Снежное танго
Марта Поллок


Двое, мужчина и женщина, никогда прежде не видевшие друг друга, остаются наедине в огромном пустом здании, отрезанные от всего мира разбушевавшейся в канун Нового года стихией. Он — вице-президент банка. Она — танцовщица, приглашенная поздравить его с повышением по службе. Но почему-то, вместо того, чтобы проклинать судьбу, нарушившую их новогодние планы. В неистовом завывании ветра за окнами они слышат мелодию, заставляющую сильнее биться их сердца, а в головокружительном полете снежинок видят страстные па латиноамериканского танца…


Марта Поллок

Снежное танго


1


Гвендолин мечтала об отпуске так страстно, как только может мечтать молодая женщина о своем ненаглядном суженом.

Стремительный бег лыж, головокружительные спуски в долину, холодное безмолвие заснеженных горных вершин, темно-зеленые ели вокруг поляны укрывают от любопытных взглядов укромную хижину. Жаркое пламя в камине, весело потрескивающие поленья и упоительное чувство одиночества. Ты никому не мешаешь, и тебе никто не мешает! Мягкая постель, уютный свет лампы, немножко любимого ликера и толстенный роман о любви. Что может быть лучше?

Увы, до отпуска еще так далеко — дела фирмы не позволяют расслабиться. Но думать о нем приятно, к тому же никто не запрещает…

Главное, не оказаться в шумной толпе любителей орать песни, избегать роскошных ресторанов, не пользоваться вечно ломающимися подъемниками. Надо, чтобы душу и взор ласкал вид тихой долины, окруженной скалами и поросшей елями, засыпанными пушистым снегом. И никого вокруг! Ни одного нахального взгляда, надоедливых покорителей гор и женщин!

Только я и лыжи, только лыжи и я! Гвендолин закрыла глаза, закинула руки за голову и представила себе, как мчится в облаке снежной пыли по каньону с обрывистыми склонами, по самому краю пропасти, на дне которой ревет незамерзающий поток, поворачивает направо, налево, перелетает через ствол поваленной бурей сосны, и тут на ее пути…

Да, именно так и случаются трагедии. На ее пути… зазвонил телефон!


Проклятый телефон зазвонил за пять минут до окончания рабочего дня, за пять минут до того мгновения, как Гвендолин могла представить себе ели на склонах каньона и немного расслабиться от текущих забот.

Она сосредоточилась, прогнала с лица улыбку и моментально превратилась в деловую женщину, став Гвендолин Снайдерсон, владелицей серьезного бизнеса.

— Чем могу вам помочь?

— Алло! Мисс Снайдерсон? Это Дезире Джонс. Бога ради, простите меня! Я только-только получила работу и уже подвожу вас. Умоляю, не увольняйте меня сразу! Я сделаю все, чтобы исправиться… Да отпустите же меня!

— Успокойтесь, Дезире! Откуда вы звоните, что случилось?

— Из университетской больницы. Я в хирургическом отделении… Да подождите вы, дайте поговорить с начальницей! Откуда я знаю, что там у меня сломано?.. Я слушаю вас, мисс Снайдерсон.

— Это я тебя слушаю. У тебя травма? Ты что-то сломала?

— По-моему, все, что только можно сломать. Но если верить рентгену, то только левую руку и правую лодыжку… Господи, какая боль!

— Не паникуй! Как все произошло?

Гвендолин сама была в панике. Боже, но почему все несчастья случаются именно с ее сотрудниками!

Девичий голос в телефонной трубке дрожал, да еще мешали какие-то помехи на линии.

— Сегодня такой гололед и жуткий ветер! Опаздывала на работу, торопилась, прямо перед автобусом поскользнулась и…

— Тебе нужен номер групповой страховки, Дезире? Сейчас найду, подожди пару секунд.

— Нет-нет, я не за этим звоню, мисс Снайдерсон! Я должна была к шести часам выполнить ваше задание, и вот я здесь и сейчас меня увезут… Да не дергайте мою ногу, больно же!

— Дезире, не волнуйся! Замену я найду! Главное — хорошенько подлечиться, а работа от тебя не уйдет.

— Ох, спасибо, мисс Снайдерсон! А я так боялась…

— Как ты теперь доберешься до университетского общежития?

— Мои друзья уже в курсе, они подбросят. Мы собирались в эти выходные покататься на лыжах, и вот… О господи! Меня везут в операционную. Еще раз извините, мисс Снайдерсон. Мне следовало быть осторожнее… Ай!

Раздались короткие гудки.

Гвендолин взглянула на часы, висящие над дверью кабинета. «Замену я найду!» Легко сказать, когда до представления около часа и максимум полчаса на поиски новой исполнительницы сложного номера, заказанного клиентом фирмы.


Гвендолин Снайдерсон быстро нашла список городских телефонов и тут же набрала номер университетского женского общества. Гудок… еще один… еще…

— Слушаем!

— Говорит Гвендолин Снайдерсон! Будьте добры, позовите Маргарет Ченсдейл к телефону.

— Извините, но она уехала на каникулы в Лос-Анджелес, холода ей противопоказаны.

— Тогда Сюзанну Торнберг.

— Минутку! Судя по листу на доске объявлений, Сюзанна Торнберг уже три дня как отдыхает на Багамах.

Ну, Сюзанна, вовремя ты убралась из города, молодец! Нервно постукивая ноготками по полированной поверхности стола, Гвендолин Снайдерсон навела справки еще о нескольких студентках, подрабатывающих у нее. Увы, все они на время каникул рванули из Эванстоуна — кто на встречу с южным солнцем и теплым океаном, кто в горы, в поисках чудесного местечка для лыжных прогулок.

— На носу Новый год, — раздраженно заметил голос в трубке. — Вам еще повезло, что застали меня. Мне дай бог убрать беспорядок, который эти девицы, помешанные на танцах, здесь оставили, а тут еще работай у них и за секретаря. Решайте свои проблемы самостоятельно. С праздником вас!

И снова раздались сердитые короткие гудки.

— Ничего страшного. Это еще не катастрофа, — пробормотала Гвендолин, набирая следующий по списку номер театрального объединения, актеров которого она часто нанимала.

Ау, актрисы, мечтающие подработать собственным животом!

На этот раз ей вообще не ответили. Точно так же обстояло дело с последующими номерами. Телефоны молчали как проклятые.

Гвендолин охватило мучительное чувство безнадежности. В канун Нового года в огромном Чикаго, казалось, не осталось жителей. Да, все на лыжах, все пьют кофе в уютных хижинах на склонах далеких гор или предаются сладкому ничегонеделанию в Майами. Одна она, Гвендолин Снайдерсон, как дура сидит в офисе! Боже, дай мне сил не расплакаться!

Завывал ветер, и напор его был таков, что содрогались оконные рамы. Стрелки настенных часов безжалостно пожирали драгоценные секунды и минуты, а с рекламного плаката на Гвендолин смотрела гигантская, размером с лошадь, ухмыляющаяся рыжая обезьяна в белоснежной балетной пачке с сертификатом в одной лапе, воздушными шариками в другой и призывала: «Желаете отправить незабываемое послание своим близким? Хотите, чтобы ваш сюрприз, ваш подарок остался у любимого человека в памяти на века? Звоните! У нас в ассортименте более сотни профессионально поставленных веселых музыкальных номеров. Гарантируем неукоснительное исполнение заказа — двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году!».

Слово «гарантируем» огненными буквами отпечаталось в мозгу Гвендолин Снайдерсон. Четыре года гарантии свято соблюдались. Фирма работала пунктуальнее, чем федеральная почта США, — ей не могли помешать ни дождь и снег, ни град и слякоть. Хотя случалось всякое. Однажды пришлось заказывать костюм для танцовщицы за пять тысяч долларов у модного кутюрье, и не было никакой гарантии, что клиент, останется, доволен и не поскупится с оплатой номера. А происшествие в чикагском отеле «Палас»? Актрису, одетую Золушкой, не пустили на порог бдительные охранники, даже, несмотря на то, что на ногах девушки были настоящие хрустальные туфельки. Пришлось пробираться через черный ход, иначе фирме пришлось бы платить неустойку за невыполненный заказ.

Вот и сейчас Гвендолин Снайдерсон меньше всего собиралась сдаваться.

Пружинисто вскочив с кресла, она громко объявила:

— Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе! Приводим в действие «пожарный» вариант.

Возглас адресовался единственному сотруднику, находящемуся в офисе, — ей самой.

Вообще-то она не актерствовала больше двух лет. Но в самом начале, в бесконечно нудные, наполненные сомнениями и разочарованиями дни становления компании, Гвендолин лично участвовала в сотнях костюмированных, музыкальных и цирковых приветствий-представлений и успела побывать святой Инессой, клоуном, неуклюжей макакой во фраке, доброй феей, танцующим праздничным пирогом с черносливом и практически всеми персонажами из мультфильмов Диснея.

Все, что для этого требовалось, — любовь к своему делу, общительность и немного храбрости, чтобы преодолеть чувство неловкости и не бояться возможной неудачи.

Поздравления и послания вручались в обстановке добродушного юмора и веселья; безвкусица, а тем более пошлость, категорически исключались. Этические нормы ставились компанией во главу угла, и маленькие спектакли, сопровождавшие послания и поздравления, запоминались клиентам надолго.

Усилия эти не остались незамеченными. Несколько газетных статей, интервью для телевидения, забавная реклама подогревали интерес к деятельности компании. Окрестные жители все более доверяли Гвендолин Снайдерсон — слишком сильна была потребность людей в веселом беззаботном смехе.

Гвендолин, став владелицей фирмы, придумывала новые поздравления и шутки, разрабатывала костюмы, записывала новые тексты на автоответчики. А в данный момент работала над льготными условиями для постоянных нововведений.

Студенты колледжей, местные актеры и актрисы охотно трудились на ниве увеселения, раз за разом приводя в восторг жителей родного Эванстоуна, Уокигана и даже Чикаго. Как говорится, хорошая слава впереди бежит…

Никто не знал маленькой тайны хозяйки фирмы: больше всего она любила танцевать танго, но вот подходящего партнера у нее никогда не было. Почему? Потому что никто не обладал таким талантом двигаться, как двигалась в танце Гвендолин. Танец захватывал ее целиком, женщина чудесным образом преображалась в чувственную латиноамериканку.

Осиная талия, точеные лодыжки, взгляд, прожигающий насквозь, капельки пота на обнаженных плечах и груди. Гитара, аккордеон. Казалось, сама любовь двигается по сцене, сама страсть. Восхищенные зрители не верили своим глазам — откуда у мисс Снайдерсон столько фантазии, темперамента, страстности?

Ах, танго! Гвендолин остановилась у картотеки заказов и начала перебирать заполненные бланки. Рождество она провела у родителей в Иллинойсе, и последние заявки принимались в ее отсутствие. Так, наверное, нужно танцевать вальс с каким-нибудь чиновником, пахнущим ценными бумагами и большими деньгами, или румбу с замшелым налоговиком. Или, может быть, спеть что-нибудь веселое для муниципальных бездельников. Посмотрим, посмотрим…

Ох, празднество в мэрии — самая нудная из всех церемоний, в которых ей приходится участвовать, но отвертеться, нет никакой возможности. Слава богу, что сие действо происходит раз в году, а остальное время заполнено куда более интересными занятиями. Хотя сейчас именно такой случай — праздник на носу.

Итак, в прошлый понедельник поздравление с днем рождения: веселая песенка, исполняемая ангелом, и море воздушных шариков с логотипом фирмы, в которой трудится виновник торжества. На вторник и среду заказов нет. В четверг снова был день рождения: Дезире Джонс, одетая золотоискателем с Дикого Запада, танцевала джигу и стреляла из револьвера. Наверняка и сегодня предстоит что-то в этом роде — фантазия заказчиков не отличается оригинальностью. Чиновники хотят одного: чтобы все было чинно и традиционно, никаких вольностей в костюмах и в музыкальном сопровождении…

Гвендолин пропела куплет поздравительной песенки, попутно высматривая для очередного номера костюм покорителя Дикого Запада. Хорошо, что пара длинноствольных револьверов, ковбойские сапоги из рыжей кожи всегда наличествовали в реквизите фирмы — они обязательно ей пригодятся и в январе!

Но в следующее мгновение новоявленная покорительница неисследованных земель отыскала карточку заказа, заполненную Дезире Джонс, и голос ее оборвался на середине музыкальной фразы. Клиент, оказывается, заказывал поздравление в восточном стиле — с обязательным исполнением танца живота. С обязательным! Это слово было дважды подчеркнуто красным фломастером.

Гвендолин зажмурилась в надежде, что, когда откроет глаза, заявка как по волшебству растает в воздухе. Увы, чуда не произошло. Не вальс, и не танго!

Она вытащила карточку и внимательно перечитала:


Заказчик: Феликс Миллингтон Л. Миллингтон.


Вид услуг: Восточная танцовщица, танец живота. Поздравление по случаю избрания клиента вторым вице-президентом банка по вопросам кредитования среднего бизнеса.


Молодая женщина на минуту пригорюнилась. Вот тебе и размечталась о лыжах, о горах, о безмолвии. И о танго… Все впустую! На повестке дня пустыня, жара, шейхи и верблюды. С голым животом — вперед, на вице-президента банка!

Итак, классические танцы отменяются, и револьверы пусть отдыхают, запертые в ящик.

Неожиданно Гвендолин усмехнулась. Гаремы, верблюды! А еще говорят, что финансисты под костюмом-тройкой от лондонских кутюрье, носят самые дешевые рубашки! Ох уж эти плуты! Бедненький старенький Феликс Миллингтон, любитель женских пупков!

Она представила себе узкоплечего лысого восьмидесятилетнего старичка, изумленно взирающего на живот восточной танцовщицы. После такого поздравления бедняжка вместо того, чтобы тихо встречать Новый год в семье, загремит в больницу с сердечным приступом. Шутники, нечего сказать!

Гвендолин задумчиво провела карточкой по подбородку. Восточный танец включили в репертуар сравнительно недавно из-за частых просьб клиентов, и специализировались на нем три студентки, увлекающиеся восточной тематикой. Дезире Джонс вообще приехала из жаркой страны где-то на Севере Африки, да и фигурка у нее была словно у героини из сказок Шахерезады. Приятная полнота, стройные ноги, изумительная грудь и взгляд черных глаз, сводящий с ума всех мужчин подряд!

«Гарантируем неукоснительное исполнение заказа!»

До Гвендолин только сейчас дошло, что сегодняшний провал означал бы катастрофу. В этом самом банке лежали все деньги фирмы, а виновнику торжества, судя по его должности, предстояло инспектировать счета фирмы. Что же, клиент всегда прав, а я была и останусь клиентом этого банка! — решила молодая женщина. Тем более что в наступающем году деньги очень даже понадобятся: надо реализовывать планы по расширению бизнеса.

Большую часть комнаты занимала гигантская гримерная, с развешанными повсюду костюмами и маленьким столиком в углу. В мгновение ока Гвендолин очутилась там.

— Прежде всего, музыка, — сказала она, вставив в магнитофон кассету с надписью «Пляски в серале», и нажала на кнопку.

Бас-гитара и барабан с ходу задали размер четыре четверти. Высокое звучание струнных, контрастируя с низкими голосами гобоев, создавало чувственную атмосферу томности и неги, которая и должна царить в султанском гареме. В комнате ничего вроде бы не изменилось, но явственно ощущалась перемена, произведенная музыкой. Казалось, сам Восток, загадочный и манящий, воцарился вокруг. Вот кричит с высокого минарета муэдзин, вот прошел караван верблюдов, всюду пальмы, яркий солнечный свет. Юная красавица, опираясь на руку евнуха, встала с подушек и подошла к возвышению у беломраморного бассейна, полного изумрудной воды. Пускай за окном вьюга — дадим жару!

Гвендолин вспомнила уроки восточного танца, которые брала у знакомого хореографа, и тренированное тело с легкостью отозвалось на понравившуюся мелодию. Сама музыка подсказывала неспешные, грациозные, как бы растекающиеся телодвижения. Зазвучало барабанное соло, бедра закачались в такт с ритмом музыки, затем темп вдруг упал — и мускулы живота молодой женщины завораживающе заходили под строгим деловым пиджаком.

Теперь ее воображение рисовало караван верблюдов, бредущих ночью через безжизненные пустынные пески к вожделенному оазису. Напротив, на стене, висела стилизованная маска леопарда, но глаза Гвендолин видели не пятнистую морду, ловкого убийцы антилоп, а надменное и красивое лицо молодого шейха, окруженного роем полуодетых одалисок.

Интересно, кто устанавливает очередь посещения жен в гареме? Помощник старшего евнуха, евнух? Или сам султан или шейх?

Пользуется ли внеочередным правом доступа к повелителю любимая жена?..

— Какая чушь, — пробормотала Гвендолин, внезапно остановившись.

Тряхнув головой, она бросилась к шкафчику с надписью «Восточная танцовщица» и распахнула дверцу. Затем сняла с себя классический двубортный пиджак вместе с белой блузкой и недовольно повертела в руках отделанные монетами лифы. Затейливые и блестящие, они имели один существенный недостаток: маленький размер, из-за чего были впору разве что девочкам — подросткам.

Лиф среднего размера, который Гвендолин все-таки обнаружила, еле-еле прикрывал ее пышную грудь. Все остальное пришлось замаскировать при помощи золотого мониста.

Оставалось преобразить бедра. Узкую серую фланелевую юбку заменило алое подобие шифонового шарфа, охватывающего тонкую талию, но оставляющего открытым пупок, и шелковых лент, обвивающих при движении стройные ноги новоявленной наложницы.

Нанизав на пальцы золотые кольца и перстни и надев на запястья узорные браслеты — увы, все сплошная дешевая бижутерия, — Гвендолин подошла к огромному зеркалу, вделанному в стену гримерной.

— Ну что ж, с восточным нарядом полный порядок. А вот лицо… волосы…

Светлые волосы и европейски правильные черты лица, не шли ни в какое сравнение с блестящими черными косами, чарующим разрезом узких миндалевидных глаз красавицы Дезире Джонс.

Привычно-быстрым движением Гвендолин зачесала волосы наверх, украсив себя диадемой из «драгоценных камней». Золотая шелковая чадра спрятала от нескромных взглядов лицо, оставив открытыми лишь большие карие глаза.

Воспользовавшись косметикой, в изобилии лежащей на столике, молодая женщина покрыла веки золотыми тенями, обозначила контур глаз карандашом и густо накрасила ресницы. Потом показала язык своему отражению и медленно, призывно-томно закрыла нарисованные знойные глаза. Проведя такую своеобразную репетицию, она отступила на три шага от зеркала, и в который раз оглядела себя.

— Еще «сапфир» в пупок, — решила она.

С нарядом было покончено. Оставались имя и пожелание.

После недолгих поисков среди переводных картинок живот восточной красавицы украсила стилизованная под арабскую вязь надпись «Поздравляем шефа», а груди приобрели каждая свое имя, соответственно «Феликс» и «Миллингтон». Мускусный аромат духов «Жемчужина первой ночи» стал последним штрихом в образе лукавой обольстительницы султанов, эмиров и прочих шейхов.

Обнаженные руки Гвендолин начали изгибаться подобно двум змеям, а мышцы живота и бедер словно заструились, создавая восхитительное, чарующее зрелище. Эротическая подоплека была налицо: восточная музыка определенно возбуждала, наряд был более чем провокационный, а исполняемый танец казался прелюдией интимного акта.

Молодая женщина остановилась и осмотрела свое облаченное в шелк и «драгоценности» тело, в котором прожила тридцать лет. Сейчас оно выглядело и ощущало себя по-другому. Цветущая плоть радовала глаз и способна была доставлять наслаждение… и принимать его в ответ. Что бы сказал, что бы подумал султан, взирая на столь прекрасную женщину? Какой подарок вручил бы ей после ночи страстных ласк, нежных объятий? А главное, какое блаженство пережила бы она сама, распростертая у ног всемогущего владыки южной страны на персидском ковре в благоухающих мускусом покоях?..

— Что за бред! Гвендолин Снайдерсон, ты владелица фирмы независимо оттого, что на тебе надето — деловой костюм или блестящий бутафорский хлам! С каких это пор ты позволяешь себе фривольные фантазии?

Отчитав себя, молодая женщина повела плечами. Мониста неприятно щекотали кожу, а краткий миг упоения собой уже прошел.

— Прости мне, Господи, мои грехи, — смиренно произнесла она и вздохнула. — Работа, ничего не поделаешь.

Про себя же отметила, что нужно будет поговорить с девушками — исполнительницами восточных танцев и хотя бы одну из них перетянуть на постоянную работу в компанию. Чтобы не было больше такого конфуза. Конечно, Дезире скоро поправится, ее кости срастутся, но разве можно на сто процентов застраховаться от возможных несчастных случаев?

Забавно, подумала Гвендолин. Четыре года назад я, не колеблясь ни секунды, набросила бы на себя этот костюм и как миленькая побежала бы исполнять самый легкомысленный танец. Неужели статус владелицы фирмы так сильно меня изменил — сделал практичной, рассудительной, чопорной? Неужели я настоящий пример холодной и жесткой бизнес-леди?

Она рассмеялась. Спасибо Дезире Джонс: вечер вроде сегодняшнего лучшее лекарство от зазнайства. Где написано, спросила она себя, что бизнес-леди непозволительно быть, чуть-чуть сумасшедшей и что ей не к лицу легкая доля авантюризма?


Под металлическое позвякивание побрякушек Гвендолин надела меховую шубку, подкладка которой приятно холодила голую кожу, натянула высокие кожаные сапоги и, наконец, аккуратно примостила на голову меховую шапку, стараясь не задеть диадему из фальшивых самоцветов, приколотую к волосам.

Чадра в ожидании своего часа заняла место в сумочке.

В распоряжении молодой женщины оставалась четверть часа. Банк располагался в девяти кварталах от офиса. Ловить такси в час пик дело безнадежное, поэтому Гвендолин решила пройти пару кварталов пешком и взять из гаража свою машину, проходящую там профилактический ремонт. Последний раз в этом году она вставила кассету в автоответчик и вышла, закрыв за собой дверь.

Ровно через пару минут после ее ухода телефон зазвонил и густой бас произнес:

— Ого! Классная музыка у вас в аппарате, мисс Снайдерсон. Это из гаража, говорит механик Джонсон, Фрэнк Джонсон, если вы меня помните. Мы сегодня закрываемся раньше и до будущего года работать не будем. Если вам нужна машина — поспешите. С праздником!


Гвендолин Снайдерсон тем временем сквозь сильный снегопад бежала к подземному переходу. Целая сеть таких переходов, проложенных под центром города, позволяла жителям зимой спасаться от шквальных ветров с озера. Ярко светили лампы, раздавалась музыка из многочисленных лавок и магазинчиков.

Как и большинство здешних горожан, Гвендолин спокойно воспринимала и холод, и снег, но нынешняя зима была из ряда вон.

Последние три дня метеорологи наперебой возвещали о самом грозном урагане века, и природа-матушка решила, казалось, не подводить их.

Весь день по озеру ходили огромные волны, раскачивая пришвартованные у причалов суда и суденышки. Затем водную поверхность до горизонта затянул непроницаемый туман.

Через какой-нибудь час после захода солнца чистое небо над городом внезапно затянулось темными тучами. И если с утра, когда Гвендолин шла на работу, снег сыпался большими мягкими хлопьями, то теперь он сделался злым и колючим. Даже под землей слышны были дикие завывания ветра, и молодая женщина, поежившись, подняла воротник.

Стеклянные витрины подземных магазинчиков, разукрашенные по случаю Нового года, не в состоянии были развеять ощущение бесприютности и сиротства. Пробираясь в толпе сосредоточенно нахмуренных людей, Гвендолин кляла себя за то, что не удосужилась послушать сводку погоды. О гараже и машине не могло быть и речи — до банка приходилось добираться пешком.

Покинув теплый подземный лабиринт, молодая женщина поднялась наверх, надвинула на самые брови шапку и закрыла лицо воротником, оберегая грим. По заснеженной аллее она прошла навстречу надвигающейся буре и постучала в огромные двери как раз в ту секунду, когда сотрудник службы безопасности банка закрывал их изнутри.

При виде поздней гостьи он улыбнулся и постучал пальцем по наручным часам. Гвендолин в ответ тоже улыбнулась, достала визитную карточку, и мгновением позже двери широко распахнулись.

— Мы уж вас не ждали! — прогромыхал простуженным басом охранник. — Банк последний час больше похож на могилу, над которой кружатся ведьмы.

Он осторожно высунул нос наружу.

— Ну и погодка! Собаку на улицу не выгонишь!

— Не то слово! И транспорт, по-моему, совершенно не ходит. На перекрестках такие огромные сугробы намело!

Гвендолин с наслаждением подставила озябшие руки под струи теплого воздуха, вырывающиеся из кондиционера.

— Куда идти?

— Прямо по коридору, потом на красном лифте на четвертый этаж. Я позвоню и предупрежу собравшихся, что вы уже поднимаетесь.

С этими словами охранник снял трубку настенного телефона и начал набирать номер.

Могила — точно сказано, криво усмехнувшись, подумала Гвендолин, с содроганием поглядывая на холодные мраморные стены и массивные решетки на окошках в кассовом зале. Или скорее тюрьма. Даже шестиметровая рождественская елка с разноцветными гирляндами не создавала положенного праздничного настроения. Чтобы хоть как-то избавиться от ощущения безлюдной пустоты вокруг, молодая женщина с силой ударяла каблуками о мраморный пол, и гулкое эхо шагов нарушало тишину этого величественного хранилища капиталов.

Банк был стар, как сам город, как озеро, о берега которого сегодня разбивались грозные волны. Гвендолин прямо-таки видела это монастырского вида строение, окруженное вигвамами индейцев-сиу, в то время как внутри ругается с кассиром из-за перерасхода наличности хозяин-финансист, некогда уехавший из родного Белфаста без гроша в кармане потертых штанов.

Сказать, что здание выглядело мрачным как снаружи, так и изнутри, означало не сказать ничего. Унылая краснокирпичная колоннада фасада и тоскливо-одноцветная отделка коридоров совершенно не располагали к тому, чтобы задержаться здесь дольше необходимого.

Холодный помпезный стиль сооружения навевал мысль о потусторонних силах. Казалось, строгие и неподкупные духи днем и ночью царствуют на этажах, неусыпно следя за целостью и сохранностью врученных им денег. Возможно, еще и поэтому Гвендолин Снайдерсон, подобно большинству жителей Эванстона, была клиентом этого банка.

Лифт открыл двери, как только она нажала на кнопку вызова, потом быстро и бесшумно поднял ее на четвертый этаж и замер в ожидании. Гвендолин переступила порожек и чуть не натолкнулась на рослого мужчину в темно-сером в тонкую белую полоску костюме.

— Мистер… — Молодая женщина неуверенно протянула руку.

— Наконец-то! Просто Джордж, — сказал он, отвечая на рукопожатие. — Я президент банка и могу позволить с собой фамильярничать, тем более такой очаровательной гостье. А мы уже начали бояться, что нашим наполеоновским планам не суждено осуществиться.

— Гарантируем неукоснительное исполнение заказа! — с некоторым самодовольством процитировала Гвендолин и, улыбнувшись, спросила: — Где можно раздеться и привести в порядок костюм?

— Вот тут у нас комната отдыха персонала, там — дамская комната. — Пухлый палец мистера Джорджа указал на соответствующие двери.

— Замечательно! — воскликнула Гвендолин. — Мне потребуется минут пять, не больше!

— А я пойду и подготовлю собравшихся, к вашему приходу. Мистер Миллинггон убежден, что речь идет об обычной новогодней вечеринке, — масляно поблескивая глазками, сказал мистер Джордж. — А вы… вы способны сразить самое стойкое сердце, малышка Дезире.

— Увы, я не малышка Дезире, у меня еще целы руки и ноги, — с улыбкой произнесла Гвендолин, чем привела Джорджа в откровенное смятение.

— Надеюсь, они приготовили сердечные капли для старины Миллингтона, — пробормотала молодая женщина, проследив, как фигура финансиста, облаченная в темно-серый костюм, удаляется по коридору и скрывается за углом.


Комната отдыха приятно удивила молодую женщину. Небольшая, со вкусом обставленная, она вобрала в себя все то тепло, которого недоставало унылым коридорам этого средневекового замка. На стенах висели еловые лапы, перевитые гирляндами огней, на столах горели свечи в канделябрах, оконные стекла, кто-то умело разрисовал снежинками. И даже автоматы с водой, кофе и едой были украшены красным и зеленым серпантином.

На них-то и остановился взгляд Гвендолин. Стаканчик горячего кофе или какао показался ей вдруг верхом мечты. Сегодня утром она съела бутерброд с арахисовым маслом и банан, что для женщины ростом в метр семьдесят два и весом в пятьдесят восемь килограмм было явно недостаточно.

— Потом, — успокоила свой желудок Гвендолин. — Вернусь домой и устрою тебе праздник. Как-никак впереди поход через три квартала к гаражу и нужно быть в форме.

