Плывущая женщина, тонущий мужчина
Масахико Симада


В романе «Плывущая женщина, тонущий мужчина» сумасшедший философ влюбляется в русалку, монашка совершает самоубийство, поэт тоскует по тюремной камере, роскошный лайнер уплывает в страну демонов, русская авантюристка сводит с ума китайского миллионера, заложники проигрывают свободу в рулетку, сны становятся явью. В этом безумном, безумном мире мужчине, чтобы выжить, приходится стать женщиной.


Масахико Симада

Плывущая женщина, тонущий мужчина


1. Перед отплытием


Побег


– Мне надо съездить в Осаку, на очередное сборище. Вернусь через пару дней, не волнуйся.

Это все, что старший брат Мицуру соизволил сказать матери, позвонив накануне отъезда. Со своей женой Мисудзу он был столь же лаконичен. Прошла неделя. От него ни слуху, ни духу. Вправду ли он в Осаке, и если да, то где именно? Семья с беспокойством ждала его возвращения. Мать ночами не могла уснуть, опасаясь, что в конце концов раздастся звонок из полиции. Младший брат Итару убеждал ее, что Мицуру никогда не сделает ничего противозаконного хотя бы потому, что терпеть не может полицейских, да и вообще, отсутствие новостей – хорошая новость, но мать продолжала глотать снотворное.

– Не сбежал ли он от жены? – говорила она, с трудом раздирая опухшие веки. – У них, кажется, нелады…

– Но ведь и отец частенько пропадал из дома?

– Он не уходил из семьи. А если и загуливал, всегда возвращался с повинной, недотепа.

– Сомневаюсь, что у брата хватит смелости гулять на стороне.

– При чем здесь смелость!

– Тогда что?

– Причина в ней, в Мисудзу. Меня от волнения измучила бессонница, а этой, послушаешь ее, хоть бы хны!

Смешно, что мать озабочена ветреностью сына, но Итару не мог не признать, что в ее словах есть доля истины. Не получая никаких известий, мать, не выдержав, позвонила Мисудзу и напрямую спросила, не произошло ли чего между ними. Невестка холодно ответила:

– Не берите в голову. Это уже не в первый раз.

Она сохраняла абсолютную невозмутимость, как будто долгое отсутствие мужа – привычный ежемесячный ритуал. Мать была уязвлена ее ледяным тоном и сдержанно тихим голосом. Она уловила в нем просьбу не совать нос в чужие дела.

– Ты, Итару, парень лихой. Все тебе нипочем, как с гуся вода. С детских лет у тебя была хватка. Хотя тебе бы не повредило, если б в школе ты брал пример с Мицуру… И когда только ты успел так измениться! Где это видано, чтоб братья были такие разные!..

Ну вот, началось, подумал Итару. Ни одного домашнего обеда не обходилось без матушкиных причитаний. Но более всего ее удручала психическая неуравновешенность старшего брата.

– Первенцу родители обычно во всем потворствуют, в результате он вырастает баловнем. Привыкает, что молено ни о чем не беспокоиться – обо всем позаботятся окружающие. С тобой было по-другому. Ты рос самостоятельным и не нуждался в опеке. Поэтому, что б ты там ни делал, я за тебя спокойна. А Мицуру… С ним просто беда!

Втайне мать мечтала, что со временем Итару устроится на работу под началом брата. Но старший – хоть и выучился на философа и получил место в университете – человек неуступчивый и неуживчивый. А младший – разгильдяй, увлекается альпинизмом и вот уже семь лет протирает штаны на филологическом факультете. У них нет общих интересов, все врозь – и характер, и привычки, и специальность. Единственное, что их связывает, это кровные узы. Но кровные узы между братьями не столь крепки и надежны, как у детей и родителей. Это нет-нет да и проскальзывало в словах матери. В семье, где нет отца, старший сын обязан держать бразды. Старший сын – «символ» семьи, а младший – всего лишь министр внешних сношений. Распределив обязанности между братьями, мать пыталась хоть как-то поддерживать дом, оставшийся без отца.

Итару же считал, что лучше всего их семью символизирует то, что за стол они садятся вдвоем – он и мать. Старший брат был не способен выполнять обязанности главы рода Ямана, да и не хотел. Он и на Мисудзу женился, чтобы убежать из дома, в котором все еще витал дух отца. Сколько раз Итару твердил об этом матери, но она его не слушала, полагая, что он намеренно уводит разговор в сторону. У нее на сей счет было собственное мнение.

– Думала, Мицуру женится и станет поспокойнее, а вышло наоборот, совсем свихнулся. Случись у него нервный срыв, Мисудзу и бровью не поведет. С ним надо бы поласковей, а она своим равнодушием только его отталкивает. Мисудзу, конечно, девушка разумная, но какая-то холодная, вот что плохо. И сейчас будет назло сидеть сложа руки и ждать, пока Мицуру, обжегшись, не вернется. Но все-таки лучше, чтоб не дошло до развода…

Мать души не чаяла в своем старшем сыне и вину за все его выходки норовила переложить на невестку. Ведь она была из тех немногих уже женщин, кто убежден, что весь мир вертится вокруг мужа. Умом понимала, что целиком отдавать себя семье – это из прежних времен, но продолжала свято верить в преемственность поколений. Упрямо пыталась сохранить дом в том виде, каким он был при отце, со всеми его памятными вещами и запахами, сберечь дух той поры, когда дети были маленькими.

– Итару, ты все равно небось бездельничаешь, съездил бы завтра утром к Мисудзу, разузнал, что она там себе думает.

– Каким образом? И хорошо ли совать нос в их семейные дела? У них уже давно своя жизнь.

– Он же твой брат!

– Жена брата – нам чужая.

– Чужая не чужая, но они как-никак супруги. Она не может не знать, в каком состоянии был Мицуру перед отъездом в Осаку. Мне она не скажет, прикинется, что не в курсе, нарочно, чтоб только досадить.

Мать, конечно, загнула. Пытаясь разобраться в происходящем, она все экстравагантные поступки старшего сына упорно приписывала одному: неладам между супругами.

– Ты у них бываешь и с Мисудзу в хороших отношениях. Глядишь, разговорится. Скажи, что нам нужно кое-что обсудить с Мицуру, поэтому мы с таким нетерпением ждем его возвращения. Тебе она наверняка выложит все, что знает.

Сделав невестку своей главной мишенью, мать одинокими бессонными ночами метала громы и молнии, обвиняя ее во всех возможных грехах. Итару решил съездить к Мисудзу – лишь бы не выслушивать материнские наветы, и тотчас, пока не раздумал, позвонил и спросил, когда может зайти. Она сказала, что будет ждать его завтра, во второй половине дня.


Итару не встречал еще женщин, которые нравились бы ему так, как жена брата. Всего на четыре года его старше, она стала ему ближе, чем брат. Может быть, потому, что единственной женщиной в их семье была мать, Итару испытывал к Мисудзу простодушное влечение и любопытство. Завораживало, как ухитряется она справляться с таким неприкаянным чудаком, каким был его брат, как ей удается сохранять самообладание. Итару знал, что она никогда не откажет ему в совете.

Дом, где жили Мицуру с женой, находился в квартале, раскинувшемся на холме, еще не полностью застроенном, с проплешинами нетронутой земли. На протяжении семи лет бульдозеры вновь и вновь вгрызались в холм, после чего там вырастал очередной дом, так что сейчас на его склонах теснилось сто – сто двадцать опрятных домиков. Поднявшись по крутой, извилистой дороге, оказываешься на краю обрыва, уходящего вниз из-под ног к ложбине. Ложбину со временем превратили в парк, весь день утопающий в тени. Дом супругов, точно горная хижина, лепится к косогору, который спускается к парку. Половина дома, опираясь на металлические сваи, висит в пустоте над обрывом. Именно там расположены спальня и кабинет брата. А коль скоро он постоянно витает в облаках, конструкция дома не лишена символического смысла.

У гостей дом неизменно вызывает смутное чувство тревоги, но хозяева, судя но всему, уже свыклись с жизнью в нем. Мисудзу говорит, что не вправе жаловаться, поскольку дом принадлежит семье Ямана, а брат вообще предпочитает жить на возвышенности. Он любит повторять, что при землетрясении низине грозит так называемый эффект разжижения грунта, к тому же, если из-за общего потепления климата растает сколько-то процентов арктического льда, то треть Токио окажется под водой. Разумеется, сознание того, что обитаешь в Ноевом ковчеге, может с лихвой искупить беспокойство, связанное с жизнью на краю бездны. Вот только про дом этот не скажешь, что он способен плыть по лону вод.

Невестка – худощавая, с широко распахнутыми, как у женщин на гравюрах Утамаро, глазами. Привыкший к ее всегда бледному, не знающему румянца лицу, нередко с синяками под глазами, Итару, взглянув с порога на Мисудзу, сразу заметил, что она нисколько не осунулась и вообще отнюдь не выглядит страдающей. Алая помада слегка оттеняла губы, но кожа на лице оставалась не тронутой косметикой, и это как бы подчеркивало готовность к открытому разговору. Волосы, очевидно только что вымытые с шампунем, блестели и благоухали целебными травами.

– Извини, сестрица. У брата, судя по всему, опять припадок.

«Припадок» – домашнее словцо, бывшее в ходу у всех троих – у Итару, невестки и матери. Когда Мицуру совершал очередную безумную выходку или начинал нести какую-нибудь ахинею, говорили, что у него «припадок». Все трое, хоть и далеки от медицины, пришли к молчаливому согласию, что Мицуру болен.

– На этот раз припадок несколько затянулся. – Мисудзу улыбнулась одним левым уголком пунцовых губ. – Ваша матушка небось опять ругает меня на чем свет стоит.

Она следила за выражением лица Итару. Точно ждала, что он бросит ей спасательный круг… Но без всякого кокетства.

– Мама возмущена. Говорит, в ее планы не входило рожать такого безответственного сына.

Вначале шутка. Затем светская беседа. Под конец разговор по существу. Итару в общем продумал «меню».

– Ну же, проходи. Мне надо тебе кое-что показать. – Никак не отреагировав на его шутку, Мисудзу повела Итару в гостиную.

Глядя ей вслед, Итару заметил, что она без чулок, и невольно залюбовался белизной ее голых икр.

Он впервые входил в этот дом в отсутствие брата. Ему показалось, что в гостиной как-то повеселело и даже воздух стал прозрачнее. Оказавшись наедине с Мисудзу, Итару вдыхал этот воздух так, точно подъедал с чужой тарелки. Он вдруг услышал, что сопит, начал отсчитывать время до следующего вздоха и чуть не задохнулся…

– Пожалуйста, не стесняйся.

Итару подумал, что чувствовал бы себя более непринужденно, если б сразу признался, с чем пришел. Мисудзу, как обычно, выглядела совершенно спокойной.

– Без Мицуру как-то не по себе, – сказала она.

– Разве не легче, когда ничто на тебя не давит?

– Вовсе нет. Хожу по магазинам, чтобы отвлечься, на выставки, но все равно приходится возвращаться домой прежде, чем стемнеет. Уж лучше поехать куда-нибудь. Может, составишь мне компанию?

Итару от неожиданности поперхнулся и, хотя никто не мог их подслушать, спросил шепотом:

– Куда ты хочешь поехать, сестрица?

Мисудзу ничего не ответила, беззвучно засмеялась и принесла пиво из холодильника.

– Еще рано, но, может, выпьем?

Непохоже было, что она шутит; Итару потупился и, затаив дыхание, ждал, когда она разольет пиво. Между прочим, ни брат, ни Мисудзу почти не брали в рот спиртного. Пить пиво задолго до наступления вечера – с каких это пор? Было еще только начало четвертого часа, но оттого, что небо затянули серые облака, казалось, что уже наступили сумерки.

Выпили, не чокаясь. Мисудзу не умела пить. Она заглатывала пиво, словно по принуждению.

– Вчера я уже говорил тебе… – начал Итару, растягивая слова. – Я подумал, может, ты догадываешься, почему брат ушел из дома?

Точно ухватившись за его вопрос, Мисудзу выпалила:

– Поедешь со мной искать его?

– Ну если ты хочешь, – пробормотал он неуверенно.

В глазах Мисудзу мелькнуло что-то вроде мольбы, но тотчас взгляд сделался суровым и сосредоточенным, как будто она пыталась проникнуть в его сокровенные мысли. И тут же, сощурившись, рассмеялась.

– Ты ведь хотела бы, чтобы мой брат к тебе вернулся? – спросил Итару.

– Ну разумеется, – ответила Мисудзу. – Но не исключено, что Мицуру собрался за границу. Во всяком случае, он, кажется, прихватил с собой паспорт. Куда его понесло? Когда я чувствую себя брошенной, меня тоже, как и его, начинают одолевать всякие дурные мысли.

– Ты о чем?

– Ну, не знаю… Самоубийство, бегство… – прошептала она задумчиво.

– Что ты вздумала! Сестрица, так нельзя! Слишком рано судить о том, что у брата на уме.

– Боюсь, уже поздно.

Мисудзу многозначительно улыбнулась.

– Да нет же! – воскликнул Итару, но тотчас замялся и покраснел.

Он не раз был невольным свидетелем того, как мать умоляет брата: «Только не доводи до развода!», не иначе как Итару от нее заразился и теперь сам бесцеремонно вторгается в чужую жизнь… Чтобы круто сменить тему разговора, он спросил:

– Ты еще вчера по телефону сказала, что хочешь мне что-то показать. Что это?

На лицо Мисудзу набежала туча.


Таинственная дикарка


Мисудзу тяжело вздохнула, видимо на что-то решившись. Резко поднялась и направилась в спальню брата. Было слышно, как она методично выдвигает и задвигает ящики; внезапно все стихло, и вновь отчетливо донеслось ее дыхание, прозвучавшее точно игривое глиссандо, обольщающее его, Итару! Как завороженный, он открыл пошире дверь и заглянул внутрь.

Невестка задумчиво стояла перед письменным столом брата. На столе почему-то валялись ношеные черные колготки в сеточку. Рядом – толстая книга на русском языке. В книгу, открытую ровно посередине, была вложена фотокарточка. Взгляд Мисудзу рассеянно пробегал по обступающей фотокарточку кириллице.

– Сестра!

Точно не замечая его, Мисудзу продолжала стоять неподвижно. Он снова окликнул ее. Плечи вздрогнули, Мисудзу подняла понурую голову и скосила на него глаза.

– Подойди, взгляни.

Итару послушно протянул из-за ее спины руку и придвинул поближе вложенную между страниц фотографию. Вначале он подумал, что это обычный женский снимок. Но тотчас заметил нечто удивительное. Глаза у женщины были русалочьи. Говорят, что от пристального взгляда этих обитательниц морских глубин человек цепенеет, не в силах пошевелиться. Они смотрят не на кого-то одного, а на всех мужчин сразу. В зияющей пустоте их глаз язвящий яд. Страшно взглянуть в них, но и отвести взгляд невозможно. Глаза эти неизбежно приковывают к себе, и чувствуешь какое-то жуткое беспокойство, точно чем-то обделенный.

К счастью, Итару никогда не доводилось встречаться с подобными женщинами. Попадись такая, дешево не отделаешься. Доселе он вполне довольствовался заурядными обладательницами «милых мордашек». Взгляд у них расчетливый, настороженно пытливый, вроде бы дающий отпор, но и согласный на компромисс, словом, по их глазам было ясно, что они «всегда готовы столковаться». А во взгляде женщины на фотографии – ни малейшего намека на компромисс, и вряд ли с ней молено так просто столковаться…

– Какое-то непристойное лицо, – проговорил он. – Не сказать что красавица… Прямо-таки дикарка.

На снимке видны ее открытые плечи и ложбинка между грудей. Взлохмаченные черные волосы потно липнут к щекам и шее. Можно догадаться, что в момент съемки на ней ничего не было. Итару еще раз внимательно вгляделся в фотографию и почувствовал, как заколотилось сердце.

– Эта женщина – японка? Лицо как у уроженок Центральной Азии. Может, узбечка? Говорят, что Ян Гуйфэй[1 - Ян Гуйфэй – легендарная красавица, наложница китайского императора Сюаньцзуна (713–755). Увлеченный ею, император ycтранился от государственных дел и не смог дать отпор мятежникам] была родом оттуда.

Мисудзу вырвала у него фотокарточку, сунула лицом вниз между страниц и захлопнула книгу. Заметила, что его проняло? Придав лицу серьезность, Итару вновь повернулся к невестке.

– Он думал, мне и в голову не придет открыть книгу по русской мистической философии, – сказала она, – вот и спрятал в нее эту сучку!

– Не могу поверить, что у брата такая знакомая.

– Не знаю, кто она ему – просто знакомая или любовница, пусть даже абсолютно посторонняя женщина; раз снимал Мицуру, сомнительно, чтобы он не имел к ней никакого отношения.

– С чего ты взяла, что снимал он?

Уголки глаз невестки задрожали. Плотно сжатые тонкие губы приоткрылись кривым овалом:

– Женская интуиция.

– Может быть, снимал кто-то другой и потом дал брату.

– Это еще надо доказать.

– Положим, что так. Но скорее всего, она работает в ночном клубе. Возможно, его затащил туда какой-нибудь беспутный приятель. Лично я не могу вообразить, чтобы брат якшался с подобной женщиной. Ведь он довольно-таки труслив. Из тех, кто не только досконально простукает мост, прежде чем на него ступить, но и будет стучать до тех пор, пока мост не обрушится. Куда ему совладать с женщиной, позирующей голой, да еще с таким убийственным взглядом! Сразу бросится наутек.

Наверно, тон его показался Мисудзу слишком легкомысленным; она вновь плотно сжала губы – на них едва приметно играла ирония. Выпрямившись, она повернулась лицом к письменному столу, и когда скашивала глаза на стоящего по левую руку Итару, поднималась ее правая бровь, когда же глядела направо, взметалась левая. Брови ее словно бы пытались сдержать друг друга.

– Откуда у тебя такая уверенность? Впрочем, ты так усердно рассматривал фотографию… Разве можно судить о женщине только по снимку?

– Нет, конечно. Но…

– Ты сказал, такие лица у узбечек? Значит, Мицуру соблазнила узбечка? Но ведь из твоих слов получается – он должен был броситься от нее наутек?

Итару опустил глаза и почесал затылок.

– Даже если мужчина хочет убежать, женщина ему не позволит, – продолжала она. – Разве не на этом зиждется брак? Вот, попытался от меня улизнуть, да не тут-то было! Теперь он как преступник, объявленный в розыск. А эти черные сетчатые колготы, они-то как здесь оказались?

– Сдаюсь, – пробормотал Итару, краем глаза наблюдая за невесткой.

Она подцепила кончиком шариковой ручки колготы и швырнула их на пол.

– Мерзко воняют. Наверняка она их напяливала.

Итару и сам знал, что у невестки подобных вещиц не водится. Она любила черное, но всегда надевала брюки или длинные юбки. Ей претили платья, открывающие грудь на всеобщее обозрение. В выборе одежды она бессознательно стремилась подчеркнуть свой интеллект. Худощавое тело, запахнутое в черное, наводит на мысль об аскетизме. Женщина на фотографии – образ. прямо противоположный. Невестка это заметила. В ее душе вскипал едкий отвар, настоянный на ревности и отвращении, комплексе неполноценности и чувстве превосходства.

Разумная монахиня против таинственной дикарки.

Итару подобрал с полу колготки, которые, по-видимому, надевала таинственная дикарка.

– Надо же додуматься! – сказал он, чтобы прервать тягостную паузу, и развернул колготы.

В нос ударило смешанным ароматом духов и запаха тела. В этом запахе еще сохранялась влажная теплота. Вдобавок ко всему на колготках, ровно посередине, зияла дыра размером с кулак.

– О чем только думает женщина, напяливая на себя колготы с дыркой?

На его глупый вопрос невестка только пожала плечами, выскочила из комнаты и побежала в ванную. Поняв, что шутка не получилась, Итару растерялся. Он надеялся подстегнуть в ней самолюбие, но, напротив, только ее расстроил. В любом случае надо просить прощения. Он направился вслед за ней.

Мисудзу с покрасневшими глазами гневно смотрела в зеркало на Итару, который застыл у нее за спиной, точно подобострастный слуга, ожидающий приказаний. Вероятно, она ополоснула лицо, чтобы он не увидел ее заплаканной. Щеки, по которым еще текла вода, были мертвенно-бледными. Итару, заметив, что все еще сжимает в руке колготки, торопливо затолкал их в карман.

– Я их выброшу. Для занятий философией они, кажется, ни к чему.

– Итару!.. – сказала Мисудзу сдавленным голосом, заглядывая ему в глаза. – У меня к тебе просьба.

– Какая?

Он во что бы то ни стало хотел продемонстрировать ей свою преданность. В душе он был согласен на все.

– Поедешь со мной в Осаку?

– Хочешь найти моего брата?

– Разумеется. Но не только.

– У тебя там есть еще какое-то дело?

– Если поедешь со мной, узнаешь.

– Что это может быть?

Прозрачно-бледные щеки Мисудзу покрылись легким румянцем. Ее скорбный, потускневший, косящий взгляд точно поглаживал Итару но небритым щекам.

– Пожалуйста, сейчас не спрашивай.

– Как скажешь. Так когда в Осаку?

– Может, завтра?

– Так скоро?

– Нет сил больше ждать. Я уже на пределе. Извини, что я такая взбалмошная. Ну, иди сюда, выпей пива. Ты голоден?

Итару вновь опустился на диван и залпом осушил наполненный стакан. Она вынула из холодильника и нарезала сыр, сварила сосиски, достала с полки соленые орешки. Мисудзу, суетясь, видимо, пыталась скрыть свое смятение. Когда Итару спросил:

– У тебя есть какая-нибудь зацепка для поисков? – ее смятение усилилось, она уже не могла спокойно сидеть и разговаривать. Как оказалось, зацепка есть.

– В Киото живет студенческий друг Мицуру, вчера они случайно столкнулись и перекинулись парой слов. Расстались, договорились вместе поужинать в Осаке через два дня. По словам приятеля, вид у Мицуру был какой-то странный.

– У него всегда странный вид. Куда уж больше?

– Во всяком случае, его друг встревожился и позвонил мне.

– Давай нагрянем завтра вдвоем на место их встречи.

– Но приятель Мицуру сообщил мне об этом по секрету, мы подведем его, надо как-то иначе…

– Не беспокойся. Все будет нормально. Я уж постараюсь. Могу проследить за ним и выяснить, чем он так увлечен.

– Нельзя ли обойтись без этих шпионских штучек?

– При чем здесь шпионы, я же ему родня! Мой братец должен искупить свою вину. А ты заинтересованная сторона, ты вправе наказать его. Хватит малодушничать.

Невестка прикусила нижнюю губу и, нахмурившись, задумалась. Видимо, изо всех сил пыталась решить сложное уравнение, что дало бы единственно верный ответ на ее повисшие в воздухе вопросы.

– Совсем не факт, что он живет с той женщиной. Завтра узнаем. Ты его жена, тебе нечего стесняться.

Она одним глотком допила ранее только пригубленное пиво и протяжно вздохнула. Слеза сбежала по щеке и окунулась в уголок губ. Она смахнула ее мизинцем и, словно приняв окончательное решение, сказала, глядя Итару в глаза:

– Хорошо, будь по-твоему.

Итару подумал, что на этом разговор исчерпался, сделал глубокий вдох, будто вставляя для крепости в спину воздушный столб, и хлопнул ладонями по коленям:

– Ну, тогда я пошел.

– Что ж, иди. Я думала, ты со мной поужинаешь…

Такой тяжелый разговор отбивает всякое желание поужинать один на один, тем более с женой брата. Каким бы ни был Итару толстокожим, он отказался от ее предложения. Любопытно, с какими чувствами замужняя женщина делает для постороннего мужчины то, что входит в ее обычные супружеские обязанности?

Например, всякая ли станет, как давеча Мисудзу, поминутно напоминая себе: «Он младший брат моего мужа», пускаться на откровенности, распивать вместе пиво и даже приглашать отужинать?

– Спасибо, что зашел. Мне стало намного легче.

– Правда? Рад, если смог чем-то услужить.

Он собрался наконец, откланявшись, уйти, как вдруг она сказала:

– Кстати… – и тотчас осеклась.

– А? Что? – он круто развернулся.

Мисудзу, поникнув головой, скребла ногтями ладонь.

– Нет, не стоит об этом. Извини, – смутившись, она заставила себя улыбнуться.

– Скажи, иначе я не успокоюсь.

– Пожалуйста, не рассказывай матери.

– Разумеется, – доверившись ее улыбке, Итару решил, что все решено, открыл дверь и ступил за порог.

– Не знаю, как и спросить…

Кажется, что-то еще.

– Не стесняйся.

– Если бы эта женщина захотела тебя соблазнить, ты бы пошел за ней?

В момент, когда, уходя, он уже расслабился, такой невыносимо трудный вопрос! От его ответа зависит, насколько глубоко он впустит ее в свои сокровенные мысли.

– Видишь ли, мне…

Поскольку невозможно тянуть с ответом – не мудри. Скажи то, что она хочет услышать.

– Эта женщина мне не нравится. Хочется держаться от нее подальше.

Лучше не продолжать. Слова застряли в горле.

– Мы с братом такие разные… – вот все, что он смог выговорить.

…Именно поэтому она и в самом деле меня заинтриговала. Впрочем, внешность обманчива, вполне возможно, что за ней скрывается веселая и общительная натура. А может, она из тех женщин, которые, пока молчат, кажутся таинственными красавицами, но стоит им открыть рот, превращаются в глупых, инфантильных и бесстыдных бабенок.

Рассматривая фотографию и думая о том, что эта женщина наверняка каким-то образом связана с братом, он излишне дал волю своему воображению. И в результате, сокрушался Итару, вышло дурно, дурно, только разбередил душу Мисудзу. Но если брат и вправду сблизился с этой женщиной, надо во что бы то ни стало выведать, как и почему это произошло.

Оставив за спиной темный дом, висящий в пустоте, Итару направился к станции, любуясь островками живой природы – миниатюрными садиками в ящиках, расставленных возле домов, но его все еще преследовал один наивный вопрос.

Как бы повела себя Мисудзу, не зайди он сегодня к ней? Рванула бы одна в Осаку? Или, как все эти десять последних дней, продолжала бы, упиваясь тоской, поливать цветочки в висящем над обрывом доме? Конечно, он со своей неуемной энергией подоспел как нельзя кстати, но что в действительности у Мисудзу на уме – скрыто в густом тумане.


Тупик


Видимость по всему окоему чуть ли не нулевая. Взявшись за непривычную для себя роль лоцмана, не ведая при этом ни тайного умысла старшего брата, ни желаний его жены, Итару опасался, как бы ненароком не угодить в кровавую бойню. И было предчувствие, что все ключи в руках женщины с фотографии. В любом случае надо постараться избежать лобового столкновения соперниц. Но случись даже этот, наихудший вариант развития событий, он, без сомнения, не забудет свой долг – до конца оставаться на стороне «разумной монашки» и изгнать «таинственную дикарку».

– Сестрица, не проголодалась?

Чуть за полдень они сели в Новой Иокогаме на скорый и долгое время молчали, каждый приводя в порядок свои спутанные мысли; наконец, возбужденный тележкой с едой, которая назойливо курсировала взад и вперед по вагону, Итару прервал молчание:

– Съешь что-нибудь?

– Нет, спасибо. Может, ты себе что-нибудь возьмешь?

– Лучше бы поесть. В Осаке, возможно, будет не до еды.

– Ты прав. Разве легкое что-нибудь…

Итару передал невестке суси со скумбрией и чай, себе взял пиво и рис с жареным угрем и тотчас набросился на еду. У Мисудзу, кажется, совсем не было аппетита – за то время, что Итару подчистую умял свою порцию, она одолела лишь один рисовый колобок.

– Если не хочешь, я помогу, – сказал Итару и забрал себе то, что она не осилила.

– Так что же сказала матушка?

– Тебе интересно?

– Конечно.

Вообще-то рассказывать особенно было нечего. Ведь Итару так и не выведал у невестки того, что интересовало мать. Она была уверена, что между супругами произошла серьезная ссора. И на свой лад выстроила причинно-следственную связь: не будь ссоры, брат не ушел бы из дома. Но при всей своей толстокожести Итару понимал, что проблемы, возникшие у супругов, одними логическими выкладками не разгадаешь. Это вам не детективный роман.

– Я сказал матери, что брат, бросив все, поспешил на помощь другу. Заверил, что скоро все уладится. И убедил ее, что ваши отношения здесь ни при чем, это ее успокоило.

То была ложь во спасение. В действительности он сказал матери: «Судя по всему, он ей изменил».

Мать пустилась причитать по своему обыкновению. Мол, Мисудзу с самого начала пальцем о палец не ударила, чтобы привязать мужа к семейному очагу, а Мицуру такой недотепа: раз оступившись, не сможет вернуться назад. И пошло-поехало. К счастью, Итару уже клевал носом.

Невестка не стала больше ни о чем спрашивать, достала из черной сумочки карманную книжку и начала читать с заложенной страницы. Судя по всему, она в последнее время перечитывает Дзюнъитиро Танидзаки. Итару сказал, что читал его повесть о человеке, который испытывал высшее наслаждение, когда его мучила слепая учительница игры на сямисэне; он стал ее рабом и, дабы навечно скрепить эти узы, выколол себе глаза.

– Хотел бы я взглянуть на красотку, способную внушить мужчине подобную страсть! – добавил он, рассмеявшись.

Невестка захлопнула книжку и резко сказала:

– Достаточно раз от себя отречься, чтобы неминуемо пойти ко дну.

Итару не сразу понял, что она имеет в виду, и, посмотрев на нее, спросил:

– Ты о выколовшем себе глаза?

– Со всеми так. Большинство людей, вовремя спохватившись, поворачивают с полпути назад, но тому, кто заблудился, при всем его желании, обратной дороги нет.

Невестка пробормотала это, устремив взгляд в пустоту, точно сия истина была написана в воздухе и она ее прочитала. Ее слова странно напоминали то, что мать изрекла накануне вечером, и Итару невольно переспросил:

– Ты о брате?

Мисудзу встрепенулась.

– О герое повести Танидзаки… – сказала она. – И тот, кто стал рабом слепой женщины, и безумный старик, влюбившийся в жену своего сына, и мазохист, вожделеющий тэмпуры,[2 - Тэмпура – ломтики рыбы и овощей, зажаренные и тесте.] – всеми ими овладела какая-то неодолимая сила. Только я начала читать Танидзаки, Мицуру уехал в Осаку, и с тех пор о нем ни слуху ни духу. Я точно сама накликала это роковое совпадение. Не удивлюсь, если он взялся учить осакский диалект. Так же как в случае с Танидзаки, когда столичного жителя влечет в Кансай,[3 - Кансай – название района, включающего Осаку и древнюю столицу Японии Киото с прилегающими префектурами.] не вызвано ли это неодолимым желанием вернуться обратно, в утробу матери? В атмосфере Кансая еще сохраняется нечто смутное и невыразимое. Давнее, свербящее воспоминание. Думаю, он нарочно уехал в Осаку, чтобы у мамочки был еще один повод его отругать. Типичный столичный извращенец – чем сильнее его мучают, тем ему слаще.

На что Итару сказал безучастно:

– По-твоему, брат тоже, что ли, к этому склонен?

И тут же, точно на гребне собственных слов, вспомнил, как Мицуру однажды отозвался о друге Итару, уроженце Осаки: «Выходцы из Кансая мастаки разыгрывать простодушие. Вроде бы говорят искренне, а в действительности искусно скрывают свои помыслы. Поэтому в житейских делах они обычно выходят победителями. Допустив оплошность, они всё обращают в шутку, а если шутка остается непонятой, начинают ни с того ни с сего объясняться в любви. Эти парни ухитряются ловко устроиться в мире, где никто не понимает, что, собственно, они хотят сказать. Лично я им завидую. Ты, Итару, ближе к ним, чем к жителям Канто.[4 - Канто – название района, включающего Токио и соседние префектуры.] Предки матери из Кансая. Ты унаследовал кровь матери, да еще поднабрался от своих осакс-ких друзей, поэтому мы с тобой такие разные».

Осакский друг, о котором говорил брат, и сам заявил Итару: «Ты явно наших кровей». Теория брата в какой-то степени попала в точку. Но как бы он ни кичился своей теорией, в Осаке его всегда будут обводить вокруг пальца.

– Сестра, ты слышала – как сойдутся два жителя Осаки, сразу начинается шутовская перепалка, точно они разыгрывают какой-то фарс?

Немного помедлив, невестка сказала:

– Все потому, что в осакском диалекте слова так резво слетают с языка, что кажется – слушаешь оперу Россини.

– Ну, не знаю, как насчет Россини, но, не сговариваясь, один из них с ходу начинает «подкалывать» другого, а тот в ответ прикидывается простофилей. Даже когда это доходит до абсурда, оба довольны.

– В этой паре ты тот, кто позволяет себя легко обманывать, да?

– Если выбирать, да, наверно, так… А брат с детства вел себя как умудренный опытом старичок.

– Хотела бы я послушать, как он изъяснялся в детстве.

– Да и вообще был ли он когда-нибудь ребенком?

В самом деле, знает ли брат, что такое беззаботное детство? Не припомнить, чтобы он был чем-то страстно увлечен. Как будто на земле не нашлось ничего, что могло бы его прельстить – ни красоты, ни счастья.

Итару был младше Мицуру на семь лет, и, с тех пор как он себя помнит, брат уже вовсю трудился над возведением тюремных стен своего самосознания. И всегда предпочитал окольные тропы. К любому предмету своих устремлений он пробирался длинным, кружным путем, измышляя всевозможные «теории». Полная противоположность ему, младшему, он-то, не задумываясь, прямиком бросается к цели.

В детстве старший брат какое-то время весьма усердно занимался в плавательном клубе. Тренер обучал его, как эффективней работать руками, чтобы увеличить скорость, и сам Мицуру занимался аутотренингом, но однажды вдруг заявил, что бросает плавание. Его осенило, сказал он, что, овладев приемами, когда-нибудь непременно утонет. И тренер и отец смеялись, приняв его слова за шутку, но сам он на полном серьезе утверждал, что, усваивая технику быстрого плавания, тело теряет приспособляемость к водной среде, и, случись сбой в налаженном ритме, человек в панике начнет делать беспорядочные движения и в конце концов утонет. Приведя в пример китов и дельфинов, которые умирают на линии прибоя, он добавил:

– Выброшенные на берег киты и дельфины вспоминают, что изначально они жили на суше, и стремятся вернуться в родную стихию. Но они слишком долго находились в воде и потому, очутившись на берегу, не могут адаптироваться и гибнут. Если даже таким искусным пловцам угрожает гибель, стоит им вспомнить, что они млекопитающие, то уж человеку, живущему на суше, тем более не следует надолго задерживаться в воде. Иначе он рискует сойти с ума, как киты и дельфины.

В то время Мицуру было лет двенадцать – тринадцать. Он демонстрировал замечательные успехи в учебе, и отец возлагал на него большие надежды. Не увидев ничего страшного в том, что сын бросил спорт, отец воспринял его тогдашние рассуждения не как извращенную теорию, а как свидетельство острого ума. Если подумать, именно тогда на поверхность из глубины поднялись, точно подпитывая друг друга, первые признаки философского дарования и расщепленного сознания.

В двадцать пять лет, то есть когда ему было столько же, сколько сейчас Итару, он женился на Мисудзу Окано. Он молча принял невесту, сосватанную отцом. К этому времени, оправдав отцовские надежды, Мицуру с отличием окончил университет, быстро защитил диссертацию и собирался ехать для продолжения учебы в американский университет. Брак был своего рода страховкой, которой отец обеспечил сына. Если в грубую американскую действительность бросить экзотический росток, взлелеянный в тепличных условиях, он непременно увянет; опасаясь этого, отец подстраховался, женив его на девушке из семьи, связанной с ним деловыми отношениями и имевшей опыт жизни в Америке. Поскольку для Мицуру внешнего мира не существовало – весь мир полностью умещался в книгах, – он бы и дня не выжил один. Мисудзу стала для него тем единственным, что существовало вне книг: входом в реальный мир провинциального американского городка. С этим миром Мицуру соприкасался только через нее. Ему удалось обойти стороной грубую действительность. Одним словом, для Мицуру весь внешний мир заключался в Мисудзу.

Он провел в Америке два года, защитив докторскую степень. Жизнь молодоженов, надежно защищенная от каких-либо внешних воздействий, безмятежно протекала в университетском кампусе под шелест рощи и плеск водопада. Итару посетил их во время летних каникул, когда учился на втором курсе. Со стороны они казались дружной парой, проводящей медовый месяц, но, на его взгляд, избыточное внимание, каким они окружали друг друга, возводило между ними непреодолимую преграду. Если б, допустим, они после обеда, вместе подремывая перед телевизором, смотрели старую комедию и громко хохотали или он бы клал голову ей на колени и она выковыривала ему воск из ушей – если б между ними были такие непринужденные отношения, они бы, наверное, походили на настоящих супругов. Но они жили в постоянном напряжении, точно сватовство затянулось. Редко встретишь молодую пару, которая бы вела такую тихую жизнь. У Итару было чувство, что он навещает супругов, пораженных депрессией. Впрочем, когда Итару пытался шутить, Мисудзу охотно смеялась. Итару понял тогда, что, если постараться, ее можно и развеселить, и разговорить. Он так уставал от общения с братом, пытаясь угадать, чего тот хочет и чем недоволен, что уже и сам опасался потерять свойственную ему жизнерадостность. Из сочувствия к невестке Итару шепнул брату:

– Может быть, вам как-нибудь развлечься вдвоем?

На что Мицуру, вздохнув, сказал:

– Мисудзу очень похожа на меня. Мы с ней однояйцевые супруги. Если я пытаюсь заставить ее сделать что-нибудь не так, как я, мы оба оказываемся в параличе.

От этих слов у Итару остался привкус, точно он прожевал горсть песка. Позже он вынужден был признать, что у них и впрямь много общего. Впрочем, подумал он, пожив с таким человеком, как его брат, немудрено заразиться его меланхолией. Однако Мисудзу нисколько не уступала брату в способности переносить ту спертую, безвоздушную атмосферу, которую они оба создали.

Сторонясь внешнего мира, то есть общения с другими людьми, брат не выходил за пределы очерченного им круга. Он развивал околичные теории и оборонялся с помощью слов. Эта его привычка сказывалась и в общении с женой. Усматривая в самых незначительных словах Мисудзу какой-то глубокий, затаенный смысл, он затягивал ее в сети своей мозгологии. Стоило ей о чем-то заговорить, начинались бесконечные толкования и комментарии, в результате она предпочитала отмалчиваться. Однако и из ее молчания он ухитрялся извлекать скрытый смысл. В сознании брата сложился ложный образ Мисудзу, без сомнения не имеющий ничего общего с реальной женщиной. Но брат упрямо верил, что этот ложный образ и есть его жена. Он вбил себе в голову, что эта воображаемая жена как две капли воды похожа на него. Подлинная жена была всего лишь досадным недоразумением.

Итару хотел во что бы то ни стало разглядеть настоящую, живую Мисудзу. Он был убежден – живи его невестка с другим человеком, она бы легко высвободилась из скорлупы разумной монашки, кропотливо исследующей своего неприступного мужа.


В Осаке они взяли такси и направились прямо в гостиницу «Умэда». Сложили вещи – каждый в своем одноместном номере – и, приведя себя в порядок, выпили кофе в кафе на первом этаже. Оставалось еще два часа до обещанного появления Мицуру. Ни он, ни она не знали топографии Осаки, поэтому было решено предварительно встретиться с киотоским другом брата где-нибудь, где трудно потеряться, а затем уже вместе направиться к условленному месту. Темы разговоров, которые они вели в поезде, были полностью исчерпаны, для поддержания беседы требовалась новая, хоть сколько-нибудь будоражащая тема. Однако в преддверии тяжелого объяснения с братом оба, точно сговорившись, погрузились в молчание. Количество слов, отпущенных на один день, ограничено. Но так же ограничена и длительность молчания. Невозможно говорить бесконечно. И – непосильно долго хранить молчание. Впрочем, после давешней болтовни, в которой мешались правда и ложь, хотелось осторожнее обращаться со словами.

– Сестра, еще рановато, но, может, все же пойдем?

Итару вскочил, не выдержав томительного бездействия.

– Я кое-что забыла, подожди меня здесь, – сказала Мисудзу и поднялась в номер. Оплатив счет, Итару ждал ее в холле на диване минут десять, но она никак не спускалась. Он позвонил в номер.

– Сейчас иду.

Прошло еще минут пять, наконец она появилась. Ничего она не забыла, просто обновила макияж. Кожа стала еще глаже, чем обычно, глаза глядели остро и, кажется, выражали решимость.

Б результате они заставили друга брата, Курэ, ждать лишних семь минут. Итару был с ним знаком. Курэ даже останавливался у них дома. Это был единственный человек, которого по праву можно было назвать близким другом Мицуру.

Курэ заговорил первым.

– Мицуру отправляется в плаванье на корабле, – сказал он.

– На корабле? – воскликнули почти одновременно Мисудзу и Итару.

Они рассчитывали вернуться вместе с братом поездом в Токио, и упоминание о корабле застало их врасплох, точно речь шла о каком-то фантастическом средстве передвижения.

– И куда же он намеревается плыть? – спросил Итару.

– Сказал, до конечного пункта.

– А где конечный пункт?

– Говорит, по ту сторону моря.

– Другими словами, собрался за границу. Но ведь брат так тяжело переносит плаванье!

– Кажется, отплытие завтра в семь вечера, из Кобе. Он звонил сегодня утром. Не знаю, что ему вдруг приспичило.

– Он сказал, что плывет один? Или с кем-то? – спросила Мисудзу с мольбой в глазах.

Но на этот, главный вопрос Курэ не ответил.

– Кстати, хочу поблагодарить вас за гостеприимство, – сказал он. – Аты, Итару, выглядишь молодцом!

Они встретились с Курэ в центральном районе города, заполненном праздношатающейся толпой, в баре, который был обставлен как машинное отделение корабля, с какими-то металлическими штуковинами, приспособленными под стойку и столики. В полусумраке Мисудзу походила на подрагивающую бледную восковую куклу. Увидев, что она безразлична к его любезностям, Курэ подозвал официанта и заказал напитки.

– Не знаете, мой муж придет один?

Беспокойство Мисудзу передалось Итару. Ему хотелось во что бы то ни стало избежать лобового столкновения. К счастью, Курэ догадывался о сложившихся обстоятельствах.

– Подождите немного, и я приведу к вам Мицуру. Пока вы будете решать свои семейные проблемы, я пойду выпить где-нибудь поблизости, чтобы вас не стеснять. Если здесь говорить неудобно, можно подняться в гостиничный номер.

– Спасибо. Вы так внимательны.

Голос Мисудзу прозвучал пронзительно. Курэ слегка поклонился, после чего, изобразив на своем покрытом щетиной лице улыбку, обратился к Итару:

– А ты так никуда и не пристроился, болтаешься без дела?

– Невыгодно искать работу, когда свирепствует депрессия! Фирмы слишком привередливы. Вот когда конъюнктура хорошая, скупают все что ни попадя оптом. Во время кризиса надо упражняться в самозакаливании.

– Ха-ха, это еще что такое?

– Умение держать удар.

– Что же ты делаешь?

– Зависит от наличия свободного времени и денег, в основном слоняюсь по городу.

– Ты что, совсем сбрендил? Слоняясь, денег не заработаешь. Разве суть работы не в том, чтобы, трудясь в поте лица, продавать свое время?

– Ну же, Курэ, подскажите, как мне устроиться, чтоб заработать на своем безделье?

– Побегай, поищи. Волка, как говорится, ноги кормят.

– Вы хотите, чтоб я, как собака, бегал и вынюхивал по углам?

– Все вы такие, юные гении. Ладно, пойду за Мицуру.

Итару знал Курэ как человека уравновешенного, принимающего все с добродушной улыбкой. Сейчас же показалось, что его чувство юмора приобрело саркастический оттенок. Проводив глазами выходящего из бара Курэ, Итару отхлебнул пива.

– Сестра, здесь очень неспокойно, может, когда придет брат, пересядем куда-нибудь в другое место?

– Пожалуй, – ответила Мисудзу холодным, безучастным тоном, обхватив руками лежавшую на коленях сумочку.

Почему она с таким напряжением ждет встречи с собственным мужем? Впрочем, он и сам, хоть это и был его родной брат, нервничал. Оба подспудно настраивали себя на свидание с человеком, с которым не хотели видеться. Итару уже готовился к самому худшему.

Курэ вернулся неожиданно скоро, ведя за собой Мицуру, и тотчас исчез. К счастью, женщины с ними не было. Поэтому и Мисудзу и Итару смогли хотя бы отчасти освободиться от гнетущего их бремени.

– Мисудзу, рад тебя видеть. И Итару тут как тут…

Мицуру заговорил беспечным голосом, сев на свободный стул. Взглянув на него, оба подумали, что он на себя не похож. Чего-то не хватало, чтобы признать в нем Мицуру, и что-то было лишнее, делавшее его другим человеком.

– Мы слышали, брат, ты отправляешься в плаванье. Как это понимать?

– Так вы уже всё знаете? Наверно, Курэ проболтался. Да, решил немного попутешествовать.

– Попутешествовать, бросив жену?

– Так получилось.

Его лицо сохраняло полнейшее спокойствие. Казалось, он совершенно безучастен к происходящему. Мисудзу сидела, молча потупившись. Упреки застряли у нее в горле.

– Брат, я хочу услышать от тебя объяснение. И притом достаточно убедительное.

Мицуру равнодушно следил глазами за потоками воздуха в баре. Обычно он хмурился, кривил рот, а сейчас его лицо почему-то излучало бодрость. Итару впервые видел брата таким, в нем вдруг начало нарастать раздражение. Нет, он не позволит ему так просто отмахнуться от измаявшей их тревоги!

– Мисудзу, ты, наверно, считаешь меня ничтожеством…

– Да, – прошептала она, пронзив его ненавидящим взором.

– Я с тобой согласен. Но, если так пойдет дальше, на мне вообще можно будет поставить крест. Ты не виновата. Это все моя дурь. Не можешь еще немного потерпеть? Я как раз сейчас пытаюсь исправиться. Будь ко мне милосердна.

– Не понимаю, о чем ты. Если ты толком не объяснишь…

– Я хочу переродиться.

– В кого?

– Если бы я родился женщиной! Тогда весь мир выглядел бы совсем иначе. Я увяз в каких-то интригах. Кто-то купил мое прошлое. Как я могу взять ответственность за свое прошлое, если оно теперь принадлежит другому? Я не намерен терпеть угроз со стороны прошлого. Родись я женщиной, я бы наверняка жил более свободно. Но, увы, мое желание неисполнимо. Ничего не поделаешь. Но я хочу сам создать себе будущее. Это ставка в игре. Если проиграю, мне конец. Но если я не рискну, то лишь продолжу падение. Наверно, я проживу еще лет тридцать. Повеситься – тридцать секунд, спрыгнуть с небоскреба, конечно в зависимости от этажа, пять, десять секунд, а мое самоубийство растянется на тридцать лет! Не волнуйся. Я умру, не причиняя беспокойства семье. Напротив, пока я влачу такую жизнь, я только всех вас мучаю…

Слова Мицуру походили на пепел сожженного романа, до которого никому нет дела. Зная, что он имеет обыкновение нанизывать без всякой связи отвлеченные слова, Итару никак не мог взять в толк, какое эта зловещая исповедь имеет отношение к плаванью на корабле.

– Но ты сам, брат, не раз говорил, что только круглые идиоты совершают самоубийство!

– Да, я идиот. И именно потому, что мне требуется тридцать лет, чтобы покончить с собой. Но я решил вырваться из порочного круга. Буду думать как женщина, буду поступать как женщина. Надеюсь, плаванье меня изменит.

– О какой женщине ты говоришь? – спросила Мисудзу, взглянув исподлобья на Мицуру.

Мицуру весь как будто ощетинился.

– Надо понимать, существует какая-то конкретная женщина. И ты собираешься уплыть с ней на корабле!

Струйка прохладного ветерка коснулась щеки Итару. Он оглядел полумрак бара. Молясь, чтобы не появилась женщина, которая всколыхнула этот тревожный воздух, он ждал ответа брата.

– Мисудзу, в любом случае, мы оказались в тупике. Отсюда один выход – броситься в море. Вероятно, я болен. Если так все оставить, будет только хуже. Ты уже не знаешь, как меня унять. Возможно, мне было бы лучше лечь в психиатрическую клинику, не знаю. Кто это написал? Психиатрическая клиника – та же Швейцария. Но там моя болезнь только обострится. Ведь известно, как заразна атмосфера внутри клиники. Я не хочу водить дружбу с себе подобными. И поиски спасения в религии не но мне. То, что проповедуют все эти бесчисленные вероучители, инфантильная чушь. Я стал бы еще глупее, чем сейчас, если б сошелся с теми, кто принимает их поучения на веру. Ты же знаешь, Итару, у меня слабый психический иммунитет, – даже если я запрусь в собственном мире, это не исправит положения. Я сам ничем не лучше зловредного вируса, и мне суждено одно – медленно разлагаться.

Решив, что сколько ни выслушивай разглагольствований брата, толку никакого, Итару встал и шепнул Мисудзу:

– Может, перейдем в другое место?

– Да, пожалуй, – сказала Мисудзу неожиданно громко.

– Пока меня не было, вы уже успели составить против меня заговор?

– Какой заговор? Не говори ерунды!

– Тебе ведь нравится Мисудзу. И она к тебе неравнодушна. Я вам был помехой! Ну и отлично. Когда меня не будет, все уладится. Вы уж меня извините. Видно, мне и в самом деле пора на корабль.

Итару вновь опустился на стул и, сдерживая напирающий со всех сторон мрак, спросил у Мисудзу:

– Ты понимаешь, о чем он?

Мицуру ударил кулаком по столу.

– Как ты смеешь так говорить! Ты как-никак мой младший брат! – закричал он. – Разве я не пытаюсь объяснить вам свое состояние? Я отправляюсь в плаванье, чтобы излечиться от болезни. Там, кстати, будет врач. Излечившись, я хочу все исправить. А ты только и делаешь, что вставляешь мне палки в колеса.

– Это я-то? Ты с самого начала несешь какую-то бессвязную ахинею и не отвечаешь ни на один вопрос!

– Нет, это ты прикидываешься простачком! А сам только и думаешь, как бы переспать с Мисудзу. Вернее, уже переспал. Признавайся!

– Отстань. Это неправда, и в мыслях у меня такого не было.

– Да ты только что при мне пытался поцеловать Мисудзу, это как прикажешь понимать?

– Как ты смеешь обвинять меня в этом! Я только предложил ей перейти в другое место.

– Зачем ты собрался в другое место? Я должен быть здесь. Сейчас придет мой лечащий врач.

Итару вздохнул и поднял глаза к потолку. За эти десять дней Мицуру совершенно переменился. Ни малейшего признака излечения от болезни. Только хуже и хуже, он катится вниз. Неважно, что это будет за корабль – паром, грузовое судно, рыболовецкий траулер, роскошный лайнер, яхта, в любом случае он отправляется «по ту сторону моря». Нет, его сознание уже «по ту сторону». Какой кошмар, что его связывают братские узы с таким неадекватным человеком! Отныне ему будет отвратительно само это слово «братья». А что Мисудзу? Разве не бессмысленно и дальше тянуть супружескую лямку? Быть его братом – кошмар, а женой?

– Делай что хочешь, братец! Но ты ответишь за все!

До сих пор он старался разговаривать с Мицуру вежливым тоном. Но сейчас на него нашла такая ярость, что он едва удержался, чтобы не назвать брата придурком.

– Я готов отвечать за все. Именно ради этого я хочу стать женщиной и вывести себя нынешнего на чистую воду.

Мисудзу вдруг задрожала. От нее не исходило ни звука, но Итару понял, что она крепко стиснула зубы. Тихим, прерывистым голосом она пробормотала:

– Женщина, ты говоришь – женщина… Какой женщиной ты хочешь стать?

Было видно, что она вот-вот взорвется истинно женским гневом.

– Скоро узнаешь.

– И знать не хочу. Наверно, сейчас она явится сюда? Твой лечащий врач – девка с фотографии, вложенной в русскую книгу. Хорошо бы хоть она тебя вылечила! Я-то уже ни на что не гожусь – руки коротки!

Выпалив это, Мисудзу встала.

– Плыви на чем хочешь – на корабле, на женщине. Но я ждать тебя не собираюсь.

Оставив братьев в «машинном отделении», она направилась к выходу. Итару поспешил за ней.

Надежда на примирение супругов потерпела фиаско. Остается умыть руки. Но стоило ли Мисудзу убегать? Вот она в замешательстве замерла у лестницы. Нет, глядит с ненавистью наверх. Итару проследил за ее взглядом и увидел женщину, спускающуюся вниз по ступеням. Никаких сомнений, та самая «таинственная дикарка». С таким видом, будто Мисудзу вышла ее поприветствовать, она спустилась в «машинное отделение» и, найдя глазами Мицуру, улыбнулась. Ее взор не задержался ни на жене, ни на младшем брате. Они для нее были не более чем попутная помеха.

И эта женщина с братом…

Реальная, она воплощала такую полноту бытия, что, казалось, разрывала окружающий ее воздух. Сомнительная красотка была исполнена неодолимой мощью.

Опомнившись, Итару увидел, что Мисудзу исчезла. Поборов удерживавшее его любопытство, он бросился вверх по лестнице.

Почему? Каким образом такая роскошная красавица – с братом?… Жаль Мисудзу, но она проиграла. Испытывая смутную ревность к брату, Мицуру подыскивал слова, которые могли бы утешить «разумную монашку».


Неожиданная развязка


Все разъяснилось. Такую развязку я и предполагала. Что ж, пусть вдоволь им наиграется! Но когда, истощенный, он вернется в дом, висящий над обрывом, никто его не встретит. Буду жить, точно ничего не произошло. Развод меня не пугает. Пусть себе устраивает новую жизнь в психушке, плывущей по волнам! Смотри, не захлебнись в собственной блевотине! Вот еще выдумал – «лечащий врач»! Возбужденная сучка, которой любой мужик сгодится! Да, да, такое сплошь и рядом. Повод, чтоб удрать из дома. Мужики всегда были падки на таких. Сплошные отговорки, даже толком не смог оправдаться. И я жила вместе с этим мерзавцем! Пентюх, не способный даже скрыть свою измену. Всю жизнь держался за мой подол, а теперь, видишь ли – «сам хочу создать свое будущее»! Потерял всякий стыд, как только язык поворачивается – «хотел бы родиться женщиной»! Разве может женщина бежать от ответственности? Этим не шути! В конце концов ты превратишься в безжизненную мумию. Что посеешь, то и пожнешь. Если хватает смелости покончить с собой, можно уже ничего не стыдиться! Унижения закаляют. Авось этот «лечащий врач» научит тебя уму-разуму на всю оставшуюся жизнь! Мало, видно, я над тобой насмехалась, мало унижала, вот болезнь и зашла так далеко. Я оказалась никудышной женушкой, искренне жаль! Пусть лупит тебя плеткой, пусть топчет каблуками, пусть ссыт на тебя, тебе на пользу обратно в детство! Любишь, когда мамочка тебя ругает? Я тебе не мамочка! Так давай же искупай вину за унижения, которые мне пришлось вынести! Впрочем, я особо и не льщусь. Ну и пожалуйста! Я тоже отправляюсь в вояж. Так и быть, предаю тебя забвению. Надеюсь, Итару возьмет на себя труд уладить последствия. Ты уже не сможешь вернуться ко мне. Как только твой корабль отчалит, ты на веки вечные потеряешь место, куда мог бы вернуться. Это и будет тебе карой за все. Прощай.


В поисках Мисудзу Итару блуждал по шахматной доске квартала Соэмон. Гоняясь за длинноволосыми, худощавыми женщинами, он внезапно почувствовал, что проголодался. Голод сделался совсем невыносимым, и тогда он вспомнил, что забрел на землю обетованную гурманов, обвел глазами вывески ресторанов и палаток и не смог уже противостоять влекущему запаху печеных осьминогов, жареной вермишели и рамэна. Сколько ни противься голоду, потерявшаяся Мисудзу все равно не объявится. Итару как раз проходил под навесом углового бистро, где посетители стоя хлебали рамэн. В цилиндрическом котле кипел беловато-мутный бульон. Итару не мог избавиться от навязчивого чувства, что проделал долгий путь до Осаки именно для того, чтобы отведать этого рамэна. Как еще заглушить разочарование от тщетных усилий? Он обильно сдобрил рамэн молотым чесноком и, подув на обжигающую вермишель, проглотил ее залпом.

Затем, потягивая в ресторане пиво, разделался с горой поджаренной на шампурах свинины и только тогда почувствовал, что способен выбраться из этого закоулка. Он подумал, что Мисудзу наверняка заперлась в гостиничном номере, куксится, и решил ненавязчиво поинтересоваться, не нуждается ли она в его услугах. Наверно, тоже проголодалась – он купил в палатке печеного осьминога и вернулся в гостиницу. На двери в номер Мисудзу висела табличка «Do not disturb![5 - Не беспокоить! (англ.)]», поэтому он зашел в свой номер и позвонил по телефону в комнату, от которой его отделяла одна тонкая стенка. Она тотчас подняла трубку, но не произнесла ни слова, слышался только тихий плеск воды.

– Сестра, ты здесь?

– Здесь, плаваю.

Ее голос прозвучал необычно глухо, отдаваясь эхом.

– Извини, могу я чем-то тебе помочь?

– Вряд ли. Каждый сам выбирается как может…

Она зевнула. Дремлет?

– Сестра, ты не проголодалась? Я тут купил печеных осьминогов.

– Как ты добр… Но сейчас о другом. Итару, помнишь, перед поездкой в Осаку я сказала, что у меня к тебе просьба? Пожалуйста, выслушай ее.

Почему-то она говорила ужасно медленно, точно пьяная.

– Все что хочешь.

– Спасибо. Ну так вот, можешь зайти ко мне через полчаса? Тогда все узнаешь.

Тридцать минут – вылезти из ванны, просушить волосы, одеться? Она повесила трубку, но через стену слышался плеск воды. Купается в маленькой ванне? Вода стекает между грудей, завивается под мышками, ударяющие в бедра волны окатывают затылок. Ляжки и живот под водой выглядят такими белыми и гладкими, розовые ногти на пальцах, точно требуя чего-то, зыбко трепещут… Итару принял горячий душ, переоделся, почистил зубы, чтобы устранить запах чеснока, и, выбросив из головы существование брата, постучал в номер Мисудзу. Дверь была не заперта. Номер наполнял влажный пар и аромат мыла. Наверно, приняв ванну, Мисудзу ждет его в постели. Что на ней? Пеньюар? Купальный халат? Или?… О чем она хочет, помывшись, его попросить? Итару прикрыл за собой дверь и запер изнутри.

– Сестра, это я.

Ответа нет. Уже ждет меня в постели? Нет, вряд ли. На что я надеюсь? Задним числом хочу оправдать беспочвенные подозрения брата? Все в ее руках. Ведь я на ее стороне. Я только помогаю осуществить ее желания. Например, если она хочет притвориться, что изменяет брату, я ее поддержу. Брата уже не существует.

– Мисудзу.

Он позвал ее по имени. Но вновь никакого ответа. Может, застеснялась? В номере темно. Горит только лампочка у изножья кровати. На полу валяется купальный халат. Кровать пуста. Осталась лишь вмятина, где лежала Мисудзу. Значит, она еще в ванной? Не слышно ни бормотания, ни плеска воды. Итару положил печеных осьминогов на столик и крикнул через дверь ванной:

– Мисудзу, еще купаешься? Может, мне зайти попозже?

Уснула? А что, если?… Итару взялся за ручку, но она не поддалась. Заперто изнутри. От предчувствия катастрофы мурашки побежали по спине. Итару достал из кошелька монетку и сунул в щель, прорезанную в ручке, повернул. Замок раскрылся. Он еще раз позвал:

– Сестра, что с тобой?

Лицо пылает. Жилы на висках пульсируют. К голове прилила кровь. Успокойся, Итару. Глубокий вдох, один, второй. Ладно, медленно открываю дверь.

Смутный свет и благоухающий розой пар облепили лицо. Сразу бросились в глаза слова, написанные губной помадой на затуманенном зеркале над раковиной:


«Прощай, счастливого пути»


Под сползающими вниз алыми буквами, рядом с ее туалетными принадлежностями, разбросаны пластиковые обертки лекарств. Алюминиевые перепонки со всех таблеток сорваны. Не меньше двух дюжин. Наверняка успокоительное, которое употребляет Мицуру. Мисудзу, уснув, плавала в мелкой воде на дне ванны. Итару обнял ее за плечи, приподнял, ухватил за подбородок, с силой затряс. Она не просыпалась, он ударил ее по щекам, но она оставалась вялой, с все тем же расслабленным выражением на лице. Вода в ванной уже остыла, тело тоже было холодное. Просунув руки ей под мышки, сцепив пальцы под грудью, он вытащил голую Мисудзу из ванны. Теперь надо вырвать ее из глубокого сна. Нет, вначале вызвать врача.

Оставив Мисудзу лежать на мраморном полу, Итару перешагнул через нее и схватил трубку, висевшую возле унитаза. Но на ней не было кнопок набора. Воспользовавшись телефоном, стоящим возле кровати, Итару позвонил портье и попросил срочно вызвать врача. Вновь вернулся в ванную, приподнял распростертое тело, попытался опереть Мисудзу животом на край ванны, раскрыл челюсти и просунул безымянный палец ей в глотку. Пока две дюжины таблеток успокоительного не спознались с ее нервной системой, надо вызвать рвоту. Обхватив ногами бедра, Итару надавил руками на живот, ударил кулаком по спине, затем вновь запихнул пальцы ей в рот. Ему показалось, что ее живот зыбко вздулся, по расслабленной шее как будто пробежал электрический ток, и она надрывно закашляла. Пытаясь как-то вытянуть Мисудзу на сторону яви, Итару в каком-то остервенении принялся хлестать ее ладонями. Спина, ягодицы, груди, бедра, щеки, лоб – он готов был исхлестать ее всю. Вмиг белая кожа покрылась алым узором из отпечатков его ладоней.

– Больно…

Ее голос все еще доносился откуда-то издалека.

– Мисудзу, сестра! Надо, чтоб тебя вытошнило. Извергни все, что выпила! Иначе… будет плохо!

Итару обхватил ее со спины и со всей силы сжал. Это надо ж, теми самыми таблетками, которыми тот успокаивает свои нервы!.. Выблюй, выблюй Мицуру! Ты уже свободна. Если ты сейчас умрешь, это будет такая постыдная смерть! Очистись вся, ты ведь можешь начать с нуля. Какое нелепое самоубийство!.. Разве не найдется мужчина, который станет тебе более верной опорой, чем этот свихнувшийся негодяй!

Не зная, что еще сделать, чтобы она проснулась, он вцепился в ее груди, стиснул между пальцев соски, небритым шершавым подбородком раздвинул мокрые волосы, прилипшие к спине, прижался губами к затылку и сильно подул.

Зазвонил телефон. Звонок, чтобы пробудить ее ото сна. Звони громче! Она застонала. Неужто наконец-то из полного мрака сознания она сделала шаг в сторону кошмара? Еще один шажок, и она вернется на этот берег. Итару схватил трубку. Мисудзу повисла, цепляясь за его голени.

– Мисудзу?

Голос Мицуру. Итару, не сдержавшись, заорал:

– Кретин!

– Итару? Ну конечно же, вы…

– Что ты несешь! Она только что наглоталась твоих таблеток!

Мицуру, не дослушав, повесил трубку. Конечно же, поторопился заключить, что жена и младший брат коротают время вдвоем в гостиничном номере, и только подтвердил свои худшие подозрения. Ну и пожалуйста! Итару поклялся голой, дрожащей Мисудзу, что найдет на брата управу и, даже если придется применить насилие, заставит его покаяться в том, что он натворил.

Скоро придет врач. Итару не хотелось, чтобы посторонний человек увидел Мисудзу голой. Он завернул ее в халат и крепко перевязал поясом, чтобы не вываливалась грудь. Заметив голубые трусики, висящие на дверном крючке, торопливо просунул в них ее ноги и попытался скрыть беззащитную промежность, но это оказалось не так просто. В тот момент раздался стук в дверь. Кое-как натянув трусики до ляжек, прикрыл ее полами халата и отворил дверь. На пороге стояли врач в белом халате и дежурный администратор. Итару впустил их в номер и рассказал врачу о том, чему стал свидетель. Врач был краток:

– Промоем желудок.

Он велел администратору принести ведро и виниловый шланг. А сам тем временем измерил пульс, посмотрел зрачки, дал понюхать нашатыря, похлопал и растер тело поверх халата. Не торопясь, спросил у Итару:

– Вы ее муж?

– Родственник. Младший брат.

– Вам надо будет присмотреть за ней. Отлично, ей уже лучше… Сделаем промывание желудка, и уже послезавтра она будет как новенькая. Хорошо, что прошло мало времени. Не волнуйтесь. Я сохраню все в тайне.

Врач скользнул взглядом по надписи на зеркале. Итару, по примеру врача, растирал тело Мисудзу.

– Мне понадобится ваша помощь. И после вы должны взять на себя уход за ней. Хорошо?

– Я все сделаю, – сказал Итару, не думая о том, что ему предстоит. Он уже привык отвечать подобным образом.

Следуя указаниям врача, Итару перенес Мисудзу на кровать и уложил на левый бок. Врач поставил рядом ведро с теплой водой, простерилизовал принесенный администратором шланг, одним движением вставил ей в рот и ловкими толчками мгновенно впихнул в нее чуть ли не полметра. Затем достал из портфеля гигантский шприц, набрал воду из ведра и через шланг закачал в желудок. Он повторил эту процедуру несколько раз, затем тем же шприцем высосал воду из желудка и слил в ведро. По комнате распространилась кисловатая вонь. Итару, сдерживая тошноту, наблюдал за происходящим так, словно стал свидетелем механического изнасилования. Впрочем, и экстренные меры, предпринятые им самим, были не чем иным, как «изнасилованием» ради спасения ее жизни.

Закончив с промыванием желудка, врач слил воду из ведра в унитаз и тщательно вымыл руки. Все это время Итару оставалось только суетливо топтаться возле врача.

– Температура понизилась, поэтому, пожалуйста, постарайтесь держать тело в тепле. Когда она проснется, накормите супом и, запасшись терпением, ждите, когда пойдет на поправку. Самая большая проблема – психологическая травма. Я в этом не специалист и могу только положиться на вас. Если что, свяжитесь со мной.

Врач положил в ведро свернутый шланг и, как уборщик, завершивший работу, вышел из номера. После ухода врача Итару вдруг почувствовал, что в нем почти не осталось сил, и опустился на диван. Взглянул на часы – было уже за полночь. Мисудзу, приоткрыв рот, спала как убитая. Можно ли вообще это назвать сном?

Внезапно его взор упал на ночной столик. Конверт, на котором написано: «Для Итару». Там должно быть объяснение, что завело ее в бездонный сон, подумал он и поспешил вскрыть конверт.


