Безоглядная страсть Марша Кэнхем Кажется, еще вчера прелестная Энни была счастливой, любящей и любимой молодой женой отважного Ангуса! Как стремительно все изменилось… Расколота, истерзана восстанием за независимость Шотландия, а Ангус, к ужасу Энни, встал на сторону англичан! Гордая красавица поклялась навек вырвать предателя из сердца — и свято держала свое слово, пока Судьба вновь не бросила ее в жаркие объятия супруга. Пока Энни не поняла, что стоит перед трудным выбором — между счастьем и честью, между гордостью истинной шотландки и жгучей, мучительной и сладкой любовью к Ангусу… Марша Кэнхем Безоглядная страсть Пролог Инвернесс, май 1746 года Страх душил ее, не давая покоя ни днем, ни ночью. После кошмара, пережитого ею под Каллоденом, Энни Фаркарсон Моу, казалось, должна была потерять чувствительность к любым ужасам, однако сердце ее готово было разорваться от горя. Мрачные, сырые, замшелые стены камеры точно сдавливали ее, с каждым днем становясь все уже. Воздух был таким спертым, что каждый вдох вызывал резкую боль в усталых легких. Горло Энни пересохло, как вычерпанный колодец, губы потрескались, руки постоянно тряслись, словно у одержимой старухи. От звуков, преследовавших Энни во сне и наяву, кровь застывала у нее в жилах, когда воображение снова и снова рисовало ей, как падают один за другим верные солдаты принца, как яростный огонь противника косит их, словно серп траву. Она представляла агонию отцов, в отчаянии прижимавших к груди убитых сыновей, раненых, ползущих, с изуродованными руками и ногами, тщетно цепляясь за жизнь, и попадавших под сабли англичан, безжалостно уничтожавших немногих живых, оставшихся на поле боя. Воспоминания были такими яркими, что Энни порой трудно было понять, где кончаются ее видения и начинается не менее ужасающая реальность — стоны ее людей в соседних камерах, медленно умиравших, сходивших с ума от ужаса и однообразия тюремной жизни, терявших последнюю надежду… В «знак особого уважения» Камберленд предоставил ей отдельную камеру. Это было роскошью, если учесть, что в соседних камерах, рассчитанных не более чем на два десятка человек, находилось по сотне несчастных, многие из которых были так изранены, что даже не могли самостоятельно пошевелиться на своей соломе. Дневной рацион состоял из одной грубой лепешки и жестяной кружки воды. Все мольбы заключенных об облегчении своей участи безжалостно игнорировались тюремщиками. Раненые умирали оттого, что просто уставали бороться за жизнь. Более сильные духом молча сидели в своих углах, разжигая в себе ненависть к мучителям — единственное, что давало им силы жить. Как могли они проявить слабость, помня, с каким хладнокровным презрением сама леди Энни плюнула в холеное лицо такого изощренного палача, как Камберленд? Три раза «навещал» он ее в тюрьме, суля свободу в обмен на показания против якобитских вождей, и каждый раз возвращался ни с чем, бормоча под нос ругательства. Испытания, свалившиеся на хрупкие плечи Энни, были так тяжелы, что во время третьего визита Камберленда она почти согласилась на его предложение. Если бы этот разговор происходил в камере, а не в тюремном дворе, неизвестно, чем бы он закончился. Но из зарешеченных окон на Энни с надеждой смотрели изможденные, но сурово-непреклонные лица ее людей, и она знала, что не может их предать. Все, что теперь оставалось у Энни, — ее непреклонность, но и она слабела с каждым днем, приносившим лишь новые вести о казнях бунтовщиков-якобитов и приближавшим неизбежную смерть… Густые огненно-рыжие волосы Энни давно превратились в безжизненную паклю. Кожа, еще недавно гладкая и упругая, покрылась глубокой сетью морщин, из женщины с округлыми, соблазнительными формами она превратилась в ходячий скелет, дрожащий от холода, от которого не спасало даже лишнее одеяло, раздобытое сжалившимся над ней тюремщиком. Под ввалившимися глазами обозначились сиреневые круги, ногти обломались, руки почернели оттого, что Энни часто подтягивалась за решетку к маленькому окошку камеры, расположенному почти под самым потолком, чтобы бросить взгляд на улицу. Поднеся правую руку к отчаянно коптившей плошке, Энни не смогла сдержать невольный вздох — рука исхудала настолько, что обручальное кольцо, подаренное ей когда-то Ангусом, уже не держалось на пальце. Энни долго не замечала этого, пока однажды не обнаружила, что кольца на руке нет. В отчаянии она перерыла всю камеру, пока наконец злополучный подарок мужа не был найден в куче соломы на полу. Этот, казалось бы, незначительный эпизод привел Энни в такое бешенство, что она готова была продать душу дьяволу, лишь бы выбраться из тюрьмы. Энни даже не знала, что с Ангусом. Камберленд уверял ее, что он чудом остался жив, но Энни понимала, что то ранение в живот, которое получил ее муж, не вылечит даже самый искусный врач. Рука Энни против ее воли сжалась в кулак, скупая слеза, повиснув на мгновение на ресницах, скатилась на платье. Когда-то роскошное, теперь оно превратилось в лохмотья. Кружевные нижние юбки служили Энни подушкой, плащ был пожертвован кому-то из больных, страдавших от лихорадки, туфли, перчатки и даже розовые пуговки, украшавшие ее платье, давно были выменяны у тюремщиков на хлеб и сыр. Когда у Энни не осталось ничего, один из стражников предложил ей хлеба за известную плату, но ее ответом был мощный удар ногой в пах мерзавцу. Поначалу Энни боялась, что тот вернется с кучей дружков, но вскоре один из заключенных в соседней камере уверил ее, что она никогда больше не увидит гнусную рожу этого мерзавца. Безнаказанно обидеть леди Энни не удавалось никому, пока рядом с ней находились ее люди. Но верные друзья не знали, что самую большую обиду их предводительнице пришлось претерпеть от самого Камберленда, как не знали и того, что смертельная рана была нанесена Ангусу не кем иным, как его женой… Глава 1 Инвернессшир, декабрь 1745 года Два всадника могли бы выбрать более удобный путь, который к тому же значительно сократил бы путешествие, но предпочитали петлять по узкой тропинке, почти незаметной под запорошившим ее снегом, продираться между скал и почти непроходимых зарослей. Для этой поездки из Моу-Холла в Данмагласс Энни облачилась в толстые твидовые штаны, теплую шерстяную блузу и кожаную куртку. Вокруг пояса был обмотан широкий клетчатый плед, другой такой же свисал через плечо. Глубоко надвинутый шлем надежно скрывал заправленную под него огненно-рыжую копну волос. Два заряженных пистолета, висевшие по бокам, придавали ей уверенности — при необходимости она не раздумывая ими воспользуется. Роберт Фаркарсон из Моналтри, кузен Энни, ехавший с ней рядом, был одет не так тепло… Пронизывающий ледяной ветер то и дело задирал его килт, обнажая голые, покрасневшие от холода колени, но Роберт был привычен к любой погоде. Они встретились в назначенном месте — в роще неподалеку от Моу-Холла. Роберт приветствовал кузину весьма сдержанно, обменялся с ней лишь парой фраз, и оба тут же двинулись в путь. В объезд они отправились не случайно. Лишь сумасшедший выбрал бы широкую дорогу, зная о трех батальонах правительственных войск, расположившихся в эти дни в окрестностях Инвернесса, и об отрядах горцев, сформированных под командованием Джона Кэмпбелла, графа Лудунского. Правительственные патрули прочесывали местность день и ночь и любого могли бросить в тюрьму без суда и следствия. Нескольких почтенных стариков арестовали в их собственных домах лишь за ношение килтов цветов их кланов, что было расценено как неповиновение английским властям. Энни сосредоточенно смотрела на мрачную, грозную тучу, наползавшую на серебристую луну. Ей нравился чистый горный воздух, нравилось вдыхать запах снега. Чем больше снега, тем безопаснее будет их рискованное предприятие и тем лучше для всех, кто с ней заодно, кто живет в последнее время теми же чаяниями, что и она, кто не предал Шотландию ради английской чечевичной похлебки… Покинуть тепло домашнего очага Энни заставило тайное послание деда, полученное ею сегодня ровно в полдень. Старик извещал о встрече, которая должна была состояться этой ночью в доме Джона Макгиливрея. Принимая во внимание влиятельность Джона Александра Макгиливрея, можно было не опасаться, что английские ищейки осмелятся ворваться в его дом, даже узнав о присутствии Ферчара Фаркарсона. Стотринадцатилетнего Ферчара можно было смело назвать ходячей историей Шотландии. Помнивший еще Кромвеля и переживший со времени восстановления монархии шесть королей, первую свою битву этот доблестный служака принял без малого век назад, когда Джеймс Грэм, герцог Монтроуз, повел собранную им армию горцев на защиту католической династии. В 1689 году, когда Англия посмела пригласить на престол немца Ганновера, Ферчар снова встал под ружье на стороне Стюартов. В потерпевшем, увы, поражение восстании 1715 года Фаркарсон снова был на первых ролях. Кое-кто называл Ферчара дьяволом во плоти, но для Энни он был просто добрым, любящим дедушкой, честным старым воякой, который свято верил, что не умрет до тех пор, пока не увидит свою Шотландию свободной. Ферчар еще больше уверился в этом, когда в середине июля 1745 года на Гебридских островах высадился принц Чарльз Эдвард Стюарт, бежавший из Франции с твердым намерением вернуть английский и шотландский престол, некогда отнятый у его отца. В августе принц поднял в Гленфиннане знамя Стюартов и провозгласил себя регентом. К ужасу уверенных в своей непобедимости англичан, Карлу Эдуарду удалось захватить Эдинбург и наголову разбить своих противников под Престонпаном. Окрыленный победами, принц, укрепив свои позиции в Шотландии, направился во главе отчаянных горцев в самое сердце старушки Англии. Когда мятежному Стюарту удалось без особого труда дойти до Дерби — а это всего в полутораста милях от Лондона, — перепуганный не на шутку английский самодержец погрузил свои пожитки на корабли, приготовившись в любую минуту покинуть порт. Как и все добивавшиеся независимости шотландцы, Ферчар воспринял сообщения о победах принца с огромным воодушевлением. Словно помолодев на целый век, старик готов был в любой момент взяться за оружие, несмотря на то что это серьезно осложнило бы отношения всего клана Фаркарсонов с недавно породнившимся с ними Ангусом Моу — главой клана Макинтошей. Тот факт, что муж его внучки не повел своих людей на подмогу принцу, а, напротив, оказался одним из двенадцати влиятельных племенных вождей, принявших важные посты в правительственной армии, Ферчар воспринял как личное оскорбление, тем более что это было сделано в тот момент, когда принц был близок к победе. Сам же Ферчар оставался одним из наиболее непреклонных сторонников мятежного Стюарта, и за его голову уже была назначена немалая сумма — как и за головы всех трех кузенов Энни. Рано потеряв мать, большую часть своей юности Энни провела в суровом обществе Роберта, Эниаса и Джеймса Фаркарсонов. Несмотря на то что Бог отнюдь не обделил Ферчара потомством (десять детей, восемьдесят шесть внуков, а правнуков и вовсе не сосчитать), лишь Энни и вышеупомянутая троица были для старика по-настоящему дороги. На них Ферчар возлагал не только свои личные надежды, но и неотделимые для него от личных надежды всей Шотландии. Гордые, как орлы, бесстрашные, как львы, умные, неприхотливые, эти четверо боролись бы за дело Стюартов до последнего вздоха. С первого дня восстания Роберт, Эниас и Джеймс сразу же присоединились к своему деду, скрывавшемуся в тайном убежище в горах. Не раз, рискуя жизнью, братья совершали походы из Инвернесса в Абердин, из Абердина в Арисэйг, поддерживая связь между кланами и информируя друзей о том, что происходит к югу от шотландской границы. Именно они сообщили горцам о блестящей победе шотландцев над войсками генерала сэра Джона Коупа под Престонпаном, о продвижении принца на юг Англии, о падении Каролайла, Манчестера и, наконец, Дерби. Энни не раздумывая присоединилась к братьям. Ничто не могло помешать этому решению — ни то, что она женщина, ни то, что ее муж перешел на сторону врага. Энни всегда была ближе к своим кузенам, чем три другие сестры — глупейшие существа, способные лишь штопать мужьям носки и нянчить детей. От кузенов Энни сумела научиться тому, чем не каждый мужчина может похвастаться — скакать на коне словно ветер, выслеживать зверя на охоте, стрелять из лука и ружья. Она могла не моргнув глазом послать дротик в самое «яблочко», а если было настроение, опустошить одним махом пинту крепчайшего эля. Когда Ангус категорически запретил ей общаться с «мятежной» родней, а сам, облачившись в форму королевских войск, повел отряд в четыреста человек в Ганновер поддерживать «законную власть», Энни просто взбесилась от злобы. Она поежилась в седле, представив, как взбешен будет ее муж, случись ему узнать об этой поездке жены. Свой запрет Ангус мотивировал тем, что слухи о связи Энни с бунтовщиками быстро дойдут до ушей Дункана Фобса, лорда-президента Высшего суда по гражданским делам. Но пытаться запретить Энни Фаркарсон общаться с родней — все равно что запрещать птице летать. Ангус так и не понял, что роль светской дамы, шелка, кринолины для его жены лишь маска, позволяющая ей скрыть свое подлинное лицо. В глубине души Рыжая Энни, как звали ее свои, оставалась все той же необузданной дикаркой, для которой родство крови всегда было сильнее брачных уз. Мысль о браке никогда не вызывала в сердце Энни священного трепета — с ранних лет она привыкла смотреть на предстоящее замужество как на неизбежное зло. Но и в страшном сне ей не могло привидеться, что судьба уготовит ей стать законной супругой владельца Моу-Холла. Еще пять лет назад Энни рассмеялась бы в лицо любому, осмелившемуся так подшутить над ней. Впрочем, думала она, Ангус и сам отреагировал бы точно так же. Да, Ангус родился в Шотландии, но образование получил в Лондоне, к тому же объездил чуть ли не весь мир и в сокровенных мечтах наверняка прочил себе куда более блестящее будущее. Вряд ли ему хотелось возвращаться на родину и становиться главой клана. Не говоря уже о помолвке, заключенной его родителями тогда, когда сам Ангус пешком под стол ходил… Перед замужеством за Энни увивались сразу два кавалера, один достойнее другого, и она мучилась, не зная, кому из них отдать предпочтение… Но судьба в лице Ферчара распорядилась иначе. Любые доводы — что Ангус на двенадцать лет ее старше, что он всего лишь четвертый сын в семье — отскакивали от старика как от стенки горох. Главным аргументом было для Ферчара то, что этот брак — блестящий шанс породнить два могущественных клана. Не важно, что Лахлан, отец Ангуса, заключая в свое время эту помолвку, в глубине души, возможно, надеялся, что девчонка умрет еще в детстве. Кто тогда мог предсказать скоропостижную кончину самого Лахлана и последовавшие за ней смерти троих его старших отпрысков, очевидно, заразившихся чем-то друг от друга? Все богатство и чины отца (не такое уж завидное наследство, если подумать о том, какую ответственность берет на себя человек, становящийся во главе клана!) в одночасье свалились на плечи Ангуса, который в сей скорбный момент жил себе где-то во Франции и ни о чем не подозревал. Ангус был так далек от всего этого, что ему потребовалось как минимум месяца четыре, чтобы сжиться наконец с новой ролью. Ферчар, разумеется, сразу же вспомнил о старом уговоре. Еще бы, статный, с иголочки одетый джентльмен с безукоризненными манерами и впрямь мало походил на прежних кавалеров Энни — грубоватых парней, верхом галантности для которых было подстеречь девицу где-нибудь в укромном месте и насильно сорвать с ее губ поцелуй. Изъездивший полсвета, перечитавший гору книг, изучивший массу наук… и к тому же далеко не бедный. Разговор с Ферчаром Ангус сразу же начал с весьма прозрачных намеков на то, что его рыжеволосое сокровище не бог весть какая выгодная партия для птицы столь высокого полета, как он, и это, мол, дает ему право диктовать свои условия. Разговор этот, происходивший в огромной, уставленной множеством редчайших фолиантов библиотеке Моу-Холла, продлился ни много ни мало восемь часов — Ферчар не собирался расстилаться перед новоиспеченным главой клана Макинтошей. Даже имение будущего зятя в двенадцать тысяч душ — неслыханное богатство! — не произвело на старого солдата должного впечатления. Наконец после бурных дебатов сторонам удалось договориться по всем вопросам, и через несколько дней Энни с замирающим сердцем, на дрожащих ногах переступила порог церкви в Абердине. В том, что она связывала свою жизнь с нелюбимым и нелюбящим, почти незнакомым человеком, было еще полбеды. Самым ужасным было то, что на всю оставшуюся жизнь Энни предстояло сменить свободу родных лесов и полей на скуку светских приемов и балов, а простую, не стесняющую движений одежду — на душные шелка и вериги корсетов и кринолинов. Лишь на полпути к алтарю Энни в первый раз увидела человека, с которым ей предстояло связать себя брачными узами на всю оставшуюся жизнь. Солнечный луч, проникавший сквозь высокое окно храма, образовал над густыми, безукоризненно уложенными каштановыми волосами великолепную световую корону. Облаченный в небесно-голубой кафтан поверх белого атласного камзола, богато украшенного золотым шитьем, Ангус вполне сошел бы за одетого по последней моде французского щеголя, если бы не клетчатый плед, перекинутый через плечо и скрепленный брошью с гербом и девизом клана. Блеск от начищенной шпаги, висевшей на боку, резал глаза. Внешность жениха была столь же безукоризненна, как и его тщательно подобранный костюм, — классически правильное лицо, все черты которого прекрасно гармонировали друг с другом, стальной блеск в глазах не оставили бы равнодушной ни одну женщину, и Энни не составила исключения. Застыв на месте в оцепенении, она долго не могла отвести глаз от представшего перед ее взором божественного видения. Что же до Ангуса, то он и сам не менее пристально уставился на невесту, но по другой причине. Достававшуюся ему в жены девушку нельзя было назвать некрасивой, но в ней не было ничего общего с тонким прутиком, рисовавшимся воображению Ангуса, — крупная, с мускулистыми от постоянной езды на лошади, но, впрочем, соразмерными руками и ногами. Озорное солнце покрыло лицо девушки густой сетью веснушек. Рыжие волосы тщательно уложены, но нетрудно себе представить, каким пышным, великолепным каскадом они рассыплются по ее плечам, когда она отстегнет все эти заколки и булавки. Собрав волю в кулак, Ангус, заставив себя выйти из оцепенения, сделал шаг навстречу невесте и взял ее за руку. Когда они приблизились к священнику, оба были бледны как смерть. — Да, я думаю о нем, — произнесла Энни вслух, сама того не замечая. — И буду думать, пока не вернусь домой. — Ты что-то сказала, Энни? Она бросила на кузена быстрый взгляд: — Да так, ничего… Ветер, говорю, чертовски холодный… — Потерпи, за тем перевалом уже будет полегче. Закутавшись в плед, Энни прикусила губу, мысленно попросив Бога помочь им успешно протиснуться сквозь узкое ущелье между двумя скалами, известными как Гарбхал-Бег и Гарбхал-Мор. Ветер был таким сильным, что трудно было дышать, снег, казалось, забивался внутрь легких. Бог, очевидно, услышал ее молитвы, ибо ущелье было преодолено без особого труда. Когда они начали медленно спускаться вниз, ветер и впрямь утих и Энни любовалась открывшейся ее взору панорамой бескрайней равнины. Облака расступились, и лежавший на веем мягкий снежный покров в лунном свете создавал впечатление чего-то волшебного, нереального. И тут уголком глаза Энни уловила какое-то движение… Рука ее тут же инстинктивно потянулась к пистолету. — Спокойно, Энни, свои! — послышался знакомый голос. — Что-то вы припозднились, мы уже хотели отправить кого-нибудь на поиски. — Я должна была убедиться, что все в доме улеглись спать, — сквозь зубы процедила Энни. Крупная фигура Эниаса Фаркарсона, старшего из троих братьев, отделилась от скалы. Не дожидаясь приглашения, Эниас развернул коня и поехал рядом с Робертом. — Твой муж по-прежнему в Инвернессе? — спросил Эниас у Энни. Сознание того, что родня считает Ангуса настолько опасным, что за каждым его движением следовало бы пристально следить, немного задело самолюбие Энни. Да, он гостит у матери, вернется только завтра. — Я бы и сам не прочь у нее погостить денек-другой! — облизнулся Эниас. — Каким мясом она тогда нас угощала, до сих пор слюнки текут, как вспомню! В отличие от сына леди Драммур оставалась верной якобиткой, но почтенный возраст старой вдовы ограждал ее от подозрений в сочувствии бунтовщикам. — Стоило ли вам ездить в Инвернесс лишь ради искушения приобщиться к кулинарным изыскам леди Драммур? — произнесла Энни. — Эта поездка была очень рискованной! — Можно подумать, ты не знаешь деда! — фыркнул тот. — Уж если этому старому упрямцу что взбредет в голову… А ради куска хорошего мяса он и вовсе дьяволу душу продаст! Энни покачала головой и засунула пистолет за пояс. — А как Мэйри, — спросила она, — как дети? — Все в порядке, посылают тебе привет. Сердце Энни снова екнуло — она не видела жену и детей Эниаса с тех самых пор, как всем приверженцам шотландской короны пришлось скрываться от английских властей. — Я захватила для них кое-что, — проговорила она, указав на тюки за своей спиной, — теплую одежду, обувь, еду. И несколько книг, чтобы дети могли учиться. Эниас, должно быть, широко улыбнулся, хотя Энни не могла видеть этого: лицо кузена скрывала пышная борода. — Я думаю, они будут благодарны тебе за это, — произнес он. — А я вот, — проворчала Энни в ответ, — не отблагодарю тебя, если после сегодняшней поездки заработаю воспаление легких. Один ветер чего стоит! — Ерунда! — фыркнул Эниас. — Можно подумать, я не знаю, что ты гораздо крепче, чем порой из себя строишь! Энни поежилась, сильнее кутаясь в плед. — Как он? — осторожно спросила она. — А что ему сделается — здоров как бык. Разве что стал еще ворчливее, но, надеюсь, встреча с тобой его оживит. Они продолжали спускаться, а Эниас все так же непринужденно болтал о семье. Вдалеке, на опушке леса, уже вырисовывалось большое, солидное двухэтажное кирпичное здание. Рядом с ним, как известно было Энни, начинался резкий стофутовый обрыв, а под ним — озеро. Путь, которым они подходили к дому, был единственным. Кто-то, должно быть, заметил их в окно, ибо, как только лошади ступили на ровную почву, дверь дома приветливо отворилась. Энни непроизвольно заморгала, когда перед лицом ее неожиданно возник фонарь. Державший его оказался Джеймсом — близнецом Роберта, старше его, если верить их матери, на шесть минут. Все трое братьев были приземистыми, с кривыми ногами от постоянной езды на лошадях и очень мускулистыми торсами и руками. У всех троих рыжие волосы и голубые глаза — фамильная черта семейства Фаркарсонов. Но в отличие от Эниаса гривы близнецов постоянно торчали в разные стороны, что придавало им сходство с древними божествами. Джеймс помог Энни спешиться, ругнувшись при этом себе под нос по-шотландски. Не дав ей даже и минуты, чтобы отдышаться, он нетерпеливо стянул с ее головы шлем, как делал обычно, когда они были еще детьми. Волосы Энни тотчас же непослушно рассыпались по плечам. При других обстоятельствах она бы, пожалуй, не удержалась от искушения надрать как следует кузену уши за его шалости, но радость от предстоявшей встречи с дедом настолько переполняла ее, что она была просто не в состоянии сердиться на Джеймса. Данмагласс, построенный прочнее и солиднее, чем большинство шотландских домов, всем своим видом недвусмысленно говорил о том, что его владелец ценит практичность выше изящества. Нижний этаж состоял из двух больших комнат, одна из которых использовалась под кухню, другая — в качестве гостиной, где можно было попотчевать гостей вкусным обедом и задушевной беседой, сидя у огромного камина. Пол был покрыт аккуратным паркетом. Но ничто не могло перебить характерный запах, красноречиво свидетельствовавший о том, что в сильные морозы в этот дом впускали коз и овец, опасаясь за их здоровье. Сейчас, однако, живности в комнатах не наблюдалось, зато стояли два ряда стульев вокруг длинного соснового стола, набитый до отказа буфет неопределенного цвета и эпохи, и огромный ковер из старых тряпичных кусков. На второй этаж, где находились спальни, вела деревянная лестница, скромно примостившаяся у одной из стен. Ферчар Фаркарсон восседал за дальним концом стола, поближе к камину. Его голые тощие ноги, торчавшие из-под килта, были широко расставлены, скрюченные, почерневшие пальцы рук опирались на причудливую рукоятку старинной палки. Длинные седые волосы ниспадали жидкими прядями до воротника основательно потрепанной куртки. Морщинистое коричневое лицо напоминало старый пергамент. Лишь глаза, с живым любопытством озиравшиеся вокруг, сохранили ясный небесно-голубой цвет молодости. — А-а, — старик энергично стукнул своей палкой о пол, — Рыжая Энни! Я знал, что ты приедешь, хотя Джиллиз и уверял меня в обратном. Ну что ты, ей-богу, стоишь как вкопанная? Поцелуй же наконец старика! Энни опустилась перед ним на колени, и тот обнял ее с силой, которой позавидовал бы и молодой. Энни, радостно смеясь, от души чмокнула деда в щеку. — Рада видеть тебя в добром здравии, дедушка! — Да, слава Всемилостивейшему, я еще жив и здоров, хотя, признаюсь, путешествие сюда далось мне куда труднее, чем бывало, в молодые годы. Дай же как следует насмотреться на тебя, крошка, — для меня, старика, ты один свет в окошке! — Он положил ей ладонь на живот. — А это еще что за безобразие? Четвертый год замужем и все никак не подаришь мне внука? Знал бы, так выдал тебя замуж за Джиллиза! Уж он-то, поверь, знает толк в этом деле — с ним бы ты, поди, сейчас нянчила уже троих! Энни вздохнула. Что поделаешь, старик, сколько она его помнила, всегда был немного грубоват и слишком прямолинеен. По лицу Джиллиза Энни поняла, что тот ощущает ту же неловкость — Ферчар, должно быть, заводит этот разговор уже не первый раз. Джиллиз Макбин был полноват и приземист — едва ли выше пяти футов ростом, но этот недостаток компенсировался широкими и мускулистыми плечами. Лицо Джиллиза казалось высеченным из гранита родной Шотландии, но, случись кому-нибудь отпустить сальную шутку, как сейчас Ферчару, это лицо мгновенно вспыхивало до корней волос. Старый зубоскал, зная это, никогда не упускал случая поддразнить его подобным образом. — Ну что ты молчишь, словно язык проглотил? — снова пристал он к Джиллизу. — Поздоровайся хотя бы с Энни, что ли! Бедняга, и без того красный как рак, смутился еще больше. — Рад тебя видеть, Энни! — пробормотал он. — Я тоже, Джиллиз, спасибо тебе за заботу о дедушке. Старик снова грохнул палкой: — Я и сам о себе позабочусь! Я еще, слава Богу, и на ногах стою крепко, и из ума не выжил! А Джиллиз и все остальные при мне просто потому, что я должен знать, что с ними все в порядке! — Ферчар указал палкой на человека, сидевшего в противоположном, темном углу комнаты. — С Макгиливреем ты, если мне не изменяет память, знакома, не так ли? Взгляд Энни проследил за палкой. На человека, о котором говорил Ферчар, трудно было не обратить внимания даже при слабом освещении — длинные, мускулистые ноги, руки толщиной с доброе бревно, скрещенные на столь же могучем торсе. Весь вид мужчины словно говорил о том, что его совершенно не волнует, что именно на его гордой шее в первую очередь затянется петля, если их сходку обнаружат, — ведь дом, где они собрались, принадлежал ему. Внешность Макгиливрея была необычна, он выделялся не только высоким ростом — Джон был на голову выше любого горца, — но и пышной копной медово-золотистых волос. Красавцем его назвать было нельзя: квадратный подбородок казался слишком тяжелым, рот — слишком резким, пронзительный взгляд бездонных, словно преисподняя, черных глаз — слишком пугающим. Но улыбка, озарявшая порой его лицо, могла свести с ума любую женщину, а о размерах его мужского достоинства ходили легенды. Энни знала Макгиливрея почти с детства, но до сих пор любой его взгляд на нее приводил ее в трепет. Как знать, распорядись судьба иначе — и они стали бы чем-то большим, чем просто друзья… Во всяком случае, одно время они были близки к этому. «Рыжая Энни и Большой Макгиливрей, что и говорить, великолепная пара», — подумала она. — Энни Моу, — официально представилась она ему. — Джон Макгиливрей, — привстал он. Странно было обращаться друг к другу подобным образом, но, с другой стороны, времена, когда Энни сопровождала кузенов на состязания борцов, чтобы поставить монету за Макгиливрея, уже прошли. Энни вспомнила, как, выиграв однажды пять поединков подряд, Джон от избытка чувств поцеловал ее. Это был первый в ее жизни поцелуй. Джон тогда был обнажен по пояс — день был очень жаркий, — и его мускулистый торс лоснился от пота… — Садись, крошка! — Ферчар пододвинул для Энни стул поближе к огню. — Замерзла небось с дороги? — Не то слово! Ночка, прямо скажем, не жаркая! — поежилась Энни. — Душу готова продать, чтобы отогреться! Ферчар щелкнул пальцами, и на столе появился внушительных размеров жбан с подогретым грогом. Отпив с наслаждением пару глотков, старик протянул жбан внучке. — Никак сам варил? — спросила она. — А то кто же? — довольно крякнул он. — Поди, еще не разучился! Энни по примеру деда отпила пару больших глотков. Ядреный, словно дух Шотландии, напиток прожигал все внутренности, непривычный человек вполне мог бы от одного глотка изрядно захмелеть, но Энни было не привыкать. Собравшись с духом, она несколькими глотками осушила весь жбан. Кузены, Джиллиз и даже мрачный Макгиливрей приветствовали ее одобрительным смехом — такая лихость была не каждому мужчине под силу! Старый дедовский рецепт подействовал безотказно: через пару минут Энни уже ощущала блаженную теплоту, разливавшуюся по всему телу. — Отличная штука! — Энни прищурилась от наслаждения. — Но не стоит слишком увлекаться, дедушка, эдак ты все нутро прожжешь! — Это еще что! — Ферчар как ни в чем не бывало с наслаждением погладил себя по животу. — Да я после этого еще и трубочку готов выкурить! — Неудивительно, дед, это в твоем вкусе! — Энни набрала в легкие воздуху, чтобы хотя бы немного охладиться после обжигающего грога. — Но я думаю, ты созвал нас сегодня не для того, чтобы похвастаться, какой ты мастак и варить грог, и поглощать его. Что случилось? Почему ты здесь, в Инвернессе? Или тебе невдомек, что за твою голову назначена такая награда, что тебе, старому дуралею, и не снилась? Блаженная улыбка исчезла, лицо старого солдата посуровело. — Стало быть, — проговорил он, — ты до сих пор не знаешь… Выражение лица Ферчара было таким мрачным, что на минуту Энни подумалось: «Уж не умер ли кто? Кто-то настолько близкий мне, что дед не хочет, чтобы весть о его смерти я узнала от кого-то чужого?..» — С Ангусом все в порядке? — осторожно спросила она. Ферчар покачал головой: — Слава Богу! Да твой муж еще здоровее, чем был пару дней назад, когда тебя покинул! — Тогда что? Говори же! — Энни терялась в догадках. — Принц развернул свою армию, — мрачно сообщил старик. — Они отступают. — Отступают? — Сердце Энни екнуло. — Не может быть! Почему, черт побери?! Ты же сам мне писал пару дней назад, что они подходят к Лондону! — А теперь вот отступают, — включился в разговор Роберт. — С правого фланга их теснит генерал Уэйд с пятью тысячами, с левого — генерал Лигоньер с семью, а с тыла — пособник дьявола герцог Камберленд с еще несколькими тысячами всякого сброда, который он специально ради того отозвал с войны во Фландрии. Так что в целом против нас тысяч двадцать, и наши полководцы решили, что, как ни храбро дрались бы наши парни… Нам обещали подкрепление в несколько тысяч, но, с тех пор как мы перешли реку Эск, присоединилось к нам от силы человек двести… — Вот так-то доверять обещаниям! — проворчал со своего места Макгиливрей. — Обещал нам эта сволочь французский король несколько тысяч солдат, а в результате — шиш! Обещал пушки, продовольствие, денежную компенсацию за урожай, что мы не вырастили из-за войны, — и где, скажите на милость, все это?! — Урожай? — Ферчар кинул на него недовольный взгляд. — Какой, к черту, мужчина станет думать об урожае, когда страна в опасности?! — Станешь поневоле думать, — все так же мрачно отрезал Макгиливрей, — если жена и дети подыхают с голоду! Почему, думаешь, люди ночью иногда тайком бегут из лагеря? Не потому, что боятся войны, — чтобы отнести жене и детям хотя бы краюху хлеба! Вот что заботит простого человека! — А тебя? — прямолинейно спросил Эниас. — Что тебя заботит, Джон Макгиливрей? Оттого что кто-то пошевелился, на лицо гиганта на мгновение упал отсвет, и стало видно, какие глубокие складки залегли у его губ. — Меня? — переспросил он. — Меня сейчас заботит то же, что, думаю, и всех вас, — почему мы здесь сидим и лишь болтаем о том, что нам делать, вместо того чтобы действовать. Его суровый взгляд упал на Энни, и та отвела глаза. Она-то отлично понимала, почему Макгиливрей, Джиллиз, ее кузены и сотни других горцев, которым так же дорога Шотландия, сейчас не на поле битвы, — они связаны клятвой, данной Ангусу. Понимала и то, что, если бы не такие, как Ангус, у которых расчет сильнее чести, сейчас бы у мятежного принца была армия, способная тягаться с англичанами, и ему бы не пришлось с позором отступать. — То, что они отступают, конечно, прискорбно… Но ведь это еще не означает поражения, не так ли? — с надеждой спросила она. — Кто говорит о поражении? — вспылил Ферчар. — Принц лишь хочет переждать зиму и скопить силы для новой атаки. А что смелость у него есть, это он уже доказал. Он хочет вернуть себе отцовский трон и выбить англичан из Инвернесса и Перта. Нужно лишь, — старик понизил голос, — чтобы все вожди кланов поверили, что он способен на это. — Ангус так же хочет видеть Шотландию свободной, как и все. — Энни пыталась уверить в этом не столько деда, сколько себя. — Тогда почему он сейчас не в Дерби, не с принцем? Почему он сейчас в Инвернессе у этого проклятого Дункана Форбса? Почему надел английский мундир? — Он просто не хочет лишних хлопот… — Лишних хлопот? — Ферчар вскочил; глаза его бешено сверкали. — Понимаю, никому не нужны лишние хлопоты — ни ему, ни Маклауду, ни Аргайлу. Особенно Аргайлу — ему Форбс обещал солидный куш… — Аргайл и без денег пойдет воевать против Камерона, — включился в разговор Джиллиз, — он давно точит на него зуб… — Камерон восстал из гроба? — Глаза Ферчара округлились от удивления. — Да я не о старике, а о его сыне, Александре. — А я что говорю? — отрешенно проворчал Ферчар. — Я что, по-твоему, дурак? Я сразу понял, что речь идет о его сыне! Разумеется, старик не мог воскреснуть! Он вдруг затрясся и бессильно упал в кресло, голова старика безжизненно повисла. — Дедушка! — Энни в ужасе бросилась к нему, но ее остановил Роберт. — Ничего страшного, в последнее время с ним иногда такое случается. Начинает болтать всякую ерунду, а потом и вовсе впадает в беспамятство. Потом очнется — и как ни в чем не бывало… Что поделаешь — годы! Мы все пытаемся уверить его, что он уже слишком стар, чтобы прятаться в пещерах… — Но он и слушать не хочет, — подхватил Джеймс, — лишь замахивается на нас своей палкой. Вот и сюда притащился, как мы его ни отговаривали. Плевать ему и на снег, и на ветер, и на награду, что назначена за его голову, и на тысячный отряд англичан, что рыщет неподалеку… Попробуй поговорить с ним, Энни, может быть, тебя он все-таки послушает… — Двухтысячный, — сказала Энни. — Что? — не понял Джеймс. — К концу недели, — проговорила Энни, поправляя плед старика, — здесь будет уже две тысячи англичан — Маклауд и Маккензи обещали прислать Лудуну подкрепление. — Откуда тебе это известно? — встрепенулся Макгиливрей. — Мне многое известно! — Энни огляделась вокруг. — Мой муж получает письма от Форбса и иногда, по рассеянности, забывает запереть ящик стола. — Не думал я, что Ангус так беспечен! — Обычно — нет, но иногда бывает. — Будь осторожна, Энни! — нахмурился Эниас. — Если Ангус узнает, что ты роешься в его бумагах, вряд ли ему это понравится. — Он не обрадуется, когда узнает, что я была здесь, так что чего уж говорить! Но он слишком устал от всего этого, от этой братоубийственной войны… — Не так уж, видимо, и устал, — съехидничал Ангус, — если готов воевать против нас, если все время торчит у этого Форбса… — Моу-Холл всего в десяти милях от имения Форбса. Что удивительного в том, что он время от времени посещает соседа? — Мое имение еще ближе к Форбсу, — проворчал Макгиливрей, — но я лично не горю желанием наносить ему визиты! — Конечно, — подхватил Эниас, — твоего мужа можно понять. Он слишком долго жил за границей, наши проблемы ему чужды, да и рисковать имением ему не хочется… Это у него в крови — залечь на дно и присматриваться, куда ветер дует. Вспомни его деда — он был одним из первых, кто поспешил разоружить свою армию, как только закончилась война пятнадцатого года. Вспомни отца — он один из первых поклялся в верности Ганноверской династии, потому что дрожал за свои поместья! Слава Богу, в его клане много людей, которые никогда не простят ему этого и никогда не будут драться под английскими знаменами, даже если твой муж сожжет их дома и пустит по миру! — Он этого не сделает! — сердито произнесла Энни. — Как знать, на что он способен, — Роберт был вне себя, — если смог забыть своего короля и присягнуть этому английскому безбожнику! Какой он после этого шотландец?! — Ты хочешь сказать, что Ангус не настоящий шотландец? — Спокойно, Энни! — поднял руку Эниас. — А ты, Робби, поосторожнее в выражениях! Я уверен, что Ангус все-таки честный человек, иначе бы ты, Энни, давно сама перерезала ему горло! — Ты произносишь это таким тоном, Эниас, — прищурилась Энни, — словно что-то недоговариваешь. Давай выкладывай! — И скажу! Я не сомневаюсь, что твой муж предан Шотландии… но пока он этого ничем не доказал. Он неплохо растит скот, знает толк в торговле, может, если надо, разрешить спор из-за земельных границ… но, похоже, все же не до конца понимает чаяния простых шотландцев. А они хотят независимости для своей страны. Но им нужен лидер, способный повести их в бой. И если Ангус не возьмет на себя эту роль, рано или поздно они подыщут на нее кого-нибудь другого. Энни смотрела по очереди на каждого из троих кузенов, на Джиллиза, который при каждом ее взгляде на него смущенно отводил глаза, и, наконец, на Макгиливрея. Она вдруг почувствовала, как по телу пробегают холодные мурашки. — Теперь я наконец догадываюсь, — прошептала она, — для чего вы устроили эту встречу. Вы хотите нарушить клятву, данную вами Ангусу, и присоединиться к принцу! Я права? — Не станем скрывать, мы подумывали об этом, — признался Эниас. — Что до нас, то мы-то готовы хоть сейчас, но три-четыре новых человека на стороне принца — радости мало. Вот если бы три-четыре тысячи… — Тысячи? К тебе не присоединятся и триста человек, Эниас! Подумай, что это для них означает — нарушить верность клану, потерять дома, честь и совесть… — Честь и совесть? Они будут сражаться за своего короля! Или ты понимаешь доброе имя как-нибудь иначе? — Да, они покроют себя славой, но слава не вечна — эйфория от победы рано или поздно пройдет, и на них будут смотреть как на людей, нарушивших клятву. Можно ли доверять таким людям? — Если уж речь зашла о добром имени, то я уверен: людей, готовых ради победы пожертвовать своим добрым именем, не так уж и мало. — И ты один из них? Подумай — тебе придется поставить на карту не только имя. А твоя семья, твой дом, все, что ты нажил потом и кровью за долгие годы? Ты хочешь, чтобы твое имя было вычеркнуто из церковной книги, чтобы твои дети были признаны незаконнорожденными? — Спроси меня лучше, как я могу смотреть в глаза жене, когда мог бы взять меч в защиту своего короля — и не взял! Да лучше умереть в борьбе, Энни, чем жить в рабстве! Впрочем, что я тебе объясняю — ты же не мужчина, тебе не понять… Энни вскочила, охваченная безумной вспышкой гнева. Она еле удержалась, чтобы не швырнуть свой стул в камин, и лишь грохнула им об пол. — Да, я не мужчина, но это не значит, что я не понимаю твоих чувств. Скажу больше — я бы сама сражалась с тобой плечом к плечу, если бы мой господин приказал мне. Мы бы еще посмотрели, кто больше прикончит этих англичан! — Мы не сомневаемся в твоей верности Шотландии, Энни, — заверил ее Ферчар, проснувшийся от удара стула об пол. — Скажу больше — нам нужна твоя отвага. — Скажи лишь, что делать, дедушка, и ради тебя я готова на все! — Дело серьезное, Энни, подумай хорошенько, прежде чем решиться! — О чем ты, дедушка? — О том, о чем ты недавно говорила сама: люди готовы восстать, но им нужен хороший вожак. Да что я говорю, — Ферчар покачал головой, — они сами все хотят быть ими, как бы не передрались еще, чего доброго! Нужен не просто вожак — им подавай такого, чтобы был хитрым, как Форбс, бесстыдным, как Лудун, обещающий им в награду земли и золото, и вдобавок такой, который сможет добиться, чтобы их снова считали полноценными членами своих кланов вне зависимости от того, выиграют они или проиграют. Энни сразу же начала лихорадочно подыскивать, кто бы мог подойти на эту роль, но не находила никого… пока взгляд ее не упал на Макгиливрея. Ну конечно же, он — златогривый лев Шотландии! — Тебя, Джонни? — спросила она напрямик. — Они выбрали тебя? Макгиливрей ответил не сразу. Подтянув ноги, он начал подниматься. Когда он выпрямился наконец в полный рост, голова его почти касалась потолка. Джон сделал шаг навстречу Энни, и голова его попала в луч света, отчего светлые волосы стали похожи на нимб, глаза же светились адским огнем. — Спасибо за доверие, крошка, — произнес он, — но они все-таки сделали другой выбор. — Кого же они выбрали? — чуть слышно прошептала она. — Тебя, Энни, — спокойно ответил он. Глава 2 Мы оставим на время наших героев и перенесемся снова туда, где узкая тропка разделяет хребты Гарбхал-Бег и Гарбхал-Мор. …Едва приметив краем глаза какое-то движение, один из охранников Макгиливрея машинально вскинул свое ружье, но вовремя остановился, так как замеченный им поднял руку и просвистел условленный пароль. Сидевший в засаде невольно позавидовал приближавшемуся напарнику — тот был одет в сухое и провел два часа перед теплым камином, наслаждаясь горячим ужином, в то время как сам он уже почти закоченел, поджидая его на морозе, и борода покрылась инеем. Дозорный опустил ружье и стряхнул с пледа снег, переступая замерзшими ногами, чтобы хоть немного согреть их. «Ну ничего, — думал он, — еще чуть-чуть — и я буду наконец в конюшне, а там — теплый ужин, крепкий эль… Слава Богу, моя смена прошла спокойно…» Впрочем, ни он, ни кто-либо из его товарищей и не ожидал в эту ночь никаких инцидентов. Англичане не склонны покидать свой насиженный лагерь ночью без крайней нужды, тем более в такую мерзкую погоду. Дозорные обменялись несколькими фразами — в основном крепкими выражениями по поводу мороза, — и вновь прибывший сменил товарища на посту. Ни тот, ни другой так и не заметили еще двоих, все это время пристально наблюдавших за ними из-за елей. В отличие от людей Макгиливрея эти двое в любую минуту ожидали какого-нибудь подвоха. Оба были тепло одеты, хотя каждый на свой манер. На горце был плед, обмотанный несколько раз вокруг пояса и перекинутый через плечо, и шлем, глубоко нахлобученный на лоб. Щеки его и подбородок заросли столь густой рыжей бородой, что видны были лишь глаза и длинный нос, напоминавший утиный клюв. Англичанин же был облачен в красный офицерский мундир, надетый поверх теплой куртки. Несмотря на трескучий мороз, голова его была непокрыта, но, судя по всему, шапка офицеру и не была нужна — от его черной шевелюры, казалось, шел пар, во всяком случае, снег на его длинных волосах таял, оставляя струйки на вороте мундира. Гладко выбритое лицо оставалось сурово-неподвижным, если не считать время от времени вздрагивавших ноздрей. — Сколько же здесь охранников? — недовольно спросил англичанин. — Почем я знаю? — проворчал шотландец. — Может, два, может, двадцать… Макгиливрей хитер как змея! Удивляюсь, что нам удалось так близко к ним подобраться! Офицер ругнулся себе под нос, до недавнего момента он даже не был уверен, действительно ли они находятся во владениях Макгиливрея. «Слава Богу, — подумал он, — что не нарвались на засаду в лесу!» — А кто были те двое всадников, которых мы видели раньше? — спросил англичанин. — Должно быть, кто-нибудь из заговорщиков, приехавших на встречу со старым идиотом. — Ты уверен, что Ферчар Фаркарсон действительно в этом доме? — Провалиться мне на месте! Ломах видел сегодня младшего Моналтри в Инвернессе и последовал за ним сюда. Он сейчас в доме, и братья его, и старик — все они там, как яблоки в корзине… — А «корзина» принадлежит Макгиливрею! — Боитесь его, ваша милость? — Горец пристально посмотрел на офицера. — Признайтесь — тут нечего стыдиться! Макгиливрея стоит бояться: он может остановить на лету пушечное ядро! Англичанин покачал головой: — Не сомневаюсь! Боюсь, что его люди сами забросают нас пушечными ядрами. Одному Богу известно, сколько их здесь прячется! Не удивлюсь, если за этой скалой притаилась сейчас добрая дюжина, а в доме и в амбаре еще столько же, и все головорезы один чище другого — Макгиливрей не станет держать у себя ни плохих стрелков, ни трусов. А у нас всего пятнадцать человек, и я не собираюсь ими рисковать — атака все равно бесполезна! — Он перевел взгляд на дом. — К тому же старик нужен мне живым, раз на него, словно мухи на мед, слетаются все эти бунтовщики. Посидим лучше здесь в засаде, посмотрим, кто еще пожалует к нему в гости. Горец тяжело вздохнул, по опыту зная, что препираться с англичанами бесполезно, хотя у него чесались руки отомстить Макгиливрею за парочку старых обид. Приходится терпеть — англичане неплохо платят Хью Макдугалу за услуги проводника, хватает на хлеб и масло. Однако он и не таких денег стоит, нос у старины Хью неказист, но запах чует получше любой гончей. Род Макдугалов как-никак всегда славился своими охотниками — не меньше, чем род Маккриммонов игроками на волынке. Главное — вовремя успеть предложить свои услуги нужным людям. Хью и его брата Ломаха не звали. Уж кому, как не им, знать все тропинки в округе как свои пять пальцев! Майор Роджер Уоршем впервые прибыл в эти места пару недель назад. В отличие от большинства английских офицеров, которые воспринимали назначение в далекую Шотландию как ссылку, а прибыв, в первую очередь знакомились с местным виски и шлюхами, Уоршем, любивший уединение, предпочитал держаться от всего этого в стороне. Он не был приписан ни к одному отряду и подчинялся непосредственно лорду Лудуну. Ходили слухи, что Уоршем на самом деле прислан в Инвернесс самим герцогом Камберлендом. Отъехав немного назад, Уоршем спрятался за деревьями, и Хью, оглядевшись вокруг, последовал его примеру. Оба снова стали пристально вглядываться в даль, но на бескрайней равнине не происходило ничего, если не считать снегопада, усиливавшегося с каждой минутой, что, разумеется, не улучшало видимость. Тем не менее сквозь эту пелену Хью, хотя и смутно, различал красные пятна английских мундиров. Никто не двигался, ожидая приказа. — Если не собираемся брать их, — проворчал Хью, — может, лучше вообще уйти? Как бы самим не попасться к ним в лапы! Уоршему и самому порядком надоело ждать, к тому же он успел промерзнуть до костей. — Знаешь что, Макдугал? — произнес он. — Я, пожалуй, поеду. Бери моих людей, сколько тебе надо. Главное — выследи гостей Фаркарсона, когда они будут возвращаться. — С вашими людьми? Да их красные мундиры, поди, видны за версту! — У тебя есть другое предложение? — Да ни к чему мне ваши люди! Мы с Ломахом и вдвоем справимся! Уоршем покосился туда, где в засаде сидел Ломах. Черный плед горца почти сливался с темнотой. — Смотри! — пригрозил он Макдугалу. — Упустишь старика — шкуру спущу! — Будьте покойны, ваша милость! Вряд ли старик отправится в путь ночью. Он считает, что в доме Макгиливрея ему ничто не угрожает. Но как бы то ни было, можете быть спокойны — мимо меня ему не проскочить! — Меня? — удивленно повторила Энни. — Почему меня? В ответ Макгиливрей лишь пожал своими могучими плечами. На губах его играла улыбка, но что она означала, сказать было трудно. Энни с недоумением оглядела присутствующих. — Шутите? — с надеждой в голосе спросила она. — И не думаем, крошка, — торжественно объявил Ферчар. — Ты единственная, кому под силу справиться с этой ролью. — Прямо уж так и единственная? — Единственная, — с уверенностью повторил старик, — кого мужчины будут слушаться беспрекословно. Ты — жена главы клана. Ты — Фаркарсон. Ты — моя внучка. Да у тебя в одном мизинце больше отваги, чем у твоего Ангуса, не в обиду будь сказано! — Ангус не трус, дедушка. — Может, и не трус, но воевать не хочет. Что ж, обойдемся и без него! Я знаю все законы, девочка. Нигде не сказано, что женщина не должна командовать мужчинами. Да, ничего подобного раньше не случалось, но мало ли чего раньше не было! В конце концов, не было и того, чтобы шотландцы брали приступом Лондон, чтобы принц шел вместе со своими войсками, меся грязь, как они. Не было у нас и такого генерала, как лорд Джордж Мюррей — дай ему Господи здоровья! — ни таких бравых командиров, как Лохел, или Кеппох, или лорд Джон Драммонд. Побольше бы таких людей, готовых все поставить на карту ради родной Шотландии! Все, что тебе нужно, девочка, — это собрать подписи ста вождей кланов, согласных видеть тебя полководцем, чтобы все было законно, горящий крест в руки — и вперед! Горящий крест, вспомнила Энни, — старинный знак, в лихую годину призывавший людей к оружию, грозивший предателям неминуемой расплатой… — Подписи ста человек? — фыркнула Энни. — Ты полагаешь, этого достаточно? Ни оружия, ни брони, ни стального шлема с рогами? — А зачем тебе все это? — с иронией поинтересовался Роберт. — Самой-то тебе идти в бой не придется. Назначишь толкового капитана, который будет действовать от твоего имени… — Я полагаю, им будет кто-то из вас? — Лично я — пас! — шутливо-умоляюще поднял руки Джеймс. — Разумеется, — усмехнулся Роберт. — Ты пойдешь впереди, будешь смотреть, нет ли на пути болота! — Тебе все еще не дает покоя тот случай в Килликранки? — обиделся Джеймс. — Кто же тогда знал, что мы попадем в болото?! — Я этого никогда не забуду! — продолжал язвить его брат. — Ты тогда провалился по самые подмышки и орал, что твой резаный поросенок. Нам понадобилось добрых два часа, чтобы вытащить тебя, а тебе потом — две недели, чтобы избавиться от запаха тины. — Хватит, ребята! — нетерпеливо перебил их Эниас. — Мы здесь не для шуток собрались. Так вот, не думай, Энни, что это скоропалительное решение. Мы говорили со многими вождями, и на данный момент свои подписи обещали двадцать семь человек, не считая нас. Энни молчала, не зная, что сказать. Двадцать семь вождей готовы нарушить клятву, данную своему господину, ради того, чтобы видеть ее, Энни Моу, своей предводительницей. С одной стороны, Энни была обеспокоена: безоговорочное подчинение вождю для члена клана закон, то, что они сейчас собирались делать, по сути, означало измену клану. С другой — Энни, в глубине души остававшаяся все той же отчаянной рыжей девчонкой, привыкшей скакать на лошади наперегонки со своими кузенами по родным полям, не могла не признать, что испытывает от этого странного, неожиданного предложения некую тайную радость, к которой примешивалась гордость за деда — как-никак его, по-видимому, не считают еще выжившим из ума, если по крайней мере двадцать семь уважаемых вождей приняли его странные речи всерьез, не стали смеяться и не захлопнули дверь перед его носом. — Мы не настаиваем, девочка, — Ферчар ласково потрепал рыжие волосы внучки, — чтобы ты дала нам ответ сегодня же. Отдохни, подумай как следует на досуге… — И думать не буду! — фыркнула Энни. — То, что вы предлагаете, — это безумие! — Ради чести клана, Энни, — начал Роберт, — ради страны… — Не надо высоких слов, Робби! — решительно прервала она кузена. — Года четыре назад это, может, еще бы сработало, но сегодня… Я уже не та, Роберт. — Послушай, Энни… — включился Эниас. — Никаких «послушай»! Четыре года назад, — Энни в горячности тыкала в Эниаса пальцем, — вы все потребовали, чтобы я вышла замуж за человека, которого я перед тем ни разу даже в глаза не видела, да и сам он, если уж на то пошло, шел под венец против своей воли, ради каких-то интересов клана, ни ему, ни мне не понятных и не нужных! Стоя под венцом, я давала клятвы. Я понимаю, для вас эти клятвы ничего не значат, но для меня клятва есть клятва, при каких бы обстоятельствах она ни была дана. Как бы то ни было, Ангус теперь мой муж. И не только муж, но и господин. Ради интересов клана я тогда поклялась ему в верности, а теперь, выходит, ради этих же интересов я должна его предать?! Если вам нужна новая Жанна д'Арк, поищите кого-нибудь другого! Джеми и Робби принялись убеждать ее, но Энни просто, не слушая, повернулась к ним спиной, и те замолчали, понимая, что она действительно в чем-то права. Энни снова вспомнила, как родня уговаривала ее выйти замуж за Ангуса. Правда, брак этот оказался не таким уж и ужасным, как рисовало ей вначале ее богатое воображение… Но обида за то, что родня использовала ее, Энни, для своих интересов, совсем не считаясь с ее чувствами, все равно осталась. И вот они снова хотят использовать ее, теперь уже для нового дела. По сути, им нужна даже не она, а лишь ее имя и титул… Хватит! Она им не игрушка! — Да не злись ты так, крошка! — Макгиливрей подошел к Энни, протягивая ей новую кружку эля. — Не хочешь — пошли их к черту, это твое право! В конце концов, то, что они предлагают, действительно глупо. Энни была высокой женщиной, и привыкла смотреть большинству мужчин прямо в глаза, но для того, чтобы смотреть в глаза Макгиливрею, ей приходилось так сильно задирать голову, что она начинала кружиться. Впрочем, при взгляде на Макгиливрея голова ее кружилась не только от этого… Энни улыбнулась и уже готова была поблагодарить Джона за эль, как вдруг вспомнила слова Эниаса о том, что все находящиеся здесь мужчины уже поставили свои подписи под пресловутой петицией. Значит, и Макгиливрей тоже — несмотря на то что во время всей дискуссии сидел в своем углу, почти не включаясь в разговор, и, должно быть, думал о том, как глупа идея Ферчара. С другой стороны, вожди кланов очень уважали Макгиливрея, а его вассалы, как известно, были отличными воинами. Если уж ей и впрямь придется выбирать «толкового офицера» в качестве своего представителя, подумала Энни, то Джон Макгиливрей, пожалуй, лучшая кандидатура на эту роль. Джон улыбнулся, давая ей понять, что он читает ее мысли. — Я здесь ни при чем, Энни, — усмехнулся он. — Это целиком и полностью их решение. Будь моя воля, я бы и разговаривать с ними не стал! — Однако ты не сделал ничего, чтобы помешать им обратиться ко мне с подобной «просьбой». — Может быть, мне просто любопытно было посмотреть, каков будет твой ответ! Джон, не отрываясь и не мигая, словно ящерица, смотрел на нее. Энни чувствовала, как черные глаза Макгиливрея затягивают ее, словно два бездонных омута, и не могла отвести взгляд. — А что бы ты сделал, если бы я согласилась? — спросила она. Джон медленно оглядел ее лицо, словно лаская взглядом, — круглые «спелые» щеки, лукаво вздернутый нос, полноватую нижнюю губу. Под этим изучающим взглядом Энни уже успела забыть, о чем спрашивала. — Сам не знаю, — ответил наконец он. — Никогда не знаешь, что было бы, если бы… Каким-то непостижимым образом, не столько по словам Джона, сколько по его взгляду, Энни поняла, что он толкует не о восстаниях и петициях. Сейчас, когда он стоял рядом с ней, когда рука его гладила ее волосы, Энни и сама не могла думать ни о чем, кроме… — Снегопад усиливается, — проговорил Эниас, глядя в окно. — Если собираешься домой, Энни, думаю, тебе лучше поторопиться. Хотя Энни так и так не могла остаться в доме Макгиливрея на всю ночь, уезжать ей совершенно не хотелось. Она собиралась о многом поговорить с дедом, а он, как на грех, снова впал в забытье, и близнецам пришлось отнести его наверх, в спальню. Джиллиз вышел, чтобы принести дров, но Энни чувствовала, что это всего лишь предлог покинуть на несколько минут помещение, атмосфера в котором изрядно накалилась. — Я попрошу Джиллиза, чтобы он приготовил тебе лошадь, — произнес Эниас, не отрываясь от окна. — Спасибо, Эниас. На пороге Энни обернулась. Макгиливрей уже вернулся в свой темный угол, и от этого Энни почувствовала облегчение. Глава 3 Энни торопливо поднялась по темной лестнице на второй этаж. Ботфорты она сняла еще в прихожей, и ноги в одних чулках бесшумно ступали по лощеному деревянному паркету. Возвращение из Данмагласса, слава Богу, прошло успешно — Эниас, вызвавшийся ее проводить, всю дорогу бдительно озирался вокруг. Все еще дрожа от холода, Энни, войдя в спальню, была несказанно рада, хотя и немало удивлена тому, что камин оказался жарко растоплен. Стянув с плеч плед, Энни стряхнула снег с него прямо на пол. — Садись погрейся. Замерзла небось? Я велел твоей девушке приготовить для тебя ванну, хотя, должно быть, она уже успела остыть. Энни застыла на месте, уставившись туда, откуда слышался голос. Ангус сидел в кресле в дальнем углу комнаты. Роскошные кафтан и камзол были небрежно брошены, в расстегнутом вороте рубахи виднелась обнаженная грудь, ноги в грязных ботфортах возлежали на табурете. Энни вспомнила, что Макгиливрей почти весь вечер просидел в своем углу точно в такой же позе… — Ангус? — удивленно произнесла она. — Ты ожидала кого-то другого? — ухмыльнулся он. — Как ты мог такое подумать? Конечно, нет! Пальцы Ангуса рассеянно вертели за ножку бокал с вином. Судя по полупустой бутылке на столике рядом с ним, этот бокал был далеко не первым. — Я думала, ты гостишь у своей матери… — прошептала Энни. — Она не любит, когда я злоупотребляю ее гостеприимством. — Мне казалось, она тебя всегда ждет… — В последнее время ее не слишком радует моя компания — с тех пор, как она хранит в своем винном погребе пушки для принца Чарльза. — Отпив глоток, Ангус придирчиво оглядел изрядно промокшую одежду жены. — К тому же я надеялся, что в такую холодную ночь моя жена не откажется от моего общества. Но похоже, я ошибался. Признаться, я был немало удивлен, обнаружив дом пустым. Энни уже успела немного согреться и бросила тяжелый плед на стоявшее поблизости кресло. — Я ездила повидаться с дедом, — заявила она: врать было бесполезно, рано или поздно Ангус бы все равно все узнал. — Он сейчас в Инвернессе. — Ферчар в Инвернессе? — Серые глаза Ангуса в одно мгновение стали узкими и острыми как лезвие бритвы. — Что он здесь делает, черт побери? Энни тяжело вздохнула. Ангус редко позволял себе говорить грубости в ее присутствии. Еще реже ей приходилось наблюдать его в таком растрепанном виде, в рубахе, обнажавшей волосатую грудь, в грязных ботфортах. Обычно и манеры, и костюм Ангуса Моу отличались безукоризненностью. Рядом с таким Ангусом Энни чувствовала себя как возле бочки с порохом. Глаза Ангуса грозно сверкали. Они были направлены на Энни, словно ружейные дула, следя за каждым ее движением. Сняв шлем, Энни положила его на кресло рядом с пледом. — Он приехал, — произнесла она, — сообщить мне, что армия принца отступает из Дерби. Впрочем, он очень удивился, что ты этого не сделал. — Оказывается, — Ангус поцокал языком, — шпионы твоего деда работают лучше моих! В Инвернессе об отступлении узнали только сегодня ближе к вечеру. — И ты поспешил домой, чтобы сообщить мне? — усмехнулась она. Губы Ангуса обидчиво дрогнули, хотя он постарался и не показывать виду, и Энни пожалела о своей шутке. Ангус еще с минуту молча смотрел на нее, затем осушил свой бокал до дна. — Надеюсь, — с тем же сарказмом поинтересовался он, — ты отдаешь себе отчет в том, что произойдет, если, не дай Бог, о твоих встречах с дедом пронюхают? Надеюсь, ты была осторожна? — Не беспокойся, и он, и я соблюли все меры предосторожности. Ангус снова сверкнул на жену глазами, а затем опустил их. — Надеюсь также, — произнес он, — ты ездила не одна? — Нет, на мосту меня встретил Робби, а обратно провожал Эниас. — Господи Иисусе! — простонал Ангус. — Ты хочешь сказать, что твои кузены тоже там были?! — Да, все трое. Эниас, кстати, посылает тебе привет. Ангус удивленно разинул рот: он и Эниас Фаркарсон никогда не были особо близкими друзьями. В день свадьбы Эниас, подкараулив его у выхода из церкви, прижал к стене своим огромным кулаком, и прошептал на ухо, что зарежет его собственными руками, если пройдет слух, что он хотя бы пальцем тронул Энни. После того как Эниас отпустил Ангуса, тот как ни в чем не бывало оправил камзол и пошел своей дорогой, не проронив ни слова. За все время с тех пор, насколько было известно Энни, Ангус с Эниасом не перекинулись и парой слов. — Ферчар хотя бы в курсе, — проворчал Ангус, — что англичане прочесывают местность день и ночь? — Не впервые за голову Ферчара назначают награду. Он уже успел достаточно хорошо изучить, кто ему настоящий друг, а кто готов продать его за гроши. — Хороши гроши — тысяча фунтов! — Ну, не нравится такое выражение — скажи «за тридцать сребреников». Слова Энни о «тридцати сребрениках» должны были задеть Ангуса и действительно задели. Для Энни не было тайной, что Дункан Форбс «пожертвовал» ее мужу кругленькую сумму на то, чтобы тот сформировал отряд из своих вассалов, который должен был поступить в услужение лорду Лудуну. Каждый, вступивший в отряд, был бы обеспечен формой, оружием и жалованьем в полшиллинга в день, но большинство горцев презрительно называли эти полшиллинга «тридцатью сребрениками». Их отношение к этому предложению не изменилось и когда им посулили гораздо больше — после того как несколько влиятельных господ «накинули» еще несколько тысяч к «подарку» Форбса. Энни чувствовала, что ей не миновать объяснения с мужем, но решила все-таки попытаться избежать его. — Послушай, Ангус, — произнесла она, — я валюсь с ног и к тому же замерзла как собака… Может, поговорим завтра? — Она направилась в свою спальню, смежную со спальней мужа, на ходу вынимая гребни из прически. — Ну уж нет, родная! После того как я просидел часа три, теряясь в догадках, что все это значит, мне все-таки хотелось бы услышать от тебя хоть какой-то отчет о твоих похождениях. Энни обернулась на пороге. Голос Ангуса звучал довольно спокойно, но побелевшее лицо и трясущийся бокал в руке не могли скрыть его истинное состояние. Взгляд Энни упал на постель в его спальне — она, как ни странно, была аккуратно застелена. Несмотря на то что у каждого из них была своя спальня, все четыре года со дня свадьбы почти все ночи они, к обоюдному удовольствию, проводили на огромной кровати с высоким пологом в спальне Ангуса. Четыре года… если не считать последнего времени, когда конфликты между супругами обострились настолько, что слуги, даже не спрашивая приказаний, готовили им каждую ночь разные спальни… — Надеюсь, — усмехнулась она, — ты не подумал, что я тебе с кем-нибудь изменяю? Рука Ангуса сжала ножку бокала так, что та чуть не хрустнула. — Честно говоря, — произнес он, — у меня мелькнула такая мысль. Но это было бы даже не худшим вариантом — в такую ночь, знаешь ли, всякое могло случиться… — Прости, — проговорила Энни, — что заставила тебя поволноваться. Но я была уверена, что ты в Инвернессе… — Может, все-таки поведаешь мне, что это вдруг за прогулки в столь поздний час и в столь мерзкую погоду? — Ну, что до мерзкой погоды, то мне не так уж долго, пришлось ее терпеть. Поездка была довольно короткой — всего до Данмагласса. — Понятно… — неопределенно протянул Ангус. Энни вгляделась в лицо мужа, пытаясь прочитать в нем, что же именно ему понятно, но это было бесполезным занятием. Ангус умел отлично владеть собой. Никакая буря страстей, казалось, не могла поколебать эту безжизненную маску. Порой Энни даже завидовала выдержке мужа — ее собственная горячая кровь не раз подводила ее в ответственную минуту. Энни вдруг, как молния, обожгла мысль: «А вдруг он заподозрил, что я ездила на свидание к Макгиливрею? Нет, вряд ли, даже предполагать такое глупо…» — Я ездила в Данмагласс, — Энни старалась, чтобы голос ее звучал спокойно, — на встречу с дедом. Он выбрал это место, не я… С минуту Ангус тупо смотрел на свой пустой бокал, затем снова наполнил его. — Почему же ты не пригласила деда сюда, — спросил он, — если была так уверена, что я не вернусь? Я полагаю, тебе уже приходилось это делать в мое отсутствие? Энни, с трудом сдерживаясь, закусила губу. Равнодушие Ангуса она еще могла терпеть, но этот презрительный тон… — Он мой дедушка, — произнесла она, — если он пожелал меня увидеть, то, по-твоему, я должна была ему отказать? — А я, между прочим, твой муж! Я тоже, может быть, желаю тебя видеть! — Бывал бы дома почаще, — огрызнулась она, — нагляделся бы! Энни прошла в свою комнату, прислонилась к стене и прикрыла глаза. Она слышала, как Ангус сердито грохнул бокалом об стол, и была почти уверена, что сейчас он покажется в дверях, но он не показался. Закрыв лицо руками, Энни мысленно ругала себя за свой слишком острый язык — ссориться с мужем ей все-таки не хотелось. Ангус поднялся было с кресла и направился к жене, но по дороге передумал. Остановившись на полпути, он долго молчал, глядя на Энни. На лице его играли желваки. — Я никогда не запрещал тебе общаться с дедом, — произнес он наконец. — Равно как и с кем бы то ни было из твоей родни. Но подумай все-таки о собственной безопасности! — Тебе бы тоже не мешало кое о чем подумать. Например, о том, что дети Эниаса голодают, что им не хватает теплой одежды… Они держатся браво, не жалуются, но я-то знаю, что они склонны к простуде… У Мэйри недавно был выкидыш — она упала, поскользнувшись на камне… — Голос Энни сорвался, и она бессильно опустила руки. Ангус сделал было шаг навстречу жене, но у Энни был такой вид, что он решил: сейчас она захлопнет дверь перед его носом. Он остановился. — Я сожалею о Мэйри, — проговорил он, — но, пойми, твое здоровье мне тоже небезразлично! Иди прими ванну, она, должно быть, еще теплая — я велел Харди добавлять по нескольку ведер кипятка каждые полчаса. Если хочешь, велю добавить еще. — Спасибо, не надо. Ангус смотрел, как она скрылась в ванной. Через полчаса она вышла, завернутая в большой махровый халат. Осторожно кинув взгляд в угол, Энни с удивлением обнаружила, что Ангус по-прежнему сидит там в той же позе, запрокинув голову в потолок, словно изучая узоры лепнины. Энни принялась расчесывать волосы. Они были еще влажны от снега и перепутались, но Энни нравилось это занятие: оно не требовало напряжения мысли. Поездка и встреча с дедом все-таки порядочно измотали ее — настолько, что Энни боялась, что сейчас не выдержит и упадет. Ей нестерпимо хотелось лишь одного — чтобы Ангус ушел. Продолжения ссоры она не выдержала бы. Энни никогда не лгала мужу, и ей очень не хотелось делать это сейчас. Она молила Бога об одном: чтобы Ангус наконец перестал спрашивать, что вдруг заставило Ферчара вызвать ее к себе в такую ночь. И в самом деле, заявление, что дед попросил ее возглавить восстание, звучало бы ужасно глупо. Рука Энни замерла. Бог свидетель, она пыталась быть хорошей женой, пыталась усвоить все эти светские манеры, требовавшиеся от жены человека из тех кругов, в которых вращался Ангус. Ежечасно, ежеминутно она следила за тем, чтобы речь ее была не такой резкой, эмоции — сдержанными, походка — грациозно-чопорной, лицо — бесстрастной маской, как у всех этих светских леди, которые, казалось, рассмеяться на публике считали для себя столь же постыдным, как раздеться при всем честном народе догола. Энни любила смеяться. Она смеялась так, что порой даже сдержанный Ангус улыбался ей в ответ — и не дежурной салонной улыбкой, а той, которой муж улыбается жене в минуты близости… Вздохнув, Энни продолжила расчесывать волосы. Несмотря на то что брак их нельзя было назвать союзом по любви, Ангус никогда не разочаровывал ее в постели — более того, насколько она могла судить, каждый раз шел исполнять