Она сняла шубку и шапку, повесила их на деревянную вешалку и подошла к зеркалу. Причесала выбившиеся волосы, поправила диадему, надела чадру и пригладила ладонями легкомысленный костюм. Сапоги остались ждать ее в обувном шкафчике под вешалкой, на смену им заступили крохотные туфельки.

Подумав, она прикрыла полуобнаженные груди еще и полупрозрачной шифоновой лентой… исключительно из человеколюбия.

— Не стоит сразу вгонять в краску беднягу Миллингтона, — с усмешкой пояснила она себе.


2


Когда мистер Джордж просунул нос в дверь, Гвендолин проверяла магнитофон.

— Готовы? — спросил он, и его ошарашенный вид лучше всяких слов свидетельствовал о неотразимости ее восточного шарма.

— Готова, — просто ответила молодая женщина и быстро подошла к двери. — Последний вопрос: как мне узнать мистера Миллингтона среди прочих гостей?

— У нашего, так сказать, именинника к пиджаку приколота бутоньерка из омелы.

Из полураскрытой двери, к которой они подошли, доносились громкие голоса — мужские и женские.

— Нажмите, пожалуйста, на эту клавишу, и заиграет музыка, — шепотом попросила Гвендолин провожатого и передала ему магнитофон.

За дверью некто веселым голосом громко произнес:

— Дружище, у нас для тебя небольшой сюрприз. Пожелание с намеком: чтобы ты всласть отдохнул в праздники и с хорошим настроением возвратился на службу.

Палец мистера Джорджа опустился на клавишу. Заиграла музыка. Гвендолин Снайдерсон крест-накрест положила руки себе на грудь и, полуприкрыв глаза, проскользнула в комнату, чтобы отвесить поклон и певуче приветствовать собравшуюся публику.

— Салам, дамы и господа!

В ярко-голубых глазах господина с бутоньеркой из омелы засветился чисто мужской интерес.

— Так-так! Ничего не понимаю, но попробую догадаться… Мне предстоит отправиться на Восток, и эта леди будет моей секретаршей? Да, Джордж?

— Не угадал! — заглушая общий смех, пророкотал президент банка. — Мы всего лишь хотели сказать, что с сегодняшнего дня ты полноправный вице-президент банка, Феликс Миллингтон. Поздравляем!

Сердечное рукопожатие придало словам президента весомость официального возведения в должность.

— Что же касается нашей очаровательной гостьи, — вкрадчиво продолжил мистер Джордж, — то она пришла поздравить тебя от имени собравшихся. Маленький пластический этюд — наш тебе подарок.

Гвендолин слушала разговор вполуха, — она пришла сюда работать. Мелькнувшее было чувство неуверенности и дискомфорта куда-то улетучилось. Все было как в прежние времена. Тело стало легким и раскрепощенным, голова освободилась от навязчивых мыслей.

Когда же звуки различных инструментов слились в одно целое, Гвендолин медленно сделала первое движение.

Три маленьких шажка на месте под позвякивание монист. И вот, не поднимая головы, она подключает к танцу руки, которые и руками-то можно назвать с трудом — скорее прекрасными, грациозными, златочешуйчатыми змеями. Они выписывали в воздухе замысловатые узоры, они мелькали повсюду, они одновременно извивались перед грудью и над головой, вдоль бедер… Они были сама музыка во плоти.

Повинуясь смене темпа, Гвендолин развела руки: одна плавно опускалась, другая медленно поднималась вверх. Когда же из магнитофона полились чарующие звуки гобоя, молодая женщина подняла голову и усилиями одних шейных мускулов начала двигать ею из стороны в сторону.

Этот трюк был ее коньком и, глядя на непринужденность, с которой она его исполняла, трудно было поверить, что этим сложнейшим хореографическим приемом Гвендолин овладела всего за неделю.

Восточная дива томно приоткрыла густо накрашенные веки, чтобы увидеть эффект, произведенный ею на старину Миллингтона, не переставая танцевать, вгляделась… и чуть не сбилась с ритма. Вместо эдакого, седобородого Авраама Линкольна с котелком на голове и толстой сигарой во рту она увидела высокого стройного широкоплечего мужчину лет тридцати пяти в синем костюме, отлично сшитом и чем-то похожем на флотский офицерский мундир. Иссиня-черные волосы с редкими серебряными нитями на висках подчеркивали неброскую красоту правильного мужественного лица. Прямой нос, массивный подбородок.

Темп танца снова ускорился, и времени на разглядывание не осталось. Гвендолин выставила бедра и начала двигать животом взад-вперед — в полном соответствии с заявкой. Отработать и уйти поскорее, мельком подумала она. К черту президентов и вице-президентов!

Тем временем, примостившись на краю стола, Феликс Миллингтон с полуулыбкой следил за извивающейся танцовщицей. Зная об этом или не зная, но его коллеги угодили в самую точку. Именно о такой женщине — знойной, страстной, миниатюрной — он грезил в эти предновогодние дни. Только в его мечтах он и она были одни.

Женщина танцевала напротив него. Взгляд Феликса поднялся по стройным щиколоткам, округлым коленям и замер на изящных, провокационно покачивающихся бедрах. Они двигались в такт музыке все быстрее и быстрее. И без того легкий шифоновый шарф, заменяющий юбку, казался совсем невесомым. Он посмотрел на сапфир, украшающий живот танцовщицы, и комната словно наполнилась волшебным сиянием. Дурманящий запах духов кружил голову, символический наряд дразнил, и не составляло труда представить, как выглядит красавица без него.

Гвендолин, повинуясь колдовскому голосу гобоя, превратилась в живую волну. «Повинуюсь тебе, мой султан!» — казалось, говорила она каждым своим жестом. Продолжая танец, молодая женщина повернулась, демонстрируя герою вечера спину с тонкой изящной линией позвоночника, Казалось, еще мгновение — и она упорхнет.

Феликс чуть не бросился вперед, чтобы схватить и удержать ожившую мечту, но вовремя спохватился. Он только зритель и не может позволить себе таких вольностей.

Оставалось наслаждаться этим утонченно-чувственным зрелищем. Именно утонченным, отметил про себя Феликс. И дело было не в экзотической музыке, не в обольстительном полуобнаженном теле, не в возбуждающем запахе духов — дело было в самой женщине.

Ничем, кроме костюма и чувственной пластики, не выделяясь внешне, она, тем не менее, притягивала взгляд. В ней не было ничего от искушенности опытной куртизанки, поднаторевшей в науке обольщения. Скорее искренняя радость от легкости владения телом, самозабвенное упоение стихией танца. Лоб, не прикрытый чадрой, горел краской то ли стыда, то ли возбуждения, карие глаза поблескивали и младенчески невинно, и соблазнительно в одно и то же время.

Барабаны били быстрее и быстрее, темп нарастал. Плечи Гвендолин мелко задрожали в такт музыке, длинные тонкие пальцы сорвали с плеч воздушный шарфик, и герой вечера с изумлением прочел на пышной, едва прикрытой шелком и монистами груди танцовщицы собственное имя.

У Феликса Миллингтона вспотели ладони, и сладко заныло в паху. Темп пляски стал просто бешеным. Как загипнотизированный он взирал на безумное кружение рук, ног, пальцев, головы…

Вдруг все оборвалось, и воцарилась тишина. Гвендолин еще раз поклонилась, улыбнулась, на прощание провела пальцами по лацкану пиджака ошеломленного вице-президента, подмигнула ему и быстро скрылась за дверью, провожаемая оглушительными аплодисментами.

Добежав до комнаты отдыха, она упала в мягкое кресло. Сердце выпрыгивало из груди, в висках стучало. Неудивительно, что восточные танцы называют разновидностью спорта, подумала она. За десять минут с нее сошло больше пота, чем за день бальных танцев.

Гвендолин сорвала с лица чадру и села прямо, пытаясь выровнять дыхание.

Дверь приоткрылась, и она вздрогнула. Но при виде мистера Джорджа тут же снова успокоилась — этого человека она не боялась.

— Вы были великолепны! У меня нет слов, чтобы выразить свое восхищение, — восторженно произнес он, ставя на стол магнитофон и подходя к дивану напротив. — Кстати, мисс Снайдерсон, у меня в следующем месяце юбилей. Шестьдесят лет. Не мог бы я вас попросить…

Чопорно поправив волосы, Гвендолин одарила финансиста профессионально-приветливой улыбкой.

— Нет проблем, мистер Джордж. Звоните нам, называйте дату, время и место, и мы с удовольствием пришлем к вам очаровательную восточную танцовщицу.

— Да-да, конечно, — закивал мистер Джордж. — Правда, я надеялся… Да и мы все…

Он подергал пуговицу пиджака, глядя куда-то в сторону.

— Меня просили пригласить вас на последние десять минут торжества, мисс Снайдерсон. Сейчас как раз открывают шампанское…

— Спасибо, но это запрещено уставом компании. Я только отдохну минутку и пойду. Спускаться на том же красном лифте?

— Нет, он уже обесточен. Немного дальше по коридору лифт с черной дверью. Он опустит вас на крытую автостоянку. Кстати, если вам нужно позвонить, это можно сделать там же, из будки диспетчера… Так вы уходите? Жаль…

С глубоким вздохом мистер Джордж попрощался с гостьей и ушел.

Вскочив на ноги, Гвендолин заперла дверь, чтобы больше никто не вошел без спроса, осмотрела свое скудное одеяние и пожалела, что не взяла с собой костюм. В желудке заурчало от голода.

— Ах да, я ведь обещала тебя покормить, — участливо отозвалась Гвендолин и взглянула на настенные часы: полседьмого.

Гараж закрывался в восемь, и у нее была еще уйма времени. Вытащив из сумочки горсть мелочи, она опустила в щель автомата несколько монет и нажала на нужные кнопки. Восхитительный аромат кофе наполнил комнату, а Гвендолин тем временем вставляла в микроволновую печь замороженную пиццу. Еще через пять минут она дула на горячую лепешку, примериваясь, как бы поудобнее ее куснуть.

Три последующих похода к автоматам обернулись очередным стаканчиком на удивление хорошего кофе, пакетиком хрустящего картофеля и большим шоколадным пирожным. Забросив ноги на придвинутый стул, Гвендолин неторопливо перекусила, лениво полистала утреннюю газету и обнаружила в ней упоминание о себе. Какой-журналист отнес ее фирму к числу наиболее процветающих в Эванстоуне.

Поднося последний кусок пирожного ко рту, молодая женщина случайно взглянула на часы: семь пятнадцать Она вскочила с кресла и начала судорожно прибираться. Мусор полетел в урну, стул встал на положенное ему место. Со скоростью пожарного, спешащего на вызов, Гвендолин оделась, подхватила сумочку и магнитофон, погасила свет и понеслась по коридору.

Тишина ошеломляла. Из каждых трех ламп горела одна, и молодой женщине начало казаться, что она всего лишь призрак в этом каменном склепе.

— Горазда же ты сидеть, однако, — вслух отчитала она себя и прислушалась к звуку своего голоса. Чуть обеспокоенная улыбка тронула ее губы. — Если ты здесь застрянешь, Гвендолин Снайдерсон, это послужит тебе хорошим уроком!

Сапоги бесшумно ступали по ковровой дорожке. За углом Гвендолин увидела зеленые буквы таблички «Выход», а под ними — черные двери лифта. Она нажала на кнопку вызова, и двери с легким шорохом раскрылись.

— Наконец-то! Теперь я почти дома, — с облегчением сказала она.

— Подержите двери, пожалуйста, — прорезал тишину глубокий мужской голос.

Гвендолин нажала на кнопку блокировки дверей и, прищурившись, вгляделась в высокую фигуру, приближающуюся со стороны смежного коридора. Секундой позже карие глаза молодой женщины расширились от ужаса.

«О нет! — чуть не вскрикнула она. — Почему именно он? Почему Феликс Миллингтон, а не кто-то другой — хотя бы этот старый греховодник мистер Джордж?»

Надвинув шапку на самые глаза, Гвендолин вжалась в угол лифта. Она сама не смогла бы объяснить, почему ее страшит общество второго вице-президента. Да, мистер Миллингтон довольно откровенно разглядывал ее во время танца, собственно на это и был рассчитан номер, но в целом ничего отталкивающего в его поведении не было.

— Спасибо, что подождали. — Указательный палец Феликса Миллингтона привычно нажал на кнопку, и двери лифта закрылись. — А я, признаться, думал, что в банке ни души.

Гвендолин промычала что-то нечленораздельное, пытаясь спрятать магнитофон под шубкой.

— Торопитесь к новогоднему столу? — небрежно поинтересовался Феликс.

Гвендолин фыркнула. Черт бы его побрал! Как будто не знает, что в лифте разговаривать не принято. Да еще тот тащится как черепаха!

— А я завтра утром уже буду нежиться под теплым карибским солнышком, играть в теннис, купаться в океане и искать удачи в местных казино.

По ходу монолога он чуть наклонился, пытаясь разглядеть лицо собеседницы.

У Гвендолин пересохло во рту, а руки в кожаных перчатках взмокли от пота. Она еще глубже надвинула шапку на глаза и опустила голову так, что подбородок уткнулся в высокий пушистый воротник.

Ее спутник разочарованно выпрямился.

— А вы не одна из секретарш, которые были на моей вечеринке?

— Нет.

Феликс Миллингтон снова нагнулся в надежде разглядеть ее лицо. Гвендолин торопливо отвернулась. В это мгновение что-то с легким стуком упало на пол. Молодая женщина скосила глаза вниз, и у нее захватило дух от ужаса: сапфир, украшавший ее пупок, теперь лежал у ее правого сапога. Стараясь держаться, как можно естественнее, она наклонилась, намереваясь поднять злополучный камень, но в последний момент сильные пальцы сжали ей запястье.

— Ого! Неужели вы хотите лишить меня такого очаровательного сувенира? — весело заметил Феликс.

Язвительный ответ уже готов был слететь с губ Гвендолин, но при виде смеющихся голубых глаз мужчины она онемела, как кролик перед удавом.

Пауза затянулась чуть дольше нужного, и разъяренной молодой женщине оставалось лишь одно — с достоинством промолчать, убить нахала презрением. В конце концов, она — владелица компании и не позволит фамильярничать с собой никому, даже красавцу вице-президенту.

Наконец двери лифта распахнулись, и Гвендолин выбежала из кабины, мстительно ткнув локтем в бок нежеланного попутчика. Покинув теплое помещение автостоянки, она оказалась на заснеженной, продуваемой всеми ветрами улице и нерешительно остановилась перед высоким сугробом. Снегопад и не думал прекращаться. Натянув поглубже шапку и подняв воротник, Гвендолин двинулась навстречу хлещущему в лицо снегу, скользя по невидимой корке льда и ежесекундно рискуя упасть. Метров через сто замерзли ноги, а до гаража оставалось еще три квартала.

Сквозь непроглядную белую мглу до нее донесся автомобильный гудок и еле слышимый возглас:

— Что, машина сломалась?

Гвендолин вгляделась в остановившийся у обочины серебристо-серый «бьюик».

— Машина в гараже за мотелем «Мичиган», — неохотно ответила она в приоткрытое боковое стекло невидимому собеседнику.

— Садитесь, подвезу. Мне как раз в ту сторону.

Молодая женщина, поколебавшись, отрицательно покачала головой.

— Спасибо. Я сама дойду.

Боковое стекло опустилось до упора.

— Садитесь, великая конспираторша, пока не отморозили свой сапфировый пупок.

С уст Гвендолин Снайдерсон слетел стон.

— А не поехать ли вам в обратную сторону, остроумный мистер Миллингтон?

— Здесь одностороннее движение, во-первых. И никаких отказов я не принимаю. Это, во-вторых.

Спорить, когда тебя сбивают с ног ветер и снег, — дело неблагодарное. Со вздохом облегчения Гвендолин забралась на мягкое сиденье. В просторном салоне «бьюика» было сказочно тепло.

— Я была уверена, что метель к этому времени прекратится, — сказала она, усаживаясь поудобнее и кладя сумочку и магнитофон на колени. — Спасибо, что взялись подвезти.

— Не за что. Как мог я не помочь женщине, начертавшей мое имя на своей восхитительной груди. Мне было очень приятно, просто слов нет! Вы уже стерли надписи?..

— Мистер Миллингтон, — осадила его Гвендолин, — увеселение — такой же бизнес, как и банковское дело. Если вы не уважаете нашу профессию — пожалуйста, можете и дальше упражняться в остроумии, но без меня.

Она повернула к нему горящее от гнева лицо.

— И если вы думаете, что я боюсь метели, то ошибаетесь. Я родилась неподалеку, в Чикаго, и это, — молодая женщина показала рукой на окно, — для меня всего лишь легкий ветерок. Я выходила на озеро под не опущенным гротом и стакселем. Яхта летела по волнам, и никто на шкотах не обращал никакого внимания на штормовые предупреждения, вот какие у меня друзья!

Феликс Миллингтон восторженно посмотрел на нее голубыми глазами. Он наслаждался тембром ее голоса, пропуская мимо ушей сердитые слова. Что-то в интонации, в запальчивом взгляде показалось ему знакомым… Ну конечно! Он щелкнул пальцами.

— «Я вижу перед собой не женщину — царицу», — процитировал Феликс.

Гвендолин покраснела от вновь услышанной знакомой фразы, напомнившей фантазии о жизни в гареме.

— Как? Неужели это были вы? — Она провела языком по внезапно пересохшим губам. — Но у того инспектора по кредитам были борода и усы.

— И, тем не менее, это был я, — с самодовольной улыбкой отозвался Феликс Миллингтон. — Вы застали меня в банке в первый день моего выхода на работу после отпуска с полным забвением служебных обязанностей, с рыбалкой и прочими удовольствиями.

Он дернул несколько раз рычаг переключения скоростей и продекламировал:

— Гвендолин Снайдерсон, компания «Все для вас, милые сограждане».

Далее были даны ее домашний адрес и номер телефона.

Гвендолин была потрясена.

— Феноменальная же у вас память, мистер Миллингтон!

— Неплохая, но не более того. Просто на меня произвели впечатление ваши деловые качества. Вы пришли, точно зная, чего хотите, без запинки ответили на вопросы относительно размещения денег, имели готовый план деятельности и вообще выглядели на редкость спокойной и рассудительной… Кстати сказать, вы были очень эффектны в черно-белом платье и красном жакете.

Гвендолин смущенно потеребила пальцами свои перчатки. Она совершенно не помнила, что на ней тогда было надето.

— Спасибо, — сказала она со вздохом.

— У вас что, за это время появились проблемы? — неожиданно спросил Феликс. — Насколько я помню, кредит предназначался на расширение компании, аренду офиса в центре города и наём персонала. Если угодно, в банке есть профессиональные консультанты, специализирующиеся на оказании помощи мелким и средним предпринимателям. Вы, к каким, себя относите?

— Почему это вы сразу заподозрили, что у меня нелады в фирме? Я исправно выплачиваю проценты от прибыли, вы лично ведете мои платежные ведомости и знаете, что все там чисто… По-вашему, я достойна скептического отношения только потому, что я женщина?

— Наоборот. Три миллиона американок имеют свои фирмы, а это четверть всех предприятий малого и среднего бизнеса в США. На мой взгляд, они прекрасный объект для инвестиций. Именно поэтому кредит для вас был оформлен менее чем за час. Просто я спросил себя, почему глава фирмы вынуждена в предновогодний вечер сама выполнять заказ клиента.

— Исполнительница танца поскользнулась и сломала руку по дороге к вам, а найти замену не удалось, — сухо пояснила Гвендолин. — Кстати, вы много потеряли. Дезире Джонс по-восточному красива и превосходно танцует, хотя и не профессионалка.

— Не думаю, чтобы я что-то потерял. Скорее наоборот.

Гвендолин воздержалась от ответа на комплимент и нейтральным тоном заметила:

— Бизнес вообще штука беспокойная. Мне пришлось изрядно понервничать, чтобы соответствовать обещанию нашей фирмы: «Гарантируем неукоснительное исполнение заказа».

— Охотно верю, — засмеялся Феликс и включил дворники на полную мощность. — Именно ваша деловитость тогда, при первой встрече, и возбудила во мне… первобытные инстинкты.

— То есть?

— Меня так и подмывало пригласить вас на обед по завершении официальных переговоров. Но вы настолько ушли в дела, так хорошо были подготовлены, на все имели готовый ответ… Короче, я совершенно не сомневался в отказе, и не потому, что был вам неинтересен, а в силу ваших принципов.

— Зачем все время спешить с выводами. Вы не Господь Бог и не можете знать, что у меня в голове.

Феликс иронически скривил губы.

— Хотите сказать, что приняли бы тогда мое предложение?

— Да, — резко ответила она.

— А если я повторю его через две недели, по возвращении из отпуска?

— Можете рассчитывать на мое согласие, — отчеканила Гвендолин.

— А как насчет обеда и выхода в театр?

— Прекрасная идея. Я нацеплю на себя все побрякушки и разукрашу пупок в цвета радуги!

Любезный тон ответа настолько не соответствовала угрозе, скрытой в голосе, что Феликс закашлялся, скрывая смех, и сделал резкий поворот, отчего машину занесло в сторону.

— Надеюсь, на Ямайке погода получше, — заметил он.

— Вы рассчитываете, что самолет вылетит, несмотря на такую метель? — с иронией спросила Гвендолин.

— Двадцать минут назад я слушал радио. Про отмену авиарейсов там ничего не говорили. Кроме того, самолет у меня только в десять, а за это время может произойти все, что угодно. Знаете, в этом районе никогда не было землетрясений, так что…

— Ну и оптимист же вы, Феликс Миллингтон… А вон и мой гараж, за этим углом. — Она указала на красные неоновые буквы, мерцающие в снежной круговерти.

— Феликсом Миллингтоном меня не называли с тех пор, как медсестра в роддоме заполнила карточку о рождении. Зовите меня просто Феликсом. А вас как дома зовут?

— Для братьев я Гвен, для родителей Гвенда…

— Коли так, будьте по-прежнему Гвендолин. Для меня, как некогда для рыцарей Круглого Стола, Гвендолин — идеал женственности и символ красоты, то, о чем мужчина может только мечтать, — проникновенно и чуть хрипловато произнес Феликс, останавливая машину и поворачиваясь к молодой женщине.

— Жаль, — сладко заметила Гвендолин, — что вы не носите стальных рыцарских доспехов, а то бы из нас вышла совершенно классическая пара.

Она вышла из машины и, наклонившись, добавила:

— Еще раз спасибо, что подвезли.

— До встречи через две недели! — засмеялся Феликс, захлопывая дверцу.

Сквозь высокие сугробы Гвендолин пробралась к воротам гаража, тяжело дыша, постучалась, но никто не отозвался. Прижавшись лицом к заиндевевшему стеклу, она с трудом разглядела свою машину, огромное изображение Санта-Клауса на стене и больше ни души!

— Ничего себе! — Гвендолин возмущенно забарабанила в дверь, но, вскоре поняв всю тщетность своих попыток попасть внутрь, чуть не заплакала. — И что мне теперь делать?

Рассчитывать на то, что кто-нибудь подвезет ее, не приходилось. По дороге сюда она не увидела ни одной машины. Немного поразмыслив, Гвендолин решила собрать последние силы, подземными переходами добраться до офиса и… Что ж, это не самое худшее в ее ситуации — провести ночь в теплом и уютном кабинете.

Ветер взвыл, взметая снег. Гвендолин опустила голову и двинулась вперед. Заворачивая за угол, она наткнулась на темную мужскую фигуру.

— Ой! Кто вы?

— Это опять я. Хотел проверить, все ли с вами в порядке, — раздался знакомый голос.

Рука Феликса удерживала Гвендолин, а тело защищало ее от порывов ветра.

— Как поживает ваша машина? — спросил он, аккуратно стряхивая снег с ее меховой шапки. — Отремонтирована и ждет свою хозяйку?

— Ждет! За запертой дверью, охраняемая сигнализацией, — мрачно отозвалась Гвендолин. — Говорят: лучше поздно, чем никогда.

Может быть, так оно и есть, но к мастерским и гаражам это не относится.

— Ничего страшного. Я отвезу вас домой. В восьмичасовых новостях объявили, что аэропорт закрыт.

Подняв воротник своего кашемирового пальто, Феликс Миллингтон начал продираться сквозь сугробы, похожие на океанские волнорезы. Когда они, наконец, оказались в машине и рев ветра остался где-то за стеклами, Гвендолин набросилась на своего спасителя:

— Разве можно в такую погоду выходить на улицу без шапки, перчаток и зимних сапог? И бензина у тебя в баке кот наплакал.

— Каюсь, все именно так. Зато теперь мы перешли на «ты». — Феликс тряхнул головой, засыпая салон снегом, и повернулся лицом к Гвендолин. В тусклом свете она разглядела мальчишескую усмешку на его красиво очерченных губах. — Интересно, начнут хоть когда-то твердолобые жители Эванстоуна обращать внимание на предупреждения синоптиков? Я, например, все время, забываю, что зимой бывает холодно и идет снег.

Накинув на себя ремень безопасности, он завел машину. Пробуксовывая и издавая резкий неприятный звук, автомобиль с трудом тронулся с места.

— Если закрыли аэропорт, — вполголоса сказала Гвендолин, — то наверняка закрыли и автострады. Тебе было бы разумнее подбросить меня, как можно ближе к офису, — я прекрасно проведу ночь там, — а самому остановиться в отеле.

— По радио сообщили, что Парковую улицу постоянно расчищают, как-нибудь проберемся. Тем более, что твой дом находится по дороге ко мне.

Гвендолин протерла запотевшее боковое стекло, но увидела все ту же мутно-белую стену из снежных хлопьев.

— Мне бы твой оптимизм, — пробормотала она, откидываясь на спинку сиденья.

По правде сказать, Феликс сам не был ни в чем уверен. Вцепившись в руль так, что пальцы онемели, он напряженно вглядывался вперед, отчаянно маневрируя на скользкой дороге, и даже насвистывал для бодрости. Толку от свиста, впрочем, было мало — автомобиль сносило ветром, и он двигался, по сути дела, боком.

Феликс лихорадочно переключал скорость, ругая себя за то, что несерьезно отнесся к прогнозу погоды: ездить в такую метель было настоящим безумием. В тусклом отсвете фар по сторонам возникали белые призраки — занесенные снегом автомобили. Лавируя среди этих покинутых своими владельцами железных коней, он слишком резко повернул руль. Машину закружило, и, как он ни старался, его роскошный «бьюик» стал неуправляем.

Гвендолин затаила дыхание. Положение становилось просто угрожающим. Автомобиль, как ракета, несся на здание городского муниципального суда. Избегая лобового удара, Феликс резко свернул вправо. Машина закрутилась как волчок и на мгновение снова обрела управление. Воспользовавшись этим, Феликс направил автомобиль на огромную снежную кучу перед автостоянкой. Но оказалось, что снег скрывал, куда большую опасность — каменный парапет.

Грохот и скрежет сминающегося металла заглушил вой ветра. Феликс с размаху ударился грудью о руль. И хотя львиную долю удара приняла на себя подушка безопасности, на мгновение он отключился.


3


Гвендолин Снайдерсон какое-то время казалось, что она умерла. Но вот чьи-то руки настойчиво затормошили ее, а срывающийся от испуга голос прокричал:

— Гвендолин, ты в порядке? Господи, что же я наделал?.. Гвендолин, Гвен! Мисс Снайдерсон!

Как бы нехотя она открыла глаза и машинально поправила шапку.

— Ты чего раскричался? — вяло пробормотала она и вздрогнула, почувствовав, как противная теплая струйка стекает от правого виска по шее.

Феликс торопливо зажег в салоне свет и нагнулся над ней.

— Ты помнишь, кто я? — спросил он.

— Конечно, еще спрашиваешь! Ты… гм… — Молодая женщина задумалась и неуверенно произнесла: — Ты честный финансист Феликс Миллингтон.

— Сойдемся на этом, — сказал он. — А ты кто такая? Ты можешь сказать, где ты?.. А-а, черт!

Из-под искореженного капота повалили клубы не то дыма, не то пара.

— Скорее убираемся отсюда! Похоже, мы горим.

— Горим? Огонь! Какое замечательно теплое слово!

Феликс торопливо похлопал ее по щеке.

— Пошевеливайся, Гвендолин. Вылезай, слышишь?

Ее отрешенность как ветром сдуло.

— Эй! — Она поймала его за руку. — Мама всегда говорила мне, чтобы я не позволяла так непочтительно обращаться с собой!

— Ну, быстрей же! — почти простонал Феликс. — Выбирайся из машины!

— А куда мы пойдем?

— Хоть к черту на рога, лишь бы подальше отсюда Я не знаю, что случилось, то ли пробит радиатор, то ли поврежден бензопровод, но в любом случае мы либо замерзнем, либо взлетим на воздух. Придется возвращаться в банк — он в половине квартала отсюда. Ты в состоянии идти?

— Да.

