Обретенный май Мария Ветрова У нее было все, о чем она мечтала, — любимый муж, деньги, уверенность в завтрашнем дне. Но пришла пора платить по счетам. Ей кажется, что выхода нет. И тогда она решает избавиться от виновника своих несчастий. Но ее опередили. И вышло так — она под подозрением. Все против нее. И тот, ради кого она была готова на преступление, сегодня стал ее врагом. Но женское сердце всегда готово отозваться на чужую боль. И ждать, и надеяться, что где-то на свете есть Он, единственный, способный вернуть жизни утраченный смысл. Мария Ветрова Обретенный май ПРОЛОГ Татьяна — подвижная пятидесятилетняя бабенка со среднерусской белесой физиономией и коренастой фигурой — была представительницей по меньшей мере пятого поколения своей семьи, присматривавшей несколько десятилетий подряд за старинным кладбищем, расположенным неподалеку от Москвы. Кладбище было тенистым, заросшим множеством деревьев и кустов и, вопреки расхожему мнению, совсем не грустным. Две его части разделяла металлическая ограда — ровно пополам. И если на еврейской половине захоронения случались довольно часто, то на русской совсем редко: москвичи предпочитали погребать своих поближе к столице, а местные, из ближайшего городка и еще более близкого дачного поселка, умирали нечасто. Татьяна и три ее сына и за православными могилками, и за еврейскими надгробьями ухаживали с одинаковой тщательностью и трепетом, никого не подразделяя и не выделяя. Конечно, за деньги — а как же иначе? Разве зря ее старший сын выучил еврейские иероглифы, чтобы самому выбивать на каменных надгробьях все, что там по иудейским понятиям требовалось?.. А двое других стали заправскими каменотесами. Все могилки копали собственноручно, и ни один из ребят на дух не выносил проклятую горькую… Вся их семья, включая невесток, верила в Бога. Считая себя православными людьми, на еврейских отпеваниях они тоже исправно присутствовали и даже понимали смысл всего, что бормотал над своими усопшими косоглазый коротышка ребе… Сама Татьяна очень одобряла тот факт, что пришедшие на похороны должны были просить прощения у покойного, а уж потом у Бога — в отличие от христиан. Она была абсолютно согласна, что Богу можно помолиться и покаяться всегда, а вот с усопшим близкие общаются в маленькой обшарпанной синагоге в последний раз, так что… Тут евреи, думала Татьяна, правы, и с уважением поглядывала на ребе, устало бормотавшего свои древнееврейские заклинания. Однако будочку свою Татьяна все-таки поставила возле входа на православное кладбище. И не только из религиозных соображений: все здешние могилки и всех посетителей она за их малочисленностью знала не хуже, чем собственных соседей. И хотя откровенничали они с Татьяной редко, ей казалось, что и о них она знает все. На самом деле истории постоянных посетителей кладбища Татьяна лихо придумывала сама и по вечерам с удовольствием рассказывала их подруге-соседке или невесткам, внимавшим своей свекрови с немалым уважением. И лишь одна из историй Татьяне не давалась никак — по ее подсчетам, уже почти что три года… Да, в мае как раз и сравнялось три, как на их кладбище была похоронена эта пожилая женщина, по всем признакам русская и православная. Во всяком случае, на одной из ее родственниц, ой какой красивой и богатой дамочке, Татьяна видела маленький золотой крестик с настоящими бриллиантиками — насчет бриллиантиков и золота Татьяна разбиралась. А вот на самой могилке после похорон отчего-то креста эти самые московские родственники так и не поставили, только плиту с именем и датами. Хотя за могилой ухаживали, бывали тут довольно часто и денег Татьяниным сыновьям и поначалу, за насыпки, и после, за оформление, платили, не считая — сколько попросят. Все это ни в какие понятия, с ее точки зрения, совершенно не укладывалось, ведь даже в старину без креста, а то и вовсе за кладбищенской оградой хоронили разве что распутных актеров, убийц да самоубийц, а тут вроде бы случай совсем не такой. Вот и не складывалось у Татьяны ничего подходящего, хотя каждый раз, как родственники приезжали на кладбище, она крутилась поблизости и держала ушки на макушке… Например, как сегодня, хотя погода для прогулок была вовсе не подходящая: последние дни сентября лил сплошной дождь, а резкий ветер, на самом кладбище обуздываемый старыми мощными деревьями, едва не валил с ног, стоило только выйти за ограду. На этот раз женщина — та самая красотка с крестиком — приехала не одна, а с мальчиком лет, наверное, десяти или чуть старше («братик, наверное», — решила Татьяна, сочтя мальчонку слишком взрослым, чтобы быть красоткиным сынишкой). А мужчина, как и в прошлые разы, из машины не вышел. Так и остался сидеть за рулем. Про мужчину Татьяна не сомневалась, что он муж или любовник женщины, поскольку раза два видела, как он свою красотку целует, усаживая обратно в