Укус Змея
Михаил Зайцев


Змей #01


Никто не знает его настоящего имени. Все зовут его просто — Змей. Он исполнитель особых поручений, боец секретного спецподразделения при президенте. Змей может голыми руками справиться с хорошо вооруженным противником, потому что в совершенстве владеет всеми приемами восточных единоборств. Его готовили выполнять не раздумывая любой приказ верховного главнокомандующего. Таких, как он, всего десять человек. Но и среди них завелся предатель. Ведь эти люди на вес золота, а значит, их можно купить. И теперь Змей — сам объект охоты...


Михаил Зайцев

Укус Змея


Предисловие от автора


В любой профессиональной среде рассказывают свои специфические байки и былинки. И если, скажем, моряки дальнего плавания всегда рады поделиться с посторонним морскими историями, то, например, ветераны КГБ, как правило, остерегаются утечки вовне даже былинной информации. Но нет правил без исключений.

Мне повезло — знакомые, скажем так, рыцари плаща и кинжала не только побаловали меня разного рода специфическими историями, но и любезно позволили использовать сюжеты их сугубо профессионального фольклора для написания данного повествования. За что я сердечно благодарю товарищей офицеров И.К., В.П. и особенно А.П.

Специально для тех, кому нижеследующее покажется уж слишком невероятным, еще раз подчеркиваю: в данном конкретном случае я не сочинитель, а лишь ПЕРЕСКАЗЧИК. Как говорится — за что купил, за то продал.


Начало восьмого десятилетия XX века

Пролог


— Змеев Олег Викторович?.. Проходите, присаживайтесь... Поздравляю с окончанием университета... М-да, озадачили вы деканат, отказавшись от аспирантуры. И руководство военной кафедры премного удивила ваша инициатива немедленно отслужить положенное в Краснознаменной и легендарной... Почему вы, Змеев, не поделились по месту учебы своим недавним несчастьем, а?

— Гибель родителей — мое личное дело.

— Они погибли, кажется, в метро?

— Да, возвращаясь с работы.

— Во время аварии эскалатора на станции «Авиамоторная», если не ошибаюсь?.. М-да, нелепая смерть... С друзьями-сокурсниками, как и с администрацией, несчастьем вы тоже не поделились?

— Нет.

— Боитесь сплетен? Жалости? Комплексуете?

— Нет. Просто мне так удобнее.

— Удобнее чего?

— Общаться с окружающими.

— Иначе говоря, вы предпочитаете держать дистанцию.

— Да.

— Ваше желание уехать к чертовой бабушке и забыться в суете военных обязанностей спровоцировано переживаниями по поводу гибели родителей?

— Отчасти.

— У вас есть девушка?

— Была.

— Она вас бросила?

— Нет, мы просто расстались.

— Так не бывает.

— А у нас так и было. Потеряли взаимный интерес и мирно расстались.

— Вы переживаете по этому поводу?

— С чего бы?

— А она?

— Ничуть.

— Вы понимаете, что вас могут отправить в Афганистан?

— Да.

— Там опасно.

— Я знаю.

— Вам жить надоело, молодой человек?

— Нет, мне надоела математика.

— У вас к ней способности.

— Ну и что? Тысячи людей, умеющих рисовать, отказываются от карьеры художников. Я совершенно охладел к математике еще на третьем курсе.

— Что не помешало вам заработать красный диплом.

— Я привык хорошо учиться и все доводить до конца.

— М-да, привычка — вторая натура... М-да, чего скрывать, ваша Натура, так сказать, соответствует... Вы подумали над нашим предложением, Змеев?

— Думал.

— И?

— Хотелось бы узнать подробности.

— В свое время, Змеев, в свое время.

— Когда?

— Пройдете тестирование и узнаете. Опыт подсказывает, что с психотестами у вас проблем не возникнет. И с физикой, я думаю, все будет нормально. Вы ведь кандидат в мастера по горным лыжам, да?

— Нет, всего лишь разрядник.

— И перворазрядник по стрельбе из пневматического оружия, так?

— Тир находился рядом со школой, посещал секцию за компанию с одноклассниками. Нормативы на разряд сдал еле-еле.

— Не важно как, важен результат... А еще, кажется, вы занимались акробатикой.

— Ну это вообще когда было! В младших классах бабушка, покойница, водила в секцию при Дворце пионеров одну или две четверти, сейчас не помню.

— Вы не помните, а мы выяснили. Полгода Олег Змеев кувыркался под руководством заслуженного, между прочим, тренера. Пока скарлатиной не заболел. Не так и мало, полгода в восьмилетнем-то возрасте. Навыки, приобретенные в детстве, остаются на всю жизнь. То-то вы, занимаясь горными лыжами, ни разу ничего себе не поломали... М-да, вы очень и очень подходящий материал... Так вы согласны в принципе? Принимаете наше предложение?

— Да.

— В таком случае, вот — берите бумаги, читайте внимательно, расписывайтесь. Встретимся с вами после тестирования. Я уверен, что встретимся.

* * *


— Доброе утро, Змеев. Проходите, Олег Викторович, присаживайтесь... Поздравляю, тестирование позади, вы справились... А признайтесь, наши проверки вас удивили, да?

— Есть немного. Проверяли, будто кандидата в отряд космонавтов.

— Ошибаетесь, молодой человек! Тщательнее! Гораздо тщательнее вас проверяли. У нас конкурс на одно место больше, чем в МГИМО, гораздо больше... Вас, случайно, не испугали наши проверки? Не жалеете, что согласились сотрудничать? Быть может, желаете отказаться пока не поздно?

— А разве еще не поздно?

— Молодец, Змеев. Соображаешь... Да-с, значится, завтра призывник Змеев О.В. как будто отправляется служить младшим офицером полтора положенных выпускнику вуза года, на самом же деле курсант Змей поступит на означенный срок в полное распоряжение наших инструкторов и экспертов. Вопросы?

— Вы сказали: Змей?

— Точно так. Псевдоним для внутреннего использования напрашивается сам собой, как производное от фамилии.

— Вы обещали после тестирования рассказать поподробнее о моем будущем.

— Да ради бога! Вам предстоит выдержать все учебные нагрузки, что, будьте готовы, совсем не просто. Говоря откровенно — вам прежде всего предстоит выжить. Во время тестирования вы прошли, так скажем, естественный отбор, а во время учебы вам предстоит пройти, проползти, продраться сквозь, скажем так, отбор искусственный, неестественный. И без всяких страховок, говоря образно. К выпуску, через одну целую пять десятых года, количество курсантов сократится, я думаю, на две третьих, и это как минимум. Мы не гонимся за количеством, нам интересно качество. Учеба подразумевает перманентную селекцию. Жестокую, беспощадную, но справедливую... М-да-с, справедливую. Ибо вас никто не намерен ломать специально. Учить, наставлять вас будут не за страх, а за совесть, но с проверкой на усвоение, так сказать, пройденного можно либо справиться, либо... М-да, либо-либо. Третьего не дано... Встретимся через восемнадцать месяцев, курсант. Надеюсь, что встретимся.

* * *


— Здравия желаю, курсант. Вольно, присаживайтесь... Рад, что мои надежды сбылись. Поздравляю с успешным окончанием. Полтора года без серьезных травм, физических и душевных, это, знаете ли, уникальный результат, да-с!..

Что ж, пришло время донести до вас, так сказать, суть будущей службы... Слыхали, конечно, про так называемый «ядерный чемоданчик»? Догадываетесь, я надеюсь, что такой важный «чемоданчик» вовсе не один-единственный у Верховного главнокомандующего? Глупо было бы не сдублировать «красные кнопки», правда? Потому и вас, выпускников курсов, аж целая дюжина, мотай на ус... Все «ядерные чемоданчики» обслуживает специальное подразделение, это понятно, да? Ну так вот, Змей, вся ваша дюжина формально входит в состав аналогичного подразделения. Я подчеркиваю — формально. Вы, фигурально выражаясь, скрытные «красные кнопки» в личном, я подчеркиваю, — личном распоряжении Верховного. Имя вам — специалисты по особым поручениям. Или, говоря проще, особые порученцы. Задача особого порученца — органично влиться в массы среднестатистических обывателей и быть готовым в любую, я повторяю, в любую минуту выполнить любое, повторяю: лю-бо-е конфиденциальное поручение лично, повторюсь: лично Верховного. И подчеркну: кон-фи-ден-ци-аль-ное! Суть поручения будет известна только, внимание: только исполнителю и Верховному. Либо Верховному и исполнителям, ежели главнокомандующий сочтет необходимым задействовать, собрать в единый, так сказать, кулак всех или нескольких порученцев. У каждого из вас будет свой, индивидуальный шифр... Внимательно слушаешь? Свой, индивидуальный, усвоил? Ключ от индивидуального шифра известен только, не поленюсь, повторю: только исполнителю и Верховному. Соответственно, и суть задания известна только поручателю и порученцу... Возможно, лично вы, Олег Викторович, благополучно доживете до сорока и не получите ни одной шифровки. А может и так статься, что сразу по возвращении в гражданскую жизнь лично вам — лично-лично! — Верховный главнокомандующий прикажет... ээ-э... взорвать Мавзолей. Или кокнуть Председателя Совмина. Или совершить неудачное покушение на посла дружественной державы. Или поступит коллективное задание порученцам — взять, например... э-ээ... Минфин... Я, конечно, утрирую, однако ЛЮБОЙ приказ вы ОБЯЗАНЫ исполнить беспрекословно... Вплоть до сорока лет вам запрещено жениться либо как-то еще связывать себя. По достижении сорокалетнего возраста вы автоматически освобождаетесь от всех обязательств, получаете персональную пенсию, льготы и прочая, прочая, прочая. Товарищи из подчиненного лично — лично! — Верховному подразделения «Шмель», будьте уверены, придумают, как вас комфортно легализовать... По существу есть вопросы?

— Никак нет.

— Тогда поговорим о деталях...


Год 1991 -й, весна

Охота на Змея


1. Кошмары


Олег увидел искаженную оптикой «глазка» физиономию почтальона, щелкнул замком, открыл дверь.

— Вы — Змеев О.В.? — спросила тетка-почтальонша.

— Я, — кивнул жилец.

— Письмо заказное вам с уведомлением о вручении. Получите и распишитесь. — Тетка с толстой сумкой на ремне протянула жильцу конверт и квитанцию.

Олег взял конверт, черкнул закорючку на казенном бланке квитанции, пробормотал «спасибо» и закрыл дверь. Щелкая замком, взглянул на прямоугольник конверта. В графах с данными об отправителе значилось: «117593, г. Москва, а/я 27. Шмелев Г.З.».

Человека по фамилии Шмелев, разумеется, де-факто не существует. Как не существует де-юре и подразделения «Шмель». И дюжины «особых порученцев».

Олег вскрыл конверт. Внутри лежала поздравительная открытка с поздравительным же текстом. Отправитель запоздало поздравлял получателя с днем рождения. Три месяца назад, в январе, Олег разменял третий десяток. Тридцатилетний особый порученец Змей расшифровал послание за минуту и невольно вздрогнул.

«УБИТЬ ПРЕЗИДЕНТА», — требовал от своего порученца Верховный главнокомандующий, он же генсек ЦК, он же первый президент Советского Союза.

Он сам себе написал смертельный приговор, лично зашифровал, а «шмели» донесли весточку с приказом до исполнителя...

Абсурд!..

Абсурд...

Абсурд?..

Мысли в голове у особого порученца закружились вихрем, порождая версии, одна другой фантастичнее.

Президент решил принести себя в жертву ради достижения неких суперглобальных политических целей?..

В подразделении «Шмель» кто-то сошел с ума и исхитрился вызнать персональный шифр порученца Змея?..

Или сам Верховный слетел с катушек?..

Нет! Не так! Алгоритм генерации версий ошибочен! Прежде всего, надо задаться вопросом: кому выгодно?

Кому?..

А черт его знает...

Тогда второй вопрос: почему президент должен погибнуть именно сейчас, весной 1991 года? Не раньше и не позже... Позже... Позже... Чего должно состояться позже?.. Подписание Союзного договора!

На референдуме люди высказались за обновленный Союз, следовательно, сепаратисты вполне могли решиться на крайние меры. Самые крайние... На провокацию, мать хаоса.

Допустим...

Как рабочая версия сгодится за неимением прочих...

Итак, заговорщики сумели скопировать шифровальные таблицы, что хранятся в ЛИЧНОМ сейфе Самого... Фантастика!.. Фантастика?.. Допустим, сумели... Случай помог или... Не важно!..

Чего делать?

Что делать особому порученцу Змею?..

Выполнить приказ, как учили, без тени сомнений и колебаний, или...

Что делать?.. Извечный русский вопрос рано или поздно бьет по голове всякого россиянина вне зависимости от статуса...

Выполнить приказ или помешать заговорщикам?..

А если мешать, то как?..

Нарушить присягу и рассказать о себе, о подразделении «Шмель»... кому?..

Да кому угодно рассказывай, все равно не докажешь! Связь со «шмелями» односторонняя. Обратная связь, само собой, предусмотрена, но в данном, конкретном случае толку от этого — ноль! И, согласно всем картотекам, О.В. Змеев после окончания МГУ честно отбоярил срочку в далеком гарнизоне. И свидетели из числа якобы сослуживцев, ясен пень, найдутся и подтвердят. И в схроне у Змея за городом спрятано оружие исключительно времен Второй мировой, которое в принципе можно приобрести и у «черных археологов»...

В том-то весь и фокус, что особый порученец ну никак не сумеет доказать сторонним лицам или организациям, что он именно особый порученец, а не свихнувшийся на почве кино про Джеймса Бонда завсегдатай видеосалонов. В том-то весь и смысл фактически нелегальной службы у себя на Родине. В том-то и глубинная суть института особых порученцев, что сдаваться им некому, кроме докторов из дурдома...

Что ж делать-то, а?

А ведь ничего другого не остается, кроме как выполнить первое после долгих лет ожидания, и вообще, первое в жизни особое поручение...

Олег проснулся...

Уфф-ф... Слов нет, одни буквы...

И надо же присниться такому! Кошмар! Надо срочно посмотреть в окно, на солнце, и, как учила бабушка, произнести: куда ночь, туда и сон...

Змеев вскочил с постели, зевая, подошел к окну, дернул штору и зажмурился от яркого света звезды по имени Солнце. Вслух послал сон вслед за минувшей ночью с пятницы на субботу, после чего потопал на кухню пить утренний кофе.

— ...В понедельник Михаил Сергеевич Горбачев посетит мебельный комбинат в городе Энске, — доверительно сообщила вечно работающая на кухне радиоточка. — На встрече с мебельщиками товарищ Горбачев ответит...

На что ответит товарищ Горбачев, Олег уже не расслышал, вышел из кухни, едва туда заглянув, — в жестяной банке кофе обнаружилось всего два зернышка.

Змея учили остерегаться любых привычек и очень стараться их не заводить, но Олег нарушил заветы и взял себе за правило пренепременно начинать день с чашечки крепкого кофе. Конечно, можно было и чая хлебнуть натощак и сбегать за кофе, однако пачка со слоном иссякла на прошлой неделе, а купленный ей взамен краснодарский крупнолистовой на поверку оказался таким дерьмом, что ни в сказке сказать ни пером описать.

Олег быстренько оделся, напялил на себя люмпенскую «тройку» — джинсы, кроссовки, футболка, забежал в туалет, проверил карманы на предмет наличия кошелька, в котором лежала вся полученная позавчера зарплата плюс квартальная премия, и вышел за дверь с «глазком», ту самую, что сегодня ему приснилась.

Проживал Олег Змеев в «однушке» на втором этаже «хрущобы». Всего два лестничных пролета до площадки первого этажа, еще шесть ступенек, шаг мимо пахучего закутка с дверью в подвал, толчок дверей с мутными стеклами, и он на свежем воздухе. Лицом к лицу с пенсионером Юшкиным, жильцом с четвертого этажа.

— Здрасте, — кивнул Олег, намереваясь обойти толстяка Юшкина, да не тут-то было.

— Ты погоди. — Толстяк встал на пути скалой. — Погоди-ка, погоди. Ты мне скажи, ты видел, чего на стенках у нас за ночь хулиганы понаписали?

— Где?

— У моего этажа.

— Нет, не видел. Зачем мне к вам на этаж подниматься?

— А ты подымись, подымись! За ночь все в подписях, «Цой», написано, «жив», прям углем на побелке. Эт пацан из девяносто третьей напакостил, точно тебе говорю! В девяносто третью я звонил, там щас никого. Покуда до магазина гулял, — пенсионер потряс авоськой, — надумал я в милицию заявление писать. Ты подпишешься? Ты через сколько вернешься? А то все на дачах, а с одной моей подписью в отделении косо посмотрят. С тобой подпишем, и я дежурному понесу, пусть только попробует не отреагировать!

— Не знаю я, во сколько вернусь, — соврал Олег и бочком-бочком обошел толстую тушу, обогнул, вырвался на оперативный простор. — Спешу я, извините.

И Олег поспешил к углу дома, благо парадное последнее, угловое.

— Ты от общественности-то не отлынивай, э! — неслось вслед. — Я и про тебя могу написать, как от общества отлыниваешь, э!..

Олег скрылся за углом, замедлил шаг, вздохнул и только сейчас почувствовал: экая благодать на воздухе! Тепло, свежо, сиренью пахнет. Хорошо на улице! И тихо. На дороге, что за домом, ни одной машины, переходи ее когда и как хочешь. И даже жалко немного, что до палатки, где можно купить приличные кофейные зерна, — рукой подать.

Последние год-два подмосковный городишко, где жил обыватель Змеев, где оцепенел в ожидании порученец Змей, весной — летом — осенью по выходным буквально вымирал. Такое было обманчивое впечатление, что чуть ли не все горожане на выходные отчаливают на свои «дачные» сотки. Таковых соток городские власти раздали немерено, проявив воистину коммунистическую щедрость вкупе с чутким пониманием частнособственнических интересов народонаселения.

Приятный утренний моцион-поход за кофе Олег растянул аж на двадцать минут. К родной красно-кирпичной пятиэтажке он подошел с другой стороны, чтобы пройти мимо всех парадных, по двору, а не там, куда выходят окна старика Юшкина.

Предвкушая удовольствие от дебютной чашечки кофе, Олег брел вдоль череды парадных, жмурился на солнце и мечтал об отпуске. Вчера, например, главный редактор держал всех подчиненных до половины двенадцатого. Вчера в семичасовых новостях по телевизору впервые сказали о предстоящем визите Горбачева в Энск, и главный тормознул сегодняшний номер, который уже печатали в типографии. Газету срочно переверстывали, и сегодня она появится в почтовых ящиках только к вечеру, зато со злободневной передовицей.

Трудился Змей в городской многотиражке. Работал с компьютерами, отвечал за исправное функционирование программы «Лексикон», заведовал единственным на всю редакцию ручным сканером и электрочайниками, которые то и дело перегорали.

В отпуск законсервированный особый порученец, понятно, никуда не поедет, однако отдохнуть от общения с коллективом газетчиков, каждый из которых мнит себя гением пера, тоже благо. Особенно, если учесть тот факт, что все местные гении держат скромного программиста за козла последнего.

Не спеша Олег Змеев вошел в свое парадное, поднимаясь по лестнице, достал ключи, поднялся на второй, свой этаж и...

И Олег Викторович Змеев, нелюдимый среднестатистический гражданин Советского Союза, едва взглянув на знакомую до последней потертости дверь, перестал существовать. Здоровым телом Олега Змеева мгновенно завладел особый порученец Змей.

Змей моментально понял, отчего вместо линзы «глазка» зияет сквозная дыра. В «глазок» стреляли. Очевидно, с близкого расстояния. Скорее всего из оружия, снабженного глушителем, иначе выстрел услышал бы активный сосед Юшкин с четвертого этажа, и даже в соседних домах могли бы расслышать.

Твердой рукой Змей вставил ключ в скважину, повернул, толкнул. Ужом проскользнул в прихожую. Увидел труп на полу и сразу узнал мужчину с дыркой вместо правого глаза.

На полу в прихожей лежал Руслан Сагболян, один из дюжины действующих особых порученцев по кличке Витязь.


2. Никогда нельзя расслабляться


Получив особый статус порученца во времена Андропова, Руслан отбыл по месту жительства и рождения в город Баку. Когда же в новые времена в жарком городе Баку случился геноцид армян, Сагболян, как и многие его соплеменники, бежал в Москву. Ему очень хотелось остаться, наплевать на присягу и мстить, мстить, мстить гражданам титульной нации Азербайджанской ССР. Но в порученцы отбирали людей, способных сдерживаться. И Руслан сдержался. Почти. Навсегда прощаясь с городом детства, он таки отправил на суд к Аллаху десяток фашиствующих националистов.

Москва встретила беженца неласково. Перебиваясь с хлеба на квас, потихоньку вживаясь в Москву, Витязь, как того и требовали инструкции, отослал письма с подробным отчетом обо всем с ним произошедшем по адресам, заученным наизусть годы тому назад. И спустя шесть месяцев на него вышли «шмели». Полгода понадобилось «шмелям» для проверки отчета Витязя. Шесть месяцев Руслан ждал в том числе и выстрела в затылок.

Прошлой весной судьба совершенно случайно столкнула Олега Змеева с Русланом Сагболяном. Впрочем, некоторые вполне серьезные ученые утверждают, мол, никаких случайностей вообще не бывает, дескать, время течет из будущего в прошлое, а не наоборот, и все уже предопределено. Однако речь не об этом.

Прошлой весной, нарушив инструкции, святая святых особого порученца, Олег на один день покинул город приписки и смотался в столицу. Где они, Олег и Руслан, буквально столкнулись, стукнулись плечами в толчее метро. Особым порученцам строжайше запрещено контактировать без санкции сверху, но правила их поведения писались в стране развитого социализма, а на дворе угорала перестройка.

Они обменялись телефонными номерами и адресами. И вот Витязь зачем-то приехал спустя год. Разминулся со Змеем по досадной случайности. Если, конечно, прогрессивные ученые ошибаются и случайности все же существуют. Витязь поднялся на второй этаж хрущобы во время двадцатиминутного отсутствия Змея. Открыть замок, не имея ключа, для особого порученца — дело плевое. Витязь вошел, прошел на кухню — вон, рядом с пустой банкой кофе лежит его бейсболка, и тут в дверь кто-то позвонил. Открывать Витязь, ясен перец, не собирался, но в глазок легкомысленно заглянул. Закрыл доступ свету, что отражался от зеркала в прихожей, а убийца с другой стороны двери заметил, как в «глазке» потускнело, и выстрелил.

Спец Витязь погиб, как последний лох из голливудского кино. Что косвенно свидетельствует — «хвостов» он не опасался. Приехал «чистый» и... Как же так? А?..

Почему Руслан приехал без предварительного звонка?.. Хотя, возможно, он и звонил вчера, но Змей допоздна, до ночи торчал в редакции...

Что заставило Витязя приехать?..

Что-то экстраординарное, это ясно, но что?..

Анализируя ситуацию, Змей бесшумной трусцой сбегал в комнату. Бросил бумажный пакет с кофейными зернами на незастланную кровать. Выдвинул верхний ящик в тумбе письменного стола. Кофейные зерна высыпались, покатились по складкам одеяла. Змей нашел в ящике маркер. Зерна кофе забарабанили, покатились по полу. С маркером в руке Змей выскользнул из квартиры. С того момента, как обыватель Змеев превратился в Змея, прошло чуть больше минуты.

Змей черкнул маркером по дверной панели. Так, чтобы жирная полоса прошла по разбитому пулей «глазку». Не бог весть какой камуфляж, но простого человека обманет — пострадавший «глазок» соседи сочтут за сопутствующий граффити акт вандализма.

Змей зачеркнул «глазок» и скруглил линию, выписал на двери заглавную букву "Ц", скорописью на стене намалевал «ой». Полоснул маркером, изображая тире, черкнул небрежно: «Бог». Получилось: «Цой — бог». Вполне в духе времени и созвучно с каракулями, по поводу которых старик Юшкин собирался стучать ментам.

Змей спеша дорисовал восклицательный знак в конце слогана, маркер скрипел противно, но порученец распознал звук нарочито тихих, крадущихся шагов этажом ниже. И резко обернулся.

На площадку между первым и вторым этажами прокрался рослый молодой мужчина в легком, летнем пиджаке, с решительным и серьезным лицом и с пистолетом, снабженным цилиндром глушителя в левой руке.

Левша отреагировал на резкий поворот Змея вполне предсказуемо, исходя из сложившейся мизансцены, однако не ахти чтобы очень умело. Слишком судорожно указательный палец левой руки надавил дугу спуска, отчего ствол повело вверх. В то время как Змей, наоборот, уходил вниз.

Змей до предела расслабил мышцы нижних конечностей, осел на верхних ступеньках, как подкошенный, и, оттолкнувшись от стены, покатился вниз, по диагонали, к перилам на изломе этажей, где стоял стрелок. Покатился по наклонной ступенчатой плоскости с ловкостью каскадера, а на самом деле гораздо ловчее и, главное, быстрее, чем требуется при съемках кино.

В мгновение ока Змей оказался рядом с левшой этаким колобком у него под ногами. Рукой с зажатым в кулаке маркером ударил стрелка в пах. Подскакивая, другой рукой выбил оружие, а лбом боднул в подбородок. Подскочив, насадил киллера на взлетевшее стремительно колено. И все было кончено. Для Левши. В том смысле, что киллер перестал быть осознающим себя индивидуумом, превратился в бессознательный набор мяса, костей и требухи, а Змей продолжил двигаться в ускоренном темпе весьма осмысленно.

Левшу, из которого выбил дух, Змей взвалил на плечи. Так, будто собирался провести бросок «мельница» из арсенала спортивного самбо. И с грузом на плечах в два прыжка вернулся к двери с литерой "Ц". Скрылся за дверью на секунду, выскользнул обратно, мягко сбежал по ступенькам, подобрал пистолет. Хищно огляделся, углядел гильзу, сунул ее в карман джинсов. Расплющенную пулю искал долгих тридцать секунд. Пуля попала в точку недорисованного восклицательного знака, отрикошетила, но Змей все же ее нашел в углу площадки между этажами. Дорисовал маркером незаконченный восклицательный знак и юркнул к себе в прихожую. Где лежали полуживой и мертвый мужчины.

Найдя, подобрав, дорисовав и юркнув, Змей щелкнул замком. Перевел дыхание. Смахнул вспотевшие волосы со лба. Пистолет за поясом, пуля и гильзы в кармане, в кулаке маркер. Под ногами убитый коллега и, скорее всего, его бесчувственный убийца...

Змей выронил маркер, отфутболил его в угол, нагнулся к бесчувственному телу... Да, болевой шок от удара в пах, нокаутирующий удар в подбородок и контрольный коленом под диафрагму, это — да, это не слабая анестезия, это Змей малость переборщил. Черт его знает, какое у киллера здоровье, может и вообще не вернуться в сознание. Что плохо, очень. А может, и оклемается минут через сорок. Чего гадать — поживем — увидим, а сейчас надо работать.

Змей перенес полуживого в комнату. Затем задернул шторы. Потом занялся трупом. Поднял мертвеца, ногой сместил коврик, что лежал вплотную к порогу, спрятал под ковриком лужицу крови в прихожей.

Под ногами захрустели кофейные зерна. Витязя он уложил на кровать. Незнакомец валялся у письменного стола. Из нижнего ящика тумбы стола Змей достал скотч и ножницы. Прежде чем спеленать пленника липкой лентой, Змей тщательно обшарил его карманы. Нашлись ключи с дешевым брелоком, пачка сигарет, разовая зажигалка, паспорт, носовой платок и бумажник. В бумажнике, кроме замусоленных денег, обнаружилась фотография. Цветное фото Олега Змеева.

Фотография — итог удачной работы профессионального папарацци. Олега фотографировали исподтишка, он получился анфас похожим на себя, узнаваемым. На обороте фотографической карточки надпись: «Змеев Олег». И приписка: «Живет один». И ниже адрес. Записи на обороте сделаны печатными буквами.

Змей рассмотрел со всех сторон карточку со своим портретом и взялся за паспорт.

Краснокожая паспортина выдана ...дцать лет тому гр. Шмакову Николаю Николаевичу. На казенной фотке та же рожа, что и у киллера, только, конечно, помоложе и поцелее. Во всяком случае, на первый взгляд, фотографировался на паспорт этот тип, когда был моложе. Хотя, если паспорт фальшивый, то не исключено, что его носителя загримировали, подмолодили, прежде чем сфотографировать. Не исключено.

Судя по документу, Шмаков — ровесник Змеева, местный уроженец. Прописан, если верить паспорту, недалеко от этого дома, где он застрелил Витязя и пытался устранить Змея. Если верить.

В том, что именно этот тип прострелил мозг коллеги, Змей не сомневался. Возможны, разумеется, всякие варианты.

Отложив паспорт, Змей освидетельствовал пистолет. Ничем особенным не выдающаяся «пушка» — «Тульский Токарева» со стандартным, выпускаемым по спецзаказам глушителем. Выщелкнул обойму. Из пистолета стреляли дважды, если обойма изначально была снаряжена полностью, плюс в стволе сидел дополнительный патрон. Интуиция подсказывала, что патрон в стволе был. Интуиции Змей привык доверять. Змей вернул обойму на место, поставил оружие на предохранитель, сунул пистолет за пояс.

Интуиция также подсказывала, что паспорт подлинный и убийцу действительно зовут Колей. И они, Олег и Коля, вполне могли встречаться, например в магазине, поскольку проживают в одном маленьком городке и относительно недалеко. Змей еще раз взглянул на страничку в паспорте со штампиком прописки. За полчасика можно дойти от дома Змеева до обиталища Шмакова. Змей перевернул страничку — запись об актах гражданского состояния отсутствует, то есть Шмаков холост. Если, конечно, он и правда Шмаков. Если паспорт действительно подлинный. Если интуиция не подвела.

Доверяй, но проверяй.

Заверещал, сматываясь с бобины, скотч. Звякнули ножницы. Скотч прилип к запястьям киллера. Когда Змей переворачивал пленного на живот и закидывал его руки за спину, тот даже не застонал. Потрогал жилку у него на шее — вроде бы сердце бьется. Змей не жалел липкой ленты, хватило и на то, чтобы «склеить» запястья, и на «сращивание» лодыжек.

Затыкать кляпом рот человеку в отключке Змей поостерегся. И без кляпа киллер дышит неважно. А если случится, что он очнется в отсутствие Змея, то, дураку ясно, орать не будет.

Будет пытаться освободиться от пут. Пускай. Пусть лучше копошится, чем думает. Пусть лучше надеется на что-то, чем сходит с ума от отчаяния. Все равно убежать не успеет. Не в том состоянии. А надежда поможет организму избежать инфаркта или инсульта.

Спеленав киллера, Змей зашел в ванную. Придирчиво осмотрел свое отражение в зеркале над раковиной. Все вроде нормально, только испачкался, когда по ступенькам кувыркался. Да ладошку замарал маркером.

Змей вымыл руки, ополоснул лицо, плеснул на джинсы, на прилипшую пыль, и тут шум льющейся из крана воды заглушило надрывное ДЗЫ-Ы-Ы... дверного звонка...

Змей чертыхнулся, выхватил пистолет из-за пояса, передернул затвор, снял оружие с предохранителя. Педантично закрыл кран. Скользнул в прихожую.

Он двигался быстро, приставным шагом, чувствуя спиной стену. Шел боком, левым боком вперед. В правой опущенной руке сжимал пистолет. Ласкал пальцем дугу спуска. Шел так, чтобы избежать гипотетического выстрела из дырки, пробитой фатальной для Витязя пулей.

— Кто? — спросил Змей и опустился на корточки.

— Телеграмма вам, — ответил немолодой женский голос.

Голос был печально знакомым. Принадлежал особе, еще более вздорной, чем старик Юшкин. Столкнувшись однажды с нею возле почтовых ящиков, Олег вежливо поинтересовался, почему журнал «Новый мир» за позапрошлый месяц еще не принесли, и нарвался на такую ругань, что от всей души пожалел соседей, сослуживцев и родственников этой сухонькой, голосистой пожилой женщины.

Змей разогнул колени, сунул пистолет сзади за пояс, распахнул дверь.

— Распишитесь. — Тетка протянула жильцу копеечную шариковую ручку, квиток и бланк телеграммы.

«Сон в руку», — подумал получатель, черкая закорючку. Взглянул на телеграфный бланк повнимательнее, нахмурился:

— Телеграмма с пометкой «Молния», отметку вижу — вчера отправлена днем из Москвы, а вы мне ее приносите только сегодня.

— А мы вам вчера с почты звонили, — огрызнулась тетка. — У вас вчера трубку не сняли!

— Так хотя бы сегодня пораньше принесли, ведь...

— А кроме вашей, и другим разносить надо! — перебила тетка. — А я не курьерский поезд!

— Но ведь «Молния»!

— Но не про смерть! А другим надо на похороны, успевать! А не нравится — сами идите к нам на работу, раз такой...

Змей захлопнул дверь, отсек брызжущую слюной тетку. Возмущался по поводу безобразно запоздавшей «Молнии» порученец Змей на самом-то деле для порядка. Так сказать, играя обывателя, каковым уже перестал быть. Порученцев учили вписываться в ситуации, и Змей вписался, воспринял почтовое безобразие как данность. Возмущался, а сам тем временем вдумывался в текст «Молнии».

«ОТПРАВЛЯЛИ КОМАНДИРОВКУ МОГИЛЕВ ЗПТ ОТКАЗАЛСЯ ТЧК ВОЛНУЮСЬ ТВОЕ ЗДОРОВЬЕ ТЧК ЖДИ РУСЛАН ТЧК»

Поездкой «в город Могилев» в начале века двадцатого фигурально именовали смерть. От созвучия Могилев-могила...

Что ж получается?

Получается, что Руслана еще вчера пытались убить?..

Кто?..

«Командировка» — служебное дело, значит...

Значит, покушение как-то связано со службой?..

С подразделением «Шмель», так?..

Похоже, что так, иначе не было бы: «Волнуюсь твое здоровье»...

В общем и целом версия вырисовывается такая: москвич Витязь идентифицировал преследователя, отделался от «хвоста», телеграфировал коллеге из Подмосковья, попетлял для страховки еще, еще и еще, опасаясь засад на границах столицы, вырвался за границы, приехал обсудить ситуацию со Змеем, рассказать об обстоятельствах и... И нарвался на пулю-дуру...

Эх, черт подери, сплоховал Витязь напоследок! Сам телеграммой предупреждал Змея о потенциальной опасности для особых порученцев и сам же расслабился, ужасно глупо подставился...

Версия нарисовалась к тому моменту, как Змей закрыл дверь. Телеграмму он скомкал, сунул в карман. Снял с вешалки ветровку, надел... Нормально — курточка из тонкой синтетики прикрывает задницу, пистолет за спиной, за поясом спрятан... А что это в кармане куртки?.. Удостоверение сотрудника местной газеты. Пускай там и остается...

Змей вышел на лестницу. Закрыл ключом дверь с изуродованным «глазком» и буквой "Ц"; семеня по ступенькам, по которым столь недавно скатывался, спустился к выходу из дома, вышел...

В принципе Змей должен был опасаться пули от возможного сообщника Левши, киллера-дублера. Следовало выходить из соседнего парадного, а добираться до него через подвал. Но, во-первых, интуиция подсказывала, что никаких дублеров нету ни фига, а во-вторых, не хотелось срывать висячий замок на подвальной двери. А то, чего доброго, старик Юшкин выползет из своей берлоги, ужаснется богохульной надписи на втором этаже, узреет открытый подвал и вызовет по 02 наряд ловить в подвале хулиганов.

Змей посмотрел направо — увидел удаляющуюся спину почтальонши и повернул налево. Дежавю, Змей свернул за тот же угол, что и при первом сегодняшнем выходе на улицу. Сорвался с шага на бег, перемахнул оградку газона, лавируя между кустами сирени, припустил к проезжему асфальту.

Взмах руки бегуна отразился в зеркальце заднего вида таксомотора. Машина затормозила. Радуясь появлению клиента, таксист скособочился, гостеприимно открыл правую переднюю дверцу.

— Куда торопимся, земляк?

— Недалеко, но в обиде не будешь. — Змей плюхнулся на сиденье рядом с водителем. — Сначала к другу заскочим на минуточку, потом в аптеку и обратно сюда. Дочка у меня заболела, а дружок — врач. Созвонились, он рецепт какой надо выпишет, езжай... — и Змей назвал адрес из паспорта левши Шмакова.

Искомый дом в минутах лихой езды от хрущобы Змеева на сленге квартирных маклеров называется «брежневкой». Змей оставил таксисту задаток, вбежал в пахнущий кошками подъезд номер один, взлетел на третий этаж и, сориентировавшись, вдавил до упора кнопку звонка искомой квартиры № 9.

Мелодичное тихое динь-дон за дверью и... ничего. Никто на звонок не откликнулся.

Недолго думая, Змей позвонил в соседние двери — результат тот же. Черт бы подрал маниакальную тягу горожан к возделыванию треклятых соток!..

Но чу!.. Этажом выше открывается дверь... Открылась... Захлопнулась... Слышны шаркающие шаги, придыхание...

Змей повернулся к ступенькам наверх и спустя секунды узрел бабушку. Тяжело опершись о перила, та начала спуск.

— Добрый день, — обратился к бабуле особый порученец. — Не подскажете, Николай Шмаков в девятой проживает?

— Пошто те Коленька наш? — Бабушка оглядела Змея с головы до ног с бо-о-ольшим подозрением. — Ты сам-то чьих будешь, сынок?

Ну вот и все, можно уходить. Бдительная бабушка, пусть и не напрямую, а подтвердила, что Н.Н. Шмаков прописан именно здесь. Следовательно, паспорт подлинный. Что ж, проще будет работать с киллером — подавив его волю, можно будет обращаться к нему по имени, и это быстрее поможет влезть в закоулки сознания биологического объекта.

Однако любопытство бабушки следует удовлетворить, ибо бдительность пожилых чревата.

— Я из газеты. — Змей сверкнул удачно оказавшейся в кармане ветровки корочкой, намереваясь соврать, дескать, Шмаков Н.Н. звонил в редакцию с жалобой на... допустим, на перебои в работе городского транспорта. Но соврать Змей не успел.

— Довно в пришли с хазеты! — оживилась, затараторила бабушка. — Довно в прописали, як Коленька наш спас двор от ентых супостатов, шоб их лихоманка взяла! Слышь-ка, хазетчик, Колька наш тихоней рос на моих хлазах, а як всю ету зиму у больнице пролечился, дык будто соколика орлом подменили. Як снех сошел, дык повадились ироды во дворе нашенском вино пить, и, ты слушай, мужики боялися их шугануть, а Коленька не забоялся! Як вышел да як на иродов цыкнул, и, слышишь, они к ему с дракой. А он сдачи, и они бехом. И боле не возвращалися. Спас Коленька двор от хануриков, дай ему боженька здоровьица...

Бабка болтала без умолку. И, ежели вдуматься, весьма и весьма интригующую информацию сливала бабуся. Змей вызвался ей помочь спуститься во двор, поддерживал старую за локоток да слушал внимательно, «як подменили» Коленьку Шмакова, как он изменился после долгого лечения в медицинском стационаре.

Пообещав непременно застать Колю дома и обязательно о нем написать «у хазете», Змей вернулся в кресло рядом с таксистом. Помчались в аптеку, там Змей купил целлофановый пакет, заполнил его целым ворохом лекарств, продававшихся без рецепта, купил стеклянный шприц за неимением разовых, бегом припустил к машине с шашечками.

Таксиста Змей наградил щедро. Облегчил бумажник возле парадного и поспешил в тень лестничных клеток.

Возясь с замком, открывая дверь с буквой "Ц", он уловил подозрительные шумы у себя в квартире. Дырка вместо «глазка» отнюдь не способствовала звукоизоляции.


3. Изо всех сил


В дверь позвонили: «ДЗ-З-Ы...» И еще раз, требовательнее: «ДЗ-3-З-Ы-Ы!!!».

Звонок Коля не слышал. Когда звонок в прихожей трезвонил, он находился еще без сознания. А хозяин квартиры уже вне ее.

Николай возвращался в сознание медленно, осознавал себя поэтапно.

На первом этапе он просто понял спинным мозгом, что организм скорее жив, чем мертв.

На втором — мозгом головным — сообразил, что руки и ноги связаны.

И наконец на третьем, последнем этапе возвращения в чувство Коля Шмаков вспомнил все, что предшествовало серии жестоких ударов, отправивших его в забытье.

Он лажанулся. Он получил задание на устранение вместе с фотографией фигуранта позавчера. В четверг он получил заказное письмо с фоткой и бумажкой, на которой было написано: «Устранить не позднее понедельника». Вчера, в пятницу, он разыскал дом, где проживает фигурант, осмотрел внимательно близлежащие дворы, прикинул план акции, наметил пути отхода. Сегодня, в субботу, на восходе солнца, смотался к тайнику и вооружился. И все вроде бы сегодня шло отлично — и в подъезде у фигуранта ни души, и в «глазок» Коля пальнул не раньше и не позже, когда стеклышко потемнело, и грохот упавшего за дверью тела он слышал отчетливо, и гильзу подобрал, и вышел из подъезда без проблем, пошел через двор, оглянулся и... И увидел фигуранта! Живого-здорового! Идущего преспокойно с каким-то пакетиком в руках вдоль череды подъездов к своему крайнему!

«Олег Змеев, живет один», — было написано на обороте фотки, которую Коля собирался сжечь через минуту, прикуривая. «ЖИВЕТ ОДИН»! А оказалось, что нет! НЕТ! Кого-то другого устранил Коля в квартире ОДИНОКОГО фигуранта!

Чувство досады неведомо профессионалам экстракласса. Во всяком случае, не должно быть ведомо.

Николай сделал крюк по двору, вошел в крайнее парадное спустя буквально минуту, а может, и меньше, вслед за фигурантом и... И спустя еще секунд тридцать тот его вырубил капитально...

«Достойный попался противник», — подумал Коля, сосредотачиваясь, стараясь не обращать внимания на боль в паху, тяжесть в травмированной груди и неприятные ощущения от разбитого подбородка.

Шмаков собрал волю в кулак, поднатужился... сел... Перед глазами все закружилось. Николай стиснул зубы, пережил круговорот головокружения, проморгался.

«Я в квартире у фигуранта, — сообразил Шмаков. — А где же сам фигурант?.. На кухню вышел?..» Коля прислушался. Мешал и шум в ушах, и отзвук сердечных ритмов в висках, однако он понял, что вслушивается в тишину. Пусто в квартире. Если не брать в расчет покойника на кровати.

Николай лежал на спине. Он согнул ноги, дотянулся до коленей грудью и застонал от боли. Обождал, пока жгучая боль поутихнет малость, качнулся вперед, пытаясь сместить вес с задницы на стопы, сесть на корточки.

Получилось, но боль на сей раз в груди полыхнула так, что в глазах потемнело.

Коля замер, отдышался. В сердце будто иголка сидит, но с каждым осторожным вдохом-выдохом игла тупеет.

— Твою ма-а-ать... — прошептал Коля. Встал... На склеенных в лодыжках ногах, с обездвиженными за спиной руками.

Шепотом посылая чью-то мать все дальше и дальше, Коля превозмог очередной приступ боли в вышеупомянутых местах, приступ головокружения и сопутствующую волну слабости. Выстоял. Не упал.

Проверенным способом, часто моргая, Николай прогнал пелену с глаз и увидел на письменном столе, совсем-совсем рядом, ножницы. Подпрыгнул смешно. Раздавил каблуком кофейное зерно, одно из тех, что докатились аж до стола от кровати.

Еще прыжочек, еще чуть... еще... еще... оба-на! Коля лег на столешницу грудью... Подбородком накрыл ножницы, попу отклячил, согнул колени немного... больше... больше... подбородок прижимает ножницы, тянет, тянет... они скребут по столешнице... скребут... Есть! Ножницы упали на пол! Остальное — дело техники, как говорится...

Коля сел на пол, лег на бок, нащупал невидимые глазу ножницы пальцами. Пальцы слушались плохо, но выжить очень хотелось. Пальцы отчаянно боролись с непослушными ножницами и победили!

Покраснев, чисто рак вареный, вспотев так, что хоть выжимай, едва-едва вновь не лишившись сознания, Коля Шмаков таки разрезал скотч на запястьях.

С превеликим облегчением Николай расцепил руки, а избавиться от клейких пут на ногах — это уже такие пустяки по сравнению с тем, что он только что проделал...

Вот и все — и руки, и ноги свободны. Коля сидит на полу, дышит, ножницы лежат рядом...

Дышит Коля тяжело, слишком много сил потрачено, слишком мало сил осталось после ударной анестезии...

Охнув, Коля встал на колени. Взял в кулак ножницы, как будто это нож. Оттолкнулся от паркета, поднялся...

Ой, что это?.. Замок в прихожей! Щелкает! Входная дверь открывается!..

Коля закусил губу, расставил ноги пошире, крепче сжал острые ножницы в кулаке. Хоть какое-то, а оружие...

На пороге комнаты возник фигурант. Взглянув на Колю, кивнул, мол, все ясно — ты крутой, ты освободился и готов за себя драться. Указал подбородком в сторону телефонного аппарата, который стоял на прикроватной тумбочке, и спросил:

— По телефону никуда не пробовал позвонить, нет?.. Телефон у меня интересный — номер запоминает, а не соединяет, если секрета не знаешь.

Фигурант аккуратно положил на пол целлофановый пакет, с которым пришел, и шагнул к Шмакову. Николай сгорбился, поднял кулак с ножницами. Фигурант улыбнулся:

— Потанцуем? Яйца не очень мешают?

Фигурант Змеев этак с ленцой широко шагнул, еще сокращая дистанцию, и лениво так махнул рукой, типа, по щеке потрепать собирается, будто собачку, щеночка дразнит.

Коля изо всех сил, из последних, резко отмахнулся кулаком с ножницами. И должны были — должны!!! — острые концы ножниц воткнуться в издевательски вялую руку противника, но...

Но чужое предплечье плавно так вильнуло, ускользнуло от укола, словно чужая рука заранее знала, куда и как будет колоть Николай.

Сдвоенные половинки острых ножниц пролетели мимо, Николая качнуло. Промах стоил ему потери равновесия, увы! Чтобы не упасть, пришлось нагнуться всем корпусом, а противник будто бы ждал этого, будто знал заранее, что Николай нагнется. Его вторая рука двинулась навстречу! Открытая ладонь встретилась с многострадальным Колиным подбородком, и Шмакову почудилось, что его толкнули с высокой вышки в глубокие воды.

И дышать нечем, и перед глазами все поплыло, и тело вдруг сделалось невесомым.

— Не падать! — Фигурант подхватил безвольное тело. — Танцуешь ты бездарно, но характер есть, признаю... Э, да ты вырубился... Ну да оно и к лучшему, а то вдруг ты уколов боишься...


4. В это трудно поверить, но это правда


Второй раз за сегодня Коля пришел в себя внезапно, будто проснулся, но полупарализованный. Тело Шмаков ощущал, но оно было таким слабым, как будто Николай только что закончил разгрузку вагона с аксессуарами для тяжелой атлетики. Одно хорошо — слабость, точно компресс, расползлась по больным местам и действовала как анестезия. А мозг, слух и зрение функционировали, можно сказать, нормально на фоне всего прочего организма.

Николай сразу понял, что его измученный организм валяется на той кровати, где до него покоился труп. Коля скосил глаза — покойник с обезображенным лицом лежал там, где Шмаков воевал со скотчем. У изголовья кровати, на стуле, сидит Олег Змеев. Рядом стоит табуретка, на ней разнообразный аптечный мусор — вскрытые пузырьки с каплями, надорванные упаковки с таблетками, вата, шприц.

— Собрался меня пытать? — спросил Коля четко и внятно. Язык у него ворочался хорошо, в отличие от остальных членов.

Спросил и смело взглянул в холодные глаза живучего Змеева.

— Дурак, — улыбнулся Змей уголком рта. — В наше просвещенное время пытки для добычи информации практикуют либо в крайнем случае, в полевых условиях, либо дилетанты. Все, что требовалось, ты мне уже рассказал.

— После инъекции пентотала натрия? — блеснул эрудицией Николай, показав глазами на шприц. — Ты вводил мне «сыворотку правды»?

— Чушь. Пентотал натрия вовсе не является «сывороткой правды». — Змеев улыбнулся во весь рот. Однако глаза его остались холодными. — Пентотал натрия — это всего лишь снотворное, он лишь помогает ввести пациента в гипнотическое состояние. В состоянии полусна ослабевает контроль со стороны сознания, а восприятие остается прежним, что всего лишь облегчает работу гипнотизеру-дознавателю. А из меня гипнотизер никакой. Про гипноз я, к счастью, знаю многое, но, к сожалению, способностей к нему не имею. Я смешал из тривиальных лекарств, которые продаются в любой аптеке без рецепта, настоящую «сыворотку правды». Заменил отсутствующий талант к гипнозу воздействием на биохимическом уровне. Доли мозговых полушарий, ответственные за твой самоконтроль, временно отключились, в то время, как зоны, отвечающие за восприятие и отзывчивость, необычайно активизировались. Ты был очень чутким собеседником, из ряда вон откровенным. Мы славно поговорили. Я узнал даже то, что ты сам про себя не знаешь. Ты, Николай...

— Ты знаешь, кто я?! — перебил Николай и вздохнул с надрывом. — Ты узнал, что я «особый порученец»? — Николай опустил глаза. — Да, ты матерый враг.

Коля поднял веки и увидел веселые искорки в глазах Змеева. Глаза Змея смеялись, но то был смех со слезой. Смеющиеся глаза врага отчего-то смутили Колю.

— Я совсем не враг тебе, недруг мой Колька. Меж тем ты прав: я — матерый. Ты же только считаешь себя суперменом, а на деле ты обычный малый в необычном состоянии, искусственно созданном. Не врубаешься?.. Приведу пример: вора спрашивают: «Через двухметровый забор перепрыгнешь?» Вор отвечает: «Так нет, гражданин начальник, а если собак спустите, то перепрыгну». Обычный ответ обычного человека. А ты, Коля, СЧИТАЕШЬ себя необычным. Ты УВЕРЕН, что без всяких собак перепрыгнешь любой забор... Священное Писание читал? Правильно там написано: «И дано вам будет по вере вашей»... Ты, можно сказать, «болен», Коля. В кавычках, однако, «болен» суперменством. Пока ты был под кайфом моего укола, я выяснил все, что хотел, и вправил тебе мозги на бессознательном уровне. Сейчас, когда ты вернулся в сознание, я расскажу, что с тобой, Коля, было на самом деле, и ты окончательно «выздоровеешь». Внимательно слушай и вспоминай. Старайся... В канун зимы ты попал под машину. Ничего страшного, обошлось без серьезных травм, между тем тебя надолго поместили в стационар. Не в простой стационар, Коля. В особый. И ни фига тебя там не лечили. Наоборот, уродовали тебя там. В мозгах твоих хозяйничали. И машина тебя, одинокого человека, моего, что важно, земляка, задела отнюдь не случайно. Отнюдь! Тебя, Николай Николаич, ВЫБРАЛИ. Всю зиму ты фактически провел под гипнозом. Тебе ВНУШИЛИ, мол, на самом деле ты вовсе не служил срочную в погранотряде, а проходил супер-пупер спецподготовку на пупер-супер засекреченной базе. Тебе ВНУШИЛИ, дескать, из тебя во время срочной армейской службы вылепили супер-пупер секретного агента. Тебя, Николай, ПРОГРАММИРОВАЛИ мозгоправы хай-фай класса, и ты, бедолага, после выписки из стационара был уверен, что твои истинные воспоминания о погранзаставе на самом деле ложные, что это часть твоей, спецагента, легенды. А ложные воспоминания о спецподготовке на засекреченной базе ты искренне считал за истинные. Ты ПОВЕРИЛ, тебя ЗАСТАВИЛИ ПОВЕРИТЬ, что являешься «особым порученцем», в натуре!.. «Вспомнить все», кино со Шварценеггером в главной роли смотрел? Там, вначале, герой Арнольда живет и не ведает, что он супер, числит себя простым работягой. Агенту экстракласса в исполнении Шварценеггера внушили, что он заурядный обыватель, а в твоем случае, Коля, как раз все наоборот, уяснил?.. На самом-то деле я, Я, а не ты, Коля, готовился стать суперагентом в то время, как по всем документам якобы тянул унылую лямку обычной срочной службы. И я им стал. И я, Я им являюсь. Я — особый порученец... Ты, Коля, уверен, что порученцы подчиняются приказам из абстрактного «Центра». Эту фигню тебе внушили. На самом деле мы подчиняемся ЛИЧНО Верховному главнокомандующему. А курирует нас особое подразделение «Шмель». «Шмели» — фельдъегерская служба. «Шмелям», по большому счету, известно только, как нас найти. И я, ты знаешь, сильно подозреваю, что кто-то из «шмелей» продался кому-то из очень-очень властных структур, дерзнувших лишить Верховного нас, его ПЕРСОНАЛЬНЫХ ИСПОЛНИТЕЛЕЙ... Казалось бы, гораздо проще подослать к каждому из нас реального киллера с настоящим опытом, а не зомби-скороспелку, однако, думается мне, противная сторона решила заодно и обкатать методику экспресс-штамповки «особых порученцев» нового типа для грядущих новых лидеров государства. И противная сторона по-любому в выигрыше — согласно всем инструкциям, я сейчас обязан исчезнуть, материализоваться в другом населенном пункте и заявить о себе опять же «шмелям». Даже если мой отчет минует предателя, так все равно противник выигрывает кучу времени! На какое-то время Верховный останется без порученцев, понимаешь?.. Николай! Я вернул тебе память, и я с тобой предельно откровенен, потому что нуждаюсь в твоей, Коля, помощи. Твоей — удачливого убийцы моего, можно сказать, друга и неудавшегося моего палача. Мне нужно, чтобы твои хозяева НЕ узнали о неудаче. Мы с тобой должны сейчас придумать, как бы все так устроить, чтоб они уверовали, дескать, и меня ты благополучно грохнул. Если ты еще не понял, скажу прямо: я тебя вульгарно вербую, Коля. Я в тебе нужда...

Длинное ДЗ-3-З-Ы-Ы-Ы!!! дверного звонка оборвало Змея на полуслове. Лицо речистого вербовщика сделалось на миг — на краткий миг! — отрешенным. Подобные лица бывают у шахматистов в финале блицпартий. Спустя краткий миг маска отрешенности стаяла.

— Надеюсь, мы с тобой, Коля, еще договорим и обязательно договоримся. Ну а пока я пойду открою, посмотрю, кого нелегкая принесла. Прости, но мне нельзя рисковать. Ну никак нельзя, чтобы ты подал голос, чтоб тебя услышали визитеры. Извини, Николай, — и ребро ладони Змея ударило коротко по кадыку Николая Шмакова одновременно со вторым длинным ДЗ-3-З-Ы-Ы-Ы!!!


5. Не ждали?


В прихожую Змей вышел, изображая характерный для только что разбуженного человека прищур и слегка растрепав волосы. Правда, с созданным образом никак не вязалась куртка-ветровка, которая по-прежнему прятала трофейный пистолет за спиной, за поясом, и уличная обувь.

— Кто там? — спросил Змей скрипучим голосом и зевнул громко.

— О! Олежик, ты дома? — воскликнул в ответ обрадованный голос старика Юшкина. — А я-то думал, тебя все нету! Отчиняй, Олег Батькович! Я с милицией пришел протоколы составлять. Отчиняй властям!

— Сейчас. — Змей нарочно медленно завозился с замком, а за дверью продолжал трепаться активист-пенсионер.

— Я-то, слышь, Олег, мусор понес до помойки, гляжу — мать моя, на твоем-то этаже тоже «Цой» и религиозная пропаганда! Я к тебе позвонил в дверь — тебя нету. Я вернулся обратно к себе на четвертый и ведро до помойки, слышь, не понес, вернул ведро с мусором взад и самолично пошел до отделения. Товарищи из отделения, слышь, проявили чуткость к нашим безобразиям...

Змей распахнул настежь преграду, между собой, активным пенсионером и чуткими ментами.

— ... Я-то подумал, ты как с утра ушел, так и невдомек тебе, чего с твоей дверью натворили. — Юшкин повернул жирную морду к ментам и пояснил: — Мы с Олежкой утром виделись, он уходил. — Морда повернулась обратно к Змею. — Дык ты вернулся, и чего? Чего не просигналил про безобразия? Я ж тебе говорил, что буду с хулиганами разбираться.

— Заболел я. — Змей пригладил волосы той же рукой, что минуту назад их взъерошил. — Почувствовал себя плохо, вернулся домой, градусник поставил — температура. Знобит меня. — Змей плотнее запахнул полы ветровки. — Таблетку слопал и закемарил. Слабость жуткая — даже кроссовки расшнуровать лень. Грипп, наверное.

Играя роль квелого больного, Змей украдкой присматривался к ментам. Товарищей в сером пришло двое. Совсем мальчишка в чине сержанта и седовласый, с настораживающим умным лицом капитан.

Сержант без всякого интереса взирал на Олега. Умные глаза капитана пристально изучали сквозную дыру вместо «глазка».

— Прошу прощения, но, чем черт не шутит, вдруг я бациллоноситель. Вы бы на всякий пожарный держались, что ли, от меня подальше. А то, не ровен час, вы...

— В прихожую разрешите пройти, — перебил Олега седовласый. — Заразиться мы не боимся, у нас все плановые прививки сделаны. А вы знаете, уважаемый, что в вашу дверь, похоже, из огнестрельного оружия стреляли? Разрешите освидетельствовать противостоящую двери стенку в целях обнаружения следов от пули.

— Во дела! — Пенсионер Юшкин по-бабьи всплеснул пухлыми руками. — Куда страна катится? Куда страна катится! У нас уже и в подъездах стреляют, как в той Америке!

— Доложить? — спросил у старшего по званию сержант и потянулся к прямоугольнику микрофона штатной рации, что висел у него на груди, на ремешке портупеи. — О применении неуставного оружия доложим? — ожил мальчишка, засуетился.

— Погодь, — отмахнулся седой, оттесняя Юшкина в глубь лестничной клетки и переступая порог квартиры Змея. — Олег?..

— Викторович. — Змей сделал шаг назад.

— Мы войдем, Олег Викторович?

— Вы уже вошли, — пожал плечами Змей. — Проходите. Если приболеть не боитесь — милости прошу. Но только запомните — я вас честно предупреждал.

— Отец, ты на лестнице обожди, — осадил рвущегося в квартиру Юшкина сержант.

— Нет-нет! Раз так, вы уж все заходите. Милости прошу, места хватит.

Довольный приглашением, Юшкин бодро толкнул пузом в спину молодого сержанта. В закутке стало ожидаемо тесно, и Змей включился.

Капитана он вырубил пинком колена в низ живота с добавкой локтем по седому затылку. Капитан пал на коврик, прикрывавший следы крови Витязя.

Тюкнув согнувшегося после пинка капитана, Змей воткнул оттопыренный большой палец под челюсть сержанту. А остальными четырьмя пальцами той же руки схватился за отворот кителя. Рывок — и голова пацана бьется виском об стенку. Пальцы отпускают лацкан, мальчонка оседает на пол. Когда он очнется, голова у него будет сильно болеть. А у седого еще и низ живота поболит до завтра. Но ведь Змей их предупреждал, так ведь?

Калечить стариков — последнее дело. И постыдное. Юшкина Змей уложил бережно — аккуратно ткнул пальцем в хитрую точку среди жировых складок на пузе, подхватил старика и присел вместе с ним. Устроил Юшкина на полу и, прежде чем встать, сорвал с груди пацана переговорное устройство, проводок от которого шел к параллелепипеду штатной рации на сержантском ремне. Устройство с микрофоном Змей раздавил каблуком, разгибая колени.

Он выпрыгнул из квартиры на лестницу. Выхватил ключи из кармана, запер дверь. На два ключа, а обычно закрывал на один. Второй замок со стороны прихожей имеет такую же замочную скважину. То есть визитеры заперты снаружи. Без рации. Без навыков обращения с непростым телефонным аппаратом в квартире. Придется им, когда очнутся и смогут открыть окна, орать на весь двор. Или прыгать со второго этажа, на что менты вряд ли решатся, учитывая состояние их здоровья.

Змей выбежал из парадного, побежал за угол. Прыгнул через загородку газона, метнул ключи в заросли сирени. Перебежал улицу. В соседний двор уже не вбежал, а вошел. Пересек быстрым шагом открытое пространство с песочницей посередине, обогнул жилой дом, близнец своего... то есть того дома, который Олег Змеев долгие годы называл «своим».

Человек без дома и, возможно, без будущего, особый порученец по кличке Змей вышел на широкий проспект, разрезавший город на две неравные половинки. Змей прошелся по тротуару до бордюрного камня. Посмотрел влево, ища глазами «тачку», готовый голосовать, посмотрел вправо и увидел, как притормаживает напротив конгломерата торговых ларьков фура дальнобойщиков.

Изначально Змей собирался поймать «мотор», доехать до окраины и, расплатившись с шофером, добраться пешим строем до лесополосы за городом, где у него был оборудован схрон с оружием, а также с деньгами. И с фальшивыми документами. Впрочем, документы оформляли «шмели», которым больше доверия нету, а значит, придется обходиться без паспорта на чужое имя со своей фотографией.

Змей увидел, как из кабины фуры вылезает шофер-дальнобойщик, как шоферюга идет вразвалочку к ларьку с вывеской «Табак». Змей прикинул, сколько у него осталось дензнаков, сколько патронов в обойме «ТТ» с глушителем, и отказался от изначальных планов.

— Командир! — Он перехватил шоферюгу, возвращающегося к фуре с пачкой «Беломорканала» в мозолистой руке. — Командир, ты, часом, не до Москвы пилишь?

— Стоха, — ответил сметливый «командир».

— Без проблем, — кивнул Змей и полез в карман за деньгами. Удачно, что позавчера выдавали зарплату с премией, средств хватит на все задуманное.

Колю Шмакова жалко, конечно, но ничего не поделаешь — дело прежде всего!..


6. Город мебельщиков


Энский мебельный комбинат выстроили в конце тридцатых за околицей одноименного поселка. Вплоть до середины шестидесятых комбинат расширялся. Само собой, рос и поселок, обступая со всех сторон, окружая мебельного кормильца. К началу восьмидесятых поселок дорос до статуса города, а жилые районы замкнули кольцо вокруг производственных мощностей. С высоты птичьего полета мебельный гигант казался жирной мухой, которая запуталась в паутине городских улиц.

