Экспедиция инженера Ларина
Михаил Прокопьевич Белов








Мой юный друг, тебе сейчас восемнадцать лет или скоро будет восемнадцать. Перед тобой открыты широкие дороги в жизнь, и ты выбирай ту, которая по душе.

Герои этой повести избрали море. На их долю выпадает много приключений: путешествия по океанским джунглям, встречи с подводными жителями, война с осьминогами…

Я не берусь угадывать, какая техника будет использована для покорения океанских глубин через много лет, — жизнь часто обгоняет мечту, но в мечтах своих я опирался на достижения советской науки.

Крабов у камчатских берегов пока ещё не добывают в лёгких гидрокостюмах, ещё нет промышленного рыболовства с помощью электрического тока, но со временем всё это будет, может быть и не так, как описано в повести, но будет.

О приключениях моряков в Тихом океане рассказывается в этой книге.

АВТОР.







МИХАИЛ БЕЛОВ

ЭКСПЕДИЦИЯ ИНЖЕНЕРА ЛАРИНА





ОТ АВТОРА


Мой юный друг, тебе сейчас восемнадцать лет или скоро будет восемнадцать. Перед тобой открыты широкие дороги в жизнь, и ты выбирай ту, которая по душе.

Герои этой повести избрали море. На их долю выпадает много приключений: путешествия по океанским джунглям, встречи с подводными жителями, война с осьминогами…

Я не берусь угадывать, какая техника будет использована для покорения океанских глубин через много лет, — жизнь часто обгоняет мечту, но в мечтах своих я опирался на достижения советской науки.

Крабов у камчатских берегов пока ещё не добывают в лёгких гидрокостюмах, ещё нет промышленного рыболовства с помощью электрического тока, но со временем всё это будет, может быть и не так, как описано в повести, но будет.

О приключениях моряков в Тихом океане рассказывается в этой книге.

АВТОР.




ГЛАВА 1 «ТРЕБУЕТСЯ ПЛОВЕЦ»


Девушка в спортивных брюках и куртке стояла возле доски объявлений. В тёмных глазах блестели слёзы. «Чего это она? Чудно!» — Вася Соболев подошёл к ней и весело сказал:

— Ну и погодка, одна мокрота.

— Подумаешь, остряк нашёлся, — девушка зло отвернулась.

— На Камчатке нельзя плакать, тут и так воды много. Океан, — заметил Соболев и стал просматривать объявления. — Вот это здорово! — воскликнул он. — Читали?

Девушка даже не взглянула в его сторону.

В объявления, которое так заинтересовало Васю Соболева, говорилось:

«Лаборатории механизации Тихоокеанского рыбного института требуется опытный пловец со средним образованием. Обращаться с 17.00 до 19.00 к В.М.Ларину, посёлок Рыбачий, Портовая, 7».

— А взять да и пойти пловцом, очень просто! — Соболев добродушно усмехнулся и быстро оглядел девушку с головы до ног.

— Попробуйте, — она сердито поправила выбившуюся из-под берета прядь волос.

— А что, и пойду. Экзамены сдавал в мореходку — не сдал. Хожу вот объявления читаю. Может, и найдётся что подходящее.

— А плавать-то хоть умеете? — она наконец подняла голову.

— Плавать? — переспросил Соболев.

— Может, как колун, сразу на дно? — Девушка, насмешливо прищурясь, смерила Соболева быстрым взглядом, фыркнула, подняла чемоданчик и медленно зашагала к стоянке катеров.

— Ну и колючая, — засмеялся Соболев.

Он записал адрес и в тот же вечер явился в посёлок Рыбачий. Вот и дом № 7. Соболев вошёл во двор. На клумбах пламенели гладиолусы. Вдоль высокой каменной стены лежали железные замысловато изогнутые трубы, насосы, детали машин. В глубине двора стоял новый двухэтажный дом. Соболев решительно открыл дверь и неожиданно для себя очутился в круглом помещении. «Как в цирке», — подумал он, с любопытством оглядываясь. В центре был сооружён бассейн. Возле входных дверей работал электросварщик. За окном расстилалась Авачинская бухта; щетинились мачты рыболовных судов. А за мачтами догорал закат.

— Можно товарища Ларина повидать? — спросил Соболев.

— Сейчас придёт, — ответил электросварщик.

Из боковой двери вышел высокий молодой человек с продолговатым загорелым лицом и весёлыми голубыми глазами.

— Что вам угодно? — спросил он Соболева и указал ему на ближайший стул.

Соболев сказал, что пришёл наниматься в пловцы. Конечно, он читал о разных профессиях, но о такой ему что-то слышать ещё не приходилось. Может, это шутка? А плавать он умеет, был чемпионом школы, и с работой вполне бы справился.

— Вы камчатский? — вдруг спросил Ларин.

— Нет, с Волги.

— Далеко заехали.

— На «Ту» всего пятнадцать часов лёту.

— Ну конечно, — иронически заметил Ларин. — Можно лететь и на «Ту», но уж не для того, чтобы поступить работать ныряльщиком. Или экзотика заинтересовала? Вулканы там, гейзеры, океан…

Соболев вспыхнул.

Ларин весело рассмеялся:

— Ну, ну, не ершитесь. Рассказывайте.

— А что рассказывать, — Соболев сердито прищурился. — Экзамены сдавал в мореходку. По конкурсу не прошёл.

— Бывает, — сказал Ларин, рассеянно глядя на юношу.

— На будущий год всё равно сдам, — с тем же сердитым выражением продолжал Соболев. — Без моря мне никак нельзя, понимаете? Прошлым летом на Каспии плавал. И до чего же интересно, — вдруг оживился, он. — Пошли раз на Чин, есть там такой посёлок. Шторм поднялся — в море почему-то всегда штормит. Болтает наш катер, как щепку. Всё бы ничего, да на винт трос намотался. Пришлось искупаться. Я сейчас бы старшиной плавал, но надо было школу кончать… Вы уж, пожалуйста, возьмите меня, — попросил он грустным голосом и сразу стал похож на мальчишку. — Я в море вам пригожусь. А в городе мне делать нечего. Школу я кончил, вот аттестат.

Ларин молча взял документы Соболева; подумал и медленно сказал:

— Не знаю, как быть с вами, юноша. Уж очень вы молоды, а работа у нас тяжёлая.

— Молод? — упавшим голосом переспросил Соболев. — Мне же восемнадцать! Вы в паспорт загляните, там написано…

Ларин вдруг улыбнулся:

— Уговорил! Беру вас, Соболев.

Вася вскочил со стула и, боясь, как бы инженер не передумал, быстро спросил:

— Когда на работу?

— Ну… завтра.

Ларин, глядя перед собой, помедлил, словно обдумывая принятое решение, и написал записку.

— Возвращайтесь в порт. Там найдёте траулер «Ураган», отдадите эту записку капитану. Он всё устроит.

— Есть возвращаться в порт, — весело сказал Вася.




ГЛАВА 2 В ШТОРМОВУЮ НОЧЬ


Морской катер «Резвый» вышел из Авачинской бухты и взял курс на север, на рыбокомбинат Жупаново.

Сгущался туман. Берега исчезали из виду. И только Авачинская сопка с султаном белого дыма на вершине словно подпирала унылое небо и защищала от ветров одинокое судно.

Рядом со старшиной катера стояла Саша Поленова — та самая девушка, которая три дня назад встретилась возле доски объявлений с Васей Соболевым. Она тогда возвращалась от инженера Ларина; тот категорически отказался взять её в экспедицию. Саша убеждала его, что она плавает, как рыба, любит море, имеет спортивный разряд, говорила, что согласна на любую работу. Ларин на все её доводы отвечал «нет».

А Саша уже давно мечтала о дальних плаваниях, много читала о море, увлекалась водным спортом. Откуда у неё тяга к морю — она, пожалуй, не могла бы и сама толком объяснить. Скорее всего мечта о профессии моряка зародилась под впечатлением рассказов маминой сестры — тёти Оли, первой в мире женщины, поднявшейся на капитанский мостик океанского корабля.

На Камчатку Саша приехала с надеждой устроиться на какой-нибудь корабль. Но ей под разными предлогами везде отказывали. Ничего не оставалось делать, как поехать в Жупаново резчицей рыбы.

Саша стояла понурившись, засунув руки в карманы куртки. Старшина повернул голову и внимательно посмотрел на неё.

— Что приуныли?

— Назад хочу, в Петропавловск.

— Назад? — переспросил старшина. — Зачем? На комбинате у нас хорошо.

— В Жупанове я никогда не попаду на судно.

— Э, бросьте вы! Не женское дело — море… Идите-ка лучше спать.

Саша отрицательно покачала головой.

— Значит, нельзя повернуть?

— Нельзя, девушка. — Старшина закурил папироску, переложил штурвал и что-то пробормотал.

— Что вы сказали?

— Говорю, ветер меняется, — он ещё раз переложил штурвал, — шторм будет.

— Тогда повернём назад?

— Нет.

Саша вздохнула.

Туман вдруг рассеялся. Открылась необъятная даль океана. Неторопливо бежали бирюзовые волны, обдавая катер брызгами, белой пеной. «Резвый» весело нёсся им навстречу, слегка кланяясь каждой волне.

На горизонте небольшая чёрная туча слилась с океаном. С каждой минутой она разбухала, увеличивалась. Налетел порывистый ветер, срывая пенистые гребни с водяных валов. Океан закипел белыми бурунами, вздыбился огромными волнами.

— Держитесь! — крикнул старшина. — Сейчас начнётся такое, что навсегда…

Катер стремительно упал в яму и носом врезался в водяную стену. Двигатель надрывался. Корпус судна вздрагивал. Казалось, ещё секунда — и всё взорвётся и рассыплется. Старшина крутил штурвал то вправо, то влево. Катер наконец выпрямился, помедлил, словно раздумывая, и стал носом к волнам. Потом, как норовистый конь, фыркнул два-три раза и ринулся вперёд. Он то карабкался вверх по гладкой стене водяного вала, то опять проваливался в яму, и перед ним вновь возникала гладкая стена. Это повторялось много раз: белое — зелёное, зелёное — белое. Потом краски потускнели. Только катер поднимался и падал, падал и поднимался. И на небе качалась яркая звезда.

Саша нервно засмеялась.

— Что с вами? — крикнул старшина.

Саша не ответила. Она до боли в глазах всматривалась в ночь. За кормой, где-то очень далеко, или, может быть, только казалось, что далеко, время от времени вспыхивал красный свет маяка. На душе у Саши было неспокойно. Она слышала рассказы о катере, который восемнадцать дней болтался в Тихом океане; о рыболовном боте, налетевшем на подводный камень и развалившемся пополам. Неужели ей суждено утонуть? Саша зябко передёрнула плечами. Она ещё так молода…

— У вас пожевать нечего? — вдруг спросил старшина. — Ужасно хочется есть, — совсем буднично продол жал он. Ему, видимо, надоело молчать. — В море у меня всегда зверский аппетит.

Разговор о еде почему-то успокоил Сашу. Она достала из чемоданчика булку и сунула в руку старшине.

— Спасибо. Может, пойдёте отдыхать? Утро вечера мудренее…

Саша молча спустилась в кубрик.

Ночь висела над океаном. Сырая, холодная, чёрная. В ночь уходил одинокий катер.




ГЛАВА 3 «ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!..»


Поздно вечером Ларин вернулся домой. Поужинав, погасил свет и, не раздеваясь, прилёг на раскладушку.

За окном ветер гнул к земле старую рябину.

«Не хотел бы я сегодня быть в море», — подумал Ларин и полез в карман за трубкой. Рука нащупала что-то мягкое. Опять этот маленький резиновый человечек? Почему он не выбросил его сразу же? Ларин закурил и, закинув руки за голову, стал глядеть в потолок. Сон не приходил. Человечек… Маленький. Резиновый… А почему не взял её на работу? Похожа на Лину?

Он тогда заметил её сразу же, как только вошёл в лабораторию. Она стояла среди молодых сотрудников института. Вслед за ним вошла в кабинет и смущённо улыбнулась. Лина, и только. Но мёртвые не воскресают.

— Что вам нужно?

Он спросил это резко, слишком резко.

— Я по объявлению…

— Чтобы утонуть?

Она говорила что-то, доказывала, убеждала. Он плохо понимал её. Голос, глаза, жесты — всё, как у Лины. Но это была не Лина. Он, кажется, сказал ей: «Уходите». Она нагнулась за чемоданчиком и выронила из кармана спортивной куртки резинового человечка.

Это было три дня назад. «А может, и не было встречи? Может, приснилось?» Он пошарил в кармане — человечек был на месте.

Ларин закрыл глаза; против воли нахлынули воспоминания.

…Июльский зной плывёт над Амуром. Тёплая вода плещется о борт лодки. Ларин, сидя на вёслах, не спускает с Лины глаз. Она в полосатом купальнике, стройная, загорелая. В синих глазах под чёрными бровями тоже зной. «Лина, Лина», — зовёт он. Она садится рядом с ним. Вёсла брошены. Лодку несёт течение… Эх, вернуть бы то время. Но поздно! Поздно!..

Трубка потухла. Ларин поднялся с постели, прикурил, походил по тёмной комнате. Потом раздвинул шторы на окне и долго глядел на переливающиеся огни бухты. Они качались на ветру, и казалось, что это тысячи людей с фонарями в руках ищут что-то во тьме.

Ларин задёрнул штору и снова прилёг. И опять вспомнилось прошлое, всё ещё близкое сердцу.

…Безбрежный океан. Солнце. Вдали в синей дымке — камчатские берега. На палубе траулера Лина — жена, друг, помощник — в костюме ныряльщика… Сквозь очки смотрят её ласковые глаза. Она махнула ему рукой и ласточкой полетела вниз… Он считает секунды, минуты… На гладкой воде пузыри. Они то с правого борта траулера, то с левого. Пятнадцать минут… двадцать… двадцать пять… Сейчас Лина вынырнет и поплывёт к судну. Но она не вынырнула… Исчезли пузыри. Он потом долго плавал под водой, но всё было напрасно. Она ушла от него навсегда. Её взял океан…

Ларин решительно встал и включил электричество. Накинул плащ и направился к двери, но, что-то вспомнив, вернулся к письменному столу, запер ящик и ключ положил в карман. Кажется, ничего не забыто. Он шагнул к двери, и в это время резко и требовательно зазвонил телефон. Ларин поднял трубку.

— Слушаю.

— Вас срочно вызывают в управление тралового флота, — сообщил ему незнакомый женский голос.

— Сейчас выхожу. — Ларин осторожно положил трубку и взглянул на часы: шёл двенадцатый час…

Несмотря на позднее время, окна управления тралового флота ярко светились.

«Что могло случиться?» — недоумевал Ларин, поднимаясь на второй этаж.

В приёмной и в кабинете начальника флота никого не было. Ларин прошёл в диспетчерскую. Дежурный сидел за столом спиной к двери. Из репродуктора доносились обрывки каких-то разговоров. Кто-то равнодушным голосом твердил позывные: «Чайка, чайка, я — волна!..» Диспетчер, оглянувшись, кивком головы указал Ларину на дверь в соседнюю комнату. Ларин вошёл. В комнате сидело несколько человек. Было сильно накурено.

— Василий Михайлович, — сразу же обратился к Ларину начальник флота, крупный, в годах, человек. — Катер «Резвый» терпит бедствие. Все суда, находящиеся в ближайших районах, — он взмахом руки очертил на карте круг, — будут искать его. Вы готовы к выходу в океан?

— Да, — кивнул Ларин. — Утром должны подвезти недостающее оборудование, и я готов. Но если…

— Оборудование доставим на самолётах, — перебил начальник флота.

— Тогда можно выходить. Как думаете? — и Ларин вопросительно взглянул на капитана траулера Ускова.

— У меня всё в порядке, Василий Михайлович. Хоть сейчас, — ответил тот.

— Тогда желаю удачи, товарищи, — сказал начальник флота, поднимаясь из-за стола.

В комнату вошёл диспетчер, доложил:

— Капитаны траулеров на связи, товарищ начальник флота.

Выходя из диспетчерской, Ларин слышал, как начальник флота говорил в микрофон:

— Всем! Всем! Всем!..




ГЛАВА 4 НАЧАЛО «МОРСКОЙ КАРЬЕРЫ»


С маленьким чемоданом Вася Соболев подошёл к траулеру «Ураган».

Возле трапа, перекинутого с борта судна на берег, лежала огромная, с рыжими подпалинами на боках, овчарка. Соболев сделал шаг, чтобы подняться на судно, и тут же остановился: рыча, собака схватила его зубами за штаны.

— Пошёл вон! — прикрикнул Соболев, на всякий случай отступая назад. Собака отпустила его, но с дороги не отошла, а, наоборот, улеглась поперёк трапа, уставив на юношу жёлтые глаза. — Эй, на траулере! — крикнул Соболев.

На судне никто не отозвался, никто не вышел. Соболев поставил чемоданчик и сел. Собака не сводила с него настороженных глаз.

— Послушай, ты ведь умный пёс, — заговорил Соболев, надеясь, что скоро кто-нибудь выручит его. — Настоящий морской пёс. Мне нужно на судно попасть, к капитану… Понимаешь? Не понимаешь? А сладкое любишь? Бери, попробуй! — Вася разломил пополам конфетку, одну половинку положил себе в рот, другую бросил собаке. Она обнюхала её, но не взяла. — Вон мы какие! Не хочешь — не надо. Ну ладно, тогда я пойду погуляю, может за это время кто-нибудь подойдёт…

Соболев нагнулся за чемоданом. Собака вскочила. Она стояла пружинистая, великолепная, готовая к прыжку. Соболев выпустил ручку чемодана и медленно выпрямился.

— Слушай, пёс, это же мой чемодан. Понимаешь, мой…

Собака опять улеглась. Вася беспомощно оглянулся и увидел проходящих мимо моряков. Один из них что-то сказал, все повернули головы и засмеялись.

— Крепко пришвартовано. Молодец, Марс!

Овчарка и ухом не повела. Соболев топтался перед нею и упорно глядел на землю.

— Поди, моряком хочет стать, а с собакой не может справиться.

— Моряк из него, как из мартышки философ…

Вася Соболев был не из тех, кто терпит оскорбления. Он вскинул голову и гневно сказал:

— Эй, ты, пижон! Если возьмёшь этот чемодан из-под носа собаки, посмеёмся вместе…

Он в упор смотрел на парня с бледным лицом и едва наметившимися чёрными усиками. Тот снова отпустил по адресу Соболева какую-то остроту… Соболев не расслышал, но моряки разразились громким смехом.

— Что ты там бормочешь? Подойди!

— Я не с вами разговариваю, юноша.

— Зато я разговариваю с тобой, — зло сказал Соболев. — Возьми чемодан. Что, кишка тонка?

— Чтобы доказать, пожалуй, возьму и брошу его в бухту.

— Оставь, Юра, — сказал высокий моряк. — Всё равно не возьмёшь. Знаешь ведь…

— Не возьму?

— Нет. Это же не собака — волк.

— Пари?

— Давай! Ставлю бутылку шампанского.

Моряк с усиками двинулся вперёд. Дальнейшее произошло с молниеносной быстротой. Не успел он нагнуться к чемодану, как собака прыгнула и сбила его с ног. Моряк дико закричал. Неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы не подбежал человек могучего телосложения и не оттащил собаку.

Пострадавший поднялся и отошёл в сторону. Губы его вздрагивали. Щегольской морской костюм был измят. Он косо посмотрел на Соболева и сплюнул.

— Пошли, ребята!

— Стой, Новиков! — сказал человек, оттащивший собаку. Это был боцман с «Урагана». — Что случилось? Почему на тебя напал Марс?

— Пусть эта салака расскажет, — Новиков небрежно кивнул головой в сторону Соболева. — Пошли, товарищи!

— Подожди, не торопись. В управлении я приказ читал. Ты зачислен на «Ураган» штурвальным.

— Знаю.

— Знаешь? А почему, спрашивается, не являешься на судно?

— Я вам не обязан докладывать, — заносчиво ответил Новиков и с независимым видом зашагал по набережной.

Боцман сокрушённо покачал головой и медленно повернулся к Соболеву:

— А вы что тут делаете?

Вася молча протянул записку Ларина. Боцман долго смотрел на неё, то ли читая, то ли обдумывая. Наконец, возвращая бумажку, кивнул:

— Добро. — Потом ласково потрепал собаку по загривку, взял чемодан и, пропуская вперёд юношу, сказал: — Марс, нельзя. Свой! Понял?

Они поднялись на борт траулера. Соболеву судно показалось великолепным. Оно сияло медными колпаками компасов, рупорами переговорных труб, иллюминаторами и бесчисленными медяшками, начищенными до ослепительного блеска. Отражённый водой солнечный свет трепетными бликами пробегал по свежевыкрашенным бортам штурвальной рубки. Боцман, показывая Соболеву траулер, объяснял, где он, как матрос, должен находиться и как действовать во время аврала.

— Ну что, нравится? — спросил боцман, когда осмотр был окончен.

— Нравится, — признался юноша. — Чистенькое судно. Красивое, как игрушка!

— То-то и оно — красивое… А красота — дело рук человеческих. Вникай!

Каюта, куда боцман привёл Соболева, была маленькая и уютная. Небольшой столик, стул, привинченный к полу, картина на стене, аккуратно заправленные койки в два этажа. «Жить можно», — удовлетворённо решил Соболев.

— Чувствуй себя как дома, — сказал боцман. — Зовут-то как?

— Василий Соболев.

— А я, значит, Веригин Кузьма Степаныч. Плавал?

— Немного. Летом… Во время каникул. После школы в мореходку хотел поступить, да не вышло — провалился…

— Ничего. Таких, как ты, тут много, после десятилетки-то…

— Деньги, что были, израсходовал, — продолжал Соболев. — Вот и надумал пловцом. Разве есть такая профессия?

Веригин, мотнув головой, сказал:

— Стало быть, есть. У нас тут такие чудеса. Рыба сама из океана в трюмы идёт.

Соболев недоверчиво взглянул на боцмана.

— Как — сама?

— А так… Василий Михайлович даст команду — и идёт. Куда ей деваться? Я же говорю — чудеса. Значит, парень, подвезло. Ларин, он хоть и молодой, а башковитый. Приглядывайся, учись, человеком станешь. — Боцман поднялся с койки. — Ладно, заболтался с тобой… Есть, наверно, хочешь? — Он достал из шкафчика узелок. — Старуха тут принесла кое-чего. Ты пока подкрепись, а я пойду…

Соболев не заставил себя упрашивать. Придвинув миску, он принялся уплетать жареную картошку с бараниной. От неё так вкусно пахло!

— Ну, как, заморил червячка? — зайдя через полчаса, спросил боцман.

— Спасибо, Кузьма Степанович. Вот как наелся!

— Тогда пошли.

На палубе боцман достал швабру и ведро.

— Вот тебе для начала морской карьеры. Подрай-ка палубу. Все начинают с этого.

Соболев разулся — не хотелось портить хромовые ботинки в морской воде, засучил штаны и принялся тереть палубу. Траулер слегка пошевеливало на прибойной волне. От этого мерного покачивания вскоре начало мутиться в глазах. «Вот он, океан, — думал юноша, глядя на тёмные волны, бесконечной чередой бегущие к берегу. — Если в бухте так укачивает, то что же делается в океане? Так скверно… Привыкну или нет?» Стараясь не поддаваться слабости, Соболев с неимоверными усилиями продолжал работу.

Но, как говорят, это были «цветочки». «Ягодки» Соболев попробовал позже, в кают-компании, когда пришлось есть жирную уху. Правда, он досидел до конца ужина, но едва встал из-за стола, как должен был тут же стремительно выскочить на палубу. Вцепившись руками в ограждение, перегнулся за борт. Казалось, не зелёная с радужными переливами вода, а сердце опускается и поднимается, замирая до боли. Юноша закрыл глаза и, уткнувшись лбом в холодное железо, постоял. Кричали чайки; прогрохотала по пирсу машина. Вроде полегчало. Отдышавшись, Соболев спустился в каюту.

Боцман, взглянув на его бледное лицо, понимающе улыбнулся:

— Вот и начал «морскую карьеру».

Начало было не блестящее, сказать было нечего. Соболев отвёл глаза и молча забрался на верхнюю койку.




ГЛАВА 5 «УРАГАН» УХОДИТ В ПЛАВАНИЕ


Ночью «Ураган» тихо отшвартовался и, медленно развернувшись, вышел в океан. На высокой мачте вспыхнул прожектор, и яркий луч света, прорвав чёрную тьму, выхватил полосу воды перед кораблем. На освещённом пространстве горбились высокие пенящиеся волны. Они словно старались побыстрее ускользнуть из цепких лап прожектора в спасительную темь.

Соболеву никогда ещё не приходилось видеть таких больших волн. Они с шумом и рёвом гнались за траулером и, казалось, вот-вот доберутся до палубы и тогда конец всему. Но «Ураган», непостижимо как, вскидывался на гребень и, подминая волны, всё шёл и шёл вперёд, в темноту, в океан. Ветер подхватывал брызги и солёным дождём сеял их по палубе. На полную мощность работали дизели, и дрожь сотрясала судно. Матросы, свободные от вахты, стояли неподалёку от Соболева, о чём-то переговариваясь.

«Куда это мы спешим?.. Почему покинули бухту в такую погоду? Где инженер Ларин?» — с волнением думал Соболев. Он хотел уже было идти к себе, как вдруг из темноты раздался голос:

— Новенький, к начальнику экспедиции!

Соболев вздрогнул: ему показалось, будто это океанская волна швырнула на палубу приказание и умчалась вдаль. Кого же вызывают?

— Эй, салака, к тебе обращаются, — сказал Новиков и ехидно добавил: — Только в «ригу» там не вздумай ехать…

— Слушай ты, — Соболев, вспыхнув, шагнул к Новикову. — Какого чёрта надо?

Ссора готова была разгореться, но тот же властный громкий голос повторил:

— Соболев, немедленно явитесь к начальнику экспедиции!

— Запомните, долги я платить умею! — Соболев круто повернулся и растаял в темноте.

— Подумаешь… Не таких видывали, — пренебрежительно бросил вслед Новиков.

— Брось, Юрка, задираться, — заметил ему другой матрос.

— Не люблю таких. Первый раз на палубе, а ведёт себя, как старый морской волк.

— Парень как парень. Самостоятельный… И потом, не тебе бы это говорить.

— А почему не мне? Я кончил мореходку. Наберу плавательный стаж — и перед вами — не штурвальный Новиков, а капитан Новиков. Понятно? Я далеко пойду.

— Далеко… — усмехнувшись, матрос сплюнул за борт.

— Скажешь, нет? Я же на «отлично» кончил мореходку. Погоди, я и тебя к себе на траулер возьму, Коля. Ты же машины знаешь…

— Я тебе не Коля, а Николай Петрович Щербань.

— Пусть. Всё равно возьму на траулер…

— Брось трепаться, Юрка. Будущих капитанов не списывают с судна, а тебя списали.

— Подумаешь, списали! А за что, знаешь? Капитан неправильно курс проложил. Навигацию я знаю, как свои пять пальцев, сразу увидел. А когда сказал ему об этом…

К матросам неожиданно подошёл боцман.

— Новиков, не зарывайся, — сердито бросил он. — Списали тебя за самовольство, за изменение курса. А капитана, у которого служил, порочить нечего. Он плавал, когда тебя ещё на свете не было. Совесть надо иметь. Понял?

— У него нет диплома, — запальчиво возразил Новиков. — Такие, как он, своё отплавали. А у меня будет.

Самонадеянность Новикова покоробила боцмана.

— Гусь ты, видно, порядочный, Новиков. Может быть, в мореходке тебе кое-что и сходило с рук. Но здесь крылья ты себе обломаешь. Учти! — Боцман, тяжело топая сапогами, ушёл.

Новиков хрипло рассмеялся.

А Соболев в это время сидел в каюте начальника экспедиции. Кожаное кресло качалось вместе с полом, и Вася опять почувствовал себя плохо. Ларин, вытянув ноги, курил. На столике стоял электрический чайник. Ларин налил стакан, положил в чай ломтик лимона и придвинул Соболеву.

— Пейте, помогает!

— Спасибо! — чтобы не расплескать, Вася обеими руками держал стакан.

— Не боитесь воды? — спросил Ларин.

— Нет. Тонуть не приходилось, чего же её бояться? — спокойно ответил Соболев.

— Вот и отлично. Мы с вами будем раскрывать тайны мира, ещё неведомого человеку. Там есть густые мерцающие леса, горные вершины… Мы увидим такие переливы красок, такие картины, о которых и не подозревают художники.

Ларин помолчал.

— А когда мы начнём спускаться под воду? Скорей бы! — нетерпеливо сказал Соболев.

— Мне понятно ваше нетерпение, но помните, под водой встретятся опасности. Надо уметь избегать их и бороться с ними. У подводников существуют строгие правила, и соблюдение их обязательно. Нужно привыкнуть к снаряжению, научиться им пользоваться, знать, как вести себя под водой. Я надеюсь, вы будете дисципинированным и хладнокровным подводником. А теперь поставьте стакан в буфет и пойдёмте в лабораторию.

Соболев поднялся и, балансируя, двинулся к маленькому буфету. Широко расставив ноги, упираясь левой рукой в стенку, он открыл дверку, но не успел поставить стакан — его швырнуло, и он, как мяч, влетел в койку Ларина. При этом так стукнулся головой о стенку, что в глазах потемнело.

— Не ушиблись?

Соболев потряс головой — цела! Начальник экспедиции склонился над ним. Он не смеялся, нет, но юноша готов был биться об заклад, что в глазах инженера прыгали весёлые огоньки. Вскочив с постели, он извинился.

— Ничего, бывает. Море… — коротко сказал Ларин. — Пошли!

Он распахнул шторы из тяжёлого зелёного сукна на левой стенке каюты. За шторами была дверь. Ларин открыл её и щёлкнул выключателем.

Переступив порог, они оказались в крохотном коридорчике с тремя глухими стенами. Передняя стенка не сходилась в углах с боковыми. Мебели тут не было. Только к потолку, как капля воды, прилип абажур из матового стекла, да на стене белела круглая кнопка. Вася держался за ручку двери — качка была ужасная. Ларин нажал кнопку. Передняя стенка бесшумно раздвинулась и, как только они очутились в находившейся за ней комнате, тут же сомкнулась. Это была лаборатория. Никакие звуки сюда не доходили. Как будто за кормой не ревел океан, не свистел в снастях свирепый ветер, как будто не сотрясалось судно от работавших на полную мощность многосильных двигателей. Соболев прислушался, но не уловил грозного голоса океана. И ещё: в помещении почти не было качки.

— Да, тут тихо, — сказал Ларин, перехватив недоуменный взгляд Соболева. — Мы находимся за двумя звуконепроницаемыми стенами.

Соболев одним взглядом окинул лабораторию. Слева вдоль стены — книжные шкафы. В дальнем углу — письменный стол. Возле него на стене светлым туманным пятном выделялся экран. На столе — стопа книг и настольная лампа. Посредине комнаты ещё один стол — узкий, длинный. На нём колбы, пробирки, микроскоп, причудливые весы и ещё какие-то незнакомые Васе приборы. Справа от двери — аквариум…

Ларин уселся за письменный стол и нажал маленькую блестящую кнопку возле экрана. Экран вспыхнул. Минут пять инженер молча вглядывался в пробегающие, как рябь по воде, линии, потом подвинул к себе микрофон:

— В рубке!

— Есть в рубке!

— Когда включили гидролокатор?

— Час назад.

— И что же?

— Пока ничего не обнаружили, Василий Михайлович.

— Продолжайте следить.

— Есть продолжать следить!

Соболев ничего не понял из этого разговора. Ларин поднялся.

— Времени у нас в обрез, — сказал он. — Надо посмотреть, как вы будете плавать. Пошли.

— Да вы не сомневайтесь, Василий Михайлович. Плаваю я хорошо!

— Я и не сомневаюсь. — Ларин достал из шкафа две коробки. — Не сомневаюсь. Только ведь плавать придётся не в реке, а в океане, на больших глубинах.

Вася стоял возле кресла и никак не мог оторвать глаз от светящегося экрана.

— Что это за штука, Василий Михайлович?

— Долго объяснять, — сказал Ларин, хлопоча возле коробок. — Гидролокатор — есть такой прибор — ищет катер, затерявшийся где-то в океане. А перед нами — экран телевизора. Он соединён с приёмником ультразвуков.

— И гидролокатор найдёт катер?

— Найдёт. Гидролокатор. — такая ищейка, что обязательно найдёт, даже в темноте. Если он, конечно, не очень далеко от нас. — Ларин взглянул на Соболева. — Вы ведь проходили в школе звуковые колебания? Ну, тогда вам должно быть известно, что звук, встретив на своём пути твёрдое тело, обязательно возвращается к источнику. Это явление и использовано в акустических приборах. Гидролокатор через особое устройство в подводной части судна посылает отрывистые ультразвуковые сигналы — импульсы. Если они не встретят в пути никаких препятствий, то бегут дальше, встретят — поворачивают назад и стучатся в вибратор-приёмник. А он такой, что сразу же услышит стук и отметит вернувшиеся из океана звуки на специальной ленте… Да, импульсы ищут катер. И как ещё ищут! Они бегут со скоростью более тысячи метров в секунду. И где-нибудь наткнутся на катер и дадут знать…

Соболев слушал Ларина, и перед мысленным взором юноши возникала картина. Импульсы… Они почему-то представлялись ему в виде поблескивающих спиц, какими бабушка в долгие зимние вечера вязала тёплые шерстяные носки. Длинные, гладкие, веером рассыпаясь от корабля, мчатся импульсы сквозь громадные волны, потом натыкаются на катер и, радуясь, что наконец нашли, сразу же несутся назад: добежали до траулера — и давай стучать…

— Соболев, вы о чём размечтались? Одевайтесь скорее.

Вася обернулся. Перед ним стоял Ларин в тёмно-зелёном комбинезоне с откинутым капюшоном-маской; на спине инженера — батарея из трёх плоских баллонов, соединённых с небольшим приборчиком, похожим на карманные часы.

— Это — «ЛЛ-3» — костюм для подводных плаваний, — сказал Ларин.

Помогая Соболеву одеваться, он объяснял принцип работы аппарата. Вася узнал, что в баллонах находится сжатый воздух. Круглый приборчик — регулятор воздуха. В кружочках возле ушей — мембрана крохотной рации, вмонтированной в капюшон. Ныряльщик может всплыть на поверхность и слушать передаточную станцию, а также посылать свои позывные. Костюм снабжён теплоизоляционным слоем, внутри обшит мягкой тканью из искусственной шерсти. В нём можно плавать при температуре воды один-два градуса выше нуля и не мёрзнуть.

— Вот и готово, — сказал Ларин, оглядывая Соболева.

Соболев взмахнул руками, прошёлся по лаборатории, присел. Движения были легки и свободны. Ларин укрепил у него за плечами батарею с баллонами, на голову натянул капюшон-маску, привинтил дыхательную трубку и кивком предложил следовать за собой. На полу у письменного стола он нажал ногой рычажок. Плиты бесшумно раздвинулись, открылся люк. Ларин и Соболев по крутой лесенке спустились вниз и очутились в похожем на башню помещении высотой в пять-шесть метров. Люк закрылся. На потолке, на полу и стенах вспыхнули электрические лампы. В башне была узкая, в рост человека будка со стеклянной дверью. Прикрепив к голове Соболева слуховые трубки, соединённые с помощью длинного резинового шланга с будкой, Ларин приказал:

— Держитесь за скобу!

Он скрылся в будке и захлопнул за собой дверь. В ту же минуту из круглого отверстия в полу хлынула морская вода. Она вырывалась с шумом, клокотанием и, перекатываясь от одной стенки к другой, быстро заполняла башню. Вот вода поднялась до груди, до шеи, до глаз и наконец накрыла Соболева с головой. Он дышал ровно и спокойно. В лёгкие входил чистый, свежий воздух. Регулятор подавал его столько, сколько было необходимо.

— Как самочувствие? — вдруг отчётливо услышал Соболев голос Ларина.

Вася закивал головой: хорошо, мол.

— Я буду задавать вопросы, — продолжал Ларин. — Если «да», — поднимите правую руку, если «нет» — левую. А теперь проверим вашу плавучесть. Закон Архимеда не забыли? Тело, погружённое в жидкость… Другими словами, на вас сейчас действует подъёмная сила, равная весу вытесненной вами жидкости. Так ведь?

Соболев кивнул; это — было ему знакомо: ещё в детстве, играя на Волге в пятнашки, он, чтобы дольше удержаться под водой, выпускал из лёгких весь воздух.

— Тогда отпускайтесь!

Стоило разжать руки, как неудержимая сила вытолкнула Соболева к потолку. Он нырнул, снова ухватился за скобу и вопросительно уставился на инженера.

— Сейчас мы столкуемся с Архимедом, — весело поблескивая глазами, сказал Ларин. — На полу лежат свинцовые грузила, возьмите и повесьте парочку к поясу по бокам.

Соболев так и сделал. Теперь меньше тянуло вверх, но удержаться на месте он всё же не мог, ноги помимо воли оторвались от пола.

— Вот упрямый старик, — засмеялся Ларин. — Подвесьте, тёзка, ещё пару пластинок. Ну, теперь как? Хорошо? Попробуйте всплыть.

Соболев чуть присел, слегка оттолкнулся и плавно, «солдатиком» пошёл вверх. Когда сила толчка ослабла, он повис в воде.

— Хорошо ли поступает воздух? — спросил Ларин. — Тяжело дышится? Приходится как бы всасывать воздух? Не беспокойтесь, к этому надо привыкнуть. Тут ничего не поделаешь. Дыхание под водой не совсем такое, как на поверхности. Теперь плывите по кругу. Так, так… У вас голова и плечи клонятся книзу. Немного прогнитесь в талии. Хорошо. Рыба управляет своим телом, учитесь и вы. Теперь руки к бёдрам. Пользуйтесь ими как горизонтальными рулями. Выше, выше голову. Сейчас лучше?

Соболев утвердительно кивнул. Он плавал по кругу, переживая небывалое ощущение полёта.

— Вы уже пятнадцать минут под водой. На первый раз, пожалуй, хватит.

Ларин натянул маску и впустил в будку воду. Когда будка наполнилась, он легко открыл стеклянную дверь и снял с головы Соболева слуховые трубки. Вода в башне начала убывать. Не дожидаясь, пока она вся уйдёт, пловцы поднялись в лабораторию. Переодевшись, Ларин поудобнее устроился в кресле и окутался клубами табачного дыма.

— Поплавать бы в океане, — мечтательно сказал Соболев.

— Ещё надоест, — улыбнулся Ларин. — Под водой у нас много дел. Одно плохо — курить нельзя под водой, — произнёс он с сожалением. — Как вы думаете, Вася, можно придумать что-нибудь?

«Вот чудак, — подумал Соболев. — Разве там до курева?» А вслух сказал:

— Надо изобрести подводную трубку.

— А что ж, неплохо. Идея!

— Василий Михайлович, а зачем эта башня и в ней будка?