Итару! Я сказала, что у меня к тебе есть просьба. Вот она – возьми на себя труд уладить мои дела, теперь, когда я стала неподвижной. Сам видишь, я погрузилась в сон такой глубокий, что в нем отсутствуют сновидения. Я запланировала это еще перед прибытием в Осаку. Прихватила таблетки успокоительного, чтобы немедленно привести план в действие, если выяснится, что Мицуру мне изменил. Еще до его бегства из дома меня мучила бессонница. Говорят, что душевные болезни заразны, и болезнь Мицуру была такого рода. Ты наверняка не раз слышал от Мицуру, что мы с ним очень похожи. А похожи мы потому, что поражены одной душевной болезнью. Наши отношения сложились таким образом, что каждый из нас оказывал пагубное влияние на душу другого. Не зря мы оба, не сговариваясь, пришли к мысли, что тот из нас, кто первым уйдет из жизни, окажет другому благодеяние. Когда супружеские отношения рушатся, требуется шоковая терапия. Возможно, это стало побудительным мотивом для его бегства. Он сбежал от меня искать убежища у другой женщины. Можно сказать, он меня обскакал. Наверно, надеялся, что я молча все стерплю. Но я собираюсь исправить наш брак на свой лад. Он хочет измениться, что ж, я тоже изменюсь. Я суну ему под нос другую себя, не ту, какой была прежде.

Теперь я хочу признаться в том, о чем не рассказывала ни тебе, ни Мицуру. Если бы кто-то из вашей семьи узнал об этом до свадьбы, она и не состоялась бы.

Мой отец умер за год до моего замужества. Причина смерти – сердечный приступ, но дело в том, что приступ наступил в момент, когда он наглотался снотворного, собираясь покончить с собой. Отец страдая сильной депрессией и прежде несколько раз покушался на свою жизнь, но всякий раз неудачно. После каждой неудачной попытки его депрессия временно отступала, и он мог вернуться к работе. Я слышала, как он признавался матери, что у него такое чувство, будто он родился заново. Вероятно, отец воспринимал попытки самоубийства как своего рода средство от депрессии. При этом его наверняка угнетала вина за душевные страдания, которые он причинял мне и матери. После очередной неудавшейся попытки он старался всячески демонстрировать нам свою жизнерадостность. Это не было тем, что называется манией, он старался изо всех сил, чувствуя свою ответственность как глава семейства. Но когда напряжение достигало предела, им вновь стремительно овладевали мысли о самоубийстве. Так уж получилось, что он четырежды неудачно пытался покончить с собой, а на пятый раз призвал на помощь сердечный припадок, но я не могу отделаться от мысли, что уже со второй попытки самоубийства он рассчитывал на то, что все как-нибудь обойдется. Отец покушался на жизнь, чтобы не умереть. Он ввел неудачную попытку самоубийства в свой жизненный распорядок, можно даже сказать, сделал своим хобби.

В последнее время я стала чувствовать, что в моих жилах течет кровь моего отца. От него я унаследовала свою меланхолию. Она угнездилась во мне и живет в унисон с меланхолией Мицуру. Как супруги мы смогли найти лишь одно-единственное связующее нас звено в пучине меланхолии. Время от времени, не в силах терпеть ее бремени, мы мечтали о бегстве, но все же каким-то образом нам худо-бедно удавалось уживаться вместе. И вот он, изменив мне, уплывает на корабле с другой женщиной. Я не могу допустить, чтобы он вырвался вперед, оставив меня одну изнывать в пучине меланхолии.

Разумеется, я не собираюсь молить его о сострадании, гнаться за ним, цепляться за него. Поступи я так, наша связь оборвалась бы окончательно. Я предпочитаю перевоплотиться в само его душевное терзание. Пусть вечно испытывает на себе мое проклятие. Только так наша связь сохранится на вечные времена.

Я кончаю с собой, следуя по стопам отца. Проглочу все таблетки, которые прихватила. Не знаю, достаточно ли этого количества для самоубийства, но как бы ни повернулось, эту кашу придется расхлебывать тебе, Итару. Хорошо, если получится умереть. Если же я все-таки не умру, мне будет даровано возрождение к новой жизни. Или мне до конца моих дней суждено прозябать женщиной, утратившей свои жизненные силы?

Итару, я так обязана тебе, что недостанет никаких слов благодарности. Возможно, отныне ты будешь смотреть на меня другими глазами, но я тебе доверяю. Я по-настоящему счастлива, что ты у меня есть. Спрячь же поглубже в своем сердце то, что я здесь понаписала.

Единственное, что меня мучит, это то, что Мицуру, судя по всему, выворачивает наизнанку свою душу перед этой женщиной с фотографии. Признается в том, что не решался сказать мне, делает с ней то, что никогда не позволял себе со мной. Это ужасно обидно. Будь у меня силы, я бы искромсала ее на мелкие крошки. Женщину, разорвавшую связь, соединявшую меня с Мицуру, я бы закатала в бетон и утонила в море, на самое дно. Конечно, эти мои причитания выставляют меня перед тобой в жалком свете. Извини. Итару, ты мне нравился. Я даже видела несколько раз во сне, как отдаюсь тебе. Когда сожжешь это письмо, прошу тебя, если не противно, обними мое безжизненное тело.

Мисудзу


2. Посейдон уходит в отставку


Море – женщина, корабль – женщина


– Что тебя сильнее возбуждает, берег или море? – спросил капитан Нанасэ.[6 - Нанасэ – буквальный перевод фамилии: «семь течений».]

– Разумеется, море, – ответил он.

– От моря зависит вообще – есть возбуждение или его нет. Море – женщина. Корабль – тоже женщина. А берег – мужчина.

Фумия Самэсу,[7 - Самэсу – фамилия составлена из иероглифов «акула» и «отмель».] не задумываясь особо глубоко, заключен ли в словах капитана какой-то скрытый смысл, сказал:

– Все потому, что море размывает берег.

На что капитан еле слышно буркнул:

– В последнее время я стал побаиваться моря. И, будто оценив свои собственные слова, утвердительно кивнул.

– Вправду ли тебя возбуждает море? – продолжал он. – Ты возбуждаешься, вспоминая о женщине, которая ждет тебя на берегу. Я постоянно на взводе от мысли, что женщина рано или поздно мне изменит. Раньше этот страх меня возбуждал, а сейчас я трушу, как бы море не бросило меня, точно наскучившего любовника.

Про отца капитана Нанасэ говорили, что это последний рыбак в Токийском заливе. Действительно, Нанасэ лучше бы смотрелся на рыбацкой шхуне, чем на лайнере, совершающем заморский круиз.

Выпирающие, точно жабры, массивные желваки, огромный зубастый рот кажется раза в полтора больше обычного, пятнами поседевшая щетина на голове и на бровях, да и все лицо, как обшивка корабля, ржаво-красного цвета. За свой внешний вид он заслужил прозвище: Ходячий Якорь. Неизвестно, кто его назвал так первым. У этого Ходячего Якоря были бычьи глаза. И всякий, кому доводилось заглянуть ему в глаза, немедленно заключал, что человек он наидобрейший. Судовладелец и судоходная компания высоко ценили капитана, будучи абсолютно уверены, что он всегда точно по расписанию доставит в пункт назначения грузы и пассажиров. Чем больше доверие, тем с каждым рейсом тяжелее бремя ответственности, но его непринужденная, внешне даже безыскусная манера командования внушала чувство надежности. Во время плавания Самэсу часто видел, как капитан смотрит в бинокль, жуя табак. Это была его излюбленная позиция.

Самэсу не знал никого другого, кто мог бы столь же умело отчалить и пристать к берегу. Капитан отдавал указания с меткостью человека, протягивающего руку к зудящему месту на собственном теле, чтобы почесать его. Когда корабль заходил в порт, пассажиры спустя всего семь минут уже сходили на берег.

– Можно бы и в пять минут уложиться, но я предпочитаю ровно семь. Ведь фамилия моя означает не один и не сто, а семь течений. Семь морей и семь цветов радуги. Семь чудес света и, как у нас говорится, семикратный блеск. «Семь пряностей»[8 - «Семь пряностей» – приправа на основе красного перца с добавлением кунжута, цедры, мака и др. ингредиентов.] и «каша на семи травах».[9 - Жидкая рисовая каша с семью видами трав, традиционно символизирующими приход весны. Готовится по случаю определенных праздников.] Мой табак марки «Seven stars», когда играю в патинко, стараюсь набрать три и семь. Жить мне до семидесяти семи, далее если умру маразматиком. Сколько себя помню, семерка ходит за мной по пятам.

Самэсу тогда впервые узнал, что капитан привораживает удачу, связанную с числом семь. Что бы он ни ел – не только лапшу и жареную курицу, но и суп мисо, вареную рыбу с овощами, жареную рыбу, отбивную, он обязательно обильно посыпал все «семью пряностями» и на столе в его каюте всегда наготове стояли два вида этой приправы – более и менее острая. Он особо расхваливал ту, что делают в Киото, с добавлением мандарина. Капитан пускался на любые ухищрения, только чтоб еда состояла из семи блюд. При необходимости добавлял маринованные сливы и соленую морскую капусту, добирая до семи. Когда у кого-либо из членов команды случался день рождения или какой другой праздник, он старался вместе с «кашей на семи травах» привить обычай есть из котелка варево, в котором было бы ровно семь ингредиентов. И во всем остальном, незаметно для посторонних, он упрямо старался привлечь на свою сторону «счастливую седмицу».

Разработав новый маршрут, судоходная компания и на сей раз поручила пробное плавание капитану Нанасэ. За счет особых скидок набрали пассажиров, которые могли бы оценить предприятие, и, если их вердикт окажется положительным, предполагалось раскручивать дело по-настоящему. Поскольку путешествия вдоль берегов России ныне пользуются особой популярностью, дирекция с энтузиазмом пошла на риск, поставив судьбу компании в зависимость от нового маршрута. Если задуманное не удастся, намечалась «реорганизация управления», короче, массовые увольнения. Бизнес морских перевозок был на закате. Под влиянием продолжающейся вот уже несколько лет депрессии желающих отправиться в морской круиз поубавилось. Вернуть отрасль к жизни уже не было никакой возможности. Несмотря на это, дирекция упрямо пыталась воодушевить своих служащих. Не иначе как с каким-то тайным умыслом.

Но капитан Нанасэ тоже не лыком шит. Ясно, что эти господа, думающие исключительно о своей прибыли, про себя уже решили – «реорганизация».

Между тем нынешний рейс, проложенный по новому маршруту, шел под рекламным лозунгом: «Морскими путями – по ту сторону моря». В том смысле, что он должен был связать одним водным путем еще не освоенные туристами необитаемые острова, а также города Китая, Кореи и России. Предполагалось, что корабль, выйдя из порта Кобе, пройдет через заливы Коти и Кагосима, спустившись к югу, пришвартуется на островах Танэгасима и Якусима и, после того, как пассажиры полюбуются очертаниями островов Тогара, направится в сторону острова Амами. На тех островах, где порты были слишком малы, предполагалось вставать на якорь в спокойных водах лагун и на шлюпках высаживать на берег пассажиров, отправлять и принимать грузы. После захода в порт Наха на Окинаве предполагалось плыть напрямую в Шанхай.

Пополнив в Шанхае запасы продовольствия, корабль должен был обогнуть Восточно-Китайское море, пройти через Цусимский пролив, стать на якорь в Пусане и Ниигате, после чего взять курс на Владивосток. Далее, пройдя Отару, обогнуть Сахалин, Итуруп, Кунашир, зайти в Нэмуро и возвратиться в порт Токио. Но какой пассажир, кроме разве что эксцентричных натур, согласится на почти трехнедельное плавание? Не только от членов экипажа требуется известная решительность и изобретательность, чтобы рассеять неминуемую скуку. Впрочем, по ходу плавания пассажиры имеют возможность где угодно сойти с корабля и по желанию подняться на борт. Даже если кому-нибудь приспичит отправиться в шлюпке на необитаемый остров, никого не оставят на произвол судьбы. Компания обеспечит доставку пассажира в следующий пункт назначения. Рассчитывали, что возможность сойти на берег в любом приглянувшемся месте привлечет тех, кто опасается пытки скукой и морской болезнью.

Цена на билеты была занижена настолько, что вызывало сомнение, каким образом компании удастся извлечь выгоду. Самэсу позвонил отвечавшему за подготовку круиза Ямаде и как бы между прочим спросил, клюют ли клиенты. Ямада, который обычно каждое слово сопровождал коротким смешком, даже когда было совсем не смешно, на этот раз посмеивался непривычно скупо.

– Самое большее двести семьдесят, плюс-минус тридцать человек, самое меньшее и сотни не наберется.

– Такое большое расхождение в цифрах! – удивился Самэсу.

Ямада гнусаво рассмеялся:

– Повара и стюардессы, дежурные администраторы, палубные матросы работают по найму. Когда срок их службы закончится, им придется выбирать – сойти на берег или записаться в пассажиры. Видишь ли, на море можно с выгодой проворачивать самые несусветные аферы.

«Мироку-мару»[10 - «Мироку-мару» – корабль назван по имени Майтрепи (японск. Мироку), будды Грядущего мирового периода, обитающего на небе в ожидании времени, когда наступит эпоха справедливости и он сможет переродиться в мире людей.] – судно водоизмещением двадцать две тысячи тонн. Первый рейс совершило семнадцать лет назад до Гавайи и с тех пор занимает положение первой леди среди пассажирских лайнеров. В последнее время моряки стали называть ее между собой старушенцией, но годы судам только на пользу. У девственно новых посудин слишком много проблем с двигателем, с ними трудно управиться. А у тех, что в возрасте, при условии хорошего ухода выходная мощность «органа» восемьдесят процентов, самое милое дело. И поломки случаются крайне редко. Лет через шесть-семь судно «Мироку-мару», скорее всего, будет выкуплено какой-нибудь иностранной судоходной компанией – китайской, российской, может быть, индонезийской.

Для Самэсу это судно было связано с приятными давними воспоминаниями. Впервые он встретился с ним в качестве пассажира. В то время он питал смутные мечты двинуться курсом, отличным от того, который взяли все его приятели. Будущее всегда подвластно игре случая. Но существует то, что называется течением. Если судно плывет по течению, оно не знает препятствий на своем пути.

Последние школьные летние каникулы. Распрощавшись с товарищами, всем скопом посещающими летние курсы для абитуриентов, Самэсу, сидя в каюте второго класса «Мироку-мару», рисовал картины своего будущего.

С помощью знакомого его отца ему позволили осмотреть капитанский мостик и машинное отделение. Глядя с самого высокого места на корабле вперед по курсу на бескрайний морской простор, Самэсу спросил себя, почему он до сих пор оставался на суше. Более того, он далее за пределы токийской окраины практически не выезжал. И вовсе не потому, что как-то особенно был привязан к кварталу, в котором родился и вырос. Ведь неминуемо наступит день, когда придется переехать на новое место. Ну а если не наступит – тоже не беда. Он бы без сожаления покинул насиженное место, но страстного желания убежать отсюда куда глаза глядят тоже не испытывал. Не в его характере было самовольно дезертировать. Но в тот день, стоя на мостике рядом с капитаном и глядя на послеполуденное, ослепительно искрящееся море, он впервые подумал, что был бы не прочь стать моряком.

Капитанский мостик – удивительное место. Прежде всего поразило, что роскошным лайнером, вмещающим семьсот человек экипажа и пассажиров и перевозящим невероятное количество грузов, на перевозку которых понадобился бы не один грузовик, управляли всего два человека. Сменяясь каждые четыре часа, эти двое вставали на вахту, брали в руки руль, определяли маршрут, следили за радаром, вели бортовой журнал. Все действия они совершали с молчаливым равнодушием. Прямой, как струна, капитан глядел в бинокль в сторону горизонта. Его напарник, третий помощник капитана, определяя на радаре положение судов, идущих на траверзе, также постоянно поднимал глаза на море. Оба смотрели как-то исподлобья, с холодным безразличием. Самэсу пытался подражать манерам помощника капитана, но вдруг его начала мучить морская болезнь. В противоположность тишине капитанского мостика, где слышно, как гудит ветер и плещут волны, и где можно говорить даже шепотом, в машинном отделении стоял оглушающий шум. Люди затыкали уши ватой и, измазанные по локоть машинным маслом, самозабвенно следили за работой двигателя. Так же, как и на капитанском мостике, здесь все молчали. Даже если орать во все горло, двигатель не перекричишь. Механики пользовались понятным им одним языком жестов. Сюда в буквальном смысле не проникал солнечный луч. Сидеть дни и ночи напролет под тускло-голубым светом лампочки, уставившись на бесчисленные контрольно-измерительные приборы, встроенные в огромный зеленый ящик – для механиков это и было море. Машинное отделение расположено на уровне ватерлинии. Можно сказать, что механики выполняют свою работу, стоя по пояс в воде. Двигатель находится еще ниже, на самом днище судна. Таким образом, обслуживающие его люди как бы спускаются под воду. Здесь место, где ощущаешь температуру корабля. Однажды старший машинист Такэути сказал:

– Днище корабля – это вечнозеленый рай. Заходи как-нибудь в гости.

Что ж, рай так рай, Самэсу охотно избрал бы работу механика. Но, увы, он не был уверен, что в состоянии выдержать адскую жару, и не мог вообразить себя пожизненным придатком машины. Самэсу предпочел ту часть мира, куда проникали лучи солнца.


Любитель морской капусты


Всякий, кто еще не успел пресытиться собой, живет в свое удовольствие. Пусть изо дня в день повторяется одно и то же, он умеет находить мельчайшие различия и не теряет интереса к себе. Но бывает, бес попутает. В один прекрасный день без всякой на то причины внезапно охватывает чувство пресыщения собой. Чтобы не знать этого чувства, плавающий на корабле должен с самого начала стать сам себе массовиком-затейником.

Так капитан Нанасэ наставлял экипаж. Самэсу считал тех, кто пресытился собой, равно как и тех, кто не пресытился, нарциссистами. Первые – нарциссисты в юности, вторые – на закате. После собрания экипажа он высказал свое мнение капитану. Тот похлопал его по плечу:

– Сегодня вечерком поболтаем?

Кроме него приглашения удостоился первый помощник капитана Мисима, и втроем они обсели котелок, в котором варилось «тири»[11 - Тири – блюдо из рыбы (и данном случае – фугу) с соевым творогом тофу и овощами, которое варят в котелке на обеденном столе и едят с соусом из сои и лимона.] с фугу. В ночь перед выходом в море раскошелиться и до отвала наесться всякими вкусностями – обычай моряков. На борту существует джентльменское соглашение – в еде не привередничать. Разговор, отдалившись от наставлений капитана, свелся к различиям во вкусах жителей Канто и Кансая, к восхвалению яств, которые тому или иному довелось отведать, но главным образом – к гастрономическим пристрастиям.

Содержимое котелка опорожнили почти подчистую, разбросав по столу с десяток разваренных плавников. Было решено в оставшемся бульоне соорудить «дзосуй»,[12 - Дзосуй – пареный рис с овощами.] и тотчас Мисима пробормотал, ностальгируя:

– Папаша обычно сливал бульон с вываренными плавниками в рис.

Невзначай заглянули в чашку Мисимы – в ней осталось на три глотка отвара из плавников с расчетом добавить его в «дзосуй». Привычки передаются по наследству. С возрастом замечаешь, что ты вылитый отец. Мисима, растягивая слова, спросил у Самэсу:

– Слушай, если б тебе сказали, что до конца жизни ты можешь есть только одно блюдо, что бы ты выбрал?

Неожиданный вопрос. Самэсу невольно задумался. Всего лишь одно блюдо? Жестоко! Допустим, сейчас слюнки текут, но где гарантия, что эта же самая еда со временем не опротивеет?

– Есть до самой смерти, каждый день одно и то же?

– Вот именно. Какая еда тебе «на роду написана»? Капитан, и вы подумайте. Не семь блюд, а только одно.

– Знаешь что, Мисима, раз уж ты предложил, называй первый.

– Тири с фугу, то, что мы только что съели, – не задумываясь, ответил Мисима.

– Так нечестно! Сюда входят и рыба, и овощи, и пшено. Ты выбери что-нибудь одно.

Капитан неожиданно рассердился. Вестимое дело, единица ему поперек горла. Можно питаться семь раз на дню, но одним и тем же, значит, выбрать надо то, что наверняка не приестся. Вряд ли кто-либо назовет гусиную печенку или черную икру. Мисима почесал голову.

– Ладно, дзосуй с фугу, – сказал он. – Это густой отвар рыбы и овощей, так что с питательностью все в порядке. Хорошо бы приправить его сырым яйцом и луком.

Самэсу не знал, что выбрать – суси или лапшу, но в конце концов остановился на лапше. Белой, тонкой гречневой лапшой «сарасина» пресытиться невозможно. Впрочем, каждый день будут изводить мысли о жирной пище. Замучают сны, в которых он босиком гонится за удаляющимися на машине ломтиками бекона, котлетами из свиной вырезки, отбивной, обильно политой чесночным соусом…

Пришла очередь Нанасэ, и его ответ был поистине достоин сына рыбака. Он решился всю жизнь есть сасими из мяса тунца.

– Если мне когда-нибудь приестся сасими, лучше сразу подохнуть.

Самэсу умрет, если не сможет больше есть лапшу, Мисима – дзосуй с фугу. Все трое выбрали довольно простые кушанья. Почти без жира. Сразу видно, японцы, привыкшие к легкой пище. Кстати, Мисима заметил, что их выбор молено классифицировать по принадлежности морю или суше. Нанасэ – истинно морской человек, Самэсу – с берега, ну а Мисима одной ногой стоит на берегу, а другой в прибрежных водах. Если принять во внимание еще и приправы, то соя и хрен «васаби» относятся к суше, морская капуста и сушеный тунец, которые добавляют в бульон с лапшой, – морская снедь, так что любая «на роду написанная» еда связана и с морем, и с сушей. Такова была теория Мисимы. Даже если выбрать сасими, все равно от берега далеко не уйдешь.

– На корабле всегда есть рис и суп мисо, и этого достаточно. Разумеется, в море трудно выдержать то, что называется полной экономической независимостью. Можно всю жизнь есть сасими, но после соленого конечно же захочется риса. Даже народы, живущие морем, не могут прожить на одной рыбе, обмениваются продуктами с земледельцами и в конце концов, решившись, сами начинают заниматься земледелием. Вообще-то еще лет сто назад люди вряд ли питались так разнообразно, как сейчас. Они обходились, как правило, одним видом пищи: спагетти с томатным соусом, или хлеб с сыром, или печеные лепешки из кукурузной муки. На полуострове Сирэтоко я познакомился с человеком, который сводил концы с концами, продавая собранную им морскую капусту, и он сказал, что на протяжении тридцати лет питался исключительно сваренной в сое морской капустой и вареным ячменем. Сою, ячмень и рис он покупал на те гроши, что выручал от продажи морской капусты. Он сказал, что если бы отправился работать в другие земли, мог бы есть и суси, и скияки,[13 - Скияки – мясо, жаренное в сое с сахаром и приправами.] но он оставался на месте, заявляя с гордостью: «Это мой остров». Пока ему не приестся вареная морская капуста, он никуда не уедет. Нет, если ему надоест морская капуста, он просто умрет. Я предложил угостить его суси. И знаете, что он ответил? Если я съем эти красные и лиловые штуки, я уже не смогу есть черную морскую капусту. Поистине, чтобы вечно есть одно кушанье, необходимо обладать стойкостью этого любителя морской капусты. Как морская капуста липнуть к берегу, отдаваться течению прилива и отлива, да еще быть упорным и цепким… Короче, необходимо стать самой этой морской капустой. Так же как ему не приедалась морская капуста, он наверняка не ведал пресыщения собой.

Пройдя через разговор о «написанной на роду» еде, вернулись к жизненным наставлениям капитана, поэтому Самэсу пробормотал:

– Любитель морской капусты совершенно точно не был нарциссистом.

– Нарциссист – это, что ли, тот, кто пытается возвыситься над собой, взяв на вооружение иронию? Терпеть не могу подобных литературных типов. Из так называемой породы романтиков. Я говорю вовсе не об эстетике жизни. Это проблема выживания. Многие становятся моряками из романтических побуждений, но еще вопрос, способны ли они выжить на море. Один человек пересек Тихий океан на лодке, загребая ногами, и выжил только потому, что не пресытился собой. Чем себя ни занимай, корабль порой скучен до умопомрачения. Рассеивать скуку с помощью работы и выпивки? Свыкнуться с самой скукой? Травить с друзьями анекдоты? С головой уйти в какое-нибудь дурацкое хобби? В любом случае, пока не сойдешь на берег, необходимо изобретать все новые и новые способы, как себя развлечь. Надо льстить себе, что ты – отличный моряк. Если моряк упорно не отстаивает свое «я», его «я» пошатнется в самый неожиданный момент. Да и вообще, море делает психику человека неустойчивой. Судно качает, и так же качает из стороны в сторону наше «я».


Странная обязанность


За два часа до выхода из порта Самэсу заглянул в каюту капитана, чтобы доложить о ходе погрузки, и увидел, что там собрались береговой директор Танума, эконом Икэда и помощник капитана Мисима. Уставились друг на друга недовольно и молчат.

– Что случилось? – удивился Самэсу.

Танума – как будто только и ждал его появления – спросил, правда ли, что он может похвастаться хорошим английским.

– К счастью, с английским у меня никогда не было проблем, – ответил Самэсу, и тотчас на всех лицах, кроме берегового директора, почему-то изобразилось разочарование.

– Оказывается, «Мироку-мару» богата на таланты! Вот пусть и будет переводчиком.

Директор метнул торжествующий взгляд на хмурую физиономию капитана.

Капитан не скрывал раздражения. Видимо, директор накануне отплытия пытался навязать экипажу нечто такое, что шло вразрез с желаниями капитана. Поскольку это «нечто», судя по всему, имело касательство и к нему, Самэсу спросил, поглядывая попеременно на Тануму и Нанасэ:

– Так о чем речь?

– Речь о том, чтоб назначить тебя эдаким мальчиком на побегушках. Вот господин директор и юлит. В морских делах-то не бельмеса! Так просто взять и сократить экипаж! Где это слыхано, чтоб помощник капитана был толмачом!

Капитан неожиданно заговорил грубоватым тоном. Сразу видно – сын рыбака, впрочем, просторечные словечки начинали слетать с его языка только в самых отчаянных ситуациях.

– Капитан, мы в безвыходной ситуации. Если не наладить управление компанией, полетят все – и на берегу, и на море. Наши судьбы связаны одной нитью. Вы представляете судоходную компанию в качестве специалистов в морском деле. Но корабль существует благодаря нам, работающим на берегу. Я прошу вас только обо одном: чтоб мы действовали в общих интересах.

Танума, топыря локти, оправил пиджак, застегнулся на все пуговицы и, подойдя к стоявшему у двери Самэсу, нарочито похлопал его по плечу.

– Подробности вам объяснит эконом. Поскольку у капитана, как видно, накопилось немало упреков к береговой администрации, его тоже стоит послушать.

Танума помахал рукой и с иронической усмешкой покинул капитанскую каюту. Один только эконом встал и, кланяясь, проводил его. Капитан, щелкая языком от досады, полушепотом съязвил:

– Я ж моряк, все сделаю в лучшем виде.

Самэсу вернулся к своим обязанностям в грузовой отсек, так и не узнав о содержании тайных переговоров в капитанской каюте, но реплика капитана его встревожила.

Когда погрузка закончилась и он вновь зашел в каюту капитана, до отплытия оставалось тридцать минут.

Выслушав доклад, капитан поблагодарил его мрачно-минорным тоном.

Он стоял неподвижно и только выдыхал клубы табачного дыма, видимо пытаясь унять раздражение и вернуться в свое обычное состояние.

– Продолжим наш давешний разговор. К нам на борт пожаловал непрошеный гость – американец.

– Вип-пассажир?

– Пассажир-то он пассажир. Но не исключено, что станет новым владельцем судна.

– Он хочет купить «Мироку-мару»?

– Схапать за бесценок. Что из всего этого выйдет, еще не знаю. Хитрый лис Танума ни слова не говорит прямо. Может так сложиться, что береговая дирекция продаст судно вместе со всей компанией.

– Ничего себе покупочка! И откуда только в Америке такие деньжищи!

– Неужто не понимаешь? Судоходная компания, о которой распустили слух, что она банкрот, уйдет за бесценок. Впрочем, «Мироку-мару» кое-чего стоит. Пусть нашу посудину и называют старушенцией, у нее еще не тот возраст, чтобы списывать со службы. Кто б ее ни купил, она еще себя покажет.

Капитан потушил сигарету, размял окурок в пепельнице и плеснул из чашки остаток чая. Во избежание пожара капитан, у которого пошаливали нервы, всякий раз совершал этот ритуал.

– Ну что, в путь?

Отбросив мрачное настроение и мучившие его мысли, капитан надел фуражку и собрался идти на капитанский мостик.

– Капитан, так должен ли я быть переводчиком?

– В общем, это то, что от тебя хотят. О подробностях спроси у эконома. Никто, по сути, не знает, кто он такой, пресловутый американец. Глава компании-владельца лично представил его нашей дирекции как бизнесмена, заслуживающего доверия. Что ж, от нас, как всегда, требуется одно – обеспечивать движение судна. По какому-то капризу этот господин возжелал плыть на корабле, чтобы лично провести инспекцию, поэтому все заботы по его приему взвалили на нас, экипаж. Начальство надеется, что ты сможешь под видом переводчика сблизиться с парнем и прощупать его. Ты же единственный в нашей команде, кто знает английский. Мне и Мисиме, в связи с нашими обязанностями, заниматься им недосуг, у эконома с другими пассажирами забот по горло. Одна к тебе просьба. Свою вахту временно сдай Хаманаке и Киси, я и сам буду время от времени тебя замещать.

Сам капитан будет вместо него выходить на вахту! Ну и работенку ему подкинули – «перевод и сбор информации»… Настоящий шпион! Легко сказать – прощупай. Да и разумно ли поручать третьему помощнику капитана работу, требующую высококлассной техники общения с людьми? Что может сделать шпион-любитель, кроме как наломать дров?

– Тебя же волнует, что с тобой станет в случае, если компания будет продана? Никто из служащих компании не уверен в своем будущем. Поэтому все хотят знать, какие соображения на сей счет у американца. Разумеется, глупо напрямую лезть к нему с этим главным вопросом. Он ведь тоже человек. Но постарайся во время непринужденной беседы разведать, что же все-таки у него на уме. Не торопись. Да, забыл сказать, ему всего тридцать.

– Такой молодой?

– Я сам поразился. То ли невероятно способный, то ли отпрыск миллионера, в любом случае человек он непростой. К счастью, разница у вас не больше семи лет. Найдете о чем поговорить.

Капитан одарил Самэсу улыбкой и открыл дверь каюты. Чего только не бывает в мире! В тридцать лет проворачивать такие дела – покупать роскошный лайнер и судоходную компанию! Самэсу вдруг заробел, на душе становилось все тяжелее. Но тут капитан, взбодрившись, развернулся к судовой божнице, молитвенно хлопнул в ладоши, после чего зычно крикнул, приводя вахтенных в чувство:

– Отдать швартовы! Приготовиться к отплытию!

Самэсу поспешно схватил микрофон и передал приказ капитана первому помощнику, дежурившему в носовой части корабля, и второму помощнику – на ют. Он видел, как прохлаждавшиеся на передней палубе матросы, сделав последнюю затяжку, побросали сигареты за борт и надели рабочие рукавицы. Тотчас закипела работа, надо было отвязать передний швартовой канат и боковые тросы. Самэсу взглянул на часы. До отплытия еще пятнадцать минут. Капитан повернулся лицом к причалу и прошептал, точно обращаясь к порту:

– Возможно, это мой последний рейс…

Самэсу невольно поднял глаза на стоящего к нему боком капитана. С вечера того мучили дурные предчувствия. Смолчав, Самэсу приник к светящемуся экрану радара, чтобы проверить, нет ли препятствий впереди по курсу. На рейде стояло семь кораблей. Счастливое число. Обзор – четыре мили. На капитанском мостике вновь все стихло, в темноте зеленым светом мерцал радар. Самэсу вновь взглянул на капитана.

– Кстати, как его зовут, этого американца? – спросил он.

Капитан, выдержав паузу, ответил:

– Брюс Ли. Самэсу, также выдержав паузу, рассмеялся.

– Китаец?

– Звучит как анекдот, но, кажется, имя настоящее.

По ассоциации с именем «Брюс Ли» Самэсу вообразил затянутого в темно-синий костюм бизнесмена, который кружит над ночным осакским заливом и вопит, как гиббон. Как раз в это время по радио пришло сообщение на китайском. Там и сям вкраплялись английские морские термины, но смысл все равно оставался неясен. Старший радист Камэцу из слов, струящихся точно маслянистая вода, каким-то образом ухитрился выудить название судна и суть сообщения.

– «Мироку-мару», вас понял, – передал он в ответ.

Что именно он понял, можно было только гадать. Вновь определил по радару положение стоящих на якоре кораблей. В компьютер уже был заложен курс, проходящий между двумя большими китайскими сухогрузами.

– Включить двигатель! – крикнул капитан.

Самэсу передал приказ по всем постам. Причальный канат отвязан, кормовой швартов свернут. По ультрамарину неба неслись алые полосы облаков. Не видать, где начинается море. Мерцают бесчисленные бортовые огни, и кажется, что весь порт дышит. Точно перед глазами проплывает сказочный мегаполис. Да и «Мироку-мару» – словно не обозначенный ни на одной карте город-призрак. Город, который поминутно меняет широту и долготу, чтобы при случае вдруг исчезнуть без следа…

– Кормовые тросы убраны. Двигатель в рабочем режиме.

– Что ж, отходим. Двадцать градусов право руля.

– Вас понял. Двадцать градусов право руля! Корабль медленно отошел от причала Кобе. 19.00. Отплытие, курс на остров Танэгасима.

19.17. Движение на полной скорости.

19.18. Сняты посты отплытия. 20.20. Без происшествий.

20.32. Включен стабилизатор киля.

В полночь вахта Самэсу закончилась, он вернулся в каюту. За пять минут сметя свой нехитрый ужин – колобок из вареного риса, он заглянул к эконому. Тот, попивая водку с маринованной сливой, был погружен в чтение детективного романа. При появлении Самэсу он снял стариковские очки и сказал:

– Угощайтесь, пожалуйста.

Эконом Икэда всегда разговаривал вежливо со всеми, даже с младшими по возрасту. Самэсу плеснул в стакан, не разбавляя, водку из неочищенного сахара, произведенную на Амами, отхлебнул и сразу почувствовал жжение в груди.

– Вы видели Брюса Ли? – спросил он.

– Видел. Гигант. Когда стоишь рядом, подавляет. Одно слово – воротила. Капитан пригласил его завтра на ужин, вы тоже, пожалуйста, приходите. Сказал, сегодня ночью хочет хорошо отдохнуть, так что до завтрашнего ужина вы свободны. Я передал ему, чтобы по всем вопросам, касающимся судна и плавания, он обращался к вам.

Икэда достал из кармашка своей белоснежной рубашки листок с записанным на нем номером каюты Брюса Ли, передал его Самэсу и прикрыл рот рукой, пряча зевоту. Он извинился, но Самэсу уже успел от него заразиться и тоже зевнул.

Икэда вновь присел на диван, заглянул в глаза Самэсу и, приглушив голос, сказал:

– Я уже давно хожу на пассажирских лайнерах, но, кажется, с этим рейсом что-то нечисто.

– Нечисто?

– Ну, не более чем интуиция. Хватило одного взгляда на пассажиров.

– Что-нибудь не так?

– Да.

– И что же?

– Прогуляйтесь по палубе, посмотрите. Сразу поймете, что я имею в виду. Обычно наши пассажиры пребывают в предвкушении того, что им сулит плаванье на роскошном лайнере. Лица невольно расплываются в улыбках, глазеют по сторонам беззаботно, как дети. А в этот раз в глаза бросаются странные, неприятные типы: нервничают, точно спасаются бегством, или рассеянно ходят взад-вперед, или о чем-то напряженно размышляют. Мне, корабельному эконому, нехорошо так говорить, но их вид не внушает доверия.

Глаза эконома метались из стороны в сторону. Как будто, насмотревшись на пассажиров, они были не в фокусе. А духовные очи, напротив, ожили.

– Это оттого, что пахнет жареным.

Эконом не оценил шутки.


Запуск ракеты


В три часа дня «Мироку-мару» подплыла к острову Танэгасима и встала на якорь в открытом море, взяв временную передышку. Между тем на корабле не прекращались приготовления к вечернему празднеству. Б четыре часа должен был состояться запуск ракеты из космического центра. Разодетые пассажиры небольшими группами высыпали на открытую палубу, держа в руках стаканы с коктейлями, и, в ожидании огненного, опаляющего небо шоу, щурясь на низкое, слепящее солнце, нашептывали любезности, обменивались шутками и отпускали дешевые остроты.

Эконом, надев маску улыбчивого радушия, вился ужом среди пассажиров, без устали кланяясь и выкликая приветствия. Некоторые из собравшихся, увидев на рукаве его кителя три серебряные нашивки, принимали его за капитана и просили сняться вместе на память. Капитан, стоя на палубе с бассейном, беседовал с высоким, под метр девяносто, человеком. Тщательно расчесанные на прямой пробор прилизанные волосы плотно облегали голову и маслянисто блестели. Лицо человека ничего не выражало, только губы быстро шевелились. Глаза за очками в черной оправе застыли, точно уставившись в одну точку. Обладатель этого лица, чем-то напоминавший куклу в руках чревовещателя, и был Брюс Ли. Самэсу обошел его и стал приближаться так, чтобы первым его увидел капитан. Нанасэ подозвал его и представил Брюсу Ли. Тот протянул руку и скороговоркой изрек:

– На корабле – будущее. Здесь проще созидать будущее, чем на суше. Здесь не Америка, не Япония. На этом корабле – весь мир. Вы так не думаете?

Вот так раз, не успели познакомиться, как он с ходу обрушил на него нечто похожее на манифест! Самэсу ухватился за слово «будущее». В смысле, а есть ли вообще будущее у судоходных компаний, переживающих ныне упадок? Мельком глянул на капитана. Капитан ответил ему ироничной улыбкой и шепнул на ухо по-японски:

– Он с самого начала понес какую-то чушь. Попытайся к нему подладиться.

– What did he say?[14 - Что он сказал? (англ.)] – Брюс Ли потребовал перевести слова капитана.

Самэсу перевел весьма вольно:

– Что вы имеете в виду под будущим на корабле? Для моряков это жизненно важный вопрос. Не могли бы вы выразить свою мысль более конкретно?

– А ты отлично говоришь по-английски, – похвалил его Брюс Ли. – Где учился?

– В Канаде. Ребенком почти два года прожил в Торонто.

– Торонто? Я хорошо знаю этот город. Там тоже есть китайская община.

– У меня было несколько друзей канадцев китайского происхождения.

– Вот как? Китайцы повсюду выходят победителями в классовой борьбе. Там, где китаец, открывается будущее. Тебе не надо объяснять, раз ты жил в таком месте. Двадцатый век создан эмигрантами. Эмигранты заставляют вертеться мировую экономику. Эмигрант может превратиться в кого угодно. Он легко станет нуворишем, или бродягой, или революционером, или предпринимателем. Ему достаточно щелкнуть переключателем в голове. Никто так преданно не служит принципам капитализма, как эмигрант. Я сын эмигранта, но убежден, что будущее непрестанно стучится в мое сердце. Пока я продолжаю колесить по свету, будущее идет за мной по пятам. Капитану Нанасэ, видимо, трудно понять, к чему я клоню, ну а тебе, мистер…

– Самэсу. Фумия Самэсу.

Самэсу мельком взглянул на капитана. Придерживая пальцами козырек фуражки, тот делал вид, что ровным счетом ничего не понимает.

– О'кей, Фумия. Кстати, а почему ты стал моряком?

Сколько раз ему приходилось отвечать на этот вопрос! У него всегда были наготове несколько вариантов ответов простых и ясных и ответов, служивших дымовой завесой, и он выбирал те, что могли бы устроить спрашивающего. Например:

«Море меня позвало».

«Корабль – самое безопасное средство передвижения».

«Не выношу зловонный воздух берега».

Его нынешний визави, судя по его властным замашкам, наверняка ни в грош не ставит пресловутую морскую романтику. Настоящий моряк воспринимает корабль совершенно иначе. И вряд ли его удовлетворит уклончивый ответ.

– Я много лет жил в предместье – ни город, ни деревня. Мать единолично распоряжалась всем хозяйством в доме, и мы с отцом чувствовали себя в нем чужими. Я ни о чем особо не мечтал. Терпеливо сносил свою неприкаянность и ждал. Ждал, когда перееду куда-нибудь, где все будет иначе. Там я наверняка сумею создать свою маленькую утопию. Но постепенно меня больше стал привлекать сам факт переселения, чем уютное жилье. Мне захотелось жить в доме, способном свободно перемещаться куда ему вздумается. Это и есть корабль. Б предместье ничего не начинается и ничего не заканчивается. События проходят стороной. Пока я там жил, время остановилось. Я дошел до того, что готов был без сожаления продать себя и стать чьей-нибудь собственностью…

Брюс Ли несколько раз фыркнул, слушая Самэсу. Капитан, почесывая затылок, делал глазами знаки, что пора как-нибудь поприличней закругляться.

– Плавая на корабле в качестве помощника капитана, я, как мне кажется, обрел уверенность в себе. У меня захватывает дух от мысли, что я живу не чужой жизнью, а своей собственной. На борту корабля обостряется чувство времени и пространства. Если пассажиры не знают, куда девать время, и не понимают, где находятся, то моряку именно пребывание посреди безбрежной морской равнины дает гарантию независимости и индивидуальности. На суше все иначе. Там твоя личность и твоя жизнь всего лишь товар, который можно выгодно продать. Мне кажется, я хорошо понимаю чувства Гулливера. Возвращаясь домой из очередного путешествия, Гулливер всякий раз вскоре впадал в отчаяние и, невзирая на свой горький опыт, вновь уходил в море. Единожды побывав в море, невозможно долго выдержать на суше. Разумеется, бывает, затоскуешь о жизни на берегу. Мечтаешь о свидании с заждавшейся возлюбленной. Но стоит сойти с корабля, и любимая женщина, о которой так страстно мечтал, и вся эта городская суета тотчас теряют свою привлекательность. Теперь для меня суша всего лишь зал ожидания, где я убиваю время до следующего рейса.

– Понимаю. Ты, однако, я вижу, парень начитанный. «Моби Дика» шпаришь чуть не наизусть.

Брюс Ли, поглаживая указательным пальцем переносицу, прислушивался к чему-то в окружающем гомоне. Не обращая на это внимания, капитан Нанасэ сказал на ломаном английском:

– Самэсу в будущем станет капитаном большого лайнера.

Брюс Ли думал о чем-то своем. Самэсу хотел со всей откровенностью рассказать ему о себе, но, как видно, не вызвал особого интереса. Тогда он решил изменить тактику и задал обычный в таких случаях вопрос:

– Мистер Ли, а вы часто совершаете морские путешествия?

– Нет, – коротко ответил тот, поднял глаза к небу, потом посмотрел на часы. Видимо, более всего в данную минуту его занимал предстоящий запуск ракеты, и поэтому лишь только после того, как по корабельному громкоговорителю сообщили, что за минуту до старта начнут отсчет, он повернулся к собеседникам и возобновил разговор.

– До сих пор я только жонглировал цифрами, сидя за столом в своем офисе. Я впервые отправляюсь в длительное плаванье, но хочу узнать до мельчайших подробностей все, что касается моря. Даже если Посейдон ныне пренебрегает своими обязанностями, он остается морским владыкой. Миром правят люди, умеющие считать. До эпохи великих морских путешествий Посейдон был не у дел и воспевал свободу водной стихии, но с тех пор как были открыты новые материки и проложены новые морские маршруты, в море началась бурная деятельность – торговля, морская блокада, войны, разведывание ресурсов, ядерные испытания, и Посейдон уже не мог, как прежде, беспечно предаваться неспешным забавам. День за днем его стали заваливать хлопотливой конторской работой, обеспечивающей безопасность в морских водах. У Посейдона случился такой стресс, что казалось, вот-вот взорвется. Наконец настал удобный случай освободить Посейдона от его обязанностей. Завершив свое последнее дело, Посейдон сможет невозбранно коротать старость в покойном уединении. Что же произойдет на море после того, как Посейдон уйдет в отставку? На это стоит посмотреть!

Трудно было понять, к чему клонит, произнося этот спич, Брюс Ли, но громада его тела создавала ощущение, что где-то глубоко под водой его замыслы планомерно движутся к цели. Он вновь взглянул на часы, застегнул пуговицы пиджака и пожал руки Самэсу и капитану.

– Отложим разговор до ужина. Мне необходимо кое-что проделать синхронно со взлетом ракеты.

Он быстро взбежал по лестнице. Провожая его глазами, капитан пробормотал вполголоса:

– Чуть свет явился на капитанский мостик. Побеседовал с несущим вахту Мисимой, продемонстрировав, что кое-что смыслит в морском деле. Видать, он дока во всем, что касается цифр. Запросто определил положение судна по радиометру и читал карту.

Подозрительность капитана набирала обороты.

– Может быть, на самом деле он морской пират? – сказал он с таким серьезным видом, что Самэсу вскипел.

Пират в цивильном костюме и в очках, умеющий хорошо считать? Но ведь на корабле, между прочим, есть банковские служащие. Они выдают экипажу зарплату, заведуют деньгами, поступающими из казино, баров и торгового центра. Или он, переодевшись банковским клерком, замышляет ограбить банк? Ограбить корабельный банк легче простого, но и схватить грабителя на борту не составит труда.

У капитана Нанасэ начинают пошаливать нервы. Даже такой на вид несгибаемый человек оказывается на поверку чересчур впечатлительным, изводит себя поспешными выводами.

– В наше время даже простые рыбаки летают на самолетах, приодевшись в пиджаки. И никого не удивляет, когда пират или беженец становится респектабельным бизнесменом. Бизнесмены нынче, можно сказать, владеют миром. А мы, наемные служащие, всегда остаемся за бортом.

– Капитан, вы пока что на боевом посту! Если перед вами пират, вы должны дать ему подобающий отпор.

– А ты, Самэсу, кажется, пришелся Брюсу Ли по душе. Продолжай в том же духе, собирай информацию!

Капитан схватил Самэсу за руку, потряс и направился вверх по лестнице. В этот момент по громкоговорителю передали сообщение. Вот-вот стартует гигантский пятидесятиметровый космический фаллос. Из его головки вылупится спутник. На «Мироку-мару» имеется прибор, принимающий сигналы с навигационного спутника. Каждые две минуты поступают данные с орбиты и сигналы точного времени. Добавив в расчеты разницу, возникающую в результате эффекта Доплера, можно узнать, в какой точке земного шара находится наш корабль. Изначально моряки были племенем людей, смотрящих на небо. Они обрели чувство времени и пространства, беседуя с небесными телами. Моряк не может заблудиться. Это дает ему уверенность в себе.

Начался предстартовый отсчет. Возбуждение пассажиров, столпившихся на открытой палубе, усиливалось. Глаза женщин увлажнились, глаза мужчин налились кровью. В чреслах сгущалось беспокойство, усугублявшееся легким опьянением от коктейлей и качкой, напряжение нарастало.

В чреслах ракеты вспыхнул огонь. Впадина острова заполнилась гулом, который с отставанием в несколько секунд отдался в чреве пассажиров. Палубу огласили восторженные вопли.


Чрево Брюса Ли


– Созерцать взлет ракеты всегда наслаждение. Без каких-либо отклонений, вычерчивая красивую кривую, она пробивает потолок и через каких-то десять минут взмывает на такую высоту, с которой виден весь земной шар. Мне захотелось, наблюдая за взлетом, одновременно запустить собственную ракету. Вообще-то суть корабельного секса в умелом использовании качки, не так ли? Я приноровился двигать поршнем в такт оборотам винта. Эдак пристрастишься к сексу на море, и на берегу будет чего-то не хватать.

Появившись за обеденным столом, Брюс Ли с ходу завел откровенный разговор о сексе, вызвав румянец на скулах двух сопровождавших его дам, но моряки разговор не поддержали. Постоянное выражение скуки на его лице и надменные замашки исчезли то ли благодаря семяизвержению, то ли под влиянием винных паров. Брюс Ли был в прекрасном расположении духа. Не исключено, что он оприходовал одновременно обеих своих спутниц, во всяком случае, их лица розовели и от грудей несло ароматной свежестью, как если бы они только что выскочили из ванной. Брюс Ли, промокнув салфеткой жемчужину пота, повисшую на кончике носа, раскрыл меню.

Черная икра с водочным соусом.

Холодный суп-консоме с трюфелями, приправленный хересом.

Палтус, запеченный в бумаге, с гарниром из жареного миндаля и овощей, приправленных ароматизированным маслом.

Тушеная телятина по-тоскански с лапшой феттучине.

Все это Брюс Ли заказал, но, кажется, остался неудовлетворен и продолжал шарить глазами в меню. Сидящая по правую руку от Брюса Ли двадцатилетняя красавица атлетического телосложения, выпившая залпом бокал шампанского, которым угощал эконом Икэда, звалась Татьяной, родилась от русского отца и северокорейской матери и говорила по-английски с сильным русским акцентом. Присутствовавшие моряки с недоверием выслушали рассказ Брюса Ли о том, как она с Чукотки перебралась через Берингов пролив на Аляску. Он добавил, что она увязалась за ним в плавание ради того, чтобы оживить свои давние воспоминания, поскольку курс «Мироку-мару» проходит вдоль Сахалина, Итурупа и Кунашира. Рост Татьяны превышал сто восемьдесят сантиметров, глаза были сказочно изумрудного цвета, и, по словам Брюса Ли, в ее обязанности входило «исполнять его различные поручения». Но что это были за «поручения»? Хоть в этой девице и было что-то вульгарное, если ее отшлифовать, заблестит, как бриллиант. Наверно, не один Самэсу подумал – жаль, если б ее функции и впрямь сводились к исполнению «различных поручений». Было очевидно, что Брюс Ли прихватил ее с какой-то другой целью. Она почти не участвовала в общем разговоре, держалась прямо, как вышколенный ребенок, и обводила членов экипажа своими изумрудными глазами.

Рядом с Самэсу сидела женщина лет сорока, с серыми, как северное море, колючими, впивавшимися в собеседника глазами. Ее звали Кети. Линия ее носа напоминала заточенный тесак. Кончик торчал, как шип. В качестве секретаря Брюса Ли она выглядела довольно ушлой особой. Не позавидуешь тому, кто навлечет на нее свой гнев.

Аппетитом Брюс Ли многократно превзошел членов команды. Оставшийся на тарелке соус от главного блюда он собрал мякишем и запихнул в рот, присовокупив пучок петрушки, после чего заявил:

– Теленка маловато, съем-ка я, пожалуй, еще и его папашу, – и велел принести бифштекс.

Казалось, у него четыре желудка. Без труда расправившись с говядиной, он на десерт набил четвертый желудок ореховым пирогом. Глядя на него, капитан и эконом испытывали не то изумление, не то робость.

– У японцев всегда такие маленькие порции! На один зуб. Л эти ваши суси – как еда в стране лилипутов.

Другими словами, Брюс Ли был Гулливером, заглатывающим целиком жареных свиней и быков. Не преувеличивает ли он свои и без того немалые габариты? Или постоянная демонстрация своей значительности вошла у него в плоть и кровь? Во всяком случае, вел он себя развязно и орал во все горло. Когда хлещешь вино как кока-колу, душа тоже, видать, обретает размах. Едва он сел за стол, как пустился в похвальбу. К его услугам богиня победы… Достаточно свистнуть, и ему тотчас принесут миллион долларов… Двадцать первый век лежит у его ног… Он провозвестник золотого века захиревшей индустрии, и т. д. и т. п.

– Что это он так разошелся? – шепнул капитан Икэде.

– Сорвиголова, кровь играет, – ответил Икэда и, чтобы Брюс Ли не заподозрил чего в их перешептывании, перевел разговор на безопасную тему: – Вам понравилась «Мироку-мару»?

– Славная у вас посудина, капитан Нанасэ. Я вам завидую. Небось почетно быть здесь капитаном?

Он вдруг снизил свой высокомерный тон и, склонив голову набок, расплылся в дружелюбной улыбке.

– Первоклассный лайнер – мечта любого моряка, – ответил капитан в некотором недоумении.

– Вы полагаете, судьба капитана и корабля неразделимы?

– Разумеется, – ответил капитан. – Он наделен правом командовать и отдавать приказы; кроме того, если судну угрожает опасность – столкновение, неблагоприятные погодные явления, пожар, течь, – он обязан принять соответствующие меры, а если поблизости терпит бедствие другой корабль или самолет – обеспечить спасение людей. К тому же он отвечает за внутренний распорядок и защищает права личного состава.

– И еще капитан обязан переправить в безопасное место соотечественников, – добавил Икэда, – если в каком-либо иностранном государстве их жизнь окажется под угрозой, и даже организовать похороны в море в случае смерти на борту корабля. – И на всякий случай осторожно напомнил: – Полномочия капитана намного шире, чем некоторые думают.

– В отличие от японского императора, – сказал Брюс Ли.

Капитан с застывшей на лице улыбкой слегка кивнул и пробормотал по-японски:

– Уже примеряется занять мое место?

Эконом захохотал в голос и, радостно вскинув голову, выпалил:

– А вы думали, капитан – это всего лишь что-то вроде символа корабля?[15 - Намек на статью японской конституции, называющую императора «символом нации».]

Брюс Ли попросил перевести, и когда Самэсу вольно перевел: – Капитан отвечает за все на корабле, – шепнул переводчику с таким видом, что, мол, его голыми руками не возьмешь: – Короче, и от капитана на корабле есть какая-то польза.

Самэсу оставил его реплику без перевода.

– Кстати, а чьим приказам подчиняется капитан?

Игрок в покер из капитана получился бы никудышный. Его лицо исказилось, явно выдавая недоверие, которое он питал к подозрительному субъекту.

– Как правило, он руководствуется распоряжениями судоходной компании и государственными установлениями, – сказал капитан, тщательно выговаривая слова на ломаном английском.

Брюс Ли учтиво склонил голову:

– А я полагал, что у вас более независимое положение, капитан Нанасэ.

Неспроста он так настойчиво выспрашивает о правилах, не иначе собирается сделать капитану какое-то предложение… Внезапно Самэсу пришло в голову попытаться проникнуть в недра его помыслов кратчайшим путем.

– Мистер Ли, а правда, что вы собираетесь купить «Мироку-мару»?

Не фальстарт ли то был? Но иначе к нему не подступишься. Может быть, Брюсу Ли просто свойственна склонность к гигантомании? Стоят ли за его бахвальством подлинные деньги и конкретные планы? Самэсу хотел выведать это как можно быстрее. Разве не стыд, если выяснится, что капитан и его команда раболепствуют перед заурядным аферистом?

Воцарилось молчание. У капитана и эконома на лицах застыло замешательство. Брюс Ли, напротив, с самым невозмутимым видом обводил глазами моряков.

– Где сейчас находится судно? – спросил он. Самэсу взглянул на часы. Девять часов сорок минут. В четыре часа пятнадцать минут они покинули залив Отакэдзаки, где наблюдали запуск ракеты, и направились к острову Якусима, на шлюпках переправили на берег пассажиров и грузы, – это было уже в седьмом часу вечера. Сейчас «Мироку-мару» идет вдоль острова Тогара, по правому борту должен показаться остров Кутиносима. Доложив ситуацию, Самэсу пояснил, что корабль вошел в Восточно-Китайское море.

– Мы сейчас где-то на границе между Тихим океаном и Восточно-Китайским морем. В Наху должны прибыть завтра в час дня.

Брюс Ли беззастенчиво разинул рот, рыгнул и громогласно изрек:

– Когда прибудем в Шанхай, судьба «Мироку-мару» круто изменится.

Самэсу решил прикинуться, будто разгадал его планы, надеясь вытянуть на свет скрытый смысл, спрятанный в словах, прозвучавших как пророчество:

– Вот было б здорово, если б корабль «Мироку-мару» возродился к новой, более счастливой жизни! Я бы охотно составил ему компанию.

Брюс Ли бросил на Самэсу цепкий взгляд.

– А как ты представляешь его возрождение?

Провокация Самэсу потерпела фиаско. Он фальшиво заулыбался и, ожидая спасательной шлюпки, повернулся к капитану. Тот, бросая на него убийственные взгляды, зажигал сигарету. Между тем Брюс Ли продолжал:

– Разумеется, будет глупо, если «Мироку-мару» останется и впредь заурядным пассажирским лайнером. Ну не досада ли, что эта элегантная махина бороздит моря только для того, чтобы ублажать тщеславие мелких буржуа? Да еще здесь, в Восточно-Китайском море…

Он с тоскливой ленцой обвел глазами зал ресторана. Насытившиеся пассажиры с набрякшими лицами коротали время в пустой болтовне, кто во что горазд. Повсюду витал довольно крепкий винный дух, за многими столиками развернулись горячие дискуссии на сексуальные темы.

Брюс Ли выдержал длинную паузу и вновь рыгнул.

– Обожрался. Больше не влезет ничего, кроме вина. Самое время подвигаться и выпить. Самэ, составишь мне компанию?

Он вовсе не «Самэ» – акула, он – Фумия Самэсу! Плевать! Чувствуя, как в нем поднимается раздражение к Брюсу Ли, у которого только-только развязался язык, Самэсу решил, что сейчас самое время вызвать его на откровенность. Капитан и эконом наверняка того же мнения. Став в одночасье «акулой», с намерением вгрызться в Брюса Ли, он ответил:

– Пожалуй.

Брюс Ли поднялся с места, пожал руки капитану и эконому и сказал с видом триумфатора:

– Капитан Нанасэ, кое-кто на берегу ждет от вас сообщения.

Затем он взял под руки двоих своих красоток, ту, что помоложе, и ту, что постарше, и удалился, напевая фистулой киотской куклы: «Viva, The East China Sea».[16 - Славься, Восточно-Китайское море (англ.).]

– Пока я на этом корабле, я не подчиняюсь ничьим приказам!

Услышав брюзжание капитана, Самэсу поспешил за троицей. У входа в ресторан он столкнулся с радистом Камэцу, который шел что-то передать капитану.

Брюс Ли прямиком направился в казино, уселся вместе со своими спутницами за стол с блек-джеком и с ходу начал делать крупные ставки. Самэсу поместился у него за спиной и рассеянно смотрел на сыплющийся золотой дождь.

– Самэ, хочешь работать на меня? Предложение застало Самэсу врасплох.

– Что? – глупо переспросил он.

– Ты сам давеча говорил, что желаешь составить компанию новой «Мироку-мару».

Действительно, говорил, но еще не видел никакой конкретной перспективы.

– Только что «Мироку-мару» перешла к новому владельцу. Наша торговая операция завершилась успехом. Что ты на это скажешь?

Самэсу глубоко вдохнул и подумал, что и впрямь надо что-то сказать, но только сделал выдох. Смена владельца его не сильно взволновала. Вопрос в том, какие планы вынашивает этот владелец.

– Мистер Ли, что станет с нами, с командой?

– Я не единолично владею «Мироку-мару». Корабль открыт для всех, кто хочет собственными руками прорубать дорогу в будущее.

Хватит напускать тумана. Спрошу прямо.

– «Мироку-мару» пойдет с молотка?

– Это же не рыба, – захохотал Брюс Ли. – Даже если посудина пойдет с молотка, это не значит, что ее растащат по щепкам, не волнуйся, Самэ. Поговорим начистоту. «Мироку-мару» будет отныне плавучей колонией. Уже нынешней ночью необходимо начать подготовку к новой жизни. И я спрашиваю, готов ли ты в этом участвовать?

Самэсу все еще казалось, что его надувают по-крупному. Пока «Мироку-мару» качает из стороны в сторону, он не мог заставить себя поверить человеку по имени Брюс Ли. Возможно, из-за того, что тот еще слишком молод. Заносчивые, не внушающие доверия манеры и искусство говорить обиняками всего лишь выдавали в нем ловкого пройдоху.

Вдруг взгляд Самэсу упал на фишки, которые загреб своими лапищами Брюс Ли. Самэсу понял, что за какие-то пять минут Брюс Ли выиграл громадную сумму. Даже разговаривая с Самэсу, он был полностью сосредоточен на игре. Допустим, он жулик, но если пренебрегать очевидными фактами – неизбежно попадешь впросак.

– Я скоро вернусь, – сказал Самэсу и бросился в каюту капитана.

Там уже собрались старший машинист Такэути, первый помощник капитана Мисима, эконом Икэда и старший радист Камэцу и внимательно слушали капитана.

– …Береговое начальство вылетело в Наху. Там решат, как с нами поступить. Не думал я, что этот хмырь так быстро нас уделает.


3. Плавание во сне


Спина Мицуру


– Этот корабль, Мицуру, точно многоэтажный город. Здесь есть и банк, и ресторан, и торговый центр, есть даже больница и библиотека. И при этом он может перемещаться, он запросто улизнет и от землетрясения, и от террористов. Наверно, корабль – самый безопасный город в мире. Ты меня слушаешь?

– Слушаю.

– Что, если, пока мы в море, в Японии произойдет какая-нибудь катастрофа?…

– Откуда у тебя такие мысли?

– Так, почему-то подумалось. Мы сбежали как раз вовремя, тебе не кажется? Нечего жалеть о суше!

– Корабль постоянно трясет и качает, чем не землетрясение?

– Пусть трясет, пусть качает, главное, он увезет нас на край света. Любишь меня?

– Люблю.

– Фу, как невыразительно! Скажи – я тебя обожаю, Аои!

– Аои, мне плохо. Меня тошнит.

– Вот еще напасть! А мне ничего. Прими что-нибудь.

Мицуру лежал на кровати лицом вниз и, точно в каком-то дурмане, испытывал двойные мучения. Лекарство против морской болезни нагоняло сонливость, а без лекарства выворачивало нутро. Аои долго отмокала в ванне, нежась в воде с маслом лаванды, а теперь, завернувшись в одно полотенце, вновь занялась своим лицом.

– Мицуру, уже спишь?

– Что ты делаешь? Ляжешь спать накрашенная?

– Ты же знаешь. Вдруг я опять пойду разгуливать во сне, и кто-нибудь меня увидит, и потом, я хотела попробовать эту губную помаду. Скажи, я похожа на китайскую красавицу, если немного подвести глаза и подрумянить щеки? Можно, я привяжу твою ногу к моей? Длинной веревкой, чтоб хватило, если приспичит в туалет. Хочешь, и тебя накрашу? Уже спишь? А кто будет чистить зубы? А на ночь пописать?

Голос Аои доносился откуда-то издалека. Мерный шум волн затягивал Мицуру в сон.


– Мицуру, скоро мы будем дома.

– Вот только поднимемся по этой лестнице, и он уже виден.

Мать и тетя, по очереди неся Мицуру на спине, упорно взбираются вверх но винтовой лестнице. Они – двойняшки. Уже состарившиеся. Мицуру стыдно, что он им обузой. Ему хочется спуститься и идти на своих ногах, но сказать он не умеет. Только и может, что промычать «а-а» или «у-у».

– Мицуру, небось проголодался?

– Ну потерпи еще немного.

Мать и тетя заговаривают с ним, вскарабкавшись на очередную ступеньку. Вечернее небо. Облака рисуют в небе лиловый узор. Вокруг лестницы кружат вороны. Мицуру хочет предостеречь. Даже если они поднимутся на самый верх лестницы, домой им не попасть. Его охватывает беспокойство: не собираются ли они его выбросить?

– Пока ты спишь, мы будем уже дома.

– Баю-бай, Мицуру.

Привязанный к спине матери, Мицуру не может пошевельнуться. Мать тяжело сопит, еле волочит ноги. Если он станет капризничать, ей будет еще тяжелее. И все же он должен ей что-то сказать. Мицуру пинает мать. Нет, не сюда! Скорее назад!

– Ну лее, ты ведь хороший мальчик, не безобразничай!

– Ножки болят? Дай я тебе потру.

Лестница все уже, все круче. Ворон все больше. Ворона, скажи! Куда они идут?

– Вот и вороны кричат, значит, дом уже близко.

– Мама-ворона тоже торопится домой…

Да нет же, ворона говорит: «Ты плохой мальчик!» Мицуру отвечает: «Я не делал ничего плохого». «Нет, – говорит ворона, – ты предал мать. Спровадил тетю на тот свет. Ты маленький грешник!» Это ложь! Мицуру не знает за собой никакого греха, о котором талдычит ворона. «Ты просто забыл. Когда взойдешь наверх, все вспомнишь».

– Ну вот мы и дома.

– Уже глубокая ночь.

Лестница кончилась. Возле какой-то подставки вроде тех, на которых сушат белье, мать отвязывает его со спины. В этот момент Мицуру вспоминает, что бывал здесь еще до своего рождения. Увязался за двумя этими женщинами и, расшалившись, столкнул их с высокой башни. Он догадывается, что они вернулись на то же место, чтобы отомстить ему, и хочет покаяться. Но не может иначе попросить прощения, как только хныкать.

– Не плачь. Сейчас мы тебя развеселим, – говорят они хором и, оставив его на площадке для сушки белья, уходят. И тут он понимает, что женщины-двойняшки, которых он принял за мать и тетю, – незнакомые ему старухи. Внезапно с гулким звоном подставка для сушки белья превращается в качели, и Мицуру взмывает на них в пустоту. Если не ухватиться за перила, не впиться ногтями в края, его сбросит вниз. Кровь отлила, в голове гуляет ветер… Все тело свербит, руки и лодыжки, цепляющиеся за подставку, слабеют. Невыносимо хочется чихнуть. Если он чихнет, его сбросит с качелей. Но как он ни крепится, в конце концов чихает. И в тот же момент изгибается, как бумеранг, и, вращаясь, падает вниз. Быстро приближается серая поверхность воды. Он перестает дышать, чтобы в нос не попала вода, и недовольно гримасничает…


Мицуру проснулся. Сверху на него взирал овальный потолок. Взглянув искоса, он обнаружил пару иллюминаторов, сквозь которые проникал бледный свет, увидел на соседней кровати спящую ничком Аои, заметил привязанный к своей щиколотке шнурок и вспомнил, где находится. Часы у изголовья показывали восемь. Очевидно, минувшей ночью Аои нигде не блуждала. Мицуру распутал шнурок, тянущийся к Аои, и сел за стол под иллюминатором. Откинул кружевную занавеску, и на стене каюты заиграла радуга.

Кормовая и бортовая качка, будь то во сне или наяву, точно обволакивает тело. Заглянув в иллюминатор, он убедился, что корабль движется – буруны удаляются в одном направлении. Но если закрыть глаза, кажется, что корабль, заглохнув, стоит на месте. Проваливаясь между волн, немного подается вперед, но поднявшаяся волна вновь относит его назад, и страшно, что эта маета будет длиться вечно.

Нет, на одном месте неустанно выписывает спираль – он, Мицуру. И поэтому безнадежно отстает от корабля, который в действительности мчится вперед. Может быть, в этом причина морской болезни. Ведь стоит ему только взглянуть на море, и вот, пожалуйста, почти сразу же подступает тошнота.

– Мицуру, хватит думать!

Он медленно обернулся. Аои, задрав голову над краем кровати, улыбалась.

– Выспалась?

– Когда ты рядом, я всегда крепко сплю. Спасибо, что охранял мой сон.

– Этой ночью ты, кажется, не уходила.

– Вроде нет. Может, на море все иначе устроено. Я впервые спала на корабле и не могу утверждать, но, кажется, это для меня. Наверно, мои предки жили на море.

– У тебя в роду были русалки?

– Мицуру, подь сюда.

Выпростав из подвернутого рукава пижамы голую руку, Аои поманила Мицуру к себе на кровать.

– Мы еще с тобой не ласкались посреди моря. Попробуй, какова русалка на ощупь.