свой супружеский долг с охотой. Ласки его были такими, что порой Энни хотелось рыдать от счастья, а в самые интимные моменты ей даже начинало казаться, что здесь нечто большее, чем просто наслаждение от физической близости… Ангус был умелым и чутким любовником, и даже его пресловутая сдержанность не в силах была скрыть его наслаждения. Ангус разбудил в ней женщину, научил — желая того или нет — не только доставлять удовольствие мужчине, но и самой испытывать радость от близости. Порой, когда его не было дома, Энни остро чувствовала, как ей не хватает его тепла и ласк. И он еще может думать, что она завела любовника! Хотя… Сколько раз Энни точно так же, в этом же самом кресле, поджидала мужа ночью, не зная, где он, и в голове ее тоже роились ревнивые мысли… Нет, Ангус никогда не давал ей прямого повода сомневаться в его верности… Но от привлекательного мужчины, привыкшего вращаться в светских кругах, приобщившегося к тому же к вольным нравам французского двора, можно было этого ожидать. Иметь любовницу в этих кругах считалось таким же правилом хорошего тона, как иметь дома два набора посуды — попроще, для ежедневного пользования, и побогаче, для гостей. Для многих, если можно так выразиться, друзей Ангуса, должно быть, были непонятны его равнодушие к уступчивым светским красоткам и стойкая привязанность к рыжей дикарке. Энни была совершенно не похожа на тех женщин, на которых женятся и которым остаются верны, — скорее на тех, кому задирают юбки где-нибудь на сеновале… Но вот уже месяц, как между ними ничего не было… Этот факт повергал Энни в тихое уныние. А как возбуждают ее сейчас его распахнутая на груди рубашка, характерное движение пальцев, поглаживающих ножку бокала… Энни нервно дернулась, пытаясь ослабить дрожь в руках. Думала ли она в свое время, что замужество — это нечто большее, чем следить за домом в семьдесят слуг и время от времени принимать гостей? Нет, Энни не хотелось, несмотря ни на что, препираться с мужем. Ей хотелось сейчас скинуть этот халат и растянуться голой на полу, если это поможет ей вытащить его наконец из темного угла… Энни улыбнулась про себя. По светским правилам испытывать столь страстную любовь к собственному мужу — признак дурного тона. Признак дурного тона — желать объятий, страстно желать ощутить его внутри себя… — Разреши, я тебе помогу! Энни удивленно обернулась. Она не слышала, как Ангус поднялся и подошел к ней. Она никак не могла сообразить, в чем он хочет ей помочь, пока муж не взял гребень из ее рук. — Дай, я тебе помогу, — повторил он, — а то ты, похоже, валишься с ног! — Я и сама справлюсь, — прошептала она. — Не сомневаюсь, но я хочу тебе помочь. Ангус спокойно встал у нее за спиной. Никогда раньше он не расчесывал ей волосы, и в другой момент Энни была бы этим приятно удивлена, но теперь нервы ее были на пределе. Уверенными движениями Ангус, как ни странно, довольно быстро справился с беспорядком на ее голове. Волосы Энни уже высохли и теперь искрились от движений гребня. Энни почувствовала, что и все ее тело отзывается на прикосновения мужа похожими искрами, Энни неподвижно сидела на краешке кресла, но сердце ее бешено колотилось. Давно уже она не испытывала подобных ощущений! Энни почувствовала, как набухают ее груди, как растет напряжение между бедрами… Гребень остановился. Энни была не в силах пошевелиться, забывая дышать. Когда Ангус прикоснулся пальцами к ее шее, Энни чуть не забилась в экстазе. Ангус попытался было сделать вид, что дотронулся до нее лишь для того, чтобы собрать ее волосы, но легкий стон, сорвавшийся невольно с губ Энни, заставил его бросить эту попытку. Пальцы его снова принялись ласкать ее разгоряченную кожу. Ангус разделил ее волосы натрое. Энни поняла, что он собирается заплести ей косу. — Я сама, — попыталась протестовать она. — Нет, я начал, я и закончу. Мне это не трудно — я сто раз наблюдал, как ты убираешь волосы на ночь. Он начал было заплетать ей косу, но, когда после двух или трех попыток у него ничего не получилось, Энни повернулась, чтобы помочь ему, и их руки невольно соприкоснулись. Ангус поднес к губам ее руку и поцеловал. — Я солгал тебе, — прошептал он, — когда сказал, что у меня мелькнула мысль о твоей измене. Эта мысль не мелькнула, а не покидала меня все время, пока ждал тебя. Я думал, что, осушив две бутылки вина, сумею ее заглушить, но, когда ты сказала, что была в Данмаглассе… — Макгиливрей и я знаем друг друга с детства… — поспешила заверить его Энни. — Я помню. — Он рассеянно погладил ее по руке. — Сколько раз я завидовал Джону, что он имеет это преимущество… От прикосновений Ангуса по телу Энни разливалось тепло. — Серьезно? — прошептала она. — Да, я завидовал всем мужчинам, которые знали тебя дольше, чем я. Энни понимала, что, возможно, в Ангусе сейчас говорят выпитые им две бутылки вина. Ради того, чтобы чаще слышать его откровения, Энни согласилась бы, чтобы ее муж каждый вечер выпивал по десять бутылок… Губы Ангуса снова ласкали ее руку, затем перешли на шею, язык «заигрывал» с ее ухом. Энни почувствовала, что у нее начинает кружиться голова, что она снова дошла до предела… и муж, насколько она могла судить, тоже. Ангус опустился на колени, распахнул халат Энни и принялся лп целовать ее груди, набухавшие все сильнее. — Ревность — ужасная вещь, — прошептал он, — еще ужаснее, чем гордость. Энни хотелось достойно ответить ему каким-нибудь афоризмом в том же духе, но в этот момент ничего не приходило ей в голову — сознание ее, все ее существо было целиком поглощено восхитительными ощущениями. Она изгибалась всем телом, с губ ее срывался блаженный стон. Но, когда она начала сползать со стула, ожидая, что он овладеет ею на мягком ворсистом ковре на полу, Ангус остановил ее, раздвинув ей ноги. Когда его губы коснулись ее плоти, прежние ощущения показались Энни ничем по сравнению с новыми… — Прекрати, — прошептала она. — Прекрати! — Прекратить? — усмехнулся он. — Я еще только начал! Окончательно потеряв контроль над собой, Энни, пожалуй, упала бы с кресла, если бы не ухватилась за плечи мужа, а он не поддержал бы ее, чтобы опустить на ковер. Теперь, когда ему уже ничто не мешало, он высоко поднял ее ноги, обеспечивая себе максимальный доступ. Ангус отпрянул от нее — но лишь на пару мгновений, необходимых для того, чтобы скинуть ботфорты и стянуть штаны. Освободившись быстрыми движениями от остатков одежды, он предстал перед ней в полной боевой готовности. Глаза его возбужденно сияли. Он взял ее руку в свою, приглашая прикоснуться. Энни начала ласкать его. Наконец, почувствовав, что тверже он уже не станет, Энни впустила его в себя, отдавшись толчкам, чувствуя каждый дюйм его мощного тела. Пальцы Энни мертвой хваткой вцепились в мускулистые плечи мужа, ноги скрестились на его талии. Наслаждение, казалось, накрывало ее снова и снова; Энни уже успела забыть, что за несколько минут до того чувствовала себя совершенно обессиленной — неутомимое тело мужа, казалось, подпитывало ее все новой и новой энергией. Наконец он взорвался внутри ее и, сделав словно по инерции еще несколько движений, медленно, неохотно покинул ее. Энни нашла в себе силы открыть глаза. Их все еще сплетенные тела отражались, многократно повторяясь в анфиладе зеркал, и это пьянило ее еще больше, чем десять бутылок вина… Медленными, рассеянными движениями Энни ласкала взмокшую спину мужа. Раньше Ангус, как правило, не потел во время любовной битвы, как и не отпускал плоских шуточек, словно тринадцатилетний подросток. — Извини, — неожиданно прошептал он. — За что? — удивилась она. — Ты устала, а я не даю тебе спать… — Все прекрасно, — блаженно зажмурилась она, — но теперь, с твоего позволения, я бы заснула. — Отнести тебя на кровать? — Угу… — уже почти засыпая, пробормотала Энни. Ангус легко подхватил ее на руки. Энни и не заметила, как очутилась на кровати. Она уже спала. Глава 4 Энни проснулась в кромешной темноте, и лишь через минуту после пробуждения поняла, что находится не в своей спальне, а на огромной кровати Ангуса под задернутым пологом. За окном завывал ветер, в стекло стучал снег, но Энни чувствовала себя тепло и уютно, словно в коконе. Ангуса рядом не было, но, судя по еще хранившей его тепло простыне, покинул он ее совсем недавно. Энни всегда удивляло, как мало времени муж тратит на сон, — даже если ему предстоит долгий, напряженный день. Сама-то она любила понежиться в постели подольше… Ангус же обычно уже бывал на ногах, когда самый ранний из слуг еще только продирал глаза. Очень часто Энни, проснувшись, обнаруживала мужа за рабочим столом читающим книгу или просматривающим свою корреспонденцию. Ангус объяснял свои ранние подъемы привычкой, выработанной еще во Франции: чтобы все успеть, ему приходилось отрывать ото сна часа два-три. Энни никак не могла понять, какой интерес вставать до рассвета и трястись миль двадцать в экипаже, чтобы поглазеть на солдатские учения в какой-нибудь дальней крепости, не говоря уже о том, чтобы всю ночь торчать на балу у какого-нибудь русского посланника. Разве можно сравнить это с удовольствием скакать на лошади — то во весь дух, то медленно, любуясь живописными пейзажами родного края, — или пробежаться босиком по влажной росистой траве? Есть ли вообще на свете удовольствие, которое может сравниться с этим? «Есть», — улыбнулась про себя Энни, вспоминая подробности вчерашней ночи и краснея, сама не зная почему. Давно, очень давно она не просыпалась так — уткнувшись носом в подушки, пахнущие сандаловым маслом, которым Ангус обычно умащал волосы, еще одна привычка, приобретенная во Франции. Ангус не любил ни пудрить волосы, ни носить париков. Энни сладко потянулась в постели, наслаждаясь приятным прикосновением нагого тела к свежим простыням. Она еще ощущала себя немного усталой и пьяной после вчерашней ночи. На губах еще горели поцелуи Ангуса, щеки пылали, и, проведя в рассеянности рукой по груди, Энни с удивлением обнаружила, что соски по-прежнему остро реагируют на прикосновение. Какой-то звук, донесшийся до ее слуха с другой стороны балдахина, заставил Энни приподнять голову. Прислушавшись, она подвинулась на краешек кровати и высунула голову из-под полога. Сначала ей не удавалось ничего разглядеть из-за темноты. На тумбочке рядом с кроватью, правда, стояла лампа, но ее притушенный фитилек почти не давал света. Но что-то привлекло ее взгляд к столу Ангуса, и, приглядевшись немного, она поняла, что это он сидит на своем рабочем месте. Но на этот раз Ангус ничего не писал — он сидел неподвижно, подперев голову руками. — Ангус! — осторожно окликнула его Энни. Ангус не двигался, казалось, он даже не услышал ее. — Ангус, — Энни перепугалась не на шутку, — с тобой все в порядке? — Да, — чуть слышно проворчал он. — Спи! — Что это ты сидишь в темноте? — Я сижу не в темноте, я сижу… в тишине. Энни спустила ноги с кровати. В комнате было прохладно. Ангус сидел в своем обычном домашнем халате, Энни же, не имея под рукой ничего, завернулась в простыню. Она подошла к мужу и дотронулась до его плеча. — В чем дело, Ангус? — снова спросила она. — Энни, — нетерпеливо проворчал он, — со мной, честное слово, все в порядке. Ложись, а то еще простудишься, чего доброго! — Может, растопить камин? — предложила она. — Несколько поленьев, кажется, еще осталось… — Не надо, если только тебе самой не холодно, тогда я сам разведу. Мне просто нужно… посидеть, подумать кое о чем… Энни уловила в его голосе — еще вчера таком нежном — стальные нотки отчуждения. — Извини, — проговорила она, — если я тебе помешала… — Она поежилась, кутаясь в простыню. — Может, мне пойти к себе? Она развернулась было, чтобы идти, но он поймал ее за руку. — Не надо, Энни, это ты меня извини. Я не хочу, чтобы ты уходила. Останься, посиди со мной с минуту, у меня голова раскалывается, и во рту словно полк солдат ночевал. — Это ты перебрал накануне, — проворчала она. — Что? — не расслышал он. — Да так, — пробормотала Энни, — не обращай внимания, глупая шутка… Ангус притянул жену к себе, и Энни прижалась к нему. — Прости, — повторил он, — прости, родная. — Он успокаивающе погладил ее по волосам. — Я не хотел быть грубым с тобой. — Прости и ты, я не собиралась тебе мешать. Если хочешь, пойду обратно спать. Помолчав с минуту, Ангус поцеловал ее в лоб. — Нет, оставайся здесь, родная. Я так хочу. Энни вздохнула и прижалась к нему еще плотнее, но через несколько мгновений пристально вгляделась в лицо мужа, пытаясь понять, что же было причиной тоски в его голосе. Может быть, он, протрезвев, стеснялся теперь своего вчерашнего поведения? Для человека, всегда гордившегося своей выдержкой, проявление столь необузданной страсти к собственной жене должно казаться непростительной слабостью. Теперь, подумала Энни, чтобы компенсировать это, он, чего доброго, вообще не будет с ней разговаривать несколько недель. У Энни засосало под ложечкой. — Я ничем тебя не обидела? — осторожно поинтересовалась она. Ангус покачал головой. — Нет, — торопливо произнес он, — ты тут вообще ни при чем. Ничего особенного, забудь об этом… — Тон его голоса напоминал тон отца, гладящего ребенка по голове и предлагающего ему конфетку. — Спасибо, малышка! — обиженно проговорила Энни. — Это было великолепно, а теперь оставь меня! Несмотря на полумрак, Энни отлично видела, как нахмурились брови Ангуса. — Энни, неужели ты действительно думаешь, что я к тебе так отношусь?! — А то как же? Спасибо еще, — горько усмехнулась она, — что не наорал: «Иди спать!» — Энни, прости, да, я был груб, но поверь же ради Бога — это потому, что я беспокоюсь о тебе. Я сейчас сидел, думал о многом… в том числе и о том, что ты значишь для меня. — О чем тут думать? — раздраженно фыркнула она. — Все ясно как день! Что я для тебя значу? Партнерша в постели, когда тебе вдруг бывает нужна таковая, хозяйка в доме, чтобы поругать слуг, если они плохо убирают твои столы… — Мои столы? — А то чьи же? По-моему, здесь все твое: столы, стулья, тарелки, занавески… Я, если помнишь, пришла сюда ни с чем, если не считать единственного платья, которое было на мне! Энни вспомнилось, как вскоре после свадьбы она, прогулявшись по лугам в окрестностях замка, нарвала скромный, но симпатичный букет из васильков и ромашек и, вернувшись домой, поставила их в китайскую вазу. Через час она случайно услышала, как Ангус отчитывает служанок за то, что кто-то из них вздумал притащить в комнату сорняки. С тех пор Энни уже не позволяла себе подобного «самоуправства» в доме мужа. — Не думал я, — проговорил Ангус, — что ты до сих пор чувствуешь себя в моем доме гостьей, а не полноправной хозяйкой. — Иногда, — призналась она. — Иногда даже… — Что? — Ангус наклонился к ней. — Иногда даже нежеланной гостьей… Ангус снова выпрямился. — Признаю, — проговорил он, — порой ты действительно слишком упряма и прямолинейна. Ты о многом говоришь не подумав — причем не только дома, но и на людях. Скажу больше: ты вовсе не та жена, о которой мечтает большинство мужчин, желающих прожить остаток дней в тихой сельской глуши. Но если бы я хотел такую жену… — Ты бы женился на Маргарет Макнил или на ее французской кузине, Адриенне де Буль. Они, между прочим, были очень разочарованы, узнав, что ты взял в жены какую-то сумасбродку. — Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл тебя сумасбродкой. — Значит, — усмехнулась Энни, — ты просто не знаешь, о чем судачат все эти кумушки. Конечно, такие, как мадемуазель де Буль, не станут вдруг сбегать среди ночи неизвестно куда, да еще с пистолетом за поясом. Они не оконфузят тебя на светском приеме, выказав неумение владеть ложкой или вилкой в полном соответствии с этикетом. И уж будь уверен: на званом обеде у Дункана Форбса они будут чувствовать себя как дома. И им ни разу просто не придет в голову спросить тебя, почему ты носишь мундир английских войск, несмотря на то что любой мало-мальски уважающий себя горец, увидев тебя в этом мундире, брезгливо отворачивается! Через мгновение Энни уже пожалела о своем высказывании, на Ангуса ее слова подействовали как пощечина. Он весь как-то сразу обмяк, руки его бессильно повисли. — Ну вот, — проворчал он, — опять начинается… — Вопрос слишком важный, Ангус, чтобы обходить его молчанием. Ангус зашевелился, подаваясь вперед, и Энни поспешила слезть с его колен. Подойдя к камину, Ангус взял лучину и зажег от нее пару свечей на столе. В их ярко-желтом свете Энни отчетливо увидела, как осунулось лицо мужа, как тревожно заострились его черты. Рот поджался в строгую, волевую линию, губы, казалось, пропали, подбородок стал каким-то квадратным. Волосы все еще были в беспорядке после бурной ночи, но сейчас этот беспорядок придавал Ангусу вид не страстного любовника, а, напротив, мрачного и властного самодура. — Я хотел узнать, — начал он, — но подумал было… впрочем, не важно, что я подумал. Короче, Ферчар спрашивал тебя, не надумал ли я наконец присоединиться к его принцу? — Он очень на это надеется, — подтвердила Энни. — Присоединиться к армии, обреченной на поражение? По-моему, это бессмысленно, вряд ли я со всеми своими людьми смогу оказать им хоть какую-то серьезную помощь… — Предложи ты ее раньше, они, может быть, теперь не были бы обречены на поражение! — Ты уверена, — прищурился он, — что сотня-другая человек способна здесь что-то изменить? — Сотня-другая, может быть, и нет. Но там сотня, здесь сотня — Макинтоши, Маклауды, Макдональды… — глядишь, уже и не сотни, а тысячи! Яростно швырнув лучину в камин, Ангус подошел к окну и, отдернув тяжелую гардину, долго, пристально вглядывался в даль, хотя за стеклом по-прежнему стояла кромешная тьма. Наконец он повернулся к жене. — Может быть, — холодно произнес он, — ты и права. Но пока я что-то не слышал аргументов, способных убедить меня в твоей правоте! Энни стояла молча, и лишь пальцы ее босых ног выбивали дробь по холодному полу. — Ты думаешь, — продолжал Ангус, повышая голос, — для меня было так просто принять решение? Ты думаешь, мне безразлично, что твой Ферчар или Макгиливрей плюют мне в спину, называя предателем? — Тогда в чем же дело? — Ты, наверное, думаешь, — голос Ангуса срывался в крик, — что все так просто — собрать вождей в одной комнате и решить вопрос всеобщим голосованием? Ты удивляешь меня, Энни! Выросла среди горцев и до сих пор не имеешь ясного представления о том, что это за люди! Да у горца семь пятниц на неделе! Два горца никогда не договорятся друг с другом даже по самому незначительному вопросу! А собери вместе сто горцев и заставь прийти к единому решению — они друг от друга мокрого места не оставят! Захлебнувшись от ярости, Ангус умолк. — По-твоему, — продолжал он, немного остыв, — быть главой клана — это так, игрушки? Заверяю тебя, Энни, это такая ноша, которая не каждому по плечу! От меня, родная, зависят более двух тысяч семей, и управлять ими, Энни, я должен все-таки головой. Подумай, могу ли я отдать моим людям приказ рисковать своей жизнью ради какой-то сомнительной авантюры, когда почти у каждого из них жены и дети? Ты вот кричишь, что дети Эниаса голодают! Подумай о том, досыта ли будут есть тысячи других детей, когда их дома сожгут, а отцов убьют или арестуют? — Всех шотландцев не убьешь, не арестуешь! — уверенно отрезала Энни. — И слава Богу, большинство все-таки предпочитают такую судьбу, чем видеть, как стонет родина под пятой иноземцев! — Да может ли твой ненаглядный принц обеспечить им освобождение от них? Чем он проявил себя, скажи на милость? Его папаша, Яков Стюарт, шестьдесят лет просидел в «ссылке» в своей сытой Европе, отращивая себе брюхо и «заручаясь поддержкой» других королей, которые смеялись над ним за его спиной! Почему-то он сам сюда не приехал — послал вместо себя своего сосунка, который и пороху-то не нюхал, а теперь вдруг хочет победить не кого-нибудь — Англию, самую могущественную державу в мире! — Стоит тебе напомнить, что этот «сосунок» разбил в пух и прах твоих «непобедимых» англичан под Престонпаном, взял Эдинбург, Перт, Стерлинг, прошел победным маршем до самого Дерби? Все это, по-твоему, ничего не значит? — Сражением под Престонпаном командовал не принц, а лорд Мюррей. Если бы не он, не Дональд Камерон, не Лохел, сомневаюсь, чтобы сейчас у Чарльза Стюарта осталась хотя бы тысяча человек. А что до взятых им городов, какая разница, вывесил ли он там свой флаг? Не успела его армия оттуда уйти, как его тотчас же сорвали! Пальцы Энни нервно вцепились в простыню на груди, но Ангус, не дав ей ответить, продолжал: — Ну, дошел твой принц почти до Лондона, и что же? Он только подходил к английской границе, а у англичан уже была армия в тридцать тысяч, а когда надумал взять столицу, эта армия выросла впятеро! Не говоря уже о том, что английские солдаты одеты и вооружены в сто раз лучше твоих голодранцев, да и жалованье получают солидное. Во что, скажи на милость, я одену и обую своих людей, если все-таки решу повести их в бой? Вся надежда у нас на помощь из-за границы, но союзники уже который месяц кормят нас одними обещаниями… Да и как их корабли доберутся до нас — у англичан такой флот, что, если надо, встанут так плотно, что и рыба не проскочит! — Союзники у нас сильные, — упорствовала Энни. — Да, сильные, объявленные враги Англии — Франция и Испания. Англичане их на дух не выносят и в лепешку разобьются, чтобы не допустить к своим берегам! Так что радости от таких союзников маловато. Да и где они? Обещал Людовик сорок тысяч человек, пушки, золото — и что прислал? Два корабля ядер — так и те не подходят к нашим пушкам по размеру. Энни покачала головой: — Сколько у тебя, оказывается, оправданий! — Я просто трезво смотрю на вещи, Энни. Принц с самого начала был обречен на поражение! Ошибка его в том, что он двинулся на Лондон, вместо того чтобы остановиться и закрепить то, что ему уже удалось завоевать. Ему бы хоть оставить в завоеванных городах своих людей… — Голос его сорвался. — Кто вообще может быть уверен в победе, Энни? — Ты так говоришь, словно все уже потеряно! Можно еще набрать людей, чтобы сохранить наши завоевания… — Против тридцати тысяч англичан, да еще зимой? Подождал бы твой принц хотя бы до лета! Или не понимает, что, как только он вернется в Шотландию, половина его армии тотчас же разбежится по домам, к женам и детям? Дай Бог ему с другой половиной дойти до Эдинбурга… К тому же если мои сведения точны… — Поколебавшись с минуту, он прошел к столу и достал из ящика какую-то бумагу. Энни видела достаточно официальных документов, чтобы узнать на этой бумаге военные и государственные печати, а также размашистую подпись Джона Кэмпбелла, четвертого графа Лудунского, командовавшего английскими войсками, занимавшими Инвернесс. — Армия Камберленда наступает принцу на пятки, дня через два настигнет. Так что неизвестно, успеет ли твой принц пересечь границу. А уж когда англичане войдут в Шотландию, они здесь такое устроят, что небо на землю рухнет! — Через два дня! — всплеснула руками Энни. — Эта бумага пришла два дня назад, так что, должно быть, они его уже настигли. Сердце Энни оборвалось, она тревожно вгляделась в лицо мужа. — И что ты собираешься делать? — Если честно, то молиться лишь об одном — чтобы вся эта заварушка миновала нас. Дай Бог, чтобы все это скорее кончилось, и с минимальным ущербом для страны! Не знаю, как посмотрит на это твоя родня, я же приложу все силы, чтобы мой дом, мою семью, мой клан миновали эти беды. — Даже если для этого тебе придется сражаться против принца? — Мой клан ни на чьей стороне сражаться не будет, — мрачно заявил Ангус. — Их разместят по городам и деревням наблюдать за порядком. Я уже договорился об этом с графом. — А если твои стражи увидят, что едет принц? Они будут в него стрелять? Ангус опустил голову. — Надеюсь, — прошептал он сквозь сжатые зубы, — что этого не произойдет. Даст Бог, вся эта заварушка разрешится мирно… — »Вся эта заварушка»? Ты хотя бы отдаешь себе отчет, как на самом деле называется «эта заварушка»? Война, Ангус, самая настоящая война! А на войне, как известно, кто не с нами, тот против нас! — На войне, Энни, есть и сохраняющие нейтралитет. — Нейтралитет? Обеды в Каллоден-Хаусе, поездки в Форт-Джордж, награды правительства — это твой нейтралитет?! — Это то подобие нейтралитета, — взорвался Ангус, — которое мне удается сохранить в данной ситуации! Кстати, о Каллоден-Хаусе. Надеюсь, ты не забыла, что сегодня вечером нас обоих там ждут? — В Каллоден-Хаусе? — Да, сегодня вечеринка по случаю дня рождения леди Регины Форбс. Как-никак восемьдесят лет стукнуло старушке… — Боже мой, — всплеснула руками Энни, — совсем из головы вылетело! Надеюсь, меня ты все-таки избавишь от этого «удовольствия»? Мог бы и догадаться, что я не горю желанием лицезреть весь вечер твоего Форбса, не говоря уж об этом напыщенном идиоте Лудуне? — Ничего, дом там большой, найдешь место спрятаться от Форбса. Как бы ты к нему ни относилась, его мамаша, между прочим, ничем не заслужила твоего неуважения. Даже моя мать, с которой ты, насколько я могу судить, считаешься, решила ехать. Об одном лишь прошу: постарайся держать свой не в меру острый язычок за зубами! И не вздумай явиться туда с ножом за поясом! — Я, кажется, еще ни разу не появлялась на светских приемах с ножом за поясом! — Кто знает, у тебя, чего доброго, ума хватит! — проворчал Ангус. — Ну так что? — Что ты хочешь услышать? — Я планирую уехать отсюда в шесть вечера. Вы окажете мне честь сопровождать меня, леди Энни Макинтош? Вместо ответа Энни направилась в свою спальню. На пороге она обернулась. — В шесть вечера вы будете знать мой ответ, сэр, — тем же тоном произнесла она. — Думаю, к тому времени буду знать его и я. Глава 5 В момент, когда часы пробили шесть, Ангус уже стоял в библиотеке, облаченный в роскошный зеленый бархатный кафтан и такой же зеленый, но посветлее камзол. Последний был украшен позументами в виде дубовых листьев, а рукава богато расшитого золотом кафтана, подвернутые с нарочитой небрежностью, выставляли на обозрение пышные кружева манжет. Костюм дополняли короткий шерстяной килт в красно-зеленую клетку, башмаки, сверкавшие золотыми пряжками, и отделанный золотом ремень из мягкой ягнячьей кожи, поддерживавший парадную саблю. Как обычно, пышному парику Ангус предпочел собственные волосы, завитые у висков, а сзади стянутые в аккуратный хвостик. Он не видел Энни весь день, не получал от нее записок и до сих пор не знал, поедет она с ним или нет. Несмотря на то что вчерашний хмель еще не выветрился окончательно, а вскоре ему наверняка предстояли новые возлияния, Ангус, последние пятнадцать минут занятый в основном тем, что нервно мерил комнату шагами, уже успел осушить пару внушительных бокалов и чуть ли не ежесекундно поглядывал на минутную стрелку часов, неумолимо подползавшую к цифре «12». Ангус заметил, как Дрена, горничная Энни, направилась в ее комнату, но счел ниже своего достоинства справляться у служанки, вызвала ли ее его жена, чтобы та помогла ей одеться для бала, или же Энни намеревается провести этот вечер дома. Ангус в сотый, должно быть, раз поправил свою шпагу и нервно оттянул ворот рубашки, словно тот душил его. Одеваться Ангусу, как всегда, помол ал его личный слуга Роберт Харди. Ангус надеялся что болтовня слуги отвлечет его на время от мрачных мыслей. Но Роберт, всегда скупой на слова, на этот раз, как назло, был почему-то особенно молчалив — все его внимание, очевидно, было сосредоточено на удалении пылинок с бархатного кафтана хозяина. Роберт так тщательно обмахивал щеткой плечи Ангуса, что тот даже начал опасаться, как бы чрезмерное усердие слуги не повредило одежде. Старание Роберта выводило из себя Ангуса, и без того пребывавшего на грани нервного срыва. С тех пор как Ангус помнил себя, Харди, высокий худощавый малый, служил ему верой и правдой на протяжении многих лет, не помышляя об иной участи. Но, когда Ангус привел в дом взбалмошную, необузданную рыжую дикарку — такой по крайней мере показалась она Роберту поначалу, — у старого слуги появилась даже мысль подыскать себе другого хозяина. Остальные слуги тоже были не в восторге от новой госпожи. Но однажды Роберт застал Энни с руками, по локоть перепачканными кровью, — она пыталась помочь одной из служанок, умудрившейся каким-то образом едва ли не насквозь пропороть себе руку о каминную решетку. Лишь неплохие познания в медицине и быстрые, спокойные, умелые действия Энни помогли спасти девушку. После этого случая Харди уже не смотрел на «рыжую дикарку» иначе как с уважением: любая светская дама на ее бы месте упала бы в обморок от одного вида крови, не говоря уже о том, чтобы помогать служанке… Но как бы то ни было, светского лоска Энни действительно не хватало, и Роберт задался целью — разумеется, ненавязчиво, насколько это может быть позволено слуге, — помочь госпоже ликвидировать этот недостаток. Начал он с того, что, стоя рядом на светских приемах, незаметными для посторонних одобрительными или неодобрительными кивками давал Энни понять, какую ложку или вилку следует брать для какого блюда. Так, шаг за шагом, Энни достаточно быстро постигла все премудрости светского поведения за столом. Затем слуга научил хозяйку составлять меню для званых обедов и ужинов. Наконец, чувствуя, что общее образование Энни было поверхностным, Роберт осмелел настолько, что подыскал для нее опытных учителей, обучавших Энни красноречию, чистописанию, рисованию и еще много чему… Уроки вышивания или игры на фортепьяно вызывали у Энни зевоту, но зато она уже умела переписать набело несколько страниц изящным, аккуратным почерком и добилась существенных успехов в карандашных набросках и акварели. Ангус никогда не возражал против новых инициатив слуги, не вмешивался в обучение, однако неизменно радовался каждому новому успеху жены в той или иной премудрости. Впрочем, порой в глубине души он противился превращению горячей, необузданной, естественной Энни в светскую леди. Напротив, ему даже нравилось шокировать какого-нибудь чопорного гостя, когда жена баснословного богача, европейски образованного человека, главы клана Макинтошей, влетала в комнату раскрасневшаяся, с развевающимися волосами, босая, с подобранной, чтобы защитить ее от зубов бежавшего за ней по пятам щенка, юбкой. Энни ворвалась в его скучноватую, размеренную жизнь, словно ураган в затхлую комнату. Ангус уже не представлял себе, как он мог раньше жить без этого хрустального, раскатистого смеха… Раньше Ангусу вообще не верилось, что между супругами могут существовать такие веселые, непосредственные отношения — его отец и мать, сколько он себя помнил, всегда были настолько холодны друг с другом, что порой Ангус даже недоумевал, как они умудрились произвести на свет четырех детей. Прошлой ночью, правда, у них с Энни состоялся неприятный разговор… Бог свидетель, будь на то его, Ангуса, воля, он ни за что не стал бы ограничивать свободу жены. Но может ли глава такого мощного клана, как Макинтоши, ведущие свой род от самого легендарного короля Малькольма IV, правившего в 1153 году, жить как ему вздумается? Может ли он позволить себе забыть, что клятва в верности якобитам, данная в свое время его дедом, стоила его клану имений, титулов, престижа, восстановление которых потребовало от его отца двадцати лет верной службы английской короне… Ангус не рвался в вожди клана. В глубине души он тогда надеялся, что ему, человеку, десять лет изучавшему во Франции мертвый язык мертвых поэтов и ходившему в оперу, большинство предпочтет другого претендента — Клани Макферсона. Ангус Моу всегда смотрел на себя как на ученого, а не политика и солдата. Он любил искусство, музыку, литературу… Знаменитый испанский фехтовальщик, правда, обучал его своему искусству, но за все эти годы Ангусу так ни разу и не пришлось драться на дуэли, обнажить шпагу или выстрелить из пистолета. К собственному стыду, однажды ему даже случилось упасть в обморок при виде попавшей под телегу и раздавленной в кровавую лепешку руки старого нищего. Ангусу вспомнилась встреча с вождями клана, ел пришедшими после избрания его на должность засвидетельствовать ему свое почтение. Некоторые, правда, явились гладко выбритыми, в роскошных бархатных кафтанах, но большинство — все с теми же суровыми бородатыми лицами, каких Ангус насмотрелся еще десять лет назад, и он почувствовал, как мало с тех пор изменилось. Если шотландцы-горожане и успели за эти годы в большей или меньшей степени приобщиться к прогрессивным переменам, пришедшим с английским владычеством, то горцы остались такими же патриархальными феодалами, что и шестьсот лет назад. Горожане успели усвоить светские манеры и не считали больше, как их отцы, что если ты родился на ферме, то на ферме должен и умереть. Горец же по-прежнему не имел права жениться, не испросив разрешения вождя, не мог даже продать мешок зерна без того, чтобы не поделиться девятью десятыми выручки с лендлордом. Ангус не спрашивал ни у кого разрешения, когда женился. Он мог бы аннулировать договор, заключенный в свое время его отцом и Ферчаром Фаркарсоном, одним росчерком пера. Тем не менее он пригласил старика в Моу-Холл и дал ему высказать свои условия, в глубине души зная, что все равно все будет так, как захочет он, Ангус. Но Ангус увидел Энни Фаркарсон раньше, чем стены родного дома. Девушка скакала по равнине, не замечая его, рыжие волосы пожаром метались за ее спиной… Сначала Ангус решил, что она объезжает дикого, непокорного коня — таким огромным показался ему черный скакун, такую бешеную дробь отбивали его копыта… Но, заметив двух молодых людей, преследовавших девушку, как потом оказалось, это были ее кузены, увидев, как она, оборачиваясь, весело грозит им пальцем, Ангус понял, что она просто в шутку убегает от них. Раскрасневшееся от бешеной скачки, сияющее от задора юное лицо, прекрасное и естественное, как природа родных гор, долго преследовало Ангуса во сне и наяву. Оно стояло перед ним, когда он обсуждал с Ферчаром условия брачного договора, и Ангус чувствовал, что обсуждает их лишь для проформы, что на самом деле готов пойти на все, лишь бы обнять наконец это прекрасное видение… Даже сейчас, на пятом году супружества, сердце Ангуса замирало всякий раз, стоило ему увидеть лицо прекрасной дикарки… Услышав ее приближающиеся шаги, он по-прежнему готов был бросить все и поспешить ей навстречу. А от каждого воспоминания о ее горячих ласках в постели его бросало в жар, как в первый раз… Допив последний глоток, Ангус снова бросил взгляд на часы. Десять минут седьмого… А встреча назначена на семь, хотя на самом деле ужин наверняка подадут не раньше десяти. До Каллоден-Хауса от Моу-Холла добираться час. Опоздать было бы дурным тоном. «Жду до половины седьмого, — думал он, — максимум до семи… Конечно, он мог бы и вообще не ехать… желания лицезреть надутые лица Дункана Форбса и его прихвостней у него не больше, чем у Энни. Но, раз уж он имел глупость ввязаться во все это, выхода нет. Ангус и сам не заметил, как закрыл глаза, но едва уловимое шуршание шелка заставило его открыть их и обернуться. Одного взгляда на жену было достаточно, чтобы получить наконец ответ на вопрос, едет ли она на бал. Серебристая ткань наряда переливалась на фоне темного коридора, словно крылья стрекозы, юбка, настолько пышная, что едва проходила в дверь, контрастировала с осиной талией, квадратное декольте глубоко обнажало соблазнительные округлости, огненные волосы были изящно завиты. Ангус, не в силах оторвать глаз от жены, попытался, не глядя, поставить бокал на стол — и результатом был прозвучавший, словно насмешка, звон хрусталя о каменные плиты пола. Когда Ангус, подобрав осколки, снова обернулся к Энни, та уже стояла посреди комнаты. Ангус опустил взгляд к ее ногам, глядя на выбивавшиеся из-под кринолина тонкие кружева нижней юбки. — Извини, — голос Энни напомнил ему звон разлетевшегося вдребезги бокала, — что я немного задержалась, Дрена долго возилась с моими волосами… — Результат стоит того, — улыбнулся он. — Ты выглядишь потрясающе! От комплиментов Ангуса Энни всегда рдела, словно пятнадцатилетняя девушка. Она смущенно отвела глаза, и взгляд ее упал на стоявшую на столике бутылку. — Мы очень спешим? — осторожно спросила eg она. — Я могу позволить себе бокальчик? — Отчего же, можешь. — В этот момент, словно по волшебству, за спиной Энни появился Харди с бокалом в руке — очевидно, услышав звон разбитого бокала, он поспешил заменить его. — Харди, будь любезен, еще один. Старый слуга не замедлил с исполнением приказа, и Энни, отсалютовав Харди своим бокалом, поднесла его к губам. Глаза ее не выдавали волнения, но рука заметно дрожала. Все утро и первую половину дня Энни провела в размышлениях, склоняясь к тому, чтобы не ехать, отговорившись нездоровьем. Она действительно чувствовала себя неважно — правда, не физически, а морально. Пару раз она посылала за Харди, чтобы тот передал Ангусу, что она не едет, и оба раза, так и не решившись, отсылала беднягу ни с чем. Энни почти не смыкала глаз вот уже целые сутки, и нервы ее были на пределе. Обычно для того, чтобы сыграть роль светской дамы в очередном «спектакле», устроенном муженьком, ей требовалась серьезная подготовка. Ангус обычно в таких случаях говорил ей: «Будь разумной, не позволяй себе ничего лишнего!» Для Энни же единственным разумным отношением к тем мерзавцам, к которым ей сегодня приходилось тащиться по прихоти Ангуса, было плюнуть в их тупые, надутые лица и назвать предателями. «Поеду! — решила вдруг она. — Поеду назло ему… Что ж, если леди Макинтош может терпеть этих идиотов весь вечер, не плюя им в лицо, то и у Энни Фаркарсон Моу должно хватить терпения! Да и зачем сидеть весь вечер дома с постной физиономией и молча беситься от злости?» Энни решительно осушила свой бокал одним глотком и, пожалуй, не отказалась бы от второго, если бы Харди, решив, что она больше не будет, не отобрал у нее пустой бокал. Энни не стала требовать бокал обратно. Ангус же к своему бокалу даже не притронулся. — Ну как, — спросил он, — готова? Энни молча кивнула и последовала за мужем в прихожую. Харди услужливо накинул на ее плечи шерстяной, подбитый мехом плащ со специальным капюшоном огромных размеров, чтобы не помять даже самую высокую прическу. Пока горничная Энни возилась с муфтой и перчатками, Ангус облачился в длинную клетчатую накидку цветов клана. Карета уже давно поджидала их во дворе. Лакей, спрыгнув с облучка, широко распахнул дверь. Небо, начинавшее темнеть, было безоблачным. Энни с наслаждением вдыхала морозный, приправленный приятным дровяным дымком воздух. Пройдя, чтобы не пачкать обувь, по расстеленному слугами ковру, супруги сели в карету, и Ангус заботливо натянул \ на ноги жены овчину. Энни была благодарна мужу за заботу, но почти всю дорогу молча смотрела в окно, избегая встретиться с ним глазами. Дворец, возвышавшийся посреди живописного парка, северным боком был повернут на большое озеро, южным — на высокий горный кряж. Трехэтажное здание, казалось, каждым своим дюймом кричало о безмерной, праздной роскоши. Одних спален насчитывалось восемнадцать, и в каждой — по огромному мраморному камину. Когда-то имение Каллоден-Хаус принадлежало, кстати, предкам Ангуса, но еще в начале прошлого века было продано одним из них, запутавшимся в долгах. Казалось, во всем огромном доме не осталось ни одной незажженной свечи, во всяком случае, он так сиял огнями, что, когда карета подъезжала к нему, зимние сумерки показались Энни летним полднем. Вопреки надеждам Энни мерное покачивание кареты, приятные виды из окна не развеяли ее мрачного настроения. Всю дорогу она нервно теребила перчатки, пару раз кинула взгляд на мужа, но в карете было слишком темно, чтобы разглядеть как следует, какое у него выражение лица — виден был лишь профиль с напрягшейся челюстью. Очевидно, Ангус был погружен в размышления о том, как ему вести себя, чтобы избежать трений между женой и матерью, с одной стороны, и всеми остальными людьми, находящимися по разные стороны баррикад, но вынужденными делать вид, что это не имеет значения, — с другой. Ангус прекрасно осознавал, что играет с огнем, везя свою вспыльчивую, не признающую условностей половину в это змеиное гнездо. Энни сама недоумевала, что заставило мужа сделать это именно сейчас, когда все вокруг только и говорят, что об отступлении принца. Пытаясь склонить Энни к поездке, Ангус уверял, что ее отсутствие обидит виновницу торжества. Что на самом деле подумает выжившая из ума старуха, трудно было предсказать, но все остальные наверняка воспримут появление Энни как открытый вызов. Но как бы то ни было, карета уже замедляла ход, подъезжая к крыльцу. Когда Ангус помогал Энни выйти, она заметила, что он держал ее за руку чуть дольше, чем требовалось. — В чем дело? — нахмурилась она. — Что-то не так? Капюшон Энни сбился, обнажив рыжий пожар кудрей, щеки раскраснелись от мороза. — Да н-нет, — неловко пробормотал он, — все в порядке… Просто хочу сказать, как ты сегодня хороша… У Энни перехватило дыхание, и она в ответ взглянула на мужа. Он сам был чертовски хорош в своем наряде. Весь облик Ангуса говорил о благородстве — не том, что дается чинами и титулами, а врожденном, естественном. Взгляд серых глаз, опушенных длинными ресницами, свидетельствовал о природном уме, усиленном блестящим образованием, тонкий прямой нос — об утонченном аристократизме, губы — о чувственности, сдерживаемой, однако, недюжинной силой воли. Энни вспомнилось, как ночью эти губы ласкали ее тело. Сегодня этим же устам предстоит изрекать дежурные, лживые фразы в угоду врагам их страдающей родины… — Пошли, — нетерпеливо проговорила она, желая лишь одного — чтобы этот вечер побыстрее закончился. Жилые комнаты, гостиные, семейный обеденный зал располагались на первом этаже. На втором — огромный бальный зал с восемнадцатифутовым потолком, поддерживаемым могучими дубовыми колоннами. Сейчас этот зал был уставлен столами для банкета, который наверняка продлится никак не менее трех часов. Потом столы уберут, закружатся пары, музыканты будут трудиться до утра… На третьем этаже помещались те самые восемнадцать спален, часть из которых сегодня была приготовлена для особо важных гостей и для тех, кто прибыл издалека. Энни, может, и не прочь была остаться на ночь, но по первой же реакции на ее появление поняла, что вряд ли хозяева ей это предложат. Дункан Форбс и его жена Мэри стояли на роскошной, залитой светом от многочисленных канделябров парадной лестнице, приветствуя гостей. Справа от Форбса застыл его единственный сын Джон с молодой (со дня их свадьбы не прошло еще и года) женой — существом с рябым невыразительным лицом. Если бы Дункан не был хозяином дома, никто в этой толпе не обратил бы внимания ни на него, ни на его отпрыска — такой безликой и невзрачной внешностью наделил Бог обоих. Огромные пышные парики, надетые ими, очевидно, для того, чтобы компенсировать этот недостаток, лишь, напротив, нелепо подчеркивали их малый рост и субтильность. Сын унаследовал от отца его длинный острый нос, мутноватые глаза, неопределенно очерченный рот, безвольный подбородок — лицо парня только выиграло бы, если бы последний скрывала борода. Чуть поодаль стоял родственник Дункана, преподобный Роберт Форбс, со своим племянником Дугласом. Обделив привлекательностью всех остальных мужчин рода Форбсов, природа, словно желая исправить эту промашку, наделила Дугласа вполне симпатичной внешностью. Если верить сплетням, Дуглас был отъявленным ловеласом, пойдя в этом в покойного деда, знаменитого Джона Форбса по прозвищу Бочонок, который ввел бытовавший и доселе обычай выкатывать во время пира большой бочонок виски и щедро потчевать им гостей, разливая в кружки. Именно вдова Бочонка Джона праздновала сегодня свой восьмидесятый день рождения. Леди Регина Форбс — крошечное морщинистое существо в нелепом огромном парике — восседала на подобии трона в окружении родственников. В одной руке этой карлицы был огромный, почти неподъемный для нее слуховой рожок, другая висела безжизненной плетью под тяжестью едва ли не дюжины браслетов. Пока дворецкий, представляя Ангуса, перечислял его титулы, взгляд Энни скользил по залу. Как и следовало ожидать, среди мужчин на этом сборище преобладали красные мундиры английской королевской армии, наряды же дам, напротив, являли собой пышное многообразие красок. Помимо красного мундира, костюм некоторых представителей мужской половины гостей дополнял килт цвета его клана — это были офицеры шотландской дивизии. Энни узнала многих представителей кланов Маклаудов, Кэмпбеллов, Маккензи, главу клана Манро — мрачного типа, потерявшего в прошлой войне глаз и гордившегося этим увечьем, словно орденом. Когда Ангус и Энни, пройдя по лестнице на второй этаж, входили в бальный зал, веселый гул голосов тотчас же перешел в напоминавший жужжание пчел полузаметный шепот, и все взгляды устремились на них. «Если бы Ангус был без меня, — подумала Энни, — приветствие наверняка было бы гораздо оживленнее — бравые возгласы, рукоплескания… Еще бы, для всех этих трусов не секрет, что, умей я убивать взглядом, лежать им сейчас всем замертво!» Прочитав, должно быть, в этот момент ее мысли, Ангус слегка подтолкнул Энни вперед, представляя жену преподобному Роберту Форбсу — напыщенному ничтожеству, строившему свои проповеди из одних общих фраз. И на этот раз бесстрастный служитель Божий отделался лишь замечаниями о погоде и выражением сожаления о том, что отдаленность его прихода от Инвернесса лишает его удовольствия часто посещать этот славный город. Жена пастора, которой, очевидно, не хватало ума даже для соблюдения светских приличий, напротив, пустилась на все лады нахваливать платье Энни. Вскоре, однако, запас комплиментов этой недалекой кумушки, по-видимому, истощился, и снова воцарилась тишина. Форбс приветствовал Ангуса с вполне искренним, как показалось Энни, радушием, а отпрыск его поднял бокал в честь высокого гостя. Но, стоило Ангусу склониться над виновницей торжества, чтобы прокричать поздравления в ее рожок, что, разумеется, не позволяло ему в эту минуту видеть лица Форбса и его сына, как они тотчас же приняли кислое выражение, увидев Энни. Супруга Дункана и жена его чада бесцеремонно разглядывали Энни в свои лорнеты с головы до ног, словно говоря: «Сколько ты ни рядись в шелка, милочка, от тебя все равно за версту разит конюшней». — Неужто этот старый черт, твой дед, еще жив? — раздался вдруг скрипучий старческий голос. Энни даже вздрогнула, почувствовав костлявую руку леди Форбс на своем запястье. Она обернулась. Глаза старушенции возбужденно горели. Энни вдруг вспомнилось, что когда-то, в незапамятные времена, если верить сплетням, Ферчара и леди Форбс связывала скандальная интрижка… — Слава Богу, — проговорила она, — жив и здоров. — Что? — проскрипела старая кикимора. Не наклоняясь к рожку, а лишь повысив голос, Энни повторила: — Да, леди Форбс, мой дедушка жив и здоров. Думаю, он будет рад узнать, что вы о нем помните. — Надеюсь, — продолжала старуха, — он вывел наконец своих вшей? Ферчар всегда носил длинные волосы, и вшей у него было хоть отбавляй. Но для меня это был не повод, чтобы брезговать им, — кто еще мог так лихо управляться со мной в постели, как он? Этой бестии хватало на всю ночь, да еще и на утро оставалось… Что? — обратилась леди Форбс к шептавшему ей что-то на ухо сыну. — Говори громче, здесь такой шум… Во избежание очередного конфуза Дункан сделал знак четырем стоявшим неподалеку слугам, и те, подхватив кресло с виновницей торжества, унесли ее в соседнюю комнату. Жена и невестка Форбса последовали за ними. — Прошу извинить мою мать, — с побуревшим лицом проговорил Дункан, — в ее возрасте она не всегда отдает себе отчет, что говорит и кому. Похоже, с годами она совсем утратила стыд и совесть… — Стыд и совесть? — рассмеялся Ангус. — Я бы сам, пожалуй, не прочь с годами избавиться от таких недостатков, как стыд и совесть! Прошу извинить меня, Дункан, с вашего позволения, я хотел бы налить жене еще бокал вина. — Взяв Энни под руку, он увел ее в сторону. Дункан окинул присутствующих взглядом, давая им понять, что праздник продолжается. Всеобщее оживление возобновилось с новой силой, но там, где случалось проходить Ангусу и Энни, разговоры стихали. — Ну как, — усмехнулась она, — пока я веду себя прилично? — Пока прилично. — Макинтош! — Громовой голос принадлежал Джону Кэмпбеллу, графу Лудунскому, и был под стать своему обладателю, мужчине огромного роста и необъятной ширины, — даже самый искусный портной счел бы сшить кафтан на такого нелегкой задачей. Щеки графа были покрыты багровой сетью жилок, нос картошкой, слишком крупный даже для такого гиганта, был вдобавок к тому же каким-то пористым, словно губка. — Рад вас видеть, а вашу очаровательную супругу — вдвойне! Мое почтение, леди Энни! За графом следовала группа офицеров в красных мундирах, каждый из которьгх выпячивал грудь так, словно аршин проглотил. — С моей женой вы, кажется, знакомы? — спросил здоровяк. Энни обменялась с супругой графа дежурными улыбками. Из всех присутствовавших на сегодняшнем вечере этот боров был для нее, пожалуй, самым несимпатичным. Именно Кэмпбелл, командующий правительственными войсками в Шотландии, первым предложил Ангусу «добровольное» сотрудничество в обмен на обещание не трогать ни его, ни его имений. С подобными «предложениями» Кэмпбелл и Форбс обращались ко всем вождям кланов; не прельстившихся же ими бросали в тюрьму, если только тем не удавалось спрятаться где-нибудь в пещерах. — Нечасто вы удостаиваете наше общество своими визитами, леди Энни! — продолжал толстяк, пожирая при этом похотливым взглядом ее декольтированную грудь. — Вы, Ангус, уже знакомы с моими адъютантами, но позвольте представить их леди Энни. Господа, леди Энни Макинтош. Майор Роджер Уоршем, капитан Фергус Блайт — оба всего лишь две недели как из Лондона. Энни взглянула на спутников графа, радуясь в душе, что это дает ей повод хотя бы на мгновение отвести взгляд от его омерзительной заплывшей физиономии, но и эти двое оказались ненамного симпатичнее: Блайт обладал на редкость отталкивающей внешностью, что усугубляло бельмо на левом глазу; Уоршем был, впрочем, довольно привлекательным малым, но уж слишком надменно выпячивал грудь и слишком откровенно демонстрировал, как безукоризненно сидят на нем новые белые штаны в обтяжку. Игравшая на его устах холодноватая улыбка словно говорила, что он уже наслышан о рыжей предводительнице бунтовщиков. При виде дамы, державшей Уоршема под руку, Энни невольно скрипнула зубами. Белоснежная кожа хрупкой, изящной, но тем не менее наделенной внушительным бюстом Адриенны де Буль приятно контрастировала с пышными волосами, черный как ночь цвет которых не в силах был скрыть даже густой слой белой — в соответствии с модой — пудры. Английский язык мадемуазель де Буль был безупречен, но приятный вкрадчивый акцент привлекал к этой дочери утонченной Франции повышенное внимание представителей сильного пола. Добавьте огромные, выразительные глаза, опушенные длинными густыми ресницами, — ни один мужчина не устоит перед такими чарами. Неудивительно, что Энни кипела, видя, как красотка пожирает глазами Ангуса, кокетливо обмахиваясь веером и вздымая, якобы не в силах отдышаться из-за духоты в жарко натопленном зале, умопомрачительных размеров груди, готовые, казалось, выпрыгнуть из лифа. Изящно нагнувшись, Ангус поцеловал ее руку. Бесстыдница, похоже, согласилась бы задрать для Ангуса юбки при всем честном народе, если бы он попросил ее об этом. — Наслышан о вас, леди Макинтош, — поклонился Энни Уоршем, — но, увы, не имел доселе чести посетить Моу-Холл. Надеюсь восполнить этот досадный пробел в ближайшем будущем. — Не стоит утруждать себя, майор, — процедила сквозь зубы Энни. — В последнее время я редко бываю дома. — Осмелюсь полюбопытствовать — вас отвлекают какие-то срочные дела? — Да нет… Просто для непрошеных гостей меня всегда нет дома. Уоршем, выдерживая тон, лишь слегка приподнял бровь, но от проницательного взгляда Энни не укрылось, как потемнели от бешенства его светлые глаза. Граф громко откашлялся, и внимание Ангуса и Энни, сразу же переключилось на него. — Ангус, — произнес толстяк, — вы еще не слышали о небольшой неприятности, произошедшей с нами вчера ночью? — Неприятности? — нахмурился тот. — Какой? — Да так, небольшая стычка между людьми майора и бунтовщиками… — Трое моих людей убиты, — поведал Уоршем, — несколько ранено. Нам удалось подстрелить главаря, он валялся на снегу, но, когда мы подоспели, его люди уже унесли тело. Нам даже не удалось опознать злодея! — Я не знал, — сказал Ангус. — Я послал своих людей по их следу, но они потеряли его. Все это произошло в окрестностях Лох-Моу. — Будьте осторожны, майор, — предостерег Ангус. — Леса здесь такие глухие, что в них вполне может скрываться целая армия повстанцев. — Благодарю за предупреждение, сэр. — Взгляд водянистых глаз Уоршема снова переключился на Энни. — Надеюсь, леди Энни, если вам случится увидеть что-нибудь подозрительное, например, раненого человека или большую армию повстанцев, вы сообщите куда следует? — Можете не сомневаться! — проворчала Энни. Уоршем снова улыбнулся, от этой улыбки у Энни пробежал озноб по спине. — Сдается мне, леди Энни, — прищурился он, — я явно видел вас где-то раньше… Только вот где? — Вы что-то путаете, майор. — Погодите, погодите… Скажите, вы никуда не отлучались из дома накануне вечером? — Накануне вечером, сэр, — Ангус рассмеялся, стараясь выглядеть непринужденным, и, кажется, у него это получилось, — моя жена ругала меня за то, что за обедом я слишком много выпил, а кухарку — за то, что пережарила бифштекс. Я хоть и впрямь выпил лишнего, но это помню твердо! На мгновение мутные глаза Уоршема вспыхнули. — И все-таки, — проговорил он, — меня не оставляет странное чувство, что мы с леди Энни где-то встречались… Может быть, в Лондоне, в театре? Вы любите оперу, леди Энни? — В Лондоне, сэр, я никогда не бывала, — заявила она. — И сказать по правде, не испытываю ни малейшего желания посетить его. Если верить тому, что мне довелось слышать об этом городе, там почти никогда не прекращается дождь, темно, мрачно, а все улицы залиты, прошу прощения, дерьмом, — Энни с особым вызовом произнесла последнее слово, — в результате чего от любого лондонца разит за версту, сколько бы он ни отмывался! Уоршем побагровел, словно свекла, но промолчал и, демонстративно отвернувшись, удалился. Ангус с обворожительной улыбкой, весьма настойчиво ухватил Энни за руку и отвел ее в сторону, якобы уступая дорогу некой важной персоне, проходившей в тот момент мимо. — К твоему сведению, — прошептал он жене на ухо, заводя ее за колонну, — майор Уоршем протеже самого герцога Камберленда. Служил под командованием генерала Хоули, вешал бунтовщиков во Фландрии… — Не боюсь я его, — прошептала Энни в ответ, — и бояться не собираюсь! — А не мешало бы! Благодари Бога, что ты женщина. Если бы я, к примеру, заявил ему в глаза, что от него разит дерьмом, не уверен, что этот вечер не стал бы для меня последним! Глава 6 — Что? — Смех леди Драммур, почтенной семидесятилетней свекрови Энни раздавался так звонко, словно она была на пятьдесят пять лет моложе. — Ты сказала ему, что от него воняет? Кое-кто из дам, прикрыв рот веером, захихикал, покосившись в ее сторону, но леди Драммур уже давно держала себя в обществе так, словно в ее почтенном возрасте можно вести себя как угодно, не обращая внимания на всевозможные пересуды и сплетни. — Ты так и сказала — дерьмом? — Огромный бюст леди Драммур заколыхался, и старуха промокнула платком выступившие на глазах слезы. — А он? Неужели обиделся? На зеркало нечего пенять, коль рожа кривовата! Ужин пока проходил без эксцессов. К чести хозяина, нельзя было не признать, что с нелегкой задачей удовлетворить аппетиты ни много ни мало шестидесяти гостей, каждый из которых к тому же не отличался скромностью, он справлялся неплохо, особенно если вспомнить, что в раздираемой войной стране и куда менее изысканные яства и вина были достоянием далеко не каждого стола… Но судя по громкому смеху и веселым тостам, мало кто из участников этого пира задумывался об этом. Ангуса, как и следовало ожидать, усадили на одно из почетных мест, но Энни и леди Драммур предпочли обосноваться подальше от хозяев, в конце стола, оказавшись таким образом в окружении каких-то старух. «Что ж, — подумала Энни, располагаясь, — уж лучше компания этих старых перечниц, чем раскормленные рожи высокомерных выскочек». И тут ее взгляд упал на человека, которого, как казалось, она не могла здесь увидеть. Пышная копна золотисто-белокурых волос была на этот раз аккуратно прилизана, и, хотя обладатель ее сидел к Энни спиной, могучие плечи, без сомнения, могли принадлежать только Джону Александру Макгиливрею. Тем не менее Энни совершенно не удивило появление на этом сборище отъявленного якобита. Не удивил ее и тот факт, что изрядное количество бутылок с бургундским, вкус которого даже самый придирчивый ценитель наверняка нашел бы преотменным, похоже, предоставлено для пиршества не кем иным, как обладателем белокурой гривы и богатырских плеч — слава людей Макгиливрея как смелых и ловких контрабандистов давно уже успела достигнуть наиболее отдаленных уголков. Вне сомнения, глава одного из самых богатых и могущественных кланов был приглашен сюда исключительно ради соблюдения этикета, а приехал, как и Энни, лишь из уважения к сединам леди Форбс. Обернувшись на мгновение, Джон заметил Энни, и оба приветствовали друг друга улыбкой. — Этот провонявший дерьмом майор, — леди Драммур с трудом сдерживала возмущение, — имел наглость привести в мой дом полк своих шутов в красных мундирах и обыскать мои погреба! Прошел, видите ли, слушок, что вместо вина я-де храню там ядра для повстанцев! Я так и заявила этому идиоту: в каком бредовом сне он увидел у женщины ядра? Сидевший рядом Дуглас, племянник Дункана, когда до него дошел смысл каламбура старухи, подавившись от смеха, чуть было не изверг обратно все то, чем за минуту до того набил рот. Дуглас занял это место не случайно, как не случайно было любое движение, любое слово в этом спектакле, где каждый был озабочен лишь одним — как бы, не дай Бог, не нарушить светские каноны. В данном случае предписывалось, чтобы кто-то из членов семьи хозяина торжества сидел рядом с дамами семейства Макинтош, и на эту роль определили Дугласа. Постучать поперхнувшегося беднягу по спине не разрешали все те же пресловутые нормы этикета, но, как уже было сказано выше, считаться с этими нормами леди Драммур давно перестала, и она — случайно или нарочно — наградила парня таким ударом между лопатками, что тот согнулся пополам, но тем не менее проговорил: «Спасибо!» — Наберитесь терпения, Дуглас, — обратилась к нему старуха, — я понимаю, какая, должно быть, пытка для молодого человека сидеть рядом с таким старым грибом, как я, но смотрите: осталось совсем немного. Видите, дамы уже складывают веера, мужчины берут бокалы с вином и сигары, чтобы отправиться с ними в соседнюю комнату, пока слуги убирают посуду и выносят столы… — Ну что вы, леди Драммур, — улыбнулся тот, — уверяю вас, для меня ваше общество отнюдь не пытка! — Заметив, что Энни поднимается из-за стола, Дуглас поспешил вскочить и помочь ей отодвинуть стул. — Почту за честь, леди Энни, если хотя бы один танец за сегодняшний вечер вы подарите мне, если, разумеется, это не нарушит какие-нибудь уже имеющиеся у вас планы и если я вам не противен… — Неужели, Дуглас, — улыбнулась она, — для вас и впрямь такая великая честь простой танец? Благодарю вас, сэр, но я не уверена, что вашему дяде понравится, если вы будете танцевать со мной. — Главное — понравится ли это вам, — не сдавался тот. — А что до дяди, то он может в это время пойти прогуляться, почитать свои проповеди воронам. — Сейчас уже темно, вороны спят. — Это его трудности. — Что ж, — рассмеялась Энни, — если ваш дядя и впрямь будет считать ворон, то почему бы и нет? Просияв, словно начищенный медяк, Дуглас повел ее через зал, но тут, словно из-под земли перед ними вырос Джон Макгиливрей. Взгляд пронзительных глаз гиганта был таким, что, казалось, он собирался превратить самоуверенного юнца в ничтожную пылинку. Не желая выяснять отношения, Дуглас поспешил испариться. — Мне нужно с тобой поговорить, — прошептал ей на ухо Джон. — Жду тебя в библиотеке, спустись, как только сможешь. — И удалился. — Вот это мужик! — восхищенно проговорила леди Драммур, глядя ему вслед. — Будь я лет на сорок помоложе, не отказалась бы провести с ним ночку — даже из любопытства, правда ли, что рассказывают о размерах его достоинства… Думаю, не одна дама втайне вздохнет, когда он женится! — А он женится? — удивилась Энни. — А ты не знала? Помолвлен с Элизабет Кэмпбелл из Клунаса. — Откуда вам это известно? — спросила Энни. — Феи нашептали, — улыбнулась старуха. «Феи» леди Драммур на самом деле представляли собой целую армию осведомителей — не хуже, чем у англичан. «Уж не об этой ли помолвке он собирается поведать мне наедине? — подумала Энни. — Что ж, я рада за него. Джон — честный, порядочный малый и держится просто, даром что аристократ». Вот только вспомнить, что представляет собой Элизабет Кэмпбелл, Энни никак не удавалось. В уме всплывал лишь смутный образ с ничем не примечательными каштановыми волосами и густой сетью веснушек на носу. — Я была уверена, — задумчиво протянула старуха, — что тебе это уже известно… Разве он тебе не говорил? — С чего бы? — фыркнула Энни. — Ни с чего, просто, если мне не изменяет память, вчера он был там же, где и ты. Неужели он за весь вечер так и не проронил ни слова? Энни удивленно уставилась на свекровь. — Ты удивляешься, — спросила та, — откуда я это знаю. Знаю, крошка, знаю! Знаю, — прищурилась она, — и то, о чем просил тебя твой дед… Ты правильно сделала, отказав ему. Не следует вносить еще больше раздора между кланами, и без того все идет далеко не гладко… — Ты считаешь, я была права? — задумчиво нахмурилась Энни. — А я вот теперь не уверена. Скажи, положа руку на сердце, не разрывается ли твое сердце от сознания того, что много, слишком много мужчин обрядились в этот проклятый красный мундир? И возглавляет их не кто иной, как Ангус… — Дочка! — Старуха доверительно посмотрела на нее. — Если бы мое сердце так разрывалось по всякому поводу, оно уже давно перестало бы биться. Что бы там ни делал Ангус, все равно он мой сын, и я всегда буду любить его. Одно оправдывает его — он старается на благо клана, в этом я уверена. — Даже если клан этого не одобряет? — Крошка, ни тебе, ни тем более мне не суждено дожить до того дня, когда все члены клана договорятся между собой. Впрочем, ты, должно быть, заметила, как тщательно он подбирает людей. Энни и сама видела, что к таким, как Макгиливрей или Макбин, муж не осмеливался подходить с «предложением» пополнить отряды Лудуна — те бы просто плюнули ему в лицо… — Ангус обещал… поклялся мне, — сказала Энни, — что его люди непосредственного участия в боевых действиях принимать не будут. — Тогда все еще не так плохо, — согласилась старуха, — но не уверена, что ему удастся выполнить свое обещание. Увы, решает здесь не он. Всем заправляют Форбс и этот жирный мешок Лудун. — А я уверена. — Голос Энни зазвучал патетически. — Ангус никогда не лгал мне и никогда не давал пустых обещаний. — Что ж, — вздохнула старуха, — остается надеяться, что Бог и впрямь милует… Может быть, я, как мать, и не могу судить объективно, но мне всегда казалось, что Ангус и честен, и неглуп. — Взгляд леди Драммур упал на виновницу торжества, снова водворенную на свое почетное место. — Боже праведный, неужели и мне через десять лет суждено стать такой же уродиной?! Посмотри на эту кикимору — кожа как у мумии, все тело трясется — того и гляди рассыплется, не говоря уж о том, что ум у этой дохлятины давно зашел за разум… Подойти, что ли, — усмехнулась она, — засвидетельствовать ей свое почтение? Эта рябая невестка, правда, наверняка не преминет отпустить в мой адрес какую-нибудь «гениальную» колкость, но пусть только посмеет — я ей все глаза выцарапаю! Удалившись, леди Драммур оставила Энни в компании какой-то старой вдовы. Перекинувшись с ней ради приличия несколькими фразами, Энни, улучив момент, решила спуститься в библиотеку. Она пошла бы туда, даже если бы не собиралась встретиться с Макгиливреем, — после нескольких часов, проведенных в душном зале и в компании идиотов, душа ее настойчиво требовала уединения. Будь ее воля, остаток этого вечера Энни провела бы где-нибудь в темноте и тишине, пока наконец Ангус, разыскав ее, не объявил бы, что «спектакль» окончен. Весь вечер Ангус держался от нее в отдалении, понимая в глубине души, что сейчас Энни нуж-нее компания леди Драммур, но все время поглядывал в их сторону, словно ожидая неприятного сюрприза от своих непредсказуемых жены и матери. В настоящий момент Ангус стоял в одном из углов, разговаривая с Дунканом Форбсом. Убедившись, что никто не обратит внимания на ее исчезновение, Энни осторожно прошла через зал и начала спускаться по лестнице, затем пробежала по длинному коридору к библиотеке. В эти минуты Энни чувствовала себя скорее воровкой, чем гостьей. С замирающим сердцем Энни огляделась вокруг: быть замеченной ночью в окрестностях дома, где должна состояться тайная сходка бунтовщиков, еще куда ни шло, но попасться при попытке проникнуть в библиотеку Форбса… Огромные дубовые двери библиотеки были слегка приоткрыты, коридор хорошо освещен, нигде в доме она не заметила охранников, но на всякий случай Энни подобрала юбки, чтобы они не шуршали по полу. В библиотеке же, напротив, почти не было света. Должно быть, Макгиливрей, если он там, нарочно притушил все свечи: чем темнее комната, тем менее привлекательной она должна показаться гостям, тем меньше опасности, что у кого-то из них возникнет желание сюда заглянуть. Энни приоткрыла двери и прошла в середину комнаты. — Эй, — тихо позвала она, — есть кто-нибудь? Огромная комната казалась еще мрачнее от достигавших двадцатифутовых потолков шкафов, хранивших, должно быть, не одну тысячу увесистых фолиантов. С обеих сторон комнаты были глубокие альковы, закрывавшиеся тяжелыми красными бархатными портьерами, приподнимавшимися при помощи толстых веревок с золотыми кистями на концах. В одном из альковов стояло кресло для уединенного чтения, в другом были двери, открывавшиеся на террасу. Посреди комнаты стоял внушительных размеров стол вишневого дерева, а одну из стен украшала огромная средневековая шпалера, изображавшая рыцарей в пернатых шлемах и кованых латах. В библиотеке царил стойкий запах пожелтевшей бумаги и кожаных переплетов. «Интересно, — подумала Энни, оглядывая бесконечные ряды книг, — кто все это читал?» Судя по портретам, украшавшим стены, среди предков Форбса встречались два-три высоколобых академика в мантиях и напудренных париках с длинными, лошадиными лицами, но преобладали мрачные, «не отягощенные интеллектом» физиономии грубых солдафонов. — Любуешься благородными предками нашего радушного хозяина? — послышался за ее спиной насмешливый голос. — Что и говорить, хороши красавчики! У этого, — Макгиливрей ткнул пальцем в одного из «академиков», — вид такой, словно он набрал полный рот дерьма. — Не кажется ли тебе, — тревожно произнесла Энни, — что это опасно? — Набрать полный рот дерьма? — усмехнулся он. — В общем-то ничего страшного, если только не собираешься его глотать. — Нет, встречаться вот так. Что мы скажем, если нас застукают? — Да что здесь, собственно, особенного? Двое друзей устали от духоты, пошли проветриться, поболтать… Не вижу ничего предосудительного! Опасность, подумала Энни, в темноте, в его лукавой улыбке, во взгляде бездонных черных глаз, в тех воспоминаниях, которые вызывают эти глаза… — Может быть, — он взял ее под руку, — пойдем на террасу? На террасе было еще холоднее, чем под сводами библиотеки, но после душного зала и сотен жарко горевших свечей Энни это было даже приятно. К тому же дом надежно защищал от ветра. С минуту Энни стояла к Джону спиной, любуясь морозными узорами на стекле, заиндевевшим ночным садом… Наконец она повернулась к