— Хотите узнать всё сразу? — засмеялся Ларин. — Сейчас удовлетворю ваше любопытство. Положим, учёному надо наблюдать за повадками рыб в естественных условиях. Как быть? Это вот теперь имеются лёгкие водолазные костюмы, а три-четыре года назад мои коллеги вылавливали рыб, выпускали их в башню в трюме судна и из будки наблюдали за ними. Дверь, между прочим, закрывается герметически. Ясно?

Соболев утвердительно кивнул головой, и оба замолчали, каждый думая о своём.

— Василий Михайлович, — вдруг воскликнул Соболев. — Пляска на экране…

Ларин круто повернулся к экрану. На матовом стекле мелькали тени. По знаку инженера Соболев выключил свет. Экран стал ярче, изображения чётче. Какие-то палочки, закорючки, ещё палочки… И писк тоньше комариного. Соболеву казалось, что это толпятся за экраном замёрзшие в холодной океанской воде импульсы и жалобно просятся погреться.

— Это катер, да, Василий Михайлович?

— Может быть, — Ларин наклонился к микрофону. — В рубке?

— Есть в рубке, Василий Михайлович!

— Когда зарегистрировано появление сигналов?

— В три ноль-ноль. По-видимому, впереди катер. Идём на сближение.

— Расстояние?

— Приборы показывают две мили с небольшим.

— Ну, тёзка, на сегодня хватит, можете идти отдыхать, — сказал Ларин и направился к двери.

Соболев вышел на палубу; там толпились матросы. Все молчали, да и говорить было невозможно: шторм усилился, океан ревел. Траулер шёл, не зажигая огней. Но вот разом вспыхнули все прожекторы и осветили седой взлохмаченный океан. Волны, тяжело ворочаясь, перекатывались вровень с палубой корабля.

— Подготовить шлюпку к спуску, — раздался хриплый бас капитана, усиленный рупором.

Шлюпка, как люлька, раскачивалась на талях. Матросские руки, вцепившись в верёвки, стали спускать её вниз. Может быть, быстрее, чем следовало. Шлюпка с размаху стукнулась о борт, затрещали доски.

— Вира — подымай! — крикнул боцман и, увидев проломленные доски, яростно погрозил океану кулаком.

В это время в рубке происходил тревожный разговор.

— Как вы думаете, что сие значит? — капитан искоса взглянул на Ларина. — Прибор показывает, что до катера осталась всего одна миля, а ничего не видно.

Это беспокоился Ларина. На траулере были мощные прожекторы, и свет их падал далеко, но нащупать катер почему-то не удавалось — под лучами бесконечной чередой дыбились и кружились лишь причудливые гребни волн.

Новиков стоял у штурвала. Ударами волн судно постоянно сбивало с курса, и Новикову приходилось туго, но он не подавал виду.

— Смотрите! — вдруг крикнул Ларин. — Катер… А рядом человек в воде. Второй!

— Лево руля! — приказал капитан.

В рубку вошёл Веригин. Лицо его было хмурым.

— Шлюпка вышла из строя.

У капитана нервно дёрнулись губы.

— Не судно, а детский сад! — гневно бросил он.

— При таком волнении шлюпка едва ли помогла бы, — примирительно сказал Ларин и, обращаясь к боцману, добавил: — Кузьма Степанович, выпустите за борт грузовую стрелу с тросом.

Боцман взглянул на капитана, но тот, сердито посапывая, молчал.

— Есть!

Траулер подходил к терпящим бедствие.

Усков взглянул на Новикова, на его покрытый крупной испариной лоб и вызвал на подмену второго штурвального.




ГЛАВА 6 ХОЛОДНЫЕ ВОЛНЫ


В кубрике всё грохотало. Едва Саша поднялась, как её резко бросило к стене. «Шторм всё ещё не утих», — подумала она, придерживаясь за высокую стойку койки. За бортом ревел и стонал океан. Саша почувствовала вдруг приступ тошноты и снова прилегла, но, вспомнив о старшине, пересилила себя, включила карманный фонаряк и поднялась в рубку.

— Через два часа рассвет, — как можно беспечнее сказал старшина, увидев измученное, посеревшее лицо девушки.

— А тогда что будем делать?

— А ничего. Может, шторм утихнет со временем…

— Это долго…

Старшина пожал плечами.

— Я думаю, что нас уже ищут, — сказал он после продолжительного молчания.

— В такую погоду?

— А что погода! Моряку шторм в привычку. Только вот отклонились мы далеко.

— А ветер не стихает, — обеспокоенно заметила Саша.

— Раз подул с севера, не так скоро утихнет. Лишь бы в Курильский пролив не утащило.

Когда Саша ехала на Камчатку, моряки рассказывали ей, что Курильский пролив — «самое окаянное место на земле».

— Приятного мало, — вздохнула она.

— Спать хочется, — подавил зевок старшина. — Говорите не переставая, а то засну и утоплю вас. Или лучше дайте мне закурить. У меня в кармане пачка.

Саша достала папиросы.

— До чего же вкусно, — сказал старшина после нескольких глубоких затяжек.

Саша, держась за поручни трапа, что вёл в кубрик, рассказывала разные истории, и не столько для старшины, сколько для себя. Как ни храбрилась она, а на сердце было тревожно.

Вдруг старшина изо всех сил принялся крутить штурвал, но он не поворачивался.

— Рулевой трос заело… Теперь жди беды. Пойду посмотрю, — стараясь казаться спокойным, произнёс он.

— И я с вами.

— Нет! — резко бросил старшина. — На всякий случай наденьте спасательный пояс.

— А вы?

— Ну что вы стоите!

— Не кричите, пожалуйста. — Саша повернулась, чтобы взять пояс на задней стенке рубки, и обрадованно вскрикнула: — Смотрите! Огни! Огни!

— Я же говорил вам, что нас ищут, — сказал старшина, надевая спасательный пояс. — Подождите меня здесь. Я пойду. Надо найти, где…

Он не окончил. Катер повернуло боком к волне, дверь рубки с треском раскрылась. Старшина бросился закрывать её, но не успел. Катер качнулся в другую сторону. Раскрылась противоположная дверь. В рубку ударила волна. Она подхватила людей и вынесла в океан. Сашу обдало нестерпимым холодом, горько-солёным перехватило горло. Новая волна перекатилась через неё. Не будь на ней пояса, ей бы не всплыть. Холод тисками сдавил грудь, не давал дышать. Казалось, что ещё минута-другая — и конец.

Когда первый страх прошёл, Саша начала махать руками, чтобы хоть немного согреться. Но куда несут её волны? Где старшина? Саша была одна, совсем одна среди яростно вздымавшихся волн. Закричала: «Помогите!» Никто её не услышал, никто не ответил. Далёкие огни то исчезали, то появлялись. Так далеко…

…Команда траулера была на палубе — все ждали сигнала, чтобы принять участие в спасательных работах. Ларин, Вершинин и Соболев стояли на баке в костюмах для подводного плавания. Они казались чудовищами, поднявшимися со дна океана. Матросы смотрели на бушующую воду, переводили взоры на пловцов-ныряльщиков и опять на океан… Ларин повернулся к Соболеву и кивнул: будь, мол, готов.

Ещё переодеваясь в лаборатории, Соболев попросил Ларина взять его в океан. Но инженер сказал «рано», и никакие доводы его не поколебали.

— Будешь дежурить на баке и прыгать в воду лишь по моему сигналу. Только на крайний случай!

Костюм «ЛЛ-3» испытывался в искусственных камерах и тихих водоёмах. А океан есть океан, да ещё штормующий. Но у Ларина выхода не было. Шлюпку разбили, не успев спустить. Аварийная? Стоит ли рисковать людьми? Команда состояла в основном из молодёжи, окончившей нынешним летом среднюю школу. Комплектование экипажа судна производил отдел кадров управления. Капитан ворчал, обивал пороги «береговых моряков», как называл он работников управления, ходил даже к начальнику флота, но многого добиться не мог. Дали несколько бывалых матросов — и на том скажите, мол, спасибо!..

На Камчатке создавался большой траловый флот. Все суда испытывали нужду в людях. Практика вербовки рабочих в центральных районах не оправдала себя: приезжие, отработав сезон — путину, уезжали назад. Моряков надо было готовить на месте. Обратились к выпускникам средних школ. Те охотно откликнулись. Какой юноша не мечтает о море! Больше всего попало бывших десятиклассников на «Ураган». «Ничего, — говорили в отделе кадров капитану, — план вам не выполнять. Плавайте себе на здоровье, обучайте молодёжь, испытывайте ваши изобретения». Капитан сердился, но Ларин не только не возражал, а даже радовался приходу образованной молодёжи на судно. Разве плохо? Десятиклассники — народ отзывчивый, горячий, увлекающийся. А на корабле, где испытывается новейшая техника, такие и нужны. Что из того, что нет у них морской практики? Практика будет! Однако пускать в такую погоду молодёжь на шлюпках было рановато.

Первым ушёл в океан Вершинин. Нырнул и исчез в пучине. Потом показался. Ларин дал ему отплыть от судна, махнул рукой Соболеву и тоже прыгнул на гребень волны. Пловец всегда испытывает радостное волнение. Сейчас к этому чувству примешивалось ещё чувство новизны и любопытства. Плавать в бушующем океане! Ларину этого ещё не доводилось, и ему казалось, что он находится в какой-то причудливой галерее из стекла и чёрного мрамора, освещённой тусклым светом. Вокруг него всё кружилось, качалось, двигалось; волна ежеминутно меняла форму, будто где-то там, впереди, открывались и закрывались двери галереи, воздвигались замысловатые перегородки и тут же исчезали; мелькали фантастические тени.

Ларин находился внутри волны, и его могло унести неведомо куда. Он всплыл на поверхность, потом, увидев метрах в десяти траулер, вновь погрузился и поплыл параллельно курсу судна. Вдруг свет погас, Ларина обступила густая темнота. Пришлось опять всплыть и осмотреться. На траулере погасили все огни, только один прожектор на мачте бросал упругий сноп света на бушующие волны, среди которых барахтался человек.

…Саша держалась с трудом. Силы иссякали, но она упорно боролась за жизнь. В последнюю минуту, когда уже мутилось сознание, перед нею вдруг возникла круглая тёмная голова с двумя рогами. Саша страшно испугалась, но крикнуть не было сил. Из воды взметнулись чёрные лапы и подхватили её. Саша попыталась вырваться, но цепкие лапы не отпускали, и она, вконец обессиленная, погрузилась во тьму. Она не чувствовала, как Ларин плыл с ней к траулеру и привязывал к тросу, как её поднимали на палубу.

Очнулась лишь в медпункте. Над ней хлопотал врач. Девушка застонала, приподняла голову и недоуменно огляделась:

— Где я?

— На траулере, девушка, на траулере, — весело сказал врач. — А знаете, ещё полчаса в воде — и я не поручился бы за вашу жизнь.

Саша с облегчением вздохнула и откинулась на подушку. В каюту вошла женщина-кок — тётя Паша — и подала Саше кружку горячего кофе.

— Выпей, согреешься.

Прихлёбывая обжигающую жидкость, Саша с ужасам думала о пережитом. Холодная пронизывающая вода… Голова с рогами… Наяву это было или чудилось? Может, и всё окружающее — светлая каюта, тепло, кофе, весёлый доктор — тоже только чудится ей? Саша забегала глазами.

— Мне просто не верится. Будто всё это не настоящее…

Врач изумлённо взглянул на неё и засмеялся:

— Все мы самые настоящие.

— Как вы себя чувствуете? — вдруг раздался из-за перегородки чей-то хриплый голос.

— Кто это?

— Да старшина «Резвого», — ответила тётя Паша.

— Как хорошо! — радостно воскликнула Саша. — А катер спасли?

— Спасли, спасли!

Саша хотела подняться с койки, но врач погрозил ей пальцем — нельзя, мол, и вышел. Слёзы выступили на глазах: она действительно на судне, действительно жива. Как приятно вот так лежать на свежей постели, натянув до подбородка белоснежную простыню! И зачем куда-то стремиться, чего-то добиваться, волноваться и переживать, когда так хорошо просто жить! Жить! Как люди этого не понимают? Саша слабо улыбнулась. До чего же глупые мысли! Нет, нет, просто жить нельзя! Это слабость, малодушие. Надо жить красиво, стремиться к высокой цели. А какая у неё цель? Море? Может, нет? Как всё это сложно. Саша, задумавшись, долго лежала с открытыми глазами и не заметила, как уснула.

…Ларин и капитан Усков сидели в каюте. Они не первый год плавали вместе, хорошо знали друг друга. Капитан — много повидавший на своём веку человек — был в годах. Суровый, седоголовый, с квадратным лицом и пышными усами, он не умел притворяться. Смена чувств сразу отражалась на лице: оно могло мгновенно теплеть от быстрой усмешки и становиться жёстким, если того требовали обстоятельства. Он объездил весь мир, привык к капитанскому мостику, штормам.

— Какой стыд, какой позор! — Усков быстро барабанил узловатыми пальцами по столу. — Не спустить шлюпку! Чёрт знает что!.. Ему за юбку Анфисы держаться, а не плавать.

Ларин пил кофе и думал об Ускове. Старик любил море и морскую службу. Из-за моря он даже остался холостяком. И хотя в Петропавловске у него был собственный дом, недалеко от порта, говорили, что и на суше он ухитряется оставаться моряком, оборудовав дом, как каюту корабля. Знали моряки и о давней дружбе капитана с боцманом. Когда-то они вместе начинали полную приключений и тяжёлого труда жизнь, скитались по южным морям, голодали, спали под лодками. Потом полюбили одну и ту же девушку, долго ухаживали за ней, ревновали друг к другу. Она предпочла статного Кузьму Веригина. Молодожёны уехали на Камчатку. Друзья расстались холодно. Через много лет, когда обоим перевалило за пятьдесят, судьба опять свела их, и старая дружба возобновилась. В городе они появлялись втроём: Усков в полной парадной форме отставного военного моряка, с выпяченной грудью и с лихо закрученными усами, Анфиса Веригина, высокая, выше Ускова на голову, немного отяжелевшая, но сохранившая в свои пятьдесят лет плавную походку русской красавицы, сверкающие зубы и твёрдые, не обмякшие губы, и сам Кузьма Веригин, с каланчу ростом, сажень в плечах, с пудовыми кулачищами. Капитан суетился вокруг Анфисы, ухаживал, то и дело подкручивая усы, сияя от счастья. Она принимала ухаживания, как должное: величественно, царственно. Кузьма Веригин, чуть ссутулясь, с добродушной снисходительностью посматривал на эту картину: в сердце не было места ревности.

«Кровно обиделся старик, — думал Ларин. — Молодёжи на судне, конечно, много. Но, может, потому и дали столько новичков на траулер, что старик требователен. Требователен до придирчивости… Будут у нас моряки на судне, будут настоящие, влюблённые в море».

— Вы что же молчите, Василий Михайлович?

— Полно, Иван Константинович, полно, — инженер положил горячую руку на узловатые пальцы капитана. — Ведь Веригин не так уж и виноват. Сами знаете, народ первый раз в море, да ещё в такую погоду. Обучите юнцов, сделайте их добрыми моряками. В таком деле Веригин — первый помощник…

— Мне ещё не приходилось обучать команду в плавании. И зачем это, Василий Михайлович? Мы с вами не на учебном судне. У нас спецзадание. — Усков, всё более раздражаясь, закончил: — Заверну траулер в порт. Пусть начальник флота решает.

Ларин задумчиво поглядывал на капитана.

— В порт заходить незачем, и начальника флота не надо беспокоить, — сказал он. — Людей всё равно не дадут, потому что их нет. Самим надо готовить моряков.

— Это не моё дело. Пусть готовят, кому положено…

— Ох, и строптивый вы человек, Иван Константинович! Трудно с вами договориться.

— Что поделаешь, такой уж уродился, Василий Михайлович, — усмехнулся Усков и, подумав, добавил: — Ладно, бог с вами! Сдаюсь.

— Вот это совсем другой разговор, — весело блеснул глазами Ларин. — Значит, будем обучать молодёжь. Но об этом потом. Сейчас надо решить, что делать с катером.

— А что нам решать? Есть старшина, пусть он и решает. Щербань двигатель проверял — исправный. Шторм утихает…

Усков наклонился вперёд. Свет настольной лампы упал на его седую голову. Ларин поставил стакан и набил трубку.

— А как чувствуют себя спасённые? — спросил он, затягиваясь дымом.

— Доктор говорит, с ними всё в порядке, — Усков отпил из стакана глоток кофе.

— А женщина как?

— Какая там женщина! Девчонка! — сердито сказал Усков. — Сидела бы дома и жениха ждала, так нет — погнала нелёгкая в море…

Ларин рассмеялся.

— Чего смеётесь? — Усков сощурился. — Морская служба — дело серьёзное, грубое. Она требует силы. И потом вообще — девушкам не место на судне: один беспорядок. Нет ещё у нас на этот вопрос правильного взгляда. Мол, равноправие… Вот был я недавно на Анапкинском рыбокомбинате. Там девчата разделывают кету. Каждая рыбина — пять килограммов. Попробуй повозись! А бригадиром у резчиц здоровенный такой парень. Ходит, руки в брюки, и подгоняет девушек, да ещё и посмеивается. Разве это порядок? Я разозлился, не стерпел, кажется, даже накричал на него. В конторе комбината только плечами пожимают: нет, чтобы заменить бригадира женщиной, как-то облегчить их труд. Видите ли, нет специальных разделочных станков. А почему, спрашивается, нет? Вы бы посмотрели на руки этих девчат. А ведь коммунизм строим, Василий Михайлович…

— Честные руки труженицы… Стыдиться тут нечего, а тем более упрекать женщин.

— Да какой же это упрёк? Мы сами виноваты, что допускаем подобные явления. Конечно, женщина тоже труженица, но её руки должны быть такими, какими их создала природа, — нежными, гибкими, красивыми. И тут вы меня не переубедите. Да что там… Скажите по-честному: вы бы хотели, чтобы у вашей жены были огрубевшие, растрескавшиеся руки?

— Кое в чём вы правы, Иван Константинович. — Ларин нахмурился. — Тысячи советских учёных, инженеров, конструкторов заняты изготовлением различных машин и станков. На службу человеку ставится энергия атома, воды, ветра… Многое уже сделано, чтобы освободить человека от тяжёлого физического труда. Но разве успеть всё сразу… А девушка, которую вы спасли, очевидно, приезжала по делам в город и на попутном катере возвращалась домой. Стоит ли за это на неё сердиться?

— Домой! — хмыкнул Усков в седые усы. — Знаю я её. Хотела матросом на «Ураган» поступить. Девушка — матрос. Как же! — Он повёл широкими плечами.

— Не может быть! — воскликнул Ларин.

Усков поднял удивлённые глаза:

— Что не может быть?

— Так она и у меня была!

— Вот видите, — сказал Усков и показал на фотокарточку. — Между прочим, она на вашу покойную супругу смахивает.

— Это и я заметил, — Ларин почувствовал, как тревожно забилось сердце. Он встал, прошёлся по каюте. Просто не верилось, что спасённая оказалась той самой девушкой, которая приходила к нему наниматься пловцом. Не может быть! Ночью трудно разглядеть. Усков ошибся, наверняка ошибся… Ларин подошёл к тумбочке перед кроватью. С карточки на него смотрела Лина. Дорогое, незабываемое лицо… Но что это? Как он попал сюда? Перед фотографией лежал маленький резиновый человечек, Ларин не помнил, когда он выложил его из кармана. И почему на тумбочке?

— Что с вами, Василий Михайлович?

Ларин медленно вернулся к столу и сел в кресло.

— Ничего, Иван Константинович… Вы, наверное, ошиблись. Не может быть, чтобы это была та самая девушка.

— Как же, ошибся! Она самая, — Усков положил руку на плечо Ларина. — Да вы не волнуйтесь, утром она уедет — и всё забудется, всё станет на своё место.

— Уедет? — с удивлением спросил Ларин. — Ну да, уедет, конечно, уедет…

Они вышли на палубу. Ветер стих, но океан всё ещё не унимался, ворочался, вздыхал. Не унималось и сердце Ларина.

Рассветало; невидимое ещё солнце пронизывало туманную мглу первыми слабыми лучами. Туман шевелился и, гонимый лёгким ветерком, клочьями поднимался в блеклую синеву неба.




ГЛАВА 7 «ПО ВСЕМ ПРАВИЛАМ БОКСА»


Команда «Урагана», отдохнувшая после бурной ночи, высыпала на палубу. Бренчала гитара, стучали костяшки домино. Было удивительно хорошо вокруг. Ширь беспредельная, высокое голубое небо, лёгкое покачивание траулера на волнах — всё это переполняло сердце Соболева радостью. Будто и не было шторма, мучительной качки. Облокотившись о поручни, Соболев стоял на корме и задумчиво глядел в океан. Давно ли он был учеником средней школы, а теперь — участник научной экспедиции. Друзья и товарищи по классу, наверное, думают, что он поступил учиться. А он плавает. Нет, жалеть, что не поступил в мореходную школу, не приходится. Сначала надо присмотреться к жизни, познакомиться с морем, получить хорошую практику, а там и за учёбу. Так вернее.

Как иногда от простого случая зависит судьба человека! Не повстречайся он с незнакомой девушкой возле доски объявлений — и кто знает, как сложилась бы его судьба.

— Полундра! — вдруг раздался голос Новикова. Он выбежал на палубу и ошалело посмотрел на матросов. — Чудное мгновенье. Шик!

На траулере все знали, что начальник экспедиции спас женщину. Лишь для Новикова это было неожиданностью, потому что, сменившись с вахты, он ушёл спать и проспал почти весь день. Однако женщину никто не видел, за исключением капитана, врача и кока, и её появление на палубе вызвало всеобщее любопытство. Гитара умолкла, перестали стучать костяшки домино. Пассажирка шла в сопровождении третьего помощника капитана Вершинина. Они остановились недалеко от матросов.

— Здравствуйте, ребята, — сказал Вершинин.

Матросы рассеянно ответили на приветствие, всё внимание их было обращено на девушку. Она вспыхнула и отвернулась. Вершинин засмеялся. Ребята переглянулись. Один Новиков не проявил смущения: он подошёл к девушке и поклонился:

— Очень приятно познакомиться с вами! Юра.

Саша протянула руку. Новиков щёлкнул каблуками, изогнулся и поцеловал протянутую руку.

— Смешной вы, Юра, — сказала девушка и улыбнулась.

Соболев был поражён. «Это же та самая девушка, которая плакала возле объявления! Как же она очутилась на катере?» Она была в тех же спортивных брюках и куртке, что и тогда. Но сейчас она казалась красивее. Золотисто-каштановые кудряввю волосы, глаза тёмно-синие, блестящие. Когда смеется, на щеках ямочки. Девушка несколько раз вопросительно взглянула на Соболева, видно тоже узнала, но он не решился подойти к ней. И не потому, что стеснялся, — не хотел этого делать в присутствии Новикова.

— Видали, как я пришвартовался! — хвастался Новиков, возвратившись к матросам, когда ушли Саша и Вершинин. — Буду идти на абордаж.

— Она уже взята на абордаж третьим помощником, — сказал Новикову Щербань.

— Вершинин сухарь. Девочки таких не любят, — категорически отрезал Новиков. — Это «чудное мгновенье» будет приписано в моём порту.

Вначале Соболев не принимал участия в разговоре. Нельзя сказать, что он не любил поговорить о девушках или поухаживать за ними. Но такой цинизм… Может, это особый морской шик?

— Ребята, бросьте, — сказал он. — Нехорошо…

— Не нравится — уходи, — Щербань насмешливо. посмотрел на Соболева. — Ишь, святоша нашёлся!

— Катись, лапотник, не держим, — процедил Новиков.

Соболев сжал кулаки, но сдержался. Матросы расступились, давая ему дорогу. Когда он проходил мимо Новикова, тот подставил ножку. Соболев споткнулся и растянулся на палубе. Раздался дружный хохот. Новиков, видя, что симпатии ребят на его стороне, переусердствовал и наградил упавшего пинком.

— Это уж ты зря, Юра, — заметил Щербань.

— Ничего, пусть знает наших, — огрызнулся Новиков.

Соболев поднялся. Большие глаза его сузились и потемнели. Одёрнув куртку, он подошёл к обидчику. Матросы разом отхлынули от Новикова. Щербань стоял в сторонке, скрестив руки, и криво улыбался.

— А ну, отшвартовывайся отсюда! — Новиков толкнул Соболева в грудь. Тот, словно обдумывая, что делать, гневно смотрел ему в глаза. — Сказано, уходи! — повторил Новиков.

— Сначала на вот, получай, — Соболев молниеносно нанёс противнику резкий короткий удар.

Новиков, как подкошенный, свалился на палубу и, падая, сбил Щербаня.

— Вот это удар! По всем правилам бокса, — воскликнул кто-то из матросов.

— Я тебя предупреждал, Новиков, что в долгу не останусь, — почти спокойно проговорил Соболев.

— Погоди ты у меня, лапотник, — ругался Новиков, лежа на боку и растирая левой рукой вспухшую скулу. Подняться, по-видимому, он не решался, боясь получить новый удар. Кулаки противника были увесисты, сила удара — пушечная. Щербань поднялся первым и, играя скулами, подошёл к Соболеву. Выражение его глаз, чуть раскосых, цыганских, ничего доброго не предвещало. Соболев побледнел, но остался стоять на месте.

— Бей его, Коля! Дай ему! — завопил Новиков.

Соболев и Щербань стояли друг против друга, готовые ринуться в драку. Оба одного роста, только Соболев, пожалуй, шире в плечах.

— Ну, — выдавил наконец сквозь зубы Щербань и вдруг неожиданно засмеялся, хлопнул Соболева по плечу и предложил: — Пойдем, выпьем. Люблю бесстрашных! Угощаю!

Соболев лёгким движением сбросил с плеча тяжёлую руку Щербаня:

— Не пью.

— Брезгуешь? — Щербань улыбался, но глаза его смотрели холодно и враждебно.

— Боцман! — предостерегающе заметил один из матросов.

— Ребята, — Щербань приложил палец к губам, — молчок! Палубному начальству незачем знать о наших делах. По местам!

Матросы рассыпались в стороны. Кто взял гитару, кто домино, а кто просто принял скучающую позу. Картина была самая мирная. Боцман поставил ящик со столярным инструментом на палубу, вытащил пачку «Прибоя» и протянул матросам. У ног его улёгся Марс.

— Вася, как самочувствие? — спросил Веригин, задумчиво глядя на молодёжь. — Не укачивает больше?

— Не укачивает, Кузьма Степанович.

— Это хорошо, быть тебе моряком, — боцман выбросил папироску за борт; и начал строгать доску на примитивном верстаке.

— Ну и ночка была! Бедовая! Вы не подумайте, я на вас не в обиде. Житейского опыта у вас ещё маловато, да и к морскому делу не привычны. Были бы привычны, сейчас не пришлось бы чинить шлюпку… Шлюпка — она казённая, беречь её надо.

Боцман говорил добродушно, как будто рассуждал сам с собой. Если бы он ругался, ребятам, может быть, было бы легче. Но выслушивать слова утешения от человека, которого они подвели, опозорили… Это уж слишком! Матросы топтались на месте, не решаясь уйти. А боцман будто и не замечал смущения ребят. Он шуршал и шуршал себе рубанком, и завитушки стружек, пахнущих смолой, падали на палубу. И запах этот, удивительно приятный, напомнил о зелёных лесах, о траве, о твёрдой земле, оставленной где-то далеко и, как казалось морякам, очень давно.

Чем дольше смотрел Соболев на работу боцмана, тем больше ему хотелось встать за верстак и взять в руки рубанок. Это же чувство испытывали, по-видимому, и другие.

Боцман отложил рубанок и улыбнулся:

— Ну, кто смелый, подходи к верстаку.

— Я, — срывающимся голосом сказал невысокий, с рыжими непокорными волосами паренёк. Был он тихий и молчаливый, жил в одной каюте с Новиковым, которого побаивался и считал чуть ли не выше самого капитана. Прежде чем подойти к верстаку, он и сейчас украдкой взглянул на него.

— Смелее, Данилов, — подбодрил боцман.

Прикосновение к инструменту, видимо, взволновало Данилова. Он сразу как-то преобразился, посветлел лицом и будто ростом стал выше. Из-под рубанка слетела стружка, затем вторая, третья… Работали мастеровые руки, привыкшие к инструменту. Это заметили все. Остругав доску, Данилов рукавом вытер пот со лба.

— Кончил, Кузьма Степанович, — паренёк сказал и потупился.

— Вижу, — с уважением произнес боцман. — Где обучался? В школе?

— Батя учил.

— Тебе бы краснодеревщиком стать, Владимир Андреевич. Бо-о-гатая профессия.

Данилов вздохнул: то же самое говорил ему и отец.

— Я море люблю, Кузьма Степанович, — тихо проговорил он.

— Тогда другой разговор. Тебя куда определили?

— В машинное отделение.

— Беру на палубу, будешь мне помощником. Годика через два, глядишь, и в боцманы выйдешь, а это на корабле наипервейшая должность. Согласен, что ль, на палубу?

Данилов кивнул.

— Коль согласен, так и порешим, значит, — удовлетворённо завершил боцман.

Ещё час назад никто не замечал Данилова, а сейчас на него смотрели с восхищением. Он имел то, чего не имели другие, — профессию. Это возвышало его в глазах ребят.

— Чистенько выстрогал, — провёл ладошкой по доске Соболев.

— Доски строгать — нехитрое дело, — пренебрежительно бросил Новиков. — Вот стул или стол изготовить — я понимаю, мастер…

— Может, он умеет, откуда знаешь? — отрезал Соболев.

— Прямо там! — махнул рукой Новиков.

— Володя, и столы, и стулья умеешь делать? — спросил Соболев.

— Умею, — тихо, не поднимая головы, ответил Данилов.

— А шкафы? — допытывался Соболев.

— С батей делал.

— Врёшь ты, рыжий, — с усмешкой сказал Новиков.

У Данилова на глазах выступили слёзы. Он никогда не лгал. Слова Новикова обидели его до глубины души.

— Проучили тебя, Новиков, но, видать, недоучили, — сердито проговорил боцман. — Возьми-ка вот рубанок, посмотрим, что получится.

Новиков презрительно усмехнулся и демонстративно сунул руки в карманы.




ГЛАВА 8 «ВОТ ОНА, ЛАБОРАНТКА»


Ларин убрал бритвенный прибор и рассеянно глянул в зеркало. Там отразилось узкое лицо с голубыми глазами, волнистые льняные волосы над высоким лбом и резко очерченные твёрдые губы. Ларин открыл иллюминатор. Над океаном струился золотистый свет. В воду камнем упал белый комок. Комок вынырнул и расправил крылья. Это была чайка. В клюве её серебрилась и трепетала рыбка. «Вот так и я нырнул», — невесело усмехнулся Ларин. На носу траулера играл аккордеон. «Новиков, наверное. Какой-то задёрганный парень», — Ларин зажёг трубку. Ночью он вёл себя, как мальчишка, разволновался. А фактически, какое ему до неё дело? Спас? Ну и хорошо. А может, всё-таки капитан ошибся?

Закрыв иллюминатор, Ларин подошёл к письменному столу. Взгляд упал на радиограмму. Директор института сообщал, что не может выделить для экспедиции лаборанта. А без лаборанта невозможно работать. «Что же делать? Если бы не срочный выход в океан, можно было бы кого-нибудь найти. Разве поговорить с Усковым? Даст человека или нет? Нет, не даст! Матросам дел по горло на корабле».

На всякий случай не мешало спросить. Ларин придвинул микрофон.

— Иван Константинович, вы не можете выделить мне человека из команды?

— Не могу, Василий Михайлович, — прохрипел маленький круглый репродуктор с никелированным ободком, вделанный в стенку каюты. — Рад бы помочь, да не могу.

— Жаль. Директор вместо лаборанта радиограмму прислал.

— Бывает, — репродуктор насмешливо кашлянул и умолк.

«Сколько ни плаваю, а не могу привыкнуть к этому распорядку», — сердито подумал Ларин. В плавании команда подчинялась капитану, и начальник экспедиции мог распоряжаться ею только во время выполнения научных работ. Сначала Ларин спорил с капитаном, потом примирился. «А человек мне всё же нужен сейчас», — с этой мыслью он вошёл в лабораторию. Здесь было тихо и прохладно. Вася Соболев с хмурым лицом возился с гидрокостюмом. На лбу виднелась порядочная ссадина.

— Где это вы так? Что-нибудь случилось? — спросил Ларин.

— Так, пустяки, — не поднимая головы, уклончиво ответил Соболев. — Урок бокса.

— А-а, — рассеянно протянул Ларин, думая о своём.

Он сел в кресло. Мягкий свет, лившийся с потолка, освещал колбы, пробирки, банки. Два года назад здесь хлопотала Лина. Потом Лина погибла. Но осталась работа. Остались колбы. Он мечтал быстрее завершить изобретения, начатые вместе с Линой. Работа помогала ему, уменьшала боль от невозвратной потери.

«Почему бы Соболеву по совместительству не выполнять обязанности лаборанта», — мелькнула у Ларина мысль, и он тут же высказал её вслух.

— Не гожусь я, Василий Михайлович, в лаборанты, — замотал головой Соболев. — В школе тройки получал на практических занятиях по химии. Все пробирки вам передавлю…

Ларин задумался: где же взять лаборанта? При электролове очень важно проследить за градацией насыщенности воды солями. От степени солёности зависит величина поля, в котором электрический ток воздействует на рыбу. Что же делать? Не может же он сам отвлекаться на мелкие, хотя и важные для него работы.

— Не знаете, катер уже ушёл? — вдруг спросил Ларин, поднимаясь с кресла.

— Вроде собирался, — ответил Соболев.

Ларин вернулся в каюту и вызвал капитанскую рубку.

— Ещё не ушёл, — ответили из репродуктора.

В это время в каюту постучали.

— Войдите!

Дверь распахнулась. Нет, капитан не ошибся: перед Лариным стояла та самая девушка, которая приходила к нему наниматься на работу. Сзади в проходе маячила долговязая фигура Вершинина. Это был белобрысый молодой человек лет двадцати семи с продолговатым лицом и задумчивыми серыми глазами. Флотский костюм сидел на нём мешковато.

— Я пришла поблагодарить вас за спасение, — сказала девушка.

— Подождите, Поленова, — выступил вперёд Вершинин. — Вы же только что говорили, что охотно остались бы на траулере. Василий Михайлович, — повернулся он к Ларину, — тебе нужен лаборант. Я знаю, капитан говорил. Вот она, лаборантка.

— Присаживайтесь, — Ларин показал на кресло и посмотрел на Сашу. Она стояла перед ним по-мальчишески стройная, красивая. Почему, собственно, он медлит? Он же вернулся в каюту с твёрдым решением вызвать её к себе и предложить работу лаборантки.

— Я могу принять вас, — проговорил он наконец. — Согласны?

Саша вскинула голову. Свет, проникающий в иллюминатор, отразился в её глазах, и они вспыхнули синим огнём.

— Согласна, — Саша с благодарностью посмотрела на инженера.

— Документы у вас с собой?

Поленова положила на стол паспорт и аттестат зрелости.

— Всё в порядке, — сказал Ларин, возвращая документы. «Ей девятнадцатый год», — почему-то подумал он. — Оформляй, Алеша. Сегодня можете отдыхать, Поленова, а завтра с девяти — на работу.

Лицо Саши посветлело, на щеках появился румянец. Она обвела каюту любопытным взглядом. Но вдруг ресницы её дрогнули и замерли: на тумбочке она увидела фотографию женщины. Ларин перехватил взгляд, и ему стало душно. Он встал. Саша, как видно, угадала его желание загородить фотографию и отвела взор. Он покраснел.

— Прошлый раз, уходя, вы уронили маленького человечка. Вот, возьмите его.

Саша рассмеялась:

— А я искала. Вы оставьте его у себя…

Постучавшись, в каюту вошёл старшина катера. Поздоровался.

— Девушка, нам пора уходить.

— А я остаюсь на «Урагане».

Старшина улыбнулся, показав ровные крепкие зубы.

— То-то вид у вас весёлый, будто и не тонули вчера. — Он тут же перевёл взгляд на Вершинина. — Спасибо вам, молодой человек. Назовите себя, чтобы дети мои знали, кого благодарить за спасение отца.

— Ну, что вы, — смутился Вершинин. — Обычное дело.

— Не говорите так. Если бы не вы, пришлось бы нам молиться старому богу Нептуну. — Вдруг на лице старшины мелькнула тень хитрой, весёлой улыбки. Он достал из кармана и поставил на стол бутылку коньяку. — Добрый коньяк, впитавший в себя благодатное тепло юга. Выпьем по стопочке, отдадим дань старой морской традиции.

— Что ж мы одни, — сказал Ларин и позвонил капитану. Отстраняя от себя микрофон, он посмотрел на Сашу. Та сидела, подогнув ноги и низко опустив голову.

— Слушай, Алексей, — обратился он к Вершинину, — где же нам устроить нашу лаборантку? С кем её поселить?

— Уже решено: с тётей Пашей.

— Вот и отлично. Проводи её туда, а на обратном пути захвати из кают-компании стопки.

Четыре человека сошлись за столом. Четыре полные стопки. Пятая — в центре стола. Кому же она предназначена? Старшина взял её и по праву хозяина выплеснул вино в открытый иллюминатор.

— Не сердись, бог Нептун!

Моряки поднялись и молча выпили.

Под вечер «Резвый» и «Ураган» расстались. Один взял курс на север, другой — на юг.




ГЛАВА 9 ЗНАКОМСТВО СОСТОЯЛОСЬ


Ларин молча прошёл к столу. На него в упор смотрели десятки молодых любопытных глаз. «Как на уроке», — подумал он и улыбнулся. Народ ему понравился, ни одного равнодушного лица.

— Давайте побеседуем, товарищи, — начал он ровным спокойным голосом. — Мы ещё мало знаем друг друга, но постараемся поскорее познакомиться, потому что нам придётся вместе работать. Вы находитесь сейчас в том счастливом воарасте, когда вам всё кажется ясным и понятным, когда вы считаете себя самыми умными…

По каюте прошло лёгкое движение. Матросы переглянулись.

— Да, да, это так, — Ларин блеснул удивительно белыми для курильщика зубами. — Я тоже когда-то считал себя самым умным…

Саша не сводила с Ларина глаз. В его каюте она увидела фотографию женщины и сейчас старалась припомнить, где и когда она с ней встречалась. Иначе почему бы такое знакомое лицо? Однако, несмотря на все старания, припомнить не могла.

— Я не ошибусь, если скажу, что всех вас влечёт романтика моря, что все вы мечтаете о подвигах, — продолжал Ларин. — И это прекрасно. Нам нужны люди подвига, люди мужественные, волевые и красивые… В жизни очень важно понять своё назначение и найти лучшее применение своим способностям. Вы все добровольно избрали себе профессию моряка. Это похвально. Профессия моряка, по-видимому, отвечает вашим склонностям и способностям. Вот, например, вы, — неожиданно обратился он к Новикову, — почему решили быть моряком?