Она откинула одеяло и приняла Мицуру в свои объятия. По утрам ее тело пылает. Сквозь заспанную шелковую пижаму сочится тепло.

Мицуру обхватил ее и притянул к себе. От ложбинки между грудей попахивало ароматом нарцисса. Телесный запах русалки? Вдыхая этот едва уловимый аромат, Мицуру почему-то вспомнил то смутно-томящее чувство, которое он испытывал в детстве, прижимаясь к матери или тете. Оно только усилилось, когда он коснулся ее груди.

– Разве я не запретила тебе думать? Мицуру, ну же, пососи мою грудь.

Мицуру послушно уткнулся лицом в ее заголившуюся грудь, обхватил губами сосок. Томящее чувство смешивалось с теплом Аои и расходилось по всему его телу. Такое же смутное томление, как что-то исконно родное, охватило его в ночь их первой встречи. Когда он встретился с ней вновь, привороженный забытым воспоминанием, это, в сущности, тоскливое чувство обострилось настолько, что их отношения стали еще глубже и безысходней. Ныне томящее, незапамятное воспоминание и тоска вобрали в себя самые разнообразные чувства. Страх, стыд, тревога, ожидание, тяжесть, робость, доверие, обида, недоумение, чувство вины, самодовольство, озноб… Все это сплелось воедино и растворилось в его крови.

– Когда ты так делаешь, качка в удовольствие. Тебе не кажется, что мы сами перевоплотились в корабль? Море – странная вещь. Точно какое-то давнее воспоминание…

Море – женщина, корабль – тоже женщина. В таком случае морская болезнь – это что-то вроде опьянения женщиной. Чем больше растрачиваешь сил, чем крепче задумываешься, тем глубже вникаешь. Обессилев, задыхаясь от неотвязно-томящего чувства, жаждешь забыться. Тогда и корабельная качка уже не гнетет.

– Мицуру, не дразни, давай же, входи!

Рука Аои потянулась к его паху. Она теребила чувствилище податливого члена. Ей нравилось, как он крепнет у нее в ладони.

Тело Аои уклончиво, выскальзывает из рук. Будто патока, мягкое, растекается, как вдруг напрягшиеся мышцы сжали Мицуру. Она сделала глубокий вдох, Мицуру отпрянул, она выдохнула, и ее плоть, точно разжижаясь, обволокла Мицуру. Судно погружается между волн, Мицуру погружается в Аои, судно поднимается на гребне волны, он плывет по-над Аои.

– Даже если корабль утонет, я выплыву, так что не волнуйся. Ты ухватишься за меня, – говорит она.

– Да, я ухвачусь за тебя, чтоб тебя не унесло. Длятся объятия. Запахи тел смешались. На воих стали общими пот и кровь, греющие единую плоть.


Каждое утро разносили судовую газету с программой мероприятий на предстоящий день и новостями с берега. Убийства и коррупция, встречи на высшем уровне и избирательные кампании, экономическая помощь и валютный курс. Все новости ныне проходили мимо Мицуру. Там, куда его занесло, можно позволить себе не интересоваться происходящим на суше. Аои также не проявляла любопытства к новостям. Как, впрочем, и раньше, находясь на берегу. Даже если случалось какое-нибудь жестокое преступление, она бросала равнодушно:

– Бывают же горячие парни!

Когда где-то в Японии случалось стихийное бедствие:

– Погода капризничает, ничего не поделаешь, надо смириться.

За границей произошел переворот или началась война:

– Бедняжки! Когда же это кончится!

Мицуру оставалось только недоумевать, откуда она смотрит на вещи. Где она – в глубокой древности или в далеком будущем? Или вообще не видит дальше вытянутой руки?… Так же как и ее тело, глаза ее были ускользающими. Кажется, ей совершенно безразлично, где она и когда. Более того, все вокруг нее тоже оказывалось вне пространства, нигде, крутясь в безумном вихре сорвавшегося с петель времени. Их отношения, едва начавшись, стали роковыми, мучительными узами. Он достаточно долго прожил с Мисудзу, но время, проведенное с Аои, казалось удивительно протяженным.

– Мицуру, тебе полегчало?

– Да, получше. Это потому, что я перестал думать. Может, выйти на свежий воздух? Неподвижность угнетает.

Выйдя из каюты, они сели в лифт и поднялись на самую верхнюю, залитую солнцем палубу на восьмом этаже. Громкоговоритель призывал пассажиров принять участие в учениях на случай бедствия, но они оставили призыв без внимания, уселись на скамейку, с которой открывался вид на корму, и некоторое время следили за полетом чаек. Интересно, как долго птицы следуют за «Мироку-мару»? Образовав сводный отряд, они колышутся то по правому, то по левому борту, залетают немного вперед, иногда, не прерывая полета, отстают ради забавы. Когда из камбуза через боковой люк выбрасывают отходы, вся ватага стремительно снижается – клюют качающиеся на волнах объедки, вырывают друг у друга в полете.

– Чайки похожи на бездомных бродяг, – сказал Мицуру.

– Бродяги не дерутся за объедки, – возразила Аои с неожиданной обидой в голосе. – Они делят все поровну. Они великодушны.

– Откуда ты знаешь?

– Отец был бродягой. А его дочь стала сомнамбулой.

Мицуру принял ее слова за шутку и посмотрел на нее с улыбкой, но она только зевнула.

– Ты, Мицуру, не годишься в бродяги. Тебе не хватает великодушия.

– Ну уж! – сказал Мицуру, беря Аои за руку. – Я готов на все. Если хочешь, стану бездомным скитальцем.

Она сжала его руку, поднесла ко рту и обдала жарким дыханием. Засмеялась.

Утрать она возможность возвращаться в действительность, ей пришлось бы всю жизнь бродить но неведомым тропам бесприютной странницей. Рискованное хождение по канату, но у нее удивительное чувство равновесия. Аои постоянно курсирует между сном и явью, но ни разу не заблудилась. Она и придя в себя, наяву, сохраняет невозмутимость. Какой бы стыд ни претерпела во сне, она ни о чем не сожалеет и ни в чем себя не винит.

О чем бы она ни говорила, невозможно провести границу, где правда, а где вранье. Мицуру не раз пытался докопаться до ее прошлого, но так, в сущности, ничего и не узнал. Всякий раз она отвечала по-новому. И ответ был неизменно уклончив.

«Я как девочка, по ночам торгующая спичками».

«Меня несет течением. Я русалка. Женщина, которой только и остается, что ждать, когда ее выловят, освежуют и съедят».

«Я не ведаю, откуда пришла, куда иду. Лучше не знать».

«Я кое-как перебивалась, живя чужой милостью, работая, скитаясь. Мне везет».

Мицуру незаметно для себя привык постоянно пребывать в тумане. Его слов Аои не понимала. Когда он пускался в рассуждения, она говорила:

– Я не секу, что ты несешь! – Или даже: – Тебе не надоело пороть всякую чушь?

Мицуру же был очарован завораживающей речью Аои, способной по своей минутной прихоти обвести любого вокруг пальца. Она говорила совершенно простые вещи, а Мицуру принужден был постоянно пробираться окольными путями, выставлять дозоры. Он пытался таким образом себя обезопасить, но чем надежнее были дозоры, тем скованней становились его движения. Он был как бестолковый паук, запутавшийся в собственных сетях. Аои насмехалась над пауком, дразнила и ласкала его.

Ребенок, высоко подняв краюху хлеба, приманивал чаек. Подбросил крошки кверху – чайки стремительно снизились и начали отнимать их друг у друга.

– Знаешь, Мицуру, мы оба с тобой – лишние люди.

– Вероятно, так. Когда наше плаванье закончится, я…

Аои резко вскочила и, смеясь, принялась со всей силы лупить ладонями по его спине. От неожиданности он закашлялся.

– Ты уже начал новую жизнь! Так держись, не отступай! Назад пути нет. Даже если отныне придется побираться и питаться объедками.

От ее слов все тело пронзила боль. Слово за словом проникало в уши и выкручивало суставы. Перед глазами, мешаясь с чайками, прошло лицо Мисудзу в момент расставания, брань Итару, обрушившаяся на него по телефону, согбенная спина матери, прикорнувшей в гостиной…

– Мицуру, ты опять думаешь о жене? Хватит тосковать о прошлом! Не стоит ни о чем жалеть. Пойми, даже если ты к ней вернешься, тебе уже с ней не жить. И это не все. Ты и меня потеряешь. Навсегда.

– Аои, впереди непроглядная мгла.

Мицуру поднял глаза к небу и, потирая лоб, откровенно признался, как сильно его тревожит будущее. Знал, что оправдываться – пустое, но только предельная искренность с его стороны могла уравновесить ее жизнелюбие.

– Деньги рано или поздно кончатся. Наследством отца мне уже не дадут распоряжаться по своей воле.

– Я не желаю слышать прописных истин. Важна лишь твоя решимость. Если ты велишь мне стать бродягой, стану. Скажешь умереть, сейчас же, не раздумывая, брошусь в море. Я ничего не боюсь. Что бы ни случилось, я принимаю это как веление судьбы. Если б я боялась за свое будущее, хороша бы из меня была сомнамбула!..

Аои направилась к спуску на нижнюю палубу.

– Ты куда? – Мицуру поднялся.

Аои сделала ему знак остаться.

– Предоставляю тебе возможность побыть одному. Когда решишься, можешь меня разыскать.

Оставшись один на палубе, Мицуру задрожал, как будто его со спины окатили холодной водой, и понуро уставился на деревянный настил, точно хотел пробуравить его взглядом. Наконец с трудом поднялся и направился вниз по лестнице. Уровнем ниже располагалась баскетбольная площадка, двадцатилетние юнцы залихватски играли трое на трое. Еще ниже он вышел на ботдек – шлюпочную палубу, и пошел по променаду, исподлобья поглядывая на бегающих трусцой мужчин и женщин и рассеянно осматривая спасательные шлюпки. Умереть, грезя во сне, что садишься в лодку, отдаешься на волю волн и приплываешь во Дворец дракона… Но если умирать, то с чистой совестью. Освободившись от сожалений по дольнему миру, подготовившись к блаженной жизни в мире ином. А то ведь и там заморочат женщины… Далее если повезет возродиться женщиной, оказавшись сломленной, угрюмой девой, я и на лоне иного мира буду на всех в обиде… Нет, еще рано об этом мечтать. И вообще, нет никаких гарантий, что мир иной существует, и кому жаловаться, если там не так комфортно, как хотелось бы верить нам, живущим здесь?

И так плохо, и так нехорошо… Он стоял на холодном ветру, стиснув зубы, когда пассажиры на палубе оживились. Корабль, заглушив мотор, лениво скользил вперед. Перед глазами в косых лучах солнца поднимался остров… Крупная женщина в кофте, накинутой поверх шелкового платья, остановилась возле Мицуру и, глядя на остров, пробормотала по-русски:

– Чудесно!

Если только он не ослышался, она и впрямь сказала это по-русски. Мицуру удивленно взглянул на ее профиль. Женщина также бросила на него взгляд и направилась в сторону кормы. В этот момент ветер вздул платье на ее груди, и он уловил запах, идущий от ее тела. Более резкий, чем аромат нарцисса, присущий Аои. О чем вспоминает дышащий этим запахом мужчина, какая судьба ему грозит? На прогулочной палубе находилось немало дам, но лишь профиль этой женщины, пробормотавшей по-русски, врезался в память.


Раздался свисток. Под ногами монотонно загудел двигатель, и сквозь весь этот шум в ушах зазвучало, как припев песенки: «Давай умрем, давай умрем, давай умрем…» Отчего-то этот глухой, хриплый голос показался ему похожим на его собственный.

– Вот запустили ракету, а теперь из космоса доходят странные голоса.

– Случайное совпадение. Мне тоже послышалось.

Мицуру, вздрогнув, обернулся. Он был уверен, что рядом никого нет, но в тени подпорки обнаружился стриженный наголо молодой человек в красном вельветовом костюме.

– Я уверен, это не обман слуха. Со дна корабля доходят странные звуки. Что-то вроде: «Всему конец». Я рад, что не я один услышал.

Стриженный наголо дружелюбно приблизился к Мицуру. Мицуру и в самом деле отчетливо уловил «странный голос из космоса», но убеждал себя, что ослышался. Поэтому его совсем не обрадовал развязный тип, запанибрата заговоривший с ним и настаивающий, что это не галлюцинация. Если они сойдутся, как давнишние приятели, вновь станет мучить вкрадчивый женский голос, идущий из космоса.

Не обращая внимания на бритого незнакомца, Мицуру почел за благо ретироваться, но тот бросился вслед за ним.

– Подождите! Не смотрите на меня с таким недоверием! Знаете, как меня зовут? Вельветмен!

Услышав его театрально-зычный голос, толпившиеся в салоне пассажиры дружно засмеялись. Вельветмен выскочил вперед. Пассажиры, решив, что началось какое-то представление, тыкали в него пальцами, внезапно они оба оказались в центре внимания. Мицуру, растолкав толпу, сбежал по лестнице и спрятался в подсобном помещении. Он прислушался к шагам Вельветмена и, выждав, когда тот прошел мимо, вернулся в свою каюту. Лоб и спина покрылись холодной испариной.

Было такое чувство, что за ним гонится его собственная тень. Год назад, найдись человек, который хотя бы отчасти мог разделить его боль, Мицуру, как и Вельветмен, бросился бы за ним вдогонку. Но ему повезло, к нему снизошла Аои, облаченная в пижаму. Он не упустил своего шанса и погнался за ней. Поэтому он слишком хорошо понимал Вельветмена.

Нет, он не желает возвращаться в себя, каким он был год назад. Корабль по имени Аои, на котором упокоилось его сердце, неустанно кидает из стороны в сторону. В любой момент он может перевернуться, затонуть… У Мицуру не хватило великодушия, чтобы составить компанию Вельветмену. Но игра в догонялки стала хорошей физической разминкой.


В поисках Аои он спускался по лестнице до упора, пока не очутился в спортивном зале, где пассажиры имели возможность возместить недостаток движения. Закончившие занятия аэробикой, отирая пот, отдыхали на скамейке. Тут же находился небольшой бассейн, в котором одиноко плавала женщина. Колышась на волнах, вызванных корабельной качкой, она дремала, выставив над поверхностью воды лицо и грудь. Не так ли спят русалки? И что ей снится?

Аои запросто может стать русалкой. Но только не он, Мицуру. Во-первых, он никогда не слышал о русалках мужского пола. Видел мужчин с лошадиными торсами, а вот с рыбьими хвостами как-то не довелось. Ни в Китае, ни в Индии таких вроде бы не водится. Трудно вообразить, чтобы русалочий самец прижился в море. Стоит дельфину или киту вспомнить, что когда-то они жили на суше, как ими овладевает страх утонуть. И у дельфинов, и у китов случаются периоды тоски. Что уж говорить о русалках! Русалки мужеского пола, к тому же склонные теоретизировать, подвержены наибольшей опасности. Вновь и вновь Аои призывала его прекратить думать. Пока, подобно Аои, бездумно резвишься в воде, не грозит сойти с ума или утонуть. Ах, стать бы такой русалкой!.. Мицуру замер на краю бассейна, с завистью созерцая задремавшую Аои. Как будто почувствовав чье-то присутствие, Аои приоткрыла глаза и, обнаружив Мицуру, засмеялась, не разжимая губ, перевернулась и нырнула иод воду. Ее спина изогнулась, раздробилась и точно растаяла в воде.

«Совсем неплохо быть морским бродягой, плыть беспечно по миру!» – подумал Мицуру. И в который уже раз внушил себе, что взошел на этот корабль, чтобы похоронить свою прошлую жизнь.


Испачканные ступни


Вечером Аои вновь демонстрировала отменный аппетит. Щеки раздувались, глаза блестели. Беззастенчиво чавкала. В ее манере есть было что-то ребяческое. Где еще, как не за столом, восстанавливать силы! Немного отдышавшись после еды, Аои пошла прогуляться, чтобы ускорить процесс пищеварения. Сделав большой крюк, вернулась в каюту, упала навзничь на кровать и заплетающимся языком сказала:

– Как же хорошо на море! В Киото, в этом дохлом городишке, меня уже достало. Затхлое захолустье, запертое со всех сторон горами. Как я мечтала в детстве убежать! И вот, наконец-то, мое желание осуществилось. В Киото толпами валят иностранцы да деревенщина, болваны, которых водят за нос. Прозябают в этой дыре, где летом нестерпимый зной, зимой – холодрыга, кичась, как пожалованные барской грамотой холопы, что они, вишь ты, живут не где-нибудь, а в древней столице Японии! Мне иногда кажется, что Киото – это мираж. Плыви Киото посреди моря, никто б не удивился. Этот корабль тоже под стать Киото, нет? Или, куда б я ни попала, я обречена находиться в Киото?

– А я, живя в Токио, совсем не чувствую, что я в Токио. Где б я ни был, мне кажется, что у меня нет своего дома.

– В Киото никогда ничего не происходит. Вот уже пятьсот лет не было ни стихийных бедствий, ни войн. Может, его хранит какая-то неведомая сила?…


Мицуру проснулся от щелчка отпираемого замка. Он, как и Аои, после всего погрузился в неглубокий сон. Легкий ветерок скользнул по щеке. Она как раз выходила из каюты. На ней были все те же блузка и юбка, которые она надевала к обеду, похожие на глянцевую бумагу, в которую заворачивают подарки. Только босая.

Мицуру торопливо натянул брюки, набросил на футболку пиджак и побежал за ней. В нагрудном кармане пиджака что-то торчало, он вынул посмотреть – пакетик с соленой морской капустой. Она-то его откуда взяла? Небось всучил какой-нибудь старый ловелас…

В коридоре никого не было. Даже двери кают спали крепким сном. Вибрация, шум кондиционеров и корабельного двигателя доходили откуда-то издалека. Скрип потолка и пола точно зубовный скрежет. И, разумеется, плеск рассекаемых волн. Больше ни звука. На часах – два пополуночи. Аои, поднявшись по лестнице, медленно прошла по погасшему торговому центру, иногда останавливаясь, но без какой-либо определенной цели. Ее глаза не видели выставленных в стеклянных нишах часов, колец, сережек и ожерелий. Она как будто вела пустыми глазами безмолвный разговор с призраками, населяющими обезлюдевшие магазины.

Аои кивнула, словно решила что-то, и направилась в салон на корме. Не сопротивляясь качке, пошатываясь, замирая на месте. И дискотека, и казино были погружены в сон. Только коридоры освещены тусклым, голубоватым светом для полуночников. Нет, в дальнем углу салона по левому борту горит лампа – отработавший смену обслуживающий персонал за бутылкой бренди сосредоточенно ловит слова какого-то оратора. Аои, как мотылек, порхнула на свет. Глаза столпившихся мужчин впились в нее. Мицуру, забежав вперед, преградил ей путь и попытался увести.

– What can I do for you?[17 - Чем могу быть полезен? (англ.)] – спросил официант в расстегнутой рубашке и с повисшей на груди бабочкой.

– Nothing,[18 - Ничем (англ.).] – ответил Мицуру, обхватил Аои за плечи и попытался ее увести. Один из мужчин пробормотал что-то на китайском. Все дружно загоготали. Мицуру обернулся и посмотрел на лица развеселившейся компании, точно ковыряя в них зубочисткой. Никакого злого умысла с их стороны не наблюдалось, он лишь почувствовал, что перед ним люди, живущие в другом мире. И не представлял, что у них на уме. Что ж, сделаем так, чтоб и они не понимали, о чем думаю я. Мицуру ответил компании столь же двусмысленным смешком. И тотчас мужчина в очках с черной оправой, только что бывший в центре внимания собравшихся, спросил по-английски:

– Чего смеешься?

– Вы первые засмеялись, – ответил Мицуру.

Кто-то в компании вновь пробормотал что-то на китайском, вызвав взрыв смеха.

– Что смешного? – Мицуру разозлился, догадываясь, что мужичье потешается над Аои.

Ответил человек в очках, по-видимому, заводила:

– Он сказал: «Как это элегантно – разгуливать по ночам босиком! Эдак, глядишь, скоро все дамы пойдут по ее стопам».

Никто не пытался приблизиться к сомнамбуле. Она готова на все, пока пребывает во сне. Именно так она встретилась с Мицуру. С того времени он не знал покоя, опасаясь, не происходят ли у нее каждую ночь роковые встречи с другими мужчинами.

Сделав вид, что сопровождает пьяную женщину, Мицуру побыстрее увел ее назад в каюту. Уложил на кровать, стянул юбку и чулки, вытер полотенцем испачканные ступни. Казалось, стоит закрыть глаза, и он провалится в сон. Прижимаясь щекой к теплой спине бессильно обмякшей Аои, Мицуру вспоминал события той ночи.


В ту ночь серый холодный дождь хлестал по спине Мицуру. Он спал на ходу с открытыми глазами. Успокаивающее лекарство затянуло его сознание тонкой пеленой, он потерял представление, где находится. Но продолжал куда-то идти. Ноги заплетались, спина ослабла, он уже не мог сделать ни шагу и в конце концов рухнул лицом вниз под сосной. Слыша, как бешено стучит в ушах, он вообразил, что находится на возвышенности посреди пустыни. Почувствовал, как что-то теплое и густое облепляет лицо и руки, и подумал – то, что он принял за пустыню, на самом деле берег ручья. Мгновение, и, задремавший было, точно зародыш в утробе, он вновь проснулся. Решил, что вновь может идти. Такое часто бывает. Действие лекарства сопровождается галлюцинациями.

В тот день ему привиделся потоп. Бьющий по спине дождь на протяжении ста дней и ста ночей затопил все что ни есть на земле, просочился во все дыры, залил все впадины, переполнил реки и озера, пока вся поверхность земли не скрылась под водой. Склоны холмов преобразились в болота, стены стали водопадами, улицы потекли реками. Потоки воды срывали с петель и уносили двери, вырывали с корнем деревья, метались вихрями вокруг домов. Автомобили превратились 


 терпящие бедствие суда, их несло по течению, люди с дрожащими синими губами хватались за все, что держалось на поверхности, и плыли, поручив себя случаю. Никто не знал, куда его унесет. Стаи ворон, отбиваясь от чаек, кружили вокруг накренившихся небоскребов. Почему-то ему удалось спастись от потопа, он выбрался на островок, осененный сосной, и ждал, когда кончится дождь. Вдруг он заметил, что к берегу подплыл тюлень. Тюлень встряхнул спиной, окатив Мицуру брызгами, и, шумно фыркнув, подобрался поближе.

– Ты что, бродячая собака? – спросил Мицуру.

– Обижаешь! – рассердился тюлень и лизнул его лицо длинным языком. В этот момент Мицуру пришел в сознание. Потоп мгновенно схлынул, он вновь лежал на пригорке под моросящим дождем. Собака понуро трусила вниз по склону. Вместо нее показалась женщина, направлявшаяся в его сторону.

Ее глаза, казалось, искали что-то неразличимое в ночной темноте. При свете ночных фонарей лицо смутно белело, рот был полуоткрыт, точно от удивления. И еще, она почему-то была в пижаме и босиком. Мицуру хотел приподняться, Но не смог пошевелиться, казалось, в тот момент, когда его лизнула собака, он лишился последних сил. Женщина остановилась у сосны, под которой лежал Мицуру, будто задумавшись о чем-то, потом глянула вниз и спросила:

– Ты где? – Не дождавшись ответа, она принялась ходить вокруг сосны, приговаривая беспокойно и с легким придыханием: – Хде? Хде? – как будто кто-то прятался от нее под ветвями. Вероятно, потому, что свитер Мицуру, цвета хаки, слился с пожухшим дерном, женщина совершенно не догадывалась о его присутствии. Опасаясь, что она вот-вот наступит на него, Мицуру спросил:

– Играем в прятки?

– Вот ты где! – простодушно обрадовалась женщина и навалилась ему на спину, придавив пышной, жаркой грудью. Если она сама не знает, где находится, как она догадалась, что он здесь?

Женщина грела теплом своего тела его озябшую спину, как вдруг, будто вспомнив о чем-то важном, вскочила и, точно на невидимом поводке, пошла вниз по склону. Тело Мицуру, только что бывшее тяжелым, словно налитое свинцом, неожиданно стало легким, как шар, наполненный горячим паром. Казалось, стоит ему набрать воздуха в легкие, и он взлетит. Мицуру поспешил вслед за женщиной. Под телом, превратившимся в воздушный шар, два протеза вместо ног. Передвигая их и не соприкасаясь непосредственно с землей, он заковылял, ступая по устилающему землю воздуху. Эти странные протезы заставили его забыть не только, где он находится, но и что он идет. Мицуру подумал, что женщина, судя по всему, оснащена такими же протезами. Она тоже не ступала по земле.

Она свернула в узкий, темный, безлюдный переулок, поднялась по лестнице старого многоквартирного дома, похожего на Ноев ковчег, остановилась на лестничной площадке, освещенной оранжевой лампочкой, и только тогда обернулась в сторону Мицуру. Веки были полузакрыты, зрачки сквозь длинные ресницы поблескивали оранжевым. Она вся промокла под моросящим дождем и мелко дрожала, поэтому Мицуру сказал:

– Смотри не простудись! – Затем он решил, что надо спросить о главном: – Где мы?

Женщина молча протянула руку, вцепилась в ладонь ступившего одной ногой на лестничную площадку Мицуру и потянула его, точно ведя куда-то за собой.

Если б в тот момент Мицуру спустился по лестнице, он бы не встретил ее во второй раз. В таком случае они бы не плыли сейчас вдвоем на корабле. Но тогда Мицуру подумал, что, какая бы ни была ему уготована западня, он должен побыть еще хоть немного рядом с ней. Если ему будет дано вновь насладиться ее теплом, которое давеча согревало его спину, он согласен на все, ему безразлично, что бы ни угрожало. Под защитой галлюцинации он свободен от всякого стеснения, его уже ничем не проймешь. Они оба, точно мужчина и женщина из сна, не знали ни смерти, ни боли. Ему казалось, что каждый из них снится другому. Он уже как будто очнулся от наваждения, но, покоряясь ей, вновь оказался во власти галлюцинаций. Только сменились декорации. Но ведь и в снах мы нередко мгновенно переносимся с места на место. Порой даже случается превратиться в другого человека. Но хоть он и был уже на новом месте, дождь по-прежнему моросил.

Мицуру помнит горячее прикосновение ее руки. Помнит, как впились ее накрашенные алым лаком ногти в его ладонь. Когда они поднялись на два этажа выше, женщина остановилась.

Выше – потолок, впереди – покрытая ржавчиной дверь. Дверь не заперта. Никто не упрекнет во сне за незаконное вторжение в чужое жилище. Если войти в комнату, вновь сменятся декорации.

– С возвращеньицем, – пробормотала она уныло, отпустила его руку, небрежно скинула мокрую пижаму, вытерев об нее испачканные ступни.

Она осталась в одних черных трусиках, голые груди косили в разные стороны. Тени глубоко врезались в обнаженное тело, освещенное бледным светом уличных фонарей, проникающим в окно. Мицуру только сейчас осознал, как она выглядит. Вздернутый нос, пухлые губы, от переносицы до самых кончиков глаз змеящиеся брови, родинка на переносице, чуть левее. Но во всем ее облике не за что ухватиться. Глаза раскрыты, но только для того, чтобы видеть сны. Эти глаза заворожили Мицуру, заставили следовать за ней.

Она продолжала стоять с отсутствующим видом.

– Где мы? – спросил Мицуру.

Ее лицо застыло, ничего не выражая. Она слышала голос Мицуру, она его видела, но, казалось, ответить может, только оставаясь внутри своего сна. Но что тогда означал ее поступок там, под сосной? И эта рука, протянутая ему на лестнице?

Она тоже пыталась вырваться из сновидения. Свет, озарявший сон, постепенно гас, и все, что она видела до сих пор, сходило на нет. Возможно, она вот-вот погрузится в пучину глубокого сна, в котором царит непроницаемая тьма. Как была голой, она легла в постель, застонав, натянула на себя одеяло и сомкнула веки. Мицуру помнит, как по ее примеру содрал с себя мокрую, грязную одежду. Но что было дальше, поглотило забвение. После нескольких часов беспамятства вспыхивает новая картина.

Комната, освещенная громадным диском солнца. На белом, обклеенном коленкором потолке неожиданно вспыхнула радуга. Определенно, это не сон, не галлюцинация. Хотя бы судя по тому, что его мучила ужасная мигрень. Он лежал на акриловом ковре, завернувшись в где-то подобранную газету и сверх того накинув на себя полотенце и женский свитер. С трудом приподняв тяжелую голову, он оглядел комнату, в глаза бросился плюшевый тюлень. Точь-в-точь та собака, поднявшаяся на холм посреди пустыни. Дальше он заметил маленькое трюмо и стерео размером с тюленя. На раскладном столике открытый пакет молока и узкая вазочка с увядшей желтой розой. На стене картина, на которой неизвестный художник изобразил женщину, спящую в пустыне. Не слишком похожа, но, скорее всего, моделью послужила та, что лежала сейчас посреди кровати, погрузившись в беспробудный сон.

Желая убраться из этой комнаты прежде, чем она проснется, он натянул лишь наполовину высохшие штаны, просунул голову в свитер. Вчера вечером было глубоко безразлично, чем все обернется, но наутро он вдруг забеспокоился, как бы не оказаться втянутым в какие-нибудь неприятности, и решил бежать как можно быстрее. Он смутно помнил, каким образом проник в квартиру, но не мог придумать оправдание своему поступку. Наверняка она не помнит, что делала после того, как вышла из квартиры, и до своего возвращения. Другими словами, для нее Мицуру всего лишь человек, противозаконно вторгшийся в ее жилище. Сможет ли он, не имевший никакой определенной цели, ну там ограбить ее или изнасиловать, дать убедительное объяснение, что делает в ее квартире? Самая лучшая стратегия, которая приходила ему в голову, это потихоньку улизнуть. Нет преступника, нет и преступления. Между ними ничего не было. Эта странная встреча должна остаться во сне под семью печатями и быть предана забвению. И все же…

Надев носки и собираясь выйти из комнаты, Мицуру не удержался и заглянул в лицо спящей. Он вдруг встревожился: а так ли уж крепко она спит? На расслабленном лице проступала слабая улыбка. С удивлением он ощутил ностальгию. Как будто повстречался с ней через пять, через десять, нет, после долгих-долгих лет разлуки. Как будто ее образ был запечатлен в глубине его памяти, такой яркий, что ему почудилось – когда-то она была его сестрой или, быть может, любовницей. Более того, у него было чувство, что пять, десять лет назад, нет, много раньше, она выглядела точно так же, как сейчас. Его спина сохраняла тепло, какой-то щекочущий, свербящий след от прикосновения ее сосков.

Или надо рассуждать так. Вчерашние события вперемежку с бредом, сон, которым он грезил на ходу, превратились на следующее утро в далекое воспоминание. Сколько же за одну ночь пролетело лет?

Секунд десять он рассматривал лицо спящей. Этого времени ей хватило, чтобы вынырнуть из глубокого сна. В тот момент, когда он уже собирался оторвать взгляд от прекрасного лица спящей, ее глаза открылись. Пригвожденный этим пронзительным взглядом, он не мог пошевельнуться. Ему недостало всего нескольких секунд, чтобы убежать.

– Ты кто?

Женщина приподнялась, оглядела комнату, заметила плюшевого тюленя, ахнула и вновь, округлившимися, как у совы, глазами, уставилась на Мицуру.

– Это моя квартира, – сказала она.

– Неужели?

Это все, что он смог выдавить. Она вдруг заметила, что ее грудь обнажена, и, торопясь прикрыться, натянула на себя одеяло.

– Это ты меня раздел?

– Нет. Ты сама сбросила мокрую пижаму. Я встретился с тобой под сосной. Я лежал там парализованный. Пришла ты и легла мне на спину. Благодаря этому я вновь смог встать на ноги. Ты привела меня сюда. Честно! На мои вопросы ты не отвечала.

Приводя в порядок то, что он помнил из прошедшей ночи, Мицуру стал терпеливо объяснять ей, точно разжевывая. Она слушала молча, но как будто начинала что-то припоминать, и, погрузив руку в топь забвения, отчаянно пыталась что-то нащупать.

– Зачем ты привела меня сюда?

Внимательно всмотревшись в его глаза, она сказала:

– Опять это со мной.

И добавила, что ей снилось, будто Мицуру заговорил с ней.

– Ну да, я приняла тебя во сне за своего старшего брата. Как если бы он где-то долго скитался, совершенно внешне переменился, стал совсем другим человеком, но все же что-то сохранил от прежнего. Поэтому я и сказала тебе: «С возвращеньицем», и впустила в свою квартиру. Но кто ты на самом деле?

– Ладно, извини, я пойду, – сказал Мицуру с тяжестью на сердце и приготовился к отступлению, как вдруг она спросила:

– Ты знал моего брата?

– Нет. Я вообще ничего не знаю.

– Подожди.

Она не отрывала от него взгляда. Ее глаза, глаза глубоководной рыбы, увлажнились. Мицуру замер в ожидании приговора.

Он думал о том, что лишь случайно забрел в ее сон, и это не дает ему повода домогаться ее наяву. Внезапно на глаза попалась фотография, стоящая на полке возле кровати. Портрет бледного юноши, подпирающего щеку ладонью. Его пустые зрачки в глубине очков чем-то напоминали ее глаза.

– Это твой брат? – прошептал Мицуру.

Она кивнула, схватила его за руку и подняла на него умоляющий взор.

– Да, эта рука!.. Я помню ее прикосновение…

В результате Мицуру полдня провел возле нее. То ли сказалась прогулка под дождем, то ли она уже прежде была простужена, только у нее начался жар. Мицуру пришлось ухаживать за ней, заняв место покойного брата.

– Надо обязательно что-нибудь поесть, иначе организму грозит отравление, – сказал он и сходил за продуктами, купив, по ее желанию, яблоки и суси «инари».[19 - Суси «ипари» – вареный рис, обернутый в тонкий слой поджаренного тофу.]

Она страшно боялась, что он под предлогом похода за покупками скроется, но Мицуру такое и в голову не приходило. Он сам себе дивился, когда с набитой продуктами сумкой наперевес радостно вбежал в ее квартиру. Он совершенно не думал о том, что его здесь удерживает. Однако был горд, что может ей чем-то услужить. Когда она сказала:

– Ты вылитый старший брат, – ему показалось совершенно естественным, что он занял место ее умершего брата. Ведь во время встреч в сновидениях подобного рода противоречия и сбои вполне позволительны.

По ее словам, брат заболел и умер пять лет назад. Было ему двадцать семь. Мицуру тоже пять лет назад было двадцать семь. Ей было девятнадцать, и, судя по всему, она относилась к своему бывшему на восемь лет ее старше брату с большей страстью, чем к возлюбленному. Потеря брата была для нее равнозначна расставанию с любовником, тоска по умершему соединилась с сердечными муками и в конце концов привела к нервному срыву. Теперь Мицуру уже не сомневался, что причиной ностальгии, которую он испытал при виде ее, без всякого сомнения, стала связь, подсознательно соединяющая людей, когда-либо страдавших нервным расстройством.

Вечером, когда наступила пора уходить, им вновь овладели чувства прошедшей ночи. Если он хочет еще раз увидеть ее, следует пойти на некоторую жертву. Он назвал свое имя и спросил, как зовут ее.

– Аои Урасима.[20 - Урасима – в японском фольклоре рыбак, посетивший дворец морского царя. Урасима спас морскую черепаху, и она в благодарность предложила ему посетить Дворец дракона – правителя морей. Увлеченный дочерью морского царя Отохимэ, Урасима забыл о времени, но однажды, вспомнив родной дом и отца с матерью, решил вернуться на землю. На прощание Отохимэ подарила ему шкатулку, но наказала не открывать, что бы с ним ни случилось. Дома его встретили незнакомые люди, сказавшие, что он ушел 700 лет назад. Урасима открыл шкатулку, тотчас превратился в дряхлого старика и умер.]

Подходящее имя для спящей красавицы.

Аои его не отпускала, прижималась к его спине щекой, повторяя:

– Мы должны еще увидеться, обещай!

С этого дня Мицуру жил с неотвязной мыслью: «Когда я смогу вновь ее увидеть? Где мы можем встретиться?» При мысли о ней исчезали беспокойство и уныние. О такой свободе духа Мицуру мечтал многие годы. Он обрел уверенность: с помощью Аои он способен полностью излечиться от своего гнусного душевного недуга.


Прошло два месяца, прежде чем ему удалось вновь встретиться с Аои. В первый раз он покинул ее квартиру точно в бреду, это еще полбеды, катастрофа была в том, что он вскочил в автобус, даже не спросив ее адрес и номер телефона. Все, что ему было известно, это то, что она живет в Киото, в районе Ивакура. В тот вечер, после окончания заседания научного общества, сцепившись со своими киотоскими коллегами, он услышал от кого-то:

– Тебе пора в Ивакуру, – и, бросив на прощание:

– Спасибо за совет! – впрыгнул в такси. Он не собирался никуда ехать. В машине вместе со своим обычным успокоительным, оказывающим сильное снотворное действие, он принял новое лекарство, которое ему дал его друг-врач, и с отчаяния заглотал все, что имел при себе. Действие лекарства сразу сказалось на ногах. Выйдя из машины, он не смог сделать и пары шагов, и свалился под сосной.

Спустя месяц после той ночи Мицуру вновь приехал в Киото и отыскал пригорок, на котором ему грезился потоп. Но вспомнить, как пройти к ее дому, оказалось не так просто. Бот если б возможно было снять на видео приснившийся тогда сон! Но сейчас ему никак не удавалось найти решающий ориентир, про который он мог бы с уверенностью сказать – вот дорога, вот склон, вот здание, которое я видел в прошлый раз. Три дня подряд он ездил в Ивакуру, обошел практически весь район вдоль и поперек. Чтобы иметь повод для поездки в Киото, он позвонил приятелю, которого не видел не то пять, не то десять лет, извинился за свою необязательность и возобновил знакомство. Приятель, которого он вытащил, чтобы иметь алиби для своего пребывания в Киото, терялся в догадках. Мицуру, рассеянно с ним поздоровавшись, погрузился в молчание. Когда же приятель решился спросить, нет ли у того к нему какого-либо дела, Мицуру ответил, что просто хотел повидаться. Отделавшись пустыми любезностями, он отправился на поиски Аои.

Он заходил в лавки и рестораны, даже устроил ночью засаду на том самом пригорке. Но угодил на ночную бандитскую сходку и едва унес ноги. Его прошибал холодный пот при мысли о том, что могло произойти, если бы в ту ночь появилась босоногая Аои…

Вторая встреча произошла благодаря счастливой случайности. Дождливым вечером Мицуру ждал автобуса, чтобы ненадолго вернуться в город ради поддержания алиби. В этот момент остановился автобус, идущий в противоположном направлении, и среди сошедших пассажиров он узнал Аои. Но он не окликнул ее сразу, пошел следом, постепенно сокращая расстояние. Только достоверно узнав старый серый дом, в котором провел ту ночь, он позвал ее но имени. Аои, не обернувшись, начала подниматься но лестнице. С той первой ночи прошло два месяца. Он малодушно решил, что она растерла его в порошок и спустила в канализацию. Какое-то мгновение он подумывал о том, чтобы немедля вернуться в Токио. Нет, должна же быть хоть какая-то награда за те неимоверные усилия, которые он употребил, чтобы еще раз ее увидеть! Он бросился вверх но лестнице.

Аои обернулась, посмотрела на него и тотчас воскликнула:

– Брат!

Надо было что-то сказать в свое оправдание. «Если тебе неприятно, я сейчас же уйду… Не могу забыть то, что произошло той ночью… Хочу еще разок побывать вместе с тобой во сне… Я впервые узнал, что такое любовь… Скажи, как мне поступить…» Он многое хотел ей сказать, но в тот момент потерял дар речи и только жалобно смотрел на нее снизу вверх.

– С возвращеньицем!

Аои приветливо улыбнулась. Это слово спасло Мицуру. Он смог поверить: женщина, что сейчас стоит перед ним, и виденная два месяца назад, та же самая Аои. Только подумать, в ту ночь он, хоть и но колено в бреду, ввалился в квартиру одинокой женщины! Никогда раньше не случалось ему демонстрировать такую прыть в отношениях с женским полом. Убежать, поджав хвост… Этим все исчерпывалось.

Возможно, потому, что усилия, потребовавшиеся для того, чтобы догрести до второго свидания, чем-то напоминали прохождение через утомительную бюрократическую процедуру, как только Мицуру снял ботинки в прихожей, подумал: не дал ли он маху? Не бывает, чтоб все так счастливо сходилось. Нет ли какого подвоха в том, что он смог ее найти, что она пустила его к себе? «Возвращение домой» с промежутком в два месяца все еще шло вразрез с чувством реальности.

Увидев, что он нерешительно топчется на пороге, она сказала:

– Ну же, входи, присаживайся!

В конце концов ему каким-то образом удалось переместить свое одеревеневшее тело в гостиную. Едва он присел перед старым чайным столиком, она спросила:

– Останешься на ночь?

Промычав что-то нечленораздельное в ответ, он задумался: как это понимать?

Умерший брат, временно явившийся из потустороннего мира, зашел навестить сестренку? Но я ничего не знаю о потустороннем мире. Или мне считать себя братом, впавшим в амнезию?

– Ты, кажется, любишь рис с соусом карри? А сырой мясной фарш?

– Люблю, – ответил Мицуру. Он решил, что, поедая мясной фарш с карри и прикидываясь ее братом, исподволь начнет рассказывать ей о себе. Но Аои как будто совершенно не интересовало, кто он такой в действительности. Она смотрела на него исключительно как на человека, напоминающего ей брата. В течение всей этой ночи Мицуру молча слушал то, что рассказывала ему Аои.

Выяснилось, что она по меньшей мере раз в неделю бродит по улицам, пребывая во сне. Наутро она чувствует усталость и по испачканным ступням узнает, что выходила из дома. Однако после той ночи она установила на двери три замка, и ее загулы стали реже. Хорошо, что она встретила тогда Мицуру. Ей повезло, а то бы еще могли изнасиловать или похитить. Она и живет-то в Ивакуре главным образом из-за того, что по ночам здесь на улицах безлюдно. И еще потому, что нет крутых склонов и сомнамбула может передвигаться без особого риска, в-третьих, квартирная плата невысока.

– Пожалуй, трех причин более чем достаточно.

В Ивакуре находится психиатрическая лечебница. Старожилы Киото, услышав, что кто-то живет в Ивакуре, сразу воображают человека не от мира сего. Поэтому появление на улице сомнамбулы никого не удивляет и принимается как должное.


Это сладко свербящее тепло


В районе, где располагается психиатрическая лечебница, всегда царит покой, здешние жители ведут себя с подчеркнутой вежливостью и не склонны к шумному веселью.

Детские годы Мицуру прошли в районе, где также была психиатрическая лечебница. До того как воспользоваться ее услугами, Мицуру пожил в провинциальном американском городке, но и в нем оказалась своя психиатрическая лечебница. Там, где он поселился после возвращения, лечебницы не было, но сам дом супругов, висящий над обрывом, стал своего рода приютом для умалишенных. Наверняка и во многих других домах по соседству скрывались мужчины и женщины, страдающие душевным расстройством. Девочка, сбегая вниз по дороге, обращалась к встречным с мольбой: «Спасите!», за что заслужила у местного молодняка прозвание «Спасучка». Окрестности автомата с кока-колой, стоящего по пути к железнодорожной станции, оккупировал юноша с кривой улыбкой, постоянно что-то бормочущий себе под нос. В соседнем квартале жила прелестная алкоголичка, выходившая выбросить мусор в одном нижнем белье…

В каждом районе непременно найдутся люди, слышащие голоса из космоса. Люди, перешедшие по ту сторону рассудка, те, от которых шарахаются окружающие. Даже если среди друзей таких нет, среди друзей друзей есть наверняка. И если покопаться в родословной, обязательно кто-нибудь да отыщется.

Однако когда средь близких и есть кто-либо с легким отклонением, большинство предпочитает делать вид, что ничего не замечает. Брак Мицуру и Мисудзу также худо-бедно поддерживался тем, что они старались ничего друг за другом не замечать. Страдая душевно, оба прилагали все силы, чтобы не выдать себя, сохранить свое достоинство. Понимая, что подобные отношения между мужем и женой ведут к катастрофе, они упрямо избегали разговоров и секса.

Кстати, когда он спал с Мисудзу в последний раз? В Америке под влиянием знакомых американских супружеских пар, считавших, что «половые отношения являются главным условием нормального брака», они три-четыре раза в месяц совершали пресный половой акт, сводившийся к тому, что он на вершок всовывал и вынимал член, но и это как-то само собой стало случаться все реже и реже. В какой-то момент они оба пришли к согласию, что «нет занятия скучнее». С тех пор Мицуру стал собственноручно наводить порядок в своей нижней половине.

Он считал, что их дом, висящий над обрывом, является олицетворением онанизма. В дни, когда они были дома, он включал телевизор, но ничего не смотрел, пролистывал, не читая, журналы и, находясь в одной комнате с Мисудзу, никогда с ней не заговаривал. Если было настроение, уединялся в кабинете и по очереди перечитывал давно прочитанные книги. Никаких свежих открытий он не совершал. Он вообще не делал ничего, только охранял заповедную зону своих знаний. Жизнь без сношений с чужой плотью, с чужим мозгом… Это и есть в буквальном смысле онанизм. Испытывая смутное беспокойство о том, как долго может длиться подобное существование, он прозябал на наследстве отца, на своем интеллекте и образовании, даже не пытаясь по собственной воле совершить маломальский поступок.

С одной стороны, хорошо, что единственный капитал Аои – ее тело. По ее словам, она успела поработать продавщицей в овощной лавке, официанткой в закусочной, на приеме в транспортной конторе, нигде долго не задерживаясь, а сейчас устроилась агентом страховой компании. Обеспечивая случайной работой минимум средств к существованию, приноравливаясь к переменам в мире, она плыла по течению. Разумеется, она была всегда готова к тому, что завтра ей придется стать бездомной бродягой.

– Самое ценное – общение с людьми. Такова была ее любимая присказка, но с такой красивой внешностью, как у нее – даже если бы она не ценила людское общение – наверняка не было бы отбоя от поклонников, вот только до сих пор не посчастливилось встретить хорошего мужчину. Если из красивой внешности вычесть сомнамбулизм, в остатке на долю мужика остаются одни только физические тяготы, поэтому – с полувздохом-полусмехом – говорила она:

– Как наступит ночь, самый стойкий любовник захочет дать деру. Во мне видят не то вампира, не то зомби. Такая жуть, что невозможно привыкнуть. Чтобы общаться со мной по ночам, требуется немалое мужество. Один мой давний приятель решил, что я убегаю ночью снимать мужиков. Впрочем, любой, застав меня в таком состоянии, примет меня за женщину, готовую переспать с первым встречным.

Мицуру робел перед красотой Аои, но, услышав ее признания, подумал, что и у него есть право ее любить. И все же главная проблема была в нем. Так или иначе, он решился рассказать все начистоту.

– Я живу в Канто, женат. Но я готов на жертвы. Позволишь мне еще какое-то время общаться с тобой? Ты мне необходима.

– Все эти дни я ждала, когда ты вновь войдешь в мой сон, – сказала она, положив ладони ему на спину, и разрыдалась. Впервые в жизни он заставил женщину плакать. – Я тоже не могу без тебя. Когда любовь взаимна, ран не избежать. Только сомневаюсь, правда ли то, что ты мне говоришь.

Конечно, правда. Это не было сном. Он отдавал себе отчет, что не может любить Аои, не изменяя Мисудзу. В этот момент он представил себя поселившимся в скором поезде. Длинный коридор мчится со скоростью двести километров в час от дома на обрыве до квартиры в Ивакуре, и в закутке этого коридора – его рабочее место, его обеденный стол, его кровать.

Ну вот он и признался ей во всем. Но от этого Киото не стал ближе. Предлог для поездок с каждым разом вызывал все больше подозрений. Мисудзу – умная женщина. Чтобы ее обмануть, надо прибегать к весьма хитроумным способам. Если б найти в Киотоском университете место временного лектора, не о чем было бы беспокоиться, но нигде в его услугах не нуждались. Превратив ежемесячную поездку в обыденность, он решил на ходу изобретать подходящую к случаю причину. К счастью, Мисудзу особенно не донимала его расспросами, и он постепенно осмелел. «Мы с учеными из Киото готовим совместный научный проект», «Из России приехал специалист по мистической философии, он выступит с лекциями в Киото, я должен присутствовать» и т. д.

Видя, что муж стал непривычно активно общаться со своими коллегами, Мисудзу сказала: «Ты что-то задумал», но не выказала ни малейшего подозрения. Мицуру изо всех сил старался держаться с ней как обычно. Он решил, что выдаст себя, если привезет ей подхалимских сувениров, или пригласит ни с того ни с сего в ресторан, или вдруг станет склонять ее к близости.

Но Аои свидания раз в месяц не удовлетворяли. Заявив, что готов принести ей в жертву свой брак, Мицуру тянул и старался отсрочить катастрофу. Периодически наведываясь в Ивакуру, он предпочитал ждать, когда ситуация сама каким-то образом разрешится. Мицуру пытался не допустить, чтоб их отношения с Аои углублялись слишком быстро. Он убеждал ее, что, поскольку их будущее предрешено, им не следует торопить события, лучше некоторое время тешиться на мелководье.

Мицуру знал, что рассуждает так из подспудного страха, но и сам не понимал, чего, собственно, боится. Что-то держало его под контролем, что-то жало на тормоза. Раздевшись догола, Аои всячески возбуждала его, но не давалась, говоря, что еще не время.

– Понятное дело, жены боишься. Меня позорить можно, а честь жены – это святое.

Жены он, конечно, боялся, но по-настоящему его пугало что-то другое. Как ни подступалась к нему Аои, он не находил объяснений, и только мучился вопросом, как исполнить свой долг перед обеими женщинами и не обесчестить ни ту, ни другую. Разумеется, эти метания потакали лишь его самолюбию. Таясь от жены, задабривая недовольство Аои, утоляя сексуальный голод онанизмом, он занял нейтральную позицию, которая никого не могла устроить. В результате страдали все трое.

Но кто-то нудил его блюсти нейтралитет. В треугольник замешался кто-то четвертый, и Мицуру должен был предпринимать невероятные усилия, чтобы не вызвать его гнев. Этот четвертый надзирал за Мицуру и управлял его поступками. Мицуру не мог назвать его по имени, но смутное, томящее чувство, таящееся на самом дне сознания… Он постоянно ощущал исходившую оттуда враждебность.

Неожиданно он оказался перед необходимостью принять решение. Расплакавшись, Аои заявила, что она больше не вынесет, если не сможет видеть его хотя бы два раза в месяц.

– Для меня месяц тянется как год. А когда месяц наконец проходит, ты являешься на пару часов, чтобы вновь исчезнуть, как призрак моего брата. Ты не представляешь, как мне горько! Мне было бы проще смириться, если б ты сказал, что вообще больше не придешь. Боюсь, если ты не проявишь себя настоящим мужчиной, я сама исчезну, как призрак. Я не хочу думать плохо о женщине, с которой ты живешь почти целый месяц, но разве это справедливо? Я свободнее в своих действиях и сама могу приехать в Токио. Я не причиню тебе лишних хлопот, зато мы сможем увидеться там.

С каждым разом все труднее было придумывать алиби для поездок в Киото. Ученый, с которым он якобы вел совместную научную работу, внезапно получил приглашение преподавать в канадском университете, от приятеля, посещавшего лекции специалиста по мистической философии, пришло письмо с подробным пересказом… Все дни он только и делал, что гонялся за несуществующими людьми и сообщениями о несуществующих событиях, даже писал несуществующие письма. Пока он находился в доме над обрывом, он превращался в сказочника, измышляющего свои истории ради одной читательницы. Но проницательная читательница не давала ему ни минуты расслабиться. Вдруг ни с того ни с сего она начинала дотошно расспрашивать его о деталях сочиненной им истории. Порой нарочно по нескольку раз повторяла один и тот же вопрос. «Так как звали русского, который выступал с лекцией?»

«Приятель, с которым ты постоянно встречаешься в Киото, женат?»

«В какой гостинице ты каждый раз останавливаешься?»

«По какому адресу мне передать срочное сообщение?»

«В каком городе Канады преподает уехавший ученый?»

«Где ты ужинал в тот день, что ел?» В основном его ответы – без противоречий и сбоев – удовлетворяли Мисудзу, но случалось, он путался, особенно когда бывал невыспавшийся или распаренный после ванны. Чем старательнее он выкручивался, тем отчетливее вылезали несообразности, и тотчас вся тщательно сочиненная им история разрушалась до основания. К счастью, Мисудзу была не слишком настойчива в своих расспросах, и все же подозрения неуклонно накапливались. Самое время Аои приехать в Токио. Движение стало двусторонним, и теперь Мицуру уже приходилось находить алиби в Токио.

Аои приехала рано утром ночным автобусом на Токийский вокзал в день, когда Мицуру читал лекции в университете. Убив до полудня время, она доехала на электричке до ближайшей к университету станции, где ее встретил Мицуру. Он проводил ее в гостиницу, где забронировал номер, вместе поели неподалеку, после чего он вернулся в университет, отбарабанил лекцию и вновь пришел в гостиницу. Крайний срок – час ночи. Оправдание…

– Все-таки полезно иногда пообщаться со студентами в неформальной обстановке. Среди них есть ребята с идеями, до которых я сам никогда бы не додумался. Посидишь с ними, и кажется, что вернулся в пору невинности.

Мисудзу приняла к сведению.

Но Аои была в отчаянии, что Мицуру ушел в час ночи. Она прогуляла работу, потратила восемь часов на дорогу, а он ушел домой, не оставшись с ней на ночь! В поведении Мицуру сквозила задняя мысль, что коль скоро она смогла задарма полюбоваться Токио, ей не на что жаловаться. Всецело поглощенный придумыванием алиби, он, казалось, окончательно позабыл то состояние грезы, в котором познакомился с Аои. Ломая голову над тем, чтобы изобрести то, чего не существует, Мицуру находился под гнетом тягостной действительности. Большая часть месяца уходила на производство правдоподобной лжи.

С другой стороны, вся подлинная, невымышленная реальность сосредоточивалась в том кратком сроке, одной пятидесятой месяца, когда он находился возле Аои. Именно эти несколько часов сновидений были реальностью, и, проживая их, Мицуру купался в блаженстве. По сравнению с ними какой пустой казалась работа по мобилизации всех сил памяти и актерских способностей лишь для того, чтобы обмануть Мисудзу! Стоило ему посетовать на эту пустоту, и вся тщательно, до мельчайших деталей отшлифованная вымышленная действительность исчезала без следа.

Нередко он думал, что было бы лучше рассказать Мисудзу начистоту о своей связи с Аои. Но ему не хватало мужества открыть рот. Если Мисудзу обо всем узнает, может быть, она оставит его в покое? И тогда, самонадеянно думал он, отпадет необходимость в надуманных историях, и можно будет безболезненно пережить катастрофу.

Между тем, хотя призрачные свидания с Аои участились, между ними, по существу, ничего не происходило. Покайся он, что онанирует, воображая голую Аои, Мисудзу поднимет его на смех, только и всего. Может быть, скажет:

«Она приснилась тебе в кошмарном сне. Зачем же встречаться с ней вновь и вновь? Забудь обо всем. А я стану считать, что ничего не было».

Наконец он был готов осуществить измену. Для того чтобы получить доказательство того, что их связь не призрачна, он должен поиметь Аои.

Это было седьмое по счету свидание. Мицуру послал Аои билет на поезд и обещал встретить на вокзале. В условленный день он, отделавшись от лекций, заперся с ней в номере гостиницы и, попивая шампанское, ждал, когда она перестанет дуться. Аои смотрела на Мицуру с явным раздражением. Она думала лишь о том, как начать разговор, что им надо расстаться. Его нерешительное поведение выводило ее из себя, и она приехала в Токио с единственной целью – предъявить ультиматум Мицуру, пренебрегающему ее чувствами и предпочитающему изнывать в одиночестве.

Он в угрюмом молчании потягивал шампанское, когда она заявила:

– У меня нет и не было желания тебя охмурять. Просто меня беспокоит, что ты ведешь себя неблагоразумно. Если тебе не по нраву со мной встречаться, лучше поскорее проснуться. Пусть Ивакура навсегда останется лишь волшебным Дворцом дракона! Не исключено – проснувшись, ты обнаружишь, что стал стариком. Но сколько б тебе ни было лет, ты еще не прошел и половины жизни, не так ли? Я тебя люблю. И хочу, чтоб ты жил в согласии с собой. Перестань мучиться по пустякам и живи, как тебе подсказывает инстинкт. Никто не вечен. Не лучше ли жить так, как тебе хочется, чтобы потом не раскаиваться перед смертью? Я остаюсь твоим другом.

Каждое слово Аои отдавалось в его жилах и течением крови разносилось по всему телу. Тягучее, свербящее тепло поднималось снизу. Ему казалось, что если он воспользуется помощью Аои, для него не будет ничего невозможного. Такое же сладко свербящее тепло он испытывал в детстве, когда его подбадривала мать. Внезапно в нем проснулась душа дитяти, жаждущего оправдать надежды своей матушки.

Как в бреду, он стал сдирать с себя одежду. Аои, будто угадав его намерение, приспустила молнию юбки. Открылись ляжки, затянутые в черные сетчатые колготы. Мицуру, задыхаясь, впился в ее губы. Член раскалился и стал до боли тугим.

Мицуру не ощущал лиловый, до боли набухший орган как свою собственность. Этот казался на размер больше того, который он сжимал, онанируя. Пухлые губы Аои вобрали до самого основания горячий, точно запеченный на огне член. Заполнив полость ее рта, он, точно ошибся дверью и забрел не туда, растерялся, затрепетал в страхе. Губы Аои переминали лиловый, твердый предмет, тискали, точно желая освежевать. Но от этого он становился еще более упругим и напряженным. Он так возбудился, что если ткнуть иголкой, разлетится снопом кровавых брызг.

Аои, сопя, вводила его член все глубже, все глубже в пещеру влагалища, сжимала основание, ударяла головкой о стенку, выкручивала ствол. Ее тело изогнулось, бедра яростно ходили вверх-вниз, взад-вперед; оказавшись под ней, Мицуру чувствовал, как свербящее напряжение отдается холодом и болью. Его член внутри пещеры покрылся слизью, шалея. Как ни пытался он терпеть, в конце концов уже не мог сдерживаться, и прихлынувшие со всего тела жизненные соки выхлестнули наружу.

С этой ночи Мицуру стал узником ее тела. Чем, в сравнении, был холодный секс, которым они занимались с Мисудзу? Всего лишь обмен любезностей, не способный разорвать разделяющую их плеву. Не столько половое сношение, сколько светское общение. Изнасилованное Аои, средоточие его плоти пробудилось. Спину исполосовали следы ее ногтей, на шее и сосках остались следы укусов. Она призналась, что подсознательно во время соития хочет изранить его тело. На языке юристов это называется умышленная неосторожность. Врезанные в его тело царапины и укусы не складывались в слова, но были равнозначны татуировке: «Раб Аои». По крайней мере, пока они не сойдут, эти шрамы обладали колдовскими чарами, отдающими Мицуру в ее единоличную власть.

Лаская пальцами и языком его обмякший член, Аои сказала:

– Я разрушу то, чем ты дорожишь.

Террористические атаки Аои с каждым днем нарастали. Она без разбора срывала «плевы», замыкающие его тело и сознание. Точно сдирала приставший к телу компресс вместе с волосами. Мицуру учился принимать с наслаждением эту жгучую боль.


Тайна черных сетчатых колготок


– Страшно? Просто-напросто у тебя плохая реакция. Ну же, не дрейфь, подойди.

Итару в шортах стоит посредине висячего моста и машет ему рукой. Из правого кармана он достал вяленый абрикос – кусает и сплевывает, а из левого презерватив – надувает, делая вид, что собирается пустить по воздуху. На вид ему лет десять. Напротив, Мицуру старше своего нынешнего возраста, так что они скорее похожи не на братьев, а на отца и сына.

– У меня никогда ничто не ладилось по твоей вине. Я ухожу туда, где тебя не будет. Стой в начале моста, сколько влезет!

Мицуру не может понять, где он находится. Знает только, что если не перейдет на ту сторону, домой ему не вернуться. Собравшись с духом, он встает обеими ногами на висячий мост. В тот же миг Итару начинает раскачивать мост из стороны в сторону, вверх и вниз, чтобы над ним поиздеваться. Остается только ждать, когда Итару перейдет мост до конца, и тогда уже пуститься следом.

В какой-то миг Итару уже нет. Мицуру начинает осторожно идти по мосту. Внизу мутная река кипит в ущелье. Вот он уже на середине моста, по тут ноги его внезапно слабеют, он замирает на месте. Вновь появляется Итару в конце моста и кричит:

– Ты выбыл из игры. Мисудзу теперь моя.

Итару садовыми ножницами перерезает трос, удерживающий мост. Гулкий звон эхом разносится по ущелью, и в тот же миг Мицуру падает вверх тормашками. Голову заполняет тепловатый ветер.

В следующее мгновение Мицуру всем телом чувствует, как к нему плотно прижимаются пышные груди. Так и есть, это река. Но река из бессчетных женских грудей. Она несет его, наполняя свербящим блаженством. Впереди море, смутно думает он.


Когда он проснулся, корабль стоял на якоре у Нахи. Аои еще спала. Только что приснившийся сон испарился, как утренняя роса, и только крик Итару еще стоял в ушах. Если сон вещий, надо смириться с фактом, что Итару и Мисудзу, сговорившись, изгнали его как помеху. Сердце заколотилось. Если сейчас же сойти с корабля, вернуться в Токио, еще не поздно, еще можно исправить отношения с Мисудзу…

Но все уже зашло слишком далеко. Он и сам не заметил, как опустился до звания любовника, и вернуться домой означало только покрыть себя несмываемым позором.

Можно позвонить по телефону. Но какого он ждет ответа от Мисудзу, от Итару? Он совершил преступление. Изменил жене, поставил в неловкое положение мать и брата, промотал семейный капитал. Если вернуться в Токио, придется каяться и каяться. И Мисудзу, и Итару, и мать, поди, только и ждут этого, заготовив каждый свою порцию наказаний. Или, может быть, кара уже приведена в исполнение. Разве имеет значение, что тот, кто наказан, еще до конца этого не осознает?

Проснулась Аои. В их отношениях действует какая-то странная механика. Он бы хотел, чтоб Аои простила ему преступление, совершенное против Мисудзу. Но и по отношению к Аои он совершил преступление. Наказание за него осуществляет Мисудзу. А сам он, едва совершит преступление, тотчас мечтает покаяться. Но и преступления и наказания проходят мимо него. Всего лишь слова «преступление», «наказание» порхают вокруг, как мотыльки, и он не ощущает в них ни тяжести, ни боли. Не чувствует в себе ни малейших угрызений совести. Я плохо поступил, думает он, и все. И в то же время растет льстящее самолюбию чувство: если я так сильно страдаю, разве не заслужил я прощения? Чем мучительнее он страдает, тем полнее охватывает его смутное томление. Он скоро свыкся с этим заветным чувством, ему уже чудится, будто что-то большое, материнское объемлет его и хранит.

Беспокойство всегда ходило за ним по пятам. Оно появлялось всякий раз, когда он задумывался, где он и чем занят. И сейчас оно овладело им, едва подумалось, что было бы лучше вернуться в Токио. Но как только он решил, что рассуждать об этом бессмысленно, беспокойство кануло в море. И тотчас сознание обволокла непроглядная свербящая, но сладостная муть.

Аои говорит: «Хватит думать!» Она мечтает запереть его в этой мути, как в тюрьме. Желеобразное бессознательное женщины-сомнамбулы похоже на упруго колыхающиеся груди. Мицуру тонет в потоке грудей.


Это была идея Аои – отправиться в плавание на «Мироку-мару». Решив, что таким образом он мог бы в какой-то мере искупить свою вину перед ней, Мицуру снял половину суммы, лежавшей на его личном счету, и оплатил билеты. С началом их знакомства он открыл новый счет и стал накапливать деньги, которыми был бы волен распоряжаться отдельно от семейного бюджета. Домашнее хозяйство он полностью доверил Мисудзу. Деньги из наследства отца периодически поступали на ее именной счет и были серьезным подспорьем. Свои личные средства Мицуру постепенно перевел из банка, где хранилось отцовское наследство, на другой счет. За полгода скопилась приличная сумма, достаточная, чтобы содержать Аои. Он отдавал деньги Аои, считая, что это плата за лечение его душевного заболевания. Расходы на морское путешествие также пошли из этих денег. Делая безрассудные траты, он в прямом смысле совершал покаяние за свою вину перед ней.


Уходя из дома со словами: «Мне надо съездить в Осаку, вернусь через пару дней», Мицуру намеревался отправиться в свою обычную ежемесячную командировку. К этому времени Мисудзу уже, казалось, надоела ее собственная мнительность. Поначалу заседания научных обществ, доклады, совместные исследования были всего лишь вымышленными событиями, но многочисленные поездки в Кансай в конце концов и в самом деле начали предоставлять такого рода возможности. Получалось, что действительность сама подкрепляла его надуманные алиби. Благодаря этому стало проще вырваться на несколько дней.

Итак, как обычно, он приехал в Ивакуру. Аои лежала на кровати, обхватив колени и свернувшись, как зародыш в яйце. Сказала, что проспала почти до полудня, в ожидании его приезда ей не хотелось ничего делать, поэтому она, не меняя положения, лежала и думала. Мицуру спросил, чтобы ее подразнить, с каких это пор она стала думать. Она зарылась лицом в подушку и пробормотала сдавленным голосом: «Язлтела». Мицуру переспросил, склонившись над ней. Она повторила, на этот раз отчетливо:

– Я залетела.

Куда? – хотел он спросить, но слова застряли в горле. Этого не может быть, пусть этого не будет, молился он про себя, ожидая, когда она поднимет голову. Чувство подсудимого, услышавшего приговор. Аои, всхлипнув, повернула к Мицуру заплаканное, ненакрашенное лицо. Некоторое время они глядели друг другу в глаза, затем Аои, прочитав то, что проявилось на лице Мицуру, сказала:

– Головой понимаешь, а телом небось нет. Бесполезно требовать от тела понимания. Я слышу внутри себя гулкий звон, но ты – мужчина, для тебя ребенок все равно что призрачный сон.

Слово «ребенок» точно вгрызлось ему в мозг. Из тела стремительно уходили силы, почему-то вспомнились лица Мисудзу и матери.

– У тебя будет ребенок?

Он требовал повторить признание, не столько потому, что усомнился в словах Аои, сколько хватаясь за соломинку в надежде, что она его разыгрывает.

– Да, я беременна.

Может, она ошибается. Есть же ложная беременность! Мицуру продолжал наседать:

– Ты была у врача?

– Позавчера. Б центре материнства. Три дня назад я пописала на индикатор беременности, и появилось розовое сердечко, я поняла, что залетела. Мицуру, что нам теперь делать?

Что делать? У него не было готового ответа. Своего ребенка он не имел, с чужими детьми не нянчился. Дети были существа из другого измерения, никак не соприкасающиеся с его жизнью.

Если рассуждать просто, выбирать надо одно из двух, это понятно. Рожать или делать аборт? Но он считал, что он не вправе делать выбор. Известие о беременности стало для него неожиданно сильным ударом, и, полностью осознав произошедшее, он долгое время сидел, сгорбившись, оцепенев, пораженный внезапной немотой.

