавре и никак не могла решить, то ли он и вправду хотел спасти ее, то ли опасался, что последняя из змей уползет в пустыню и они все останутся без мяса и тогда им придется есть только рис и бобы.

— Твоя постель вон там, — сказал кузен Хорхе, махнув головой куда-то в темноту; дернувшись, Грасиела подняла на него глаза, полные безмолвного ужаса.

— Змеи давно уползли, — нетерпеливо добавил он.

Так как Грасиела не двигалась, Хорхе сам подошел к ней и взял за локоть. Пока она ждала, дрожащая и притихшая, он отвернул одеяло и показал Грасиеле, что никаких зубастых и ядовитых существ в постели нет.

— Немедленно ложись спать, — сказал Хорхе таким голосом, каким взрослые разговаривают с детьми, когда хотят обсудить что-то лишь между собой, чтобы дети их не слышали.

— Спокойной ночи, — прошептала она и почувствовала себя заброшенной и одинокой, когда Хорхе ушел от нее и вернулся к своим спутникам у костра.

Прежде чем забраться под одеяла, Грасиела, хоть и видела, как Хорхе проверял постель, походила по ней. Почувствовав, что под ногами нет ничего похожего на змею, она неохотно улеглась и стала смотреть на огонь.

Впервые за свою коротенькую жизнь Грасиела не чувствовала себя в безопасности в присутствии родственников. Что-то было не так. Этих кузенов в отличие от Луиса и Чуло она видела не так уж часто, но помнила, что они всегда были веселые и разговорчивые, не прочь похвастаться и пошутить.

В этот вечер никто не смеялся. Ни по дороге, ни у костра никто не веселился. Кузены ее не развлекали и не говорили ей комплиментов, как бывало на асиенде у тетушки. Они обращались с Грасиелой как с неприятной незнакомкой.

Наскоро пробормотав молитвы, Грасиела решила не думать ни о чем плохом и стала вспоминать свою мягкую постель дома и длинный ряд красивых кукол на полке. Книги, грифельную доску, маленькую шкатулку с украшениями, которые она уже и не надеялась снова увидеть. Эти воспоминания подбодрили ее.

Но потом она вспомнила, что уже никогда не прибежит в мамину комнату, чтобы выпить вместе с ней чашку шоколада, что никогда не будет молиться, стоя рядом с мамой на коленях, не поедет покататься в карете, вдыхая запах маминых духов, и сердце у нее стиснуло болью.

Мама умерла, а она сама боится людей у костра.

Зарывшись поглубже в одеяла, стараясь не плакать, Грасиела искала, о чем бы еще хорошем подумать. И стала думать о том, как будет рассказывать своей подружке Консуэло о своих приключениях.

Консуэло никогда не ездила на поезде и не видела такого большого города, как Дуранго. И разумеется, Консуэло никогда не проводила целый день одна-одинешенька, без сопровождения дуэньи или взрослой родственницы. Никогда не причесывалась сама, не купалась в ручье. Консуэло глаза вытаращит и дышать перестанет, когда узнает, что Грасиела обменялась платьем с уличной девчонкой, что она ела пищу, приготовленную на костре, и спала прямо на земле.

— Заснула наконец?

Когда кузен Хорхе тихонько подошел взглянуть на нее, Грасиела крепко зажмурила глаза и прикинулась, что не видит, как он стоит и смотрит на нее сверху вниз. Потом она услышала, как он уходит, позвякивая шпорами, и вернулась мыслями к Консуэло, пытаясь решить, что расскажет подруге о Дженни.

Дженни убила ее мать, и Грасиела ненавидела ее за это. Но ведь Дженни заботилась о ней, когда она заболела, и научила ее многим хорошим вещам. Грасиеле не нравилось, что Дженни обращается с ней как со служанкой, но похвалой и одобрением Дженни она дорожила.

Все это окончательно запутало Грасиелу, и она обратилась теперь к дяде Таю, гадая, увидит ли его когда-нибудь снова. Тут ее мысли стали разбегаться. Дядя Тай очень хорошо с ней обращался и очень нравился ей, только обидно, что он ее не полюбил.

Это очень задевало Грасиелу. Они привыкла, что все ее любят, развлекают и балуют. Она, без сомнения, была центром и смыслом жизни матери. Любимицей тети Теодоры. До сегодняшнего вечера она была убеждена, что и кузены ее любят и обожают.

Мысль о том, что далеко не все относятся к ней с любовью, оказалась для Грасиелы новой и пугающей. Грасиела стерла слезу со щеки и закрыла глаза; ей хотелось, чтобы усталость наконец-то вызвала желанный сон. Но едва мысли девочки улеглись, как до нее начали доноситься от костра негромкие, но напряженные голоса.

— Дело должно быть сделано, — говорил Хорхе, и резкость интонации привлекла внимание Грасиелы. — Со змеями не получилось, значит, самим придется.

— Побойся Бога, ведь она совсем ребенок! — Это голос Фавре, который застрелил готовую ужалить змею и который танцевал с Грасиелой в последний день ее именин.

— Не так громко.

— Луис и Эмиль решили, что некая особа должна умереть. — Фавре заговорил так тихо, что Грасиеле пришлось приподняться, чтобы слышать. — Пусть они ее и убивают.

— И пусть забирают все денежки дона Антонио? — резко возразил Тито. — Ты именно этого хочешь?

Грасиела затаила дыхание и прижала руку к сильно бьющемуся сердцу. Они заговорили о дедушке Антонио. И о ней. Дженни была права. Ее кузены хотят ее убить.

Сама мысль об этом была такой невероятной, такой чудовищной и невообразимой, что ее просто нельзя было понять. Оцепенев от страха и нового потрясения, Грасиела лежала в темноте, вцепившись в одеяло.

— Вы просто дураки, если воображаете, что мы увидим хоть один сентаво из денег дона Антонио. — Это встал Карлос, черным силуэтом выделяясь в свете догорающего костра; он резко взмахнул руками. — Луис и Чуло уже планируют поездку в Калифорнию, чтобы сообщить дону Антонио, что его дочь и внучка умерли. Как ты считаешь, кто станет новыми наследниками дона Антонио? Ты просто дурак, если вообразил, что Луис и Чуло хотя бы упомянут о нас.

Хорхе тоже встал.

— Вот потому я и говорю, что мы должны сами… Он бросил взгляд через плечо на то место, где находилась Грасиела. — Мы будем настаивать, чтобы кто-то из нас отправился вместе с Луисом и Чуло. Тогда они не смогут от нас избавиться. Если мы сделаем дело, — он бросил еще один взгляд через плечо, — тогда Луис и Чуло у нас в руках! — Он сжал кулак и ударил им по ладони другой руки.

— Она из семьи Барранкас, — возразил Фавре. — Как ты. Как я. Ты намерен убить члена собственной семьи? Плевал я на всех вас!

Во внезапно наступившей тишине Грасиела слушала громкие удары собственного сердца. Слезы потоком лились по щекам, руки, сжимавшее одеяло, дрожали, как сухие былинки. Она испытывала не только панический ужас, но и боль от предательства, которую в свои годы еще не могла понять и назвать.

Что было делать? Бежать некуда, спрятаться негде, Лихорадочно утирая мокрое от слез лицо, она думала, думала, думала, куда и как скрыться, но придумать ничего не могла.

— Помогите мне! — шептала она, сжимая в пальцах золотой медальон.

Она не знала сама, к кому обращается со своей мольбой. К Богу? К маленькому портрету матери? Или надеялась, что Дженни найдет ее, как однажды уже нашла в Дуранго?

Когда заря окрасила небеса в розовый и голубой цвета, Грасиела неохотно встала с постели с глазами, опухшими от бессонницы. Она теперь вела себя сдержанно и отчужденно и старалась не смотреть кузенам в глаза, чтобы они не догадались, как она напугана.

— Пора смываться, — объявил Хорхе, когда все поели и сложили седельные сумки.

Он протянул руки, чтобы поднять Грасиелу к себе в седло, но девочка отрицательно покачала головой.

— Я хочу ехать с Фавре, — сказала она.

— Как угодно. — Хорхе пожал плечами и бросил на Фавре пристальный взгляд, прежде чем сесть на лошадь.

Фавре склонился перед Грасиелой и поднял ее в седло, а сам уселся позади. Грасиеле очень хотелось поблагодарить его за сказанные в ее защиту слова, но она боялась признаться, что подслушала часть их разговора. Она почти слышала слова Дженни: «Береги спину, ничего не выбалтывай!»

Когда они в полдень остановились, чтобы укрыться в тени на самое жаркое время, Грасиела приложила ладонь козырьком ко лбу и всмотрелась в горизонт. Стервятники кружили над зарослями кактусов в северной стороне, да ястреб низко парил над землей по волнам горячего воздуха, но никаких всадников Грасиела не заметила.

— Ты беспокоишься, что рыжая ведьма гонится за тобой? — задал ей вопрос кузен Хорхе, передавая кожаный бурдючок с водой.

— Немного, — ответила она, не глядя на него. Хорхе рассмеялся и выпятил грудь.

— Они нас не догонят. — Когда он произнес «они», Грасиела вспомнила, что дядя Тай присоединился к Дженни. — Нас четверо. — Он выставил четыре пальца. — А их только двое. — Он выставил два пальца на другой руке и снова засмеялся.

Грасиела медленно наклонила голову. Сердце у нее упало после слов Хорхе. Прежде чем уйти в тень, девочка еще раз окинула взглядом волнистую линию горизонта, образованную невысокими холмами.

Ее кузены курили или дремали, надвинув на лица сомбреро. Иногда негромко переговаривались. Вялая от жары и оттого, что мало спала ночью, Грасиела выбрала местечко под невысоким кустом и погрузилась в легкую, неспокойную дремоту, как вдруг чьи-то руки сомкнулись у нее на горле.

Она открыла глаза, с трудом села и ухватилась за пальцы, сдавливающие ей шею.

— Это было бы так легко, — пробормотал Карлос у нее над ухом.

Пальцы сжимались все крепче; Грасиела задыхалась, борясь за глоток воздуха. Черные мушки запрыгали перед глазами, легкие горели, и тут она боковым зрением увидела что-то большое, промелькнувшее мимо.

Фавре врезался в Карлоса и отбросил его прочь от Грасиелы. Она опрокинулась на спину и лежала, хватая ртом воздух. Когда дыхание выровнялось, девочка села и уставилась на двух мужчин, катающихся в драке по земле. Хорхе и Тито стояли в стороне и наблюдали за дракой, держа руки на рукоятках пистолетов у бедра.

Грасиела не заметила, как потом все произошло: она отвернулась, потому что ее вытошнило. Послышался выстрел. Когда девочка решилась взглянуть, Фавре уже лежал на спине с лицом, сплошь залитым кровью. На спине лежал и Карлос, в груди у которого торчал нож Фавре.

Задыхаясь от ужаса и заливаясь слезами, Грасиела снова почувствовала неодолимую тошноту, и ее вырвало на куртинку низкорослых кактусов.

Хорхе выругался, когда Тито, ощупав Фавре и Карлоса, убедился, что оба мертвы. Тито прорычал что-то в сторону Грасиелы, но уши ее еще были заложены после выстрелов, и она ничего не услышала.

Она была слишком напугана, чтобы смотреть на него и на Хорхе; когда она попыталась заговорить, из горла не вырвалось ни звука. Девочка бросила полный ужаса взгляд на кровь, пропитавшую пончо Фавре, отбежала на несколько шагов и стояла, повернувшись спиной к лагерю и дрожа от легкого дуновения, словно от штормового ветра.

Ей было так же плохо, как во время болезни, жарко и холодно одновременно. Зубы выбивали дробь. Перед нею были вовсе не те веселые и ласковые кузены, которые танцевали с ней и шутили на асиенде. Этих мужчин она не знала, они казались совершенно чужими. Она осторожно потрогала те места на шее, где от пальцев Карлоса уже начали появляться синяки, и сглотнула горькую слюну.

Теперь, когда не стало Фавре, она была отдана на милость Тито и Хорхе. Раньше или позже они ее убьют. Грасиела понимала это. Даже знала.

В смертельном страхе глядела она на пустую землю, млеющую в знойном мареве. Дженни обещала, твердила девочка себе, а Дженни никогда не нарушает обещаний. Дженни придет и спасет ее. Надо верить в это. Дженни недалеко, она где-то здесь.

Когда Грасиела на слабых и дрожащих ногах вернулась к лагерю, Хорхе и Тито копали глубокие могилы в твердой почве пустыни. Она старалась думать о Дженни, но вскоре заметила, что время от времени то Хорхе, то Тито бросают на нее косые, подозрительные взгляды.




— Вон там!

Тай проследил за указующим перстом Дженни, и они оба пришпорили лошадей. Спустились в глубокое пересохшее русло, спешились и уже на собственных ногах вскарабкались на крутой склон. Тай вынул из футляра подзорную трубу.

Он обнаружил их сразу же: они отдыхали в жидкой тени невысоких деревьев. Молча передал трубу Дженни, потом сказал:

— Ее не тронули.

— Пока, — пробормотала Дженни. Она улеглась на живот и, опершись на локоть здоровой руки, пристроила трубу. Минутой позже голова ее обессиленно упала на руку.

— Слава Богу! — Она снова поглядела в трубу и вернула ее Таю со словами: — Там только двое мужчин.

— Но четыре лошади, — возразил Тая. — Наверное, другие двое куда-то отошли.

Тай соскользнул вниз по склону и отвязал от седла фляжку. Сделал большой глоток, потом смочил водой лицо и шею. Жара была градусов сто[10 - Температура указана по «Фаренгейту»(около W по Цельсию).], не меньше! Рубашка у Тая промокла от пота. Он молча наблюдал, как Дженни сломала несколько толстых веток с дерева, воткнула их в землю и, накрыв попоной, устроила нечто вроде укрытия.

Подумав, что предложение помощи заденет самолюбие Дженни, Тай стоял и ждал, пока она сама все закончит. К тому же зрелище не было неприятным. Влажные от пота брюки рельефно облепили полные ягодицы женщины, а рубашка — соответственно груди.

Прогоняя от себя образы, такие же пламенные, как знойный воздух пустыни, Тай забрался к Дженни под импровизированный тент и протянул ей фляжку.

— Мы нападем на них ночью, — предложил он. Дженни запрокинула голову, чтобы напиться, Таю захотелось коснуться красиво изогнутой шеи.

Дженни вытерла губы рукой и кивнула.

— Но нам остается только нынешняя ночь. Завтра они успеют добраться до железной дороги.

— Как ты полагаешь: убить? Или лучше обезвредить?

Дженни нахмурилась и вытащила свой словарь. Через минуту ответила:

— Я бы предпочла обезвредить: связать их, а лошадей угнать. Если выбора не будет, придется убить. — Она громко захлопнула словарь и сунула в задний карман. — Обезвредить. Хорошее слово.

— Договорились. — Тай рывком расстегнул воротник.

На дне ущелья скопился знойный, неподвижный воздух. Все замерло. Сидя совсем рядом с Дженни, Тай чувствовал идущий от нее жар и запах приложенной к ране свиной кожи, которая впитывала выделения и предотвращала возможность инфекции. Тай вытер лицо и шею.

— Хочешь, чтобы я взглянул на рану?

— Я проверяла утром. Заживет. — Она приподнялась, отбросила в сторону несколько мелких камешков и прилегла спиной на седло. — Да ты не беспокойся. Ночью я сделаю все как надо.

— Я и не беспокоюсь, — сказал он неправду, потому что на самом деле ему было тревожно: двое противников против четверых — весьма невыгодное сочетание, тем более что Дженни владеет лишь одной рукой.

Она словно бы прочитала его мысли. Вынула руку из перевязи, скрипнув зубами, распрямила ее, поморщилась, согнула снова и притянула к груди, опять распрямила…

— Хватит пялиться на мою грудь, черт тебя возьми!

— Я смотрел на руку.

— Ничего подобного!

— Да, ничего подобного, ты права.

— Так перестань.

Дженни не двигалась, пока Тай не перевел взгляд на ее глаза, потом стала снова сгибать и распрямлять руку. Ей, очевидно, было зверски больно.

Тай хорошо понимал, что они не рискнут выбраться из лощины до глубокой ночи. Значит, у них впереди вся вторая половина дня, душная и потная, да еще часть ночи.

— Ночью нам спать не придется, — заговорила Дженни, продолжая разрабатывать руку. — Ты бы поспал сейчас хоть немного.

— Не могу. Слишком жарко.

Тай хотел стянуть с себя сапоги, но решил, что это потребует слишком большой затраты энергии, и просто вытянулся, положил голову на седло и закурил сигару. Заметив, что Дженни с удовольствием втягивает в себя дым, он предложил сигару и ей, даже не слишком удивившись тому, что она приняла ее весьма охотно. Он зажег другую для себя.

Почему ты так противишься тому, чтобы удовлетворить желание, — спросил он, в то время как Дженни положила раненую руку себе на бедро и с наслаждением затянулась сигарой.

— Я уже говорила тебе. Я попробовала, и мне не понравилось. И что гораздо важнее — я не хотела забеременеть. Ни в коем случае. — Дженни выпустила совершенно правильное колечко дыма и некоторое время смотрела, как оно уплывает и рассеивается в воздухе. — Кто же станет принимать на работу беременную женщину или, что еще хуже, женщину с малым ребенком на шее? Забеременеть — это самое худшее, что может со мной случиться.

— Но ведь существуют способы сделать так, чтобы женщина не забеременела.

Тай, в свою очередь, выпустил колечко дыма, и оно, подрагивая, поднялось в неподвижный воздух.

— Да, и если бы эти способы были всегда успешны, то в мире оказалось бы куда меньше народу. — Дженни кинула на Тая пренебрежительный взгляд. — Ты ведь говорил, что сам не из тех, кто женится, Сандерс. Ты из тех, кто спешит удрать. Использовал женщину, чтобы утолить похоть, а там — прощай, всего наилучшего? Премного благодарна за предложение использовать именно меня, я просто черт знает как польщена, но я сейчас не в настроении быть употребленной, а потом брошенной. Какая жалость, что мы с тобой не повстречались, когда я прямо жаждала пережить такое приключение!

Дженни наклонилась в сторону и плюнула на землю, искоса поглядев, заметил ли Сандерс ее жест. Тай уставился на попону у себя над головой, раздумывая, как бы возразить Дженни.

— У тебя односторонний взгляд, — несколько напыщенно заявил он наконец.

— Уж какой есть. Никогда в жизни ни одному сукину сыну я не позволю употребить меня, сделать ребенка, а потом удрать. Никакое вожделение не стоит подобных последствий.

— Мой брат не бросил Маргариту, когда она от него забеременела, — сказал Тай, следя, как струйки дыма тающими зигзагами скользят по нависшей над головой попоне.

— Ты — не твой брат! — огрызнулась Дженни, продолжая разрабатывать руку. — А если хочешь знать мое мнение, то он вообще не может служить примером. Да, он обвенчался с Маргаритой, но не был ей мужем и не был отцом ребенку. Благородный Роберт предпочел отправить ее в изгнание, только бы не потерять права на свое драгоценное наследство.

Она говорила, не выпуская из зубов сигару и глядя на свою руку. Капельки пота выступили у нее на лбу у самых волос. Тай посмотрел на Дженни и решил, что ему по душе женщина, способная оценить хорошую сигару. Его мать иногда курила — в День своего рождения или после ежегодного клеймения скота.

Ему вдруг подумалось, что Эллен Сандерс многим напоминает Дженни. Как и Дженни, она, пренебрегая условностями, носила брюки, живя на ранчо; не прочь была время от времени пропустить капельку спиртного и не напускала на себя чрезмерно женственный вид. Она бы тоже сказала «забеременеть», не подыскивая никаких смягчающих выражений. Зачем темнить?

— А ты бы уехала от трех тысяч акров превосходной калифорнийской земли? — спросил он, испытывая не вполне отчетливое желание, чтобы Дженни перестала двигать рукой: лоб у нее сильно вспотел от боли, а зубы чересчур крепко сжимали сигару.

— Дело не в том, как поступила бы я, — сказала Дженни. — Дело в том, что Роберт предпочел наследство, а не жену и ребенка.

Тай невесело рассмеялся.

— Ты бы все поняла, если бы знала моего отца.

— А что такое с твоим отцом?

— Три вещи. Во-первых, никто не говорил «нет» Колу Сандерсу. Во-вторых, он не хотел, чтобы я унаследовал ранчо. В-третьих, он сделал бы все от него зависящее, чтобы Роберт не уехал вместе с женой-мексиканкой. Суть не только в угрозе лишить наследства. Он уничтожил бы Роберта, и Роберт это понимал. Никто еще не перешел дорогу Колу Сандерсу, не поплатившись самым жестоким образом.

Дженни вытерла лоб рукавом и продолжала двигать рукой.

— А почему отец не хотел, чтобы ты унаследовал ранчо?

— Может, потому, что я сам от этого отказывался. — Для Тая это был единственный способ досадить отцу — отказаться от того, что было по-настоящему только и дорого старому Сандерсу. — Но мне сдается, что мы с тобой слишком отклонились от темы. Как нам быть с нашим взаимным влечением?

Он поднял руку и легко коснулся ее щеки кончиками пальцев.

— Нам следует о нем забыть, — отдергивая голову, сказала Дженни. — Обезвредить, — с улыбкой продолжила она. — Я люблю употреблять новые слова.

— Я заметил.

Дженни хмуро поглядела на свою руку и вдела ее в перевязь.

— Как бы не перестараться. — С этими словами она откинулась назад и оперлась о седло. — Была одна женщина в Эль-Пасо, которая одалживала мне книги. Когда у меня была хорошая упряжка, я могла читать даже в дороге. Если ты можешь читать, то не чувствуешь себя одинокой. А я могу читать, — с гордостью закончила она, посмотрев на Тая.

— Достойно восхищения.

Тай положил голову на седло и надвинул шляпу до самой переносицы, чтобы не глазеть на грудь Дженни.

— Дело в том, — заговорил он, сжимая зубами сигару, — что я свое влечение обезвредить не могу.

Опустив глаза, он увидел треугольник, обозначавший место, где сходились бедра Дженни. Стрела, обращенная к небесам. Тай почувствовал некое движение у себя в брюках и закрыл глаза.

Внезапно Дженни села и приподняла край его шляпы так, что могла теперь смотреть Таю в лицо.

— У тебя что, уши не в порядке? Сколько раз я должна повторять? Ты и я можем хотеть друг друга до тех пор, пока луна не свалится с небес, но все равно из этого ничего не выйдет! Ты, Сандерс, должен вбить это себе в голову. Мне, возможно, придется выращивать одного ребенка, Грасиелу, а я понятия не имею, как такое делается. К чему мне двое детей! Так что забудь про всякие свои влечения.

Она надвинула шляпу ему на лицо с такой силой, что выбила сигару у него изо рта. Тай сел и начал хлопать ладонью по искрам, рассыпавшимся по рубашке; потом нашел сигару и выбросил ее куда-то в сторону от их шалаша.

— Ты начинаешь меня злить, — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно. — Я сто раз тебе повторял, что Роберт собирается сам воспитывать дочь. А ты бубнишь, что это твое, и только твое, дело. В десятый раз говорю тебе, что Роберт жив и здоров и хочет получить свою треклятую Грасиелу.

Дженни наклонилась к нему так, что они едва не столкнулись носами. Таю в эту минуту хотелось одного: зажать ей рот поцелуем и целовать до тех пор, пока упрямство и боевой задор не оставят ее, пока она не покорится ему, дрожа от страсти.

— В ребенке половина крови Барранкасов.

— Ты думаешь удивить этим Роберта? Роберт был влюблен в Маргариту Барранкас с детских лет. Это для меня Барранкас — проблема, но вовсе не для него. — Тай недовольно скривил губы. — Именно сейчас Роберт старается положить конец вражде между нашими семьями.

Они с Робертом спорили о старике Барранкасе перед отъездом Тая в Мексику. Роберт не хотел, чтобы Маргарита разрывалась между отцом и мужем. Он хотел покончить с междоусобицей, тянущейся уже двадцать пять лет. Тай категорически не соглашался. Слишком много воды протекло под этим мостом. Слишком много скота похищено и прочего имущества оспорено в стычках и перестрелках, во время которых немало людей было ранено и с той и с другой стороны. Тай не собирался забывать и прощать и не мог понять, откуда у Роберта взялись подобные мысли.

Дженни отодвинулась и сощурила глаза.

— Ну ты и фрукт, я тебе скажу! Наверное, готов был плясать, когда узнал, что Маргарита Барранкас умерла.

— Я вовсе не радовался ее смерти, — помолчав, сказал он. — Однако и горя не испытывал. Она расколола нашу семью. — В гневе Тай стиснул челюсти. — После женитьбы Роберта мой отец никогда уже не был таким, как раньше. С того времени он относился к Роберту с таким же презрением, как и ко мне. Стал выпивать, забросил землю, не заботился о ранчо. Роберт все шесть лет после своего брака ненавидел себя за то, что не посмел бросить вызов отцу. И моя мать была втянута во все это.

— Это Роберт нанес удар вашей семье, Роберт, а не Маргарита, — резко проговорила Дженни. — Если бы Роберт держал причиндалы у себя в штанах, ничего худого бы не случилось. — Снова наклонившись вперед, она уткнула палец Таю в грудь. — Держу пари, что за все шесть лет, которые Маргарита ждала, не было ночи, когда бы она не пожалела, что не сказала «нет» в ту минуту, как Роберт признался ей в своем влечении!

Выпалив это, Дженни улеглась на бок спиной к Таю.

— Мне надоело болтать. Я хочу немного поспать.

Сердито глядя на нее, Тай подумал: как же все это по-женски! Только бы последнее слово осталось за ней! Он лег на спину и, скрестив руки на груди, и снова уставился на попону.

Немного погодя он пришел к выводу, что все же намечается прогресс. Определилось препятствие на пути к успешному завершению их взаимного желания. Надо обдумать иное решение. Во всяком случае, он должен начать процесс ухаживания. Придя к такому выводу. Тай вдруг вспомнил о миссис Макгоуэн и улыбнулся.

Миссис Макгоуэн уложила его к себе в постель, когда ему исполнилось шестнадцать, а похотлив он был, как жеребец. Жена коновала научила его удивительным вещам — таким, какие и не чудились его воспаленному юношескому воображению. Если подумать, то все, что он знал о том, как ублажить женщину, шло от Элис Макгоуэн, и она же дала ему самый лучший совет в жизни.

«Обращайся со всеми женщинами как с настоящими леди». Это сказала Элис, перед тем как он уложил ее на простыню, и добавила: «И с каждой женщиной веди себя так, словно она единственная на свете, а ты один из миллиона мужчин, которые ее добиваются».

Ничего удивительного, что он вспомнил этот совет, попав в теперешнее положение.

Да, сэр, Дженни Джонс пока что этого не поняла, но она уже на пути к тому, чтобы покориться. Любопытно, лениво думал Тай, знает ли она слово «капитуляция».

Всю свою жизнь Дженни хотелось таких вещей, которые она не могла получить. Обычно она в подобных ситуациях пожимала плечами и проходила мимо желаемого. Но на этот раз судьба сыграла с ней ловкую штучку.

Она свела Дженни с красивым ковбоем, мужчиной с твердым взглядом и крепкими мускулами, при одном виде которого у нее внутри все начинало гореть. И словно такой пытки еще недостаточно, бесенята, прислужники фортуны, внушили ему сильную страсть к ней.

Взаимное влечение втайне пугало ее и одновременно злило, потому что она не могла отдаться ему.

Надо иметь в голове песок вместо мозгов, чтобы рисковать забеременеть от мужчины, который загодя объявил, что не способен на чувство, что ему от женщины нужно лишь одно. Нельзя сказать, что сама она стремится к браку. Черт побери, она для брака годится не больше, чем он. Не говоря уже о том, что ей нечего ждать, чтобы сын хозяина ранчо, богача выбрал в жены необразованную, корявую, грубую погонщицу мулов. И все же… Она бы стащила с себя штаны в одну секунду, если бы была совершенно уверена, что не забеременеет.

Мысли о том, каково ей будет растить и воспитывать Грасиелу, не давали Дженни спать по ночам. Еще один ребенок попросту прикончил бы ее жизнь. Прежде чем они все трое умерли бы от голода или от холода, Дженни испытала бы все стадии полного падения, через которые может пройти женщина.

Она этого не заслуживала и не хотела, чтобы Грасиела и второй ребенок стали свидетелями ее падения.

Размышления о том ужасе, с каким она, не в состоянии найти работу, будет смотреть, как голодают ее дети, довели Дженни до того, что она повернулась и пнула Тая.

Он в мгновение ока пробудился и уставился на нее.

— Что это, дьявол меня забери, такое? — произнес он, наклонившись вперед и потирая подбородок.

— Я твержу всем и каждому, что во мне нет материнских чувств! А вы думаете, что я могу творить чудеса и добывать пищу из воздуха. Я не желаю, чтобы меня использовали, и я не намерена торговать собой или выпрашивать милостыню. И никаких детей, умирающих от голода у меня на глазах! Ты слышишь меня? — Она сжала кулак и ударила Тая по плечу. — Ты мне даже не нравишься!

Если «бы она могла работать обеими руками, то построила бы второй шалаш и перетащила туда свое седло. Но жара подавляла самую мысль о такой попытке. Все, что она могла, — это лечь на свое место и отодвинуться как можно дальше от ковбоя.

Минутой позже Дженни услышала, что Тай снова приподнялся.

— Кто-нибудь говорил тебе, что у тебя прекрасные глаза?

— Заткнись! — Она уставилась на луку седла. — Зачем ты это сказал?

— Затем, что это правда, — спокойно ответил он. — У тебя красивые глаза, красивая грудь, красивые бедра.

О Господи! Это выше ее сил. Еще ни один мужчина не говорил ей таких слов. А у нее слабость к приятным словам. Лихорадочный жар где-то в животе подтверждает, что у нее слабость к красивым ковбоям, чтоб им пропасть!

— Разбуди меня, когда придет время поужинать, — попросила она, и голос ее прозвучал глухо и сипло.

Чтобы прогнать желание, она попробовала вообразить себя с орущим младенцем на руках. У младенца рыжие волосы, как у нее самой, и голубовато-зеленые глаза, как у ковбоя. Картина была забавная и одновременно пугающая… но внутри у Дженни что-то вдруг смягчилось.

Застонав от разочарования, она уткнулась лицом в сгиб локтя. Если бы Грасиела не сломала ей жизнь, это мог бы сделать Тай Сандерс.




Глава 11


Вопреки ожиданиям мексиканцы не свернули лагерь и не уехали. Дженни посмотрела в подзорную трубу и увидела, что оба кузена вроде бы о чем-то спорят. Судя по жестикуляции, один из них хотел покинуть это место, а второй пребывал в нерешительности. И никаких признаков двоих отсутствующих. Грасиела, слава Богу, была жива и невредима.

Итак, двое так и не вернулись до заката. Это беспокоило Тая и Дженни, и они решили подождать до рассвета. Такое промедление дает исчезнувшим кузенам возможность вернуться, но зато обеспечивает Таю и Дженни полную уверенность в том, что они не вернутся внезапно, в самый разгар нападения.

Ночь тянулась медленно, Тай и Дженни почти не разговаривали. Наконец, к великому облегчению Дженни , настало время стряхнуть с себя остатки дремы, сесть на лошадей и двинуться по темной пустыне.

Они привязали лошадей примерно в сотне ярдов от лагеря мексиканцев, после чего Дженни бесшумно двинулась в обход слева, а Тай — справа. Встретились они возле низкорослого кактуса.

— Никто не караулит, — сообщила Дженни шепотом, почти коснувшись губами уха Тая. Его мускулы были напряжены, свидетельствуя о полной готовности к схватке. Примерно в том же состоянии находилась и Дженни. После того как она несколько часов пробыла наедине с Таем, нужна была разрядка. Неутоленное вожделение действовало ей на нервы и путало мысли. Хорошая драка — это и надо сейчас обоим, она, так сказать, очистит атмосферу.

Тай взял Дженни за подбородок и повернул ее голову так, чтобы ему было удобнее шептать ей на ухо. От его горячего дыхания и сказанных шепотом слов у Дження напряглись бедра.

— Я считаю, что отсутствующие люди мертвы. В двадцати ярдах от костра вроде бы две свежие могилы.

Снова настала очередь Дженни. Когда она повернула голову, чтобы ответить, ее губы слегка коснулись подбородка ковбоя, а грудь на секунду прижалась к его плечу.

— Если они мертвы, нам придется легче. Резко отшатнувшись, Тай посмотрел Дженни прямо в глаза.

— Что ты делаешь? Ты подвергаешь нас смертельной опасности.

— О чем ты, черт побери?

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Вот о чем!

Тай протянул руку и приподнял на ладони тяжелую округлость. Неожиданное прикосновение к ее груди поразило Дженни, словно невидимый луч, размягчивший все кости.

Ноги подкосились, и Дженни рухнула на колени. Голова оказалась на уровне бедер ковбоя, и она уставилась как раз в то место, вокруг которого крутились все ее мысли уже много часов. Место, с ее точки зрения, весьма впечатляющее. Но в эту минуту ей было не до того. Она переживала нечто вроде маленького землетрясения оттого, что горячая мужская рука ласково поддерживала ее грудь. Она поверить не могла, что простая мужская ласка в состоянии повергнуть ее на колени. Впрочем, ни один мужчина до сих пор не ласкал ее. Пихали, толкали, хватали, даже шлепали — это бывало. Но и только.

— Гос-споди, — прошептала она, когда Тай опустился на колени возле нее.

— Что случилось? Руку больно? Или что-нибудь с ногами?

— Не трогай мою грудь, не то я стукну тебя по яйцам, — сердито пробурчала Дженни. Ухватившись за его руку, она встала и тут же отбросила его пальцы, словно их прикосновение было смертельно.

— А ты не трись об меня, как только что, — произнес он на расстоянии не более дюйма от ее губ. — Тем более тогда, когда нам предстоит драка. Ты очень неудачно выбрала для этого время. — Он раскинул руки в стороны и со свистом втянул в себя воздух сквозь стиснутые зубы. — Весь этот проклятый день и почти всю ночь я только и ждал, что ты проявишь ко мне какой-то интерес. И когда же ты это делаешь? За две минуты до того, как нам предстоит ни много ни мало, как рискнуть жизнью. Черт тебя возьми, Дженни!

У Дженни вспыхнуло лицо.

— Я вовсе не терлась о тебя! Просто наклонилась, чтобы шепнуть на ухо. — Разозленная, она мгновенно забыла, что прижималась к нему. — Ну, намерены ли мы действовать или так и будем стоять и спорить, пока солнце взойдет?

Они стояли впритык друг к другу в предрассветной полутьме и боролись с могучим приливом желания.

— Один из мужчин сидя спит у костра, — шептал Тай, глядя на губы Дженни. — Второй спит, лежа на земле и завернувшись в одеяло.

— Грасиела между ними, — добавила Дженни. Глаза у нее были прищуренные и холодные, но тело горело. Она была уверена, что пристальный взгляд Тая обжигает ей губы. Она хотела отступить, однако ноги не слушались.

— Мы должны быть готовы к тому, что девчонка помешает нам и бросится защищать своих кузенов.

— Как твоя рука? — спросил Тай, слегка дотронувшись до плеча Дженни. — Ты сможешь владеть ею?

— Рука болит, но проблем с ней не будет. — По крайней мере на этот раз она не унизила себя, повалившись на колени от его прикосновения. — Я возьму на себя того, что лежит на земле, и схвачу Грасиелу. А ты бери того, который сидит у костра. С ним, пожалуй, будут хлопоты.

Они посмотрели друг другу в глаза.

— Я хотел бы поцеловать тебя на счастье, — сказал Тай.

— Бог мой, нет, только не это! — Дженни положила обе ладони Таю на грудь и слегка оттолкнула его. — Ты же видел, что сделало со мной твое прикосновение. Так уж не надо поцелуев. Повернись ко мне задом и давай браться за дело. — Одна только мысль о его поцелуе обожгла ее огнем, и ноги снова стали слабыми. — Черт тебя побери, Сандерс, ты уже столько часов дразнишь меня! — жарко зашептала она, чувствуя, что злится. — Говорю тебе в последний раз: прекрати!

— Да что с тобой? Мне впервые в жизни приходится бороться с эрекцией. Так можно и угробить мужика!

— Так вот ты какой? — сверкая глазами, но стараясь не повышать голоса, проговорила Дженни. — Это ты, а не я, делаешь разные намеки!

Тай негромко выругался. Он уставился на пончо Дженни с таким выражением, словно видел сквозь его ткань, потом вытащил свой пистолет.

— Ты до того меня довела, что я ничего не соображаю. Господи, помоги! Жди моего сигнала. Мы должны начать одновременно.

Дженни ничего не могла с собой поделать. Вглядываясь в полутьме как могла, она пыталась разглядеть, правда ли, что Тай так уж хочет ее? Когда тот увидел, куда она смотрит, то застонал и покачал головой.

— Ну, ты мог и соврать, — заявила Дженни, которой приятно было отметить, что он вовсе не врет.

Она была польщена и немного удивлена тем, что он находится в таком же возбуждении, как она сама. Она тоже достала пистолет, проверила заряд.

— Забудь о похоти и подумай о том кузене, который дремлет у костра. Пошли.

— Ты тоже соберись с духом! — прошипел он и, дотронувшись горячим пальцем до ямочки у основания шеи Дженни, слился с предрассветной мглой.

Дженни пыталась сосредоточиться на предстоящем деле, но мысли упорно крутились вокруг ковбоя с твердым взглядом светлых глаз, его поцелуев и прикосновений. Она готова была поклясться, что шея вокруг того места, до которого дотронулся Тай, горит огнем. Дженни изо всех сил тряхнула головой, пытаясь избавиться от наваждения. Потом медленно двинулась к тлеющим углям костра, пригнувшись и переходя от одного участка невысокой растительности к другому. Она твердо обещала себе, что не испортит дело неуместными воспоминаниями о том, как рука Тая держала ее за грудь.

Еще до того, как она окончательно справилась с этой задачей, Дженни добралась до стоянки и остановилась возле спящего кузена. Подняв глаза, увидела, что Тай подошел к другому кузену, уснувшему у костра. И вот уже он захватил рукой рот кузена и опрокинул его на спину.