Макгиливрею лицом. Тот стоял неподвижно, вперив в нее взгляд своих черных, как омуты, глаз. — Надеюсь, — проговорила она, — ты вызвал меня не для того, чтобы обсуждать бредовую идею Ферчара сделать из меня хоругви для повстанцев. Поскольку ты одобрил тогда мой отказ, полагаю, сей инцидент исчерпан. — С чего ты взяла, — усмехнулся он, — что я его одобрил? — Ты проголосовал бы за меня? — удивилась она. — Ты не считаешь, — губы Джона снова скривились в усмешке, — что из тебя выйдет отличный лидер? — Лидер из меня, может быть, и неплохой, но я не уверена, что мужчины — включая, кстати, и тебя, — захотят подчиняться женщине. — Захотели бы, — уверенно заявил он, — если это такая баба, что ста мужикам фору даст. Ты хочешь сказать, что плохо стреляешь из лука? Как будто я не знаю, что ты и с закрытыми глазами попадешь в «яблочко»! Или плохо управляешься с мечом? Знаешь, что говорят о тебе мужики? «В бою Энни цены бы не было — горяча, но не настолько, чтобы голову потерять!» По-моему, это лучшая похвала! Или, может быть, — прищурился он, — ты уже разучилась все это делать? Я ведь и забыл, что ты теперь сменила штаны на юбки, ешь суп серебряной ложкой, а не пьешь из чашки через край, как раньше… Лоск, черт побери! — Тоже мне, — она оглядела его роскошный костюм, — а сам-то чего тогда так вырядился? — Джон и вправду выглядел настоящим аристократом: его могучий торс был облачен в роскошный кафтан с манжетами в тон килту, не менее изысканный камзол… — Гляди-ка, и завит, и выбрит до синевы… А чем это от тебя, дружочек, пахнет? Уж не французскими ли, часом, духами? Хорош, хорош! Невеста, надеюсь, при тебе? Такому кавалеру — и без невесты… Брови Джона сошлись на переносице. — Кто тебе сказал, что у меня есть невеста? — Вообще-то леди Драммур… Какое это имеет значение? — Никакого, ровным счетом никакого. Кстати, — он приподнял ее подбородок пальцем, — передай своему мужу, чтобы он, когда бреется, брал бритву поострей. У него такая гладкая кожа на лице, что мне больно смотреть, как он ее все время уродует порезами. Энни отпрянула, сердце ее почему-то учащенно забилось. — Спасибо за совет, — огрызнулась она, — но, надеюсь, мы здесь не для того, чтобы обсуждать, какой бритвой следует бриться моему мужу. — Как и не для того, чтобы обсуждать, на ком я женюсь. — Какая связь… — начала было Энни и вдруг осеклась, — так говори, зачем позвал! А то нас, небось, уже с фонарями ищут. — Тебя — может быть, а я же уже попрощался. — Ты уезжаешь? — Энни не смогла скрыть разочарования. — Хотела со мной потанцевать? — усмехнулся он. — Извини, дорогая, в другой раз. Я уже засвидетельствовал всем этим идиотам свое почтение, не вижу смысла и дальше участвовать в дурацком спектакле, тем более что неважно себя чувствую. — А что с тобой? — насторожилась она. Вместо ответа Макгиливрей сунул руку под рубашку; когда он ее вынул, рука была мокрой от крови. — Господи! — вырвалось у Энни. — В меня стреляли, — спокойно произнес он. — Стреляли? Кто, где, когда? — Ну давай еще громче, крошка, а то не все слышали! — И ты едешь сюда, занимаешься здесь неизвестно чем, словно ничего не произошло! — Крошка, если бы я не был сейчас здесь, то уже болтался где-нибудь на виселице. — Ничего не понимаю! Давай хотя бы перевяжу! — Наклонившись, Энни торопливо стала отрывать полоску от нижней юбки. — После того как ты уехала, один из наших сказал, что, кажется, видел в лесу что-то подозрительное. Мы отправились в лес и напоролись на засаду красных мундиров. Прогнать их было не сложно, но… Энни вспомнила рассказ Уоршема о том, как вчера ночью его люди кого-то подстрелили. — Матерь Божия! Так это был ты!.. Энни сложила оторванную полоску в несколько раз и заставила Джона снять кафтан и камзол, затем рубаху, которая была уже черной от крови. Под самым сердцем зияла рана. — Навылет, — спокойно, словно речь шла о пустяках, произнес он. — Пройди она чуть повыше… — Сейчас я тебя перевяжу, и уезжай скорее. Ты так можешь и умереть от потери крови! — Уеду, уеду, не беспокойся, но сначала я должен тебя кое о чем предупредить. — О чем? — Тебя тоже видели, когда ты возвращалась домой с Эниасом. Двое людей Уоршема пасли тебя до самого Моу-Берна. Энни поежилась. — Уоршем намекнул мне, что его люди видели меня, — сообщила она Джону, перевязывая его рану. — Ангус, чтобы защитить меня, сказал, что я якобы вчера всю ночь была дома с ним. Не знаю, поверил ли он ему… — Они не уверены до конца, что это ты, — произнес Макгиливрей, снова натягивая кафтан. — Ты же была не в своих обычных шелках! Будь они уверены на сто процентов, ты бы сейчас уже была арестована. Ангус сказал, что ты якобы была дома с ним… — Джон, казалось, удивился не меньше самой Энни, почему Ангус вдруг стал ее защищать. — Но ведь на самом деле он, кажется, был в Инвернессе? — Он вернулся домой раньше, чем я предполагала. И разумеется, не обрадовался, обнаружив, что меня нет дома. — Надеюсь, — глаза Джона сузились, — он тебя не ударил? — Ангус? Да ты что?! Он и мухи не обидит! За все эти четыре года он ни разу… Джон молчал. Энни услышала, как он, еле сдерживая себя, скрипнул зубами. — Уезжай, — повторила она, — пойдем, я провожу тебя до дверей. — А вот этого не надо, оставайся. Досчитай мысленно до ста, потом возвращайся к гостям и постарайся, чтобы ни одна живая душа тебя не видела, иначе — конец! И всю ночь держись поближе к Ангусу. — Обещай мне, что с тобой все будет в порядке! — Не родился еще тот человек, не отлита еще та пуля, что меня убьет! Помни, что я тебе сказал, и еще раз повторяю: постарайся не отходить от Ангуса. — Будь осторожен, Джон! С минуту Макгиливрей молча пристально смотрел на нее, затем, отворив дверь террасы, начал спускаться по внешней лестнице. Вскоре Энни услышала хруст его сапог по снегу, затем этот звук был заглушен шумом веселья наверху. Макгиливрей чудом не убит, за ней была слежка… В лесах Данмагласса полно англичан, они знают, что Ферчар скрывается в доме Джона… Но шли ли они за Ферчаром по пятам, или пронюхали о том, где он, позже? Если последнее, то старик не так хитер, как думает… Господи, его ведь могут арестовать в любую минуту! Как и ее, и Джона… Если уж они успели попасть под подозрение англичан, то те, разумеется, предпочтут арестовать их под каким-нибудь предлогом, даже если это только подозрения… Энни хотелось что-то делать, хотелось бежать, предупредить всех… Но Джон прав: самым разумным с ее стороны было бы вернуться сейчас к гостям и делать вид, словно ничего не случилось. Решив, что времени прошло достаточно, Энни раскрыла двери террасы и оказалась в алькове, но тут до нее донесся решительный звук шагов нескольких мужчин, явно направлявшихся в библиотеку. Энни лихорадочно огляделась, спрятаться было негде, оставалось лишь задернуть портьеру, что она и сделала. Но в любой момент ее могли увидеть со двора или из противоположных окон — дом был построен квадратом, окружавшим двор. По звукам Энни определила, что мужчины уже вошли в комнату. — Двери, я думаю, лучше запереть. — Энни узнала голос Дункана Форбса. — Черт бы вас побрал, Уоршем, — грубый смех принадлежал графу Лудуну, — оторвали от приятного занятия! Я уже почти договорился обо всем с этой пташкой, — кстати, рекомендую, думаю, вам она тоже не откажет! — а тут вы… — Еще не все потеряно, граф, — ответил Дункан, — вы еще успеете получить удовольствие. — Если вы окажете мне услугу — отвлечете на время чем-нибудь мою жену. По раздавшимся угодливым смешкам Энни поняла, что, кроме Форбса, Лудуна и Уоршема, с ними еще двое или трое мужчин. Энни оглядела себя — угораздило же ее надеть именно это платье, ткань его так серебрится в свете полной луны, больше опасности, что кто-нибудь из соседних окон обратит на это внимание… К тому же необъятных размеров кринолин усложнял задачу забиться при необходимости куда-нибудь в угол. — Какие вести от Хоули? — поинтересовался третий голос, обладателя которого Энни не могла определить. — Пошлет он, в конце концов, подкрепление из Эдинбурга или нет? — Сомневаюсь, у него всего-то две тысячи человек — каждый на счету, а ему еще приказано взять Фалкирк, Перт, Стерлинг… Если наши сведения точны, у принца всего тысяч пять, да и те полуголодные и павшие духом. — Я бы не спешил недооценивать их, — послышался голос Уоршема. — Впрочем, вам, Гарнер, кажется, — Уоршем усмехнулся, — бояться нечего. Насколько мне известно, ваши молодцы весьма браво отличились в битве на мосту Кольт, а затем под Престонпаном! Энни наконец поняла, кому принадлежал не узнанный ею вначале голос. Майора Гамильтона Гарнера она немного пред-сташшла себе — высокий, белокурый, с пристальными, как у кобры, зелеными глазами. Знала она и то, как оскорбительна была для майора ирония Уоршема. Битва на мосту Кольт была известна тем, что в ней драгуны Гарнера позорно бежали без единого выстрела. В битве под Престонпаном, когда чуть более трех тысяч якобитов благодаря неожиданной утренней атаке наголову разбили вдвое большую армию генерала сэра Джона Коула, Гарнер со своим отрядом, желая, очевидно, во что бы то ни стало не повторять прошлого позора, сражались до последнего и были взяты в плен. Но, поскольку число пленных превосходило число победителей, те в конце концов были отпущены под обещание никогда больше не браться за оружие против принца Чарльза. Гарнер, едва обретя свободу, тут же забыл об этом обещании. Злобу он выместил на своих подчиненных, запорол солдат до полусмерти, а пятерых офицеров повесили на площади по его доносу. По слухам, Гарнер воевал не столько против принца, сколько сводил личные счеты с одним из его капитанов — Александром Камероном. Всезнающая леди Драммур утверждала, что Камерон якобы отбил у Гарнера на дуэли невесту. Правда ли это, Энни не знала, но, во всяком случае, войсками принца в обеих битвах командовал именно Камерон… — Эти бунтовщики воюют не по правилам, они не признают никаких законов войны! — пожаловался Гарнер. — Я уже сбился со счета, сколько раз я предупреждал об этом генерала Хоули. Строятся сначала рядами, но, стоит заиграть этим чертовым волынщикам, — майор имел в виду музыкантов, имевшихся при каждом отряде якобитов для поднятия боевого духа, — как их охватывает такой боевой экстаз, что только успевай отбиваться! Палят они по нам так, что наши солдаты даже не успевают перезарядить ружья. А когда эти их дурацкие юбки им мешают, они просто срывают их и дерутся голыми! — Согласен, — поддержал майора Лудун. — Они дерутся как варвары, господа! Едят сырое мясо, пьют кровь животных. Не говоря уже о том, что для этих мерзавцев, по-видимому, не существует ни стыда, ни совести! — Еще бы, — поддакнул Уоршем, — какая может быть совесть у этих конокрадов? Энни хотелось выскочить из своего укрытия, чтобы задушить наглецов голыми руками… Еще секунда — и она бы, пожалуй, так и сделала, но ее остановил голос пятого собеседника, молчавшего до сих пор: — Ну, не следует все-таки быть столь низкого мнения о моих соотечественниках, сэр. Многим приглянулись английские шлюхи, которых вы, господа, понавезли из Лондона в таком количестве. Энни похолодела. Ошибки быть не могло — голос принадлежал не кому иному, как ее законному супругу. — Да, — вставил кто-то, — английские шлюхи почище, да и половчее в своем ремесле, чем шотландские! — Я бы вам настоятельно советовал, сэр, — обратился к Ангусу Уоршем, — поменьше смотреть на шлюх, а заняться лучше собственной женой. Не кажется ли вам, что ее выбор политических симпатий оставляет желать лучшего? Из холода Энни бросило в жар. Сейчас муж, конечно же, выхватит кинжал и отрежет грязный язык этой английской свинье… Но ответ Ангуса потряс ее еще больше, чем все, до сих пор услышанное: — Ах, господа, поверьте, я давно уже устал от фокусов моей благоверной, будь это ее слишком острый язык или упрямство, с каким она поддерживает заведомо обреченные политические аферы… — Будьте осторожны, мой друг, — Форбс, судя по звуку, похлопал Ангуса по плечу, — женщины — создания коварные! Прекрасна, как ангел, море блаженства в постели, но иногда — такая головная боль, что призадумаешься, стоит ли одно другого… Моего сына тоже выводили поначалу из себя разные штучки его Арабеллы, но пара хороших порок, и любая стерва быстро присмиреет, уверяю вас. — Надо подумать, — прищелкнул языком Ангус. — Ее девичья фамилия, — спросил Гарнер, — кажется, Фаркарсон? Уж не родственница она старику Фаркарсону? Когда майор задавал этот вопрос, Форбс, как поняла Энни по звукам, запирал что-то в ящик секретера. — Она его внучка, — ответил Ангус. — Желательно, чтобы эта внучка поменьше общалась с дедом. — Нет уж, — вмешался Лудун, — пусть уж лучше общается. Старик, думаю, знает многое: и где в данный момент находится армия самозванца, и куда они направятся в первую очередь, как только пересекут границу… — Готов спорить, что в Глазго, — произнес Форбс. — Самозванец остро нуждается в продовольствии и боеприпасах и вряд ли рискнет идти на Эдинбург, не укрепив свою армию. — Но это займет много времени, а ему, должно быть, не терпится взять реванш, — вставил Гарнер. — Он, должно быть, уже в курсе, что войска Хоули выбили его людей из многих северных городов. К тому же он наверняка убежден, как и все его предшественники Стюарты, что путь к шотландскому трону — через взятие Эдинбурга. — Согласен, — горячо поддержал его Лудун, — вот почему Хоули сам просил нас послать подкрепление ему. Три тысячи человек. Это, если честно, обойдется нам в копеечку, но ради того, чтобы покончить быстрее с этой заварушкой, стоит попытаться. Сначала я хотел было, Ангус, обсудить все это с вами завтра утром, но не вижу нужды откладывать в долгий ящик. Думаю, Ангус, ваши люди уже соскучились по настоящей войне. Я пошлю ваш отряд вместе с майором Гар-нером. Вы ведь, кажется, собираетесь отбыть в конце недели, майор? — Если смогу, то и раньше, — откликнулся тот, — но я жду корабль с провиантом… Энни чувствовала, что последние силы покидают ее. Глаза закрылись, колени подгибались, дрожащие пальцы нервно теребили шелк юбки. — Так что, полагаю, Ангус, вопрос решен. Ангус? Что с вами? Вы меня слышите? — Что? Да, разумеется, просто на минуту задумался… — Раздумывать некогда, дружище, сейчас от вас требуется решительность. Надеемся, вы поможете нам держать бунтовщиков на подступах к Эдинбургу, чтобы Камберленд за это время смог продвинуться со своей армией на север. А пока, будьте любезны, постарайтесь разнюхать как следует, что именно известно вашей жене. Это поможет нам узнать получше, каковы планы самозванца. Тем более что жена, которой предстоит долгая разлука с мужем, как правило, более откровенна с ним, чем обычно. — Судя по участившимся в последнее время между нами разногласиям, — скептически заметил Ангус, — она, скорее, обрадуется моему отъезду. — Будьте с ней понежнее, постарайтесь вызвать на откровенность… ну да не мне же, в конце концов, вас учить, как вам вести себя с женой! Будьте уверены, сэр, ваши усилия будут щедро вознаграждены. Имение Лохабер, кажется, когда-то принадлежало вашей фамилии? У вас есть шанс вернуть его… — Постараюсь сделать все, что в моих силах, сэр. — Не сомневаюсь, мой друг, не сомневаюсь! — Форбс, судя по всему, снова похлопал Ангуса по плечу. — Эх, дружище, если бы все ваши соотечественники были такими же преданными слугами короны, как вы! Глава 7 Энни не могла сказать, сколько еще времени она простояла, боясь пошевельнуться, в темноте, после того как мужчины покинули библиотеку. Сознание ее отказывалось понимать происходящее, ее всю трясло от злости, глубина предательства Ангуса казалась безмерной. Может быть, это был все-таки не он, может, ей все это померещилось? Энни хотелось плакать, но боль была так сильна, что не было слез. Господи, какой идиоткой она была все это время, как свято верила этому человеку… Впрочем, раскусить его было и впрямь нелегко — так умело он притворялся честным и порядочным… Имение Лохабер — лакомый кусок, неудивительно, что этот беспринципный человек готов ради такого вознаграждения предать и жену, и родину… У Энни мелькнула мысль: уж не для того ли он прошлой ночью изображал дикую страсть, чтобы своими наигранными ласками заставить ее выдать местоположение деда и кузенов? Но почему же он тогда спасал ее от подозрений Уоршема, заявив, что прошлой ночью она была с ним? В отчаянии Энни прижала руки к вискам. Все это было так противоречиво, так запутанно, что Энни даже не знала, что ей следует делать сейчас… Энни опустила глаза. Шелк ее юбки помялся оттого, что она нервно теребила его. Разглаживая материю, Энни кинула взгляд за окно. Высокое, словно купол храма мироздания, небо было усеяно мерцающими звездами. Это мудрое небо было таким возвышенным, таким торжественно-спокойным… Отчего же здесь, в дольнем мире, все так низко, суетливо и подло? Слух Энни уловил какой-то тонкий, едва различимый звук, похожий на скрип. Что это? Кто-то из мужчин по-прежнему здесь, никуда не уходил или вернулся? Энни вспомнила, что Форбс запер что-то в ящике секретера, при этом, судя по звуку, его руки нервно тряслись… Может, он оставил здесь кого-то охранять эту ценность? Снова тот же звук — и Энни почувствовала, как по подолу ее пробежало что-то маленькое и мягкое. — Господи, — вырвалось у нее, — это же просто мышь! Все еще соблюдая на всякий случай осторожность, Энни решилась наконец покинуть свое укрытие. Энни огляделась. В комнате, казалось, все выглядело точно так же, как и в ту минуту, когда она сюда вошла, разве что стало темнее — входные двери были плотно закрыты. Веселье наверху продолжалось, но звуки его долетали до библиотеки очень слабо. Музыканты, должно быть, сейчас настраивают инструменты, лакеи, лавируя между гостями, обносят их шампанским. Стулья по стенам уже, должно быть, заняты почтенными матронами, обмахивающимися веерами и обменивающимися репликами о том, что платье миссис Смит из очень милой ткани, а декольте мисс Браун смотрится слишком вызывающе. Офицеры, должно быть, пожирают дам похотливыми глазами, прикидывая, кто из них готов оказать им «честь» уединиться где-нибудь в укромном уголке. Взгляд Энни остановился на секретере Форбса. Будучи творением весьма искусного мастера, удачно сочетая в своем внешнем виде солидность с изяществом, тот содержал множество ящиков. Два самых верхних из них Энни сочла недостойными пристального внимания, но тот, что под ними, длинный, плоский… Почти не задумываясь. Энни выудила из своей прически длинную, толстую булавку. Кинув осторожный взгляд на дверь, Энни сунула булавку в замок. Наверняка, решила она, запор, под которым Форбс держит столь важные документы, гораздо хитрее, чем в столе Ангуса, куда она иногда залезла втайне от него, из любопытства. Но запор вопреки ожиданию открылся на удивление легко и просто. Энни бесшумно выдвинула ящик и заглянула внутрь. Тот содержал в основном бумаги — черновики писем, вряд ли достойных внимания, как решила она, сургуч, две большие печати — одна с фамильным гербом Форбса, другая — печать Высшего суда по гражданским делам. Ящик с левой стороны открылся так же легко. Внутри покоилась деревянная коробочка, замок которой опять же поддался без труда, но в ней не оказалось ничего, кроме внушительного количества золотых монет. Содержимое остальных ящиков также не вызвало у Энни никакого интереса, и она уже почти готова была заключить, что поиски оказались безрезультатными, и закончить их, как вдруг подметила одну странность. Ящики справа были гораздо глубже, чем слева, — стало быть, за последними что-то скрывается! Вооружившись свечой, Энни произвела более тщательный осмотр секретера и в результате обнаружила тайную, неприметную с первого взгляда замочную скважину. С ней пришлось повозиться дольше, чем с остальными, что еще больше убедило Энни, что это-то и есть главный тайник. Когда хитрый замок наконец поддался и передняя панель с ящиками, служившими, по сути дела, лишь для отвода глаз, была отодвинута, первое, что бросилось в глаза Энни, — кожаная сумочка, внутри которой лежали свернутые в трубочку бумаги. Не зная, куда положить ее, Энни просто бросила ее на пол. За сумочкой она увидела еще какие-то бумаги, лежавшие просто так. В результате беглого просмотра одни из них оказались на полу рядом с кожаной сумочкой, другие же она возвратила обратно. Наконец решив, что не сможет взять с собой больше отложенного, Энни прикрыла секретер. Запереть замки булавкой ей не удалось, оставалось лишь надеяться, что никто не заявится сюда до утра. Энни подняла подол, нащупав в нижней юбке тайный карман. В нем, несмотря на обещание Ангусу идти на бал без оружия под юбкой, лежал маленький, остро отточенный кинжал. Решив, что ее находка для нее сейчас важнее кинжала, Энни аккуратно спрятала в карман кожаную сумочку и другие бумаги. Кинжал же пришлось спрятать в одном из шкафов за книгами. Энни расправила юбки, убедившись, что костюм ее снова выглядит внешне, как и прежде, прическа не растрепана, в комнате она ничего не забыла. Зайдя еще раз в «мышиный» альков, Энни оставила дверь, ведущую на террасу, открытой на случай отступления. Вернувшись к входным дверям, Энни приложила к ним ухо — в коридоре, кажется, никого не было… Приоткрыв осторожно двери сначала на дюйм, потом еще на два, Энни наконец свободно распахнула их и вышла в коридор, направившись быстрым шагом в бальный зал и придав лицу на случай неожиданной встречи с кем-нибудь такое выражение, словно она просто заблудилась по ошибке. На ее счастье, по пути ей никто не встретился, если не считать вышедшей из какого-то укрытия пары, но и те, смущенно зардевшись, сразу же постарались отвести от нее глаза. Энни казалось, что ее находка прожигает ей юбки, и, проходя мимо огромного зеркала в золоченой раме, Энни кинула в него взгляд, опасаясь, что ее преступление написано у нее на лице. Но из зеркала на нее смотрела смущенная женщина, остановившаяся, чтобы поправить сбившийся локон. «Если только не случится чего-нибудь непредвиденного, — подумала она, — к тому времени, как обнаружится кража, я буду уже далеко отсюда. Но и тогда вряд ли меня, женщину, заподозрят в первую очередь… Пора уезжать, дома разберусь, какую ценность имеет моя находка…» Энни старалась на выдавать своего волнения, но ей никак не удавалось побороть тревожное чувство в груди. — С тобой все в порядке, дорогая? — Что? — Энни даже вздрогнула, когда леди Драммур коснулась ее руки. — У тебя такой вид, словно только что ты видела привидение! — Со мной все в порядке, — поспешила заверить ее Энни. — Ангуса, случайно, не видели? — Нет. Энни окинула взглядом комнату. Форбс и Лудун, стоя у стены, смеялись над чем-то — должно быть, какой-нибудь очередной пошлой остроте, отпущенной графом. Ангуса нигде не было видно. Подошедший к Энни лакей предложил ей бокал, который она осушила тремя большими глотками и теперь рассеянно вертела в руках. Пары уже строились в два ряда для нового танца. Энни заметила небесно-голубой шелк платья Адриенны де Буль. Кавалером ее на этот раз был зеленоглазый майор Гарднер. «Подходящая пара, — усмехнулась про себя Энни, — один другого стоит!» Тем не менее сейчас она даже предпочла бы, чтобы на месте Гарднера был Ангус — по крайней мере ей было бы известно, где он… Чуть поодаль кружилась еще одна пара — Дуглас Форбс с одной из сестер Макларен, с какой именно, трудно было сказать: их было семеро, и все похожи друг на друга словно капли воды. Взгляд Дугласа был обращен не на партнершу, а в сторону Энни, но ей не было до этого дела. Отбивая ногой нервную дробь в такт музыке, Энни снова начала оглядывать зал, начиная с дальнего угла. Взгляд, ни на ком и ни на чем не задерживаясь, скользил по красным мундирам офицеров, по столикам с прохладительными напитками, по большому окну, из которого были видны окна библиотеки… Стоп! Энни вдруг вспомнила, что, когда входила в библиотеку, портьеры обоих альковов были подняты. Уходя же, она оставила портьеру своей ниши опущенной. Черт побери, надо же быть такой идиоткой! Энни снова лихорадочно попыталась вспомнить, как выглядела библиотека в тот момент, когда она входила и когда выходила. Но как ни напрягала она память, перед ней снова и снова вставала одна и та же картина — обе портьеры приподняты, когда она входила, обе опущены, когда она выходила. Энни похолодела. То, что она, уходя, оставила свою портьеру опущенной, было еще полбеды. Но кто же опустил вторую? Значит, кто-то кроме нее был в библиотеке, прятался за второй портьерой! Но в какой момент этот кто-то вошел туда? И когда вышел? Энни вспомнила, что, перед тем как ее напугала злополучная мышь, ей показалось, что она слышала звук чьих-то шагов — они, должно быть, и спугнули зверька. Но если это так, значит, ее видели! Видели, как она рылась в вещах Форбса, как брала бумаги, как прятала их под юбку… — Господи, — услышала Энни как сквозь сон голос леди Драммур, — с тобой все в порядке? Энни уставилась на свою руку. Пальцы были все в крови, на полу валялись осколки бокала. Она не заметила, как, нервничая, сжала бокал слишком сильно. Леди Драммур, держа ее руку на весу, чтобы не испачкать кровью роскошное платье, громко подозвала лакея и потребовала чистую тряпочку. Энни воспринимала все происходившее как во сне — мысли были заняты тем, что ее, возможно, видели на месте преступления. — Дай, я тебя перевяжу, девочка, — хлопотала свекровь. — Проклятый бокал! Экономит, шельмец, на хрустале — подает стеклянные! Удивительно еще, что тарелки у него не ломаются и вилки не гнутся! Старуха вывела Энни из зала под руку. Если не считать двух-трех поохавших дам, инцидент остался в целом незамеченным. Леди Драммур отвела невестку в маленькую гостиную, куда вскоре принесли воду, несколько бинтов и позвали доктора Фаустуса Макмиллана — приземистого человека с налитыми кровью глазами и пальцами, похожими на сосиски. Под пристальным наблюдением леди Драммур он обработал рану и перевязал ее как следует. Он уже заканчивал, когда явились Ангус и Форбс. Вид у Ангуса был озабоченный: — Что случилось, Энни? Я слышал, ты ранена, истекаешь кровью… Доктор глянул на него поверх очков: — Уверяю, ничего серьезного, сэр. Рана пустяковая, больше паники… — Я разбила бокал и порезалась, — объяснила Энни. — Вы уверены, — нахмурился Форбс, — что все в порядке? — Через пару дней заживет! Даже не стоило беспокоить нашего милого доктора, сама бы перевязала. Ради Бога, не беспокойтесь! — Непременно накажу этого идиота-лакея, что подсунул вам негодный бокал! — Лакей ни в чем не виноват, я сама порезалась. — Виноват в этом ты, — напустилась леди Драммур на сына. — Не оставил бы жену одну, с ней бы ничего не случилось. — Ты искала меня? — спросил Ангус у Энни. — Нет… то есть да, искала. Хотела сказать, что уезжаю. У меня дико разболелась голова… — Вы можете остаться на ночь в моем доме, леди Энни, — засуетился Форбс. — Вам с Ангусом отведут комнату, а если потребуется врачебная помощь, то наш любезный доктор, думаю, согласится… — Нет! — Энни резко вскочила, лишь через мгновение сообразив, что такое поведение неприлично. — Простите, я хочу сказать, спасибо, сэр, однако я все-таки, с вашего позволения, покину ваш гостеприимный дом… А ты, Ангус, если хочешь, оставайся, я и одна доеду. — Не валяй дурака, разумеется, я с тобой! Энни умоляюще посмотрела на свекровь, та все поняла. — Я тоже собираюсь домой, — заявила леди Драммур, — если хочешь, Энни, поедем ко мне, это ближе. А ты, Ангус, можешь заехать за женой утром. Надеюсь, ты не сомневаешься, что со мной она в безопасности? Щека Ангуса слегка дернулась, но ему ничего не оставалось, как лишь молча кивнуть матери в ответ. Взяв жену под руку, он проводил ее до дверей. Голова Энни кружилась так сильно, что она почти не чувствовала, как лакей помогает ей надеть плащ, как Ангус целует ее на прощание… Ей казалось, что взгляды всех устремлены на нее, что эти взгляды прожигают ее спину, что сейчас все в один голос потребуют остановить воровку и арестовать ее. Наконец она была уже в карете, та отъехала, Ангус на крыльце махал ей рукой… Пресловутая «находка» была по-прежнему в кармане на бедре, но Энни казалось, что она жжет ей руки. Очевидно, тот, кто видел ее в библиотеке, решил поиграть с ней в кошки-мышки. Глава 8 — И ты рискнула взять эти бумаги? — Леди Драммур была потрясена до глубины души. — Не верю! Они уже выехали за ворота. Энни ощущала такую острую потребность поделиться со свекровью всем, что она видела, слышала и делала в библиотеке, начиная с разговора с Макгиливреем, что выложила все начистоту, до малейшей детали. — Ты открыла ящик булавкой? Энни кивнула. — Ты знаешь, это оказалось очень просто! — Не думала я, — усмехнулась старуха, — что у жены почтенного вождя воровской талант! — Во мне все-таки течет кровь конокрадов! — ответила Энни с улыбкой, вспомнив разговор в библиотеке. — Впрочем, — продолжала леди Драммур, — меня куда больше удивляет, что тебя до сих пор никто не заподозрил. — Ты уверена? Я так не удивлюсь, если сейчас за нами по пятам уже скачет целый взвод красных мундиров! Энни снова вспомнила, как дрогнуло ее сердце в тот момент, когда ее муж вошел в комнату вместе с Форбсом. — У тебя есть какие-нибудь догадки, — спросила леди Драммур, — кто мог прятаться вместе с тобой в библиотеке? — Ни малейших. Мне показалось, я слышала чьи-то шаги, но даже в этом я не уверена — в тот момент меня напугала мышь. — Ты вскрикнула, и этот человек спрятался в другом алькове. — Скорее всего, — нахмурилась Энни, — но если это был Форбс или кто-то из его приспешников, почему он не вышел и не схватил меня, когда я рылась в бумагах? Поймал бы, как говорится, с поличным… Старуха задумалась, озадаченная не меньше своей невестки. — Что ж, — произнесла она наконец, — это оставляет нам надежду на то, что это был не Форбс и не кто-то из его людей. Впрочем, может быть, они решили, что, если арестовать тебя публично, многие возмутятся, начнутся беспорядки. Решили, должно быть, подождать и арестовать тебя потом, по-тихому… С минуту свекровь и невестка молча смотрели друг на друга, затем как по команде дружно задернули шторы на окнах кареты и погасили огни. В карете воцарилась темнота, если не считать проникавших сквозь шторы огоньков окрестных домов. Дорога была ровной, словно начерченной по линейке, и, если за ними была погоня, для преследователей не было бы ничего проще, чем взять их прямо сейчас. Рискуя привлечь к себе внимание, Энни осторожно высунулась в окно, но погони не было. — Есть еще один вариант, — поделилась леди Драммур с невесткой новым, только что пришедшим ей в голову предположением. — Ты была не единственной, кого заинтересовало, что именно запер Форбс в секретере. — Ты хочешь сказать, — нахмурилась Энни, — что кто-то из присутствовавших на совещании вернулся, чтобы ограбить Форбса? — Нет, я имею в виду не это. Ты, я и Джон были не единственными врагами Форбса, вынужденными присутствовать на этом сборище. Как ты, может быть, успела заметить, там были и Макферсон, и Стратбоги, и Макфейл, и Маккилликен… Возможно, кто-нибудь из них решил, воспользовавшись случаем, порыться в бумагах этого индюка — авось да найдется что-нибудь стоящее… На минуту снова воцарилась тишина, сопровождавшаяся стуком копыт и скрипом колес. — Ты уверена, крошка, — произнесла наконец леди Драммур, — что расслышала все как следует? Энни понимала, какая внутренняя борьба стоит за этим вопросом. Любовь к сыну боролась в душе леди Драммур с любовью к родине, уверенность в том, что во всех своих действиях он руководствуется лишь интересами клана, — с зарождавшимися сомнениями в этом… — Я слышала, как Форбс велел ему ласками выманить у меня признание обо всем, что мне известно о планах принца. А Ангус сказал, что устал от моих фокусов и моей вовлеченности в сомнительные политические аферы… Леди Драммур тяжело вздохнула. — И каково же теперь твое заключение, крошка? — спросила она. Энни долго молчала. — Дедушка был прав, — произнесла наконец она, — ни один мужчина не сможет стать таким лидером, как надо. Нужна женщина. — Не могу сказать, что так уж категорически против твоего решения, девочка, — леди Драммур прищелкнула языком, — но подумай о риске! Представь, как ты с пистолетами выезжаешь на поле битвы… Сможешь ли ты? Нет, я не сомневаюсь, что сердце у тебя достаточно храброе. Но мужчинам может не понравиться, что ими командует женщина… — Дедушка сказал, что самой мне ходить в бой не придется. Я должна выбрать мужчину, который будет действовать от моего имени. — И ты уже выбрала? — Да, — проговорила Энни. — Кого же, если не секрет? — прищурилась старуха. — Макгиливрея, — твердо заявила Энни, хотя решение пришло к ней только сейчас. — Макгиливрея? — удивилась та. — Разве он не горит желанием помахать мечом во славу отечества? Да и его людям храбрости не занимать… — Ты уверена, что он тот человек? Да, в храбрости ему не откажешь, но бывает, иной раз попадает ему какая-нибудь шлея под хвост, и переубедить его очень сложно… — Может быть, но все равно лучшей кандидатуры я не вижу. — Ох, чувствую, — проворчала леди Драммур, — заваривается большая каша! — Ты боишься? — А ты? — Кто же хочет войны? Но без нее не обойтись, без нее Шотландия погибнет. — Шотландия никогда не погибнет, Энни Моу! Для этого нам не нужно заливать поля кровью. — Нужно. И готова пожертвовать своей кровью! — Эх, девочка, — вздохнула пожилая дама, — какая же ты все-таки еще идеалистка! — Это плохо? — насторожилась Энни. — Кто сказал, что плохо? Это во мне говорит зависть, Энни. Зависть старой женщины к молодой… Вдова замолчала, глядя в окно. Карета проехала собор Святого Иоанна и въезжала в широкие ворота Драммур-Хау-са. Большое, солидное, бесхитростное здание из красного кирпича стояло на берегу реки и в летнее время почти всегда было скрыто густой пеленой тумана. Сейчас же его силуэт четко вырисовывался на фоне ночного неба. Когда Ангус появился утром в доме матери, он был не один. Новый, с иголочки, красный мундир Уоршема сиял медными пуговицами. Выражение лица майора было таким казенным, что оно казалось высеченным из камня. Оба были препровождены в гостиную — комнату со стенами, обитыми желтым шелком и украшенными пейзажами знаменитых мастеров, и мебелью с такой же обивкой. Убранство этой комнаты, предназначенной специально для официальных приемов, довершал огромный камин, мрамор которого каз&пся таким же холодным, как лицо хозяйки, когда она наконец вошла, продержав их перед этим в ожидании добрых полчаса. — Доброе утро, Ангус. — Привет, мама. — Мое почтение, мэм! — вытянулся в струнку Уоршем. — Здравствуйте, майор. Надеюсь, вас не затруднит объяснить, господа, чем обязана столь раннему визиту? Леди Энни еще спит, меня саму вы подняли с постели, барабаня в дверь, — одеваться мне пришлось наспех… Надеюсь, это не очередное приглашение на бал, майор. Я уже, кажется, засвидетельствовала свое почтение вашему другу Форбсу… Или вы полагаете, этого недостаточно? Как ни старался Уоршем проявлять выдержку, от проницательного взгляда леди Драммур не укрылось, что на мгновение его надменное лицо исказила недовольная гримаса. — Прошу простить меня, мэм, за ранний визит, — проговорил он, — но когда капитан Макинтош упомянул, что собирается к вам, я попросил разрешения сопроводить его. — Боюсь, вы напрасно утруждали себя, майор. Завтракать мы сегодня не собираемся, а обед еще не скоро. — Не извольте беспокоиться, мэм, я буквально на минуту. — Я и не беспокоюсь, — проворчала она. — Кстати, если ты, Ангус, — обратилась старуха к сыну, — за Энни, то зря приехал: она собирается остаться здесь еще дня на три. — Она нездорова? — насторожился Ангус. — Со здоровьем, слава Богу, все в порядке, просто решила погостить. Может она хоть раз в году навестить свекровь? — Разумеется, мама, но… — В таком случае, — поспешила перебить сына леди Драммур, — я передам ей, что ты не возражаешь. Гардероб ей не нужен — у меня здесь достаточно ее вещей. Ей что-нибудь передать? — Я бы все-таки предпочел переговорить с леди Энни лично, — вставил майор. — Простите, мэм, долг службы… — Долг службы? — прищурилась леди Драммур. — В чем дело, если, разумеется, не служебная тайна? — Пара вопросов, чистейшая формальность, мэм, не займет и пяти минут… Грудь и ноздри старухи задрожали от возмущения. Неизвестно, что произошло бы в следующий момент, если бы от дверей не послышался голос: — Я здесь, майор. Что вам угодно? Мужчины дружно обернулись. С первого взгляда на Энни было видно, что одевалась и причесывалась она второпях. Простое белое платье, украшенное лишь кружевами у ворота и на рукавах, сидело на ней свободно. Лицо выглядело помятым после сна. Пройдя к окну, Энни остановилась, глядя на мужчин. В своем белом платье, с копной рыжих волос, освещенных утренними лучами, она выглядела так, что оба невольно залюбовались ею. Выражение лица Ангуса заметно потеплело; Уоршем, не смевший, разумеется, разглядывать чужую жену с вожделением, окончательно посуровел. — Слушаю вас, майор, — спокойно произнесла она. — Как ваша рука, мэм? — соблюдая этикет, поинтересовался тот. — Я слышал, вы изволили порезаться… — Пустое, майор, пара небольших царапин. — Леди Форбс просила передать свои извинения — в этом несчастном случае есть доля ее вины. — Она ни в чем не виновата, я сама неосторожно держала бокал. — Что ж, я рад, если с вами все в порядке. К сожалению, в этот вечер случился инцидент и посерьезнее. Кто-то не погнушался похитить из дома лорда Дункана важный документ. — Какой ужас! — весьма натурально всплеснула руками леди Драммур. — Еще одна небольшая неприятность, мэм, — продолжал майор, обращаясь к Энни. — Документ похищен из библиотеки. Некто из гостей утверждает, что якобы видел в библиотеке вас. Убежден, мэм, что это не более чем досадное недоразумение, но, простите, долг службы вынуждает меня задать вам несколько вопросов. Итак, были ли вы в библиотеке лорда Дункана или нет? — Возможно… — Энни закусила губу и нахмурила лоб, делая вид, что сосредоточенно вспоминает, а на самом деле лихорадочно соображая, как бы солгать поубедительнее, — возможно, что и была. Дело в том, сэр, что за ужином я немного переела и, простите, почувствовала необходимость уединиться, но по ошибке забрела не туда… — А вы не могли бы припомнить, в каком именно часу это произошло? — Боюсь, не смогу вам помочь, сэр. — А пока вы ходили, вы не заметили ничего подозрительного? — Нет, разве что… — Что? — машинально напрягся Уоршем. — Разве что молодую пару, которая, похоже, тоже… искала уединения. Увидев меня, они были смущены не меньше, чем я сама. Уоршем слегка кивнул. — Молодой человек, который вас видел, — майор Босуорт. Он уже успел доложить мне об этом, не упомянув, правда, что был не один. — Неудивительно, — фыркнула Энни. — Думаю, лорд Йэн Маклауд вряд ли обрадуется, узнав, что его дочь уединялась с английским офицером, не говоря уж о ее муже… Уоршем прищурился. — А что, если бы замужняя шотландка уединялась не с английским офицером, а с шотландцем же, вы были бы к ней снисходительны? — Зависит от того, — спокойно ответила Энни, — зачем они уединяются. Бесцветные глаза майора сузились еще больше. — В таком случае, мэм, позвольте задать вам нескромный вопрос: для чего вы изволили уединиться с Джоном Макгиливреем? Энни машинально кинула взгляд на мужа. Вопрос Уоршема явно подействовал на него, словно красная тряпка на быка, однако Ангус изо всех сил старался не подавать виду. — С Макгиливреем? — переспросила она. — Если мои сведения точны, вы перешептывались с ним о чем-то примерно за час до происшествия. — Перешептывались? Ну может быть, я шепнула ему: «Всего доброго, спокойной ночи!» или что-нибудь в этом роде. Не помню, разве такое запоминается? — Может быть, вы станете отрицать, что встречались с ним после этого в библиотеке? — Стану, не встречалась. — Вам не изменяет память, леди Энни? — Ничуть. У вас все, майор? — Нет, насколько мне известно, мэм, вас и Джона Макгиливрея объединяет нечто большее, чем просто дружба… — Заблуждаетесь, майор. Макгиливрей — человек порядочный. Да, мы с Джоном — друзья, — в этот момент Энни смотрела не столько на Уоршема, сколько на мужа, — и я всегда гордилась дружбой с таким человеком. Но не более того! — И ради того, чтобы защитить такого друга, вы готовы солгать? — Полагаю, майор, Джон Макгиливрей не нуждается в моей защите. — К чему вы клоните, Уоршем? — Судя по жесту, с которым Ангус сорвал перчатки и швырнул их на кресло, он был вне себя. — Почему вы позволяете себе такой тон в разговоре с моей женой? — Я уже объяснял вам, Ангус, из библиотеки Форбса пропали ценные бумаги… — С чего вы взяли, что Энни каким-то образом к этому причастна? — У меня имеются сведения о ее местопребывании в момент этого ограбления, как и о местопребывании Джона Макгиливрея. — Что ж, полагаю, после разговора с ней ваши подозрения отпали. Вам вообще не следовало беспокоить Энни, расспросили бы обо всем меня. — Вас? — Да. Я поведал бы вам, что перед совещанием в библиотеке я встретил Макгиливрея. Он уже уходил — какие-то срочные дела требовали его присутствия в Клунасе. Если не ошибаюсь, это как-то связано с нездоровьем его невесты — недаром бедняжка не смогла присутствовать вчера на балу. Вам, должно быть, известно, что через месяц он женится? Кажется, души в ней не чает, весь вечер только и говорил что о ней, а когда уезжал, беспокоился так, что я, ей-богу, испугался — не повредился бы умом… — Похоже, — Уоршем оглядел Энни с головы до ног; ей казалось, что взгляд его шарит по ее телу, словно железные щупатьца, — я не зря вчера пытался выяснить, где вы были позапрошлой ночью… Не слишком ли много на вас подозрений, леди Энни? Энни вспомнились слова Джона о том, что люди Уоршема «пасли» ее и Эниаса чуть ли не всю обратную дорогу. — Вам повторить, сэр, — Ангус начал выходить из себя, — что прошлой ночью моя жена была дома, со мной?! Так вот, к вашему сведению, Макгиливрей тоже был с нами. Мы проиграли в карты до третьих петухов и — раз уж признаваться, так во всем! — напились до бесчувствия — я имею в виду, я и Джон, за что мне наутро изрядно влетело от жены. Уоршем молчал, играя желваками на скулах. Почти не замечая его, Энни недоуменно уставилась на мужа. Он снова солгал этому типу, на этот раз выгораживая не только ее, но и Джона. На такое способен лишь действительно благородный человек. Леди Драммур не стала ждать, пока Уоршему придет в голову какой-нибудь новый вопрос. — Вас проводить, майор, или сами дойдете? — недвусмысленно спросила она. Взгляд Уоршема нервно перебегал с одного лица на другое, руки машинально сжались в кулаки — майор явно остался недоволен результатами допроса. Однако ему ничего не оставалось, как с поклоном удалиться, недовольно стуча сапогами, словно он вымещал злость на ни в чем не повинном паркете. Выждав, когда шаги Уоршема смолкнут, вдова обратилась к сыну: — Похоже, только что ты нажил еще одного врага, Ангус! — Пусть этот идиот скажет спасибо, что я его не зарубил! — огрызнулся тот. — Сказать по правде, у меня чесались руки! — Да, Ангус, — усмехнулась леди Драммур, — с тобой иметь дело опасно! Велеть Гиббу принести тебе кофе, или предпочтешь что-нибудь покрепче? — Спасибо, мама, ничего не надо. Я скоро уйду. — Как хочешь. — Леди Драммур покинула гостиную. Как только она вышла, Ангус молча уставился на жену. С минуту Энни отвечала ему таким же пристальным молчаливым взглядом, затем отвернулась к окну. — Не кажется ли тебе, — голос Ангуса был нарочито мягок, — что тебе не мешало бы хоть немного постыдиться? Честно говоря, я теперь боюсь оставлять тебя у мамы — одному Богу известно, до чего вы вдвоем можете додуматься. Что ты, что она — две сумасбродки! Мне-то ты, я надеюсь, скажешь, что же все-таки на самом деле произошло прошлой ночью, или снова будешь сказки рассказывать? — Ты что, — фыркнула Энни, — и впрямь поверил, что мы с Макгиливреем украли у твоего Форбса какой-то документ? — Детка, — спокойно произнес Ангус, — отпираться бесполезно. Я там был и все видел. — Так это ты прятался в алькове? — Энни похолодела. — Когда я сидел за столом, мне показалось, что за портьерой что-то шевельнулось, вроде как блеснуло… Когда мы ушли, я вернулся и какое-то время стоял у дверей. Но никто не выходил, тогда я сам вошел и спрятался в алькове. Не успел я задернуть портьеру, как ты взвизгнула, и я понял, что это ты. В первое мгновение я хотел выйти к тебе, затем решил не смущать тебя, если ты не одна… — Ты что же, — вспыхнула она, — подозреваешь меня… — Нет, Энни, Богом клянусь, ни в чем я тебя не подозреваю, но если бы ты действительно была не одна, а я бы вошел, ты бы решила, что подозреваю, и Бог знает, к чему бы это привело… Зачем усложнять и без того донельзя запутанную ситуацию? — И ты еще смеешь говорить, что мне надо бы постыдиться! А тебе-то самому не стыдно? — О чем ты? — Ангус недоуменно заморгал, словно сыч. — Сам знаешь. Я там была, я слышала все, о чем ты говорил с Форбсом. Ты так искренне желал присоединиться к генералу Хоули в Эдинбурге! Ты говорил, что устал от фокусов жены… Ты, по сути, отрекся от своего народа! Или, может, я все-таки ошиблась — это был не ты? — Не уводи разговор в сторону! — проворчал Ангус, сам, в свою очередь, пытаясь уйти от обвинений жены. — Ты представляешь, что бы с тобой сделали, если бы вдруг обнаружили, что ты подслушиваешь важнейшее тайное совещание?! Благодари судьбу, что за второй портьерой прятался я, а не этот идиот Уоршем или, скажем, Гарнер! — Да что бы ни случилось со мной в таком случае — все лучше, чем твое предательство! Ангус отвернулся, но от взгляда Энни не скрылось, что щеки его густо покраснели. — Бумаги по-прежнему у тебя, — поинтересовался он, — или ты уже успела отдать их своему Макгиливрею? — Почему ты не отвечаешь на мои обвинения? — Ты выставила против меня столько обвинений, что я даже не знаю, с которого начинать! — А что мне оставалось делать? Ты обещал мне, что твои люди не будут участвовать в боях против повстанцев — теперь ты это обещание нарушил. Ты так клялся и божился, черт побери, что я, дура, тебе поверила! Теперь-то тебе меня не обмануть — я знаю, что стояло за твоими клятвами! — Тогда я искренне верил, что смогу сдержать эту клятву. — Что ж, не прошло и пары дней, как ты ее нарушил… За эти два дня что-то изменилось? Ангус так нервно ерошил волосы, что за несколько минут идеальная прическа превратилась в гриву пещерного льва. — Ты знаешь, — задумчиво начал он, — в чем-то ты права: за эти дни для меня действительно кое-что изменилось. Но не в тот момент когда я пообещал Форбсу, что мои люди примут участие в … — А в какой же? — Тогда, когда я сказал Лудуну, что Макгиливрей позавчера ночью был у меня. — Лудуну? Ты хотел сказать, Уоршему? — Нет, я не оговорился, именно Лудуну. Я уже не в первый раз рассказываю эту легенду. Странно только, что Уоршем мне поверил — по его сведениям, Макгиливрей был тогда в Данмаглассе. — Почему ты это сделал? — Удивлению Энни не было пределов. — Потому, что у меня были основания подозревать, что они заманили его на этот бал, чтобы арестовать. Не подумай только, что я одобряю деятельность твоего Макгиливрея, но он все-таки мой сосед, в какой-то мере друг… К тому же, если бы я не снял с него подозрения, ниточка потянулась бы дальше и дошла бы до тебя, моя красавица. Разумеется, все это было до того, как я собственными глазами увидел, как моя благоверная шарит в секретере Форбса. Ты хотя бы отдаешь себе отчет, умница, чем это пахнет? Пожизненным заключением как минимум… Вышесказанного, я полагаю, достаточно, чтобы согласиться, что мне теперь не до оправдания своих действий! Энни почувствовала, что у нее начинает отвисать челюсть, глаза готовы вылезти из орбит. — Я лишь вчера узнала, что наши пытались атаковать людей Уоршема, что Джон при этом был ранен… — Ранен? — удивился Ангус. — Его чудом не убили. Ангус прикусил губу. Весь вид его говорил, что он, еле сдерживаясь, борется с собой, чтобы не взорваться. — Бумаги по-прежнему у тебя? — повторил он сквозь зубы свой вопрос. — Нет, твоя мама считает, что у нее они будут в большей сохранности. — Господи! — Ангус закрыл глаза и схватился за голову. — Что она с ними сделала? Кому отослала? — Не знаю. Голос Энни был спокоен, но взгляд все равно выдал ее ложь. Пресловутые бумаги были получены Форбсом из Франции, от одного из его шпионов при дворе Людовика. Ферар, разумеется, разберется, для чего могут пригодиться эти сведения, .. — Что ты теперь собираешься делать? — спросила Энни, Вопрос жены вывел Ангуса из задумчивости. — Что я собираюсь делать? — отрешенно переспросил он. Ангус знал, что ему хочется сейчас сделать — ударить Энни, трясти ее до умопомрачения… Сжав руки за спиной, он отвернулся, глядя в окно. За окном пролетел ястреб. Казалось, птица парила, без всяких усилий с ее стороны, несомая ветром. Крылья были неподвижно раскинуты, лишь голова вращалась, высматривая добычу. Ястреб почему-то напомнил Ангусу майора Уоршема. Во всяком случае, у майора был точно такой же пристальный взгляд хищных глаз, в котором кровожадная жестокость парадоксальным образом сочеталась с ледяным бесстрастием. Ангус чувствовал, что Энни наблюдает за ним в ожидании его ответа, и ему потребовалась еще минута, чтобы как-то взять себя в руки. — Что я собираюсь делать? — повторил он. — А что мне, по-твоему, остается, кроме как ехать домой и заняться приготовлениями к отъезду в Эдинбург? — Понятно, — проговорила она. — Сомневаюсь, что тебе это в самом деле понятно, — фыркнул он. — Я, например, просто не вижу другого выхода. Я офицер его величества и, если не буду подчиняться приказам, просто окажусь там, где сейчас твой Ферчар и такие, как он, то есть буду вынужден скрываться где-нибудь в пещере от всего света. — У тебя есть выбор. — Какой? — Лишь бросить клич, и тысяча достойных людей пойдет за тобой и за принцем. Я бы, кстати, делила с тобой все тяготы военной жизни, стоит тебе только попросить. — В самом деле? — Ангус подошел к жене и обхватил ее лицо ладонями. — А если я попрошу тебя поехать со мной сейчас? Я имею в виду во Францию? Глаза Энни удивленно округлились. — Во Францию? — У меня есть друзья в Париже. Мы можем остаться там, переждать, пока все уляжется… Это, думаю, займет месяц, от силы два… Загоревшийся было в глазах Энни огонек надежды тут же погас. На лице ее было написано такое глубокое отчаяние, что Ангус даже пожалел, что его жена не такая пустоголовая красотка, как, скажем, Адриенна де Буль. — Здесь моя родина, — потупившись, произнесла Энни. — Для тебя это слово, может быть, и пустой звук, для меня же оно — все. — Энни помолчала. — Поезжай, Ангус, поезжай, — отрешенно добавила она, — а я останусь. Все равно ничто уже, кажется, не может разрушить стену, которую ты сам воздвиг между нами… Слова Энни ранили Ангуса в самое сердце. Бог свидетель, ему так хотелось сказать, что он отдал бы все, чтобы унять ее боль… Но Энни вряд ли стала бы его слушать. Ангус молчал, уставившись на поджатые губы Энни. Ему вдруг вспомнилось, как всего несколько дней назад эти губы ласкали его и требовали ответных ласк… Может ли он сейчас просто развернуться и выйти из комнаты? Да если он это сделает, Энни будет презирать его всю оставшуюся жизнь! Ему придется забыть ее навсегда! Сможет ли он это сделать? Ангус знал, что нет, что образ Энни вечно будет стоять перед его глазами… Руки Ангуса, словно плети, безжизненно повисли. — Прости меня, — пробормотал он наконец. — Прости за все — и прости за вторжение. Я больше не буду нарушать твой покой. — Ангус!.. — Все уже решено, — резко произнес он. — Знаешь, даже хорошо, что ты останешься здесь. За стены Драммур-Хауса не проникают ни снаряды, ни шум сражений. Здесь, с моей матерью, ты, пожалуй, будешь чувствовать себя спокойнее, чем где бы то ни было. И… если увидишься с Мак-гиливреем, постарайся убедить его какое-то время держаться подальше от Данмагласса. Я отдаю себе отчет, что в данный момент он вряд ли склонен следовать моим советам, но Уор-шем настроен очень агрессивно, лучше Джону не дразнить его. — Хорошо, я, пожалуй, пошлю ему письмо. — Энни низко наклонила голову, не желая показывать мужу, что глаза ее переполняют слезы. — Спасибо тебе за предупреждение. — Не стоит благодарности, Энни. При других обстоятельствах, возможно, с удовольствием выдал бы его Уоршему. Последнее заявление Ангуса перепугало Энни не на шутку. Она уставилась на мужа, но ничего не могла прочитать на лице, превратившемся в бесстрастную маску. Теперь Энни уже с трудом верилось, что всего за минуту до того Ангус предлагал ей отправиться с ним во Францию… Чувствуя, что смотреть мужу в глаза выше ее сил, Энни отвернулась, не замечая, как рука Ангуса потянулась к ее плечу, чтобы утешить. Но на полпути пальцы от отчаяния сжались в кулак; затем рука опустилась. — Если тебе что-нибудь понадобится за время моего отсутствия, — проговорил он, — то ты знаешь, где я храню деньги. — Не беспокойся, со мной, думаю, все будет в порядке. Желаю удачного путешествия. Удачного не в смысле успеха твоего предприятия — для тебя ведь не секрет, что я ему не сочувствую, а в смысле безопасности. Ангус молча смотрел на Энни, от взгляда его не укрылось, что на кончике ее ресниц, словно алмаз, блестит слеза. Энни стояла в солнечных лучах, отчего ее кожа казалась светящейся изнутри, волосы горели золотым нимбом. — Ты больше ничего не хочешь сказать? — спросил он. — Нет, — прошептала она. — Стоит ли? Ангус машинально взял с кресла брошенные шляпу и перчатки. Он снова посмотрел на Энни, та стояла в той же позе. — Написать тебе из Эдинбурга? — Как хочешь. — Тогда напишу, — произнес он, берясь за ручку двери. Дверь открылась легко, но Ангус чувствовал, что ему невыносимо трудно переступить через порог. — Энни, — проговорил он, оглядываясь в последний раз, — я сознаю, что принес тебе много горя, что я, может быть, весьма далек от твоего идеала мужа. Но, несмотря ни на что, я чувствую, что не могу сейчас уйти, не сказав, как счастлив я был все эти четыре года. Очень счастлив! И мне хотелось бы поблагодарить тебя за это. И сейчас, когда я уезжаю, все, что дает мне на самом деле силы жить, — это надежда, что когда-нибудь ты сможешь меня простить. Энни молчала, не в силах произнести ни слова. Слезы душили ее, подступали к горлу. Дверь за Ангусом закрылась. Глава 9 Джон Макгиливрей проснулся от каких-то голосов, перешептывавшихся друг с другом. От большого количества спиртного, принятого накануне, Джон еле соображал, где он и что с ним — помнил только, как вернулся вчера из Каллодена в Данмагласс, стянул с себя одежду, успевшую насквозь пропитаться кровью, осмотрел ужасную рваную рану… На полу перед камином он обнаружил спящего Джиллиза Макбина. Судя по храпу Джиллиза, заснул он совсем недавно — очевидно, сразу после того, как, отведя Ферчара подальше в горы, передал его надежным людям. Джеми вернулся в Данмагласс с Джиллизом и тоже храпел, растянувшись на полу рядом с ним, натянув на голову плед. Напрягая память, Джон пытался вспомнить дальнейшие события. Опустошив единым махом бутылку виски, он растолкал обоих и велел Джиллизу накалить в камине нож докрасна, а Джеми — держать его, Джона, за руки. Оба были перепуганы не на шутку, но Джон заставил их это сделать, угрожая мечом и мушкетом. Боль, казалось, отдавалась, тысячекратно помноженная, в каждом нерве, от запаха паленой кожи и общего вида раны мутился разум, но вскоре, слава Богу, виски сделало свое дело, и Джон провалился в забытье. И вот сейчас он проснулся от голосов. Слова, казалось, были лишены всякого смысла, беспорядочно крутились и отдавались эхом в пустоте. На мгновение у Джона мелькнула мысль: а не является ли все это бредом? Один из голосов, нежный, бархатный, был явно женским. «Сейчас я, — усмехнулся про себя Джон, — открою глаза и обнаружу, что уже в раю!.. Или, может быть, в чистилище, а это голоса ангелов, решающих, куда меня определить — в ад или в рай…» Что-то холодное, ледяное коснулось его лба. Джон наконец приоткрыл глаза, щурясь от режущего света. Ни ада, ни рая. Он на грешной земле, в своем доме, в своей кровати. Но женщина, стоящая рядом с этой кроватью, — кто она? Ангел? Видение? Галлюцинация? Существо из плоти и крови? Должно быть, демон, посланный врагом рода человеческого его искушать? Лицо женщины было бледным, рыжие волосы разметались по плечам. На женщине была полурасстегнутая мужская рубаха, сквозь тонкую ткань которой явственно проступали очертания сосков. Так что же он медлит? Если это и впрямь дьявольское наваждение, то стоит только протянуть руку, и оно вмиг рассыплется. Джон так и сделал, Пальцы его ощутили живую плоть. Да, не видение, не сон, не призрак. Живая. И Джон знал, кто это. Знал — и не мог уже ни о чем думать. Энни невольно вскрикнула, когда рука Джона неожиданно обвилась вокруг ее талии. Джиллиз предупреждал ее, что Джон еще не пришел в себя от немереного количества виски. Собственно, наклонилась-то она к нему только затем, чтобы поправить отброшенное им одеяло и вытереть пот со лба. Джон лежал совершенно голым. Разметавшееся по кровати тело казалось Энни огромным, но тем не менее идеально пропорционально сложенным. А что касается слухов об интимных частях этого тела, то теперь эти слухи казались Энни не то чтобы не преувеличенными, но даже преуменьшенными… Пальцы Джона сошлись на ее запястье, потянули за руку. Потеряв равновесие, Энни не могла сопротивляться. Упав на кровать, Энни открыла было рот, чтобы выразить свой протест криком, если уж не действием, но раскрытые губы были, очевидно, восприняты как призыв к поцелую, ибо в ту же секунду Энни ощутила язык Джона у себя во рту. Извиваясь всем телом, Энни пыталась вырваться из непрошеных объятий, но рука Джона оплелась вокруг ее талии, словно лиана, язык проникал все глубже. Отбиваясь от Джона, Энни, сама того не желая, коснулась раны. Это, должно быть, вызвало у Джона резкую боль, приведшую его в чувство. — Энни? — Глаза его удивленно распахнулись. — Ты… живая? — Ну не мертвая же! Да отпусти ты, Господи! — Прости, Энни, — забормотал он, — ради Бога, прости… Я не знал… Я думал… Черт побери, кто это тут наблевал?! — Ты, должно быть, кто же еще? — Энни поморщилась, с отвращением покосившись на вонючее пятно на полу. Отпустив Энни, Джон вдруг обнаружил, что ничем не прикрыт, и, покраснев, словно вареный рак, до корней волос, обвязал простыню вокруг бедер. Освободившись, Энни поспешила отойти от кровати на безопасное расстояние. Поцелуй все еще горел на ее губах, сердце бешено колотилось. Потупившись, Энни привела растрепанную одежду в порядок. Сев на кровати, Джон оглядывал комнату безумными глазами. — Это моя спальня? — спросил он. Взгляд Энни следовал за взглядом Джона. По всей комнате в беспорядке валялась одежда, рядом с кроватью стоял таз с мокнущей в нем губкой. — Вроде бы да, — усмехнулась она. — Что ты здесь делаешь, черт побери? Сколько вообще времени? — Пятый час дня. А я здесь для того, чтобы оказать тебе любезность в ответ на твою. — Оказать мне любезность? — В глазах его снова промелькнул похотливый огонек. — Не такую, черт побери! Да протрезвись ты наконец! Короче, прошлой ночью ты меня кое о чем предупредил… Теперь я тоже пришла предупредить тебя. Джон провел рукой по растрепавшимся волосам. — Предупредить? — пробормотал он. — Подожди, крошка, отвернись, сейчас оденусь… Заметив на стуле килт Джона, Энни бросила его ему и направилась к двери. — Когда оденешься, спускайся вниз, я перевяжу твою рану как следует. И я бы советовала тебе окатить голову — и кое-что еще холодной водой. Витиевато ругаясь себе под нос, Джон начал одеваться. Внизу Энни обнаружила Джиллиза, колдовавшего перед камином. В углу еще двое о чем-то разговаривали с Донуилом Макинтошем — молодым человеком, сопровождавшим Энни в Данмагласс. Во дворе, в лесу, в ущелье между Гарбхал-Бег и Гарбхал-Мор — всюду было полно вооруженных до зубов горцев. За охрану, слава Богу, можно было не беспокоиться — даже муха, как говорится, не пролетела бы незамеченной… — Не желаете ли кружку эля, мэм? — спросил Джиллиз у Энни, когда она вошла в комнату. — Желаю, только, ради Бога, не называй меня «мэм»! А то мне каждый раз кажется, что ты обращаешься не ко мне, а к кому-то другому. — Хорошо, — кивнул он. — Зови меня просто Энни, — дружелюбно улыбнулась она. — Хорошо, Энни, — с энтузиазмом согласился он. — Налей и мне кружечку, — попросил присутствующий тут же Джеми. — В горле пересохло. — Выпей лучше кофе, — усмехнулась Энни, — он лучше помогает от жажды. Судя по запаху, это ведь кофе у вас тут зарится в котелке? Только поторопись, а то сейчас здесь появится хозяин дома и наверняка выпьет все единым махом — он, видите ли, никак не очухается после вчерашнего. — Иди ты знаешь куда со своим кофе! — фыркнул появившийся в этот момент на пороге Джон. — Не слушай ее, Джиллиз. Эля, и только эля всем! На Джона было страшно смотреть: правый глаз заплыл так, что не открывался, левый был не намного лучше — весь красный. Шатаясь, он прошел к столу и тяжело опустился на стул. Энни все-таки налила кружку кофе и поднесла его Джону. — Хватит пьянствовать! — сказала она. — Сейчас ты мне нужен в здравом уме и трезвой памяти. Если уж так невтерпеж, выпьешь после моего ухода. — Ты говоришь точь-в-точь как мой старик! — поморщился Джон, однако все же отпил глоток кофе, после чего, войдя, очевидно, во вкус, осушил всю кружку и потребовал вторую. Затем сел уплетать поданную Джиллизом яичницу. Энни тем временем, найдя какую-то льняную рубаху, разорвала ее на полосы и, смочив их в отваре ивовых почек, тщательно перевязала рану Джона. Осушив третью кружку кофе, Джон, казалось, понемногу начал приходить в себя — глаз, во всяком случае, был уже не таким красным, кожа начала приобретать свой естественный цвет. — Ну ладно, крошка — произнес он, поднимая на Энни глаза. — Кажись, чуток протрезвел, Выкладывай, что у тебя там. Вытерев руки, Энни прошла туда, где на гвозде висела ее одежда, извлекла из кармана стоившие ей стольких хлопот бумаги Форбса. При виде их Энни снова вспомнила, как приятно ей было лгать Ангусу, что отдала их, то время как те по-прежнему были в кармане нижней юбки. Энни не была уверена, что, признайся она в этом мужу, он тут же, не церемонясь, задрал бы ей юбки и выхватил бумаги. Энни выложила документы на стол перед Джоном. Тот как раз в этот момент сделал последний глоток кофе и вытер губы рукавом. — Что это? — спросил он. — Ты читаешь по-французски? — вместо ответа поинтересовалась она. — Bien sbir je peux lire framais, Mademoiselle Anne, — улыбнулся он. — По-латыни, кстати, тоже, если вам вдруг понадобится прочитать какой-нибудь богословский трактат… — Бог с ней, с латынью, — фыркнула Энни, — а вот французский твой мне нужен. Сама-то я по-французски и пары слов связать не могу… Мы тут с леди Драммур пытались разобрать одно письмо… Где же оно? — Энни порылась в пачке. — Да вот, кажется, это. Если то немногое, что удалось разобрать, поняли правильно, то надо хватать эти бумаги и мчаться с ними к его высочеству. С минуту Джон молча водил по письму глазами, Энни же следила за ним, не смея даже дохнуть, хотя отлично понимала, что такое напряжение ни к чему. — Пододвинь-ка лампу поближе, — не отрывая глаз от бумаг, щелкнул Джон пальцами, призывая Джеми. Тот, не заставляя себя ждать, поднес лампу и подкрутил фитиль посильнее. Пододвинув к столу стулья, Джеми и Джиллиз встали на них коленями, до предела вытягивая шеи, глядя в письмо, хотя, как и Энни, не могли разобрать ни слова. С первого прочтения Джон разобрал письмо наполовину. Со второго — все, за исключением двух-трех особо сложных фраз. С третьего же, наконец, ему все стало предельно ясно. Закончив, он поднял на Энни заинтересованный взгляд: — Откуда у тебя это? Энни, набрав воздуха для храбрости, выдала ему все как на духу. Джон слушал ее не мигая, глаза его возбужденно горели. Энни и сама была возбуждена не меньше его. Закончив, она облизнула запекшиеся губы. — Я думаю, — заключила она, — смысл письма вот в чем: Франция и Голландия заключили между собой перемирие на два года, а за эти два года попытаются обговорить все условия для постоянного мира. Я права? Джон кивнул. — Все так, как ты сказала, слово в слово. А еще говоришь, — усмехнулся он, — что ни черта не смыслишь во французском! — Ну и что? — фыркнул Джеми. — Ну, заключают французы с голландцами какое-то там перемирие, нам-то что с того? — Погоди. — Снова порывшись в пачке, Энни нашла другую бумагу. — Почитай-ка вот это, тут, если только я правильно поняла, кое-что интересное… — А это, — заключил Джон, когда закончил чтение, — точные сведения о том, сколько человек в какой правительственной армии. У Камберленда, например, восемь тысяч, причем — это ведь немаловажно — не юнцов, не нюхавших пороху, а уже обстрелянных, прошедших огонь и воду, — он привез их с собой из Фландрии. В то время как у остальных — у Уэйда, Лигоньера, Хоули — люди, привыкшие больше к парадам, чем к боям, в лучшем случае стрелявшие на учениях по арбузам. Вот почему большинство из них бежали под Престонпаном. Я не говорю, что они совсем уж не представляют опасности, число их все-таки раз в пять-шесть превосходит армию принца. Но чтобы перебить их, нам нужно время. Как бы за это время Камберленд со своими головорезами не перебил нас… — Но ведь, если верить предыдущему письму, — с горячностью произнесла Энни, — заключенное между голландцами и французами перемирие означает, что голландцы не будут воевать с союзниками французов, включая нас. А без голландцев Камберленду придется туго. Макгиливрей задумчиво почесал подбородок. — Неудивительно, что Форбс поспешил запрятать эти бумаги подальше. Ведь это неофициальные новости. Пока офиг циальные дойдут до Англии, да пока еще и Голландия, и Франция пришлют своих представителей, пройдет несколько недель. Тем временем его голландцы могут воевать с нами. Да, Энни, ты права: эти бумаги необходимо доставить принцу как можно скорее. Джеми, сколько тебе надо времени, чтобы на самой быстрой лошади достичь Абердина? — Абердина? — нахмурилась Энни. — Разве армия принца в Абердине? — Отстаешь от жизни, крошка! — усмехнулся Джон. — Вчера ночью мы получили весть из Клунаса, что лорд Льюис Гордон в Абердине собирает еще одну армию, чтобы присоединиться к, принцу. — Вот почему Лудун посылает войска в Эдинбург и приказывает им держать город, не отдавать его в руки бунтовщиков! — догадалась Энни. — Откуда тебе об этом известно? — насторожился Джон. — Ангус получил приказ идти со своими людьми в Эдинбург. — Пресвятая Матерь Божия! — присвистнул Джиллиз. Остальные молчали. — Джеми! — снова прикрикнул на него Джон. — Ты что, к полу прирос? Седлай коня, живее! Возьми дюжину моих людей. Поедешь через Клунас, найдешь там Ферчара — он знает, как быстрее доставить это принцу. Возьми этот чертов пакет, прицепи покрепче к поясу и береги словно зеницу ока. Ты ведь не возражаешь, Энни, — Джон покосился на бумаги на столе, — чтобы он их взял? — Разумеется, — с горячностью подхватила она, — нашим командирам они будут нужнее. — Энни задумалась на минуту. — Погоди, Джеми, — заявила она, — я, пожалуй, черкну письмецо дедушке. Скажу, что согласна возглавить нашу армию и поведу ее в Абердин на подмогу моему принцу. Если только дед сам не передумал, если петиция все еще у него и он уверен, что сможет собрать нужное количество подписей. Трое мужчин застыли, уставившись на Энни. — Не шутишь? — усмехнулся Джеймс. — Ты и впрямь возьмешь горящий крест и… — Не знаю как насчет креста, — фыркнула в ответ она, — но армию поведу. Соберу людей — уговорю, подкуплю, заставлю силой… Но есть одно «но», — Энни заговорщицки прищурилась, — я не тешу себя иллюзиями, я знаю, что никакая петиция, кем бы она ни была подписана, не заставит мужиков подчиниться бабе. Поэтому мне нужен мужчина, который будет действовать от моего имени. Прервав свою пылкую речь, Энни посмотрела Джону прямо в глаза. — Им будешь ты, Джон Макгиливрей! — торжественно объявила она. Взгляды Джеми и Джиллиза как по команде тотчас же обратились на Джона. Тот являл собой в этот момент весьма «геройское» зрелище — килт надет криво, рубаха, натянутая