— Не оставляй ничего — и вперед! — скомандовал Феликс Миллингтон, подхватывая с заднего сиденья кожаный кейс.

Подняв с пола сумочку и магнитофон, Гвендолин попыталась выйти, но дверцу заклинило. Пришлось вылезать вслед за своим спутником.

Свет от карманного фонаря не пробивался сквозь снежную пелену. Феликс спрятал фонарик в карман, отобрал у Гвендолин магнитофон, а кейс перебросил в правую руку.

— Нам туда! — прокричал он сквозь метель и, взяв молодую женщину под руку, поволок прочь от искореженной машины.

Они с трудом пробирались по улице. Ледяной шквальный ветер налетал на них, казалось, со всех сторон одновременно, снег доходил до колен.

Наклонившись к Гвендолин, Феликс прокричал ей в самое ухо:

— Мы почти у цели!

Не давая друг другу упасть, они продолжили изнурительную прогулку. Гвендолин двигалась скорее по инерции. Ноги, увязавшие в сугробах, отчаянно ныли, в голове царила пустота, перед глазами — бесконечная навязчивая белизна. Если бы не сильная рука, волочившая ее вперед, она бы давно с облегчением и радостью упала лицом в эту белизну.

— Вот мы и пришли! — раздался у самого ее уха возглас.

Гвендолин подняла голову и попыталась понять, куда же они пришли. Впереди смутно вырисовывалась темная тень здания с колоннадой.

Банк, с облегчением подумала Гвендолин и, когда Феликс потянул ее в другую сторону, стала отчаянно сопротивляться. Недолгий поединок завершился тем, что оба упали в огромный сугроб.

— Но мы же уже пришли! Нам туда! — едва разлепив окоченевшие губы, воскликнула Гвендолин.

— Нет, — тяжело дыша, ответил Феликс, мотая белой от снега головой. — Нам направо, к служебному входу. Встали и пошли!

Он с трудом поднялся и помог встать ей. Ноги отваливались от холода, последние десять шагов показались Гвендолин самыми длинными и мучительными за всю ее жизнь.

Когда они достигли спасительного козырька над проходом к автостоянке у банка, шквалистый ветер сразу как будто поутих.

— А теперь к лифту, — проговорил Феликс.

Покрасневшей от холода рукой он полез в карман пальто. Непослушными пальцами долго искал неуловимый ключ, затем еще дольше пытался вставить его в замочную скважину и в конце концов, уронил на пол.

Феликс огорченно покачал головой и подышал на руки.

— Почему ты не позвонишь охраннику? — спросила Гвендолин, все еще тяжело дыша после перехода.

— Нет охранников. Есть одна электроника. Надежнее и дешевле — по крайней мере, так нам казалось.

Он потер окоченевшие пальцы и с отчаянием взглянул на свои руки.

— Может быть, попробуешь ты? — спросил Феликс с надеждой. — Сначала круглый ключ, потом плоский, с коричневой пластиковой карточкой.

Гвендолин попробовала — и черные двери лифта открылись. Из последних сил они ввалились в кабину и в изнеможении рухнули на пол.

— С тобой все в порядке? — не открывая глаз, спросил молодую женщину второй вице-президент банка.

— А с тобой?

Феликс Миллингтон невольно засмеялся.

— Ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос?

— А ты?

Гвендолин уселась, упершись спиной в дубовую панель.

— Как руки? — спросила она, увидев, что Феликс снова принялся дышать на них.

— Понемногу отходят. Когда эта метель кончится, я перво-наперво куплю себе перчатки.

— Это хорошо. А как ноги?

— Ноги?

Голубые глаза уставились на нее и непонимающе моргнули.

— Мои, например, как ледышки, хоть и в меховых сапогах, — пояснила Гвендолин и на четвереньках подползла к нему. — Ты их чувствуешь?

— Чувствую, болят жутко.

— Это хороший признак.

Он проследил, как Гвендолин снимает с него лакированные ботинки, стягивает носки и, сняв перчатки, начинает растирать ступни.

— Что с ногами? — встревожено, спросил Феликс, поморщившись от боли.

— Терпи! — приказным тоном ответила тоном Гвендолин. — Обморожение — вещь нешуточная. Лакированные туфли не слишком удобная обувь для такой непогоды.

— Да брось ты! Я тебя чуть не угробил, а ты сидишь передо мной на коленях!

— Во-первых, у меня все равно нет, сил подняться. Во-вторых, долг помощи ближнему…

— Долг помощи ближнему? А что, неплохо!

Мгновение спустя Гвендолин почувствовала, как ее обнимают сильные руки, а холодные губы припадают к ее рту.

— Отпусти! — Она резко отпихнула его. — Ты с ума сошел? Что ты делал?

— Искусственное дыхание — рот в рот. Как еще оказывать помощь в кабине лифта?

— Но я не в обмороке…

— Зато я чуть не потерял сознание, когда увидел кровь у тебя на виске.

— Кровь? У меня на виске?

— А, кроме того, шишка размером со сливу… У тебя, случаем, не сотрясение мозга?

— Ну, ты преувеличиваешь!

— Голова не болит? А может быть, кружится? Тошноты нет? Как ты вообще себя чувствуешь? — В голосе Феликса звучала неподдельная тревога.

— Мне было холодно, мокро и гадко. После того, как ты меня обнял, стало теплее.

— Это — всегда, пожалуйста!

Он снова обнял ее.

— Подумать только, еще чуть-чуть — и ты была бы мертва! Боже, какой же я кретин!

Он сокрушенно покачал головой, и Гвендолин потрепала его по мокрым волосам.

— Никакой профессионал не сумел бы вести машину лучше тебя. Все дело в погоде и в нашей беспечности. Я тоже хороша: хотя бы ремень безопасности пристегнула!

— И все же, как ты себя чувствуешь? Положа руку на сердце…

— Чуть-чуть голова болит, — призналась она, затем, немного помолчав, добавила: — Я больше думаю о твоей бедной машине. Моя то стоит в гараже в полной безопасности.

Феликс усмехнулся.

— За машину не беспокойся: она принадлежит банку.

— Ха-ха-ха! Я все время забываю, с кем имею дело, мистер вице-президент. Следовательно, банк наказан, а вместе с ним и вкладчики, так?

— Слава богу, с чувством юмора у тебя все в порядке.

Феликс принюхался.

— Слушай, от твоей шубы пахнет диким зверем, точнее псиной. По-моему, прогулка под снегом не пошла на пользу… твоей лисе.

Гвендолин покраснела. Уж о недостатках собственной одежды она знала все. Но выслушивать о них от постороннего!..

— Это не лиса, а енот с берегов озера Эри, причем очень старый и заслуженный. Когда мне подарили на Рождество эту шубу, ей уже было лет сто. Я надеваю ее исключительно на маскарады. Кстати, надо бы отнести ее к скорняку отреставрировать… И вообще, надо заниматься делом, а не болтать о глупостях!

Она нажала на кнопку, и кабина наконец-то пришла в движение. Вскоре двери лифта распахнулись.

— Кстати, о реставрации. Для начала нужно привести в божеский вид себя, — сказал Феликс, собирая разбросанные по полу вещи. — В комнате отдыха должна храниться аптечка первой помощи. Обработаем твою рану.

— А стоит? — спросила Гвендолин, плетясь вслед за ним по коридору.

— Стоит. Конечно же, стоит.

Феликс зашел в комнату отдыха, зажег свет и скомандовал:

— Вылезай из лисы, живо!

Ее шубка и его пиджак пристроились рядом друг с другом на вешалке, а Феликс подошел к автомату, опустил несколько монет и принес две дымящиеся чашки.

— Куриный бульон, — объявил он. Гвендолин жадно глотнула горячего содержимого.

— Лучше и аппетитнее, чем в ресторане «Таунбридж», — с удовлетворением констатировала она, развернула кресло и подставила ноги под тепло кондиционера. — Мне кажется, что я начинаю оттаивать.

— Значит, срочно пора лечить. — Феликс отыскал в шкафчике бело-голубую аптечку, затем вымыл руки и приготовил несколько влажных бумажных салфеток. — Прошу вас на операционный стол!

Потоптавшись возле нее, он озадаченно хмыкнул.

— Боюсь, что дело нешуточное. По мне, так надо бы сделать рентген и наложить швы.

— Раны на голове всегда смотрятся страшнее, чем есть на самом деле. Все, что надо сделать, это свести края и залепить пластырем.

— Спасибо, глубокоуважаемый профессор, — поблагодарил Феликс и отшвырнул в сторону окровавленный бумажный тампон. — Если не секрет, откуда у тебя такие познания в медицине?

— У меня два младших брата, и оба играют в американский футбол, — сообщила Гвендолин.

— И сколько же им? — спросил Феликс, читая инструкцию по пользованию антисептиком.

— Пятнадцать и тринадцать.

— Опасный возраст. Полагаю, кроме футбола, они еще находят возможность приходить домой с расквашенными носами. Любят драться?

— Как и все мальчишки, естественно.

Гвендолин покачала головой, заметив багрово-синюю ссадину возле локтя. Ну и вид у меня, подумала она. Будто только что сошла с ринга после боя, причем проигранного.

— Семейка что надо! Травма на травме, — заметил Феликс. — Ссадина на руке это чепуха. А сейчас держись — будет щипать.

Он начал накладывать на голову повязку, когда до него дошел смысл сказанных Гвендолин слов.

— Пятнадцать и тринадцать лет?!

Она засмеялась.

— Не строй таких глаз, иначе я подумаю, что это ты стукнулся головой о лобовое стекло.

— Нет, но такая большая разница в возрасте с тобой!

— Пятнадцать лет? Это отдельная история — для длинного и обстоятельного разговора.

— Что мы сейчас и имеем. Я принесу еще одну чашку бульона, и ты посвятишь меня в обстоятельства дела.

— Спасибо, не надо бульона… — Голос Гвендолин неожиданно ослаб, и Феликс резко повернулся к ней.

— Тебе нездоровится?

Молодая женщина пожала плечами и судорожно сглотнула.

— Ничего страшного. Просто я чувствую себя неуютно в этом дурацком мокром наряде, совершенно неприспособленном для зимы.

— Тебе надо во что-то переодеться. Пойду, посмотрю, может быть, кто-нибудь из секретарш держит на работе сменную одежду.

Феликс вышел, а Гвендолин тем временем положила его носки на кондиционер и переставила мокрую обувь поближе к теплой струе воздуха. Едва она разогнулась, как нестерпимо заболела голова, а в ушах снова послышался неприятный шум. С трудом, добравшись до диванчика, молодая женщина примостила голову на валике и в ожидании Феликса прикрыла глаза.

— Извини, что так долго, зато… Эй, что с тобой? — Он подбежал к ней и тыльной стороной ладони потрогал лоб и щеки. — Да у тебя испарина! Эй, Гвендолин, отзовись!

Сердце у него бешено забилось. Что, если у нее внутреннее кровоизлияние? Или, не дай Бог, серьезная травма головного мозга? Или…

— Я просто отдыхаю, — сообщила она, не открывая глаз. — Не беспокойся, со мной все в порядке.

Феликс с облегченным вздохом выпрямился и полюбовался высоким лбом, мягко очерченными скулами и чуть приоткрытыми пухлыми губами.

— Какая жалость! — произнес он с преувеличенным огорчением. — А я уже было собирался снова прибегнуть к искусственному дыханию… Кстати, оно помогает вернуть цвет лица.

— А что, мое лицо нуждается в этом?

— Еще как!

— Тогда добро пожаловать.

Сильные губы овладели ртом Гвендолин, и она почувствовала, как тает от неземного блаженства. Руки Феликса, его губы дарили ей ощущение уюта и безопасности. И дело было не в том, что она только что пережила аварию, а потом чуть не замерзла, — дело было в самом Феликсе Миллингтоне.

Впрочем, что-то, вероятно, все же произошло, что-то притупившее ее привычную настороженность и высвободившее обычно дремлющие чувства, потому что никогда в нормальных обстоятельствах она не предложила бы мужчине поцеловать ее.

Вот достойное занятие, которому я готов посвятить каждый день моей жизни, мелькнуло в голове Феликса, пока пальцы его скользили по обнаженным плечам молодой женщины, по шелковистой коже ее спины.

Глаза Гвендолин светились умом, теплотой и чувственностью — качества, которые он скорее угадал, чем увидел в ней два года назад, и вот столкнулся с ними непосредственно. Женщина эта, несмотря на свой причудливый костюм, не выглядела лишь игрой его воображения. Наоборот, она была слишком осязаема и слишком реальна, и реальностью своей пугала его. Следовало бы остановиться, прервать поцелуй… Но Феликс Миллингтон не мог.

За него это сделала сама Гвендолин, когда пальцы ее, скользнув по шее, вместо ожидаемого галстука нащупали ворсистую ткань.

— Откуда это? — изумилась она и открыла глаза.

— Это то, о чем я начал говорить прежде, чем ты меня испугала. — Феликс критически осмотрел ее. — Цвет лица практически восстановился.

— Ты профессионально уходишь от ответа. А тебе не кажется, что белые шорты и тенниска не вполне подходят для сегодняшней погоды?

Он усмехнулся.

— Вообще-то весь этот наряд я должен был извлечь на свет завтра утром перед тем, как выйти на теннисный корт под пальмами. Но поскольку брюки мои сушатся на батарее в кабинете, выбирать не приходится. Что касается тебя — к сожалению, могу предложить только это…

— Чудесно! — Гвендолин с радостью выхватила у него из рук мужскую сине-белую рубашку с длинными рукавами. — У меня от моего костюма вот-вот начнется чесотка, так что я очень признательна.

С этими словами она накинула рубашку и застегнула ее.

— А куда ты спрятал теннисные туфли?

— В кейс. Упаковал вместе с предметами личного туалета, чтобы взять в качестве ручного багажа в самолет. В мои последние две командировки багаж прибывал как раз в день отлета домой, и я сделал соответствующие выводы…

Гвендолин покачала головой.

— Воистину говорят: от оптимизма до пессимизма — один шаг.

— Я просто прагматик, — пожал плечами Феликс и протянул ей пару белых носков. — Надень! Мои сейчас должны высохнуть.

Глядя, как молодая женщина направляется переодеваться, Феликс шумно выдохнул.

— Сзади ты выглядишь не менее возбуждающе, чем спереди, — сообщил он.

Услышав эти слова, Гвендолин замерла в дверном проеме.


Дамская комната на четвертом этаже больше походила на благоухающий сад. Да, в банке заботились о комфорте и средств на него не жалели. Аквариум в полстены, населенный изумительной красоты вуалехвостами, удобные кресла. Лампы под желтыми абажурами на низких столиках придавали комнате особенный шарм, ненавязчиво подчеркивали уют.

Мягкое зеленое ковровое покрытие с густым ворсом создавало впечатление молодой травки под ногами. Повсюду висели горшки с экзотическими цветами, пряный аромат которых приятно щекотал ноздри. Да, это все было хорошо.

Но, увидев себя в зеркале, Гвендолин не смогла удержаться от горестного стона. Веки и щеки в потеках туши, глаза с огромными зрачками, как два горящих факела на мертвенно-бледном лице, из-под белой повязки торчат растрепанные волосы.

— И он тебя осмелился поцеловать? Тебя, этакую ведьму, сбежавшую с шабаша!

Гвендолин показала язык отражению. О, тушь для ресниц была даже на языке!

Смыв косметику с лица, и кое-как приведя в порядок волосы, она безжалостно затолкала остатки своего костюма в мусорный контейнер. Рубашка Феликса смотрелась вполне прилично и скрывала от глаз все те неисчислимые прелести, которыми может похвалиться, молодая и красивая тридцатилетняя женщина.

Натянув длинные носки, доходящие ей почти до колен, Гвендолин снова подошла к зеркалу.

— Вот я и готова к вечеринке, — сказала она со вздохом. — Надеюсь, охрана не будет строго судить мой внешний вид и пропустит меня в буфет.

Снова накатили усталость и головная боль. Порывшись в сумочке, Гвендолин нашла упаковку аспирина и выпила сразу три таблетки.

Возвращаясь, она услышала сводку погоды — это работало радио в кабинете Феликса Миллингтона. Скорость ветра — семьдесят километров в час с порывами до ста. Видимость в снегопаде — нулевая. На приозерном хайвее — авария, трое пострадавших. Кое-где прервана работа энергетической и телефонной служб, множество жителей в городах на побережье Мичигана остались без света и связи. Школы и церкви распахивают свои двери, предоставляя убежище нуждающимся в этом жителям…

— Подумать только, через что мы с тобой прошли! — воскликнула она, входя.

Феликс, снова в брюках и носках, повернулся лицом к двери и выключил радио.

— Мне тоже не верится, — сказал он, поднимаясь из кожаного кресла. — Принести, чего-нибудь попить? И как твоя голова?

— Ничего приносить не надо, а голова в порядке — я приняла аспирин, — ответила Гвендолин и, усевшись на диванчик у стены, с трудом подавила зевоту. — Не возражаешь, если я немного подремлю?

— Возражаю. Тебе нельзя спать.

— Почему это?

— Я где-то читал, что людям с сотрясением мозга нельзя давать спать.

Гвендолин возвела глаза к потолку и приоткрыла рот, как это делают все молодые актрисы в телевизионных фильмах, изображая свое возмущение происходящим.

— Бред какой-то! Я устала, я хочу спать.

— Не гримасничай. Это из-за сотрясения, — возразил Феликс, усаживаясь рядом.

— А не из-за того, что в это время я обычно ложусь спать, что я с шести утра на ногах и что я пережила самую сильную за последние сто лет снежную бурю?

— Ха! — вызывающе ответил Феликс, приподнял повязку на ее голове и осмотрел рану. — Уже не кровоточит.

— Так я могу поспать?

— А не отыскать ли мне по радио какую-нибудь бодрую музыку, чтобы ты забыла о сне?

— Танцевать не буду, даже не надейся!

Гвендолин снова зевнула и решила испробовать иную тактику.

— А почему бы нам не отдохнуть вместе? Вот диван, на котором мы сидим… — Молодая женщина, невинно моргая, посмотрела ему в глаза. Ее пальцы теребили ворот его тенниски. — Я положу, голову тебе на плечо, а ты можешь обнять меня и тихонько рассказать о своем житье-бытье, о братьях и сестрах, о крохотной ферме, затерянной в прериях, где ты вырос, не слезая с седла…

— Я единственный ребенок в семье, вырос в большом городе и ясно вижу, куда ты клонишь, — заметил, усмехнувшись, Феликс.

Гвендолин вздохнула.

— Тогда расскажи мне о своей собаке, или о президенте банка, или о любимой бейсбольной команде.

— Ты просто ищешь способ уснуть, и я тебе нужен вместо подушки.

— А тебя никогда еще женщины не использовали в качестве подушки?

Широко раскрытые глаза молодой женщины смотрели на него ясно и простодушно.

Феликс приподнял ее голову за подбородок.

— Тебе не идет игра в кокетку, Гвендолин Снайдерсон. Ты слишком честная и открытая.

Нащупав пальцами тонкую золотую цепочку на ее шее, Феликс поднес к самым глазам маленький золотой медальон.

— Никак не можешь расстаться со своими гаремными побрякушками? Подарок султана?

Гвендолин ничего не ответила, и он принялся рассматривать украшение. На одной его стороне была изображена женщина с колосьями в руках, на другой — астрологический знак.

— Ты веришь в гороскопы?

— Моя тетя была астрологом и подарила мне этот медальон на восемнадцатилетние, — пояснила Гвендолин. — Она составляла гороскопы по заявкам, а я тогда помогала ей. Астрологии больше двух тысяч лет, и при всем нашем скептицизме…

— Мой скептицизм значительно убавился после того, как природа не позволила мне добраться до теннисных кортов на островах в океане. Золотые пляжи, красотки танцуют в барах, прогулки по вечерам под пальмами… Сказка!

Гвендолин усмехнулась.

— Например, мне кажется, что ты — «рыба». Они все ужасные развратники… по словам моей тетки.

— Я родился двадцать первого февраля.

— Вот видишь, я попала в точку. Ты к тому же задумчивый, внушающий приязнь, обаятельный…

Феликс, щелкнув пальцами, продолжил:

— Умный, с чувством юмора, заботливый. Один к одному. А если бы ты знала, как мне не терпится поразвратничать…

Гвендолин передернула плечами, и он быстро спросил:

— Холодно? На термометре двадцать градусов. Надо найти что-нибудь вроде одеяла.

Он пощупал свой пиджак и ее лисью шубку. И, убедившись, что они все еще мокрые, взобрался на стул и снял с окна тяжелую портьеру.

— Отличное покрывало, не так ли?

Но Гвендолин уже слышала его слова словно откуда-то издалека. Феликс полюбовался на изящные изгибы ее тела, которые не могла скрыть его рубашка, затем бережно укрыл молодую женщину портьерой и начал сооружать себе ложе на полу рядом с ней.


4


Ночью Гвендолин разбудил бьющий в глаза странный колеблющийся свет.

— Что такое? — по-детски захныкала она спросонья и закрылась рукой.

Феликс с силой дунул и погасил свечу в бронзовом подсвечнике.

— Удостоверяюсь, что моя пациентка жива и здорова. Тепло?

— Да. А чем это я укрыта?

— Портьерой.

— Мужчины «рыбы» не бывают хорошими добытчиками, ты противоречишь собственному гороскопу.

Не открывая глаз, Гвендолин сладко потянулась, и широченная портьера, претендующая на звание одеяла, сползла на пол. Секундой позже снизу послышалось сонное бурчание.

— Ой! Прости! — Гвендолин ухватила портьеру за край и натянула на себя. — Как ты там устроился?

— Нормально, не беспокойся, — позевывая, сообщил Феликс. — А ты как? Как твоя голова?

Не дожидаясь ответа, он поднялся и присел рядом с ней.

— Голова в порядке, а вот тело, будто не мое. На этом диване, способен спать только мальчик-с-пальчик, да и то с трудом…

Гвендолин замолчала и замерла, потому что пальцы Феликса начали ощупывать ее голову, скорее играя с волосами, чем, выполняя медицинскую задачу.

— Ну и как?

— С виду — немного воспаленная, и опухшая. Как же это я забыл вечером приложить к ране лед!

Он старался не смотреть в глаза Гвендолин, но не мог. И чем больше смотрел, тем красивее она ему казалась, и тем больше ему хотелось на нее смотреть.

Гвендолин Снайдерсон не принадлежала к выдающимся красавицам. При ее появлении, вероятно, не прекращались разговоры и не поворачивались головы, но ее неброская красота запечатлевалась в памяти, не давала покоя ночью, и утром глаза отказывались смотреть на что-либо другое, кроме лица молодой женщины.

Она испуганно заморгала.

— Лед? Насколько я помню, вчера у меня температура и без того была ниже нуля.

Феликс провел пальцами по ее лбу, отбрасывая пряди, и, нагнувшись, спросил:

— А какая температура у пациентки сегодня?

Гвендолин почувствовала, как начинает куда-то проваливаться.

— Тридцать шесть и шесть, — торопливо сказала она и, прежде чем Феликс успел обнять ее, спрыгнула с диванчика, оправила рубашку и преувеличенно жизнерадостно спросила: — А что у нас там с погодой?

Феликс, пробормотав что-то, подошел к окну. Гвендолин встала рядом, и оба устремили взгляд за стекло, где не было видно ничего, кроме белой каши. Казалось, там танцуют неведомые существа, сплетаясь в головокружительных па леденящего душу танца. Или это любовные объятия?

Снежинки танцевали свое снежное танго — зрелище было поистине захватывающее.

Гвендолин в восторге схватила Феликса под руку и прижалась к нему.

— Ну и картина! У меня голова кружится, никогда не видела ничего подобного!.. Попробуй поймать что-нибудь по радио.

Но когда Феликс включил приемник, комнату наполнили скрежещущие шумы радиопомех.

— Черт, это же та самая частота, на которой мы вчера слушали городскую программу! — удивился он и начал вертеть колесико настройки, пытаясь поймать хоть какую-нибудь радиостанцию.

— А не включить ли станцию чрезвычайного вещания? — спросила Гвендолин.

Феликс покачал головой.

— Гвендолин Снайдерсон, это всего лишь снежная буря, а не ядерная атака, так что станция, скорее всего не работает.

Молодая женщина снова взглянула в окно.

— Господи, какое сказочное зрелище! Никогда не видела город таким!

— Ты еще что-то видишь в этой пурге? — саркастически поинтересовался Феликс.

Переключив приемник на ультракороткий диапазон, он принялся крутить антенну, потом переставил радио на окно и принялся «шарить» по длинным волнам. Тишину прервала музыка.

— Смотри-ка! — Лицо Феликса расплылось в восхищенной улыбке. — Люди на местной радиостанции работают!

Гвендолин чихнула и, повеселев, стала складывать портьеру. Передавали записи старых песен Джолли Родса. За ними последовала композиция в стиле кантри, исполняемая оркестром под управлением знаменитого Стивена Берроуза. А затем под финальные аккорды Девятой симфонии Бетховена прозвучала реклама пилюль для тех, кто желает избавиться от желудочных спазмов.

Молодая женщина уже собиралась выругаться по поводу такой бездарной программы, как к микрофону вернулся ведущий. Голос его звучал встревожено:

— На Эванстоун обрушилось рекордное количество осадков, а снег, между прочим, все еще продолжает идти. Вчерашний циклон принес нам снегопад и ураганной силы ветер. Жизнь города практически парализована. Все учреждения закрыты, никакого движения на дорогах не наблюдается. Городские власти предлагают жителям оставаться там, где они находятся. Сообщается об авариях на линиях электропередачи, произошедших оттого, что ветер повалил опоры. Нам к этому часу стало известно о ста тридцати шести пострадавших автомобилистах.

— Ого! — воскликнула Гвендолин. — Похоже, нам еще повезло! Мы здесь в полной безопасности. Наверное, все шоссе будут надолго перекрыты.

Феликс вздохнул и щелкнул переключателем диапазонов. И по комнате поплыла мелодия танго…

— День начинается с катастроф и катаклизмов, прекрасно! — Гвендолин стукнула от злости кулаком по собственному колену. — Проклятье! У меня столько дел, а я торчу в этом здании!

— Будь моей гостьей, — беззаботно предложил Феликс и сделал жест, означающий приглашение к танцу. Заметив ее скривившиеся губы, он добавил: — Впрочем, ты вольна выйти на улицу, вызволить из гаража свою машину или взять такси. Представляю себе текст сообщения: «Гвендолин Снайдерсон, всего-навсего сто тридцать седьмая жертва стихии!» О тебе скажут по радио, это верный шаг к настоящей популярности.

— Ты не будешь так любезен заткнуться? — Гвендолин уселась на широкий подоконник и поболтала ногами. — Я чувствую себя дикаркой, пока не почищу зубы и не выпью чашечку кофе. Кроме того, я не понимаю причин твоего радостного настроения. Ты лишился возможности загорать на золотом песочке, флиртовать с красавицами, купаться в океане и играть в теннис на островах.

— У меня хватило ума застраховать отпуск, — усмехнулся Феликс, — так что два потерянных дня для меня не трагедия.

Он подошел к окну и положил руки ей на плечи.

— К тому же мы чудесно проводим время. Слушаем прекрасную музыку. Ты прекрасно смотришься в моей рубашке. Кроме того, тебе очень идет этот вид за окном, ты похожа на одну из снежинок — такая же легкая и изящная.

Гвендолин попыталась сохранить холодное достоинство. Но оказалось, что это очень трудно сделать, когда более чем фривольные мысли о его губах и руках не покидают сознания. Черт побери, она же не наивная девушка, ей тридцать лет, и она руководитель серьезной фирмы!

— Нет, — сказала Гвендолин сухо, — в этой рубашке я чувствую себя чучелом. Ни о каком изяществе и речи быть не может.

— А как насчет твоей потрясающей сексапильности?

— А как насчет завтрака? — вызывающе ответила вопросом на вопрос молодая женщина.

Феликс залез в карман и вытащил мелочь.

— Так и знал, только еда сделает тебя более терпимой и разговорчивой!

— Накорми меня завтраком, а я прочитаю тебе лекцию о терпимости, — рассмеялась Гвендолин.

Мысли о сексапильности самого Феликса Миллингтона, к счастью, уже покинули ее, и она тут же обрела обычное приветливое расположение духа.

— Начинается наш второй совместный день, — сообщил Феликс, — и я бы хотел знать, не действую ли на чужой территории. Все-таки я финансист, прежде всего и уж только потом просто мужчина.

— На чужой территории? — Глаза молодой женщины округлились и стали размером с чайные блюдца. — Я не собственность, которую можно купить или продать, мистер Миллингтон. У меня есть свое дело, и я ни от кого не завишу!

Он расхохотался.

— Ну что ж, на вопрос о финансовой состоятельности своей фирмы ты ответила! А теперь…

— А теперь скажи: долго ли мне ждать завтрак? — спросила Гвендолин, стараясь справиться с подступившим весельем.