Новиков удивлённо поднял брови и пожал плечами:

— Странный вопрос, Василий Михайлович!

— Почему странный?

— Я же старый моряк. Скоро буду капитаном. Меня манят океанские просторы, штормы…

— И вы думаете, этой романтики достаточно, чтобы подняться на капитанский мостик? — иронически спросил Ларин.

— Я на «отлично» окончил училище.

— И это помню. Помню, Новиков. На выпускном вечере вы произнесли прекрасную речь. Теоретические знания у вас есть, в этом я не сомневаюсь, но этого мало, чтобы стать настоящим моряком. Человек, избравший профессию моряка, должен обладать высокими моральными и душевными качествами. А эти качества нельзя выработать в себе, зная только морские науки.

— А что же ещё необходимо? — спросил Новиков.

— Моральные качества развиваются в повседневной работе, в упорной борьбе за свои убеждения и идеалы. Строитель коммунизма — это высокообразованный, целеустремлённый человек. Может быть, я повторяюсь, но мы иногда склонны забывать простейшие истины, и не худо почаще их выслушивать. Вам, друзья, нужно готовить себя к большой, яркой жизни. А для этого наряду с работой надо учиться, знать литературу, музыку, живопись…

— А когда же технику изучать, товарищ Ларин? — перебил Щербань. — Этим цыплятам не до литературы сейчас, — он кивнул головой на молодых моряков. — Шлюпку — и ту спустить не сумели толком…

— Капитан уже подписал приказ о технической учёбе, — сухо сказал Ларин. — А насчёт цыплят… Вы ведь тоже не сразу, наверное, стали петухом? Или не так?

Лёгкий смешок прошёл по рядам.

— Я повторяю, товарищи, — повысил голос Ларин. — На траулере каждый моряк в то же время и рыбак. На каждого ложится двойная нагрузка. Так что втягивайтесь в работу, не давайте покоя вашим шефам — старым морякам, изучайте технику, не ожидая толчков и тем более приказов. Если окажетесь в затруднительном положении, буду рад помочь вам советом. Конечно, технику вы должны знать в совершенстве. Каждый по своей специальности. Иначе у нас с вами работа не пойдёт. Но это не значит, что не надо интересоваться литературой, политикой, искусством. Мы как-нибудь ещё вернёмся к этому вопросу. Завтра начнётся техминимум по морскому рыболовству. Занятия обязательны для всех. Будем считать, что знакомство наше состоялось. А сейчас вы свободны, товарищи.

Едва успел выйти начальник экспедиции, как матросы повскакивали с мест и, перебивая друг друга, заговорили все сразу.

— Тише, товарищи, тише! Вы же не школьники, а моряки. — Вершинин поднял руку. — Надо по одному, а то не успеем договориться.

— О чём ещё договариваться? — недовольно спросил Новиков. Он сидел, развалясь на стуле, широко расставив ноги в ярко-жёлтых туфлях на толстой подошве.

— Не спеши, Новиков. Сейчас всё объясню. Газеты вы читаете и знаете, что в стране повсюду идет соревнование за звание коммунистических коллективов. Идея этого соревнования сформулирована сжато и ясно: жить и трудиться по-коммунистически. Это значит — работать с выдумкой, творчески, быть примером в быту, понимать музыку и живопись, заниматься спортом, постоянно учиться, отвечать за поступки товарища так же, как и за свои, быть верным моряцкой традиции — один за всех, все за одного…

— Это было бы здорово…

— Погоди, Соболев. — Вперёд вышел Щербань и окинул сидящих взглядом цыганских, с тёмной поволокой глаз. — По-моему, разбрасываться нам незачем, — сказал он. — Ты, Вершинин, знаешь, в какой век мы живём?

— Продолжай, — коротко бросил Вершинин. — Узнаем…

— Мы живём в век космоса, в эпоху великих научных открытий. Вы думаете, у инженеров, создавших искусственные спутники Земли, первый лунник, космическую станцию, есть время читать романы? Да зачем им литература, живопись, когда дело, которым они заняты, увлекательнее всех Шекспиров мира. Вот спорт — это я ещё понимаю. Соболев здорово боксирует. Это может пригодиться. Танцевать — тоже хорошо. Но мы — люди атомного века, и всякие там стихи, романсы, картины — не для нас. Пусть этим занимаются слезливые дамы. Я, например, знаю все современные типы двигателей. Я…

Саша в упор смотрела на Щербаня. Он стоял перед моряками горбоносый, с кокетливыми бакенбардами, весь какой-то диковатый. «Красивый», — подумала Саша. Он знал, что красив, и подчёркивал это всем своим поведением. «Смотрите, — будто говорили его глаза и жесты, — вот я весь перед вами — новый человек атомной эпохи». Он бросал слова небрежно — хотите, мол, слушайте, хотите нет, голосом насмешливым, временами едким; от этого сказанное казалось более убедительным, легче покоряло. А Сашу его слова будто били чем-то тупым по голове. Её пугала автоматизированная жизнь, которую с железной логикой рисовал Щербань, жизнь, в которой всю работу возьмут на себя автоматы. Всё, что было ей дорого, оказывалось ненужным: и музыка, которой она упивалась, и стихи Пушкина, которыми зачитывалась, и мягкие грустные пейзажи Левитана, перед которыми могла часами выстаивать. Но так ли, так ли это?

— По-вашему, — спросила она, — и Пушкин, и Блок, и Чайковский устарели, они больше не нужны?

— Видите, — прищурил глаза Щербань, — романы и романсы в наши дни нужны молоденьким девушкам, потому что им недоступна романтика машин.

— Выходит, совместить искусство и романтику машин невозможно? — поднялся Вершинин. — Знаете, Щербань, когда вы усиленно подчеркиваете, что нам нужны технически грамотные и образованные специалисты, я согласен. Это необходимо. Но вы неправы, когда, рассматривая советского человека только с узко понимаемых интересов дела, пытаетесь ограничить его духовный мир научно-техническими знаниями…

Но Щербаня нелегко было сбить.

— Кто полезнее в нашем обществе: певичка со своим тра-ля-ля или же деловой, технически грамотный человек, инженер? Совершенно ясно, что последний.

— О каком обществе вы ведёте речь, товарищ Щербань? — удивился Вершинин. — Но дело не только в этом. Как вы доказываете свои положения? «По-моему, совершенно ясно». И вы считаете, что это уже убедительно? А вот мне хочется спросить: почему это вам так ясно?

Новиков зевнул. Ну и сухарь этот Вершинин! Зачем осложнять жизнь?

— Конечно, ясно, как дважды два, — сказал он. — Без искусства можно прожить, а без хлеба, одежды, жилища — не проживёшь. И хватит об этом. У нас корабль, а не английский парламент.

Моряки зашумели.

— Товарищи, разбираем принципиальный вопрос, — сказал Вершинин. — Вы, Николай Петрович, прославляя человека дела, забываете о главном: а зачем нам «дело» и зачем, для чего нам нужны «люди дела». Разве «дело» — цель человеческих стремлений? Разве нашим идеалом является осмеянный ещё Горьким «один из королей республики», который делал деньги, чтобы делать ими ещё деньги? На нашем знамени ясно написано: целью развития является человек. А «дело» — лишь средство и условия для всестороннего развития и расцвета человеческой личности.

Философия была любимым коньком Вершинина. «Я, кажется, дал ему отповедь», — не без гордости подумал он и поправил мягкие волосы.

— Товарищи, вам всё ясно?

Опять поднялся Щербань.

— Не всё ясно, Вершинин, — насмешливо сказал он. — Я в философии не силён и спорить с вами не хочу. И мы с вами не на занятии кружка политграмоты. Ясно одно: нельзя представить себе нашу жизнь без машин. Скоро межпланетные ракеты проложат пути к новым мирам. Вы знаете, сколько уже есть добровольцев, желающих полететь на Луну? Двадцать тысяч! И пятым в списке — я. — Лёгкое движение прошло в рядах. Кто-то присвистнул. — Вы думаете, — всё так же насмешливо продолжал Щербань, — в полёт возьмут человека, то и дело восклицающего: «Ах, поэзия, ах, музыка!»? На Луну полетит человек, владеющий современной машиной. А что вы знаете о современной машине? Ничего!

— Не боги горшки лепят, — бросил реплику Соболев.

— Правильно, но…

Саша чувствовала, что Щербань неправ, но не знала, как это доказать. Топтать в грязь всё дорогое и святое. Какое кощунство!

— Вы флюс, Щербань, — не выдержал Соболев.

— Что? — качнулся вперёд Щербань.

— Я говорю, флюс вы, однобокий человек, — спокойно повторил Соболев.

— А вы кто? — презрительно спросил Щербань. — Вы никто. Наверное, тоже стишки пописываете, а?

— За нас не беспокойтесь. И машины будем знать, и стихи будем читать…

— И музыку любить! — воскликнула Саша.

Какая-то сила вдруг подняла её со стула. С пылающим лицом она подошла к пианино и взяла аккорд. Пальцы легко и быстро заскользили по клавишам, и Саша запела:
		Я помню чудное мгновенье:



		Передо мной явилась ты,



		Как мимолётное веденье,



		Как гений чистой красоты…








Она смотрела прямо перед собой и чувствовала, как светлеет у неё на душе. Моряки, слушая её, чему-то улыбались. Может быть, перед ними мелькали далёкие воспоминания, чудилось сверкание огней, слышался чей-то зов, и сердца стремились в неведомую высь…

Саша оборвала музыку, выпрямилась и в упор посмотрела на Щербаня.

— И вы хотите лишить нас этого? — звонко крикнула она. — Не выйдет! Никогда, слышите, никогда человек не расстанется с музыкой. Она будет сопровождать его и в космосе, и в океанских глубинах, и в девственных лесах…

Моряки хлопали в ладоши, кричали «бис». Саша одной рукой оперлась о пианино и слегка кивала головой, как делала это, выступая на школьных вечерах. Шум утихал, снова всплывал с неожиданной силой. Вершинин попытался восстановить тишину, потом махнул рукой и стал ждать, когда уляжется возбуждение.

— Как же договоримся, всё-таки? — удалось ему наконец вставить слово.

— А чего договариваться? Соревноваться — и баста!

Данилов, как и все, с восхищением смотрел на Сашу. Ну и дивчина! Вот бы подружиться с ней! Но он не питал на этот счёт особых надежд. Куда ему, с рыжей шевелюрой, когда рядом с ней столько красивых парней! Ему даже жарко стало, и он заёрзал на стуле.

— Чего вертишься? — тихо спросил Соболев. — Высказаться хочешь? Данилов просит слова, — сказал он, обращаясь к Вершинину.

— А ты что, его адвокат? — усмехнулся Вершинин. — Говори, Данилов.

— Я н-не зн-наю, — заикаясь от смущения, начал Данилов. — Товарищ Щербань говорил, что на Луну инженеров будут брать. Заявление и я писал, на Луну или на Марс, всё равно. А вот машин не знаю. Люблю столярничать.

— Тоже мне, космонавт нашёлся! — процедил Новиков. — На Луне ещё лес не вырос для твоего топора и рубанка.

— А что — топор? Топор — он всегда нужен. И песня нужна, — огрызнулся Данилов и вдруг озорно улыбнулся: — Может, я хочу боцманом на лунном Московском море поплавать…

Каюта дрогнула от смеха. Только Вершинин хмурил белесые брови. Такой важный разговор начали, а свели к топору и песне.

Данилов чуть приподнял рыжую голову:

— И ещё, Новиков, мы тебе не позволим драться. И Соболеву не позволим…

Новиков резко поднялся:

— Ты, доносчик, забыл про уговор? Я тебя… Да ты знаешь, что с тобой будет…

Снова поднялся гвалт.

— Да тише вы! — кричал Вершинин. — Тише! Давайте по порядку…

Но Данилов побледнел и трясся, как в лихорадке.

— Врёшь, не доносчик я, не доносчик! — с обидой кричал он.

— Я хочу узнать, — вмешалась Поленова и посмотрела на Соболева, — правда это? Дрались с Новиковым?

— Ничего не правда, — отрывисто бросил Новиков. — Мы с этим делом сами разберёмся.

— Конечно, правда, — сказал Соболев. — Но я не жалею, что проучил Новикова…

Вершинин кое-как установил тишину.

— Товарищи, — сказал он. — Советские моряки славятся своей дружбой. Наш лозунг: один за всех, все за одного. Решим так: Соболев и Новиков подумают о своём поступке и извинятся друг перед другом. А Данилова зря ты обидел, Новиков. Проси прощения.

— И не подумаю!

— Как хочешь, — нахмурился Вершинин. — Только это не по-товарищески.

В кают-компании пили чай. Ларин прислушался к беседе капитана и боцмана на противоположном конце стола. Веригин рассказывал о Данилове. Тётя Паша бесшумно убирала посуду. Старший механик и радист играли в шахматы.

— Золотые руки у парня, — гудел боцман. — Отпусти его на палубу, Иван.

— Говоришь, золотые? А третий механик Щербань считает твоего Данилова балластом на судне, — сердито сказал Усков.

— А на кой леший мне твой Щербань! Наговорит он… Хлопец добрый.

— Мне не хлопцы — матросы нужны. А то, чуть штормом запахло, шестерых укачало, шлюпку сломали. Матросы… Знаете, — капитан отпил глоток чая, — недавно прочитал про танцульки какие-то особенные западные, про стиляг. Разве фельетонами это искоренишь? От безделья всё идёт. От лёгкой жизни за спиной папы и мамы. Излишне опекаем молодёжь, портим. Заметьте — сами портим. А потом фельетончики. Будто проблема заключается в узких брючках да клетчатых рубашках. Если бы только в этом, о ней не стоило бы говорить…

Не докончив фразы, Усков махнул рукой. На некоторое время в кают-компании воцарилось молчание. Ларин отодвинул стакан.

— Вы, оказывается, пессимист, Иван Константинович, — сказал он. — Не так уж много этих самых стиляг. Вы не хуже меня знаете, что молодёжь у нас чудесная. Разве мало свершается героических дел молодыми людьми? Я глубоко убеждён, что вскоре, даже скорее, чем вы думаете, наш экипаж будет состоять из хороших моряков.

— В принципе Иван Константинович прав, — вдруг поддержал капитана старший механик. — Кустарщиной занимаемся. Почему бы не оборудовать специальное учебное судно и не организовать на нём своеобразные курсы морской практики для молодёжи? А если глубже заглянуть, то на Камчатке давно следовало бы открыть несколько средних школ с морским уклоном, и проблема кадров была бы решена…

— Разделяю вашу точку зрения, — сказал Ларин, думая о своём, и включил микрофон.

Чёрный круглый репродуктор над дверью кают-компании заговорил. Ларин досадливо поморщился. Вместо голоса вахтенного донеслись посторонние голоса. Спорили, очевидно, в красном уголке с включенным микрофоном. Постепенно голоса стихли. Теперь говорил один человек, говорил насмешливо, едко.

— Голос Щербаня, — заметил старший механик. — Помешался человек на машинах. Ишь ты, как отчитывает!

Ларин заинтересовался. С Щербанем ему довелось учиться в средней школе во Владивостоке. Это было давно. Но уже тогда Щербань увлекался машинами. С девятого класса он перевёлся в мореходную школу, и с того времени их пути разошлись. Друзьями они никогда не были, и когда неожиданно столкнулись на палубе «Урагана», даже не сразу узнали друг друга, а узнав, поздоровались, как будто только вчера расстались. Щербань насмешливо бросил: «Рассказывали о твоём электролове. А я вот дослужился (так и сказал — „дослужился“) до третьего помощника стармеха». О том, что делал Щербань последние пять-шесть лет после окончания мореходной школы, неудобно было расспрашивать, а сам он не рассказывал. И сейчас, слушая Щербаня, Ларин всё больше хмурил брови.

«Миром должны править инженеры и техники», — вот основная идея, которую развивал Щербань. Идея эта была не новой и, по убеждению Ларина, ложной и вредной. Она стала модной среди некоторой части технической интеллигенции в середине двадцатого века. Споры по этому поводу возникали горячие. Спорили на страницах газет, в клубах, студенческих общежитиях. Конечно, не спорить люди не могли. Их куда сильней, чем все романы, картины и симфонии, потрясли искусственные спутники Земли и Солнца, первые шаги в освоении космоса. Но искусство-то будет жить всегда. Помимо работы, человеку нужны и общественные идеалы, и всестороннее познание мира, и близость к искусству, и высокая любовь…

Ларин мысленно спорил с Щербанем.

«Милый ты философ, — вдруг улыбнулся он, услыхав голос Вершинина. — Больше, больше страсти и огня, Алексей!» Ларин поднялся и, заложив руки за спину, стал ходить по кают-компании. Усков и старший механик сошлись, как два петуха, и тоже спорили… о машинах и об искусстве. И вдруг в репродукторе музыка заглушила людские голоса, потом кто-то запел. Знакомый и близкий сердцу романс. Сколько в нем тепла, искренних, больших чувств. Он волнует, возвышает иоблагораживает.

— Ну, что скажешь, любезный? — спросил Усков старшего механика. Седые усы у него воинственно топорщились. — Девчонка-то права.

— Ну, это из классики, — неопределённо ответил старший механик.

— То-то и оно, что из классики!..




ГЛАВА 10 «ХОЧУ БЫТЬ ШТУРВАЛЬНЫМ»


«Ураган» достиг района промысла. Но импульсы, посылаемые гидролокатором и эхолотом, назад не возвращались. Рыбы не было.

Команда усиленно тренировалась в постановке снастей, проверяла механизмы, готовила бочки для засолки рыбы, тёрла и мыла судно — «наводила глянец», по выражению Соболева.

А ему не хватало суток. Отстояв вахту, он в костюме подводного плавания спускался в испытательную башню, по вечерам слушал лекции Ларина или читал книги. И даже во сне ему виделись океанские глубины.

В лаборатории Соболев часто встречался с Поленовой. Когда он облачался в гидрокостюм, она не спускала с него глаз. Василий по-своему понял эти взгляды: он вообразил, что Поленова в него влюбилась. Прямолинейный характер Соболева не терпел неясности, и при первом же удобном случае он решил объясниться.

Саша сверкнула глазами, порывисто встала из-за стола, задев рукой склянку, и насмешливо сказала:

— Ещё один Цезарь. Пришёл, увидел, победил!

Соболев смутился.

— Море, что ли, на вас действует, — с издёвкой продолжала она. — Пятое объяснение в любви…

Народ, на траулере подобрался молодой, весёлый, и Сашу приняли, как равноправного члена коллектива. Она быстро освоилась. Моряки были предупредительны, вели себя корректно. Иногда слегка подтрунивали. Но она в долгу не оставалась и умела постоять за себя. Некоторые попытались было поухаживать, однако, получив отпор, быстро успокоились, а потом сами же посмеивались над собой. Только Юра Новиков, как тень, всё ещё ходил за ней.

— Пятое? — с неподдельным удивлением воскликнул Соболев.

Девушка улыбнулась. Потом сняла халат и собралась уходить.

— Подожди, Саша, — сказал Соболев. — Давай выясним сразу. Почему же ты смотришь на меня такими влюбленными глазами?

— Влюбленными? Я?

— Не я же, — начиная сердиться, ответил Соболев. — Не слепой, вижу, как таращишь на меня глаза.

Саша звонко засмеялась:

— Я тебе за-ви-дую, Вася. Завидую, когда ты спускаешься в камеру, понимаешь?

Соболев свистнул. В глазах заискрились весёлые огоньки.

— Убила! — Он тряхнул головой. — Завидуешь, значит? А я-то думал — влюбилась. Вот дурак! Но почему завидуешь? У тебя же спортивный разряд. Просись у Василия Михайловича в пловцы.

— Просилась, — вздохнула Саша. — Не берёт. Я решила стать штурвальным. Все совмещают по две профессии, а почему мне нельзя?

— Тоже дельно. А капитан как? Знаешь, пошли к Вершинину. Он в философии силён, послушаем, что он скажет на этот счёт!

Возле дверей лаборатории Саша тихонечко прикоснулась к локтю Соболева и сказала:

— Вася, давай будем друзьями. Хорошо?

— Ладно, — махнул Соболев рукой. — Да я и не собирался за тобой бегать. Просто, вроде затмения. Такие-то дела…

Саше даже немного обидно стало от этих слов. Всё-таки она была женщиной и любила, чтобы моряки оказывали ей внимание. А тут, на тебе — «не собирался».

Вершинина они застали в каюте. Третий помощник капитана с усердием писал что-то на разграфленном листе тетради. На столе лежала груда служебных книг, бумаг. Он обрадовался приходу ребят.

— С утра копаюсь. Одурел, — весело вскинул он голову. — Садитесь. Вы знаете, что сегодня будем ловить на свет?

— Знаем, — ответил Соболев.

— Василий Михайлович сказал, что надо доказать рентабельность лова рыбы на свет. На траулере больше половины команды комсомольцы. Вечером соберёмся. Поговорим. Предупреди наших, Вася.

— Ладно. Мы к тебе по другому делу. Слушай, Алексей, надо ей помочь, — Соболев кивнул на Поленову.

— Подожди, Вася. Я сама умею говорить. На траулере все имеют вторые профессии или овладевают ими. Одна я…

— Что же ты предлагаешь? — спросил Вершинин.

— Хочу стать штурвальным.

Вершинин взъерошил пятернёй волосы:

— Проблема! Боюсь, что ничего не выйдет. Капитан скомандует «полный назад». Но попробуем.

При появлении молодых моряков усы капитана дрогнули. Он снял очки и отложил книгу.

— Мы к вам, Иван Константинович, — деловито сказал Вершинин.

— Да? — насмешливо удивился Усков. — Что же вы от меня хотите?

— Поленова хочет учиться на штурвального.

— Вот времена пошли! Каждому, кто что захотел — выложи и подай! — вздохнул капитан. — Морская служба тяжёлая, Саша. Женщина в море — явление случайное. А вы ещё в штурвальные. Я бы лично замуж вас выдал. Женщина всё-таки должна украшать жизнь…

— Жизнь, по-вашему, ёлка, что ли? Игрушки на неё вешать?

— Возможно, и ёлка. Неплохо на старости лет иметь около себя украшение вроде детей и заботливой супруги…

— А я не хочу украшением быть, — Саша тряхнула кудрями, сама удивляясь своей смелости.

— Смотрите-ка, вы девушка храбрая, даже капитану дерзости говорите. Но всё-таки женщина — это радость жизни. Так ли, Соболев? Что молчишь? Не согласен? Поживёшь — согласишься.

— Я хочу быть штурвальным. Почему не разрешаете? — требовательно произнесла Саша.

Капитан внимательно посмотрел на неё и шевельнул усами.

— У нас с вами полное расхождение насчёт роли женщины на сегодняшний день. Не могу, Саша, да и ни к чему вам мужское дело.

Вершинин знал характер капитана: один боцман мог переубедить его. Он и послал Соболева за Кузьмой Степановичем, а сам сел на диван и попробовал уговорить капитана.

— Из Поленовой хороший штурвальный получится. Уверяю вас, Иван Константинович.

— Ну, это как сказать.

— Вот увидите!

Вошел Кузьма Степанович, сел на диван и пророкотал густым басом:

— Что тут происходит?

— Да вот, — Усков кивнул головой на Сашу, — моряком хочет быть.

— Ну и правильно.

— А я не хочу, и незачем это ей!

— Подожди, Иван! Зачем ты мешаешь молодым людям? Нехорошо…

— А ты что, защитник у них? — вскинулся Усков. — Кто на траулере капитан? Ты или я? Не вмешивайся не в своё дело!

Боцман достаточно знал капитана, поэтому не обиделся на него и, когда тот выговорился, сказал:

— А ты крылья не ломай молодёжи. Не старые времена.

— Как же это так? Что они захотели — вынь да положь им? Так, что ли? А мы как учились? Забыл?

Веригин рассмеялся:

— Ты что, завидуешь им?

— А ты как думаешь? Больно легко всё им даётся. А их надо чуть попридержать. Ставить препятствия перед ними — пусть преодолевают, закаляют характер…

Соболев не выдержал:

— Это же старорежимные взгляды, товарищ капитан!

Вершинин и Поленова переглянулись: быть шторму! Соболев, покраснев, смущённо опустил голову. Усков повернулся, седые брови его поползли вверх, взгляд маленьких острых глаз сделался строгим, но тут же лицо преобразилось — капитан усмехнулся.

— Ох и народ! Я вот тебе всыплю, Соболев, за такие слова. Много ты знаешь о старом режиме! Ладно, так и быть, возьму Поленову учеником штурвального в свою вахту. А теперь до свиданья, молодые люди.




ГЛАВА 11 ОПАСНАЯ ЗОНА


Ларин поджидал Поленову в лаборатории. Он знал: она войдёт лёгкой походкой, улыбнётся краешками глаз, пройдёт к своему столу, поправит волосы, и только тогда взглянет на него, спросит: «Что будем сегодня делать?» Он привык к её походке, мелодичному голосу и синим глазам. Прошлое не забывалось, но уже властно пробивалось новое чувство, как первая весенняя травка под слоем прошлогоднего снега.

Часы на письменном столе показывали семь, а Поленова обещала прийти в шесть. Возможно, ещё придёт. Никогда он не ждал её с таким нетерпением, как сегодня. Из приёмника просачивалось слабое пение, настолько слабое, что, казалось, крошечное хрупкое насекомое царапается лапками в мембрану. Ларин покрутил верньер — звук окреп, и удивительно чистый женский голос оборвался, покрытый шуршанием долгих аплодисментов. «Такой же голос у Поленовой», — подумал Ларин и, бросив рассеянный взгляд на стол, вышел из лаборатории.

Над океаном лежали сумерки. Волны бились о борт траулера, поднимая фонтаны водяной пыли. Ларин почувствовал, как по спине пробежал озноб. С кормы донёсся весёелый смех Поленовой. Потом мужской голос. Кто это? А, да не всё ли равно!

Ларин вернулся в лабораторию.

В толстое стекло аквариума тыкались мордастые рыбы, шевелили плавниками. Глаза круглые, равнодушные.

— Вы, пучеглазые, глупые рыбы, вы меня слышите? — вполголоса проговорил Ларин. — Я спокоен, слышите, спокоен…

Ларин сел за стол, включил лампу и придвинул журнал анализов морской воды. Журнал вела Поленова. Почерк у неё ровный, твёрдый. Результаты сегодняшних анализов не были занесены. Ларин посмотрел на лабораторный стол. В гнёздышках ящичка поблескивали полные закупоренные пробирки. Так и есть, анализы не сделаны, а они сейчас нужны.

Напевая весёлую мелодию, в лабораторию вошла Поленова и прошла к своему столу. Ларин снова ощутил напряжение.

— Плохо родиться женщиной, всё-таки, — сказала Саша, принимаясь за пробирки.

В этот момент она могла сказать своё обычное: «Что сегодня будем делать, Василий Михайлович?» — и обычное прозвучало бы для него фальшиво. Он усмотрел бы в нём желание скрыть встречу на носу корабля. Но она нашла верные слова, и у него стало как-то легче на душе. «Как будто угадала мои мысли», — подумал Ларин и сказал:

— Анализы, Александра Николаевна, вовремя надо делать. — Он произнёс это так же резко, как говорил с ней при первой встрече.

Саша выпрямилась, заложила руки в карманы спортивной куртки и взглянула на него. Губы её чуть дрогнули. Она круто повернулась на носках и молча вышла из лаборатории.

«Характер», — подумал Ларин, принимаясь за работу.

В десять часов вечера он поднялся на палубу; воздух был влажный и тёплый. Океан тяжело ворочался, как старик на жёсткой постели. Слышался шум двигателей. Траулер шёл на северо-восток за светящимся косяком сельди.

Но рыба почему-то вдруг изменила направление и пошла на восток. Ларин поспешил в рубку.

— Сколько миль до границы? — отрывисто спросил он.

Дежурный помощник капитана посмотрел на карту.

— Двенадцать.

— Чёрт возьми, — забеспокоился Ларин. Включил микрофон и вызвал капитана.

Сегодня предполагалось провести первый активный лов рыбы на электрический свет. И опыт может сорваться.

Усков пришёл через несколько минут. Что траулер, следуя за косяком сельди, подходит к государственной границе, капитан знал и не особенно беспокоился, потому что имел разрешение на плавание в нейтральных водах. Выслушав Ларина, он спросил:

— Что же вы хотите? Изменить курс?

— В этом районе плавает рыболовная флотилия другой страны, — заметил Ларин. — Не хотелось бы встречи.

Усков взглянул в океан и сказал:

— Попробуем перехватить рыбу у границы.

— Было бы неплохо, — согласился Ларин.

— А бояться нам нечего. Что они, пираты? — успокаивал капитан не то себя, не то начальника экспедиции. — Есть же международная конвенция о плавании в этом районе.

«Ураган» прибавил ход. В рубке наступила тишина. Все думали: нагонит траулер косяк рыбы или нет? Напряжённую тишину нарушили гулкие шаги. Кто-то неторопливо поднимался по трапу. Ларин сжался от какого-то тревожного предчувствия. В рубку вошёл радист и молча протянул капитану две радиограммы.

«Всем капитанам рыболовных судов. Районы квадратов 137, 143, 152, 116 и 120 объявляются опасной зоной. Рыболовным судам категорически запрещено проводить лов в указанных квадратах. Начфлота».

Вторая радиограмма гласила:

«Начальнику экспедиции Ларину, капитану „Урагана“ Ускову. В квадратах 152 и 143 лишились хода траулеры „Сокол“ и „Ястреб“. Окажите помощь. Начфлота».

«Ураган» находился в квадрате 152. Усков изменил курс судна, чтобы быстрее выбраться из опасной зоны.

— Свяжитесь с «Соколом» и «Ястребом», узнайте, в чём дело? — сохраняя полное спокойствие, приказал Усков, хотя и сознавал, какая опасность подстерегает судно.

Ларин ушёл с радистом и, сидя в узкой каюте, уставленной аппаратурой, ждал позывных «Сокола». Тот долго не отвечал. Потом в наушниках раздался щелчок и гудение. Радист обмакнул перо и придвинул журнал. В ушах у Ларина забили звонкие хрустальные молоточки. «Сокол» передал свои координаты и сообщил, что на винт, видимо, намотался трос или сеть, но уверенности в этом у капитана нет. Радиограмма с «Ястреба» была ещё тревожнее: он тоже потерял управление и его течением относит к острову Планшир, к подводным скалам. Ларин снял наушники. «Единственное, что можно сделать, — думал он, — это освободить винты от сетей с помощью костюма „ЛЛ-3“.» Инженер начал разрабатывать план спасательных работ и задумался так глубоко, что не обратил внимания на странное поведение «Урагана». Траулер несколько раз вздрогнул и замер.

— Всё, — испуганно прошептал радист.

— Что — всё? — очнулся Ларин.

— На что-то наскочили. Тонем!..

Ларин прислушался: двигатели «Урагана» смолкли. Инженер с любопытством взглянул на радиста — почему он собрался тонуть? Тот сидел прямо, слишком прямо, и руки держал на ключе. Пальцы дрожали.

— Я думаю, ничего страшного нет, — сказал Ларин и добавил, покидая рубку: — Только без паники. Сейчас узнаем, что случилось…

Командный состав траулера собрался у капитана. Корабль наскочил на сети, оказавшись в таком же положении, как «Сокол» и «Ястреб». Очевидно, прошедшим штормом сорвало рыболовные сети, выставленные японцами где-то в нейтральных водах, и течением их отнесло на нашу сторону.

— Сети могли пустить в дрейф и намеренно, — высказал предположение Ларин, — например, чтобы в указанных квадратах на какое-то время парализовать движение наших судов… Но каковы бы ни были причины появления этих сетей, они нанесли и нанесут ещё большой ушерб. От них как-то надо избавиться.

Ларин предложил использовать для этой цели гидрокостюмы «ЛЛ-3».. На траулере три ныряльщика: он, третий помощник Вершинин и Соболев. За полдня они смогут освободить «Ураган» из плена.

Капитан Усков, не особенно-то веривший в костюмы подводного плавания, сразу же поставил это предложение под сомнение. Лучше и надёжней вызвать водолазов.

— Мы не можем терять столько времени, — возразил Ларин. — К тому же, если бы в управлении были свободные водолазы, нас не просили бы оказать помощь двум другим траулерам. Я верю в удачу, — инженер с удовольствием закурил трубку. — Счастье покровительствует смелым, — добавил он. — Уверяю вас, римляне были достаточно мудрые люди.

План Ларина одобрили. Но Усков всё же сказал, что оставляет за собой право действовать по своему усмотрению.

Ларин вернулся в каюту и зажёг свет. Неторопливо снимая китель, обдумывал предстоящие подводные работы, а в глубине души шевелилось какое-то беспокойное чувство. Он включил электрический чайник. Странно, откуда это чувство? Он пытался отогнать его — и не мог. С фотографии смотрели знакомые глаза Лины. Перед фотографией лежал резиновый человечек. Человечек напомнил ему сцену в лаборатории. Забыл, совсем забыл, что накануне освободил Поленову на день от работы, а потом накричал на неё и вёл себя, как мальчишка.

Чай закипел. Ларин налил себе стакан. «Да, кажется я тоже попал в опасную зону», — подумал он, и по лицу его пробежала тень.




ГЛАВА 12 АКУЛА В СЕТЯХ


Утром Вершинин измерил глубину. Оказалось, что толщина водяной подушки под «Ураганом» равнялась без малого трём тысячам метров.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Усков, как только Вершинин вошёл в рубку.

— Всё в порядке, Иван Константинович, — успокоил тот капитана. — Глубины сходятся с показаниями карты.

Усков облегчённо вздохнул.

— Ко всему надо быть готовым, — озабоченно сказал он. — Закрепиться не удастся, никакая якорная цепь не достигнет дна. Ну, на такой глубине не страшно, в случае шторма будем дрейфовать.

Саша, стоявшая за штурвалом, при последних словах капитана невольно посмотрела себе под ноги: там, внизу, под днищем «Урагана», лежала трёхкилометровая бездна. «Ничего себе глубинка», — ужаснулась девушка.

— Рубка! — раздался голос Ларина из репродуктора.

— Есть рубка! — чётко отозвалась Саша в микрофон.

— Здравствуйте, Александра Николаевна. Вершинин у вас?

— Я здесь, Василий Михайлович.

— Вы опаздываете. — Репродуктор щёлкнул и умолк.

Саша насторожилась: «Куда это они спешат?» — и взглянула на часы. До конца вахты оставался час, а там душ, завтрак, после отдыха — лаборатория. Сашу неудержимо тянуло туда. Работать с Лариным было интересно. Вместе с ним она радовалась, когда опыты удавались, переживала неудачи. Она старалась точно и в срок выполнять все его задания. Ларин иногда в шутку говорил, что ему трудно было бы найти другого такого помощника. А вот вчера…

— Ну, с богом, Алексей, — сказал Усков, как только умолк репродуктор. — Не особенно-то я верю в эту затею, но, может быть…

— Будьте спокойны, Иван Константинович, к вечеру освободим «Ураган», — весело сказал Вершинин и, подмигнув Саше, вышел из рубки.

Увидев, как заволновалась штурвальная, Усков хмыкнул в седые усы:

— Вы, Поленова, можете идти. Тут пока делать нечего.

Саша благодарно посмотрела на капитана и побежала в лабораторию.

Соболев, помогая Вершинину надевать подводный костюм, горячо доказывал, что только он и никто другой имеет право первого прыжка. Алексей, мотал головой, смеялся, поглядывая на Ларина. Но тот молчал. Лишь перед тем, как надеть маску, Ларин сказал:

— Я и Соболев ныряем первыми. А вы, Вершинин, будьте наготове. И не хмурьтесь, пожалуйста. Ещё надоест…

На палубе собралась вся команда. Ныряльщики пошли на бак: впереди — Ларин, за ним Соболев, оба в масках. Вершинин шёл третьим и был без маски. Шествие замыкала Саша.

— Цыплёнок тоже хочет прыгать? — насмешливо бросил Щербань.

Кто-то засмеялся, но его не поддержали. На палубе водворилась тишина. Соболев смотрел на тёмно-зелёную воду, и в эту минуту бесконечно мелочными казались ему стычки с Новиковым и Щербанем. Неужели они не понимают красоты жизни? Вот он сейчас расправит руки и спикирует ласточкой. От одной этой мысли дух захватывало. Соболев скосил глаза на Ларина. Тот кивнул головой и, оттолкнувшись от борта, полетел вниз; у самой поверхности вытянул руки вперёд и без всплеска вошёл в воду.

Моряки молча смотрели на океан. На поверхности воды лопались пузыри. Очертив дугу, они теперь булькали на одном месте. Соболев только сейчас понял, какое большое значение имеют пузыри: если они появляются над водой, значит, всё идёт хорошо, а когда исчезают… Он поправил нож на боку и прыгнул.

Некоторое время Соболев скользил по инерции вниз, потом принял горизонтальное положение и огляделся. Вот он мир, в котором миллионы лет назад зародилась жизнь. Тишина. Только тихое металлическое бульканье пузырьков воздуха. Широко раскрыв глаза, юноша с восхищением смотрел вокруг. От лёгкого течения невдалеке шевелились какие-то водоросли. Какая чудесная окраска, какое изящество формы! А вот маленькие рыбки. Как они живут здесь? «Эх, вы, глупенькие, — хотелось ему сказать, — смотрите, перед вами я, Вася Соболев, — первый человек, которого вы видите». Но рыбки проплывали мимо, не обращая никакого внимания на странное существо: мало ли в океане разных чудищ!

Соболев пробил головой волшебное зеркало, отделяющее воздух от воды, и увидел траулер, покачивающийся на лёгкой волне, солнце, голубое бездонное небо — мир, в котором живёт человек. Потом опять погрузился в глубину, в другой мир, где иные краски, иные формы.

Вася слегка шевельнул ластами — тело послушно поплыло. Он остановился и, сложив руки на груди, лёг, потом вытянул руки в стороны и стал парить, как орёл над степью. Это было удивительно! Словно в толще воды перестал действовать закон тяготения. Но больше всего его восхитили ласты. Они мчали его вперёд так, что он мог бы превзойти в скорости даже самого тунца — этого морского бродягу, вечного скитальца и бездомника.

Где-то рядом раздались три отрывистых удара. Это Ларин подавал сигнал — звал к себе. Соболев поплыл к траулеру.

Днище «Урагана» за время плавания успело обрасти присосавшимися моллюсками и раковинами. Кое-где на нём облупилась краска и появилась ржавчина. Лопастей винта невозможно было разглядеть, вместо них — сплошной серый клубок, столько сетей намоталось на винт. Хвост сети повис в воде и терялся в голубоватой водяной дали.

Ларин и Соболев приступили к работе. Вдруг длинный шлейф сети бешено задёргался и туго натянулся. Несколько минут он оставался в таком положении, потом заходил ходуном. Пловцы переглянулись и поплыли в синий сумрак океана, чтобы выяснить, кто это вздумал шутить с ними. Сеть то натягивалась, как канат, то надувалась, словно парус.