поверх перевязки Энни, распахнута на груди, львиная грива нечесана, глаза, мутные с похмелья. «Увидев такого, любой англичанин и впрямь перепугается не на шутку!» — усмехнулась про себя Энни. — Ты сделаешь это, Джон? — напрямую спросила она его. — Ради Шотландии… — Нет. Ответ Джона был для Энни столь неожиданным, что на минуту она лишилась дара речи и уже собиралась забрать у него пресловутые бумаги… — Ради Шотландии — нет, — заявил Джон через минуту. — Ради тебя — да. Энни, Джиллизу и Джеми потребовалась еще минута, чтобы осознать слова Джона, но когда это произошло, двое последних издали радостный дикий боевой клич. Обняв друг друга за плечи, мужчины закружились в зажигательном шотландском танце, словно их уши улавливали музыку незримых волынщиков, олицетворявших собой дух родной страны. Энни и Макгиливрей же стояли неподвижно по обе стороны стола, молча глядя друг на друга. Воздух между ними, казалось, накалялся все сильнее и сильнее. — Я думала, что Шотландия для тебя важнее меня! — проговорила наконец она. Он покачал головой: — Сейчас по крайней мере нет. А даст Бог добраться до поля боя — тогда посмотрим. Глава 10 Фалкирк, январь 1746 года 20 декабря 1745 года принц Чарльз Эдвард Стюарт, перейдя реку Эск, направил свою армию обратно в Шотландию. Перебравшись наконец через ледяную воду, несколько тысяч в едином порыве пали на колени, благодаря Бога и своего принца за благополучное возвращение домой. Англичане шли за ними по пятам, отставая на день. Принц разделил свои изрядно потрепанные и обносившиеся, но не утратившие боевого духа войска на две дивизии. Одну он лично повел через горные перевалы в Глазго, другая, возглавляемая верным военачальником принца, лордом Джорджем Мюрреем, отправилась обходным путем через низины, тем более что эта вторая группа тащила с собой телеги с продовольствием и немногие уцелевшие пушки. Большинство верных солдат принца были босы, оборваны, словно последние нищие — и это суровой зимой! — животы, как говорится, прилипали к спинам. Тем не менее встречали их повсюду словно богатырей из легенды — пять тысяч полуголодных и полубезоружных людей все же не покорились до конца брошенным против них вооруженным до зубов армиям генералов Уэйда, Камберленда и Лигоньера. В правительственных войсках насчитывалось не менее тридцати тысяч человек. И эти тридцать тысяч теснили пять тысяч шотландцев с трех сторон. Иногда, в погожие ночи, из лагеря повстанцев были ясно видны костры шедшей за ними по пятам армии Уэйда. Продвижение английской армии замедлили два обстоятельства. Не успели англичане, преследуя шотландцев, войти в ледяную воду Эска, как в лицо им откуда ни возьмись ударила свирепая метель, словно сам Бог, помогший в свое время евреям перейти Красное море и потопивший в нем египтян, встал на сторону бунтарей. Кроме того, полученная Камберлендом из Лондона депеша извещала его о том, что к северному берегу Шотландии подошла могучая армада французских кораблей. Камберленд сразу же отказался от преследования мятежников и направил Лигоньера в старинный город-крепость Йорк, понимая, что, если французы высадятся на британскую землю, это затянет войну еще на несколько месяцев. Могло ли прийти Камберленду в голову, что «депеша» на самом деле состряпана старой хитрой шотландской лисой, два раза заснувшей в кресле во время ее написания? А «грозный» французский флот на деле был всего лишь единственной старой посудиной, привезшей, правда, французов, но не более трехсот человек, составлявших личную охрану лорда Джорджа Драммонда, высадившихся к тому же не совсем в том месте, о котором сообщалось в письме. Вряд ли сие «многочисленное войско» могло представлять серьезную опасность для англичан, хотя привезенные ими пушки и четыре сундука золота — подарок французского короля, выцарапанный у него Драммондом, — были для бунтовщиков неплохим подспорьем. Джеми Фаркарсон прибыл в Абердин как раз тогда, когда корабль разгружался. Прочитав добытые Энни у врагов документы и осознав значение французско-голландского перемирия, лорд Драммонд тут же объявил себя официальным представителем его величества короля Людовика в Шотландии. В качестве такового он направил послание ко всем голландцам, находившимся на службе герцога Камберленда с призывом возвращаться домой, если они не желают нарушать перемирие. При виде своих подчиненных, неожиданно развернувшихся в едином порыве на сто восемьдесят градусов и марширующих домой, Камберленд, разумеется, пришел в бешенство. А прождав три недели, но так и не увидев даже самого захудалого французского паруса, окончательно убедился в том, что какой-то пройдоха обвел его вокруг пальца как последнего идиота. Рассвирепев до предела, его светлость решительно двинулся на север, в Шотландию, поклявшись самолично насадить голову самозванца, приходившегося, кстати, Камберленду кузеном, на пику и доставить в Лондон, чтобы вывесить на городских воротах, где она будет находиться до тех пор, пока от нее не останется один череп. Когда чуткое ухо Колина Мора уловило какой-то шум в долине, он сначала принял его за надвигающуюся бурю и поспешил поплотнее закрыть ставни. Но когда шум стал приближаться, Колин уже явственно различил в нем поступь сотен человеческих ног, цокот конских копыт, скрип телег… Колин распахнул двери своего дома. Стояло самое темное время года, к тому же болотистая местность славилась своими туманами, и ранние зимние сумерки казались Колину сплошной стеной мрака. Откуда вдруг такая толпа в такое время, да еще и на его Богом забытую маленькую ферму, где с севера — непроходимые горные кряжи, с запада и востока — густой дремучий лес, с юга — извилистые петли реки Ди и на сто верст в округе ни единого человеческого жилья? До Абердина тридцать миль по реке, ближайший населенный пункт — крошечная деревушка Килдрамми… Жена Колина, Роуз, застыла рядом с мужем с грудным малышом на руках, двое старших держались за юбку матери. — Что это, Колин? — испуганно прошептала она. Вместо ответа Колин молча склонил голову, словно это помогало ему прислушиваться. Туман, как одеяло, приглушал все звуки, и сказать, сколько народа пожаловало в крохотный домишко — сто или тысяча, были ли они в ста шагах от него или в десяти, — было затруднительно. — Ох, недаром, — проворчала Роуз, — вчера мимо дома пролетал ворон с кровью на клюве! Говорила же я тебе, что это плохая примета! — Возьми детей и иди в дом, — буркнул Колин, — И скажи Гленне, чтобы на всякий случай была начеку. — Пресвятая Матерь Божия! — прошептала и без того перепуганная насмерть Роуз. — Ты думаешь, это англичане? Мысль эта мелькнула было в голове Колина, но он тут же поспешил отбросить ее как абсурдную. Неподалеку штаб-квартира повстанцев, в лесах полно горцев — вряд ли англичане окажутся настолько глупы, чтобы сунуться так глубоко в эти леса. К тому же если верить слухам, англичанам сейчас не до того, главные их силы переброшены к Эдинбургу. — Спрячься на всякий случай и будь начеку! — повторил Колин. Роуз поспешила в дом. Убедившись, что жена скрылась, Колин пододвинулся ближе к углу дома. Там, в соломе, покрывавшей крышу, были надежно спрятаны мушкет и топорик. Мушкет, правда, скорее всего подмочен — с утра хлопьями валил мокрый снег… Как бы не дал осечку, черт побери, а то еще, чего доброго, выбьет ему глаза… Как он тогда защитит семью? Колин похолодел, вспомнив, что англичане могут сделать с его семьей все, что угодно. На прошлой неделе, рассказывают, они изнасиловали тут одну женщину. Бедняга так и валялась в доме голой, пока ее муж не вернулся с поля… А в прошлом месяце Колин похоронил в болоте нескольких англичан, предложивших его сестре «побаловаться» с ними за несколько медяков. Сестра была не против, но Колин рассудил, что сможет лучше почистить кошельки гостей, пристрелив их. А что ему делать с этой надвигающейся на него оравой? Болото их всех просто не вместит… Может быть, они еще проедут мимо? Избушка его так мала, что они могут не заметить ее в темноте… А может, это и не люди, а какие-нибудь призраки? Словно прочитав его мысли, таинственные гости замедлили шаг, а затем и вовсе остановились. От отряда, насколько можно было различить в темноте, отделился всадник и подъехал вплотную к Колину. — Дом Колина Мора? — послышался женский голос. Приглядевшись, Колин различил-таки черты ночной гостьи. На женщине был короткий плащ простого покроя и клетчатая шотландская шерстяная накидка. Рассыпавшиеся по плечам густые длинные волосы даже во тьме горели неистовым рыжим пламенем. На голове — медный шлем с таким же рыжим орлиным пером. С минуту Колин стоял открыв рот. То, что он слышал, оказалось не сплетнями, не легендой — рыжеволосая леди Энни Макинтош действительно возглавила отряд повстанцев и ведет его на подмогу своему принцу. Колин верил в это, знал это… Чуть поодаль от женщины держались трое всадников. Колин различал их черты. Два суровых бородача, похожих друг на друга как две капли воды, заключил он, должно быть, ее кузены из Моналтри. Третий, великан со светлой львиной гривой, тоже не нуждался в представлении. — Колин Мор? — повторила женщина свой вопрос. — Я самый. — Ты знаешь, кто я, Колин? — Знаю, — просто ответил он. — Мы в седлах с самого утра, — сказала Энни. — Все, что нам остается, — рассчитывать на твое гостеприимство, Колин.: Фермер гордо выкатил грудь: — Почту за честь служить вам, миледи. Вот только к ужину не могу ничего предложить, разве что мясо — только что из печи и жбан свежесваренного эля. — У нас достаточно продовольствия, — улыбнулась Энни. — Но если позволишь погреться у огня, я не откажусь. Поколебавшись с минуту, Колин вытер руки о килт и взялся за ручку двери. — Для вас, леди Энни, кровать найдется, — произнес он, — а уж остальным придется спать на полу. Макгиливрей спешился и подошел к Колину. — На полу? — усмехнулся он, пожимая руку фермера своей могучей пятерней так, что у бедняги едва не затрещали кости. — Ты хочешь сказать, что у тебя в доме могут разместиться шестьсот человек? — Шестьсот? — опешил тот. В ответ Макгиливрей звонко рассмеялся и, повернувшись к отряду, громовым голосом отдал приказ готовиться ко сну. Передаваемый из уст в уста приказ, словно эхо, прокатился по многотысячной толпе. Макгиливрей поспешил к Энни, чтобы помочь ей спешиться. Хотя Энни и не хотелось признаваться в этом самой себе, все тело ее затекло, ягодицы она отбила о седло, ноги, казалось, от постоянной езды на лошади навсегда останутся кривыми. За те два дня, что они пробыли в пути, природа, казалось, ополчилась на них. Тем не менее люди держались бодро — пели, подшучивали друг над другом, смеялись. И на каждом перекрестке их ждал новый отряд, с радостью присоединявшийся к отважным борцам за свободу родины. С Макгиливреем и петицией с нужным количеством подписей в кармане Энни чувствовала себя уверенно. Вообще-то подписей было девяносто семь — трое наотрез отказались поддержать «эту сумасшедшую», но это уже мелочи… В качестве своей резиденции Энни выбрала Данмагласс — там она была под надежной защитой Джона, Джиллиза и троих кузенов. Иногда, правда, один из кузенов, как правило, Эниас, ибо близнецы не любили разлучаться, ездил в Абердин для связи с Ферчаром. Разумеется, с надежной охраной — не менее двадцати вооруженных до зубов человек. В бескрайних полях вокруг замка Макгиврея вырос целый палаточный городок. Рана Джона удивительно быстро зажила и, насколько могла судить Энни, не причинила ему вреда. Во всяком случае, во время учебных поединков со своими людьми, которые Джон устраивал по утрам, мечом он махал по-прежнему лихо. Днем же он объезжал окрестные села, агитируя жителей присоединяться к ним, а по вечерам собственноручно проверял вооружение. Арсеналом служило одно из помещений замка, до отказа заполненное ружьями, мечами, ящиками с порохом, где день и ночь дежурили люди, одни из которых проверяли ружейные замки на предмет исправности, другие же без устали набивали порохом бумажные патроны. Большинство людей приходило к Макгиливрею вооруженными — мушкетами, мечами, пиками либо топориками. Но были и такие, единственным оружием которых оставалось горячее желание послужить родине, и, чтобы сохранить их боеспособность, Энни пришлось забрать все запасы оружия из дома мужа. Макгиливрей использовал с умом каждый грош, чтобы приобрести боеприпасы, а когда даже знакомые контрабандисты были бессильны ему помочь, умудрялся, прихватив с собой около дюжины надежных людей, похищать бочонки с порохом у англичан. Энни казалось, что Джон никогда не устает, никогда не спит. Как будто, чем больше наваливалось на него обязанностей, тем больше это ему придавало сил. Глядя на Джона, Энни все больше убеждалась в правоте старого изречения: больше всего устаешь не от дел, а от ничегонеделания. Тем не менее сама Энни чувствовала себя совершенно измотанной. Данмагласс к тому же в отличие от Драммур-Хауса, был совершенно неприспособлен для проживания в нем женщины. С тех пор как необходимость заставила Энни переселиться сюда, она уже успела забыть, как ласкает кожу шелк платьев и когда она в последний раз делала прическу. Мебель была спартанской, вместо ванны — деревянная бочка… Энни захватила, правда, с собой из дома несколько платьев, но вскоре сама решила отказаться от них — в полупоходных условиях ходить в штанах гораздо удобнее, чем обтирать все вокруг длиннейшими и широченнейшими юбками. Она уже привыкла к окружению суровых мужчин, обращавшихся к ней не иначе, как «полковник Энни». Поначалу ей такая жизнь пришлась по душе. Рискованные ночные поездки с Макгиливреем или кузенами напоминали Энни золотую пору бесшабашной юности. Но уже после пары недель таких поездок Энни начала чувствовать усталость и нервозность. Романтика превратилась в однообразную рутину. Раньше, когда Ангусу случалось, возвратившись из какой-нибудь поездки и «изголодавшись» по жене, ставить коня в конюшню и идти прямо к ней, не помывшись и не переодевшись с дороги, он так «набрасывался» на нее, что Энни не только не возражала, что он покрыт пылью и пахнет лошадьми и потом, но даже находила это возбуждающим. Теперь же постоянная грязь, пыль, запахи дыма, конюшни, немытых тел действовали Энни на нервы. Поэтому, может быть, Энни начинала нравиться относительная чистоплотность Макгиливрея. До Ангуса, каждый день умащавшего тело благовониями, Джону было, может быть, и далеко, но, во всяком случае, пропотев как следует после своих утренних тренировок, Джон никогда не забывал облиться водой. Однажды, случайно увидев его из окна за этим занятием, Энни, забыв о приличиях, долго любовалась его стройным, мускулистым телом, мокрыми белокурыми прядями волос, разгоряченным лицом… Память снова и снова возвращала Энни к тому моменту, когда Джон поцеловал ее. Перед глазами явственно вставал образ его огромного, голого, распростертого на кровати тела, красоту и соразмерность которого не в силах были испортить ни ужасная зияющая рана, ни опухшее от непомерного количества спиртного лицо. От проницательного взгляда Энни не укрылось и то, что Джон тщательно следит за своим костюмом. Дома он ходил в одной холщовой рубахе и коротком килте. Рубаха, всегда небрежно распахнутая на груди, была чистой. Единственной роскошью, которую позволял себе Джон, были дорогие сигары (в то время как большинство мужчин из его окружения курили трубки), и Энни нравился их терпковатый, изысканный запах. К тому же если стойкий запах перегара выдавал обоих близнецов с головой, то по Джону никак нельзя было определить его приверженность к элю. Энни нравился горячий, возбужденный вид Макгиливрея, когда он с кем-нибудь спорил, обсуждая стратегию предстоящих действий. В такие минуты Джон походил на льва, приготовившегося броситься на добычу. А когда Джон наклонялся к ней, чтобы сказать что-нибудь на ухо, прикосновение его шелковистых волос к ее лицу кружило Энни голову. Когда же он, поддерживая ее, помогал ей слезть с коня после целого дня, проведенного в седле, Энни, усталая и размякшая, готова была упасть ему на руки. — Не желаете ли горячего грога, леди Энни? — произнес Колин Мор. — Вы, должно быть, преизрядно замерзли, я велю жене… Словно очнувшись от забытья, Энни стыдливо потупилась. Сколько раз она вот так, сама не желая, застывала, уставившись на Джона? «Ты все-таки замужняя женщина, Энни Моу, — пристыдила она себя, — не следует забывать об этом…» Энни вдруг заметила, что давно стоит на земле, однако не спешит убирать руки с плеч Джона. Смутившись, она поспешила опустить руки и последовать за Колином в дом. Жена фермера уже зажгла несколько дополнительных свечей, чтобы в комнате стадо светлее, и стояла у стола в нервном ожидании. Дети по-прежнему цеплялись за ее юбку. Рядом молчала еще одна женщина, помоложе и настолько похожая на Колина, что Энни не удивилась, когда тот представил ее как свою сестру Гленну. Дом Колина ничем не отличался от любого подобного домишки, лепившегося где-нибудь в уютных лощинах Шотландии. Голый земляной пол, стены из неструганой сосны, потолок с подвешенным к нему копченым мясом. Грубая соломенная занавеска разделяла дом на две «комнаты»: поменьше — Гленны и побольше — Колина с женой и детьми. В середине комнаты пылал огонь, над которым висел котелок. Судя по наличию в доме деревянных столов и лавок, Моры были позажиточнее других семейств. В одном углу за загородкой теснились куры, в другой была привязана коза, взятая на зиму в дом. — Прошу извинить за беспокойство, — сказала Энни жене Колина. — Нам сказали, что где-то здесь есть поворот к реке, но мы заблудились в тумане, а потом увидели дым из вашей трубы и пошли на него… — Я знаю, кто вы, — прошептала Роуз, мистический ужас ее перед неведомыми гостями сменился вполне конкретным, паническим страхом. — И я знаю, зачем вы здесь. Вы пришли забрать моего Колина на войну. — Успокойтесь, — уверила ее Энни. — Разумеется, мы были бы рады, если бы он присоединился к нам, но насильно мы никого не забираем. Пусть каждый делает то, что велит ему его сердце… — Все вы так говорите! — фыркнула Гленна. — Не желаете ли грога, господа, — произнесла Роуз, чтобы переменить тему, — или, может, эля? Есть еще кроличий бифштекс, я велю Гленне… — Спасибо, грога, если не затруднит, — произнес Джон, входя в дом в сопровождении двух близнецов. Гленна, едва завидев мужчин, тут же начала бросать на них кокетливые взгляды. — Чего уж там «затруднит»! — бормотала, хлопоча, себе под нос Роуз. — Вы уже нас затруднили дальше некуда. Как ни пыталась Энни стереть из памяти подробности инцидента в спальне Макгиливрея, мысленно она снова и снова прокручивала все его подробности. Разумеется, пыталась заверить себя, что тот роковой поцелуй ровным счетом ничего не значил — Джон был просто сильно пьян… Во всяком случае, уж она-то, со своей стороны, не подавала ни малейшего повода… И все же нельзя не признать, что она не совсем равнодушна к Джону. Небольшое, самое невинное чувство все-таки есть… К такому красавчику и впрямь трудно быть равнодушной. Взять хотя бы эту Гленну — как вертится она вокруг него, поднося то порцию мяса, то кружку эля… А он, шалопай, не отводит глаз от колыхающегося перед ним умопомрачительных размеров бюста, с трудом вмещающегося в якобы случайно расшнуровавшийся корсет… Хотя Энни понимала, что ей не должно быть дела до флирта Джона с кем бы то ни было, она с трудом удерживалась, чтобы не влепить ему пощечину. И больше всего ее раздражало то, что эти заигрывания начинали ее возбуждать. Может быть, она просто изголодалась по мужчине? С тех пор, как она рассталась с Ангусом… Нельзя не признать, что Ангус, каким бы он ни был, все-таки потрясающий любовник… Ангус. Он солгал ради нее, покрыл кражу бумаг… Но что на самом деле было тому причиной? Если он так любит ее, что готов за нее сесть в тюрьму, то почему же тогда, прощаясь с ней, он держался так холодно, так отчужденно? — В чем дело, Энни? — спросил Джон. — У тебя такой вид, словно ты уже побывала в бою! Энни скорчилась у огня. Она передвинулась туда, когда Робби начал щипать Гленну за зад, та невинно-кокетливо хихикать, и это так действовало Энни на нервы, что она уже не в силах была на это смотреть. Энни сидела перед огнем на треногом стуле. Джон без приглашения опустился рядом с ней на пол по-турецки. В руке его был бокал с виски. — Сегодня был тяжелый день, я устала… — отрешенно произнесла она. — Мы все-таки совершили нелегкий переход! — Завтра нам предстоит такой же. Дело хозяйское, но советую отдохнуть, а не думать о вещах, на которые все равно нет ответа. — Откуда ты знаешь, о чем я думаю? — насторожилась она. — Да у тебя все на лице написано! — усмехнулся он. — Ты думаешь о муже. Впрочем, оно и естественно — о чем еще может думать женщина, разлученная с мужем войной? Не ты одна, крошка, не ты первая, не ты последняя… — Да не думаю я о нем! — фыркнула Энни. — Ангус сделал свой выбор, я сделала свой. Каждому из нас приходится мириться с выбором другого. Если честно, я вообще ни о чем не думаю, я просто греюсь у огня… — Что ж, погреться всегда неплохо! — улыбнулся Джон, с наслаждением потирая замерзшие ладони. Энни невольно покосилась на его руки — большие, сильные, с длинными пальцами. Руки Ангуса были меньше, изящнее, и ласкали эти руки ее всегда нежно, умело, изысканно. Джон, будь он ее любовником, вряд ли касался бы ее тела так трепетно. В нежных изысканных ласках есть своя прелесть, но иногда ведь хочется пусть грубоватого, но более страстного и решительного напора… Энни мотнула головой, словно отгоняя наваждение. Нет, Джон прав — и впрямь не мешало бы отдохнуть, а то лезет в голову бог знает что… — Ты прав, — решительно произнесла она, — я, пожалуй, пойду спать. Энни поднялась со стула, точнее, хотела подняться, но почувствовала, что ноги, словно деревянные, не держат ее. Энни, пожалуй, рухнула бы на пол, если бы Джон мгновенно не подхватил ее. — Что с тобой? — спросил он. — Ноги не идут — так устала. — Почему ты не пользуешься той мазью, которую я тебе дал? — поинтересовался он. — Она так мерзко воняет! — поморщилась Энни. — Раздевайся! — неожиданно решительно произнес Джон. Энни уставилась на него во все глаза: — Ты в своем уме? — Это не то, о чем ты подумала, крошка! — усмехнулся Джон. — Я просто предлагаю натереть тебе ноги этой мазью. — Спасибо, я и сама справлюсь. — У меня это получится лучше. Иди сними штаны и ложись. Если уж так стесняешься, прикрой, что надо, простыней. Энни лихорадочно огляделась вокруг, но, слава Богу, никто не обращал на них внимания. Большинство вообще уже спали. Поддерживаемая Джоном, Энни добралась до кровати. Пока она не без труда стягивала штаны, Джон не смотрел на нее — он в это время доставал бутыль с целебной мазью из своей дорожной сумки. Когда он подошел к Энни, она уже лежала на кровати лицом вниз. От рук Джона резко пахло мазью. Впрочем, теперь это уже не казалось Энни таким противным… С нежностью и осторожностью, каких Энни не ожидала от него, Джон начал массаж, и вскоре Энни почувствовала, как по ее телу разливается блаженное тепло. Джон поднял ее рубашку, оголяя бедра. Энни не возражала. — Почему ты почти ничего не рассказываешь о своей невесте? — спросила она. — Я что-то тоже не припомню, — усмехнулся он, — чтобы ты особо часто заводила разговор об Ангусе. — Я даже до сих пор не поняла — женишься ты все-таки на ней или нет? Вместо ответа руки Джона скользнули под ее рубашку, массируя плечи. Энни почувствовала, что сейчас застонет от удовольствия, и, чтобы этого не произошло, закусила губу. Пальцы ее мертвой хваткой вцепились в простыню. Прикосновения Джона были такими успокаивающими, Энни чувствовала себя так уютно… Джону не хотелось заводить сейчас речь о Элизабет Кэмпбелл. Разумеется, он в глубине души понимал, что Энни и сама бы натерла себе ноги мазью. Это был лишь повод для того, чтобы прикоснуться к ее телу, если уж нельзя… Господи, сколько раз он мечтал… И Джон знал, что саму Энни останавливает только то, что она обвенчана с Ангусом Моу. А должна была обвенчаться с ним, Джоном Александром Макгиливреем. Джон знал, что сам Ферчар рассматривал его в качестве возможного претендента. Но в тот день, в тот самый день, когда Джон собирался предложить ей наконец руку и сердце, он узнал, что она уже помолвлена с Ангусом Моу… В тот день Джон напился до такого состояния, что Джиллиз был вынужден связать его по рукам и ногам, иначе бы Джон разнес в щепки собственный дом. Целый месяц после этого он беспробудно пьянствовал и переспал едва ли не со всеми проститутками в округе, тщетно пытаясь найти в этом забвение… И сейчас, четыре года спустя, боль не отпустила Джона, с каждым днем становясь все острее. Он мог бы овладеть ею прямо сейчас. Никто не стал бы ему в этом препятствовать — и меньше всего сама Энни… Ангус считал Джона своим другом. Перед отъездом в Эдинбург Ангус был у него, просил присматривать за Энни — та, мол, слишком взбалмошная, чтобы сидеть дома за пяльцами, говорил, что доверяет Джону как другу… Видел бы он, как всего лишь за полчаса до его прихода Энни торжественно клялась возглавить клан и повести его на борьбу за свободу родины… Опустив рубашку Энни, Джон отошел от ее постели. С соседней кровати на него смотрела Гленна Мор. Сочная грудь девицы была недвусмысленно обнажена, но Джон, не обращая внимания на ее прелести, сел и закурил дорогую сигару, чувствуя, что этой ночью ему все равно не уснуть… На лицо Джона упала какая-то тень. Он поднял голову, над ним стоял Джиллиз Макбин. — Слушай, Джон, — начал он, — мы тут неподалеку, вниз по реке, обнаружили английский лагерь. Две телеги с зерном, одна — с бочонками эля, и при них всего сорок человек. Может, растрясти их, как ты на это смотришь? — Что ж, попытаться можно. — Джон поднялся на ноги, радуясь в душе, что это приключение отвлечет его от рискованных мыслей. — Седлай лошадей! — Нет, если у тебя есть дела поважнее, — Джиллиз покосился на Гленну, которая, судя по всему, по-прежнему не оставляла надежды соблазнить Джона, — то я с моими людьми и без тебя справлюсь… — Ты настоящий друг, Джиллиз! — усмехнулся Джон, похлопывая коротышку по плечу. — Если бы не ты, я бы сейчас, возможно, подцепил сифилис… — Только не говори Робби, — фыркнул в ответ Джиллиз, — всего полчаса назад он валялся с этой пташкой на сеновале и все еще не очухался. «Поздравишь» его позже, не стоит портить ему сейчас настроение. Глава 11 Что только ни пробовал Ангус — и ликер, и виски, и бренди, и сигару, — ничто не помогало ему избавиться от тошноты. И дело было не в ужине — осетр был великолепен, такой нежный, что резать его можно было вилкой, без ножа. Дело было в компании, собравшейся в этот вечер за столом. Впрочем, рассудил Ангус, даже и не в ней — просто в том дурном настроении, от которого он никак не может избавиться уже несколько дней. Чтобы дать выход своей раздражительности, вчера он даже приказал выпороть денщика, плохо оседлавшего его лошадь. Но и это не помогло, хотя и значительно подняло авторитет Ангуса в глазах сослуживцев. Да чего еще можно было ожидать от них? Генерал Генри Хоули, ветеран нескольких войн, например, давно известен своим жестоким обращением с подчиненными. Дня не проходило, чтобы он не приговаривал хотя бы одного человека к наказанию розгами — от минимума в двадцать пять ударов до максимума в три тысячи. Куда бы ни прибывал Хоули, в первую очередь он воздвигал там виселицы — ничто, считал этот солдафон, не поддерживало дисциплину так, как их вид. В Эдинбурге, например, эшафот был сооружен на главной городской площади, ибо власть Хоули распространялась не только на солдат, но и на горожан. Торговцев, заподозренных в помощи якобитам, привязывали к позорному столбу, и горожанам разрешалось плевать им в лицо и забрасывать тухлыми овощами. Заподозренных в саботаже либо запарывали до полусмерти, либо вешали. Следуя примеру Камберленда, Хоули категорически запретил в своем гарнизоне азартные игры и строго следил за тем, чтобы в лагерь не проникало ни одной женщины, будь то проститутки или маркитантки. Да и вне лагеря солдатам не разрешалось удовлетворять свои плотские потребности. На офицеров эти правила, разумеется, не распространялись. Многие из них делили тяготы военной жизни с женами или любовницами — глядя на их шелка, жемчуга и соблазнительные декольте, трудно было поверить, что страна охвачена войной. Офицеры могли беспрепятственно ворваться в дом любого жителя или реквизировать все, что им приглянется в любом количестве. Ангус квартировал в весьма симпатичном доме из серого кирпича, из окон которого открывался живописный вид на старинные шпили и башни шотландской столицы. Особенно хорош этот вид был по утрам, когда восходящее солнце бросало первые косые лучи на зубцы старой крепости. Комендант крепости, старый полковник Гест, так и не сдал ее якобитам, несмотря на три месяца блокады. Принц Чарльз в тот момент не обладал достаточным количеством пушек, чтобы решиться взять крепость штурмом, и в конце концов якобитам пришлось отступить. Зато, когда в город прибыл Хоули, Гест с помпой распахнул перед ним ворота старой крепости. Хоули же в знак заслуги Геста перед британской короной перевел его из гарнизонного барака в главный дворец города, самолично распорядившись городским имуществом. Поскольку Ангуса не сопровождала ни жена, ни любовница, вместе с ним поселили тоже одинокого майора Уоршема. Ангус подозревал, что такой сосед выбран для него не случайно. Но как бы ни шпионил Уоршем за Ангусом, уличить его в чем-нибудь неблаговидном он при всем желании не смог бы. Поведение же самого майора отнюдь не отличалось благопристойностью. Так, обосновавшись в Эдинбурге, Уоршем первым же делом пригласил к себе из Инвернесса Адриенну де Буль. Несмотря на то что официально та жила в другой части города, Ангус очень часто по утрам обнаруживал Уоршема за чаем в компании полуодетой Адриенны. Поначалу красотка делала вид, что смущена, но вскоре и вовсе перестала стесняться. С тех пор как Ангус покинул Инвернесс, он ни разу не получал вестей от Энни. Написала бы хоть из вежливости, по-прежнему ли она живет в доме свекрови. Наконец, послав денщика в Драммур-Хаус за какими-то вещами, Ангус был немало удивлен, когда тот вернулся с вестью, что леди Энни не живет-де ни дома, ни у свекрови, а, забрав едва ли не все свои вещи из Моу-Холла, переселилась в Данмагласс. Такого Ангус не ожидал даже от своей взбалмошной жены. Его и самого порой заносило, но он всегда умел контролировать свои слабости. Главной же слабостью Ангуса Моу, которую ему было труднее всего контролировать, оставалась безудержная любовь к собственной жене. Ради безопасности Энни Ангус готов был пожертвовать и карьерой, и богатством, и интересами клана, хотя, разумеется, никогда не признался бы в этом ни Лудуну, ни Форбсу. Уоршем, слава Богу, больше не распространялся о своих подозрениях по поводу связи Энни с бунтовщиками, хотя было ясно, как день, что майор ни на секунду не поверил словам Ангуса, что в памятную ночь он пьянствовал у себя дома с Макгиливреем. Впрочем, как бы то ни было, прямых доказательств связей Энни с мятежниками или похищения ею бумаг у Уоршема все равно не было. Ангусу и самому было трудно поверить, что причиной того, что шесть тысяч голландцев вдруг круто развернулись и отправились домой, был не кто иной, как его собственная скромная жена. Разумеется, слухи о том, что Макгиливрей и Макбин сколотили отряд повстанцев и возглавляет этот отряд отчаянная рыжая амазонка, доходили до Эдинбурга, но это были всего лишь слухи. Как знать, может быть, это такой же вымысел, рассчитанный на запугивание врага, как и французский флот, якобы высадившийся у берегов Шотландии. С момента отступления англичан из Дерби правительство не располагало точными сведениями ни о численности якобитов, ни об их местонахождении. Лорд Джордж Мюррей был известен тем, что рассылал повсюду перед собой гонцов, распространявших сильно преувеличенные слухи о численности войска. Позднее, когда выяснялось, что численность армии принца на самом деле не превышала, скажем, пяти тысяч, английские генералы, ретировавшиеся со своими куда более многочисленными войсками, выглядели идиотами. Число якобитов тем не менее с каждым днем росло, а Хоули тем временем сидел в Эдинбурге, ничего не предпринимая. Подобное поведение генерала могло показаться странным, но Ангус подозревал, что Хоули нужна не просто победа над принцем, а блестящая победа. Чем больше будет у принца армия, тем большая слава ожидает генерала, если он уничтожит его. В глубине души Ангус смеялся над такой самоуверенностью генерала. Поражение под Престонпаном должно было научить Хоули, что с бунтовщиками шутки плохи. Пожалуй, единственным человеком, который мог бы переубедить упрямого генерала, был Гамильтон Гарнер. Тогда, под Престонпаном, Гарнер сражался до последнего, хотя это стоило ему половины его драгун… — А, вот вы где, Макинтош! Ангус ругнулся про себя: только ему удалось улизнуть незамеченным с. ужина, чтобы здесь, в уединении библиотеки, дождаться бала, где, как он надеялся, веселая музыка и вид нарядных красавиц поднимут ему настроение, как снова этот идиот… — Любуетесь портретами предков нашего принца? — Уоршем имел в виду портреты, висевшие на стенах галереи. Aнгyc разглядывал один из них — прапрабабку принца, пошедшую в историю под именем Марии Кровавой. — Да, — взгляд Уоршема последовал за его взглядом, — незаурядная, если верить летописям, была женщина! Чем-то она даже похожа внешне на вашу супругу — глаза, рот. Вы не находите, Гарнер? Погруженный в свои мысли, Ангус не сразу заметил, что Уоршем не один — рядом с майором стоял Гарнер, державший под руку волоокую прелестницу Адриенну. — Честно говоря, не нахожу, — ответил тот. — Впрочем, я имел честь видеть леди Энни всего один раз. — Есть некоторое сходство, — нехотя кивнул Ангус. — Некоторое? — настаивал Уоршем. — По-моему, разительное! Волосы, глаза… и потом, простите, бюст… Позвольте полюбопытствовать — с леди Энни когда-нибудь писали портрет? — Я несколько раз пытался ее уговорить, — сказал Ангус, — но она всякий раз отказывалась. Боится, что, дескать, все недостатки ее внешности на портрете выйдут преувеличенными. Уоршем поднял бровь: — Я лично не усматриваю ни одного! — Ей, видите ли, кажется, — проговорил Ангус, вглядываясь в портрет легендарной королевы, — что она слишком высока ростом, и нос кривоват… По-моему, так и рост нормальный, и нос… немного, пожалуй, загнут влево, но это почти незаметно. — Браво, Ангус! — усмехнулся майор. — У вас прекрасная память, коль скоро вы в состоянии упомянуть столь мелкие детали! Большинство мужей, как правило, не могут даже припомнить, какого цвета у жены глаза… Сразу видно, вы к ней неравнодушны. Не пытайтесь даже уверить меня, что не скучаете по ней. Ангус покачал головой: — Не буду отпираться, иногда действительно скучаю. — Несмотря на то что вокруг так много прекрасных дам? Ангус покосился на Адриенну. Ее волосы, согласно моде, были взбиты в высокую «башню» и напудрены добела, так что казались одного цвета с кожей ее открытых плеч. Корсет, стягивавший и без того тонкую талию, превращал ее в осиную, а крепкие, торчащие груди, казалось, готовы были прорвать тонкий атлас. Заметив его пристальный взгляд, красотка улыбнулась в ответ. — Впрочем, что до вашей жены, Ангус, — продолжал Уоршем, — то ей-то, полагаю, по вам скучать не приходится. Нельзя сказать, чтобы в последнее время она была обделена мужским вниманием… — Что вы имеете в виду? — насторожился Ангус. — Вы что, не читали сегодняшние депеши, сэр? Ангусу показалось, что почва начинает уходить у него из-под ног. — Виноват, сэр, — пробормотал он. — Сегодня я весь день провел на учениях. Вернулся таким уставшим, что, признаться, было не до чтения. — Стало быть, — Уоршем многозначительно поднял бровь, — вы единственный, кто не знает, чем занимается ваша жена в ваше отсутствие! Мои поздравления, сэр! — не без ехидства добавил он. — И чем же она, по-вашему, занимается? Послушав вас, можно подумать, что она как минимум взяла в заложники самого короля! Гарнер фамильярно похлопал Ангуса по плечу: — Признаться, вы не так уж далеки от истины, сэр! По нашим съедениям — а они, уверяю вас, вполне надежны, — ваша благоверная возглавляет отряд мятежников, собирающихся присоединиться к армии самозванца. Ангус рассмеялся, стараясь выглядеть непринужденным: — Отличная шутка, сэр! Поздравляю вас, господа, ваш план разыграть меня удался на славу — я уже готов поверить, что вам и впрямь известно о моей жене что-то, чего не знаю я! — Не валяйте дурака, — мгновенно посерьезнел Гарнер, — вы отлично знаете, что это не шутка, сэр. Наши сведения точны — они получены от арестованных, любезно согласившихся рассказать лорду Лудуну то, что им известно. Ваша репутация, Ангус, висела на волоске — благодарите Форбса, лично поручившегося за вашу лояльность. — Пусть кто-нибудь другой опасается за свою репутацию, моя же безупречна. Глаза Гарнера из зеленых стали черными как туча. Ангус явно намекал на единственное пятно в его, Гарнера, репутации — большое количество дуэлей, из которых тот неизменно выходил победителем. — Вы сомневаетесь в моей порядочности, сэр? — напрямую спросил майор. — Но вы ведь тоже позволяете себе сомневаться в моей! — Простите, сэр, но к этому вынуждают меня сведения, полученные из надежных источников. — Меня же эти сведения вынуждают сомневаться в надежности ваших источников. Кому, как не мужу, знать, где находится его жена? — И где же она, по-вашему? — В Инвернессе, гостит в доме моей матери, леди Драммур Макинтош. — Чем вы это докажете, сэр? — Вы не верите слову дворянина? — Я-то верю, — устало произнес Гарнер, — но другие могут и не поверить. — Хорошо, если вам так нужны вещественные доказательства, я могу их предоставить — письма моей жены, где она подробно и, между нами, довольно скучно описывает свои дни в Драммур-Хаусе. А где ваши вещественные доказательства, что высокая рыжеволосая женщина, разъезжающая с Макгиливреем — моя жена? Это может быть кто угодно! Да взять хотя бы его невесту — тоже высокая, с рыжими волосами. Скорее всего это она и есть… Гарнер нахмурился. «Слава Богу, — подумал Ангус, — пронесло! Значит, Гарнер ни разу не встречал или по крайней мере не помнит Элизабет Кэмпбелл, а то бы сразу сообразил, что она маленького роста и волосы у нее каштановые…» Неизвестно, что произошло бы дальше, если бы в этот момент не вмешалась Адриенна де Буль. — Прекратите препираться, господа! — наморщила она носик. — Охота вам портить такой прекрасный вечер? Может, пойдем лучше в зал, бал, должно быть, уже в самом разгаре! Кстати, вы не забыли, капитан, — обратилась она к Ангусу, — что первый танец вы обещали мне? — Прошу простить меня, мисс, — пробормотал тот, — у меня что-то пропала охота танцевать. — Вы уже вчера отказали мне, Ангус, и позавчера — и все под тем же предлогом! Еще один отказ, — она воздела руки в притворном отчаянии, — и мне ничего не останется, как выброситься из окна! — Признаться, мне не хотелось бы жить с сознанием, что я тому виной! — произнес Ангус, хотя на самом деле ему хотелось ответить: «Туда тебе и дорога!» — Уступаю вам исключительно ради этого. — Bien! — просияла красотка. — Прошу извинить нас, господа! Взяв Ангуса под руку, она повела его в зал. — Берегитесь обоих, сэр! — шепнула она, когда они отошли на безопасное расстояние. — Особенно этого, зеленоглазого. Если он вызовет вас на дуэль, беды не миновать. — Вы недооцениваете мои способности, мисс. — Это вы их переоцениваете. Будем реалистами. Я видела, как вы дрались на учениях. Не хочу обидеть, но до Гарнера вам далеко. И вообще, мой вам совет, Ангус: не играйте с огнем! Вы сами, похоже, не сознаете, что ходите по лезвию бритвы… Уоршем почему-то уверен, что вы шпионите в пользу якобитов, и ждет только случая поймать вас с поличным. Не дай вам Бог, сэр, попасть к нему в лапы — тут вам не помогут ручательства и самого Форбса… — Но откуда вам это изве… — начал было Ангус и осекся: в этот момент они уже входили в зал. — Прошу прощения, мисс! — произнес какой-то молодой офицер, случайно задев платье Адриенны своей шпагой. — Вы не причинили мне ни малейшего вреда, сэр, — улыбнулась она ему, — хотя оружие ваше на вид весьма опасно! Ангус усмехнулся про себя. Как и следовало ожидать, заигрывания у этой красотки всегда на первом месте — взять хотя бы эту двусмысленную реплику об оружии… Заиграла музыка, и они закружились в танце. — С чего это они вдруг решили, что я шпионю в пользу якобитов? — выбрав момент, когда никто не смотрел на них, шепнул он ей на ухо. Со стороны это казалось невинным флиртом. — Потому что ваша жена — якобитка, — шепнула Адриенна в ответ. — И я боюсь за вас: вы так любите ее, что готовы потерять голову. Я видела, какие у вас были глаза, когда вы смотрели на портрет… — Не знаю, как у меня, — усмехнулся он, — но у моей жены, насколько я ее знаю, хватает ума не ввязываться ни во что сомнительное. Адриенна как-то странно посмотрела на него: — Неужели вы и впрямь ничего не знаете? — Ей-богу же, мадемуазель де Буль, я не шучу! — Так знайте же, — усмехнулась она, — ваша жена сейчас не у вашей матери. Она подходит к Абердину, остановилась всего лишь в одном дне езды от него. Она ведет с собой отряд в восемьсот человек, вооруженных, кстати сказать, весьма неплохо. От неожиданности Ангус сбился с такта, толкнув какого-то господина, танцевавшего с дамой рядом с ним. — Извините, сэр! — отрешенно пробормотал он. «Отряд в восемьсот человек? Не может быть! Здесь какая-то ошибка! Да что она, с ума сошла? Восемьсот! Я, глава клана, и то шестьсот от силы набрал! Да и от тех, когда подходили к Эдинбургу, осталось, дай Бог, сорок — прочие же заявили, что не повернут оружие против своего принца…» — Ей даже звание дали, — продолжала Адриенна. — Они обращаются к ней не иначе, как «полковник Энни»! Она сама назначает себе офицеров. А адъютантом у нее капитан Макгиливрей… На этот раз Ангус не только остановился, но и пошатнулся, с трудом удерживая равновесие. Заметив, что он побледнел, Адриенна поспешила взять его под руку и вывести на террасу. Холодный свежий воздух привел Ангуса в чувство. Адриенна, удалившись на минуту, вернулась с бокалом вина. — Выпей, полегчает. — Откуда ты все это знаешь? — снова спросил Ангус, принимая из ее рук бокал. — Ты уверена, что это все правда? — Мои источники еще надежнее, чем у Хоули, — загадочно улыбнулась она. — Когда твой полковник с триумфом войдет в Абердин, ты по-прежнему будешь уверять, что она дома и пишет письма? Ангус рассеянно потер висок. — Неужели… — отрешенно пробормотал он, — это правда? Да, я всегда знал, что Энни эксцентричная женщина, но не до такой же степени!.. — Что ты хочешь, — усмехнулась Адриенна, — война, Ангус! В такое время люди иногда совершают такие поступки, на которые никогда бы не решились в мирное время. Порой человек сам не знает, на что он способен. Часто, — она многозначительно подмигнула ему, — приходится играть роль, изображать из себя не того, кто ты на самом деле. Например, притворяться, что ты без ума от мужчины, тогда как на самом деле тебя от него тошнит… — Ты имеешь в виду Уоршема? — догадался Ангус. — Уоршем — свинья! — фыркнула Адриенна. — Грубая, жестокая свинья. Каждый раз, когда я утром ухожу от него, я потом по три часа моюсь — так он мне противен… — Тогда почему же… — Ни за что не догадаешься! — усмехнулась она. — Потому, что он плохо читает. Так плохо, что другие офицеры над ним смеются. Однажды ночью он стал вот так вот читать вслух — думал этим меня позабавить. Я сказала, что от его чтения меня лишь клонит ко сну, так он нарочно продолжал, чтобы меня позлить. Он же изверг — его хлебом не корми дай кого-нибудь помучить. Читает мне, дурак, всякие депеши, документы — думает, я в них ничего не понимаю. А у меня память хорошая, я потом все записываю слово в слово и отсылаю нашим — уж им-то виднее, на что они им могут сгодиться… Я понимаю, это, может быть, не такой подвиг, как возглавить отряд, но каждый служит родине в меру своих способностей… — Значит, ты шпионка? — От удивления глаза Ангуса полезли на лоб. — Называй это как хочешь — шпионка, разведчица… Я же предпочитаю именовать себя верной якобиткой. Надеюсь, в следующий раз, когда увидишь меня выходящей от Уоршема, ты не будешь смотреть на меня таким быком? На минуту Ангус совсем потерял дар речи. — А теперь скажи мне, бравый ты мой капитан, — усмехнулась Адриенна, — эти письма от жены — они хотя бы существуют? — Ты думаешь, — лицо Ангуса помрачнело, — Уоршем их от меня потребует? — Вряд ли, но произвести обыск в твоей комнате ему ничего не стоит. Ангус растерялся, дернул же его черт «изобрести» эти письма! — Скучные подробности, говоришь, как она проводит дни? — Адриенна ободряюще похлопала его по плечу. — Не горюй, будут тебе письма! Есть у меня одна служанка, Констанс, — такая болтушка, что часами рта не закрывает. Уж она-то сумеет… Засажу-ка ее, пожалуй, на ночь за кипу бумаги — к утру все будет готово. Только сам не забудь прочитать, чтобы на всякий случай знать, что в них. — Смотри, — нахмурился Ангус, — ты ничем не рискуешь? — Рискую, — сказала она, — так что ты теперь передо мной в неоплатном долгу. Чмокнув опешившего Ангуса в щеку, Адриенна выбежала с террасы. Через минуту она уже как ни в чем не бывало кружилась в вихре танца с новым кавалером. Глава 12 Через три дня после вышеописанных событий курьер, явившийся к генералу Хоули, доставил ему известие, что мятежный принц покинул свой лагерь и направляется на восток. В тот же день лорд Льюис Гордон, покинув Абердин с тремя тысячами двумястами человек двинулся на помощь своему принцу, надеясь соединиться с его армией до того, как та достигнет Стерлинга. Тринадцатого января, решив наконец, что ждать дальше становится опасно, Хоули направил своего адъютанта, генерал-майора Джона Хаска, навстречу мятежникам, а через два дня выступил в поход и сам, встретившись с Хаском под городом Фалкирком. Там же к ним присоединились двенадцать батальонов правительственных войск из Ар-гайла, пополнив их силы до восьми тысяч человек. В первый раз с самого начала восстания силы с обеих сторон были равны, и обеим сторонам, как никогда, была нужна победа: Хоули — чтобы взять реванш за бездействие, допускавшееся им до сих пор, Чарльзу — чтобы поднять свой престиж, пошатнувшийся после отступления. — Еще кружечку, Энни? — прогремел над столом бас Арчибальда Камерона. — Ты, я смотрю, еще ни в одном глазу, а нам нужно еще провозгласить как минимум два тоста — за твое мужество и за твою красоту! — Наливай! — рассмеялась Энни. Выпила она, может быть, и немного, но голова у нее кружилась от всеобщего веселья. Энни была единственной женщиной в таверне, в этом окружении суровых мужчин, каждый из которых ощущал себя живой легендой — еще бы, ведь они с таким триумфом дошли почти до самого сердца Англии, не важно, что потом им пришлось отступать… Пользоваться авторитетом в компании таких мужчин — почет для любой женщины. Они знали, что их предводительница не только с триумфом вошла в Абердин, но и была причиной ухода с шотландской земли датчан. Под Стерлингом обе армии повстанцев соединились. Выстроившись рядами на подходах к городу, воины принца воодушевленно приветствовали лорда Гордона, высоко размахивая над головами своими боевыми топориками. Энни никогда раньше не приходилось видеть такого красочного зрелища, не говоря уж о том, чтобы принимать в нем самое непосредственное участие. Ей и самой не верилось в тот момент, что это она, Энни Моу, урожденная Фаркарсон, едет сейчас на коне в медном шлеме с пышными перьями, с трудом сдерживая наворачивающиеся на глаза слезы радости, с сердцем, готовым выпрыгнуть из груди от переполнявших его чувств. Справа от нее, как всегда, ехал Джон Макгиливрей. Львиная грива гиганта была сейчас убрана в аккуратный хвостик, начищенные латы сверкали, взгляд бездонных черных глаз был, как всегда, мрачен, но Энни была уверена: сейчас Джона переполняют те же чувства, что и ее. Лейтенанты Роберт, Джеми и Эниас Фаркарсоны ехали следом, и между ними — с сияющим лицом, снова в строю, как и век назад, Ферчар Фаркарсон, казавшийся в этот момент самому себе бессмертным. Джиллиз Макбин ехал во главе своего клана, и радостный звук волынок Макбинов сливался в общем хоре с волынками Шоу, Дэвидсонов, Макдаффов, Мак-ферсонов, Макинтошей… Чарльз Эдвард Стюарт, стройный, привлекательный двадцатичетырехлетний мужчина в небесно-голубом камзоле с перекинутой через плечо клетчатой накидкой, ожидал их, чтобы приветствовать лично. Принц приветствовал всех вождей, не забыв никого, под радостные крики их соплеменников. Когда Энни подъехала к принцу, намереваясь спешиться и поклониться, Чарльз вместо этого сам спешился и склонился перед ней в знак особой признательности к ее заслугам и обратился к ней с небольшой приветственной речью, в которой назвал ее «ma belle rebelle» — «моя прекрасная бунтовщица». Речь его высочества вызвала такие восторженные крики в толпе, что от сотрясения воздуха с ветвей ближайших деревьев осыпался весь иней. Но больше всех, пожалуй, радовался за внучку стотринадцатилетний Ферчар, со слезами на глазах обнимаясь, забыв о приличиях, со стоявшим рядом лордом Джорджем Мюрреем. И сейчас, сидя в таверне, слушая бесконечные рассказы о недавних, но уже успевших обрасти легендами, походах, Энни жалела лишь об одном — что рядом нет Ангуса, что он не слышит этого пронзительного гудения волынок, не поднимает кружки, пенящиеся добрым крепким элем, с такими мужчинами, как Джон Макгиливрей или Александр Камерон… Широкогрудый — почти такой же, как Джон, — Камерон провел пятнадцать лет в Европе, сражаясь в чужих войнах, ради чужих интересов. Вернувшись наконец на родину, он застал ее охваченной пожаром восстания. С тех пор Камерон стал, по сути дела, правой рукой лорда Джорджа Мюр-рея. Ходили слухи, что жена Александра — англичанка. Это не вязалось с тем, что глава клана Камеронов. Лохел, делил с королем Яковом тяготы ссылки с самого 1715 года, когда предыдущее восстание потерпело поражение. Но поговаривали также, что жена Александра, хотя и англичанка, присоединилась вместе с ним к армии принца — и не в момент триумфа, а в горький час поражения под Дерби… Внимание Энни привлек какой-то шум на дальнем конце стола. Кинув туда взгляд, Энни увидела огромного, словно гора, человека, подносившего к губам жбан эля величиной с добрую кварту под одобрительные крики зрителей. Энни вспомнила имя великана — Струан Максорли. Глоток, другой, третий… девятый, десятый — и Струан с победоносным видом грохнул пустым жбаном о стол, оглядывая толпу в поисках готового помериться с ним силой. Или хотя бы того, кто попробует перепить его. И соперник нашелся — из-за стола поднимался Джиллиз Макбин. Огромный жбан снова наполнили элем, и Джиллиз, как недавно Струан, поднес его к губам. — Предлагаю следующие условия, — вынув из кармана две монеты, Макгиливрей положил их на стол, — кто через час будет все еще держаться на ногах, тот и выиграл. Лично я ставлю на Джиллиза. — Вызов принят. — Камерон извлек из кармана две такие же монеты. — За Струана! Осушив по второму жбану, соперники продолжали крепко держаться на ногах. Чтобы коротышка Джиллиз был на одном уровне с великаном, кто-то посоветовал ему встать на бочонок. — Ваша жена, должно быть, очень смелая женщина, сэр, — обратилась Энни к Камерону, — если решилась сопровождать вас в походе. — Вы правы, полковник, смелая и упрямая. Только зовут меня не «сэр», а Александр. — Тогда и я, — улыбнулась она, — не «полковник», а Энни. Тем более что это звание, по сути дела, лишь для красоты… Максорли уже осушил четвертый жбан, но и Джиллиз, судя по всему, не собирался ему уступать. — Матерь Божия, — воскликнул кто-то, — и куда в них только влезает! Может, стоит притащить второй жбан, чтобы нашим богатырям было куда мочиться? — Лично я, — поморщилась Энни, — не собираюсь наблюдать за этим зрелищем. Я, пожалуй, пойду спать. — Она поднялась. — Я тоже, — неожиданно поддержал ее Макгиливрей. — Ты куда? — окликнул его Камерон. — А наш спор? — Оставь свои деньги себе, — поморщился Джон. — Все равно я и так знаю, что победит Джиллиз! Стоит ли торчать здесь битый час, чтобы убедиться в том, в чем я и так уверен? — Скажи лучше, — усмехнулся Камерон, — что ты удаляешься, чтобы не видеть его позора! Так-то будет честнее! — Не слишком ли прямой у тебя нос? — огрызнулся Макгиливрей. — Хочешь, для разнообразия сворочу его тебе на сторону? Как ты предпочитаешь — вправо или влево? — А на мой вкус, — не остался в долгу Камерон, — у тебя слишком частые зубы, не мешало бы разредить! Оба, понимая, что угрозы шуточные, пожали друг другу руки и пожелали спокойной ночи. Раздвигая толпу руками, чтобы расчистить путь себе и Энни, Джон вышел на свежий воздух. От таверны до деревни, где они остановились, было всего четверть мили, и Энни, уставшая от целого дня в седле, решила прогуляться пешком — заодно к тому же и насладиться прелестью ясной морозной ночи. — Ну как? — спросила она у Джона, кутаясь в плед. — Что? — не понял он. — Что ты обо всем этом думаешь? — Что я думаю? — переспросил он, понимая, что Энни завела этот разговор только для того, чтобы не молчать. — Пока еще рано делать какие-то выводы, но, мне кажется, здесь собрались достойные люди, готовые пойти за лордом Джорджем хоть в ад. Энни обратила внимание, что Джон намеренно говорит «за лордом Джорджем», избегая сказать «за принцем». Для нее самой не было секретом, что после отступления из Дерби, когда логика лорда взяла верх над молодою горячностью Чарльза, отношения между принцем и его генералом стали настолько натянутыми, что все это время они почти не разговаривали. И за время броска из Глазго в Стерлинг ситуация мало изменилась. Фактически после сегодняшней торжественной встречи лорд Джордж с двумястами своими людьми сразу же отправился в Линлитгоу под предлогом отбить подводы с продовольствием, направлявшиеся в лагерь Хоули. — Далеко отсюда до Фалкирка? — спросила Энни. — Миль десять, причем через болото. В ту сторону. — Джон показал рукой в темноту. — Как ты думаешь, англичане знают, где мы? — Если мы влезем на ближайший холм, то увидим отсюда их костры. Точно так же и они нас. — Думаешь, они собираются напасть на нас? — Для этого им надо будет перейти через реку, сомневаюсь, что они на это решатся. Джон замолчал, и они долго шли в тишине, только снег хрустел на морозе под ногами. Из таверны все еще доносились звуки волынок. Ночь была ясной. Свет бесчисленных костров на холмах и в долине казался земным отражением небесных звезд. — Я понимаю, — заметил Джон, — ты боишься… Не стыдись в этом признаться, война действительно страшная штука… — Вовсе я не боюсь! — фыркнула Энни. — Я вообще не думаю об этом! — А если все-таки подумать? — настаивал он. — Если подумать… пожалуй, ты прав. Иной раз мне действительно хочется убежать от всего этого и спрятаться так, чтобы меня ни одна живая душа не нашла… — Я думаю, не у тебя одной такие мысли! — Джон похлопал ее по плечу. — Сколько раз я и сам лежал ночью без сна, в темноте думая о том, каково будет ощутить в своем брюхе холодную сталь английского штыка… — Ты? — Губы Энни скривились в улыбке. — Ни за что не поверю! Мне всегда казалось, что если есть на свете человек, который ничего не боится, так это ты! Джон помолчал с минуту. — Увы, — проговорил он, — ты сама не знаешь, сколь многих вещей я боюсь… — Например? — спросила Энни. Джон пристально посмотрел на нее: — Например, тебя. Энни замедлила шаг, затем и вовсе остановилась. Она явственно чувствовала, как пальцы Джона ласкают ее шеки. Энни понимала, что с его стороны это не более чем жест дружеского ободрения, и тем не менее… тем не менее она знала, что в глубине души Джону хотелось бы стать для нее не просто другом. Может быть, Энни слишком много выпила, может быть, звездная ночь настроила ее на романтичное настроение, но она вдруг почувствовала, что от близости Джона у нее начинает кружиться голова. А может быть, просто потому, что они были одни и она могла себе позволить откровенный разговор с ним, не опасаясь посторонних глаз и ушей… Энни знала, что про ее отношения с Джоном уже высказывается много домыслов. Но сейчас, когда никто их не видел, Энни смело взяла руку Джона в свою — это ведь ни к чему не обязывает… — Меня? — стараясь, чтобы голос звучал непринужденно, переспросила она. — Меня-то чего тебе бояться? — Не скажи, — произнес он. — У тебя такие глаза… Когда ты смотришь на меня, они меня словно засасывают… Энни почувствовала, как жар приливает у нее к вискам. Перед глазами в сотый раз, словно наваждение, встал тот эпизод в спальне Джона… — Мы не должны… — прошептала она. — Разумеется, — кивнул он, — не должны. — Я люблю Ангуса, — заявила Энни, хотя сама чувствовала, что не очень уверена в этом. — Несмотря на то что мы с ним сейчас по разные стороны баррикад, несмотря на все, что он сделал… Может быть, и не должна, а все равно люблю… — Тогда, — согласился Джон, — нам с тобой не о чем беспокоиться. Все, что нам нужно, — это чтобы ты сейчас отпустила мою руку, пошла домой, легла в свою постель, — и будем считать, что этого разговора никогда не было. — Ты думаешь, — проговорила Энни, — мы сможем о нем забыть? — Должны. По-твоему, у нас есть выбор? Энни уставилась на Джона. Она знала, какие чувства сейчас обуревают его, ибо и сама чувствовала то же самое. Она знала, что если не сможет устоять перед этим чувством, то и Джон тоже не сможет… — Выбора нет, — обреченно сказала она. — Да, забудем об этом, так будет лучше. Руки их разжались, и Энни, почувствовав внезапный холод, словно ладонь Джона согревала ее, машинально закуталась в плед. Впрочем, они уже были в двух шагах от ее теперешнего жилья — скромного строения из серого кирпича с крытой соломой крышей и крохотным слюдяным оконцем. Внутри была всего одна комната, у одной из стен которой стоял стол. Была, возможно, и другая мебель — этого Энни не могла припомнить, так как в данный момент могла думать только о кровати. — Спокойной ночи, Энни, — произнес Джон. По голосу его чувствовалось, что сейчас в его душе порядочность борется с желанием. — Спокойной ночи, — прошептала она. Он развернулся и пошел прочь. — Джон! — окликнула его Энни. Джон обернулся. Казалось, он готов был сделать шаг ей навстречу. …От их лагеря до лагеря англичан — всего день похода. Завтра будет бой… Англичане, говорят, всегда строятся ровными, словно по линейке, рядами, отлично стреляют… Нельзя не признать, что горцам при всем их боевом энтузиазме не хватает дисциплины и выучки. И Джон завтра непременно будет в первых рядах, один из первых встретит грудью английские пули и штыки. Вся опасность и вся слава достанется Джону. Энни же останется в тылу, наблюдая за боем и отдавая приказы. Муж Энни тоже примет бой — но по другую сторону линии фронта… И может, не дай Бог, статься, что Джону достанется пуля, выпущенная Ангусом… Если это произойдет, будет ли после этого иметь какое-то значение, что Энни сохраняла верность такому мужу? Джон по-прежнему смотрел на нее, не отрывая глаз. — Что, Энни? — спросил наконец он. Энни опустила глаза. — Спасибо, Джон, — прошептала она, — спасибо, что проводил меня… Как же все-таки это больно — понимать, что то, чего ты хочешь, нечестно, непорядочно, грешно, знать, что ты этого никогда не сделаешь — и все равно хотеть… Хотя бы всего один раз… на одну ночь… — Я пришлю за тобой кого-нибудь утром, — произнес он, — а пока, думаю, тебе лучше выспаться. Энни молча кивнула. Что здесь можно сказать, когда оба отлично знают, что выспаться этой ночью ей вряд ли удастся… Джон снова развернулся и пошел прочь. Тяжело вздохнув, Энни вошла в дом и огляделась. Обстановка ее случайного жилища мало чем отличалась от обстановки множества деревенских домов, в которых ей приходилось ночевать за последнее время. Энни уже начала привыкать к кочевой жизни, к тому, что вот уже много дней не имеет постоянной крыши над головой, нормальных человеческих удобств… Привыкать к роскоши Моу-Холла ей, прожившей всю жизнь в скромной, спартанской обстановке, в свое время было гораздо сложнее. Энни никогда не мечтала о роскошных шелках, огромном дворце или армии слуг, готовых в любой момент исполнить малейшую прихоть госпожи, никогда не видела себя женой Ангуса Моу. Энни прислонилась к дверному косяку. В голову лезли непрошеные мысли: такой ли уж большой, в самом деле, грех, всего на одну ночь забыть о том, что ты светская дама, жена главы клана, отдаться порывам сердца? То, что Макгиливрей отдал бы весь мир за одну ночь с ней, было написано у него на лице. Мужчина, воплощение сокровенных мечтаний любой женщины, сам идет ей навстречу… Энни прошла к кровати и упала на нее, уткнувшись лицом в подушку. Возможно ли для женщины любить двоих мужчин одновременно? Будет ли ее душа гореть в аду за этот тяжкий грех? Мрачные мысли Энни были прерваны стуком в дверь. Неужели Джон все-таки решил вернуться? Если это он, Энни будет просто не в силах ему не открыть, а открыв… Глава 13 Потребовалась едва ли не минута, чтобы Энни наконец поняла, чья темная фигура стоит на пороге. Воротник плаща мужчины был высоко поднят, шляпа нахлобучена почти на глаза. Слабый свет фонаря освещал лишь орлиный нос и волевую линию поджатых губ, но и этих двух черт было вполне достаточно, чтобы Энни безошибочно поняла, кто перед ней. — Ангус? Муж широким жестом снял шляпу, словно подтверждая, что это действительно он. Если бы Энни не держалась за косяк, она бы, пожалуй, упала в обморок. — Ангус, это действительно ты? Откуда ты, черт возьми? Как ты меня нашел? Заходи хотя бы, а то небось совсем заледенел! Давно ты здесь? — Часа два. — Два часа? Откуда, что, как?.. — Энни была настолько взбудоражена, что не могла даже как следует сформулировать ни одного вопроса. Она втащила Ангуса в дом и лишь в последний момент сообразила выглянуть на улицу и осмотреться вокруг. — Не беспокойся, — сказал он, — ни одна живая душа меня не видела. Я был осторожен. — Но откуда ты? Как ты нашел меня? — Я из Фалкирка. А нашел тебя, если честно, Харди. — Харди? — Да, я сначала послал денщика на разведку. Самому мне появляться во вражеском лагере все-таки опасно. К тому же, — Ангус понизил голос, — я не был уверен, что ты меня ждешь… — Как ты можешь так думать, Ангус! — воскликнула Энни, стараясь, чтобы это выглядело натурально. — Ты мой муж, в конце концов! — Энни задумалась на мгновение. — Из Фалкирка? — повторила она. — Ты здесь с английской армией! Это был не вопрос, и ответа на него не требовалось. Ангус уже успел снять плащ, таивший под собой красный мундир офицера правительственных войск. Ангус поймал удивленный взгляд жены и прочитал ее мысли. — Разумеется, я накинул плащ, — пояснил он, — было бы рискованно разгуливать здесь в английском мундире! Энни заметила в длинных волосах мужа сосульки льда. — Садись, — захлопотала она, — погрейся, сейчас разведу огонь в камине… Или ты спешишь? — Ненадолго могу остаться. Энни вдруг почувствовала некоторую нервозность. Ей снова вспомнился последний разговор с мужем в доме леди Драммур, с тех пор уже прошел целый месяц, как они не видели друг друга. Тогда они даже не простились как следует. А всего несколько минут назад она почти готова была лечь в постель с другим мужчиной… Постаравшись оставить эти мысли, Энни подбросила в камин свежих дров. — С тобой все в порядке? — спросила она. — Судя по твоему виду, ты вполне здоров… Ангус по-прежнему стоял в дверях не шевелясь, если не считать того, что снял перчатки и пригладил рукой растрепавшиеся волосы. — Слава Богу, — произнес он, — здоров. А ты? Впрочем, — он пристально оглядел ее с головы до ног, — ты тоже выглядишь… неплохо. Энни окинула себя критическим взглядом: высокие ботфорты, мужские штаны и кафтан, короткий плащ — все самого простого покроя и уже изрядно поношенное, вместо изысканной прически — свободно распущенные по плечам волосы… — Садись, — она пододвинула к камину стул, — погрейся, чего стоишь… Ангус, казалось, колебался, словно стыдился признаться, что он и в самом деле промерз до костей. Энни потерла ладони друг о друга и сильнее закуталась в плед. — Я сама только что вернулась. Мы были в таверне. Мы вообще здесь всего лишь с сегодняшнего утра. Энни понимала, что говорит это лишь для того, чтобы не молчать. Огонь с жадностью набрасывался на поленья, и они трещали так, что Энни всякий раз невольно вздрагивала. Чтобы как-то успокоить нервы, она налила себе и мужу вина в жестяные кружки (иной посуды в доме не было), разбавив его горячей водой из висевшего над огнем котелка. Ангус подошел к ней, взял из ее рук кружку и стал греть об нее озябшие руки. Постояв еще минуту в напряженном молчании, он наконец опустился на предложенный стул, Энни села рядом с ним. Она отпила глоток вина, но затем отставила кружку, опасаясь переборщить в этом и ляпнуть что-нибудь лишнее. — Когда я увидела тебя в дверях, — произнесла она, сама не ожидая от себя такого признания, — я подумала… точнее, надеялась… — Что я передумал и решил присоединиться к вам? — закончил Ангус. — Что-то в этом роде, — кивнула Энни. — Нет, не передумал, напротив, пришел спросить тебя… — О чем? — Когда ты наконец поймешь, какую рискованную игру затеяли ты и твои идиоты кузены? Вопрос этот был задан Ангусом так прозаично, словно они сидели дома и обсуждали, что будут есть на ужин. — Ты же знаешь, — сказала Энни, — что ни мое, ни твое решение относительно того, на чью сторону встать, не было легким. — Да, это так, — согласился он. — Насколько мне известно, тебе понадобилось целых три недели, чтобы собрать нужное количество подписей под твоей бумагой. Энни удивленно воззрилась на мужа. — Не удивляйся, — продолжал Ангус, — мне известно о тебе гораздо больше, чем ты думаешь. Могу даже, если хочешь, перечислить имена всех подписавших. Знаю и то, какими угрозами вы добивались этих подписей. Одно лишь мне непонятно… — Что именно? — Энни вскинула бровь. — Как ты, такая умная, до сих пор не поймешь, что все они используют тебя? — И как же они меня используют? — фыркнула Энни. — Известно как — в качестве приманки для твоего Макгиливрея. — Ничего не понимаю! — Не валяй дурака, — усмехнулся он, — все ты отлично понимаешь! Иначе больше ничем не заставишь его нарушить клятву, данную мне. Энни похолодела. — Мало тебе нарушить верность мне как главе клана, как господину, — Ангус уже был настолько взбешен, что почти не отдавал себе отчета в своих словах, — так еще понадобилось наставлять мне рога! — Рога? Ты что, бредишь? — Послушай, — взорвался он, — неужели ты считаешь, что я ничего не знаю? Да о вас уже вся Англия судачит! — У тебя есть доказательства? — огрызнулась она. — Мало ли кто о чем судачит… — Да что далеко ходить — я видел сцену вашего прощания всего несколько минут назад… Огонь в очаге на мгновение ярко вспыхнул, и Энни успела хорошо разглядеть лицо мужа. Сейчас, поняла она, им владеет нечто большее, чем просто гнев. В глазах Ангуса стояла безмерная боль обиды. Это были глаза человека, незаслуженно смешанного с грязью, глаза мужа, не просто ревнующего жену, а любящего ее. — Ангус, — горячо начала Энни, — не стану скрывать, мы с Джоном всегда были очень близкими друзьями, но никогда ни словом, ни делом Джон не позволил себе ни малейшей вольности по отношению ко мне. Как и я всегда помнила о моем супружеском долге. Да, я жила у него в Данмаглассе — но лишь потому, что тот стал, по сути дела, штаб-квартирой восстания. К тому же на протяжении всего этого времени замок Джона всегда был полон народа, так что вряд ли мы, если бы даже и хотели, смогли найти там уединение хотя бы на минуту. — Можно подумать, я не видел, как мило вы ворковали сейчас у входа в дом! И каким голосом ты произнесла имя Джона, когда открывала мне дверь, думая, что это он! Энни снова похолодела. Да, когда Ангус постучал, она действительно пошла открывать в уверенности, что это вернулся Джон, но она и сама не осознала, что при этом произнесла его имя. Более того — она не была уверена, что, если бы Джон и в самом деле