Главная проблема в общении с Феликсом Миллингтоном, отметила она, заключается в том, что он бесспорно приятный человек. И это обезоруживает любую женщину. Гвендолин Снайдерсон тоже не стала исключением.

— Итак, уважаемая публика, на арене цирка сегодня сплошные фокусы! Завтрак и зубная паста перед вами! — провозгласил Феликс и на глазах у недоумевающей Гвендолин достал из-под стола объемистый кейс, обтянутый коричневой кожей. — Там внутри пакет со всякими туалетными принадлежностями: мылом, зубной пастой и прочим барахлом. Открывай и займись самообслуживанием.

Увидев, что Гвендолин колеблется, он спросил:

— В чем дело, хочешь оставаться замарашкой?

Она слегка смущенно заметила:

— Кейс лишком личная вещь, чтобы в него лазил кто-то, кроме владельца. Может быть, лучше…

— Гвендолин Снайдерсон, — Феликс щелкнул замками, откинул крышку, достал пакет и протянул женщине, — что, все «девы» столь деликатны?

— Боюсь, только я. Мама и тетя заложили в меня повышенную щепетильность. Я и по сей день спрашиваю у мамы разрешения открыть холодильник.

— Ты ждешь разрешения?! Ты — удачливая владелица процветающей фирмы? — Феликс Миллингтон покачал головой. — Обо всем этом ты мне подробно расскажешь за завтраком.

Он остановился, чтобы набрать побольше мелочи.

— Что ты желаешь, кроме кофе? Там есть автоматы со сладостями, с йогуртами…

Гвендолин, рассматривавшая кусок жасминового мыла, снова подняла глаза.

— Побольше сахара и сливок в кофе, — сказала она, отыскивая зубную щетку и маленький тюбик зубной пасты. — Еще крекеры с арахисовым маслом. А вообще хочу жаркого из свинины, или коктейль из креветок, или говяжьи почки в кисло-сладком соусе… Стоп, о еде потом поговорим. Меня сейчас вот что интересует…

Ее пальцы извлекли маленькую серебристую коробочку с красной этикеткой.

— Феликс Миллингтон, — с кривой усмешкой спросила она, — сколько, ты сказал, у тебя длится отпуск?

— Две недели. — Он сложил руки вместе и нанес воображаемый удар ракеткой слева. — Четырнадцать славных солнечных денечков в Монтего-Бей. Правда, цифра эта уже уменьшилась до двенадцати. При условии, что я вылечу сегодня последним рейсом… А почему ты спрашиваешь?

— Потому что ночи ты, как я понимаю, собирался проводить не менее весело, — с насмешливой гримасой произнесла Гвендолин.

В руках у нее была коробочка с презервативами.

— Хватит как раз на двенадцать прелестниц. — Она швырнула ему упаковку. — Пылкое же у тебя сердце, Феликс Миллингтон!

Он поймал коробочку и, поморщившись, положил в карман.

— Ну что мне тебе сказать? В детстве я был бойскаутом, и нашим девизом было «Будь готов!». Не подходи к этому так ханжески. Я думал, что дополнительные меры предосторожности будут выглядеть учтиво и добропорядочно с моей стороны.

— О да! Ты учтив и добропорядочен. Ты даже дал мне рубашку со своего плеча и сделал искусственное дыхание.

— Ты и в самом деле дикая, пока не почистишь зубы и не выпьешь кофе.

Феликс раздраженно повел плечами и вышел из комнаты.

В дамской комнате Гвендолин бросила взгляд в зеркало, и лицо у нее из холодного стало задумчивым. Феликс Миллингтон действительно был учтив и добропорядочен, если судить по тому, как он вел себя с ней. Просто… просто это она слишком разборчивая.

Разборчивая? Она, восточная танцовщица? Гвендолин невольно хихикнула. И все-таки она очень разборчива, когда дело касается секса. Она не предавалась радостям свободной любви в колледже, не рукоплескала сексуальной революции на экранах телевизоров и кинотеатров. От одной мысли о том, что утром она может проснуться рядом с незнакомым мужчиной, ей становилось дурно. Да, разборчивая… но это лучше, чем фригидная!

Впрочем, нудный Ричард никогда не называл ее фригидной, только сексуально заторможенной. Он говорил об этом и после того, как они обручились, и она уступила-таки его настойчивым притязаниям. Ричард! Гвендолин нахмурилась. Почему она вдруг вспомнила о Ричарде Флетчере? Вот уж о ком ей совсем не хотелось думать. А повстречать этого человека на улицах города она стремилась меньше всего на свете.

Сравнивать только что встреченного мужчину с предыдущим естественно для любой женщины, даже если предыдущего она изо всех сил старается забыть. Но Феликс Миллингтон и Ричард Флетчер были полными противоположностями — лед и пламень, вода и камень.

Феликс Миллингтон — классический брюнет с крупными чертами лица, тогда как Ричард — худосочный блондин с мальчишеской физиономией. Феликс — весельчак, с ним легко и приятно общаться, а Ричард… ну, Ричард маленькое напыщенное ничтожество.

Гвендолин снова хихикнула: это Ричарду полагалось бы быть финансистом — он прекрасно вписался бы в этот претенциозно-мрачный интерьер с мраморными полами и темными дубовыми панелями. Бегал бы между величественными колоннами, кричал визгливо на подчиненных. Какая же она дура, что потратила столько душевной энергии и сил на подобное убогое существо!

А ведь когда-то она была уже почти готова влюбиться в него… Ричарда был из тех, кого маменьки желают своим дочерям: добрый, вежливый, работящий, перспективный, без вредных привычек и скрытых пороков жених. А Гвендолин старалась быть той, кого каждая мать желает собственному сыну: воспитанной, послушной, нежной, любящей.

Но что-то не давало ей покоя, и тогда она пошла ва-банк и представила Ричарда тете Матильде. Естественно, той Ричард сразу же не понравился.

Верхняя губа с вечной испариной, потные ладони, улыбка, никогда не затрагивавшая глаз… Тетя, как в воду глядела! Ричарда аж, передернуло, когда Гвендолин сообщила ему, что открывает собственное дело.

Его будущая жена, одетая в шутовские одежды, а то и вовсе в неглиже, будет петь и плясать! Никогда! Гвендолин Снайдерсон оказалась перед выбором: либо работа, либо замужество.

Победила работа. После двух месяцев сомнений и переживаний Гвендолин поняла, что роль прекрасной половины мистера Ричарда Флетчера не по ней и вообще к двадцати пяти годам она еще не созрела для того, чтобы быть чьей-то покорной женой.

После этого все стало на свои места. Гвендолин теперь точно знала, чего не хочет от мужчин: она не хочет экспериментов. Мистера Избранника она распознает сразу и без посторонней помощи.

А пока… Пока она, не лукавя, могла сказать, что нисколько не страдает от отсутствия мужчин в своей жизни. Она никогда не чувствовала себя ненужной или непривлекательной. Ей и без них было хорошо.

Гвендолин начала расстегивать рубашку и невольно подумала о Феликсе Миллингтоне. Какое-то знакомое чувство охватило ее. Она поняла, что он ей нравится. Но Гвендолин и раньше встречались мужчины, которые вызывали у нее аналогичные чувства, и с ними она сумела остаться не более чем в дружеских отношениях. Никто из них не заставлял ее сердце пускаться вскачь — даже Ричард в лучшую пору их знакомства.

Гвендолин развернула упаковку с мылом и намылила лицо.

— Это просто последствия аварии, — сказала она себе вслух и от звука собственного голоса разом успокоилась. — Просто нервное потрясение, и ничего больше.

Почувствовав себя необыкновенно легко, Гвендолин принялась напевать себе под нос.

Феликс за стенкой заканчивал бриться, когда услышал мелодию «Американец в Париже» Гершвина. Усмехнувшись, он выдавил на ладонь немного крема и начал размазывать по свежевыбритому подбородку. Насколько замечательным был у Гвендолин голос, настолько необычным репертуар.

Обычно люди напевают что-нибудь из последней десятки хитов или старую полюбившуюся мелодию времен юности. Но Гершвин звучал бы к месту году этак, в двадцать третьем — примерно тогда, когда была в моде ее шубка.

Эта женщина определенно интриговала его. Независимая, умная, деловая, но со старомодными манерами и приступами застенчивости. Сотканная из контрастов и противоречий, она с каждой минутой нравилась ему все больше и больше.

Наверное, в ее жизни произошла какая-то психологическая травма, вот она и переживает по пустякам. Она молода и привлекательна, остроумна, не стесняется попадать в глупое положение. Хихикает, но — это сразу видно — она горда и независима. Или старается быть такой, что уже похвально.

Феликс натянул через голову рубашку, причесал и уложил чуть тронутые сединой виски. В последние месяцы он не раз ощущал себя стариком.

Это и послужило причиной двухнедельного отпуска — отчаянно захотелось «оттянуться» под колышущимися пальмами и тропическим солнцем, снова почувствовать себя молодым. Наверное, на Ямайке умеют танцевать танго!

Феликс Миллингтон улыбнулся.

Давно он не чувствовал себя таким юным и окрыленным, как сегодня, и это несмотря на погоду. А впрочем, может быть, благодаря ей. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы эта метель за окном продолжалась как можно дольше.

— Да будет снег! Да не умолкнет вьюга! — громко провозгласил он и закрыл воду.


Когда Гвендолин вернулась в комнату, он расставил еду — весь ассортимент, найденный в автоматах.

— Ты чудесно пела, — сказал он с улыбкой. — Завтрак готов.

Гвендолин неуверенно переминалась с ноги на ногу. Феликс галантно пододвинул ей кресло.

— Чувствуй себя, как дома, — предложил он.

— Или перед началом допроса? — пошутила она, усаживаясь, и взяла чашку в руки.

— Все для того, чтобы получше тебя узнать, моя дорогая Гвендолин Снайдерсон. В конце концов, мы здесь одни — ты и я. — И брови его многозначительно пошевелились.

Гвендолин в ответ хихикнула.

— Ты это делаешь, как страшный-страшный серый волк из детского спектакля.

— А ты не боишься меня?

— Ни капельки! — Гвендолин принялась размешивать сахар в кофе. — Тетя научила меня, как обращаться с большими нехорошими волками.

— О господи, куда ни сунешься, везде тетя! — Феликс распаковал стаканчик с ананасовым йогуртом. — А тебе известно, что эти профессиональные старые девы-тети губительно действуют на психику молоденьких особ женского пола?

— А с чего ты взял, что она была старой девой? — Гвендолин отпила из стаканчика.

— Хочешь сказать, что это не так?

— Все так. Правда, тетя Матильда говорила, что не вышла замуж лишь потому, что не видела в этом смысла.

Феликс театрально всплеснул руками.

— Ну, что я говорил! Вот откуда в тебе это стародевическое жеманство…

— Жеманство — это слишком сильно сказано. Простое…

— Не спорь, — прервал ее Феликс. — Я по роду своей деятельности немного психолог, и читать чужие души для меня дело обычное.

— Так ты у нас еще и психолог… — протянула Гвендолин, приступая к сандвичу с огурцом и ветчиной. — И ты всегда попадаешь в точку?

— Всегда, — горделиво отозвался Феликс. — Итак, я жду рассказа о жизни, о семье и особенно о тетушке Матильде.

Гвендолин медленно открывала пакетик с крекерами, приводя в порядок мысли и чувствуя, что Феликс внимательно наблюдает за выражением ее лица, за каждым ее движением.

Наконец она подняла голову и сказала:

— О братьях и о том, что я коренная жительница Чикаго, ты уже знаешь.

Феликс утвердительно качнул головой.

— Зато не знаю, каким образом Гвендолин Снайдерсон оказалась в Эванстоуне, что километрах в тридцати от Чикаго.

— Все дело в тете Матильде. — Проигнорировав его громогласное «ага!» Гвендолин продолжила: — Она была на двадцать лет старше мамы и сразу после окончания мною школы попала в аварию — сломала позвоночник и оказалась прикованной к инвалидной коляске. Поскольку в Эванстоуне, где она проживала, неплохой финансовый колледж, я переехала к ней. Три года назад она умерла, ей шел восемьдесят первый год.

— И тогда же ты ощутила себя большой и открыла свою фирму?

— Нет. Фирму я открыла два года назад, — уточнила Гвендолин и отпила еще кофе. — Я пять лет проработала простой служащей и усвоила, что незамужние женщины до конца своих дней всего лишь «девочки», а холостые мужчины — «коллеги».

Беспечное выражение слетело с лица Гвендолин, в голосе зазвенели металлические нотки.

— Каждый раз, когда у меня была возможность продвинуться по службе, менее квалифицированный сотрудник-мужчина получал должность, прибавку к жалованью и все остальное, а меня оставляли на прежнем месте. Я решила открыть собственное дело потому, что плясать под чужую дудку мне надоело. Я знала, что если мой бизнес и прогорит, то не из-за моего плохого руководства…

— И вовсе не так все было, — категорически возразил Феликс, перебивая ее. — Просто ты подсознательно стремилась освободиться от чужого авторитета и отказаться от роли вечной няньки… А что, маме и братьям ты тоже все время помогала?

— Предположим. И что из этого?

Феликс развел руками.

— Сначала, сама еще школьница, ты нянька для тетки. Затем, последующие лет десять, вторая мама для собственных братьев. При этом сплошные неудачи на личном фронте и в служебной карьере. О личной жизни ты предпочла забыть, так ведь?

Ах ты, чертов психолог! Да что ты понимаешь в жизни! Губы Гвендолин дрогнули, но она не проронила ни звука.

— Понимаешь, о чем я говорю? — спросил Феликс. — Ты все это время исполняла обязанности, а не жила. И когда открыла фирму, накопленная энергия вырвалась наружу. И все же не очень-то уютно ты чувствуешь себя под этими костюмами и масками.

— Гм… Никогда не смотрела на себя с такой стороны. Впрочем, я же не психолог…

— Кстати, колледж ты окончила?

Гвендолин помедлила, прежде чем признаться:

— Нет. Я поняла вдруг, что жизненный опыт сам по себе непреходящая ценность. Работа в офисе тоже была своего рода образованием: когда постоянно общаешься с людьми, растешь очень быстро. В колледже мне было скучно, я оказалась слишком взрослой для студенческих развлечений.

— И ты с головой ушла в работу?

— Откуда такая смелость в умозаключениях? — Гвендолин собрала крошки со стола и бросила их в пластмассовую тарелочку.

Феликс откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди.

— Можешь называть это шестым чувством.

— Сначала абсолютная память, потом дар психолога, а теперь еще и шестое чувство… Не слишком ли вы самоуверенны, мистер Миллингтон?

— Ладно-ладно, — улыбнулся он. — Лучше выпей еще кофе, пока опять не потеряла человеческое лицо.

Вот это да! Гвендолин поперхнулась кофе, вспомнив свое отражение в зеркале. Человеческое лицо! Смейся, смейся, Феликс Миллингтон. Еще не вечер!

— Мне не нравится легкость, с которой ты делаешь выводы, — заметила она.

Феликс снова развел руками.

— Как сказал бы Шерлок Холмс: никаких фокусов, одна дедукция. Ты без конца беспокоишься о своем деле и в то же время не стремишься никому сообщить, где находишься. От вопроса о поклоннике ты ушла, а твой спич о собственном бизнесе сказал мне очень многое. Я почти уверен, например, что тете Матильде не понравился твой парень, и ты с ним рассталась.

В глазах Гвендолин появилось изумление.

— Потрясающе! Тетя действительно не одобрила его, и я действительно с ним рассталась. — Она пристально посмотрела на Феликса. — Интересно, что бы сказала тетя о тебе?

Феликс перегнулся через стол и ласково потрепал ее по щеке.

— Об этом не волнуйся. Важно, чтобы ты хорошо относилась ко мне, а я — к тебе. Остальное нас не должно волновать.

Лицо Феликса неумолимо приближалось к ней, и у Гвендолин перехватило дыхание. Если ничего сейчас не предпринять, он ее поцелует. Тогда… тогда она, чего доброго, не выдержит и поцелует его в ответ, и неизвестно, чем все это кончится…

— Что? — озадаченно переспросил Феликс, откинув голову назад. — Ты что-то сказала?

— Я сказала, — переводя дыхание, заметила она, — что твоей маме пришлось, вероятно, немало потрудиться, чтобы сделать тебя таким блистательно самоуверенным.

— Да, пожалуй. Они с отцом во всем поддерживали меня. Я потерял их обоих, когда мне стукнуло девятнадцать. Но они всегда со мной, я чувствую их незримое присутствие.

Гвендолин тронул ответ.

— Ты удивительно хорошо сказал, — промолвила она. — Люди гораздо чаще склонны обвинять родителей во всех своих недостатках и проблемах… А что же сталось с девятнадцатилетним Феликсом Миллингтоном?

— Четыре года служил в доблестной американской армии, в авиации. Затем я вернулся домой, в Денвер, получил степень магистра бизнеса и продолжил дело отца — избрал банковскую карьеру.

— А как насчет женщин? Тех, что помогают расти и мужать?

Теперь был ее черед задавать вопросы. Завтрак оказался чрезвычайно полезным. Что и говорить, еда сближает людей.


5


— Было несколько серьезных увлечений, — с легкостью ответил Феликс. — Но я прекрасно понимал, что это все не то. С годами начинаешь видеть разницу между любовью и влечением и ищешь женщину, которая вызывала бы огонь в сердце, а не зуд… Впрочем, ты не маленькая и сама сообразишь, что я имею в виду.

Мог бы обойтись и без пошлых намеков, подумала молодая женщина. Смеется, как мальчишка. Впрочем, он и есть мальчишка. Легкая седина ему идет, сейчас многие молодые люди гордятся своей сединой, считая ее признаком опыта, а отнюдь не возраста. А глаза у него чересчур проницательные.

Гвендолин снова почувствовала себя неуютно и отвела взгляд. Она пробежала глазами по стене, и внимание ее привлекли часы. Как и все предметы интерьера, часы были стильные, с логотипом банка на циферблате.

— А не включить ли нам радио? Новости через минуту, и, кто знает, может быть, на этот раз прогноз погоды окажется более благоприятным, и сегодня в полдень ты уже будешь есть кокосы, загорать на пляже и танцевать румбу.

— Танго! Я буду танцевать только танго!

С этими словами Феликс вышел из комнаты, а Гвендолин осталась сидеть в кресле — прямая и напряженная.

Он будет танцевать танго? Что за чушь! Все, что намеревался сделать этот мужчина, — это поцеловать ее, а она запаниковала. Между тем Феликс определенно умел целоваться. Гвендолин невольно провела языком по губам, вспоминая его губы… его руки, в которых так легко было потеряться…

По спине у нее пробежал озноб. Еще минута — и она забудет о своем достоинстве, и тогда конец всем ее потугам обрести самостоятельность, стать на ноги, почувствовать себя значимой… Поднявшись с кресла, молодая женщина подошла к окну и выглянула на улицу.

— Черт побери, матушка-природа, почему бы тебе не сделать небольшой перерыв, чтобы я успела выбраться отсюда до того, как…

Она замолчала, не окончив фразу.


Феликс застыл в дверном проеме. Гвендолин сидела боком к нему и читала вчерашнюю газету, так что открытыми оставались только ноги в белых хлопчатобумажных носках, согнутые в коленях, сияющие глянцевитой белизной кожи.

Ноги танцовщицы, подумал он. Даже в сухощавых лодыжках чувствуется сила. А как завлекательно они выглядели в обрамлении лазурных шелковых лент во время танца!

Феликс живо представил, как эти ноги нежно обвиваются вокруг него, и тут же ему захотелось полновластно владеть этим роскошным телом. Владеть?.. Феликс нахмурился. Нет, он не хотел быть завоевателем, сатрапом. А вот разделить с ней наслаждение единения, восторг слияния двух любящих тел и душ…

Он задумчиво почесал в затылке. Странно, никогда прежде его не тянуло ни говорить, ни думать о любви. Откуда это? Может быть, он еще не оправился от дорожного происшествия, и чувствует себя виноватым? Или таким своеобразным способом берет реванш за сорванный отлет на Ямайку?.. В любом случае полезно чуть поостыть и оглядеться.

Гвендолин перевернула страницу и увидела стоящего в дверях молодого человека. Она отложила газету и поинтересовалась:

— Ну, что там говорят синоптики? Нас освобождают под честное слово из этой самой комфортабельной тюрьмы в Соединенных Штатах — я угадала?

— Позволь мне ограничиться пересказом сводки, — сказал Феликс, проходя внутрь и небрежно бросая на стол два журнала. — Снег продолжает идти. Ветер не ослабевает, перебои с электричеством, транспорт стоит, учреждения закрыты, снегоуборочная техника и полиция бессильны перед разбушевавшейся стихией. Но… но городские власти делают все возможное, чтобы жители города ни в чем…

Гвендолин подняла ладони вверх, будто сдаваясь.

— Хватит-хватит, не надо! Я все поняла. Придется искать, чем заняться. Ты что-то там принес?

Она потянулась к столу и взяла в руки журнал.

— О, то, что доктор прописал! Обожаю финансовые журналы, а именно в этом бывает немало любопытных статей, — вполне серьезно произнесла она и углубилась в чтение.

Феликс горестно вздохнул, вытряс из автомата пакет молока и уселся на подоконник с вчерашней газетой.

Когда через несколько минут он издал серию восторженных возгласов, Гвендолин не выдержала и нехотя подошла к нему.

— Перестань охать, — сказала она. — Ты меня уже купил! Ну, что привело тебя в такое возбуждение?

— Космический гороскоп для женщин. Тут написано все, что мужчина должен знать о деве, но боится у нее спросить.

— Гороскопы, составленные в расчете на двухмиллионную аудиторию, — это нонсенс. Для правильного астрологического прогноза нужно знать точное время и место рождения человека, расположение планет по отношению к Земле и звездам…

— То есть к тебе этот гороскоп не имеет никакого отношения?

— Ни малейшего!

— Тогда позволь задать тебе несколько вопросов для проверки.

Гвендолин задумалась.

— А я имею право в любой момент прекратить эксперимент? — наконец поинтересовалась она. — Да? В таком случае валяй!

Феликс Миллингтон прокашлялся — совсем как профессор перед лекцией.

— Твоя планета?

— Меркурий.

— Любимый цвет?

— Действительно любимых два — черный и коричневый.

Феликс выглядел разочарованным.

— А тут написано: голубой и фиолетовый. — Огонек подозрения засветился в его глазах. — Слушай, а ты часом не читала…

— Не читала! — оборвала его Гвендолин. — В голубом, я выгляжу настоящей доходягой. У меня в гардеробе никогда не было и не будет вещей этого цвета. Я же говорила: это не наука, а статистика…

Она снова села в кресло и опять схватилась за свой журнал.

— Погоди-погоди! — запротестовал Феликс. — Попробуем еще… Ага! А вот тут все точно написано. Козырные достоинства «девы»: пышная грудь и стройные, как у девочек из варьете, ножки.

В ответ послышалось неразборчивое ворчание. Но Феликс, тем не менее, продолжил:

— Кроме того, «дева» методична, точна, трудолюбива… На редкость исполнительный работник… Спокойна, дисциплинированна, аккуратна… Хорошее чувство юмора.

— Это… это правда, — согласилась Гвендолин. — Меркурий — знак самодисциплины, он и отвечает за черты характера. Я действительно аккуратная.

— Где я остановился?.. А, вот! Про здоровье… Здесь рекомендуется хорошенько высыпаться. Про успех… Поздравляю! «Дева» обладает способностью хорошие идеи превращать в звонкую монету. Красота… Бойся солнца, не злоупотребляй им. А ты говоришь — статистика! А вот еще: вскоре ты сможешь насладиться экскурсией на свежем воздухе.

Гвендолин засмеялась.

— Это уже было. Но я предпочитаю спорт в закрытом помещении.

— Гм… спорт в помещении… — Феликс внимательно просмотрел страницу. — Несколько слов о девах-домоседках. Твое обаяние неотразимо для мужчин, но, как самый разборчивый из знаков зодиака, ты никогда не показываешь своих истинных чувств. Впрочем, в самое ближайшее время твоя личная жизнь выйдет из состояния бессмысленного покоя.

— Покоя? — Гвендолин отбросила волосы со лба. — Очередное дурацкое обобщение.

— Любимые места для романтических встреч: в гостиной у камина и… — Феликс выдержал театральную паузу, — в офисе после работы. Эрогенные зоны: соски и внутренняя сторона коленей…

— Внутренняя сторона коленей? — Гвендолин встала, с грохотом отодвинув кресло. — Когда соседский ризеншнауцер примется опять обнюхивать мои ноги, надо будет не забыть прийти в возбуждение.

— Любимый танец — танго, — продолжал читать Феликс.

Молодая женщина скрестила руки на груди, постаравшись не выдать своего удивления. Тут гороскоп не врал.

— А что там сказано про «рыб»? — стремясь говорить как можно равнодушнее, спросила Гвендолин.

Феликс перевернул страницу.

— Так-так… «рыбы». Ну да, все прекрасно. — Он победно улыбнулся. — Благоразумный и отзывчивый. Прирожденный психолог, утонченно сексуальный… Проще говоря, перечисляются все мои добродетели.

— Ага, — сказала Гвендолин с нескрываемым сарказмом, — и те, что упакованы в кейсе, тоже?

Феликс поцокал языком.

— Пора устраивать обед. В «деве» снова просыпается дикость.

— Ах, так! Тогда дикая «дева» удаляется… вместе со своей зубной щеткой.

Гвендолин схватила сумочку и под оглушительный мужской хохот выскочила из комнаты.


Спустя четверть часа дверь дамской комнаты затряслась под ударами кулака. Гвендолин оторвалась от зеркала и поспешила открыть дверь.

— Ты что, с цепи сорвался? — выпалила она возмущенно.

Феликс скорчил забавную физиономию.

— А где же хваленое чувство юмора, отличающее представителей семейства «дев»?

— Оно оттачивается в тиши и уединении.

— А я тем временем изнемогаю от скуки. — Феликс поймал ее за запястье и почувствовал странное облегчение. Приободрившись, он продолжил: — А у меня беда: закончились двадцатипятицентовые монеты, так что твоя очередь угощать обедом. Гони четвертаки, Гвендолин!

Ее звонкий смех был ему как бальзам на Душу.

Обследовав карманы шубки и дно сумочки, она извлекла горсть мелочи и шесть долларовых банкнот, которые автоматы легко превращали в разменную монету. Упаковки с бутербродами, молоком, чипсами и пирожными, словно по волшебству заполнили стол.

— Всего лишь третья совместная трапеза, а я уже позволяю тебе покупать еду, — заметил Феликс, открывая пакет молока. — Попробуй сказать после этого, что я не либерально мыслящий человек.

— Тебе так важно, чтобы я подтвердила твое заключение? — поинтересовалась Гвендолин, уминая чипсы.

Феликс только хмыкнул и отвернулся.

— Кстати, — подняла она брови. — Как там прогноз погоды?

— Тебе повезло, что ты сидишь в теплом месте и в хорошем обществе. Твой район остался без электричества.

Молодая женщина покачала головой и пробормотала:

— Замечательно.

— Кстати, — спросил Феликс, — почему ты живешь в отдельном доме?

— Мне нравится свобода, которую дает дом. В квартире становится как-то не по себе. Звуки шагов над головой, голоса за стенкой создают ощущение тюремной камеры. — Гвендолин стряхнула соль с пальцев. — Как ни удивительно, но именно тетя Матильда настоятельно рекомендовала мне жить в доме.

— Опять тетя Матильда. И как я только не догадался! Старая дева даже из могилы контролирует твою жизнь. Наверняка дом — копия ее самой, и после смерти тети ты не выкинула из него ни одного самого ветхого предмета обстановки.

— Ты потрясающий человек, — покачала головой Гвендолин. — Мое уважение к твоим психологическим дарованиям возрастает с каждой минутой. Интересно услышать, как ты представляешь себе мой дом.

Феликс с минуту изучал ее.

— Судя по адресу, район старой застройки… Наверное, дом с террасой довоенной планировки. Забитый мебелью наподобие викторианской: набивка из конского волоса, вязаные салфеточки, шелковые оранжевые абажуры на настольных лампах. Старозаветная ванная комната, никелированные краны позапрошлого века. Старомодный радиоприемник, всем своим видом умоляющий выбросить его на свалку. Лопата у крыльца, чтобы расчищать снежными зимами дорожки. Так?

— Здорово! — Гвендолин всплеснула руками и театрально возвела глаза к потолку. — Ты угадал даже цвет абажуров!

Она запустила пальцы в свои кудри и посоветовала:

— Боюсь, ты ошибся в выборе профессии. Тебе стоит снова поступить в университет и прослушать курс психологии. А еще лучше иди в цирк: будешь за деньги читать чужие мысли.

Феликс раздулся от самодовольства как павлин. И Гвендолин поспешила сменить пластинку, чтобы невзначай не проговориться и не испортить всю игру.

— А ты? Где ты живешь, Феликс Миллингтон?