Шума при этом почти не было, но тем не менее, когда Дженни перевела взгляд на лежащего на земле мужчину, глаза его открылись, и почти в ту же секунду он выстрелил прямо сквозь одеяло. Если бы Дженни не отклонилась в сторону, этот сукин сын прикончил бы ее. Она сняла пистолет с предохранителя и выстрелила. Отбросив одеяло, схватила пистолет кузена и зашвырнула куда-то в темноту, потом пощупала пульс у него на шее.

— Избавилась, слава Богу!

Сила удара налетевшего на нее из темноты маленького тела опрокинула Дженни на землю. Ругаясь на чем свет стоит и оскалив зубы, она высвободила руку и ткнула дулом пистолета Грасиелу в бок.

— Малышка! Проклятие, я чуть тебя не застрелила!

Дженни с трудом села и хотела было отодвинуть от себя Грасиелу, но та не далась. Не меньше минуты ушло на то, чтобы понять, что девочка вовсе не борется с ней. Грасиела обхватила шею Дженни обеими руками и всем телом прильнула к ней крепче, чем краска к забору. Она всхлипывала и что-то истерически бормотала. Убедившись первым долгом, что Грасиела невредима, Дженни едва не разревелась сама. Тай вынырнул из полутьмы, засовывая в кобуру пистолет. Дженни обменялась с ковбоем взглядом, потом обратила внимание на ребенка.

— Малышка! Говори помедленнее, я не могу разобрать ни слова.

Грасиела отодвинулась от нее на дюйм и обеими руками вытерла мокрые от слез глаза.

— Мои паршивые кузены хотели меня убить!

Дженни хотела повернуть девочку спиной к убитому кузену, но не успела. Грасиела его увидела, но даже не вздрогнула. Она проливала слезы вовсе не по своим кузенам.

Снова повернувшись к Дженни, девочка, широко раскрыв глаза, выпаливала по сто слов в минуту и размахивала руками.

— Они напустили на меня змей! Вот таких больших! — Грасиела расставила руки в стороны, насколько могла. — Потом Карлос хотел меня задушить, но Фавре ему не позволил, они начали драться и убили друг друга. А я так боялась, что ты не придешь, но я знала, что придешь, а ты все не приходила, и я думала, они убьют меня ко всем чертям!

Грасиела снова бросилась в объятия к Дженни, плакала и цеплялась за нее изо всех сил. Дженни всплеснула руками, потом стала успокаивать ребенка, похлопывая по спине и думая при этом, как это удивительно и прекрасно — чувствовать у себя в объятиях теплое тельце.

— Все прошло, — повторяла она снова и снова. — Я здесь, и ты в безопасности. Никто тебя не тронет.

Подняв голову, Дженни увидела, что хмурый Тай стоит перед ней, уперев кулаки в бока.

— В чем дело? — спросила она, в свою очередь нахмурив брови.

— Ты слышала, что сказала моя племянница?

— Она сказала, что кузены собирались ее убить. Она наконец поверила тому, что я с самого начала говорила ей об этих вонючках.

Дженни не понимала, по какому поводу гневается Тай.

— Она сказала, что паршивые кузены собирались убить ее ко всем чертям.

— Да, но, слава Богу, им это не удалось. Кажется, эти ублюдки и в самом деле предпринимали такие попытки. Ты слышал, что она говорила? Они, эти сукины сыны, напустили на нее змей. Змей!

— Дженни, моя племянница употребляет такие слова, как «паршивые» и «ко всем чертям».

Он уставился на Дженни, потом перевел многозначительный взгляд на вздрагивающую спину Грасиелы.

— Грасиела, перестань плакать. — Дженни попыталась оторвать девочку от себя. — Ты сжала мою раненую руку, и мне чертовски больно.

Грасиела неохотно разжала руки и отступила на шаг. Она смотрела теперь то на Тая, то на Дженни.

— Они все мертвые?

— Эти люди больше никогда не причинят тебе вреда, — мягко проговорил Тай; он сел перед Грасиелой на корточки, пристально вглядываясь в ее лицо. — С тобой все хорошо?

На этот раз Грасиела бросилась на шею ковбою, разразившись новым потоком слез, перемешивая всхлипывания с невнятным рассказом о змеях, невероятно длинных и толстых. Вначале у Тая был такой же растерянный вид, как у Дженни, когда Грасиела кинулась ей на шею, а затем он сделал то же, что и Дженни. Прижал к себе ребенка, похлопал по спине и забормотал слова утешения.

— Я так испугалась этих чертовых змей. Одна хотела заползти мне на ногу и…

— Детка, подожди. Послушай одну минутку. — Тай слегка отодвинул Грасиелу от себя, чтобы посмотреть ей в глаза. — Воспитанные маленькие леди не должны говорить такие слова, как «чертовы змеи».

Так вот из-за чего он старается! Дженни вскочила на ноги, отряхнула пыль со своей шляпы и водрузила ее на голову.

— Дженни все время говорит «чертовы», — ответила Грасиела, глядя то на Тая, то на Дженни.

Дженни отвернулась.

— Ты же знаешь, что твоя мама не хотела бы, чтобы ты говорила такие слова, — сказал Тай, отвода за ухо Грасиелы выбившуюся у нее из прически прядку волос. — А я знаю, что твой папа и твоя бабушка Эллен тоже не хотели бы, чтобы ты ругалась и говорила плохие слова. Думаю, что и Дженни этого не хочет, — добавил он, бросив на эту последнюю весьма ядовитый взгляд.

Втянув щеки, Дженни запрокинула голову и посмотрела на небо. Почти все звезды уже побледнели, но не звезда Маргариты. Эта звезда всегда угасала последней. Ее холодный, ровный луч тянулся к Дженни.

«Вот видишь, Маргарита, — думала Дженни, — она уже разговаривает, как я. А чего ты ждала? Ты знала, что я вовсе не из тех красноречивых дамочек, шибко образованных, которых называют словами „синий чулок“, а все-таки выбрала меня. Погонщики мулов — известные мастера ругаться: работа вынуждает. И это не моя вина».

Да, это так. Маргарита знает.

— Дженни! — обратился к ней Тай голосом, полным благородного негодования.

Так. Он загнал ее в угол. И не намерен дать ей увильнуть от ответа.

— Он прав, — хмуро произнесла она, обращаясь к Грасиеле. — Больше так не говори. В следующий раз, как только ты выругаешься, я вымою тебе рот с мылом. Слышишь?

Грасиела вздернула подбородок, в глазах запылало голубовато-зеленое негодование.

— Это несправедливо. Ты же говоришь так.

Тай усмехнулся, наблюдая, как Дженни переминается с ноги на ногу.

Красные пятна вспыхнули у Дженни на щеках, она принялась забрасывать землей угли в костре мексиканцев. Глаза у нее обратились в щелочки, когда она прошипела Таю:

— Воображаешь, что ты такой воспитанный и можешь поучать других. Лучше бы на себя поглядел, ковбой! — Она быстро взмахнула здоровой рукой. — У нас тут два мертвых кузена. Тебя не волнует, что твоя драгоценная племянница глазеет на двух окровавленных покойников? Где уж там, ведь ты, прямо как надутый проповедник, озабочен тем, что девчонка употребила бранное слово. Может, твои чертовы… — Дженни запнулась и сдвинула брови, заметив на лице у Грасиелы выражение триумфа. — Даже я знаю, что детям ни к чему сидеть у костра рядом с двумя трупами.

Тут она допекла его, это уж точно! Стоит только глянуть, как он покраснел. Тай резко вскочил и повернул Грасиелу так, чтобы она не видела убитого кузена.

— Ладно, это и вправду неподходящее дело. Но слушай меня хорошенько. Тебе никогда в жизни не удастся найти мужчину, который меньше моего похож на проповедника, — прорычал он. — Если бы здесь не было моей племянницы, я бы тебе показал, с каким мужчиной ты имеешь дело!

Жаркий взгляд, брошенный им на Дженни, заставил ее задрожать всем телом. Господи, это же невероятный мужик! Твердый, как железнодорожный костыль. Просто не верится, что такого мужчину неудержимо тянет к ней.

Почти опьянев от радости, Дженни наклонилась к Грасиеле и взяла ее за руку.

— Пора в дорогу, малышка. Поехали.

Девочка подняла на нее заплаканные, покрасневшие глаза, и Дженни подумала, что Грасиела, должно быть, спала не больше часа, с тех пор как попала в руки кузенов.

— Мы похороним Хорхе и Тито? — спросила Грасиела.

— Ты считаешь, что мы должны это сделать?

— Еще чего не хватало! — буркнул Тай.

— Я тебя не спрашивала. — Дженни посмотрела на Грасиелу. — Это твое дело. Но прежде чем ты решишь, я скажу тебе два слова. Змеи. Удушение.

Тай сделал шаг вперед.

— Нельзя, чтобы ребенок принимал такое решение. Это слишком большая ответственность.

— Ничего подобного. — Дженни дотронулась указательным пальцем до макушки Грасиелы. — Ну, как нам быть?

Грасиела вздернула подбородок, распрямила плечи и направилась к лошадям.

— Ты не туда идешь, — окликнула ее Дженни. — Наши лошади вон там.

Грасиела повернулась и пошла в нужном направлении. Когда она проходила мимо Дженни, та одобрительно похлопала девочку по плечу:

— Правильный выбор.

— Это ты говоришь «чертов», — неожиданно огрызнулась Грасиела и, не останавливаясь, прошествовала дальше.

Дженни нахмурилась и подняла голову к посветлевшему небу, где, как ей казалось, еще видна была звезда Маргариты. И если звезда может выглядеть недовольной, то именно так выглядела эта.

«Ну ладно. Я два раза теряла ребенка. Мне очень стыдно. Но ведь я ее вернула, правда? — Дженни сощурилась и выпятила подбородок. — А теперь насчет ругани. Я такая как есть. Ты не можешь ждать, чтобы я переменилась в угоду ребенку. Наверное, и тебе приходилось ругнуться разок-другой, а?»

Но Дженни не могла себе этого представить. Ни одно бранное слово не слетело с изысканно-красивых, благородных уст Маргариты, ни разу за всю жизнь. Маргарита упала бы в обморок, если бы услышала такое слово от маленькой дочери. Тяжелый вздох вырвался из груди Дженни, из самой ее глубины. Она в досаде ударила кулаком по бедру. Ей надоело отвечать за ребенка! Жизнь ее совершенно переменилась, и проблемы выскакивают отовсюду, словно собаки в деревне.

Когда Дженни подошла к лошадям. Тай уже сидел в седле, держа перед собой Грасиелу.

— Если мы поедем хорошей рысью, то доберемся до железной дороги к тому времени, как подойдет следующий поезд на север, — сказал он.

— А если мы его упустим? — уныло спросила Дженни, заслоняя рукой глаза от сияния зари. Тай пожал плечами.

— Тогда нам придется найти убежище в ближайшей деревне и подождать.

— И кто-нибудь из этой деревни уже сообщил Луису и Чуло, что кузены захватили ребенка.

— Возможно. Но они ведь не знают, что мы вернули ее.

Он снова был прав. Дженни это не нравилось.

Если бы они ехали только вдвоем, то добрались бы до железной дороги, прежде чем поезд свистнул и укатил. Но с Грасиелой быстро двигаться не получалось.

Как только стало ясно, что поезд они упустили, Тай подъехал к Дженни и показал на виднеющийся в отдалении дым.

— Там должна быть деревня. Попробуем устроиться на ночь? Ты согласна?

Дженни поглядела на красное лицо Грасиелы и кивнула.

— Малышку надо бы искупать, покормить и дать ей хорошенько выспаться.

— Мне бы тоже это не повредило, — отозвался Тай, расправляя затекшую спину.

Он и Грасиела сильно вспотели и буквально приклеились друг к другу. Тай и предположить не мог, что так утомительно ехать верхом часами, когда кто-то сидит перед тобой и прислоняется к твоей груди.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он у девочки.

— Плохо, — ответила она слабеньким голоском. Тай не знал, что сказать на это. Взрослые не были столь откровенны, как его племянница, когда говорили о своем самочувствии. Тай снял с шеи платок и, вытирая испарину и пыль с лица, обдумывал свои слова.

— Жаль, что ты чувствуешь себя скверно, — начал он, но сразу понял, что этого недостаточно, и добавил: — Но это вполне понятно.

— Дядя Тай, — заговорила Грасиела все тем же слабеньким голоском. — Ты меня любишь?

Кое-как повернувшись в седле, она устремила на Тая огромные зеленовато-голубые глаза.

— Ну, — неловко произнес он, глядя в эти печальные глаза, так похожие на его собственные, и лихорадочно обдумывая, то ли сказать правду, то ли прибегнуть к многословной уклончивости; он заметил, что у Дженни на устах играет ехидная усмешечка.

Но ведь в конце концов возможен лишь один ответ. Любой другой будет неоправданно жестоким.

— Конечно, детка, — вытолкнул он из себя. Именно такого ответа ждал бы от него Роберт.

— А ты мог бы так и сказать? — помедлив, спросила Грасиела со слезами, заблестевшими на ресницах.

О Господи! Тай сделал вдох, стиснул зубы и буркнул:

— Я люблю тебя.

Если бы Дженни сейчас хоть пикнула, произнесла хоть слово, он сшиб бы ее с лошади и уехал один, без нее. Он хмуро поглядел на нее искоса: она смотрела прямо перед собой, сильно втянув щеки, но не засмеялась и не проронила ни словечка.

— Я тебя тоже люблю, дядя Тай.

Грасиела поцеловала его в подбородок, повернулась и снова устроилась в той же самой позе, прижавшись спиной к груди Тая,

Он крепче ухватил поводья и уставился в пространство, обдумывая то, что произошло.

Ему не часто приходилось бывать там, где он мог встретить детей. Общение с ними было редким и ограниченным узкими рамками, что вполне устраивало Тая. В общем, он ребятишек не замечал, разве что они поднимали шум, который его раздражал, или вмешивались в разговор, а вести беседы с малоразвитыми существами он не умел.

Короче, он был совершенно не подготовлен к непривычным эмоциям, вызванным доверительным заявлением Грасиелы и ее невинным поцелуем.

Сдвинув брови, он напомнил себе, что Грасиела наполовину Барранкас, хоть и носит фамилию Сандерс. Она живое свидетельство неразумности его брата, отсутствия у Роберта способности к здравому суждению. Его ошибки. Первоначальный план Тая заключался в том, чтобы забрать Маргариту и ее дочь, отвезти обеих в дом Роберта и с той самой минуты поддерживать знакомство с ними лишь на расстоянии или во время нечастых семейных встреч. Он не мог себе представить обстоятельств, которые вынудили бы его по доброй воле делить обиталище с кем-то из Барранкасов.

И вот внезапно он себе это представил. И это его встревожило. Как отнестись к внезапной и загадочной перемене?.. Когда до него дошло, что Дженни о чем-то говорит, Тай моргнул и повернул к ней голову.

— Ты ко мне обращаешься?

Ему показалось, что она произнесла что-то вроде «неблагодарная соплячка», но это не имело смысла. Видимо, он ослышался.

— Я сказала, что переговоры в деревне стоит вести мне. Ты такой грубиян, что если ты станешь спрашивать о комнате, нам придется ночевать под кактусами.

Он одарил ее вымученной улыбкой, вспомнив насчет необходимости поухаживать, и произнес:

— Охотно передаю власть в твои умелые руки. Никто не устоит перед твоим нежным очарованием.

Из кармана был вынут словарь, зашелестели перелистываемые страница. За этим последовал взгляд, полный недоверия.

— Ты и вправду сказал про очарование или я ошиблась?

— Милая, ты самое очаровательное существо по эту сторону Рио-Гранде.

Тай усмехнулся, и ему стало легче. Совет миссис Макгоуэн помог ему попасть в цель. По меньшей мере он вывел мисс Дженни Джонс из равновесия и смутил до головокружения — это он прочел в ее взгляде.

Дженни захлопнула словарь и сунула его обратно в карман. По лицу было заметно, что ее обуревают разнообразные эмоции и что она прикидывает на себя слово «очарование». Тай едва не расхохотался, заметив, что из этого у Дженни ничего не получается.

Грасиела заерзала и сделала заявление:

— Дженни вовсе не милая и совсем не очаровательная.

— Ты говоришь по-английски? — спросил не без удивления Тай.

— Мама научила меня, — гордо произнесла Грасиела. — И я готова к встрече с папой, как она хотела.

— Какая же ты умная маленькая девочка!

— Да, я умная.

— Достаточно сообразительная, чтобы разобраться, где конский навоз… — Дженни спохватилась и продолжала после паузы: — Чтобы распознать чепуху, когда ее слышит. Тоже мне о-ча-ро-ва-ние!

Ударив кобылу каблуками в бока, она галопом поскакала прочь от них, предоставив Таю и Грасиеле глотать пыль, поднятую копытами лошади.

К тому времени, как Тай въехал шагом в прокаленную солнцем маленькую деревеньку, лошадь Дженни была уже привязана возле одной из хижин. Дженни успела договориться о еде и о ванне.

Тай спешился и спустил Грасиелу на землю. Поздоровался по-испански с уставившимися на него обладателями дочерна загорелых физиономий. Ему ответили хором и заулыбались.

Сукин сын. Может, Дженни и права. Может, он чрезвычайно груб. С другой стороны, достойны ли эти люди его любезности? Вполне вероятно, что кто-то из жителей деревни уже поскакал по направлению к Верде-Флорес, чтобы сообщить Луису и Чуло о приезде двух гринго с мексиканским ребенком.

Дженни распаковывала свои седельные сумки, когда Тай и Грасиела вошли в хижину. Обстановка в единственной комнате была самая простая, но включала три гамака, грубо сколоченный стол и несколько табуретов. Уединение и защита от палящего солнца мигом улучшили настроение Тая.

— Сеньор Армихо отправился повесить возле железной дороги красный лоскут на палке. Утренний поезд остановится, когда машинист увидит сигнал. Так что об этом позаботились. — Дженни повернулась к Грасиеле. — Нам приготовят ванну и дадут поесть, а после этого тебе надо отдохнуть и немного поспать.

— Еще совсем светло. Сейчас не вечер.

— Всего несколько дней назад ты была опасно больна. А сейчас выглядишь так, словно не спала с тех самых пор. У тебя глаза слипаются. Поспать необходимо.

Таким образом, вопрос был решен, хотя Грасиела топала ногами и продолжала спорить. Дженни не обращала на нее внимания.

— Неплохо, если бы ты присмотрел за лошадьми, — обратилась она к Таю. — Сделай-ка это.

Опустив на пол возле ее седельных сумок свои, Тай прищурился.

— Давай кое о чем договоримся — прямо здесь и прямо сейчас. Если ты хочешь, чтобы я что-то сделал, то попроси. А не приказывай.

Откинув назад край своего пончо, Дженни уперла руки в бока и поклонилась, изобразив широкую улыбку.

— Было бы чертовски любезно с вашей стороны, если бы вы согласились расседлать наших лошадей, напоить и накормить их. Будьте так добры сдвинуть с места вашу задницу и сделать то, о чем вас просят.

— Ты слышал? — закричала Грасиела. — Она сказала «чертовски»!

Тай тоже поклонился.

— Вы не слишком правильно употребили выражение «будьте добры».

— Ну и дьявол с ним! Плевать я хотела!

Вздернув подбородок, Дженни подступила так близко к Таю, что ее грудь почти коснулась его груди. Если бы племянница не наблюдала за ними, Тай сгреб бы Дженни в охапку и целовал без памяти. Он хотел покорить ее, погасить вызов у нее в глазах, хотел обладать ею и пробудить в ней страсть.

— Нет, тебе не наплевать. — Ее порозовевшая шея подтверждала, что он прав: Дженни не любила употреблять слова неправильно. Улыбка тронула его губы. — Ты и в постели любишь подраться?

Дженни в испуге глянула через плечо.

— Замолчи!

— Царапаешься и кусаешься? — спросил он тихонько, глядя на ее губы и радуясь тому, что щеки у нее запылали. — Тебе нравится грубость или ты предпочитаешь долгие нежные ласки?

Дженни в изумлении открыла рот и, задыхаясь, заговорила полушепотом:

— Ты спятил? Уходи отсюда. Уходи! Немедленно!

Она принялась толкать его к двери, так что он едва не налетел на человека, держащего в руках огромный таз.

Тай с улыбкой снял шляпу перед сеньором Армихо и вышел навстречу лучам предвечернего солнца.

Она проявила слабость. Она явно сдается. Ему нужно только не упустить момент, когда можно заключить ее в объятия. Всемилостивейший Боже, это будет нечто незабываемое для него. И для нее.




Глава 12


Дженни была так взбудоражена, что раздела Грасиелу, даже не намекнув, что та может сделать это сама. Сандерс — коварный ублюдок. Но она разгадала его игру. Она была достаточно наслышана насчет ухаживания, чтобы распознать его, когда столкнулась с этим сама. Всякие там «дорогая» да «милая», неожиданные прикосновения, чрезмерная лесть и нескромные словечки. Все рассчитано на то, чтобы она стянула с себя брюки и прыгнула к нему в постель.

— Очаровательная, чтоб тебе!

— Дженни! — Полная негодования Грасиела глядела на нее из таза с водой, прижав к груди мокрые коленки. — Ты меня не слушаешь! Я же тебе рассказываю про этих чертовых змей.

Слова Грасиелы привлекли наконец внимание Дженни. Опустившись возле таза на колени и держась руками за его края, она взглянула на синяки у девочки на шее, и сердце у нее упало.

— Дай мне мыло.

Она не хотела делать это. Но ее слово — кремень. Единственное достояние.

Грасиела вытаращила глаза, глядя на то, как Дженни сильно, до пены, намыливает ладони.

— Нет!

— Да, — твердо возразила Дженни на отчаянный крик Грасиелы.

Мыло воняло чем-то прогорклым и липло к рукам. Но либо она вымоет девочке рот с мылом, как пригрозила давеча, либо распрощается со всем, что у нее есть. Со своей честностью и самоуважением.

Это было настоящее сражение. Девочка была скользкая и отплевывалась изо всех сил. Пока Дженни с ней справилась, из таза расплескалась почти вся вода, а победительница насквозь промокла и почти совсем обессилела. Сидя на земляном полу, покрывшемся жидкой грязью, она, опершись спиной о таз, с трудом переводила дыхание и удрученно разглядывала руку.

— Ты укусила меня за палец, соплячка этакая!

Плача и все еще выплевывая мыльную пену, Грасиела выкрикнула:

— Ненавижу тебя!

— Твой драгоценный дядя Тай сделал бы то же самое.

Дженни продолжала растирать отметины от зубов Грасиелы у себя на пальце.

— Никогда бы он так не сделал!

— Слушай, мне безразлично, ругаешься ты или нет, я за это и крысиного хвоста не поставила бы на кон. Это твой дядя Тай настаивает, чтобы ты вела себя как леди. — Дженни помолчала, потом повернулась к Грасиеле и добавила: — И он прав. А ты вначале так себя и держала — нос кверху. Вот и вернись к тому, что было, больше ничего от тебя не требуется.

Грасиела встала и потянулась за полотенцем, которое держала Дженни. Вытерла глаза и нос.

— А тьг ругаешься.

— Знаю, и уже думала об этом.

Дженни забрала у девочки полотенце и принялась вытирать ей спину, стараясь не мазнуть ее соплями.

Потом она вынула девочку из таза и поставила на табурет, чтобы накинуть на нее тонкую сорочку, которую дала сеньора Армихо. Предваряя следующую неизбежную просьбу, отколола сердечко-медальон от жакета Грасиелы и пришпилила его к сорочке. Завершив ритуал, взяла девчонку под мышку и опустила в один из гамаков.

Пододвинув себе табурет, Дженни села и отерла пот со лба.

— Слушай, малышка.

— Грасиела. Ты же обещала.

— Совершенно верно, Грасиела. Я в самом деле ругаюсь. Я не умею говорить красиво, ты права. — Она посмотрела девочке в глаза. — Но ты же не хочешь быть такой, как я. — Дженни ощутила острую боль в сердце: она не думала, насколько трудно ей будет говорить об этом. — Я как раз то самое, чем ты не захочешь стать. — Она глубоко вздохнула н минуту помолчала. — Я необразованная, грубая, злая на весь мир. — Опустив голову, она поглядела на свои большие мозолистые ладони и вспомнила гладкие и мягкие руки Маргариты. — До сих пор я не придавала значения тому, кто я такая и как я говорю или поступаю. — Она подняла голову и сдвинула брови. — Видишь ли, никому никогда не было до меня дела.

Дженни и думать не думала, что настанет время, когда кто-то начнет подражать ее речам или поведению. И теперь она чувствовала себя непривычно и неловко, слыша собственные словечки из уст шестилетней девчушки. В какой-то незначительной степени это ее удивляло и даже льстило ей, но в гораздо большей мере пугало. Тай обратил ее внимание на это дело, и Дженни вдруг стало неприятно и досадно слушать, как ругается Грасиела.

Грасиела тем временем села в гамаке и, согнувшись, старалась отлепить приставший к ноге кусочек мокрой земли.

— Это несправедливо, что ты можешь говорить, чего мне нельзя, — упрямо заявила она.

Долгое молчание воцарилось между ними, пока Дженни придумывала аргумент против подобного понимания справедливости. Одно из придуманных ею опровержений было такое: взрослым можно то, чего нельзя детям. Но ей тут же пришло в голову, что с точки зрения ребенка это вряд ли убедительно.

— Право, не знаю, как нам решить задачу, — заговорила она. — Но одно могу сказать тебе точно: я не хочу еще раз испытать вот это. — Она кивнула в ту сторону, где стоял таз. — Тебе придется перестать ругаться.

Подбородок Грасиелы взлетел вверх, поднялась и раздражающая Дженни одна бровь.

— Я перестану, если перестанешь ты.

Короткий смешок сорвался с губ Дженни.

— Я? Да я ругаюсь с малых лет, с тех пор, как была в твоем возрасте. Я в этом настоящий мастер.

Глядя на отмытое личико ребенка, трудно было поверить, что этот ангелочек в состоянии произносить бранные слова. Но Грасиела их произносила, и никуда от этого не деться. Что же теперь делать? Самой попридержать язык? Еще чего! Дженни понурилась. Ей не нравилось направление разговора и его неизбежное завершение.

— Дядя Тай не ругается.

— Он не делает этого при тебе, вот и все. Погоди, а ведь это, пожалуй, и есть решение.

Дженни просияла. Она вовсе не должна переделывать себя в угоду ребятенку, ей всего-навсего надо сдерживаться в присутствии Грасиелы. Это, пожалуй, ей по силам. И справедливость не нарушится.

— Ладно, — медленно произнесла Дженни, — договорились. Ни одна из нас больше не произносит «черти», «к черту», «чертов» и тому подобное.

Про себя она добавила: «В присутствии другой». В глазах у Грасиелы вспыхнула смесь торжества и неудовлетворенности достигнутым.

— А еще мы не должны говорить «будь оно проклято», «пропади пропадом» и «сукин сын». Дяде Таю это не нравится.

От души желая дяде Таю провалиться в эту минуту в чан с мусором, Дженни неохотно кивнула.

— И нельзя говорить «писать кипятком».

— Бог ты мой! — Дженни покачала головой. Мне, наверное, вообще не придется разговаривать. А как выражалась твоя мама, если она пи… то есть если она очень сильно сердилась?

Грасиела состроила в высшей степени пренебрежительную гримасу.

— Мама, когда сильно сердилась, говорила, что ее это раздражает.

— Ну! — Дженни с трудом удержалась от крепкого словца. — Послушай, я могу случайно забыться. Ты должна с этим считаться. Ведь я говорила так, как говорю, очень долгое время. Человек не может измениться за сутки. Так что не думай, будто я нарушила обещание, если у меня случайно что-нибудь нехорошее сорвется с языка.

Грасиела покосилась на Дженни с еле заметной усмешкой.

— Если ты забудешь и выругаешься, можно мне вымыть тебе рот с мылом?

Дженни заморгала от неожиданности, потом запрокинула голову и расхохоталась. Время от времени девчонка прямо-таки приводила ее в восторг, и это был именно тот случай.

— Если ты попробуешь, то я буду… очень раздражена. К тому же я гораздо больше тебя. — Они улыбнулись друг другу. — Знаешь, — ласково сказала Дженни, — когда ты не распускаешь сопли, ты просто молодчина.

Лицо у Грасиелы порозовело от удовольствия.

— Я голодна, — призналась она.

— Сеньора Армихо сейчас что-нибудь принесет, — ответила Дженни и добавила, снова поглядев на синяки на шее у девочки: — Послушай, что я еще хочу тебе сказать. Жаль, конечно, что ты узнала своих кузенов с самой плохой стороны. Они… — Дженни запнулась, подыскивая подходящие слова. — Они испорченные, жадные люди. Но хорошо, что ты теперь это знаешь, потому что Луис и Чуло все еще ищут тебя. Они опасны, Грасиела. Может, опаснее тех, кого мы оставили в пустыне.

У Грасиелы задрожали губы.

— Кузен Тито бросил змей прямо передо мной. Он хотел, чтобы они укусили меня.

— Ты вела себя очень смело, и я тобой горжусь. Это очень страшно — быть одной, когда на тебя напускают змей.

Грасиела порозовела еще больше, глаза у нее сияли. Дженни удивилась тому, что девочка так дорожит ее похвалой. Ей даже стало не по себе: насколько Дженни знала, всем всегда было наплевать на ее мнение. Но Грасиела впитывает ее слова как губка. Столь сильное влияние на кого бы то ни было обязывает, что и говорить.

— Держу пари, что ты никогда ничего не боялась, — сказала Грасиела.

— Ты проиграла бы пари. Я много раз испытывала страх, — улыбнулась Дженни.

И в эту секунду существо, перед которым она испытывала особый страх, отворило двери и с важным видом ступило в комнату.

— Сеньора Армихо следует за мной с ужином, — объявил Тай, забрасывая шляпу на гвоздь, вбитый в oстену. — Что случилось с Грасиелой? — озабоченно поинтересовался он, заметив грязь на полу.

— Ничего, — ответила Дженни, и из глаз Грасиелы, едва она поняла, что Дженни не расскажет об эпизоде с мылом, исчезло тревожное выражение.

— Поставьте еду на стол, — попросила Дженни сеньору Армихо.

Та повиновалась и, выслушав благодарность Дженни, удалилась из комнаты. Тай поднял Грасиелу и усадил ее на табурет у стола. Потом придвинул еще два табурета — для себя и для Дженни — и обратился к племяннице:

— Смотри-ка, бифштекс, да еще с помидорами и луком! Не знаю, как вы, дорогие леди, но я не прочь отведать чего-нибудь, кроме бобов и тортилий.

Дженни не спеша устроилась на табурете и заправила за воротник рубашки пестренькую салфетку. Ей казалось непривычным и оттого странным сидеть за столом вместе с мужчиной и ребенком. Припомнилась вдруг картинка в каком-то каталоге: семья за столом. Люди на картинке были одеты куда лучше, чем она, Грасиела и Тай, да и мебель — не чета убогой обстановке мексиканской хижины, но это, как решила тогда Дженни, несомненно, была семья. Не такая, какую ей самой довелось знать, а такая, о которой она мечтала про себя.

— Салфетку обычно кладут на колени, — заметила Грасиела. — Вот так.

— Скажите какие тонкости, — засмеялась было Дженни, но, увидев, что Тай тоже положил салфетку на колени, вдруг побагровела. — А мне нравится заправлять салфетку за воротник.

Она подцепила вилкой с блюда кусок мяса и положила себе на тарелку.

— Что ты собираешься делать? — спросила она, заметив, как Тай наклонился к тарелке Грасиелы.

— Собираюсь нарезать мясо для племянницы. А что?

— Она не калека. Вполне может нарезать сама это проклятое мясо.

— Говорить «проклятое» нельзя, — немедленно заметила Грасиела со своей обычной высокомерной улыбочкой, которая доводила Дженни до бешенства.

— Дженни, ей всего шесть лет.

— Вполне достаточно, чтобы есть самой.

— А мне не позволяют пользоваться ножом, — сказала Грасиела, устремив на Тая очаровательно беспомощный взгляд.

Дженни положила вилку.

— Позволь мне задать тебе один вопрос, — обратилась она к Грасиеле, — Если бы тут некому было разрезать для тебя мясо, как бы ты поступила? Ухватила весь кусок и откусывала бы прямо от него?

— Нет!

— Сидела бы голодная? — Грасиела только глянула на Дженни в ответ на эти слова. — Если бы ты была достаточно голодна, то спорим, ты бы придумала, как разрезать мясо. Ну, — продолжала Дженни, намеренно усиливая напор, — ты сейчас достаточно голодна?

Тай положил вилку и нож на тарелку, бросил на стол салфетку. Встал, нахмурив брови.

— Я хотел бы поговорить с тобой с глазу на глаз, — сказал он.

— Но мы же едим.|

— Прямо сейчас.

Повернувшись на каблуках, он прошествовал к двери и вышел во двор, залитый мягким предзакатным светом.

Дженни вытащила салфетку из-за воротника и тоже бросила ее на стол.

— Подумай, как воспользоваться этим ножом. И будь осторожна, а я скоро вернусь.

Ветхие лачуги выглядело чрезвычайно живописно в умирающем свете дня. Два мальчугана и собака бежали по изъезженному проулку — видимо, на запах жарящегося чили. Из соседней хижины доносился смех, и женский голос напевал ласковую мелодию колыбельной.

Дженни прошла по двору к деревянной повозке со сломанным колесом.

— Чего тебе?

Тай, упершись руками в бока, молча смотрел на нее. Солнечный сумрак позолотил его кожу, черты лица казались подчеркнуто твердыми и четкими. Глядя на него, Дженни почувствовала ненавистную ей слабость. Они еще не начали спорить, а она уже утратила преимущество.

— Ты требуешь от нее слишком многого.

Дженни прислонилась сбоку к повозке и сложила руки на груди.

— А ты предпочел бы подождать? Когда же, с твоей точки зрения, ей следует научиться управляться с едой самостоятельно? В двадцать лет? Пятнадцать? Двенадцать? Должна же она уметь обслуживать себя.

Закат отражался у Тая в глазах точками огня. Он умылся перед ужином, однако полоски пыли еще лежали в складках рубашки и куртки. От него пахло кожей, лошадью и потом — эти запахи у Дженни ассоциировались с лучшими из мужчин. Он был стройный и упругий, гибкий, как хлыст. Достаточно безжалостный, чтобы сделать что положено без лишних угрызений совести, достаточно самонадеянный, чтобы дотронуться до женщины ласковыми пальцами. Дженни хмуро отвернулась.

— Она богатая наследница, — заговорил Тай. — От дона Антонио Барранкаса она получит столько денег, сколько ей не истратить за всю жизнь. К тому же она наследница моего брата. Всю жизнь она проведет в окружении слуг. Они будут одевать ее, причесывать, подавать ей еду, предупреждать все ее желания.

Дженни нетерпеливо дернула головой.

— Так, но предположим, что по каким-то причинам всего этого не будет. Предположим, что весь этот прекрасный мир полетит ко всем чертям и ей придется жить своим умом. Какие у нее будут шансы выжить? У ребенка, который даже не умеет нарезать для себя мясо?

Наклонившись к Дженни, Тай положил ей руки на плечи и посмотрел в глаза.

— Послушай меня. То, что происходило с тобой, никогда не произойдет с Грасиелой. Она никогда не будет одинокой и заброшенной.

— Если мне придется ее воспитывать…

Тай приложил к губам Дженни палец, запрокинул голову и некоторое время созерцал высь небесную.

— Хорошо… Такого не случится, но предположим, что вышло так. — Тон у него сделался нетерпеливым и оттого резким. — Ты получила Грасиелу и воспитываешь ее. С чего ты начнешь? Куда вы обе поедете?

— Это серьезный вопрос?

Дженни подозрительно сощурила глаза. Осознав, что не в состоянии думать, когда его большие теплые руки лежат у нее на плечах, она высвободилась.

— Куда ты отвезешь ее, Дженни?

— Не знаю. — Сдвинув брови, она пыталась сосредоточиться. — Полагаю, что в Сан-Франциско. Найду там работу.

— А куда ты денешь Грасиелу, пока будешь на работе?

Тай достал из кармана куртки тонкую сигару, зажег ее и медленно затянулся.

Дженни уже раз сто обдумывала эту проблему и не могла ничего придумать. Девчонка не привыкла к улице, ее не оставишь одну, а представить себе работодателя, который терпел бы в доме еще и ребенка, Дженни не могла.

— Что-нибудь придумаю, — буркнула она.

— А где вы обе станете жить?

Тай посмотрел на огненный кончик сигары, потом перевел взгляд на неровные линии покосившейся хижины, которую они сняли на ночь.

— Если у тебя есть что сказать — говори, — предложила Дженни.

В груди у нее закипала злость. Она сама понимала сложность положения, но ей не нравилось, что Тай заставляет ее признать это вслух.

Тай близко наклонился к ней.

— Неужели ты веришь, что Маргарита хотела, чтобы Грасиела лишилась легкой и удобной жизни? Что она выбрала бы для своей дочери тяготы и лишения?

Дженни ничего не могла ответить. Нуждаясь в поддержке, она повернулась и поискала в небе звезду Маргариты.

— Она сказала, что, если Роберт не сможет или не захочет принять ребенка, девочку должна вырастить я. Именно это она заставила меня обещать.

Впервые с тех пор, как началась эта история с ребенком, голос Дженни звучал неуверенно. Вот проклятие, ведь это Тай постарался смутить ее.

— Маргарита умирала, Дженни. Она страшилась за ребенка и за себя. Ничего удивительного, что она мыслила не столь ясно, как обычно. К тому же, если она не получала писем от Роберта, значит, ей не было известно, что наш отец умер. Если бы она знала, что Кола Сандерса нет в живых, то, полагаю, не испытала бы приступа малодушия при мысли о том, чтобы доверить дочь моей матери. Она боялась только моего отца, и не без оснований.

Моя мать готова принять свою внучку и любить ее. Точно так же отнеслась бы она и к Маргарите, такой уж мама человек. Эллен Сандерс была моим кумиром, пока я рос, и она станет кумиром Грасиелы. Несчетное количество раз она вставала на мою защиту. Во имя помощи своим мальчикам она боролась с нашим отцом… да и со всем миром готова была бороться. Роберт должен был рассказать Маргарите о ма. Он должен был сказать, что наш отец никогда бы не принял ее, но она нашла бы поддержку в светлом и справедливом разуме нашей матери.