Парадный вход на мебельное производство расположился в историческом здании самого первого заводоуправления. Фасад приземистого, трехэтажного здания из красного кирпича украшал монументальный лозунг на все времена: «РЕШЕНИЯ ПАРТИИ — В ЖИЗНЬ!»

В середине восьмидесятых, аккурат в начале перестройки, подновили забор, что примыкал с обеих сторон к зданию с универсальным лозунгом. А перед главной проходной разбили скверик с обязательным памятником, сами догадайтесь кому. Вблизи парадного здания забор украшали портретами передовиков-мебельщиков, и скверик был чист да ухожен. Но чем дальше от лозунга, тем и забор все менее и менее презентабельный, и деревца редеют.

Практически напротив официального входа, за сквером, через улицу, гордо возвышалась еще одна собственность комбината в целых семь этажей. Выражаясь цинично, семиэтажная собственность как бы отпочковалась от основной, вырвалась на свободу и перебежала через улицу. В доме находился техникум, в нем готовили среднее звено специалистов по мебельному делу.

С крыши техникума прекрасно просматривался и скверик, и лысина памятника, и улица, и официозная проходная. С крыши открывался замечательный вид на вылизанные в канун приезда высокого гостя окрестности. Ребенку, и тому понятно, что снайперы из «лички» — из службы личной охраны охочего до хождения в народ первого президента СССР, устроятся бдеть не где-нибудь, а именно на крыше техникума...

До подмосковного города Энска Змей добрался к утру воскресенья. До появления снайперов на крыше техникума осталось всего или еще сутки. Для администраций города и комбината, разумеется, всего сутки. То есть слишком мало, чтоб долизать до блеска и без того уже вылизанное. Перед проходной еще горбатились ударники с метлами, а у фасада техникума уже крутились суровые мужчины в строгих костюмах не по сезону, уже проводили рекогносцировку, привязку к местности.

Старательных подметальщиков и суровых мужчин Змей рассмотрел из окошка автобуса, маршрут которого пролегал по улице, отделившей техникум от комбината. Заметил Змей и рекордное количество милиционеров вдоль всей протяженности параллельной бесконечному забору улицы.

Со вчерашнего дня Змей несколько изменился. Куртку-ветровку поменял на пиджак, футболку сменила рубашка. Изменилась его прическа — волосы торчали коротким ежиком. Изменилась и осанка, сегодня он сутулился, от чего казался много ниже своего роста.

Автобус свернул с главной улицы Энска, повернулся багажником к забору комбината, и Змей вышел. Шаркая кроссовками, деловито, но без особенной спешки двинулся переулочками и оказался с тыльной стороны техникума.

В отличие от фасада тыльную сторону техникума огородили. За двухметровой капитальной стеной наличествовал хозяйственный двор со всякими полезными пристройками и постройками. Непонятно, что с этого двора можно стырить, но по верху стены тянулась колючая проволока. Суровых мужчин в одинаковых костюмах с этой стороны и техникума, и стены с колючкой — ни одного. Отсюда вывод — помимо колючки, вьются на двухметровой высоте и проводки сигнализации.

Равнодушный взгляд Змея исследовал стену, удостоил внимания проволоку с колючками и скользнул выше. Сутулый гражданин едва-едва сдержался, чтобы не улыбнуться. Уголки рта потянулись к ушам, как только глаза узрели выпуклый орнамент и на этой, тыльной стороне семиэтажки.

Техникум возводили в те времена, когда было принято украшать подобные учреждения барельефами, колоннами и орнаментом. Это изрядно упрощало планы особого порученца. И по фасаду, и, как выяснилось, не только по нему от первого этажа до крыши тянулись этакие пунктиры кирпичей, нарочно выступавших из плоскости кладки. Они же, эти кирпичные выступы, опоясывали здание и по горизонтали, как бы подчеркивая каждый этаж. Таким примитивным образом архитекторы боролись за индивидуальность, создавая лишние трудности прорабам и каменщикам.

Сдерживая улыбку, Змей отвернулся от техникума, перешел тихую улочку, прошагал по тропинке, пересекавшей газон, вошел в тень тополей, во двор, где пахло сиренью. Почти такой же, как и двор, к которому он привык. И хрущобы вокруг — ну точная копия привычных.

Змей шел наугад, искал, где бы перекусить. Денег после частичной смены гардероба и неизбежных трат на транспорт у него осталось всего ничего, а в желудке булькало. Наконец он неожиданно вышел к довольно-таки приличной пельменной. Хватило на двойную порцию самого дешевого блюда в меню — «пельмени с уксусом» — и на два куска черного хлеба. На компот не хватило, однако трехкопеечная монетка еще оставалась.

Последнюю монетку Змей сунул в щель автомата «газ. вода» по выходе из пельменной. С удовольствием выпил стакан газированной воды с лимонным сиропом и повернул обратно, вернулся в жилой квартал сразу за тылами техникума.

В Советском Союзе царствовали ГОСТы, нормативы, правила, положения и т. д. и т. п., в том числе и на устройство подземных коммуникаций. Проще говоря — все подземные ходы с трубами, проводками, кабелями прокладывались строго-строго! — руководствуясь едиными общими принципами, возведенными в ранг закона. А ежели известен общесоюзный алгоритм подземных коммуникаций — если когда-то тебе его объяснили и сдан экзамен на практике, — то без разницы, в каком из городов среднерусской полосы возникнет необходимость переместиться из пункта "А" в пункт "Б" крысиным, так сказать, путем. Точнее: из пункта "Ж" — жилой квартал — в пункт "Т" — техникум.

В крысиную вотчину Змей проник через стандартный подвал стандартной хрущобы. Дверь в подвал в отличие от аналогичной в родном до вчерашнего дня парадном Олега Змеева очень удачно была заперта на врезной, а не навесной замок. Змей вскрыл его легко и, разумеется, закрыл за собой.

Конечно, он изрядно испачкался, ползая в узких пространствах, где и кроликам тесно. И ноги, случалось, мокли, когда в пространствах попросторнее перешагивали вонючие ручейки. Ни фонарика, ни спичек, ни зажигалки с собой. Кромешная тьма вокруг, и только благоприобретенные навыки помогают петлять по лабиринтам. И не только навыки ориентирования после давних занятий по системе «КРОТ», но и навык держать в узде нервную систему — самый главный навык.

Подземный марш-бросок затянулся на часы. Несколько часов Змей преодолевал расстояние, которое поверху преодолевается за минуты. Однако обошлось без трагических приключений. Грязь — ерунда, важно, что руки-ноги целы. Змей даже не поставил себе ни одного синяка. Обошлось даже без серьезных царапин.

Полумрак подвалов под техникумом для Змея стал тем самым светом в конце тоннеля, какой является синонимом долгожданной победы. Жаль, до победы было еще далеко. Лишь завтра на крыше техникума выяснится, кто победил: Змей обстоятельства или они Змея...

Свет сочился в подвальные помещения техникума через узкие щели-бойницы возле самой земли. Со стороны фасада оконца-бойницы были прикрыты металлической сеткой. Со стороны двора в проемы бойниц спокойно лазили кошки, а значит, и Змей пролезет, когда придет время.

Змей снял пиджак, повесил его на горячую трубу, чтобы грязь до вечера подсохла и ее можно было стряхнуть. Разложил на трубе носки, поставил сушить кроссовки. Оторвал лоскут от низа рубашки и занялся чисткой оружия.

Он чистил пистолет с маниакальной тщательностью, каждую детальку, пружинку, винтик. Ему некуда было спешить, Змей ждал темноты.

А выше и много выше уровня фундамента по этажам техникума ходили серьезные мужчины в одинаковых костюмах. Все двери, кроме входной, местные кагэбэшники опечатали еще вчера, в субботу. Тщательно осмотрели все помещения и наклеили на запертые двери полоски бумаги и на полосках поставили печати. Приезжие, совершая обход, проверяли работу коллег. Несколько человек готовились заночевать в холле техникума. Один осматривал забор со стороны тылов, только забор, здание его не интересовало, а инспекция капитальной стены-забора удовлетворила вполне. Работа «лички» в СССР была столь же тщательно застандартизирована, как и вышеупомянутый труд землекопов. Искусство диверсанта в том и состоит, чтобы использовать стандарты в свою пользу.

Шли часы — один, другой, третий. Дежурные в холле позевывали. Прочие приезжие инспектировали жилые и нежилые постройки вдоль улицы, по которой завтра поедет президент, а также цеха мебельного гиганта, которые посетит глава государства.

Часы шли вереницей, уходили в вечность. Часы-бурлаки тянули за собой перегруженный заботами день. Подкрался вечер, разведчик ночи, солнце спряталось от него за бруствер горизонта. Энск оккупировала ночь. За стеной с колючкой и проволокой сигнализации вспыхнули фонари. Контраст между очагами естественного света и мраком во дворике техникума не позволил бы даже самому глазастому наблюдателю, ежели таковой бы вдруг объявился, распознать мелкие архитектурные детали семиэтажки. Со стороны жилых кварталов техникум выглядел черной глыбой во мраке. И досужий наблюдатель тем паче не разглядел бы, как по сей глыбе забирается человек.

Через бойницу подвального оконца Змей вылез во дворик. Вылез и полез вверх по стене, используя в качестве опор выступающие из кладки кирпичи.

От естественного страха высоты курсант Змей избавился раз и навсегда на первом же практическом занятии, с ней, с высотой, связанном. Курсантов подвели к двум высоченным шестам, врытым в землю, и с перекладинами к торчащей на много-много метров вверх строго вертикальной лестнице самого примитивного типа. Требовалось вскарабкаться до конца лестницы, перелезть через верхнюю перекладину и карабкаться обратно вниз. Чтобы после опять лезть вверх. И так раз за разом. В первый раз страшно, колени дрожат, руки потеют. И неудобно — кто-то еще лезет вверх, а кто-то уже вниз, а перекладины для всех общие. В первый раз спускаешься, голова кругом, и кажется, что повторить подъем-спуск уже не получится. Разу к пятому к подъему-спуску как бы привыкаешь, и страх потихоньку уходит. А раз через пятьдесят уже не до страхов — мышцы ноют, руки трясутся от усталости, едва ухитряешься цепляться за перекладины, и самому удивительно, что ухитряешься. А через сто подъемов-спусков чувствуешь только усталость, и страха не только нет, но о нем уже просто забыл.

Когда уходит страх, за ним норовит сбежать осторожность. На последующих занятиях, связанных с высотой, курсантов учили дружить с осторожностью. Учили будущих особых порученцев лучшие инструкторы страны по скалолазанию. Курсанты учились ползать по вертикальным плоскостям сразу без всяких страховок. Научились, выжило большинство, однако не все...

Пальцы Змея нащупывали пережитки «украшательства», стопы отталкивались от них же, тело держало баланс, вестибулярный аппарат помнил однажды инсталлированные программы.

Изображая цепкую муху, Змей добрался до козырька крыши. Схватился за кромку козырька одной рукой, другой оттолкнулся от вертикали, перекинул себя через край, лег боком на горизонтали между кромкой и хлипкой оградкой-перилами. Не мешкая, перемахнул перила, попутно встал на ноги и пошел, чуть согнувшись, по наклонной плоскости крыши к будке с дверцей, ко входу и выходу с чердака.

Дверца была, ясен перец, закрыта. Понятно, что с той стороны. Со стороны чердака ее закрыли, увы, на амбарный замок. Но не опечатали. С точки зрения здравой логики — идиотизм опечатывать дверь на крышу одиноко стоящего семиэтажного дома, учитывая тот факт, что двери на чердак, разумеется, опечатаны. Так называемая «здравая логика» не берет в расчет особых порученцев.

Змей расшатал скобку с ушком для замка, прибитую с той стороны. Гвозди выскочили из древесины, и порученец вошел на чердак.

Ногтями Змей отщепил от косяка малюсенькие щепочки, засунул их в дырочки от гвоздей и вернул их, гвозди, на место. Скобка с ушком держалась, конечно, слабее, чем раньше, но кто проверял ее на прочность? Инспекторы бросили взгляд на замок, тем и удовлетворились. А замок, вот он — висит, как и висел.

Пока возился с гвоздями, Змей привык к относительной темноте чердака. Относительной, а не абсолютной, как в подземных коммуникациях. Чердак все же не подземелье, под козырьком крыши имеются вентиляционные отверстия, их с большой натяжкой, но можно назвать окошечками. Минимального освещения особому порученцу вполне хватало, чтобы сориентироваться.

То, что порученец рассчитывал найти на чердаке, обнаружилось в очень и очень удобном для Змея месте.

Пожарные службы, курирующие техникум, установили ящик, полный песка, около дверей на лестничный пролет чердачного, восьмого, условно говоря, этажа.

Над дощатым ящиком, выкрашенным в красный цвет, большим таким ящиком, по грудь Змею, с плотно-плотно пригнанными досками, висел красный же пожарный щит, на щите — красное ведро, лом, топор и огнетушитель.

Змей снял со щита ведро, зачерпнул песка, понес в дальний конец чердака, где был складирован запас транспарантов с лозунгами, прославляющими Октябрь, Труд, Май, Победу и Съезд. За транспарантами нашелся уголок с паутиной, куда Змей и ссыпал песок. Опорожнил ведро, вернулся к ящику за песком, сделал еще ходку, еще, еще.

Из ящика Змей выбрал ровно то количество песка, которое соответствовало объему его, Змея, тела. Лишний песок лег незаметной кучкой под паутиной. Тщательно вычищенное ведро повисло на щите.

В кармане пиджака лежал, ждал своего часа, многократно сложенный целлофановый пакетик. Час пробил — Змей достал целлофановую заначку, вытащил пистолет и поместил оружие в герметичный пакетик. Разумеется, к идеальной герметичности Змей не стремился, нырять под воду с упакованным пистолетом не собирался, а от песчинок упаковка, безусловно, спасет оружейную механику.

Змей снял пиджак, накинул на голову. Залез в красный ящик, согнулся, устроился в ямке у самого борта, равной объему его тела. В правом кулаке пистолет с глушителем, обернутый целлофаном, колени прижаты к животу, подбородок к груди, а губы нашли щелку между верхней и следующей плотно пригнанными досками. Щелка весьма и весьма упрощала дело. Осталось прикрыть себя песком сверху.

Зарываться в песок — особое искусство. Его освоили советские спецназовцы в Афганистане, ему учили и особых порученцев. Имея запас времени, Змей работал без спешки, строго по науке, и кучка песка сзади за скрюченным телом постепенно уменьшалась, и тело исчезало, маскируясь под сыпучим средством для пожаротушения...


7. Промашка вышла


Деловая кутерьма в техникуме случилась, как ей и положено, как и ожидал Змей, ранним-ранним утром.

Хрустнул, открываясь, замок, что запирал дверь с чердака на лестницу, и она, дверь, распахнулась, ударилась об угол красного ящика, в котором таился Змей.

Мимо укрытия особого порученца прошли люди, ясно из какого ведомства, понятно, куда и зачем.

Змей услышал обрывок разговора вполголоса:

— ... не будет, и хорошо.

— Ага, без телевизионщиков спокойнее, а то...

Широко разрекламированную встречу президента с мебельщиками не будет — не будет! — освещать телевидение?..

Почему?

Впрочем, совсем не факт, что телевидение вообще игнорирует визит главы государства в Подмосковье. Смысловые пазлы чужих реплик легко доукомплектовывать предположением, что телевизионщиков не будет ТОЛЬКО у центральной проходной, на пятачке, вверенном опеке товарищей, оккупировавших техникум. А за стенами комбината, в цехах и по дороге к ним, весьма вероятно, телерепортеров наберется видимо-невидимо...

Змей прислушивался к топоту ног, к неразборчивым разговорам, к пощелкиванию тумблеров раций. Змей вслушивался и расшифровывал аудиоинформацию.

У кромки крыши рассредоточилось двое или трое снайперов...

Между краем крыши и будкой с дверью на чердак встал офицер с портативной рацией в руке...

Между распахнутой дверью на крышу и прикрытой, но, разумеется, не запертой дверью с чердака на внутреннюю лестницу топчутся двое товарищей и тоже с рациями...

На лестнице, перед дверью на чердак, дежурит еще один товарищ...

А другую чердачную дверь в другом крыле, похоже, и не открывали...

Двое с рациями на полпути к открытому пространству крыши засуетились — бубнят в микрофоны переговорных устройств непонятно чего, не разобрать, но явно более возбужденно, чем минуту назад. И Змей решил, что пора размяться.

Продолжая лежать, как лежал, Змей напрягал и расслаблял мышцы. Быстрее заколотилось сердце. Дыхание участилось. Слой песка под порученцем «ожил», однако «жизнь» песка товарищи на чердаке если и могли заметить, то лишь в том случае, кабы стояли ближе к песочнице. Или хотя бы смотрели в ее сторону.

Товарищи смотрели в открытый проем хода на крышу. Они напряглись, залаяли в эфир громко, дублируя друг друга, докладывали:

— Вас понял, у нас все нормально.

— Подтверждаю: понял, нормально...

И Змей, конечно же, тоже понял, что кортеж с президентом подъезжает. Пришла пора особому порученцу проявить себя. И время для Змея потекло по-иному. Каждую последующую секунду он насытил действием до предела.

Короче, началось!

Все началось с прыжка Змея. Он и вскочил, и прыгнул единым махом. Пиджак слетел с головы особого порученца, песок будто взорвался.

Миллиарды песчинок подкинуло вверх. Обгоняя песок, Змей взвился над ящиком, перемахнул через борт. Его свободная от пистолета в целлофане рука сразу же потянулась к лому на пожарном щите. Рука сорвала лом еще до того, как кроссовка коснулась пола.

Сила тяжести остановила песчинки, потянула их вниз. А Змей уже встал на ноги и вбил острый конец лома в пол так, что тупой конец уперся под скобой дверной ручки.

Первые песчинки упали на пол, когда Змей разворачивался спиной к блокированной двери с чердака на лестницу.

Разворачиваясь, сорвал с красного щита красный топор освободившейся от лома рукой. Указательным пальцем другой руки порвал целлофан, ощутил дугу спускового крючка.

Еще не весь песок упал на пол, а Змей закончил крутой разворот и метнул топор.

Кувыркаясь, топор просвистел в воздухе. Змей прыгнул за ним следом.

Товарищи с портативными рациями, надо отдать им должное, отнюдь не зря ели свой сдобный хлеб с красной икрой из кремлевских распределителей. Тот, что стоял ближе к Змею, успел разжать кулак, выпустить портативную рацию и запустить пятерню за отворот пиджака. А тот, который находился чуть поближе к ходу на крышу, так вообще — почти-почти! — успел выхватить из подмышечной кобуры «пушку»!

Обух топора ударил по ребрам менее расторопному товарищу на первом плане. Пуля пробила кисть более ловкому службисту, буквально выбила из его кулака — почти-почти! — направленный на Змея штатный «стечкин».

А тем временем, красиво выражаясь, летающий Змей отключил товарища со сломанными красным обухом ребрами скользящим ударом рукояткой «ТТ» по виску. И с лету отправил в глубокий аут товарища с простреленным запястьем.

Змей нагнулся, свободной рукой подхватил чужой «стечкин», потратил на это всего секунду и в следующую достиг открытого проема на крышу.

Едва-едва слышно «ТТ» выплюнул из глушителя пули. Три огневые точки на крыше. Трое, как оказалось, снайперов лежат у кромки. Каждый получил по заряду свинца.

Который лежал левее от выхода с чердака перестал чувствовать локоть «рабочей» руки. Снайперу прямо напротив Змея пуля прошила правое, «рабочее», предплечье. Служивому справа Змей прострелил «рабочее» плечо, срезав клок волос на затылке.

Офицер с рацией, что стоял недалече от будки с распахнутой дверцей, в отличие от коллег на чердаке вообще не успел никак отреагировать на нештатную ситуацию. Шума с чердака он не слышал, мешали шумы с улицы. Он честно делал свое охранное дело, однако думал о постороннем. Он был старше и по возрасту, и по званию многих задействованных сегодня. Со дня на день он ждал повышения и перевода на кабинетную работу. Позавчера у него заболела дочка, загрипповала. Вчера разболелся зуб под коронкой. Он опомнился, только когда ствол с глушителем смял жировую складку у него на шее и удивительно спокойный голос прошептал в самое ухо:

— Мне необходима прямая связь с президентом. Я знаю, что у вас есть прямой радиоконтакт с начальником «лички» и он сейчас рядом с Михал Сергеичем. Я скажу президенту несколько слов и сдамся. Действуйте. Свяжите меня с Горбачевым.

— Па... парень... не... не дури... — выдавил из себя без пяти минут кабинетный работник. — Те... тебе не уй... уйти...

— А я и не собираюсь. Повторяю: я сдамся после того, как конфиденциально и коротко переговорю с президентом.

— Ви... вице... Горбачев не приехал. Вице-президент вме... вместо него. Я... Янаева охраняем. Янаев вместо Горбачева приехал.

— Ах так... — Змей усмехнулся горько. — Что ж, промашка вышла... Извинись за меня перед ребятами, которых я малость поранил, ладно?

Змей направил ствол «стечкина» себе в грудь и спустил курок...


2006 год, зима

Секретные файлы

Запись первая


«Предисловие от автора» — вот и все, что от сих до сих написано человеком, имя которого напечатают на обложке. Остальное суровым мужским слогом пишу я — литературный негр, а точнее — литературная негритянка 1982 года рождения, выпускница журфака, симпатичная (как некоторые говорят) и совсем не дура (как я сама считаю).

Пишу я, ну а сочиняет, конечно, автор. То есть, судя по его точно воспроизведенному предисловию, не совсем сочиняет, а пересказывает. Сюжет пролога и «Охоты на Змея» автор записал отвратительно размашистым, «слепым» почерком на целой кипе листков дешевой бумаги формата A3. Лишь предисловие написано абсолютно разборчиво, обведено красным фломастером, и рядом на полях есть ремарка, мол, перепечатать сие надлежит слово в слово.

Ладно. Пожаловалась на «слепой» авторский почерк, съязвила по поводу дешевой бумаги, и хватит. Вообще-то грех негритянке пенять на работодателя — вчера из офиса по электронной почте отправила ему предисловие (слово в слово его), пролог и «Охоту на Змея» (слова мои, а сюжет точнехонько по синопсису), а сегодня вечером мы с автором пересеклись, и он вручил мне новую кипу рукописных листочков, плюс (самое главное) конвертик с авансом. Заглянув в конвертик, я решительно пошла в поликлинику и уволилась. Теперь работаю только в офисе днем и вечерами-ночами над рукописью. Стучать по клавишам ноутбука гораздо приятнее, чем мыть коридоры в поликлинике. Днем, заполняя на древнем компе всякие разные бланки да ведомости, я прям мечтаю поскорее вернуться на шестиметровую кухню, заварить крепкого кофе и уйти с головой в какую-никакую литературную работу. Какое-никакое, а все же творчество...

Студенткой я мечтала стать звездой (хотя бы звездочкой) криминальной журналистики. На престижном факультете я была белой вороной. Не одна я, конечно, но нас таких было немного. В основном там учились особи, обреченные на звездность, чьи родители либо сами звездились, либо корешились с главными редакторами гламурных журналов, раскрученных газет, развлекательных телешоу. А у моей неполной семьи никаких связей-блатов в мире массмедиа отродясь не бывало. Наивная, я думала, что криминальные хроники — это как раз та мужская ниша, куда миловидной девушке будет втиснуться проще всего. По аналогии с армией, куда берут для контраста определенный процент женщин.

В то время как сокурсники точили перья на всякие там прет-а-порте от кутюр, тусовались на светских вечеринках и приглядывались к политике, я самозабвенно изобретала жанр «литреконструкции преступлений».

Где-то, в чем-то, конечно, я изобретала велосипед. Телевизионщики задолго до меня придумали «реконструировать» криминальные разборки. Псевдодокументалистика цветет и пахнет на всех каналах. Я же пробовала делать то же самое средствами печатного слова. Причем в стилистике, привычной для читателей детективной литературы. Для чего скрупулезно штудировала самые крутые отечественные образчики из серий «Черная кошка», «Вне закона», «Русский бестселлер». И что в итоге?

Писать, как суровые (самые суровые) мужчины-детективщики, я (хрупкая девушка) научилась. Скажете, нет? У кого язык повернется? Вот вы сейчас читаете эти строки и разве скажете, что они написаны молодой (мягкой и пушистой, между прочим) женщиной?.. Так-то! Поставленной цели я добилась, поднаторела превращать в сочную беллетристику сухие криминальные сводки, однако с постоянной работой по профилю вышел сбой. Кое-какие мои опусы иногда (то чаще, то реже) брали отдельные периодические издания, кой-какая денежка капала (чаще редкая), но пристроить куда-либо трудовую книжку мне так и не удалось.

Се ля ви.

Проклятая се ля ви.

Треклятая се ля ви заставила меня снять квартиру. А за аренду хоть и однушки в хрущобе, сами понимаете, надо платить регулярно и до фига. Пока искала постоянный (регулярный, как месячные) источник дохода, я даже любимые сережки, бабушкино наследство, однажды из ушей вынимала и носила в ломбард. Ежемесячный доход я искала в экстазе всеми возможными способами: через близких друзей, через Интернет, по объявлениям, в бюро по трудоустройству. А кто ищет, тот, как говорится, всегда найдет. Только почему-то умалчивается, что найдет не совсем то ( или совсем не то), что искал. Нашлась-таки для меня вакансия без интима и сетевого маркетинга. Нашлось место в офисе одной фирмочки-лилипута. Скучнейшая работа за старым компьютером, зато строго с 9 до 18. Тупой труд в коллективе стареющих толстых теток (но каждая так молодится — и смех, и слезы!), под началом седеющего дядечки с бородкой, как у сценариста Мережко (но, слава богу, без беса в ребре при седине в бороденке). Моя официальная зарплата с вычетом всех налогов составляет чуть меньше сотни у. е. И в конверте из рук начальника я получаю еще 300. А за съемную квартиру мне надо платить 400 у. е. в месяц. Таким образом, перманентно чуть-чуть не хватает. Про транспорт (до офиса я добираюсь на метро и двух троллейбусах и возвращаюсь так же), про еду, маникюр-педикюр (ненавижу, когда ногти у меня не в порядке!), про одежду, про косметику (привыкла, увы, к хорошей), про кино, вино, книги я вообще молчу. Недостающее чуть-чуть за квартиру и на все остальное (на что останется) вплоть до сегодняшнего вечера я добирала, подрабатывая уборщицей. Махала шваброй (такой у меня был фитнес) с 20.00 и пока не управлюсь пять дней в неделю. Я считаю, мне повезло прочитать объявление на троллейбусной остановке возле съемной квартиры: «В поликлинику требуется техничка на вечер». Читающим людям вообще везет, примите к сведению. Я считаю, и автору пересказа про Змея повезло прочитать мой последний опубликованный крим-опус (опус опубликовали уже после того, как я арендовала квартиру). Хорошо (для дела хорошо), что автор не поленился связаться с редколлегией (которая затянула с публикацией) и выяснить номер моего мобильного телефона. И ему хорошо, и мне. Ему, потому что более старательной литнегритянки он бы фиг нашел. А мне потому, что появилась надежда.

Я взяла расчет в поликлинике, я надеюсь (очень!), что наше сотрудничество с автором продолжится и после написания книжки про Змея. Разумеется, о своих надеждах я ему, автору, ни гугу. Я умная девушка...

Вы себе не представляете, как это здорово — еще раз пересчитать купюры, полученные за литподенщину, заварить крепкого кофе, включить ноутбук и уткнуться носом в синопсис следующей вехи из жизни симпатичного мне главного героя. Если бы еще соседи сверху вырубили музон, я бы вообще, наверное, испытала нечто сродни оргазму.

Нет, я не понимаю, разве меня одну достают эти веселые соседи?! И над ними, и рядом с ними ведь тоже кто-то живет, правда? И вряд ли эти кто-то фанатеют от музыки в стиле «транс» и «техно». Раньше по будням, после фитнеса со шваброй, я засыпала еще в душе, но сейчас музыка наверху мешает сосредоточиться. «Охоту на Змея» я писала по выходным, когда наверху почему-то тихо (меломаны оттягиваются в другом месте?), но теперь по будням я вечерами свободна от фитнеса со шваброй и «Змей меняет кожу» твердо намерена сотворить побыстрее, а музыкальный фон мне серьезно мешает.

И самое обидное, квартиру мне сдали без всяких юридических формальностей, а это значит, что и прав у меня никаких. В том числе и права стучать на офигительные децибелы после 23.00. Неужели все квартиры вокруг музыкальной занимают так же, как и я, бесправные съемщики? Да не может такого быть!.. Или может?.. Вопрос риторический.

Интересно, как звали того гения, который придумал беруши?


Год 1993, осень

Змей меняет кожу


1. Бои местного значения


Кафе «Ласточка» стало чем-то вроде штаб-квартиры для братвы, что с 1988-го держала Пролетарский район города Энска.

Держали «Пролетарку» местные уроженцы, «пролетарские», далеко не самые крутые пацаны в городе, но реально крутым их районного масштаба распальцовки были пока побоку. Крутые «центровые» все еще грызлись за контроль над мебельным комбинатом, до окраин у них пока, на момент осени 93-го, не дошли руки.

С середины 1988-го Пролетаркой верховодил персонаж по имени Гена, по кличке Крокодил. Он подмял под себя район после того, как сел прежний теневой король рабочей окраины, которого все звали Самбист. Король пролетарских отправился, красиво говоря, в изгнание, в мордовские лагеря, вместе со всей своей королевской ратью, а природа, увы, не терпит пустоты. В 88-м районного разлива менты еще даже и не думали о том, чтобы крышевать территорию, и пустоту заполонили пацаны Гены Крокодила. Но о них тремя абзацами позже. Сначала о Самбисте.

Он, Самбист, возник в Энске в памятном олимпийском году. По окончании Института физкультуры его распределили простым физруком в обычную школу Пролетарского района города мебельщиков. Молодой красавец-спортсмен, будто бы сошедший с плакатов о светлом коммунистическом завтра, страдал амбициями и, организуя при школе борцовскую секцию, всерьез намеревался растить чемпионов, как минимум РСФСР. Порядками секция походила на секту, далеко не все желающие в нее влиться мальчишки выдерживали железный режим и сталинскую дисциплину, однако которые выдерживали, те буквально боготворили тренера.

К моменту появления в стране первых кооператоров мальчики из первого набора сектантов возмужали, а кое-кто из них успел отслужить в Афгане и вернуться с новыми, весьма полезными для будущего России умениями. Появление кооператоров повлекло за собой отъем спортзала у гордого тренера. Предприимчивые деляги из новых русских нэпманов организовали в спортзале занятия аэробикой. Как будто само время толкнуло или, вернее, столкнуло Самбиста и его спортивную паству на тропу войны.

Частников, алчущих разжиться на аэробике, Самбист со своей территории выжил и еще денег с них получил «за моральный ущерб» и вообразил себя этаким Робин Гудом. Компактный отряд из лучших ветеранов секции во главе с тренером занялся рэкетом, но не только. Они еще и гоняли шпану, вроде юного Гены Крокодила, в ту пору завсегдатая детской комнаты милиции. Самбист и его матерые выкормыши ратовали за порядок, при них ментам стало нечего делать, кроме как бороться с ними же, с рэкетирами Робин Гудами. И менты таки победили, упекли спортсменов на нары.

А тут как раз экс-хулиган Крокодил отслужил срочную, едва не загремев в дисбат, и вернулся в родную Пролетарку. И подросших дружков по детским безобразиям потянуло к нему, как магнитом. Бригада Гены сформировалась как-то сама собой. И опять же виной тому время перемен — у ментов началась хренотень с зарплатой, повлекшая переоценку ценностей, учено выражаясь, коллективный катарсис. Победившие Самбиста менты и с Крокодилом боролись поначалу, но уже не так, вяло и без огонька. А потом и вовсе перестали бороться и предложили делиться. Крокодил, ясен перец, согласился платить оброк.

И все сложилось, срослось нормально, все было тип-топ, да вот незадача — в 1992-м по инициативе мэрии на территории Пролетарского района организовался вещевой рынок, который стал яблоком раздора между прикормленными мусорами и кормящими их бандитами. Мусора прикинули и решили, что им выгоднее крышевать рынок, чем есть крохи с чужих рук. Крокодил на время притушил боевой пыл мусорни, значительно увеличив отстежку, потом еще увеличил, но всему есть предел. И этот самый предел неумолимо приближался. К осени 93-го подковерная тяжба между теневыми властителями Пролетарки и серыми достигла своего апогея. До радикальных мер дело покуда не дошло, обе стороны выжидали, но шаткое затишье могло взорваться в любой час.

Затишье перед бурей в Пролетарском районе города Энска парадоксальным образом совпало с открытой конфронтацией в городе Москве Верховного Совета и правительства Бориса Ельцина. И еще одно фатальное совпадение — вдруг выяснилось, что всеми забытый Самбист отмотал срок и вот-вот появится в Энске! Ясное дело, не один, а со всеми гвардейцами, которым впаяли те же срока, что и главарю. Пережиток перестройки вот-вот вернется, и...

— ...И ты понимаешь, мусора стопорить его станут. — Аркаша по кличке Башка плеснул себе пива, пригубил, продолжил: — Ты понимаешь, Гена, мусора дадут Самбисту нас порвать, а после его закроют, и дело в шляпе! Пролетарка ихняя.

— За нехера делать Самбисту нас не порвать, — Гена Крокодил выщелкнул сигарету из пачки «Мальборо», прикурил от пламени «Зиппо». — У нас быков больше, а у Самбиста сколько их было? Сколько с ним вернется?.. Вась, чо скис?

Последний вопрос Крокодил адресовал опухшему низкорослому малому, который сидел по левую руку. Предыдущие вопросы — молодцу напротив, Аркашке Башке.

Они сидели в отдельном, отгороженном от общего помещении кафе «Ласточка». Трое за единственным столом. Они обедали: бригадир Крокодил, его правая рука и первый советчик Башка и просто Вася, без клички, который выполнял при бригадире функции денщика или, если хотите, секретаря.

Обычно обед в «Ласточке» затягивался часа на три. Как обычно, горячие блюда остывали, а сотрапезники не спешили кушать, курили, потягивали пивко и перетирали базары.

Вася без клички покамест в терке участвовал чисто символически. Утром он вернулся из Москвы, где гулял на свадьбе у двоюродного дяди. Вася мучался похмельем и налегал на пиво.

Аркаша Башка, наоборот, был сегодня особенно возбужден и позволял себе лишнюю фамильярность в общении с бригадиром. Он всегда, когда заводился, позволял себе лишнее, и это сходило с рук. Крокодил ценил его за смышленость, мудро предпочитая не замечать нарушение субординации, если терка шла без лишних ушей.

— Вась, чо киснешь, спрашиваю? Совсем херово? Может, водяры для тебя заказать?

— Не-е, — замотал бледной головой Вася. — Не, Ген, не смогу боле ханку жрать... — и соснул пивка прямо из бутыльного горлышка.

— Ген, отставь его, пусть отдыхает. Гена, как ты не догоняешь, что пришла пора капитально прибздеть? У нас бычар до хера, не спорю, но братва Самбиста прошла зону, ты понял?

— И чо с того? Ну припухали они в Мордовии и чо?

— Через плечо! Пацаны Самбиста росли на спортивном режиме — это раз, половина ихних Афгань носом пропахала — это два, а теперь еще и зону прошли — это много. Реальные бойцы, сечешь? Гвардия, мать их в душу! А у нас? Понты голимые! До хера, но понтов! А их мало, но все козырные!

— Не смеши мою жопу, она и так смешная. Им нас не сделать.

— Хер с тобой! Пусть не сделать! Но покоцают капитально, а мусора нас, покоцанных, дожмут, и финиш! Пролетарка ихняя, мусорская!

— И чо ты предлагаешь? Лечь прям щас под мусоров?

— Да ну, ты чего? С мусорней хороводы водить нам без мазы. Я тут вот чего, ты понимаешь, удумал: Самбист, он кто? Крутой, как мамонт из вечной мерзлоты! Он и его гвардейцы подсели, когда и стволов-то ни у кого, кроме органов, реально не было, они...

— Йоп! Молоток, Башка! — перебил собеседника Гена почти в буквальном смысле — ударил ладошкой по столу так, аж тарелки подскочили, чуть пиво не расплескалось. — Вот это в тему, братела! Забиваем мамонтам стрелку и шинкуем их из всех стволов! Сукой буду, прокатит!

— Ни хера, Гена, не прокатит! В курсах Самбист, что на воле пули свищут и нарыть ща волыны — ноу проблем. Телевизоры, ты понимаешь, и на зонах есть. В телевизоре каждый день про заказухи трендят. При оружии они вернутся, как пить дать! И один его афганец с волыной стоит трех наших с «калашами», скажешь нет? У них, ты понимаешь, реальный опыт, а наши? Только и стреляли, что в лесу по консервным банкам!

— Э, не скажи! Есть у нас и которые в армии служили, и...

— И чмурили там чурок! — подхватил Аркаша. — Знаю я, ты о ком, бухал я с ними, слушал байки про Чуркистан и анашу. Херня все это, Гена! Нам с мамонтами внагляк письками мериться ваще без мазы, уроют и так, и этак. Ну или покоцают капитально, нам без разницы, все одно — вилы! Но ты понимаешь, они там на зоне, у кума в гостях, новости по телику смотрели, будто кино про будущее из прошлого, ты понял?

— Не-а, не въезжаю я. Проще говори, без кучерявостей.

— Бля! Ну ты тормоз! Ну ты сам прикинь, жил бы сейчас этот... Пушкин, стал бы он этого, как его, иностранца на дуэль звать, а?.. Хера! Заказал бы фраера, и всех делов! А оживи они щас, а?

— Кто?

— Да Пушкин и тот фраер, который его на дуэли грохнул! Он бы его сызнова на дуэли стрельнул, ты понял?

— Кого стрельнул?

— Пушкина, бляха-муха! Потому как Пушкин — мамонт, он щас не жил, он тогда жил. Он бы ща заместо того, чтоб фраера заказать, по новой замутил дуэль, во!

— Йоп, Аркаша. Ну ты и грузишь! Ни-и хе-е-ера не въезжаю.

— Хер с тобой, проехали! Объясняю на пальцах: когда Самбист садился, были одни понятия, своя распальцовка, а щас совсем по-другому пальцуют и понятия поменялись, согласен?

— Базаров нет.

— Во! А мы давай сыграем с Самбистом по тем, по прежним понятиям, врубаешься? По тем понятиям, при которых он жил до зоны, а не по тем, о которых догадывается, глядя в телевизор, ты понял? В восемьдесят шестом, в соседнем районе, в Ленинском, две кодлы нарисовались, помнишь? Я совсем малым был, и то помню, как они район меж собой разыграли. Ихние бугры за район один на один бились. Типа, все по честняку, справедливый махач, а победителю — район, ты понял?

— Ты чо, Башка? С дуба упал? Предлагаешь мне с Самбистом махаться?

— Крокодил, бля! Тормозишь! Ясный перец, он тя замесит, я ж понимаю! Мы тебе руку загипсуем, ты понял? Отмазка железная! Пусть Самбист одного своего бойца выставит, а мы своего, чей победит, за тем и Пролетарка.

Гена нахмурился, свел брови, сморщил лоб. Скуренная сигарета меж его пальцев чадила, вонюче дымил тлеющий фильтр.

Аркаша поискал глазами, откуда бы еще плеснуть себе пива, уставшее горло промочить, и не нашел.

Пока двое за столом плевались словами, третий сотрапезник, денщик Вася, вылакал все пивко и заметно поправил здоровье. Ожил до той степени, что уже начал соображать, о чем базарят Башка и Крокодил Гена.

— Кого биться-то выставим? — Гена брезгливо стряхнул с пальцев вонючий фильтр в хрусталь пепельницы.

— А Борова если? — Аркаша смочил горло остатками пива в персональном бокале. Только и хватило, что брызнуть на связки.

— Думаешь, потянет? — В глазах бригадира читался скепсис.

— Хы!.. — Его ближайший советчик осклабился. — Сто сорок кэгэ, на двух метрах скелета поперек себя шире — потянет только так!

— Может, и потянет, но стремно. — Гена прикурил новую сигарету. — Район на кон ставим, не хер собачий. Амбал Боров риска не перевесит.

— А мы ему втолкуем: типа, победишь — войдешь в реальный авторитет, а побьет тебя ихний гвардеец, так лучше, чтоб до смерти, не то мы в асфальт закатаем.

— Лажа! — мотнул головой с зажатой в зубах сигаретой Гена. — Бугай — свой, правильный пацан. На него наеду — братва в репе почешет и скажет: скурвился командир, беспредельничает. Мне себя перед братвой опускать резону нету.

— Тогда найми громилу со стороны, ты понял? Боксера какого или каратиста из Москвы, а?

— Беспонтово, — снова мотнул головой бригадир-командор. — Все реально крутые под кем-то ходят. Свистнет наемник своей крыше, и, считай, мы сами перед чужими раком встали, очко подставили.

— Да ну брось ты! Нужны мы каким-то московским крышам, как рыбе зонтик. Усложняешь, бугор.

— Не, Аркаш, не! Тема с наемником не канает! Понты надо держать, да и бабок реальный костолом запросит немерено. Может, и стока, скока у нас сроду не было. И опять же, цену сбивать — себя лажать на хер.

— Э, Ген, слышь? — влез в разговор реанимированный пивом Василий. — Как в девяносто первом на комбинат вместо Горбачева другой приехал, ты помнишь?

— Иди на хер, — отмахнулся Крокодил. — Не до тебя, засохни.

— Ген, э-э, я в тему! Ты послушай! И ты, Башка, слушайте. На свадьбе у дядьки я телку склеил, родственницу, значит, невесты. Телка в дурке работает, санитаркой. Танцуем с ей, она мне про буйных психов, про врачей, про колеса пургу прогнала и спрашивает: вы сами, интересуется, ваще откуда? Я ей — из Энска, говорю. Подмосковного я, признаюсь, разлива. Она в ответ: йо-п-р-с-те! У них, говорит, в дурдоме, в специальной палате на одного, лежит чисто овощ тот кадр, который в девяносто первом покоцал в Энске контору. Откуда, спрашиваю, известно, что это тот кадр, и ваще, про ту заморочку? Тебе, спрашиваю, откуда известно? Она сливает, типа, того крутого кадра в ихний дурдом тогда ж, в девяносто первом, из Кремлевки привезли, и те, которые его...

— Хорэ лапшу вешать! — оборвал реанимированного Аркаша. — У меня отчим в мебельном техникуме сантехником числился, он божился, что тот крутой застрелился на крыше.

— Фига! — И Вася показал Башке кукиш. — Он в себя стрельнул, чтоб в больничку попасть. В ребра стрельнул, навылет, знал куда. Операцию ему сделали, он от наркоза отошел и, как был забинтованный, так и дернул в бега. Его комитетчики сторожили после операции, так он их всех уделал, как бог черепаху. Здоровых комитетчиков на стреме один больной в бинтах после наркоза, а уделал реально. Кабы не в Кремлевке его резали, точняк бы свинтил. Но тама, в Кремлевке, знаешь, как все обложено? Повязали крутого и сразу на иглу. Солидно?

— Фуфло, — усомнился в услышанном Гена. — Чо, санитаркам докладывают, откель кого привезли и за чо в дурке закрыли?

— Хлопцы, которые того кадра из Кремлевки в дурдом кантовали, уже никакого, обколотого, чисто овощ, к моей крале клеились. Для солидности слили ей, чего у них тама было с этим кадром. Типа, мы не просто так пальцы гнем, а мы хлопцы при делах, солидон??

— И чо? Дала им твоя телка?

— Хер с ней, с телкой, Ген! Эт я все к чему базарю-то, мужики! В Москве щас ва-а-аще финиш! Эти, из Верховного Совету, грозятся мэрию взять и на Останкино двинуть. Ельцин ссыт, менты под лавки забились, базар-вокзал. Телка вчерась говорила, что в ихнем дурдоме врачи работу прогуливают, а санитарки, значит, с охраной на радостях забухали. Это я к тому, что, если моей телке замоскать две-три сотки бакинских, так она подмогнет того крутого кадра из дурки умыкнуть.

— Был крутым, да весь вышел, — скептически скривился Крокодил Гена. — Столько лет на игле, какой с него прок?

— Телка брехала, что его вроде как законсервировали ширевом, — уточнил Вася. — Вдруг как слезет с иглы, так оклемается в натуре? Вдруг он в натуре, реально, законсервированный? Мы ему тогда чистую ксиву устроим, бабки на карман дадим, и нехай линяет, куда ему надо, только вначале пусть за нас против Самбиста выступит. Нормальный ченч — свобода за один нормальный махач. Ему ништяк, и нам не херово.

— Йоп-понский городовой! Ген, а ведь Васька дело говорит! Ломка у этого Рэмбо херова пройдет, проверим его, как он махается, и в легкую договоримся, если кадр подходящий. А сдохнет от ломки иль при проверке — так и хер с ним! Какие проблемы? Пару тачек с пацанами до Москвы сгонять, пара сотен баксов телке, еще кому там в дурке, если надо сотнягу-другую — без проблем!

— Не боишься, Башка, что тот Рэмбо так оклемается, что всех нас уроет, а?

— С умом все устроим, Ген! Зря, что ль, я на Башку откликаюсь? Я все придумаю, как устроить! За базар отвечаю.


2. Два дня спустя


Змей очнулся.

Сердце колотилось в висках, болели мышцы, связки, мясо, глаза, зубы, кожа, ногти, болело все.

Сил хватило только на глубокий вдох полной грудью. И за дополнительную порцию воздуха пришлось расплачиваться приступом тошноты...

Говоря строго, слово «очнулся» не совсем или вовсе не соответствует истине. Правильнее было бы определить изменения в состоянии Змея словом «проснулся». Хотя психотропный дурман — это вовсе не сон, а еще вернее, совсем не сон, но все же слово «проснулся» подходит больше. Меж тем сам для себя Змей охарактеризовал новое — хорошо забытое старое — ощущение именно как «очнулся».

Едва мозг очнулся, он все вспомнил.

Единственное, что оставалось загадкой, — количество времени, которое мыслительный аппарат искусственно поддерживали в состоянии растения.

Судя по побочным явлениям остальной органики — фармакология запрещала мозгу думать долго, очень долго...

Первый глубокий вдох грудью — чисто рефлекторная глупость. Далее Змей задышал по-другому, как учили.

Будущих особых порученцев учили специальному дыханию, которое помогает телу справиться с негативными последствиями от воздействия психотропов.

Настроившись на определенный ритм вдохов-выдохов, надувая живот, как мячик, Змей тянул воздух ртом и выпускал через нос.

Змей представлял себя губкой, которую долго насыщали чернилами, и с каждым вдохом выдавливал из организма, из сознания, из нервных окончаний черную чернильную каплю.

Конечно, восстановиться полностью за пару часов, да и за пару дней тоже, используя одно лишь дыхание и самогипноз, в принципе невозможно. За неделю можно, если будет, чего кушать и пить, «продышаться» как следует. Но есть ли у него эта неделя? Где он? Почему прекратили колоть психотропы?..

Однако дыхание поможет часа через три подняться. Его будет шатать, как алкаша после литра чистого спирта, однако он сумеет передвигаться, действовать... Если, конечно, возможно действовать. Если дадут... А пока нет смысла даже глаза открывать, даже пытаться. Ближайшие три часа бессмысленно мучить больную голову вопросами. Надо дышать, дышать...

Вдох...

Выдох...

И еще одна капля черных чернил растаяла в сосредоточенном воображении...


3. Три часа спустя


Змей поджал ноги, оттолкнулся локтем, сел. Он сидел на матрасе, пропахшем его мочой, привалившись спиной к холодной трубе. Его потряхивало, как с перепоя. Не хватало сил держать голову, подбородок то и дело падал на грудь. Однако у него получилось намотать цепь на руку и стукнуть ею по холодной трубе. Змей звал тех, кто посадил его на цепь, приковал к трубе.

Стукнув железом о железо, он подавал им сигнал. И надеялся, что будет услышан.

Цепь длинная, один ее конец приварен к метровой трубе отопления, другой приклепан к металлическому ошейнику на шее у Змея. К самодельному, тяжелому ошейнику, который, слава богу, не мешает дышать. Как надо дышать, как учили.

Змей уже смог бы и встать. И дотащить себя до широкой, обитой жестью двери прямо напротив, в противоположной серой стене. Но какой смысл? Логика подсказывала, что цепь не даст дотянуться до замков.

Совершенно очевидно, что Змея посадили на цепь в подвальном помещении. Хоть и нет здесь окошек-амбразур на улицу, зато есть вентиляционные отверстия в бетонных стенах под высоким бетонным потолком. Серый мешок из искусственного камня довольно сносно освещает стоваттовая лампочка наверху. Лишь в углах, куда смели мелкий строительный мусор, вечная тьма успешно борется с электрическим светом.

Нет, Змею вовсе не кажется, что потолок высоко. Как минимум, до него метра три, а то и больше. Помещение похоже на складское. Законченное, но не вычищенное, не сданное в эксплуатацию. А значит, и над потенциальным складом нечто промышленное, недостроенное. Причем не заводской цех, а, скорее, свечной заводик.

Особый порученец угадал — братва Крокодила использовала в качестве зиндана недра районного долгостроя. Последний председатель райисполкома изыскал средства на строительство фабрики-кухни, в июле 91-го ее начали возводить ударными темпами, но зимой 92-го средства иссякли, их съела инфляция, и мало-помалу стройплощадка превратилась в свалку, а недострой — в экстремальную площадку для игр местных мальчишек.

Подрастающее в экстремальных условиях поколение бандюки шуганули запросто. Сложней оказалось заморочить мозги ментам, которых не мог не заинтересовать внезапный интерес конкурентов к заброшенной стройке. Ментам грамотно слили дезу, типа, нарисовалась тема с паленой водкой. Отраву надо где-то хранить, вот и расчистили подвальчик, да свет туда кинули, да посты на подходах загодя выставили. Менты дезу сглотнули и прикинулись до поры шлангами. До той гипотетической поры, когда в подвале появится тара с водочным наполнением. Как обдурить мусорню, придумал Башка. Он же, Башка, придумал посадить «крутого кадра» на цепь.

На длинную прочную цепь, как служебного пса. А Крокодил лично установил график дежурств за недостроенными стенами фабрики-кухни и за дверью в зиндан. А Вася собственноручно проковырял в двери дырочку, сквозь которую дежурным предписывалось следить за пленником.

Продажная санитарка обещала, что пациент отойдет от ширева дня через два. Так оно и случилось. Она объясняла, как кормить пациента, пока у того мозги-инфузории, и когда под него подкладывать судно. Но Крокодил решил, что за пару суток арестант от голода не подохнет и пущай гадит под себя, не хер за ним горшки выносить.

И еще телка-санитарка говорила, мол, спустя двое суток у пациента начнется жесточайшая ломка, дескать, волком взвоет. Однако больного волка сквозь проделанную в двери дырочку пацаны на внутреннем посту не увидели. Ну мандраж у мужика, ну голову плохо держит, меж тем сидит, не падает и по трубе цепью стук-стук стучит. А чего стучит?.. А хер его знает...

Один из соглядатаев побежал в «Ласточку» звать старших. Оставшийся приоткрыл дверь и крикнул:

— Слышь, Стукач?! Слышь, чувак?! Долбозвонить кончай, да? Щас бугры нарисуются, побазарите, да?

— Пи-ить... — застонал в ответ поднадзорный. — Да-а-ай пи-и-ить, сдохну...

И с губы поднадзорного по двухдневной щетине на подбородке побежала струйка крови.

— Едрены пассатижи! Чувачок, ты давай кончай загибаться, да?! Ты потерпи, щас бугры придут.

— Пи-и-ть дай! — Только что сидел поднадзорный и вот завалился на бок, кровавая струйка потекла теперь по щеке. — Надо мне! На-а-адо... Подых-х-а-аю...

— Еть твою! Напряги, блин... — Соглядатая и самого затрясло. А если реально чувачок без воды ласты склеит, а? Кого Крокодил крайним назначит, а?

Мандражирующий соглядатай откликался на погоняло Гвоздик. Лет ему было двадцать от роду, в шоблу Крокодила его взяли недавно, и больше всего на свете боялся он облажаться.

— Чувак, ты терпи, а? Слышь, ты?.. — Гвоздик от всей души позавидовал напарнику, который сейчас бежит к «Ласточке».

— Уби-иваешь меня! Пи-и-ить! Да-а-ай...

Блин! Ни хера Крокодил не оставил инструкций на тот случай, если поднадзорный попросит... Да какое, на хер, «попросит»? Если он, типа, загибаться начнет без воды.

— Bo-оды, сука!!! Воды да...й... — Чувачок дернулся и затих. Лежит на обоссанном матрасе, на спине. Левая клешня цепью обмотана. Открытые глаза остекленели. Изо рта течет красное.

Как только чувак замер, так Гвоздика отпустило — все равно в не успел напоить терпилу. Который, кажись, дуба таки врезал, окочурился...

Как только Гвоздика отпустило, так вдруг — во подляна! — терпила тыкву приподнял, повернул мордой к Гвоздику, взгляд его стал осмысленным, и чувачок внятно так, вкрадчиво произнес:

— Парень, у меня ноги онемели, рук уже не чувствую. До прихода твоих начальников доживу, но при них точно сдохну, тебя проклиная за то, что не спас меня, воды не дал.

Засада, блин! У Гвоздика аж в груди защемило от жалости. Не к терпиле, конечно, а к себе, любимому. И Гвоздик сорвался, побежал опрометью наверх, на свежий воздух.

Где, блин?! Где взять воду? Из лужи, блин? А в чем нести, блин? В ладонях?.. Блин, во подляна...

Гвоздик выскочил на строительный двор-свалку и увидал братков, что несли там дежурство. А главное, увидал бутылку с пивом в руках у Шрама.

— Бутылку давайте! — заорал Гвоздик. — Чувак загибается.

— Тихо ты! Ша, молодой, — рявкнул тридцатилетний Шрам. Его, понятно, почему нарекли Шрамом, — рожа у него наискосок располосована. Рожа героическая, но в натуре он заработал увечье по пьяни, упав фейсом на осколки стакана с недопитым портвейном.

— Чего такое? — спросил напарник Шрама, лысый, как бильярдный шар, парень по кличке Чернобыль. С ним и его кликухой совсем другая история — пацан лишился волос, отслужив трешник на подлодке.

— Чувак пить просит, — ответил запыхавшийся Гвоздик, ища взглядом подходящую лужу. — Типа, без воды сдохну, говорит.

— Разводит, — авторитетно заявил Шрам.

— У него кровища из пасти потекла, — добавил Гвоздик. — Сдохнет реально, и мне отвечать, да?

— А от пива он не сдохнет? — Шрам с сомнением посмотрел на свою ополовиненную бутылку.

— Мудаки, бля. — Чернобыль полез в карман, вытащил пачку купюр. — Гвоздик, держи бабки, дуй шляпкой вперед, вона, к палаткам, возьми воды без газа.

— У меня свои есть, — отказался молодой от подачки, и только пятки засверкали, припустил к ларькам. Убежал довольный, ведь Чернобыль вроде как разделил с ним ответственность за несанкционированные и не оговоренные бригадиром действия.

Глядя вслед Гвоздику, Чернобыль пихнул Шрама в плечо.

— Пошли вниз, прошвырнемся. Поглядим, как там этот, на цепи который, коньки отбрасывает.

— Сбрендил? Нам Гена велел тута торчать.

— Так ведь форс-мажор. — Чернобыль знал много непонятных Шраму слов. Человек со шрамом всегда обижался, если лысый человек использовал незнакомую лексику, но старался вида не подать, да не всегда получалось.

— Сам такой, — огрызнулся Шрам и присовокупил совершенно не к месту: — Заколебал!

— Хер с тобой, золотая рыбка. Торчи здесь, а я пойду в подвал слажу. Чао-какао, сын Франкенштейна.

— Сам ты еврей! Ответишь, понял?

Удаляющаяся спина Чернобыля красноречиво пожала плечами...

... В узилище к умирающему Гвоздик вбежал — пяти минут не прошло. Однако умирал в подвале уже не чувак на цепи, а пять минут тому назад вполне здоровый Чернобыль. Точнее — мог умереть в любую секунду по воле чувака-симулянта.

Чернобыль в отрубе, без памяти, лежал на матрасе чисто петух, которого имеют в очко. Чувачок лежал сзади, прикрываясь телом Чернобыля. На виске у Чернобыля бухла здоровенная шишка. Костяшки кулака симулянта, на которые ранее была намотана цепь, расцарапаны. Ясный перец, ударом этого утяжеленного цепью кулака чувак вырубил брателу. Вырубил, уложил, накинул петлю из цепи на шею Чернобылю и в том же кулаке держит цепугу внатяг, в любой момент легко пережмет братишке горло, в любую секунду кислород ваще перекроет.

Но мало ему железной петли! Самое страшное в левом кулаке у чувака! Связка ключей Чернобыля в левой руке! Гвоздик узнал ее по брелоку в виде подводной лодки. И допер, что симулянт, нокаутировав братишку, обшмонал его. Чего искал? Наверное, ствол, чтоб перестрелить цепи. А нашел только связку ключей, и вот самый длинный ключ, с фигурными бородками, сунул Чернобылю под веко. Реально, чуть нажмет на ключик и — стопудово! — выдавит братку Чернобылю глаз!

Пластиковая двухлитровая бутыль с питьевой водой шлепнулась на бетонный пол. Выронив бутыль, Гвоздик очертя голову побежал, полетел, поскакал наверх, на улицу. В голове у него откуда ни возьмись всплыла крылатая фраза из бессмертной «Бриллиантовой руки» гениального Гайдая: «На его месте должен был быть я...»

Змей слышал, как покатилась по полу бутыль, слышал, как убегает Гвоздик. Даже в его, Змея, состоянии трудно было не услышать затихающий трам-тарарам за приоткрытой створкой неформатной двери.

А состояние у Змея было, мягко говоря, не очень. И хорошо, что доверчивый болван убежал. Взяв в заложники лысого болвана, Змей вовсе не планировал вступать в переговоры с болваном доверчивым. Нечего силы тратить на говорильню с шестерками. И так на просьбы попить и взятие заложника потрачено почти все, что удалось аккумулировать за три часа дыхательных упражнений.

Болела губа, которую Змей прокусил, дабы окрасить кровью ложь-просьбу о глотке воды. Заболела голова, словно в ней раскалились извилины. Волосы, лоб, щеки вспотели. Держать петлю-цепь внатяг и ключ у глазницы лысого было тяжело, но никуда не денешься — надо!

Надо, ибо заложник в любую секунду может вернуться в сознание. Нокаутирующий удар из положения лежа кулаком, обмотанным цепью, получился так себе, на троечку.

Кстати, действительно, не помешал бы глоток воды — пустой желудок обрадовался бы и жидкости, лишь бы его наполнили.

Змей прикрыл глаза, расслабил все мышцы, кроме задействованных в удержании заложника. Усиливающаяся головная боль и рези в желудке мешали ему объективно оценить собственное состояние.

Лишь бы избежать обморока, остальное как-нибудь...

Вдох...

Выдох...

Прочь из тела-губки черные чернила немощи, прочь...

Вдох...

Выдох...

...Гена вошел в каземат, массируя кулак, пострадавший при знакомстве со скулой Гвоздика. Вошли Башка и Вася, встали по обе стороны от бригадира. Сзади за Крокодилом возвышался недобрый молодец Боров, сопел с высоты своих ноздрей, как будто с балкона.

Гена Крокодил хмыкнул, разглядывая композицию на матрасе.

Аркаша Башка присвистнул.

Василий восхищенно выругался.

А Боров засопел угрожающе.

— Деловой, ты пацана моего отпусти, ага? — сказал Гена.

— Ты не ссы, — успокоил Змея Аркаша. — Мы тебя, ты понимаешь, не для того из дурки выкупили, чтоб, ты понимаешь, тута замочить.

— Ты, главное дело, не психуй, братело, — с чувством попросил Вася.

— Я тебе, падаль, хлебало порву и глаз на жопу натяну! — выступил не в тему Боров, за что схлопотал от Крокодила тут же тычок в пузо.

— Ты жирного не слушай, он мудак, бля, — сказал Гена. — Ты меня слушай, я здесь за основного, а мне тя коцать без мазы... Э-э?! Деловой! Слышь или чо?..

— Слышу, — отозвался Змей. — Так уж и быть, основной, отпущу твоего человека, когда скажешь, на кой я тебе понадобился.

— Эт тема долгая. Отпусти пацана, и перетрем. Ты да я, в четыре глаза.

— Есть, на чем записать? — спросил Змей.

— Чо? — не въехал Гена.

— Бумага, ручка есть?

— У меня! Есть! — Василий зашуршал одежками, полез за органайзером в кожаном переплете, фирменным, с калькулятором и календарем, за иностранным блокнотом, в котором он вел записи «налогов» в кавычках, изымаемых у частных предпринимателей Пролетарского района в пользу братвы.

— Пиши, — и Змей продиктовал список лекарств, что надо было для него купить в аптеке. Также велел купить спиртовку, мензурку, вату и шприц.

— Ширево себе намылился варить, — скривился Гена. — Я тя, такого крутого, не для того из дурки выкупал, чтоб ты тута ширялся.

— За то, что из желтого дома вытащил, спасибо тебе большое, добрый человек. А вот на цепь меня напрасно посадил. Цепь, как видишь, нисколько не помешала мне поймать твоего парня. Запомни, друг, я могу быть только в двух состояниях — в опасном или в мертвом. Я доказал, что опасен. — Змей убрал ключ от глаза Чернобыля, снял с его шеи петлю. — Теперь ты докажи, что намерен со мной подружиться. Пусть принесут все, что записано. И я сварю себе вовсе не ширево, а... как бы сказать, чтоб ты понял... Антиширево я сварю. Оно поможет мне быстрее и проще пережить ломку.

Гена кивнул Василию, и тот, обойдя громилу Борова, скрылся за дверью. Аркаша Башка первым перевел взгляд с речистого пленника на Чернобыля, который начал подавать признаки жизни. Аркаша пихнул в бок бригадира — смотри, мол, пацанчик наш лысенький, типа, воскрес.

Чернобыль кашлянул, еще бессознательный, но уже розовея, и Змей отпихнул его от себя, спихнул с матраса на пол.

Чернобыль бухнулся с бока на пузо, с матраса на каменный пол, стукнулся щекой о бетон, застонал, заворочался, глаза его открылись и вспыхнули такой злобой, что до того бледная, а секунды назад чуть розовая морда вмиг побагровела. Будто бы раскалилась от огня злобы в глазах.