Метров через двадцать пловцы остановились, оцепенев от ужаса. Крупное веретенообразное тело акулы было обмотано тонкой капроновой делью, только длинный заострённый хвост оставался свободным. Акула извивалась, стараясь освободиться. Заметив людей, дёрнулась посильнее. Ларин взмахнул ножом. Надрезанная сеть оборвалась, и хищница, волоча её за собой, нырнула в глубину.

Вернувшись к «Урагану», Соболев стал на охрану, а Ларин продолжил прерванную работу. Через полчаса ныряльщики поднялись на поверхность и ввалились в шлюпку, спущенную боцманом на воду.

К винту спустился Вершинин. Ларин не решился оставить его одного под водой и, сменив баллон с воздухом, снова нырнул в океан. Потом работал Соболев, а Вершинин охранял. Соболева сменил Ларин… Так, чередуясь друг с другом, они освобождали «Ураган» из плена.




ГЛАВА 13 МАРС — ЗАСТУПНИК


Саша смотрела в беспредельную ширь океана. «Много великих чудес в природе, — думала она, — и каждое по-своему притягивает, влечет к себе человека. Но, пожалуй, самой большой притягательной силой обладают моря и океаны».

Может быть, так ей только казалось, потому что она любила море. В яркую солнечную погоду трудно было отвести взор от неповторимых красок океана. А во время штормов грозная стихия как бы бросала человеку вызов померяться с ней силой. И человек с древних времён принимал этот вызов и, пробиваясь сквозь гневно бушующие волны, открывал новые земли и материки, наносил на карты причудливые контуры берегов. Легендарные подвиги моряков, их фантастические рассказы о встречах с морскими чудовищами заняли прочное место в фольклоре народов. Человек написал прекрасные книги о затонувших кораблях, о единоборстве с гигантскими акулами, о красоте и таинственности подводного мира. Фантастика? Теперь уже не фантастика. Люди, плавающие сейчас под водой, — не вымышленные герои жюльверновских и беляевских романов. Это живые люди, советские исследователи океанских глубин, они видят колыбель жизни, им доступны её красота и величие.

Саша подавила вздох. Когда же удастся и ей своими глазами увидеть чудеса подводного мира?

Посвистывая, танцующей походкой подошёл Новиков и стал рядом.

— Разрешите пришвартоваться?

— Можешь сразу же и отчаливать, Юра, — в тон ему ответила девушка.

— Не могу. У меня в двигателе перебои. Вы чудесная, Саша!

— Здра-авствуйте, — повернулась она к Новикову. — Что это с тобой? Неужели не можешь быть с девушками просто человеком? Просто дружить?

— Дружбу предлагают некрасивым девушкам.

— Прекрати ты, пожалуйста, эти глупости. Я ведь могу и рассердиться.

— Что тогда?

— Какой ты несносный! С тобой просто невозможно разговаривать! Ну что ты привязался? Прошу тебя, уходи.

— Не уйду. Встречи с тобой обостряют мои чувства. Я люблю тебя.

Саша круто повернулась и ушла. Настроение было испорчено. В лаборатории она уселась на своё место, откинулась на спинку стула. Нужно было закончить химический анализ воды, взятой вчера вечером. Ларин эту работу целиком возложил на неё. В первые дни он проверял каждую запись и подробно вникал в методику анализа, а в последнее время интересуется только результатами. Но вот вчера…

Напевая песенку, Саша стала готовить реактивы. Анализы были несложные, но, чтобы провести их, нужно сосредоточиться, отогнать посторонние мысли… Саша взяла первую бутыль с пробой. Пусто. Не было воды и в остальных четырёх бутылках. Саша открыла лабораторный журнал и увидела записи, сделанные рукой Ларина. Отодвинув реактивы, она встала, прошлась несколько раз и остановилась возле письменного стола Ларина.

С первой же встречи в Петропавловске Саша не переставала думать об этом человеке. Она запомнила взгляд его выразительных голубых глаз, в глубине которых затаилась печаль. Почему печаль — Саша не знала, и сердце её каждый раз замирало, когда она смотрела в эти глаза. Они могли вспыхнуть огнём, смеяться, но в них всё равно жила грусть. Какая-то покоряющая сила была в его взгляде, во всём, что он делал, что говорил. В её душе росло незнакомое чувство — тревожное, будоражащее. Вначале она боролась, но ничего с собой не могла поделать и положилась на время: оно всё прояснит, всё покажет.

Саша вернулась на своё место. Больше часа она просидела за столом, и мысли её всё чаще возвращались к Ларину. Почему он упорно не хочет, чтобы она ныряла? «А я возьму и нырну», — она решительно поднялась и направилась к шкафу, где хранились гидрокостюмы. Вот ящик с белым костюмом. Размер как раз её. Она не раз надевала этот костюм и тайком спускалась в испытательную башню. Но одно дело — башня, а вот в океан уйти… Страшно! Тут же она живо представила себе Ларина. Глаза строгие, резко очерченные красивые губы сжаты… Она закрыла ящик и поставила его обратно в шкаф.

— Лаборатория? — вдруг раздалось в репродукторе.

— Лаборатория слушает.

— Вынесите на бак три запасных баллона с воздухом.

В лабораторию в сопровождении Марса вошёл Володя Данилов.

— Дай-ка я помогу, — сказал он.

— Я не знала, что ты такой внимательный.

Данилов смутился было, но вдруг лукаво усмехнулся:

— Я ведь матрос первого класса, Саша. Учти — первого! Хорошо звучит? — И он, фальшивя, запел: — «Ты, моряк, красив сам собою, тебе от роду двадцать лет…»

— Ничего не скажешь, голосок ангельский! Чего это ты сегодня такой весёлый? — вытирая баллоны, спросила Саша.

— Пертурбация, товарищ лаборант. Выражаясь морским языком, я отчаливаю от Юры Новикова.

— И куда же?

— К боцману. Твой Юра мне все кишки вымотал. И что ты в нём нашла? Пижон — и только.

— Постой, постой, — Саша схватила Данилова за рукав куртки. — Почему «мой»?

— Как — почему? Чего же он тогда вертится вокруг тебя, как муха вокруг блюдца с вареньем?

— А что я могу поделать? Мне уже и самой невмоготу. Хоть бы ты помог мне от него отделаться, что ли!

— Правда? Это ты в самом деле? — Данилов не верил ей.

Саша кивнула головой: «Честное слово!». С первых дней появления на «Урагане» она просто и непринуждённо чувствовала себя с Володей. Всем он казался стеснительным и робким парнем, но Саша давно заметила, что Данилов имеет твёрдые убеждения, никогда не хвастается, обладает чувством юмора.

— Ладно, подумаю.

— Думай, Володя, думай. Век буду благодарить. А вернёмся в порт, познакомлю тебя с хорошей девушкой.

— Матросы первого класса не нуждаются в посредниках.

Оба весело рассмеялись.

— Ну, пошли, матрос первого класса!

Они вышли из лаборатории и направились на бак: впереди Марс, за ним Данилов, позади Саша.

Завидев девушку, Новиков пошёл ей навстречу. Но Марс так зарычал на него, что он, как ошпаренный, отскочил в сторону.

Раздался дружный смех матросов.

Марс попал на «Ураган» два года назад маленьким щенком. Это было на западном побережье Камчатки. Жалкий и грязный, он жалобно скулил у сходней. Один из матросов пожалел его, притащил на судно и накормил. Матрос, приютивший щенка, списался на берег, а Марс вскоре вымахал ростом с доброго телёнка и сделался общим любимцем. Воспитывал его боцман, и Марс признал его единственным своим хозяином. Пёс не отходил от Веригина и, когда тот мастерил что-нибудь на палубе, таскал ему из мастерской инструменты. Он умел выполнять и некоторые палубные работы, например, разматывать шланг насоса.

На стоянках Марс ложился у сходней и никого из посторонних не пропускал на судно. Качку он переносил легко. После закрытия навигации Марс поступал в распоряжение жены боцмана Анфисы Петровны и носил за ней по базару сумку с продуктами.

Из новичков Марс признал Володю Данилова, других будто не замечал, а Новикова невзлюбил в последнее время и, завидев, угрожающе скалил свои могучие клыки. А невзлюбил вот почему.

Как-то, зазвав собаку в каюту, Новиков привязал к её хвосту коробок спичек и зажёг его. Марс сбил обидчика, выскочил, как бешеный, из каюты и, прибежав на корму, стал кружиться, стараясь поймать хвост. Выручил его Данилов, вылив на тлеющую шерсть ведро воды. Молодой матрос был до глубины души возмущён варварским поступком неизвестного шутника. А Новиков нажил себе непримиримого врага и, если бы знал, к каким последствиям это приведёт, никогда бы не решился на такую злую шутку.

…Ныряльщиков подняли на палубу. Капитан Усков расцеловал их под восторженные крики команды, а через час издал приказ, в котором благодарил участников спасательной группы за проявленное мужество и героизм. Вершинина и Соболева он наградил денежными премиями.

Освобождённый «Ураган» весело бежал на юго-запад, а к вечеру круто изменил курс на восток. Неотложной помощи ждали от траулера в сто сорок третьем квадрате моряки с «Ястреба».

По-прежнему стояла чудесная погода. Рядами перекатывались ровные волны. На западе догорал багряный закат. В туманной дали, у самого горизонта, маячили не то горы, не то облака. С востока стремительно надвигалась ночь, и скоро всё небо затянуло тёмным покрывалом, заткало блестящими звёздами.

Матросы свой вечерний отдых проводили на палубе. Каждый коротал время, как ему нравилось. Кто-то вполголоса напевал песенку, другие играли в домино, шашки. Группка матросов окружила боцмана и слушала его очередной рассказ.

— …У команды стали исчезать трубки, — донеслось до Саши, и, заинтересованная, она подошла поближе. — Сегодня у одного, завтра у другого. Через неделю не осталось на корабле ни одной трубки. Начались ссоры, взаимные подозрения. Обыскали все кубрики. Безрезультатно. Скоро исчез великолепный набор трубок у капитана. Сделали повальный обыск по всем каютам и кубрикам… Трубки не нашлись. А матросу без курева — жизнь не жизнь. Газет мы тогда не читали, книг — тоже. Было у нас евангелие… Читать его, правда, никто не читал, но на корабле полагалось его иметь. Однажды открываю я эту божественную книгу и вижу — в конце вырвана одна страница. Оглянулся я, не подсматривает лл кто, и тоже вырвал страничку, — боцман хитро подмигнул. — Через неделю от евангелия одни корочки остались. И корки бы разодрали, да от них что толку… Не дошло до этого… А тут вскоре и трубки нашлись.

— Кто же их таскал? — нетерпеливо спросил кто-то.

— А кто сегодня ваши спички за борт побросал? — вопросом на вопрос ответил боцман.

Дело в том, что, когда команда собралась на баке, вслед за боцманом и Даниловым притащился сюда и Марс. Матросы чиркали спичками, закуривали. Одни прятали спички и папиросы в карманы, другие, ничего не подозревая, клали их рядом с собой. Марс, вначале бесстрастно наблюдавший эту картину, вдруг стал обходить матросов и собирать спичечные коробки. Набрав полный рот коробков, он подошёл к борту и выбросил их в океан. Сделав это чрезвычайно полезное, по его собачьему мнению, дело, пёс неторопливо вернулся назад и улёгся у ног Данилова. Никто не ожидал от Марса такого странного поступка. Раньше он не выкидывал подобных трюков. Матросы обратились за объяснением к боцману, и Кузьма Степанович рассказал историю с трубками, свидетелем которой он был в молодости.

— Трубки воровали капитанские обезьяны, — продолжал боцман. — Мартышки. Давно они нам надоедали. Назойливые были — страх прямо! Проходу не давали. Ну, и решили мы их проучить. Однажды так же вот собрались на полубаке, вечер такой тихий выдался. Разговаривали о родных краях, мечтали о береге… Возле нас мартышки крутились. Кого за штаны схватят, у кого кисет утащат. Переглянулись мы, раскурили трубки как следует — и мартышкам: нате, мол, курите. Они и рады. А как взяли в лапы горящие трубки — давай визжать… Проучить-то мы их проучили, да только, оказалось, на свою голову. С тех пор и стали мартышки трубки таскать. Обнаружилось это перед приходом, в Бомбей. Сидят наши мартышки на реях, а во рту у каждой по трубке. Когда стали спускать шлюпку на воду, нашлись и остальные трубки, под брезентом. — После некоторого молчания боцман добавил: — Кто-то подпалил хвост Марсу, вот он и мстит за хвост. Так что берегите спички.

Рассказ о проделке Марса Саше понравился, и она от души хохотала вместе со всеми.

— Какой же умный пёс, — повторяла она, угощая Марса конфетой.

Юра Новиков едва ли был бы в восторге от поступка Марса, но он вышел на палубу позже всех и сразу подошёл к Поленовой, стоявшей на своем излюбленном месте возле стрелы лебёдки.

— Саша!

— Да?

— Ты всё ещё сердишься на меня?

— Не будем об этом. Почему ты не на вахте?

— Сегодня я на «собачьей» — с двенадцати.

Юра был сдержан и немногословен. Сашу это удивило.

— Я получил радиограмму, — объяснил он. — Мама заболела.

— А у меня неприятности с начальником экспедиции…

— Тяжёлый он человек, — вздохнул Новиков. — Мы с тобой…

— Юра!

— Нет, нет! Молчу. А то опять убежишь. Саша, я не могу без тебя жить.

— Юра, прошу тебя — не надо! Ты опять испортишь мне весь вечер.

Некоторое время они стояли молча, потом он напыщенно произнёс:

— Звёзды на небе, звёзды на море, звёзды — и в сердце моём…

— Нет, это просто невозможно! Жевать одно и то же, — воскликнула Саша. — Ну неужели ты не догадываешься, что я тебя не люблю? Понимаешь, не лю-б-лю!

Новиков улыбнулся:

— Поклонись тысячу раз — и аллах сотворит чудо, — гласит восточная мудрость. Вот я и кланяюсь, надеясь, что чудо совершится… Я скоро буду капитаном… Прекрасное будущее…

Саша собралась бежать, но в это время кто-то крепко сдавил её руку. Она оглянулась. Рядом стоял Щербань, уставившись на неё чёрными насмешливыми глазами.

— Куда, красавица? От бравых моряков не так-то легко убежать. Правда, Юра?

Сашу охватило отчаяние.

Володя Данилов давно следил за ней, но не решался вмешиваться: может, она вовсе и не нуждается в его помощи. Девчонок разве поймёшь? Сегодня у них на уме одно, завтра — другое. Но когда подошёл Щербань и Саша с отчаянием посмотрела на Володю, тут он не стал мешкать. У него в руках уже давно был пустой спичечный коробок, который Новиков бросил на палубу, и Данилов, дав его понюхать Марсу, негромко сказал:

— Марс, оттяни его. Только не кусайся. Теперь я знаю, это он твой обидчик, а кусаться всё равно нельзя. Ну, заступись за Сашу!

Марс поднял умные глаза, как бы спрашивая: правильно ли, мол, я понял, и, когда Данилов сказал: «Выполняй», — бесшумно подошёл к Новикову, схватил его зубами за штаны и начал тянуть. Новиков выругался, но, зная, что с Марсом шутки плохи, скрепя сердце последовал за ним. Услыхав хохот матросов, Новиков заартачился. Тогда Марс начал трепать его.

— Марс, довольно! — крикнул Данилов.

Новиков под весёлый смех оставил палубу.




ГЛАВА 14 ЗАЧАРОВАННАЯ РЫБА


Красный шар солнца только что показался над кромкой океана и стал медленно подниматься вверх. Порозовел напитавшийся светом туман. «Вечер ли красивый, туманное ли утро — верные признаки ясного дня», — говорят моряки. Туман, подгоняемый незаметным встречным ветром, скоро рассеялся, открыв на горизонте скалистые берега острова.

На «Урагане» шла уборка. Перекачали пресную воду из трюмовой цистерны в расходную на палубе. На камбуз принесли уголь на весь день. Кок растопил плиту и принялся готовить завтрак. Несколько матросов мыли палубу и чистили медь. В восемь часов сменилась вахта.

Вася Соболев, торопливо проглотив свой завтрак и запив его стаканом кофе, встал из-за стола, взял книгу о морских животных и поспешил в лабораторию.

Саша уже сидела за лабораторным столом.

— С акулой встретились, — с гордостью выпалил Соболев, забыв даже поздороваться. — Такого стрекача дала!..

— Ну, положим, — с сомнением произнесла Саша.

— Честное комсомольское! Хвостом махнула — и ходу. Потеха!

— А я читала, что акулы нападают на людей. Помнишь, у Джека Лондона в «Морском волке» акулы откусили ступню у корабельного кока?

— В художественных произведениях всегда преувеличивают. Я спрашивал у капитана. Говорит, что не каждая акула нападает на человека. Он даже один случай вспомнил. Я потом расскажу, сейчас некогда, баллоны надо накачать. Мы сегодня опять будем нырять.

Соболев, нагрузившись баллонами, ушёл в компрессорную. Стремительно открылась боковая дверь, и в лабораторию вошёл Ларин. Вид у него был весёлый.

— Прошлый раз я вас обидел, — сказал он, поздоровавшись. — Я был неправ. Принимаете извинение?

— С удовольствием! — засмеялась Саша.

— Ну и чудесно! Конфликт исчерпан.

Ларин подошёл к аквариуму, занимавшему весь правый от дверей угол лаборатории. Сбоку, на постаменте, — рыбонасос. От него отходили два шланга, с потолка тянулись электропровода. Это была портативная электроловная установка. В аквариуме плавали подопытные юркие морские окунята. Добывал их Соболев.

Ещё будучи студентом, Ларин начал изучать поведение рыб под действием электрического тока. Опыты он проводил в лаборатории и в открытых водоёмах и установил, что живая рыба, помещённая между электродами, претерпевает четыре стадии физиологических изменений. В первой стадии рыба хочет уйти из электрического поля; во второй — она, как завороженная, стремится к аноду; в третьей — переворачивается вверх брюшком и залегает на дно или поднимается на поверхность воды; при выключении тока оживает; в четвёртой стадии — гибнет.

Вторая стадия — электротаксис — заинтересовала Ларина больше всего. С помощью различных токов он заставлял рыбу двигаться в определённом направлении. Эти опыты помогли ему разработать схему электролова с использованием рыбонасосов и испытать первую экспериментальную установку на одной из рек Камчатки.

Местные жители немало удивились, видя, как рыбонасос, установленный на берегу, выкачивает живую кету не из сетей или кунгасов, нет, а прямо… из реки. Ну как тут не удивляться, когда рыба сама лезла на сковородку! «Почему же это так? — спрашивали рыбаки. — Мы всю жизнь на воде работаем, мучаемся, неводы шьём, кунгасы строим, а тут — на тебе: руки в брюки и погуливай…» Когда Ларин объяснил принцип электролова, рыбаки опять удивились: до чего же просто!

И в самом деле, до чего же всё казалось просто. Два электрических провода. Один, от положительного полюса генератора, подключен к металлическому наконечнику всасывающего шланга рыбонасоса; это — анод — полюс, к которому стремится рыба. Другой провод, идущий от отрицательного полюса генератора, — катод — расположен на некотором расстоянии от анода. Между ними возникает электрическое поле. Рыба, попав в поле, направляется прямо к аноду, рыбонасос засасывает её и гонит на берег.

Эксплуатация первой опытной установки выявила новые особенности электрического тока в воде и действия его на живую рыбу. Оказалось, что в открытом водоёме ток рассеивается на очень большой площади. Электрическое поле возникало не только между электродами, но и позади них. Когда Ларин пробовал увеличить расстояние между ними, получалось очень большое рассеивание тока, и рыба не реагировала на него. При повышении же напряжения рыба гибла. И то и другое не устраивало инженера.

В лаборатории механизации лова рыбного института начались новые испытания. Много времени потратил Ларин на решение возникших проблем. Наконец ему удалось оборудовать траулер электрорыболовным снаряжением для промысла рыбы в море.

В плавании Ларин продолжал опыты главным образом по изучению влияния электрического тока на рыбу в воде разной солёности. Таблица рассеивания тока, составленная путём вычислений, пока не расходилась с результатами опытов.

— Начнём, — сказал Ларин и включил рубильник.

Как пчела на окне, зажужжал электромотор. Саша заняла своё рабочее место.

— Свет, — коротко бросил Ларин.

Саша щёлкнула выключателем. В аквариуме ярко вспыхнули огни. Рыбы продолжали спокойно плавать, шевеля красными плавниками.

— Убрать верхний свет, — скомандовал Ларин.

Погасли все лампочки. Лаборатория, освещённая лишь огнями аквариума, приобрела какой-то таинственный вид. Саша затаила дыхание. Сейчас свершится чудо: вопреки законам природы, рыба сама будет лезть в ловушку — в шланг рыбонасоса.

Включили ток. Ни Ларин, ни Саша не видели, конечно, как возникло электрическое поле. О том, что оно действует, можно было догадаться по поведению рыб. Они начали метаться, тыкаться мордами в стенки, ныряли вниз, поднимались на поверхность. Это длилось несколько секунд. Потом, словно по команде, разом повернули головы к аноду и дружно поплыли к раструбу рыбонасоса. Всё ближе и ближе. Вот они уже в зоне всасывания рыбонасоса, но ни одна не пытается уплыть, а все, как зачарованные, лезут во всасывающую трубку и исчезают там, чтобы через десять секунд, пройдя улитку насоса, выбраться… Куда? Прямо в эмалированный бачок тёти Паши.

Наконец в аквариуме осталась только одна рыба. Она была крупнее других и упорно не желала плыть к раструбу. Видимо, красавец-анод нисколько не прельщал её. Она даже будто дразнила его, помахивая красным изящным хвостом.

— Она не хочет на сковородку, — шёпотом заметила Саша.

— Сейчас побежит! — и Ларин увеличил напряжение.

Рыба повернулась головой к аноду и замерла. «Раздумье» было коротким: она махнула хвостом и поплыла.

— Никакой гордости, — разочарованно проговорила Саша.

— Судьба её такая, — улыбнулся Ларин.

— Смотрите, смотрите, Василий Михайлович! — возбуждённо проговорила Саша. — Она поворачивается!

Рыба, не доплыв до раструба на полметра, выгнулась и двинулась назад.

— Какой поворот, а? Какой поворот! — шептала Саша. — Ни один пловец так не сумеет.

— Сейчас я её верну.

— Не надо, Василий Михайлович! Пусть живёт! Ну я прошу вас.

— Хорошо, пусть живёт. Опыт окончен.

Саша включила свет.

Ларин закурил трубку, поудобнее устроился в кресле, вытянул ноги.

— У нас всё идёт хорошо, Александра Николаевна. Даже очень хорошо, — сказал он. — Я думаю, мы не долго провозимся с «Ястребом», а там — за электролов. Да, найдите мне, пожалуйста, старика Брема. Что он там пишет про акул?

— И вы акулами увлекаетесь? — Саша, убрав реактивы и посуду, открыла книжный шкаф.

— Почему увлекаюсь?

— Да Вася Соболев такие чудеса рассказывал…

— Было дело, было… Ихтиолог из меня неважный, но мы, кажется, встретились с редким экземпляром этой породы. Может, я и ошибаюсь…

Саша достала увесисгый том Брема.

— Ну-ка, где она там? — нетерпеливо листал страницы Ларин. Наконец руки его замерли на раскрытой странице. — Нашёл! — торжественно объявил он. — Это она, носатая акула. Смотрите.

— Ну и уродина! — воскликнула Саша, взглянув на рисунок.

— Всё зависит от точки зрения, — рассмеялся Ларин. — Может, перед нами ультрамодница акульего мира. Откуда вы знаете? На Брюссельской выставке прошлым летом тоже встречались ультрамодницы: не поймёшь — не то обезьяна, не то человек…

Саша фыркнула.

— И не фыркайте, пожалуйста. Но бог с ними, с брюссельскими модницами. Посмотрим, что Брем говорит о морской моднице.

Ларин придвинул ближе настольную лампу.

— «Как остаток давно минувших времён, — читал он, — выступает перед нами недавно открытая удивительная японская носатая акула. Её нетрудно узнать по длинному плоскому ложкообразному выросту лба, под которым находится широкая пасть, вооружённая крепкими коническими зубами. Животное обитает в глубоких водах… Лобный придаток даёт этой акуле возможность сохранять в воде равновесие; во всяком случае, он не может служить оружием, так как слишком мягок для этого. Носатая акула достигает четырёх метров в длину и окрашена в пурпурно-бурый цвет, который можно встретить у многих глубоководных животных. Эта акула совершенно сходна с ископаемой формой из меловых отложений, которую считали окончательно вымершей».

— Маловато, — с сожалением произнёс Ларин, закрывая книгу.

— А зачем она поднялась в верхние слои океана? — Саша вымыла руки и уселась напротив Ларина.

— Тут тысячи «почему». И ни на одно нет ответа. Вот, занялись бы вы и разгадали хотя бы одно.

— Думаете, не смогу? — Саша тряхнула головой и посмотрела на Ларина. — Очень даже смогу, только дайте закончить институт.

— У вас в характере очень много мальчишеского. Откуда?

— Я росла среди мальчиков. В нашем дворе их было пятеро, а я одна. Командовала.

— И слушались?

— Ого! Как ещё слушались!

— А петь учились где?

— Мама учила. Она в музыкальном преподаёт. Говорила, из меня может выйти хорошая певица.

— Вот это — женская профессия. — Ларин зажёг трубку. — В самом деле, почему бы вам не сделаться певицей?

— Я море люблю. — Саша открыла вентилятор и вернулась на место. — Вы много курите. Бросили бы.

Ларин удивлённо поднял брови. Это уже не мальчишество в характере. Это говорила женщина. Последний раз такое же замечание он выслушал от Лины. С тех пор никто не говорил ему, что он много курит.

Саша вдруг рассмеялась:

— Я знаю, о чём вы сейчас думаете!

— Вы уверены?

— Почти. Вы подумали: вот девчонка, лезет не в своё дело.

Теперь рассмеялся Ларин:

— Вы удивительно догадливы, Александра Николаевна!

Она вспыхнула. Ларин сделал вид, что не заметил её смущения.

— Поставьте, пожалуйста, Брема на место.

Саша вскочила и убежала с книгой к шкафу. Ларин внимательно глядел на неё: действительно, замечательная девушка.

— Я хотела вот о чём спросить вас, Василий Михайлович, — сказала она, продолжая возиться в шкафу. — Там, под водой, не страшно?

— Как вам сказать?.. Для некоторых встреча с Марсом оказалась опаснее, чем для нас — встреча с акулой.

— Какое же здесь может быть сравнение! — улыбнулась Саша и внимательно посмотрела на него. — Марс заступился за меня.

Ларин глубже ушёл в кресло.

— Скажите, вы от всех ваших поклонников решили избавиться таким путём? — спросил он, выпуская клубы дыма.

— Нет. От вас, например, не стала бы, — с вызовом ответила Саша.

— Буду знать.

Взгляды их на мгновение встретились. Наступило неловкое молчание. Ларин первым прервал его:

— Что это Соболев так долго?

Саша не успела ответить — заговорил репродуктор:

— Лаборатория!

Ларин придвинул микрофон:

— Я слушаю вас, Иван Константинович.

— Подходим к острову, Василий Михайлович. Если не сильно заняты, поднимитесь в рубку.

Вернулся Соболев с тремя заряженными баллонами.

— Остров, Василий Михайлович, — коротко бросил он, складывая свою ношу на пол.

— Проверь костюмы, — сказал Ларин. — Нам, видно, порядком придётся сегодня полазить, — и, слегка кивнув Саше, он закрыл за собою дверь.

— Есть проверить костюмы, — весело отчеканил Соболев вслед Ларину. — А знаешь, хорошо, что мы у Василия Михайловича, — повернулся он к Саше.

— Тебе помочь?

Соболев покачал головой:

— Иди лучше взгляни на остров.

Саша поднялась на палубу и сразу же увидела остров. За три недели плавания в безбрежном океане она впервые видела землю. Серый и голый, окаймлённый ожерельем белой морской пены, остров напоминал разрушенный замок. Судно, стоявшее у его берега, казалось совсем крошечным. «Это, наверное, „Ястреб“», — подумала Саша и только сейчас заметила, что «Ураган» полным ходом удаляется от острова.




ГЛАВА 15 ВОЛОДЯ ДАНИЛОВ ПОСТИГАЕТ ТРУДНУЮ «НАУКУ»


В рубке Ларину показали радиограмму с «Ястреба».

«Сегодня в 23 часа 43 минуты траулер сел на подводные камни у северо-западного берега необитаемого острова Планшир. В 3 часа 37 минут траулер дал течь. Утром в отлив команда пыталась освободить винты от сетей. Наши старания не увенчались успехом».

— Придётся, пожалуй, подняться на север, — сказал Усков, внимательно рассматривая карту. — Дойдём вот до этой точки и развернёмся на юг, к острову.

— Недаром моряки, как чёрта, боятся этого острова, — заметил Ларин.

Радиограмма с «Ястреба» испортила ему настроение. Он надеялся, что «Ураган» недолго задержится у острова и, освободив винты «Ястреба» от сетей, продолжит плавание. Теперь нечего было и думать об этом. «Считай, что сутки пропали. А время идёт, — думал Ларин. — А если „Ураган“ ещё пропорет свой живот… Нет, Усков — опытный капитан…»

«Ураган», описав круг, развернулся на сто восемьдесят градусов и взял курс на остров.

Усков стал у штурвала.

— Эхолот! — скомандовал он.

Ларин смотрел на карту, испещрённую вокруг острова точками, кружочками, чёрточками. Казалось, что это огромное войско охраняет подступы к какому-то сказочному подводному замку. Только в одном месте войска расступились, образуя извилистый проход. Если кто и мог провести тут судно, так только капитан Усков.

— Проскочим, чёрт побери, — сказал Усков, как бы угадывая мысли Ларина.

— Ну, теперь я верю, что проскочим, — засмеялся Ларин и стал набивать свою трубку.

Океан, гладкий, словно грифельная доска, терялся в дымчатой дали. За кормой тянулся треугольник: его чертил на воде «Ураган». Кружились чайки… Ничто не говорило об опасности. Только импульсы эхолота неистовствовали. Усков поминутно крутил штурвал: он как бы видел, что творится под водой, и вовремя ускользал от опасности.

«Ураган», выписывая на воде зигзаги, подходил к острову. Глазам постепенно открывался серый скалистый берег, круто поднимающийся из воды. Скалу посередине будто раскололи гигантским топором и раздвинули в стороны, чтобы открыть вход в небольшую бухту. «Ястреб» стоял недалеко от входа, метрах в двадцати от берега.

От «Ястреба» отвалила шлюпка. На борт «Урагана» поднялся капитан «Ястреба».

На коротком совещании разработали план спасательных работ. Было решено перебросить между траулерами раскладной трап из алюминиевых труб и по нему переправить на «Ураган» часть груза, чтобы уменьшить осадку «Ястреба». Как и предполагал Ларин, ныряльщикам предстояло выполнить основную работу: освободить винт от сетей, выяснить размеры пробоины и как-то заделать её.

На палубах судов поднялись шум и возня. Команды, выслушав капитанов, с рвением принялись за работу. К первой секции складного трапа привязали конец пенькового каната, а сам канат на шлюпке отвезли на «Ястреб» и прикрепили к лебёдке. Кузьма Степанович, убедившись, что всё сделано, как надо, включил электромотор. Раздался резкий щелчок, и первая секция трапа выдвинулась вперёд, за ней вторая, третья, четвёртая… Под углом в пятнадцать градусов «Ураган» выбросил двенадцатиметровый трап. С помощью лебёдки и каната его стали подтягивать к палубе «Ястреба». Но расстояние между траулерами оказалось больше, чем предполагалось, и мост перекинуть не удалось.

Вершинин нырнул в воду, чтобы проверить, сможет ли «Ураган» ещё приблизиться к «Ястребу». Через полчаса, поднявшись на борт, он доложил о результатах исследования глубин. Примерно в пяти метрах от траулера в сторону берега подводный канал, по которому шёл «Ураган», поворачивался на запад и, огибая огромный камень, выходил к воротам бухты. Вершинин предлагал завести «Ураган» в этот полукруглый «зал» и оттуда начать спасательные работы. Предложение приняли.

После нескольких сложных маневров «Ураган» придвинулся к «Ястребу» настолько, что можно было перекинуть трап. Между траулерами над океаном, покрытым рябью и залитым солнцем, лёг мост. По краям его установили перила. Боцман первый отважился пройти по мосту и, убедившись, что всё в порядке, сказал:

— Можно начинать.

«Ястреб» вёз для отдалённой рыбобазы соль, её и надо было перегрузить на «Ураган». Мешки с солью подавались в стропах из трюма.

Первый мешок Данилов кое-как дотащил. Второй он принял неловко и перед самым трапом упал. Мешок придавил его сверху. Один из матросов ногой отбросил мешок в сторону. Данилов рассердился на себя и, упрямо сжав губы, опять стал в очередь. Боцман одним махом взваливал кладь на спины людей. «Вот это работа!» — восхищался Данилов.

— А ну, подходи веселей, — зычно подзадоривал Веригин.

Было видно, что работа ему по душе. Всё в нём играло от возбуждения, глаза блестели.

— Ишь, чёрт, кидает, как дрова на сани, — говорил седой коренастый матрос с «Ястреба». — Вот я зачну на тебя наваливать, посмотрим, как ты сдюжишь!

— Я, милый, по два мешка начну таскать.

— А ну давай!

Матрос и боцман поменялись местами. Боцман принял мешок, даже не дрогнув. На него навалили второй мешок, и Веригин медленно пошёл по трапу. Десятки людей, приостановив работу, горящими глазами провожали его.

— Учись, молодёжь, у старой гвардии! — выкрикнул седой матрос.

И работа закипела с новой силой.

Очередной мешок опять чуть не свалил Данилова. Но теперь он знал: стоит хоть чуть покачнуться — и снова окажешься под мешком, поэтому пошёл, не пытаясь поправить груз.

А Юра Новиков, медленно передвигая по трапу отяжелевшие ноги, шёл на «Ураган». «Коля опять сумел увильнуть от работы», — почему-то с неприязнью подумал он о Щербане. С борта «Урагана» одно за другим ушли в океан ныряльщики. «А Соболев, видать, в рубашке родился, везёт ему», — и Новикову стало жалко себя. Разве капитан не мог подобрать ему другую работу, достойную завтрашнего дипломированного капитана? «К чёрту! — решил Новиков. — Пусть что хотят, то и делают, больше я не работник тут». Очутившись на палубе «Урагана», он отступил к открытому борту, чтобы дать дорогу боцману, нёсшему на своих могучих плечах тяжёлый груз. Заметив Марса, важно шагавшего за хозяином, Новиков сделал ещё один шаг и… полетел вниз.

— Человек за бортом! — крикнули с «Ястреба».

Боцман сбросил мешки и круто повернулся. «Новиков», — догадался он и повелительно крикнул:

— Марс! Спасай!

Собака подбежала к борту. Прыгнула. Новиков, усиленно работая руками, всплыл на поверхность, но, глотнув солёной воды, опять окунулся с головой. «Я тону», — подумал он и снова задвигал руками и ногами. Марс делал вокруг него круги. Увидев собаку, Новиков вскрикнул и стал погружаться в воду… Марс схватил его за воротник куртки и медленно поплыл к спущенной боцманом шлюпке. Кузьма Степанович вытащил Новикова почти безжизненного. Марс поднялся сам.

На борту «Урагана» Новикова откачали. В медпункте он попал в надёжные руки врача.

Работа, прерванная происшествием, продолжалась до тех пор, пока не перетащили весь груз.

Моряки изрядно проголодались. Тётя Паша была рада: наконец-то по достоинству оценят её кулинарные способности.

За обеденным столом Ларин спросил:

— Почему нет Поленовой?

— Она ещё не вернулась, — сказала тётя Паша.

— Откуда не вернулась?

Тетя Паша выразительно посмотрела себе под ноги.

— Саша в костюме этом была, «ле-ле». В океан пошла.

Ларин отодвинул тарелку и поспешно вышел. Может, Поленова успела вернуться в лабораторию?

— Александра Николаевна!

Тишина. Ларин открыл шкаф., где хранились костюмы «ЛЛ-3». Одного костюма не было. Ларин подошёл к письменному столу; сел в кресло, закурил. «Что делать? Ждать её? Выйти на поиски? Но куда?..»




ГЛАВА 16 ПРИКЛЮЧЕНИЯ САШИ ПОЛЕНОВОЙ


Саша где-то вычитала, что у человека самые причудливые, красочные сны протекают в течение нескольких мгновений. Так ли это, она не знала, но, когда падала с борта траулера, перед ней в какой-то миг промелькнула вся её короткая жизнь: школа, первое увлечение, путешествие на Камчатку, встреча с Лариным… Вспомнилось почему-то недавно полученное письмо подруги. Подруга писала, что учится в театральном институте… Саша зажмурилась, как делала это на Амуре, прыгая с вышки, и проскользнула через волшебное зеркало, отделяющее воздух от воды. Когда она открыла глаза, вокруг неё был уже новый, незнакомый мир. Саша сделала несколько сильных гребков ластами, согнулась в пояснице и ушла вглубь.

В лаборатории она любила наблюдать за рыбами в аквариуме. Они то стремительно продвигались вперёд, то вдруг замирали на месте, как бы повисая в воде, потом резко поворачивались и мчались к другой стенке аквариума. Сейчас Саша сама была рыбой, подводной птицей. Она могла поворачиваться, как угодно, плыть в любом направлении, лежать, как на койке, описывать круги, потом опять лежать, с изумлением глядя на окружающий мир.

Стая изящных морских рыбок с поперечными тёмными полосами на боках подплыла к ныряльщице. Величиной с ладонь, они тупыми мордашками тыкались об неё, забавно махали хвостиками, опускали и поднимали красные плавники. Саша лежала неподвижно, любуясь первыми подплывшими к ней подводными жителями. Вдруг стая шарахнулась. Крупная треска со свирепой мордой проглотила одну рыбку.

Увидев незнакомое ей существо, хищница уставилась на него круглыми глазами, но подплыть поближе не решалась. На Авачинский комбинат, где вытапливали жир из печени рыб, часто привозили треску. Теперь Саша с любопытством рассматривала двухметровую, напоминающую торпеду рыбу в её родной стихии. Треска лениво махала хвостом, открывала и закрывала широкую пасть. Но стоило Саше чуть шевельнуть руками, как она исчезла.

Догнать! Подобрав колени, Поленова оттолкнулась и поплыла. Сумрак сгущался. Видимость стремительно падала. Где-то впереди мелькнул силуэт трески и растаял во мраке. Саша взглянула на светящийся циферблат глубиномера — он показывал сорок семь метров. В ушах слегка покалывало, кружилась голова. Такое же ощущение лёгкого опьянения она испытала после бокала шампанского, выпитого на выпускном вечере в школе. Саша сделала быстрый вдох и сильно выдохнула в носовой зажим. Раздался треск, и боль в ушах исчезла, но лёгкое головокружение не проходило. «Как только почувствуешь подводное опьянение — всплывай наверх», — повторял Соболеву Ларин. Он говорил, что на больших глубинах человек испытывает азотное опьянение и будто в этом случае он теряет контроль над собой. Вспомнив это, Саша как бы сразу протрезвела и стала всплывать. На глубине десяти метров чувство опьянения прошло. Некоторое время она лежала на спине и отдыхала.