вернулся, она нашла бы в себе силы противостоять искушению. Да, физической близости между ней и Джоном не было, но означало ли это, что она не предала мужа в мыслях? Какими глазами ей теперь смотреть на него? Да, Энни чувствовала себя виноватой перед Ангусом, и оправдания ей не было. Но так ли уж, по сути дела, невинен он сам? Она чуть было не изменила ему — он же изменил родине. Если в нарушении супружеского долга он все-таки имеет право обвинять ее — есть ли у него право обвинять ее за то, что она в отличие от него хранит верность родине? Энни не хотелось — не из долга перед Ангусом, а из любви к нему — идти против его воли, но оставил ли он ей выбор? — Я устала, Ангус, — обреченно проговорила она. — У меня нет сил спорить с тобой. Да, я не могу привести тебе доказательства моей верности… Ты же сам понимаешь, что если доказательства неверности всегда найдутся, то подтвердить обратное… Все, что тебе остается, — это поверить мне на слово. Не стану лгать — порой мне действительно кажется, что я неравнодушна к Джону. Не стану скрывать и того, что порой я была на волосок от измены. То, что ты видел сейчас между мной и Джоном… Это был мой отказ, Ангус. Я не знала, что ты здесь и все видишь. Ничто не удерживало меня, кроме чувства долга. Вот, пожалуй, единственное и самое большое доказательство моей верности, Ангус, которое ты видел собственными глазами. А что до того, что Ферчар и другие меня используют, — я это понимаю. Но кто меня, в конце концов, не использует, так или иначе? И прежде всего — ты… — Я? Каким же образом? — А то нет? Начнем с того, почему ты женился на мне. Да потому, что решался вопрос, кому быть главой клана — тебе или Клани Макферсону, и ты решил заручиться поддержкой Ферчара. Ты думал, что, если породнишься с Фаркарсонами, клан тем самым будет спасен от распада, которого, кстати, так и не удалось избежать — посмотри, что происходит сейчас… Глаза Ангуса затуманились. — Нет, — сказал он, — не поэтому. — Можно подумать, я не помню, какое у тебя было лицо, когда ты стоял у алтаря! Да на нем явственно читалось, что в тот момент тебе хотелось оказаться где угодно, только не там, что ты пошел на это в интересах и для пользы клана, что для тебя это такая же обуза, как твой титул… — Энни, — горячо перебил ее Ангус, — Богом клянусь, ничего такого я не думал! Энни закрыла рукой глаза, словно могла таким образом защититься от его лжи. — Ферчар говорил мне, — начала она, — каких трудов стоило ему уговорить тебя на этот брак. Что ты только не делал, чтобы избежать его! Ты запросил у старика за эту сделку пять тысяч фунтов — ты был уверен, что он не сможет заплатить такие деньги… — Энни, если бы я действительно не хотел на тебе жениться, меня не смог бы заставить ни Ферчар, ни сам Господь Бог! — Но Ферчар заплатил тебе. — А знаешь, кстати, что это были за деньги? — Он говорил, что вынужден был продать какое-то очень дорогое имение… — Дорогое? Да это, с позволения сказать, имение гроша ломаного не стоило! Что за земля в Брейкрэбе — одно болото… — Подожди, — нахмурилась Энни, — Брейкрэб ведь твое имение… — Все правильно, — кивнул он, — это я купил его у Ферчара. — Ты? — Удивлению Энни не было предела. — Мой агент решил, что я сошел с ума, если плачу такую цену за такую землю, но сделал, как я ему велел. Разумеется, Ферчар так и не знает, кто тот идиот, купивший это гиблое место. — Получается, ты сам дал ему денег, чтобы он заплатил их тебе? — Любой, кто узнает об этом, назовет меня идиотом, я же считаю, что это самая выгодная сделка в моей жизни. Энни молча уставилась на него. — Да, — торжественно заявил Ангус, — я никогда не жалел о нашем браке, Энни. Если тогда, в церкви, меня и мучили какие-то сомнения, то лишь в том, не снится ли мне это счастье. Да, я знал, что ты предпочла бы видеть на моем месте Макгиливрея. Ферчар говорил мне, что одно время он был твоим любовником… — Мы с Джоном никогда не были любовниками! — Да, в первую брачную ночь я убедился в этом. И признаться, был несказанно рад, что ты оказалась девственницей. Честно говоря, я жутко боялся, что буду не на высоте по сравнению с Джоном… — Ты думал, — прищурилась Энни, — что я не девственница, и все равно женился на мне? Ангус дотронулся до ее лица. — Я видел однажды, как ты скакала на лошади. Это было потрясающе красивое зрелище — раскрасневшееся девичье лицо, пожар рыжих волос, звонкий, невинный, искренний смех… Я тогда подумал, что, будь моя воля, я бы вечно наслаждался одним видом этой девушки. А когда я узнал, что эта девушка и есть та, с которой я помолвлен, и могу насладиться гораздо большим… Энни молчала. Все, чего ей хотелось сейчас, — это, забыв обо всем, кинуться Ангусу на шею, обнять его, ласкать до умопомрачения… Энни осторожно дотронулась до его щеки, убрав с нее прядь волос. Губы ее потянулись к его губам, руки Ангуса обняли ее плечи. — Прости меня, Энни, — чуть слышно прошептал он. — Прости… что усомнился в тебе. Я не хотел сомневаться, я верил, я знал… Из груди Энни вырвался вздох, словно она в одно мгновение освободилась от того, что долго, очень долго мучило ее… Ангус подхватил ее на руки, и они закружились по комнате в безумном порыве. — Я хочу тебя, Ангус, — тихо проговорила она. — Прямо здесь, у стены… — Прямо здесь? — Да, во мне словно сидит какой-то демон, и изгнать его можешь только ты… В раскрасневшемся лице Энни, в ее голосе было что-то, что в одно мгновение возбудило Ангуса до крайности. Это не входило в его планы, он шел сюда с твердым намерением уличить жену в неверности, он видел, как она шепталась с Макгиливреем… — Может быть, сначала хотя бы разденемся? — хрипло спросил он. — Хорошо, — усмехнулась она, — за сколько минут солдат должен одеться по тревоге? — Ну, где-то за пару… — Так вот, даю тебе две минуты, чтобы раздеться. Через две минуты Ангус уже стоял перед ней голым. Энни, словно в первый раз, пристально разглядывала его. От взгляда ее не скрылись некоторые изменения, произошедшие за последнее время с телом Ангуса — за месяц походной жизни живот его немного похудел, зато он нарастил бицепсы. — А ты, похоже, времени даром не терял, — одобрительно улыбнулась она, — тренировал мускулы! — Не все, — усмехнулся он в ответ, — кое-какие мускулы я не имел возможности тренировать. — Насколько я могу судить, они не очень пострадали. — Пострадали, может быть, и не очень, но страдать им пришлось очень сильно. — Что ж, — произнесла она, — постараюсь, чтобы то, что нам предстоит сейчас, стоило всех страданий. — Я тоже постараюсь. Через минуту Ангус был уже внутри ее — и это действительно стоило всех страданий, не только физических, но и моральных. Никогда еще Энни не приходилось испытывать такого блаженства. Энни проснулась от шагов Ангуса по комнате. Тот уже был в штанах и сапогах, но никак не мог найти брошенную им куда-то рубашку. — Сколько времени? — сквозь сон спросила она. — Скоро рассвет. Я-то думал в это время уже быть в лагере Хоули. Наверное, меня уже обыскались… — Ты вернешься к ним? — Энни мгновенно проснулась. Ангус посмотрел на нее, в глазах его стояла боль. Словно не в силах терпеть эту боль, он отвел глаза. — Ангус… — Не задавай бесполезных вопросов, — пробормотал он. — Но почему? — Не обращая внимания на то, что она голая, Энни села на кровати. — Почему, черт побери? Я знаю, Ангус, что сердцем ты не с англичанами… Ангус молчал. Найдя наконец на полу скомканную рубашку, он встряхнул ее и натянул через голову. Небрежно заправив ее в штаны, он потянулся за камзолом. За неимением гребня расчесал волосы рукой. Ангус сам не заметил вчера, как заснул в объятиях жены. Харди, должно быть, уже с ума сошел, решив, что хозяин захвачен в плен. Стараясь не смотреть на Энни, словно боясь, что один взгляд на нее заставит его передумать, Ангус надел мундир и потянулся за плащом. — Почему, Ангус? — снова повторила Энни. — Я тебе уже сто тысяч раз объяснял, почему! — проворчал он. — Я связан клятвой моему королю… — Ангус, ты обешал мне не лгать… — Я и не лгу. Я офицер, человек подневольный… Где же перчатки, черт побери? Ничто в Ангусе теперь не напоминало вчерашнего пылкого любовника. На его место снова заступил бесстрастный солдафон. — Перчатки твои на стуле, — пробормотала она. Взяв перчатки, Ангус еще с минуту стоял неподвижно, любуясь наготой Энни. Натянув наконец одну из перчаток, он вдруг что есть силы швырнул другую снова на стул. Ему хотелось грохнуть этим стулом об пол, крушить все вокруг, но он и так наломал немало дров, чтобы еще и отыгрываться на ни в чем не повинной мебели. — Прошлой ночью, — проворчал он, — я шел сюда с твердым намерением просить тебя встать на мою сторону или приказать — ты все-таки моя жена. Что бы ты ответила мне на такой приказ? — Категорически отказалась. — И чем бы ты это мотивировала? Что заставляет тебя не подчиняться законному мужу, которому ты давала клятву пред алтарем? Да, я знаю, что бы ты сказала — долг перед родиной. Но ведь я, Энни, точно так же делаю то, что велит мне мой долг перед родиной — просто мы с тобой понимаем этот долг по-разному… Объясни мне, ради всего святого, может, я чего-то не понимаю, в чем я не прав? — Да тебе и объяснять бесполезно, — обреченно вздохнула Энни, — если на первом месте для тебя чины и богатство, а затем уж родина, жена и все остальное! Ангус присел на краешек кровати. Пружины старого, видавшего виды матраца тут же заскрипели на все голоса. Вчера этот скрип под их телами нравился Ангусу, сейчас же действовал на нервы, словно их пилили пилой. — Энни, — устало произнес он, — я никогда не присягал на верность ни Якову Стюарту, ни его сыну. Ни здесь, дома, ни во Франции. Мой дед — да, мой отец — да, мои братья — может быть, я просто не знаю, я же — нет. Никогда даже не поднимал тоста за его здоровье… — Ну хорошо, а как насчет твоей верности Шотландии? Или тоже скажешь, что ей не присягал? Ты хочешь, чтобы твоя родина вечно страдала? — Не хочу, но смотрю на вещи трезво. У Хоули здесь восемь тысяч человек — хорошо обученных, хорошо вооруженных. Если будет бой, а избежать его я не вижу возможности, — боюсь, как бы все ваши усилия не пошли прахом. Твой принц, если останется жив, вернется во Францию, его «армия» — к своим огородам, и лет на двадцать снова наступит затишье… Энни молчала. Ангус бережно коснулся пальцами завитка ее рыжих волос. — Сказать по правде, — произнес он, — главная моя причина — это та, что я просто боюсь за тебя. Война — не женское дело, Энни. Я знаю, что вряд ли смогу переубедить тебя, но не подходи хотя бы слишком близко к сражающимся… — Я дала клятву, Ангус. — Голос Энни был непреклонен. — Матерь Божия! — прошептал он. — И ты будешь в первых рядах? — Я буду там, где все. Ангус молчал. — Я должен идти, — проговорил он через минуту. — Может, все-таки одумаешься и пойдешь со мной? — Может, все-таки одумаешься и останешься? Ангус поднялся и, не оборачиваясь, вышел. Но не успел он, выйдя за дверь, пройти и шага, как навстречу ему шагнул верзила с длинными светлыми волосами и приставил к его груди сразу два пистолета. Глава 14 Ангус медленно поднял руки, глядя Джону в глаза. Макгиливрей, казалось, окаменел, только волосы развевались на ветру. Они молчали целую вечность. — Благодари Бога, — проворчал наконец Джон, — что я не принял тебя за вора или шпиона! — Я всего лишь приходил повидаться с женой, — произнес Ангус. — Я понял, но ты очень рисковал. Дом охраняет с десяток моих людей, готовых в любой момент ворваться внутрь… — Почему же вы сразу меня не взяли? — Потому что мы поняли, что это ты. На дороге мы встретили твоего денщика — бедняга промерз до костей… — Харди? — напрягся Ангус. — С ним все в порядке? — А что ему сделается? У нас в тепле ему, уж во всяком случае, лучше, чем на дороге, где ты его бросил! Джон наконец разрядил оба пистолета в воздух, к великому облегчению Ангуса. Он медленно опустил руки. — Где он сейчас? — У нас, в целости и сохранности. О лошадях ваших мы тоже позаботились. Мы не знали, сколько ты пробудешь у жены. Услышав за спиной шаги, Ангус обернулся. Из-за деревьев показались еще две фигуры. Несмотря на то что рассвет едва брезжил, Ангус узнал их. С Александром Камероном ему приходилось встречаться во время путешествий по Европе. Подумав, Ангус припомнил и второго — друга Камерона, Алуинна Маккейла. — Александр! Алуинн! — обратился к обоим Ангус. — По-прежнему, я смотрю, сражаетесь с ветряными мельницами? Нет, вы все-таки неисправимые романтики! — А ты? — спросил Камерон. — Человек, ради свидания с женой рискующий собственной задницей, по-твоему, не романтик? Судя по твоему виду, — Александр пристально вгляделся в лицо Ангуса, — вы с ней даром времени не теряли! — Не вздумай отпираться, Ангус, — подхватил Маккейл. — Да ваши стоны за версту было слышно! — Ну и как, — усмехнулся Ангус, — наслушались? — Еще как! — кивнул тот. — Жаль только, эти двое мешали своим храпом! Он указал на какое-то пятно на дороге. Приглядевшись, Ангус различил в тусклых лучах рассвета фигуры валявшихся на земле мертвецки пьяных Струана Максорли и Джиллиза. Великан лежал в позе распятого Христа, широко раскиснув руки; у Джиллиза был такой вид, словно за минуту до того, как он отключился, его разбирал гомерический хохот. Вынув из кармана сигару, Камерон закурил. — Придется будить этих красавчиков, — произнес он. — Струан наверняка будет недоволен. — И что теперь? — настороженно спросил Ангус. — Возьмете меня в плен? Устроите мне суд как предателю родины? И не лень вам, взрослым людям, играть в детские игры? — Мог бы, между прочим, и поблагодарить нас! — проворчал Макгиливрей. — Мы, между прочим, собираемся проводить тебя до Данмора, а то еще кто-нибудь из наших пристрелит по дороге… — Вы отпускаете меня? — удивился Ангус. — Если уж твоей жене не удалось уговорить тебя остаться, — усмехнулся тот, — то мы и подавно не сможем! — Просто отпустите, и все? Без допросов? А вдруг я обладаю какой-нибудь информацией, которая может быть вам полезна? — Хорошо, — поставив одну ногу на камень, Камерон упер руку в бедро, — зададим, так и быть, пару вопросов, раз сам напросился. — Учтите, что я всего лишь капитан, знаю не больше, чем мне положено по рангу. — Знаем, — кивнул Камерон. — Капитан Макинтош, первая королевская шотландская гвардейская бригада, командующий — Уильям Кэппел, граф Албемарль. От твоего отряда, если не путаю, сейчас осталось всего человек сорок, но скорее всего их примут в ряды аргайлской милиции. Что ж, ты неплохо устроился — Албемарль и Хоули подотчетны лишь одному Камберленду. Как, кстати, здоровье графа? По-прежнему мается несварением желудка? Встретишь его, передай мой совет: поменьше сырых яиц за завтраком! — Не могу не признать, — сказал Ангус, — ваша разведка работает на славу! После таких подробностей не уверен даже, что смогу поведать что-нибудь полезное! — Да, собственно, серьезных вопросов к тебе и впрямь нет — так, два-три мелких… Например, почему Хоули до сих пор не подыскал себе подходящих позиций для боя? — То же самое можно спросить и о принце. — А с чего ты взял, что он их не подыскал? В отличие от вас мы уже успели хорошо изучить эту местность. Здесь сплошная равнина, есть лишь одни высоты — кто первый их займет, тот, считай, уже победитель. Сейчас, когда мы с тобой разговариваем, наши войска уже продвигаются к ним. — Уже продвигаются? Я думал… — Ты думал, — усмехнулся Камерон, — что мы, как истинные джентльмены, предоставим ему время подтянуть пушки и обозы с продовольствием? Война, братец, ведется не в белых перчатках! «А он, собственно, кое в чем прав, — подумал Ангус. — Хоули и впрямь не торопится занять позиции — не верит, что бунтовщики первыми атакуют… Он даже послал принцу депешу, что, мол, назначает бой на воскресенье, словно это дуэль…» — Половина нашей армии, как я сказал, уже в пути, — продолжал Камерон. — Остальные выйдут на рассвете. Так что те высоты, о которых я говорил, уже, считай, наши. Ангус похолодел. Если половина армии принца уже покинула лагерь, сейчас может повториться то же, что под Престонпаном — когда шотландцы, обогнув англичан и подойдя к ним с тыла, зажали их в непроходимом ущелье, отрезав все пути. Хоули рисковал снова повторить свою ошибку. — Что толку, — проворчал Ангус, — если вы и победите в этом сражении? Камберленд пришлет из Лондона тысяч пять солдат из хессианской армии, а это такие головорезы, что все, что было до того, покажется вам детскими игрушками… Господи, да когда же вы наконец откажетесь от ваших безумных затей? Темные глаза Камерона прищурились. — Значит, Камберленд сейчас в Лондоне? А мы-то думали, куда он делся… Думали, он подходит к нам через Рутерглен… Что ж, — лицо Александра посерьезнело, — спасибо за информацию, Ангус. О планах Камберленда мы не знали… Ангус и сам не знал, зачем он рассказывает им все это. Информация о том, что Камберленд собирается прислать хессианцев, хранилась в строжайшем секрете. — Знаешь что, Ангус, — Камерон поднял глаза к небу, — поторопись-ка ты… Кажется, скоро начнется сильный снегопад, как бы тебе в него не попасть! Ангус проследил за его взглядом. Небо наливалось свинцовыми тучами, ветер крепчал. — Я провожу его, — вызвался Макгиливрей. — Что ж, Ангус, — в глазах Камерона не было никакой враждебности, — еще раз спасибо! — Он протянул ему руку. — Даст Бог, встретимся когда-нибудь при более приятных обстоятельствах… Жаль, что ты не с нами, но неволить мы тебя не можем. Впрочем, если бы не снегопад, — добавил он. — тебе, пожалуй, можно было бы и не торопиться — Хоули наверняка еще спит. Вчера, насколько нам известно, у вас была грандиозная гулянка, и вряд ли он уже очухался… — Я знаю Хоули, — сказал Ангус. — Он может выпить целую бочку, и наутро встать как стеклышко… — Наши люди позаботились подмешать ему в вино опиум. — Почему же вы его тогда вовсе не отравите? — поцокал языком Ангус. — Это было бы неинтересно. Рассмеявшись, Ангус пожал Камерону руку. — Берегите Энни! — попросил он. Энни обещала ему не рисковать, но Ангус знал, что его сумасшедшая жена вряд ли сдержит обещание. Все, что ему оставалось, — это доверить ее безопасность этим мужчинам, хотя они, пожалуй, такие же сумасшедшие, как и она. Погруженный в невеселые раздумья, Ангус послушно шагал за Макгиливреем. Но, когда они миновали деревню, гигант неожиданно остановился и обернулся. — Ангус, — произнес он, — я хочу тебе поклясться, что у нас с Энни ничего не было. Хотя, не стану скрывать, я хотел, был на волосок от этого… Твоя жена — порядочная женщина, Ангус. — Я верю тебе, — кивнул Ангус. — И Энни тоже. «Мы одни, — пришло на ум Ангусу. — Если закопать труп под снегом, до весны его никто не обнаружит…» — Знаешь, — сказал Джон, словно его самого посетила та же мысль, — тебе очень повезло, Ангус. Мне ведь сейчас ничего не стоит пристрелить тебя. Придумаю потом для Энни какое-нибудь объяснение — и буду счастлив с ней. Если… если она сама когда-нибудь будет смотреть на меня такими глазами, как на тебя… Джон отвел глаза, только бы не смотреть в лицо человеку, которого жена любит, несмотря на его предательство. — Джон, — проговорил Ангус, — я понимаю твои чувства и чувства Энни. Но я не понимаю… — Хватит, — прервал его Джон, — не доводи до греха. Я просто боюсь, что еще одно слово — и я не сдержусь… — Послушай, Джон, — с горячностью заговорил Ангус, — я, во всяком случае, дал тебе высказаться, хотя, сам понимаешь, мне было нелегко стоять и слушать, что ты неравнодушен к моей жене. Выслушай же и ты меня. Не как главу клана, не как врага в войне — как друга. Джон молчал, рука его машинально сжала рукоятку меча. — Говори, — разрешил он наконец. — Я хочу признаться тебе, Джон, в чем настоящая причина того, что я остаюсь на стороне англичан. Дело в том, что Форбс поклялся мне — в бумаге, заверенной королевской печатью, — что, пока я в английской армии, ни мать мою, ни жену никто не тронет. Не согласись я на его условия, за их головы тут же была бы назначена та же цена, что и за твою, Ферчара, Джиллиза и так далее. Выбора у меня не было. Слава Богу, то, что я много лет провел во Франции, до некоторой степени извиняет в его глазах мою политическую лояльность. Мне также удалось убедить его, что брак мой якобы не по любви, а исключительно по расчету. К сожалению, я так сжился с этой ролью, что Энни сама в это поверила. Что ж, — Ангус в запальчивости рванул на груди одежду, — вот он я, весь перед тобой! Убей меня, если хочешь, избавь от позора, от необходимости предавать родину, лгать жене… Джон рванул было свой, меч из ножен, но затем бросил его в снег. — Значит, — прищурившись, проговорил он, — ты продался англичанам ради безопасности собственной шкуры? Так прикажешь тебя понимать? — Приходится признать, что да. Но и ради безопасности моей семьи, жены, матери… Презирай меня — я заслужил. Но учти и то, что неприкосновенность Энни позволяла ей проделывать безнаказанно многое из того, чего бы иначе она не смогла делать… Макгиливрей на минуту задумался. Подобрав с земли свой меч, он сунул его в ножны. — Сукин сын! — прошептал он. — Что же ты сам-то ей не сказал? Избавил бы ее от стольких мучений… — Я понимаю, — кивнул Ангус, — но я думал, что так я лучше смогу ее защитить. Чем искреннее она бы меня презирала, тем скорее бы я смог убедить Лудуна и других, что мой брак — исключительно по расчету… — Все равно ты мог бы ей сказать. — Ах, мой друг, — вздохнул Ангус, — я так давно ношу эту маску, что уже, считай, с ней сросся… — Ты так сросся со своей маской, что твоя жена была на волосок от того, чтобы изменить тебе! — Мне пришлось рискнуть. Представляешь, какова была бы реакция Форбса, если бы я заявил, что безумно люблю свою жену? Джон снова задумался на минуту. — Все равно, — мрачно упорствовал он, — сама Энни вряд ли сочтет это твое оправдание достаточным. Если сама она готова пожертвовать жизнью ради родины, простит ли она тебе, что ты предал родину ради безопасности жены? — Она не должна об этом знать. Поклянись, Джон, что ты ей ничего не скажешь! — С чего бы это я должен тебе в этом клясться? — фыркнул Джон. — Энни должна обо всем знать! — Умоляю тебя, Джон! Это лишь причинит ей ненужные страдания. — Ну, хорошо, — прищурился горец, — а другие? Ферчар и все остальные? Должны они знать, почему глава их клана на стороне англичан? Ангус привел, насколько возможно, разорванную в запальчивости на груди одежду в порядок. — Если не веришь мне, — начал он, — посмотри на себя. Еще пару минут назад ты готов был меня убить, а сейчас у тебя такой вид, как был тогда, когда мы — помнишь, должно быть? — были детьми и Ранальд Макфиф толкнул меня в болото. Я вылез весь в слезах, ибо перепачкал свой новенький костюм, мальчишки стали смеяться… Ты был на пять лет меня моложе, но готов был их всех убить. Я не удивлюсь, если сейчас ты вызовешься проводить меня до самого Фалкирка! Губа Макгиливрея скривилась, словно он собирался плюнуть. — Да ради Бога, — усмехнулся он, — иди куда хочешь, делай что хочешь… Если мы сегодня победим, в чем я уверен, все гарантии твоего Форбса не трогать твою жену не будут иметь никакого значения. — При всем сочувствии я не верю в вашу победу. Да, вы честны, отважны, боретесь за правое дело, но у кого больше солдат и пушек? — Значит, ты с теми, кто сильнее? — Глаза Джона сузились. — Можно ли после этого назвать тебя бескорыстным человеком? — Если англичане победят, они не станут с ней церемониться. Могут сделать все, что угодно — пытать, изнасиловать, повесить… — Этого никогда не случится! — Рука Джона снова машинально потянулась к мечу. — И что же ты сделаешь, герой, чтобы этого не произошло? Можешь ли ты утверждать, что и сам выживешь в этой битве? Если бы ты сам увидел однажды вблизи, скажем, отряд английской конницы, сразу бы, я уверен, поубавил свой пыл. Я ни на секунду не сомневаюсь, что ради Энни ты готов пожертвовать жизнью. Но что, скажи на милость, у тебя есть, чтобы ее защитить, кроме этого меча, которым ты безрассудно размахиваешь? А мои бумаги могут обеспечить ей безопасность. Макгиливрей скрипнул зубами. Он вынужден был признать, что Ангус в чем-то прав. Он никогда не думал о том, что станет с Энни в случае их поражения, старался гнать от себя мысли об этом. Энни считала Джона бесстрашным, но сам-то он знал, что он такой же человек из плоти и крови, как и все… — Хорошо, — произнес он. — Клянусь, что Энни об этом не узнает. Я даже не стану рассказывать ей о нашей встрече, об этом разговоре. Стоит мне заикнуться хотя бы одним словом, как она тут же начнет вытягивать из меня все подробности, а лгать ей я не могу. Но я постараюсь, чтобы во время боя она держалась подальше от самых опасных мест. — Умоляю тебя, Джон, постарайся, постарайся любой ценой! Привяжи ее к дереву, в конце концов, если по-другому не сможешь, — я разрешаю. — Энни — не кукла, Ангус. К тому же она единственная, кто может удержать Ферчара… — Силы небесные! Ты хочешь сказать, что Ферчар… — А что я могу с ним сделать? Упрям как осел! Еле держит меч, а туда же… Только Энни может его отговорить. Если уж и она не сможет, придется тогда мне привязывать их обоих! Глава 15 Энни хотелось побыть одной, но когда Робби и Джеми постучали в ее дверь, она, разумеется, не могла не отворить. С тех пор как ушел Ангус, прошел примерно час, и все это время Энни просидела в темноте, завернувшись в одеяло, все еще хранившее его запах. Сначала она жалела себя, потом, решив, что это бесполезно, начала злиться на себя; наконец то и другое сменилось ледяным отчаянием. Злиться на Ангуса Энни не могла, как бы ей этого ни хотелось. Она понимала, что муж был прав, спрашивая, почему именно он должен уступить ей, а не она ему. Как ни странно, это успокаивало ее, ибо убеждало, что у нее нет необходимости оправдывать свою любовь к Ангусу перед самой собой или кем-нибудь другим. Ангус был по-своему таким же благородным человеком, как Ферчар, Макгиливрей или Камерон. Но главным было даже не это, а то, что Ангус продолжал любить ее, несмотря на разницу в политических пристрастиях, в социальном происхождении, различие темпераментов… Не каждая жена может похвастаться такой безумной любовью со стороны собственного мужа. Услышав стук в дверь, Энни, завернувшись в одеяло, пошла открывать. На пороге стояли близнецы, вооруженные до зубов: в руках мушкеты, на поясе — мечи, за поясом — еще по мушкету и нож, еще один нож — за отворотом правого рукава. Несмотря на то что нависавшие тучи угрожали сильным снегопадом, они были без пледов. Шлемы начищены до блеска, на груди — бляхи с гербом клана. В целом вид их был решительный и бодрый, словно они и не пьянствовали накануне в таверне. — Что ты так уставилась на нас, словно у нас по две головы? — усмехнулся Джеми. Энни посмотрела за спины братьев, на горизонт. К ее дому отовсюду стягивались вооруженные до зубов люди. Заснувшие на дороге Джиллиз и Максорли вскочили, лихорадочно протирая глаза, но, не успев прийти в себя, тут же бросились домой вооружаться, крича по дороге товарищам, чтобы не начинали бой без них. — Что происходит? — спросила Энни. — Куда это они все? — Как что? — Джеми, казалось, был искренне удивлен ее вопросом. — Лорд Джордж велел готовиться к бою! Англичане, похоже, не торопятся начинать, должен же кто-то первым… Макгиливрей велел нам зайти за тобой. Наш клан идет во второй колонне, за Камеронами. — Клянусь Богом, сегодня нам предстоит рубка на славу! — горячо поддержал его Робби. — Поторопись, сестренка, ты же ведь хочешь быть со всеми. Энни сбросила одеяло — в молодости она бессчетное количество раз купалась с кузенами нагишом, и стесняться ей было нечего — и начала натягивать штаны, чулки, ботфорты, рубаху… Сегодня, решила она, ей следует облачиться в парадный кафтан, длинный, приталенный, небесно-голубой с золотыми позументами, и надеть к нему кружевное жабо. Два ремня крест-накрест через плечи, на одном — пистолет, на другом — меч. Сверху — синий бархатный плащ с золотыми пуговицами. Расчесываться как следует было некогда, и Энни, заколов волосы, убрала их под шлем. Никогда еще Энни не приходилось одеваться так быстро. Одевшись, она поспешила за близнецами туда, где ждал ее Брус, так Энни назвала своего коня. Но, занеся уже ногу в стремя, она вдруг снова опустила ее на землю и побежала в дом. Найдя в кармане кафтана, который она носила по будням, медальон с портретом Ангуса, Энни повесила его на шею и вернулась к коню. Втроем они направились туда, где поджидали их Макгиливрей и другие вожди клана. Поле быстро заполнялось людьми, строившимися в боевом порядке. Шестидесятисемилетний лорд Питслигоу, увидев Энни, приветливо поднял руку. Помахал ей рукой и молодой граф Мюррей со своим отрядом гусар, выделявшихся среди других меховыми шапками и черными крестами на плащах. Отряд лорда Элчо, состоявший из очень знатных и богатых людей в красно-синих мундирах на холеных как на подбор жеребцах, смотрелся так, словно шел не в сражение, а на парад. Большинство же шотландцев были облачены в килты и грубые, но теплые куртки. На шлемах — эмблема клана. Перед каждым отрядом — волынщик, наигрывавший гимн клана, вселяя боевой дух в товарищей. Сегодня эти простые, ничем не примечательные до сих пор люди должны были на века войти в историю. Сердце Энни зашлось от радости, когда, поднявшись на последний пригорок, они увидели отряд их клана, поджидавший своего бесстрашного и прекрасного полковника. Увидев Энни, горцы приветствовали ее таким дружным «Ура!», что заглушили даже пронзительные звуки волынки. Некоторым из них суждено было сегодня погибнуть, другим — на всю жизнь остаться немощными калеками, но все они, казалось, шли в бой как на праздник. Макгиливрей, улыбавшийся так же широко, был, разумеется, на коне, во главе своих людей. Повседневный шерстяной кафтан он сменил на изысканный шелковый, ботинки — на сапоги на оленьем меху. На голове — медный шлем с белой кокардой Стюартов, за спиной — боевой топорик, который в умелых руках Джона мог быть в сто раз опаснее, чем многочисленные пистолеты, которыми были увешаны его бока. Отсалютовав Энни, Джон улыбнулся еще шире. — Рад видеть тебя, Энни. Лорд Джордж хотел, чтобы ты ехала с принцем, но я настоял, чтобы ты была с нами, со своими людьми. Я был прав? — Разумеется, — кивнула она. По рядам бойцов снова прошел восторженный гул. Сморгнув навернувшиеся на глаза слезы, Энни пришпорила верного Бруса, чтобы занять свое место во главе отряда. Умное животное, словно понимая, какой важный сегодня день, несло свою всадницу легко, торжественно. В отличие от большинства лошадей, пугавшихся пестрого скопления народа и пронзительного гула волынок, Брус был спокоен и ни разу не оступился. Сделав последний глоток, Адриенна де Буль поставила чашку на стол. Уоршем, бесцеремонно наклонившись к ней, слизнул с ее губ следы шоколада. Майор понятия не имел, который шел час, за окном стояла какая-то неопределенно-серая мгла. В окно стучал ветер, сыпал мокрый снег. Голова у Уоршема была такой тяжелой, словно он накануне осушил как минимум бочку спиртного, хотя майор готов был поклясться, что на самом деле количество выпитого не превышало двух-трех бокалов легкого вина. Уоршем в сотый раз коснулся роскошного тела мадемуазель де Буль, словно недоумевая, почему такая красотка из толпы офицеров выбрала именно его. Адриенна отвечала ему поцелуем, и майор решил, что все остальные дела, какими бы они ни были важными, подождут. В соседней комнате — роскошной спальне со стенами, обитыми изысканным батистом, — майор Гамильтон Гарнер, прохрипел что-то нечленораздельное в облеванную подушку. Женщина, лежавшая рядом с ним, осторожно выбралась из кровати, стараясь не разбудить его. Она сама виновата, что ночь получилась такой мерзкой! Никто не заставлял ее ложиться с этим типом в постель. Но во время банкета этот блестящий офицер был так галантен и остроумен, осыпал ее такими изысканными комплиментами, от которых кружилась голова… Кто же мог знать, что в конце концов он напьется хуже свиньи? Женщина снова посмотрела на Гарнера. Тот снова прохрипел что-то неразборчивое — похоже, грозил чем-то воображаемому врагу. Сделав презрительный жест и ругаясь себе под нос, женщина покинула спальню. В гостиной недавно проснувшийся генерал Хоули, задрав ноги на стол, давал своему адъютанту распоряжения относительно начинавшегося дня. Голова у генерала раскалывалась, во рту стоял какой-то странный вкус, который не смогли перебить даже несколько чашек шоколада, мысли мешались, и, казалось, он диктовал адъютанту что-то несуразное… — Постельное белье, — говорил он, — я беру себе. Распорядитесь, чтобы все было как следует постирано и выглажено. Кстати, здесь, во дворце, как я успел обратить внимание, неплохая библиотека, я, пожалуй, возьму ее. Нужно только проследить, чтобы книги не пострадали при перевозке. Что еще, дай Бог памяти?.. А, да, в моей спальне на камине симпатичные часики, и китайская ширмочка тоже ничего… А сервиз этот, — он кинул взгляд на буфет, где стоял набор изысканной фарфоровой посуды, — я, пожалуй, подарю жене брата, она, кажется, любит подобные вещички. И проверьте как следует погреба: говядину, сахар, ветчину… Э, да что там, — он махнул рукой, — берите все, леди Килмарнок не обидится… Леди Килмарнок была хозяйкой дворца, где «гостил» сейчас генерал. — А что пообещать ей в качестве компенсации? — поинтересовался адъютант. — За компенсацией пусть обращается в суд! — фыркнул Хоули. — Пусть скажет спасибо, что мы вообще не конфисковали все ее имущество подчистую! Пускай не врет, что муженек ее уехал по делам — у меня есть веские основания подозревать, что на самом деле ее благоверный сейчас в армии самозванца. Так что пусть эта дамочка помалкивает, если ей дорога ее шкура! Кстати, эти занавески тоже не мешало бы прихватить… — Хорошо, я распоряжусь, сэр. В дверях гостиной раздался легкий женский смешок, и Хоули поспешил скинуть ноги со стола и вытянуться по струнке, приветствуя свою хозяйку — молодую, привлекательную, всегда смешливую даму, державшуюся одинаково непринужденно с господами и слугами. В ответ леди Килмарнок сделала реверанс. Если леди Килмарнок и имела основание опасаться, что после таких гостей дом ее будет обчищен до нитки, то за честь свою могла не бояться — вряд ли Хоули, отменно некрасивый мужчина лет шестидесяти, станет приставать к ней с непристойными предложениями. Хоули, начавший свою военную карьеру в 1694 году, почти всю жизнь провел в действующей армии и так и не обзавелся семьей. — Доброе утро, сэр! — пропела хозяйка. — Бог ты мой, неужели уже почти двенадцать? Что-то вы сегодня припозднились, генерал… Спали, я надеюсь, хорошо? — Честно говоря, — Хоули почесал в затылке, — хоть убей, ничего не помню: и как заснул, и хорошо ли спал… Голова словно котел! И что самое странное — похоже, не на меня одного напала подобная сонливость… С чего бы это? — Может быть, — лукаво усмехнулась леди Килмарнок, — оттого, что я подсыпала вам в вино сонное зелье? Хоули уставился на нее, но затем решил, что леди Килмарнок, должно быть, просто шутит. — Да нет, — проговорил он, — дело, должно быть, просто в том, что я давно уже отвык от такой мягкой постели — в походе, сами понимаете, не до роскоши… Хоули покосился на адъютанта, который все это время, не отрываясь, смотрел на своего генерала, ожидая новых приказаний. — Благодарю вас, капрал, — сказал он, — вы свободны. Попрошу вас передать майорам Уоршему и Гарнеру, чтобы через пять минут они были у меня, если не хотят пойти под трибунал. Отдав честь, капрал удалился, и Хоули приступил к завтраку. Ни тонко нарезанная ветчина, ни сыр, ни говяжий язык, ни кусочки мяса в сладком соусе не вдохновили его, но, когда леди Килмарнок приказала служанке принести ей свиной окорок и колбасу, Хоули попросил то же самое и для себя. — Люблю женщин с аппетитом! — произнес он. — А то что это: там ущипнут кусочек, здесь клюнут пару раз — и весь завтрак… — А мой муж, — улыбнулась в ответ хозяйка, — напротив, считает, что я ем слишком много мяса, хотя с первого взгляда на его пузо становится ясно, что сам он ни в чем себя не ограничивает. — Кстати, о мясе, леди Килмарнок. Боюсь, скоро нам может понадобиться ваш скот — должны же мы чем-то кормить всех этих пленных… — Похоже, — догадалась хозяйка, — вы нисколько не сомневаетесь в своей победе, генерал! — Я рассчитываю на моих людей, мэм. Согласен — дисциплина у них немного хромает — карты, женщины, к тому же кое у кого из них темное прошлое… Но, — генерал отправил в рот ломтик ветчины, — признайтесь, мэм: приходилось ли вам когда-нибудь видеть более впечатляющее зрелище, чем английская армия, выстроенная во фрунт? Представьте себе — восемь тысяч человек, все как на подбор — косая сажень в плечах, грудь колесом, ряды как по линейке… Плакать хочется от гордости, глядя на такое зрелище! Неужели, по-вашему, такая армия не в состоянии разбить кучку каких-то дикарей? — Я слышала, эти дикари сражаются как львы… — Кто, эти юбочники? Не смешите меня, леди Килмарнок! Ни дисциплины, ни опыта — одна самоуверенность! Вчера, например, эти идиоты вывесили знамя своего так называемого принца на каком-то пригорке и вообразили, что они заняли эту местность. Мой человек просто пошел и сбросил эту тряпку — вот вам и заняли! Леди Килмарнок намеревалась что-то ответить, но тут в дверях возник денщик генерала: — Простите за беспокойство, мэм! Доброе утро, ваше превосходительство! К вам курьер, настаивает, чтобы вы его срочно приняли… — Пусть подождет, — огрызнулся тот, — не видишь, я занят! С подозрением покосившись на леди Килмарнок, денщик снова перевел взгляд на генерала: — Я уже просил его подождать, сэр, но он настаивает… — Подождет, ничего с ним не случится! — Тон генерала был крайне недовольным. — Слушаюсь, сэр. — Денщик удалился. — Вынужден просить извинения за моих людей, мэм, — произнес генерал. — Никаких манер! Что поделать, большинство из них набраны из простонародья. И то слишком избалованы — и походные условия им, видите ли, не по душе, и рацион из сухарей и хлеба слишком груб… Генерал поддел вилкой очередной кусок, но в этот момент в дверях снова послышалось покашливание денщика. — В чем дело, Дональд? — сердито обернулся Хоули. — Курьер, ваше превосходительство. Грозится ворваться силой, если его не пустят. — Ни минуты покоя! — проворчал генерал себе под нос. — Ладно, черт с ним, веди его сюда! Шляпа у ворвавшегося в гостиную на бешеной скорости капрала была под мышкой, волосы в беспорядке, одежда насквозь промокла от снега. Подбежав без лишних церемоний к генералу, он что-то шепнул ему на ухо. Хоули изменился в лице и чуть не поперхнулся ветчиной. — Что? — переспросил он. — Что? Курьер, нагнувшись к его уху, снова что-то шепнул. — Подходят к нам? — Хоули был вне себя. — Но еще час назад мне докладывали, что они в двенадцати милях отсюда на северо-западе… — Ошибки нет, сэр. Да, они шли северо-западным путем, но лишь для того, чтобы обойти Торвуд и перейти через реку Кэррон. Сейчас они заняли Фалкиркские высоты и, похоже, собираются их удерживать! — Что? Вы с ума сошли! — Хоули вскочил на ноги и бросился к двери, не обращая ни малейшего внимания на опешившую леди Килмарнок. — Гарнер! Уоршем! — Крик генерала, казалось, сотрясал весь дом. Оба офицера, насмерть перепуганные, через минуту уже сбегали по лестнице, застегиваясь на ходу. — Коня! — вопил Хоули, выбегая в прихожую. Один из лакеев накинул на него плащ, сбив при этом второпях парик с лысой головы своего господина. Другой слуга, подобрав парик, хотел было водрузить его на место, но Хоули, без парика и без шляпы, несмотря на снег, с салфеткой, по-прежнему заткнутой за ворот, уже заносил ногу в стремя. Пожав плечами, леди Килмарнок отпила глоток шоколада и вернулась к завтраку. Глава 16 Ангус чуть не был сбит с ног скакавшим куда-то во весь опор генералом Хоули. За ворот генерала почему-то была заткнута салфетка. За Хоули едва поспевали Гарнер и Уоршем. Лагерь походил на разворошенный улей. У лихорадочно сновавших во все стороны офицеров и денщиков был такой вид, словно их только что оторвали от сладкого сна. Застегивались на бегу, сабли и мушкеты цепляли к поясу кое-как, лишь бы держались. Панику усугублял сыпавший густой пеленой мокрый снег. Застывая на засохшей траве, все еще покрывавшей во многих местах склоны, этот снег сильно затруднял подъем и спуск. Люди Макгиливрея оставили Ангуса у Фалкиркских высот, и ему потребовалось еще добрых два часа, чтобы добрести до лагеря по такой погоде. Пробираясь укромными ложбинами, он видел собственными глазами, как все новые и новые отряды горцев поднимались на кручи. К полудню принц Чарльз уже поднял в низине свое знамя, и шотландцы выстроились в боевой готовности: правый фланг, как водится, заняли Макдональды, левый — Стюарты, середину — Камероны, Фрезеры, Макферсоны, Маккензи и, разумеется, доблестные вояки клана Чаттен. В целом все шло точно по плану. Единственное, что подкачало, — это артиллерия. Сначала отряды горячего итальянца графа Фандуччи умудрились завязнуть со своими орудиями в болоте, а когда пушки были наконец вызволены из топкой трясины, вкатить их на обледеневшие склоны не удалось. Когда до ушей Ангуса донесся пронзительный звук волынки, исполнявшей воинственный гимн клана Макинтошей, он почти пожалел, что сейчас не может быть с ними. Как бы гордо он смотрелся сейчас рядом с могучим гривастым львом Макгиливреем! Взгляд Ангуса лихорадочно шарил по равнине и горным склонам в поисках Энни, но нигде не находил ее. Наконец она появилась во главе своих людей. Но, воодушевив их короткой пламенной речью, отъехала, хотя и, судя по ее виду, крайне неохотно, в тыл. «Господи, — воздел Ангус руки к небу в молчаливой мольбе, — позаботься о том, чтобы она там и оставалась!..» Три отряда драгун майора Гарнера появились в ложбине первыми. За ними — двенадцать батальонов Хоули, сопровождаемых артиллерией, если можно назвать артиллерией всего два четырехфунтовых и еще одно легкое недальнобойное орудие; остальное им, как и их противникам, пришлось оставить в болоте. С ружьями и пистолетами дела обстояли не намного лучше. Валивший с неба мокрый снег подмочил и бумажные патроны, и порох, и из каждых трех мушкетов два давали осечку. Хоули был в ярости, но не отчаивался. Он верил своим драгунам и, чтобы поднять их боевой дух, приказал бить в барабаны. При виде строящихся перед ними врагов пальцы якобитов нетерпеливо тянулись к куркам, но лорд Джордж Мюррей приказал не стрелять, пока он не подаст сигнала. Как и все вожди кланов, лорд Джордж сегодня собирался сражаться не на коне, а плечом к плечу со своими людьми. Выждав, пока драгуны подойдут на десять ярдов, лорд Джордж, вскинув пистолет, подал наконец долгожданный сигнал. Наступавшие драгуны вскоре поняли, почему шотландцы позволили им подойти так близко — в неприметной из-за стены снега ложбине их поджидал отряд шотландцев, вооруженный пиками и топорами. Слыша леденящие кровь крики товарищей, стаскиваемых с лошадей и разрубаемых на части, остатки кавалерии поспешили развернуться. Майору Гарнеру, потерявшему шляпу и забрызганному с ног до головы кровью и мозгами зарубленного рядом с ним офицера, удалось с помощью угроз и яростного размахивания саблей удержать от бегства всего лишь небольшую кучку своих людей. Большая же часть его «доблестных» драгун повторяла сейчас свой «славный подвиг» под Престонпаном, с рекордной скоростью покидая поле боя. На левом же фланге объединенным отрядам Камеронов, Стюартов и Макинтошей пришлось отражать атаку инфантерии генерала Хоули. Генерал, впрочем, не зря хвастался на Днях перед леди Килмарнок своими молодцами — безупречно ровные ряды рослых и плечистых детин в пурпурно-алых мундирах действительно представляли грозное зрелище. Однако алеющие мундиры, словно кровяные пятна на снегу, превращали их обладателей в отличные мишени. Шотландцы же в своих неброских одеждах, напротив, почти сливались с окружающей природой, и большинство английских выстрелов пропало впустую. Расстреляв вскоре все пули, горцы побросали на землю ненужные им больше пистолеты и с пиками и топорами наперевес бросились на врага, оглашая воздух воинственными первобытными кличами, вдохновлявшими на бой еще их пращуров, и хваленая инфантерия Хоули вскоре последовала примеру драгун, теряя на бегу оружие, надеясь найти укрытие в недавно покинутом им лагере или Фалкирке. Впрочем, бежали не все. Камеронам и Макинтошам пришлось-таки сразиться с несколькими отрядами противника, упорно не желавшими сдаваться. Один из них даже попытался обойти отряды лорда Джорджа с тыла и подставить их под перекрестный огонь. Заметив это, Макгиливрей издал воинственный клич, призывая людей на подмогу. Скользя по обледеневшей траве, Джон повел за собой своих людей в лобовую атаку, прорубаясь топориком сквозь ряды врагов, словно через заросли деревьев. Он почувствовал укол пули, попавшей ему в бедро, еще два таких же укола в ребра, но в азарте боя обратил на них не больше внимания, чем на комариные укусы. Но в какой-то момент что-то, замеченное краем глаза, на секунду отвлекло его внимание, и. споткнувшись о тело убитого товарища, Джон упал. Робби Фаркарсон видел это, но у него не было времени помочь Джону, он сам прорубал себе путь мечом плечом к плечу с братом. Следом за ними шли Эниас и Джиллиз Макбин, весь в крови и грязи с головы до ног. Увидев несущихся на них, словно демоны, шотландцев, королевские отряды поспешили побросать оружие и поднять руки. В глазах многих стояли слезы — сейчас им наверняка предстоит быть изрубленными на куски… Судьба, к счастью, к ним благоволила — в последний момент Александр Камерон приказал не трогать побежденных, поскольку в числе пленных оказалось несколько отрядов из шотландских королевских бригад. — В чем дело, приятель? — Алуинн Маккейл похлопал по плечу лихорадочно оглядывавшегося вокруг Робби. — Что это у тебя такая кислая рожа? Разве мы не победили? — Макгиливрей ранен, — отрешенно произнес Робби. — Может быть, даже убит. Во всяком случае, я видел, как он упал… — Кто, я? — раздался вдруг за его спиной веселый голос. — Не родилась еще та сволочь, что меня убьет! Робби оглянулся, перед ним стоял Джон Макгиливрей собственной персоной, окровавленный, но живой. Но не это удивило Робби. Под руку Джон держал Энни Моу, урожденную Фаркарсон. Шлем Энни потеряла, и мокрые рыжие волосы разметались по плечам. Роскошное еше утром жабо, перепачканное грязью, выглядело теперь хуже половой тряпки. — Откуда ты, черт возьми?! — Расталкивая братьев, Эниас бросился к кузине. — Тебе, кажется, велели оставаться с принцем? — Ты что, — фыркнула она, — действительно поверил, что я послушаюсь? А кто говорил, что Рыжая Энни в бою стоит десятерых мужиков? «Сегодня ты еще раз доказала это», — хотелось сказать Джону, но он промолчал. Это ее он заметил и оступился, и именно выстрел Энни уложил англичанина, собиравшегося насадить Джона на пику. — Ты не забыла, что ты все-таки жена главы клана? — пробурчал вместо этого Джон. — Да, но я еще и полковник! По-твоему, командир во время боя должен сидеть под навесом, потягивая винцо и спокойно смотреть, как гибнут его люди? Джон шутливо-угрожающе коснулся ее щеки кулаком, хотя был так зол на Энни, что мог бы ударить всерьез. Кузены Энни, разумеется, не разделяли его раздражения — они возбужденно подбрасывали в воздух шлемы и громко смеялись имеете с ней, но ведь это не они обещали Ангусу позаботиться о том, чтобы Энни не принимала непосредственного участия в битве… Большинству англичан еще предстояло познакомиться с Энни. Слухи о рыжей амазонке доходили до них, разумеется, не раз, но они считали, что это не более чем слухи. Во всяком случае, ни одна добропорядочная английская леди не позволила бы себе появиться на поле боя. Предводительница юбочников, говорили они, либо переодетый мужчина, либо просто шлюха. Теперь им предстояло запомнить ее, запомнить на всю жизнь. Да, триумфальный въезд Энни во вражеский лагерь нельзя было не запомнить. Принц был уже там, опередив ее всего на несколько минут. В палатке Хоули он обнаружил забившегося в угол и дрожавшего словно осиновый лист денщика и приказал ему принести вина и еды из запасов своего господина — нужно же победителям хоть чем-то отпраздновать! Кроме денщика, в лагере не нашлось ни одной живой души, зато четырнадцать новехоньких тяжелых орудий и множество амуниции, оказавшейся, разумеется, не лишней для победителей. Чарльз Стюарт, страдавший в тот момент от тяжелой простуды, обрадовался, обнаружив, что генерал Хоули питал пристрастие к французскому бренди. Принц как раз заканчивал третий бокал, когда в лагерь вошли Энни и Макгиливрей, ведя за собой большую колонну пленных. Лохел и лорд Джордж не могли присоединиться к празднеству — они преследовали по пятам остатки вражеской армии, справедливо полагая, что противника следует оттеснить как можно дальше, чтобы ему не вздумапось взять реванш. Увидев свою belle rebelle, входившую в палатку, всю в грязи и крови, что недвусмысленно говорило о том, где она находилась во время боя, принц был не на шутку удивлен: увлекшись созерцанием со своего аванпоста картиной битвы, его высочество и не заметил, как Энни втихаря покинула палатку. Энни приветствовала принца реверансом. — Вы хотите сказать, леди Энни, — улыбнулся он, — что осмелились ослушаться меня? — Приказа оставаться в палатке вы мне не давали, ваше высочество. Осмелюсь полагать, что присоединиться во время боя к своим землякам не означает пойти против вашей воли. Вместо ответа принц вдруг закашлялся в шелковый платок. Лицо его побагровело. Двое секретарей его высочества, О'Салливан и Томас Шеридан, испуганно бросились к нему, но он жестом приказал им не беспокоиться. Когда приступ кашля прошел, он, откинувшись в кресле Хоули, налил себе очередной бокал бренди. — Ваше высочество, — начал О'Салливан, — осмелюсь заявить, что вам сейчас не мешало бы… — Лечь в постель? — перебил его принц. — Согласен, в противном случае болезнь может усилиться. Но не могу не присоединиться к вам, господа, чтобы отпраздновать нашу победу. Согласен, праздновать победу над врагом за его же столом, едой и вином из его же погребов выглядит некрасивой местью, но иных вариантов, увы, нет. Не могу отказать себе в этом удовольствии, — он посмотрел на Энни, — как и в удовольствии исполнить все ваши просьбы, ma belle rebelle, если таковые у вас имеются. — Ваше высочество, — смутившись, сказала Энни, — служить вам для меня уже величайшее счастье, но осмелюсь все же просить… — Клянусь все исполнить, леди Энни, если только это в моих силах! — Ваше высочество, меня беспокоит судьба моего мужа. — Энни оглядела стоявших вокруг вождей, вернувшихся вместе с ней с поля боя. Разумеется, времени подбирать своих раненых ни у кого не было — что уж говорить о чужих… Если Ангус лежит сейчас раненным на холодной земле, каждая минута может оказаться решающей… — Позвольте мне пойти осмотреть поле боя. Вместо ответа принц, подняв руку, щелкнул пальцами, и Энни заметила, как Александр Камерон, стоявший рядом с выходом, улыбнувшись, на мгновение покинул палатку и вернулся в сопровождении какого-то мужчины. Одного взгляда на мокрые, прилипшие ко лбу вошедшего каштановые волосы для Энни было достаточно, чтобы понять, кто перед ней. Но броситься в объятия Ангуса, как бы ей этого ни хотелось, Энни не позволял этикет. С минуту муж и жена пристально смотрели друг на друга. — Ваша покорная слуга, капитан! — проговорила наконец Энни. На лице Ангуса дрогнул мускул. — В данной ситуации, — он окинул взглядом не спускавших с него глаз мужчин, — скорее я ваш раб, полковник! Шагнув вперед, Ангус почтительно опустился перед принцем на одно колено: — Обещаю вам, ваше высочество, впредь никогда больше не обращать оружие против вас. — Ваш выбор, Макинтош, — произнес принц, — весьма огорчил меня — я рассчитывал видеть вас в числе моих друзей. Встаньте, капитан, я верю вашему слову джентльмена. — Ваше высочество, — вмешалась Энни, — могу я покинуть вас, чтобы обработать раны мужа? — Разумеется, — махнул платком Чарльз. За все время поездки ни она, ни Ангус не проронили ни слова. Уже почти стемнело, когда они достигли деревенского домика, в котором провели последнюю ночь. «Как много всего произошло с тех пор, — подумала Энни, — и как мало изменилось…» Стража у домика, увидев их, расступилась. Оставленный утром в камине огонь, разумеется, давно погас, но, как только дверь за Ангусом захлопнулась, Энни вдруг почувствовала такой жар, словно комната была жарко натоплена. Ангус прислонился к двери. Он был без шляпы — та была потеряна еще утром по дороге к полю боя. Волосы его были в беспорядке, холодные как сталь серые глаза пристально впивались в Энни. — Я же просил тебя держаться подальше от поля боя! — мрачно произнес он. — Я не давала тебе никаких обещаний, — попыталась вывернуться Энни. — Ты считаешь, что это может служить оправданием? — резко спросил он. — А вспомни, — прищурилась она, — как ты говорил, что никогда не присягал на верность Чарльзу Стюарту? Если это, по-твоему, оправдание, то чем мое хуже? — Хватит упражняться в остроумии, Энни! Ты сама отлично знаешь, что поле битвы — не место для женщины. Или ты все еще не вышла из детского возраста? — Между прочим, — вспылила она, — если бы я оставалась там, где ты мне велел, Джон был бы убит! Так что придется тебе выслушать еще один остроумный ответ: я оказалась в нужном месте в нужное время. Ангус перевел дыхание, с трудом сдерживаясь. Руки его сжимались в кулаки, ему хотелось ударить Энни… но вместо этого он подошел к ней, сжал ее лицо в ладонях, и губы их слились в долгом, страстном поцелуе. Одним рывком Ангус сорвал свой килт, двумя другими стянул с Энни штаны и через несколько мгновений был уже внутри ее. — Ты хотя бы отдаешь себе отчет, — тяжело дыша, прохрипел он, — что другой муж на моем месте за твои фокусы выпорол бы тебя как следует, связал бы по рукам и ногам и отправил домой под конвоем? Энни молчала. — Что молчишь? — усмехнулся он. — Исчерпала свои остроумные ответы? — Нет, просто трудно говорить, когда пуговицы твоего дурацкого красного мундира оставляют королевские гербы у меня на животе. В одно мгновение Ангус вышел из нее и опустился на кровати. — Извини, — пробормотал он, — я сам не знаю, что на меня нашло. Это что-то такое, чего нельзя объяснить, чему нет названия… — Есть, — улыбнулась она. — Название самое простое — похоть, между прочим, один из смертных грехов… — Ну, не такой уж и грех, если он обращен на законную жену. Не виноват же я, Энни, что стоит тебе меня только пальцем поманить, как я уже готов… — Знаю, — вздохнула она, — сама грешна. Хотела бы я только знать, — она пристально посмотрела ему в глаза, — будем ли мы с тобой так же грешить и через десять, и через двадцать лет?.. — Что до меня — то да. — Взгляд пронзительно-серых глаз был глубок и серьезен. — Я никогда не устану от тебя, Энни. С этими словами на устах я надеюсь отойти в вечность и с ними же предстать перед моим Создателем. Трепеща всем телом, Энни откинулась на подушки. — Приятно слышать, — прошептала она. Генерал Генри Хоули в этот момент тоже трепетал всем телом, но совсем от другого чувства — от бешенства. Густые хлопья снега падали на обнаженные, низко опущенные головы офицеров в красных мундирах, выстроившихся перед генералом. За спиной же Хоули возвышалось нечто, еще совсем недавно бывшее рослой, гордой сосной, ныне же — очищенным от ветвей стволом, укрепленным между углами двух зданий. Со ствола свешивались веревки, на веревках же — четырнадцать человеческих тел, раскачиваемых ветром и еще дергавшихся, инстинктивно цепляясь за жизнь. При жизни они были драгунами из войск майора Гарнера, виноватыми в трусости ничуть не более, чем их собратья, — просто именно их фамилиям выпала судьба быть названными наобум майором, когда Хоули потребовал от него отчета в том, кто был главным подстрекателем столь позорного бегства с поля боя. Еще примерно столько же — с обнаженными головами и связанными за спиной руками — понуро ожидали той же невеселой участи. — Трусы! — сотрясал площадь громовой рев Хоули. — Бабы, слюнтяи, свиньи! Была ли когда-нибудь в мире армия, столь опозорившая своего генерала?! Вешайте, вешайте их всех — они недостойны даже, чтобы тратить на них порох! По вашей же милости, негодяи, порох у нас нынче в дефиците кто побросал все оружие, чтобы оно досталось врагу? Я хочу знать поименно всех негодяев, осмелившихся бежать с поля боя! — Голос генерала срывался на визг. — Пусть этих мерзавцев запорют до смерти, пусть живьем сдерут с них кожу и повесят в назидание остальным! Всех повешу, всех до одного! Прочь от вас, идиоты, — поморщился он, — видеть вас не хочу! — Зажмурив глаза, генерал быстро зашагал в направлении своей квартиры. Постояв еще немного в недоумении под густым мокрым снегом, офицеры и солдаты начали понемногу расходиться, радуясь, что захлебнувшийся собственным гневом генерал не подверг их участи товарищей. Гарнер и Уоршем оба были ранены. Гарнер держался за бок с посеревшим от боли лицом — два ребра у него были сломаны. На месте правой щеки Уоршема зияла огромная дыра, а левая рука безжизненно повисла. Полковой хирург, руки которого были уже по локоть в крови, наскоро перевязал его раны, но, разумеется, майору была необходима серьезная медицинская помощь. Застигнутые врасплох бешеной атакой шотландцев, англичане бежали в такой панике, что точного числа убитых, раненых, захваченных в плен и тех, кто, воспользовавшись всеобщей суматохой, решил дезертировать (последних, очевидно, было больше всего), не мог, пожалуй, назвать никто. Уоршем не испытывал к наказываемым никакой жалости. Каждый солдат, в конце концов, вступая в ряды армии, давал присягу королю и отечеству и знал, что ждет его в случае нарушения этой присяги. Таковы суровые армейские будни… А эти люди, судя по всему, и не собирались воевать. Они колоннами маршировали на поле боя, но, стоило раздаться первым вражеским выстрелам… Многие шотландцы из королевской армии перешли на сторону якобитов. Уоршем собственноручно пристрелил одного из таких в момент, когда тот передавал знамя своего полка в руки соотечественника-якобита. Больше всех «отличился», пожалуй, отряд Макинтошей под командованием Ангуса Моу. Большая часть его разбежалась еще при выходе из Эдинбурга, а к моменту окончания сегодняшнего боя у Ангуса не осталось ни одного человека. Где сам Ангус, Уоршем тоже не знал, втайне надеясь, что тот лежит мертвым на поле боя. Раненая рука майора нестерпимо ныла. Закрыв глаза от боли, Уоршем вынул из кармана пакетик с лекарством, которое дал ему врач. Он уже принимал его один раз, тщательно отмерив дозу, боясь, что в противном случае совсем забудет о боли и начнет слишком беспечно размахивать рукой. На этот раз майор отмерил немного побольше и подержал порошок на языке, пытаясь отстегнуть здоровой рукой от пояса флягу с вином, конфискованную у одного из приговоренных к казни. Порошок был на редкость горьким, и Уоршему потребовалось несколько глотков вина, чтобы заглушить наконец неприятный вкус. Вкус этот неожиданно напомнил Уоршему то вино, которое он пил вечером за роскошным ужином, устроенным Хоули, — оно тоже вроде бы отдавало чем-то неприятным. Впрочем, скорее всего ему это просто показалось от слишком большого количества выпитого… Рассеянно вглядываясь в лицо одного из повешенных, Уоршем узнал в нем молодого парня, исправно чистившего ему по утрам сапоги. «Ну, этого-то зря, — подумал майор. — Кто еще мне их начистит до такого блеска?» Глава 17 В бою под Фалкирком якобитами было взято в плен около трех тысяч солдат противника. Вдвое больше англичан осталось на поле боя убитыми или тяжелоранеными. Потери же якобитов едва ли составляли восемьдесят человек. Но погода ухудшалась, армия Хоули слишком спешила вернуться в Эдинбург, и командиры принца сочли своим долгом предупредить его высочество, что торжествовать полную победу, увы, преждевременно. Лорд Джордж пытался убедить принца преследовать англичан, но Чарльз, прислушавшись вместо этого к совету О'Салливана, решил попытаться взять крепость Стерлинг, находившуюся под осадой с тех пор, как якобиты покинули Глазго, полагая, что эта победа придаст ему больший вес, чем преследование и без того полуразбитой армии. После блестящей победы под Фалкирком, заявил принц, неплохо было бы выбить англичан и из Стерлинга и Перта, таким образом закрепив за собой всю равнинную территорию к югу от Грампианских гор. Лорд Джордж переубеждал его как мог, но принц был непреклонен, и все, что оставалось лорду, — это давать выход своему раздражению где-нибудь в уединении или глушить его вином. В отличие от Чарльза и его советника-ирландца лорд Джордж понимал, что на равнинах Стюарты не пользовались особой любовью. А на то, чтобы взять неприступный Стерлинг, понадобятся недели, которые следовало употребить на укрепление в горных областях Шотландии, жители которых гораздо больше сочувствовали принцу. К тому же извилистые горные хребты, изрезанные озерами, вряд ли вдохновили бы англичан зимой — они наверняка отложили бы преследование противника до весны. А якобиты тем временем успели бы собраться с силами, подтянуть резервы… Что же до Энни, то она была крайне разочарована, узнав, что должна развернуться и идти обратно в Инвернессшир. Но в то же время она не могла сказать, что перспектива возвращения домой во главе многотысячной армии, чтобы свергнуть лорда Лудуна и вернуть столицу принцу, не согревает ее душу… У других же вождей кланов, как, скажем, у Лохела или Макдональдов, были свои причины вернуться в горы. За время их отсутствия англичане укрепили позиции в фортах Уильям и Огастес, расставив повсюду свои гарнизоны. Для Камеронов или Макдональдов это были фамильные земли, и, разумеется, они горели желанием освободить их от непрошеных гостей. Многие фермеры не были дома с прошлого июля, и им хотелось проведать свои семьи хотя бы для того, чтобы удостовериться, что их жены и дети за это время не умерли от голода. За зимой последует весна, и фермеры в первую очередь начнут думать о том, что поля нужно обрабатывать, чтобы не остаться без урожая. В этом как раз и была главная сложность с армией, состоявшей в основном из фермеров и пастухов. Да, в храбрости, в верности принцу им не откажешь, но без земли и домов им просто не за что было бороться. Вожди кланов в любом случае оставили бы за собой свои замки, по-прежнему собирали бы с фермеров все ту же ренту, и, если бы заброшенность полей и отразилась как-нибудь на их благосостоянии, то это выразилось бы разве что в недостатке свежего пива из-за недорода ячменя. Фермерам же, не выплатившим ренту лендлордам, грозили сожжение их домов и конфискация земли. У Чарльза в последнее время часто менялось настроение. Он то нервничал, то, напротив, радовался приступам хандры. Он запретил лорду Джорджу преследовать англичан далее, чем до Линлитгоу, но, узнав, что Хоули удалось бежать в Эдинбург, пришел в ярость и выплеснул весь свой гнев на голову Мюррея. Хуже того, в последний день января до лагеря якобитов дошла весть о том, что Камберленд покинул Лондон и перебросил свои войска в Эдинбург в рекордно короткое время. Камберленд вел с собой подкрепление из кавалерии и инфантерии, а также целую подводу орудий взамен брошенных под Фалкирком. Последние, кстати, были подобраны шотландцами, им потребовалась целая неделя, чтобы как следует разместить их вокруг крепости Стерлинг, но, как оказалось, лишь для того, чтобы огонь с крепостных стен уничтожил их в одночасье. Лорд Джордж, потеряв последнее терпение, приказал наконец снять бессмысленную осаду неприступной крепости, а последние пушки, чтобы не тащить с собой такую тяжесть, от которой больше неудобств, чем пользы, докатили до ближайшего обрыва и сбросили в озеро. От обеих новостей — о приближении Камберленда и об отказе от Стерлинга — принц был далеко не в восторге. Обрушившись с гневной речью на лорда Джорджа, он назвал его предателем и трусом. Чарльз бился головой о стену, глушил свой гнев спиртным, часами рыдал в своей комнате, уткнувшись в подушки. Пока принц в бездействии оплакивал свою участь, его военачальники решили взять инициативу в свои руки и снова разделить армию на две дивизии: принц с большей пойдет через горы, через такие традиционно якобитские территории, как Далнакардох и Далвинни, а лорд Джордж с меньшей — в Абердин, чтобы отвлечь на себя возможное преследование со стороны Камберленда. Обе дивизии воссоединятся в Инвернессе, откуда предпримут попытку выбить правительственные силы из форта Джордж. — Могу я полюбопытствовать, — спросил Ангус, — что собирается делать его высочество с Инвернессом, после того как его займет? Вопрос был прямолинейным и практичным, и по тишине, с которой он был встречен Александром Камероном, Алуинном Маккейлом и Макгиливреем, Ангус понял, что попал в точку. Получив приглашение на эту встречу в таверне, Ангус был немало удивлен, но подчинился — на то у него были свои причины. — Все побережье находится под жесткой блокадой, — продолжал он, — и, если я только не пропустил что-либо в депешах, а их за последние несколько месяцев мне пришлось перечитать тысячи, у принца нет никакого флота. Ни одного корабля! К тому же Лудун что ни день пополняет продовольствие — мясо, рыбу, фрукты, овощи, даже французское бренди, конфискуемое английскими патрульными кораблями в Ла-Манше. Им не приходится делать патроны в походных условиях, им поставляют уже готовые. Если мушкет придет в негодность, его всегда можно быстро заменить — их полно на складах, как и всего остального. А ваши люди, босые, оборванные, бредут в снегу по колено… Взгляд темных глаз Александра Камерона скользнул по Маккейлу и Макгиливрею, сидевшим за столом с каменными лицами, напоминая в этот момент бесстрастных древних викингов. В фалкиркском сражении Джон получил три опасных ранения, но, казалось, был заговорен от любой беды — лишь дал Арчибальду обработать и перевязать раны и забыл о них, словно их и не было. Сейчас его незаурядные способности и опыт контрабандиста были для принца как нельзя кстати. Что же до Ангуса, Александру было трудно прочитать, что за мысли скрываются в его голове. Может ли Ангус работать на них, какую они могут из этого извлечь пользу? Александр покосился на Алуинна, но и на его лице, плохо освещенном вяло коптящей свечой, ему не удалось ничего прочитать. Камерон откашлялся. — Благодарим, капитан, за предоставленные сведения, — обратился он к Ангусу, — но все это нам уже известно. — А если, — прищурился тот, — я сказал бы что-нибудь вам неизвестное? — Мы стали бы думать, что заставило тебя это сделать. — Логично, — кивнул Ангус, — так что, может быть, во избежание дальнейших недоразумений, действительно обсудим, почему я собираюсь это сделать? — Мы внимательно слушаем, капитан! — сказал Александр. — На самом деле, мотивы мои крайне просты. Когда ваша армия вернется в Инвернесс, я хочу, чтобы моя жена отправилась в Моу-Холл. Меня не волнует, как вы заставите ее вернуться домой. Однако она ничего не должна заподозрить, иначе просто пошлет вас, сами знаете куда. Темные глаза Камерона прищурились еще сильнее. — А что ты можешь предложить нам в обмен на эту услугу? — прямолинейно спросил он. — Подробнейшее описание форта Джордж и его окрестностей. Могу рассказать, где у них стоят орудия, в каких местах стены крепости недавно были укреплены, где, напротив, слабые места… Если уж вы собираетесь еще раз сыграть ту же комедию, что и под Стерлингом… — Покорнейше благодарю, — прервал его Камерон, — но и этой информацией мы уже владеем, причем не от кого иного, как от твоей жены. Вы удивлены? — Ничуть, — покачал головой Ангус, — если мне не изменяет память, кто-то из ее кузенов часто бывал под стенами форта, да и старику Ферчару случалось… Но последний раз, думаю, они были там не позднее чем год назад. С тех пор многое изменилось — в последние месяцы Лудун в основном только тем и занимался, что укреплял форт, причем он подходит к этому настолько серьезно, что берет чуть ли не ежедневный отчет о каждом рабочем. При желании я мог бы вам все разузнать — и о пушках, и об окопах, и о ловушке… — Какой