машину. Скорее всего — любовник, поскольку мужья своих жен редко так обихаживают, тем более с поцелуями… Сделав вид, что и у нее на кладбище есть важное дело, Татьяна засеменила следом за женщиной и мальчиком, которого та крепко держала за руку, прикрывая лицо от ветра. Непонятная могила находилась неподалеку от входа, так что пришли они быстро. Но никакой информации к размышлению Татьяна снова не получила, разве что кроме одной-единственной мелочи, связанной с мальчонкой. Все было как обычно: женщина постояла возле могилы всегдашние пару минут, потом прошептала что-то невнятное и, нагнувшись, положила на холмик, обнесенный мраморным дорогим бордюром, две темно-красные, почти черные розы. Мальчик стоял молча, и было видно, что и кладбище, и эта поездка его здорово смущают. Он не знал, что ему делать и говорить, и надо ли что-нибудь говорить?.. Он явно маялся, переминаясь с ноги на ногу и искоса поглядывая на могилу, а вообще-то и вовсе старался не смотреть ни на нее, ни вообще по сторонам. Наконец, не выдержав этой маяты, умоляюще посмотрел на все еще неподвижно стоявшую женщину и нерешительно потянул ее за рукав дорогого лайкового пальто. До Татьяниных ушей донеслась вполне различимая фраза, произнесенная парнишкой: — Пойдем, папа просил, чтобы мы недолго… И бабушка волновалась, что я тут простыну… Пойдем!.. Красотка коротко вздохнула, словно всхлипнула, и все так же молча нехотя повернулась и медленно побрела прочь, по-прежнему не выпуская руки мальчика. Татьяна на этот раз следом не пошла, обдумывая услышанное: так, значит, мужчина в машине — отец мальчика? Ага, уже что-то… Ну а если эта красотка в лайковом пальто его любовница, а похоронена здесь ее мать — а кто же еще, если не мать, тем более что мужчина, любовник, который ее содержит, ни разу, кроме как на похоронах, здесь не был? Каждый раз ждет свою красавицу-полюбовницу в машине… Вот так история! Она и сама вначале не сообразила, что история-то, наконец, сложилась и получилась — хоть куда! Надо же, и чего только в жизни не бывает?.. Вот и будет о чем поговорить сегодня вечером Татьяне с невестками, пообсуждать сегодняшнюю безбожную блудную жизнь, чтобы ценили то, что Татьянины сыновья на них женились по-честному… Ее мысли постепенно переключились на внука и внучку, которым в отдаленном будущем предстояло сменить и Татьяну, и собственных отцов на их должностях. Татьяне и в голову не приходило, что к тому моменту, когда детишки подрастут, должностей уже может не быть: с ее точки зрения, кладбище было вечным: последний и, несомненно, постоянный приют лежащих тут людей, за которых — и за русских, и за евреев — она исправно молилась Богу собственными словами. Их настоящий отчий дом, в котором и пребывать им до Страшного Суда, доколе труба ангела Господня не подымет всех отдавать отчет в своих земных делах, совершенных вольно или невольно… 1 Всю ночь генеральше Нине Владимировне Паниной снились кошмары. С трудом разлепив отяжелевшие веки в пять утра, она еще долго лежала в постели просто так, прежде чем позвать домработницу Нюсю — преданную подругу, сиделку и поверенную всех семейных тайн. Еще будучи совсем молодой девушкой, только-только заявившись в Москву из глухой зарязанской деревушки, давно сметенной с лица земли ветрами многочисленных перемен, Нюся устроилась к Паниным помощницей по хозяйству «с проживанием». Она не только преданно ухаживала за тяжелобольным генералом, но и все хлопоты по его похоронам взвалила на свои плечи. А после и за обоими мальчишками, оставшимися от отца совсем еще сопляками, следила не хуже Нины Владимировны. Словом, Нюся была частью семьи, а не прислугой. И на самом деле Нине Владимировне следовало прислушаться к ней в то лето, прежде чем осуществлять свои планы. Или переменить решение наутро после ночи с кошмарами. Однако сильная генеральшина натура взяла верх, и она решила оставить все как есть. Тем более что вещи для переезда за город были уже собраны, а оба сына — Володя и Женя — поморщившись, вынуждены были смириться, распрощавшись со своими собственными отпускными планами. Аргумент обоим сыновьям Нина Владимировна привела один и тот же: это лето могло оказаться для нее последним. Все зимние месяцы генеральша пролежала в постели, не в силах выбраться из прилипчивой, изматывающей болезни. Возраст давал право так думать, и желание провести пару месяцев со всей семьей было весьма обоснованным. Сыновья возражать не решились, а мнение невесток Нину Владимировну не интересовало. Она прекрасно знала, что невестки ее не любят, иначе как «генеральшей» за глаза не называют, и находила это обстоятельство вполне нормальным. Никто же не ждет, что его полюбит, к примеру, случайный попутчик в купе поезда? С точки зрения Нины Владимировны, столь же случайным, как появление в жизни именно этого, а не иного попутчика, было и