«Интересно, — размышляла Саша, — можно под водой плыть батерфляем или нельзя?» В этом трудном стиле плавания она дважды была чемпионкой Дальнего Востока среди девушек. Неужели на батерфляй и под водой придётся тратить столько же энергии, сколько на поверхности? «Попробую», — решила Саша. Она взмахнула руками, как бы подгребая воду под себя, оттолкнулась ногами и выбросила корпус вперёд. Толчок был настолько сильным, что она пролетела метров пять. Полёт этот был не по горизонтали, а по наклонной — снизу вверх. Если бы поблизости был кинооператор-подводник, он заснял бы удивительнейший кадр: в синий сумрак океана, взмахивая широкими крыльями, удаляется огромное неведомое существо.

Саша перевернулась на спину. Воздух входил в лёгкие, как в детский резиновый шар. Выдыхала она медленно и видела, как янтарной цепочкой поднимались вверх воздушные пузыри, а когда поплыла, причудливое ожерелье потянулось за ней.

Плыть было хорошо, и Саша не заметила, как очутилась перед зарослями водорослей. Они слегка колыхались, как летом колышется пшеница на ветру. Только цвет у них был не золотистый, а бурый, чёрный и красно-фиолетовый. Переплетаясь между собой, они терялись в океанских просторах. Мелькали рыбки. У некоторых была удивительно красивая расцветка — ярко-красные плавники, золотистые бока, белое брюшко. Они держались отдельной стайкой, будто сторонясь рыбок в более скромном наряде.

Раздвигая водоросли руками, Саша выплыла на поляну с подводными рифами в центре. Это как раз то, что нужно. Можно посидеть на камне и отдохнуть.

На поляне светлее, чем в зарослях, и видимость лучше. А рыбок — не счесть. Сюда, очевидно, не заглядывали морские хищники, и рыбки резвились вовсю. Но тут были не только рыбки. Зеленоватые червячки резкими толчками вертикально поднимались вверх. Кудато спешили вертлявые длиннотелые жучки. На широком буром листе качалась улитка. Три громадных круглых жука деловито подплыли к цепочке пузырьков и принялись за работу. Работали старательно, шевеля усами, пятились назад, потом делали рывок вперёд. Но всё впустую. Они, очевидно, поняли, что тут не поживиться, и важно, не роняя своего достоинства, отступили и скрылись в фиолетово-красных зарослях.

Издали эти заросли походили на красное полотнище, натянутое во всю стену здания и освещённое желтоватым уличным фонарем. На полотнище отчётливо проступали поперечные нити-стебли. Саша подплыла, взяла в руки вильчатый стебель. Это была анфельция — ценнейшая водоросль дальневосточных морей, из которой вырабатывается агар-агар. Кусочек агара весом в пять граммов способен в несколько минут «выпить» целый стакан воды, разбухнуть и заполнить всю посуду прозрачной студенистой массой. Мармелад, желе, мягкие конфеты, брынза делаются с применением агара.

Саша пробиралась сквозь водоросли. Ещё одно движение руками, ещё гребок… Хотелось поскорее выбраться на свободное пространство, но этому подводному «лесу» не видно было конца. Полянки теперь встречались реже. Саша заплыла в заросли ламинарии. Продвигаться стало труднее, пришлось пустить в ход нож.

«Скоро ли всё это кончится?» — встревожилась Саша и попыталась одним рывком пробиться на поверхность. Но это ей не удалось.

Ларин, заложив руки за спину, ходил из угла в угол. В лабораторию без стука вошли Соболев и Вершинин.

— Что будем делать? — спросил Ларин, возвращаясь к столу.

— Взгреть её как следует, — сердито сказал Вершинин.

Соболев дипломатично промолчал. Он знал, что Саша давно хотела побывать под водой, и по её намёкам догадывался, что рано или поздно она уйдёт в море.

— Чтобы взгреть, надо её сначала найти, — заметил Ларин. — Без предварительной тренировки плавать под водой не рекомендуется, а без разрешения — тем более. Но это потом…

Ларин нагнулся и, видимо, нажал на кнопку, потому что вдруг крышка стола посредине провалилась, и из прямоугольного отверстия медленно поднялся портативный радиопередатчик с направленной антенной. Вася Соболев знал многие тайны лаборатории, но каждый раз, когда сталкивался с чем-нибудь новым, снова и снова восхищался инженером, его изобретательностью. Стол, за которым Ларин сидел, казался Васе сказочным сундуком: стоит прошептать тайное слово — и он откроет какую-нибудь чудесную новинку.

В своё время инженер Лина Ларина, решая проблему добычи крабов и трепангов с помощью лёгких водолазных костюмов, мечтала снабдить ныряльщиков, если не всех, то разведчиков обязательно, радиотелефонной аппаратурой для связи с плавучим крабоконсервным заводом. Ларин доказывал ей, что, поскольку ныряльщик не сможет вести разговор из глубины моря и ему придётся всплыть для этого на поверхность, радиотелефоны ни к чему. Но она стояла на своём. Ей не суждено было воплотить свою мечту в жизнь. Василий Михайлович, талантливый изобретатель и мастер на все руки, как говорили о нём в институте, сконструировал новый подводный костюм «ЛЛ-3» (Лина Ларина — 3), собрал опытный радиотелефонный аппарат и вмонтировал его в свой письменный стол. Но костюм он не успел снабдить этими аппаратами. Как они сейчас пригодились бы! Но слышать Поленова будет: у неё в костюме есть обыкновенная крохотная станция.

Ларин настроил передатчик. В кружочках замерцали зелёные огоньки.

— Я — «Ураган», я — «Ураган», — медленно говорил Ларин. — Поленова, слушайте меня. Поленова, слушайте меня. Приказываю вернуться на траулер! Включите передатчик. Включите передатчик…

Надев наушники, Ларин стал нетерпеливо ждать. Секунда, другая… минута… Зелёные огоньки в кружочках.

Тихое жужжание. Лёгкие щелчки в аппарате. Ларин вновь придвинул микрофон.

— Поленова, где вы? Поленова, где вы?

Эфир молчал. В голову лезла всякая чертовщина.

— Молчит…

Вдруг рация пискнула и приняла три коротких звука. Позывные Поленовой!

— Жива, жива! — воскликнул Соболев.

Ларин снял наушники и с тревогой посмотрел на подводников:

— Товарищи, она заплыла в бухту. Надо её найти.

Сашу по-прежнему окружал синий сумрак. Она ножом пробивала себе дорогу, чувствуя, как неприятный холодок заползает в сердце. Саша опустила нож, чтобы отдохнуть, и скользкие водоросли тут же сомкнулись над ней. И ни одного живого существа поблизости. Даже маленькие юркие рыбки исчезли. Кругом заросли ламинарий — бурых водорослей, драгоценной морской капусты. Говорят, в дальневосточных морях она занимает площадь в девяносто тысяч гектаров и с этого подводного «огорода» ежегодно можно собирать по полтора миллиона тонн урожая. Богатство огромное. Но сейчас это богатство не хотело выпускать девушку. Гибкие змеевидные стебли обвивались вокруг ног, рук, и в душе Саши стал нарастать страх.

Ларин предупреждал Соболева: случится под водой беда — обдумай всё хладнокровно, не паникуй. «Вот именно, не паникуй, Поленова», — приказала себе Саша.

К правой руке, в которой был нож, извиваясь, приближалось гибкое чёрное тело. Змея! Саша рванулась, взмахнула ножом и ударила. «Змея» оказалась самой обыкновенной ламинарией, может быть лишь потолще стеблем.

И снова Саша двигалась вперёд, без устали работая ножом. Наконец заросли начали редеть, она всплыла на поверхность и зажмурилась: дневной свет был ослепителен. Какие тут изумительные светло-золотисгые краски! Саша будто впервые видела яркую голубизну неба, перистые облака. Разве столько оттенков бывает у подводного растения, как вон у того единственного дерева, что растёт на скале! А какая тут далёкая и отчётливая видимость — километры!

Но где траулер? Кругом отвесные берега. Саше казалось, что она находится на дне громадной бочки с почерневшими и отсыревшими стенами. По ним не поднимешься. Что же делать? Запас воздуха на исходе. К траулеру она не доплывёт. Недалеко лежал островок, такой аккуратный, нарядный. На зеркальной глади бухты он выглядел как новенький пятачок, случайно брошенный на площади.

Саша уже собралась нырнуть, как в ушах её раздался медленный шёпот. Голос, был глухой, отдаленный:

— Я — «Ураган», я — «Ураган». Слушайте меня… Слушайте меня…

Только сейчас Саша до конца поняла, какому риску себя подвергала. Она перевернулась на спину и долго лежала неподвижно. Одна, совсем одна.

Отдохнув, она поплыла к острову.

Через каменные ворота моторка выскочила в круглую бухту. Сердце Соболева замерло в восхищении. Бухта переливалась синевой, как только что залитый каток. Лодка врезалась в эту синь и начала выписывать зигзаги. За кормой, как шлейф, тянулся след.

Звонко рокотал мотор. Звуки ударялись в отвесные берега, падали обратно, отскакивали и вновь натыкались на скалы. Звукам не было выхода из каменной бочки. Они носились в ней, наполняя воздух всё усиливающимся гулом.

Соболев повернул голову и во всё горло крикнул Щербаню, чтобы тот уменьшил скорость лодки. Щербань широко открывал и закрывал рот, словно рыба, выброшенная на берег, а слов не было слышно. Соболев погрозил Щербаню кулаком: вот, чёрт, несётся! При такой скорости не только пузырей, но и бревна не увидишь.

Моторка, обогнув небольшой островок, помчалась к воротам бухты. Здесь Щербань заглушил мотор. У Соболева рябило в глазах от напряжения. Он потёр их, потом взглянул на воду. Пузыри! Он надел на нос зажим, натянул маску, сунул мундштук в рот и нырнул в воду.

— Куда? — крикнул Щербань.

Раскаты эха стихли. Щербань закурил сигарету. Бухта лежала гладкая, блестящая. Фляга в руках Щербаня тоже была гладкая. Он запрокинул голову и сделал несколько глотков; крякнул и вновь сунул в рот сигарету.

Вдруг в наступившей тишине раздался пронзительный свист. Щербаня словно укололи иглой. Он быстро повернулся, посмотрел на бухту. Свист повторился.

— Кого это ещё принесло? — проворчал он, включая мотор.

Саша плыла к острову. На глазах менялся подводный пейзаж, из буро-красного превращаясь в зелёный. Значит, недалеко берег. Саша делала короткие сильные гребки ластами, держа руки у бёдер, чтобы увеличить обтекаемость тела.

У берега плыть стало труднее. Вода, прошитая тонкими зелёными стеблями растений, была неподвижна и не хотела пропускать Сашу. Снова пришлось пустить в ход нож. Саша орудовала им сосредоточенно, упрямо, резала и рвала водоросли, продиралась сквозь них, словно через стог соломы. Отдыхала чаще, чем этого хотелось бы. Во время одной такой минутной передышки она услышала какой-то шум. Звуки были глухие и тяжёлые. Усиливаясь, они заполнили весь подводный мир. Саша всплыла на поверхность. Прямо на неё мчалась моторка. Саша стала махать рукой, но её не заметили. Моторка прошла стороной, обогнула островок и повернула назад.

Теперь Саша могла надеяться только на себя, на свои силы и ловкость пловца.

До берега было недалеко — полсотни метров. Ещё немного усилий — и она ступит на землю, Чтобы ускорить приближение желанной минуты, нырнула. Незаметно надвинулась стена водорослей. Раздвигая их руками и ногами, Саша плыла на небольшой глубине и скоро почувствовала, что задыхается. Она судорожно втягивала воздух — воздуха не было. Кружилась голова. Скорей наверх! Сорвать маску! Саша рванулась, но цепкие водоросли будто того и ждали — облепили, опутали всё тело. Перед глазами завертелись красные обручи, потом они слились в одно огненное колесо. Уже не помня как, протянула руку за спину и открыла перепускной клапан секции баллона с аварийным пятиминутным запасом воздуха. Глубокий вдох — и она открыла глаза. Почувствовала, как в лёгкие льётся свежий, прохладный воздух, как проясняется голова, оживают руки.

Как хорошо, когда много воздуха! Глотай его, живи! А когда его всего на пять минут жизни? Что тогда?

Саша изо всех сил освобождалась от пут. Вдох — взмах руки и гребок ногами. Выдох — ещё взмах и ещё гребок… Как быстро, однако, летит время. Осталось всего две минуты жизни. Вдох — гребок и выдох — гребок… Последняя минута… Как ненавистны эти водоросли! Неужели не выбраться? И вдруг сердце начинает радостно колотиться: водоросли расступились. Вдохнув остатки воздуха, Саша рывком взяла последние метры и уцепилась за искривлённый ствол дерева. Спасена! Шумно выдохнула и сорвала с головы маску.

Мир прекрасен! Прекрасно и голубое небо, и синяя бухта, и старая скрюченная ива, и даже эти угрюмые каменные стены.

Саша вылезла на островок. Он был крохотный, заросший угнетённым хилым ивняком. Вот и замшелый камень, на котором можно посидеть и отдохнуть. Саша устало опустилась на него. А что же делать дальше? Сюда она приплыла под водой, в лёгком, удобном костюме, а возвращаться придётся по воде. Это куда труднее. Но другого выхода нет.

Снимая гидрокостюм, Саша случайно посмотрела на ворота бухты. Там стояла моторка. Что ж, теперь и плыть не надо. Саша сунула в рот два пальца, и пронзительный свист прорезал тишину. Видя, что в моторке не торопятся на выручку, она с помощью двух пальцев, как заправский уличный мальчишка, издала ещё более пронзительный оглушающий посвист соловья-разбойника.

Моторка, прежде чем пристать к берегу, два раза обошла остров: искала свободный от водорослей проход.

— А, морская царевна! — насмешливо сказал Щербань, спрыгивая на землю. — Свистишь ты, прямо скажу, классически. Ну-ка повтори.

— Отстаньте, товарищ Щербань. Вы одни?

— С боксёром.

— С каким ещё боксёром?

— Он один у нас на траулере. Соболев.

— Где же он сейчас?

— Там, — кивнул головой Щербань на ворота бухты. — А ты девчонка стоящая.

Он подошёл и обнял её.

— Руки! — закричала Саша резко и повелительно, почти так, как кричит капитан «Урагана», когда видит на палубе непорядок.

Щербань не разжимал рук.

Саша изо всех сил толкнула его в грудь — и Щербань кувыркнулся в воду. Вылез он мокрый, весь облепленный водорослями, и так свирепо посмотрел на девушку, что та сделала шаг назад, но тут же весело рассмеялась: уж очень смешон был Щербань в эту минуту. Глядя, как заразительно и безобидно она смеётся, Щербань не выдержал и тоже рассмеялся.

— Здорово ты, девочка, скомандовала «полный назад», — сказал он. — Теперь ты нравишься мне ещё больше.

— Я вам не девочка, — строго сказала Саша. — У меня есть имя и фамилия.

— Ладно, ладно. Садись, поедем.

«Ястреб». Спущена шлюпка. Капитан молча ожидает сигнала из глубины.

Из воды показалась голова Ларина. Он не поднялся на шлюпку, а, уцепившись одной рукой за борт, снял маску и попросил закурить; сделал несколько затяжек и отрывисто сказал:

— Я не мореход. Пусть посмотрит Алексей Иванович. Пробоина в носовой части траулера. А винты от сетей освободил.

Вершинин стал готовиться к погружению.

— Тебя страховать, Алексей? — спросил Ларин. — Учти, видимость плохая.

— Не надо. Ты и так долго пробыл под водой.

— С винтами было порядком хлопот, — нахмурился Ларин. — Моторка не вернулась?

Вершинин отрицательно качнул головой, натянул маску и опустился в воду.

Ларин подтянулся и перебросил тело в шлюпку.

Вершинин поплыл вглубь. Отливным течением кружило песок, и Алексей не сразу нашёл «Ястреб». Траулер стоял, уткнувшись носом в плоский риф. Вершинин плыл вдоль правого борта, и вдруг траулер исчез. Вершинин поплыл обратно. «Ястреб» появился столь же внезапно, как и исчез. «Я плыл слишком быстро, проплыл траулер. Да ещё этот проклятый песок», — подумал Алексей и приступил к детальному осмотру судна. Свет был жёлтый. В воде кружились миллионы мельчайших песчинок. Временами они уменьшали видимость до одного метра. Казалось странным, что свет пронизывает воду, а разглядеть при этом ничего невозможно.

Вершинин развернулся и поплыл вдоль левого борта. Он спускался к днищу, подплывал к корме, нависшей над чёрной бездной, исследовал эту бездну, потом всплыл на поверхность.

— Ну, что? — разом спросили капитаны, как только Вершинин поднялся на борт.

— Мне кажется, — устало ответил Вершинин, — «Ястреб» сам может сняться, без буксира. За кормой рифов нет. Надо заделать пробоину, выкачать воду из носового трюма и задним ходом вывести траулер на чистую воду.

— Ну что ж, — сказал Усков, посоветовавшись с каиитаном «Ястреба». — Вся надежда на вас. Сумеете до прилива заделать пробоину?

— Думаю, справимся, — ответил Вершинин.

— Откровенно говоря, — обратился Усков к Ларину, — не верил я, Василий Михайлович, в ваши костюмы. Думал, так, пустяки. А оказывается, дельная и необходимая морякам штука…

Ларин слушал рассеянно. В эту минуту он думал о Поленовой. Видимо, не надо было принимать её на работу в экспедицию. Удастся ли Соболеву спасти её? Ведь в баллонах давно кончился запас воздуха.

Описав дугу по бухте, моторка остановилась у каменных ворот. Саша оглянулась.

— Где же Соболев?

— Вон, — Щербань кивнул головой на пузыри, лопавшиеся на поверхности воды.

— А что он там делает?

— Наверное, преподаёт урок бокса, — со смехом сказал Щербань.

Под водой творилось что-то неладное. Может, Соболев нуждается в помощи? Заметив баллон с воздухом, Саша спросила:

— Это для меня?

— А для кого же?

— Накиньте мне его на спину;.

Саша натянула маску и прыгнула за борт.

— Осторожно! — крикнул Щербань.

Но Саша уже не слышала этого сердитого окрика. Очутившись под водой, она быстро поплыла туда, где вилось ожерелье из пузырьков, и скоро увидела силуэт пловца. Ещё два-три сильных гребка — и глазам её представилась удивительная и жуткая картина: Вася Соболев вёл отчаянную драку с осьминогами. Ещё учась в школе, Саша в каком-то заграничном кинофильме видела, как спрут напал на женщину. Он схватил её своими щупальцами и притянул к себе. Бесстрашный искатель жемчуга убил морского злодея и освободил женщину. В романе Виктора Гюго «Труженики моря» говорится, что спруты высасывают, выпивают человека. А лет пять назад в газетах писали о поединке водолаза с гигантским осьминогом.

«Хорошо, что на моём пути не встречались эти подводные злодеи», — невольно поёжилась Саша, подплывая к Соболеву. Проход был узкий, и повсюду на скалах ворочались осьминоги. Соболев, видимо, был зол на этих тварей, потому что ни одну из них не оставлял в покое. Руками он срывал маленьких, они извивались, стараясь вырваться, и, когда это удавалось им, удирали вприпрыжку, выбрасывая струйки чернильной жидкости.

«Сумасшедший какой-то», — подумала Саша, наблюдая за сражением.

Соболев подплыл к громадному спруту и, схватив его за щупальце, полоснул ножом. Но почему спрут не охватывает Соболева своими страшными «руками»? Да он же трус, оказывается! Это открытие изумило Поленову. Соболев между тем продолжал своё дело: он отхватил ещё одно щупальце. Спрут, вместо того, чтобы пустить в ход своё оружие, пальнул в него жиденькой струёй чернильной жидкости и сорвался с насиженного места. А Соболев уже подплывал к следующему осьминогу и с остервенением кидался на него.

«Что же это такое? — всё больше удивлялась Саша. — Почему паника среди морских жителей?» Завидев грозного противника, осьминоги сразу же пускались в постыдное бегство, забирались в расщелины. Соболев скоро освободил весь проход и с видом победителя проплыл по нему несколько раз.

— Ну и будет тебе взбучка, — засмеялся он, когда они поднялись в шлюпку и сняли маски.

— Пусть, — тряхнула головой Саша. — Заю теперь я знаю, в чём моё призвание…

Щербань завёл подвесной двигатель, и моторка выскочила в океан.




ГЛАВА 17 ТОРЖЕСТВЕННОЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВО


Океан замер под прозрачным утренним небом.

«Ураган» и «Ястреб» стояли рядом. На палубах не было видно ни души. Но вот почти одновременно раздались два пронзительных свистка. Суда ожили. Заработали лебёдки. Через полчаса «Ураган» и «Ястреб» снялись с якорей и медленно стали удаляться от острова. Сначала они шли одним курсом, потом «Ураган» басовитым гудком распрощался с «Ястребом» и круто повернул на юг. Остров был виден в течение полудня, к вечеру он уменьшился до едва заметного голубого мазка в северо-восточной части безбрежного Тихого океана.

В кают-компании заканчивался ужин.

— Ну, что же вы решили? — обратился Ларин к Вершинину. — Поговорили с людьми?

— Вся команда горячо поддержала наш комсомольский почин. Только вот Щербань с Новиковым…

— Слушайте, Вершинин, бросьте, — сверкнул глазами Щербань. — Достаточно из меня кишки выматывали!

— Вымотаешь у вас! С вами разговаривать — два куля соли надо съесть.

— Я, кажется, ясно объяснил вам, — продолжал Щербань, не обратив внимания на реплику Вершинина. — Могу ещё раз повторить. Я согласен соревноваться за быстрейшее освоение новой техники, за перевыполнение экспедиционного плана. Машины в мою вахту будут работать с точностью швейцарских часов. А насчёт того, как жить, как провести свой досуг, — извините, соревноваться не желаю. И вообще объясните мне, пожалуйста, что значит жить по-коммунистически?

— Я вам с Новиковым целый час объяснял. — Вершинин налил себе стакан чаю, в задумчивости провёл рукой по мягким волосам и устало, монотонно продолжал: — Жить по-коммунистически — прежде всего значит всегда быть морально стойким…

— Опять лекция, — поморщился Щербань. — Вы что, думаете газет мы не читаем, радио не слушаем?

Вершинин покраснел. Щербань попал в самое больное место: была у третьего помощника слабинка — любил поучать.

— О чём вы спорите? — Усков посмотрел на Щербаня. — Мы все слышали, Николай Петрович, как вы в прошлый раз говорили об облике человека будущего. Но вы глубоко заблуждаетесь. Со временем вы сами убедитесь в этом. Специалистом не так уж трудно стать — вон сколько институтов в стране, а вот настоящим человеком сделаться — куда труднее и сложнее.

— Это я понимаю, Иван Константинович, — наклонил свой чуб Щербань. — Но нельзя же всю команду «Урагана» стричь под одну гребёнку. Я, например, не хочу заниматься художественной самодеятельностью.

— А кто вас заставляет? — спросил Ларин.

— Кто? Вершинин, конечно, — Щербань бросил насмешливый взгляд на третьего помощника. — Через художественную самодеятельность он хочет приобщить моряка к искусству.

— Сейчас проверим, — сказал Ларин, принимая от Вершинина проект договора. В кают-компании некоторое время царило молчание. Потом Ларин поднял глаза на Щербаня. — Проект договора вполне, вполне приемлем. Ознакомьтесь, Иван Константинович. Я с радостью поставлю свою подпись под договором. Только вот об искусстве и творчестве Вершинин толкует не то что неправильно, а скорее однобоко, немного упрощенно, что ли.

— В чём эта упрощенность? Я не согласен с вами, Василий Михайлович.

— Охотно объясню, — сказал Ларин. — Вы хотите научить людей воспринимать большое искусство через художественную самодеятельность. Вы хотите, чтобы одни у вас занимались в драмкружке, другие сочиняли стихи, третьи посещали музыкальный кружок. Конечно, в команде найдутся люди, которые охотно будут участвовать в художественной самодеятельности. Ну, а если человек не хочет участвовать? И пусть не участвует. Главное — в умении воспринимать искусство. Я, например, когда на сцене смотрю Гамлета или читаю «Тихий Дон», дополняю текст Шекспира или Шолохова своим воображением, и для меня Гамлет — мыслитель…

— А для меня — хлюпик какой-то, — бросил Щербань.

— Вот видите, — улыбнулся Ларин, — мы, очевидно, по-разному представляем себе не только образ Гамлета, но и шолоховскую Аксинью, её душевный мир, внешность. Однако в этом я не вижу беды. Хуже, если, глядя на картины Левитана или слушая музыку Чайковского, человек остаётся холоден, равнодушен. В таком случае это просто духовно бедный человек, и наш долг помочь ему воспитать в себе эстетическое чувство…

— Но, Василий Михайлович, — возразил Вершинин, — самодеятельность мы должны развивать.

— А кто говорит, не должны? Но в договор такой пункт, пожалуй, не следует включать.

— Договор все будут подписывать?

— Все, все, — сказал Усков.

— Как же теперь быть с Поленовой? — спросил Вершинин.

— А что с ней?

— После вчерашнего случая как-то неудобно…

— Почему же ей не подписать? — удивился Ларин. — Мы же для того и организуем соревнование, чтобы воспитывать людей, готовить их для жизни в коммунистическом обществе.

— А мы ей всё же всыплем по комсомольской линии. На первом же собрании.

— Так это тоже одна из воспитательных мер, дорогой мой, — усмехнулся Ларин.

— Вот что, — сказал Усков, поднимаясь. — Я сам поговорю с людьми, с каждым в отдельности. И не будем тянуть с этим делом.

…Мерно вздымалась широкая грудь океана. Волны лениво плескались о борт «Урагана». На чёрном небе блестели крупные звёзды. Океан отражал свет звёзд и был усеян множеством белых точек. Они мерцали и переливались на его чёрной поверхности. На «Урагане» вспыхнули прожекторы; тьму ночи рассекли огненно-рыжие мечи. Звёзды померкли. «Ураган», замедляя ход, остановился. И сразу же стало тихо. Только слышался мягкий шум волн. Потом тишину расколол гудок. Набирая силу, он долго будоражил ночной океан.

Палуба «Урагана» ярко осветилась. Моряки выстроились в две шеренги у стола, покрытого красным кумачом. На столе лежал лист бумаги, на котором крупными буквами было выведено: «Договор о коммунистическом соревновании». Соболев и Данилов приготовились к поднятию флага и по команде «смирно» замерли у флагштока.

— Поднять государственный флаг! — раздался голос капитана из рубки.

Красное полотнище с изображением серпа и молота и пятиконечной звезды медленно взвилось вверх.

Лица моряков, освещённые светом прожекторов, были торжественны. Все молчали. Молчала ночь. Молчал океан. И тишина подчеркивала праздничность обстановки.

Моряки один за другим подходили к столу и ставили свои подписи под договором.

И ночной океан, и серп и молот в лучах прожекторов, и праздничные лица товарищей вызывали в душе Соболева широкое чувство радости и гордости, глаза у него блестели. Поставив свою подпись, он выпрямился я взволнованно запел:
		Вперёд заре навстречу…



		Песню сразу же, словно по команде, подхватили все. Моряки ставили подписи и пели:



		Смелей вперёд и твёрже шаг,



		И выше юношеский стяг.



		Мы — молодая гвардия



		Рабочих и крестьян.








Песня лилась и лилась. Лёгкий ветерок подхватывал её и уносился вдаль, чтобы поведать миру о красоте советского человека, о его могучем душевном порыве.




ГЛАВА 18 ОКЕАН СВЕТИТСЯ


Володя Данилов поджидал боцмана возле верстака на полубаке. Здесь они в обществе Марса проводили всё свободное время, что-то мастерили, иногда читали брошюры по морскому рыболовству или просто молча смотрели на океан. Вот и сейчас Володя задумчиво глядел на бескрайнюю водную пустыню. Траулер, оставляя за кормой белый пенящийся след, легко и весело бежал на юг: где-то там, впереди, должны настигнуть косяк сельди.

Пришёл боцман.

— Ну, Владимир, продолжим учёбу. Вчера у нас хорошо получилось. «Мы — молодая гвардия рабочих и крестьян…» На чём мы остановились-то?..

Данилов смущённо кашлянул и взял с верстака тоненькую книжечку.

— Мы, Кузьма Степанович, разбирали формулу расчёта подъёмной силы лебёдки.

— Буква «вэ», буква «ку» и ещё «зет» какой-то. Не осилю я, Владимир, этого ржавого якоря.

— Очень просто же, Кузьма Степанович. Смотрите, — Данилов взял карандаш. — Буква «вэ» обозначает…

Боцман, силясь понять, морщил лоб, глаза его неотступно следили за быстро бегущей по бумаге рукой Данилова, а в голове всё равно происходила невообразимая путаница.

— Погоди, Владимир, — с виноватой улыбкой сказал боцман и слегка дотронулся своей в добрую лопату рукой до плеча Данилова. — Хоть убей, не разберусь… Присмотреть за одним делом надо…

— Плохой я объясняльщик, Марс, — уныло произнёс Данилов. — Кузьма Степанович, куда же вы?

Марс в несколько прыжков догнал боцмана, осторожно схватил его за штаны и, виляя хвостом, потянул назад. Кузьма Степанович погладил собаку. Марс прижал уши от удовольствия, но пасть не разжал и стал тихонько пятиться, упираясь передними лапами.

Боцман вернулся.

Собака радостно тявкнула и улеглась на старое место.

— Ты, Владимир, не сердись. Бог с ней, с этой самой формулой, — сказал боцман. — На практике у нас хорошо получается, вот и ладно…

Солнце падало в океан. Оно краем коснулось воды, потом медленно погрузилось. И сразу же огненные перья заката охватили полнеба золотым пламенем. Печальная мелодия понеслась над океаном. Это на корме траулера Новиков, склонив голову набок, медленно растягивал меха аккордеона. Боцман, слушая, думал о Новикове, о том, что он, наверное, не такой уж плохой парень, если умеет так душевно играть. Данилов прижался к боцману. Золото в небе потухло. Наступила ночь. Зажглись звёзды.

Ларин вышел на палубу, чтобы проветриться после напряжённой работы. Облокотившись о борт, он вдыхал свежий воздух, напитанный влагой. Ему было хорошо и почему-то немного грустно. Может, музыка навевала эту грусть? Аккордеонист, видимо, тоже грустил. Ларин стоял долго, пока не затекли руки, лежавшие на поручнях. Он отошёл от борта и неожиданно увидел Поленову.

— Импульсы возвращаются, Василий Михайлович, — почему-то шёпотом сказала она.

Ларин всмотрелся в её лицо. Оно было неподвижно. Глаза — большие, тёмные.

— Что с вами? — тихо спросил он.

— Какая чёрная вода… И там иной мир…

— Там вы уже побывали и заработали верный выговор.

— Ну и пусть, — Саша упрямо вскинула голову.

— Зачем, всё-таки, вы ушли в океан?

— Чтобы доказать вам, что я умею плавать.

Ларин сунул потухшую трубку в карман куртки.

— Что ж, пошли, Александра Николаевна.

Через полчаса команда собралась в красном уголке. Моряки были в брезентовых робах, готовые по первому же сигналу приняться за дело. Ларин, протиснувшись к столу, некоторое время молча смотрел на них.

— Я собрал вас на несколько минут, — сказал он. — С сегодняшней ночи мы приступаем к испытанию новых орудий лова. Промышленность их ждёт. И я уверен, что мы оправдаем эти надежды…

Ларина прервал бесстрастный голос репродуктора:

— Траулер подходит к косяку рыбы. Всем занять свои рабочие места.

— Не будем терять времени, товарищи. Каждый знает свои обязанности, — сказал Ларин. — Я очень и очень надеюсь на вас. Всем ли ясна задача?

— Народ понятливый, Василий Михайлович, — пробасил боцман. — Будем ловить.

— Вопросы есть? Нет? Ну, тогда по местам. Желаю удачи!

Моряки шумно начали расходиться.

С древних времен человек добывает рыбу. Наши далёкие предки пользовались самыми примитивными орудиями лова. Это были удочки с костяными крючками, простая заострённая палка-острога, плетёные корзины. Потом появились загородки, сети, различные неводы, тралы. Они улучшались, переделывались, но принцип их работы не менялся. Техническая мысль давно искала новых, более совершенных методов добычи рыбы. В Каспийском море стали ловить кильку на свет электрических ламп. Результаты оказались поразительными. До применения света на Каспии очень мало добывали кильки, потому что живёт она в таких глубинах, где её невозможно облавливать обычными способами. А на свет она ловится сотнями тысяч центнеров. На Дальнем Востоке условия лова рыбы на свет ещё не изучались, и экспедиция инженера Ларина должна была заняться этим.

«Ураган», не сбавляя хода, шёл навстречу косяку сельди. Впереди бежал луч прожектора. Палуба была ярко освещена. По бокам судна выдвинулись две стрелы. Они несли на тросах странные на вид громоздкие сооружения — подхваты для лова рыбы на свет, напоминающие по форме два опрокинутых конуса. На металлическом круге диаметром в три метра висел четырёхметровый сетевой мешок, который заканчивался отверстием для слива рыбы. При лове это отверстие затягивалось. В центре металлического круга на растяжках помещалась электрическая лампа мощностью в полторы тысячи ватт. Она была ввинчена в специальный патрон, чтобы морская вода не попала к электрическим контактам. Лампа включалась и выключалась с траулера.

Володя Данилов стоял у лебёдки. У второй лебёдки курил трубку боцман. Подошедший Ларин предложил проверить лампы. Боцман и Данилов одновременно щёлкнули выключателями. На подхватах вспыхнул яркий свет. Траулер принял какой-то фантастический вид. Казалось, что вот-вот огненные крылья поднимут его и унесут неведомо куда.

— Задраить иллюминаторы и погасить огни, — раздался голос капитана.

Судно погрузилось в темноту. Томительно тянулись минуты. Слышно было, как бьётся волна о борт. В рубке Ларин смотрел на светящийся экран. Автоматический счётчик отмечал расстояние до косяка. Вахтенный капитан Вершинин сбавил скорость судна.

Вдруг впереди океан начал фосфоресцировать. Маленькие светлячки то исчезали, то вновь появлялись, наконец слились в одну сплошную сияющую полосу. Светлая полоса вытягивалась в длинную ленту, суживалась, выбрасывала в стороны отростки, потом приняла форму полукружья. Словно какое-то фантастическое чудовище, охватывая корабль, двигалось навстречу.

В рубку вошел Усков. Некоторое время он молча смотрел на приближающуюся светлую ленту, потом приказал:

— Как только войдём в косяк, ложись в дрейф.

— Есть ложиться в дрейф! — чётко ответил Вершинин.

Ларин и Усков спустились на палубу, где шли последние приготовления к лову. В темноте мелькали силуэты людей, слышались шорохи. Поленова, облокотившись о борт, не могла оторвать взгляда от океана: она никогда не думала, что движущийся косяк сельди может светиться ночью.

— Вы готовы? — тихо спросил Ларин.

— Да, — ответила Саша и спустилась в открытый трюм.

А Володя Данилов никак не мог побороть охватившего волнения. Он не понимал Кузьму Степановича: тот, как ему казалось, был равнодушен ко всему, что происходило вокруг, и вполголоса рассказывал о разных приключениях, случившихся с ним в молодости. Не догадывался юноша, что боцман просто хотел отвлечь его. Данилов косился на белые кнопки на чёрных эбонитовых розетках, освещённых лампочкой под колпачком. Одна кнопка для спуска подхвата, другая — для подъёма, третья — для разворота стрелы. Есть ещё штепсель для включения и выключения света. Володя больше всего боялся перепутать кнопки. «Левая — спуск, средняя — подъём, правая — разворот. Левая — спуск, средняя — подъём, правая — разворот», — шевелил он губами. Вздрогнул, почувствовав на плечах чью-то руку.

— Вы что шепчете? — спросил Ларин. — У вас всё в порядке?

— Вс-с-ё в п-порядке, — еле выговорил Данилов.

— Что с вами? Заболели?

Страх сковал Данилова. Он не мог выговорить ни слова, зубы стучали. «Отстранит, сейчас отстранит от лова», — неотступно стояло в голове.

— Волнуется парень, Василий Михайлович, — заступился боцман.

Ларин взял Данилова за правую кисть. Она дрожала.

— Да что вы, в самом деле! Успокойтесь, — сказал Ларин. — Стыдно так волноваться, вы же мужчина. Ну! Всё будет хорошо. Поняли? Хорошо!

— Понял, Василий Михайлович, — Данилов глубоко вздохнул и смахнул слезу. — Я боялся, что вы меня отстраните от лова.

— Я понимаю ваше волнение…

Вдруг траулер метнулся влево, потом вправо. Боцман чертыхнулся. «Что они там в рубке? Может, что с рулевым тросом?» — подумал Ларин, вглядываясь в приближающийся косяк рыбы. Траулер продолжал выписывать зигзаги.




ГЛАВА 19 ПОДЛОСТЬ


А в рубке происходило вот что.

Соболев нёс вахту в качестве ученика штурвального. Попав первый раз в рубку, он решил подружиться с Новиковым — свой же парень, комсомолец, поговорил с ним начистоту и просил забыть «урок бокса». Новиков криво улыбнулся и неохотно сказал, что он готов помочь. Соболев полвахты следил за Новиковым, запоминал, как тот выполнял команды вахтенного капитана, как поворачивал руль… А потом попросил:

— Дай-ка я попробую.

— Не рано ли? — насмешливо спросил Новиков и отступил в сторону.

Чувствуя на себе недружелюбный взгляд, Соболев взял штурвал. Вершинин, молча наблюдавший эту сцену, покачал головой: примирения не состоялось. Новиков не принял протянутой руки дружбы. «Из Соболева выйдет отличный штурвальный. С таким любой шторм выдержишь», — подумал Вершинин, глядя на широкую спину юноши, и скомандовал:

— Право руля!

Соболев повернул штурвал не так уж сильно, но траулер дал резкий рывок.

Новиков заорал:

— Что ты делаешь?!

— Подожди, Новиков, — сказал Вершинин. — Лево руля.

Напрягаясь, нервничая, Соболев и на этот раз слишком сильно повернул штурвал. Траулер сделал ещё рывок.

Новиков грубо оттолкнул его:

— Хватит! Это тебе не кулаками размахивать.

— Не отойду, — упрямо мотнул головой Соболев. — Теперь я знаю, как надо. Руль очень лёгкий…

— Иван Константинович меня будет ругать, а не тебя, — Новиков перехватил у Соболева штурвал и выправил траулер.

