Шальные Кэрью
Марта Остенсо








Героини обоих романов мало похожи. Одна сделала головокружительную театральную карьеру. Другая стала учительницей. А объединяют их дары щедрой судьбы: торжествующая разделенная любовь стала достойной наградой обеим за все трудности, недоразумения, ошибки на пути к счастью.






Марта Остенсо

Шальные Кэрью





ГЛАВА I


Залитый ослепительными лучами солнца августовский день сверкал над плоскими полями Миннесоты. Эльза Бауэрс лежала на животе у ворот сеновала, устремив взор на голубую дымку далекого горизонта. Она болтала в воздухе голыми ногами, вытягивая их каждый раз, когда ямки за коленями слишком нагревались и становились влажными. К северу раскинулся в полуденной дремоте маленький городок Сендауэр. Отсюда можно было разглядеть остроконечную колокольню методистской церкви и блестящую железную крышу большого товарного склада около железной дороги. А далеко к югу, там, где виднелся новый флигель, построенный рядом с большим белым домом, сверкавшим из-за рощи, находились владенья Кэрью – много акров плодородной земли, доставлявшей жатву Сету Кэрью и его семье. Эльза бывала в Сендауэре насколько раз в течение пяти лет, прошедших с тех пор, как Стив Бауэрс, ее неунывающий отец, переселился из Айовы на север, но во владениях Кэрью она была лишь один раз. С год тому назад она ездила туда с отцом, который вел какие-то деловые переговоры с Сетом Кэрью и его младшим братом Питером. Правда, и поселились-то Кэрью около Сендауэра лишь два года тому назад.

Эльза была в усадьбе Кэрью только один-единственный раз, но она не могла забыть этого дня. Да и кто мог бы забыть резкое пение пил и стук молотков на постройке, острый хмельной запах свежего дерева, теплые розовые лучи солнца, играющие на сосновых стружках, приятное ощущение при прикосновении к гладко выструганным доскам, когда поводишь пальцами вдоль их волокон, а над всем этим еще гул мужских голосов и громкий мужской смех!

В тот день Кэрью были для нее чужаками. Да и до сих пор они оставались чужими. Они никогда не переставали быть для Эльзы баснословной семьей, соскочившей со страниц книжки сказок. Иногда ее мать, гляди из окна на дорогу в Сендауэр, замечала кого-нибудь из них. «Вот Хилдред Кэрью. Она направляется в город и, наверно, с деньгами в кармане, ручаюсь за это», – говорила она.

А иногда отец скажет, бывало, за ужином: «Сет Кэрью купил сегодня на гэрлейской ярмарке премированного хирфордского быка. Ну, и отвалил же он за него денег, я полагаю!».

Иной раз обмолвится о них и дядя Фред, беседуя с самим собой и попыхивая трубочкой в углу у печки: «Я всегда говорил, что мы основались в плохой части лощины. Кэрью же знали, что делали, когда приобретали землю на южной стороне, можете на них положиться!».

Странные люди эти Кэрью, прямо из другого мира!

Сендауэр к северу и земля к югу… А между ними лежал весь мир, известный Эльзе Бауэрс, кроме смутных воспоминаний о ферме в Айове, воспоминаний, которые давно умерли бы в ней, если бы их не оживляли время от времени разговоры у камина между ее отцом, Стивом Бауэрсом, и дядей Фредом. Почти посредине между двумя отдаленными солнечными границами ее маленького мирка лежали Эльдерская балка и Гора. Эльза могла бы увидеть их, и Балку, и Гору, если бы вскарабкалась туда, где высоко к другому краю чердака было навалено сено и где было большое отверстие, проделанное бешеным степным ветром, оторвавшим от конька крыши ослабевшую доску. Но Эльза давно уже решила, что в том направлении мало что можно было увидеть, да к тому же еще и сам вид был не из веселых.

Балка представляла собой только плоскую выемку, простиравшуюся на восток через их собственную землю и через владения Нэта Брэзелла. На протяжении двух миль выемка была полна тины и поросла диким рисом, хрупким тростником и колышущейся рогозой. Осенью в ней по ночам крякали утки, а сейчас, в середине августа, одинокая цапля шагала по тине, тыча в нее своим длинным клювом в поисках улиток и водяных клопов. Дядя Фред недавно сделал открытие, что несчастие подстерегало всех, кто жил к северу от балки, – не считая, конечно, местности дальше, где Сендауэр сверкал в полдень железными крышами, а на закате горел красным огнем колокольни. Но это, разумеется, было совсем другое дело.

Эльза Бауэрс, пробегая глазами по далеким пространствам, с убеждением думала о том, что дядя Фред был совершенно прав. Рано или поздно злой рок настигал тех, кто задерживался в балке или оставался жить в той стороне, которая шла к Сендауэру. Разве она не слышала, как старая Сара Филлипс говорила ее матери, что здесь кто-то сглазил даже самую землю? Старая Сара Филлипс рассказывала также о том, что когда-то среди тростников у фермы Нэта Брэзелла был найден едва засыпанный землей труп девушки. Эльза слышала это своими ушами, но на самом интересном месте рассказа мать прогнала ее за то, что она подслушивала у дверей. Правда, все это случилось задолго до того, как отец Эльзы переселился в эти места.

Но и на ее памяти случилось там несчастье: молодой Мортимер Люкас, сын мэра, был застрелен в балке в то время, как он охотился там на уток вместе со своими товарищами из города. «Череп так и разлетелся на куски», – повествовали очевидцы. А две их собственные телки, которые, спасаясь от собак Нэта Брэзелла, застряли в этой топи и навсегда погрузились в нее? Часто также приходилось ей украдкой слышать, как отец и мать говорили шепотом о Фанни Ипсмиллер, поселившейся в доме Нильса Лендквиста, но что касается этого, то Эльза уже давно знала, что существуют на свете вещи, о которых лучше и благоразумнее не спрашивать.

С южной стороны балки возвышалась Гора. Казалось, будто чья-то огромная рука начерпала земли из этих двух миль дымящейся тины и сложила аккуратный купол, на котором летом ярче, чем где-либо, играло солнце, а осенью можно было ранним утром увидеть легкое туманное облачко. Купол, который зимой покрывали своим белым саваном танцующие снежинки, и где ранней весной вас обвевал свежий ветер, когда вы приходили поискать первые отважные цветочки крокуса, алевшие среди своей пушистой одежды.

Отец Эльзы, переселяясь к Сендауэру, был настолько благоразумен, что купил ту землю, на которой стояла Гора. Он утверждал, что самая богатая почва во всей округе находится на отлогих склонах Горы. По его словам, на том склоне, который он оставил необработанным для выгона, новая трава должна была появляться весной задолго до того, как сходил снег из-под ив, окаймлявших ручей у дома. Но когда он начал строиться, он выбрал «дурную сторону» балки. Он доказывал дяде Фреду, что никогда за всю свою жизнь не покупал земли, если на ней не было хоть чуточку проточной воды, чтобы любоваться ею по вечерам, или ряда деревьев, где летом ютились бы птицы, не говоря уже о том, что эти деревья предохраняют зимой от ветров. Однако в данном случае неизвестно, что пришло ему в голову. Ведь на вопрос старой Сары Филлипс о том, почему он выстроился у Балки, он ответил: «А чтобы посмеяться над чертом!». Когда же она спросила, почему в таком случае он купил Гору и всю землю к югу от проклятого места, зная при этом, что на нее зарится Сет Кэрью, он сказал: «Почему? А чтобы надуть черта!».

Эльза уже давно начала побаиваться, как бы эта двойная игра с чертом не привела к худу. Эта мысль в особенности занимала ее сейчас, когда она лежала на животе у ворот амбара, рассматривая теряющийся в летней дымке горизонт.

Она не думала о Кэрью и об их прекрасном белом доме со строящимся новым флигелем, не думала и о Сендауэре, хотя ее глаза с любопытством следили за серым облачком пыли, медленно приближающимся по дороге к югу от городка. Она думала о своем брате Резерфорде, Рифе, как они называли его, который лежал теперь в кровати наверху под наклонными стропилами дома. Эльза зажмурила глаза и постаралась представить себе, что он должен сейчас чувствовать, но ей было только десять лет, и единственной болью, которую она испытала в жизни, была боль от гвоздя, попавшего ей в пятку, когда она весной бродила по тине.

Более всего смущало Эльзу то, что Рифу выпало на долю испытать на себе несчастье за всю семью и что все остальные ее члены оставались невредимыми. Риф, такой ловкий, Риф, помогавший отцу покрывать крышу, под которой он сейчас лежал, Риф, который только вчера вырезал свои инициалы на пороге ворот амбара, как раз в том месте, где она сейчас может провести пальцами! Он поставил тут также и дату: 8 августа 1909 года. Он позволил ей начать вырезать эту дату, смеялся над ней и отнял у нее нож, когда ее рука запуталась в сложных изгибах букв. Они болтали о многих вещах, пока Эльза наблюдала, с каким бесконечным терпением он вырезает ножом буквы и цифры. Разговаривали они и о том, как Риф вырастет, станет, может быть, адвокатом, подобно мэру Сендауэра, и будет швырять деньгами, как Кэрью; и о том, как он будет управлять фермой и насадит кусты сирени и жимолости, и еще больше тополей. Ведь так хотела мать и не раз об этом говорила. И еще он говорил о том, что позаботится, чтобы матери до конца ее дней не пришлось больше трогаться с насиженного места.

Риф был такой ловкий – мастер на все руки! Но что сейчас с ним? Доктор Олсон из Сендауэра дал ему чего-то снотворного. А что, если он больше никогда не проснется? Можно ли видеть во сне боль? Ведь видишь же разные вещи, например, когда боишься темноты и приходится выходить на двор перед тем, как идти в постель, а Рифу и Леону неохота провожать тебя. Эльза была уверена, что Риф видит во сне боль. Когда мать вышла за ворота, она прокралась наверх и слышала стон, доносившийся с постели Рифа. Приблизившись, она увидела его лицо: оно было цвета снятого молока. Тогда она выбежала из дому и укрылась на сеновале, где обо всем могла подумать наедине.

Здесь легче было переварить такие мысли. Здесь над головой переливалось бирюзой прекрасное небо, и можно было смотреть вдаль на бронзовые просторы зрелых нив, раскинувшихся до самого горизонта. Что-то успокаивающее было даже в деловитом царапанье, доносившемся со двора около риги, где куры усердно искали корм на покрытой щебнем земле. Самые строения фермы, казалось, старались внушить девочке, что жизнь – это упорное, налаженное дело, и даже самое ужасное несчастье – только рябь на поверхности ее потока. С того места, где лежала Эльза, она могла видеть все постройки фермы, за исключением хлева, где помещались свиньи, и загона, где они, точно мертвые, спали сейчас на солнце, усеянные мухами, ползавшими по их чешуйчатым розовым животам. Построек было немного, только самые необходимые. Тут был курятник, который следовало бы выстроить посолиднее в ожидании зимних холодов. Амбар, ясли и самый дом – все было построено из дешевых материалов и непрочно. До сих пор не было ни погреба, ни экипажного сарая, но зато старая ветряная мельница, ах!

Белая жесть ее крыльев, которая еще вчера рассекала воздух и отражала солнце каждым своим листом, теперь свешивалась вниз скрученными жалкими обрывками никуда не годного металла. Прошлой ночью налетел внезапный вихрь, подобный урагану. Риф взобрался в темноте наверх, чтобы освободить крылья. А между тем если бы Сет Кэрью заплатил полную цену за пол участка, который он купил у Стива Бауэрса, не было бы никакой надобности карабкаться в темноте наверх, чтобы освобождать крылья, так как весной на земле Бауэрсов была бы построена новая водяная мельница. Отец Эльзы часто говорил об этом. Может быть, еще удастся построить ее в следующую весну. Но что в том толку теперь, раз Рифу пришлось карабкаться наверх в темноте?

Внезапно Эльза обратила внимание на доносившийся с дороги смутный шум. Она уже позабыла об облачке пыли, которое медленно двигалось по дороге к югу от городка. Ее голова была занята тяжелыми мыслями о Кэрью, заплативших отцу меньше, чем стоил купленный ими у него участок земли. Она винила их в том, что случилось с Рифом. И как раз, словно по волшебству, через луг, направляясь к ферме Бауэрсов, ехали сейчас две женщины из семьи Кэрью. Эльза видела их и раньше – этих ли самых, или других, она не могла бы сказать – видела, как они проезжали по дороге из города, но никто из Кэрью ни разу к ним не заезжал, за исключением Сета, который однажды сам явился сюда для переговоров с отцом Эльзы. И вот сейчас – от неожиданности у нее прервалось дыхание – она увидела, что те, кого она втайне ненавидела за минуту перед этим, кому так недавно завидовала, въезжают теперь сюда и останавливаются под воротами приютившего ее сеновала.

Глубоко страдая от того несчастья, которым опалил ее душу этот день, Эльза не знала, ненавидеть ли ей еще больше этих Кэрью за то, что они захватили ее врасплох, или растворить все остальные чувства в той зависти, с которой она сейчас смотрела вниз. Лошадь Кэрью была золотисто-гнедой масти с паточного цвета гривой и таким же хвостом, завязанным внизу в плотный узел. Она стояла, перебирая копытами, напоминавшими желтые клавиши пианино у пастора в Сендауэре.

Коляска – Эльза запомнила название, потому что Риф показал ей образец в каталоге экипажей, – называлась викторией. Она была на резиновых шинах и великолепно сверкала на солнце. Верх коляски был открыт, и под ним, кроме двух женщин, которых Эльза увидела первыми, сидел еще и один из мальчиков Кэрью. Мальчик, приблизительно возраста Рифа, сидел между этими двумя женщинами, и на коленях у него лежала раскрытая книга. Он не оторвал от нее глаз даже тогда, когда экипаж совсем уже остановился. Женщины посидели на месте, смотря на дом, потом как-то странно переглянулись и тотчас их лица приняли сухое, натянутое выражение. Затем старшая из них, которая правила лошадью, резко сказала что-то мальчику и слегка ударила его по плечу рукой в белой шёлковой перчатке. Он лениво поднял голову, захлопнул книгу и положил ее за спину. Потом, весело и открыто улыбаясь пухлыми красными губами, поднялся на ноги и потянулся, щурясь на солнце и все еще улыбаясь. Обе женщины, не говоря ни слова, сидели и ждали с терпеливым видом.

Эльза, широко раскрыв глаза, обрамленные длинными светлыми ресницами, наблюдала, как мальчик слезал с виктории. Вот он встал на землю – «ловко, как солдат», подумала Эльза, – и снял с головы круглую соломенную шляпу. Эльза не могла решить, серьезно ли он или только для собственного удовольствия приложил шляпу к своей блузе, вытянул свободную руку и отвесил глубокий поклон женщинам, сидевшим в коляске. Те в свою очередь поднялись, и он подал руку каждой из них. Очутившись на земле, обе поглядели вдаль с довольной улыбкой взаимного понимания. Мальчик занялся лошадью и отвел ее в узкую полоску тени за курятником.

Эльза почувствовала странную неловкость, когда увидела, что из дверей дома выглядывает во двор ее мать. Мать нервно ощупывала пальцами шею, как будто чувствовала себя неудобно в своем коричневом ситцевом платье с кудрявыми белыми листьями на оборке. Это было ее лучшее платье, и она всегда надевала его в случаях болезни ради визита доктора, а также для гостей. Но разве обе Кэрью могли знать об этом? Они шли уже по щебню на своих высоких каблуках – Эльза могла видеть только эти каблуки из-под их длинных юбок – и шли с таким видом, будто ношение хороших платьев не было сколько-нибудь заметным обстоятельством в их важной жизни.

Мальчик, продолжавший стоять рядом с лошадью, посмотрел наверх и увидел Эльзу. Он вгляделся в нее и потом угрюмо отвернулся. Но Эльза опять-таки не могла бы сказать, была ли эта угрюмость настоящей или притворной. Через прилегавшее к дороге поле брел человек, защищая рукой глаза от заливавших его солнечных лучей. Это был дядя Фред, который шел узнать, не понадобятся ли его услуги, раз теперь Риф потерял трудоспособность. Отец Эльзы уехал сегодня на дальний конец своих владений, на самый край Балки, и мог вернуться домой только к ужину. Эльзе придется спуститься вниз и помочь матери. Но ей ни за что не хотелось сходить в присутствии мальчика. Однако гостьи уже входили в дом, тщательно приподнимая на ступеньках юбки, так что из-под них чуточку виднелось кружево. Дядя Фред вошел в дом и разговаривал с мальчиком, указывая ему рукой на маленький луг к северу от риги, где можно было оставить отдыхать лошадь. Эльза выждала, пока мальчик двинулся вперед вместе с дядей Фредом, который повел в поводу лошадь. Тогда она встала, расправила передник и посмотрела, чистые ли у нее ноги.




ГЛАВА II


Через минуту Эльза остановилась у широко открытой двери риги, глядя, как дядя Фред отводил лошадь на луг, причем рядом с ним шел юный Кэрью. Дядя Фред был странный человек. Его всегда было как-то жалко, неизвестно почему. В его сутулых плечах и в тяжелой поступи было что-то придававшее ему такой вид, как будто он чего-то стыдился. Эльза и теперь заметила это выражение в косых взглядах, которые он бросал на Викторию. Это было неотъемлемой чертой дяди Фреда, как и его фетровая шляпа, которую Эльза видела на нем с самого раннего своего детства. К красивым, дорогим вещам, а также к богатым людям он относился так же, как и ее мать. Вся беда была в том, что они оба не могли делать вид, что и сами относятся к таким же людям и обладают такими же вещами. А Эльза, стоя здесь в тени, могла смотреть на Викторию и спокойно думать об экипаже, как о гладеньком живом существе, которому невтерпеж оставаться дольше под солнечными лучами. Потом она могла посмеяться над этими своими мыслями, вспомнив, что в конце концов это всего лишь коляска. Но дядя Фред и мать были люди иного склада. Они смеялись нечасто.

«Вот если бы здесь был папа, – думала Эльза, – он посмотрел бы на стоящую в тени коляску, поднял брови и скорчил такую смешную физиономию, что я покатывалась бы от хохота». Она вспомнила, как однажды к ним пришла в гости ее учительница, мисс Глайд, в высокой желтой шляпе помпадур и с «валиком» в прическе. Эльза сидела рядом с матерью, а мисс Глайд лицом к ним и спиной к кухонной двери. Папа выглянул из кухни и, должно быть, заметил помпадур мисс Глайд, потому что в следующий миг Эльза увидела его стоящим в дверях с караваем хлеба на голове. Эльза задохнулась от смеха и, чтобы не прыснуть, опрометью бросилась из комнаты. Таков уж был характер у отца. Он с усмешкой говорил себе, что он человек простой и живет по простоте, и что никаких фокусов ему не надо. Но Эльза помнила, как однажды он выписал Эмерсона в кожаном переплете; однако, когда книга пришла к ним, в доме не было ни пенни, чтобы заплатить за нее, и посылку отправили обратно. Но в тот вечер папа ушел из дому, и кто-то на следующее утро привел к ним домой их лошадей, а отец лежмя лежал внутри фургона.

Дядя Фред с маленьким Кэрью возвращался обратно с выгона. Эльза двинулась по дорожке к дому, немного досадуя на себя за то, что она размечталась тут, в то время как могла бы отлично добежать до дому до их возвращения. Ей не хотелось встречаться с мальчиком Кэрью в таком виде – в грязном переднике и с голыми ногами. Она пустилась бежать, но дядя Фред окликнул ее:

– Эльза!

Она остановилась, выжидая. В конце концов, что такое представлял собой мальчик Кэрью, чтобы его бояться? Только и всего, что у него более чистая блуза, соломенная шляпа и красные сочные губы.

– Пойди и спроси маму, не нужен ли я? – кивая головой на дом, сказал подошедший к Эльзе дядя Фред.

В этот миг сама мать Эльзы вышла из дому, настежь отворив в сенях дверь, на которой сверху, разгоняя мух, затрепыхался лоскут клеенки. Она спустилась во двор, и Эльза увидела багровые пятна на ее щеках. Эльза прижалась к юбке матери и скрыла лицо в коричневых складках, пока у нее не закружилась голова от приторного, острого запаха ситца. Как ей хотелось, чтобы эти гости не приезжали вовсе расстраивать ее мать своими изящными платьями, шикарной лошадью и экипажем!

– Мне нужно курицу к ужину, Фред, – сказала мать, – я попросила их остаться ужинать. Им нужно видеть Стива. Выбери из тех кур, что мы получили от Джонсона. И опали ее хорошенько, Фред. А ты, Эльза, ступай и принеси мне дров. Может быть, и наш юный гость пойдет с тобой?

Эльза внезапно струсила. У нее защекотало в больших пальцах, так что она почесала их друг о друга. У нее зашумело в голове, она сощурила глаза и криво улыбнулась. Мальчик медленно приблизился и снял свою круглую шляпу. Его голова была вся в блестящих коротких локонах темно-каштанового цвета, а там, где волосы образовывали маленький завиток над его лбом, солнце опалило их, придав им ярко-медный оттенок. Эльза уставилась на него, позабыв о себе самой. У него были черные брови, похожие на маленьких рыбок, как подумала Эльза, доходившие до самых висков, а под этими бровями странные глаза. Как у Рифа, они были мягко-агатовые, темно-зеленые с черными прожилками. Щеки и губы у него были пышные и яркие, как малина. Мальчик был похож на малину! Эльза слегка хихикнула.

Ее мать теперь двинулась обратно, а вместе с ней исчезло и убежище в виде ее юбки.

– Посмотри, где Ленни, и принеси мне дров, – сказала мать и направилась по дорожке к дому.

Мальчик Кэрью стоял, заложив руки в карманы и расставив ноги, как это делают взрослые мужчины. Он сжал губы и принялся тихонько насвистывать с самодовольным видом и вдруг резко остановился и спросил:

– Кто это Ленни?

– Это мой брат, Леон, – свирепо ответила Эльза.

– О, – заметил мальчик, подбирая камень и бросая его в траву, – а я думал, что это только другая девочка!

Эльзу бросило в жар, все в ней сжалось. Она быстро заморгала.

– Хо-хо, – сказала она с презрением, – я носила мужские штаны с блузой целых два лета там, в Айове. Я и теперь могла бы носить их, но мне больше нравятся платья, чем штаны.

Мальчик снисходительно, но колко улыбнулся, с таким видом, как будто он уже слишком большой для таких споров. Он переменил тему.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Эльза Маргарита Гермина Бауэрс, – с гордостью осведомила его она, поднимая подбородок на первом слоге каждого имени и полузакрыв глаза.

– Ишь как! Как вы все это помните? Сколько вам лет?

Эльза колебалась.

– Одиннадцать, – наконец сказала она, едва переводя дух, и прибавила, еще увеличивая ложь: – Уже исполнилось. Мальчик нахмурился, причем темные рыбки его бровей сошлись вместе.

– Вы малы для вашего возраста, – заметил он, досадливо вытянувшись вверх. – А сколько лет вашему брату?

– У меня два брата.

– Леон, – сразу подсказал юный Кэрью.

– А… это еще ребенок. Ему восемь лет.

Их разговор был внезапно прерван окриком из дому:

– Эльза, да неси же дрова!

Она двинулась вперед, и мальчик Кэрью пошел следом за ней.

– Надо также найти Ленни, – сказала Эльза, – вероятно, он играет там, в домике среди лебеды.

Они пришли к этому «домику», представлявшему собой просто вытоптанное место среди густой лебеды, поднимавшей вверх свои сочные, мягкие головки на толстых зеленых стеблях, лоснящихся и холодных. Ямка дышала темно-зелеными влажными тенями и была устлана большими сухими листьями. Здесь было тихо и пахло землей, и тишиной, и дождями, которые налетали и уходили, и долгими далекими утрами, с облаками, проносившимися по синеве неба высоко над волнующейся зеленью трав. Здесь пахло и июнем, и июлем, и августом и всей дремой долгого лета. У Эльзы забилось сердечко, когда она ввела гостя в свое святилище. Леон находился тут, в этом гнездышке для маленького мальчика. Он свернулся клубочком и крепко спал. Его желтые кудри зарылись глубоко в кучу листвы, а пухлая грязная ладонь чашечкой выставилась вперед.

Эльза вся обратилась в нежность к нему. Он был такой беспомощный, такой маленький! Ей неприятно было будить его. Она опустилась на колени и подняла голову ребенка.

– Проснись, Ленни! Помоги своей Эльзе принести дров. У нас гости, – сказала она.

Леон стал отбиваться и тереть себе кулаками нос и глаза. Сестра засмеялась и не трогала его больше, втайне гордясь его мужественностью. Леон не терпел нежностей. Он смело встал на ноги и уставился широко открытыми глазами на пришедшего с Эльзой незнакомца.

– Как вас зовут? – спросил он, сразу стряхнув с себя сон.

Мальчик Кэрью засмеялся ему прямо в лицо, а затем обернулся к Эльзе.

– У меня только одно имя, – произнес он, как бы продолжая разговор, прерванный несколько мгновений тому назад. – В нашей семье мы никогда не даем двух имен. Но зато они идут из рода в род и о многом говорят нам, поэтому мы и не нуждаемся больше чем в одном имени. Так объясняет это мой отец. Моей матери – она уже умерла – не нравилось мое имя. Это имя – Бэлис, Бэлис Кэрью. Моего прадедушку тоже звали Бэлис, и он приехал из Англии на парусном судне, которому потребовалось восемь недель, чтобы пересечь океан. В то время были пираты, и за кораблем моего прадедушки гнались, но корабль все-таки удрал от них.

Наступило долгое молчание, во время которого Эльза переваривала это сообщение и досадовала, почему в истории семьи Бауэрсов не было ничего, чем можно было бы превзойти гонку с пиратами. Но Леон не мог с этим смириться.

– Моя мать из Германии, – заявил он. – Она переехала океан, когда была маленькой девочкой, и с ее кораблем случилось крушение, и она должна была плыть до берега. Она совсем уже утонула, но вдруг появилась собака, большая собака, и спасла ее.

Он тараторил быстро, и Эльза могла только с удивлением наблюдать за ним. Она чувствовала, что должна остановить его прежде, чем он зайдет слишком далеко, но только крепко сжала губы, отчего у уголков ее нижней губы образовались две ямки.

Бэлис с открытым недоверием переводил взгляд с Леона на Эльзу.

– Этого не могло быть! – крикнул он. – Как далеко ей пришлось плыть?

Леон вытянул руки и совсем зажмурил глаза.

– О, целые мили… – произнес он, – думаю, что сотню миль!

Бэлис улыбался теперь во весь рот.

– А когда же появилась собака и спасла ее? – спросил он.

Воображение Леона спасовало перед этим вопросом, или, может быть, он совсем уж потерялся перед той картиной, которую нарисовал для Бэлиса в надежде превзойти историю с пиратским судном. Во всяком случае, он ничего больше не мог придумать. Бэлис сам прервал наступившее тяжелое молчание. Он внезапно опустил руку в карман и сказал:

– Если ты отгадаешь, что у меня здесь, я подарю тебе это.

Леон, начинавший уже зевать, от неожиданности встрепенулся и сразу воскликнул:

– Нож!

– Ну нет! Отгадывай снова. Три раза.

Малыш уставился на карман, стараясь пронизать его взглядом. Оставалось угадывать только два раза. Эльза тоже смотрела на карман.

– Органчик!

И на этот раз Леон промахнулся, и Эльзе стало противно.

Леон пробормотал:

– Ну, хорошо… стеклянные шарики?

Бэлис засмеялся и покачал головой.

– Ну, ладно! Бери уж так, – сказал он любезно и вытащил из кармана эмалированную зеленую лягушку с красными выпученными глазами. Она могла открывать рот и квакать по желанию.

Оба, и Леон и Эльза, в восторге смотрели на игрушку, лежавшую на ладони Бэлиса.

– Вот, возьми ее, – сказал тот, протягивая лягушку Леону, – у меня дома есть еще одна.

Он с любопытством взглянул в глаза Эльзе. Его длинные ресницы сомкнулись и замигали. Внезапно она отвела руку Бэлиса.

– Нет! – резко сказала она. – Не надо давать ему! Он не отгадал.

Леон потянулся за игрушкой, но Эльза ударила его по руке. Мальчик сделал недовольную гримасу, топнул ногой и выпрямился. Бэлис поднял одну бровь.

– Гм, почему же это? У меня есть другая. Да если я захочу, так может быть целая куча, – сказал он.

– Ну, и у нас может быть, – возразила Эльза. – Пойдем же, Леон. Нам нужно принести дров.

Бэлис нахмурился, его глаза и щеки потемнели. Он стоял неподвижно. Игрушка глупо торчала на его ладони. Его благородный порыв был остановлен девчонкой в простом платье, с голыми до колен ногами, которые к тому же были слишком худы и не слишком чисты. С внезапным гневом он произнес:

– Вы не можете! Вам придется покупать их, и у вас не хватит денег. А у меня их сколько угодно в карманах, да еще больше дома.

Эльза на миг растерялась. Она бешено искала, чем можно было бы поразить этого юного самохвала и поставить его на место.

– Моему брату Рифу сегодня ночью отрезало руку на ветряной мельнице! – наконец выкрикнула она.

Эффект получился поразительный. Эльза почувствовала легкое головокружение и пустоту под ногами. Бэлис побледнел и, казалось, почувствовал себя дурно.

– Которую? – спросил он голосом, похожим на испуганный шепот.

– Конечно, правую! – ответила она, также почувствовав себя дурно и едва не зарыдав.

Леон забыл про лягушку.

Дети вышли из благодатной зеленой тени, пройдя между гладкими нефритового цвета стеблями лебеды, погруженными внизу в темноту, и снова попали в сверкающие ленивые и могучие волны степного солнца. Бэлис Кэрью посмотрел на ветряную мельницу, крылья которой белели на солнце свисающими вниз лохмотьями.




ГЛАВА III


Эльзе показалось, что вся гостиная полна народу, точно церковь в тот миг, когда община встает с мест при пении какого-нибудь гимна. А между тем кроме матери и ее самой, расположившейся в своей маленькой красной качалке, в комнате находился только Бэлис и обе гости Кэрью. Девочке показалось это, может быть, потому, что миссис Грэс Кэрью была так дородна, а мисс Хилдред Кэрью, ее золовка, так высока. Они заполнили собою крошечную гостиную, походя на двух больших птиц в маленькой клетке. Они распространялись и ширились над дешевеньким зеленым ковром с выцветшими розами, над стульями из поддельного дуба с вязаными салфеточками на спинках и даже над самым воздухом этой комнаты, жарким и серым… Зеленые шторы на окнах были спущены, но на одной из них было две больших дыры, и проникавшие сквозь них солнечные лучи играли на особе миссис Грэс Кэрью двумя размытыми солнечными пятнами. Одно ударяло в золотой медальон на ее груди, другое дрожало на складках белой шерстяной юбки. По-видимому, ей нравилась эта игра света, и она двигалась на стуле то туда, то сюда, наблюдая, как яркие лучи перебегают с места на место.

С Эльзой вошел только Бэлис, так как Леон вместе с дядей Фредом направился в поле. Мальчик Кэрью уселся и принялся смотреть в потолок, не обращая внимания на своих теток. Каждый раз, когда им хотелось вовлечь его в разговор, им приходилось повторять свое обращение дважды, и лишь тогда он снисходил до того, чтобы отвечать. Но зато говорил он очень вежливо, и тетки, видимо, были очень довольны им. Эльзе пришло в голову, что они уже смотрят на него как на взрослого, и это казалось ей странным.

С тех пор как Эльза вошла в комнату, обе гостьи Кэрью болтали, не переставая. Но у них была странная манера вести разговор. Они говорили так, как будто в комнате находились только они двое. И обращались они также только друг к другу, как если бы поспорили между собой на пути из городка и сейчас только продолжали этот спор, совершенно не считаясь с хозяевами дома. Неужели им ничего не было известно о Рифе? Эльза взглянула на мать. Та сидела, смирно опустив руки, и улыбалась, но в глазах ее была печаль. Неужели она ничего не рассказала гостьям? Или, может быть, Кэрью не трогали чужие дела? Внезапно Эльза почувствовала, что не может более сносить унижения матери. Ей захотелось прервать бесконечную болтовню этих чужих женщин и рассказать им о Рифе. Ей захотелось вскочить и предложить им уехать домой, где они могут продолжать спорить друг с другом сколько им угодно, сидя в своем изящном доме с новым флигелем, а не здесь, где нужна тишина, так как наверху лежит больной Риф в забытьи от боли.

Но, конечно, это было бы нехорошо. Нужно быть вежливой с людьми, подобными Кэрью. И кроме того, они приехали по какому-то делу к отцу Эльзы, который скоро вернется домой поужинать и спросить о состоянии Рифа. Папа поболтает с ними и даже, может быть, пошутит, несмотря на несчастье с Рифом. Ведь он всегда любит посмешить чем-нибудь женщин. Конечно, он оставит их ужинать и настоит на этом, хотя бы они и захотели уехать. В таком случае за столом будет больше разговоров и шуток, а после ужина они уедут на своей славной лошадке в своем вылощенном экипаже, и в доме у Балки снова станет спокойно.

«Они больше никогда не приедут сюда, – думала Эльза, – никогда не приедут, потому что они совсем другие люди!».

К ним в дом приходит старая Сара Филлипс, и Фанни Ипсмиллер, и Нэт Брэзелл. Все они одеваются по-людски и говорят о вещах понятных. А эти Кэрью говорили лишь о самих себе да о мужьях, и притом в такой странной манере, как будто Кэрью были королями и королевами, а не такими же простыми людьми из народа, как и все здесь. Послушать их, так покажется, что никогда не сравняешься с ними, как ни старайся… А солнечные пятна все еще прыгают вверх и вниз по белой юбке Грэс Кэрью, а наискосок в тени сидит мисс Хилдред, как раз под золотой резной рамой свадебного портрета мамы и папы, прижавшихся головами друг к другу.

Мама сейчас уже больше не слушает болтовни гостей. Одним ухом она прислушивается к тому, что же делается наверху, где лежит Риф, а другое занято звуками их кухни, где шипит жарящаяся на вертеле курица. Ее хватит на гостей, да, пожалуй, еще кое-что останется для папы и дяди Фреда после того, как остальные возьмут по кусочку.

– Вы говорите так, Грэс, – скрипучим голосом продолжала разговор мисс Хилдред Кэрью, – как будто вы, родились в семье, а не вошли в нее только через брак. Простите меня, но это серебро привез из Англии второй Бэлис Кэрью при своей первой поездке, а вовсе не первый Бэлис при своем втором путешествии, как вы изволите говорить. Он не решился вернуться обратно, этот первый Бэлис. Впрочем, Грэс, вы никогда не знали истории семьи в точности. Я вовсе не хочу вас упрекать. Даже нам, родившимся в семье, и то довольно трудно знать все в точности.

Эльза нашла мисс Хилдред очень старой для незамужней женщины. Неужели никто не сделал ей предложения, или, может быть, в противоположность другим, она сама не хотела выходить замуж? А между тем у нее была приятная внешность. Она походила на засыхающие осенние цветы, на жесткие и темные георгины с гладкими, колкими и чуть-чуть пахнущими лепестками. Смотря теперь на нее, Эльза вспомнила мисс Герти Шварц, высокую, худую женщину, которая обыкновенно играла в церкви на органе там, в Айове, и всегда носила простое черное платье, узкое в груди, и черную бархатную ленту вокруг шеи. Отец любил говорить о ней. Однажды в бурную ночь два человека ехали на возу с кладью и едва успели остановить воз перед этой девушкой. Вытянув руки вперед, она бросилась под копыта лошадей, ее черные волосы растрепались и падали на плечи, а бледное лицо светилось в ночном мраке. Она выкрикивала какое-то имя, но детям его никогда не называли. Герти Шварц сошла с ума, и бегала под дождем, все призывая кого-то…

Мисс Хилдред Кэрью была похожа на Герти Шварц. Но Эльзе Хилдред нравилась. Зато миссис Грэс Кэрью никогда не могла бы ей понравиться. Правда, она была мягче, изящнее, чем мисс Хилдред, и у нее были лучшие манеры. Но разве можно объяснить себе, почему одни люди нравятся, а другие нет? Конечно, надо стараться любить всех. Нужно любить своих ближних. Ну вот Эльза и любила мисс Хилдред. Ей нравились ее смолисто-черные волосы, темные узкие глаза и нос, который выдавался из лица, как четырехугольная косточка.

– Но я всегда думала, Хилдред, – спокойно ответила Грэс, – что для того, чтобы войти в семью Кэрью, достаточно и брака, а не нужно непременно родиться в ее недрах.

В то время как она говорила, ее подбородок уходил в складки на ее шее, точно у индюка.

– Когда я выходила замуж за Питера Кэрью, – продолжала она, – я делала это потому, что считала его лучшим человеком из всех когда-либо живших на земле. Могу сказать, что и теперь я думаю то же самое. Но все-таки, судя по семейной истории, я ни одной другой женщине не рекомендовала бы последовать моему примеру. Я никогда не была суеверной, вы это знаете, Хилдред, но история семьи достаточно показывает мне, что над ней как бы тяготеет рука Немезиды. Что вы скажете по поводу первого Бэлиса Кэрью, которого без всякой вины изгнали из Англии? Или про второго Бэлиса Кэрью, которого также безвинно изгнали из Коннектикута? А затем его сыновья, Сет и Питер, жертвы какого-то плута в Спрингфилде, которых также без всякой вины изгнали…

Хилдред громко фыркнула и прервала ее возгласом:

– Без вины… Скажите пожалуйста!

Бледные жилки на ее щеках внезапно налились кровью.

– Еще не было на свете ни одного невинного Кэрью! – продолжала она. – Конечно, я говорю про мужчин. Мужчины в роду Кэрью всегда добивались того, чего хотели, и там, где хотели. Вы упомянули о первом Бэлисе Кэрью, невинно изгнанном из Англии? А кем он был? Джентльменом, правда, помилуй его Бог. Но таким, который пил, дрался и играл до тех пор, пока не спустил всего отцовского состояния, так что не мог даже расплатиться со своими долгами! А что касается его сына, этого второго Бэлиса Кэрью… «невинно изгнанного из Коннектикута»…

Она затрясла костлявыми пальцами перед Грэс, которая, опустив глаза, перебирала рукой складки юбки на коленях, и произнесла:

– Нет, не без вины его согнали с места, где он жил годы и годы. Он был мой отец, Грэс, но я никогда не боялась взглянуть правде прямо в лицо. На его мелкие шашни его друзья смотрели сквозь пальцы, но когда он завел роман с…

– Дети, Хилдред! Дети! – пробормотала Грэс.

– Ну, ладно… – с негодованием оборвала свою речь Хилдред и рассеянно огляделась крутом, – но не нужно толковать мне про невинность мужчин Кэрью! Если их постигла кара, то не без основания. Впрочем, они никогда не извлекали себе урока из своих несчастий. Они расплачивались за свои поступки, это правда, они получали по заслугам, моя дорогая! Но в общем все-таки страдать за них приходилось их женам. Господи, что пришлось вынести моей матери! Женщины Кэрью!.. Кто вызволил Сета и Питера из их затруднений в Спрингфилде? Что стало бы с семьей, если бы мы, женщины, не служили ей опорой и не приходили бы вовремя ей на помощь?

Эльза, не спускавшая глаз с Хилдред, нашла, что во время своей речи она была почти прекрасна. Ее глаза блестели от злобы, от мучительного наслаждения выкладывать все дьявольские пороки Кэрью перед теми, кто еще не слышал о них до сих пор. Видя, как бегают маленькие огоньки в ее глазах, Эльза надеялась, что она пойдет дальше. Но Грэс, по-видимому, считала, что беседа и без того зашла слишком далеко.

– Право, Хилдред, хорошо ли так говорить? – произнесла она.

– Хорошо ли говорить? Вздор! Бауэрсы могут знать всю правду о нас. Это во-первых. А во-вторых, лучше, если они узнают ее от нас. Кэрью были чем угодно, начиная от конокрадов и до международных шпионов, работавших на два фронта. Они подлы, как черти, и прекрасны, как боги. И самое подлое в них то, что они всегда умеют взять в жены лучших женщин.

Она напоминала проповедника на кафедре. Нет, она скорее была похожа на того адвоката, который приезжал в прошлом году и о чем-то толковал с папой.

Ах, а Риф-то! Риф наверху, забывшийся от боли! Вся беда произошла из-за того, что он полез в темноте отвязать мельничные крылья во время ветра, и это вышло так потому, что Сет Кэрью отказался заплатить сполна за землю, которую он купил у Стива Бауэрса. А она забыла Рифа на эти минуты, забыла о нем и сидела здесь, слушая сестру Сета Кэрью и… любя ее! Да еще хотела, видя огоньки в ее глазах, чтобы та продолжала свой рассказ. Но ведь это были только мгновенья. Сейчас Эльза уже ненавидела самое себя за то, что вообще стала слушать эту беседу. Она ненавидела и мисс Хилдред, и ту, другую, возненавидела шуршанье и запах их шелковых платьев и их разговоры о других Кэрью, которые принадлежали к далекому, далекому прошлому, покрытому темно-зеленой дымкой, точно отражения зеркал в зеркалах. Она ненавидела и их племянника Бэлиса, красного, как малина, который скучал, уставившись на разодранную бумагу на потолке их гостиной. Она ненавидела и свою мать, слушавшую с такой кротостью, терпением и сердечной мукой весь разговор. Она вскочила со стула и, плотно сжав губы, выбежала из дому.

Эльза улеглась на сухих листьях домика в лебеде. Здесь она услышала громкий свист отца, доносившийся с другой стороны Балки в полумиле расстояния. При возвращении домой по вечерам он всегда свистел своим высоким пронзительным свистом, словно желая дать знать домашним о своем приходе к ужину. Мама всегда прислушивалась к этому сигналу, чтобы приготовить все вовремя, так, чтобы отец мог сесть за стол сразу после того, как он вымоет лицо и руки. «Вот и папочка идет, – сказала бы мать и тотчас же прибавила бы: – Поставь-ка приборы на стол, через минутку он будет здесь». Она поглядывала бы сейчас, как Эльза накрывает на стол, и заканчивала бы свое дело у плиты. Папа никогда не замедлит сесть за стол, раз он уже вернулся с поля. Но сегодня, конечно, все будет иначе. Сначала, в первую минуту, он поднимается наверх взглянуть на Рифа. А после заведет разговоры с гостьями Кэрью с таким видом, будто ему в сущности нет никакого дела до ужина.

Эльза не решалась вернуться домой, хотя и знала, что мать ждет ее сейчас и что она должна помочь ей накрыть стол. Но очень не хотелось снова встречаться с этими Кэрью до прихода отца. Она спокойно встала и начала прислушиваться к свисту. Его ясная, непрерывающаяся мелодия неслась с луга около Балки, через поле зрелой пшеницы, и была похожа на песню жаворонка. Можно было подумать, что не произошло ничего особенного, что сегодняшний вечер не отличался от вчерашнего и от других вечеров, когда Риф возвращался с поля вместе с отцом, на телеге, правя своими мощными руками и откинув назад плечи, чтобы туже натянуть вожжи. Слыша этот свист, можно даже подумать, что отец совсем и позабыл о том, что с Ним нет сейчас Рифа. Но такова уж была манера у папы. Он мог свистать и смеялся, и никто даже не догадался бы, что на самом деле у него на сердце. Мама скажет ему, бывало: «Что толку в нашей жизни?», а папа ответит: «А что за толк в смерти?» – и пойдет, насвистывая, на работу, в свои поля.

Эльза выскользнула из домика в лебеде и побежала мимо риги туда, где дорожка шла по краю пшеничной нивы. Дойдя до того места, где обрамленный ивами ручей пересекал тропинку и огибал другое поле, она остановилась и стала ждать среди густой травы, немножко поблекшей к концу лета и кажущейся красноватой под лучами низкого солнца. Отец перестал насвистывать. Может быть, сейчас он думал о Рифе. Вдруг Эльза почувствовала, как к горлу подступили рыдания. Здесь было что-то, заставлявшее ее заплакать, здесь, где она ждала отца, в одиночестве среди густой зелени трав, думая о Рифе, который должен был бы сейчас править лошадьми на пути домой, вместо того чтобы лежать под низкой крышей, с чужими людьми в доме.

Она услышала тяжелую поступь коней по мягкому грунту и резкое звяканье болтающихся цепочек. Сейчас они пересекут ручей и покажутся из-за ив… «Шагай, Блэки!» – прозвучал голос отца так тихо, как будто его возглас вовсе не относился к лошади. И вот они вынырнули из-за ив, и отец, приблизившись к Эльзе, поднял ее на руки и посадил верхом на старого Блэки. На минутку ей захотелось обнять руками коричневую шею лошади и забыть про всякое горе… Но отец вернулся к своему месту за возом, и Эльза, глядя через желтеющее пшеничное поле, увидела свой дом, где все еще болтали гостьи Кэрью, а мальчик Кэрью все еще сидел, уставившись глазами на ободранную бумагу на потолке. И сквозь стук тяжелых копыт и резкий лязг постромков Эльза услышала, что отец спрашивал ее о Рифе: спал ли он с тех пор, как ушел доктор, и почему она ушла одна из дому, когда нужно немножко помочь матери? На эти вопросы она ответила, что его поджидают две гостьи, Кэрью, которые останутся ужинать. Он ничего не сказал и принялся снова насвистывать, как будто посещение таких людей, как Кэрью, представляло для него самое обыденное явление.

Дядя Фред встретил их во дворе подле риги.

– Эти две совы Кэрью ждут тебя там в доме, – произнес он.

– Эльза говорила мне. Может быть, они привезли плату за землю, хотя для следующего месяца рановато, – ответил отец.

– Пожалуй, для человека с такой мошной, как Сет Кэрью, какой-нибудь месяц вперед ничего не значит.

– А, может быть, Фред, Хилред-то приехала взглянуть на тебя! Никто не может сказать, какая глупость взбредет в голову женщине!

Дядя Фред фыркнул и принялся убирать телегу. Отец Эльзы громко расхохотался и направился к дому.

– Мы тебе на днях купим новое платье, башмаки и чулки, а то ты все ходишь босиком, – сказал он Эльзе; по интонации в его голосе можно было догадаться, что он думал в эту минуту о гостях Кэрью и об их франтовстве. – Да и твоей матери не мешало бы запастись чем-нибудь получше на случай приезда гостей.

Что за судьба, всегда рассчитывать на такие вещи, которые никогда не случаются, и встречать людей, к которым эти вещи приходят сами собой, без всякого труда! Да вдобавок еще и испытывать страшные несчастья, в то время как другие, более способные перенести их, преспокойно их избегают! Неужели в этом вся жизнь?

Мать Эльзы была на кухне.

– Пойди туда, Стив, и займи Кэрью, покуда я здесь покончу с ужином, – поспешно сказала она. – А ты, Эльза, накрой-ка на стол. И незачем тебе было убегать из дому, раз знаешь, что ты мне нужна!

Сквозь открытую дверь Эльза, накрывая на стол, слышала голоса гостей, теперь менее громкие, чем раньше. Теперь, вероятно, они уже знали про Рифа, иначе для чего было бы мисс Хилдред говорить шепотом? Сейчас шаги отца раздавались по лестнице. Прежде чем выйти к гостям, он пошел к Рифу. Он ступал мягко, приглушенно, и Эльза тоже накрывала на стол как можно тише, чтобы слышать наверху направление отцовских шагов, которые, наконец, остановились у кровати Рифа. Эльза на минутку застыла неподвижно и услышала, как Ленни зовет у риги дядю Фреда. Затем из гостиной донесся шепот мисс Холдред, и стало слышно, как на кухне что-то передвигает на плите мать. Но главное, она услышала громкий стук своего сердца в то время, когда она ждала, раздастся ли голос Рифа в ответ на слова отца. Что, если отец окликнет его, потом заговорит еще и еще, а ответа не получит? Ведь часто люди умирают во время сна! Так говорила старая Сара Филлипс. Мягкие шаги отца снова раздались над головой. Очевидно, он уходил из комнаты.

– Ну, и спит же наш мальчик! – сказал он, спустившись с лестницы.

Потом вошел в гостиную.

– Поторопись-ка, Эльза! – проговорила мать, выходя из кухни и нервно глядя на дочку.

Румяные пятна на ее щеках разгорелись от очага.

Не очень-то поторопишься, когда надо прислушаться к разговору в гостиной – тихому, серьезному разговору, который, конечно, касался Рифа и того, как он полез в темноте опускать мельничные крылья, не работавшие исправно уже несколько недель, и как внезапно на них налетел порыв ветра. Люди иногда умирают во сне. Но почему они не почувствуют, что умирают, и не проснутся вовремя?

– Да, это большая потеря для нас, – говорил отец в гостиной, – он обещал быть мне славным помощником. Ну, мы дадим ему образование и приложим к этому все усилия.

Как будто отец раньше никогда не говорил о том, что хочет дать Рифу образование!

И вот все вошли в столовую. Отец Эльзы подошел к маленькому шкафу в углу, где хранил бумаги.

– Я хочу дать вам сейчас расписку, мисс Хилдред, а то как бы не позабыть, – сказал он.

– Садитесь, пожалуйста, – пригласила гостей мать, неловкими движениями своих красных рук указывая на места и усердно придвигая стулья.

– Вы можете передать от меня вашему брату, мисс Хилдред, что на сотни миль от Сендауэра нет лучшего участка земли, – с гордостью произнес отец, усаживаясь за стол и протягивая листок белой бумаги Хилдред Кэрью.

– Кэрью, мистер Бауэрс, лучше всех знают толк в земле, – ответила она, – если они покупают землю, так покупают самую лучшую. У них с землей то же самое, что и с женщинами. Дедушка говаривал, что человек может верно судить о чем-нибудь только в том случае, если знает толк в женщинах и лошадях. Если бы они умели еще и пользоваться своим добром, то лучше ничего и не придумать. Но вся беда хорошей земли, хороших женщин и хороших коней в том, что Кэрью приходит конец, как только они достигнут того, чего желали.

Отец Эльзы засмеялся и стал передавать гостям кушанья.

– Дайте им срок, мисс Хилдред, они научатся! – сказал он.

– Пхе! Срок! Да у них это в роду. Мужчины Кэрью своевольничали в течение стольких поколений, что их ничем не исправишь. Уж мне ли не знать их, мистер Бауэрс! Я прожила среди них немало лет. Когда-то давно в истории рода были один или два пирата, и кровь Кэрью хранит с тех пор эту заразу. Это единственное и лучшее объяснение их характера.

Отец Эльзы усмехнулся и ответил:

– Надеюсь, что ваша невестка лучшего мнения об этой семье, чем вы.

– Кэрью – отличная семья, мистер Бауэрс, – ответила очень мягко Грэс Кэрью, – Хилдред по временам…

– Пф! Я говорю правду, Грэс! Вы и сами знаете это хорошо. Мужчин Кэрью могло бы еще исправить фермерство, но они больше думают о конских скачках, чем об урожае. Они накупают земель больше, чем могут обработать как следует, и тогда они пускают в ход машины, вместо того, чтобы работать руками. Как ни взгляни, все равно они безнадежны. Их женщины знают это.

Огоньки снова забегали в глазах у мисс Хилдред, и Эльза радостно насторожилась. Рядом с девочкой сидел Бэлис, которому все это сильно надоело. Можно было даже подумать, что он чувствовал себя слишком взрослым, чтобы выдерживать разговоры женщин Кэрью о мужчинах их рода.

И вот, из чистого озорства, Бэлис тайком вытянул ногу и поставил носок своего сапога на голый палец Эльзы. Прижав ее ногу к полу, он даже не взглянул на Эльзу. Она резко взвизгнула, но Бэлис продолжал смотреть прямо перед собой. Через мгновенье, впрочем, он обернулся к ней и широко ухмыльнулся.

– Не вздумайте пялить глаза на нашу Эльзу, молодой человек! – сказал отец Эльзы, грозя Бэлису пальцем.

– Стив! – запротестовала мать девочки.

– Боже избави! – прошептала мисс Хилдред.

– Я сама вышла замуж за Кэрью, – медовым голосом произнесла миссис Грэс, – а для девушки может быть жребий и похуже.

– Хуже этого быть не может! – отрезала мисс Хилдред.




ГЛАВА IV


В ноябре того года, когда Эльзе Бауэрс исполнилось четырнадцать лет, у полусгнившего столба изгороди был найден мертвым работник, которого на время жатвы нанял Дэл Уитни. Ствол дерева, который он вырубил вблизи ручья и принес сюда, чтобы поставить его вместо старого, лежал на земле рядом с трупом.

– Уж положен человеку предел в его жизни, а дальше ни-ни! – заметила старая Сара Филлипс во время своего дневного визита к Бауэрсам в ближайшее воскресенье. – Ай-ай-ай! Яко тать в нощи, как говорится. Да это так и есть, так и есть.

– Иосафат! – послышался из гостиной внезапный возглас дяди Фреда, сидевшего там за столом, и вслед затем раздался громкий хохот Стива Бауэрса. Господь, как доказывал отец Эльзы, не вменит человеку в вину, если он играет в карты по воскресеньям только потому, что слишком устает в остальные дни. Дядя Фред и отец большую часть воскресного дня проводили за игрой в пинокль. Накрывавшая на стол Эльза приостановилась на минуту и заглянула через дверь в гостиную. Отец откинулся на спинку стула и заливался смехом, глядя на дядю Фреда, который тихонько тряс головой и что-то мрачно бормотал, тасуя карты. А с кухни доносился писклявый голос Сары Филлипс, и ее старческое бормотание о смерти и о печальных событиях, которые подстерегают человека на его жизненном пути.

Как легко жизнь принимает праздничный вид, думала Эльза, вопреки бормотанию бедной старой Сары; вопреки тому, что там, у гнилого столба, целый день лежал человек, которого смерть застигла в разгаре работы; вопреки бесчисленным скорбям, которые так или иначе время заставляет забывать. Да вот, к примеру, тот ужасный августовский день четыре года тому назад, когда Эльза с утра до вечера боялась, что Риф никогда не проснется от забытья, в которое он впал после посещения доктора Олсона. Острое страдание того дня с течением времени постепенно смягчилось и могло бы быть совсем позабыто, если бы последней весной не напомнило о нем выражение глаз Рифа, когда он сообщил, что Бэлис Кэрью избран для произнесения прощальной речи от лица всего класса, кончавшего через месяц высшую школу в Гэрли. Эта честь, по всей справедливости, должна была принадлежать Рифу, а отнюдь не Кэрью. Выражение, которое Эльза уловила в глазах Рифа, не говорило ни о разочаровании, ни о зависти. Это было то же самое выражение, какое она подметила более четырех лет тому назад, когда Риф, уезжая в поле, взял из рук отца вожжи и попробовал править лошадьми, но через минуту должен был отказаться от этого, потому что не мог править телегой своей единственной рукой, тем более, что это была левая рука.

– Ах, если бы у меня были обе руки! – сказал он тогда, и это было все.

И вот тогда-то Эльза и подметила какое-то особое выражение в его глазах. То же самое было и теперь, когда он сообщил им о чести, выпавшей на долю Бэлиса Кэрью. Когда он рассказал об этом, все замолчали, и Эльза, внимательно наблюдавшая за ним, угадала, что он беззвучно прошептал в этот миг: «Ах, если бы у меня было две руки!». Но сейчас, когда Риф находился далеко, в юридической школе в Миннеаполисе, и это печальное воспоминание уже затуманилось.