появление в ее семье обеих сыновних жен, Эльвиры и Маши. На их месте могли быть другие, какие угодно женщины, поскольку выбор невестки не зависит не только от свекрови, но зачастую и от самих сыновей — тоже… Так же точно Нину Владимировну совершенно не интересовало, каким образом уживутся под общей крышей ее загородного особняка, хотя бы недолго, эти две женщины: трудно было представить более непохожих между собой людей, чем Эльвира и Маша. Пожалуй, единственное, что их объединяло — нелюбовь к ней, свекрови… Но даже причины этой нелюбви — и те были разными! Нина Владимировна прекрасно понимала, как тяготит умную, злую и интеллигентную Эльвиру их с Володей материальная зависимость от нее, свекрови, какое унижение она испытывает всякий раз, как муж бывает вынужден обратиться к своей матери за очередной подачкой. Как отвратительна ей мысль о том, что только благодаря Нине Владимировне их дочери-двойняшки закончили престижный платный лицей и теперь учатся в не менее престижном платном институте… Что касается простоватой и совсем не интеллигентной Маши, она, как это свойственно всем молоденьким дурочкам, примитивно ревновала Евгения к свекрови, поскольку даже с ее цыплячьими мозгами нельзя было не понять, что он любит мать до самозабвения, привязан к ней по-настоящему и в старых холостяках засиделся исключительно по этой причине. А вовсе не по той, по которой традиционно поздно женятся нынешние бизнесмены, и без женитьбы не страдающие от отсутствия женской ласки. Хотя внешне-то все выглядело именно что традиционно: богатый почти сорокалетний владелец небольшой, но доходной и перспективной фирмы «клюнул» на смазливенькую двадцатидвухлетнюю молодку… Но в то послекошмарное утро Нина Владимировна о невестках подумала исключительно мельком — так же, впрочем, как и о сыновьях. Она просто лежала, все еще потная и дрожащая после ночи, и пыталась вспомнить сон, так напугавший ее. Самым ужасным было то, что сон не вспоминался, зато ощущение от ужаса владело ею в полной мере… Дело в том, что жуткие сны генеральша видела считанные разы в своей жизни. Как всем на свете старикам, ей хорошо были знакомы муки бессонницы, но только не это… В первый раз она увидела жуткий сон в ночь, когда арестовали ее родителей. Было это на даче у подруги, куда девятнадцатилетняя Ниночка, студентка третьего курса мединститута, приехала на выходные. Это и спасло ее от той же участи, какая постигла отца, известного профессора, и мать. Тогда кошмар был прерван в пять утра — звонком лучшего отцовского ученика, аспиранта Александра Грачева, влюбленного в дочь своего шефа без всякой надежды на взаимность. Как выяснилось позже, он-то и оказался автором рокового доноса… Стоял июнь тысяча девятьсот сорок шестого года, удивительно мягкий, нежаркий. Сообщив Ниночке страшную новость, воспринятую девушкой как продолжение кошмарного сна, Грачев сумел уговорить ее не мчаться немедленно в Москву на первой же электричке, внушить ей, что, оставаясь на свободе, пусть даже нелегально, она принесет своим родителям куда больше пользы, чем в случае, если и ее «заберут». Грачев клялся оказывать Нине всякое содействие. Он предложил ей даже пожить в его квартире. Ниночка ему почти поверила. Однако судьбу ее решил не он, а проснувшаяся от страшного звонка подруга. Она-то и вправду рискнула собственной шкурой, когда оставила Ниночку у себя на даче, пообещав наутро «посоветоваться» с одним человеком — боевым генералом, обладавшим фантастическими связями, знакомого чуть ли не с САМИМ. И слово свое сдержала. Генерал связями действительно обладал, хотя и не с САМИМ, но все равно достаточно сильными и крепкими. К тому же дача его, точнее роскошный, особенно по тем временам, ничуть не пострадавший от бомбежек особняк, находилась через два дома от невольного Ниночкиного убежища. И погоны, и дачу он получил за боевые заслуги, а о своем благосостоянии (Ниночка узнала это позднее) позаботился сам, привезя из Германии не роскошные ночные сорочки, довольно долго считавшиеся у офицерских жен вечерними платьями, а подлинные, неведомо как попавшие ему в руки драгоценности… О том, как они к нему попали, генерал не рассказывал никому и никогда, даже ей, Ниночке, которой в первый же день знакомства к концу двухчасового разговора предложил стать его женой… Видимо, сама судьба распорядилась, чтобы генерал Панин был в то утро не при исполнении своих весьма серьезных служебных обязанностей, а там, в особняке, взяв впервые за несколько месяцев один из положенных ему выходных. Генерал был еще не стар, хотя и старше девушки на целых двадцать лет. Ниночка, к непередаваемому изумлению своей подруги, присутствовавшей при их беседе, колебалась недолго, и ответ влюбившемуся в нее с первого взгляда Панину дала почти сразу. Она была умной девушкой и хорошо понимала, что выбор у нее невелик: либо этот