Никто и ахнуть не успел, даже Башка, который внимательнее остальных следил за Чернобылем, настолько быстро лысый вскочил. И яростно замахнулся ногой, намереваясь разбить мыском ботинка фейс обидчика на матрасе.

Лежавший на боку Змей спас лицо, опрокинувшись на спину и дернув шеей, как бы отвернувшись от разящего ботинка. Лишь каблук слегка задел его ухо, а мысок и подошва пролетели над щекой.

Уводя голову из-под удара, Змей незаметно для Чернобыля, а тем более для бандюков-зрителей, сработал кистью той руки, что держала связку ключей. Змей метнул связку, ключи пролетели метр с гаком и попали в раскаленную злобой морду лысого. Поражающий эффект от попадания — ноль, однако Чернобыль, само собой разумеется, инстинктивно зажмурился.

Честно говоря, Змей не ожидал, что лысый его атакует. Как и все остальные, кто находились сейчас в подвале-тюрьме. Говоря откровенно, сил у Змея оставалось совсем немножко. Слишком много их понадобилось, растратилось на разговоры. В его состоянии было ох как непросто произносить слова четко и внятно, ровным голосом, выстраивать длинные предложения, не запинаясь, скрывая за смысловым рядом собственную немощь. Сил у Змея оставалось максимум на одно нормально скоординированное боевое движение, а пришлось делать два — дергать и шеей, и рукой. И придется действовать еще, иначе лысый его затопчет.

Заставив противника зажмуриться, став для лысого на краткий миг невидимкой, Змей его, этот миг, использовал для того, чтобы подхватить пролетевшую над головой ногу.

Руки плохо слушались, но лысый их не видел, и потому корявый, далекий от совершенства подхват все-таки получился. Изменить положение кистей, преобразовать подхват в захват тоже получилось, но уже совсем плохо. Нажим на вдох, и в результате всего лишь разрыв ахиллесова сухожилия на пойманной ноге. А будь Змей в форме, так и косточки бы хрустнули, причем в нескольких местах. Можно сказать, повезло Чернобылю. Ему бы «ура» кричать, а он...

Лысый человек с порванным ахиллесом заорал так, что едва не порвал еще и голосовые связки. Так, что у всех, кто находился в подвале, уши заложило. А у Гены Крокодила еще и колени подогнулись постыдно. От неожиданности, конечно, но выглядело, будто от страха.

Ноги предательски подогнулись, и Гена пихнул задницей могучую ляжку Борова. Амбала качнуло взад, вперед, разбалансированная туша едва не опрокинулась на главаря и, в свою очередь, лишила равновесия Гену. Крокодил отступил в сторону, и тушу понесло.

Борова понесло к эпицентру крикливого конфликта. Словно настоящего борова, дикую свинью, свирепую и безмозглую. Ни хрена Боров не понял в базарах между бригадиром и этим бобиком на матрасе. Да и не старался понять. Обиделся только, когда Гена его локтем в пузо пихнул. А сейчас чего понимать-то? Сейчас все и так ясно: наших бьют!..

Змей плохо видел несущегося на него амбала — обзор закрывал прыгающий на единственной здоровой ноге лысый. Чернобыль легко вырвал из захвата травмированную ногу, не получилось, сил не хватило еще и опрокинуть лысого. Чернобыль, как ребенок, прыгал на одной ножке, поджав другую, вопил сиреной и закрывал обзор.

Однако Змей видел достаточно — и оскал Борова видел, и его сжавшиеся пудовые кулаки. Достаточно, чтобы сделать неутешительный для себя вывод: ежели бандитский начальник не приструнит разъяренную тушу, тогда все, тогда кранты... А чтобы лидер бандитов сумел вмешаться, ему необходимо дать такую возможность. Необходимо заткнуть лысого и остановить жирного. А сил уже нет совершенно... Разве что использовать невеликую массу собственного тела и силу инерции?..

Змей стиснул зубы до треска эмали, качнул себя и по инерции покатился бревном с матраса. Живое бревно накатилось на опорную, на здоровую ногу Чернобыля, на ту, на которой он по-детски подпрыгивал, и лысый рухнул в нужную сторону, как будто срубленное под корень дерево.

Лысый рухнул на Борова. Лишенная волос макушка смяла мясистый нос амбала. Локоть падающего утонул в животе бегущего. Поджатая больная нога накрыла ноги Борова. Лавину мышц и жира остановило, будто бы направленным взрывом. Крик оборвался, высек, как искры, из остановленного амбала отборный мат.

— Боров!!! — опомнился бригадир Гена. — Падла!!! Стоять!!! Тронешь делового — убью!..

Запоздалая команда — Боров и так стоит. Правда, еле-еле, ибо на нем повис скулящий Чернобыль. И по носу амбалу досталось знатно, аж слезы из глаз. И вообще ошарашен Боров, точно фашист под Москвой.

— Йоп! Са-а-лидно! — хлопнул себя по ляжкам Аркаша Башка. — Ва-аще атас! Круто! Как в кино, бляха-муха!.. Ген, а деловой-то, кажись, кино устроил и выпал в осадок...

— Блин, Башка! Прикинь, блин, он беспонтово лежачий, в ломке, так махается! Так, блин, клево!

— И я про то же, ты гляди, он, в натуре, вырубился. А ну как он сдох реально, по типу, ты понимаешь, от напряга, а?

— Откачаем, не бзди. Ксиву ему сделаю, бабок дам, и кабздец Самбисту! Стопудово.


4. Четыре дня спустя


— Во. Зацени, Деловой. — Предательски дрогнувшая рука Крокодила протянула паспорт.

Вот уже третий день Змей откликался на прозвище Деловой. Три дня, как в его персональной тюрьме поменяли матрас на раскладушку с комплектом белья, выдали чистую одежду, эмалированное ведро-парашу и так далее, а в придачу свисток, дабы звать шестерок, что посменно бдят за дверью. Гена Крокодил поинтересовался, как звать-величать «делового», и Змей ответил: «Так и зови — Деловым».

Змей взял краснокожую паспортину, открыл, полюбовался фотографией молодого Геннадия Ивановича, вопросительно вскинул брови и вернул документы владельцу.

— А теперь, во, другой оцени.

В другом паспорте тоже имелось фото Гены, но постарше, в его нынешнем возрасте. И, согласно второму документу, звали владельца Вениамином.

— Оценил ксиву?

— Да, — кивнул Змей. — Второй документ тоже настоящий. На подделку не похож совершенно. Ибо таковым не является.

Общаясь с бригадиром, Змей-Деловой избегал использовать жаргонные выражения. Разговаривал, «как фраер, реально», отчего Гена испытывал дополнительные напряги из разряда фрейдистских. Все мы родом из детства, и бандитский главнокомандующий, «перетирая базары с Деловым», невольно вспоминал, как не мог найти общего языка с директором школы, когда тот его вызывал отчитывать. Очень боялся маленький Гена директора, хоть и гоношился перед сверстниками, мол, мне «все до фени», очень ему хотелось вызвать у директора к себе жалость, а не получалось — они говорили на разных языках. Директор на русском-провинциальном, а маленький Гена на русском-уличном, на котором думал.

— Реальная ксива, без понтов. — Крокодил осторожно забрал свой второй паспорт на другое имя. Он старался взять документ твердой рукой, но пальцы таки дрогнули.

Находясь рядом с человеком на цепи в непосредственной близости, Гена всегда потел. И частенько самопроизвольно вздрагивал от осознания того, что этот цепной человек в любой момент может... Нет! Лучше об этом не думать, бля!.. Лучше, блин, подумать о том, какой охерительный авторитет сверх имеющегося зарабатывает бригадир, сидя вот так, как сейчас, на раскладушке рядом с крутым чувачком. Когда вот после таких, как щас, аудиенций бригадир выходит, дык пацаны за дверью аж едят его восхищенными глазами.

— Расскажи-ка, Геннадий Иванович, откуда у тебя такой правильный второй паспорт?

— В девяностом, блин, нарисовался у нас один гастролер. Реально чмошник. По типу, баклан, из блатных. Сливал, типа, он утек из Приднестровья, где войнушка, и стырил тама пачку чистых ксив. Из паспортного стола, который молдаване разбомбили гранатами, в натуре. Чмошник у нас в Пролетарке не по масти выступал, я его на разбор, а он мне отступного — эти, блин, чистые ксивы. Я в репе почесал — хер знает, как жизнь обернется, и намылился сообразить себе второй, типа, паспорт. В Москву смотался, прошвырнулся по турагентствам, надыбал одно, где все печати реально сбацали за один пустой бланк.

— Механизм понятен: даешь два пустых паспорта и фото, получаешь один по-настоящему оформленный. И у тебя остались еще бланки, как я понял. И ты сделаешь мне такой же настоящий паспорт, да?

— Ну. Реальная ксива за мной, без базаров. Башка фотографа притаранит, ты...

— Нет-нет! Не нужно фотографа. Пусть Башка возьмет у него фотоаппарат и сам меня сфотографирует. Пусть будет рядом, когда фотограф печатает снимки, и негативы изымет. Мне знакомства с лишними людьми ни к чему.

— Э, а как же в турагентстве? Они ж твою фотку позырят.

— Я сказал: «лишними». Кто из твоих меня видел?

— Башка, Васька, Чернобыль... его, Чернобыля, ща пацаны в Хромого перекрестили, прилипло... Значит, Хромой, Гвоздик, Шрам, Боров, ясное дело, и ... — я... А! Еще Костя Фляга, он шоферил, от нас до дурдома.

— Все? Подумай хорошенько.

— Вроде... Еще Арбуз! И Гога с Лохматым... Кажись... А! Еще Чуня и Шишка.. Все вроде. Пацаны, что в сменку на стреме стоят, и кто над ними, со мной вровень.

— Итого, получилось тринадцать человек с экзотическими кличками... Послушай, Геннадий, ты только не обижайся, но почему у тебя кличка такая смешная? Праздный интерес, но хотелось бы узнать, если можно.

— Когда мелким был, я мороженицу обнес. Из кассы целковый внагляг стырил. Сожрать хотели на малолетку, директор школы отмазал, взял, по типу, на поруки. Батя мой выпивал крепко. Батя меня ремешком солдатским так отходил, что я в больничку загремел. Директору меня жалко, блин, стало. Замяли дело. После той заморочки прилипло погоняло.

— Что-то я не понял, какая связь между мороженым и крокодилом?

— Дык кафешка, где, значит, мороженым торговали, она «Чебурашкой» называлась.

— Ха! Забавно!.. Но вернемся, как говорится, к нашим баранам. Итак, Чебураш... Ой, прости! Итак, Крокодил, чертова дюжина ваших меня уже видела. И хорош множить это число, о'кей? Эти же тринадцать, и только они, пускай и далее участвуют в наших планах, договорились?.. Ну вот и отлично! Итак, как и договаривались, сразу после боя с гладиатором от претендентов на район ты вручаешь мне паспорт, деньги, и я исчезаю.

— Ага, все по-честному. Бля буду, вот те крест.

— Верю... Да! Еще одно — ты говорил, что посты наверху замотивированы как охрана потенциального склада для поддельной водки?

— Менты купились, ага.

— А водки-то все нет и нет. Время идет, и менты, поди, нервничают.

— Врубился. Загружу тему Башке, он скумекает, как еще недельку-другую мусорню разводить.

— "Недельку-другую"?.. Что? Самбист уже объявился?

— Человечка евоного вчера засекли. Типа, в разведке. Шарился по району, сучий потрох. Неделька-другая, сам объявится с предъявой.

— Уверен, что он согласится решить ваш спор на кулаках?

— На слабо, — Крокодил сделал ударение на "о", — Самбиста возьмем, купится.

— Тогда гипсуй руку, Гена, и... И последнее — Геннадий Иванович, отдай, пожалуйста, распоряжение, чтобы с меня сняли вериги.

— Чаво сняли?

— Цепь. Я бы и сам смог ее... Ах так! Вижу в твоих глазах недоверие. Смог бы, Гена! Уж поверь. Например, сделал бы насечки на ложке или еще на чем и ночью, когда твои орлы за дверями дремлют, бжик-бжик, как напильником. По принципу: терпение и труд — все перетрут. Или, к примеру... Впрочем, довольно и сказанного. Прочие секреты оставлю при себе. Поверь на слово — могу. Веришь?.. Вот так-то лучше!.. И еще — в рацион попрошу добавить овощей. А то одно мясо-мясо... И соки натуральные вместо пепси, пожалуйста. И еще устрой мне боксерскую грушу. Только набить ее надо заново вишневыми косточками.

— Блин?! Где ж я столько вишни возьму?!

— А ты постарайся, Гена. Постарайся... Вижу, чего-то спросить хочешь? Спрашивай, не стесняйся.

— Может, это... Скажешь, кем ты был, в натуре, а? Ну, типа, где...

— Любопытство — это порок! — перебил Змей. — Борись с пороками, Геннадий Иваныч, мой тебе совет. Здоровее будешь. Я серьезно.

— Ты это... это самое, не наезжай, — почему-то обиделся Гена. — Цепугу, ага, сымем. Но пацаны, реально, на стреме. Я, это... это самое... ну, если ты обдурить нас намылился, ноги сделать, дык пацанам за дверями есть приказ шмалять без базаров, если ты, это... это самое, рыпнешься отсюдова, из этой норы.

— Разумно. — Пленник звякнул цепью, кивнул. — Я бы тоже на твоем месте, Геннадий Иваныч, обеспечил огневой барьер между этой, как ты выразился, «норой» и остальным миром. Сдается мне, и такой вариант, как взятие мною заложника, вы предусмотрели. Учитесь на ошибках, молодцы... Нет! Не бойся, душить тебя цепью я не собираюсь. Ты не Чернобыль, да и я уже другой, уже знаю, зачем и кому нужен, уже на все согласился. Нет, Гена, прорываться с боем из этой «норы» я не собираюсь. Честное благородное. Зачем? Сам посуди — я здесь как в санатории. Реабилитируюсь после «лечения». Да и, если совсем честно, слабоват я пока. Хорохорюсь, а еще окончательно не восстановился. Но к моменту побоища с человечком Самбиста восстановлюсь обязательно на все сто процентов. — Змей улыбнулся и добавил: — За базар отвечаю.


5. Накануне


Снежная крупа отскакивала от стекол. Первый осенний снег стучался в окна, как будто просил пустить его внутрь, в самое престижное заведение Пролетарского района, в кафе «Ласточка».

Гена Крокодил, весь из себя сегодня такой задумчивый, неспешно курил, редко затягивался, забывая стряхивать пепел, повернув голову к окну и наблюдая, как беснуется стихия за стеклами, с философичным безразличием буддийского монаха.

— Ген, а Ген, слышь, завтра там та-акой дубняк будет, ва-аще атас, — высказался Аркаша Башка, разумея под словом «дубняк» — холод, а под словечком «там» — место, где состоится судьбоносная рукопашная схватка за район.

Рукопашное побоище за право контролировать Пролетарку состоится все в той же недоделанной фабрике-кухне, где в подвале тренируется, охаживает боксерский мешок с вишневыми косточками надежда нынешних контролеров.

Спарринг не на жизнь, а на смерть произойдет аккурат над тем подвалом, где прячется до поры сюрприз для гостей из прошлого, романтиков с большой дороги перестройки.

Помещение под ристалище — бетонный пол общей площадью около сотни квадратных метров, бетонная плита-потолок, четыре бетонных стены без проемов под окна, но с прямоугольными провалами для установки дверей. Три из четырех дыр-провалов братки из числа избранной чертовой дюжины завалили битым кирпичом, заделали досками. Они же, братки, которым повезло лицезреть надежду Крокодила, очистили бетонный пол, наладили освещение и соорудили лавки у стен. Две лавки из кирпичей и досок, одна напротив другой. На одну сядет Гена, Аркаша и Василий, напротив — Самбист и пара его приближенных. У единственного входа-выхода, который остался, встанут Боров и человечек экс-Робин Гуда. За бетонными стенами территорию будут охранять исключительно Крокодиловы люди из чертовой дюжины.

— Ген, а Ген, слышь? Коли ихний боец нашего Делового уделает, тады — ой! Нету смысла, ты понимаешь, пальбу открывать. Кончим, ты понимаешь, Самбиста и тех, которые с ним припрутся, а евоные остальные потом на нас, типа, охоту устроят. Хер знает, где евоная гвардия схоронилась. Я ж говорил, что перестрелки нам без мазы, ты вспомни.

Сам бригадир ну ни чуточки, ни капельки не сомневался, что Деловой реально уделает бойца Самбиста. Видал Гена, как он, Деловой, колотит боксерскую грушу. Ваще финиш, как он ее околачивает! Коленями, локтями, кулаками, пятками, тыквой, плечами, атас!.. Однако именно Деловой и сомневался в победе. В том смысле, что за жизнь свою после победы опасался, и серьезно. По типу, хер его знает, Самбиста, вдруг согласился для вида на честный махач, а, в натуре, придумал план, как перестрелять, порешить к чертям собачьим всю бригаду Крокодила.

Не-е, не такой человек Самбист, мотал репой Гена, но червячок в мозгах у Крокодила таки зародился. И велел Крокодил всем своим вооружиться да быть на стреме. И тем тринадцати, себя считая, что будут находиться в эпицентре событий, и остальным, рассеянным по району.

Смех да и только! Комедия, блин! Но Гена расковырял фальшивый гипс на своей левой руке и, в натуре, в нем спрятал кой-какое рыжье. И паспорт номер 2 теперь повсюду таскал в кармане. И с пачкой баксов, перехваченной аптечной резинкой, не расставался. Как юный, бля, пионер, всегда готовый!

Готовый слинять резко из Пролетарки, из Энска, из Подмосковья на хер.

Ясен перец, своими опасениями Гена ни с кем пока не делился. Не хер панику сеять, достаточно и того, что сам в глубине души паникует. Сам Гена. А Деловой спокоен, меня, говорит, в последнюю очередь стрелять будут. Я, говорит, буду безоружный всем напоказ, чего, говорит, на меня сразу пули тратить? Тех, говорит, которые одетые, у которых под одеждой МОГУТ волыны прятаться, тех и пустит Самбист в расход в первую очередь. А я, говорит, пока он вас кончает, попытаюсь уйти.

Честно говорил Деловой и складно. Объяснялся с Геной цензурно, будто какой профессор. И советовал — раз МОГУТ у вас под одеждами пистолеты прятаться, значит, глупо их там не спрятать.

— Ген, а Ген, ты слушай! Раз забились по-честному проблему с Самбистом разруливать, так на кой «пушки» с собой брать, а? У Самбиста глаз-алмаз, срисует «пушки» под...

— Вот-вот! — перебил Гена. — И я про то же. — А про себя подумал: «И Деловой про то же». — Покажется ему, что срисовал «пушки», и кранты! Сечешь? Покажется, померещится, и чо? Реально лучше, если при таком раскладе они у нас, в натуре, будут, нет?

— А я думал, это ты на тот случай, если Делового уделают.

— Мудак. Эт я на всякий пожарный.

— Чего ж ты раньше не сказал, что на всякий пожарный? Я думал...

— И ты молчи, понял?! Пацанам про то, что... Короче, не хер на эту тему лишние базары.

— А я еще думал, что ты имеешь мысль Делового кончить.

— Йоп! Ошизел? На кой его-то кончать? За ксиву евоную заплачено, три косаря бакинских я ему отслюнявлю, и нехай сваливает, куда ему надо.

— Вы так добазарились? Ксиву и башли сразу ему отдашь?

— Я чо? Мудак? Все, чо ему причитается, я дома держу. Если все пучком, дык сходим ко мне, отметим это дело, и гуляй.

— Блин, жалко!

— Чо?

— Нам бы Делового в бригаду, а?

Гена промолчал. Беспонтово Крокодилу, чтоб Деловой оставался. Говно Гена по сравнению с Деловым. А пожать Деловому руку, снабдить деньгами и документами, типа, я тя из дурки вытащил, и ты, по типу, отработал — эт совсем другой коленкор, это бригадира в глазах братвы только поднимет.


6. Мочилово


Боров жег взглядом человека Самбиста. Они — Боров и человек Самбиста — словно два атланта, которым нечего удерживать, стояли по обе стороны дверного проема без дверей. Оба высокие, плечистые, однако Боров все же повыше и поплечистее. Оба одеты во все черное, однако на Борове куртка из натуральной кожи, а не из голимого заменителя.

Оба коротко острижены, однако Боров еще и выбрит гладко, а у его визави топорщится молодая бородка.

— Борода, не замерз? — Самбист подмигнул своему человеку у входа, поерзал на досочке-скамеечке, застегнул длиннополое пальто еще на одну пуговицу, повернул голову и спросил у Аркаши Башки, который сидел на точно такой же примитивной скамейке у противоположной стены, строго напротив: — Сколько можно ждать? — Не дожидаясь ответа, Самбист обратился к своему бойцу, что разминался посередине залы: — Федот, активнее! Грей! Грей мышцу, грей, не жалей.

Боец Федот, голый по пояс, в одних спортивных шароварах да в кроссовках на босу ногу, присел, подпрыгнул, взмахнул руками, попытался в прыжке дотянуться до лампочки под серым потолком, но, разумеется, безуспешно. Высоко источники света, а росту в Федоте, дай бог, метр семьдесят, никак не больше.

Похмельный Вася наблюдал за чужим бойцом и корил себя. За то, что вчера перебрал. И за то, что уселся в метре от Аркаши. Типа, оставил место между собой и Башкой для бригадира Гены. Елозить жопой по доске — как-то не по-взрослому. Надо было в сразу садиться рядом, а придет Крокодил — подвинуться, освободить центровое место. Сидел бы Василий сейчас плечом к плечу с Аркадием, мог бы спросить, шепнуть на ушко Башке вопрос, который мучил похмельный мозг: почему Самбист назначил биться самому низкорослому из своих, а? Сам Самбист — не маленький, и евоный бородатый — бугай, и по бокам у Самбиста сидят два пацана богатырской комплекции, а разминается самый из них всех коротышка, почему? В чем подляна?

Задай Василий вопрос Башке, получил бы ответ, вот ведь обидно. В натуре знал Аркадий все про низкорослую подляну, во как. Наводил справки про ворогов Аркаша Башка и выяснил — Федот реально круче ихних остальных, хотя и ростом не вышел. Сорока на хвосте принесла, мол, в местах заключения этот недомерок уделал как-то один, без всякой подмоги, голыми руками, пятерых «гладиаторов», сиречь — телохранителей смотрящего зоны. После чего надел «косяк» и был обласкан администрацией. И своими знаниями про Федота-бойца, удалого молодца Башка поделился с Крокодилом, а тот, ясен перец, с Деловым.

Василий, терзаемый похмельем и непонятками, прислонился кожаной спиной к бетонной стене... Йоп! Твою мать! Волына под фирменной курткой так херово шевельнулась от этого движения, что едва не вывалилась из-за пояса. Отсутствовал у Василия опыт таскать при себе оружие. А ну как оно бы ща из-за пояса да под ноги?.. Ясно Васе, он-то не сомневается, что и Самбист, и этот с бородкой, и эти два, которые сидят рядом с Самбистом, ясно, что и противная сторона вооружена, но на хер свое-то вооружение светить раньше времени... Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Чтоб не наступило такое время!..

За пустым проемом без дверей послышался шумок приближающихся шагов, и вот уже в залу входят запаздывающие — Гена с Деловым.

Появился Деловой, и Боров глупо заулыбался.

Боров глядел на «своего» бойца с любовью и обожанием. Словно и не было того печального для реально своего братка Чернобыля инцидента, когда громила Боров сатанел от желания растоптать чувака на вонючем матрасе.

Правда, и тот матрас давно на помойке, и наемник Деловой уже совсем не похож на того чувачка из дурки.

Деловой подстрижен, выбрит и пахнет одеколоном. Одет в адидасовские спортивные штаны с тремя лампасами, в адидасовскую майку, белые кроссовки «Пума» и белоснежные теннисные носки.

Войдя в залу для кровавых игрищ, Гена и Деловой разделились. Гена пошел на скамеечку к браткам, а Деловой... Впрочем, довольно называть его временной кличкой. Вернемся к более уместному псевдониму Змей...

Змей направился к центру залы, где перестал прыгать, прекратил разминаться его оппонент по имени Федот.

— Физкульт-привет! — Федот поджидал соперника, уперев руки в пояс и расставив ноги на ширину плеч. — Ты, случайно, не обколотый? — Федот с прищуром рассматривал следы от многочисленных инъекций — память о дурдоме — на коже рук Змея.

— Уже нет. — Змей остановился в двух шагах от полуголого борца.

— Врешь, наркоман. Небось, допинг впрыснул.

— Хочешь, чтобы я сдал кровь для анализа? Или сразу начнем мочилово?

— Начнем, только вначале договоримся о правилах.

— Разве они есть?

— Нету, в том-то и фишка. Все захваты разрешены. По яйцам и по глазам работаем в полную силу. И вообще, можно все.

Говоря о правилах, которых нет, Федот продолжал стоять, как и прежде. Как будто и не собирался драться.

— Договорились. — Змей выдвинул вперед левую ногу, собрался занять боевую стойку, но... — Черт! Шнурок развязался. Можно, завяжу?

— Завязывай.

Змей опустился на правое колено, завозился со шнурком на левой кроссовке.

— Дразнишься? — усмехнулся Федот.

— Чего? — Змей поднял глаза.

— Надеешься, что я воспользуюсь твоей позой и нападу? Ха-а!.. Товарищ Харлампьев, стоя на коленке, доказывал всем желающим, что лучше самбо нету борьбы! И доказал.

— Угу, я читал об этом его показательном выступлении. — Змей вновь опустил глаза, завязал шнурок бантиком. — Изобретатель самбо, если не ошибаюсь, высказывался в том смысле, мол, лучше выжить на коленях, чем умирать стоя. — Змей заправил концы шнурка между носком и боковиной кроссовки. — Хорошая борьба самбо, только знаешь, мы ведь не бороться собираемся, а воевать, да? А на войне можно все. О чем мы только что и договорились, не правда ли? Так что, извини, без обид...

Змей ринулся в бой, будто бегун сорвался на дистанцию с низкого старта. Змей оттолкнулся согнутой левой, подпрыгнул вперед и вверх. Он замахнулся правым кулаком, он бил крюк справа в челюсть борцу, с лету, с прыжка. А точнее — с выпрыгивания.

Беспечного доселе Федота словно подменили, едва Змей сорвался. Федоту понадобилось сделать гораздо меньше телодвижений, а значит, и меньше времени для контратакующих действий.

Разворачиваясь боком к сопернику, Федот присел, вскинул обе руки, пропустил кулак над собой, поймал в захват бьющую руку и, продолжая разворот, подбил бедром налетевшее на него тело.

Ноги Змея потеряли опору, его тело как бы споткнулось о туловище противника, промахнувшуюся руку потянуло вниз... Змей попался на бросок удивительно легко и сразу. Кроссовки «Пума» мелькнули в воздухе, остальное перебросило через покатую спину борца... Конец?..

— Бля! — Гена Крокодил подскочил на доске-скамейке.

Василий зажмурился.

Выпучил глаза Аркаша.

Боров уронил челюсть.

Борода удовлетворенно хмыкнул.

В унисон хмыкнул Самбист и его приближенные, сидевшие по бокам.

А борец с редким именем Федот абсолютно неожиданно для всех, кроме Змея, отпустил захват, освободил правую руку соперника, вместо того, чтобы довести бросок. И брошенный теперь уж в переносном смысле Змей встретился с бетонным полом без всяких чреватых травмами помех.

Федот встрепенулся, как будто по нему пропустили ток высокого напряжения. Выпятил грудь колесом, запрокинул голову.

А Змей выполнил страховку падения, откатился подальше от живой дуги Федота.

А Федот гнулся и гнулся. На прямых, в струнку, ногах, затылком к копчику. Заведя руки за спину. Выворачивая их, руки, пытаясь дотянуться до стеклянной занозы под лопаткой. Полоска вспоротой стеклом кожи наискосок от почки к лопатке медленно наливалась красным, намокала...

Подходящим осколком стекла — не длинным и не коротким, приемлемо толстым, острым и прочным — Змей обзавелся накануне. Якобы случайно уронил и разбил граненый стакан с чаем. Спрятал подходящий хищный осколок под матрасом, чтобы сегодня перепрятать, сунуть между носком и боковиной кроссовки.

Был риск, что борец Федот заметит, как Змей, завозившись со шнурком, вытаскивает стеклянное орудие победы.

Был риск, что борец расшифрует уловку с размашистой атакой и поостережется брать в захват правую конечность, оставляя свободной левую, с осколком.

И наконец, был риск, что Змей не сумеет или не успеет как следует порезать борца.

Но Федот не заметил, не расшифровал, а Змей и успел, и сумел, и даже пальцы себе не порезал...

— Гена! Стреляй! — крикнул Змей, вжимаясь в бетонный пол лицом, грудью, коленями, животом, прикрывая затылок руками.

Простейший психологический этюд удался: и Самбист, и его ребята уверовали, что стали свидетелями вовсе не импровизации Змея, а жертвами коварного плана Крокодила. И Геннадию Ивановичу, и его пацанам оправдываться некогда, приходится действовать, так сказать, сообразно, в меру сил.

Отлетают пуговицы — Самбист рванул лацкан пальто. Его ребята, что по бокам, вскочили, и каждый сунул руку за пазуху. Бородатый у входа уже около Борова, уже взял в захват отвороты фирменной куртки амбала.

Взмокший от пота за долю секунды Крокодил с первой попытки попал правой рукой в боковой карман кожанки. А Василий задрал куртку, и его волына таки вывалилась из-за пояса, стукнулась об пол. Чуть раньше повалился проворно на бетон Башка, лежа кверху пузом, шарит под мышкой.

У Самбиста под пальто был спрятан обрез охотничьей двустволки. Его ребята достали каждый по револьверу с проворством и сноровкой киношных ковбоев. Бородач швырнул тушу Борова через бедро.

Гена Крокодил выстрелил сквозь кожу накладного кармана. Василий оглох от выстрела. Выхватил пистолет Башка, перевернулся на пузо. Эхо множит звук первого выстрела.

Дурная пуля, выпущенная Геной, снесла полчерепа Федоту. Пуля-дура прекратила его мучения. Мертвый боец падает, над ним свистит свинец, это ответил из двух стволов Самбист. Мимо! Высоко взял! Еще раз сквозь карман стреляет наугад Гена. Он попал в Федота нечаянно, так, может быть... Нет! Зря потрачена пуля, напрасно гильза ожгла пальцы.

Матерясь, давит на спуск Аркадий. Пока корчился стоя Федот, он, Аркадий, был вне поля зрения одного из револьверщиков, а сейчас оба револьвера залаяли в ответ... Больно! Плечо Аркаши теряет чувствительность.

Бородатый приложил Борова об пол, вышибает из него дух, навалившись сверху, коленом на жирную грудь. Но Боров еще матюгается. Не так-то просто лишить духа столь массивную тушу.

Аркаша перестает мыслить и тупо опустошает обойму... О чудо! Башка ранил Самбиста!.. Ранило Васю, он вскрикнул, схватился за грудь... Снова в никуда пальнул Крокодил и молча погиб, развалился на полу... Щелчок — кончились патроны в барабане одного из револьверщиков... Выстрел — и нет зарядов в барабане у другого стрелка. Но последняя пуля оставляет во лбу у Аркадия аккуратную дырочку...

Обрез разряжен, револьверы тоже. Башка убит, и Крокодил застрелен. Василий так и не подобрал волыну до того, как его серьезно ранило. Бородач и Боров возятся в партере, оба вооружены, однако обоим не до оружия. Менее минуты тому назад Змей еще мог получить пулю, а сейчас этот риск близок к нулю. Пахнет порохом, и эхо последнего выстрела еще не утихло. Идеальный момент для побега. И Змей побежал.

Из положения лежа перевел себя в вертикальное положение прыжком — подскоком и побежал к выходу.

Рывок к проему, лишенному дверей. Что-то крикнул вдогон Самбист. Змей перепрыгнул два дюжих тела на пороге, свернул и — стремглав на улицу.

На бегу занялся арифметикой: 4 из 13 пацанов Крокодила, и сам Гена в их числе, были за спиной, осталось 9, они контролируют внешние территории. Крокодил отдавал предпочтение парным патрулям, следовательно, по 2 пацана дежурят с каждой из четырех сторон недостроенной фабрики-кухни. 4x2 = 8, и еще пацан ожидает в машине. По дороге из подвала на ристалище Крокодил, помнится, говорил: «Уделаешь ихнего и, хошь, так сразу в тачку и ко мне на хату. Берешь башли и ксиву, и, хошь, Костя-Фляга домчит тя, хошь, до самой Москвы...»

Само собой, и та пара, что дежурила у выхода на воздух, к которому прибежал Змей, тоже слышала выстрелы.

Пацаны возникли из холодного сумрака, точно призраки материализовались. Оба с пушками наголо, оба, как говорится, на взводе. Дураки! Им бы затаиться и контролировать выход из недостроенного здания, а они подставляются.

— Самбист убит, Гена ранен! — выпалил Змей дезу, чуть притормаживая. — Где тачка? — спросил, поравнявшись с парой из внешней охраны. — В тачке есть аптечка? Гену перевязать надо!

В ответ междометия и махи руками, мол, вон там тачка припарковалась. И Змей побежал в сторону «там», скрылся во мгле.

Еще не вечер, но уже стемнело. Поздняя осень — время ранних ночей, период ненастья. С неба моросит какая-то гадость, то ли дождь, то ли снег, не поймешь. Эту гадость гоняет студеный ветер, заставляет прищуриваться. Под ногами слякоть да ископаемый строительный мусор. Короче, приходится замедлять бег в сторону «туда», где за забором тускло сияет маячком подслеповатый фонарь.

А сзади сухо бабахнул выстрел. И еще один. Как будто ветка и потом еще одна с треском сломались. Совершенно иные звуки, не похожие на те, что множились эхом в бетонной коробке.

Кто стрелял? В кого?.. Точно не в Змея. Или пацаны Крокодила, дезинформированные Змеем, пальнули в людей Самбиста, или, скорее, наоборот. Время перезарядить револьверы, добить Борова и рвануть в погоню у пары «ковбоев» было.

В заборе, как и ожидалось, наличествует прореха. Змей в нее ныряет, крутит головой... Где?! Вот! Вот и тачка, метрах в тридцати припаркована. Естественно — «бумер», разумеется — черный. Окончательно промокают кроссовки.

— Костя, открой! — Рывок за ручку правой передней дверцы, и Змей падает в кресло рядом с водителем. — Фляга, гони! — Впереди перекресток. — Прямо и налево! Параллельно забору! Там Гена подсядет! Быстрее!

— А чего случилось? — Костя Фляга переполошился, «бумер» дернулся, трогаясь с места. До поворота метров двести. — Кто стрелял?

— Слышал выстрелы? Молодец, я бы отсюда их не расслышал... Черт! Аккуратней сворачивай, не дрова везешь... Тормози! Возле Гены тормози, дурик!

— А где Генка?.. Не вижу...

— Слепой, да? Во-он стоит! Вон!

— Где?

— Тормози!

— А?..

— Стоп!.. Вот так. Молодец, — похвалил Змей, прежде чем ударить водилу ребром ладони по кадыку.

Ударил, подхватил обмякшего Флягу. Торопясь, поменялся с телом Кости местами, тронул «бумер», поехали...

Топонимику города Энска Змей изучил еще в судьбоносном 1991-м. Конечно, все переплетения улочек-переулочков он не знал и знать не мог, но в целом ориентировался и вполне уверенно вел машину к железнодорожным путям, к товарной станции.

Змей рулил и думал о том, как было бы классно, если бы он, Змей, просто-напросто победил Федота. В смысле, одолел соперника без всяких острых фокусов, голыми, как говорится, руками. Были бы сейчас у Змея и паспорт, и денег достаточно, а в той же машине увозил бы его прочь из города тот же Костя Фляга, живой, невредимый.

Покойный вот уже минут десять Гена Крокодил в отличие от Змея ничуть не сомневался в положительном для родной банды исходе рукопашной дуэли. Подходящий афоризм на тему его оптимизма гласит: самоуверенность любителей — предмет зависти профессионалов.

Да, конечно, в 1991-м, в спецкорпусе ЦКБ, самострел Змей, очнувшись после операции, сразу же сделал дюжих охранников из КГБ. Но тогда на стороне Змея был фактор неожиданности.

Да, само собой, профи Змей сделал — и дважды! — лысого Чернобыля, едва очухавшись после многих месяцев растительной жизни в дурдоме. Но опять же воспользовавшись вышеупомянутым фактором.

Да, разумеется, Змей очень эффектно околачивал боксерскую грушу, правильно набитую вишневыми косточками. Однако лишь для того, чтобы усугубить заблуждения Гены.

На самом-то деле Змей отдавал себе отчет в том, что БЕСКОМПРОМИССНАЯ схватка с бывшим спортсменом может закончиться для него, для Змея, весьма плачевно. Посему и решился Змей на КОМПРОМИССЫ, разменял один глобальный риск на множество частных.

Змей трезво оценивал и себя, и соперника. Федот тренировался с детства и биться учился, так сказать, обстоятельно. А Змея натаскивали всего полтора года, делая упор на пресловутом факторе неожиданности. И пусть соперник ИЗНАЧАЛЬНО учился спортивной борьбе, а Змея СРАЗУ учили реальному бою, так и что с того? В схватке на ринге Рокки одолеет Рембо. В бескомпромиссной схватке. А в джунглях наоборот — у Рокки против Рембо нет шансов. И Змей сыграл по законам джунглей, где каждый эгоист выживает лишь до тех пор, пока умеет сопоставлять риски.

Да, теперь менты найдут дома у покойника Гены паспорт с фотографией Змея. Ну, и? Перед отправкой в дурдом Змея фотографировали и так, и этак. И снимок роговицы сделали, и отпечатки пальцев взяли, и образцы ДНК... И все! И нечего больше анализировать ситуацию! В ней надо жить. В нее надо вписываться...

Змей остановил «бумер» в тихом темном закутке, откуда уже слышался протяжный вой паровозных гудков. Реквизировал у Кости Фляги верхнюю одежду и обувь. Все пришлось почти впору. Правда, мозолями на пальцах ног за «почти» придется расплачиваться, но не до жиру. После будет возможность сменить и обувь, и прочее на более удобное и безликое.

В карманах у еще теплого бандита с перебитым горлом нашлось приличное количество деревянных, немного валюты, пистолет «ТТ» китайского производства, а также — ха! — фляжка с коньяком. Понятно теперь, почему его называли «Костя Фляга».

Прежде чем покинуть теплый салон автомобиля, Змей глотнул отменного алкоголя. Хорошо глотнул, щедро. Не пьянства ради, а дабы не простудиться.


7. Спустя неделю


Молодой милиционер по имени Слава, неофит привокзального отделения станции Ростов-пассажирская, в последний день осени 93-го вновь заметил средь пестрой толпы пассажиров подозрительное мужское лицо и опять промолчал, опасаясь насмешек старшего милицейского товарища по имени Глеб.

Служил Славик без году неделя и чувствовал себя, как рыба, выброшенная на берег, а Глеб на вокзале — как рыба в воде. Хищная рыба, акула. Самая хитрая серая акула из всей милицейской стаи.

Глеб постоянно прикалывал неофита Славика, но по-доброму, по-отечески. Он, Глеб, очень гордился, что является тезкой героя Высоцкого из бессмертного сериала, и всячески подражал харизме Жеглова. Славика тезка телегероя называл не иначе, как Шараповым.

— Значится, так, Шарапов! Сегодня с утра сдан в эксплуатацию после долгого ремонта туалет, типа сортир, обозначенный буквой «жо». Шагом арш в отремонтированный сортир, вытаскивай оттудова гражданку Петрову и представь ее перед мои ясные очи.

— Я? В женский туалет? — Славик смутился.

— Ну и рожа у тебя, Шарапов! Значится, так, у нас на вокзале, в женском сортире, гражданка Петрова торгует цыганской косметикой. Так было, и так будет. Она — незаконный предприниматель, а мы с тобой представители закона. Мы — власть, а власть обязана что?

— Что?.. — захлопал глазами Славик, как двоечник-второгодник перед экзаменатором из Минобразования.

— Мы обязаны пресекать беспошлинную торговлю. Наша с тобой законная обязанность — взымать пошлину в пользу власти. То есть в пользу милиции. Так повелось с тех пор, как в стране победила демократия, за которую в девяносто первом мы кровь проливали. И чему вас только учат, молодежь?

— Глеб, может, вместе...

— Пошли бы! — перебил Глеб, хитро прищуриваясь. — Поучил бы тебя, как производить зачистку в женской уборной, однако ж долг зовет вон к тому, видишь, гражданину, который курит в неположенном месте. Гражданин задолжал властям за лицензию, сегодня грозился рассчитаться. — И Глеб подмигнул Славику еще более хитро, чем до того прищуривался.

Курящего в помещении вокзала гражданина Славик уже знал. Со щипачом, сиречь с местным вором-карманником, многоопытный Глеб познакомил подопечного Славу несколько дежурств тому назад.

Хлопнув Славика по плечу, подтолкнув подопечного в сторону туалетов, Глеб вразвалочку, походкой Жеглова, отправился восстанавливать финансовую справедливость, взимать долг с карманника. Славик вздохнул, проводил взглядом серую акулу Глеба... О! Опять померещилось или?..

А правильнее сказать — померещился. Опять в толпе пассажиров промелькнуло то же самое плохо выбритое мужское лицо. Равнодушное такое лицо, но с неприятно внимательными глазами мелькнуло в сутолоке пассажиропотока и исчезло. Прям наваждение какое-то! Который уж день Славик успевает заметить одну и ту же невозмутимую физиономию со зрачками-прицелами, и, стоит моргнуть, кажется, что померещился наблюдатель.

А который, кстати, по счету день Славику мерещится, что за ним и Глебом, за милиционерами, кто-то следит?.. Кажется, уже третий?.. Или четвертый?..

Третий. Третий день подряд Змей следил конкретно за этими ментами. Вернее, за матерым законником Глебом.

Добравшись с пересадками до Ростова, Змей сменил одежду на малоприметную, нашел подходящее место для ночной лежки в вакантном коллекторе и на следующее утро появился на пассажирском вокзале.

Змей без труда вспомнил, как следует теряться в большом количестве людей, как решать свои задачи и оставаться не замеченным в общественных местах. Вспомнить-то он вспомнил, но на практике не обошлось без проколов — глазастый Славик таки замечал внимательные глаза Змея. «Тушить» пристальный взгляд, когда со значительного расстояния читаешь по губам, — это самое сложное. «Горячий» взгляд люди в состоянии легкого стресса очень отчетливо чувствуют, а именно в таком, в легкострессовом состоянии и пребывал перманентно неофит Слава.

Читать по губам, на манер глухонемых, гораздо проще, чем «тушить» взгляд. Но лишь в том случае, ежели имеешь соответствующую практику. В первый день наблюдений, определившись с объектом слежки, Змею приходилось то и дело приближаться на дистанцию аудиоконтакта, дабы разобраться с индивидуальными особенностями артикуляции мента Глеба.

Матерый вокзальный мент много болтал, объясняя новичку Славику-Шарапову, чего да как, куда и откуда. Змей мотал информацию на воображаемый ус гораздо быстрее, чем неофит Слава, и к сегодняшнему дню, к последнему дню осени, знал достаточно, чтобы приступить к следующему этапу задуманного.

Помимо деловой, владел Змей и информацией бытовой — в первый же день слежки выяснил, где проживает тезка Жеглова, сопроводив того до дому.

И то, что Глеб жил один, бобылем, несказанно обрадовало бывшего особого порученца.

Впрочем, «особые» бывшими не бывают. Даже если перестают быть порученцами.


8. Последний вечер осени


Глеб возвращался домой в разное время. Всегда один. Женщин к себе не водил и с дружками предпочитал отдыхать где угодно, только не у себя дома. Глеб стеснялся убожества своей однокомнатной жилой площади с шестиметровой кухонькой и спаренными удобствами. Ему было чего стесняться. И дело вовсе не в малогабаритности жилища. Бедность, в том числе и на квадратные метры, как говорится, не порок.

Потолок на кухне у Глеба совсем облупился. Холодильник «Север» шестьдесят лохматого года выпуска просился в утиль. Тек унитаз в удобствах, и пожелтела от времени лохань ванны. Давно выцвели обои в комнате, почти лишенной мебели. Из мебели — только продавленная раскладушка да огромный шкаф. И сиротливо притулился на гладильной доске у подоконника черно-белый телевизор «Сапфир».

Все ценное хозяин однокомнатного убожества хранил в шкафу. За румынскими полированными створками висело кожаное пальто и фетровая шляпа а-ля Жеглов, безупречно консервативные костюмы отменного кроя, великолепного качества рубашки, фирменные галстуки.

Осмотрев квадратные метры и проинспектировав шкаф, Змей остался в недоумении. Контраст между тем, что внутри румынского монстра, и всем остальным снаружи был поразительный.

Разумеется, в квартиру Змей проник без проблем. Умеет. Он ожидал увидеть вычурный интерьер со всякими модными прибамбасами, а вот фиг вам.

Жилье мента, весьма прилично обеспеченного за счет привокзального Клондайка, в принципиальном аспекте мало чем отличалось от лежки Змея в коллекторе. И Змей, возвращаясь на ночлег к теплым трубам, заботился лишь об одежде. Внешне, на людях, Змею ПОКА нельзя выглядеть абы как, остальное для него, для Змея, несущественно. И для Глеба, как выяснилось, тоже.

Глеб вернулся домой в начале девятого. Вздохнул с облегчением, запирая дверь. Зашуршал верхней одеждой, стукнули сбрасываемые с ног ботинки, заскрипели половицы — Глеб вошел в комнату.

Кроме, как на свободные «плечики» в шкафу, вешать китель хозяину жилплощади больше некуда. К нему-то он и подошел, к шкафу. Привычно открыл створку...

— Замри. — Змей удобно сидел, по-турецки, поджав под себя ноги, внутри шкафа, на днище, на ворохе безжалостно смятых костюмов и рубашек. Дырочка на торце казенной части «ТТ» снизу вверх «смотрела» на Глеба. Затянутый кожей перчатки палец дрогнул на дуге спуска.

Милиционер, как ему и было велено, замер. Превратился в скульптуру. Его сходство с изваянием усиливалось ежесекундно. С каждой секундой он все больше и больше бледнел, и его лицо все более походило на творение из гипса.

— Отомри. Медленно и печально, без резких движений, отходи назад. Пошел.

Глеб попятился. Верхняя половина тела сохранила скульптурную незыблемость, двигались только ноги. До тех пор, пока икры не уперлись в алюминиевый каркас раскладушки.

— Сядь, — скомандовал Змей. — Колени сдвинь, руки сцепи в «замок» и положи на коленки.

Скрипнула створка шкафа. Чтобы она не закрылась, Змей вытащил из-под себя левую ногу, поставил на пол. Кабы не пистолет и гипсовая бледность мента, они бы, эти двое, смотрелись очень комично — один сидит в шкафу, ноги сикось-накось, другой — на низенькой раскладушке, с коленями на уровне груди, со сцепленными, как будто в отчаянной мольбе, пальцами.

— Разрешаю задать мне вопрос, — сказал Змей. — Но только один, и спрашивай тихим голосом.

Глеб сглотнул, облизнул сухие губы, тихонечко кашлянул и произнес шепотом:

— За что?

— Хм-м... — Змей улыбнулся, хмыкнув. — Забавно. Кто я, ты не спрашиваешь. Интересуешься, за что собираюсь тебя... — Змей задумался, подыскивая нужное слово. — Гм-м... Наказать, да?

Глеб судорожно кивнул.

— За то, что ты собираешь дань с вокзальных наркодилеров. А именно... — и Змей назвал клички тех торговцев наркотой, в контактах с которыми замечал Глеба. — За то, что крышуешь карманников. Не далее как сегодня один гражданин щипач заплатил тебе, как ты выразился, «за лицензию». За то, что имеешь процент с вокзальной проституции. Вчера, к примеру, бандерша тетя Галя откатила тебе энную сумму. За то, что... — Змей перечислил все грехи Глеба, о которых узнал в результате слежки. — За то, что... Хватит или продолжать? Я еще многое про тебя знаю, — соврал Змей. — За все то, что я про тебя знаю...

— Не я один! Все наши берут и все делятся с кем положено! — перебил Глеб. Гипсовая бледность с его лица спала, он явно оправился от шока. Более того, он вроде как переживал огромное облегчение. Как принято говорить в таких случаях: упал камень с плеч. Сидеть продолжал, как было велено, но плечи расправил. Видимо, были за душой у мента Глеба какие-то воистину смертные Грехи, гораздо более серьезные, чем перечисленные Змеем грешки. И, спрашивая, за что, Глеб, очевидно, ожидал услышать перечисление Грехов с большой буквы, а услыхал про ерунду, и его отпустило.

— Чего ты хочешь? — На порозовевшем лице Глеба появилась полуулыбка-полуухмылка. — Денег хочешь? Шантажируешь телегой в прокуратуру? Откуда ты такой смелый взялся?

— Разве уж таким надо быть смельчаком, чтобы вскрыть чужую квартиру и устроить засаду в шкафу? — улыбнулся Змей во весь рот. Вытащил из-под себя ногу, вылезая из шкафа, встал, шагнул по направлению к Глебу, продолжая держать мента на прицеле. — Разве ж это я смелый? Это ты у нас смельчак. Ухмыляешься, как ни в чем не бывало, и практически посылаешь меня к чертовой бабушке вместе с моим пистолетом и со всем моим компроматом.

Ко многому был готов Глеб, но только не к тому, что произошло и прозвучало далее.

А далее Змей спрятал «пушку» за пазуху и пошел к выходу. Задержался у двери в прихожую, обернулся, заговорил:

— Ты прав, я приходил тебя шантажировать. Деньги мне не нужны, мне другое требуется. Пока не суть важно, что именно. Вот нарою на тебя компромат посерьезнее, тогда и поговорим.

Змей рисковал. Такой, скажем так, чисто психологический риск зачастую не менее серьезен, чем чисто физиологический риск недельной давности во время тотального мочилова.

Ежели Змей психологически просчитался, тогда — пиши пропало. Пропало зря время, истраченное на Глеба. А денег на жизнь в запасе осталось самый минимум. И придется их добывать человеку без документов, которого разыскивают — если бы менты! — компетентные органы. Надобно сказать, что особых порученцев учили и этому — добыче денег путем грабежа, кражи, мошенничества и т. д.

При возникновении острой необходимости в средствах для выполнения акции автономный порученец обязан их, средства, уметь добывать. Но только в случае ОСТРОЙ НЕОБХОДИМОСТИ, ибо вынужденное противоправное действие осложняет положение порученца.

Змей блефовал. Он вовсе не собирался продолжать раскопки ментовской жизни. Не в том находился Змей положении. Находясь на нелегальном положении, занимаются подобными следственными мероприятиями лишь герои американских кинобоевиков.

— До свидания, гражданин Глеб — начальник...

— Стой-ка! — Глеб напрягся, и ухмылку смыло с его розовеющего лица. — Да кто ты такой, в самом деле?!

— При следующей встрече поговорим. Я, как и ты, привык диктовать условия, выступать с позиции силы, а не оправдываться. До скорого!

— Стой! Чего тебе надо-то? Конкретно?

— В общем-то сущие пустяки, но об этом потом. Счастливо оставаться, гражданин начальник.

— Да стой ты! Сейчас говори, чего надо. Неохота мне второй раз с тобой встречаться.

— Серьезно? — Змей развернулся на сто восемьдесят градусов, привалился плечом к дверному косяку. — Вот что мне в тебе нравится, Глеб, так это то, что ты умный. Продолжаешь сидеть, сцепив пальцы, и даже не думаешь выхватывать табельное оружие. А нужен мне, гражданин умный начальник, этакий пустячок, как, всего-навсего, паспорт.

— Паспорт?!

— Да, он.

— Я мент с вокзала, я не крыса из паспортного стола. Где я тебе чистый паспорт возьму?

— Чистый мне не нужен. На вокзале полно бомжей. Многие из них пришлые из других городов и весей. Встречаются и бомжи с документами. Сейчас, на пороге зимы, некоторые умирают.

За те несколько дней, что Змей занимался слежкой, он дважды наблюдал, как Глеб с напарником находили мертвеца-бродягу.

— Проще пришить бомжару с документом, чем ждать, когда подходящий труп попадется. — Мент успокоился. Просьба, а точнее — требование — Змея вполне выполнимо. Даже, можно сказать, запросто выполнимо.

— Твои проблемы, — пожал плечами Змей. — Хочешь — бери еще один грех на душу. Но я могу и подождать подходящий труп дней пятнадцать-двадцать.

Ежедневный пищевой рацион, само собой разумеется, придется урезать. Ясно, что Змей к этому готов. Меньше движения, больше сна плюс кое-какие асаны йоги, и он спокойно проживет означенные дни, потратив на питание менее четверти имеющейся в наличии скромной, очень скромной денежной суммы.

— "Подходящий труп", ты сказал?

— Да. — Змей повторил: — Подходящий. В паспорте должно быть фото мужчины примерно моего возраста и хотя бы немного на меня похожего. И расстарайся, чтобы он не был вором-рецидивистом, неоднократно судимым. И чтобы был холостой и бездетный.

— Как я узнаю у трупа, сидел он, когда был живым, на нарах или только в ЛТП отбывал принудиловку?

— Чудес, стопроцентной гарантии я от тебя и не жду, но нужно хотя бы, чтоб на теле у обладателя паспорта отсутствовали характерные татуировки.

Глеб задумался, уставился в пол, сдвинул брови. А Змей решил, что пора впарить менту лажу, специально для него, для Глеба, придуманную. Рассказать легенду, сказку, которая объяснит, зачем надобен шантажисту-милиционеру паспорт бродяги с относительно честной биографией. Лажу про то, какую финансовую махинацию вдали от Ростова собирается провернуть он, незваный, в странноватое жилище милиционера гость, сюрприз из шкафа. Однако...

Однако Глеб оказался чересчур сообразительным, чрезмерно.

— Оборванцев на вокзале полно, дохнут пачками, — заговорил Глеб, задумчиво глядя в пол. — Документик я для тебя достану, и ты... — Глеб поднял глаза, посмотрел на Змея. — Я могу помочь тебе сесть на поезд. На товарняк, в теплушку. Уедешь туда, куда Макар телят не гонял. Грабанешь занюханную палатку с пивом, и посадят тебя годика на два, на общий режим. Ясное дело, ты будешь небритым, грязным, мочой от тебя будет вонять. Будешь таким же замызганным, как и твой паспорт. Нам, милиции, геморрои лишние сейчас ни к чему. Если и заподозрят, что у тебя чужой документ, так самое большое — предложат взять на себя еще какую кражу, улучшат показатели, и сядешь ты не на два, а на три года. Выйдешь, будет у тебя новая биография. Правильно, что ты на меня наехал, а не сам пошел бомжей с ксивами мочить. Я все сделаю в лучшем виде, мне это просто. За жабры ты меня грамотно взял. Я понимаю — смена биографии, оно того стоит, — и Глеб изобразил фирменный оскал Жеглова. Типа, ну что? Съел? Я, типа, тоже не лыком шит, не дурак, типа.

Отсидеться на зоне?.. Змей хмыкнул — тоже вариант, между прочим. И черт с ней, с дактилоскопией. Отпечатки пальцев легко изменить, ежели обучен, как это делается, а пробы ДНК у проштрафившегося оборванца никто брать не станет. Но уж больно неохота жить за колючкой. Из дурдома транзитом на зону — это уже патология, мазохизм какой-то, честное слово.


2006 год, крещенские морозы

Секретные файлы

Запись вторая


Беруши, очевидно, изобрели гораздо раньше, чем электронную музыку. В те времена, когда их вполне хватало, чтобы отгородиться ватной тишиной от, скажем, лягушачьего концерта при луне за стенами родового замка. В нашем третьем тысячелетии беруши отомрут (как это уже случилось с конными экипажами, шпагами и кринолинами во времена оны) ввиду отсутствия эффективности.

Крутить музыку наверху перестали в три (как правильно: утра или ночи?), и у меня сразу же открылось второе творческое дыхание.

С трех до шести (это уж точно утра) я на одном дыхании (на втором творческом) добила историю воскрешения Змея в 1993-м. Прикинула, сколько ночей-вечеров я над ней билась, подула на пальчики и погладила себя по макушке. Нет, все-таки я у себя молодец! Есть личный рекорд набивания текста по скорости без всякого ущерба для литературного качества.

Без ущерба?..

Уткнувшись носом в жидкий кристалл ноутбука (магический кристалл), я израсходовала остатки второго дыхания и растворимого кофе на читку, корректуру и правку. Выдохлась полностью, взглянула на часы — пол-одиннадцатого. Можно позвонить автору?.. Сегодня суббота, а по выходным многие отсыпаются после ранних побудок в рабочую пятидневку. Но ведь писателям нет нужды пять дней в неделю просыпаться чуть свет (патологически недосыпая, типа меня), а значит, им и отсыпаться не надо, правда? И я ему позвонила.

Кажется, я его все-таки разбудила. Или это мне только показалось, а вот обрадовался он совершенно точно, когда я ему доложила, мол, «Змей меняет кожу» в ажуре. Он так и сказал:

— Я рад, серьезно, что у нас с вами, Марго, все так ладится. Я как раз вчера закончил синопсис третьей части. Думал, мои почеркушки лягут в стол дожидаться, пока вы с «кожей» разберетесь, а вы у нас, оказывается, Павка... э-э... Паша Ангелина... э-э... как там девушек-ударниц звали?.. Не важно! Когда вы сможете забрать у меня почеркушки и передать мне дискету с «кожей»?

— Да хоть сегодня! — сказала я и та-а-ак зевнула, что чуть рот себе не порвала. И поняла, что сказала глупость.

Словно коварный ниндзя, от которого я спасалась при помощи волшебно пахнувшего порошка и заморских зерен (растворимый кофе кончился сегодня за час до музыки наверху, а в кофемолке нечего молоть еще со вчера) и при помощи энтузиазма (он был, но весь выдохся), хронический недосып-садист таки нагнал меня и со свойственной ему жестокостью едва не порвал мне пасть.

— Сегодня?.. — переспросил автор несколько озадаченно, и я уже собралась проворковать «Знаете чего, а давайте лучше завтра в любое удобное для вас время, в любом удобном для вас месте», собралась, но новый зевок заткнул мне рот, как будто бы кляпом.

— Сегодня, — повторил автор, как гвоздь вбил. — О'кей. Сегодня у нас суббота, а я человек семейный и обещал жене... Ой, простите, гружу вас всякой ерундой! Говоря короче, ко мне сегодня обещался друг заглянуть — человек свободный, мобильный и на колесах. Он мне не откажет сослужить курьерскую службу. Что, если в течение дня мой друг заедет к вам на дом и произведет обмен синопсиса на дискету, а? Вы не против? Как вам такой вариант?

— Ну-у давайте так, — промямлила я. Борясь с зевотой и еще до конца не понимая, какую грандиозную глупость я совершаю.

— О'кей! Диктуйте адрес, записываю.

Я продиктовала, повесила трубку и наконец поняла, какую глупость я совершила. Грандиозную глупость!

Грандиозный! Неописуемо грандиозный бардак в квартире предстал моим прозревшим глазам! Раньше я на бардак просто не обращала внимания! Все мое внимание раньше целиком и полностью (и жадно) поглощал печатный текст на жидкокристаллическом мониторе ноутбука и текст рукописный, «слепой», написанный автором.

Я протерла кулаками слезящиеся глаза и поняла, что они (глаза) не накрашенные! Я взъерошила волосы, а они у меня сальные! Я пришла в ужас, и сонливости как не бывало! Я похожа на кошку драную!

Бегом под душ! По пятам скачут ужасные мысли — а вдруг не успею и себя, и комнату в порядок привести?!.

Проще закрыть дверь в комнату, открыть в кухню и навести порядок (вымыть посуду, что в раковине накопилась, линолеум подмести, скатерку целлофановую новую протереть) на шести кухонных метрах. Гораздо проще, так бы я и сделала, если бы на дворе было лето. Или хотя бы весна. В теплое время года я бы и над текстом работала, сидя на кухне, откуда почти не слышна музыкальная вакханалия верхних соседей. Но сейчас, в морозы, на кухне холодрыга, как на Северном полюсе. Я пытаюсь обкладывать окно поролоном, заклеивать щели в рамах — все бесполезно! Окно на кухне рассохлось, и его давно пора поменять (слава богу, окошко в комнате еще ничего!), но не мне же заниматься ремонтом съемной квартиры, правда? Я квартиру снимаю без всяких юридических договоров, и меня в принципе в любую минуту могут отсюда и попросить. Да и средств у меня не хватит даже на косметический ремонт своими силами, что уж тут говорить о смене древних окон (старше меня раза в два!) на стеклопакеты или о замене душа в ванной.

Из шланга душа вода хлестала фонтанчиками еще живее, чем из дырочек на конце. Заодно вода брызгала и из смесителя на паутину эмали в ванне, на крашеные стены, на потрескавшийся кафель пола. Я быстренько ополоснулась (спешила еще и для того, чтоб на пол поменьше пролилось), быстро вытерлась полотенцем, сняла с крючков в самом сухом углу ванной комнаты свежие трусики и бюстгальтер и бегом (голышом) обратно в комнату к своей косметичке, к фену, который небезопасно включать только в одну розетку за диваном во всей квартире (остальные искрят).

Я приводила в порядок сначала себя, потом свою одежду, потом убрала в румынский шкаф эпохи раннего Брежнева фен, утюг, лишнее с журнального столика, сделанного уже после первого брежневского инсульта, и думала о том, что 400 у. е. в месяц за такую квартиру — это многовато, по-любому. По уму, думала я, оперативно заканчивая все-все-все приводить в порядок, надо или с квартирной хозяйкой поговорить решительно, или искать новое пристанище.

Слава богу, в холодильнике нашелся кусочек сыра и упаковка масла, а в хлебнице — не очень черствый кусок хлеба. Свежевымытые чайные чашки (хозяйские, довольно приличные) я поставила на журнальный столик рядом с тарелкой, полной скромных размеров бутербродов. Жаль, кончился кофе. Хорошо, что есть чай в пакетиках («Хэйлис») и сахар. Салфеток нет, это плохо. Однако я ведь не кормить друга автора собираюсь, а всего лишь предложить «чашку вежливости», обойдемся и без салфеток.

Только я включила штепсель электрочайника в розетку за диваном, только подвинула сервировочный столик поближе к дивану, а продавленное кресло поближе к столику, как в прихожей затрещал звонок.