Постепенно он начал приходить в себя и смог вспомнить, отступив на месяц назад, что он тогда натворил. Но прежде всего он мысленно отыскал место, где были спрятаны черные сетчатые колготы. Они лежали в одной из папок, сваленных в самом нижнем ящике письменного стола в его кабинете. В ту ночь, месяц назад, Аои надела черные колготы.

И еще в ту ночь Мицуру случайно имел при себе только что купленный фотоаппарат. Он пользовался им, чтобы переснимать книги в хранилище университетской библиотеки. На пленке осталось несколько кадров, и он сфотографировал Аои. Один из снимков был сделан в ту самую ночь, поэтому он вложил его в книгу по русской мистической философии, чтобы всегда иметь перед глазами.

В ту ночь Аои находилась в Токио. Ей захотелось остановиться в отеле «Тэйкоку», поэтому он забронировал одноместный номер и распорядился прислать шампанского. Вечером он пришел к ней в номер. Она, только что из ванной, распаренная и надушенная, сидела на диване, скрестив ноги, и жевала жареный картофель. Сказала, что пыталась заглушить голод, ожидая его. Бутылка шампанского была еще не распечатана. Мицуру протянул ей меню и сказал, что она может заказывать все, что хочет.

Началось пиршество. Копченый лосось, зеленый салат, креветки под соусом чили, жареный цыпленок, гречневая лапша, присыпанная зеленым чайным порошком, горы фруктов. Столик перед диваном всего не вместил, пришлось часть тарелок разложить на полу и кровати, так что было полное впечатление, что они пируют в турецком гареме. Ноги Аои, затянутые в черную сетку, и грудь, которую ему удавалось подглядеть, когда она наклонялась, казались столь же аппетитными яствами. Шампанское ударяло в голову. После того как они учинили еде разгром, этот номер годился лишь для одного дела. Аои, сунув в рот сливу, обняла Мицуру. Он впился зубами в сливу, Аои, со сливой во рту, укусила его в шею. Оба жаждали досель не испытанного разврата.

Мицуру расстегнул пуговицы на блузке Аои, расцепил переднюю застежку лифчика. Аои расстегнула его ремень, спустила молнию, задрала вверх рубашку, стащила вместе с белыми трусами брюки, уткнулась в его заголенный пах, взяла в рот член и впилась зубами. Она медленно сжимала челюсти, так что он в страхе, что она вот-вот откусит, закричал:

– Перестань!

Аои похотливо улыбнулась.

– Страшно? Мне тоже страшно. Я и впрямь едва не откусила. Веришь?

– Верю.

Аои вновь до самого основания заглотнула его член и надкусила еще сильнее, чем прежде. Его пронзила такая боль, что он невольно вскрикнул:

– Больно! – А она, пуская слюну, смеясь, сказала:

– Не шевелись! На мне нет трусиков. Разорви колготы! Вонзи! Вбей до самого дна!

Не раздеваясь, Аои села поверх Мицуру и вправила его пораненный член во влажное влагалище.

– По крайней мере, если меня бросишь, будешь, пока не заживет, всякий раз, писая, вспоминать обо мне.

Чувствуя, как сетка колгот шершаво трется о его пах, он, не помня себя, вонзил в нее свой член. Аои, заскулив по-щенячьи, откинулась верхней частью туловища назад. Вдруг из ее влагалища хлынула вода.

– Прости, братец. Обоссалась.

Ноги Мицуру, кровать, колготы, все промокло до нитки.

– Братец, прости, я испачкала твою попу. Ничего, я помою. Ну-ка, повернись ко мне задом.

Не понимая, что случилось, Мицуру, как в бреду, наблюдал точно со стороны происходящее у него перед глазами. До боли затвердевший член в своем влечении действовал независимо от него. Послушно следуя голосу Аои, доносящемуся откуда-то издалека, Мицуру опустился на четвереньки, выставив к ней зад. Аои поцеловала его в задний проход и всадила, как по мановению волшебной палочки оказавшуюся у нее в руке клизму.

Она меня опустила, подумал он. Задний проход, вобрав воду, немедленно оповестил кишечник. Аои обхватила Мицуру ногами, зажала рукой шею, укусила в плечо. Мицуру попытался освободиться и сбежать в туалет. Аои, отчаянно прижимая Мицуру к сырой кровати, впилась зубами в плечо, левой рукой сжала в пучок волосы в его паху, правой вцепилась ногтями в ухо.

– Мицуру, я тебя хочу всего. Твой срам, твое дерьмо, твое сердце, все принадлежит мне. Давай срать вместе, отбросим стыд, вывернем души наизнанку!

– Не дури. Пусти меня.

– Это тебя спасет. И я буду спасена. Дерьмом нашей любви.

Аои обезумела. Это случилось не вдруг, не сейчас. Она с самого начала была безумной, но только сейчас Мицуру понял это, уже слишком поздно. Напрягая задний проход, он попытался высвободиться из ее мертвой хватки, но насколько ей не пристала нерешительность, настолько она была сильна.

– Мамочка, помоги! – невольно вырвалось у него.

Этот странный вопль заключал в себе бездну смыслов. Аои стала его «мамочкой», и Мицуру мучило чувство вины перед «мамочкой» за то, что он не стерпел и обделался, и приятное жжение в заднем проходе после испражнения отзывалось тем самым сладко свербящим теплом, возвращающим его к «мамочке».

Будь что будет, подумал Мицуру. В его голове Царил хаос. Есть ли тайный способ, как обуздать этот панический ужас? После того как он выкрикнул: «Мамочка!», Мицуру оставалось лишь, как того хотела Аои, вышвырнуть из себя сознание. Аои, кусая его в шею, причитала:

– Ударь меня! Изнасилуй!

Изрыгая все ругательства, на которые был способен, вцепившись зубами в ее грудь, давая ей пощечины, точно разозленный ребенок, он грубо ее отымел.

Все кончилось. За то время, что, очнувшись от лихорадки, они безучастно влезли в ванну, вымыли друг друга, смазали раны, постирали перепачканные одежки и простыни, а также пресловутые черные колготы, Мицуру понял, что он уже не может жить без Аои. Отныне он способен существовать только под ее властью. Когда-то давно некто назвал «мамой» женщину, меняющую ему пеленки, и с этой женщиной его соединила неразрывная связь. Аои насильно стала этой женщиной. После того, как они прошли через обряд осквернения в моче и кале, между ними установились отношения незаконных матери и сына, брата и сестры. На память о дне, когда они стали соучастниками преступления, Мицуру достал фотоаппарат, запечатлел на пленке голую Аои, а колготы унес с собой. Тонкая плева, как презерватив, облекавшая и защищавшая Мицуру, была окончательно содрана, выставив наружу инстинкт самца. Как будто все его тело стало головкой члена, он потерял умеренность, стал чувственным и уже не знал, как извести время между свиданиями с Аои. Целыми днями он прокручивал в памяти их дикое соитие и не находил покоя. Он понимал, что бесповоротно стал ее пленником. И вот прошел месяц. Разумеется, та ночь заслуживала того, чтоб навсегда остаться в памяти, но Мицуру никак не предполагал, что она приведет к беременности. С первого же их плотского сближения они почему-то не заботились о том, чтобы предохраняться. Возможно, они пришли к молчаливому согласию, что это относится к области «планирования семьи», а они существуют в мире, находящемся по ту сторону того, что называется семьей. Со своей супругой, заведовавшей их семейными делами, Мицуру, также по молчаливому согласию, предохранялся. Когда они жили в Америке, если Мисудзу заводила разговор, что хотела бы мальчика, он отвечал, что в Японии девочкам проще идти по жизни, но с какого-то времени разговоры о детях сошли на нет. Каждый раз, когда мать говорила:

«Увижу ли я когда-нибудь внука?» – супруги переглядывались и грустно улыбались. Мать, вероятно, решила, что Мисудзу бесплодна. Откуда ей было знать, как все обстоит на самом деле!

Аои сказала Мицуру, застигнутому врасплох известием о ее беременности:

– Я счастлива. Понесла от тебя. Если родится, уверена, будет девочка.

Мицуру спросил, почему она так уверена. Вздохнув, она фальшиво улыбнулась и сказала:

– Если девочка, мы сможем жить с ней как сестры. А мальчик – это одна головная боль.


Так же и я в детстве, подумал Мицуру, наверняка был для матери головной болью. С той ранней поры, когда в нем зародилось подозрение, что он подкидыш, постоянно накапливался его долг перед матерью и теткой. Страх перед отцом также не отпускал. Когда он подрос, фантазии о том, что он подкидыш, ослабли, но теперь его захватила мысль, что он существует исключительно в воображении отца, матери и тетки. Он считал, что если они вдруг перестанут его воображать, он исчезнет.

Зачатый Аои и Мицуру ребенок так же существует только благодаря их воображению. Плод любви или средство накрепко связать мужчину и женщину, общественный капитал или инвестиции в будущее – существо, зарождающееся в результате всевозможных фантазий, это и есть ребенок. В любом случае ребенок появляется на свет исключительно по прихоти родителей, взрослых.

Мицуру был из тех детей, которые, чуть повзрослев, начинают приставать к родителям с вопросом:

«Зачем меня родили, я же не просил?»

Мальчик, который в будущем станет головной болью Аои, тоже, наверно, как Мицуру, будет мучить ее подобными упреками.

– Б самом деле, лучше девочка, – сказал Мицуру.

Еще лучше, если на ней не скажется влияние столь не приспособленного к жизни отца, подумал он, вернувшись к мысли о том, какое это несчастье – родиться.

– Ты уже приняла решение?

– Все эти три дня, что бы я ни делала – спала, бодрствовала, ходила, я все думала, думала. Каждые пять минут мое решение менялось, я далее помышляла о том, чтобы одним махом покончить с собой и ребенком. Но теперь уже все в прошлом. Я не хочу тебе неприятностей. И потом, ведь это был только сон. Завтра схожу в больницу, и там меня разбудят. А после я покажу тебе новый сон. Ты доволен?

Говорят, там орудуют машиной, по устройству напоминающей пылесос, высасывая из матки «малышку» величиной с кончик мизинца. Называется это «вакуумный способ прерывания беременности».

Мицуру читал в энциклопедии. Но Аои узнает об этом, когда сядет на гинекологический стул и раздвинет ноги. Он хотел проводить ее до больницы, но она заявила, что раз уж ей все равно суждено одной трястись от страха, пусть лучше ждет ее дома.

Вечером она вернулась на такси. От нее все еще пованивало хлороформом. Она старалась храбриться, поэтому выглядела веселее, чем молено было предположить. Лежа на кровати в обнимку с плюшевым тюленем и простодушно улыбаясь, как отличившийся ребенок, она прошептала Мицуру:

– Вот и вся недолга.

Улыбка искривилась из-за боли в нижней части живота, которая периодически накатывала на нее, лицо помертвело. Боязливо поглаживая ее живот, Мицуру сравнивал Аои, запечатленную на снимке, вложенном в книгу по русской мистической философии, и ту, что была сейчас перед ним. На фотографии она была снята сразу после зачатия. Та кипящая дикой мощью Аои похоронена в прошлом. Перед его глазами была Аои, выкинувшая «малышку», Аои, из которой исторгли жизненные силы. При мысли о том, что прорванные колготы стали могилой «малышки», Мицуру чувствовал, что не успокоится, пока не понесет какой-либо кары. В ожидании кары он робко спросил:

– Аои, ты меня теперь ненавидишь?

Аои, слабо качнув головой, сказала:

– У нас теперь особенные отношения, нет? Забавно, может, оно и к лучшему, я теперь чувствую себя с твоей женой на равных. Половина тебя стала принадлежать мне.

Мисудзу не знала беременности. Мицуру вновь подумал, что две эти женщины воюют друг с другом на территории, не имеющей к нему отношения. Пока он, отдав себя на волю обстоятельств, дрейфовал между Токио и Киото, Аои старательно прибирала его к рукам. В этом противоборстве у Мисудзу не было другого оружия, кроме того факта, что она его законная жена. Хоть ее и тревожило смутное ощущение, что Мицуру ей изменяет, она не знала о существовании Аои. Аои самовластно завладела его телом и душой. Шаг за шагом она брала приступом его тело и душу, прежде принадлежавшие его жене, пока не сделала их своей порабощенной провинцией. То, чего Мицуру прежде ожидал от жены, он стал ждать от Аои и с радостью вверил ей часть себя. Извилистым путем Аои просочилась внутрь него. Он подсел на своего рода наркотик. Стоило ему некоторое время не видеть Аои, и у него начиналась ломка. Аои стала его владычицей, отняв у Мисудзу, и в то же время она присвоила себе территорию матери и тетки. Чувство покоя, которое Мицуру испытывал, когда спал вместе с Аои, напоминало то чувство, с которым он засыпал, убаюканный ими. И еще, когда он совокуплялся с ней, неизбежно в какой-то момент его охватывало заветное смутное томление. Возвращалось ощущение, которое испытал он во сне, когда поток женских грудей нес его к морю. Мицуру соединялся с Аои, но в какой-то момент Аои превращалась в густое облако в форме женской груди, плотно окутывающее его. И тогда Мицуру становился совершенно пассивным и только думал: будь что будет, чему быть, того не миновать. Мицуру провел бессонную ночь, мучаясь угрызениями совести по поводу аборта, внушая себе, что должен сделать для Аои что-то, соразмерное ее жертве. На следующий день он спросил, какой новый сон видит Аои теперь, когда ее разбудили в больнице. Она ответила:

– Мне снится море. Пока ты на суше, ты всегда можешь вернуться к своей благоверной. Нам не суждено здесь быть мужем и женой. Поэтому я хочу уплыть подальше от берега. Так, чтобы ты не мог от меня убежать. На море мы будем мужем и женой, нет?

Вряд ли можно устроить жизнь на море, тотчас подумал Мицуру и понял ее слова буквально – как сон. Короче, он истолковал сказанное ею в том смысле, что они только во сне могут стать мужем и женой. В таком случае они уже связаны узами брака. Но, распрямившись, она сказала:

– Давай сбежим – в море.

Вдруг представилось, как он бросается вниз с обрыва. Покинуть берег значит кинуться в море. Его прошиб холодный пот – он принял ее слова за предложение совершить вдвоем самоубийство.

Вот и способ в два счета уплыть, подумал он с горькой усмешкой.

Аои неторопливо достала из-под красного живота глиняного Хотэя[21 - Хотэй – бог изобилия, изображаемый с большим животом и мешком на спине.] красочный буклет и, раскрыв, показала ему:

«Морскими путями – по ту сторону моря».


Это была реклама круиза на «Мироку-мару». Каюты класса люкс, казино, дискотека, ресторан, комнаты отдыха… Он пролистал фотографии, восхваляющие роскошь корабля, на глаза попался сопроводительный текст:


«Плаванье на корабле, несущее душе успокоение, счастливый случай оглянуться на прожитую жизнь и на досуге поразмышлять о том, на что никогда не хватает времени ».


Может, и впрямь в поворотный момент жизни нет ничего лучше, чем плаванье на корабле… Он еще острее почувствовал свой долг исполнить любое желание Аои. В его голове заключилась странная «сделка» по обмену «малышки», высосанной пылесосом, на морской круиз.

Отплытие «Мироку-мару» должно было состояться через восемь дней. Совершенно случайно при нем оказался паспорт. Как будто он бессознательно предвидел бегство с Аои. Впрочем, отправляясь к ней на свидание, Мицуру постоянно лелеял в себе романтическую мечту отправиться в изгнание в какой-нибудь заморский город. Но эта мечта никогда не сбывалась, и он возвращался в дом на обрыве, возвращался к Мисудзу. Он не мог вспомнить, почему прихватил паспорт, отправляясь в Киото. Но подумал, что надо воспользоваться случаем. Короче, именно потому, что он неожиданно взял с собой паспорт, ему и впрямь захотелось отправиться в плаванье на «Мироку-мару». Если бы ради того, чтобы попасть на борт корабля, ему пришлось тащиться обратно в Токио, не исключено, что их отношения с Аои были бы прекращены с помощью денежной компенсации. Вряд ли Мисудзу, увидев, что он достает из ящика паспорт и собирается вновь уехать, отпустила бы его просто так, за здорово живешь. Она бы наверняка разоблачила надуманные алиби, которыми он до сих пор ухитрялся усыплять ее постоянные подозрения. И если бы она приперла его к стенке, ему бы пришлось все выложить начистоту. В результате дом на обрыве вновь превратился бы в санаторий, где супруги исподтишка терзают друг друга.

Значит ли это, что черные сетчатые колготы разделили его судьбу надвое?


4. Материковый шельф


Теория революции по Брюсу Ли


На танцплощадке в толпе слипшихся в ком танцующих пассажиров заметно выделялись Татьяна, в жилах которой текла кровь северных охотничьих народов, и Брюс Ли. Заметив Самэсу, он шепнул ему:

– Здесь невозможно говорить, давай спустимся в трюм!

Брюс Ли со своей свитой занимал два смежных номера люкс на седьмой палубе. С веранды номера можно было напрямую пересесть на спасательную шлюпку. Достаточно было спуститься на лифте на два уровня ниже, чтобы попасть в бассейн, салон, танцплощадку и казино. Ресторан, кинотеатр и библиотека на четвертой палубе, главный вестибюль на третьей – сюда пассажиры входят, поднимаясь на корабль, и отсюда сходят на берег. Эта палуба, на которой располагается экономический центр корабля – бухгалтерия и банк, а также справочное бюро, из окошка которого эконом Икэда, шныряя глазами, следит за пассажирами, все равно что пуп корабля. Пуп окаймляют пассажирские каюты, а в кормовой части располагается грузовой отсек трюма. Центр корабля – между третьей и пятой палубой. Выше шестой – престижные «городские кварталы», ниже второй палубы до палубы В2 – так сказать, предместье, район для людей попроще. Так что получается: наверху – элитное жилье, а внизу – заводы, электростанции, склады и тому подобные обиталища простонародья.

Спортивная палуба и палуба-солярий, расположенные в верхних «кварталах», на свежем воздухе, точно парковая зона: для пассажиров из «предместья» это излюбленное место свиданий, прогулок и размышлений. Чем ниже спускаешься на корабле, тем труднее дышится. Поэтому у «нижних» пассажиров время от времени появляется неодолимое желание подняться на верхнюю палубу. Циркулирующий внутри корабля сухой, пропахший мазутом воздух, прошедший через пыльные вентиляционные отверстия, только усиливает тошноту, вызванную качкой. А воздух, в меру влажный, насыщенный солоноватым запахом моря, возбуждает аппетит, особенно по утрам.

Спустились на лифте до палубы В2, на которой располагался зал для фитнеса, но Брюс Ли сказал:

– Давай еще ниже. – Поэтому Самэсу пришлось нырнуть в дверь с надписью «Private»[22 - Здесь: «Служебное помещение» (англ.).] и, пройдя по коридору с каютами экипажа, довести его до аппаратной машинного отделения.

Оператор Окадзима приветствовал Брюса Ли так, точно уже был с ним знаком, и предложил ему самый чистый стул. Рассмотрев календарь с голыми красотками, которым моряков каждый год потчует нефтяная компания, Брюс Ли сказал: «Дай-ка чем-нибудь заткнуть уши!» Он сунул то, что ему выдал Окадзима, в уши, и, сделав знак Самэсу, стал спускаться в машинное отделение. Пройдя вдоль узкого прохода «вечнозеленого рая», в котором царили сорокаградусная жара и шум в девяносто пять децибел, не обращая внимания на пятна от машинного масла, появившиеся на белой накрахмаленной рубашке, покрикивая резким голосом, заглядывая по углам, он, казалось, чего-то искал.

Проблуждав минут десять, он вернулся в аппаратную, пожал руку Окадзиме и с удовлетворенным видом тем же путем отправился назад.

У Брюса Ли оказался ключ от четырехместной каюты на палубе В1, он открыл дверь и поманил Самэсу внутрь. Завалившись на нижний ярус двухъярусной койки, он улыбнулся, точно о чем-то вспомнил, и пробормотал:

– Представляю, как мерзко просыпаться в трюме. Выползаешь из сырой постели, рыгая мазутом, и идешь в общий гальюн, чтобы отосраться после несварения. Славно было бы запереть в трюме этих кичливых господ с верхних палуб! Последний негодяй исправится, если его приковать к машинному отделению. А оператор, однако, забавный малый! Он ведь здесь потому, что это ему нравится. Вот уж кто умеет держать удар! Я искал, нет ли еще кого-нибудь, кто живет в трюме, но, кажется, никого. Думал, отыщу хоть парочку нелегалов!

– У нас на борту нет нелегальных пассажиров!

– Вот что, молчи и слушай, третий помощник капитана! Корабль – своего рода модель классового общества. Пирамида с капитаном на вершине. Взгляни на этот корабль в разрезе, и все сразу станет ясно. Капитан занимает самое высокое место. Высокопоставленные пассажиры и богачи располагаются на комфортном возвышении, надежно удаленном и от вибрации двигателя, и от мазутного зловония. Увы, этим господам не дано на себе ощутить буйную мощь корабля и морской стихии. Живущие в трюме механики, грузчики, нелегальные пассажиры спят, подложив под голову пульсирующее сердце корабля, и ощущают, как за несколькими сантиметрами стальной обшивки колышется море – мать. Да здравствует трюм!

Самэсу вежливо выслушивал рассуждения Брюса Ли, но они вгоняли его в сон. Допустим, корабль – это классовая пирамида, so what?[23 - И что из этого? (англ.)] Сделать корабль плоским, как лист лотоса? Оставляя в стороне классовый состав экипажа, он был убежден, что пассажиры делятся на тех, кто копит, и тех, кто тратит.

– Мистер Ли…

– Зови меня просто Брюс.

К такому он еще не был готов, поэтому решил употреблять при обращении вежливое японское «сан».

– Почему же вас, находящегося с классовой точки зрения на самом верху, тянет вниз, в трюм?

– Потому что в трюме нет жалких мелких буржуа, напяливших на себя смокинги и вечерние платья. Потому что сюда не забредают рабские душонки, принимающие корабль за площадку для светской тусовки.

– Брюс-сан, разве вы не тот, кем мечтают стать все эти мелкие буржуа?

– Я предпочитаю сновать между верхами и низами. Убедившись, что и здесь, увы, скучное классовое общество, я теперь размышляю над тем, как мне действовать дальше. В данный момент я вынашиваю идею революции. Самэ, ты любишь революцию?

Таким тоном, точно спрашивает, любит ли он жареного цыпленка.

– В данный момент у меня нет особых причин для недовольства, хотя, конечно, моя личная жизнь могла бы сложиться и получше. Но как-то не прельщает революция, которая все переворотит вверх дном. Уверен, любой предпочтет, чтоб все оставалось по-прежнему.

Брюс Ли высокомерно хмыкнул.

– Вранье, что голытьба бросается в революцию, потому что ей якобы нечего терять. Самые упрямые консерваторы – это именно бедняки, особенно японские, которых, впрочем, вернее будет назвать прибедняющимися. Мудрый властитель рассуждает – раздадим богатства обездоленным, чтобы еще прочнее укоренить их в системе. Тогда бедняки, подобно тебе, станут подсчитывать баланс, что они потеряют и что приобретут, и сообразят, в чем их выгода. Но в современном мире пропасть между бедными и богатыми постоянно расширяется. Остается только роптать. Революция дробится, специализируется. Женщины, геи, малочисленные народы, иммигранты, матросы – у каждого своя революция. А капитализм, пожирая эти псевдореволюции, становится все тучнее. Революция – это своего рода игра. Бедняки и жертвы угнетения вступают в игру, обольщенные принципами свободы и равенства. В результате их ловко обводят вокруг пальца. Вот почему все эти бессчетные революции в Америке, Азии и Африке терпят поражение.

– Какая же революция будет иметь успех?

– Революция, которая не знает ни побед, ни поражений, у которой даже нет никакой цели. Такой была Великая культурная революция, перетряхнувшая Китай, когда Мао Цзэдун подстрекал желторотых юнцов, не знавших, куда девать свои силы. В то время я учился в младшей школе, но то, что происходило по ту сторону Тихого океана, сильно меня будоражило. В Великой культурной революции бурлила сила хаоса, чуждая расчетам о потерях и убытках. Меня завораживала мощь хаоса. В революции, по сути, нет цели. Если повернуть течение Хуанхэ и Янцзы, китайские крестьяне перейдут на другие земли и там начнут снова пахать – именно такое, согласное с природой действие и является революционным. В революции не стоит вопрос – победить или проиграть. Всего-навсего – опрокинуть устоявшееся общество, призвав на помощь естественную ярость. Все разрушить, как землетрясение или тайфун, чтобы в результате остались лишь руины и небесная лазурь, вот о какой революции я мечтаю.

– Но очаги землетрясения разбросаны по всей Японии. А тайфуны обычно приходят со стороны Восточно-Китайского моря.

– Судьба Японии накрепко связана с землетрясениями и тайфунами. Стихийные бедствия выполняют здесь роль революции. Но как же скучна страна, в которой не бывает ни революций, ни классовой борьбы!

– Все мы привычные к скуке. Наш кошмар – это неудачно затеять революцию и угодить в тюрьму. Ведь тот, кто жаждет быстрого обогащения, чаще всего сваливается на самое дно нищеты. Кому захочется революции, зная, что в любую минуту можешь все потерять из-за стихийного бедствия?

– Но «благословенный покой» мелкой буржуазии не может долго продолжаться. Кишка тонка. Забудь о землетрясениях, у вас под самым боком сорванцы, которые сулят Японии неслыханные классовые битвы. Сам говоришь, тайфуны обычно налетают с Восточно-Китайского моря. В эту самую минуту в этом самом море дрейфует бессчетное число лодок с беженцами. Некоторым из них удастся благополучно высадиться в Японии, и они начнут подготовку к революции. Наверняка и «Мироку-мару» за время плавания не раз столкнется с судами без опознавательных знаков. Чуть только заштормит, эти старые калоши, набитые людьми раза в три больше, чем могут вместить, переворачиваются или идут ко дну. Не счесть, сколько беженцев уже пошло на съеденье рыбам. Но еще немало резервных армий, тех, кто готов, несмотря на все опасности, пересечь море. Победив в игре, где ставкой их собственная жизнь, перебравшись на новое поприще, беженцы основательно встряхнут вашу скучную страну.

– Вы хотите сказать, что революцию устроят беженцы?

– Да, благодаря классу под названием «беженцы» мир объединяется. Я сам, будучи потомком беженца, вступил в Америке в классовую борьбу и добился быстрого обогащения. Я счастливчик, которому все завидуют. Дед вместе с другими беженцами переправился на лодке в Америку. Он вкусил всех бед и лишений, выпадающих на долю китайца – беженца в первом поколении. Мой отец был необразован, но расширил основанную дедом химчистку и обеспечил семью средним достатком. Я, иммигрант в третьем поколении, благодаря матери, позаботившейся о моем образовании, дошел до аспирантуры. Получил степень магистра экономики. Обычная история! Китайские матери готовы пожертвовать всем, лишь бы вывести сына в люди. Но я всегда ощущал нечто, чего никак не мог понять. Чем больших успехов я добивался в бизнесе, чем богаче становился, тем сильнее чувствовал тщету всего. Почему бы это? По выражению на его лице Самэсу решил, что надо постараться ответить серьезно, поэтому, дважды набрав воздух, выдал такой ответ:

– Не потому ли, что вы поднялись всего лишь на несколько ступенек вверх по классовой лестнице?

– Правильно. Глупо рабу пытаться стать господином. Хоть я и стал богачом, по сути я раб. Мне захотелось освободиться от сидящей во мне рабской сущности. Мой отец, мой дед и его отец – все были рабами, но у них было свободы больше, чем у меня. Я более, чем кто-либо из моих предков, приблизился к правящим классам, но, по иронии судьбы, оказался в положении, когда должен взвалить на себя обязанность по поддержанию общественных устоев. Это и есть закономерный итог «американской мечты».

– Ну, что на это сказать, – Самэсу приосанился. – Мне кажется, вы просто-напросто уже переросли революцию.

– Ты ничего не понял, – вздохнул Брюс Ли и пробормотал: – Вот почему с японцами так трудно столковаться.

Самэсу хотел всего лишь выразить свое простодушное удивление. Для него по-прежнему оставалось загадкой, почему толстосума, ворочающего такими деньжищами, способного купить пассажирский лайнер, завораживает сила революционного хаоса.

– Сколько лет ты на корабле?

– В этом году исполнится десять лет.

– Что ж, это поворотный момент. Если желаешь остаться моряком в эпоху заката морских перевозок, надо вести себя более активно. Как говорится, хочешь жить, умей вертеться. Мозги приложатся. Ведь революция – это нечто вроде физкультуры.

Самэсу был единственным, с кем Брюс Ли разговаривал на подобные темы. Можно подумать, как только корабль выйдет из Нахи и направится в Шанхай, над головами моряков прольется огненный дождь. Брюс Ли явно оказывал Самэсу покровительство. Пока он во мне не разочаровался, думал Самэсу, надо дать ему понять, что я «человек стоящий». Видимо, он ждал от третьего помощника капитана сметливости и проворства, проча его на место своего поверенного на корабле.

– Я нисколько не сомневаюсь, что смогу быстро приспособиться к большим переменам. У меня хорошая реакция.

Брюс Ли, фыркнув, оставил его слова без ответа, поэтому Самэсу сделал еще одну попытку.

– Мистер Ли, может, хоть немного приоткроете завесу над своими революционными планами?

– Тебе интересно?

– Разумеется.

– Тогда делай, что я говорю, и не задавай лишних вопросов. Думать не надо, действуй!

Брюс Ли поднялся с койки и встал над сидевшим напротив Самэсу, ожидая от него ответа.

– Well, but…[24 - Да, но… (англ.).] – это все, что смог выдавить помощник капитана.

– Знаешь ли ты, что во время фолклендского конфликта «Королева Елизавета Вторая» и «Канберра», принадлежащие компании «Кьюнард», были перекрашены в защитный серый цвет и использовались в качестве транспортных судов для военных нужд?

– Знаю.

– Знаешь, что японский автомобильный паром «Буггенвилия» продан Алжиру и теперь перевозит паломников в Мекку?

– Впервые слышу.

– Знаешь, что французский «Ансервийю», прибыв в Китай, поменял название на «Минхуа» и во время краха южновьетнамского режима помогал спасать потоки китайских беженцев?

– Нет.

– Корабли перерождаются много раз. Пока они не пойдут на переплавку или не станут жилищем для рыб, корабли бороздят моря, вновь и вновь меняя имена, гражданство и профессию. Так им определено судьбой. Это-то ты понимаешь?

– Кажется, да. Понимаю.

– При первой нашей встрече ты высказал одну забавную вещь. Вроде того, что пока ты в море, ты сохраняешь свою независимость и индивидуальность, и еще, что хотел бы иметь пристанище, которое может перемещаться в любом направлении. В таком случае тебе в самый раз активно включиться в перерождение «Мироку-мару».

Брюс Ли поднялся и жестом предложил Самэсу покинуть каюту. Вдруг вновь навалилась сонливость. Такое впечатление, что Брюс Ли заграбастал всю удачу этого плаванья. Показалось – гаснет свет капитанской «счастливой семерки». Вот и в казино ему везет по-крупному…

– Я что-то проголодался. Пойду пожру. А тебе пора спать. Даю ночь на раздумья о своем будущем.

Брюс Ли быстрым шагом направился к лифту. Самэсу, поспешая за ним, сказал:

– Я готов с вами сотрудничать, насколько это в моих силах.

Брюс Ли поднял правую руку, выставив большой палец, и исчез. Его спина казалась шире, чем дверь каюты. Спина героя всегда кажется необъятной.

Надо во что бы то ни стало отомкнуть эту дверь.

Самэсу впервые ясно осознал, в чем состоят его служебные обязанности.


Небо затянули облака, на море поднялись трехметровые волны, северо-восточный ветер, скорость пять метров. Активный антициклон ушел на запад, вместо него с юга надвигалась зона низкого давления. Антициклон, восседавший на материке, в какой-то момент раскололся и пришел в движение. Если б корабль мог идти вслед за ним, во все время пути продолжалась бы ясная, тихая погода, когда так приятно дремать на палубе, но впереди по курсу поджидали шторма.

Видя в окуляры свинцовое небо и море, корабль упрямо шел на полной скорости, точно что-то манило его впереди. Не исключено, что, преодолев холодный фронт, поднимаясь от Окинавы к северу по Восточно-Китайскому морю, под покровом тумана «Мироку-мару» изменится до неузнаваемости. Получается, задача третьего помощника капитана помогать Брюсу Ли, возмечтавшему изнасиловать «Мироку-мару» – подмять под себя. Необходимо, примкнув к революции, защитить лайнер, а также позаботиться о благополучии капитана и иже с ним.

Сейчас Брюс Ли уже дрыхнет на два уровня ниже этой рулевой рубки, в своем роскошном номере, располагающем собственной верандой, сразу под каютами для моряков высшего ранга, где обыкновенно спит Самэсу. Наверняка ему снится, как он приветственно машет рукой в ответ на восторженные крики теснящейся на пристани толпы.

За четыре часа вахты мимо прошел один японский танкер, два контейнеровоза и три тайваньских грузовых судна. Видимо, из-за недосыпа Самэсу слегка подташнивало.

«Мироку-мару» вошел в порт Наха точно в назначенный срок. Когда закончились работы по швартовке и были сняты посты, капитан, откашлявшись, сказал:

– Здесь должна решиться судьба «Мироку-мару».

Четыре часа пополудни. В конференц-зале, примыкающем к библиотеке, началось закрытое совещание. За овальным столом заняли позиции два чиновника из береговой администрации, Брюс Ли, его секретарь Кети и переводчик, напротив – капитан, Самэсу, эконом и прочие члены экипажа. Прежде всего моряки молча выслушали объяснения генерального директора Танумы.

Генеральный директор:

– Я думаю, господа, вам уже известно, что судно «Мироку-мару» приобретено Брюсом Ли и другими китайскими бизнесменами. Отныне «Мироку-мару», согласно желанию новых судовладельцев, будет использоваться многофункционально. Кроме того, Брюс Ли становится главным акционером. Передвижение корабля, как и прежде, находится в ведении нашей компании, но хочу еще раз подчеркнуть, что он переходит в своем качестве из пассажирского лайнера в судно многофункционального применения.

Капитан:

– Недопустимо своевольно решать такие вопросы, игнорируя мнение экипажа. Я как капитан несу ответственность за безопасность плавания «Мироку-мару» и поддержание порядка на корабле.

Генеральный директор:

– Разумеется, нам бы хотелось, чтобы вы, капитан, продолжали осуществлять руководство на «Мироку-мару», но все же вам следует по возможности согласовывать свои действия с требованиями господина Брюса Ли.

Капитан:

– В том-то и дело, что я не могу дать ответ, пока мне не сообщат, в чем конкретно состоят эти требования.

Генеральный директор:

– Брюс Ли, как представитель судовладельцев, берет на себя командование плаванием «Мироку-мару». Его можно, без преувеличения, назвать нашим спасителем, разработавшим план перестройки нашей, испытывающей организационные трудности компании, поэтому очевидно, что будущее экипажа всецело зависит от него.

Капитан:

– Вы хотите сказать, что он захватил и компанию, и судно? Говорите прямо. Мы будем уволены?

Брюс Ли:

– Я не собираюсь беспричинно никого увольнять, капитан. Но и желающих покинуть судно удерживать не буду. Тот, кто отказывается со мной сотрудничать, может сидеть, запершись в своей каюте. Однако я бы хотел полагаться на содействие компетентных кадров.

Капитан:

– Только если вы сохраняете верность морским законам.

Ли:

– Я чту морские законы. А вы, капитан, судя по всему, сохраняете верность своему характеру.

У капитана взыграла кровь. Он застыл с выражением недоумения на лице.

Ли:

– Капитан, вы хотите услышать, что конкретно я планирую. Отвечаю. Я собираюсь взять на борт «Мироку-мару» много новых пассажиров. Это необходимо, чтобы увеличить прибыль. Но неужто вам приятно иметь дело исключительно с мелкобуржуазными высокомерными бездельниками? Моя работа направлена на то, чтобы удовлетворять потребности пассажиров самых разных категорий. Поэтому я хочу, чтоб вы управляли судном, сообразуясь с обстоятельствами. Сейчас я не могу сообщить вам больше, дабы не нарушить коммерческую тайну. Достаточно, если вы воспримете уже сказанное.

При обмене репликами через переводчика возникали едва уловимые временные «зияния». Моряки, плохо понимая английскую речь, зависали в этих «зияниях» и оттого проникались еще большим недоверием к Брюсу Ли. Тем не менее общий тон совещания клонил к тому, что морякам не остается ничего другого, как подчиниться новому курсу компании. В итоге все возражения капитана были парированы.

Самэсу, накануне вечером услышавший из уст самого Брюса Ли рассуждения о грядущей революции, испытывал живое любопытство к его тайным замыслам. Но прочие члены экипажа, за исключением капитана, помалкивали, предпочитая, при любом раскладе, не попасть под увольнение, и утвердительно кивали на все предложения директора и Брюса Ли. Один только капитан казался лишним на этом совещании.

– Заря мореплавания двадцать первого века встает над «Мироку-мару»! Вы избранные, которым выпала честь служить на корабле в этот великий момент!

На этой патетической декларации, провозглашенной Брюсом Ли, совещание закрылось. Он встал и сам себе зааплодировал. Директор тотчас последовал его примеру, а вслед за ним волей-неволей присоединились и моряки. Только капитан с горькой усмешкой наблюдал со стороны за этим типично китайским финалом.

– Давайте проявим гибкость ради того, чтобы судно продолжало плаванье, – сказал Самэсу.

Он хотел разрядить обстановку, но и капитан, и эконом были настолько подавлены, что некоторое время, казалось, не могли прийти в себя.

– Судно плывет, чувствуя наш настрой, – пробурчал капитан. – Если он станет вмешиваться, движение застопорится. С тех пор как этот мерзавец сюда заявился, места не нахожу, точно он строит козни, чтобы переспать с моей женой!

– Неприятный тип, будь ему неладно! – подхватил эконом. – У меня тоже такое ощущение, будто какой-то разгильдяй совратил мою дочь и совершает с ней непотребства…


Жди выпад противника


– Итак, теперь у нас дел невпроворот. Тебе, Самэ, придется спать только урывками, поэтому привыкай засыпать везде и в любой час.

Брюс Ли завалился в своем номере люкс на кровать, не снимая ботинок, поднес к уху трубку телефона и стал ждать, когда отзовутся на другом конце. В результате проведенных накануне работ из его номера можно было связаться по телефону с любым местом на корабле. Разумеется, в том числе – с рубкой и машинным отделением, так что он мог, не выходя из номера, отдавать распоряжения напрямую. Он собирался контролировать «Мироку-мару» двадцать четыре часа в сутки. После вчерашней вахты Самэсу был вызван в каюту Брюса Ли на очную ставку с его подручными, а потом еще был вынужден выслушивать его бесконечные разглагольствования, в результате спал всего три часа. В корабельном уставе не значится, что моряку на сон достаточно трех часов.

Брюс Ли о чем-то без умолку говорил по-китайски. Со стороны это напоминало младенческий лепет. Разумеется, Самэсу не понимал, о чем шла речь. Сердится? Шутит? Рассказывает сказку?… Или, что более вероятно, заключает какую-нибудь торговую сделку?

Повесив трубку, Брюс Ли приказал Самэсу спуститься в трюм. Товарищи матросы повздорили из-за распределения кают, он должен авторитетом «третьего секретаря» все уладить.

– Почувствуй на своей шкуре, какое у тебя высокое положение! – добавил Брюс.

Едва Самэсу спустился в лифте на палубу В1, в нос шибануло совершенно не свойственными этому месту запахами. Коридор наполнял чесночный дух, смешанный с кислым запахом тухлой рыбы – что-то вроде зловония выгребной ямы. Откуда несет? Из грузового отсека? Протиснувшись между грязными коробками, забившими коридор, Самэсу поспешил в сторону кормы.

Ссора была в самом разгаре. Боцман Мидзуки невозмутимо стоял между спорящими, которых было по двое с каждой стороны. Самэсу спросил у Мидзуки, что они не поделили, но тот только покачал головой:

– Такое ощущение, что здесь матерятся одновременно на трех языках.

Для Самэсу все, что он слышал, звучало полнейшей тарабарщиной, и впрямь, можно было подумать, что в выкриках спорящих переплетаются, путаются три китайских диалекта. Может быть, пекинский и шанхайский диалекты переводят с помощью кантонского? Тут же стоял подручный Брюса Ли, севший на корабль в Кобе, Артур Дзин. Заметив Самэсу, он прервал перепалку и на кантонском диалекте гаркнул что-то возбужденным противникам. Взглянув исподлобья на Самэсу, они тотчас присмирели.

Из объяснений Дзина явствовало, что распределение кают ни при чем – не поделили территорию коридора и подсобного помещения между двумя каютами. Те и другие зачем-то приволокли с собой на борт большой багаж в картонных коробках, загромождавший проход так, что едва можно было протиснуться. Запихнув свои вещи в подсобку, они вступили в борьбу, отвоевывая пространство в трюме. Одни утверждали, что первыми заявили свои права на эту территорию, другие доказывали, что это был самовольный захват. Самэсу без лишних слов отрезал:

– Отнесите свой багаж в грузовой отсек или по своим каютам!

На что Дзин с ухмылкой заметил:

– Надзирать за грузовым отсеком – моя обязанность!

– С каких это пор ты стал заведовать грузовым отсеком? – удивился Самэсу.

Дзин по-хозяйски выпятил грудь:

– Как только вышли из порта Нахи. Грузовой отсек – мои владения!

Значит, матрос, отвечавший за грузовой отсек, сошел в Нахе. А Дзин занял его место, так, что ли, надо понимать? И теперь ни за что не уступит свою территорию. Его наглая самоуверенность еще более раззадоривала шантрапу, боровшуюся за захват коридора и подсобки.

Самэсу, досадовавший, что его втравили в эти нелепые разборки, ограничился тем, что приказал решить все полюбовно.

– Но чем здесь так воняет? – спросил он.

– Воняет?

Дзин состроил непонимающую физиономию, поэтому Самэсу переадресовал вопрос Мидзуки.

– Да уж, попахивает! Эти новые, севшие только что на корабль, натащили в свои каюты всякого дерьма. Сухофрукты, овощи… Да и от них самих так несет, изо рта как из помойки. Только вышли из Нахи, на корабле стало не продохнуть.

– Ну, с этим ничего не поделаешь, – сказал Самэсу, но сам терялся в догадках.

Если это затеявшее перепалку отребье не пассажиры, то кто же они? Он спросил у Дзина.

– Они торговцы, – ответил тот. – Продают разный товар на корабельном рынке.

– Рынке?

За время стоянки в Нахе товары в корабельном торговом центре были распроданы, но что заняло их место? Судя по запаху, и впрямь какое-то дерьмо.

Толком не понимая, рассудил ли он спорщиков или просто совершил экскурсию в трюм, Самэсу ушел восвояси. Пока он ждал лифта, перепалка возобновилась.

В Нахе экипаж корабля значительно обновился, но Самэсу еще не вполне владел информацией, кто эти новоприбывшие и какую несут обязанность. Кстати сказать, Брюс Ли тогда же присвоил себе звание «генеральный секретарь «Мироку-мару». Значит ли это, что «Мироку-мару» теперь – коммунистическая партия? К прежнему званию третьего помощника капитана к Самэсу прибавилось «третий секретарь», но он понятия не имел, что, собственно, означает этот чин. Одно ясно: на корабле отныне два босса – капитан и генеральный секретарь, а он, Самэсу, стал слугой двух господ. Следующий за генеральным секретарем – второй секретарь, этот титул носит Кети, с давних лет ближайшая соратница Брюса Ли. Другая его соратница, Татьяна, также носит титул второго секретаря, так что Самэсу по ранжиру находится у них в подчинении.

Кети взяла на себя обязанности эконома Икэды. Сам же Икэда, как и предполагал, остался на корабле только для того, чтобы ублажать привередливых пассажиров из мелкой буржуазии. Титул эконома остался при нем, но в действительности означал не более чем своего рода почетную должность. В административной части теперь верховодили подручные Брюса Ли. С другой стороны, палубные матросы и машинное отделение, реально обеспечивающие ход корабля, продолжали по-прежнему выполнять свои обязанности под командой капитана Нанасэ и старшего машиниста Такэути, но и их будущее оказалось в руках генерального секретаря, купившего компанию. Стоило генеральному секретарю разжать пальцы, и даже капитан стал бы безработным посреди моря. С точки зрения генерального секретаря, и капитан, и старший механик были не более чем простыми техническими спецами. Что касается остальной шатии-братии, взошедшей на борт в Нахе, пожалуй, бессмысленно было делить их на пассажиров и членов экипажа. Все они походили на ушлых челноков, которые под видом туристов пересекают границу и в тот же день разворачивают торговлю, торопясь возместить капитал, затраченный на путешествие. Всю эту братву объединяло огромное количество багажа, который они затащили на корабль. Для рейсового теплохода в этом не было бы ничего необычного, но шикарный лайнер, на который обрушилась лавина всех этих грузчиков и мешочников, ходил ходуном, точно на борту возникла «внештатная ситуация». До прибытия в Наху на корабле была стопроцентная Япония. Страна, в которой царят чистота, благоухание, вежливость, невозмутимость. Стоило выйти из Нахи, «Мироку-мару» распрощалась с «утонченной скукой».

Зайдем в торговый центр. Еще недавно вышколенный персонал в синих костюмах, по одному взгляду на одежду оценив клиента, устанавливал степень своей любезности. Этого больше нет. Продавцы и товары полностью сменились, торговые площадки и витрины беспорядочно завалены под завязку всякой всячиной. Прохладные пространства элитных магазинов превратились в пыльные, дешевые супермаркеты, до отказа забитые торговцами и покупателями. Кто все это покупает – одежду, ткани, обувь, которые по-хорошему надо бы сбывать на вес? Открылись скобяные лавки, продающие посуду, кастрюли, ножи, инструменты и тому подобный товар, при взгляде на который понимаешь, что шантрапа, превращающая корабль в место своего обитания, все прибывает и прибывает. При виде выстроившейся длинными рядами электробытовой техники и всевозможной электронной мишуры остается только пожать плечами. Закрадывается беспокойство, уж не затевается ли распродажа корабля оптом и в розницу?

Заглянем в ресторан. Обеденный зал, гордость «Мироку-мару», разгороженный декоративными растениями, розовыми занавесками, перегородками, резными деревянными ширмами и украшениями из пластика, сократился наполовину, захваченный палатками с дешевой жратвой. Вокруг бассейна развернулся рыбный рынок. Как будто базар, характерный для портовых городов, целиком переместился на корабль. Вот и бассейн сгодился под садок для живой рыбы.

Пассажиры из тех, что побогаче, глядят на все это как на мираж. «Мироку-мару» колонизирована меньшинством новоприбывших голодранцев. Эта братва самовольно превратила палубы в свое жизненное пространство.

С недосыпу все вокруг кажется продолжением кошмара. Кошмара, воняющего вяленой рыбой. Куда ни сунься, в коридорах, в трюме, в торговом центре, в бассейне явственно сквозит чья-то склизкая, злая воля. Значит ли это, что все привычные устои только камуфлировали звериный оскал? Требуются немалые физические силы, чтобы выжить в подобном «безвоздушном» пространстве. Чувство физической усталости отнюдь не иллюзия. Взгляды и развязная походка сброда, шатающегося по коридорам, невыносимы для любого, привыкшего к вежливому обхождению пассажира. Очевидно, что этих типов совершенно не волнует, как они выглядят со стороны. Когда сталкиваешься с ними в коридоре, загроможденном коробками с поклажей, они и не подумают уступить дорогу. Все время куда-то спешат, отталкивая локтями. Пассажиры непроизвольно держат руки в карманах, боясь, как бы у них не стащили бумажник, и в результате сами начинают ходить вразвалку, как это быдло.

То там, то здесь раздаются взрывы вульгарного хохота. Разинутые рты выставляют напоказ золотые зубы. Золотом сияют не только зубы – часы, кольца, цепочки блестят напоказ. Или вес напяленного на себя золота свидетельствует о богатстве? Или же они носят на себе все свое состояние?

Число пассажиров «нижних» палуб значительно возросло. Особенно бросаются в глаза коренастые тетки с завивкой «перманент», сидящей на их головах, как шлем. Кроме того, в разы увеличилось число детей. Эти оборвыши без устали мельтешат, как юркие бесенята. Должно быть, на корабль загружались целыми семьями. Даже если они не платили полную стоимость билета, получив на семью скидку, вопреки их замызганному виду можно предположить, что денежки у этого сброда водятся.

Центральный «квартал» корабля захватила молодежь. Такое впечатление, что за время стоянки в Нахе средний возраст пассажиров заметно снизился. Тусуются группками, одеты во всемирную униформу – кожаные куртки поверх футболок и джинсы. Развалившись на диванах в облаках табачного дыма, изрекают, не обращая внимания, есть ли у них слушатели:

«Латиноамериканским бабам подавай мачо…»

«На вид сразу и не поймешь, кто из них блядь, а кто целка…»

И тут же вышагивают пижоны в белых костюмах и черных очках, эдакие «сердцееды», – вклинившись в девичью группу, раздают налево и направо визитки. Парни с выкрашенными в желтый и лиловый цвет волосами, издавая при каждом шаге металлический звон, праздно кружат по палубе, как волки в вольере, и, чуть только выйдя на более-менее открытое пространство, с ходу пускаются в странный пляс, хватая друг друга в зажим, ударяя под зад коленом, прыгая в раскорячку. Избыток юной энергии томится в ожидании, когда откроются бары и дискотеки.

Не разберешь, кто из них богат, кто беден. И только замечаешь пробирающихся сквозь толпу, пригнувшись, мужчин и женщин, на лицах которых ясно читается недоумение: «Как этот сброд попал на корабль?»

Самэсу зашел в офис администрации и стал выспрашивать у второго секретаря, Кети, она же – «госпожа Боль»:

– Что, вечером намечается праздник? Ее кожа блестит, точно накануне тело вылощили в салоне красоты, она выглядит помолодевшей лет на пять. Свежезавитые рыжие волосы зачесаны наверх, зеленые глаза садистки сияют нестерпимым огнем.

– Теперь у нас каждый день праздник. Ты тоже, Самэ, можешь повеселиться. Но прежде сходи узнай, чем там недоволен мистер Икэда. Договорились?

В офисе администрации Икэды не видать. Практически весь персонал обновился. Никакой униформы. И Кети, и ее подручные, хоть и носят на груди таблички с именами, вырядились так, как одеваются воскресным вечером, отправляясь в модное кафе. Тому из экипажа, кто отважился надеть свой китель с серебряными нашивками на плечах, приходится волей-неволей выслушивать жалобы богатеньких пассажиров.

Самэсу отправился на поиски Икэды. Он увидел его за приоткрытой дверью в штабе Брюса Ли, занимавшем три смежных номера люкс. Эконом, разумеется, в форменном кителе, стоял с низко опущенной головой. Напротив него – загорелый, моложавого вида человек почтенных лет и нахальная девица, которой не было и двадцати, вероятно, его дочь. Самэсу решил выждать, спрятавшись за огнетушителем, пока все уладится. До него долетали обрывки разговора.

– Нас что, захватили бандиты? Разве не обязанность экипажа приструнить хулиганов? Негодяй, говорящий такие гадости девушке, должен сидеть в трюме под замком!

– Делайте что хотите, но вы должны отыскать мою драгоценную! Она где-то на корабле. Ее похитили! Преступник должен быть наказан!

Икэда отвечал, стараясь быть предельно искренним:

– Сделаем все, что в наших силах… Обратимся к господам пассажирам с призывом соблюдать на корабле этические нормы…

Но что толку в его благих намерениях? Послышался звук закрываемой двери, Икэда направлялся в его сторону. Самэсу сделал вид, будто он только что поднялся по лестнице, и спросил, что случилось. У эконома были синяки под глазами.

– Это всё эти, – он показал большим пальцем наверх.

Самэсу зашел в каюту капитана. Нанасэ был погружен в разбор партии знаменитого мастера игры «го». Он любил говорить, что это лучшее средство для успокоения нервов. Хвалился, что у него седьмой «дан» среди любителей. Видимо, он только что принял душ, одет был в трикотажный костюм, как будто отдыхает в гостиной у себя дома. При появлении Самэсу и Икэды он бросил только:

– А, пришли! – не поднимая глаз от доски. Удивленный Икэда вздохнул. Тогда только капитан оторвал глаза от доски и сказал:

– Ты опять со своим?

Икэда кивнул и вывалил все, что было у него на душе:

– Я больше не желаю спускаться на палубу! Вот только что у девушки пропала любимая сучка, еще кого-то оскорбили эти чумазые оборванцы, мне не дают прохода своими жалобами. А что я могу сказать – вам не повезло? Ведь до сих пор на «Мироку-мару» такие, как этот папаша с дочкой, были всегда всем довольны, никогда не возникало никаких проблем. Но только мы вышли из Нахи: «У нас увели собаку!», «Меня приняли за проститутку!», прямо какой-то «Сумасшедший корабль»! Все дни напролет выслушиваю жалобы. Сил больше нет.

Пропал‹а собаки и оскорбление на сексуальной почве – типичные мелкобуржуазные жалобы!

– И сколько жалоб вам удалось уладить? – спросил Самэсу.

Икэда продолжал взывать к капитану:

– Ущипнули за задницу, шумят за дверью каюты, коробки в коридоре мешают проходу, украли бумажник, надоедают хулиганскими телефонными звонками… Сколько раз после выхода из Нахи мне пришлось извиняться? Сумасшедший корабль, да и только! Так долго продолжаться не может. Все пассажиры сойдут на берег. Ну хорошо, пусть они захватили офис администрации, но почему именно я должен выслушивать жалобы? Почему я должен быть подтиркой у этой шантрапы?

– Икэда, не делайте ничего. Запритесь в каюте и читайте книгу.

– Но… – Икэда понурил голову.

– Сейчас любой наш ход ни к чему не приведет, – сказал капитан, искоса взглянув на Самэсу. – Подождем, когда враг первым сделает выпад. А пока будем наблюдать, на что горазды эти ребята. Если все пустить на самотек, они скоро докатятся до преступлений. Пусть с точки зрения компании они герои, но когда сойдем на берег, мы этого так не оставим. Надо подробно фиксировать все их правонарушения, чтобы потом легче было привлечь к суду, понятно? И ты, Самэсу, будь начеку! Один неверный шаг, и ты окажешься соучастником преступления. Ведь преступление уже творится на наших глазах. Это испытание для твоей совести. Не забывай!

Поняв в том смысле, что он не должен переступать черту простого очевидца, Самэсу кивнул. Он не дурак. Третий помощник капитана помогает капитану, третий секретарь помогает генеральному секретарю Брюсу Ли. Совмещая эти две роли, он, разумеется, всего лишь жалкая летучая мышь, неловко мечущаяся между двумя противниками. Но эта летучая мышь, будучи втравленной в политические интриги на корабле, больше всего нуждается в чувстве равновесия. Ни к одному из них не приближаться, ни от кого не отдаляться, быть на стороне Брюса Ли и при этом не предать капитана… Да, «пусть будет, что будет», эта позиция его спасет.

Если он, Самэсу, – летучая мышь, капитан и эконом – чайки. Как паразиты, кормятся с корабля и при этом безучастно взирают с высоты на происходящее, всем своим видом показывая, что правда на их стороне. Тогда Брюс Ли – это ворон, превративший корабль в оплот революции.

Самэсу вышел из каюты капитана, сказав, что до следующей вахты должен вздремнуть хоть пару часов.


Только он задремал, его поднял телефонный звонок. Генеральный секретарь на проводе. «Марш в библиотеку!»

– Какой-то профессор попытался изнасиловать Татьяну.

Кажется, это уже не сон. Во сне не было ни профессора, ни Татьяны. Была медсестра, которая прямо у него под носом начала расстегивать халат…

В библиотеке не протолкнуться. С мужчины, который и был, судя по всему, «профессором», стащили штаны, заставив сесть на пол. Сжав губы, он, точно надувшийся ребенок, уставился в одну точку на полу. Рядом с ним с безразличным видом стояла Татьяна, прикрывая руками оголенную грудь. Окружавшие их пассажиры и подручные Кети, ухмыляясь, говорили:

– Изнасиловать в библиотеке, где это видано!

– Вот она – интеллигенция!

Сидящий взывал к толпе:

– Я ни в чем не виноват. Эта женщина сама прижалась ко мне и совершила развратное действие. Меня подставили!

– Сам небось не прочь подставиться, – сказал панк в кожаной куртке, и вся компания загоготала.

– Эта женщина пыталась силой снять с меня брюки. Она просто сумасшедшая!

– Баба захотела снять с него брюки – ну и везет же некоторым! – не унимался панк, идиотски хохоча.

Правдивы ли оправдания этого мужчины, или он лепит наобум? В любом случае, Самэсу решил, что недопустимо и дальше делать из него посмешище, вырвал из рук подручного Кети брюки и бросил так, чтобы сидящий мог до них дотянуться. Тотчас появился Икэда в своем кителе и начал разгонять зевак со словами:

– Я во всем разберусь. Господа, прошу вас, расходитесь.

Мужчина, в лице которого не было ни кровинки, натянул брюки, со злобой глядя на Татьяну. Его взгляд должен был подтвердить его невиновность, но и Татьяна не выказывала признаков смущения. Самэсу сказал, что у него нет другого выхода, как попытаться сопоставить их утверждения, заручился согласием обеих сторон и пригласил Икэду принять участие в разбирательстве.

Для начала спросил у мужчины имя и род занятий. Тот без колебаний ответил:

– Мицуру Ямана. Изучаю философию.


Защитная речь Мицуру


Дверь библиотеки заперли на ключ. Его усадили под углом к женщине, покушавшейся стянуть с него брюки, и приступили к дознанию. При мысли о том, что теперь придется опять переживать случившееся, вновь и вновь прокручивая видеокассету памяти, Мицуру растерялся. Ему предстоит претерпеть унижения, чтобы победить в схватке с женщиной, пытающейся извратить реальность, и он понимал, в каком невыгодном положении оказался.

Некто Самэсу, третий секретарь, он же третий помощник капитана, осуществлял перевод. Он узнал, что женщину, обвинявшую его на английском языке с сильным русским акцентом, звали Татьяна.

– Так что же все-таки произошло, Татьяна? Расскажите все, как было, и поскорее уладим этот вопрос.

Мицуру, поддакнув: «Yes!», перевел взгляд на Татьяну. В такой ситуации надо уставиться прямо в глаза, чтобы пробудить совесть, подумал он распрямился, стараясь подчеркнуть свое достоинство.

– Он меня ударил и попытался повалить на пол, я закричала. Тотчас служащие и находившиеся поблизости пассажиры прибежали на помощь.

Точно читает заученный сценарий, подумал Мицуру. Но как отнеслись к услышанному эти двое? Ведь Татьяна, как и они, член экипажа. Что этот секретарь, что Татьяна, на вид ничем не лучше мерзавцев, сделавших из него посмешище. Когда зеваки сбежались в библиотеку, Татьяна легко переманила их на свою сторону. Им было достаточно одного взгляда, чтобы понять – она одна из них. И витавший здесь дух как нельзя лучше способствовал тому, чтобы объявить Мицуру «отвратительным, самовлюбленным извращенцем».

– Господин Ямана, не могли бы вы рассказать по порядку, что произошло, – сказал эконом спокойным голосом, предлагая Мицуру выступить в свою защиту.

Решив, что эконом – его единственная надежда, Мицуру начал «прокручивать» события. Прежде всего, что привело его в библиотеку… Стоит ему пару дней не видеть печатного текста, как его охватывает беспокойство. Все равно что, хоть полистать справочник по медицинскому законодательству, который в других обстоятельствах никогда бы не взял в руки.

– В библиотеке никого не было. Библиотекарь куда-то отлучился. Из пяти стеллажей с книгами я подошел к третьему и начал пролистывать наобум то, что попадалось под руку. Мне показалось, что кто-то вошел, но я не обратил внимания. Однако тотчас почуял запах духов и поднял глаза. Вот эта самая женщина стояла возле меня. Она расстегивала пуговицы блузки и смотрела так, точно хотела мне что-то сказать. «В чем дело?» – спросил я. Она зашла мне за спину и, обхватив, прижалась ко мне. Затем расстегнула мой ремень и попыталась спустить молнию на брюках. Я поначалу подумал, что это какой-то розыгрыш дурного вкуса вроде тех, что устраивают перед скрытой камерой. Но она и в самом деле попыталась снять с меня брюки, поэтому я начал воспринимать происходящее всерьез и стал оказывать сопротивление. Тогда она закричала. Тотчас в дверях, точно ждали сигнала, появились дюжие молодцы, завалили меня и, стащив упавшие до колен брюки, распластали на полу. Вот правда от начала до конца. Не знаю, за что мне выпала такая беда. Спросите у этой женщины. Чего, собственно, она от меня хотела? Чем я внушил ей такую ненависть?

Переводчик, чего-то там «третий», вкратце передал на английском оправдательную речь Мицуру, но последний вопрос перевел слово в слово. Татьяна, рассмеявшись в нос, ответила:

– У меня нет к нему ни ненависти, ни приязни. Пусть он прочел и написал кучу книжек, но зачем же распускать руки! Что бы он тут ни говорил, он сам снял с себя брюки.

Самэсу добросовестно постарался перевести слово в слово. Мицуру ждал с нетерпением, когда тот кончит переводить. Когда один и тот же вздор выслушиваешь дважды на двух языках, негодование возрастает вчетверо. Мицуру слышал на прогулочной палубе, как Татьяна говорит по-русски. Может, ему выругаться по-русски? – подумал он, но перед лицом эконома, бывшего его последней надеждой, все же решил изъясняться на правильном японском.

– Я только хочу знать, зачем ей понадобилось снимать с меня брюки. Не действовала ли она по чьей-то указке, чтобы заманить меня в западню? Иначе я это объяснить не могу. Все, что она говорит, ложь. Пользуясь отсутствием свидетелей, она хочет своим враньем затянуть на мне петлю.

Невыносимо терпеть эти мучительные «зияния», пока толмач подбирает слова. Мицуру утирал со лба пот, тяжело дыша. Началось контрнаступление Татьяны.

– С какой радости мне заманивать тебя в западню? Ты разодрал мою блузку. Когда ты снял брюки, у тебя была эрекция. Ты ударил меня, когда я попыталась оказать сопротивление. Вот правда.

– Я только корчился, пытаясь не дать стащить с меня брюки. Я отталкивал тебя, потому что ты вела себя непристойно.

– Ты был в возбуждении. Хотел меня изнасиловать. Этот синяк на моей груди – твоих рук дело.

Татьяна, завернув блузку, продемонстрировала бледно-синее пятно под левой ключицей.

– Как бы там ни было, – вмешался эконом, – свидетелей нет. Неопровержимых улик тоже нет. Насколько могу судить, зеваки собрались уже после того, как все произошло. Думаю, нет никого, кто бы мог подтвердить, как все обстояло в действительности. Что будем делать? Может, отмести оба показания и признать обе стороны потерпевшими? Ведь каждый убежден, что говорит правду, так? А по мнению противной стороны, он лжет.

Третий секретарь кивнул с триумфальным видом. В принципе Мицуру был резко против примирительного плана, выдвинутого экономом, но его тревожило, насколько правдоподобно звучат его утверждения для третьих лиц. Ведь даже он, Мицуру, совершенно не понимает, что руководило действиями Татьяны. Но правда ли, что не было свидетелей? Кого-нибудь, кто подглядывал бы через ряды книг за тем, как она напала на него? Но даже если б нашелся такой свидетель, где гарантия, что он подтвердит его версию? Мицуру молчал, и третий секретарь пробормотал по-японски с некоторым недоумением:

– Но так ли сильна Татьяна физически, что сумела стянуть с мужчины брюки? Если честно, он не кажется мне таким уж слабаком.

Самэсу засомневался: мог ли Мицуру позволить насильно снять с себя брюки.

– У этой женщины оказались на удивление сильные руки. Поэтому я вцепился в ремень. Тогда она изо всей силы сжала рукой мой член. Мужчина меня поймет – я уже не был способен оказать никакого сопротивления.

Правая бровь третьего секретаря подпрыгнула. Этот парень, подумал Мицуру, похож на неоперившегося следователя, хватающегося за мелочи в надежде отличиться.

– Но почему блузка Татьяны оказалась нараспашку? И кто-то ведь поставил синяк!

Тот, кто появляется на месте преступления постфактум, сразу же встает на чью-то сторону, и после его уже не переубедить. Но пожалуйста, ему, Мицуру, нечего скрывать.

– Я и мизинцем не притронулся к ее груди. Наверно, синяк поставил кто-то другой. Да, кстати, она с самого начала была без лифчика.

Третий секретарь, смущаясь, попросил Татьяну подтвердить этот факт, но она упрямо продолжала врать. Мол, лифчик с нее сорвал Мицуру. И тогда же поставил синяк. Вероятно, она думает, чем больше нагородить откровенной лжи, тем скорее ей поверят. Надо было и в самом деле влепить ей пару затрещин, подумал Мицуру, скрипя зубами.

– И где же лифчик? И как это возможно – стянуть лямки с плеч, не снимая блузки? Если бы на ней был лифчик, он бы сейчас болтался под блузкой.

Татьяна ответила невозмутимо:

– Наверно, все еще валяется под стеллажом.

Третий секретарь, взглянув, как отреагировал Мицуру на ее заявление, отправился на поиски того, чего не было. И вскоре вернулся, пронзая Мицуру презрительным взглядом. В левой руке он держал лифчик. Татьяна резким движением выхватила его, смяла в комок и, возмущенно пожав плечами, вызывающе посмотрела на Мицуру. Лифчик был без лямок.

– Что будем делать?

Третий секретарь подкрепил лживые наветы Татьяны. И призывал Мицуру признать свою вину.

– Все это ложь! Ты с кем-то сговорилась, чтобы загнать меня в угол! Ты собственноручно подбросила лифчик!

Моряки угрюмо проигнорировали его заклинания. Третий секретарь перестал переводить и только шумно сопел. Эконом рассматривал свои переплетенные на столе пальцы. В библиотеке воцарилась прямо-таки безвоздушная тишина. Выдержав паузу, заговорила Татьяна:

– Пусть хотя бы попросит прощения, я все забуду. Я быстро забываю обиды.

Самэсу согласно кивнул. Просить прощения? Но это значит признать свою мнимую вину! Мицуру был бы рад, если б в эту минуту корабль пошел ко дну. Пусть бы всем скопом захлебнулись и те, кто заманил его в западню, и те, кто поверил лживым обвинениям этой женщины, и те, кто смеялся над ним. А ее, сейчас же, не дав опомниться, задушить своими руками! И распрощаться с миром, который всего лишь снится ему и Аои.

– Я ни за что не стану просить прощения. Это тебе надо просить у меня прощения. Раскайся, пока не поздно. Не то гореть тебе в адском огне!

Третий секретарь собрался переводить слова Мицуру, но эконом удержал его и что-то шепнул на ухо. Тайный сговор?

Третий секретарь передал Татьяне:

– Он просит прощения, будем считать, что вопрос исчерпан.

Ничего себе «вольный перевод»! Мицуру ударил кулаком по столу:

– Это подлог! – И сам по-английски повторил только что произнесенную реплику. Татьяна, фыркнув, сказала, точно сплюнула:

– Раз так, пеняй на себя. Тебе это так не пройдет! – Продолжая сжимать в кулаке лифчик, она покинула «место преступления».