подтянутый, слегка побледневший от собственной решимости генерал со связями, либо скользкий, с вечно влажными ладонями и усыпанными перхотью волосами Грачев. Они деловито обговорили все детали предстоящей совместной жизни, на что удивленная от всего происходящего подруга лишь воскликнула: — Ты же его совсем не любишь, Нинка! — Я вообще никого не люблю, кроме отца с мамой, — сухо произнесла повзрослевшая за последние часы Нина. — Но я способна стать хорошей женой. Родителей она больше не видела никогда в жизни, а хорошей женой генералу Панину действительно стала. Вопреки тому, что его обширных связей не хватило даже на то, чтобы узнать дальнейшую судьбу ее отца и матери. Только на нее, Нину, ставшую через два дня после посещения особняка из Грозновой — Паниной. Ни в свою московскую квартиру, ни в институт Ниночка больше не вернулась — благо единственный оказавшийся необходимым документ, паспорт, был, когда грянула трагедия, при ней. В те времена никто и никуда без паспорта не ездил, даже в ближнее Подмосковье. Нет, упрекнуть себя по отношению к мужу ей было не в чем. Брак их действительно, как ни странно, удался, единственное, что омрачало его долгие годы — отсутствие детей… В пятьдесят восьмом году, когда Ниночке было уже за тридцать, ее, наконец, нашла бумага, сообщавшая о реабилитации профессора Грознова и его жены, одновременно с сообщением о смерти обоих. Успевшая уже стать Ниной Владимировной, она отнеслась к бумаге спокойно: прочла и перечла несколько раз, после чего убрала в один из ящиков старинного секретера, стоявшего на втором этаже особняка в нежилой комнате, которой редко пользовались. Больше никто никогда, включая Нюсю, не видел, чтобы Нина Владимировна этот документ доставала и перечитывала. Слез над ним она ни в первый раз, ни в последующие годы тоже не лила, своим мнением с друзьями и знакомыми о безнадежно запоздавшей реабилитации не делилась. Ровно год спустя после получения бумаги Нина Владимировна родила наконец генералу долгожданного ребенка — сына Володю, названного в честь покойного отца. Женя появился на свет еще через четыре года, в шестьдесят третьем, имя ему дал отец (так они договорились с Ниной Владимировной) в честь своего фронтового друга, погибшего при взятии Варшавы. А следующий кошмарный сон генеральша увидела спустя еще много лет, перед тем как Константина Сергеевича Панина настиг и на целых два года парализовал инсульт. Так что относительно ночных кошмаров Нины Владимировны просматривалась жесткая логика, и ей в то майское утро перед выездом за город следовало на самом деле ой как хорошо подумать, не станет ли и эта ночь началом очередного кошмара уже в реальной жизни. Разумеется, она об этом подумала. И пришла к выводу, что худшее, что может произойти — ее собственная смерть в силу и болезни, и преклонного возраста непосредственно в родных и привычных стенах панинского особняка. Нина Владимировна в Бога не верила, смерти не боялась, поскольку считала ее чем-то вроде полного, глубокого и бесчувственного сна или, если хотите, обморока. А умереть всегда хотела как раз там, в родных стенах, в окружении семьи — то бишь сыновей и Нюси… Невестки, как уже упоминалось, были не в счет. Так что отменять свое решение она не стала, сделав именно такие выводы и не подозревая, как катастрофически на этот раз ошибается. Завершив свои размышления, генеральша почувствовала, что сердцебиение прошло, а ощущение от нехорошего сна потихонечку размылось, и окликнула Нюсю. Без помощи своей преданной и ставшей в последние годы ворчливой дуэньи она уже несколько месяцев подряд подымалась по утрам с трудом. Но все-таки иногда вставала сама, вопреки головокружению и слабости. Ей удавалось это, видимо, потому, что ни полной, ни тем более грузной Нина Владимировна никогда не была, и в свои почти восемьдесят ухитрялась сохранить стройную фигуру. Вообще ее возраст Нине Владимировне дать было довольно трудно даже сейчас, после долгой, изматывающей болезни. Конечно, седина, зато роскошные в молодости волосы, так и остались густыми и пышными. Нюся каждый раз, расчесывая ее косу, прежде чем уложить в тяжелый узел на затылке, ворчала из-за того, что Нина Владимировна носит старомодную и хлопотную прическу вместо короткой стрижки с укладкой. В молодости у ее хозяйки было очень правильное, хотя и лишенное живости лицо, сохранившее и по сей день овальную форму и довольно гладкую кожу. Темно-серые, с сизоватым отливом глаза генеральши не потеряли к старости свой редкий сочный цвет, хотя и утратили былой блеск. «Одно слово — генеральша!..» — говорила о ней Нюся, делясь впечатлениями о своей хозяйке с подружками из соседних дач. И была, несомненно, права. В отличие от Нины Владимировны Нюся была женщиной крупной, однако необыкновенно подвижной и по-деревенски выносливой. Дело в том, что, несмотря на крестьянское