Если бы Маргарита знала, как все повернулось, она бы просто поручила тебе отвезти Грасиелу к Роберту, и все. Она была бы уверена, что мама примет ребенка, даже если Роберт по какой-то причине не сможет., Я никогда не поверю, что Маргарита хотела, чтобы дочь ее росла уличной девчонкой на задворках Сан-Франциско. — Взгляд Тая сделался жестким. — Неужели ты так поступишь с Грасиелой, Дженни? Лишишь ее безопасности и удобств? Образования? Прав ее рождения? Обречешь ее на лишения? Только из-за обещания, которое было испрошено по неосведомленности об истинном положении дел?

— Этот разговор очень далек от вопроса о том, должен ли ты нарезать мясо для своей племянницы, — прошептала Дженни.

— То, что ты стараешься делать, было бы похвально при других обстоятельствах, — негромко продолжал Тай. — Твоя независимость и способность быстро восстанавливать силы помогли тебе выжить. Но ведь Грасиела не ты. Когда мы возьмем ее домой, она никогда уже не останется в одиночестве, ей не придется бороться за существование. Не придется ни голодать, ни трудиться ради куска хлеба и пристанища.

— Это в том случае, если Роберт захочет ее принять, — упрямо твердила Дженни полушепотом, но словам ее не хватало убежденности — в глубине души она начинала верить, что Роберт станет для Грасиелы настоящим отцом.

Ее продолжало беспокоить будущее, которое включало бы в себя заботу о ребенке. Опустив голову, она сжимала пальцами виски. Все, что говорил Тай, было разумно. И все же…

— Позволь Грасиеле оставаться ребенком, Дженни . Перестань допекать ее за то, что она в свои шесть лет не взрослый человек.

Дженни вздернула голову, придвинувшись совсем близко к Таю, и ее пылающие глаза, казалось, вобрали в себя весь остаток уходящего дневного света.

— Надо же, прямо знаток детишек! Откуда ты такой умный?

— Я ничего не понимаю в детишках. Но я знаю вот что. — Он ответил ей таким же горящим взглядом. — Я слишком быстро стал взрослым, как и ты. Ни у одного из нас не было настоящего детства. В восемь лет я уже работал как взрослый мужчина. Ты была вынуждена заботиться о себе в том возрасте, когда другие девочки еще играют в куклы. Так не должно быть с Грасиелой. Так что полегче с ней. Отдай ребенку его детство.

Вперив друг в друга прищуренные глаза, они некоторое время стояли в густеющих сумерках.

— Лучше бы ты не нашел нас, — низким, хрипловатым голосом проговорила Дженни. — Чтобы мы были только вдвоем с Грасиелой. Так было бы проще.

Ей необходимо было уйти от Тая, избавиться от сумбура, царящего у нее в голове, поэтому она вернулась в хижину… и замерла в дверях.

Первым делом она увидела стол. Мясо, которое она Тай оставили на тарелках, было нарезано на маленькие кусочки. Хмурая улыбка тронула губы Дженни. Либо девчонка умела и до этого пользоваться ножом, либо действовала по принципу «нужда заставит».

Взяв со стола лампу, Дженни подошла к гамаку и посмотрела на спящую Грасиелу. Девочка взобралась на табурет, а потом в гамак. При свете лампы Дженни разглядела белые молочные усы над верхней губой Грасиелы.

Когда Тай вошел в комнату, Дженни тихонько сказала ему:

— Как видишь, она вполне справляется сама, когда знает, что некому помочь.

Обратив его внимание на то, как Грасиела нарезала мясо и как взобралась в гамак без посторонней помощи, Дженни думала, что ей это доставит хотя бы малое удовлетворение, но оказалось вовсе не так.

Вместо этого она стояла, смотрела на Грасиелу и размышляла, каково это — всегда чувствовать уверенность, что не ляжешь в постель голодной, что у тебя будет подушка под головой и чистые простыни, что ты не останешься в одиночестве и не будешь страшиться завтрашнего дня? В самом деле, каково это?

— Здесь темно, — заговорил с ней Тай, севший к столу.

Дженни опустила руку и дотронулась пальцем до приколотого к рубашке Грасиелы золотого медальона. Потом отнесла лампу на стол и села перед своей тарелкой. Первый кусок был холодный и волокнистый.

— Сеньора Армихо принесла кувшинчик пульке. Хочешь отведать?

Она кивнула, раскладывая кусочки мяса по тарелке. Аппетит пропал. Дженни отодвинула тарелку и сделала большой глоток пульке. Жидкость обожгла горло и выжала слезы из глаз.

— Так чем же ты займешься, когда это путешествие закончится? — спросила она, глядя, как Тай ест.

— Стану помогать Роберту управлять ранчо… Займусь разведением скота на своем участке.

— Работа на ранчо нелегкая, — заметила Дженни, — но жить там неплохо. По крайней мере не надо беспокоиться, откуда взять следующий бифштекс.

Кончив есть, Тай распрямил спину и, закинув ногу на ногу, спросил у Дженни:

— Сигару?

— Не возражала бы.

К ее удивлению, Тай нагнулся, чтобы зажечь ей сигару. Приятно было сидеть у стола, покуривать и слушать ночную деревенскую тишину. Дженни опасалась, что неловко будет сидеть и молчать, но получилось вовсе не так. Ей подумалось, что это и есть мера истинного товарищества: одно дело, когда двое сидят и болтают друг с другом, и совсем другое — если им и помолчать не в тягость.

— Ты очень хороша при свете лампы.

Дженни поперхнулась и закашлялась.

— Черт побери, Сандерс! Я уже сколько раз просила не говорить мне такой чепухи.

— Почему же? Ведь это правда. — Наклонив голову, он посмотрел на нее сквозь облачко сигарного дыма. — У тебя строгие и правильные черты лица. С годами женщины такого типа все больше хорошеют. Какая-нибудь шаблонная прелестница уже увянет, а ты все будешь кружить мужчинам головы.

Дженни уставилась на него, потом искренне расхохоталась.

— Забавно, что ты единственный мужчина, заметивший мою необыкновенную красоту.

— Сомневаюсь. Могу согласиться, что я, возможно, один из немногих, кто сказал об этом, но далеко не единственный из тех, кто это заметил.

Щеки у Дженни вспыхнули, стало трудно дышать. Разговор смущал ее, она не знала, как отвечать.

— Заткнись! — сказала она наконец, уставившись на огонек его сигары.

— Тебя когда-нибудь целовали? Я имею в виду по-настоящему?

От этого вопроса, а еще больше от хрипловатого тембра его голоса Дженни вздрогнула. Ей стало не по себе и почему-то очень жарко.

— Конечно, целовали, — сердито заявила она.

— Должно быть, целовал тебя храбрый человек, — усмехнулся Тай,

— Какого дьявола ты насмешничаешь? И вообще, что это значит?

— Такая уж ты устрашающая женщина. — Его глаза медленно скользнули по ее шее и лицу. — Мне кажется, большинство мужчин отскакивали от тебя после первой попытки.

Первым, совершенно идиотским желанием Дженни было поправить зачем-то волосы, но она поборола его и, выпустив колечко дыма куда-то в темный угол комнаты, сказала:

— Большинство мужчин меня просто не замечали. И это меня вполне устраивает.

— Если мужчины и не замечали тебя, то лишь потому, что ты сама этого не хотела. Ты прячешь себя под бесформенным пончо и носишь какую-то нелепую старую шляпу, надвинув на самые уши. — Тай выпустил струйку дыма и долго глядел, как она тает в темноте. — Если ты отрастишь волосы и наденешь красивое платье, мужчины выстроятся в очередь, чтобы взглянуть на тебя, дорогая.

Дженни облизнула пересохшие губы.

— Только этого мне и не хватает, — сказала она и, почувствовав, что от этого разговора у нее дрожат руки, загасила сигару и скривилась. — Не хочу я говорить о таких вещах. Замолчи!

— Если бы я поцеловал тебя… — Тай умолк и бросил долгий, полный вожделения взгляд на губы Дженни. — Знаешь, как бы я сделал это?

Сердце Дженни куда-то шарахнулось и стукнуло о ребра. Она ухватилась за край стола и угрожающе прищурилась.

— Говорю тебе в последний раз… заткнись!

— Я начал бы медленно, — говорил он, продолжая глядеть на ее губы. — Очень медленно, чтобы не спугнуть тебя. Я положил бы руки тебе на талию, очень низко, почти на бедра. Потом привлек бы тебя к себе, чтобы ты поняла мои намерения.

Тай усмехнулся.

Дженни поняла намек. Она хотела сглотнуть слюну, но во рту было сухо, как в пустыне. Глядя Таю в глаза, не в состоянии шевельнуть ни одним мускулом, она еле дышала и ждала; ей одновременно хотелось, чтобы он умолк и чтобы говорил еще и еще.

— Я прижался бы к тебе, медленно, очень медленно, чтобы почувствовать тебя и чтобы ты почувствовала меня. — Тай стиснул челюсти и тотчас расслабил их. — Под твоим пончо я передвинул бы руки с талии выше, к твоим грудям, и ощутил бы их тяжесть, их мягкое тепло…

— Замолчи, — снова прошептала Дженни, глядя на его рот.

Тай щелчком отправил свою сигару через дверь во двор и уперся руками в бока.

— Я наклонился бы к тебе и приблизил свои губы к твоим, но еще не поцеловал бы тебя. Сначала я надышался бы тобою. Я выпил бы твое дыхание и задержал его в себе, а потом коснулся бы языком твоей нижней губы.

Плечи Дженни поникли, рука соскользнула со стола, и сигара выпала из безвольных, словно бескостных пальцев.

— О Боже, — пробормотала она.

Ночь сгустилась вокруг нее, горячая и сухая. Дженни казалось, что она задыхается.

— Я обвел бы языком очертания твоих губ, — говорил ей Тай, — а потом… — Он встал, и лампа уже не освещала его лицо, оно спряталось в тень. — Встань, Дженни.

— Не могу, — шепнула она.

Ноги и вправду ее не держали: Тай своими речами словно размягчил ее кости. Не в силах сообразить, что произойдет дальше, она только смотрела на него полными страха и смущения, широко раскрытыми глазами.

Тай взял ее за руку и поднял на ноги. Внезапно Дженни ощутила жар его тела и свой собственный возбужденный отклик. Облизнув губы, она попыталась произнести «Не надо…», но это прозвучало как нечленораздельное кваканье.

Дженни видела жаркое желание в глазах у Тая и думала, что он поцелует ее. Думала, что умрет, если он этого не сделает. Вместо поцелуя он поднял руку и кончиками пальцев коснулся ее щеки, а после — шеи.

Дженни задохнулась. Легкие прикосновения горячими искрами пробежали по коже и вдруг проникли куда-то глубоко в ее тело. Дрожь началась в кончиках пальцев ног, поднялась выше и вот уже охватила ее всю, словно озноб. Ничего подобного с ней никогда не было.

Она легко могла дать отпор грубому заигрыванию словами или попыткам «подержаться», ей не раз приходилось делать это в прошлом, однако против нежных прикосновений и ласковых, соблазнительных слов у нее не было оружия.

Держа ее за руку и не говоря ни слова, Тай вывел Дженни из хижины, туда, где лунный свет затеял игру теней. Дженни беспомощно переступала вялыми ногами и не противилась, когда Тай прислонил ее спиной к стене хижины.

Он уперся ладонями в стену по обеим сторонам ее лица, потом медленно прижался к ней, обволакивая жаром и запахом своего сильного тела. Дженни шумно втянула в себя воздух и со стоном закрыла глаза На своих бедрах она ощущала тяжесть бедер мужчины и чувствовала всю силу его возбуждения.

Опустив голову, Тай глухо и хрипло шепнул ей в самое ухо:

— Я хотел тебя с той минуты, как увидел впервые. — Его дыхание было горячим и тяжелым, как и его тело. Он продолжал шептать: — Я увидел, как ты гонишься за Луисом, и подумал, что ты восхитительная женщина, что тебя стоит приручить.

Дженни хотела рассмеяться и сказать ему, что ни один мужчина не может ее приручить. Но говорить она не могла. Томная слабость охватила ее всю, а между ног стало вдруг тепло и влажно.

Тай слегка коснулся губами ее лба, и это прикосновение пробудило новые, особенно острые ощущения, подавившие все остальные чувства. Она не замечала луну, белый круг которой висел в темной вышине, она не слышала, что шепчет ей Тай, и только смутно воспринимала его запах, но все его прикосновения — губы у виска, бедра, прижимающие ее к стене, и отвердевшая плоть между бедер — ошеломляли ее и уносили разум.

— Пожалуйста, — прошептала она и потянулась к нему полураскрытыми губами, не в силах прожить еще хоть минуту без его поцелуя; она ухватила Тая за рубашку, притянула к себе и обвила руками его шею.

Тай обнял ее за талию, потом его твердые, мозолистые ладони поднялись выше, а губы оказались совсем близко от ее губ. Обжигая ее горячим дыханием, он шепнул:

— Медленно.

Дженни откинула голову к стене, чувствуя, как большие пальцы Тая приподнимают — ласково и нежно — ее груди.

— Дженни, требовательно проговорил он, и Дженни открыла глаза.

И наконец, наконец его губы соединились с ее губами — крепко, уверенно, властно. Дженни изо всех сил обняла его за шею, изо всех сил прижалась к нему, Так что биение его сердца раздавалось совсем близко у ее груди.

Одержимая безумным, безрассудным желанием, Дженни запустила пальцы Таю в волосы, чтобы теснее соединиться с ним, и раскрыла губы. Язык Тая коснулся ее языка, а его руки под пончо Дженни продолжали ласкать ее грудь. Поцелуй длился бесконечно, у Дженни перехватило дыхание…

Потом он обнял ее уже легче и спокойнее и, поглаживая по спине, шептал еще что-то на ухо. Мало-помалу унялась ее неистовая дрожь и выровнялось дыхание. Дженни положила голову Таю на плечо и гадала, что же это, черт возьми, с ней произошло.

— Думаю, нам стоит немного вздремнуть. Мы ведь почти не спали прошлой ночью, — сказал Тай, когда речь его сделалась вполне членораздельной и обрела разумный смысл.

Слегка откинувшись назад в его объятиях, Дженни, часто моргая, уставилась на Тая, еще не вполне вникая в его слова отуманенным рассудком. А когда вникла, то не могла понять, что случилось. Она чувствовала его сильное, очень сильное желание и ожидала, что он уложит ее прямо на землю и овладеет ею. И, видит Бог, она бы ему не отказала. Он должен был это понимать.

Спотыкаясь чуть не на каждом шагу и все еще не в состоянии опомниться, Дженни вошла в дом и взглянула на Грасиелу. Девочка крепко спала, не ведая о том, что всего несколько минут назад мир покачнулся и сошел с орбиты.

Дженни обернулась; Тай стоял в дверях. Лунный свет обвел серебряным контуром черный силуэт его стройной худощавой фигуры.

Дженни облизнула губы, на которых еще оставался вкус его поцелуя.

— Почему? — прошептала она. Тай понял, о чем она спрашивает.

— Это должно быть твоим решением, — произнес он голосом, еще неровным от недавнего желания. — Когда ты будешь готова, то придешь ко мне. — Вспыхнула спичка, и он зажег сигару. — Скорее ложись спать.

Внезапно она почувствовала дикую усталость, полное изнеможение.

— А ты что собираешься делать?

— Хочу покурить. И подумать.

Долгую минуту Дженни не двигалась с места. Потом села на край гамака и забралась в него, прислушиваясь к тому, как Тай усаживается на табурет у стола и наливает себе еще стаканчик пульке.

— Тай!

— Да?

Дженни лежала на спине, глядя на почерневшие балки.

— Я ошибалась. До сегодняшней ночи никто меня не целовал.

— Я так и думал, — тихо отозвался Тай.




Глава 13


Наутро по меньшей мере тридцать человек сопровождало их к железной дороге. Хотя поезд пыхтел мимо каждый день, останавливался он редко, и для местных жителей то был истинный праздник. Женщины надели свои лучшие юбки, а мужчины — накрахмаленные белые рубашки и сомбреро, украшенные вышивкой. Пока Тай и Дженни наблюдали, как их лошадей заводят в товарный вагон, какой-то мальчуган бежал вдоль поезда с броненосцем в руках, демонстрируя пассажирам это удивительное животное. Женщины продавали, подавая прямо в окна, тамалес[11 - Тамалес — сваренная на пару кукуруза с добавлением мяса и перца.], завернутые в листья от початков кукурузы, и тортильи с чорисо[12 - Чорисо — маленькие мексиканские колбаски с перцем и чесноком.]. Кто-то бренчал на гитаре, а двое мужчин танцевали вокруг своих сомбреро, поднимая облако пыли колесиками шпор.

Когда лошади были погружены, Тай, Дженни и Грасиела поднялись в один из средних вагонов и нашли места для себя и полки для багажа.

— Ненавижу поезд, — твердила Грасиела. — Здесь жарко и очень плохо пахнет. — Скорчив недовольную мину, она согнала с сиденья цыпленка. — Когда мы туда приедем?

Дженни обмахивала концом только что купленной шали вспотевшее лицо. Воздух в вагоне был спертый; воняло курами, собаками, жирной пищей и застарелым потом.

— Ты ведь даже не знаешь, где находится это твое «туда», — сказала она, глядя из окна на жителей деревни, которые махали пассажирам.

Прежде чем усесться на скамью, Тай присмотрелся к соседям по вагону. В большинстве это были женщины и дети. Двое стариков занимали места в конце вагона, еще трое мужчин сопровождали свои семьи. Выглядели они распаренными и недовольными, но не опасными. Никто не проявил повышенного интереса к новым пассажирам.

Когда поезд набрал ход, Тай поднял окно, чтобы уберечься от сажи и золы, летевших на одежду, которую Дженни приобрела у сеньоры Армихо. Теперь на Дженни под серой шалью была надета белая блузка, заправленная в выцветшую голубую юбку. Одежда была поношенная, но чистая и выглаженная и привлекала гораздо меньше внимания, чем пончо и брюки. Новое платье Грасиелы было совсем простенькое, на голове у нее и у Дженни — обычные, ничем не украшенные соломенные шляпы.

— Вы прекрасно выглядите, — сказал Тай, кое-как умостив свою долговязую фигуру на жестком деревянном сиденье и улыбаясь своим спутницам.

Грасиела ответила ему улыбкой и поправила большой узел волос, сколотый шпильками сзади на ее тоненькой шейке. Дженни только глянула и отвернулась к окну.

Она была до странности умиротворенная в это утро; порой бросала на Тая короткие взгляды, значение которых он не мог разгадать, и тут же отворачивалась. Он подозревал, что она вспоминает прошедшую ночь. Как и он.

Тай зажег сигару; он курил и разглядывал пустыню, тянущуюся мимо грязного окна. Временами на горизонте возникали горные цепи, но короткая трава и высохшие кусты, которыми поросло Центральное Плато, не вызывали никаких особых эмоций.

Постепенно мысли Тая перешли от дневной жары к жарким поцелуям при луне. Он не раскаивался в том, что поцеловал Дженни. При том напряжении, которое установилось между ними, поцелуи были неизбежны.

Больше всего Тая удивила невинность Дженни. Она ведь сильная, склонная к скептицизму женщина, жизнь ее чужда условностей. Мало чего она не повидала и не испытала и — в результате приучила себя соблюдать дистанцию между собой и другими, научилась скрывать свои чувства и свою истинную суть. Она одинока, ничего не просит и ничего особенно не ждет от жизни.

Но когда дошло до любовных игр, Дженни оказалась почти по-детски неопытной, ранимой и юной. Покуривая сигару, Тай разглядывал чистую и твердую линию ее профиля.

Еще перед тем как он вывел ее из домика во двор, он понял, что она побеждена. В ней нет ни хитрости ни кокетства. На арене соблазна она беззащитна, ее эмоции открыты и указывают путь не хуже, чем сигнал маяка. Ее широко раскрытые глаза и дрожащие губы дали ему понять, что она последует за ним туда, куда он ее поведет. Тай инстинктивно понял, что Дженни отдавалась, но за ней не ухаживали и не пытались обольщать. Она познала секс, но не испытала сладости любовных игр. Тай готов был прозакладывать свою лошадь, что до прошедшей ночи Дженни ни разу не пережила упоения страстью.

При свете дня встал вопрос: почему же он не воспользовался своим преимуществом? Совершенно ясно, что она полна была желания, такого же необузданного и безоглядного, как любая из женщин, каких он знал. Сильно возбужденная, она была готова отдаться, так почему же он не принял дар?

Нахмурив брови, Тай прислушивался к ритмичному постукиванию колес и к невероятному шуму в вагоне. Кудахтали куры, галдели ребятишки, а взрослые вели громкие разговоры.

Богу известно, что он хотел ее, изголодался по ней. Его желание было настолько сильным, что после каждой его вспышки он часами испытывал боль. Даже сейчас на лбу у него выступил пот при воспоминании о том, как он держал в ладонях ее тяжелые груди. И он запретил себе вспоминать, как прижались к нему, обещая, ее бедра.

Тай загасил сигару о каблук, потом снял с шеи платок и вытер пот с лица. Дженни в это время посмотрела на него, и он сказал:

— Настоящая турецкая баня.

— А ты был в турецкой бане?

— Один раз. В Сан-Франциско.

— Что такое турецкая баня? — спросила Грасиела. Она сидела рядом с Дженни, пряменькая и аккуратная, словно миниатюрная школьная учительница. Руки на коленях, спиной оперлась о спинку сиденья.

Сегодня Тай видел Роберта в глазах Грасиелы, в ее подбородке, в манере вскидывать голову. Видел он в ней и черты своей матери, отца, а может, и самого себя. Раздумывал, а что же увидел бы в этом ребенке старик Барранкас. Узнал бы дон Антонио свою дочь Маргариту в форме губ Грасиелы? Увидев аристократическую осанку девочки, вспомнил бы он покойную жену? Нашел бы он сходство с самим собой?

— Поезд остановится в Верде-Флорес примерно через три часа, — негромко проговорил Тай, поглядев на Дженни. Она многозначительно поджала губы. — Может, поговорим об этом?

— Что такое турецкая баня? — не отставала Грасиела.

— Люди ходят туда принимать ванны, — отделалась от нее Дженни.

Подвинувшись на сиденье, она поправила шаль, и перед глазами Тая мелькнул засунутый за пояс пистолет. Успел он увидеть и груди, приподнявшие складки тонкой материи. Да, такая грудь любого мужчину сведет с ума!

— Я считаю, что у кузенов там есть кто-то, проверяющий все поезда, которые идут на север.

Когда он первый раз увидел Дженни, то подумал, что она привлекательна как-то по-особому, необычно, в своем, так сказать, роде. Теперь ему казалось невероятным, что он не сразу заметил ее красоту.

Рот у нее был большой, правильных и твердых очертаний. Нижняя губа очаровательно полная. Золотистые брови над голубыми, как небо, глазами и густые светлые ресницы. Лицо и шея загорели, но это больше не казалось ему необычным. Наоборот, золотистые и розовые тона подчеркивали жизненную силу Дженни и богатство красок. Он уже привык к ее короткой стрижке, но вполне мог представить, что у нее длинные волосы, ниспадающие на спину, словно шелковистое пламя.

— Сандерс! — Дженни уставилась на него. — Что такое, черт возьми, с тобой происходит? Ты меня слушаешь?

Грасиела толкнула ее локтем под ребра.

— Ты сказала «черт возьми»!

— Прости. — Дженни округлила глаза, потом прищурилась. — О чем ты думаешь?

В ее вопросе было столько укора и одновременно предостережения, что Тай едва не расхохотался. Внезапный румянец у нее на щеках подтвердил, что она угадала его мысли.|

— Нам нужен план, — сказал он, глядя на ее губы.|

Дженни прикрыла рот рукой — жест самозащиты, при виде которого Тай усмехнулся. В глубине сердитых, предостерегающих глаз таился отсвет беспомощности.

Он вдруг понял, почему не воспользовался ночью своим преимуществом. Он не хотел, чтобы она, именно эта и только эта единственная женщина, почувствовала себя беспомощной и смущенной.

Той ночью, когда она связала его и оставила лежать, уткнувшись носом в землю, он дал себе клятву, что найдет ее слабое место и воспользуется этим, чтобы отплатить ей.

И вот наконец он нашел это слабое место и доказал, что может покорить ее соблазнительными словами и нежностью. Его удивило и даже разозлило открытие, что ему не хочется воспользоваться этим.

Ему была нужна ее слабость перед его силой, но не беспомощность как результат пренебрежения. Он хотел, чтобы она покорилась ему, но не искусству обольщения и опыту.

— Ты сводишь меня с ума, — тихонько произнес он. Луч солнца, пробившийся сквозь грязное стекло, сделал глаза Дженни почти прозрачными. Легкая испарина лежала у нее на лице, словно капельки росы. Эта женщина все время поражала его своей способностью меняться.

— Меня она тоже доводит просто до сумасшествия, — радостно объявила Грасиела, безмерно довольная, что кто-то разделяет ее мнение.

Спохватившись, Тай строго взглянул на девочку, потом снова повернулся к Дженни.

Та стиснула руки так сильно, что побелели костяшки.

— Нам не стоит думать о… всяких пустяках, — процедила она сквозь зубы. — Мы должны составить план.

— А ты можешь не думать?.. — спросил он, вполне убежденный, что она не может.

— О чем это вы? — немедленно поинтересовалась Грасиела, глядя то на Тая, то на Дженни. — О чем не надо думать?

— Ничего важного, — отрезала Дженни, но щеки у нее побагровели.

Тай тихонько рассмеялся. Он справился бы с ее беспомощностью поцелуй за поцелуем. Он научил бы ее понимать, кто управляет отношениями между мужчинои и женщиной, хоть и подозревал, что она станет противиться такой науке. Она поймет свою силу, когда ее победитель окажется для нее самым дорогим.

Солнце стояло прямо над головой, когда поезд допыхтел до Верде-Флорес. Местность здесь была совсем иной. По берегам реки, протекавшей через город, росли деревья. Там и сям в окрестностях виднелись купы мескитовых деревьев и заросли вечнозеленого кустарника.

Часом раньше, в соответствии с планом, они поменялись местами с семьей на последней скамейке через проход, так что Грасиелу теперь нельзя было заметить в окне со стороны вокзала.

Как только поезд остановился, Тай глянул на Дженни, та угрюмо кивнула, и Тай вышел на площадку между вагонами. Он бросил быстрый взгляд на покосившиеся входные двери в здание вокзала. Люди в основном спешили навстречу приехавшим, но были и такие, кто собирался сесть в поезд. Тай высунулся наружу и осмотрел поезд во всю длину от начала до конца, потом вернулся в вагон и сел рядом с Дженни.

— Трое, — произнес он негромко. — Один на платформе. Второй только что вошел в первый от локомотива вагон. Третий осматривает задние вагоны.

Дженни кивнула.

— Они идут по вагонам навстречу друг другу

— Похоже, что так. — Тай тронул Грасиелу за плечо и посмотрел в ее широко раскрытые глаза. — Мы об этом говорили, ты помнишь? — Девочка серьезно кивнула. — Если один из них придет сюда, выбегай из вагона и кричи как можно громче. Мы тебя увидим и услышим. В другом случае оставайся здесь. Никуда не уходи.

Когда он кончил, Дженни положила руки на плечи Грасиеле и пристально на нее поглядела.

— Не думай ни о чем другом. Не воображай, что кузены хотят отвезти тебя домой к тете. Ты знаешь, чего они хотят. Скажи это.

— Денег, — ответила девочка. — Они хотят меня убить.

— Вот это верно, — подтвердила Дженни. — Если тебе вдруг взбредет в голову присоединиться к кузенам, произноси одно только слово: змеи. Мы должны доверять тебе, малыш. То есть Грасиела. Мы верим, что ты не убежишь. Скажи мне, что не сделаешь этого.

— Я не убегу.

— Твое слово — это твое спасение, твоя опора.

Тай тронул Дженни за плечо.

— Она поняла. Мы теряем время.

Дженни встала и распрямила плечи, и Тай увидел, каким жестким сделался ее взгляд при мысли о людях, которые охотятся за ними.

— Ты иди вперед, — предложил Тай, — а я возьму на себя задние вагоны.

Он потратил еще минуту, для того чтобы посмотреть ей в глаза. Соломенная шляпа и юбка особенно подчеркнули, что она женщина. Чудовищное безумие — отправлять женщину на смертельную схватку с мужчиной.

Черт, о чем он думает? Ему довелось знавать мужчин, которые и вполовину не обладали ударом такой силы, как она…

— Как твоя рука?

— Как новенькая. Пошли.

Дженни еще раз взглянула на Грасиелу, потом ловко развернулась в вихре юбок и пошла по проходу к дверям, не оборачиваясь.

Тай, насупившись, следил за тем, как она уходит. Было бы лучше, если бы именно сейчас она надела привычные для нее брюки и пончо.

— Ты не беспокойся, — спокойно заговорила Грасиела, и в голосе у нее не прозвучало ни малейшего сомнения. — Дженни очень сильная и смелая.

— Да, она такая, — согласился Тай; его очень тревожило, что девочка остается одна. — Ты сиди на месте.

Но на месте она не осталась. Он не успел еще сделать и двух шагов, как Грасиела перебралась к тому мексиканскому семейству, с которым они поменялись местами. Тай кивнул. Умная девочка.

Он быстро миновал следующий, битком набитый, пассажирский вагон, потом еще один. Кузены не упускали ни одной возможности. Человек, которого Тай видел в хвосте поезда, начал с товарных вагонов. Убедившись, что до пассажирских тот еще не добрался, Тай спрыгнул на землю, а потом вскочил в ближайший товарный вагон. Двери были открыты, и Тай сразу попал внутрь, едва не столкнувшись с мужчиной, который приготовился спрыгнуть.

Тай не дал ублюдку возможности собраться с мыслями и нанес мощный апперкот кузену Барранкасу, отчего тот полетел назад — под ноги мулам и лошадям.

Воспользовавшись преимуществом, Тай прыгнул вперед и нанес еще один удар — в живот. Молотя друг друга, оба катались по полу, стараясь уклониться от ударов подкованных копыт.

Дженни прошла через вагон и выбралась на площадку. Заглянула в следующий вагон и тотчас отпрянула в угол. Чуло медленно шел по проходу, вглядываясь в каждое лицо.

Выглянув за ограждение площадки, она попыталась определить, много ли времени до отправления. Она заметила, что поездная бригада уже в поезде, и. тут облако пара загородило ей обзор. Послышался свисток, вагоны дернулись и толкнулись один о другой.

Поезд двинулся вперед, а Дженни ухватилась за металлическую скобу, чтобы лучше сохранять равновесие. Достала пистолет и ждала, когда откроется дверь. Как только это произошло, она пропустила Чуло мимо себя. Чуло подошел ко входу в их вагон, и тут Дженни ткнула его в позвоночник дулом пистолета.

Следующим движением она выхватила у него из пальцев его собственный пистолет и засмеялась, когда он выругался.

— Положи ладони на дверь! — приказала она и выбросила его пистолет наружу.

Верде-Флорес уже остался позади, и поезд пошел быстрее. Горячий ветер ворвался на площадку, сорвал с Дженни шляпу и унес прочь, а юбку обмотал ей вокруг щиколоток. Она ждала, пока скорость поезда увеличится до предела, и равнодушно слушала, как Чуло ругается и грозит расправиться с ней самым жутким образом при помощи прочих Барранкасов. Ей не удастся украсть их маленькую кузину, Они ее убьют, но сначала позабавятся с ней вволю. И так далее и тому подобное…

— Ладно, ты, свинья, слушай, что мы сейчас сделаем… — Она еще раз ткнула его пистолетом, на этот раз в жирную складку на спине. — Ты отступишь на шаг назад, повернешься вправо, а потом спрыгнешь с поезда. Если задержишься хоть на секунду, я стреляю. — Она отступила настолько, чтобы он не мог ее схватить. — Давай, сын шлюхи. Прыгай!

Ветер трепал ей волосы и юбку, площадку под ногами дергало и качало. А Чуло был проворен.

Он повернулся, изрыгая ругательства, и Дженни не увидела нож в его руке до тех пор, пока Чуло, полоснув ее по животу, не вскинул его вверх. Окровавленное лезвие сверкнуло на солнце.

Дженни отлетела назад к двери первого вагона и, падая, выстрелила. Чуло согнулся, хватаясь за живот. Она не видела, как он упал с поезда. Она лихорадочно вцепилась в скобу, стараясь при этом, чтобы подол не попал в стык между вагонами. Почувствовав себя в безопасности, Дженни огляделась. На площадке, кроме нее, никого не было. Сукин сын Чуло свалился за ограждение.

Дженни осмотрела себя — красное пятно расползалось по белой ткани блузки. Проклятие! Рана еще не болела, но будет болеть. Ругаясь сквозь зубы, Дженни засунула за пояс еще горячий пистолет. Зажимая рукой рану, она поправила шаль, чтобы не видна была кровь. Рывком отворила тяжелую дверь, прошла через пассажирский вагон на следующую площадку, а потом в свой вагон.

Тай стоял возле Грасиелы и кинулся к Дженни, пинками отшвыривая кур с прохода. Он схватил ее за плечи.

— Какого дьявола ты так долго?

— Сделай все что можешь, чтобы люди по ту сторону прохода куда-нибудь перешли. Нам нужно остаться одним.

Тай вопросительно вскинул брови, и Дженни приподняла край шали, чтобы он увидел кровь.

— Господи! Рана серьезная?

— Пока не знаю, — ответила Дженни сквозь стиснутые зубы: боль уже начиналась. — Я думаю, придется зашивать.

— Я уговорю эту семью пересесть.

Он уладил это скорее, чем Дженни могла предположить, обратив угрюмый отказ в улыбчивое согласие при помощи пригоршни песо. Дженни прижала руку к ране, чувствуя, как кровь просачивается между пальцами. Она надеялась, что ее шаткая походка будет приписана неровному движению поезда. К тому времени, как она добралась до последней скамейки, капли пота заблестели у нее на лбу, а лицо сделалось мертвенно-бледным. Почти упав на сиденье, Дженни закрыла глаза.

— Дженни? — Грасиела в недоумении уставилась на нее.

— Этот сукин сын, твой кузен Чуло, пырнул меня ножом.

Наклонившись к ней, Грасиела приподняла краешек шали и отпрянула, прикрыв рот ладонью.

Тай сел напротив них и огляделся — не обратил ли кто на них пристального внимания.

— Давай поглядим, насколько это скверно, — негромко предложил он.

Дженни сглотнула, потом достала пистолет и протянула его Таю. Сдерживая стоны, выпростала подол блузки из-под пояса и подняла его на уровень груди.

— Скажи мне, как там, — прошептала она.

— Длина дюйма четыре. По краям вроде бы неглубокая, а посередине гораздо глубже. Ты права. Придется зашивать. — Пригнувшись, он отодвинул в сторону седельные сумки и внимательно оглядел вагон. — Может, ты сообразишь, как нам с этим управиться?

— Когда мы прибываем в Чиуауа?

— Даже с минимумом остановок, вероятно, не раньше, чем завтра в середине дня.

Слишком долго ждать. Помощь нужна была Дженни немедленно. Сосредоточившись, она подумала, какую боль придется терпеть, и решила, что выдержит. Собственно, и выбора-то нет.

— У тебя есть спиртное в седельных сумках, ковбой? Мне необходимо выпить.

Тай достал бутылку текилы, вытащил пробку зубами и передал бутылку Дженни.

— Весьма обязана, — пробормотала она, перед тем как глотнуть. Жидкий огонь обжег внутренности. — Отлично. Найди ночную рубашку Грасиелы. Наверное, это самая чистая вещь из всех, какие у нас есть. Разорви ее на бинты, а еще нам понадобится пара тряпок, чтобы вытереть кровь.

Грасиела встала коленями на сиденье и, заливаясь слезами, смотрела на Дженни.

— Я забыла попросить Бога, чтобы он не наказывал тебя.

— Это сделал вовсе не Бог, а твой жирный, как свинья, кузен. — Дженни плюнула. — Но он не сможет это повторить, могу твердо тебе обещать.

Грасиела протянула дрожащие руки, не решаясь дотронуться до Дженни.

— Мне жаль, Дженни. Мне очень жаль.

— Это не твоя вина, козленочек. — Текила помогла, и Дженни сделала еще один большой глоток, глядя, как Тай разрывает на полосы подол ночной рубашки Грасиелы. — Что с другим ублюдком?

— Валяется в пустыне где-то между этими местами и Верде-Флорес, дожидаясь стервятников.

— Отлично. — Дженни взяла у него лоскут и намочила его текилой. — Мне нужна твоя помощь, — обратилась она к Грасиеле. — Подними блузку и держи так, чтобы она не закрывала рану.

Деревянная спинка скамьи загораживала их от остальной части вагона. Всякий, кто взглянул бы в эту сторону, увидел бы только затылок Дженни и лицо Тая, который стоял и курил.

Дженни набрала в грудь воздуха и выдохнула его, прежде чем приложить пропитанный текилой лоскут к ране. Раскаленная боль ударила ей в голову; Дженни со свистом задышала сквозь стиснутые зубы и часто-часто заморгала, прогоняя невольные слезы, выжатые болью.

— Ч-черт! Ох, прости, малышка… о Господи! Стараясь подавить рыдания, Грасиела, вся дрожа, съежилась на скамейке и накрыла голову шалью.

Когда Дженни наконец справилась с собой, то прижала свернутую в жгут тряпку к телу ниже раны и налила текилы прямо в рану. Руки у нее тряслись, она скрипела зубами так сильно, что не слышала ничего, кроме их скрежета.

— Господь всемогущий, просто жуткая боль. — Задыхаясь, она хватала ртом воздух. — Ну а третий? Он сел в поезд?

— Не знаю, — ответил Тай сердито. Промыв рану, Дженни откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза и опять приложилась к бутылке. Потом с минуту отдыхала, тяжело дыша. Когда она снова открыла глаза, Тай смотрел на нее с непроницаемым выражением.

— Это куда больнее, чем огнестрельная рана, — сказала Дженни, пробуя твердость собственного голоса. Голос дрожал, но куда меньше, чем она ожидала. Тай передал ей горящую сигару. Дженни наполнила легкие горячим дымом, потом выпустила его. Тай ждал целую минуту.

— Шить придется прямо здесь, — негромко проговорил он. — Я не смогу сделать это, если не стану возле тебя на колени. А сама ты шить не в состоянии.

Оба понимали, что привлекут к себе нежелательное внимание. Дженни кивнула и положила руку на дрожащее тело Грасиелы.