ловушке? — Да я об арсенале! С ним вам надо быть поосторожнее. Там огромное количество бочек с порохом — поджечь их и убежать по подземному ходу — дело десяти минут, а взорвавшись, они поднимут на воздух весь форт со всеми, кто на тот момент будет находиться в нем. На минуту за столом воцарилась тишина. Камерон покосился на Маккейла. Тот сидел с безразличным видом, но по едва заметному движению его плеч можно было понять, что равнодушие это напускное. — Что ж, — произнес наконец Александр, — такого рода информация была бы, пожалуй, нелишней. Неплохо было бы также иметь подробную карту Инвернесса, гавани и всех окрестностей… — Я думаю, — проговорил Ангус, — Энни сможет составить такую карту. Так ей будет чем заняться в мое отсутствие… — В твое отсутствие? Где же ты будешь, если не секрет? — Как где? — фыркнул Ангус. — Если не ошибаюсь, вы пригласили меня затем, чтобы я вернулся Эдинбург вместе с остальными пленными, когда их отпустят! Слова Ангуса не удивили Александра. Еще после победы под Престонпаном якобиты постановили отпускать пленных, если те поклянутся никогда больше не браться против них за оружие. Главной причиной такого милосердия якобитов, честно говоря, была бедность, не позволявшая кормить и содержать полторы тысячи лишних ртов. — Признаюсь, мы об этом подумывали, — произнес Камерон. — Иметь своего человека в окружении Камберленда нам не помешало бы, а ты нам представляешься кандидатурой довольно подходящей. Почему бы и нет, в конце концов? Сам посуди, Ангус, от тебя не требуется ничего нового — по-прежнему быть в вашем отряде, читать депеши, наблюдать все вокруг и лишь регулярно… — Писать зашифрованные письма, привязывать их к ноге голубя и… — Зачем же голубя? — усмехнулся Камерон. — В качестве курьеров у нас есть надежные люди! — Например, Адриенна де Буль? В темных глазах Камерона мелькнул огонек. — Да, Адриенна. К сожалению, ее возможности ограниченны — днем, например, она не может свободно разгуливать по лагерю… — А если я откажусь? — Что ж, мой друг, — вздохнул Камерон, — как говорится, вольному воля, сейчас для тебя все пути открыты. Не уверен лишь, что твой тайный сговор с Форбсом сможет защитить твою жену — ее роль в фалкиркском сражении была слишком явной… Ангус покосился на Макгиливрея — о тайном сговоре с Форбсом Камерон мог узнать только от него… — Не беспокойся, — обратился Джон к Ангусу, — этим ребятам, — он кивнул на Камерона и Маккейла, — ты можешь доверять. Впрочем, я не уверен, — продолжал он, обращаясь уже к товарищам, — что посылать его в Эдинбург — хорошая идея. Хоули, кажется, всегда недолюбливал шотландцев, как бы верно они ему ни служили. Если верить слухам, шестьдесят три человека он уже повесил за незначительные проступки. Не уверен, что Макинтош не будет шестьдесят четвертым. — А я так уверен, — возразил Камерон. — Во-первых, Макинтош вернется по своей воле, во-вторых, он привезет важную информацию из лагеря повстанцев… — Я привезу информацию? Какую? — У Ангуса отвисла челюсть. — Найдется, — уверенно кивнул его собеседник. — Принц в последнее время что-то очень полюбил писать всякого рода дневники, записки на память, распоряжения военачальникам… Кое-что, думаю, будет для Камберленда небезынтересно. Ангус опустил взгляд в свою кружку с элем. — Честно говоря, — начал он после некоторого раздумья, — Хоули я не очень боюсь. Меня больше беспокоят Уоршем и Гарнер — эти двое пасут меня день и ночь. — Майор Гамильтон Гарнер, если не ошибаюсь? — переспросил Камерон. — Совершенно верно. И майор Роджер Уоршем. Оба из ближайшего окружения Камберленда… — Чтобы добиться расположения Гарнера, — произнес Камерон, переглянувшись с Маккейлом, — вам, полагаю, будет достаточно рассказать ему, что вы виделись со мной. Ангус нахмурился, но затем вспомнил. — Насколько мне известно, — обратился он к Камерону, — Гарнер и ваша жена когда-то были… знакомы? — Они были помолвлены. — Александр затянулся сигарой. — Я отбил ее у него на дуэли. Долгая история, не буду рассказывать, скажу лишь, что он до сих пор точит на меня зуб и будет вам благодарен, когда вы укажете ему мое местонахождение. — Если я укажу, — поправил Ангус. — Я, кажется, еще не давал вам ни на что согласия! — Тебя никто не заставляет, — произнес неожиданно женский голос. Взгляды мужчин тотчас же устремились к дальнему столику. Огненная шевелюра всегда выдавала Энни за версту, но, стоило ей как следует закутать голову пледом, как можно было почти безбоязненно проникать повсюду неузнанной и незамеченной. Вот и сейчас на темную фигуру за дальним столиком никто не обратил внимания за все время разговора, пока Энни сама не включилась в него. Решительно поднявшись, Энни направилась к столику мужчин, сорвав на ходу покрывало. Все четверо сразу же почтительно повскакивали со стульев, но Энни жестом разрешила им оставаться на местах. — Я не ослышалась? — спросила она. — Вы, кажется, предлагаете моему мужу шпионить на вас? — Да так, маленькая сделка, — замялся Камерон. Ангус почувствовал, как у него похолодело в желудке. Как и остальные, он не заметил, когда Энни пробралась в таверну, и не знал, что из разговора успела услышать. — И? — Энни подбоченилась. — Ты согласился, Ангус? Ангус подвинулся на лавке, давая жене сесть, но та продолжала стоять. — Пока что нет, — ответил он. — Он согласится, Энни, — Камерон посмотрел на нее, — если ты его как следует попросишь. — Я? — Развязав шарф, Энни сбросила с него несколько сосулек, одна из которых довольно чувствительно ударила Ангуса по щеке. — С чего это я должна его упрашивать возвратиться в лагерь англичан? Откинувшись назад, Камерон скрестил руки на груди. — Потому что нам нужно, чтобы он там был. Он — глаза и уши Хоули. Он имеет доступ ко всем его бумагам, все, что известно Хоули, известно и ему. Лучший вариант трудно себе и представить. Разве нам помешает знать, сколько солдат у Камберленда или каковы его планы? Для принца это знание может оказаться решающим! Мы понимаем, Энни, — взгляд темных глаз смягчился, — что это опасно, мы сами считаем своим долгом лишний раз напомнить ему об этом. Его колебания нам вполне понятны. Увы, на войне как на войне, часто приходится просить людей идти на очень большой риск… Если твой муж считает, что его возвращение в Эдинбург будет еще одним предательством, то мы… — Ангус никогда никого не предавал, — спокойно заявила Энни. — Во всем, что он делает, он всегда руководствовался лишь интересами клана. Камерон вскочил на ноги, бросив окурок сигары в кружку с остатками эля. — У всех в жизни бывают неприятные ситуации, когда приходится делать выбор. Иногда мы делаем правильный выбор, иногда — неправильный… По сути дела, Энни, мы просим сейчас Ангуса лишь продолжать делать то, чем он занимался до этого: носить английский мундир, попивать бренди с Хоули, Камберлендом и их компанией… Мы никого не заставляем служить нам, Энни. Но для нас это — не люблю громких слов, но иных не подберу — вопрос жизни и смерти. Для всех нас. На этой торжественной ноте хочу на сегодня попрощаться с вами, леди Энни, и с вами, капитан Макинтош. — Он перебросил свой плед через плечо. — Алуинн, ты идешь? — Да, — откликнулся тот. надевая шлем и беря с лавки перчатки. — А ты, Джон? — Разумеется, — заторопился Макгиливрей. — Извини, Ангус, мы пойдем, нам надо еще проверить все посты. Шумная троица вышла за дверь, и Ангус с Энни остались одни. Минуту, показавшуюся им вечностью, оба молчали. — Грубоват этот Камерон, — произнес наконец Ангус, — чересчур порой прямолинеен, но прав в одном: пока я глушил виски и смолил сигары, вы кровь проливали… Энни подошла к мужу и положила руку ему на плечо. — Ну, положим, — проговорила она, — ты делал и не только это… — Разумеется, но что обидно: я делал это, чтобы защитить тебя, Энни, а он хочет представить это почти как предательство… — Он этого не говорил! — Ну так подразумевал. Во всяком случае, его предложение прозвучало как предоставление мне попытки искупить мою вину. — Ангус, — горячо воскликнула Энни, — поверь, мы не считаем тебя виноватым, никто из нас… Ангус поднял на нее глаза. — Ты тоже не считаешь? — Ангус, — Энни опустилась на колени и взяла лицо мужа в ладони, — меньше всего на свете мне хотелось бы, чтобы ты думал, что я считаю тебя в чем-то виноватым… — Я верю тебе, Энни, — вздохнул он, — но ты не единожды заставляла меня думать иначе. — Ты хотя бы представляешь, — осторожно начала Энни, — чем тебе это может грозить, если тебя уличат в шпионаже? — Представляю, — снова обреченно вздохнул Ангус. — Скорее всего тем же, что и той дюжине человек, что недавно попались Камберленду. Но в моем случае выгоды, которые я могу извлечь, стоят риска. Камерон прав: вам действительно нужен свой человек в лагере Камберленда, и я — самый подходящий. Я действительно могу раздобыть для вас очень важную информацию. Должен же я, в конце концов, хоть чем-то послужить вам, если уж мне не хватает смелости идти в бой с топором против вооруженных до зубов драгун! Да, поздно я спохватился — но вспомни евангельскую притчу о работниках в винограднике: пришедшие позже всех получили ту же плату… Я должен постараться, чтобы в Шотландии поскорее воцарился мир. — Значит, — Энни пристально вгляделась в лицо мужа, словно ища какого-нибудь подвоха, — ты делаешь это не только ради меня, или ради того, чтобы получить одобрение Макгиливрея и Камерона? Если ты делаешь это лишь для того, чтобы оправдаться перед ними, то еще раз говорю: тебе не надо ни в чем оправдываться — ты действовал так, как считал нужным. — Я не собираюсь оправдываться перед ними, Энни, но, поверь мне, был бы счастлив, если бы вместе с их именами хотя бы изредка упоминали и мое. — Тогда, — Энни покачала головой, — я не отпущу тебя в Эдинбург одного. Я поеду с тобой! — А вот это исключено, — мягко, но настойчиво заявил он. — Почему? Если надо, я могу сыграть роль жены, которую ты угрозами заставил подчиниться против воли. — Энни положила голову ему на плечо. — Я буду тихой, послушной, незаметной словно мышка… Ты даже сам перестанешь замечать меня! Могу даже, если надо, облачиться в английский мундир и распевать «Боже, храни короля…». Ангус нежно погладил шелковистые рыжие волосы. — Энни, ты ведь и сама знаешь, что не можешь поехать со мной. — Почему? — В голосе ее слышалась мольба. — В интересах клана нужно, чтобы ты оставалась здесь. Им требуется сильный, бесстрашный лидер. — У них есть человек на эту роль — Макгиливрей. Зачем им баба? — Энни, ты что, не замечаешь, с каким восхищением все эти мужчины смотрят на тебя? Не слышишь, с каким воодушевлением они приветствуют тебя? Не видишь, какой гордостью светятся их лица, стоит тебе пройти мимо них? Вспомни — из твоего отряда когда-нибудь бежал хотя бы один человек? — Ни разу, — прошептала она. — Вот видишь! Напротив, ряды твоих людей растут день ото дня. Я сам во время боя видел отряд человек в сто, которые когда-то ушли от меня, — теперь они с тобой. После возвращения в горы, ты понадобишься им еще больше. Им будет не хватать твоего мужества, твоего боевого духа… — Ангус страстно поцеловал ее от избытка чувств. Энни долго и напряженно смотрела мужу в лицо, затем снова положила голову ему на плечо. — Как несправедливо, — повторяла она, — как несправедливо! — Что несправедливо, любовь моя? — Я так долго тебя не видела, и вот мы снова расстаемся… — Ради Бога, родная, успокойся! — Ангус нежно погладил ее по голове. — На самом деле ведь тебе дано так много, а мне так мало! Предоставь мне сделать для Шотландии то малое, что я могу. Только, ради Бога, не беспокойся обо мне и не усложняй ситуацию — все и так донельзя запутано. Принц, как я понял, ведет свою армию назад в Инвернесс. Если они не смогут взять столицу, то до весны им не дотянуть. Так или иначе, мы с тобой оба в любом случае к весне вернемся домой. Зазеленеет листва на деревьях, природа воскреснет к новой жизни, и мы снова будем вместе, любовь моя… Клянусь тебе в этом! Энни долго молчала. Единственным звуком, раздававшимся в таверне, как ей казалось, было оглушительное биение ее собственного сердца. — Обещай мне, — проговорила наконец она, — что не станешь предпринимать никаких необдуманных шагов! — Клянусь, любимая, — улыбнулся Ангус, — я буду осторожен сверх меры! Я буду так незаметен, что на меня будут обращать не больше внимания, чем на рисунок на обоях! Но в ответ, родная, тебе тоже придется кое-что пообещать мне. — Что? — Глаза Энни удивленно округлились. — Поклянись мне, — торжественно произнес Ангус, — всем, что только для тебя свято, что оставишь сумасбродства. Никаких ночных поездок, никаких битв, никаких «полковников»… Я не требую, Энни, не хочу ставить тебе никаких ультиматумов — я просто очень прошу… Я же все-таки волнуюсь за тебя, Энни, твоя безопасность мне все-таки небезразлична! Энни опустила голову. — Хорошо, — согласилась она, — клянусь. Я бы и сама не стала этого делать, Ангус, если бы не война. — Я знаю, Энни, — горячо подтвердил Ангус, — что в мирное время ты примерная жена, как раз такая, какая и была мне всегда нужна. — Спасибо, — не поднимая головы, прошептала Энни. — Честно говоря, — продолжал он, — будь моя воля, я бы попросил тебя бросить все прямо сейчас. Но не могу, Энни. Я все-таки уважаю твой выбор. К тому же мне известно, что ты любезно пригласила принца некоторое время пожить в Моу-Холле… Энни удивленно посмотрела на него. — Об этом я узнал от Камерона, — объяснил Ангус. — Ты, должно быть, хотела держать это от меня в секрете, так что извини… — Почему же, — прервала она его, — я как раз собиралась сказать тебе… Просто, по-моему, Моу-Холл — самое подходящее место для его высочества. Наше имение рядом с Инвернессом, и нигде больше нет такой большой равнины, чтобы разместить лагерем целую армию… — Надеюсь, — усмехнулся он, — я все-таки по-прежнему хозяин своего дома? — Разумеется, — улыбнулась она, — когда вернешься. Их губы слились в страстном поцелуе — таком долгом, что Ангус уже почти успел забыть, о чем они говорили. — Помнишь ту пещеру, которую я показал тебе однажды? — спросил он. — Ту, где мой отец два месяца прятал свою семью после предыдущего восстания? Поцелуй еще горел на устах Энни, и она соображала с трудом. — Кажется, помню, — проговорила она. — Англичане тогда рыскали вокруг день и ночь, но так и не смогли ее найти. К тому же думаю, что на данный момент вряд ли найдется человек пять, включая меня, кто знает о ее существовании. Пожалуй, я оставлю Харди с тобой — если ты сама не сможешь вспомнить, где эта пещера, он-то уж точно помнит дорогу туда. К тому же у этого парня навыки контрабандиста: если понадобится, он сможет снабжать принца продуктами и всем необходимым. Тем более он, думаю, и сам не захочет возвращаться со мной в Эдинбург, чтобы снова подвергнуться допросу… — Допросу? — насторожилась Энни. — Я убеждал всех, что ты, дескать, в Инвернессе, гостишь у свекрови, бесишься там от скуки… Гарнер и Уоршем вызывали Харди на допрос, действительно ли это так. Он, разумеется, подтвердил, уверяя их, что легендарная рыжеволосая амазонка — не ты: не можешь же ты одновременно находиться и в Инвернессе, и в Абердине! И в качестве доказательств привел твои письма из Драммур-Хауса. — Письма? Я не писала тебе никаких писем! — Разумеется, поддельные. Адриенна де Буль любезно согласилась помочь мне и — надо отдать ей должное — сделала все так, что комар носа не подточит. — Адриенна де Буль была в Эдинбурге? — нахмурилась Энни. — Да, в качестве… скажем так, гостьи майора Уоршема. У этой дамы, на счастье, есть горничная, способная подделать любой почерк. Таким образом на свет появились четыре письма на розовой бумаге, перевязанные красными лентами и обильно смоченные экзотическими духами… — Экзотическими? — невольно переспросила Энни. — Да, очень необычными. Напоминают мне аромат одного цветка, который я видел в Индии — очень красивый, белый, раскрывается только в лунную ночь… — Только в лунную ночь? Как романтично! Ангус и сам сейчас был настроен на романтический лад. Они одни в пустой деревенской таверне, заброшенные сюда случайным поворотом их извилистых судеб, полумрак, свет одинокой свечи бросает на рыжие волосы Энни причудливые тени… Но дверь таверны не запирается, сюда в любой момент могут войти… И все же стоит рискнуть. Ангус притянул Энни к себе, увлекая жену на лавку. — Ты только что обещал мне избегать рискованных ситуаций, — улыбнулась она, — а сюда в любой момент могут войти! — Обещал, — тяжело дыша, произнес он, — но устоять не могу. Глава 18 Инвернесс Вывод войск принца из Фалкирка начался первого февраля — через день после того, как курьер привез тревожную весть о том, что Камберленд неожиданно вышел со своей армией из Эдинбурга и направляется к Линлитгоу. Якобиты покинули лагерь на рассвете. К полудню уже ничто не напоминало о том, что он вообще существовал, если не считать нескольких брошенных сломанных телег. В Сент-Ниньенсе, увы, не обошлось без досаднейшей потери: церковь, в которой якобиты хранили конфискованный у противника порох, взлетела на воздух от случайной искры, и Лохела лишь чудом не погребло под обломками. Узнав о потере, лорд Джордж пришел в бешенство. Войска принца двигались медленно. Чтобы преодолеть горные перевалы, им потребовалось пятнадцать дней. Почти все это время ледяной ветер бил им снегом в лицо, пробирая до костей и превращая бороды в бахрому из сосулек. И без того немногочисленные пушки пришлось побросать, и, казалось, ни один из оборванных, голодных людей о них особо не жалел. Камберленд же, напротив, узнав о том, что шотландцы затопили свою артиллерию в болоте, решил, что стоит потратить пару дней, чтобы вытащить их оттуда. Узнав, что принц отправился трудной дорогой через горы, Камберленд шел за ним по пятам в течение трех дней. На четвертый же сильный снег заставил его отказаться от этой затеи и пробираться низинами. Как только перевал был преодолен, армия принца почувствовала облегчение. Дальше путь лежал либо через густые кипарисовые и кедровые леса, либо по равнине, на которой лишь время от времени попадались небольшие каменные домишки. Обитатели их вели себя по-разному — одни радостно приветствовали повстанцев, щедро делясь с ними едой и одеждой, другие же, напротив, спешили запереться на все запоры. Энни с Макгиливреем и его людьми ехали немного впереди остальных, прокладывая путь. Добравшись наконец до дома, Энни обнаружила в нем все почти в том же виде, как и полгода назад, когда она оставила его. Харди, ехавший всю дорогу по правую руку от госпожи, едва спешившись, тут же начал привычно командовать слугами: растопить камины, приготовить постели, надраить полы… Но первым приказанием было приготовить ванну для леди Энни. Успев уже основательно отвыкнуть от цивилизации, от заботы служанок, Энни с наслаждением принимала маленькие радости. С тех пор как они расстались с Ангусом в Фалкирке, Энни ничего не знала о нем. Все, что ей оставалось, — это утешать себя тем, что ни об аресте, ни о казни по крайней мере вестей до нее не доходило. К тому же как мог бы Ангус известить ее о себе? Послать письмо в повстанческую армию, продиравшуюся между горных хребтов? Впрочем, зная, что Энни направляется в Моу-Холл, туда бы он, пожалуй, мог написать… Эта мысль не покидала Энни, когда она подъезжала к дому, машинально пришпоривая коня, а затем ворвалась в дом, чуть не сорвав дверь с петель, но лишь затем, чтобы испытать горькое разочарование. Никаких писем, даже самой маленькой записки: жив, мол, и здоров… Когда у ее дверей появился посланник от принца, возвестивший о том, что его высочество изволит пожаловать через пару часов, Энни, чтобы встретить его, выбрала голубое платье с пышными юбками и глубоким декольте. Когда она приветствовала его высочество на пороге своего дома, все окрестности уже были заполнены людьми, разбивавшими палатки. Макинтоши и Камероны заняли крутые берега озера Лох-Моу, Макдональды расположились с западной стороны дворца, Стюарты — с восточной, обеспечив таким образом новой резиденции Чарльза надежную защиту со всех сторон. Наконец появился сам принц в сопровождении любимой гончей — приветливого, жизнерадостного черно-белого кобелька. — Cend mile failte, ваше высочество, — произнесла Энни традиционное приветствие, делая реверанс. — Благодарю за гостеприимство, ma belle rebelle! — ответил Чарльз, держа перед ртом кружевной надушенный платок, что в последнее время вошло у него в привычку по двум причинам: постоянного насморка и запаха спиртного, к которому он в последнее время пристрастился. Щеки Чарльза горели нездоровым румянцем из-за лихорадки, контрастировавшим с его аристократически-бледным лицом. Облачен он был по погоде — в черные кожаные штаны и шерстяную куртку. Ботфорты принца были в дорожной грязи, запылившиеся светлые волосы намокли от снега. — Ваша комната готова, ваше высочество, — сообщила Энни. — Вас также ожидает горячая ванна. Если желаете, мой слуга проводит вас и останется для дальнейших распоряжений. — Благодарю, леди Энни. Не желаю быть обузой — все, что мне сейчас нужно, — это ванна и постель. — Чарльз сделал паузу, откашлявшись в платок. — Разве что, если можно, кружку горячего грога. И еще бифштекс или цыпленка, хорошо прожаренного, с луком и в винном соусе. Не откажусь также от чашки шоколада и от сигары. — Я поговорю с кухаркой, ваше высочество. Если то, чего вы желаете, найдется в моем доме, — вы это получите. Принц кивнул Харди, и тот повел его наверх, в приготовленную для него комнату. Вместе с его высочеством в дом Энни пожаловали и другие гости. Александр Камерон сначала было отверг приглашение Энни, но впоследствии был вынужден его принять, так как его жена, как ему показалось, страдала в последнее время от переутомления, и было бы неплохо хотя бы на какое-то время заменить для нее сырую, промерзшую палатку сухой, теплой постелью. Жена Маккейла, Дейдра, сопровождавшая леди Кэтрин, тоже с благодарностью приняла приглашение Энни. Кэтрин Камерон оказалась хрупкой, миловидной блондинкой с белоснежной кожей, которую англичане так ценят в женщинах. Отец леди Кэтрин, сэр Алфред Эшбрук, был членом палаты лордов, вращавшихся в высших английских кругах, и, если верить слухам, для него было большим ударом, когда его дочь множеству блестящих и выгодных партий предпочла грубоватого рыжего шотландца, пусть даже главу клана. Огромная, не по размеру, мужская куртка и грубые шерстяные штаны, в которые сейчас была облачена леди Кэтрин, не могли испортить впечатление от ее эффектной внешности, и Энни даже в лучших своих шелках рядом с этой утонченной красавицей чувствовала себя мясистой деревенской бабой, которой явно не хватает изысканности манер и правильного произношения. — Леди Кэтрин, — начала Энни, тщательно выговаривая слова, — миссис Маккейл, рада принимать вас в моем скромном жилище. Дрена проводит вас в ваши комнаты. — Зовите меня просто Кэтрин, — дружелюбно улыбнулась красавица. — Я уже и сама успела отвыкнуть от того, что я — леди. — Хорошо, тогда я — Энни. Отбросим формальности. Не возражаете? — Ничуть. И сразу перейдем на ты. Разреши представить моего брата Дэмиена. Он хотел присоединиться к нам еще в Фалкирке, но не успел — мы уже снялись с лагеря. Дэмиен был выше Кэтрин и темноволос, но в остальном поразительно похож на сестру — особенно той же располагающей к нему с первого взгляда улыбкой. — Весьма наслышан о ва… о тебе, Энни. Ты, может быть, сама не знаешь, что слава твоя уже давно достигла Лондона. Рад наконец познакомиться. Энни уже приготовилась было что-то ответить, как Кэтрин вдруг побледнела, схватилась за висок и рухнула бы на пол, если бы брат не поспешил ее подхватить. — Что с ней? — Энни не на шутку перепугалась. — Она ранена? — Слава Богу, нет, но очень устала. Шутка ли — несколько недель почти не слезала с седла! Удивительно, — Дэмиен прищелкнул языком, — как у нее еще не было выкидыша! — Выкидыша? — Удивлению Энни не было предела. — Она ждет ребенка? Может быть, послать за доктором? — Со мной все в порядке, — откликнулась Кэтрин, — просто немного закружилась голова… Дэмиен, отпусти меня, ради Бога! — Ну уж нет! — безапелляционно заявил тот. — Где наша спальня, Энни? — Следуй за мной. Пройдя в спальню, они осторожно уложили несчастную женщину на кровать. — Не опасно ли ей сейчас ездить верхом? — осторожно спросила Энни. — Да я уже ей сто раз говорила, — откликнулась Дейдра, — как об стенку горох! Знал бы ее муж, он, конечно бы, не допустил… Но, боюсь, для этого ему пришлось бы привязывать эту красотку к дереву. — Александр не знает, что его жена беременна? — удивилась Энни. — Представь себе. У нее, видишь ли, не было времени сообщить ему об этом! — Может быть, все-таки стоит врача… — Не надо. — Кэтрин с трудом приподнялась на локтях. — Меня недавно смотрел брат Алекса, Арчибальд, он все-таки врач, и сказал, что со мной все в порядке, просто переутомилась. А Алексу скажу в ближайшее же время — теперь, когда чуть не полмира знает, нет смысла скрывать. Лучше ему услышать от меня, чем от каких-нибудь сплетников. — Давно пора, — одобрила Дейдра. — А сейчас снимай-ка эти лохмотья, прими ванну и оденься поприличнее. Где кухня, Энни, я приготовлю ей бутерброд и чашку горячего чая… — Дрена все сделает, только скажи ей. А я, с вашего позволения, пойду. Улыбнувшись дамам и Дэмиену, Энни поспешила вниз — холл уже успел наполниться слугами, беспрестанно вносившими все новую и новую поклажу. Посреди холла Энни увидела Макгиливрея, бойко командовавшего слугами. Заметив знакомую фигуру в голубом, Джон обернулся, и это стоило ему небольшой травмы — один из слуг, волочивший какую-то доску, задел его голую лодыжку, и Джон запрыгал на одной ноге. Принц в этот день отказался разделить трапезу со всеми в гостиной, сославшись на лихорадку. Он передал Энни свои извинения вместе с указаниями троим генералам — Лохелу, Эрдшилу и Кеппоху, ожидавшим его распоряжений, послать войска в Лохабер, чтобы выбить англичан из фортов Огастес и Уильям. Таким образом, весь Грейт-Глен был бы освобожден от английского присутствия. Лорд Джордж Мюррей был уже в Инвернессе, ждал приказа принца и недоумевал, почему тот медлит. Причина же промедления принца была проста — амбиции. Чарльз желал командовать операцией единолично. Расположившись в доме Энни, его высочество первым делом отдал приказ Макгиливрею разведать территорию и выяснить точно численность войск, зимовавших в форту Джордж. — Да что он, с ума сошел? — фыркнул Джон. Приглашенный на ужин вместе с пятьюдесятью другими главами кланов, он, как и они, ожидал личной встречи с принцем, но вместо этого вынужден был лишь лицезреть записку от него, которую вынес прыщавый О'Салливан. А в ней ни слова благодарности Энни за то, что с риском для собственной безопасности приютила в своем доме его августейшую персону, ни даже предоставления измотанным за несколько недель похода людям хотя бы дня на отдых. Принц собирался атаковать форт Джордж немедленно. — Похоже, его высочество ждет, что Лудун сам поднесет ему ключи от форта на блюдечке! — Будь осторожен, Джон! — сказала ему Энни, когда он отправлялся на разведку. — Если попадешься, то у нас нет времени вытаскивать тебя из тюрьмы. — За меня не бойся, — ответил он, поправляя меч на поясе. — Меня куда больше беспокоишь ты. — Я? Почему? — Да не успели мы здесь расположиться, как снова приказ уходить! А ты что, останешься в доме совсем одна? Когда за тобой идет такая охота… — Сюда вскоре должен прийти лорд Джордж с отрядом в тысячу человек. Но и без них я все равно не одна. — Да, — усмехнулся он, — не одна. Хорошая компания — больной принц, беременная женщина и горстка людей, настолько изможденных, что, поди, и рукой пошевельнуть не в силах… — Лорд Джордж прибудет не позднее завтрашнего дня. — Завтра? Кто это сказал? Этот вонючий ирландец, как его… О'Салливан? А он знает, сколько, например, добираться в это время года отсюда до озера? Энни молчала. Взгляд ее упал на свежий шрам у уха Джона — еще вчера его не было… Шрам был явно от ножа. — Снова с кем-то дрался? — спросила она. — Эка невидаль, — фыркнул он, — да я каждый день дерусь. Нужно же держать себя в боевой форме! Энни взяла его руку в свою, рука тоже вся была в шрамах. — Господи! — вырвалось у нее. — А что я увижу, если ты разденешься? — Крепкого, здорового мужика. А что я увижу, если ты разденешься? — Джон! — Прости, крошка, шутка, конечно же, глупая. — Прощаю. Так с кем же ты на самом деле дрался? — Да так, поцапался тут с одним… — Не из наших, я надеюсь? Джон молчал, и Энни прекратила расспросы, отлично понимая, что скорее всего послужило причиной драки. Наверняка Джону пришлось снова защищать ее, Энни, честь — наивно было бы ожидать, что по поводу ее отношений с Джоном не поползет разных сплетней и домыслов, и ему часто приходилось затыкать кулаком чей-нибудь грязный рот; приходилось это делать и ее кузенам. Не меньшее количество домыслов ходило также о причинах того, почему Ангус вернулся в Эдинбург. По не лишенному смысла решению Камерона, настоящую причину знали всего лишь несколько человек — Джон, Джиллиз, кузены Энни, Ферчар… Прочие же продолжали думать, что Ангус поступил также, как и многие английские офицеры, освобожденные якобитами из плена, вернувшиеся в свои полки, несмотря на взятую клятву не браться больше за оружие против принца Чарльза. Энни понимала, что чем ближе она держится к Джону, тем больше подает поводов для сплетен. Но держаться от него на расстоянии она не могла — без Ангуса ей так не хватало надежного мужского плеча, близкого друга, мудрого советчика… Тем не менее после той ночи в доме Колина Мора Энни стала замечать, что Джон держится с ней несколько отчужденно, избегая разговоров на личные темы. И все же Энни знала, что, если, не дай Бог, что-то случится, Джон тут же явится по первому зову, и это успокаивало ее. — Прости меня, Джон, — опустив голову, прошептала она. — За что? — удивился он. — За то, что я причиняю тебе так много неприятностей. Я втянула тебя во все это, все время перекладываю свои обязанности на твои плечи… Если бы все начать сначала, Джон… Джон молчал, понимая, что на самом деле хочет сказать Энни. — В чем ты виновата, крошка? — решился наконец произнести он. — В том, что любишь своего мужа? Или в том, что он любит тебя? — Но все могло сложиться иначе, Джон… — Молчи, — он приложил палец к ее губам, — не произноси этого вслух. Мысли всегда глубже слов, слова часто бездумны. Но тем не менее, как ни странно, мысли забываются, а слова, которые мы произносим, запоминаются. Лет через десять, когда ты будешь окружена кучей детей, тебе будет казаться, что иначе и быть не могло. Ты ведь и сама знаешь, что вы с Ангусом неплохая пара… Он замолчал, приподняв ее подбородок пальцем. — Почему же ты тогда дерешься за мою честь? — спросила она. — Да просто потому, что я тебя уважаю! Точно так же я дрался бы за тебя, если бы ты была моей сестрой… Кстати, раз уж пришлось к слову — моя сестра Рут считает, что мне стоит наведаться в Клунас… — Проведать Элизабет? — Да, а то ее отец, чего доброго, решит, что я передумал… Джиллиз тоже считает, что мне не мешало бы ее навестить… — Тогда поезжай, как только сможешь. — Да, через пару дней и поеду. Тебя оставлю на попечение Джиллиза — он парень надежный… — Обо мне не беспокойся, береги лучше себя… А Элизабет, чтобы она не сердилась, подари букет цветов. — Где я возьму цветы зимой? — Постарайся — тем более она будет рада. А ты, должно быть, хотел подарить ей жбан эля или связку колбасы? — Честно говоря, да. Значит, цветы? Странные вы создания, женщины! Я бы больше обрадовался жбану эля. Все еще посмеиваясь в душе над тем, что Джон всерьез собирался презентовать своей невесте жбан эля, Энни направилась в свою комнату. Она чувствовала себя такой усталой, что была даже не в состоянии о чем-нибудь думать — скорей бы добраться до постели. Все спальни на втором и третьем этажах были переполнены, каждый диван в гостиной кто-то занимал. Проходя по полуосвещенному коридору, Энни видела смутные силуэты слуг, дремавших на стульях перед дверьми своих хозяев. Войди в свою комнату, Энни с минуту постояла на пороге. Каждый раз, когда она входила в эту дверь, взгляд ее невольно устремлялся на кресло в дальнем углу. Когда Энни прищуривала глаза, ей казалось, что она видит в этом кресле Ангуса — белая рубаха широко распахнута на груди, непокорная каштановая прядь свешивается на лоб… Тогда неожиданное появление Ангуса дома не на шутку озадачило Энни — хотя нельзя сказать, что не обрадовало. Обрадовало бы и сейчас… Если он жив. За окном безумствовал ветер, валил густыми хлопьями снег. — Ангус, где ты? — беззвучно прошептала Энни. — Я знаю, что ты жив. Если бы погиб, я бы это чувствовала… Энни прошла через свою спальню в спальню Ангуса. В отсутствие хозяина Харди не зажигал в ней света разумеется, Энни казалась в этой темноте маленькой точкой света. В спальне было тихо и очень холодно. Энни закрыла глаза, втягивая едва ощутимый, но все еще сохранявшийся запах сандалового масла… По щекам Энни текли слезы, но она не сдерживала их — слезы честной, верной, любящей жены, разлученной с мужем суровой судьбой. Сейчас она одна и может позволить мне хотя бы на время не играть восхитительную, но ужасно трудную роль la belle rebelle. Никто ее не увидит, никто не осудит. Не нужно скрывать тот факт, что иногда ей хочется выть от безысходности, уткнуться в подушку и плакать, плакать без конца… Бог свидетель, она так устала быть сильной, так устала от того, что каждую минуту приходится сталкиваться с какими-то проблемами, принимать какие-то решения… И еще в одном: Энни не хотелось признаваться самой себе в том, что она завидует Элизабет Кэмпбелл. Это было несправедливо — Энни и без того виновата перед Джоном. Свеча в руке Энни начала коптить и гаснуть. Задув ее, Энни без чувств упала на кровать Ангуса и долго лежала там в темноте. В голове ее словно не осталось уже ни одной мысли, в груди — никаких чувств. Глава 19 Чарльз Стюарт почувствовал себя немного лучше и нашел в себе силы произнести пламенную речь перед Камеронами и Макдональдами, направлявшимися в Лохабер. Первым на пути предстояло взять форт Огастес, стоявший на южном берегу легендарного, таинственного Лох-Несса. В тридцати милях к юго-западу, на обширной территории, контролируемой Кэмпбеллами, находился форт Уильям. Согласно последним данным разведки, форт Огастес оборонял чисто символический гарнизон менее чем в сто человек, и крепость могла быть взята почти без усилий общими силами Лохела и Кеппоха. А вот форт Уильям с пятисотенным отрядом и тяжелой артиллерией, представлял уже серьезную проблему, и взять его означало бы получить контроль над всей равнинной частью Шотландии. Чтобы проводить своих соплеменников в этот трудный поход, Энни выбрала яркие, праздничные одежды. Доехав вместе со своими людьми до Лох-Моу и сев там на высоком камне, она приветственно махала рукой проходившим мимо нее колоннам в живописных национальных одеждах. Воздух снова наполнился пронзительным гулом волынок. Лишь около пятидесяти вождей сопровождали свои отряды на лошадях. Остальные шли пешком, как и на протяжении всей долгой дороги из Гленфиннана в Эдинбург, из Эдинбурга в Дерби, из Фалкирка в Инвернесс. Кое-кто еще пел, маршируя, но большинство уже давно воспринимало игру волынщиков не как средство для поддержания боевого духа соплеменников, а как средство устрашения врагов. Макгиливрей со своими людьми выступил в поход раньше всех, еще задолго до рассвета, так что Энни не смогла с ним даже попрощаться. Да и стоило ли? Лишние нежности перед опасным походом, пожалуй, и впрямь ни к чему. Когда мимо Энни проезжал клан Камеронов, его командир, отделившись от отряда, поднялся к Энни. — Имею наглость обратиться к вам с еще одной просьбой, полковник, — смущенно проговорил Александр Камерон. — Понимаю, о чем вы, капитан, — улыбнулась Энни. — Да, я постараюсь как следует позаботиться о вашей жене. Александр помолчал с минуту. — Никаких вестей от Ангуса? — поинтересовался он. — Никаких, но я и не ждала от него писем. Мы решили, что не поддерживать пока никакой связи было бы безопаснее и для него, и для меня. — Пожалуй, ты права. Но может быть, тебе будет небезынтересно узнать, что сегодня утром мы получили одно письмо… — От Ангуса? Так ты знаешь, что с ним? — одновременно насторожилась и обрадовалась Энни. — Он пишет, что Камберленд костерит Шотландию последними словами. Наши зимы для этих неженок англичан слишком суровы. При первой же попытке преследовать лорда Джорджа через горы у Камберленда дезертировало человек двести. При второй — четыреста. Теперь он хочет вернуться в Абердин и дождаться весны, когда дороги станут проходимыми. — Они снова захватили Абердин? — И Перт. Но чтобы подойти к нам, им придется миновать это. — Он указал в сторону величественных пиков Грампианских гор на фоне ясного неба. — К тому же еще не факт, что весной их перейти будет проще, когда вся эта масса снега начнет таять… — С Ангусом все в порядке? — нетерпеливо перебила его Энни. — Пока — слава Богу, все обошлось. Ангус ведет очень смелую, очень опасную игру, Энни. Мы все должны быть ему благодарны за то, что он делает. Ты уж, Энни, будь с ним поласковее, когда он вернется. — Он едет сюда? — Ну, не совсем сюда… Короче, несколько отрядов должны быть переброшены по морю на помощь лорду Лудуну, и в том числе отряд Ангуса. Новость эта, правда, пятидневной давности, но у нас нет оснований сомневаться в ее достоверности. И еще… — Александр вынул из кармана какое-то письмо — на розовой бумаге, сложенное в трубочку, перевязанное красной лентой и запечатанное сургучной печатью. — Что это? — удивилась Энни. — Это мы обнаружили в числе вещей, которые нам удалось перехватить перед отплытием английского корабля. Я думаю, розовая бумага в военном лагере — даже английском — вещь редкая… Отдав Энни письмо, Камерон салютовал ей и поспешил присоединиться к своему отряду. Энни с минуту держала письмо в руке, боясь открыть его. Сердце ее бешено колотилось. Энни попыталась проанализировать то, что узнала от Камерона. Стало быть, Ангус жив и едет в Инвернесс… Армия Камберленда не намерена в скором времени встречаться с горцами в открытом бою. Этого уже было достаточно, чтобы по большому счету знать все, что ей было нужно, но судя по толщине письма, содержание его сулило Энни много нового. Услышав из долины приветственные крики нового отряда, проходившего мимо нее, Энни помахала им рукой и спрятала письмо за пояс. Посмотрев на небо, она мысленно поблагодарила Бога за то, что с Ангусом все в порядке и она об этом знает. Небо было безоблачным и ярким, словно летом, солнце не по-зимнему щедро лило свой свет на бескрайние искрящиеся снега, и Энни воспринимала это как добрый знак, как Божье благословение людям, шедшим на бой ради светлого будущего родной страны. Но она понимала, что это будущее наступит не скоро, что ради него предстоит пролить немало крови и пота. — Вы уверены, сэр, что ваши сведения точны? — нахмурился Дункан Форбс. Новость, которую он только что услышал, была настолько шокирующей, что Форбс на мгновение забыл, что его племянник Дуглас наливает ему очередной стакан виски. Почти не оборачиваясь, он потянулся за стаканом — и облился с головы до ног, не говоря уже о новом ковре, которому тоже досталось. — С вами все в порядке, ваша светлость? — насторожился полковник Блэкни, прибывший недавно из Перта со свежими депешами от Камберленда. Кроме Блэкни и Форбса, в комнате также находились лорд Лудун, нервно меривший ее шагами, словно зверь в клетке, и Норман Маклауд — глава клана Маклаудов и командующий шотландским гарнизоном в форту Джордж. — Слава Богу, — нетерпеливо буркнул Форбс. — Так вы уверены, что ваша информация точна? — Без сомнения, сэр. Наш агент — надежный человек, приближенный принца. Чарльз Стюарт почти под самым носом у нас, господа. В настоящее время, я думаю, его высочество изволит валяться пьяным на кровати в Моу-Холле. — Насколько я понял, — Форбс отхлебнул виски, — этот ваш агент также утверждает, что главные силы бунтовщиков до недавнего времени находились там же, в Моу-Холле, но сейчас их там нет? — Сегодня утром Лохел и Кеппох двинули свои войска в направлении Лохабера. Лорд Джон Драм сейчас в крепости Балморал, Кланраналд — в Далессе. По последним данным, — полковник заглянул в свои записи — лорд Джордж Мюррей по-прежнему пытается перейти Нерне. Вряд ли, думаю, он заявится сюда раньше, чем завтра в полдень. Так что в Моу-Холле сейчас никого — лишь леди Энни со своей личной охраной. — под «личной охраной» вы, как я понял, разумеете Макгиливрея? — Поинтересовался Маклауд. — Если так, то Энни защищена более чем надежно — этот парень даст сто очков вперед самому дьяволу! — Макгиливрей сейчас в Данмаглассе, — отвечал Лудун, ко разворачиваясь. — Сегодня утром они отбили у одного, тамошнего лендлорда стадо овец и гонят их в горы. — Что ж, это успокаивает, — фыркнул Маклауд. — Кстати когда придет подкрепление из Эдинбурга? С ним мы восстановим свои потери наполовину. — Кажется, их корабль задержала в порту буря. Черт их знает, когда они прибудут — может, завтра, может, через неделю, может, вообще уже давно затонули… — Через неделю может быть уже поздно, — поморщился Блэкни. — Если наносить удар, то самый подходящий момент — сейчас, когда принц наиболее уязвим. Второго такого шанса поймать самозванца за жабры может не выпасть. Риск минимальный. Если сделаем все как надо, песенка его высочества уже к сегодняшнему вечеру будет спета. У его оборванцев, как мне кажется, давно ослабел боевой пыл. Они отступили из Дерби, отступили из Фалкирка… Черт побери, господа, не кажется ли вам, что пора уже наконец нанести последний, сокрушительный удар по этому отребью? Или вас не прельщает слава искоренителей якобитской заразы? — И каким же образом вы собираетесь это осуществить? — спросил Форбс. — У нас в гарнизоне две тысячи человек. — Блэкни пристально посмотрел на Форбса. — Если вы предоставите в мое распоряжение еще тысячи полторы… — Не многовато ли, чтобы арестовать одного пьяного принца, валяющегося в постели почти без охраны? — Чем с большей помпой мы это сделаем… — Скажите лучше, что эти люди нужны вам для того, чтобы прикрыть вашу задницу в случае, если сведения вашего шпиона окажутся неверны, и охрана у принца на самом деле будет не такая уж слабая! — фыркнул Маклауд. — Так-то будет честнее. — Если выяснится, что капрал Джеффри Питерс предоставил нам ложные сведения, — огрызнулся тот, — то из его головы получится неплохая мишень для упражнений в стрельбе! Переглянувшись с Лудуном и Маклаудом, Форбс наконец кивнул: — Одобряю ваш план, Блэкни. Итак, когда вы выступаете? — Да хоть сейчас! Через два, максимум три часа мы уже вернемся обратно с самозванцем и его очаровательной красоткой в цепях. — Вы собираетесь арестовать леди Энни? — Она принимает в своем доме врага отечества, разве не так? Этого уже достаточно для того, чтобы она отправилась вместе с ним на виселицу. Мне никогда не приходилось вешать женщин — говорят, они визжат как поросята… Впрочем, мужчины иногда тоже. Слова полковника были прерваны звоном разбитого стекла. Все тут же обернулись на Дункана, стоявшего в дальнем углу так тихо, что про него успели напрочь забыть. — Извини, дядя, — пробормотал он, — у меня выскользнул из рук бокал. Пойду распоряжусь, чтобы убрали. Прошу прощения, господа, продолжайте. — Молодой человек выскользнул из комнаты. — Весь в отца, царствие ему небесное! — проговорил Форбс, глядя ему вслед, — Брат мой, бывало, стоило лишь зайти разговору про смерть, про убийства, тут же бледнел и терял сознание… Впрочем, его можно понять: повесить женщину действительно обязанность не из приятных. Нет, полковник, я бы вам этого не советовал. Зачем создавать леди Энни ореол мученицы? Тем более что ее муж — верный офицер его величества, и я лично обещал безопасность ему и его благоверной… — А что нам делать с Макгиливреем? — Лудун прищурил свои заплывшие поросячьи глазки. — Не кажется ли вам, господа, что оставлять его в живых опасно? — Что ж, — усмехнулся Форбс, — это легко устроить. Какой-нибудь несчастный случай поможет убрать этого человека с нашего пути… — Форбс посмотрел на Блэкни, и в голове его созрело окончательное решение. — Доставьте мне шотландского принца, полковник, живым или мертвым, лучше, конечно, живым, — и Англия вас не забудет. Дуглас Форбс еле держался на ногах. Покинув кабинет дяди, он без сил прислонился к стене. Они собираются арестовать леди Энни! Привести ее в цепях, бросить в вонючую, кишащую крысами камеру — и в довершении всего устроить спектакль из казни!.. Нет, этого не произойдет! Дуглас решительно выпрямился, одернул камзол и, соблюдая, насколько был в силах, спокойствие, направился во двор, в конюшню. Уже сгущались сумерки, и снег, слегка растопленный полуденным солнцем, снова начал подмерзать. Дуглас знал, что его, племянника Форбса, никто не стал бы задерживать на выезде из форта. Так и случилось — едва заметив его приближающуюся фигуру, стражники без лишних вопросов распахнули тяжелые ворота. Инвернесс, лежавший всего в миле от форта Джордж, был небольшим городком по сравнению с Глазго или Эдинбургом. Сейчас он опустел — большая часть его трехтысячного населения предпочла уехать к каким-нибудь родственникам или знакомым подальше на север. Если бы, как они опасались, решающая битва произошла именно здесь, то город ожидала либо оккупация якобитов, либо кровавый террор армии Камберленда. Дуглас понимал, что дядя его в чем-то прав: если арестовать Чарльза Стюарта, кровавой резни можно избежать. Понимал умом, но сердце его говорило другое. Гордая, самобытная Шотландия заслуживает лучшей участи, чем быть английской колонией. Кто такой его дядя, или Камберленд, или Лудун, чтобы решать, как жить этому маленькому, но смелому и гордому народу? Да и для Англии, одерживавшей в свое время блестящие победы над такими могущественными, воинственными державами, как Франция или Испания, быть победительницей каких-то мирных пастухов и фермеров весьма сомнительная честь. Кто давал англичанам право решать, каким богам молиться, какие песни петь, какие одежды носить шотландцам, ирландцам, валлийцам? Дуглас знал, что многие назовут такой образ мыслей предательским. Но разве сочувствовать угнетенным, а не завоевателям — предательство? Дуглас машинально погонял коня, не замечая дороги, пока не оказался у дверей особняка в конце Черч-стрит. Леди Драммур — единственная, кто может помочь. Она сообразит, как передать весть леди Энни… После короткого объяснения с лакеем, что ему безотлагательно нужно увидеть леди Драммур, Дуглас был препровожден в комнату на втором этаже. Десять минут ожидания показались ему вечностью. Наконец, заслышав в коридоре шуршание юбок, Дуглас нетерпеливо обернулся. Черный берет и суровое выражение лица придавали вдове какой-то торжественно-траурный вид. — Надеюсь, молодой человек, — без формальностей начала она, — вы не зря прервали мой ужин! Моя кухарка будет недовольна, когда я велю ей по новой разогревать судака! — Простите за вторжение, леди Драммур, но я просто не знал, что делать… Вы кажетесь мне единственным человеком, который может помочь… — Господи, — взгляд леди Драммур смягчился, — да что случилось, приятель, ты весь дрожишь… Садись же… нет, сюда, поближе к огню! Эгги, — обратилась она к служанке, — принеси нам вина. Исполнив приказ, девушка удалилась. — Так что произошло, приятель? — повторила вдова свой вопрос. Отпив несколько глотков, Дуглас начал излагать ей суть дела. — Дядя обещал лорду Макинтошу обеспечить безопасность леди Энни, — закончил молодой человек свой сбивчивый рассказ, — но, похоже, лишь до тех пор, пока тот ему служит. Как только ваш сын вернется с войны, он будет больше не нужен дяде и… — Ваш дядя обещал Ангусу безопасность? — Леди Драммур удивленно вскинула бровь. — В письменной форме, с государственной печатью… Я сам видел! Леди Драммур, отвернувшись, посмотрела в окно. — Что ж, — проговорила она после недолгой паузы, — теперь мне многое стало ясным! Что же он молчал, идиот… — Умоляю вас, леди Драммур, скажите, чем я могу вам помочь? Я покинул дом дяди… и я полностью в вашем распоряжении. С минуту вдова пристально изучала его лицо, очевидно, решая, стоит ли доверять племяннику Форбса. Наконец, позвонив в колокольчик, она потребовала от явившейся служанки перо и бумагу. После того как их принесли, вдова написала две записки — одной из них предстояло отправиться с курьером в Данмагласс, другую леди Драммур вручила Дугласу. — С этим пропуском, — произнесла она, — тебя должны пустить к леди Энни. Скажи ей, что я известила Макгиливрея, и, если только он не в Клунасе, он сразу приедет к ней. — Старая леди на минуту задумалась. — Нет, не надо, скажи лишь, что я известила его. Езжай через болото — не такое уж оно топкое, выдержит. Главное, чтобы ты успел раньше этого проклятого Блэкни. И будь осторожен, приятель, тебя могли запросто пристрелить по пути сюда. — Она похлопала парня по плечу. — Удачи тебе, сынок, да хранит тебя Бог! Энни сидела в гостиной, когда два суровых великана охранника ввели раскрасневшегося от мороза и от быстрой езды, потерявшего по пути шляпу Дугласа. На столе перед ней лежал целый арсенал пистолей и мушкетов, которые она заряжала. Не отрываясь отдела, Энни пробежала глазами записку от леди Драммур. — Спасибо, приятель, — все так же не отрываясь, обратилась она к Дугласу, — но ты опоздал на двадцать минуг. Деревенский мальчишка заметил приближающихся солдат, прибежал к нам, мы подняли принца с постели, и Харди отвел его и женщин в одно безопасное место в горах. Ты умеешь заряжать пистолеты? — Я? Д-да, к-конечно… — Боюсь, правда, — усмехнулась она, — что у нас тут больше пистолетов, чем людей, но на всякий случай… — Вы действительно уверены, леди Энни, что надежно защищены? — насторожился молодой человек. — Мои кузены, Робби и Джеми с дюжиной человек ушли сейчас на разведку. В доме человек двенадцать больных и раненых, которые не в силах дойти со своими отрядами до Лохабера и остались здесь, чтобы предложить помощь. Кое-кто из моих слуг умеет обращаться с оружием, а у двоих служанок отцы — контрабандисты. Дуглас невольно залюбовался ловкими, умелыми движениями молодой женщины. В отблесках свечи волосы Энни, колыхавшиеся при малейшем движении, казались языками фантастического пламени. — Что вы смотрите на меня, мистер Форбс? — улыбнулась она. — Простите, мэм, — смутился молодой человек. — Я все-таки не пойму, как так получилось, что принц остался почти без охраны? Какой идиот послал его армию в Лохабер? — Этот идиот — сам его высочество. Что меня удивляет, Дуглас, так это почему вы вдруг решили перейти на сторону бунтовщиков? — Прошу поверить мне, мэм, это решение не было скоропалительным: мое сердце всегда с теми, кто борется за свободу и независимость. Об одном лишь жалею — что принял его так поздно. — Что ж, — улыбнулась она, — лучше поздно, чем никогда… Зарядив последний пистолет, Энни приказала всем спуститься вместе с ней во двор, где на перевернутой корзине сидел Ферчар Фаркарсон, отдававший приказания суетившимся вокруг него мужчинам и женщинам. — Так сколько у нас человек, дедушка? — спросила его Энни. — Двенадцать отправились в разведку с Джеми и Робби. Еще человек десять — в засадах вокруг дома. С десяток в доме и на крыше. Из них всего лишь половина умеют как следует стрелять, .. — Шел бы ты в дом, дед, — проворчала Энни, — там все-таки безопаснее… — Ха! Мне ли бояться красных мундиров? Да мимо меня ни одному из них не проскочить! — Знаю, — фыркнула Энни, — даже если он на нашей стороне. Питерса ты уже чуть было не пристрелил! — Было темно, я принял его за англичанина. Этот Питерс у нас недавно, я еще не успел к нему привыкнуть… — Он и есть англичанин, но он на нашей стороне. — Подождите… — напрягся вдруг Дуглас. — О каком Питерсе вы говорите? Полковник Джеффри Питерс? — Он самый. Ты его знаешь? — удивилась Энни. — Нет, но Блэкни говорил, что у него есть шпион в лагере принца, очень близкий к его высочеству. Некий полковник Джеффри Питерс. — Ну, что, — горячо воскликнул Ферчар, — кто оказался прав? Чуяло мое сердце, что этот Питерс — малый опасный! Неспроста этот гад всегда смотрит на жену Камерона так, словно готов с нее шкуру спустить? Где он? Где эта сволочь? Придушу собственными руками! Энни похолодела. — Он там, — прошептала она, глядя в направлении, в котором ушел принц. — Там, с ними… — Ну так не стой столбом! — прикрикнул на нее Ферчар. — Бери людей, седлай лошадей… Слова старика были прерваны выстрелами, послышавшимися из долины, сначала единичными, затем все более частыми, сливавшимися в сплошной оружейный треск… — Матерь Божия! — одними губами прошептала Энни. — Англичане!.. Они здесь!.. Глава 20 Джон Макгиливрей рассеянно почесал шею, но странное ощущение зуда не проходило. Летом бы Джон решил, что под воротник заползло какое-то насекомое, но сейчас на дворе трескучий мороз. Должно быть, просто нервное… Закурив сигару, Джон молча смотрел, как его люди загоняют краденых коров в загон — каменный, в форме бутылки с узким горлышком, откуда коровам самим уже не выбраться. Загон был древним как мир, наверняка помнил бесчисленное количество стад, принадлежавших многочисленным поколениям Макгиливреев и Макбинов. За несколько лет Джону удалось сколотить довольно приличное состояние, прибавив кое-что к наследству, доставшемуся от отца. Да и много ли человеку, в сущности, надо? Хорошая лошадь, теплая одежда, сытое брюхо, крыша над головой… Если со всем этим нет проблем, то все в порядке. Джон Мак-гиливрей вполне может считать себя счастливым человеком… Да только вот человек — упрямое создание: имея, казалось бы, все необходимое для полного счастья, непременно придумает себе что-нибудь… Вот и сейчас перед мысленным взором Джона встало лицо Рыжей Энни… Джон скрипнул зубами, отгоняя непрошеное видение. Нет, он не должен думать о ней. Он собирался сразу же, как только закончит со скотом, ехать в Клунас, к невесте. Если только его конь или он сам по дороге не сломает себе шею, к завтрашнему утру он уже будет там и в страстных объятиях Элизабет забудет наконец о чужой жене… Если сможет. Должен! Чем, в конце концов, Элизабет ему не пара? Веселая, привлекательная, страстная… Как и он, не любит светской суеты и показухи. Какую же ему еще надо, в конце концов? Он может быть уверен, что Элизабет станет ему верной, надежной женой, нарожает кучу наследников… — Джон! Джон, ты слышишь меня? Обернувшись на голос, Джон увидел скакавшего к нему во весь опор Джиллиза. — Джиллиз, что ты здесь делаешь? Я, кажется, велел тебе оставаться с Энни! Какой дьявол тебя оттуда вытащил? — Дьявола зовут полковник Блэкни. Этот гад вывел свой вонючий гарнизон из форта Джордж и хочет захватить принца врасплох. Джиллиз еще что-то кричал, но Джон уже вскочил на коня и мчался через равнину словно ураган. Сердце его бешено билось, кровь гудела в ушах. Большинство людей, бывших с Джоном, тут же бросили скот и последовали за ним. До Данмагласса отсюда — полчаса езды, до Моу-Холла — еще полчаса… Пригнувшись к шее коня, Макгиливрей бешено погонял его. В гарнизоне полковника Блэкни с утра царило нервное возбуждение. Шутка ли — лорд Джордж Мюррей собирается идти на Инвернесс, оставив принца практически одного в имении, до которого от гарнизона миль десять… Среди людей Блэкни было, однако, несколько наученных горьким опытом Престонпана, знавших, что, когда речь шла о шотландцах, нельзя верить даже официальным донесениям, не говоря уже о слухах — там, где, по слухам, была сотня повстанцев, наделе оказывалась тысяча; если, по донесениям, принц занял Эдинбург, на самом деле могло оказаться, что он уже стучится в ворота Лондона… Лорд Джордж — блестящий стратег, непревзойденный мастер мистификаций, командир, которого солдаты боготворят и готовы идти за ним в огонь и в воду. К тому же бунтовщики дрались не так, как настоящие солдаты. Они прятались за деревьями и кустами, поджидали в темноте и в тумане, возникали словно из воздуха, размахивая своими боевыми топорами, целясь в самое сердце. Примерно половина солдат Хоули были англичанами, страдавшими от холода, сырости и грубой пищи, считавшими даже шотландских аристократов почти такими же неотесанными мужланами, как и их соотечественники-фермеры. Вторую половину составляли шотландцы, собранные теми вождями, что поддерживали Ганноверскую династию, и не горевшие особым желанием воевать против своих же соплеменников. Имена Камерона и Макдональда приводили их в трепет, они знали, что эти бесстрашные вожди бунтовщиков особо беспощадны к шотландцам, надевшим красный мундир. — Что это вы остановились? — спросил Ранальд Маклауд. Как и у его отца, лицо Ранальда было грубоватым, с квадратной челюстью. Разговаривая с английскими офицерами, Ранальд не скрывал своего насмешливого презрение к ним. — Что вы там увидели? Привидение? Кое-кто из шотландцев усмехнулся, но большинство при упоминании о привидениях лишь поежились. Луна только всходила, вокруг было темно хоть глаз выколи — лишь снег на земле немного отсвечивал в ее слабых лучах. На деревьях же снега не было — дневное солнце успело его растопить, и сейчас лес, окружавший отряд, казался сплошной черной стеной. За этой стеной могло скрываться что угодно… Шедшие впереди несли фонари, но их света хватало лишь на то, чтобы различать на несколько футов вперед петляющую дорогу. Остальным же ничего не оставалось, как слепо следовать за ведущими в надежде на то, что те все-таки не приведут их к краю какого-нибудь обрыва. — Мы приближаемся к развилке, а дальше — Лох-Моу, — громко, чтобы его слышал каждый, произнес Блэкни. — Предлагаю разделиться на две колонны и атаковать Моу-Холл с двух сторон. — Хорошо, — кивнул Маклауд. — Бейте в барабаны, ребята, чтобы все слышали — мы идем! — Пусть лучше каждый проверит оружие, — фыркнул Блэкни, — у всех ли заряжено, не отсырел ли порох… Команда полковника была бесполезной, ибо среди солдат не было ни одного, кто не проверил бы перед этим выходом свое оружие раз по десять. Можно еще идти в бой оборванным, голодным, но не позаботиться об оружии означало верную гибель. Впереди послышался какой-то слабый звук — человек или зверь? Пятьсот человек тут же как по команде замерли, вглядываясь и вслушиваясь в темноту. Звук повторился, явно слышался человеческий голос… — Бунтовщики! Полный лес бунтовщиков — на деревьях, в кустах! — Прямо на них выскочил какой-то капрал — очевидно, один из разведчиков, которых они послали вперед — без шлема, волосы растрепаны, глаза горят безумным огнем. — Это засада! Ряды англичан невольно сомкнулись плотнее, руки потянулись к оружию. — Сколько их? — накинулся Блэкни на разведчика. — Десять, сто, тысяча? Куда вы смотрели, капрал?! — Не знаю сколько, сэр, возникли словно из ничего. Они уже успели зарубить Якобса, зарубили бы и меня — чудом спасся! Воздух вокруг наполнился пистолетной пальбой и воинственными криками. Выскакивая из-за кустов, спрыгивая с деревьев, на англичан вдруг обрушилась, казалось, целая армия вооруженных до зубов бунтовщиков. Знать бы незадачливым воякам, что напавших на самом деле не так уж и много — всего лишь небольшой отряд с Робби Фаркарсоном во главе! Но, подняв ужасный шум и пальбу, выкрикивая команды несуществующим соратникам, кучке людей удалось парализовать целую армию. — Боже праведный! — вскричал «капрал», бывший на самом деле не кем иным, как Джеми Фаркарсоном, переодетым в мундир, снятый с убитого им настоящего разведчика-капрала. — Это сам Лохел! Они поджидали нас! Хотели заманить в нашу же ловушку! В нескольких дюймах от ноги Блэкни просвистело мушкетное ядро, попав в горло одному из пехотинцев. Зашатавшись и обливая товарищей кровью, он упал. В рядах англичан начапась паника. — Поворачивайте назад! — командовал полковник. — Поворачивайте назад! Не давайте им зайти к нам с тыла! — Поворачивайте назад! — подхватил Робби. — Бегите, идиоты, до самого Инвернесса! — И несуществующая армия погнала англичан назад. Хитрость была придумана близнецами скорее от отчаяния — они отлично понимали, что гнать англичан таким образом им удастся разве что до ближайшего поворота дороги — рано или поздно полковник поймет, что испугался горстки людей. Однако это даст Энни хоть какое-то преимущество во времени… — Ушли? — переспросила Энни. — Что значит ушли? — Ушли значит ушли, — рассмеялся Джеми. — Один из наших преследовал их до главной дороги — говорит, что эти идиоты бежали без оглядки, словно за ними тысяча чертей гналась! Энни оглядела дорогу. Ничего не видно, ничего не слышно. Лишь луна, льющая мистический свет на величественные горные вершины, и черная стена леса, почти сливающаяся с ночным небом… — Ну, ушли — и слава Богу! — облегченно вздохнула Энни, и тут же до ее слуха донесся стук копыт. Англичане возвращались, но не со стороны Инвернесса, а со стороны болота. — Они не ушли! — воскликнула она. — Эти мерзавцы обошли нас с тыла! — Должно быть, — прошептал Робби, — Блэкни разбил свои войска на два отряда, и это подкрепление. Всем в кусты! — Робби, — тревожно произнес Джеми, — у нас не осталось пороха. Уйдем лучше в лес, подальше — авось не заметят. Но было уже поздно — через мгновение они уже были окружены со всех сторон многочисленными всадниками. Энни машинально потянулась было к оружию, но, к величайшему облегчению, узнала в командире отряда златокудрого Макгиливрея. — Мы услышали стрельбу, — сказал он, — увидели бегущих англичан… Поспешили на помощь, но, похоже, бой уже закончился. Что здесь было? Лорд Джордж вернулся? — Нет, — улыбнулась Энни, — это всего лишь мы… Я и кузены… — А где принц? — Господи! — вырвалось у Энни. Она уже успела забыть, что Дуглас велел ей опасаться молодого англичанина, вызвавшегося проводить Чарльза в горы. Объяснив Джону в двух словах, в чем дело, Энни, яростно пришпорив коня, рванула обратно в Моу-Холл — но на перекрестке встретилась с самим его высочеством, бледным как смерть, но, слава Богу, невредимым. Рядом с конем принца шла лошадь Роберта Харди, безжизненное тело ее хозяина было перекинуто через седло. — Что случилось? — спросила Энни. — Этот бравый малый подставил себя под пулю, предназначавшуюся мне. — Голос Чарльза впервые за много дней был необычно серьезен. — Пусть его душа примет особую благодарность от недостойного принца. Энни помолчала из почтения перед памятью верного слуги. — Леди Кэтрин тоже пришлось поучаствовать в схватке, — произнес Чарльз, предваряя расспросы Энни. — Она ранена в руку, но, надеюсь, не серьезно. Ее брат… За спиной принца ехал Дэмиен Эшбрук, державший на руках бледную как смерть сестру. Энни отвернулась, не в силах смотреть. Ее тошнило, и она наверняка упала бы с коня, если бы не сильные руки Макгиливрея. Его высочество вкратце рассказал, как они, достигнув пещеры, где, как полагали, будут в безопасности, обнаружили, что в их рядах находится вражеский агент; как верный Харди спас его августейшую персону ценой собственной жизни, и как Дэмиен Эшбрук в жестокой борьбе с Питерсом сумел-таки сбросить подлеца с высочайшего утеса. — С тобой все в порядке, крошка? — настороженно спросил ее Джон. Тошнота подступала к горлу Энни все сильнее и сильнее — очевидно, сказывалось нервное напряжение последних дней. Перед глазами вдруг все поплыло, легким катастрофически не хватало воздуха. Потом вдруг страшный удар в живот и странное липкое ощущение в паху. Энни посмотрела на свои брюки. Они были все в крови. Что было дальше, Энни не помнила — она словно провалилась в какую-то черную пустоту. Глава 21 Моу-Холл почти мгновенно превратился в укрепленную крепость. Из каждого окна торчали ружейные дула. Патрули Макгиливрея ежечасно прочесывали равнину, дорогу, горные склоны. Вокруг дома по ночам горели костры, чтобы создать впечатление большого военного лагеря. Лорд Джордж Мюррей со своими людьми появился на рассвете. Рассказ о том, как горстка людей повернула назад целую армию, весьма его позабавил. На этот раз лорд Джордж обошелся без споров с его высочеством — тот просто без лишних слов отослал его с тремя тысячами людей в Каллоден-Хаус, сославшись на то, что там-де лорд будет в большей безопасности, чем в Моу-Холле. Когда войска лорда снова покидали Моу-Холл, им уже не махала рукой с холма прекрасная амазонка. Унылый зимний день, превращавшийся в серые сумерки, был так не похож на ясное, солнечное утро… Энни разбудили голоса. Один из них явно принадлежал Дрене — служанка почему-то плакала. Другой же был мужской, очень знакомый… — Кажется, очнулась, — произнес мужчина. Голос этот заставил Энни разомкнуть свинцовые веки. — Да, очнулась, — подтвердил Джон, наклоняясь над кроватью и вглядываясь в ее лицо. — Прекрати реветь, Дрена, и приведи врача. «Врача? Зачем? Кому?» — Д-джон? Это ты, Джон?.. — Я, крошка, я. Я здесь. На Джона было страшно смотреть — грива всклокочена, ввалившиеся щеки обросли щетиной, глаза красны, как кровь. Энни попыталась облизнуть запекшиеся губы, но не было слюны. Джон, заметив это, приложил к ее губам влажное полотенце. — Молчи, Энни, тебе еще нельзя разговаривать. Напрягая память, Энни попыталась вспомнить, что же с ней произошло. Кажется, Джон почему-то ударил ее в живот… — Почему ты ударил меня? — удивленно прошептала она. — Ударил? Я не бил тебя, крошка. И никто не бил. Сначала ты закричала, потом согнулась пополам… Потом я увидел эту кровь… — Он опустил глаза, давая понять, что стесняется говорить о таких неприличных вещах. — Короче, я внес тебя в дом, и очнулась ты только сейчас. — Только сейчас? Сколько же прошло времени? — Четыре дня. Или… — Он задумался, считая. — Ну да, четыре. — И все эти четыре дня, — горячо подхватила Дейдра Маккейл, стоявшая за спиной Джона, — он не отходил от твоей кровати. — Я умираю? — прошептала Энни. — С ума сошла? — нахмурился Джон. — Я, конечно, не врач, но, насколько могу судить, жизни твоей ничто не угрожает. Но, пожалуй, все-таки лучше, чтобы врач тебя посмотрел. Он сейчас в комнате Кэтрин. Дрена, скажи ему, чтобы, когда освободится… — Да что произошло, в конце концов? — разозлилась Энни. Джон нежно взял ее руку и успокаивающе погладил. — У тебя был выкидыш, — упавшим голосом произнес он. — Выкидыш? — Удивлению Энни не было предела. — Но я же не была… — Как оказалось, была. На третьем месяце, если только врач определил правильно. В одно мгновение весь мир для Энни погрузился в черную пустоту. Два месяца…. Два месяца назад были сражение под Фалкирком и та ночь, в которую она в последний раз виделась с Ангусом. И все эти два месяца она лихо скакала на коне, мерзла и мокла под снегом и дождем… Неудивительно, что все так закончилось… Энни вдруг ясно осознала, что она лежит на кровати Ангуса. Ей хотелось уткнуться в подушку, грызть ее зубами, отвернуться к стене и никогда уж больше не смотреть на этот мерзкий, несправедливый мир… — Что-то доктор долго не идет, — забеспокоилась Дейдра. — Когда он придет, Джон, тебе придется уйти… — Нет! — в отчаянии вскрикнула Энни, не отворачиваясь от стены. — Не надо! Не уходи, Джон! — Доктор должен тебя осмотреть. Как только он закончит, я тут же вернусь, — уверил ее он. — Ангус, — прошептала Энни сквозь душившие ее слезы, — прости меня, Ангус! Я не знала… Джон нежно погладил ее по волосам. Энни наконец обернулась. Над ней стоял врач. — Препоручаю тебя заботам доктора. — Джон поднялся. — Он даст тебе лекарство, ты заснешь, а когда проснешься, я снова буду рядом… — Ты не уйдешь, Джон? — Я буду рядом до тех пор, пока я тебе нужен, — пообещал он. Ангус потер слипающиеся глаза, борясь со сном. Он не знал, сколько сейчас времени — кажется, четвертый час ночи… Всю ночь Ангус проработал при свете единственной свечи, выписывая из различных документов всякого рода цифры, названия полков, имена командиров, количество вооружения и тому подобные вещи. С кем он теперь все это перешлет, Ангус не знал: раньше роль связного играла Адриенна де Буль, теперь же она далеко отсюда… Ангус квартировал сейчас в том же доме, что и до позорного поражения англичан под Фалкирком. Уоршем