происхождение, Нюся терпеть не могла загородного образа жизни и любые хлопоты, связанные с землей — в частности, с садом, окружавшим генеральский особняк. Именно от таких вот хлопот она в свое время и сбежала в столицу, испытывая к ним неизвестно откуда, а главное, от кого доставшееся ей непреодолимое отвращение. Одной из причин, заставлявшей Нюсю хмуриться в столь ласковое и яркое утро, были, разумеется, «бездельницы-девки», как она окрестила генеральшиных невесток. Мальчиков она любила беззаветно, а их жен терпеть не могла — особенно младшую. Все это было Нине Владимировне прекрасно известно и вызывало разве что легкую ухмылку. Как всегда игнорируя Нюсино приветствие, генеральша поинтересовалась, все ли готово к предстоящему отъезду, поскольку Евгений должен был прислать за ними машину к одиннадцати утра. — Да уж знаете, что готово. — Нюся ускорила шаг, прихватив по дороге темно-вишневый шелковый халат Нины Владимировны. — Ну а насчет дома — кто знает?.. Пока Галина там жила, я за дом спокойна была, а без нее… Будто не знаете, что сторожиха новая — пьянь и положиться на нее с достоверностью нельзя… — Не ворчи, — сухо бросила Нина Владимировна. — Сами управимся. Дел там — всего ничего: проветрить как следует, пыль стереть да полы помыть… Продукты Женя еще вчера завез, так что… Отсутствие на даче Гали было еще одной причиной мрачного настроения Нюси. Галя много лет подряд работала помощницей по хозяйству в соседнем особняке, и женщины крепко сдружились, часто сиживали по вечерам за самоварчиком, когда оба дома затихали, наконец-то угомонившись, и беззлобно перемывали косточки своим хозяевам. Однако в нынешнем году соседский дом был продан неизвестно кому. Гали не стало. Нюся потеряла свою закадычную подружку, а заодно и доверенное лицо, которому ежегодно поручалось следить за приведением генеральского особняка в порядок после зимней спячки. — Чай здесь будете пить или как? — поинтересовалась Нюся, горько вздохнув. — Или как, — усмехнулась Нина Владимировна. — Ну-ка помоги подняться, что-то спина у меня сегодня… — Так может, отложим машину-то? — слегка оживилась Нюся. — И думать не смей! — Нина Владимировна рассердилась не на шутку, отчего сил у нее тут же прибавилось и она самостоятельно села среди взбитых на совесть подушек. Искусно заваренный чай с поджаренными тостами уже ждал их на кухне, и пока женщины дружно и, как издавна повелось в этом доме, молча завтракали, остатки ночного кошмара окончательно развеялись, можно сказать, выветрились из памяти Нины Владимировны. 2 К полудню Москва раскалилась так, словно на дворе было не начало мая, а знойная вершина лета — август. Эльвире, молча стоявшей возле давно не мытого распахнутого настежь окна, почудилось, что от асфальта подымается полупрозрачное марево, искажающее очертания редких в этот час прохожих и машин. Кондиционеров в помещении их районного суда не было — в надежде хоть как-то разогнать пыльную духоту, царившую в кабинете, пришлось настежь распахнуть окно. Духота их помещения никуда не делась, зато к ней добавился запах бензиновых улиц… Эльвира отвернулась от окна и тут же наткнулась на любопытный взгляд молоденькой секретарши, корпевшей в своем углу над целой кипой повесток. В этот момент дверь распахнулась и в кабинет, как всегда стремительно, вошел ее непосредственный шеф, помощником которого Эльвира работала последние пять лет. Немного бледный после заседания, он еще не успел снять свою судейскую мантию. Он никогда не спешил разоблачаться, поскольку отлично знал, что мантия ему идет. Эльвира, закусив губу, через силу улыбнулась Владимиру Павловичу. Она не сомневалась, что об ее очередном провале он уже знает, а возможно, и лично участвовал в нем, не желая обзаводиться новым помощником… Она бы ничуть не удивилась, узнав, что именно так все и обстоит. Эльвире Сергеевне Паниной было сорок пять лет, и попытка пройти комиссию, дабы получить вожделенную судейскую должность, являлась для нее последней из предпринятых до этого трех. Кивнув в знак приветствия, шеф неожиданно положил на ближайший стол целую кипу бумаг, которые нес в свой кабинет, смежный с комнатой секретаря, и, подойдя к Эльвире, положил обе руки ей на плечи. Девчонка в своем углу, забыв про повестки, откровенно разинула рот и уставилась на них округлившимися от изумления глазами. От неожиданности Эльвира вспыхнула до ушей и сделала попытку слегка отстраниться. Но руки шефа лежали на плечах тяжело и сильно, недостижимая для нее мантия, казалось, окутывала и ее тоже с ног до головы… — Элечка, — голос Владимира Павловича был почти нежным, словно он собирался объясняться ей в любви. — Скажи мне, ради бога, почему ты не обратишься к Сергею Григорьевичу?.. Гордость заела?.. Но какая может быть гордость перед собственным отцом?! — Нет… — Эльвира уже пришла в себя, убедившись, что поговорка «клин клином вышибают» действительно справедлива. Ибо последнее, что можно было ожидать от шефа сейчас — так это упоминание о ее отце. Одно изумление вышибло другим, и она вдруг успокоилась. — Это, Владимир Павлович, не гордость, а, если хотите, правило жизни… — Ну что ж… — Шеф убрал руки с Элиных плеч и отступил назад, освобождая ей отступление к дверям. — В таком случае от меня сочувствия не ждите: уж кто-кто, а вы прекрасно знаете, что судьи — это клан, в который посторонних, пардон, не впускают… Одно дело — дочь самого Кавтуна, другое — опытный сотрудник районного суда Эльвира Сергеевна Панина… Опытнейший, умнейший, но всего лишь сотрудник… И совсем другим голосом, с обычными суховатыми интонациями, бросил уже на ходу: — Кстати — приятного Вам отпуска! Вы ведь с завтрашнего дня в отпуске, если не ошибаюсь? — Не ошибаетесь… — Отдыхайте!.. Да, чуть не забыл: там, в холле, я, по-моему, только что видел вашего супруга. Всего доброго! Судейская мантия мелькнула в дверях кабинета и исчезла. Молча взяв сумочку, так и оставшуюся лежать на подоконнике, Эльвира направилась к выходу, не взглянув на молоденькую секретаршу. Володя и в самом деле уже ждал ее. Только не в холле, а в машине — вишневой, недавно купленной на деньги свекрови «девятке», предмете его нежной любви и гордости. Она уже давным-давно смирилась с тем, что у мужчин свои причуды, тем более что в данный момент ее интересовало совсем другое. — Ну как дела? — Эля нырнула за приоткрытую мужем дверцу салона. — Все прекрасно, не волнуйся, — Володя ласково улыбнулся жене. — Лайнер надежный, через час уже буду в Риме… Про комиссию Володя даже не спросил. За восемнадцать лет совместной жизни он научился узнавать обо всем, что происходит с женой, каким-то неведомым ей, почти мистическим образом. А немыслимая тактичность мужа и была, по Элиному убеждению, тем самым цементом, который так прочно скреплял их брак… Она отлично понимала, что ее собственный характер вряд ли этому способствовал, во всяком случае после того, что сделал с ней ее собственный отец… Она, вероятно, и со свекровью давно бы уже поссорилась, навсегда избавившись от ее проклятой опеки, если бы не девочки… Своих внучек-близняшек старуха действительно любила, и, если бы не она с ее невыносимой для Эльвиры щедростью, которой со столь легким сердцем пользовался ее муж, многое в жизни Сонечки и Кати выглядело бы куда тускнее и обыденнее… От учебы до нынешних римских каникул… Целый месяц в Италии. Правда, потом и им, горемычным, придется жить в генеральском особняке вплоть до сентября… Эля перевела дыхание и сообразила, что муж ждет от нее ответа на какой-то не услышанный ею вопрос. — Прости, я задумалась, — извинилась она, перехватив в зеркале Володин вопросительный взгляд. Эля никогда не садилась рядом с ним на «сиденье смертника». — Я спросил, сложила ли ты вещи, чтобы ехать на дачу? Мы сейчас сразу едем к матери. Он испытующе оглядел смуглое, немного суховатое лицо жены. Как обычно, если Эльвира нервничала, она отводила глаза и все время быстрым движением поправляла свои короткие черные волосы, и без того всегда идеально уложенные. — Наверняка я что-то забыла. Заедем домой. — У нас на это нет времени, — мягко заметил он. — Я обещал быть к ужину… Ты же знаешь, там всегда ужинают ровно в семь и ни секундой позже. — Ладно, поехали, — устало смирилась Эля. — Все равно не помню, что именно еще хотела прихватить… В конце концов, вернемся и заберем. Надеюсь, с отпуском у тебя все в порядке? — Угу… — Владимир сосредоточенно всматривался в приближающийся светофор, прикидывая, успеет ли проскочить на желтый. Решив, что рисковать не стоит, мягко притормозил. — Не такая уж я незаменимая персона, тем более что большинство клиентов тоже в отпусках… В свои сорок два года Владимир Владимирович Панин, очень неплохой, но, к Элиному сожалению, напрочь лишенный честолюбия и профессиональных амбиций финансист дослужился до начальника платежного отдела одного из вполне стабильных Московских банков и, судя по всему, двигаться дальше по служебной лестнице не планировал. Если бы не дочери, они вполне обошлись бы без генеральшиных подачек. Но во-первых, их нынешнее благосостояние сложилось далеко не сразу. Во-вторых, так уж повелось с самого начала, что свекровь всячески способствовала достойному образу жизни сына и невестки, а к хорошему, как известно, привыкаешь быстро, а отвыкаешь долго и с трудом… К тому же в глазах Володи такое положение было вполне нормальным, и отвыкать он не собирался. Даже если бы узнал правду… А правда состояла в том, что источник благосостояния его матери подыстощился еще пару лет назад. Но даже под пыткой Нина Владимировна не призналась бы старшему сыну, что нынешние римские каникулы его девочек, так же как и вожделенная «девятка», оплачены вовсе не из ее кармана, а из кармана младшего