Сейчас был воскресный ноябрьский вечер, с холодной телятиной и тыквенным пирогом на ужин, с игрой отца и дяди Фреда в пинокль в гостиной, и, несмотря на отсутствие чего-либо особенного, дом сиял и полнился бодрой жизнью. Он как будто хотел сказать: «Вот стою я здесь среди степей – четыре стены да крыша – и укрываю и согреваю человеческие существа, защищая их от ночного мрака и сурового ветра, дующего с желтеющих пустынь запада!». На стол была постлана белая скатерть, вместо другой, с красными полосами. Это значило, что сегодня воскресенье, и что в доме гостья, хотя бы только старая Сара Филлипс. По случаю праздника Эльза поставила также и хрустальную вазочку для варенья – она сказала как-то Лили Флетчер, что вазочка эта хрустальная, а теперь почти поверила в это сама, – положила и серебряную ложечку с замысловатой ручкой, ложечку, которую преподнесли в футляре, вместе с двумя другими, матери Эльзы во время прощального вечера в честь ее отъезда из Айовы.

В дверях появилась мать и бросила на стол одобрительный взгляд.

– Эльза, а воды-то на стол! сказала она, и в ее голосе звучали живость, веселье и удовлетворенность хозяйки.

– Стив, Фред, пожалуйста! – крикнула она. – Садитесь, миссис Филлипс! Иди же, Леон! Эльза, сними картошку с плиты.

Говоря это, мать поворачивала жестяной рефлектор на стенной лампе так, чтобы свет падал прямо на стол. Эльза уже давно перестала находить удовольствие в созерцании своей физиономии в кривом зеркале рефлектора, но Леон все еще строил гримасы, смотрясь в него.

– Принеси-ка сюда лампу из гостиной, папаша! – сказала миссис Бауэрс. – Не понимаю, почему бы нам не освещать прилично нашу комнату по воскресеньям?

Иногда в голосе миссис Бауэрс звучала жалобная нотка, как будто она ожидала только неохотного исполнения желаний со стороны тех, к кому она обращалась.

Наконец, все уселись, и Леон с видом жертвы произнес молитву, торопливо и глухо бормоча слова. После этого отец Эльзы начал снова посмеиваться, указывая дяде Фреду его ошибки в игре. Дядя Фред был совсем подавлен своим поражением. Он тряс головой и, как заметила Эльза, казался очень старым и усталым. Как бы его тоже не нашли в один прекрасный день мертвым в поле или около столба изгороди над неоконченной работой.

– Говорят, будто Флоренс Кэрью в январе выходит замуж за Мейлона Брина, – сообщила старая Сара Филлипс.

Стив Бауэрс перестал изводить дядю Фреда и прислушался к сплетням старухи.

– Флоренс Кэрью выходит замуж за банкира? – с изумлением воскликнул он. – Как так? Да ведь Флоренс еще девочка!

– Достаточно взрослая, мне думается, – перебила его мать Эльзы. – Года на два старше Бэлиса, а ему… – обернулась она к Эльзе.

– Девятнадцать, – подсказала та.

– Да, я знаю это, – произнес отец, – да Мейлону-то Брину за сорок, черт возьми!

Мать Эльзы улыбнулась кривой, жесткой улыбкой и сказала:

– Стив Бауэрс, ты никогда не допускаешь, что другие люди могут действовать не так, как ты. Кэрью умеют выдвигаться в свете, и если Сет Кэрью выдаст свою дочь замуж за банкира из Сендауэра, то это все равно, что…

– Ух, маменька! – перебил отец. – Ты всегда говоришь так, как будто имеешь зуб против этих Кэрью. А какой вред они нам сделали? И, право, я желаю этому старому тунеядцу, Мейлону Брину, полного счастья, если только это правда…

– О, это правда, наверняка! – пропищала старая Сара.

Но Стив Бауэрс продолжал:

– Если бы я не получил ссуды от Брина этим летом, Рифу пришлось бы надсаживаться сейчас у нас на ферме, а не учиться в юридической школе в Миннеаполисе.

– В то время, как молодой Бэлис околачивается у себя дома, – заметила мать, и Эльза увидела, что приподнятое хлопотами об ужине настроение ее матери перешло теперь снова в недовольство жизнью.

– Да нам-то какое до этого дело? – возразил с легким нетерпением отец.

Дядя Фред уставился в свою тарелку, а затем, наморщив высокий и узкий лоб, сказал:

– Я подозреваю, что сегодня ранним утром кое-что важное произошло в большом доме, хотя, впрочем, это тоже не наше дело.

Отец украдкой взглянул на мать. Ему было решительно все равно, что бы ни пришло в голову Кэрью. И все-таки он спросил:

– Что такое? В чем дело, Фред?

– Утром я встретил на дороге их работника, Дэва Миллера, – продолжал дядя Фред. – Оказывается, мисс Хилдред уехала сегодня еще до рассвета в серой повозке по Гэрлейской дороге. А когда солнце взошло, она вернулась, и рядом с ней на сиденье сидел он, не способный…

– Он? Кто, Фред? – прервала мать Эльзы.

– Кто? – обернувшись к ней, ворчливо переспросил дядя Фред. – Да разве я не сказал, кто? Кто же это мог быть? Сет уехал в Миннеаполис, никто не знает зачем. И это не мог быть мальчик Сета, Майкл, потому что он не дома, а в школе. Точно так же и не молодой Бэлис. Так кому же быть, как не Питеру Кэрью?

– Ну, конечно! Что же случилось? – ахнула мать Эльзы.

– Да многое, я думаю, – решил дядя Фред. – Мисс Хилдред подцепила его где-нибудь на дороге в Гэрли и притащила домой. Дэв Миллер рассказывал, что сама Грэс, жена Питера, выскочила из дома и повела его в комнаты. Однако Дэв говорит, что Питера в прошлую ночь вовсе не было в Гэрли, потому что Дэв сам был там и не видел за весь вечер ни следа Кэрью. Можете сами строить какие угодно предположения.

Он значительно пожевал губами, перекосив свое худощавое лицо.

– К югу от Гэрли, бьюсь об заклад! – воскликнул, забываясь на миг, отец. – К югу, с этой сворой цыганских собак, бьюсь на доллар, с их…

– Прикуси-ка язык, папаша! – спокойно сказала мать.

Дядя Фред усмехнулся с видом человека, знающего, в чем дело, и продолжал:

– Уж будьте покойны, что он там побывал. Мало того, Грэс и Хилдред обе знают это и стараются скрыть. Сегодня утром все они были в церкви в Сендауэре – две старших и две младших. Дэв говорит, что когда они вернулись оттуда домой, Питер был на дворе и осматривал своих лошадей, и он был свеж, как только что снесенное яичко, как будто ничего худого и не было. Грэс и Хилдред подошли и поцеловали его, точно на свадьбе. Так вот и рассказывал Дэв.

Сара Филлипс перевела разговор на Нэта Брэзелла и Фанни Ипсмиллер, которые купили дом Нилса Лендквиста. Эльза слушала разговор, но его звуки терялись для нее из-за мыслей о Питере Кэрью и о темных намеках дяди Фреда на то, как этот Питер провел прошлую ночь. В сознании Эльзы Питер Кэрью постепенно вырос в мрачную великолепную фигуру, благодаря толкам о нем в доме вообще и за столом. Питер Кэрью был бронзовый и массивный, и, казалось, что он всегда смеется. Он ездил верхом, как никто другой в округе. Он часто проезжал верхом мимо Бауэрсов, направляясь в Стендауэр или в Гэрли. И всегда останавливался поболтать с кем придется. Однажды, когда Эльза бродила по канаве около дороги, Питер Кэрью показался на своем чудесном, нервном буром коне и крикнул: «Осторожнее, маленькая девочка, не то промочишь ножки!». Эльза посмотрела на него в упор и ответила: «Я и хочу промочить ноги!». Тогда он расхохотался и, удаляясь, помахал ей, все еще смеясь на славу. Эльза сгорала от стыда и злилась на свою глупость, когда обдумывала все наедине, но потом, когда она вспоминала о Питере Кэрью, ей казалось, что он лишь немного проскакал по дороге, а затем поднялся на воздух и помчался среди голубовато-белых кучевых облаков, которые были в тот день на небе.

В мрачный субботний день в конце ноября Эльза проезжала через Эльдерскую балку в старом бауэрском тарантасе. Вороны, собираясь черными зловещими стаями, каркали среди оголенных полей, и мертвые листья, тихие и плоские, поблескивали со дна дождевых луж и в канавах вдоль дороги. В начале осени мать Эльзы выписала из города вязальную машину в надежде снабжать своих соседей шерстяными чулками, носками и вязаными шарфами, чтобы иметь лишние деньжонки при поездках в Сендауэр или Гэрли. Прошел уже месяц с тех пор, как она объездила весь округ и переговорила с хозяйками. На сиденье рядом с Эльзой лежала коробка вязаных вещей, завернутых в белую бумагу. На свертках мать написала имена покупательниц, которым их нужно было доставить.

Мысль о том, что можно будет провести целый день среди соседей, нравилась Эльзе до тех пор, пока мать не сказала, что недурно было бы заехать к Кэрью и показать им образцы.

– В худшем случае они скажут «нет», – оборонительным тоном заметила при этом мать.

Но Эльза чувствовала, что именно так они и скажут, и боялась этого визита.

Девочка выехала из дому сейчас же после полудня. Она была тепло одета – в красном вязаном колпаке и овчинной куртке Рифа, потому что тарантас был открытый, без верха. В полях гулял сильный ветер, свежий и сырой от ночного дождя, носившийся холодными волнами в воздушном море. Когда налетали порывы этого ветра, Эльзе казалось, что рушится весь мир. В пустом поле торчали пучки засохшего тростника, они раскачивались и гнулись по ветру, а их верхушки, подобно флажкам, трепетали одиноким засохшим листочком. Всякий раз как лошади на минуту замедляли шаг на вершине бугра, Эльза поднимала голову и прислушивалась. Ее слух привык к звукам земли и воздуха, и сейчас она различила смутный шум полета. Это был полет дикой утки, уносившейся вместе с ветром.

Спустившись с бугра, она переехала по мосту через медленный, поросший рогозой ручей, а затем направилась по неровной дороге к дому, где жил доктор Петерсен, о котором говорили, что он ничего не умеет вырастить на своей ферме, кроме детей. Когда Эльза в этот ноябрьский день въехала в его двор, дети бросились ей навстречу, словно пробились прямо из этой каменистой земли около ворот, как поздняя, жалкая, заросшая плевелами жатва. Они были в длинных полотняных платьицах, потрепанных костюмчиках из одного куска ткани. Дети последовали за Эльзой к дому, молча уставившись на нее. Их было пятеро. А сколько их было еще в доме, трудно даже сказать! «Мои дети никогда, кажется, не дорастут до того возраста, когда от них мог бы быть прок!», – частенько жаловался доктор. А знакомые и не напоминали ему о том, что двое из его детей уже выросли, потому что эти двое покинули его и пошли по худой дороге. Миссис Петерсен подошла к двери и приняла пакет чулок со смущением и большим интересом. Она пришлет денег с одним из мальчиков, сказала она Эльзе, смотря на нее сквозь чуть-чуть приоткрытую дверь. Из-под передника выглядывал малыш с красной ссадиной под носом.

– Смотрите, как зима-то надвигается, а? – произнесла миссис Петерсен.

Как это было мило со стороны миссис Бауэрс, что она уступила чулки подешевле. Бог знает, сколько ей приходится покупать для семьи. Прямо, что воду лить в решето. Малыш засопел, потянув мокрыми ноздрями и верхней губой. Дверь закрылась.

У Мэгнюсонов и Флетчеров Эльза остановилась на минутку и поболтала с их девочками, своими сверстницами, о делах школы в Эльдерской балке, о празднике благодарения на следующей неделе, о новой учительнице, поступившей этой осенью в эльдерскую школу и об ее пенсне, которое все девочки примеряли при каждом удобном случае, Миссис Мэгнюсон заплатила за чулки и выразила надежду, что дождь, шедший этой ночью, был последним перед снегом. Нора Мэгнюсон показала Эльзе свое новое платье из шерсти в белую и черную клетку с красными шнурочками и красным якорем на рукаве. Хорошенькое, подумала Эльза, но это, вероятно, будет единственным платьицем маленькой Норы, которое ей придется носить этой зимой и в церковь и в школу. На половине и без того маленького земельного участка Мэгнюсонов, по словам соседей, ничего не росло.

На ферме Флетчеров Эльза остановилась подольше, чтобы поболтать с Лили и Клэрис. Лили она считала своей закадычной школьной подругой. Обе девочки Флетчер были миловидны. Они завивали волосы и ходили на танцы, хотя были только годом или двумя старше Эльзы. Из школы они возвращались в сопровождении мальчишек, зубоскалили с ними и обменивались секретными знаками. Одного из мальчиков Уитни исключили из школы в Эльдерской балке за какие-то неподходящие разговоры с девочками, услышанные учительницей. Теперь он ходил в школу в Сендауэр.

И вот снова дорога, снова порывы ветра и длинная груда серых громоздящихся у горизонта облаков. У одного из них голубовато-серая середина – это признак снега! Зима уже наложила на небо свою печать.

Теперь нужно поехать к Фанни Ипсмиллер, или, вернее, к Фанни Лендквист. Впрочем, по поводу последнего имени по соседству начали говорить что-то странное. Об этой самой Фанни Ипсмиллер отец и мать всегда таинственно шептались, когда им казалось, что Эльза может слышать их. Они все еще поступали так, хотя Риф сообщил ей вполне определенно, что Фанни попала к Нильсу через посредство брачного бюро, о чем знает вся округа. Существовали различные мнения по поводу того, почему Фанни вовсе не думала венчаться с Нильсом, но от нее самой люди слыхали, что она согласна содержать в порядке дом Нильса и воспитывать его подрастающего сына, но что она ни за что не выйдет замуж за такого тяжелого человека, каким оказался Нильс с первого же дня пребывания ее в его доме. И хотя Эльза при разговоре относилась к такому положению вещей лишь с некоторым удивлением, особенно когда об этом толковали в школе старшие девочки, тем не менее сейчас, сходя с экипажа и направляясь к двери дома Фанни, она почувствовала некоторую робость.

Фанни заказала матери Эльзы яркий желтый шарф. Увидев его, она воскликнула:

– Ах, какая прелесть! Это будет мне рождественским подарком от Нильса, вот оно как! А до сих пор он не должен и знать об этом.

Она от всего сердца рассмеялась раскатистым смехом, который, казалось, лился из каждой частички ее большого худощавого тела, и твердыми шагами направилась к зеркалу полюбоваться шарфом на своей шее. Через минуту она вернулась к Эльзе и бросила шарф на кухонный стол.

– А ты привезла чулки для маленького Нильса? – спросила она Эльзу.

Она нетерпеливо смотрела, покуда Эльза развертывала пакет, затем схватила чулки своими большими ловкими руками и напялила чулок на одну из них, растягивая швы и тщательно осматривая их. «Она смотрит на них голодным взглядом», – подумала Эльза.

Как раз в эту минуту вошел «маленький» Нильс, волоча ноги и пачкая безукоризненно чистый пол. Он был ровесником Эльзы, но ругался по-мужски и бросался камнями при возвращении из школы. Эльза всегда ненавидела его всей душой.

– Мне хочется есть, да! – произнес он грубо, отворил дверцу буфета и захлопнул ее, даже не заглянув внутрь.

– Сейчас, Нильси, сейчас, – торопливо ответила Фанни, – но посмотри-ка сюда! Посмотри, какие славные чулки связала тебе миссис Бауэрс. Теплые, добротные, толстые. Тебе, Нильси, милый, будет тепло в них.

– Я голоден, голоден! – был его ответ.

Фанни снисходительно улыбнулась и, взглянув на Эльзу, сказала:

– Я сама заеду к твоей маме с деньгами на будущей неделе.

Снова Эльза в дороге среди низкого серого тумана, стелющегося по бурой земле. Этот холодный туман, казалось Эльзе, проникал через ее тело и кровь все ниже и ниже, в плоть и кровь земли. Она прижала руки к бокам, а голову втянула в воротник. Жить в Эльдерской балке – значит бояться зимы. Между ней и Сендауэром жила беднота. Едва ли у многих было довольно одеял, чтобы укрываться от холода, или надежных, без разбитых стекол, окон для защиты от бури, или топлива в достаточном для долгих зимних ночей количестве, или теплой одежды, чтобы выйти во двор, когда нужно присмотреть за скотом. Все в этот день заметили близость зимы. Все те, кто отворял Эльзе дверь, чувствовали первое прикосновение холода. Эльза также принадлежала к ним, к этим жителям Эльдерской балки, она также жила их незаметной жизнью, тесно связанной с временами года, также ощущала дождь и засуху, жару и холод, полуденный ветер и тишину звезд. Жить в Эльдерской балке – значит ложиться зимой рано спать, чтобы не тратить дров и света, а летом смотреть сквозь нежные узорчатые листья зарослей лебеды в чудесную синеву и грезить о Средиземном море, Бенгальском заливе и проливе Магеллана…

Эльза поравнялась с домом Нэта Брэзелла, «бараком», как называли его в народе. Это было низенькое строение, длинное и узкое, с тонкими печными трубами, крытое толем с перекрестными планками. Эльза боялась этого места. Ее мать ходила к миссис Брэзелл предложить свое вязанье, но та лишь жутко глянула на нее своими выпученными от какой-то горловой болезни глазами и заявила, что у нее нет денег на такие вещи. Мать поспешила уйти, боясь, что еще встретит самого Нэта Брэзелла или его собак. А у него был хороший земельный участок, и молодой Нильс Лендквист говорил как-то в школе, что, когда Нэт Брэзелл однажды закапывал за домом отбросы после убоя скота, он заодно зарыл целый мешок золота. Никому бы и в голову не пришло там порыться!

Еще один мостик, не особенно надежный, пересекал речку, протекавшую посредине Балки. В этом пустынном и грязном месте Эльза испытывала страх и волнение. Ветер дул здесь тише из-за сухих тростников и сучковатых пней, угрюмых и гнилых, но зато в воздухе стоял острый запах болотной воды. Летом здесь был благоухающий приют для краснокрылых дроздов, зимородков и куликов, а однажды Эльза и Риф видели, как ястреб упал в тростники, точно взмах косы, и снова поднялся вверх с водяной крысой в когтях. Воздух, густой и непрозрачный, казался более темным среди причудливой заросли тростников и нелепо искривленных древесных корней. Вода отливала прозрачным янтарем, и глубоко внизу можно было разглядеть мягкое черное речное дно, где извивались гнилые корни. Эльза заметила дикий виноград, вившийся вокруг упавшего голого ствола; несколько засохших гроздьев все еще держались на стеблях. Немного дальше из желтого полумрака вылетела и скрылась из виду водяная птица, блеснув изнанкой крыльев.

Наконец Эльза выехала из Эльдерской балки и повернула на юг, к сказочным владениям Кэрью. Они также, пожалуй, скажут: «А что-то похоже на зиму!», но подумают при этом о своих красивых, блестящих санях с черной медвежьей полостью на красной суконной подкладке.

Эльзе казалось, что следы лета еще видны на земле Кэрью. Вон там, на выгоне, виднелась неувядшая трава, а в пруду отражалось как будто более солнечное небо. Вот и ярко-зеленая крыша белого дома, возвышающегося над покрытой травой террасой, казалась жизнерадостным существом, не убоявшимся осенней смерти. Из-за дома почти не видно было хозяйственных построек. Их закрывали с севера и терраса, и изгородь из ельника, и деревья питомника, порядочно разросшиеся около дома. Люди в округе уже стали назвать этот дом «усадьбой Кэрью», а сендауэрский «Рожок» писал о нем, как о «достопримечательности здешних мест». Дом представлял собой большую постройку из белого кирпича, довольно безобразную, по мнению Рифа. Но Эльзе дом внушал почтение.

Она въехала в аллею между двумя рядами молодых вязов, которые со временем должны были образовать кудрявый и тенистый свод между домом и дорогой. Затем она слезла с тарантаса, поднялась на террасу и прошла по лужку, где кружилось несколько пожелтевших листьев и где ее поразил маленький фонтан и бассейн вокруг него с розовыми раковинами и блестящими камешками на дне. Сад с полотняным навесом над качелями, где сухие дубовые листья шуршали на пустом сиденье, вызывал в ней чувство благоговения.

Она знала, для чего предназначен большой медный молоток в виде головы монаха. Об этом ей толковал Риф. Она стала у двери, прижимая под мышкой коробку с шерстяными чулками, и слушала, как отдавался эхом внутри дома удар молотка, множась нарастающими волнами звука. К двери подошла Ада, младшая из детей Сета Кэрью, ровесница Эльзы. Несколько мгновений она присматривалась к ней, потом с тихой улыбкой пригласила войти в дом.

Девочка последовала за ней в сказочную гостиную, где женщины Кэрью пили сейчас чай перед камином. Фермеры из окрестностей Сендауэра редко говорили о женщинах Кэрью без того, чтобы не упомянуть, что те постоянно пили чай среди дня, каковое занятие фермерам казалось мало пригодным для серьезных женщин, особенно для тех, кто живет на ферме. Когда один из фермеров завел об этом разговор с мисс Хилдред, та заметила ему, что Кэрью были настоящими англичанами уже одно или два поколения тому назад, и что если этого аргумента недостаточно, все равно женщины Кэрью могут сколько угодно распивать днем чай, не давая в этом отчета никому постороннему. Хотя Эльза и знала об этом обычае, она все-таки почувствовала себя смущенной и робко присела на краешек стула.

Она кое-как объяснила причину своего посещения, развязывая закоченелыми пальцами веревку на своей коробке и обращаясь к мисс Хилдред, в блестящих глазах которой всегда было что-то ласковое, как бы ни была она резка и прямолинейна в своих разговорах. Но Эльза не могла не замечать на себе с первой же минуты пристальных взглядов остальных женщин: жены Питера Кэрью, брата Сета, мисс Флоренс, которая должна была в январе выйти замуж за Мейлона Брина, и Ады. Эльзе ни разу еще не приходилось видеть их всех вместе и сейчас эффект этого зрелища подавлял ее. Она старалась представить себе, что должен чувствовать человек, которому пришлось бы всегда, изо дня в день, жить под этими испытующими взглядами. Это было бы достойным наказанием за самый тяжкий грех.

Когда Эльза вынула и разложила на виду пару чулок, первой отозвалась жена Питера Кэрью. Она подперла щеку своей мягкой рукой и воскликнула:

– Ой, ой, ой! Да разве нам нужны такие толстые чулки!

– У меня в ногах щекочет, когда я смотрю на них! – заметила Флоренс.

А маленькая Ада, переводя свои синие глаза с Эльзы на чулки и обратно, спросила:

– А вы сами носите такие чулки, Эльза?

– Шш! Да пожалейте же ребенка! Поди сюда, милая, выпей чашку чаю и обогрейся, прежде чем пуститься в обратный путь.

Эльза отложила в сторону свою коробку и приняла чашку из рук Хилдред. В этой комнате, где стояла нестерпимая жара, ей пришлось услышать удивительный разговор, неожиданно вызванный ее прибытием. Кэрью принялись толковать о своих ногах.

– У женщин Кэрью всегда были красивые ноги, – заявила Хилдред и, словно желая придать вес своим словам, вытянула ногу на красной плюшевой подушке, лежавшей на полу у ее стула. Она скромно приподняла юбку и показала свою бутылкообразную икру с очень тонкой лодыжкой. Флоренс и Ада ревностно обнажили свои ноги той же семейной формы, и затем все трое взглянули на жену Питера Кэрью. Та подняла свою шерстяную юбку и выставила вперед изящную ножку.

– Отличная нога, Грэс! – одобрительно воскликнула Хилдред. – Нога Кэрью! Я заметила это в первый же день, когда Питер ввел вас в дом. Но, должна признаться, я была несколько удивлена. При таком сложении, как у вас, ноги обычно некрасивы.

Ада указала на стройные ножки Эльзы, которые та убрала под стул, и сказала:

– Вот у Эльзы они идут не так, как следует. Не правда ли, тетя Хилдред?

Эльза вспыхнула, но слегка выставила в бок одну ногу, чтобы показать, что ее мало трогает это замечание.

Когда, наконец, Эльза собралась уходить, она почувствовала, что никогда в жизни у нее не было такого неприятного получаса. К тому же, выйдя из дому, она спохватилась, что оставила свой пакет в этой жаркой, богато обставленной гостиной, и ей пришлось повернуть обратно и еще раз ударить о дверь страшной головой монаха.

Уже усевшись в тарантас, она увидела Бэлиса Кэрью, который ехал верхом по аллее молодых вязов на коне, похожем на коня Питера Кэрью, и очень напоминал последнего. Она испугалась. Заторопилась. Бэлису было уже девятнадцать лет, он стал совсем взрослым. Бэлис вырос за последний год, и Эльза заметила, что он больше не был похож на малину, хотя на щеках его играл легкий румянец, свойственный всем Кэрью. Он выпрямился и снял перед Эльзой шляпу. Что-то в его движении невольно не понравилось Эльзе. Зачем он совсем снял шляпу? Риф и Леон так не поступили бы.

– Здравствуйте, Эльза Бауэрс! – быстро поздоровался он. – Что это заставило вас поехать в такую даль и в такой холодный день? Получали ли вы известия от Рифа за последнее время?

– На прошлой неделе было письмо, – ответила Эльза, – кажется, у него все благополучно. Он писал, что на Рождество приедет домой.

– Это хорошо. Мне хотелось бы его повидать. Я сам собираюсь в университет в будущем году. Дома хотят, чтобы я стал доктором. А как вам нравится моя новая лошадь? Ее подарила мне на день рождения, тетя Хилдред. Чистокровный конь. Я хочу весной пустить его на скачки, если мне позволят мои. Посмотрите, как он становится на дыбы.

Он туго натянул поводья, и конь встал на дыбы, изгибаясь и танцуя. Эльза смотрела на коня и на всадника, сама не зная хорошенько, восхищает ли ее или злит эта картина. Конь был прекрасен. Таким конем Риф или Леон гордились бы до конца своих дней. Но Бэлис обращался с ним прямо с ненужной грубостью. Конь продолжал приплясывать на своих тонких ногах, как вдруг Бэлис внезапным движением осадил его так, что его морда оказалась совсем близко к Эльзе. Бэлис улыбнулся девочке с высоты своего седла и натянул повод еще туже, чтобы конь круче изогнул свою гладкую шею. Эльза заметила кровь на удилах.

– Не надо! – быстро воскликнула она. – Вы причиняете лошади боль! У нее рот в крови!

Вместо ответа Бэлис продолжал улыбаться и все туже и туже натягивал повод. Внезапно в Эльзе вспыхнул гнев. Она почти час просидела только что в обществе женщин Кэрью и была беспомощна в своей досаде на всю эту компанию. А теперь еще Бэлис сидел здесь на коне с дьявольским вызовом в глазах! Ей вдруг вспомнилось, как он украдкой наступал под столом на ее босую ногу, отлично зная, что в ответ она могла тогда только тихонько вскрикнуть. Но теперь они оба были вдвоем на открытом пространстве, и не было здесь кого-нибудь из его родственниц, которая взглядом своим подавляла бы ее. Протянув руку, Эльза схватила коня за повод около уздечки, другой рукой – кнут с козел тарантаса.

– Бэлис Кэрью! – вскричала она. – Я сказала, чтобы вы перестали… Отпустите поводья!

С этими словами она подняла кнут, готовая пустить его в ход, если Бэлис не послушается. Все еще улыбаясь, Бэлис отпустил повод коня.

– Ладно, Эльза-горячка! Вы думали, что это ваш конь. Ну, отпустите повод! Я больше не буду. Я согласен, что лошади было немного больно…

Но Эльза, чувствуя какое-то новое унижение, уже взялась за вожжи. Когда она двинулась вперед, Бэлис помахал ей шляпой и улыбнулся. Обернувшись к нему, Эльза не могла не заметить, что он казался столь же и изящным и странным, как и его дядя Питер Кэрью. Бэлис улыбался как будто не столько вам, сколько сквозь вас, будто вдали за вами видел что-то удивительное. Когда она выехала на большую дорогу, Бэлис поворотил коня к дому и поскакал по молодой вязовой аллее. Он прямо сидел в седле, и тонкие обнаженные ветви вырисовывались над ним на фоне неба, а само небо дышало дымчато-желтоватыми красками заката.




ГЛАВА V


Год подходил к концу, и мать Эльзы оббила от холода верх и низ двери разным тряпьем, а на ночь закладывала пороги старыми мучными мешками, обрывками ковров и всякой всячины. В степи зима была особенно чувствительна. Мать приготовила из лука и жженого сахара микстуру от кашля, более противную, чем касторка. На праздники приехал домой Риф, какой-то совсем другой Риф, который до поздней ночи сидел у кухонной печи с большой книгой на коленях. Риф, конечно, был рад повидаться со всеми, он часами рассказывал им о своей жизни в городе и все время повторял, как хорошо он себя чувствует здесь, у себя дома. И все-таки Эльзе казалось, что он стал почти чужим среди семьи. Может быть, так казалось потому, что он вдруг сделался мужчиной с мужскими манерами и образом мыслей. Эльза любила по вечерам сидеть в кухне немного в стороне от него и наблюдать за ним, зная, что в нем пробудился уже призыв к другому миру и к другой жизни, не той, какой жили они здесь, в Эльдерской балке. При мысли об этом становилось немножко грустно, а вместе с тем она приносила и радость – радость за Рифа.

Выпал снег, и подошел Новый год, покрыв все пушистой белизной и скруглив контуры местности. Под тополями у дома ложились длинные синие тени, а между ними, там, где мягко ударяло солнце, снег окрашивался в цвет зрелого персика. Эльза любовалась из окна чудесной кущей тополей, переливавшейся зимними оттенками. Она смотрела и дальше, туда, где в своих чарах стоял дом Кэрью. Там сегодня праздновали свадьбу Флоренс Кэрью, на которой присутствовало множество гостей: зажиточных фермеров, жителей соседнего городка и даже ближайшего большого города. Отец и мать говорили утром об этой свадьбе.

– Кэрью совсем уж укоренились здесь, – сказала мать.

– А почему бы и не так? – отрезал отец. – Ты – как кошка над мясом. Брось-ка ворчать!

Мать Эльзы всегда перед всеми робела. Сейчас ее смущала свадьба Флоренс Кэрью с Мейлоном Брином. Может быть, робел и отец, несмотря на все окрики и высмеивания по адресу матери. Эльза не боялась Кэрью, пока ее не заставляли ездить к ним одной, предлагать их дамам шерстяные чулки и показывать свои ноги. Она закрыла глаза и представила себе Флоренс Кэрью в ее свадебном платье – бархатном, цвета слоновой кости, о чем сообщила Эльзе Фанни Ипсмиллер. Бархатное, и такого цвета, ух! И такое мягкое! Но Флоренс выходила за сурового человека и за человека старого. Он был высок, бледен и носил палку, хотя и не опирался на нее. Эльза часто видела его на улицах Сендауэра. И Бэлис тоже там, похожий на картинку в школе, изображавшую сэра Галаада со своим конем. И Питер Кэрью там, смеющийся так, что все помирают от хохота.

Эльза отвернулась от окна, насупившись и прикусив нижнюю губу.

«Не люблю я этих Кэрью, – думала она. – Это потому, что они не заплатили настоящую цену за землю, и Риф потерял руку. Ненавижу их… за их толстые икры и за манеру ездить верхом. Ненавижу Бэлиса… больше всех ненавижу его! Наступать на ногу, когда ничего нельзя даже сказать в ответ из-за посторонних!».

В последний субботний вечер перед отъездом Рифа в город Эльза пошла с ним покататься на коньках по замерзшему ручью в балке. Еще у дома они видели костры, которые разложили на льду конькобежцы из Сендауэра. Там должны были быть также и жители балки. Придут, может быть, девочки Мэгнюсон, Лили и Клэрис Флетчер, мальчики Уитни и молодой Нильс Лендквист. В обществе Рифа Эльза могла появиться среди них с гордым видом и без всякого страха. Мальчики Уитни будут держаться на расстоянии! Она не побоится встретиться и с самими Кэрью, но у Кэрью, наверное, есть свой пруд для катания вблизи дома. Уж довольно с них и того, что они ходили в школу вместе с детьми из балки!

Тем не менее еще на порядочном расстоянии от катка Эльза с несомненностью узнала Бэлиса Кэрью и его сестру Аду, скользивших мимо одного из костров. Как ей хотелось, чтобы она ошиблась! Бэлис захочет болтать с Рифом, и она будет предоставлена самой себе.

Когда Риф помогал сестре надевать коньки, вдруг подкатил Бэлис и схватил Рифа за плечи.

– Здравствуй, Риф, дружище! – воскликнул он.

– Здравствуй, Бэй!

Эльза подняла глаза и увидела лицо Бэлиса, освещенное огнем костра. Она принялась закреплять ремни коньков, а Риф встал и пустился в разговор с Бэлисом об ученье, о городе и о бывшей в Новый год свадьбе. Эльза слушала, делая вид, что не обращает внимания на обоих молодых людей, и злобно раздумывала:

«И с чего это Бэлис Кэрью проявляет такую дружбу к Рифу? Он только притворяется, чтобы быть любезным. А мы не нуждаемся в этом. Будь я на месте Рифа, я была бы так любезна с этим Кэрью, что он помер бы от этого! Риф должен был бы пустить в ход свои ученые слова, которыми он щеголяет передо мной. Почему он этого не делает? Я бы уж не прозевала. Я была бы так любезна, что…»

В эту минуту Бэлис обратился к ней. Она подняла голову и увидела, что он наклонился к ней с насмешливой любезностью, приблизив свое лицо почти вплотную к ее лицу.

– Не окажете ли вы мне честь сделать со мной первый тур? – весьма галантно спросил он ее.

Она медленно поднялась, глядя на Рифа.

– Ступай, Эльза. Я подожду тебя, – согласился Риф. Эльза почувствовала головокружение, жар и гнев, все вместе. Риф будет спорить, если она скажет «нет». Кроме того, этим она выказала бы свой страх или смущение. Она протянула Бэлису руки и сразу почувствовала себя увлекаемой по льду от костра вверх по ручью в бледный звездный свет. Вокруг них скользили тени и слышались голоса, веселые голоса, болтавшие, смеявшиеся, перекликавшиеся вдоль речки.

Впереди них, на недалеком расстоянии, под обнаженными ветвями плакучей ивы остановились две фигуры. Они казались смутными тенями среди снега, освещенного слабым мерцанием звезд. И вдруг на секунду они слились в одну тень, после чего раздался звонкий девичий смех. Эльза узнала по смеху, что это была Лили Флетчер, которая нервно смеялась, потому что кто-то поцеловал ее под ветвями ивы.

– Поедем назад, – внезапно сказала Эльза.

Это были ее первые слова с тех пор, как она рассталась с Рифом. Бэлис тоже молчал.

– Вы испугались дерева поцелуев? – произнес он.

Эльза прикусила губу, чтобы сдержаться и не ответить на эти слова. Она была слишком рассержена, чтобы отвечать. Она почувствовала, как ее щеки зарделись на морозе. Повернувшись и не говоря ни слова, она помчалась обратно. Вернувшись к костру, они нашли Рифа на том же самом месте, где его оставили. Он поджидал их. Эльза подкатила к нему и ухватилась за него обеими руками. Бэлис, остановившись около Рифа, засмеялся и сказал:

– Недурно для маленькой девочки, Риф! Она будет прекрасным конькобежцем, когда вырастет.

«Корчит из себя мужчину, потому что опять находится в обществе Рифа!» – снова подумала Эльза. Она подняла лицо и слегка сморщила нос, не удостаивая Бэлиса даже улыбкой. Риф взглянул на нее и, так же как Бэлис, засмеялся.

– Где ты пропадал, Бэлис? – послышался голос.

Это была Ада, подбежавшая к ним с другой стороны катка. Она окинула Бэлиса ледяным взглядом и поджала губы.

– А, здравствуйте, Риф! Здравствуйте, Эльза! – поздоровалась она с ними, улыбаясь своей глупой улыбкой. – А я и не знала, что вы здесь. Прокати меня, Бэлис. Скоро уже пора домой.

Эльза и Риф смотрели, как они убегали.

– Вот и еще одна из Кэрью, ухаживающая за одним из Кэрью! – с усмешкой заметил Риф. – Ну, Эльза, покатим и посмотрим, кто здесь есть.

Эльза видела, как время владычествует над землей, изменяя ее вид по своей воле, видела, как времена года сменяют друг друга, принося на землю и свет, и тени, и долгие неумолчные шумы. Наступал апрель и своим дыханием обнажал от снега поля, темные и душистые. Неутомимый июнь покрывал землю травой, еще не омраченной предчувствием смерти. Октябрь подкрадывался грустный, терпеливый и нерешительный. А затем белый сон… И все это по воле приливов и отливов времен года.

Она видела также, что и человеческие существа не отличались в этом от самой земли: время также распоряжалось ими по своей воле. Наступил некий август, и названия местностей Старого света, которые давно покоились в памяти людей, овеянные нежными красками романтизма, вдруг ожили в пламени ночных зарниц и отблесках догорающих развалин. Не проходило вечера без того, чтобы дядя Фред не приносил из Стендауэра новостей о погибших городах, сражающихся легионах и потонувших кораблях. Разговоры за столом постепенно выходили за пределы того мирка, в котором жили отец Эльзы и дядя Фред.

Стив Бауэрс, возделывавший свою землю со всем пылом души и с напряжением всех сил тела для того, чтобы его детям выпал на долю лучший жизненный жребий, теперь был как-то неподвижен и как будто чего-то выжидал, хотя и продолжал упорно каждый день выходить на полевые работы. Глаза матери Эльзы, всегда светившиеся стремлением к более светлому будущему, теперь отражали смущение, растерянность.

Риф после двух лет, проведенных в городе в юридической школе, жил сейчас дома, продолжая тратить силы на обработку клочка земли в Балке, просиживая ночи над своими книгами и в душе питая слепую надежду отвоевать себе свободу от нескольких жалких акров истощенной земли, поработивших его отца. Да и сама Эльза все больше и больше предавалась мечтам о жизни, которая была бы не похожа на жизнь в балке, и предавалась им горячо, хотя эти мечты тускнели, когда она слышала бормотание отца над газетой: «Угодим в эту кашу и мы, может быть, еще до следующего года», и поддакивания дяди Фреда: «Да, да, даже раньше!». А мать причитала над своей работой: «И наш мальчик, может быть, будет петь и умирать, петь и умирать на другом конце света!».

Эльза заметила также, что во всей округе только одни Кэрью живут так, как будто ничто постороннее их не касалось, раз у них в доме был мир да лад. Она видела их очень редко. Майкл, женившийся теперь на Нелли Блок, дочери пастора, помогал по хозяйству в их большой ферме, а Бэлис учился в колледже в городе. Джоэль, младший из трех братьев, также должен был скоро отправиться туда. Флоренс, жена Мейлона Брина, два раза в год ездила в город для покупки платьев. Аду отослали в пансион. Питер Кэрью постоянно уезжал верхом один, и никто не знал куда, а возвращался он очень часто лишь тогда, когда его привозили домой жена или мисс Хилдред. Поговаривали, что Питер слишком много времени проводит среди цыган на южной окраине Гэрли, и даже отец Эльзы начинал предсказывать, что из этого не выйдет добра.

Но Эльзе, что бы там ни говорили, казалось вполне естественным, что Питер Кэрью уезжал, не давая в этом никому отчета. Она всегда выделяла его среди остальных Кэрью. Он вообще почти не принадлежал в ее глазах к реальному миру. Она помнила, как однажды, когда она бродила по канаве, он подъехал к ней и ускакал, хохоча над тем, что она ему сказала. Он все удалялся и удалялся, и не казалось ли ей тогда, что он взлетел от нее в голубовато-белые облака? Она ненавидела Кэрью, но Питер был из другого мира. Она рассказала однажды о своем воспоминании дома за ужином после того, как в тот день услышала в школе пересуды о Питере. Отец ничего не сказал и с минуту молчал, глядя на нее, а потом произнес:

– Пусть там, в школе, не вбивают вам в головы ложные мысли. Кэрью – хорошие люди.




ГЛАВА VI


Однажды вечером, в начале мая, на ферме Бауэрсов появился в первый раз Джо Трэси. Он пришел пешком, пробираясь полями к северу, и подошел к тополям, сверкавшим в лучах закатного солнца. Эльза, выглядывавшая из кухонного окна, заметила идущего человека и подумала, что это возвращается с поля дядя Фред. Но через минуту она убедилась в своей ошибке. Человек был чуточку повыше дяди Фреда, такого роста, подумала она, какого был дядя Фред раньше, до того, как на его плечи навалилась тяжесть годов. Кроме того, человек как будто напевал… нет, не напевал!

– Кто-то идет через поле по дороге от Кэрью, – сказала Эльза матери, которая только что покончила со своими хлопотами на кухне. – Послушай-ка, он, кажется, наигрывает на банджо или на чем-то в этом роде:

Мать подошла к окну и выглянула через плечо Эльзы.

– Вот странная вещь! – с удивлением сказала она. – В такое время дня идти без шляпы! И как будто он идет от Кэрью.

– Вероятно, он идет к нашим мальчикам, – заметила Эльза.

– Пойди вымой руки и сними передник, – ответила с деланным равнодушием мать. – Пора покончить с работой. Ты достаточно потрудилась сегодня, Ступай-ка…

Она не сказала, что Эльза, которой теперь было уже восемнадцать лет, могла ожидать визитов молодых людей и на всякий случай должна была заботиться о своем внешнем виде. Эльза осталась в дверях, следя глазами за молодым человеком, который сейчас уже разговаривал во дворе, около риги, с Рифом и Леоном. Незнакомец казался теперь выше ростом, хотя он и не так высок, как Бэлис Кэрью. В его облике ощущалась какая-то могучая сила, которую может породить близость к земле.

Риф и Леон двинулись по дорожке от риги, и незнакомец шел между ними. Эльза спокойно вышла из двери во двор.

– Это Джо Трэси, Эльза, – сказал Риф. – Он работает у Кэрью.

– Здравствуйте! – произнес, любезно осклабившись, незнакомец и потряс руку Эльзы так, что она дрогнула. – Это очень смело, что я так явился к вам? – продолжал он, небрежно и не без рисовки перебирая струны гитары, висевшей у него на перекинутом через плечо зеленом шнурке. – Эх, потянуло меня пойти куда-нибудь сегодня вечером! Я ведь там не чувствую себя дома – просто наемный рабочий. Я не ссорюсь с ними. Только они там не по мне, особенно их женщины. Вот я и стосковался по людям, не могу без живых людей. Вот и все!

Мать Эльзы показалась в дверях. Она принесла из кухни два стула. Леон поставил их на землю и придвинул один из них гостю. Эльза и Риф уселись на ступеньках.

– Вы играете на гитаре? – начала разговор Эльза, немного смущенная развязными манерами и бойкой речью незнакомца.

– Нет, леди, – ответил тот важно, – это просто кухонная плита, которую я таскаю с собой, чтобы чувствовать что-нибудь в руке. Что, попали в перестрелку? – обратился он к Рифу, заметив его искалеченную руку.

Он говорил небрежным тоном человека, для которого перестрелки являются самым заурядным явлением.

– Нет, – ответил Риф так же скромно, как он всегда отвечал на этот вопрос. – Я потерял руку на старой ветряной мельнице, еще ребенком. Но я научился обходиться без нее. Я, право, даже не замечаю ее отсутствия. Вы бы удивились, если бы узнали, как легко можно к этому привыкнуть.

– Да, в самом деле, – добавил в свою очередь Леон, – если бы я мог обеими руками делать столько, сколько Риф одной, я был бы очень доволен. Заставьте его как-нибудь сплести при вас веревку, и вы увидите.

– Ну, что ж! У меня самого не хватает двух пальцев на ноге, – быстро сказал Джо, и Эльзе, всегда инстинктивно защищавшей Рифа, очень захотелось узнать, верно ли это. Высказанная, хотя бы и очень деликатно, жалость к Рифу всегда вызывала в Эльзе старое озлобление. Она давно уже старалась побороть это чувство, говоря самой себе, что это ребячество – ее стремление вставать без всякой причины на защиту Рифа. Но эта привычка слишком укоренилась в ее натуре. Так и сейчас она понимала, что Джо Трэси вовсе и не думал выказывать жалость к Рифу. Джо Трэси просто хотелось поговорить. Он начал рассказывать им о том, как он жил, прежде чем попал в Сендауэр на работу к Кэрью. Он рассказывал все это нараспев, так что они слушали его, как бывало в старину люди слушали какого-нибудь бродячего менестреля, который напевал свои сказания, перебирая пальцами струны своего инструмента. Так думала Эльза.

Гость рассказывал о пустынях и плоскогорьях, о вершинах гор и о долинах, о ползучих песках и волнистых степях, об ущельях, залитых тысячами закатных лучей. Он говорил о ночах в Мексике и о днях в Сьерре, о жарких полуденных часах в дикой скалистой местности в штате Дакота – «Дурных землях» и о проносящихся там ледяных буранах. И все время, рассказывая, он не переставал перебирать струны гитары, так что казалось – самый воздух вокруг него был напоен тихим дыханием музыки.

Он провел у Бауэрсов более двух часов, то восхищая их, то навевая грусть, то заставляя смеяться. Эльза слушала его, словно во сне. Мать тоже уселась на крылечке и оставалась там до самых сумерек. Стив Бауэрс не вышел из дому, но дядя Фред нашел себе местечко под сиреневым кустом, уже наливавшимся почками, перед кухонным окном. Время от времени он издавал возгласы удовольствия в ответ на рассказы Джо Трэси, и все знали, что старик сидит тут и слушает внимательно.

Когда, наконец, Джо собрался уходить, Риф, Леон и Эльза проводили его немного к югу. Эльзе казалось, что никогда весна еще не была так прекрасна, как сейчас. Ее сердце сжималось и ширилось от блаженства красоты, внезапно открывшейся ей и ставшей такой близкой. И легкие майские звуки, внизу в траве и наверху среди нежной листвы деревьев, касались слуха легко и значительно.

В темноте тополевой рощи, по которой они проходили, Джо Трэси так нежно наигрывал на гитаре и пел так тихо, что Эльза и. ее братья едва улавливали слова его песен, хотя и шли бок о бок с ним, Они остановились на нижнем конце ручья, когда Эльза заметила, что они зашли уже достаточно далеко. Джо несколько мгновений пристально смотрел на нее, тихо бренча на гитаре и улыбаясь, причем его крепкие зубы сверкали в полумраке своей белизной.

– Когда я опять приду, – сказал он отрывисто, – я приду повидаться с вами. Вы ничего не имеете против?

Она смутилась на миг, тем более, что Риф и Леон, оба с лукавой улыбкой, уставились на нее, ожидая ее ответа.

– Да… Отчего же! Пожалуйста, если вы хотите… – произнесла она наконец.

Джо Трэси ничего не ответил. Он быстро ушел, и его голос продолжал доноситься до них все время, пока они стояли среди тополей. И в тот миг, когда фигура Джо слилась вдали с тенями, окутавшими поле, до них долетели слова его песенки:
		… Люди, в Аризоне – злобные сычи,



		Путь тебе укажет лишь звезда в ночи.








– Ступай-ка спать, – велела мать Эльзе, как только та переступила порог, – и чтобы никакого чтения в кровати!

Это, по правде сказать, было совершенно напрасно. Эльзе вовсе не хотелось читать в кровати. Ей слишком о многом нужно было подумать.

Прошел месяц, школьный год кончился, и долгие летние вечера, казалось, были заполнены Джо Трэси и его игрою. В его присутствии Эльза всегда чувствовала прилив горячего предательского волнения. Какой-то ясный внутренний голос приказывал ей бороться с чувствами, возникавшими в ней при появлении Джо. Это была борьба с той непреодолимой силой, которая тянет к земле то, что вышло из земли, борьба с тем, что неминуемо должно будет приковать ее навсегда к Эльдерской балке. Как бы прекрасно ни рассказывал Джо о своих скитаниях по свету, Эльза отлично понимала, что где бы ни остановился Джо Трэси, там все равно будет Эльдерская балка.

Он врос в нее так же, как вот эта буковица, которая сейчас цветет в своем великолепии, как крапива, которая обильно покрыла землю своей зеленью, отливающей медью под летним солнцем, как сухое перекати-поле, носящееся, подобно какому-то странному духу ветра, по бесплодным склонам балки. Он сродни балке, как дядя Фред, а дядя Фред в своей юности так же, как и Джо Трэси, искал освобождения от власти земли. Искал телом, но духом – никогда.

По вечерам они обычно сидели на заднем крыльце Бауэрсов, толкуя о войне, слушая игру Джо, напевая хоровые песни, или подтягивая тихим мелодиям Джо, или прислушиваясь к звукам сложной жизни лета: к сонному шепоту тополей и к мягкому, еле ощутимому дуновению крыльев летучей мыши, вынырнувшей из темноты и снова быстро погрузившейся в нее.

В один из таких вечеров Джо Трэси принес известие, что на каникулы вернулся домой Бэлис Кэрью. Услышав об этом, Эльза подумала с нетерпением, когда же, наконец, придет такое время, что она не будет уже больше слышать о Кэрью. Что ей за дело до того, что Бэлис Кэрью вернулся из колледжа домой?

– Вернулся вчера, с последним поездом, – говорил Джо, – но сегодня уже довольно рано утром вышел из дому. Не то чтобы для работы, а так, глазел целый день на жеребят. Кажется, он готов все время ездить верхом, только бы не работать. В этом он похож на Питера.

– Ну, пожалуй, и мы все предпочли бы кататься верхом, чем ходить целый день за плугом! – заметил Леон.

– Понятно, – согласился Джо. – Когда я вернусь на родину в Южную Дакоту, я тоже покатаюсь. Но все-таки есть границы! Я не рассчитываю на то, чтобы женщины стали приносить мне каждое утро завтрак в постель, да еще после того, как они всю ночь караулили мое возвращение домой после какой-нибудь попойки. Я не привык, чтобы меня кормили из рожка.

Он тронул одну из струн гитары и тихо замурлыкал:
		Вечером при лунном свете



		Ты услышишь песню негров…








Все подхватили хором песню, привыкнув к тем простым мелодиям, которым Джо научил их. Когда они допели, их всполошил вдруг донесшийся с дороги стук копыт. Все прислушивались к этому стуку, пока, наконец, всадник не въехал во двор. Сойдя с лошади, он окликнул их. Они сдержанно ответили. Это был Бэлис Кэрью. Он показался из темноты, и Риф поднялся ему навстречу. Эльза, не двинувшаяся с места, вдруг почувствовала прилив старой неприязни, когда увидела, как Бэлис и Риф пожимали друг другу руки. Ее охватило острое желание заявить Бэлису о своих чувствах. Поздоровавшись с Рифом, Бэлис повернулся и увидел Эльзу, сидевшую на ступеньках крыльца. Он бойко двинулся вперед, снял перчатку и протянул ей руку.

– Здравствуйте, Эльза! Ух, как вы выросли сразу! Не ожидал этого. Слыхал о ваших выпускных экзаменах. Я знаю, вы всем утерли нос. Но, Бога ради, не вздумайте сами стать школьной крысой!

– А она как раз собирается! – вставил Риф.

– Боже избави! Добрый вечер, Леон!

Из кухни робко вышла мать Эльзы и обменялась приветствиями с Бэлисом.

– Вы отлично выглядите, – сказала она ему. – Дома все здоровы?

– Да, благодарю вас, – ответил Бэлис.

Эльзу передернуло от звука голоса матери, такого осторожного, сдержанного, излишне вежливого.

Риф предложил гостю сесть, но тот отрицательно покачал головой:

– Я тороплюсь в Сендауэр опустить письмо на полночный поезд. Я слышал с дороги, как вы пели. Великолепно!

Эльзе показалось, что его голос дрогнул. Ее поразило, что в нем была даже какая-то мечтательность. Но этого, конечно, не могло быть на самом деле. В голосе Кэрью! Это была скорее любезность или, может быть, даже легкое притворство. Она слегка втянула щеки и прикусила их. Ее глаза сузились, и ресницы соединились от прилива старой безрассудной злобы. Она задрожала и сжала колени.

– Спойте мне что-нибудь! – сказал Бэлис с капризным, чисто детским выражением голоса, и Эльза подумала, что никто не отказал бы в просьбе, высказанной таким тоном.

Они спели ему, а он стоял неподвижно, глядя на Эльзу и на Джо, сидевшего у ее ног.

Резко хлопнув перчатками по бедру, он затем разгладил их и натянул на руки. Сказав лишь «прощайте», он удалился, и они долго сидели молча, прислушиваясь к постепенно замиравшим на пыльной дороге ударам копыт.

В этот вечер им уже больше не пелось. Даже и разговор как-то не клеился. Поболтал лишь некоторое время один Леон, да и тот вдруг поднялся и пошел спать. Риф сидел, сгорбившись на своем стуле, молчаливый, сдержанный. Эльза оперлась подбородком на руки, с болью сознавая, что происходит в душе Рифа. У них побывал один из Кэрью, не имевшего физического недостатка, из-за которого приходилось заниматься исключительно умственной работой и корпеть в одиночестве в маленькой спальне над подержанными или взятыми из библиотеки книгами. У ног Эльзы сидел Джо Трэси, лениво перебиравший струны гитары, и тоже молчал. Он встал, наконец, постоял, смотря на Рифа, а затем быстро отвернулся.

– Я ухожу, – сказал он.

Эльза поднялась и проводила его до дороги. Оба не говорили ни слова. Вдруг Джо остановился и взглянул ей в лицо.

– А вы заметили, как этот теленок Кэрью смотрел на вас, то есть на вас и на меня? – прервал он молчание.

– Да, заметила, – ответила Эльза.

Джо помолчал несколько секунд. Когда он снова заговорил, его голос звучал уже более спокойно.

– Послушайте, Эльза, – сказал он. – Я ухожу. Я пришелся им не ко двору и хочу уйти сам, прежде чем они вытолкают меня. Я и хотел сказать вам об этом сегодня, но не пришлось. Ухожу я завтра, после того как рассчитаюсь со старым Кэрью. Но послушайте, Эльза, я вернусь назад, и с деньгою в кармане, достаточной, чтобы завести свое собственное хозяйство в моей родной стороне, в Южной Дакоте. Я вернусь сюда, чтобы захватить вас с собой.

Он уже говорил ей это и раньше, и неоднократно, а она привыкла отвечать лишь любезной улыбкой. Но сейчас она была уже не в силах улыбаться. В его голосе было что-то, пробуждавшее в ней острое желание.

– Вы уедете отсюда со мной, Эльза! Я все сделаю для вас. Послушайте, Эльза, я…

А Эльза думала в это время, что он не может не знать, что его голос звучит для нее нежно, что он сам составляет живую могучую часть в ее жизни здесь, побеждающую ее сопротивление. Это – маленькая страшная часть жизни, но она побивает все остальное. Эльза не могла сказать ему, что все ее существо взывало в этот миг к любви, но что эта любовь не принесла бы богатой жатвы. Она не могла сказать ему, что она достаточно долго прожила в Эльдерской балке, чтобы знать, во что обращается эта юная любовь: в бедность, в нищету, в неизбывный труд, что на смену ей приходит глухая вражда и озверение…

– Мы устроимся, Эльза. И если бы вы знали, какая прелесть скакать верхом по холмам под луной! Нет, вы не узнаете, что такое красота, пока не увидите этого своими глазами. Это все равно, как…

Эльза улыбнулась, судорожно сплетая пальцы. Она остро чувствовала, что Эльдерская балка заявляет о своих правах на нее. И легко было бы внять этому призыву и сказать: «Да, я пойду с вами, потому что в вас есть романтизм, Джо Трэси!», зная отлично при этом, во что обращается этот романтизм. Но у нее хватило силы отрицательно покачать головой, потому что Джо покорно ждал знака от нее. Если бы он не ждал, подумала она, она могла бы забыть обо всем…

Солнце палило над степью целых две недели. В середине июля Нильс Лендквист, работая на своем поле, получил солнечный удар и умер. С этих пор все бремя управления лендквистской фермой легло на плечи Фанни Ипсмиллер и молодого Нильса в качестве ее помощника.