Так! Ноутбук убрала, дискета лежит на углу журнального столика, чайник закипает (очень вовремя) возле дивана, третьей свежести халатик, в котором мусор выносила, у меня где?.. В шкаф. Передник?..

На кухне. Так, а свежее полотенце в ванной?.. Есть! Так, а волосы?.. Вроде бы в порядке. Блузка?.. Не морщит. Джинсики стрейч... Ай! Я в тапочках, ужас! Туфельки мои на каблуках где?.. Неизвестно где! Катастрофа!.. Еще один звонок в дверь! Надо идти открывать! Позорно шаркая войлочными тапочками с пошлыми помпонами и без задников! Господи, за что мне это?! А если гость откажется переобуться в... Во что?! Вторых домашних тапочек у меня ведь и нет! Боже, какой кошмарный ужас! Он на каблуках, а я как кошелка! С помпонами! Впору повеситься, если бы не нужно было открывать дверь! Третий звонок в дверь! Длинный и нервный! Все! Это все! Я пошла умирать от стыда!..

Я пошла в прихожую, выпрямив спину до боли в каждом позвонке и вытянув шею до острой боли. Я пошла на прямых ногах, чуть приподнявшись на цыпочках. Настолько чуть, чтобы не видно было, что я стараюсь имитировать походку на каблуках. Господи, только бы не показаться смешной! Господи!..

Я так старалась на коротком участке из комнаты до входной двери выработать приемлемо изящную (хотя бы не смешную) походку, что совершенно забыла спросить «кто там» (и тем более заглянуть в «глазок»), я встала напротив двери совсем на цыпочки, благо в фас не видно, что пятки приподняты, и, сразу щелкнув замком, потянула на себя дверь, едва не позабыв изобразить на лице обаятельную полуулыбку.

Я открыла дверь и...

И почувствовала себя героиней детективного романа.

Довольно банального романа.

До фига читала, как человек (обыватель) пишет детектив, а потом с ним начинают происходить события, аналогичные описанным.

Я моментально вспомнила, как в «Охоте на Змея» эксплуатировался прием дверных звонков от совершенно неожиданных визитеров.

Я абсолютно не ожидала увидеть за дверью милиционера.

Что? Вот этот пожилой мент с портфельчиком, как у Жванецкого (уважаю Жванецкого), с лицом обрусевшего Жана Габена (обожаю старый французский кинематограф), и есть друг автора, примчавшийся ченчевать дискету на синопсис, да?..

Нет, конечно.

— Здравствуй, дочка. Участковый Пилипенко я. Михал Фомич. Вот, гляди, вот мое удостоверение, читайте. Жалоба на тебя поступила, дочка, от соседей снизу по стояку. Шумишь по ночам, нехорошо, непорядок.

— Я?!.

— Может, и не ты. — Дяденька милиционер пожал погонами. — Может, и, того-этого, кто еще с тобой проживает, который после двадцати трех по батарее стучит. Может, зайти к тебе разрешишь представителю власти? — Не дожидаясь разрешения, он принялся вытирать ноги о коврик за порогом. — В дом, того-этого, пустишь?

— Проходите. — Я отступила и вспомнила, что, согласно легендам, вампиры не могут переступить порога без приглашения. И на секунду почувствовала себя героиней не просто детектива, а детектива мистического.

— Шинель куда... ага, вижу. Доча, портфельчик мой, того-этого, подержи. — Серая шинель и фуражка с красным околышем повисли на вешалке. — Ботинки снимать? Тапки дашь? Эка у тебя с кухни-то дует. Непорядок, того-этого.

— Не разувайтесь. В комнату проходите.

Мент взял у меня портфельчик и, оглаживая залысины, поперся в комнату. А я за ним хвостиком, шаркая тапочками.

— На диван сяду. Ты не против, доча?

— Садитесь.

— Чайник кипит, я выключу.

— Да, конечно. Чаю хотите?

— Не откажусь. Ты, того-этого, не суетись, я сам себя обслужу. — Он пристроил портфель на коленях и деловито приступил к самообслуживанию. — Ты садись, садись, доча. Кого в гости-то ждала, молодая? Жениха?

— Не гостя, а гостей жду. — Я уселась в кресло напротив нежданного милиционера.

— А чего врешь? Чашки-то две на столе.

— А я чая не пью.

— О как выкрутилась! Ладно-ладно, ты, того-этого, ты не тушуйся. Мне, того-этого, по званию положено заострять неувязочки. Я хлебушка с сыром съем кусочек? Разрешаешь? А то, знаешь, с утра, ни того-этого, в пузе, знаешь, булькает.

— Угощайтесь.

— Спасибочки, доча. А то у меня, знаешь, язва, ее, того-этого, кормить надо. — Он выбрал самый толстый бутерброд для своей язвы, открыл было рот, нацелившись на сыр с хлебом зубами, да передумал, прежде спросил: — Чего по трубе-то в неурочное время лупишь? Рассказывай.

Мент приступил к пожиранию бутерброда, а я к рассказу. Он шумно прихлебывал чай (четыре ложки сахара в чашку с пакетиком набухал), а я упражнялась в красноречии. Да, случалось, я не выдерживала и стучала по трубе, подавала сигнал меломанам сверху, что под ними люди живут. А сейчас я с упоением стучала пьющему мой чай участковому на верхних соседей и воображала, как этот хамоватый дядечка в милицейской форме задаст им перца.

— Живописно изложила, доча, — похвалил мент, дожевав бутерброд и потянувшись за следующим. — Достоверно рассказала, знаю я, отчего здесь у тебя такая слышимость. — Он указал свежим бутербродом на потолок. — Верхние ремонт делали и паркет, того-этого, заместо паркета ламинат без подложки ложили. А еще батареи поменяли и трубы меньшего диаметра в перекрытие, того-этого. Дурные люди — без подложки по ламинату ходить — только ноги морозить, даром, что батареи новые. А слышимость без подложки и с ламинатом, да еще и когда трубы не того диаметра в дырах бултыхаются, того-этого, слышимость, караул. Боковым-то ихним соседям ничего, того-этого. Дома эти из первой хрущевской серии, стены того, как в тюрьме. Толстые, кирпич хороший. Над ними которые живут, у тех паркет на утеплителе и трубы тютелька в тютельку. Над ними и с боков у них все звукоизолированно, хоть по-оперному кричи, а у тебя под ними караул. Такие дела, доча.

— Я вас правильно поняла — я единственная, кто страдает от их ночных пати, да?

— От чего?

— От ночных концертов.

— Все ты правильно поняла. Стены — во, паркет, того-этого, а ты поставь-ка на ламинат да еще и дырки в перекрытии, ты на это поставь колонки! Понятно, что у тебя внизу слышнее, чем у их самих будет.

— И что же мне делать?

— Ничего. Я все сам сделаю. — Он откусил кусок от свежего бутерброда, прожевал, проглотил, запил чаем. — За то мне и зарплату, того-этого, за поддержку порядка. — Он съел еще кусочек хлеба с маслом, с сыром. Обстоятельно, не спеша. — Ты только, доча, того-этого, заявление напиши: я, такая-сякая, прописанная по адресу такому-сякому, регулярно, того-этого, от верхних соседей. Ты напиши, а я им — ух! Бумажку с ручкой тебе дать? — Он отправил в рот остаток бутерброда и взялся за замки своего портфельчика.

— Видите ли, я прописана по другому адресу. Эта квартира моей тети, она сейчас в отъезде, и пока я здесь...

— Доча! — перебил мент, сглотнув, и скорчил такую рожу, будто ежа проглотил. — Ты кого паришь? Все так говорят — у тети живу, у племянника, у снохи, деверя, дедушки с бабушкой, а сами без регистрации, а которые, того-этого, ваще из Чечни. Раз, дочка, такое дело, давай-ка я твой паспорт посмотрю. Есть он у тебя?

— Конечно! — Я выпорхнула с кресла, порхнула к телевизору. Возле портативного «Шиваки» лежала моя косметичка и сумочка. С сумочкой в руках я впорхнула обратно в кресло, порылась в ней, в сумочке, и довольно быстро нашла его, паспорт. И вспомнила год 1993-й. Не в том смысле, что тот год, когда мне исполнилось одиннадцать, а «Змей меняет кожу», финал, законченный мною сегодня ранним-ранним утром. Вспомнила, как Змей бился за паспорт.

Участковый насупился, он очень придирчиво (даже несколько карикатурно) исследовал мой паспорт. Как будто я всучила ему фальшивку. Закончив разглядывание печатей на просвет, возвращая мне документ, он вздохнул. Я так и не поняла, то был вздох огорчения или удовлетворения (или оба сразу слились в единый вдох-выдох)?

— Нормально, доча. А то, знаешь, поступала ориентировочка на мошенницу с поддельными, того-этого. В нашей милицейской работе всякое, знаешь, случается.

— Знаю. Я занималась криминальной журналистикой, я про милицейскую работу много чего знаю.

— Ух ты! В газете, дочка, статейки пишешь?

— Раньше писала. Сейчас пишу криминальный роман. — Я решила не уточнять, что пишу роман по чужому плану.

— Ух, ты, как! Писательница, того-этого! Ты смотри, доча, про нас, про милицию, плохо не пиши. А то про нас все, кому не лень, того-этого. Стыдно бывает телевизор при внучках включать. Наслушаются внучки того-этого по телевизору и дразнят деду оборотнем, а то и совсем обидными словами. Пиши про нас хорошее, дочка. Пиши на здоровье, только скажи ты мне, писательница, чего тебе по месту прописки в паспорте не того-этого? Тот-то район не чета нашему спальному.

— Мама вышла замуж, — сорвалось у меня с языка, и я сразу пожалела, что сорвалось.

С какой стати мне исповедоваться, того-этого, перед прожорливым участковым? На фиг ему знать, как мы с мамой жили душа в душу (я была счастлива! особенно в ту пору, когда еще жива была бабушка), до того, как она, моя мама, того-этого. С этим вонючим обезьяном. Ненавижу! (Вы только не подумайте, что я инфантильная лесбиянка или воинствующая феминистка!)

— Отчим, что ли, к тебе того-этого? Пока мамки дома нету.

— Нет, что вы! Отчим ко мне не приставал.

Лучше бы приставал! Всяко лучше, чем его нравоучения! Маргарита, ты слишком агрессивная! Маргарита, я читал твои статьи, ты смакуешь насилие! Маргарита, что за чушь ты читаешь, на, открой Тургенева, почитай Чехова, а всю эту чушь в ярких обложках мы сдадим в библиотеку Бутырки! Маргарита, почему ты выключила радио, когда по «Эху Москвы» вспоминали Ходорковского добрым словом? Маргарита, нельзя называть «маскарадными костюмами» облачения священнослужителей в ответ на наше с мамой предложение посетить крестный ход. И так по каждому поводу! Сплошные нравоучения! Поначалу было прикольно, но любой прикол со временем превращается в пытку и колет, колет, колет то в мозг, то в сердце. Ненавижу! Что в нем мама нашла? В этом о-о-очень хор-р-рошем, ну о-о-очень положительном, ну просто приторно принципиальном мудаке?!

— У вас там, по месту прописки, тоже однокомнатная, что ли?

— Ага, — соврала я, закрывая тему, — тоже од-нушка. Очень удачно получилось с моей тетей, которая в этой однушке прописана и которая на время уехала в...

— Доча! — оборвал меня участковый, скривив губы в ухмылке. — Кого ты паришь? Ты лучше скажи, много ли за постой, того-этого, с тебя квартирная хозяйка дерет?

— Не очень, — зачем-то снова соврала я.

— А ты, Маргарита Николавна, знаешь ли, что без договора аренды, того-этого, не положено?

Я кивнула и напряглась.

— Да ты не робей, Рита-дочура! Понятное все, того-этого. С бумажками замучаешься, и выйдет тебе больше платить. Выгоднее Михал Фомичу отдавать каждый месяц по пятьдесят долларов, чем регистрации оформлять. Ты согласна? — произнося название американских денег, он сделал ударение на букве "а".

— Кто такой этот Михал Фомич? — Я напряглась еще больше.

— Доча! Ты, того-этого, позабыла, кем я представился? Я — Михал Фомич! Я! Участковый я, царь микрорайона. Мне платить будешь пятьдесят в месяц и живи себе, книжки пиши, одна, королевна в целой квартире. Ты давно сюда вселилась-то, Ритуля?

— Месяц назад, — снова наврала я (или слукавила, как хотите) и прикинула, какие связи-знакомства в органах у меня остались как у некогда суперактивной криминальной журналистки.

В половом смысле «связей» у меня не было, хотя многие на то намекали. Правда, все эти многие (и из МУРа, и из службы собственной безопасности) были женатые. Тесных знакомств (таких, чтобы можно было их назвать приятельскими) тоже, увы, не сложилось, не срослось. Увы и ах, доверительно настучать на мздоимца не получится. Если только заодно и на себя стукнуть, как живущую без регистрации, тогда — да, тогда дадут Фомичу по шапке, но и квартирную хозяйку прищучат, и мне придется съехать. Или... Ха! Или просто-напросто снимут с меня «за нарушение» бабла гораздо больше, чем просит Михал Фомич.

— Врешь ты, что всего месяц того-этого. Да и бог с тобой! Чайком напоила, приветила, да и нравишься ты мне. Не подумай чего плохого, как дочь, того-этого, нравишься. Давай, доча, тити-мити за этот месяц, и я, того, пойду я. Пойду к твоим музыкантам подымусь, задам им перца, чтоб они по ночам не того-этого. А если у тебя долларов нету, так я и по курсу Цэ-Бэ возьму в рублях, ты не тушуйся. А хочешь, так и завтра зайду, когда скажешь.

— У меня евро, — согласилась я встать на дойку, открыла сумочку, залезла в кошелек.

— Евро? Еще лучше! Давай евриками тоже пятьдесят. — Он взял у меня купюру, посмотрел на просвет и пообещал: — Лишку-то в курсе валют я тебе службой верну. Верхним твоим музыкальным соседям такого дрозда задам, что они того-этого.

Да уж, умеет! Умеет царь микрорайона, дядя Миша милиционер, зарабатывать. Так все повернул, будто я его нанимаю, а не он меня доит.

— Того-этого... вот... — Фомич, суетясь, достал из своего пошарпанного портфеля блокнот, шариковую ручку, сдвинул чашки и быстро принялся что-то писать. — Вот... того-этого... какой номерок-то у купюры?.. Вот, впишем и номерок... Готово, распишись, дочка.

Я взяла у него блокнот, прочитала и ахнула! Такого поворота я не ожидала! Михал Фомич ну просто гений! Он настрочил расписку, мол, взял у меня в долг (В ДОЛГ!) сумму в 50 евро (и номер купюры в скобках!). Застраховался от возможного стукачества с моей стороны на все сто процентов.

— Это, дочка, для...

— Я поняла, для чего, — и я черкнула свою подпись.

— Спасибо за чай, пошел я... — Михал Фомич, поднимаясь с дивана, засовывая блокнот обратно в портфель, пошатнулся (нельзя делать два дела сразу), задел коленкой столешницу, и чашка (у меня в хозяйстве только две одинаковые чайные чашки!) слетела на пол! И разумеется, разбилась (вдребезги). — Твою мать... Извиняй, дочка.

— Ничего-ничего, — пролепетала я (хотя, конечно, кошмар!), а он (медведь!) вдобавок еще и припаркованный на полу чайник едва не кувырнул.

По пути в прихожую, надевая шинель и нахлобучивая фуражку (как ему не холодно зимой в фуражке?), он все говорил, говорил и говорил, все обещал и обещал устроить того-этого моим верхним соседям. А я все кивала в ответ и кивала. Как дура какая-то! Как овца! Как коза дойная!..

Я закрыла за ним, и в глазах сразу же защипало. И я расплакалась. Как девочка-подросток! Как ребенок! Навзрыд!..

Всего за каких-то полчаса я попала на деньги (встала на дойку), лишилась чашки (парной), и весь-весь диван в крошках от бутербродов! И на полу он наследил (хоть и вытирал ноги)! И кивала я ему, как дура набитая! Он делал, чего хотел, а я повелась!..

А сейчас тушь с глаз течет! Зачем я вообще красилась!..

И эти тапки противные так гадко шаркают!..

Я сбросила тапки с ног — правый тапок запулила в комнату, левый улетел в коридорчик к кухонной двери (рикошетом от двери в сортир)!..

Да, я инфантильная тетка! Да! Да, в моем возрасте многие в третий раз замужем и с детьми! Да, я инфантильная! И все равно мама не права, я смогу, смогу выжить одна! Смогу! Я не вернусь к ним! Я не хочу, не могу жить под одной крышей с этим козлом, который, видите ли, согласен (видите ли, ОН согласен) меня удочерить! Ненавижу!..

Босая и всхлипывающая (босячка!), я дотащилась до раковины в ванной. Взглянула на себя в зеркало — кошмар! Краше в гроб кладут. Открыла кран до упора — одежду забрызгала! Убавила напор — из крана чуть капает. Что мне, сантехника вызывать?

Платить еще и сантехнику? Нет уж! Обойдусь и плачущим (или брызгающим) краном. Переживу как-нибудь. Чего бы мама там ни говорила, а я выживу! Одна!..

Я вытерла сопли, вымыла лицо, глаза промыла. Краше я не стала. Еще и волосы намокли, и две пряди повисли (как пакля!). Еще я заметила, что с ногтя большого пальца правой руки лак облупился (катастрофа!), и тут (нет бы попозже!) зазвонил дверной звонок! Закон подлости в действии! Хочется ругаться матом долго и грубо!..

Притащился гонец от автора! Нашел время! Небось, стоит там за дверью и репетирует вежливую улыбку. И ноги, небось, вытирает заранее, как это делал мент вонючий. А вот фиг! На сегодня мне гостей хватит! Не фига им, я тоже человек, и я имею право...

На что я имею право, я так и не придумала (не сформулировала внятно, если точнее), но твердо решила по-быстрому произвести ченч и гонца за порог не впускать (не в состоянии я прямо сейчас изображать светскость!). И пусть думает обо мне что угодно. Пусть!..

Как решила, так и поступила — лихой поступью сгоняла в комнату за дискетой, рукавом утерла лицо, дверь открыла и чего-то такое пробубнила, типа, вы — это вы? Приятель автора? Он чего-то там ответил, типа, я — это я, чего-то начал еще говорить, но получил дискету (сунула ему чуть ли не в нос), лишился папки (с синопсисом, такая картонная папка «Для бумаг» на тесемочках), услышал от меня нечто невнятное про мою занятость именно в эти (текущие) минуты (я наврала что-то про телефон, дескать, трубка снята и ждет меня, мол, очень важные переговоры и все такое) и в следующую секунду оглох от хлопка закрывшейся перед ним двери.

Я даже толком не рассмотрела гонца от автора (глаза красные прятала). Вроде бы так себе, ничего дяденька, симпатичный. Примерно того же возраста, что и мой отчим (ненавижу!), или чуть младше, но точно не ровесник мне, молодой хамке. Да, я вела себя с ним по-хамски. Да! Но... У меня есть миллион «но» в свое оправдание...

Оправдываться мы, женщины, умеем (уж чего-чего, а это мы сумеем) в любой ситуации, и все же... Все же час спустя (когда разбитая чашка была уже в мусорке, диван вычищен, с ногтей снят лак, а тело укутано в халатик) я пожалела несчастного дяденьку, перед которым хлопнула дверью. И, чтобы отвлечься от ощутимо болезненных мук совести (а заодно и от прочего самокопания), я быстренько усадила себя, любимую, за ноутбук. Уткнулась носом в свежий синопсис и, слава богу, отвлеклась. Мне стало вдруг до колик интересно, что там дальше случится со Змеем. Как он там в 1996-м?..

Работа — вот универсальное лекарство от всего на свете. А интересная работа — лекарство самое эффективное. Панацея!


Год 1996, зима

Охота Змея


1. Леший


Перфоратор жалобно взвизгнул и замолчал.

— От бисова машина! — воскликнул раздосадованный Грицко. — Сломалося, курва!

— Дай посмотрю, — усатый работяга у самодельного верстака отложил фуганок.

— Да ни, Ваня, не требо. Сломалося, курва, я ж разумею.

Имел Грицко такую чудинку — обо всех инструментах говорил в женском роде. Говорил так: «Она ж, инструмента, як баба, — без ей никуда».

Пышноусый работяга Иван в общем и целом был совершенно согласен с философией товарища хохла. Что помогло им сдружиться, Ивану с Грицко. Впрочем, и с другими членами сплоченной интершабашки у Ивана сложились вполне дружеские отношения. Русского Ваню, украинца Грицко, молдованина Попеску, азербайджанца Салеха — их всех, весь этот интернационал, сплотило, и прочно, желание зарабатывать, спокойное отношение к алкоголю, неприятие халтуры и отсутствие регистрации в городе Москве.

За время совместной пахоты сплоченный интернационал успел приобрести кой-какую репутацию и уже не бедствовал. Уж скоро год, как они прекратили поиски честного трудового счастья, кучкуют среди себе подобных на строительных рынках. С прошлой весны они переходят из рук в руки, от одного довольного заказчика к другому. И каждый новый заказчик круче предыдущего. Высоко залетели, как бы падать не пришлось.

— Дай-ка мне ее, мадам Перфоратор... Э, из розетки-то вынь. Давай посмотрю.

— Да ни, Ваня. Тольки время загубишь.

— Давай, говорю.

— Ну подивись, коли охота, а я зараз за дрелью пиду у низ.

— Ты чего, заболел? Дрелью штробить собрался?

— Сегодня пан приедя. Требо робить, як те негры у том Лимпопо.

Напоминание о скором визите пана заказчика вызвало у Ивана кривую ухмылку. Аж усы встопорщились. Хохол прав, встречать нового русского пана лучше в поте лица. Хоть и по рекомендации нанял их этот новый русский от того нового, которому за осень сделали из квартиры конфетку, а все равно есть риск, что пан погонит взашей, если посчитает, мол, спустя рукава пашут граждане без прописки, то есть без всяких прав.

Однако штробить дрелью, устраивать трудотерапию напоказ — один черт, не дело.

Иван залез под верстак, нашел отвертки в пластиковом ящике со всякой разной ценной всячиной и быстренько раздел мадам Перфоратор, разобрал бисову машину...

Грицко воротился спустя пять с небольшим минут. Поднимаясь на второй этаж по винтовой лестнице, пока лишенной перил, хохол смешно поежился. Салех с утра в подвале возится с котлом отопления, чего-то там химичит, а за окнами минус десять. За большими, нестандартными окнами, для которых Иван мастерил подоконники, пока не сдохла мадам Перфоратор.

— У низу тепло, а у нас тута... — начал Грицко, да заткнулся, указал пальцем на разукрашенное инеем окошко за спиной у Ивана. — Дивись! Едуть, бисовы дети! — И хохол заторопился к рабочему месту включать дрель и включаться в малопродуктивное производство бороздок в бетонном монолите стены.

— А ну стой, ударник каптруда! Ложь дрель, держи свою мадам Перфоратор. Реанимировал я ее. Всего-то и делов на десять копеек: контактик отошел. — Только после того, как отдал инструмент, Иван нехотя повернулся к окну.

Под горку, по занесенной с ночи снежком дороге, к одиноко стоящему в чистом поле коттеджу тащилась троица одинаковых больших черных джипов. В каком-то одном едет пан заказчик, в остальных — его холуи секьюрити, охранники вельможного тела. Как бишь зовут сие жирное тело?.. Иван сморщил лоб. Помогло, вспомнил: Аскольдом Афанасьевичем, во как звать вельможного, особу, приближенную ко двору Фараона Всея Руси. Богат пан и знатен, а, вишь ты, тоже не побрезговал сэкономить на рабах-шабашниках. Ничего удивительного — даже один из кандидатов в фараоны на будущих выборах этого, 96-го, и тот возводил себе загородный дворец силами гастарбайтеров из Таджикистана.

Грицко кинулся остервенело штрабить, усиленно вгоняя себя в пот и мужественно глотая бетонную пыль, а Иван поглядел в окно, полюбовался на автопроцессию, да и взялся вновь за фуганок...

Рев перфоратора не дал услышать, как оценивает Аскольд Афанасьевич проделанную этажом ниже работу. Оглохший Иван снимал стружку с заготовки для подоконника и изредка поглядывал на круглую прореху в полу, на убегающие вниз по спирали ступеньки.

Ага! Вот над полом взошла простоволосая мужская голова, а вот и широкие плечи появились — по винтовой лестнице совершает восхождение секьюрити сиятельного Аскольда. Поднимается, предвосхищая явление на втором этаже самого пана, и глазами ищет источники потенциальной опасности. Конструктивные особенности лестницы-винта упрощают бодигарду задачу вращения головой, сканирования пространства.

Охранник в авангарде, закончив восхождение, не преминул заглянуть за сгруженные кучей стройматериалы, за коими в принципе мог спрятаться кто-то нехороший, и, не вынимая рук из карманов длиннополого пальто, пошел по направлению к Грицко.

Хитрый хохол, даром что вкалывал как ошалелый, а глазом-таки косил, и сразу же понятливо вырубил перфоратор. Встал навытяжку, стараясь не пялиться на оттопыренные оружием карманы телохранителя, одернул бушлат, похожий на зэковский, утер пот с пыльного лица.

Секьюрити строго взглянул на Ивана, и тот тоже проявил понятливость — отложил фуганок, смахнул загогулину стружки с рукава свитера, вытянулся во фронт, огладил усы, поправил челку.

А тем временем над полом возникла бобровая шапка, за ней — бобровая шуба. Лучик солнца пробился сквозь иней на стеклах, блеснул на золотой дужке очков вельможи, заискрился бриллиантовый перстенек на куцем мизинце. С трудом преодолевая крутость винтовой лестницы, Аскольд Афанасьевич наконец-то донес себя до пространства второго этажа. Встал с последней ступеньки на плоскость, сопя, втянул в себя воздух. Прямо жалко его, устал болезный, покружившись винтом вместе с лестницей.

А следом за страдающим от одышки паном Аскольдом легко взбежал по ступенькам еще один охранник. Ответственность за проверку помещения лежала на его коллеге в авангарде, и этот, арьергардный, мог себе позволить осматриваться не столь пристально. Скорее глазеть по сторонам, чем осматриваться. И посему Иван узнал его первым. Точнее — его узнал Змей, скрывающийся под маской работяги Ивана.

Ох как жалко расставаться с маской Ивана! Работяга нашабашил достаточно, чтобы оформить фиктивный брак и поиметь прописку. Обо всем уже договорился с предприимчивой женщиной из подмосковной Апрелевки. В том числе и о том, что за дополнительную плату возьмет ее фамилию и поменяет замызганный паспорт на новый. А то, понимаешь, в нынешнем документе фотография с бородой, и ментовские патрули придираются, мол, непохожая, и берут на сотку больше, чем обычная взятка за отсутствие регистрации. Да и фамилия нынешняя... ну... понимаешь, такое дело... короче, штуки баксов не жалко, чтоб от нее избавиться...

Знакомое Змею лицо за дюжину лет, понятно, претерпело некоторые изменения, однако не столь радикальные, чтобы его невозможно было узнать. Змей узнал Лешего сразу. Вот, значит, как. Выходит, и бывший особый порученец Леший тоже пережил весеннюю чистку накануне летнего путча 91-го. Выжил и нашел, кому продаться в новой жизни. Адаптировался.

Змей представил себя на месте узнанного им Лешего в его нынешнем статусе. Минует секунда, другая, и секьюрити Леший, вне всяких сомнений, опознает в усатом Иване специалиста по конфиденциальным диверсиям.

Его действия?..

Вопрос риторический...

Уж точно не крикнет: «Ба! Змей! Какими судьбами?..»

И не сделает вид, дескать, не узнал Змея...

Произойди эта нечаянная встреча при других обстоятельствах, может, и кинулся бы обниматься, а может, и прикинулся посторонним, да, улучив момент, подмигнул бы с ухмылкой...

А в создавшейся ситуации вывод Лешего однозначен: старина Змей — это киллер, которому не повезло встретиться со знакомым из секретного прошлого...

Сейчас, вот сейчас уже Леший идентифицирует Змея, собьет с ног охраняемый объект в бобровой шубе, сместит сановную мишень и откроет огонь на поражение...

Или, если очень-очень повезет, будет стрелять по конечностям...

Вот досужий взгляд Лешего уже заскользил к верстаку...

Меньше секунды в запасе, чтобы принять решение...

Нельзя забывать, что и этажом ниже, и во дворе полно вооруженных секьюрити...

И Змей решился — медленно поднял руки, сцепил пальцы на затылке.

Удивленно вскинул брови тот охранник, что первым сюда поднялся.

Ничегошеньки не понял Грицко. Наверное, подумал, что Ванька «з ума зъехав».

— Фу-у... А лифт бы, фу-у... не помешал... — Аскольд Афанасьевич смотрел совсем в другую сторону и все дышал, дышал, и все никак у него не получалось продышаться.

Блеснули зрачки Лешего. Ярче, чем бриллиантовый перстень его сегодняшнего хозяина. И момент узнавания вооруженным экс-порученцем своего безоружного собрата, слава богу, совпал с моментом понимания, что старина Змей, сопоставив все риски, отдается на милость сильного.

— Только не шевелись, пожалуйста, — произнес Леший. — Мой напарник обожает проявлять рвение.

Упомянутый напарник резко выдернул из карманов руки — два коротких тупых ствола прицелились Змею в грудь. Ничегошеньки напарник не понял, продолжал удивленно топорщить брови, но на странную фразу Лешего, в которой говорилось и о нем тоже, отреагировал однозначно.

— Я оценил, — кивнул Змею знакомец из прошлого. — У тебя под рукой столько всякого инструмента...

— Инструмента, — Змей усмехнулся, — она, как баба капризная. А настоящего оружия, надежного, как плечо друга, у меня нет. Так что будем считать — я безоружен. О'кей?

— А-а че-его зде-е-есь та-а-акое, уф-ф... происходит?!

— Все в порядке, Аскольд Афанасьевич, — успокоил хозяина Леший. — Все под контролем. Разберемся.


2. Разговор по душам


— ... и ростовский мент, сука вокзальная, добыл для меня удобоваримую ксиву, а я с ней...

— Мусора ты убрал? — перебил Леший, впервые оборвав монолог Змея.

— Нет, зачем же? — Змей улыбнулся. — Сообщить тебе домашний адрес мента на момент осени девяносто третьего? Имя его запишешь или так запомнишь? Ежели он до сих пор сам не сдох, можете тряхнуть суку и убедиться, что я рассказал правду. Какой мне резон тебе сказки рассказывать? Чего я от этого выиграю?

— Ничего. А имя и адресок мусора я все-таки запишу.

— Пиши, диктую...

Они беседовали, именно БЕСЕДОВАЛИ, сидя друг напротив друга, — именно как ДРУЗЬЯ, — в удобных кожаных креслах. Между ними стоял низкий самшитовый столик, на круглой столешнице — фарфоровый сервиз для кофе, хрусталь, серебро, минералка, коньяк, тонко нарезанные дольки лимона, коробка сигар. В руках у Лешего блокнот в кожаном переплете и «золотое перо», в руке у Змея бокал с боржоми.

Они вдвоем в комнате, где нет ничего лишнего, кроме напольных ваз и картин в золоченых рамах.

Змей, в выцветшем свитере, брезентовых штанах, пудовых говнодавах выглядит, мягко говоря, чужеродным телом в этаких гламурных хоромах. А Леший, в строгом костюме, при модном галстуке, в фирменных штиблетах вписывается в интерьер более чем органично.

— Записал?.. Дальше рассказывать?

— Дальше все ясно. Ха! Был такой слушок, что осенью девяносто третьего президент все тянул и тянул с вводом войск в Москву, боялся, типа, восставших до тех пор, пока ему не сообщили, что из дурдома психи бегут. Кто знает, быть может, из-за тебя, друг мой, в стычке девяносто третьего победили пропрезидентские силы. Может быть, как раз случай твоего похищения из дурки и произвел на президента столь сильное впечатление. Похищение официально психбольных — это уже какой-то Феллини, хаос, сюрреализм, это впечатляет.

— Послушай, Леший...

— Нет, не называй меня так всуе.

— Ладно. Послушай, Игорь, ты мне можешь объяснить, почему я валялся овощем в дурке вместо того, чтобы гнить в земле под холмиком с номером?

— Ты был в плену. — Игорь отложил блокнот и перо, плеснул себе коньяка.

— Сам знаю, но какой прок от такого пленника? Ведь изначально была установка на ликвидацию порученцев. Ведь так?

— Историю с Трофимом Денисовичем Лысенко помнишь? — Игорь придирчиво выбрал сигару, занялся обрезанием ее кончика.

— Генетика — продажная девка империализма, а мы, мичуринцы, и академик Лысенко наш рулевой. — Змей, глотнув боржоми, поставил бокал на стол.

— Так точно. — Игорь обмакнул обрезанный сигарный кончик в коньяк. — Так же, как в середине века двадцатого, Трофим Денисович засрал всем мозги сельскохозяйственной глупостью, точно так же в конце перестроечного десятилетия другой академик, психолог, замутил разум поборникам капитализма в нашей стране.

— Говори проще: заговорщикам.

Игорь хмыкнул, сунул в рот влажный кончик сигары, прикурил, выдохнул ароматное колечко дыма и согласно кивнул:

— Пусть так. Некий академик от психологии в погонах с большими звездами предложил заговорщикам ряд методов манипуляции массовым и отдельно взятым сознанием. А ты, друг мой, с легкостью необычайной выяснил, как именно по строго засекреченной методе экстренно штампуют пачками суперменов. Парня, из которого сделали псевдосупера для твоего убийства, допросили и устранили, а ты, такой сообразительный, стал козырем, тузом в рукаве, в аппаратных играх против непомерно амбициозного академика-психолога.

— Жалко парня.

— Жалко. И отдельных товарищей из ГКЧП, которые стараниями нашего академика выбрасывались из окон, тоже жалко. А самого изобретателя разнообразных методик пси-воздействия не жалко ничуть. Методики его живы, а самого списали в прошлом году, на всякий случай, накануне выборов этого года. Чтоб во время выборов, упаси боже, не напакостил.

— То бишь, если бы энская братва меня не выкрала во время беспорядка девяносто третьего, тогда?..

— Так точно. Держать козырь против покойника — бессмысленно.

— Меня продолжают искать?

— Не думаю. Конечно, в девяносто третьем, для порядка, объявили тревогу, но... Сколько таких тревог объявляли? Например, по поводу убийства Влада Листьева. А толку? Некогда тревожиться по ерунде, когда идет процесс дележа собственности погибшей страны. Кто не успел, тот опоздал.

— А не знаешь, кроме меня и тебя, много ли наших пережило чистку весной девяносто первого?

— Откуда мне знать? Могу предположить, что большинство. — Игорь стряхнул серый столбик пепла в янтарь коньяка, в свой нетронутый бокал. — Как мне кажется, только ты, друг мой, взял на себя труд допросить подосланного к тебе киллера и предпринял попытку связаться с президентом. Что до меня, так я своего киллера ликвидировал сразу и сразу исчез с адреса приписки... — Игорь втянул в себя сигарный дым полной грудью. Затянулся, как будто курил сигарету. — Долгая история, пришлось помыкаться, прежде... — Игорь замолчал, оборвал фразу. Небрежно бросил сигару в бокал с дорогим коньяком, где уже плавал пепел. — Олег, я встретил девушку, я... Только ты не смейся... Влюбился я, как пацан сопливый, в дочку Аскольда Афанасьевича. В среднюю. Аскольд, он своих троих девочек не балует. С Аллой мы встретились, представь себе, в метро. В девяносто втором это было. Аскольд уже тогда прилично поднялся, капиталами ворочал, а дочка в институт на метро ездила. Так он ее воспитывал. Алка и не подозревала, что папаша пускает за ней «хвост». Ее незримо охраняли нормального уровня ребята. После развала комитета в девяносто первом Аскольду было из кого выбирать...

Игорь вновь замолчал. Потянулся было за новой сигарой, да передумал, взялся за емкость с коньяком, налил в нетронутый бокал на три пальца, выпил залпом и продолжил:

— На первом нашем с Алкой свидании я все-таки засек «хвост». Подумалось невероятное — что меня каким-то образом опознали и пасут. Про академика-психолога я тогда ничего не знал. Это Аскольд меня просветил позже. Аскольд Афанасьевич — кладезь информации о закулисье грызни за власть... Твою мать, о чем это я?.. Отвлекся, потерял нить...

— Ты засек «хвост» и подумал, что он по твою душу.

— Да, подумал. Вежливо попрощался с девушкой и, знаешь, как испугался, когда понял, что это ее, Алку, пасут. Чья она дочь, я, сам понимаешь, понятия не имел. Но нищенкой Алка не выглядела, а в девяносто втором как раз начали похищать людей ради выкупа, и я... Надеюсь, ты понимаешь. Предпринял я, сам понимаешь, какие действия. Хорошо еще, с перепугу не загасил топтунов, а только... э-э-э... только здоровье им вполне щадяще попортил и доставил девушку домой, сдал с рук на руки отцу... Ха-а!.. А вышло, что сдал экзамен, сам того не желая, Аскольду на профпригодность. С тех пор я с ним.

— А девушка? Алла Аскольдовна, с ней у тебя как?

— Переписываемся. — Игорь заглянул в пустой, влажный от коньяка бокал, рука его вроде бы дернулась, чтоб еще налить, но Игорь сдержался. — Папаша ее в Гарвард отправил доучиваться.

— От тебя подальше? Ты извини, если я...

— Да ну, брось ты! Все нормально, вполне закономерный вопрос... Аскольд Афанасьевич, ты понимаешь, вообще никак не комментирует наши отношения.

— То есть?

— Никак! Мы с ней созваниваемся чуть ли не ежедневно. По электронной почте переписываемся. Видимся, сам понимаешь, редко. Он нам не препятствует. Знает, что мы... Что мы близки. И я, и она пытались поговорить с Аскольдом Афанасьевичем о будущем, о нашем с ней будущем, но Аскольд — кремень! Сначала, говорит, дочь должна закончить образование, и все тут. А там, говорит, видно будет. И точка... Лишь однажды... Я одно дельце успешно провернул, Аскольд сомневался, что все у меня получится, как надо. Головой рисковал, как никогда в жизни, а... Короче говоря — получилось все тип-топ, Афанасича я порадовал, и он, такой веселый, сказал, что о лучшем зяте даже мечтать стыдно. На неделю отпустил к Алле, в Гарвард меня отпустил, с ней повидаться... Эх! — Игорь все же налил себе коньяка. До краев. Выпил, как воду. Тыльной стороной ладони утер губы. Взял сигару. Зубами откусил кончик. Сплюнул на сторону. Закурил.

Игорь курил, глядя в стол. Пауза затягивалась. Змею показалось — Игорь жалеет о том, что наговорил лишнего, раскрылся чуть больше, чем следовало. Однако слово не воробей. И под сказанным следовало подвести черту.

— М-да-а... — вздохнул Змей сочувственно. — Ситуация у тебя — не позавидуешь. Умен Аскольд Афанасьевич и не прост. Я это сразу понял, едва с меня сняли наручники и оставили наедине с тобой в этой комнате. Интересная личность пан Аскольд, ничего не скажешь.

— Почему «пан»?

— Помнишь хохла, который стену штрабил? Грицко всех новых русских панами кличет. Как там, кстати, мои коллеги шабашники?

— Нормально. Продолжают без тебя арбайтен. Вопросов лишних не задавали. Твои вещички и деньги со съемной квартиры я дал распоряжение забрать. Ты, друг мой, недурно зарабатывал для шабашника.

— Копил, ха, на старость.

— Деньги тебе вернут, а тряпье я скажу, чтобы выбросили.

— Вот так, да? Ты, значит, нисколько не сомневаешься, что я останусь в твоем полном распоряжении.

— Нет, не в моем. Можешь вообще отказаться. Аскольд велел проверить твою постсоветскую биографию, и если ты...

— Не киллер, — подхватил Змей, — который поджидал пана с фуганком наголо, тогда, после проверки, он мне сделает предложение, от которого трудно отказаться.

— Считай, такое предложение уже сделано. Проверка — это проформа. Я готов за тебя поручиться, не дожидаясь ее результатов. Но Аскольд дождется, и денег на проверку не пожалеет. У него принцип — все задуманное доводить до логического конца. Пользуйся, отдыхай. Условия создадим. Работать начнешь по окончании проверки твоих по... Ха-а... — Игорь усмехнулся подкупающе искренне. — Чуть было не сказал: «твоих показаний».

— Мне будет предложено охранять тело пана или глушить тротилом его конкурентов?

— Охранять тела нас не учили. — Игорь отправил окурок сигары туда же, куда и первый, в грязный бокал с коньяком. Закинул ногу на ногу, откинулся в кресле.

— Но ты же притащился с хозяином в недостроенный коттедж как его телохранитель. Или я не прав?

— Я приехал с ним в качестве консультанта, осмотреть место на предмет вероятных неприятностей, сам понимаешь каких.

— А я принял тебя за охранника вельможного пана.

— Спасибо, порадовал. Раз особый порученец обманулся, значит, и возможные соглядатаи обмануты.

— Аскольда пасут, да?

— Все, кому не лень. Правда, не постоянно, но с завидной периодичностью. Как и он периодически обязательно кого-нибудь пасет. Такая жизнь. Ты, виртуоз фуганка, надеюсь, хотя бы иногда в телевизор заглядывал, газетки почитывал и имеешь приблизительное представление, какие заварушки со стрельбой, взрывами, шантажом и так далее сопровождают процесс первичного накопления капиталов. Ну так вот, друг мой, твои приблизительные представления — то же самое, что представления двенадцатилетнего девственника о сексе.

— Понял. Верю. Смотреть на групповуху по телику или в ней участвовать — две большие разницы. Интересно, сколько мне будет платить ясновельможный пан, если я соглашусь поучаствовать в разврате на его стороне?

— Я повторюсь: можешь и отказаться. Закончится проверка, и гуляй на все четыре стороны. Светить себя тебе ни к чему, значит, и мне, и Аскольду Афанасьевичу мочить тебя нет смысла. Как нет смысла и принуждать к сотрудничеству. По принуждению — это не работа. А согласишься, получишь свою долю акций фирмы Аскольда. Малую долю, но это такие деньги, которые твоему Грицко и не снились.

— Черт! Экая пан умница! Делает соратников из сотрудников. Прямо мафия в родном смысле этого итальянского слова.

— Бренд «семья» занят. «Семьей» в нашем обновленном отечестве принято называть сам знаешь, к кому приближенных.

— Не знаю.

— Смеешься?

— Серьезно, не знаю.

— А я-то, простая душа, думал, что шабашники все-таки хотя бы иногда заглядывают в телевизор, хоть на толчке, а почитывают газетки...


3. Разговор по делу


— А вы, Олег Константинович, сильно изменились, и всего за одни сутки. — Аскольд Афанасьевич запустил пухлую кисть в коробку с сигарами, вытащил одну, ощупал ее, понюхал, осмотрел сигару со всех сторон и вдруг, совершенно неожиданно для собеседника, расхохотался раскатисто, бросил сигару обратно в коробку, шлепнул себя ладошкой по лбу. — Дурень! Веду себя, как будто вы чужой человек. Сигары я вообще-то курить не люблю, я... — Аскольд Афанасьевич, крякнув, поднатужившись, оторвал толстый зад от мягкого седалища, привстал с кресла, достал из брючного кармана серебряный портсигар и с облегчением плюхнулся обратно мягким на мягкое. — Уф-ф... надо худеть... — Куцые пальцы толстяка открыли портсигар. — Я вообще-то отдаю предпочтение «Беломорканалу». — Аскольд Афанасьевич привычно продул дешевую папиросу, по-плебейски смял гильзу. — Я с четырнадцати лет его курю. — Щелкнув специальной зажигалкой для сигар, он прикурил «беломорину». Затянулся с удовольствием, выпустил дым из ноздрей. — А сейчас на людях приходится соответствовать имиджу. Пробовал трубки себе завести по совету имиджмейкеров, редкие купил: «Хановича» взял, «Банг», старый, семидесятых годов «Данхил», табачок заказывал из-за бугра, но, вы знаете, с трубками такая морока. Вы курили когда-нибудь трубку, нет?.. Так вот бриа-ровую трубку положено курить раз в сутки, иначе загубите вещь. Приходится таскать с собой целую прорву трубок! Я хотел специального человека нанять, чтоб носил за мной набор трубочек, набивал их, чистил, но на деловые переговоры с собой его не возьмешь, и пришлось приучить себя дымить сигарой на людях. Откровенно признаться — ради понтов голимых.

Они, Олег Змеев и Аскольд Афанасьевич, сидели в той же комнате, где нет ничего лишнего, кроме изысканных излишеств. За тем же круглым столиком из самшита, точно так же, как и вчера, сервированным. Аскольд — в кресле, которое вчера занимал Игорь, Олег — напротив, на уже привычном месте.

Олег действительно изменился сильно всего за сутки — его постригли, ему сбрили усы, умаслили кожу кремами, переодели в деловой костюм, переобули в удобное. Весь вчерашний вечер чем-то напоминал эпизод из фильма «Красотка», где смакуется, как блядь превращают в честную женщину. С той лишь разницей, что героиню Джулии Роберте возили по бутикам, а Олег менялся, не выходя из дому, из московского особняка пана Аскольда.

Ночь преображенный Змей провел в отдельных апартаментах и отнюдь не под замком. Курирующий друга Игорь предложил на ночь телку. Привел специально для друга горничную с фигурой не хуже, чем у Джулии Робертс, и с таким же, как у «красотки», лягушачьим ртом. Олег отказался от живого презента. О чем, если честно, очень и очень пожалел, засыпая. Прошлая — уже прошлая! — половая жизнь шабашника его не баловала близостью со шмарами, у которых и зубы жемчужно-белые, и модная стрижка, наверное, не только на голове. И наверное, горничная не храпит, уснув на плече удовлетворенного партнера...

— Олег Викторович, вы в судьбу верите?

— Стараюсь не верить.

— О! В этом вопросе мы с вами сходимся! И я стараюсь, но как тут не поверишь в нее, в шалунью, если сегодня утром выясняется, что вашему другу Игорю предстоит... гм-м... одно мероприятие, важное для меня... гм-м... для нас, для всех, для всей нашей команды... Уф-ф... — Аскольд Афанасьевич, выдохнув, лег грудью на живот, дотянулся до пепельницы и раздавил папиросный окурок о хрустальное донце. — Фу-у... Предстоит мероприятие, которое я бы предпочел, чтобы он провернул... гм-м... с напарником. В силу, гм-м... важности мероприятия, ха-ха-х... Ужасно, да? Формулирую мысли — ужасно! Как закоренелый бюрократ-аппаратчик. А что делать? Все, которые сегодня курят сигары и носят перстни, вроде того, что у меня на мизинце, все вышли оттуда — из комсомольско-партийного аппарата совка. С ними приходится тереться, от них и поднабраться лексики. Знаю, о чем вы подумали. Да, не все поголовно из бывших в моем круге общения. Есть исключения, но их мало. Бе-ня Ольховский, возьмем для примера, он в прошлом, как и я, кандидат наук.

— Я о другом подумал. О том, что...

— Молчите, я угадаю! О том, что "а" — вас еще не проверили, и «бэ» — вы еще не дали окончательного согласия влиться в команду, где я за капитана. Соглашайтесь, Олег. В будущем океане современной жизни под ногами лучше иметь надежную палубу. Из меня капитан, на слово поверьте, не самый плохой, хотя и выгляжу я нелепо, как мистер Твистер из советской басни. Что до вашей проверки, так она будет, без нее — никак. Проверка — дань моей педантичности, и пускай она идет сама по себе, бог с ней. Скажу вам откровенно — поручительства Игоря вполне бы хватило, не имей я привычки все намеченное доводить до логического конца. Проверка проверкой, а дело не ждет. Завтрашнее мероприятие требуется провести без сучка без задоринки. Разносторонние специалисты есть в команде, но завтра всем им найдется столько работы, что мало не покажется. Каждый спец на счету. Кто, кроме вас, скажите вы мне, сумеет лучше подстраховать Игорька? Вы оба — питомцы одной школы, вам в паре по силам горы свернуть!

— В чем суть завтрашнего мероприятия?

— Игорь вам все разъяснит. У него это лучше получится. А я скажу, почему все должно произойти завтра! Завтра четвертая жена Бориса Ольховского притащит его на бал. Сомневаюсь я... гм-м... Нет!

Я уверен, что Ольховский явится на танцульки в Дворянском собрании без обычно плотного кольца охраны. Завтра доступ к его телу будет... гм-м... облегчен. Редчайший случай! А нам, видите ли, как раз и требуется частичка его, знаете ли... гм-м... тела. Мелкая анатомическая частичка...


4. Разговор по существу


Они шли длинным коридором, казавшимся бесконечным. Зарекомендовавший себя ветеран команды Аскольда Афанасьевича шагал чуть впереди. Не проверенный до конца, но авансом получавший благословение неофит отставал на шаг.

— Я забыл спросить, Игорь...

— А вот теперь, когда мы на работе, зови меня Лешим.

— Я хотел спросить, Леший, откуда стало известно про технические прибамбасы любимого сейфа Ольховского.

— Его второй секретарь продал информацию, как он думал, сотрудникам ФСБ, а на самом деле ее и его купили мы. Шкурник надеялся, кроме денег, еще и орден получить. Его обещали наградить, да он заболел. Подхватил редкую инфекцию. Второй месяц лежит в бреду, помирает. В конце концов, сам понимаешь, помрет, не приходя в сознание.

— Ты его работал?

— Есть у нас и другие специалисты по редким инфекциям. Все, пришли.

Леший остановился напротив двери с кодовым замком.

— Мне отвернуться? — спросил Змей.

— Ты меня обижаешь. Запоминай код: один-три-семнадцать-двадцать четыре. — Пальцы Лешего пробежали по кнопкам, дверь бесшумно отворилась. — Прошу в закрома! Заходи.

— Ого!.. — Змей переступил порог и остановился в нерешительности. — Мама дорогая! Глаза разбегаются, арсенал Джеймса Бонда!.. Чего тут только нет...

— Трехлинейки Мосина точно нет. А по соседству, за углом, есть тир, где можно пристреляться. За тиром — зальчик для апробирования спецсредств. Порепетируем, то да се и доведу до твоего сведения, какая оперативная работа проводится на месте завтрашней акции, непосредственно в данную минуту.

— Акцию планируешь ты?

— Угу. Ты просыпался, завтракал, а друг голову ломал. Аскольд о месте и времени завтрашнего пати с Беней узнал со сранья и меня загрузил чуть свет.

— Дождался, значит, пан, пока я высплюсь.

— Спалось-то как на новом месте?

— Нормально.

— Быстро заснул?

— Намекаешь на мой отказ разделить ложе с куклой-горничной? Нет, дружище, засыпал долго. Думы мучили. Ворочался и думал, как часто ты сам пользуешь эту красотку.

— Придурок, я в Алку влюбленный. Меня на других баб и не тянет.

— Сочувствую.

— Завидовать надо, а не сочувствовать.

— Хватит о бабах. Имею конкретное предложение насчет завтрашней акции.

— Трави.

— Переодеваемся революционными матросами и берем штурмом дворянский бал на фиг.

— Смешно. А если серьезно, то не проканает такая хохма. Имей в виду — людишки Ольховского встанут у входа в домик, где соберутся потомки не добитых в семнадцатом господ. Так плотно встанут, что и роте революционных матросов ни шиша не светит, кроме кинжального огня на поражение.


5. Без разговоров


К вечеру дня «икс» повалил снег. Сочные хлопья липли к стеклам витрин, окошек, авто, окошечкам светофоров. Снег подгонял прохожих, гнал их с улиц и одновременно слепил. Белые шапки подрастали на крышах, белые холмики росли на бордюрах, белые полоски осыпались с верхних краешков рекламных щитов, с проводов и карнизов.

Щетки «дворников» соскребали со скрипом белое с лобового стекла вишневой «шестерки». Мужчина за рулем матерился вполголоса. Леший и Змей на задних сиденьях флегматично дремали. Как будто в прогретом до духоты салоне оба раскисли после наполненного суетой дня, после изнурительной и тяжелой работы. Суеты — да, ее сегодня хватало. Однако работу им еще только предстояло выполнить. Какое это емкое слово — «работа». Какое всеобъемлющее — это и забивание гвоздей столяром, и стоны сладострастия проститутки, и охота за пальцем широко известного в узких кругах прохиндея.

Желтые многоточия фар длиннющих шеренг разномастных авто перемещались едва-едва. Снежная рябь способствовала созданию иллюзии пешего движения факелоносцев по улицам в центре Москвы. Вишневая в снежную крапинку «шестерка» еле-еле перестроилась в крайний ряд, притормозила, и сзади запиликали в унисон клаксоны недовольных автолюбителей. Любителей во что бы то ни стало, хоть как, но пересекать столицу на своих колесах и поверху, а не в плебейском метро, пусть и более быстроходном.

«Шестерка» притормозила, и вялости у пассажиров как не бывало. На щадящий холодок в минус пять градусов — когда идет снег, температура повышается по определению — бодро вышел из духоты салона Змей, за ним Леший. «Шестерка» сразу же тронулась, подгоняемая бибиканьем. Широким шагом порученцы пана Аскольда пересекли тротуар. Оба в длинных пальто, простоволосые, у каждого на плече баул. Леший обогнал Змея, набрал код ближайшего парадного, они вошли, топая, стряхивая снег с обуви, утирая от снега лица, поднялись по зализанным временем ступенькам и вызвали лифт, чтоб потом пешком подниматься выше под звуковое сопровождение, под стоны строп, опускающих допотопную кабину.

Они поднялись на шестой этаж. Как и этажами ниже, здесь тоже закуток с квартирами от площадки перед шахтой лифта и от лестницы отгораживает хлипкая дверца. Леший вскрыл ее замок в одно касание. Змей зашел в темный закуток. На площадке кое-как светит голая лампочка, а здесь, в закутке, источники света перегорели, и никому недосуг ввинтить новые. Леший, оставшись на площадке перед лифтом, закрыл хлипкую дверцу. Почти что в кромешной тьме, но уверенно Змей подошел к «сейфовой двери» нужной квартиры. Снял баул с плеча, прижался спиной к стенке и услыхал, как за железной дверной панелью мелодично запел звонок — это Леший нажал на соответствующую кнопку под номером нужной квартиры, одну из кнопок в вертикальном ряду, параллельном косяку хлипкой дверцы в закуток с солидными дверями квартир.

Вслед за песней звонка за железом «сейфовой двери» послышались шаркающие шаги, их сменили аккорды щелчков «сейфовых замков» и лязг засовов. И вот «сейф» открывается. Свет из прихожей клином падает на стенку напротив со счетчиком электричества, на потрескавшийся потолок, на пол, на баул Змея.

Одинокий лысеющий холостяк о баул споткнулся. Привык выходить, не глядя под ноги, и споткнулся. Рука Змея в перчатке поймала его за лицо, заткнула рот, а другая рука ударила вскользь по затылку. Змей подхватил падающего, оглушенного им жильца. Подоспевший Леший подхватил баул Змея, перед этим не забыв закрыть за собой бесшумно хлипкую дверцу из закутка на площадке к лифту.

Тихо вошли в квартиру. Щелчок «сейфовых» запоров, лязг засова. Минута молчания. Тишина. По крайней мере сразу соседи не выскочили из квартир выручать оглушенного соседа. Вероятность минимальна, но, если кто из соседей что-то расслышал, подсмотрел и кто-то патологически бдительный звонит сейчас в милицию, так им или ими займутся. Группа поддержки контролирует все звонки из этого дома вовне. Группа готова к любым неожиданностям, она рядом. Даже если над домом зависнет НЛО, парни из группы поддержки не подкачают. Если, конечно, будут четко следовать инструкциям Лешего. А они будут им следовать. Четко.

Леший пошел в комнату открывать законопаченную на зиму балконную дверь. Змей оттарабанил владельца квартиры из прихожей в ванную. Приковал его к холодной трубе наручником. Достал из кармана и положил рядом ржавый, сточенный напильник. Таким напильником да еще после обморока мужик будет разбираться с браслетом часа полтора. Не меньше, но и не дольше — с виду, по всем признакам, изученным и Змеем, и Лешим во времена оны, мужчина практически здоров, а значит, бояться, что он, очнувшись, окочурится, заработает от испуга инфаркт, не стоит. Переживет злоключение и еще девушкам будет хвастаться.

Конечно, гораздо проще было бы вколоть страдальцу снотворное, однако нечего снабжать будущее следствие лишними путеводными ниточками. Химия и без того будет применена в акции, и хотя бы на данном этапе почерк преступления должен быть иным. Образно говоря: механическим.

На всякий случай Змей заглянул в туалетную комнату, залез в нишу за унитазом и перекрыл воду. А то окажется пострадавший непомерно сообразительным да дотянется до кранов над ванной и устроит потоп нижним соседям, вместо того, чтобы перетирать цепь напильником, и спустя всего четверть часа нижние жильцы поднимут тревогу. А если надумает по трубам стучать, так и пусть — стук не повод для вскрытия дверей аварийкой.

Закончив возиться в ванной и в туалете, Змей пошел на запах зимней свежести, в комнату оккупированной квартиры, куда задувало снежинки с улицы в открытый Лешим выход на балкон.

Змей застал напарника уже надевающим рюкзак поверх брезентового комбинезона и заспешил. Скинул пальто, стянул широкие брюки, остался в таком же, как и на Лешем, сером комбинезоне, в таких же ботинках с рифленой подошвой, с низким каблуком. Бжикнув «молнией», расстегнул баул, вытащил из баула рюкзак, закинул за спину — минуты не прошло, как подготовил себя к работе. Натянул на голову серую шерстяную шапку-чулок с прорезями для глаз. И вышел на балкон вслед за напарником.

Из «шестерки» они высадились с северной стороны дома, балкон выходил на юг. С южной стороны, напротив — похожий дом дореволюционной постройки. Между домами — узенький переулок. За окнами верхних этажей дома напротив — никакого света, движения, тишь. Верхние этажи занимает учреждение, а рабочий день давно закончился. Но пара нижних этажей, точнее — большущие, занавешенные белым окна, сияют ярко. Наблюдается этакая параллель — темень наверху и бурлящая электричеством жизнь внизу. Но бурлит она только за занавесками, ибо переулок перекрыт для движения случайного автотранспорта. В него, в переулок, пропускают только избранные машины, здесь же, в переулке, они и паркуются.

Змей вышел на балкон, повернулся налево, шагнул и остановился, ожидая, пока напарник перелезет через перила. Перебираясь через заграждения перил, Леший держался впритык к стене. И Змей, выходя, терся о слив балконного окошка. И вовсе не оттого, что балкон был захламлен. Они и выбрали конкретно эту квартиру, а не соседскую для вторжения именно потому, что здесь на балконе пусто, а у соседей черт-те чего навалено.

Змей остановился по эту сторону перил, Леший — по ту. Он встал на ящик, полный замерзшей земли. Не иначе, в теплое время года лысеющий холостяк выращивает цветы для подружек в, скажем так, забалконных ящиках.

Змей и Леший замерли в ожидании. А снег летел им в шерстяные лица, и ветер трепал расцвеченный триколором транспарант, натянутый как раз на уровне шестого этажа над переулком. Транспарант с лозунгом «Голосуй сердцем» полоскался на ветру почем зря, как будто аполитичный ветер пытался его сорвать, будто бы проверял на прочность тросики перетяжки.

Перетяжка предполагает наличие двух тросиков — для верхнего и нижнего краев длинного транспаранта из прочной материи с лозунгом, отвергающим разум. И оба этих стальных тросика имели место быть. С одной стороны переулка, с этой, они крепились к стене параллельно балкону, в полутора метрах от перил, а с противоположной стороны, к стене дома напротив, их закрепили сантиметрах в пятидесяти от сейчас мертвого окна.

Змей и Леший дождались: внизу, у въезда в переулок, вдруг разразилась такая ругань, что слышно на всю округу. Кому-то не давали проехать. Кто-то грамотно качал права. Змей прислушался и, кажется, узнал голос оскорбленного запретом на въезд. Правда, Змей еще ни разу не слышал, как визжит фальцетом Аскольд Афанасьевич, но характерное «уф-ф...» в паузах ни с чем не спутаешь.

Ругань отвлекла, безусловно, тех потенциальных идиотов, которым вдруг вздумалось в этакую метель задирать голову и вчитываться в безумный предвыборный лозунг. Пользуясь ожидаемым моментом, Леший прыгнул. Зацепился пальцами за нижний, обледеневший тросик, подтянулся, зацепился за верхний, на нижний поставил ногу, другую и заскользил к боковине транспаранта.

Змей перемахнул перила и прыгнул вдогонку за партнером. Сразу запрыгнул ногами на нижний тросик — опору, руками сразу схватился за верхний.

Доскользив до транспаранта, сначала Леший, а за ним и Змей так поменяли положение тел, чтобы от эпицентра скандала в устье переулка их спрятало трехцветное полотнище с буквами. Они мяли мысками ботинок плотную ткань, они быстро-быстро перебирали руками, они выскользнули с другой стороны транспаранта, доскользили до стенки противоположного дома, до крепления перетяжки рядом с мертвым окном всего за минуту.

Мертвое окно совсем рядом. Достаточно широко шагнуть, чтобы попасть с обледеневшего тросика на алюминиевый скат под оконной рамой. На скользкий, как каток, скат, припорошенный снежком. На скользкой поверхности под наклоном, если и возможно устоять, удержаться, так только теоретически. Но к чему проверять теорию практикой, ежели в запасе имеются замечательные спецсредства? Такие спецсредства, о которых во времена оны порученцам запрещалось даже мечтать.

Змей повернулся спиной к Лешему. Напарник одной левой вытащил из бокового клапана на рюкзаке Змея «кошку»-раскладушку. В собранном виде устройство выглядело как вороненый штырек с мотком тонкой и прочной веревки на конце и с веревочной петелькой, торчащей из мотка.

Леший встряхнул штырек, будто градусник или как будто нож с боковым выкидным лезвием. Встряхнул, и из свободного от веревок конца выскочили «когти кошки». Тихо защелкнулась механика, фиксирующая «когти» в рабочем положении, а Змей невольно вспомнил, как их учили мастерить «кошки» из подручных средств, и улыбнулся под маской.

Меж тем Леший просунул кисть в веревочную петлю, взмахнул рукой — «кошка» полетела вверх чуть-чуть под углом. Клубок веревки разматывался, пока она улетала, рука Лешего поднималась... Есть! Крючья-"когти" зацепились за кромку крыши.

Метая «кошку», Леший развернулся грудью к стене, и теперь Змей шарил в рюкзаке у партнера. И, пока клубок разматывался, нашарил искомое. Крючья зацепились, синхронно Змей вытащил приспособление для резки стекла. И ни одной секунды не пропало даром.