сына — Жени. Что касается самого Евгения Константиновича, обожавшего мать, потребовались бы действительно чрезвычайные обстоятельства, для того чтобы правда всплыла по его вине: ведь эта тайна была не только его, но и Нины Владимировны! Кроме того, и впрямь тайна: даже Машенька, которую Женя тоже обожал, об этом не подозревала… Впрочем, количеством денег своего мужа она и вовсе не интересовалась, уверенная, что уж на нее-то их точно хватит. Ошибались те, кто полагал, будто замуж за Евгения Панина, преуспевающего бизнесмена средней руки, она вышла исключительно по расчету. Большинство знакомых и друзей здорово удивились бы, узнав, что своего мужа Машенька искренне любит… Между тем вишневая «девятка» успела миновать окружную, выехав на шоссе, довольно свободное ввиду непереносимой жары. И уже спустя сорок минут машина повернула в сторону большого, надежно укрытого зеленью дачного поселка. Когда-то место это было исключительно «генеральским» и «академическим». Однако новые времена с их ветрами перемен довольно быстро достигли и здешних мест. Теперь публика тут проживала самая разношерстная, разбавившая бывшую советскую элиту скороспелыми богачами с мутным прошлым просто умелыми и дальновидными людьми, сумевшими вовремя сориентироваться среди иных правил жизни, и бог знает кем еще. Поэтому беспокойство преданной Нюси по поводу новых соседей, заменивших прежнюю обедневшую семью из «академических», не было таким уж необоснованным. Да и сама Нина Владимировна испытывала легкое беспокойство. Ее мир, такой привычный и, казалось бы, вечный, рушился на глазах. Жизнь стала непредсказуемой, во всяком случае для нее, поскольку усвоить ее новые правила генеральша не могла. Ей казалось, что правил теперь нет вообще. Потому-то и цеплялась Нина Владимировна за то, что могла еще сохранить — за уклад своего собственного дома, создававшийся десятилетиями. Зависимость Володи и Эльвиры от нее в этот уклад входила, и поэтому тайна, связывавшая генеральшу с младшим сыном, возникла отнюдь не из-за склонности Нины Владимировны к благотворительности, а исключительно в целях сохранения уклада, давно ставшего частью ее жизни… Нюся аккуратно водрузила на стол деревянную доску для хлеба, накрытую вышитой холщовой салфеткой, положила сверху нарезанный батон и, кивнув в сторону ворот, не видных отсюда, с веранды, из-за разросшегося сада, сообщила: — Едут! — Откуда знаешь? — поинтересовалась Нина Владимировна, расположившаяся в плетеном кресле неподалеку от стола, лицом к саду. — Слышу. Хозяйка усмехнулась и кивнула, зная, что у Нюси действительно был необыкновенно острый слух, ничуть не пострадавший от возраста. Она подняла голову от книжки, которую лениво перелистывала в последние полчаса, и поправила неизменный шарф, прикрывавший постаревшую шею. — Что ж, значит, все в сборе наконец… Вот и хорошо. Женя с Машей приехали еще часа два назад и теперь скрывались от жары где-то в глубине сада или в отведенной им комнате на втором этаже. Особняк был двухэтажным и с точки зрения современной архитектуры, вероятно, нелепым строением, с парадным входом через выдававшуюся вперед полукруглую и тоже двухэтажную веранду, на которой и находились сейчас обе женщины. Верхняя часть веранды именовалась с незапамятных времен солярием, была в отличие от застекленной нижней открыта всем ветрам, и ею никто никогда в качестве солярия не пользовался, пока Евгений не женился на Маше. Именно из-за Маши Женя очень робко попросил дать им на лето ту самую, совсем не лучшую в доме комнату, которая двумя окнами выходила на солярий. Как все блондинки, его жена обожала загорать и делала это часами при любом удобном случае. Оставалось лишь удивляться, почему она никогда не обгорает, а получает кожу золотисто-ровного цвета, так идущую всё тем же блондинкам, прекрасно оттеняющую и необыкновенно светлые, почти белые волосы, и огромные зеленоватые глаза с длинными умело подкрашенными ресницами. Маша была красива даже с точки зрения генеральши, и с ее же точки зрения, глупа, необразованна и дурно воспитана. Тем не менее Нина Владимировна никогда в жизни не задавала себе пошлого вопроса, что же такого нашел в ней ее младший, любимый сын. Сама она была воспитана прекрасно и являла собой образец вполне интеллигентной женщины. Она оставалась таковой даже наедине с собой. Отодвинув кресло, она легко поднялась на ноги: загородный воздух и родные стены особняка всегда действовали на Нину Владимировну благотворно, и чувствовала она себя в данный момент отлично. — Ну теперь вот и я слышу, — сказала она Нюсе и покинула веранду, выйдя на крыльцо, тоже полукруглое, с широкими плоскими ступенями. Подъездная дорога давным-давно уже не доходила сюда, превратившись с годами в той своей части, которая шла по саду, в неширокую пешеходную дорожку. Где-то там, за деревьями, возле ворот фыркнул