по-прежнему был его соседом, и Адриенна часто навещала его, с большим риском для Ангуса и для себя перенося бумаги под корсетом. Эдинбург превратился в огромный гарнизон. Солдат на улицах было едва ли не больше, чем самих горожан. Все вокруг были недовольны всем — мерзкой погодой, бездеятельностью, позором поражения под Фалкирком. Каждый день кого-то вешали, едва ли не каждый час кого-то секли. С наступлением темноты начинался комендантский час — любого, встретившегося в это время на улице, военного или штатского, хватали, не разбираясь. Возвращение Ангуса почти не вызвало эксцессов: не он один из освобожденных якобитами пленных вернулся в свой полк. Ему, правда, был учинен часовой допрос о том, что он делал в плену, но, к счастью, никаких «грехов» этот допрос не выявил. Председательствовал на допросе взбалмошный герцог Камберленд; помимо него, присутствовали Гарнер, Уоршем, Блэкни — тогда он еще не был отослан в Инвернесс — и Хоули, но на последнего, сидевшего в дальнем углу, никто почти не обращал внимания — очевидно, были не в силах простить ему позорного поражения под Фалкирком. Герцог Камберленд был круглолицым, заплывшим жиром, несмотря на молодой возраст — через месяц ему должно было исполниться двадцать пять, — человеком, провоевавшим пять лет на континенте и стяжавшим там себе славу многочисленными победами. Больше всего этот прямолинейный вояка уважал порядок, дисциплину и логику. У якобитов, по мнению герцога, отсутствовали все эти незаменимые качества. — Признаюсь, господа, я в растерянности, — произнес он, оглядев каждого из офицеров в отдельности. — Мои советники всякий раз заверяют меня, что наши противники — необученные, недисциплинированные и полубезоружные дикари. Как вышло, что этот сброд сумел одержать столь сокрушительную победу над одним из самых блестящих моих генералов? — Герцог с сарказмом посмотрел на Хоули. — Почему им каждый раз удается уйти от нас? Знающие люди говорили мне, что горы непроходимы, тем не менее самозванцу каким-то немыслимым образом удалось их перейти, да еще в сложнейших погодных условиях! Мне докладывали, что между Блэром и Инвернессом нет места, где можно было бы разместить военный лагерь, разве что человек пятьсот, а лорд Джордж неожиданно выныривает там с тремя тысячами конницы! — Лорд Джордж знает эти места вдоль и поперек, сэр, — возразил кто-то, — это его земли, он там родился… — Ну а мои земли, — вскипел Камберленд, — вся Англия, Шотландия и Уэллс! Я одержу победу над этими шотландцами, даже если на это понадобится десять лет! Вам, сэр, — взгляд его жабьих глаз устремился на Ангуса, — лорд Джордж Мюррей, кажется, приходится родственником? — Он мой кузен. — Так вот, не знаю, известно ли вам, сэр, что этот ваш кузен и ваша очаровательная жена, кажется, неплохо спелись! Ангус похолодел, хотя и постарался соблюдать спокойствие. Против обвинений, что Энни была в числе повстанцев в Инвернессе и Абердине, у него был достаточно сильный козырь — поддельные письма, но слишком многие из бывших пленных англичан видели ее в бою под Фалкирком… — Осмелюсь заявить, ваша светлость, — проговорил он, — что вы, должно быть, что-то напутали. Насколько мне известно, моя жена незнакома с лордом Джорджем — разве что они встречались на официальных приемах… — Не знаю, — Камберленд лукаво прищурил глазки, — как насчет вашей супруги, но самим вам, полагаю, приходилось общаться с лордом не только на светских приемах. Вы, ведь, кажется, имеете свободный доступ в якобитский лагерь? — Да, принц гарантировал мне свободу передвижения, — Ангус откинулся на стуле, стараясь держаться непринужденно, — чтобы я имел возможность общаться иногда с женой. Не скрою, общался я и кое с кем из вождей якобитов, но, полагаю, находиться с ними в одной комнате — не преступление, если при этом не разделяешь их политических симпатий. Кое-кто из них позволял себе иногда весьма неосторожные высказывания, но это уж на их совести. — Да, эти мерзавцы порой, к нашему счастью, невоздержанны на язык, — включился в разговор Гарнер, — и выбалтывают то, что я на их месте скрывал бы. Так, например, просочилась информация о том, что бунтовщикам удалось скопить большое количество оружия в замке Коргарф. Взять его означало бы нанести чувствительный удар по этой швали, что я лично и собираюсь сделать в ближайшее время, джентльмены. Думаю, вы одобрите мой план, ваша светлость. — Гарнер поднял бокал, глядя на Ангуса. — Ваше здоровье, сэр! — Одобряю, — кивнул Камберленд. — Нам нужна блестящая победа. Хватит уже унизительных поражений! Ваше здоровье, лорд Макинтош, — он отсалютовал Ангусу бокалом, — но, если бы я был подозрительным человеком, я бы все-таки поинтересовался, что заставило вас оставить общество вашей очаровательной супруги и вернуться к нам. Ангус покосился на герцога с безупречно выдержанной, холодной усмешкой, словно напрочь отметающей нелепое предположение о том, что тот, в чьих жилах течет благородная кровь двадцати двух поколений аристократов, может сотрудничать с каким-то якобитским отребьем. — Все очень просто, сэр! Я трезво смотрю на вещи и понимаю, что ваша победа над бунтовщиками — лишь вопрос времени. А я всегда с теми, кто побеждает. — А как вы объясните поведение вашей жены? — Не следует принимать его всерьез, ваша светлость. Женское легкомыслие заставляет ее играть в игры с сомнительным вкусом, но, еще раз подчеркиваю, для нее это всего лишь игра. Уверен, что эта блажь вскоре пройдет, и она вернется к своему вышиванию и чтению любовных романов, как и положено женщине. — Не кажется ли вам, сэр, — снова прищурился герцог, — что игры вашей благоверной зашли слишком далеко? По нашим сведениям, в бою под Фалкирком она принимала самое активное участие… — Мне и самому приходилось слышать легенды о рыжей амазонке во главе повстанцев, но стоит ли нам, солидным людям, верить в эти сказки? Не логичнее ли было бы предположить, что все это выдумано — и плохо, на мой вкус, выдумано! — бунтовщиками в расчете напугать легковерных? Я был со своей женой накануне фалкиркского боя. Могу уверить, что, пока он длился, она сидела с женами других якобитских вождей, разряженная в шелка и болтая о всякой ерунде! Не лучше ли верить надежным свидетельствам, нежели слухам? С минуту Камберленд пристально изучал Ангуса, и тот сидел ни жив ни мертв. От того, чему поверит сейчас герцог — ему или показаниям нескольких офицеров, побывавших в якобитском плену, — зависела его судьба. Надежду вселяло то, что показания эти были весьма противоречивыми и давали столь расплывчатые описания рыжей амазонки, что Ангусу самому было трудно узнать в них свою жену. То, что о наличии якобитского арсенала в замке Коргарф стало известно англичанам, не очень его огорчало — как поведал ему Камерон, ружья на самом деле там были плоховаты, а пушки разнокалиберные, что с этим складом, пожалуй, было больше мороки, чем пользы. Пусть уж лучше англичане атакуют его, чем какой-нибудь более важный объект! После поражения под Фалкирком, когда все лондонские газеты в красках расписывали, как Хоули бежал с поля боя с салфеткой, заткнутой за воротник, генералу, разумеется, нужно было чем-то компенсировать позор. В конце концов ему это удалось. Блестящая операция по взятию замка Коргарф была расценена в Лондоне как триумф. Через неделю после этого Ангус, в чьей лояльности британской короне уже вроде бы перестали сомневаться, стоял на борту «Розы Темзы», направляясь в форт Джордж в числе войск, посылаемых на помощь Лудуну. Ангус снова протер слипающиеся глаза. В пути корабль застигла жестокая буря, и в порт он пришел разбитым и потрепанным — лишь затем, чтобы узнать, что за час до этого Лудун принял решение покинуть город. Гарнизон было решено перенести в Истер-Росс, находившийся под контролем Маклауда и сравнительно лояльный по отношению к Ганноверской монархии. Лорд Джордж вошел в Инвернесс и занял форт Джордж без единого выстрела. И вот сейчас Ангус сидел в Истер-Россе, в старом домишке, трясущемся при малейшем порыве ветра, от которого по иронии судьбы до Моу-Холла было всего двести миль, но… По примеру Камберленда Лудун ввел в городе комендантский час, и высовываться из дома с наступлением темноты было небезопасно. Церемониться никто бы не стал: выход из дома в ночное время — подозрение в попытке дезертировать — смертная казнь через повешение… Часы пробили полчетвертого, и Ангус отложил перо. Ему хотелось написать еще одно письмо — Энни, хотелось сказать ей так много, но пальцы его устали уже настолько, что почерк стал неразборчивым, спина затекла, голова казалась чугунной. — Спать! — вслух произнес он. — «Какие сны в том смертном сне приснятся…» — «Когда покров земного чувства снят…» Ангуса передернуло. Голос, отвечавший ему, явно не померещился ему — он был реальным… Или от постоянных бессонниц у него уже начались галлюцинации? Ангус обернулся. Перед ним, сверкая, словно призрак, глазами из темноты, стоял Джон Макгиливрей. — Джон? Как ты сюда попал? — Мне приходилось проникать и в более труднодоступные места, — усмехнулся тот. — И давно ты здесь вот так стоишь молча? — Довольно давно. «Джон не иначе как сошел с ума, если решил явиться ко мне в такой час — город кишит патрулями! Или… или у него есть на то веская причина». — С Энни все в порядке? — напрягся Ангус. — Более или менее, — уклончиво ответил тот. — Она в Моу-Холле. — Джон покосился на кружку на столе Ангуса. — Это у тебя грог? Можно отхлебнуть глоток? Замерз как собака! Еле перелез через эту чертову городскую стену — старею, что ли… Вообще-то сначала вместо меня хотел пойти Эниас… — А почему пошел ты? Джон отхлебнул глоток из кружки Ангуса. — Эниас еще в день твоей свадьбы поклялся набить тебе морду. Он слишком горяч — мог бы и впрямь не сдержаться. — Джон замолчал. — Надеюсь, ты все-таки скажешь, зачем пожаловал? — спросил Ангус. — Сегодня подходящая ночь — сильный туман, — отрешенно ответил Джон. — Подходящая для чего? — Для лорда Джорджа, чтобы сосредоточить вокруг города флот. Он собирается атаковать Истер-Росс? — Да. И мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь из наших, не зная, кто ты, всадил в тебя пулю за твой красный мундир… — Понятно. Значит, мне снова предстоит стать вашим «пленником»? — На берегу реки нас ждет лодка, а на другом берегу — пара запряженных лошадей. — А если нас поймают? Я, знаешь ли, по-прежнему у них на подозрении! Если я не явлюсь на перекличку… — Боишься, что я пристрелю тебя? — усмехнулся Джон. — Не бойся, я не такой идиот, как ты думаешь. Я довезу тебя и туда, и обратно в целости и сохранности. Джон шагнул ближе к свету, и Ангус был поражен, как изменилось его лицо с тех пор, как они виделись в последний раз: ввалившиеся щеки небриты, под воспаленными глазами — черные круги. В памяти Ангуса всплыл день его свадьбы, когда Джон стоял в дальнем углу собора, катая на скулах желваки и скрежеща зубами от бессильной злобы. И еще один эпизод, когда Ангус как последний идиот, рванув перед Джоном рубаху, заявил, что тот может стрелять в него… — Это имеет какое-то отношение к Энни? — спросил Ангус. — Это она тебя просила прийти ко мне? Черные глаза Джона сузились. — Нет, Энни не знает, что я здесь. Она вообще сейчас, похоже, соображает с трудом. Уже неделю не ест, почти все время молчит, а когда говорит, то большей частью какую-то невнятицу. Все время в постели, но и спать почти не спит. Она боится, что ты, когда узнаешь, не простишь ей этого… — Чего не прощу? Ничего не понимаю! Джон опустил голову. — Что она не сберегла твоего ребенка, — чуть слышно произнес он. Ангус похолодел. Ему казалось, что весь мир погрузился во тьму, что почва уходит у него из-под ног… — Энни была… — прошептал он. — Да, — грустно кивнул Макгиливрей. — И ты ей теперь очень нужен. Она должна знать, что ты ни в чем ее не винишь, не держишь на нее зла. — Он помолчал. — И я сам должен знать, что ты ее прощаешь, иначе, — глаза Джона снова сузились, — я придушу тебя собственными руками! Ангус почти его не слышал. Голова его гудела и раскалывалась, разум отказывался что-либо воспринимать. У них с Энни мог быть ребенок, и… Нет, он должен увидеть ее, сказать, что любит и ни в чем не винит… Он должен попытаться встретиться с ней, даже если это грозит ему смертью! Ангус посмотрел в глаза Макгиливрею. Теперь он понял, почему тот пришел к нему сам, не доверяя Эниасу… — Ты должен видеть ее, — сказал Джон, словно повторяя мысли Ангуса. — Это займет у тебя день, от силы два. Твой Лудун не успеет и заметить. Энни медленно разлепила глаза, с трудом соображая, где она и что с ней. В первое мгновение она вскрикнула от ужаса — ей показалось, что голова ее лежит в луже крови. Но уже в следующее мгновение она успела сообразить, что это всего лишь ее собственные рыжие волосы, разметавшиеся по подушке. Ужас, однако, не проходил, как и тупая боль внизу живота. Все, чего ей сейчас хотелось, — это снова заснуть, заснуть навсегда, но это было невозможно: организм ее пока был жив. Энни вдруг почувствовала, что над ней кто-то склонился. Перед глазами все плыло, она не различала лица склонившегося над ней человека, конечно же, это Джон, кто же еще? Он никуда не уходил, он все время был здесь… — Джон? — прошептала она. «Что-то он не похож на себя… Глаза серые, а не карие, длинные волосы по плечам, но не белокурые, а каштановые…» — Ангус?! — удивленно пробормотала она. — Ты предпочла бы видеть Джона? — усмехнулся тот. Энни хотелось сказать: «Нет, только тебя!» — но Ангус не дал ей возможности ответить, крепко прижимая ее к себе и целуя так, что у Энни остановилось дыхание. Джон вышел, понимая, что супругов сейчас нужно оставить одних, что он ведет себя почти неприлично, присутствуя при их поцелуе. Голова его гудела от бессонных ночей, ноги подкашивались. — Ты молодец, Джон, что съездил за Ангусом. Энни он теперь очень нужен. Джон поднял глаза, словно очнулся от забытья. Перед ним стояла Дейдра Маккейл. Она наверняка видела, как он подсматривал за встречей супругов, но Джон чувствовал себя таким уставшим, что ему уже было все равно. — Если меня будут спрашивать, Дейдра, — произнес он, направляясь в свою комнату, — я уехал в Клунас. — Понятно, — кивнула та. — И долго ты там пробудешь? — Как получится, крошка, — устало проговорил он, — как получится. Глава 22 Александру Камерону пришлось нарушить свое обещание вернуться в Моу-Холл через неделю — он отсутствовал более двух. Форт Огастес был взят после двухдневной осады, когда его пороховой арсенал взлетел на воздух от меткого выстрела одного из орудий графа Фандуччи. Форт Уильям оказался более стойким, но в конце концов пал и он, и хваленым войскам лорда Лудуна пришлось бежать из Истер-Росса в горы Скай, преследуемым бравыми отрядами герцога Пертского. Снова якобитами было захвачено большое количество пленных — и снова отпущено под клятву, несмотря на то что принц отлично понимал, что мало кто из них ее сдержит. В лагере Камберленда же с пленными не обращались столь гуманно — им приходилось терпеть побои, голод, отсутствие медицинской помощи… Многих казнили без суда и следствия, многих ссылали на галеры. Принца Фридриха Гессенского, чьи пять тысяч солдат были присланы на помощь Камберленду, возмущало такое отношение к пленным. Принц был немец и больше всего на свете ценил европейскую цивилизованность. Когда он заявил Камберленду, что не станет воевать рядом с тем, кто так бесчеловечно обращается с собственными подчиненными, не говоря уже о пленных, ответом была казнь еще троих, пойманных при попытке дезертировать. Принц Фридрих отвел свои войска в Питлочри и отказался возвращаться к Камберленду, несмотря на многочисленные депеши последнего. Март уже сменился апрелем, а особого оживления ни в том, ни в другом лагере не наблюдалось. Принц Чарльз по-прежнему страдал от простуды и, отчаявшись ее вылечить, решил ее просто игнорировать — устраивал охоты, балы, ездил с визитами в Драммур-Хаус к леди Драммур и принимал ее в Моу-Холле. Ангус за это время смог побывать дома еще четыре раза. Энни каждый раз просила его остаться, но он снова уезжал. В первые два раза между супругами не было физической близости. Ангус боялся, что после выкидыша он может травмировать Энни — физически или душевно. В третий раз оба уже чувствовали, что душевную травму скорее может нанести воздержание. В четвертый оба уже не смогли сдержать себя. — Понимаю, — сказала Энни мужу, прощаясь, — ничего не поделаешь, его высочеству нужны твои услуги… — Похоже, — улыбнулся он, — со времени Фалкиркаты уже успела разочароваться в его высочестве! Энни задумалась. — Да, пожалуй, — проговорила она через минуту, — в нем — может быть, в Лохеле, не в лорде Драммонде или во всех этих простых людях, которые готовы до последней капли крови защитить свою родину… — Ты помнишь свое обещание? — неожиданно спросил Ангус. Энни закусила губу. — Какое? — Что, когда прекратится вся эта заварушка, ты раз и навсегда оставишь все эти фокусы — уезжать из дома посреди ночи, участвовать в сражениях… — Да в общем-то когда заварушка кончится, мне, пожалуй, и впрямь ни к чему будет уезжать тайком из дома. Так что это обещание сдержать будет легко. А что до того, чтобы не участвовать в сражениях, когда сражений нет, так это еще проще. Видишь, — Энни улыбнулась в ответ мужу, — какая я послушная жена, как со мной на самом деле просто? — На самом-то деле с тобой не так уж просто. Ты способна на все, что угодно. Какая женщина, например, еще способна с пятнадцатью мужиками отразить целую армию в полторы тысячи человек? — Это не я, это Робби с Джеми. Я при сем не присутствовала. — Но послала их ты! — А куда мне было деваться? Я защищала свой дом, у меня не было выбора. Как не было выбора и у тебя, когда ты польстился на сделку, предложенную тебе Форбсом. Лишь произнеся эти слова, Энни поняла, что сболтнула лишнее. Повисла долгая, напряженная пауза. — Стало быть, — со злобой проговорил наконец Ангус, — Джон все-таки проболтался! — Это не он. — А кто? — удивился Ангус. — Дуглас, племянник Форбса. Разумеется, он хотел как лучше, думал, что мне приятно будет узнать, как благородно поступил мой муж, пожертвовав столь многим ради жены и соплеменников. Но, честно говоря, когда я об этом узнала… Счастье твое, что тебя рядом не было, а то я, пожалуй, дала бы тебе пощечину — не столько за сам этот твой поступок, сколько за то, что ты скрыл его от меня. — А что бы ты сделала, — прищурился он, — если бы я тебе сказал? Энни заключила его в объятия. — Вот что бы я сделала, — проговорила она. — Любила бы тебя крепко-крепко, много раз… — А потом? — А потом дала бы пощечину! — Вот ты, оказывается, какая! — Ангус помолчал. — Что ж, — задумчиво произнес он через минуту, — если уж тебе, как я вижу, известен этот мой секрет, то — была не была — открою еще один… — Какой? — не поняла Энни. — Да в общем-то связанный с первым. — Давай, — усмехнулась она, — выкладывай… Но тут уютную тишину спальни нарушил ужасный грохот за окном — даже посуда в буфете зазвенела. Поспешив к окну, Ангус раздвинул тяжелые гардины, ожидая увидеть грозовые тучи, вспышки молний, но вместо них по глазам его резанула ослепительная синева безоблачного апрельского неба. — Черт побери, — Ангус хлопнул себя по лбу, — совсем забыл: Эниас говорил, что сегодня они собираются попытаться взорвать форт Джордж. Насколько мне известно, пороховой склад дураки англичане набили до отказа, а добровольцы на то, чтобы подпустить туда «петуха», всегда найдутся. Многим, слишком многим приходилось не раз «посещать» сие «гостеприимное» заведение. Ферчару, если не ошибаюсь, тоже несколько раз приходилось там сидеть? Ангус обернулся, но Энни уже спала. Полюбовавшись немного на ее восхитительную наготу, Ангус накрыл ее одеялом и сам нырнул под него. Как раз в этот момент окрестности потряс новый взрыв. В тот самый день, когда форт Джордж взлетел на воздух, Инвернесса достигли тревожные вести: армия Камберленда приближается к городу. Фактически Камберленд уже пересек реку Спей, прорвав оборону отрядов лорда Джорджа в трех местах. Новость была как нельзя некстати — у принца на тот момент в Инвернессе было всего от силы тысяча человек, прочие же либо укрепляли позиции в других местах, либо искали где-нибудь пополнения провианта. Очевидно, именно постоянная нехватка пищи была причиной того, что Мюррей, проявлявший себя на протяжении всей компании как талантливый полководец, заболел и был заменен Джоном Хэем, мало что смыслившим в военном деле — достаточно упомянуть, что однажды, перезаряжая пистолет, Хэй умудрился отстрелить себе большой палец ноги. Добычей провианта он командовал еще бездарнее — посылал людей в те деревни, которые уже успели отдать все, что можно. В результате подводы возвращались такими же пустыми или не возвращались вовсе. Однажды, впрочем, один из таких отрядов, посланных за провиантом (прошел слух, что по дороге должны пройти английские подводы), вместо таковых увидел целую армию красных мундиров, марширующих плечом к плечу. К ночи 14 апреля англичане уже разбили лагерь в месте, откуда до Инвернесса было всего полдня ходу. Все это произошло так быстро, что якобиты на рассвете следующего дня были вынуждены двинуться в Инвернесс. Кэтрин Камерон и Дейдру Маккейл ради безопасности решено было отправить а Ахнакарри. Прощаясь с Кэтрин и Дейдрой на перекрестке, Энни долго махала им вслед, зная, что часто будет вспоминать о них с благодарностью, ей было бы гораздо труднее пережить свое горе, если бы не моральная поддержка этих мужественных женщин. — Мне жаль их, — сказала она Эниасу на обратной дороге в Моу-Холл. — До этого Ахнакарри новости доходят неделями. — Я бы посоветовал и тебе переждать пока в пещере, — проворчал Эниас, — но боюсь, что ты не послушаешься. — В пещере? — От неожиданности Энни так натянула поводья коня, что тот вынужден был остановиться. — Что я там забыла? — Черт побери, Энни, — взорвался Эниас, — армия Камберленда всего в дне похода от Инвернесса! Через Моу-Холл они наверняка будут проходить — он как раз на самой дороге… — Я буду там, — проговорила она сквозь зубы, — где будут люди моего клана! Эниас протянул руку и погладил ее по голове: — Энни, ты же знаешь, что Макгиливрей шкуру с меня спустит, если узнает, что ты снова участвовала в сражении! — Джона здесь нет, — упрямилась Энни. — Он здесь, Вернулся вчера с молодой женой. Да что я говорю — вот же он, красавец! Энни посмотрела туда, куда указывал Эниас. Группа людей, поджидавших их у крыльца Моу-Холла, была довольно многочисленной, но Джон сразу бросался в глаза — он был на голову выше любого. Энни спешилась, и слуга принял у нее поводья. Джон многозначительно посмотрел на своих людей, и те понимающе почтительно отошли в сторону. Энни не видела Джона с той самой ночи, когда он привез из Истер-Росса Ангуса. Она слышала, что он ездил в Клунас, помогал там своему будущему тестю освободить имение от английских солдат… Но о том, что за это время он успел обвенчаться с Элизабет, Энни узнала только сегодня от Эниаса. — Стало быть, женился? — произнесла она, подходя к нему. — Что ж, поздравляю! — Пора, — усмехнулся он. — Честно говоря, пришлось жениться — ее папаша застукал нас на месте преступления. Кстати, спасибо тебе за совет подарить цветы — Элизабет они очень понравились. Энни пристально рассматривала Джона. С тех пор как она видела его в последний раз, он заметно изменился — казался отдохнувшим, держался более непринужденно. Что ж, если Элизабет и впрямь смогла заставить его не думать об Энни, тем лучше для всех… Терять Джона как друга ей не хотелось. Пролежав несколько томительно-долгих дней в депрессии, оплакивая две смерти — своего неродившегося ребенка и верного Харди, — Энни еще лучше поняла, как важна для нее да и для Ангуса дружба Макгиливрея. — Я думаю, из тебя выйдет отличный муж, Джон, — сказала она. — Очень хороший. — Постараюсь, — улыбнулся он. — Не хочешь выпить со мной? — предложила она. — Так сказать, отметить… — Спасибо, крошка, в другой раз. Я здесь лишь затем, чтобы собрать твоих кузенов и остальных мужчин и двинуть в Инвернесс. — Разумеется, я и не подумала. Подожди минутку, я с тобой — только соберу вещички. Она направилась в дом, но Джон окликнул ее: — Энни, извини, но, по-моему, в Инвернессе тебе особо делать нечего. Полагаю, тебе лучше остаться здесь. — Нечего делать? — Голос Энни звучал обиженно. — Разве я не пригожусь в бою — если, конечно, будет бой? — Если будет? Протри глаза, крошка, и ты увидишь, что боя не миновать! — Ничего страшного. iMbr уже дважды побили их малым числом… — Тогда нас в бой вел лорд Джордж. Теперь уже не поведет — принц отстранил его. — Отстранил лорда Джорджа? — Удивлению Энни не было предела. — Он что, с ума сошел?! — До его высочества дошли слухи, что принц Фридрих Гессенский приглашал лорда Джорджа, говорил, что может устроить ему мир с Камберлендом… Чарльз решил, что со стороны лорда Джорджа это предательство… Видимо, все это нашептал ему проклятый О'Салливан. — Этого двуличного ирландца давно пора пристрелить! Если кто предатель — так это он! — Что ж, — усмехнулся Джон, — думаю, за этим дело не станет. Намекни кому-нибудь из тех двух тысяч, что по милости этого идиота морозят сейчас себе задницы в низине Драммуззи, и, уверен, от желающих отбоя не будет. — В низине Драммуззи? Какого черта они там делают? — Поджидают Камберленда. С самого рассвета — хотя, как известно мне от моих людей, на Нерн герцог идти не торопится. — Тем более нам нужно поспешить в Инвернесс! — решительно заявила Энни. — Что хочешь со мной делай, Джон, но я прошла весь этот нелегкий путь не для того, чтобы отсиживаться сейчас дома или в какой-то пещере! Не смей даже предлагать мне это — тем более перед лицом всех этих людей… Как я потом буду смотреть им в глаза? С минуту Джон пристально смотрел на нее. Упрямство Энни — капризно поджатые губы, вскинутый подбородок — казалось ему немного забавным, но Джону сейчас было не до смеха. — Ладно, — кивнул он, — Ангус меня убьет, если узнает, но что с тобой делать?.. — Дай мне пять минут, — бросила она, поднимаясь по ступенькам. — Увы, крошка, могу дать всего одну! Дорога к Инвернессу была переполнена людьми, лошадьми, повозками, груженными домашним скарбом, — большинство местных жителей, прослышав о предстоящем бое, предпочли убраться подальше. Энни снова облачилась в походные штаны и куртку. Единственным украшением были пышное кружевное жабо и манжеты. По бокам — два маленьких пистолета. Рядом с ней, как всегда, ехал Макгиливрей, чуть поодаль — Джиллиз и кузены. Далее — около сотни членов клана с ружьями или боевыми топорами на плечах. Лица всех были суровы. На выезде из города им навстречу попался открытый экипаж, в котором сидели двое. Один был облачен в сутану священника, в другом — точнее, в другой, — Энни узнала леди Драммур. Заметив невестку, она вышла из экипажа и дружески обняла ее. — Благословляю тебя, Энни, — торжественно проговорила леди Драммур. — Она помолчала. — Но мой тебе совет, дочка, — ехала бы ты домой! Не то, — усмехнулась леди Драммур, — будешь иметь дело со мной, а я буду построже твоего Джона! — Построже? Можно подумать, — фыркнула Энни, — я тебя не знаю! Ты и мухи не обидишь! Но похоже, ты сама не спешишь покидать город? — Во-первых, я уже стара, чтобы куда-то бежать, а во-вторых, чего мне бояться? Что со мной сделают? Изнасилуют? Смешно и подумать — кто мной прельстится? Но ты-то, старый идиот, — она покосилась на Ферчара, прятавшегося за спину Робби, — куда намылился? Ты и меча, поди, не удержишь! — Не твое дело! — поморщился тот. — Куда хочу, туда и еду, и не тебе, старая шлюха, меня учить! — Постарайся хотя бы не заснуть во время боя! — фыркнула та. — И закутай уши получше: простудишься — не миновать тебе, дуралею, смерти. Макгиливрей, Макбин и едва ли не все остальные, по очереди подходя к священнику, склоняли головы под благословение. Когда они наконец отъехали, леди Драммур еще долго не спешила садиться в экипаж, глядя им вслед и шепча молитву. Глава 23 На этот раз для штаб-квартиры принца Чарльза был избран Каллоден-Хаус. Получив от своих разведчиков весть, что армия Камберленда разбила лагерь и, судя по всему, в ближайшее время не собирается продвигаться дальше, его высочество решил, что может безбоязненно устроить парад своих войск и показаться перед ними. Несколько тысяч человек, выстроившись рядами, приветствовали воинственную фигуру в небесно-голубом плаще с красной подкладкой, размахивавшую украшенной драгоценными камнями саблей так, словно победа уже была выиграна. У большинства же людей настроение было отнюдь не боевое. Кое-кто, глядя на этот маскарад принца, орал приветствия лишь для проформы, а про себя думал, не изволил ли его высочество повредиться умом. Большинство же вообще почти утратили способность что-либо соображать от голода и холода. Люди жались у костров или рыскали по окрестностям в надежде что-либо отобрать у местных жителей. Несколько палаток, воздвигнутых вокруг Каллоден-Хауса, наполнились вождями кланов, обсуждавшими, хороший ли выбор поля боя сделал его высочество. Низина Драммуззи была абсолютно плоской, без единого деревца — негде даже укрыться от мощной артиллерии Камберленда. Лорд Джордж, пока еще не был отстранен, подыскал было другую местность в нескольких милях западнее — болотистую и холмистую, где горцы чувствовали бы себя в привычной им обстановке, а тяжелым орудиям и привыкшим шагать в ногу солдатам противника передвигаться было бы тяжеловато. Но все попытки лорда переубедить его высочество ни к чему не привели. — Я сдаюсь, господа, — заявил лорд Джордж своим ближайшим соратникам после очередной попытки. — Считайте, что мы уже проиграли. Да хранит нас Бог! Джон снова начал уговаривать Энни вернуться домой — в том, чтобы проводить ночь в холодной, сырой ложбине, не было никакой необходимости, но та наотрез отказалась. Отказалась Энни и от предложения принца отужинать с ним в Каллоден-Хаусе, сославшись на то, что ее долг, как полковника, быть со своими солдатами и поддерживать их дух. Вернуться ее заставила лишь настоятельная просьба Александра Камерона — дескать, неотложные дела требуют ее присутствия. Поскольку приглашение было высказано в официальной форме, Энни решила, что ее, должно быть, зовут на очередное стратегическое совещание. Ругаясь про себя, Энни ехала почти в полной темноте — все небо было затянуто тучами, ни луны, ни звезд. Под копытами хлюпала грязь, ветер раскачивал деревья так, словно задался целью вырвать их с корнем. Единственным, что хоть как-то освещало эту кромешную мглу, были огни костров. Ни пронзительного, берущего задушу гудения волынщиков, ни веселого людского гомона… Какой контраст по сравнению с ночью перед фалкиркским боем! Сопроводив Энни до палатки Камерона, Джон и близнецы почтительно удалились. Войдя, Энни обнаружила полный сбор: Камерон с братьями Лохелом и Арчибальдом, Алуинн Маккейл, лорд Джон Драммонд, лорд Джордж Мюррей — и еще один высокий мужчина, лицо которого показалось Энни странно знакомым. Когда Энни вошла и вместе с ней ворвался холодный воздух, взгляды всех тотчас же оторвались от разложенной на столе карты и устремились на нее. Даже пламя лампы почему-то замигало, словно тоже проявляло любопытство. Лорд Джордж вышел из-за стола к ней навстречу. — Слава Богу, Энни, что мой посыльный разыскал тебя! Надеюсь, мы не оторвали тебя ни от чего важного? — В тоне лорда не было иронии. — Честно говоря, — усмехнулась она, — я была занята исключительно тем, что пыталась хоть как-то согреться. Не знаю, сочтете ли вы это важным… — Что ж, — лорд Джордж улыбнулся в ответ, — может быть, хоть у нас согреешься! Заходи, заходи! Джентльмены, — обратился он к остальным, — у нас найдется, на что присесть леди Энни? — Ничего, я постою… — Энни вдруг запнулась, лишь сейчас узнав последнего из присутствующих: это был ее благоверный собственной персоной… — Понимаю, Энни, — предупредил ее вопросы лорд Джордж, — ты наверняка удивлена, но было бы опасно предупредить тебя заранее — слухи сейчас распространяются быстрее молнии… Ангус, сукин сын, дай жене ущипнуть тебя, чтобы она знала, что ты ей не пригрезился! Поколебавшись с минуту, Ангус вышел на свет. С тех пор как Энни видела его в последний раз, он сильно изменился: под глазами — черные круги, лицо покрылось щетиной, одежда превратилась в такое тряпье, что и нищий бы побрезговал… — Вы отлично выглядите, полковник! — заявил он. — А вы, капитан, выглядите неважно, — в тон ему съязвила Энни. — Что, в войсках его величества перевелись цирюльники? Кое-кто из присутствующих удивленно покосился на Энни — какая наблюдательная она, оказывается, жена: в первую очередь ей должны были броситься в глаза не небритость Ангуса и не неаккуратность его прически, а свежий, еще слегка кровоточивший шрам, тянувшийся от левого уха и скрывавшийся под воротником. — Может быть, все-таки присядешь? — Лорд Джордж предложил ей табурет. Энни устало опустилась на скамью, предчувствуя, что появление Ангуса в якобитском лагере не предвещает ничего хорошего. — Ты в курсе, почему Камберленд не предпринимал сегодня никаких военных действий? — спросил у Энни лорд Джордж. — Знаю, — кивнула она, — сегодня у герцога день рождения. — Да. И в честь этого события он снизошел до того, что соизволил разрешить своим людям погреться денек у костра и поднять стаканчик бренди за его драгоценное здоровье. Эх, черт побери, — лорд Джордж прицокнул языком, — от стаканчика бренди я бы сейчас и сам… Ну да Бог с ним, зависть — нехорошая черта. Как бы то ни было, господа, благодарите Бога, что боя сегодня не было. Более того, его светлость предоставил нам уникальную возможность превратить наше фиаско в победу. Прошу посмотреть сюда, джентльмены и вы, полковник, — Длинный палец лорда указал сначала на один из флажков на карте, обозначавший их теперешнее положение, затем на другой — Нерн. — Что, если мы обогнем вот здесь и ударим им во фланг? Вглядевшись в карту, Энни с удовлетворением отметила про себя, что она начерчена Ангусом — она всегда безошибочно узнавала его руку. — Это было бы неплохо, мой лорд, — проговорила она. — Но это низинные земли и, возможно, затоплены разлившейся по весне рекой. — Но пройти по ним можно? — Сложновато. — Что ж, — улыбнулся лорд, — на войне простых вещей не бывает! Это мой план, господа, и я тешу себя надеждой убедить его высочество. Предлагаю разделиться на две группы — одну мы направим сюда, — палец лорда ткнул в некое место к востоку от Нерн, — другую же — сюда, на запад. Если, с Божьей помощью, все удастся, Камберленду будет некуда отступать, кроме как в море. Возьмем их завтра утром, когда они еще не отойдут от похмелья… — Ночной переход через болотистую местность? — зевнул Лохел. — Увольте, лорд, мои люди и так уже две ночи не спали! Лорд Джордж выпрямился. — Третьего варианта не дано: либо идти туда, несмотря на усталость, либо так и закиснуть в этой чертовой низине Драммуззи. Единственный козырь, который мы можем здесь использовать, — это неожиданность. Мы должны застигнуть противника врасплох, а для этого необходимо выступить ночью. Здесь всего-то расстояние в каких-то двенадцать миль — неужели мы не покроем его часа за четыре? Ангус, ты, кажется, говорил, что орудия их направлены на запад? — Да куда собираются идти, туда и повернули орудия. — Отлично, нападем на них с востока! Алекс? Александр Камерон улыбнулся. Именно благодаря героическим действиям его людей тогда, под Престонпаном, якобиты заставили замолчать вражескую артиллерию. Сотня человек обезвредила батарею из сорока орудий — ценой, увы, многих жизней… — Сколько у них орудий? — Вопрос был обращен к Ангусу. — Десять трехфунтовых и четыре сигнальных. Александр переглянулся с Лохелом. — Возьмем с собой Фандуччи, в прошлый раз он принес нам удачу… — А кого мы оставим с нашей кисейной барышней? — Лорд Джордж многозначительно покосился на Драммонда. — Вы имеете в виду принца? — поморщился тот. — Уж не собираетесь ли вы… — Вы предпочитаете, чтобы он шел вместе с нами? В таком случае, если он провалится по шею в болото, вытаскивать его будете вы! Нет уж, пусть лучше сидит дома!.. И последний вопрос, джентльмены, который нам необходимо решить, — это где взять хороших проводников. В таком тумане, как сегодня, нетрудно и заблудиться… — Возьмите в проводники Макгиливрея и Макбина, — живо откликнулась Энни. — Земли вокруг реки Нерн — их владения, как-никак уж они-то должны знать их вдоль и поперек! Пусть они возглавят первую колонну, а вторую — я с кузенами. Мы родились и выросли здесь, — она показала на карту, — у этой излучины. У Ангуса уже хотело было сорваться с языка возражение, но в последний момент он все-таки сумел сдержаться, вспомнив, что и Энни не стала задавать ему вопросов о его ране. Раз уж Энни взяла на себя роль полковника, супружеские нежности неуместны — тем более на военном совещании… — Что ж, господа, — довольно произнес лорд Джордж, сворачивая карту, — можно считать, что совещание закончено. Благодарю вас и приказываю немедленно готовиться к походу. А уж я подумаю, как преподнести мой план его высочеству так, чтобы он не отвертелся. Вам, Ангус, я хочу выразить особую благодарность — не только от себя, но и от имени всей Шотландии, за вашу помощь и за риск, которому вы подвергали себя. Я дам вам сопровождающих, — он пристально посмотрел на него, — если только вы не желаете остаться… Ангус покачал головой, хотя остаться ему, разумеется, хотелось… Лорд Джордж понимающе кивнул и сделал знак остальным оставить мужа и жену хотя бы на пару минут вдвоем. Едва дождавшись, когда последний человек выйдет из палатки, Ангус бросился к жене и заключил ее в объятия. — Энни, я, помнится, просил тебя, когда вся эта заварушка кончится, не выкидывать больше никаких фокусов. Но война продолжается, так что упрекнуть тебя в нарушении обещаний я не вправе. И все же я прошу тебя: ради Бога, будь осторожна! — А осторожен ли ты сам? — фыркнула Энни. Она покосилась на его шрам. — Где ты успел его заработать? — Мой сегодняшний визит сюда не был запланирован. Ваш часовой, остановивший меня на входе, слишком неаккуратно приставил нож к моему горлу, когда вел в лагерь. — Я думала, ты сейчас в Скай с лордом Лудуном… — Я и был там. Лишь три дня как ушел оттуда. Камберленд издал зверский приказ — хочет поставить шотландские отряды, в том числе и мой, на переднюю линию фронта. Моим людям и так тяжело стрелять в своих соотечественников, а тут еще… Этот мерзавец нарочно подбирает и офицеров без чести и совести — таких как Хоули. Я видел, что они творят — кровь в жилах стынет… Вешают каждого, кто осмелится хоть раз возразить своему командиру, насилуют женщин, жгут дома крестьян, расстреливают их скот ради интереса… Они называют шотландцев варварами, но чья бы корова мычала… Вчера, например, повесили тринадцатилетнего парня, заподозренного — лишь заподозренного, доказательств нет! — в шпионаже. Бедняга болтался минут десять, пока, наконец, не испустил дух, а эти сволочи все это время смотрели и смеялись… — Тогда, — нахмурилась Энни, — может быть, тебе и впрямь не следует возвращаться? Что ты можешь сделать — один против всех? — Принц Фридрих тоже был один против всех. Но разве то, что он отказался воевать против вас, не помогло? Нас мало, Энни, но, кто знает, может быть, общими усилиями нам и удастся отвести дамоклов меч, висящий над Шотландией… Энни не знала, кто такой Дамокл, но решила, раз Ангус его боится, стало быть, человек и впрямь опасный. — Похоже, — проговорила она, — ты не очень-то веришь в нашу победу. — Энни, ты уже успела убедиться, что моя вера в нее гораздо слабее твоей. Твоя же, не в обиду будь сказано, граничит с безрассудством. Я не могу тебя остановить, Энни, и не буду. Об одном прошу: доверься Макгиливрею, он все-таки немного трезвее смотрит на вещи, чем ты. Если он скажет, что бой проигран, не пори горячку. Голос Ангуса и руки его так дрожали, что это пугало Энни. — Хорошо, — кивнула она, — Джону я доверяю. Как он скажет, так и сделаю. Ангус нежно поцеловал ее. Этот поцелуй говорил о многом… — Я должен идти, Энни, — с опущенной головой тихо произнес он. — От моего пребывания в английском лагере вам больше толку. — Обещай мне, — попросила Энни, — что ты будешь остерегаться этого генерала Дамокла. — Крошка, — улыбнулся Ангус, — я буду держаться от него подальше как от чумы! — Подожди, возьми вот это. — Энни протянула мужу белую кокарду — символ Стюартов. — Не грусти, — он снова поцеловал ее, — мы будем вместе так скоро, что ты даже не успеешь почувствовать. Но Энни уже чувствовала разлуку — еще до того как Ангус покинул палатку. Ангус вернулся в Нерн той самой дорогой, по которой должны были пройти якобиты. Часовой, заметив приближающуюся фигуру, взял было его на мушку, но Ангус так резко выкрикнул пароль, что тот сразу же опустил ружье. Ветер успел утихнуть. Фонари, мерцавшие сквозь густой туман, когда Ангус проезжал по улицам гарнизона, казались ему чьими-то глазами, пристально следившими за ним. Улицы эти, как и все в английской армии, были безупречно ровными и тянулись, казалось, в бесконечность. Гарнизон и впрямь был огромным: двенадцать батальонов пехоты, три — кавалерии, артиллерийские подводы, расположившиеся на главной площади перед дворцом, где квартировали Камберленд и еще несколько высших генералов. Имелись также шесть шотландских батальонов — в основном люди из Аргайла, не горевшие желанием стрелять в своих соотечественников. Накануне в честь юбилея герцога были зарезаны несколько быков, и в воздухе еше пахло жареным мясом. Ангус с самого утра ничего не ел — видя, как голодают якобиты и как сама Энни отказывается от всего, кроме тех же сухарей, что и ее солдаты, ему было стыдно набивать себе желудок. Там и здесь раздавался смех — в якобитском же лагере царила полная тишина. Хотя перевалило за полночь, люди все еще толпились у костров. Дворец герцога, стоявший на высоком холме, светился сквозь туман всеми окнами. Камберленд сейчас, возможно, режется в карты в компании каких-нибудь очаровательных дам — любимое занятие герцога, строго-настрого запрещавшего в своих войсках азартные игры и посещение женщинами лагеря. Кое-кто говорил Ангусу, что герцог строит глазки и самой Адриенне де Буль, но Ангус слабо в это верил — иначе бы рядом с ней не было Уоршема. Герцог был все-таки сыном короля и привык к тому, чтобы любое его желание тотчас же исполнялось. Завернув на свою улицу, Ангус спешился и передал поводья подоспевшему солдату. Несчастное животное было все в мыле и в грязи едва ли не по уши — Ангус умудрился покрыть расстояние между двумя лагерями за пару часов. Земля под ногами была настолько вязкой, что Ангусу все время приходилось балансировать, чтобы не упасть. «Черт побери, — подумал он, — хорошо, что я еще на лошади, а каково тому, кто пеши? Шотландцы наверняка уже покинули Каллоден… По такому болоту они вряд ли доберутся сюда раньше четырех часов утра!» Ангус рассеянно дотронулся до своего шрама — тот еще кровоточил. Не мешало бы, пожалуй, перевязать как следует, а то кровь не остановится — воротник все время натирает… Войдя в свою палатку, Ангус застыл на месте — постель его была в беспорядке, сундук открыт, и содержимое его валялось повсюду. Лампа горела, но фитиль был притушен до минимума — и все же не настолько, чтобы Ангус не разглядел фигуру, сидевшую в углу, и не признал в ней майора Роджера Уоршема. — Мое почтение, капитан! — ядовито произнес тот. — Я уже было подумал, что вы, не вернетесь… — Вы полагаете, майор, что мое отсутствие дает вам право переворачивать здесь все вверх дном? Кто вам позволил рыться в моих вещах? — Прошу прощения, капитан, — гаденько усмехнулся тот, — в этот раз у меня не было времени приводить все в порядок! — В этот раз?! Вы хотите сказать, что обыскиваете меня не в первый раз?! Ангус припомнил: в последнее время ему и впрямь приходилось замечать, что вещи в сундуке лежат вроде бы не совсем так, как он их положил, но грешил на Эвана Маккардла, своего нового денщика. Сколько раз Ангус говорил ему, что любит, чтобы рубашки лежали в сундуке лицом вверх, а не боком! — Ну и как, — усмехнулся Ангус, — нашли что-нибудь любопытное? Грязное белье, например, или запасные пуговицы к мундиру? Безумно интересно, не правда ли? Может быть, документы, подтверждающие, что я шотландский шпион? — На вашем месте, Макинтош, я бы не смеялся! У нас действительно есть основания подозревать, что вы — шотландский шпион. Откуда, кстати, вы только что вернулись? — Я не обязан отчитываться перед вами, что я делаю в свободное время. — Вы предпочитаете отчитываться перед Камберлендом? — Я предпочитаю, чтобы вы убирались из моей палатки. Я хочу спать! Мне вставать в полпятого! Уоршем покосился на его шрам: — Где это вы изволили порезаться, капитан? Ангус инстинктивно потрогал шею: — Да так, маленькая неосторожность… — Неосторожность? — Уоршем ухмылялся, как демон. — Да, вам, капитан, не мешало бы быть поосторожнее! Соблюдали хотя бы побольше конспирации, когда отправляетесь во вражеский лагерь, а то шпионить за вами — одно удовольствие! Мой человек, Хью Макдугал… — Я ездил повидаться с женой. Это преступление? — Преступление, если ваша жена — полковник армии противника. К тому же у меня есть основания полагать, что это было не единственной целью вашей поездки: перед тем как встретиться с женой, вы провели целый час с лордом Джорджем. Не делайте круглые глаза, капитан, мне все известно: и это, и то, что вы ведете обширную переписку с бунтовщиками через Адриенну де Буль… Ангус похолодел. — Я бы давно арестовал эту пташку, — продолжал Уоршем, явно довольный его реакцией, — но кто еще так хорош в постели, как эта чертовка? — Где сейчас Адриенна? — тревожно спросил Ангус. — Где же еще ей быть — в постели с одним из моих людей. Так сказать, мой ему подарок в честь дня рождения его светлости… — Сукин сын! — Ангус, не помня себя от ярости, бросился было на Уоршема, но остановился — в руке у того сверкнул направленный на него пистолет. В одно мгновение Уоршем оказался рядом с Ангусом, упирая холодное дуло прямо в его кадык. — Руки вверх, капитан! Игра окончена! Не пытайтесь сопротивляться, иначе я не удержусь от удовольствия спустить курок! — Тогда почему вы его не спускаете? — Будь моя воля, я бы давно это сделал, но Камберленду вы нужнее живым. К тому же не хочу отказывать себе в удовольствии поглазеть, какая физиономия будет у этого идиота Гарнера, когда он увидит, что я его опередил — он сам мечтает поймать вас с поличным. Руки вверх, я сказал! Ангусу ничего не оставалось, как подчиниться этой команде. — Отлично, а теперь поворачивайся, и поживей, а то… …Этот прием Ангус видел однажды в Париже, когда заезжие японцы демонстрировали там свое искусство самообороны без оружия. Он никогда не практиковал его и не был уверен, поможет ли прием сейчас, но выбора у него не было. Выставив вперед ребра ладоней, Ангус со всей силы ударил ими Уоршема по обеим сторонам шеи. Не столько сам удар, сколько его неожиданность заставила майора отступить на шаг и опустить пистолет — всего на одно мгновение, но его было достаточно для Ангуса, чтобы нанести своему заклятому врагу новый удар — на этот раз кулаком в челюсть. Голова майора замоталась из стороны в сторону, но у него хватило сил нанести Ангусу удар пистолетом в висок. Кожа лопнула, хлынула кровь, но Ангусу было не до этого. Выхватив из-за пояса нож, Ангус, собрав все силы, вонзил его в своего противника. Стальное острие скользнуло по медной пуговице, рассекло красную шерсть мундира и вошло в плоть. Для верности Ангус раза три крутанул нож. Ярость придала ему силы, и на несколько мгновений он оторвал Уоршема от земли. Пальцы майора разжались, пистолет упал. Уоршем ухватился за плечи Ангуса, удерживая равновесие. Из горла его фонтаном хлынула кровь, забрызгивая Ангуса с ног до головы. — Сукин сын! — прохрипел Уоршем. — Я не видел, как ты выхватил нож… Руки майора ослабели, ноги подкосились, и он рухнул на пол. С минуту глаза его еще осоловело глядели на Ангуса, но затем подернулись мертвенной пеленой. Тело Уоршема еще пару раз дернулось, но это была агония… Ангус отпрянул от мертвого тела, лишь сейчас осознав, что он натворил — убил человека. Не просто человека, а офицера его величества. Не просто офицера, а протеже самого Камберленда.. Он отступал, пока не наткнулся на свою кровать. Ангус обессиленно опустился на нее, отрешенным взглядом глядя на окровавленный нож в руке. Слава Богу, что желудок его был пуст — иначе бы его стошнило. — Да, родная, — прошептал он, — я обещал тебе остерегаться генерала Дамокла… Ангус решительно поднялся на ноги. Что сделано, того не вернуть — остается лишь позаботиться о том, чтобы тело не было обнаружено или по крайней мере обнаружено не сразу. И тут Ангуса осенило. Ведь скоро в лагерь должны нагрянуть якобиты! Если так, то все решат, что Уоршем был убит кем-то из них в потасовке. Все, кроме Хью Макдугала, следившего за Ангусом во время его отлучки. Но доложил ли Хью об этом еще кому-нибудь, или Уоршем велел ему молчать, пока не соберет побольше доказательств? Доказательства! Ангус знал, что, хотя Уоршем и был полуграмотен, он тем не менее все время вел какие-то записи неким шифром, понятным лишь ему одному. Впрочем, откуда известно, что лишь ему одному? Если майор оставил какие-то записи о сегодняшних похождениях Ангуса и эти записи попадут в нужные руки… Преодолевая отвращение, Ангус подошел к мертвому майору и расстегнул его мундир. Обыскав внутренние карманы, он ничего там не нашел, но за поясом обнаружилось несколько бумаг и маленькая записная книжка в потертом кожаном переплете. Пробежав пару раз глазами каракули Уоршема, Ангус на третий раз уже мог разбираться в них настолько, чтобы прочесть. Его опасения подтвердились: да, есть сведения и о его сегодняшнем походе, и имя Энни тоже упоминается… Ангус трясущимися руками развернул одну из бумаг. Какой-то приказ о наступлении… Ангус уже хотел снова свернуть бумагу, как взгляд его упал на дату — сегодняшняя, четырнадцатого апреля. Подписана лордом Джорджем Мюрреем… Это была копия того самого документа, который он видел у самого лорда Джорджа — тот лежал на его столе вместе с картами. Но что-то в этой копии было не то… Ангус прочитал документ снова — и похолодел. «Именем Его Высочества принца Чарльза Стюарта всему низшему составу армии приказывается ни в коем случае не отлучаться из своего отряда, кроме как с разрешения непосредственного или вышестоящего начальства. Местных жителей, приютивших у себя в доме хотя бы одного английского солдата или офицера, следует карать без пощады. Приказ довести до сведения всего командного состава…» Ангус не стал читать дальше. Это был явно не тот документ, который он видел несколько часов назад на столе у лорда Джорджа. И почерк был явно не его, без характерного наклона (лорд был левшой). Порывшись в других бумагах, Ангус нашел наконец то, что искал, — другая копия того же приказа. Все то же самое, слово в слово — отсутствовала лишь жестокая фраза о том, что жителей, приютивших у себя в доме англичан, нужно карать без пощады… Еще один приказ, тоже якобы составленный лордом Мюрреем, предписывал якобитам не брать пленных, а добивать раненых англичан на месте без пощады… Ангус все понял. Если каждый английский офицер зачитает это своим солдатам, у тех создастся впечатление, что их противники — безжалостные чудовища, и, естественно, они отплатят им такой же жестокостью… Вынув из кармана часы, Ангус кинул на них взгляд. Четверть второго ночи. Убрав часы в карман вместе с бумагами Уоршема, Ангус затащил его тело под свою кровать. К счастью, Уоршем был небольшого роста и легко туда поместился — пришлось лишь немного согнуть ему ноги в коленях. Прибрав постель, Ангус спустил до пола одеяло — теперь никто и не догадается, что под кроватью труп, если только не вздумает заглянуть под нее. Найдя среди содержимого своего сундука самое большое полотенце, Ангус разделся и обтерся им как можно тщательнее, очищая себя от крови. Оторвав широкую полосу от одной из рубах, он перевязал шею. Ангус покосился в зеркало — рана на виске еще кровоточила, кожа вокруг посинела, и он постарался прикрыть это место волосами. Он сменил рубаху и, вычистив, насколько возможно, мундир и килт, снова надел их. Подумав, Ангус извлек из походной сумки белую кокарду, которую дала ему Энни, и, расстегнув мундир, пристегнул ее с изнанки. Закончив наконец приготовления, он посмотрел на часы. Без двадцати два. Якобиты, должно быть, уже подошли к лагерю настолько близко, что чувствуют запах мусора, сжигаемого за палаткой мясника. Глава 24 — Чем это так безбожно воняет, черт побери? — наморщил нос Робби. — Дерьмом сорока лошадей, прошедших перед нами, смешанным с дохлой рыбой, — проворчал Джеми, пытаясь вытащить из грязи одну ногу и увязая другой. Шлем Джеми потерял еще милю назад, ноги были босы. Ветер, поднявшийся было в начале дня, к ночи утих, что, разумеется, не способствовало рассеиванию тумана — чем дольше они шли, тем толще он становился, лишая возможности видеть как следует не только идущего рядом, но и землю под ногами. Лорд Джордж вывел свою колонну из лагеря в восемь часов. С ним шли Камероны и Макдональды — общим числом около тысячи девятисот человек, возглавляемые Джоном Макгиливреем и Джиллизом Макбином. Вторая колонна из двух тысяч человек под командованием принца и лорда Джона Драммонда состояла в основном из жителей низинной части Шотландии и французских добровольцев. Чем больше полунепроходимых тропинок и болот преодолевали обе колонны, тем дальше отходили они друг от друга, тем меньше надежды оставалось на одновременную атаку вражеского лагеря. К двум часам утра было преодолено всего лишь семь миль, и, судя по всему, увеличить скорость в дальнейшем вряд ли удастся. — Господи! — пробормотала себе под нос Энни, когда Брус споткнулся в четвертый раз. Бедное животное предпринимало героические усилия, чтобы держаться на ногах, но Энни боялась, что, споткнувшись еще раз, конь упадет и сломает себе ногу. Пару раз Энни с кузенами уже приходилось разворачивать колонну, терявшую в тумане ориентацию и двигаясь не в том направлении. До сих пор Энни удавалось держаться в седле, но, когда Брус споткнулся снова, она полетела в жидкую грязь. Конь инстинктивно напрягся — очевидно, боясь, что хозяйка накажет его за промашку. — Не твоя вина, мальчик! — Энни ласково потрепала коня по влажному носу. — Ты и так делаешь все, что можешь. — Не могу больше! — раздался вдруг рядом с Энни отчаянный крик. Обернувшись на него, Энни увидела человека, упавшего на землю с широко, словно у распятого Христа, раскинутыми руками. — Ни шага не могу! Пополз бы, если б мог, но не в силах! Дышать — и то невмоготу! Эхо от его слов гулко раздавалось в тумане, вызывая в одних сожаление, в других злость. Все были измучены до предела, тем более что на завтрак каждому пришлось съесть не более одной лепешки. Многие уже повернули назад, многие просто упали, не в силах идти ни назад, ни вперед… — Энни, это бесполезно! — проворчал, словно старик, Эниас. — За пять часов мы прошли всего семь миль, а впереди еще пять! — Тише, — цыкнула на него Энни, — тебя услышит принц! — Да пусть слышит, черт его дери! — взорвался Эниас. — Люди валятся с ног, а ты еще хочешь, чтобы они после этого выдержали оборону англичан! К тому же неожиданным наше нападение уже не будет: я заметил, что нас видел один шпион. Ломах Макдугал — слышала о таком? Энни вроде бы слышала это имя, но где и когда — не смогла припомнить. — Он и его братец Хью шпионят на англичан с тех пор, как Лудун принял командование над фортом Джордж. Эти братья — такая же неразлучная парочка, как наши Джеми и Робби. Если Ломах здесь, будь уверена, Хью тоже где-то поблизости, так что не миновать этому Иуде участи братца. — А какая участь постигла братца? — Я перерезал этой сволочи горло. Энни хотела спросить, не слишком ли это все-таки жестоко, но она вполне могла понять злость Эниаса. Энни и сама устала не меньше, чем любой из этих истощенных людей. Шлем ее где-то свалился, и волосы, перепачканные в грязи, из пышной гривы превратились в жидкие сосульки, голова гудела, ей приходилось говорить сквозь сжатые зубы, иначе они тут же начали стучать от холода. Вдалеке Энни услышала какое-то гудение — сначала едва слышное, затем явно приближавшееся. Сквозь пелену тумана Энни заметила человека с фонарем, направлявшегося к ней. Энни узнала его — это был Колин Мор, на ферме которого они когда-то ночевали. Сейчас Колин был одним из проводников, ведших колонну лорда Джорджа. — Мы собираемся повернуть, полковник, — сказал ей Колин. — Лорд Джордж решил, что так будет лучше. — Слава Богу! — облегченно вздохнул Эниас. — Мне эта затея не понравилась с самого начала! Его высочество, разумеется, завопит, что мы все предатели, но лично я поворачиваю назад! До слуха Энни действительно донесся голос принца, кричавшего именно то, что предсказывал Эниас. — А где сам лорд Джордж? — спросила Энни у Колина. — Я опередил его где-то на милю. Ничего, обратно, думаю, пойдем быстрее — мысль о теплой постели прибавит людям энтузиазма. — А Макгиливрей? — Он и Макбин идут за мной. Стой здесь, чтобы они тебя нашли. Мимо Колина проехал еще один человек с фонарем, и Колин последовал за ним, отдав свой фонарь Эниасу. — Поедем им навстречу? — предложила Энни Эниасу. — Подожди, подержи-ка. — Он поспешно сунул ей в руку фонарь. — Ты куда? — удивилась она. — Да по нужде, семь миль тащился без остановки, если не облегчусь, то сейчас лопну! Энни осталась одна, но ненадолго — вскоре к ней действительно подъехали Джон и Джиллиз. Джон сначала не заметил ее, и так бы и проехал мимо, если бы Джиллиз не Дернул его за рукав. Оба выглядели ужасно — с ног до головы в грязи, но больше всего Энни поразило не это. Она привыкла видеть Джона в каком угодно настроении, но павшим духом — никогда. Сейчас же его плечи заметно поникли. — Слышала?.. — мрачно спросил он. — Что поворачиваем? Слышала — только что разговаривала с Колином Мором. — И слава Богу, — обреченно проговорил Джон. — Дотащились аж до самого Нокэнбай, пока наконец не решили, что все это — дохлая затея. Река впереди разлилась так, что лошадям по брюхо. Что стоишь? Дай подсажу тебя на лошадь! — Не надо, я еще в силах идти сама. Лошадь может пригодиться кому-нибудь, кто ослабел сильнее, чем я. Джон не стал спорить и повел Бруса под уздцы. Когда наконец вдали показался Каллоден-Хаус, было уже около шести утра. Большинство мужчин просто повалились без сил на траву перед дворцом да так и заснули. Несколько сотен человек даже не пошли дальше того поворота, из-за которого был виден дом. Энни зашла в тот самый амбар — в мирное время в нем была конюшня, — в котором провела прошлую ночь. Амбар уже был полон людьми, спящими на соломе. Энни же, несмотря на усталость, почему-то не спалось, и она села в углу, поджав под себя ноги и глядя на Джона, стянувшего с себя куртку и рубаху и обливавшегося водой, чтобы хоть немного смыть грязь и пот. Энни вдруг вспомнилось, как однажды, стоя у окна в Данмаглассе, она смотрела на Джона, растиравшего свой могучий торс снегом. Это было, в сущности, не так давно, но Энни казалось, что с тех пор прошла вечность… Тогда глаза Джона светились азартом, как, впрочем, и глаза Энни — им предстоял славный поход за честь родной Шотландии… Сейчас в Энни не осталось уже ни капли того романтического настроения, как, должно быть, и у всех, исключая разве что его высочество. После нескольких месяцев похода люди, казалось, утратили способность думать о чем бы то ни было, кроме тепла и пиши. Большинство мужчин опустились уже настолько, что перестали мыться, бриться и чистить одежду. Джон был почти единственным, кто еще продолжал следить за собой, но Энни подозревала, что, не будь ее рядом, он так же махнул бы на себя рукой, как и все. А может быть, разочарованный сегодняшним неудачным походом, вообще плюнул бы на все и вернулся домой, где его ждала молодая жена. «Нет, — думала Энни, глядя, как Джон поливает себя водой. — Джон Макгиливрей никогда не бросит правое дело лишь из-за того, что шансы на победу невелики. Он все поставил на карту — свою жизнь, честь, судьбу людей своего клана… Обратного пути для него нет». Лорд Джордж пытался убедить принца вернуться в Инвернесс, где люди смогут как следует отдохнуть, подкрепиться, набраться сил, но его высочество уперся, словно осел. Энни и Джон были свидетелями этого, когда на обратной дороге проезжали мимо лорда и принца, горячо споривших на обочине. Рядом с Чарльзом стоял О'Салливан, с некоторых пор ставший правой рукой его высочества. — Шотландцы, — говорил О'Салливан, — храбро дерутся лишь до тех пор, пока удача на их стороне. Стоит фортуне повернуться к ним спиной, как они знают только одно — отступать. Если бы измученные, голодные люди услышали эти слова, то этого было бы достаточно, чтобы самоуверенного ирландца растерзали на месте, и армия принца, несмотря на всю свою усталость, снова смогла бы идти не то что в Нерн, а в преисподнюю. Джон, вскипев, готов был наброситься на О'Салливана, и не миновать бы ирландцу смерти, если бы Энни не остановила его, дернув за рукав. — Постарайся все-таки хоть немного поспать, — попросил Джон, садясь рядом с ней и разминая сигару. Энни молча смотрела, как он пускает кольца. — Можно мне? — спросила вдруг она. — Что можно? — не понял он. — Разок затянуться. — Нет, нельзя, — резко ответил Джон. — Хватит и того, что ты одеваешься в мужское, скачешь на лошади, участвуешь в сражениях… Если будешь еще и курить… — Хорошо, — согласилась она, — не надо. Просто посиди со мной. Можешь курить, я уже привыкла к запаху сигары. По крайней мере отбивает запах конюшни! — Энни, — устало улыбнулся Джон, — извини, но я… — Понимаю, — кивнула она, — ты хочешь спать. Конечно, ложись, извини… — Я не об этом, — возразил Джон. Энни огляделась вокруг. В конюшне было почти темно, все уже давно спали вповалку, а если кто и не спал, то был слишком занят заботой о собственных натертых ногах, чтобы прислушиваться к их разговору. На минуту воцарилась тишина. — Я так и не поблагодарила тебя… — сказала наконец Энни. — Поблагодарила? За что? — За то, что ты тогда привез ко мне Ангуса. — А-а! — усмехнулся он. — А я-то думал, за то, что я поставил свою подпись под этой пресловутой петицией, и теперь по моей милости ты сидишь здесь и отмораживаешь себе за… то есть я хотел сказать, сидишь и мерзнешь… — Ты невыносим, Джон! — притворно рассердилась она. Не отдавая себе отчета, Энни, обхватив Джона за плечи, потянулась к нему губами. Поцелуй в такой ситуации мог бы быть воспринят как дружеский, но темные глаза Джона удивленно округлились, и Энни отпрянула. — Ты всегда был мне очень хорошим другом, Джон, — торжественно произнесла она. — Оставайся таким и дальше. — Крошка, — заверил ее он, — я всегда буду твоим другом. Ловким движением Энни выхватила сигару из его пальцев и затянулась. Ощущение было не более приятным, чем то, когда однажды в детстве кузены заставили ее лизнуть лягушку. — Не глотай хотя бы дым, — усмехнулся Джон. — Выпускай его, а то он забьется в легкие. Но Энни уже закашлялась и поспешно сунула ему сигару. — Ну что, — спросил Джон, — понравилось? Не в обиду будь сказано, но ты, ей-богу, как ребенок, которому сто раз можно сказать, что чайник горячий, но он все равно не поверит, пока не дотронется, а потом сам же и заплачет. По щекам Энни от дыма действительно текли слезы. Отбросив сигару, Джон вдруг обхватил Энни за плечи рукой. — Не бойся, крошка, — произнес он, — я уверен, что с твоим Ангусом ничего не случится. Я знаю его как себя — нет такой ситуации, из которой он не смог бы вывернуться. Энни склонила голову ему на плечо. — Знать бы, — проговорила она, — где он сейчас, что с ним… Мы ведь так и не вошли в английский лагерь… Он может подумать что угодно… — Скорее всего, — успокоил Джон, — он решит, что принц все-таки одумался. Скорее всего сейчас твой Ангус еще спит или ест бифштекс и думает о том, какой он дурак, что вернулся к англичанам и оставил тебя на попечение такого сумасброда, как я. Энни тяжело вздохнула, выразив в этом вздохе все, что ее мучило. — Прости меня, — прошептала она. — За что? — удивился Джон. — За то, что доставляю тебе так много хлопот. — Хлопот? Крошка, — улыбнулся он, — ты не доставляешь мне никаких хлопот — хотя порою, ей-богу, несносна! Энни не знала, сколько она проспала, но сквозь сон почувствовала, что Джона рядом больше нет. Разбудил ее пронзительный звук волынок и барабанов, возвещавший о том, что армия Камберленда подходит к Драммоззи. Энни раскрыла глаза как раз в тот момент; когда Джон пристегивал к поясу большой обоюдоострый меч. Джиллиз расталкивал тех, кто никак не мог проснуться. — Ч-что случилось? — тупо пробормотала Энни. — С-сколько времени? — Одиннадцать, — не оборачиваясь, бросил Джон. — Четыре полка Камберленда уже здесь, остальные скоро будут, а половина наших людей спит мертвецким сном, половина ушла в поисках пропитания… Энни вскочила на ноги, но Джон остановил ее холодным, словно сталь его меча, взглядом. — Никаких фокусов, крошка! — приказал он тоном, не терпящим возражений. — Ты останешься здесь. И не вздумай спорить, а то я велю Джиллизу связать тебя по рукам и ногам! — Он не посмеет! — Посмею! — заявил он. По его виду и тону Энни поняла: он выполнит свою угрозу. Ей ничего не оставалось, как, вздохнув, покориться. — Если что, — произнес Джон, — скачи в Моу-Холл. Там, как сказал лорд Джордж, две колонны должны встретиться, если нам удастся протащить принца через горы. — Будь осторожен, Джон! — тревожно проговорила она. — Лучше поезжай в Моу-Холл и подготовь там все как следует. К вечеру у тебя неизбежно будут раненые — по моим подсчетам, тысяч до пяти. — Обещай мне, что ты не будешь одним из них! С минуту они пристально смотрели в глаза друг другу, затем Джон отвернулся и вышел. Но сделал не более двух шагов — ругнувшись себе под нос, он вернулся, взял Энни за плечи и поцеловал в губы. Это был не просто дружеский поцелуй — ошибки в этом быть не могло. Это был поцелуй, полный страсти, поцелуй человека, понимавшего, что другого поцелуя может никогда не быть — не потому, что тому могут помешать обстоятельства или мораль, а потому, что шансы вернуться живым с поля боя у Джона сегодня невелики. Джон знал, что в любой момент на этой войне он может быть убит, но не боялся смерти и принимал ее как неизбежность. Вся его жизнь, по сути дела, была жизнью солдата, и гибель в бою он предпочитал смерти в постели. Но Джон не хотел умирать, не признавшись Энни… — Прости меня, Энни, — прошептал он, — но я тебя люблю. Я любил тебя всю жизнь, буду любить и за гробом, если там есть хоть какая-то жизнь… Джон убрал руки с ее плеч, но еще долго смотрел на нее, словно прощался. Наконец, очнувшись, он вышел, вскочил на лошадь и погнал ее, все время яростно пришпоривая. Энни словно в забытьи еще долго смотрела на дверь, в которую вышел Джон. Она поймала себя на том, что с губ ее сорвалось его имя. Глава 25 Ангус нервно мерил шагами маленькое пространство палатки, пока наконец в полпятого не прозвучали барабаны, возвещавшие подъем. Больше всего его удивляло, почему якобиты до сих пор не появились. Он мучительно думал, что делать с телом Уоршема. Скоро лагерь проснется, будет готовиться к сегодняшнему наступлению на Каллоден, будет, разумеется, суматоха, но все-таки не такая, чтобы на Ангуса, волочащего мертвое тело, никто не обратил внимания. Но и оставлять тело под кроватью тоже нельзя — рано или поздно оно будет обнаружено. Чем он объяснит зияющую рану в груди Уоршема? Несчастным случаем? Превышением с его, Ангуса, стороны самообороны в случайной драке из-за пустяка? Эта мысль, казалось, начинала занимать собой все сознание Ангуса, не оставляя места для каких бы то ни было других, тем не менее на какое-то мгновение она напрочь вылетела у него из головы, когда, осторожно выглянув из входа в палатку, Ангус вдруг увидел пару глаз, уставившихся на него. Ангус в ужасе отпрянул от входа, и через мгновение в палатку вошел его денщик, Эван