Однажды вечером, когда закат дымным пламенем горел на горизонте, дядя Фред сказал:

– Ну, значит будет дождь!

И дождь пошел. Он начался с грозы в следующий вечер, а потом лил упорными потоками целых три дня. Затем дождь шел понемногу каждый день, затуманивая воздух и сыростью ложась на поля. Днем бывало жарко и душно, а по ночам сыро и тяжело. Над землей нависла черная угроза.

Эльза помогала матери делать припасы огородных овощей и ягод, собранных в балке. Работа эта почти подходила к концу.

– Еще денек, и мы справимся, – сказала мать, – то-то я буду рада! Никогда еще не было так много работы… Ну что, стол накрыт? У меня все готово. Кажется, я видела отца на дороге от балки. Через минуту он будет дома.

Эльза взяла большой стеклянный кувшин и наполнила его свежей водой из ключа.

– Все готово, – сказала она и внесла кувшин в комнату, где был накрыт холодный ужин.

Она остановилась на мгновенье посмотреть, все ли в порядке. Потом села и утерла лицо передником. Стеклянный кувшин перед ней уже затуманился матовой пленкой. Безотчетно она потянулась к столу и вывела пальцем на стене кувшина две буквы: Д. Т. Но, услышав на дорожке от риги голоса разговаривающих между собой отца и Рифа, поспешно провела по кувшину ладонью и ушла в кухню.

Когда она вошла туда, отец появился в дверях и остановился с пучком почти спелой пшеницы в руках. При взгляде на его загорелое лицо Эльза похолодела. Он бросил длинные стебли на пол и посмотрел на Эльзу и ее мать. Колосья были почти совсем черные.

– Ржа, Стив! – воскликнула мать.

– Ржа, – ответил отец. – Еще неделька такой проклятой погоды, и мы пропали.

Он прямо прошел в комнату, опустился на стул и сидел молча, теребя пальцами вязаную кайму обивки стула и уставившись растерянным взором на пол.

В этом году урожай оказался таким скудным, что нечем было даже заплатить жнецам за молотьбу. Нельзя было также удовлетворить требование Мейлона Брина, который в один сентябрьский день встретил Стива Бауэрса на улице в Сендауэре и сказал, что через два дня приходит срок уплаты по векселю. Когда Сет Кэрью предложил заплатить наличными за четверть участка земли Бауэрсов, прилегавшую к его владениям, Мейлон Брин поздравил Стива с тем, что у него есть сосед, который так охотно пришел ему на помощь в тяжелое время. Обо всем этом Стив Бауэрс рассказал своей жене в тот вечер, когда решил признаться ей в том, что продал еще сто шестьдесят акров своей лучшей земли Сету Кэрью. Мать Эльзы заплакала, закрыв лицо передником, потом вдруг вскочила и дала волю своему гневу на мужа, на Сета Кэрью и на Мейлона Брина. После этого она снова подняла передник к лицу и зарыдала.

Эльза тихонько ушла к себе и часами лежала без сна среди ночного мрака. Она месяцами предавалась мечте о поступлении в университет, так как высшую школу в Сендауэре она уже окончила. И отец, и мать говорили с ней об этом сочувственно, но безнадежно, отодвигая проект, может быть, до следующего года. Но пройдет этот год, а за ним еще и еще, и мечта поблекнет. Подобные мечтания хороши лишь для таких людей, как Кэрью, Эльзе следовало бы об этом знать…




ГЛАВА VII


Из окна, примыкавшего к ее столу в классе, Эльза могла видеть неопределенное серое пятно, в какое март обратил Эльдерскую балку. Вся местность казалась мокрой и взлохмаченной от оттепели. К югу, у окаймлявших речку кустов, виднелись большие, резко выделяющиеся пятна снега с промежутками бурой земли между ними. Эльза подумала, что эти пятна похожи на неровные следы от шагов какого-нибудь великана, доросшего до облаков и опьяненного безумным ветром этого мартовского дня. Она взглянула на сидевших перед ее столом детей и подумала, какой ошибкой было бы сообщить им о плодах ее воображения. Среди них нашлось бы, может быть, лишь двое или даже один, которые не уставились бы на нее с изумлением и не сообщили бы дома о том, что их учительница видит пьяных великанов, шатающихся по Эльдерской балке.

Из гущи учеников поднялась и махала в воздухе чья-то рука.

– Я не могу найти Занзибара на своей карте!

– Принеси-ка мне свою географию, – сказала Эльза.

Это был самый младший из сыновей доктора Петерсена. Он подошел к Эльзе, неся свой учебник в грязной ручонке. Эльза взяла у него книжку и посмотрела на Занзибар.

– На нем клякса, – мягко сказала она малышу, – неудивительно, что ты не можешь его найти. Возьми мою книгу и обращайся с ней поосторожней!

Занзибар, Занзибар… Одна клякса, и Занзибара больше не существовало! Прошло уже два года с тех пор, как Эльза должна была отказаться от своих мечтаний об университете и удовольствоваться лишь кратким курсом в нормальной школе, подготовлявшим к учительской дорожке. А затем инспектор училищ направил ее в школу в Эльдерской балке, поскольку ей была знакома местная жизнь. Она заглушила в себе жажду широкой деятельности и приняла место учительницы в Балке, утешая себя мыслью, что может жить дома и отдавать большую часть своего заработка Рифу. В конце концов это что-нибудь да значило – помочь Рифу завоевать себе место в другом мире, в мире, который не был Элдьдерской балкой. Некоторое время она еще боролась с собой, стараясь преодолеть гнездившуюся в ее сердце горечь. Но теперь эта горечь уже заглохла, оставив после себя лишь спокойное удивление перед тем фактом, что семья Бауэрсов навеки прикрепила себя к Эльдерской балке, сделалась ее частью, частью ее наносной почвы, ее скудной жатвы, ее жалких потуг на красоту в виде маленькой болотистой речки, невысокого холмика и терзаемой ветром кучки ив.

Занзибар… Чернильная клякса – и Занзибара не существовало!

Эльза взяла одно из ученических сочинений, стопка которых лежала перед ней на кафедре. Делла Мэгнюсон, дочь старшего сына Мэгнюсонов, Делла, доросшая уже до школьных сочинений. О, время, обозначающее свои следы то медленно, то быстро! Время, разрушающее то медленно, то быстро! Время, мягкое и равнодушное, держащее в своих руках землю! Эльза видела перед собой лишь белую бумагу. Тогда она прижала веки большим и указательным пальцами и прочла: «Земля счастлива, потому что сейчас весна, и война окончилась». Прочитав сочинение до конца, она поставила наверху страницы букву А,[1 - Буква А обозначает в американских школах высший балл (прим. ред.)] слабо улыбнувшись иронии, скрытой в отметке.

«…Потому что сейчас весна и война окончилась…», повторила про себя Эльза, глядя на растянувшееся за окном серое небо. Да, война кончилась, и Бэлис, и Джоэль Кэрью возвратились домой. Весь Сендауэр ждал их возвращения. На станции собралась толпа для встречи и чествования Бэлиса, заслужившего медаль за военные подвиги. В том же поезде возвратились на родину и другие: один из сыновей Петерсена, старший Уитни и два молодых человека из местности к югу от Гэрли. Эльза тоже ходила с Рифом на станцию и, не смешиваясь с шумной толпой, слушала хвалебные отзывы о доблестных и лихих Кэрью.

Да, Эльза должна была с горечью сознаться, что они, несомненно, были молодцами, видными, разудалыми молодцами. В каждом движении Бэлиса чувствовался герой. Джоэль прихрамывал – немного театрально, может быть, – он был также молодцом в своей авиаторской форме. Им война дала великолепный случай выдвинуться. Но Эльза не могла отвести глаз от Рифа, стоявшего рядом с ней. Он как будто спрятал одну руку в карман и мрачно смотрел прямо в лицо Бэлису Кэрью.

Зачем Бэлис Кэрью вернулся? Зачем он не погиб на войне? В то же мгновенье Эльза ужаснулась этим злым мыслям. Почти два года она думала об опасностях, которые грозили ему, о жертвах, приносимых им, о геройском безразличии, с которым он шел в бой. Неужели при взгляде на него она должна позабыть обо всем том, что думала о нем, и оставить в сердце место лишь для мелкой враждебности? И почему ее ненависть к Бэлису Кэрью заставляет ее страдать, и страдать так мучительно? Какой извращенный порыв заставляет ее сейчас думать о том, как хорошо было бы подойти к нему туда, где он стоит в свете факелов, улыбаясь в ответ на приветствия толпы, и ударить его так, чтобы его улыбка исчезла, сменившись гримасой изумления! В глубине души что-то упорно говорило ей, что ее старинные враждебные чувства к Бэлису Кэрью вовсе не пустяк. Они играют не меньшую роль в общем ходе вещей, чем столкновение армий на полях битв, в них бушует пламенный вихрь, тот вихрь, от которого рождаются новые миры, чтобы ринуться, кружась, в пространство.

О Джо Трэси эти два года она думала с гораздо меньшей страстностью. Джо не вернулся вместе с другими. Он написал ей, что не вернется еще в течение нескольких месяцев, так как небольшую часть армии еще задержали до тех пор, пока небеса не прояснятся окончательно. Но, писал он, во всяком случае он вернется, и с деньгами в кармане, и тогда Сендауэр узнает, что он вернулся лишь для того, чтобы захватить с собой молодую учительницу из школы в Эльдерской балке. А потом они оба поскачут верхом по холмам Южной Дакоты среди лунного света и будут петь всю жизнь – все дни и ночи. Бедный певец и мечтатель, Джо Трэси! Эльза всегда думала о нем с теплым чувством симпатии, думала о его пении и веселой непосредственной музыке, о его черноземной силе и милой улыбке. Но лучше ненавидеть Бэлиса Кэрью, чем любить Джо Трэси.

«… Потому, что сейчас весна, и война кончилась». Эльза взглянула на часы на своем столе. Было уже почти четыре, а ей нужно было написать опять письмо в школьное управление, чтобы напомнить о том, что ничего не было еще предпринято для ремонта протекшей крыши. Она взглянула на потолок и на образовавшееся от дождя большое серое пятно. Еще два года тому назад жизнь представлялась ей богатой возможностями, бьющей ключом, – и вот теперь она свелась для нее к смиренным письмам с просьбами распорядиться о ремонте протекающей крыши, прежде чем отставшая известка не обрушится на детские головы.

К вечеру сырость стала нестерпимой. Подняв воротник, Эльза торопливо шагала в северном направлении, к ферме Филлипсов. Она хотела по дороге домой навестить старую Сару Филлипс, но сейчас уже жалела, что не отложила своего намерения до следующего дня. Положим, ферма находилась лишь в двух шагах от дороги, и к тому же мать Эльзы просила ее принести черенки фуксий для ее оконных ящиков, которые обещала ей дать старая Сара.

Жена Джима Филлипса встретила Эльзу в дверях и, торопясь с приготовлением ужина, провела ее сразу в гостиную, где старая Сара сидела в своей неизменной качалке.

– Вас пришла проведать Эльза Бауэрс! – крикнула хозяйка с порога. – Войдите, Эльза, а я пойду стряпать.

Эльза вошла в комнату и пожала руку старушке, обернувшейся к ней и уставившейся на нее своими слепыми глазами, закрытыми теперь черными очками.

– Это Эльза, матушка Филлипс, – сказала она, но старуха обратила на нее мало внимания. Она покачала головой и произнесла тихо и таинственно:

– Отворилась дверь, и пахнуло снегом. Да, пахнуло снегом…

Она очень одряхлела за последние два или три года, Эльзе это сейчас же бросилось в глаза. Старушка потеряла ощущение действительности. Она слепо блуждала среди мира без времени и пространства, находясь в лабиринте отрывочных воспоминаний, смутных теней.

И было вполне естественно услышать от нее слова, с которыми она теперь обратилась к Эльзе, принимая ее за кого-то другого:

– У вас у самой были мальчики, Вы знаете, что это значит. Пока мои руки не онемели от ревматизма, я с утра до ночи сидела и штопала да вязала, все штопала да вязала…

Она покачивалась в своей качалке перед окном, перед своими фуксиями и геранью, и перебирала свои восьмидесятишестилетние воспоминания, бродя по ним ощупью и бессмысленно, сама – один лишь голос, хрупкий ритм, еле достигающий слуха жизни:

– … Но я слышу, как говорят об этом Нэте Брэзелле, у которого жена умирает, а он среди ночи спешит запрятать деньги. Толкуют также об этой старой дуре Фанни Ипсмиллер, расфуфыривающейся, чтобы поймать молодого Нильса… Фуфырится, фуфырится, а он хохочет ей в лицо, старой дуре. Прямо срам на весь мир, и слава Богу, что я не могу больше видеть всего этого… А Кэрью-то все те же, что и всегда были…

Ее голос соскользнул с фактов в лабиринт образов, созданных ее разрушающимся сознанием. Эльза послушала ее некоторое время, потом напомнила ей о черенках фуксии. Сара настригла их для нее, причем ножницы в ее крючковатых пальцах безошибочно находили нужные ветки.

Эльза снова вышла в сгущающиеся сумерки и среди резкого снежного вихря повернула домой, Перед ней к югу тусклые пятна кустарников обозначали берега речки. Страх перед ней охватил Эльзу, страх за себя и за свою жизнь, которая всегда была так ценна, так полна чудес. Вон там виднелся огонек в окне Лендквиста, где жила Фанни Ипсмиллер. Эльза подумала сейчас о ней с сожалением, так как Фанни действительно сделалась теперь посмешищем всей округи. Дальше, слева от дороги, виднелся огонек на ферме Брэзелла, где лежала в постели жена Нэта, умиравшая от того, что ей больше не хотелось жить на свете, Фанни Ипсмиллер и жена Нэта Брэзелла – каждая по-своему были жертвами Эльдерской балки. В самой земле здесь было что-то жестокое, что-то хищное. Она всасывала человеческую жизнь в свой мрак, в забвение… Эльза вздрогнула и плотнее закуталась в пальто.

Кто-то стоял у ворот фермы Лендквиста. Это была Фанни. Узнав Эльзу, спешившую по дороге, она окликнула ее:

– Это вы, Эльза Бауэрс? Идете домой? Снег начинается. Зайдите ко мне и согрейтесь чашечкой чаю. Я нашла узор вязанья для вашей мамы.

В теплой кухне Фанни Эльза напилась чаю и смотрела, как эта широкоплечая женщина работала, в то время как Нильс и работник сушили ноги у печки. Фанни было теперь между сорока и сорока пятью, она становилась все более жизнерадостной и все более глухой.

– Говорят, Кэрью, – рассказывал Эльзе Нильс, – опять накуролесили там, к югу от Гэрли; мне рассказывал Чет Блум, что они там кутили с цыганской ордой. Видно, цыганки не забыли своих богатых друзей, когда те уехали во Францию! Чет говорил, что они все перепились, и старый Вульф вышел из себя и хотел выгнать из дома Джоэля, который лез к его девочке Зинке. Пожалуй, не мешало бы ему вытурить и Бэлиса, да тот слишком ловок для него. Его не подловишь. У них там всю ночь на воскресенье дым шел коромыслом…

Фанни подошла и, приложив свою широкую ладонь к уху, наклонила голову к Нильсу.

– О чем это ты толкуешь, Нильс, мой мальчик? – спросила она, широко улыбаясь ему.

– Да пропади ты, старая репа! – родственно обратился Нильс к Фанни, скривив свои чувственные губы, а затем обратился к Эльзе и продолжал, как ни в чем не бывало, прерванную речь:

– Да, была переделка в субботу ночью, когда старик разъярился и хотел стрелять, если бы они не…

Фанни, улыбаясь от смущения, взглянула на Эльзу и мягко спросила:

– Что такое?

Нильс плел свою историю до тех пор, пока Эльзе не стало невтерпеж его слушать. Она отодвинула чашку и быстро распростилась, опасаясь, как бы Нильс не вздумал прикоснуться к ней своими потными руками. Когда она вышла за дверь и торопливо пошла вновь по дороге, она чувствовала подавленность, но не столько от грязных сплетен Нильса, сколько от жалкого вида Фанни Ипсмиллер, неистово влюбленной в грубого Нильса, на которого она работала и в суровую зиму, и в жгучее лето в течение двадцати лет. О ней ходили темные слухи, и она стала таким посмешищем в своих слишком ярких платьях, что и старый, и малый показывали на нее пальцами.

Еще маленький подъем по дороге, и вот показался домашний огонек. Эльза была рада, что не зашла навестить жену Нэта Брэзелла. Она думала об этом визите целую неделю, но сейчас чувствовала, что на сегодня довольно с нее Эльдерской балки. Мысль о Нильсе Лендквисте камнем ложилась на ее сердце, давила ее чем-то мертвым, холодным и тяжелым, приводила в дрожь. Завидя перед собой родной огонек, Эльза побежала с радостно забившимся сердцем, с предвкушением тепла и убежища, тепла и убежища от мрачной безнадежности Балки. Мало было людей, освободившихся от этой безнадежности, думала Эльза. Вот Клэрис Флетчер, которая едва зарабатывает себе на хлеб, простаивая долгие часы в грязной мелочной лавке в Гэрли, вот маленькая Лили, целый день гнущая спину над работой на своей ферме, завивающая волосы для танцевальных вечеров и выуживающая женихов… Вспомнила Эльза и дочерей Мэгнюсона, вышедших теперь замуж за тупых, грубых фермеров для того, чтобы впасть в еще большую бедность, чем была у них дома. Где же выход?

На дворе около амбара слышался шум. Это весело перекликались между собой в сумерках Леон и дядя Фред, смеявшиеся и обменивавшиеся шутками. Они обходили стойла, осматривая скот при теплом свете своих фонарей. Знакомый бодрящий звук тяжелых движений скотины дошел в полутьме до Эльзы, развеяв ее страхи и подняв ее душевное настроение. Вечера пятниц всегда были дома приятными вечерами. Для Эльзы в этот день кончалась ее трудовая неделя, да и Риф всегда устраивался так, чтобы пораньше вернуться в этот вечер домой из молочной Сендауэра, где он работал зимой по пять дней в неделю. После работы он до глубокой ночи сидел за своими книгами, готовясь к предстоявшим ему летом выпускным экзаменам. Какое-то безотчетное возбуждение овладело Эльзой и заставило ее быстро побежать по дорожке к дому. Она отворила дверь, и ее охватил теплый запах кухни.

– Здравствуй, мамуся! – поздоровалась она с матерью, снимая пальто и шляпу.

Мать, стоявшая за плитой, взглянула на нее и сказала:

– Поздненько ты сегодня! Должно быть, застряла у Филлипсов до темноты. Я начала было уже беспокоиться. Риф дома.

В ее голосе послышалось беспокойство.

– Риф дома? Уже? Но ничего дурного? – спросила Эльза.

– Он снова жаловался на головную боль. Я все время говорю ему, что нельзя жечь свечку с обоих концов, как он это делает, но он, разумеется, не хочет ничего и слушать…

Эльза заглянула в гостиную, где отец читал газету.

– Он лежит наверху, в своей комнате, – продолжала мать, – не нужно беспокоить его до ужина.

Через несколько минут возвратились со двора Леон и дядя Фред, и мать Эльзы стала расставлять дымящиеся кушанья на столе во внутренней комнате.

– Подымись наверх и позови Рифа, – сказала она Эльзе, – иди к столу, Стив!

Эльза взбежала по лестнице и увидела на полу крохотной верхней передней пятно света у открытой двери комнаты Рифа. Риф сидел за своим маленьким столом с книгой в руках.

– Я боялась, что ты, может быть, спишь, – сказала она, когда он поднял глаза, – не хочешь ли поужинать?

– Я чувствую себя отлично, – странным неестественным голосом ответил Риф. – У меня только моя обычная головная боль, вот и все. Но я не голоден. И я буду лучше чувствовать себя, если не поем вечером. Ступай-ка себе спокойно и ужинай. Я сойду вниз попозже.

Он снова принялся за чтение, а Эльза сошла вниз. Несмотря на отсутствие Рифа, семья оживленно провела время за ужином. Стив Бауэрс только что вычитал блестящее предсказание для следующего сезона и был необыкновенно весел. Он поддразнил Эльзу по поводу Джо Трэси и предложил сделать из Леона проповедника, если ближайшей весной урожай будет хорош. Даже дядя Фред принял участие в общем веселье и заявил, после тщательного исследования шишек на голове Леона, что этот младший представитель семьи Бауэрсов обречен провести большую часть жизни в арестантской одежде.

– У него голова преступника, – произнес он с полной серьезностью, быстро подмигнув Стиву, который сидел, улыбаясь, во главе стола, – совсем как в одной статье в городской газете. Если здесь, в Балке, произойдет какое-нибудь убийство вот в такой вечер, как сейчас, то…

Внезапно в комнате Рифа над головой раздался грохот, и вслед затем пронзительный крик, в котором трудно было узнать голос Рифа. Стив Бауэрс сорвался с места и побежал наверх. Эльза с матерью поспешили за ним. Чиркнув спичку, они увидели, что лампа, вдребезги разбитая, лежит на полу, а керосин разлился по лоскутному ковру. Риф лежал на кровати лицом вниз, весь вытянувшись и судорожно перебирая пальцами свое ватное стеганое одеяло. Покуда Стив побежал за доктором Олсоном, Эльза с матерью раздели Рифа, опустили его ноги в горячую горчичную ванну, потом, как можно осторожнее уложили его в постель. Риф не возражал и не сопротивлялся. Он был в полном изнеможении и, весь дрожа, лежал в постели, ничего не говоря, с закрытыми глазами и, по-видимому, не сознавая, что около него кто-то есть.

В ожидании доктора мать сидела на стуле Рифа, плача в передник, а Эльза стояла неподвижно в изголовье кровати. Она была в отчаянии. Уродливо сложившаяся жизнь представлялась ей сейчас еще более уродливой, и в душе было полное опустошение. Где искать спасения и убежища от ужаса Эльдерской балки? Она вспоминала свои романтические мечты о Джо Трэси, вспоминала, как она облекала его в блестящие краски своей фантазии. Теперь она тосковала о нем в своем пустом, одиноком и скудном мире. Она вспоминала о том теплом и светлом чувстве удовлетворения, которое владело всеми за ужином, о добродушных шутках отца, о грубом юморе дяди Фреда, о своих планах заняться приготовлением ячменного сахара сейчас же после мытья посуды; Риф должен был сойти вниз и помочь ей с сахаром… Она называла свои мечты спасением, убежищем! А сейчас где все это? Полузакрытыми глазами она уставилась в окно над столом Рифа, как будто ожидая найти лучи какого-нибудь света среди темноты.

К ее удивлению, в ее сознании вдруг всплыл образ Бэлиса Кэрью. Мысль о нем вызвала в ней горячий гнев. Она придавала ей силы и вызывающую, здоровую бодрость, освобождая ее от страха перед Балкой и обновляя жажду свободной, яркой жизни. Она представляла себе Бэлиса таким, каким он был в последний раз, в тот вечер, когда с надменной улыбкой в глазах стоял в свете факелов среди приветствовавшей его толпы. Сейчас, стоя у постели брата, Эльза в первый раз в жизни поняла, что ее внутренняя вражда к Бэлису Кэрью была движущей силой в ее жизни, настоящим пульсом ее существа. Думая о нем, она могла сделать что угодно и стать чем угодно! Она прижала руки к шее, к щекам. Глаза ее наполнились слезами, слезами мощной, опаляющей жизни. Она быстро повернулась и сошла вниз, оставив мать наблюдать за Рифом, и вместе с Леоном принялась убирать со стола и мыть посуду. А в уголке кухни около очага сидел дядя Фред, тихо покачивая головой. Он бормотал что-то, вздыхая, и его тонкий, высокий голос грустно сливался со стонами ветра среди тополей.




ГЛАВА VIII


Снова наступил апрель, и темные тучи, проливаясь дождем, бродили по нависшему небу. Речонка в Балке шумно разливалась, и каждый день на мокрые, обнаженные поля садились большие стаи птиц, налетавшие словно внезапный порыв ветра и снова взметавшиеся кверху на своем пути к северу. Во время ранней грозы, которую дядя Фред объявил благоприятным признаком будущего урожая, молния ударила в норвежскую лютеранскую церковь в скандинавской колонии к востоку от Стендауэра и сожгла ее дотла.

Рифу около месяца пришлось оставаться в постели и забыть о своих книгах до тех пор, пока не восстановятся его истрепанные нервы. Эльза удивлялась терпению, которое Риф проявлял, лежа в кровати и целыми днями смотря в окно. Глаза Рифа, даже при таком слабом его состоянии, ни на секунду не покидало выражение решимости. Несмотря на изнеможение, он все-таки думал держать летом экзамен. Апрельский воздух позволял ему теперь пройтись. Риф уже два раза мог добраться даже до Флетчеров, где провел два вечера в беседе с Клэрис, вернувшейся из Гэрди домой, чтобы помочь в весенних посадках.

В последнюю апрельскую пятницу, в конце дня, когда Эльза распустила ребятишек и их веселый гомон уже затих вдали, в Эльдерскую школу вдруг явился Бэлис Кэрью. Он остановился, заполнив собою всю дверь, и со своей несносной улыбкой стал смотреть на Эльзу, работавшую за столом.

– Вы испортите глаза, если будете работать при таком свете, Эльза Бауэрс! – сказал он. – Разве вы не знаете, как поздно сейчас? Уже около пяти часов.

Эльза взглянула на него, презрительно наморщив нос. Ее глаза загорелись странным вызовом. Бэлис должен был сознавать, каким высоким, стройным и изящным казался он в рамке двери, на фоне мягкого апрельского неба за его спиной.

– Кто-нибудь да должен же делать дело в Эльдерской балке, Бэлис Кэрью! – сухо ответила Эльза.

– Я поспорил бы с вами по этому поводу, если бы был в настроении спорить, – продолжал он. – Я только не понимаю, как это вы можете сидеть здесь, когда могли бы…

– Что тут худого? – прервала она его. – Мне так нравится.

Гордость заставляла ее лгать при разговорах с Бэлисом Кэрью. Много времени тому назад он спросил, сколько ей лет. Он подшучивал тогда над ней. Подшучивал он и теперь.

– Вовсе вам это не нравится, Эльза Бауэрс. Не скажете же вы, что вас прельщает здесь запах мела, чернил, пыли, старых калош и затхлых обеденных судков?

Был когда-то день, когда Бэлис Кэрью сидел в гостиной Бауэрсов, уставившись на разодранную бумагу на потолке. Раз приходится жить в Эльдерской балке, то или миришься с разодранной бумагой и затхлыми кухонными судками, или же бунтуешь против них. То и другое приводит к одному, но не замечать их невозможно.

– На обратном пути, – уклончиво сказала Эльза, – я хочу занести несколько апельсинов миссис Брэзелл.

Снова засмеявшись, Бэлис ответил на это:

– Понимаю. Вы предпочитаете сидеть здесь, чем встретиться с собаками Нэта, а? Ну, отлично, пойдемте. Я проведу вас мимо собак, да и мимо самого Нэта, коли уж на то пошло. Пойдемте, я жду вас.

Она встала из-за стола и надела шляпу и пальто. К чувству облегчения, что ей не одной придется идти к жене Нэта Брэзелла, примешивалась досада на то, что ее спутником будет Бэлис Кэрью. Весь день она со страхом думала о своем визите, но ей приятнее было бы хоть двадцать раз встретиться лицом к лицу с Нэтом Брэзеллом и его собаками, чем чувствовать себя чем-нибудь обязанной Бэлису.

Она задержалась на ступеньках школы, глядя вниз на Бэлиса, который стоял между двумя принадлежавшими Кэрью лошадьми.

– Я начинаю приучать Флету к седлу, – сказал он Эльзе, похлопывая по изогнутой шее меньшей лошади.

Лошадь была прекрасна – стройная, гладкая, с тонкими ногами и глубокими живыми глазами. Скакать на ней, наверное, было все равно, что нестись на крыльях ветра. В конюшне Бауэрсов никогда не бывало таких лошадей. Эльза подождала, пока Бэлис отвязывал коней и выводил их за ворота. Затем она присоединилась к нему, и оба двинулись по дороге к ферме Брэзелла.

Обернувшись на коней, Эльза прищурила глаза, вспомнив далекое прошлое.

– Я часто удивлялась, почему вы, по-видимому, так много занимаетесь своими лошадьми? – процедила она сквозь зубы.

Она почувствовала на себе насмешливый взгляд Бэлиса.

– По-видимому? Почему же, хорошая лошадь… – начал он и запнулся. – Почему вы спросили об этом?

Эльза не могла удержаться от презрительного смеха.

– О, я просто вспомнила тот образец верховой езды, который вы показали мне несколько лет тому назад. Я никогда до конца не забывала об этом и… никогда полностью не прощала.

Его смех обжег ее.

– Я также не забыл этого, – сказал он. – Когда в тот день вы скрылись из виду, я соскочил, поцеловал лошадку и скормил ей три яблока. Она простила меня!

Эльза мрачно смотрела вперед на черные, как сажа, кусты, обозначавшие в сумерках Балку. Собаки Нэта уже подняли кутерьму, зловеще лая в серой пустоте. Эльза не проронила почти ни слова, пока они не достигли грубо сколоченных ворот фермы. В доме лежала умирающая женщина. Эльза мрачно подумала об этом и хотела произнести это вслух, как вдруг сам Нэт Брэзелл вышел из дому.

– Добрый день, Нэт! – поздоровался с ним Бэлис, привязывая лошадь у ворот и направляясь вместе с Эльзой по дорожке к дому. Нэт покосился на них, склонив голову на сторону, с таким видом, как будто он только слушает, а не смотрит. На его примятых волосах сидела набекрень старая шапка, а шея была обмотана красным шерстяным платком. Он засунул руки в карманы и деловито сплюнул, а затем сказал:

– Приехали посмотреть на мою старуху? Так ведь? – произнес он с грубым смехом. – Ну, ладно, а только немного и осталось, на что смотреть…

Продолжая бормотать что-то, он ушел за угол дома, предоставив посетителям войти самим.

Впрочем, когда они подошли к двери, им открыла какая-то девушка, которой Эльза еще никогда не видела. Мягким голосом, с легким иностранным акцентом, она попросила их войти. В кухне находилась еще одна незнакомка, но помоложе, девочка лет десяти или двенадцати, Эльза посмотрела на старшую. Она отличалась от всех, кого когда-либо видела Эльза. Цвет ее лица был необыкновенным: ее кожа отливала оттенком темного меда. Черные густые волосы свешивались вперед через плечи двумя распущенными косами, что придавало девушке почти детский вид, противоречивший ее вполне развитой фигуре. Эльзу поразили щеки и рот девушки, похожие на небрежные мазки кармина на правильном овале ее лица.

Девушка обратила мало внимания на Эльзу, но зато при взгляде на Бэлиса ее темные глаза широко раскрылись и затем слегка прищурились, точно хотели спрятать свой блеск за ресницами. Она откровенно улыбнулась, не скрывая своего знакомства с Бэлисом.

– А, мое почтенье! Кого я здесь вижу! – воскликнул Бэлис, протягивая одну руку старшей, а другую младшей девице, которая робко приблизилась и сделала легкий книксен.

– Эльза, это – Зинка Вульф, – продолжал он, указывая на старшую, – а это маленькая Мария, Девочка, это учительница, мисс Бауэрс. Но что вы здесь делаете?

– Я прихожу помогать мистеру Брэззелу, – ответила Зинка, вскидывая на Бэлиса свои тяжелые веки, – а Мария пришла сегодня со мной. Вы приехали навестить миссис Брэзелл?

Изящным жестом она указала, как пройти в комнату больной. Кивнув Бэлису, Эльза погрузилась в полумрак внутренних комнат. Везде были вновь чистота и порядок, исчезнувшие с тех пор, как жена Нэта слегла.

В сумеречном свете, лившемся из квадратного окна, Эльза увидела бледную улыбку благодарности, которой приветствовала посетительницу больная.

– Вы застали меня в живых, – произнесла миссис Брэзелл, с трудом переводя дыхание, которое как-то слишком громко отдавалось в комнате, где она лежала, – ну, вот и я живу на зло им. Живу, потому что не хочу умирать. Не хочу!

Эльза пожала исхудалую руку больной, свесившуюся через край постели, и села на стул у кровати.

– Я знаю, что они там говорят, – продолжала больная, – знаю, что все они там говорят. Они говорят, что лучше бы я померла, чем валялась вот так. Я знаю. Охают надо мной, а сами хотят, чтобы я умерла – и дело с концом… Так уж ведется на свете. Покуда ты нужна кому-нибудь – ладно, а не нужна – вон! Но я еще продержусь…

Эльза придумывала, что бы сказать утешительного, что придало бы смысл коротким минутам ее визита, но больная все продолжала говорить, горячо, страстно, возмущенно, сжимая пальцами руку Эльзы, с цепким желанием жить. Но она быстро исчерпала свои вернувшиеся на миг силы, внезапно смолкла, и из глаз ее полились слезы. Эльза молча наклонилась над ней и погладила ей руку. Когда больная снова заговорила, ее голос звучал уже надломленно и покорно:

– Ах, что толку! Этот доктор Олсон… вчера он снова был у меня. И та же самая история: если мне сделать операцию, я выживу. Но только это болтовня. Ехать в город, ложиться в больницу, на месяц, пожалуй. А кто заплатит за это, желала бы я знать? Да и что за смысл? С ним, каков он есть, и жить-то не хочется, право. Он совсем взбесился, когда Олсон сказал, что пошлет эту цыганку Зинку прибирать за меня в доме. Я никчемная, не гожусь больше. Иногда вот лежу я здесь и слушаю, как каплет с крыши, ну и рассуждаю сама с собою: вот весна на дворе, и я как будто чувствую, что хоть капельку да прибавляется и во мне самой жизни. Славно было бы снова побывать в поле. А потом что? Новая зима быстро приходит для таких людей, как я. Я не хочу видеть новой зимы. Состарилась я…

Эльза не засиделась. Она передала больной апельсины, а затем, пообещав как можно скорее навестить ее снова, вышла из комнаты так же тихо, как и вошла в нее.

В кухне Бэлис дразнил младшую девочку. Он держал перед ней сжатые кулаки, и Мария должна была отгадать, в каком из них монета. Но Эльза со смутным любопытством принялась наблюдать за другой девушкой, приготовлявшей теперь ужин. На лице Зинки ничего не отражалось теперь, кроме услужливости, но Эльза почувствовала необыкновенное волнение от ее взгляда. Ей приходилось встречать в Сендауэре и Гэрли кое-кого из цыган. Мужчины правили тощими лошадьми, женщины постарше носили во все времена года большие платки на голове, а молоденькие девушки ходили простоволосыми даже в самую холодную погоду. Но они были живописны в своей нищете и любили плясать, пить и петь дикие песни своей юности, которым они научились в другой стране. В своей местности, где процветали сплетни, Эльза наслушалась рассказов о том, как молодые люди из Гэрли и Сендауэра проводили субботние вечера в цыганском таборе. Когда она как-то спросила об этом Рифа, он совершенно открыто рассказал ей об этих кутежах. Упоминали о них, правда, сдержанно, отец и дядя Фред, рассуждая за столом о Питере Кэрью. Правду говорил и Нильс Лендквист в тот вечер, когда сушил при ней ноги у печки, а она поспешила убежать, чтобы не слышать этой правды!

Она быстро вышла из дому, предоставив Бэлису следовать за ней и оглянувшись лишь тогда, когда была уже на дороге. Цыганки стояли в дверях и махали руками, причем на губах Зинки, старшей из них, играла странная, задумчивая улыбка.

Идя по дороге, направлявшейся вдоль Балки к западу, Эльза чувствовала, как ее сердце трепетало от разных ощущений. Но что ей за дело до поступков Кэрью? Прилив раздражения волновал ей кровь, и она не могла ни говорить, ни слушать Бэлиса. Вдруг он остановил лошадей и ударил концами поводьев по кожаной перчатке.

– Эльза, – сказал он, – почему, черт возьми, вы не велите мне вернуться туда, где мне место, и оставить вас в покое?

Щеки Эльзы вспыхнули.

– Потому что мне нет никакого дела до ваших поступков, Бэлис Кэрью! – отрезала она.

– Да, но мне-то есть дело, – быстро возразил он, – я знаю, о чем вы думаете, и если вы не хотите сказать это мне, я сам скажу вам. Это по поводу этой девчонки, Зинки.

Эльза хотела ответить, что и слушать не желает ничего про Зинку, но он продолжал прежде, чем она могла что-либо сказать:

– Дело в том, Эльза, что, по вашему убеждению, я принадлежу к довольно дурной компании.

Она чувствовала, что он в упор смотрит на нее.

– Если бы я знал, что она сегодня там, я не пошел бы туда с вами, – продолжал он. – Мне кажется, я достаточный трус, чтобы избегать неприятностей, когда это возможно. Но я пошел, и она была там, и я не намерен увиливать.

Гнев Эльзы внезапно вспыхнул еще больше, и она ответила:

– Я не желаю знать об этом больше, чем я знаю. Вы не обязаны отвечать мне за ваши…

– Да я и не собираюсь держать перед вами ответ, по крайней мере сейчас, – прервал он ее. – Все, что вы слышали, все это правда, и даже еще больше, пожалуй. Но что ж из этого? Девочка здоровая… она чистенькая… и премиленькая. Ни один мужчина не станет требовать большего от девицы такого сорта.

Она растерялась перед его бессердечной аргументацией и, сурово выпрямившись, шла вперед. Наконец, среди хаоса своих мыслей, она нашла подходящие слова.

– Вы говорите, как истинный Кэрью! – с горечью выкрикнула она, и в этот миг ее охватило странное желание ударить его улыбающееся лицо.

Но ярость обессилила ее. Она быстро повернула и пошла по дороге, почти не сознавая, что Бэлис, ускорив шаги, шел вслед за ней. Когда возле нее снова раздался его голос, это был голос какого-то совершенно чуждого ей человека, звучавший словно издалека и смутно проникавший в ее сознание:

– Да, я Кэрью! Вы считаете их дурными людьми. Не будем сейчас спорить об этом. Я приехал не для того, чтобы говорить о Кэрью. Больше того, я наврал вам, когда сказал, что выехал для того, чтобы приучить Флету к седлу. Нет, я явился затем, чтобы сказать вам, что я снова уезжаю, что я даже не возвращался бы сюда, если бы не было здесь вас. Я не хочу воевать с вами, – а ведь мы только и делали, что воевали, – но я предпочел бы воевать с вами, чем любить какую-нибудь другую женщину. Я сам не знал об этом, пока не расстался с вами, пока в моей памяти не стерлось все, кроме вот этой голубой жилки на вашей щеке… Все это должно дико звучать для вас. Но это правда. Чтобы сказать вам это, я и выехал сегодня из дому. Я выбрал худое время, но я должен был высказаться, а у меня не оставалось другого времени.

Изумление и растерянность охватили Эльзу. Бэлис Кэрью был скромен до самоунижения. Смирение было и в его голосе, и в темном задумчивом взгляде, который он обращал на нее и который она чувствовала на себе, хотя и не смела поднять глаза из боязни разразиться истерическими слезами.

– Я даже не прошу сказать что-либо в ответ на мои слова, – продолжал он, – я завтра уезжаю, чтобы подготовиться за лето к одной специальной работе моего учебного курса. Я уезжаю, чтобы подтянуться в занятиях. Но я вернусь домой осенью и на Рождество навещу вас.

Еще раз перед Эльзой встало покорное, прекрасное своей животной красотой лицо Зинки, запечатлевшееся в ее памяти словно какая-нибудь редкая гравюра. С краской гнева Эльза быстро обернулась к Бэлису. Бэлис собирался осенью домой, а на Рождество… к ней! Какой набитой дурой она была, делая себя смешной в его глазах! Она сдержала в себе готовые вырваться слова, потом выпрямилась, успокоилась и медленно пошла вперед. Рядом с ней шел Бэлис, молча, с глазами, впущенными на дорогу.

Когда она подошли к воротам Бауэрсов, Эльза уже вполне овладела собой. Ее гнев был немножко безрассуден и слишком обнажал ее перед ним. Она взглянула на Бэлиса и даже смело улыбнулась ему.

– До свидания, – сказала она ему легким тоном, – а мне нравится воевать с вами, Бэлис Кэрью!

Он ничего не ответил. Взяв за повод Флету, он притянул лошадь к себе, похлопывая ее по лоснящемуся боку. Потом взглянул на Эльзу и улыбнулся ей, но без всякого вызова. Никогда еще Эльза не видела в его взгляде такой робости!

– Можете вы мне сделать маленькое одолжение, Эльза? – медленно произнес он. – Мне хотелось бы, чтобы вы взяли к себе Флету и катались на ней летом, пока меня здесь не будет. Вы не можете представить себе, как мне этого хочется!

Эльза покраснела и прикусила губу.

Делла Мэгнюсон пела в школе такую норвежскую песенку:
		Золотого коня и седла золотого



		От тебя мне не нужно совсем!



		Ты своей подари их принцессе прекрасной,



		А меня отпусти ты ни с чем!








Эльза старалась улыбнуться. Ее сердце билось невыносимо. Она схватилась рукой за горло, в котором почувствовала внезапную боль. Потом, не в силах произнести ни слова, она покачала головой, резко повернулась и убежала по дорожке к дому.




ГЛАВА IX


Год выдался урожайный. Около изгородей и вдоль речки в изобилии зрели дикие плоды. Сочная зелень нив сменилась пышным золотом, тяжело колыхавшимся по ветру и, наконец, упавшим под руками жнецов. Крики диких уток наполняли по вечерам Балку, и заросли темной осоки крепко выстроились против натиска следующей зимы. В конце октября умерла жена Нэта Брэзелла, и мать Эльзы вместе с Фанни Ипсмиллер и женой доктора Олсона отправились в ее дом, чтобы, по выражению Фанни, «обрядить честную душу». Под тоскливым дождем процессия, состоявшая лишь из нескольких тележек, тихо выехала из Эльдерской балки и направилась к кладбищу на восток от Сендауэра. Когда последняя повозка исчезла за холмом, обозначавшим северную границу Балки, показалось солнце и приветливо осветило всю местность. С этого дня при появлении Нэта Брэзелла мужчины избегали его, а женщины толковали о Нем со страхом, но без всякого снисхождения.

Дни переходили в сумерки, тихо, безразлично и бесстрастно, представляясь Эльзе длинной ползущей водной струей или же полосой тумана. Письма от Джо Трэси производили на нее какое-то теплое, расслабляющее впечатление. Она боялась его возвращения, но вместе с тем среди своего скучного одиночества все-таки мечтала о нем, о его присутствии рядом с ней, о его безмятежной веселости. А в следующий миг все ее существо восставало против его возвращения, против подчинения его обаянию, против отказа от затаенных тонких предчувствий и надежд своего одиночества. Ее охватывал старый страх забвения, забвения обыденщины, забвения Эльдерской балки – всех эльдерских балок в мире!

За несколько дней перед Днем Благодарения Эльза получила письмо от Бэлиса Кэрью, первое в жизни письмо от него. Он не мог вернуться домой, как рассчитывал. К нему в город приедет навестить его тетя Хилдред. Все же он приехал бы на Рождество, но только в том случае, если она, Эльза, напишет ему о своем желании видеть его. Бэлис Кэрью дошел до того, что просил ее разрешения, чтобы показаться на ее горизонте. И это – один из самоуверенных Кэрью, протягивавших руку и бравших все, что им нравилось! Она не написала ответа, не могла написать. В этом она видела что-то унизительное для себя. Точно так же и от Бэлиса она не получила письма к Рождеству, но он прислал ей книгу стихов, в которой отметил маленькое стихотворение Джемса Стивенса:
		…сказало



		Мне сердце, враг мой, горький и жестокий:



		Когда-нибудь, когда все это минет…








Прочитав эти строки, она захлопнула книгу и больше не заглянула в нее.

На Рождество она получила записку от Хилдред Кэрью, приглашавшей ее к себе на следующий день.

«Только дайте ответ, что вы будете, и я пошлю за вами слугу с экипажем. Нам надо потолковать кое о чем», – писала она.

Эльза поехала… Снова перед ней вырос белый дом с ярко-зеленой крышей, с террасой перед ним, с изгородью из ельника и с двумя рядами уже подросших теперь вязов, покачивавших своими голыми ветвями на резком зимнем ветру. Вот и большой медный молоток в виде головы монаха. Каким густым эхом отдавался его удар внутри дома, когда Эльза, прижимая под мышкой коробку с шерстяными чулками, ждала, пока ей откроют дверь!.. Она даже засмеялась сейчас, до такой степени живо было в ней это воспоминание. Но вот изнутри послышались быстрые шаги, и через мгновение Эльза стояла лицом к лицу с мисс Хилдред.

– Пожалуйста, пожалуйста, моя дорогая, я поджидаю вас.

Эльза сгорала от любопытства, а мисс Хилдред, усевшись в кресло, начала говорить, и маленькие огоньки так и бегали в ее глазах. Эльза слушала, точно во сне, сидя в этой похожей на сон гостиной с камином, с большими удобными креслами и с этой Хилдред Кэрью, прихлебывающей сейчас из чашки чай и казавшейся также частицей старинной обстановки, степенной и прочной. Хилдред спросила о Рифе и о том, как ему пришлась по душе его новая деятельность в качестве молодого образованного юриста, которому открывалась широкая карьера, благодаря тому, что он был помощником у старого Тома Дьюинга, адвоката в Гэрли.

– У него отличные связи, – говорила мисс Хилдред, – У нас были дела с Дьюингом. Прекрасный адвокат, если захочет, и лучше, чем кто-либо, способный выдвинуть молодого человека. Я уверена, что удачный год или два, и ваш брат достигнет хорошего положения. У него есть жилка – Бэлис всегда говорил. А что касается Бэлиса, то нам никогда не сделать из него доктора. У него не лежит к этому душа, а раз у молодого человека душа не лежит, так это только потеря времени. Но винить в этом нужно его отца.

Минутку она помолчала, измеряя Эльзу своими острыми глазами, как она делала это все время за своей чашкой чая. Затем она откинулась в кресло и заговорила резко и отрывисто:

– Вы знаете, конечно, моя милая, что Бэлис влюблен в вас…

В ее тоне не было вопроса. Мисс Хилдред констатировала факт просто и без обиняков. Эльза почувствовала, что ей незачем даже отвечать.

– Я все присматривалась к вам, – быстро продолжала мисс Хилдред, – и должна признаться, что у Бэлиса губа не дура. У него глаза Кэрью. Я до сих пор еще не замечала как следует, насколько вы похорошели. У вас сформировалась фигура, а цвет лица прямо удивительный, и я никогда бы не заметила этой маленькой голубой жилки на вашей правой щеке, если бы Бэлис не рассказал мне о ней. Она, действительно, прелестна!

Эльза вспыхнула.

– Не смущайтесь, дорогая, – проговорила своим безразличным тоном мисс Хилдред, – я люблю говорить правду в лицо. – При этом она остановилась и глубоко вздохнула. – Вы понимаете, конечно, что вы и Бэлис Кэрью выросли в двух совершенно различных мирах.

Эльза сделала попытку заговорить, но мисс Хилдред, быстро подняв руку, помешала ей в этом и продолжала:

– Я думаю, будет проще всего, если вы дадите мне высказать все, что я хочу сказать… Да, два совершенно различных мира, с совершенно разными взглядами на вещи. Бэлис старается теперь смотреть на них вашими глазами. Он поставил крест на своих шалостях – он считает, что устал от них и хочет остепениться. А надо вам заметить, моя дорогая, что Кэрью остепеняются лишь тогда, когда они делаются слишком стары для того, чтобы двигаться без посторонней помощи. Женщины Кэрью всегда брали на себя бремя спасать семью от разорения, когда оно казалось неминуемым. Когда уже больше ничего не оставалось делать, женщины брали всю ответственность на себя и направлялись со своими мужьями в такие места, где те могли бы начать строить свою жизнь сначала. Прелестные создания – многие из них такие же красивые, как вы, – выходили замуж за Кэрью и опомнились лишь тогда, когда было уже слишком поздно. Я не желаю вам такой судьбы.

И я говорю вам прямо: если вы интересуетесь Бэлисом Кэрью, то это значит, что вы интересуетесь человеком, который все возьмет от вас, а сам будет безумствовать везде и всюду, когда только представится возможность. То, что я говорю вам это, едва ли избавит вас от поздних сожалений, но хотя бы подготовит вас, чтобы впоследствии вы не могли упрекать никого, кроме самой себя. Одним словом, моя дорогая, знайте, что выйти замуж за Бэлиса будет с вашей стороны чистой глупостью, но раз вы решились на это, то по крайней мере я буду знать, что вы делаете это с открытыми глазами. Вот об этом-то я и хотела переговорить с вами, Эльза.

Эльза едва была в силах выносить дольше холодную самоуверенность этой женщины и с трудом справилась со своим голосом, когда, наконец, ей удалось возразить:

– Но у меня и в мыслях нет выходить замуж за Бэлиса Кэрью, мисс Хилдред!

Эльзу обдало холодом, когда она встретила улыбку мисс Хилдред и услышала слова:

– А мне думается, что вы все-таки выйдете за него замуж.

Все, что нравилось Эльзе кругом, вдруг отпало от этой женщины, и она как будто оказалась вдруг безобразной, костлявой колдуньей-людоедкой, живущей в волшебном доме, куда она выпрыгнула когда-то из-под переплета старой книжки со сказками. Но столь же внезапно Эльза вспомнила, что Хилдред была в конце концов лишь одной из Кэрью, с наглыми приемами всех Кэрью, обладавших полной уверенностью в том, что чего ни пожелай они, то к ним сейчас же и свалится. Все это лишь новое подтверждение их крайней самоуверенности, думала Эльза, ведя немую борьбу с мисс Хилдред, наблюдавшей за ней из глубины своего кресла. Эльзе хотелось говорить, хотелось сказать этой особе: что бы там ни делали Кэрью в своем собственном мире, она, Эльза, в безопасности – в своем. Ей хотелось объявить, что она ненавидела их всех с самого начала и будет ненавидеть, пока хоть один останется на земле. Но гнев не давал ей произнести ни слова. Да и что можно сказать такой женщине, как Хилдред Кэрью? Так ведь бывало при всяком визите к Кэрью. Вам приходится слушать их, чувствовать, как вспыхивают ваши щеки при всякой попытке вставить слово, а затем оставаться сидеть спокойно, убрав ноги под стул.

В безмерном смущении Эльза приняла вторую чашку из рук мисс Хилдред.

– А теперь, моя милая, выпейте-ка еще чайку перед отъездом. Я вижу, что расстроила вас. Не будем больше толковать об этом, – сказала мисс Хилдред.

– Эльза была рада, когда мисс Хилдред заговорила о других вещах – о планах расширения дома Кэрью в ближайшее лето, о брате Бэлиса Джоэле, изучавшем архитектуру в Чикагском университете, о жизни Ады в колледже и о ближайшей поездке Флоренс в город за летними платьями. Но как ни старалась Эльза, она не могла изгнать из памяти звука слов мисс Хилдред: «А мне думается, что вы все-таки выйдете за него замуж». И еще много раз приходилось ей изгонять из головы и другую мысль, мысль о жизни Бэлиса Кэрью и об ее собственной жизни, о двух жизнях, которые встретились и сплелись вместе, точно две тропинки, – одна, вышедшая из заросшей камышами пустоты Эльдерской балки, другая – из богатых надменных полей Кэрью.

И эти тропинки бежали вместе под ветром, под сменой времен года, под крыльями времени.




ГЛАВА X


Вечерняя мгла ложилась на луга, точно смутное волшебное покрывало, окутавшее призрачным дыханием землю. На севере аметистовая полоса спускалась в тень сапфирового и зеленого горизонта, а над потемневшей Эльдерской балкой дышал легчайшими розовыми и фиолетовыми оттенками туман. Последний сноп солнечных лучей упал на западе среди болотистых лугов, и стоячие воды зажглись пламенем. Далекая и холодная, как замерзший цветок, на спокойных пажитях неба засверкала с наступлением сумерек вечерняя звезда.

Наконец возвратился и Джо Трэси. Он пришел несколько дней тому назад, как-то вечером в конце июня, Мать Эльзы уговорила его пожить у них с недельку, прежде чем вернуться на родину в Южную Дакоту.

– Ваше ранчо ждало вас целых три года, – сказала она ему, – так пусть подождет еще несколько дней.

Но Джо Трэси и не нужно было уговаривать.

После ужина, как и в другие теплые вечера, они уселись на заднем крыльце дома Бауэрсов, – Эльза, Риф, Леон, Джо и дядя Фред, скрывавшийся в сумраке маленьких кустов, росших слева от крыльца. Он сидел на корточках, раскачиваясь своим худым телом взад и вперед и тихо бормоча сам с собой. Воцарилось молчание. В первые вечера после возвращения Джо было столько материала для разговоров, столько захватывающих вопросов и живых ответов, столько рассказов о жизни Джо во Франции, что они немножко устали от всего этого и были счастливы посидеть часок молча.

В доме еще не зажигали света. Эльза слышала, как мать работает на кухне, сбивая кусок масла, а потом прибирая в полутьме и напрягая, конечно, глаза по долгой привычке к экономии керосина. Эльза думала о том, как дневной свет всегда проникает в дома и умирает в них по вечерам в скудном одиночестве. День никогда не умирает вне дома, он только исчезает, и чувствуешь ясно, куда он исчезает. А смерть сумерек в доме… при мысли об этом невольно вздрагиваешь!

Немногие доносившиеся звуки только оттеняли тишину; заглушенный лай собак, какой-то нереальный и тоскливый среди тоскливых просторов; воркование голубей Леона на чердаке риги, уютное, знакомое, жалобное; деловитое, сухое верещание сверчков в закоулках, и над всем этим пронзительное кваканье лягушек, эта упорная, бесконечная нота торжества и отчаяния бредя шей во сне земли.

Стив Бауэрс находился где-то в сараях, хотя все вечерние работы были окончены. Эльза много думала об отце в эти дни начала лета. Его не тянуло сидеть здесь и любоваться голубоватыми обволакивающими волнами сумерек. Жизнь догнала, обогнала его, и он стал человеком вечно на бегу; он все бежал и бежал с запорошенными глазами, стараясь не отстать от жизни. Он превратился в угрюмого, вечно спешащего куда-то человека, не находящего в душе покоя, и в его глазах уже не было больше спокойствия и искреннего смеха.

Леон сидел на табуретке для доения и строгал щепку; Эльза узнавала в нем прежний характер отца, то легкое бодрое настроение духа, которым отличался когда-то Стив Бауэрс. Леону было теперь без малого двадцать лет, но он не учился в сендауэрской агрономической школе, как это делали в свое время Гек Лови и Джорджи Олсон. Он начал уже забывать об этом огорчении и даже, пожалуй, совсем забыл о нем, вероятно, потому, что родился в этой суровой местности, которую обвевали ветры и до самого сердца земли промывали дожди. Леон, к счастью, никогда не узнает тоскливого раздумья над прошлым, мучительной жажды будущего, этого постоянного голода души, стремящейся к тому, что навсегда потеряно, и что, быть может, никогда не удастся найти.

Зато Риф не забывал, Дела шли у него все лучше и лучше, но на него нападали мрачные сомнения, и по вечерам, вот как сейчас, он любил сидеть в полном молчании, Эльза слышала, как он кричал во сне прошлой ночью, так как ему снова мерещилось, будто он под отчаянным ветром взбирается на ветряную мельницу и просовывает руку в крутящиеся крылья. Но Эльза понимала, что Риф – отрезанный ломоть. Ну да, ведь можно отделиться, когда душа прикована к одной из ярких белых звезд, а не схоронена в этой измученной ветрами земле.