— Ну и силища у тебя, Вася, — весело сказал Вершинин. — Ты же не жернова ворочаешь.

— Я на Каспии катера водил. Рули там тугие были.

Вершинин молча отстранил Новикова. Взял в руки штурвал.

— Смотри, Соболев, — сказал он, поворачивая штурвал то вправо, то влево. Траулер плавно менял курс. Уступая место Соболеву, Вершинин предупредил: — Только без силовой борьбы. А мы с Новиковым покурим.

До конца вахты Соболев простоял у штурвала.

— Для начала неплохо, — одобрил Вершинин и на прощание дружески похлопал Соболева по плечу. — Смотри, Юра, ещё несколько уроков — и твой ученик перегонит тебя.

Новиков вежливо улыбнулся и пренебрежительно сказал:

— Я скоро буду капитаном. А ему…

Лживой улыбкой он старался скрыть раздражение, вызванное успехами Соболева. Не любил Новиков, когда его обгоняли или хвалили других. После вахты он излил душу перед Щербанем.

Тот, выслушав его, сказал:

— Таких надо осаживать, не давать забегать вперёд.

— Легко сказать, когда Вершинин за него!

— Не будь салакой, Юрка, — Щербань прищурил цыганские глаза. — Мне тоже дали ученика, знаешь, этого рыжего, так я его быстро вытурил. Зачем он мне? Чтобы мои деньги получал?

— Какие деньги?

— Такие. Завтра-послезавтра начнём ловить рыбу. Это же верный дополнительный заработок. На берегу лишние денежки не мешают. А твою долю пополам будут делить: одну половину тебе, другую — Соболеву. Понял?

Новиков любил деньги… Когда они водились у него, он увереннее чувствовал себя, твёрже ставил ноги. Жить просто, как все, ему казалось неинтересным. Он, как говорил сам, хотел одеваться с «шиком», гулять с «шиком», любить с «шиком». Для этого нужны были деньги и ещё раз деньги.

— Делиться с кем-то… Такая перспектива мне не улыбается, — с кислой миной промолвил Новиков.

— Не узнаю тебя, дружище, — засмеялся Щербань. — Надо сделать так, чтобы Соболева отстранили от работы. Хочешь, подскажу? Магарыч на берегу.

— Ну? — нетерпеливо взглянул на него Новиков.

— Ты же на первой вахте, ночью. Вот и воспользуйся. — Щербань достал из шкафа железную державку и подбросил на руке.

— Что это? — подался вперёд Новиков.

— Штучка, — небрежно сказал Щербань. — В позапрошлом году я начал плавать на «Урагане». Капитаном был некий Моринов. Чудак такой, сумасброд. Всё мечтал о совмещении профессий вахтенного начальника и штурвального. Всех штурвальных списал на берег, а у штурвала поставил своих помощников. Сам понимаешь, во время замёта трала у дежурного капитана не всегда руки доходят до штурвала. Вот и предложил капитан изготовить мне вот эту штучку. Ею закрепляли штурвал, чтобы траулер не рыскал. Понял? На, бери.

— Зачем?

— Чудак ты, — усмехнулся Щербань и испытующе посмотрел на Новикова. — Я же говорил, что эксперименты проводились на «Урагане». В рубке, слева от штурвала, в желобке, по которому движется трос, есть дырка. Ножку державки вставляй в эту дырочку, а сам регулируй рычажком. Смотри. — Он левой рукой взял ножку державки, а правой нажал на рычажок. Железная пасть сомкнулась. Вторично нажал — пасть разомкнулась. — Видел? Сила тут громадная.

— Чёрт его знает, Коля… — Новиков был в нерешительности. — Мы же обязательство подписали.

— Ха! Обязательство! Это для формы. За это деньги не платят.

— Всё равно, боязно как-то…

— Как хочешь, — презрительно поджал губы Щербань. — Я думал, ты действительно хочешь его проучить… А ты, оказывается, просто трусишь перед Соболевым.

— Я? Перед Соболевым? За кого ты меня принимаешь?

Новиков сунул державку в карман и ушёл. Заступив на вахту, он уступил штурвал Соболеву. Вершинин подумал: «Меняется парень к лучшему».

— Вот спасибо, Юра, — обрадовался Соболев.

— Сочтёмся потом, — небрежно сказал Новиков, блеснув в полумраке белыми зубами. Он уселся в капитанское кресло слева от штурвала. — Действуй, Соболев. Вахта ответственная.

Косяк рыбы отклонялся от курса траулера. Вершинин проворчал что-то себе под нос и скомандовал:

— Лево руля!

Соболев не смог выполнить команду: штурвал не слушался.

— В чём дело, Соболев? Сейчас же лево руля! — требовательно повторил Вершинин.

Соболев изо всех сил повернул штурвал — и грохнулся на пол. Траулер сделал резкий поворот. Вершинин выправил ход. Соболев поднялся и молча занял своё место. Штурвал капризничал: то он не слушался рулевого, то поддавался самому лёгкому нажиму. Соболев уже три раза побывал на полу.

— Заедает, — объяснил он.

Вершинин проверил руль. Он был исправен. Соболев ещё раз стал у штурвала и ещё раз опозорился.

— Хватит, — сказал наконец Вершинин. — Новиков, станьте у штурвала. А вы, Соболев, можете уходить.

Но Соболев не ушёл. Вахту он простоял в дальнем углу рубки — учился.




ГЛАВА 20 НОЧНОЙ ЛОВ


Траулер осторожно разрезал светящуюся ленту рыбы и замер. Светлые точечки начали окружать судно. «Пора», — решил Ларин и, подойдя к Данилову, тихо сказал:

— Глубина погружения полтора метра.

Володя нажал кнопку. Подхват бесшумно скользнул вниз. Как только железный обруч коснулся воды, возле розетки с кнопкой вспыхнул циферблат измерителя глубины погружения. Стрелка поползла вверх и дошла до цифры 1,5. Володя отпустил кнопку. Стрелка закачалась и замерла. Щелкнул выключатель.

В глубине океана вспыхнул яркий свет и, преломляясь, тускло отразился на корпусе корабля. В прозрачной воде железный обруч казался непомерно широким. Вокруг подхвата было пусто.

— Ну, идёт? — нетерпеливо спросила Саша, появляясь возле Ларина. Ей надоело сидеть в трюме и ждать, когда подадут рыбу. К тому же самой хотелось посмотреть, как будет происходить лов, и любопытство вытянуло её на палубу. Саша перегнулась через борт и смотрела вниз. — Ни одной рыбёшки, — разочарованно произнесла она.

Отсутствие рыбы начинало беспокоить и Ларина. Может, подхват опустить ниже? Или он что-нибудь не предусмотрел в своих расчётах? Нет, ошибок не должно быть. Всё проверено и рассчитано. Рыбу отпугнул шум подхвата. Ларин вынул трубку, но не успел сунуть её в рот, как Саша схватила его за руку.

— Смотрите! — прошептала она.

К подхвату, тесня друг друга и блестя чешуей, спешила сельдь. Казалось, что в воде кипит серебро. Рыба подходила и подходила. Вдруг подхват слегка дрогнул и плавно поплыл вверх. Свет погас. Было слышно, как трепещется сельдь в сети. Поленова торопливо спустилась в трюм. Стрела, описав дугу, подвела подхват к трюму. Данилов дёрнул канат сливного отверстия, высыпал рыбу и снова вывел стрелу за борт.

Лебёдки работали хорошо, и лов продолжался без особых задержек. Время горения лампы под водой увеличили с четырёх минут до восьми. Ларин, всё время наблюдавший за ловом, предложил Данилову испробовать такой приём: выдержав подхват определённое время на заданной глубине, опустить его потом на несколько метров ниже, а затем быстро поднять на палубу. Данилов проделал всё точно. Как и предполагал Ларин, косяк сельди, устремляясь за светом в глубину, несколько вытягивался, образуя более высокий и плотный слой. При движении подхвата вверх этот слой легко захватывался, и в сеть попадало значительно больше рыбы.

К утру уловы уменьшились. Сделав ещё два-три погружения, подхваты убрали, лебёдки выключили. Боцман обернулся к Данилову.

— Ну что, Владимир, устал?

— Есть малость, Кузьма Степанович…

Горизонт на востоке посветлел. Занималась заря. Скоро линия, где сходились вода и небо, стала пурпурной. Потом как будто кто-то смахнул всё это неторопливым движением; одни краски погасли, и на смену пришли другие — золотистые, сияющие; над океаном всплыло солнце.

— Вот и новый день, — торжественно сказал боцман.

На траулер упали первые косые лучи солнца и, задрожав, отразились в капельках воды на только что вымытой палубе, переливчато засверкали.

У матросов ещё не прошло возбуждение от первой удачи, когда появился Новиков. Вид у него был самодовольный.

— Сколько наловили? — требовательно спросил он у Данилова. — Что молчишь, словно язык проглотил?

— Не приставай к парню, — осадил Новикова боцман. — Выловили сто семьдесят центнеров. Черпали селёдку, словно кашу из котёлка…

У Новикова заблестели глаза. Он мысленно что-то прикинул и весело воскликнул:

— Хорошо подзаработали! Считай, что триста рублей в кармане.

— Это почему же триста?

— Потому и триста. Соболева Вершинин отстранил от работы.

На палубе появился растерянный Соболев.

— Штурвал держать — не кулаками махать. — И Новиков, косясь на Соболева, рассказал всё, что случилось в рубке в эту ночь.

— Ах ты, сатана, — вскипел боцман. — Нашёл чему радоваться!

Весь день Соболев чувствовал себя отвратительно. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, он открыл учебник навигации. Но перед глазами неотступно стояло хмурое лицо Вершинина, ехидная усмешка Новикова… Отшвырнув книгу, Соболев растянулся на койке и заложил руки под голову. «Пойду к капитану, — убеждал он себя, — и докажу, что рулевой трос заедает. Но почему это должен делать я? Почему не Вершинин или Новиков?»

Спал Соболев неспокойно, встал хмурый. Вершинин встретил его сдержанно.

— Садись, Вася, — сказал он, заканчивая бриться. — Что с тобой творится?

— Ничего… Рулевой трос заедает, — хмуро проговорил Соболев.

— Почему же у других не заедает, а у тебя чаедает? Я сегодня всё облазил и проверил. Опозорил ты нашу вахту.

— Как опозорил? — спросил Соболев предчувствуя что-то неладное.

— Пропечатали в стенгазете. — Вершинин убрал бритвенный прибор, умылся и надел китель. — Может, временно откажешься от штурвала?

— Нет, — твёрдо ответил Соболев.

— Ладно, не ершись. В следующую вахту приглядывайся больше, авось исправишься.

— Мне нечего исправляться!

— Ну, знаешь, — пожал плечами Вершинин. — Амбиция тут ни при чём. Признаться бы лучше честно, что не овладел…

— Но в чём, в чём я должен признаваться, когда трос заедает?!

— Заладил — трос, трос! — начал сердиться и Вершинин. — Пойдём, узнаешь, в чём ты должен признаться. А я ещё членам редколлегии говорил, что зря пропустили заметку.

Они вышли из каюты и спустились в красный уголок. Здесь были все свободные от вахты моряки. Новиков читал статью начальника экспедиции Ларина о первых итогах лова рыбы на свет. Николай Щербань тряхнул чубом и насмешливо сказал:

— Именинник пришёл.

Соболев протиснулся к стенгазете и сразу увидел карикатуру. Наверху было написано: «Лихой моряк». Соболев отшатнулся, стащил с головы фуражку. В красном уголке стояла тишина.

— Ну как? Нравится? — всё так же насмешливо спросил Щербань.

— А здорово похож, — проговорил Новиков, но, взглянув в побледневшее лицо Соболева с плотно сомкнутыми губами, попятился назад и спрятался за Вершинина.

— За что, ребята? — глухо спросил Соболев и, глядя перед собой невидящими глазами, вышел из красного уголка.

— Да он же взбесился! — изумлённо выкрикнул Щербань. — Критики не понимает!

А боцман, поняв, что с Соболевым неладно, вышел вслед за ним…

Соболев лежал на койке. Он был глубоко и незаслуженно оскорблён. «Ничего, — утешал он себя, — я ещё докажу, что умею работать. И моряком буду… В стране много судов, найдётся место. А здесь больше не поднимусь в рубку».

В каюту вошёл боцман. Соболев отвернулся к стене.

— Ты, Василь, не отворачивайся. Расскажи толком, что у тебя случилось, — попросил Кузьма Степанович.

— Говорил Вершинину…

— А ты повтори.

Соболев сел на койке, обхватив колени руками, и подробно рассказал всё, что случилось на вахте. Кузьма Степанович, выслушав, задумался, потом сказал:

— Ладно, я поднимусь в рубку и посмотрю, что там.

Между тем в красном уголке разгорелся горячий спор.

— Может, зря обушком-то по голове? — как всегда смущаясь, сказал Володя Данилов.

— Прикажешь ручки ему целовать за такое дело? — зло бросил Щербань и уничтожающе посмотрел на Данилова.

— А я верю Соболеву, — продолжал Данилов. — Если он сказал, что трос заедает, значит так оно и есть.

— Не в тросе дело, Данилов, — возразил Вершинин.

Щербань и Новиков многозначительно переглянулись.

— Конечно, не в тросе, — подтвердил Новиков. — Просто у человека самомнение большое. Думает, так это просто: встал за штурвал и крути…

— А ты, Новиков, почему не помогаешь Соболеву? — спросила Саша.

— Я не педагог, и мы не в школе, а на экспедиционном судне, — язвительно пояснил Новиков. — Тем более…

— Подожди, Юра, — перебила Саша. — Ты помнишь пятый пункт нашего обязательства — помогать друг другу? Вот меня и интересует, почему ты не выполняешь этого пункта?

— Ну что пристала? Тоже — нашкодила, а теперь стараешься выслужиться.

Саша вспыхнула:

— Ты за меня не беспокойся, за свои поступки я отвечу сама, где будет нужно. А ты сейчас отвечай на вопрос.

— И отвечу. Соболеву я нянькой не буду. И всё. Не буду!

Комсомольцы переглянулись.

— Заставим, — тихо произнёс Данилов.

— Это ты, что ли, заставишь? — презрительно фыркнул Новиков.

— Не я, а комсомольское собрание.

— Правильно, Володя!

— Да что вы, в самом деле — учить да учить, — растерянно бросил Новиков. — Кто хочет учиться — учится без нянек…

— Всё равно надо созвать комсомольское собрание, — сказал Володя Данилов.




ГЛАВА 21 СЛУШАЯ ПОЛОНЕЗ ОГИНСКОГО…


— По случаю первой удачи не грех и рюмку пропустить, — весело предложил Усков, входя в каюту начальника экспедиции.

Ларин достал из буфета бутылку коньяку и две рюмки, поставил их на стол.

— Не помешал? — спросил Усков, кивнув головой на разбросанные листы бумаги.

— Я сказал бы.

Ларин наполнил рюмки.

— За успех!

— За успех! — повторил Усков. Он разгладил усы, поставил рюмку. — Много работаете, Василий Михайлович.

— Время быстротечно, а сделано так мало. — Длинные, тонкие пальцы ловко и аккуратно собрали исписанные листы рукописи. Ларин поднял глаза на Ускова. — Рыбаки давно ждут книгу, а сегодня и строчки не мог выжать. Расклеился что-то, раскис…

— Бывает, — согласился Усков.

— Ну, как, может, ещё по одной?

— Нет, хватит. А то прошлую ночь не спали, может и в голове зашуметь. Вот кофейку не мешало бы…

Ларин включил электрический чайник и повернулся к Ускову.

— Найдём косяк сельди и начнём испытывать электроловное оборудование. А по ночам будем ловить на свет…

«Некоторые тоску глушат вином, этот — работой. Сгорит — останется пепел. А кому нужен пепел?» — подумал Усков, вслух же сказал:

— Большой груз вы навалили на свои плечи — нельзя всё сразу. Лекции для команды, книга, изобретения, подводное плавание. В прошлом году вы куда спокойнее работали.

Чайник закипел. Ларин выключил его, достал чашки и разлил кофе.

— Да, — сказал он. — В прошлом году до цели было далеко, сейчас всё на стадии завершения — и книга, и изобретения…

«Хитришь, парень, — отметил про себя Усков. — Когда дело идёт к концу, человек радуется, а ты невесел, дорогой».

— Мне кажется, — сказал он, слегка дотрагиваясь до горячей руки Ларина, — оттого вы мечетесь, что рядом находится девушка, которая повседневно напоминает вам о прошлом… Всё от этого.

— Это не так, — возразил Ларин, хотя знал, что это именно так. Отхлёбывая небольшими глотками горячий крепкий кофе, он отвёл глаза в сторону, глухо сказал: — Возможно, я переутомился. Но это пройдёт…

— Может быть… Всё может быть, — согласился Усков…

Шёл одиннадцатый час ночи. Ларин поймал себя на том, что думает о Поленовой, о своей судьбе в связи с этим. «Да, действительно раскис. Даже со стороны заметно. А ведь ничего особенного не случилось. Что она, не оправдала твоих надежд? Но почему ты должен расстраиваться? Какое тебе до неё дело? — Он грустно усмехнулся. — Признайся, она заняла в твоём сердце гораздо больше места, чем ты предполагал…»

Раздался стук в дверь. В каюту вошла Саша и смущённо остановилась у порога. Ларин молча предложил ей кресло.

— А, проказница, — добродушно произнёс Усков. — Легка на помине… — Настроение у него было хорошее, да и девушка ему всё больше нравилась. Стариковским глазом он видел, как моряки наперебой ухаживали за ней и как она умеючи, с тактом отвадила их от себя. «Анфиса тоже строгая была», — подумал он. А Анфиса для Ускова на всю жизнь осталась идеалом женщины.

Саша присела на краешек кресла и вопросительно посмотрела на Ларина. «Легка на помине»… О чём говорили? — тёмными блестящими глазами она словно хотела проникнуть в душу Ларина. Но тот молчал. Усков тоже не произносил ни слова и загадочно ухмылялся. С минуту длилось это неловкое молчание.

— Вот, принесла результаты анализов, — сказала Саша. Напряжение исчезло. Она почувствовала себя свободнее. — Смотрите, солёность воды…

— Я категорически запрещаю говорить о работе, — протестующе поднял руку Усков.

Ларин отодвинул журнал в сторону и принуждённо рассмеялся.

— В самом деле, не будем. Налить вам кофе, Александра Николаевна?

Она отрицательно покачала головой:

— Спасибо. Кто же в такой поздний час пьёт кофе?

— Правильно, проказница. А мне ещё чашечку, — попросил Усков. — А вы сыграйте нам. Мы будем пить кофе, слушать и, как скряга монеты, перебирать в памяти прошлое…

— Вы совсем недавно утверждали, что не надо часто оглядываться на прошлое. Прошлое, говорили вы, тянет человека назад, — лукаво напомнил Ларин.

Усков погрозил ему пальцем.

— Вы же прекрасно знаете, что это было сказано совсем по другому поводу. Конечно, вам надо смотреть в будущее, Василий Михайлович. Вы молоды, у вас жизнь впереди. У меня же всё в прошлом, а впереди… — он махнул рукой и замолчал.

Саша внимательно посмотрела на Ускова, и ей вдруг стало жаль поникших стариковских плеч, узловатых, с венами больших рук, как-то сразу ставших грустными глаз. По странной ассоциации в памяти всплыло другое лицо, и какой-то ком подкатил к горлу.

«Мама, — подумала она, — мама такая же старенькая, как наш капитан, такая же одинокая…»

— Хорошо, — овладев собой, быстро сказала она. — Я сыграю вам любимую мамину пьесу.

Саша села за пианино и коснулась рукой клавишей. Звук затрепетал, как голос. Саша взяла аккорд… Полонез Огинского…

Музыка была печальной и мятежной.

Ларин смотрел на гибкие пальцы Саши и чувствовал, что мелодия заполняет всё его существо. То казалось ему, будто тёплый ветер обдувает лицо, то сечёт ледяной норд-ост. Слышалось то далёкое звучание колокольчиков, то тихий плач женщины, то боевой клич — вперёд, вперёд, друзья! Потом опять печальное, хватающее за душу…

Ларин взглянул на Ускова. Тот сидел, устремив невидящий взгляд на иллюминатор, и самые различные чувства отражались на лице, меняя его выражение. Увлажнились глаза, набрякли покрасневшие веки.

— Иван Константинович, вы были счастливы в жизни?

Усков встрепенулся, непонимающе, словно спросонья, спросил:

— Вы о чём?

— Я спрашиваю, вы были счастливы?

Мелодия замерла. Тишина…

Повернув голову, Саша посмотрела на Ларина. Свет отражался в её глазах. Они казались бездонными.

Усков не ответил. Не стесняясь, смахнул слезу и подошёл к девушке.

— Спасибо, Сашенька, — он по-отечески ласково поцеловал её в лоб. — Большую радость вы доставили мне, старику…

Ларин сидел молча. Трубка в руках давно погасла. На душе стало ясно и светло. Неужели это сделала Саша? Сегодня, глядя на неё, он впервые думал о ней самой, а не о её поразительном сходстве с Линой.

Саша и Усков ушли.

А Ларин продолжал курить и думать…




ГЛАВА 22 НОВИКОВ ПОКИДАЕТ СОБРАНИЕ


Комсомольцы обсуждали поступки Васи Соболева и Саши Поленовой. Председательствовал Вершинин. Володя Данилов вёл протокол.

Выступал Ларин.

— Я хотел в административном порядке объявить Поленовой выговор, но, подумав, решил сначала послушать, как вы отнесётесь к её поступку. Хорошо, что всё кончилось благополучно, но ведь могло быть иначе…

Поднялась Саша.

— Я виновата в том, что ушла в океан без разрешения начальника экспедиции, — произнесла она взволнованно. — Но, честное слово, ребята, не надо меня строго судить. Я заглянула в подводный мир и поняла, в чём моё призвание. Ради этого стоило рискнуть. Разве не вы, Василий Михайлович, говорили нам, что смелым сопутствует удача? И, как видите, первое моё путешествие в океанские глубины завершилось благополучно. Я думаю повторить путешествие, но теперь уже с разрешения начальника экспедиции.

— О, ты дипломатка, оказывается, Поленова, — усмехнулся Вершинин. — Я понял тебя: виновата не ты, а начальник экспедиции. Так?

— Я не сказала этого, — возразила Саша. — Но если бы костюмами распоряжалась я, то всем желающим разрешала бы плавать под водой. Вы же говорили, Василий Михайлович, что характер закаляется в труде, в борьбе, учёбе. Почему же тогда сами лишаете нас этой возможности?

В душе Ларин не мог не согласиться с Поленовой. У него не было веских причин запретить ей плавать под водой. Но он не мог забыть трагического случая с Линой.

О Соболеве комсомольцы говорили мало и в основном хвалили его.

— Мне непонятно, почему сегодня так много адвокатов у Соболева? — сердито спросил Новиков. — Гонору в нём много. Разве не ясно?

— Это ещё как сказать, у кого больше: у него или у тебя, — возразил Данилов. — Ты обязан передавать свой опыт…

Новиков презрительно посмотрел на него и с расстановкой выговорил:

— Никому и ничего я не обязан. Человек, может, нарочно…

— Этого не может быть! — крикнула Саша.

— Умерь пыл, Саша, — строго предупредил Вершинин. — Давай, Вася, объясни.

Соболев поднялся и повернулся к Новикову:

— Ты, Юра, прав в одном: штурвал меня не слушался. Почему — не знаю. Но только не нарочно я. Это ты врёшь! Рулевой трос действительно заедало. Что с ним было, я и сейчас не могу объяснить. Я к тебе, Юра, обращался, а ты не захотел помочь. Откровенно говоря, я не люблю тебя, Новиков, честное слово! Не люблю за твою спесь, за пижонство…

Новиков вскочил и крикнул:

— Слышали, товарищи? Не сознаётся! За такое из комсомола надо гнать!

— Я хотел бы знать, за какое это дело ты хочешь его гнать из комсомола?

Вопрос этот был задан густым басом. Комсомольцы удивлённо оглянулись. Вдоль борта по палубе шёл боцман Веригин.

— Мне, старому коммунисту, отвечай, Новиков.

— Что тут отвечать? — невозмутимо спросил Новиков. — Много нянек вокруг Соболева увивается: ах, какой он хороший, ах, какой он красивый… А ему давно по шее надо надавать. Третий помощник видел, как он штурвалил. Скажи, Вершинин…

— А ты бы взял и научил Соболева, — посоветовал боцман. — Разве тебя не учили?

— У нас все опытные моряки учат, — сказал Данилов. — Один Новиков не хочет. Ему, видать, некогда.

Происшествия последних дней совсем взвинтили Новикова, и после слов Данилова он взорвался.

— Что вам надо? Что вы ко мне пристаёте? — выкрикнул он. — Учить! Учить! Только и слышишь. Пусть учится! Я же никого не прошу, чтобы меня учили. И не приставайте! Я…

— Подожди, Юра…

— К чёрту всех! — крикнул Новиков и, расталкивая сидящих, покинул сббрание.

Поднялась буря негодования:

— Псих!

— Вернуть и намылить шею!

— Исключить из комсомола!

— Тише, товарищи! — тщетно призывал к порядку Вершинин.

— Вы не торопитесь, молодые люди, — примиряюще сказал боцман. — Никуда ваш Новиков не денется. Ветерком обдует его — и вернётся. Тогда и драйте его, как палубу.

— С песочком?

— Можно и с песочком, — сказал боцман, — но аккуратно, чтоб душу не попортить. И с Соболева спросите. Пусть учится штурвал держать. Он говорил, что рулевой трос заедает. Надо проверить хорошенько. Поручите это кому-нибудь.

Предложение боцмана всем пришлось по душе. Собрание предложило Вершинину заняться проверкой. Наказывать Соболева после фельетона в стенгазете было бы несправедливо: за одно дело дважды не бьют.

— А как быть с Поленовой? Какое решение примем? — спросил Вершинин. — Выговор?

Комсомольцы повернулись к Ларину.

— Я не настаиваю на выговоре, — сказал он. — Главное, чтобы человек осознал свою ошибку и в дальнейшем не повторял её. Поленова честно призналась, что она нарушила дисциплину. Она, конечно, получит административное взыскание… Вот насчёт призвания хорошо она сказала. Мне было приятно слышать, что она решила посвятить себя изучению океанских глубин. Вряд ли я ошибусь, если скажу, что у Поленовой есть склонность к научной работе. Я говорю это для того, чтобы Поленова готовила себя к трудной, но благородной деятельности. — Ларин взглянул на комсомольцев, улыбнулся. — Вы народ горячий… Я принимаю критику в свой адрес. Так вот, кто хочет, с завтрашнего дня может приступить к тренировкам в гидрокостюмах. Инструктором назначаю Соболева.




ГЛАВА 23 ПОДВОДНЫЕ КРАБОЛОВЫ


Вот уже третью неделю на «Урагане» шёл шахматный турнир. В очередном матче Ларин встретился с лидером розыгрыша Соболевым — противником грозным, названным «вторым Алёхиным». Действительно, Соболев обладал великолепным «комбинационным зрением», он умел атаковать, был волевым, непреклонным бойцом. Ларину нравилась безграничная мудрость и неувядаемая красота шахмат. Он предпочитал ровные, спокойные партии, любил ладейные и пешечные эндшпили.

Сейчас чёрный ферзь находился под ударом. Соболев, вместо того, чтобы увести его, передвинул коня на королевский фланг белых. Ларин долго думал над этим, как ему казалось, странным ходом и, не обнаружив ничего угрожающего для себя, взял ферзя. Партнёры сделали ещё по одному ходу. На доске будто ничего не изменилось. В стороне полушёпотом страстно спорили «болельщики». Ещё бы! Лидер терпел поражение!

В красный уголок зашла Саша Поленова — главный судья турнира. В тонкостях игры она мало разбиралась, но её всё-таки назначили на почётную должность судьи, потому что все остальные члены команды были участниками соревнования. Её обязанности заключались в том, чтобы в таблице розыгрыша ставить кружочки и единицы против фамилий шахматистов. Увидев Сашу, Ларин шутливо сказал:

— Товарищ главный судья, прошу записать мне единицу. Противник повержен.

— Вы так думаете? — невозмутимо произнёс Соболев. — Поспешишь — людей насмешишь. Шах королю, Василий Михайлович.

— Это мы уйдём, — проговорил Ларин, но вдруг запустил пальцы в волосы: — Ах, чёрт возьми, прижал-таки!

— Ферзя зря не жертвуют, — заметил Соболев и глубокомысленно добавил: — Шахматы прежде всего учат быть объективным.

— Ну, пошёл изрекать шахматные мудрости, — засмеялся Ларин. — Теперь от кружочка один бог может спасти.

— Спасения нет, Василий Михайлович.

Бесшумно вошёл радист и передал Ларину радиограмму. Она была подписана председателем совнархоза, начальником флота и директором рыбного института. Прочитав её, Ларин задумался, потом ещё раз перечитал:

«…поэтому просим пересмотреть план экспедиционных работ и оказать помощь крабовой промышленности? Ваше решение немедленно радируйте в совнархоз».

К концу плавания «Ураган» должен был зайти в Охотское море и провести испытание водолазных костюмов «ЛЛ-3». Но заход намечался лишь в том случае, если удастся в срок закончить испытания электроловного оборудования. Этому орудию промысла в институте и в совнархозе придавали исключительное значение. Внедрение его открывало перед рыбной промышленностью Дальнего Востока громадные перспективы: отказ от обычного дорогостоящего промыслового снаряжения, увеличение производительности труда, прекращение лова в нерестовых реках, а значит, сохранение запасов рыбы и главное — освобождение рыбака от тяжёлого физического труда. Все эти проблемы решались на «Урагане» небольшим коллективом.

«Если предлагают изменить график работы экспедиции, значит на то есть серьёзные причины, — размышлял Ларин. — Но нам от этого не легче. — Он сунул радиограмму в боковой карман. — Надо подумать, посоветоваться».

— Ну, сдаётесь, Василий Михайлович? — весело спросил Соболев.

— Сдаюсь, Вася, сдаюсь, — Ларин смешал фигуры и направился в каюту капитана.

— А, Василий Михайлович! Очень рад, что заглянул. Побеседуем, чайку попьём, — Усков предложил Ларину кресло. — Наконец-то мы по-настоящему займёмся электроловом.

Инженер молча протянул капитану радиограмму.

— Что это? — спросил Усков, доставая очки.

— Прочитайте.

— Чёрт возьми! — воскликнул капитан. — Что они, не могут без нас обойтись? Будет жаль, если застрянем где-нибудь в прибрежной луже из-за этих проклятых крабов. Давайте-ка пошлём радиограмму. Если уж будут настаивать — что поделаешь, займёмся крабами.

— Пожалуй, так и сделаем, — сказал Ларин и взял лист бумаги. — Напомним, что «Ураган» вышел из графика экспедиционных работ в связи с проведением спасательных операций.

— Аргумент веский, — согласился Усков.

— Далее, — продолжал Ларин. — Придавая исключительно важное значение новому орудию лова, не хотелось бы откладывать его испытание на более поздние сроки.

— Согласен, — сказал Усков.

Ларин вызвал радиста и продиктовал ему текст радиограммы. Ответ из совнархоза пришёл через час.

— Быстро же они, — удивился Усков.

«Заход в Охотское море к местам передвижения краба обязателен, — говорилось в ответной радиограмме на этот раз в категорической форме. — Также обязательно испытание электроловного снаряжения. Задание получите в Колпакове у представителя совнархоза. Уплотняйте график работ».

Читателю, наверное, небезынтересно узнать некоторые сведения о крабе.

Найдите на карте нашей страны Охотское море и посмотрите на западный берег Камчатского полуострова. Там, в холодных водах сурового моря, сосредоточены основные мировые запасы краба, оттуда наше народное хозяйство черпает сырьё для изготовления крабовых консервов.

В природе существует много различных видов крабов. Камчатский краб — это морское животное, передвигающееся на четырёх парах ног. Пятая пара скрыта под панцирем; она, как зубная щётка, служит крабу для чистки жабр. У краба ценятся ноги: из них делают те самые консервы, которые продаются в магазинах в маленьких банках с надписью: «Chatka. Крабы». Ноги у краба длинные, в размахе достигают полутора метров, а у иных — даже двух. Обычно длинноногие животные быстро бегают, но краб бегун плохой — за час он проходит не более двух километров.

Плавать краб не умеет, зарываться в песок — тоже. От хищников его спасает панцирь — настоящее рыцарское непробиваемое снаряжение. Увидев сильного врага, краб залегает на дно, а иногда пускает в ход своё боевое оружие — клешни.

Крабы откладывают на брюшные ножки до трёхсот тысяч икринок. Из них выходят личинки, которые, подрастая, превращаются в маленьких крабиков. Три года у крабики ползают по водорослям, затем переходят на песок и к восьми-десяти годам становятся взрослыми крабами, годными для промысла.

Зимуют крабы вдали от берегов, на глубинах в сто-двести метров. Весной, когда на зимовке температура воды падает до нуля, они начинают передвигаться к берегу и всё лето и часть осени пасутся на кормовых полях; в декабре откочёвывают на зимовку.

— Досадно, что испытание электроловного оборудования приходится откладывать на неопределённое время, — нарушил молчание Усков. — Столько волнений вы пережили, пока завершили работу, и вдруг — нате вам…

— Что поделаешь? — произнёс Ларин упавшим голосом.

Много месяцев спустя он говорил Ускову, что этот день был одним из самых тяжёлых в его жизни. Вначале он сгоряча решил оставить просьбу начальства без внимания и продолжить экспедиционные работы. Но когда немного успокоился и трезво оценил обстановку, понял, что совесть и долг повелевают ему идти на помощь.

— Значит, курс на Колпаково? — спросил Усков, пытливо вглядываясь в начальника экспедиции.

Ларин ответил не сразу. Опустив голову, он некоторое время что-то обдумывал, а потом, прямо взглянув в лицо капитана, сказал отчётливо:

— Может, это и к лучшему. Мне, во всяком случае, так кажется. И вот почему. По графику испытания гидрокостюмов должны проводиться в конце октября. В это время крабы находятся недалеко от зимних «квартир», на больших глубинах, пока почти предельных для ныряльщиков. Поэтому в октябре испытание костюмов может не состояться, а в сентябре — полная гарантия в успехе. Развяжем себе руки, не будем думать, что впереди нас ожидает новая работа, и потом спокойно проведём испытание электроловного оборудования.

Усков внимательно выслушал Ларина.

— Плавание затянется, — сказал он после некоторого раздумья.

— Возможно, — кивнул Ларин. — Но молодёжь уже стала на ноги. Выдержим.

— Да, среди новичков есть прекрасные ребята, — согласился капитан. — Кто бы мог, например, подумать, что щупленький Данилов окажется таким стойким. Помните, на перегрузке соли… Я тогда, грешным делом, из жалости даже хотел освободить его. Есть воля у юноши. Есть! И Соболев мне нравится, нравится его жадность к работе, ко всему новому…

— Соболев вылит из чистой стали, без изъянов. А вот про Новикова этого не скажешь.

— Фанаберии много, — сердито сказал Усков. — Дурь из головы надо выбить, пока окончательно не свернул с правильного курса.

— Щербань на него влияет.

— Да, механик он, прямо скажу, отличный, а человек, видать, дрянь. Знаете, кулачок такой: всё себе и для себя.

Оба замолчали. Слышно было, как о борт бьются волны. Усков убирал со стола чайную посуду. Ларин курил, наблюдал за капитаном и думал: «Прожить жизнь одиноким, не чувствуя рядом плеча любимой женщины… Как это, должно быть, тяжело!» В каюте капитана чисто-чисто, как в комнате очень опрятного старого холостяка. Всё на месте, ничего лишнего. На стене возле иллюминатора — маленькая подушечка с иголками, рядом на полочке — шкатулка палехской работы. Ларин знал — там пуговицы, нитки и всякая мелочь. Усков вытер стол, вытряс полотенце над раковиной умывальника и вернулся на место. Некоторое время он сидел, по-стариковски сгорбившись и уставив глаза в иллюминатор. Ларин думал о себе, о Поленовой, о жизни…

— Значит, в Колпаково? — снова спросил Усков.

— Значит, в Колпаково, — механически повторил Ларин.

— Чёрт бы побрал этих крабов! — выругался вдруг Усков. — Из-за них я всегда попадаю в беду. Лет семь назад привезли мы в Америку груз крабовых консервов. Я не знаю, что там у них произошло, но камчатскому крабу в визе отказали. Чего только в газетах не писали! «Советские крабы — антиамериканская пропаганда». Это краб-то пропагандист! А один какой-то «крабофоб», определённо сумасшедший, даже требовал распространить на камчатских крабов американскую политику расовой дискриминации.

— Помню эту историю, помню, — засмеялся Ларин. — Крабы — тварь небольшая, роль их в международной экономике незначительна, а вот поди ж ты… Боятся нас империалисты, боятся нашей мирной политики, наших успехов, Иван Константинович. Вот почему камчатскому крабу отказали в визе. Ну и что же дальше было с вами?

— Подержали недельку в порту — и мы отчалили от американских берегов. Не хотите — не надо, на наш товар всегда найдётся покупатель.

— Что верно, то верно, спрос на камчатских крабов на мировом рынке велик, — задумчиво сказал Ларин. — Что ж, поможем нашим краболовам…

…Через трое суток «Ураган» пришёл в Колпаково и бросил якорь. В гавани стояли десятки мотоботов краболовной флотилии. Они гудками приветствовали экспедиционный траулер. Охотники за крабами высыпали на берег и радостно махали руками. Их радость была искренней — ведь многие надеялись на помощь моряков «Урагана».

Ларин и Усков сошли на берег и в сопровождении ребятишек направились в управление крабокомбината. Встретил их Сигачёв — высокий горбоносый человек с самоуверенным волевым лицом и вкратце ознакомил с обстановкой.

В районе комбината исчезли крабы. Обычные методы разведки с помощью постановки контрольных сетей не дали никаких результатов. Краболовная флотилия простаивает. Приказом совнархоза все суда, оборудованные эхолотами и гидролокаторами, мобилизованы на поиски. «Ураган» с сегодняшнего же числа поступает в распоряжение представителя совнархоза, и его приказы обязательны как для капитана, так и для начальника экспедиции.

Ларин и Усков переглянулись: им не понравился резкий тон, каким разговаривал представитель совнархоза.

— Я подчиняюсь только начальнику флота, — сдержанно сказал Усков. — И пока я капитан, я никому не позволю командовать судном.

— Я не покушаюсь на ваши права, — холодно ответил Сигачёв. — Но вы вынуждаете меня ещё раз напомнить вам, что положение в районе чрезвычайное. Я сюда направлен с особыми полномочиями, и мои приказы для всех обязательны.

Ларину не хотелось обострять отношения с представителями области. Очевидно, Сигачёв по-своему был прав, и, наверное, нелегко ему тут приходилось.

— Нас прислали помочь вам в поисках крабов, — сказал Ларин. — Не будем терять времени. Изложите ваш план, и мы постараемся выполнить его в кратчайший срок, потому что мы тоже не можем долго здесь задерживаться.