— На берегу Мичигана, в Экстоне. Чудесный городок, своего рода коммуна. Будки охранников, садовники, минеральные ключи, бассейн, теннисный корт. Поле для игры в гольф, пристань для катеров и яхт.

— И дом у тебя, надо думать, похож на сдвинутые вместе книжные шкафы, плюс огромные кресла внутри, шикарные диваны. И всюду валяются клюшки для гольфа…

— Слушай, это еще вопрос, кто из нас психолог! — Феликс открыл коробку с мороженым и предложил ее Гвендолин. — Я приобрел дом, построенный по проекту, получившему первую премию на конкурсе. Отделкой занимались профессиональные дизайнеры, а я только прикупил немного мебели.

Гвендолин выбрала рожок с ванильным мороженым и лизнула его своим розовым язычком. У Феликса тут же все заныло внутри от острого желания поцеловать свою гостью.

— Ты что-то сказал? — подняла на него глаза Гвендолин.

— Я?.. Н-нет, я пытаюсь понять, что заставляет тебя жить в этом своем музее.

Бедная тетя Матильда! Музей больше похож на дом, чем все эти современные коробки для жилья. Гвендолин усмехнулась. Наверняка тетя ворочается сейчас в гробу, не имея возможности, осадить зарвавшегося самоуверенного прорицателя… Но всему свое время, дорогая тетя Матильда, всему свое время.

— Вытирание пыли, и стирка салфеток пожирает весь мой досуг, — произнесла Гвендолин смиренно. — Но мне нравится жить одной. Чищу на дню сто раз краны в ванной, отвожу в ремонт радиоприемник… А если уж говорить о статистике, то два года назад я столкнулась с такой вещью, как показатель преступности. Меня попытались ограбить на улице…

— Ограбить?! Господи, как же так? Кто был этот скот? Назови его и я сверну ему его поганую шею!..

— Успокойся, пожалуйста! — Она поймала Феликса за запястье и ласково погладила по плечу. — Пострадала не я, а грабитель. Бедный мальчонка, наверное, до конца жизни останется заикой.

— Хочешь сказать, ты его одолела?

— Огрела по голове сумочкой, которую он пытался отобрать у меня. Бедняга был сантиметров на десять ниже меня. Он так старательно подпрыгивал и махал ножом у меня перед глазами, что…

— Ножом?! — Феликс непритворно застонал от ужаса и закрыл глаза. — Он был вооружен… и мог убить…

Не договорив, Феликс быстро открыл глаза и тряхнул головой.

— Что тебе сказали по этому поводу родители? А заодно и тетя Матильда? Они не попыталась тут же отправить тебя обратно в Чикаго?

Гвендолин вздохнула.

— Ты забыл, что тетушка к тому времени уже умерла. А родители… родители прореагировали бы точно так же, как и ты, поэтому я ничего им не сказала. Мы с грабителем разошлись, как в море корабли. Он растворился в ночи, а я пришла домой и два часа пролежала в ванне. Мой дом успокоил меня словно старый, все понимающий друг. В его стенах я почувствовала себя в настоящей безопасности, и потрясение от ужасной встречи прошло довольно быстро. Одиночество лечит, ты знаешь об этом?

Гвендолин замолчала, и некоторое время смотрела в мутно-белое окно. Затем сказала:

— Несколько дней я переваривала то, что случилось или могло случиться, а потом записалась на курсы самообороны и купила баллончик со слезоточивым газом.

— А не находишь ли ты легкомысленным…

— Знаешь, — прервала его Гвендолин, — одна моя подружка подолгу жила в Нью-Йорке, на Майами, в Лос-Анджелесе и в Чикаго и не попадала ни в какие переделки, а как только приехала к родителям в тихую американскую глубинку, у нее тут же увели кошелек в супермаркете. Преступность — везде преступность, и большой город — это большой город, а вот бояться или нет — дело каждого. Что до меня, то я обожаю напряженный ритм и даже стрессы. В такой атмосфере я чувствую себя намного увереннее.

Феликс с сомнением наклонил голову, и Гвендолин вызывающе сказала:

— Я не собираюсь переезжать — и точка! Мне нравится жить одной в собственном доме, и я ничего не боюсь… Скажи-ка мне лучше: играешь ли ты в джинн или в бридж? Как финансисты относятся к азартным играм?

Ее собеседник растерянно заморгал.

— А?

— Я, когда убиралась, нашла колоду карт. — Гвендолин открыла стеной шкаф и вытащила черную пластиковую коробочку. — Коль скоро мы исчерпали темы для разговоров, можно развлечься партией в джинн.

— Любимое занятие старых дев!

— И закоренелых холостяков. Ты играешь или нет?

Феликс поднял вверх руки.

— Ладно, сдаюсь, — рассмеялся он. — Джинн так джинн. Но должен тебя предупредить: в картах я маг и кудесник и на отдыхе планировал разорить все местные казино.

— Финансист, психолог, а теперь еще и картежник-кудесник!.. Не слишком ли много берешь на себя, Феликс Миллингтон?

— Что тут можно сказать? — Он одним движением вытащил колоду и принялся ловко ее тасовать. — Скромность и я — почти синонимы.

На этот раз рассмеялись оба.

— Слушай, а не сделать ли нам игру более увлекательной? Введем ставку — десять центов на очко.

— Ну, я…

— Тогда цент на очко. — Феликс протянул ей колоду. — Или это все равно тебе не по карману? Ты только не думай, я не собираюсь наживаться на тебе. Это я скорее из принципа.

Гвендолин решительно сдвинула колоду.

— У меня сегодня как никогда ясная голова, так что десятицентовик на очко будет в самый раз! — решительно ответила она.

Феликс быстро сдал по десять карт, а двадцать первую открыл и положил рядом с колодой.

— Надо полагать, в карты тебя научила играть тетя.

— Именно так. Тетушка любила повторять, что карты оберегают от дурного влияния улицы.

Гвендолин разложила карты по столу.

— А ты? Была у тебя своя собственная тетя-наперсница?

— Я каждое воскресенье играл с дедушкой под аккомпанемент воспоминаний о старом добром времени.

Он выложил тройку бубен.

— Знаешь, ты утром замечательно пела. Я уже говорил тебе об этом?

— Пела?.. Ах да, говорил. — Она взяла еще две карты.

— И пела, как я сказал, весьма неплохо, вот только репертуар, понимаешь ли, шестидесятилетней давности. Ох уж это тетушкино влияние! Ты живешь в измерении, где время остановилось еще полвека назад. Современность от тебя ускользает.

— Но мне в этом измерении весьма уютно, — возразила Гвендолин. — Когда я начинала мой бизнес, каждый второй заказ касался исполнения старых песен, а я их знала наизусть… А современность, скорее всего, никогда не преодолеет и стен твоего банка. Вон они, какие толстые!

— Стены толстые, а карты у меня ни к черту, — проворчал Феликс.

— Джинн! — воскликнула молодая женщина, выкладывая на стол набор из бубен и червей. — Ура! У меня пятнадцать дополнительных очков за джинн плюс…

Гвендолин быстро принялась считать сумму выигрыша.

— Три туза — по пятнадцать очков каждый, пять картинок, итого… Итого сто тридцать пять очков, которые следует помножить на десять центов. Если ты всегда так играешь в карты, стоит, может быть, освидетельствовать твою платежеспособность?

— Сдавай заново! Это всего лишь первая игра, — бодро сказал Феликс.


Разогретые хот-доги, бульон, сырные крекеры и шоколадки составили их ужин. Игра между тем не прекращалась, и к полуночи они уже попеременно будили друг друга, когда дело доходило до очередного хода.

Проиграв очередную партию, Феликс возмущенно швырнул карты на стол.

— Я жульничаю изо всех сил — и я же постоянно остаюсь в проигрыше!

— Шулера в итоге всегда проигрывают!

Гвендолин попробовала подсчитать очки и поняла, что уже не в состоянии сделать это.

— Все! Казино закрывается на ночь! — возвестила она.

Феликс потянулся, зевнул и с силой потер лицо.

— Сколько я тебе должен?

— Четыреста пятьдесят три доллара и десять центов.

Заметив, что он насупился, Гвендолин попыталась его успокоить.

— Не огорчайся: не везет в картах — повезет в любви. — И, неожиданно поежившись, заметила: — Похолодало или мне только кажется?

Феликс посмотрел на термометр на стене.

— Действительно, четырнадцать градусов. Совершенно ни к чему, чтобы температура за окном и в помещении сравнялась. Надо бы еще разок послушать прогноз.

— Не паникуй, Феликс Миллингтон. Всего-то небольшое похолодание. — Гвендолин задумалась и предложила: — Если хочешь, ложись на диване, а я пристроюсь на полу. Только, чур, на диванных подушках!

— Весьма благородный поступок с твоей стороны, — отметил он, — но выгонять тебя я не собираюсь. Ты так прекрасно смотрелась поутру, когда лежала, свернувшись калачиком, и посапывала…

Молодая женщина показала ему язык и принялась оборудовать спальное место. Подушки, которые она намеревалась положить на пол, оказались намертво скрепленными вместе, и ей пришла в голову другая мысль.

— Слушай, а что, если мы положим все шесть подушек на пол и по-братски их разделим? Я бы даже позволила тебе укрыться частью моей портьеры.

— Уговорила, — ни секунды не медля, отозвался Феликс.

Он помог ей стащить подушки на пол, вспоминая притчу о мече, положенном между спящими, и чувствуя, как сон на глазах улетучивается.


Выключив свет, Феликс сначала повернулся к молодой женщине спиной, но тут же подумал, что поступает невоспитанно, и лег на правый бок, лицом к Гвендолин. Однако ему пришло в голову, что это может быть воспринято, как неприкрытое посягательство на честь и достоинство, а потому от греха подальше он лег на спину.

— Это твоя обычная постельная разминка? — с интересом спросила Гвендолин. — Или тебе неудобно спать с кем-то вдвоем?

Она вгляделась в его смутно виднеющийся профиль.

— Я проделываю эти упражнения, когда сплю не просто с кем-то вдвоем, а с женщиной.

Феликс повернул голову, и зубы его хищно блеснули.

— Впрочем, за тебя я могу не беспокоиться. Все те правильные мысли, которые вложила в твою голову тетушка Матильда, гарантируют мне спокойную ночь.

— Пожалуйста, ни слова больше о тете. Обратимся к какой-нибудь нейтральной теме. Кем, например, был твой дедушка?

— Очень интересно. Когда тебе надо сбить меня с толку, следует вопрос о родственниках. — Не услышав ответа, Феликс вздохнул и поднял глаза к потолку. — Он тоже был финансистом, президентом одного чикагского банка. Затем его сменил на посту мой отец, а уже после этого состоялось слияние их банка с тем, в котором работаю я.

— Так ты финансист в третьем поколении? Это хорошо.

Феликс лениво зевнул и повернул голову к Гвендолин.

— А чем занимаются твои братья? Они собираются идти по стопам отца? Кстати, кто они, твои отец и мать? Что касается тети Матильды, то она наверняка была школьной учительницей — занудной и старомодной, с пучком и в очках в металлической оправе.

Гвендолин, тщательно подбирая слова, ответила:

— Мама все дни напролет работает, чтобы прокормить эту мальчишечью ораву. А те, когда не играют в футбол, спорят, кто первым полетит на Марс.

— А отец? Ты ничего не сказала об отце, — сонно напомнил Феликс.

— Недавно ушел на пенсию. Наслаждается свободой: работает в саду, ловит рыбу, иногда дает консультации…

Феликс что-то промычал. Прислушавшись к его глубокому ровному дыханию, Гвендолин решила, что может не продолжать свое повествование.

В тишине стало слышно, как стучится в окна ледяная крупа, а от порывов ветра трясутся стекла. Натянув покрывало до подбородка, молодая женщина закрыла глаза и попыталась уснуть…


6


Сна не было ни в одном глазу, потому что рядом лежал живой, теплый, осязаемо-реальный мужчина. Гвендолин приподнялась на локте и посмотрела на Феликса, чувствуя себя возбужденной, как какая-нибудь девочка-подросток. Она всматривалась в черты мужского лица, пытаясь найти хоть что-то отталкивающее.

Но, увы, чем дольше она смотрела, тем более совершенным казался ей Феликс Миллингтон.

Осторожно, затаив дыхание, она провела указательным пальцем по его высокому лбу, по резко очерченному подбородку, по густым темным бровям, отвела на место чуть посеребренную прядь иссиня-черных волос.

Феликс Миллингтон. Второй вице-президент. Потомственный финансист. Чем больше она узнавала этого человека, тем больше он ей нравился, и тем сильнее она стыдилась своего чувства. Угораздило же ее попасть в такой переплет!

Она вела тихую, размеренную, умеренно-напряженную жизнь, все эмоции тратила на работу, и все ее устраивало… Пока вчера вечером не повстречалась с Феликсом Миллингтоном Л. Миллингтоном.

Феликс засопел, повернулся на бок и начал храпеть — сначала тихо, а потом все громче.

Гвендолин улыбнулась от неожиданного умиления. Храп мужчины показался ей вдруг прекрасной и гармоничной музыкой. И когда звук внезапно оборвался, перепугалась, вспомнив о людях, умерших из-за храпа во сне, и начала шлепать его по щекам.

Мгновением позже Феликс уже душил ее, сомкнув железные пальцы на шее.

— Я его спасаю, а он меня же в благодарность пытается жизни лишить, — вырвавшись, прошипела Гвендолин.

— Спасаешь? Меня? — Разбуженный столь странным образом Феликс в недоумении уставился на молодую женщину. — Да ты меня до смерти напугала, вот что ты сделала!

— Ты меня тоже напугал. Я боялась, что ты дохрапишься до мира иного.

— Я храпел? Прошу прощения.

— Не извиняйся. Просто у тебя носик слишком маленький для твоих легких…

— Никогда не думал, что храп может играть такую роль в жизни людей. — Феликс потерся носом о плечо молодой женщины. — Ты сурова к украшению моего лица, о, справедливая Гвендолин Снайдерсон! Придется теперь доказывать, что длина моего носа ничего общего не имеет с громкостью моего храпа.

— Я верю тебе, верю. А теперь можешь вместе со своим носом возвращаться на свое место… и постарайся не храпеть.

Феликс задумался.

— Уже не хочется, — сказал он. — Мне понравилось держать тебя в руках.

Его пальцы скользнули в направлении ее груди.

— Самое время удостовериться в наличии эрогенных зон.

Он был уже сверху и ласкал ее соски.

— Гляди-ка: не соврали астрологи.

Гвендолин почувствовала, как по телу разливается блаженное тепло, и, стараясь не поддаваться слабости, обиженно произнесла:

— Так нечестно. Я-то не знаю твоих эрогенных зон.

Феликс шутливо и нежно, укусил ее в подбородок.

— Ты уже нашла одну из них — это мои щеки, — сообщил он и припал губами к ее рту. — Ты мысленно ласкала меня с первой же минуты нашей встречи. Я это чувствовал, и мне это льстило.

Феликс расстегнул верхнюю пуговицу ее рубашки.

— О лучшей женщине я и мечтать не мог, — сказал он хрипло.

Гвендолин почувствовала себя зачарованной. Губы мужчины скользили по атласу ее грудей от соска к соску, и у нее не было сил даже пошевелиться.

— Феликс, прошу… — вырвалось у нее, но руки вместо того, чтобы отталкивать, стали гладить его сильное мускулистое тело.

— В одном я был не прав, — пробормотал он, зарываясь лицом в ложбинку между ее грудей. — Ласкать тебя еще приятнее, чем наслаждаться созерцанием…

Он снова припал к ее рту, и язык его, раздвинув ее губы, проник внутрь.

Гвендолин порывисто прижала к себе его голову, словно боясь, что поцелуй может прерваться. Она чувствовала себя странно возбужденной, тело била крупная дрожь.

— Наши губы подходят друг к другу, как две части хитроумной головоломки, — пробормотал Феликс, отрываясь и нащупывая рукой ее трусики. — Мне прямо-таки не терпится собрать ее всю… Я готов быть с тобой вот так хоть всю жизнь, — шепнул он и укусил ее за мочку уха.

Гвендолин словно ледяной водой окатило.

— Что… что ты сказал? — спросила она, моментально трезвея.

— Всего лишь то, что влюбился в тебя, — медленно ответил Феликс.

— Ты… ты с ума сошел?

— Нет, я в здравом уме и твердой памяти, и я люблю тебя, Гвендолин Снайдерсон… — растягивая каждый слог, произнес Феликс. — И мне радостно говорить тебе это.

— Послушайте, мистер вице-президент. Вам не кажется, что влюбиться в кого бы то ни было за тридцать шесть часов знакомства — это чересчур?

Мистер вице-президент несколько секунд обдумывал ее слова. Наконец он спросил:

— Ты не веришь в любовь с первого взгляда?

— Не верю.

— А сколько тебе нужно времени, чтобы влюбиться?

— Черт возьми, дурацкий вопрос! — Гвендолин отпихнула его и села на подушках, запахивая рубашку.

Феликс доверительно положил подбородок ей на плечо.

— Ты не можешь ответить?

— Не могу и не хочу!

— Это можно понимать так, что и ты в меня влюбилась?

Гвендолин прикусила нижнюю губу и на миг задумалась.

— Будь честен с самим собой, Феликс Миллингтон, и признайся, что любовью здесь и не пахнет. — Молодая женщина нервно передернула плечами. — Это всего лишь игра воображения. Лишенный возможности нежиться на золотом песке пляжа, омываемого синими волнами Карибского моря, ты, осознанно или неосознанно, ухватился за другое развлечение, то, что оказалось под рукой.

Феликс задумчиво поскреб подбородок.

— Полагаешь, что я всего лишь развлекаюсь?

— Вот именно. Столкнувшись с разочарованием, человек стремится чем-то возместить потерянное, как-то себя вознаградить за отрицательные эмоции. Если рядом оказывается мало-мальски привлекательная женщина, то свое влечение он тут же высокопарно называет любовью или страстью.

— Боже, какой бред! Я прямо-таки вижу перед собой тетю Матильду.

Гвендолин чуть было не выругалась, но в последний момент спохватилась.

— Обдумай то, что я тебе сказала, — терпеливо посоветовала она.

— Гм… пожалуй, это все стоит обдумать.

— Давай. Утро вечера мудренее. Отдохни, приведи в порядок мысли, и ты поймешь, что едва не стал жертвой кратковременного приступа безумия. Что едва сам себя не обманул.

Феликс зевнул и улегся на свою половину.

— Может, ты и права. — Он снова зевнул и натянул портьеру по самые плечи.

Гвендолин взбила подушку и опустила на нее голову. Конечно же, я права, подумала она. Влюбиться за два дня просто невозможно. А если и можно, хоть в это и трудно поверить, — надо бороться! Мне противопоказано влюбляться в мужчин, особенно в таких, как Феликс Миллингтон!

Грозно нахмурившись, она сложила руки на груди, но тело все еще ныло от ласковых прикосновений Феликса. И чем сильнее старалась она стереть эти ласки из памяти, тем живее их воображала… И вот уже невидимые руки снова ласкали, а губы осыпали градом поцелуев. Ее тело жаждало любовной игры, и было готово к ней, но ум… ум, увы, оставался, холоден и непреклонен.

Утром Гвендолин проснулась с тяжелым сердцем и больной головой. Настроение упало еще больше, когда по радио сообщили:

— Снежный покров достиг высоты одного метра. Ветер дует с порывами до восьмидесяти километров в час. На дорогах заносы и гололед, видимость не более двух метров. Температура…

У нее вызвало раздражение то, что Феликс совершенно не к месту был весел, что он принес ей завтрак в постель. Ей не нравилось, как он смотрит на нее, злила его заботливость. А улыбка, большие голубые глаза, красивое гладко выбритое лицо и атлетическая фигура — все вызывало сейчас только недовольство… Быть может, потому, что ночь она провела в мечтах об этом человеке?..

Феликс дождался, когда Гвендолин допьет второй стаканчик кофе, и только тогда заговорил:

— Доброе утро, миледи. Рад сообщить, что и новогодний вечер мы, судя по всему, проведем в гостях у банка.

— Новогодний вечер? Так сегодня Новый год? Нечего себе, подарочек! — Ее пальцы с хрустом скомкали пластиковый стаканчик. — Спасибо за радостную весть!

Гвендолин швырнула то, что осталось от стаканчика, в мусорный контейнер и раздраженно фыркнула, когда пластиковый комок не попал в цель.

— А у тебя были другие планы? — с невинным видом поинтересовался Феликс. — О, какие глаза! Не иначе, мы встали не с той ноги. Но ведь я ночью сделал все от меня зависящее, чтобы тебе было хорошо.

— Опять двадцать пять! Только не надо убеждать меня, что заниматься любовью и любить — это одно и то же.

— Еще одна глубокомысленная сентенция тети Матильды.

Гвендолин, не найдя ответа, погрозила Феликсу кулаком и гордо прошествовала в дамскую комнату…

— Можешь объяснить, почему ты расточаешь свой благородный гнев на этого человека? — спросила Гвендолин у своего отражения в зеркале, осторожно снимая с головы повязку. — Неужели он заслужил твою злость, если не сказать — ненависть?

Не дождавшись ответа, молодая женщина углубилась в изучение содержимого кейса, взятого Феликсом Миллингтоном в дорогу. И вдруг обнаружила, что после того, как она воспользовалась его гигиеническими салфетками, от нее стало пахнуть Феликсом, словно его невидимые руки обхватили ее и не отпускают.

Несмотря ни на какую парфюмерию, Феликс Миллингтон пах, как Феликс Миллингтон, и никто другой. Именно этот ни с чем не сравнимый аромат околдовал ее и заставил забыть обо всех правилах приличия.

Гвендолин быстро сунула голову под струю холодной воды, старательно прогоняя посторонние мысли, потом высушила волосы под феном. Посвежевшая и приободренная, молодая женщина напудрилась и подвела помадой губы, после чего почувствовала себя готовой к самой долгой и жестокой битве.


Когда она вернулась, Феликс, что-то насвистывавший, восторженно воскликнул:

— Грандиозно! В условиях полного отсутствия каких-либо удобств ты умудряешься выглядеть на все сто!

— Спасибо, — небрежно сказала Гвендолин. — Ты тоже неплохо смотришься. Полагаю, чуда не произошло, и погода не изменилась?

— Судя по десятичасовым новостям, нет. Выгляни в окно, и увидишь снежный ад.

— Человек пытается доказать свое превосходство над природой, а она этого ох как не любит!

Гвендолин опустила в автомат монету, нажала на кнопку с надписью «Яблоко». Зажегся красный огонек. Она нажала на другую кнопку и услышала глухой стук — сработал возврат монет.

— Эту машину мы уже выпотрошили, — пояснил Феликс, поворачиваясь вместе со стулом. — Я удивляюсь, что он еще так долго проработал. С сентября, когда эти автоматы поставили, фрукты и йогурты пользовались особой популярностью. Надеюсь, что раздатчик бутербродов и выпечки еще функционирует.

— Ну что ж, неплохая мысль. Ничего не имею против бутербродов.

— А против финансистов?

Гвендолин улыбнулась, но промолчала.

— Может быть, снова откроем казино? — спросил Феликс, поигрывая колодой. — Карты уже перемешаны.

— Перемешаны или перемечены? — колко спросила Гвендолин, усаживаясь в кресло.

Феликс издал протяжный театральный вздох.

— Спасибо тебе, Господи, за то, что вернул ей ее нормальное состояние!

Все оставшееся до полудня время он убил на то, чтобы поддерживать Гвендолин в хорошем расположении духа и, разумеется, проигрался в пух и прах.

— Слушай, а ты, между нами, не жульничаешь?

— Фи!

— И на сколько я пролетел на сей раз?

Гвендолин почесала в затылке, подсчитывая.

— Ты должен мне тысячу восемьсот тридцать пять долларов и сорок центов.

— Для тебя мне не жаль последнюю рубашку.

— Это ты уже говорил прошлой ночью.

— Я много думал об этой ночи.

— Такое впечатление, что о чем-либо другом тебе просто не думается.

Феликс перестал тасовать карты и посмотрел на часы.

— Мы вместе сорок семь часов. Обычное, среднестатистическое свидание занимает около четырех часов. В неделю таких свиданий бывает в среднем не больше трех… Так что это наше двенадцатое свидание и четвертая неделя совместного проживания.

Он лукаво посмотрел на молодую женщину.

— По-моему, достаточный срок, чтобы можно было объявить: «Я тебя люблю». Как думаешь?

— Считаешь, мне приятно было бы это услышать?

— А ты считаешь, что нет?

Гвендолин с возмущением посмотрела на своего излишне самоуверенного собеседника. Глаза ее метали молнии, а голос прозвучал громко и жестко:

— Я не верю словам! И мне совсем неинтересно торчать здесь с тобой. Ты все понял?.. Если ты ищешь приключения по случаю окончания года, то тебе попалась совершенно неподходящая для этого женщина, — в заключение процедила сквозь зубы Гвендолин и тут же покраснела. — Черт бы тебя побрал, Феликс Миллингтон. Прекрати смеяться!

— Мне нравится, как ты подавляешь в себе чувства в отношении меня, — заметил он, протягивая ей колоду.

— Никаких чувств нет и подавлять мне нечего! — фыркнула Гвендолин, сдвигая карты.

— Да? А помнится, прошлой ночью… — На лице Феликса расплылась мечтательная улыбка. — Полно тебе, Гвендолин Снайдерсон. Прошлой ночью ты не цедила сквозь зубы… Ты дрожала от возбуждения, когда я тебя целовал, и вообще вела себя очень страстно! — Он принялся раздавать карты. — А твои руки… как они меня обнимали!.. А ногти… ногти расцарапали всю спину. Стоило же мне поцеловать тебя в грудь, как ты…

— Заткнись!

— О, ты очаровательна, даже когда сердишься!

Они вскрыли карты и уставились в них, безуспешно стараясь сосредоточиться на игре.

— Я читала о мужчинах вроде тебя, — сухо обронила Гвендолин. — О романтических и страстных натурах с необузданной фантазией по части женского пола.

— Ты — грандиознее любой фантазии. И хотя я никогда не вел жизнь монаха, в «Книгу рекордов Гиннесса» по части увлечений, вряд ли попаду. Я всегда знал, чего хочу от женщины, и в твоем лице нашел то, что мне надо.

Феликс внимательно смотрел на нее поверх карт, и тон у него был убийственно серьезный.

— Положа руку на сердце, признаюсь: я сам удивляюсь силе моих чувств. Сначала я все списал на сексуальный голод, но сейчас понял, что грешил на себя.

— Что еще ты понял?

— Что можно знать человека без году неделя и чувствовать, что он тебе бесконечно дорог. Что мечта может быть не только мечтой. Что…

— Ты полагаешь, что я тебе пара? — перебила Гвендолин.

Феликс кивнул.

— Я достаточно тебя знаю, чтобы делать выводы.

— Это тебе кажется, что ты меня знаешь, — снова прервала его она. — Однако это не так.

— Серьезно? — Феликс на минуту задумался, потом снова оживился. — И ты считаешь свое вчерашнее поведение обычным? Ты с радостью распахиваешь объятия каждому встречному мужчине? И любой мужчина, что будет обнимать и целовать тебя, услышит этот стон нетерпения и страсти, да?

— Нет! — порывисто воскликнула Гвендолин, но при виде его ухмылки взяла себя в руки и уже спокойнее закончила: — Ты неправильно меня понимаешь.

— Я понимаю так, что этой ночью ты была самой собой, а сейчас я разговариваю не с Гвендолин Снайдерсон, а с ее чопорной тетей Матильдой.

Гвендолин очень захотелось отвесить ему пощечину. Вместо этого она швырнула карту на стол.

— А я в свою очередь разговариваю с дипломированным психоаналитиком, не так ли?

— Всего лишь с человеком, который стремится ускорить процесс твоего развода с теткой. Мир ее праху! — Феликс побил ее карту. — Я один раз сказал, и повторять не собираюсь: я люблю тебя и не позднее новогоднего утра намерен заняться с тобой любовью.

— Больше похоже на угрозу, чем на предложение. Это и есть метод Миллингтона? Угрожать беззащитной женщине, принуждая ее к сожительству?

— Это меня всю жизнь шантажировали женщины, но я берег себя для тебя. Ты просто не понимаешь, какой я замечательный человек. Но ничего, не беспокойся, скоро поймешь.

— Я всегда любила себя и никогда — мужчин. Что ты на это скажешь?

— Что я люблю тебя, — просто ответил Феликс и снова побил ее карту. — Учитывая тот факт, что Матильда пудрила тебе мозги лет семь или восемь, ты в весьма и весьма приличной форме.

Гвендолин невольно засмеялась.

— Спасибо, доктор.

— Я серьезно.

— Знаю.

Она с трудом удерживалась от того, чтобы не расхохотаться во весь голос.

— Шутка ли сказать, — воскликнул Феликс, — столько лет служить нянькой старой деве, не признающей слова «любовь»!

— Это твое окончательное мнение о тете Матильде?

Он с важным видом кивнул.