— Козленок! Грасиела! Перестань плакать и сядь. Нам надо поговорить.

Грасиела опустила промокшую от слез шаль и глянула на Дженни.

— Ты умираешь?

— Да ничего подобного! — Дженни прикусила губу. — Ни за что на свете! Но должна тебе сказать, что я здорово… м-м-м… сильно раздражена. И нуждаюсь в твоей помощи.

Дженни постаралась сосредоточиться только на ребенке. Тут следовало соблюдать особую осторожность: девчонка, прах ее побери, запомнит каждую минуту происходящего. Что было сказано, что сделано, как это было сказано и сделано. Нет, ответственность за ребенка — это похуже гвоздя в заднице, ни с чем другим ее не сравнишь!

— Тебе нужна моя помощь?

Изумленная Грасиела села, прижимая шаль к груди и переводя глаза с Дженни на Тая и обратно.

Дженни облизнула губы и попыталась думать только о Грасиеле, а не о своей боли.

— Помнишь, ты говорила мне, что умеешь шить?

Грасиела кивнула, все еще не понимая. Дженни посмотрела ей прямо в глаза.

— Грасиела, мне нужно, чтобы ты сшила края раны. Можешь ты это сделать?

Ужас исказил черты лица Грасиелы. Еле слышные задыхающиеся звуки вырвались из ее груди.

— Я… я не могу.

— Дженни.

Тай наклонился к ним, всем своим видом выражая неодобрение.

— К кому же еще нам обратиться? — огрызнулась Дженни, не отводя взгляда от белого лица Грасиелы. — Ты можешь это сделать. Это все равно как самый обыкновенный шов. Ты просто должна скрепить один край с другим. Я бы сделала это сама, но мне не видно рану.

Видеть рану Дженни мешала грудь.

Грасиела затрясла головой, стиснула руки. Слезы лились рекой, и, как обычно, текло из носа.

— Я не могу, не могу!

— Вытри ей нос, слышишь? — обратилась к Таю недовольная Дженни и отхлебнула еще один солидный глоток из горлышка.

— Ради Бога, Дженни! Это уж слишком — просить ребенка. Я сам зашью, — прорычал Тай и полез в седельную сумку за мешочком со швейными принадлежностями.

— Отлично! Дай малышке твой пистолет и поставь ее на страже. Вели ей пристрелить третьего кузена, если он явится сюда, разыскивая нас.

По яростному выражению лица Тая Дженни поняла, что попала в точку.

— Если бы тот парень с перрона сел в поезд, мы бы с ним уже встретились. Ты так не считаешь?

— Возможно. Но вероятно и то, что он дожидается следующей остановки.

У Тая потемнело лицо, и он повернулся к Грасиеле.

— Ты меня прости, маленькая. Мне это не по сердцу, так же как и тебе, но кажется, что именно ты должна зашить рану.

— Не могу! Не могу! — продолжала Грасиела, плача и прижимая к щекам маленькие ручки.

— Послушай меня, — спокойно заговорила с ней Дженни и ласково взяла руку девочки в свою, испачкав ее кровью. — Если мы не зашьем рану, она не перестанет кровоточить. Она не будет заживать. Если мы не остановим кровотечение, я попаду в очень тяжелое положение. Ты понимаешь, что я тебе говорю?

— Я не могу воткнуть иголку прямо в… — Грасиелу затрясло, лицо у нее отдавало в синеву, как снятое молоко.

— Сможешь. Человеческая кожа плотнее ситца или другой бумажной материи. Но ты сможешь. Надо только посильнее нажимать на иглу.

Грасиела уронила голову Дженни на плечо.

— Я сделаю тебе больно.

— О да. Это будет больно, как черт его… то есть очень больно. Но я постараюсь не кричать, если ты не будешь тоже.

— Поезд так ужасно качает!

Дженни подняла руку и погладила девочку по голове, недоумевая, куда подевалась шляпа Грасиелы. — Я верю, что ты сделаешь.

— Ты мне веришь? — прошептала Грасиела, повернувшись и глядя Дженни в глаза,

— Я доверяю тебе свою жизнь, козленок. И это правильно. Ведь за тобой должок. Я ухаживала за тобой, когда ты болела, теперь твоя очередь сделать что-то для меня. И твоя задача полегче. Я бы предпочла шить — подумаешь, несколько стежков! — а не убирать блевотину.

Грасиела вытерла глаза и нос рукавом — в обычных обстоятельствах она бы и не подумала так поступить — и бросила быстрый взгляд на мешочек со швейными принадлежностями, который Тай вертел в пальцах.

— Можно мне попробовать текилу?

— Ну нет! — Дженни сдвинула брови. — Если ты еще начнешь пить, мне придется здорово тебя отдубасить. — Она закрыла глаза, вздохнула раз-другой, потом посмотрела на Тая. — Дай ей все что нужно. А ты, Грасиела, выбери самую крепкую нитку и сложи ее вдвое. Да, и вот что… — Дженни замялась.

— Что? — спросила Грасиела; мешочек для шитья вздрагивал у нее в руке.

— Если я потеряю сознание, не бросай шить. Наоборот, если со мной случится обморок, ты шей как можно быстрее, поняла?

Тай буркнул себе под нос несколько ругательств, потом стал в проходе спиной к ним с таким видом, что вряд ли кто решился бы к нему сунуться. Дженни жестом велела Грасиеле опуститься возле себя на колени.

После нескольких неудачных попыток Грасиела, приноровившись к ходу поезда, вдела нитку в иглу. Руки у нее дрожали так сильно, что наперсток то и дело соскакивал с пальца. Дженни еще раз глотнула текилы, и они с Грасиелой поглядели друг на друга.

— Мы с тобой многое испытали, — тихо проговорила Дженни. — Сейчас нам предстоит всего лишь новое испытание. Ничуть не труднее прежних.

— Тебе больно? — шепотом спросила Грасиела, широко раскрыв глаза.

— Немного, — солгала Дженни, потому что болело дьявольски.

Она очень гордилась своей выдержкой — больше, чем любым другим своим качеством или поступком.

«Маргарита, надеюсь, ты это, черт побери, видишь. Если у меня когда и был повод как следует выругаться, да и не раз, то именно теперь, клянусь Богом. Но, как ты, надеюсь, замечаешь, я подаю хороший пример».

— Ты будешь плакать?

— Возможно. Однако мне бы не хотелось, чтобы ты заметила, так что не поднимай голову. — Дженни убрала пропитанный текилой и кровью лоскут, Грасиела увидела рану и со свистом втянула в себя воздух. — Когда кончишь, налей на шов текилы.

Дженни закрыла глаза, задрала блузку и вытянулась на скамейке, стараясь дышать ровно и глубоко.

Первый укол был очень слабенький и не болезненный. Кожа не подалась. Второй такой же.

— Ради Бога, ты собираешься шить или просто мучить меня? Действуй смелее и поскорее кончай с этим!

На четвертой попытке игла проколола кожу, и Дженни потеряла сознание.




Глава 14


Тай устроил изголовье из седельных подушек, накрыл Дженни ее шалью, после того как она свернулась клубочком на скамейке. Опустившись на колени, всматривался в ее раскрасневшееся лицо, надеясь, что побагровело оно не от температуры.

— Повязка не чересчур тугая?

— Вроде корсета.

— Хочешь еще текилы? — Тай убрал со лба у Дженни длинную прядь влажных от испарины волос. — Если ты голодна, то у нас еще есть тортильи. — Дженни помотала головой. — Ладно, отдохни. Сон — лучший врач.

Тай примостился на сиденье возле Грасиелы и закурил еще одну сигару, чтобы чем-то заняться. День уже клонился к вечеру. Длинные тени легли на землю; их отбрасывали кактусы, которые в этих местах были гораздо выше, чем на пустынных участках. Если бы Тай ехал верхом на лошади, он бы заметил, что местность к северу понижается, но движение поезда не давало возможности делать подобные наблюдения.

Он курил, обуреваемый негодованием и заботами, и смотрел на лицо Дженни — на ресницы, золотистыми полумесяцами опустившиеся на щеки, на полуоткрытые губы.

Это должен быть он. Не она. Ведь она уже получила огнестрельную рану. Если кого-то должны были ранить, то настал его черед. Тай хмуро поглядел в окно поверх головы Грасиелы.

Маргарита выбирала защитника дочери поспешно, однако выбрала мудро. Она, вероятно, почувствовала бесстрашное упорство Дженни, ее стойкость и собачью верность однажды данному обещанию. И вот Дженни заработала фонарь под глазом, ей разбили губу, прострелили руку и полоснули ножом по животу. А они еще даже не выбрались из Мексики.

Он не сразу осознал, что Грасиела у него за спиной что-то бормочет.

— Что ты говоришь?

— Я молюсь, — сдавленным голоском ответила девочка. — Я говорю Богу, что вовсе не хотела, чтобы у Дженни текла кровь.

— Послушай, — обратился к ней Тай, обняв за плечи и привлекая к себе. — Ты не виновата в том, что произошло с Дженни.

— Но ведь я просила Бога наказать ее, — уткнувшись лицом Таю в жилет, сказала Грасиела.

Разговор внезапно принял опасный оборот. Тай затянулся сигарой в поисках ответа — столь же недолговечного и преходящего, как дым этой сигары, — не уверенный в том, что сумеет претворить этот ответ в слова, нужные и доступные восприятию племянницы. Если бы кто-то задал ему соответствующий вопрос, Тай ответил бы, что он сам верующий человек, но не религиозный. По его представлениям, Бог — это некая искра, заключенная в любом живом существе, художник, рисующий облака на закате и дымку над океаном, скульптор, лепящий человеческую плоть, почву Земли и далекие звезды. То есть Бог — это прежде всего творец. Помимо этого неприемлемы никакие догмы.

Тай в жизни не думал, что ему придется истолковывать понятие Бога ребенку. Любопытно, имеет ли Роберт представление о том, насколько родительские обязанности изменят его жизнь.

— Понимаешь ли, ведь Бог не принимает несправедливых молитв, — начал он, надеясь на лучшее. — Ты хотела, чтобы Он наказал Дженни за убийство твоей матери, а это неверно. И Бог не принял твою молитву.

Грасиела подняла на него глаза.

— Но ведь Дженни была наказана. Ей прострелили руку и ранили ножом.

— Да, я понимаю, сказал Тай, не слишком соображая, что же говорить дальше. — Ну, давай просто предположим, что Бог наказал Дженни потому, что ты его об этом просила… — Так, ну и что дальше? — М-м, но ведь ты сказала Богу, что изменила свое мнение? Ты же изменила, верно?

Не сводя глаз с его лица, Грасиела кивнула с самым серьезным видом.

— Ну вот. Изменила. И Бог сделал так, чтобы ты спасла Дженни жизнь.

— Я спасла Дженни жизнь? — удивленно приподняв брови, спросила Грасиела.

— Она бы истекла кровью и умерла, если бы ты не зашила рану.

Девочка прижалась к нему всем своим горячим и хрупким тельцем — точно так прижималась к нему собачка, которая у него когда-то была. После нескольких минут молчания Грасиела подняла голову.

— Дядя Тай.

— Что? — тихонько произнес Тай, глядя на Дженни поверх головы племянницы.

— Иногда я люблю Дженни, — прошептала Грасиела.

— Я тоже.

Предмет их разговора мирно похрапывал, а порой постанывал во сне. Улыбнувшись, Тай пришел к выводу, что, какой бы мужчина ни испытывал вожделения к Дженни Джонс, он стремился к реальности, а не к фантазии.

— Когда я ее люблю, то чувствую вину перед мамой.

Одной фразой Грасиела снова направила его на опасный путь. Он похлопал девочку по плечу, чтобы смягчить смысл своих слов.

— Детка, ты же знаешь, что Дженни не убивала твою маму. Мама объяснила тебе это, и Дженни объяснила, и я тоже. Перестань обвинять Дженни. Это несправедливо. — О Господи, он довел ее до слез. — Ну послушай, это очень хорошо, что ты любишь Дженни. — Тай снял с шеи платок и вручил его Грасиеле. — Вытри глаза. И нос. Хорошо, что ты любишь Дженни, потому что… — Мысли Тая прыгали, словно плевок на раскаленной сковородке, — так усердно он искал подходящий резон. — Потому что она теперь принадлежит тебе.

— Что? — Грасиела прижала шейный платок Тая к мокрым глазам.

Ну что ж, начал эту игру — действуй дальше. Тай перевел дух.

— Неподалеку от ранчо, на котором живет твой папа, есть большой город, он называется Сан-Франциско. В этом городе много китайцев.

— А кто такие китайцы?

— Это люди, которые приехали из Китая. Из-за моря. Это не важно. Так вот, китайцы верят, что если ты спас кому-то жизнь, то навсегда принимаешь на себя ответственность за этого человека, вроде бы как он становится твоим. — Тай сомневался, что у китайцев и в самом деле есть такое поверье, но где-то он это слышал. — Самое важное, что ты любишь Дженни. Это правильно. Так гораздо лучше, поскольку она теперь принадлежит тебе…

Грасиела спрятала лицо в его платок, и Тай почти слышал, как она думает. Наконец она опустила платок, лицо у нее было хмурое.

— А я принадлежу тебе и Дженни? Ведь вы спасли меня от моих кузенов со змеями.

Это уже была задачка посложнее, и Тай пожалел, что затеял такой разговор.

— Думаю, что да, — не без труда выговорил он, мысленно соединив их всех троих неразрывной цепью; над этим придется еще поломать голову в дальнейшем.

Поезд остановился, чтобы принять пассажиров. Тай купил миску горячего тушеного мяса на ужин, свежего хлеба и наполнил фляжки. Когда поезд тронулся, Грасиела намочила лоскут от своей разорванной ночной рубашки и осторожно вытерла пот у Дженни со лба. Дженни на мгновение очнулась, пробормотала что-то и снова уснула. Тай наблюдал, как девочка поправляет шаль у Дженни на плечах, и думал, что Дженни была права, а он ошибался. Шестилетний ребенок может куда больше, чем он, Тай, предполагал.

Грасиела подняла его руку и устроилась под ней, положив голову Таю на грудь.

— Расскажи мне какую-нибудь историю.

Брови у Тая взлетели к полям шляпы, он смущенно откашлялся.

— Я не знаю никаких историй.

— Расскажи, как ты и мой папа были маленькими мальчиками.

— Ты не захочешь слушать.

Однако он начал рассказывать, сначала неохотно и медленно, подыскивая нужные слова, потом увлекся, повествуя о том, как они с Робертом попытались украсть призового быка дона Антонио Барранкаса и как в результате этого предприятия бык боднул Тая.

— Прямо в зад, — со смехом сообщил Тай. — Я целую неделю не мог сидеть.

Потом он поведал о том, что их мама всегда пекла лишний вишневый пирог, так как знала — мальчишки непременно утащат один. Далее последовал рассказ об их с братом попытке улизнуть через окно из дома, чтобы спать на сеновале. Отец поймал их и здорово выпорол. Он мог бы говорить до полуночи, вспоминая себя и Роберта, но тут заметил, что Грасиела уснула.

Стараясь не разбудить ее, он покуривал сигару и глядел в окно: поезд шел по ночной пустыне. Грасиела — не его дочь, а Дженни — не его женщина. Но ему хорошо было смотреть вот так на них спящих, словно бы они и есть его семья. Он бы руки-ноги поотрывал тому, кто посягнул бы на них.

Впервые в жизни Тай, кажется, начал понимать, почему мужчина отягощает себя семьей.




Дженни с трудом села, моргая от утреннего солнечного света. На скамейке напротив Грасиела еще спала, положив голову Таю на колени, но Тай бодрствовал.

— Доброе утро, — сказала Дженни, поправляя шаль, чтобы прикрыть испачканную кровью блузку. — Ты хоть немного поспал?

— Подремал немного. Как ты себя чувствуешь?

— Вроде бы получше, но этот треклятый поезд ужасно бросает из стороны в сторону. Можно мне немного воды?

Их пальцы встретились, когда Тай передавал Дженни фляжку, и Дженни хмуро поглядела на ковбоя. Потом она намочила лоскут все от той же Грасиелиной рубашки и обтерла лицо и руки.

За окном тянулись выжженные солнцем пески и солончаки пустыни, кое-где бродили маленькие тощие коровенки. «Любопытно, что они там находят пригодного в пищу?» — подумалось Дженни.

Она провела языком по зубам, напилась воды из фляжки и завинтила крышку.

— Пустынные места почти проехали. Скоро увидим фермы и ранчо.

Наклонившись к окну, Дженни осмотрела далекий горизонт, высокие кактусы и низкие коричневатые холмы, четко рисующиеся на фоне неба. Немало грузов пришлось ей перевезти по дороге из Эль-Пасо в Чиуауа, так что она легко узнала местность.

— Нам бы надо где-то приютиться на несколько дней, — сказал Тай, глядя, как она пальцами приглаживает волосы. — Надо дать тебе возможность поправиться и набраться сил.

Сунув руку под шаль, Дженни осторожно, кончиками пальцев ощупала повязку, наложенную совместными усилиями Тая и Грасиелы. Она пока не могла разобрать, болит у нее так же, как вчера, или меньше. Боль было трудно вспоминать, трудно определить ее степень.

— Кузены, ясное дело, намерены найти трупы, которые мы оставили за собой, — заметила она, поудобнее пристраиваясь к жесткой спинке скамейки. — Луис по крайней мере. И он будет выслеживать нас.

— Чиуауа — достаточно большой город, чтобы мы прожили там целый месяц, никем не обнаруженные.

Это было верно. Основанный двести лет назад город представлял собой оазис, полный роз и окруженный апельсиновыми рощами. Давно миновали времена нищих хижин рудокопов и узких улочек колониальной поры. Нынче город гордился широкими чистыми улицами и водопроводом протяженностью в три мили. Между Чиуауа и Техасом процветала взаимовыгодная торговля, и это способствовало росту и увеличению влияния города. По сравнению с ним Дуранго был не более чем полустанок.

— Кузены будут преследовать нас вплоть до Рио-Гранде, верно? — произнесла Дженни, закрывая глаза.

— На мой взгляд, худшее позади. Когда ты сможешь двинуться дальше — я имею в виду в нормальных условиях, то есть удобно, — мы сядем в поезд до Эль-Пасо, а там переберемся на линию Южной Тихоокеанской дороги. Доедем по ней до Сан-Франциско, там наймем повозку и лошадей и через два дня будем пить кофе на кухне у моей матушки. — Тай сделал паузу и добавил: — Тебе незачем проделывать весь этот путь, Дженни. Мы можем попрощаться в Эль-Пасо.

Дженни фыркнула, но тут же прижала ладонь к животу. Отдышавшись, сказала:

— Ты отлично понимаешь, что я проделаю путь до конца. И не попрощаюсь до тех пор, пока не передам ребенка с рук на руки твоему благословенному братцу. Кроме того, в Эль-Пасо мне вообще нечего делать.

— Хорошо, — ответил Тай, и глаза его казались особенно светлыми и пристальными в свете раннего утра.

Хорошо? Это что-то новенькое. Дженни отвернулась было к окну, однако почти тотчас перевела взгляд на ковбоя. Он сидел, широко расставив ноги; одна рука лежала на спине Грасиелы, большой палец второй он засунул за пояс. Щеки и подбородок покрыты темной щетиной. Отросшие бакенбарды делали черты лица более резкими, а общее выражение угрожающим. Внутри у Дженни что-то сжалось при воспоминании о его поцелуе. О Боже, как она может испытывать вожделение — голодная, слабая, раненая?

Должно быть, от поцелуев — настоящих поцелуев! — что-то сдвинулось у нее в мозгу. Весь вчерашний день единственное, о чем она могла думать, были эти неистовые поцелуи при луне, и первое, о чем она подумала теперь, оказались они же. Всю свою жизнь она только смеялась над всякими бреднями о лунном свете, нежностях и поцелуях. Но это было до, а сейчас наступило после.

Дженни облизнула губы и увидела, как у Тая сжались челюсти.

— Ладно, — сказала она. — Не могу удержаться. Почему ты сказал «хорошо», когда я ответила, что останусь до конца?

Он буквально пожирал ее глазами, переводя взгляд с лица на шею и обратно.

— Потому что я не готов отпустить тебя, — хрипло выговорил он. — У нас с тобой есть неоконченное дело.

Легкая дрожь страха и предвкушения пробежала у Дженни по спине. Она смотрела на Тая, прикусив нижнюю губу и стараясь, чтобы дыхание было ровным.

Она вдруг поняла, что это произойдет. Между нею и Таем. Не имеет значения, что в ее памяти секс остался как трехминутная сухая боль и последовавшее за этим разочарование. Не имеет значения, что она до смерти боится забеременеть. Она встретила взгляд Тая, и сердце ухнуло куда-то в пустоту. Заполнение этой пустоты зависит от него, и оба они будут сходить с ума, пока это не произойдет. Оно неизбежно, потому что между ними молнией проносится желание по каким-то невидимым путям. И если они не отдадутся желанию, молния испепелит обоих.

— Я голодна, — сказала Грасиела, садясь и протирая кулачками глаза.

Из окна их номера в отеле были видны два шпиля церкви снятого Франциска, поднимающиеся над городскими, крышами. Широкая улица внизу была обсажена с обеих сторон апельсиновыми деревьями. По улице двигались не только обычные повозки и запряженные осликами тележки, но и какой-то изящный черный экипаж.

Дженни опустила занавеску и вернулась в комнату, устремив взгляд на две кровати. Ей сейчас хотелось одного: свернуться калачиком и уснуть.

— Когда вернется дядя Тай? — Грасиела сидела на одной из кроватей и подпрыгивала, пробуя упругость матраса.

— Он отправился обратно на вокзал, чтобы забрать наших лошадей. Мы ведь решили, что больше они нам не понадобятся, так что ему придется их продать в какой-нибудь конюшне. — Вода в расписном кувшине на комоде была холодной, и Дженни наполнила стакан; она все никак не могла утолить жажду. — Слезай с кровати. Я хочу лечь.

— Я помогу тебе снять ботинки.

Дженни удивленно моргнула.

— Что ж, это мне очень приятно. — Усевшись на матрас, она вытянула ноги, и Грасиела стянула с нее ботинки; Дженни расправила пальцы. — Ох как хорошо!

— Что мне сейчас делать?

— Что-нибудь спокойное и тихое. Мне просто необходимо лечь и отдохнуть.

Дорога от вокзала до гостиницы была недолгой, но экипаж так громыхал по камням мостовой и так подпрыгивал, что Дженни боялась, как бы не разошлись швы. Приподняв блузку, она проверила, не намокли ли бинты, но, к ее облегчению, они оказались сухими.

— Мне скучно, — с кислой миной произнесла Грасиела. — Расскажи что-нибудь.

— Я слишком устала. Посмотри в окно.

Дженни забралась под одеяло и зарылась головой в мягкую подушку. Подушки были для нее символом роскоши. Если бы она могла каждую ночь спать на мягкой подушке, то считала бы, что живет как принцесса.

Она почти уснула, когда почувствовала легкое давление на матрас рядом с собой. Когда она открыла глаза, то в нескольких дюймах от своего лица увидела лицо Грасиелы. Девочка опустилась на колени возле кровати, положив руки на простыню, а подбородок на руки.

— Какого чер… то есть что ты здесь делаешь?

— Я владею тобой.

— Что? — Дженни в изумлении села на постели. — Мной никто не владеет.

— Я владею, — вполне серьезно заявила Грасиела. — Дядя Тай мне объяснил.

Дженни выслушала историю.

— Я знала в Денвере одного китайца. Он работал в прачечной, но никогда не говорил, будто один человек овладеет другим, если спасет ему жизнь.

— Но это так. Дядя Тай мне сказал. — Грасиела взбила подушку и велела Дженни лечь; удивленная Дженни повиновалась. — Я спасла тебе жизнь и теперь должна заботиться о тебе, пока ты не умрешь. Если ты кем-то владеешь, значит, ты за него отвечаешь. А что это такое — отвечать за кого-то?

— Малышка, я знаю больше слов, чем ты узнала за всю твою жизнь. — Вид у Дженни был крайне недовольный. — Ты не владеешь мной и не отвечаешь за меня. — Грасиела все еще стояла на коленях у кровати и смотрела на Дженни. — Перестань на меня глазеть.

— Ты и дядя Тай тоже владеете мной, потому что спасли мне жизнь.

— Послушай. — Дженни снова села. — Тобой никто не владеет и никогда не будет владеть. Ты сама собой владеешь. Ты отвечаешь за себя и заботишься о себе. Ни на кого не полагайся, только на себя.

Ее слова повисли в воздухе, давая время прийти к потрясающему выводу, что слова эти не соответствуют действительности. Она сама и Тай полагались друг на друга с той самой минуты, как объединили силы. Она полагалась на Грасиелу, когда та зашивала рану и тем самым остановила кровотечение.

— Впрочем, иногда ты должна полагаться на других, — вынуждена была она сделать поправку.

Долгие годы Дженни во всем полагалась только на себя, а потом ей вдруг пришлось опереться на других. Осознание этого прямо-таки поразило ее. Как же это случилось?

У Грасиелы на губах играла та самая улыбочка, которую Дженни терпеть не могла. Но что могла эта девчушка знать? Детям всегда надо опираться на взрослых, вот и все.

— Нам пора сделать перевязку, — решила Дженни. — Найди в сумке свою ночную рубашку, мы разорвем ее на бинты. И принеси наше маленькое зеркальце. Надо посмотреть, как там швы.

Когда она очень осторожно, хоть и не без боли, сняла бинты, то увидела на них лишь немного сукровицы, а кровотечения уже не было. Отлично! Дженни немного передохнула, опершись на спинку кровати, потом, решив, что вполне выдержит вид раны, подняла блузку и пристроила зеркало.

— Ну что ж, зарубка лучше некуда, — заметила она наконец; Грасиела смотрела на нее выжидательно. — А ты прекрасно справилась с работой. Красивые и аккуратные стежки. Если бы я тебя не знала, то подумала бы, что ты зарабатываешь на жизнь шитьем.

Лицо у Грасиелы засияло от гордости, глаза заблестели.

— Вот этот был самый трудный, — произнесла она, показывая на последний стежок.

— Насколько я помню, для меня самым трудным был первый, — улыбнулась Дженни.

На главах у Грасиелы внезапно показались слезы.

— Я не хотела причинить тебе боль, — прошептала она.

Словно чья-то рука сжала сердце Дженни. С тех пор как Грасиела просила Бога, чтобы он убил Дженни, они проделали долгий путь. Очень, очень долгий. Она вдруг ощутила непрошеную влагу у себя на глазах.

— Это самые приятные слова, какие мне довелось слышать, — пробормотала она, обретя дар речи. Помолчав немного, похлопала ладонью по кровати рядом с собой. — Забирайся сюда.

Грасиела влезла на постель и прижалась к плечу Дженни. С дрожью в голосе сказала:

— Было очень трудно, я так боялась! И столько крови! А поезд все время качало.

Дженни обняла Грасиелу за маленькие плечики и привлекла к себе.

— Иногда, чтобы помочь человеку, приходится причинить ему боль. Ты права, это очень трудно. Но ты это сделала, и я тобой горжусь. Выходит, ты и в самом деле спасла мне жизнь. — Дженни помолчала и добавила: — Однако ты мной не владеешь.

Прижавшись щекой к голове девочки, Дженни вдыхала теплый запах ее волос, такой приятный, присущий только детям. Дженни удивлялась тому, насколько ей радостно держать Грасиелу в объятиях и ощущать этот запах.

— Дженни, — промурлыкала Грасиела, — я тебя иногда люблю. — Это признание до того поразило Дженни, что ей сдавило горло и стало трудно дышать. — А ты меня любишь иногда?

— Иногда люблю, — проговорила Дженни каким-то чужим, глухим голосом. — Не слишком часто.

Так и нашел их Тай: обе крепко спали, прильнув одна к другой.

Грасиела проснулась вскоре после того, как он вошел в комнату, и Тай, приложив палец к губам, показал своей шляпой на Дженни. Грасиела кивнула, потом осторожно отодвинулась от Дженни и слезла с кровати.

— Как она себя чувствует? — тихо спросил Тай.

— Она устала, — шепнула Грасиела. — Мне кажется, что у нее болит рана.

Тай подошел к кровати и осторожно коснулся лба Дженни. Кожа была горячая, но сухая, как при повышенной температуре. Стараясь не разбудить Дженни, Тай приподнял блузку и осмотрел рану. Она выглядела неважно. Края покраснели. Но его племянница наложила швы так же хорошо, как если бы он сделал это сам, или даже лучше. Тай немного подумал, потом подтолкнул Грасиелу к двери.

— А куда мы пойдем? — спросила та, оглядываясь на Дженни.

— Я еще не встречал женщин, которые бы потеряли столько одежды, как вы обе. Мы идем покупать новые платья для тебя и для Дженни.

Грасиела немедленно просияла и вложила свою руку в руку Тая, готовая идти.

Она таскала его из магазина в магазин и тратила его деньги так же радостно, как взрослая женщина, накупив так много вещей для себя и для Дженни, что Таю пришлось приобрести чемодан. Потом она не допускающим возражения тоном заявила, что ему тоже нужно купить новую одежду, и они совершили еще один круг по магазинам и лавкам, где торговали кожаными вещами. К концу второй половины дня Тай пришел к выводу, что провести весь день в седле, отыскивая заблудившееся животное, куда менее изнурительно, чем ходить по магазинам с существом женского пола, хотя бы и шести лет от роду.

После того как он поднял руки и объявил, что с него хватит, он отвел Грасиелу в кафе выпить апельсинового сока и отведать мексиканских сладостей.

Он наблюдал, как Грасиела деликатно снимает глазурь с пирожного и ест это пирожное крохотными кусочками. Сам он, останавливаясь в Чиуауа по дороге к Верде-Флорес и безымянной деревне, просто не замечал таких вот семейных местечек, как это кафе. Он ночевал тогда в какой-то дешевой дыре, а вечер провел в шумной забегаловке на окраине города, вдали от центральной площади.

С той ночи прошла целая жизнь; тогдашние его мысли настолько отличались от нынешних, что он, можно сказать, стал другим человеком. С той поры он проехал огромное расстояние. Купил четырех лошадей, убил двух мужчин, а также — и это чрезвычайно удивляло — покупал женское белье и верхнее платье, а теперь вот сидел в кафе с ребенком, вместо того чтобы тянуть пиво в забегаловке. Его удивляло и еще одно: он больше не видел только черты Барранкасов, когда смотрел на свою племянницу. Глядя на нее теперь, он видел красивого ребенка с глазами, такими же зеленовато-голубыми, как у него самого. Он замечал ее обаяние, ее улыбку и то полное доверие, с которым она вкладывала свои пальчики в его ладонь.

И еще была Дженни. Тот человек, который раньше проехал через Чиуауа, не знал, что существуют женщины, похожие на Дженни Джонс. Тот человек смотрел на женщин как на слабые и пустые создания, за которыми мужчина ухаживает с целью удовлетворить физическую потребность. Тот человек рассмеялся бы, скажи ему, что женщин можно уважать за такие качества, как смелость, верность и честность. Он бы только огрызнулся, если бы кто-то предположил, что он станет мучиться из-за женщины, которая может ругаться и драться похлеще, чем он сам, и умеет выпить не хуже мужчины.

Он чувствовал, что это путешествие, начатое без всякого желания и только в угоду брату, изменит в конечном счете всю его жизнь. Он понимал, что уже не сможет смотреть на вещи так, как смотрел до этой поездки. Что-то произошло с его будущим. Давно сложившиеся привычки отлетали, словно пятна ржавчины с железа.

— Дядя Тай. — Грасиела допила сок и доела пирожное с нетерпением ждала, когда он выйдет из раздумья. — Мы должны проверить, как там Дженни. Мы давно ушли. Может быть, мы ей нужны.

Тая беспокоило другое: он подозревал, что они нужны ему.

Дженни спала до тех пор, пока в дверь не постучался первый посыльный. После этого покупки прибывали с промежутками в пять минут, и она оставила мысли о сне. Когда наступило временное затишье, она заказала ванну и что-нибудь поесть. Искупавшись, начала распаковывать доставленное, в изумлении открывая рот при виде множества нарядов и белья.

Там были нижние юбки и сорочки, чулки и ночные рубашки, юбки и блузки, два дорожных костюма с подходящими к ним шляпами и сумками. У нее в жизни не было такой прекрасной одежды.

Выбирала, разумеется, Грасиела. Дженни сомневалась, что Тай знал больше о женской одежде, чем она сама. Ее предположения подтвердились минутой позже, когда она принялась разворачивать свертки, содержащие новый гардероб Грасиелы.

Она прочно уселась на край кровати, разглядывая миниатюрный вариант того самого дорожного костюма, который она только что прикидывала на себя. Маленький ансамбль был того же покроя и цвета, как и большой.

Дженни рассматривала эти похожие один на другой костюмы, как картинки в каталоге. Когда она и Грасиела войдут в поезд в этих одеяниях, их явно примут за мать и дочь.

Опустив голову, Дженни прикрыла глаза дрожащей рукой.

«Маргарита, я в тревоге».

Начинать разговор днем было несравнимо хуже, чем обращаться к звезде Маргариты, но Дженни не могла ждать до вечера.

«Что-то происходит между Грасиелой и мной. Я не пытаюсь занять твое место, ты должна это понимать. Я вовсе не собиралась привязывать Грасиелу к себе, тем более теперь, когда знаю, что твой драгоценный Роберт ждет ее и хочет, чтобы она приехала».

Дженни наклонилась еще больше и прижала руку к животу. Рана здорово болела.

«Ничего хорошего нет в том, что мы с Грасиелой привяжемся друг к другу, ведь через несколько недель мне предстоит с ней расстаться. Она не любит меня так, как Тая, но все же любит иногда, как она сама говорит. А я… я тоже люблю ее, Маргарита. Начиналось все совсем иначе, и я не надеялась полюбить девочку, но это произошло. Я не сразу разобралась в ней, но она именно такая, как ты говорила. Она кажется невероятно сообразительной для ребенка ее возраста и умна как черт, когда ей этого хочется. Она красива, у нее прекрасные манеры, она знает множество слов. И смелая. Видит Бог, какая смелая. Видела ты, как она меня зашивала?»

Господи, она ведь излагает, как настоящая родительница… Отложив в сторону маленький ансамбль, Дженни подошла к окну, раздвинула занавески и посмотрела на небо.

«Маргарита, ты должна помочь нам. Не требуй от нее слишком много, как это делала я. Я привыкла говорить людям „прощай“, но Грасиела — нет. Это будет тяжело для нее. Это не слишком-то хорошо, но мне было бы приятно, если бы она расставалась со мной с грустью. Но я не хочу, чтобы ей было больно.

Она перенесла достаточно тяжелого. Я не знаю, как в этом разобраться. Надеюсь, что ты знаешь».

— А вот и мы! — Грасиела вбежала в комнату. — Дядя Тай, она проснулась! Ты видела новые платья? Мои такие же, как твои. У нас даже есть серьги. Ты видела их?

— Я не нашла никаких серег, — слабым голосом ответила Дженни. Пока Грасиела срывала обертку с оставшихся нераспакованными свертков, она смотрела на Тая. — Ты побрился и скупил всю женскую одежду в Чиуауа.

Он засмеялся и вручил ей бумажный пакетик.

— Это порошок от лихорадки. Аптекарь велел растворить столовую ложку в горячей воде и принимать по три раза в день. — Он подошел к Дженни и приподнял ее лицо за подбородок. — Глаза у тебя немного блестят, и лицо красное, но выглядишь ты прекрасно. Ты вымыла голову?

Дженни прикрыла глаза и качнулась по направлению к нему.

— Я приняла ванну, — прошептала она. Привыкнет ли она когда-нибудь к его прикосновениям? Можно ли представить, что настанет время, когда она не будет таять от этих прикосновений? Когда не будет испытывать внутренний жар от его взгляда — такого, как сейчас? Когда, стоя рядом с ним, ей уже не захочется прильнуть к нему и раствориться в его тепле и силе?

Дженни отступила на шаг, прижала кончики пальцев к вискам и покачала головой.

— Может, мне стоит принять немного этого порошка прямо сейчас? Меня как раз лихорадит.

Грасиела потянула Дженни за полу халата, который та нашла в одном из свертков и надела после ванны.

— Посмотри! Вот наши серьги. Настоящая бирюза в серебре.

Девочка так радовалась, что Дженни не сказала, что у нее не проколоты уши и поэтому она не сможет носить серьги.

— В магазине были другие серьги с голубыми камнями, но не с настоящей бирюзой, и дядя Тай сказал, что это не для его девочек. Он купил нам настоящие!

— Мне это прямо-таки вскружит голову, — негромко произнесла Дженни.

Легкая краска появилась на лице у ковбоя. Дженни готова была поклясться, что Тай Сандерс не способен краснеть. Медленная улыбка изогнула его губы.

— Это было глупое замечание, — сердито сказал Тай, поворачиваясь к двери.

— Твои девочки, вот как?

— Я пойду выпить. К ужину принесу чего-нибудь поесть. — Он нахлобучил шляпу и громко захлопнул за собой дверь. Потом снова открыл ее и просунул голову в комнату. — Пошлю кого-нибудь с горячей водой для порошка.

— Весьма признательна, — ответила Дженни с деланной улыбкой.

После того как дверь захлопнулась во второй раз, она взглянула на две кровати. Хорошо бы никто не пырял ее ножом… Тогда, возможно…

— Ты уже мерила шляпы? — окликнула ее Грасиела, показывая соломенную шляпу, украшенную цветами из шелка. — Мне больше нравится вот эта.

Дженни отвела глаза от кровати. О чем она, черт подери, думает? Если бы она даже была здорова как лошадь, ничего не могло бы произойти между нею и Таем. Только не в этой комнате. И не рядом с Грасиелой. Дженни со вздохом присела к маленькому столику и стала смотреть, как девочка примеряет шляпу. Она вполне могла понять, как мужчина и женщина сделали бы одного ребенка. Гораздо труднее представить, как они нашли бы уединенное местечко, чтобы сотворить второго.

Сообразив, что беспокоится о вещах, которые раньше никогда не пришли бы ей в голову, Дженни вдруг громко расхохоталась и тряхнула головой. Должно быть, у нее все-таки повышена температура.

Долгое время спустя после того, как Грасиела уснула рядом с ней, Дженни лежала и слушала, как Тай ворочается на соседней кровати. Наконец он откинул одеяло и прошел через полосу лунного света к стулу, через спинку которого был переброшен его жилет. Минутой позже вспыхнул огонек спички и запахло сигарным дымом.