Янтарь погас на западе во мгле полей, и с уходом тепла земля накинула на себя прозрачную синюю мантию. Загорелись звезды, белые и живые, светя так близко из необъятной глубины тьмы. С северо-востока, заглушенный расстоянием, донесся меланхолически упорный свист пассажирского поезда, подходившего к Гэрли. Невольно все обернулись и посмотрели туда, где, точно насекомое со светящимися члениками, полз вдоль степи поезд.

– В этом поезде возвращается домой Бэй Кэрью, – громко сказал Леон.

Эльзу охватило внезапное беспокойство и раздражение против всего кругом и, главным образом, против самой себя, Она уже вчера узнала о возвращении Бэлиса Кэрью: Джоэль и его сестра Ада приезжали в своем недавно купленном автомобиле и сообщили Эльзе эту новость, У них завтра вечером должны состояться танцы в сарае, и они спросили, не пожелает ли Эльза приехать к ним вместе с Леоном? А Рифа они предполагали встретить в городе и попросить его привезти Клэрис Флетчер. Будет веселье без конца, особенно ввиду возвращения домой Бэлиса. Ада улыбалась, как котенок.

Дядя Фред привстал и вышел из сумрака сиреневого куста. Его угловатую фигуру можно было принять за огромного сверчка, вдруг выскочившего из глубины земли, Эльза смотрела ему вслед, когда он направился к сараю. На полпути он остановился на минутку, подпирая руками свою сутулую спину, и посмотрел на небо. Рядом с его согбенной узловатой фигурой, черневшей на фоне зари, выделялся причудливый силуэт старого сливового дерева, наклонившегося к востоку и как будто собиравшегося обратиться в безумное бегство на своих скрюченных, жестикулирующих и почти безлистных ветвях. Эльза смотрела на дерево и на дядю Фреда, в эту минуту они казались ей совершенно одинаковыми.

По дороге из Сендауэра катил к югу автомобиль, и уже слышалось заглушенное жужжание его мотора. Сердце Эльзы забилось безотчетным волнением. Она почувствовала, что больше не в силах сидеть здесь в этом невыносимом молчании. Поэтому она обрадовалась, когда Джо Трэси вдруг встал, потянулся, подняв руки над головой, и предложил всем до ухода в дом прогуляться по тополевой роще. Он взял гитару, слегка побренчал на струнах и медленно направился в тень рощи.

Эльза шла рядом с ним, чувствуя около себя теплоту его крепкого, грубого тела, слушая его мягкий голос, полный удивительной спокойной силы, проникавшей помимо слуха прямо в ее кровь, в ее нетронутые, дремлющие чувства.
		Люди в Аризоне – злобные сычи,



		Путь тебе укажет лишь звезда в ночи…








Огни, двигавшиеся в темноте дороги от Сендауэра, становились все ближе и ближе. Сердце Эльзы забилось сильнее, точно стремясь пережить скорее миг неуверенности, страдания…
		Сильней, ловчей всех наших парней



		Ковбой из песен, Джо…








– Эту песенку сочинили про меня, – усмехнулся Джо Трэси.

Эльза увидела белый блеск его ровных зубов и внезапную серьезность в его глазах.

– Эх, Эльза, вы и не догадываетесь, что это значит для меня гулять с вами, вот как сейчас! Другой такой девушки я не встречал никогда и нигде в своей жизни.

Эльза задыхалась, чувствуя только, как ее мысли закружились по своей знакомой и мучительной орбите; «Я хочу жить. Я хочу любить. Довольно мне учительствовать в Эльдерской балке!».

По обеим сторонам дороги росли кусты орешника и сумаха, мрачно выделявшиеся на фоне звезд. Впереди них, в просвете, земля тянулась к горизонту, бархатная, иссиня-черная, глубокая-глубокая… Одним из самых ранних ощущений Эльзы было это сознание глубины земли. Она втискивала подошву башмака в мягкую дорожную грязь, и ее пронизывало это болезненно острое ощущение. Глубина земли плоской степи, глубина земли долин и холмов – голых холмов Южной Дакоты, овеваемых ветрами и озаряемых лунным светом. И там – Джо Трэси, и она с ним, и они зимою растапливают снег на ванну для своих детей, так как другая вода слишком жестка! Но ведь там у нее будет жизнь, будет любовь!

Джо Трэси вдруг отвел гитару на бок, остановился и обнял Эльзу за плечи. Он глубоко заглянул ей в глаза.

– Эльза, Эльза, мне надо знать! Я люблю вас, я осмеливаюсь любить вас, потому… потому, что вы любите меня. Я знаю. Я чувствую это. Мы уже четыре года любим друг друга. Теперь мне надо знать. Скажите мне!

Она стояла вплотную перед ним, близко-близко к его крепкому, сильному телу. На миг она почувствовала себя совершенно расслабленной. Ее пальцы скользнули по его щеке, ее колени были прижаты к его коленям. Как легко было бы сейчас сказать ему:

– Да, да, я твоя, Джо Трэси. Я люблю твой смех, твое пение. Я люблю твою силу – люблю на всю жизнь!

Но миг умчался, и она поспешно спряталась в свою скорлупу.

– Отпустите меня, пожалуйста, Джо!

Его руки упали. Она почувствовала его смущение, его горе. Он пошел вперед, тихо наигрывая на гитаре.
		Внизу… под звездами…








Она была рада, что он не подозревал о том, что происходило в ее душе. Она поняла, что ей нельзя встретиться завтра с Джо Трэси. Если она увидит его снова таким, каким видела его только вчера, среди яркого света полей, играющего на его вьющихся, опаленных солнцем волосах и на крепкой загорелой шее, если она увидит его снова таким, каким видела сегодня в полдень у колодца, когда он поднял вверх жестяной ковш в знак привета небесам, – она не удержится от того, чтобы не сказать ему, каким желанным он был для нее. И тогда она отправится с ним к низким холмам Южной Дакоты, народит кучу детей и, в конце концов, будет влачить лишь физическую жизнь, распростившись с запросами духа. Страх перед ним, перед самой собой остро охватил Эльзу.

Холодным и тихим голосом она быстро произнесла:

– Пора домой, Джо. Уже поздно.

Они повернули назад, и Эльзе приятно было почувствовать обнявшую ее за плечи руку Джо. Этому она не сопротивлялась. Она казалась маленькой и слабой, даже самой себе.

– Вы – как снежинка, – сказал ей Джо и повторил: – Да, вы как маленькая снежинка, Эльза. Кто-нибудь должен о вас заботиться.

Она сухо рассмеялась, но сердце ее забилось от бесхитростной ласки его слов.

Она считала вполне понятными свои чувства по отношению к Джо. Наше тело гнет нас, куда хочет. Сначала оно дало ей раннее детство, которого она уже не помнит, – дни беспокойного барахтающегося младенца; потом оно сделало ее девчонкой, любившей пить холодную воду из колодца, из жестяного ковшика с пятном ржавчины на дне в виде темной медной монеты; вот она молоденькая девушка, остро страдающая зимой от бедности, живущая в спаленке со льдом на подоконнике, среди степи; и наконец – взрослая женщина, жизнь которой бежит, бежит…

Она неизбежно почувствует к кому-нибудь другому то же самое, что она чувствует теперь к Джо Трэси. В ней бьются молодость и здоровье, и они предательски вовлекут ее в жизнь, полную лютых зим… И будет она носить ведра мерзлой воды через порог вечности, без конца глядя на серые обветренные холмы без горизонта!

«Мне нельзя больше разговаривать с Джо», – твердила она себе одну и ту же фразу, пока та не стала отдаваться гулом в ее мозгу.

Они вышли из тополевой рощи. Эльза не оглядывалась, все время чувствуя присутствие рядом Джо. Когда они вошли во двор перед домом, Джо многозначительно откашлялся.

– Я подожду еще день, Эльза. А потом… мне придется уйти…

Еще день! И он снова будет ходить в полях, олицетворяя собой всю силу земли и ее глубокую нежность… Эльза поспешила войти в дом.

Это была пора сенокоса. Ранним утром мужчины вышли на луга Балки, все, за исключением Рифа, уехавшего в город по своим делам.

Весь день образ Джо не выходил из ума Эльзы. Она видела перед собой его широкие плечи, опаленный цвет его волос, слышала его заразительный смех. Она закрывала глаза и представляла себе, как он держит ее, приложив концы пальцев к ее вискам, и старается разгадать в глубине ее глаз затаившуюся в них тоску. Приятно было думать так о нем, строить в душе призрачное здание на неверном клочке действительности, огромное, без купола, здание духа на ненадежном фундаменте физического влечения.

Эльза приготовила пораньше ужин для своих косарей, которые должны были вернуться к вечеру. Они будут торопиться на танцы к Кэрью. Через кухонную дверь она видела, как по дорожке от риги шли ее отец и дядя Фред, а за ними Леон и Джо, разгоряченные и усталые после сенокоса. Горизонт за тополевой рощей дышал тяжелыми туманными красками. Пожалуй, будет еще гроза, ведь так жарко сегодня; парит, и вдалеке слышится гром. Леон и Джо остановились у колодца, качая друг другу холодную воду для умывания.

– Ночью будет дождь, – сказал Стив Бауэрс, входя в кухню.

Эльза поспешила во внутреннюю комнату помочь матери подавать ужин. Когда она вернулась на кухню, в дверях стоял Джо.

– Добрый вечер, снежинка! – приветствовал он ее. – Ну и жарища же сегодня!

– Да, страшная, – ответила Эльза, – но я думаю, к ночи будет немного полегче. А если не посвежеет, плохо придется на танцах.

Джо прислонился плечом к дверному косяку, скрестил ноги и заложил руки в карманы.

– Я думаю, Эльза, воспользоваться этим вечером и пойти в Сендауэр повидаться кое с кем из парней, – сказал он. – Они подумают, что это уже совсем никуда не годится, если я даже не попрощаюсь с ними.

В его позе было что-то такое, что странно поразило Эльзу.

– Разве вы не хотите пойти с нами на танцы? – спросила она.

– Я думал об этом, – ответил Джо, – но я решительно ничем не обязан этим белоручкам, и мне вовсе не хочется помогать им хвастать перед соседями. Кроме того, я ведь был их батраком. Я буду неловко чувствовать себя там, да и им будет неловко. Но вас это нисколько не должно огорчать. Отправляйтесь туда и повеселитесь… Я мог бы уйти в город и раньше, но мне не хотелось терять время, раз я мог провести его с вами. Я и воспользуюсь сегодняшним вечером, когда вы будете там на танцах. У меня это последний вечер. Завтра я направляюсь на запад. Пора мне. Да кроме того, если бы я и пошел на танцы, все равно мне не очень-то пришлось бы быть с вами. А больше мне там не на кого смотреть, там будет куча такого народу, которого я предпочел бы не видеть. А вы отправляйтесь. Учительнице неудобно не пойти. Я буду поджидать вас здесь. А вся эта толпа не по мне.

Он повернулся в дверях, сильно сплюнул во двор, потом переменил положение и иначе скрестил ноги. Этот плевок и перемена позы в дверях были страшно знакомы Эльзе. Она сразу поняла, почему они так бросились ей в глаза; это была старинная привычка дяди Фреда. Странно, что это сходство никогда не приходило ей в голову.

– Пожалуйте! – раздался из внутренней комнаты голос матери.

Во время ужина через открытую дверь донесся свист экспресса, шедшего к Гэрли.

– Сильно отдается сегодня, – заметил Стив Бауэрс, – должно быть еще до рассвета пойдет дождь.

Но Эльза едва расслышала слова отца. Она наблюдала, как Джо и дядя Фред в один и тот же миг вынули часы из карманов и посмотрели друг на друга через стол. Они ничего не сказали. Да в этом и не было надобности. Все равно они сказали бы одно и то же: «Не опаздывает поезд». Джо Трэси – дядя Фред.

После ужина Эльза приняла ванну, надела свое лучшее платье из бледно-зеленого шифона, плотно обтянутое и с бледными цветами по гладкому фону и распушила волосы, чтобы они подвились на сыром вечернем воздухе. Когда она была уже почти готова, Леон крикнул, что по дороге подходит Риф с Клэрис Флетчер. Джо уехал в Сендауэр, прихватив с собой для компании дядю Фреда. Наступили уже сумерки, когда все двинулись к Кэрью, – Эльза и Леон, Риф и Клэрис Флетчер. Вместо звездного неба прошлой ночи над степью повисла мрачная мгла. Джо будет поджидать их, когда они вернутся, думала Эльза, нет, не их, а ее. Он знал, что делал, обещая ей подождать ее, напоминая ей о себе, не оставляя ее в покое.

«Мне нельзя больше разговаривать с ним, нельзя!» – думала Эльза.

Сквозь деревья рощи перед усадьбой Кэрью замелькали огоньки. Вся дорога была запружена автомобилями и бричками с перекликавшимися между собой седоками. Экипажи исчезали в вязовой аллее. Когда Риф свернул в нее, послышалась музыка, раздававшаяся с чердака сарая.

– Это оркестр из Гэрли, – сказал Леон, помогая Эльзе сойти с тележки, – они умеют пустить пыль в глаза.

Они направились к сараю, присоединившись к встречным знакомым, и вошли в его ворота, увешанные фонарями, раскачивавшимися от легкого ветерка. Потом поднялись по лестнице на огромный сеновал с высокой крышей, который теперь был весь в вихре движения, сверкал огнями и веселил глаз безумной пестротой красок.

Эльза почувствовала, как ее сразу охватил поток танцующих.

– Пожалуйте, пожалуйте сюда, мой маленький враг, я уже целый час жду вас! – раздался голос, и Эльза, подняв глаза, встретила смеющийся взгляд Бэлиса Кэрью.

– Это долгое ожидание для вас, Бэлис Кэрью! – ответила она.

– Я жду уже годы! – сказал он, и смех погас в его глазах.

Двинувшись за Бэлисом вперед, в самую гущу танцующих, Эльза заметила, что публика слегка расступается перед ними, давая им дорогу. Но это произвело на нее мало впечатления. Она оставалась холодной и невозмутимой, чувствуя себя чем-то отличным от всех этих Кэрью: от стройной темноволосой надменной Ады, стоявшей под мягким светом японского фонарика и всей снисходительной любезностью смущающей молодых фермеров с той стороны Эльдерской балки; от изящно одетой, тихо улыбающейся Флоренс Брин; от сухой неисповедимой Хилдред и от бледной, томной жены Майкла Кэрью, урожденной Нелли Блок; от миссис Грэс, пухлой, похожей на голубя жены Питера; от всех этих наглых, красивых мужчин Кэрью – от внушительного старого Сета и его сыновей Майкла и Джоэля.

Все они блистали своим присутствием, кроме Питера. Питер Кэрью, единственный, кого была бы рада увидеть Эльза, ускользнул от вечера. Эльза проницательно решила, что ему не по душе была эта шумная выставка фамильного единения. Он скрывался где-нибудь в большом доме, может быть, с книгой на коленях, или же скакал по открытой степи, под стягивающимися грозовыми тучами. Так или иначе, он не явился сюда полюбоваться тем почтением, которое оказывали Кэрью окрестные жители. «Везде Кэрью, – с сердцем подумала Эльза, – вечно Кэрью, точно какие-то темные боги, заслоняющие степное солнце!».

Танцевать с Бэлисом ей было весело. Тут было непосредственное приятное физическое ощущение, не омраченное ее старой враждебностью к Бэлису. Минутами она совсем забывала об их отношениях. Она чувствовала какую-то удивительную уверенность, беззаботность. Она даже засмеялась, когда Бэлис с улыбкой сказал ей:

– Хоть из-за танцев-то мы не воюем!

На секунду он крепко прижал ее к себе. Ее щеки нежно разгорелись. Она, не стесняясь, изучала лицо Бэлиса и, собственно, не его лицо, а лицо всех Кэрью, – отражение зеркала в зеркале, туманящее и сглаживающее резкие черты и создающее образ непроницаемый и изящный. Это было лицо Кэрью, правда, не такое поразительно красивое, как у Майкла или юного Джоэля, но, во всяком случае, их фамильное лицо. Глаза Бэлиса показались Эльзе не голубыми, а цвета моха подо льдом.

Когда музыка остановилась, он повел ее к выходу.

– Сядемте тут и подышим свежим воздухом, – попросил он. – Мне нужно минуту поговорить с вами.

Они вышли из толкотни и сели. Бэлис нахмурился и отрывисто заговорил:

– Я покончил с медициной. Я потеряю от этого в ваших глазах, но я ничего не могу поделать. Мне стало ясно, что она не по мне…

Он кашлянул, потом нервно повернул голову к Эльзе, и она увидела его тусклый и рассеянный взгляд.

– Я думал, что справлюсь, – продолжал он, – но со мной, должно быть, что-то случилось на войне. Я узнал там жизнь в неприкрашенном виде. Меня тошнит от вида мяса, от вида человеческого мяса. Я не могу больше смотреть на него.

Его голос звучал отрывисто и глухо. Эльза почувствовала покалывание в веках и в горле, а Бэлис продолжал:

– Сегодня утром я объяснился с отцом. Была страшная перепалка. Но человек имеет же право быть, чем он хочет, даже – ничем. Я сказал отцу, что намерен остаться здесь и обрабатывать свою долю земли. До сих пор ее обрабатывал за меня Майкл. Так вот, – он сделал иронический жест, – похоже на то, что я в конце концов стану фермером.

Кто-то сзади подходил к ним, окликая по имени. Это были Лили Флетчер и Джоэль Кэрью. Глаза Лили блестели неестественно ярко, щеки ее пылали.

– Где ты, Эльза? Что это вы прячетесь вдвоем? Я хочу потанцевать с Бэлисом!

Бэлис вскочил и подал Эльзе руку.

– Помните, я снова приду за вами, – произнес он тихо и дружелюбно, – я еще и половины не досказал.

В следующий миг он уже несся с Лили, и Эльза осталась одна с Джоэлем.

– Вам не увернуться от танцев, – улыбнулся Джоэль, предлагая Эльзе руку.

Девушка рассеянно вошла с ним в толпу. Танцующие пары, разноцветные фонарики, шум голосов, сливающийся со звуками оркестра, представительницы рода Кэрью, с благосклонным видом стоявшие поодаль от веселящейся толпы гостей, знакомые лица, то скользившие к ней, то, кружась, удалявшиеся снова, – все это мелькало расплывчатым узором перед глазами Эльзы. На фоне этой вертящейся панорамы мысль ее пылала одиноким ярким огоньком. Живые обрывки воспоминаний летели на этот огонек и плавились в нем: мисс Хилдред, улыбающаяся из глубины своего кресла – «… Вы все-таки выйдете за него замуж!». Джо Трэси, стоящий в дверях – «Я буду поджидать вас»… Ее собственный страх и бьющееся сердце – «Мне нельзя больше разговаривать с ним, мне нельзя больше разговаривать с ним!». Гордость, ненависть, любовная жажда, из темных недр ее существа грозящая ей гибелью, ее измена… И вот сейчас Бэлис Кэрью – «Человек имеет право быть, чем он хочет»… Право мужчины… Право женщины… ее право… Право Эльзы Бауэрс уйти от Эльдерской балки, от всех эльдерских балок в мире! Что-то смутное поднималось в ней, что-то зловещее. Рождалось сознание какого-то грозного движения, скрытого за гранями видимого, грозные зовы из далей, недоступных слуху.

Снова она была с Бэлисом, слышала словно издалека его голос, шла с ним сквозь толпу, потом по темной лестнице вниз на холодный воздух, видела вспыхивающие на горизонте молнии, на фоне которых деревья казались могучими духами.

– Сюда, Эльза, подальше от шума! – говорил Бэлис. И вот она сидит с ним на берегу маленького пруда для уток. Перед ними черный круг воды. Высокие тополя шевелятся и шепчутся над головой. И голос Бэлиса Кэрью, совсем близко от нее, говорит тихо, но настойчиво:

– Я не могу больше, Эльза! Без вас у меня нет ни луча надежды. Эх, без вас все пустота! В крови Кэрью живет тоска и… и какая-то дикость, Эльза. Нас часто считают негодяями, а правда вся в том, что мы только хотим уйти от чего-то внутри нас. Ни одна женщина еще не понимала мужчин Кэрью. И вы не понимаете. Некоторые, может быть, и поняли бы, но они были не из таких, на которых женятся. Впрочем, я не прошу вас, чтобы вы понимали меня.

– А чего же вы просите от меня, Бэлис? – с дрожью в голосе спросила она.

– Боже милостивый, что за вопрос! – Он внезапно вскочил, стал перед ней и засунул руки в карманы. Спустя долгое время он взглянул ей прямо в глаза.

– Я прошу вас выйти за меня замуж, Эльза Бауэрс, – глухо произнес он.

У Эльзы захватило дыхание и пальцы сжались.

– Я знаю, как вы ненавидели меня, – поспешно продолжал он, – как вы думали, что ненавидите меня. Я не прошу у вас любви – по крайней мере, сейчас. Я хочу, чтобы вы были со мною, чтобы я всегда мог видеть вас и научить вас преодолеть вашу ненависть, если только это возможно, Но вы должны быть моей так или иначе. Я буду ждать, пока вы не полюбите меня.

Она боролась, стараясь сохранить в своей душе старую ясную оценку его личности, свою старую неприязнь, свое драгоценное презрение. Вся дрожа, она встала и долго приглядывалась к нему в темноте. На миг Бэлис показался ей лучезарным и одиноким, скорбным и далеким от всех Кэрью, далеким от всего, что было так знакомо ей в нем. Голос жалости к нему воззвал из глубины ее сознания: «Ты не знаешь, о чем просишь, Бэлис Кэрью! Ты не знаешь, что ты делаешь, женясь на мне!».

Он приблизился к ней и взял ее крепко сжатые руки в свои.

– Вы понимаете меня, Эльза? – нетвердым голосом спросил он ее. – Вы выйдете за меня… вот так, как все обстоит… и будете ждать любви?

И как будто какая-то потусторонняя сила вымолвила за нее слова, которые она произнесла.

– Если вы действительно хотите, чтобы было так, Бэлис… – задыхаясь, пробормотала она, – если вы, действительно, хотите этого…

И сейчас же она поняла, что эти слова произнес за нее страх, тусклый страх перед серыми холмами и вереницей пустых лет, перед забвением.

Она видела, что сначала он плохо верил. Потом отступил от нее, улыбаясь ей с нервной насмешливостью и проводя пальцами по волосам.

– Вы серьезно говорите, что… выйдете за меня? – спросил он.

– Если вы действительно этого хотите, – ответила она.

Бэлис схватил ее за руку, провел по краю пруда и дальше в подъездную аллею, где стоял открытый автомобиль, на котором вчера ездил в город Джоэль.

– Садитесь и подождите меня, – быстро сказал он. – Я не могу видеть вас сегодня среди этой толпы. А мне нужно переговорить минутку с Рифом.

Чувство полного одиночества охватило ее, когда она ждала Бэлиса и думала о нем и о том, что она сделала. Слезы выступили у нее на глазах… ведь ее ждал Джо Трэси! Ей придется пойти к нему и рассказать обо всем. Инстинкт подсказал ей, что ему легче будет выслушать ее, чем ей говорить с ним. В натуре Джо Трэси не было места ни отчаянию, ни бездонной мрачности. В нем жила здоровая беззаботность земли. Он песнями проложит себе путь в другое сердце, найдет утешение в другой любви.

Бэлис сел рядом с ней и направил автомобиль на большую дорогу.

– Мы едем в город, – сказал он с оттенком своего прежнего беспечного юмора, – если мы станем дожидаться завтрашнего дня, вы можете переменить свое решение. Я уже все рассказал Рифу, он дал нам свое благословение.

Эльза не протестовала. Ее глаза были устремлены вперед на дорогу, и ее чувства убаюкивались горячим благоуханием придорожных трав и усыпляющим неумолчным стрекотанием насекомых, живших так близко своей странной жизнью. Ей казалось, будто она скользит во что-то безвыходное и неизбежное.

Удар приближающегося грома заглушил стук мотора. Бэлис взглянул на Эльзу и сказал:

– Вы дрожите. Если бы вы любили меня, я обнял бы вас.

Она обернулась, посмотрела на него и захватила врасплох прежнего четырнадцатилетнего мальчика, уныло сдвинувшего свои черные брови. Она боялась, что если он посмотрит внимательнее, то увидит его неприласканного, сжимающего в руке зеленую лягушку.




ГЛАВА XI


Еще более чем за милю от дома Кэрью Эльза увидела, что в нем освещены почти все окна. Вся семья, значит, была дома. Когда они подъехали ближе, Эльза ощутила, как волна безотчетного страха прошла по ее телу, точно мрачная тень. Инстинктивно она почувствовала, что эти огни, возникшие из глубины теплого мрака, не означали приветствия ей и Бэлису. Когда они свернули по усыпанной гравием дорожке к гаражу, Бэлис ободряюще похлопал ее по рукам, крепко сжатым на коленях.

– Не нервничай! – ласково сказал он. – Ой, да ты так дрожишь, что твоя дрожь передается и мне в спину. Неужели ты так боишься моей семьи? Мы останемся здесь не дольше, чем это будет необходимо. Они будут ходить вокруг нас и надоедать вопросами. А я самолюбив.

– Да я вовсе не боюсь их! – с некоторой горячностью запротестовала Эльза. – Я довольно хорошо представляю себе, чего мне ожидать. Я приготовилась ко всему.

Бэлис криво улыбнулся. Очевидно, он знал, что им предстоит, и подготовился сам к этому моменту. Не радостный прием ждал их в доме Кэрью. Бэлис уже и раньше говорил ей об этом с характерной для него небрежностью тона. Впрочем, он все-таки сказал достаточно, чтобы она знала, что он вовсе не так легко относится к возвращению домой, как хочет это показать. С другой стороны, Эльза чувствовала в себе какое-то упорное желание войти в дом и стать лицом к лицу с этими женщинами из семьи Кэрью. Она надеялась, что семья будет в полном составе, даже и сам величественный, бодрый седовласый Сет Кэрью. «Сейте плевелы, где хотите, – сказал он однажды, услышав о подвигах молодых людей в Стендауэре, – но не приносите жатвы домой!». Это выражение стало ходячим, и Эльза вспомнила о нем сейчас с пылким негодованием.

Бэлис уже запирал ворота гаража, когда Эльза увидела одного из работников, приближавшегося к ним в темноте. Он казался растерянным и смущенным. Крякнув, он снял шляпу и поспешил заговорить, прежде чем Бэлис успел поздороваться с ним:

– Вы, пожалуй, еще ничего не знаете, – забормотал он, – вы ведь уезжали… Я и решил подойти и предупредить вас, прежде чем вы войдете в дом. Вы не слыхали, правда?

Эльза испуганно взглянула на Бэлиса.

– Ничего не слышал, – встревоженно ответил тот, – в чем дело, Бен?

– Ну так… – запнулся Бен, – мне так было ее жалко целый вечер… Я говорю про мисс Хилдред. Ока целый вечер все выбегала на дорогу и смотрела, не едете ли вы.

– Что случилось, Бен? – резко спросил Бэлис.

– Питер… Питер Кэрью умер.

Бен, казалось, расплылся в ночной тьме. Эльза опомнилась лишь идя к дому с Бэлисом, который как-то особенно выпрямился и казался более высоким, чем обыкновенно. Он не произнес ни слова. Он только быстро отвернулся от работника и направился к дому, похожий на движущееся дерево. Эльза потеряла ощущение действительности, не чувствовала даже ног под собой. Страшное известие засело у нее в мозгу, и бессознательно она все повторяла и повторяла его, пока эти слова не обратились в бессмысленный внутренний крик. Питер Кэрью умер! Питер Кэрью умер… Нет, этого не может быть! Питер Кэрью был огромен и великолепен, он смеялся как кентавр, выплывший из мглы веков, и он скакал на буром коне, поднимаясь прямо в таинственное летнее небо. Питер Кэрью не мог умереть!

Они вошли в переднюю и прошли мимо пустой лестницы и запертой двери в гостиную. С другой стороны передней была открыта дверь в кабинет. Эльза кинула быстрый взгляд в эту комнату и увидела в ней Хилдред Кэрью. Она стояла высокая, безмолвная, и своей тонкой рукой подзывала их. Эльза машинально двинулась к этой застывшей черной фигуре, театрально выделявшейся на фоне мягкого освещения комнаты, Бэлис перевел Эльзу через порог, и Хилдред предложила им сесть.

– Я уже слышал от Бена, – неуверенно сказал Бэлис, напряженно глядя на Хилдред, – что такое случилось?

Эльзе показалось почти невероятным, что эта странная черная фигура может согнуться и сесть перед ними. Тонкие руки легли на подлокотники кресла, и длинные пальцы были неподвижны, как изваянные из мрамора. Черные загадочные глаза с еще не виданным Эльзой блеском уставились в тень за фигурой Бэлиса. Яркий свет от стоячей лампы отражался на квадратной переносице Хилдред, еще более поддерживая иллюзию, что это не человеческое существо, чувствующее и дышащее, а какая-то странная картина, одновременно и пылкая, и суровая.

– Его лошадь принесла его ночью домой. Он поехал на Ваале, на своем новом жеребце, – сказала Хилдред, и ее голос показался Эльзе каким-то отдаленным эхом ее подлинного голоса. – Он пришел в сознание и даже успел перед смертью рассказать, как все произошло.

Ее взгляд быстро скользнул на Эльзу, а потом на Бэлиса.

– Вы повенчались, я полагаю?

Бэлис утвердительно кивнул головой, и Хилдред продолжала.

– В таком случае твоя жена должна узнать всю правду, как мы все ее знаем, Она теперь – Кэрью.

Эльза выслушала эти слова, как выслушивают приговор.

– Питер был, конечно, к тогу от Гэрли, – продолжала Хилдред. – Кажется, там опять происходила попойка. Позже туда же направился и наш Майкл с Четом Блумом. Он говорит, что Питер изрядно выпил. Там был еще человек, по имени, кажется, Кражек, у которого есть сестра. Он и застал эту свою сестру в одной комнате с Питером. Произошла ссора, и Кражек вышел за Питером во двор. Питер уже садился в седло, когда Кражек подскочил к нему с угрозами. Питер слез с лошади и повалил Кражека на землю.

В этом месте рассказа Хилдред тяжко вздохнула, и Эльзе показалось, что ее глаза блеснули каким-то неземным блеском. Неужели эта Хилдред Кэрью в глубине своей таинственной души восхищалась трагической историей Питера?

– Он снова вскочил в седло, как вдруг Кражек ударил его чем-то поднятым с земли. Питер сказал, что там лежал железный клин, который он заметил уже раньше, когда привязывал коня к концу бревна, прежде чем войти в дом. Он был уверен, что это и был тот клин. Удар пришелся по затылку. Он рассказал, что помнит, как он обхватил руками шею Ваала и как Ваал выбежал из ворот. Должно быть, он держался на лошади инстинктивно. Ты помнишь, Бэлис, как он говорил, что даже мертвым мог бы проехать на любом коне, если бы его труп посадили в седло? Мы послали за доктором Кеннеди – Олсон слишком хорошо знает нас – и сказали доктору, что Питер свалился с лошади. Кеннеди сделал все, что мог, но все было бесполезно. Последнее, что сказал Питер, это была его просьба не преследовать Кражека. У Кражека – хорошенькая жена, сказал он. Кроме того, наша семья пострадала бы от неминуемых разоблачений, а Питер очень заботился о чести нашего имени – он гордился им.

– А другие знают? – спросил Бэлис.

– Да. Но вне нашей семьи, конечно, никто ничего не знает, – подчеркнула она, еще раз взглянув на Эльзу. – Он высказал еще свое сожаление, что ему не придется поздравить тебя и твою жену. Мне кажется, что я могу передать тебе, что он одобрил твой выбор, и скажу также еще – потому что ты все равно узнаешь об этом, – он оставил тебе треть своей земли.

Ее глаза светились глубоким внутренним огнем. Она встала с места и обратилась к Эльзе:

– Пойдемте, дитя мое. Вы, должно быть, утомлены. В трудную минуту пришлось вам войти в ваш новый дом. Пойдемте ко мне, отдохните у меня, а Бэлису необходимо повидаться со своими.

В ее голосе звучала ласка и вместе с тем бесконечная усталость, но глаза ее светились все так же, как и во время рассказа. Эльза не могла отогнать мысли, что мисс Хилдред испытывала какое-то странное удовлетворение от той роли, которая выпала ей в этой странной драме.

Эльза встала и последовала за ней, как в каком-то страшном сне. Повсюду в доме она слышала приглушенные голоса и поняла, что в этой семье каждый по-своему переживает свое горе: утрату Питера. Поднимаясь по лестнице, Эльза обернулась и увидела, что Бэлис все еще сидит в кабинете. Он не двинулся с места с тех пор, как она оставила его. Она видела его склоненные плечи и красивый контур его головы. Ее сердце поразило сходство, которого она не замечала до сих пор. С приливом страха она почувствовала, будто чары Питера Кэрью витают над головой Бэлиса, обволакивая его темным сиянием. Это была жуткая иллюзия.

В комнате Хилдред Эльза сняла платье и переоделась в капот, который Хилдред дала ей. Она купила кое-какие вещи в городе, но они лежали внизу, в чемодане Бэлиса. Хилдред ненадолго вышла из комнаты, а потом возвратилась и сказала Эльзе, что для нее готова теплая ванна.

– Ванная вон там, в конце передней. А когда вы вернетесь, служанка принесет вам сюда чай.

Хилдред села на низкую качалку и стала тихо покачиваться, скрестив руки на своей плоской груди и закрыв глаза. У Эльзы сжалось горло, а глаза наполнились горькими слезами. Питер Кэрью умер! Питер Кэрью, скачущий на буром коне по степи в тот светлый, светлый день! «Осторожнее, маленькая девочка, не то промочишь ножки!». Она не могла выдержать наплыва этих мыслей. Она поспешно вышла из комнаты и прошла переднюю, направляемая звуком лившейся в ванну воды. Из нижней передней доносились теперь тихие голоса. Говорил Бэлис. Должно быть, там были его сестры и братья, к которым она, направляясь в свой новый дом, чувствовала такое недоверие и такую неприязнь. Теперь она ощущала в себе полную неспособность так или иначе реагировать на их присутствие, питать к ним какое-либо чувство, даже робость или недоверие. Питер Кэрью был мертв – живые Кэрью были для нее лишь тенями. Она вошла в ванную и заперла дверь.

Хилдред разливала чай, когда Эльза вернулась в ее комнату.

– Садитесь, моя милая, и выпейте чайку. Это полезно после ванны, – сказала Хилдред.

Эльза взяла чашку и села на диван. Старая дама уселась опять в качалку и заговорила совершенно бесстрастным тоном:

– Вам неуютно будет жить в этом доме. Не теряйте времени и создавайте себе свой уголок, если хотите быть хоть немного счастливы.

– Мы так и предполагаем, – отозвалась Эльза, стараясь не повышать голоса, – при первой же возможности.

Хилдред быстро ответила:

– Не поймите меня неправильно. Я вовсе не хочу сгущать краски перед вами. Если бы был жив Питер, все обстояло бы совсем иначе. Он любил Бэлиса, как собственного сына. Да и жена Питера, я уверена, смотрит на него, как на сына. А когда женщина, подобная Грэс, начинает ревновать мужчину – пусть это будет племянник, чуть ли не сын, – от нее житья не будет. Грэс сделает жизнь невозможной для вас, дорогая. Она не расположена к вам и будет не расположена еще больше. Она – гордячка, говоря мягко. Женщины Кэрью, могу признаться, никогда не ладили между собой.

Внутри Эльзы все кричало, что она вовсе не Кэрью, что она Эльза Бауэрс, которой нет дела до мелких свар среди женщин Кэрью, но она могла только сидеть и пить чай, стараясь не стучать от волнения чашкой о блюдечко и уверяя мисс Хилдред, что они с Бэлисом не засидятся долго в большом доме.

В дверь тихо постучали, и в комнату вошел Бэлис с Майклом и Джоэлем, которые сейчас же подошли и сели на диван рядом с Эльзой.

– Наши женщины слишком измучены, чтобы приветствовать вас сегодня, Эльза, – спокойно сказал Майкл, – но я думаю, что могу говорить от лица всей семьи. Мы считаем, что Бэлис сделал счастливый выбор. После того, что случилось, мы не в состоянии оказать вам обоим сейчас надлежащий прием. Но вы, конечно, поймете это. Для нас это тяжелый удар, и наши женщины потрясены этим, особенно тетя Грэс.

Резкие черты его лица странно поразили Эльзу. Юный Джоэль сидел, уставившись на ковер.

– Конечно, я понимаю, – пробормотала она, – это ужасно!..

Могла ли она сказать им, каким ужасом это было для нее! Разве она могла объяснить им, что Питер Кэрью был для нее больше, чем человеком, скорее каким-то божеством. Ведь это показалось бы им нелепостью!

– Да, это ужасно! – повторила она, и после долгого молчания Майкл и Джоэль ушли, тихо пробормотав у двери «Спокойной ночи!».

Хилдред покачивалась взад и вперед в своей качалке, закутав руки в кашемировую шаль.

– А теперь идите-ка вы оба спать, – сказала она. – Уже поздно, а завтра с похоронами нам предстоит достаточная трепка нервов, когда все на дороге будут глазеть на нас и выражать свое недоумение. Кажется, тебе уже сказали, Бэлис, что отпевание будет в церкви. Грэс утверждает, что это будет более прилично и породит меньше толков.

Она издала горлом какой-то низкий, горестный звук, нечто похожее на смех, и этот звук испугал Эльзу своим намеком на какую-то более старую и еще более скорбную трагедию, чем та, которая только что обрушилась на дом.

Эльза встала. Встала и Хилдред и обняла ее за плечи.

– Вы, конечно, поедете утром повидаться с вашими. Привезите с собой какое-нибудь темное платье, если у вас есть.

Эльза утвердительно кивнула, и Хилдред сказала:

– Доброй ночи, моя дорогая! Доброй ночи, Бэлис!

Бэлис взял Эльзу за локоть, прошел с ней по устланной мягким ковром передней и повел ее в мрачно-волшебной атмосфере дома Кэрью к своим комнатам на другом конце коридора.

– Войди и присядь, – пригласил он Эльзу, отворяя перед ней дверь и отступая назад. – А я пойду за твоими вещами.

Он ушел, и Эльза осталась одна, осматриваясь кругом и борясь с желанием повернуть назад и убежать из этого места, где она внезапно оказалась самозванкой. Она смутно различала на стене несколько хороших гравюр, потом старинную медную китайскую шкатулку на столе и пышный мягкий ковер, который показался ей похожим на отблеск солнечного света на крови. Далее – ряд книг, выстроенных на скромных низких полках, – все вещи, принадлежавшие к более благородной, более интимной стороне жизни Бэлиса Кэрью. Эти вещи знали его так, как она не могла знать его, знали его тщеславие, его страхи, его нежность и гордость. Она стояла пристыженная, с тяжким сознанием своей вины перед ним. Какой вины? В том ли, что она вышла за него замуж, вместо того, чтобы обречь себя на жизнь в хижине, полной детей и запаха овец, в холмистом пустом мире Южной Дакоты? Неужели она была так же бессовестна, так же лжива, как любой из Кэрью? Ее щеки, шея и ладони горели.

Бэлис вернулся, запер за собой дверь и прошел по комнате до другой полуоткрытой двери, которая вела в соседнюю, меньшую комнату с кроватью.

– Ты будешь чувствовать себя здесь совершенно обособленно, – сказал он, показывая рукой на спальню. – Из этой комнаты есть дверь прямо в переднюю. А я устроюсь здесь на кушетке, это не в первый раз. Я возьму кое-какие вещи, чтобы утром не тревожить тебя.

Она вошла с ним в спальню и стала вынимать свои вещи из чемодана. Вынул свои также и Бэлис и отнес их в другую комнату. Оставшись вновь в одиночестве, она еще сильнее ощутила в душе острый непонятный укор. Она обернулась и увидела, что Бэлис в соседней комнате погрузился в кресло, спиной к спальне, и склонил голову на руки. Еще раз она испытала полную, живую иллюзию – голова и плечи над спинкой кресла были головой и плечами Питера Кэрью, в чем-то упрекавшего ее.

Она нервно направилась к двери и остановилась, глядя на Бэлиса, Но так как он не поднимал головы, она тихо вошла в комнату и присела на постланную для сна кушетку рядом с креслом.

– Бэлис, поговори со мной… немножко… пожалуйста, – попросила она.

Он поднял голову и слабо улыбнулся.

– В чем дело, Эльза? – спросил он. – Не испугалась ли ты чего-либо?

– Нет, не то. Я просто не была подготовлена ко всему, что случилось, вот и все.

– Да и никто из нас, коли уж на то прошло, – быстро ответил он.

– Я ожидала совсем другого, – продолжала она, – и подготовилась к нему. Я выдержала бы их неприязнь ко мне, но…

– Ну, этого, пожалуй, ты еще получишь достаточно, если захочешь, – с улыбкой отозвался он.

– Нет, теперь мне это безразлично. Смерть Питера заставила меня почувствовать себя такой мелкой, такой недостойной. Я любила Питера Кэрью, Бэлис! Я любила его с первой же минуты, как его увидела, бродя однажды по канаве. И я всегда буду любить его, что бы там про него ни говорили и какой бы смертью он ни умер, Мне хочется, чтобы ты знал, что я понимаю, как тебе тяжело, и мне грустно… грустно, что я не могу помочь тебе нести это горе.

– Но ты уже помогаешь мне, Эльза, – горячо сказал он, – Хотя бы то, что ты здесь…

– Бэлис, – прервала она его, – я поступила нехорошо, Я поступила нехорошо, выйдя за тебя замуж. Если бы я не сделала этого, я могла бы, по крайней мере, быть твоим другом в эти минуты…

Он пробормотал что-то, встал с кресла и подошел к камину, где остановился, опершись локтями на каминную доску и глядя сверху вниз на Эльзу.

– Кажется, ты забываешь, Эльза, что не ты вышла за меня замуж, а я взял тебя замуж. Я заключал с тобой соглашение, и я постараюсь соблюсти его условия, насколько позволят обстоятельства. Мы не рассчитывали ни на что подобное. Но это случилось, и мы постараемся сделать, что можно. Я вовсе не желаю, чтобы такое несчастье, как сегодняшнее, оказало какое-нибудь влияние на твое отношение ко мне. Все это пройдет. Питера завтра похоронят, и жизнь пойдет своим чередом без него. Я по-прежнему буду любить тебя и… ждать тебя. Ты же будешь упрямо думать, что ненавидишь меня. В конце концов смерть Питера Кэрью будет мало иметь значения для твоего или моего счастья.

Он взял с каминной доски за своей спиной трубку и резким движением выколотил ее о ладонь. Эльза почувствовала свою беспомощность перед холодной надменностью его доводов. Она знала, что смерть Питера задела его, как, может быть, еще ничто не задевало до сих пор. Она знала, какое горе у него на душе. Его измученное лицо выдавало его. Она пришла к нему из чувства симпатии, чтобы разделить с ним их общее горе, так как перед общим горем все остальное кажется легким и ничтожным. Она могла бы пойти дальше, она хотела бы пойти дальше и каким-нибудь образом довести до его сведения, что она вышла за него замуж только потому, что уже любила другого человека, и эта любовь пугала ее. Ей хотелось сказать ему, что эта любовь внезапно исчезла из ее жизни, не оставив в сердце ни следа света или тени, что это было лишь миражом, дымкой, застилающей глаза юности. Но он замкнулся в своей гордости и напомнил ей, что смерть Питера Кэрью была не более как несчастным случаем в их жизни. Гордость владычествовала над Бэлисом Кэрью.

Эльза встала с кушетки и тихо двинулась снова к спальне. В дверях она остановилась и оглянулась на Бэлиса. Он стоял, опершись локтем на камин, с пустой трубкой в зубах и задумчиво перебирал пальцами чашечку трубки.

– Я пришла сказать тебе, Бэлис, как я тебе сочувствую, – тихо проговорила она. – Я не думала, что…

– Ну, конечно, Эльза! – быстро сказал он, откладывая трубку и подходя к Эльзе. – Я, кажется, был немного резок? Я этого не хотел. Право, мне очень отрадно знать, что ты сочувствуешь мне. Питер был моим лучшим другом. Но только, – он нагнулся и взял руки Эльзы в свои, – я чувствую себя особенно одиноким после того, что случилось, и потому мне еще тяжелее ждать… Ждать того что единственно может заменить мне мою потерю. Он вдруг замолчал и прижался губами к ее волосам.

– А теперь ступай, мой маленький враг, и поспи немножко! Завтрашний день будет тяжелым для нас, – заключил он.

Ее сердце учащенно забилось, когда она прощалась с ним и затем переступила через порог своей комнаты. Нахмурившись, она тихо закрыла за собой дверь.




ГЛАВА XII


Когда Эльза одевалась на следующее утро, комната была залита нежно-золотистыми лучами летнего солнца. Она чувствовала, как ее освежает и оживляет прелесть дня, и почти забыла все опасения и дурные" предчувствия вечера. Даже печаль, навеянная смертью Питера Кэрью, как будто прошла. Ей казалось, что ее мужественный дух освободился от каких-то неестественных оков. Бэлис двигался в соседней комнате, и ее охватило непреодолимое желание увидеть его, просто хотя бы взглянуть на него.

В ответ на ее легкий стук он открыл свою дверь и приветливо улыбнулся, Эльза с досадой почувствовала, что по щекам ее невольно разлился горячий румянец. Она заметила, что Бэлис кажется измученным, как будто он всю ночь не спал, и еще больше покраснела, упрекая себя за свою жизнерадостность.

– Я готова сойти вниз, если ты тоже готов, – сказала она ему.

– К твоим услугам, – ответил он каким-то странно-терпеливым и бесцветным голосом, без всякого оттенка чувства.

Она шла немного впереди Бэлиса по передней и затем по широкой лестнице. Ей казалось, что целая вечность протекла с той минуты, когда она накануне поднималась по этой лестнице с Хилдред. Все женщины семьи, кроме Флоренс Брин, собрались в кабинете. Бэлис взял Эльзу за руку и они вошли в мягко освещенную комнату. Четыре женщины, сидевшие здесь, медленно подняли на нее глаза, без всякого видимого выражения своих чувств по отношению к ней. Их лица, носившие следы слез, были неподвижны. Женщины улыбались, глядя на нее, но лишь уголками губ. За исключением Хилдред, все как будто видели ее первый раз в жизни. Отведя от нее глаза, они затем посмотрели на Бэлиса, очевидно, ожидая, чтобы он заговорил. Эльза почувствовала его руку на своей талии, но прикосновение было такое легкое, что можно было усомниться, действительно ли он ее обнял. Затем она услышала его голос:

– Это Эльза, моя жена!

С внутренним трепетом Эльза подумала, что все эти женщины похожи на механических кукол. Даже их горе, казалось, сдерживалось каким-то давно привычным автоматическим контролем. Она чувствовала направленные на нее излучения их ненависти и чувствовала, что закаляется против них, как бы преображаясь в какое-то светлое неприступно-твердое вещество. Она продолжала улыбаться им с мягкостью, но совсем притворной: они были так жалки в своей печали и в своем смешном самомнении. Все четыре женщины сразу, будто сцена была отрепетирована, поднялись и двинулись вперед. Эльзе казалось, что четыре угла комнаты с их богатой отделкой начали разом сдвигаться внутрь, направляясь к ней.

Первой заговорила Хилдред.

– Доброго утра, дорогая, – сказала она, дотронувшись до руки Эльзы. – Надеюсь, что вы хорошо спали, Сейчас будет подан завтрак, Даже в такие минуты…

Она вздохнула и, не кончив своих слов, отошла к Бэлису, чтобы дать другим возможность подойти и заговорить с Эльзой.

Ада и жена Майкла, Нелли, жеманно и небрежно поцеловали ее в щеку, и каждая, как заметила Эльза, сначала взглянула на Бэлиса, чтобы удостовериться, видит ли он, как любезно они ее приветствуют. Каждая пробормотала одни и те же необходимые слова. Это – невеселый приезд домой для нее и для Бэлиса… Но они надеются, что она понимает… Они приветствуют ее и надеются, что она почувствует себя у них как дома, несмотря на их несчастье…

Грэс Кэрью, вдове Питера, очевидно, не под силу был тяжелый труд приветствования Эльзы, Она с заглушенными рыданиями повернулась назад к спинке своего кресла и закрыла лицо носовым платком. Затем и все остальные отошли и сели в свои кресла, совсем как отдельные кусочки цветного стекла от складной картинки передвигаются и укладываются на надлежащие места.

– Что, мальчики еще не пришли? – спросил Бэлис.

– Они рано утром уехали в город, – ответила ему Хилдред, – Там нужно кое-что подготовить. Мы ждем твоего отца.

Пока она говорила, послышался звук приближавшихся к двери шагов, и Эльза, повернувшись, увидела Сета Кэрью. Ей показалось, что он постарел на несколько лет с тех пор, как она видела его в последний раз во время танцев на гумне, когда он важно и гордо стоял в стороне, наблюдая толпу танцоров, крутившуюся при свете раскрашенных фонариков. Он казался маленьким и слабым, когда остановился на пороге, откидывая рукой свои седые волосы и оглядывая находящихся в комнате. Без всякого видимого основания Эльза вспомнила опять часто слышанное ею наставление Сета Кэрью: «Сейте плевелы, где хотите, но не приносите жатвы домой». Что такое в конце концов была она, Эльза Бауэрс из Эльдерской балки? Женщин рода Кэрью она встретила вызывающе. Но мужество покинуло ее в присутствии Сета Кэрью, мужчины, сразу постаревшего под ударом обрушившегося на него несчастья. Она почувствовала на себе его взгляд, затем он направился к ней с протянутой рукой, немного приподняв плечи.

– Маленькая учительница из Балки! – сказал он, пожимая ей руку.

– Так! Ну, у вас теперь будет достаточно хлопот! – Говоря это, он слегка улыбался, затем быстро принял серьезный вид. – Надеюсь, что наше несчастье не будет для вас дурным предзнаменованием.

Хилдред порывисто поднялась со своего места и быстро подошла к ним с напряженным, почти испуганным выражением глаз.

– Пойдемте завтракать, Сет, – поспешно сказала она, беря его руку.

Но старик с упрямым видом освободился от нее и повернулся к Бэлису.

– Я был в постели, когда вы приехали вчера, – сказал он. – Не грех было бы зайти ко мне!

– Мне сказали, что вы спите, – ответил Бэлис. – Я думал, что надо дать вам отдохнуть.

– Никуда не годится, кажется, все, что ты думаешь в последнее время, Бэлис! – твердо сказал старик. – Но не будем все-таки ссориться. Не время теперь для слов. – Он повернулся к Хилдред: – Пойдем завтракать!

Эльзе казалось потом, что она никогда не избавится от воспоминания об этом первом завтраке в присутствии всех Кэрью. Сидя рядом с Бэлисом в автомобиле часом позже, когда они ехали навестить ее родителей, она все время видела эту картину перед своими глазами. Ада Кэрью, открыто надменная и, очевидно, совершенно не разделявшая того чувства утраты, которое так тяжело давило остальных, сидевших за столом; Нелли, жена Майкла, явно презрительно смотревшая на Эльзу и с нежной заботливостью – на Сета Кэрью и вдову Питера; Грэс, безутешная и слишком ярко выражавшая свое горе; Хилдред, немного раздраженная ими всеми, за исключением самой Эльзы, к которой, наоборот, она относилась слишком внимательно, и старый Сет, погруженный в собственные мрачные мысли, подавленный и угрюмый. Эльза была рада полям, облакам и холодному ветру, освежавшему ей щеки.

Бэлис молчал с той минуты, как они выехали из дому. Когда они были уже на открытой дороге, он внезапно прервал свое молчание:

– Я не могу не радоваться за Питера, Эльза! Питер не был счастлив, он всегда стремился убежать от самого себя, Главным же образом он стремился убежать от вечных женских страданий и самопожертвований и всего того, что женщины называют «терпением». Сначала – его мать, моя бабка, Я достаточно слышал о ней. Хилдред буквально захлебывается, говоря о ней со своей злобной манерой. Потом – его жена, Грэс, и сама же Хилдред, хотя она этого не признает. Я уверен, что Питер часто испытывал сильное желание найти женщину, которая не выносила бы его. Он поклонялся бы ей, как божеству.

Эльза бросила на него быстрый взгляд. Его глаза потемнели и напряженно смотрели на дорогу. Она не ответила. Ей хотелось знать, не скрывается ли за его словами какой-нибудь осторожный намек. Она сняла свою шляпу и откинула волосы, падавшие ей на глаза. Бэлис взглянул на нее и печально улыбнулся.

– Вы отлично знаете, как красиво у вас это выходит! – заметил он.

Она почувствовала некоторую неловкость от собственных мыслей.

Отец и мать Эльзы вместе стояли на пороге, когда Бэлис въехал во двор. Леон тоже увидел, как они подъезжали, и бежал по дорожке из гумна. Эльза тотчас соскочила на землю и поспешила навстречу отцу, который, когда автомобиль остановился, вышел во двор. Мать продолжала стоять на пороге, пряча руки под передник, и Эльза знала, что она плачет.

– Поговори с Бэлисом, папа, – быстро сказала она, – а я побегу к маме.

Она обняла мать, расцеловала ее и ласково повлекла в дом.

– Я не могу этому поверить, не могу поверить! – повторяла мать.

Она села на стул и покачивалась взад и вперед, все еще держа руки под передником.

– Не думала я, что когда-нибудь придет время…

– Ну, перестань, мама! – прервала ее Эльза. – Они входят. Ну, выпрямись немного, возьми себя в руки!

В дверях послышались голоса мужчин, и Стив Бауэрс в сопровождении Бэлиса и Леона вошел в комнату. Бэлис прошел вперед и протянул руку миссис Бауэрс.

– Я хотел уладить с мистером Бауэрсом, – сказал он, улыбаясь несколько самоуверенно, как подумала Эльза, – но он послал меня к вам.

Мать Эльзы встала и пожала ему руку.

– Я думаю, вы могли бы нас предупредить! – с упреком произнесла она.

– Я никогда бы не получил ее, если бы стал ждать из-за этого, – отозвался он.

– Что же делать! Надеюсь, я свыкнусь с тем, что уже сделано. Придется, вероятно, свыкнуться!.. И ваш бедный дядя!..

– Да, мы все ошеломлены этим, – быстро сказал Бэлис. – Я на некоторое время оставлю Эльзу у вас. Мне нужно быть в Сендауэре. Но я скоро вернусь оттуда.

Эльза понимала, что он уезжал, чтобы доставить ей возможность побыть одной среди своих. Стоя, они глядели ему вслед, затем мать Эльзы вспомнила, что нужно прогнать мух, махнула передником и заметила, что день очень жаркий для похорон.

– У меня только несколько минут, – напомнила родителям Эльза, когда они все сидели в кухне. – Я возьму что-нибудь надеть, чтобы отправиться сегодня в церковь.

Она посмотрела на стариков и Леона и по выражению их лиц сразу поняла, что уже не была для них своей. Какие бы горячие чувства она к ним ни питала, в их манере обращения с ней произошла некоторая перемена – она стала одной из Кэрью. Мысль об этом сначала пробудила в ней гнев, но разум подсказал ей, что ничего нельзя сделать и надо примириться с новым положением вещей, Они никогда не поймут, никогда не поверят правде, если бы даже ей пришло в голову сказать им, как все вышло на самом деле, Она остро ощутила одиночество, почувствовала, что она ни к кому не принадлежит: ни к своей семье, ни к тем людям, среди которых должна жить, по крайней мере в течение некоторого времени.