Эконом схватился за голову. Третий секретарь, вздохнув, посмотрел на часы, сказал, что ему пора заступать на вахту, и ловко сбежал, оставив эконома расхлебывать ситуацию. Вновь повисла безвоздушная тишина, эконом остался лицом к лицу с Мицуру. Мицуру, точно заклиная его, тихо пробормотал:

– Я читал книгу. Если б у книги были уста, она бы рассказала все, как было.

Эконом бросил сочувственный взгляд на Мицуру и кивнул.

– С этим кораблем что-то не так, – сказал Мицуру, и тот закивал еще энергичней.

Мицуру смотрел на него с недоверием. Только что вел нелепейшие переговоры, а сейчас занял позицию эдакого восприимчивого к чужим бедам, сочувственного собеседника. Что это – профессиональная привычка раздавать всем сестрам по серьгам?

– Меня хотят запугать? Здесь все в сговоре против меня!

Мицуру захотелось вымазать тушью лицо эконома, на котором было написано: «Как же хорошо я вас понимаю!»

– На корабле действительно что-то не так, вы правы.

Видимо, эконом сболтнул лишнее. Так или иначе, на этом корабле лучше не засиживаться. Решив уговорить Аои сойти в Шанхае, Мицуру поднялся с места. Эконом устремился вслед за ним, виясь ужом.

– Я убежден в вашей невиновности, – затараторил он. – Но мне кажется, надо постараться ее не провоцировать. За всем этим что-то кроется. Я буду на вашей стороне, насколько смогу. Прошу вас, поверьте мне!

«Хоть и исторг он из себя, стреляя глазами по сторонам, эти взволнованные слова, как можно ему верить?» – подумал Мицуру.

Пусть ложь растает вместе с пеной волн! На этом корабле есть лишь одно существо, которому он может доверять. Мицуру бросился в каюту, чтобы поскорее прижаться к теплой плоти Аои.


Каюта была не заперта, но Аои в ней не оказалось. Скорее всего, пошла искать его, ведь, уходя, он сказал, что только возьмет в библиотеке книгу, и пропал. В библиотеке толпились люди. Она ведь страшно любопытная, наверняка заглянула через головы зевак, чтобы узнать, что там внутри происходит…

Мицуру захотелось содрать кожу со своего лица. Если Аои видела его в этом постыдном положении, со спущенными штанами, поваленного на пол… Он не знал, что делать. Живо представил себе, как Аои продирается через толпу и убегает куда-то, где он не сможет ее настичь. Как поступает женщина, увидевшая своего возлюбленного в постыдном положении? Допустим, как бы поступил я, если был бы женщиной? – размышлял Мицуру. Растолкал бы толпу и обнял того, кого выставили на всеобщее посмешище, поверив, что все обвинения ложны… Он пытался убедить себя, что, окажись Аои в библиотеке, она бы поступила именно так. Ни за что на свете он больше не наденет эти сдернутые с него брюки! Брюки, на которые пало проклятье, надо бы водрузить среди библиотечных книг, как жертву на алтарь. Мицуру сунул в карман брюк записку. Он написал на ней:


«Эта женщина самоутверждается при помощи лжи».


Его брюки будут обличать ложь Татьяны, свидетельствуя о том, что у нее уже есть «судимость». И все же, сколько ни ломал голову, он не мог разгадать ее истинных мотивов. Какая ей выгода от того, чтобы возводить на него дикую напраслину? Собиралась его шантажировать? Он ждал, что она выставит избитое требование: «Выкладывай деньги, если не хочешь иметь дело с полицией!», но тогда почему она не довела замысел до конца и согласилась замять дело? Или она продолжит свои преследования?

А что, если Аои похитили? – вдруг подумал он. Но зачем? Какой резон похищать на корабле? Ведь злоумышленника арестуют раньше, чем он успеет распорядиться полученным выкупом. Бросилась в море? Нет, это еще труднее вообразить. Неизвестно, как он поступил бы на ее месте, но Аои не из тех женщин, которые сгоряча накладывают на себя руки.

Мицуру ходил взад и вперед по каюте, жуя соленую морскую капусту, чтобы успокоиться. На всякий случай заглянул в стенной шкаф и под кровать. Чем дольше ее нет, тем призрачней ощущение того, что она когда-то находилась в этой каюте. Прошел час, он больше не мог оставаться здесь один на один со своими гнетущими мыслями и уже решил пуститься на поиски, как вдруг, точно нарочно выжидавший удобный момент, раздался звонок. Из трубки просочился растерянный голос:

– Это Китадзима Вельветмен. Спасите меня. В моей каюте завелись злые духи!

– Злые духи? Это не по адресу.

– Выслушайте меня! Они пристают ко мне и моей матери со странными угрозами. Не дают нам и шагу ступить. Они откуда-то узнали, почему я плыву на корабле. Прошу вас. Изгоните их.

– Я занят.

Нехорошо по отношению к Вельветмену, но сейчас главная задача – найти Аои.

– Разделаюсь со своим, и тогда, может быть, помогу, – отрезал он, повесив трубку, и поспешил на самую верхнюю палубу.


В клубах дыма от брошенной на сковороду вяленой рыбы и запаха пригоревшего кунжутного масла закручивались шумные вихри: толкались, ели стоя, спорили, кто-то что-то разыскивал… Только узор на шторе напоминал о том, что здесь был ресторан. Столы, накрытые белой скатертью, с гвоздикой в узкой вазе, были сдвинуты в угол, вместо них ресторанный зал захватили грубо сколоченные на скорую руку лотки с дешевой едой. Стол, за которым они обычно ели с Аои, убрали, вместо него появился ларек с горячей лапшой.

– Куда делся наш стол? – спросил Мицуру у человека, который за стеной густого пара призывно махал рукой.

Видимо, не расслышав, тот выкрикнул:

– Лисья лапша! – и бросил сухой комок в кипящую воду. Мицуру от досады щелкнул языком и пошел кружить среди лотков в поисках Аои. Как она и хотела, корабль превратился в базар. Наверняка она с упоением бродит по судну. При этой мысли его охватило предчувствие, что ее лицо вот-вот выглянет из-за какой-нибудь палатки. Из камбуза показались женщины, толкающие тележку, высоко наваленную деревянными решетками-дуршлагами. За ними пошли официанты, расталкивая посетителей и сбрасывая грязную посуду в притороченное к тележке пластмассовое ведро. В зале ресторана нашлись даже палатки, где потчевали хот-догами и суси, посетители неугомонно сновали, всецело поглощенные мыслями о еде. Порой в толпе мелькало женское лицо, напоминающее Аои, но тщетно Мицуру пытался протиснуться, он всякий раз не успевал, получая в глаза порцию обжигающего маслянистого пара, и только впадал в еще большее отчаяние.

Он замер в замешательстве посреди горячих клубов пара, валящих из кастрюль, когда кто-то хлопнул его по плечу. Обернулся – перед ним стоял, ухмыляясь, с банкой пива в руке, тот самый панк, который давеча потешался над ним в библиотеке.

– Что, опять гоняешься за юбками или ищешь кого?

Мицуру, игнорируя его, направился к выходу, но парень не отставал:

– Не слишком-то ты любезен. Ну же, пойдем, выпьем по одной. Ты ведь кого-то ищешь. Я тебе помогу.

Мицуру вновь посмотрел на него. Лицо не внушало большого доверия, но было такое впечатление, что парню что-то известно. Поддавшись указанию его подбородка, Мицуру вошел в палатку, расположившуюся в углу зала для отдыха. Не успели они присесть на деревянных ящиках, прикрытых шерстяным одеялом, как бабка с золотыми зубами, не дожидаясь заказа, принесла на подносе стаканы с водой, лед, бутылку и поставила перед ними.

– Голоден? – спросил парень.

– Немного.

– Дай-ка нам какой-нибудь жратвы поприличнее! – крикнул парень бабке с видом завсегдатая.

Широко раздвинув ноги и положив ладонь на промежность, он другой рукой залихватски разлил спиртное, пальцами бросил лед и придвинул стакан Мицуру.

Мицуру вообще тяжело сходился с людьми, а один на один с хамоватым юнцом у него напрочь отшибло дар речи. Его неизменным правилом было жить по возможности особняком, не заступая на чужую территорию. Но со вчерашнего дня невидимые рубежи рухнули, плебейские волны захлестнули корабль. Визави был много его моложе, но обращался с ним запанибрата. Впрочем, не исключено, что в глазах зевак, заставших случившееся в библиотеке, Мицуру был одного с ним поля ягода.

Панк достал из кармана видавшей виды кожаной куртки мятую, со спрессованными в один ком сигаретами пачку «Мальборо» и предложил Мицуру.

– Не курю, – отказался тот.

Фыркнув, парень поднес огонь к своей сигарете. Мицуру не понравился его кокетливый, нервный смешок. Возможно, это тик, вызванный постоянным поиском повода для насмешки, чтобы развеять скуку. Сделав затяжку, панк, навязчиво желая воскресить события в библиотеке, сказал:

– Однако ты парень не промах, – и зашелся гнусавым смехом.

– Кончай этот дурацкий смех! Жалко на тебя смотреть. Охота смеяться, перемалывая одно и то же! Что, жизнь не сложилась, больше не на чем отвести душу?

Панк не сразу уловил смысл обращенных к нему слов, поперхнулся, на мгновение задумался и вновь залился прежним смехом.

– Ты прав, жизнь – дерьмо, поэтому я и сел на этот корабль. Поработал, накопил деньжат. Сказали, если подвалишь в Наху, можно задаром прокатиться на шикарном лайнере. Не успели отплыть, а тут ты – намылился бабу отодрать. Да еще в библиотеке! Я раньше думал, что в библиотеке книжки читают.

– Она на меня напала.

Панк язвительно расхохотался:

– Это еще забавней!

Ясно, что парню было наплевать, как все обстояло на самом деле.

– Не повезло тебе. От баб с такими ручищами держись подальше. Мокрого места не оставят. Откуда плывешь?

– Из Токио.

– А куда?

– Опять же в Токио.

Высокомерно оставив ответ без внимания, парень осушил стакан. Мицуру решил не распространяться о себе и не пререкаться попусту. Раз уж мы с ним «одного поля ягода», подумал он, не стоит демонстрировать свое самолюбие и твердость характера, пусть говорит что хочет.

– Токио доживает последние дни. Кого ни возьми – как вареный картофель. Цены наркоты до небес, а сплошь паленое, кайфа никакого. НЛО не прилетает, работа хреновая, политика прогнила. Таких, как я, недобитых панков, еще с горсть осталось, но что это меняет? В других странах небось то же самое. Чуть оплошаешь – кранты, хуже, чем в Токио. У меня есть друганы, в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Берлине, Лондоне тот же отстой – деревни для старперов-туристов. Большинство наших ребят с безнадеги впали в детство, ушли в наркоту или религию, другие вдарились в воровство, попались и в тюряге дошли до ручки, теперь ни бе ни ме. Честно говоря, эта баба меня и завербовала. Не хочешь, мол, на корабле поплавать? Ну я и согласился.

Мицуру изменился в лице. Значит, парень с Татьяной заодно. Сдержав гнев, он выдавил из себя улыбку. При этом обдумывал, как бы изловчиться и парировать оскорбления этого хама, чтобы после, не торопясь, найти способ отомстить.

– Татьяна, слышь, говорит, что это вольный корабль, который не подчиняется ни одному государству, ни Японии, ни Америке. Как остров, дрейфующий по морям, на котором нет правительства и в чьи дела никто не суется. Самый большой в мире корабль беженцев. А меня всегда тянуло к беженцам, вот я и решил, что в коня корм, и поплыл. И знаешь, какую работу мне поручили? Присматривать за заложниками.

– Заложники? Какие еще заложники?

– Понятное дело, все вы, богатые пассажиры. Деталей не знаю, но это судно уже не роскошный лайнер, а корабль беженцев. А вы – ценные заложники, обеспечивающие безопасность беженцев. Заложники – все равно что боги-хранители.

– Но я все равно не понимаю. Какое это имеет отношение к моим брюкам?

– Не знаю. Есть разная тактика. Заложники – они, конечно, ценные пассажиры, но все же заложники, поэтому ничего не исключаю. Все прояснится в процессе. Кстати, ты, кажется, изголодался по женскому полу? Хочешь, сведу тебя с клевой телкой? Но про Татьяну забудь.

– Так ты еще и сутенер?

– Сервисное обслуживание. Если заложники посвятят свой досуг женщинам и беспорядочному сексу, глядишь, будут поспокойнее. Заложники-то нужны вовсе не для того, чтобы требовать выкуп. Моя главная обязанность – ублажать богатых японских девчонок. Отдаться сексу или увлечься азартными играми – для заложника нет другого способа развеять скуку и подсластить свое горестное положение. А ты что предпочитаешь? Второй способ – самый простой. Физическими силами и самолюбием, как я погляжу, ты не отличаешься, поэтому спускай деньги, и чем больше, тем лучше!

– Я отказываюсь и от того и от другого.

– Остается преть в библиотеке.

Как раз в это время золотозубая бабка принесла рыбу, вареные овощи и жареного цыпленка.

– В счет предоставленной информации, – парень всучил чек Мицуру.

Но разве можно считать его треп информацией?

– Ты вот что мне скажи. Я ищу свою спутницу. Такого вот роста, волосы длинные, бесхитростное лицо, говорит на киотоский манер. Только что была где-то здесь.

Парень сложил приметы Аои, как кусочки пазла, и усмехнулся, точно во что-то посвященный.

– Да, точно, была тут одна деваха, чем-то напоминает Татьяну. Но она вместе с Брюсом Ли ушла на верхнюю палубу. Ага, я вижу, тебе по вкусу властные женщины типа Татьяны. Короче, ты – мазохист?

Парень явно поспешил с выводами. Решив, что он имеет в виду кого-то другого, Мицуру вздохнул с облегчением. Надо вернуться в каюту, и если Аои там, ничего не обсуждая, завалиться с ней в постель, а если ее нет, вновь отправиться на поиски.

– Счастливо оставаться. – Мицуру бросил, не считая, деньги и поднялся.

– А кушаньки кто же будет? – Парень напоследок окатил его своим гнусным хохотом. – Или у тебя баба на первое, второе и третье? Если она тебя кинет, еще увидимся. Меня Харуо звать. Слышал небось? Минами Харуо. Милое имечко, спасибо папане.


Каюта была пуста. Не было ни Аои, ни их багажа. Он решил, что ошибся каютой, взглянул на номер на двери и понял, что пришел туда, куда шел. Прижался лицом к подушке, и обоняние защекотал еще не выветрившийся аромат ее тела.

Это называется быть растоптанным. Если время не двинется вспять, математически достоверный субъект достоин скорби. Он допустил ошибку, сунувшись в библиотеку. Надо было сойти с корабля в Нахе. Не зря его мучила совесть по отношению к Мисудзу. Если б не взял с собой паспорт, ничего бы не произошло…

Мицуру лихорадочно начал себя обыскивать, моля о милосердии. Роясь в карманах, попытался вспомнить, где и когда он в последний раз видел свой паспорт… Он хорошо помнил, что паспорт вместе с наличностью запихнул в боковое отделение дорожной сумки. Неожиданно участь «заложника», о которой говорил Харуо, обрела реальные очертания. Если он не отыщет свой паспорт и паспорт Аои, они не смогут покинуть корабль. И это еще не все. Не исключено, что его привлекут не только как умалишенного, но и как нелегального пассажира. Наверняка на корабле есть нелегальные пассажиры. Если его причтут к их когорте, каким образом он сможет оправдаться? Пожалуй, эконом удостоверит его личность. Без его помощи он не найдет ни паспорта, ни Аои. Очевидно, нет другого выхода, как понадеяться на этот китель. Некогда предаваться отчаянию, не время раскаиваться в содеянном. За те несколько часов, что остаются до прихода в Шанхай, он обязан разделаться с навалившимися на него напастями. Лиха беда начало. Или это кара за то, что непомерно размечтался о будущем счастье?… Почему-то в мозгу замаячил, двоясь, троясь, холодный лик Мисудзу.

Мицуру бросился вон из каюты. Огонь в справочном бюро был потушен. Он вбежал в офис администрации. Молодой служащий, попивая кофе, с головой ушел в компьютерную игру. Мицуру спросил, где эконом, и служащий ответил жестом, изобразившим пинок под зад.


Постельный клоп


Эконом стоял на прогулочной палубе, облокотившись о поручни, подперев ладонью щеку, и, держа в свободной руке фуражку, смотрел на ночное море. Дождливые тучи сплошь затянули небо, туман окутал и горизонт, и волны, и луну. Словно смотришь сквозь матовое стекло. Нет, эконом вслушивался в море. Гул ветра, плеск рассекаемых волн, урчание двигателя не затихали ни на минуту.

– Ну вот и снова встретились. Что-то случилось? – эконом заговорил первым.

Мешаясь с запахом моря, от волос эконома, разделенных на косой пробор, шибануло бриолином. Мицуру почему-то почудилось, что этот запах подтверждает его искренность. Он сообщил ему, что Аои куда-то исчезла, что пропал багаж вместе с паспортом и деньгами. На мгновение в глазах эконома мелькнуло: «Ну вот, опять…» Его лицо, изборожденное усталостью, состарилось за эти несколько дней лет на семь.

– Не знаю почему, но мир как будто перевернулся вверх дном.

Сочувствуя Мицуру, эконом стал убеждать его, что для его же пользы лучше смириться с обстоятельствами.

Точно ища поддержки у темного моря, эконом, не пытаясь оправдываться, признался:

– Такое ощущение, будто присутствую на каком-то спектакле. К тому же в высшей степени тоскливом. Я по своей сути человек наивный и простодушный, а потому не могу угнаться за событиями.

– Что вы имеете в виду? Хотите сказать, что вы тоже потерпевший?

– Я не снимаю с себя ответственности. Поэтому постараюсь сделать все, что в моих силах. Но когда за один день наваливается столько недоразумений, что их хватило бы лет на десять, я впадаю в панику.

– Да уж, недоразумений хватает, и кто-то должен за все ответить.

– Так точно, надо что-то предпринять, но каким образом?… Если честно, мне хочется умереть.

– Не надо так шутить, – сказал Мицуру, но, глядя на вскипающие свинцовые волны, остро ощутил, что по ту сторону поручней, совсем близко, затаилась легкая смерть. В шуме рассекаемых волн, точно голоса зазывал, слышалось: «Добро пожаловать!», так что он невольно вцепился руками в поручни и отпрянул назад.

– Ваше появление меня приободрило. Нет, честно. Если мне суждено умереть на корабле, придется и на том свете помогать пассажирам переправляться через реку смерти.

Эконом улыбнулся с самоиронией.

– Это – шутка, – добавил он, улыбнувшись Мицуру.

– Но есть у вас хотя бы догадки, как все произошло?

Эконом пожал плечами:

– Не знаю, что замышляет этот китаец. Как только Брюс Ли взошел на борт, все здесь пошло шиворот-навыворот.

Он рассказал о том, как развивались события после выхода корабля из Кобе. Пресловутый Брюс Ли купил корабельную компанию и то ли хочет превратить «Мироку-мару» в базу для мафиозной торговли, то ли после захода в Шанхай судно устремится в край демонов, где не действуют человеческие законы; во всяком случае, насколько он понимает, новые хозяева собираются взять под свою опеку идущие с материка потоки беженцев и наркотиков, чтобы переправлять их по назначению.

– Короче, обделывать всякие грязные аферы с нелегальным экспортом?

– Точно сказать не могу. Но достаточно взглянуть на свору, захватившую корабль, у всех на лицах как будто написано: «Быстрей набивай мошну!» Ведь море – это природный сейф. Раньше, к примеру, богатели на шкурах тюленей и пухе альбатросов. Кто-то разжился на селедке, на тунце, на кораллах. Сейчас в здешних морях можно поживиться наркотиками, оружием и нефтью. Здесь легче нагреть руки, чем на суше. Поэтому они все и повалили в море на свой страх и риск. Ведь и с беженцами то же самое. Они бросают свою страну и платят посредникам значительные суммы, думая, что за морем их ждет райская жизнь. Впрочем, по мне само море и есть рай земной.

– На корабле плывет много женщин, так они что… эти…

– Да, скорее всего, – кивнул эконом. – Та самая Татьяна, которая на вас напала, вероятно, заправляет организованной проституцией на корабле. Вам не стоило с ней связываться.

Если между пропажей Аои и «организованной проституцией» есть какая-то связь, возможно, ее тоже готовят к тому, чтобы насильно выставить на панель. Нет, Аои не та женщина, которая позволит так просто себя похитить! Она наверняка по-прежнему блуждает где-то по палубам, надеясь на его помощь. Мицуру взглянул на часы. Уже двенадцатый час. Если за эту ночь не удастся каким-то образом разыскать ее и паспорта, прощай надежда сойти в Шанхае. Мицуру взмолился, обращаясь к морскому мраку:

«Пусть Аои, как всегда, блуждает во сне… Сделай так, чтоб мы встретились, как в ту ночь!»

Если она похищена, его очередь ее похитить.

– Мы не можем вместе умереть, пока не сойдем с корабля, – прошептал Мицуру.

– Да, – отозвался эконом. – Я умру только после того, как исполню свой последний долг. Спасу «Мироку-мару» от рук бандитской шайки.

В этот момент море, казалось, глубоко вздохнуло, и полил тепловатый дождь.

Мицуру рванул. В зал для отдыха, в дискотеку, в казино. Метался, не разбирая пути, по коридорам, спускался и поднимался по лестницам, словно обезумевший, расталкивал толпу. Как и он, все вокруг были на взводе. Спорили до хрипоты, отплясывали до седьмого пота, швыряя деньгами, пожирали глазами рулетку. Заглянув в зал для карточных игр в глубине казино, Мицуру заметил третьего секретаря и бросился к его столу:

– Вы знаете, что с моей спутницей?

– Не знаю, – ответил тот, несколько оторопев.

Неожиданно сидящий рядом с ним крупный мужчина процедил по-английски:

– Никчемный профессоришка? Иди-ка ты в трюм!

Мицуру показалось, что он ослышался. Слова явно предназначались ему, но что они значили, он не понимал.

За этим же столом сидел капитан в смокинге, он безнадежно проигрывал, но не мог выйти из игры. Капитан предложил Мицуру занять его место, но тот резко отказался и покинул казино.

Ему встретилась Татьяна, обдала его злобно-презрительным взглядом:

– Ты еще здесь?

А где же он должен быть? Внезапно Мицуру решил спуститься в трюм и поискать Аои там. Наверху его беготня не принесла никаких результатов, а там он, по крайней мере, будет вдали от любопытных глаз.

Но вначале он зашел в спортивный зал. Свет потушен, но слышится многоголосие прерывистых дыханий, точно наслаивающихся друг на друга. Приставив ладони к стеклу, он попытался что-то разглядеть в темноте. Зал, предназначенный для занятий аэробикой, был окутан дымом марихуаны, оргия была в самом разгаре. Всматриваясь, он молился, чтобы там не оказалось Аои. Он разглядел шесть пар соединившихся мужчин и женщин, мужчин и мужчин, но, к счастью, ее среди них не было. Он опять пошел блуждать но коридорам, как вдруг на глаза попалась дверь с табличкой «Private». Повернул ручку, дверь легко открылась. Пахнуло машинным маслом, шум парового котла доносился, как тяжелые вздохи. Налево и направо протянулся сумрачный коридор, в стороне кормы маячили какие-то люди. У стен, выкрашенных в зеленоватый цвет, громоздились картонные коробки. С каждым шагом все отчетливей слышалось детское бормотание. Ребенок сидел в щели между коробками и, что-то бормоча себе под нос, смотрел с недоверием на Мицуру. Очевидно, его оставили сторожить багаж.

Следующим появился смуглый человек средних лет с золотыми зубами и, услужливо улыбаясь, заговорил с Мицуру на ломаном японском:

– Женщины, мужчины, дешево. Часы, лекарства, дешево. Покупать?

Он достал из кармана что-то похожее на цветной рекламный вкладыш в газете и сунул Мицуру. Тот решил, что это каталог часов и китайских снадобий, но увидел улыбающиеся лица юношей и девушек, которые, вероятно, и были товаром. Этот человек, одетый в тенниску и трикотажные штаны, заняв позицию возле туалета, отлавливал случайно забредавших сюда лохов. Отмахнувшись от него как от назойливой мухи, Мицуру устремился по коридору все дальше и дальше, пока не наткнулся на трех, голых по пояс мужиков, увлеченно играющих в кости. Они подняли на Мицуру возбужденные глаза. В этот момент он почувствовал, как кто-то насел на него со спины, и внезапно Мицуру скрутили, ударили под ребра, заставили опуститься на колени. Увлеченно игравшие в кости мужики тотчас схватили его за бока и потащили, волоча по земле, в конец коридора, заколотили в дверь. Мицуру напряг колени, извернулся, отбросил насильников и попытался рвануть назад по коридору, но путь ему преградили двое.

– Что вам от меня надо?

Мужики, от которых он едва сумел отбиться, приближались, намереваясь зажать его в клещи. Мерзавцы почему-то улыбались, точно пытаясь скрыть смущение. Один Мицуру сохранял серьезное лицо и, терпя тупую боль в боку, пригнувшись, сдерживал нападавших. Пока не приперли к стене, надо пустить в ход кулаки и бежать. Мицуру, наметив стоящего впереди коротышку, пошел на прорыв. Но в следующий момент оказавшийся рядом великан нанес точный удар, и Мицуру напрочь потерял способность двигаться. Железная дверь в кормовой части открылась. Грузовой отсек, скудно освещенный голой оранжевой лампочкой. Туда и вбросили Мицуру. Закрылась дверь, повернулся ключ.

Некоторое время он не мог пошевелиться, точно превратился в личинку. Боль в паху и в боках распространилась по всему телу и, слабея, перешла в чувство смертельной усталости. Это какое-то надувательство! Садясь на корабль, он отнюдь не рассчитывал на подобную передрягу. А ведь именно Аои предложила плыть на этом сумасшедшем корабле. Он ее обрюхатил, но все началось в ту ночь, когда он повстречал ее во сне. Как было бы славно, если б это тоже был сон! Надо было проснуться чуть раньше. Упустил свой шанс и вернулся в мучительную, унизительную реальность. Пробудившись от сна, скатился в настоящий кошмар.

Боль наконец утихла, и он смог оглядеться. Помимо полотенец, постельного белья, лампочек, стульев и прочего корабельного инвентаря высились под потолок затянутые сетками пирамиды деревянных ящиков и картонных коробок, набитых загадочным грузом. Он не стал любопытствовать. Хотелось на время отгородиться дамбой от наличной действительности. Б любом случае необходимо передохнуть. Как только он проявляет активность, все идет шиворот-навыворот. Корабль превратился в камеру пыток. Точно действует незримая злая воля, намеренно избравшая Мицуру мальчиком для битья. И не остается ничего другого, как безропотно терпеть.

Мицуру, утрамбовав большой тюк, набитый грязным бельем, приспособил его под лежанку и решил, что ему ничего не остается, как завалиться спать. Какое было б блаженство, оставив тревоги о будущем, позабыв душевные муки, увидеть себя во сне купальщиком в омуте теплых грудей!..

Но, увы, он не в состоянии забыться настолько, чтобы посреди бедствий беззаботно наслаждаться сладостными сновидениями. Б трюме тяжелая вибрация пронимает до мозга костей, кажется, что двигатель подступает со всех сторон. Отчаявшись уснуть, Мицуру решил развивать в себе умение сожительствовать с бедой. Стал вспоминать Аои в минуты страстных ласк, призывая ее к себе, вновь попытался уснуть, представив, что лежит в палате психиатрической лечебницы, и крепко закрыл глаза.

Удалось-таки погрузиться в неглубокий сон, но тотчас приснилось, что корабль уже покидает Шанхай, а он не успел сойти на берег, и в ужасе проснулся. В ту же минуту что-то кольнуло его в бок, он вскочил, подумав, что в грязном белье затерялась иголка, завернул рубашку, потер кожу и почувствовал зуд. Под ногтем застряло что-то размером с рисовое зернышко. Он разжал пальцы, и это нечто резво выпрыгнуло.

Вошь? Клоп? Мицуру не мог определить, так как никогда не видел ни того, ни другого. Ясно одно – это насекомое, кусающее людей. Внезапно он почувствовал голод. Горло першило от скопившейся в грузовом отсеке пыли, зачесались глаза. В верхнем кармашке пиджака лежал пакетик с сушеной морской капустой, подарок Аои. От капусты еще сильнее будет саднить горло, но он все равно сунул сухую пластинку в рот, чтоб хоть как-то утолить голод.

Взглянул на часы. Видимо, ударились обо что-то, когда на него напали в коридоре. Стекло покрыто трещинами, время остановилось на одиннадцати часах сорока семи минутах. Ужасной несправедливостью показалось, что он один обделен временем. «Неужто только мне так не повезло?» – подумал он. А кстати, что стало с этим, как его бишь там, Вельветменом? Тотчас заскребло на душе, что слишком холодно с ним обошелся. Окажись он сейчас здесь, было бы с кем поговорить. В это время послышались шаги, спускающиеся по железной лестнице. Темный силуэт, позевывая, приблизился к Мицуру. Писклявый голос прошептал по-английски: – Английский понимаешь?

– Я хочу выйти отсюда! Сделайте что-нибудь! – отозвался Мицуру.

– Сиди смирно и не рыпайся. Приказ свыше. Ни о чем не беспокойся. Хорошо, где нас нет. А богатеям везде море по колено.

Судя по акценту, перед ним был китаец.

– Деньги при себе есть? – спросил силуэт.

У него наконец-то обнаружилось лицо, довольно-таки женоподобное. Если разделить плывущих на корабле на победителей и проигравших, то в стане победителей преобладали физиономии с женоподобными ужимками либо натянуто ухмыляющиеся, точно скрывая что-то постыдное. Когда на угрюмых лицах Мицуру или эконома, из команды проигравших, мелькала кривая усмешка, победители без труда улавливали ее смысл, но она вызывала у них только презрение.

– Если хочешь спать на кровати – три тысячи иен. Голоден? За тысчонку принесу жратвы, – человек протянул пятерню и пошевелил пальцами, призывая Мицуру раскошелиться.

– У меня есть своя каюта с кроватью. Поесть я могу и в ресторане. Где здесь выход? – обогнув вымогателя, Мицуру направился к лестнице. – Мне делать нечего в этом сарае.

– Там нет выхода. К тому же это не сарай.

– А что тогда? Тюрьма? Ты надзиратель? Но я-то не заключенный!

– Здесь «Дом дружбы». А я в нем заведующий – Артур Дзин, прошу любить и жаловать. Мой долг обслуживать тебя как дорогого гостя. Можешь мечтать сколько влезет о том, чтобы выйти на волю, но портить со мной отношения не советую, пожалеешь. В любом случае тебя вновь вернут в «Дом дружбы».

«Что за чушь он несет?» – думал Мицуру, поглядывая на своего противника исподлобья. Но нутром чувствовал, что все препирательства впустую.

– Скоро к тебе присоединятся дружки, и, если станет скучно, можете перекинуться в кости. Звон кубиков в чашке, как пение сверчков, навевает кротость и умиление… Если хочешь бабу, только скажи, сейчас же позову. Ох и отведешь на ней душу! Сейчас твоя краля небось уже визжит под другим мужиком. Мир переменчив. Мир движется быстрее, чем наш корабль. Если не хочешь отстать, надо опрометью гнать вперед. Что делать? Главное, правильно распорядиться деньгами.

– Дай мне поговорить с твоим боссом. Я хочу спросить у того, кто меня запер, в чем я провинился. Это серьезное преступление. Сойдя на берег, я подам в суд.

– Кончай борзеть. Тебе не хотят ничего плохого. Приобретешь ценный жизненный опыт. Устраивайся поудобнее, отоспишься вволю. А преступления совершают все, так или иначе. Есть страны, где многие не смогли бы выжить, если б не совершали преступлений – так уж устроен мир. Когда вы лезете в эти страны со своей никчемной помощью, то называете их «третьим миром», а когда предпочитаете обходить стороной, клеймите трущобами. Ваши законы основаны на несправедливости. Почему мы должны соблюдать законы, которые вы изобрели, чтобы защитить свою жизнь? К тому же здесь уже не Япония. Извини, но ты проморгал революцию! Твоя Япония, считай, пошла ко дну.

Произнеся свою победоносную речь, Дзин расхохотался и похлопал Мицуру по плечу. Спорить бесполезно. В конечном счете нельзя исключить, что в этой послереволюционной зоне беззакония он, сам того не осознавая, совершил какое-то преступление. И приговорен к тюремному заключению без объяснений, в чем его вина. Если такова реальность, надо приспосабливаться к реальности.

Его друга обвинили в шпионаже только за то, что он фотографировал в сибирской деревушке, арестовали и допрашивали в течение двух недель. Одна женщина, путешествовавшая по Ирану, была арестована исламской полицией, изнасилована следователем и выслана из страны, обобранная до нитки. В Камбодже турист, искатель приключений, был схвачен солдатами Пол Пота, пытался бежать через джунгли и был застрелен. В Перу служащий иностранной компании, решив, что в воскресенье партизаны тоже отдыхают, поехал покататься за город на автомобиле, был атакован отдыхающими партизанами и зверски убит.

На суше помимо государственных границ и административных делений проходит множество рубежей, не доступных здравому смыслу. Пересечешь их, и остается уповать только на милость судьбы. Об их существовании не знаешь, пока не переступишь. За миром не угнаться. Этот тип прав. Опасные рубежи пролегают и по морю. И этот корабль мчится к ним на всех парах.

– Все ясно. Но хотя бы дай нормально поспать. На кровати без насекомых.

Мицуру прекратил бесполезное сопротивление. Надо постараться завоевать доверие этого подонка.

Дзин вновь протянул пятерню. Мицуру достал три тысячи.

– Десять тысяч, – сказал тюремщик как ни в чем не бывало. – Я принесу завтрак.

– Еда стоит тысячу.

– Цены подскочили. Сам виноват, слишком много жалоб. А у меня, между прочим, тоже есть гордость. К тому же я изрядно попотел, чтобы тебя утешить. Если дашь тридцать тысяч, приведу бабу прямо тебе в постель. Женщина – луч света в темном царстве.

Чтобы еще больше не усугублять ситуацию, Мицуру выложил десять тысяч. Из женщин ему никто не нужен, кроме Аои. Получив деньги, тюремщик поманил пальцем Мицуру, отвел в глубь трюма к пустой полке, на которую не попадал свет, швырнул два одеяла, взятые с другой полки, и со словами «Спокойной ночи!» удалился. Тотчас лампочка погасла, и грузовой отсек погрузился во тьму.


5. Сумасшедший корабль


«Морской банк Мироку»


За один вечер Брюс Ли ободрал как липку трех богачей. Поручив Самэсу роль подсадного «лоха» и по очереди с ним проигрывая, он ловко ощипал перышки с настоящих «лохов». Перед началом партии Самэсу и Брюс Ли обменивались тайными знаками, сообщая друг другу, какие у них карты на руках, в результате кто-то из них обязательно побеждал. Кроме того, подручный Брюса Ли внимательно следил в бинокль за картами на руках противников. Во время стоянки в Нахе зал для карточных игр был оборудован большим зеркалом, просвечивающим с обратной стороны, за которым занимал позицию кто-нибудь из подручных – сменяясь, они постоянно наблюдали за игрой.

Если выпадала одна пара девяток, Самэсу девять раз проводил пальцем под носом, если был «стрит», начиная с туза, тер под носом один раз и отклонял голову назад. Все карты одной масти – зевал, ♦ – поднимал мизинец, ♥ – прижимал карты к груди, ♠ – высовывал кончик языка, ♣ – причмокивал. Если расклад был лучше у противника, в дверях появлялся вестовой. В тех случаях, когда не удавалось подглядеть чужие карты, полагались на интуицию Брюса Ли.

Впрочем, чтобы победить, Брюс Ли вовсе не нуждался в подглядываниях и шулерских уловках. Да он практически и не обращал внимания на подаваемые ему знаки и играл с азартом. Но в данный момент его главной задачей было содрать как можно больше денег с богатых пассажиров. Если игрок упрямо хотел отыграться, все было на мази. Он позволял ему изредка выигрывать по-крупному, тем самым повышая ставки, чтобы в итоге на «Мироку-мару» осталось денег больше, чем крутилось в игре. Сумма денег, которую можно выиграть в покер, ограничена. К желающим отыграться Брюс Ли подсылал служащего банка, который предлагал открыть депозит на корабле.

Банк брал на себя оплату проигрыша в покер, если клиент соглашался перевести значительную сумму на срочный вклад. Это было отличное предложение, ведь если банк плавает в нейтральных водах, нет необходимости платить налоги, кроме того, он гарантировал больше пяти процентов годовых.

Постоянными партнерами по игре в покер были трое – главарь бандитской группировки, заместитель директора экспортно-импортной компании и управляющий заводом по переработке морепродуктов. Брюс Ли сразу же положил на них глаз. Как обычно, он в самых радужных тонах расписывал всем, кто садился с ним за игру, расцвет мореплавания в двадцать первом веке. Предрекал – «Мироку-мару» станет плавучим бизнес-центром. Бороздя моря, омывающие Японию, он будет активно осуществлять инвестиции в передовые предприятия Азии. Пользуясь спутниковой связью, даже посреди морей можно мгновенно получать информацию со всего мира. Нет никакой необходимости сидеть на суше, где душат инициативу высокими налогами и не дают развернуться, связывая по рукам и ногам досадными правовыми установлениями. Подключившись к электронной информационной сети, охватывающей весь мир, оказываешься одновременно в Шанхае, в Южно-Сахалинске, на островке Уоцури или в Токио.

Брюс Ли не пожалел усилий и даже подготовил специальный буклет, рекламирующий выгоды депозитов в корабельном банке:

– Депозиты не облагаются налогом.

– Вклады принимаются в любой валюте – иены, доллары, юани, воны и прочее.

– На крупные срочные вклады гарантируются пять процентов годовых.

– Допускается снятие вкладов, операции по вкладам и их пополнение через банкоматы на берегу.

– Первым открывшим счет два специальных презента:

1. Приглашение на две персоны в трехдневный круиз «Мироку-мару».

2. Набор свежих рыбопродуктов из Охотского моря.

Заслуживающий доверия персонал также осуществляет управление капиталами клиентов банка. Не забудьте проконсультироваться при оформлении договора.


Таким образом, в какой-то момент обычный корабельный банк превратился в «Морской банк Мироку».


Третий секретарь смертельно устал. По распоряжению Брюса Ли его освободили от четырехчасовой вахты, которая должна была начаться в восемь, но ему пришлось безропотно просидеть, не вставая, семь часов за карточным столом. С учетом этого времени его рабочий день составил восемнадцать часов. Недостаток сна провоцирует морскую болезнь. Он уже вряд ли был в состоянии заступить на вахту в восемь утра.

Самэсу пожаловался Брюсу Ли, собиравшемуся вернуться в свою каюту. Мол, сил больше никаких нет. Тот, громко фыркнув, бросил:

– Есть моменты, когда не знать сна и отдыха – железное правило. Говорят, что Наполеон спал всего три часа, не имеют в виду – во время сражения. Когда ничего не происходило, он целыми днями валялся в постели. Можешь немного вздремнуть до Шанхая. После дел будет невпроворот. Ешь салат из корейской моркови! Пей коктейль из маточного молочка! Раз в день употребляй женщину! Сам не заметишь, как твой организм закалится для грядущих битв.

Лицо Брюса Ли, точно облитое воском, лоснилось алым блеском.

– Не размышляй! Не скорби! Шевели телом!

Точно отчитав трусоватого младшего брата, он похлопал Самэсу по спине и исчез в своей каюте. Небось в постели его уже поджидает голая бабенка. А у Самэсу нет времени даже подрочить. Его мальчонка, оживающий обычно по утрам, беспокойно зашевелился в трусах. В последний раз он имел женщину… Когда ж это было? За три недели до отплытия, в тот дождливый день, когда он заманил-таки свою подругу в «гостиницу для влюбленных». Кажется, что это было давным-давно. Он отлучен от секса, как женщина в период месячных. Он привык думать, что такой и должна быть половая жизнь матроса, но с тех пор, как корабль вошел в Восточно-Китайское море, стала поражать откровенная похоть в глазах пассажиров. Взгляды пассажиров-мужчин, конечно же, всегда шныряют в возбуждении, но женщины, прогуливающиеся на палубе, как правило, взирают по сторонам с целомудренной элегантностью, и только на этот раз все иначе. Если можно так выразиться, взгляды, обычно прикрытые одеждой, разоблачились до нижнего белья. Возможно, это связано с тем, что средний возраст пассажиров сильно снизился. Или женщина – животное, легко приноравливающееся к обстоятельствам? Впрочем, среди женщин еще оставалось немало таких, кто не мог свыкнуться с атмосферой, установившейся на корабле: они метали гневные взоры, не скрывая своего неудовольствия…

Вернувшись в каюту, Самэсу быстро разделся, сунул в трусы руку, проверяя, не удрал ли его мальчонка, и, собираясь завалиться в постель, потянул за край одеяла. В тот же миг он почувствовал на руке прикосновение к прохладному, мягкому живому существу, и отпрянул назад. Зажег свет. В кровати обнаружилось заспанное лицо женщины. Она приоткрыла глаза, щурясь на яркий свет, взглянула на него, перевернулась и легла ничком. Всем своим видом игнорируя хозяина постели, она пробормотала:

– Привет.

Самэсу догадался, что женщина – подарок от Брюса Ли, наскоро вымыл в ванной лицо, почистил зубы и, вновь отвернув одеяло, проскользнул к ней. Она спала нагишом. От нее шел, словно сочился из пор, кисловатый запах, похожий на запах витамина С. Дыхание отдавало мятой. Когда он погасил свет, ему почудилось, что этот запах, как змея, обвил его тело. Раз она спит, можно немного передохнуть – он закрыл глаза.

Пока он нырял между неглубоким сном и бодрствованием, рассвело. Почувствовав легкую боль в паху, Самэсу проснулся. Не дожидаясь просьбы с его стороны, женщина своим мятным ртом сосала его член. Время от времени прикусывая зубами, точно это был спелый банан на завтрак… Обслюнявленный член возбужденно напрягся в страхе, как бы она его не проглотила. Самэсу опрокинул женщину на спину, обеими руками схватил, точно мяч, ее голову, навалился. Впервые он поимел женщину, обойдясь без слов. Судя по чертам ее лица, она из какой-то азиатской глубинки. Ее увели, быстренько навели лоск, обучили технике секса и посадили на этот корабль. Тело ее стало товаром и направлялось для последующей перепродажи. Женщине нет необходимости говорить. Мало кто из мужчин покупает женскую болтовню, обычно платят за тело. Приобретя тело, получаешь прямой доступ к душе. Стоит невзначай заговорить с женщиной, она тотчас любого обведет вокруг пальца.

Кто ел, кого поедали? Была поистине животная случка. Самэсу, извергнув семя, отвалился навзничь, переводя дыхание. Женщина тотчас выползла из постели и приняла душ. В паху все еще пекло, чувства притупились. В теле вялость, вот бы еще поспать! Посмотрел на часы – половина восьмого. Пора бежать в рубку. В данную минуту корабль как раз поднимается вверх по Янцзы. Надо быть начеку, чтоб не столкнуться с грузовым судном или рыболовецкой шхуной.

Выйдя из душевой, женщина протянула ему какое-то тонизирующее средство. Он выпил не задумываясь. Горло обожгло, засосало под ложечкой, на языке остался горько-сладкий вкус. Увидев гримасу на его лице, женщина рассмеялась.

– Как тебя зовут? – спросил Самэсу по-английски.

– Сатико Сэвори, – ответила она.

– Откуда ты?

– Титидзима.

Значит, полукровка с островов Огасавара?

Перейдя на японский, женщина заявила:

– С нынешнего дня я к твоим услугам.


Крейсер «Мироку»


В потоке сладкого кофе с молоком, обильно сдобренного желтой глиной, нахраписто обгоняя, расталкивая и подсекая друг друга, сновали бесчисленные сухогрузы, контейнеровозы, суда-мусорщики, рыболовецкие шхуны и джонки со своими обитателями, проводящими всю жизнь на воде. Янцзы стала местом для состязаний в гребле без правил. Мчатся наперегонки. Все средства хороши, чтобы вырваться вперед. Обогнать – единственная цель. В битве участвуют и деревянное суденышко, заставленное корзинами с овощами, где мать, взяв на закорки ребенка, моет какую-то китайскую зелень, и лодка с подвесным мотором, которым ногой управляет человек, прихлебывающий кашу, сидя на пятачке, свободном от наваленной горой соломы, и паром, на котором, прижавшись плечом к плечу, толкутся пассажиры. Здесь все суда, и грузовые, и пассажирские, и даже маленькие лодчонки, ведут непрекращающийся бой. И врагов несчетные полчища. Брюс Ли сказал: «Шевели телом!» Что за снадобье она ему дала? Как бы там ни было, голова просветлела, во всем теле прилив энергии, как будто по жилам побежало электричество.

Корабль стоит в Шанхае двадцать четыре часа. По словам Брюса Ли, за это время «Мироку-мару» должна пополнить «боевое снаряжение». Предполагается, что именно здесь, в Шанхае, на борт доставят все необходимое для последующих операций оборудование и человеческий материал. Сразу после захода в порт Брюс Ли по внутренней связи созвал в помещение дискотеки весь высший командный состав, старшего механика, боцмана и всех тех, кто непосредственно управляет движением корабля, и объявил, что в первоначальный маршрут вносятся изменения: из Шанхая корабль отправляется в Цзилун. Причина – по многочисленным просьбам пассажиров, необходимо внести вклад в развитие китайско-тайваньской дружбы. Вряд ли среди пассажиров найдутся недовольные, да и какая беда, если плаванье продлится против намеченного на два дня больше. Разумеется, моряки не поверили такому смехотворному объяснению, но им оставалось только молча принять его к сведению.

Между тем Брюс Ли обратился к ним со следующей речью:

– Хотим мы этого или не хотим, в окружающих Японию морях вновь и вновь вспыхивают конфликты, чреватые серьезным ущербом для страны. В Восточно-Китайском море уже все кипит. Исподволь идет активный торг вокруг островов Сэнкаку. Может показаться, что территориальный спор, в который вовлечены Япония, Китай и Тайвань, отдан на откуп трехстороннему политическому соглашению. Но это иллюзия. Никакое политическое решение невозможно. Государства готовятся к войне, чтобы отстоять свои экономические интересы. Каждая из сторон, не отступая ни на шаг, ведет закулисные интриги, преследуя свою выгоду. Впрочем, для господ, которые, собственно, и плетут интриги, государственные интересы играют второстепенную роль. Государства напирают друг на друга, как быки, столкнувшиеся лбами. Они воюют, топчась на месте. Мы можем воспользоваться их неповоротливостью и, быстро передвигаясь и маневрируя, пойти на опережение, чтобы защитить интересы простых рыбаков. Для этого требуется судно. Большое судно вроде того, на котором мы сейчас плывем.

Выражусь более конкретно. На островах Сэнкаку имеются богатые залежи нефти, которую Китай и Тайвань рассчитывают получить в свое распоряжение лет этак через двадцать. Покамест они выжидают, довольствуясь тем, что за островами сохраняется статус необитаемых. Но рано или поздно кто-то из них, возможно прибегнув к силе, приберет к рукам эту природную фабрику нефти. Час уже пробил. Самое простое и быстрое – заслать на остров колонистов. «Мироку-мару» поставит всех перед свершившимся фактом. Кроме всего прочего, судно будет регулярно доставлять колонистам предметы первой необходимости. Важно, что «Мироку-мару» может без проблем ходить в японских территориальных водах. Конечно, когда обнаружится, что китайцы самочинно обосновались на японской территории, власти Японии вряд ли будут молчать. Но не стоит волноваться. Если Япония вышлет военные корабли, Китай не останется в стороне. Обе страны дружески обнимутся в Восточно-Китайском море, осыпая друг друга ласками. Тут и Тайвань вклинится, образуется любовный треугольник. В этом треугольнике «Мироку-мару» достанется роль ловкого посредника. Япония ни за что не применит военную силу. Кишка тонка. Сейчас на острова направляются китайские колонисты, но и на Тайване, и в Японии хватает бизнесменов и мафиози, жирующих на доходах соплеменников-рыбаков. Они не преминут поддержать высадку своих парней. И уже вовсю прощупывают почву. Пока еще ни одна страна не готова взяться за оружие, все, чего они добиваются, это заполучить острова в концессию. Но кому бы, в конце концов, ни отошли острова, мы внакладе не останемся. С поручения заинтересованных сторон мы будем делать то, что официально ни одна из них не может себе позволить, так что они нам еще скажут спасибо.

Острова Сэнкаку не предел. Войны назревают всюду, где пролегает курс нашего корабля. Мы выживем. У тех, кто на суше, руки коротки, чтобы нас приструнить. Море – наш союзник. Мы сеем семена войны в расщелинах между государствами и, ни к кому не примыкая, защищаем интересы простых рыбаков. Не ввязываясь в войну, мы победим. Почему? Правда на нашей стороне. Тот, кто разжигает войну, всегда прав. Война – это мир!

Речь Брюса Ли прогремела в душе переводившего ее Самэсу. Точно отзвучал барабанный бой. Однако, изложенные по-японски, те же самые фразы, судя по неловким ухмылкам капитана, старшего механика и радиста, воспринимались как шутка. Лихость «мачо» Брюса Ли нашла отклик лишь у палубных матросов. В сознании старых членов экипажа, притуплённом годами унылой службы на корабле, любое дерзкое заявление, любой смелый жест должны казаться бредом сумасшедшего. Капитан смотрел на Самэсу с откровенной враждебностью. Напротив, молодые матросы, после того как Брюс Ли удалился, обступили Самэсу и спешили поделиться своим восторгом:

– Отлично сказано!

– Правда, что скоро война?

– Мы-то думали, обычный чинуша, а он больше похож на учителя физкультуры!

– Получается, мы плывем на крейсере «Мироку», – отвечал Самэсу.

За какие-то несколько дней Брюс Ли сумел из бюрократа преобразиться в военачальника. Секретарь Ли стал командармом Ли. На время стоянки в Шанхае командарм Ли ввел военное положение и приказал своим уполномоченным строго проверять всех, кто поднимается на борт и сходит на берег. В результате пассажиры-»заложники» оказались под негласным домашним арестом. Кети и ее подручные вкупе с дюжими гвардейцами заняли позицию у трапа, устроив нечто вроде контрольно-пропускного пункта на государственной границе. Перед заходом в Шанхай на борт поднялись несколько чиновников из пограничных служб и подтвердили запрет на пребывание в стране пассажиров, находящихся под арестом. Разумеется, они были подкуплены. В отношении особо докучных умников загодя позаботились создать «обстоятельства», не позволяющие им сойти на берег. Их паспорта выкрали, уничтожили или просто отобрали, так что они оказались на положении нелегальных пассажиров, не смеющих и пикнуть.

Брюс Ли временно перенес свой «штаб» в номер гостиницы «Мир», находящейся в двух с половиной километрах от порта вверх по течению Янцзы, чтобы на месте проводить набор новых членов экипажа для крейсера «Мироку». Число желающих достигло пяти тысяч, видимо, пропорционально населению многомиллионного Шанхая, и, после проверки всех поданных документов, девятьсот пятьдесят отобранных кандидатов ждали собеседования в «штабе». Собеседование решено было проводить раздельно для мужчин и женщин в дортуаре гостиницы «Янцзы», первый этаж которой занимает фондовая биржа. Брюс Ли в обществе Татьяны и еще одной женщины, по-видимому японки, обедал в ресторане на восьмом этаже гостиницы «Мир». Самэсу также получил возможность полакомиться шанхайской кухней, но заметил, что та, вторая, сидевшая за столом, была чем-то расстроена и не проявляла желания поесть. Брюс Ли обращался с ней как с дитятей, собственноручно поднося еду ей ко рту. Самэсу вспомнил, что увидел эту женщину сразу после выхода из порта Кобе. Брюс Ли, угадав его мысли, сказал:

– Знаешь про спящую красавицу? Это она и есть.

Самэсу представился ей, но она никак не отреагировала и словно глядела в пустоту, безучастно жуя.

– Аоичка, – представила ее Татьяна.

– Она явилась в моем сне и нежно растерла мне затекшую лодыжку. Почудилось, что когда-то давным-давно я уже был с ней знаком. Я почувствовал, что она меня оберегает. Даже на поле боя хочется видеть хорошие сны. А она приносит мне хорошие сны.

Татьяна горько улыбнулась, пробормотав в сторону:

– Подлиза!

Брюс Ли, поглаживавший женщину, точно кошку, был в упоении.

– Она вылитая моя покойная тетка! Я многим обязан моей тетке, но не успел ничего для нее сделать. Что ж, теперь обласкаю хотя бы ее подобие…

Трудно было представить, что это говорит человек, который пару часов назад произносил столь воинственные речи. Похитил, чтобы обласкать? Она же была спутницей того пентюха, с которого стащили брюки в библиотеке. Сейчас он, скорее всего, томится в трюме. Неужто она поверила бредовым обвинениям Татьяны, перечеркнула прежнюю любовь и переметнулась к Брюсу Ли? Тогда остается только подивиться ее непостоянству! Тот парень сильно влип. И все же вид у нее странный…

– Она на лекарствах? – шепотом спросил Самэсу у Брюса Ли.

– Спящая женщина и наяву продолжает видеть сны. Она обожает «снотворные грибы». Если проснется, сразу испарится. Приходится все время удерживать ее внутри сонных грез. А ее обязанность во сне неустанно придавать мне сил и отваги. Она – амулет, оберегающий мою жизнь. Можно сказать, мой кумир.

Не поймешь, когда он серьезен, когда шутит. Но, судя по тому, как она выглядит, это не шутка, он и впрямь выдрессировал ее в покорное домашнее животное, постоянно пребывающее во сне. Угораздило же «профессора» полюбить такую сучку! Самэсу покачал головой.

Отобедав, Брюс Ли запер «спящую красавицу» в своем номере люкс и направился к гостинице «Янцзы», решив, в качестве послеобеденного моциона, прогуляться в сопровождении охранника по дороге, идущей вдоль моря. Люди, люди, люди – их так много повсюду, что в толчее перестаешь воспринимать их как людей. Наверняка и они, в свою очередь, не признают в тебе человека. Те, кого расталкиваешь локтями, ничем не отличаются от идущих на шаг впереди.

В коридоре гостиницы уже протянулась длинной змеей очередь. Перед дортуаром, где было назначено собеседование, теснились друг против друга люди Брюса Ли и кандидаты в матросы. В противоположность крикливой улице здесь царила зловещая тишина – никто не болтал попусту, лишь порой было слышно, как кто-то сморкается или шелестит одежда. Более девятисот человек словно дышали в унисон, подчиняясь невидимому сигналу. Стояло такое напряжение, что казалось, стены и потолок вот-вот лопнут под напором спертого воздуха.

Брюс Ли, растолкав людей, прошел в дортуар. Татьяна и Самэсу следовали за ним. Здесь было установлено семь столов, за которыми восседали подручные Брюса Ли с приставленными к ним охранниками. Брюс Ли подошел к пожилому человеку, расположившемуся на диване в углу комнаты за чашкой чая, пожал ему руку и что-то обсудил с ним через переводчика, поскольку один говорил на пекинском, другой на шанхайском диалекте. Вероятно, их связывала крепкая дружба, но можно было подумать, что присутствуешь при единоборстве двух мощных воль, сохраняющем хрупкое равновесие.

Тотчас началось собеседование. Сразу в три двери ввалились кандидаты. Определившись с очередью, они выстраивались в затылок, держа наготове документы, и терпеливо ждали, когда их вызовут.

Мужчины и женщины шли раздельно. Все женщины почему-то оказались как на подбор одна краше другой. Шанхай вообще славен своими красавицами, здесь же были собраны самые отменные экземпляры. Мужчин разбили на совсем юных, двадцатилетних, и тех, что постарше, но по их виду трудно было судить, что они из себя представляют. Здесь были не только крепкие здоровяки, но и плюгавые, испитые коротышки, и юноши, пронзительные глаза которых горели честолюбием, и мужичье с тупым взглядом и бессмысленным смехом.

В эту минуту к Самэсу подошел Брюс Ли и спросил на ухо:

– Ну как тебе братва? Все, как один, головорезы – убьют не почешутся. Будь начеку.

– Кто они – солдаты?

– Есть бывшие офицеры Китайской народно-освободительной армии, есть главари бандитских группировок. Сироты, дети высокопоставленных чиновников. Нацмены, которых здесь притесняют, тоже мечтают попасть на борт крейсера «Мироку». В империи всякой твари но паре. Наш корабль также часть империи. Ее передовой отряд, имеющий своих агентов во всех уголках мира. Китайская империя простирается и в Японии, и в России, и в Америке. Задача нашего корабля способствовать миграции жителей этой империи. Разве не воплощаем мы, Самэ, мечту всех этих людей? Собратья по империи равны в своем праве на счастье. И ты, и я, и этот сброд – все мы братья. Наши собратья по империи – мигранты, пустившиеся в путь на поиски счастья. Наша миссия – сделать мир свободным для мигрантов.

Аргументы Брюса Ли с самого начала опрокидывали Самэсу на обе лопатки. В конце концов он уверился в правильности каждого его слова. Он не находил возражений, даже когда понимал – если идеи Брюса Ли осуществятся, мир погрузится в хаос. Почему-то его успокаивала мысль – «чему бывать, того не миновать». В речах Брюса Ли напрочь отсутствовало то, что называется «состраданием». Он прирожденный вождь, убежденный, что убийство – средство для построения идеального общества. Напротив, Самэсу в своей жизни всегда исходил из принципа, что «сострадание» – это то, что делает людей людьми. Но Брюс Ли с утра до ночи талдычил:

– Забудь о «сострадании»!

Не исключено, что в итоге, постепенно уступая его влиянию, он, Самэсу, изменит свою позицию. С каждым днем ему кажется все более очевидным, что «сострадание» должно ослабевать, вплоть до полного исчезновения – иначе в море не выжить…

Брюс Ли обошел, петляя и едва ли не пробуя на язык, стоявших гуськом женщин и, взглянув через плечо Татьяны на дисплей, сообщавший данные очередной кандидатки, пробормотал:

– Классная баба.

– Все эти женщины станут шлюхами? – спросил Самэсу.

– Asshole![25 - Идиот! (англ., груб.)] – односложно изрыгнул Брюс Ли. – Они такие же солдаты! Женщина может убить любого мужика в постели. Не смей так легкомысленно обзывать их шлюхами. Тебе еще учиться и учиться. Мир отнюдь не вертится вокруг мужчин. Женщина – это… море. Империя омывается морями. Женщина всегда по ту сторону империи.

Порой Брюс Ли, как поэт, любил играть словами. В таких случаях Самэсу всегда терялся.


Сухопутная операция?


Собеседование продолжалось до глубокой ночи. На каждого кандидата приходилось около одной минуты, самое большее по три, и при том, что работали без перерыва, получилось ровно пять часов. Решение сообщали тут же на месте. Из соискателей на борт было принято чуть меньше половины – четыреста двенадцать человек. Тотчас составили список на английском, отправив копию в штаб. Отобранных разделили на четыре категории, получивших следующие наименования:

1. Солдаты-колонисты.

2. Солдаты-освободители.

3. Солдаты-моряки.

4. Солдаты-мигранты.

Солдаты-колонисты захватывают необитаемые острова Сэнкаку, обживаются на них и осуществляют разведку нефти. В задачу этого элитного отряда, состоящего из сорока мужчин и пятнадцати женщин, входит создать базу на острове Уоцури, вырыть пруд для сбора дождевой воды, возделать поля, необходимые для продовольственного самообеспечения, укрепить оборону острова. Вооружившись до зубов, они будут отныне жить тем, что смогут взрастить на своих делянках и выловить в прибрежных водах. Отобраны лишь обладающие достаточной решимостью, невзирая на жесточайшие тяготы, работать за десятерых. Бывшие солдаты китайской армии, когда-то квартировавшие в Тибете, произвели на Брюса Ли неизгладимое впечатление, когда заявили:

– Мы благодарны уже за то, что там есть чем дышать.

Задача солдат-освободителей – безопасно и надежно, тайными путями переправлять желающих переселиться в Японию, на Тайвань, в Южную Корею и Австралию. Таким образом они обеспечивают «свободу» передвижения. «Мироку-мару» будет курсировать по морям, собирая под свое крыло суденышки с нелегальными мигрантами и формируя из них караван. В случае необходимости примет мигрантов на борт, разбив на отряды в соответствии с пунктом назначения. «Мироку-мару» станет плавучей базой желающих переселиться на новое местожительство.

Солдаты-освободители – своего рода лоцманы, указывающие лодкам с мигрантами водный путь и пекущиеся том, чтобы они благополучно прибыли к цели. Раньше среди лоцманов встречалось немало мошенников, которые, выманив у переселенцев последние гроши, направляли их в открытое море. Тысячи кандидатов на переселение оказались обмануты. Чтобы впредь такого не случалось, Брюс Ли отобрал людей, заслуживающих доверия. Создал им все условия, чтобы они могли наладить надежные связи в странах назначения, подготовить паспорта, визы и другие необходимые документы. Брюс Ли считал, что помощь мигрантам в прохождении всех бюрократических формальностей станет одной из важнейших отраслей деятельности преображенной «Мироку-мару». Желающие переселиться – именуемые отныне солдатами-мигрантами – платят по три миллиона иен с головы. Оплата производится в случае удачного переселения, допускается рассрочка. Если усердно работать в новой стране, можно за полгода возместить эту сумму. С вышедшими в море на утлых суденышках мигрантами заключается контракт, гарантирующий их доставку в места обетованные за полцены – полтора миллиона иен. В солдаты-освободители отобрали шесть мужчин и трех женщин.

Солдаты-моряки постоянно находятся на корабле, а в случае необходимости, получив оружие, дислоцируются для ведения боевых действий. Б их обязанности также входит защита крейсера «Мироку», охрана лично Брюса Ли и поддержание порядка на корабле. Другими словами, это гвардия Брюса Ли. Почти все – двадцатилетние парни, для которых корабль стал отчим домом и которые не помышляют об эмиграции. Они выполняют распоряжения администрации, и, кроме того, им вменено присматривать за заложниками. Солдаты-моряки сменили почти весь прежний экипаж. Число их – девяносто восемь человек.

Солдаты-мигранты – почетные гости на корабле, их главная цель под видом матросов попасть в новую страну. Там, пользуясь связями, они устроятся на работу, будут работать в три йота, по кирпичикам возводя фундамент своего благополучия. Они готовы на все – рыть канавы, сторожить, красить стены, мыть посуду. Нередко обстоятельства вынуждают их прибегать к обману, они пускаются в бега и часто заканчивают в тюрьме. Как бы там ни было, у них нет времени витать в облаках. Чем усердней они вкалывают, тем сильнее их ненавидят и боятся. Они именуются солдатами-мигрантами, ибо им предстоит вести классовую войну в стране проживания. У солдат-мигрантов нет ни денег, ни общественного положения. Их единственное оружие – рабочая сила. Она не облагается таможенной пошлиной. Из минимальных расходов на содержание они извлекают максимальную прибыль.

На крейсер «Мироку» село двести пятьдесят солдат-мигрантов. Из них семьдесят девушек и тридцать юношей получили особый титул – «солдаты любви». Среди рабочей силы большой спрос на хорошее телосложение и смазливые лица. Судя по всему, Брюс Ли заправлял сетью, обеспечивающей оборот подобного товара. Когда девушки из этого отряда собирались в салоне красоты, все мужское население корабля, отталкивая друг друга локтями, приникало к окнам и глазело на них налитыми кровью глазами. Прошел слух, что пока девушки находятся на корабле, можно попользоваться их услугами с большой скидкой, но Брюс Ли заявил:

– Мы не распродаем женщин по дешевке!

Со всех сторон раздались голоса разочарования.

– Только посмейте тронуть ценный товар! – пригрозил он.


Крейсер «Мироку», нагруженный такой массой людей и грузов, что ушел в воду по самую ватер-линию, готовился покинуть Шанхай. Божницу, прежде установленную в рубке, убрали, повесив на ее место портреты Мао Цзэдуна и самого Брюса Ли. Гвардейцы расклеили эти портреты по всему кораблю и, завидев мелкобуржуазных пассажиров, набрасывались на них со звериной яростью, пиная и понося. Они переоделись в синие комбинезоны палубных матросов, подпоясались широкими кожаными ремнями, обвешанными гаечными ключами, сверлами и складными ножами, и с ленцой расхаживали по палубам, заломив на затылке фуражки китайского образца. Панки-японцы, не желая отставать от гвардейцев, в добавление к своей обычной униформе – джинсам, кожаной куртке и башмакам – нацепили на лбы повязки, и, сбившись в стаю, вышагивали, выпятив грудь. Брюс Ли употреблял их как слуг самого низкого пошиба. Еще неизвестно, не уготована ли и им судьба заложников. Вся эта шваль на одно лицо, но настоящих гвардейцев, без умолку тараторящих на шанхайском диалекте, сразу узнаешь по отсутствию в глазах и тени «сострадания».

Самэсу по своей должности третьего секретаря был поставлен выше псевдогвардейцев, но понимал, что если он хоть раз даст слабину, его никто не будет воспринимать всерьез. Для этих парней Брюс Ли был таким же героем, как его соименник, звезда кун-фу. Татьяну почитали как всесильную бандершу. Вскоре боцман Мидзуки и оператор Окадзима присоединились к компании гвардейцев. Оба заявляли с торжествующим видом:

– Разве не замечательно – скорешиться со своими китайскими сверстниками?

– Не думал, что и на корабле возможно такое веселье, просто дух захватывает! Как это здорово, когда все равны!

Они ходили, нарочито покачивая бедрами и позванивая новенькими сумками с инструментами, надеялись убить двух зайцев – развеять скуку и восполнить недостаток движения. Пришло время развлекаться.

– Не слишком увлекайтесь! – предостерег их Самэсу.

– Но разве вы, господин Самэсу, не увлечены больше других? – заметил Мидзуки.

Не в бровь, а в глаз. Самэсу не нашелся, что возразить. Брюс Ли требует любой вопрос решать немедленно. Угрожает считать преступлением мягкотелую нерешительность. Поэтому он, Самэсу, вынужден, без долгих раздумий, на все отвечать: «Yes».

Как только корабль отошел от причала, в рубке появился Брюс Ли в сопровождении какого-то типа и спросил, каков ближайший прогноз погоды. Самэсу доложил, что атмосферный фронт стоит на месте, поэтому погода обещает быть переменчивой. Весной в Восточно-Китайском море густые туманы. В ветреные дни довольно сильно штормит.

– Ну ладно. Пусть себе штормит; несмотря на туман, направляемся, как намечено, к острову Уоцури.

Рубка вмиг погрузилась в тишину. Капитан делал вид, что не слышит. Брюс Ли приложил к морской карте циркуль, измерил путь от Шанхая до острова Уоцури и пробормотал:

– Двух часов хватит, чтобы сделать крюк. – Затем подозвал Самэсу и шепнул ему на ухо: – Ночью, до рассвета, осуществим сухопутную операцию. Сделайте все, чтобы нас не засекло Национальное управление морской безопасности.

Самэсу побледнел.

– Это совсем не просто, – возразил он. – Если такое большое судно отклонится от курса и бросит якорь у необитаемого острова, нас обязательно заметят. Ведь заявлено, что судно идет прямым курсом в Цзилун.

– Если промолчим, никто не узнает.