— Как я вижу, ты и себе купил нижнее белье, — тихонько проговорила Дженни, улыбаясь в темноту.

Белье плотно обтягивало плечи и грудь Тая, но на бедрах было немного великовато. Ягодицы у него были небольшие, порастряс их, должно быть, галопируя за коровами.

— Чего ты не спишь?

Он вернулся в постель, пристроил подушки к спинке кровати и оперся о них, покуривая в темноте.

— Да я целые сутки только и делала, что спала.

— Как ты себя чувствуешь? Порошок помог?

— Наверное, помог. И живот уже не саднит, как раньше. На мне как на собаке — все быстро заживает.

— Дженни… иди сюда.

Сердце кувырнулось у нее в груди, дыхание участилось. Но она медлила откликнуться на призыв, борясь с соблазном.

— Нет, сэр, я не стану забираться в постель к мужчине, если в комнате находится ребенок, — заявила она строго, как супруга проповедника, и разве что с легким намеком на сожаление.

— Ты что, принимаешь меня за ничтожного ублюдка? — Дженни не могла видеть, как полыхают негодованием его глаза, но вполне могла себе это представить и едва не расхохоталась, а Тай продолжал: — В этой постели ничего такого не произойдет, я всего только поцелую и немного приласкаю тебя. Иди же ко мне.

Соблазн победил. Сопротивление было недолгим.

— Ладно… И я тоже не прочь немного подымить этой сигарой.

Отодвинувшись от Грасиелы, Дженни осторожно слезла с кровати и подошла на цыпочках к другой. Подобрав подол новой белой ночной рубашки, забралась в постель к Таю.

— Дай мне одну подушку.

— Нет, они мне обе нужны. Ты лучше прижмись ко мне.

Он разогнул руку, и Дженни устроилась возле него, положив голову ему на плечо. Это было на удивление приятно.

— Ты такой горячий, словно посидел у печки, — прошептала она, но не отодвинулась от его жара, а протянула руку и, вынув сигару у него изо рта, затянулась ею и медленно выпустила дым из легких.

— Ах-х, это просто восхитительно. Весь день мечтала покурить.

После того как она затянулась еще раз, Тай отобрал у нее сигару и погасил в пепельнице на столике между кроватями.

— Почему ты не достала сигару из седельной сумки?

— Я просто… видишь ли, я… не была уверена, когда вы с Грасиелой вернетесь. Я не курю при ней. Это подает дурной пример.

Дженни не в состоянии была определить, насколько членораздельно она выражает свои мысли, потому что думала она только о том, что рука Тая находится очень близко к ее груди.

— Значит, вот ты какая, — сказал Тай посмеиваясь. — Снаружи тверда, как яичная скорлупа, а внутри мягкая, как желток.

— Ты собираешься всю ночь нести чепуху или мы все-таки поцелуемся? — Когда он снова засмеялся, зарывшись лицом в ее волосы, Дженни вздрогнула от предвкушения. — Ты только потише. Мы же не хотим разбудить Грасиелу?

— Поцелуи — вещь не слишком шумная. — Тай соскользнул ниже вместе с подушкой, и голова его оказалась рядом с головой Дженни. Он погладил ей лицо, потом ласково положил большой палец ей на губы. — Знаешь, чем бы хотелось сейчас заняться?

— Мы не можем, — ответила она пересохшими губами.

Сердце билось так сильно, что Дженни почти не могла дышать, а все тело горело огнем. Тай придвинулся ближе — не настолько, чтобы причинить ей боль, но все же достаточно близко, чтобы она ощутила, как он возбужден.

Он поцеловал ее в уголок губ, коснувшись горячей рукой ее шеи.

— Я хотел бы стащить с тебя ночную рубашку и пройтись языком по всему твоему телу, — пробормотал он.

— Господи! — Дженни, отпрянув, уставилась на него. Она в жизни не слышала о подобных вещах. Мысль о том, как кто-то лижет ее тело, могла бы показаться неприятной… но не показалась. Ни в малейшей степени. И если бы она уже не лежала, то, наверное бы, упала, как тогда, когда Тай впервые коснулся ее груди.

Тай поцеловал ей веки, а рукой легонько, очень нежно дотронулся до груди.

— Я хотел бы поцеловать тебя здесь. — Он слегка прижал сквозь рубашку сосок. — И здесь. — Рука его опустилась на живот ниже повязки.

Задыхаясь, Дженни вздрагивала от каждого его прикосновения, от этих необычных эротических телодвижений, о которых прежде не имела представления.

— И здесь.

— Здесь? — Дженни в изумлении широко раскрыла глаза. — Ты хотел бы поцеловать… там?

Его рука легла на самое интимное, потаенное место, обжигая Дженни сквозь тонкую ткань рубашки. Тай тихо-тихо засмеялся.

— Именно там. Дай твою руку. Я покажу тебе, что делает со мной одна только мысль об этом поцелуе.

Она знала, что он собирается сделать, но не возражала. Позволила взять себя за руку и положила ее Таю между ног, туда, где они соединялись.

— Господи! — снова пробормотала Дженни, ощутив под пальцами отвердевший член.

Тай застонал, и она отдернула руку, но он поймал ее и вернул на то же место. Сначала очень робко, потом все с большим любопытством и уверенностью движений она испытывала его мужскую силу.

К своему удивлению, она обнаружила, что может создавать целую симфонию баритональных стонов и низких, полных муки шепотов. Она продолжала ласкать его, и тело Тая выгибалось и содрогалось. Она продолжала ласкать его, а он целовал ее так, что губы у нее горели.

Он обладал силой, которая зажигала в ней страсть, и нежностью, которая вынудила ее опуститься на колени. Но и она обладала силой. Это поразило ее.

— Перестань, — умолял он ее хриплым шепотом. — Перестань хоть на минуту. Это мучение.

— Мне нравится тебя мучить, — зашептала она, покрывая его лицо поцелуями и поддразнивая вызывающими движениями бедер.

Стон вырвался из его груди.

— Я должен был знать, что ты скоро научишься, — сказал он и, распахнув ворот ее ночной рубашки, нашел губами и языком ее грудь.

— Я тебе покажу, что такое настоящее мучение.

Когда Дженни перед рассветом вернулась к себе в постель, губы у нее были распухшие, а груди болели, и она решила, что Тай выполнил свое обещание,

Никогда в жизни она не испытывала ничего, хотя бы отдаленно похожего на подобную страсть и желание. Он вел ее от вспышки к вспышке не чем иным, как только движениями рук и словами, сказанными на ухо. И она открыла, что может делать то же самое для него.

Укладываясь в постель рядом с Грасиелой, Дженни посмотрела на нее с некоторой обидой и недовольством. Если бы Грасиелы не было здесь… Впрочем, не будь здесь Грасиелы, не было бы и Тая.

— Тай! — шепотом окликнула она.

— М-м-м?

— До этой ночи я никогда… — Она никак не могла найти верные слова и запнулась. — Тай! Я думала, что знаю… ну, понимаешь, о мужчинах и женщинах… но я, оказывается, не знала ни черта.

— Зато теперь знаешь, — негромко отозвался он и усмехнулся. — Теперь-то уж точно знаешь.




Глава 15


Не зная, разыскивают ли их в Чиуауа кузены Барранкас, Тай и Дженни по возможности избегали выходить на улицу и редко покидали номер в отеле. Дженни считала, что в процессе ее выздоровления самое неприятное — сидеть в четырех стенах. Ее доводило до бешенства нытье Грасиелы, которая то и дело приставала с вопросом, чем бы ей заняться.

Уставившись невидящими глазами в страницы романа Марка Твена, который купил для нее Тай, она только и делала, что обдумывала ситуацию с Грасиелой. Дженни вовсе не хотела быть родительницей, давала себе клятвы, что никогда ею не будет, и маялась при мысли о том, что ответственность все еще лежит на ней. Она не любила детей, никогда не любила и не верила, что когда-нибудь полюбит.

Но как она ни возмущалась, ни бунтовала внутренне, выходило так, что она превращалась в заботливую мамашу. Это удивляло ее в такой же степени, как родительские предостережения, увещевания и улещивания из мужественных уст Тая.

Если бы обстоятельства не были столь тяжелыми и беспокойными, Дженни, вполне возможно, все это казалось бы даже забавным. И она и Тай не любят детей, и ни один из них не ожидал, что придется иметь дело с ребенком. Однако пришлось, и они сражались с чисто родительскими проблемами вроде невозможности уединиться, необходимости подавать хороший пример и так далее; они спорили о том, на что способен шестилетний ребенок, а на что нет, и по временам вынуждены были призывать на помощь весь свой здравый смысл, сталкиваясь с капризами и упрямством Грасиелы.

Если бы обычные, нормальные родители попали в их теперешнюю ситуацию, стали бы они учить дитя играть в покер или двадцать одно? Дженни хотелось верить, что стали бы — даже Маргарита.

— Мне надо поднимать ставку или пасовать? — нетерпеливо спросила Грасиела, протягивая свои карты Дженни таким образом, чтобы Тай их, не дай Бог, не увидел.

Дженни вздохнула и подняла глаза от книги. Она уже десять раз перечитывала один и тот же абзац.

— Я же тебе говорила. У меня правило — не давать советов человеку, когда он ведет свою игру.

— Но я же не человек. Я ребенок. Пасовать, верно?

Дженни посмотрела в огорченные глаза Грасиелы и кивнула.

— Я не намерена говорить тебе, что делать, но… — Она наклонилась над столом и шепнула Грасиеле на ухо: — У тебя всего пара четверок. На твоем месте я бы спасовала. И больше не отвлекай меня, пожалуйста.

Грасиела бросила карты на стол с весьма удрученным видом и молча смотрела, как Тай придвигает к себе кучку спичек.

— Давай еще сыграем, — попросила она.

— Не можем, — возразил Тай, пересчитывая спички. — Скоро ужинать.

Дженни решила оставить всякие попытки читать.

— Научил бы ты ее раскладывать пасьянс, — предложила она. — У нас тогда по крайней мере были бы передышки.

— Я не хочу учиться другой игре, я хочу играть в покер, — надула губы Грасиела. — И я хочу выигрывать. Мама и тетя всегда давали мне выигрывать.

Дженни рассмеялась, и даже Тай усмехнулся.

— Можешь об этом забыть. Никто не собирается тебе поддаваться. В тот день, когда ты выиграешь банк у меня или у дяди Тая, можешь себя похвалить, потому что выиграешь по честному. А до этого пока еще далекого дня придется проигрывать, так что мирись с проигрышем. А теперь хватит болтать. Я все-таки попробую еще почитать.

— А почему бы тебе не почитать вслух, пока мы с дядей Таем сыграем еще раз?

Дженни сощурилась и вздохнула.

— Я читала тебе утром. Теперь хочу почитать для себя. В поезде я, может, буду читать тебе больше, но не сейчас. Так что умолкни.

Грасиела опустила плечи и всем своим видом давала понять, что удручена до крайности. Дженни с минуту смотрела на нее, потом захлопнула книгу.

— Поскольку ты уже расстроена, самое время напомнить тебе, что твой дядя Тай и я уходим сегодня вечером. Не хотелось бы, чтобы ты сильно огорчалась из-за этого.

Грасиела открыла рот от изумления и возмущения.

— Разве вы уходите без меня?

Тай смешал карты и убрал их в футляр.

— Я договорился с женой хозяина отеля, ты ее знаешь, это сеньора Харамильо. Она останется с тобой, пока нас не будет.

— Я ненавижу сеньору Харамильо. Она толстая, и у нее усы. Не хочу с ней оставаться ни за что на свете!

— Но останешься, — спокойно сказала Дженни. — Можешь вопить, орать и плакать сколько хочешь, но ты останешься здесь. Я тебе говорила об этом три дня назад, когда показывала свое новое платье.

— Я пойду тоже! — Грасиела сжала кулаки, из глаз у нее полились слезы. — Мы принадлежим друг другу. Мы отвечаем друг за друга. Вы должны взять меня с собой.

— Замолчи ты, ради царствия небесного! — Дженни нахмурилась при виде неуверенности на лице Тая. — Я вижу, что ты задумал, — сердито накинулась она на него. — Но ты просто сообрази, что такое взрослые люди и что такое эта маленькая соплячка. Если мы пойдем у нее на поводу, тогда она права: мы принадлежим ей. — Дженни снова повернулась к Грасиеле: — А этого быть не должно!

— Терпеть не могу, когда ты говоришь обо мне так, будто меня здесь нет!

— Грасиела, детка, — самым просительным тоном обратился к ней Тай, — сеньора Харамильо умеет играть в покер.

Дженни сразу заметила, что Грасиела хоть и не поддается, но лицо у нее оживилось. Самолюбие требовало, чтобы она изображала плохое настроение и давала понять, что ее бессовестно предали. Дженни разгадала ее хитрость и едва не расхохоталась. Пыталась ли она сама манипулировать взрослыми, когда ей было шесть, как Грасиеле? Если да, то она в свое время могла рассчитывать только на неудачу, как Грасиела сейчас.

На лице Тая было ясно написано чувство вины.

— Если я возьму тебя с собой поужинать, пока Дженни одевается, ты повеселеешь? — спросил он. Дженни округлила глаза.

— И ты еще сказал, что я как яичный желток! Полюбуйся на себя. Она обвела тебя вокруг пальца, такого маленького пальчика!

— Я возьму свою накидку, — заявила Грасиела, совершенно счастливая, и бросила на Дженни торжествующий взгляд, слезая со стула.

— Ах ты, свинюшка!

Тай рассмеялся и надел шляпу.

— Мы уйдем примерно на час. Хватит тебе времени принять ванну и одеться?

Он вымылся и переоделся раньше и теперь стоял перед ней во всей своей ошеломляющей красоте, в туго обтягивающих черных брюках и бархатной черной мексиканской курточке, надетой на белую накрахмаленную рубашку. Дженни обратила внимание на ярко-красный галстук — до этого вечера он таких не носил.

— Ты выглядишь замечательно, — тихо проговорила она, любуясь его упругими мышцами, выступающими под одеждой на плечах и на бедрах.

Легкая дрожь пробежала у нее по спине, когда она вдруг вспомнила о ночах, которые они проводили вместе всю эту неделю. Она узнала его тело, а он — ее. Он мог потрясти ее своим поцелуем или прикосновением. Она могла побудить его к этому или удержать одним только словом, сказанным шепотом. В ее глазах светилась осознавшая себя сила.

— Куда мы идем?

— Это сюрприз, — ответил он, глядя на ее губы. — Надеюсь, тебе понравится мой замысел.

Он мог бы сказать больше, но многообещающее выражение его лица было красноречивее слов. Куда бы он ни взял ее с собой, она не разочаруется.

Дженни облизнула губы и сглотнула, улыбнувшись при виде того, как Тай сжал челюсти.

— Ты по пути не глянешь на расписание поездов? Я чувствую себя совершенно здоровой и готова ехать в Техас хоть завтра. Грасиела, ты ему напомни. Идите, вам пора.

Радуясь перспективе провести вечер с Таем наедине, Дженни теперь уже посмеивалась над тем, что Тай укрощает темперамент Грасиелы лестью и подкупом, а она добивается тех же результатов строгостью и требовательностью. Малышка достаточно умна и видит их обоих насквозь.

После того как Тай с Грасиелой ушли, Дженни велела приготовить ванну, осторожно разложила свое новое платье на одной из кроватей и провела пальцами по шуршащему шелку абрикосового цвета. Еще месяц назад мозоли у нее на руках цеплялись бы за гладкую ткань. Но теперь ей не приходилось каждый день возиться с неподатливыми коробками груза, и мозоли исчезли. Вчера в поисках, чем бы заняться, она взяла у Грасиелы пилочку для ногтей и привела в порядок собственные ногти. Улыбаясь, Дженни подумала, что, наверное, ад замерз, когда она взялась за эту пилочку, и с той минуты грешники дрожат от холода, вместо того чтобы мучиться от жара адского пламени.

Грасиела не была бы Грасиелой, если бы не купила кусок мыла, пахнущего розами, и Дженни решила воспользоваться этим мылом во время купания.

Короткая стрижка имела свое преимущество: волосы быстро сохли, тем более что этому способствовал сухой воздух пустыни. Стоя голая перед комодом, Дженни гляделась в стоящее на нем небольшое зеркало и зачесывала волосы со лба назад, чтобы так они и высохли.

Потом она взялась за предмет туалета, который в свое время дала клятву не носить, — за корсет. Посмеиваясь при мысли о том, как это Тай покупал подобное интимное приспособление, она повертела корсет в руках, согнула стальные пластинки, внимательно разглядела ленточки и кружева. Приложила к себе спереди. Но даже теперь она сомневалась, сможет ли носить эту дьявольскую штучку, хотя Грасиела уверяла ее, что без корсета новое платье будет плохо на ней сидеть.

Надев наконец белье, Дженни вернулась к прическе, довольная тем, что волосы высохли так, как она их уложила. Пальцы Дженни двигались вполне уверенно: скорее подчиняясь обыкновению, нежели признавая его, она годами тайно экспериментировала с гребнем и щеткой для волос. Волосы, ее собственные волосы, были тем атрибутом женственности, который она понимала и принимала. В порыве внезапного вдохновения она прикрепила на затылке веночек из искусственных цветов, создав некую видимость пучка.

Настала очередь розовой воды, также позаимствованной из запасов Грасиелы, после чего Дженни задумалась. Не будет ли нелепо, если она попудрит щеки, плечи и грудь? Так, слегка… Прежде чем переменить намерение, она успела напудрить лицо, шею и плечи, потом посмотрелась в зеркало.

Господи, да она стала совсем другой! Пудра приглушила зarap, зачесанные назад волосы открыли широкий, благородной формы лоб. Глаза в этот вечер оказались голубыми, как сияющее весеннее небо. Увлеченная этими переменами, до которых ей прежде не было дела, Дженни отщипнула розовый лепесток с цветка из ящика на окне и потерла этим лепестком губы, глядя в зеркало.

За несколько минут до возвращения Тая и Грасиелы она осторожно облачилась в свое шелковое платье абрикосового цвета, охваченная желанием посмотреться в большое зеркало и увидеть, красиво ли ниспадают бледно-зеленые ленты завязанного сзади банта, которым отделано платье; тот же бледно-зеленый цвет повторялся спереди в рисунке изящной вышивки у ворота, такой же была и широкая лента, опоясывающая платье под грудью.

Глядя на себя, Дженни думала о бабочке, которая только что вывелась из куколки, дождавшись своего срока. Но может быть, она, Дженни, больше напоминает так называемую ночную бабочку — особу определенного пошиба, одетую как леди?

Тай и Грасиела постучались, вошли — и замерли.

— Дженни! — выдохнула Грасиела. — Какая ты красивая!

Красные пятна выступили у Дженни на щеках, когда она подняла глаза на Тая и провела дрожащими пальцами по бедрам. Только заметив, как в его взгляде вспыхнул огонь, в значении которого не ошибается ни одна женщина, Дженни успокоилась. И все же…

— Я выгляжу как шлюха? — шепотом спросила она, жалея, что напудрилась и подкрасила губы.

— Ты выглядишь… как прекрасное видение, — хрипло пробормотал Тай. — Это платье словно твоя вторая кожа, а его цвет удивительно подходит к волосам.

Дженни вспыхнула от радости. Но Тай — мужчина, его суждению не до конца можно верить. И она повернулась к Грасиеле.

— Не слишком ли открыта шея? — спросила она. Никогда в жизни Дженни так не обнажалась. Грасиела обошла вокруг нее, поправила здесь, уложила складку там.

— Это такой фасон, — уверенно заявила она тоном опытной и понимающей хозяйки магазина готового платья.

Завершив полный круг, Грасиела отступила и, устремив на Дженни взгляд широко раскрытых глаз, в котором недоверие смешивалось с восторгом, произнесла негромко:

— О Дженни! Ты выглядишь так прекрасно. Настоящая принцесса.

— Ах, милая ты моя, спасибо тебе! — Дженни откашлялась, потом решилась посмотреть на Тая, который не двигался с места, словно врос в пол.

— Дженни! — Грасиела в нерешительности прикусила нижнюю губу, кивнула и дотронулась до медальона у себя на груди. — Можно я дам тебе на этот вечер свой медальон?

Это предложение, сделанное так застенчиво, ошеломило Дженни. Все время, пока они путешествовали вместе и терпели разные передряги, Грасиела не расставалась со своим медальоном. Никогда. Ни днем, ни ночью. Это было ее сокровище, главная ценность, единственное вещественное напоминание о матери.

Дженни заморгала и проглотила комок в горле.

— Для меня это большая честь, — с трудом выговорила она.

Усевшись на край постели, она ждала, пока Грасиела снимет медальон со своей груди и осторожно приколет к корсажу ее платья. Они долго смотрели друг другу в глаза, потом Грасиела быстро чмокнула Дженни в щеку и отошла к окну.

Дженни, открыв рот, поднесла к щеке ладонь. Если бы в этот вечер больше ничего особенного не произошло, она бы все равно запомнила его на всю жизнь. Грасиела ее поцеловала!

— Ладно, — сказала она, опуская голову и часто моргая. Неужели на глазах у нее слезы? Нет, конечно же, нет. — Где мой веер и моя сумочка? И где же сеньора Харамильо?

— Я слышу, как любезная сеньора поднимается по лестнице, — ответил Тай, все еще не сводя с Дженни глаз, и добавил глухо: — Бог мой, Дженни, я хотел бы, чтобы ты себя увидела. Ты просто… неотразима.

Пылая от радости, Дженни встала, взяла с комода веер и сумочку и накинула на плечи шаль абрикосового цвета с бледно-зеленой бахромой. Натягивая перчатки, она, чтобы не слишком волноваться, глядела на Грасиелу, но при этом остро ощущала, что Тай следит за малейшим ее движением.

— Слушайся сеньору Харамильо. Не играй в покер на деньги, а только на спички и ложись в постель, когда тебе скажет сеньора. И лучше бы мне не слышать, что ты тут курила, ругалась и выпивала.

Девочка даже не улыбнулась. Она снова обиделась.

— Ты раньше не беспокоилась о том, когда мне идти в постель.

— А теперь беспокоюсь. Хочу я того или нет, я должна думать о том, что для тебя лучше. Если это тебя утешит, скажу, что предпочла бы думать прежде всего о собственных интересах, а не о твоих, но… что же поделаешь.

Тай широким жестом снял шляпу, отвесил племяннице поклон, потом поцеловал ее в макушку.

— А вот и сеньора Харамильо. С тобой мы увидимся утром.

Грасиела сложила руки на груди и повернулась к нему спиной; Тай на секунду сдвинул брови, но тотчас оглянулся, чтобы приветствовать сеньору Харамильо.

Поговорив несколько минут с сеньорой Харамильо, Дженни взяла Тая под руку, и они вышли в коридор. Как только дверь за ними закрылась, оба остановились.

— Приложи ухо к двери, послушай, не плачет ли она, — шепотом попросила Дженни. Тай послушно приложил ухо к двери.

— Они разговаривают.

— Она точно не плачет? — Дженни соединила кончики пальцев. — Да что же это — я чувствую себя почти преступницей, оставляя ее одну! Уверена, что она намеренно сделала так, чтобы мы считали себя виноватыми. Совершенно уверена. Но, черт побери, ее тактика отлично срабатывает!

Внезапно Дженни почувствовала, что ругаться не стоило бы. Инстинкт настойчиво подсказывал: ругательства неуместны на устах женщины в шелковом платье цвета абрикоса, соответствующей шали и красивых туфельках. Впервые в жизни Дженни испытала желание извиниться за то, что выражается так, как привыкла выражаться всегда.

Отойдя от двери, Тай взял в обе ладони лицо Дженни и, не слушая ее сбивчивых извинений, поцеловал в губы медленно и с чувством.

— Сегодня вечером мы не станем говорить о Грасиеле или о кузенах Барранкас. Не стоит терзать себя из-за того, что мы ее оставили. Сегодняшняя ночь — наша. Она принадлежит только нам.

Сердце у Дженни забилось о косточки ее корсета.

— Куда мы все-таки идем? — спросила она почти беззвучно и скорее не из любопытства, а для того, чтобы что-нибудь сказать.

Поскольку она была вместе с Таем и он продолжал смотреть на нее с прежним затаенным огнем в глубине глаз, ей, по сути, было безразлично, где они ужинают.

Подумаешь! Кусок шелка, немного лент и кружева — и вот уже она истинная леди? Было бы разумно помнить, что она сдирала шкуры с бычьих туш, стирала чужое грязное белье, погоняла упряжку вонючих мулов. И никакой абрикосовый шелк этого не изменит.

— Идем со мной, — сказал Тай, беря ее за руку в перчатке.

На площадке Дженни повернула к лестнице, ведущей вниз, но Тай негромко рассмеялся и подтолкнул ее к той, что вела наверх.

— Сейчас увидишь, — сказал он, заметив вопрос в ее глазах.

Когда он остановился перед дверью комнаты на следующем этаже и вставил в замок ключ, Дженни расхохоталась.

— Ах ты, собак — еле выговорила она, вытирая кончиками пальцев в перчатках выступившие от смеха слезы. — И для этого мне понадобилось дорогое платье? И корсет?

Но комната, в которую ввел ее Тай, не была обычным гостиничным номером. Дженни ахнула и прижала руки к губам — до сих пор она ни разу не видела анфилады.

Они с Таем словно бы вошли в небольшой, но богатый дом. Через дверной проем Дженни увидела кровать с пологом на четырех столбиках, но пока что они стояли в прекрасно обставленной гостиной. Тай, взяв Дженни под руку, подвел ее к винтовой лестнице.

— Мы будем обедать al fresco. Ты понимаешь, что это значит?

— Не имею даже самого растреклятого представления.

— Это значит — на свежем воздухе.

Винтовая лестница привела их в садик на крыше, такой зеленый и красивый, что Дженни замерла от восторга. Растения в горшках — казалось, здесь их были сотни — создавали тропическое буйство теней и ярчайших красок; цветущие стебли обвивали трельяжи, цеплялись за каменное ограждение. Подойдя к ограде, Дженни глянула вниз на далекую улицу, чтобы напомнить себе, что находится не в настоящем саду.

Потом она окинула взглядом ошеломительную панораму города, окрашенного киноварью и золотом заката. За городом раскинулись пустынные пастбища, а еще дальше Дженни разглядела туманные очертания гор. Дженни никогда еще не поднималась настолько высоко, чтобы увидеть подобную панораму, и теперь от всей этой красоты у нее перехватило дыхание. Словно паря над городом на разноцветном облаке, она подумала, что не забудет этот вечер, даже если больше ничего необычного не произойдет.

Ничего и не произошло, пока она не обернулась поблагодарить Тая за то, что он показал ей город с высоты, и не увидела стол, накрытый полотняной скатертью, с горящими на нем свечами, красочной мексиканской посудой и сверкающими серебряными приборами.

— Я… ты… да это просто…

Тай смеялся, обрадованный произведенным впечатлением. Он кивнул кому-то, скрытому за трельяжем, и до Дженни тотчас донесся звон гитарных струн. Резким движением откинув шлейф платья, Дженни повернулась в шуршащем вихре шелка и увидела трех мексиканцев-музыкантов, расположившихся в отдалении от накрытого стола. Прикоснувшись в ее честь к широким полям сомбреро, музыканты поклонились и продолжали играть.

— Тай! — Дженни облизнула пересохшие от волнения губы. — Это поразительно! Чудесно! Когда ты успел… это же… — Ей не хватало слов.

Тай с улыбкой протянул ей согнутую руку, и Дженни с достоинством оперлась на нее и позволила Таю подвести себя к столу и усадить в кресло. Ласковые пальцы слегка коснулись ее обнаженных плеч, когда Тай снял с Дженни шаль и положил на банкетку рядом со своей шляпой, и Дженни вздрогнула от этого прикосновения.

Едва Тай уселся напротив нее, официант вынырнул откуда-то из переплетения ветвей и листьев и подал вино в хрустальных бокалах, отражающих множеством граней свет свечей.

— За тебя, — негромко произнес Тай, чокаясь с Дженни.

— Это так… Я никогда… Я чувствую себя так, словно меня оглушили топором, — прошептала Дженни, взглянув через плечо, не смотрят ли на них музыканты сквозь увитый розами трельяж. Официант исчез бесследно, да и был ли он только что здесь?

— Тебе нравится?

— О святые небеса, конечно! Это как… — Но она не могла найти подходящее сравнение, потому что ничего хотя бы отдаленно похожего ни на этот садик, ни на этот вечер не было среди ее житейских впечатлений. — О Тай! — выдохнула она, не сводя с него глаз. — Благодарю тебя. Я буду помнить этот вечер до конца своих дней. — Крошечная морщинка набежала ей на лоб. — Когда ты открывал эту дверь, я подумала…

Он придвинул свое кресло поближе к ней, взял ее руку и поднес к губам. Жар этого поцелуя проник сквозь перчатку, и Дженни была рада, что сидит. Ни один мужчина еще не целовал ей руку, а если бы поцеловал, она бы расхохоталась. Но теперь она не смеялась.

— Дженни, у этого вечера два пути — по твоему выбору. Мы можем с удовольствием поесть, поговорить и вернуться к Грасиеле в наш номер на втором этаже. А можем с тем же удовольствием поесть и поговорить, а потом воспользоваться спальней, которую ты видела внизу.

Рука Дженни, зажатая в его ладони, задрожала — Дженни вспомнила о страстных поцелуях, которыми они обменивались всю неделю в те часы, когда Грасиела спала.

— Я думаю, ты понимаешь, чего я хочу, — прошептала она, не в состоянии говорить громко.

— Я не хотел бы никаких недоразумений, Дженни, — заговорил Тай, глядя на ее губы. — Это было бы несправедливо по отношению к нам обоим.

Дженни отхлебнула вина, глядя на Тая поверх бокала.

— Ты обещал, что я не обзаведусь ребенком.

— Этого не будет. — Он коснулся косточками пальцев ее щеки. — Я очень увлечен тобой, но мы оба признали, что не склонны обзаводиться семьей. Что бы ни произошло нынче ночью, это не повлияет на нашу дальнейшую судьбу. Договорились?

— Ты сукин сын, — пробормотала Дженни, прикрывая глаза и выгибая шею под прикосновением его пальцев. — Скольких женщин ты одурачил подобными речами?

— Я думаю прежде всего о тебе. Не хочу создавать у тебя неверное впечатление. Сегодняшняя ночь — это встреча двух людей, радующихся друг другу, вот и все. Или я ошибаюсь? — произнес он голосом, хриплым от страстного желания.

Она поймала его руку, прежде чем его горячие пальцы добрались до ложбинки между грудями, поднесла эту руку и губам и прикусила указательный палец, отдающий солью и мылом. Тай застонал, и этот стон обрадовал ее и придал решительности.

Подняв бокал, Дженни залпом выпила вино и слегка вздрогнула, когда официант, словно материализовавшись из воздуха, снова наполнил бокалы. Едва официант исчез, Дженни нагнулась вперед, намеренно показывая Таю грудь, чтобы понаблюдать за его реакцией.

— Музыканты и официант могут услышать, о |чем мы говорим?

Тай посмотрел на ее груди, и Дженни усмехнулась, заметив испарину у него на лбу.

— Нет.

— Хорошо, ковбой, — резко проговорила Дженни. — Я здесь для того, чтобы удовлетворить сильное влечение, которое довело меня почти до сумасшествия, особенно в последние несколько дней. Единственное обязательство, которое я возлагаю на тебя, — это чтобы у меня не было ребенка. Твои свобода и независимость останутся при тебе. Я хочу от тебя только эту ночь. — Она подождала, пока он переведет взгляд с ее груди на ее глаза. — Как только придет к концу наше путешествие, мы расстанемся — и никакой связи в дальнейшем. Ты удовлетворен?

Внезапно ее словно толкнула мысль о будущем, и прелесть этого вечера с его музыкой и запахом цветов померкла.

Итак, им предстоит расстаться. Дженни смотрела на Тая, и вызывающее выражение мало-помалу исчезало из ее глаз. Примерно через две недели они должны найти слова прощания и произнести их. Она уйдет из его жизни так же молниеносно, как ворвалась в нее, и должна будет приспосабливаться к прежнему существованию.

— Я рад, что мы нашли общий язык, — проговорил он, глядя ей в глаза и перебирая ее пальцы.

— Но помни — никаких последствий, слышишь? — Дженни облизнула губы. — Мне не нужен ребенок, который поломает мне жизнь.

Он рассмеялся — негромко и доверительно.

— Ты так хороша сегодня вечером. Ты выглядишь точно так, как я и представлял. Великолепно.

— Ладно, — сказала она, чувствуя жар растущего напряжения, — если все улажено, давай спустимся и займемся этим.

Она убрала салфетку с колен и начала подниматься с кресла, но остановилась, увидев его улыбку.

— Что такое? — нахмурившись, спросила она.

— Ох, Дженни, таких, как ты, больше нет на свете. Сядь, пожалуйста.

Она снова опустилась в кресло, а он снял с ее руки одну перчатку и покрыл поцелуями ладонь.

— Я обещаю тебе, что мы займемся любовью. И обещаю, что тебе будет хорошо. Но сначала мы должны поужинать. Потом посидим за кофе и сигарами при свечах. Я уже давно сказал себе, что ничего между нами не произойдет, пока ты не попросишь об этом. Теперь настало время. И все произойдет.

Да, подумала Дженни, произойдет. Ее сотрясала внутренняя дрожь.

— Попроси официанта поскорее подать еду, — прошептала она.

За едой они разговаривали о детстве, о книгах, которые читали, о местах, в которых бывали. О музыке, которую оба не знали и не понимали по-настоящему, о жизни на ранчо, которая была им хорошо знакома, — и ни он, ни она не могли бы вспомнить, о чем говорили минуту назад.

Пальцы ласкали ножки хрустальных бокалов, дразнящие губы целовали серебряные вилки. Колени соприкасались под столом. Еда появилась, потом исчезла, но они не могли бы сказать, ели что-то или же официант так и унес полные тарелки.

К тому времени, как подали чашки с ароматным кофе, обоих лихорадило, оба были одержимы неистовым желанием. Дженни откликалась на каждое прикосновение, на каждый пронизывающий взгляд.

— Я умоляю, Тай, — произнесла она хриплым шепотом, опуская трепещущие веки. — Я умоляю, возьми меня, пока я не умерла от страсти к тебе.

— Повтори это, — попросил он изменившимся голосом.

— Пожалуйста. Прошу тебя, прошу тебя, прошу…

Именно эти слова он хотел услышать. Он встал так быстро и решительно, что кресло опрокинулось, поднял Дженни на ноги, взвалил себе на плечо и, обхватив, понес вниз по лестнице, не обращая внимания на ее беспомощный смех. В спальне он поставил ее возле кровати. Когда она увидела огонь, пылающий в его глазах, и твердую, решительную линию рта, смех замер у нее на устах. Покачнувшись, она положила руку ему на грудь, чтобы сохранить равновесие, и ладонью ощутила сжигающий его огонь, опаливший в ту же секунду и ее сердце.

— О Боже, — задыхаясь, шеятала она, — я так дрожу, что…

— Не двигайся, — приказал он. — Дай мне раздеть тебя.

— Ты поцелуешь меня всю, как ты… говорил… раньше?

Ловкие пальцы расстегивали ей платье, а горячие губы прижимались к шее.

— Все твое тело, — хрипло пообещал он. Голова Тая приникла к груди Дженни, язык коснулся ложбинки между грудями.

Дженни повалилась на край кровати, как подстреленная. Лава бурлила у нее внутри, ей казалось, что она сейчас задохнется. Оглушенная страстью, она смотрела вверх на Тая, смутно видела, что у кровати горят свечи, и не могла понять, не могла вспомнить, кто и когда их зажег.

— Я тоже расцелую тебя всего, — пообещала она: справедливость есть справедливость.

Мысль о столь удивительном поступке кружила ей голову, а может, голова кружилась оттого, что Тай трогал ее соски и жарко целовал при этом плечи, спуская с них короткие рукава.

Дженни решила, что с нее довольно этих дразнящих ласк, этой огненной пытки. Хватит до конца дней. Всю неделю они ласкали и разжигали друг друга. Больше она не выдержит ни минуты. Выскользнув из объятий Тая, она сбросила с себя платье, отшвырнула в сторону чертов абрикосовый шелк. «Скорее, скорее», — бормотала она, стягивая с себя белье.

Когда она подняла глаза, ругаясь от злости на то, что крючки корсета не поддавались непослушным пальцам, Тай стоял перед ней совершенно нагой.

— О Боже! — вырвалось у нее вместе со вздохом, и она прижала пальцы к щекам.

Дженни в жизни не думала, что придет когда-нибудь в восторг при виде голого мужчины. Но он был так красив! Просто великолепен. Такой стройный и сильный, такой мускулистый, такой белокожий под темными зарослями волос от груди до отвердевшего напряженного члена.

— О Тай! — вырвалось у нее из глубины сердца, словно вздох или мольба. — Тай!

Она обняла его за шею и прильнула губами к его губам долгим, горячим и страстным поцелуем, а он обхватил ее за талию властным, требовательным жестом, и Дженни едва не разрыдалась оттого, что со всей силой осознала: сегодня она не уйдет на свою постель, не познав Тая до конца. На этот раз они не должны быть сдержанными и осторожными.

И они не были. Повалились на кровать, тесно прижавшись друг к другу, катались и трепыхались, не обращая внимания ни на кряхтенье матраса, ни на собственные выкрики и стоны. Пальцы у Тая были более проворными, чем у Дженни, он мигом избавил ее от корсета. А потом, о Боже, он целовал ее груди, он касался их кончиком языка, доводя Дженни до исступления. Они соединились во всепокоряющем, могучем порыве страсти, и Дженни выкрикнула его имя, когда он вошел в нее, а она подалась к нему, встречая первый удар.

Она ждала всего нескольких ударов, после которых все будет кончено, однако это оказалось вовсе не так. Дженни в изумлении широко раскрыла глаза, ее пальцы впились во влажные плечи Тая, когда он снова и снова целовал ее, а их тела двигались во все более бурном ритме. Ничего подобного Дженни не знала. Никакой боли и ни единой мысли ни о чем, кроме Тая и тех восхитительных ощущений, которые он вызывал в ней.