— Можешь не стесняться с комплиментами, — сказал Феликс. — Я ведь достаточно верно описал этого демона в юбке, а? — И, не дожидаясь ответа Гвендолин, подытожил: — Тень этой мегеры, преследует тебя, и ты боишься дать волю себе, своим чувствам, своей любви.

— И кого же ты мне предлагаешь в качестве предмета моей любви? — поинтересовалась молодая женщина.

— Меня, конечно. Только меня. Я осознаю ответственность, которую беру на себя, избавляя тебя от авторитарного влияния тетушки Матильды.

— Как благородно с твоей стороны! Какое самопожертвование! — Гвендолин взяла карту, взглянула на нее и выложила на стол полный набор: — Джинн!

Феликс чертыхнулся себе под нос и заявил:

— Я понял, почему проигрываю!

Гвендолин приписала себе новые очки и начала раздавать снова.

— И в чем же дело на сей раз? — небрежно осведомилась она.

— В отсутствии стимула.

— Пожалуйста, поднимем, ставку до доллара за очко. На ближайший год ты меня уже обеспечил. Пора подумать о более отдаленном будущем.

— Деньги для меня — не стимул! Не о них речь. — Загадочно улыбнувшись, Феликс начал раскладывать карты по масти.

Гвендолин следила за ним с все возрастающим подозрением.

— А что же тогда для тебя стимул?

— Игра на раздевание, — пояснил он коротко и взял первую карту. — Конечно, я почти вижу твою реакцию, слышу вопли ужаса целомудренной тети Матильды: еще бы, ее племянница участвует в таком непотребном действе!..

— Тетя Матильда, говоришь? Игра на раздевание, говоришь? — Гвендолин взяла карту и медленно присовокупила к остальным. — Видимо, пора тебе узнать кое-что о моей семье и особенно о тетушке.

Она подняла руку, предупреждая возможную реплику своего собеседника.

— Тетя родилась в Нью-Йорке в начале столетия. В тысяча девятьсот двадцать втором году впервые нашла себе работу. Ты когда-нибудь слыхал о варьете Джорджа Маккинли? В нем танцевали десять девушек, которым выдавали девять платьев. Тетя не раз оказывалась десятой, и я, как ее племянница, не боюсь таких игр.

Гвендолин бросила карты на стол.

— Джинн! Я забираю твою рубашку.

Феликс попытался что-то возразить, но челюсть у него отвисла, и возвращаться в прежнее положение не желала.

— Ты… ты шутишь? — наконец выговорил он.

— Про джинн, про тетю или про твою рубашку? — Гвендолин укоризненно покачала головой. — Туговато ты соображаешь для психоаналитика.

Что-то бормоча, Феликс через голову стащил тенниску.

— Итак, чопорной викторианской тетки и в помине не было! — сказал он, швырнув ей тенниску. — Ты все это время смеялась надо мной! Над чем еще ты смеялась, золотко мое?

— Я не смеялась над тобой, — возразила Гвендолин, чувствуя себя немного виноватой. — Я просто хотела показать тебе, что двенадцати свиданий и четырех недель знакомства недостаточно для того, чтобы узнать все о женщине, которой ты вздумал объясниться в любви…


7


Гвендолин запнулась, поймав себя на том, что чисто по-женски, оценивающе смотрит на мускулистый торс молодого мужчины. Впрочем, немного бы нашлось женщин, которых не взволновало бы созерцание такого тела. Тетя Матильда — та вспыхнула бы как порох.

Она тоже всегда загоралась при виде обнаженной плоти, даже на картине или изваянной из мрамора.

Торс Феликса способен был вдохновить любого художника или скульптора. Глаза Гвендолин зачарованно пропутешествовали по сильным плечам и выпуклым мышцам груди, поросшим черными курчавыми волосами.

И почему этот Феликс не какой-нибудь дистрофик со впалой грудью и бледным лицом — глядишь, так было бы спокойнее…

— Эй, очнись! — окликнул ее Феликс. Гвендолин вздрогнула и бросила карты.

— Ты выиграл, — рассеянно сказала она и, не замечая удивленно поднятых бровей, протянула ему тенниску.

— Гвендолин Снайдерсон, — сказал он, тасуя колоду. — А в чем конкретно я промахнулся? Например, в описании тетиного дома?

— Ты был абсолютно прав: это дом с террасой, довоенной постройки. Только меблировка вполне современная, антиквариата совсем немного. А вязаных салфеток и в помине нет… Зато есть большущая пастель в розовато-бежевых тонах, изображающая балерину в свете рампы. Она висит над изголовьем кровати с водяным матрасом…

— Водяной матрас! Это вполне современная штука, хотя и придумана, бог знает когда.

— Предписание врачей. Матильда страдала артритом. Ужасная болезнь! — с жаром объяснила Гвендолин, но, увидев ошеломленную физиономию Феликса, улыбнулась. — Видел бы ты тетушку в ее лучшие годы! Гремучая смесь Айседоры Дункан, Анны Павловой и Джинджер Роджерс. Истинная дочь Терпсихоры. В восемьдесят лет у нее все еще была ясная голова и непоседливая душа, заключенная в искалеченное тело. Я с радостью переехала к ней и начала за ней ухаживать. Помогала во всем, лечила всевозможными способами, но ничто не помогало. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой бессильной!

Она ударила кулаком по столу и зажмурилась от сильной душевной боли.

— Дурацкая болезнь и травма отняли у нее возможность двигаться. После этого тетя недолго протянула…

Гвендолин почувствовала, как на ее побелевший от напряжения кулак ласково опустилась большая сильная ладонь.

— Ты была ее надеждой и опорой. Прости меня за нелепые домыслы. Как я тебя понимаю! — Он разжал ее пальцы и, поднеся к губам, перецеловал один за другим. — Мой дед пережил моих родителей, и, наблюдая, как он уходит из жизни, я в отчаянии твердил себе, что я неудачник и все кончено. Я был смыслом его жизни, а вот в моей собственной жизни смысла не обнаружил.

— Неудачник? Забавно… Я посчитала себя банкротом гораздо раньше, и именно тетя помогла мне найти себя, заставила поверить в собственные силы.

— Ментор-наставник?

— О нет! Скорее поддержка словом. Луч света в темном тоннеле, когда голова забита бог весть какой чепухой.

Феликс тихо засмеялся.

— Не представляю тебя с головой, забитой чепухой! — Он снова поднял карты, с любопытством поглядывая на молодую женщину. — И как же звали твое увлечение?

— Ричард Флетчер… — Гвендолин испуганно зажала рот ладонью, но птичка уже вылетела. Боже, зачем она произнесла вслух это имя? Нужно срочно успокоиться и незаметненько сменить тему. — Ты собираешься ходить или нет?

— Как ловко ты это сделала, — заметил Феликс, шлепая картой по столу.

— Что сделала?

— Перевела разговор на другое.

Господи! Он еще и мысли ее читает! Гвендолин недовольно надула губы.

— Эту тему вообще прошу больше не затрагивать. Я же не копаюсь в твоем прошлом!

— Можешь начать прямо сейчас, — великодушно разрешил Феликс и перешел на шепот: — Номер первый — Дженнифер Ламберт. Мне было двенадцать лет. Лето в разгаре, и я увел ее за табло школьного стадиона.

— Подходящее местечко, — фыркнула Гвендолин.

— Я просто пытаюсь соответствовать твоему представлению обо мне.

— Не надо. Все равно не соответствуешь.

— Не надо так не надо.

Молодая женщина со вздохом открыла карты.

— Ставка та же?

— Да. — Феликс многозначительно приподнял брови и как бы, между прочим, сказал: — Итак, расскажи мне о Ричарде. Я не хочу совершать его ошибок. Как известно, кто предупрежден, тот вооружен.

— Ричард не ошибается никогда! — саркастически заметила Гвендолин и, помолчав немного, призналась: — Ошиблась я. Я тогда добросовестно разыгрывала из себя леди Совершенство. Но до роковой ошибки дело, к счастью, не дошло. Я поняла, что больше похожу на моряка Папая из диснеевского мультфильма. Проще говоря, я такая, какая есть.

— А Ричарду не нравился Папай?

— Абсолютно! Ему нравилась Гвендолин Снайдерсон его грез. Когда он услышал, что я начинаю свой бизнес, его чуть удар не хватил. Чем больше я становилась собой, тем чаще Ричарду становилось не по себе.

— А в итоге — чао, крошка?

— В итоге — тяжелое расставание обрученной пары.

— Ого! Вы так далеко зашли?

— Да… так далеко.

— А впечатления тети Матильды?

— Ей никогда не нравился Ричард. Слишком напыщенный и слишком самодовольный. Конечно, у нее по роду деятельности были проблемы в отношениях с мужчинами. Мало кто решится пригласить домой стриптизершу, чтобы познакомить с родителями. Думаю, и мама-то вышла замуж только потому, что нашла такого человека, как мой отец.

— Хочешь сказать, что твоя мама тоже стриптизерша?

— У мамы были самые красивые ноги в мире. Она играла в мюзикле в заштатном местном театрике, а потом отправилась покорять Бродвей. Отец был хореографом, они встретились во время подготовки шоу и влюбились друг в друга без памяти.

— Однако, Гвендолин Снайдерсон!

Она лишь улыбнулась.

— Итак, к шуму толпы и прокуренным залам ты привыкла с детства, — подытожил Феликс, доставая карту. — И вполне естественно, что ты сделала танцы своей профессией… Скажи, ты тоже выступала на Бродвее?

— Нет. Меня никогда не хватало на монотонную ежедневную работу. Я не признавала и не признаю жизни по режиму, потому всегда отказывалась ездить в летние лагеря. — Гвендолин чуть застенчиво улыбнулась. — Тетя Матильда как-то сказала, что из меня выйдет отличная стриптизерша. Но сейчас этой профессии не учат… не то, что в двадцатые годы.

— Значит, Ричард не рискнул привести домой восточную танцовщицу?

Почему он опять спрашивает о Ричарде? — подумала Гвендолин и ответила:

— Восточную танцовщицу, гориллу и прочих карнавальных персонажей. Меня его реакция не удивляет. Многие мужчины с положением не пожелают иметь жену, расхаживающую в костюме Кинг-Конга. А чем занималась твоя несостоявшаяся невеста?

Феликс задумался.

— Последняя по счету была частной сиделкой, если мне не изменяет память. Но она занималась и благотворительностью! Состояние у нее огромное, времени много, хотя… хотя и забот хватало. Она владела банком. Инвестиции, игра на бирже. Интересная девушка, с такой не соскучишься.

Гвендолин натянуто улыбнулась.

— Ну что же, вполне достойная профессия. Не одобряю твою разборчивость.

— Достоинство сидит напротив меня. Вот с тобой мне по-настоящему скучно сидеть в банке и смотреть на вьюгу за окном. С тобой весело пробежаться на лыжах, забраться высоко в горы, улететь на край света, чтобы полюбоваться закатом в Андах или в пустыне Атакама.

— В самом деле? Хорошо… Тогда какой недостойный поступок в последний раз совершил Феликс Миллингтон?

— Снялся в баскетбольной форме в компании шестнадцати приятелей для годовой книги колледжа.

— А посвежее? Ходьба босиком во время летнего дождя? Лепка снежных баб? Водяные битвы в процессе мойки машины?

— Нет, я не совершал больше проступков. — Феликс оглядел себя. — Проигрыш рубашки пойдет? — спросил он с усмешкой.

— Так уж и быть. Но пора снимать ботинки. У меня опять джинн.

— Вот черт, не может быть!

Гвендолин снова выложила карты. Феликс взглянул на них и нагнулся, чтобы развязать шнурки.

— Ничего нет хуже, чем попасть в пасть акулы картежного бизнеса. С игрой на раздевание, я явно промахнулся.

— Это уж точно, — согласилась Гвендолин, собирая карты в колоду. — Нет ничего приятнее, чем обуть… пардон, раздеть финансиста.

— Сдавай! — взревел Феликс.

К концу партии он остался без носков.

— Может быть, сыграем в покер, а? — жалобно спросил он и, когда Гвендолин попыталась возразить, упрямо произнес: — В конце концов, выбор игры — прерогатива раздающего. Кстати, на редкость простая игра. Сдаешь по пять карт…

Через минуту Гвендолин тупо рассматривала свои карты.

— Напомни, какие из них старше, а какие наоборот.

— Пара, две пары, тройка, стрит, флешь, фул-хаус…

— Можешь не продолжать.

— Блефуешь?

Гвендолин улыбнулась и открыла карты. Феликс, обозвав ее шулером, отдал часы.

— Подарок сотрудников отдела по связям с общественностью, между прочим. Они мне очень нравятся. Ход замечательный, а корпус золотой. Очень дорогие!

— Покер мне тоже нравится, — объявила Гвендолин. — Предлагаю сдавать семь карт, младшая — джокер. Знаешь такую игру? Сто лет назад была страшно популярной на Миссисипи и Миссури, в нее резались все плотогоны и лоцманы.

— Обманщица! Тетя обучила тебя всем азартным играм на свете! — Феликс с восхищением смотрел на Гвендолин и улыбался при этом так широко, как только мог.

— Я же говорила, что прошла школу жизни по полной программе, — сладко напомнила Гвендолин. — Играем в последний раз. Я проголодалась и устала сидеть на одном месте.

— В последний раз? Предлагаю сыграть ва-банк.

Гвендолин захохотала.

— Ва-банк? Ты не боишься остаться вообще без одежды?

— Хочу посмотреть, что ты будешь делать с голым мужчиной, — сказал он хмуро. — А еще интереснее взглянуть, что произойдет, если я выиграю.

— Ты? Выиграешь?

Она посмотрела в карты и усмехнулась.

— Так что, говоришь, главнее?

— О нет, — покачал головой Феликс, — на этот раз ты меня не проведешь!

И он открыл четыре карты.

— Ну, что скажешь?

— Еще не вечер!

Гвендолин сдала по последней карте и победно вскинула руки:

— Фул-хаус: пятерки и семерки. Вот так-то, финансист!

Глаза Феликса горели торжеством, он снисходительно потрепал ее по щеке.

— Не спеши, детка! У меня четыре тройки. О, это сладкое ощущение победы над шулером! Улыбнись и раздевайся, Гвендолин!

Феликс откинулся на спинку кресла.

— Так, какие же два предмета выбрать? Я чувствую себя мальчишкой, пробравшимся в кондитерскую лавку.

Поднявшись, он подошел к молодой женщине вплотную и навис над ней, как скала.

Гвендолин заёрзала, ощущая себя невероятно беспомощной.

Ей вдруг вспомнились ласки прошедшей ночи, и безумно захотелось воскресить эти переживания. Судя по бурно вздымающейся и опадающей груди Феликса, он чувствовал нечто схожее. Все еще сидя, Гвендолин задрожала в ожидании решения, которое примет Феликс.

— Снимай носки! — выпалила она, перехватывая инициативу.

— Носки? — более чем разочарованно переспросил Феликс, поглядел вниз, немного поразмыслил и одарил Гвендолин ленивой улыбкой. — Ты великодушно отдаешь в мое пользование внутреннюю сторону коленей с их эрогенными зонами, так?

Приподняв ее правую ногу, он нарочито медленно стал стягивать носок.

— У тебя ноги танцовщицы. Стройные, элегантные, бесконечно длинные, с тонкими, но сильными лодыжками…

Гвендолин пыталась унять бешеное сердцебиение, убеждая себя, что с нее всего лишь снимают носок. Она смотрела, как Феликс поглаживает ее икры, и все больше возбуждалась от этих прикосновений.

Внезапно свет погас, и комната погрузилась во тьму.

— Черт! Вот так всегда, когда начинается самое интересное, — пробормотал Феликс.

Гвендолин поморгала, привыкая к темноте.

— Не похоже, чтобы перегорели лампы, — сказала она неуверенно.

— Вот именно, — отозвался Феликс. — По всей видимости, отключилось электричество.

— Послушай, как воет ветер. Старушка-зима не на шутку разбушевалась, а мы увлеклись и забыли, что находимся в эпицентре стихийного бедствия.

— В банке есть автономный генератор? — В голосе молодой женщины прозвучала надежда.

Феликс присел на стол и покачал головой.

— Аварийная система энергоснабжения находится в подвале, — ответил он. — Если тебя пугает перспектива отсутствия света и тепла…

Гвендолин содрогнулась.

— Я представила себе картину: горящие деньги и замерзающие люди.

На ощупь, отыскав ее лицо, Феликс шепнул:

— Не волнуйся, родная, я сумею защитить тебя, мое сокровище.

— Да, вы, финансисты, всегда норовите взять на хранение самое ценное, — с упреком сказала Гвендолин и взвизгнула, очутившись в плену его сильных рук.

— Поделимся теплом наших тел, — доверительно предложил Феликс, уткнувшись носом в ее шею и руками лаская спину. — Боже, Гвендолин, ты восхитительна! Мы так чудесно вписываемся друг в друга!

Она стояла неподвижно, пока Феликс осыпал ее поцелуями. Всю ночь она мечтала о таком повороте событий, но сейчас, когда это произошло, стремилась остановить их общее безумие. Остановить… Легко сказать!

При одной мысли о Феликсе Миллингтоне молодую женщину бросало то в жар, то в холод. Чувство уверенности медленно покидало ее.

— У тебя… есть спички? — с трудом проговорила она.

Феликс обнял ее за талию и поцеловал в подбородок.

— Чтобы зажечь огонь во мне, спичек не нужно.

— Спички нужны мне совсем для другого, — сухо промолвила Гвендолин. — Я не собираюсь сидеть в темноте и заниматься неизвестно чем.

— Неизвестно чем? — недоверчиво переспросил Феликс, разжав объятия, и принялся шарить по карманам. — Спички вот они, сейчас зажгу свечу.

Послышался щелчок, вспыхнул маленький огонек, затем загорелась свеча. В глазах Гвендолин вспыхнули отраженные желтоватые искорки.

— Всякий раз, когда я стараюсь играть по твоим правилам, ты становишься холодной и неприступной, — пожаловался Феликс, ставя подсвечник на стол.

Гвендолин провела рукой по его щеке.

— Кто-то же должен сохранять разум, — терпеливо пояснила она. — Я принесу еще свечи, а ты пока одевайся.


Наполняя комнату янтарным светом, загорелись еще три свечи.

— По-моему, так намного лучше, — сказала Гвендолин, устанавливая подсвечники на столе.

Феликс сосредоточенно натягивал носки.

— Нет, — сказал он хмуро. — Обниматься с тобой в темноте намного приятнее.

— А я думала, что вице-президенты никогда не падают духом.

Феликс предпочел промолчать. Следя за тем, как Гвендолин двигает канделябр по столу, выбирая наилучшее место, он подумал, что стоит, пожалуй, переменить тактику.

Он скрестил руки на груди, уселся поудобнее, напустил на себя скучающий, почти меланхолический вид и с кислой миной поинтересовался:

— Ну и что дальше?

— Обед, что же еще?

Феликс издал стон, полный страдания; Гвендолин в ответ укоризненно покачала головой.

— Откуда столько горя? Я же не заставляю тебя отправляться в тайгу и охотиться на медведя? Опустим несколько монет в автомат — и вся забота!

— Вся, да не вся. Автоматы работают от электричества, а электричество отключено. Локти готов грызть оттого, что не поехал в аэропорт часом раньше.

Из груди Феликса Миллингтона вырвался мечтательный вздох.

— Сейчас бы лежал себе на пляже, пил кокосовое молоко и любовался девочками в бикини…

Гвендолин буквально затрясло от гнева. Не этот ли нахал совсем недавно говорил о счастливом повороте судьбы, благодаря которому он нашел любимую женщину. А сейчас… сейчас ему хватает наглости вслух признаваться, что он мечтал бы променять ее на пляж, море и других женщин!

— Какой же ты мерзавец! — прошипела она.

— Ты что-то сказала?

— Да! — закричала Гвендолин. — Если бы я сразу после представления поехала домой, сейчас бы сидела дома у камина и читала, закутавшись в любимый темно-синий плед.

Затем схватила его за запястье и, глядя ему в глаза, срывающимся от ярости голосом известила:

— Но поскольку мы там, где сейчас находимся, будем отмечать Новый год вдвоем, при свечах, совместив обед и ужин!

Она рывком подняла Феликса с насиженного места.

— Хватит штаны протирать, мистер Кудесник! Пусть твоя не в меру умная голова придумает, как извлечь еду из автомата.

— От финансиста до взломщика — один шаг, — засмеялся Феликс. — Удивительно, как быстро слетает с меня всякая респектабельность, когда я оказываюсь с тобой.

— Рассказывай сказки! Не ты ли предложил игру на раздевание?

— Всего лишь для поддержания непринужденной светской беседы.

Феликс в задумчивости прошелся по комнате и снова приблизился к Гвендолин.

— Может быть, стоит вызвать дух тети Матильды…

— Лучше найди что-нибудь вроде отмычки, — посоветовала Гвендолин, выдвигая ящик из шкафа. — Что здесь?

— Пластмассовые одноразовые ножи, вилки и ложки, — сообщил Феликс, бросив взгляд на содержимое ящика.

— Смотри дальше.

— Стой! — Феликс схватил пластиковый пакет с тремя штопорами внутри. — Наш билет на обед. Следуй за мной, будешь светить старому медвежатнику.

Гвендолин поднесла подсвечник с горящими свечами к замку автомата.

— О чем ты думаешь? О куске пирога? — поинтересовался Феликс.

Ответа не последовало. Тогда он вставил штопор в отверстие замка и с силой нажал. Ничего не произошло. Надо почаще смотреть детективы, тогда реже будем попадать в такие ситуации, подумал второй вице-президент.

Феликс навалился всем телом, ожидая услышать волшебный щелчок открывающегося замка… Увы!

— Может быть, воспользоваться чем-нибудь плоским? — спросила Гвендолин. — Могу предложить пилочку для ногтей или кредитную карточку. Знаешь, я однажды открыла входной замок кредиткой.

Феликс вытащил штопор и задумчиво посмотрел на свою собеседницу.

— Напомни мне, чтобы я проверил содержимое сейфов перед тем, как ты уйдешь, — подчеркнуто сухо произнес он. — Кто бы мог подумать, что твои таланты столь пышно расцветут на криминальной почве?

Затем Феликс воткнул штопор между корпусом и крышкой автомата и рукой, как молотком, начал колотить по нему. Раздался металлический треск, и передняя панель распахнулась.

— Вуаля! — на манер фокусника воскликнул он, делая соответствующий жест рукой.

Гвендолин захлопала в ладоши.

— Браво!.. Кстати, о талантах. — Она кивнула на автомат с напитками. — Можешь продолжить их шлифовку, а я тем временем накрою на стол. На первое — закуска, приправленная майонезом.

— В любом случае этот тунец не обретет вкуса омара. Между прочим, в Монтего-Бей подают суп из кагуамы, гигантской морской черепахи, а всякую там экзотическую выпивку в скорлупе кокосового ореха.

— Бедняжка… А тебе в это время приходится сидеть в темном банке в обществе тунца и сварливой мегеры!

Феликс хохотнул.

— Да, надо будет пробежаться по четвертому этажу, воображая, что под ногами песок, океанский бриз дует в лицо, а солнца нет лишь потому, что оно уже опустилось за коралловые рифы…

И он вышел из комнаты.


8


— Песок, бриз, рифы… — передразнила его Гвендолин, взяла из автомата коробку конфет и положила на стол. — Но я всего лишь пытаюсь создать настроение праздника! — прошептала она, прислушиваясь, не зазвучат ли шаги за дверью. — В остальном мне совершенно безразличен этот мужчина. Три дня назад я не подозревала о его существовании, стало быть, не имею никаких оснований скучать по нему… Тем более что он только что вышел из комнаты, здание покинуть не мог и вернется через минуту.

Ее карие глаза снова устремились на дверной проем.

— Но это же нелепо! — Она вскочила со стула. — Я играю в какую-то глупую игру, и все из-за него! Надо что-нибудь почитать.

Журнал полетел через всю комнату через десять минут.

— Черт бы его побрал! Это невыносимо!.. И несправедливо! Нельзя влюбиться за пятьдесят шесть часов. Даже если это равноценно двенадцати… нет, теперь уже четырнадцати свиданиям и… и все такое прочее.

Гвендолин взъерошила волосы.

Он, в конце концов, сведет меня с ума. Впрочем, людям, часто разговаривающим самим с собой, и без того надо прописывать курс лечения. Я могла бы придумать сотню причин возненавидеть Феликса Миллингтона Л. Миллингтона… Однако не стану этого делать. Я просто забуду о нем. Приняв такое решение, молодая женщина немного успокоилась.

Она бросила взгляд на электрические часы. Стрелки на них остановились на восьми вечера. Сколько же времени уже прошло?

Приемник тоже не работал, хотя батарейки там стояли новые. Гвендолин подумала, что программа начнется в полночь и, может быть, передадут новогодний концерт из Вашингтона — даже если Новый год на северо-восточном побережье Мичигана омрачен невиданными ранее снегопадами.

Прихватив пакет кукурузных хлопьев, она оставила гореть одну свечу и прошла в кабинет Феликса. Там Гвендолин включила радио, отыскала музыкальный канал и примостилась на подоконнике, наслаждаясь «Серенадой лунного света» в исполнении оркестра Гленна Миллера…

Она не думает о Феликсе Миллингтоне… Она совершенно не думает о нем… Услышав правду о тете Матильде и, о ее собственных родителях, он наверняка перестанет разыгрывать из себя влюбленного Вертера… Нахал какой!

Как жаль, что я не на Карибах! Гвендолин свирепо затолкала в рот горсть кукурузных хлопьев. Он такой же, как и Ричард!

Тяжело вздохнув, молодая женщина поняла, что мысли ее, движутся в совершенно ненужном направлении. Вообще-то у Феликса с Ричардом не было ничего общего, но хотелось бы все-таки, чтобы второй вице-президент банка вел себя попристойнее. Тогда у нее было бы меньше соблазна поддаться искушению…


Давно забытый кумир прошлых лет пел «И все-таки я люблю тебя», еще больше вгоняя Гвендолин в меланхолию. А когда зазвучала «Моя любовь» в исполнении Фрэнка Синатры, в дверях, как назло, появился предмет ее переживаний.

— И сколько же миль ты пробежал по побережью? — ядовито поинтересовалась она.

— Праздник переносится сюда? — проигнорировав ее вопрос, спросил Феликс и, умышленно задев ее коленом, уселся рядом на подоконник. — Что-нибудь новогоднее передадут?

— Надеюсь! — Гвендолин сунула ему под нос пакет с хлопьями. — Извини, что здесь не один из ресторанов Монтего-Бей. А чем утоляют голод на Ямайке, кстати сказать?

— Уж точно не этим. — Феликс отыскал в полумраке ее руку, отобрал пакет и бросил его на стол. — И на островах танцуют. Танцуют танго.

Гвендолин не поняла, как это случилось, но в следующее мгновение она уже была на ногах и плавно покачивалась в его объятиях под звуки «Уходящего времени». Феликс Миллингтон старался смотреть поверх ее плеча, сосредоточив взгляд на свече, горящей на столе.

— Ты прекрасно танцуешь танго, — тихо произнес он.

Гвендолин прикусила губу. Феликс держал ее, как мальчишка-пятиклассник держит свою одноклассницу на первом вечере танцев.

— Тебя не беспокоит, что я из семьи профессиональных танцовщиц? — спросила она.

— Нет, ни капельки, — ответил он. Гвендолин высвободила руку, провела ею по плечу Феликса и прильнула к нему всем телом. Она сама не понимала, зачем это делает, да это и не имело значения.

Снаружи завывал ветер. Снег валил с прежней силой, и только звуки танго могли все это превозмочь. Могли превратить зиму в знойное лето. Но разве так уж плоха зима? Разве не кружится в безумном танце метель за окном, разве не слышны в стоне ветра отзвуки неземной страсти?..

Холодность партнера! Да, именно это ранило Гвендолин в самое сердце! Классический вариант: она тает в его руках от нежности, а он даже не чувствует этого.

Феликс, казалось, не заметил перемены, и руки его с той же стоической неподвижностью лежали на ее талии. Молодая женщина почувствовала себя оскорбленной подобным безразличием.

— Ты что-то сказала? — быстро спросил он, услышав шипящий звук.

— Нет… — Гвендолин прижалась к нему еще крепче и кашлянула, но ее слова заглушил голос ведущего:

— Мы в эфире. Последние десять секунд года. Десять… девять… восемь… семь… шесть… пять… четыре… три… два… один! С Новым годом!

— С Новым годом, Гвендолин Снайдерсон.

— С Новым годом, Феликс Миллингтон.

Она немного подождала и спросила:

— А где традиционный новогодний поцелуй?

— Да, конечно.

Феликс быстро и легко поцеловал ее в губы.

— Морская свинка моего брата целуется с большим чувством, если дать ей морковку. — Она обняла голову Феликса ладонями и притянула к себе. — Вот что я имела в виду.

Она всю свою душу вложила в этот поцелуй. Их губы слились, ее дыхание стало его дыханием. Внезапно Гвендолин прервала поцелуй.