– Жаль, что Рифа нет здесь! – сказала она, как бы про себя.

– Меня можно было бы перышком свалить с ног, когда он пришел домой и все рассказал, – произнесла тогда мать, сопровождая свои слова вздохом покорности. – Мы все думали, что у тебя совсем другое в голове.

Она вынула боковую гребенку и, проведя ею по седеющим волосам, вновь аккуратно водрузила ее на место. Потом вздохнула и прибавила тоном, в котором было очень мало уверенности:

– Но я надеюсь, что все к лучшему. Во всяком случае у тебя будет крыша над головой.

– Джо уехал в Южную Дакоту на другой день после танцев у Кэрью, – сказал Леон, глядя в окно.

Эльза заметила, что лица у всех приняли какое-то упорное, скрытное выражение. Они настолько великодушны, что не хотят упрекать ее на словах, подумала она горько. Но все втайне считают, что она бросила своих, обманула собственную природу.

– Я знаю, что он хотел уехать, – равнодушно сказала Эльза.

– Я кое о чем раздумывал, когда ты ушла, – произнес Стив Бауэрс с тем серьезным видом, который он всегда принимал, когда собирался сказать что-нибудь волновавшее его, В эту минуту вошел в кухню дядя Фред и тихо уселся, не говоря ни слова.

– Я не в состоянии много предложить вам в качестве свадебного подарка, – продолжал Стив, – но мне всегда хотелось сделать что-нибудь для своих детей… Да это мне всегда не слишком удавалось! И я думал о том, что тебе и Бэлису следовало бы построить свой дом. Тот дом, там внизу, уже не вместит женщин больше, чем в нем теперь находится. И вам не найти лучшего местечка для постройки, чем здесь на вершине горы – конечно, с подветренной стороны. Может быть, тебе это не так уж понравится, может быть, он найдет, что это не ахти что, – но гора ваша, ваша собственная.

– О папа! – воскликнула Эльза, не в силах ничего больше сказать.

Гора! Сердце и душа Стива Бауэрса!

– О, нет! Ты не должен этого делать! Бэлису не нужно больше земли… Да и что же вам тогда останется? Нет, я не могу этого допустить!

Стив Бауэрс откинулся на спинку стула и глубоко засунул руки в карманы. На лице его играла улыбка такого искреннего простодушного удовольствия, какой Эльза не видела у него уже много месяцев.

– Хо, хо! Вот тут-то я тебя и поймал! – захохотал он. – Я заранее сговорился обо всем с Рифом и он уже заготовляет документы. Все готово, и дело будет закончено сегодня же вечером. Я не даю эту землю Бэлису. Я даю ее тебе. Это твое! Твое… как это называется… твое приданое!

Он улыбался, надеясь, что она поймет его, надеясь, что она увидит, почему именно он поступил так. Но она не догадывалась, в чем дело. Он хотел, чтобы она продолжала жить на земле Бауэрсов. Он хотел иметь хоть это удовлетворение, наперекор Кэрью. Эльза быстро вскочила, подбежала к отцу, взъерошила его редкие волосы и, быстро наклонившись, поцеловала в обветренную щеку. Он покраснел и улыбнулся с откровенным наслаждением. Дядя Фред произнес:

– О-го-го!

«Как будто он и в самом деле находит это неприличным!», – подумала Эльза. Она посмотрела на дядю и рассмеялась, а он далеко вытянул шею и плюнул в ящик с дровами.

– Сколько раз я говорила вам не плевать в ящик с дровами! – рассердилась мать Эльзы.

Общий смех по адресу дяди Фреда сразу рассеял ту напряженность, которой все были охвачены, и Эльза опять почувствовала себя дома.

Ее еще не спрашивали о Питере Кэрью, но Эльза инстинктивно чувствовала, что вопрос висит в воздухе. Первым заговорил об этом дядя Фред, громко и хрипло крякнув:

– Должно быть, это будут самые пышные похороны, какие только были в округе за два года, – с того времени, как умер мэр Гэрли, – заметил он и искоса поглядел на всех поочередно в ожидании поддержки. – И думаю, что будет много разговоров и догадок, от чего собственно умер Питер Кэрью. Он был слишком хороший наездник, чтобы его могла сбросить какая-нибудь упрямая четвероногая скотина, и все кругом знают это!

Почти не сознавая, что она делает, Эльза твердо и решительно стала на защиту Питера. Она знала, что в действительности произошло с Питером Кэрью, и знала, что именно Кэрью говорили об этом соседям. Она убедила себя, что никогда не сдастся перед Кэрью, никогда не будет одной из них, не будет защищать их мужчин, принимая на себя тяжесть их поступков. И все-таки… Она вспомнила мужественную фигуру Питера Кэрью и свои любимые детские мечты о нем… Она поднялась со стула и несколько времени стояла перед маленьким зеркалом, висевшим на стене. Ее глаза необычно блестели.

– Так-то оно так, но и самых хороших наездников сбрасывают иногда лошади, дядя Фред! – спокойно сказала она. – Именно это и произошло с Питером Кэрью. Пусть все думают и говорят, что хотят, – ваша племянница знает, как было дело.

«Вот это и есть капитуляция!», – смутно подумала она. Она сделала это ради Питера Кэрью, а Питер Кэрью был мертв. Она быстро отвернулась от зеркала.

– Я побегу наверх и соберу свои вещи, – сказала она. – Бэлис вернется раньше, чем я буду готова.

Она была рада тому, что надо было торопиться. Поспешно вышла она из кухни с: внезапно нависшей тяжестью на сердце. Маленькая комнатка наверху заставила ее на мгновенье задуматься, и она ощутила острую боль. Если бы она дала волю своим мыслям, она могла бы впасть в неприятную для нее сентиментальность. Поэтому она быстро собрала свои вещи, уложила их в старый чемодан и сошла вниз.

– Вот и Бэлис возвращается! – сказал Леон, когда она вошла в кухню. – Дай мне чемодан!

Эльза взглянула на часы.

– Нам надо будет сейчас же ехать, – сказала она. – Но мы скоро вернемся. Собирается кто-нибудь из вас на похороны?

Она сама была немного удивлена своим желанием, чтобы ее родные были на похоронах. Ей хотелось, чтобы люди видели ее семью отдающей последний долг Питеру Кэрью.

– Не знаю, пойду ли я, – сказала мать, – но остальные предполагают пойти.

Эльза улыбнулась: это была манера матери, желавшей уверить ее, что она будет там.

Все проводили Эльзу во двор и поговорили с Бэлисом по прежней привычке любезно и сдержанно. Мать, казалось Эльзе, была теперь несколько более оживлена и выше держала голову. Она как будто говорила: «Ну, вот, вы сочли для себя подходящим жениться на одной из наших. Это равняет вас с нами!».

Днем, сидя на церковной скамье в Сендауэре вместе со всеми Кэрью, надлежаще облекшимися в свою печаль, Эльза чувствовала себя странно чуждой всем прочим наполнявшим церковь городским и деревенским жителям, к числу которых она еще так недавно принадлежала. Даже ее собственная семья, в полном составе присутствовавшая здесь и как-то недоверчиво поглядывавшая на нее из отдаленного угла церкви, казалась ей странно чужой. Впоследствии она помнила ясно только два момента этого необычного дня.

Когда краснолицый и приземистый пастор сказал о Питере Кэрью, что «он не умер, а лишь перешел в вечную славу», Эльза увидела Питера великолепным бронзовым всадником, скачущим на бронзовом коне и хохочущим, как мальчик. Вскоре человек и лошадь слились в кентавра, и воздух поднимал их все выше и выше, пока оба не скрылись в голубоватой лазури неба. Взглянув на сидевшего рядом Бэлиса, она почувствовала, что он не был подавлен, как остальные. Он смотрел в окно на небо, и она воображала, что он тоже видит Питера, скачущего и исчезающего в море света.

Другим воспоминанием было залитое слезами лицо вдовы Питера, гордо поднятое, когда та выходила из церкви. Лицо это ясно и твердо выражало кроткую терпеливую печаль человека, который понес утрату тяжелую, но без малейшей тени бесчестия. Эльза отнеслась с состраданием к этому мужественному притворству…




ГЛАВА XIII


В серое, угрожавшее дождем утро, через два дня после похорон Питера Кэрью, Эльза рядом с Бэлисом стояла на вершине Горы. Внизу перед ними расстилалась Балка под медленно надвигавшейся пеленой тумана. На половине спуска с горы был небольшой овраг, где бил из земли ключ, разраставшийся в ручеек и впадавший в речку внизу. У ключа стояла группа старых дубов, и земля под ними, как знала Эльза, была утоптана искавшим тени скотом Стива Бауэрса. По берегам ручейка росли кусты крыжовника вперемежку с дикой сливой и белыми березами. Их новый дом должен был стоять влево от ручья, под защитой дубов над Балкой, на земле, которая принадлежала Эльзе. Эльза взглянула на Бэлиса, задавая себе вопрос, не кажется ли и ему, как и ей, все последние, быстро сменявшиеся события чистой фантазией, Ее жизнь превратилась в странную сказку.

Рабочие уже строили временный сруб, в котором они должны были жить, пока не будет готов новый дом. Это будет похоже на жизнь в лагере, сказал Бэлис, и Эльза чуть не закричала во весь голос от радостного возбуждения, когда он сообщил ей об этом. Но мрачные стены дома Кэрью делали ее безгласной.

Здесь, однако, на вершине Горы не было необходимости молчать, Бэлис рассказывал ей о своих планах устройства фермы, о тех планах, которые наметил в общих чертах с. Джоэлем, и к осуществлению которых надлежало приступить немедленно, чтобы дом был готов до наступления холодов.

– Ты уверена, что тебе это понравится? – спросил он деланно безразличным тоном, засунув руки глубоко в карманы и глядя вниз на косогор перед ними.

Эльза в ответ безудержно расхохоталась, хотя сейчас же с удовольствием подумала, что смеется, собственно, без всякого повода. Ей просто хотелось смеяться, она чувствовала себя счастливой, Она заметила, что он бросил на нее быстрый взгляд, и румянец стал ярче на ее щеках.

– Ну, конечно! – быстро воскликнула она, но затем задумчиво прикусила губу.

Хорошенький каменный домик с низкой покатой крышей из красной черепицы – настоящий домик Ганса и Греты – вырастет здесь под мощными дубами… Кому бы он не понравился? Она многое могла бы сказать Бэлису в эту минуту – ей непреодолимо хотелось этого, но она не находила слов.

Когда она украдкой взглянула на него, он уже отвернулся.

– Хорошо… Нам, пожалуй, пора возвращаться, – сказал он. – Мне еще нужно побывать в Гэрли. Я провожу тебя домой. Мне очень неприятно так часто оставлять тебя одну – у нас дома, я хочу сказать… Но теперь уже недолго ждать!

Она порывисто вскинула голову.

– Это совсем не так тяжело, Бэлис. Мне в самом деле нравится Хилдред, очень нравится, и я стараюсь почти все время проводить с ней. Не тревожься обо мне; я думаю, тебе приходится хуже.

Он улыбнулся ей с беспечным видом, но она знала, о чем он думал. То, что он сказал ей тогда, в тот вечер их возвращения домой, было верно – у него в душе тоже было своего рода тщеславие. Может быть, даже действительно нечто более глубокое, чем тщеславие. Он боялся, чтобы женщины Кэрью не сделали чудовищную ошибку, чтобы они не поняли это превратно, узнав, чем на самом деле был их брак. Его молчание было постоянным упреком для нее.

В течение первых нескольких дней после похорон Эльза совсем не видела Грэс Кэрью. Вдова Питера упорно не выходила из своей части дома. Однако Эльза знала через Хилдред, что Грэс почти не ела и не спала, и проводила все дни и большую часть ночей, сидя у окна в бывшей комнате Питера с невидящим, неподвижно устремленным вдаль взором. Эльза считала ее не способной к такому сильному чувству, к такому глубокому горю. Но мысль о том, что происходило в сердце Грэс Кэрью, наводила на Эльзу страх. Вот что значило полюбить мужчину из рода Кэрью! Он брал всю твою жизнь и безжалостно разрушал ее, растворяя в своем пылающем, великолепном «Я».

Как-то утром, через неделю или немного позже, когда Джоэль с несколькими товарищами по колледжу собирался в поездку по озерам, Грэс неожиданно появилась за завтраком, совершенно спокойная и с такой неподвижностью взгляда, которая, как чувствовала Эльза, не была результатом исключительно ее слез. Она степенно уселась на свой стул и сразу же устремила пристальный взгляд на Бэлиса, сидевшего рядом с Эльзой.

– Я смотрела на тебя утром из своего окна, Бэси, – внезапно заговорила она. – Ты шел с северного луга. Я никогда до сих пор не замечала, как сильно твоя походка напоминает походку Питера, особенно в кожаных гетрах, которые были на тебе. Это просто испугало меня. У тебя совсем его ноги и его плечи, хотя он, конечно, стал более полным в последние годы. Человек в сорок пять лет должен ждать этого.

– Не все полнеют, Грэс, – вставила Хилдред. – Сет на девять лет старше Питера, а ты не назовешь его полным даже и теперь.

Но Грэс, казалось, не слышала ее. Она продолжала упорно смотреть на Бэлиса с неподвижным, чисто зеркальным блеском в глазах. Эльза заметила, как он нетерпеливо передернул плечами. Она оглядела сидевших за столом и заметила, что все уставились на Грэс со скрытым опасением. Внезапное, необъяснимое предчувствие несчастья охватило Эльзу. Что-то не совсем естественное было в манерах Грэс и в особенности в том неподвижном взгляде, который она не отводила от Бэлиса.

– Где Майкл сегодня? – спросил Бэлис, чтобы рассеять напряженное состояние, в котором все находились.

– Он уехал на рассвете, – кротким голосом заметила Нелли. – Он получил письмо от этого Кента из северной части Гэрли. Сегодня должен быть аукцион лошадей и Майкл не мог удержаться. По-моему, он прямо с ума сходит, когда слышит, что где-нибудь продаются лошади.

– Да, некоторые называют это лошадьми, – колко сказала Хилдред, помогая Джоэлю налить кофе из серебряного кофейника.

Эльза видела, как щеки Нелли покрылись легким румянцем. Где-то в доме закричал ребенок, и Нелли вдруг вскочила со своего места, прося извинения. Эльза заметила чувство облегчения, отразившееся на ее лице, когда она торопливо выходила, радуясь возможности ускользнуть. Она вспомнила Нелли Блок шесть или семь лет назад, показывающую свое обручальное кольцо подругам на церковном собрании в Сендауэре. Она вспомнила, какой гордостью звучал тогда ее голос. «Ну разве не прелестно оно? – говорила она. – Два рубина и бриллиант. Два карата. Оно принадлежало матери Майкла. Мне кажется, оно очень оригинально к тому же. И еще два рубина!».

Когда завтрак кончился, Хилдред отвела Эльзу в сторону.

– Пойдемте вниз, вы поможете мне срезать несколько цветов, – любезно предложила она. – Никому не повредит, если дом хоть с виду немножко повеселеет после того, как кого-то не стало… Хотя некоторые – будь они смелее – могли бы сказать, что это показывает недостаток уважения.

Она вышла со своим победоносным видом, сердито и отрывисто постукивая каблуками по полу. Эльза последовала за ней по лестнице, спускавшейся с веранды, и по усыпанной камешками дорожке к южной стороне дома, где лужайка была покрыта цветущими растениями.

– Вы, вероятно, думаете, что я иногда бываю бессердечной? – сказала Хилдред после того, как они некоторое время собирали в молчании пурпурные астры и блестящую траву. – Но я не выношу бестолковых людей. Нелли достаточно молода, чтобы иметь влияние на Майкла, если только поймет, что этого можно добиться. К сожалению, она этого не понимает и никогда не понимала. Мики идет по тому же пути, что и все остальные, и кончит плохо. Впрочем, я не имею права говорить это. – Она вздохнула и с трудом выпрямилась, высокая, стройная, резко выделяющаяся в своем мрачном черном платье среди пурпурных, белых и розовых цветов. – Нет, конечно, я не имею права говорить так, как я иногда говорю с ними всеми.

Но Нелли еще молода, а мое время уже прошло, В ее возрасте я сама была не лучше.

Она опять вздохнула с горечью, которой до сих пор не показывала Эльзе.

Она медленно двигалась между группами растений, вдоль высокой, роскошно цветущей стены сладкого горошка. Хилдред говорила отрывисто, как будто беседовала сама с собой. У Эльзы было такое чувство, точно Хилдред увлекает ее за собой куда-то вниз сквозь блеск и мрак прошлого, останавливаясь то там, то сям по дороге, чтобы сорвать тот или иной темный цветок воспоминаний. Сначала – детство в Коннектикуте, омраченное тенью какого-то бесчестия…

– Сет, и Питер, и я, мы все родились там, – говорила Хилдред. – Наша мать была женщиной хорошего происхождения и красавицей. Ее главной слабостью была любовь к отцу, слишком сильная, чтобы в чем-нибудь ему препятствовать… даже в его изменах. Я думаю, она боялась потерять его совсем. Она страдала молча, пока не произошло что-то, чего она не могла скрыть. У нее были свои деньги, положенные в банк на ее имя… Так или иначе, она увезла его в Иллинойс.

Голос Хилдред перешел во вздох, и некоторое время она медленно шла вперед, не произнося ни слова. Эльза тоже молчала, понимая, что Хилдред не ждет от нее комментариев.

– Мать прожила ровно столько, чтобы увидеть, как отец снова разбогател в Иллинойсе, как всегда богатели Кэрью – весело и быстро… за счет других. Но однажды ночью в игорном доме близ Спрингфилда он потерял своих лошадей и все деньги, какие у него были… Из гордости и фанфаронства он сказал, что пойдет домой пешком, за двадцать миль, среди ослепляющей снежной вьюги. Никто ему не поверил… Его тело нашли через несколько недель, когда растаяли снежные сугробы. Конечно, он сбился с дороги и свернул далеко в сторону. Он сильно пил…

После этого Хилдред стала рассказывать о своих девических годах и о романе, который пришлось оборвать ради братьев, Сета и молодого Питера. Им надо было помочь выбраться из затруднительного положения и отправить их для новой жизни в другой штат.

– Мне кажется, жена Сета радовалась, что умирает молодой: она, должно быть, знала, что избегает этим отчаяния и тоски. Грэс дожила до этого…

Как припев, объединяющий эти отрывочные рассказы, Эльзе все время приходили в голову те слова, которые произнесла Хилдред в первые минуты, когда они с Бэлисом пришли домой: «Твоя жена должна узнать всю правду… она теперь – Кэрью».

Потом Хилдред так же внезапно, как начала, оставила эту тему.

– Мы, кажется, уже достаточно нарвали цветов, – заметила она, выпрямившись и принимая свой обычный вид. – Пожалуй, этого хватит. Пойдем теперь домой.

Входя в комнаты, они встретили Джоэля с упакованными чемоданами, готового к отъезду. Бэлис ждал его в автомобиле, чтобы отвезти на станцию в Гэрли. Джоэль весело распрощался со всеми и размахивал шляпой, когда автомобиль тронулся. Эльза не могла не подумать, каким жизнерадостным, красивым и сильным он кажется. Хилдред, должно быть, угадала ее мысли.

– Много будет разбитых сердец на пути этого мальчика! – предсказала она, и Эльза почувствовала нотку гордости в ее тоне. – Я не удивлюсь, если окажется, что это уже началось. С недавних пор он слишком много времени стал проводить в Балке!

У Эльзы внезапно сжалось сердце – она вспомнила лицо Лили Флетчер в вечер танцев в сарае, когда она вышла к ним из толпы об руку с Джоэлем, с ярко блестевшими глазами и раскрасневшимся от возбуждения лицом. Не влюбилась ли Лили в Джоэля? Лили была обручена с Акселем Фосбергом, молодым фермером, жившим к северу от Сендауэра. Все об этом знали. И все-таки Эльза чувствовала боль в сердце, когда шла за Хилдред.

– Как он стремился скорее уехать! – устало сказала Хилдред. – Он вернется только за день до отъезда в колледж. Мужчины нашего рода никогда не любили оставаться в том месте, где недавно была смерть, чья бы то ни было смерть. В особенности, когда погибала надежда или разбивалась гордость. Они снимались с места и уезжали.

Отрывочные рассказы Хилдред в саду в прошлое утро не выходили у Эльзы из головы, и навеянное ими тяжелое впечатление все более и более углублялось. Наконец она почувствовала, что не в силах уже выносить темные чары, носившиеся в атмосфере дома Кэрью. Бэлис не мог приехать раньше вечера. Но он советовал ей проехаться верхом на Флете, чтобы убить время, пока он будет отсутствовать. «Хочешь – не хочешь, а Флета теперь твоя, – сухо сказал он, – Ты теперь не можешь выгнать ее с пастбища». – «Хорошо, – подумала она, – поеду к Фанни Ипсмиллер, а на обратном пути заверну к матери поужинать».

Было уже темно, когда она вернулась в дом Кэрью. В комнате Бэлиса виднелся свет. Он, вероятно, сидит, ожидая ее возвращения, подумала она с некоторым волнением. Но Бэлис встретил ее у порога – он только сейчас приехал из города. Он помог ей соскочить на землю и кликнул одного из работников, чтобы передать ему Флету, затем пошел с Эльзой в дом. Они сразу поднялись наверх, и Эльза, войдя в комнату первой, увидела, что у открытого окна сидит, обмахиваясь веером, Грэс Кэрью. Ее присутствие в комнате Бэлиса изумило Эльзу, но что-то в позе и манерах Грэс еще более поразило ее. Эльза заставила себя сказать:

– А, это вы! Очень жарко, не правда ли?

Грэс вместо ответа только смерила ее ледяным взглядом. В первый раз со времени своего прибытия в этот дом Эльза имела возможность заговорить с ней и решила воспользоваться случаем.

– Я хотела сказать вам, миссис Кэрью, – быстро проговорила она, – как глубоко я сочувствую вам в вашей потере. Вы не знаете…

– В самом деле? – Грэс вскинула голову и прищурила глаза. – Но каким образом вы могли бы что-нибудь чувствовать по этому поводу? Я совершенно не понимаю вас. Вы не принадлежите в действительности к нашему роду.

Она отвернулась к Бэлису, и ее лицо сразу озарилось нежной улыбкой. Она встала и медленно направилась к нему. Эльза почувствовала, что краснеет до корней волос. Она сняла шляпу и жакет и положила их на кушетку. Затем подошла к открытому окну и села, подставив пылающее лицо ветерку, колыхавшему занавески. Она откинула волосы – лоб под ее рукой был влажен и горяч.

Бэлис не произнес ни слова, Он снял шляпу и, бросившись на стул, закурил папиросу. Эльза видела, как Грэс поставила рядом другой стул и уселась. Ее взгляд, выражавший безграничное обожание, напомнил Эльзе тот день, много лет назад, когда две женщины Кэрью в первый раз явились на ферму Бауэрсов вместе с мальчиком, напоминавшим Эльзе малину.

– Ты, наверное, удивился, найдя меня здесь, дорогой Бэси, – невозмутимо начала Грэс, – это в первый раз я так врываюсь сюда, если не считать того времени, когда у тебя был бронхит и ты никому об этом не говорил. Помнишь, Бэси?

– Не думаете ли вы, что пора бросить эту ласкательную детскую кличку, тетя Грэс? – спросил Бэлис.

Грэс испустила короткий оскорбленный вздох. Глядя на нее и стараясь сдержать гнев и печаль, Эльза подумала, что глаза вдовы Питера ярки и остры, как у птицы.

– Хорошо, в таком случае пусть будет «Бэлис». Но почему тебе пришло в голову возражать именно теперь?

Она покосилась на Эльзу, и ее губы сжались.

– Ради Бога, тетя Грэс! – не выдержал Бэлис. – Всегда, сколько я себя помню, я протестовал против этой ненавистной клички.

Грэс глубоко вздохнула. Ее веер соскользнул на колени.

– Я сегодня в первый раз вышла на воздух, – сказала она Бэлису. – Мы с Нелли поехали к ее матери. Она рассказала мне, что Нэт Брэзелл собираемся жениться на этой Зинке Вульф с южной окраины Гэрли. Ты ее помнишь, без сомнения. Кажется, старик Вульф должен Брэзеллу какие-то деньги, и они между собой порешили этот брак. Подумай, какой позор! Зинка очень милое создание – для такого круга, конечно.

Бэлис встал, скрестив руки на груди, с покрасневшим лицом. Эльза наблюдала за ним сквозь полуопущенные ресницы.

– Что вы задумали, тетя Грэс? Чего вы добиваетесь? – ровным голосом спросил он, пристально глядя на нее. – Меня совершенно не интересуют дела Нэта Брэзелла. Факт тот, что вы здесь ставите себя в очень некрасивое положение. Если вы пытаетесь смутить меня перед Эльзой, то я могу сказать вам, что я ничего от нее не скрыл, когда просил ее выйти за меня замуж. Я ей все рассказал о Зинке. Если есть что-нибудь еще, чего она не знает обо мне, то я готов ей все открыть. Мы с Эльзой сразу поняли друг друга.

Сначала Эльза не сообразила, с какой целью Грэс говорила о Зинке. Бэлис же сразу угадал, куда та гнула. Эльза сидела, буквально похолодев от наглости этой женщины.

– Без сомнения, – нежным и ласковым голосом продолжала Грэс, – ты бы это сделал! Ты так похож на Питера! Но ты ошибаешься, думая, что и другие так же искренни и прямодушны, как ты, Бэси!

Бэлис нахмурился – не то от повторения уменьшительного имени, не то от какой-то новой неприятности.

– Я с самого начала боялась, – продолжала Грэс, не обращая абсолютно никакого внимания на присутствие Эльзы, – боялась за тебя. Ты всегда поступаешь так безрассудно и опрометчиво. У меня сегодня открылись глаза, мать Нелли рассказала мне всю эту историю.

Не совсем еще утратив чувство юмора, Эльза невольно сравнила лицо Грэс Кэрью с куском измятого розового шелка, внезапно разглаженного в совершенно плоскую тряпку горячим утюгом. Она встретилась взглядом с Бэлисом. Он смотрел на нее с насмешливо-веселой улыбкой.

– Ну, хорошо, тетя Грэс, – устало сказал он, – что же старушка вам говорила? Послушаем!

Грэс вскочила, схватив его за отворот куртки.

– Ты не должен смеяться надо мной, Бэси, дорогой! То, что я говорю, правда, и все это знают! Все говорят о тебе и смеются над тобой, дорогой, потому что грязная девчонка из Балки взяла тебя ради твоих денег и надула человека, с которым была обручена, для того чтобы выскочить за тебя замуж, как только ты ей это предложишь. Какая приличная девушка провела бы вне дома целую ночь с человеком перед тем, как выйти за него замуж, да еще…

– Тетя Грэс! – оборвал ее Бэлис.

Положение становилось совершенно невыносимым. Боясь гнева Бэлиса, Эльза быстро встала и тихо подошла к нему. Ей стало искренне жаль женщину, до смешного охваченную самой нелепой ревностью, как это сообразила теперь Эльза. Она стала рядом с Бэлисом, глядя сверху вниз на Грэс и чувствуя себя высокой, сильной и совершенно спокойной. Она услышала короткий гневный смех Бэлиса и затем почувствовала, как его рука слегка обняла ее.

Грэс с дрожащим подбородком открыла рот, чтобы продолжать, но Бэлис прервал ее.

– Вы больны, тетя Грэс, – резко сказал он. Он откашлялся, чтобы придать спокойствие своему голосу. – Если бы вы были вполне здоровы, вы не стали бы слушать такую чепуху!

Грэс выпрямилась, ее подбородок поднялся кверху. Она пристально смотрела на Бэлиса, дрожа всем телом.

– Что ты о ней знаешь, Бэлис? Скажи мне. Ты слышал о том, что известно всей округе, или…

– Пожалуйста, тетя Грэс! – сказал Бэлис, и его пальцы сжали руку Эльзы. – Мы не позволим всей округе вмешиваться в наши дела. Я уже год назад знал, что Эльза меня любит. Мы давно могли бы объявить о нашей помолвке, если бы хотели. Мы этого не сделали. Почему – это касается только нас. Видно, нам следовало давно уже обвенчаться в церкви в Сендауэре, и тогда все старухи могли бы жить спокойно.

Ложь Бэлиса белым пламенем пронизала Эльзу. Она подняла глаза и в первый раз увидела направленный на нее вопросительный взгляд Грэс Кэрью.

– Да, Бэлис сказал правду, Грэс! – произнесла она тихим голосом, показавшимся странным даже ей самой. Бэлис посмотрел на нее с теплой дружеской улыбкой, которая едва не заставила ее потерять сознание. На мгновение она забыла Грэс и всю эту жестокую сцену. Она почти не видела, как Грэс Кэрью, не прибавив ни слова, выскользнула из комнаты. Она услышала лишь, как Бэлис сказал:

– Тебе не придется больше терпеть что-либо подобное. Завтра же с раннего утра мы переедем в сруб, если даже он не совсем готов. И кстати – вы чудесный товарищ, мой маленький враг!

Он отступил немного в сторону, чтобы взять трубку. Она не смела повернуться и взглянуть на него. Глаза ее затуманились слезами. Она прошла в этом тумане в другую комнату и закрыла за собой дверь. Там она упала в кресло у окна и долго сидела, глядя через лужайку на высокие тополя, тускло вырисовывавшиеся на фоне летнего ночного неба.




ГЛАВА XIV


Во время переезда на Гору Эльза сидела рядом с Бэлисом на связке сена. Время от времени она украдкой искоса поглядывала на него и втайне радостно улыбалась самой себе. Они покидали ненавистные владения Кэрью. На Горе она будет в собственных владениях. Там, вдали от гнетущих чар Кэрью, у нее явится ощущение силы и власти. В глубине души она лелеяла тайну: там она даст самой себе свободу и позволит проявиться чувствам, которые сдерживались ее старым упрямством.

Бэлис бросил свою широкополую соломенную шляпу на лежавшие сзади вещи. В сверкающем прозрачном воздухе ясно видна была легкая медно-красная линия на верхушке его лба под темными волосами. Эльза перевела взгляд от этой линии вниз на загорелое от солнца лицо с черными четко очерченными бровями и затем на глаза странного цвета и с немного опущенными углами век. Эти лениво опущенные углы всегда возбуждали в ней досаду, Они казались ей отличительным признаком всех Кэрью, которым все так легко давалось. Глядя теперь на Бэлиса, она чувствовала, что ее досада переходит в непрерывно возрастающее возбуждение. В его лице не было сейчас ни следа той жесткой, капризной улыбки, которую она всегда искала на нем. Вместо того на лице Бэлиса лежала какая-то темная тень, которая заставляла ее сердце болезненно содрогаться.

Эльза усердно принялась за тяжелый труд: наводить в срубе какой-то порядок. Бэлис хотел взять в помощь ей девушку из Сендауэра, но она с возгласом раздражения отвергла его мысль. Это их собственный угол – только их. Она все сделает сама. Бэлис совершил несколько поездок за разными вещами в дом Кэрью, возвращаясь каждый раз через поля, которые были видны Эльзе, когда она поджидала его в дверях, и всякий раз, как она его замечала, ее охватывала восторженная радость.

В течение всего дня дул ветер. Звук плотничьих молотков, доносившийся до нее с вершины склона, где люди работали над постройкой нового дома, напомнил ей то время, когда она ходила с отцом смотреть, как строили большой дом Кэрью на юге. Те дни казались ей теперь далекими, как сны из какой-то другой жизни. Нежный, сухой запах спелого хлеба, еще не скошенного ее отцом, смешивался с крепким запахом новых досок. Бесконечное море солнечного света волновалось над прерией, с постепенными мягкими сменами цветов от рассвета до сумерек, и низко над горизонтом нависали облака, белые и раскаленные, как вспученные формы выдуваемого стекла. Снова были дни жатвы – пора косьбы и молотьбы, необходимых, чтобы могла длиться жизнь. Легкая грусть и безотчетный восторг трепетно волновали Эльзу в течение всего дня. В своем воображении она видела, как будет течь их жизнь с Бэлисом здесь, на этой высоте над Балкой: они будут видеть черные изрытые поля дождливой весной, слабые побеги, которые окрасят нежно-зеленым рисунком темно-красную почву ранним летом, колеблющееся золото спелого зерна в августе, и жесткую пустую степь под осенним небом. Они будут жить здесь – так близко к этой красоте и скудости, росту и смерти. Что такое жизнь, если вы их не испытаете, как испытывает их земля!

В середине дня, когда они прервали работу для торопливого завтрака, Эльза сказала Бэлису:

– Мне ужасно захотелось узнать сегодня утром, было ли у тебя когда-нибудь такое сознание близости к земле, как у меня, сознание, которое не покидало меня, сколько я себя помню. Видишь ли, Бэй Кэрью никогда не трудились так над землей, как мы – там, в Балке.

Бэлис угрюмо рассмеялся.

– А мне очень хотелось знать, побеспокоишься ли ты когда-нибудь осведомиться, что именно я чувствую по отношению к земле или вообще к чему бы то ни было, если на то пошло!

Она крепко сжала губы, чтобы подавить улыбку, которая грозила перейти в громкий радостный смех. Ее вдруг охватило неодержимо сильное желание вскочить и взъерошить ему волосы, просто для того, чтобы почувствовать их в своих руках. Потом она поцеловала бы его и убежала вниз по склону горы, под ветром и солнцем. Но какая-то необъяснимая инертность удержала ее.

Перед самым заходом солнца рабочие ушли, и Эльза осталась одна на горе. Бэлис в последний раз уехал в дом отца. Эльза быстро приготовила ужин на небольшом очаге в кухоньке сруба, затем поспешно стала переодеваться к возвращению Бэлиса. Она вымылась в холодной воде маленького ручья, потом уселась в свободном платье перед туалетным столиком, который привез ей Бэлис из Гэрли, и начала рассматривать свои мелкие отличительные черточки, которых, как ей казалось, она никогда раньше не замечала. Глядя в ручное зеркало, она заметила, как вьются вверх мелкими кудряшками светло-каштановые волосы на ее шее у затылка; отметила маленькую родинку на левой груди; шрам на правом колене, оставшийся с тех пор, как она двенадцатилетней девочкой пыталась однажды слишком поспешно пролезть сквозь колючую проволочную ограду. Она глядела на все это с удивлением человека, делающего открытия, и думала: «Это я, Эльза Бауэрс. Все это мое, мое собственное! Все это я! Но скоро все это больше не будет принадлежать мне. Все это перейдет от меня к кому-то другому, и он еще не знает об этом! То, что есть я, перейдет к Бэлису Кэрью».

Эльза почувствовала страх и тревогу. Она прижала пальцы к глазам и затем, открыв глаза, посмотрела в окно, на нежные, колеблющиеся цвета вечернего неба. На некотором расстоянии она услышала в мягкой высокой траве ноту одинокого жаворонка, жалобно раздававшуюся в полной тишине. Бесконечное упоение разлилось по всему ее телу.

Она надела синее платье, которое подчеркивало голубоватый оттенок ее почти серых глаз, и спустила на лоб завитки волос. Затем накрыла стол белой скатертью и поставила на него букет из пурпурных и синих цветов, которые собрала неподалеку от порога. При звуке приближавшихся шагов кровь быстро прилила к ее щекам и согрела виски. Это, должно быть, Бэлис. Однако, повернувшись, она увидела на пороге Лили Флетчер. Она быстро подавила внезапно поднявшееся в ней неприятное чувство.

– Как? Лили! – воскликнула она.

– Здравствуй, Эльза, – приветствовала ее Лили. – Пожалуйста, не падай в обморок от того, что я нашла, куда вы спрятались. Двое ваших рабочих остановились по дороге домой поговорить с папой и сказали нам, что вы сюда переехали. И я шла, пока не добрела сюда.

Эльза придвинула ей стул.

– Неужели ты хочешь сказать, что всю дорогу от дома ты шла пешком? – спросила она ее.

– Шла! Я только и делаю, что хожу… днем и ночью, уже целые недели. – Она замолчала и быстро оглядела комнату, затем остановила глаза на приготовленном к ужину столе с букетом цветов посредине. – Бэй еще не пришел?

– Он отправился за последними вещами в дом отца. Впрочем, он может вернуться в любую минуту. Я думала, что это он, когда услышала твои шаги.

Лили смущенно закусила губу и боязливо покосилась на дверь. Два ярких пятна пылали на ее щеках. Ее колени нервно терлись одно о другое. Холодные страх пронзил Эльзу, когда она посмотрела на свою гостью.

– Послушай, Эльза, – торопливо сказала Лили, – мне нужно с тобой поговорить. Я сойду с ума, если не выскажу того, что у меня на душе. Я хотела поговорить с тобой на том танцевальном вечере, но я колебалась, и к тому же ты исчезла раньше, чем мне представился удобный случай. – Она отчаянно глотнула воздух. – Ты знаешь, я почти все время проводила с Джоэлем с тех пор, как он вернулся домой. Я прямо помешалась на нем, Эльза, совсем помешалась! Я почти не виделась с Акселем, я не хотела его видеть. – Голос Лили поднялся почти до истерического крика. – Теперь я не могу его видеть. Я не могу посмотреть ему в лицо и сказать ему все!

– Ты не решаешься признаться ему в своей любви у Джоэлю, Лили? – спросила Эльза, отгоняя овладевший ею темный страх.

– Конечно, конечно, но я… я не о том говорю. О Эльза, я думала, что ты поймешь!.. Ты ведь замужем теперь… Не заставляй меня говорить это прямо, Эльза!

Эльза поднялась, широко раскрытыми глазами уставившись на девушку, в то время как отвратительная разгадка проникла в ее мозг. Невольно она заметила, что Лили, несмотря на свое отчаяние, не забыла завить волосы, которые блестели сейчас так же ярко, как в тот вечер танцев в сарае при свете фонарей. Эльза подошла к двери и выглянула наружу, желая привести в порядок свои мысли. Бэлис уже съехал с дороги и вылезал из автомобиля у подножья холма. Она обернулась и увидела, что Лили плачет, конвульсивно вздрагивая. Эльза смотрела на нее с изумлением. Она никогда не считала Лили Флетчер способной на глубокое чувство. Поспешив к ней, она начала ласково гладить ей волосы и говорить успокаивающие слова, сама едва понимая их смысл.

– Не надо, Лили! Не надо! Перестань, пожалуйста! Сейчас придет Бэлис. Он уже внизу под горой. Постарайся взять себя в руки… Скорее! Слушай, Лили, Джоэль знает? Ты сказала ему?

– Я сказала ему все, вечером, перед тем, как он уехал, – жалобно произнесла Лили, – О Эльза, я, которая… никогда… ты знаешь меня хорошо, ты знаешь, что я никогда бы не подумала…

Ее голос, постепенно ослабевая, оборвался. Слезы снова полились их ее глаз.

– Ш-ш… тише! – сказала Эльза. – Что же он ответил? Предложил он что-нибудь?

Говоря это, Эльза чувствовала трагическую бесполезность своего вопроса. Лили подняла голову.

– Чего от него можно было ожидать! Когда я намекнула, что нам следует обвенчаться, он, казалось, и не слыхал моих слов. Во всяком случае, я не собираюсь бросаться ему на шею и цепляться за него, я скорее брошусь в реку, чем…

– Не говори глупостей! – прервала ее Эльза, – Оставим пока разговор обо всем этом. Хорошенько выспись сегодня, а завтра утром я буду у тебя. Ну, возьми себя в руки! Бэлис уже здесь.

– Где уж мне думать о сне! – безнадежно произнесла Лили.

Бэлис вошел, нагруженный вещами.

– Здравствуйте, Лили! – воскликнул он с порога. – Видите теперь, что значит быть женатым, а?

Лили вскочила со стула и направилась к дверям.

– Здравствуйте, Бэй! – ответила она, затем повернулась к Эльзе. – Мне пора идти, мама ждет меня к ужину. Я сказала ей, что иду повидать Фанни Ипсмиллер. Мне нужно торопиться.

– Ну, я думаю, что ты могла бы остаться поужинать у нас! – весело произнесла Эльза. – Но если тебе необходимо идти… Это не отнимет у тебя много времени, Бэй, если ты отвезешь ее вниз?

– Буду очень рад, – рассеянно согласился Бэлис. Он сложил в углу вещи, которые принес с собой, и вышел. Лили последовала за ним, бросив Эльзе прощальный взгляд.

Когда они вышли, Эльза села за стол и оперлась подбородком на руку. Куда исчезла вся сладость ее настроения час назад? Она почувствовала себя ограбленной, лишенной чего-то невыразимо драгоценного, только что найденного ею. Она сама могла быть такой Лили – она была Лили. Она была душой и сердцем жизни в Балке, жизни, которую разбил один из Кэрью с их традиционной властностью. Она посмотрела на маленький стол, который убрала белой скатертью и яркими цветами. Ее горло болезненно сжалось. Она закрыла глаза так крепко, что стало больно, но слезы выступили из углов и потекли по щекам.

Прошла, как ей казалось, целая вечность. Наконец, открылась дверь, и она почувствовала, что Бэлис стоит за ее стулом. Она медленно поднялась и направилась к очагу, где стоял уже готовый ужин. Она слышала, как Бэлис снимал шляпу и пальто, слышала, как он умывался у приделанного к стене рукомойника. Когда она поставила на стол горячие блюда, он подошел и остановился на секунду, с одобрением глядя на все, что она сделала, чтобы придать торжественный вид их первому ужину вдвоем. Она видела легкую улыбку на его лице, когда он протянул руку и сорвал один цветок со стебля. Он повернулся к ней с каким-то странным взглядом.

– Мой маленький враг, – сказал он, – вы себя выдали! Все здесь замечательно красиво, и я никогда не видел вас и наполовину такой милой. Если бы ты теперь влюбилась в меня, клянусь Юпитером, я поцеловал бы тебя!

Эльза улыбнулась сквозь свою печаль, и они сели за стол.

– Кстати, – сказал он, – что такое с Лили? Плакала она или…

– Лили, – ответила Эльза, стараясь придать спокойствие своему голосу, – ждет ребенка.

Бэлис тихо свистнул.

– Вот тебе на! От кого?

– От Джоэля.

Нависшее над ними после этого молчание буквально резало уши Эльзы. В воцарившейся мертвой тишине треск дров в очаге прозвучал, как выстрел; кваканье лягушек в погружавшемся в темноту внешнем мире оглушительно врывалось в окно.

– Ты знаешь это наверное? – спросил Бэлис, нахмурив брови. – Знает ли Джоэль что-нибудь об этом?

– Лили сказала ему перед тем, как он уехал, – ледяным голосом ответила Эльза.

Бэлис стукнул кулаком по столу.

– Несносный дурак! – разразился он. – Сумасшедший осел!

Затем он погрузился в непроницаемое молчание и еле прикоснулся к пище. В душе Эльзы надежда боролась с опасениями, пока она ждала, чтобы он заговорил. Надежда говорила ей, что может ведь он хоть в этот час, когда она ждет его внимания, забыть старую надменность, свое бессердечное равнодушие, свою высокомерную жестокость, которые отчасти были у него врожденными. Почему он не может все это забыть именно сейчас, когда это имеет для нее такое громадное значение? «Сейчас… именно сейчас!», – повторяла она про себя в агонии отчаяния. Пылко надеясь, она, тем не менее, чувствовала, что он мало-помалу возводит защитный вал вокруг себя и своего рода. Ей казалось, будто она действительно видит движение и слышит шум, сопровождающие возведение окопов, ограждающих, как высокая каменная стена, пороки Кэрью. И все-таки она ждала, пристально наблюдая за ним, в своем напряжении сжимая ногами ножки стула.

Не в силах больше выносить это напряженное состояние, она спросила:

– Ты собираешься написать об этом Джоэлю? Взгляд, который он на нее бросил, пробудил в ней всю ее прежнюю ненависть. Ее руки под столом сжались с такой силой, что пальцам стало больно.

– Эльза, – сказал он, – существуют вещи, которых мужчина не может делать. Одна из них – вмешательство в такое дело, именно в такого рода дело, когда оно его не касается. Если Лили Флетчер настолько глупа, что допустила до этого, пусть себя и винит. Я очень сомневаюсь в том, что она особенно сопротивлялась. Кроме того, Лили может лгать и, вероятно, лжет, когда называет Джоэля. Если она девушка такого сорта, то совсем нельзя сказать, кто тут виновник. Я бы предпочел ничего больше не слышать об этом!

Эльза оттолкнула свой стул и встала. Она чувствовала, как краска отливала от ее лица, губы ее стали сухими и жесткими, глаза горели. Она выпрямилась и смотрела вперед, в сторону Бэлиса, не видя его, руки ее сжались. Все тело ее напряглось в страстном, порывистом стремлении уничтожить его. Снова, как однажды ночью очень давно, ее неудержимо охватило дикое, первобытное желание ударить его прямо по лицу.

Бэлис встал и шагнул прямо к ней. Его лицо потемнело под нахмуренными бровями.

Жгучие, язвительные слова бурно полились с ее уст.

– Я этого и боялась! Я надеялась… я думала, что, может быть, ты… посмотришь на это иначе… поймешь и другую точку зрения… хотя бы на этот раз. Я надеялась на это, потому что думала, что полюбила тебя наконец. Мне казалось так… вчера вечером. А сегодня я окончательно поняла это. Я оделась для тебя… убрала для тебя стол… поставила для тебя эти цветы… ждала тебя, чтобы сказать тебе это. Понимаешь? Я была дурой, настоящей дурой! Теперь я это знаю. Я ненавижу Тебя больше, чем кого-либо когда-нибудь ненавидела!

Ее глаза впились в него, в ней клокотала ярость. Раздался его отрывистый смех, и он быстро двинулся к ней. Она почувствовала, как в мозгу у нее пронеслась какая-то ослепительная молния, и внезапно она изо всей силы ударила его в лицо. В следующий миг его пальцы сдавили ее руку и притянули ее к нему. Плотно прижав к себе ее голову свободной рукой, он поцеловал ее прямо в губы, оцарапав их своими зубами, Она вся затрепетала от бурного пламенного жара, охватившего в это мгновение ее тело, и невольно ответила на его поцелуй. Потом пошатнулась в его руках, и он еще раз слегка поцеловал ее, затем отпустил. Она бессильно прислонилась спиной к стене, закрыв глаза и еле переводя дыхание.

Бэлис вышел. Эльза слышала, как закрылась за ним дверь. Она повернулась и, хотя глаза ее были широко открыты, прошла почти ощупью в свою спальню и закрыла за собой дверь. Она понимала, что это значит: она впервые заперла на ключ дверь между собой и Бэлисом Кэрью.




ГЛАВА XV


Лето в этот год кончилось внезапно, в одну бурную ночь, когда жестокий ветер сумасшедшими порывами носился над Балкой. К рассвету уже почти ни одного листика не осталось на деревьях, почти ни лепестка на склоне Горы, где в диком изобилии росли грубые осенние цветы. До самых сумерек взору открывалась картина опустошения, болотная трава полегла под ветром, вода в лужах покрылась рябью и белой пеной. Затем начал падать холодный частый дождь, орошая бесконечные темно-серые поля, вздувшиеся канавы, где плавала черная, сорванная ветром трава, и голые хребты холмов, совершенно бесцветные, под низкими облаками.

Эльза стояла у окна в новом доме и смотрела на беспросветный непрестанный дождь. Они только два дня назад переехали сюда из сруба, а завтра исполнится три месяца с тех пор, как она вышла замуж за Бэлиса Кэрью. Три месяца! Питер умер, а через несколько недель умерла и Сара Филлипс. Хорошенькая Лили Флетчер вышла замуж за Акселя Фосберга, глубоко в своем сердце замкнув черную истину, чтобы пощадить гордость Акселя. Эльза могла бросить отсюда взгляд вниз вдоль Балки на то место, где Аксель построил домик для себя и Лили на участке земли, купленном им у старого Джона Флетчера. Говорят, что они очень счастливы вдвоем. Меньше месяца назад Нэт Брэзелл женился на Зинке Вульф и заперся от всего мира, скрывая за закрытой дверью свою жену и свою жестокость.

Это была жизнь Балки, думала Эльза, той Эльдерской балки, где она в ясный летний день лежала на сеновале и мечтала, паря мыслями в облаках; где она бежала домой в холодные ноябрьские дни, чтобы надеть на заледеневшие ноги сухие шерстяные чулки и сесть перед огнем, пока ее мать готовила ужин; где она отправлялась кататься на коньках по освещенной луной речке с Рифом и хохотала, когда мороз щипал ей нос и вызывал румянец на ее щеках, и где она срывала первые пушистые цветы с верхушек опавших снежных сугробов в теплые дни ранней весны. Там лежал мир Стива Бауэрса, который уже разучился смеяться, дяди Фреда, делающегося дряхлым и хрупким, как высохшая ветка тополя, Рифа, тяжело работавшего год за годом, с лицом, обращенным к еще не взошедшей звезде, мир Фанни Ипсмиллер с ее неуклюжим поклонением презренному Нильсу, мир Джо Трэси, распевающего песни по пути через поля в июньскую ночь и наполняющего целые часы рассказами о своих скитаниях.

Это был и ее мир, мир Эльзы Бауэрс, – до того как она отказалась от него, отказалась от самой себя, пожалуй, потому что именно так ей представлялось теперь, когда она стояла, глядя из окна на холодный моросящий дождь, Она сделала глупый и грубый промах, уйдя от этого мира в надежде избежать подавляющей пустоты жизни Балки в сказочном мире Кэрью. Теперь она понимала, что была ослеплена своими страхами – и своими пустыми надеждами. Но больше всего она была ослеплена своей гордостью. Она поняла это с того вечера, когда к ней пришла Лили Флетчер со своей тайной и внезапно вызвала бурную сцену между ней и Бэлисом. В мучительном уединении той ночи она поняла, наконец, что не страх и не надежда какого бы то ни было рода привлекали ее к Бэлису Кэрью, как бы они не ослепляли ее и на какие бы поступки ни толкали в этом ослеплении.

Это была любовь – пылкая, страстная любовь, любовь, тлевшая в ее сердце с детского возраста; любовь, подавленная и загнанная глубоко внутрь, потому что объект ее казался далеким и недостижимым; любовь, перешедшая в дикую ненависть, так как она не могла ничем ответить на жестокое высокомерие этих шалых Кэрью. Так легко было бы пойти в эту ночь к Бэлису, несмотря на все, что произошло между ними из-за Лили Флетчер, унизить себя, чтобы утолить свою жажду любви, уступить дикому порыву – к собственному обезличению. Именно так женщины Кэрью всегда отдавались своим мужьям; именно так Лили Флетчер по глупости отдалась Джоэлю; именно так она сама готова была отдаться Джо Трэси в момент забытья, навсегда подчинив свой дух тупой и грубой тирании своего тела. Она была рада, что нечто более сильное, чем ее глубокое стремление к любви, выиграло для нее эту битву: выиграло и для Бэлиса Кэрью, хотя он об этом ничего не знал.

Ей было радостно, когда на следующее утро она выглянула из двери сруба и увидела его наверху на склоне горы среди плотников и рабочих. Он стоял немного в стороне, залитый утренним солнцем, и руководил работами в такой манере, как будто издавна привык повелевать. Она долго стояла так на пороге, обводя глазами заросший камышами пустырь в южном конце Балки, Бэлис, наконец, спустился к ней. Он остановился перед женой, медленно улыбнулся ей и попросил прощения за то, что сделал в прошлый вечер: «Я поступил как настоящее животное, Эльза!». Ей никогда не забыть звука его голоса! Она взглянула на него и быстро опять отвернулась, чтобы он не заметил, как запылали ее щеки и как невольные слезы горячими каплями повисли на ресницах. Он взял ее руки и нежно их поцеловал, не говоря больше ни слова. Затем вернулся наверх к своей работе. Она стояла и смотрела ему вслед, зная, что он страдает, и стремясь к нему всем сердцем, но все-таки дико непреклонная, потому что иной не могла быть.

Так провели они быстрые яркие дни позднего лета и ранней осени. «Словно какие-то закованные в латы призраки, – часто думалось ей, – движущиеся в сером полумраке, более непроницаемом, чем бездонная ночь, и обменивающиеся странными, насмешливыми жестами».

С того места, где она стояла у окна в новом доме, она могла видеть, как Бэлис двигался внизу среди построек на косогоре, в измятой мягкой шляпе, надвинутой на глаза, в старом сером свитере, видневшимся из-под его синей куртки, в брюках, заправленных в высокие сапоги. Большую часть дня он провел в доме Кэрью, куда ездил поговорить с отцом о лошадях, купленных ими недавно в Гэрли. В течение дня Эльза раз двадцать подходила к окну посмотреть, не возвращается ли он домой. Однако лишь тогда, когда уже полил дождь, она увидела, что он едет, но не с юга, как она ожидала, а по дороге, шедшей из Сендауэра мимо участка Нэта Брэзелла. Он не вошел в дом, а сразу принялся помогать Горхэму, их единственному работнику, переносить под навес привезенные днем из Сендауэра мешки с кормом для скота. Глаза Эльзы следили за его двигавшейся взад и вперед фигурой. Она никогда не думала, чтобы Кэрью способен был сделать столько работы, сколько выполнил Бэлис за последние несколько недель. Когда он не был занят отделкой разных построек, которые необходимо было закончить до наступления зимы, он уходил в поля для подготовки их к весенним работам или ходил по Балке в тех местах, где необработанная земля граничила с его собственной, размышляя о чем-то и обдумывая разные планы, о которых Эльза никогда ничего не узнавала.

За эти недели ей не раз приходило в голову, что Бэлис Кэрью, быть может, постепенно разочаровывается под влиянием ее упорства и отходит от нее во время этих долгих молчаливых блужданий по полям. Ни один гордый человек не может проводить все дни и ночи в тайных мучениях и остаться таким же. Может быть, он нарочно работает сейчас там, под дождем, лишь бы не входить в дом и не чувствовать унизительной комедии их брака. Эльза прикусила кончик мизинца, наблюдая за Бэлисом сквозь слезы, вызванные тем, что ей больно было смотреть на него.

Наконец, она отошла от окна, чтобы приготовить ужин. Она зажгла лампу и поставила ее на полочку около плиты. Весной у них будет электричество, сказал Бэлис, постоянно работавший для будущего, для их будущего. Ей нужно было готовить только для себя и для Бэлиса. С характерной для него деликатностью Бэлис устроил Горхэму отдельное помещение для жилья в срубе, который они занимали во время постройки нового дома, Сруб теперь был обращен в сарай для разных земледельческих орудий, но Бэлис отделал в нем одну комнату и кухню для работника, Горхэм, закоренелый холостяк, был доволен таким устройством, и Эльза часто уделяла ему какое-нибудь вкусное блюдо своего приготовления.

Поставив на плиту все необходимое для ужина, Эльза вышла в столовую и быстро накрыла на стол. По старой привычке она немного отступила и обвела глазами стол с изящной фарфоровой посудой и серебром, мерцавшим в мягком пурпурно-сером свете сумерек, Она зажгла свечи, поправила хрупкие яркие цветы, которые принесла с холма за день до того, как ветер оголил все эти места, затем поставила два стула, для себя и для Бэлиса, Опять немного отступила и критически осмотрела стол. Внезапно ее пронзила острая боль, Она почувствовала себя здесь чужой даже в этот момент, когда гордилась всеми этими прекрасными вещами, которыми была окружена. Она и Бэлис провели целую неделю в городе, выбирая все, что было нужно для обстановки их нового дома, Это было для нее очень тяжелое время, тем более, что Бэлис был крайне уступчив и мягок, стараясь одобрить все, что она выбирала. Зато как ни тяжелы были эти дни, в выбранных для их дома вещах было нечто большее, чем простая гармония, – в них была прелесть любимых вещей. И Эльза любила их гордой любовью.