Когда наступил блаженный финал, Дженни, обессилев, упала рядом с Таем, смутно сознавая, что он ушел из нее до того, как его плечи конвульсивно содрогнулись и он прижал ее к своей груди со стоном:

— Дженни… Дженни…

Они долго лежали неподвижно, но держали друг друга в объятиях, ожидая, пока утихнет бурное биение сердец. И это тоже было новым для Дженни. Ее прошлый опыт заключался в том, что мужчина, получив удовольствие, удалялся, застегивая на ходу пуговицы. Вот так оно и было. Но не этой ночью и не с этим замечательным, сильным и прекрасным человеком.

Немного погодя они поднялись, и Тай зажег сигары для обоих. Курили в полное удовольствие, лежа на постели. Дженни положила голову Таю на плечо, н ее ничуть не смущало, что они оба нагие. Она не позволяла себе думать ни о чем, кроме этих минут, едва ли не самых лучших в ее жизни.

— Ты чего-нибудь хочешь? — спросил Тай. — Кофе? Текилы? Вина?

— Нет, — ответила Дженни, решив, что сейчас ей нужно только быть здесь, с ним. — Хорошая сигара, — добавила она, не уверенная, что это в самом деле так, но ей было все равно.

— Ты такая, какой я тебя и представлял, — снова заговорил Тай, упершись подбородком ей в макушку. — Белая, как молоко, где солнце не коснулось кожи, а там, внизу, язычок пламени. А я такой, как ты ожидала?

— О да, ты прекрасен, — произнесла Дженни как нечто само собой разумеющееся и удивилась, когда Тай засмеялся. — Но…

— Что «но»?

— Но я немного разочарована, что мы не целовали друг друга с головы до ног. Я этого ждала, — призналась она, прижимаясь к нему плотнее. — Мне это… кажется необычным и странным, и потому я даже рада, что мы не делали, но… Словом, я никогда никого так не целовала, и меня тоже..

— Так ты решила, что мы уже закончили? — рассмеявшись, прервал он ее, потом взял у нее сигару и загасил. — Дженни, радость моя… мы еще только начали, — пообещал он, целуя ее в висок. — Я расцелую тебя всю, даже те места, о которых ты и помыслить не можешь.

— Даже так? — Дженни широко раскрыла глаза, а сердце у нее, казалось, подпрыгнуло к самому горлу. — Всю-всю?

Он начал с губ, пощекотав их языком и не давая Дженни поцеловать его самого, как она ни старалась.

Потом он точно так же, касаясь не только губами, но и языком, поцеловал шею, потом принялся ласкать грудь, бормоча в промежутках между поцелуями: «Я люблю твои груди». Голова Тая опустилась после этого ниже. Еще ниже. И еще. Дженни казалось, что она умрет от наслаждения, от того, как он целует ее всю. А когда пришел ее черед расцеловать его всего, она была уверена, что и он умирает от наслаждения.

На рассвете они вернулись в свой номер полусонные, спотыкающиеся, глядя друг на друга с обожанием и удивлением, полные новых, блаженных эмоций.

У дверей номера Тай взял лицо Дженни в ладони и поцеловал ее ласково и нежно.

— Благодарю тебя за ночь, которой я никогда не забуду.

— Я выгляжу черт знает как, правда? — спросила она, стараясь расправить поспешно натянутую одежду.

Тай с улыбкой наклонился к двери и вставил ключ в замочную скважину.

— Ты выглядишь как женщина, которую сильно и хорошо любили.

Так было впервые произнесено слово о любви, и оба они не обратили на это внимания. В комнате Тай разбудил сеньору Харамильо и проводил ее до двери. Затем на удивление беззастенчиво разоблачился, натянул нижнее белье, легонько поцеловал Дженни и повалился на кровать. Через минуту он уже храпел.

Дженни, улыбаясь, медленно разделась в жемчужном предутреннем свете, повесила платье и порылась в белье, отыскивая ночную рубашку. Но прежде чем забраться в постель рядом с Грасиелой, она подошла к окну и поискала на небе звезду Маргариты, пока та не уступила свету зари.

«Я судила о тебе неверно и прошу прощения. Я считала тебя глупой за то, что ты отдалась Роберту, рискуя забеременеть. Я считала, что ты получила по заслугам за свою глупость. Я воображала, что умней тебя, поскольку не совершила подобной глупости.

Так вот, я была полностью не права. Я просто не знала, как это может быть между мужчиной и женщиной. Если Роберт подарил тебе то же, что Тай нынче ночью подарил мне, то понятно, почему ты рисковала всем ради того, чтобы быть с ним. Я жалею, что судила так поспешно. Я не знала».

Дженни поглядела на кровать, потом снова повернулась к окну.

«Маргарита! Я надеюсь, что Роберт целовал тебя всю. Это дьявольски хорошая штука! Обидно было бы думать, что ты стала ангелом, не испытав этого. Вероятно, говорить о таких вещах не очень-то прилично, но мне думается, тебе это нравилось».

Дженни зевнула и потянулась.

«Спокойной ночи, друг мой. Завтра вечером я поговорю с тобой из Эль-Пасо. Оттуда мы начнем последнюю часть нашего пути».

Забравшись в постель, Дженни подумала, что последние слова не стоило бы произносить. Свернувшись возле Грасиелы, как бы защищая маленькое тельце ребенка, она вздохнула чистый запах детских волос и улыбнулась звукам негромкого баритонального храпа, доносящегося с соседней кровати.

Ей хотелось, чтобы так было всегда. Они втроем вместе. Внезапно сердце у нее сжалось, горло перехватило, и Дженни почувствовала, что слезы печали почти готовы пролиться.




Глава 16


Даже если поезд опаздывал, что было вполне вероятно, они прибывали на вокзал в Эль-Пасо-дель-Норте[13 - Река Рио-Гранде отделяет США от Мексики, и американская часть города Эль-Пасо носила приведенное название; в настоящее время приставка «дель-Норте» отпала, а мексиканская часть является самостоятельным городом Сьюдад-Хуарес.] еще до ужина.

— Мы пересечем Рио-Гранде и найдем гостиницу в Эль-Пасо на американской стороне, — объяснил Грасиеле Тай. — Завтра утром сядем на поезд Южной Тихоокеанской до Сан-Франциско. Примерно через неделю будем дома.

Отвечая на дальнейшие несколько сотен вопросов своей племянницы, он смотрел на Дженни, сидящую напротив них с Грасиелой. Прислонившись головой к окну, Дженни дремала, несмотря на духоту и шум в вагоне. Гордость и удовольствие светились в его взгляде, когда он смотрел на ее помятый дорожный жакет. Ему нравилось видеть доказательства того, что он сильно утомил Дженни прошедшей ночью. Впрочем, и она его уходила как надо. Он не откажется вздремнуть часок-другой, когда настанет его черед.

Господь всемогущий, она просто великолепная женщина. Ему доставляло радость глядеть на нее спящую. Прошедшей ночью он получил все, на что надеялся, и даже больше. Страстная, восторженная, раскованная и готовая отдать все, чему научилась. У него никогда еще не было женщины с таким совершенным телом — цветущим, упругим, мускулистым и выносливым. И охотно отдающимся страсти. При воспоминании об этом у Тая заныло в паху. Как бы устроить так, чтобы они провели вместе и эту ночь…

— Дядя Тай! — Грасиела, нахмурив брови, тянула его за карман жилета. — Ты меня не слушаешь.

— Ты рассказываешь мне о твоей подруге Корделии.

— Консуэло!

Он не мог нанять кого попало побыть с Грасиелой, пока сам уединится с Дженни. Суть в том, чтобы найти человека на короткое время, но вполне надежного. Тай думал о решении задачи с раздражением и даже со злостью, одновременно обуреваемый еще одним чувством, которое не смог бы точно определить. Нечто теплое и покровительственное, возникавшее каждый раз, когда он встречал доверчивый взгляд Грасиелы.

Как ни странно, он вдруг вспомнил слова матери:

«Мальчик становится мужчиной, когда держит на руках своего первого ребенка». «Нужен ребенок, чтобы стать мужчиной, — подумал он, глядя на Грасиелу. — И женщина, совсем особая, единственная женщина».

Странные новые мысли все еще возбуждали его эмоции двумя часами позже, когда разбушевался истинный ад.

Тай ощутил предвестие взрыва у себя под ногами за секунду до того, как услышал чудовищный грохот. Колеса поезда остановились, вагоны столкнулись один с другим, Дженни швырнуло на Тая. В вагоне поднялся всеобщий крик. Люди, животные, ящики, корзины в беспорядке шарахались по проходу.

Стараясь удержать Дженни и Грасиелу, пока вагон трясло и подбрасывало в наклонном состоянии, Тай скрипел зубами и бешено ругался. Облака серо-белого пара заслоняли окно, однако Тай успел увидеть лошадей и всадников. Когда пальцы Дженни впились ему в бедро, он понял, что и она заметила Луиса Барранкаса.

Паровоз сошел с разрушенных рельсов и проложил глубокую борозду по песку и кактусам, прежде чем повалиться на бок. Первый за паровозом вагон перевернулся и столкнул следующий на противоположную сторону дороги. Когда адский шум и грохот немного поутихли и вагоны перестали двигаться, Тай возблагодарил случай за то, что они сели в задний вагон: он накренился, но не упал.

Отстранив Дженни, Тай порылся в седельных сумках, достал пистолет и мешочек с патронами и вручил все это Дженни. Она поправила сползшую на глаза шляпу и зарядила пистолет твердой рукой, с крепко стиснутыми губами.

— Нам нужны лошади, — процедила она. Тай кивнул. Его даже не удивило, что она словно читает его невысказанные мысли.

— Отсюда никуда! — приказал Тай Грасиеле, которая смотрела на него и Дженни большими испуганными глазами, вся бледная.

— Жди, пока мы не придем за тобой, — добавила Джанни, стараясь удержаться в стоячем положении на наклонном полу и отшвырнув пинком попавшего под ноги всполошенного петуха. — Пошли.

Как будто они уже обсудили это, Дженни повернула к задней двери вагона, предоставив Таю пробираться по заваленному проходу к переднему выходу. Когда тот наконец выбрался на чудовищно накренившуюся площадку между искореженными вагонами, то услышал первые выстрелы Дженни и увидел, как один из всадников упал. От дыма у Тая слезились глаза, но в то же время дым этот служил ему прикрытием. К сожалению, кузенам Барранкас тоже.

Спрыгнув на землю. Тай побежал сквозь клубы шипящего пара, стреляя по очертаниям еле различимых фигур. На его стороне дороги трое. Он выстрелом отправил одного в ад, обежал второго и помчался по направлению к хвосту поезда.

Петляя, Тай добежал до площадки между вагонами, взобрался на нее и соскочил на землю с противоположной стороны. Среди крутящихся взвихрений пыли и клочьев дыма он увидел Дженни, которая одной рукой удерживала поводья двух лошадей — гнедой и вороной, а в другой держала изрыгающий пули пистолет, паля в одного из всадников. Горячий пар едва не выжег Таю глаза, когда он подбежал к Дженни, размахивая пистолетом. Всадник тем временем повернулся и упал с коня, запутавшись в стремени. Лошадь поскакала в пустыню, волоча за собой убитого.

— Тебе было велено оставаться на месте!

Не успел Тай повернуться, как Дженни рывком усадила Грасиелу на гнедую лошадь и теперь сражалась со своими юбками, чтобы сесть верхом позади девочки. Поводья вороной Дженни бросила Таю, и он тотчас вскочил в седло, крикнув:

— Вперед!

Они уже были примерно в миле от железной дороги, когда Тай осознал две важные детали. Во-первых, Грасиела ослушалась и покинула поезд, но зато прихватила с собой седельные сумки: они были перекинуты через спину гнедой лошади.

А во-вторых, его самого ранили в бок.

Первым делом надо было устроить хоть какое-то укрытие в тени. Дженни приметила два высоких кактуса и громко окликнула Тая, показывая нужное направление.

— Он тяжело ранен? — в сотый раз спросила Грасиела, подняв на Дженни испуганные глаза.

— Черта лысого я знаю, понятно тебе? Прошу тебя, Грасиела, я ведь беспокоюсь не меньше твоего, но я пока ничего не знаю. Выясним через несколько минут.

Но Дженни знала, что рана тяжелая. Знала, и это не давало ей покоя.

Казалось, их никто не преследовал, но тем не менее последние два часа они ехали очень быстро на север по иссохшей земле, которая месяцами не видела дождя. Теперь стало ясно, что дальше ехать они не в силах.

Кровь запеклась на правом боку Тая. Полчаса назад он тяжело ссутулился в седле. Дженни все время следила за ним, опасаясь, что в любую минуту он может свалиться со спины вороного. Стук колес поезда прозвучал у нее в голове, но вместо привычного «кликети-клик — кликети-клик» Дженни слышалось «гос-по-ди-гос-по-ди».

«Господи, пожалуйста, не дай ему умереть. Прошу тебя! Я сделаю все, чего ты потребуешь, только оставь его в живых». Она повторяла свою молитву снова и снова, не замечая этого.

Соскользнув с седла возле кактусов, Дженни сняла Грасиелу и вручила ей поводья.

— Дай мне одну минуту, потом привяжешь лошадь.

Дрожащими пальцами Дженни ослабила подпругу, расстегнула пряжки и сняла седло. Отнесла его к двум кактусам. Набросила на кактусы попону и протолкнула седло подальше, под этот навес, в тень. Слава Богу, к седлу была приторочена драгоценная для них фляжка.

Вороная лошадь, к спине которой низко склонился Тай, протрусила бы мимо них, если бы Дженни не подбежала и не ухватилась за узду и за повод, волочащийся по земле. Дженни крикнула Грасиеле, чтобы та привязала лошадь Тая тоже, и поддержала Тая, когда он тяжело сполз, почти повалившись на нее.

— Давай сюда, — сказала она и, закинув его руку себе на плечо, отвела Тая в устроенное ею жалкое укрытие.

Только усадив его под навесом из попоны так, чтобы он опирался на седло, Дженни почувствовала, как неистово колотится у нее сердце. Он был тяжело ранен. Очень тяжело.

— Что я могу сделать? — слабым, тоненьким голоском спросила Грасиела.

— Посмотри, нет ли на вороном второй фляжки. Принеси все, что сумеешь дотащить.

Тай открыл глаза и дотронулся рукой до бока.

— Дело плохо, Дженни.

— Я знаю, ковбой. Но давай поглядим.

Крепко сжав губы, она освободила Тая от жилета и расстегнула рубашку. Ей пришлось призвать на помощь всю силу духа.

— Рана не поверхностная, — сказала она минуту спустя. — Наклонись вперед, посмотрим, может, она сквозная.

Рана не была сквозной. Значит, пуля осталась в теле. Дело скверное. Дженни опустила голову и крепко ругалась до тех пор, пока не вернулась Грасиела и не сунула вторую фляжку в ее дрожащие пальцы.

— Вот еще, — сказала Грасиела.

Второй рукой она обхватила горлышко бутылки с мескалем[14 - Мескаль — алкогольный напиток из сока одного из видов кактуса или из сока агавы.]. Это было крепкое пойло, и Дженни ему обрадовалась.

Она вытащила пробку зубами и передала бутылку Таю. Он кивнул в знак благодарности, сделал большой глоток и вытер рукой губы. Грасиела опустилась на колени по одну сторону от него, Дженни — по другую.

— Одно это могло бы поддержать меня. Не поддержит… но могло бы.

— Поддержит, — сказала спокойно Дженни, — пока не подоспеет помощь.

— Я зашью тебя! — пообещала Грасиела. Грудь Дженни высоко поднялась, а потом опустилась, прежде чем она произнесла:

— Детка, это совсем другое. Надо вынуть пулю.

Грасиела стиснула руки, и слезы полились у нее по лицу.

— Мы ее вынем!

Дженни посмотрела Таю в глаза. Он понял, что она собирается сказать.

— Мы еще обсудим это, но я не думаю, что справлюсь. Если я сделаю самую крошечную ошибку, то убью его.

Она не сказала о том, что мучило и терзало ее душу: даже если она благополучно извлечет пулю, Тай не сможет ехать верхом, потому что потерял слишком много крови. Ему никуда не добраться.

Грасиела вцепилась Дженни в руку.

— Ты должна попробовать! Дженни, ты должна вырезать эту пулю. Я тебе помогу!

— Сердечко мое, вы с Дженни не можете оставаться здесь. Одним из тех людей, которые взорвали поезд, был Луис. Он пойдет по нашим следам.

— Мы не уедем! — рыдала Грасиела. — Мы не оставим тебя!

— Грасиела, у нас всего две фляжки. Воды хватит только до послезавтра. Можно протянуть чуть дольше, если отмерять маленькие порции. И у нас нет еды. Если даже Луис не гонится за нами, вы с Дженни умрете, если останетесь здесь.

«Гос-по-ди-гос-по-ди-гос-по-ди…» Это продолжало стучать с голове, а из горла рвался крик, но она сдерживала его.

Дженни заставила себя заговорить низким спокойным голосом.

— Таю необходим уход, Грасиела, постоянный уход по крайней мере в течение недели. Но у нас нет ни еды, ни воды на неделю. Если мы останемся — это самоубийство.

Грасиела с трудом подавила рыдание.

— А если мы уедем, он умрет!

Протянув руку поверх окровавленной рубашки Тая, Дженни ласково сжала ручонки Грасиелы.

— Я прошу тебя сделать то, чего тебе явно не хочется делать.

— Что?

— Иди побудь возле лошадей, а мы с дядей Таем поговорим наедине.

— Не хочу!

Но она все-таки поднялась и потащилась к лошадям, где и остановилась, глядя на Тая и Дженни и крепко стиснув руки.

Дженни сделала хороший глоток из бутылки с мескалем и вернула ее Таю. Крепко взяла его за руку.

— Выпей, ковбой. Хочу, чтобы ты напился вдрызг до того, как я полезу в твои внутренности. Самое большее, что я могу, — это попытать счастья с этой пулей. Уж лучше я убью тебя, чем позволю сделать это пустыне или Луису.

— Ни тебе, ни мне нет смысла проходить через это. — По глазам Тая Дженни поняла, что он знает свое будущее. — Ты должна увезти Грасиелу в безопасное место. Оставь мне фляжку и заряженный пистолет.

— Не знаю, смогу ли я так поступить, Тай. Просто уехать и оставить тебя здесь, — неуверенно произнесла Дженни, часто-часто моргая.

— Выслушай меня, дорогая. Нет никакого смысла всем нам троим дожидаться стервятников. Ведь ты понимаешь, что я прав. — Тай сжал челюсти, помолчал немного и продолжал: — Ты имеешь представление, далеко ли ближайшая деревня?

— Но ведь ты проезжал эти места. Между Чиуауа и Эль-Пасо-дель-Норте почти нет деревень. И ни одного врача. Мы можем надеяться самое большее на местного лекаря и на удачу.

Он кивнул.

— Рассуди сама. Ехать верхом я не в состоянии. Мне даже не взобраться на эту чертову лошадь.

Дженни смотрела на него сквозь пелену слез.

— Не могу я. Тай. Не в силах оставить тебя умирать одного под солнцем пустыни.

Он удержал руку Дженни, когда она хотела отнять ее.

— Но послушай же. Если вы останетесь, Грасиела умрет вместе с тобой и со мной.

— Кто-нибудь может проехать мимо…

— А может и не проехать. Или это могут быть проклятые кузены Барранкас. Луис еще гуляет по свету, если ты его не прикончила, но этого я не заметил.

Дженни покачала головой, проклиная на чем свет стоит Луиса Барранкаса.

— Дженни, посмотри на меня. Ты дала обещание. Дала слово отвезти ее к Роберту. Так что садись верхом и езжай. Прямо сейчас. Неужели ты думаешь, что я хочу, чтобы ты и Грасиела сидели тут и дожидались моей смерти? Убирайтесь ко всем чертям!

Застонав, она склонилась вперед и начала бить по земле кулаками. Если бы она осталась, то, возможно, спасла бы его жизнь. Возможно. Вдруг кто-нибудь проехал бы мимо с водой и едой.

— Дженни, — тихо проговорил он, — между тобой и мной нет никаких обещаний. Но ты дала обещание женщине, которая умерла вместо тебя.

Она подняла голову и закричала на него:

— Заткнись ты с этим! Думаешь, я не знаю? Сейчас она ненавидела Грасиелу. Если бы не пришлось рисковать Грасиелой, она осталась бы возле Тая и помогла ему. Но поступить так она не вправе. Она дала обещание умирающей женщине, и вот теперь умирающий мужчина напоминает ей об этом.

— А я дал обещание своему брату. Тебе придется выполнить и свое обещание, и мое.

— Я знаю это, знаю! О Тай! О Боже! — Руки Дженни хватали песок, она уронила голову и чувствовала, как слезы жгут глаза. — Не умирай! — шептала она. — Я пошлю кого-нибудь за тобой. Только не умирай. Продержись.

— Вот это говорит моя девочка, — ласково произнес Тай, поднося к губам бутылку с мескалем. — Дженни! Я не имею права просить об этом, но… подожди на ранчо с месяц. Можешь ты это?

Болезненная улыбка искривила его губы. — Я предчувствую удачу. Я приду за тобой.

Дженни подняла голову, слезы блестели у нее на глазах.

— Ты глупый сукин сын! Почему ты дал себя пристрелить?

Став на колени, она крепко поцеловала его в губы, посмотрела в глаза и окликнула Грасиелу:

— Иди сюда и попрощайся с дядей. Мы уезжаем.

Грасиела подбежала и бросилась на колени возле Тая.

— Нет! Я тебя не оставлю! Мы будем вместе!

Тай коснулся ее щечки.

— Ты поедешь вместе с Дженни. Мы все встретимся на ранчо.

Слезы брызнули у Грасиелы из глаз.

— Пожалуйста, не умирай, дядя Тай! Не умирай, пожалуйста! Я буду очень много молиться за тебя.

Дженни встала и обратилась к Таю:

— Что передать от твоего имени Роберту и твоей матери?

Ему трудно было говорить, он от этого слабел. Смотреть на него казалось Дженни смертельной мукой. Иссиня-бледное лицо, бисеринки пота на лбу и над верхней губой, засохшая кровь на рубашке. «Гос-по-ди-гос-по-ди-гос-по-ди…»

— Скажи им… ох, черт, скажи им, чтобы они позаботились о моих девочках.

Его глаза умоляли Дженни поскорее уехать, потом в них вспыхнула боль, когда Грасиела бросилась на него, всхлипывая.

— У тебя есть все, что нужно? — полушепотом спросила Дженни.

Она подняла Грасиелу и взяла ее на руки. Смотрела на фляжку и пистолет у Тая на коленях, а после на бутылку мескаля до тех пор, пока не помутилось в глазах. Она видела, что Тай изо всех сил старается казаться бодрым, оставаться в полном сознании.

— Езжайте, — уже с трудом проговорил он.

— Тай! — шепнула Дженни, впивая последний раз его облик. — Спасибо тебе за все. Я люблю тебя.

Голова его опустилась, и Дженни не знала, слышал ли он ее слова. Все ее инстинкты кричали, чтобы она осталась с ним. Он в ней нуждался. Нуждался в уходе, в том, чтобы она вынула пулю из раны. Он был хороший человек и заслуживал большего, чем умирать в одиночестве в мексиканской пустыне.

— Я найду деревню. Пришлю людей. Обещаю. Обещаю.

Ни одно слово еще не было ей так ненавистно. Слезы застилали глаза. Дженни усадила Грасиелу на вороного, подобрала юбки до самых бедер и уселась позади девочки. Она не в силах была посмотреть на Тая еще раз и уехала, не оглянувшись.

Тай, с трудом держа глаза открытыми, следил за ними до тех пор, пока от них не остался лишь столбик пыли у самого горизонта. Потом заглушил боль в боку, выпив почти весь мескаль. Молчание окутало Тая, словно саван.

Шансы у него скверные, что и говорить. Он это знал. С полной фляжкой воды, двигаясь как можно меньше, он может протянуть дня четыре. Не больше, если учесть, как он ослабел и сколько крови потерял. Но он мужик крепкий. Легко не сдастся.

Пристроившись спиной к седлу, Тай открыл глаза и увидел трех сарычей, делающих над ним огромные круги. Рука невольно стиснула рукоятку пистолета.

У него достаточно пуль, чтобы отгонять хищников — по крайней мере какое-то время. Будут донимать ночной холод и дневная жара, но это не хуже, чем отсутствие пищи.

Тай закрыл глаза и уронил голову на грудь.

Будь оно проклято! Он должен был сказать Дженни, что любит ее. Сказать это им обеим. Потому что, когда он смотрел, как они уезжают, он распознал правду. То же было у него и с отцом. Старик должен был умереть, прежде чем Тай понял, что любил его. Теперь понадобилась его собственная смерть, чтобы до него дошло то, против чего он боролся несколько недель.

Будь оно проклято! Он должен был им сказать. Выразить словами.

Пистолет выпал из руки Тая, и он повалился на бок.




Дженни ехала до заката, потом настала ночь. Грасиела расслабилась и спала у Дженни на груди. Порой усталость брала свое, и Дженни начинала дремать, почти тотчас просыпаясь, как от толчка, и гадая, сколько же она так продремала. Наконец на заре она почувствовала запах деревни и повернула к востоку.

Всего около дюжины домишек вокруг заросшей, сорняками так называемой площади и покрытого трещинами фонтана, который давно перестал функционировать. Что ж, этого достаточно. Спешившись перед первой же хижиной, Дженни похромала к грубо сколоченной двери, шатаясь от усталости.

— Я нуждаюсь в помощи, если вы будете так любезны, — обратилась она к мужчине, выглянувшему из двери. — У меня есть деньги, сеньор, я могу заплатить, но мне нужна помощь.

Он внимательно поглядел на ее покрасневшие глаза, на измятые, в пятнах крови жакет и юбку, потом обратил внимание на приникшую к конской гриве Грасиелу.

И отворил дверь.

— Мой дом — ваш дом, сеньора.

— Благодарю вас, сеньор, благодарю. Это мой ребенок, — сказала Дженни, обессиленно прислонившись к притолоке. Мужчина окликнул кого-то в доме, и на порог вышла женщина, с откровенным любопытством поглядевшая на Дженни, прежде чем подбежать к Грасиеле, снять ее с лошади и внести в дом.

Первым делом Дженни проследила, чтобы Грасиелу умыли и покормили. Сеньора Гонсалес подала еду и ей, но Дженни к ней не притронулась, а увела сеньора Гонсалеса во двор, освещенный ранними лучами солнца.

Она рассказала ему о Тае, и голос у нее дрожал.

— До того места, где мы его оставили, около полутора дней пути. Ему нужен лекарь, понадобятся и носилки, чтобы его довезти.

Сеньор Гонсалес пощупал деньги, которые Дженни втиснула ему в ладонь. Потом кивнул и пошел от нее прочь, к площади, которая при ярком свете дня казалась еще более заброшенной, чем в сумраке рассвета.

Вначале Дженни было решила, что подождет, пока сеньор Гонсалес вернется с Таем. Именно этого ей хотелось. Потом голова у нее прояснилась, и она сообразила, что если будет пользоваться гостеприимством этих людей в течение трех дней, то истощит все ресурсы деревни.

Тем не менее, если бы она была уверена, что мужчины деревни привезут Тая живым, ничто на свете не заставило бы ее уехать.

Но она не вынесла бы, если бы они привезли его тело. Она хотела помнить его таким, каким знала, — полным жизни человеком, в чьих глазах танцевал огонь, мужчиной, от одного лишь прикосновения которого она упала на колени. Мужчиной твердым и опасным, однако способным на удивительную нежность, вором, укравшим ее любовь, о возможности которой для себя она и не подозревала.

К черту! Он посмеялся бы над тем, что у нее глаза на мокром месте, над ее слабостью. Дженни насухо вытерла глаза обеими руками. Она должна была быть сильной ради Грасиелы. Грасиела тоже любила его.

Покончив с едой, от усталости не разбирая ее вкуса, Дженни забралась в один гамак с Грасиелой, и они лежали, обняв друг друга, пока девочка, наплакавшись вволю, не уснула. В конце концов уснула и Дженни и проспала до окончания жаркого времени дня.

Дженни купила новую одежду у сеньоры Гонсалес и повозку у какого-то старика, который онемел при виде количества песо, положенного ему на ладонь. Дженни запрягла вороного в повозку, погрузила кувшины с водой и корзину с едой, и они с Грасиелой покинули деревню, в которой Дженни похоронила свое сердце.

Через два дня Дженни и Грасиела, изможденные до дрожи, с темными кругами под глазами, перебрались через Рио-Гранде и оказались в Эль-Пасо, штат Техас.

На следующий день, надев купленные в спешке дорожные костюмы, они приобрели билеты до Сан-Франциско.

Удобства, которые предоставляла Южная Тихоокеанская, находились на такой высоте по сравнению с поездами Мексиканской национальной железной дороги, что сосуществование обеих дорог в одной и той же вселенной казалось немыслимым.

Никакие собаки, куры или поросята не слонялись по проходам в вагонах Южной Тихоокеанской. Запахи корзин с едой и вонь от переполненной уборной не мешали дышать. Сиденья были обиты. В поезде имелись вагон-ресторан и отдельные купе.

От денег Маргариты оставалось не так уж много, но Дженни все же решила взять отдельное купе со спальными местами — главным образом ради того, чтобы Грасиеле больше не приходилось спать сидя.

— Мне очень грустно, — тихо произнесла Грасиела, прижавшись головой к плечу Дженни.

— Я понимаю, — ответила Дженни и положила руку девочки к себе на колени.

Невидящими глазами смотрели они обе в окно, за которым убегала назад под колесами поезда земля штата Нью-Мексико. Пустыня уже не была такой однообразной. Кое-где виднелись заросли кустарника и сосны.

К этому времени люди из деревни наверняка уже нашли тело Тая в мексиканской пустыне. Возможно, там его и похоронили. А может, привезли в деревню, названия которой Дженни не знала, даже если оно и существовало. Это ее огорчало, она целый день беспокойно думала об этом. Вплоть до той минуты, как они с Грасиелой надели шляпы, чтобы идти в вагон-ресторан, не приходило к ней никакого определенного решения, но тут она вдруг сказала себе, что не так уж важно знать название деревни. Тая больше нет. Только это имеет значение. Она нашла его, а теперь он ушел.

Долго-долго в эту ночь лежала она без сна на полке, смотрела на закругленный потолок вагона, вздрагивала, когда Грасиела стонала во сне, и слушала мерный перестук колес, уносящих поезд в звездную пустоту. Надо бы обдумать, чем заняться после того, как она покинет ранчо Сандерсов, но голова отказывалась работать. Дженни еще не приняла душой смерть Тая — не могла и не хотела принимать. Как же ей перенести и расставание с Грасиелой?

Где-то на третий день она заметила, что Грасиела больше не носит золотой медальон. Видимо, потеряла.

— Побудь здесь, — обеспокоенно сказала она девочке, вставая и надевая шляпу. — Ты, наверное, потеряла его за ужином. Я схожу в вагон-ресторан и поищу.

— Я его не теряла, — сказал Грасиела, отворачиваясь к окну. — Я больше не стану его носить.

— Почему?

— Потому что ие хочу смотреть на ее портрет. Не хочу быть такой, как она. Хочу быть такой, как ты. — Грасиела, глядя на Дженни снизу вверх, быстро выпаливала слово за словом: — Мама была слабая. Она из-за всего плакала. И ничего не умела делать. Она не знала, как выстрелить из пистолета или разжечь костер. Не знала, как править повозкой в пустыне. — Одна бровь у Грасиелы поднялась, а губы скривились. — Если бы я была с ней, то погибла бы. И она тоже.

Дженни влепила Грасиеле пощечину, достаточно сильную для того, чтобы та слетела со скамейки. Усадив ее снова на место, Дженни крепко вцепилась девочке в плечи.

— Никогда — ты слышишь? — никогда не смей говорить ничего плохого о своей матери! Поняла? — Дженни смотрела на красный отпечаток пятерни на щеке у Грасиелы. — Твоя мать была самая смелая женщина, какую я только знала. Самая любящая и бескорыстная личность из всех на свете, и ты этого никогда не забывай! Кем бы ты ни стала, чего бы ни добилась, ты всем обязана ей. Если ты вырастешь хотя бы наполовину такой, как она, можешь гордиться собой. Так что говори о ней с уважением, почитай ее и люби.

Грасиела вырвалась и снова отвернулась к окну.

— Она умерла.

— Не начинай снова, — сквозь зубы предостерегла Дженни. — Я не убивала твою маму.

— Ты не убивала ее. Это я ее убила! — выкрикнула Грасиела. — Я убила ее! Она умерла, чтобы спасти меня! — Лицо у Грасиелы задергалось, она закрыла его руками и опустилась на пол. — Я убила eel Она умерла из-за меня. Это я виновата.

— О Господи!

Дженни оцепенела. Разумеется. Она должна была заглянуть поглубже. Должна была предполагать. Спросить себя, почему Грасиела так упорно твердит, что это она, Дженни, убила ее мать. Да потому, что не в силах была противостоять тому, чему в самом деле верила. Маргарита умерла, чтобы дать Грасиеле шанс выжить. Конечно, она не объясняла это дочери прямо… но девочка обладала острым умом.

Опустившись на пол, Дженни притянула к себе девочку.

— Грасиела! Ты не убивала свою маму. Нет. Никогда. Милая девочка, твоя мама умерла от чахотки. То, что она заняла мое место, ускорило ее конец всего на несколько дней. Она была очень, очень больна, ты должна, ты должна была видеть это.

Грасиела крепко прижалась к плечу Дженни, горько всхлипывая.

— Она умерла, чтобы ты дала ей обещание спасти меня. Это я виновата.

— Нет-нет, дорогая моя! — Дрожащими пальцами Дженни гладила Грасиелу по голове. — Она просто ушла немного раньше. Никто не виноват.

— Если бы не я, она умерла бы в своей постели. Я ее убила! Они застрелили ее из-за меня!

Дженни обняла Грасиелу, глядя поверх ее плеча на пустыню, за окном. Отголосок прошлого зазвучал у нее в голове. «Он бы не погиб, если бы ты смотрела за ним, как я тебе велела! Билли умер по твоей вине!» И собственный отчаянный крик: «Но, ма, он от меня убежал! Я не видела, как он упал в озеро!» Ей тогда было девять. «Моя вина, моя вина, моя вина». Дженни резко тряхнула головой. Сколько же раз она вспоминала день гибели брата?

— Грасиела, твоя мама не пошла на расстрел ради тебя. — Дженни вздохнула, чувствуя, как слезы закипают на глазах. — Она сделала это ради меня. — Грасиела прильнула к ней, стала всхлипывать тише и прислушалась. — Я… мы с твоей мамой знали друг друга. Мы были подругами…

Она продолжала смотреть на пустыню за окном.

— Маргарита знала, что меня обвиняют ложно. И знала, что умирает. Она просила меня отвезти тебя, к твоему отцу, потому что она этого не могла. Мне было легко дать обещание подруге. Видишь ли, я все равно собиралась уехать в Калифорнию вместе с тобой и Маргаритой. Мы собирались поехать все втроем. Я должна была следить за этими убийцами, твоими кузенами. Так хотела Маргарита.

Что она болтает? Пройдет ли эта история? Правильно ли она поступает?

— Меня арестовали и собирались казнить, так что я не могла уехать в Калифорнию. А Маргарита сильно заболела. Я уговаривала ее уехать раньше, но… в ней нуждалась тетя Теодора, а ты знаешь, какой доброй и великодушной была твоя мама, так что мы задержались, а потом было поздно, из-за своей смертельной болезни мама не могла путешествовать.

За окном уже не было кактусов — почти не было. Появились низкорослый кустарник и чахлая трава. Но жара стояла по-прежнему, адская жара…

— И вот она пришла ко мне в тюрьму, и я попросила ее спасти мою жизнь. Она ведь уже умирала. А я могла отвезти тебя к отцу. Я могла защитить тебя от кузенов Барранкас. Мы обе могли сделать кое-что друг для друга… Грасиела, посмотри на меня.

Дженни отодвинула от себя Грасиелу.

— Я была эгоистична, потому что хотела жить и видела способ выжить. Я обещала твоей маме отвезти тебя в Калифорнию ведь я и раньше намеревалась поехать туда. А твоя мама, она любила меня, мы с ней были подругами, и она хотела спасти мою жизнь. Она не обменяла свою жизнь на твою, Грасиела. Она обменяла свою на мою. Потому что мы были подругами-сестрами. Потому что я не была больной, а она была. Потому что она знала, что я чту нашу с ней дружбу и позабочусь о тебе. Я не убивала ее, Грасиела. Она умерла, чтобы спасти мою жизнь.

— Это правда? — шепотом спросила Грасиела, вытирая глаза и вглядываясь в лицо Дженни.

— Господь свидетель, что я сказала тебе правду. Разве я когда-нибудь лгала тебе? Или кому-то еще? Если кого и следует винить в смерти твоей мамы, так это меня — зачем я по глупости позволила себя арестовать и приговорить к смерти? И ее вина тоже есть — она была слишком смелой и хотела спасти подругу, которая помогла бы ее дочери. Но тебя винить не в чем.

— О Дженни! — Руки ребенка обвились вокруг шеи Дженни и крепко обняли ее; плач был уже не таким горьким — поток печали, но не раскаяния. Глубокое горе, но не вина.

— Выслушай еще кое-что, — продолжала Дженни спустя долгое время. — Не считай, что ты виновата перед Таем; в ответе за то, что с ним произошло. — Она немного помолчала, чтобы голос не сорвался, когда она заговорит. — Твой дядя Тай — благородный человек, готовый помочь тем, кто в нем нуждается. Помнишь, как мы познакомились с ним? Как он ввязался в драку в Верде-Флорес? Он тогда не знал нас. Совесть послала его навстречу этой пуле, Грасиела, а вовсе не ты. Если Тай умрет — а я отказываюсь этому верить, — то ты тут ни при чем.

— Я думала, это я виновата, что он… Ты уверена? — пробормотала Грасиела куда-то Дженни в плечо, намокшее от слез, и эти еле различимые слова убедили Дженни в том, что ее предположение правильно.

— Совершенно уверена. Ну а теперь давай найдем золотой медальон и приколем его к твоему жакету в знак уважения к женщине, которая была моей замечательной и смелой подругой и любила тебя так, как только мать может любить свою дочь.

— Дженни! Я люблю маму. Но и тебя я люблю тоже.

О Боже… Дженни прижала к себе Грасиелу и спрятала мокрое от слез лицо у нее в волосах. Она задыхалась от волнения.