– Ну уж! Попадись нам навстречу какое-нибудь судно, все вскроется. К тому же навигационные спутники и радиолокационные станции круглые сутки отслеживают положение нашего судна.

– По пути в Цзилун мы были вынуждены подобрать лодки с беженцами. Представьте все дело так, что мы отклонились от курса, чтобы спасти терпящих бедствие.

– О всех спасательных операциях необходимо докладывать в Управление морской безопасности.

– А вы не докладывайте. Для круиза отклонение от курса – самое обычное дело. Главное, придерживаться маршрута.

– Если попадемся, будут проблемы.

– После можно придумать какие угодно оправдания. Даже если засекут, плевать! Ведь мы сеем семена войны. И вообще, если специально не подавать сигнал о том, что ночью на море что-то произошло, на берегу никто не чухнется. Вблизи необитаемых островов никаких работ не ведется.

– Как мы объясним опоздание с прибытием в Цзилун?

– Элементарно. Кто-то оказался за бортом, двигатель сломался, напали пираты, да мало ли что.

Самэсу искоса взглянул на капитана и радиста. Оба, сжав зубы, стояли отвернувшись. Брюс Ли заметил, что Самэсу встревожен реакцией капитана.

– И капитан, и радист отлично осознают, в какое положение они поставлены, – сказал он. – И ты, Самэ, помалкивай и выполняй свои обязанности. Назвался груздем – полезай в кузов. Если ты не глупец, то должен был еще до отплытия из Шанхая догадаться, что корабль направляется к Уоцури.

И ведь не скажешь, что он принимал все за шутку. До сих пор он ловил на лету каждое слово Брюса Ли и старался вписаться в образ грядущего мира, каким представлял его босс. Но чуть только дошло до того, чтобы выполнить приказ босса в качестве моряка, его запоздало прошиб холодный пот при мысли, что он оказался замешан в такую нелепую авантюру.

– Как нам быть? – спросил Самэсу у капитана, словно цепляясь за него. – Велено плыть к Уоцури.

В конце концов, курс корабля определяет капитан.

– Что он сделает, если мы не подчинимся? Спроси у своего боженьки.

Самэсу перевел вопрос капитана.

– Хороший вопрос. – Брюс Ли неожиданно расхохотался. – Убью обоих, тебя и капитана. Вместо вас судно поведет он.

Брюс Ли положил ладонь на плечо своему спутнику и что-то шепнул по-китайски. Тот сказал на ломаном японском:

– Корабля хороший. Я капитана. – И, выставив лошадиные зубы, рассмеялся.

Капитан Нанасэ, не меняя выражения лица, процедил:

– Коль грозит убить, делать нечего. Спроси у боженьки, что его милость изволит.

Самэсу, прерывисто дыша, молча опустил голову. Брюс Ли, сверкнув на него змеиными глазками, приказал:

– Спустите катера и спасательные шлюпки в отмеченной на карте точке.

– Высаживаться на берег ночью крайне опасно. А если еще шторм и туман, совершенно невозможно. И главное – слишком темно.

– Нынче ночью полнолуние. Какой бы плохой ни была погода, за элитный отряд солдат-колонистов можно не волноваться. До берега доберутся, даже если придется вплавь. Остров окружен отмелью. Высадиться на берег проще простого, лишь бы не разбиться об утесы. К тому же остров необитаем, врагов, которые бы встретили оружейной пальбой, нет. Даже такие, как вы, трусы сумели бы высадиться. А что значит – «следят спутники»? Поддались на похвальбу американской военщины? Вот что, Самэ, если не обеспечишь достойную поддержку нашей операции, выброшу за борт. Для тебя это лучший шанс проявить себя мужчиной. На кон поставлена твоя судьба как моряка. Будешь работать сегодня всю ночь. Под твоим командованием рулевой и дозорный, смотри, не подведи!

Сказал, точно врезал по морде, фыркнул и, оставив кандидата в капитаны, вышел из рубки.

Запаниковав, Самэсу метнулся к капитану:

– Получается, мы сообщники Брюса Ли?

– Не дури, – пробормотал капитан сдавленным голосом. – Разве не понимаешь? Мы тоже заложники. Он не шутит. Хочешь жить, выполняй приказ. Только крепко запоминай все его преступления. Так же, как во время войны китайцы запечатлели в памяти преступления японских солдат. Понял?

– Понял.

– Тогда сходи на ботдек и посмотри, что там происходит.

Самэсу отправился выполнять распоряжение капитана. На катера и спасательные шлюпки уже грузили продовольствие, пластмассовые контейнеры с питьевой водой и ящики, набитые сельскохозяйственным оборудованием, палатками и оружием. Точно собирались разместить на лодках и перевезти на необитаемый остров целый сельскохозяйственный рынок: рис и бобы, картофель и капуста, куры и даже поросята заполонили все свободное пространство палубы и ждали своей очереди на загрузку.

Лица солдат-колонистов радостно сияли, ни следа уныния. Погрузку они производили без единого лишнего движения. Годами они привыкли быть на марше, неся на себе все, что необходимо для жизни, начиная с оружия и продуктов, и кончая котелками и одеялами. Где бы ни пришлось им разбить лагерь – в знойной пустыне, в разреженном воздухе высокогорья или на необитаемом острове, там и будет их дом. Самэсу не мог вообразить себя на их месте. При одной мысли о жизни колонистов на необитаемом острове тоска хватает за горло. А они были счастливы уже тем, что смогут сегодня же ночью порыбачить. Ведь, судя по названию острова Уоцури – Рыбачий, рыбы там хоть отбавляй.

Самэсу пребывал в задумчивости, когда стоящий рядом мускулистый мужчина с необыкновенно широким лицом громко выругался. Самэсу невольно вжал голову в плечи, но брань предназначалась женщине, участвовавшей в погрузке. Среди солдат-колонистов было пятнадцать женщин. Видя, как женщины выполняют физическую работу наравне с мужчинами, Самэсу почему-то почувствовал ревность к их товарищам-мужчинам. Сегодня ночью наверняка будет штормить. Вот уж помучаются они на берегу! Досадно, что каждый раз все происходит точно в соответствии с планами Брюса Ли. Почему море потворствует ему одному? Неужто не отыщется бога, который бы заставил вкусить горечь крушения надежд нахалу, заявляющему во всеуслышание, что купил Посейдона со всеми его потрохами?

Вдруг нестерпимо захотелось прижаться к Сатико. Еще будет время своими глазами засвидетельствовать крах Брюса Ли. А пока как-нибудь продержаться, ища утешение в ее ласках.

Он уже собирался вернуться в каюту, когда его вновь отловил Брюс Ли. Точно с помощью телепатии подслушав мысли Самэсу, он сказал:

– Даю тебе шанс восстановить свою честь. Во время высадки на Уоцури будешь управлять катером, это приказ.


Избранный народ


Самэсу постоянно вытягивал пустой билет. Вместо того чтобы нежиться на женских грудях, пришлось изучать береговую карту острова Уоцури, ища бухту, удобную для высадки. Он обязан доставить туда солдат-колонистов, завершить в течение получаса высадку, оставить одну спасательную шлюпку на острове, а с другой вернуться на корабль. Командарм Ли наседал на него: «Ничего, сдюжишь, если проявишь характер!» В отсутствие причала и маяка высадить «пассажиров» на необитаемый остров, который раньше не видел в глаза, это задача, достойная морского десантника. По воле хозяина, уверенного в успехе, Самэсу вынужден помогать китайцам вторгнуться на территорию Японии. Но главное, он почти не воспринимает это как преступление. Когда тебе говорят: «Море – всеобщее достояние», остается ответить: «Так точно!» Некогда раздумывать над смыслом слов – «незаконное вторжение».

Если двигаться к острову на всех узлах, это восемнадцать часов. Из Шанхая вышли в девять утра, получается, операция начнется завтра, около трех утра. Сейчас три пополудни. Вынужденный всю ночь заниматься распределением кают между взятыми на борт солдатами и уговаривать пассажиров открывать счета в корабельном банке, он проспал не больше двух часов. Тонизирующее средство продолжало оказывать действие. Он уже был на пределе физических сил, но возбуждение в нижней половине не унималось, он решил вернуться в каюту и устремился прямиком под юбку Сатико.

– Несносный мальчишка! – засмеялась она, повалила его на кровать и, оседлав, удовлетворила его пыл. Корабельная качка смешала свербящее наслаждение с нежащей дремотой. К счастью, он был освобожден от вахты и смог уснуть как убитый.

Девять вечера. Проснулся бодрячком, но ощутил зверский голод. Перешагнув через прикорнувшего в коридоре солдата-колониста, полюбовавшись на солдаток любви, прогуливающихся по палубе рука об руку со своими товарками, он нырнул сквозь строй солдат-моряков, гордо именующих себя воинами революции, и побежал в столовую. Сатико была уже там. Она ждала, держа для него свободное место.

– Что будешь есть? – спросила она.

– Что-нибудь, укрепляющее силы.

– Есть одно особое блюдо. На Огасаваре его едят, когда чувствуют переутомление или заболевают, здорово помогает. Приготовила специально для тебя.

– Ты и стряпать умеешь?

– Пока ты на работе, я дежурю в камбузе. Подожди, сейчас принесу.

Она ушла. Следить за его питанием и укрощать его низменные потребности – в этом, значит, ее обязанности? Говорит, что, прежде чем оказалась на корабле, работала в ночном клубе в Нахе. А на корабль села в надежде начать новую жизнь.

Вскоре Сатико вернулась, неся в руках большую фарфоровую чашу, над которой поднимался пар. Мешаясь с ароматом имбиря и мисо, в нос шибал мясной запах какой-то дичи. Похоже на тушеные потроха, но пахнет еще резче. Захватив белое мясо и отправив его в рот, почувствовал на зубах что-то упругое, терпкое на вкус.

– Что это?

– Тушеная требуха морской черепахи. Поешь, и за работу! Рису еще хочешь?

Такое ощущение, будто обрел свой дом. Изо дня в день на борту корабля одинокий сон и однообразный рацион. Есть моряки, которые крепят на стене каюты листок с надписью «Не хотеть!» и живут исключительно мыслями о возвращении под кров семьи или под крылышко возлюбленной, оставленной на берегу. А он вот выспался, уткнувшись в грудь стряпухи, съел укрепляющее блюдо, ею же состряпанное, теперь можно и поработать.

Чувство было такое, будто он получил воздаяние за все свои муки. Или и это входило в план Брюса Ли?

– Вкусно? Может, хочешь еще риса? Я с требухой черепахи могу слопать риса сколько угодно.

– Что бы ты выбрала, если б тебе сказали, что всю оставшуюся жизнь будешь есть только одно блюдо?

– Конечно – тушеная требуха черепахи! Но в последнее время морские черепахи почти перевелись, и цены кусаются.

– Ясно… А можно спросить?

– Что еще?

– Тебе не противно спать со мной?

– Нет.

– Но ты же вначале ничего обо мне не знала!

– Я люблю моряков. Мой отец тоже был моряк.

Вот и все объяснение. Видимо, убеждена, что все моряки – славные ребята.

– А ты пошла по стопам отца? – спросил Самэсу, поддразнивая.

Сатико кивнула.

– Как еще вырваться за пределы острова, если не на корабле? Другого способа обрести свободу нет. В детстве я жила на острове Хахадзима и как-то раз увидала множество судов, стоящих на рейде. У нас говорили, что на этих кораблях моряков больше, чем на всем острове жителей. Взрослые волновались. Это были не японские, а тайваньские суда. Пришли под покровом ночи, чтобы добывать кораллы. Тревожились не за кораллы, а за свой остров. Мол, если с кораблей решат напасть, остров окажется беззащитным. Но я была в каком-то упоении. Моей мечтой стало сесть на иностранный корабль и уплыть куда-нибудь далеко-далеко. Вот бы кто-нибудь меня похитил!

– А теперь твой сон сбылся.

– Точно. На этом корабле плывет людей больше, чем жителей на острове Хахадзима. И все такие разные. Китайские солдаты… И красивых девчонок хоть пруд пруди. И ты такой милый…

В детстве Самэсу ничто не связывало с морем, он прошел подготовку, получил квалификацию и стал моряком, а Сатико с детских лет сжилась с морем, ее не надо было учить, что из себя представляет корабль. А теперь она проходит практику на «Мироку-мару».

Свыкнувшись с резким запахом, Самэсу разделался с требухой. Под конец набил брюхо рисом, вылив в него подливу. Вернувшись в каюту, принял душ, Сатико сделала массаж. Чудилось, что из пор сочится запах черепахи. Сатико, потершись носом о его спину, с видимым наслаждением вдыхала этот запах.


Полночь. Они вжимались друг в друга голыми телами, когда зазвонил телефон. Сообщили, что обнаружено дрейфующее судно и «Мироку-мару» спешит на помощь. В соответствии со сценарием Брюса Ли, очевидно, наткнулись на нелегальных мигрантов.

– Буду тебя ждать, – сказала Сатико при расставании. Самэсу поднялся в рубку.

Видимость – один километр. Сила ветра – четыре. Высота волн – два метра. В сравнении с худшей, ситуация тянет на троечку. Посреди серого моря дрожит бледный оранжевый огонек. Плаксивый стон сирены оповещал о местонахождении суденышка. Поручив управление рулем вахтенному, Самэсу поспешил на правый борт ботдека. Матросы уже сидели в трех спасательных шлюпках, готовые в любую минуту выйти на помощь. Тут же выстроились солдаты-освободители, горевшие желанием побыстрее принять на борт отважных беженцев. Из мрака, в котором слышались только гул двигателя, шум ветра и кипение волн, еле уловимо звучали человеческие голоса. Вначале можно было подумать, что это обман слуха, но вскоре порывы ветра стали отчетливо доносить человеческую речь. Точно отзываясь на голоса, «Мироку-мару» озарилась огнями. Посреди моря внезапно вырос великолепный ночной город. И одновременно на серой поверхности вод, точно пригородная трущоба, показалось деревянное суденышко.

Эта встреча была похожа на чудо. С помощью какого трюка удалось так легко найти дрейфующее в ночном море судно, пусть даже и при полной луне? Или беженцы ждали в море условленной встречи? Корабль заглушил двигатель, и, нависая правым бортом над суденышком, покачивался под порывами ветра. Спасательные лодки медленно опустили с шлюпбалок. Прожекторы осветили судно. Показались беженцы, сидящие на палубе, тесно прижавшись друг к другу. Подставляя лица слепящему свету, забыв про опасность, они спешили поделиться радостью со своими товарищами. Расползающаяся по швам, изъеденная корабельными червями посудина не продержалась бы на плаву и одного дня. Без спасательных жилетов, в открытом море, им пришлось бы спасаться на деревянных обломках. Самэсу никогда раньше не видел собственными глазами нелегальных мигрантов, отдавшихся на волю морской стихии.

Первыми на подоспевшие шлюпки сажают детей и женщин. В провалах высоко вздымающихся волн они прыгают на шлюпки, рискуя быть снесенными набегающей волной. Если упадешь в море, конец. Боцман, выгадывая подходящий момент, подает сигнал. Выстроившиеся на палубе лайнера пассажиры и матросы, подбадривая криками, встречают аплодисментами каждого, кто сумел вскочить в шлюпку. Это повторяется вновь и вновь.

Брюс Ли, как и все, наблюдал за происходящим. Самэсу подошел к нему.

– Судно с беженцами дожидалось по курсу «Мироку-мару»? – спросил он.

Брюс Ли кивнул:

– Они ждали Ноев ковчег.

– Как хорошо, что удалось их спасти! – воскликнул Самэсу, расчувствовавшись.

Брюс Ли злобно покосился на него:

– Японцы всегда так говорят. Никто не скажет – как было б хорошо, если б эта калоша с нелегалами пошла ко дну на съедение рыбам! Но стоит им попасть в Японию, их безжалостно гонят вон. Вслух говорят: «Хорошо, что они спаслись», и при этом делают все, чтобы их смертельно опасное морское путешествие оказалось напрасным. По совести, было б лучше дать им сейчас затонуть.

– Простите… – пробормотал Самэсу, но только еще больше разозлил своего босса.

– Все-таки милая страна Япония! Вначале натворят всяких дел, потом попросят прощения и живут как ни в чем не бывало. Даже плывя в Ноевом ковчеге, они будут рассыпаться в извинениях. Еще бы, ведь чтобы залезть на Ноев ковчег, желающим выжить пришлось усердно поработать локтями, отталкивая других. Хорошенько понаблюдай за теми, кого сейчас подняли на борт. Именно они достойны плыть в Ноевом ковчеге. Те, кому на суше пришлось несладко, вверяют все свои надежды морю. И благодаря этому оказываются в ковчеге. Ковчегу не суждено затонуть или перевернуться. Его обязательно прибьет течением к какому-нибудь берегу, и они обретут землю обетованную, на которой возродятся к новой жизни. Они и есть избранный народ.

Повернувшись в сторону «избранного народа», разместившегося по спасательным шлюпкам, Брюс Ли крикнул, вначале на китайском, потом по-английски:

– Добро пожаловать на Ноев ковчег! Я современный Ной – Брюс Ли.

Спасательные шлюпки при помощи тросов подняли на борт корабля. Женщины и дети, промокшие до нитки, как мыши, таращили глаза и дрожали от страха и возбуждения, точно оказавшись в ладони Кинг-Конга. Матери в обнимку с младенцами, опустившись на палубу и придя в себя, тотчас бессильно валились и заливались слезами. Дети следили, не отрываясь, за тем, как поднимается очередная шлюпка, в ожидании, когда появятся их отцы.

Солдат-освободитель раздавал детям шоколадки. Беженцы столпились вокруг лохани, наполненной питьевой водой, и, один за другим утолив жажду, уходили внутрь корабля. Брюс Ли, взглянув на часы, сказал Самэсу строго:

– Пора готовиться к операции, – и ушел.

Самэсу тотчас вернулся в рубку и сверил положение корабля. Двадцать шесть градусов тридцать шесть минут тридцать секунд северной широты, сто двадцать три градуса двадцать минут семнадцать секунд восточной долготы. До острова Уоцури менее двух часов. Если так пойдет, операция начнется, как и планировали, в три часа.

По левому борту ботдека кипела работа – на спасательную шлюпку загружали корзины с курами. Четверо человек занимались свиньями – связывали веревками ноги и накрывали головы мешками с кормом. Самэсу забрался в катер и проверил электропитание. Надо, чтобы глаза привыкли к ночной темноте. Он сжимал в руке листок, на котором от руки перерисовал морскую карту с западной береговой линией Уоцури. Осталось дождаться условленного срока и – вперед!

Видимо, всех беженцев уже переправили на борт. Корабль стал походить на полевой военный госпиталь. Кети и ее подручные, громко крича, собрали в вестибюле до сотни воняющих мочой беженцев и спрашивали у каждого имя и прежнее местожительство. Видимо, в зависимости от этого распределялись обязанности среди солдат-освободителей, которые должны были обеспечить дальнейший путь беженцев в соответствии с их пожеланиями. Солдаты-освободители раздавали своим новым приятелям одежду и одеяла, ослабевших отправляли в корабельный госпиталь. В камбузе в огромном чане варилась каша, предназначенная для беженцев.


Три часа шесть минут. «Мироку-мару» бросила якорь в двух километрах от западного берега Уоцури.

Брюс Ли пожал руку каждому из выстроившихся вдоль левого борта солдат-колонистов и напутствовал их словами:

– Вас ждет слава морских героев! Вам уготована награда, достойная героев, так идите же и воздвигните на необитаемом острове город-сказку!

Точно получив заряд вдохновения, воины-колонисты тотчас попрыгали в катера и спасательные шлюпки. Стараясь приободриться, Самэсу последовал за ними. Затянутые в спасательные жилеты, воины-колонисты, как и во время собеседования, все делали молча.

Три шлюпки опустились на воду, сидевшие в них матросы отцепили тросы. Самэсу завел мотор своего катера, взял на буксир судно беженцев и, ведя за собой две спасательные шлюпки, направился к месту высадки. Солдаты-колонисты решили прихватить судно беженцев, чтобы на какое-то время приспособить под жилье, поставив на приколе в бухте острова. Преодолевая водяные горы с таким расчетом, чтобы не опрокинули боковые волны, маневрируя между расступившимися валами, минут за десять добрались до намеченной бухты.

Начальник отряда первым поднялся на нос и, подгадав время, спрыгнул на берег. Солдаты последовали за ним. После того как солдаты, плывшие на катере, в полном составе оказались на берегу, они выстроились вдоль кромки моря, чтобы принимать грузы, которые им кидали солдаты из спасательных шлюпок. Таким образом, высадка на берег и разгрузка закончились в течение пятнадцати минут. Одна лодка, доставившая свиней и оружие, должна была остаться на острове.

Солдаты молча провожали взглядами уплывающие из бухты лодки. Этой ночью они превратились в беженцев, отныне их домом стала эта ветхая посудина. Верили ли они, что настанет день, когда «Мироку-мару» вновь подойдет к острову?

Боцман Мидзуки прошептал:

– Я бы хотел остаться вместе с ними.

– Шутишь? Это же необитаемый остров!

– Я стал моряком, потому что хотел походить на Робинзона Крузо. Меня это восхищает. Какой волей надо обладать, чтобы начать жизнь с нуля!

– Нет, это не про нас. Признаем свое поражение. Поскорее вернемся на корабль и завалимся спать в свою постель!


6. Империя наносит ответный удар


Мабодофу[26 - Мабодофу – блюдо китайской кухни: тофу и жареный мясной фарш, обильно приправленные красным перцем.]


Часы разбиты, свет солнца и луны сюда не проникает, поэтому кажется, что отлучен от времени. Убаюканный качкой, Мицуру пробавлялся клочками сна, и время от времени, точно опомнившись, вскакивал и начинал расхаживать по трюму. На его биологических часах три минуты шли за час, за целый день набегало каких-нибудь четыре часа, так что полагаться на них было нельзя. Уже довольно долго двигатель корабля молчал. Поев, Мицуру начал засыпать, когда пол внезапно задрожал и у сумасшедшего корабля вместе с тихим стоном вновь забилось сердце. Число насельников грузового отсека возросло до четырех. Пресловутого Вельветмена постигла та же участь, что и Мицуру. Его каюту захватили «не понимающие человеческого языка японки» и украли багаж, деньги и паспорт. Карманы пиджака были разорваны, рубашку покрывали пятна машинного масла. У матери стало плохо с сердцем, и «из сострадания» ей предоставили кровать в каюте первого класса, посадив под домашний арест вместе с другими, не перенесшими шока стариками.

Среди узников оказалась девушка, которая, по ее словам, в поисках пропавшей собачки спустилась в трюм, была схвачена и посажена под замок. Первое время она колотила руками в противопожарную дверь, крича:

– Как вы смеете так обращаться с людьми, вам это даром не пройдет! Знаете ли вы, чья я дочь! Мерзавцы! – и прочее. Но появился надсмотрщик, прикрикнул:

– Цыц! Будешь шуметь, запру в машинном отделении! – После чего она льстивым голоском зашептала:

– Умоляю, выпустите меня отсюда, я вам щедро заплачу!

Но надсмотрщик соблюдал равенство в обращении с заложниками. Поняв, что ни угрозы, ни подкуп не возымели никакого эффекта, она стала плакаться собратьям по несчастью – Мицуру и Вельветмену. Мицуру сказал ей, что он более достоин жалости хотя бы потому, что уже много часов провел взаперти, но это было слабым утешением. Утомившись плакать, она, как Мицуру, заплатив, получила одеяло и прилегла на полке, отказавшись от тщетных попыток сопротивления и решив ждать, когда время принесет избавление.

Четвертым узником был господин почтенных лет. Он с самого начала не пытался протестовать, первым делом внимательно осмотрел полки, раскланялся со всеми, кто уже был до него, терпеливо выслушал надсмотрщика, расстелил на пустой полке одеяло и лег, не закрывая глаз.

Вероятно, пока в трюме раскачивался оранжевый свет лампочки, был день. Но, в отличие от тюрьмы, время отбоя и еды не подчинялось строгому распорядку. Вряд ли было случайностью, что все четверо оказались без часов и не имели возможности определить точное время. У всех часы либо намеренно разбили либо украли. Быть лишенным чувства времени в грузовом отсеке, отрезанном от внешнего мира, само по себе уже было пыткой. Когда надсмотрщик в очередной раз принес поесть, Мицуру спросил, который час, и получил от недруга ответ:

– Хочешь дрыхнуть – ночь. Проснулся – утро. Хочешь жрать – жри. Наслаждайся счастьем жизни вне времени.

– Я не прошу за бесплатно.

Выхватив блеснувшую в руке Мицуру монету, надсмотрщик сказал:

– Да я и сам не знаю, который час. У меня тоже нет часов. Но зато могу объяснить, почему не сообщаю вам о времени. О вас же забочусь, разве лучше, если вы будете постоянно маяться, сколько еще дней, сколько еще часов вам здесь находиться? Вместо того чтобы каждые пять минут смотреть на часы и нервничать, приятнее жить, вообще позабыв о времени. В море проходит вечность.

– Спасибо за заботу, но невозможно заставить себя убивать время, когда не знаешь, который час.

– Даже если б я сказал, который час, только уснешь, и – фьють! Кончай гнать порожняк, лучше пожри. Желудок – самый точный хронометр. Не беспокойся – выпустят раньше, чем ты свихнешься.

С этими словами надсмотрщик поднялся по лестнице и громко хлопнул железной дверью.

– Давайте и вправду, что ли, поедим! Ну-ка, что у нас здесь вкусненького к рису?

Вельветмен, он же Мицухико Китадзима, держа в руке эмалированную миску, заполненную сопревшим, пахнущим носками рисом, приподнял крышку с жестяного ведра. Внутри оказалось мабодофу.

– О, я это обожаю. Как они догадались?

– Похоже на собачий корм, – заметила девушка.

Пожилой господин дважды рассмеялся в нос. Один раз: «хэ-хэ», другой раз: «хо-хо». Мицуру его лицо показалось знакомым. Он был уверен, что никогда раньше с ним не встречался, но, возможно, видел на фотографии в каком-то журнале. Он решил, что вспомнит, поговорив с ним, но господин не выказывал желания вступать в беседу и, очевидно, не испытывал особого интереса к прошлому своих сокамерников.

– В настоящем мабодофу, как его готовят в Сы-чуани, обязательно много перца. Этот – настоящий.

Китадзима стал наворачивать мабодофу. И это несмотря на то, что, едва его заперли в трюме, он без конца твердил о «китайском заговоре», связывая его с голосами из космоса. Космические пришельцы говорят на китайском языке! Вот уже четыре тысячи лет космические пришельцы поддерживают тесные контакты с китайцами! Этот корабль управляется приказами с НЛО и т. д. Мицуру стал поддразнивать его, говоря:

– Мабодофу – тоже часть закулисных интриг? Не иначе как китайцы варят его по рецепту инопланетян! – Но Вельветмен продолжал уписывать за обе щеки.

– В тайных интригах я дока. Мабодофу – это своего рода наркотик. Пока его ем, я готов забыть про заговор. Но мне приятно, если вы и наши друзья поняли, что я имею в виду под заговором. Я-то давно их раскусил, но один был бессилен. Теперь же, когда вы в курсе и приобщитесь к мабодофу, нам нечего бояться.

– Легкомысленный вы человек! – сказала девушка и плюхнула мабодофу себе в миску.

Мицуру и пожилой господин не заставили себя ждать. Расставили под лампочкой ящики вместо стола и стульев, устроив нечто вроде гостиной.

– Неудобно, что мы не знаем, как кого зовут. Давайте представимся. А потом вместе подумаем, как отсюда выбраться, – предложила девушка и, будучи застрельщицей, начала с себя.

Сиори Минами. Двадцать один год. Собиралась с отцом плыть до Шанхая. Китадзима на два года ее старше, Мицуру – тридцать два. Пожилому господину пятьдесят семь, зовут Ли Мун Че, собирался плыть до Пусана и, по его словам, ежедневно участвовал в работе научного симпозиума, проводившегося на корабле. Услышав имя, Мицуру тотчас вспомнил. Это был тот самый корейский поэт, который в семидесятые годы уехал из Японии на родину предков, был арестован, брошен в тюрьму, много лет провел в заключении и только лет десять назад вышел на свободу. От неожиданности он переспросил:

– Ли Мун Че, поэт?

Тот молча кивнул и, окинув взглядом сокамерников, склонился над своей миской. На его лице заиграла отстраненная улыбка. Неприкаянный поэт. Куда б ни заносила судьба, чувствует себя узником. Но продолжает мыслить, не жалуясь на навязанную участь.

– У вас с кем-то назначена встреча? – неожиданно спросил поэт Мицуру.

– Почему вы так решили?

– Вы так беспокоились о времени…

– Разминулся со своей спутницей. Но если б знал, что меня могут запереть в трюме, конечно, договорился бы о встрече.

– Где она сейчас?

– Не знаю. Думаю, тоже ищет меня.

– Почти всех пассажиров постигла та же участь, что и нас. Молодых японцев, что побогаче, увы, заперли в машинном отделении. Грузовой отсек еще не худшее место. Сейчас, вероятно, около десяти часов вечера. Корабль стоит посреди моря. Хорошо бы, направились в Пусан. Если корабль зайдет в порт Пусан, я найду способ отсюда выбраться, прыгну в море и уплыву. Наверняка какая-нибудь рыболовецкая шхуна меня подберет. На худой конец, своими силами смогу доплыть до портового рынка. Я договорился встретиться с одним моим другом в Пусане, поэтому мне просто необходимо отсюда бежать. Но прежде надо как-нибудь раздобыть спасательный жилет… Побег ради встречи с другом? Что это – чувство долга? Или сила воли? Мицуру вопросительно посмотрел на поэта, и ему показалось, что тот вполне способен осуществить побег.

– Бы хорошо знаете порт Пусан?

– Как свои пять пальцев. От пристани, где бросают якорь многотоннажные суда, до рынка около двух километров. Затеряюсь в толпе, и пиши пропало. Я сразу сообщу в полицию и помогу вам спастись. Как говорит наш друг Китадзима, здесь зреет заговор. И члены экипажа, и чиновники заодно. Наверняка за их спиной есть закулисный руководитель. Если вести себя неосмотрительно, в два счета навесят ложные обвинения и, вполне вероятно, упекут уже не в трюм, а в настоящую тюрьму.

Слова поэта были бездоказательны, но убедительны. Девушка поникла, готовая в любую минуту расплакаться, и прошептала:

– Такой корабль достоин уйти на металлолом!

Китадзима, видимо что-то задумав, сказал:

– Отлично! – И, вскочив, провозгласил: – Поступим так, как говорит господин поэт. Когда корабль подойдет к Пусану, я вместе с ним прыгну за борт ради того, чтобы разоблачить заговор и спасти мать.

– И оба потонете, – сказала девушка.

– Что ж делать, если нет другого выхода обрести свободу. А пока давайте некоторое время понаблюдаем за обстановкой.

На этом обсуждение побега закончилось, с едой также разделались. Китадзима вызвал надзирателя и ушел в туалет. Поэт вернулся на свою полку, девушка витала в облаках.

Мицуру не собирался убегать, оставив Аои на корабле. Он оказался в заложниках, но и его Аои попала в плен. Вряд ли Китадзима и девушка решатся бежать, бросив своих родителей. Все было просчитано. Если содержать под арестом раздельно родственников и любовные пары, угасает решимость бежать. Враг хорошо понимал психологию заложников.

Китадзима долго не возвращался, и Мицуру внезапно стал нервничать, позвал надсмотрщика, но тот не отзывался. У девушки, видимо, появилась потребность посетить туалет. Прошло десять минут – тишина. Девушке уже было явно невмоготу. Мицуру вместо нее стал стучать в дверь, но прошло еще десять минут без каких-либо изменений. Вдруг за дверью послышался рассерженный крик надсмотрщика, и в ту же минуту показался Китадзима, похожий на вдрызг разбитый багаж. Из носа текла кровь, он стонал, держась за грудь и в то же время крепко прижимая к себе спасательный жилет.

– Мужайтесь, – обратился он к Мицуру, – мы вернемся в Японию!

Раздобыть даже один спасательный жилет было связано с риском для жизни. Впрочем, жилет не стоил таких побоев. Мицуру, обняв Китадзиму за плечи, повел его к полке. Поэт также взбежал по лестнице, чтобы поддержать его с другого бока, сказав:

– Молодец, отлично сработано!

Девушке уже было невтерпеж. Железная дверь вновь была заперта. Со словами:

– Все, больше не могу, – девушка забилась в угол трюма. Верхний свет погас, горела лишь сигнальная зеленая лампочка. В темноте послышалось приглушенное журчание.


И вновь кошмар стал по третьему, по четвертому разу прокручивать свою фильму.


Мицуру только задремал, когда к нему обратился Китадзима. То ли из-за запекшейся крови, то ли из-за слез говорил он гундосо:

– Если человек умирает на корабле, его хоронят в море?

– Судя по фильмам, заворачивают труп в холстину, прицепляют груз и бросают за борт. В присутствии капитана.

– Значит, так оно и есть? Мне только что приснилось, что меня заживо похоронили в море. Кричу, что я еще не умер, но ни матросы, ни мать не слышат. Когда пошел ко дну, вокруг меня собрались рыбы. Я подумал, что сейчас они меня съедят, и заплакал.

– Не забудьте надеть спасательный жилет в случае, если вас похоронят в море, сумеете выплыть.

– Правильно, так и сделаю.

Некоторое время все молчали в темноте.

– А что, господин Ли, – обратилась к поэту девушка, – нельзя ли вызвать помощь по радио или по телефону?

– Да, – кивнул поэт, – давно б уже так и сделали, будь телефон доступен… Но, увы, все телефоны на корабле повреждены. На капитанском мостике есть радиопередатчик, и где-то еще должны быть передатчики для экстренной связи. Например, в женской раздевалке или еще где… Милая барышня, нам остается только поручить свою судьбу небесам. Может быть, когда утром проснемся, нас освободят, и все вернется в нормальное русло. Кошмар хорош тем, что долго продолжаться не может.

В этот момент открылась дверь, ведущая к каютам матросов, дорожкой протянулся бледный свет. Пожаловали новые гости. На этот раз их было несколько больше. Осматривая кладовую, точно во время экскурсии по кораблю, они стали подыскивать свободные места. В разговоре мешались китайский и японский. В противоположность без умолку трещавшему китайскому, японский ковылял на полусогнутых.


Кара безденежьем


Спустившись по лестнице, надзиратель что-то крикнул по-китайски. Китайцы внезапно рванули вверх по ступеням. Надзиратель, размахивая палкой, останавливал тех, кто хотел прежде других пробиться наверх, и сортировал «груз», злобно покрикивая:

– Ты потом! Женщину пропустите!

В грузовом отсеке, как и везде, развернулось сражение за захват полок и мест на полу. Всюду, где только находилось свободное место, сваливали багаж, втискивали свои тела, отпихивая чужие вещи и корабельный инвентарь, яростно отстаивая свою территорию. Устроенная узниками «гостиная» была поделена между тремя новоприбывшими. Стоило зазеваться, и старожилы наверняка лишились бы своих спальных мест и одеял, поэтому и Мицуру, и девушка, и поэт забились на свои полки.

– Но отчего вся эта толкотня? Что это за люди? – Девушка была на грани истерики, суча ногами и пытаясь отбиться от ребенка, подползшего к ее полке. – Пошел отсюда!.. Я не хочу спать вповалку с этим сбродом! От них воняет!

Мицуру, обхватив руками голову, уполз под одеяло, собираясь оставаться там до тех пор, пока в трюме не минует буря.

Уже прошел по меньшей мере час, в грузовом отсеке по-прежнему стоял шум, но в сражении за территорию наступила передышка. Мицуру высунул голову и огляделся. Мужчины, женщины, дети, всего девятнадцать человек, видимо, успокоились каждый на своей территории. Дети спали в гамаках, повешенных в два яруса между полками, пассажиры, бывшие, судя по одежде, японцами, растерянно сидели вдоль стен, обхватив колени. Две девочки, устроившиеся у основания лестницы, также, судя по всему, были японками. Мужчина и женщина, расстелившие на полу циновки и лузгавшие семечки, скорее всего, были семейной парой – возле них спала девочка лет пяти или шести. Видимо, эти трое только что попали на корабль. Две циновки в углу грузового отсека стали их новым домом.

На мгновение Мицуру встретился взглядом с отцом семейства. Тот, зачерпнув горсть семечек, протянул их Мицуру. Мицуру взял, сказав: «Се-се».[27 - Спасибо (китайск.).]

– Вы японца? – неожиданно заговорил мужчина на ломаном японском с сильным акцентом. Его японский, наверняка освоенный самостоятельно, сопровождала на удивление радушная улыбка. Мицуру ответил утвердительно и замолчал. Мужчина продолжал:

– Хочу работать Япония. Вместе плыть Япония.

– Значит, в Японию, всей семьей…

– Семья вместе. С тобой вместе. Ты плыть Япония. Вместе со мной.

– Я тоже хочу в Японию. Но уже не надеюсь, что смогу туда попасть.

– Все хорошо. Со мной вместе ты можешь плыть Япония. Ты мне искать работа. Будешь моя поручитель.

В словах его забрезжило нечто осмысленное. Он явно хотел сказать, что Мицуру сможет вернуться в Японию, если согласится стать его поручителем. Для Мицуру это была новость.

– Кто подучил вас?

– Поручитель – китаец, зарплата – низкий, работа – тяжелый. Ты стать японский поручитель. Хороший иметь работа. Зарплата высокий. Ты можешь возвращаться Япония.

К поэту и девушке также подсели китайцы со сходными предложениями. Девушка продолжала кукситься. Поэт писал ответы на бумажке.

– Странные они выдвигают условия, – обратился Мицуру к поэту. – Как вы это понимаете?

– Если мы согласимся стать их личными поручителями, нас, заложников, освободят.

– Спешат, пока суд да дело, обзавестись покровителями.

– А между тем операция по высадке в Пусане осложняется. Многие из этих беженцев, как и я, собираются ночью прыгнуть в море и вплавь добираться до рынка. Получается, чтобы вернуться на родину предков, я должен подружиться с нелегальными иммигрантами. На этом корабле даже туристы превратились в бесправных беженцев!

Какое-то время Мицуру вновь блуждал между неглубоким сном и печальным пробуждением. Верхняя дверь оставалась незапертой, появилась возможность беспрепятственно ходить в туалет, но путь на палубу по-прежнему был закрыт. Вельветмен и барышня продолжали спать, поэт, подставив блокнот к тусклому свету лампочки, что-то писал.

– Стихи пишете? – спросил Мицуру.

– Я только в таких условиях и могу писать, – ответил тот. – Увы, я стал законченным «поэтом-узником». А впрочем, тюрьма – хорошее место, чтобы думать и писать. Разумеется, сидя в тюрьме, я страстно хотел выйти на волю, но чем сладостней мечты о воле, тем горше последующее разочарование. Мне лучше быть запертым внутри себя. В своем собственном мире я чувствую себя более свободным, чем на воле, более раскрепощенным. Однако чем глубже уходишь в себя, тем труднее выйти наружу. Поэтому не стоит в тюрьме засиживаться. Самое лучшее – туда и обратно, туда и обратно, нигде надолго не задерживаясь.

Мицуру вначале принял его слова за шутку, но поэт явно говорил со всей искренностью. Что ж, попробуем сопоставить тюрьму и трюм. Выбраться из трюма – сейчас предел мечтаний, но еще неизвестно, в каком направлении плывет корабль, и вообще, смогут ли они обрести свободу. Может, и впрямь, пока не видно никакого выхода, начать писать стихи? Этак и он станет «поэтом трюма»!..

– Вы, господин Ли, можете писать стихи, где бы вы ни находились. А я здесь только бездарно маюсь.

– Предпочитаете, чтоб вас содержали в библиотеке?

– Библиотека стала притоном быдла.

– Ну, куда ни кинь, всюду клин. На палубе вроде бы свобода, но там на каждом шагу азартные игры, оргии, драки, водка и наркотики, которые ведут пассажиров к моральной деградации и падению. Мне предпочтительней запереться внутри себя, чем, как призрак, бродить по этому кладбищу капитализма.

На висках поэта вздулись синие жилы, глаза, запавшие еще глубже, чем накануне, были устремлены куда-то вдаль. Такая уж у него привычка – сочинять стихи в минуту отчаяния.


Когда корабль набрал скорость, вновь открылся выход на палубы и появился надсмотрщик. Вначале гаркнул что-то по-китайски. Затем, кажется, то же самое прокричал по-английски:

– Пошли все вон! До следующей стоянки все свободны. Жрите, что хотите. Трахайте красивых баб, отдавайтесь сильным мужикам. Подмойтесь, разомнитесь.

Посреди морских просторов, где не видать и клочка суши, почему бы и не побаловать заложников свободой. Где следующая стоянка? Высока вероятность, что первоначальный курс изменен. Операция по высадке в Пусане, задуманная поэтом, похоже, так и останется мечтой. И все же у него есть стихи, есть богатый внутренний мир…

Беженцы, похватав свой багаж, стали покидать грузовой отсек. Ушла девушка – обняться с отцом, ушел Китадзима – справиться о здоровье матери, ушел поэт – поискать место, где ничто не нарушит его одиночества. Мицуру в поисках Аои направился на верхнюю палубу, но куда он ни заходил, всюду околачивались какие-то сомнительные личности, как стервятники, выжидающие добычу. В коридоре цеплялись через каждые десять шагов: «Баба нужна?», «Стань моим поручителем!», «Развлечемся в теплой постельке?», «Угости рюмкой!» Торговцев здесь было больше, чем покупателей. Покупатель – тот, кто сорит карманными деньгами. Иметь деньги – уже само по себе преступление. Торговцы подвергают покупателя наказанию безденежьем. Однако, если ряды покупателей редеют, продавцов ожидает сходная участь.

Увертываясь от навязчивых стервятников, Мицуру заскочил в туалет – проверить, сколько еще осталось денег, этой последней соломинки. В кошельке двадцать четыре тысячи шестьсот семьдесят иен наличными и три кредитки. Мицуру пришел в смятение и поспешил к корабельному банку. У окошка выстроилась очередь из заложников, так же, как и Мицуру, впавших в панику, вокруг роились стервятники. К Мицуру тоже тотчас подскочил парень в кожаной куртке.

– Эй, привет, ты в норме? – в глаза Мицуру заглядывал, ухмыляясь, Харуо Минами. На бедре у него болталась сумка с инструментами. – Немного осунулся. Неужто и тебя заперли в трюме? Тоже в банк – охота поразвлечься? Еще бы, назад в трюм не тянет…

Мицуру молча смотрел в сторону.

– Кстати, ты, кажись, искал какую-то чувиху. Ее, случаем, не Аои звать?

Мицуру схватил парня за руку, надвигаясь на него:

– Ты о ней знаешь?

Харуо, высвободив руку, ответил:

– Да. Она сейчас в фаворе.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Скоро поймешь.

– Ты знаешь, где она? Говори!

– В ближайшее время встретитесь.

– Где мы можем встретиться? Я заплачу за информацию.

– Ну что ж, по рукам, снимай деньги.

Мицуру, предвидя траты, решил снять двести тысяч иен и сунул кредитку в окошко. Тотчас служащий со словами:

– Обслуживание приостановлено! – швырнул ее обратно. Мицуру протянул вторую кредитку. И эта не сработала. Последняя карточка… Тот же ответ.

– Этого не может быть. Вставьте еще раз! – настаивал он, но служащий заявил:

– От владельца вклада поступила просьба – приостановить обслуживание. В последнее время участились случаи, когда пытаются воспользоваться крадеными кредитками.

Мицуру пришел в ярость.

– Это моя именная кредитка. Владелец перед вами! – закричал он, но тут же вспомнил, что при нем нет ни паспорта, ни какого-либо другого удостоверения личности, и уныло отошел от окошка. Как это могло произойти? Все три кредитные карточки снимают деньги с банковского счета, открытого на имя Мисудзу. Не в этом ли загвоздка? Не она ли ухитрилась сделать эти карточки недействительными? Наверняка по наущению матери, при посредничестве Итару. Мать поставила заслон, чтобы отцовское наследство не перешло к сомнительной женщине. Из-за этого он, Мицуру, в течение ближайших дней обречен на безденежье. Вряд ли получится вернуть то, что украли из каюты.

– Ну что, пошли. Чего медлить! Устрою встречу с любой бабой, какую пожелаешь.

Стервятник вообразил, что карманы Мицуру набиты деньгами.

Харуо привел его в каюту на третьей палубе, в ту самую каюту, которую тот прежде, до захода в Шанхай, занимал с Аои.

– Меня отсюда выгнали, – сказал Мицуру.

– Ага, роковая каюта номер триста тринадцать! – заметил Харуо.

В каюте никого не было, на столе стояли чашки, эмалированные миски и термос с цветочным узором.

– Подожди здесь немного. Небось проголодался? И хочешь переодеться?

Получив его согласие, Харуо, позвякивая болтающимся на поясе железом, побежал добывать все необходимое. Пока Мицуру смывал в душе въевшуюся в тело двухдневную порцию грязи и вонь машинного масла, Харуо доставил сменное нижнее белье, носки, застиранные джинсы, тенниску, бефстроганов, вино, рисовые колобки, а также десятилетнего мальчугана.

– Можешь вновь пожить, как подобает японцу. Да еще в той же самой каюте. Осталось подождать, когда вернется милашка Аои… Вот привел пацана, будет прислуживать. Это тебе не японские разгильдяи – он честный и трудолюбивый. И спину умеет помять, и постирать, и прибраться, если понадобится, и еду принесет. Если будет мешать, гони в коридор. Тот чудесный возраст, когда чертовски хочется работать. Используй на все сто. Пацан тоже входит в плату. Извини, но придется выложить двадцать тысяч. Как своему соотечественнику уступаю себе в убыток.

– Если приведешь Аои, заплачу. Это ведь и есть торговля? Как соотечественник ты должен знать.

– Не пори чушь! Аои – наложница Брюса Ли.

– Что?

– Уж очень она понравилась хозяину этого судна. Наверно, сумела ему хорошо угодить. Поэтому я и говорю: все что хочешь, но ее привести – уволь. Впрочем, случается, по ночам она бродит одна по кораблю, так что поставь парня на стреме. И, как по заказу, здесь та самая каюта, в которой ты с ней жил. Она наверняка вскорости сюда заглянет. Ну что, по рукам? Я все для тебя сделал. Не исключено, что ночью тебе придется опять вернуться в трюм. Парни из гвардии начинают охоту на заложников. Если будешь бродить по палубам, как пить дать изобьют и швырнут в грузовой отсек. А пока ты в трюме, сколько ни жди, Аои тебе не видать. Поэтому я и привел тебя сюда. В этой каюте мы с друзьями-гвардейцами обычно трахаем телок и курим травку. Вот я и решил спрятать тебя здесь.

– Понятно, – сказал Мицуру, достал из бумажника десять тысяч иен и дал Харуо.

Оба остались неудовлетворенными. Харуо взял деньги, щелкнул с досады языком и, бросив на прощание:

– Если Аои появится, заплатишь остальное! – покинул каюту.

Мальчуган исподлобья пожирал глазами Мицуру. Тот передал ему один рисовый колобок, а остальное одним махом запихнул в себя. Набив желудок и опьянев от вина, он почувствовал, как отяжелели чресла, и тотчас потонул в качающейся постели.


Кара запором


Когда он проснулся, за иллюминатором было уже темно. На соседней кровати спал, свернувшись, ребенок. Рядом с ним, так же свернувшись и обхватив ребенка руками, спала женщина. На какое-то мгновение он подумал, что это Аои, но волосы у женщины были другие и пахла она иначе.

Он уже не удивлялся вторжению незнакомых людей. Его больше мучили накопившиеся в желудке газы. Вот уже два дня он не ходил по большой нужде. И сознание, и прямая кишка стали тупиком, подобно грузовому отсеку. От этого корабля у него несварение. Если б только он смог встретиться с Аои, наверняка бы сразу избавился и от запора, и от уныния. Извергнуть одним махом все, что засело в желудке, вдохнуть свежий воздух с запахом травы и под голубыми небесами, на летнем лугу, где все что ни есть сияет и лучится, обвеваемое легким ветерком, соединиться с только что поднявшейся из воды Аои… Рисуя в воображении как можно более красочные и бодрящие картины, он поднатужился и выпустил понемногу газы, накопившиеся в желудке. Тотчас от распространившейся вони проснулись ребенок и женщина. Мицуру удрученно заперся в туалете. К сожалению, первый шаг к светлой мечте над унитазом оказался шагом на месте. Вероятно, кроме всего прочего, запор усугублялся недостатком движения. На душе стало еще гаже. Очевидно, одно только выпускание газов ничего не даст. Давление в желудке от этого возрастает, того гляди, не останется прохода для газов. Все что угодно, только не смерть от запора!

Когда Мицуру вышел из туалета, женщина и ребенок уже вылезли из постели и, стоя, смотрели на него с улыбками на лицах.

– Ну же, присядьте. – Мицуру предложил им стулья, а сам опустился на кровать. – Я не успел спросить, как вас зовут.

Он сказал это по-японски, но они ничего не поняли. Женщина достала из своей дорожной сумки бумагу и карандаш и написала по-китайски: «Как вы себя чувствуете?» Мицуру в ответ написал одно слово: «Запор». Женщина написала: «Ложитесь». Мицуру, ничего не подозревая, лег, и в ту же минуту женщина внезапно ткнула ему пальцем в промежность, возле заднего прохода. Мицуру инстинктивно сжался. «Это еще что такое!» – возмутился он. Женщина начала оправдываться, застенчиво улыбаясь, но смысла он не понял. Мицуру нацарапал: «Проститутка не требуется. До свидания». Женщина перечеркнула его строки карандашом, приписала: «Я не проститутка», – и отвернулась. Она, по-видимому, не собиралась уходить, поэтому он попробовал по-английски спросить, как ее зовут и что она здесь делает. Женщина, перестав сердиться, написала: «Го Янь-янь». Он понял, что это ее имя. Ребенка звали Сяо-мань. Ни с помощью английского, ни с помощью карандаша не удалось узнать, почему она находится здесь и что намерена делать. Как он ни складывал на бумажке иероглифы, она не понимала, о чем он толкует. Попытался объясниться на языке жестов, но и это ни к чему не привело. Только услышав, как ребенок обращается к ней «Ma!», догадался, что она его мать, после чего его напряжение немного ослабло. Но его по-прежнему смущала эта странная парочка: мать, тыкающая незнакомому мужчине в пах, и молча наблюдающий сынок.

Мицуру написал: «Где отец?» – и показал малышу. Тот, склонив голову набок, вывел: «Папа умер». К этому Яньянь приписала: «Муж умер насильственной смертью», – во всяком случае, так он истолковал ее иероглифы. Он не решился спросить, кем был ее муж и почему умер.

Разговор прервался. Яньянь шепнула что-то на ухо сыну и подтолкнула его к выходу. «Куда он идет?» – спросил Мицуру. Женщина написала: «Сяомань пошел искать женщину, больную лунатизмом». Очевидно, они собирались помочь ему отыскать Аои. Мицуру поблагодарил, сказав: «Се-се», и проводил мальчика до дверей. Он хотел выйти вместе с ним в коридор, но Яньянь его остановила. Он послушно ей подчинился. Харуо сказал, что с наступлением ночи гвардейцы начнут охоту на заложников. Чтобы убить время? Чтобы разрядить избыток энергии? Стать орудием для разминки застоявшихся в бездействии гвардейцев, нет уж, спасибо. Ему стало ужасно жалко Вельветмена, который, ничего не подозревая, мог легко стать жертвой жестокого избиения. В условиях этого балагана под названием «военное положение» можно только позавидовать детям, которые свободно снуют по всему кораблю.

Так-то оно так, но не подвергается ли опасности и Аои, блуждая одна по ночам? Что, если ее схватят озверевшие гвардейцы и изнасилуют? Харуо сказал, что Аои стала наложницей Брюса Ли. Если этот человек с шутовским именем и есть закулисный руководитель, Аои находится в безопасности? Нет, еще неизвестно, что ей угрожает от самого этого закулисного махинатора. Примерно через час Сяомань вернулся. Он доложил матери о результатах, и она написала его слова на бумажке. Мицуру понял, что тот повсюду искал Аои в толпе, но не нашел.

Кара запором продолжалась.


Яньянь предложила Мицуру чай и печенье. Когда их глаза встречались, она едва заметно улыбалась, стараясь его не обидеть. Время от времени она, запинаясь, робко заговаривала с Мицуру, ласково бранила балованного сына, точно у себя дома. Как-то само собой Мицуру превратился в гостя, приглашенного к чужому семейному очагу.

У Сяоманя слипались глаза. Понукаемый матерью, он торжественно сказал Мицуру: «Вань-ань»,[28 - Спокойной ночи (китайск.).] и забрался в постель. Яньянь, повернувшись спиной к Мицуру, начала переодеваться. Уставившись на откинувшуюся назад плотную спину, он захотел прижаться щекой к ее гладкой белизне. Женщина, точно почувствовав его взгляд, медленно повернулась. Мицуру поспешно опустил глаза, смущенно почесывая лоб. Решив, что уже можно, он поднял голову, но она, полураздетая, все еще смотрела в его сторону, прикрывая руками груди. Не зная, куда девать глаза, он бросился на кровать и зарылся лицом в подушку.


Спустя несколько часов в коридоре внезапно послышался шум, и Мицуру проснулся. Яньянь как раз собиралась выйти из каюты. Качка продолжалась, но двигатель не работал. Взглянул в иллюминатор, но там не было ничего, кроме моря, блестевшего, как чешуя, при свете луны и бортовых огней.

Примерно через час судно возобновило движение, Мицуру вновь погрузился в сон, Яньянь не возвращалась.

Когда он проснулся в следующий раз, двигатель корабля вновь замер. Сяомань спал, Яньянь все еще не пришла, в иллюминаторе смутно виднелись очертания острова. Но, судя по тому, что на острове не было никаких огней, он был необитаем.


Наконец наступило утро. Зайдя на цыпочках в загаженный гальюн, нашел унитаз почище, присел, и тотчас вода там вскипела фонтаном, вверх хлынуло дерьмо, затопляя все вокруг. Выбравшись из этого «дерьмового» сна, Мицуру обнаружил, что население каюты увеличилось на одного человека. Каюта была наполнена вонью гниющих водорослей и животного жира, а обладатель этих запахов спал без задних ног, прилипнув, как слизняк, к полу. В этот момент Сяомань тоже проснулся и, заметив этого, казалось, насквозь отсыревшего человека, преспокойно разлегшегося посреди каюты, завопил:

– Цзю-цзю!

Мать цыкнула на него и с выражением мольбы на лице пыталась угадать реакцию Мицуру.

– Кто это? – спросил Мицуру, указывая пальцем на спящего мужчину.

Она схватила лист бумаги, лежавший у изголовья, и написала: «Мой младший брат». Младший брат Яньянь, значит, Сяоманю дядя – «Цзю-цзю».

Семья разрасталась.


В иллюминаторе загорелась заря. То и дело доносились шаги проходивших по коридору. Звук шагов обязательно сопровождался звяканьем металла и криками. Приближались к порту, и охота гвардейцев на заложников достигла апогея. Если легкомысленно выйти в коридор, устроят темную, накинут мешок, изобьют и, не исключено, швырнут в холодильное отделение. Но и в каюте нельзя чувствовать себя в полной безопасности. Опасаясь, как бы гвардейцы не ворвались в каюту, Мицуру заперся на ключ в туалете.

Когда судно подошло к берегу и двигатель заглох, в коридоре затихло. Освободить желудок не удалось, и Мицуру вышел из туалета, придерживая рукой отяжелевший, точно залитый цементом, живот.

Спавший мужчина проснулся. На смуглом лице пробивалась щетина, ворот рубахи лоснился от грязи. Этот бездомный и есть новый член семейства? – Мицуру отстраненно наблюдал за мужчиной. Тот постарался понравиться ему, поспешив продемонстрировать, что немного говорит по-японски.

– Меня зовут Го Шаолун. Прошу любить и жаловать. Я люблю Японию.

– Вот как? Будь мы в Японии, я, пожалуй, смог бы для вас что-нибудь сделать, – ответил Мицуру, решив, что и этот просит его стать своим поручителем.

– Сейчас в Китае жестокая конкуренция.

– Еще бы, при таком-то населении.

– В Китае главное иметь связи.

– Да, следует поддерживать семейные отношения.

– Я ненавижу Китай.

– Не стоит об этом говорить. Хотя бы потому, что Китай есть во всех уголках земного шара.

– Вы правы.

– Взять наше судно. Оно оккупировано китайцами.

– С судном все иначе.

– Что иначе?

– Это судно свободно. Здесь ни Китай, ни Япония.

– Вот и надзиратель в трюме то же говорил. Однако меня свободы лишили.

– Свобода – это хорошо.

– Я особенно остро чувствую это здесь и сейчас. А что вы делаете на корабле?

– Я беженец, я пытался переправиться по морю.

– А теперь живете здесь?

– Хочу жить на этом судне. Это судно большое. Точно город. Прежде чем попасть сюда, я плыл по морю на лодке. Я отдал все, что у меня было, чтобы уплыть на лодке из Фучжоу.

– Другими словами, до вчерашнего вечера вы были беженцем?

– Именно. Сестра с сыном, заплатив все деньги, оставшиеся после мужа, получили паспорта и сели на этот корабль в Шанхае. Им крупно повезло! Многие желающие остались на берегу. Только те, у кого есть связи, живут припеваючи. У сестры и ее сына связей нет. Но они смогли попасть на корабль, и все это благодаря господину Ли. Я решил, что если отплыть в море, есть большая вероятность, что подберет этот корабль, поэтому я сел в лодку. Как же все удачно сложилось! Прошлой ночью, когда меня подняли на борт и я вновь увидел сестру, я разрыдался.

Мицуру внимательно слушал исповедь Шаолуна, ему и в голову не приходило, что, пока он спал, произошла такая патетическая встреча брата и сестры. Одежда, как у бездомного бродяги, и стойкий соленый запах свидетельствовали, что еще вчера этого человека носили волны Восточно-Китайского моря.

– И куда же вы направляетесь?

– Не знаем. Беженцев много. В Китае нет ни свободы, ни будущего. Но и у беженцев нет свободы. А будущее темно. Плывя на этом судне, можно быть свободным. В море – свобода. Я хочу быть свободным. Я никуда не хочу. Хочу плыть на этом корабле.

Шаолун бормотал, точно распевал заклинания. Вскоре его бормотание перешло на китайский. Мицуру не понимал, на каком диалекте тот говорит. Яньянь произнесла что-то веселым голосом, чтобы приободрить сына. Сяомань зашептал, ластясь к ней. Шаолун, видимо придя в себя, сказал:

– Я голоден.

Мицуру достал из бумажника две купюры по тысяче иен и какую-то мелочь и вручил Сяоманю. Все трое, точно только этого и ждали, хором сказали:

– Се-се.

Яньянь и Сяомань принесли еды. В трех эмалированных мисках – вареный рис, суп и жареная курятина. Все четверо сели в кружок и принялись есть, разложив еду по чашкам. Мицуру смотрел, как на что-то ностальгически знакомое, как члены семьи кладут на рис мясо и, помешивая, поливают подливой.

– А вы почему не едите? – спросил Шаолун, но Яньянь тотчас что-то шепнула ему на ухо.

– Скрепило? – кивнул он понимающе. – Сестра вылечит. Пусть надавит на «точку», помогающую от запора.

Несмотря на то, что они еще не кончили есть, его тут же положили навзничь на кровать. Палец Яньянь впился сантиметров на десять правее пупка. Он сомневался, будет ли толк от этой «пальце-терапии», как вдруг ее палец устремился к его промежности, справа от заднего прохода. После инцидента в библиотеке он поначалу остерегался пальца Яньянь, но, увидев, что она озабочена исключительно тем, чтобы избавить его от запора, скоро проникся к ней доверием. Прошло полчаса, прежде чем эффект от ее манипуляций достиг желудка. Усевшись над унитазом, Мицуру напрягся, тужась выдавить спекшийся, как цемент, кал. Из-за двери доносился ободряющий голос Шаолуна:

– Не сдавайтесь!

Сяомань, повторяя только что заученную японскую фразу, радостно вопил:

– Не сдавайтесь!

Вскоре уже все трое принялись своими дружными криками помогать Мицуру испражниться. Мицуру, едва не падая в обморок, напрягся и смог выдавить несколько жалких бурых колбасок. На этом битва закончилась, и он вышел из туалета. Шаолун бросился пожимать ему руку. Мицуру поблагодарил Яньянь, погладил Сяоманя по головке и без сил опустился на кровать. Б заднем проходе жгло. Все тело ниже пояса сковала усталость, и это было счастье.

Освободившись от кары трехдневным запором, Мицуру положил в свою чашку то, что не доели его новые сожители, и им вослед стал отправлять палочками в рот рис и курятину.


Четвертая империя?


Судя по всему, «Мироку-мару» по-прежнему бороздила Восточно-Китайское море. Об этом свидетельствовали запахи, наполнявшие воздух, и цвет воды. Когда судно движется, неодолимо хочется спать. Но это не значит, что удастся крепко уснуть. Мицуру видел прерывистые сны. Видеть сны было теперь единственным утешением. Даже кошмары, пока они не переступали границ сновидений, были предпочтительней действительности. Ему приснилось, будто он принимает ванну вместе с Яньянь. Она томно повернула в его сторону белую, гладкую спину. Приникнув ухом к ее спине, он слушает удары сердца. Ему кажется, что ее сердце передает какое-то важное сообщение. Вначале он различает ровный, плавный, убаюкивающий напев моряцкой песни. Но внезапно удары сердца учащаются, переходя в яростный, синкопический ритм. Похожую музыку он часто слышал в детстве. Ну конечно же, это увертюра к «Вильгельму Теллю»! Внезапно ритм сбивается. Яньянь тяжело дышит и дрожит. Ее сердце отчаянно колотится, торопится что-то передать ему, и он напрягает слух, пытаясь расшифровать его удары.

Наконец до Мицуру доходит сообщение, точно поднявшаяся со дна глубоководная рыба:


«Этосудноплыветвмириной».


Мицуру невольно отрывает ухо от спины Яньянь и через плечо заглядывает ей в лицо. Но перед ним уже Мисудзу.

Мицуру сквозь сон выбирается из ванны, чтобы убедиться, что Яньянь находится в каюте. Она учит Сяоманя писать иероглифы.

И еще был сон.

Мицуру видит Аои в комнате, отделенной от него стеклом. Это точь-в-точь ее комната в Ивакуре, та же кровать, тот же плюшевый тюлень. Но расположена она на корабле. Спиной к нему на полу сидит, скрестив ноги, голый по пояс мужчина. Взгляд Аои прикован к его паху. Рот полуоткрыт, на губах играет предвкушающая улыбка.

Она что-то шепчет мужчине, но через стекло не доносится ни звука. Мицуру догадывается, что сейчас он станет свидетелем полового акта, стучит по стеклу, надеясь удержать Аои, но она не обращает на него ни малейшего внимания. Охваченный обидой и ревностью, Мицуру судорожно лупит по стеклу. И вдруг стекло покрывается паром, и уже не видно, что за ним происходит. Он трет ладонью по стеклу, но ничего не видно. Моросит дождь. Теплый, мягкий дождь омывает его тело. Дождь пахнет плодами гингко.

Мицуру вновь просыпается, каюта полнится запахом китайских пельменей. Шаолун, сделав знак рукой, приглашает его:

– Поешьте с нами!

Такое впечатление, что провел на этом корабле уже несколько месяцев. Отчего-то дни, проведенные с Аои на суше, кажутся далеким прошлым. Наверно, потому, что на море время проходит как во сне…

Внезапно чья-то рука снаружи отперла запертую изнутри дверь. В каюту вошел Харуо. Мицуру поднял голову – конец передышке?

– Брюс Ли выступает с речью перед заложниками, – возвестил Харуо. – У тебя есть шанс встретиться с Аои. Беги в дискотеку!

Итак, на сцену выходит босс, средоточие ненависти заложников. Харуо, подхватив Мицуру под руку, точно препровождая его, поспешил по коридору. Гвардейцы, обходя каюты, выгоняли заложников и направляли в ту же сторону. Стуча каблуками башмаков, хохоча, они пихали испуганных людей, трясясь под ухающий ритм, доносящийся из дискотеки. Глаза невольников запали, щеки ввалились. Бедственное положение усугубляла непрерывно терзавшая их морская болезнь: желудки, как и головы, были охвачены паникой. Всячески третировать заложников гвардейцы считали своим служебным долгом. Или они хотели выместить на них все свои прошлые неудачи на берегу?

Мицуру вряд ли бы рискнул поделиться с кем-либо своими мыслями, но он всегда считал, что всю эту слоняющуюся по городским улицам шпану следовало забрить в солдаты, сколотив отряд наемников-головорезов. Но как ни стыдно признать, здесь, на этом корабле, его желание осуществилось в полной мере – мерзавцы, измывавшиеся над ним и другими пассажирами, были той самой городской шпаной, обращенной в наемное войско. Где б они ни были, на суше или на море, их повадки не менялись. Или избивать невинных людей вошло у них в плоть и кровь?

У входа в дискотеку подручные Кети спрашивали у заложников имена и по одному вталкивали в полутемный зал. Жаркий, спертый воздух, в котором стояла вонь немытых ног и пота, сотрясался бацающим по голове ритмом ударника и гитар. В зале, искрошенном вспышками света, отплясывали гвардейцы и проститутки. Заложники жались по стенкам. Мицуру искал Аои, но на глаза попадались лишь проститутки, точно проплывающие в неоновом свете ночного города. Он спросил на ухо Харуо:

– Аои не пришла?

– Но Аои ведь не заложница!

Неожиданно зал осветился, ансамбль заиграл что-то вроде марша, толпа раздвинулась, образовав проход. Вперед вышел великан, видом похожий на чиновника, окруженный со всех сторон гвардейцами. Мицуру уже сталкивался с ним, когда вместе с Аои блуждал по ночному кораблю. Несомненно, тогда-то этот тип и положил на нее глаз. За великаном увивался переводчик Самэсу.

– Господа пассажиры, вы уже успели вдоволь насладиться морским круизом? вас хочет поприветствовать генеральный секретарь «Мироку-мару» Брюс Ли.

Притворно приторным тоном Самэсу произнес несколько слов в виде вступления. Гвардейцы, еще разгоряченные после танцев, вытолкнули заложников, стоявших у стен, в центр зала, к ним волей-неволей присоединялись и те, что только что вошли. Потолкавшись, они замирали, тесно прижатые друг к другу– Брюс Ли поднялся на сцену, оккупированную оркестром, и заговорил, точно швыряя слова в лица собравшихся. Самэсу переводил его речь с английского столь же надменным тоном.

– Ваша эпоха кончилась! Началась наша эра!

Восторженные клики гвардейцев оглушили заложников.

– Мы создали посреди азиатских морей землю обетованную! Посреди морей мы учредили свободную зону, на которую не посмеет посягнуть ни одна держава!

Бурные аплодисменты, крики «браво!».

– Еще не поздно. Возможно, и вы захотите вместе с нами строить новое будущее Азии.

Кому он подражает? – подумал Мицуру.

– Вам крупно повезло. Вы отправились в плаванье на «Мироку-мару», и вам посчастливилось встретиться с нами. А ведь вы привыкли всюду вокруг себя видеть сплошь одних японцев. Почему, живя на острове, омываемом морями, вы даже не пытаетесь смотреть в сторону моря? У вашего острова нет будущего. Будущее в окружающих вас морях. Стоило вам выйти в море, и случай свел вас с уникальной судьбой. Нельзя идти против судьбы. С судьбой должно активно сотрудничать.