— Задержитесь столько, сколько будет необходимо. — Сигачёв вдруг усмехнулся. — Можете хоть завтра отчаливать, только скажите нам, где крабы, чёрт побери! — Он пригласил моряков к карте и стал излагать план поисков. — В это время года крабы обычно покидают летние пастбища, и начинают перекочёвывать на зимовки. Десятилетняя практика показывает, что сейчас краб должен находиться примерно вот здесь. — Он ткнул длинными пальцами в карту. — Но в этом районе его нет. И ближе нет. Не мог же он так рано уйти на зимовальные поля? Я предлагаю разведку производить двумя этапами. Сначала делать эхолотами разрезы перпендикулярно к берегу, пошарить по зимним крабовым полям. Затем для проверки и уточнения совершить рейсы по изобату.

— Простите, вы ихтиолог? — спросил Ларин, рассматривая карту.

— А какое это имеет значение? — недовольно ответил Сигачев.

— Очень большое, — невозмутимо продолжал Ларин. — Если вы ихтиолог, я хотел выяснить несколько вопросов.

— Я не учёный, а инженер, но, думаю, сумею удовлетворить ваше любопытство.

— Любопытство моё тут ни при чёем, — сдерживая себя, сказал Ларин. — Следовало бы выяснить запасы кормов в оконтуренных на карте районах, проверить температурный режим моря, уточнить, когда наблюдались случаи массового исчезновения крабов.

— Вы это серьёзно?! — изумился Сигачёв. — Да нам сейчас каждый день дорог, некогда заниматься научными исследованиями. С нас спрашивают план, а для этого надо найти крабов. И мы найдём их, если бы даже они спрятались под землёй. Через час выходим на поиски.

Ларин пожал плечами…

Не прошло и часа после этого разговора, как «Ураган» вышел на разведку. Сигачёв расположился в штурвальной рубке и не выходил оттуда: там завтракал, обедал, ужинал и спал. На третьи сутки его самоуверенное лицо осунулось, он стал раздражительным. Сигачёв потребовал подключить на поиски подводных пловцов. Ныряльщики, рискуя жизнью, опускались на глубину пятидесяти-шестидесяти метров и с помощью мощного прожектора обшаривали морское дно. Промысловые косяки крабов нигде не попадались. Дальнейшие поиски на зимовальных полях были бесполезны. Ларин пытался убедить представителя совнархоза в этом, но тот упорствовал, требовал продолжения поисков. Ещё два дня «Ураган» метался по морю, а конца плаванию не видно было. Ларин радировал директору института, добиваясь разрешения на продолжение плановых работ. «Найдите крабов», — отвечали и директор института, и начальник флота, и председатель совнархоза.

— Так мы крабов не найдём, — сказал наконец Ларин Сигачёву. — Не будем говорить о потерянном времени, его не вернёшь. Вопрос сейчас в том, что дальше делать?

— Такого вопроса вообще не существует, — отрезал Сигачёв. — Пока не обследуем весь район, поисков не прекратим.

— Это вы для очистки своей совести, — резко заметил Ларин, — чтобы оправдаться перед начальством: мол, так и так, вдоль и поперёк разведали весь район, а крабов не нашли.

— Я вас понимаю и не виню, — опускаясь на диван, сказал Сигачёв. Выглядел он неважно: бессонные ночи давали о себе знать. — Вам надо выполнять свой план. Слыхал я о вашем электролове. — Он задумался. — Наши отношения с первой же встречи сложились неправильно. — И, прямо посмотрев Ларину в глаза, добавил: — Вина моя. Скверный характер. За это мне уже не раз попадало. А тут крабы ещё… Экспортный план. Наша страна всегда точно и в срок выполняла свои торговые обязательства и соглашения. Понимаете, мы не имеем права срывать план. Вы упрекаете, что я зря гоняю траулер. Но что делать?

— Искать в прибрежных водах, — ответил Ларин.

— Зачем? — возразил Сигачев. — Я перечитал всю имеющуюся литературу о крабах, проверил промысловые карты за десять лет. И наука и практика доказывают, что крабы в это время года находятся в пути к зимним пастбищам, вдали от берегов, но никак не у берегов. Вы верите в науку?

— Обязательно.

— Так какого же дьявола предлагаете лезть в прибрежные воды?! — обозлился Сигачёв. — Не могут же крабы по какой-то прихоти изменить извечные законы миграции. Этого не бывает.

— А, может, бывает, — сказал Ларин. — Что заставляет краба покидать летние пастбища? Изменение режима окружающей среды, в частности температуры воды. Если это так, то вы не могли не обратить внимания вот на это сообщение. — Он протянул Сигачёву газету с обведённой красным карандашом заметкой. — Прочтите, может, вас убедит сообщение службы погоды, что краба надо искать в прибрежных водах.

Сигачёв взял газету и внимательно прочитал заметку, в которой говорилось:

«Осень и начало зимы на востоке страны ожидаются небывало тёплыми. В сентябре на юг Дальнего Востока хлынули мощные потоки тёплого воздуха, они постепенно распространяются на северные районы Хабаровского края, на Камчатку и Чукотку. Дневные температуры поднимутся до 20–25 градусов выше нуля. В конце ноября и начале декабря новая волна тепла опять вызовет повышение температуры до 10–15 градусов. Мы полагаем, что тёплая погода сохранится и в январе. Ожидаются интенсивные снегопады. За последнее столетие высокие температуры в конце осени и начале зимы были зарегистрированы на Дальнем Востоке в 1898–1899 годах. Столь странное явление природы объясняется циклонической деятельностью на юго-западе Тихого океана»…

— Может, вы и правы, — после минутного раздумья произнёс Сигачёв. — А что, ныряльщики ещё не вернулись?

Ларин взглянул на часы.

— Вот-вот должны подняться.

В этот день Вершинин и Соболев исследовали крабовые поля. Соболев плыл впереди, Вершинин, страхуя его, прожектором освещал путь. Они не спеша двигались в тридцати-сорока сантиметрах от песчаного дна. Всё, что попадалось по пути, Соболев собирал в специальный железный бачок с суженной верхней частью — для коллекции Поленовой. В испытательной башне траулера теперь можно было встретить многих представителей подводного мира. Саша, получив разрешение плавать в морских глубинах, после каждого погружения тащила на поверхность, по выражению Щербаня, «всякую дрянь» и других заставляла делать то же самое.

Прожектор выхватил из моря какое-то громадное страшное существо. Пловцы долго не решались приблизиться к нему. Наконец Соболев выхватил нож и осторожно двинулся вперёд. На расстоянии вытянутой руки от непонятного существа он остановился, потом опять поплыл. На голове чудовища торчал рог. Соболев замер, потом изо всех сил ударил ножом. Рог рассыпался. «Морское чудовище» оказалось затонувшим катером. За долгие годы пребывания в воде он был до того изъеден солёной водой, что рушился от одного прикосновения. Катер оброс водорослями, его облепили ракушки и моллюски.

Пловцы уже собрались двигаться дальше, когда увидели огромного краба. Соболев ударил его полой алюминиевой палкой. Краб ухватил палку в клешни, но гостинец оказался не по зубам. Соболеву очень захотелось поднять этого красавца на «Ураган». Какое роскошное блюдо изготовила бы тётя Паша! Но в бачок его не упрячешь. Соболев так и этак кружился вокруг краба, но ничего не мог с ним поделать.

Вершинин, угадав намерения товарища, положил прожектор на песок, подплыл к крабу и подвесил на его пути маленькую сетку. На траулере над Вершининым посмеивались за эту сетку, но каждый раз, направляясь в разведку, он брал её с собой и на «Ураган» возвращался с какой-нибудь добычей. Краб, не подозревая опасности, полез в сеть и запутался в ней. Теперь уже не выбраться ему без помощи человека. Вершинин левой рукой поднял прожектор, правой потянул тонкую капроновую верёвочку, привязанную к сетке, и стал подниматься на поверхность. Мимо Соболева проплыл краб, похожий на громадного паука в паутине.

Ларин, беседуя с Сигачёвым, наблюдал за движением на палубе через задний иллюминатор штурвальной рубки.

— Мой совет вам — выспаться, — говорил он Сигачёву. — А завтра утром начнём разведку в прибрежных водах. Краб должен быть ещё там. Чёрт возьми, вот это великан! — вдруг воскликнул он, увидев на стропе грузовой стрелы сетку с крабом. — Пойдёмте посмотрим.

Возле обитателя моря в окружении матросов с рулеткой в руке уже хлопотала Поленова. Краб оказался норовистым и никак не хотел вытянуть ноги. Наконец удалось их измерить. Длина ног в размахе была равна трём с половиною метрам.

— Весу в нём больше пуда, — авторитетно заявил боцман.

Матросы расступились и пропустили в круг Ларина и Сигачёва.

— Василий Михайлович, — Саша умоляюще посмотрела на Ларина, — я его возьму в свою коллекцию.

— Да куда его, такого верзилу! В башню его не сунешь.

— В трюм, — просила Саша. — Немного накачаю воды туда, и он будет жить. Такая редкая находка для науки.

— Брось, Саша, — сказал Вершинин, появляясь на палубе. — Из него тётя Паша великолепных котлет нажарит. Вот это будет действительно находка…

— Надо отпустить его в море. Пусть живёт, — предложил Володя Данилов, робко посмотрев на Ларина.

— В море? Зачем? — удивился Сигачёв.

— Жалко, — смущённо ответил Данилов и зарделся.

— Эх, Данилов, Данилов, всех-то вы жалеете, — с улыбкой сказал Ларин и, обращаясь к Саше, добавил: — В трюме, Александра Николаевна, краб и трёх дней не проживёт — задохнётся. Раз владелец краба за котлеты, я не возражаю.

Матросы одобрительно зашумели.

— Значит, крабы тут есть? — с надеждой спросил Сигачёв, показывая длинными пальцами себе под ноги.

— Вот его одного встретили.

Сигачев как-то сразу обмяк и посерел лицом. Ларину стало искренне жаль его.

— Не отчаивайтесь, — сказал он. — Не всё ещё потеряно.

— Может быть, — вяло отозвался Сигачёв и, чуть ссутулясь, зашагал прочь.

Ларин, кажется, сейчас только понял Сигачёва и пожалел, что наговорил ему под горячую руку оскорбительных и несправедливых слов.

…Погода портилась. Над морем стоял такой густой туман, что целыми днями не видно было солнца. Потом ветер рвал туман в клочья и гнал на север, открывая серое, в белых барашках море. Через день-другой море опять укрывалось туманом, более плотным, чем прежде.

Ещё четверо суток «Ураган» плавал в поисках крабов. Как и предвидел Ларин, обнаружили их в прибрежных водах. Лов возобновился. Каждое утро мотоботы покидали Колпаково и возвращались лишь поздно ночью.

Сигачёв больше не сутулился. Сияющий и возбуждённый, он с утра до вечера пропадал в цехах консервного завода или на катере носился от одного мотобота к другому. Однажды он выскочил из плотной пелены тумана и чуть не врезался в «Ураган». Катер сделал крутой поворот, сбавил обороты двигателя. Сигачев изумился, увидев, как из моря лебёдкой поднимают громадные оцинкованные баки с крабами. Он перепрыгнул на трап, бегом поднялся на траулер и свистнул от удивления. Палуба была завалена крупными крабами. Ларина он застал в каюте. Василий Михайлович пригласил его к столу и налил кофе. Сигачёв решительно отодвинул стакан, пытливо посмотрел на Ларина.

— Рассказывайте, — попросил он.

— Что рассказывать-то?

— Про крабы. Как ловите?

Ларин усмехнулся:

— Так и быть, поделюсь с вами своей мечтой. Вы уже видели наши лёгкие гидрокостюмы. Представьте себе такую картину, морское дно. Сумрак. Тишина. По песку, перебирая ножками, неслышно ползут крабы. Тысячи крабов. Вдруг появляются подводные краболовы. Специальными сачками они начинают лов. Наполнив небольшие бачки, плывут на сдаточный пункт, ссыпают добычу в громадную цистерну и опять спешат на крабовые поля. Где-то в стороне стоит плавучий крабоконсервный завод, а к нему отовсюду везут цистерны с драгоценным сырьём.

— Заманчивая картина, — засмеялся Сигачёв, придвигая к себе остывший кофе. — Вы думаете эту картину увидеть не только в мечтах, но и наяву?

Ларин кивнул головой и продолжал:

— Обработка крабов, как вы знаете, полностью механизирована. А добыча? Не мне вам говорить… — Ларин махнул рукой. — А вот гидрокостюмы могли бы, мне думается, решить и проблему добычи.

— Знаете что, я полезу в море, — вдруг сказал Сигачёв.

Ларин невольно засмеялся: он не ожидал от Сигачёва такой прыти.

— Это не так-то просто. Вы должны показаться нашему судовому врачу. Кроме того, без тренировки плавать на глубинах небезопасно.

— Ерунда! Я здоров, как бык. Мне бы только взглянуть на ваших краболовов. Стоящее это дело?

Чтобы отвлечь Сигачёва от ненужной затеи, Ларин сказал:

— Камчатка, как вам известно, занимает первое место в мире по добыче крабов. Сырьевые ресурсы у нас громадные, но придёт время, когда надо будет подумать и о воспроизводстве запасов. Вот вы спуститесь однажды на морское дно, — шутливо продолжал он, — и перед вами ворота, а на воротах надпись: «Краборазводный завод. Лов запрещён».

— Это вроде беляевского фантастического совхоза под водой, что ли? — усмехнулся Сигачёв. — Когда-нибудь, может, так и будет. А сейчас нужен краб. Меня убедил не столько ваш рассказ, сколько улов на палубе «Урагана». Я хочу заглянуть в море.

Ларину понравилась настойчивость представителя совнархоза — одного из руководителей крабовой промышленности Камчатки. «Если Сигачёв заинтересуется костюмами „ЛЛ-3“, — размышлял он, — то наверняка они быстрее поступят на вооружение краболовов. Рискнём».

— Приходите завтра утром, и мы с вами спустимся в море, — сказал он.

— Завтра мне некогда. Сейчас.

Минут через тридцать они в гидрокостюмах вышли на палубу. Сигачев подошёл к борту и глянул вниз. Он не умел плавать и никогда не прыгал с вышки, но желание повидать краболовов было, очевидно, так велико. что он, не раздумывая, бросился в воду. Но погружаться почему-то не стал, а упорно барахтался и лез на поверхность. Ларин нырнул и утянул его с собой вглубь. Увидев дно моря, Сигачев стал на ноги и, подпрыгивая, пошёл вперёд. Лврин догнал его и знаками приказал принять горизонтальное положение.

Они подплыли к краболовам. По дну двигался косяк крабов. Они шли сплошной массой, и у Сигачёва заблестели глаза. Богатство! Соболев и Поленова, лёжа в воде, сачками ловили крупных крабов. Попросив у Поленовой сачок, Сигачёв занялся промыслом. Дело это нехитрое, не то, что подстрелить рыбу из гарпунного ружья, но всё же требует быстроты и сноровки. Сигачёву охота понравилась, работал он с азартом и скоро наполнил бачок крабами.

— Дело стоящее, — сказал он, когда вернулись на траулер, и вдруг спросил: — Вы можете на первое время подготовить ну хотя бы человек пятьдесят-шестьдесят ныряльщиков?

— На будущий сезон, — сдерживая радость, ответил Ларин.

— А во сколько это обойдётся?

— Полтораста-двести тысяч.

— Найдём!

Уточнив некоторые подробности дела, Сигачёв распрощался и пересел на катер.




ГЛАВА 24 СУД НАД НОВИКОВЫМ


Команда «Урагана» готовилась к выходу в море. На корабле шла генеральная уборка: чистили медь, мыли и протирали крашеные палубные надстройки, драили палубу. Даже Марсу нашлась работа: весёлый и возбуждённый, он таскал за Даниловым швабру. Боцман поглядывал на берег, поджидая катер, и торопил моряков; его зычный бас гремел то там, то здесь.

К десяти часам утра «Ураган» сверкал, как новенький.

Команде после митинга был обещан берег. Матросы приоделись во всё чистенькое. В одиннадцать часов от причала отошёл катер и скоро пришвартовался к «Урагану». Среди прибывших привлекал внимание пожилой приземистый человек с седыми пышными усами, напоминающий фигурой и лицом капитана Ускова.

— Первый секретарь обкома — Валеев Иван Игнатьевич, — полушёпотом сказал Вершинин Соболеву. — Из рыбаков! Читал в рубке надпись на медной дощечке? Это он зачинатель соревнования за стотысячный улов на каждый рыболовный траулер. Дважды Герой Социалистического Труда. В колхозе Кирова, на его родине, бюст установлен. А надпись в рубке сделана по приказу министра. Понял?

Соболев помнил эту надпись. «Команда траулера „Ураган“ во главе с тралмейстером И.И.Валеевым в путину 1947 года выловила сто десять тысяч пудов рыбы».

Валеев произнёс перед моряками короткую речь и пожелал им попутного ветра. Сигачёв зачитал приказ председателя совнархоза, в котором команде «Урагана» за успешную разведку крабов объявлялась благодарность и присуждалась премия в двадцать пять тысяч рублей. Ларин выступил и заверил, что испытание электрорыболовного снаряжения команда «Урагана» проведёт успешно.

Вдруг Валеев рукой поманил к себе Соболева.

— Как звать? Василий Соболев? Слыхал про тебя, Василий. Хорошо начиааешь жизнь. Что думаешь делать?

«Пышноусый», как про себя окрестил Валеева Соболев, выслушал его ответ внимательно.

— Правильную линию ведёшь, Василий, — сказал он. — Смотри не споткнись. Видишь, туман окутал траулер — скрыл от нас море и солнце. И на человека, бывает, находит туман. За его серой стеной иной человек перестает видеть наш большой мир. Понял ты меня?

— Понял, — ответил Соболев.

— Вот и хорошо, — заулыбался Валеев. — Значит, в туман не попадёшь, раз понимаешь. Нравишься ты мне за ухватку. Молодец. В Петропавловск приедешь — заходи как-нибудь… Так-то вот.

Эта короткая беседа взволновала Соболева до глубины души. Он словно заглянул в своё будущее — светлое и большое. Но сколько ещё надо потрудиться, чтобы оно пришло, это будущее. А как мало сделано!

Скоро Валеев пересел на катер и уехал. Умолк гул мотора, а Соболев стоял на баке, не замечая, что серая мгла всё плотнее окутывает его и капельки воды бисером оседают на волосах, лице, куртке. Зато на душе было светло. Ещё звучали в ушах слова Валеева: «Смело шагай вперёд». Грудь широко вздымалась. Мир, несмотря на непогоду, казался прекрасным.

С этим неугасимым чувством радости Соболев в двенадцать часов ночи поднялся в рубку.

— Опять за штурвал, Вася? — спросил Вершинин. — Давненько не держал ты его в руках. Может забыл, какой он?

— Если забыл, Юра научит. Научишь, Юра? — Соболев, улыбаясь, дружелюбно посмотрел на Новикова.

— А катись ты подальше… — процедил через плечо Новиков.

— Дурень ты, — беззлобно произнёс Соболев. — Чего мы с тобой не поделили, зачем нам ссориться?

Новиков не ответил.

После двухнедельного пребывания в Колпакове «Ураган» вышел наконец в плавание. Накануне команде выдали зарплату, премиальные, распределили деньги, полученные за рыбу. Для бывших десятиклассников это была первая получка, первые собственным трудом заработанные деньги. Молодые моряки сразу же приоделись. Вечером многие уже щеголяли в новых костюмах.

Вася Соболев и Володя Данилов вернулись с берега со связкой новых книг.

По-своему отметили получку Щербань и Новиков. Они посетили местный ресторанчик, выпили, закусили рыбной котлетой с экзотическим названием «вулкан» и на траулер явились навеселе. В каюте добавили ещё по стопке. Захмелевшему Новикову Щербань предложил «перекинуться» в картишки, как он выразился, «по-джентльменски» и за полчаса обобрал друга. С горя Новиков, не раздеваясь, повалился на койку. На вахту он заступил с тяжёлой головной болью и в препаршивом настроении.

— Если тебе штурвал нужен, на, возьми, — угрюмо сказал он, уступая место Соболеву.

Новиков плюхнулся в кресло и полез в карман за папиросами, но тут же, словно его обожгло, отдёрнул руку. Недобро посмотрел на Соболева и снова, на этот раз подчёркнуто небрежным движением, опустил руку в карман и вытащил державку.

В глубине рубки Вершинин склонился над картой. «Ураган» приближался к южной оконечности Камчатки. Обогнув мыс Лопатку, он должен был выйти в Тихий океан и юго-восточнее полуострова начать поиски косяков рыбы. Проложив курс, Вершинин поднял голову. Новиков сидел, облокотившись на полочку, голова его покоилась на согнутых руках. «Что-то с ним неладно», — подумал Вершинин и скомандовал лево руля. Соболев повернул штурвал и похолодел.

— Заедает, — шёпотом сказал он.

— Опять? Отойди-ка! — Вершинин крутил штурвал так и этак — он был лёгок и послушен. Новиков налил из графина стакан воды и залпом выпил. — Ты что, Юра, с похмелья сегодня? — спросил Вершинин и, не дождавшись ответа, снова обратился к Соболеву: — Видишь, Вася, нисколько не заедает. Что за чертовщина?..

В рубку вошёл боцман.

— Что, опять заедает? — спросил он.

— Заедает, — вздохнул Соболев.

Новиков, выпив воды, опьянел сильнее прежнего; сказывался спирт. Мутными осоловелыми глазами он смотрел на товарищей, а ногой крепко нажимал на державку.

— А, боцман! Я приветствую вас, — заплетающимся языком проговорил он и засмеялся. — Я-а пр-роучил лап-потника…

— Да ты пьян, сукин сын! — рявкнул боцман и одной рукой сдёрнул его с кресла. — Соболев, взгляни, что там под креслом.

Соболев нагнулся, поднял державку.

— Я так и предполагал, — нахмурился боцман.

Державка пошла по рукам. Новиков, шатаясь, вышел из рубки.

— Щербаня державка, — сказал боцман. — Вот сатана, на что толкает парня! Так и до тюрьмы недалеко.

Проснулся Новиков в час дня со смутной тревогой в душе. Нехотя умылся и стал припоминать ночные события.

Вошёл Щербань, молча налил полстакана водки и выпил. Он только что имел неприятный разговор с капитаном.

— Иди, Усков тебя вызывает, — зло бросил он. — Салака ты… не вздумай меня впутывать в свои грязные дела. Понял? А то… — и показал кулак. — Скажи, пьяный был — и баста.

Новиков надел фуражку и направился к двери.

— Слышал, что я сказал? — крикнул вдогонку Щербань.

Новиков вошёл в каюту капитана и остановился у дверей. Усков, словно не замечая его, заложив руки за спину, ходил по каюте. Он всё ещё не мог успокоиться после разговора со Щербанем. Перед выходом из Колпакова пришла радиограмма. Щербань прочитал её равнодушно. Его разыскивала жена с двумя детьми. За два года он не выслал семье ни одной копейки. Усков предложил ему перевести деньги. Щербань отказался: «Я с ней не зарегистрирован и не обязан платить». Усков напомнил ему о чести советского моряка. Под большим нажимом Щербань наконец сдался и пообещал в следующую получку сделать перевод, а сейчас, мол, у него нет свободных денег. Соврал и даже не покраснел. А о Новикове вообще отказался разговаривать: я, дескать, на привязи его не держу, и пусть он сам отвечает за свои поступки.

Встреча со Щербанем оставила неприятный осадок. Усков искоса взглянул на Новикова. «Именно избалованные молодые люди чаще всего попадают под дурное влияние», — подумал он и остановился перед Новиковым.

— Хорош, нечего сказать! — Голос капитана был тих, и это удивило Новикова. Обычно в таких случаях Усков любил пошуметь, разнести в пух и прах, но потом быстро остывал. На «Урагане» знали это, и на его гневные тирады предпочитали отмалчиваться. Выговорится, остынет, тогда можно и высказать всё, что есть.

— Скажи мне, пожалуйста, Новиков, — продолжал Усков, — где ты воспитывался? Молчишь? А ну взгляни на меня. Прямо, прямо взгляни! Не можешь? Значит, совесть не чиста.

— Я ничего такого не сделал, — пробормотал Новиков, а на душе было муторно и оттого очень трудно выдержать взгляд Ускова. Новиков опустил глаза.

— Ничего, говоришь? Ты матери радиограмму послал?

— Какую радиограмму? При чём тут радиограмма? — Новиков удивлённо посмотрел на капитана. — Ах, матери? Посылал неделю назад.

— Ответ получил?

— Получил. Просит приехать. Плохо ей, заболела.

— Почему молчал? Я бы отпустил.

— Считал неудобным беспокоить вас.

— Ишь, какой благородный, — насмешливо произнёс Усков. — Ну, рассказывай про свои художества. Как ты, будущий капитан, пал так низко? Только не ври.

— Пьяный был. Ничего не помню.

— Врёшь, помнишь! Я же всё о тебе знаю. Я знаю каждого своего матроса, потому что я капитан, потому что они для меня товарищи по работе. Мы на судне — одна семья, и капитан, как старший, должен позаботиться о своей семье, в том числе и о тебе. Гы гляди на меня! Вот, я весь перед тобой, старше почти втрое, тоже живу, мыслю, тружусь, чёрт побери! Для чего? Чтобы честно выполнить свой долг перед Родиной, которая подняла меня на капитанский мостик. В твои годы со мной не церемонились, меня молотили тяжёлые боцманские кулаки. В хвост и в гриву. Когда не было работы, никто не спрашивал меня: голоден ли я, одет ли, есть ли угол переночевать. Может быть, так и подох бы где-нибудь под лодкой, да советская власть, спасибо ей, человеком сделала. А ты родился, вырос, воспитание получил при советской власти, капитаном хочешь быть. А достоин ли ты этой почётной должности? Нет! Ты свернул с правильного курса, и твой курс опасен. Человек ты молодой, можешь ещё исправиться, если захочешь. — Усков дёрнул себя за ус и сердито добавил: — Я хотел списать тебя на берег…

Сердце Новикова замерло.

— Да Соболев с Вершининым заступились, поручительство за тебя дали. Но я ещё подумаю…

— Соболев? За меня? Поручился?.. — Новиков был ошеломлён.

— Да, поручился, — подтвердил Усков. — Тебя будут судить товарищеским судом. Подумай над тем, что я сказал. Важно, чтобы ты сам осознал и осудил свой поступок… У тебя тяжёлый день сегодня. Возьми вот, прочти, — Усков положил перед Новиковым радиограмму.

— Умерла… Мама умерла! — простонал Новиков и, глухо зарыдав, уронил голову на стол.

Усков постоял над ним, задумавшись, и вышел из каюты…

Вечером следующего дня товарищи судили Новикова. Красный уголок до отказа был набит моряками. Председательствовала Саша Поленова. Она сидела за столом, покрытым кумачом. Лицо строгое. Волосы тщательно подобраны. На столе державка — вещественное доказательство.

— На товарищеском суде, — сказала Саша, — слушается дело члена нашего коллектива комсомольца Юрия Новикова. Он совершил подлый поступок по отношению к товарищу. Секретарь суда, зачитайте обвинительное заключение.

В красном уголке тихо. Так тихо здесь ещё никогда не бывало. Бумага шелестела в руках секретаря суда — масленщика машинного отделения. В тишине глуховатый голос его звучал очень громко.

Новиков сидел отдельно возле стены. Изредка он поднимал голову. Какими глазами товарищи смотрели на него! Почти с ненавистью. Ещё вчера он вместе с ними шутил и смеялся. А сегодня его будто раздели и посадили по ту сторону барьера: вот, мол, глядите, до чего докатился комсомолец — советский человек!

Саша никогда не заседала на судах и не предполагала, что так трудно быть судьёй. Слушая обвинительное заключение, она мучительно думала: что же делать дальше, как вести заседание? Секретарь суда кончил читать. Саша повернула голову. Строго спросила:

— Товарищ Новиков, вы признаёте себя виновным в предъявленном обвинении?

— Признаю, — последовал тихий ответ.

— Задавайте вопросы, товарищи, — обратилась Саша к присутствующим.

— Пусть сам расскажет, как дело было, — сказал кто-то.

Новиков говорил тихо, но отчётливо. Когда назвал имя Щербаня, в красном уголке поднялся гул голосов.

— Врёт он! — громко бросил Щербань.

— Новиков, ты в карты играл с ним? — спросили из задних рядов.

— Играл.

— На деньги?

— На деньги.

— А сколько ты ему проиграл?

— Семьсот рублей…

Вершинин с тревогой следил за ходом суда. Ему не такого разговора хотелось. Неужели Саша не понимает? Надо же в корень явления заглянуть, выяснить причины, как и почему Новиков стал на такой порочный путь, а не копаться в известных всем фактах. Ведь во время предварительной беседы Новиков рассказал всё, даже то, чего не знали другие, например, о Щербане, которого отдельные молодые моряки считали образцом моряка и во всём старались подражать ему.

Саша, как и Вершинин, понимала, что настоящего разговора не получается. Но как повернуть ход заседания одним словом, одним вопросом? Такой вопрос был, она его чувствовала, а сформулировать никак не могла. Все поглядывали на председателя: давай, мол, закругляйся, всё ясно.

— Можно вопрос Новикову задать, товарищ председатель?

— Давай, Володя.

— Юра, ответь нам, как ты думаешь строить коммунизм?

«Молодец Данилов, — подумал Вершинин. — Наконец-то намечается настоящий разговор. Новиков должен раскрыть свою душу и взглянуть на себя как бы со стороны».

— Вопрос вам понятен, Новиков? — спросила Саша.

Юра никогда не задумывался над тем, строит он коммунизм или нет. На собраниях, когда речь заходила о долге, дружбе, коммунистическом отношении к труду, он обычно скучал. Ему казалось, что это общие, ни к чему не обязывающие слова. И сейчас, когда перед ним так прямо и конкретно поставили вопрос, он растерялся.

— Отвечайте же, Новиков!

— Я не знаю, не думал раньше…

— Когда же вы стали думать?

— Вчера после разговора с Иваном Константиновичем.

— И вы, не задумываясь, подписали обязательство коллектива работать и жить по-коммунистически?

— Щербань говорил, что это так, для формы.

— Что он наговаривает на меня? — огрызнулся Щербань. — Врёт всё!

— Не мешайте, товарищ Щербань. Товарищ Новиков, вы в смысл вопроса Данилова вникли? — допытывалась Саша.

— Да. Я так понимаю, что это о месте человека в жизни. — Волнуясь, Новиков облизнул сухие тонкие губы под чёрными усиками и впервые за вечер открыто посмотрел на товарищей. — Ребята, я виноват перед вами. Часто сознавал, что делаю не то и не так, а делал. Я считал себя очень умным, умнее других. Вчера и сегодня я о многом передумал и понял, что моё зло в моём «я»… Это по-честному. Я много забочусь о себе и думаю только о себе…

— Что верно, то верно, — бросил реплику Данилов. — Самолюбие у тебя ершится, как у кабана щетинка.

— Подстричь надо!

Саша постучала карандашом по графину.

— Мама меня любила и баловала. Она говорила, что я умница… Работала, не шадя себя, чтобы я всегда был хорошо одет. Лучшие куски за обедом отдавала мне. Я это принимал как должное, рос себялюбцем. Я любил маму, и я же доводил её до слёз. Виноват я перед ней, перед моей мамой… Одна она у меня была, умерла третьего дня, — тихо добавил Новиков, и сидевшие вблизи увидели, как слёзы навернулись у него на глаза. — Мне очень тяжело, ребята, поверьте. Вчера, когда капитан сказал, что Вася Соболев и Алексей Вершинин поручились за меня, во мне всё перевернулось. Я понял, что вы ещё верите мне. Я прошу простить меня. Даю слово, что приложу все силы, чтобы быть достойным членом коллектива.

Саша окинула взглядом моряков. Не только любопытство отражалось в их глазах. У некоторых они радостно блестели, у других светились сочувствием и жалостью. Это обрадовало Сашу: не было в глазах моряков той настороженности, которую она видела в начале суда.

— Новиков, у вас всё? Садитесь. Кто хочет выступить?

— Разрешите мне, — поднялся Соболев. Пробравшись вперёд, он посмотрел на товарищей, поправил волосы, потом заговорил горячо, взволнованно. — Мы только начинаем трудовую жизнь, и нам чаще и строже надо обсуждать свои поступки. Секретарь обкома, который был у нас, говорил, что на человека иногда находит туман. Так вот на Юру Новикова как раз и нашёл такой туман. Надо освобождаться от него, Юра, решительно и смело освобождаться! Мы поможем тебе в этом… Володя Данилов правильный вопрос тебе задал. Нам с тобой при коммунизме жить. Так давай готовиться к этой жизни, давай сейчас начнём трудиться по-коммунистически. Я не знаю, как товарищи, как ты, Юра, но я рад, что тружусь на «Урагане», что участвую в испытании техники коммунизма. — Соболев повернулся лицом к Новикову. — Мы с Вершининым поручились за тебя перед капитаном, Юра. Я убеждён — ты не подведёшь нас. — Соболев с минуту помолчал, как бы собираясь с мыслями. — Ещё о Щербане я хочу сказать. Вы, Щербань, не раз хвастались, что знаете физику, машины. Это хорошо. Но вы утверждали: миром будут править инженеры и техники. А вот это неверно. Нашей страной и в будущем будут управлять борцы, люди глубокого интеллекта, а не такие флюсы, как вы. Вы бедны душой, и нечего прятать свою бедность под лунной и космической романтикой. И есть прямая связь между вашим непониманием искусства и картёжной игрой, между пренебрежением к поэзии Пушкина и хамским отношением к своей семье. Вам, очевидно, нелегко с вашими взглядами на жизнь. Но поймите, что чем ближе к коммунизму, тем будет ещё труднее. Вы, Щербань, член нашего коллектива, и мы заставим вас уважать коллектив.

— Много берёте на себя, Соболев. Я как-нибудь проживу без вас. Молокосос! — пренебрежительно бросил Щербань.

Председателю суда подали записку.

«Новиков подпустил слезу, — говорилось в ней, — а вы и растаяли. Судьи тоже! Предлагаю салаку списать на берег».

Подписи под запиской не было.

— Кто писал записку, встаньте!

Никто не шелохнулся. В красном уголке стояла тревожная тишина.

— Не думала я, что среди нас есть трусы, — иронически заметила Саша. — Ну хорошо, мы сейчас найдём автора. Я получила записку от нашего боцмана. С вас и начнём, Кузьма Степанович. Скажите, пожалуйста, кто её передал вам?

Боцман назвал палубного матроса, тот третьего, третий четвёртого. Цепь замкнулась на Щербане.

— Никакой записки я не писал и не передавал, — отрезал он.

— Хорошо, — сухо произнесла Саша. — Новиков, чей это почерк?

— Щербаня! — Юра посмотрел на своего дружка и голосом, в котором звучали и упрёк и гнев, сказал: — Эх ты, а ещё другом назывался! Зачем врёшь, Коля?

— Отвяжись ты!.. — Щербань выругался.

Саша Поленова, посоветовавшись с заседателями, заявила, что она правом, предоставленным положением о товарищеских судах, удаляет Щербаня с заседания за неуважение к коллективу.

— А если не уйду? — вызывающе бросил Щербань.

Десятки глаз смотрели на него. Нет, взгляды были далеко не дружелюбные. Щербань тряхнул чубом, отвёл глаза и поднялся.

— Подождите, — остановила его Саша. — Выслушайте ещё одно наше решение. Суд рекомендует комитету профсоюза поставить на обсуждение коллектива вопрос о моральном облике товарища Щербаня. А теперь закройте, пожалуйста, за собой дверь.

«Молодец, девка, хорошо драишь», — подумал боцман и попросил слова.

Поведение Щербаня окончательно доконало Новикова. Куда же он смотрел? Почему он не мог разгадать истинного лица Щербаня? Может быть, не хотел? Разве не щекотало самолюбия, когда Щербань все его скверные поступки называл поступками истинного моряка? Какими ничтожными казались теперь Новикову разглагольствования о чести и славе. «Слава» была только в ресторанах, а честь… Какая там честь! Новиков вздохнул.

А боцман говорил о достоинстве советского человека, говорил о верности, твёрдой, как алмаз.

В заключение предложили высказаться Новикову.

— Трудно мне будет…. У меня много недостатков и только одно достоинство: когда я даю слово, я всегда его выполняю. Ещё раз повторяю: с сегодняшнего дня нет старого Новикова. Считайте, что к вам в коллектив пришёл новый, незнакомый человек; он хочет подружиться с вами. — Новиков подошёл к Соболеву и нерешительно протянул ему руку. — Ты оказался на самом деле лучше меня. Давай будем друзьями, Вася.

— Давно бы так, — Соболев широко улыбнулся и крепко пожал руку Новикова.




ГЛАВА 25 ЛЮБОВЬ ПРИШЛА


Ночь. Чёрное небо над океаном. Порывисто дует северный ветер. Стонет океан…

В кромешной тьме «Ураган» петлял, как иногда петляет ночной подвыпивший гуляка, возвращаясь домой по пустынным улицам.

Глубоко в трюме траулера по желобу текла речка из живой рыбы. Она выбивалась под сильным напором из квадратного отверстия в носовой части судна и уходила в кормовой отсек.

Проходил час, другой, но всё так же двигался gо желобу поток живого серебра, так же петлял «Ураган» и было пустынно на палубе.

Такую картину увидел бы человек со стороны. На самом же деле на «Урагане», несмотря на поздний час, шла напряжённая работа. Вот уже третью неделю продолжалось испытание электрорыболовного оборудования. Как и всякое новое дело, оно не сразу пошло как по-писанному. То там не ладилось, то здесь. Потом, как говорят бухгалтеры, всё вошло в ажур.

Рыба облавливалась с помощью пульсирующего[1 - Пульсирующий ток — ток, направление которого остается неизменным, а величина претерпевает повторяющиеся изменения.] тока в радиусе шестидесяти метров от анода — раструба рыбонасоса в наружной носовой части судна. Специальное автоматическое оборудование создавало импульсы тока необходимой величины и посылало их в воду, под судно. Возникало огромное электрическое поле, и с этого поля «Ураган» снимал «урожай» рыбы.

Ларин сидел в небольшой будочке у пульта управления. Вид у него был немного рассеянный. Испытания подходили к концу. То, о чём он мечтал ещё в институте, чему посвятил шесть лет своей жизни, упорной работы, — свершилось. Но Ларин знал, что это только начало. Впереди его ждало много других увлекательных проблем. Он закрыл глаза. Слышалось журчание воды в желобах. Приглушённо гудели машины. Потом все шумы куда-то исчезли.

Перед мысленным взором Ларина возникла странная картина.