В особенности она любила комнату, игравшую роль гостиной и кабинета, Она попросила Горхэма затопить перед вечером камин, чтобы нагреть комнату и осушить в ней воздух, С того места, где она стояла, она могла видеть сквозь открытую дверь тени, игравшие, как эльфы, на стенах, тяжелые балки потолка, отполированный пол, пушистый ковер, глубокие удобные кресла, тесные ровные ряды книг на полках и мерцающее в сумерках пианино.

До нее донесся шум шагов извне, и она внезапно почувствовала слабость во всем теле. Это был Бэлис, входивший в маленькую переднюю у бокового крыльца, где он всегда вешал свое верхнее платье. Она услышала, как он откашливался, и перед ее глазами вдруг вырисовались строгие линии его рта и особая манера держать голову, наводившая на мысль о непреклонности и суровости. Он открыл дверь и вошел в дом такой ровной походкой, Как будто считал на ходу свои шаги. Вот он пройдет сначала в свою комнату и потом появится, готовый к ужину, переодетый в другой костюм и старательно причесанный, выражая всей своей особой неестественное, любезное спокойствие. Она быстро повернулась и поспешила на кухню, чтобы закончить приготовления к ужину.

Они сидели за столом. Бэлис рассказывал Эльзе, как он провел день с Сетом Кэрью. Пришло письмо от Джоэля, в котором тот писал, что ему представился удобный случай войти будущим летом в преуспевающую строительную фирму. Жена Майкла, Нелли, получила письмо от своего брата, живущего в Техасе. Он вложил все свои деньги и часть денег Майкла в одно нефтяное дело на юге. Не пройдет и года, как Майкл разбогатеет. Старый Сет продал стадо молодых голштинских свиней торговцу из Висконсина и покупал еще участок земли, граничивший с его полями на южной стороне. Эльза слушала все эти новости с безотчетной враждебностью, тлевшей в глубине ее души. Вечно они преуспевают, эти Кэрью, вечно богатеют и становятся все более и более самоуверенными!

– Вы должны радоваться, мой маленький враг, что вы вошли в нашу семью, – поддразнивал ее Бэлис, улыбаясь.

Их взгляды встретились на один бесконечно краткий миг, затем Эльза отвела глаза, и ее ресницы опустились с легкой нервной дрожью.

– Но я не рассказал еще самой главной новости, – быстро продолжал Бэлис, – Хилдред собиралась ехать с этой новостью к нам утром, когда я явился туда. Нам собираются сделать неожиданный визит.

– Кто? – спросила Эльза.

– Весь округ, все соседи! Они все будут здесь, не беспокойся. Ты понимаешь, конечно, что рано или поздно это все равно случилось бы. Они собираются нагрянуть сюда неожиданно завтра вечером. Хилдред сказала, что они купили тебе в подарок стенные часы с недельным заводом – нечто ужасное, вероятно, но ты их можешь куда-нибудь спрятать, как только гости уедут.

Эльза была подавлена. До каких чисто фарсовых пределов нужно будет дойти ей и Бэлису, чтобы уверить любопытных, что они действительно счастливая супружеская пара!.. Невольно ее глаза встретились через стол с его глазами, и она увидела его иронический, забавляющийся взгляд.

– Видишь ли, – продолжал он своим обычным небрежным тоном, – у наших друзей свои идеи о том, каково должно быть настоящее правильное супружество. Единственное, что нам остается, это попробовать сыграть наши роли и затем забыть эту историю, как только все будет кончено. Хилдред приедет тебе помочь приготовиться к этому приему. – Он внезапно наклонился к Эльзе и голос его зазвучал очень мягко. – Собственно говоря, Эльза, я все на свете отдал бы, чтобы избавить тебя от этого. Для меня лично все это не имеет большого значения, но я прекрасно понимаю твои чувства. Забудем об этом.

– Когда приедет Хилдред? – спросила Эльза, и голос, каким она произнесла эти слова, показался ей самой удивительно спокойным.

– Она сказала, что будет здесь завтра после двенадцати часов дня, сейчас же после завтрака, и, вероятно, она приедет одна, – Грэс еще не смягчилась. Мне показалось, что тетя Грэс скоро станет настоящей загадкой для всей семьи. Я говорил с ней сегодня, как раз перед тем, как уехать. Мне показалось, что я заметил в ней какую-то перемену, что-то такое… сам не знаю, что именно, Она смотрела из окна, когда я вошел в комнату и заговорил с ней. Должно быть, я испугал ее. Она вдруг вскочила со стула и резко повернулась ко мне с очень странным взглядом… – Он на секунду замолчал, нахмурившись. – Когда я извинился, она улыбнулась и сказала, что приняла меня за Питера, подумала, что это он, когда услышала мой голос. В ту минуту я не обратил на это особенного внимания, она ведь всегда говорила о том, как сильно я напоминаю ей Питера, но когда затем она начала рассказывать мне, что несколько раз недавно разговаривала с Питером здесь, в своей комнате, – гм, тогда я задумался. Может быть, это просто сказываются последствия нервного потрясения, испытанного ею после смерти Питера. Во всяком случае, эта смерть, очевидно, потрясла ее гораздо сильнее, чем мы все тогда думали. Она не из тех, кто слишком много говорит о таких вещах. С другой стороны, это может быть и что-нибудь более серьезное. Эльзой невольно овладела жестокая мысль, что Грэс просто расплачивается за свой брак с Кэрью. Эта мысль испугала ее. В ней было что-то невыразимо зловещее. Она поспешно завела разговор о разных домашних мелочах: о том, что говорил Горхэм, когда она просила его затопить камин; о том, что завтра ей необходимо с утра поехать к матери, и о том, что Бэлис должен купить в Сендауэре для предстоящего приема гостей.

Потом они сидели вместе на кушетке в гостиной перед пылающим камином. Бэлис стряхнул пепел со своей трубки и наклонился вперед, глядя в огонь.

– Я сегодня ехал через Балку, Эльза, – сказал он так спокойно, как будто говорил вслух сам с собой. – Знаешь, я уже несколько недель обдумываю одну идею, и я хотел поговорить об этом с тобой. Но не так-то легко говорить с тобой о всяких таких вещах…

– Мне очень жаль, Бей, – страдальчески произнесла она. – Я не хочу делать тебе жизнь труднее.

Она услышала его короткий смех.

– Я знаю, знаю! Я вовсе не хочу ссориться. Три месяца назад я сказал тебе, что буду ждать, пока ты не перестанешь меня ненавидеть. Правду говоря, мой маленький враг, я никак не предполагал, что это ожидание будет так чертовски тяжело. Вот почему я усиленно обдумывал свою идею. Мне нужно было о чем-нибудь думать, чтобы отвлечься.

Эльза быстро подняла глаза на его лицо, на котором отражался блеск огня из камина. Она увидела на этом лице взгляд обиженного мальчика; не был ли это тот самый взгляд, который она когда-то видела однажды на лице юноши, стоявшего с уздечкой в руке и просившего взять его любимую верховую лошадь и пользоваться ею во время его отсутствия? Она едва не заплакала от жалости – от жалости к нему и к себе, ко всей глупо складывающейся сумасшедшей жизни в этом глупом, сумасшедшем мире.

– Расскажи мне об этом, – проговорила она, боясь сказать больше.

– Я обдумал один проект, Эльза… Он имеет отношение к будущему… Это нечто большее, чем просто план закупки скота к весне. Я тщательно осматривал Балку.

Смутное предчувствие несчастья внезапно сжало сердце Эльзы. Это было та самое чувство, которое неизменно появлялось у нее, когда Кэрью вступали на земли Бауэрсов, Как бы она ни боролась с этим чувством, Кэрью не место было в Балке. Она ждала, чтобы Бэлис продолжал.

– Ты и я, Эльза… мы вместе могли бы взять эту землю внизу и сделать из нее что-нибудь путное. Пригласить инженера осмотреть ее, осушить, очистить, сделать из нее что-нибудь, вырастить на ней что-нибудь, кроме дикой травы и москитов.

Сначала Эльза ничего не могла сказать, Она лишь подумала о дикой нелепости этой идеи. Всю свою жизнь она прожила, видя перед собой Балку. Балка была такой же частью окружавшего ее мира, как и облака и синее небо или постоянная смена времен года, А Бэлис Кэрью обратился к ней с просьбой помочь ему изменить Балку, сровнять ее, извлечь из нее выгоду. Разве может она надеяться, что он поймет ее любовь к этой странной, гиблой земле, к ее заколдованному бесплодию, к ее мрачной патетической таинственности?

– Это потребовало бы много работы и расходов, не правда ли, Бэй? – рассеянно спросила она.

– Вероятно. Сначала мы должны будем подробно обследовать все, прежде чем приступить к работам, Но я думаю, что в конце концов дело окупится. Мы сможем приобрести эту землю почти за бесценок. А если потребуется работа и немного денег, то что же из того? Подумай, какое мы испытаем удовлетворение, удачно завершив такую работу! Странно, что никому до меня в голову это не пришло.

Взглянув на него, она увидела в его лице нечто от Питера и нечто от Хилдред – какой-то лукавый юмор, в глазах выражение одновременно и грусти, и призыва, и гордости. У нее перехватило горло, и она не могла ответить ему. А он поглядел на нее, затем опять нагнулся к огню и начал внимательно рассматривать трубку.

– Без сомнения, встретятся препятствия. Я уверен, что Нэт Брэзелл сразу объявил бы нам войну, если бы узнал, что мы задумали, Я раза три или четыре встретился с ним там, в Балке. Вот и сегодня он охотился там за утками. Наверное, он захочет, чтобы там все оставалось так, как есть.

– В известном роде даже у Нэта Брэзелла может быть своя сентиментальная струнка, – заметила Эльза.

Бэлис: резко повернулся к ней.

– Вот как! Таков, значит, твой ответ! Ты не хочешь, чтобы кто-нибудь наложил руку на Балку. А мне всегда казалось, что ты ненавидишь это место.

Эльза почувствовала, как румянец внезапно залил ее щеки.

– Я ненавидела его, Бэлис, – сказала она нетвердым голосом, – и любила его. Наверное, вышло бы очень глупо, если бы я попыталась точно описать, какие чувства я питаю к этому месту. Я совсем не уверена, что была бы в состоянии описать их.

Водворилось тяжелое молчание. Эльза задумалась о Нэте Брэзелле и почему-то старалась угадать, удалось ли ему сегодня поднять стаю красноперых дроздов где-нибудь в камышах. Придя в себя, она увидела, что Бэлис поднялся с кушетки и стоял спиной к огню, глядя на нее.

– Эльза, – сказал он голосом, в котором, несмотря на его мягкость, прозвучал холодный упрек, – я ждал целые годы, чтобы вы, наконец, выросли. Я все время ждал, чтобы вы перешли в конце концов за ваш десятилетний возраст, – или вам было тогда двенадцать? Вся правда в том, что вы никак не можете забыть, что я когда-то наступил на ваш босой палец, когда никто не видел, Но вы забудете. Наступит день, когда вы начнете думать обо мне самом, а не о том лишь, связанном со мною, что вы ненавидите.

Он молча постоял перед нею, потом повернулся и вышел из комнаты. Она слышала, как закрылась за ним дверь во двор, и осталась одна, ошеломленная гневом от его неистощимой уверенности, подавленная непреодолимой правдой его слов.

Эльза долго просидела так. Затем встала и вышла, тихо закрыв за собой дверь. Дождь прекратился, и над Горой нависло полное безмолвие. В окне сруба, где жил Горхэм, светился огонь. Прислушиваясь, Эльза услышала голос Горхэма, потом ответный смех Бэлиса. Постояв, она повернулась и вошла в дом.

На следующее утро Эльза ехала верхом к ферме Бауэрсов, почти не глядя по сторонам, на серовато-бурые поля, съежившиеся под мрачным дыханием осени. Неожиданно настала теплая погода, и она направилась по южному краю Балки, пока не достигла старинной тропинки, шедшей через поля ее отца, и обвела взглядом постройки на ферме отца. Какими маленькими и серыми казались они, какими конфузливыми и как будто оправдывающимися. Единственная слива на этой маленькой возвышенности, стоявшая против гумна, казалось, прижимала ободранные ветром ветви-руки к своей узкой груди, как изможденный старик. И все-таки, при всем внешнем убожестве этого места, ведь именно здесь был тот порог сеновала, где она лежала на животе в один жаркий августовский день и смотрела вниз свирепыми глазами на юную голову Бэлиса Кэрью. А там, где теперь тянулись вверх осенние стебли маленького огорода, были когда-то таинственные заросли лебеды с неприступным домом в глубине их зеленой гущи. Бэлис… Бэлис Кэрью.

Дальше за строениями, на маленьком углу к западу, несколько пестрых коров и еще две или три лошади до сих пор оптимистически пощипывали бесцветную траву. На поле, граничившем с этим лугом, Леон работал на земле, лежавшей летом под паром. Он заметил Эльзу, махнул ей фуражкой. Отблеск солнца заиграл на его всклокоченных светлых волосах, гораздо более красивых, чем ее собственные. Леон – маленький мальчик, спавший тогда в домике среди лебеды. Леон – высокий, красиво сложенный юноша! Вот он повернулся, следуя за проводимой им бороздой. Вся его жизнь была слита теперь с жизнью дышащей земли.

Это был как раз день, посвящаемый всегда ее матерью выпечке хлеба. Кухня имела торжественно– хлопотливый вид, который навел Эльзу на воспоминания о прошлом, о тех днях, когда она наблюдала, как мать поспешно бегает из кладовой к столу и от стола к очагу с засученными рукавами на толстых локтях, с руками, покрытыми мукой.

– Бэлис уехал в город и раньше полудня не вернется, – объявила Эльза, снимая шляпу. – Я могу побыть пока у вас и закусить с вами, если у вас хватит.

– Хватит? Я не помню такого дня, когда у нас не было бы достаточно запасов в буфете, чтобы накормить кого-нибудь из своих, и надеюсь, что не доживу до такого дня, – ответила мать Эльзы и потерла тыльной стороной ладони кончик своего носа. – Видела ты когда-нибудь, чтобы было иначе: нос всегда должен чесаться, когда руки в муке или порошке для чистки медных дверец! Риф будет к ужину, знаешь?

Эльза недавно стала замечать, что мать постоянно приходит в радостное волнение, когда надеется увидеть Рифа. Она радовалась и тогда, когда видела Эльзу, но это было не то. Эльза покинула их, как-то непонятно вышла замуж, исчезла из их поля зрения. Она ушла из их мира.

– Я не знала и не думала, что его здесь не будет, – рассеянно ответила она. – Вы, конечно, все будете у нас сегодня вечером?

Мать опустила руки и с изумлением посмотрела на нее.

– Значит, они отправились к вам и все рассказали после того, как сами предупредили меня, чтобы я ни слова тебе об этом не говорила?

Эльза рассмеялась.

– Не будьте глупенькой, мама! Такие неожиданные нашествия никогда не бывают действительно неожиданными. Хилдред вчера рассказала об этом Бэлису.

Мать отвернулась и начала сажать поднявшееся тесто в заготовленные формы.

– Конечно, – сказала она после некоторого молчания, – надо было ожидать, что она скажет. Тем, кто вырастил тебя, больше ничего не остается говорить. Но так и должно быть, очевидно. Думаю, что и Риф будет принадлежать нам не в большей мере. Впрочем, я не жалуюсь, Клэрис – добрая девушка.

Она вздохнула, но Эльза знала, что в этом вздохе не очень много печали. Это была старая привычка ее матери: и в самые счастливые минуты она всегда вздыхала, если не плакала, чтобы скрыть свое волнение.

– Давно здесь была Клэрис? – спросила Эльза.

– Она приходит, когда Риф дома, или он ходит туда. Риф приведет ее к ужину сегодня, но я надеюсь, что они не притащат с собой Лили и Акселя. Слишком много народа тогда будет за столом, а я не успею к тому времени очистить печь от хлеба. А главное – я слишком буду утомлена, меня будет раздражать их шныряние в кухню и назад, а потом еще возня с мытьем посуды. Кстати, Клэрис, надо сказать, хорошая помощница. Но, вероятно, Лили и Акселя не будет. Лили не очень хорошо себя чувствует в последние дни. Я думаю, ты знаешь, что она в ожидании?

Эльза внезапно встала, сказав, что ей слишком жарко в теплых испарениях кухни. Она подошла к двери и стояла, наблюдая, как ленивые осенние мухи ползли по занавеске. Лили Флетчер была в ожидании… О Владыка всего этого сумасшедшего мира, какая убийственная насмешка в этих простых словах!

Мать шумно захлопнула дверцу печи.

– Ох, какая жара для октября! Я всегда больше страдаю от жары, когда она бывает не вовремя, когда в ней нет никакого смысла. И к тому же нигде нет тени. Ты бы вышла и позвала Ленни. Сейчас у меня самые горячие минуты. Отец вернется к обеду, прежде чем я успею опомниться. Не понимаю, куда это девается время!

– Я накрою на стол, – сказала Эльза, сдержав желание ускользнуть от добродушных жалоб матери. – Мы позовем Ленни, когда все будет готово.

– Ну, хорошо. Ах, я не сказала тебе, что Ленни получил письмо от Джо Трэси.

Эльза поспешно вышла в другую комнату, чтобы скрыть внезапно овладевшее ею смущение.

– Да? Что он пишет? – спросила она уже из двери.

– Не очень много. Он на ранчо в Южной Дакоте. Пишет довольно весело. Просит кланяться тебе.

– Это очень мило с его стороны, – громко сказала Эльза.

– Да… – тяжело вздохнула мать. – Мне всегда очень нравился Джо. Он казался совсем своим среди нас.

Эльза не ответила. Она начала торопливо приготовлять стол, надеясь, что отец и Ленни придут раньше, чем мать найдет время для дальнейших разговоров. Пока она двигалась, занятая своим делом, вокруг стола, в сердце ее разгорался дух возмущения. Она прекрасно понимала, что таилось за словами матери, о чем та уже давно в глубине души думала, хотя никогда не говорила ясно: Эльза ушла к Кэрью и стала уже одной из их женщин. Стоило ли объяснять, протестовать против этого? Мать все равно никогда не поймет.

Она обрадовалась, когда явился, наконец, отец и засыпал ее вопросами о новом доме на Горе, о лошадях, купленных Бэлисом на прошлой неделе в Гэрли, о том, сколько своих премированных голштинских свиней собирается оставить себе Сет Кэрью на зиму и в чем дело с этими нефтяными участками в Техасе, которые возбудили такое любопытство во всем городе и повели к слухам о внезапном богатстве брата Нелли. Стив Бауэрс хотел знать, нельзя ли и таким, как он, например, вложить немного денег в это дело и разбогатеть года через два или три. Все Кэрью вкладывали туда деньги, в особенности Майкл и Мейлон Брин. Там должны быть и другие вкладчики тоже. На этом можно сделать деньги, много денег, и гораздо легче, чем работая изо дня в день на ферме.

Болтовня отца подняла настроение Эльзы. Она начала подтрунивать на его внезапным желанием разбогатеть, не работая, доставила ему огромное удовольствие, сказав, что земля на Горе – самое живописное место во всей округе, поддразнила его, говоря, как он облысел за последние три месяца, и, наконец, уехала, после того как уговорила их всех, несмотря на протесты матери, пораньше закончить работы, чтобы не слишком поздно приехать с остальными гостями к ним на Гору.

Вместо того, чтобы вернуться по старой тропинке через землю Бауэрсов, она поехала по дороге, которая вела к востоку, к угловому участку Фанни Ипсмиллер, затем поворачивала к югу мимо усадьбы Нэта Брэзелла и спускалась в Балку. Был чудный день, который невольно манил лениво помечтать по-старому, навевал полузабытые воспоминания о далеком прошлом, заставлял замечать новые оттенки в желтеющей траве и высоких камышах, поросших вдоль вздувшихся канав по обеим сторонам дороги. Со всех сторон несся нестройный крик диких уток. По краю болотца к востоку, почти на расстоянии полумили, медленно двигались в тростнике два охотника. Их головы и плечи казались черными среди осенней желтизны растений, дула их ружей сверкали на солнце. Стая диких уток внезапно взлетела с сильным шумом из тростника неподалеку от дороги, захлопала крыльями, поднимаясь против легкого ветра, затем описала круг и направилась к востоку, торопливо вытягиваясь в длинную линию. Сидя в седле, Эльза глядела на них, пока они почти не исчезли из вида. Когда она опять перевела глаза на дорогу, то заметила движение в камышах немного впереди, и в тот же миг показалась громадная фигура Нэта Брэзелла. Он направлялся к Эльзе и остановился против нее.

Эльза всегда думала о Нэте Брэзелле с холодным страхом в сердце. Теперь, однако, она направилась ему навстречу, твердо решив скрыть свои чувства. Достигнув того места, где он стоял, она приветствовала его улыбкой и проехала бы мимо, не теряя мужества, если бы он не протянул руку и не схватил поводья, опустив в то же время свое ружье.

– Вы не болтали с моей женой, а? – грубо спросил он.

– Нет, нет, Нэт, – ответила Эльза, чувствуя, что внезапно лишается голоса. – Я… была дома, у своих. А сейчас еду прямо к себе.

Он прервал ее грубым смехом:

– Мне не важно знать, где вы были и куда направляетесь. Держитесь только подальше отсюда. И слушайте меня. Держите вашего красивого мужа дома. Понимаете? Он слишком часто здесь бродит. Пусть больше не крутится около моей жены, поняли? Она – моя теперь, и никого из собачьей породы Кэрью я не подпущу к ней. Можете ему передать, если хотите, что так сказал Нэт Брэзелл. А теперь убирайтесь ко всем чертям.

Он снял руку с поводьев и отступил в сторону. Эльза отъехала, не смея оглянуться, пока не добралась до конца Балки и не стала подниматься по склону на Гору. Когда, наконец, она обернулась и поглядела назад, Нэт Брэзелл уже исчез из вида.

Она галопом поскакала домой, молясь в душе, чтобы Бэлис не вернулся из города раньше, чем она будет дома. Ей необходимо было побыть немного в полном одиночестве, чтобы прийти в себя от охватившего ее невыразимого страха. А главное, Бэлис не должен был знать, что она встретила Нэта Брэзелла.




ГЛАВА XVI


Неожиданно собравшиеся перед самым вечером дождевые тучи внушили Эльзе надежду, что, может быть, в конце концов отважатся приехать только немногие из гостей. Она поделилась своей надеждой с Бэлисом и Хилдред Кэрью, когда они сидели все вместе за легким ранним ужином, закончив приготовления к вечеру. Бэлис в ответ только улыбнулся и покачал головой, Хилдред же насмешливо расхохоталась.

– Бросьте говорить пустяки! – сказала она и наклонилась к Эльзе с таким блеском в глазах, который делал ее взгляд почти нечеловеческим, внушая мысль о каком-то странном, диком духе, заключенном в ее стареющем теле. – Как вы еще юны, дитя мое! Неужели вы до сих пор не знаете, как далеко могут зайти друзья, чтобы удовлетворить свое любопытство? Вы помните, как все были возбуждены три месяца назад, когда вы бежали и обвенчались с Кэрью. Вы думаете, что теперь они стали менее любопытными, чем были тогда? Вы теперь одна из женщин Кэрью, моя дорогая, и должны привыкнуть к таким вещам.

Эльза быстро взглянула на Бэлиса, но его глаза были устремлены на стоящую перед ним тарелку. Настанет день, подумала она про себя, когда ей достанет мужества, чтобы сказать Хилдред, что она не одна из женщин Кэрью, а Эльза Бауэрс из Эльдерской балки, как бы ни смотрели на нее все окружающие.

Она надела простое саржевое платье, в котором ходила предыдущей весной в школу в Балке, и вышла в гостиную, когда услышала первые отдаленные звуки, предупреждающие о приближении гостей. Бэлис стоял у камина с трубкой в зубах, в старом костюме и фланелевой рубашке. Она смущенно посмотрела на него. Он с насмешливой гримасой утвердительно кивнул головой в направлении все усиливавшегося извне шума, и ей показалось, что лицо его было очень угрюмо.

– Надо пойти на крыльцо, – сказал он. – Не следует ли нам выйти навстречу вместе, как ты думаешь? – Его голос звучал устало.

– Да, – ответила Эльза, почувствовав легкую слабость во всем теле, – пойдем вместе.

Бэлис открыл дверь и пропустил ее вперед. В тот же миг они были окружены стремительно толкавшимися, хохотавшими и кричавшими фигурами, которые начали беспорядочно врываться в двери, где Эльза стояла рядом с Бэлисом. Они отступили внутрь дома, и толпа вливалась вслед за ними. Казалось, все сразу они кричали: «Эй, новобрачные! – А вот и Эльза! – Миссис Кэрью, миссис Кэрью! – Здорово, Бэй! Как живешь, старина?».

Дом был запружен народом. Повсюду лежали сброшенные с плеч плащи и пальто, наполняя комнату свежим, влажным вечерним воздухом.

– Эльза! Эльза!

Это была Клэрис Флетчер с ярко блестевшими под светом висячей лампы волосами. Рядом с ней стоял Риф, украдкой обнимавший ее за талию. Тут же был Леон, приветственно махавший Эльзе рукой из толпы, казавшийся немного сконфуженным и, видимо, чувствовавший себя неловко. Девицы Мэгнюсон были в новых платьях, дальше виднелись Майкл Кэрью и Нелли, а между ними – мать Нелли, потом Фанни Ипсмиллер в кричащем фиолетовом платье с причудливо завитыми волосами, – Господи боже, неужели она их красила? – Фанни, огромная и худая, стояла с решительной улыбкой на лице, а поодаль юный Нильс Лендквист с девушкой из норвежского поселка к востоку от Сендауэра!

Эльза, как сквозь сон, слышала свой голос, когда приветствовала гостей одного за другим с таким искристым восторгом, который чуть не сводил ее с ума. Она нашла, что Бэлис великолепно играл свою роль; он не мог выбрать лучший костюм для такого случая, – удобный, простой, домашний костюм.

Гостиная и столовая были быстро очищены для танцев. Эльза заметила чью-то мелькавшую тень: кто-то осторожно укладывал в чулан под лестницей большой пакет. Это, должно быть, часы с заводом на целую неделю, подумала она. Кто-нибудь потом скажет подходящий спич и торжественно преподнесет подарок, когда закуска будет подана. Джонни Джонсон и молодые Уитни уже сидели около пианино, настраивая банджо и перебирая струны аккордеона; Аннабель Мэрфи, дочь школьного инспектора, села за пианино и проводила пальцами по клавишам, пробуя аккорды.

Эльза увидела мать, отца и дядю Фреда, степенно сидевших в углу с Хилдред Кэрью, очевидно, прилагавшей все усилия, чтобы заставить их чувствовать себя свободно. Когда музыканты заиграли первый танец, Фанни Ипсмиллер прошла сквозь толпу и увела мать Эльзы и Хилдред в кухню, где им предстояло большую часть вечера нарезать сандвичи и кексы и варить кофе. Эльза подождала, пока они ушли, а затем подошла к отцу и дяде Фреду и уговорила их подняться наверх в свободную комнату, где они могли бы сыграть в пинокль и где их никто не потревожил бы, пока не наступит время отправляться домой.

Проходя мимо открытой двери в свою спальню, куда женщины ходили оправить свои платья и где до сих пор замешкалась группа пожилых женщин после того, как молодые спустились вниз, Эльза услышала, что ее зовут, и просунула свою голову в эту комнату. Здесь сидела миссис Блок, мать Нелли, толстая, страдавшая одышкой женщина, неизменно носившая на левой стороне груди золотую медаль, которую она получила как приз много лет назад на состязании в красноречии, устроенном в одном женском обществе в Гэрли. Ее лицо сияло благосклонностью, но глаза по временам остро оглядывали все окружающее. Она взяла одну из маленьких салфеточек с туалетного столика Эльзы и держала ее в руках.

– Мы все удивлялись, – сказала она, когда Эльза вошла в комнату, – неужели вы сами сделали эту прелестную вещицу, Эльза? Девушки теперь не любят вышивать, не то, что прежде!

Эльза рассмеялась.

– Действительно, это не я вышила. Я не сумела бы сделать и простого ровного стежка. Это работа моей матери.

– Да, девушки теперь не хлопочут уже так, как раньше, перед своим замужеством.

Миссис Блок перевела дух, положила в сторону салфеточку и начала обмахиваться веером. Она тяжело откинулась в низком кресле, на котором сидела, и поглядывала на Эльзу таким испытующим и любопытным взором, что Эльза покраснела.

– Да! Подумать только, какая уйма у меня была заготовлена всяких вещей, когда я выходила замуж, – продолжала та. – У меня до сих пор кое-что осталось… Однако, как жарко сейчас.

– Можно освежить немного комнату, – сказала Эльза, подходя к окну и открывая его.

– Я думаю, что мне так жарко от корсета, – продолжала миссис Блок. – Я никогда не ношу его дома и так давно никуда не выходила, что еле влезла в него опять. Нам, женщинам, всегда приходится расплачиваться за то, что мы рожаем детей, но я всегда скажу, что делала бы все то же самое, если бы мне пришлось жить сначала. Дети – это благословение семьи. Впрочем, вы сами поймете это, Эльза, очень скоро. Ох, когда я была в вашем возрасте, мужчина свободно мог охватить руками мою талию.

– Я думаю, что он так и делал!

Это произнесла миссис Шильдс, секретарша местного Красного Креста и лидер общества помощи матерям. Она сдержанно хихикнула, при этом ее длинная верхняя губа закрыла зубы, дугообразные брови резко поднялись. Стив Бауэрс однажды поднял целую бурю хохота в своей семье за столом, удачно имитируя, как миссис Шильдс смеется собственным остротам.

– Ну, пожалуйста, без ваших шуточек, Берта Шильдс! – запротестовала миссис Блок, бросая взгляд на Эльзу. – Вы привыкнете к Берте, Эльза. Она не может не отпустить что-нибудь такое – конечно, когда поблизости нет молодых девушек.

– Мне кажется, что у вас замечательно удобно устроенный дом, Эльза, – сказала миссис Мэгнюсон, – вам безусловно очень повезло. О, конечно, мне самой не на что жаловаться, но если бы у меня были такие дубовые полы в доме, как здесь! Они избавляют вас от половины работы по чистке.

– Однако Бэю уже пора, без сомнения, взять для вас девушку в помощницы, – заметила миссис Блок, несколько смело, пожалуй, хотя она и была тещей Майкла Кэрью.

Эльза почувствовала, как краска заливает ее щеки, но заставила себя улыбнуться и сказать:

– О, я предпочитаю сама все делать для себя. Я боюсь, что время будет слишком долго для меня тянуться, если мне нечего будет делать.

– И к тому же, я думаю, – своим обычным двусмысленным тоном произнесла Берта Шильдс, – гораздо приятнее быть некоторое время после свадьбы наедине. Я так и жила с моим мужем. Это выходит очень мило – гораздо интимнее, не правда ли? Никто не видит ваших маленьких ссор и… последующих примирений, понимаете? И, наконец, мужчины всегда остаются мужчинами, не в укор им будет сказано!

Она опять рассмеялась осторожным клохчущим смешком, и на этот раз остальные женщины засмеялись вместе с ней. Миссис Блок, однако, кротко вздохнула.

– Это верно… даже лучшие из них! И Эльза теперь это знает, конечно. Ведь уже три месяца прошло, не так ли, Эльза?

Эльза с отчаянием улыбнулась.

– Три месяца сегодня, – произнесла она.

Она почувствовала себя внезапно придавленной всей невыносимо унылой пошлостью, которой окутали ее эти женщины. Она стала непременным членом компании, единственным связующим звеном которой, казалось, была какая-то смутная, неопределенная обида, не поддававшаяся ясному определению.

– Мне надо бежать вниз, посмотреть, как там идут дела, – торопливо объявила она. – Они там подумают, что я сбежала и бросила всех. Не сойдете ли вы потанцевать? На нижней ступеньке лестницы ее подхватил Бэлис и закружил в танце. Она подняла голову и поглядела на него, улыбаясь, но казалось, какой-то густой туман стоял между ними, и она не могла рассмотреть его глаза. Опять она почувствовала, как и в ту памятную ночь три месяца назад, что глаза всех присутствующих пристально, не отрываясь, следят за ними с жадным любопытством. Казалось, всех охватило внезапное настороженное молчание. Она быстро взглянула в лицо Бэлису. Он улыбнулся ей с сочувственным видом, Она вспомнила, как он сказал за ужином перед вечером: «Попробуем сыграть наши роли… и затем забыть всю историю». И теперь – играл ли он просто свою роль и было ли ему это так же тяжело, как ей? Но он ведь не был в комнате наверху и не слушал мать Нелли Блок и Берту Шильдс.

Вдруг громкий хохот раздался среди танцующих, и Эльза почувствовала, что оба они окружены тесно сжимающей их веревкой. Прошло несколько мгновений, прежде чем она сообразила, что кто-то набросил на нее и на Бэлиса лассо и тянул его так, что они вплотную прижались друг к другу.

– Исполняйте свою обязанность, Бэй Кэрью! – услышала она громкий смеющийся голос.

Она обернулась и увидела стоящего около нее с концом веревки в руках самого младшего из молодых Уитни.

Несколько голосов закричали одновременно:

– Ну-ка, Бэлис!

– Пошевеливайтесь, Эльза!

– Настоящий кинематограф! Поворачивайтесь живее!

– Скорее, скорее, мы хотим танцевать!

– Не выпустим, пока не поцелуетесь!

Веселые крики звенели в ушах Эльзы и отзывались шумом в сердце. Бэлис громко рассмеялся, охватил ее руками за талию и притянул к себе, затем резко прижал свои губы к ее губам. Раздалось громогласное ура, ноги одобрительно затопали по полу, веревка упала, музыка опять оглушительно дико загремела, все снова пустились в пляс, и Эльза возобновила свой прерванный танец с Бэлисом.

Когда они очутились в передней, Бэлис тихо произнес:

– Ты бы лучше ушла от всей этой несносной шумихи. Тебе больше не выдержать. Проскользни незаметно в кухню и побудь там с Хилдред и матерью. Я останусь здесь и присмотрю, чтобы все шло своим порядком.

Лишь далеко за полночь гости начали разъезжаться. Последняя бричка двинулась со двора лишь в два часа ночи. Эльза вернулась в дом и бросилась на кушетку, отодвинутую к стене, чтобы очистить место для танцев. Она закрыла глаза, чувствуя себя невыносимо утомленной. Вошел Бэлис, медленно прошел через комнату и стал у камина. Эльза почувствовала на себе его взгляд.

– Иди в постель, Эльза, – спокойным голосом сказал он. – Ты совсем сонная. – Она открыла глаза и медленно подняла их на него. – Мне очень жаль, что так случилось. Я обещал, что не буду этого делать. Но так вышло, что другого выхода не было.

Если бы только он не смотрел на нее так, подумала Эльза, и не хмурил так брови, она бы заговорила. Бэлис засунул руки в карманы, поднял голову и мрачно усмехнулся, все лицо его как-то затуманилось. Она опять закрыла глаза и услышала, как он прошел в соседнюю комнату и несколько мгновений простоял там молча. Затем донесся звук открывшейся и закрывшейся входной двери, и она поняла, что осталась одна.

Когда в ближайшие минуты он не вернулся, она встала. В передней она увидела, что он взял свою шляпу. Она набросила на плечи шарф, быстро вышла во двор и остановилась в темноте.

Она посмотрела вниз, туда, где ниже по склону стоял сруб. В нем не было видно света, как в прошлую ночь. Горхэм спал. Она торопливо прошла к углу дома и посмотрела вверх вдоль тропинки, которая вела к группе белых берез, выделявшихся при свете звезд на верхнем склоне горы. Она тихо окликнула Бэлиса и стояла, прислушиваясь. Ответа не было, и она вернулась в дом.

Медленно раздевшись, она долго лежала с открытыми глазами в темноте, прислушиваясь, не идет ли он, вздрагивая при каждом звуке в безмолвии их жилища. В доме было жутко и пустынно. Все тело Эльзы болело, как от какой-то физической пытки. Бэй… Бэлис… Кэрью… Его имя по частям срывалось с ее губ. Она без конца, опять и опять, переживала мучительное ощущение его поцелуев – того, который он дал ей в летний вечер, целую вечность тому назад, когда они поссорились из-за Лили Флетчер, – и теперь этого поцелуя, который он позволил себе потому, что, как он говорил, не было другого выхода. Неужели ее тело обратилось в камень под холодным деспотизмом разума?

После бесконечно долгого времени она услышала звук открывшейся двери на заднем крыльце и с остановившимся сердцем стала прислушиваться, следя, как он шел через кухню и через столовую в переднюю и там остановился. Затем он поднялся по лестнице и спокойно пошел по верхнему коридору, приближаясь к ее двери. Здесь он опять остановился, вероятно, чтобы прислушаться, спит ли она. О Бэлис Кэрью! В этот миг жизнь для Эльзы остановилась, исчезла в мгновенном забвении… Она вновь услышала его шаги, прозвучавшие по коридору в сторону его спальни. Кровь опять хлынула к ее сердцу, прерывая дыхание. Голод вновь стал терзать ее тело. Бэлис… Бэлис Кэрью!




ГЛАВА XVII


Утро следующего дня было настоящим сверкающим каскадом ослепительно чистого света, падавшего с неба, как прозрачные алмазы. Вскоре после утреннего чая Бэлис поехал в Гэрли, и Эльзу, смотревшую, как он исчезал в холодной синеве, покрывавшей на западе поля, охватило тяжелое чувство одиночества. Через несколько часов, покончив с домашней уборкой, она оседлала Флету и поехала на юг, к Кэрью, навестить Хилдред.

Проезжая вязовой аллеей, она видела, что лужайка перед домом Кэрью была все еще зелена и свежа, но сад Хилдред, расположенный немного дальше, стал грязной чернеющей пустыней. В саду была, однако, сама Хилдред, в шерстяном платке на плечах, спокойно двинувшаяся ей навстречу по садовой дорожке. Эльза отдала свою лошадь одному из работников и направилась в сад.

– Я видела, как вы ехали, моя дорогая, – приветствовала ее Хилдред. – Мне понятно, что дома вам не сиделось в такой чудный день. Я сама чувствую необходимость в свежем воздухе. Пойдемте через сад к пруду.

Она взяла Эльзу под руку и немного устало склонилась к ней.

– Какой великолепный день! – сказала Эльза. – Я не могла устоять против искушения покататься на Флете.

– Я очень рада, что вы приехали. Я живу, замкнувшись в себе. Так было всегда, и, может быть, я перетягивала струну. Но в одиночестве мне лучше, чем с большинством из тех, с кем приходится жить и встречаться. Однако бывают дни, когда одиночество не дает того, чего от него ждешь. Очевидно, я сильно старею, моя дорогая.

Она вздохнула и нагнулась, чтобы поднять съежившуюся астру с усеянной листьями земли у своих ног.

– Вы слишком устали вчера вечером, – сказала Эльза. – Вы и мама сделали почти всю работу.

– Нет, нет, дитя мое, – возразила Хилдред. – Для чего и существуют старые девы, как не для того, чтобы делать грязную работу! Нет, дело не в этом…

– Значит… что-то произошло? – быстро спросила Эльза.

– Рано или поздно, дитя мое, – продолжала Хилдред, – вы узнаете, что быть Кэрью – нелегкая задача. Я именно от этого устала сегодня. Совсем измучилась!

Эльза посмотрела на нее. Куда исчез дикий, неукротимый дух, светившийся в ее глазах в прошлую ночь? Она нежно положила руку на тонкие хрупкие пальцы, сжимавшие ее локоть.

– Пустяки, пустяки! – поспешно воскликнула Хилдред. – Это не имеет к вам отношения и не может вас огорчить. – Она быстро оглянулась в сторону дома, как будто желая удостовериться, что они одни. – Тут была сцена между Майклом и Нелли, когда они вернулись ночью домой. Майкл вчера вечером исчез куда-то на полчаса, когда они были у вас. Нелли говорит, что он был не один, и я верю ей. Майкл отказался сказать, где он был, отказался вообще говорить об этом. Сегодня утром Нелли взяла детей и уехала к своей матери.

– Как? Она уехала? – изумленно спросила Эльза.

– Да, сразу после утреннего чая. Нелли и двое младших детей. Маленький Мики остался здесь – вы бы посмотрели на него! Это прелестный мальчуган с вьющимися волосами – настоящий Кэрью! Он стал прямо против Нелли, заложил за спину руки, высоко подняв голову, и заявил: «Я не поеду, мать! Мне не нравятся Блоки, они слишком грубые!». Можете себе это представить? Нелли – она ведь мягкосердечная дура – залилась слезами, но все-таки уехала, без Мики. Она уехала, проклиная весь этот дом. Жизнь ее здесь не принадлежала ей, муж тоже ей не принадлежал, а теперь и дети не принадлежат ей, и так далее в том же роде.

– И… вы думаете, она там и останется, у матери? – спросила Эльза.

– Ф-фу! Она вернется. Через два, самое большее три дня. Она уже пробовала это раньше, два раза. И возвращалась опять. Она всегда так делает. Видите ли, моя дорогая, женщины Кэрью бесповоротно влюбляются в своих мужей. Раз это случилось, кончено: для них надежд нет – для женщин, я хочу сказать.

Она повернула свое бледное лицо к Эльзе, и на мгновение прежний пламень вспыхнул в ее глазах.

– Я надеюсь, что у вас хватило смысла не влюбиться в Бэлиса Кэрью, – сухо заметила она.

Эльза отвернула лицо, чтобы скрыть свое смущение.

– Разве нельзя влюбиться без… – начала она неуверенным голосом, но Хилдред прервала ее:

– Без того, чтобы всю жизнь потом жалеть об этом? Может быть, некоторые женщины и могли так сделать… Но они не вышли замуж за Кэрью.

Они ходили по круговой дорожке между рядами оголенных цветочных гряд. Эльза вспомнила другой час, который она провела с Хилдред здесь летом, когда все так буйно цвело кругом. На настроении Хилдред, казалось, отразилась эта резкая перемена, происшедшая в ее саду.

– Очевидно, я становлюсь слишком стара, чтобы возиться с этим, – продолжала Хилдред. – Все это утомляет меня, во мне уже не осталось прежнего огня. Было время, когда я пыталась все сглаживать – ради семьи. Теперь мне почти безразлично, вернется Нелли или нет. Вернется, конечно.

Они спустились по дорожке к небольшому пруду, откуда послышались резкие крики и хлопанье крыльев, поднятые законными обитателями этого места при приближении пары заблудившихся диких уток. Высоко над прудом длинным пером нависло легкое белое облачко, а на противоположном берегу ярко-красные и золотые листья все еще украшали рощу. Всегда, думала Эльза, на владениях Кэрью лежит отпечаток богатства, довольства и спокойствия, но там, позади – на большом доме лежит тень измен, ревности и ссор.

– Я дошла до того периода жизни, когда хочется только покоя, – продолжала Хилдред, – Кажется, меня уже ничего не может взволновать. Вот, например, эта новая затея в Техасе… Майкл думает, что это дело превратит его в миллионера. Может быть, и так. А может быть, они просто на пути к новому падению. Не знаю, что выйдет из этого в действительности, и, пожалуй, не очень интересуюсь, Майкл говорит, что они намерены открыть широкий прием денежных вкладов от посторонних. Должно быть, он уже сговорился об этом вчера вечером с молодым Уитни и Мэгнюсонами. Даже жалкая Фанни Ипсмиллер просила меня рассказать ей, в чем дело. Мейлон Брин приедет окончательно сговариваться с Майклом и Сетом. Я сказала им утром, что они заходят слишком далеко. Но Майкл в ответ только усмехнулся и заявил, что он лишь оказывает благодеяние каждому, разрешая принять участие в их деле. А потом мне стала совершенно безразлична вся эта история. Очевидно, я совсем конченый человек.

Эльза посмотрела вниз на пруд и сжала губы. Ее охватило какое-то зловещее предчувствие. Какое право имел Мейлон Брин и Майкл Кэрью впутывать жителей Балки в свои спекуляции? Это возмутительно, да, возмутительно, все равно – закончится дело успехом или неудачей!

Хилдред заговорила вновь:

– Иногда мне кажется, что я потеряла вкус к борьбе с тех пор, как умер Питер. Мы не всегда чувствуем сразу, как на нас отражается то или иное событие.

– А как Грэс? Чувствует себя лучше? – спросила Эльза. – Бэлис говорил, что она не совсем здорова.

Хилдред покачала головой.

– С ней, кажется, нельзя рассчитывать на что-нибудь утешительное. Она говорит, что охвачена мистическим настроением. Она просто сходит с ума, если не сошла уже. Она видит дух Питера – иногда говорит с ним, когда мы все сидим с ней в комнате. В последнее время она стала нас в чем-то подозревать. Я еще вчера слышала, как она жаловалась Питеру, что мы плохо обращаемся с ней. Будь у нее дети, все могло бы пойти иначе. И она упрекает за это и Питера… О дорогая моя, я не знаю, прямо не знаю… Пойдемте назад, дорогая.

Голос ее стал серым и беззвучным. Повернувшись, чтобы идти обратно, она тяжело оперлась на руку Эльзы, и Эльза, боязливо взглянув на нее, увидела, что глаза ее закрыты.

– Мне хотелось бы, чтобы вы приехали на несколько дней к нам, предложила Эльза. – Вам необходимо переменить обстановку и хорошенько отдохнуть.

– Не обращайте на меня внимания сегодня, дитя мое, – ответила Хилдред. – Я почувствовала облегчение уже благодаря тому, что могу поговорить с вами. Как вы думаете, достаточно ли тепло, чтобы позавтракать нам с вами на веранде? Дом меня сегодня буквально давит.

– Конечно! Сейчас – совсем как летом!

– Пойдемте в таком случае, поищем чего-нибудь съестного, и я попробую стать немного веселее. Мне следовало бы стыдиться впадать в меланхолию в такой чудный день. Я просто – хнычущая старая дева. Вот если бы у меня был муж, который бы мне изменял, и вообще что-нибудь действительно стоящее беспокойства и волнения, – тогда я чувствовала бы себя лучше! Не сомневаюсь в этом.

«Бедная Хилдред Кэрью, – думала Эльза, когда они шли обратно по тропинке среди оголенных цветочных гряд, – она бежит в конце концов с поля сражения и ищет теперь только покоя, представляя жизни идти мимо нее».

Поздно вечером в тот же день сгорел дотла дом Акселя Фосберга. Эльза и Бэлис были в это время на верхушке Горы и смотрели на север через Балку, дикую и черную, наполненную в эту минуту призраками карликовых дубов и приземистых ив, разыгрывавшими какие-то сверхъестественные шарады в сгущающейся темноте. Вспоминая об этом потом, Эльза удивилась, как они не заметили сразу мрачного отблеска пламени над темневшей за Балкой степью.

– Это, должно быть, новый дом Акселя Фосберга, – сказал Бэлис. – Только он и стоит в той стороне.

Эльза почувствовала, что ее ноги приросли к земле. Зубы ее начали неудержимо стучать, и Бэлис поддержал ее, обняв за талию.

– Тебя знобит, – отрывисто сказал он. – Иди домой! А я побегу и позвоню в Сендауэр. Может быть, что-нибудь удастся сделать.

Когда Эльза дошла до дома, Бэлис уже вывел автомобиль и звал Горхэма, который с заходом солнца ушел в поле куда-то к югу. Не получив ответа, он подъехал к крыльцу, где остановилась Эльза, и задержался, чтобы рассказать ей все, что узнал: новый дом Акселя сгорел почти дотла, однако еще надеются спасти гумно и пристройки. Все соседи собрались там, чтобы помочь, он сам вернется, как только можно будет, а пока Горхэм может вернуться каждую минуту и будет дома. Затем он уехал, а Эльза стояла, как будто окаменев, и смотрела, как автомобиль стремительно выехал на большую дорогу, повернул к северу и исчез в Балке.

Бедняга Аксель Фосберг! Он работал, как вол, целый год, откладывая каждый грош, чтобы построить этот дом для Лили Флетчер! Что он теперь будет делать? Что может сделать для него Бэлис? Что могут все соседи сделать для человека, которого судьба избрала жертвой своих жестоких шуток, о самой жестокой из которых он еще узнает со временем? Слезы подступили к глазам Эльзы, когда она медленно повернулась и вошла в дом.

Она затопила камин в гостиной и поставила кресло под лампой, чтобы сидеть и читать, ожидая возвращения Бэлиса, когда ее испугал робкий, но настойчивый стук в дверь. Она подошла к двери и, открыв ее, увидела какую-то фигуру, отступившую в тень. Чей-то голос тихо произнес:

– Простите, что я вас потревожила!

Эльза сразу узнала голос Зинки, жены Нэта Брэзелла. Он звучал так мелодично, что резко отличался от всех когда-либо слышанных ею голосов.

– Это вы, Зинка? Войдите! Вы нисколько меня не потревожили. Я совершенно одна.

Молодая женщина вошла в переднюю и затем последовала за Эльзой в гостиную, бросая кругом косые, недоверчивые взгляды и крепко прижимая одной рукой к груди свой яркий большой платок.

– Садитесь, Зинка, – сказала Эльза.

Каким-то странным, скользящим движением Зинка села в кресло, предложенное ей Эльзой. Она была без шляпы, и ее черные волосы тяжелыми завитками падали на уши. Эльза с некоторым смятением в душе подумала, что никогда не видела более красивого создания.

– Мне не следовало приходить! Боюсь, что причиняю вам слишком много беспокойства, – заговорила опять Зинка.

– Нет, нет, Зинка! Я собиралась сварить себе кофе. Вы теперь поможете мне его выпить. Бэлиса нет дома, – вы видели пожар?

– Да, да… Ужасно! Меня это страшно пугает.

– Нэт отправился туда?

– Нэт? О, нет! Он ушел стрелять диких уток и вернется лишь завтра.

– Эльза повернулась, чтобы выйти в кухню.

– Подождите одну минуточку, Зинка, пока я поставлю на очаг кофе, – сказала она. – Или, может быть, вы предпочитаете чашку какао?

Зинка, казалось, не слышала. Она не отрываясь смотрела жадными глазами на ярко раскрашенную вазу, стоявшую на пианино.

– Да, пожалуйста, сударыня, – рассеянно произнесла она.

В кухне Эльза с удивлением думала о своей посетительнице, не понимая, что заставило ее блуждать в одиночестве и, покинув Балку, явиться сюда в такой поздний час. Рассчитывала ли она застать Бэлиса? Эльза упрямо сжала губы, чтобы прекратить их нервную дрожь, и старалась подавить охватившие ее черные мысли. Каковы бы ни были врожденные задатки у склонных к романтическим похождениям Кэрью, она не унизит себя до того, чтобы думать, будто Бэлис до сих пор может интересоваться Зинкой Вульф, девушкой с южной окраины Гэрли! И все-таки… Разве она не слышала тогда, едучи верхом, угрозы Нэта Брэзелла? Она гордо подняла голову, рассердившись, что позволила себе поддаться такому страху.

Вернувшись в гостиную, Эльза нашла Зинку сидящей на том же месте, где она ее оставила, с поджатыми ногами и головой, откинутой на спинку кресла. В тот миг, когда Эльза вошла в комнату, Зинка быстрым движением приняла чопорно декоративную позу. Это было сделано так явно, что Эльза едва удержалась от улыбки, хотя ей невольно стало неприятно. Она поставила поднос с какао и поджаренными булочками на маленький столик около Зинки, затем отошла и села на кушетку.

– Вы не боитесь ходить одна так далеко, Зинка? – спросила Эльза.

– Я… нет, я ничего не боюсь. Я боюсь только его. Я решила убежать от него! – Она показала легким взмахом своих выразительных пальцев в сторону фермы Нэта Брэзелла. – Я не могу больше его выносить! – Она резко дернулась всем телом. – Я отправлюсь опять к отцу… или куда-нибудь в другое место… только подальше от него.

Она судорожно взмахнула руками, и ее алый, синий и желтый большой платок упал с плеч на талию. Под ним было только бумажное платье, полинявшее и изношенное.

– И вот, я… пришла попросить вас… не дадите ли вы мне какую-нибудь жакетку, старую жакетку, которую вы теперь не носите сами… за мой платок? Его увидят издалека, и кто-нибудь может сказать Нэту, если встретит его.

– Вы хотите сказать, что собираетесь бежать сегодня же ночью? – спросила Эльза. – Вы не вернетесь домой?

– Сегодня ночью? Почему же нет? Его теперь нет дома. Он не узнает. А завтра он меня не пустит.

Эльза посмотрела на платок, на взволнованное, с широко открытыми глазами лицо Зинки.

– Но почему вы хотите бежать от него, Зинка? – спросила она. – Он плохо обращается с вами?

Та поморщилась.

– Ух! Он мне опротивел! – Дыхание со свистом вырывалось из ее рта, она прижала руки к груди. – Вы не знаете его. Он похож на собаку… Он настоящая собака. Он становится на колени и смотрит на меня… вот так! Фу! Он свинья! Каждый день я моюсь начисто, вся. Он – свинья. Он не человек. Ух! Вчера я бросила в него кастрюлей, а он заплакал. Фу! Он мне противен! Я убегу от него.

– Значит, он не упрекает вас, он не оскорбляет вас, Зинка?

– Он! Я думаю, нет! Он не посмел бы меня оскорблять.

Ее глаза блеснули, и губы сложились в гордую складку. В следующее мгновение она уже искоса осматривала комнату завистливыми, восхищенными глазами. Потом она вновь перевела взгляд на Эльзу и таким же образом осмотрела ее фигуру. У Эльзы было беспокойное чувство человека, находящегося очень близко к чему-то чуждому, стихийному и жестокому. Какая-то горячая волна обвевала ее под взглядом этой женщины.

– А что скажет ваш отец, если вы вернетесь, чтобы жить дома? – спросила Эльза.

Несколько мгновений Зинка не отвечала. Она пристально смотрела вокруг, будто не слышала вопроса. Потом произнесла почти шепотом:

– Отец… я думаю, он изобьет меня до полусмерти.

– А ваши подруги?

Зинка внезапно расхохоталась.

– Ха! Мои подруги будут смеяться надо мной, они назовут меня дурой. Но, может быть, я не вернусь туда, к отцу и к своим. Они не знают его! Я им ничего не говорила.

– Куда же вы в таком случае пойдете? – пробовала спросить Эльза. – В конце концов Нэт не обижает вас. Сколько мужей на его месте не стали бы мягко обращаться с вами.

– Мне все равно. Если бы у меня был муж, которого я бы любила, и он бил бы меня – ну так что же? – он все-таки был бы любимым. А сейчас у меня муж, который мне неприятен, противен, которого я никогда не полюблю. Ну вот, я и ухожу от него.

Они говорили почти целый час, и Эльза к концу разговора почти умоляла Зинку вернуться домой и попытаться быть хорошей женой Нэту Брэзеллу. Однако Зинка на все ее уговоры отвечала с логикой первобытного человека, иногда горячо, иногда холодно и сдержанно, но одинаково упрямо и настойчиво. Она не любит Нэта Брэзелла – и не может с ним жить и быть его женой. Она вернется к нему сегодня, но на следующую же ночь уйдет уже навсегда.

Когда Зинка, наконец, собралась уходить, Эльза проводила ее до большой дороги. Взошла луна, и в ее мягком блеске Зинка казалась волшебным видением из фантастического романа. С грацией настоящей цыганской танцовщицы она окутала яркой шалью свою гибкую фигуру. Искоса поглядывая на нее, когда они шли к большой дороге, Эльза видела сочетавшиеся в ней одновременно упорство и покорность. Она напоминала нежное, наполовину прирученное дикое животное. В ее туманном темном взоре таилось, чувствовала Эльза, легкое презрение к ней, жене Бэлиса Кэрью. Ей почти казалось, будто Зинка каким-то особым таинственным инстинктом, реагирующим на сокровенную сущность жизни, угадывала, в каких отношениях Эльза была с Бэлисом и, пожалуй, презирала ее за это. Эльза негодовала на себя за эту мысль.