Вы постоянно ссылаетесь на судьбу, как на предлог для смирения. Но смирение ненавистно богине судьбы. Как вы жили на суше? Избрав необременительный удел, старательно избегали всех важных вопросов, касающихся вашего будущего, не так ли? Все ваши усилия сводились к тому, чтобы сохранить чистую, благородную чувствительность, якобы присущую японской нации. Ради этого вы не гнушались скрывать свои грязные стороны. Презирая тех, кто не боится говорить о неприглядной изнанке, вы жили, всячески избегая ситуаций, выставляющих напоказ вашу гадкую сущность.

Наслаждаясь утонченными радостями жизни на суше, живя в покое и довольстве, вы брезгливо сторонились всего непривычного, дурно пахнущего, сомнительного. Но подобная жизненная позиция заслуживает самого сурового осуждения!

Господа лицемеры! Вспомните свою жизнь до того, как сели на наш корабль. Японские служащие, что вы получили, работая в поте лица? Разбогатели лишь фирмы, выжавшие из вас все соки, а вы разве не остались по-прежнему нищими? Вы всего лишь нищие, изображающие из себя богачей! Паразиты, вот вы кто! Но питающий вас организм уже начал разлагаться. И вы, господа паразиты, обречены сдохнуть, не удостоившись от своего хозяина благодарности. Если вы, господа, как и прежде собираетесь пресмыкаться в качестве субподрядчика Америки, ваше будущее темно. Вашим мечтам, рисующим картины безмятежного будущего, не суждено сбыться.

В прошлом вы, во главе с вашим императором, принесли в Азию войну. Вы безжалостно заправляли Азией по своему произволу, но, не довершив начатого, уклонились от решающей схватки с Америкой, согласившись на безоговорочную капитуляцию. Ради того, чтобы сохранить жизнь императору, который по праву должен нести ответственность за развязанную вами войну, вы пошли на хитрость, навлекли на себя парочку ядерных взрывов с расчетом предстать потерпевшей стороной, и быстренько признали поражение. С тех пор вы притворяетесь, что навсегда покончили с войнами. Послушать вас, так нет более миролюбивого народа! Лицемерие, от которого уши вянут! Что же делал этот «миролюбивый народ» в Азии после того, как отказался от ведения войн? Под вывеской «акционерных обществ» дислоцировал несметную армию в штатском, чтобы эксплуатировать Азию! Под камуфляжем представителей бизнеса вы срубили под корень все леса в Азии, разорили моря, подчистую разграбили полезные ископаемые, сделав бедных людей еще беднее. Никто из вас не хочет за это ответить. Наверняка вы скажете, что виноваты ваши хозяева – компании. Станете оправдываться, что, будучи служащими компании, вы не по своей воле следовали ее курсу. Но где вы видели компанию, которая несла бы за что-то ответственность? Компания – это и не человек, и не вещь, это нечто неосязаемое. Списывая все на столь двусмысленное понятие, вы всего лишь надеетесь ловко уйти от ответственности. Несмотря на показное негодование, вы продолжаете жить как паразиты, ибо боитесь стать личностью, отвечающей за свои поступки. Вы нашли жизненное счастье в отказе от своего «я». Сотни лет вы наслаждались паразитическим существованием. Даже на войне вы вели себя как паразиты. Не умея взять на себя ответственность, вы вынуждали других быть в ответе за вас.

Вот еще о чем я частенько думаю. Будь у вас, японцев, чуток больше воинской доблести, война с Америкой вряд ли бы закончилась так поспешно. В этом случае наверняка вся территория Японии стала бы полем битвы. Вам было бы некуда бежать. Пусть бы рухнули ваши идолы – «Великая Японская империя», «Армия», «Компания», «Император», пусть бы вы остались босы и голы, вам бы все равно пришлось продолжать воевать. Больше того, вы бы сражались с врагом, полагаясь лишь на свою ответственность и свои способности. Ведь города, в которых прошло ваше детство, луга, морские побережья превратились бы в места кровопролитных боев. Только тем, кто жил на Окинаве, довелось это испытать, но большинство из вас, господ-паразитов, струсив, поспешило капитулировать. Наверно, теперь вы рады, что признали безоговорочную капитуляцию. Вы думаете, это был единственный выход, чтобы уменьшить число жертв. Но это великое заблуждение. Вы просто погрязли в пораженчестве. Все, на что вы уповали, это сохранить жизнь императору и уцелеть как нация. Однако истинная война – это вам не в бирюльки играть, богиня судьбы загнала вас в угол. Она требует, чтобы вы воочию увидели то, что произросло из посеянных вами семян.

Я пришел вас спасти. Я освобожу вас от вашей паразитической сущности. Я обнажу ваше скользкое, похожее на сладкое желе «я» и брошу его в кипяток. Можете удивляться, как вы удивлялись, когда в море возле японской столицы показались «черные корабли».[29 - «Черные корабли» – так в XVI–XVII вв. японцы называли иностранные суда.] Можете наделать в штаны, как вы наделали в штаны, когда приплыла монгольская армада,[30 - В 1281 г. флот, посланный монгольским ханом Хубилаем, покорившим Китай, подошел к берегам Японии, но все корабли были уничтожены тайфуном, получившим в японской истории название «камикадзе» – «божественный ветер». Отсюда «камикадзе» – летчики-смертники во время Второй мировой войны.] чтобы захватить Японию. На этот раз камикадзе – «Божественного ветра» не будет. Избаловавшая вас богиня судьбы уже куплена мной. Здесь нет ни императора, ни компаний, ни общественных союзов, поощрявших вашу безответственность. Вам предоставлена возможность со спокойной совестью произвести революцию в своем сознании.

Среди вас наверняка есть те, кто думает: «Почему именно меня постигла такая участь?» Тем, кто всю неделю неустанно оплакивал свое невезение, советую немедленно оставить эти и подобные мысли. Вы избранные японцы. Вам выпал шанс стать провозвестниками новой эры истории. Вы должны благодарить своих богов ныне и присно за то, что взошли на борт «Мироку-мару». Отныне вы должны посвятить свои дни размышлениям о том, какой вклад вы можете внести в наше общее дело.

Наверняка вы уже поняли, что «Мироку-мару» перестала быть обычным пассажирским лайнером. Ныне это Четвертая империя, бороздящая воды Азии. Здесь вам не «высокоразвитая страна Япония», не Тайвань, не Корея. С вашей точки зрения это судно – «черный корабль», военный корабль монгольской империи, но здесь, разумеется, нет ни Америки, ни Монголии. С вами бок о бок живут китайские солдаты, но здесь не Китай. Среди солдат и матросов есть и филиппинцы, и вьетнамцы, и тайцы, и камбоджийцы, и малазийцы, и индонезийцы, и бангладешцы, и пакистанцы. Но здесь не Юго-Восточная Азия. Это судно – империя в четвертом измерении, не зависящая от государств, расположенных на суше. Наше судно готово встретить с распростертыми объятьями все что угодно, только не государственную власть и паразитов. Если вы, господа, прекратите быть паразитами, мы готовы обращаться с вами подобающим образом. Однако если, несмотря ни на что, вы будете упорствовать в своем желании оставаться паразитами, вам придется смириться с соответствующим обращением. Короче, место паразита в трюме! Понятно? И не сомневайтесь, если вы по собственной инициативе перестроите свое сознание, ваше пребывание на корабле будет во сто раз приятнее, чем ныне. Впрочем, в любом случае не надейтесь, что вам удастся за здорово живешь сойти с корабля.

Вздох отчаянья вырвался из груди заложников. За их спиной гвардейцы зааплодировали и одобрительно засвистели.

Из толпы заложников раздались хриплые протестующие голоса:

– Ишь чего захотел!

– Не допустим такой произвол!

Брюс Ли неожиданно схватил барабанную палочку и со всей силы ударил в цимбал. Зал мгновенно стих. Брюс Ли разинул пасть и захохотал. Смех тотчас перекинулся на гвардейцев. Девочки-заложницы захныкали, у худосочного юноши, стоявшего возле Мицуру, подкосились ноги.

– Вы наверняка хотите как можно быстрее покинуть корабль. Вы можете заявить о своем желании. Разумеется, после того, как выслушаете наши условия. Так вот, условия… Они не такие трудные. Прежде всего вы, служивые. Как насчет того, чтобы уговорить своих хозяев заплатить за вас выкуп? Если ваши хозяева вами дорожат, они запросто выложат сумму, достаточную, чтобы купить дом. Как только будет получено подтверждение, что деньги переведены на счет «Морского банка Мироку», вы станете свободными людьми. Коль скоро сами вы не в состоянии возместить преступления, совершенные в Азии, остается уповать на щедрость ваших хозяев. Допустим, тридцать миллионов иен с головы, идет? Я не хочу покупать вашу жизнь по дешевке, но такую цену считаю вполне уместной. Жизнь филиппинского матроса стоит одну двадцатую вашей. Так что считайте, вы еще дешево отделались. Осознав, что ценой жизни одного из вас можно спасти двадцать нищих филиппинцев, вы на собственной шкуре почувствуете, как несправедливо устроен мир. Мне ужасно жаль, что я вынужден пускать вашу жизнь по одной цене. Но вы-то ведь прекрасно знаете – все в этом мире имеет цену, а посему вас не должно удивлять, что приходится выкладывать деньги за свою жизнь.

В Бразилии подумывают о том, чтобы продавать кислород, но если помнить об экологии, какие огромные деньги причитаются джунглям Амазонки, этим легким планеты! Напротив, такие страны, как Америка и Япония, выбрасывают в невероятных количествах выхлопные газы и углеводороды, да еще ведут хищническую вырубку лесов, уничтожая источник кислорода, поэтому вполне логично, если они заплатят по счетам за свой разбой. Отныне это будет основным законом капитализма. Вам, господа, пусть и ценой своей жизни, придется оплатить прошлые счета. Полученный за вас; выкуп будет использован на равное распределение благ в этом мире неравенства. Вы должны гордиться этим!

Впрочем, компании не столь сговорчивы, как вы, возможно, полагаете. Не исключено, что жизнь и свобода паразитов идет по гораздо более низкой цене, чем установлена нами. В таком случае все зависит от способности каждого из вас вести переговоры. Возможно, компания решит вычесть ваш выкуп из ваших пенсионных накоплений. Как вам, увы, должно быть известно, в критических ситуациях компании умеют сохранять хладнокровие. Но мы не примем оправдания, что, мол, компания вряд ли раскошелится. Пошевелите мозгами, как выбить из них деньги. Ныне, когда вы каждый сам по себе, мы даем вам возможность вступить в бой со своей компанией и поднять мятеж паразитов. Наконец-то и вам представился случай вести справедливую войну. К тому же от этой войны увильнуть не удастся.

Вы наверняка хорошо знаете слабости своих хозяев. Незапятнанных, праведных компаний в этом мире не существует. Так же как не существует незапятнанных, праведных государств. Но именно потому, что вы долгие годы тянули лямку под ярмом своих нечистых на руку хозяев, вам нетрудно найти способ их шантажировать. Вместо того чтобы участвовать в злодействах компаний и государств, я предлагаю вам встать на путь незапятнанного, праведного предательства и готов оказать в этом всемерную помощь. Предоставьте мне ключ к тому, как взять за горло вашу компанию или государство. Мы придем вам на помощь и поднимем за вас мятеж.

Решать вам. Стать нашими друзьями или упрямо с нами враждовать. Выбравшие второе получат возможность предаваться праздности в трюме, пока не перевоспитаются.

Конечно, среди вас могут найтись те, у кого нет денег. Бедняки, которые по привычке, выработанной, когда они были в силе, решили насладиться за чужой счет путешествием на шикарном лайнере. Думаю, они могут предоставить нам свою высокоэффективную рабочую силу. На борту нашего корабля уже есть высококвалифицированные рабочие-японцы. Это парни, которым порой случалось вас малость потрепать, чтобы потом проматывать содержимое ваших кошельков. На суше они были сектантами, бандитами, тунеядцами и служащими Сил самообороны, но только попав на это судно, они осознали свое предназначение. Как хунвейбины в культурную революцию, как революционные китайские крестьяне, как русские пролетарии в Октябре, они узнали, что можно выиграть, поставив на кон свою жизнь. Они объявили войну обществу, школе, семье. Их бунт получит воздаяние на этом корабле. Пока они были на берегу, бунт неизменно оканчивался ничем. С точки зрения консервативного общества и правых организаций нет более неудобных людей, чем обладающие физической силой, необузданные юноши. В какой-то момент их прибирают к рукам хозяева, и они превращаются в активных паразитов. Мы их спасли. Выйдя в море, устремившись к грядущему, они обрели надежную опору под ногами. Своими собственными руками они осуществляют преображение мира.

Вам следует брать с них пример. Если вы исправитесь, они станут вашими товарищами. Вы можете многому у них научиться. И наоборот, они смогут почерпнуть у вас немало полезных знаний. На берегу вы не были рядовыми людьми. И на море вам вполне по силам, опередив молодежь, вписать свое имя в анналы новой истории. Парни нуждаются в вас. Они посвятили себя великой игре жизни. А вы нуждаетесь в их решимости. Так поделитесь же с ними своим организаторским опытом и техническими знаниями!

Мы будем только приветствовать, если в судовом казино вы поставите на карту самих себя, свою жизнь, свое будущее. Кто из вас готов на это, играя в покер, рулетку или баккара? Неужто никто не захочет бросить мне вызов в этой архиважной для вас игре? Если вы поставите на нечет свое будущее, я поставлю на чет вашу свободу. Если выиграете, я без всяких условий сделаю все, что вы пожелаете. Захотите сойти с «Мироку-мару», пожалуйста. Но уж коли вы проиграете, будете действовать с нами заодно, помогая в меру своих возможностей низвергнуть унылую капиталистическую систему, охватившую весь мир.

Я надеюсь, что вы откликнитесь на мой вызов. Разумеется, я рискую проиграть так же, как и вы. Ну что? Я не навязываю вам выбор будущего. Я предлагаю вам лишь препоручить себя богине судьбы. Куда бы ни повернула судьба, мы с вами равны.

Сейчас «Мироку-мару» взяла курс на Пусан. Затем, минуя Владивосток, зайдет в порт на Сахалине, расположенный в бухте Корсакова, обогнет Итуруп и Кунашир и выйдет в Тихий океан. Желательно, чтоб к этому времени вы сами выбрали свое будущее. Как только вы все определитесь, мы встанем на рейде Урага, в том самом месте, где когда-то бросали якорь «черные корабли», после чего «Мироку-мару» возьмет курс к берегам Австралии.

У вас достаточно времени, чтобы все обдумать. Те, кто уже определился, спешите в казино. Вместе покумекаем, чем вам заняться в будущем.


На этом речь Брюса Ли закончилась. Заложники, казалось, вот-вот рухнут, точно получив тяжелый удар под дых. Гвардейцы, хватая за ворот и за руки, начали вытаскивать их из дискотеки.

В толпе гвардейцев раздавались странные выкрики:

– Так-то вот, что в лоб, что по лбу!

К Мицуру подскочил Харуо:

– Идешь в казино? Сыграем.

– Вот еще, с шулерами!

– В этом мире все шулера. И ты тоже.

– Хорошенькое дело – определять будущее в азартной игре!

– Ты чего? Захотелось обратно в трюм? Нельзя мешкать! Пошли, если хочешь вернуть Аои. Ты же мужчина! Ради чего ты кружишь на корабле по Дальнему Востоку? Чтобы, потеряв Аои, похныкать и махнуть на все рукой? Не думай о проигрыше. Тебя ж не убьют, если продуешь. Делай только то, что в твоих силах. Не напрягайся. Все равно твоя дальнейшая жизнь в руках Брюса Ли!

Харуо подначивал Мицуру отчасти ради своей забавы. Мицуру понимал, что при любом раскладе этой азартной игры не миновать. Денег под рукой нет. О том, чтобы за него заплатили выкуп, разумеется, нечего и думать. Ценной рабочей силы он тоже не представляет. Отказаться от игры или, согласившись, проиграть – исход один. Чтобы не растерять решимость, Мицуру прямиком направился в казино. Грезить о крутой перемене участи все-таки лучше, чем быть запертым в трюме. Пусть скорее наступит развязка, даже если ему суждено стать рабом на этом сумасшедшем корабле! Заложников, рассуждавших так же, как Мицуру, набралось не так мало. Уже человек сорок образовали очередь у входа в казино, стоя с бесстрастными, как у коал, лицами.

– Такая сногсшибательная игра и такие тупые рожи! – бурчал Харуо, неодобрительно поглядывая на заложников.

Ошибаешься, подумал Мицуру. Именно потому, что им предстоит такая игра, с их лиц спали все эмоции. В момент крайнего напряжения человек глядит в пустоту пустыми глазами. Стороннему наблюдателю такое выражение лица вполне может показаться тупым.

– Бы тоже играете?

Сразу за Мицуру встал поэт Ли Мун Че.

– Где вы были? – спросил Мицуру.

– В библиотеке – заплатив одному болвану.

– Если выиграете, конечно же, сойдете с корабля? Следующая остановка в Пусане, вам надо торопиться.

– Вся жизнь – игра, – ответил поэт, глубокомысленно улыбнувшись. – Мне кажется, я выиграю. Ведь до сих пор я всегда проигрывал.

– Если выиграете, сможете встретиться с другом в Пусане.

– Да. Но просто так я с корабля не сойду.

– То есть?

– В молодости я думал так же, как этот товарищ. Только средства у нас разные. Он хочет с помощью корабля и насилия изменить мир. Я пытался изменить мир с помощью слов.

– Вы поддались на льстивые уговоры Брюса Ли?

– Я только сказал, что мы думаем похоже. Однако быть узником – вредно для здоровья. Прежде всего я должен, победив в игре, стать с ним на равных.

Речь Брюса Ли была нацелена на японцев, даже скорее на тех из них, в ком силен дух корпоративной этики. Ли Мун Че не японец, не служит в фирме. Речь ему не предназначена. И если аргументы Брюса Ли ласкают ему слух, это его право…


Со своей стороны, Мицуру, признавая, что в этой речи местами были рассыпаны верные суждения, не мог сдержать гнев: не Брюсу Ли рассуждать о таких вещах! Не его ума дело, что станется с японцами в будущем. Подумать только, этот псих, страдающий манией величия, взялся распоряжаться судьбой японцев! Купил богиню судьбы? Лично я, думал Мицуру, не собираюсь участвовать в этом балагане, пусть не думает, что я принимаю его шутовские заявления всерьез и готов вручить ему свою судьбу.

Прежде всего, какую помощь могу я оказать этому сумасшедшему кораблю? Денег у меня нет. Физических сил маловато. Все что есть – это проницательность, позволяющая видеть насквозь лживое пустословие. Поэт Ли Мун Че превосходит меня в проницательности, но в отношении к Брюсу Ли мы теперь по разные стороны баррикад.

Впрочем, сейчас не время вставать в позу из-за расхождения во мнениях. Мицуру решил воспользоваться хотя бы каплей уверенности поэта.

– Господин Ли, у меня к вам одна только просьба. Не могли бы вы сыграть передо мной. Вы непременно победите. Тогда, может быть, от вас везение перейдет на меня. Поэтому я сразу после вас…

Поэт строго взглянул в глаза Мицуру, но в следующее мгновение его лицо осветилось улыбкой.

– Договорились! – сказал он.

Стоявший рядом и слышавший их разговор Харуо бросил Мицуру:

– Вижу, ты тоже решился играть всерьез!

– Разумеется. Если я проиграю, мне придется официально передать Аои этому господину.

Минут через тридцать подошла очередь поэта. Кети и ее подручные, занимавшие позицию у входа в казино, обсуждали с каждым заложником лично, на что тот хочет играть.

– Расскажем друг другу после, как прошла игра, – сказал поэт и, собравшись с духом, устремился на «поле боя».

Вскоре подошла очередь Мицуру, и Кети спросила:

– Твое желание?

Мицуру ответил по-английски:

– Женщина, которую Брюс Ли сделал своей наложницей, моя любовница. Хочу, чтобы он ее отпустил. После чего мы с ней покинем этот сумасшедший корабль.

– В одной игре нельзя требовать исполнения двух желаний. Выбирай что-нибудь одно.

– Ну, тогда главное – вернуть мне Аои. Своим противником назначаю самого Брюса Ли.

– Он сильный игрок.

– Надеюсь, не мухлюет?

– Об этом можешь не беспокоиться. За ходом игры наблюдают капитан и эконом. Ведь они отвечают за безопасное и приятное плаванье пассажиров. Но если проиграешь, поскольку ты из тех заложников, у которых нет денег, все, что с тебя можно взять, это рабочая сила. Допустим, как насчет того, чтобы заняться обучением мигрантов, направляющихся в Японию? Неплохая работа. Ради безопасности корабля, на нем всегда должно оставаться известное число заложников, и тебя включат в их число. Тогда, пожалуйста, никаких жалоб.

Пока Кети говорила, сидевший рядом служащий печатал на электронной машинке текст. Их беседа слово в слово превратилась в письменный договор, и после того, как он поставит свою подпись, настанет его черед идти к зеленому сукну.

Просмотрев отпечатанный текст, Мицуру тотчас небрежно расписался. Враг, позволяя себе грубый произвол, был удивительно щепетилен в соблюдении юридических формальностей.

– Вид игры? Рулетка? Покер? Кости?

До сих пор Мицуру не интересовался азартными играми. Его знания исчерпывались тем, что в кости играют на чет и нечет. Он выбрал кости, и его отвели к столу, предназначенному для игры в баккара. За рулеткой была в самом разгаре игра между поэтом и Татьяной. Шарик уже был в центре диска. Легкий, сухой треск вращающегося шарика вскоре затих. Сгорбившийся возле рулетки поэт внезапно выпрямился, как жердь, и закричал:

– Победа!

– Отлично! – прошептал Мицуру и глубоко вдохнул. Вскоре перед ним появились эконом и капитан, оба в форме, и хором извинились:

– Просим прощения за все, что произошло!

– Да ладно вам! – сказал Мицуру. – Мне сейчас не до ваших извинений. Я пришел сюда победить. Бросайте кости без лишних предисловий!


Дуэль


Брюс Ли подошел вальяжно, с тонкой улыбкой на губах. Он только что выиграл партию в покер. Проигравшей была длинноногая красавица с безучастным лицом. Несмотря на уговоры Самэсу, она не отходила от стола. Развязным жестом задрала юбку, искушая его голыми ляжками.

– Она тебя интересует? – спросил Брюс Ли, проследив взгляд Мицуру.

Мицуру молча покачал головой.

– Эта женщина, – прошептал он, – похожа на механическую куклу, изображающую любовь.

– Согласно ее желанию, она будет произведена в солдатские «утешительницы» с местожительством в трюме. Наверняка думает, что может дорого себя продать, но, боюсь, она ошибается.

– Есть ли женщина, которая способна тебя прельстить? – спросил Мицуру, глядя ему прямо в глаза.

– Женщину выбираю я. Это ведь ты пытался изнасиловать Татьяну? Если б ты знал, как я ею дорожу, твоей храбрости можно было б только подивиться. Но, увы, она не тот противник, с которым может тягаться мелкобуржуазный интеллигентишка вроде тебя. Эта женщина как бешеная сучка. Даже меня не раз кусала, пока я пытался ее приручить. Такая женщина стоит целого состояния. Я испытываю к ней глубочайшую любовь и глубочайшую ненависть. Если б не она, я б сейчас гнил в тюрьме или, залитый бетоном, лежал на дне моря, верхняя половина – в Атлантическом океане, нижняя – в Тихом.

Неясно, почему две половины его тела должны были лежать на дне разных океанов, но эта парочка, без всякого сомнения, как Бонни и Клайд, прошла по жердочке через множество опасностей.

– Да уж, Татьяна опасная женщина. Если ей кто не нравится, она не остановится ни перед чем, чтобы набросить на него петлю. Я тоже ее жертва. Вот и тешься сколько влезет своей роковой страстью. Но оставь в покое мою возлюбленную!

– Ax да, ты же хочешь вернуть себе Аои. Но ради чего? Нравится, как она охмуряет тебя?

– Не хочу лишь, чтобы она служила твоим прихотям.

– Аои тоже опасная женщина. Доводит меня до слез. Ха-ха-ха.

– Кончай дурацкие шутки.

– Я серьезно. Поэтому и принял вызов.

– Вынужден уступить твоему произволу. Аои – моя спутница. А ты ее похитил. Выиграю я или проиграю, я этого так тебе не оставлю.

– Ха-ха, что же ты со мной сделаешь?

– Убью.

Фанфарный хохот Брюса Ли огласил казино.

– Брось шутить.

– Я не шучу.

– О'кей, значит, и ты уже свыкся с порядками, царящими на корабле. Если ты готов сражаться всерьез, я охотно составлю тебе компанию. Ты посягнул на мою дорогую Татьяну. Поэтому я позарился на Аои. Если ты вознамерился меня убить, я тоже тебя убью.

Эконом с недоумевающим видом встрял в разговор:

– Прекратите угрожать друг другу. Ведите себя по-джентльменски.

Это были не пустые угрозы. Брюс Ли, не меняясь в лице, возвышаясь на голову над Мицуру, пронзал его своим презрительным взглядом. У Мицуру выступил холодный пот под мышками и на лбу, сердце колотилось у самых барабанных перепонок.

Капитан достал кожаный цилиндр, не спеша выложил перед ними четыре игральные кости и, заметив, что Мицуру осматривает их с явной растерянностью, начал объяснять правила.

– При игре в чет и нечет легко мухлевать, поэтому предлагаю просто бросить кости. Каждый из вас сделает по одному броску, и тот, у кого выпадет наибольшая сумма очков, будет считаться победителем.

Мицуру и Брюс Ли оба кивнули. Очередность определили, бросив по две кости, у кого больше, тот и первый. У Мицуру два и пять – семь, у Брюса Ли шесть и три – девять. Брюс Ли, фыркнув, небрежно запихнул четыре кости в кожаный цилиндр и с силой ударил по столу. Выпали один, четыре, пять и один.

– Дата рождения Колумба, – пробормотал Брюс Ли.

Колумб здесь ни при чем, подумал Мицуру и, подув на кости, встряхнул цилиндр. Выпали два, два, два и шесть.

Откуда-то издалека донесся голос эконома:

– Двадцать один к двадцати двум, победил господин Ямана.

Голос дрожал от страха. Брюс Ли, досадливо поморщившись, приказал гвардейцу:

– Устрой ему встречу с Аои! – И перешел на место следующей игры. Подбежал Харуо:

– Удача тебе улыбнулась!

Он похлопал Мицуру по плечу, и тотчас нити напряжения, сжимавшие его, ослабли, все тело погрузилось в приятное, свербящее бессилие.

– Пока Аои не пришла, выпьем за победу. Это ж надо, победить самого босса! Ты герой! Хватит унывать. Как ни крути, все равно тебе покамест жить на корабле. Если б проиграл, как пить дать, мыл бы посуду в камбузе, выиграл – можешь нежиться, как махараджа в гареме. Мужчина должен бороться. Небось приятно побеждать!

– Да уж, – кивнул Мицуру, присел к бару и заказал пиво.

У противоположной стойки сидел поэт. Подперев руками голову и прихлебывая пиво, он, видимо, наслаждался медленно разливавшимся по телу чувством свободы. Мицуру сообщил о своей победе, тот пожал ему руку и поднял за него тост.

– Я принял окончательно решение не сходить на берег в Пусане, – сказал поэт. – Вместо этого хочу пригласить на корабль друга, чтобы продолжить морское путешествие вдвоем. Никогда не знаешь, когда человеческая жизнь сменит курс. От неожиданности Мицуру подался вперед:

– Опять вы за свое. Но почему?

– Действительно, почему? Я уже давно хотел отправиться в паломничество по странам Азии. Всю свою жизнь я был слишком привязан к Японии и Корее. Долгие годы разрываясь между двумя ненавидящими друг друга народами, я воображал, что взвалил на себя одного все беды Азии. Я возмущался, почему именно мне выпала такая горькая участь. В этом корни моей «хан».[31 - Обида, досада (корейск.).] Но мне надоело жить, волоча на себе «хан». Мы все преступники. Большинство так и умирает, не раскаявшись и обманывая себя. Я же больше всего жажду совершить покаяние, сочиняя стихи. Хочу, путешествуя по странам Азии, вновь обрести то, что я упустил, и выразить в словах.

– Хотите сказать – это стоит того, чтобы оставаться рабом «Мироку-мару»?

– Нет, рабом я не буду. Я собираюсь здесь обосноваться и сочинять стихи. Прежний поэт-узник превратится в поэта-мореплавателя. По сути, где бы я ни жил, в Японии или в Корее, я всегда находился в «промежутке». А это судно, если можно так выразиться, плывет в «промежутке». Здесь ни Япония, ни Америка, ни Корея, ни Китай. Если угодно, «промежуток» Азии. Я уверен, что должен писать стихи именно в таком месте.

– Однако этот Брюс Ли, как ни верти, самый настоящий пират. Не переоцениваете ли вы его? Думаю, он и на суше натворил немало громких дел.

– Все в той или иной степени совершают дурные поступки. Если честно, у меня был разговор с Брюсом Ли в библиотеке. Мы ведь, кстати, однофамильцы. Он сказал, что испытывает ко мне родственные чувства. Говорит, его отец тоже писал стихи.

– Вы собираетесь стать его пресс-секретарем или, быть может, придворным виршеплетом?

– Нет, он несет миру весть в своих заявлениях. А я, со своей стороны, собираюсь всего лишь поверять стихам свои мысли об Азии. Вот о чем идет речь. Он обещал охранять меня. Если он будет ошибаться, я не побоюсь критиковать его. Я ненавижу насилие. То, к чему он стремится, можно осуществить, не прибегая к насилию. По моему убеждению, он тот человек, который способен изменить будущее Азии.

– Будущее Азии? Разве оно не в руках китайцев?

– Возможно. Но двигаться к будущему, которое заранее всем известно, уже само по себе скучно. Не исключено, что будущее Азии принадлежит в равной степени Китаю и Японии. Что же тогда делать другим жителям Азии, не китайцам и не японцам? Неужто для них нет другого выхода, как стать псевдокитайцами или псевдояпонцами? Вот я – кореец, который пытался, но так и не стал псевдояпонцем. Все населяющие Азию народы имеют равные права на то, чтобы строить будущее Азии – и филиппинцы, и пакистанцы, и иранцы, и корейцы. В этом смысле «Мироку-мару» – всеобщее достояние. Как бы там ни было, те, кто поднялся на ее борт, полны решимости ниспровергнуть уготованное Азии будущее. Пусть это всего лишь мечта, сон, но сон, приносящий боль и радость.

Мицуру не нашелся, что ответить. Он понял, что поэт изначально живет в каком-то своем, особенном мире, в который ему нет доступа.

– А все-таки этот Брюс Ли головастый мужик! – сказал Ли Мун Че. – Запереть заложников в трюме, отдать их на растерзание гвардейцам, а после согнать в казино. Заложники тотчас вступают в игру, ставя на кон свою свободу. Наверно, это и называют революцией. Мы с вами, припертые к стенке, победили в пари, призванном все разом перевернуть. Разве благодаря этому не испытали мы на себе то, что называется бархатной революцией? Заложники будут наведываться в казино до тех пор, пока не выиграют. Чем хуже становится положение, тем человек скорее скажет: «Да пропади все пропадом!» Этого Брюс Ли и добивается. Заложник, доведенный до отчаяния, бессознательно стремится к революции. Вот увидите, дня через два-три больше половины заложников согласится сотрудничать с Брюсом Ли.

– Только не я. Этот произвол не может долго продлиться. Прошу вас, не становитесь соучастником их преступлений! Рано или поздно американский военный флот на японские деньги сокрушит эту мафию.

– Ну это как сказать. Вопрос тонкий. Ведь это внутренняя проблема Азии. Вряд ли просто будет осуществить вмешательство. Вы, разумеется, вольны поступать, как считаете нужным. У вас свои обстоятельства. Слышал, Брюс Ли отнял у вас подругу. Вы обижены, это вас и ведет. Выпьем еще как-нибудь вместе пива. Меня вызывают в каюту Брюса Ли, поэтому позвольте откланяться. Я постоянно в библиотеке, так что, будет охота, заходите.

Ли Мун Че пожал Мицуру руку и собрался покинуть бар. Мицуру поблагодарил его за то, что он согласился играть перед ним, и долго смотрел ему вслед.

Но если честно, поэт так резко переменил свою позицию, что у Мицуру осталось чувство, будто его предали. Вскоре к нему подошел гвардеец и передал сообщение от Брюса Ли.

Сегодня в два часа ночи Брюс Ли лично приведет госпожу Аои, Мицуру должен ждать на прогулочной части ботдека.

Харуо, предложив Мицуру пива, сказал:

– Наверно, хочешь эту ночь провести с ней наедине? Если подкинешь к оставшимся двадцати тысячам еще двадцать, сделаю так, что сможешь жить с Аои в номере триста тринадцатом без посторонних. Постараюсь переселить эту китайскую семейку в какой-нибудь другой номер.

– Возможность увидеться с Аои результат моего выигрыша. Ты тут ни при чем.

– Ну ты и жадюга! Не я ли тебя подбадривал, как друг? И мне никакого вознаграждения? Хорошо, двадцать тысяч иен, и мы квиты.

– Пять тысяч еще наскребу…

– Не шути так. Минимум – пятнадцать тысяч.

Мицуру помахал перед носом Харуо купюрой в десять тысяч иен и спросил:

– Что надо сделать, чтобы денег стало больше?

– Лично я предпочитаю рулетку.

– Ну тогда иди и выигрывай!

Харуо схватил купюру, сказал:

– По рукам, твоя взяла, – и рванул в казино.

Минут через десять он вернулся в приподнятом настроении, ухмыляясь до ушей.

– От твоего везения и мне кое-что перепало. За один миг десять тысяч иен превратились в двадцать.

Тут только Мицуру осознал, что к нему пришло везение. Он подумал, что, пока оно не ускользнуло, надо еще раз рискнуть. После того как он вновь обретет Аои – вступить в последнюю игру, поставив на право сойти на берег.


7. Тонущие мужчины


Ошейник


Половина третьего ночи. Мицуру, присев на скамейку, дожидался на палубе появления Аои и Брюса Ли. Военное положение было временно отменено, и с той же агрессией, с какой они охотились на заложников, гвардейцы ныне домогались продажных девиц.

Пассажиры, оказавшиеся в числе победителей, пользуясь мимолетной передышкой, спешили насладиться ночной прогулкой, болтовней с возлюбленными и друзьями, сексом. Сквозь двери и стены кают доносились женские стоны и скрип кроватей – в унисон с ритмом бортовой качки.

Впрочем, и с проигравшими, равно как и с воздержавшимися от игры, обращались терпимей. Те, кого преследовали гвардейцы, кого запирали в кладовой, в машинном отделении, в бойлерной, ныне либо просчитывали свои шансы в следующей партии игры, либо прикидывали, как раздобыть денег на выкуп, либо обдумывали способ отомстить кораблю, – короче, все были недовольны.

Было уже почти три часа, когда Аои наконец ступила на плавную дугу палубы. Она шла в сторону Мицуру с отсутствующим взглядом. Глаза были пусты, ноги босы. И двигалась она как-то странно, змеящимся зигзагом… Мицуру позвал ее: «Аои!», но не получил ответа. Ее шею стягивал собачий ошейник, за спиной, держа кожаный поводок, прикрепленный к ошейнику, замаячил Брюс Ли.

– Что все это значит?

– Да вот, выгуливаю на ночь глядя, – ответил невозмутимо Брюс Ли.

Мицуру выхватил у него из руки поводок и привлек Аои к себе.

– Пока она пребывает во сне, никто не может ее связать. Этот ошейник выражает мое бессилие. Я тебе завидую. Рядом с ней испарятся и твоя жалкая гордость, и твои муки. С нею ты выдержишь самые страшные испытания. Даже в аду эта женщина сумеет тебя утешить, Аои…

Обколотая, Аои насильственно заключена в узилище сна. На шее, отдающей кисловатым мужским одеколоном, следы поцелуев. Как только Мицуру увидел своими глазами недвусмысленные доказательства того, что Брюс Ли вторгался в ее тело, ревность и отчаяние сменились вздувающей жилы яростью и холодной решимостью.

– Писаешь от восторга?

От этой реплики ярость прорвала плотину.

– Сволочь! – завопил Мицуру и бросился головой вперед на гигантское туловище Брюса Ли. Увы, этот отчаянный порыв был легко отражен, он получил удар коленом под дых и тут же осел. По-детски хныча:

– Скотина, – скрежеща зубами в бессилии причинить вред Брюсу Ли, он был готов изувечить себя.

– Что происходит? Бедняжка!

Холодная рука Аои коснулась щеки Мицуру.

– Надо уступать, а то какая же дружба? – Таким тоном, точно мимоходом разнимает спорщиков, Аои с полуоткрытыми глазами улыбалась в пустоту. Странно. Неужели эта женщина и в самом деле Аои? Как будто телесные соки, одарявшие Мицуру сладостно свербящим теплом, иссякли. Перед ним была холодная, скользкая, как слизняк, Аои.

– Обидно? Однако разве не говорят про японцев, что это народ, который даже обидам способен радоваться? Особенно если это интеллигентный мужчина. Я тоже желаю стать японцем. Когда я спал с Аои, мне казалось, мое желание осуществимо. Она крепко обнимала меня, трепещущего от ужаса в холодной тьме. Баловала меня как дитя. Мой член намного толще и длиннее твоего, и все же Аои так нежно ласкала его своим язычком!..

– Заткнись!

– Ну ладно. Если Аои во сне назовет мое имя, шепни ей на ухо: «Моя любимая мамочка!» Тогда она и у тебя пососет.

– Я тебя убью. Обязательно убью!

– Ну это дудки. Если твое самолюбие так сильно уязвлено, советую сейчас же наложить на себя руки.

Огласив палубу смехом, Брюс Ли удалился. Аои хотела последовать за ним, но Мицуру крепко схватил ее за руку.

– Аои! Это я! Мицуру! – закричал он, встряхнув ее.

– Мицуру…

– Скорее просыпайся!

Обняв за плечи, он повел ее в № 313. Какое унижение! Или судьба у него такая, чтобы у него уводили женщин?

Аои выпила, жадно глотая, воды, легла на кровать и тотчас погрузилась в глубокий сон. Мицуру устроился на другой кровати, уткнувшись лицом в подушку. Ему казалось, что он упал на самое дно, ниже трюма. Он выиграл пари, вернул Аои, но его соперник, исподтишка натешившись ее телом, закабалил и его, Мицуру, будущее. Он владеет временем на этом корабле. Время, протекшее за эту неделю, уже не вернуть. Пусть он, Мицуру, победил в игре, время невозможно перемотать назад.

Сколько надо сыграть партий, чтобы вернуть все, что отнято? Но должно же быть что-то, что можно отнять у его врага? Например, отобрать корабль. Разве не капитан приводит корабль в движение, не матросы и машинисты? Неужто они не хотят предать этого психа, бредящего революцией? А что, если бесноватым гвардейцам взбредет в голову изгнать своего босса, чтобы совершить истинную революцию? Б конце концов, достаточно разок пырнуть ножом, тюкнуть по голове гаечным ключом…

Свернувшись на кровати как броненосец, Мицуру вновь и вновь изничтожал Брюса Ли. Разрубал наискосок японским мечом, вгонял в висок отвертку, бил молотком, вставлял в зад бамбуковое копье, насаживая, как на вертел, пилой вонзался под ребра, прицеплял к якорю и бросал в море, обмазывал маслом и запихивал в раскаленную до двухсот сорока градусов печь, голым запирал на два дня в холодильнике…

Немного успокоившись, Мицуру сумел погрузиться в неглубокий сон. Некоторое время он раскачивался посреди темноты в люльке, собирался уже нырнуть в полное забвение и – проснулся.

И вновь в голове упрямо замаячили сладострастные ночи, проведенные с Аои на берегу…


Уже рассвело, а Мицуру все еще пробавлялся обрывками сновидений, пользуясь прорехами, чтобы взглянуть на Аои. Это повторялось вновь и вновь, пока Аои не проснулась. Мицуру подумал, что вот он, пришел наконец час суда.

– Мицуру…

Аои разомкнула уста. Лучше бы она молчала.

– Что я здесь делаю?

– Я тебя спас.

– Мицуру, когда ты успел так состариться? Сколько же лет я проспала?

Мицуру в испуге невольно посмотрел в зеркало. Действительно, он осунулся. Глаза запали, подними появились мешки, щеки ввалились, седина покрыла волосы, не выщипать. Что же это? За прошедшую неделю он прибавил лишних два десятка лет.

– Ты и вправду Мицуру? Как будто вернулся из Дворца дракона. И этот замызганный вид, с каких пор ты стал работягой?

– Не говори так. Меня держали в трюме. Ты и в самом деле не знаешь, что мне пришлось испытать?

– Я тоже была взаперти.

– Ты была вместе с Брюсом Ли. Не ты ли оказалась во Дворце дракона?

– Возможно, и так. Ведь там действительно было так чудесно. Ах, какое наслаждение! Неужто я уже вернулась?

Слова Аои больно ранили Мицуру. Без него она грезила во Дворце дракона, где остановилось время. Пока он переживал унизительный крах, выдрессированная свихнувшимся революционером Брюсом Ли, она дремала в сладостной неге.

– Аои! Ты…

Он заговорил резким тоном, но язык не поворачивался осыпать ее упреками. Он потянулся рукой к ее бедрам, чтобы утопить в ее теле вскипающий в нем гнев. Но она отстранила его руку, отвернулась. Что это – жест измены или неудачная шутка? Торопясь узнать ее истинные мысли, Мицуру провел рукой по ее груди.

– Перестань! Я не в настроении.

– В чем дело? Ты не рада нашей встрече?

Аои молчала. Как такое произошло? Или не он один изменился, душа Аои тоже претерпела метаморфозу?

– Я люблю сильных мужчин. Только и всего.

Глядя на Мицуру глазами глубоководной рыбы, Аои дважды хмыкнула. Что означает этот несвойственный ей, бессмысленный смешок? Что она его жалеет? Или держит за дурачка?

– Мало я вынес издевательств от Брюса Ли, теперь ты надо мной смеешься?

Аои демонстративно расхохоталась. Мицуру похолодел. Будь у нее желание защитить его честь, она бы не стала так откровенно над ним глумиться.

– Все произошло так, как ты хотел, нет? Ты мучился сознанием своей вины. А теперь появилась возможность ее искупить.

– О чем ты говоришь?

– Если совесть больше не мучает, можешь молча принять судьбу и жить в свое удовольствие, не так ли?

Какие гнусные слова! Подспудно звучит: «Сам дурак!» Пристально вглядываясь в безучастное лицо Аои, он прошептал:

– Ты хочешь меня бросить…

– Ты говорил, что собираешься начать на этом корабле новую жизнь. Говорил, что надеешься исцелиться от своего душевного недуга. Садясь на корабль, ты был готов к переменам. Назад дороги нет. Ты сам это прекрасно осознаешь.

– Я сел на корабль не затем, чтоб меня впутывали в грязные интриги Брюса Ли! Я хотел иметь тебя. Хотел одного – плыть в твоих снах.

– Неужели? Тогда тебе пора проснуться.

– Если ты мне изменишь, я за себя не ручаюсь.

– Скажи, чего ты от меня хочешь?

– Спаси меня! Сойдем вместе с этого корабля. А там попробуем еще раз все исправить.

Аои молчала, уставившись на Мицуру невидящими глазами. Мицуру, схватив и сжимая ее руки, продолжал свои мольбы. Он не осознавал, как жалко выглядит, унижаясь и слезами вымаливая согласие женщины.

– Если бы я стал такой же, как ты, русалкой! Моя жизнь бессмысленна без тебя. Я готов на все, чтобы тебя вернуть!

– Покажи своими поступками, на что ты способен. Я уже тебе говорила. Нельзя жить, малодушно жалея о прошлом. Если б ты боялся меня потерять, ты б так не горевал о том, что покинул берег, дом, семью.

– О чем ты говоришь! Разве я не отказался от всего, чтобы плыть с тобой на корабле? В конце концов, я потерял все свои деньги, паспорт, свободу. Но мне на все наплевать, если ты будешь со мной.

– Правда ли, что ты отказался от всего? Тогда, что бы ни случилось, как бы ни было тяжело, тебе нечего бояться. Ты станешь, как я, покорно принимать все, видя в этом свою судьбу. И будешь вполне доволен жизнью на корабле. Не выношу мужиков, у которых поджилки трясутся. Посмотри на себя в зеркало! Прямо как обиженный подросток, который плачется своей мамочке. Ты все еще топчешься в преддверии новой жизни. Цепляешься за свою прежнюю жизнь и требуешь, чтоб я тебя утешала. Если тебе нужна женщина, которая бы с тобой сюсюкала, таких и без меня пруд пруди. За деньги всегда можно найти с кем поспать. Нет?

– Разве не связывали нас узы, которых не купишь ни за какие деньги? С какой стати ты устраиваешь надо мной судилище?

– Я тебе не судья. Хочется, осуждай себя сам, если чувствуешь за собой вину. Ведь так у тебя повелось с женой, нет? Но здесь не твой дом и даже не Япония. Здесь совсем другая жизнь. Тебе было б на пользу хоть разок спуститься в ад.

– Ты желаешь моей гибели? На что тебе моя гибель? Ты хочешь мне отомстить, отдавшись моему врагу?

Аои высвободилась из рук Мицуру, медленно поднялась и, резко переменившись, ласково улыбнулась.

– Я не испытываю к тебе ни обиды, ни ненависти. Однако ты заботишься лишь о себе, и это печально. Брюс Ли, которого ты считаешь своим злейшим врагом, постоянно проявляет заботу и обо мне, и о других людях. Он испытал за свою жизнь в сто раз больше взлетов и падений, чем мы, и живет с готовностью погибнуть в любую минуту. Брюс – великий человек. Может быть, это величие у китайцев в крови? Если придется погибнуть, он бросится навстречу гибели.

– Ты полностью под его влиянием, Аои. Не потому ль, что он низвел меня в постыдные шуты?

– Ты шут в данную минуту. Бот когда упадешь на самое дно, если я еще тебе понадоблюсь, приди и забери меня. Это будет означать, что и ты, Мицуру, стал сильным мужчиной.

Прищуренными, точно кривящиеся уста, рассекающими воздух глазами Аои смотрела вдаль. Устремив взгляд по ту сторону того, что было доступно его взору, она медленно удалялась туда.

– Ну ладно, я пошла, – сказала она, взяла лежавший возле подушки ошейник и собралась выйти из каюты.

– Аои!

Аои отняла последнюю поддерживающую его надежду, та самая Аои, которая, как он мнил, его надежду должна воплотить. Мицуру был сломлен. Аои вновь посмотрела на него с сочувствием и так, точно хотела напоследок исполнить какое-нибудь одно его желание, спросила:

– У тебя проблемы с деньгами?

Какая издевка! Мицуру яростно потряс головой.

– Ты с самого начала предвидела, что все сложится именно так! Доверившись чутью, ты села на корабль с тем, чтобы изменить мне и отдаться Брюсу Ли. Ты все, все определила заранее!

– Я не гадалка. Впрочем, можешь думать что хочешь, мне все равно.

– Ты с самого начала, с самой первой ночи, когда мы встретились, замыслила меня использовать. С одного взгляда раскусила, что я за человек, насколько умен, насколько богат. Хладнокровно меня оценив, позволила собой овладеть, чтобы после влезть в мою жизнь. Твоя беременность была притворством. Ты разыгрывала комедию!

– Я всего лишь пыталась быть такой женщиной, какую ты желал. Разве я тебе не говорила? Я русалка. Женщина, которая ждет, когда кто-нибудь ее поймает, а на будущее я не загадываю. Что будет то и будет.

У Аои на лице появилась нежная улыбка, точно она загляделась на спящего младенца, но уже в следующую минуту, вздохнув, она стала прощаться с поникшим Мицуру:

– Прощай, русальчик! Большое спасибо за все. Когда встретимся вновь, ты тоже будешь спасен. Сколько б я ни пыталась тебя спасти, все пустое. Я тебя любила, а потому желаю тебе спасения.

Аои вывела это странное умозаключение с уверенностью в голосе. Чтобы спастись, ему надо пасть? Она хочет сказать, что отдалась Брюсу Ли, чтобы спасти его, Мицуру? В голове его стоял туман.

Аои вновь переправилась на загадочный потусторонний берег. Отвергнутый, Мицуру вконец обессилел и неряшливо растянулся на кровати, как увядший детородный орган. Женщина, которая одна могла его воодушевить, отняла у него последние жизненные силы, приговорив к увяданию. Чувство времени, которое он так упорно отстаивал до встречи с Аои, было уже ни к чему. Время тоже его отвергло.

В каюту № 313 вернулась семья Го – Яньянь, Шаолун и Сяомань. Они предложили подавленному Мицуру пирожки с мясом, жареные блинчики и, мешая японские слова с китайскими, попытались его приободрить, но Мицуру на все отвечал тихим голосом: «Се-се», и мотал головой. Оставив попытки его развеселить, семья Го, судя по всему, начала живо обсуждать свои планы на будущее.

Ближе к ночи явился Харуо и стал настойчиво звать Мицуру в казино. За день он ухитрился растратить весь свой выигрыш и пришел, чтобы вновь вытягивать из Мицуру капиталы и удачу. Мицуру протянул Харуо свой бумажник, сказав:

– Это все, что осталось.

Харуо, изучив содержимое, погрустнел.

– Неужели правда больше ничего нет? Разве ты не снял в банке уйму деньжищ?

– Все пропало.

– Ну и ну! Получается, я вымогал у такого нищего? Ты тоже пополнил компанию беженцев? А что с крошкой Аои?

Мицуру нахмурился и натянул на себя одеяло.

– Сочувствую. Придется тебе начинать с нуля. Выспись спокойно напоследок.

На корабле было вновь введено военное положение, гвардейцы открыли охоту на заложников. Терять уже нечего. Тело, привыкшее к отчаянию, водит дружбу со сном. Мицуру мгновенно провалился в глубокое беспамятство.


Когда он открыл глаза, было уже утро. Судно стояло в порту Пусан. По каюте распространялся запах еды – семья Го как раз приступила к завтраку. Сяомань молча протянул Мицуру плошку с кашей. Оставшись без денег, Мицуру скатился до положения нахлебника. Он заметил в поведении Сяо-маня соответствующие нотки и невольно стал приниженно перед ним заискивать.

Внезапно открылась дверь, в каюту вошел Харуо и, обращаясь к Мицуру, поднял большой палец.

– Вновь сорвал куш, – похвалился он. – Видимо, твой бумажник приносит удачу. Ну что, не желаешь еще раз сыграть по-крупному? Хоть ты и победил Брюса Ли, Аои от тебя сбежала. Ничего не поделаешь. Никогда не знаешь, что у баб на уме. Мужчины ведут между собой игру, а им расплачиваться.

В ответ на легкомысленный треп Харуо Мицуру только фыркнул.

– Кончай унывать, в атаку! Говорят же, наступление – лучшая оборона. Ночь уже прошла, пора выкинуть Аои из головы. Если будешь постоянно терзаться, станешь как капитан.

– А что с капитаном?

– Порешил себя.

Услышав неожиданную весть, Мицуру поперхнулся, сглотнул и, заикаясь, спросил:

– Почему?

– Откуда я знаю. Приспичило умереть.

Мицуру внезапно ощутил свое внутреннее родство с капитаном. Ему даже показалось странным, что не он, а капитан наложил на себя руки. Несомненно, у капитана были на это свои резоны. Совершая самоубийство, он принес себя в жертву кораблю, обличив злодеяния Брюса Ли. Стараниями Брюса Ли корабль неуклонно идет ко дну. Отребью, правящему бал, это невдомек. Упреждая события, капитан показал, какое будущее уготовано судну.

– Я бы охотно скрестил мечи с Брюсом Ли, даже если б мы оба погибли, – сказал Мицуру.

– Ого! – Харуо посмотрел на него, хихикая. – Я вижу, ты готов к игре? Отлично. Стыдно поджимать хвост. А капитан повел себя именно так. Не нашел применения ни голове, ни рукам, куда ему было деваться? Вот и порешил себя.

– Как он умер?

– На рассвете повесился возле бассейна. Согласно завещанию, похоронят в море.

При этих словах Мицуру почему-то вообразил, как его самого заворачивают в холстину, прицепляют груз и бросают в волны. А кстати, ведь и Вельветмен говорил, что ему снилось нечто подобное.

– Я должен вступить в бой и отомстить за смерть капитана.

– Ты что, с ним дружил?

– Брюс Ли – наш общий враг. У капитана он отнял корабль, у меня – Аои.

– Хочешь с ним сразиться?

– Да, не на жизнь, а на смерть.

– Но ставка должна быть такой, чтобы на нее согласился противник. Ты ведь хочешь нанести Брюсу Ли ущерб?

– Хочу изгнать его с этого судна.

– Ну, это нереально. А что, если сразиться с Татьяной? Выиграешь, Татьяна обрушит свой гнев на Брюса Ли. Ну как? Не можешь же ты напрямую вызвать самого Брюса Ли. Хочешь, я переговорю?

Харуо прямо-таки пришел в раж от возможности взять на себя роль поверенного, развлекаясь за его счет. Так возбуждают футбол или скачки. Мицуру увлекла идея играть против Татьяны. Но насколько действенной окажется месть, если он бросит вызов женщине, с которой Брюса Ли связывают неразрывные узы? Немного подумав, Харуо разрешил его сомнения:

– Эта баба твердо держит обещания. А если кто ей не по нраву – сживет со свету. Сейчас она мечтает изгнать Аои. Ревнует Брюса Ли, который прилип к девчонке, так что, считай, вы оба потерпевшие. В азартных играх она здорово сечет. Иначе как бы она смогла претендовать на роль Госпожи, держащей гвардейцев под каблуком?

– Понятно, – тихо сказал Мицуру и пожал Харуо руку.

– Ну вот, наконец-то, а каким трусом был! Разве не к лучшему, что Аои тебя кинула? Аои делает мужчину бесхребетным. А сейчас ты парень что надо. Глядишь, она и из Брюса Ли высосет все соки? Короче, это твой шанс… А кстати, если победишь, что сделаешь с Татьяной? Осуществишь то, что профукал в библиотеке? Ха-ха-ха!

Сбить спесь с Брюса Ли, сбросить его на дно унижений… Чтобы перестал строить из себя мачо… Из омута ненависти всплыл пока еще смутный план.


Посмертное письмо капитана


Узнав от эконома о смерти Нанасэ, Самэсу бросился к бассейну, убеждая себя, что подобного быть не может. Через несколько минут он, обливаясь холодным потом, молча стоял перед трупом капитана. Сноровка корабельного врача возвращать к жизни запоздала – капитан, завернутый в белое полотно, уже лежал на носилках. Столпившиеся у бассейна моряки сняли фуражки и склонили головы, молитвенно сложив руки. Эконом и старший механик, сидя на корточках возле трупа, сотрясались от слез, закрывая руками лица.

– По крайней мере, отнесите капитана в его каюту, – распорядился врач.

Матросы осторожно подняли носилки. Труп капитана, повесившегося в своем форменном кителе, казалось, даже окостенев, выражал безмолвный протест. Самэсу боялся узнать причины, побудившие капитана на столь отчаянный шаг. Не обличает ли он и его в своем посмертном письме? Как ни крути, самоубийство капитана – это выпад против Брюса Ли. А он, Самэсу, переметнулся на его сторону. Отныне уже не у кого попросить прощения за свое предательство.

– Вот до чего дошло! – сказал первый помощник капитана Мисима, бросив злобный взгляд на Самэсу. – Ты готов спасти «Мироку-мару»?

– Конечно, – не раздумывая, ответил Самэсу, но Мисима больше не произнес ни слова.

Тело капитана положили на его кровать. Моряки вышли, в каюте остались только врач и медсестра. Пока они обмывали остывшее тело, моряки молча топтались в коридоре, никто не осмеливался заговорить первым. В этом давящем, точно воздух сгустился, ожидании прошло около получаса. Наконец из каюты появилась медсестpa, держа в руках грязные полотенца, и моряки, сменив ее, вновь обступили труп капитана.

– Капитан оставил нам письмо, – сказал Мисима тихим голосом, достал из кармана конверт и начал читать с листа.


Экипажу «Мироку-мару».

Я вступил в поединок с Брюсом Ли, поставив на кон свою жизнь, и проиграл. По условию, я должен теперь умереть. Я прошу у вас прощения за то, что тем самым изменяю своему долгу, долгу капитана, но мне не остается ничего другого, как вверить вашей мудрости и мужеству будущее «Мироку-мару».

То, во что Брюс Ли втянул пассажиров и нас, экипаж, без всякого сомнения, война. Презрев права человека, он превратил «Мироку-мару» в тюрьму, безжалостно нас эксплуатирует и множит преступления во имя поставленной цели. Преступления Брюса Ли не поддаются учету. Нелегальная иммиграция, ввоз оружия и наркотиков, шантаж, мошенничество, телесные повреждения, изнасилования, похищения людей, незаконное содержание под арестом, грабеж… И это еще не предел. Поскольку все эти преступления совершаются на борту «Мироку-мару», мы, члены экипажа, пусть и против своей воли, но сути, являемся их соучастниками.

Мы были слишком благодушны. Нам казалось, что, купив компанию, Брюс Ли завладел кораблем на законных основаниях. Мы, морские служаки, по своей наивности поддались на обман, закамуфлированный бюрократической процедурой. В результате, будучи служащими компании, мы исподволь оказались вовлечены в ее преступную деятельность. Я был в казино и принимал участие в ряде азартных игр, принесших свободу пассажирам. Тем самым я отчасти способствовал жестокому фарсу, устроенному Брюсом Ли.

Брюс Ли играл против более пятидесяти пассажиров, поставивших на карту свою судьбу, и, как чемпион мира по боксу, добился сокрушительного результата – сорок четыре победы против шести поражений. Я при этом присутствовал, де-юре и де-факто низведенный до положения пленника. Не сумев обеспечить безопасность пассажиров, я потерял право именоваться капитаном.

Собравшись с духом, я предложил Брюсу Ли беспрецедентную игру. Коль скоро я уступил ему инициативу и допустил подобное развитие событий, я должен принять всю ответственность на себя. Капитан обязан ссадить с корабля того, кто нарушает порядок. Я этого не сделал, поэтому у меня нет иного выхода, как принести себя в жертву.

Я вынес Брюсу Ли смертный приговор. С моей точки зрения, его многочисленные преступления заслуживают высшей меры. Со своей стороны, Брюс Ли без всяких околичностей предложил мне совершить самоубийство. Он заявил: если капитан уже ни на что не годен, ему лучше покончить с собой, чтобы сохранить свою честь, мол, так предписывает японский кодекс воина – «бусидо». Как настоящий мужчина, Брюс Ли согласился на игру, ставкой в которой была бы жизнь каждого из нас. Хоть он мне и враг, хочу отдать должное его смелости.

Условились, что игра будет состоять из семи партий – первый, кто одержит победу четыре раза, сохранит жизнь и получит в свое распоряжение будущее «Мироку-мару». Было решено сыграть по две партии в рулетку, блек-джек и кости, и в завершение – решающую партию.

Партии в рулетку и блек-джек завершились вничью, но затем Брюс Ли дважды выиграл в кости и, таким образом, остался у кормила «Мироку-мару». Божественная сила семерки, до сих пор меня хранившая, оставила меня, когда я взялся за игральные кости. Вверив им свою жизнь, я поступил неосмотрительно. Будь на игральных костях седьмое очко, возможно, мне бы удалось изгнать этого человека с корабля. Однако в решающий момент я выбросил один, один, пять и три, три, один. Какая ужасная насмешка, что божественная семерка дважды распределилась по трем костям! Если бы существовали игральные кости с семью очками, наверняка бы мне выпали семь в ряд. Остается попытаться в мире ином найти кости с семью очками…

Еще перед отплытием из Кобе меня мучили дурные предчувствия. Я предполагал, что это будет мое последнее плаванье. Но чтобы я затянул себе на шее петлю!..

Брюс Ли намерен скупить будущее Азии, скупить будущее мореходства, но я не желаю жить в мире, придуманном Брюсом Ли. Будущее, которое возвещает этот сумасшедший корабль, долго не продержится. Море, в котором Брюс Ли станет героем, всегда будет штормить. А корабль, обреченный постоянно преодолевать бури и ураганы, рано или поздно потерпит крушение. Однако, если вы сойдете с корабля, вас примет в свои объятия унылое будущее, куда не доносится шум ветра и плеск волн. Не мне решать, какое будущее вы изберете для себя, но если желаете хоть немного облегчить мое отчаяние от того, что я не смог низвергнуть своего злейшего врага, заклинаю вас во что бы то ни стало сохранить свою жизнь. Пусть если не я, то вы станете свидетелями того, как этот человек, возомнивший, что он до конца своих дней будет выходить в игре победителем, станет побитой собакой. Возможно, я обольщаюсь, но я поставил на кон свою жизнь в надежде ускорить падение самозванца. И однако, подбирая веревку покрепче, я боюсь смерти. Мне кажется, я поступаю дурно, не известив о своем намерении умереть женщину, с которой прожил долгие годы. Но я пишу это письмо с верой, что не напрасно тридцать лет бороздил море. Моя отставка была вопросом времени. Независимо от исхода игры, я собирался по завершении рейса навсегда сойти на берег. Если уж начистоту, у меня нашли рак легких, и, вернувшись, я должен был лечь в больницу на операцию. От мысли, что на берегу меня ждет врач со скальпелем в руке, мне становилось тошно. Я вовсе не собирался умереть от рака. С молодых лет я мечтал принять достойную смерть на своем посту посреди моря. Так что буду откровенен до конца: раз уж мне нежданно-негаданно выпал такой шанс, я не мог им не воспользоваться.

Как вам, возможно, известно, я человек криводушный. Мне претят все те, кого называют «гордостью нации», «некоронованными королями», «непобедимыми героями». И в то же время втайне я испытываю восхищение перед этими небожителями, завидую их энергии, досадую на их непрекращающиеся успехи. Есть ли люди, не знающие подобного раздвоения? Мне кажется, любой, так же как и я, в глубине души ждет не дождется, когда гордый лев свернет себе шею и будет предан забвению. Разве, сидя в кино или перед телевизором, подсознательно не желаем мы гибели всесильного воина? Тех, кто, лежа на боку у себя дома в полной безопасности, радуется чужому несчастью, приговаривая: «Бывает же такое!», Брюс Ли называет японцами. Это еще очень благодушный взгляд на японцев. Я, как мог, подавлял в себе подобное высокомерие. Я хотел, несмотря ни на что, демонстрировать присущую японцам твердость духа. Так что я криводушен вдвойне. Признаюсь, я думал: подождите, мы еще посмеемся над этим Брюсом Ли! Но если уж мне суждено стать побитым псом, я буду побитым псом, сохранившим свою гордость. Сам понимаю, какие странные мысли меня обуревают…

Вновь умоляю вас не брать с меня пример и не идти по моим стопам! Довольно и одного криводушного неудачника. Напротив, прошу вас после моей смерти взять на себя груз ответственности и предпринять все, чтобы освободить корабль.

И последнее. Передаю все капитанские полномочия первому помощнику Мисиме. Брюс Ли обещал, что компания выплатит мне выходное пособие, поэтому прошу вас позаботиться, чтобы оно попало в руки моей семьи. Так же прошу после выхода из порта Пусан мои бренные останки предать морю.

Капитан «Мироку-мару» Дзин Нанасэ


Самэсу напряженно слушал, стараясь не пропустить ни одного слова. Мисима положил письмо капитана на стол.

– Что касается меня, – сказал он, – считаю, что смерть капитана не должна остаться бунтом одиночки.

Моряки молчали, но явно были на его стороне. Только никто не знал, что конкретно следует предпринять.

– Это ужасно! Уйти так рано, в одиночестве. Я знал его больше двадцати лет! – Старший машинист Такэути положил руку на покойного, с трудом сдерживая слезы.

– Пока еще не поздно, необходимо что-то сделать, чтобы этот подвиг не был напрасным.

Эконом также был к чему-то готов. Но к чему именно, он и сам не понимал. Ясно, что надо самоотверженно бороться с создавшимся положением, но столь же очевидно, что всякого, кто открыто выступит против Брюса Ли, неизбежно ждет «смерть героя». Никто из моряков не желал по второму кругу, вслед за капитаном, умереть смертью храбрых. Все молча переминались с ноги на ногу. И вдруг потекло тонким ручейком от матроса к матросу:

– Мы этого так не оставим!

– Смерть капитана не будет напрасной! – точно клятва…

Внезапно Самэсу почувствовал, что все взгляды устремились на него. Над ним нависло гнетущее молчание, вынуждающее его поклясться вместе со всеми. Нет, у Мисимы взгляд был другой – холодно-презрительный. Он как будто бросал ему вызов, говоря – мы не дураки, чтобы выбалтывать свои истинные планы шпиону! Во время стоянки в Пусане Самэсу сидел один в каюте, сжимая руками голову. Пытаясь определиться, как поступить по совести, он неуклонно приходил к одному и тому же выводу. Никто не способен противостоять убежденности и закаленной в боях философии Брюса Ли, поэтому остается, стараясь никого не обидеть, ждать, когда тот созреет до того, чтобы объявить всем своим врагам амнистию. Какой постыдный вывод! Как пишет капитан в своем завещании – члены экипажа, отсиживаясь в безопасности, выжидают, когда гордый герой свернет себе шею. Самэсу решил, что только одна тактика может увенчаться успехом – не высовываться, втереться в доверие к Брюсу Ли и нащупать его слабое место, чтобы позже этим воспользоваться. Лично у него, во всяком случае, нет другого выхода, кроме как по-прежнему проводить свои дни в праздности. Брюс Ли наверняка бы над ним посмеялся. Пусть смеется сколько влезет. От смеха его не убудет. Пусть, если угодно, считает его безвольным японским паразитом!..

«Мироку-мару» с мертвым капитаном на борту вышел из порта после полудня. И.о. капитана Мисима прикрепил на стене в рубке между портретами Мао Цзэдуна и Брюса Ли календарь с голыми красотками, подарок нефтяной компании, таким образом выразив свою решимость к сопротивлению, и взял курс на следующий пункт назначения – Владивосток. Похороны капитана Нанасэ состоялись в районе подводной возвышенности Ямато.

– Надо позвать Брюса Ли, пусть тоже поучаствует, – сказал Мисима.

Делать нечего, Самэсу, волоча мигом отяжелевшие ноги, поплелся в каюту Брюса Ли.

Брюс Ли дремал, положив голову на колени Аои. Он проиграл в кости «профессору» и, по условию, должен был ее отпустить, но в какой-то момент она вновь вернулась к нему. Она не говорит по-английски, Брюс Ли не говорит по-японски. Остается только гадать, как они находят взаимопонимание, но явно спелись. Небось спариваются в каждую свободную минуту. Брюс Ли дремал с видом совершенной беззащитности. Самэсу кашлянул. Тот, не раскрывая глаз, спросил:

– Что еще? – И, услышав о предстоящих похоронах, пробормотал: – Капитан Нанасэ умер, потому что хотел умереть. У меня не было ни малейшего желания участвовать в этом идиотизме – ставить на кон свою жизнь. Я хочу жить красиво. А он, чтоб только меня уесть, повесился чуть ли не на моих глазах. Я позвал гвардейцев, надеясь его спасти, но было уже поздно. Не думал, что он действительно покончит с собой. Я встретил на этом корабле всего двух человек, заслуживающих уважения, и капитан один из них. Второй – корейский поэт. Он, как и я, понимает горькую правду жизни. А капитан поторопился мне назло наложить на себя руки. Пусть бы по случаю его самоубийства поднялся «божественный ветер»!