Бесчисленные косяки рыб спешат к огромному сказочному дворцу в центре Тихого океана. И какое смешение рыбных «народов и племён». Кета рядом с сельдью. Стайка наваги и скумбрия. Грозная треска. Окуни. С больших глубин поднимаются камбалы, их братья палтусы… А что делается, что делается около сказочного дворца! Идёт драка! Громадные чёрные трубы глотают тысячи, десятки тысяч рыб. А из океана спешат новые и новые косяки… Ярко вспыхивает сферическая крыша дворца, поднимающаяся высоко над океаном. Ларин видит Лину и Сашу. Они в голубых купальниках, обе стройные, загорелые. Подходят к краю крыши. Прыгают. Идут по блестящему паркету океана. На паркете чёрный провал. Ларин хочет крикнуть: «Берегитесь!», но не может, горло сдавливает. Лина делает шаг и падает в чёрный провал. Саша идёт одна. Подходит. Кладёт руку на плечо, зовёт: «Вася!»

Ларин вздрогнул и открыл глаза. Перед ним стояла Саша в своём неизменном лыжном костюме и тормошила его.

— Вы пришли, вы пришли… — повторял он, глядя на неё удивлёнными глазами.

— Ну да, пришла, — проговорила она, позабыв вдруг, зачем пришла.

В глазах, которые смотрели сейчас на неё, не было затаённой печали. Печали, которая никогда не покидала их. Смеялись они или сердились — печаль жила в глубине зрачков. А сейчас её не было.

Саша всё ещё стояла перед Лариным и держала руки на его плечах. Он ощутил их тепло. То было её тепло. И он понял, что ему всё время не хватало этого тепла.

— Саша, — взволнованно произнёс он. — Саша…

Она улыбнулась и сняла руки. Лицо её зарумянилось. Оно было нежным, как лепестки цветущей вишни на заре.

На экране телевизора мелькали серебристые рыбы. Их жадно глотали две нерпы.

— Смотрите, — шептала Саша.

— Пришли на готовенькое, — так же тихо отозвался Ларин.

Вот она минута, когда многое надо сказать друг другу. Но что-то ещё сдерживало их. Они перебрасывались короткими фразами, вкладывая в простые, будничные слова только им понятный смысл.

— Саша, — Ларин взял её руки, — Саша, как хорошо, что вы были на катере и катер попал в шторм…

Она засмеялась и посмотрела на него.

— А почему там, на берегу…

— Не надо об этом, — и он притянул её к себе. — Саша, Саша, я хочу вам сказать…

— Нет, нет, — отстранилась она. — Вы посмотрите, что делается, что делается!

Ларин неохотно повернул голову к экрану. Дельфины. Откуда они? Обычно по ночам дельфины спят где-нибудь в прибрежных водах. «Неужели „Ураган“, следуя за косяком сельди, подошёл к берегу? Но чёрт с ними, надо досказать…»

— Василий Михайлович, — внезапно заговорил репродуктор, — косяк проходит в пяти километрах от острова Парамушир. Направление — Охотское море.

Невысказанному не пришло время… Дело, заботы вели человека, не давая остановиться.

— Как с тарой? — сухо спросил Ларин.

— Клёпка на исходе. Я думаю весь улов сдать на Парамушире. Рыбу частично отоварим клёпкой для бочек.

— А примут?

— У них план трещит. Радист случайно подслушал разговор директора комбината с Сахалинским совнархозом.

— Хорошо…

Репродуктор умолк.

На экране телевизора продолжали мелькать увлекательные картины подводной жизни, но нить мыслей, ещё минуту назад всецело владевших Лариным, оборвалась. Объяснения, к которому он стремился, не состоялось.

— Вот, черти, разыгрались, — беззлобно заметил Ларин. — Так они и раму с рыбонасосом снесут.

Дельфины стремительно носились под судном, мощными хвостами били по рыбонасосу. Им, очевидно, нравилось резвиться в лучах прожекторов. Ларин нажал белую кнопку. Экран погас. Рыбонасос ещё работал и гнал по желобу воду — рыбы уже не было. Косяк, освободившийся от притягательной силы, пошёл в открытое море. Траулер подходил к острову Парамушир. Ларин предупредил в микрофон:

— Прекращаем лов, товарищи. Кузьма Степанович, успеете к утру переработать улов?

— Сделаем, Василий Михайлович, — пророкотал в репродуктор густой бас боцмана.

Саша стояла на пороге, держась рукой за верхний косяк. За спиной у неё струился свет. Вся она — нежная, красивая, по-мальчишески гибкая, манящая. Ларин, забыв обо всём, шагнул к ней. Она спрыгнула в трюм. Засмеялась. Приветливо взмахнула рукой.

Ларин глядел ей вслед, чувствуя, как гулко и часто стучит сердце. Размышляя над жизнью, он, разумеется, допускал, что рано или поздно любовь постучится к нему. И вот она пришла…

Ларин поднялся в каюту. Там никого не было. Но ему казалось, что Саша где-то здесь, спряталась, ждёт его. Он огляделся, покачал головой, улыбнулся. Подошёл к тумбочке и взял фотографию Лины. Долго разглядывал. И вдруг сказал:

— Саша…

Он держал фотографию той, которая навсегда ушла от него, а думал о другой — живой, волнующей, с пышными волосами и синими глазами, отражающими окружающий мир и потому прекрасными.

Ларин помнил прошлое, всегда помнил. Достаточно было ему взять в руки фотографию и закрыть глаза, как сразу, же образ Лины оживал. А сегодня лицо её виделось смутно, словно сквозь частую сетку дождя. Оно куда-то уплывало, уступая место другому. Уплывало вместе с печалью…

Ларин осторожно поставил фотографию на место. Рядом с ней на тумбочке лежал резиновый человечек.

«Любовь! — думал Ларин. — Любовь… Вечное чудо, преобразующее и омолаживающее мир».

Через три дня «Ураган» покинул остров Парамушир и направился в Охотское море.

Удача сопутствовала морякам. Обловив один косяк, траулер быстро находил второй. Две трети команды занимались переработкой рыбы. Ларин по восемнадцать-двадцать часов просиживал у пульта управления. В каюте он едва добирался до постели и моментально засыпал. Организм у него был железный, но не выдержал, сдал. Последние два дня Ларин чувствовал себя отвратительно.

Вот и сейчас он сидит в будке на низком кресле позади Соболева и кутается в плащ. В будке тихо. Дрожат стрелки приборов. В желобе журчит речка из живой рыбы. Мелькают кадры подводной жизни на экране телевизора…

— Вы бы шли в каюту, отдохнули, Василий Михаилович!

Уверенность Соболева нравится Ларину, но много в нём ещё мальчишества. «Рискнуть разве?» — подумал Ларин, глядя на широкий затылок своего ученика.

Странно себя вёл сегодня косяк сельди. Он то уходил вглубь, то поднимался к поверхности. Соболеву всё время приходилось быть начеку: по глубиномеру менять положение рыбонасоса под корпусом траулера, делать записи в специальном журнале. И Соболев справлялся с этой работой.

Ларин придвинул микрофон.

— Иван Константинович…

— Да.

— Я скверно себя чувствую. Мне надо выспаться как следует. У пульта оставляю Соболева.

— Можно и кончать. Тара на исходе.

— Зачем же? — Ларин устало вытянул ноги. — Сейчас прохладно, рыбу можно сохранить на палубе под брезентами.

— Что ж, я думаю, Соболев справится, — ответил капитан.

Ларин выключил микрофон и обернулся на крик Соболева:

— Василий Михайлович, смотрите!

— Вижу.

Раструб рыбонасоса оторвался от рамы и повис в воде.

— Работа дельфинов, — хмуро сказал Ларин. — Выключай установку, Вася.

Они закрыли будку и поднялись в лабораторию.

— Придётся спуститься в воду, — всё так же хмуро сказал Ларин.

— Может, я один, Василий Михайлович? Или с Алексеем…

Ларин отрицательно покачал головой:

— Без меня вы не справитесь. Одевайтесь, будете страховать.

Ларин сообщил в рубку об аварии и предстоящих подводных работах, и они вышли на палубу. Над океаном повисла жёлтая луна. Она почему-то качалась, как маятник стенных часов. «Не луна, а голова кружится. Может, не стоит рисковать?» — подумал Ларин, оглядываясь по сторонам. Саши нигде не было. Боцман, спустив шлюпку, стоял у верёвочного трапа. Ждал. Нет, оставаться нельзя.

— Вася, какая температура воды?

— Пять градусов.

В шлюпке Ларин натянул маску, повернулся спиной к «Урагану» и спустился в воду. Выпустив лишний воздух, он всплыл на поверхность, показал Соболеву большой палец — всё, мол, в порядке, сделал несколько гребков ластами, затем согнулся в пояснице и ушёл вглубь. Видимость в воде была хорошая: мощные прожекторы, установленные в подводной части «Урагана», давали достаточное освещение. Ларин подплыл к рыбонасосу и начал работать. Мимо прошла тень. Быстро взглянув, он успокоился: это был Соболев.

Неожиданно Ларин вновь почувствовал головокружение. Дышал он часто, прерывисто. «Спокойнее, спокойнее», — мысленно приказывал он себе. Несколько раз глубоко и медленно вздохнул. Стало легче, но головокружение не проходило. Ничего не хотелось делать. Он смутно видел Соболева. Тот почему-то двоился в глазах, потом совсем исчез из виду.

А Соболев продолжал плавать вокруг Ларина, страхуя его от подводных хищников. Правую руку он держал на рукоятке ножа, а левой цеплялся за сигнальный канат.

Ларин, свесив ноги, сидел на раме и вяло взмахивал руками, пытаясь укрепить раструб рыбонасоса. Соболев подплыл ближе и увидел, что инженер работает в полубессознательном состоянии. Вот инструмент выскользнул из его рук и растворился во мраке. Ларин качнулся и свалился набок. Соболев подхватил его, но выпустил канат, и бессильное тело инженера потянуло его вниз. Но Соболев успел снова схватиться за канат и дёрнул его три раза: условный сигнал к немедленному подъёму наверх. Боцман потравил канат.

Ах, боцман, боцман, неужели вы не чувствуете, что происходит под водой?..

Силы Соболева иссякали. Почувствовав, что канат подаётся, он начал тянуть его вниз. А боцман продолжал травить канат. Соболев готов был плакать от отчаяния.

Саша Поленова стояла рядом с боцманом и с тревогой следила за пузырьками воздуха. Пузырьки страхующего поднимались на поверхность нормально, а второй подводник дышал прерывисто, пузырьки появлялись с большими интервалами. Саша побежала в лабораторию, быстро переоделась. Боцман встретил её в полном недоумении.

— Дали два сигнала, требуют травить канат.

— Два? Может, три? — спросила Саша. — Тяните вверх, Кузьма Степанович. Вы, наверное, ошиблись. Я спущусь к ним.

Соболев увидел Сашу, и ему стало легче. Одновременно он почувствовал, как канат натянулся и его начали выбирать. Саша плыла рядом, поддерживая Ларина. Меньше чем за минуту боцман вытащил подводников. С них сняли маски. Ларина подняли на палубу. Саша наклонилась над ним вместе с судовым врачом.

— Что будем делать? — спросил Усков.

— Без Ларина, пожалуй, ничего не сделаем, — ответил судовой электрик.

На экране телевизора — подводная часть траулера. На ней — рыбонасос. Раструб на месте. Но установка не действует.

— Не исправим? — переспросил Усков. — А как же наше обязательство?

— Не бывает безвыходных положений, — сердито сказал Вершинин. — Я в технике не силён, но могу…

— Тут вам не философия — базис, надстройка, — насмешливо заметил Щербань.

— Что ж, будем ждать выздоровления Ларина, вздохнул Усков. — Это значит, что к октябрьским праздникам не успеем выполнить обязательства.

В каюте капитана установилось гнетущее молчание.

— Я могу взяться за это дело, — небрежно обронил Щербань и, помедлив, добавил: — За особую плату.

Усков обрадовался:

— Вы молодец, Николай Петрович! Я начинаю верить вам. В праздники мы вам дадим премию.

— Зачем премию? — усмехнулся Щербань. — Платите сейчас. Пять тысяч.

— Что? Пять тысяч? — воскликнул Усков. — Знал я, что вы корыстолюбивый человек. Но до такой степени быть жадным…

— Иван Константинович, при чём тут жадность? — Щербань пожал плечами. — Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли. Ремонт установки Ларина не входит в мои служебные обязанности. А всякий труд требует оплаты. Я прошу совсем немного. Работа ведь рискованная, под водой. Ларин-то за изобретение получит десятки тысяч.

— Просто непорядочно торговаться о деньгах, когда весь коллектив ждёт…

— Что ж тут такого? Я ведь не взаймы прошу, а за работу. Если моё предложение не устраивает — ждите Ларина.

Щербань потянулся за своим кожаным регланом. Усков ошеломленно наблюдал за ним.

— Постойте, — почти крикнул он, когда Щербань взял фуражку. — Я вам заплачу свои деньги.

— Ваши деньги мне не нужны, — возразил Щербань. — Работа должна быть оформлена по существующему трудовому законодательству. Можно подписать соглашение или оплатить по наряду.

«Придётся снестись с начальником флота, — подумал Усков. — Сколько ни возмущайся, а платить придётся, иного выхода нет. В крайнем случае высчитают из моей зарплаты».

— Хорошо, — сказал Усков. — Я согласен платить. Начинайте работу.

В дверь постучались. Вошел Соболев, держа в руках раструб рыбонасоса.

— Знаете, почему установка не работает? — возбуждённо заговорил он. — На этот вот болт подкладывается под шайбой оголённый конец провода и зажимается гайкой. После этого верхний конец болта заливается горячей смолой и покрывается лаком в два слоя. Изоляция надёжная. А здесь, как видите, изоляции нет. Конец болта и провод оголены, а гайка ослабла.

— А у кого вы просили разрешения на подводное плавание? — грозно спросил Усков. — Опять самовольничать!

— Товарищ капитан, вы отдыхали, и мы не решились беспокоить вас.

— Ишь ты, какие все стали заботливые, — усмехнулся Усков. — С кем же вы плавали?

— С Поленовой.

— Та-ак. — Усков пристально посмотрел на Соболева. — А ты можешь устранить повреждение?

— А почему же нет? Могу. Через час установка будет работать. — Соболев сказал это твёрдо и уверенно.

— Та-ак, — ещё раз повторил Усков. — Сколько же за ремонт хочешь получить?

— Мы же не за деньги, товарищ капитан! — обиженно глянул Соболев на Ускова.

— Ясно…

Щербань молча вышел из каюты.

Усков насмешливо бросил ему в спину:

— Соглашения подписывать не будем.

Ларин лежал в постели. Сквозь приоткрытый иллюминатор доносились голоса. Шумела лебедка. В каюту с подносом вошла Саша. Пристальный взгляд Ларина смутил её.

— Вот завтрак принесла, — сказала она, расставляя на столе еду.

Он не сводил с неё глаз.

— Саша…

— Да?

— Спасибо! Спасибо за внимание. Пока я лежал, я всё время чувствовал, что вы тут. А теперь скажите, что со мной было? Никто ничего не хочет рассказать толком, словно я ребёнок.

— У вас было воспаление лёгких. Вы больным спустились в воду и нарушили неписаный закон подводных пловцов.

Ларин улыбнулся: закон подводных пловцов… Не об этом ли он ежедневно говорил своим ученикам? Она повторила его слова.

— Вы злопамятны.

— Просто я прилежная ученица. — Она взглянула на него: — Какая борода у вас отросла…

Он взял с тумбочки зеркало. Чёрная густая борода резко оттеняла бледность лица. Голубизна глаз казалась более глубокой, и от этого лицо было чужим, незнакомым. Ларин долго разглядывал себя. Вздохнул.

— Оброс. — Он положил зеркало на место. — Саша, это вы с Соболевым отремонтировали рыбонасос?

— Вам рано ещё думать об этом. Думайте о чём-нибудь другом. О завтраке, например…

— И о вас. Мне всегда хорошо, когда вы рядом со мной и когда вот так хлопочете, как сейчас.

— Ой, мне надо идти! — Она придвинула к постели столик с тарелками и питьём. — Ешьте. Поправляйтесь. Скоро доктор придёт…

Перед обедом к Ларину зашёл Усков.

— Бреетесь! Значит, здоровы. А славная бородища у вас была.

— Врачи, по-моему, самый вредный народ, — добривая щёку, сказал Ларин. — Наш милейший Сергей Сергеевич ещё три дня хотел продержать меня в постели.

— А что ж, сиделка у вас хорошая, — Усков хитровато подмигнул: — Лежали бы. Впрочем, лежать всё равно не дадут.

— А что?

— Капитаны траулеров хотят обратиться к вам за помощью.

Ларин сложил бритвенный прибор..

— Расскажите.

«Ураган», после ремонта установки, обловив два косяка сельди, поднялся на север, в район, где флотилия из двадцати траулеров промышляла камбалу.

Капитаны судов хорошо знали камбальные банки. У каждого из нтс была своя банка, где он из года в год вёл промысел. Команды за одно траление брали по нескольку центнеров рыбы. Но некоторые суда оказались в пролове. Капитаны их, как только «Ураган» пришвартовался к борту плавучей рыбообрабатывающей базы «Палтус», решили повидаться с Лариным. Но врач не допустил их к нему.

— Говорят, что вся надежда на наши акустические приборы, — заключил Усков.

— Придётся помочь. А как с разгрузкой рыбы? — спросил Ларин, надевая китель.

— Заканчиваем, — ответил Усков.

— Что ж, давайте пригласим капитанов, Иван Константинович. Есть у меня одна идея…

Через полчаса в каюте Ларина шесть капитанов склонились над картой района промысла. Ларин водил по ней карандашом.

— Эта банка почему не облавливается? — спрашивал он.

— Каменистое дно, — отвечал капитан. — Трал рвётся.

Карандаш опять скользнул по карте.

— А эта?

— Неровное дно, — последовал немногословный ответ.

Перебрали десять-двенадцать банок. Капитаны боялись облавливать их, потому что оставили там не один трал.

— Гиблые места, — махнул рукой сухощавый капитан «Сокола». — Вы нам помогите найти новые скопления камбалы.

— Искать — это долго, — сказал Ларин. — Будем ловить на тех каменистых банках, куда, как вы говорите, ни один капитан не осмеливается заходить. Попытаемся поднять камбалу с каменистого дна электрическим током.

— Невозможно! — воскликнул капитан «Сокола».

Ларин пожал плечами.

Пять капитанов молча покинули каюту. Они не поверили в затею инженера. У капитана «Сокола» не было выхода: за десять дней траулер не выловил ни одной рыбёшки. И он принял предложение.

Под вечер «Ураган» вышел на банку. Позади шёл «Сокол». Но первые траления оказались пустыми. Неудачу Ларин объяснил недостаточной глубиной погружения электродов. Чтобы можно было опустить их на большую глубину, пришлось сделать новое приспособление. На это ушёл ещё день.

Вечером второго дня на палубу «Урагана» поднялся капитан «Сокола». Его обветренное лицо выражало крайнее раздражение, и такое же раздражение светилось в маленьких острых глазах.

— Вы что, издеваетесь надо мной? — спросил он резко. — Тысячи чертей, если я сейчас же не подниму якорь!

— Ну что ж, пожалуйста, если хотите вернуться в порт без рыбы, — спокойно ответил Ларин.

— Вы смеете ещё иронизировать, молодой человек? — сердито выкрикнул капитан.

— Завтра я вам гарантирую успех, — заявил Ларин.

Капитан уставился на него пронзительным взглядом:

— Завтра? Хорошо, я подожду ещё сутки.

На другое утро Поленова и Соболев предстали перед Лариным. «Какой контраст по сравнению с лыжным костюмом, в котором она ходит по судну», — подумал Ларин, взглянув на Сашу; в плотно облегавшем гидрокостюме она выглядела гимнасткой.

— Почему вас двое? Разрешение на плавание я давал одному Соболеву.

Соболев неопределённо махнул рукой: попробуй, мол, отвязаться от неё. Ларин не хотел пускать Сашу в воду, хотя причин для отказа не было.

— Я буду страховать Соболева, — твёрдо сказала она.

— Опять своевольничать? — нахмурился Ларин.

— Но, Василий Михайлович, я же никогда не видела, как камбала на глубине живёт.

Вершинину нужен был отдых. Накануне он целый день помогал укреплять электроды на глубине. Сам Ларин сегодня не мог уйти в воду — надо было дежурить у пульта управления. Саша не спускала с него глаз. Она словно читала его мысли. «Я знаю, вы меня любите, — говорил её взгляд. — Но это не причина, чтобы не пускать меня в море». Ларина обескураживал этот взгляд.

— Ну, хорошо, идите. И осторожнее там, — сказал он.

Саша и Соболев опустились на дно моря и обнаружили среди камней огромные скопления камбалы. Вдруг рыбы беспокойно зашевелились и начали всплывать вверх. «Видимо, — решил Соболев, — Василий Михайлович дал ток на электроды». Установив высоту всплытия камбалы, ныряльщики поднялись на поверхность.

— Есть рыба! — весело доложили они и, перебивав друг друга, рассказали о своих наблюдениях.

С «Урагана» сигнализировали на «Сокол», сообщили, на какой глубине следует ловить рыбу, и предложили следовать за ними. Так начался своеобразный сбор урожая. «Ураган» как бы «скашивал» поле, а «Сокол» тянул за ним трал и подбирал «скошенное». За три дня выловили семь тысяч пудов камбалы. Больше трюмы «Сокола» не вмещали. Перед отплытием на базу капитан «Сокола» явился на «Ураган» и извинился перед Лариным.

— Я охотно принимаю извинения, капитан, — от души засмеялся Ларин. Он любил прямодушных людей. — Но вам теперь придётся занять очередь. Мы загружены заказами по горло, — и он перечислил названия траулеров, которые решили собирать «урожаи» с помощью «трактора» Ларина.

Щербань, кончив читать фельетон, в котором рассказывалось о похождениях какого-то афериста, тряхнул чубом и не то шутя, не то с оттенком зависти сказал:

— Вот этот дела обделывал! Сотнями тысяч ворочал!

Новиков сердито посмотрел на него:

— Нашёл кем восхищаться. Жуликом!

— Не жуликом, а талантом. Чтобы вести такую игру, голова нужна на плечах, а не чугунный котёл.

— Чёрт знает, что плетёшь! Ты бы вот очерк о коммунистической бригаде прочитал.

Щербань взял со стола сигаретку, закурил.

— Читал. Шуму много. Надо не шуметь, а работать. Кто про меня скажет, что я плохо работаю? Никто. Разговорами коммунизм не построишь. Что я пью или в картишки иногда перекидываюсь, — так это моё личное дело.

— Не согласен, — отрезал Новиков.

Характеры меняются по-разному. Одни постепенно, другие — как-то сразу, после первого же большого жизненного испытания. Для Новикова таким испытанием явились смерть матери, товарищеский суд. Новиков много думал и много читал в последнее время.

— Слушай, Коля, ты читал когда-нибудь Толстого? — спросил он.

— В школе читал.

— Я тебе одно место из «Воскресения» прочту.

— Давай, давай, просвещай, — пренебрежительно усмехнулся Щербань.

— «В Нехлюдове, как и во всех людях, было два человека, — читал Новиков. — Один — духовный, ищущий блага себе только такого, которое было бы благом и других людей, и другой — животный человек, ищущий благо только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего мира».

Новиков отложил книгу.

— Неужели и во мне, в советском человеке, есть это животное? Раньше я не задумывался над вопросами, для чего я живу, правильно ли живу и как надо жить. А теперь мне ясно, что нельзя жить так, как я жил раньше. Нельзя жить и так, как живёшь ты, Коля.

— Здорово ты перековался, — усмехнулся Щербань. — Ну, чёрт с тобой! Давай лучше выпьем, — предложил он, разливая в гранёные стаканы водку.

— Ты же на собрании дал слово не пить.

— Так то на собрании, — усмехнулся Щербань. — Петухом запоёшь, когда прижмут. Подсаживайся, тяпнем на прощанье.

— Почему — на прощанье?

— Перехожу на «Сокол». Завтра отшвартуюсь. Там второй механик заболел. А мне это на руку, — опять усмехнулся Щербань. — Заработки у них хорошие. Камбала прёт…

— Бежишь, значит? — возмущённо посмотрел на него Новиков.

— Умников больно много развелось. А я сам умный, что мне! — Щербань придвинул стакан Новикову. — Ну, поехали, чтоб старая дружба не ржавела.

— Пить я не буду, — твёрдо сказал Новиков.

— А в картишки? Отыграешься, может? — ехидно спросил Щербань и залпом выпил водку.

Новиков с ненавистью взглянул на бывшего своего товарища и вышел из каюты.

…Саша Поленова на «Урагане» ходила в спортивных брюках и куртке. Так было удобно. Правда, иногда у неё появлялось желание показаться в кают-компании пусть даже не в нарядном, а в простом женском платье, но сделать этого она не могла, потому что чемодан с вещами утонул, когда катер «Резвый» терпел бедствие. И поэтому не приходилось удивляться, что она всю свою первую зарплату оставила в магазинах Колпакова.

Шестого ноября на торжественное собрание Саша пришла в новом узком платье вишнёвого цвета и лакированных туфлях. Вася Соболев даже руками развёл:

— Ты второй раз убиваешь меня.

— Тебе нравится? — рассеянно спросила она, выискивая глазами кого-то, и, увидев Ларина, быстро сказала: — Проводи меня, пожалуйста, туда.

Соболев тихонько свистнул от удивления:

— Тоже — «пришёл, увидел, победил»? Который по счёту?

Саша покачала головой: нет, это не то. И Соболев впервые взглянул на Ларина не как на своего учителя и инженера, а как на человека, которого она предпочла другим. «Да, Василий Михайлович хоть куда», — одобрил Соболев выбор Саши. Он подвёл её к Ларину и напыщенно произнёс:

— Разрешите представить вам молодую ультрасимпатичную особу.

Ларин, поднявшись, шутливо отвесил поклон и заразительно засмеялся.

— Садитесь, Александра Николаевна, — предложил он, указывая место возле себя.

— Но первый танец мой, — сказал Соболев. — Предупреждаю об этом во избежание международных скандалов.

— Э, нет, юноша, — вмешался Усков. — На кораблях первый танец всегда принадлежит капитану. — Вы не возражаете, Александра Николаевна?

— С удовольствием, Иван Константинович, — тотчас же согласилась Саша, бросив быстрый взгляд на Ларина.

— Ах ты, мать честная! — вздохнул Соболев. — Тогда я — второй.

— После начальника экспедиции, тёзка, — засмеялся Ларин.

— Этак до меня очередь не дойдёт, — воскликнул Соболев. — Там второй помощник, третий, стармех — и пойдёт по лестнице вниз… Не согласен! Так и быть, уступаю первые два танца, а за третий буду драться…

Председатель судкома, пожилой инженер-электрик, постучал карандашом и открыл торжественное собрание; президиум занял место за столом, и слово предоставили Ларину.

— Сейчас, — начал он, — девять часов сорок пять минут. — Все взглянули на стенные часы: никто ещё не начинал доклада с точного определения времени. — В тысяча девятьсот семнадцатом году, — продолжал Ларин, — в девять часов сорок пять минут прогремел залп «Авроры» и началась новая эра в истории человечества…

Соболев подумал: почему бы всегда и всюду в этот день в девять сорок пять не дать по радио позывные и не начать вечер, как сегодня, именно в минуту, когда «Аврора» дала залп по Зимнему дворцу? Это же историческая минута, и она должна отмечаться торжественнее, чем двенадцать часов в канун Нового года.

После доклада Вершинин огласил приказ, в котором капитан поздравлял команду с праздником и объявлял благодарность морякам. В приказе особо отмечалась работа молодёжи, пришедшей на «Ураган» со школьной скамьи.

После самодеятельного концерта заскрипели стулья, и красный уголок освободили для танцев. Включили радиолу. Вальс. Капитан и Саша вышли в середину круга. Усков чётко отбивал каждый такт, чем вызывал дружные аплодисменты. С Лариным Саша танцевала вальс-бостон, с Соболевым — танго, с Новиковым — фокстрот. Приглашениям не было конца. Не успевала она дойти до своего места, как её тут же подхватывали.

— Закрутите девку, окаянные! — заревел Веригин и вышел в центр. — А ну-ка, Владимир, давай нашу русскую.

И пошёл, и начал боцман выкидывать кренделя, выбивать чечётку. Моряки заулыбались, стали притопывать ногами, бить в ладоши. Усков, глядя на расходившегося друга, вспомнил, как в молодости Кузьма лихо отплясывал перед Анфисой, а та, словно лебедь, плыла вокруг него. Боцман, выбивая чечётку перед Сашей, вдруг три раза топнул и замер, приглашая её в круг. Саша тряхнула головой и закружилась вокруг боцмана. Кончив плясать, Веригин отвесил ей глубокий поклон. Им долго аплодировали.

— Ну как, Иван Константинович? — спросил Ларин, наклоняясь к Ускову.

Тот улыбнулся в усы:

— Весело. Просто не помню, когда мне было так хорошо!

К ним подошла запыхавшаяся Саша, налила из графина стакан воды и залпом выпила. Снова зазвучала мелодия вальса.

— Сейчас вас будут атаковать, — улыбнулся Ларин.

— Я хочу с вами, — быстро поднялась Саша. — Не знаю почему, но мне сегодня очень весело.

— И мне тоже, — сказал он, касаясь талии девушки. — За последние два года я второй раз танцую. С вами легко танцевать. Я не отпущу вас теперь.

— И не отпускайте. Никогда не отпускайте, — прошептала она. — Знаете что, давайте сбежим…




ГЛАВА 26 ЗДРАВСТВУЙ, ВЕСНА!


Была весна.

Володя Данилов, сидя в подвешенной у борта люльке, старательно водил кистью по корпусу «Урагана». Марс лежал на краю палубы и, свесив голову, наблюдал за работой.

— Сейчас, Марс, сейчас… «Ещё одно, последнее сказанье — и летопись окончена моя…»

Солнце уже поднялось, но между ним и траулером высилась Никольская сопка. Потоки света, скользя над затенённой, затканной кисеёй утреннего тумана бухтой, окрашивали её в розовый цвет. Гавань медленно просыпалась. Рыхлые клочья тумана, поднимаясь над мачтами судов, таяли в небесной голубизне. По набережной протарахтела первая машина. Немного хриповатый, но удивительно приятный и задушевный голос пел:
		Утро красит нежным светом



		Стены древнего Кремля.



		Просыпается с рассветом



		Вся советская земля.








Володя повернул голову и прислушался. Пели на «Сайре». В люльке стоял матрос с большой кистью в одной руке и малярным ведром — в другой.

— Ишь, чертяка, заливается, — усмехнулся Данилов.

Он дописал последнюю букву и, чуть-наклонив рыжую голову набок, посмотрел на свою работу, потом притянул верёвочный трап и, ловко перебирая ногами, спустился в шлюпку.

Марс заскулил.

— Я сейчас, — обернулся к нему Данилов. — Взгляну только. Со стороны виднее, сам понимаешь…

Но Марс не хотел понимать. Едва шлюпка отошла от «Урагана», как он спрыгнул в воду и поплыл.

— Вот дуралей, — смеялся Данилов, помогая Марсу подняться в шлюпку.

Отъехав метров двадцать, Володя посушил весла.

Корпус «Урагана» ещё во время зимней стоянки был окрашен чёрной блестящей краской. На этом фоне особенно контрастно выглядела новая белая надпись: «Коммунистический экипаж».

Лицо Данилова расплылось в широкой довольной улыбке.

— Нет Васи Соболева, вот обрадовался бы, — с сожалением проговорил он.

— Эй-эй, на «Урагане»! — вдруг донёсся до него крик с берега. — Шлюпку дав-а-а-й!

Прищурив глаза, Данилов пристально посмотрел на берег. Там среди лодок виднелась тёмная фигура человека. «Кого это в такую рань несёт?» — подумал он, налегая на весла. Шлюпка с размаху почти наполовину вползла на песок. Данилов обернулся и увидел Сашу.

— Здравствуй, Володя! — весело сказала она.

— Здравствуй. Ты что так рано?

— Вот краски. Вчера купили. Надо же надпись сделать!

Данилов лукаво взглянул на неё, дал войти в шлюпку и молча оттолкнулся от берега. Вода звучно плескалась под ударами весел. Саша правила, Данилов грёб.

— Вижу — счастлива, — сказал он, рассматривая её красивое лицо.

— Очень, — улыбнулась Саша.

Вся она — стройная, гибкая, с ямочками на щеках и яркими, словно подкрашенными губами — была будто такая же, как всегда, и в то же время какая-то новая. Она переводила глаза с одного судна на другое и вдруг встрепенулась:

— На «Сайре» и «Шторме» пишут! А я-то думала, мы первые напишем. — И вдруг захлопала в ладоши. — Смотри, Володя, на «Урагане» уже есть надпись! Да отчётливо как! «Коммунистический экипаж», — раздельно прочитала она. — Ты что молчишь? — Взглянув на него, Саша громко рассмеялась. — Ох и хитрец! Успел-таки?

Данилов заулыбался и, стараясь придать голосу солидность, проговорил:

— Матрос первого класса Владимир Андреевич Данилов знает своё дело.

Они поднялись на борт. Саша ушла в лабораторию переодеваться — она решила поплавать в бухте. Данилов стал убирать люльку, но не успел — с берега опять позвали. На этот раз его поджидал Юра Новиков.

— Вот краски, — сказал он, здороваясь. — У соседа еле выпросил.

Новиков за зиму похудел, сбрил усы. Теперь вид у него был самый обыкновенный, он не походил больше на героя из заурядного заграничного кинофильма. И держался проще. Он получил диплом капитана каботажного плавания. Была возможность пойти работать третьим помощником на траулер «Сокол», но он решил проплавать ещё одну путину на «Урагане» штурвальным.

— Ну, поехали, Володя, — торопил он. — Помогу тебе. В двенадцать у меня свидание. В кино собрались, а ещё куча дел.

— Опять влюбился, что ли? — Данилов подмигнул и, подражая Новикову, сказал: — Разрешите причалить? Я бросил якорь в вашем сердце. Вы подняли девятибалльный шторм в моей душе…

— Ладно, Володя! Что было, то, знаешь сам, быльём поросло. Ты бы только увидел, какая девушка! Сегодня провожать придёт, можешь посмотреть. Ну, поехали? Чего стоим?

— Незачем ехать, Юра. Кузьма Степанович ещё вчера привёз краски. — Заметив огорчение Новикова, Данилов добавил: — Ничего, иди кончай свои дела. А краски пригодятся.

В девять часов Данилову ещё раз пришлось прогуляться к берегу, где его ждали сразу шесть человек. Увидев их, Володя коротко спросил:

— Краски?

Моряки смущённо переглянулись. Саша, возвращавшаяся в город, где они жили с Лариным после свадьбы, сочувственно посмотрела на них.

— Кладите краски в шлюпку, ребята, и идите по домам, — сказал Данилов. — Надпись уже сделана…

Этой истории с красками предшествовали события большой важности.

Три дня назад рыболовная флотилия пришла из доков и бросила якорь в Петропавловском порту. На следующий день вышел приказ начальника флота о поднятии флага навигации. Это высокое и почетное право предоставлялось командам трёх траулеров. Во главе с «Ураганом» они первыми выйдут в море, оборудованные новым электрорыболовным снаряжением. А вчера на общегородском комсомольском собрании зачитали постановление областного комитета комсомола о присвоении командам этих траулеров звания коммунистических экипажей. От коллектива «Урагана» выступил Володя Данилов, избранный секретарём комсомольской организации вместо переведённого капитаном на «Сайру» Вершинина. Когда стали расходиться с собрания, выяснилось, что нет краски, чтобы сделать надпись. Вот почему утром, в день открытия навигации, началось «красочное паломничество»…

Данилов помахал рукой морякам и налёг на весла. Весенний день разгорелся во всём ослепительном блеске. В сверкающих лучах солнца бухта и всё, что находилось в ней, выглядело нарядным и праздничным. Радовала глаз зелёная листва деревьев. Белокрылые чайки с криком носились над водой, садились рядом со шлюпкой и опять взлетали… Порт уже начал свой трудовой день. Звенели якорные цепи, громадные чёрные трубы океанских пароходов дышали в голубое небо жаром и густым дымом. Где-то грохотало железо, доносились гудки автомашин. Звуки сливались в сплошной гул, поднимались и, гонимые береговым ветром, мчались в океан.

Данилов прицепил шлюпку, в которой важно восседал Марс, к талям, поднял её на борт «Урагана» и прошёлся по палубе, придирчиво, по-хозяйски осматривая, не осталось ли что недоделанным, неубранным.

В два часа дня на «Ураган» портовым катером прибыла команда. Подняли якорь.

У пирса «Ураган» расположился рядом с «Сайрой» у отведенного ему причала. Положили сходни. Марс занял своё место вахтёра.

Отход был назначен на пять часов. Чем ближе подходило время отплытия, тем оживлённее становилось в порту. Сюда пришли родные, знакомые, просто любопытные. Среди этой многоголосой толпы находились и наши герои. Данилов держал за руку черноглазую девушку и что-то горячо говорил ей; его толкали в спину, но он не обращал внимания и не отпускал руки девушки. Новиков прогуливался в стороне со своей знакомой. На «Ураган» поднялись Усков и Кузьма Степанович; их провожала Анфиса Петровна. Ларин и Саша уже были на палубе. Василий Михайлович был назначен начальником экспедиционной флотилии на весеннюю путину, Саша, как и в прошлый раз, — лаборанткой. Не было Васи Соболева. Его зимой откомандировали во Владивосток инструктором подводного плавания в высшее морское училище.

В половине пятого, сверкая медью труб, в порт пришёл оркестр и выстроился напротив «Урагана». Начался короткий митинг.

Ровно в пять часов на мачтах взвились флаги. Оркестр заиграл отходный марш. В последнюю минуту Ларину вручили срочную телеграмму.

«Мысленно я всегда вместе с вами, мои дорогие друзья, — писал Соболев. — Вчера по радио узнал о вашем выходе в море. Мой горячий привет Ивану Константиновичу, Василию Михайловичу, Кузьме Степановичу, Саше, Володе, Юре, Алексею и всем членам коммунистических экипажей. Осенью я начну учиться в морском училище. Моряки благодарят Василия Михайловича за отличные костюмы. Попутного ветра вам, друзья».

Траулеры выстроились в кильватерную колонну и медленно направились в океан. Гордо реяли красные флаги. На корпусе каждого траулера издали можно было прочитать сделанную крупными буквами надпись: «Коммунистический экипаж». С берега махали руками, фуражками, платками. Махали, пока можно было различить у бортов человеческие фигурки.

Попутного ветра вам, пионеры коммунистического труда!..

В стране наступили горячие дни великих свершений. Советский народ начал большое плавание к берегам коммунизма.

…Саша стояла, прижавшись к плечу мужа. Они смотрели на океан и молчали.

«Ураган» прибавил скорость и, рассекая могучую грудь океана, лёг на заданный курс. 

г. Хабаровск,

1959 г.


notes



Примечания





1


Пульсирующий ток — ток, направление которого остается неизменным, а величина претерпевает повторяющиеся изменения.