— Все в порядке, — прошептала она наконец. — Это не значит, что ты стала меньше любить свою маму. Это значит, что и ко мне ты относишься хорошо.

В эту ночь Дженни и не пыталась уснуть. Она сидела у окна и смотрела на освещенную луной пустыню, исчерченную длинными тенями. Она не раскаивалась в том, что солгала Грасиеле; она поступила бы точно так же еще раз при подобных обстоятельствах. Но при этом она чувствовала внутри себя некую пустоту — словно лишилась чего-то существенного, а при мысли о любви к ней ребенка испытывала сладкую боль.

Уже под утро она подняла голову и поискала на небе звезду Маргариты.

«Я ударила ее, Маргарита. Смешно, не правда ли? Я то и дело грозила побить ее, но не делала этого. Но она перестала носить золотой медальон, и я… ну, ты знаешь, как оно было.

Надо ли было солгать? Или я напрасно наговорила на себя? Не знаю. Знаю лишь то, что не могла допустить, чтобы она ненавидела себя и верила, будто бы она виновата в твоей смерти. Думаю, ты не хотела бы, чтобы она в моем возрасте терзала себя за это.

Полагаю, ты слышала, как она сказала, что любит меня.

О Маргарита. Это дьявольски тяжело. Я просто не знаю ничего более тяжкого. Как мне сказать ей «прощай»?




Глава 17


Сан-Франциско был самым большим городом, в котором довелось побывать Дженни. Тут немало возможностей для женщины, которая не чурается тяжелой работы и не боится испачкать руки. Сейчас, в элегантной шляпе, в перчатках и дорожном костюме, она не выглядела женщиной такого рода, но скоро все будет как прежде.

Она правила фургоном и, прищурившись, наблюдала за неистовой деловой суетой на причалах, вполуха слушая, как Грасиела, захлебываясь от восторга, что-то говорит об океане. Единственное, что Дженни знала об океанах, сводилось к тому, что на пристанях всегда нужны рабочие руки, а платят вполне достаточно, чтобы хватило на жизнь.

Довольная тем, что сможет строить какие-то планы, Дженни прищелкнула языком на мула и свернула на дорогу, уводящую от берега в глубь страны.

— Когда мы доедем до ранчо? — спросила Грасиела, опуская словарь, который читала вслух.

— Надеюсь, что завтра. Ты продолжай читать. И не наваливайся на меня.

Она выкатила глаза с выражением преувеличенного отчаяния, когда Грасиела не обратила ровно никакого внимания на ее последнее указание. Просто неразрешимая загадка — как это она успела превратиться в совершенную тряпку и в какой момент превращение произошло? Но еще более загадочно, что Грасиела в этом отлично разобралась.

— Дженни, — заговорила Грасиела, не поднимая глаз от словаря. — Мне страшно.

Дженни выдохнула воздух из легких и, ощутив в груди мгновенную острую боль, обняла Грасиелу за плечи свободной рукой.

— А я думаю, ты очень быстро почувствуешь себя так, будто знала папу и бабушку всегда. И они тебя полюбят. Встречала ли ты хоть одного человека, которого не могла очаровать?

— Мне нравится, когда ты говоришь приятные слова. — Сдвинув шляпу назад, Грасиела чуть приметно улыбнулась Дженни. — А тебя я очаровала?

— Ну как бы сказать? Не слишком. — Дженни засмеялась. — Так, иногда. Но я крепкий орешек. Твой папочка и бабушка Эллен — пустая задача для такого манипулятора, как ты. Помнишь, мы смотрели это слово в словаре?

Грасиела прижалась щекой к плечу Дженни.

— А как быть с дедушкой Барранкасом?

Дженни и сама немало думала о доне Антонио, но ни одно из ее умозаключений не годилось для детских ушей.

— Какое-то время тебе лучше подождать, не пошлет ли он сам за тобой. — Дженни бросила на девочку быстрый взгляд. — Он может этого не сделать, Грасиела. Он был очень рассержен на твою маму, и его неудовольствие, вероятно, распространяется и на тебя. Будь я на твоем месте, я не питала бы особых надежд.

— Если мне будет очень страшно встретиться со всеми ними, я представлю себе, что я — это ты, и подумаю, как бы ты поступила.

Дженни сжала зубы и уставилась мулу между ушей.

— Ну и что бы ты надумала? — спросила она немного погодя.

— Ты на моем месте держалась бы ужасно вежливо, со всякими там «будьте любезны» и «благодарю вас», а про себя плевать бы хотела, нравишься ты им или нет.

— Ну что ж, пожалуй, верно, — согласилась Дженни, по-прежнему не сводя глаз с головы мула. В душе у нее царил полный беспорядок. — Вообще не имеет значения, если ты кому-то нравишься меньше, чем самой себе. Да, сеньорита, только это и важно. Ты знаешь, что в тебе есть хорошего, и опираешься на это.

— У меня много хорошего. Дженни расхохоталась.

— Ты права, соплюшка ты маленькая! — Она крепче обняла плечи Грасиелы. — Ты сообразительная, хорошенькая, ты смелая и верная, а шьешь ты лучше всех, кого я знаю.

— И я теперь гораздо меньше плачу. Ты это пропустила. Потом еще мы с тобой обе перестали ругаться. Это тоже хорошо.

— Ох, Грасиела! — Несколько минут Дженни была не в состоянии разговаривать. — Ты сегодня вечером обязательно почисти ботинки. Мы тебе вымоем голову так, чтобы волосы скрипели. Отдадим наши платья почистить и погладить.

Грасиела уткнулась лицом Дженни в плечо, и по ее маленькому тельцу пробежала легкая дрожь.

— Дженни, они и вправду полюбят меня?

— Милая девочка, держи голову повыше, когда мы приедем на ранчо. Просто помни, что ты дочь Маргариты Барранкас, а твоя мама ни перед кем не склоняла голову. И ты не должна. Они пусть беспокоятся о том, полюбишь ли ты их.

Сдвинув брови, Дженни следила за дорогой. Если кто-нибудь только посмеет косо посмотреть ни Грасиелу, Дженни пронесется через ранчо Сандерсов, как торнадо.

Они приехали на ранчо вскоре после полудня на следующий день. Дженни натянула поводья возле главных ворот.

— Ну вот, — тихо проговорила она, — мы проделали долгий путь и наконец добрались до конца.

Дом стоял примерно в четверти мили от дороги. Из рассказов Тая Дженни знала, что дом двухэтажный, что его окружает веранда, но Тай не упомянул, насколько он большой. Размеры впечатляющие, особенно в сочетании со множеством флигелей и надворных построек, а также загонов, свидетельствующих о достатке Сандерсов. Глядя на все это, Дженни поняла, почему Роберт был не в состоянии отказаться от наследства. А бунт Тая приобретал теперь куда более серьезное значение.

— Расправь юбку и сиди прямо, — отрешенно произнесла Дженни, продолжая разглядывать имение. Жилой дом затеняли эвкалипты и кедры, но поросшие густой травой выгоны были видны сквозь деревья и кусты. На выгонах пасся откормленный, гладкий скот.

Грасиела нервно теребила свой медальон. Потом поправила шляпу и сказала:

— Мы отлично выглядим. — Голосок у нее дрожал. — У тебя есть чистый носовой платок?

— Он все еще у меня в рукаве, там, куда ты его положила утром, — ответила Дженни.

Она взглянула на личико Грасиелы, гладкое, слегка загорелое, со сверкающими зеленовато-голубыми глазами, на ее пышные темные волосы, заколотые на затылке.

— Ты самая красивая маленькая девочка из всех каких я знала и видела, — негромко и сдавленно сказала Дженни.

Их долгое совместное путешествие закончится, как только откроются ворота ранчо. Новые люди войдут в жизнь Грасиелы и скоро станут важными для нее. Они займут место Дженни. Когда откроется эта дверь, то закроется другая.

— Грасиела… — прошептала она и запнулась. Разве может она сказать: «Ты дитя моего сердца, такой у меня больше не будет, и я люблю тебя»? Разве справедливо завладеть этим драгоценным ребенком и удерживать его при себе, в то время как надо его отпустить?

— Что?

— Я просто… Нет, ничего. — Прищелкнув языком, Дженни хлестнула мула поводьями. — Поцелуй твоего папочку и твою бабушку Эллен, даже если они оба страшны как смертный грех, слышишь? И пожалуйста, не болтай о Тае. Позволь мне рассказать о нем. И пока что не расспрашивай о доне Антонио.

Никто не вышел встретить их, словно никто и не ожидал приезда женщины с маленькой девочкой. Дженни была вынуждена постучать в дверь, а потом спросить у миловидной мексиканки, может ли она, Дженни, побеседовать с Эллен или Робертом Сандерс.

Она сразу узнала мать Тая, когда та подошла к дверям, вежливо улыбаясь и вытирая руки о белый передник. У Эллен Сандерс были точно такие же голубовато-зеленые глаза, как у Тая и Грасиелы, и точно такая же стройная осанка. Солнце и ветер подчеркнули тонкие черты лица. Дженни глубоко вздохнула. Эта женщина понравилась ей с первого взгляда. Набрав воздуха в легкие, она расправила плечи.

— Миссис Сандерс? Мое имя Дженни Джонс. — Она повела рукой в сторону маленькой фигурки, в тревоге ожидающей на сиденье фургона. — А это Грасиела Елена Барранкас-и-Сандерс. Ваша внучка.

— Грасиела Елена, — еле слышно прошептала Эллен. — О Боже мой! Маргарита нарекла ребенка именем своей матери и моим. — Она пробежала мимо Дженни, смеясь и плача и окликая Роберта и еще многих других. — Мария! Звони в колокол на дворе. Созывай всех! Скорее, скорее! Моя внучка приехала домой!

В поднявшейся вслед за тем суматохе о Дженни позабыли.

Рассказы Дженни звучали в течение всего этого радостного дня, омраченного скорбью. Роберт, настолько похожий на Тая, что у Дженни защемило сердце при первом взгляде на него, мгновенно понял: Маргарита не отпустила бы Грасиелу одну, если бы могла ее сопровождать. Когда его опасения подтвердились, глаза у Роберта погасли. Узнав о том, что и Тай не вернется домой, Роберт удалился.

Эллен выслушала новости в стоическом молчании, потом сказала:

— Мы надеялись положить конец вражде с доном Антонио ради Маргариты и ее ребенка. Не знаю, возможно ли это теперь, когда один из Барранкасов убил моего сына.

— Он сделал это намеренно, — произнесла Дженни.

Эллен посмотрела ей в глаза, потом отошла к западному выгону и простояла там почти час, после чего присоединилась к тем, кто принимал участие в импровизированном барбекю[15 - Барбекю — трапеза на воздухе, основным блюдом которой является целая туша, зажаренная на специальной металлической решетке над костром.] в честь ее внучки.

На памяти Дженни то был один из самых длинных дней. Она ела, когда ей вручали тарелку, пила лимонад, слушала ковбоя-скрипача, обменивалась любезностями с людьми, чьи имена тотчас забывала. Она держалась на заднем плане, наблюдая за Грасиелой, и по разрумянившемуся возбужденному лицу девочки поняла, что все идет прекрасно. С детской щедростью Грасиела открывала сердце членам своей новой семьи, которые, в свою очередь, готовы были приветствовать и нежно любить ее.

Дженни не сомневалась, что она свидетельница начала крепкой и сердечной связи между бабушкой и внучкой. Эллен Сандерс сразу полюбила девочку. Похоже, впредь именно Эллен заполнит брешь, именно она будет для Грасиелы примером и образцом для подражания. Вырастит ее, научит, станет делать ей выговоры и хвалить ее… И любить.

Дженни надеялась, что со временем и Роберт полюбит дочь. Сейчас он ранен, опален гибелью недавно возродившейся мечты. Но Дженни полагала, что он в конце концов сблизится с ребенком, который с такой гордостью показал ему крохотные портреты в медальоне.

Дженни опустила голову. Никогда и ни к кому она не испытывала такой яростной ненависти, как к Роберту Сандерсу в эти часы. В глубине души она надеялась, что, приехав сюда, узнает о его смерти. Она стыдилась этого чувства, но смерть Роберта позволила бы ей, в соответствии с обещанием, данным Маргарите, забрать с собой Грасиелу и вырастить ее.

Она забрала бы Грасиелу из большого, богато обставленного дома. Увезла от тысяч жирных коров. От прекрасной спальни, вообще от замечательной жизни, которая ожидала Грасиелу здесь.

Она забрала бы Грасиелу от всего этого, чтобы поселить в жалком, убогом домишке по соседству с вонючей пристанью? Неужели ее любовь к девочке так эгоистична?

С болью в желудке, с раскалывающейся головой проползла она через весь этот день, радуясь за Грасиелу и огорчаясь за самое себя. При этом она мучительно ощущала отсутствие Тая.

Наконец, уже в десять часов, Дженни, по настоянию Грасиелы, присутствовала при ее купании в особо для этой цели предназначенной комнате, выслушала ее молитвы и своими руками уложила девочку в постель. В этот вечер в списке тех, за кого молилась Грасиела, появились новые имена.

Грасиела поцеловала ее, потом откинулась на пышную подушку и подняла к потолку сияющие глаза.

— Они вовсе не уродливы как смертный грех. Папа такой же красивый, как дядя Тай. И бабушка Эллен красивая, правда, Дженни?

— Да, она красивая, — согласилась Дженни шепотом, укрывая Грасиелу до самого подбородка полотняной простыней. — А где же твой медальон?

— Я дала его папе. Он так хотел. Папа очень печальный из-за мамы, он сказал, что мы с ним познакомимся позже. Мне нравится Хуана. И Гризли Билл.

— Кто еще этот Гризли Билл, черт побе… — Дженни не договорила, потому что Грасиела вздернула свою знаменитую бровь.

— Он старший рабочий. Он сказал, что у него есть лошадка по моему росту. О, Дженни, все меня любят!

— Ну разумеется, любят. — Дженни встала, посмотрела на темный ореол волос, рассыпавшихся на белоснежной подушке, и попыталась улыбнуться. — Ты слишком возбуждена, чтобы спать? Могу уложить тебя ударом в челюсть. Мне доставило бы эта истинное удовольствие.

— Я люблю тебя, Дженни. Спокойной ночи, — засмеялась Грасиела.

— Спокойной ночи, детка.

Дженни погасила свет и задержалась на пороге, окинув взглядом комнату, в которой Грасиеле предстояло вырасти и стать женщиной. Легкий ветерок шевелил кружевные занавески на окнах. Плетеные ковры устилали пол. Обои в цветочках на стенах, плед и покрывало в тон этим обоям. Это напоминало картинку в каталоге.

С ничего не выражающим лицом Дженни закрыла дверь и направилась к лестнице.

Роберт и Эллен ждали ее внизу.

Они уселись в кухне возле массивного стола с ножками в форме когтистых лап, потому что Эллен разделяла мнение Дженни, что новости, плохие или хорошие, все равно, лучше выслушивать на кухне. К тому времени, как она кончила свой рассказ, дедовские часы в гостиной пробили полночь.

Роберт встал, лицо у него было бледное. Дженни не думала, что он слышал многое, кроме звука пуль, ударяющих в стену и в хрупкое женское тело.

— Я весьма признателен вам, мисс Джонс. Наша семья перед вами в долгу. Приглашаю вас побыть на ранчо, сколько вам захочется. И уедете вы отсюда с толстым кошельком.

Дженни нахмурилась.

— Мне не нужны ваши деньги, сэр. Доставить Грасиелу домой не было работой. Это было обещание.

Они с Эллен смотрели, как Роберт вышел в ночь, громко захлопнув за собой дверь. Эллен тяжело вздохнула. Повернув голову, посмотрела в окно.

— Думается, вы здесь многого не понимаете.

— Это не мое дело.

— Вам случалось выпивать, Дженни Джонс?

— Приходилось иной раз, — небрежно ответила Дженни.

— Хорошо. — Эллен подошла к шкафу, передвинула несколько пакетов и коробок и вернулась к столу с бутылкой бурбона и двумя высокими стаканами. — Я чувствую, что вы многое недосказали о себе и о моем сыне, — сказала она, наполнив стаканы. — Я хочу это услышать.

Дженни сделала добрый глоток жидкой храбрости и подождала, пока внутри у нее не вспыхнул огонь. Тогда она рассказала о Тае.

Когда она кончила, Эллен разлила остатки бурбона.

— В последний раз я это пила, похоронив Кола, — проговорила она и внимательно вгляделась в лицо Дженни. — Вы любили моего мальчика?

— Это уже не имеет значения.

Эллен откинулась на спинку стула; лицо ее оставалось в тени.

— Из двух мальчиков Тай больше походил на Кола, только ни отец, ни сын не замечали этого и не признавали. Оба жесткие и упрямые. — Эллен улыбнулась, глядя на свой стакан. — Еще совсем несмышленышем Тай заявлял, что, когда вырастет, станет защищать гонимых и спасать красивых женщин.

Если мужчине суждено погибнуть, лучше, чтобы он встретил смерть, занимаясь тем, чем хотел. — Эллен подняла глаза. — Вы мне по сердцу, Дженни Джонс. Вы дали настоящее обещание. Это была высшая похвала у моей матери. Она бы так и выразилась: «Эллен, ты дала настоящее обещание».

— Благодарю вас, мэм. Но вы меня не знаете.

— Вы так думаете? — Эллен рассмеялась, потом лицо ее снова сделалось грустным. — Вы не стали лгать во имя спасения собственной шкуры… но вы солгали ради того, чтобы пощадить чувства ребенка. — Она снова улыбнулась и продолжала мягко: — Я хорошо понимаю вас. У вас сердце такое же большое, как ваша смелость, и вы любите малышку, которая сейчас спит там, наверху.

— Я должна уехать, — сказала Дженни, заглянув в свой стакан. — Завтра.

Слова сорвались с языка, продиктованные болью оттого, что ей нравилась мать Тая, оттого, что она сидит здесь за столом. Тай ходил по этим комнатам, может быть, держал в руке этот самый стакан. Всюду, куда ни глянь, ее сердце видело его. И Грасиелу.

— Милая, я понимаю, что вы хотите оставить все позади и уйти. И понимаю, что рубить сразу не так больно. Но эта маленькая девочка такого не понимает. И маленькая девочка еще нуждается в вас. Прошу вас, останьтесь до тех пор, пока она не перестанет чувствовать себя среди чужих. — Эллен потянулась вперед и накрыла руку Дженни своей рукой. — Расставаться через месяц не больнее, чем завтра.

Дженни подумала, потом неохотно кивнула.

— Наверное, вы правы. И я обещала Таю, что подожду месяц. — Запрокинув голову, она смотрела в потолок, смаргивая непрошеные слезы. — Но это так тяжело.

— Это любовь, милая. Это любовь.




Дженни старалась быть полезной, помогая стирать и готовить, и удивила Гризли Билла и его подчиненных тем, что во время недели клеймения работала не хуже мужчин. Она варила студень, делала пикули и занималась починкой одежды вместе с Эллен.

И постепенно отдалялась от Грасиелы.

Теперь уже Эллен слушала болтовню Грасиелы во время купания. Эллен или Роберт слушали ее молитвы и укладывали ее в постель. В течение целого дня Дженни была уверена, что кто-то занимается Грасиелой; им уже не приходилось бывать наедине. Ее задевало, что Грасиела этого вроде и не замечает.

Однажды, полагая, что теперь она это вынесет, Дженни попросила для себя лошадь и поехала к дому Тая. Дом стоял мрачный и молчаливый, но чистые строгие линии напоминали Дженни о Тае. Это был дом, который он выбрал и построил для себя. Дженни чувствовала присутствие хозяина.

Опустившись на ступеньки крыльца, она сидела и смотрела на землю, по которой Тай ездил верхом и которую любил, вбирала в себя воздух, которым он дышал, и в конце концов горе овладело ею. Слезы потекли по щекам. Она закрыла лицо ладонями и заплакала так, как не плакала с детства и с того дня, как утонул ее любимый младший брат. Она оплакивала Тая, оплакивала себя и мечты, которым не суждено осуществиться.

Спотыкаясь, бродила она по двору и кричала, обращаясь к небесам, чтобы боль ее дошла до ушей Создателя. Это было несправедливо. Это было неправильно. Он должен был жить.

В конце концов она вернулась на ступеньки крыльца и села, недвижимая и опустошенная, вспоминая каждое слово Тая, каждый его жест. Перебирала в памяти каждую мелочь той ночи, которую они провели вместе, долгие поцелуи и жаркие ласки, сказанные шепотом слова и тихий смех.

Вопреки всему, вопреки долгим дням его молчания — ни слова от него! — в каком-то крошечном уголке ее сердца теплилась надежда. Это было самое больное — надежда, когда надеяться не на что. Нынче Дженни попыталась убить эту надежду. Но ее надежда была такой же упрямой, как она сама, и не умирала, хоть и уменьшилась.

К концу этого долгого дня Дженни вернулась в дом на ранчо с покрасневшими, опухшими глазами и дрожащими губами. Эллен поглядела на нее и взяла за руку.

— Помогло?

— Нет.

— Дженни! Ты не поедешь сегодня со мной? Джейк научил меня. Ты просто удивишься, как я могу теперь ездить верхом. Сама, без помощи!

— Хорошая мысль, — согласилась Эллен, прежде чем Дженни успела отказаться. — Я избавлюсь от вас обеих на то время, пока мне надо кончить с этими пирогами.

— Я хочу поехать в одно место, — сообщила Грасиела, понизив голос.

— Вот как! Что же это за место? — спросила Дженни, вешая фартук на гвоздь.

Грасиела бросила искоса взгляд на хлопотавшую у кухонного стола Эллен.

— Это секрет. Я скажу тебе потом.

— Подожди меня минутку. Я переоденусь во что-нибудь похуже.

— Нет, поезжай прямо в этом. Только надень шляпу.

Джейк, из которого Грасиела давно вила веревки, уже ждал с оседланными лошадьми.

— Ты вполне уверена в себе? — спросила Дженни, хмуро усаживаясь в дамское седло; она умела ездить боком, но терпеть этого не могла. Ну хорошо. Что это за секрет и вообще — что ты затеяла? Куда мы едем?

Они добрались до большой дороги. Грасиела повернула своего пони направо, и тут Дженни догадалась.

— Погоди-ка минутку. Остановись, малышка. — Она бросила взгляд на покрасневшее лицо Грасиелы. — Ты вообразила, что мы вот так прямо и поедем без приглашения в дом Антонио Барранкаса?

— Он мой дедушка.

— Да, но он не приезжал еще к тебе засвидетельствовать этот факт, не правда ли?

Грасиела тряхнула головой.

— Может, он не знает, что я здесь.

— Спустя три недели? Если даже я уже слышала о новом племенном быке дона Антонио, то можешь заключить пари на собственную попку, что он слышал о тебе. Здесь новости путешествуют быстро.

Грасиела изобразила взгляд школьной учительницы.

— Я хочу встретиться со своим дедушкой Барранкасом. Я знаю дорогу к его ранчо, Джейк мне объяснил. Но я боюсь ехать одна.

Дженни подумала. Она понимала, что Роберт и Эллен будут недовольны, но… почему бы и нет? Может, и настало время дону Антонио встретиться со своей внучкой. К тому же такая упрямица, как Грасиела, все равно рано или поздно отправится туда, невзирая ни на какие запреты. Лучше, если рядом с ней будет защитник. Дженни неохотно тронула своего коня вслед пони Грасиелы.

— Ладно, только это против моего желания. И если дон Антонио велит выгнать нас пинком под зад, не говори, что я тебя не предостерегала.

День был теплый, и легкий ветерок приносил с собой запах далекого моря и аромат цветов, растущих совсем близко. В такие ясные весенние дни сердце словно поет, сливаясь с природой.

— Дженни, ты меня все еще любишь?

— Что? — Дженни резко повернула голову и уставилась на Грасиелу. — Разумеется, люблю. К чему задавать такие глупые вопросы?

— Ты себя ведешь очень странно, с тех пор как мы приехали сюда. Сначала я подумала, что ты тоскуешь о дяде Тае. Но потом я подумала…

Что ж, это самое подходящее время, лучше не будет. Все, что ей следует сделать, — это объявить о своем скором отъезде.

— Послушай-ка, детка, — заговорила Дженни, глядя прямо перед собой и чувствуя невероятную тяжесть на сердце. — У тебя теперь есть семья. Тебе не нужна…

Но ей не удалось закончить речь, которую она составляла и бесконечно повторяла каждую ночь. Двое мужчин выехали из кустов при дороге и велели им с Грасиелой остановиться.

— Вы находитесь в частном владении, — произнес один из мужчин по-английски с сильным акцентом. — Это земля Барранкаса. Поворачивайте назад.

— Мы приехали навестить дона Антонио Барранкаса, — холодным тоном заявила Дженни; она кивнула второму мужчине и перешла на испанский: — Пожалуйста, сообщите дону Антонио, что его внучка желает выразить ему свое почтение.

Мужчины уставились на Грасиелу, потом, спохватившись, повернули коней и поскакали галопом по дороге.

Дженни отмахивалась от пыли, которая садилась ей на шляпу и на плечи.

— Ну, через несколько минут мы узнаем, желанные ли мы гости.

— Мама говорила, что дедушка Антонио очень строгий, — возбужденно сообщила Грасиела. — Мне кажется, он не любит маленьких девочек.

— Значит, ты очень храбро поступила, отправившись сюда.

Если ранчо Сандерсов само говорило о его процветании, то имение Барранкаса просто кричало о богатстве. У Дженни дух захватило, когда она сквозь строи кедров разглядела крытую черепицей асиенду. сли бы она не знала, что это частное владение, то решила бы, что перед ней правительственное здание. Флигеля и надворные постройки были по крайней мере в два раза выше, чем на ранчо Сандерсов, и Дженни даже представить не могла, что в одном месте может находиться столько загонов.

Бессознательным движением расправив юбку, она смотрела на асиенду, испытывая сожаление, что не оделась получше и не надела более нарядную шляпу.

— Думаю, детка, что твоя мысль была не слишком удачной, — заметила она.

— Прекрати называть меня деткой, — прошипела Грасиела.

— Хорошо хоть, что они не вышвырнули нас отсюда сразу.

Мужчина, женщина и мальчик ждали их у ворот. Мужчина молча помог им спешиться, а мальчик увел в поводу кобылу и пони.

Женщина, увидев Грасиелу, ахнула и прикрыла рот рукой. Бросив беспокойный взгляд на Дженни, она снова повернулась к Грасиеле.

— Сюда, пожалуйста, — пригласила она и ввела обеих в дом.

Все здесь было массивно. Огромные балки поддерживали потолок. Широкая лестница вела на затененный второй этаж. На полу расстелены ковры, красивые, как гобелены, мебель тяжелая и блестящая.

Грасиела старалась держаться поближе к Дженни и крепко сжимала ее руку, пока они шли за женщиной через огромный холл, потом по выложенному плиткой коридору и в конце концов оказались в прохладной и красивой комнате со стенами, выкрашенными в кремовый цвет, и мебелью со светлой обивкой.

— Кофе, сеньорита? — промурлыкала по-испански женщина, не сводя с Грасиелы глаз. — Или что-нибудь прохладительное?

— Благодарю вас, не надо, — тоже по-испански ответила Дженни, неотрывно глядя на два портрета над камином.

На одном из них изображена была Маргарита, юная, полная здоровья, ошеломляюще прекрасная. Другая женщина, очевидно, мать Маргариты, выглядела старше, но тоже была необычайно красива. Обе женщины темноглазые, иначе Дженни могла бы себе представить Грасиелу в возрасте шестнадцати, а затем и сорока лет.

— Привет, дедушка. Я Грасиела.

Повернувшись, Дженни очутилась перед высоким красивым мужчиной, более моложавым, нежели она ожидала увидеть. На висках у дона Антонио пробивалась седина, постоянное пребывание на воздухе выдубило лицо, но Дженни сомневалась, что он намного старше Эллен Сандерс, которой, как она знала, было сорок лет.

Он смотрел на нее поверх головы Грасиелы без всякого признака дружелюбия в холодных черных глазах.

— Зачем вы сюда приехали?

Дженни откашлялась и выпрямила спину.

— Сеньор Барранкас, я Дженни Джонс. Я привезла вашу внучку из Мексики в Калифорнию. У меня есть новости о вашей дочери, если вам угодно их выслушать.

Он опустил хмурый взгляд на Грасиелу и заложил руки за спину.

— У меня нет дочери, — прозвучали жесткие слова.

— Нет, есть, дедушка. Разве ты не помнишь? — прошептала Грасиела. — Вот смотри. Это мама на портрете. Но мама умерла, и дядя Тай тоже. — Она придвинулась поближе к Дженни. — Кузены Хорхе и Тито хотели убить меня. Кузены Чуло и Луис тоже этого хотели. Чуло ударил Дженни ножом, но я зашила рану.

Дон Антонио вздернул голову, и глаза у него вспыхнули гневом.

— Что это за бредни? — Дженни была уверена, что видела выражение боли у него на лице при упоминании о смерти Маргариты, но сейчас дон Антонио был только разгневан. — Вы привезли сюда этого ребенка, чтобы порочить мою семью в моем собственном доме?

Глаза у Дженни превратились в щелочки, а позвоночник выпрямился, словно шомпол.

— Очевидно, ваши родственники к югу от Рио-Гранде полагают, что они имеют больше прав на ваше состояние, чем ваша внучка. Они сделали все от них зависящее, чтобы убить нас обеих. Они убили Тая Сандерса.

— Если бы у меня была внучка, то ни один из членов моей семьи не посмел бы причинить ей вред. Что касается незаконного отпрыска Сандерса, — дон Антонио сделал паузу и с презрением посмотрел на Грасиелу, — то ваша ложь попросту смешна. Незаконное отродье Сандерса не имеет никаких прав на собственность Барранкасов.

— У меня есть брачное свидетельство вашей дочери, сеньор. Грасиела, названная так по имени вашей покойной жены, не является незаконным ребенком. — Багровые пятна выступили у Дженни на щеках, но голос ее оставался твердым как скала. — Ваша дочь вовсе не была такой глупой, какой вы ее, может быть, считали. Она утверждала, что Грасиела и в самом деле ваша законная наследница, сеньор, независимо от того, признаете вы ее или нет. И даю вам слово, что только счастливая случайность уберегла вашу семью от такого несчастья, как насильственная смерть внучки.

Ярость свела его челюсти.

— Вы здесь нежеланная гостья, сеньорита. Заберите ребенка, кем бы он ни был, и немедленно покиньте мои владения.

Подбородок Грасиелы взлетел вверх, а сама она бессознательно приняла ту же позу, что и ее дед.

— Дженни не лжет! — пылая возмущением, заявила она. — И я тоже! Тито напустил на меня змей, а Луис взорвал поезд, в котором мы ехали, и убил дядю Тая. И все они хотели убить твою внучку. Меня, дедушка!

Дон Антонио повернулся на каблуках и дошел почти до двери, когда чей-то резкий голос назвал его:

— Сеньор Барранкас!

Дженни обернулась и увидела, что в комнату входит Эллен в жакете и в шляпе, надетых с очевидной поспешностью. Она бросила на Дженни и Грасиелу рассерженный взгляд, подошла и уселась на стул, единственный здесь не обтянутый кожей.

— Может, вы принесете напитки? — обратилась она по-испански к женщине, остановившейся в дверях. — Кофе для взрослых, лимонад для внучки дона Антонио.

Женщина опасливо глянула на дона Антонио — и немедленно удалилась.

Улыбка Эллен не отразилась в ее глазах.

— Простите, что взяла на себя роль хозяйки, но, кажется, у вас сегодня несколько человек гостей.

— Сеньора Сандерс, — ледяным тоном обратился к ней дон Антонио, — примите мои соболезнования в связи с вашей утратой — смертью супруга.

— Я понесла новые потери, — мягко ответила Эллен, жестом приглашая Грасиелу сесть рядом. — Я потеряла сына и невестку.

Едва смея дышать, Дженни стояла у камина и наблюдала за натянутой, хоть и вполне вежливой сценой между членами двух семей, питающих одна к другой жестокую ненависть. Ее уважение к Эллен Сандерс и восхищение этой женщиной росло как на дрожжах. Эллен опиралась на прославленную мексиканскую любезность и при ее помощи управляла доном Антонио.

— Умоляю вас извинить меня за прямоту, но я сомневаюсь, что потеря упомянутой вами невестки ранит вас больше, нежели потеря Сандерса ранит меня.

Эллен посмотрела ему прямо в глаза.

— Вы ошибаетесь. Я с глубоким сожалением узнала о смерти Маргариты. Я намеревалась принять жену моего сына в свою семью — принять и любить ее. Женщины Барранкасов и Сандерсов никогда не разделяли вражду, которую питали друг к другу вы и мой покойный муж.

— У меня есть важные дела, — сдержанно проговорил дон Антонио. — Когда вы допьете ваш кофе, Чала проводит вас.

— Вы потеряли дочь, а я потеряла мужа и сына, — тихо проговорила Эллен. — Положим этому конец, Антонио. — Она обняла Грасиелу одной рукой. — Пусть наша чудесная внучка проложит путь к прекращению вражды между вашей семьей и моей. Грасиела приехала к вам по собственной воле и вопреки моему желанию, потому что она хочет познакомиться и с семьей своей матери. Я ошибалась. Она в той же степени ваша внучка, как и моя. Она имела право приехать к вам. Вы уже прогнали от себя одно дитя. Вы хотите ожесточить свое сердце и против этого ребенка?

Эллен только глянула на Дженни — и та сразу все поняла. Подошла к Грасиеле, взяла ее за руку и вывела из комнаты.

Весь следующий час они с Грасиелой бродили вокруг асиенды. Никто к ним не подошел. Никто не заговорил с ними. Как только они заметили паренька, ведущего их лошадей к тяжелым резным парадным дверям, они поспешили туда же.

Эллен вышла с твердо сжатыми губами и суровым выражением глаз. Ни слова не говоря, села верхом, подождала Дженни и Грасиелу и двинулась к дороге. Она не приближалась к Дженни и Грасиеле до тех пор, пока все они не выехали за пределы владений Барранкасов.

— Примет он ее? — решилась задать вопрос Дженни.

— Черт меня возьми, если я знаю! Это самый гордый, самый упрямый и непреклонный человек, какие мне известны, если не считать Кола Сандерса. Но он по крайней мере знает теперь всю историю. Не думаю, что старый осел поверил хотя бы половине из рассказанного ему, но я наговорила вполне достаточно, чтобы он призадумался. — Эллен сощурила глаза. — Кстати, об ослах: какого черта вы обе надумали пробраться сюда как воры, достойные суда Линча? Мне бы следовало выпороть вас обеих за вашу чудовищную глупость.

Начала Грасиела. Сперва она как будто онемела от удивления, потом звонко расхохоталась со словами:

— Дженни, бабушка выражается точно как ты!

Дженни старалась сохранить серьезное и даже сокрушенное лицо. Но заразительный смех Грасиелы снял напряжение последних двух часов. Губы у Дженни изогнулись. Плечи затряслись.

— Мы, наверное, попросту спятили! — выкрикнула она и захохотала так, что едва не свалилась с лошади. — Вам и вправду стоило бы выпороть нас.

— Точно, спятили, или пусть меня черти заберут!

— Бабушка, нельзя ругаться. Мы с Дженни с этим покончили. Ты тоже кончай.

После этого Эллен хлопнула шляпой о колено и расхохоталась до слез.

Весь остаток недели, стоило им взглянуть друг на друга, кто-то первым начинал хихикать, смех подхватывал другой — и пиши пропало! Смеялись до того, что начинало колоть в боках.

Но с каждым днем, полным дел и веселья, с каждой прогулкой с Робертом, совместной работой с Эллен и Марией, с каждым прикосновением маленькой ручки Грасиелы Дженни все труднее было думать об отъезде.

Но она должна была уехать, пока хоть частица ее сердца принадлежала ей самой. Она отдавала его частицу за частицей: Эллен, старому Гризли Биллу, обшитому тесом дому Тая и даже — совсем малый кусочек — Роберту, который сторонился всех в своей боли и тоске, погруженный в отчаяние, слишком хорошо понятное Дженни.

Назавтра истекал месяц, обещанный Таю. Послезавтра она уедет отсюда, опустошенная, страдающая как только может страдать человек, все еще обязанный жить, несмотря ни на что.




Глава 18


— Бабушка! Давай испечем сегодня торт, ладно? Может, па тогда хоть улыбнется?

Каждый раз, как Грасиела видела печальное лицо отца, ей делалось тяжело. Она отдала ему свой золотой медальон в надежде, что мамин портрет ему поможет, но он, кажется, не помог. Она не думала, что поможет и ее присутствие.

Из всех, кто жил на ранчо, Грасиела не чувствовала себя легко и просто лишь с отцом. Он держался отчужденно, погруженный в свое горе. Порою Грасиеле — не без чувства вины — хотелось, чтобы ее папой был дядя Тай, ей нравилось мечтать о том, как она, Дженни и Тай живут вместе. Ох, это было бы так славно, так здорово!

Грасиела заметила, что бабушка Эллен, вытирая о фартук руки в мыльной пене, обменялась взглядом с Дженни.

— Торт мы испечем завтра, деточка. А нынче утром Дженни собирается проехаться верхом вместе с тобой.

— Отлично! — Грасиела захлопала в ладоши. — Дженни, только ты и я? Больше никого?

— Только ты и я, — подтвердила Дженни странно хрипловатым голосом.

— Давай поедем к дому дяди Тая, можно?

Они ездили туда регулярно. Выпалывали сорняки вокруг крыльца, подметали ступеньки. Грасиеле нравилось ездить туда, потому что она любила думать о дяде Тае, и еще потому, что оттуда были видны черепичные крыши асиенды дедушки Барранкаса.

— Надень, пожалуйста, юбку с разрезом — мы сегодня не поедем на этих твоих дамских седлах для неженок, — сказала Дженни. — И поторопись, а я пока соберу корзинку с едой.

Поднимаясь по лестнице, Грасиела услышала, что бабушка предлагает Дженни взять с собой пистолет.

— Двое из наших парней говорили, что вчера и позавчера видели незнакомцев. Джейк было подумал, что это новые работники Барранкаса, но потом выяснил, что ничего подобного. Дженни, ты же знаешь, мне тревожно отпускать вас с Грасиелой одних к дому Тая. Возьми с собой Гризли Билла или Джейка.

— Ведь это в последний раз.

Наступило странное молчание, потом Грасиела услышала шепот, и еще ей показалось, будто бабушка и Дженни обнялись. Что-то с ними сегодня не то. Девочка испытывала непонятные уколы страха, какие-то предчувствия — так иногда бывает перед грозой.