Леший перешагнул на скользкий слив. Встал, упираясь каблуками в край рамы, а точнее, повис на веревке, натянувшейся до предела. Левая рука Лешего поднята, кисть в петле, в правую Змей вложил «циркуль»-стеклорез.

Мягкая резиновая полусфера расплющилась, присосалась к стеклу в низу окошка, «циркуль» с алмазным резаком вычертил окружность. Движение от себя, нажатие на резиновый клапан, и надувающаяся полусфера «сплюнула» стеклянный кружок в промежуток между стеклами. Та же операция со вторым, так скажем, внутренним стеклом, и кружок меньшего диаметра падает уже на подоконник, вовнутрь безлюдной комнаты за окном. Аналогичная операция в верхней части рамы, только на сей раз в итоге рука бросает вовнутрь стекло вместе с «циркулем», а пальцы сразу находят и открывают шпингалет с той, внутренней стороны. Доступ к нижнему шпингалету уже есть, и спустя мгновение окно приоткрыто. Леший зацепился за раму, убрав ногу со слива, поставив на подоконник, сбросил с кисти петлю, качнул ее Змею. Обратно веревка качнулась уже вместе с грузом, вместе со Змеем.

Прежде чем закрыть шпингалеты окна, Змей, стоя на подоконнике, высунувшись наружу, дождался предпочтительного порыва ветра и подбросил утяжеленный конец веревки высоко-высоко вверх. Ветерок не подвел, помог, задул веревку на крышу. А внизу, в устье переулка, затихала ругань, что началась ровно три с четвертью минуты тому назад.

Сориентироваться в комнате, куда они проникли, смогли бы и слепые. Единственный проход меж канцелярскими столами вел прямиком к двери. До нее Змей и Леший дошли бесшумно и не спеша, с ней, с дверью, особо не церемонились, но и взлом не форсировали. Поспешишь — людей насмешишь. И, хвала богам, что они не рассмешили народ в переулке. Оба, и Леший, и Змей, остались довольны первым этажом. Пока все о'кей. Оба выдержали жесточайшую селекцию в начале 80-х, и по сию пору их тела послушны, нервы не мешают работать, а впрыскивание надпочечниками адреналина в кровь вполне подконтрольно сознанию.

Они вышли в коридор. Протяженный, со стенами цвета фисташек. Змей закрыл аккуратно взломанную дверь в комнату, куда приятель-ветер задувал снежинки сквозь идеально круглые отверстия в стеклах и где остался валяться «циркуль», сюрприз для следователей. Сочетание фирменных «циркуля» и «кошки» в этой комнате со старым напильником и ментовскими «браслетами» в ванной — веселая задачка для следствия. А еще есть баулы, в которые весельчак Леший вчера бросил по щепотке марихуаны.

Змей закрыл дверь, и чернота поглотила все фисташковые оттенки. Такое ощущение, будто бы очутился в тоннеле, в конце которого слабо отсвечивает. Что? В конце коридора сочится свет с лестницы.

Напарники молча прошли коридор и молча спускались по лестничным пролетам. Во время спуска Змей под маской поморщился — он забыл спросить, а напарник забыл сказать, что за учреждение занимает верхние этажи. Мелочь, конечно, но их учили, что мелочей не бывает. Все-таки годы берут свое...

К месту вспомнилось и то, как собрат-порученец позавчера тянул коньячок и сигарный дым. Вспомнилась и его Алла. Игорь по кличке Леший завел себе любовь и дурные привычки. Ни того, ни другого до сорока лет особому порученцу не позволялось. А впрочем, страна, которой они присягали в 80-х, исчезла с политической карты мира и, исчезая, тащила с собой в забвение порученцев. И какие могут быть претензии к выжившим? Никаких!..

Последняя дверь с лестницы вела в коридор-тоннель третьего этажа. На втором такую же дверь давненько заложили кирпичом, замуровали при перепланировке здания. Они свернули в коридор третьего этажа и еще раз свернули; пройдя по коридору всего ничего, зашли в общественный клозет. Змей сунул руку за спину, из продолговатого кармашка на рюкзаке вытянул тонкий, как карандаш, фонарик. Из аналогичного накладного кармашка на своем заплечном мешке Леший выудил отвертку.

Лучик фонарика пробежался по раковинам, вверх по кафелю и нашел, обежал по периметру, решетку вентиляции под потолком. Дом старый, и вентиляционная решетка — в клозете устаревших стандартов. При недавнем ремонте ваять такую большую решетку дешевле всего было из древесины. Так и сделали. Сваяли и покрасили белой масляной краской.

Змей выключил и положил фонарик в раковину. Подошел к кафельной стенке, согнул колени, подставил руки, изобразив из ладоней ступеньку, и Леший, аки цирковой акробат, вскарабкался партнеру на плечи.

Полминуты спустя Змей принял отвинченную решетку, которая легла поверх опять же раковины. Под ней, под решеткой, следаки найдут копеечный фонарик, который станет дополнительной заморочкой для следствия, ибо китайские фонарики данной модели продаются только в городе Владивостоке.

Плечи Змея освободились от нагрузки, Леший исчез в вентиляционном отверстии. Едва он исчез, Змей подпрыгнул, зафиксировал хват на краю отверстия, подтянулся, перевалился через край и тоже полез головой вниз в вентиляционную шахту.

В эту старинную шахту вентиляции протиснулся бы и борец сумо. Змей спускался по желобу шахты, используя конечности как распорки. Медленно спускался, спешить некуда, Леший уже достиг уровня второго этажа и смотрит сквозь прутья-палочки похожей на снятую решетки. Отличия двух решеток — на втором ее не красили, а морили, и прутья морены порезче, чем крашеные. На втором этаже совсем другая эстетика.

Леший завис поперек шахты, наискось, голова ниже задницы, рука без отвертки уперлась под зарешеченным отверстием, согнутые в коленях ноги упираются в полосатость, в тень от прутьев решетки на желобе шахты.

Клозет под литерой "М" на втором этаже освещен люминесцентными лампами. Клозет функционирует, и Леший, зависнув, прислушивается к звукам за дверью. И кстати, дверь имеет защелку с этой стороны. И что интересно, сия защелка играет в разработанной Лешим операции далеко не последнюю роль.

Леший, повернув голову ухом к мореным прутикам, вслушивается. Но и Змею, который не спеша опускается, достаточно хорошо слышно примерно то же, что и лидеру их тандема. И понятно, что со звуками возникла проблема. Звуковой фон настолько пересыщен, что конкретно шагов за дверью с важной задвижкой можно и не разобрать.

Слышна музыка, причем в исполнении «живого» струнного ансамбля, а такая «живая» музыка всегда звучит ярко, заполняя собой все диапазоны. Слышны приглушенные голоса, которые звучат, как помехи-шорохи. Отсутствие ударных в струнном ансамбле с лихвой компенсирует перестук каблуков мужской и шпилек женской обуви. И все это — музыка, голоса, перестук — слышится слегка приглушенным, малоотчетливым, но по децибелам вполне достаточным, чтобы помешать услышать, как к двери клозета подходит лицо мужского пола, возжелавшее облегчиться.

Однако следует учесть, что клозет, конкретно этот, расположен среди всяких-разных, так скажем, подсобных помещений. И те особи мужского пола, что стучат каблуками под струнную музыку, сюда не заглянут. Учтя данный факт и прекратив бесполезное подслушивание, Леший просунул кисть в перчатке, сжимающую отвертку, между крайним прутиком решетки и ее рамой, просунул предплечье, согнул локоть, дотянулся до шурупа... Дверь в клозет отворилась!

Дверь отворилась, и в помещение для отправления естественных нужд вошел представительный мужчина во фраке, брюнет лет около сорока, гренадерского роста, артистичный, осанистый.

Рука с отверткой окаменела — нечто подвижное под потолком проще заметить, чем неподвижное.

Брюнет во фраке закрыл за собой дверь на задвижку и величаво понес себя в смежную комнатенку, окно которой выходит на набережную Москвы-реки и наглухо замазано краской, в комнатенку, где торчат из пола унитазы, а к стене притулились писсуары. Выступая павой, черноволосый — скорее всего, огненно-черная масть в цвет фраку является результатом окраски волос — походя расстегивал ширинку. И всего-то три-четыре шага отделяли его от пустого проема в смежную комнатенку, от радости облегчения, а вот незадача — повернул величавый зачем-то чернявую голову и вздумалось ему задрать синюшно выбритый подбородок...

Тысяча чертей!.. Увидел! Узрел-таки гражданин во фраке руку-змею с жалом-отверткой!

Фрачный гражданин продолжал чисто рефлек-торно переставлять ноги, но его бритый подбородок двигался к кадыку, рот открывался, готовый... что? Закричать?..

Рука-змея изогнулась в замахе, пальцы перехватили отвертку, взялись за инструментальную сталь, рука гуттаперчево выпрямилась, пальцы метнули слесарный инструмент, отвертка полетела со свистом и...

...И эбонитовая ручка отвертки отскочила от скулы потенциального крикуна. Леший промазал, он метил в рот. Между тем отвертка все же стукнула цель, пускай и не в «яблочко». И вместо протяжного «Аа-а-а!!!» цель воскликнула: «Ай...» Промахнись Леший вообще мимо цели, тогда зовущее «Аа-а-а!!!» было бы гарантировано на все 100%.

«Ай...» давало секундную фору. Цель айкнула, но сейчас вздохнет, наполнит легкие и заорет протяжно, ежели этому не помешать.

Леший оттолкнулся подошвами, плечом вышиб палочки-прутья, задал себе направление, толкнувшись сильнее левой, крутанул простейшее переднее сальто над раковиной, отразился в зеркале над ней же...

Айкнувший брюнет, понятное дело, шарахнулся от летуна Лешего, прижался лопатками к плоскости стены и дополнительно сбил дыхание, и крик застрял у него в горле.

Как только подошвы Лешего коснулись опоры, встали на пол, так сразу умелые руки порученца позаботились, чтобы голосовая сирена не прозвучала.

Но дробь падающих осколков сломанной решетки и аккорд приземляющихся подошв имели место быть. Что очень паршиво. И бесшумное укладывание нокаутированного брюнета параллельно плинтусу, и тишайшее появление в клозете Змея предыдущую какофонию отнюдь не компенсируют...

Леший присел на корточки подле своей нежданной-негаданной жертвы, скинул рюкзак с плеч, расстегнул основной клапан заплечного мешка, запустил руки в его недра.

Змей проскользнул к запертой нокаутированным гражданином двери, прижался к ней шерстяной щекой, ухом... Обойдется?.. Пронесло?.. Или чьи-то барабанные перепонки среагировали на какофонию в клозете, заинтриговали чей-то мозг, и?..

Как раз на случай такой вот оказии со случайным встречным в рюкзаке у Лешего имелись и кляп, и «браслеты» в виде, так сказать, дополнительной нагрузки, которая, к сожалению, пригодилась. Одну пару наручников на запястье, другую на щиколотки, пропитанный транквилизатором кляп в рот гражданину, и все, забыли о нем. О черноволосом, который лежит физиономией к плинтусу, чтоб не подглядывал, о мужике, которому сегодня не повезло.

А как там за дверью?.. А никак! Прежний звуковой фон. И никаких приближающихся шагов ПОКА. Ни спешащих, ни крадущихся. Неужели обошлось?.. ПОКА кажется, что да, пронесло...

Случись иначе, тоже не катастрофа. Главное, что к месту активных действий они добрались, и резервный план кульминационного этапа имеется. Не столь красив дубль-план в сравнении с основным, и все же...

И все же основному плану быть! Так решил Леший, решился рискнуть, о чем свидетельствуют его действия — не дожидаясь, ПОКА напарник удостоверится в благоприятном исходе форс-мажорных обстоятельств, лидер Леший тащит из своего рюкзака запакованные в отдельный целлофановый пакет костюм и сменную обувь, приступает к переодеванию.

С обычным отставанием от лидера и разработчика акции приступил к смене образа и Змей.

Упали на пол промокшие под снегом, запылившиеся в шахте вентиляции комбинезоны. Затрещала рвущаяся шнуровка ботинок на рифленой подошве. Прочь полетели кожаные перчатки. Напарники переодевались в костюмы из пакетов в рюкзаках, переобувались, преображались быстрее, чем нечто подобное проделывают за ширмой на авансцене некоторые артисты оригинального жанра. На текущем этапе акции да еще и в сложившихся обстоятельствах слоган про спешку и смех утратил всякую актуальность.

Белоснежные сорочки и галстуки-"бабочки" в тон, ясное дело, изрядно помялись за время их ношения под комбинезонами. И на многократно сложенных для компактной транспортировки сюртуках, и на брюках, ясен перец, остались складки. Лишь сменные полуботинки блестят, будто бы только что из магазина.

Переоделись, и пришел черед вытаскивать из карманов сюртуков мятые парики. Шаг к зеркалу над раковиной и, в первую очередь, долой с голов шерстяные маски. Во вторую — отцентровать парики так, чтобы резинки внутри искусственной шевелюры легли на лоб, затылок, на родные волосы правильно. В-третьих, приходится терять секунды, создавая подобие порядка в искусственных волосах, который сойдет за прическу. А теперь мягкие тампоны-колбаски извлечь из внутренних карманов мятых костюмов и определить под нижнюю и над верхней губой, пристроить во рту. И наконец, из брючных карманов достать тюбики со специальным клеем, оттуда же вытащить у кого что: у Змея — накладные усы и брови, у Лешего — брови и бакенбарды. Остается вытащенное приклеить... ну?.. В зеркале отразились два мрачных типа, ничуть не похожих на себя настоящих.

И между прочим, не только лица их изменились. Разновеликие каблуки полуботинок сделали Лешего выше, а Змея уменьшили в росте. Вшивные рукава сюртука Лешего сглаживали крутизну его плеч, а под теми же швами на сюртуке Змея портной пристроил накладные плечики из ватина. Ноги Лешего в узких брюках с мятой стрелочкой, а на Змее брюки, слегка расклешенные от бедра. И в итоге, Леший выглядел более худым, чем всегда, а Змей — более плотным.

В зеркале отразились их спины — искусственно суженная и искусно расширенная. Оба наклонились к рюкзакам, где оставалась еще одна важная, очень важная деталь туалета. По паре белых перчаток из шелка.

Спрятав папиллярные узоры пальцев и судьбоносные линии ладоней под тонким шелком, порученцы забрали из рюкзаков последнее. Леший засунул за пояс четыре цилиндрические дымовые шашки, которые легко воспламеняются и с ужасным зловонием дымят, если оконечностью шашки чиркнуть, как спичкой, обо что-нибудь достаточно твердое и плоское. Замечательные шашки, сделанные в Уругвае для нужд местной полиции, Леший пристроил с левого бока. С правого бока за поясом он пристроил садовые ножницы. Сзади уткнулся ему в ягодицу ствол револьвера «магнум». Удивительно, но сюртук застегнулся, хоть и был внешне узок, и ничего ниоткуда не торчало, не выпирало. Воистину, хорошие портные это просто волшебники!

Змей опоясал себя ремнем, на котором висели две расстегнутые кобуры, и оттуда торчали рукоятки пристрелянных им вчера пистолетов. Из всего оружейного изобилия, что продемонстрировал накануне Леший, Змей выбрал дуэт старых добрых «стечкиных», старых знакомых. Полы нарочито свободного сюртука надежно спрятали пистолеты от посторонних глаз, хотя пуговицы и остались расстегнутыми, что еще дополнительно полнило фигуру.

Использованные одежда, обувь и поклажа лежат на полу сиротливыми кучками. Вот удивятся следаки, когда будет установлено, что экипировку от тех же производителей недавно заказали чинуши с погонами специально для «Альфы». И это еще один «подарочек» для Шерлоков Холмсов и майоров Прониных.

Леший и Змей перешагнули брошенное на полу, подошли к двери. За дверью по-прежнему доминирует все та же музыкальная тема, и все те же шумы ей сопутствуют. Леший протянул руку в белой перчатке к задвижке... В дверь постучали!..

Тем и важна задвижка, что без стука в клозет не войдешь. Без тихого «тук-тук», как сейчас. Или без стука плечом, вышибая все и вся. В любом случае задвижка дарит фору во времени.

Тук-тук... Рука Лешего замерла. Оба порученца подумали об одном и том же — приближающихся шагов за дверью они не услышали. Да, разумеется, и звуковой фон мешал слушать, и шуршание одежд при переодевании, но все же. Они находились так рядом с фанерной перегородкой, снабженной петлями и задвижкой, так рядом, что хоть чего-то их уши ну просто обязаны были уловить...

Получается, что кто-то ПОДКРАЛСЯ с той стороны?..

Кто-то легким, невесомым шагом подошел и...

И вот опять: тук-тук... Робкий такой стук. Подозрительно робкий...

Порученцы пана Аскольда, словно пара бестелесных созданий сместились к стенкам по обе стороны от дверных косяков. Рука Лешего потянулась к «магнуму», руки Змея распахнули полы сюртука и легли на рукоятки «стечкиных»...

— Па-па... — прозвучал за дверью тоненький голосок совсем маленького ребенка. — Папа, мальциски мне сказку слусать не дают...


6. Отрезанный палец


За порогом стояла девочка. Немудрено, что порученцы не услышали, как она подошла, — на ножках у ребенка мягкие домашние тапочки, и весу в ней — килограммов 20 не наберется.

Совсем кроха, лет четырех от роду, она глядела снизу вверх подкупающе доверчиво и умилительно серьезно на двух теснящих друг друга дяденек, полностью загородивших собой дверной проем, закрывших обзор.

— Дяиньки, а где мой папа? — она спросила без малейшей интонации страха, слава тебе господи.

— Твой папочка играет с нами в прятки, — брякнул Змей первое, что пришло в голову, как сумел, ласково и осторожно, оттеснил девочку подальше за порог. И Леший, выходя, смещался так, чтобы продолжать закрывать обзор, чтоб, не дай бог, девочка не видела своего родителя в позе, параллельной плинтусу.

— Пойдем. — Змей нагнулся к малышке, она послушно взяла его за руку. — Пошли туда, откуда ты пришла.

— Там, — ребенок потянул Змея, — мальтиски там не дают мне сказку дослусать! А где мой папа? Папа заходил, позвал меня пи-пи сделать, а я не хотела, а где он, мой папа?

— Он спрятался, но мы его найдем. — Змей и девочка прошли мимо следующей двери. — Ты, главное, не бойся.

За спиной у напарника с ребенком кашлянул Леший. Змей обернулся и кивнул — ага, мол, понял, глупость сморозил, с языка сорвалось у идиота «не бойся». Мозг человеческий, тем более детский, отрицание «не» усваивает фигово. Об этом Змей знал, это помнил, когда весной 91-го, скажем так, разгипнотизировал экспресс-супермена, посланного к нему, к реальному суперу. Но появление маленькой девочки вышибло суперпорученца из седла, говоря образно. Все смешалось в душе у Змея, помутнело сознание. Сразу стало щемяще, по-человечески жаль чернявого, оставшегося в клозете лежать в отключке. Сбились внутренние часы, которые подстегивали да подхлестывали, напоминая о необходимости держать темп в текущей фазе акции. Девочка как бы явилась из другого жанра, из мелодрамы да в жесткий, мужской боевик. Как будто напоминание о том, что жизнь гораздо сложнее и многограннее, чем в принципе не очень и сложная наука выживания, вопреки всем и всему.

— Мой папа выглает у вас в плятки! — заявила девочка. Подняла глаза, хлопнула ресницами и добавила: — Вот! Вы плоиглаете! Мой папа лучше всех иглает на склипке! Вот! И в плятки! Вот!

— Тогда мы лучше сразу сдадимся. — Змей попробовал улыбнуться, но ему помешали тампончики-колбаски на деснах.

За руку с девочкой, ведомый ею, Змей прошел мимо еще одной двери, и малышка потянула за дверную ручку третьей.

За третьей от клозета дверью скрывалось нечто вроде симбиоза гримуборной и раздевалки. Слева на вешалках болтаются снопами потертые дубленки, пальто, шубейки из искусственных мехов, со стульев свешиваются пиджаки, свитера, джинсы, блузки, под стульями шеренги уличной зимней обуви. Справа к стене, к зеркалам, в обрамлении лампочек, прижались столики, на столешницах лежат фены, расчески, пудра, кремы. А в дальнем конце под окном на полу играют в машинки карапузы мужского пола, соорудили препятствия из подручных предметов и гоняют меж ними игрушечные автомобильчики.

— Вот! — девочка вырвала ладошку из руки Змея, подбежала к мальчишкам и ткнула пальчиком в препятствие, в CD-плеер на полу. — Папа засол, видит, я не играю, и плеер мне папа достал, вот! Сказку мне папа поставил, а они... — и девчушка образцово-показательно разрыдалась.

— Отдайте ей плеер, — хотел сказать строго, а получилось, что попросил карапузов Змей.

Карапузы чего-то дружно залопотали в ответ на своем детском неразборчивом наречии. Девочка, хлюпая носиком, подскочила к ним, схватила папин плеер, потянула его за провода наушников.

— Дети! — гаркнул из-за плеча напарника Леший. — А ну-ка мне все тихо! Сидеть всем, как мышкам. Сейчас мы с директором вернемся, он вам задаст! Он устроит трам-тарарам! Вы еще его трамтарарам услышите!

Слово «директор» оказалось волшебным. Малыши и малышка замолкли на диво покорно. И съежились как-то совсем не по-детски. От мам и пап, наверное, из их взрослых разговоров усвоили с малолетства, что директор — это страшнее, чем гоблин, орк или Змей Горыныч.

Леший помудровал секунду с замком — благо таковой имелся! — захлопнул дверь в «детскую» и — слава тебе! — запер малышню. У Змея отлегло от сердца, под замком детишки будут в безопасности, когда начнется — спустя минуты начнется! — обещанный дяденькой Лешим трам-тарарам.

— Для меня новость, что ты, друг мой, чадолюбив, — бросил через плечо Леший, направляясь дальше по коридору. — Что твои змеиные глаза, ха, бывают такими добрыми-добрыми, как у дедушки Ленина...

Коридор изогнулся загогулиной и вывел партнеров в просторный зал. Вывел с черного, так сказать, хода, с боку у небольшого подиума, типа эстрады.

На возвышении эстрады сидели мужчины во фраках и дамы в концертных платьях, сидели оркестранты и пиликали классику. Одно место в оркестре пустовало, вместо исполнителя на нем лежал смычок и скрипка. Легко догадаться, что это место минут 15 тому назад покинул черноволосый отец девочки. Пошел облегчиться и по пути заглянул в раздевалку-гримерную, где коротали вечер те детишки исполнителей, которых не с кем было оставить дома. Если в скрипач чуть меньше любил свою девочку и, увидев, что она не вписывается в мальчишеские игры, не стал бы искать плеер, рыться в вещах и разыскивать специально для нее припасенный CD-диск со сказками, тогда бы родитель появился в клозете чуть раньше и сейчас бы уже опять выводил рулады на своей скрипке. Эх, не повезло мужику.

А осиротевший на одну скрипку оркестрик, похоже, не замечает потерю. Пиликать наемные музыканты продолжают довольно-таки стройно и слаженно, даром, что под кайфом. Профессионалы, черт подери. Будь на их месте дешевые лабухи, в буквальном смысле «под газом», они в давно выдавали сплошную лажу и фальшь.

Зато тех, для которых играет стойкий оркестрик, развезло основательно. И скорее всего потому, что прежде, чем подняться сюда, на второй этаж, в банкетный зал, сегодня выполняющий функции бального, господа дворяне этажом ниже, в ресторации, не только вдоволь откушали перепелов да осетринки на халяву, но и винца халявного и водочки дармовой попили всласть. И алкогольную первооснову удачно усугубила, так сказать, газовая атака.

Напрасно Змей вчера сомневался в целесообразности подачи сюда, в бальную сегодня залу, закиси азота, по-научному: эн-два, о-три, говоря проще — «веселящего газа». Змея смущали большие объемы этого помещения, а следовательно, неизбежные сложности с транспортировкой необходимого количества — значительного, по мнению Змея, — баллонов со сжатым газом. Таскать баллоны по лабиринтам подземных коммуникаций, вскрывать подвал и подключаться к системам вентиляции второго этажа — работенка еще та. Но Леший апеллировал, мол, и ребята подходящие для той еще работенки есть в команде, и дюжины баллонов будет достаточно. И сейчас, войдя в зал, Змей с превеликим удовольствием воочию убедился, что Леший оказался-таки прав, что люди из команды пана Аскольда провели минувшую ночь в подземных лабиринтах совсем не зря, и вовремя открыли вентили дюжины баллонов, и в настоящий момент со спокойным сердцем ползут под землей прочь. Молодцы ребята, их стараниями чопорный бал превращен в балаган, в коем гораздо проще, несравненно проще работать.

Некоторая часть публики в зале лихо отплясывала мазурку, часть сидела, развалясь на венских стульях вдоль стен, часть тусовалась по периметру, кучкуясь по углам. Очень, очень и очень, надобно отметить, специфическая публика называется в новой России дворянами и таскается на такие собрания. Всего-то лет 10 назад нынешние дворяне, ежели и вспоминали о привилегированных корнях, так вовсе без всякого апломба. Он, апломб, заразил здешнюю публику на излете перестройки, и потомки бывших объединились в тусовки. Они, потомки, ходили по архивам, искали свои генеалогические древа, они создавали школы танцев, разучивали мазурки и менуэты, они учили французский и отдавали последнее портным за шитье бальных платьев, офицерских мундиров времен царизма да сюртуков, вроде тех, что изменили фигуры партнеров-порученцев. В конце перестройки состоялись и первые балы, более похожие на маскарады. На первых балах особенно ярко блистали бижутерией и кичились происхождением те потомки, которые искренне верили, что «хамы» вернут награбленное лучшим представителям генофонда России. Бедные и в прямом, и в переносном смысле граждане из бывших чудили на потеху остальному народонаселению и после «победы демократии», до тех пор, пока не стали надоедать. После 91-го всем стало как-то не до них, но не таков наш потомственный и столбовой генофонд, чтоб по-тихому утереться да успокоиться, угомониться. Не оскудела генетическая память нашенского мироеда, до 1917-го по праву рождения паразитирующего на угнетенных, ядрена кочерыжка, классах! И в новейшей России Ельцина нашли себе источник халявы родовитые паразиты. Они придумали «даровать» титулы. Ведь лестно, да, согласитесь, какому-нибудь бизнесмену, актеру, политику получить из рук потомственных грамоту о присвоении, например, княжеского титула. Ну а ежели и не лестно, так, по крайней мере, стебно и прикольно иметь таковую грамоту. Награждая титулами актеров и шоуменов, дворяне подогревали угасающий к себе интерес и автоматом рекрутировали желтую прессу. Титулуя политиканов, пытались примазаться к реальной общественной жизни. И самое главное, в описываемом 1996-м дарственные грамоты еще привлекали господ спонсоров! Привлекали ее — халяву! Вседержательницу дворянства, Ее Величество Матушку Халяву. Хитрющие потомки Великих Халявщиков сразу-то нуворишам заветную грамотку не давали, фиг! Сначала, господин нувориш, поляну накрой, спонсируй пару-тройку балов, в общак отстегни, а после будешь хошь графом, хошь князем, а хошь, и особой, приближенной к самозваному Императору...

Леший и Змей вошли в бальный на сегодня зал и, если задержались у эстрады, так на пять-шесть секунд максимум. Интересующий их Боря Ольховский выделялся из общей массы разодетых в исторические костюмы дворян прежде всего модной пиджачной парой и стандартным галстуком. У дальней от партнеров стены, прямо по курсу, стоял Борис, его юная супруга и оживленно беседовали со старикашкой при пышных усах, плавно переходящих в суперпышные бакенбарды, при эполетах, аксельбантах и даже при сабле. Рядышком терлась пожилая дама, вероятнее всего супружница старикашки. Вся такая в кружавчиках дама, с фальшивыми жемчугами на бесстыдно декольтированной дряблой груди, она делала вид, что прислушивается к разговору, а на самом деле алчно пялилась на брюлики госпожи Ольховской. А за спинами у четы Ольховских возвышались секьюрити в таких же, как у Бори, современных пиджаках, но заметно оттопыренных под мышками. Охраняли Борю сегодня двое. Всего. Умница Аскольд Афанасьевич правильно все рассчитал — большее количество охранников Ольховский постеснялся взять с собой в залу.

Леший подотстал на шаг, дал Змею себя обогнать. Они шли целенаправленно, быстро перебирая ногами, как будто спешили пересечь дворянский танцпол, выйти из зала с той стороны и поскорее достичь парадной лестницы на первый этаж, которая вела и в ресторан под залом и к выходу в переулок. Возникшие из закулисья, они не удостоились внимания хмельных от газовоалкогольного коктейля дворян. В отличие от внимания секьюрити, жлобы Ольховского их срисовали и напряглись, и заметили их не только телохранители жертвы Ольховского. У другой стеночки, поодаль от жертвы, ведет светскую беседу другой спонсор, которого нет времени разглядывать, а за плечами другого — другой тандем секьюрити. И что интересно, этот тандем составляют два самых натуральных негра, судя по манерам, афроамериканцы, что и стильно, и круто. А самое интересное — другой спонсор, которого некогда разглядывать, топчется рядышком с умнейшим Аскольдом Афанасьевичем! Пан Аскольд, конечно же, возник в зале недавно — до того он скандалил в переулке — возник и подошел побазарить с собратом по бизнесу. И разумеется, пана сопровождают бодигарды в количестве двух голов из родной порученцам команды злоумышленников.

Змей впереди, Леший, подотстав, они целенаправленно пересекают зал. Слева от них прыщавые юнцы и юницы шаркают обувью, стараются преподать себя во всей красе, а также продемонстрировать умение плясать мазурку, но газоспиртная дурь — больше газо, ибо молодежи вряд ли позволяли много пить этажом ниже — увы, превращает благородный танец в пародию, в фарс. Справа от порученцев фланируют дворяне постарше и галдят одуревшие весело, трут базары гораздо громче, чем того требуют правила хорошего тона. А за фланирующими на венских стульях устроились раскрасневшиеся старухи, они обмахиваются веерами и, сверкая фиксами, блаженно улыбаются. Короче, паноптикум. Такое впечатление, что попал на съемочную площадку к Феллини.

По мере сокращения дистанции между порученцами и секьюрити Ольховского росло и напряжение последних. По долгу службы секьюрити напрягала эта уверенно лавирующая между фланирующими говорунами пара. Броуновское движение дворян мешало как следует разглядеть приближавшихся, что напрягало еще больше. Однако все напряги несколько нивелировал тот неоспоримый факт, что подозрительно скоординированная парочка в мятых сюртуках и белых перчатках двигалась со стороны эстрады, а за эстрадой — коридорный тупик без всякого входа-выхода. Заранее осмотренный и проверенный. И еще напряги немножко притупляло воздействие «веселящего газа». В случае с секьюрити — совсем немного, ибо по их жилам не тек еще и алкоголь. И все же не зря нас предупреждает Минздрав, что пусть и самую малость, но нетрезвое состояние может обернуться большой бедой.

Между Ольховским и порученцами остается расстояние в пять примерно шагов. Между охотниками и жертвой — несколько праздношатающихся дворян. Ни Змей, ни Леший не смотрят в сторону жертвы. И один, и второй секьюрити смотрят на порученцев во все глаза. Леший кашляет, и это означает, что пора начинать «трам-тарарам».

Змей на очередном шаге сгибает колено больше обычного, раздвигает локтями полы сюртука, отталкивается от пола, прыгает вперед по кратчайшей траектории к жертве, выхватывая оружие, предплечьями и утяжеленными кулаками сметает праздношатающиеся препятствия...

Леший, нагнувшись, рвет лацканы сюртука, срывает пуговицы, хватается за цилиндрики дымовых шашек...

По обе стороны от Змея валятся на пол, как кегли, сметенные им господа дворяне...

Секьюрити Ольховского дергают за воротник, заваливают своего босса. Выходят на первый план, прикрывают Ольховского своими телами, попутно отталкивают супругу босса от греха, возможно и смертного, подальше. Старичок в аксельбантах и дама в кружавчиках шарахаются самостоятельно в разные стороны. Руки секьюрити уже за отворотами пиджаков...

Но Змей, который не успел наглотаться газа, конечно же, быстрее. Змей стреляет. Спаренный выстрел из двух стволов рвет барабанные перепонки и пиджаки секьюрити...

Леший чиркнул концами шашек об пол, и они задымились. Леший метает дымовые шашки, по одной в каждый угол зала...

Заваливают, прикрывают своего подзащитного дюжие негры. И Аскольда Афанасьевича повалили, спрятали от пуль свои ребята. Талантливо повалили, без церемоний, как будто, в натуре, «трам-тарарам» для них полная неожиданность...

Секьюрити Ольховского, оба, пали навзничь, прямо на босса, придавили его. Они, разумеется, в бронежилетах, они живы, однако стрельба в упор выбила их из игры, по крайней мере на какое-то, пусть и малое, время...

Дым быстро обволакивает всех и вся. Дым клубится по полу, зависает над головами, причудливыми выпуклостями тянется к потолку. Прекращает играть оркестр. Лишь один альтист инстинктивно выводит низкую ноту, но и она обрывается...

Альт плачет последней нотой, дым еще позволяет Змею видеть на расстоянии вытянутой руки. Змей рядом с жертвой, около накрывших при падении Ольховского секьюрити. Замах — и Змей лупит по челюстям телохранителей рукоятками «стечкиных», окончательно выводит из игры профессионалов охраны...

Вскакивают родовитые старухи, падают венские стулья. Расфуфыренные, ослепшие от дыма дворяне под кайфом бросаются кто куда и падают, падают, падают. И, упав, вскакивают и снова спотыкаются, толкаются, галдят, орут, матерятся похлеще ненавистных им хамов...

Паника разгорается со скоростью лесного пожара в жаркий и ветреный день, а Леший уж достал мощные садовые ножницы, которыми так удобно обрезать веточки да черенки. И Змей уж прижал коленом к полу извивающуюся, аки плющ, жертву-Ольховского...

Паника достигла своего апогея за четверть минуты всего лишь, шум — неимоверный, и топот ног, как приближающийся камнепад со стороны, противоположной эстраде, слышен отчетливо. Это бегут на второй этаж дежурившие на первом гвардейцы Ольховского, пана Аскольда-умницы и того, другого спонсора, которого в зале берегут негры...

Апогей истерики продолжается, он длится и длится, а Леший ловит в шелковые клещи запястье правой руки Ольховского, и — хрусть! — садовые ножницы, типа секач, отхватили крайнюю фалангу большого пальца господина Ольховского...

Ну очень неприятный ви-и-из-г-кри-и-ик Ольховского по количеству децибел бьет все акустические рекорды паникующих.

Акустический удар Ольховского, словно плеть, подхлестнул публику, и те дворяне, что находились ближе к выходу из залы на лестницу, хлынули бурным потоком навстречу гвардейцам спонсоров.

А порученцы сделали дело и побежали, откуда пришли. Они бежали, как чемпионы-регбисты, толкаясь и уворачиваясь от толчков. Они не очень-то церемонились с публикой, и все же их здорово тормозили почти ослепшие, как и порученцы, от дыма, ошалевшие, паникующие живые препятствия.

Змей бежал впереди. Бежал то грудью, то левым, то правым боком вперед, а Леший за спиной у напарника повторял маневры. Змей рассекал толчею слепых сноровисто и красиво, по-чемпионски, однако со скоростью, оставлявшей желать лучшего. И тогда Змей, направив стволы вверх, начал — бах! бах! — палить в потолок. И живые препятствия шарахнулись в стороны от его канонады, и скорость порученцев сразу же возросла вдвое...

Наконец-то! Вот и он — выход в коридор-загогулину, проем с дверью в стене, к которой примыкает эстрада. Дверь распахнута, прыжок за порог, еще прыжок, и нет прежнего задымления. Только жидкий дымок колышется под ногами, достигая уровня коленок, как будто туман. И, утопая по брюхо в этом тумане, поперек коридора стоит — миль пардон! — раком совсем молоденькая дворяночка. Стоит, так сказать, в позе и навзрыд рыдает, роняя сопли. Уползла родимая из бального зала, возможно, Наташа, быть может, и по фамилии Ростова, кто знает?..

— Спокойно, девушка. — Змей, ускоряясь, перепрыгнул дворяночку.

— Удобно стоишь, — перемахнул через девушку Леший. — Времени в обрез, а то б я тебя это самое, по-пролетарс...

Выстрел!

Выстрел оборвал пошлость Лешего, пуля сбивает Лешего с ног...

Еще выстрел! В спину Змею...

Но падающий ничком Леший задел напарника, пошатнул, и, вместо того, чтоб попасть под лопатку, пуля прошила бок порученцу с двумя «стечкиными»...

Не оборачиваясь, Змей бьет стволами себя по плечам, спускает курки, глохнет, крутится, приседая, смещаясь в сторону. Доля секунды, и его стволы, и его глаза смотрят туда, откуда прилетели чужие и куда им в ответ улетели его, Змея, пули...

За порогом бального зала высится выразительная фигура негра. Как в американском кино полицейские, он держит перед собой обеими руками внушительный никелированный пистолет, он по-киношному расставил согнутые в коленях ноги, он весь из себя чертовски харизматичен. Дымок корчится у его ног, сизая струйка вьется из блестящего дула, бурая капля набухает во лбу и проливается из дырки в черепе. Одна пуля Змея ушла в «молоко», вторая вошла в череп. Поза у негра устойчивая, и только поэтому он не рухнул сразу, а дал себя, мертвого, рассмотреть раненому порученцу.

Бурая струйка из дырки во лбу впиталась в негритянскую бровь, и потомок африканских рабов рухнул. Рухнула и, возможно, Наташа, быть может, Ростова. Негр лишился жизни мгновение назад, девушка потеряла сознание только что.

Упал на одно колено Змей. Не смог сдержать стона, разжал правый кулак, бросил «стечкин», схватился за правый бок — шелк перчатки окрасился красным. Стиснув зубы, подавив стон, Змей перевернул Лешего с живота на спину.

— Палец... — прошептал Леший.

Отрезанный у Ольховского палец укатился неведомо куда. Леший, падая, его потерял, выпустил из конвульсивно разжавшейся руки...

А время идет, бежит, обгоняет! Оно, черт подери, бесстрастно, проклятое время. Никак не могли ожидать порученцы — ну никак! — что спонсор, который так и остался безликим в их памяти, пошлет негра в погоню. Однако следует ожидать — и скоро! — сборного отряда гвардейцев, которых встречный поток и куча-мала в зале задержат максимум на минуту. И это самый оптимистический максимум!..

И — раз, и — два... Змей считал секунды и шарил правой ладонью в дыму, похожем на туман. «Стечкин» в его левой руке направлен в сторону зала.

Сюртук на его правом боку тяжелеет от вытекающей из сквозной раны крови...

И — двадцать, и — двадцать один, и — двад... Вот он — трофей! Найден! Чертов палец, ради которого и затеяли весь сыр-бор! Куцый обрубок с ногтем, чтоб его... Скорее взять его... Быстрей сунуть за пазуху, во внутренний карман сюртука...

Из зала в коридорчик буквально ворвались две женщины в порванных концертных платьях, растрепанные, одна машинально подхватила с собой смычок, в глазах у обеих безумие, губы дрожат, обе стремительны, словно валькирии, и плевать им на «стечкин» Змея, они — матери карапузов, тех самых, что не давали девочке слушать сказку. Материнский инстинкт сильнее страха, он гонит их вперед, он запрещает бояться мертвого негра, на вид умершую дворянку, раненых порученцев, оружия. Они из той породы матерей, что и коня на скаку, и в горящую избу. Их малышам повезло...

Змей чисто рефлекторно едва не отреагировал на появление в коридорчике новых фигур нажатием дуги спуска. Слава богу — едва. Музыкантши пронеслись мимо Змея, взбаламутив дымы ногами, со скоростью, которой Змей позавидовал. Раненый да еще с нагрузкой — Лешим, — он вряд ли сумеет так же быстро убегать дальше, но должен, обязан, иного выхода нет, постараться, выложиться, вопреки всему.

— Держись!.. — Змей подхватил Лешего, приподнял, заскрежетал зубами и с трудом, но все же закинул партнера себе на плечо. В глазах потемнело, и все же Змей встал вместе с дополнительным весом.

Змея шатало, голова Лешего билась о крестец, бедро смяло левое ухо, ноги болтались у живота. Змей удерживал Лешего на левом плече вооруженной рукой, правой ладошкой держался за бок. Змей, шатаясь, скособочившись, перебирал, частил ногами, убегал. Каждый шаг отнимал силы, но с каждым шагом становилась все ближе, ближе и ближе дверь в клозет, где есть закрашенное окно, выходящее на набережную Москвы-реки.

Змей нисколько не сомневался, что сбитый телохранителями с ног Аскольд Афанасьевич сам, лично, упиваясь собственной наглостью, в нелепом положении лежа достанет... нет, уже достал «Моторолу» и уже сделал ключевой звонок водителю самосвала. Чего рычал в трубку мобилы умнейший пан — совершенно неважно. Чего-нибудь про теракт, кошмар, ужас, про здоровье и насущную необходимость всеобщей мобилизации для защиты себя, любимого. Змей не сомневался, что пан Аскольд блестяще имитировал и шок, и трепет. Не сомневался и в том, что сотовый абонент, ответивший Афанасьевичу, уже выводит грузовик-самосвал из засады...

К темноте в глазах добавился звон в ушах. За спиной болтается голова Лешего, руки напарника, еще чуть-чуть, и будут волочиться за спиной по полу, поскольку с каждым шагом все сильней и сильней гнутся колени. Но и образцовые матери уже за спиной. Женщины ломают дверь в раздевалку-гримерную, а Змей, навалившись своим и Лешего телом, распахивает дверцу в клозет. И сквозь звон в ушах слышит топот многих пар ног — погоня достигла кишки коридорчика. В распоряжении Змея остались секунды.

Черноволосый отец девочки очнулся и даже умудрился сесть. Он сидит, облокотясь о стенку, и пыжится, пытается освободиться от лишнего во рту, сплюнуть кляп. Все так же, темными пятнами на грязном кафеле, валяются брошенные рюкзаки, скомканные комбинезоны, шапочки-маски, огрызки сломанной вентиляционной решетки. Светится подсвеченное фонарями с улицы, с набережной, закрашенное окно прямо строго по курсу Змея.

Змей выпрямил спину, нечаянно встряхнув Лешего, и друг на плече захрипел. Игнорируя его хрипы и свою боль, Змей вздохнул глубоко, лег вздувшейся грудью на воздух, и его понесло к окну — только успевай переставлять ноги...

Не зря! Нет, не зря будущих порученцев просеивали сквозь жесточайшее сито учебных заданий, отфильтровывая самых-самых, экстраординарно самых выносливых. Выпускники спецкурсов были людьми, щедро одаренными природой способностями, и в том числе умением терпеть боль, забывать о ней, работать так, как будто ее и нет вовсе. Были, и некоторые еще есть.

Есть! Есть еще, выражаясь фигурально, щепоть пороха в пороховницах у Змея, и сжечь ее, компенсируя последствия кровопотери в простреленном боку, самая пора! И закипают надпочечники, впрыскивая в оскудевшие вены гормоны, и раскаляются не признанные официальной наукой чакры, и метафизическая энергия стимулирует мышцы, мускулы, сухожилия, и Змея несет, несет к окну... Прыжок на подоконник... Вес двух тел, сила мышц, инерция — все это суммируется, и выставленное вперед колено Змея ломает к чертовой матери вертикаль оконной рамы. Двухстворчатое окно — ХЛОП! — с хлопком открывается.

Разлетелись, открылись створки, поползли трещины по крашеным стеклам, студеный ветер швырнул в лицо Змею пригоршню снежинок. Под ногами у порученца ползут автомобили вдоль набережной. В отличие от тупичка-стоянки с другой стороны дома здесь проезд оставался свободным. «Ползут» — вовсе не опечатка. Движение по набережной плотное — бампер в бампер.

Змей поворачивает голову влево — там, в зоне видимости, светофор вот-вот замигает желтым. Змей поворачивает голову вправо — на углу дома, прижавшись к бордюрному камню, замедляя и без того черепаший ход транспорта, заглох грузовик с кузовом, полным снега.

Змей знает, что на самом деле злосчастный грузовик заглох понарошку, что звонок по мобильному Аскольда Афанасьевича, якобы истерический, послужил сигналом для парня — своего парня — за рулем грузовика-самосвала. И грузовик вырулил из двора-колодца по соседству и «заглох», проехав по-черепашьи полторы сотни метров. А если бы не заминка по вине негра — царство ему небесное, — так и вовсе не пришлось бы самосвалу глохнуть.

Змей возник в открывающемся с хлопком и треском прямоугольнике окна на втором этаже, и мотор грузовой машины завелся, взревел, сверкнули фары, затрубил клаксон, самосвал грузно перевалился через бордюрный камень, нагло въехал на тротуарную вотчину пешеходов. Считаные единицы пешеходов — спасибо ненастью! — месили снег в промежутке между стеной здания и бордюром. К беспределу на улицах Москвы пешеходы давно привыкли, и кто матерясь, кто покорно, сместились, кто прижался к стене, кто шагнул за бордюр. И грузовик, обгоняя транспорт на проезжей части, проехал под окном в клозет на втором этаже. А Змей сбросил с плеча, бросил в полный снега движущийся кузов Лешего, прыгнул сам... За спиной грянул выстрел! Передовик сборной команды спонсоров ворвался в клозет. Передовик выстрелил в промелькнувшую за — уже ЗА! — открытым окном тень.

Снег в кузове самортизировал, ноги Змея, сгибаясь, утонули по ляжки в снежной мякоти, вмялась спина в рыхлую белизну, окунулся в холод затылок. Из окна клозета высунулся передовик гвардии преследователей. Дрогнул «стечкин» в левом кулаке Змея, выплюнул пулю, и она попала гвардейцу в запястье, выбила из его руки пижонский пистолет «глок», а заодно и всякую охоту у гвардии за плечами передовика тут же совать стволы и носы на мороз.

Парень за рулем самосвала поддал газу, свернул на проезжую часть возле воссиявшего красным сигналом светофора, переключил скорости и еще наддал, догнал последнюю машину, опять злостно нарушил правила, свернув под «кирпич» в ответвление от основной магистрали, показал редким зевакам на набережной задний борт, показал им бок кузова и въехал в открывающиеся ворота на территорию стройки, огороженную забором, где и его, и порученцев дожидался «мерс» с мигалкой и фальшивыми спецномерами, откуда был другой выезд, в другую улочку без всяких «кирпичей».

Перебравшись в «мерс», перенеся в него с чужой помощью Лешего, раненый Змей разрешил себе потерять сознание...


7. Нет пальца — нет проблемы


— Как сегодня ваше ничего? — Аскольд Афанасьевич подвинул ореховый стул на причудливо изогнутых ножках поближе к воистину королевскому ложу Змея и, сказавши: «Уф-ф...» — опустил толстую задницу на жалобно скрипнувшие под шелком обивки пружины.

— Спасибо, лучше вчерашнего. Никогда не выздоравливал в столь шикарных условиях.

— Ай, бросьте. — Пан Аскольд махнул пухлой рукой, типа, отмахнулся от благодарностей. А благодарить было за что — палату люкс в пентхаусе вельможного пана оборудовали не только с шиком, но и с умом и даже с претензиями на дизайнерские изыски. Все необходимое для контроля состояния раненого, все медицинские приборы были органично вписаны в интерьер, ничего не дразнило глаз, ноздри приятно щекотали ароматы живых цветов, и чистота круглые сутки поддерживалась стерильная.

— Олег Викторович, я, конечно, профан в... гм-м... в вашей области, но, по моему дилетантско-профанскому мнению, совершенно напрасно вы, господин супермен-порученец, пренебрегли бронежилетами.

— Сказались проблемы в образовании — нас учили работать без всяких «броников». Да и костюмы, специально сшитые, чтоб изменить визуальное восприятие образа, не предполагали поддевку. И ребятишкам Ольховского, как вы видели, «броники» не помогли решить поставленную им задачу. Да и ретивого негра жилет не спас. Бронежилет страхует, а не спасает, а мы страховали друг друга и спаслись, и задачу выполнили.

— Вы сегодня разговорчивый, Олег. Меня этот факт, признаться, обнадеживает — сразу видно... гм-м... вернее, слышно, что пошли на поправку.

— Вы правы, у меня сегодня словесный понос. Такое случается иногда на радостях. Док заходил и обрадовал — теперь Леш... то есть Игорь, точно выживет, кризис миновал, слава богу.

— О да! Доктор и меня успел порадовать этим известием. А то, знаете ли, я... гм-м... грешен! Сомневался я! Две тяжелейшие операции, это, знаете ли... Доктор сказывал, что исключительно за счет богатырского здоровья наш Игорек выкарабкался... Олег, вы не против, если я закурю?

— Господь с вами, Аскольд Афанасьевич, вы у себя дома, стоит ли спрашивать разрешения?

— Э-э нет, голубчик! Ошибаетесь — я у НАС дома! Мы все одна шайка-лейка, в одном ковчеге бороздим, так сказать, гребаный океан бытия. И я, так сказать, капитан ковчега, а не рабовладелец на галере. — Пан Аскольд, издав свое фирменное «уф-ф...», приподнял туго обтянутую твидом задницу, вытащил из кармана брюк портсигар и простецкий коробок спичек. — Вы знаете, зачем я пришел? — спросил, плюхаясь задницей обратно на стул.

— Узнать, как мое ничего.

— И это тоже, но... гм-м... — Он продул папиросную гильзу, смял ее, сунул в зубы. — Вы член команды... — Он чиркнул спичкой, прикурил. Горелую спичку засунул в коробок, как это делали в далеких 70-х, сунул ее под донце выдвигаемой коробочки. — Да! Кстати! Проверка ваша успешно завершена! Все ваши слова, а я и не сомневался, подтвердились. Хе-е!.. Ну и шухер вы устроили в девяносто третьем в Энске, милый вы мой!.. — Аскольд Афанасьевич вкусно затянулся. — А ваш ростовский мент жив-здоров, до майора дослужился, с вокзала на повышение пошел, на кабинетную должность. Бабки стрижет — немереные! А знаете, на что он их тратит? В жизни не догадаетесь! Проверяльщики случайно узнали. Комедия! Он — сектант! Свидетель Иеговы. Узнай об этом его руководство — поперли бы верующего из органов только так. Хе-е... — Пан Аскольд стряхнул пепел в приоткрытый коробок, пачкая концы спичек без серы. — Вы, Олег, полноправный, гм-м... член моей... гм-м... нашей команды, и я счел необходимым, чтобы вы были осведомлены, за что, так сказать, кровь проливали.

— А может, не стоит? Я осведомлен, что у ныне беспалого Б. Ольховского имеется в хозяйстве сейф, оборудованный дактилоскопическим датчиком с настройкой на папиллярные линии большого пальца правой руки, и в этом конкретно сейфе хранится... Или хранилось нечто крайне для вас... для нас важное. Может, достаточно информации для раненого члена команды ковчега в ранге старшего матроса, а? Я, правда, вполне удовлетворен тем, что уже знаю. Честное матросское.

— Э-э нет! Вы не матрос, вы... гм-м... старпом! Да-с! Я не грузил вас лишними знаниями лишь потому, что... гм-м... что... на тот случай, гм-м...

— Если я, особый порученец, — помог Змей, — попаду в плен во время проведения акции и подвергнусь допросу.

— Да! Для вашего... для нашего общего блага. Но в плен вы не попали, вы дома, вас проверили, вы доказали кровью, и я считаю нужным, чтоб вы знали, в чем... гм-м... в чем фишка операции «отрезанный палец». — Аскольд Афанасьевич втоптал окурок папиросы в коробок. — Фишка в том, что с тех пор, как Беня лишился пальца, его самый заветный сейф НЕВОЗМОЖНО открыть. Кремниевые сканеры сейфа одновременно с распознаванием рисунка на пальце измеряют и его температуру. Это сделано, чтоб исключить использование муляжей или, как в нашем случае, расчлененки... гм-м... правильнее — отчлененки.

— Обрубок или муляж из латекса можно нагреть до нужной температуры, скажем, в горячей воде.

— Можно, но у сейфа два сканера — для пальца-ключа и ладони владельца, и температуры должны совпасть.

— Так и оттяпали бы заодно и ладонь.

— Хе! И грели бы кисть в тазике? Хе-е... Идея хорошая, но сейф никто вскрывать и не собирался, напротив — задача была его заблокировать. Если бы вы потеряли добычу во время... гм-м... отступления, тогда у Бени остался бы шанс при помощи микрохирургии... ээ-э... восстановить... гм-м... ключ. Беня, дурачок, заказал сейф, который без пальца-ключа, я повторяю, НЕВОЗМОЖНО вскрыть.

— А если автогеном?

— Любое вскрытие, кроме... гм-м... санкционированного, провоцирует химическую реакцию, и все, что внутри, сгорает до состояния пепла. В сейфе автономный источник питания, годика через три он... гм-м... выдохнется, и... случится что?

— Содержимое самоуничтожится.

— Истинно так!

— Если наша цель де-факто уничтожить то, что хранится в сейфе, так не проще было бы по-простому шлепнуть Ольховского из снайперской винтовки? Заложить фугас по пути следования его автомобиля? Отравить, наконец?

— Проще, но Беня должен мне... гм-м... нам, должен нам астрономическую сумму денег и, учтите, исправно выплачивает долги крупными траншами. Нам выгодно, чтобы он жил как можно дольше, и в то же время нам ни к чему, чтоб действующий президент проиграл на выборах шестнадцатого июня сего года. Беня был, есть и будет немножко диссидентом. В перестройку он выступал немножко против социализма, сейчас он — немножко против демократии. Такая у него игра: немного свой среди чужих, немножко чужой среди своих. Ольховский сделал первоначальный капитал на смене курса в восемьдесят пятом, сколотил состояние на смене строя в девяносто первом и замахнулся откусить еще, сменив сложившуюся систему, провалив батьку Ельцина на выборах в этом году. А мы... гм-м... нет! Вы! Персонально вы ему помешали. Помните, в девяносто третьем Руцкой угрожал властям «чемоданами компроматов»?

— В девяносто третьем мне было не до политики.

— Гм-м... да! Да, простите, но... Но не скажите! Не скажите, кабы не события девяносто третьего — лежать вам до смерти в психбольнице, да-с!.. О чем я... Ага! О «чемоданах». Преувеличивал генерал — не чемоданы, конечно, а несколько канцелярских папок с документами, пара видео— и аудиокассет, и все это... ээ-э... добро на сегодняшний день надежно заперто в сейфе Ольховского! Я... гм-м... мы... нет! Вы! Вы заперли Бенин козырь!.. Хе-е! Обидно, что действующий президент так никогда и не узнает, кому он обязан переизбранием на второй срок. Обидно, правда?

— Да нет, не очень...


2006 год, зима продолжается

Секретные файлы

Запись третья


Когда же наконец ученые придумают панацею от всех болезней? Чтоб выпила одну таблетку или подставила ягодицу под шприц (хотя лучше, конечно, таблетку), и сразу все выздоровело. Ненавижу болеть!

Меня срубило позавчера. Пришла из офиса и чувствую, что-то со мной не так. Посмотрела на себя в зеркало — я вся красная, прямо пунцовая, вся горю, а градусника у меня в хозяйстве, увы, нет. Хорошо, сразу сообразила пробежаться до поликлиники, где меня, экс-уборщицу, тетки из регистратуры по старой памяти пожалели и отвели в доврачебный кабинет. Сестра из доврачебного (врач уже слинял) даже задержалась из-за меня после восьми. Надо бы не забыть теткам в регистратуру и медсестричке конфет купить.

Сестрица (моя ровесница, нормальная оказалась девка) заглянула мне в горло, послушала фонендоскопом (если эта штука так называется) и успокоила — хрипов в легких нет, горло чистое. А градусник мне сунула, пять минут и хоп — 37 целых 8 десятых! Сестра (прям как родная) подарила мне градусник (сказала, что спишет его как разбившийся) и дала с собой аспирина (у которого срок годности истекает через неделю). Она велела мне лежать пластом, побольше пить, аспирин принимать не чаще одной таблетки в 4 часа. Жалко, что в этой поликлинике я не могу оформить больничный лист (в ту, что по месту прописки, я в больном состоянии фиг доеду). Хорошо бы, это был не грипп (или он, но не птичий), а банальное ОРЗ, и все обошлось бы без антибиотиков, мечтала я по дороге из поликлиники.

Вернулась я из поликлиники еще ничего себе, а к ночи меня скрутило. Градусник зашкалил за 39, аспирином удалось сбить температуру только до 38, мышцы заболели, в костях заныло, я валялась на диване в полубреду и подыхала под аккомпанемент технотранс мьюзик.

Участковый, сволочь, обманул! Как до него были ночные концерты, так и после взятки в 50 евро они продолжались еженощно по будням. Пусть только придет за следующим полтинником, сволочь, я ему выскажу все, что по этому поводу думаю (ах, Моська, знать, она сильна...)!..

Вчера утром температура упала до 37 и 3-х, но меня накрыла такая слабость, что я едва справилась с телефонной трубкой, еле-еле номер (самый главный там) офиса набрала и слабым голосом (я пыталась говорить бодро, а толку?) попросила пару отгулов в счет отпуска или за свой счет. Мой седобородый начальник немного повозмущался, слегка покапризничал, покряхтел, постенал (как будто я у него ведущая сотрудница!), да и расщедрился, разрешил выйти аж только в следующий понедельник (душка!).

Вчера утром (после кризисной ночи), сразу после звонка офисному начальнику я позвонила автору (кажется, я его опять разбудила) и, не вдаваясь в подробности, перенесла встречу с другим своим работодателем (в ночь накануне болезни я добила «Охоту Змея») на сегодня.

Сегодня я уже более-менее адекватна. Сегодня температура у меня всего лишь 36 и 9, и в костях не ломит, и мышцы в норме, и кушать хочется (а в холодильнике — шаром покати, боулинг). Сегодня я вполне в силах вызвать такси и с автором пересечься (ежели он, конечно, не боится заразиться от выздоравливающей, возможно от гриппа). Сегодня, с утра пораньше, я навела лоск в квартире (устала, но терпимо) на тот случай, если опять возникнет тема встретиться у меня. Хотя вероятность возникновения такой темы после того прецедента с гонцом от автора крайне мала.

Итак, сегодня, ближе к полудню, я позвонила автору на домашний. Отсчитала 15 безответных длинных гудков и перезвонила ему на мобильный. Выслушала сообщение, мол, абонент не доступен, и выругалась матом. Позавчера мы договорились встретиться, ни словом не обмолвившись о предварительном созвоне, но как же без этого? Место и время встречи мы ведь не оговаривали. Во встрече (деловой встрече) мы должны быть оба заинтересованы, а получается, что парюсь одна я. И если ему наплевать, что я, добив «Охоту Змея», простаиваю без новой порции синопсиса, так какого, простите, члена мне напрягаться? Если он вдруг исчез, как Лев Толстой с Ясной Поляны, так какого, простите...

Как следует разозлиться на автора (тоже мне, Лев Толстой!) помешал телефонный звонок. Нет, это не он позвонил (увы!), это мне на мобилу маман (молодоженка!) звякнула. Проявила заботу, позвонила узнать, как у меня дела, не нужно ли мне денег и не одумалась ли я, не надумала ли вернуться. Про здоровье не спрашивала, привыкла, что я никогда не болею. Я так думаю, что лошадиное здоровье мне досталось в наследство (единственное, что досталось) от биологического папочки, про которого я не знаю ровным счетом ничего (маман молчит, как партизанка).

Я соврала маман, мол, дела лучше всех, дескать, нахожусь на работе в офисе и подробнее распространяться стесняюсь. Я сказала, что денег у меня куры не клюют (а клюют ли они вообще бабло?), сказала, что «одумываются» только те, у кого с первой попытки думать не получается, то есть дураки, а я вовсе не дура, потому что, наверное, в биологического папочку пошла. Я собиралась еще и колкость отпустить в адрес ее вонючего обезьяна, ее, маминого, мужа, но нахамить мне не позволил второй, стационарный телефон — аппарат с трубкой на витом проводе вдруг затрезвонил. Я решила, что это (ну наконец-то) прорезался автор, и быстренько попрощалась с мамой скороговоркой: «Я занята-це-лую-пока!»

Фигу-две это автор мне дозванивался! Прижала эбонит к уху, «алло» не успела сказать и слышу:

— Маргарита? Привет! А это я! Твой Мастер.

— Откуда ты узнал этот номер?! — прошипела я.

— Мама твоя дала. Я на сотовый тебе столько раз со сборов звонил, а ты не отвечаешь. Я сегодня приехал, к тебе зашел и узнал, что ты хату сняла. Мама твоя говорила, что ты работать пошла, и днем в офисе, я наудачу набрал...

— Гриша! — перебила я Мастера. — Ты застал меня в дверях. Прости — убегаю-пока!

— Погоди! Я проездом со сборов на соревнования. На один день! Давай встретимся, мы...

— Не смогу, — перебила я его снова. — Я очень занята. Пока-пока!

— А что у тебя с сотовым? Я со сборов звонил...

Я не поленилась не только трубку повесить, но и отключить аппарат от телефонной розетки.

Кретин! У него мозгов не хватает даже на то, чтобы позвонить мне на мобилу с чужой трубки! Да, периодически я видела на дисплее своей мобилы цифры номера его, Гришкиной, «Нокии», и не отвечала. Я, слава богу, подключена к услуге определителя номера. А стационарный аппарат в этой квартире (увы!) не имеет АОНа...

По моим жизненным наблюдениям, у каждой девушки (даже страшненькой) обязательно есть хотя бы один навязчивый ухажер, которого она теперь ненавидит. У меня такой ухажер Гришка. Спортсмен, красавец, действующий мастер спорта по боксу... О! Кстати! Непременно надо вставить в роман про Змея (сделаю сюрприз автору!) то, что Гришка мне рассказывал про «боевой бокс». С паршивой овцы хоть шерсти клок. Кроме разговоров о боксе (боевом, спортивном, профессиональном), Гришка умеет еще разговаривать про автомобили (мечтает о «мерсе» № 600), про дачные дела (его папашка прется от того, что возглавляет правление садоводческого товарищества), про жратву (его маман — повариха) и про меня. И все разговоры про меня плавно перетекают у него в грезы о том, как мы поженимся (свадьбу сыграем в ресторане, где мама рубит салаты), купим авто (для начала «мерс» б/у), построим дачу (в два этажа), и я нарожаю ему сыновей, а он займет пост главного тренера юношеской сборной (у него диплом Института физкультуры, кулаками заработал без всякого вмешательства мозга) и будет тренировать наших детей. Пока я буду выращивать морковку на даче. Кошмар! Антиутопия! Ужас!..