Вместо «прощайте» Зинка произнесла какое-то звонкое слово на своем родном языке, которого Эльза почти не разобрала, и затем странная, робкая и в то же время смелая фигурка ушла, скользя в лунном свете вниз, к Балке.

Эльза стояла на дороге, смотря ей вслед, пока она не исчезла из вида. Она собиралась уже повернуться и идти назад домой, когда заметила мерцавшие вдалеке фонари автомобиля Бэлиса, то взлетавшие, то нырявшие на неровной поверхности Балки. Она невольно сделала шаг или два вперед. Острый трепет пробежал по всему ее телу. Ее охватило желание бежать Бэлису навстречу и встретить его прежде, чем он выедет из Балки.

Пробежав немного вперед, она вдруг сразу остановилась. Что Бэлис делал? Автомобиль остановился.

Затем стал пятиться, чтобы повернуть… Зинка, очевидно. Он встретил ее и хотел отвезти к Нэту Брэзеллу. Вполне естественно, что он так делал. Почему же… Конечно, он должен был отвезти ее назад.

Эльза почувствовала, как сжалось ее сердце. Она бежала слишком быстро, и теперь колени ее дрожали, руки безжизненно повисли, дыхание сухо и прерывисто вырывалось из горла. Что с ней такое? Она старалась собраться с мыслями, как сумасшедший, к которому медленно возвращается разум… Герти Шварц, когда-то в Айове… Она повернула обратно и твердыми шагами начала подниматься по склону, крепко сжав одной рукой другую. Лунный свет каскадом заливал Гору, и все вокруг казалось похожим на тусклые брызги: побелевшая трава, кустарники в лощине, белые березы…




ГЛАВА XVIII


В воздухе расточительно разливалось золотое, опьяняющее вино бабьего лета.

С вершины Горы Эльза могла теперь смотреть вниз, в Балку, и дальше за ней, туда, где Аксель Фосберг строил свой новый дом, простой сруб, который должен был стоять на месте скромного, но довольно комфортабельного домика, построенного им для Лили всего несколько месяцев назад. Аксель работал там совершенно один, день за днем, с первых проблесков зари до последнего часа сумерек, – несчастная жертва злого рока. Говорили, что он бешено, неистово работал, чтобы успеть закончить все до наступления зимы. Эльза ездила туда только вчера и говорила с ним, убеждая его не переутомляться, но Аксель только смеялся, и его красное лицо еще больше краснело от скромной гордости!

– Ну! Это пустяки! Когда у человека появляется что-то впереди, когда он ждет, ему хочется работать! Вы знаете, в каком она…

Он кивнул головой по направлению к дому, стоявшему за милю оттуда, на ферме Флетчера, где Лили жила у своей матери.

– Да, я знаю, Аксель, – сказала Эльза. – От души желаю вам счастья.

Он потер затылок своей широкой веснушчатой рукой и посмотрел на нее так задумчиво, что сердце ее сжалось от боли. Она повернула Флету и быстро уехала. Выступившие на ее глазах слезы затуманили весь ландшафт, простиравшийся перед ними.

С вершины Горы Эльза могла также видеть Фанни Ипсмиллер, ходившую по двору фермы Лендквиста и развешивавшую на веревке для проветривания стеганые ярко-красные шерстяные одеяла. Неподвижно тихий теплый воздух ясно доносил резкий лай собак Нэта Брэзелла, а дальше, немного к востоку, на его пастбище виднелась женская фигурка, которая двигалась вслед за стадом, покачивая гибким станом, подобно колыханию золотисто-бурой пшеницы. Это была Зинка! Эльза наблюдала ее, стараясь подавить новое сумасшествие, овладевавшее ею на целые дни каждый раз, когда возвращалась темное воспоминание о той ночи, когда Зинка явилась к ней. Что стало с ней, куда делись ее гордость и сила разума, если она может так позорно тонуть в грязном болоте ревности? Она боролась с собой, то надеясь, то теряя надежду, но без всяких результатов. Она не могла избавиться от этого чувства, оно красным факелом горело в ее сердце.

Западнее и чуть-чуть к северу оголенная тополевая роща на ферме Бауэрсов казалась серой решеткой на волшебной синеве неба. Именно там начался в один июньский вечер, целую вечность назад, думала Эльза, тот роман, который тянулся, пока она, испуганная, не убежала от него. Иногда на быстрые тайные мгновения к ней возвращались воспоминания об этом июньском вечере, обдавая ее тревожным огнем. Но даже это все теперь умерло в ней. Всего час назад Риф позвонил ей по телефону и сказал, что Джо Трэси на днях снова будет здесь, чтобы навестить их по дороге в Южную Америку. Эта новость вызвала лишь улыбку на ее губах: Джо Трэси опять пускался блуждать по земному шару, петь свои песни под другими небесами, рассказывать свои неисчерпаемые истории и объясняться в любви уже другим. Единственное, что пришло ей в голову, это необходимость сказать Бэлису, что Джо появится в их краях, чтобы провести несколько дней с Рифом и Леоном.

Вечером Эльза шла среди гибких молодых березок вверх по склону Горы. Бэлис сказал, что догонит ее, как только поговорит с Горхэмом о поездке рано утром в Сендауэр за припасами, которые он заказал сегодня по телефону.

Прислонившись к молодому деревцу, Эльза поглядела вниз и увидела Бэлиса, спешившего к ней по тропинке. Вот он подошел и бросился на землю около ее ног. Она взглянула на него, на его крепкие плечи, бронзовую шею и растрепанные волосы. Ее охватило острое возбуждение.

– Джо Трэси возвращается, Бэй, – сказала она ему вдруг.

Он не поднял глаз, но она увидела, как медленная улыбка надменно приподняла угол его рта.

– То же мне сказал днем и Дэль Уитни, – невозмутимо заметил он.

Эльза промолчала.

– Почему же ты не сказал мне об этом за ужином? – спросила она наконец.

Он взглянул на нее с насмешливой улыбкой, от которой вспыхнули ее щеки.

– Я не знал, что это может иметь какое-нибудь значение для тебя, – произнес он.

Она откинула голову и сжала руки, сплетенные за тонким стволом дерева. Ее ресницы сомкнулись, образовав узкую пушистую линию. Она отчаянно старалась совладать с собой. Как было бы легко теперь сказать ему, что имя Джо Трэси стало для нее лишь простым воспоминанием! Ее внезапно охватило неудержимое стремление навсегда потерять себя ради него, сразу стать настоящей женщиной Кэрью, жадно хватающей все, что соблаговолит дать ей мужчина Кэрью, и не требующей ничего больше. Затем, как маленькое яркое изображение, перед ней пронеслось в синем сумраке лицо Зинки Брэзелл. Женщина Кэрью, с разбитым сердцем и подавленной гордостью, безропотно переносящая всю жизнь всяких других женщин, вроде этой Зинки!

Стараясь говорить спокойно, она ответила:

– Нет, Бэлис! Джо Трэси теперь не имеет для меня никакого значения. Я просто была немного удивлена, что ты мне не сказал, вот и все.

Бэлис сел, сдвинув плечи и обняв руками колени. Глаза его были устремлены в пространство.

– Я тоже так думал, – сказал он. – Я и хотел сказать тебе об этом за ужином; я все время об этом думал и несколько раз чуть не заговорил…

Он опять замолчал, глядя вдаль на расстилавшуюся в темноте степь.

– Дело в том, Эльза, что мы просто-напросто совершенно замыкаемся друг от друга. И очень скоро мы повернем ключ в замке, и все будет кончено. Вот та сторона затеянной нами маленькой игры, которой мы не видели, когда начинали.

– Мне кажется, что существует несколько сторон этой игры, которых мы не видели, когда начинали ее! – сказала Эльза с некоторой горечью в голосе.

Но Бэлис, казалось, не слышал.

– Возьмем, например, эту историю с Джо Трэси, – продолжал он. – Мы с тобой говорили о Джо. Джо всегда был для меня лишь наемным работником на ферме. Я не упрекал тебя в том, что он был для тебя чем-то иным. Мы давным-давно все переговорили об этом друг с другом и покончили с этой историей. Если бы теперь все у нас шло, как следовало бы, я предложил бы тебе пригласить Джо погостить у нас несколько дней или по крайней мере позвать его к нам ужинать. Мы обращались бы с ним, как с твоим старым увлечением, пошутили бы над этим, посмеялись и забыли. Вместо того мы ни слова не говорим о нем. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Да, – ответила она, до боли сжимая пальцы. Он вдруг вскочил на ноги, пристально глядя на нее.

– Правду говоря, мой маленький враг, мы не можем так продолжать. Мы не так устроены. Ни ты – ни я. Я помню вечер в июле, тот вечер, когда к тебе приходила Лили Флетчер, – я тогда поцеловал тебя, потому что не в силах был удержаться. Может быть, ты забыла, что и ты тогда поцеловала меня… и вложила всю свою душу в этот поцелуй. Или, может быть, ты думаешь, что я не заметил?

Она пыталась заставить себя спокойно встретить его взгляд, остановить страшно быстрое биение своего сердца. В лощине, выше по горе, глухо кричала сова, сухая трава на склоне шелестела под легким ветерком.

Напряжением воли она взяла себя в руки и не поддалась звучавшему в его голосе призыву.

– Это, – почти шепотом произнесла она, – это было только… чисто физическое.

И хотя острые, как шпага, слова, казалось, что-то убивали в ее сердце, она добавила:

– Я испытывала это… и раньше.

Она отвернула голову, чтобы не смотреть на него. Она не могла взглянуть на него. Один взгляд – и все было бы кончено. Она была бы не в состоянии больше сопротивляться ему. Но нет, перед ней стояли глаза Зинки, с их затуманенным блеском, и красные чувственные губы Зинки.

Она опять услышала его голос, прозвучавший мягко и резонно:

– Может быть, в таком случае, ты мне скажешь, почему же, собственно говоря, ты вышла замуж за меня, а не за Джо Трэси, Эльза?

Она почувствовала, что он мучительным усилием воли вырвал из себя эти слова, вопреки своей гордости. Что теперь она должна сказать ему? Сказать, наконец, что она всегда любила его, что вышла за него замуж, потому что ее влекла к нему слепая, безотчетная любовь, что теперь она бесконечно, безумно любит его со всей страстью, на которую способна?.. Она выпрямилась, прислонилась к дереву, непреклонная, холодная с головы до ног.

И она услышала, наконец, свой голос, как будто это был чей-то чужой, звучавший низким шепотом, резавшим ее уши:

– Я вышла за тебя замуж, Бэлис, потому… что я боялась. Я боялась, что выйду за него и стану… простой грязной бабой на каком-нибудь ранчо в Южной Дакоте. Я думала, что брак без любви… всякий брак… будет лучше, чем это. Я так много видела таких примеров.

В течение, казалось, бесконечно длившегося времени он ничего не говорил. Спина Эльзы, крепко прижавшаяся к дереву, мучительно ныла. Она чувствовала, что еще мгновение, и она не выдержит. Но тут Бэлис подошел к ней и стал так близко, что она слышала его неровное дыхание. Ей казалось, что она слышит тяжелое биение его сердца.

– Эльза, – ровным голосом сказала он, – ты лжешь! Многие действительно поступили бы так, как ты говоришь, но ты не из их числа. Ты мне рассказываешь, что вышла за меня замуж для того, чтобы разрешить затруднительное положение. А я тебе говорю, что это неправда, что ты не могла этого сделать. Я больше ничего не скажу об этом. Тебе не выдержать этого… и мне тоже. Два обстоятельства… только два… дали мне возможность выдерживать до сих пор. Одно из них – моя любовь к тебе, владеющая мною, как заклятье. Это просто наваждение, эта любовь. Другое обстоятельство – предчувствие, что какой-то проклятый рок выбрал именно меня для расплаты за всех Кэрью, за всех мужчин нашего рода, которые всегда получали все, что им хотелось.

Она резко перевела дыхание и подняла лицо, глядя ему прямо в глаза.

– Даже… даже жену Нэта Брэзелла? – сказала она с внутренней дрожью.

Вот – она сказала это наконец! Ее охватила слабость, окутавшая ее, как сгущавшаяся темнота. Она чувствовала, что он смотрит на нее каким-то странным, испытующим взором, затем в ее ушах резко прозвучал его горький смех.

– Господи! Так вот оно что! Ну что же, я не стану упрекать тебя за это. Я мог бы сказать тебе… но какой смысл! Тебе это было бы только неприятно и для меня самого звучало бы чертовски дико. Но я вовсе не настолько испорчен. Когда мужчина поклоняется женщине, Эльза, то он… поклоняется ей безраздельно. Не забывай этого, Эльза! Но я предпочел бы, чтобы ты ненавидела меня от всего сердца, чем приняла меня таким и… переносила бы все.

Он ушел. Она долго стояла, бессильно опершись на дерево, и смотрела на его фигуру, исчезавшую среди теней на склоне внизу. Весь мир кругом стал сразу гармонично одушевленным. Она чувствовала под собой темное дыхание земли, трепет ее колоссальной груди, а наверху светлые звезды и величественное небо – мечты могучего духа земли. Жизнь, любовь – тоже мечты, тени, колышимые ветром.

В тот вечер Эльза больше не видела Бэлиса. Утром Горхэм сказал ей, что он уже уехал в Гэрли и не вернется до наступления темноты.

Она двигалась по комнатам, как человек, ставший вдруг чужим в том месте, которое раньше было таким привычным. Бэлис уехал в Гэрли, и целый день, следовательно, был в ее полном распоряжении после их вчерашнего разговора под березами. Целый день для чего? Для того, чтобы провести его наедине со своей гордостью, видеть кругом все, что напоминает о его любви и терпении, чувствовать опять то неудержимое стремление, которое неизменно жило в ее сердце, но которое губы отказывались высказать? Это было невыносимо.

После полудня она отправилась пешкой через поля, отделявшие ее от фермы Бауэрсов. У нее не было определенного намерения посетить мать в своем теперешнем настроении. Но ей было приятно ходить, ощущать под ногами твердую, надежную землю, поднимать лицо к чистой, безмятежной синеве неба, так бывало, когда она лежала одиноко в домике среди лебеды на ферме отца и задумчиво наблюдала за облаками, плывущими своими, не обозначенными ни на каких картах путями. Ею овладело безотчетно счастливое настроение. Мир куда-то отдалился, стал совсем маленьким, крохотным шариком в пространстве, его тяжелые контуры сгладились на расстоянии, его мелочные противоречия исчезли из виду. Ею овладело чувство стыда. Куда исчезли теперь ее гордость, ревность, ее мелкие сомнения и высокомерие? Куда в эту минуту исчезло все, кроме любви – пламенной, всепожирающей, исступленной любви?

Это настроение продолжало царить в ее душе, когда в конце концов она вошла в кухню, где мать готовила ужин. Оно подняло ее над унынием услышанных там жалоб, не дало ей поддаться влиянию тоскливо-скучной рутины, пропитавшей жизнь Стива Бауэрса и дяди Фреда, и, когда она вновь отправилась назад по полям, набросило свой серебристый оттенок на белые испарения тумана, сетью паутины покрывавшие Балку.

Когда почва стала возвышаться от ровной поверхности полей к первому отлогому склону Горы, она приостановилась и посмотрела вверх на постройки на верхних склонах. Там виднелся свет. Сначала она подумала о Горхэме, Но затем вспомнила, что он собирался, как говорил ей утром, отправиться на север, чтобы навестить свою двоюродную сестру, жившую по ту сторону Сендауэра. Это не мог быть свет в окнах Горхэма. Очевидно, Бэлис вернулся домой. Ее сердце сильно забилось, когда она начала подниматься на Гору.

И только когда она достигла дорожки, которая вела от пристроек к дому, ее внезапно охватило какое-то неизъяснимое тревожное чувство. Она медленно прошла по дорожке, открыла дверь и вошла в переднюю. Тихо закрыв за собой дверь, она остановилась на миг, не снимая руки с ручки двери, и посмотрела в гостиную. Бэлис только что затопил камин и стоял перед ним, широко расставив ноги и заложив руки за спину.

Он быстро повернулся и взглянул на нее.

– А, Эльза! – воскликнул он. – Я только что хотел пойти искать тебя.

– Я была у матери, – объяснила она. – Я никак не думала, что ты так рано вернешься домой.

Она сняла шляпу и поправила волосы. Ее лоб был влажен. Затем она вошла в гостиную.

– Горхэм сказал мне, что…

Дыхание внезапно оборвалось в ее горле. Зинка Брэзелл, грациозно свернувшаяся клубочком в одном из больших кресел, начала умышленно лениво выпрямляться и вытянулась во весь рост с обезоруживающей, детской улыбкой на лице.

– Я опять пришла сюда, – произнесла она своим нежным голосом, воспоминание о котором по целым дням жгло сердце Эльзы. – Я чувствовала себя такой одинокой и пришла повидать вас. Я вам не мешаю?

– Конечно, нет, Зинка! – сказала Эльза; ее голос прозвучал странно глухо.

Она опять посмотрела на Бэлиса и поняла, что он, должно быть, только что приехал. Он еще не снял своего легкого пальто. Она не решалась взглянуть ему в лицо.

– Ты ужинал в Гэрли, Бэлис? – спросила она.

Но она не могла ждать его ответа. Все тело ее было охвачено нервной дрожью, глаза застилал густой туман. Почти бегом она направилась в кухню. Закрыв за собой дверь, она остановилась посредине кухни, сжимая кулаками виски и страшным напряжением воли пытаясь побороть овладевшее ею волнение. Бэлис прошел за ней через столовую. Она обернулась, когда он распахнул дверь.

– Что с тобой? – спросил он, закрывая за собой дверь и подходя к Эльзе.

Его пальцы больно сжали ей плечи.

– Что с тобой? Ты побелела, как бумага.

– Ничего… ничего, – услышала она неясный шепот, вырывавшийся из ее уст, которые, казалось, уже не принадлежали ей. – Я… я думаю, что я… немного устала.

Не глядя на него, она чувствовала на себе его пристальный, настойчивый взгляд.

– Брось это! – повелительно сказал он в конце концов. – Ты держишь себя, как дурочка: мне ведь ясно, в чем дело. Я вернулся меньше, чем десять минут назад, и, входя, нашел ее сидящей на крыльце. Нэт со вчерашнего дня ушел в Сендауэр – пьянствовать. Она боится встретиться с ним, когда он вернется.

– Я… ничего. Мне все равно, – запротестовала она. Его пальцы сильнее сдавили ее плечи.

– А мне не все равно! Ты должна выслушать меня! Она хочет здесь ночевать. Я сказал ей, что она не должна здесь оставаться и не должна приходить сюда. Она отправится ночевать к Фанни Ипсмиллер. Я провожу ее до пастбища Брэзелла, а оттуда она может пройти одна. Ты слышишь меня?

– Да… да, я слышу. Все это не имеет никакого значения.

Не говоря больше ни слова, он отошел от нее, открыл дверь и вышел в столовую. Через секунду она услышала, как он из передней звал Зинку. Раздался ее послушный, низко модулирующий голос. Затем открылась входная дверь и захлопнулась. Эльза упала на стул.

Она не знала, сколько времени так просидела на стуле в ожидании. Поднявшись наконец и войдя в гостиную, она почувствовала во всем теле невыразимую слабость и тяжело опустилась на кушетку.

Упрек во взоре Бэлиса наказал ее за то, что она усомнилась в нем. В его взоре был вызов, а она встретила его с глупой слабостью. Она – такая сильная всего за час перед тем, она – вобравшая в себя всю мощь земли, когда шла через поля, она – уверенно взявшая в свои руки управление своей жизнью!

Сколько времени прошло с тех пор, как они ушли? Она искала глазами часы, стоявшие над камином. Бэлис Кэрью, идущий среди белесого колдовства Балки с Зинкой, которая должна была остаться темным и вместе с тем ярким воспоминанием в глубоких тайниках его души! Она сойдет с ума, если будет продолжать думать о них и мысленно следовать за ними.

Эльза быстро вскочила с кушетки, сняла с вешалки в передней свою жакетку и быстро вышла на открытый воздух. Ее охватило какое-то дикое безумие, заставившее стремглав выбежать из дома, изо всех сил пуститься к большой дороге и дальше, дальше, вниз, в Балку, бежать так, что до боли захватывало дух. Ее несло, как на крыльях, неистовое возбуждение, какого она никогда до сих пор не испытывала.

Это не было ни радостью, ни боязнью, ни страхом, ни надеждой. Она чувствовала себя как будто освободившейся от оков неуклюжей одежды. Она была сильна, легка и свободна, как обнаженный атлет, бегущий под холодным потоком звездного света. Она не думала больше о Зинке, она думала только о Бэлисе. Она сейчас должна догнать его – сейчас! Вот тускло, маслянисто уже блестит речка, проглядывая по временам из-под белой завесы туманных испарений. Она должна найти Бэлиса, она должна сказать ему – сказать ему теперь…

Одинокий выстрел прорезал ночной воздух и встряхнул нависшую паутину тумана. Страшным грохотом отдался он в ее теле и едва не отнял разума.

Она сразу остановилась, но ноги ее, казалось, продолжали бежать вперед, отбивая немые удары по жесткой земле. Она вспомнила… Она вспомнила Нэта Брэзелла, стоявшего перед ней на дороге с ружьем в руке. «Держите своего красивого мужа дома, понимаете?».

– Бэлис! Бэлис!

Она громко кричала, без конца повторяя его имя. Густое облако нависло над ее сознанием. Она старалась бороться с этим, шире раскрывала глаза, спотыкалась, снова бежала вперед.

– Бэлис! Бэлис!

Темная фигура обрисовалась впереди, выйдя из тени карликовых дубов у поворота дороги. Она, казалось, колебалась, расплывалась, как пятно в бледном блеске звезд.

– Бэй!

Его имя пронзительно резким звуком отдалось в окутывавшем ее тяжелом безмолвии…

Она поняла, что впервые в жизни лишилась сознания. Но теперь было так приятно на краю дороги в освещенной светом Балке лежать без движения на руках Бэлиса, растиравшего ей виски и что-то говорившего тихим-тихим голосом.

Она немного повернулась, чтобы близко заглянуть ему в лицо.

– Что, лучше немного, маленький враг? – спросил он.

Ей не хотелось говорить. Ей хотелось трогать его, впитывать его близость, убеждаться, что это действительно он. Проведя рукой вдоль его шеи и дальше вниз за воротник, она чуть снова не лишилась чувств и отчаянно ухватилась за него.

– Ты не ранен, Бэй?

– Ни одной царапины. Но не говори пока. Полежи спокойно одну минуту.

Она откинулась назад в его руках.

– Что произошло? – спросила она его.

Он склонил к ней голову, касаясь щекой ее волос.

– Пьяный дурак Нэт! – сказал он. – Я возвращался домой мимо его пастбища. Зинка ушла к Фанни. Он вышел на дорогу передо мной с ружьем в руках. Мы крупно поговорили. Когда я отказался сказать ему, где Зинка, он поднял ружье. Оно выстрелило прежде, чем я успел его отнять у него. Потом я отнял его и бросил в болото.

– Где… где он теперь?

– Валяется там в канаве. Немного погодя он придет в себя, отправится домой и проспится.

Вся дрожа, Эльза высвободилась из объятий Бэлиса.

– Этот выстрел, Бэй, – я буду слышать его всю мою жизнь, – произнесла она.

Он снова прижал ее к себе, обняв обеими руками, и она сидела неподвижно, глядя на восток, где туман поднялся и открыл серебристо-серое море осоки. Ей казалось, что оттуда доносятся тонкие таинственные звуки, еле слышные, похожие на отдаленный странный треск.

– Как ты себя чувствуешь теперь? – спросил он ее.

– Отведи меня домой, Бэй, – прошептала она. Он встал и помог ей подняться. Одно мгновение они стояли оба неподвижно под сиянием звезд. Она вдруг подняла руки, притянула к себе его голову и поцеловала. Он подхватил ее, и глубокая горячая волна залила все ее тело. Из глаз ее потекли слезы, и она чувствовала, как они увлажняют его щеки и губы.

– Отведи меня домой, Бэй, отведи меня домой, – прошептала она опять.

Она еле различала окружающее сквозь полуопущенные дрожащие ресницы, и дорога впереди казалась смутной полосой, неожиданными зигзагами вившейся все выше и выше в гору.




ГЛАВА XIX


Весь день Эльза пребывала в каком-то священном кругу превыше всякого зла и печали. Когда бы она ни выходила во двор перед домом, она могла посмотреть вниз и увидеть Бэлиса, занятого осенней пахотой в поле к востоку. Она простаивала так по несколько минут, глядя, как очарованная, на смоченную дождем окрестность. Серый влажный воздух так нежно ласкал ей лицо и шею, что слезы настоящего блаженства подступали к ее глазам, и, когда она возвращалась опять в дом, все пело у нее внутри.

В середине дня Горхэм вернулся из Сендауэра. Увидев его едущим по дороге, пересекавшей Балку, Эльза рассеянно подумала о том, распространился ли уже кругом слух о столкновении Бэлиса с Нэтом Брэзеллом. Ее мысли обратились к Зинке. Провела ли она ночь у Фанни Ипсмиллер, как предполагала, или вернулась домой?

Горхэм въехал во двор, и Эльза направилась к сараю, где он распрягал лошадь.

– Хорошо провели время у сестры? – спросила она его.

– Прекрасно. Я предполагал вернуться домой раньше, но не всегда бывает легко вырваться, – сказал Горхэм с улыбкой. – А потом я еще задержался в городе на два-три часа… Вы слышали, должно быть, новость о Нэте Брэзелле?

Внезапная тревога охватила Эльзу при этом вопросе.

– Нет, Горхэм. Мы ничего не слышали. В чем дело? Горхэм быстро сплюнул в сторону.

– Кажется, было бы лучше, если бы я поменьше болтал. Да… во всяком случае, если вы ничего не слыхали, я думаю, пусть вам расскажет сам хозяин. Эта новость может взбудоражить вас.

– Что за вздор, Горхэм!

Ее голос прозвучал так тревожно, что работник вопросительно взглянул на нее. Она поторопилась изменить тон:

– Что тут может меня беспокоить, если только дело не касается моих? Говорите!

– О, нет, это не имеет никакого отношения к вашим родственникам. Это касается только Нэта Брэзелла. Он умер.

– Горхэм! Нэт Брэзелл умер? Горхэм еще раз выразительно сплюнул.

– Да… Он повесился ночью в своем коровнике. Эльза устремила невидящий взор мимо него на груду серых, синеватых и розовых облаков, разорванных дождем и мчавшихся почти над самой вершиной Горы. Нэт Брэзелл…

Горхэм, раз уже начал, готов был говорить без конца.

– Жена Нэта ночевала у Фанни Ипсмиллер. Нэт, говорят, последние два дня пьянствовал в городе. Во всяком случае, жена была в эту ночь у Фанни Ипсмиллер, и когда они обе пришли в дом утром, то нашли его там висящим на балке с веревкой на шее. Нильс влез наверх и срезал веревку, но ничего из этого не вышло. Должно быть, он почти всю ночь провисел уже мертвый. Так говорит доктор.

– А где его жена, Горхэм?

– Ее взяли домой, к отцу, на ту сторону Гэрли. Говорят, она чуть не помешалась от потрясения. От нее нельзя было добиться ни слова. Может быть, удалось бы что-нибудь выяснить, если бы можно было заставить ее говорить, но она не в состоянии ничего сказать, только плачет, как сумасшедшая.

Эльза чувствовала на себе взгляд Горхэма, устремленный на нее с тайным любопытством. Быть может, он знал больше, чем говорил. Ей хотелось знать, упоминалось ли в связи с этой трагедией имя Бэлиса. Вдруг дикое возмущение прорвало завесу ужаса, окутавшую ее мозг, когда она слушала рассказ Горхэма. Эта грязная трагедия ворвалась в ее жизнь как раз в час ее восторженного счастья. Она вся болезненно сжалась, пошла к дому, почти не видя лежавшей перед ней дорожки.

Скрываясь за чувством возмущения, ее одолевал в глубине души также отвратительный страх, что по тому или иному поводу имя Бэлиса Кэрью могло даже сейчас быть на устах тех, которые говорили о Нэте Брэзелле и Зинке, его жене. Даже сейчас тень колоритных Кэрью двигалась по земле, чтобы омрачить день ее сладостного счастья. Она инстинктивно отшатнулась, обороняясь от невидимого врага.

В эту минуту вернулся с поля Бэлис. Эльза смотрела на него через окно кухни, когда он стоял и разговаривал с Горхэмом. Она видела, как он снял шляпу и провел пальцами по волосам. Потом пожал плечами – жест Питера Кэрью, подумала она про себя – и направился по дорожке к дому.

Эльза встретила его в дверях. Он натянуто улыбнулся, приподнял рукой ее подбородок и поцеловал.

– Горхэм уже рассказал тебе? – произнес он.

Она заглянула ему прямо в глаза и снова подумала, как когда-то давно, что они были цвета темно-красного моха подо льдом. В них была теплота, скрытая глубоко внутри под твердой и блестящей поверхностью.

– Да, он сказал мне, – ответила она. – Я ждала тебя.

Его взгляд своей силой как бы приковал ее к месту.

– Ты не дашь этой истории испортить наши отношения? – сказал он затем. – Будет, конечно, как всегда, много разговоров…

Она покачала головой, улыбнулась и притянула к себе его лицо.




Как во сне проносились теплые дремотные дни октября, темные и влажные сумерки ноября и кристально-черные ночи декабря. Эльза чувствовала, что и она несется с ними в тумане блаженного, похожего на грезы счастья, вместе с Бэлисом, совершенно поддавшимся их волшебному очарованию. Она знала – как будто по слабым, едва проникавшим сквозь эти чары отголоскам, не нарушавшим ее покоя, – что жизнь вне их маленького дома на Горе продолжала идти обычным порядком.

О смерти Нэта Брэзелла уже почти перестали говорить. Только изредка рассказывали о ней какому-нибудь новому человеку в округе, когда он слушал всякие местные истории, сидя у огня в холодную ночь. Земля Брэзелла была продана, и, как говорили, Зинка и ее родные жили на вырученные деньги в сравнительной роскоши на южной окраине Гэрли. Жители Балки окопались против зимы, экономя где возможно и делая сбережения, чтобы посылать своих детей в школу тепло одетыми. Джо Трэси гостил три дня у Леона на ферме Бауэрсов. Эльза ездила туда и говорила с ним в один субботний вечер, когда и Риф приезжал из города и привез с собой к ужину Клэрис. Через несколько дней после того Джо опять уехал, и все говорили о том, какой у него был цветущий и преуспевающий вид, как он пел и играл, и какие рассказывал новые истории из своей жизни в Южной Дакоте. Соседки сделали подарки Лили Фосберг, когда та разрешилась от бремени, и Эльза послала ей через Клэрис шелковое одеяльце. Грэс Кэрью заблудилась, выйдя одна в окрестные поля в холодную дождливую ночь, и ее разыскали на старой тропинке, проходившей по восточному краю Балки. Один из молодых Филлипсов встретил ее там, возвращаясь домой от соседей, и привел в полночь в дом Кэрью. Майкл Кэрью ездил в Техас, и половина населения Сендауэра со всеми его окрестностями была в неописуемом возбуждении от привезенных им новостей.

Но Эльзе жизнь окружавших ее людей казалась чем-то нереальным. Действительность для нее была теперь ограничена стенами дома на вершине Горы. Здесь, в вечера, когда холодный ветер с жалобным воем носился над Балкой, она сидела, свернувшись на подушках, набросанных на пол, прислонившись головой к коленям Бэлиса и читая или разговаривая с ним. Действительностью для нее был роман ее сердца – роман, развертывавшийся где-то высоко над землей, блестевшей от раннего мороза, где-то под остроконечными звездами с холодным ярким светом. Действительностью для нее был первый снег, медленно ткавший в туманном сумраке белую паутину безмолвия, свои смутные, нежные грезы. И настоящей действительностью был образ Бэлиса, поднимавшегося в гаснущем свете дня по склону от пристроек к дому и бодро шагавшего по серовато-белой пустыне, – олицетворение замкнутости, терпения и гордости.




В один ясный день второй недели декабря Эльзу навестила Фанни Ипсмиллер. Она просидела до вечера перед ярко горевшим камином в гостиной и весело рассказывала о новом платье, которое она делала себе к Рождеству. В Сендауэре появилась новая портниха, выполнявшая заказы Клэрис Флетчер, девиц Мэгнюсон и Лили Фосберг, которой, без сомнения, понадобится теперь что-нибудь специальное. И разве не странно, что Флоренс Брин и Аду Кэрью уже не удовлетворяют платья, которые они могут купить или заказать в Сендауэре? Даже Хилдред и Грэс почти все, что носят, заказывают на стороне, хотя, наверное, бедная Грэс теперь не очень интересуется платьями и тому подобными вещами. О Грэс много толковали как раз на прошлой неделе на собрании Общества помощи матерям, но Фанни никогда не могла понять, чего ради, собственно говоря, люди болтают о чужих делах.

– И, право, не знаю, пойду ли я когда-нибудь опять на их собрания, – объявила Фанни, пожимая своими толстыми широкими плечами. – Я устала от их болтливых языков. Я лучше чувствую себя со своими коровами и цыплятами, если уж на то пошло.

– У участниц Общества, вероятно, самые хорошие намерения, Фанни! – заметила Эльза.

– Не знаю, много ли значат хорошие намерения, если все-таки причиняют зло, – возразила Фанни. – Вот, например, этот бедный Аксель Фосберг. Они не могут оставить его в покое. «Работает, как вол, для маленького желтоволосого дитенка», – одна из них, я слышала, сказала так на последнем собрании. Это меня прямо взбесило. Как будто он не женился на девушке и она не ведет его хозяйство! Уж она-то лучше всех тех, которые сплетничают о ней за ее спиной! Но, конечно, именно те, которые не могут сказать ничего дурного, злословят больше всех.

– Вы бы не слушали их, Фанни, – сказала Эльза.

– Я и не слушаю, но только бывают такие вещи, которые вы не можете не слышать, если вы не глухи! Вам хорошо, конечно, что у вас есть мужчина, с которым вы можете говорить… хотя некоторым нравится делать вид, что они вас жалеют.

– Никто меня не жалеет, Фанни, – рассмеялась Эльза. – Я не нуждаюсь в сожалении.

– Если бы вы нуждались в этом, они бы вас как раз не пожалели! Я это давно знаю. Одна из них – не стоит, конечно, называть имена – сказала как-то на днях: «Бедняжка Эльза Бауэрс, как она гордо несет свою голову, несмотря ни на что!» Я так и вспыхнула. «Несмотря на что, позвольте узнать?», – спросила я. Увидев, что я слушаю, они сейчас же замолчали. Вся эта свора полна зависти: завидуют Лили, потому что ей достался хороший муж, изо всех сил работающий для нее и построивший ей дом, и завидуют вам, потому что вы вышли замуж за человека, которого вся их шайка, взятая вместе, не могла бы удержать и с помощью лассо. Они не могут вынести мысли о том, что Эльза Бауэрс вышла замуж за одного из Кэрью, вот и все! А миссис Блок старается больше всех, хотя одна из ее дочерей тоже вышла за Кэрью.

Эльза улыбнулась, чтобы скрыть свое раздражение. «Что это им вздумалось жалеть меня!», – с удивлением думала она. Когда Фанни уехала, она продолжала думать об этом, пока ей не стало стыдно, что она могла так заинтересоваться сплетнями, которые распускали о ней и Бэлисе. Разве она не достаточно знала этих женщин, чтобы ждать от них чего-нибудь иного? Усилием воли она заставила себя не думать больше об этих разговорах и решила ничего не говорить даже Бэлису. Она жила, вся поглощенная любовью, и все, даже мелкие сплетни соседей, только усиливало прекрасную напряженность ее жизни.




В один январский вечер Хилдред приехала в сопровождении как-то безлично державшейся за нею Грэс Кэрью, чтобы поужинать у Эльзы и Бэлиса. Эльза почти не виделась с Грэс в течение тех месяцев, которые прошли со времени памятной летней сцены. Очень долго Эльза не могла думать о Грэс без горечи. Но когда жизнь заполнена Любовью, горьким чувствам не бывает места. Кроме того, Грэс теперь возбуждала только жалость.

Эльза провела их в гостиную, и Грэс подсела к ярко горевшему камину, похожая, как думала Эльза, на съежившийся от пламени лист. Как постарела вдова Питера, как увяла и вся ушла в себя! Эльза вспоминала розовую, красивую молодую женщину, с ясными, как солнечный свет, глазами, десять-двенадцать лет назад качавшуюся в кресле-качалке в гостиной Бауэрсов и оправляющую свое дорогое белое платье. И это была вдова Питера!

Хилдред рассказывала о детях Нелли, когда Грэс вдруг жалобно сказала:

– Что там такое Бэси делает во дворе? Разве у него нет людей, чтобы работать за него? Почему он не приходит поговорить со мной?

– Ну, Грэс, – терпеливо ответила Хилдред, – вы ведь знаете, что Бэлис сам делает половину всей работы. Вы же часто слышали, как мы говорили об этом.

В этот момент Эльза услышала, что Бэлис вошел в дом. Грэс тоже услышала его шаги, и Эльза заметила, как настороженно она прислушивалась. В ее позе было что-то пугающее. Когда он, наконец, вошел, закурил свою трубку и уселся на ручке кресла, в котором сидела Эльза, она увидела настойчивый, испытующий взгляд, который устремила на него Грэс.

– Ну, какие сногсшибательные новости вы привезли из дому? – шутливо спросил он, бросая спичку в камин.

Он откинулся таким образом, что рука его легла на плечо Эльзы. Глаза Грэс, напряженно смотревшие на него, превратились в острые, как иглы, черные точки, блестевшие на ее похудевшем лице. Эльза почувствовала себя неприятно от этого неестественно напряженного взгляда. Она встала бы с кресла и вышла из комнаты, если бы Грэс внезапно не заговорила. Голос ее прозвучал тихо, кротко и как-то неправдоподобно.

– Как ты похож на Питера, Бэси, дорогой! – сказала она. – Ты все больше и больше становишься похожим на него!

– Вы льстите мне, тетя Грэс, – рассмеялся Бэлис. – Питер был очень красивый мужчина.

Грэс нежно улыбнулась.

– Питер был очень красивый мужчина, – рассеянно повторила она. – Все женщины это говорили. Они все были влюблены в моего Питера.

– Майкл собирается на будущей неделе в Техас, – прервала ее Хилдред, чтобы переменить тему.

Но Грэс не так легко было смутить.

– Питер и сам любил женщин, – продолжала она более громким голосом. – И, говорят, ты и в этом похож на него, Бэси. Он часто ездил туда, к этим цыганам. В них есть что-то дикое, говорил он. Будь осторожен, Бэси, дорогой! Ты знаешь, что случилось с Питером, а ты – Питер теперь!

– Грэс!

Это был голос Хилдред, резкий, как щелкнувшая сталь. Пальцы Бэлиса сильнее и сильнее сжимали плечо Эльзы, пока звучал неторопливый голос Грэс. Эльза опустила взор на свои руки, крепко сжатые на коленях, и ждала.

Грэс медленно откинулась в кресле, ее глаза закрылись, вся она как-то опустилась и ослабла, как утомленный ребенок. Эльзу вдруг охватила невыразимая жалость к ней.

Когда они сидели за ужином, Хилдред опять заговорила о Майкле:

– Как я уже сказала, Майкл собирается на будущей неделе в Техас.

– Он говорил об этом на днях, – заметил Бэлис.

– Да, он, конечно, рассказывал об этом тебе, – резко проговорила Хилдред, – но он до сих пор ничего не говорил мне. Я случайно узнала об этом от Нелли.

Что-то похожее на прежнюю дикую неукротимость послышалось в ее голосе. Эльза быстро взглянула на нее. Бэлис медленно улыбнулся, не поднимая глаз от своей тарелки.

– Раз вы узнали об этом, тетя Хилдред, – заметил он, – то не все ли равно, кто именно вам сказал? Какая разница? Майкл и сам, вероятно, сказал бы об этом, если бы…

– Майкл ничего не сказал бы мне, – прервала его Хилдред. – И вот в чем заключается разница: это – один из признаков.

– Признаков чего? – спросил Бэлис, быстро подняв глаза.

– Я достаточно видела историй такого рода, мой мальчик, чтобы не быть слепой! Когда человеку что-нибудь удается, он без конца говорит об этом, пока тебе окончательно не надоест его слушать. Только когда он поскользнется на чем-нибудь, он таит это про себя.

Эльза ясно видела, что Хилдред начала немного раздражать Бэлиса. Может быть, у него и были причины для раздражения. Хилдред была, видимо, в нервном состоянии. Уже одни ее постоянные заботы о Грэс могли бы сломить даже здоровую женщину, и Хилдред заметно постарела за последние несколько месяцев. Что-то существенное исчезло из ее жизни со смертью Питера Кэрью. Эльза часто думала, не подействовала ли на самом деле на Хилдред смерть Питера более сильно, чем на Грэс, как бы мало она ни показывала это. Ее пламенный дух угас, остался только пепел.

Сейчас, однако, под трагической маской ее лица снова выступало то дикое и злорадное возбуждение, какое Эльза видела в ней раньше, когда Хилдред рассказывала о рискованных эскападах мужчин Кэрью. Оно так поражало, было так непонятно, что на мгновение Эльза, поглощенная наблюдением за ее выражением и всей манерой почти перестала понимать, о чем она говорит.

– Если Майкл предпочел ничего не говорить тебе об этом, тетя Хилдред, – терпеливо сказал Бэлис, – то, вероятно, потому, что считает тебя уже достаточно обремененной всякими заботами и без прибавления к ним новых.

– Без прибавления новых! Ты думаешь, это ничего не прибавляет, когда я вижу, как Майкл и Мейлон Брин каждый вечер по целым часам что-то обсуждают, запершись вдвоем в отдельной комнате? Ты думаешь, это ничего не прибавляет, когда мне становится известно, что половина жалких бедняков в Сендауэре и половина фермеров в окрестностях дали свои деньги Мейлону Брину?

– Оставим этот разговор, тетя Хилдред, – прервал ее Бэлис. – Мужчины не обсуждают всех своих коммерческих и финансовых предприятий с женщинами семьи. Может быть…

– Ну, что ж, и бросим говорить об этом, – быстро отрезала Хилдред. – Но я все-таки скажу тебе следующее: мужчины Кэрью уже дважды навлекли раньше бесчестье – да, бесчестье – на имя нашего рода. Когда это случится опять, они обратятся за помощью к женщинам, как они всегда это делали. Я хочу только, чтобы ты знал, Бэлис, что к Хилдред Кэрью тебе нельзя будет обратиться! Она уже пережила это, с нее достаточно, даже слишком достаточно. Она чересчур стара, чтобы еще раз пережить все это, чересчур стара и чересчур утомлена. Вам придется обращаться к младшим – к Нелли, бедняжке, к Аде… и, вот, к Эльзе.

У Эльзы так сжалось сердце, что она не могла перевести дыхания. Она вдруг реально почувствовала себя охваченной какой-то удушливой атмосферой, совершенно отделившей ее от всех остальных за столом. Грэс Кэрью сидела молча, не принимая участия в разговоре, ее кроткое, спокойное лицо не выдавало никакого интереса к тому, что происходило между Хилдред и Бэлисом. Во время тяжелой паузы, после заключительных слов Хилдред, Грэс взглянула на нее через стол, и какая-то тень быстро прошла по ее лицу.

– Да, она очень утомлена, – произнесла Грэс, – отправимся домой, Хилдред. Кажется, уже поздно!

– Продолжайте ужинать, Грэс! – ответила Хилдред, – Я поеду домой, когда соберусь.

Эльза поспешила рассказать Хилдред о намеченной ей с Бэлисом поездке в Чикаго перед весенним посевом. На время своего отсутствия Бэлис возьмет еще одного работника в помощь Горхэму. Это будет для молодых супругов настоящей свадебной поездкой. Но все усилия Эльзы исправить общее Настроение были тщетны. Хилдред отвечала ласково, но без всякого оживления. Бэлис в конце ужина говорил очень мало.

Только уйдя с Эльзой в кухню и занявшись там мытьем посуды после ужина, Хилдред снова заговорила свободно. Бэлис оставался с Грэс в гостиной.

– Я, как старая ведьма, притаскиваю сюда к вам свои иссохшие кости и только вношу тревогу и беспокойство, – сказала она шутливым тоном, хотя каждое ее слово звучало тяжелой, невыносимой усталостью.

– О Хилдред, как вы любите себя принижать! – воскликнула Эльза, пытаясь рассмеяться. – Как будто кто-нибудь мог бы вам поверить в этом!

Хилдред пожала своими худыми плечами.

– Нет, дитя мое, я хочу сказать именно то, что говорю. Это страшно несправедливо, что такой молодой женщине придется теперь впутаться во все это и страдать из-за мужчин рода Кэрью, которые никогда даже не выразят вам никакой благодарности за то, что вы сделали для них. Я знаю это – я всю свою жизнь отдала этому. Вот почему я и предупреждаю вас, дорогая. Предупреждала и раньше. Но это не значит, что я вас порицаю за то, что вы сделали, – я сама сделала бы то же самое на вашем месте.

– Но вы же не знаете, как в действительности обстоит дело, Хилдред! – возражала Эльза. – Может быть, вы совершенно ошибаетесь. Бэлис не высказал никакого сомнения в успехе. Разве у вас есть какое-нибудь серьезное основание бояться неудачи?

Хилдред усмехнулась с некоторой горечью.

– Я старый воробей, дитя мое! И я не часто ошибаюсь в мои годы, после всего того, что я испытала в своей долгой жизни.

Эльза улыбнулась и шутливо переменила разговор, но когда Хилдред и Грэс, наконец, уехали, она тщетно боролась с охватившим ее смятением. Она не говорила об этом Бэлису, пока они не прошли вместе в спальню. Она и тогда не заговорила бы, если бы не видела смутной тревоги в его глазах.

– Хилдред сегодня казалась ужасно постаревшей и осунувшейся, – сказала она. – Не думаешь ли ты, что Грэс чересчур утомляет ее?

Он бросил на нее быстрый взгляд, и на лбу у него внезапно появились две глубокие морщины.

– Дело в том, – произнес он, – что бедная старушка Хилдред уже выходит из игры. Ее прежний боевой дух улетучился. Я сказал ей это на днях там, у них, когда она предсказывала нашу участь. На минутку она проявила нечто напоминавшее ее прежний боевой пыл, но быстро выдохлась. Она кончена!

Эльзу охватила невыразимая грусть при мысли о пламенном духе Хилдред Кэрью, обратившемся в конце концов в тусклую искру, тлевшую среди мертвого пепла. Куда исчезли те яркие огоньки, которые прежде всегда сверкали в ее глазах, когда она говорила? Хилдред Кэрью, медленно прохаживающаяся по саду и срывающая то там, то сям цветы со сморщенных стеблей – цветы безразличия, цветы печали…

Повинуясь внезапному порыву, Бэлис вдруг подошел к Эльзе и крепко обнял ее.

– К черту все это! – воскликнул он. – Лучше было бы им не являться сюда и оставить нас в покое. – Он нагнулся и страстно поцеловал жену. – Мне до сих пор не верится, что ты действительно моя, маленький враг!

Его стремительная пылкость подхватила ее и унесла за пределы всего неприятного и печального. Она взглянула на его разгоревшееся лицо, одушевленное в эту минуту решимостью оградить ее от окружающего враждебного мира. Внезапный страх овладел ее сердцем: если только исчезнет для нее этот пылкий взгляд, жизнь превратится в пустую скорлупу.




ГЛАВА XX


Налетели резкие и сырые ветры, вырывая извилистые овражки в снежных сугробах на склонах Горы, оставляя грязные пятна на своем пути по белым просторам Балки, разгоняя рваные облака по сумрачному небу. Снова пришел март.

Эльза страстно, исступленно упивалась жизнью. О страхах, которые пробудила в ней Хилдред Кэрью, ей время от времени напоминали смутные слухи, доходившие из окрестностей. Фанни Ипсмиллер вновь навестила ее, горя желанием узнать, что думают Кэрью и правда ли, что Хилдред Кэрью не хотела вложить ни доллара из своих денег в это техасское дело?

Мать Эльзы жаловалась, что дядя Фред, наслушавшись рассказов Майкла Кэрью, убедил себя в полной ненужности работать еще хоть день в своей жизни, если самому этого не захочется. Он взял все свои сбережения и передал их Мейлону Брину, получив взамен акцию, за что Риф назвал его старым дураком. Но Эльза не придавала значения темным слухам. Разве Бэлис не предсказывал, что так будет? В неизвестности был романтизм, а в романтизме – сама жизнь! А Эльза Бауэрс из Эльдерской балки еще только начинала жить.

Когда Бэлис, наконец, сказал ей, что может выполнить свое обещание поехать с ней на неделю в Чикаго до начала весенних работ, восхищение Эльзы не знало пределов. Она поскакала на Флете в дом отца, чтобы рассказать своим, что действительно едет в Чикаго, что провела весь день в приготовлениях и все уже готово к их отъезду на следующее утро.

Сразу же после заката Эльза выехала из обвеваемой ветром тополевой рощи. Риф заглянул домой из Гэрли, и с ним во дворе стояла Клэрис. Леон пришел с гумна принять у сестры лошадь, и Эльза с Рифом и Клэрис вошла в дом. Мать сидела в кухне за столом и чинила лежавшее в корзине белье. Когда они вошли, она выпрямилась на стуле и отставила корзину.

– Ну! – сказала она, поправляя очки и вопросительно глядя на вошедших. – Ужасно забавно: я как раз вспомнила о тебе минуту назад и думала, не приедешь ли ты сюда. Как дела на Горе? Мы не слишком часто видим тебя в последнее время. Как Бэлис?

– Он чувствует себя прекрасно, – ответила Эльза, бросая свою мягкую шляпу на стол.

– Ты должна радоваться в таком случае, – сказала мать, – я, кажется, не видела никого, кто бы не был простужен. В марте всегда все болеют. Бедный дядя Фред очень плохо чувствовал себя целую неделю. Он купил себе патентованную микстуру от кашля, и она совсем сбила его с толку. Он так к ней пристрастился, что не может теперь жить без нее. Я сказала ему, что он опять начнет пить, если не будет осторожен.

Эльза улыбнулась.

– Славный старый дядя Фред! Оставь его, мама, пожалуйста, в покое с его микстурой от кашля. Помнишь, Риф, как он поймал нас, когда мы пили ванильную наливку, отнял у нас бутылку и сам докончил ее?

Риф усмехнулся. Мать Эльзы покачала головой и тоже рассмеялась.

– Мы с Бэлисом собираемся на неделю или на десять дней в Чикаго, – сказала, наконец, Эльза, стараясь говорить самым обыкновенным тоном. Она почему-то чувствовала себя немного неловко, когда возвещала об этой поездке. – Бэлису необходимо отдохнуть перед весенними работами. Мы уезжаем завтра.

На миг воцарилось молчание. Затем все, казалось, заговорили сразу с восторгом и дружеской завистью, советуя повидать там все, что только будет возможно, пойти во все те места, о которых они читали, и как можно лучше использовать свою поездку. Мать выразила только надежду, что Эльза не забудет им писать оттуда.

Затем пришел Леон, а вслед за ним явились дядя Фред и Стив Бауэрс, и новость пришлось рассказывать сначала. На гладком бледном лбу дяди Фреда появились морщины, резко выделявшиеся на его обветренном лице. Он что-то неясно пробормотал, взял из буфета свою бутылку с микстурой от кашля и сделал два громких глотка. Эльза посмеялась над этим, затем начала слушать, что говорил отец по поводу ее поездки в Чикаго. Она знала, что он сам был там очень давно, и в прежние времена рассказывал, когда детей поблизости не было, несколько эпизодов из своего пребывания в этом городе. Сейчас на его лице опять появился отблеск старого юмора, и он усмехнулся про себя, идя к раковине мыть руки.

– Это действительно город! – заметил он. – Во всяком случае, это был очень интересный город, когда я там был. Но, пожалуй, с тех пор с него стерлась уже вся краска, хотя мы ее там оставили достаточно, чтобы хватило на целое столетие.

– Ну, никакой надобности нет сидеть на кухне, – сказала мать Эльзы, собирая свою работу. – Идите-ка вы все отсюда в комнату.

В течение часа Клэрис, Риф, Леон и Эльза играли в карты, а дядя Фред и Стив Бауэрс сидели в углу комнаты с шашечной доской на коленях. В конце концов Эльза оставила их и отправилась в кухню помогать матери готовить кофе и сдобные булки.

– На днях у меня была Фанни Ипсмиллер, – сообщила мать, поправляя огонь в очаге.

– Она была и у меня неделю назад, – отозвалась Эльза.

– Да, она говорила… – Мать взглянула в сторону комнаты и затем тихонько продолжала: – Она ничего не сказала тебе о жене Брэзелла?

– О ком? О Зинке?

– Да, о ней. Помнишь, как с ней сделался припадок, когда Нэта нашли висящим в сарае, и как она ничего не хотела об этом говорить? Ну так вот, теперь она говорит, если верно то, что рассказывает Фанни, а Фанни, я думаю, можно верить, если вообще можно кому-нибудь верить…

Эльза почувствовала, что у нее зазвенело в ушах. Она поставила чашки и блюдечки на стол, нервно стукнув ими.

– Что ты хочешь сказать? – спросила она. Мать подняла брови и крепко сжала губы.

– Ну, хорошо. Может быть, мне не следовало бы говорить об этом, но, мне кажется, ты все равно должна узнать, и, я думаю, могу сказать тебе об этом, как и всякий другой. Я всегда утверждала, что люди, о которых говорят, последние узнают об этом.

– В чем дело в конце концов? – нетерпеливо спросила Эльза, сразу приготовившись к защите.

– По-видимому, Нэт напился в городе накануне того дня, когда он повесился, и, очевидно, что-то болтал на улице о Бэлисе. А теперь говорят, что Нэт. и сейчас был бы жив, если бы Бэлис Кэрью оставил в покое его жену. Говорят, что Нэт сходил с ума от ревности к Бэлису, и что эта… его жена… я никак не могу запомнить ее имя…

– Зинка, – быстро вставила Эльза.

– Говорят, что она рассказывает, как Бэлис провожал ее домой в ту ночь и оставил ее у Фанни, чтобы ей не пришлось ночевать под одной крышей со своим мужем..

Эльза резко рассмеялась, невольным жестом откинув голову.

– Какая чепуха! Зинка была у нас и просила проводить ее к Фанни, потому что боялась пьяного Нэта. Я могла бы рассказать тебе об этом давным-давно, но все это слишком глупо и неинтересно. Меня удивляет, что ты все это слушаешь. Что же, они думают, что у Бэлиса нет здравого смысла… и нет никакого стыда?

Мать аккуратно повесила чайное полотенце на крючок. Ее лицо было странно спокойно и безразлично, как будто вся эта история не имела к ней никакого отношения.

– Мы когда-то часто говорили в своем кругу о мужчинах Кэрью, – ровным голосом произнесла она, – и то, что мы обыкновенно говорили о них, не очень приятно звучало бы для женщины, вышедшей замуж за одного из них. Ты всегда можешь услышать разные истории теперь, войдя в эту семью, и некоторые из этих историй могут быть правдой, несмотря даже на то, что ты замужем именно за Бэлисом Кэрью. Женщина Кэрью никогда не видит ничего дурного в мужчине Кэрью. Это всем известно.