— Ты все еще думаешь о девочках в бикини на карибском пляже? — спросила она ревниво.

Феликс посмотрел ей в глаза.

— Да, но это странные девочки, — признался он, обвивая ее талию руками, — у них у всех твое лицо.

Губы его покрывали поцелуями ее лоб, виски, щеки, а когда добрались до уголка ее рта, он прошептал:

— Я люблю тебя.

— Тогда почему ты оставил меня одну так надолго?

— Хотел, чтобы ты скучала по мне.

Гвендолин откинула голову и сурово посмотрела на него.

— Ты хотел именно этого? — тоном прокурора переспросила она. — Чтобы я скучала по тебе?

— Ага! И мне это, похоже, удалось.

Молодая женщина порывисто обняла его за шею.

— Да. Я чувствовала себя покинутой. Со мной никогда раньше такого не случалось. Я ничего не понимаю…

— Зато понимаю я. Извини за самонадеянность, но к тридцати восьми годам я разобрался в себе и наконец-то понял, чего хочу. А хочу я тебя и только тебя, и с каждым часом все сильнее. И мне безумно важно было узнать, что ты тоже всю жизнь ждала только меня.

— Феликс, я…

— Тсс! — Он приложил палец к ее приоткрытому рту. — Ни о чем не думай и не говори. Просто доверься мне.

Гвендолин кивнула, и губы их вновь соединились.

— Об одной вещи я все же должна подумать, — застенчиво произнесла она, отрываясь от него. — Далеко ли у тебя спрятан… твой бойскаутский набор?

— В ящике стола.

— Ну, не так уж и далеко, правда ведь?.. Ты не поленишься сходить за ним?


На обратном пути Феликс выключил радио, проверил, безопасно ли стоит свеча, и вернулся к Гвендолин.

Она сидела на подушках, уложенных на полу, и нервничала. Но как только Феликс опустился рядом, мгновенно успокоилась.

— Ты дрожишь? — спросил он, обнимая ее, и гладя по спине.

— Я прикидываю, смогу ли состязаться с Дженнифер Ламберт.

— Ты дашь сто очков вперед Дженнифер. Та носила под платьем футболку, и у нее были короткие ноги.

Расстегнув пуговицы рубашки, Феликс осторожно завладел ее грудью.

— У тебя кожа как шелк…

Кончики его пальцев описали круги вокруг сосков. Гвендолин со вздохом наслаждения скользнула руками под тенниску Феликса и принялась изучать рельеф его мощного мускулистого тела.

— Боже! Гвендолин, как ты прекрасна, — пробормотал он, зарываясь лицом в ее грудь.

Она подняла его голову и осыпала лицо поцелуями.

— Господи, как я люблю твой нос, — прошептала она.

— Только нос?

— Это единственное, что мне пока доступно. — Она потянула его за тенниску. — Не думала, что ты такой застенчивый.

Но и Гвендолин тоже сама себя не узнавала. Откуда такая шокирующая откровенность в поведении, такая ненасытность!.. Сорвав с него рубашку и носки, она бросила их на стоящий рядом диван.

— А как, насчет остального? — лукаво спросил Феликс.

— Я думала, что с остальным, ты и сам как-нибудь справишься.

Приподнявшись на локтях, она смотрела, как Феликс раздевается.

— Должна ответить тебе комплиментом на комплимент: у тебя божественные ноги! — Рука Гвендолин пробежала вверх по сильным икрам и дальше.

Феликс судорожно перевел дыхание.

— Ты был прав, — сообщила она шепотом, — твой аккуратный носик не имеет ничего общего с твоим мужским достоинством.

— Продолжай, — потребовал он. — Мне нравится тебя слушать.

Но Гвендолин покачала головой.

— Ну, уж нет. Как бы ты не зазнался, однако.

Феликс поднял ее и обнял за талию.

— Рядом с тобой я чувствую себя влюбленным мальчишкой. Я готов сейчас взобраться на Эверест, набрать для тебя звезд и бросить их к твоим дивным ногам.

— Лучше люби меня, — просто сказала Гвендолин. — Возьми меня, владей мною!

Руки ее стиснули его плечи, взывая и моля. А пальцы Феликса уже скользили по ее животу.

— О, пожалуйста… пожалуйста, люби меня, сейчас, сию секунду, — уже не сказала, а взмолилась молодая женщина.

— Как скажешь…

Замедлившись на мгновение, они слились в единое целое и одновременно застонали от неземного блаженства. И вот уже Феликс начал двигаться, мощными, короткими толчками поднимаясь по дороге наслаждения все выше и выше. И увлекая ее за собой.

Пальцы Гвендолин царапали его спину, с ее губ слетали хриплые вскрики и сладострастные стоны. И вскоре уже их тела бились в сладостной судороге, а души витали в горних долинах, о которых молодая женщина до сих пор не имела ни малейшего представления…

Они лежали рядом, и Феликс со счастливой улыбкой посмотрел на светящийся циферблат своих наручных часов, положенных им на пол.

— Теперь можно объявить это официально.

— Что официально?

— Наступление Нового года, любовь моя.

Гвендолин собралась зевнуть, да так и замерла с открытым ртом.

— Новый год ведь наступил час назад!

— В другом штате и в другом часовом поясе. А сейчас часы бьют полночь в банке.

Гвендолин приподнялась на локте и с нежностью вгляделась в его озорное лицо.

— Ты, кажется, обещал, что будешь любить меня до рассвета Нового года?

— Обещал и сдержу обещание.

Она порывисто поцеловала его, воскликнув:

— Обожаю людей слова!


Не открывая глаз, Гвендолин втянула носом воздух.

— Какой замечательный сон, — пробормотала она. — Я чувствую запах горячего кофе, представляешь?

— Не только представляю, но и вижу его, — жизнерадостно подтвердил мужской голос.

Гвендолин разомкнула глаза и вгляделась в улыбающееся лицо над собой.

— Ты вскрыл еще один автомат и вскипятил кофе на свечке, — оживляясь, предположила она. — Вот теперь я понимаю, что такое полный спектр банковских услуг!

Она выхватила стаканчик из его рук и чуть не уронила. Феликс подхватил стаканчик, осторожно поставил на пол рядом и принялся дуть на ее обожженный палец.

— Ты же сама сказала, что он горячий, — заметил он с укоризной и лизнул кончик пальца. — Сладко, просто слов нет!

Он сел рядом с ней по-индейски.

— С добрым утром!

— С добрым утром! — Гвендолин обняла его за шею, поцеловала, потом сладко потянулась. — Где ты достал горячий кофе?

— В три часа ночи включили электричество, — пояснил Феликс. — Ты помнишь, как зажегся свет?

— Нет.

— А как я вставал?

— Нет.

— А что ты делала, когда я пришел обратно?

— Н-е-е… — Гвендолин снова зевнула, потом прижалась обнаженной грудью к Феликсу и заглянула ему в глаза. — Ты уверен, что это была я?

— Абсолютно уверен. — Он быстро поцеловал ее в грудь.

Гвендолин хихикнула.

— Не щекочи!

— То же самое ты сказали мне ночью. Это была ты, шелково-атласная, взрывная и страстная Гвендолин Снайдерсон… Я уже стихами заговорил…

Молодая женщина провела ладонью по его лицу.

— И что бывает, когда я взрываюсь? — спросила она, поглощенная своим занятием.

— Ты быстро вздыхаешь, прижимаешься ко мне всем телом и начинаешь сладко причмокивать.

— И все это я проделываю во сне? — искренне удивилась Гвендолин, все ближе и ближе пододвигая к нему свое лицо.

— Представь себе, да, — медленно произнес Феликс, накрывая ее губы и своим телом прижимая молодую женщину к подушкам.

Гвендолин с легкостью подчинилась: ей нравилось чувствовать себя покорной и беззащитной. Феликс воздействовал на нее странным образом — рядом с ним жизнь обретала новые краски, а тело открывало для себя целую гамму новых радостных и одновременно пугающих ощущений. Это настоящий праздник — быть с ним!..

— Ты опять о чем-то думаешь, — упрекнул ее Феликс. — Думаешь и отдаляешься от меня.

Гвендолин качнула головой.

— Нет. Наоборот, я думала о том, как приблизиться к тебе, чтобы тебе было так же хорошо, как и мне. — Она легонько куснула его за мочку уха, в то время, как рука легла на его грудь. — И еще о том, как изголодалась… по тебе…

— Ты хоть понимаешь, что сейчас сказала и к чему это приведет?

Пальцы Гвендолин скользнули вниз, по его груди и животу, достигли паха и замерли.

— Теперь понимаю…

— Ах, так? Ну, держись!

В мгновение ока она оказалась повергнутой. Губы Феликса покрывали ее тело жгучими поцелуями, руки ласкали налившуюся грудь.

— Феликс, пожалуйста… О, Феликс…

— Тсс… — прошептал он. — Доверься мне…

— Я тоже хочу, слышишь…

— Слышу…

Она металась, кричала от наслаждения, пока он ласкал ее прекрасное тело.

— Я хочу, чтобы так было всегда! — хрипло выкрикнул он и почувствовал, как она вздрогнула. — Всегда, любовь моя! Всегда!..


Когда Феликс вернулся в кабинет, он был уже в костюме и нес в руке стаканчик свежего кофе. Гвендолин стояла у окна и смотрела на улицу.

— Что-нибудь интересное? — спросил Феликс, подходя ближе и передавая ей кофе.

— Снегопад прекратился. — Она рассеянно погладила его по свежевыбритому подбородку. — Судя по всему, морозно, но ветер стих. Мне показалось, что я расслышала гудки снегоуборочных машин.

— Не продолжай, а то я расстроюсь. Я слишком свыкся с нашим «Хилтоном».

Гвендолин угрожающе фыркнула.

— Ах ты, эгоист! Тебе наплевать на то, что другие только и думают, что о горячей ванне и о нормальной еде, которую не нужно вылавливать в металлическом поддоне! — Она взглянула на стаканчик, скорчила пренебрежительную гримасу и поставила его на подоконник. — Если на то пошло, то завтра у меня рабочий день. Я в отличие от некоторых не в отпуске. И вообще когда у всех рождественские каникулы, у меня самое горячее время…

Она не договорила. Глаза ее испуганно расширились.

— О, Феликс, мы же должны немедленно убираться отсюда! — выдохнула она и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Банк открывается завтра в девять утра. Хорошенький скандал произойдет, если обнаружится, что новоиспеченный вице-президент провел здесь три ночи… с восточной танцовщицей!

— Это не ты говоришь!.. — Голос Феликса оборвался на неестественно высокой ноте.

Гвендолин встревожено взглянула на его внезапно перекосившееся лицо.

— Я. — Она судорожно вздохнула. — Я думаю о твоей карьере и репутации. О том, о чем ты, похоже, напрочь забыл.

— А мне кажется, это ты обо всем забыла… О прошлой ночи или о сегодняшнем утре, к примеру.

Гвендолин смущенно отвернулась, приглаживая ладонью волосы.

— Я ничего не забыла. Я просто пытаюсь трезво оценить ситуацию.

— Это ты любовь называешь ситуацией? — резко спросил Феликс. — Спасибо. За трезвость и практичность, за все!

— Да будет тебе, — с натянутой усмешкой ответила Гвендолин. — Я не из тех женщин, которые ставят мужчине в вину любую произнесенную вслух глупость.

— Какая ты хладнокровная и рассудительная!

— Такая уж у меня натура: хладнокровная и рассудительная. А вот ты холерический романтик, который убеждает себя, что влюблен до безумия.

— По-твоему, на самом деле я тебя не люблю, так?

— Я знаю только то, что я тебя… не люблю!

Гвендолин повернулась спиной к Феликсу, досадуя на свой резкий тон.

— Я ничего тебе не обещала, — произнесла она уже спокойнее и окинула взглядом разложенные на полу подушки, еще сохраняющие след двух лежавших на них тел. — А раз не обещала, то не могу обманывать тебя.

— Но что делать, если все сказочные рыцари влюбляются в прекрасных дам, с первого взгляда? — спросил, приподняв брови Феликс.

Ирония в его голосе разозлила Гвендолин.

— Пошли они к черту, эти рыцари! Я не просила тебя влюбляться в меня. Мне вовсе не нужно, чтобы кто-то любил меня.

Феликс поймал рукой ее подбородок и приподнял его.

— Веди себя так и дальше, и никто тебя не полюбит, — сказал он с ослепительной улыбкой и добавил: — Никто, кроме меня.

Гвендолин почувствовала, что еще минута, и она не сможет больше сопротивляться. А потом эти воспоминания о ласковых руках и жарких губах…

— Надо прибраться! — громко объявила она и в подтверждение этих слов сгребла со стола пакет из-под кукурузных хлопьев и конфетные обертки. — Помогай мне!

Она пихнула Феликса локтем в бок.

— Ты же знаешь, какие мы, «девы», артистки и чистюли!

Через четверть часа кабинет блестел как новенький. Занимаясь привычными делами, Гвендолин успокоилась, приободрилась и ощутила себя вполне готовой к любой схватке.

Она откатила тележку с ведром и шваброй обратно в туалет, а когда вернулась… весь пол был усыпан пестрыми обрывками журнальных страниц.

— Глазам своим не верю! — Она неодобрительно покосилась на Феликса. — Я только что вылизала здесь пол, мистер Миллингтон. Как ты умудрился так быстро намусорить?

— Нет ничего проще, — с кривой усмешкой ответил он.

— Радуешься? — вспыхнула Гвендолин, подобрала журнальные клочки и швырнула их в корзину для бумаг. — Если ты устроил то же самое в остальных комнатах, то иди и убирай сам.

Феликс подошел к ней и обнял за талию.

— Я бы предпочел заняться кое-чем другим, — сказал он и потерся носом о ее плечо.

— Я понимаю твои устремления… но ничего из этого не получится. — Ледяной тон отповеди никак не вязался с учащенным биением ее сердца. Но она решила идти до конца. — Время развлечений кончилось, Феликс Миллингтон!

— Ты на редкость соблазнительна, — задумчиво произнес он. — Несмотря на всю свою допотопную чопорность.

К трем часам все помещения, в которых им довелось побывать за это время, блестели. Гвендолин торжественно вручила Феликсу пакет с его туалетными принадлежностями.

— Кажется, все! Никому и в голову не придет, что кто-то провел здесь все праздничные дни. — Три вертикальные морщинки прорезали ее гладкий лоб. — Вот только поломанные автоматы… Но это уж объяснять предоставляю тебе. Ты был последним, кто в пятницу покидал банк.

— Благодарю, — сказал Феликс, удобно располагаясь в кресле. — Что ты намерена делать дальше?

— Ну, что… — она кашлянула и продолжила: — Я намереваюсь надеть шубу и сапоги, по подземному туннелю добраться до центра, поймать такси и на нем доехать до дома.

— А как же я?

— Ты? — Гвендолин нахмурилась и провела пальцем по полированной поверхности стола. — Ты поедешь в аэропорт, и будешь ждать самолета на Ямайку.

Феликс одарил ее лучезарной улыбкой.

— А раскаиваться не будешь? — спросил он проникновенно.

Гвендолин мгновенно рассвирепела.

— Ты для меня больше не существуешь! — бросила она. — Знать тебя не желаю!

— Браво! — Феликс зааплодировал. — И все же ты лжешь… — Он заложил руки за голову и откинулся на спинку кресла. — И я могу легко доказать, что ты лжешь, потому что знаю тебя лучше, чем…

— Опять психоанализ! Ладно, если ты так хорошо знаешь меня, догадайся, что я сейчас сделаю!

Она повернулась и решительно вышла из кабинета.

— Никуда ты не уйдешь! — крикнул он вдогонку. — Хватит блефовать!

— Так, значит, я блефую, да? — бормотала Гвендолин, натягивая сапоги и надевая шубу. — Какая наглость! Он знает меня лучше, чем я сама! Ха-ха!

Она с размаху нахлобучила шапку и с громким топотом двинулась по коридору.

Феликс настиг ее у самого лифта и схватил за руку.

— Эй, подожди! Что ты, черт возьми, делаешь? Куда собралась?

Гвендолин резко выдернула руку и поправила сумочку, висящую на плече.

— А ты разве не в курсе? — с издевательским изумлением в голосе спросила она. — Я думала, ты все обо мне знаешь.

Она нажала на кнопку. Двери открылись, и Гвендолин шагнула внутрь кабины.

— Как же так, психоаналитик? Так оплошать!

Гвендолин помахала рукой, и двери сдвинулись, скрывая от ее глаз обескураженное лицо Феликса Миллингтона, второго вице-президента банка.

Он задумчиво потер щеку.

— Черт бы тебя побрал, Миллингтон, со всем твоим умением разбираться в людях! Она, оказывается, не блефовала. Вот тебе, и на!

Вдруг лицо у него прояснилось.

— Впрочем, что это я расстраиваюсь. Ведь теперь мой ход, и уж кто-кто, а я сумею, — он прищелкнул пальцами, — воспользоваться своим преимуществом!


9


Расчистка двора от снега при всей своей бессмысленности наполняла Гвендолин странным ощущением счастья. Отбросив в сторону очередную порцию снега, она поправила себя: не счастья, а душевного спокойствия.

Славное занятие — врезаться в снежные пласты, шаг за шагом очищать пространство перед собой и ничего, кроме снега, не видеть, при этом чувствовать, как ноют все мускулы, а тело поет.

Гвендолин остановилась и чихнула. Как там у меня нос? — подумала она и сразу же вспомнила о Феликсе Миллингтоне. Семьдесят два часа назад этот финансист и его нос вихрем ворвались в ее спокойную, ясную, чистую жизнь. Именно чистую!

Молодая женщина яростно отбросила в сторону еще одну лопату снега и остановилась, чтобы оценить результаты своих усилий.

— Кретинизм! — изрекла она с отвращением и, вместо того чтобы продолжить работу, плашмя упала в сугроб.

Удивительно! Она, такая разборчивая, и так быстро решилась на интимную связь с еле-еле знакомым мужчиной. Ох, ах — и все! И до свидания!

Может быть, все дело в возрасте?.. Гвендолин где-то читала, что женщины достигают зрелости к тридцати годам, а ей в середине августа стукнет тридцать один. Возможно, разыгрались гормоны и выкинули такую шутку?..

Она поворочалась, поудобнее устраиваясь в холодном, мягком, чистом снеге. Чистом, как вся ее предыдущая жизнь, как все ее помыслы.

И вот теперь все пошло наперекосяк, и ее уважение к себе поколебалось. Это было больно, едва ли не больнее, чем расставаться с человеком, которому она на миг доверилась больше, чем кому бы то ни было в этом мире…

В отношениях с Ричардом уважение к себе взяло верх над принципами. В отношениях с Феликсом верх, наоборот, взяли принципы. Верх над чем? Над любовью? Но она всегда считала, что это чувство вызревает медленно, исподволь.

Но как тогда объяснить огонь, загоравшийся в ней, стоило Феликсу всего лишь посмотреть в ее сторону? И как объяснить смелость, с которой она отдалась ему?

Память о его ласках и теперь горячила ее, несмотря на холод и снег.

Молодая женщина провела языком по губам и вспомнила соленый привкус пота на коже своего новогоднего возлюбленного. Ее бросило в жар.

— Потрясающе! — пробормотала Гвендолин. — Даже отсутствуя, ты не даешь мне покоя.

Что же ей теперь делать? Замерзнуть здесь?

— Прекрасный заголовок для газеты: «Владелица фирмы, поставившая своей целью приносить людям радость, найдена замерзшей во дворе собственного дома!»…

Ее мысли вслух прервал автомобильный гудок. Гвендолин села в сугробе и всмотрелась в темно-синий «ниссан», медленно ползущий по дорожке к ее гаражу.

Машины она не узнала, а вот водителя — с первого взгляда.


— Феликс Миллингтон, какого черта ты здесь делаешь?

Он вышел из «ниссана», подошел к ней и, без особых церемоний поставив на ноги, отряхнул от снега ее лисью шубу.

— Я?.. Я намерен провести здесь остаток своего отпуска.

— Остаток отпуска?! — Гвендолин так взвизгнула, что сама испугалась и зажала рот. — Что ты хочешь этим сказать?.. И почему именно здесь? — сдавленно спросила она.

Феликс, снисходительно улыбнувшись, повернулся к дому.

— Итак, вот он — замок прекрасной девы Снайдерсон! Ну что ж, я был прав. Довоенной постройки, из красного кирпича и с террасой. Добротно спланированный, в компании таких же хорошо сохранившихся домов. Солидность, основательность и уют — очень хорошо!

Произнеся это с отрешенно-задумчивым видом, он направился прямиком к крыльцу. Гвендолин поспешила за ним. Под ногами обоих приятно поскрипывал снег.

— Ты покончил с банком и решил переключиться на торговлю недвижимостью? — не без ехидства поинтересовалась она.

Феликс Миллингтон всей грудью вдохнул воздух.

— О, этот аромат морозного дня. Как я люблю его свежесть, смешанную с запахом дымка! — Он постучал костяшками пальцев по темной деревянной двери, украшенной рождественским венком из остролиста. — Оч-чень мило.

Пропуская мимо ушей, недовольное ворчание хозяйки, Феликс открыл дверь и вошел в прихожую.

— Очаровательно… Дыхание весны посреди стужи. Голубые подушки на сине-зеленом диване.

Феликс пощелкал языком.

— Гвендолин, а ты, кажется, говорила, что ненавидишь желтый цвет?

Отряхнув и сняв ботинки, Феликс поставил их на подставку для обуви. Его ноги стояли на куске зеленоватого туфа, подложенного вместо коврика.

— Очень благоразумно с твоей стороны было вставить в окна толстые стекла… Ты что-то сказала?

— Да так, одно словечко, которое когда-то прочитала в туалете колледжа! — процедила Гвендолин сквозь зубы, но тут же сладко улыбнулась. — Ладно, Феликс, хватит валять дурака. Что ты здесь делаешь?

— Ты знаешь, точно такой же вопрос я собирался задать тебе. Чем ты занималась, распластавшись в сугробе в позе парящего орла?

— Придумывала очередное новогоднее поздравление! — язвительно ответила Гвендолин.

— Ага, понятно. Ты много чего успела сделать за эти три часа двенадцать минут и… — Феликс, взглянул на часы, — и сорок одну секунду. Как возвращалась домой? Без проблем?

— На деньги, которые я выложила таксисту, можно было запросто отдохнуть на Палм-Бич.

Уперев руки в бока, Гвендолин неприязненно оглядела его с головы до ног.

— Кстати, об отдыхе. Почему ты не любуешься на девиц в бикини в Монтего-Бей?

— Потому что ты не в бикини, а значит, и смотреть не на что. — Феликс потрепал ее по разрумянившейся от мороза щеке. — С тобой все в порядке? А дом — с ним ничего не случилось за время твоего отсутствия?

Гвендолин захлестнуло знакомое уже тепло и ощущение полного доверия.

— Я в порядке, — сказала она со вздохом. — Судя по всему, электричества в доме не было два часа. Трубы не успели замерзнуть, так ничего страшного не произошло. Я приехала, позвонила родителям и поздравила их. Затем приняла ванну, выпила нормального кофе… переоделась и по примеру соседей, пошла убирать снег…

Гвендолин осеклась, увидев на лице Феликса счастливую улыбку.

— Феликс Миллингтон, — снова повысила она голос, — почему ты здесь и чем вызвано твое хорошее настроение?

— Тем, что я люблю тебя.

Феликс снял пальто, в одних носках прошел в гостиную и уселся в кресло возле камина, поставив рядом принесенный с собой небольшой чемодан коричневой кожи. Напротив него, в углу, красовалась украшенная рождественская елка.

— Ты не хочешь узнать, чем я был занят последние три часа, — он снова взглянул на часы, — двадцать минут и двенадцать секунд?

Гвендолин только вздохнула. Тогда он продолжил:

— Я дошел до того места, где в пятницу оставил машину. Отыскал неподалеку грузовик, который оттащил моего железного коня в ремонт, затем поймал такси и поехал в аэропорт. Взял там напрокат этот синий «ниссан», вызволил свой багаж, поехал домой, принял душ, переоделся… и направился прямиком сюда.

Феликс похлопал по коричневому чемодану у своих ног.

— Заново все упаковал — с учетом здешнего сурового климата.

Гвендолин стала вдруг серьезной.

— Слушай, ты же не можешь действительно провести отпуск здесь, в моем доме. Это… это…

— Безумие? Сумасшествие? Попрание нравов? — спросил он быстро. — Перетерпим! К тому же замок Снайдерсон показался мне просто очаровательным.

Феликс оглянулся вокруг и радостно засмеялся.

— Ты права: я не вижу ни одной вязаной салфеточки.

— Хватит! — заорала Гвендолин, и Феликс с деланным испугом замахал на нее руками.

— Что ты, что ты! Перестань! А то соседи, чего доброго, подумают, что на тебя напали грабители!

Гвендолин сердито уставилась на него.

— Вот и хорошо. Может быть, они вызовут полицию, и тогда…

— Полиция страсть как не любит встревать в семейные ссоры.

— У нас не семейная ссора!

Обескураженная и сбитая с толку Гвендолин злилась на себя все больше и больше. А Феликс тем временем спокойно взял кочергу и принялся неспешно ворошить тлеющие угли в камине.

Проклятье! — мысленно выругалась молодая женщина. Можно подумать, что он у себя дома и все здесь принадлежит ему, в том числе и я. Черт возьми, он даже занял мое любимое кресло!

Гвендолин почувствовала, что ей нестерпимо жарко. И только тут сообразила, что виной тому не только разошедшиеся нервы, но и толстый пуховик, по-прежнему надетый на ней. С трудом, расстегнув молнию дрожащими руками, она сняла его, повесила на вешалку, пригладила мокрые волосы… и приготовилась к решающей схватке.

— В общем, так, Феликс Миллингтон, командовать здесь ты не будешь!

— Почему это?

Гвендолин растерялась.

— В каком смысле?

— О, ты все еще носишь мои рубашку и носки! А говорила, что переоделась, как только приехала! Я тронут, весьма тронут. — Он поднялся из кресла, подошел к ней и положил руку на ее бедро. — В этом наряде ты выглядишь такой знакомой, родной, желанной…

Гвендолин понимала, что если не отступит сейчас хотя бы на шаг, то неминуемо погибнет… Но стояла на месте, как вкопанная.

— Я… я, как вышла из ванной, сразу набросила на себя то… что попало под руку, и пошла, разгребать снег…

— А ты поела?

— Поела?.. А, да… сварила себе кофе… — не сводя с него глаз, пролепетала Гвендолин, плохо понимая, что говорит.

— Ясно!

Она внезапно пришла в себя и, зло, сощурившись, в упор посмотрела на Феликса.

— Слушай, я не беспомощная малышка, которая не в состоянии сама о себе…

— Пожалуй, я приготовлю обед. — Феликс улыбнулся. — После махания лопатой и лежки в сугробе тебе самое время снова помокнуть в ванне. Тем более, что ты об этом мечтала три последних дня. Я иду в кухню, Гвендолин, сделаю что-нибудь, чтобы накормить тебя. А когда ты снова станешь цивилизованным человеком, мы поговорим.

Обреченно вздохнув, Гвендолин вышла из гостиной и скрылась в самом безопасном, как она полагала, месте дома — в ванной.

Впрочем, не прошло и пяти минут, как в дверь постучали.

— Ну конечно! — шлепнула кулаками по воде Гвендолин. — Он просто ждал, пока я разденусь, чтобы потом…

Она задернула белую занавеску.

— Что такое? — сердито спросила молодая женщина, когда Феликс вошел. — Тебе не стыдно?

— Боже, ты такая скромница?

— Была. До прошлой пятницы.

Гвендолин поглубже опустилась в пенную воду. А Феликс, сорвав с крючка первое, попавшееся под руку полотенце, расстелил его на кафельном полу и уселся.

— Так, по-твоему, ты растеряла свою прежнюю скромность?

Честный вопрос требовал честного ответа, и Гвендолин решилась говорить как на духу.

— Да, есть такое ощущение. Скромность предполагает умение придерживаться общепринятых норм морали и нравственности. Какая по-настоящему скромная женщина ляжет в постель с мужчиной после двух дней знакомства?

— Какая?.. Ты, например.

Гвендолин нахмурилась.

— Я никогда раньше так не поступала. И не предполагала, что способна, на такое. — Она покосилась на него. — Не понимаю, почему я это сделала…

— Я понимаю. — Феликс поймал ее руку своими сильными пальцами. — И ты понимаешь, просто боишься в этом признаться даже себе.

— В чем признаться?

— В том, что тобой двигало не влечение тела, а самая настоящая любовь.

Гвендолин осторожно высвободила руку.

— Если бы ты знала, — проникновенно продолжил Феликс, — как ты мне нравишься, когда забываешь об общепринятых нормах поведения и становишься самой собой — непретенциозной и твердо стоящей на земле! Были мгновения, когда я дико ревновал тебя к твоему предыдущему кавалеру, но потом понял, что он даже не прикасался к настоящей Гвендолин Снайдерсон…

Их взгляды встретились.