Маккардл. В руках у Эвана был поднос с завтраком и чаем. — Доброе утро, сэр! Генерал не велел зажигать огней и не велел никому завтракать — решил, что на голодный желудок люди будут лучше драться. Но мне удалось кое-что для вас стащить с кухни… Ангус задумался. Будь перед ним сейчас не этот малый, а верный, испытанный Харди, Ангус, не колеблясь, посвятил бы его в суть дела. Маккардл же был темной лошадкой — всегда предупредительно-вежлив, но кто знает, что у этого приятеля на уме… — Эван… — осторожно начал Ангус. — Ты можешь мне помочь? — Слушаю вас, сэр! Ангус без слов распахнул мундир, демонстрируя белую кокарду. Глаза денщика, которые Ангус привык видеть всегда стеклянно-безразличными, тут же загорелись от удивления. Если бы Эван тотчас же позвал стражу, то тело под кроватью уже не было бы необходимости прятать. Но Маккардл лишь молча переводил взгляд с кокарды на лицо Ангуса и снова на кокарду. — Что скажешь, Эван? — спросил Ангус. — Похоже, ты нисколько не удивлен! — Чему? Что вы сочувствуете бунтовщикам, сэр? Так, доложу я вам, половина здешних офицеров-шотландцев давно бы были с бунтовщиками, если бы у них не было жен и детей… — А ты, Эван? — продолжал расспросы Ангус. — У тебя есть жена и дети? Маккардл ухмыльнулся, обнажив гнилые зубы: — Честно говоря, у меня две жены, сэр, — одна в Глазго, другая в Перте. Разумеется, ни одна из них не знает о существовании другой. У той, что в Глазго, ни кожи ни рожи — зато ее папаша богат как черт, и он велел мне вступить в армию Кэмпбелла и защищать его земли. Та, что в Перте, посимпатичнее и погрудастее, и ее братья в отряде лорда Драммонда. Так что если бы вы, сэр, спросили меня: «Эван, где ты сейчас хотел бы быть?» — я бы ответил: «В Перте»; но если бы вы велели мне всадить нож в брюхо толстого Вилли — Эван имел в виду Камберленда, — то я бы ответил: «В Глазго». — Видишь ли, Эван, — начал Ангус, — так вышло, что нож уже всажен, правда, не в самого Вилли, но в одного из его прихвостней. Подойдя к кровати, он поднял одеяло, и глаза Эвана округлились еще сильнее, чем при виде кокарды. — Д-да! — присвистнул он. — Скажу вам по-простому: ну и вляпались же вы, сэр! — Это еще полбеды. Сейчас я непременно должен быть вместе со всеми, на площади. Если тело найдут — я пропащий человек! Маккардл задумался. — Хорошо, сэр, — проговорил он через минуту, — оставьте этого придурка на меня, я, так и быть, что-нибудь скумекаю. — Эван, — осторожно произнес Ангус, — ты хотя бы осознаешь, какому риску себя подвергаешь? — Тогда уходите быстрее, сэр, пока я не передумал! Кинув еще один взгляд на тело Уоршема и на денщика, Ангус вышел из палатки и присоединился к своим товарищам, шагавшим на главную площадь. Найдя свой полк, он встал в строй, ожидая приказа. Падал мокрый снег, и вскоре Ангус уже промерз до костей. Наконец приказ последовал, и девять тысяч человек двинулись как один, вытягивая носок под каблук впереди идущего и придерживая рукой ружейные замки, чтобы порох не отсырел. Направлялись они на запад, в долину Нерн. Стоявшие у входа во дворец — резиденцию Камберленда — две огромные пушки риветствовали их двумя мощными выстрелами. Исход боя был ясен с самого начла — силы были слишком неравны… В пылу боя Джон потерял из виду Джеми и Робби, теперь же он увидел их — oGa лежали бездыханными в куче других тел. Судя по всему, оба были подстрелены, когда Джеми тащил тяжелораненого Робби в безопасное место… Эниас не отставал от Джона. Вид убитых братьев придал ему ярости, и он, не помня себя, бросился на англичан, исступленно размахивая топором. Выстрел, другой, третий, в грудь, в живот… но Эниас успел-таки зарубить двоих врагов, перед тем как рухнуть. — Уходим, братишка! — кинул Джон через плечо Джиллизу. — Ты по той дороге, я по этой. До встречи в Моу-Холле! Двое мужчин, друживших с детства, пожали друг другу руки и разошлись. Джон ехал по узкой горной тропе. Он так устал, чувствовал себя таким опустошенным, что в голове не осталось ни одной мысли. — Макгиливрей! Джон обернулся. В отвратительно ухмылявшемся человеке он сразу же узнал Хью Макдугала. Джона и Хью разделяла давняя, непримиримая вражда. — Какая встреча! Наконец-то мы с тобой один на один, приятель! — оскалился Хью. — Твои дружки перерезали горло моему брату Ломаху, как последней скотине, и бросили в болото — сегодня нашел его… — Твой брат такая же скотина, как и ты. — Голос Джона был спокоен, но полон презрения. — Как еще назвать того, кто лижет зад англичанам? — Пусть лижу, — продолжал ухмыляться Хью, — зато кое-что с того имею — и не стыжусь этого! А вот что ты имеешь, служа своему сопливому принцу, — до сих пор не пойму… Ах да, забыл, ты ведь пользуешь жену Макинтоша. Одобряю твой выбор, приятель! Я и сам, пожалуй, не прочь с ней побаловаться — дай только разделаться с тобой и с ее идиотом муженьком… Мне известно, что он работает на вас, и, когда его вздернут, я громче всех крикну «ура!». Джон огляделся. За Макдугалом, как оказалось, ехало еще человек десять — двенадцать англичан. Увидев одиноко стоявшего на дороге горца, они стали окружать его в кольцо. — Подождите! — крикнул Хью. — Оставьте этого придурка мне. Не могу отказаться от удовольствия зарубить его сам! Высоко подняв топор над головой, Хью ринулся на Джона. Но, когда Макдугал был от него в пяти шагах, топор Джона опередил его, рубанув по бедру и застряв там. Хью рухнул словно подкошенный, увлекая оружие Джона с собой. — Вот так-то! — довольно произнес Джон. — Не родился еще человек, который убьет Джона Макгиливрея. Англичане бросились на Джона, но он в одно мгновение выхватил шпагу, и уже в следующее мгновение один из врагов лежал на земле со смертельным лезвием в груди. Увидев, что грозный шотландец теперь безоружен, англичане с новой яростью набросились на него. Но, заметив какую-то огромную палку, валявшуюся на земле, очевидно, тележную ось, Джон, нагнувшись, поднял ее. Исступленно размахивая этим новым оружием, Джону удалось уложить еще семерых, но восьмой, падая, успел выстрелить ему в грудь. На помощь англичанам спешило еще несколько всадников… Но тут с дороги послышались выстрелы, заставившие всех обернуться и увидеть молодую женщину с развевавшимися за спиной рыжими волосами, мчавшуюся, словно фурия, на огромном скакуне и палившую из двух пистолетов. Один англичанин тут же рухнул наземь, другой оступился о какую-то кирпичную кладку, оказавшуюся не чем иным, как пустым колодцем. Крик его еще долго отдавался эхом в глубине колодца. Третий враг был сбит с ног копытами Бруса, четвертый — зарублен саблей Энни… Энни подбежала к Джону. Тот лежал лицом вниз без движения, и Энни решила, что он мертв. Но, приглядевшись, она заметила, что на шее его еще дрожит жилка. С неимоверным усилием перевернув Джона лицом вверх, она положила его голову себе на колени. Он был в крови с головы до ног. — Джон! Джон, ты слышишь меня? Глаза Джона открылись, но взор был мутным, блуждающим, бессмысленным. Впрочем, на какое-то мгновение он задержался на лице Энни — или ей это только показалось? — Джон! Голова Джона безжизненно свесилась на сторону. Энни лихорадочно огляделась вокруг. Дорога была пуста, помочь ей было некому, одной взвалить тело Джона на лошадь было не под силу, но о том, чтобы бросить его на съедение собакам или воронам, не могло быть и речи. Тем не менее, взяв Джона под мышки, она потащила его к Брусу. Услышав крики, Энни обернулась. Прямо к ней бежали двое англичан: один — офицер, другой, кажется, рядовой… Энни вскочила на ноги и сжала, как учил ее когда-то Джон, меч обеими руками, намереваясь либо отомстить всем англичанам в лице этих двоих за Джона, либо разделить его судьбу. Офицер уже был рядом с ней, и Энни, взмахнув мечом, резанула по ненавистному красному мундиру. Глаза ее застилали слезы, ум мутился от ярости, но лицо офицера, длинные каштановые волосы показались ей вдруг странно знакомыми… — Энни, это я! Я, Ангус! Но было уже поздно — меч резанул по животу Ангуса, оставив глубокую рану. Энни выронила меч и тупо уставилась на мужа. Да, это был он… — Энни, уходим! У тебя нет ни секунды, англичане идут за вами по пятам!.. — Я не брошу здесь Джона! — решительно заявила она. — Джона? Где Джон? Ангус посмотрел туда, куда указывала Энни. В окровавленном, изуродованном теле, рука которого все еще сжимала ось телеги, с трудом можно было узнать то, что когда-то было Макгиливреем. — Господи! — вырвалось у Ангуса. — Господь здесь ни при чем! Разве это дело рук Господа?! Внимание их отвлек какой-то шум. Обернувшись, Ангус и Энни увидели группу английских драгун, преследовавших бегущую женщину. Один из них, не кто иной, как майор Гарнер, подставил женщине подножку, и та упала… — Энни, беги, у тебя нет времени! — Я не брошу Джона! — Хорошо, подержи лошадь. Эван, помоги мне, — обратился он к денщику. Энни взяла удила Бруса, и Ангус с Эваном положили тело Джона ему на спину. Затем Ангус помог Энни сесть на лошадь. — Езжай отсюда как можно быстрее! — произнес он. — Езжай в Моу-Холл и, ради всего святого, никуда из него не высовывайся, пока я не приеду. Считай, что это приказ. Быстрей же! Ангус смотрел вслед жене, пока она не скрылась из виду, Лишь после этого он вдруг почувствовал, как ноги его подкашиваются. — Сэр! — Эван бросился к нему. Но Ангус уже падал, мундир его на животе пропитался кровью. Глава 26 Энни не хотелось ехать сразу в Моу-Холл с телом Джона в седле. К тому же Данмагласс был ближе. Но ехать к нему пришлось через открытые поля, где она в любой момент могла наткнуться на англичан, рыскавших в поисках уцелевших и бежавших с поля боя бунтовщиков. Два раза на протяжении пути Энни приходилось сворачивать с дороги и прятаться за деревьями, пропуская мимо орды драгун. По обеим сторонам дороги валялось множество убитых и умирающих раненых. Энни бешено погоняла Бруса и наконец влетела в Инвернесс. Редкие прохожие шарахались от странного зрелища женщины с окровавленным трупом в седле; из окон домов, напротив, глазели любопытные лица, но Энни было все равно. Наконец Энни уже стучалась в двери особняка в конце Черч-стрит. — Матерь Божия! — всплеснула руками леди Драммур, появляясь на крыльце. — Энни, это ты? — Я не знала, куда отвезти его, — проговорила та. Если бы не белокурая грива волос, леди Драммур, пожалуй, и не признала бы в изуродованном трупе Макгиливрея. Посмотрев на него, она перекрестилась. — С тобою-то все в порядке, дочка? — осторожно спросила она. — Слава Богу, — поспешила заверить ее Энни, хотя сама не была уверена в этом. — Англичане… Они творят такие ужасы, что кровь в жилах стынет… — Да не стойте же разинув рот, болваны! — прикрикнула леди Драммур на слуг. — Внесите тело в дом, обмойте его как следует… И поаккуратнее с ним — это вам не дрова! Заходи, Энни, отдохни хоть чуток с дороги… — Не могу, леди Драммур. Ангус велел мне как можно быстрее ехать в Моу-Холл. — Ты видела моего Ангуса? — обрадовалась старуха. — Он жив? Энни сама не была уверена, что действительно видела Ангуса, что он ей не померещился… От всего пережитого она была словно в бреду. — Он велел мне ехать в Моу-Холл, — повторила она. Старая леди с ужасом смотрела на Энни. Та была бледна и тряслась как в лихорадке. Глаза словно у безумной. Грубая мужская одежда была вся истерзана и в крови. — Хорошо, — проговорила леди Драммур, — поезжай, но сначала прими хотя бы ванну, глотни горячего грога, переоденься — тебя все слуги испугаются, если ты вдруг заявишься домой в таком виде! Но, поднявшись наверх, Энни почувствовала себя такой обессиленной, что способна была разве что рухнуть на кровать в чем была. Горничная помогла ей раздеться. Энни заметила, что ее руки все в порезах, но не могла вспомнить отчего. В приготовленную для нее ванну Энни все-таки залезла и, сидя в ней, начала понемногу приходить в себя. По крайней мере она была уже в безопасности, вдалеке от всех этих ужасов… После ванны Энни, закутавшись в халат, пила горячий грог. Леди Драммур пыталась расспросить ее, что же, собственно, произошло, но Энни не могла ответить ни на один вопрос. — Ничего не помню! — отвечала она. — Не помню даже, как добралась сюда… — Ничего удивительного, дочка, — покачала головой леди Драммур, — ты ведь испытала такой шок… — Мне нужно ехать в Моу-Холл, — настаивала она. — После боя осталось много раненых, должен же кто-то за ними ухаживать… Кстати, ты не знаешь, что с принцем? — Слава Богу, жив и здоров. Решено переправить его в Рутвен. Ты уверена, Энни, что тебе нужно ехать? У меня есть потайная комната под лестницей, там никто тебя не найдет — прячься, сколько надо… Энни покачала головой: — Нет, я должна быть с моими людьми. Теперь, когда нет Джона, нет Джиллиза, должен же кто-то… — Джиллиз тоже убит? — всполошилась леди Драммур. — Да, — печально подтвердила Энни, — я видела, как он погиб. Что с Эниасом и близнецами — не знаю. Остатки нашей армии рассеялись по лесам — узнать, кто остался жив, а кто нет, можно будет только через несколько дней. — А что с Ферчаром? — поинтересовалась вдова. — Тоже не знаю. В последний раз видела его сегодня утром, перед боем. Велела ему держаться от битвы подальше, но ты же сама его знаешь… — Знаю, — кивнула леди Драммур, — такой же упрямый, как и ты. Что ж, — добавила она, помолчав перед этим с минуту, — если уж ты так настроена ехать в Моу-Холл, поезжай прямо сейчас, пока путь открыт. Пожалуй, тебе лучше ехать по восточному мосту, а затем той дорогой, что поворачивает на юг… Я дам тебе пару надежных, хорошо вооруженных парней. — Ты позаботишься о Джоне? — Позабочусь, крошка, позабочусь. Клянусь, он будет похоронен как надо, по-христиански… — Я хотела бы проститься с ним. — Хорошо, одевайся, детка. Жду тебя внизу. Через несколько минут Энни в элегантном синем бархатном костюме амазонки с пышными кружевным воротником и манжетами спускалась вниз по лестнице. Одобрительно кивнув при виде ее наряда, вдова повела ее в винный погреб. Подойдя к одной из стен, старуха поколдовала над ней, что-то где-то нажав, что-то повернув, — и стена раздвинулась, открыв вход в тайную комнату. Энни слышала слухи, ходившие о давних связях семейства леди Драммур с контрабандистами, но раньше бывать здесь ей никогда не доводилось. Комната оказалась огромной кладовой, уставленной всевозможными контрабандными товарами. Вдоль стен тянулись полки с множеством бутылок. Потолок поддерживался мощными бревнами, пахло землей и червями. — Среди этих вин, — кивнула вдова в сторону бутылок, — есть очень старые, времен прапрадедушки Ангуса. Думаю, Джону бы понравилось такое окружение — толк в хорошем вине он знал… Посреди комнаты стоял большой, широкий стол. Энни сделала знак двум служанкам, занятым с телом Джона, и те почтительно отступили в сторону. Энни подошла к столу. Лицо Джона и волосы уже обмыли. Остальное скрывало покрывало. Джон лежал как живой, и Энни казалось — сейчас он раскроет глаза, вскочит и весело подмигнет: «Вы что, и вправду решили, что я погиб? Не родился еще человек, который убьет Джона Макгиливрея!» Энни наклонилась над Джоном и поцеловала его в лоб. — Прости, Джон, — проговорила она, — у меня мало времени. Спасибо тебе за все. За все, что ты для меня сделал, за то, что всегда был моим другом, за то, что любил меня… Знай, что я по-своему тоже любила тебя — и всегда буду любить. Без тебя жизнь моя была бы гораздо беднее. Прости меня за все, а мне тебя прощать не за что. Энни выпрямилась и посмотрела на свекровь. — Ты не могла бы, — попросила она ее, — послать письмо в Данмагласс? Невеста Джона, точнее, жена, на днях они обвенчались, сейчас там. — Хорошо, я ее извещу, хотя, разумеется, неприятно посылать ей такие новости. — Спасибо. Ну, я поеду… — Будь осторожна, крошка! Если, подъезжая к Моу-Холлу, ты вдруг увидишь, что там небезопасно, то поезжай дальше, в горы. Твое роскошное платье может ввести в заблуждение какого-нибудь простого солдата, но не Камберленда. Храни тебя Бог, Энни! А я, пожалуй, еще немножко посижу с Джоном, попрощаюсь с ним сама… Кивнув свекрови, Энни вышла на заднее крыльцо. Там ее уже ждали тщательно вычищенный и оседланный Брус и двое вооруженных слуг, которые должны были ее сопровождать. Энни выехала из города как раз вовремя. Свернув на дорогу, ведшую к восточному мосту, она услышала за собой стук множества копыт и обернулась. В город въезжали английские драгуны. Опасения леди Драммур оказались напрасными — до Моу-Холла, во всяком случае, англичане еще не дошли. Это сразу стало очевидно, как только Энни увидела на склонах холмов вокруг своего дома множество раненых шотландцев, дрожавших от холода. Войдя в дом, Энни в первую очередь приказала забить несколько коров и приготовить этим несчастным еду. Все котлы, какие только были, тут же были поставлены на огонь, все простыни и скатерти разорваны на бинты. Большой обеденный зал превратился в настоящую хирургическую клинику, где доктор Арчибальд Камерон трудился над ранеными. Его брат, Лохел, сам был одним из пострадавших — в обоих его коленях сидело по десятку дробин. Что до третьего брата, Александра, то он был подобран на поле боя без сознания. Правая рука его от запястья до локтя была ободрана до кости. Что сталось с Алуинном Маккейлом и со Струаном Максорли — гигантом, соревновавшимся тогда с Джиллизом, кто выпьет больше эля, никто не знал. О судьбе деда и кузенов Энни тоже не могла ничего разузнать, сколько ни расспрашивала. В одном из углов зала сидел лорд Джордж Мюррей, обхватив голову забинтованными руками. В бою лорду Джорджу выпало получить целых шесть ранений различной тяжести. В уме он, очевидно, сейчас «прокручивал» подробности боя. Слишком много в этот день было совершено ошибок, слишком дорогую цену пришлось за них заплатить… Принц останавливался в Моу-Холле, но к приезду Энни уже уехал, так что она пропустила его пламенную речь к соотечественникам, суть которой сводилась к тому, что сегодня мы, мол, проиграли — завтра должны победить. Его высочество, похоже, был единственным, все еще сохранившим столь воинственный дух, и речь его прозвучала гласом вопиющего в пустыне. Энни даже не стала менять своего синего бархатного платья — лишь кружева ей пришлось оторвать на бинты. В нем она и стояла на крыльце, встречая новую прибывшую подводу. Был уже шестой час, и небо начинало темнеть. Прибывший из Инвернесса вестник рассказал, что Камберленд с большим триумфом вошел в город, и тот приветствовал его звоном церковных колоколов. Одним из первых действий герцога было освобождение из городской тюрьмы всех заключенных, посаженных туда якобитами. Известный своей привычкой в каждом новом месте останавливаться там, где до этого останавливался его кузен, герцог направился в Драммур-Хаус и потреоовал от его хозяйки оказать ему гостеприимство. Энни даже не поняла сразу, что то, что снимали в этот момент с телеги двое мужчин, не тюк, как ей сначала показалось, а человек, более того, не кто иной, как Ферчар Фаркарсон. — Дедушка! — прошептала она. — Слава Богу, ты жив! — Да лучше б я умер, — проворчал старик, — чем видеть такое! Сколько народа сегодня полегло — и все самые лучшие… Кузены твои, Энни, тоже — все трое… Что с Джоном и с Джиллизом — не знаю… Энни не стала говорить старику о судьбе Джона и Джил-лиза — Ферчар и так был расстроен дальше некуда. Энни и сама с трудом сдерживалась, чтобы не разрыдаться… — Заходи, дедушка, — проговорила она, — выпей горячего грога, отдохни с дороги, я велю приготовить постель… — Какой, к черту, грог, какая постель! Как можно нежиться в постели, пить грог, когда там, — Ферчар в исступлении тыкал своей палкой в сторону поля боя, — сотни, тысячи наших людей умирают от ран, от холода, без единого глотка воды… Какого черта вы здесь сидите как баре? — Ты думаешь, — прервал гневные тирады старика вышедший на крыльцо лорд Джордж, — мы не пытались их забрать? Пытались, Ферчар, пытались, и неоднократно, но всякий раз, когда мы посылали людей, никто не возвращался — «красные мундиры» рыщут повсюду и не церемонятся ни с кем из встречных… Ты знаешь, Ферчар, что за право забрать наших раненых и похоронить убитых Камберленд потребовал ни много ни мало, чтобы принц публично признал свою капитуляцию. Так что Бог свидетель — ты зря меня обвиняешь. Леди Энни, — обратился он к ней, — могу я поговорить с вами наедине? — Я к вашим услугам, генерал. — Оставив старика на попечение тех двоих мужчин, что были с ним, Энни вошла с лордом Джорджем в дом. — Вы понимаете, — заговорил он, — что англичане в любой момент могут прийти и сюда? — Было бы наивно полагать, что они этого не сделают. — Я надеюсь, что приступ кровожадности, который мы наблюдаем сейчас у англичан, все-таки скоро пройдет, и возобладают разум и логика. Вряд ли Камберленд, при всей его жестокости, мечтает войти в историю как убийца женщин. Тем не менее я бы не советовал вам оставаться в Моу-Холле. — Ангус велел мне оставаться и ждать его. — Вы виделись с мужем? — удивился лорд Джордж. — Мельком. Он помог мне погрузить на коня тело Джона Макгиливрея. — Осмелюсь заявить, леди Энни, что с его стороны это было, простите, не очень разумно. Если его при этом видели — не миновать ему ареста. Как и в том случае, если кому-нибудь, не дай Бог, станет известно, что он работал на нас… — Если его арестуют или ему понадобится моя помощь, как я узнаю об этом, если буду прятаться где-то в пещере? Я понимаю, лорд, что ваши слова продиктованы заботой о моей безопасности, но я и так уж принесла мужу слишком много горя. Из-за меня он теперь на подозрении у англичан. К тому же ему я обязана своей неприкосновенностью… — Энни, — лорд Джордж дотронулся до ее руки, — ты еще не все знаешь о своем муже… — Что вы имеете в виду? — удивилась она. — Он помогал нам тем, что пересылал информацию еще до той «сделки» в таверне, при которой присутствовала ты. Мы разговаривали с ним как раз вскоре после того, как Лудун и Форбс начали призывать вождей кланов, угрожая им расправой и конфискацией имущества, если они присоединятся к бунтовщикам. Так вот, к твоему сведению, для него не было и речи о том, чтобы служить англичанам. Он бы ни за что не купился на то, что Форбс предложил ему, тебе и леди Драммур неприкосновенность, если бы я не убедил его, что в качестве разведчика во вражеском стане он мог бы принести нам больше пользы. Энни уставилась на него, не веря своим ушам: — Вы хотите сказать, что… — Ты не ослышалась, Энни. Ангус казался нам наиболее подходящей фигурой на эту роль. Он долго жил в Европе, что позволяет думать, что интересы Шотландии ему безразличны. С другой стороны, человек он очень влиятельный, обласканный Форбсом и графом Лудуном. Сначала он ответил мне категорическим нет, и я, естественно, решил, что убедить его мне не удалось. Но затем я стал получать от него очень интересные письма… — Интересные? В каком смысле? — Для непосвященного это были обычные деловые письма-о покупке-продаже зерна или скота или что-нибудь в этом роде… Но попадались некоторые фразы, которые казались мне странными. Признаться, я не сразу догадался, что «баржа с зерном» на самом деле означает французские корабли, высадившиеся в порту, а «проблемы с мясом в Перте и Стерлинге» — то, что на самом деле там меньше английских войск, чем утверждают официальные источники. Я не уверен, что мы осмелились бы предпринять поход против генерала Копа под Престонпаном, если бы не узнали от Ангуса, что «яблоки в саду еще не созрели». Это означало, что войска генерала состоят в основном из зеленых, неопытных юнцов. Еще пару раз благодаря твоему Ангусу нам удалось избежать весьма опасных ловушек… Энни молчала, осмысливая сказанное генералом. — Но почему он мне ничего этого не говорил? — удивилась она. — Что ему мешало — особенно после Фалкирка, когда я все равно узнала, что он работает на нас… — Очевидно, он не был уверен, как воспримешь все это ты. По сравнению с твоим участием, когда ты возглавила клан и повела его в бой, его собственная роль показалась Ангусу ничтожной… — Притча о виноградарях, — прошептала Энни. — Что? — удивленно вскинул бровь лорд Джордж. — Помните евангельскую притчу о работниках в винограднике? Пришедшие последними получили ту же плату, что и первые… Так что каждый служит родине по мере своих сил и так, как понимает свой долг. А уж от кого больше пользы и на чьей стороне правда — решать, по-видимому, не людям, а Богу… Энни с трудом уняла дрожь в руках. Как долго она питала презрение к Ангусу, как часто была на волосок от того, чтобы назвать его трусом и предателем! Энни вспомнила, что во время их последней встречи Ангус говорил, что должен признаться ей еще кое в чем… Вот, оказывается, в чем было дело: все это время, пока она считала его предателем, он на самом деле работал на принца! Энни следовало самой догадаться по намекам Ангуса, по некоторой несогласованности в его поведении, но, по-видимому, этому мешала ее гордыня. Тогда, когда он видел, как она крала документы из стола Форбса, он мог бы запросто выйти из своего укрытия и помешать ей, но он этого не сделал. Уж не потому ли, что шел в библиотеку лорда-президента, чтобы похитить их сам? — Какая же я дура… — расстроилась Энни. — Надо же быть такой идиоткой!.. Лорд Джордж улыбнулся: — Не казнись, Энни, Ангус тобой гордится. Он считает, что твои смелость и бескомпромиссность — качества редкие даже среди мужчин… — Что ж, — проговорила она, — если уж он так думает обо мне, как я могу теперь струсить перед солдатами Камберленда? Нет, раз уж он велит мне, я останусь здесь! — Ты подвергаешь себя большой опасности, Энни. На минуту Энни задумалась, но затем решительно покачала головой: — Нет, я не могу его ослушаться — не потому, что он мой муж и господин, а потому, что уважаю его. Я знаю — он придет за мной, раз обещал… Лорд Джордж поднес руку Энни к губам. — Я благодарен вам, полковник, — торжественно произнес он, — за вашу службу, за те услуги, которые вы оказали Шотландии. Да хранит тебя Бог, Энни, и пусть Ангус возвращается как можно скорее! Глава 27 Через три дня в Моу-Холл вошли англичане — около двух сотен солдат. Половина этого отряда расположилась к югу от озера, половина — к северу. Разведчики уже донесли Камберленду, что лорд Джордж со своими людьми покинул Моу-Холл, и, несмотря на то что продвижение англичан по той же дороге, на которой сравнительно недавно потерпел сокрушительное поражение отряд полковника Блэкни, было осторожным, в имение они вошли с такой помпой, словно оно всегда принадлежало им. По дошедшим до Энни из Инвернесса слухам, за решительный отказ предоставить кров Камберленду леди Драм-мур была брошена в тюрьму — эти негодяи не посчитались с ее преклонным возрастом. О том, что делать с Энни, конкретного решения не было — останавливало, по-видимому, то, что она жена влиятельного вождя, верой и правдой служащего британской короне. Хоули, например, недвусмысленно заявил, что преступник должен быть казнен без скидки на то, что он — женщина. Камберленд подошел к сему щекотливому вопросу весьма прагматично — издал приказ об аресте «полковника Энни» и намеревался обставить ее арест как грандиозное представление. Зная об этом, Энни специально встречала гостей в роскошном наряде, в котором она менее всего походила на воинственную амазонку, — пышном розовом платье с умопомрачительным декольте. Все следы пребывания в доме и в окрестностях раненых были тщательно ликвидированы. В представлении молодого офицера женщина, которую ему было поручено арестовать, выглядела огромной грубой амазонкой. На крыльце же его встретила высокая миловидная светская дама. — Леди Энни Макинтош? — К вашим услугам, сэр, — проговорила Энни. — Позвольте узнать — с кем имею честь? — Лейтенант Томас Кокейн, к вашим услугам. — Офицер хотел было взять под козырек, но, передумав, почтительно поклонился. — Позвольте полюбопытствовать: ваш супруг дома? — К сожалению, нет. Полагаю, он в Инвернессе по долгу службы. Может быть, я могу быть вам чем-нибудь полезна? Впрочем, — улыбнулась она, — что же я стою? Заходите, господа! Не желаете чаю? Кокейн чувствовал себя крайне неловко и готов был сесть на лошадь и уехать, если бы не отряд, присланный для обыска. — Думаю, можно приступать, сэр, — сказал ему капитан, возглавлявший отряд, — человек с отвратительной физиономией и бельмом на левом глазу. Энни узнала Фергуса Блайта, которого видела в компании Уоршема на вечере у Форбса. Блайт был не чета этому Кокейну, сохранявшему еще кое-какие остатки порядочности, такого ничто не остановит от исполнения долга. Так и есть — капитан еще не зашел в дом, а взгляд его здорового глаза уже был устремлен за плечо Энни, высматривая, что внутри ее жилища. — Имеется предписание на обыск этого дома, — скрипучим голосом заявил Блайт. — Именем короля — позвольте войти! — Уверен, мэм, — начал Кокейн, явно смущаясь и желая сгладить грубость капитана, — это всего лишь досадное недоразумение, но, чтобы разрешить его, мы вынуждены вас побеспокоить… — Боюсь, как бы это недоразумение не стоило вам свободы! — В отличие от напарника Блайт словно задался целью вести себя вызывающе. — Мне седлать лошадь, — поинтересовалась Энни, — или поведете пешком? — Не стоит беспокоиться, леди, — усмехнулся Блайт, — вашу лошадь мы вам сами подведем… — Я понимаю ваше возмущение, леди Энни, — проговорил Кокейн. — Прошу извинить нас — долг службы… — Он обратился к Блайту: — В вашем распоряжении час, капитан. Блайт сделал знак своим людям, давно уже рвавшимся перевернуть все в доме вверх дном. Впрочем, все ценное, что наверняка было бы повреждено в результате этого варварского акта, Энни уже позаботилась спрятать — на небольшом островке посреди озера, в тайнике, не заметном ни с какой точки с берега. — У вас есть жена и дети, лейтенант? — обратилась она к Кокейну. — Разумеется, — откликнулся тот. — Очаровательная жена и три маленькие дочери. Они в Лондоне. — Они будут очень гордиться вашим сегодняшним подвигом, лейтенант! — усмехнулась Энни. Из дома уже слышался звон разбиваемой посуды — люди Блайта, как и следовало ожидать, не собирались церемониться с чужим имуществом. Дежурная улыбка сошла с лица Кокейна. Повисла долгая, напряженная пауза. Наконец солдат в красном мундире подвел к крыльцу Бруса. Энни заранее позаботилась и о том, чтобы жеребец был как следует вычищен, откормлен и выглядел так, что вполне мог бы выиграть главный приз на какой-нибудь выставке. Когда Энни, закутанная в теплый плащ, села на коня и барабанщик по знаку Кокейна дал сигнал к отправлению, Брус гордо вскинул голову, словно снова вез свою хозяйку в жестокий и славный бой за свободу родины. Энни сразу же привезли в Толбут — старинный каменный замок, в большом зале которого обычно проходили заседания магистрата города. Кирпичные некрашеные стены, простой длинный стол, грубые деревянные стулья с прямыми спинками… Дверь в заднем углу вела в причудливый лабиринт тюремных коридоров и камер — очень тесных и к тому же, как правило, без окон. Словно по иронии, как раз напротив этой мрачной крепости находилась самая роскошная гостиница в городе, в которой, разумеется, тут же по прибытии в Инвернесс расположились высшие английские чины. Поскольку городок был небольшим — больших улиц всего четыре, — прямо перед гостиницей расположился гарнизон солдат. Когда Энни подвозили к Толбуту, многие из них разглядывали ее с любопытством, недоумевая, за что эту изысканную светскую даму ведут в тюрьму. Но когда Энни, с гордым видом повернувшись к ним, стянула капюшон со своих огненно-рыжих волос, большинство из них поняли, кто она такая. — Прошу вас, мэм! — произнес Кокейн, открывая перед нею дверь зала суда. Ничто, казалось, не могло заставить лейтенанта поступиться своей вежливостью. В зале царил полумрак — он был освещен лишь несколькими люстрами на стенах и двумя маленькими узкими окошками под самым потолком, чтобы скрыть происходящее в зале от посторонних глаз, и это делало заседание похожим на заседание средневековой инквизиции. Заседавших было десятеро, и все в судейских париках и в красных английских мундирах. Футах в пяти перед столом стоял единственный стул для подсудимого. Как только Энни вошла, разговоры за столом сразу же смолкли и десять пар глаз уставились на нее. В одном из судей Энни узнала генерала Хоули. До сих пор она никогда не встречалась с Хоули лично, но ошибки в том, кто этот человек со свирепым лицом и ястребиным носом, быть не могло. В другом — отвратительном толстяке с заплывшими поросячьими глазками — графа Лудуна. Лишь один раз — в тот момент, когда Энни вошла, граф поднял на нее глаза и тут же углубился в бумаги и на протяжении всего допроса так и не поднимал головы, хотя Энни несколько раз нарочно провоцировала его на это, пристально разглядывая его. Прочие же были ей незнакомы. Энни и надеялась, и боялась одновременно увидеть среди этих лиц своего мужа. Но Ангуса среди судей не было. С тех пор как он помог ей взвалить тело Джона на лошадь, Энни ничего не слышала о нем, и ей оставалось только тешить себя мыслью, что отсутствие новостей — уже хорошая новость. В случае смерти Ангуса о ней скорее всего было бы известно — все-таки как-никак знатный, влиятельный человек, глава клана… К тому же Энни подозревала, что, если бы не тайные инструкции от Дункана Форбса, арест ее имел бы гораздо менее цивилизованную форму. — Ну, вот мы и встретились, леди Энни, — раздался голос одиннадцатого человека, которого Энни сначала не заметила — он сидел отдельно, в темном углу. Говоривший встал и направился к Энни. Его тяжелые шаги гулким эхом отдавались в мрачных стенах этого каменного мешка. — Рад познакомиться, — съязвил он, подходя вплотную, — весьма наслышан… Ваша слава гремит повсюду, леди Энни! Или вы предпочитаете, чтобы к вам обращались — «полковник»? При всей своей непомерной грузности и полноте герцог Камберленд был ниже Энни на целую голову, и она с презрением смотрела на него сверху вниз. — Как видите, — спокойно проговорила она, — на мне ни мундира, ни знаков различия… Так что чего уж там — зовите меня просто по имени. — Как вам угодно! А вы, в свою очередь, можете преклонить передо мной колени и звать меня «ваша честь». — Простите, ваша честь. — Энни сделала грациозный реверанс. — Здесь темно, и я не разобрала, с кем беседую, пока вы не представились. Камберленд несколько раз прошелся перед Энни, нахмурив лоб и сцепив руки за спиной — очевидно, для того, чтобы потянуть время и лишний раз подействовать ей на нервы. — Позвольте напомнить вам, мэм, — произнес со своего места Хоули, — вы здесь для того, чтобы дать нам подробный отчет о вашей деятельности за последние пять месяцев. — Отчитываться по дням или по неделям? — фыркнула Энни. — По поступкам, мэм. Итак, к делу: признаете ли вы, что принимали непосредственное участие в боевых действиях на стороне бунтовщиков, намеревавшихся свергнуть британское владычество в Шотландии? Что вы возглавили ваш клан и вели его в бой на стороне самозванца, выступавшего против законного правительства? Что поддерживали известного бунтовщика лорда Льюиса Гордона под Абердином, воевали против армии его величества под Фалкирком? Что присутствовали в бою в долине Драммуззи не более чем три дня назад? — Похоже, — снова усмехнулась Энни, — вы преувеличиваете мою роль, сэр. Послушать вас — так чуть ли не я начала восстание! — У нас есть точные данные о вашей роли, леди Энни. Нам известно, что вам удалось склонить на свою сторону… — Хоули сверился с бумагами, — ни много ни мало почти пятьсот человек. — Это не мое дело, сэр, это дело Шотландии. Кстати, ваши сведения не так уж и точны, как вы думаете. Настоящая цифра — восемьсот человек. — Стало быть, — резкие черты Хоули заострились еще сильнее, — вы не отрицаете, что были на стороне самозванца? — Я никогда не делала секрета из моей верности Шотландии и ее законному королю. И совесть моя велит мне быть на стороне тех, кто борется за независимость моей страны. Но на свою сторону, как вы изволили выразиться, я никого не склоняла. Кто я такая, чтобы иметь какое-то влияние на этих людей? У меня его еще меньше, чем у их жен, матерей и сестер! — Да, но никто из этих жен и сестер почему-то не садился на коня и не брал в руки меч! — Хоули приподнялся, опершись руками о стол. — У нас есть свидетельства, что вас видели на поле боя под Фалкирком! — Кто же это, интересно, — прищурилась Энни, — меня там видел? Уж не те ли, часом, бравые парни полковника Блэкни, «увидевшие» в небольшом отряде, повернувшем их с дороги на Моу-Холл, целую армию? Лудун — полковник Блэкни был его человеком, — услышав это, недоуменно переглянулся с сидевшими рядом с ним. На минуту воцарилась тишина, но затем она была прервана вопросом Камберленда: — Так вы признаете, что были в Фалкирке? — Признаю, ваша честь. Не я одна — там было достаточно много женщин — жены тех, кто сражался. Было на что посмотреть — зрелище и впрямь незабываемое! — Вы не ответили на вопрос, леди Энни: призывали ли вы всех этих мужчин сражаться на стороне бунтовщиков? — Еще раз говорю: кто я такая, чтобы командовать мужчинами? Вы бы доверили вашей жене командовать полком, герцог? Пошли бы мужчины за ней в атаку? Кое-кто из присутствующих за столом не сдержал усмешки, хотя и старался скрыть это от Камберленда: жена герцога была едва ли не толще его самого. Представить себе эту жирную трусиху на коне, да еще с мечом в руке, было просто невозможно. Герцог снова замолчал, пристально разглядывая Энни похотливым мужским взглядом. — Признаться, — произнес он, — я представлял вас себе иной, леди Энни. Согласно имеющимся у нас донесениям, вы должны быть на целый фут выше, в несколько раз полнее и с усами, какими не всякий мужчина может похвастаться… — Спасибо, ваша честь, — усмехнулась она, — что сами избавили меня от этих обвинений. От остальных я как-нибудь и сама защищусь, а эти, признаюсь, были для меня самыми обидными… — Признаюсь и я, леди Энни, будь у нашего противника больше таких решительных женщин, как вы, одержать победу нам было бы куда труднее. Но, как бы то ни было, мы ее одержали, и, поскольку вы сами признаете свою вину, но от конкретных показаний увиливаете, нам, увы, не остается ничего другого, как арестовать вас. Будь моя воля, сказанного вами уже достаточно для того, чтобы повесить вас без дальнейшего следствия, но мы ведь все-таки цивилизованные люди… С самого начала Энни знала, каков будет результат. Внутри у нее все кипело, но показать это своим палачам означало проявить слабость. — Цивилизованные люди? — Голос Энни был полон презрения. — Можно подумать, я не видела, что вы, «цивилизованные люди», творили? Вешать людей сотнями за малейший проступок, по малейшему подозрению, насиловать женщин, грабить до нитки убитых — это ваша цивилизованность? Повесить женщину — какая цивилизованность! Я понимаю, господа, этим вы хотите мне отомстить за ваш позор под Фалкирком, но виновата ли я, что ваши доблестные воины наложили там в штаны от страха? — Ваши колкости не помогут вам, леди Энни, — поморщился Камберленд. — Что, — усмехнулась она, — правда глаза колет? — Не кажется ли вам, леди Энни, — вступил в разговор один из сидевших за столом, представившийся как полковник Чолмондели, — что вам лучше брать пример с вашего супруга? В отличие от вас, он верой и правдой служит британской короне… — Ангус никогда не стеснял моей свободы, даже если не одобрял моих решений. — Вы, кажется, племянница Ферчара Фаркарсона? — спросил полковник. — Внучка, — поправила Энни. Макнув перо в чернильницу, Чолмондели что-то отметил в своих бумагах. — Это он уговорил вас поддержать бунтовщиков? — поинтересовался полковник. — Никто никогда не мог и не сможет уговорить меня делать то, чего я сама не захочу. — Странно, — Камберленд пристально посмотрел на нее, — вы не задаете нам никаких вопросов о вашем муже. Его судьба вас не интересует? — Если бы Ангус погиб, — Энни рассеянно выдернула нитку, торчавшую из рукава, — мне, полагаю, это уже было бы известно. — Вы не виделись с ним на протяжении этих трех дней? Не получали от него вестей? Энни бросила нитку на пол, словно отбросила свои сомнения вместе с ней. — Мы с Ангусом иногда неделями не видимся и не получаем друг от друга вестей. Мы оба взрослые, свободные люди, у каждого свои дела, что хотим, то и делаем… Жирные губы Камберленда расплылись в противной улыбочке. — Видите ли, дорогая, — проговорил он, — по иронии судьбы ваш муж сейчас находится всего, можно сказать, в ста шагах от вас… — Он обратился к другим: — Госпиталь ведь в ста шагах отсюда, не так ли? Энни почувствовала, словно ее кольнули холодной иглой в сердце. — Ангус в госпитале? — переспросила она. — Ну, вообще-то это не совсем госпиталь… Не можем же мы держать раненого дворянина вместе со всякой швалью! Энни кольнуло еще сильнее, горло перехватил спазм. — Он ранен? — чуть слышно спросила она. — Ранение мечом в живот, если не путаю. Врачи говорят, что шансы на выздоровление ничтожно малы — ранения в живот очень опасны, особенно если начнется загноение… Энни показалось, что вся комната куда-то поплыла. Взгляд ее стал мутиться, лица сидевших за столом казались едва различимыми пятнами… Ранение в живот? Все эти три дня, стоило Энни закрыть глаза, перед ее мысленным взором тотчас же вставали одни и те же кошмарные видения: бездыханное тело Джона с рукой, сжимающей ось телеги… английский офицер… меч Энни, рубанувший по ненавистному красному мундиру… Сколько ни пыталось сознание Энни упорядочить эти отрывочные фрагменты, логичной картины все равно не получалось. А главное — какой-то внутренний голос убеждал ее, что она должна вспомнить лицо офицера, что это очень важно, но, сколько ни напрягала Энни память, все время словно что-то мешало, и лицо это оставалось не более чем размытым пятном. Теперь же она наконец все поняла. Это был Ангус. — Господи! — одними губами прошептала она. — Господи! — Молитесь, леди Энни, молитесь! — дьявольски ухмыльнулся Камберленд. — Лишь чудо Господне теперь может спасти вашего мужа! — Я могу его видеть? — осторожно спросила она. — Ради Бога, крошка, ради Бога! — Ухмылка Камберленда стала еще шире. — Но не раньше, чем ты ответишь нам на все вопросы… — Что я должна сказать вам? — нахмурилась Энни. — В первую очередь имена, крошка. Имена вождей, воевавших на стороне самозванца. А то подозрения у нас есть, а конкретных фактов маловато… Вы изволили назвать нас варварами, леди Энни. Так вот, чтоб вы нас таковыми не считали, — всех этих людей возьмут в Лондон, будут судить цивилизованным судом… Но для этого нам нужны надежные показания против них… — И за это предательство вы милостиво позволите мне свидание с мужем? — Голос Энни прозвучал так, что все присутствующие невольно поежились. — Да я, может быть, еще и не верю вам, что он ранен! — То, что вы называете предательством, леди Энни, мы называем чистосердечным признанием и честным сотрудничеством с нами. Подумайте — это в ваших же интересах, леди Энни. А если свидание с мужем кажется вам недостаточной за то наградой, мы можем в придачу освободить вашу свекровь. Нам и самим, если честно, она уже в тягость — наши тюремщики воют, вынужденные день и ночь выслушивать ее цветистые ругательства. Кулаки Энни сжались так, что ногти впились в ладони. — Пусть повоют, — огрызнулась она, — так им и надо! Комната, слава Богу, уже перестала вертеться перед ее глазами, и Энни снова могла различать лица судей. Обежав эти лица взглядом, Энни остановилась на Лудуне. — Вы, граф, кажется, считаетесь другом Ангуса? — с вызовом проговорила она. — Или вы уже успели отречься от этой дружбы? Граф откашлялся в кулак. — Как друг вашего мужа, — ответил он, — я советовал бы вам, леди Энни, принять наше предложение. Вместо ответа Энни презрительно уставилась на него. Это продолжалось целую минуту, пока граф наконец не почувствовал, что не в силах больше выдерживать ее взгляда — он жег его, словно огонь. И без того красное, словно медь, лицо его светлости стало иссиня-багровым, пальцы принялись нервно оттягивать воротник рубахи, словно тот душил его, бычьи глаза налились кровью, челюсть заходила из стороны в сторону. Лудун поднялся над столом, сам не зная зачем, но вдруг из красного стал бледным как смерть и зашатался. Еще мгновение — и толстяк бы, пожалуй, рухнул без сознания, но товарищи, подхватив его под руки, вывели в соседнюю комнату, откуда еще долго слышались сдавленный кашель и восклицания: «Черт дери эту ведьму — не баба, а дьявол!» — Ну, так как, леди Энни? — произнес Камберленд, со скучающим видом выковыривая грязь из-под ногтя. — Можно считать, что вы уже приняли наше предложение, или вам необходимо еще время, чтобы подумать? «Не показывай виду, Энни, что ты злишься! Не давай понять этому идиоту, что он выводит тебя из себя — иначе конец и тебе, и Ангусу…» — Я не приму такое нецивилизованное предложение, — заявила она, — если даже на его обдумывание вы дадите мне целую вечность! — Преклоняюсь перед вашим упорством, леди, — съязвил Камберленд, — но не уверен, что вам удастся сохранить его после пары дней в камере с крысами, здоровыми, как собаки! Он повернулся к Кокейну, все это время стоявшему у двери навытяжку. Тот шагнул вперед, хотя и крайне неохотно. — Будьте любезны, полковник, проводите леди Энни в ее новые апартаменты. Кстати, не забудьте, прежде чем запереть за ней дверь, хорошенько ее обыскать. Если уж ее свекровь умудрилась протащить в камеру под юбками огромнейший нож, то одному Богу известно, на что способна эта пташка! Впрочем, леди Энни, так и быть, даю вам последний шанс одуматься. Набрав в рот слюны, Энни презрительно сплюнула на носок его лощеного сапога. Глава 28 Инвернесс, май 1746 года Страх душил Энни, мрачные стены камеры, казалось, с каждым днем становились все уже. Воздух был таким спертым, что каждый вдох вызывал боль в надсаженных легких. Звуки, доносившиеся из соседних камер, преследовали Энни день и ночь, и она уже перестала понимать, где кончается ужасная реальность и начинаются ее собственные не менее кошмарные видения. Камберленд навещал ее в камере три раза все с тем же предложением — свобода в обмен на имена лидеров заговорщиков, но каждый раз выходил от Энни ни с чем, бормоча под нос цветистые ругательства. Густые рыжие волосы — гордость Энни — превратились в безжизненные грязные сосульки; кожа, успевшая впитать всеми порами камерную пыль, стала пепельно-серой; под ввалившимися глазами обозначились черные круги; руки почернели от постоянного подтягивания за решетку к окну; ногти обломались. Энни сама толком не знала, что она собирается увидеть в этом маленьком слепом окне под самым потолком, почти не пропускавшем свет. Порою Энни даже не понимала, рассвет или закат — эти скупые лучи, что бросает солнце в ее камеру. Да ей это было и все равно — день в этом каменном мешке почти не отличался от ночи. Часто, отходя ко сну, Энни ловила себя на желании заснуть навсегда и не просыпаться — лишь бы пришел хоть какой-то конец этой томительно-изнуряющей бессмыслице… Камберленд говорил ей, что муж ее жив, но можно ли ему верить? Если бы Ангус и вправду был жив, он бы скорее всего нашел способ известить ее об этом — через охранников или еще как-нибудь… Не все тюремщики, в конце концов, были зверями в человеческом облике — были и такие, кто готов был тайком пронести в ее камеру лишнюю миску баланды… Все украшения Энни — кольца, серьги, даже пуговицы платья — давно были выменяны тюремщикам на еду или воду. Осталась лишь одна серебряная брошь, которую Энни готова была отдать лишь вместе с жизнью — эту брошь ей подарил Ангус в ночь перед Каллоденом. Энни носила ее у самого сердца, под корсетом, и в минуты, когда ей становилось невыносимо тяжело на душе, она прижимала брошь к груди так, что та впивалась в тело. Энни знала, что Камберленд не повесит ее просто так, без суда и следствия, — для этого ее должны отвезти в Лондон и устроить показательный процесс. Но это лишь потому, что она жена знатного, влиятельного человека, главы клана. С теми, кто попроще, они не церемонились — без повешений не проходило почти ни дня. Когда мимо камеры Энни вели одного из приговоренных к казни, она, глянув в зарешеченное окошко на двери камеры, с трудом узнала в этом похудевшем, осунувшемся, избитом в кровь пленнике Дугласа Форбса. Позднее Энни стало известно, что мужественный молодой человек отказался от мешка, который обычно надевают на головы осужденным, предпочтя в последний момент своей жизни видеть голубое небо. Дункан Форбс даже не посчитал нужным помиловать родного племянника… Несмотря на ежедневные расстрелы, число заключенных в тюрьме не убывало, а росло день ото дня, в нее поступали новые арестованные. Когда тюремные камеры переполнились уже настолько, что никак не могли вместить новых людей, пленных стали распихивать по городским церквам, когда же и они переполнились до отказа — в трюмы стоявших в порту кораблей. В конце апреля Камберленд издал приказ, предписывавший всякому, имевшему любые сведения о якобитах, сообщать их начальству. Священникам вменили в обязанность отчитаться, кто из их прихожан не посещал церковь во время бунта. За поимку вождей, участвовавших в восстании, были назначены баснословные суммы. За голову Чарльза Стюарта было обещано тридцать тысяч фунтов; немного меньшие, но тоже внушительные суммы — за таких видных бунтовщиков, как Мюррей, Камерон, Гленгарри, Эрдшил. Отряды английской инфантерии и драгун постоянно прочесывали едва ли не всю Шотландию. Последний оплот Лохела — форт Ахнакарри сровняли с землей, самому же Лохелу вместе с друзьями приходилось скрываться в пещерах. Во всей Шотландии, пожалуй, не осталось деревни, которая не была бы разорена до нитки, всюду полыхали костры — Камберленд задался целью сделать все, что можно, чтобы навеки уничтожить бунтарский дух Шотландии. Меньше всего герцога волновала справедливость предпринимаемых им мер — невиновных наказывали наравне с виноватыми. Поскольку пленных было слишком много, чтобы устраивать процесс над каждым, суд вершили по жребию над каждым двенадцатым. Остальным, если они могли выкупить себя, даровали свободу с условием пожизненной высылки из Шотландии, если нет — грузили на корабли и отправляли в отдаленные колонии в качестве рабов. Среди казненных было четыре пэра — их в знак «особой милости» не вешали, а отрубали головы. Одним из этих несчастных был граф Килмарнок — тот самый, с чьей женой развлекался перед фалкиркским боем генерал Хоули. Ходили слухи, что графа выдал не кто иной, как лорд Джордж Мюррей в обмен на помилование. Поговаривали также о том, что леди Килмарнок удалось бежать из-под конвоя, подсыпав конвоирам в вино лошадиную дозу опиума. Энни чувствовала себя так, что, пожалуй, не отказалась бы теперь от этого вина… Она знала, что Камберленд вскоре «пожалует» в четвертый раз, будет соблазнять ее хорошей едой, чистой постелью, горячей ванной… Энни не знала, сколько это еще будет продолжаться, на сколько хватит ее сил и терпения. Король дал Камберленду полную свободу делать с бунтовщиками все, что тому заблагорассудится, но после полутора месяцев непрерывных казней герцог, желавший подавить дух «смутьянов», добился лишь обратного эффекта — чем больше он свирепствовал, тем больше ответной ненависти вызывал. Дело дошло до того, что «мясника Билли» стали клеймить уже в лондонских газетах, а английский парламент начал обсуждать вопрос, не слишком ли жестоко подавляется шотландское восстание. Это, очевидно, немного подействовало на «Билли» отрезвляюще, и он даже отпустил леди Драммур и еще шестнадцать знатных женщин из тюрьмы под домашний арест. Как знать, может быть, черед дойдет и до Энни… А пока ей оставалось лишь терпеливо ждать и стараться не падать духом. Но с каждым днем это становилось все труднее… За ней пришли посреди ночи. Услышав сквозь сон скрип дверных затворов и лихорадочно сев на нарах, Энни увидела над собой две темные фигуры. Подняв ее грубым рывком, они связали ей руки, забили в рот кляп и напялили на голову холщовый мешок. Энни пнула было одного из них ногой, но мощный удар в висок заставил ее почти потерять сознание. Энни с трудом осознавала, как ее вывели из камеры, долго вели бесконечными коридорами, заставили пройти через какую-то дверь, столь низкую, что ей пришлось скрючиться в три погибели… Затем ее босые ноги ощутили ночной холод, уши уловили храп коней. На плечи ее накинули какой-то плащ, а может, просто одеяло и усадили на лошадь. — Держись! — прикрикнул на нее один. — Я сказал, держись на лошади, сука, а то перекинем тебя через седло, как труп! — Да она, почитай, уже труп, — проворчал второй. — Черт побери, далеко нам тащиться? Холод собачий, я уже закоченел до костей! Почему нельзя ее прямо здесь, какая разница… — Нельзя, братишка, приказано до леса. Не будем терять времени, садись, поехали. Лошади тронулись. Энни пыталась что-то разглядеть сквозь довольно редкую ткань мешка, но все, что могла видеть, — лишь свет фонаря в руке одного из конвоиров. «Что ж, — думала она, — рано или поздно это должно было произойти. Очевидно, Камберленд, потеряв терпение, махнул рукой и решил не устраивать никакого суда…» Энни вдруг вспомнилось, как Джеми и Робби показали ей человеческий череп, который обнаружили, копая колодец. Череп смотрел на Энни пустыми глазницами, словно безмолвно вопрошая ее о чем-то. Нижняя челюсть отсутствовала, в виске зияла дыра — очевидно, этот человек был убит ударом камня или кинжала в висок. Когда-нибудь, лет через десять или через сто, кто-то, возможно, так же наткнется на ее череп и не будет знать, чей он… Энни крепче вцепилась в поводья. Веревки, стянувшие запястья, резали их в кровь, закоченевшие пальцы одеревенели. Башмаки Энни давно уже выменяла на краюху хлеба, превратившаяся в лохмотья юбка почти не согревала. Каждый шаг коня отдавался болью в измученном теле, но по крайней мере эта боль не давала Энни окончательно отключиться. Энни знала Инвернесс как свои пять пальцев и чувствовала, по каким улицам она сейчас едет. Вот они уже выехали из города… Послышался приближающийся стук копыт, по которому Энни поняла, что к ним присоединились с полдюжины всадников. О том, чтобы попытаться сбежать, не могло быть и речи. Впрочем, что ей терять — конец один… — Не вздумай бежать, крошка! — усмехнулся кто-то, словно прочитавший ее мысли. — Эти люди были под Фалкирком и вряд ли откажут себе в удовольствии всадить в тебя пулю. Хотя что до меня, то я бы предпочел засадить в тебя кое-что другое… Энни узнала этот голос — и перед ее мысленным взором встала отвратительная физиономия с бельмом на глазу. С милю, а может быть, и больше, они ехали молча. По звукам Энни поняла, что они уже свернули с дороги и теперь продирались сквозь густую траву. Под копытами чавкала грязь, шуршали прелые прошлогодние листья. Энни знала, что к югу от Инвернесса миль на пять тянется густой лес, где, очевидно, все и должно совершиться. Интересно, позволят ли ей хотя бы за минуту до смерти сдернуть этот проклятый мешок и посмотреть на чистое небо? — Долго еще? — проворчал один из ехавших. — Сейчас впереди будет опушка. Да вот уже, собственно, маячит просвет… Наконец конь остановился, и по скрипу седел Энни поняла, что сопровождавшие ее спешились. Чьи-то грубые руки стащили ее с седла и поставили на землю. Босые пальцы тут же ощутили ледяную росу. Мешок с ее головы стащили-таки, и Энни заморгала, щурясь от яркого света полной луны. Оглянувшись вокруг, она обнаружила, что стоит на лесной поляне, окруженной густыми, высокими елями, с земли поднимался туман. В сочетании с болезненным светом луны он делал все вокруг каким-то призрачным, нереальным. Вокруг Энни стояли шестеро в красных мундирах с мушкетами. Еще столько же, судя по их виду, долго поджидали их на поляне. В одном из них Энни узнала знакомую плотную, приземистую фигуру. Камберленд пристально разглядывал ее, в то время как солдаты вынимали из ее рта кляп. Энни хотелось плюнуть в ненавистное лицо, но рот пересох, губы потрескались в кровь. — Рад снова видеть вас, леди Энни! — усмехнулся герцог. — Чудесная нынче ночь, не правда ли? Энни молчала, закусив запекшуюся губу. — Вынужден признать, леди Энни, — продолжал он, — что ошибся даже в самых смелых своих прогнозах — вы держались до последнего. Я думал, вы сдадитесь гораздо быстрее… Впрочем, у вас еще есть время подумать — казнь назначена на полночь, осталось еще несколько минут… — Я уже все давно обдумала, — непреклонно прошептала Энни. — Я и не надеялся ни на что другое, крошка. — Камберленд поцокал языком. — В таком случае все, что нам осталось, — небольшая формальность… Он сделал знак одному из солдат, и тот поднес ему какую-то бумагу, походную чернильницу и перо. — Этот документ требует вашей подписи, — сказал герцог Энни. Энни поглядела в бумагу, но ничего не смогла в ней раозобрать — лунный свет был все-таки недостаточно ярким, а почерк — неразборчивым. — Что это? — поинтересовалась она. — Не волнуйтесь, леди Энни, это не заденет вашу честь, не заставит поступиться принципами. Все, что от вас требуется, — формальное признание того, что вы якобитка, что вопреки воле мужа выступали на стороне врагов британской кероны… — Для того чтобы казнить меня, вам нужно мое формальное на то согласие? — Если бы мне требовалась только ваша смерть, — поморщился Камберленд, — я бы уже давно не стал церемониться. Не испытывайте мое терпение, леди Энни, — оно на пределе. Все равно игра окончена! — Все в порядке, Энни, — послышался знакомый голос. — Можешь смело подписывать. Энни лихорадочно обернулась. Нет, этого не может быть, это ей почудилось, она, должно быть, просто повредилась умом от долгого сидения в одиночке… Но почему все остальные тоже повернули головы на этот голос? Энни смотрела — и не верила своим глазам, как недавно не поверила ушам. Из-за каждого дерева, словно призраки, возникали вооруженные до зубов члены клана Макинтош. Впереди — не кто иной, как Ангус Моу собственной персоной… Солдаты Камберленда вскинули мушкеты, но Ангус решительно шагнул вперед. На какое-то мгновение Энни снова усомнилась, он ли это, — Ангус сейчас мало походил на изысканного джентльмена, каким все привыкли его видеть. Волосы растрепаны, щеки небриты, глаза в лунном свете горят таким адским огнем, словно вобрали в себя боевой дух всех его предков… — Все в порядке, Энни, — спокойно повторил он. — Можешь смело подписывать эту бумажку — это часть нашего договора. Но мне нужна другая подпись — его светлости на другом документе. Пусть распишется при всех свидетелях, что дарует тебе полную амнистию. Энни уставилась на мужа, ничего не понимая. — Чего вы от меня хотите? — сердито спросил Камберленд у Ангуса. Ангус сделал знак одному из прибывших с ним, и вперед шагнул человек в узком черном сюртуке. В присутствии такого количества английских солдат и суровых, вооруженных до зубов горцев он явно чувствовал себя неуютно. — Вот д-документ, о котором идет речь, в-ваша честь, — чуть слышно пролепетал он. — У меня также имеется с собой письмо от первого министра его высочества, лорда Ньюкасла, предлагающего вам принять условия лорда Макинтоша и его лондонского адвоката. Нам известно, сэр, о том, что ваши люди подделывали документы, перехваченные у противника. Это серьезное преступление, ваша честь, оно может иметь для вас очень серьезные последствия. Более того… — Хорошо, хорошо, — нетерпеливо перебил его герцог. В данный момент самую большую опасность для него представляли вооруженные до зубов горцы, хотя последние вряд ли понимали, о чем идет речь. — Вы разочаровываете меня, Макинтош, — обратился Камберленд к Ангусу. — Признаться, я возлагал на вас большие надежды. Вы могли бы сделаться еще знатнее и богаче, стать членом парламента, даже сменить этого сопляка Форбса… — Все мое богатство — здесь, — спокойно проговорил Ангус, указывая на Энни. — А если я разочаровываю вас, герцог, то готов умереть с чистой совестью… — Вы умрете даже раньше, мой друг, чем думаете! — прошипел себе под нос Камберленд. Но, как ни тихо были произнесены эти слова, ушей Ангуса они достигли. Усмехнувшись, он поднял руку — и на поляне тут же появился новый отряд, в несколько раз больше первого. Возглавлял его Эван Маккардл — денщик Ангуса. — Ты без труда нашел их? — спросил Ангус. — В два счета! — усмехнулся Эван. — Они ждали меня как раз там, где вы сказали. Ангус, победно улыбаясь, шагнул вперед. За поясом его поблескивал целый арсенал из мушкетов и ножей. Камберленд это было замечено всеми — инстинктивно попятился на шаг назад. В один момент его солдаты, как и тюремщики, сопровождавшие Энни, были обезоружены. Лондонский поверенный, вынув из кармана платок, отер пот со лба. — Боже правый! — прошептал он. — Как бы чего не вышло!.. — Не беспокойтесь, все должно закончиться мирно! — поспешил успокоить Ангус слугу закона. Он вынул из окоченевших от страха пальцев адъютанта герцога перо и чернильницу. — Если, разумеется, его светлость соизволит подписать амнистию моей жене… — Вы смеете угрожать мне? — побагровел Камберленд. — Будь моя воля, — спокойно произнес Ангус, — я перерезал бы твое жирное горло и закопал бы тебя так глубоко, что никто вовек не нашел бы, — то же самое, что, я полагаю, ты собирался сделать со мной и моей женой. С минуту герцог злобно смотрел на него, но в конце концов все же взял перо и поставил свою размашистую подпись на поданной бумаге. Ангус нетерпеливо выхватил ее у него из рук, придирчиво глянул на подпись, дунул на нее, чтобы чернила скорее высохли, свернул в трубку и передал клерку. — Смотри, чернильная душа! — пригрозил он поверенному. — Если узнаю, что мой адвокат не получал этой бумаги — из-под земли тебя достану и семь шкур спущу! Понятно? — Разумеется, сэр! — пролепетал тот. — Ну вот и чудненько. А теперь можешь идти. Мои люди тебя проводят. Поверенный, облегченно вздохнув, развернулся и пошел прочь. — Подождите! — окликнул его Камберленд. — Я настаиваю, чтобы она тоже подписала… — В твоем положении, приятель, — усмехнулся Ангус, — я бы не стал ни на чем особенно настаивать! — Все в порядке, — улыбнулась Энни. — Я с удовольствием подпишу. Она выступила вперед, руки ее были все еще связаны. Ругнувшись, Ангус выхватил из-за пояса нож — и через минуту Энни уже была свободна. Руки ее дрожали, и ей понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя. Обмакнув перо, Энни вывела элегантным почерком: Леди Энни Фаркарсон Моу, гвардии полковник Его Королевского Высочества Чарльза Стюарта. Эпилог Энни осторожно провела пальцем по ужасному багровому шраму на животе мужа. Ангус спал, но от прикосновения ее пальцев, а затем губ, проснулся, обнял жену и крепко прижал к груди. — Не казнись, Энни, — нежно проговорил он. — Твоей вины здесь нет. — Я могла бы убить тебя! — Ты не сознавала, что делаешь, ты была в шоке. — Я решила, что убила тебя… — отрешенно прошептала она. — Все это время, что ты не давал о себе знать, я думала, что тебя уже нет… — Я и сам не надеялся, что выживу, — усмехнулся он. — Две недели провалялся в лихорадке… Эван думал, что я повредился умом — все время бредил. А когда я пришел в себя и узнал, что ты в тюрьме, чуть и впрямь с ума не сошел. Энни молчала. Ей приятно было просто смотреть на него, ощущать его сильные руки, ласкающие ее плечи. Последние десять дней они провели большей частью в постели — не столько даже занимаясь любовью, сколько восстанавливая силы. В свободное от сна время Ангус в основном занимался распоряжениями по дому — за час обыска люди Блайта успели настолько перевернуть здесь все вверх дном, что нельзя было открыть ни одного буфета, не наткнувшись на гору разбитой посуды. Большинство слуг Ангуса, узнав, что хозяину каким-то чудом удалось освободить их госпожу, вернулись в дом. Вокруг по-прежнему стояли лагерем около двухсот человек Макгиливрея и Макбина, лишившиеся не только своих предводителей, но и сожженных домов. Из двадцати одного вождя клана в войне выжило только трое — да и то двое из них вскоре умерли от ран. Горцы, вернувшиеся в Моу-Холл, были самыми непреклонными вояками, готовыми и сейчас идти в бой, если бы леди Энни повела их. В горных пещерах до сих пор скрывались тысячи якобитов. Все они нуждались в еде и одежде, но люди Макгиливрея неспроста слыли самыми искусными контрабандистами. Англичане делали все возможное, чтобы заставить Шотландию голодать — жгли хлеб, угоняли скот, но ведь отобранный у кого-то скот можно снова отбить… Как извещал Ангуса в письме его лондонский адвокат, бумагу, гарантирующую Энни полную амнистию, он получил в целости и сохранности. Почти одновременно с этим письмом он получил послание от премьер-министра о том, что по факту подделки Камберлендом документов будут приняты строгие меры. Ангус самолично ездил в Лондон, чтобы предоставить премьер-министру поддельные документы. Камберленд уничтожил их оригиналы, но это его не спасло — среди бумаг Уоршема было, в частности, и письмо от Камберленда, объяснявшего ему, как подделать подпись лорда Джорджа и какую фразу вставить в указ, чтобы якобиты выглядели безжалостными, бессердечными чудовищами. В первые дни после каллоденского сражения Камберленд в глазах английских обывателей выглядел героем — еще бы, блестящая победа над двадцатитысячной ордой бунтовщиков! Спаситель Англии! Преданный, бесстрашный слуга короны! Но вскоре с распространением слухов о бессмысленных зверствах герцога слава его потускнела. Принц Фредерик Гессенский, вернувшись домой со своей армией, не делал секрета из того, почему отказался воевать рядом с таким мясником. Тот факт, что из общего числа арестованных бунтовщиков — трех тысяч пятисот человек — лишь немногие были взяты непосредственно на поле боя, тоже казался, мягко говоря, немного странным… От Ангуса требовали показаний о насилии солдат Камберленда над ранеными и умирающими, о ничем не оправданной жестокости к мирному населению… Эти показания в одночасье сделали бы герцога из героя палачом. В обмен на молчание Ангус потребовал немедленно освободить жену. Поначалу Камберленд не хотел уступать, словно еще на что-то надеясь. И тогда Ангусу пришлось пойти на крайнюю меру — подействовать на герцога силой. С той ночи прошло десять дней. Энни была с ним — страшно похудевшая и все еще просыпающаяся по ночам от мучивших ее кошмаров, но понемногу отъедавшаяся и отсыпавшаяся… — Я распорядился похоронить Джона в Петти, — произнес Ангус, — на живописном холме, с видом на морской залив… — Думаю, Джону это понравилось бы, — печально улыбнулась Энни. — Макбин будет похоронен рядом с ним. Мы нашли его тело. Элизабет не возражает, если их похоронят в одной могиле, но надо спросить разрешения у священника… — Кстати, об Элизабет, — вспомнила она. — Дедушка говорил мне, что она беременна. Так что Джон, можно сказать, весь не умер — род его, во всяком случае, будет продолжаться… — Если родится сын, — сказал Ангус, — я, полагаю, должен отдать ему оружие отца. Энни удивленно посмотрела на него: — Какое оружие? — А где, думаешь, — улыбнулся он, — я взял весь тот арсенал, с которым явился тогда перед Камберлендом? — Признаться, — рассмеялась Энни в ответ, — в первый момент я тебя даже не узнала — латы, увешан оружием с головы до ног… Ничего общего с тем утонченным, образованным человеком, каким я впервые увидела тебя в день нашей свадьбы! — В тот момент мне более подходил другой образ. К тому же я решил, — суеверная глупость, конечно! — что оружие Макгиливрея придаст мне хоть немного его храбрости… — В тебе и так храбрости хоть отбавляй! Не боишься ли ты, что Камберленд тебе этого не забудет? — Разумеется, не забудет. Но он уже перевел свою армию в форт Огастес. Через месяц, соскучившись без оперы и без лебединой печенки, он переберется в Лондон. А там уж ему будет не до меня. Как и мне сейчас, если честно, не до него. — А до чего теперь тебе? Сильные, но нежные руки Ангуса обхватили ее плечи, и в одно мгновение она оказалась под ним. — Вот до чего, — тяжело дыша, произнес он. — Разве что только и ты сейчас не настроена больше на интеллектуальную беседу. А то будешь снова говорить, что во мне ничего не осталось от утонченного, образованного человека… — В данный момент, — счастливо рассмеялась Энни, — я предпочитаю видеть тебя бесстрашным воином!