Дженни и Грасиела подъехали к дому Тая в полном молчании.

— Что-то я не помню, чтобы ты так долго вела себя тихо, — пошутила Дженни.

Она обмотала поводья кобылы вокруг столба коновязи и проследила, чтобы Грасиела сделала то же самое. Потом сняла с лошади корзинку с едой и поставила на ступеньки. Грасиела уселась на ступеньку повыше Дженни.

— Почему ты взяла с собой пистолет и надела брюки?

— Пистолет взяла, чтобы успокоить бабушку. Она поставила условие: либо бери с собой пистолет, либо пускай с вами поедет Гризли Билл или Джейк. Но я не хотела брать кого-то с собой. Этот день только для нас двоих — для тебя и для меня. — Дженни достала из корзинки куриную ногу и протянула Грасиеле, но та покачала головой. — Да успокойся ты. Пистолет ведь только из осторожности.

— Я знаю, почему ты надела брюки. Ты снова привыкаешь их носить, потому что собираешься уезжать.

Дженни замерла и опустила кусок курицы, который уже поднесла ко рту. Она забыла, насколько умна Грасиела. Ничто не ускользало от ее острого взгляда. А Дженни надеялась еще немного оттянуть их прощание и просто провести вместе несколько славных и памятных послеполуденных часов.

Опустив голову, она тщательно вытерла пальцы о салфетку.

— Сандерсы мне не родня, милая девочка. Я достаточно долго пользовалась их гостеприимством. Убедилась, что ты будешь любима и всем обеспечена. Я подождала месяц, как пообещала Таю. — Она подняла голову и глянула в полные слез глаза Грасиелы. — Милая, мне надо уезжать.

— Дядя Тай приедет домой и с ума сойдет, если тебя здесь не окажется.

Сердитые слезы покатились у Грасиелы по щекам. Дженни глубоко вздохнула, прежде чем ответить.

— Я старалась убедить себя, что Тай мертв, хотя малая частица меня, — она дотронулась до сердца, — отказывалась верить. Но, милая моя Грасиела, если бы Тай был жив, он прислал бы весточку. Хоть одно словечко. Так тяжело потерять надежду. Это самое тяжелое из всего. Ты и я… только мы одни думали, что он выкарабкается, но мы принимали желаемое за действительное, потому что любили его. Наверное, надо примириться с худшим.

Детские слезы терзали Дженни, просто убивали к чертовой матери, самое доводили до слез. Ей казалось, что она задыхается от соли и желчи; она не была готова к тому, что Грасиела бросится к ней на колени и обовьет руками шею. Несколько секунд они раскачивались и едва не свалились с крыльца.

— Если ты должна уезжать, то и я уеду с тобой.

— Нет, милая девочка, ты не можешь уехать. — Господи Иисусе, это все равно что нож в сердце. Право слово, лучше бы Чуло полоснул ее еще раз ножом в живот, чем сидеть вот так и чувствовать, как слабые детские ручонки обнимают шею и детские слезы увлажняют щеку. — Это твои люди, твоя семья. Они тебя любят, и ты любишь их. Тебе здесь будет хорошо.

— Я твой человек! Я люблю тебя, и ты тоже меня любишь, хоть и не говоришь, я это знаю, Дженни! Ты должна взять меня с собой. Кто даст тебе чистый носовой платок? Кто тебя зашьет? — Руки Грасиелы сжались крепче. — Кто научит меня новым словам и новым вещам? Если ты уедешь, кто научит меня быть такой, как ты?

— О Господи, Грасиела! — Дженни обнимала девочку так крепко, что боялась причинить ей боль, но тут Грасиела отпрянула, чтобы посмотреть на Дженни, и та ослабила объятия.

— Дженни! Ты плачешь? О!

Они снова обнялись и плакали вместе — плакали долго, пока не иссякли слезы, а после этого они просто сидели, предаваясь общей печали. Дженни устроила Грасиелу поудобнее у себя на коленях и прижалась плечом к волосам девочки. Никогда она не забудет запах этих волос и вес теплого маленького тела. Как ей жить без этого ребенка? Потеря Тая отняла у Дженни половину сердца; она оставит здесь другую половину, когда уедет завтра.

— Я очень люблю тебя, Грасиела, — хрипло пробормотала Дженни. — Нет, не смотри на меня. Мне нужно кое-что сказать, и говорить мне будет легче, когда ты не смотришь на меня.

— Я поеду с тобой. Ты меня не оставишь.

— Я не хочу, чтобы ты так сделала. — «Маргарита! Если ты слушаешь, то прошу тебя… пожалуйста, помоги нам обеим». — Дорогая девочка, поверь мне. Я уж думала, прикидывала по-разному, как бы нам остаться вместе. Ничего не получается.

— Ты можешь выйти замуж за моего папу.

Дженни думала о такой возможности. И решила, что, даже если Роберт принял бы столь нелепое предложение, это привело бы к катастрофе. Она не терпела его за то, что он чуждался дочери, презирала за слабость, прошлую и настоящую.

— Твоя мама — единственная женщина, которую твой папа мог бы любить.

Грасиела вырастет без матери и фактически без отца, и ни черта лысого с этим нельзя поделать.

— Но почему ты не можешь взять меня с собой?

Дженни боролась с горячим комком, угрожающим задушить ее.

— Потому что я люблю тебя и хочу дать тебе такую жизнь, о которой мечтала для тебя твоя мама. Я не хочу, чтобы ты росла на улицах, как я. Хочу знать, что ты в безопасности, счастлива и любима. Хочу знать, что ты чистая, хорошо питаешься и спишь в кровати на подушке. Когда я стану думать о тебе — а я стану думать о тебе, Грасиела, каждый день до самой моей смерти, — я хочу думать, что ты здесь. Если ты желаешь мне счастья, то оставайся здесь с папой и бабушкой Эллен и будь счастлива.

— Я не могу…

Звук выстрела взорвал тишину ясного весеннего утра. Щепки от столба пролетели у Дженни над головой.

Прежде чем обломки дерева упали на крыльцо, Дженни перебросила Грасиелу через перила и сама нырнула следом за ней, выхватив пистолет. Приподняв голову, она выглянула из-за перил и всмотрелась в кусты и подлесок.

— Ты кого-нибудь видишь?

Грасиела выглянула, ахнула и спряталась снова.

— Это Луис! И мой кузен Эмиль, а еще я, кажется, узнала братьев Кортес.

Дженни облегчила душу потоком безмолвных ругательств, от которых любой проповедник возвел бы очи к небесам. Теперь она уже видела мужчин, пробирающихся между деревьями и кустами, человек шесть, и один из них напоминал обличьем Луиса Барранкаса, так что Грасиела скорее всего права. Это Луис. Сначала Дженни подумала: не может быть. Потом решила: может. Ублюдок выследил их и в Калифорнии.

Дженни выстрелила несколько раз подряд по деревьям и подлеску, мысли у нее путались. Дом Тая слишком далеко от ранчо Сандерсов, и нет надежды, что там услышат выстрелы. Оттуда нечего ждать помощи. А без помощи исход предрешен. Она в меньшинстве, и у нее всего лишь один пистолет.

— Детка, слушай меня. У нас только один шанс.

Да, шанс один. И тот ненадежный. Дженни выстрелила. Грасиела смотрела на нее расширенными от страха глазами.

— Когда я встану и побегу вон к той низкой каменной стене, ты побежишь как можно быстрее в другом направлении — к коновязи. Поняла?

Грасиела кивнула.

— Ты хочешь, чтобы я уехала на ранчо?

— Нет, детка, это слишком далеко. Скачи как дьявол к дому твоего дедушки Барранкаса. Скажешь ему, что это его вонючие родственники и его вонючая проблема, только говори вежливо, не ругайся.

Пуля пробила поля ее шляпы и сбила шляпу с головы еще до того, как Дженни успела пригнуться.

— А если дедушка не захочет приехать?

Дженни потрепала девочку по щеке.

— Если он решил принять тебя, то приедет. Если он все еще упирается, как осел, то не приедет. Все очень просто.

Грасиела будет в безопасности. Эллен достаточно много рассказала Дженни о доне Антонио Барранкасе, чтобы стало ясно, что он человек чести. Эллен намекнула, что вражда между семьями возникла по вине Кола Сандерса, а не дона Антонио. Дженни не сомневалась, что кузены явились сюда без ведома дона Антонио.

— Пусти в ход все свое очарование, о котором ты мне постоянно твердишь, иначе пропала моя задница. Ну, теперь поцелуй меня на счастье и давай за дело.

Грасиела крепко поцеловала Дженни в губы. Потом они обе с минуту смотрели друг другу в глаза.

— Давай по счету три… Ну, раз, два… три!

Размахивая пистолетом и петляя, Дженни понеслась по двору; пули вырывали траву вокруг нее, но до стены она добежала невредимой. Она перевалилась через камни и залегла по ту сторону стены. Дженни слышала, как где-то позади прорывается сквозь кусты пони Грасиелы, и молила небеса, чтобы на этой стороне дома не оказалось ни одного из Барранкасов. Если она предположила правильно, то есть если кузены здесь без ведома дона Антонио, то вряд ли они станут рисковать тем, чтобы их заметили с асиенды. Но кто скажет, о чем думают ненормальные ублюдки?

Перевалившись на спину, Дженни перезарядила пистолет и выстрелила раз и другой по кустам. Один из мексиканцев вывалился из зарослей, упал, дернулся и затих.

Стрельба поднялась такая, что Дженни не слышала, как к ней подскакал конь, и не видела человека, пока он не повалился на землю совсем рядом с ней, в то время как лошадь перескочила через каменную стенку. Человек выбил пистолет у нее из руки и в одно мгновение прижал Дженни к земле всем своим телом.

— Почему это каждый растреклятый раз, как я вижу тебя, ты непременно с кем-то воюешь? Что-то с тобой не так, женщина!

— Тай!

Дженни широко раскрыла глаза и обмякла, успев удержаться и не пнуть Тая в пах. Совершенно ошеломленная, она только смотрела на него, не веря глазам. Но он был тут как тут и усмехался, глядя на Дженни сверху вниз сияющими голубовато-зелеными глазищами, такими же красивыми, опасными и полными чертовщины, как и всегда.

— Тай!

Дженни обхватила руками его шею и притянула вниз, укрывая от ливня пуль и целуя, целуя, целуя. Потом снова уставилась на него, сжала кулак и ударила Тая с такой силой, что он свалился на землю рядом с ней.

— Ты скверный вонючий кусок коровьего навоза! Себялюбивый бессмысленный ублюдок! — Пуля шевельнула волосы у Дженни на голове, прежде чем Тай притянул ее к себе. — Ты что, никогда не слыхал о паршивом телеграфе? Да имеешь ли ты представление, что ты заставил всех нас пережить? Мы ведь думали, что ты к дьяволу помер!

— Я же говорил тебе, что вернусь через месяц! Думаешь, ты одна умеешь выполнять обещания? К тому же я хотел тебя удивить. — Тай осторожно дотронулся до пятна крови, расплывающегося у Дженни по рубашке. — Тебя все-таки задело, дорогая. Клянусь, мы просто никак не можем встретиться, чтобы ни один из нас не был ранен пулей или ножом.

Улыбка Тая стала еще шире.

— Мы здесь в подавляющем меньшинстве, ты, идиот! Нас двое, а их четверо или пятеро! О чем ты болтаешь? Нам суждено погибнуть! — Дженни покрыла его лицо поцелуями. — О Господи, как же я рада видеть тебя! — Слезы ослепили ее. — Давай берись за дело и подстрели нескольких кузенов. Тогда мы по крайней мере не умрем с позором.

— Радость моя, ты просто оставайся там, где ты есть, а именно в моих объятиях, потому что у меня было много времени для раздумья и у меня есть что тебе сказать. Помощь следует непосредственно за мной, и ты не поверишь, кто ведет отряд.

Едва он успел выговорить эти слова, как сквозь деревья и кусты галопом пронеслось больше десятка всадников. Тай оттолкнул Дженни в сторону, и через несколько секунд вороной жеребец дона Антонио взлетел над каменной стенкой, а за ним проскакала целая цепочка всадников.

— Он приехал, — прошептала Дженни, закрывая глаза и припадая к Таю на грудь. — Он приехал ради Грасиелы.

— Говори погромче, — сказал Тай, прижимая ее к себе.

Но перестрелка уже удалялась от них. Лишь одна шальная пуля ударила в каменную стенку.

Опустив голову на выступающий нижний камень, как на подушку, Тай посмотрел Дженни в глаза.

— Я люблю тебя, Дженни Джонс. Слушай меня и не перебивай. Я понимаю, что мы оба не годимся для семейной жизни, но нам придется плюнуть на это и пожениться.

Часто-часто моргая, Дженни в изумлении смотрела на него.

— Ты мне делаешь предложение в самый разгар этой чертовой перестрелки? Когда кровь из моей раны стекает тебе на грудь? Тай Сандерс, ты явно оставил мозги в мексиканской пустыне.

Но он любит ее, О Боже, он ее любит! Он сам сказал это! И внезапно его слова стали самым важным на свете. Если пальба еще продолжалась, то Дженни ее не слышала. Она слышала только его голос, видела только прекрасное загорелое лицо. Чувствовала только его сильное тело, упругое и жаркое. Яростный стук ее сердца песней звучал в ушах Дженни. Он любит ее!

— Опустись пониже и положи голову мне на плечо. Я был бы просто возмущен, если бы ты позволила себя убить в тот момент, как я делаю тебе предложение, да еще к тому же после того, что мне пришлось вынести, чтобы сдержать слово и вернуться сюда через месяц.

Дженни прижалась головой к его груди, с блаженной улыбкой внимая твердым ударам его сердца. Оно принадлежало ей. Его сердце стало теперь ее сердцем.

— А с какой стати ты решил, что мы должны пожениться? Почему это?

— Потому что я хочу спать с тобой, а брак решает все проблемы с твоей возможной беременностью. Потому что мне нужна женщина в постели и в доме. Потому что я люблю тебя, а ты любишь меня. И наконец, потому, что ма заявила: если я на тебе не женюсь, то, значит, Господь не дал мне хотя бы столько разума, сколько он дал муравью. — Тай рассмеялся. — Она послала меня сюда за тобой и не велела возвращаться, пока ты не скажешь «да».

Очень нежно Тай приподнял Дженни настолько, чтобы заглянуть в ее заблестевшие глаза.

— Скажи «да», Дженни. Обещай, что выйдешь за меня. Обещай, что останешься здесь, что будешь сводить меня с ума и любить меня в молодости и в старости, когда нас окружат внуки. Обещай, что позволишь мне любить тебя до последнего моего вздоха. Обещай.

— О Тай! Я обещаю. От всего сердца обещаю тебе!

Безразличные ко всему на свете, кроме друг друга, они лежали, тесно прижавшись один к другому, возле каменной стенки, целовались и что-то говорили одновременно, пока на них не упала чья-то тень. Растерянно моргая и только теперь обнаружив, что никакой стрельбы больше нет, они встали на ноги, обменявшись смущенными взглядами.

Дон Антонио снял шляпу и широким жестом отвел ее в сторону, кланяясь.

— Добро пожаловать домой, сеньор Сандерс.

Тай помедлил, потом протянул руку, и дон Антонио пожал ее. Мужчины смотрели друг другу в глаза, молча вспоминая враждебное прошлое и как бы примеряясь к иному будущему.

— У меня подарок для вас обоих.

Не поворачивая головы, дон Антонио поднял руку, и один из его людей подвел коня. Луис Барранкас, накрытый полотнищем, лежал поперек седла. Не в мире почил этот человек.

— Этот подарок не смывает пятно позора с моей семьи. Точно так же никакое извинение не может искупить обиду, нанесенную вам, мисс Джонс.

Он гордо держал голову, но Дженни понимала, насколько тяжела для него эта минута. — К моему стыду, я приехал сюда, вняв мольбам отчаявшегося ребенка, но не верил ни рассказу Грасиелы, ни вашему, пока не увидел Луиса собственными глазами. — Дон Антонио холодно взглянул на двух переживших сражение кузенов, которых его люди держали под прицелом пистолетов. — Еще до наступления ночи я выясню до конца степень предательства нашей семьи.

— А Грасиела? — спросила Дженни, начиная чувствовать боль в раненом плече; она прислонилась к Таю, и тот обнял ее.

Дон Антонио поглядел очень пристально на тело Луиса.

— Кажется, я во многом ошибался, сеньорита. — Он повернулся к Таю и сказал: — Ни один из Барранкасов больше не ступит на землю Сандерсов с дурными намерениями. Если вы согласны, вражда между нашими семьями кончается здесь.

Тай помолчал, потом кивнул:

— Согласен.

Мужчины снова пожали друг другу руки.

— Грасиела хочет любить вас, сеньор, — мягко произнесла Дженни. — Дайте ей эту возможность.

Она подозревала, что обаяние этого чертенка уже начало действовать на деда. Если он даст Грасиеле хоть полшанса — а Дженни понимала, что так оно и будет, — то внучка обведет дона Антонио вокруг пальца в самое короткое время.

— Девочка пообедает сегодня вечером на асиенде, — внезапно сообщил дон Антонио. — Кто-нибудь из моих людей привезет ее домой на ранчо еще до наступления темноты.

— Отлично, сеньор, — прошептала Дженни. Еще до того, как дон Антонио выпьет свой послеобеденный кофе или зажжет сигару, он целиком будет принадлежать Грасиеле. Опустив голову, чтобы скрыть улыбку, Дженни заметила, что кровь стекает у нее по руке и каплет с пальцев. Она подняла голову и сердито посмотрела на Тая.

— Должна сказать, ковбой, что в качестве кандидата в мужья ты никуда не годишься. Ты не послал мне телеграмму, когда должен был ее послать, за это я еще долго буду на тебя злиться. А теперь ты стоишь здесь и болтаешь, в то время как каждому ясно, что я истекаю кровью у тебя на глазах. Я возьму да и передумаю выходить за тебя замуж.

Тай со смехом поднял ее на руки.

— Слишком поздно. Ты обещала выйти за меня, а я еще не встречал женщины, способной столь твердо держать слово, как ты. Так что ты теперь моя независимо от того, какой я есть.

Дженни с улыбкой положила голову ему на плечо, пока он нес ее к лошадям.

— Видно, так уж мне суждено, — сказала она. — Зато и ты теперь мой, и мне это по сердцу.

И Дженни, лежа у Тая на руках и пачкая кровью из раны ему грудь, решила, что нынче самый счастливый день в ее жизни.




Далеко не простые подводные течения сопровождали прием, который мать Тая устроила в честь его возвращения домой и помолвки с женщиной, занимавшей его мысли каждую минуту и каждый день его долгого и трудного выздоровления в мексиканской деревне, а потом пути домой, на север.

Люди Барранкасов и люди Сандерсов стояли по разные стороны решетки для барбекю и смотрели друг на друга с подозрением и недоверием. Эллен и дон Антонио обменивались любезностями и обращались друг к другу с чертовски изысканной вежливостью. Только присутствие других гостей препятствовало проявлениям открытой неприязни между двумя семьями.

Но этот день положил начало. Время принесет с собой новые встречи, и постоянные приятные соприкосновения изгладят из памяти былую вражду. Грасиела, которая весело перебегала от одной группы к другой, в конце концов приведет обе семьи к общему будущему.

Когда женщины увели Дженни от Тая, он направился к ограде выгона, чтобы присоединиться к Роберту и снова взглянуть на все то, что он любил. Землю и дом, где он стал мужчиной. А еще на женщину, которая вскоре станет его женой. Вот она стоит в сумерках и держит за руку ребенка. Эти драгоценные для него женщина и ребенок осветили его разум, изменили его привычки и в конечном итоге всю его жизнь. У него стеснилась грудь, пока он смотрел на них.

— Она прекрасная женщина, — тихо проговорил Роберт, — Ты счастливый человек.

Тай кивнул, гордо расправив плечи.

— Я не встречал такой, как она.

Дженни выглядела потрясающе красивой в этот вечер; разрумянившаяся от счастья, она помахала Таю рукой, и глаза ее засияли. Отросшие ниже ушей волосы отражали пламя заката и напоминали Таю о язычке пламени между ее стройных ног. Платье подчеркивало великолепную грудь и обтягивало бедра, способные выносить ребенка, зачатого от мужа. Кто-то — скорее всего Грасиела — приколол маленький букетик к перевязи, на которой теперь покоилась раненая рука Дженни. Господь всемогущий, как же он любит ее! Он не мог поверить своей исключительной удаче: он нашел ее, и она его полюбила!

К концу недели она уже поправится настолько, чтобы выдержать путешествие, и он намерен отвезти ее в Сан-Франциско, подальше от бдительного ока матери и ее настояний иметь отдельные спальни до свадьбы. Он станет заниматься с ней любовью, пока она не опьянеет от радости и желания. Он купит ей приданое и непременно — подвенечное платье абрикосового цвета.

— Я должен был уехать с Маргаритой в Мексику, — снова негромко заговорил Роберт, который тоже смотрел на Дженни. — Никогда не прощу себе, что не сделал этого. А ранчо должно было стать твоим.

— Я счастлив и на своих трех сотнях акров, — ответил Тай, зажигая две сигары и вручая одну из них брату.

— Я не люблю землю так, как любишь ее ты. И никогда не любил. — Некоторое время Роберт молча курил. — Я не могу этим жить. Я принял ранчо в угоду отцу, а может, и потому, что не хотел отдавать тебе то, что считал своим по праву. — Горечь и отвращение к самому себе свели ему губы. — Я был настолько бесхребетным, что не взял к себе жену и дочь. Просил об этом тебя, так как стыдился посмотреть в лицо Маргарите. Прости меня. Боже, но что-то во мне радуется тому, что мне не пришлось этого делать. Каково мужчине жить с этим?

Тай не находил ответа. Роберт ему брат, он его любит. Но они никогда не понимали друг друга, никогда не шли одной тропой.

— У тебя есть дочь, — сказал он наконец. — Дай ей шанс, Роберт. Я пробыл дома всего три дня, но успел понять, что ты не позволяешь Грасиеле стать частью твоей жизни. Она заслуживает большего.

— Да. Заслуживает, — согласился Роберт, по-прежнему глядя на Дженни и Грасиелу. — Я очень много думал все эти последние дни. И понял, что единственное, чем я могу искупить свои ошибки, — это дать Грасиеле любящую семью и счастье. — Он выпустил струйку дыма и долго смотрел, как она тянется к забору. — Я уезжаю, Тай. Поеду в Мексику сказать последнее прости своей жене. Потом переберусь в Южную Америку. Или осяду в Мехико-Сити, кто знает. — Он передернул плечами. — С уверенностью могу сказать лишь то, что сюда я не вернусь.

— А Грасиела? — резко спросил Тай.

— Тебя вряд ли особенно удивит, если я попрошу тебя в очередной раз принять на себя мои обязанности.

Некоторое время Тай не говорил ни слова. Он мог предполагать происходящее, и Роберт, к сожалению, прав. Это его не удивило.

— Ранчо должно было достаться тебе. Теперь так и будет. Что касается моей дочери… Ты и Дженни дадите ей настоящий дом, я этого не могу. Каждый раз, как я гляжу на нее, я вижу перед собой Маргариту и думаю о своей несостоятельности в качестве мужа, отца, просто человека. Это несправедливо по отношению к ней. И я не могу с этим жить. Сделаешь ли ты мне такое вот последнее одолжение? Если Дженни согласится, примете ли вы от меня и это ранчо, и мою дочь?

— Ты знаешь ответ. — Тай понимал, что незачем даже обсуждать это с Дженни.

— Ты нашел в Мексике нечто, изменившее тебя, — продолжал Роберт, повернувшись к Таю и глядя на него испытующим взглядом. — Может, я там тоже что-то найду.

Тай молча курил и смотрел через двор на Дженни, вспоминая недели лечения в мексиканской деревушке на краю пустыни. Тогда он уже был другим человеком, но, пожалуй, до сих пор не осознал качества перемен. Имея время на раздумья, он понял, что Мексика породила предубеждения отца и похоронила его собственные. Он доверил свою жизнь людям в мексиканской деревушке. Без их доброты и великодушия, без их сочувствия к чужестранцу он бы не выжил. Мексика подарила ему жизнь. Дала Дженни и Грасиелу.

— Что ты скажешь Грасиеле?

— Что я надолго уезжаю. Когда ты сочтешь, что настало время, скажи ей, что я умер. Так будет легче.

— Я привязан к тебе, Роберт, но в данный момент мне хотелось бы заехать тебе как следует в челюсть.

На улыбку Роберта больно было смотреть.

— Между нами большая разница, Тай. Ты боец, а я нет. Пойми, что я буду чувствовать свою вину перед дочерью всю свою жизнь.

— Так оставайся и будь ей отцом.

— Не могу.

Роберт снял с шеи цепочку и вложил золотой медальон-сердечко брату в ладонь.

— Отдай Грасиеле это, когда я уеду, и скажи, что я ее люблю. Может, с годами она поймет, что я настолько любил ее, чтобы дать ей самых лучших родителей, которые вырастят ее.

— Есть ли что-то, что я могу тебе сказать, чтобы ты изменил решение?

— Нет.

Тай неохотно кивнул и, проглотив комок в горле, обхватил плечи Роберта.

— Я хотел бы попросить тебя остаться до свадьбы. Хочу, чтобы ты стоял рядом со мной. И потом, Роберт, пиши иногда маме. Давай нам знать, что ты… — У него снова перехватило горло. — Ты всегда можешь вернуться домой. Ты это понимаешь.

— Понимаю. — Они посмотрели друг другу в глаза. — Думай обо мне иногда. О том времени, когда мы были мальчишками, до того как все так глупо перемешалось.

Потом Дженни направилась к ним, и обещание счастья сияло в ее голубых глазах, и Тай забыл обо всем на свете, кроме того, что эта великолепная женщина принадлежит ему.

Перехватив на полдороге, он обнял ее и увел за дом, в тень между азалиями, а там крепко-крепко прижал к себе.

— Бог мой, какая же ты соблазнительная женщина!

Дженни порозовела, засмеялась и обняла его за шею здоровой рукой.

— Ковбой, надеюсь, ты этому никогда не доверишь, но ты единственный мужчина в мире, который так считает.

— Ты смотришься в зеркало, дорогая? — Он поцеловал ее и куснул мочку уха в надежде вызвать в ней неодолимое желание. — Ты сильно изменилась с тех пор, как я впервые положил на тебя глаз. Тогда у тебя вид был достаточно жалкий, но главные качества, разумеется, были те же.

Дженни прижала свой подбородок к подбородку Тая и спросила:

— Тай, иногда… я просто хочу знать… скажи, по-твоему, из меня выйдет хорошая жена?

— Думается, будут порой сложности, — пробормотал он, еще крепче прижимаясь к ней. — Но ты дала обещание, Дженни Джонс. И потом, ты ведь уже научилась самому важному.

Она тихонько рассмеялась глубоким грудным смехом и смежила веки, когда он покрыл ее прекрасное лицо зовущими страстными поцелуями. Дженни поймала руку Тая и притянула ее к своей груди.

— Как ты считаешь, нас кому-то будет не хватать, если мы уедем в твой дом?

Дженни хорошо выучила урок. Теперь уже она поддразнивала и подстрекала.

— Всем будет нас не хватать, — ответил Тай, целуя ее веки, а потом уголки губ. — Это же мы принимаем гостей.

Они посмотрели друг другу в глаза и расхохотались. Оба они ничуть не беспокоились о том, что о них подумают.

— Я не хочу ждать, пока мы уедем в Сан-Франциско, ковбой, — прошептала Дженни. — Слишком долго я ждала, пока ты сюда явишься и заберешься ко мне в постель.

— Давай наперегонки в конюшню, — охрипшим от сильного желания голосом произнес Тай. — Кто прибежит последним, снимет с меня сапоги.

Взявшись за руки и весело смеясь, они побежали, навстречу первым звездам, проступившим на ночном небе, побежали к конюшням, навстречу обещанию, которое дали друг другу.

Позже он расскажет ей о том, что Роберт собирается уезжать и просит их начать свою семейную жизнь вместе с шестилетней дочерью, которую они оба любят. Он будет держать ее в объятиях, а она заплачет от счастья. Но в эту минуту он думал только о том, чтобы остаться с ней наедине.

Дженни. Это имя, произнесенное шепотом, сохраняло ему жизнь в пустыне. Это Дженни сделает осмысленной и стоящей всю его дальнейшую жизнь.




Эпилог


После свадьбы гости помогли вынести мебель из гостиной и придвинули стулья к стенам. Музыканты настроили инструменты, попробовали их, и начались танцы. Около сотни улыбающихся гостей танцевали, угощались прохладительными напитками или кружили по двору, освещенному факелами.

Дженни стояла в дверях гостиной, глядя, как Грасиела вальсирует с красивым новобрачным; личико у нее порозовело от счастья, а глаза, встречаясь с темными глазами мужа, так и сияли. Они двигались под музыку, но было сомнительно, чтобы кто-то из них слышал ее.

Они видели и слышали только друг друга.

Чья-то рука обвилась вокруг ее талии, и Дженни прислонилась спиной к груди Тая.

— Мне он очень нравится, а тебе? — тихонько сказала она, глядя на то, как Диего склоняется к ушку Грасиелы и что-то шепчет ей, а Грасиела краснеет и смеется и замирает в его объятиях.

Тай сцепил свои большие руки у Дженни на талии, а подбородок опустил прямо на ее старательно уложенную прическу.

— Грасиела станет отличной женой врача, — заговорил он. — Хотя если Диего даст ей волю, она отодвинет его в сторону и сама превратится в хирурга.

Дженни рассмеялась, крепче опершись на него. Она скользила глазами по другим танцующим парам. Вот дон Антонио и Эллен, а вот Гризли Билл и вдова Паркер, другие соседи. Но взгляд ее то и дело возвращался к Диего и Грасиеле. Как они красивы сегодня вечером! Такие молодые и счастливые, полные мыслей друг о друге и о своем будущем,

— Когда ты намерен потанцевать с матерью невесты, ковбой?

Дженни чувствовала спиной такое знакомое и приятное тепло груди Тая. Ей вдруг захотелось, чтобы свадьба побыстрее кончилась и они с Таем остались у себя в спальне наверху, в своей постели и в объятиях друг друга.

— Ты же знаешь, что я терпеть не могу танцев.

— Ты прекрасно выглядел, когда танцевал с невестой.

— Это дело другое. Я должен был с ней танцевать. Но я питаю надежду, что такая понимающая женщина, как ты, освободит меня от этого.

Грасиела, смеясь, подбежала к ним, когда вальс кончился.

— Я надеюсь, что мы с Диего все еще будем обниматься по углам, когда проживем вместе столько же, сколько вы.

Тай усмехнулся и наклонился поцеловать Грасиелу в щеку.

— Я должен подтверждать свои права, иначе какой-нибудь бойкий прохвост того и гляди проберется на мою территорию. — Дженни и Грасиела засмеялись, и он добавил ласково: — Детка, ты выглядишь прекрасно сегодня вечером, просто ослепительно. У меня дух захватывает. Только одна женщина красивее супруги доктора Канделерия — это моя жена, но тут еще можно поспорить и кинуть монетку.

Грасиела взяла обоих за руки, и они трое стояли, тесно связанные одной цепочкой, как это было всегда.

— Я так люблю вас обоих, — сказала Грасиела, и глаза ее влажно заблестели; она поцеловала в щеку сначала Дженни, а потом Тая. — О мама! Папа! Я так счастлива!

— Я понимаю, родная девочка. Я это вижу, — ответила Дженни, поправляя приколотый к корсажу подвенечного платья Грасиелы золотой медальон-сердечко; слегка дотронувшись до волос дочери, она тоже поцеловала ее в щеку. — Ну-ка посмотри на меня. Я всегда терпеть не могла плаксивых женщин, но Бог ты мой, сегодня я пролила чуть ли не ведро счастливых слез.

— Дорогая, ты бы возвратилась к своему новобрачному. Он выглядит таким одиноким. — Тай обнял Грасиелу и долго не отпускал от себя. — Если он вздумает плохо с тобой обращаться, только пожалуйся мне, и я велю твоей маме сбить с него спесь.

Грасиела, смеясь, еще раз поцеловала и обняла Дженни и Тая, потом приподняла юбку и легкой походкой направлялась к Диего.

— Мне ее будет не хватать больше жизни, — прошептала Дженни, опустив голову Таю на плечо. — И как это она так быстро выросла? — Тай не ответил, и Дженни запрокинула голову, чтобы взглянуть ему в лицо. — Тай Сандерс! Да у тебя никак слезы на глазах?

— Брось болтать чепуху, — буркнул он. — Просто соринка попала.

— Как видно, та же самая соринка, которая залетела к тебе в глаз, когда ты вел Грасиелу по проходу в церкви, а потом вложил ее руку в руку Диего. — Дженни улыбалась, а сердце ее готово было разорваться от любви к нему. — Кстати, давно ли ты видел в последний раз Робби, Билли или Тая-Ту[16 - То есть Тая-Два — от английского two, означающего число «два».] .Как бы они не удрали куда-нибудь, воображая себя взрослыми мужчинами,

— Меня это не удивило бы. В их возрасте мы с Робертом только тем и занимались. — Тай поцеловал Дженни долгим и крепким поцелуем, ни на кого не обращая внимания. — Отправить бы всю эту публику домой, чтобы мы с тобой могли забраться в постель.

— Уже скоро, ковбой. Ты бы пока поискал наших мальчиков, а то как бы они чего не натворили, — сказала Дженни, а Тай в ответ легонько куснул ее нижнюю губу. — Можешь их попугать тем, что мать задаст им взбучку, если они будут плохо себя вести.

Тай усмехнулся и шлепнул ее пониже спины.

— И как это я умудрился превратиться в бесхарактерного добряка? Самая большая загадка моей жизни, честное слово!

— Ты держал на руках своих детей, — ласково проговорила Дженни, коснувшись его щеки.

— Должно быть, все дело в этом, — с улыбкой согласился Тай. — Идем со мной. Дадим вместе взбучку этим негодяям. Покажем разбойникам, кто тут у нас главный.

— Они отлично знают, кто заправляет всем в семье, и это не мы с тобой, — сказала Дженни и поцеловала Тая. — Давай встретимся через пять минут на парадном крыльце. Мне надо кое с кем поговорить.

Тай поцеловал ее в ладонь и пошел искать сыновей, а Дженни с переполненным сердцем проводила его глазами. Потом, поглядев, как Грасиела и Диего начинают новый танец, Дженни приложила платок к повлажневшим глазам и через кухню вышла во двор.

На заднем дворе было темно. Цикады пели свою песню в кустах, аккомпанируя музыке и разговорам, доносящимся из открытых окон и со двора перед домом. Однако, торжество не было таким шумным, чтобы помешать общению со старым другом.

Дженни села на пень, сложила руки на коленях и подняла голову к усыпанному звездами небу. Сегодня звезда Маргариты сияла ярче всех других.

«Мы уже давно не беседовали с тобой, мой друг. Но теперь, когда твой Роберт с тобой, ты, наверное, не так уж нуждаешься во мне.

Сегодня день свадьбы нашей Грасиелы. Прежде чем я приколола золотой медальон к ее подвенечному платью, мы с девочкой посмотрели на твой портрет и помолились за тебя.

Диего — прекрасный молодой человек, Маргарита. Я думаю, тебе он придется по душе. Он любит Грасиелу и сделает ее счастливой. Надеюсь, ты видишь, как она красива нынче вечером. Она словно огонек радости. И очень любит своего мужа».

— Она здесь! Я нашел ее, папа!

Робби, ее младший сын, выбежал из-за угла дома и помчался к ней. Его нарядная белая рубашка выбилась из-под ремня, а одна подтяжка спустилась с плеча.

— Мама, мама! Сейчас начнется фейерверк! Идем смотреть!

Мальчик схватил Дженни за руку и потянул за собой. Она со смехом наклонилась и поцеловала его спутанные волосы.

— Беги, беги! Я скоро приду, сразу за тобой.

Когда он убежал, Дженни снова подняла голову к небу, сморгнув счастливые слезы.

«Маргарита, ты дала мне все, что я люблю. Тая, моих мальчиков, мой дом… а главное, нашу дочь — дочь моего сердца.

Она чудесная и совершенно особенная молодая женщина, наша с тобой дочь. Она красивая, честная и сильная. Сердце у нее смелое и верное. Она впитала лучшее от тебя и от меня. Сегодня мы обе можем ею гордиться.

Усни и отдохни. Наше дело сделано. Ты сдержала свое обещание, а я свое… И знаешь, Маргарита? Ты оказалась права. Мое обещание было самым легким. Грасиела стала моей радостью и моим сокровищем. Ее нельзя не полюбить.

Прощай, старый друг! Благодарю тебя за нашу дочь и за жизнь, которую ты прислала мне вместе с ней».

Вытерев глаза, Дженни взглянула на звезду Маргариты в последний раз, потом приподняла юбки и побежала на передний двор, над которым взвивались ракеты, рассыпаясь по ночному небу. Побежала к мужу, к сыновьям и своим новым обещаниям.


notes



Примечания





1


Так мексиканцы называют американцев. — Здесь и далее примечания переводчика.




2


глава местного муниципалитета




3


Сабадилла, или чемерица, — растение, порошок из его семян используют для уничтожения насекомых




4


Сентаво — мелкая монета.




5


Речь идет об американо-мексиканской войне 1846 — 1848 гг.




6


Конкистадоры — испанские авантюристы, участники завоевания новых земель в Америке в XVI веке.




7


Кварта — 0, 946 литра жидкости




8


пинта — половина кварты




9


Адвокатом дьявола в Англии и Америке называют заядлого спорщика.




10


Температура указана по «Фаренгейту»(около W по Цельсию).




11


Тамалес — сваренная на пару кукуруза с добавлением мяса и перца.




12


Чорисо — маленькие мексиканские колбаски с перцем и чесноком.




13


Река Рио-Гранде отделяет США от Мексики, и американская часть города Эль-Пасо носила приведенное название; в настоящее время приставка «дель-Норте» отпала, а мексиканская часть является самостоятельным городом Сьюдад-Хуарес.




14


Мескаль — алкогольный напиток из сока одного из видов кактуса или из сока агавы.




15


Барбекю — трапеза на воздухе, основным блюдом которой является целая туша, зажаренная на специальной металлической решетке над костром.




16


То есть Тая-Два — от английского two, означающего число «два».