— А я прикасался. Я счастливый. Я трогал ее, вкушал ее, любил, наслаждался ею. И она проделывала со мною то же самое — свободно, по собственному желанию. И словами это волшебство описать невозможно!

У Гвендолин дыхание перехватило от такого признания, но она упрямо произнесла:

— Ах, вот почему ты здесь! Ты решил, что можешь и дальше свободно эксплуатировать мое тело, всласть развлекаться… А потом… потом…

— Твое тело меня абсолютно не интересует.

Гвендолин обескуражено и где-то обиженно моргнула.

— Не интересует?

Феликс с трудом удержался от смеха при виде ее разочарованного лица.

— Ни на йоту. — Он поднялся и вытер руки о полотенце. — Пойду, приготовлю обед, как обещал. Ты недолго, пожалуйста. Омлет начинает терять вкус через десять минут.

Гвендолин глубже опустилась в воду, и поднятые, ею волны мягко и ласково качнули ее. Тело откликнулось на эту символическую ласку так же, как если бы ее ласкал сам Феликс Миллингтон.

С тяжким стоном молодая женщина встала, вытащила пробку из ванны и, включив душ, сунула голову под тугие холодные струи.


— Ты сделал отменный омлет, — сделала ему комплимент Гвендолин, на этот раз одетая не в мужскую рубашку, а в уютную белую кофту ручной вязки. — Спасибо.

Двумя руками она обхватила чашку с горячим апельсиновым чаем.

— После расчистки снега у меня сил осталось только-только, чтобы добраться до кровати и уснуть.

— С удовольствием усну вместе с тобой.

Глаза Гвендолин удивленно округлились, затем подозрительно сузились.

— Кто-то утверждал, что мое тело его абсолютно не интересует…

— Все верно. Просто я не усну, если тебя не будет рядом.

Он принялся собирать со стола тарелки и чашки.

— У моей мамы на кухне висело старинное фарфоровое блюдо с замечательными словами «Здание строится на камне — дом строится на любви», — сказал Феликс, закрывая дверцу посудомоечной машины. — Твой дом построен на любви, на настоящей любви.

— Спасибо большое, — тихо отозвалась Гвендолин. — Я сама его обставляла. Только несколько старинных вещей осталось от тети Матильды.

Она почувствовала вдруг, что ей приятно говорить о доме, особенно после похвалы Феликса. Он в этот момент губкой вытирал, светлую деревянную поверхность стола.

— А тетина спальня один в один соответствует твоему описанию, — заметил Феликс. — Массивная кровать с водяным матрасом и огромная розовая балерина в резной раме над ней. Ничего, что я не удержался и заглянул?

Гвендолин улыбнулась.

— Ничего. У меня рука не поднялась поменять что-то в ее комнате. Не то чтобы тетушка была святой, но… но…

— Но она была Матильдой! — закончил за нее Феликс, и молодая женщина кивнула в знак согласия. — А альбомов со снимками от нее не осталось? Меня прямо-таки заинтриговала эта женщина.

— Есть несколько. В ее комнате, на комоде. — Гвендолин прикрыла ладонью зевок и добавила: — По этим фотографиям можно изучать историю века.

Она еще раз зевнула и замотала головой.

— Прости. Я уже в объятиях Морфея.

— Тогда пора спать. Тебе завтра на работу.

Феликс, шутя подхватил ее на руки и направился в спальню. Впервые в жизни мужчина нес ее на руках!..

Он как-то ухитрился нажать на выключатель, и все вокруг озарилось мягким розоватым светом.

— Твоя комната похожа на тебя. Слышишь, Гвендолин? — Он бережно усадил ее в кресло и снял с кровати цветастое покрывало. — Восхитительная смесь стилей и материалов. Гамма несколько странноватая, но выдает не испорченность натуры.

— Странноватая? А, по-моему, нет. — Гвендолин сняла кофту и оглянулась. — Феликс, ты что, собираешься спать здесь?

— Собираюсь, но не сейчас.

Когда она улеглась, он накрыл ее одеялом и заботливо подоткнул его со всех сторон.

— Сейчас проверю, как там камин, и выключу наружное освещение. Кроме того, нужно взглянуть на твою рождественскую елку. По-моему, она начинает засыхать, — сказал Феликс.

Гвендолин моргала, изо всех сил стараясь не заснуть.

— Елка искусственная, — сообщила она, снова зевнув.

— Гм… а выглядит, как настоящая.

Феликс погладил молодую женщину по щеке, ласково провел рукой по волосам.

— Спокойной ночи, любовь моя!


Гвендолин, стоя у зеркала, пыталась вдеть в уши золотые сережки, но у нее не особенно получалось, потому что глаза смотрели на отражение кровати. В том, что Феликс спал на ней, сомнений не было. На подушке осталась вмятина от его головы, а простыня до сих пор хранила тепло его тела. Наглый обманщик!

Но когда в семь часов зазвонил будильник, он, видимо, вскочил. Гвендолин слышала концерт, который он устроил в кухне, гремя тарелками и чашками. Там он пока и обосновался, предоставив ванную и спальню в ее полное распоряжение.

Гвендолин открыла шкаф в поисках коричневого кожаного ремня и шарфика, который обычно обматывала вокруг шеи, когда надевала голубое шерстяное пальто. Шарфик она нашла тут же, а ремень обнаружился на кресле под чемоданом Феликса.

Чемодан стоял раскрытый, и вещи в нем были аккуратно, с толком уложены: нижнее белье, носовые платки, свитер, две рубашки, джинсы и шерстяные брюки. Шелковый, черный, похожий на кимоно халат был переброшен через спинку кресла, но на пижаму не было и намека.

Гвендолин вздрогнула как от озноба, хотя в спальне было довольно тепло. Выходит, она провела ночь рядом с голым мужчиной и не заметила этого? Ох уж этот Феликс Миллингтон.

— Феликс Миллингтон, — повторила она вслух, наслаждаясь звучанием его имени.

— Ты меня звала? — раздался голос откуда-то позади нее.

Гвендолин с профессиональной быстротой стерла с лица блаженную улыбку и повернула голову в сторону кухни.

— С добрым утром! У тебя на редкость бодрый голос!

— Спасибо!

Гвендолин прошла в кухню, где на столе уже стояла тарелка с тостами.

— Вчерашняя борьба с сугробами не отразилась на твоем здоровье?

— Нет, я привычная к физическому труду, — ответила молодая женщина, потягивая сок из бокала, и невольно остановила взгляд на мощной спине, обтянутой свитером из верблюжьей шерсти. — А еще с утра я много не ем.

— Помню-помню. — Феликс повернулся к Гвендолин. — Поэтому и предлагаю только сок, тосты и кофе.

Он подошел к кофеварке и наполнил чашку.

— Возьми мою машину и поезжай на работу. Насколько я понимаю, твоя по-прежнему в гараже.

— Спасибо, но меня подбросит сосед с той стороны улицы. Чарли работает в конторе, которая расположена поблизости от моего офиса. Мы с ним попеременно водим машину, экономя на бензине и на плате за парковку. — Она добавила в чашку сахару и сливок. — Сегодня вечером я пригоню свою машину и…

— В чем дело? — Феликс удивленно посмотрел на стекающий с тоста на стол малиновый джем.

— Я только что вспомнила, что у меня вечером деловая встреча!

— Спасибо, что предупредила. Я собирался сразить тебя наповал своим фирменным цыпленком, но приберегу это на завтра… — Он помедлил и добавил: — Если, конечно, позволит твое расписание.

В словах его не было сарказма, только любопытство.

— Я говорила, что собираюсь акционировать фирму? Кроме того, у меня есть планы расширения сферы деятельности.

— Нет, но расскажи. С интересом послушаю.

— У меня родилась идея записывать специальные кассеты для автоответчиков, которые снабдят клиента исчерпывающей информацией о других адресах и телефонах. Для каждой фирмы, разумеется, свой, единственный в своем роде набор.

— Блестящая мысль, — одобрил Феликс. — Экономия времени и денег, ускорение процесса обмена информацией… Блестящая мысль. Он снова наполнил ее чашку.

— И эта сегодняшняя встреча должна помочь тебе реализовать идею?

— Пока еще неизвестно, — пожала плечами Гвендолин. — Я никогда лично не встречалась с Эмметом Льюисом, знаю его исключительно по переписке и телефонным разговорам. Его заинтересовали мои идеи, и мы решили обсудить возможности сотрудничества при личной встрече.

— У тебя врожденный дар дипломата, Гвендолин. Не сомневаюсь, что ты примешь верное решение.

Молодая женщина покраснела от удовольствия.

— А ты чем займешься, Феликс?

— Почитаю что-нибудь. У тебя богатейшее собрание детективов и научной фантастики… Может быть, сниму паутину с потолка в столовой.

— А окна ты, часом, не моешь? — съязвила Гвендолин.

— Я много чего делаю. Если помнишь…

Она несколько неприятных секунд пыталась выдержать его насмешливый взгляд. А когда поняла, что ей это не удается, раздался спасительный автомобильный гудок.

— О, это Чарли. Ну, мне пора!

— Удачных тебе переговоров, — пожелал Феликс… и не двинулся с места.

Ничего себе прощание, возмущалась Гвендолин, пробираясь по дорожке к воротам. Мог бы хоть в щечку поцеловать, если уж на то пошло!


10


Феликс стоял в дверях до тех пор, пока в воздухе не рассеялся синеватый газовый выхлоп от машины. Единственным пунктом его повестки дня на сегодня был сон, потому что ночь он провел в танталовых муках, не сомкнув глаз, мучаясь оттого, что Гвендолин Снайдерсон совсем рядом, а он не может себе позволить к ней притронуться. Но у него имелся определенный план, и он собирался придерживаться его так долго, как это потребуется.

— Вот только хватит ли меня на вторую такую ночь? — пробормотал он, качая головой.


Гвендолин вернулась около полуночи и обнаружила, что Феликс лежит в кровати и что-то читает.

— Агата Кристи? — спросила она, заглядывая на обложку.

Феликс кивнул.

— Я так и вижу твою тетю Матильду в роли мисс Марпл. Идеальный типаж.

Гвендолин вздохнула и села на край кровати.

— Нужно было мне остаться дома и устроить шведскую семью с тобой и мисс Марпл, — сокрушенно сказала она.

Феликс отложил книгу на ночной столик и сел.

— Что не получилось, Гвендолин, обед или встреча?

— Эммет — в нем все дело. Этому прохиндею больше подошло бы какое-нибудь звериное имя — Лис или Ласка. Он так и норовил превратить деловую встречу в романтическое свидание.

— Ого! Выходит, ты в нем ошиблась.

— Не знаю, — отозвалась тронутая его участливым тоном Гвендолин.

Она размотала шарфик.

— Эммет Льюис в переписке и при личной встрече — это два разных человека. Он не оценил ни меня, ни мою компанию, ни мои идеи.

Она встала и пошла к зеркалу, на ходу расстегивая пиджак.

— Я пыталась втолковать ему, что идея моей фирмы, по сути, стара как мир. Наша служба поздравления похожа на маленький Бродвей. Все делается с юмором, и, естественно, наши представления запоминаются лучше, чем любая открытка или подарок.

Гвендолин повесила шерстяной жакет на стул, затем, сняв ремень, выскользнула из юбки.

— Когда я брала у тебя в банке кредит, ты обращался со мной, как с профессионалом. Я не услышала ни одной шуточки, ни одного оскорбительного намека. Мне вообще казалось, что я произвожу впечатление делового человека.

— Так оно и есть, — подтвердил Феликс, с нарастающим возбуждением наблюдая за ее стриптизом.

Гвендолин стояла перед ним полураздетая, и, судя по всему, не замечала этого.

— Черт, жалко, что тебя там не было! Льюис такой гладкий, лоснящийся… противный. — Она передернулась всем телом. — У него было несколько глобальных предложений по реорганизации моего бизнеса. Глобальных! Держите меня, пока я не умерла от смеха!

Она направилась в ванную, а вернувшись оттуда, стала надевать ночную рубашку. Глаза Феликса пожирали ее обнаженную спину, красивые ягодицы и округлые бедра, пока фланелевая рубашка не упала сверху, закрывая их.

— Жалко, что мы не сошлись. Он предлагал двести тысяч из расчета пяти процентов прибыли. Теперь придется искать другого инвестора.

Потушив свет, Феликс прижал молодую женщину к себе.

— Не волнуйся, дорогая. С твоим умом и энергией ты найдешь себе столько инвесторов, сколько потребуется.

— Спасибо. — Она пристроила голову у него на плече. — Кстати, дом просто сияет чистотой, а люстры в столовой светятся даже в темноте.

— Благодарю, мадам. Я не бездельничал все это время. — Он взъерошил ей волосы. — Это первый день, который мы провели не вместе, и я очень соскучился по тебе. И чтобы хоть как-то отвлечься, искал себе занятия.

— Я тоже очень скучала, — призналась Гвендолин и придвинулась ближе к нему. — Мне этот день показался бесконечно длинным.

— Любовь моя, какой же я забывчивый! — Феликс торопливо отвел руки и перебрался на свою половину кровати. — Я кормлю тебя разговорами, когда тебе нужно спать. Спокойной ночи!

Гвендолин лежала в темноте и глядела в потолок. Спокойной ночи! А если ей не хочется спать? Она покусала губы, спрашивая себя, чего же ей, собственно, надо. Ответ был ясен как дважды два.

Она желала Феликса Миллингтона Л. Миллингтона. Она тосковала по нему целый день и нуждалась в нем сейчас, в это самое мгновение. Она хотела его объятий и его поцелуев, нескончаемых поцелуев…


Наученная горьким опытом, предыдущей ночи, вечером следующего дня Гвендолин, вернувшись из ванной, надела не привычную фланелевую рубашку, а короткую шелковую маячку.

Глаза Феликса оторвались от книги, на миг округлились, но потом снова вернулись к приключениям старой мисс Марпл, предоставив молодой мисс Снайдерсон топтаться около кровати.

Тогда Гвендолин избрала новую тактику. Она приблизилась к кровати и с шумным вздохом потянулась так, что блестящий шелк волнами заходил по телу.

Не поднимая глаз, Феликс вежливо осведомился:

— Ты что-то сказала?

— Нет! — отрезала она.

Из игры в кокетку ничего не получалось. Оставалось ломиться напролом. Картинно упав на кровать, Гвендолин лозой обвилась вокруг Феликса, мурлыча:

— Долго ты еще собираешься читать, милый?

— Ах да, извини, дорогая! — Феликс заложил страницу, бросил книгу на столик и выключил свет. — Спокойной ночи, Гвендолин.

Когда он отвернулся, по коже у нее пробежали мурашки.

— Фе-е-еликс… Миллингто-о-он, — пропела она ему на ухо, а рука ее тем временем скользила все ниже и ниже по его рельефному, мускулистому телу.

— Что ты делаешь? — вскричал он, поворачиваясь к ней лицом.

Внезапно почувствовав себя дешевой потаскушкой, Гвендолин смущенно залепетала:

— Я… я… только подумала, что мы могли бы… может быть… ну…

— Ты не сказала мне и пары слов с тех пор, как пришла с работы! — Феликс мягко, но непреклонно убрал ее руку со своего бедра. — Ну, в самом деле, Гвендолин Снайдерсон, как у тебя хватает совести требовать, чтобы я желал тебя? — произнес он с негодованием. — Кто я? Безмолвный раб, покорно ожидающий, пока ты изволишь возгореться желанием?

Гвендолин вскочила на колени.

— Ради бога, Феликс! Как ты можешь говорить такое?

Он включил свет и лег на подушки, скрестив руки на груди.

— Могу, и очень даже легко. — Он придал лицу каменное выражение и продолжил: — Когда я овладеваю тобой, в этом нет ни любви, ни уважения. Я не хочу обладать твоим телом! Я хочу любить тебя духовно, делиться с тобой чем-нибудь возвышенным. Не желаю, чтобы меня побуждала к действию одна лишь похоть.

— Похоть! — Гвендолин окинула его убийственным взглядом. — Я не похотлива, — отчеканила она каждое слово.

— Да? А что тогда ты сейчас делала?

— Я… я… — Гвендолин снова легла рядом с ним. — Феликс, я… — Она руками стиснула его плечи. На ее лице была написана мука. — Я только подумала, что мы могли бы…

Она растерянно заморгала, когда он решительно встал с кровати.

— Куда ты?

— Я ухожу. — Феликс подошел к стулу и оделся со скоростью пожарного, спешащего на срочный вызов.

— Уходишь?.. Уходишь?! — Она приподнялась, опираясь руками о кровать. — Ты… ты не можешь уйти от меня посреди ночи!

— Кто это сказал?

— Я!

Гвендолин вскочила на ноги, балансируя на матрасе.

— Черт побери, я думала, ты любишь меня!

— Люблю. — Феликс начал заправлять рубашку в брюки. — И чувствую, что мы вместе способны пройти через все — и хорошее, и плохое…

Он принялся складывать свои вещи в чемодан.

— Вместе можем делить радости и горе…

Он застегнул чемодан и сел на стул, чтобы надеть носки и ботинки.

— Я давно готов к тому, чтобы принять жизненно важное решение. Но каждый раз, когда я говорю, что люблю тебя, ты отвергаешь меня или превращаешь все в шутку…

Он встал.

— Как думаешь, сколько я могу терпеть?

— Феликс! Феликс, давай поговорим об этом серьезно!

Он глубоко вздохнул.

— Нет. Я сказал все, что имел сказать, и больше ни минуты не желаю находиться в доме, где в любой момент могу услышать…

Феликс не договорил фразу и подхватил свой чемодан.

— Могу добавить только, что я понял, как ты страдала от моего бесцеремонного обращения с тобой там, в банке. Но я сумел переломить себя. Постарайся же сделать это и ты. Не ищи меня и не пытайся обратить в предмет удовлетворения своих низменных желаний.

— Феликс, но ведь ты сам пришел сюда! — Гвендолин соскочила с кровати и бросилась к нему. — Погоди, слышишь, погоди!

Она поймала его за рукав пальто.

— Ну, пожалуйста!

— Прости, Гвендолин, — собрав в кулак всю свою волю, объявил Феликс, — я думал, что смогу любить за нас обоих, но не смог.

На молодую женщину пахнуло морозным воздухом с улицы, и прямо перед ее носом дверь захлопнулась.

— И даже не поцеловал на прощание, — растерянно пробормотала она. Губы у нее дрожали.

Вернувшись в спальню, Гвендолин ничком упала на кровать.

— Может быть, это всего лишь дурной сон? — прошептала она. — Сейчас я проснусь, и ничего не будет…

Но за окнами мягко заурчал мотор, белый свет прорезал темноту и исчез. Это был не сон, а страшная реальность.

Скорчившись, молодая женщина лежала на кровати и пыталась понять, что она сделала не так. Да, она весь вечер молчала, но только потому, что долго и всерьез думала о нем, о себе и о любви… Их любви. Она хотела-то всего только показать, как сильно его любит.

Показать, а потом, когда соберется с духом, признаться, что она ошибалась, а Феликс был прав. И за три дня можно влюбиться на всю жизнь.

Но он не захотел дать послабление ее гордости и ушел, растаял в ночи.

— Три дня, — пробормотала Гвендолин. — Всего три дня — и он сделал меня совершенно иной. Он… он заставил меня полюбить его. Он…

Она нахмурилась от неожиданной догадки.

— Да ведь он уже однажды проделывал такой фокус! — Гвендолин села на кровати. — Подлец, он точно таким же образом чуть не испортил мне Новый год!

Она заколотила кулаком по подушке.

— Демон! Бестия! Провокатор несчастный… А какие актерские данные! Какие нервы! «Не ищи меня и не пытайся обратить в предмет удовлетворения своих низменных желаний». Сумасшедший!

Она вдруг засмеялась.

— А впрочем, может быть, и не такой уж сумасшедший. Это я сумасшедшая: сижу тут и разговариваю сама с собой… Ничего, Феликс Миллингтон, мы, «девы», не всегда хладнокровны и рассудительны. Время от времени и мы способны выкидывать коленца!


В шесть часов вечера в пятницу, ровно через неделю после визита владелицы фирмы «Все для вас, милые сограждане» в банк, к воротам привилегированного жилого комплекса на берегу Мичигана подъехала машина.

Боже, какой унылый вид! Все дома вроде бы разные, но почему-то кажутся близнецами. У них напыщенный вид, они словно бы кичатся друг перед другом достатком своих хозяев.

Правильный геометрический рисунок автомобильных дорожек на холмах напоминал скатерть в доме лишенной всякой фантазии пожилой хозяйки. И все деревья подстрижены на один манер. Летом подстрижены, а зимой снег делал их совершенно одинаковыми.

Нет, здесь мне жить не хочется, подумала Гвендолин. Здесь можно сойти с ума от единообразия.

— Мисс Снайдерсон к мистеру Миллингтону. — Поколебавшись, молодая женщина добавила: — Просьба не оповещать его: у меня праздничный сюрприз.

— А это и не имеет значения, — ответил охранник. — Мистер Миллингтон уехал.

— Уехал?! — потрясенно повторила Гвендолин. — Но как? Куда?

— У него отпуск. Перед отъездом он меня попросил принимать всю его корреспонденцию. Желаете оставить ему какую-нибудь записку?

— Нет.

Вежливо попрощавшись, Гвендолин села в машину и дала задний ход. Только с третьей попытки она отыскала нужный поворот и направилась домой.

«Уехал»! Это слово полыхало в мозгу огненными буквами, а тело прямо-таки сотрясалось, словно в лихорадке от чудовищности факта.

— Если бы я не была такой упрямой ослицей, если бы не играла в эти дурацкие игры, если бы прямо в среду села в машину, догнала его и сказала, что люблю, он бы не уехал!..

По щекам Гвендолин побежали слезы.

— Нет! Феликс Миллингтон должен быть здесь, со мной, во что бы то ни стало, и где бы он сейчас ни был!

И тут ее осенила блестящая идея: она полетит на Ямайку и в Монтего-Бей отыщет его. Будет нелегко, но город не такой уж большой, если сравнивать его с Чикаго или даже с ее Эванстоуном.

Машина несла ее к дому.

Итак, она позвонит в авиакомпанию, забронирует билет на первый же завтрашний рейс. И завтра вечером у Феликса Миллингтона Л. Миллингтона не останется ни малейших сомнений в том, что она его любит, и как любит! Какой мужчина усомнится в чувствах женщины, бросившей все, чтобы сказать ему:

— Я тебя люблю!

Открыв дверь дома, она стряхнула снег с сапог, прошла в гостиную… и остолбенела! Посреди комнаты лежала огромная коробка с надписью: «Специальное послание». Похолодев, молодая женщина обошла коробку, и вдруг на ее губах засияла улыбка. Она заметила, что в камине горит огонь, а на столе стоят ведро со льдом и бутылкой шампанского и два хрустальных бокала.

Гвендолин сняла с себя пальто, положила его рядом на кресло, тихонько присела на диван и приготовилась ждать.

Через некоторое время в коробке кто-то чихнул и приглушенный голос возвестил:

— Эй! Между прочим, я могу и задохнуться. Куда ты тогда денешь мой труп?

Только тогда Гвендолин сняла крышку и с минуту смотрела на расплывшееся в улыбке лицо Феликса, пока не обнаружила, что мистер Миллингтон, мягко говоря, не совсем одет.

— У тебя весьма легкомысленный наряд для сегодняшней погоды.

— Да? Ты тоже обратила внимание?

— Трудно не заметить, — деликатно ответила Гвендолин.

Феликс внушительно скрестил руки на груди.

— Я подумал и решил, что быть предметом твоих шуток лучше, чем жить без тебя. Поэтому я здесь. — Он вздохнул. — Делай со мной все, что захочешь.

— Это просто неприлично, мистер Миллингтон, — покачала головой Гвендолин и закрыла коробку.

— Эй!

Под крышкой послышались пыхтение и беспорядочные удары рук и ног. В конце концов, Феликс вырвался на свободу и упал перед молодой женщиной на колени.

— В каком смысле неприлично? — спросил он, ловя ее руку. — Два дня назад это было вполне прилично.

— Два дня назад это тоже было неприлично, — уточнила Гвендолин и дотронулась пальцами до его щеки. — Будь вы, мистер Миллингтон, чуть наблюдательнее, вы заметили бы, что я интересовалась не одним вашим телом… Хотя признаюсь, вы самый привлекательный мужчина, которого я когда-либо встречала.

— Ты так считаешь? В таком случае, я использую его как способ услышать от тебя то, что прослушал позавчера вечером…

Феликс усадил ее на диван и сам пристроился рядом.

— Вы собираетесь говорить, мисс Снайдерсон?

— Есть вещи более срочные… — Ее рука остановилась на том самом месте, где и в прошлый раз. — Но если ты настаиваешь на беседе… — Гвендолин потерлась носом о его нос. — Я люблю тебя, Феликс, и тебя, и твой нос, и все остальное…

Лицо Феликса сделалось серьезным.

— И когда ты пришла к этому выводу? Неужели когда танцевала передо мной в банке? Полагаю, верить этому не следует. В танце ты думала о более умных вещах, о заработке, к примеру.

— Да, тогда я думала о репутации и престиже собственной фирмы. Но потом, через несколько часов, в Новый год, думала только о тебе, мой милый. А вот чтобы сказать это вслух, потребовалось несколько больше времени. Но, как видишь, я переступила через свою гордыню.

Гвендолин поцеловала его в щеку.

— Я не искала тебя все эти годы, потому что знала: ты меня все равно найдешь. Я могла тревожиться, сомневаться, капризничать, но без любви ничего не было бы ни в ту ночь, ни потом.

— Ничего?

— Совсем ничего.

Феликс дернул ее за шарфик.

— Видишь, я кругом оказался прав.

— Я бы на твоем месте так не радовалась. В конце концов, это ты пришел сюда.

— Да, не отрицаю. Но Дженкинс, охранник, полчаса назад набрал твой номер и сообщил, что у него на проходной «засветилась» некая мисс Снайдерсон, желающая сделать мне сюрприз.

— Так он твой шпион! — Руки, обвившие его шею, сжались в железное кольцо. — А теперь признавайся, как ты узнал, что я поехала к тебе.

— Мисс Оливия, твоя секретарша, просто прелесть! Я пожаловался ей на невероятно обидчивый характер ее начальницы. И она сказала, что мисс Снайдерсон необычно возбуждена: то летает, как на крыльях и поет, то рвет на себе волосы и плачет. А в четверг вечером эта самая мисс Снайдерсон позвонила ей и сказала, что поехала в магазин за бельем и вернется только через неделю.

— Придется повысить Оливии жалованье, — с улыбкой произнесла Гвендолин.

— Ты привезла все закупленное белье сюда?

— Только то, что ты найдешь под этим платьем.

— Гм… — Феликс аккуратно снял шарфик, расстегнул верхние пуговицы на ее платье, скользнул пальцами под ткань и констатировал: — Все, что там есть, это ты.

Глаза Гвендолин смеялись.

— Это все, что ты получаешь, — меня. Всю до последней клеточки. Меня, которая никому до тебя по-настоящему не принадлежала.

— Подарок принимается.

— На всю жизнь или так, для забавы?

— И ныне, и присно, и во веки веков, — клятвенно заверил ее Феликс.

Губы их слились, скрепляя отнюдь не шутливый, хотя и произнесенный с улыбкой обет.

— Я целую вечность не целовал тебя, Гвендолин! — Язык Феликса прорвался через преграду ее губ, творя сладостное опустошение. — Бесценная ты моя! — Руки заскользили по ее телу. — Ты как шелк, но только теплая, живая…

Молодая женщина вздрогнула, когда большая ладонь накрыла ее уже затвердевший от возбуждения сосок.

— Согласно гороскопу, мне полагается заниматься любовью в офисе, — напомнила она, ласковой рукой гладя его по щеке.

— Либо на меховом манто у горящего камина, — уточнил он, начиная дрожать всем телом. — Я не могу дождаться, когда мы станем единым целым. Танго зимой, настоящее снежное танго ты уже подарила мне. Я жду, когда зазвучит твоя любимая мелодия и…

— А ты не жди, — пылко прошептала Гвендолин. — Я ужасно люблю тебя, Феликс Миллингтон. Я уже наше снежное танго, милый, танцую!

— Только-только хотел сказать тебе то же самое, милая. Я слышу музыку!

Порывы ветра за окном усилились, вновь разыгралась метель, но теперь Гвендолин знала: под пеленой плотно валящегося с неба снега таится потрясающая страсть.


КОНЕЦ


Внимание! Данный текст предназначен только для ознакомления. После ознакомления его следует незамедлительно удалить. Сохраняя этот текст, Вы несете ответственность, предусмотренную действующим законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме ознакомления запрещено. Публикация этого текста не преследует никакой коммерческой выгоды. Данный текст является рекламой соответствующих бумажных изданий. Все права на исходный материал принадлежат соответствующим организациям и частным лицам