Горячая кровь прилила к щекам Эльзы, и плечи ее судорожно сжались под этой насмешкой.

– Ты хочешь сказать, что считаешь Бэлиса…

– Ну, не принимай это так близко к сердцу, – успокоительно сказала мать. – Я не хочу сплетничать. И никогда не занималась сплетнями. Очень может быть, что Бэлис Кэрью ни на кого не заглядывался до сих пор. Я только рассказываю тебе, что говорят за твоей спиной.

Эльза стояла совершенно ошеломленная, а мать ее спокойно напевала про себя какую-то песенку, снимая кофейник с очага и разливая кофе в чашки, стоявшие на столе. Она не знала, смеяться ей или плакать от неистового гнева, который овладел ею. В конце концов, поставив чашки на поднос и не сказав ни слова, она понесла их в комнату.

Когда она вошла туда и ставила поднос на стол, Клэрис и Риф говорили о Лили и Акселе Фосберге.

– Ужасно странно, – говорил Риф, – что Аксель захотел теперь вдруг все продать и уехать отсюда, как раз когда они уже устроились как следует.

– Это будет страшно тяжело для Лили с маленьким ребенком на руках, – негодующе заявила Клэрис. – Я всегда считала Акселя немного чудаком, но забавно то, что Лили так же, как и он, помешалась на том, чтобы уехать. Имея недоношенного ребенка, она, я нахожу, должна была бы быть умнее и оставаться пока там, где находится. Но о Лили никогда нельзя было угадать, как она поступит.

Эльза взглянула на Рифа, потом на Клэрис.

– Что такое вы говорите о Лили? – спросила она. – Я не слышала об этом.

– Вы не слышали? – ответила Клэрис. – Они решили переселиться на запад. Куда-то неподалеку от Сиэттла. Аксель получил оттуда письмо от одного своего приятеля и внезапно забрал себе в голову переехать туда. Я думала, что вы должны были слышать об этом. Но вы совсем исчезли из виду в последнее время, вас и Бэлиса не видно и не слышно.

– И Аксель продает за бесценок свой земельный участок, – сухим тоном вставил Риф. – Я слышал на днях, что старый Сет Кэрью собирается купить его землю.

Эльза не могла больше слушать их разговор. Аксель и Лили собирались уехать! Что это означало? Что могло это означать, как не то, что Аксель, наконец, узнал все. Аксель Фосберг, полный надежд, гордо строивший свой дом для Лили… и затем вновь строивший его из пепла своих грез с терпением большого безответного животного!

Дядя Фред сидел, размешивая свой кофе и слушая с важным видом.

– Я думаю, что Сет Кэрью вложил все свои деньги в техасское дело, – твердо объявил он, – все, какие мог собрать. Зачем ему земля? Он не может заработать на земле больше, чем на нефти, это ясно! Я сам вложил свои деньги в нефть и рассчитываю провести эту зиму во Флориде. Это мне необходимо при моем кашле.

Эльза поглядела на Рифа, который сидел, откинувшись на своем стуле, и не поднимал глаз от стола.

– Много народу здесь в окрестностях тоже считали так, дядя Фред, – заметил он. – Я думаю, некоторые из них с радостью отказались бы теперь от поездки во Флориду, лишь бы получить обратно свои деньги.

Его губы сжались в прямую линию, глаза сузились и смотрели вдаль.

– Например, Уитни, – сказала Клэрис.

– А что с Уитни, Клэрис? – спросила Эльза, чувствуя, что в ней поднимается раздражение.

– Не одни только Уитни, – загадочно произнес Риф, постукивая пальцами по столу.

Эльза переводила взгляд с одного на другого из сидевших в комнате. Леон уклончиво улыбнулся, выпрямился во весь рост и потянулся. Отец откашлялся, встал и сплюнул в железную печку, затем снова сел, поставил обутые в мягкие туфли ноги на никелированное основание печки. К раздражению Эльзы стала примешиваться смутная тревога.

– Так… Но я не вижу, почему тебе быть таким таинственным по этому поводу, – Эльза прямо посмотрела на Рифа.

Тот пожал плечами.

– Я не пытаюсь скрывать что-нибудь от тебя, Эльза. Просто-напросто люди начинают подозревать, что это предприятие Майкла Кэрью совсем не такое блестящее и верное дело, как он расписывал несколько месяцев назад. Я не хочу сказать, что есть какие-нибудь признаки мошенничества, но… вышло не то, что они ожидали. Когда люди вроде Фанни Ипсмиллер вкладывают в дело свои деньги, они хотят что-нибудь получить за это. Кто-то, какие-то друзья Уитни, живущие в Техасе, предупредили их, чтобы они не вкладывали своих денег в это дело… Ну, и теперь повсюду только об этом и говорят. Вот и все.

Эльза пристально посмотрела в серьезное, омраченное лицо Рифа, и ее охватило мучительно-тоскливое чувство. Но когда она стала переводить взгляд с одного на другого из сидевших в комнате, с отца в качалке у печки на мать, дядю Фреда, Клэрис и Леона, сгруппировавшихся вокруг стола, – ей показалось, что самый воздух в комнате был пропитан враждебностью не только к Майклу и Мейлону Брину, но ко всем Кэрью.

– Правда, я ничего не знаю об этом деле по существу, – произнесла она холодным, беззвучным голосом, – но не думаю, чтобы Майкл захотел сделать что-либо дурное.

Она замолкла, увидев усмешку на лице Рифа.

– Очевидно, Эльза, ты не видишь ничего дурного в том, что Майкл Кэрью берет деньги у жалких бедняков в Балке и у доверчивых дураков в Сендауэре и Гэрли и раздает им взамен пачку красиво разрисованных акций. Бедняки в Балке не в состоянии выдержать потерю и бочонка картофеля, и Майкл Кэрью, черт возьми, прекрасно знает это!

Обвиняющий голос Рифа поднимался все выше, а Эльза сидела неподвижно, устремив взгляд на свои крепко сжатые руки, которые она положила на стол. Она не могла сдержать разраставшееся в ней негодование, от которого она вся дрожала, слушая Рифа.

– Разве Майкл украл у них деньги, Риф? – спросила она. – Разве они не были в здравом уме? Или не знали, что делают? Разве может быть когда-нибудь полная уверенность в исходе спекуляции? Я не вижу, какое у них основание упрекать Майкла за то, что они сделали сами.

– За то, что они никогда бы не сделали сами, – колко возразил Риф, – если бы не те заманчивые перспективы, которые рисовал им Майкл Кэрью. Кэрью всегда были в этих местах чем-то вроде маленьких богов, Эльза, и ты прекрасно знаешь это. Если Кэрью говорит, что в дело стоит вложить деньги, то девять десятых жителей в окрестностях дадут на это деньги.

– Все Кэрью на один лад, Эльза, – внезапно вставила мать, – какой смысл тебе отрицать это? Они удерут с тем, что сумеют удержать, вот и все.

– Что они вам сделали? – спросила Эльза.

– Они достаточно нам сделали, – вмешался вдруг отец. – Господи Боже, девочка, неужели ты уже все забыла, что произошло?

Острая боль ударила в сердце Эльзы. Разве не лежала она на пороге сеновала в один жаркий августовский день и не смотрела оттуда на пышно одетых женщин Кэрью и на их необыкновенного маленького мальчика, в то время как ее сердце мучительно болело при мысли о спящем наверху Рифе и об испытываемой им боли?

– Я… я не забыла, – сказала она голосом, который дрожал так сильно, что едва не сорвался. – Но все эти жадные, мелкие душонки в Сендауэре… эти Уитни и прочие… пока они рассчитывали, что сделают деньги с помощью Кэрью, они все ласково улыбались им и льстили. А теперь, только потому, что у кого-то возникло сомнение, они готовы всех Кэрью разорвать на части. Так им и надо, если они потеряют все до последнего медяка!

Риф посмотрел на нее, и она почувствовала, что готова разрыдаться.

– Ты не думаешь так, Эльза, – сказал он изменившимся голосом. – Ты не можешь так думать! Ты до сих пор еще настолько наша, что не можешь желать чего-нибудь подобного.

Мать Эльзы заговорила, не поднимая глаз от своего шитья:

– Нет, нет. Она не наша. Она одна из Кэрью. Женщины Кэрью никогда не видят ничего дурного в своих мужчинах, что бы те ни делали.

Эльза отодвинула свой стул от стола и встала. Она не в состоянии была говорить. Повернувшись, она прошла в кухню, где взяла со стола свою шляпу и сняла висевший на стуле жакет. Надев нервным движением шляпу, она вернулась в комнату. Дядя Фред гадал на кофейной гуще, наклоняя свою чашку в разные стороны, в надежде найти счастье. Стив Бауэрс тяжело вздыхал и говорил: «Пора идти спать!», но продолжал сидеть перед печкой, качаясь взад и вперед. Леон за столом лениво тасовал карты. Риф вынул папиросу и медленно ее закуривал. Клэрис собиралась идти домой и встала, чтобы взять свою шляпу и жакет.

Каждая деталь этой сцены с болезненной четкостью врезалась в мозг Эльзы. Здесь была группа людей, к которым она больше не принадлежала. Сама ли она отдалилась от них, или они оттолкнули ее от себя? Она не могла сказать.




ГЛАВА XXI


Когда на следующий день Эльза сидела против Бэлиса в вагоне поезда, ее вдруг охватило неудержимое желание кричать от радости. Она снова почувствовала себя маленькой девочкой, влюбленной в весь огромный мир из учебника географии и путешествующей в своем воображении вне времени и пространства на гигантском и быстром корабле где-то высоко, вдали от зеленых листьев, окружавших ее домик среди лебеды. Она была маленькой Эльзой Бауэрс, отправляющейся далеко – в Чикаго – с Бэлисом Кэрью. Она пребывала, казалось, вон там, на горизонте, за целые мили от вагона, там, где был неподвижный центр этого непрерывно вращавшегося перед ней пейзажа. Она проносилась по улицам каждого маленького, покрытого снегом степного городка, проникая под крыши домов и похищая все драгоценнейшие тайны этих домов, как мятежный эльф, безудержно упивающийся грабежом. Она пролетала над пустынными белыми пространствами незнакомого мира, над громадными черными пятнами лесов и полей, над обнаженными вершинами холмов. Она была необузданно, бессовестно счастлива, вбирая в себя всю эту жизнь земли и крепко и надежно пряча ее внутри себя.

Бэлис говорил ей тихим, странно задумчивым тоном:

– Я никогда не видел ничего более подвижного и оживленного, чем твое лицо, Эльза. Что происходит в твоей голове?

– Я сама никак не могла бы рассказать, – призналась она с улыбкой.

Он наклонился к ней и взял ее руки.

– Знаешь, если когда-нибудь мы вместе, ты и я, уедем, чтобы войти в более сложную жизнь, то я буду не в силах тебя удержать. До сих пор это никогда не приходило мне в голову.

Она пережила мгновение острого возбуждения, быстрое радостное волнение, охватившее ее от его слов. И улыбнулась, коварно решив оставить его в сомнении. Может быть, в конце концов Бэлису полезно так думать. И все-таки как бесконечно он был неправ, как очаровательно непонятлив!

В Чикаго их встретил Джоэль. И в первые же полчаса Эльза почувствовала, какая сильная перемена произошла в ее мнении о нем. Она украдкой вглядывалась время от времени в его подвижное энергичное лицо, то сверкающее весельем, то вдруг почти меланхолическое, и поняла, что брак его с Лили Флетчер был бы ужасной и жестокой вещью. Она подумала о ребенке Лили, о ребенке, отцом которого был Джоэль Кэрью. В этом ребенке будет какая-то романтическая красота, какое-то могущественное очарование, которым никогда не мог бы обладать ребенок верного Акселя Фосберга. Она вспомнила, с какой горечью думала раньше о Джоэле Кэрью и какое горячее негодование пробудила в ней исповедь Лили. Последние месяцы произвели в ней перемену. Перемену, в которой она никогда не призналась бы себе, если бы не эта встреча с Джоэлем Кэрью.

Именно сознание этой перемены неприятно смущало ее в течение всех этих пронзительно шумных весенних дней, которые она и Бэлис проводили здесь, бродя по большим магазинам, гуляя по переполненным толпой улицам, наслаждаясь театрами, музыкой и восхитительными обедами вдвоем в разных восхитительных местах. Глубоко в тайниках ее сердца гнездилось смутное беспокойное чувство, как будто какой-то голос говорил ей: «Одна из женщин Кэрью, отгоняющая всякую мысль о тяжелых проступках Кэрью… покупающая свои платья в Чикаго… Вторая Флоренс Брин, вторая Грэс, вторая Ада». Но голос звучал очень слабо, а рядом, около нее, голос Бэлиса звучал так пылко и настойчиво.

Если не считать этого, она была бесконечно, беззаботно счастлива. Особенно наслаждалась она стремительностью и размахом огромного Чикаго, диким воем ветра – голоса этого города, буйными светло-зелеными волнами, с ревом разбивающимися о берега озера Мичиган – души этого города. Ей не хотелось покидать его и возвращаться опять ко всему давно известному, вместо того чтобы все дальше и дальше двигаться вперед, в неведомое. В последний вечер их пребывания в Чикаго, когда они стояли под хлещущим ветром в зеленоватом сумраке и слушали грохот прибоя на берегу озера, Бэлис крепко сжал ее руку и заговорил с особенной серьезностью:

– Ты, вероятно, никогда не узнаешь, что для меня значило видеть тебя такой счастливой в эти последние быстрые дни. Я надеюсь, что наступит время, – может быть, очень не скоро, когда у тебя будет все, что ты пожелаешь, и тебе можно будет путешествовать, где угодно, наслаждаться, чем захочешь. До того как наступит это время, Эльза, я буду нуждаться в твоей помощи, в твоей поддержке, страшно нуждаться.

Странная нота проскользнула в его голосе. Эльза взглянула на него в прозрачном сумраке, и ей почудилось, что он окутан мрачно-красным плащом Питера Кэрью. Ее охватила тревога.

– Что заставляет тебя так говорить, Бэлис? – спросила она.

Он улыбнулся ей и нежно погладил ее руку.

– Ничего, ничего! Я просто хочу сказать, что ты мне необходима, что я буду нуждаться в тебе, что бы ни произошло!

Ее охватило какое-то темное предчувствие. Бэлис и Джоэль провели утро вдвоем. Она сообразила, что они обсуждали какие-то очень серьезные семейные дела, и поняла теперь, что Бэлис боялся надвигавшегося на них несчастья, боялся уже в течение нескольких дней.

Поэтому для нее почти не была ударом ожидавшая их в гостинице телеграмма от Майкла с известием о разорении Кэрью. Она не обсуждала этого известия с Бэлисом – для этого будет время позже. Она просто почувствовала, что наступила, наконец, пора ее испытания, и она была готова к нему, почти стремилась встретить его.

Перед глазами Эльзы в темноте этой ночи стоял образ Кэрью, павших во всем своем блеске, затоптанных, валяющихся в грязи и разрываемых на части озверелой толпой, давно завидовавшей им и втайне их ненавидевшей. И Бэлис, которого она любила, был среди них.

Горхэм ожидал их с автомобилем на вокзале в Сендауэре. Эльза боязливо взглянула на него, когда он нес багаж в автомобиль. Он был явно возбужден, несмотря на все усилия казаться спокойным, как всегда. Он ничего не говорил, пока не уложил багаж и пока Бэлис не сел на переднее место у руля.

– Я рассчитывал пробыть часок в городе, хозяин, – сказал он, запирая дверцу автомобиля и наклоняясь к Бэлису. – Я думал, так как сегодня суббота…

– Хорошо, Горхэм, ничего не имею против, – ответил Бэлис. – Сегодня что-то тьма народу на улицах.

Горхэм, быстро сплюнув, повернулся и посмотрел вдоль главной улицы, сиявшей в теплом свете раннего вечера.

– Это не мое дело, конечно, – сказал он с нерешительным видом, – но на вашем месте я поехал бы северной дорогой и свернул бы к югу за методистской церковью. Я имею в виду миссис Кэрью. Как всегда по субботам, на улицах полно пьяных, болтающих много лишнего. Эта… эта новость стала известна только вчера, и они все здорово злы.

Бэлис рассмеялся.

– Спасибо, Горхэм, – ответил он. – Не знаете ли вы случайно, Майкл в городе?

– О нет, он дома! Едва ли он станет много разгуливать по городу после того, что случилось. Это было бы для него небезопасно, по моему мнению.

– Ну, хорошо, Горхэм. Как дела у нас дома?

– Все как следует. Только я отпустил работника. Он никуда не годился.

Бэлис рассмеялся, пустил в ход машину и медленно повернул по направлению к главной улице.

– Кажется, дела обстоят даже хуже, чем мы думали, – спокойным голосом заметил он.

Эльза почувствовала пробежавший по ней трепет возбуждения.

– Как ты поедешь, по северной дороге? – спросила она.

Пристально устремив глаза на улицу перед ними, он ответил:

– Как ты скажешь. Будь я один, я предпочел бы пойти пешком и поглядеть. Наверное, никогда не представится лучший случай узнать, что именно думают о Кэрью.

– Я сама не прочь посмотреть, – сказала она. – Мне не хотелось бы, чтобы даже Горхэм подумал, что ты удрал из города по задворкам.

– А! Опять твой старый воинственный дух! – сказал Бэлис со смехом, направляя автомобиль на главную улицу.

Эльза никогда не видела в городе столько народу, если не считать праздников. Брички и автомобили стояли у тротуаров по обеим сторонам улицы. Мужчины медленно прохаживались небольшими группами с серьезным видом. Много женщин стояло у дверей магазинов и сидело в бричках и автомобилях в ожидании своих мужей. Дети цеплялись за юбки матерей, хныча с сонными глазами или жадно посасывая леденцы. На первой скамье ветхой коляски сидела жена одного из молодых Уитни со своими двумя маленькими детьми. Когда Бэлис медленно проезжал мимо них, Эльза кивнула ей и улыбнулась. Та посмотрела на нее ледяным взглядом и резко отвернулась. Горячая кровь хлынула к вискам Эльзы. Это были люди, которые еще недавно называли себя ее друзьями и без приглашения ворвались к ней в дом в тот октябрьский вечер, веселые, оживленные, любопытные.

Бэлис быстро взглянул на нее. Она поняла, что от него не ускользнул ответ жены Уитни на ее приветствие.

– Ну, теперь держись! – шепотом предостерег он ее. Эльза посмотрела на другую сторону улицы, где несколько мужчин собрались у входа в банк, двери которого были заперты и шторы опущены. Стоявшие повернулись и бросали мрачные взгляды на нее и на Бэлиса. В тот же миг небольшая группа людей, стоявшая немного дальше, перед дверью игорного дома, заметила автомобиль и Бэлиса за рулем. Один из этой кучки выбежал на середину улицы, и Бэлис должен был уменьшить скорость, чтобы не наехать на него.

– Будь осторожен, Бэй! – умоляюще сказала Эльза.

– Не бойся! – ответил он.

В это время две взлохмаченные фигуры сошли с тротуара и стали на дороге прямо перед автомобилем. Бэлис резко свернул в сторону и должен был остановиться перед тротуаром. Вначале он молча сидел на своем месте, в то время как из игорного дома высыпала на улицу толпа. Эльза слышала глухой ропот, быстро разросшийся в злобный крик десятка голосов. Две пьяные фигуры полезли на автомобиль, но сейчас же были отброшены назад в толпу так внезапно, что еле удержались на ногах. Эльза увидела Тома Филлипса, стоявшего между ними и державшего их за плечи. Она услышала, как он говорил: «Не затевайте истории, дураки!». Он оттолкнул их подальше в толпу и сделал знак Бэлису, чтоб тот уезжал. Но Бэлис продолжал неподвижно сидеть на своем месте, держа руки на руле, и обводил глазами стоявших перед ним.

С порога игорного дома послышался хриплый голос:

– Заставьте вылезть из автомобиля этого подлого бабника!

Грубые пьяные крики раздались одновременно в разных местах собравшейся толпы. Ошеломленная и испуганная Эльза слышала их, но лишь наполовину улавливала их смысл. Затем их покрыл один резкий возглас, смысла которого она не могла не понять.

– Где твоя цыганская девка, Бэлис? Раздался хохот, затем крики усилились:

– Кто украл жену Брэзелла, Бей?

– Эй, почему Нэт повесился, а?

– Скажи-ка им, Бэй, скажи! Мы ведь знаем!

У Эльзы кружилась голова от диких криков, звенящих в ее ушах. Она схватила Бэлиса за руку, устремив на него молящие глаза.

– Бэй! Бэй!.. – прошептала она в изнеможении. Он повернулся и взглянул на нее. Кто-то дико завопил на улице позади них. В тот же миг большой камень пробил переднее стекло автомобиля. Под дождем посыпавшихся осколков Эльза внезапно почувствовала, как Бэлис с быстротой молнии схватил ее одной рукой и резким движением толкнул на сиденье сзади себя, прикрыв ее своим телом. Затем другой рукой открыл с ее стороны дверцу автомобиля.

– Прыгай скорей! – скомандовал он. – Беги через улицу и жди там!

Она выскочила из автомобиля и очутилась на той стороне улицы прежде, чем могла сообразить, что произошло. Затем оглянулась, рассердившись на себя за то, что послушалась Бэлиса. Ей надо было остаться там на сиденье, рядом с ним. Теперь уже поздно. Толпа все увеличивалась, бурлила на тротуаре. Многие были пьяны и гнусно ругались, пробиваясь к Бэлису, сошедшему с автомобиля и стоявшему теперь одной ногой на тротуаре. Его руки были глубоко засунуты в карманы, так что широкое пальто тесно облегало спину. Он стоял несколько мгновений в свободной и спокойной позе, холодно наблюдая за тремя или четырьмя выдвинувшимися из толпы фигурами. Каким-то отдаленным, сохранившим еще способность рассуждать уголком своего мозга Эльза оценила непринужденность его позы и мощь его тела, и сердце ее переполнилось гордостью за него. Затем все фибры ее существа внезапно напряглись, когда она увидела, что Бэлис шагнул на тротуар.

Невольно она направилась назад к автомобилю, хотя ноги ее подгибались. Она услышала голос Бэлиса, резко прозвучавший в тишине, воцарившейся после того, как раздался треск разбитого стекла.

– Кто из вас это сделал? – спросил он, кивнув головой в сторону автомобиля.

Кто-то просунул вперед свое лицо, опустив голову и тыча пальцем в грудь. Это был Норберт Уитни.

– Это я сделал, – зарычал он. – Я! Нарочно, чтобы показать тебе, мерзкая свинья Кэрью, с кем тебе придется расплачиваться!

Эльза увидела, как Бэлис рванулся вперед. Что-то головокружительное быстро промелькнуло перед ее глазами, и тотчас Норберт Уитни покачнулся назад, взмахнул руками в воздухе, затем подался вперед и растянулся на тротуаре.

– Нарочно, чтобы показать тебе, что мы расплачиваемся на месте, Норб Уитни! – сказал Бэлис с побледневшим и искривленным жесткой улыбкой лицом.

Не в силах больше сдерживаться, Эльза бросилась через улицу.

– Бэлис! Бэлис!

Голос ее потонул в поднявшейся сумятице. Ей казалось, что весь Сендауэр стремится к тому месту, где стоял Бэлис, прислонившись спиной к автомобилю. По улице сбегались жены фермеров с едва поспевавшими за ними детьми, задыхающиеся старухи, молодые девушки с глазами, вылезающими на лоб от страха и любопытства, орущие мальчишки – сумасшедшая толпа человеческих фигур, метавшихся в вечернем полумраке! Эльза прижалась к крылу автомобиля, с отчаянием оглядываясь в поисках хотя бы одного дружеского лица. И увидела Леона.

– О Леон, Леон! – крикнула она ему, но он не слышал. – Бэлис, Бэй! – дико взвизгнула она, подумав, что может сесть в автомобиль и пустить его в ход.

Только бы он отступил сейчас, пока они не окружили его!

Но Бэлис быстро ударил кого-то кулаком, и когда отдернул руку назад, она была запачкана кровью. Другой человек лежал на тротуаре, но Норберт Уитни был уже на ногах и, подкравшись, кинулся на Бэлиса сзади. Эльза бессильно откинулась на крыло автомобиля. Все ее тело покрылось холодным потом. Чудовищным усилием она заставила себя посмотреть опять. Оба противника теперь обрушивали друг на друга страшные удары – Норберт в слепой и неистовой ярости, Бэлис бледный, как мел, со сдвинутыми черными бровями, весь напряженный, как сталь.

Кто-то прокладывал себе дорогу в толпе. Риф! Риф, без шляпы, пробивался изо всех сил вперед, расталкивая всех своей единственной рукой и злобно крича: «Долой! Прочь с дороги! Леон, сюда!». Леон ринулся сквозь толпу, светловолосый молодой силач. Эльза увидела, как кулак Рифа стремительно опустился на распухшее лицо одного из приятелей Норберта Уитни. Через секунду подоспел и Леон, налетевший на другого из них, как гибкая стрела.

Эльза прижала руки к щекам. Она вспыхивала, бессознательно плача и хохоча. Она видела, как Том Филлипс и еще двое изо всех сил старались сдержать толпу. Риф и Леон остановились возле Бэлиса по обеим сторонам, готовые дать отпор нападавшим. В толпе наступило внезапное спокойствие, и Бэлис шагнул назад к автомобилю.

– Уезжайте! – крикнул Том Филлипс, махнув рукой Бэлису.

Эльза прыгнула в автомобиль и держала дверцу открытой для Бэлиса, который стал на подножку, вытирая свой мокрый лоб. Его костюм был совершенно изодран. Он слегка покачнулся, когда повернулся, чтобы бросить последний взгляд на толпу. Из нескольких ссадин на его совершенно белом лице сочилась кровь, рот был искривлен злобной усмешкой. Эльзе больно было смотреть на него. Он облизнул свои губы.

– Я сказал в самом прямом смысле, Норберт, – отчетливо произнес он, улыбаясь уже более спокойно: – Кэрью расплачиваются. – До свиданья, пьянчужка!

Он уселся и пустил двигатель в ход. Оглянувшись через плечо, он позвал Рифа и Леона, которые стояли, поправляя руками волосы и одергивая платье.

– Собираетесь домой, ребята? Влезайте сюда, мы поместимся.

Они молча сели в автомобиль, Бэлис направил его по улице и они беспрепятственно выехали из города.

Когда они были уже на открытой дороге, Эльза отдалась какому-то полузабытью. Она уже не принадлежала ни к Балке, ни к Горе, ни к маленькому миру человеческих ссор и заблуждений. Она была близка к чему-то первобытному, дерзкому, стихийному. Жизнь вдруг подхватила ее, подняла наверх и вознесла в какое-то другое бытие, где она и Бэлис стали двумя звездами, бешено мчавшимися вместе через неизмеримые пространства вечности.

По какому-то непреодолимому побуждению она наклонилась к Бэлису и слегка дотронулась кончиками пальцев до его губ. Дрожь прошла по всему ее телу, а он быстро взглянул на нее и улыбнулся.

– Недурной вид у меня? – спросил он, как будто немного стыдясь своего поведения.

Эльза не могла говорить. Ей хотелось сказать ему… сказать ему, что она любит его, любит такой безумной любовью, которая граничит с настоящим страданием. Она отвернула лицо и закрыла глаза.

Риф заговорил, и голос его звучал как бы попыткой оправдания, несмотря на гнев.

– Несчастные идиоты! Чего они хотели добиться этим? На что они могли рассчитывать? Но разве можно урезонить этих гуляк. Дайте им опрокинуть бутылку-другую, и первое, что им придет в голову, это драка. У Норберта Уитни всегда была слабая голова. Он и в школе был таким же.

– Я видел его перед тем, как он затесался в толпу, – произнес Леон, – он уже был пьян.

Эльза услышала смех Бэлиса.

– Да, ребята, – сказал он, – вы не знали, во что впутается ваша сестренка, когда она выскочила за Кэрью!

– Мы, кажется, не так уж огорчались, – возразил Леон. – Тот, кто может так постоять за себя, как вы… черт возьми, Риф, ты видел, как Норб полетел на землю?

Риф медленно и задумчиво проговорил:

– Я полагаю, это, пожалуй, принесет пользу Норберту, когда он поразмыслит обо всем. А недурной узор он изобразил на стеклянном щитке!

Эльза нервно расхохоталась, плохо владея собой. Бэлис быстро взглянул на нее и нахмурился.

– Мы счастливо отделались, – сказал он. – Вместо стекла камень мог попасть в Эльзу.

– Он предназначался тебе, Бэлис! – отозвалась Эльза.

Она опять закрыла глаза, снова слышала доносившиеся как будто издалека голоса и не старалась разобрать, что они говорили. Она ехала домой с Бэлисом… Она ехала домой с Бэлисом!

Они остановились у ворот Бауэрсов лишь на столько времени, чтобы выпустить из автомобиля Рифа и Леона.

– Скажите матери, что мы заедем к ней завтра, – сказал Бэлис. – Ей стало бы дурно, если бы она увидела меня сейчас. Расскажите ей, что произошло… и постарайтесь, чтобы она поняла.

– Положитесь на нас, – ответил Леон.

– Ну, до свиданья, – сказал Бэлис. – Спасибо за помощь! Это было весьма любезно с вашей стороны. Без вас мне пришлось бы очень туго. Надеюсь, что вы не потеряли друзей из-за меня?

– Мы не в первый раз дрались с Уитни, – усмехнулся Риф и махнул фуражкой, когда автомобиль отъехал.

Эльза крикнула братьям «Спокойной ночи» и без сил откинулась на сиденье. Рука Бэлиса скользнула вокруг ее талии и прижала ее к изодранному перепачканному костюму. Автомобиль медленно двигался вперед. Губы Бэлиса нежно прикоснулись к ее закрытым глазам.

– Так-то, мой маленький враг, – сказал он. – Мужчина всегда может пустить в ход кулаки и драться, если ему не нравится то, что о нем говорят, но женщина может только покориться всему или убежать. Ты слышала, что они говорили о Нэте Брэзелле?

Она кивнула головой. Его лицо стало угрюмо и неподвижно, губы сжались в прямую линию.

– Я слышал кое-какие намеки на это и раньше, – сказал он, – через Майкла. Но я не знал, что эта сплетня обошла уже весь город.

– Я знала, – ответила она.

– И ты никогда ни слова не сказала мне об этом?

– Я боялась. Это… это могло быть правдой. Я знаю, ты не поймешь, но я понимаю. О Бэй… Бэй… это было ужасно!

Автомобиль остановился. Сумерки сгустились и закрыли их. Она почувствовала, как он схватил ее обеими руками, крепко прижимая к себе. Она медленно открыла глаза и взглянула на него. Его губы дрожали, он тщетно пытался сдержать себя.

– Дорогая… дорогая моя, маленькая бедняжка! – прошептал он. – Зачем, зачем ты молчала?

Она серьезно посмотрела на него.

– Разве ты не сказал сейчас, что женщина может только покориться всему или убежать?

– Господи, Эльза! – воскликнул он. – Неужели мало этого приходилось на долю женщин Кэрью? Неужели и ты хочешь стать одной из них?

Она не ответила, не могла ответить. В ее душе глубоко запечатлелось мучительное воспоминание о первых месяцах ее жизни с Бэлисом. Когда женщина неутолимо жаждет любви, разве тогда место для гордости?

Он внезапно отнял свои руки.

– Я не хочу этого! – отрывисто воскликнул он и пустил автомобиль. – Я предпочел бы, чтобы ты возненавидела меня на всю остальную жизнь, чем видеть, как ты станешь второй Грэс Кэрью. Что говорит обо мне вся эта свора, что кто бы то ни было скажет обо мне – мне наплевать. Им не заткнуть рты. Они еще гораздо больше выдумают. Они соберут всю грязь, какая им только подвернется, и будут швырять ею всякий раз, когда услышат имя Кэрью. И по большей части имя Кэрью будет заслуживать этого. Питер… и Майкл, и Джоэль… все мы! Но одно я хочу, чтобы ты знала, Эльза: то, что они говорили о Нэте, его жене и обо мне, – ложь. Все без исключения – ложь! Ты веришь мне?

Она оторвала свои глаза от дороги и подняла их, чтобы встретить его глаза, мрачные и умоляющие. Она улыбнулась и утвердительно кивнула головой. Невыразимо приятное ощущение покоя охватило ее душу, хотя все вокруг затуманилось слезами.

– Я верю тебе, Бэй, – шепнула она так, как будто самой себе сказала что-то, в чем до сих пор не была вполне уверена.




ГЛАВА XXII


В последовавшие затем дни Эльза все время вспоминала последние слова, которые Бэлис сказал Норберт у Уитни: «Кэрью расплачиваются!». День за днем она наблюдала, как мужчины Кэрью отчаянно сражались, прислонившись спиной к стене и держа своих врагов на почтительном расстоянии, в то время как Риф и старый Том Дьюинг работали день и ночь, составляя опись их имущества, выписывая документы, бесконечно проверяя и сличая все, пока злобная, ненасытная толпа стояла в ожидании на улице у дверей их конторы. «Кэрью расплачиваются!». День за днем наблюдала она, как таяли владения Кэрью подобно снежным полям под лучами горячего солнца, пока не осталось ничего, кроме белого дома, стоявшего в стороне от большой дороги, в конце вязовой аллеи. «Кэрью расплачиваются!». Эльза наблюдала их всех: надломленного теперь старого Сета Кэрью, с трагическим видом блуждающего по полям, с которых он столько лет собирал урожай; Майкла Кэрью, непреклонного, угрюмого, богохульствующего; Джоэля Кэрью, вернувшегося из города, ошеломленного и унылого; Мейлона Брина. Она наблюдала их всех, выполнявших день за днем тяжелые формальности, будто под воздействием какой-то внешней силы. Она наблюдала Бэлиса, боровшегося молча, твердо, решительно. «Кэрью расплачиваются!». И за ними всеми, как видела Эльза, стояла Хилдред Кэрью, вновь вернувшаяся к жизни, гневная, настойчивая, неутомимая, с неукротимой яростью командовавшая мужчинами, заставлявшая их выплачивать все долги до последнего доллара. Эльза только раз видела ее в эти страшные дни. Она хотела бы никогда больше не видеть ее такой.

И вот наступил конец. Хилдред Кэрью прислала Бэлису и Эльзе записку с просьбой приехать в большой дом на последнее семейное собрание перед отъездом Майкла в Техас. Под вечер они поехали туда через поля – Эльза на Флете, Бэлис на вороном жеребце, недавно выезженном под седло.

Когда они въехали в аллею вязов, перед ними вырисовался величественный дом Кэрью, ослепительно белый в солнечном закате, с красивой зеленой крышей, дом, который всегда казался Эльзе таким далеким от смерти, от падения, от всякого ослабления его духа. Ускользающий зеленый цвет вязов нежными изгибами выделялся на синеве неба. На гладких, ровных лужайках громадные букеты кустов пестрели прелестным рисунком синего, красного и зеленого цветов. Эльза глубоко вздохнула. Настал момент разрушения для этого большого белого дома с его победоносно сверкающей в лучах солнца крышей, не поддававшейся суровым натискам времен года.

Она украдкой бросила взгляд на Бэлиса. Его голова была поднята, глаза сузились. Он, казалось, вбирал в себя все, на что падал его взор, напряженный и глубоко внимательный. Он всецело отдался созерцанию окружающего. Она знала, что он не замечает ее взгляда, обращенного на него, и почувствовала острую боль в сердце.

– Чертовски неприятно, не правда ли, что старый дом уходит из наших рук?

Она расслышала в его голосе какую-то новую, жесткую нотку и прошептала что-то неопределенное в ответ, понимая, что он слишком поглощен своими мыслями, чтобы расслышать ее слова.

Семья собралась в кабинете. Сквозь окна проникали длинные полосы солнечного света, ложившиеся на роскошный ковер и большой массивный стол, за которым сидела ослепительно невозмутимая Хилдред. Эльза взглянула на нее. Это сидела прежняя Хилдред с высоко поднятой головой и живыми, властными глазами. Но в течение нескольких мгновений Эльза не замечала других лиц в комнате и даже не присматривалась к Хилдред. Она видела лишь Грэс Кэрью, сидевшую в падавших прямо на нее лучах солнца. Она была уже не в глубоком трауре, а в белом шелковом платье и сидела, покачиваясь медленно и размеренно в своем низком кресле. Эльза на секунду закрыла глаза, почти ослепленная силой иллюзии. Ей почудилось в этот миг, что Грэс розовая и полная, что ее волосы золотисты, как мед, и искусно причесаны в стиле Помпадур. Когда Эльза вновь открыла глаза, она увидела, что это было не то хрупкое создание, каким Грэс казалась месяц назад, с блуждающим взглядом и дрожащими руками, но женщина с бодрым, приветливым лицом и крепко выпрямившимся телом.

В чем бы ни заключалась перемена, происшедшая с Грэс Кэрью, ничто не намекало на какое-нибудь ослабление, духовное или физическое.

– Сядьте здесь, рядом со мной, Эльза, – прозвучал, нарушив общее молчание, голос Хилдред. – Почему Бэлис такой мрачный?

Эльза села на стул около Хилдред, внимательно всматриваясь в лицо Бэлиса, который направился к другому концу стола. Нелли вкатила в комнату передвижной столик с чайным прибором, поставив его так, что солнечный свет упал прямо на него. Пар, подымавшийся из голубого, оригинальной формы фаянсового чайника, маленькие пухлые булочки на синем блюдце и блеск столового белья – все это, казалось Эльзе, производило впечатление приятной гармонии и того нерушимого спокойствия, которым дышало сейчас все существо самой Хилдред Кэрью.

Двое сыновей Нелли вошли вслед за матерью в кабинет. Они направились прямо к Бэлису, сидевшему рядом с Майклом. Эльза заметила в старшем из детей поразительное сходство с Бэлисом и сердце ее забилось от глубокой боли и нежности.

– Вышлите мальчиков, Нелли, – приказала Хилдред спокойным и сдержанным голосом. – Они и так скоро станут взрослыми.

Нелли вывела мальчиков, и старший из них, идя к двери, оглянулся через плечо на Эльзу и лукаво улыбнулся.

Из другой двери в комнату вошел Сет Кэрью, спокойный, седой, с немного ироничной улыбкой на губах.

– Новый военный совет, Хилдред? – заметил он, усаживаясь и осматриваясь кругом. – Тебе следовало быть генералом.

Он тихо засмеялся, смехом, подумала Эльза, который прозвучал глубоким отчаянием. Потом он снова поднялся и сел несколько в стороне от других у открытого окна, через которое он мог видеть яблоню, заслонявшую внешний мир пышно цветущим пятном. Усевшись там, он, казалось, отделил себя не только от группы за столом, но и от той общей жизни, к которой сам неотъемлемо принадлежал. Он опять рассмеялся, но уже про себя, как будто над чем-нибудь действительно забавным.

Нелли разливала чай. Хилдред выпила две чашки спокойно, не торопясь, затем отставила в сторону свою чашку и сложила белые руки в позе самоотречения на черном шелку своего платья. Искоса взглянув на нее, Эльза увидела, что под трагической маской ее лица горело дикое торжествующее возбуждение, всегда охватывавшее ее при каких-либо катастрофах с семьей, – та же картина, которую Эльза видела после смерти Питера. Это так сбивало с толку, было так непонятно, что Хилдред на миг стала ей совершенно чужой. Разорение? Не могло быть разорения там, где жила эта женщина. Сама основа, сама сущность жизни горела в ней. Из обломков общего крушения она уже построила у себя в душе новую твердыню. Она сидела, выпрямившись, в вызывающей позе, медленно обводя взором комнату, со своей загадочной и даже жуткой улыбкой. Скрытая насмешка мелькала в ее глазах.

– Майкл, – без обиняков начала она, – не скажешь ли ты теперь, в каком именно положении находятся сейчас наши дела после того, как покончены все расчеты?

Майкл придвинул свой стул к большому столу и вынул из кармана пачку документов. В течение получаса Эльза слушала отчет о том, как имущество, принадлежавшее Кэрью, почти полностью пошло на удовлетворение претензий окрестного населения. С начала до конца это была очень тяжелая повесть, в подробности которой Эльза даже не пыталась вникнуть. Но все-таки, слушая ее, она поняла, что разорение Кэрью было полным и окончательным. Да если бы она и не слышала ни слова из того, что говорил Майкл, то могла бы понять смысл этого рассказа по трагическому лицу старого Сета. Старик сидел, молча и не двигаясь, у открытого окна, с глазами, пристально устремленными на яблоню в бело-розовом облаке цветов.

Когда Майкл закончил, Хилдред быстро подняла голову и распрямила свои тонкие плечи.

– В этом отчете нет ничего, чего бы мы не слышали по тому или иному поводу раньше, – сказала она. – Однако не мешает нам восстановить все это сейчас в памяти. Мы все знаем уже в течение нескольких дней, что наша семья исчерпала до конца все свои ресурсы. Вы, вероятно, все знаете, что я предвидела это уже давно.

Сет Кэрью обернулся и протянул в ее сторону руку.

– Не подчеркивай этого, Хилдред, – жалобно произнес он, – ты могла бы немного пощадить нас!

Она бросила на него быстрый взгляд.

– Я не буду останавливаться на этом, Сет, – ответила она. – Я говорю только, что предвидела кризис такого рода с той минуты, как впервые было упомянуто об этом нефтяном деле. Я была против с самого начала. Я не вложила в него своих денег – и не дала на него денег Грэс. И мы сохранили эти деньги. Их не так много, но они дадут нам возможность выйти из нашего критического положения, если мы будем действовать разумно.

Эльза снова услышала тот же тихий смех Сета Кэрью. Она бегло взглянула на старика. Его глаза все еще были устремлены на яблоню, но в углах рта змеилась ироническая улыбка.

Хилдред сообщила подробнее о денежных суммах, лежавших в банке на ее имя и имя Грэс, и сделала приблизительный расчет возможной выручки от продажи домашних вещей и небольшого количества скота, еще оставшегося во владении Сета Кэрью. Но Эльза не в состоянии была выслушивать то, что говорила Хилдред, Она ни о чем не могла думать, кроме выражения окаменевшего лица Сета Кэрью. Хилдред могла говорить все, что ей было угодно, о способах вывести семью из критического положения. Но для Сета Кэрью, чувствовала Эльза, не было выхода из кризиса. Он всю свою жизнь отдал на то, что было здесь, в этом месте, его душу целиком поглотила эта земля, которая больше не принадлежала ему.

– Мы с Грэс говорили о будущем, – продолжала Хилдред своим жестким, ровным тоном. – Мы говорили затем об этом с Нелли и девушками. Мы не можем оставаться здесь – вы все это понимаете. Но мы не входим в обсуждение вопроса о возможности вернуть владения, принадлежавшие семье. Есть нечто более важное, чем это. – Она откашлялась и дотронулась до губ своими длинными пальцами. – Мы не можем позволить мальчикам Нелли, – и могут быть другие дети, о которых тоже надо будет подумать, – мы не можем позволить им вырасти с именем Кэрью, когда это имя стало в этой местности тем, что из него сделали наши мужчины.

Ее голос теперь звенел, как сталь. Никто не пошевелился и не отважился заговорить, кроме Сета Кэрью, но и он только обвел всех взглядом и поднял руку слабым протестующим жестом.

– Разрешите мне сказать все, что я должна сказать, Сет, – продолжала Хилдред еще более решительным тоном. – Когда Питер навлек позор…

Сет вскочил, весь дрожа, со сверкающими глазами.

– Довольно! Я не позволю этого! – закричал он. – Можешь говорить все, что хочешь, о живых, но не трогай мертвых!

Бэлис встал и обнял рукой отца.

– Сядь, отец, – ласково сказал он, усаживая его в кресло.

Когда они опять сели, Хилдред продолжала:

– Из уважения к твоим чувствам, Сет, я исполню твое желание. Но я должна тебе сказать, что все в окрестностях знают правду о смерти Питера, давно уже знают.

– И пусть знают, черт бы их побрал! – произнес Сет.

Хилдред продолжала, как ни в чем не бывало:

– Майкл никогда не делал тайны из своих похождений. Нам нет необходимости говорить о нем. Но Джоэлю не повредит узнать, что его имя очень часто упоминается в связи с именем жены Акселя Фосберга.

Эльза видела, как Джоэль покраснел до корней волос. Даже для нее эта пытка становилась невыносимой.

Но в Хилдред, казалось, ни к кому не осталось жалости.

– Мы все знаем, что говорилось о Бэлисе и жене Брэзелла. Я не спрашиваю, лежит ли на Бэлисе моральная вина в смерти Нэта Брэзелла, и не желаю знать.

Все, что я хочу сказать, это то, что я не могу вынести мысли о дальнейшем пребывании в тех местах, где подобным вещам верят и говорят о них открыто.

– Вы взвинчиваете себя совершенно напрасно, тетя Хилдред, – нетерпеливо прервал ее Бэлис, подняв на нее глаза. – То, что говорят обо мне, не может…

Но с Хилдред нельзя было спорить.

– Нелли с детьми и Ада сейчас же поедут в Техас, как только Майкл и брат Нелли найдут там для них пристанище. Мы с Грэс последуем за ними немедленно после того, как приведем в порядок свои денежные дела. Что делать Флоренс и Мейлону, пусть они решают сами. Сет согласился сопровождать Грэс и меня. Я хотела бы знать, что намерены делать Джоэль и Бэлис. Когда это будет выяснено, можно будет приступить к выполнению наших планов.

Когда Хилред говорила, перед глазами Эльзы пронеслось видение Кэрью, проходивших как бы церемониальным шествием с отдаленнейших времен, – блестящее зрелище лихого рыцарства и романтических безумств. Сейчас приостановившееся было шествие опять пришло в движение. Внезапный страх овладел ее сердцем и невольно оттолкнул ее от Хилдред.

– Во-первых, Бэлис, – сказала та, помолчав, – мы надеемся, я не хочу этого скрывать, Бэлис, что ты отправишься с нами. Нашему роду всегда удавалось от разорения перейти к новому расцвету на новом месте. Тебе здесь ничего не осталось, Бэлис, кроме нищеты и презрения. И ничего, кроме унижения, для Эльзы. Я нисколько не сомневаюсь в твоем решении, раз выход представляется сам собой. Права ли я?

На несколько мгновений нависло тяжелое молчание. Бэлис, казалось, искал ответа. В эту минуту ряд картин прошлого внезапно промелькнул в мозгу Эльзы: жаркий, сверкающий августовский день с запахом пыли и сена на верхушке сеновала и блестящий экипаж, въезжающий внизу во двор Бауэрсов; темный ноябрьский день, десять лет назад, когда она принесла образцы вязанья матери женщинам Кэрью и сидела на стуле, вся пылая под холодным взглядом Ады Кэрью. «А вы сами носите такие чулки, Эльза?»…

Душный летний вечер и женщины Кэрью, принимающие с высокомерной покровительственной любезностью своих скромных гостей в большом сарае; затем тяжелое утро в этой самой комнате, где она выдержала их прохладный прием, когда стала женой Бэлиса. Эти самые люди теперь хотели, чтобы она отправилась с ними, разделила их позор и бежала вместе с ними в новую жизнь.

Бэлис начал говорить, но Эльза почувствовала, что невольно поднимается со стула и стоит на какой-то невообразимо шаткой и открытой всем взорам высоте перед Хилдред, Адой, Нелли, Флоренс и Грэс, перед Майклом, Бэлисом, Джоэлем, и перед Сетом Кэрью, их отцом. Ее тело, может быть, колебалось, но внутри чувствовалась какая-то негнущаяся опора, твердая сущность Эльзы Бауэрс. Она взглянула через всю комнату на Бэлиса, и он показался ей таким безразличным, как совершенно чужой человек. Ее мысль никогда еще не была столь ясной. Никогда, даже ради Бэлиса и своей любви к нему, не последует она за этими тщеславно-суетными Кэрью на новые места.

– Бэлис может уехать… или остаться… как пожелает, – громко и отчетливо говорила она, хотя ей казалось, что после каждого слова в ее душе захлопывалась какая-то маленькая дверь. – Но что бы он ни сделал, я останусь здесь.

Эльза остановилась, но лишь на мгновение.

– Вы можете растить собственных детей, где хотите и как хотите, но я не буду растить своих детей в страхе перед наследием Кэрью…

Ее голос стал более глубоким и слова – медленными. Она встретилась взглядом с Бэлисом и увидела, что он сощурился от изумления.

– Я не хочу, чтобы мой ребенок был… трусом. Высоко неся голову, Эльза направилась через комнату к двери в переднюю.

– Вам удобнее будет обсуждать все это без меня, – твердым голосом закончила она. – Я сказала все, что могла сказать. Я еду домой, Бэлис.

Флета сама пошла рысью по направлению к дому. Опомнившись в одиночестве на дороге, Эльза только теперь поняла, что опрометью выбежала из дома Кэрью. Ей казалось, что расстилавшийся перед ней ландшафт дрожит, потому что глаза застилали слезы, жгущие глаза, как огонь. Какая-то неведомая сила заставила ее оглянуться и влекла назад, чтобы она смогла увидеть себя живущей там, в Балке, без него.

Солнце садилось в пылавшем пламенем облачке, когда она въехала на нижний двор у амбара. Она пустила Флету на выгон и побежала домой. Внезапно она почувствовала, что напрасно боится Бэлиса. Он не может не прийти к ней сюда, на Гору, где все так прекрасно.

Она взошла на вершину Горы. Молодой месяц, тонкий и серебристый, светил с прозрачного и зеленоватого, совершенно чистого неба. Эльза могла, казалось, осязать своими пальцами воздух, напоенный сладостными испарениями нежных, еле пробивавшихся сквозь почву ростков. Гора уходила вниз, как стремительный земляной поток, и вверх против этого потока, преодолевая его, спешил к ней Бэлис.

Он уже проходил мимо расцветающих молодых березок, махая Эльзе шляпой. Она сидела на маленькой травянистой кочке, до сих пор теплой от солнечных лучей, согревавших ее весь день. Она встала, и ее светлое платье слегка развевалось у ног от теплого ветерка.

Она знала, что Бэлис мог видеть это движение ее платья. Этого было достаточно, она не махнула ему рукой и не крикнула ему. Она стояла неподвижно, заложив руки за голову и глядя вниз вдоль склона.

Бэлис широкими шагами поднялся на последний поросший травой бугор. Эльза видела отблески красноватого света на светлой коже его верховых сапог. Такой же красноватый отсвет окаймил волосы над его лбом и оттенял скулы. Он был уже на вершине Горы и чуть заметно улыбался Эльзе. Она приблизилась к нему, обхватила руками его лицо и, притянув его к себе, прикоснулась губами к его сверкающим волосам и бронзовым пятнам света на щеках. Порывистым движением он крепко прижал ее к себе, и в то время как он ее целовал, она увидела, что глаза его были мрачны и рассеянны.

Он угрюмо засмеялся.

– Я здесь, как видишь. Ты ведь знала, что я приду. Ты ни одного мгновения не могла думать, что я отправлюсь с ними. Ты… ты была права!

Эльза спрятала свое лицо на его плече и долго не могла произнести ни слова. Затем сказала:

– Я бы умерла, Бэй, в самом деле умерла.

– Я теперь самый нищий бедняк во всей Балке, Эльза, – сказал он немного погодя. – Ты с таким же успехом могла выйти замуж за…

Она закрыла ему рот рукой.

– Не говори так, Бэлис, – воскликнула она, – никогда не говори так!

Он упрямо продолжал:

– Я совершенно раздет… почти ничего не осталось, кроме этой Горы. Да и она – твоя. Но иначе я не мог поступить. Мы теперь принадлежим к Балке.

Эльза рассмеялась от внезапно охватившей ее безотчетной радости и схватила его руку.

– Я счастлива, Бэй, счастлива! Разве ты забыл, кто я?

Они оба теперь принадлежали к Балке. И она, и Бэлис. После мгновенного прилива радости у нее мелькнуло сомнение: может ли Бэлис когда-нибудь действительно стать настоящим обитателем Балки? Может ли он быть чем-нибудь иным, как настоящим, прирожденным Кэрью… ожившим Питером? Ее охватила неуловимая грусть, но она поборола ее и почувствовала, что эта грусть сменилась покорностью перед тем, что будет. Она опять стала сильной, спокойной и бесстрашной. Почему-то ее мысль перешла вдруг на Хилдред Кэрью, как будто та вдруг очутилась здесь, на Горе, рядом с ней.

Бэлис снова заговорил.

– Сядем здесь, поговорим и посмеемся немного. Хватит с нас огорчаться!

Эльза села на зеленую кочку, а Бэлис лег против нее, подперев голову руками. Несколько времени они молчали, потом Бэлис вдруг спросил:

– Ты подразумевала что-нибудь… что-нибудь особое, когда говорила сегодня… о своих детях?

Эльза нежно рассмеялась над ним и зарыла пальцы в его волосы.

– Когда грезишь о чем-нибудь, могут эти грезы иметь какое-нибудь особое значение?

– Громадное, – ответил он.

– Я грезила много раз… о мальчике – с волосами, вьющимися, как у тебя, и с сердитой складкой посреди лба, совсем как эта, и с такими же забавными бровями, как темные рыбки.

Она отвела от него глаза и мечтательно смотрела вниз, в Балку, где краски таяли и расплывались у подножия Горы слабыми, медленными волнами. Она чувствовала, что его взор напряженно устремлен на нее, но делала вид, что не замечает этого. Он внезапно схватил ее руки и прижал их к своим глазам. Она услышала его слегка дрожащий голос. Но глубже за этой дрожью слышалась сила, которая испугала ее.

– Я тоже грезил. У меня была та же, твоя греза, Эльза, и еще одна, моя собственная.

– Какая?

– Я говорил тебе однажды, что хочу что-нибудь сделать из Балки. Помнишь? Помнишь ли, кроме того, как ты тогда рассердилась на это?

Медленно, как будто Эльза ухом приникла к земле и слышала отдаленный гром, вошла в ее сознание новая мысль, сначала смутная, затем с возраставшей четкостью, пока наконец не обратилась в неотвратимый пламенный символ в ее мозгу. Бурным огнем ее охватила и обожгла тревога.

Бэлис заговорил опять:

– Это займет целые годы, дорогая, но я хочу это сделать, мне необходимо это сделать.

Ее глаза внезапно наполнились слезами. Мечта Бэлиса, мечта Кэрью! «Это займет целые годы», – сказал он. Ее мысли остановились на этих словах. Значит, ее ребенок еще может узнать Балку такой, какой она знала ее. Другое существо, с чертами Бэлиса, но с душой наполовину Эльзы Бауэрс, увидит и узнает эту пядь земли, где струится темный ленивый ручей, и реет в воздухе древний запах стоячей воды в болоте, и вьются беловатые щупальца старых корней, а вверху режет небо острое крыло козодоя. Не все ли равно в таком случае?

Свет упал на голубую поверхность пруда под Горой, небесный свод темно-сапфирового цвета был усеян звездами. Бэлис обнял ее, и она лежала в упоении, наслаждаясь теплотой его тела, его силой и внутренней чистотой. Вырисовывавшиеся в сумерках очертания его лица неудержимо взволновали ее. Она вдруг притянула к себе его голову и бурно поцеловала. Она почувствовала, как ее потянуло к нему в порыве трепетного забвения…

Молодой нежный месяц исчез, и в темноте, окутавшей Гору, не ощущалось ни малейшего дуновения воздуха. Эльза подняла руку, раздвинув пальцы, и смотрела, сколько звезд она может так закрыть. Но Бэлис схватил ее руку и начал целовать каждый палец поочередно.

Через некоторое время Эльза провела ладонью по траве и почувствовала на ней росу. Они долго пробыли с Бэлисом на вершине Горы.


notes



Примечания





1


Буква А обозначает в американских школах высший балл (прим. ред.)