Из биллионов книг, написанных человечеством, Гриша сподобился прочитать добровольно только одну, Булгакова, и то лишь потому, что в старших классах нас дразнили «Мастером и Маргаритой». Я делила с Гришей парту с первого и до выпускного классов. Других кавалеров он ко мне на пушечный выстрел не подпускал (он боксом занимался чуть ли не с пеленок), и в отрочестве мне это нравилось. А ему нравилось то сексуальное воспитание, которое давала мне бабушка и суть которого можно ужать до слогана из трех слов: «Только после свадьбы». И, как следствие, Гриша (весь его половой гормон уходил с потом на тренировках) очень нравился моей бабуле (царство ей небесное).

Бабушке — ладно. Могу понять. Но чем этот физически развитый остолоп очаровывал мою маман, оставалось загадкой вплоть до того дня, когда она познакомила меня со своим вонючим будущим мужем.

Я уверена, что мой биологический папа (верю свято!) встретился с моей родительницей в ту пору, когда с оценкой мужчин у нее было все в порядке. Не без скорби и сожаления я вынуждена признать, что лучшие свои качества получила от сперматозоида отца. Я наблюдала за собой и мамой, сравнивала нас и сделала такой (неприятный для нее) вывод.

А что касаемо Гриши, я пыталась как-то (кажется, сразу после школы) залезть маман в душу, и на мой вопрос «Чем он тебя купил?» она ответила: «Он не пьет». Тогда я, терзаемая подозрениями, приперла маман к стенке: «Ты меня зачала от алкоголика, да?» Маман растерялась и замотала головой испуганно. Только жестом ответила «нет», рот ей как будто зашили. И ни слова (партизанка!). Бабушка была в чем-то помягче (кроме вопросов полового воспитания) мамы, но и от нее я (еще совсем девочкой) добилась лишь того, что отца звали вовсе не Николаем (а как его звали, она ни гугу), что отчество у меня по имени дедушки (мужа бабушки, которого я помню очень смутно). Вот так...

Нет, вы подумайте, ну какова маман, а? Дала телефон съемной квартиры Гришке и мне об этом ни слова! Я же ее просила — никому! Ни одному человеку не называть этот номер! Ни одной цифры. Ну я ей сейчас устрою! Ну держись!

И я принялась набивать на мобильнике мамин номер, и... Ха-ха! Легко догадаться, что случилось! Что еще могло случиться в текущий день разнообразных звонков? Само собой, ну конечно, разумеется, он зазвонил. На сей раз (для разнообразия) звонок дверной!

А вдруг маман еще и адрес мой Гришке сказала? Или он сам узнал (без проблем в век пиратских CD-дисков с любыми базами данных)? И приперся с цветами (с дачного участка папаши) и с глупым тортом. Может, он вообще позвонил, глядя на мои окна! Может, он давно меня возле дома караулит и... Нет, это слишком — уже и полдень миновал, и Гришка вряд ли бы стал караулить, тем более звонить из засады рядом с домом (не тот обормот). Знал бы он адрес (узнал бы), сразу бы и приперся. С цветами и... С какими цветами?!. Зима на дворе, у них на даче цветы не растут, а покупать их за деньги сыну садовода всегда было в лом!..

Я (увы!) оказалась права — в дверь позвонил вовсе не Гришка, совсем другой человек стоял за порогом.

Я заглянула в дверной «глазок» и сразу подумала: «Лучше бы это был Гриша! Или участковый. Или любой иной типаж, но только не этот!..»

За дверью стоял дядечка, который приезжал ко мне за дискетой, который привозил синопсис «Охоты Змея», гонец от автора, перед которым я (зареванная) в ту проклятую субботу захлопнула эту треклятую дверь. Даже толком спасибо не сказав...

Боже, как же неловко я себя почувствовала, узнав мужчину за дверью! Вы бы знали как, все бы вы меня пожалели!

Выглядела я едва ли лучше, чем в ту проклятую субботу: косметики на лице — ноль, одета по-домашнему, но... Но одета опрятно. И разбитых чашек в комнате на полу нету, и вообще в комнате чисто. Открыть?..

Открыть дверь?..

Или слинять из прихожей на цыпочках?..

А если он слышал, как я шаркала тапочками (пошлыми тапками без задников и с помпонами), подходя к двери?..

Стыдно, Марго! Не трусить и комплексовать надо, а радоваться, что появилась возможность, так сказать, реабилитироваться...

И я заставила себя изобразить радость, я улыбнулась и ненакрашенными губами, и ненакрашенными глазами, я храбро щелкнула замками и широко (радушно!) распахнула входную дверь.

— Здравствуйте! Очень рада вас видеть! Вы ведь от автора, да? Проходите, пожалуйста. Заходите, прошу вас. — Он переступил порог, а я прикрыла за ним дверь. — Раздевайтесь, снимайте пальто. Хотите кофе? Чаю? — Он вешал пальто (очень приличное) на свободный крючок вешалки, он приглаживал волосы (он без шапки, не иначе, приехал на машине), а я все щебетала и щебетала: — Вы меня извините, пожалуйста, за прошлый раз. За то, что в ту субботу проклятую... Ну вы понимаете... А сейчас вы?.. В смысле, я автору сегодня не дозвонилась и вообще... Я вообще-то случайно, можно сказать, дома по болезни... Ой, а у меня может быть грипп! Вы не боитесь заразиться, я... Нет, вы не подумайте, что это я к тому, чтобы побыстрее вас... Ой, извините, я глупость говорю! Вы проходите! Вот сюда, в комнату, пожалуйста... Нет-нет! Ради бога, не разувайтесь! Так проходите. Присаживайтесь, где вам удобнее. Я сейчас!..

Дядечка уселся в кресло, я же побежала (в чертовых шаркающих тапочках!) на кухню за чайником и чтобы мышцы лица немного отдохнули от необходимости улыбаться все время. Вернулась я буквально через минуту, лицевые мышцы включились в работу по приданию морде лица доброжелательно улыбчивого выражения, остальные мышцы пытались придать изящество телу, которое полезло к розетке за диван включать чайник.

— Будьте добры, не суетитесь так ради меня, — заговорил нежданный гость приятным баритоном. — Сядьте на диван на минуточку. Сядьте-сядьте... Спасибо. Я объяснюсь. Наш общий знакомый, я имею в виду автора, вчера поздно вечером по горящей путевке улетел в Эмираты вместе с женой. Не смог супруге отказать. Это она, его благоверная, урвала путевку. Я их до аэропорта подвозил. Наш общий знакомый был весь в мыле — пришлось собираться в дорогу, как в эвакуацию. Поросенок, он вспомнил о вас уже на подъезде к аэропорту. Синопсис у него готов, но в черновом варианте. Удивлены?.. Да-да, вы правильно подумали — те листочки, с которыми вы раньше работали, это не совсем черновик. Почерк у него отвратительный, прочитать настоящие черновики невозможно. Он перед отлетом попросил меня с вами связаться и все объяснить. Он позабыл в суете назвать ваши телефонные номера, но и я тоже хорош, забыл о них спросить. Ваш адрес я помню, временем свободным, по счастью, располагаю, вот и заехал. Без особой надежды, что застану вас дома днем в середине недели. В кармане пальто у меня лежит записка для вас. Собирался сунуть ее под дверь. Вот, собственно, и все. Такие дела.

— Значит, работа над романом приостанавливается, — скисла я и в уме обматерила автора. Мы же еще позавчера с ним должны были произвести ченч — дискета на синопсис! Какого члена висячего он не переписал долбаный черновик?! Я так поняла, что нечитаемый черновик синопсиса в принципе достижим (у дядечки, наверное, есть ключ от квартиры приятеля, он, наверное, там цветы поливает), но толку от этого никакого!

— Ошибаетесь. Я имел удовольствие слушать фольклорные рассказы господ офицеров про Змея за компанию с вашим соавтором. Вчера перед объявлением регистрации на авиарейс я получил полномочия... э-э... заменить собою черновики синопсиса. У вас есть диктофон? Если хотите, я прямо сейчас перескажу фольклорную историю про злоключения Змея в одна тысяча девятьсот девяносто восьмом. Получится, скажем так, аудиосинопсис. Похуже, чем у автора, но я читал ваши тексты по его синопсисам, и я не сомневаюсь, что вы... что вы... Вы прекрасно справитесь!

— Вы правда читали? — Он меня купил словечком «соавтор».

. — Честное благородное.

— И вам правда понравилось?

— Читать, вообще, интереснее, чем жить. А писать, я подозреваю, еще интереснее, чем читать. Если не секрет, почему вы не пишете детектив самостоятельно?

— Я кончала журфак, а у всех журналюг на самом деле плохо с фантазией. Нас учили украшательству или очернительству чего-либо. Журналисту обязательно нужно это самое «чего-либо». Талантами демиургов журналисты не обладают, увы.

— Ха! В этом мы с вами схожи. Из меня, знаете ли, тоже созидатель — демиург никакой.

— А вы, простите?..

— Я — историк. Игорь Павлович, честь имею представиться.

— А я — Маргарита. Можно просто Рита.

— Вот и познакомились, Рита.

— Вас зовут, как друга Змея в романе.

— Это наш общий знакомый, ваш соавтор, нахулиганил. Он часто так шутит, называет героев своих книг в честь друзей-знакомых. И не он один такой из пишущих. Между прочим, жестокие подчас шуточки получаются.

— Почему жестокие?

— В следующей части романа, для которой, между прочим, вам самой придется придумать название, друг Змея... Впрочем, запишем историю на диктофон, сами узнаете. У вас есть диктофон?

— Да. Конечно. Какая ж журналистка, пусть и бывшая, без диктофона? Он в хозяйстве имеется, банка растворимого кофе, недавно купленная, найдется, есть чай в пакетиках, сахар, чайник вот закипает, пряники есть, правда, черственькие, а вот с сервизом — проблема.

— Так выпьем же кофею за то, чтобы у вас в жизни, если и возникали проблемы, то только связанные с сервизом.

Я засмеялась. С каждой минутой этот аккуратно одетый, подтянутый дядечка нравился мне все больше и больше. Ну почему? Почему?! Почему бы маме не выйти замуж за такого симпатичного дядечку вместо обезьяна вонючего?! Ненавижу!


Год 1998-й, лето

Змей снимает маску


1. Ветеран


Олег проснулся бодрым и отдохнувшим. Соскочил с барской кровати, потянулся сладко и подошел к тому самому подоконнику, который два года назад не успел доделать. Подоконник доводил до ума фуганком и приделывал к нестандартно большому окну, наверное, Грицко.

Экие причудливые финты вытворяет жизнь, право слово! Вчерашний работяга Иван, позавчерашний гладиатор Деловой, поза-позавчерашний сверхсекретный агент Верховного, нынче почти новый русский. У нынешнего Олега есть свой счет в банке, причем в забугорном, есть престижная жилплощадь в столице, и в личном его распоряжении эта вот хоромина во дворце-коттедже пана Аскольда. И отменная кофеварка-автомат, отнюдь не китайского производства, на широком подоконнике. И плазменный телевизор, новинка середины-конца 90-х, на стенке напротив огромного стеклопакета. И великолепный санузел с джакузи, навороченной душевой кабиной да с умным японским унитазом.

Щелк — Олег включил кофеварку, взял с подоконника пульт управления телевизором, PLAY — включил теледоску и направил стопы в сторону санузла.

Направить-то он их направил, да чуть не споткнулся, услыхав голос из позапозапрошлой жизни.

Олег повернулся к телевизору, впился глазами в плоский экран... Да, так и есть, голос принадлежит тому самому человеку. С экрана вещает тот самый тип, который в одна тысяча девятьсот восемьдесят лохматом году проводил предварительную беседу с юношей Змеевым, выпускником вуза с красным дипломом и круглым сиротой. Который после прохождения тестов нарек Олега Змеем. Который после окончания спецкурсов объяснил суть секретной службы особых порученцев. Годы, разумеется, помяли, и сильно, ему лицо, но голос остался прежним.

— История повторяется... — прошептал Олег.

Да, она повторилась — в этом же, только еще не достроенном помещении два года тому назад столкнулись Леший и Змей. Здесь же, право слово, в заколдованном месте, — Олег видит и слышит еще одного гостя из далекого прошлого. Встреча с Игорем кардинально изменила судьбу Олега, и сейчас он переживал нечто вроде предчувствия новых, грядущих перемен...

Постаревший знакомый с прежним голосом из позапозапрошлой жизни дискутировал под прицелом доброго десятка телекамер с так называемыми «правозащитниками».

Они, защитники Прав и Свобод, поборники Справедливости, оценщики Либеральных Ценностей, простояли всю ночь на Лубянской площади с зажженными свечами в руках, требуя суда над Иосифом Сталиным. Утром из дверей известного здания на Лубянке, самого высокого здесь и самого зловещего для митингующих, вышел знакомый Змею мужчина.

Выходец представился «ветераном КГБ» и заявил господам со свечными огарками, мол, диктатуру Гитлера могла — смогла! — победить только иная диктатура. Дескать, тоталитарное государство, коим являлась фашистская Германия, подмяло бы под себя Россию, если б в основе Отечества нашего лежали «либеральные ценности».

У правозащитников аж в зобу дыханье сперло от рассуждений ветерана ненавистного им Комитета. Толком не выслушав его доводов, поборники справедливостей заголосили так, точно их всех разом поволокли в пресловутые подвалы Лубянки, где для них уж готовы и дыбы, и раскаленные щипцы, и дешевые гробики.

Встреча антиподов демонстрировалась в прямом эфире самого первого выпуска новостей, и, безусловно, видеозапись еще не раз сегодня повторят во всех новостных выпусках большинства телеканалов. Еще многократно можно будет увидеть, как поворачивается прямой спиной к правозащитникам ветеран и как он не спеша удаляется в сторону ненавистного митингующим здания...

Трансляцию с площади сменила студийная картинка. Миловидная дикторша заговорила о подготовке киндерсюрприза Кириенко к поездке в Карелию, где после трудов праведных отдыхает батька Ельцин. Как он там «отдыхает», дикторша, само собой, умолчала, однако это и без нее всем известно.

Олег тряхнул головой, хмыкнул и, засуетившись, продолжил прерванный маршрут. Облегчился в японский фаянс, заскочил в душ на минутку, закутался в махровое полотенце и мазнул по зубам щеткой, выскочил из санузла, вырубил кофейный агрегат, влил в себя чашечку будоражащего напитка, оделся наскоро. Ему не терпелось рассказать Игорю об увиденном в новостях, поделиться с другом впечатлениями от факта появления на экране памятного, конечно же, им обоим ветерана. Он так спешил, что чуть было не забыл сунуть в карман массивный мобильник марки «Моторола».


2. Шурик


Игорь, ясное дело, давно на ногах. В последнее время он каждое свободное утро проводит в компактном, но приемлемо просторном спортзале, оборудованном в специальной пристройке к коттеджу, смежной с сауной. По утрам, по свободным, Игорь возится с общим любимцем Шуриком, выражаясь образно: «с сынком полка имени пана Аскольда».

Шурик залетел под крылышко к Аскольду Афанасьевичу в прошлом году, во время вояжа вельможного пана по суверенной Ичкерии. Пан Аскольд посетил Чечню по приглашению одного из тамошних князьков, умолчим, из какого тейпа. Умнейший Аскольд Афанасьевич взял с собой в поездку лишь троих телохранителей — Змея, Лешего и огромного, туповатого бодигарда по прозвищу Гулливер, рассудив трезво, мол, в случае чего, и рота спецназа гостя из Москвы отнюдь не спасет. Пригласивший москвича князюшка расценил это умное решение гостя как особый знак уважения к себе, любимому хозяину гор. По хозяйской территории гости путешествовали, окруженные почетным караулом доброго десятка отборных головорезов, с ног до бородатых голов обвешанных разнокалиберным оружием. Путешествовали от аула к аулу, и в каждом Аскольд Афанасьевич шушукался с господами в костюмах от Армани, но в обязательных папахах, а случалось, и в бурках-черкесках поверх модной в Европах одежды прет-а-порте. Вельможный пан заключал с вайнахами по большей части устные сделки, то есть юридически не доказуемые, однако слово на Кавказе порою ценится гораздо дороже подписей и печатей. Аскольд Афанасьевич работал, после работы в полевых условиях вынужденно заседал на пирах в честь дорогого гостя, а Леший и Змей спали по очереди и, что называется, держали порох сухим. Хотя понимали, что толку от красного словца «порох» в окружающей южной действительности едва ли больше, чем от выдающихся мускулов Гулливера...

Шурик возник, когда рисковый и удачливый, между прочим, визит вельможного пана приближался к счастливому завершению. Случилось это во время очередного застолья в очередном ауле. Правоверный князек, бородачи из почетного караула и местные модники в папахах да от кутюр, нарушая заветы пророка, вовсю жрали коньяк. Аскольд Афанасьевич давился дареной — от всей широкой кавказской души! — сигарой, рыночная цена коей превышала стоимость подержанных «Жигулей». Гулливер налегал на баранину. Леший спал сидя, прикинувшись пьяным. Змей с удовольствием кушал свежие овощи. И вдруг, откуда ни возьмись, в сакле нарисовался безусый русский парнишка, грязный, как черт, босой, в ветхих гимнастерке и галифе, со сбитыми в кровь костяшками кулаков. То был Шурик.

Он после рассказывал, что, едва узнав о банкете в честь московского гостя, сразу же не задумываясь решился рискнуть своей молодой загубленной жизнью. Взбунтовался Шурик, кавказский пленник. Глубже надо было зиндан для него рыть и не открывать решетку во время вечернего кормления. Но разве ж рабовладельцы могли представить, что сломленный раб умеет бунтовать очень и очень толково. Города, и те смелость, как известно, берет, а помноженная на отчаяние, она вообще творит чудеса. Даже Змей поверил в чудо, а как не поверить? Сам был свидетелем того, как удивленно округлились глазищи пьяных бородачей. Князек, так тот вообще стал похожим на филина. А Шурик бухнулся на колени и, поедая слезящимися глазищами пана Аскольда, утирая сопли разбитыми кулаками, произнес с мольбой детским голосом: «Дяденька из Москвы, выкупите меня, пожалуйста. Я драться умею, я вам пригожусь».

Умнейший Аскольд Афанасьевич, человек, отнюдь не лишенный дара к сопереживанию, пожалел симпатичного смельчака, пан заговорил раньше, чем успел оскалиться князюшка-филин. «А что? Устроим потеху? — предложил пан Аскольд единственно приемлемым в данной ситуации насмешливо-циничным тоном. — Хозяин мой дорогой и многоуважаемый, давайте так — одолеет этот сопливый хвастун в рукопашной схватке вашего джигита, подарите курносого мне. Не одолеет, останется вам нахал. Ставлю на джигита, на любого из ваших, сто... нет! Тысячу баксов!..»

Сделав все, что возможно, Аскольд Афанасьевич приобрел то, что можно было купить, — шанс для паренька. И хозяин гор сделал ответное одолжение, поступился принципами ради дорогого гостя, дал соизволение на потеху, поставив на своего джигита аж десять тысяч зеленых. Дабы возник спортивный азарт и было кому отвечать деньгами за проигрыш белобрысого, Змей поставил на пацана пятьсот баксов, а проснувшийся Леший — штуку.

Скоротечная битва Давида, родом из средней России, и Голиафа, уроженца Ичкерии, закончилась однозначной победой первого. Гибкая, как праща, рука пацана послала кулак точнехонько в замаскированный черной бородой подбородок. Боксерский нырок, один блестящий апперкот — и кранты джигиту, нокаут, полный аут...

По документам, которых у него, разумеется, не было, нокаутера звали Александром, но сам себя он именовал не иначе, как Шуриком, и не откликался даже на обращение Саша. Когда его чумазость раба смыли, он оказался вполне симпатичным. Когда с ним вдумчиво побеседовали, выяснилось, что он наивен до невозможности и до жути бесхитростен.

Настолько наивным и таким бесхитростным оказался Шурик, что первое время дулся на пана Аскольда, обиделся, что пан сделал денежную ставку на, образно говоря, Голиафа. До тех пор дулся, пока Игорь не улучил момент, чтоб доходчиво растолковать курносому, мол, Аскольд Афанасьевич вовсе не желал ему проигрыша и не хотел, чтобы бунтарю отрезали голову, а совсем даже наоборот.

Назвался Шурик детдомовским. По возвращении в Москву слова его были проверены, и они подтвердились. Как подтвердилось и похищение из дислоцированной в Назрани части лопушка-новобранца, двоечника и второгодника, загремевшего в армию сразу по окончании средней школы при детском доме. Ясен пень, отцы-командиры предупреждали салабонов, что чечены людей воруют, но Шурик, видите ли, очень мороженое обожает и, получив денежное довольствие, он, понимаете ли, убег в самоход на поиски пломбира. Не то чтобы он отцам-командирам не верил, не совсем ведь дурак, он ошибочно и наивно слишком уж надеялся на свои кулаки, а получил сзади по голове и даже не заметил, от кого. Не помогли зеленому тогда кулаки, не уберегли от рабства в кулацком хозяйстве рачительных ичкерийцев. Зато они же и спасли пацана в итоге. Крепко сжатые в моменты ударов по челюстям во время прорыва на банкет кулаки. Итоговый, образно говоря, Голиаф, со слов молодца, был пятым чехом, отправленным им в нокаут тем счастливым вечером.

Свое боксерское умение Шурик объяснил тайной дружбой с детдомовским сторожем, дедом Колей. Сей дед Коля якобы еще накануне Финской кампании, в числе прочих избранных красноармейцев, обучался «боевому боксу» у самого Градополова и тайком обучил этому забытому ремеслу боя пацана Шурика.

Историю про деда Колю и боевой бокс тоже проверили. Хоть и вызывал Шурик симпатию и очевидным казалось, что этот курносый вообще не умеет врать, но от раз и навсегда заведенного правила всех проверять-перепроверять Аскольд Афанасьевич и не думал отказываться, ни-ни! Все проверил тихо, без шума и пыли, и выяснил — да, был в означенном ростовском детдоме долгожитель сторож, да, служил во времена оны дедок в Красной армии, и за Финскую награжден, но, увы, помер дед за два месяца до проверки от цирроза печени.

Подтвердилось и то, что в вышеупомянутые времена оны существовала такая, нынче забытая система рукопашного боя под названием «боевой бокс». И разработал ее по заданию партии не кто иной, как К.В. Градополов.

В молодом российском Интернете легко нашлась репродукция с написанной маслом в 1927 году картины народного художника СССР, академика Дейнеки «Боксер Градополов», а также ссылки на художественные киноленты, в коих Константин Градополов играл добрых молодцев, в частности — «Кружева» режиссера Юткевича, «Посторонняя женщина» в постановке Пырьева и еще с пяток. Отыскалось и факсимиле учебного пособия по боксу с боевой составляющей, написанного, правда, чемпионом Союза, тренером и актером Градополовым сразу после победы Красной армии над белофиннами. Однако между выходом пособия и началом тренировок по данной системе вполне могло пройти несколько лет.

Восстанавливать документы Шурика, тем паче возвращать салабона в Назрань ни у кого, конечно, и в мыслях не было. Приблудившийся паренек, оставшись жить — не тужить да ума набираться при людях доброго пана, быстро стал общим любимчиком. Рубаха-парень, он очень гордился эксклюзивными навыками «реального бокса», поскольку больше ему гордиться было и нечем. Он так гордился навыками боксера-бойца, что, в итоге, Игорю стало искренне жаль парня. И вот недавно Леший повесил на плечо махровое полотенце, пошел пропотеть в сауну, да и заглянул по дороге в компактный зальчик, где сынок Шурик околачивал боксерскую грушу. И задержался на пять минут, дабы разочаровать пацана в чисто воспитательных целях.

Игорь предложил гордому боевому боксеру малость размяться в паре, а когда тот согласился, он его тут же и уронил, подбив пареньку опорную ногу. Уронил быстрее, чем Шурик успел поднять кулаки и приготовиться к бою. Парень вскочил резво, однако в момент, так сказать, вскакивания Леший хлестнул ему полотенцем по глазам и на мгновение ослепшего взял на захват. «Дикарей с гор в аут посылать ума много не надо, — высказался воспитатель Леший, — а против меня твой боевой бокс не канает, усвоил?»

С тех пор каждое свободное утро Игорь с Шуриком встречались в спортивном зале. Бесхитростный, но вовсе не глупый малый уговорил Игоря, согласился Леший поделиться с пацаном знаниями в области руконогоприкладства. Жестко и без поблажек бывалый особый порученец учил бывшего раба чеченов болезненным премудростям «специального рукопашного боя», и не только.

— Игорь Павлович, я хотел спросить...

— Палыч! Сколько раз тебе, бестолочь, повторять — правила русского устного учат произносить отчество короче, чем оно пишется.

— Прошу прощения, Игорь Палыч, забыл.

— А о чем спросить хотел, помнишь?

— Почему оно так называется: «специальный рукопашный бой»?

— Не «оно», а «он». Потому что создавали его для специальных людей.

— Каких?

— Особых, которым без нужды навыки танцулек на ринге, незачем бить чечетку на татами или возиться на ковре.

— В боевом боксе тоже не учат спортивному спаррингу. Хрясь в подбородок — и аут. Можно еще руку захватить и хрясь ему из-под его руки в подбородок, и он...

Игорь повернулся к ученику спиной.

— ... Игорь Палыч, вы уже уходите?

— С чего ты взял? Стою смирно, на месте. Встал к тебе задом, твой любимый подбородок, излюбленную цель боевого бокса спрятал. Нападай.

— Так я, это, я вам по почкам могу...

Игорь стоял на расстоянии двух мужских шагов от Шурика, и пацан совершенно — ну совершенно! — не ожидал, что наставник резко вдруг сократит дистанцию, прыгнет на него спиной не оборачиваясь и лягнет практически прямой ногой в пах. Лягнет пяткой, не глядя, нагибаясь вперед, таким образом уводя и затылок от возможного «хрясь», и почки, направляя пятку по кратчайшей траектории от пола к промежности.

— Ай!.. — Шурик схватился за ушибленный пах, скрючился, опустился на корточки.

— Молодец, молодой, — повернувшись лицом к ученику, похвалил учитель. — Все верно — раз по яйцам схлопотал, так садись на корточки и попрыгай в этом положении, полегчает. А пока тебе легчает, подумай, чего в вышло, ударь я в полную силу.

— Яичница... — простонал Шурик, снизу вверх, с обожанием глядя на учителя.

— Верно, она. И стал бы ты «оно». Если в пережил болевой шок в результате разрыва мошонки. Бил я коряво, не спеша, медленнее, чем умею, но ты таки схлопотал. Почему?

— Потому что не ожидал я.

— Верно! Учил тебя, учу и продолжу учить той очевидной истине, что наипервейшим союзником адепта специального рукопашного боя является... что?

— Этот... фактор неожиданности.

— Верно, он. Он с лихвой компенсирует и отставания в уровнях физподготовки, и технические недочеты, и разницу в весовых категориях. Фактор неожиданности — наш спасательный круг.

— Игорь Палыч, — Шурик кряхтя, но поднялся с корточек, — а я скоро стану этим... ну, типа, адептом?

— Та-ак... Значит, так — сегодня же найдешь в толковом словаре и вызубришь значение слова «адепт». И чтоб словечка «типа» я от тебя больше не слыхал. С паразитами речи будем беспощадно бороться, усвоил?

— Я постараюсь.

— А еще чего надо сказать?

— Спасибо за учебу, Игорь Павлович.

— Палыч! Ну сколько можно повторять?! Палыч! Игорь Палыч!

— Доброго утра, Игорь Павлович, — поприветствовал друга Олег, появившийся на пороге зала.

— Олег, блин...

— Палыч! — перебил друга Олег. — А где ж, так сказать, личный пример борьбы со словечками-паразитами, типа, «блин», а?

Шурик заржал.

— Олег, ты куда в уличной обуви прешься?! Тут некоторые, всегда готовые над учителем посмеяться, сейчас будут мордой глумливой по полу валяться, а ты грязь несешь.

Шурик насторожился, услыхав про «некоторых» и валяние по грязному полу. Ученик напрягся, глазки его забегали, ноги сами собой отошли подальше от учителя.

— Не боись, Шурик, — успокоил Олег пацана. — Тренировка на сегодня окончена. Я, Игорек, шел с тобой кой о ком пошушукаться, да придется отложить. Гулливер минуту назад позвонил на трубку с дороги. Аскольд Афанасьич в трех кэмэ езды, возвращается с ночной терки и передает, чтоб вся банда собралась в Овальном кабинете. Ненавижу этот кабинет. Как представлю, какой геморрой был у гастарбайтеров при его отделке, так сразу охота ругаться матом минут пять подряд, и все по-разному...


3. Овальный кабинет


Кабинет действительно имел форму овала. Пришлось, мать-перемать, былым работягам, соратникам Змея, помучиться, помудохаться, скругляя углы в этом долбаном кабинете. Нынешним соратникам Олега Змеева, ясен пень, на давешний геморрой гастарбайтеров наплевать, у нынешних свои заморочки. Они расселись за овальным столом посреди геометрически сложного помещения и буквально ели глазами пана Аскольда, ожидая от него новостей. Каждый из собравшихся был в той или иной доле с Аскольдом, и каждый нервничал, ибо новости ожидались архиважные для общего бизнеса. Позаимствовав терминологию у телевизионщиков, можно сказать — «экстренный выпуск».

Разумеется, далеко не «вся банда» собралась за столом без углов. На мягких стульях сидели лишь те, кто коротал это лето в коттедже вместе с Аскольдом Афанасьевичем, чтоб быть всегда под рукой у пана, и те, которые минувшей ночью ожидали его у дверей скромного особнячка посреди Москвы, в коем о-очень большие шишки разруливали о-очень серьезные проблемы.

Судя по лицам невыспавшихся, возвращаясь за город, пан Аскольд ни звука, ни ползвука не проронил на предмет итогов разруливания.

Аскольд Афанасьевич сидел на стуле сутуло, уперев глаза в инкрустированную столешницу и стряхивая с беломорины пепел частенько мимо бронзовой пепельницы. Прежде чем сесть, он чего-то шепнул на ухо толстой, толще его самого, горничной Глаше. Толстуха в ответ кивнула и, виляя подушками ягодиц, чинно удалилась из кабинета. За чем?.. За чем-то. То ли за водкой, чтоб выпить с горя, то ли за шампанским, чтоб хряпнуть на радостях. Большинство разновозрастных мужчин за столом подозревало, что пан послал Глафиру таки за водкой, ибо перед каждым стояло по серебряной стопке, а даже Шурик, и тот знает, что шампузик из стопок не принимают.

Вернулась Глаша с подносом — кстати, с овальным, — накрытым салфеткой, которая топорщилась, однозначно прикрывая бутылку. Поднос Глафира торжественно поставила перед хозяином. Пан нервно затушил папиросу, да и сдернул салфетку, едва бутылку не уронив и чуть было не смахнув с подноса штопор.

Бутыль открылась взорам собравшихся. Так себе бутылек, на глазок емкостью 0,7, без этикетки, болотно-зеленого, темного стекла, горлышко опечатано сургучом.

— Господа! — Пан Аскольд наконец-то заговорил. — Эту бутыль я купил во Франции, куда сбежал от ГКЧП ровно семь лет тому назад. По тем временам этот бутылек стоил для меня огромных денег. Это, господа, коллекционный коньяк, черт-те какой выдержки... Гулливер, возьми штопор и сделай одолжение, откупорь древний напиток. А ты, Глаша, будь добра, обнеси всех, разлей господам по капельке и себя не обдели, себе капни. Есть повод выпить, есть... — Аскольд Афанасьевич обвел присутствующих ничего не выражающим, усталым взглядом. Истомил он всех вусмерть, довел до кондиции и вот наконец объявил: — Дефолта не будет, господа! НЕ БУДЕТ! Виват!..

И все разом облегченно вздохнули. И, как следствие, от широчайшей улыбки победителя возникли ямочки на пухлых щеках садиста Аскольда. И почти все тоже заулыбались. Почти, потому как Глафира осталась торжественно-серьезной, а Шурик скорчил обиженную мину, повернув голову к Олегу, поглядел на него с укором.

Ну не смог Олег! Как намедни ни старался, а не смог образованный математик растолковать второгоднику, отчего да почему дефолт столь губителен для бизнесов пана Аскольда. Гулливеру, и тому Олег сумел это объяснить, втолковать, а Шурику ну никак!

Олег подмигнул курносому — мол, нечего киснуть, когда все радуются, даже если не до конца понимаешь причину радости. Шурик, молодчинка, подмигнул в ответ и растянул губы в улыбке.

— Я, господа, — хвастался тем временем пан Аскольд, — под утро, когда они меня вконец заманали, так и сказал: хотите, спросил, нажить себе врага в моем лице? Вон, напомнил, Беня-беспалый попытался уклониться от уплаты мне всех долгов, и где он теперь? И они испугались, честное благородное!.. Уф-ф, как они испугались! Рыжий сразу про пенсионеров вспомнил, для которых дефолт будет губительным, коротышка про малый бизнес запел, да так складно, что слеза прошибла... Выпьем, господа, за дефолт, как пьют за покойника, — не чокаясь! Уф-ф...

Выпили, и как будто все захмелели от нескольких капель. Кроме Глаши, конечно. И все заговорили друг с другом, как будто в разгар обильного на выпивку застолья. И наверное, в такое застолье вскоре и переросло бы радостное заседание за овальным столом, кабы не Шурик.

— Аскольд Афанасич, а когда свадьбу праздновать будем Аллы Аскольдовны с Игорем Палычем? — ляпнул курносый ни с того ни с сего.

Ямочки на щеках и улыбка на устах у пана Аскольда остались прежними, но в глазах сверкнула искорка раздражения.

Олег посмотрел на друга. Игорь тоже держал лицо, но его пальцы, удерживающие стопарик, побелели, и края серебряной стопки изрядно погнулись.

Гомон за столом поутих, собравшиеся потупились.

Шумно, со всхлипом, вздохнула Глаша...

Конечно, все знали об отношениях Игоря с Аллой. Разумеется, эту скользкую тему промеж себя обсуждали, но шепотком, и никогда принародно. И какого, спрашивается, хрена простаку Шурику взбрела в курносую башку блажь именно здесь и сейчас нарушить табу?!

— Шурик, детка, — заговорил Аскольд Афанасьевич притворно-ласково, — сначала мы тебя, сукиного сына, женим... гм-м... да вон хотя бы на Глаше!

Собравшиеся делано засмеялись. Глуповато пошутил пан, однако отшутился, разрядил неловкую обстановку, точнее, дал повод к разрядке и тяжело поднялся со стула.

— Уф-ф... устал я. Пойду прилягу. А вы, коли пожелаете, продолжайте праздновать... гм-м... поминки по эмбриону дефолта... Глафира, если попросят, накрой полянку желающим...

Но таковых желающих не нашлось. Ушел пан, и придурок Шурик тут же вышмыгнул тихой сапой за дверь. Видать-таки дошло до молодого, что глупость сморозил несусветную и всем обломал кайф. За Шуриком потянулись и остальные, вежливо игнорируя застывшего Игоря. Горничная Глаша, прежде чем выйти, шепотом предложила Олегу принести водки. Олег мотнул отрицательно головой, и за столом, и в кабинете остались только он да Игорь. Повисла гнетущая тишина. Игорь сидел, словно аршин проглотил. Молча сидел Олег, просто находясь рядом со своим другом, лучшим другом.


4. Алла


— Дебил курносый... — пробормотал, глядя в никуда, Игорь.

— А давай я схожу, его поймаю, притащу сюда, и надерем молодому задницу, а? — предложил Олег.

— Толку-то... Ты понимаешь, я... Ну, когда дебил сопливый это сморозил, я подумал: а вдруг... Подумал, вдруг Аскольд сейчас скажет, что... Что я и Алка... что мы... Ну ты понимаешь. Ты понял.

— Честно? Ни шиша я не понял.

— Придуриваешься? Я подумал, вдруг Аскольд сейчас объявит, что отдает за меня Аллу.

— М-да... Сдается мне, раньше ли, позже ли он вас все-таки благословит, правда-правда! Ему просто некуда деваться, капитану нашего ковчега, Аскольду нашему Афанасичу. Брак капитанской дочки с одним из старших матросов поднимет в глазах команды авторитет пана Аскольда до высот невиданных. В том смысле, что каждый убедится, что пан капитан реально свой в доску, а вовсе не...

Тираду Олега оборвала трель мобилы на поясе у Игоря. Замолчал Олег с превеликим облегчением, ибо на его обнадеживающие слова друг реагировал выразительно кислыми гримасами. Слава богу, подумал Олег, кто-то вовремя позвонил и, дай бог, телефонный разговор отвлечет друга от мрачных дум.

Олег рассеянно наблюдал, как Игорь, чертыхаясь, достает мобилу из притороченного к ремню футляра, и совершенно не подозревал — молчала интуиция, будто сдохла! — что поступивший звонок является, высокопарно выражаясь, трубным гласом апокалипсиса для многих-многих-многих судеб.

— Слушаю, — Игорь поднес массивную «трубу» к уху.

Он слушал, и кислое выражение менялось на испуганное, и странно было видеть безвольную маску испуга на лице битого жизнью Лешего.

— Ты!.. — выкрикнул Игорь в трубку, и маску перепуганного не на жизнь, а на смерть лоха расколола судорога гнева. — За такие шутки я тебя, кем бы ты ни был...

Очевидно, позвонивший отключился, поскольку Игорь, не до конца выдохнув, не успев сформулировать угрозу, отдернул трубку от лица так, как будто мобила шарахнула его током, и, бледнея, трясущимся пальцем начал тыкать, бить по кнопкам.

— Игорек, чего случилось? Кто позвонил?

— Сука!.. — Игорь ткнул не в ту цифру, ударил по красной клавише и начал буквально набивать телефонный номер заново. — Сучок какой-то позвонил. Сказал, что Алка похищена.

— Спокойно, дружище. — Олег встал со стула. — Только без паники, разберемся.

Чтоб не накалять обстановку, подавая, так сказать, личный пример спокойствия, Олег поднялся и подошел к Игорю без всякой суетливости в движениях. И спросил без всяких эмоций, ровным голосом:

— Куда звонишь, Леший?

— Алке на мобильник, в Лондон... — Игорь все же справился с клавишами, сплющил трубкой ухо, весь обратившись в слух. Олег нагнулся и тоже почти прижался к мобиле ухом.

Гудок — есть соединение! Еще один дли-и-ин-ный гудок... еще... и:

— Игорь! — Динамик всхлипнул знакомым Алкиным голосом. — Гарик, милый... — и ее возглас оборвался, и трубка заговорила хрипловатым мужским баритоном: — Убедились, Игорь Павлович? Ваша соска у нас.

— Что вам надо? — спросил Леший обжигающе ледяным тоном. Олег, который сам только что успокаивал друга, аж вздрогнул невольно. Игорь заговорил так спокойно, что аж мурашки по телу. Именно так должны разговаривать ожившие покойники-зомби, если таковые существуют не только в сказках.

— Игорь Павлович, — откликнулся абонент, — нам надо, чтобы вы, один и без оружия, немедленно отправились в центр Москвы. По дороге добудьте, будьте любезны, клофелин и приезжайте в бар под названием... — Леший с холодной расчетливостью качнул головой, в результате названия бара Олег не услышал, — ... сядете за свободный столик в дальнем от входа углу. Закажите водку, чистую, грамм двести. Не привлекая к себе внимания, растворите в спиртном упаковку клофелина и выпейте получившийся коктейль. Мобильный телефон с собой брать не нужно. Подъезжать к бару на своей машине не нужно. Нужно спешить. Чем быстрее вы исполните нужное, тем меньше будет страдать Алла Аскольдовна. Звонить ей больше не нужно. Ваши звонки причинят ей не только моральные страдания, вы меня слышите?

— Да.

— Вы все запомнили?

— Да.

— Поторопи-пи-пи... — расплакалась короткими гудками трубка. Леший отключил ее, положил на стол.

— Змей, ты мне друг, — то ли спросил, то ли констатировал Леший, повернул голову, и его ледяные глаза встретились с прищуренными Змея.

— Лучший друг, — кивнул Змей. — Не бойся, я не сяду тебе на хвост и никому не скажу о звонках шантажистов, но прежде, чем ты...

— Поклянись, — перебил Леший.

— Клянусь, но прежде, чем...

Леший опять оборвал его на полуфразе:

— От оружия избавлюсь только у дверей в бар. Замечу тебя или кого-то из наших на хвосте — убью. Не обессудь, но, пожалуйста, не вынуждай.

— О'кей, однако прежде ты меня выслушаешь.

— Говори коротко, я тороплюсь.

— Мы слышали всего несколько слов, сказанных Аллой. Ее голос могли записать, интонации изменить и...

— Понял. Это все?

— Нет, не все. Прежде всего, сама Алла не одобрила бы...

— Понял, все?

— Игорь, опомнись! Ты же профи, ты...

— Понял, хватит. Последняя просьба — придумай, друг мой, какое-нибудь объяснение моему внезапному отъезду.

— А чего думать? Психанул по вине молодого дебила, да и...

— Годится, — снова перебил Леший, отодвигаясь от стола вместе со стулом, уперев руки в край столешницы, вставая. — Не поминай лихом, договорились? — И локоть Лешего ударил Змея в солнечное сплетение. И тут же согнутая, бьющая рука Лешего повернулась замысловато, и оттопыренный большой палец воткнулся в шею Змея, над ключицей, в точку, после воздействия на которую человек теряет сознание как минимум минут на десять...


5. В путь!


Змей очнулся сидящим на стуле, с лежащими на столе грудью, головой и руками. Спасибо за заботу, конечно, влюбленному камикадзе Лешему, но... Но, черт побери! Какая сволочь сыграла на потаенных струнах души Лешего и превратила прожженного суперпрофи в идиота?!

Змей вдохнул-выдохнул, как учили. Встал, потер ушибленное локтем друга сплетение. Массируя шею, подошел к окну, имевшему форму вытянутого овала, отдернул гардину, выглянул на улицу.

Вдалеке, за «японским прудом», за «альпийской горкой», за полянкой для крикета, на открытой автостоянке возле ворот отсутствовал «мерс». Все ясно: перестраховался Леший, выключил друга Змея, побоялся, что Змей слишком скоро нарушит клятву, и припустил бегом к «мерсу»...

В принципе Лешего еще можно догнать, перехватить на подъезде к городу. Однако он отнюдь не шутил, пообещав отсечь возможный хвост доброжелателей прицельной стрельбой...

Чего делать-то, а?..

Пустить все на самотек, чтоб потом всю жизнь корить себя за...

За что?..

За гибель Лешего?..

А какой смысл шантажисту его убивать?..

Ну ладно, допустим, Аллу Аскольдовну действительно похитили в заграничном Лондоне... Кто?.. А не суть важно пока! Пока важнее, что похитители-шантажисты потребуют от Лешего.

Вот же вопросик, а?.. Теорема Ферма, право слово...

Потребуют загасить Аскольда?.. И на фига такие сложности? Не проще ли нанять снайпера? Хотя...

Хотя, если Аскольда кокнет именно Леший, который, безусловно, не сможет доказать, что стал киллером по вине шантажистов, тогда запросто можно сварганить «Дело» про «убийство по личным мотивам». И виновные — истинные виновники преступления — и заказчик останутся далеко-далече за сферой следственных интересов... М-да... версия вполне приемлемая на безрыбье.

Одно радует — чтобы Леший сумел убрать пана Аскольда, ему, Лешему, должны предоставить хоть какую-то степень свободы. А Леший на свободе — это караул для обидчиков Аллы Аскольдовны...

И все же, кто? Какая сволочь указала на болевую точку по имени Алла?.. А ведь кто-то из своих, мать-перемать... В команде пана Аскольда, черт подери, завелась крыса...

— Олежик.

Змей обернулся — на пороге овального кабинета толстуха Глаша.

— Олежка, я со стола уберу?

— Конечно, тетя Глаша.

Глафира двинулась к столу собирать пустые стопки, прибрать опустошенную бутыль, поднос унести, штопор, а Змей шагнул к двери. Шагнул, и у него в кармане заверещала мобила.

— Алло?

— Олег, поговорить бы надо.

— Где вы, Аскольд Афанасич?

— В гардеробной.

— Иду.

Телефон в карман. Быстрым шагом за порог...

— Олежик!

— Чего, тетя Глаша?

— Ктой-то трубку на столе забыл. Не знаешь кто?

— Это Игорь. Давайте мне, я ему передам.

— Видала я — он как оглашенный через сад к машинам бежал.

— Зуб у него заболел резко, к стоматологам помчался.

— Ой, бедненький, столько на него всего, ой...

— Чего «всего»? Тетя Глаша?

— Нешто я слепая? Нешто не видно, как он по хозяйской дочке-то сохнет, соколик.

— М-да...

Вот теперь быстрым шагом за порог, с двумя мобилами в карманах. Трусцой по коридору и налево. Теперь прямо. А теперь — направо. И вот она — дверь в гардеробную. Она приоткрыта.

— Можно, Аскольд Афанасич?

— Заходи.

Пан Аскольд поставил одну ногу на низенькую подставку, лег животом на колено и, пыхтя как паровоз, завязывал бантиком яркий шнурок модной кроссовки. Его деловой костюм валялся на полу. Тучный мужчина облачился в джинсовую униформу. Под курточкой цвета индиго обтягивала жиры футболка с геометрическими узорами. Благородно постриженные седины спрятались под бейсболкой, глаза укрылись за фирменными стеклами темных очков.

— Игорь, я, вишь, собираюсь... Уф-ф... Асоль позвонила. У нее гастроли гавкнулись. То есть начало гастрольного тура на завтра перенесли. Завтра в пять утра улетает... Уф-ф... — Пан справился со шнурком, снял ногу с подставки, выпрямился. — Пошли, — хлопнул Олега по плечу. — Дорогой поговорим. — Они вышли из гардеробной. — Асоль до конца сентября будет гастролировать, а вчера у нас с ней не получилось... гм-м... встретиться. Всю ночь на нервах я, устал, уф-ф... а позвонила, и хочу ее видеть. — Они направлялись к выходу во двор. — Договорились в мотеле встретиться, как обычно. Со мной съездишь? Дорогой про Игоря поговорим, надо. Гм-м... деликатный разговор проведем... Куда он сам-то рванул, а? Мне доложили.

— Дела у него. — Олег пропустил пана вперед, вышел из коттеджа вторым. Хотя телохранителю положено выходить первым. Но они шли по своей территории, и Олег не совсем телохранитель. Точнее, не всегда только телохранитель. Еще точнее, редко озабочен лишь охраной вельможного тела.

— "Дела"! — передразнил Аскольд Афанасьевич. — Ладно врать-то... Психанул суперстар, ежу ясно. Умчался, чтоб меня не видеть, так ведь?

— Не совсем.

— Да ладно тебе. Совсем! Совсем осложнились наши с Игорем... гм-м... отношения. Об этом и поговорим. С тобой, как с его закадычным.

Синхронно с приближением к железным глухим воротам в высокой каменной ограде Олега и Аскольда к воротам подкатило два джипа. Первым рулил оболтус Шурик, во втором сидело трое бодигардов. Повинуясь жесту пана, Шурик выскочил из машины номер один, побежал во вторую. На бегу украдкой глянул на Змея. Виновато глянул глазами нашкодившего щенка, готового вот-вот заскулить.

Змей сел за руль первого джипа. Покуда Аскольд Афанасьевич усаживался рядом, Змей открыл бардачок, взял оттуда «стечкина», сунул ствол за брючный ремень и прикрыл полой легкого летнего пиджака, малость, правда, утяжеленного двумя массивными трубками. Выходя из своей светелки, Олег не озаботился поддеть под пиджак сбрую с кобурой под мышкой и сейчас мысленно поблагодарил коллег по команде за резервный «стечкин» для водителя. И наверное, нет нужды говорить, что прежде, чем засовывать пистолет поближе к телу, Змей и обойму выщелкнул, и затвором клацнул, проверил оружие чисто рефлекторно.

Распахнулись пуленепробиваемые створки ворот, Змей тронул танкоподобный автомобиль, тронулась и машина сопровождения сзади.

— В тот же мотель, я надеюсь, едем? — уточнил Змей на всякий случай.

— В него, — утвердительно кивнул Аскольд Афанасьевич.

Сей мотель выбрали Леший и Змей. Поколесили по области и выбрали местечко для тайных — секрет Полишинеля, право слово! — свиданий пожилого пана с юной певичкой.

Всего полтора года назад с благословения и, самое важное, за деньги пана Аскольда стриптизерша из Ухты Клавка Иванова превратилась в вокалистку с псевдонимом Асоль Ля. На афишах так и рисовали: букву "А" и две ноты — соль и ля. Всего восемнадцать месяцев назад Клавка начала учиться открывать под фанеру ротик, а нынче у нее фан-клубы по всей СНГовии. И финансирует те фан-клубы — подогревает, так сказать, — и съемки клипов оплачивает девушке из консерватории, под чей голос артикулирует Клавка, и TV, и радио-FM, и устроителям «конкурса двойников неподражаемой Ля», и журналюгам всем и все платит-оплачивает понятно кто. Черт его знает, наверное, оно того стоит. То есть она. Во всяком случае, до нее, со слов Игоря, у пана Аскольда любовниц не было. И даже интрижек. И даже «массажные салоны» он игнорировал.

Старый конь, как известно, борозды не портит. Но, ежели он, фигурально выражаясь, долго в борозде не нуждался и таки угодил в нее по уши, тогда вытянуть коняжку нечего и пытаться. Да и зачем, если ему там хорошо? Старого коня борозда держит и будет держать до тех пор, пока не стесались золотые подковы его — и ее! — счастья.

— Скажу тебе откровенно, Олег Викторович, друг твой Игорь для меня, святая правда, как сын...

Дальше Змей не стал слушать. Когда так начинают речь, когда сразу заявлено, дескать, тот, о ком речь пойдет, дорог оратору вплоть до обожания, тогда всенепременно на энной минуте словоизлияний возникнет веское «но», о которое оратор вдребезги разобьет все надежды и чаяния обожаемого им во вступительном слове персонажа.

Аскольд Афанасьевич говорил медленно, искусно плетя кружева комплиментов, исподволь подкрадываясь к беспощадному «но», а Змей, не менее искусно прикинувшись внимательным слушателем, крутил баранку и прокручивал в мозгах и так, и этак ситуацию с шантажом. И чем дальше они отъезжали в область, чем ближе оратор подбирался к «но», чем дольше Змей обдумывал ситуацию, тем все больше и больше версий выдавал на-гора мозг математика, все более и более мрачных версий, увы.

Змей притворился слушателем, генерировал версии и параллельно следил за дорогой. Чисто автоматически Змей отмечал опасные, то есть благоприятные для диверсий, участки на автотрассе. Чисто машинально приглядывался к встречным и попутным авто, обращая внимание на такие мелочи, кои не заметны для подавляющего большинства спецов личной охраны.

Они проехали уже большую часть пути, речистый Аскольд уж взял паузу, готовый произнести долгожданное «но», когда в джинсовом кармане похотливого пана вдруг мелодично ожил мобильник.

У пана Аскольда был очень дорогой мобильный телефон, такой маленький, что почти весь умещался на ладони, писк высоких технологий образца 1998-го.

— Да? — Пан поднес дорогую игрушку к мясистой щеке, и телефончик громко засюсюкал голосишком девушки Клавы.

Змей чисто машинально навострил уши, однако, кроме узнаваемого тембра с придыханием, характерного для Асоль-Клавы, ничего внятного не расслышал.

— Олег, тормози и на обочину, — велел Аскольд Афанасьевич, прикрыв мембрану телефонного микрофона рукой и продолжая слушать телефонный динамик.

Змей плавно съехал на край асфальта, затормозил. Остановился сзади, соблюдая дистанцию, и джип прикрытия. Олег высунул руку в окно, сжал кулак, оттопырил указательный палец — дал принятый в команде Аскольда сигнал, который означал, дескать, все штатно, сидите пока на месте, ждите.

— Да, рыбка, не волнуйся. Да, цыпа, мы приедем. Полчасика поскучай, киса моя. Целую. — Аскольд Афанасьевич чмокнул пухлыми губами дырочки микрофона и прервал связь. — Асоль застряла в чистом поле. — Он повернулся вполоборота к рулю. — Шоферюгу ее уволю к хренам свинячьим, новый джип запорол! Деньги на автосервис берет и в карман, яснее ясного. Они застряли, свернув с шоссе сразу за...

— Где, я представляю, — мягко перебил Змей. — И московскую квартиру для Асоль, и мотель мы с Игорем выбирали, а ее маршрут «Москва — мотель» я сам просчитывал. — Олег говорил и думал: «А ведь застряла Клава не в самой благоприятной точке маршрута на предмет возможных диверсий». — Аскольд Афанасич, я прошу пересесть вас в задний джип.

— Зачем?

— Запамятовали? Давным-давно оговорено: в любой ситуации, хоть чуть отличной от штатной, вы обязаны подчиняться беспрекословно и без вопросов.

— Мы же не договорили про Игоря.

Захотелось уточнить: «не „мы“, а „вы“ не договорили», однако вслух Змей произнес:

— На обратном пути договорим.

— Но...

— Никаких «но»!

— Уф-ф... Ну ты и сатрап. — Аскольд Афанасьевич полез наружу, а Змей быстро и незаметно коснулся оружия под пиджачной фалдой, снял «стечкина» с предохранителя, перевел в режим стрельбы очередями. Разобравшись с оружием, Змей достал из бардачка рацию.

Змей наблюдал в зеркальце заднего вида, как пан идет к джипу, как открывает правую переднюю дверцу и одновременно связывается по рации с рулевым машины прикрытия. Змей коротко сообщил об изменившемся маршруте и причинах его изменения, наблюдая, как из заднего джипа лезет Шурик. Конечно, кто-то должен пересесть во внедорожник номер один, иначе пану просто не будет места в тачке номер два, но меньше всего Змею сейчас хотелось, чтоб этим кем-то стал Шурик.

Жаль, что наиболее вероятно то, что наименее желательно, — курносый пацан плюхнулся в кресло рядом с водительским, разинув рот...

— Молчи, — опередил его Змей. — Вякнешь хоть слово — накажу.

Шурик обиженно отвернулся. Змей взялся за бублик руля — поехали...

А ведь, скорее всего, сам Шурик напросился и вообще в дорогу, и сейчас в машину к Олегу. Чтоб, типа, оправдаться, извиниться, загладить, так сказать... Скорее всего...


6. В чистом поле


Вообще-то поле было не совсем «чистым». Имелось одно лесистое вкрапление на впечатляюще огромном пространстве, поросшем высокой, по грудь, травой. Как будто демиург-художник, глядя из космоса, очертил животворящей кистью травянистую холстину, окружил деревами, да и упала с его волшебной кисточки капелька леса.

А на самом деле лесистое вкрапление образовалось вовсе не по природной прихоти. Когда-то, давным-давно, стояла посреди поля деревенька. Черт ее знает, что стерло ту деревеньку с лица земли, но кладбище в память о ней осталось. Заросшее высокими соснами деревенское кладбище уже без крестов, однако еще с узнаваемыми могильными холмиками.

А дорогу через почти чистое поле насыпали сравнительно недавно, лет двадцать тому назад. Насыпная дорога просела, щебень по краям раскрошился в песок, и накладная лента дороги по сию пору возвышалась над уровнем живой почвы.

Окруженное со всех сторон лесами поле — диковатое местечко в обжитом Подмосковье. Хошь из пушки здесь пали — никто не услышит. Причем гипотетическую пушку легко спрятать в тени деревьев древнего кладбища. И перпендикуляр от дороги до кладбища равен полукилометру, так что палить можно прямой наводкой...

Прежде чем свернуть с асфальта шоссе на грунт лесной дороги, которая состыковывается с полевой километра через три, Змей связался по рации с машиной, что шла сзади, и потребовал, чтоб второй джип остановился и оставался пока на асфальте. Чуть сбросив скорость, Змей проехал жирную лесную прослойку между шоссе и полем, выехал под палящее солнце, наддал газу и вскоре узрел тачку Асоль.

Даренная паном Аскольдом тачка породы «джип» встала, едва миновав самый опасный с точки зрения стрельбы прямой наводкой участок насыпной дороги — авто встало, оставив лесистый островок кладбища слева, чуть позади.

Змей давил на газ, и джип приближался к джипу, словно танки сближались одной и той же армии. Впрочем, так оно и было — оба танкообразных автомобиля куплены на деньги главнокомандующего Аскольда в одном и том же надежном автосалоне.

Поглядывая и по сторонам тоже, Змей наблюдал сначала вид на задний бампер вставшей машины, затем разглядел открытый капот и человека, копошащегося в машинном нутре.

Знакомый Змею человек — шофер и телохранитель Асоли — прекратил копошиться в пасти машины, заслышав шумы чужого мотора. Он вышел на свободную дорожную полосу и приветливо помахал испачканными руками.

Итак, шоферюгу с навыками охранника Змей опознал, осталось заглянуть в салон, поздороваться с Клавой и, на всякий случай, убедиться, что поломка не фальсифицирована. А после можно связаться — и нужно — с авто, ожидающим на шоссе.

Змей сбавил скорость, крутанул руль, поравнялся и затормозил впритирку с машиной звездочки поп-эстрады. Змей опустил тонированное стекло, постучал костяшками пальцев в затемненное стеклышко ее машины.

— Клавдия, ау! Покажись.

Параллельное стеклышко опустилось, и Змей имел честь лицезреть глупо улыбающуюся Асоль. Более никого в салоне не было.

— Вылезай! — Змей пихнул в бок понурого Шурика.

Молодой, промолчавший послушно всю совместную дорогу, вылез, обиженно повернулся спиной к вылезающему Змею, отошел к задкам двух стоящих вровень, впритирку, джипов.

Змей прихватил из салона рацию, придержал расстегнутый пиджак, под коим скрывалось оружие, подумал: «Чему столь глупо улыбается Клава? Никогда еще не видел у нее такой придурковатой улыбки» — и подошел к открытому капоту.

— Вот... — шоферюга виновато указал выпачканным в машинном масле пальцем на причину поломки. — Хреновина вот эта, поганка, гавкнулась. Менять надо, а где я ее здесь возьму?

Змей глянул на «хреновину». Да, похоже, она, в натуре, «гавкнулась». Теоретически, конечно, ей могли и помочь «гавкнуться», однако же явных следов такой «помощи» Змей не углядел.

Змей отошел от машины на шаг, огляделся, включая рацию, ничего подозрительного не заметил — сплошное море трав без всяких помятостей, выдающих присутствие человека, — и заговорил в микрофон:

— Как слышно меня, прием?.. Подъезжайте, все чисто. Конец связи. — Змей положил рацию на закрытый капот того джипа, на котором приехал.

А шоферюга вдруг занервничал. Выпачканной рукой провел по лицу, оставив на щеке грязные полосы, засуетившись, полез в карман за сигаретами. Прикурил со второй попытки, шепотом обматерив зажигалку.

— Ты чего психуешь? — спросил Змей.

— Боюсь, уволят меня.

— Правильно боишься, — улыбнулся Змей уголком рта и обнадежил: — А может, и рассосется. Асоль мы заберем, с тобой кто-нибудь из наших останется, вызовите сервис, вдруг у хреновины заводской брак и ты совсем ни при чем?

Змей улыбался, разговаривал, наблюдал, но никто никогда бы не догадался, что он постоянно думает об Игоре.

Разумеется, очень подозрительно, что тачка Асоль именно сегодня сломалась в почти чистом поле, да еще недалеко от нечистого кладбищенского вкрапления. Само собой, вызывает подозрение и тот факт, что отлет любовницы пана на гастроли перенесен на завтра. Многовато, черт подери, странноватых совпадений, меж тем особого порученца учили не сопротивляться загадочным обстоятельствам, если нет очевидных разгадок. Его учили плыть по течению жизни в нужном направлении и быть постоянно готовым к борьбе с водоворотами, если таковые возникнут.

— Едут! — закричал Шурик и, обернувшись на миг, метнул взгляд то ли на Змея, то ли ему за плечо, на курящего шофера.

Или показалось, что курносый адресовал взгляд шоферюге?..

Джип с Аскольдом Афанасьевичем и троицей коллег по команде пылил, мчался на всех парах. Змей потоптался на месте, инстинктивно встав так, чтобы боковым зрением видеть курильщика и чтобы затылок и спина Шурика не мешали следить за приближающимся автомобилем.

Загородив дорогу, два близнеца-джипа ожидали третьего автобрата, стоя бочком к бочку, словно пара алкашей, ждущих гонца с вожделенной бутылкой.

Не дождались!

Хлопок со стороны заросшего деревьями кладбища, свистящая секунда и... ВЗРЫВ!..

И вместо мчащегося на всех парах джипа вспыхнуло облако кумачового пламени!..

Еще до взрыва, одновременно с хлопком на границе трав и деревьев, Змей выхватил «стечкин». Выпущенная из гранатомета смерть еще свистела в душном воздухе лета, а Змей уже вертелся в прыжке. Он спрыгнул с дороги в траву, развернулся в полете на девяносто градусов и выстрелил, выпустив подряд три пули, две из них попали в шоферюгу, который совершенно напрасно рассчитывал опередить Змея.

Для шофера и телохранителя хлопок гранатомета послужил сигналом к действию. Сигналом «Лечь!». И он лег, точнее — упал в дорожную пыль. Кстати, довольно ловко. Он рассчитывал сразу же вооружиться револьвером, который, как выяснилось, крепился посредством скотча под передним бампером. Он, наверное, репетировал падение, рывок за «приклеенное» под бампером оружие и выстрел из положения лежа. Он, наверное, укладывался в чемпионские нормативы по этому специфическому упражнению и не иначе погиб, сраженный пулями «стечкина», так и не успев понять, что его обыграли. Он развалился в пыли, с липким от скотча револьвером в разжавшемся кулаке, с дымящим окурком, повисшим на губе над двумя дырками в шее, откуда толчками вытекала густая бурая кровь.

Едва полыхнул джип, будто подбитый танк, едва Змей приземлился и, пружиня коленями, присел, скрывшись в высокой траве, а приседая, завалился, сместился вправо, как над затылком просвистела пуля. Над затылком, рядом с левым виском, там, где только что была голова Змея. Кто стрелял? Шурик!