– Но если б не подфартило, пришлось бы умереть вам.

– Исключено. Я неизбежно побеждаю всякий раз, когда победа мне необходима. Если проигрыш ничем не грозит, совсем другая игра!

– Вы сжульничали? – воскликнул Самэсу.

Слова Брюса Ли привели его в такое негодование, что он едва не набросился на него с кулаками. Он не мог смириться с мыслью, что капитан, рисковавший в этой решающей игре жизнью, стал жертвой мошенничества!

– Я прибегаю к шулерским приемам с соответствующим противником. Но в тот раз была серьезная игра. Я победил, но победа далась мне нелегко, давно я не испытывал такого азарта.

– Какая вам выгода от смерти капитана?

– Никакой. Но если хочешь знать, после той леденящей душу игры я как будто воскрес. Капитан умер, а я воскрес. За это я должен сказать ему спасибо. Но если учесть, что в этой игре я истратил часть своего везения впустую, моя прибыль равна нулю.

– Далее смерть человека вы вписываете в свой приходно-расходный баланс?

– Да, это моя дань уважения умершему.

В ужасе Самэсу попятился, но сумел собраться с духом и выпалил:

– Зная, с какими мыслями умер капитан, я не могу вас простить!

– Ха, ты знаешь мысли капитана? Хочешь отомстить его врагу? Вызвать меня на игру, поставив на свою жизнь? Что ты, трус, несешь!

Самэсу, стиснув зубы, посмотрел в глаза Брюсу Ли и увидел в них издевку. Усевшись на кровати, обняв Аои за плечи, Брюс Ли спросил у нее:

– Позволишь мне еще раз сыграть?

Поняла ли Аои его слова, или ей было все равно, но только она ласково улыбнулась и приникла пухлыми губами к его затылку.

– Смерть капитана не была позорной. Он своими руками уничтожил свою жизнь. А ведь я просил его не умирать. Я так и сказал ему: «Если не хочешь умирать, тебя никто не заставляет». От его смерти мне никакой выгоды. Капитан пресытился своей жизнью, вот и все. Нет людей, свободных от дьявольских искушений. Меня дьявол искушает каждый день. Случилось так, что наши жребии пересеклись. В результате мы возложили друг на друга вину. Кто бы из нас ни выиграл, кто бы ни проиграл, для обоих это было поражением. Тот, кто проиграл, получает возможность одним махом покончить со всем своим прошлым существованием, а выигравший вынужден и дальше тянуть лямку своей опостылевшей жизни. Никто посторонний не смеет судить, кто из нас двоих счастливчик. Это был поединок между мной и капитаном. Так что не суй нос в чужие дела!

– Значит, вы тоже искали смерти?

Брюс Ли вздохнул и заорал по-японски:

– Идиот! И ты, и этот интеллигентишка настоящие идиоты. В последний раз даю тебе урок. Слушай. Когда играешь, нельзя думать ни о чем, кроме победы. Тот, кого, подобно тебе, беспокоит, что будет в случае проигрыша, неизбежно проигрывает. О том, что делать после поражения, думай после того, как проиграл. Когда смерть неизбежна, голова работает по-другому. Я много раз избегал неминуемой смерти. Я уже видел труп, которым должен стать через несколько секунд. Но, как видишь, жив до сих пор. За эти несколько секунд я успевал собирать всю свою волю в кулак и наносил удар. Как правило, он бил в самую точку, поэтому я остался жив. Я не загадываю на будущее. Будущее ежесекундно меняется. Как моряк ты должен это знать. На море никакой предварительный расчет не оправдывается. Находясь в рубке, ты не отрываясь глядишь по направлению движения судна. Уж верно, не потому, что у тебя встает на море. Ты глядишь потому, что не знаешь, что произойдет в следующий момент.

У Самэсу в голове поднялась буря. Слова, которыми его пригвождал Брюс Ли, мучили его и обольщали, лишая возможности сопротивления. Самэсу стоял, оцепенев, когда Брюс Ли достал из холодильника «Смит-Вессон» и со всей силы крутанул барабан.

– Мне плевать на смерть.

При звуке вращающегося барабана Аои, которая до сих пор валялась на кровати, вскочила на ноги, точно резиновая кукла, которую наполнили воздухом, и с предвкушением следила за пальцами Брюса Ли. Если это шутка, глаза Брюса Ли должны смеяться. Самэсу боязливо заглянул ему в глаза.

– С капитаном мы в эту игру не играли, тем лучше. Заряжена только одна пуля. Если хочешь прикончить врага капитана, давай, рискни своей жизнью – вероятность один к шести!

Смеялся только левый глаз. Правый, как обычно, словно пронзал. Трудно было поверить, что он вновь и вновь, как заведенный, швыряется своей жизнью. Даже герою жизнь дорога. Вероятно, он просто дразнится, видя, что перед ним не тот человек, который согласится на русскую рулетку. Если он, Самэсу, примет пари, Брюс Ли окажется в затруднении. Несомненно так. В барабане нет пули. Брюс Ли – мошенник.

– Ну хватит. Быстро исчезни! Ты уволен. Во Владивостоке вон с корабля! Ты похож на батарейку, которую молено сколько угодно перезаряжать!

Самэсу изобразил на лице, что сыт по горло упреками в трусости. Он нарочито громко рассмеялся и тихо прошептал:

– Что ж, сыграем.

У Брюса Ли в левом глазу погас смех.

– Я не шучу, – настаивал он.

– Надеюсь, что нет.

Самэсу уже был уверен, что у него есть все шансы на успех. Брюс Ли поспешит пойти на уступки. И сразу зауважает его. Еще бы, ведь мошенничество – это все, на что Брюс способен. Если удастся выставить на всеобщее обозрение его подлую душонку, он, Самэсу, будет вправе смотреть на своего босса свысока.

– Отлично. Сам вставь пулю. Она пробьет твою голову, поэтому выбирай по своему вкусу.

Самэсу продрал мороз. Неужто и вправду не шутит? Неужто знает – у него неуклюжие пальцы, он не сумеет, как фокусник, сделав вид, что заряжает револьвер, незаметно спрятать пулю.

– Что-то ты неважно выглядишь, – вдруг заговорила Аои. – Ты в порядке? Нехорошо разбрасываться жизнью. Немедленно извинись, и с этим будет покончено.

– Аои, не болтай ерунды под руку.

Брюс Ли достал из холодильника заиндевевшие пули, пять штук, и одну за другой выложил на стол. Затем вытряхнул пулю из барабана и положил рядом.

– Ты молод, может, лучше сойдешь на берег в ближайшем порту? – продолжала настаивать Аои. – Перед тобой еще все пути открыты.

От страшного напряжения в ушах зазвенело. Ласковый голос Аои доходил откуда-то издалека. Она хотела ему помочь. Она пыталась остановить это пари с сумасшедшим мачо. Да, она права. Если он сейчас умрет, мать опечалится. Чего он добьется, если принесет в дар морю, заменившему ему мать, свой труп с продырявленной головой? Только накормит стаю изголодавшихся крабов…

С этими мыслями Самэсу пытался дрожащей рукой вставить ледяную пулю в револьвер. Что ты делаешь, Фумия? Кончай показуху, спаси свою жизнь! Подумаешь, испытать стыд перед Брюсом Ли! Достаточно бухнуться перед ним на колени и попросить прощения. Остановись, вынь пулю. Не вставляй в барабан. Но кто-то управлял им и заставлял делать то, что было противно его желанию. На плечи навалилась страшная тяжесть.

– Кто первый спустит курок? Мне все равно. Голос Брюса Ли слышался откуда-то с противоположного берега. Самэсу вновь взял в руку положенный на стол револьвер. Что происходит? Тело ему не подчиняется. И в тот же миг он услышал шепот капитана Нанасэ: «Я тебя храню».

Рулетка завертелась. Глаза оцепеневшего Самэсу вращались вслед за ней. В его голове, как карусель, закружились улыбающиеся лица дорогих людей, оставшихся в прошлом. Расходящаяся морщинами улыбка отца, улыбка младшей сестренки с лукавым прищуром глаз, улыбка друга детства с выпирающими желваками, улыбки однокашников по училищу торгового флота, подшучивающих друг над другом, несмотря на крайнюю усталость после учебной практики… Почему все, как один, беззаботно улыбались ему? Потому ли, что он должен сейчас умереть?

Приставив дуло к виску, положил указательный палец на курок. Бессознательно заткнул пальцем левой руки правое ухо. Если вылетит пуля, раздастся грохот, разрывающий перепонки. Зачем он беспокоится, как бы не лопнула барабанная перепонка? Если он дрогнет – проиграет. Отступать уже поздно. Раз-два, и готово. Чуть-чуть сильнее надавить кончиком указательного пальца, и все будет кончено. Ну же, жми! Пуля не вылетит. Уверен. Надо расслабиться…

В следующее мгновение раздался металлический щелчок.

Надо же, осечка! Самэсу разом пришел в себя. Его охватил ужас, колени задрожали. Хорошо, что не описался, но рубашка на спине взмокла.

Очередь Брюса Ли. Он взял револьвер левой рукой и остановил взгляд на Аои:

– Я бессмертный. Когда игра окончится, тебе восстанавливать мои силы. Споешь колыбельную.

На его лице отразилось что-то похожее на выражение сосредоточенности у ребенка, отчаянно старающегося оправдать ожидания матери. Да, в этот миг Брюс Ли превратился в десятилетнего паренька.

Рулетка смерти вновь завращалась и остановилась вместе со вздохом Аои. Брюс Ли приставил дуло под подбородок. Аои, обхватив руками подушку, затаила дыхание. Самэсу закрыл руками уши и слышал, как ухает его сердце. Брюс Ли, глубоко вдохнув, небрежно нажал на курок.

Неудача обошла Брюса Ли стороной.

Аои отняла у него револьвер, открыла иллюминатор и принялась раз за разом спускать курок. На четвертый раз звук выстрела разнесся над вечерним Японским морем.

– Ну, довольно. Ничья. Мое сердце и без того разрывается.

Аои зарядила все пули, лежавшие на столе, и, вновь нацелившись в небо, нажала на курок. Просвистел невидимый фейерверк из пяти разорвавшихся пуль, и, когда отзвуки замолкли, Брюс Ли сказал:

– Аои, мы обязаны тебе жизнью.

Брюс Ли сжал вспотевшую ладонь Самэсу и сильно потряс. Самэсу почувствовал в этот момент, что между ними зародилось чувство необычайной солидарности. Благодаря обряду инициации смертью, враждебность Самэсу к Брюсу Ли исчезла без следа. Как будто, ведомые духом покойного капитана, они оказались накрепко связаны друг с другом. На пике нервного напряжения он смотрел на стоящего к нему боком Брюса Ли и отчетливо видел перед собой живого человека, обремененного скорбями и слабостями. Брюс Ли, до сих пор бывший для него всего лишь объектом любопытства и подобострастия, внезапно предстал другом, ровней. Брюс Ли тихо прошептал ему:

– Мы оба одурели. Хватит показывать характер. Отныне ты будешь моей правой рукой – теневым капитаном.

У Самэсу не осталось сомнений. Пока он повязан с Брюсом Ли, ему хватит мужества, чтобы отчаянно прорываться в сторону будущего, в котором ничто заранее не предопределено. Он принял решение. Разве не говорят – с кем поведешься, от того наберешься? С тех пор как яд Брюса Ли разошелся по всему его телу, у него нет другого выбора, как посвятить ему всю свою жизнь. Решение его воодушевило. Корабль, плывущий по капризно-неспокойным волнам, стал для Самэсу родным домом. В этом доме заключено все – и жизнь, и смерть, и будущее, и желания.

– Я тоже хочу, чтоб женщина спела мне колыбельную, поэтому возвращаюсь в каюту. Моя жизнь теперь наполовину принадлежит мне, наполовину вам.

Брюс Ли громко расхохотался:

– С меня достаточно и четвертушки твоей жизни. Я тоже отдаю тебе одну четвертую своей. Половинку твоей жизни все равно уже стибрила женщина. Так или иначе, море – женщина. И корабль тоже женщина. Женщина несет нас по волнам, женщина держит нас на плаву.


Будь что будет


На следующее утро капитан Нанасэ покинул «Мироку-мару» и затонул, медленно опускаясь к подводной возвышенности Ямато.

Военное положение было снято. Заложники вновь засуетились, устремляясь навстречу своему будущему. Те, кто считал, что будущее открывается через казино, робко подходили к игровым столам и по большей части проигрывали. Те, кто согласился спонсировать пиратов, шантажировали свои фирмы или переводили капиталы на «Мироку-мару». Кого-то вынуждали стать поручителями солдат-мигрантов и брали с них обещание, что они будут помогать им устроиться в Японии. Угрожали смертью, если они не сдержат данное слово.

Прежде чем вновь направиться в казино, Мицуру заглянул в библиотеку, чтобы еще раз повидаться с Ли Мун Че. Поэт со своим будущим уже определился. Однако его истинные помыслы все еще оставались для Мицуру загадкой.

Ли Мун Че установил между полок простую раскладушку и лежал на ней, буквально погребенный под книгами. Нацепив огромные очки, он ушел с головой в страницы толстого волюма.

– В этой библиотеке нашлись книги, способные приковать ваше внимание?

Поэт устремил на Мицуру глаза ночной птицы.

– Не так много книг, которые стоит читать, – сказал он. – Если б надо было взять на необитаемый остров одну книгу, я бы выбрал эту.

Поэт читал «Исторические записки» Сыма Цяня.[32 - Сыма Цянь (145 – 86 гг. до н. э.) – древнекитайский историк, автор первой сводной истории Китая «Ши цзи» («Исторические записки»). Был кастрирован по приказу императора.] Корабль для него был необитаемым островом, более всего подходящим для подобного чтения. Поскольку Мицуру молчал, он продолжил:

– А что вы намерены делать?

– Утолю жажду мести и сойду с корабля. Поэт глянул на него, как будто хотел что-то сказать, но поджал губы.

– Что? – спросил Мицуру.

– Кстати, наш друг Китадзима дал обещание содержать в Японии семью беженцев. Как он и собирался, сойдет с матерью в Токио и поселит у себя семью беженцев, проникших в страну по фальшивым паспортам. По его словам, он рад, что его семья так разрастется.

– Все-таки он честный до глупости!

– Нет, в далекой перспективе Китадзима выиграет.

– Почему?

– Мне кажется, перед тем, кто сошелся с китайцами, открывается новое будущее. Если он будет бережно пестовать отношения с новой семьей, глядишь, воздастся сторицей, лет этак через десять, а может быть, через двадцать.

– Вы хотите сказать, подружившись сейчас с китайцами, обеспечишь себе спокойную старость? Конечно, Китай скоро станет самой могущественной в мире экономической державой. Можно, конечно, мечтать о том, как будет вольготно жить, присосавшись к ней. Однако стоит ли уступать произволу и тирании Брюса Ли ради таких туманных перспектив?

Мицуру нападал на Ли Мун Че, не скрывая своего раздражения.

– Я только что пытался вам объяснить, но вас гложет обида, и вы не желаете с ней расставаться. Озлобление доведет вас до гибели.

– Хотите сказать, что я слабак, месть мне не по зубам?

– Не в этом дело…

– Тогда что же? Все, что вытворяет Брюс Ли, – благо? То, что он держит в страхе пассажиров, – справедливо? Советуете сидеть тихо и не высовываться?

– Нет-нет, я вовсе не поддерживаю всех его поступков. Но думаю, такие же беды нас поджидают всюду, не только на этом корабле. Разумеется, никто не знает, в какую сторону повернет история. Возможно, впоследствии я осознаю, что Брюс Ли нелепый самозванец, и буду раскаиваться. И наоборот, не исключено, что он впишет свое имя в историю двадцать первого века как величайший герой. В любом случае на это стоит посмотреть, и это тоже своего рода пари. Иначе нам всем и вправду остается лишь, как вы выражаетесь, «сидеть тихо и не высовываться». Разница между моей и вашей позицией минимальна. Я решил активно сотрудничать с Брюсом Ли. Вы хотите быть его непримиримым врагом. На первый взгляд, позиции диаметрально противоположные, но обе покоятся на подмостках, возведенных Брюсом Ли. Грубо говоря, моя позиция – смирившись с обстоятельствами, активно затаиться, понемногу подталкивая события в желательную для меня сторону. Вы предпочитаете открыто бороться, идти напролом, а это неизбежно ведет к противоположному результату – вас таки заставят сидеть тихо, так что не высунетесь, даже если б очень захотели.

– Господин Ли, объясните мне одну вещь. Какая мне выгода от того, что я буду сидеть, «активно» затаившись?

Мицуру было интересно, какую мораль выведет поэт из своего необычного поучения, и он бросил на него исподлобья цепкий взгляд. Поэт не оправдал его надежд, повторив уже сказанное:

– Отбросьте озлобление. Ненавидеть Брюса Ли не в вашу пользу.

– На пользу мне плевать. Я одного хочу – смыть унижение, которому меня подвергли, отняв возлюбленную.

Ли Мун Че понимающе кивнул, как будто именно этой реакции он и ожидал.

– Мне кажется, возлюбленную у вас никто не отнимал.

– Что вы этим хотите сказать?

– Возлюбленная вам изменила. Нет, я неудачно выразился. Ваша возлюбленная, смирившись с обстоятельствами, активно затаилась у Брюса Ли.

– Разве это не одно и то же?

– Думаю, нет. Она временно изменила вам потому, что по-настоящему вас любит.

Временно изменила, сидеть тихо, активно затаиться, не высовываться… Он всего лишь жонглирует словами, извращая их смысл! Вообще-то Мицуру считал, что поэты этим и отличаются, но самому ему претило употреблять слова как пешки в какой-то игре. Он забавляется, превращая свою и чужую жизнь в поле для игровой комбинации… Решив, что пора заканчивать диалог с поэтом, Мицуру спросил:

– Откуда вы знаете, что на душе у Аои? Что вообще это значит – «временно изменила»? Только не говорите, что женщина – вероломная самка. Еще, глядишь, скажете, что и Брюс Ли, погуляв на стороне, со временем вернется под ваше крылышко. Это безответственно!

Поэт почесал затылок, окинул взглядом книжные полки и кратко сказал:

– Сколько ни читай книг, чужая душа – потемки. Но поверьте, в этой библиотеке не перечесть сетований мужчин, которым изменили женщины.

– У меня нет охоты вступать с вами в дискуссию о любви.

– У меня тем более. Я лишь хочу сказать, что на свете немало людей, которые, не задумываясь, интуитивно говорят и поступают вполне разумно. Вот и ваша возлюбленная, на мой взгляд, наделена подобным даром. Вам должно быть это известно лучше меня. Но в данный момент вы ослеплены обидой и ненавистью.

Вздохнув, Мицуру поднялся. Даже если он слеп от обиды и ненависти, это к лучшему, подумал он. Он из тех, у кого гнев тем сильнее, чем уже поле зрения. Он считал, что его гнев – драгоценная энергия. Ныне он нуждался в ней более чем когда-либо, чтобы так или иначе определить свое будущее. Он решительно отмел назидательные советы поэта. Во всяком случае, поэт сильно преуспел в том, чтобы разъярить Мицуру.

– Господин Ли, прошу прощения, что вас побеспокоил. Благодарен вам за наставление. Когда мы встретимся вновь, моя судьба будет в основном решена. До встречи.

Выйдя из библиотеки, Мицуру остановился перед Харуо, который, присев на лестничной площадке, пил пиво.

– Будешь играть до того, как остановимся во Владивостоке? – спросил Харуо хриплым с похмелья голосом. – Татьяна сказала, что готова в любое время.

– Одна только просьба… – Мицуру присел рядом с Харуо и отпил из его бутылки.

– Ну, говори.

– Пусть Аои присутствует на игре. Я хочу, чтоб она непременно видела, как пройдет роковая для меня игра.

– А ты, однако, оригинал! Могу понять, когда человек хочет утереть нос бросившей его любовнице, а ты неужто надеешься ее разжалобить?

– Вовсе нет.

– Тогда – месть?

Мицуру спрятался за молчанием. Харуо был прав, он все еще продолжал тосковать по ней и на что-то надеяться. Нет, она не до конца ему изменила. Ведь сказала же она на прощанье, что желает ему спасения. Значит, у него еще есть шанс. Возможно, Аои подвергает его испытанию. Наверняка она ждет, что Мицуру, упав на самое дно, взорвется гневом. Тогда она к нему вернется. Если, конечно, допустить, что в ее характере – бросаться в объятья мужчины, который, пав, сумел подняться с колен…

Разумеется, обида и ненависть Мицуру были направлены в том числе и на Аои. Он лелеял мысль нанести ответный удар женщине, которая, отвергнув павшего, опрокинула его на самое дно. Если все пройдет благополучно и он, Мицуру, победит, придет его очередь ее похитить и увести с корабля. А к Брюсу Ли вернется его прежняя любовница Татьяна. Именно такой развязки он более всего сейчас желал. Но чтобы связать концы с концами в этой сочиненной им истории, надо во что бы то ни стало выиграть у Татьяны. Аои будет присутствовать на игре, не догадываясь, какую историю сочинил Мицуру. Он прекрасно понимал, что отношения с Аои уже не вернуть в старое русло. Возможно, все кончится тем, что они сойдут с корабля каждый сам по себе и больше никогда не встретятся. И все же это несравненно лучше, чем позволить Аои заманить Брюса Ли в свои сны, чтобы тот паразитировал в азиатском «Дворце дракона».

Харуо позвонил Татьяне и передал просьбу Мицуру. Татьяна обещала явиться в казино в полночь, приведя с собой Аои.

Между тем Мицуру как-то совсем не задумывался о том, что будет, если он проиграет. Выиграет – Татьяна прогонит Аои, позволит Мицуру спокойно сойти на берег и многие годы будет удерживать Брюса Ли на корабле, как «летучего голландца», не пуская на сушу. С другой стороны, если победит Татьяна, Мицуру обязуется в течение года служить ее рабом. Она еще не говорила конкретно, что его ждет в этом качестве, но выставила условие – если Мицуру станет ее рабом, он должен беспрекословно подчиняться всем ее приказам. Другими словами – безоговорочная капитуляция. И все же, поскольку его противником в игре была Татьяна, а не Брюс Ли, Мицуру был спокоен. В конце концов получится, что они с Брюсом Ли обменялись любовницами. Даже покорно приняв положение раба, он сможет отомстить Брюсу Ли и Аои. В любом случае, пока он находится на этом корабле, он остается заложником. А раз так, думал Мицуру, остается ждать пресловутого «спасения», опускаясь все ниже и ниже…


В одиннадцать Мицуру, собравшись с духом, направился в казино. Татьяна уже восседала, откинувшись, на диване, и взгляд у нее был тот же, что и в библиотеке, когда она напала на Мицуру – насмешливо-презрительный.

– Еще не договорились, как играть… – сказа;! Харуо.

Он обратился с вопросом к обеим сторонам. Татьяна махнула рукой, мол, ей все равно. Мицуру обошел сидевшую к нему спиной Аои и заглянул ей в глаза.

– Это моя последняя игра, хочу, чтоб решила Аои.

Аои, едва заметно кивнув, прошептала:

– Может, рулетка?

– Оба согласны на рулетку? – спросил Харуо и, заручившись согласием обоих, предложил пройти к столу.

Аои остановила его:

– Подождите.

В руках у нее невесть откуда оказались два револьвера.

– В эту рулетку.

– Что, русскую? – прошептал Харуо осипшим голосом.

Татьяна тоже поменялась в лице. Как это понимать? Она предлагает сию же минуту убить кого-то из них двоих? Ей наплевать, далее если пуля продырявит ее прежнего любовника? В глазах Мицуру потемнело.

– И ты путался с такой бессовестной девкой? – завопил Харуо.

– Чего ты добиваешься, Аои? Мне грустно.

Скажи, что это шутка.

Мицуру пригнулся к Аои, глаза его увлажнились. Аои смотрела на него сверху вниз сонными глазами и молчала. Никогда раньше он не видел такого выражения на ее лице. Нет, это не Аои. Несомненно, пока она пребывала во сне, кто-то проник в ее тело и навел на мысль о человекоубийстве. Этот кто-то наставил на Мицуру дуло. Оно разинуло пасть, точно металлическая пещера.

– Боишься смерти? Если у тебя хватит мужества спустить курок, я сделаю для тебя все что хочешь. Захочешь, буду твоей рабой. Скажешь: умри – умру.

– Кончайте бодягу! – крикнул Харуо. – Обойдетесь обычной рулеткой.

Аои отделила барабан, вставила одну-единственную пулю и ухмыльнулась. Затем крутанула металлическую «рулетку», сунула дуло себе в рот и, прежде чем Мицуру успел протянуть руку, нажала на курок.

Воскликнув: А! – Мицуру попытался отнять у нее револьвер. Но Татьяна опередила его и завладела оружием. Отступив на три шага, она крутанула барабан и, как только он перестал вращаться, ткнула дуло в висок со вздувшимися голубыми жилками и спустила курок. Щелкнуло. Затаивший дыхание Харуо выдохнул с облегчением.

Пуля, пощадив головы женщин, затаилась где-то в недрах «рулетки». Игра соперниц закончилась вничью. Неизбежно пришла очередь Мицуру. Татьяна сунула ему револьвер прямо под нос.

– Эй вы, кончайте! Или будете продолжать, пока кого-нибудь не пришьете?!

Голос Харуо взлетел далеко ввысь. Слыша, как гудит кровь во внутреннем ухе, Мицуру взял револьвер. Его рука взмокла от пота.

– Перестань! Ты проиграл.

Голос Харуо все удалялся. Мицуру почувствовал, как волосы по всему телу встали дыбом, во всех суставах зудело. Он попытался пережить еще раз в замедленном темпе то, что сейчас произошло у него перед глазами. Его мысль не поспевала за стремительной сменой событий. Обе – и Аои, и Татьяна – почти рефлексивно крутанули барабан и нажали на курок. Как будто, если соблюсти определенный ритм, пуля не вылетит. Эти две враждующие между собой женщины очень похожи. Не уступают друг другу в силе своего «бессознательного». Сценарий, каким его замыслил Мицуру, потерпел крах. Он остался в одиночестве. Аои самовольно вторглась в игру и разрушила ее. Так же, как прежде, она сделала бессмысленной игру с Брюсом Ли.

Если сейчас отказаться, он, Мицуру, автоматически становится проигравшим. Нажать на курок – вероятность поражения уменьшается до одного к шести. Награда за поражение – смерть. Покориться и стать рабом более безопасно, но с вероятностью пять к шести игра с Татьяной закончится вничью. Больше того, он сможет сделать Аои своей рабыней.

Мицуру крутанул «рулетку». Сквозь гул в ушах, подобный шуму взлетающего реактивного самолета, он услышал, как кто-то зовет его по имени. Приставил дуло ко лбу. Никаких воспоминаний в последний миг. Это значит, он не умрет. Как будто начал моросить дождь. В бархатной серости всплыло поблекшее лицо Аои. В ту ночь тоже шел дождь. Да, наконец-то понял: я сейчас нахожусь во сне. А раз убиваю себя во сне, боли не будет. Но почему так ноют суставы? Неожиданно появляется Итару. Держа на закорках Мисудзу, он ухмыляется. Но где же я сплю? Конечно, если нажму курок, узнаю…

В следующий миг казино сотряс огненно-алый грохот.


8. Эпилог


Эпилог: Мисудзу


Прошло уже полгода с тех пор, как Мицуру ушел из дома. Не оправдалось предсказание Итару, что через месяц брат не постесняется вернуться назад, зато тайная надежда, что, скрываясь от жены, он начнет что-то вроде новой жизни, не обманула. В тот момент, когда Итару не позволил Мисудзу совершить самоубийство, надежда была совсем слабой, но с течением времени она окрепла, встречая молчаливое понимание у невестки. Мисудзу, откровенно поведавшая в предсмертном письме о своем прошлом и о своих чувствах к Итару, была обречена искать у него спасения, ведь, в конце концов, именно ему она была обязана жизнью. Иначе ей пришлось бы разорвать все, что связывало ее как с Мицуру, так и с Итару, и убраться туда, где бы никто уже не мог ее найти. Так и не сказав вслух, что же она собирается теперь делать, Мисудзу вернулась в дом на обрыве, дом, в котором не было Мицуру.

Итару каждую неделю наведывался к ней, оправдываясь желанием узнать, нет ли вестей от брата. Разумеется, это был всего лишь предлог, в первую очередь он хотел понять, каким она видит свое будущее. Мисудзу потчевала его стряпней из натуральных продуктов и музыкой, способствующей пищеварению. В гостиной имя «Мицуру» было табу. Если в разговоре случалась заминка и Итару говорил: «А кстати», собираясь затронуть известные события, она бросала на него умоляющий взгляд, хватала его руку, точно кормило лодки, и разворачивала разговор в другую сторону. Отдаваясь нежному прикосновению ее пальцев, Итару охотно позволял ей рулить.

Неудавшееся самоубийство, разумеется, оставалось их общей тайной. Она строго-настрого запретила ему рассказывать об этом кому бы то ни было. Мать, разумеется, заметила, как сблизились Итару и Мисудзу, но предпочитала не вмешиваться. Больше всего ее пугало, как бы Мицуру не растратил семейный капитал на сомнительную женщину, и она заставила Итару предпринять кое-какие шаги, чтобы заблокировать его кредитные карточки. Проходили дни и месяцы, но все оставалось во взвешенном состоянии. Не имея никаких известий от мужа, Мисудзу продолжала изнывать над обрывом, открытым всем ветрам… Но вот, с началом нового года, за какую-то пару месяцев в окружающем мире неожиданно произошли кардинальные перемены. Эти месяцы образовали рубеж: мирная по названию и по сути жизнь «до» закончилась, надо было, хочешь не хочешь, приноравливаться к грозной эпохе «после». Не успела отплыть «Мироку-мару», как в Кобе случилось землетрясение, превратившее город в груду руин. Вслед за этим в Токио произошел террористический акт с применением ядовитого газа. Разгул стихии и человеческих страстей резко обесценил жизнь. «До» нужна была какая-то причина, чтобы убить человека. «После» все стали свыкаться с мыслью, что убить могут ни за что ни про что. Некоторое время царила паника. И полиция, и граждане бились в истерике. У матери произошло субарахноидальное кровоизлияние, в какой-то мере спровоцированное стрессом от семейных неурядиц, ее поместили в больницу.

Лежа на больничной кровати, мать объявила Итару:

– Я не могу больше рассчитывать на Мицуру. Да и у меня скоро перестанет соображать голова. Тогда будет уже поздно, поэтому говорю сейчас – если ты этого хочешь, я даю согласие. Не бойся общественного осуждения. Общество само свихнулось.

– Но я так и не знаю, чего хочет она.

– Мисудзу первой ни за что не скажет. Уверена, она ждет, когда ты подведешь черту. С этим браком покончено. Связавшись с девкой, Мицуру, считай, бросил жену, поэтому развод неизбежен. Вина лежит на Мицуру, поэтому соответственно возрастает цена компенсации, которую нам придется выплатить. Кроме того, если со мной что случится, бремя налога на наследство ляжет на семью Ямана. Вся надежда на твою твердость, иначе наш род погибнет. А если в Токио произойдет разрушительное землетрясение, что тогда? Лучше не медлить и развязаться со всеми проблемами сейчас, пока все еще можно уладить. Наступают смутные времена.

И без материнских внушений Итару чувствовал неизбежность «черты». В соответствии с новыми веяниями, Мисудзу была полна решимости окончательно порвать с жизнью «до» и устремиться к жизни «после». Увидев, что она безжалостно остригла свои длинные волосы, Итару понял, что пришла пора заручиться ее согласием. Он был уверен, что поступит наилучшим образом, если станет жить с ней, но все еще закрадывалось одно сомнение. Сомнение было вызвано ее предсмертным письмом.

«Как супруги, мы смогли найти лишь одно-единственное связующее нас звено в пучине меланхолии».

Прочитав эту фразу, он подумал, что, зажив как муж и жена, они оба будут обречены на мучительное существование, из которого нет спасения. Разумеется, она изменилась. В ее поведении появилась невиданная прежде живость, она с нескрываемой радостью ждала его прихода. «Когда ты входишь, дом озаряется утренним солнцем», – порой говорила она, но на улыбающемся лице отчетливо читалась тревога, что если Мицуру вернется, с ним вернется и прежняя жизнь. Чтобы разорвать связь между Мисудзу и Мицуру, необходимо раздобыть свидетельство того, что этого не произойдет.

Итару всячески пробовал связаться с кораблем, на котором должен был плыть Мицуру. Телефон действовал, но дозвониться до Мицуру не удалось. Он послал аж три письма – ответа не было. Он запросил корабельную компанию, но там ему заявили, что письма должны были обязательно передать в руки адресату. Корабль уже завершил круиз по морям, омывающим Японию, прибыл в Токио и тотчас направился в сторону Австралии. Итару обратился с просьбой проверить списки пассажиров, и ему сообщили, что Мицуру с корабля не сходил. Как-то не верилось, что он на протяжении почти двух месяцев продолжал плаванье. Во-первых, откуда у него деньги? Поскольку его кредитные карточки заблокированы, можно было предположить, что как только у него кончатся деньги, связь с загадочной дикаркой прервется и он волей-неволей вернется домой. Здесь его дожидалось заявление на развод и оповещение о разрыве родственных связей с братом. Тем самым он изгнан из рода Ямана и впредь сможет жить один как ему заблагорассудится, осужденный на «наказание свободой». Сразу после того, как он, в надежде начать новую жизнь, убежал на корабле, времена существенно изменились, отныне ему придется считаться с реальностью, возобладавшей на суше.

На третий месяц после бегства брата Итару решил, что необходимо, по крайней мере, сделать так, чтобы его связь с Мисудзу стала свершившимся фактом, и пригласил ее на ужин в один из центральных токийских отелей. Он и прежде ходил с ней на концерты, сопровождал ее в походах по магазинам, но оба остерегались ненароком переступить черту. Однако этим вечером Итару пошел на умышленное преступление. Выпив вина для храбрости, он положил перед Мисудзу ключ от забронированного номера. Она быстро сунула ключ в сумочку и, искоса глянув на Итару, встала из-за стола.

Так же, как в ночь неудавшегося самоубийства, дверь в номер осталась не заперта. Мисудзу сидела на кровати и не произнесла ни слова, точно пользуясь правом подсудимого хранить молчание. Итару присел рядом и присоединился к ее безмолвию. Наконец он погасил свет, и номером завладели шум кондиционера, тиканье часов и – через какое-то время – хлюпанье слипшихся слизистых оболочек.

С тех пор, посещая дом на обрыве, Итару завел привычку непременно пользоваться душем. Случалось, он принимал ванну вместе с Мисудзу и тогда неизбежно вспоминал то, как в роковую ночь выводил ее из глубокого сна. От той, что была в ту ночь, уже ничего не осталось. Вместо женщины, измученной меланхолией и несчастным браком, была новая Мисудзу, округлившаяся и порозовевшая. Каждый раз, когда она принимала в себя Итару, из нее выходил яд Мицуру. Вскоре уже не осталось причин терзаться по поводу фразы, написанной в предсмертном письме.

Однажды Мисудзу заговорила о том, что хотела бы переселиться в какой-нибудь другой район.

– Пока я живу в этом доме на обрыве, не могу отделаться от чувства, что привязана к прошлому. Этот дом буквально висит в пустоте. Если, положим, завтра этот человек вернется, мне будет нелегко найти слова в свое оправдание. Ведь этот дом принадлежит ему. Честно говоря, я была бы рада, если б его разрушило землетрясением. Тогда у него не осталось бы места, куда он может вернуться. И мне пришлось бы волей-неволей куда-нибудь переехать. Но не ждать же, в самом деле, когда произойдет землетрясение! Я должна сама отсюда уехать. Оставшись жить в этом доме, я словно бы жду его возвращения. Соседи, разумеется, уже заметили его долгое отсутствие и догадываются, что я живу одна. Не знаю, о чем они думают, замечая твои визиты. Для меня наши отношения вовсе не какая-то там забавная интрижка. Я тебя по-настоящему полюбила. Ты заставил меня проснуться, когда я уже погружалась в вечный сон, и ты вернул мне жизненные силы. Без тебя не было бы сегодня той, которая тебе это говорит. Умоляю, не покидай меня. Я уже не та, что прежде. Любовь к тебе стала моей жизнью. Я не буду тебя ничем обременять. Клянусь. Поэтому, пожалуйста, увези меня куда-нибудь подальше.


Через полгода после бегства брата Итару вместе с Мисудзу поселился в квартире, расположенной в десяти минутах ходьбы от его родного дома. Мать, выписавшаяся к тому времени из больницы, вынуждена была жить в одиночестве, но договорились, что Итару или Мисудзу станут навещать ее не реже двух раз в неделю. Дом на обрыве опустел, дожидаясь возвращения блудного Мицуру. Итару написал письмо с кратким уведомлением о произошедшем в его отсутствие и послал на адрес «Мироку-мару», курсирующей где-то в морях Азии. В тот же конверт он вложил подписанное Мисудзу заявление на развод и записку, объявляющую о ее решении. Трудно было поверить, что вот уже полгода Мицуру продолжает оставаться на корабле. Вряд ли он стал моряком, скорее всего, осел где-то на берегу. Молясь о том, чтобы как можно быстрее пришло письмо, в котором Мицуру собственноручно признал бы свершившийся факт, Итару вступил в совместную жизнь с Мисудзу.


Через два месяца в пустой дом на обрыве пришло письмо. Объемистое послание, нацарапанное карандашом на плохой бумаге. На конверте стоял штемпель Владивостока и талон о необходимости доплатить за пересылку. Конверт был испачкан, углы помяты, все говорило о том, что письму пришлось проделать тернистый путь. Адресатом значилась Мисудзу Ямана, отправителем – Мицуру. Увы, это письмо, просунутое под дверь, долгое время не попадалось никому на глаза. Прошло еще два месяца, прежде чем Мисудзу его прочла. К тому времени все уже свыклись с жизнью «после». Большое землетрясение и газовая атака террористов быстро забылись, и люди вновь самозабвенно предавались изысканному времяпрепровождению, напоминающему жизнь «до».


Эпилог: Мицуру


Мисудзу,

Извини, что опоздал с ответом на ваши с Итару письма. Некоторое время я был лишен всякой возможности ответить вам. Сейчас у меня наконец появилось время задуматься о будущем, поэтому решил вам написать. Я слышал о разрушительном землетрясении и бессмысленной газовой атаке в метро, поэтому рад был узнать, что вы живы-здоровы. Прежде всего выскажусь о том, что тебя более всего волнует.

Думаю, тебе не в чем оправдываться. Я действительно заслужил «наказания свободой». Нет лучшего шага, как развод, чтобы каждый из нас решил для себя, как дальше жить. Твои чувства к Итару также вполне объяснимы. Разумеется, я не таю на него ни малейшей обиды. Скорее я ему благодарен. Ведь, по сути, я довел тебя до самоубийства, а он спас тебе жизнь. То, что вы полюбили друг друга, неизбежно. Без всякой иронии, желаю вам жить дружно и счастливо. Я продолжаю странное плаванье, из которого невозможно вернуться, плаванье, низводящее все глубже в пучину унижений, когда раскаяние уже бессмысленно. Кажется, что дни, прожитые в нашем доме, были давным-давно. Тот, кто жил с тобой, мое прежнее «я», уже не имеет ничего общего со мной нынешним. Хотел бы рассказать тебе обо всем, что со мной произошло, вот только не знаю, с чего начать. Я обманулся в своих ожиданиях, все случилось ровно наоборот тому, о чем я мечтал. Мне надоело проклинать свою судьбу. Я даже не пытаюсь вспомнить, в какой момент шестеренки, обезумев, пустились вращаться вразнос. Начало положила известная тебе женщина, но теперь я поставлен в такие условия, что если пойду против нее, то только нанесу вред себе. Обвиненный в преступлениях, которых не совершал, я был какое-то время заперт в темном трюме, потом в машинном отделении с его жарой в сорок градусов и шумом в девяносто пять децибелов, а сейчас приютился в туалете.

Ты, наверно, недоумеваешь, о чем это я. Если в двух словах, корабль, на который я сел, захватила террористическая группировка во главе с американцем китайского происхождения, неким Брюсом Ли, пассажиры стали заложниками и вынуждены быть соучастниками провозглашенной им «революции в морях Азии». У меня отняли все – деньги, паспорт, одежду, я стал бесправным, абсолютно беспомощным существом.

Пассажиры были вынуждены играть с Брюсом Ли и его подручными в страшную игру, ставя на карту свою судьбу. Им не оставили иного способа определить свое будущее. Та женщина очень вовремя стала любовницей Брюса Ли и таким образом единственная из всех смогла избежать ужасной человеческой трагедии. Ты пожелала мне быть игрушкой в ее руках, но в действительности все вышло не так просто. Она и в самом деле ускорила мое падение, но сейчас мне кажется, что у нее не было специального намерения меня мучить. Она всего лишь не противилась судьбе, покорно отдавшись произволу, царящему на корабле. Нет, она как будто сама стала Фортуной, богиней судьбы. И это меня угораздило в нее влюбиться! Подумать только, я еще рассчитывал, если повезет, вести с ней вместе домашнее хозяйство! Она даже забеременела от меня. В данный момент неважно, случилось это взаправду или она разыгрывала комедию. И все-таки жаль, что она не родила мне ребенка. Я бы как раз сейчас стал отцом. Разумеется, тогда не было бы и никакого плаванья на сумасшедшем корабле. Но я поступил по воле богини судьбы, в результате нахожусь здесь, на корабле, и теперь бессмысленно рассуждать, «что было бы, если бы…». Брюс Ли оказался ловчее меня в обращении с Фортуной. Он крадет чужую удачу, чтобы простереть еще шире свою длань над морями Азии. Мне же не осталось ничего другого, как считать измену Фортуны своим спасением.

Я вызвался играть в решающей игре, чтобы отомстить Брюсу Ли за то, что он увел у меня богиню судьбы. Кроме нее при Брюсе Ли есть еще одна богиня судьбы, и я задумал склонить ее к измене. Но и тут вновь вмешалась она. Не поверишь, но она принесла в казино револьвер и, бросив вызов мне и богине судьбы номер два, предложила сыграть в русскую рулетку.

Я проиграл. В русской рулетке поражение означает смерть. И, однако, я, проиграв, остался жив. Казино сотряслось от грохота выстрела, ухо на время заложило, но голова осталась цела. Выстрел был холостой.

Будь выстрел настоящим, я бы сейчас вместе с повесившимся капитаном Нанасэ лежал на дне Японского моря. Слишком легкая смерть, пришлось бы прицепить камень побольше, чтоб я смог затонуть. Вместо этого я, как избежавший смерти и проигравший, в соответствии с договором, заключенным перед игрой, стал рабом Татьяны, экс-богини судьбы Брюса Ли. В то же время моя бывшая спутница поклялась, что, если я спущу курок, она станет моей рабой. Для меня до сих пор загадка: что у нее в голове? Подстроив все так, что я оказался на волосок от смерти, она вставила холостой заряд и спасла мне жизнь только для того, чтобы превратить в раба другой женщины, а теперь готова меня всячески опекать… Если это игра, то есть ли в ней хоть какие-то правила?

Татьяна приказала мне раздеться догола и заперла в женском туалете. Видимо, поначалу она помышляла лишь о том, как бы сильнее меня унизить. Ведь в действительности она хотела унизить Аои, свою соперницу. Нажимая на курок, Татьяна не знала, что заряд холостой, поэтому считала, что Аои над ней насмеялась. Она бы с радостью раздавила Аои, которая, пользуясь покровительством Брюса Ли, обвивалась вокруг нее, как змея, чтобы в конце концов нанести смертоносный укус. Татьяна мне приказала – издевайся над ней. Она, твоя изменница, поклялась, что станет твоей рабой, так унижай же ее в свое удовольствие. Но мне что-то не захотелось. Как будто Аои выкрала у меня и саму ненависть к ней.

И вот я изо дня в день круглые сутки просиживал на унитазе в ожидании, когда придут Татьяна или Аои. Аои с помощью прислуги дважды в день доставляла мне еду и все, чего я ни просил. По приказу Татьяны я по-прежнему должен был находиться в туалете голым, но обращение со мной стало более сносным, чем прежде. Я не был ограничен ни в еде, ни в питье, мог даже зазвать гостей и устроить вечеринку. Если выказывал желание иметь женщину, женщины всех мастей, черные, белые, желтые, удовлетворив нужду, стучались в мою каморку. Разумеется, Аои также, раздевшись догола, служила мне партнершей. В отношениях с ней я был махараджей женского туалета.

Но Татьяна «махараджу женского туалета» безжалостно низводила до «человека-свиньи». Появляясь после того, как я заканчивал есть, она говорила: «Свинья, вылизывай тарелку», и заставляла вылизывать унитаз. Если, случалось, я бросал на нее злобный взгляд, она с криком: «Как ты смеешь на меня так смотреть!», била меня ногами и, призвав гвардейца, засовывала в унитаз головой. Ей было явно не по душе, что я, как она считала, бью баклуши в туалете, она придумывала все новые и новые способы меня унизить и не успокаивалась, пока не приводила их в исполнение. Она заставила меня сбрить брови и растительность в паху, нацепила на меня ошейник и держала привязанным к унитазу. Не довольствуясь этим, она, взяв меня на поводок, водила на четвереньках, голого, по всему кораблю. А после шептала: «Сделай то же самое с Аои! Тогда и тебе в твоем унижении полегчает».

Для меня не была тайной причина ее досады. Как бы она надо мной ни измывалась, Аои от этого было ни тепло, ни холодно. Найди я в себе душевные силы вымещать на Аои пережитые унижения, Татьяна бы наверняка успокоилась, но в тот момент, когда я спустил курок, я вступил в совершенно иной мир. Ютясь в женском туалете, я чувствовал себя преображенным, как будто спустил в канализацию свое самолюбие, а с ним и все прежде питавшие меня чувства. Поэтому раз уж я не покончил с собой от отчаяния, сколько бы Татьяна надо мной ни изгалялась, у меня и в мыслях не было затащить кого-то еще в этот тупик, обрекая разделить мою участь.

Я спал, завернувшись в одеяло, в обнимку с унитазом. Как бы там ни было, эта жизнь, постоянно бросавшая меня из рая в ад, не была скучной. Один из гвардейцев, Харуо, оказавший мне в прошлом немало услуг, увидев, до чего меня довели, посочувствовал: «Ты не совершил ничего, чтобы заслужить такое!» И добавил, что, если б ему выпало подобное, он бы взбунтовался. Впрочем, вынужден был согласиться, что если поднять бунт в одиночку, все кончится тем, что вернут обратно на прежнее место, но продолжал горячиться: если б его раздели догола, обрили по всему телу и заперли в туалете, он бы уж тогда дал волю своей ярости, пусть бы это стоило ему жизни! По его словам, так поступает настоящий панк.

Харуо обещал переговорить с Татьяной и спасти меня. Я решил не вмешиваться и наблюдать, как все сложится. На следующий день мне дали одежду и послали в машинное отделение. В одном из его углов был устроен завод по очистке кокаина, и мне приказали работать на подхвате. За восьмичасовой рабочий день мне даже платили жалование и предоставили каюту, в несколько раз более просторную, чем туалет, но, несмотря на такое обращение, через три дня я вернулся в туалет. Дело в том, что Харуо проигрался и вместо меня три дня провел голым в туалете, где его линчевали друзья-гвардейцы. Такой вот высокой оказалась цена за мое спасение! С рассеченной губой, со вздувшимся глазом, Харуо, казалось, не мог понять причину ненависти Татьяны. «Меня-то за что?» – взывал он к ней, на что она, по его словам, сказала так: «Я не держу на тебя никакой обиды. Но ты должен раз и навсегда усвоить, к чему приводит неуместное сострадание».

Она и мне сказала нечто подобное. Мол, не держит на меня обиды. Просто я ей не нравлюсь. Молча улыбнувшись в ответ, я вернулся в свой обжитой туалет. В отличие от машинного отделения с его удушающей жарой и грохотом, в туалете стояла прохладная тишина. Время от времени забегали женщины, измученные морской болезнью, блевали и извергали содержимое расстроенных желудков, но даже это предпочтительней, чем вонь мазута в машинном отделении. Я боялся лишь одного – заболеть клаустрофобией.

В первое время преследовали галлюцинации, мне казалось, будто меня расплющивают о стену, снилось, что в соседней комнате меня замышляют сожрать акулы о четырех ногах, преследовал страх, что, пока я сплю, из унитаза выползет ядовитое насекомое и ужалит меня. В ужасе я перелезал через стену, бежал голым по коридору и подставлял себя солнцу на просторной палубе, но вскоре меня обнаруживал кто-нибудь из гвардейцев и пинками загонял назад. Все же, порываясь бежать, я в какой-то мере восполнял недостаток движения и разгонял скуку, на какое-то время это еще и помогало переносить замкнутое пространство.

Иногда Аои вместе с едой приносила очищенный в машинном отделении кокаин. Он предназначался для отправки в Европу и Японию. На корабле был настоящий наркотический рай. Гвардейцы и резервная армия беженцев употребляли кокаин, точно пили кофе. Многие заложники в отчаянии искали утешение в наркотиках, пока не становились законченными наркоманами. Это и есть истинный лик революции, которую провозглашает Брюс Ли. Его замысел в том и состоит, чтобы распространить в обществе наркотики и руками наркоманов вызвать общественные беспорядки. В самом деле, при тех гигантских суммах, которые приносит нелегальная продажа наркотиков, он вскоре сможет позволить себе без труда скупить небольшие страны Европы и Азии. Чем больше совершается преступлений на почве наркомании, тем богаче бандиты. Если тюрьмы будут переполнены, а при лечении наркомании станут использовать наркосодержащие препараты, наркотики будут легализованы. Близок день, когда государства, до последнего времени процветавшие как посредники на продаже ядерного оружия, ракет и танков, перестроятся на продажу наркотиков. Брюс Ли конечно же убежден, что такое развитие событий – требование истории. Несомненно, Япония станет легкой добычей для этих бандитов. И еще они заявляют: государство, которому грозит гибель из-за наркотиков, должно немедля уйти на свалку истории. Если предположить, что рано или поздно вакханалия, творящаяся на корабле, захватит Токио и доберется до нашего предместья, возможно, я всего лишь, забегая на шаг вперед, флиртую с будущим…

Я попытался обсудить это с Аои, но она беспечно ответила, что, если миру угрожает гибель, под конец явится будда Мироку, чтобы спасти людей, поэтому лучше жить, не забивая себе голову. А после стала настойчиво уговаривать лизнуть кокаинчику. Предаваться размышлениям – единственный способ убить время в моей каморке, но в последнее время раскаяния и унижения стянули меня кольцами, не давая продохнуть. Я прибегнул к кокаину взамен успокаивающих лекарств, которые принимал на берегу. Сейчас он стал мне необходим для ежедневных размышлений. Этот белый порошок наверняка поедает мое будущее и ведет к уничтожению. Но я уже и сейчас наполовину уничтожен, так что о будущем можно не беспокоиться. Ирония в том, что, когда я, втерев кокаин в десны, погружаюсь в размышления, мне начинает казаться, что я могу вполне успешно ужиться с уготованным мне будущим. Мне представляется вполне возможным жить в свое удовольствие пред лицом неминуемой гибели.

В корабельном меню нашлись и марихуана, и героин, и «экстази», и «спид». Я решил, что, коль скоро наркотикам суждено играть главную роль в мировом капитализме, мне, живущему пред лицом гибели, сам бог велел их отведать, и попросил, подобрав по вкусу, приносить вместе с едой.

Особенно мне полюбился «экстази» за его ни с чем не сравнимый ядовито-оранжевый восторг. Настолько, что у меня в ежедневный обычай вошло, приняв дозу, читать Библию и «Исторические записки». Почему-то мой интерес сам собой сместился в сторону конца света, как его изображают Откровение и хроники с их донельзя лаконичным описанием того, как гибли в междоусобицах древнекитайские царства. Эти бесхитростные рассказы почти не дают пищи воображению. Это не вымысел, это голая правда, а о ней много не скажешь. Человек теряет дар речи, оказавшись перед лицом смерти и уничтожения. Нет сомнения, что древние историки, потеряв дар речи при виде того, что свершалось на их глазах, очнувшись, жадно хватались за перо с единственной целью – запечатлеть подлинные факты. Может быть, благодаря наркотикам у меня такое чувство, что эти летописцы, повествующие о гибели, сидят в соседней кабинке туалета, и я даже пробовал перестукиваться с ними через стенку.

Как же должен был перемениться мой душевный мир, если я, туалетный таракан, заинтересовался историей гибели древних царств! Тут не обошлось без влияния корейского поэта, с которым я познакомился на корабле. Он поддержал революцию Брюса Ли, днюет и ночует в библиотеке, читая Сыма Цяня и сочиняя стихи. Одно несомненно: события великой переломной эпохи, когда гибли цивилизации, прежде казавшиеся не имеющими ко мне никакого отношения, внезапно стали восприниматься как что-то родное и близкое. В этой трагедии всеобщей гибели человек, запертый голым в туалете, лишь один из представителей огромной массы людей. Точно так же автор Откровения и Сыма Цянь в свое время были всего лишь представителями бессчетного множества людей, подвергавшихся унижениям. Их отличие в том, что они, несмотря на отчаяние, писали. Они полагали, что если не засвидетельствуют историю, она станет уделом вымысла. Создавая свои труды, они вживались в историю, растворяя индивидуальную трагедию в великом водовороте гибнущих государств и цивилизаций, и это помогало им сохранить волю писать. Наш корейский поэт, беря пример с Сыма Цяня, принял решение во что бы то ни стало продолжать писать. Писать, вдохновляясь гибелью, стало, если можно так выразиться, его индивидуальной религией.

Что касается меня, я забываю об унижениях, черпая силы в наркотиках, и стараюсь встречать гибель бездумным смехом. Благодаря наркотикам мои чувства стали несравненно проще, самолюбие вместе с дерьмом смыло в море. Зато я приобрел странную уверенность – человек способен выжить в любых условиях, какие бы мытарства ни выпали на его долю.

Или это всего лишь нежелание признать свое поражение? Нет, сколько б я себя ни терзал, это не мешает мне отстраненно созерцать свое падение и гибель современной цивилизации. Может быть, это что-то вроде божественной благодати? В таком случае я тоже теперь живу в вере. Будучи заперт голым в женском туалете, я совершаю свой духовный подвиг. Смейся, смейся…

Японские интеллектуалы с присущей им наивностью до сих пор рассуждали об истории, о религии, о гибели цивилизации как о чем-то чужеродном, не имеющем к ним никакого отношения. Они любят, настроившись на лирический лад, воспевать гибель, вновь и вновь перелагая историю о том, как некто, взревновав к роду, достигшему вершин могущества и процветания, или к непобедимому герою, желает им смерти, а когда его желание наконец исполняется, горько оплакивает их погибель. Не знаю, что это – привилегия народа, не изведавшего подлинного уничтожения всего и вся, или глупая сентиментальность? Когда-то и я был одним из этой когорты, а ныне раздавлен безмолвием погибших людей. Дешевое сострадание и слезы были бы для них оскорбительны. Их одиночество, их печаль суть одиночество истории, печаль истории, ставшей жертвой предательства. Подобно им, и я перед лицом истории потерял дар речи.

На корабле на меня смотрят как на представителя мелкой буржуазии, обреченной уйти со сцены истории. Они заявляют, что японцы выполнили свою миссию. Я насильно прикован к реальности, соответствующей их представлению о будущем. Брюс Ли учит, что тот, кто хочет выжить в грядущем мире, должен скитаться как беженец, воевать как солдат, предавать друзей и изменять себе. Или же получать удовольствие от унижений. Б конце концов я выбрал путь мазохизма. Вынужден во всеуслышание признать – это всегда было моим заветным желанием. Хорошо это или плохо, но ныне я живу той самой новой жизнью, о которой смутно грезил еще до того, как судьба привела меня на корабль. Если Брюс Ли будет управлять этим кораблем, разбрасывая семена войны по всему миру, я намерен, хоронясь в женском туалете и не участвуя в его войне, продолжать вести свой собственный бой. Как если бы, покинув Японию, я осуществлял на практике «отказ от войны», провозглашенный японской конституцией, но еще больше это напоминает принцип ненасильственного сопротивления Ганди.

Вот она какая, моя новая жизнь, расцветшая на почве моего полнейшего бесправия! Такой, как я есть – японец, мужчина, мелкий буржуа, наделенный здоровьем, я обречен быть объектом последовательной дискриминации. Напротив, беженцы, нищие, женщины, гомосексуалисты, наркоманы, преступники служат на этом корабле с немалой выгодой для себя. Ведь провозгласил же Брюс Ли, что именно эти и им подобные будут в ближайшем будущем заправлять мировым капитализмом. В своем бахвальстве он доходит до того, что заявляет: «Я верчу миром!», но в действительности, сойди он с корабля, тотчас превратится в беспомощного теленка. Для него этот крошечный корабль заключает в себе весь мир. У него есть хозяева на берегу, и он всего лишь исполняет их приказы. Хозяев, перед которыми он должен гнуть спину, не один и не два. Каждый, кто плывет на этом корабле, знает, что за фасадом провозглашаемой им революции сложно переплелись интересы ЦРУ, Пекина, русской мафии и скинхедов, наркокартелей Центральной и Южной Америки и исламских фундаменталистов. Мир не так прост, как полагает Брюс Ли. Если вообразить, что мир – это сложное сплетение, подобное персидскому ковру, когда-нибудь Брюса Ли сощипнут, точно свалявшийся катышек.

Господа, которые плетут этот сложный, чудовищный узор, также действуют не по своей прихоти. Связанные взаимными договоренностями, они должны все время поступать с оглядкой, чтобы не нанести ущерб друг другу. В действительности никто не знает, о чем грезит История. Мы лишь бездумно рассчитываем сиюминутную выгоду, то делая шаг вперед, то отступая. И горе тому, кто неверно оценит направление «течения». Подозреваю, что в последнее время Брюс Ли несколько разминулся с «течением». Виновата Аои. Я же, напротив, пусть против воли, оказался на гребне волны. Но Аои на все это наплевать, лишь бы нежиться под лучами тихоокеанского солнца.

Став жертвой издевательств, я похоронил себя прежнего и теперь волей-неволей все больше уподобляюсь здешней братве. Именно ради этого мне преподали урок унижений, загнав в туалет и превратив в «человека-свинью». Короче, это и есть падение, ниже которого некуда пасть.

До этого положения меня низвела Аои, но и она же с радостью взяла меня под свою опеку. Она как будто с самого начала знала, как все будет, и, видя ее невозмутимое спокойствие, я невольно прихожу к выводу, что, как бы там ни было, все к лучшему. Она и любовницей Брюса Ли стала потому, что у нее так сильно развит нюх на будущее.

Кстати, я задумался, что для Аои означает гибель? Сточки зрения отдельных людей и народов, гибель означает катастрофу, несущую боль и унижение, но в масштабах всего мира, включающего и отдельных людей, и целые страны, гибель, может статься, всего лишь незначительное явление, не стоящее упоминания. Люди запросто рассуждают о «конце мира», но у мира нет конца. Конечным видится лишь собственное «я» и то, что непосредственно его окружает. Точно так же, возможно, для Аои не существует конца, а гибель, как месячные, периодически приходит и уходит.

Как бы там ни было, я научился беззаботно плыть по волнам ее «бессознательного». Я могу с ухмылкой, покорно сносить положение «человека-свиньи» потому, что мне доступны ее ласки. Я точно обернут огромной морской губкой, теплой и склизкой. И не я один. Аои не скупясь изливает свое сладостно-свербящее тепло и на Брюса Ли. До моего слуха доходят перешептывания гвардейцев, что «в последнее время Брюс Ли стал тряпкой». Есть и такие, что, посмеиваясь, шутят: «Пора низам брать верхи». Все отчетливей признаки того, что эта шутка может скоро стать реальностью. Развязав революцию и войну в морях Азии, Брюс Ли, возможно, готовится встретить гибель на груди у Аои. Его гибель, так же как и в моем случае, будет по поговорке – что посеешь, то и пожнешь. Брюса Ли погубят принципы революции и войны, которые он сам изобрел, его предадут гвардейцы, которых он сам же и набрал. В этой неотвратимой логике нет ничьей вины. Ныне я уже не испытываю к Брюсу Ли ненависти. Видя, как он, подобно мне зачарованный любовью Аои, беззаботно соскальзывает к гибели, остается только его пожалеть.

Татьяна готова на все, лишь бы изгнать свою соперницу на звание богини судьбы. Давеча она заглянула ко мне и сказала, что я могу сойти с корабля вместе с «этой девкой». Но даже в моем нынешнем положении я хотел бы еще какое-то время понаблюдать, как будет развиваться дальше затеянная ими революционная война, поэтому отказался.

– Не хочешь? – удивилась она. – Тогда я сама разорву эту проклятую связь! – И замахнулась ножом.

На что я сказал:

– Я уже один раз умер. Найдется ли у тебя смелость убить мертвеца?

Она, дыша перегаром, похвалила меня:

– Даже пленник-японец не обделен юмором.

Следующая ее фраза замечательна:

– Мы все умрем. Чуть раньше, чуть позже, вот и вся разница. Убийство не является тяжким преступлением, оно всего лишь ускоряет бег времени.

Я сказал ей в утешение:

– Если бы все думали, как ты, проблема с перенаселением была б давно решена. Наверно, ты сама жаждешь смерти. Если считаешь, что убийство не является тяжким преступлением, не жалуйся, когда кому-нибудь взбредет в голову покуситься на твою жизнь.

– Убивать поодиночке, – сказала Татьяна со вздохом, – слишком муторно. Одна головная боль. А ты, как я погляжу, понимаешь мою тоску! Для мужика ты слишком хорош. Дай время, я тебя облагодетельствую.

Это означало, что мне отрежут яйца. Улыбнувшись, я ответил:

– Какой тебе прок, если я стану евнухом? Все равно меня и Брюса Ли уже кастрировала Аои.

– Когда ты станешь евнухом, – сказала Татьяна ласково, – ты возненавидишь весь мир. Тогда ты еще лучше сможешь понять мои чувства. Я ведь тоже когда-то была мужчиной.

После я спросил у Аои, и она рассказала, что Татьяна до двенадцати лет носила имя Александр. Будучи сиротой, Саша вступил в банду грабителей, орудовавших в Сибири, на его совести немало человеческих жизней. В тринадцать лет он допустил грубый промах, по ошибке убив не того человека, в наказание ему отрезали яйца. Переправившись в Америку, он сменил имя на Татьяну и, кажется по настоянию Брюса Ли, сделал операцию по перемене пола, ту, при которой член вживляют в промежность, вывернув наизнанку. На корабле его принимают за женщину. Возможно, это покажется преувеличением, но он чуть ли не собирается повторить великий поход евнуха Чжэн Хэ.[33 - Чжэи Хэ (1371 – ок.1434) – китайский путешественник и дипломат. Совершил военно-торговые экспедиции в страны Индокитая, Индостана, Аравийского п-ва и Восточной Африки.]

Не знаю, может, и впрямь в скором времени мне грозит лишиться члена и яиц, но будь что будет. Я же говорил тебе накануне отплытия из Кобе, что мечтаю стать женщиной. Неожиданным образом мое желание вот-вот сбудется. Я живу изо дня в день, доверившись ходу событий, поэтому не могу сказать наверняка, что случится в ближайшем будущем и что я собираюсь делать, но так или иначе теперь ты все знаешь. Надеюсь, после моей смерти, все что произошло на корабле, получит должную оценку. Ведь с нами плывет поэт, который оставит историческое свидетельство для грядущих поколений, а я свою роль уже отыграл. Прощай.

С уважением, Мицуру Ямана


notes


Примечания


1


Ян Гуйфэй – легендарная красавица, наложница китайского императора Сюаньцзуна (713–755). Увлеченный ею, император ycтранился от государственных дел и не смог дать отпор мятежникам


2


Тэмпура – ломтики рыбы и овощей, зажаренные и тесте.


3


Кансай – название района, включающего Осаку и древнюю столицу Японии Киото с прилегающими префектурами.


4


Канто – название района, включающего Токио и соседние префектуры.


5


Не беспокоить! (англ.)


6


Нанасэ – буквальный перевод фамилии: «семь течений».


7


Самэсу – фамилия составлена из иероглифов «акула» и «отмель».


8


«Семь пряностей» – приправа на основе красного перца с добавлением кунжута, цедры, мака и др. ингредиентов.


9


Жидкая рисовая каша с семью видами трав, традиционно символизирующими приход весны. Готовится по случаю определенных праздников.


10


«Мироку-мару» – корабль назван по имени Майтрепи (японск. Мироку), будды Грядущего мирового периода, обитающего на небе в ожидании времени, когда наступит эпоха справедливости и он сможет переродиться в мире людей.


11


Тири – блюдо из рыбы (и данном случае – фугу) с соевым творогом тофу и овощами, которое варят в котелке на обеденном столе и едят с соусом из сои и лимона.


12


Дзосуй – пареный рис с овощами.


13


Скияки – мясо, жаренное в сое с сахаром и приправами.


14


Что он сказал? (англ.)


15


Намек на статью японской конституции, называющую императора «символом нации».


16


Славься, Восточно-Китайское море (англ.).


17


Чем могу быть полезен? (англ.)


18


Ничем (англ.).


19


Суси «ипари» – вареный рис, обернутый в тонкий слой поджаренного тофу.


20


Урасима – в японском фольклоре рыбак, посетивший дворец морского царя. Урасима спас морскую черепаху, и она в благодарность предложила ему посетить Дворец дракона – правителя морей. Увлеченный дочерью морского царя Отохимэ, Урасима забыл о времени, но однажды, вспомнив родной дом и отца с матерью, решил вернуться на землю. На прощание Отохимэ подарила ему шкатулку, но наказала не открывать, что бы с ним ни случилось. Дома его встретили незнакомые люди, сказавшие, что он ушел 700 лет назад. Урасима открыл шкатулку, тотчас превратился в дряхлого старика и умер.


21


Хотэй – бог изобилия, изображаемый с большим животом и мешком на спине.


22


Здесь: «Служебное помещение» (англ.).


23


И что из этого? (англ.)


24


Да, но… (англ.).


25


Идиот! (англ., груб.)


26


Мабодофу – блюдо китайской кухни: тофу и жареный мясной фарш, обильно приправленные красным перцем.


27


Спасибо (китайск.).


28


Спокойной ночи (китайск.).


29


«Черные корабли» – так в XVI–XVII вв. японцы называли иностранные суда.


30


В 1281 г. флот, посланный монгольским ханом Хубилаем, покорившим Китай, подошел к берегам Японии, но все корабли были уничтожены тайфуном, получившим в японской истории название «камикадзе» – «божественный ветер». Отсюда «камикадзе» – летчики-смертники во время Второй мировой войны.


31


Обида, досада (корейск.).


32


Сыма Цянь (145 – 86 гг. до н. э.) – древнекитайский историк, автор первой сводной истории Китая «Ши цзи» («Исторические записки»). Был кастрирован по приказу императора.


33


Чжэи Хэ (1371 – ок.1434) – китайский путешественник и дипломат. Совершил военно-торговые экспедиции в страны Индокитая, Индостана, Аравийского п-ва и Восточной Африки.