Все правильно! Нехитрый пазл сложился — увы! — в ожидаемую картинку. Хотя, если откровенно, Змей очень, очень надеялся, что имело место банальное совпадение: Шурик при всех за овальным столом ляпнул про Аллу, и спустя буквально минуты Игорю позвонили шантажисты. Увы! Увы, надежда свистнула возле виска! Шурик — засланный казачок. Еще тогда, полтора года назад, еще там, в Чечне, молодого гения шпионажа исключительно грамотно внедрили в команду пана Аскольда. Ай да Шурик! Всех обманул, лицедей курносый! Ай да сукин кот...

Игорь поделился с курносым навыками использования по максимуму фактора неожиданности, но искусством сопоставлять риски молодой не владел. В отличие от особого человека Змея. Подозревая Шурика, Змей намеренно приземлился так, чтобы оказаться спиной к подозреваемому и тем самым его спровоцировать. А если бы Змей не рискнул, тогда бы Шурик продолжал притворяться своим в доску, ожидая удобного момента для выстрела в опасного человека. И слава богу, что Шурик сбросил маску сразу же, при первой, СПЕЦИАЛЬНО предоставленной Змеем возможности. Он разоблачил себя и промахнулся лишь потому, что Змей ОЖИДАЛ, точнее — ДОПУСКАЛ предательство молодого и увел тело от ВОЗМОЖНОГО выстрела НЕОЖИДАННО. Вот так на самом деле надо пользоваться фактором неожиданности! Змей преподнес врагу последний урок. Заваливаясь на бок, он согнул вооруженную руку, бросил локоть назад и вверх, коснулся локтем уха, большим пальцем, обхватившим рукоять «стечкина», дотянулся до лопатки и, не глядя, одной очередью израсходовал весь магазин.

Шурик погиб с выражением крайнего недоумения на курносом лице.

А ведь кто-то обязательно наблюдает за событиями возле пары рядом стоящих джипов со стороны кладбища, и этот кто-то, увидев, что оба агента внедрения убиты Змеем, может пальнуть по джипам из гранатомета и устроить еще один локальный ад, адово пекло, рядом с которым не выжить.

«Стечкин» с опустевшей обоймой Змей выбросил. Опережая возможный залп, помня и о вероятных снайперах, Змей оттолкнулся от рыхлой почвы и швырнул себя на ленту дороги. Перекатываясь через дорогу, подхватил револьвер, лежавший на мертвой ладони предателя-шоферюги. Вкатился в траву по левую сторону от щебенки и зигзагами, согнувшись, иногда падая, порою кидаясь вбок, меняя скорость передвижения, побежал к островку леса, где засел враг. А скорее всего — враги.

Змей, выражаясь на сленге спецназа, «качал маятник», а тем временем в пылающем скелете подбитого джипа что-то глухо бабахнуло, и во все стороны, точно салют, разлетелись огненные плевки, от которых по обе стороны дороги задымилась, загорелась трава, высушенная знойным солнцем августа.

— А-а-а-!.. — Женский истошный вопль вонзился в барабанные перепонки. Это выскочила из машины и побежала в поле Асоль. Дура! Она бежала туда же, куда и зигзагами двигался Змей! Она обезумела! Она понеслась очертя голову к лесистому островку кладбища!

Сухо прозвучал пистолетный выстрел. Как будто на кладбище у одной из сосен сломалась ветка. Бегунья Асоль упала в траву.

Короткая очередь. Пули скосили сухие стебли там, где удар сердца тому назад находился Змей. А сердце у Змея уже билось с частотой более двухсот ударов в минуту. «Маятник» рассчитан на сокращение дистанции в десять-тридцать метров всего лишь. «Качание маятника» предполагает полную самоотдачу и, хочешь не хочешь, но на стайерских дистанциях начнутся сбои в системах жизнеобеспечения организма даже у самых выносливых бойцов.

Еще одна, снова короткая очередь. Опять мимо, однако пули просвистели критически близко. А мозг бесстрастно отметил, что бьют из «Калашникова». Значит, нет среди врагов спецов-снайперов с винтовками, снабженными оптикой. Уже хорошо. Но удручает, что автоматчик... Нет! Автоматчики! Еще очередь, с другого места, звучит по-иному! Эх, удручает, что автоматчики стреляют грамотно, коротко, без суеты, присущей дилетантам.

Сухой одиночный выстрел из пистолета. Враг, что подстрелил Асоль, бил на опережение и почти угадал траекторию бега Змея. Плохо! Тело халтурит! Оно не выдерживает нагрузок, а впереди еще половина пути. «Маятник» становится предсказуемым, как у салаги, который впервые пробует его «качать». Это очень плохо. Это смерть...

А это что?.. Что это там, впереди, в пяти буквально метрах?.. Неужели?.. Да!!! Ложбинка! То есть вмятина в почве площадью этак соток семь! Трава во вмятине растет реже, но она выше, зеленее и толще. Наверное, это старая рана земли, еще не зарубцевавшаяся после Второй мировой. Или когда-то здесь был родник, да высох пару десятилетий назад... Без разницы! Главное, что здесь можно и нужно устроить передышку — края у вмятины-ложбинки приемлемо круты, будто брустверы...

Две автоматные очереди из двух точек, одиночный пистолетный выстрел с вражеской огневой позиции номер три. Пули пропели песню гибели справа, слева и над измочаленным телом Змея, прыгнувшего, словно в воду с трамплина, в темно-зеленое редкотравье.

Тело перекатилось через голову и покатилось бревном под прикрытием края ложбинки, столь похожего на бруствер. Тело легло на спину, спряталось. Сердце по инерции колотило в виски, казалось, что височные кости не выдержат, вот-вот треснут. Пот залил глаза, в которых двоилось и сверкало. В легких полыхал пожар...

Кстати, и в поле очаги пожаров разгорелись на славу. А уж остатки джипа дымили, точно вулкан. И очень кстати ветерок гнал дымы к укрытию Змея. Очень! Очень кстати!

Автоматы умолкли. Несколько пистолетных выстрелов и несколько пуль жужжат над ложбинкой. Вооруженный пистолетом неведомый враг, наверное, занервничал. И есть повод — ветерок у Змея в союзниках, он все гонит и гонит дымовую завесу, которая все гуще и гуще.

Змей лежал на спине, Змей дышал по схеме, вбитой в подкорку на спецкурсах в начале восьмидесятых, а в голове включилась и прокручивалась, все повторялась и повторялась формула самовнушения. Мозг внушал телу, что оно отдохнуло и готово к работе, и тело внимало мозгу — сердце забилось реже, исчезло жжение в легких, обострился слух... Вовремя!

Змей услышал, как двое... Двое?.. Да, двое врагов шуршат травой, идут, приближаются к его укрытию. Последний, третий враг... Последний?.. Да, наверное, их всего трое, и последний прикрывает своих, оставаясь в тени деревьев...

Елы-палы! Вот незадача — внезапно изменилось направление воздушных потоков! Только что ветерок очень кстати гнал дымы к ложбинке, и вот ветродуй погнал дымовую завесу прочь, в совершенно другую, противоположную сторону.

А враги приблизились на расстояние броска ручной гранаты, если слух не обманывает. И вряд ли он обманывает...

Змей перевернулся на живот, бесшумно пополз вдоль бруствера, медленно, с умом, так, чтобы не колыхалась трава. Переворачиваясь, Змей подмял под себя полы расстегнутого пиджака и почувствовал ребрами мобильные телефоны во внутренних карманах. Своя и мобила Игоря плотно сидели в узких карманах. Узость кроя удержала мобильники во время всех боевых гимнастических действий Змея.

Почувствовав телефоны, Змей передумал смещаться ползком. Мягко перевернулся обратно на спину. Взял в зубы рукоять револьвера, освободил руки. Вытянул из узких карманов оба мобильника. Телефон Игоря, аккуратно, по низу, бросил влево, к левому краю ложбинки. Свою мобилу взял в левую руку, револьвер вернулся в правый кулак. Змей поджал ноги, сел на корточки, лицом к врагам за бруствером. Большим пальцем набрал номер мобилы Игоря, расслабился...

Телефон в траве, в пяти метрах слева заверещал пронзительно, и Змей напряг разгибатели, толчковые мышцы ног, затем прыгнул, выпрыгнул вверх и вправо.

Оба врага — один с «Калашниковым», второй с пистолетом — подчинились воле рефлексов, они чуть повернули головы, скосили глаза и стволы туда, откуда раздалась телефонная трель. Разумеется, спустя миг их головы, глаза и стволы дернулись, фиксируя, ловя на прицел взлетевшего над травами Змея, однако форы протяженностью в один краткий миг Змею оказалось вполне достаточно, чтобы дважды спустить револьверный курок.

Оба выходца с кладбища осели в траву. Обоим пули попали в головы. Автоматчик, оседая, выронил «Калашников». Враг с пистолетом... Ого! Этот враг держал пистолет — кажется, спецназовский «Вектор» — левой, а из его правой руки выпала и закатилась в травяную гущу, кажется, «эфка» — ручная граната, прозванная народом «лимонкой». Этот враг был худым и малорослым, скорее всего, он тянул с броском гранаты, боясь не добросить, но, проживи он еще пару лишних секунд, еще пара-тройка крадущихся шагов, и он бы вырвал кольцо зубами и метнул «лимонку» в ложбинку. И абзац. Приплыли...

Толково израсходовав два патрона, Змей свалился под прикрытие природного бруствера, нажал кнопку на мобильнике в тисках пальцев, и телефон друга, сослуживший добрую службу, прекратил трезвонить. И как-то вдруг на душе стало тяжко, вдруг возникла иллюзия, будто бы сам Леший, а вовсе не его мобила только что помог Змею выжить...

Едва оба мертвых врага упокоились в травах, как застрекотал автомат с огневой точки на кладбище.

Вот что примечательно — совсем не так, как раньше работал стрелок, а бил одной длинной очередью, попусту опустошая рожок. Ха! Сдали нервы у последнего из врагов! Трюк Змея с прыжком и стрельбой дуплетом произвел впечатление на осиротевшего зрителя.

Автомат замолчал...

Прошла минута. По-прежнему тишина...

Лишь цикады стрекочут да еле слышно трещит догорая то, что еще может гореть в остатках подбитого джипа. И потрескивает горящая трава едва-едва слышно...

У них был только один выстрел для гранатомета?.. Похоже на то. Иначе на фига двое из троицы покидали укрытие, на фиг худенький готовился метать «эфку»...

Прошла еще минута. Шалун-ветер куда-то исчез, сгинул, и дымы поднялись столбами, потянулись вверх, к небу. Рано или позже — а быть может, уже? — они станут заметны издалека, из-за лесов, окруживших поле...

Минула еще минута. Чем занят сейчас автоматчик?.. Сменил рожок и выцеливает Змея?.. Или бросил «Калашников» и пробирается через кладбище, чтобы потом припустить к лесу, через лес к дороге, где ожидал их троих... нет, пятерых, считая Шурика и шоферюгу, автомобиль, а дождется только одного, да?..

Змей стянул с плеч пиджак, скомкал его, приподнял над краем бруствера, пошевелил так, чтобы зашевелилась трава...

Автомат молчит...

Змей бросил пиджак, перевалился через край бруствера, вскочил на ноги, упал на живот...

Автомат молчит...

Змей пополз к трупу того врага, рядом с которым валялся «Калашников». Дополз. Сунул револьвер за пояс, подобрал шедевр оружейника Калашникова, вскочил и побежал к деревьям, петляя и пригибаясь, но вовсе и не думая всерьез «качать маятник». Почти на все сто процентов Змей был уверен, что стрелок покинул огневой рубеж, что киллер дезертировал. И его, последнего киллера, можно понять — четверо подельников погибли ни за грош, будто статисты-злодеи из голливудского кинобоевика, и ясно, кто по сценарию должен почить следующим, а кто победить...

До деревьев над могильными холмиками оставалось с десяток шагов, когда Змей засек в траве у крайней сосенки чье-то неподвижное тело. Дистанция стремительно сократилась еще на пяток шагов, и Змей заметил пустой гранатомет «Муха» возле неподвижного. Но лишь подбежав вплотную к телу, Змей его опознал.

На самом деле он узнал его раньше, но до последнего шага отказывался поверить и надеялся, что глаза лгут, что под сосенкой лежит вовсе не лучший друг, а просто похожий на друга враг.

Друг Игорь, порученец Леший, лежал на боку, убитый, конечно же, пистолетным выстрелом в живот. Его мертвую руку положили на «Муху». Замысел сей зловещей инсталляции и вообще всей вражеской операции стал вдруг понятен и прост, как дважды два.

Полно свидетелей неловкого инцидента, спровоцированного предателем Шуриком утром за овальным столом в Овальном кабинете, а факт звонка на мобильник Игоря от шантажиста недоказуем.

Труба гранатомета лежит возле трупа, а тот факт, что Игоря уложили под сосенку уже мертвым и джип подбил кто-то другой, доказать трудно. Да никто и не будет пытаться искать доказательную базу невиновности Лешего! У противной стороны все давно схвачено, за все сполна заплачено. Все ШЕРОХОВАТОСТИ следователи, само собой, СГЛАДЯТ запросто. И вынесут вердикт: пана Аскольда уничтожил жених его дочери в состоянии аффекта за то, что пан годами отказывался дать однозначное согласие на законный брак двух влюбленных. Психанул после неловкого инцидента и уничтожил. Убийство — ха! — на бытовой почве, будьте любезны. И никакая политика, никакой бизнес здесь ни при чем.

А кабы еще повезло и Змея стрельнуть, так вообще не уголовное дело получилось бы, а театральная драма. Типа, джип с Аскольдом полыхнул, и гражданин Олег метким выстрелом наугад достал друга Игоря, который, прежде чем скончаться в муках, ответным выстрелом убил друга Олега. Шекспир, ядрена вошь! Оружие для баллистической экспертизы прилагается, долго ли его вложить в мертвые руки? Долго ли переложить мертвеца Змея куда надо? И судмедэкспертам не жалко заплатить за формулировку: «Убит выстрелом со значительного расстояния»...

В мелочах Змей ошибался — четверых врагов дожидалась машина за полем, за лесом. Шурик уехал бы с кладбищенской троицей, его бы сочли сгоревшим дотла вместе с паном и коллегами, а шоферюга Асоль остался бы и выступил свидетелем вместе с продажной Клавкой-Асоль Ля.

М-да, красиво задумано, однако Змей все испортил...

Все ли?..

Что изменилось принципиально?..

А ничего!

Змея возьмут под стражу, и, по досадному недоразумению, он погибнет в КПЗ еще до того, как с него снимут показания. На кону дефолт, то есть падение курса рубля на трамплин, который позволит заинтересованным лицам подбросить собственные доходы до высот заоблачных...

Вот если бы Змей сберег Аскольда Афанасьевича со всеми его связями, рычагами, рычажками, системой противовеса и т. д. и т. п., тогда бы другое дело...

Мог сберечь?..

Мог!

Предотвратить фатальный залп «Мухи» никак не мог, но, скажем, забрать Асоль и вернуться с ней на шоссе, туда, где ожидал обреченный джип, вполне мог...

Эх, знать бы, где упасть, да соломки подстелить...

Пропала всякая охота — и смысл — преследовать последнего живого врага. Змей вытер манжеткой рубахи вспотевшее лицо, отшвырнул в сторону трофейный «Калашников», повернулся спиной к мертвому другу и, сгорбившись, опустив глаза, побрел устало к дороге.

«На фига они шлепнули Асоль?» — возник в голове вопрос, и сразу родился ответ: «Изначальный сценарий сорвался, а грамотно импровизировать, лжесвидетельствуя, эта дура вряд ли смогла бы».

Мимоходом мозг констатировал: Игорь вряд ли далеко отъехал от коттеджа, друга как-то перехватили очень быстро, не важно, как именно, но если бы Змей поехал за ним, то, возможно, друг остался в в живых...

Смертельно усталый, духовно сломленный, Змей обходил ложбинку, которая его так недавно спасла, и вдруг услышал телефонную трель — в траве зазвонила мобила Игоря.

Змей вздрогнул, остановился как вкопанный. Секунд пятнадцать он слушал электронные трели, потом нехотя повернулся на звук, сделал несколько неуверенных шагов, нагнулся, поднял трубку.

— Слушаю.

— Игорь? — спросила Алла Аскольдовна встревоженным голосом. — Игорь, это ты?

— Это Олег.

— Олежик! — Тревоги в ее голосе как не бывало. — Богатым будешь, я тебя не узнала! Слушай, анекдот — я тут в лифте застряла и целых три часа в нем сидела, представляешь? А перед тем, как я в нем застряла, у меня из сумочки сотовый сперли, ты представляешь? Я с новой трубки звоню, только что купленной, хорошо слышно?

— Ты звонишь из Лондона?

— Хорошо, да, слышно, скажи! Как будто из Москвы, да? А где Игорь?.. Алло... Алло, Олег!..

— Он велел передать, чтобы ты оставалась в Англии. Велел строго-настрого, поняла? Что бы здесь ни случилось, какие бы известия отсюда ты ни получила, оставайся там. Твоими московскими делами пусть занимаются английские адвокаты, ясно?

— Олег! Ты меня пугаешь! Где Игорь?.. Алло! Что случилось?..

Змей сжал трубку в кулаке. Костяшки пальцев побелели, пластмасса треснула, погас жидкокристаллический дисплейчик, трубка навсегда замолчала и полетела в траву.

Интересно, шантажисты действительно писали Аллу, чтобы было с чем работать компилятору-звукорежиссеру, или все проще, и ее реплику, ту, что услышал Игорь, сымитировала актриса с навыками звукоподражания?.. А впрочем, уже не интересно. Уже не имеет значения...

Змей топтал траву, походкой робота с севшими аккумуляторами шел к джипу, у правого заднего колеса которого остывал Шурик, проходил в метре от подстреленной Асоль, и до его ушей донесся тишайший девичий стон. Неужели жива стерва?..

Она была не только жива, но и ранена довольно легко, в ляжку. Пуля прошла навылет точно у края короткой юбчонки, не задев артерии. Она бухнулась в обморок от страха, а не от ранения.

Добить, что ли, суку? Рука Змея потянулась к револьверу за поясом... Черт! Он не сможет пристрелить девку продажную. Надо бы, заслужила, а рука не поднимается добить раненую бабу. Которую к тому же, если по уму, следует не добивать, а допрашивать...

Чертыхнувшись, Змей опустился на одно колено, приподнял девичьи плечи, стал расстегивать на ней блузку. Из рукава блузки получится жгут, который остановит кровотечение, из остального выйдет тампон, два тампона и повязка.

Что за фигня?.. На смуглой коже под выпуклостью ключицы чернеет большое и неприятное родимое пятно. У Клавки не было никаких родимых пятен! Змей видел Асоль в декольте, вживую и близко, он бы заметил слой грима, маскирующий пигментную кляксу. И кто бы взял Клавдию в стриптизерши, даже умей она гримировать эту малоприятную отметину? Без всяких отметин желающих вертеть жопой у шеста на бескрайних просторах бывшего СССР больше, чем согласных честно трудиться у прядильного станка, гораздо больше...

Змей внимательно вгляделся в лицо девушки. Похожа она, феноменально похожа на экс-стриптизершу Клавку, а ныне поп-звездочку Асоль Ля, и все же это не любовница пана Аскольда. Это — другая девушка, двойник Клавки-Асоль...


7. Шанс


Ее звали Вера. Некоторые мистики полагают, что имя предопределяет Судьбу. В ее случае так оно и случилось. Она выросла очень доверчивой. Хотя и росла во времена МММ, банков типа «Тибет» и «Чара», Кашпировского, Ельцина, Гайдара. Но недавно все поп-радиостанции FM диапазона крутанули объявление на правах рекламы о конкурсе двойников восходящей звезды Асоль Ля, и девушка Вера сразу же искренне поверила, что, победив в конкурсе, получит Гран-при — автомобиль «Мерседес». Но пиар-контора, ангажированная Аскольдом, вовсе и не собиралась вручать конкурсанткам какие бы то ни было призы. Пиарщики Асоль сняли ролик о конкурсе и самой похожей на прототип конкурсантке обещали всенепременнейше позвонить.

Ей и правда позвонили довольно скоро. Но не уже знакомые пиарщики, а некие люди, которые представились «сотрудниками телевидения». Сотрудники встретились с девушкой тет-а-тет и предложили доверчивой Вере принять участие в съемках телепередачи «Скрытая камера». Дескать, предстоит телерозыгрыш одного из спонсоров Асоль Ля. Но только, чур, о предстоящем розыгрыше никому ни гугу. Про «ни гугу» девушку Веру попросила сама Асоль и подарила Вере специально для съемок блузку и юбку со своего звездного плеча и крутого бедра...

Между прочим, Змей, как и все приближенные пана Аскольда, слыхал краем уха о конкурсе двойников панской любовницы и чисто теоретически мог догадаться, что в сломавшемся джипе подстава. Но, конечно, только чисто теоретически...

Раненая Вера полулежала-полусидела на левом заднем сиденье, привалившись спиной к дверце. Ее раненая нога лежала на свободном заднем месте для пассажиров. Доверчивая девушка очнулась, когда джип уже пересек Кольцевую автодорогу, петлей опоясывающую Москву. Вера мгновенно поверила в то, что мужчина в грязной рубашке за рулем желает ей только добра. Оказалось достаточным сказать всего лишь одно предложение: «Не бойся, я тебе друг», чтобы девушка сразу же, по собственной инициативе, начала чистосердечное изложение истории про победу в конкурсе двойников и предложение сняться в юмористической телепередаче. Змею даже не пришлось задавать наводящих вопросов, он слушал ее монолог и параллельно думал о своем.

Что делать?..

Треклятый «русский вопрос», в который уж раз завис над Змеем многотонной глыбой.

Может, все-таки опять поменять личину и раствориться каплей в океане россиян, а?..

Или сбежать за границу, пока не поздно...

Что, если крутануть руль и рвануть в тот подмосковный городишко, откуда исчез весной девяносто первого?.. Там, в предместьях, все еще ждет порученца схрон с оружием...

Мстить?.. Отомстить сучке Клавке, шантажистам и прочим ИСПОЛНИТЕЛЯМ?.. А даже если конкретным заказчикам, так и что?.. Что изменится?.. Нет! Как Жванецкий говаривал: надо что-то в консерватории менять. Менять надо СИСТЕМУ, а не мстить породившим и обслуживающим ее негодяям...

Как быть с Верой?.. Подвезти до первой попавшейся больницы и там оставить — это все равно, что отвезти дуреху сразу же в морг. Вера обречена, если...

— Куда мы едем? — спросила простодушная Асоль-2, закончив подробный рассказ о прошлом и запоздало сообразив, что пора, давно пора обеспокоиться будущим. — Мы едем в милицию?

Змей хмыкнул.

— Мы едем в ФСБ?

Прежде чем ответить, Змей снова хмыкнул, но уже с совершенно другой интонацией.

— Представь себе, девочка, ты угадала. Мы едем на Лубянку. Слушай внимательно: я остановлю машину рядом с Большим домом и зайду внутрь. Один. Ты останешься в джипе. Если... Если я за тобой не вернусь, скажем, в течение... Если меня долго не будет... Короче, если я исчезну с концами, тогда... Тогда запомни, тебе нужен кто-нибудь из штатных сотрудников ФСБ. Требуй, чтобы тебя связали с ветераном органов, который сегодня утром встречался с правозащитниками на Лубянской площади. Встречу показывали в новостях по телевизору. Я сам попробую добиться с ним, и только с ним, встречи, однако... В общем, если у меня не получится, тогда дело худо, и твой единственный шанс выжить — поговорить с пожилым ветераном. Передашь ему привет от Змея. Все, что стряслось, ему расскажешь и передашь привет. Запомнила? От Змея.

— Вы уйдете, а я... — Вера сморщила носик, захныкала. — Я останусь одна, я... Как я с больной ногой... — Девушка разрыдалась.

— Рад бы тебя обнадежить, малышка, но... Но, если у меня не получится с ним встретиться, то у тебя хотя бы останется шанс. Маленький такой шансик выкарабкаться из дерьма. Единственный. Иных шансов, прости, у тебя нет.

— А у ва-вас?.. — заикаясь, размазывая по лицу слезы, спросила Вера.

— У меня были иные шансы, не скрою. Однако я выбрал этот. Нога-то как? Болит?

— Да-а...

— Терпи, девочка. Терпи.


2006 год, оттепель

Секретные файлы

Запись четвертая


Но почему? Почему?! Почему все неприятности (и депресняк следом!) сваливаются на меня сразу (только у меня так?) и в один день?! Ненавижу!

Во-первых, ненавижу седобородого клопа, офисного начальника.

Рабочее время уже заканчивалось (17 час. 56 мин.), и тетки, мои сослуживицы (бывшие!), уже сложили тайком сумки и уже готовы были стартовать, когда из своего кабинета вылез этот клоп вонючий и обратился ко мне:

— Маргарита Николавна, можно вас на минуточку? Можно, если на минуточку. На 18 час. 30 мин. у меня с автором стрелка забита в метро (на пересечении кольцевой и радиальной). Захожу к нему в кабинет (в ебинет, извините), сама тайком на часы поглядываю, а он ящик письменного стола открывает и оттуда бумаги на стол — хлоп:

— Маргарита Николавна, вот тут и вот здесь распишитесь и вот еще... — Достает из стола деньги, скромное количество мятых купюр и совершенно бесстыжую россыпь мелочи. — Пересчитайте, прежде чем вот тут еще расписываться, и, смотрите, трудовую книжку не потеряйте.

Он меня уволил! Сволочь вонючая! В связи, видите ли, с «сокращением штатов». С выходным пособием из расчета моего официального (по ведомости) оклада! И все это накануне того дня (завтрашнего!), когда мне полагается кэш в конвертике!

— Пардон, а где налик? — спросила я, пряча трудовую в сумочку.

— Какой «налик»? — притворно (тоже мне, актер!) удивился он. — У нас, в нашей фирме, все, милочка, по закону, и все сотрудницы это подтвердят под присягой.

Конечно, все жирные тетки это подтвердят! Нечего и соваться в налоговую, чтобы отомстить этому насмешнику гребаному. Нечего и думать о поисках справедливости. Но хотя бы хорошую мину при плохой (паршивой!) игре я могу сохранить? (Чтоб не чувствовать себя уж совсем опущенной!)

— О'кей, — усмехнулась я так, как в моем воображении это делал Змей, — что ж, хотите со мной поссориться, пеняйте на себя.

А он расхохотался (нагло так) и говорит:

— С сильным не дерись, с богатым не судись, милочка. Пошла вон отсюда!

Прямо так и сказал: «Пошла вон...»

Слава богу, я сдержалась и не заплакала.

Напрасно я изображала усмешку Змея! Просто резко поглупела от обиды (от наглости его!) и повела себя, как последняя (распоследняя) дура. И совершенно напрасно, выходя из кабинета (казаться гордою хватило сил, а ума не хватило), я этак небрежно бросила через плечо:

— Вы еще пожалеете.

Фигу, он чего пожалеет! Зато я еще долго буду жалеть, что сорвалась и потеряла лицо. Ведь знала же! Знаю, что никогда и никому нельзя угрожать! Можешь отомстить (действовать) — мсти (действуй), а угрозы (пустые) — всего лишь признак слабости. Быть слабой не стыдно, стыдно притворяться при этом сильной (очень стыдно)!..

Во-вторых, ненавижу автора.

Я, естественно, опоздала на стрелку, и пришлось извиняться. Я, как выяснилось, забыла дискету (в дисководе) с четвертой частью злоключений Змея (убить меня мало!), и опять пришлось извиняться. Автор принимал все мои извинения легко и с вежливой (идиотской) улыбкой.

Кстати, в Эмиратах он совершенно не загорел (зачем, спрашивается, ездил?). И еще, кстати, он передал мне привет от Игоря Палыча (вот человек!), который уехал в командировку. Какая, интересно (почему я не спросила?), командировка может быть у историка? На конференцию? В мухосранский архив?

А возненавидела я автора, конечно, не за его вежливость, его бледность и передачу приветов (за это, кстати, спасибо). Я его ненавижу за переданный мне синопсис ПОСЛЕДНЕЙ части романа. Что случилось со Змеем в третьем тысячелетии, фольклор умалчивает, да? Я специально не стала заглядывать (сдержалась!) в конец синопсиса. И не буду заглядывать (сдержусь), потому что мне жалко расставаться со Змеем. Жалко!..

В-третьих, я ненавижу мастера спорта и моего ухажера Гришу!

Только вышла из метро, только я побежала наперегонки с троллейбусом к остановке, как в сумочке зазвонил мобильник, и я (идиотка!) споткнулась (чуть не упала), плюнула вслед троллейбусу и ответила на звонок, не взглянув на определившийся номер! А это (закон подлости) как раз Гриша прозвонился со сборов. Пьяный!

Я не сразу поняла, что он пьяный в хлам. Я ни разу не слышала (и не видела) его пьяным. Он вообще трезвенник (чем и купил мою маман), а тут:

— Марго-о, а я яа-а в жопе... Але-е!.. Але, ап! А меня дисквалю... дисквале... дисква-квалифици-ровали...

— Григорий?

— Яа-а... А я того, Марго... За-а допинг-жопинг меня-я нах... С с-с-соревнований! С соревнований нах... за доп-пинг...

— Гриша, позвони, когда проспишься... Алло! Ты меня слышишь?

— Я ско-оро пре... приеду... Позвони-и мне-е, по-позвони... по-озвони мене, ради бога... ля-ляля... тра-ля-ля... Хорош-ш-шая вещ-щь коньяк... Выходи за меня замуж... уж, невтерпеж. Уж... нах...

Я выключила мобилу. Совсем. Я и так Гришу терпеть ненавижу, а если он еще и поддавать начнет, то просто караул.

Зачем, спрашивается, я поддерживаю с Мастером какие-то отношения, ежели ненавижу его терпеть? Почему не пошлю его (нах!) однажды и навсегда?.. Очень просто — это женское (бабье). Гриша у меня, как чемодан без ручки — нести тяжело, а бросить жалко. Жадность (чисто бабья) во мне играет. За что и ненавижу прежде всего себя и рикошетом его, красавца безмозглого...

В-четвертых, участкового того-этого!

Надо ж было столкнуться с ним именно сегодня! Буквально в двух шагах от парадного. Минутой раньше, минутой позже — прошла бы и не встретились бы. И никто бы не взял меня за локоток, не поволок (как Муху-цокотуху) в сторонку, и не услыхала бы я сегодня (именно сегодня) сердитое:

— Доча, ну ты того-этого, ну и устроила мне подставу. Ты где вчера вечером, того-этого? Я заходил, а тебя ни того, ни этого, а?

— Вчера вечером? Дома была. То есть в съемной квартире.

— Весь вечер?

— Весь. Минут на двадцать выходила в маркет за кофе, а потом...

— Во! Значит, разминулись. Я к твоим верхним соседям тогда-то, в ту субботу заглянул — никого. Только вчера, того-этого, и к тебе, а разминулись, значит. Ты знаешь, дочка, кто над тобой того? Проживает, а? Как и ты, без прописки. Хозяев-то я помню. Они, помню, долго ремонтировались. Выходит, для того, чтоб квартиру сдавать.

— Откуда мне знать?

— Во! Там, над тобой, меня того-этого. Совестно даже как. Пожилого человека, при погонах выстроили, как того узбека-дворника. Над тобой музыки играет приятель сына депутата Госдумы, во! Теперь знай. Знания — это сила. Не нам с тобой, доча, их, твоих верхних, того-этого. Это им нас, того-этого, в любой момент, в какой хошь позе.

— В спальном районе, в хрущобе, туса золотой молодежи? Не верю.

— Смелая, да? Сходи, того-этого, проверь сама. Раньше-то чего не ходила? Как и ты, сняли они квартиру, и того-этого.

— И проверю. Схожу и проверю!

— Во-во, давай, того-этого. В воскресенье я зайду, ты расскажешь, как тебе, этого-того, прости господи.

— В воскресенье?

— Ага. Вечерком, того-этого, тити-мити. — Добрый дядя участковый потер пальцами, щупая воображаемые банкноты. — В воскресенье у нас первый день весны. За март месяц тити-мити приду в долг у тебя просить.

— А морда не треснет? — не сдержалась я, нахамила дойщику.

— Семьдесят, — ответил он не моргнув глазом (а глаза такие добрые-добрые).

— Не поняла?

— За грубость с представителем власти дашь, того-этого, в долг семьдесят, — сказал, насупившись, первое предложение и далее заговорил как ни в чем не бывало: — Удачно мы сегодня, доча, с тобой встретились и на воскресенье сговорились. А то дел с утра навалилось — во! — Он провел ребром ладони по дряблому горлу. — Вчера-то тебя, не того-этого, а сегодня и до конца недели — некогда. Удачно, да? А то в пришел к тебе в воскресенье, того-этого, хуже татарина, — и он по-доброму так засмеялся, козырнул мне, повернулся спиной, да и пошел вразвалочку по своим неотложным милицейским делам (которых по горло). Не спеша пошел, обходя скопления снежной слякоти на асфальте. Этакий Винни-Пух. Ненавижу!..

В-пятых, ненавижу золотую молодежь!

Конечно, я не пойду качать права этажом выше (мало ли чего я участковому в сердцах наговорила!), но речь о другом золотце нации. О золотце по имени Ксюша.

Придя «домой» (в кавычках!), я наскоро переоделась-помылась-перекусила — кофейку замутила и, пока депреса меня не подмяла, я твердо решила к воскресенью добить эпопею про Змея. Деньги нужны, хоть на панель выходи!

Побарабанила я по клавишам с полчаса, кофе выхлебала и пошла нового замутить. А по дороге на продуваемую всеми ветрами (свежими весенними) кухню включила мобилу и отдала, так сказать, дочерний долг:

— Мам, привет! У меня все ок, как ты?.. Ну и отлично, некогда-целую-пока! — Кладу трубку на кухонный стол, и она, моя мобила, оживает, поет, дребезжит.

Я думала, что это опять Гриша прорезался, ан нет. На определителе высветился номер Ксюши.

С Ксюшей я знакома со времен учебы на журфаке. Не особенно близко, но достаточно, чтобы время от времени поболтать о нашем, о девичьем. Я никогда ни о чем ее не просила, хотя для Ксюши мне помочь проще, чем пылинку сдуть с платьица (тысяч за десять баксов). Я имею в виду помощь в устройстве на работу.

Я ответила на ее звонок.

Я решила поступиться принципами и впервые в жизни попросить золотую девочку помочь девице суконной пролезть в калашный ряд.

Минут десять мы болтали о пустяках (интересующих ее).

Еще минут пятнадцать о тряпках (купленных ею в городе Париже).

Еще почти двадцать она мыла косточки шапочно знакомым и совершенно чужим для меня людям.

И вот наконец она спросила про мои дела. И я бодренько так начала с плюсов, мол, стабильно (пока!) пашу литнегритянкой. Дескать, этой работой довольна, но... Мое мягкое «но» Ксюша не услышала, перебила меня, проявила живой интерес к сумме, за которую я вкалываю черной рабыней. Я честно назвала сумму аванса, и в трубке зазвучал колокольчик — это Ксюша так смеется, как колокольчик (многим это нравится, а меня раздражает). Колокольчик отсмеялся, и грянул колокол:

— Да ладно! — сказала Ксюша. — Мне ли не знать, Марго, сколько платят литературным неграм! Зачем ты мне врешь? За столько, сколько ты сказала, целую армию негров легко припахать. Признавайся, Марго: ты спишь с автором? Как он в постели? Что любит? Говорят, он...

Мобила вырубилась. Заряд аккумуляторов кончился очень не вовремя. Теперь Ксюша всем раззвонит, что я сплю за деньги с автором остросюжетной беллетристики! Кошмар!.. А если ей прямо сейчас перезвонить со стационарного аппарата и сказать про севшие аккумуляторы, я опять услышу басовитое: «Врешь!» Не поверит! Скажет, что я «бросила трубку»! И еще больше обрадуется! Она и так рада (ух, как рада-радехонька!), что появился новый повод для сплетен (я ее знаю!). Господи, за что мне это?..

И, словно в насмешку (во всяком случае, я сочла это насмешкой), наступившая ночь оглушила меня тишиной: ни скрипа, ни ноты сверху. Я работала, как будто в склепе (помните — ха! — «Байки из склепа»? Было такое кино прикольное). И хотя на душе кошки скребли (хищные), но пахала я продуктивно.


Год 2000-й, весна

Охотник и Змей


1. Звонок


— Не подходить! Взорвусь!! — крикнул Змей, хватаясь за проводки, что торчали из широкого, толстенького такого пояса, похожего на те пояса, которые покупают в аптеках страдающие от радикулита.

Пятеро в камуфляже опустили стволы автоматов и остановились в нескольких метрах от Змея. Рослый парень, третий в шеренге, считая с любого конца шеренги, медленно снял палец со спускового крючка и, удерживая оружие за цевье одной левой, медленно опустил вооруженную руку.

— Мужик, не психуй, — попросил рослый душевно. — Давай поговорим, мужик. Давай мы трещотки положим на пол. Ты не против?

— Любой из вас шагнет в мою сторону — и я соединю провода! — пообещал Змей.

— Мужик, ты только не психуй. — Рослый испуганно захлопал ресницами. — Нам, мужик, еще пожить охота. Правда, ребята? — Ребята согласно загомонили, закивали, а рослый резюмировал: — Ребята, ложьте оружие. Нам взрываться без мазы.

Подавая пример, рослый хрустнул коленями, плавно присел и медленно положил автомат на пол. Ребята, стоящие кучно, плечом к плечу, не спеша, без резких движений, начали рассредоточиваться, смещаться мелкими приставными шагами вправо и влево от рослого центрового.

— Ко мне не приближаться! Взорвусь! — рявкнул Змей для острастки.

— Мужик, ты чего? — Рослый в центре рассредоточившейся цепочки отодвинул автомат от себя подальше и, глядя на Змея снизу вверх, продемонстрировал две пустые ладони и десять растопыренных пальцев. — Никто к тебе и не думает приближаться, в натуре...

Рослый говорил медленно и медленно-медленно поднимался из приседа, забавно отклячив тощую задницу, а остальные четверо тем временем рассредоточились так, что подпоясанному человеку с проводками в руках стало весьма затруднительно визуально контролировать всю шеренгу разом.

— ... Мужик, давай разойдемся красиво, — продолжал рослый медленно говорить, продолжая медленно-медленно разгибать колени. — Ты уходишь на своих условиях, и все живы, все довольны...

Крайний слева кашлянул, и глаза Змея, и голова рефлекторно дернулись в его сторону.

— ... Мужик, — не замолкал ни на секунду рослый центровой, — отпусти нас, будь человеком...

Крайний справа, якобы нечаянно, стукнул прикладом не очень, надо отметить, громко, об деревянный пол. Но голова и глаза Змея среагировали на звук. Голова повернулась анфас к рослому центровому, глаза покосились на стукача, и центровой прыгнул!

Рослое тело вытянулось во всю длину, длинные руки почти дотянулись до запястий Змея. Но «почти» не считается.

Змей отскочил назад, соединил проводки и...

И зазвенел, заулюлюкал вшитый в «пояс шахида» электронный звонок. Практически одновременно с падением на пол плашмя рослого тела с длинными руками.

— И все мы условно уничтожены, — констатировал Змей, разъединив проводки.

Рослый на полу выругался, долбанул кулаком по доскам, сел, поморщился, помассировал отбитое пузо. Остальные четверо, тоже матерясь, подбирали автоматы, хмурились и поглядывали на Змея исподлобья, обиженно. Как дети, право!

Прав был Курт Воннегут, когда писал, что все войны — войны детей.

— Однако, товарищи курсанты, эта попытка мне понравилась больше всех предыдущих, — решил подбодрить ребят Змей. — Идея разойтись в стороны и заставить террориста вертеть головой весьма недурна, господа курсанты. Только вот стоит ли вворачивать сленговые словечки типа «без мазы» и «в натуре» в речь переговорщика, а? Какой в этом смысл?

— Типа, мы не профи, а лоховатые, как простые бандюки, вот в чем смысл, — отозвался рослый, поднимаясь с пола.

— Слишком тонко для цирка. Хотя... — Змей почесал в затылке, — здравое зерно присутствует... Кстати, мальчишки, кто знает, откуда возникло выражение «в натуре»?.. Никто не знает?.. Рассказываю: победители во Второй мировой нахватались у побежденных разных немецких словечек, и в их числе словечко «натюрлих», которое трансформировалось в полублатное «в натуре».

— Вы бы нам, Олег Викторович, лучше рассказали, как брать террориста в поясе шахида, — пробурчал рослый, отряхиваясь.

— А я не знаю, — признался Змей, но ему, конечно же, не поверили. Меж тем это была правда, ибо в начале восьмидесятых прошлого века пояса со взрывчаткой, да и вообще самовзрывающиеся враги были такой экзотикой, что на тех давних курсах обезвреживать камикадзе будущих порученцев не обучали. Разумеется, можно и возразить — мол, и без малого двадцать лет тому назад вовсе не так уж и редко попадались камикадзе, однако факт остается фактом — не объясняли Змею, как разминировать живую бомбу, не натаскивали на такое разминирование, не учили этому совсем.

— Олег Викторыч, у нас есть еще одна домашняя заготовка, если и она не прокатит, тогда...

— Тогда, — перебив рослого, подхватил Змей, — будете думать дальше, придумывать, пробовать до тех пор, пока мой звоночек наконец-то не зазвонит...

Зазвонил звонок! Зазвонила мобила Змея в углу спортзала на лавочке под шведской стенкой. Так удивительно вовремя, как будто по волшебному слову, что все, даже Змей, засмеялись. Хотя Змею следовало нахмуриться, так как номер конкретно этой мобилы, с которой Змей практически никогда не расставался, был известен лишь ограниченному числу серьезных должностных лиц. Про себя, ради шутки, Змей называл этот сутками, неделями, а то месяцами напролет «спящий» мобильный телефон Наполеоном, памятуя, что император Франции разрешал себя будить только в случае плохих новостей.

Ребята, посмеиваясь, деликатно отошли в угол зала, противоположный тому, куда потрусил Змей.

— Змеев у аппарата. — Отвечая на звонок, 3мей мысленно похвалил курсантов, которые мало того, что отвернулись, так еще и болтали вполголоса и все сразу, дабы инструктор, не дай бог, не заподозрил их в подслушивании.

— Здравствуй, Змей. Как самочувствие?

Он сразу узнал этот голос. Так же сразу, как и в то утро девяносто восьмого, услышав его из динамиков телевизора. В утро последнего дня жизни Лешего.

— Здравия желаю. Самочувствие в норме.

Узнавая собеседника не раз по голосу, Змей так и не знал до сих пор его имени, отчества, звания, фамилии. Только о статусе догадывался. Статус был высок. Очень. Как и полномочия. Оттого Змей в уме называл его «Уполномоченный Ветеран».

— Я в пути. Еду за тобой, Змей. Оденься в гражданское. Имидж — бизнесмен средней руки. Вооружись. Не побрезгуй бронежилетом. В половине седьмого ты отбываешь в Питер на фирменном поезде «Невский экспресс». Дело предстоит непростое. Я подъеду минут через сорок. Жди меня у КПП. До встречи.


2. Дело


Спидометр не спеша отсчитывал километры. От водителя Змея и его собеседника отделяла звуконепроницаемая перегородка, от внешнего мира — пуленепробиваемые тонированные стекла и бронированные борта. Уполномоченный Ветеран говорил столь же неспешно, как и тогда, два года назад, перед правозащитниками и телекамерами. Казалось, что ни спецавтомобиль, ни пассажиры на заднем сиденье никуда не торопятся. Отчасти так оно и было, до отхода «Невского экспресса» еще уйма времени.

— В девяносто восьмом я засветился перед телевизионщиками, питая надежды, что мою персону увидят выжившие особые порученцы, сделают выводы и дадут о себе знать. Отрадно, что хотя бы ты объявился. Мне понравились те слова, которые ты сказал в нашу первую встречу после долгого перерыва. Правда, я допускал, что ты лукавишь и тобой руководят форс-мажорные обстоятельства. Признайся, Олег Викторович, если бы не было покушения на Аскольда и все дальше катилось нормально, ты бы пришел ко мне?

— Не знаю. — Олег расстегнул еще одну пуговицу плаща, ослабил узел галстука. Кондиционер в спецтранспорте работал паршиво, было душновато.

— Честный ответ. — Собеседник повернул голову, заглянул Олегу в глаза.

— Полагаю, вы бы сами ко мне... к нам с Лешим пришли. Работая у Аскольда, мы светились на всю Москву. Вы бы пришли к нам, — Олег улыбнулся уголком рта, — или за нами.

— К вам, сынок. К вам. Как пришли в декабре девяносто восьмого к вашему коллеге Султану, которого все знали в Пензе. Он, как и вы, неплохо устроился у феодала, чем-то похожего на Аскольда-покойника. Тот феодал не был законченной сволочью и по-своему радел за Отчизну. Пришли с миром к Султану, объяснили чин чинарем, что старая гвардия, охаянная да оплеванная, не в силах далее наблюдать равнодушно, как Страна летит в бездну, предложили Султану влиться в ряды, а он, сукин сын, слил наших парламентеров и был таков, исчез, испарился. На сегодняшний день из всех порученцев призыва восьмидесятых ты, Змей, единственный, кто у меня работает. Те инструктора, которые вас готовили, давно на пенсии. Они и рады бы поработать активно, да годы не позволяют. Оперативники помоложе могут и не опознать Охотника. Как ни крути-верти, а лучшей кандидатуры, чем ты, у меня нету. Помнишь особого порученца под псевдонимом Охотник?

— Еще бы! Отличный был парень. По прохождении курса выживания в экстремальных условиях нас десантировали в тайгу, в лютый мороз, и так распорядилась Судьба, что я и Охотник приземлились рядом. Мой парашют ветром здорово снесло. Объединяться не возбранялось, и мы с ним в паре сто кэмэ по буреломам топали. Некоторые курсанты до сборного пункта так и не дошли, а мы с ним дотащились и даже не обморозились. Так что мне и Охотнику есть, что на двоих вспомнить.

— Это и хорошо, что у вас есть общие яркие воспоминания, и это же плохо. Хорошо потому, что ты сумеешь его узнать, пусть и с измененным лицом. Пластику ему делали ханурики, которые внешность искажать наловчились, но рост, вектор конституции тела, особенности осанки должны оставаться прежними с поправкой на прожитые годы. А плохо оттого, что и он тебя сможет узнать сразу, хоть ты и нацепил на нос темные очки. Чем и как ты вооружен?

— Две подмышечные кобуры, в левой — «стечкин», в правой — «ТТ». — Змей расстегнул плащ, поправил дужку очков на переносице, похлопал себя по пиджачным бокам. — Метательное лезвие скрытого ношения в пряжке поясного ремня. В кейсе, — Змей приподнял чемоданчик типа «дипломат», что стоял между ним и дверцей, — респиратор, газовая и боевая гранаты.

— Сынок, ты в своем уме? Железнодорожный состав пострадать не должен, в нем пассажиры, а ты тащишь в кейсе гранаты. Цель, Олег Викторович, далеко не всегда оправдывает средства. Мы с тобой защищаем не какую-то там абстрактную государственную безопасность, а прежде всего граждан нашего государства.

— Я взял боевую гранату на случай, если придется покинуть состав и работать в поле.

— Дальновидность не всегда бывает оправданной. Кейс останется здесь. На-ка вот, возьми в дополнение к огнестрельному арсеналу. — Старший товарищ извлек из кармана и протянул Змею металлический цилиндрик скромных размеров, к которому был приделан ремешок, такой же, как у наручных часов, и прозрачная леска с золотым кольцом на конце. — Крепится на внутренней стороне предплечья, под манжеткой. Называется: «запястьевый пистолет». Кольцо надевается на палец, леска идет вдоль ладони, она связана со спусковым механизмом. Сгибаешь кисть вверх и производишь выстрел.

Единственный разрывной патрон — в стволе. Будь осторожен — предохранителя нет.

— Не люблю я эти шпионские штучки, — поморщился Змей, смяв левый рукав плаща, засучивая рукав пиджака.

— А жить любишь?

— Честно?.. Не очень. — Змей расстегнул манжет рубашки.

— Философия или самурая, или придурка.

— Или особого порученца. — Змей снял часы с левого запястья. — Влюбленный в жизнь по уши не сумеет адекватно сопоставлять риски.

— Беру свои слова обратно. Твоя правда, сынок. Старею я. С годами начинаю относиться к жизни незаслуженно трепетно. А пора в и о вечном подумать.

— Вы на себя наговариваете. — Часы перекочевали на правую руку Змея, их место занял «запястьевый пистолет». — Вы еще всех нас переживете.

— Типун тебе на язык! Думай, о чем говоришь. Был бы лет хотя бы на десять моложе, пошел бы вместо тебя сейчас с радостью. Я-то Охотника как облупленного знаю, лучше твоего. Он еще в середине восьмидесятых продался штатникам. Мы еще до катастрофы девяносто первого его по всему Союзу ловили. Работал у штатников, можно сказать, по договору, сдавал себя внаем за конвертируемую валюту.

— Серьезно? — Змей замер, застегивая манжеты, поднял удивленные глаза на старика Ветерана.

— Куда уж серьезней. А ты говоришь: «отличный был парень».

— М-да... — Змей тряхнул головой, вздохнул. — Век живи, век удивляйся. — И он таки застегнул манжетку, закрыл ее рукавами пиджака и плаща.

— Не в силах представить, да, сынок?

— М-да, такое представить — воображения не хватает.

— А хватит его тебе, чтобы представить, что будет, если исполняющего обязанности президента твой бывший дружок Охотник устранит накануне легитимных выборов? Кого тогда выберут? Кто будет в выигрыше?

— То, что не страна, — это точно.

— Вот именно, это точно... На следующей неделе исполняющий обязанности посетит родную Пальмиру, там его и собирается ликвидировать Охотник.

— Откуда информация?

— Взяли намедни американского репортера, аккредитованного в Москве под именем Пол, под фамилией Торак. Кто и как, при каких счастливых обстоятельствах нас на него навел, тебе, Змей, знать не обязательно, к твоему заданию это отношения не имеет. Расскажу лучше, как эта шельма, Пол Торак чуть было не заморочил всем головы на первых допросах. Вместо того чтобы пойти в отказ, признался сразу, но в чем! Придумал же, шельмец! Назвался тайным агентом католической секты «Опус Дел». Адрес штаб-квартиры сектантов назвал: Нью-Йорк, Лексингтон-авеню, двести сорок три. Цель визита в Россию мотивировал поисками святого Грааля. Клялся, что расшифровал надпись на главном фронтоне Михайловского замка в Санкт-Петербурге: «Дому твоему подобает святыня Господня в долготу дней». Мистер Торак дешифровал окончание: «в долготу дней», как «во время самой короткой в году „белой“ питерской ночи». В день летнего солнцестояния тень от шпиля Инженерного замка...

Старик замолчал на полуфразе оттого, что его качнуло мягко вперед. А качнуло его оттого, что спецавтомобиль плавно затормозил. Не закончив предложение, Ветеран отвернулся от внимательного слушателя — за тонированным стеклом его мудрым очам предстал вид на павильон станции метро. Ветеран цокнул зубом и покачал убеленной сединами головой:

— Старость не радость. Да еще и бессонная ночь, утро хлопотное, вот я и заболтался, не рассчитал время. Прибыли, Змей. Легенду мистера Пола я тебе, сынок, дорасскажу, когда вернешься из Питера. А сейчас коротко и по делу: псевдосектанту я приказал вколоть сыворотку, и он, шельма, под гипнозом признался в истинных причинах своего появления в нашей многострадальной державе. Мистер выступал посредником между умолчу кем и предприимчивым Охотником. Свои услуги по устранению и. о. президента Охотник оценил в сумму со многими-многими нулями. Торак снял биометрические данные Охотника... Э-э... одно данное... э-э... один показатель — снимки сетчатки его глаз. Мистер отправил снимки по Интернету, и теперь рисунок сетчатки любого из глаз Охотника является половиной ключа к его банковскому счету в некоем продвинутом банке в Цюрихе. Вторая половинка — шестизначный шифр, который Охотнику сообщат да хотя бы и по телефону после того, как он отработает. Если Охотник спалится, то юридические наследники анонимного вкладчика получат доступ к счету только спустя сто лет. Умно придумано. Лишившись суммы на целое столетие, вкладчик, считай, ее потерял, и в то же время для Охотника она пока недоступна. Но есть еще наследники вкладчика, они получат деньги с процентами в случае провала Охотника. Тонкий компромисс. Охотник на него согласился, пригрозив вкладчикам терактами в случае невыполнения теми денежных обязательств. Торак, как ты сам понимаешь и как понимает Охотник, шифра-ключа знать не может. Его дело — снимки сетчатки, которые он опрометчиво сохранил в памяти своего ноутбука. Запаролил файлы со снимками он искусно, но наши компьютерщики справились. Еще с восьмидесятых сохранилась в архивах вся биометрия по Охотнику. Как он продался, как стали его ловить по всему Союзу, так и размножили биометрию. Сомнений нет — с Тораком контактировал он, Охотник, а не кто-то, прикрывшийся его псевдонимом. Свежие снимки роговицы и архивные совпадают и принадлежат одному и тому же человеку. Пока Охотник по этому делу контактировал только с Полом. Сегодня вечером, в двадцать три пятнадцать, на платформе Московского вокзала в Питере его будет встречать другой резидент, ответственный за уход Охотника из страны после выполнения заказа. На этой встрече настоял Охотник, и у Пола есть подозрения, что он задумал похищение резидента. Возьмет встречающего в заложники, да и будет мариновать где-нибудь в лесах у Маркизовой лужи ради перестраховки. Безусловно, встреча на перроне вовсе не является гарантией того, что Охотник прибудет в Питер на «Невском экспрессе», который туда как раз в двадцать три пятнадцать прибывает, но сердце-вещун мне подсказывает — так оно и случится. И, если мы его спугнем, тогда придется отменять поездку будущего президента на малую родину и вообще жить как на иголках. На Московском вокзале с утра готовятся к встрече, на Ленинградском Охотника спугнуть проще. В Москве вокзал останется чистым. Ты сейчас сядешь в метро, езжай в сторону центра, выходи на следующей, там тебя ждет серый «Опель». Тебя отвезут на вокзальные задворки, посадят в «экспресс» на запасных путях. Во время посадки пассажиров отсидишься в последнем купе последнего вагона. Мы доукомплектовали вагон-ресторан. Проводников мы всех поменяли, все они — наши люди, но на их помощь ты не рассчитывай. Только на себя! Узнаешь Охотника — бей на поражение. Без всякой самодеятельности. Сразу стреляй, без разговоров. Главное — его не спугнуть. Спрыгнет с поезда, и все насмарку. Параллельно движению экспресса мы пустим машины, на отдельных участках подключим легкую авиацию, вертолеты, будем по мере возможности следить и вести состав, но ты ж понимаешь... Что скажешь? О чем задумался, сынок?

— О биометрике, — вздохнул Змей притворно тяжко и, обозначив улыбку уголками губ, пошутил: — В глаз ему... пардон, по глазным яблокам прикажете не стрелять?

Уполномоченный Ветеран молодо улыбнулся в ответ.


3. «Невский экспресс»


Новый фирменный поезд, так называемая «сидячка», являл собой редкий положительный пример заимствования конструктивных идей у сытого Запада. Вагон разбит на скупое количество отдельных купе, отгороженных от коридорчика вдоль правого борта — между прочим, застланного отнюдь не замызганной ковровой дорожкой коридорчика — прозрачными! — раздвижными дверями. В купе-аквариуме у каждой стенки по три посадочных мягких кресла, над креслами висят телевизоры, у изголовий имеются гнезда для оплаченных при покупке билета наушников. Включай телик, согласуй с соседями, какой из четырех каналов, четырех видеофильмов будете смотреть, подключай наушники и гляди поверх голов напротив сидящих. Или за чтением книжки коротай всего четыре часа сорок пять минут без остановок до северной столицы. Не виданный ранее для России комфорт.

Вырвавшись за пределы Москвы, поезд уверенно набирал скорость, о чем свидетельствовало электронное табло в конце вагонного коридорчика над дверью с большим окошком в закуток с туалетом. На табло мигали цифры, неуклонно приближаясь к трехзначному числу 200 — к средней скорости на маршруте.

Машинист приступил к набору крейсерской скорости, и Змей, кивнув молчаливому «проводнику», вышел из служебного купе в самом-самом кончике хвоста состава. Из последнего купе в последнем вагоне. «Проводник» проводил его по-деловому хмурым взглядом и, минуту подумав, решил-таки повесить на плечики небрежно брошенный особым человеком плащ.

«Проводников» подобрали удачно. В смысле, их разнополые типажи вполне соответствовали привычным образам проводников. «Проводники» и «проводницы» споро проверяли билеты, не торопились открывать туалеты и, как водится, предлагали втихаря пассажирам за доплату пересесть в отдельное, свободное от случайных попутчиков купе.

Подменив поездную бригаду проводников, руководство сочло возможным оставить в прежнем составе персонал вагона-ресторана, добавив к нему одну «официантку» и пару «разносчиков» пива с закусками по вагонам. Штатному составу поваров, блюдоносок и блюдоносцев было сказано, мол, замены и добавления продиктованы тем, что сегодня в «экспрессе» путешествует инкогнито — ИНКОГНИТО! — ну о-очень важная, а потому ну о-очень охраняемая государственная персона.

Змей шел по вагонам, по коридорчику — слева от него тянулись прозрачные двери купе, справа в окошках мелькали сомнительные красоты среднерусских пейзажей. Пройдя очередной вагон, Змей заходил в закуток с пока запертой дверью в клозет, открывал глухую, без всяких окошек, дверь в тамбур, попадал в «место для курения», где все пепельницы были пока что девственно чисты, и переходил из тамбура для курящих в рабочий тамбур следующего вагона.

Дабы не возникло вопроса у пассажиров, отчего гражданин в строгом, не особенно дорогом, но приличном костюме двигается из хвоста в голову состава в замедленном темпе, Змей имитировал легкую хромоту. Типа, больная нога, а вовсе не обостренное внимание тормозит его поступательное движение.

Кондиционеры еще не заработали во всю мощь, и нет ничего удивительного, что в душной, замкнутой атмосфере хромоногий гражданин решил расстегнуть пиджак на все пуговицы.

В окна справа светит еще яркое солнышко. Таким образом, наличие очков с затемненными стеклами на носу у Змея совершенно оправдано. И незаметно за стеклами, что глаза постоянно косят влево, пристально всматриваясь в лица, в фигуры, в габариты редких пока пассажиров купе-аквариумов.

Будний день, середина недели, вагоны в хвосте состава почти что пустые. Лишь отдельные купе заняты одинокими пассажирами, иногда парой. Это упомянутые выше любители комфорта, согласившиеся отслюнявить «проводникам» за привилегию обособленности. Сразу по отправлении они перешли в хвост из головы гусеницы экспресса. Рыба тухнет с головы, по тому же принципу и продаются билеты — начиная от локомотива. В первых вагонах пассажиров всегда больше.

Однако до первых вагонов еще хромать и хромать. И возможно, потом придется хромать обратно, если при первом прочесывании Охотник не обнаружится.

Змей ковыль-ковыль-ковылял, зорко косил глазами и думал — а не слишком погорячился Уполномоченный, отдавая приказ сразу гасить Охотника?..

Ежели на Московском вокзале в Питере все будет готово к теплой встрече оного, так почему бы не взять его там полу— или абсолютно живым? Допросить и судить гада образцово-показательно...

Не-а, старик не слишком погорячился. Обдумывание Змеевым темы закончилось в пользу здравомыслия Ветерана. Кто его знает, Охотника, быть может, он собирается спрыгнуть с поезда в Ленинградской области. А стрелку на вокзале забил, чтобы заморочить головы резидентам. Одного из которых — кстати! — таки уже арестовали и уже — кстати! — раскололи. От Охотника, как и от любого человека особой выучки, следует ожидать самых неожиданных ходов...

По прихоти сцепщиков вагон-ресторан находился аккурат посередине состава. Змею оставалось пройти до него вагон и еще вагон, и тут он заметил в одном из купе похожего... Тьфу ты, черт! Всего лишь похожего на Охотника мужика. Плечи у мужчины, разложившего колбаску на столике, откупоривающего бутылек с пивом, поуже, гораздо уже плечи, чем были у Охотника. Накачать, расширить плечи — это легко умеючи, а вот сузить — шиш! Меж тем левая кисть Змея уж чуть дернулась кверху, а левый локоть готов был согнуться. Хреново. Нервишки-то, оказывается, на пределе. Доселе не ощущал нервозности, а как возник повод, так чуть было не выстрелил, обознавшись. М-да, весело шутит порой с нами наша собственная психика. Не любит она, психика, состояния тревожного — чего душой-то кривить? — тревожного, конечно, тревожного ожидания, именуемого красивым словечком «саспенс». Психика его не любит, этот самый саспенс, а вот Альфред Хичкок обожал, извращенец...

В следующих купе этого вагона никого, даже отдаленно похожего на Охотника, не наблюдалось. Продолжая хранить бдительность, продолжая хромать, Змей проделал не особо хитрое дыхательное упражнение, загоняя психику в удобоваримые волевые рамки. Ох, недаром, подумал Змей, зачинщики службы особых порученцев отправляли последних на заслуженный отдых в сорок лет, ох, не просто так ограничивали службу по возрасту! Как ни крути, а с годами все системы человекоустройства изнашиваются. Одно приятно — и Охотник тоже давно не тот, каким был многие лета тому назад.

Вагон пройден. Открывая дверь в тамбур, Змей решил сделать привал в ресторане. Дать отдохнуть глазам, окончательно договориться с психикой, перекусить тоже не помешает.

В тамбуре курила ярко накрашенная девица. Подволакивающего ногу мужчину она игнорировала. Впрочем, как и он ее.

Переход между вагонами, где стук колес отчетливее и громче и где можно не изображать хромоту, рабочий тамбур последнего перед ресторанным вагона, стандартный коридор и первая дверь слева, как и во всех предыдущих вагонах, дверь в служебное купе открыта, и «проводница» — полноватая женщина средних лет, которую трудно даже заподозрить в принадлежности к спецслужбам, — узнав Змея, показывает ему правый кулак с двумя оттопыренными пальцами. В предыдущих вагонах «проводники» жестикулировали в основном левой. Количество оттопыренных пальцев левой соответствовало числу занятых купе. Два поднятых пальца правой означают, что в этом вагоне остались свободными всего два купе.

В купе № 1 спит лысый толстяк, во втором номере пусто, третье купе занято молодой семьей: папа, лет тридцати, мама годков на семь моложе и ребенок годика три, в том возрасте, когда пол дитяти еще трудно определить, тем паче искоса глядя сквозь темные стекла.

Исследуя косым взглядом купе с молодой и, наверное, счастливой ячейкой общества, Змей услыхал, различил в шуме колес шаркающий звук раздвигающихся дверей далеко, по меркам вагона, в самом конце, у дверцы, над которой висело табло скорости. Звук, разумеется, потянул за собой взгляд, и глаза увидели, как из самого последнего купе, разминая сигарету в пальцах, вразвалочку вышел...

Змей глазам своим не поверил!..

Змей не видел его столько лет, с момента окончания спецкурсов, но узнал сразу же. Узнал мгновенно и его горбоносый профиль, и осанку, как у борца-вольника, и курчавые черные волосы, которые у висков время присыпало сединой.

Экс-особый порученец Вепрь, одетый в добротную, много дороже, чем на Змее, пиджачную пару, равнодушно посмотрел влево, взглянул сонно из-под густых бровей на далекого от него мужчину в черных очках и, сунув в губы вялой рукой сигарету, отвернулся, шагнул к двери в загончик, за которым еще одна дверь к «месту для курения». Отворачиваясь, он, этак с ленцой, сунул вялую правую в накладной пиджачный карман. Ничего вроде бы особенного — ну избавил пальцы от сигареты и полез в карман зажигалку нашаривать. Ничего вроде бы настораживающего, ежели оставить без внимания тот факт, что левой рукой дверцу открывать ну совсем неудобно и даже противоестественно...

Дальнейшее происходило за считаные секунды.

Вепрь, поворачиваясь вроде бы к двери, начал поворот, отвернулся от Змея, достоверно не спеша, но, как только его правая кисть залезла в правый карман, так он вдруг ускорился и, приседая, в единый миг крутанулся на все сто восемьдесят градусов. Стрелять сквозь пиджачную ткань он не рискнул. Сопоставил риски и выбросил на повороте правый кулак, сжимающий пистолет с укороченным рылом ствола. Вытянул руку с оружием, чтоб уж попасть наверняка, уверенный, что сумел обмануть и опередить Змея, которого Вепрь, ясен перец, тоже сразу узнал. Быть может, узнал даже на толики мгновения быстрее. И безусловно, про чью душу явился Змей, понял. И отчего у Змея расстегнут пиджак, догадался. О спрятанной под пиджаком стреляющей смерти он догадался. Откуда было знать Вепрю, что оппоненту незачем лезть под пиджак, что — спасибо Ветерану! — у Змея имеется фора в один молниеносный выстрел.

Вепрь просчитался, а Змей, едва его неожиданный противник начал вращение, поднял левую руку, дернул запястьем вверх, и под манжеткой неприятно содрогнулся цилиндрик на ремешке.

Выстрел прозвучал так, будто на стыке рельсов образовался ухаб и колесо, подпрыгнув на нем, ударилось о камертон стального пути. Выстрел вписался в перестук колес более резкой нотой, пуля ударила в грудь Вепрю, разорвала одежду, кожу, мясо, раздробила ребро, вошла в мякоть легкого и застряла в мешочке сердца. Смерть скосила крутящегося юлой Вепря, отшвырнув его к дверце-тупику.

Выстрел прозвучал для Змея как стартовый. Позабыв про деланую хромоту, он побежал в конец вагона, резонно полагая, что Вепрь вышел из того купе, где находится и искомый Охотник. Змей скрестил руки на бегу, правую к левой подмышечной кобуре и наоборот. Левая кисть ухватила рукоять заранее снятого с предохранителя и установленного на стрельбу очередями «стечкина», в правую ладонь лег готовый плеваться пулями «тульский Токарева».

Выстрел, конечно же, услышала «проводница». Согласно инструкциям, она прежде нажала «тревожную» кнопку замаскированного под радиоприемник «устройства общего оповещения», что стояло на столике под окном в служебном купе. Выходя в коридор вагона, женщина рванула из спрятанной под униформой у пояса кобуры пистолет модели «Гюрза». Вышла, держа «Гюрзу» перед своими большими грудями, сжимая рукоятку куцыми, некрасивыми пальцами с плохо сделанным маникюром, поддерживая снизу шершавой ладошкой другой руки. Сквозь профессиональный прищур «проводница» увидела быстро удаляющуюся спину Змея, а в конце коридора она увидела труп.

В «Гюрзе» — по типу австрийского «глок-17» или немецкого «зауер» модели 1930 г. — второй предохранитель выполнен в виде шпонки на спусковом крючке, запирающей спуск, а первый — в виде клавиши позади рукоятки. Первый предохранитель выключается при охвате рукоятки, второй — при начале спуска. Женщина ослабила давление на шпонку предохранителя и облегченно вздохнула. И она, и старик Ветеран, и все-все-все охотились ТОЛЬКО на ОДНОГО Охотника. Ни она, ни Ветеран, ни Змей — никто не ожидал, что предателей экс-порученцев будет больше.

Впрочем, почему «предателей»? Да, Охотник таков, кто бы спорил. Охотник еще во времена СССР изменил присяге, но вряд ли признался в измене Родине Вепрю, которого властители девяностых приговорили к смерти в первый год смутного десятилетия.

Эх, черт подери, была бы у Змея возможность поговорить с Вепрем, объяснить, что мракобесию смуты наступает конец, и появился бы реальный шанс вернуть все на круги своя...

Эх, черт!..

Чертыхаться Змею было, увы, некогда. И, увы, бежать быстро не получалось — вагон пошатывало из стороны в сторону, не хватало еще споткнуться по полной дури. Он живенько переставлял согнутые в коленях ноги, ставил их широко, балансировал в такт качке и не хотел лишний раз выдавать себя голосом, кричать «проводнице», мол, расслабляться нам еще рано, дескать, убит тоже бывший спецагент, но вовсе не искомый. Его голос мог узнать Охотник, который, согласно рабочей версии Змея, находился в последнем купе.

А оперативная сотрудница между тем оставила в покое шпонку предохранителя и позволила себе вдохнуть кондиционированный воздух с облегчением, полной грудью. И тут из купе номер 5 бодро высунулась голова мужчины — примерно одних лет со Змеем, с застреленным Вепрем, с искомым Охотником. Голова бодренько высунулась лысеющим затылком к «проводнице» и тут же повернулась к ней лицом, разинула рот, вскинула брови.

— Пассажир! Вернитесь в свое купе! — заорала визгливо «проводница» на выходе.

И лысеющий гражданин столь убедительно отыграл послушный ее ору испуг, что опытная оперативница снова позволила себе вдохнуть с облегчением новую порцию воздуха, которую ей уже не суждено было выдохнуть.

Голова исчезла, а вместо нее из купе номер 5 высунулась согнутая в локте конечность, удлиненная вороненой сталью пистолетного дула и набалдашником глушителя. Приглушенный выстрел слился с перестуком колес, из двойного подбородка женщины хлестнула фонтанчиком кровь на груди в новенькой железнодорожной униформе, а конечность лысеющего гражданина изогнулась в другую сторону, и второй, и третий, и четвертый беглые выстрелы ударили Змею в спину, сбили с ног, бросили ничком на ковровую дорожку.

Бронежилет — спасибо старику Ветерану за то, что велел им «не побрезговать», — спас Змея от верной смерти. Однако первая из пуль всерьез травмировала лопатку, следующая едва не вышибла позвонок, и только от третьего попадания останутся всего лишь синяк да гематома.

От боли в лопатке и позвоночнике его затошнило, у него потемнело в глазах, судорогой сковало диафрагму, и сознание Змея рухнуло в бездну.

При падении с его носа слетели очки, они упали рядом, и в их темных стеклах отражалось, как лысоватый стрелок метнулся из купе номер 5 к купе номер 8...


4. Взрыв


Охотник пил кофе в вагоне-ресторане и кокетничал с отчаянно юной очаровательной девушкой лет этак девятнадцати-двадцати.

Охотник пришел в ресторан почти сразу же после того, как кинул вещички в купе номер 8 предыдущего ресторанному вагона. Охотника мучила зевота, поскольку минувшую ночь он совсем не спал, подчищал за собой в столице, так сказать, купировал все старые деловые и бытовые связи. Охотнику страшно хотелось жрать — за весь день удалось перехватить всего один гамбургер. Он уже разделался с супом, салатом и приканчивал второе, когда в ресторане появилась юная нимфа с глазами опытной женщины.

Деваха села невдалеке нога на ногу — пальчики оближешь, какие ножки! — заказала себе минералку и, отхлебывая ее, между делом демонстрируя здоровый оскал да розовый язычок, прицельно стреляла глазками в сторону солидного мужчины, вкусно перемалывающего челюстями обильную пищу.

Насытившись, Охотник показал юнице, как исключительно обаятельно умеют улыбаться некоторые взрослые дяди, и бархатным голосом Дона Гуана предложил чаровнице пересесть за его столик, дабы вместе злоупотребить кофеем. С одного столика за другой деваха перепорхнула с радостью. По щелчку пальцев Охотника халдей принес для нее чашечку, пирожных и убрал грязную посуду. Юная чаровница и Охотник кокетничали взаимоприятно довольно-таки продолжительное время. До тех пор, пока девушка не взглянула украдкой на золотые часики, обхватившие браслеткой ее тонкую ручку, и не сообщила прямо, без обиняков, что она, мол, в поезде «на работе». Дескать, оральный секс в ближайшей туалетной кабинке будет стоить приятному собеседнику 100 американских долларов, и ни центом меньше. Но это будет такой великолепно глубокий орал с проглотом, какого у мужчины никогда не было и никогда больше не будет. И юница облизала пухлые губки кончиком язычка.

Ха! А почему бы и нет? Почему в не расслабиться, давление сбросить и побаловать себя, любимого, секс-десертом? Дорого, конечно, однако надо же маленько билет оправдать, правда? Можно, конечно, поторговаться, фигу-две на весь полупустой состав найдется достаточное количество эротоманов, согласных отстегнуть сто гринов за отсос, и, ясное дело, милашка залудила сразу несусветную цену, имея в виду возможный торг, но торговаться Охотнику было лень.

Что ж, он согласился. Вот только туалетные кабинки проводники вряд ли уже открыли.

Девушка заметно обрадовалась. Так заметно, что напрашивался вывод, мол, надо было все ж-таки с нею поторговаться. Впрочем... Впрочем, пусть радуется. С хорошим настроением и работать будет лучше, с огоньком, а ста баксов не жалко. Что такое сто баксов для Охотника? Ерунда! А скоро, очень скоро он сможет спокойно сморкаться в стодолларовые бумажки, если, конечно, под рукой не окажется батистового платка.

Обрадованная проститутка уверяла, что кабинки уже открыты или вот-вот откроются. Можно чуть-чуть здесь подождать или лучше покурить в тамбуре. Охотник выбрал вариант с перекуром и с тоской вспомнил себя молодого, курсантом и выпускником спецкурсов, свободного от табакозависимости. После сытной еды, после кофе организм просил никотина. Разумеется, и здесь за столиком не возбраняется покурить, но в тамбуре появится возможность еще и на ощупь попробовать объект, арендованный для послеобеденного удовольствия.

Во время того, как Охотник расплачивается с халдеем, у проститутки появилась возможность полюбоваться его тугим бумажником, она, можно сказать, влюбилась с первого взгляда в него, в туго набитый бумажник.

Они вышли из-за столика, и девушка направилась было в головной вагон. Он ее перенаправил, мотнув головой в противоположную сторону. Он собирался перекурить в тамбуре и употребить проститутку в своем вагоне, где помимо него, Охотника, в пятом купе ехал Гном, а последнее занял Вепрь.

Они вошли в тамбур. Охотник шагнул поближе к ввинченной в стену пепельнице, к запертой двери вовне, за борт мчавшегося со скоростью 200 км в час экспресса. Мужчина, шагая и поворачиваясь к девушке, достал из кармана пачку «Мальборо». Она протянула к пачке тонкие пальчики, и ее чуть не зашибло распахнувшейся со свистом, с ветерком, с шумом дверью. Той дверью, что скрывала закуток с кабинкой. Той кабинкой, где не состоится сеанс сногсшибательного орального секса с переплатой.

Девушка, пошатнувшись и ойкнув, припала к широкой груди Охотника. Он подхватил ее за талию ловко, прижал к себе тесно, готовый отругать строго и грубо того идиота, что столь активно ломится в незапертые двери. Он не ожидал, что в тамбур вломится Гном. Да еще и с оружием наголо...

Бывший особый порученец Гном всадил три пули в спину убийцы Вепря и метнулся к восьмому купе. А там пусто! Что за дела?! Гном вспомнил, как за час до посадки они встречались в условленном месте, как зевал Охотник и как, между делом, жаловался на голодный желудок. Ясно, что за дела! Охотник двинул в ресторан! Точно! Он в ресторане.

И Гном побежал по коридору вперед, наплевав на качку, натыкаясь то на прозрачные раздвижные двери слева, то на окна справа. За скорость он расплачивался ушибами локтей, плеч и коленей, а также риском промахнуться навскидку, ежели возникнет необходимость стрелять.

Он перепрыгнул убийцу Вепря, распластанного ничком убийцу, без всяких признаков жизни. Гном едва не споткнулся о руку на ковровой дорожке со «стечкиным» в кулаке. Стоило бы произвести контрольный выстрел в затылок, однако, сопоставив риски, Гном предпочел поберечь патрон. В магазине осталось патронов не густо, перезарядка требует времени, а время сейчас дороже стопроцентной уверенности в том, что и этот сдох столь же благополучно и однозначно, как «проводница» в другом конце. Гном рискнул сохранить патрон и просчитался...

Боль окунула сознание Змея в бездну небытия, она же его оттуда и вытолкнула. Как поплавок.

Змей судорожно вздохнул, приподнял голову, разглядел сквозь багровую муть в глазах сдвинутый вместе с ковровой дорожкой труп Вепря, так сдвинутый, чтобы не блокировал дверь. Змей увидел и саму эту открытую дверь, и распахнутую настежь дверь в тамбур. Увидел силуэт низкорослого мужика с «пушкой», снабженной глушителем. Услышал смутно знакомый голос:

— Засада! Вепрь спекся! Смываемся!

С того момента, как «проводница» нажала «кнопку общего оповещения», минуло меньше трех минут. Оперативники в форме служащих ресторана исключены из системы «общего оповещения», а «проводники» и «проводницы» не успеют остановить Охотника. Змей осознал это и застонал.

Змей и не пробовал бороться с болью, он просто продолжал с ней жить...

А Охотник и не пробовал анализировать ситуацию, он просто в нее вписался.

— Стреляй в замок! — приказал Охотник подельнику Гному и прижался спиной к ввинченной в стену пепельнице, прижал к себе девушку, чтобы Гному открылась цель. Выпрыгнуть на ходу из экспресса, пусть даже мчащегося со скоростью 200 км в час, для Охотника с Гномом совсем не проблема.

Гном мелко кивнул, поднял «пушку», и тут у него за спиной загрохотали выстрелы.

Архив аудиопамяти Охотника автоматически подсказал: в спину подельнику лупят из «стечкина» единой очередью.

Заваливаясь на бок, Гном таки нажал на спуск. Чудес не бывает — дверь наружу осталась закрытой, пуля попала в стекло, в большое овальное окошко в двери. В окошке, за которым мелькал хилый лесок, пуля пробила аккуратную дырочку с паутинкой трещинок по краям. И это лучше, чем ничего.

Охотник ухватил за волосы сомлевшую от испуга девушку, мощно сработал бедрами, лишая девушку равновесия, зарычал от натуги и что было силы — а силы у него было много — ударил девичьей головой стекло с пулевой отметиной...

Змей разжал пальцы, выпустил опустошенный «стечкин». Оттолкнулся освободившейся рукой, встал, ничего не чувствуя, кроме боли, слившись с ней воедино. Вставая, Змей слышал звериный рык в тамбуре и звук страшного удара чем-то твердым о стекло, слышал и треск стекла совершенно другой тональности.

Перешагнув порожек закутка перед тамбуром, Змей услышал голос Охотника:

— Я террорист! У меня бомба! В тамбур не входить! Взорвусь!

— Эй, слышишь меня? Я — Змей. Привет, Охотник.

— Змей?!

— Он самый. — Змей вошел в тамбур. — Привет, сволочь.

— Привет, братишка. Замри и стой, где стоишь.

Змей стоял, сутулясь, уронив руки — и пустую, и с пистолетом, — стоял, широко расставив прямые ноги, а у него под ногами валялся Гном.

А Охотник стоял спиной к проему без стекла.

Охотник прикрывался погибшей от его руки проституткой. Правой рукой, кулаком, держал ее на весу за волосы. Лица у девушки не осталось. Вместо лица — кровавое месиво. Из трещины в черепе сочится и капает на пол нечто вязкое и белесое. Гранату Охотник держит в левом кулаке. Озорник ветер теребит волосы хищно улыбающегося мужчины и мертвой девушки без лица.

— Хилая у тебя бомба, Охотник.

— Еще кой-чего по карманам распихано. Сдетонирует, мало не покажется.

— Блефуешь?

Змей вспомнил счастливую семью из купе-номер 3, молодых и здоровых родителей, малыша, непонятно какого пола, и ему стало страшно за них. Почему-то именно за них, хотя бояться надо было за всех пассажиров экспресса.

— Зачем блефовать? Окстись, Змей! И одного этого фрукта, — Охотник поднял кулак с «лимонкой» до уровня своего смеющегося лица, — за глаза хватит, чтоб поезд с рельсов сошел. Нет, серьезно, при мне столько всякой разной бабахающей бяки, аж страшно в окно прыгать. Ты, брат, пистолетик-то лучше брось, а то пульнешь ненароком, еще в меня попадешь, и такое будет, ой! Или промахнешься, так вдруг пулька в меня отрикошетит, и будет та-акой бо-ольшой бу-ум! Жалко, мы с тобой его не услышим.

Пистолет упал к ногам Змея.

— А теперь, брат Змей, проваливай к ядреной матери обратно в пучину воспоминаний о моей правильной молодости. Вошел, наплевав на мой запрет, повидались с тобой, и будя. Хорошенького понемножку. Мне пора кувыркаться на свежем воздухе. Зрители мне не нужны. — Охотник разжал правый кулак, и девушка с обезображенной головой пала меж ними, между двумя внешне обычными мужчинами с необычными навыками.

Хилый лесок за железнодорожной насыпью сменила панорама полей. Насыпь сделалась круче, поезд помчался по гребню высокого земляного вала.

Что помешает Охотнику выпрыгнуть и метнуть «лимонку» под колеса экспресса? Навыков у него хватит — грамотно сопоставит риски, метнет, избавится от гранаты без кольца и покатится по косогору. По такому крутому косогору, ой, да-алеко можно укатиться от эпицентра аварии. А потом рвануть через поле к дороге — вон, во-он она, дорога виднеется — и кто откажет чудом выжившему после аварии в просьбе подвезти до больницы?

Дорога за полем виднеется, а автосопровождения экспресса, обещанного Уполномоченным Ветераном, на ней, увы, не видать. Поди-ка, обеспечь сопровождение поезду, мчащемуся с такой скоростью...

— Змей, проснись! Задумался, как бы меня того-этого? Зря башку напрягаешь. Проваливай! Охотнику охота покувыркаться по травке.

— Кувыркайся... — Прыжок у Змея вышел нереально молниеносным. Опровергнув все школьные законы физики, он без подготовки — даже без намека! — бросился на Охотника торпедой. Стоял, сутулый, уронив руки, на прямых ногах, дышал ровно, и будто не сам прыгнул, а какая-то сила швырнула его головой вперед. Быть может, то была сила не покорившейся очевидному воли?

Макушка Змея врезалась в подбородок Охотника, пальцы Змея поймали кулак с «лимонкой», сковали, обжали кулак террориста крепко-накрепко. Змей буквально вышиб Охотника в проем с мелкими остатками стекол по краям и вылетел вместе с ним. Их вместе перевернуло в воздухе, припечатало к траве, и они клубком покатились вниз по крутому склону. Их кости хрустели, ломаясь в унисон, их жилы рвались одновременно, их души рука об руку покидали бренную плоть. Рука Змея продолжала держать руку Охотника и после смерти обоих. Пальцы Змея и кулак Охотника разжались не скоро, и все-таки они разжались, и внизу под горкой, на изрядном расстоянии от железнодорожных путей, уносящемуся на Север экспрессу как будто салютовал залп тяжелых орудий, и под весенней синевой неба распустился огненно-оранжевый веер...


2006 год, весна

Секретные файлы

Запись последняя


Как будто в насмешку всю неделю (все ночи) наверху было тихо, а во второй половине дня, в воскресенье, ка-а-ак грянуло! Так музычка грянула, что люстра затряслась. И немудрено, что звонки в прихожей я не сразу услышала.

Я ожидала эти звонки. Я вновь ждала в гости гонца от автора, симпатичного мне Игоря Палыча.

Опять у автора появились какие-то его авторские (или семейные) дела (или делишки), и снова Игорь Палыч любезно согласился ко мне заскочить.

На сей раз к его визиту я подготовилась по полной программе: в квартире суперопрятно; журнальный столик сервирован интеллигентно (правда, чашки разные, но и это в какой-то мере признак интеллигентности, если вы понимаете, о чем я); хозяйка в меру нарядна, причесана, с аккуратными ногтями и (самое главное) на каблучках. Все, короче, о'кей, и вот зазвенел, прорвался сквозь технотранс-аккорды звонок.

Я цок-цок-цок на каблучках в прихожую и опять на те же грабли! Учит меня жизнь, учит, а я опять щелкнула замками, и дверь нараспашку, не заглянув в «глазок», не поинтересовавшись: «Кто там?»

А там...

Нет, только не это! Точнее, не этот!

Лучше бы этот приперся, не дожидаясь вечера (еще не вечер), этот, который «того-этого», как его... вспомнила — Михал Фомич. По крайней мере к его визиту я морально готова. И материально, разумеется. Для мента-дойщика (царька микрорайона) в прихожей на тумбочке лежит конвертик с семью купюрами по 10 баксов каждая (зажрись, сволочь!), а вот к появлению Мастера Гриши я не готова, ну совершенно!

Сюрприз, мать-перемать!

Гриша стоит за порогом, весь из себя такой благоухающий парикмахерской, в модной новой куртке, с тортиком, перевязанным розовой ленточкой. Я дверь нараспашку, вся из себя тоже такая красивая, и он от моей наведенной (два часа ее наводила) красоты сразу скис. Отелло хренов!

— Ты кого-то ждешь? — спросил Мастер, изучая меня нехорошим взглядом ревнивого мавра и прям чернея лицом, как тот Отелло.

— Вот именно: «кого-то»! — завелась я с полоборота. — «Кого-то», а не тебя! Откуда у тебя этот адрес? На фига без звонка приперся? Позвонил, видите ли, мне в последний раз откуда-то с соревнований, откуда его пинком за допинг, пьяный в хлам позвонил, скоро, мол, приеду, и вот, видите ли, приехал! Явился, не запылился! Хорошо еще, что трезвый! А мне, видишь ли, некогда сегодня с тобой...

— У тебя музыка в комнате играет! — оборвал мою оборотистую речь нежданный гостюшка. Сказал про музыку тоном обвинителя на суде и еще более суровым тоном заявил: — У тебя там, в комнате, мужчина!

— Ну и фигли с того, если даже...

Он меня и слушать не стал! Он меня оттеснил грудью в глубь прихожей (я чуть было не споткнулась, едва не упала!), и перестал меня видеть (как будто я вещь какая-то!), и поперся (как айсберг на «Титаник») в комнату. В грязных ботинках!

— Ты! — Я, естественно, за ним поскакала. — Ты, спортсмен фигов! Ты чего себе позволяешь, хамло?!

— Кого ты ждешь? — Глаза у Гриши блеснули двумя холодными огоньками (как на ринге), изучая интеллигентно сервированный на две персоны стол. Мою последнюю реплику он вроде как и не слышал. — Признавайся, для кого закуски?

— Слушай, ты! — Я уперла руки в боки, по типу хабалки рыночной, и заорала: — А ну пошел вон! Мы с тобой видимся раз в полгода самое частое, и вдруг ты являешься без предупреждения и права качаешь, как будто я...

— Марго!!! — Он та-ак гаркнул! В ушах заложило. Я даже присела от неожиданности. — Марго! — гаркнул второй раз, слава богу, потише, и продолжил уже нормально: — Я пришел сделать тебе предложение. Со сборной я завязал, ухожу в профессионалы. Начинаю новую жизнь и хочу, чтобы ты стала моей женой. Как можно быстрее. Давай наконец поженимся, а?

— Наконец, говоришь?.. Отлично! Вот и отлично! Давай наконец закончим комедию! Нет! Ясно?.. Повторяю: нет! Ни руки, ни сердца, ни тела, ни души я тебе не отдам! Свободен, мачо. Гуляй отсюда со своим тортиком, профессионал.

— Марго, ты не поняла: я хочу, чтобы мы серьезно поженились. В церкви обвенчались, свадьбу сыграли. Я с твоей мамой говорил, она согласна.

— Вот и женись на моей маме! Ты в качестве отчима по-любому лучше ее нынешнего обезьяна.

— Дура, у тебя нормальный отчим.

— Сам дурак! Иди давай! Двигай отсюда. Я человека жду.

— У тебя есть другой?

— Да, — соврала я. — Есть у меня жених! Есть!

— Кто? — Глазки у Мастера потухли, словно он пропустил прямой в челюсть.

Нет, ну придурок, правда? Думает, я обязана за каким-то фигом со школьной скамьи и до сих пор хранить ему верность. За каким, спрашивается, фигом?

А скажи я честно, что нету у меня человека, который готов взять в жены, за которого я готова выйти, и?.. И придется таскать дальше по жизни чемодан без ручки по имени Гриша.

— Маргарита, кто он? Я его знаю? Кто он? Скажи?

— Спецагент ФСБ по кличке Змей, доволен? — сымпровизировала я, как самой показалось, очень удачно.

— Прикалываешься? — В глазах под неоднократно рассекреченными на ринге бровями вспыхнули угольки надежды.

— Дурак! — поспешила я затушить угольки. — Такими вещами не шутят! — По принципу Станиславского я сама поверила в сказку. — Он, знаешь, чего?.. Змей сейчас придет и... И вышвырнет тебя отсюда к чертовой бабушке! Так что лучше ты давай сам проваливай...

Ай! Сморозила глупость! Идиотка! Кто меня за язык тянул говорить «вышвырнет»? Ай, как меня Станиславский попутал, ай...

Увы, слово не воробей...

Увы, у Мастера сразу же мозговые полушария сползли (переместились, как у героя мультфильма) в кулаки.

— Сейчас, ты сказала, придет он? — уточнил Гриша и освободил руки от тортика, поставил коробку, перетянутую пошлой розовой лентой, на край интеллигентно сервированного столика. — Вышвырнет, ты сказала? Добро! Поглядим, кто кого вышвырнет, — и Григорий многообещающе улыбнулся. Нехорошо так улыбнулся. Как коммунист на похоронах Березовского...

Можете мне не верить, но едва злорадная улыбка перекосила рот мастера спорта по боксу, практически сразу (с задержкой меньше секунды, правда!) в комнату вошел Игорь Палыч!

Ваше право не верить, но все произошло как специально, как в дурном индийском кино. Вот только музыка сверху гремела совсем не индийская. Из-за нее, из-за музыки, я не услышала, как входил, как шел из прихожей в комнату гонец от автора.

Почему-то в первую очередь я обратила внимание на чистые подошвы полуботинок Игорь Палыча и подумала: «Возле парадного такая слякоть. Наверное, он ноги тщательно вытер о коврик за порогом», и сообразила, что входная дверь в квартиру так и оставалась открытой нараспашку (заходи кто хочет!).

Сначала я почему-то обратила внимание на подошвы его обуви и только потом на букет. Он пришел с букетом роз. С шикарным букетом и совсем не пошлым (без всяких ленточек, без фольги, «голые» цветы и все). А потом я заметила, что на нем шикарный костюм под шикарным, небрежно расстегнутым пальто и шикарная рубашка и дорогой галстук. В первую нашу встречу Игорь Палыч выглядел тоже ничего, но сейчас — просто шикарно (супер!).

А вот Гриша сразу сосредоточил внимание (нехорошее внимание) на букете и набычился сразу, точно Майк Тайсон перед выходом из угла в центр ринга.

— Прошу простить за вторжение, — Игорь Палыч виновато посмотрел на Гришу «Тайсона», вопросительно на меня. — Не помешал? Входная дверь у вас, Маргарита Николавна, открыта. Я кнопку входного звонка нажимал — никакой реакции, рискнул на свой страх и риск войти без...

— Рисковый ты мужик! — прервал речь Игоря Палыча отвергнутый мною боксер и косолапо двинулся на шикарного «мужика» с букетом. — Ты кто, мужик? Ты — Змей?

Брови Игоря Палыча подскочили чуть ли не до корней волос. Он та-а-ак удивился, так прямо весь растерялся, ужас!

— Григорий, стой!.. — заорала я и бросилась к ним, к этим двум самцам.

Я хотела (очень!) встать между злым (до умопомрачения) боксером и расстроенным (до ужаса) историком. Я спешила (очень), бросилась к ним, будто дельфин (дельфиниха) на берег, почти рыбкой! Я зацепилась носком туфельки за ножку стола, потеряла равновесие и полетела на...

К своему удивлению, не «на», а "в"... Я не упала на пол, я попала в мужские объятия! Каким-то чудом меня УСПЕЛ подхватить Игорь Палыч. Почему «чудом»? Да потому, что буквально за полторы секунды он не только это успел.

Он меня подхватил, нечаянно уколов шипами от роз, я не упала, но полетел на пол столик и Гриша. Столик опрокинула я, а Григория отправил в аут историк!

— Рита, извините, пожалуйста, — Игорь Палыч, деликатно разжимая объятия, помог мне утвердиться на каблуках. — Молодой человек первым меня ударил... то бишь промахнулся по мне, а я защищался. Вынужденно. Чуточку не рассчитал силы, извините. Вас боялся упустить и ответил на агрессию... э-э... чуточку неадекватно. Но ничего страшного, молодой человек цел, отлежится и встанет. У него всего лишь легкий обморок, все пройдет без последствий, я вас уверяю. Сдается мне, молодой человек неплохой боксер, я прав?.. Не волнуйтесь за него, сами-то вы как? Ничего?.. Да! А это вам, возьмите, — и джентльмен средних лет, в одно неуловимое глазом касание отправивший мастера спорта по боксу в глубокий аут, вручил (всучил) мне шикарный букет живых роз.

Вообразите картину: перевернутый столик, разбросанная по полу снедь, битые чашки, здоровяк Гриша, удачно отлетевший к дивану и мягко сползший с дивана на пол, мнет задом перевернутую коробку с тортом, смежив веки и разинув пасть (но дышит ровно), и я, вся такая-никакая, с розами, на каблуках, хлопаю ресницами, как распоследняя дебилка, и суперджентльмен, настоящий денди, смущенно отводящий глаза, не знающий, куда деть освободившиеся от цветов руки. Короче, в комнате разгром, потолок резонирует в ритмах «техно», Гриша «спит» (как обещано, вовсе не вечным сном), я изумлена до невозможности, Игорь Палыч крайне смущен, и пауза тянется-тянется-тянется...

— Эк-хе... — Игорь Палыч кашлянул в ладонь, косо стрельнул в меня глазами, пригладил волосы, повел шеей, уставился в потолок. — Э-э... что-то громковато, э-э... ваши верхние соседи музыку сделали.

— У них всегда так, — отвечаю я машинально, автоматически шевелю челюстью, в то время, как чуть выше в головном мозге зарождаются о-очень (ну очень!) необычные подозрения касательно личности Игоря Палыча. Если, конечно, его зовут именно Игорем Павловичем...

— Всегда?.. Э-э... это ненормально.

— Чего уж тут нормального? Ночью фиг заснешь.

— Как же вы э-э... на работу не выспавшись, и... и вообще?..

— Меня уволили, — продолжаю отвечать чисто машинально, думая о другом (совсем о другом!).

— За что уволили?

— Просто так. Без выходного пособия. Сказал шеф: пошла вон, и я пошла. Трудовую в зубы, копейки по ведомости — на, и гуд-бай, бэби, — говорю, не вдумываясь особенно в смысл сказанного, а сама изучаю его лицо. Его профиль, его глаза, уставившиеся в потолок.

— А где вы... то бишь, откуда и кто вас выгнал?

Называю машинально фирму, автоматически озвучиваю имя-отчество седобородого начальника, по-прежнему остолбеневшая, офигевшая, с раскаленным от мыслей мозгом. А джентльмен со знакомым... Черт побери, его лицо... черты его лица мне знакомы... Боюсь вспомнить, где я видела... вижу, каждый день вижу... боюсь поверить... Нет, это фантастика!.. Нет, я ошибаюсь...

А он стоит напротив, как привязанный. А под нами на полу натюрморт с боксером, и на нас с потолка давит музыка. Ей-богу, мизансцена из психоделической пьесы про людей не от мира сего. Заполненная моими бездумно-машинальными ответами пауза в жизни перед... Перед чем?.. Перед сказкой?..

— М-да, дела... — вздохнул Игорь Палыч (если, конечно, его действительно так зовут), энергично тряхнул головой и как будто порвал ту невидимую нить, что держала его возле меня, а заодно стряхнул и путы смущения. — Рита, с вашего позволения я поднимусь на этаж выше и проведу воспитательную беседу с любителями громких музык.

— Местный участковый пытался их выстроить, но там тусуется сын депутата.

— Не повезло депутату. — Он загадочно улыбнулся одними глазами и процитировал раннюю Земфиру: — Хочешь, я убью соседей, что мешают спать?

— Только, пожалуйста, с особой жестокостью, — отшутилась я.

— Договорились! — Он круто развернулся на каблуках, широко шагнул в прихожую, хлопнул входной дверью, а я постояла еще минутку (или около того) в состоянии полуоцепенения и тоже тряхнула головой так же энергично. Я сымитировала его жест и побежала за ним.

Цветы я бросила на тумбочку поверх конверта с семьюдесятью баксами, взялась за ручку входной двери, да передумала сразу ее дергать. Прежде я забежала в ванную и всмотрелась в собственное отражение в зеркале.

Да, черт подери! Тысячу раз — да! У меня такой же, как и у Игорь Палыча, овал лица, похожий нос и вот эта складочка между бровей один в один, как у него. Знакомая с детства складочка. Почему же я раньше ничего не замечала (не сличала)?..

Я выбежала на лестницу, цокая каблучками, бегом поднялась этажом выше.

Мужчина с моими чертами лица (хотя, наверное, более правильно говорить о моем с ним сходстве, а не наоборот) стоял возле стальной («сейфовой») двери поклонников «технотранса» и методично нажимал на кнопку звонка.

Ха! Если уж я не сразу услышала звонок в прихожей из-за музыки сверху, то здесь, наверху, они и подавно ни фига не услышат.

Игорь Палыч обернулся на стук моих каблуков, принял к сведению (вполне благосклонно) мое присутствие и перестал насиловать кнопку звонка. Сунул руку в карман шикарного пальто, пошарил там, хмыкнул, повернулся ко мне вполоборота:

— Рита, одолжите, пожалуйста, вашу заколку.

Я вытащила шпильку из прически, протянула ему.

— Спасибо. — Игорь Палыч сунул заколку в скважину «сейфового» замка, как-то по-особенному изогнул кисть, его пальцы вздрогнули импульсивно. — Возвращаю вам заколку. Еще раз спасибо. Желаете меня сопровождать, тогда, пожалуйста, держитесь строго за моей спиной. И ничему не удивляйтесь. — Он толкнул дверь, мы вошли (можно сказать — вторглись на чужую территорию). Он — впереди, я — за ним (строго).

Прихожая у моих верхних соседей вся заклеена плакатами из «Плейбоя». На полу щербатый паркет, наверное, очень скрипучий, однако из-за музыки скрипа не слышно. Мы гуськом не спеша пошли вдоль фотогалереи жизнерадостных телок с силиконовыми грудями. При этом Игорь Палыч (хочется назвать его по-другому, но пока пусть остается Игорь Палычем) что-то доставал, кажется, из внутреннего кармана пальто. Что? Я не видела. Мне были видны только его локти, спина и педантично выстриженный затылок. И среди его еле заметно присыпанных сединой волос я углядела полоску старого, давно зарубцевавшегося шрама. И у меня в сердце кольнуло, когда я углядела шрам. Господи, как же ему было тогда больно. Не знаю, когда и кто оставил ему на память эту отметину, но будь он четырежды проклят, этот враг моего... Моего заступника.

Мы вошли в комнату. Мебели в комнате вообще никакой. Только музыкальный центр в углу (а у меня в аналогичном углу розетка не фурычит) и здоровенные колонки у голой стены. В том смысле «голой», что она кирпичная. Без обоев, без штукатурки — голый кирпич на одной из четырех стен. Остальные три раскрашены кляксами, типа — абстракционизм. Вместо мебели на ламинате валяются матрасы и цветастые подушки. Посередине комнаты стоит высоченный кальян, чуть ли не до потолка. На потолке люстра с битым плафоном. А стеклопакеты хорошие, но без жалюзи и без штор, и батареи современной конструкции, очень стильные. Очень (очень-очень) мне интересно — знают хозяева ордера на эту жилплощадь, в какой поп-арт превратили единственную комнату квартиросъемщики, или хозяевам наплевать?..

Я бы даже сказала жестче: в жоп-арт они ее превратили.

Апологеты жоп-арта в количестве трех голов возлежали на матрасах, подложив под филейные части тел подушки. От кальяна к ним тянулись шланг с соской (совсем не эротично). В кальяне курилось явно нечто балдежное, стопудово какая-то дурь, типа анаши. Один из лежачих эстетов был от рождения негром. Второй носил прическу а-ля Боб Марли, то есть косил под ростомана, но таковым не являлся, поскольку ростоманы принципиально игнорируют алкоголь, а этот держал в свободной от соски руке бутылек виски (марки «Джоник-красное»). Третья голова принадлежала русоволосой красавице (породы «мы пскопские»), но торчала из перуанского пончо. Я невольно задумалась, кто из первых двух приходится народному избраннику (депутату) сыном?.. Негр? Псевдоростоман?.. А быть может, все-таки из трех? Может, это (этот) вовсе не девушка, а трансвестит?..

Подозрительная компания (и в то же время довольно стандартная, если вы понимаете, о чем я). Но самое поразительное, что все три головы глядят (снизу вверх) расширенными зрачками на Игорь Палыча, разинув рты, и их отвисшие челюсти мелко вздрагивают. Чего их так напугало?.. Поняла: нечто в руках у шикарного мужчины на пороге жоп-артовской комнаты.

Я приподнялась на цыпочки, заглянула через плечо своему защитнику, и у меня тоже (как и у троицы на полу) челюсть отвисла — Игорь Палыч сжимал рукоятку пистолета, Игорь Палыч спокойно и деловито целился то в негра, то в псевдоростомана, то в женскую голову, торчащую из пончо.

— Я пошутила про особую жестокость, — шепчу ему в ухо, но он, конечно, не слышит, потому что я — идиотка, потому что не шептать надо, а орать.

Мой шепот тонет в технотранс-децибелах.

И звук выстрела потонул в них же, в тех же самых децибелах.

И сразу наступила оглушительная тишина — пуля расфигачила переднюю панель музыкального центра, прошила ящик с CD-чейнджером, убила его электронное нутро к черту.

И спустя секунды тишины мы услышали голос из кухни:

— Вы чего музон вырубили?.. Эй! Вы!.. Вас так вставило, что, хы, пробки полетели?! Такая трава ништяковая?..

Понятно, что и этот, четвертый, ни фига не слышал, как мы вошли. Мы для него сюрприз.

Игорь Палыч гибко, по-змеиному, обогнул меня, встал лицом к прихожей и к повороту коридорчика на кухню, спрятал меня за своей спиной (как за каменной стеной).

— Эй! — окрик с кухни погромче. И звук шагов. — Вы чего, обкурились до... — Парень с умеренным количеством пирсинга на лице вырулил в прихожую, напоролся взглядом на ствол в руке Игорь Палыча, заткнулся на полуфразе, замер на полушаге.

— Вы, молодой человек, приходитесь сыном господину депутату? — вежливо спросил парнишку мой защитник, перенацеливая ствол в потолок.

Парень пробурчал нечто утвердительное. За кончиком ствола он следил, как индийская кобра за дудкой факира, не мигая.

— Вы снимаете эту квартиру? Этот притон наркоманов? — доброжелательно продолжил Игорь Палыч, наработанным движением пряча пистолет под пальто.

Парень замотал головой отрицательно и с облегчением моргнул.

— Это хорошо, что вы здесь не центральный персонаж, — кивнул Игорь Палыч. — Это значит, что шанс выкрутиться У НАС еще есть. МЫ — политические сторонники вашего отца. Час назад мы узнали, что за этой квартирой велось видеонаблюдение.

Компромата НА ВАС, молодой человек, более чем достаточно. Как вы догадываетесь, компромат НА ВАС будет использован против вашего отца. Который, спешу вас успокоить, пока не в курсе тех потенциальных проблем, которые ВЫ ему устроили. У ВАС остался единственный выход — немедленно мчаться в правоохранительные органы и написать обо всех безобразиях, что здесь творились. — Игорь Палыч достал навороченный смартфон, не глядя (глядел он на паренька, и пристально), набрал номер, поднес смартфон к уху и в трубку: — Привет... Да, я... Ты на службе?.. Да, у нас, государевых людей, выходных нет... Да, по делу. Я сейчас трубочку передам одному хорошему человеку, оформишь его задним числом как внештатного осведомителя?.. Нет, как внедренного в среду неформалов... Да, моя личная просьба... Ага, передаю трубку... Лови! — Игорь Палыч бросил смартфон пареньку.

Депутатский отпрыск малость оклемался, пока Игорь Палыч договаривался по смартфону, утратил сходство с загипнотизированной коброй и с абонентом начал общение довольно-таки нагло:

— Алло, с кем я... — он осекся, зачатки наглости в выражении его лица и голосе исчезли. — З... здравствуйте. — Он побледнел и вместе с чужим переговорным устройством исчез на кухне. Там (на кухне) упал, судя по звуку, табурет, оттуда (из кухни) парень вышел, надев на свободную от смартфона руку рукав пальто. — Я приеду ч... через полчаса... Паспорт? Зачем?.. П... пропуск выписать?.. С собой п... паспорт... Я е... еду...

Мертвенно-бледная рука вернула смартфон Игорь Палычу, по-английски, забыв обо всем на свете, парнишка рванул на лестничную клетку. Дверь за ним хлопнула, Игорь Палыч повернулся к троице на матрасах.

— Сечете фишку, чмошники? — по-свойски заговорил с маргиналами Игорь Палыч. — Дружбан, депутатский сынок, побежал на вас стучать в письменном виде. Есть желание, ждите здесь, когда вас оприходуют, однако лично я рекомендую спустить всю дурь в унитаз, резко рвать когти и вообще забыть про этот гадюшник.

Вышли мы из нехорошей квартиры, как и пришли, гуськом. На лестничных ступеньках он перестроился, поравнялся своим плечом (широким) с моим плечиком (хрупким).

— Ничего себе «воспитательная беседа», — высказалась я.

— Как вы и заказывали — с особой жестокостью. Из сынка депутатского в два счета спецы сделают фискала. Будет сначала по ерунде стучать, а потом и на папу родного, как Павлик Морозов. А маргиналов, чтоб сынка постращать, пошлют на перевоспитание. И вообще-то по гамбургскому, так сказать, счету и маргиналы, и отпрыск депутатский сами виноваты, вы не находите? Береги честь смолоду. Не бережешь — этим фактом кто-нибудь пренепременно воспользуется. Такова жизнь.

Толкнув мою незапертую дверь, он пропустил меня вперед, вошел следом, и мы услышали голоса в комнате:

— Пацан, ты, того-этого, живой?

— Вро-ой!.. Вроде-е живо-ой...

Я впорхнула в комнату — там участковый... как его... вспомнила: Михал Фомич, теребит Гришу. Мент, одетый в шинель, с фуражкой на голове, наследил на полу, потоптал, подавил снедь на паркете, усадил Мастера на диван и теребит, реанимирует.

— Доча! — обернулся ко мне Фомич, весь из себя такой строгий-престрогий (баксов на сто). — Какого, я тебя спрашиваю, того-этого, дебош?! Кто, я тебя спрашиваю, пацана того-этого?

— Я. — За моей узкой спиной возникла широкая грудь Игорь Палыча. — Я молодого человека немножко сильно ушиб.

— Вы, гражда... — определение «гражданин» осталось недоговоренным. Мент поспешил исправиться: — Вы, господин хороший, кем, интересуюсь, будете?

Одежда, осанка, взгляд Игорь Палыча подействовали на Фомича столь же магически, как ствол на депутатского сына. Михал Фомича прям приплюснуло малость, и взгляд у мента сделался, будто у кролика при виде удава.

Грациозно обогнув меня, Игорь Палыч аккуратно шагнул на участок пола, свободный от осколков и раздавленной еды, извлек из недр шикарных одежд красную книжицу и в развернутом виде сунул ее в нос участковому.

Михал Фомич, близоруко прищурившись, всмотрелся в документ, и мента сплющило еще пуще. Участковый согнулся, точно японский крестьянин перед самураем, козырнул удостоверению и проблеял:

— Здравь — желай-ю...

— И вам не хворать. — Игорь Палыч убрал нагнувшее мента удостоверение обратно. — Объяснитесь, чего вы забыли на чужой жилплощади?

— Долг, того-этого, доче... Маргарите Николавне, пришел отдавать, — нашелся подавленный мент и полез за пазуху. — Расписку о долге, того-этого... завтра... сегодня занясу... попозже... прямо счас деньги отдам и за распиской... скоро занясу я, расписку... есть расписка... — Он выгреб из-за пазухи пухлый бумажник и бубнил, шелестя купюрами: — Того-этого, деньги, вот... вот, с процентами того... вот, это... берите, уважаемая...

Мент согнулся вообще буквой "Г", чтобы до меня дотянуться рукой с купюрами. Я взяла деньги, пересчитала быстро и сунула ему обратно несколько мятых бумажек.

— Обойдусь без процентов, — сказала я гордо.

— Маргарита Николавна, — повернулся ко мне Игорь Палыч, — он брал у вас В ДОЛГ? — Мой заступник улыбнулся такой, знаете, многообещающей улыбкой Змия библейского.

— Не-а, — покачала я симпатичной головкой с чуть растрепавшейся прической, — он меня на дойку поставил за то, что квартиру без оформления документов снимаю.

— Да будет вам известно, товарищ... гражданин милиционер, — Игорь Палыч не спеша, этак по-аристократически положил руку на плечо согбенному Михал Фомичу, — что договор сдачи-аренды Маргаритой Николавной не оформлялся намеренно. Девушка работает в рамках программы «оборотни в погонах», — и мой заступник оторвал (с хрустом!) погон от суконного плеча участкового. — Завтра утром, гражданин бывший участковый, — Игорь Палыч брезгливо бросил оторванный погон себе под ноги, — вы явитесь в службу собственной безопасности с повинной... Не слышу?..

— Так точно... — На пожилого Михал Фомича было жалко смотреть. Мне стало его СЕЙЧАС жалко, а раньше?.. Ему меня было жалко?! А?..

— Всего хорошего, гражданин, — Игорь Палыч похлопал его по плечу, задавая направление к выходу.

— Так точно... — Мент в одном погоне метнул в меня взгляд висельника и боком, на пуантах, серой тенью Винни-Пуха заскользил в прихожую. Дверь за собой он прикрыл беззвучно, точно привидение, призрак беспредела и произвола. А мне почему-то сразу захотелось оформить вышеупомянутый договор, переходить улицу только на зеленый и, вообще, стать образцово-законопослушной. И остро захотелось, чтоб таких людей, как Игорь Палыч, было побольше...

— Как состояние здоровья, боксер? — спросил Игорь Палыч у Гриши без всяких намеков на издевку или собственное превосходство.

— Попадало и покруче, — ответил Григорий вполне внятно и, в свою очередь, задал вопрос, который, конечно же, заботил его куда более собственного посттравматического состояния: — А вы кто все-таки такой?

— Сейчас расскажу. Рита, вы не возражаете, если я устроюсь в кресле?

— Садитесь.

— Вы, Рита, тоже присаживайтесь. Напротив устраивайтесь, рядом с молодым человеком.

Я пожала плечиками и с грехом пополам добралась до дивана, слава богу, не задев перевернутый столик и почти не испачкав туфельки. Села подальше от Гриши.

— Вы угадали, молодой человек, — начал мужчина в кресле, глядя на побитого Мастера, — я действительно Змей. — Игорь Палыч очень (очень!) старался избежать прямого попадания моего взгляда в свои скошенные зрачки. — Змей — мой бывший оперативный псевдоним. Это как воинское звание, которое к настоящему времени я уже перерос. Недавно меня пригласили в... э-э... на службу в, скажем так, одну совсем серьезную структуру. Настолько серьезную, что кадровики со скрупулезностью параноиков перепроверили всю мою подноготную вплоть до седьмого колена, как говорится. Помните, Рита, в прологе к роману, в самом начале, вскользь упомянута некая девушка, с которой расстался будущий особый порученец? — Он спрашивал меня, но не ждал ответа и продолжал смотреть на Гришу.

А Гришка глупо моргал, перебивать боялся и ничегошеньки не понимал. Ни фига Мастер не знал про роман, про пролог тем более, и я даже жалела его, дурака, немножно. Между тем Змей продолжал:

— Кадровики-маньяки выяснили, что у меня, оказывается, есть взрослая дочь. Я был в шоке. Я ломал голову, как бы познакомиться с собственной дочерью, все ей объяснить про себя так... э-э... так, чтобы она поняла. Я панически боялся, что прямой путь к единственному родному человечку на земле закончится тупиком, что девочка пошлет подальше новоявленного папашу.

Игорь Палыч... или Олег Викторович... Лучше — Змей. Пусть и устарел псевдоним, однако он его признал.

Итак, Змей замолчал, взял паузу, опустил глаза (перевел взгляд с глупого Гриши на загаженный пол), вздохнул, как бы набираясь сил для продолжения монолога. И, отлично понимая, что главное уже сказано. А придурок Гришка покосился на меня тупо. Дурак дураком! Только что мне было немножечко жалко дурака-статиста, ненароком оказавшегося в эпицентре душещипательного выяснения отношений, и вдруг я разозлилась на Гришку. Пуще прежнего. Еще больше, чем когда он вперся ко мне с тортиком.

— Мне помог друг, — вновь заговорил Змей, продолжая глядеть под ноги. — Друг пишет остросюжетную беллетристику и поднаторел в ремесле сюжетосложения. Естественно, кадровики мне доложили о дочери все, чего нарыли, я поделился исходной информацией с другом, и беллетрист придумал... э-э... драматургию знакомства с выпускницей журфака, у которой возникли весьма серьезные финансовые трудности. Так возник синопсис моих...

— Ты вкладывал деньги в конверт для негритянки?! — оборвала я резко Змея. Я и на него вдруг разозлилась. Я обратилась к нему на «ты» намеренно хамовато. — Аванс в конверт за литературные галеры кто отстегнул? Ты, да? Ты переоценил негритянский труд, да?

— Я хотел тебе помочь, — ответил он, силясь оторвать взгляд от пола.

— Спасибо большое! Теперь некоторые мои знакомые шепчутся, мол, я сплю с автором!

— Вы... — начал он и поправился: — Ты права, Рита. — И я почувствовала, с какой опаской он произнес это «ты». — Прокол вышел, извини. — Он на секунду поднял глаза, взглянул на меня. В его глазах отражалась надежда бездомной собаки на счастье. Робкая такая надежда. — Разберемся со сплетниками, — твердо пообещал он и попытался пошутить: — Если хочешь, с особой жестокостью разберемся.

И все-таки мы, бабы, поразительные существа! Недавно (совсем недавно!) я боялась поверить в сказку, узнавая в чертах лица этого симпатичного мне мужчины свои черты, и вот сейчас я превратилась в фурию, сейчас мне хочется крикнуть ему в лицо: «Змей подколодный, где же ты был раньше?! Раньше, когда мне так хотелось получить в подарок ОТ ПАПЫ куклу, чтобы ПАПА купил мне мороженое, отвел в первый класс, сводил в зоопарк! Ты был мне так нужен, а тебя не было!..»

Наверное, я бы что-нибудь этакое обязательно ему высказала и пренепременно на повышенных тонах и, может быть, со слезами-соплями, если бы неожиданно (я сегодня заикой стану!) не раздался стук в дверь. Во входную. Именно стук-тук-тук, а не звонок раздался. Не успела я как следует офигеть, а Змей поворачивает голову к прихожей и громко так:

— Входите, не заперто!

Я еще хотела (уже собиралась) возмутиться, дескать, раскомандовался тут, но и этого не успела. Меня переполнило изумление, когда в комнату вошли двое. Один — незнакомец в штатском, но с военной выправкой, второй — мой седобородый экс-начальник! Тот самый, который та-ак нагло кинул меня на деньги!

Человек, который советовал мне с сильным не драться, с богатым не судиться и от которого я услышала напоследок: «Пошла вон отсюда», выглядел офигительно! Из-под уличного пальто на меху торчали домашние треники с пузырями на коленях. Зимние ботинки надеты на босу ногу. В разрезе воротника виднеется застиранная футболка. Его выдернули (или, правильнее сказать, «взяли») прямо из дома! Ну конечно! Я всуе сболтнула Змею о том, что вылетела с работы без выходного пособия, думая о другом, я назвала машинально фирму, озвучила имя-отчество начальника как раз перед тем, как Змей пошел наверх разбираться с музыкой. Пока Змей топал по лестнице в одиночестве, он и позвонил кому-то из своих подчиненных и заказал, как пиццу с доставкой на дом, моего обидчика. Офигеть!..

— Объект доставлен, — сухо, голосом робота, доложил Змею сопровождающий седобородого субъект.

— Вы кого-нибудь узнаете из присутствующих? — еще более сухо обратился к «объекту» Змей... Нет! Нет!!! Хватит называть его (даже про себя) Змеем! Он — мой ОТЕЦ! Мой ПАПА! ОН! А я — его дочь! И я... Я его люблю, черт подери! Мы с ним похожи! Мы — одной крови! МЫ!..

Отец...

Папа...

Люблю...

Вот и слава богу! Вот я и пережила наконец в полной мере то, что по-ученому называется «катарсис». В полной мере ощутила ЛЮБОВЬ. Самую важную в жизни человека любовь — ту, которая НАВСЕГДА! Я открыла для любви свое сердце, я позволила себе окунуться в сказку, я...

Я витала в облаках, куда взмыла внезапно, точно ракета «Земля-Счастье», куда сорвалась моя девичья душа, и так далее, и тому подобные чисто бабские сопли-вопли, гораздо подробнее описанные более речистыми графоманками, а седобородый «объект» между тем ткнул в меня пальцем и заговорил обо мне в о-очень (ну вообще!) нелицеприятном тоне:

— Узнаю пигалицу на диване. Эта пигалица у меня работала, и, должен отметить, из рук вон плохо справлялась со своими обязанностями! Систематически опаздывала! Ее моральный облик вызывал сомнения! Я уволил ее, и коллектив вздохнул с облегчением. Я не первый год руковожу, и я разбираюсь в людях. Ничего хорошего про эту пигалицу сказать не имею права. Таких, как она, надо изолировать от общества и безжалостно перевоспитывать!

Он с ума спятил?..

Он совсем дурак?..

Он...

Ага!..

Поняла!..

Я поняла! Взглянула на себя его глазами, поставила себя на его место и все поняла!

Седобородого выдернули из дому без объяснения причин, его привезли... то есть доставили сюда, конвоировали в квартиру, и что он видит? Разгром! Перевернутый столик, битую посуду, смятую коробку с тортом, оторванный милицейский погон. А на диване заметно помятый, измазанный после валяний по полу, обалдевший Мастер и я рядом, вся такая-никакая, типа шальная, то есть ошалелая. А напротив в кресле сурово-шикарный государев человек. Картина такая, будто бы нас с Гришкой арестовала группа захвата и сейчас допрашивает. Седобородый дурень возомнил, что его сюда доставили в качестве свидетеля, знакомого с ОБВИНЯЕМОЙ. Возможно, с государственной преступницей!.. Ненавижу!..

— Послушайте, вы! — Я выпрямила спину, расправила плечики. — Вы, козел вонючий! Меня, если хотите знать, специально внедрили в вашу вонючую фирму, чтобы выяснить, как там у вас с черным налом! Ясно вам?!

Отец рассмеялся. Гриша вообще осоловел от непоняток, грузанулся по полной. Сопровождающий козла вонючего субъект остался беспристрастен (как Терминатор), а сам козлище захихикал, сволочь, глядя на моего отца с подобострастием! На моего папу!

— Напрасно хихикаете. — Лицо отца будто покрылось коркой льда. Ледяное лицо повернулось к седобородому строго в фас. — Уклонение от неуплаты налогов — серьезное преступление.

До козла как-то сразу (моментально!) дошло, что отец (мой папа!) вовсе не шутит. Козлище захлебнулся хихиканьем, попятился и наткнулся спиной на грудь сопровождающего (конвоира).

— Что с ним делать? — равнодушно поинтересовался роботоподобный субъект.

— Расстрелять! — азартно рявкнула я, и сидящий рядом со мной Гриша вздрогнул, а у козлищи щеки приобрели цвет его бороды.

— К сожалению, у нас в Отечестве введен мораторий на смертную казнь, — подыграл мне отец (мой замечательный папа!). — Вот как мы поступим: мы его отпустим. Пусть сам решает, что с собой делать, как жить дальше. Скажем, до завтрашнего полудня пускай имеет возможность принять самостоятельное решение, и, если оно будет верным, это, безусловно, зачтется. Уведите! И отпустите его где-нибудь... Докуда вас прикажете подвезти, любезный?

Козлина изобразил ртом, как дышит выброшенная на берег рыба.

— Понятно, — кивнул отец. — Везите домой с заездом в аптеку. Успокоительные за мой счет.

Субъект развернул объект на сто восемьдесят градусов и повел рыбокозла прочь. «С сильным не дерись, с богатым не судись», — захотелось крикнуть ему вслед и добавить, что Государство и сильнее, и богаче любого из граждан. Нормальное государство. Такое, каким обязательно будет наше. Теперь я в это поверила. Я поверила в сказку...

Что ж, завтра не только ментовскую службу собственной безопасности ожидает сюрприз, но и налоговую полицию тоже. Завтра, с утра пораньше, стараниями моего заступника, моего папы. Надо будет как-нибудь с папой по городу покататься на какой-нибудь нагло-новенькой иномарке, чтобы гаишники нас останавливали как можно чаще в надежде срубить бабло по-быстрому, размечталась я. С небес на землю меня вернул Гриша:

— Что-то я косячу, — пожаловался Мастер. — Сплошные косяки, блин, не догоняю я что-то.

— Гриша, будь другом, — обратилась я к нему ласково, — сгоняй за бутылкой.

— Точно, без бутылки не разобраться. — Мастер, вставая с дивана, пообещал: — Я скоро вернусь.

— А вот этого не надо. Возвращаться не надо, Гриша. Один выпей или с моими родите... то есть, я хотела сказать, с моей мамой, которая никогда не станет твоей тещей, и с ее мужем, с обезьяном вонючим. И передай обезьяну вонючему, что теперь появился другой взрослый мужчина, который будет меня поучать. Что я нашла... в смысле меня разыскал мой... мой родной папа. — Я впервые назвала его папой, первый раз произнесла это слово вслух, и теперь он смотрел на меня во все глаза, а я уставилась в пол...

Слава богу, Мастер не решился спорить или задавать глупые вопросы. Слава богу, Гришка ушел по протоптанной множеством грязных подошв дорожке, сгинул за незапертой дверью на лестницу. Наконец-то мы остались одни. Я и мой отец.

— Папа, — я подняла глаза, — скажи, пожалуйста, значит, я — Олеговна, и фамилия у меня Змее-ва, да?

— Нет, девочка. Имя у меня другое, не Олег и не Игорь. Оперативный псевдоним, который стал фольклорной притчей во языцех у молодых сотрудников, действительно Змей, но кто ж дает спецагенту псевдоним как производную от фамилии? Это автор придумал упростить идентификацию литературно-фольклорного персонажа, а я, разумеется, не возражал. Зачем тиражировать имя собственное под книжной обложкой?

— Значит, книжка все-таки выйдет?

— А почему бы и нет? Что мешает?

— Значит...

— Минутку, — мягко оборвал меня папа. — У тебя ко мне полно вопросов, и у меня к тебе тоже, однако здесь неуютно, правда? Пошли-ка отсюда, а? Поехали ко мне. У меня нора, слишком большая для одного Змея, я частенько уезжаю в... э-э... в командировки, и, если хочешь, ты могла бы...

— Хочу! — перебила я папу невежливо, но он совсем-совсем не обиделся.


Вместо эпилога


— Змей, проснись! Задумался, как бы меня того-этого? Зря башку напрягаешь. Проваливай! Охотнику охота покувыркаться на травке.

— Кувыркайся... — Прыжок Змея вышел нереально молниеносным. Опровергнув все школьные законы физики, он без подготовки — даже без намека! — подбросил себя вперед и вверх. Стоял сутулый, уронив руки, на прямых ногах, дышал ровно, и будто не сам подпрыгнул, а какая-то сила его подбросила. Быть может, то была сила воспротивившейся очевидному воли?

Подброшенные вверх колени Змея согнулись и разогнулись быстрее, чем это способен зафиксировать глаз. Подошвой правого полуботинка Змей вышиб из левого кулака Охотника гранату. «Лимонка» улетела за борт «Невского экспресса», ее снесло ветром, она упала и покатилась, поскакала по крутизне склона. Каблук другого полуботинка врезался под диафрагму Охотнику с такой силой и под таким углом, что торс террориста буквально снесло в проем с мелкими осколками стекла по краям. Вслед за торсом из тамбура исчезла и нижняя половина его тела, столь стремительно, словно Охотник сам оттолкнулся от пола. И его закрутило в потоке рассекаемого экспрессом воздуха, его шибануло о твердь железнодорожной насыпи, он кубарем покатился по крутизне склона.

Минули положенные секунды, рванула «эфка». Далековато от того куска мяса с переломанными костями, которое несколько секунд тому назад называлось Охотником. Скорее всего взрывоопасная начинка его карманов сдетонировала не по вине гранаты, хотя и чуть позже, чем рванула она. А впрочем, какая разница?..

Внизу, под горкой, на изрядном расстоянии от путей, уносящемуся на север экспрессу как будто салютовал оружейный праздничный залп, и под весенней синевой неба распустился огненно-оранжевый веер.