и заглох мотор и почти сразу же послышались голоса обоих братьев, довольно бурно приветствовавших друг друга. Нина Владимировна с невольной улыбкой на лице ждала сыновей, и они действительно очень скоро появились на дорожке, оживленно переговариваясь, оба высокие и одинаково стройные. Мальчики и свой рост за метр восемьдесят, и подтянутые фигуры унаследовали от покойного генерала. Эля, как обычно, шла впереди мужа всегда хмурая, с плотно сжатыми губами. Нина Владимировна была в курсе ее очередной попытки пробиться в судьи. И ничуть не сомневалась, что и на сей раз невестку постигла неудача… Амбиций Эли она не одобряла — так же как не одобряла и ее разрыва с отцом. Знаменитый когда-то адвокат, вероятно, и по сей день не растерявший своих связей, был уже стар, и хотя бы по этой причине Эльвира могла проявить к своему отцу снисходительность… Но не проявляла. Нине Владимировне, конечно, и в голову бы не пришло спрашивать у Невестки о причинах так надолго затянувшегося конфликта. Точно так же не пришло бы в голову задавать вопросы о ее очередной неудаче. Единственное, что ее интересовало — как улетели Соня с Катей. Внучек она очень любила, хотя и предпочитала делать это издали. Порывов повозиться с ними в младенчестве или хотя бы провести с девочками, пока они были маленькими, месяц на даче Нина Владимировна не проявляла никогда. Дети ее быстро и легко утомляли. И вообще, зная, что внуков любят больше, чем собственных детей, была в свое время немного разочарована тем, что у нее так не получалось. Больше, чем сыновей, особенно Женечку, она не любила никогда и никого. Разве что своего отца… Но родители были и остались для нее запретной темой даже в мыслях и даже сейчас. Володя между тем уже обнимал мать — скорее из вежливости, чем по зову сердца, поскольку не виделись они не меньше двух недель. — Ты как?.. — он заглянул Нине Владимировне в глаза в точности таким же взглядом, какой был у покойного генерала, когда тот старался соблюсти «политес», как называлось в их семье. Володя вообще внешне походил на отца больше, чем Женя, унаследовавший от матери необычного цвета глаза и правильный овал лица. А от кого достался Володе характер — слишком податливый для мужчины и чересчур уравновешенный — оставалось только гадать… Вот по поводу весьма хваткого в делах и мягкотелого с матерью и женой Женьки и размышлять нечего: натура явно отцовская. Ну и материнская, пожалуй, тоже. Ибо на недостаток воли и силы духа Нина Владимировна никогда не жаловалась. — Я — неплохо, — честно сказала Нина Владимировна и незаметно отстранилась от сына. — А раз все в сборе, забрасывайте вещи наверх, умывайтесь с дороги и сюда… Женя, где Мария?.. — В солярии, — прогудела откуда-то из-за спины генеральши Нюся, — где ж ей еще быть?.. Здравствуйте, Владимир Константинович, здравствуйте, Эльвира Сергеевна! С тех пор как мальчики поступили в институт, Нюся упорно начала звать их по имени-отчеству. В точности такое же право признавала она и за старшей невесткой. — Привет, Нюсечка, — искренне обрадовался Володя и подмигнул ей. — Ужин, как всегда, в семь?.. — Молодец, — заулыбалась Нюся. — Здравствуйте, — Эльвира разомкнула наконец плотно сжатые губы и даже выдавила из себя подобие улыбки. — Сонечка с Катей просили передать вам привет и еще раз спасибо за поездку. Обе, и свекровь и невестка прекрасно знали, что ничего подобного девочки не передавали и никакой особой благодарности к своей бабушке тоже не испытывали. Поскольку основная часть приятных сюрпризов всю их сознательную жизнь исходила от Нины Владимировны, и они это знали, то поездку в Италию восприняли скорее как должное. Тем не менее приличия были соблюдены… Если бы не некстати объявившаяся Маша. — Им там из Италии только спасибо передавать! — Все вздрогнули от неожиданности и обернулись. Маша появилась бесшумно, но разговор, начатый свекровью и Эльвирой, слышала. Возможно, она и впрямь была, как полагала генеральша, а заодно и Эльвира, глупа. Но фальшь чувствовала безошибочно и реагировала на нее всегда с вопиющей бестактностью. На место нахалку, как всегда, поставила Нина Владимировна. — Машенька наша, как всегда, услышит звон, да вот только не знает, откуда он, — произнесла она медленно и с достоинством. Эля не выдержала и ухмыльнулась. Володя отвел глаза, а Женя побледнел — в отличие от своей покрасневшей от унижения жены. Ни ответить, ни возразить генеральше она не успела, поскольку именно в этот момент Нюся громко охнула: — Ох, у меня же гусь в духовке… Володечка, проходите к себе, а то не успеете до ужина умыться… — От страха перед возможной ссорой прямо с порога Нюся не заметила, как назвала его по имени. — Мы вам приготовили ту же комнату, что в прошлый раз, когда вы на октябрьские приезжали… Тогда, Эльвира Сергеевна, вы еще говорили, там очень хорошо спалось… Ну пойдемте! И, подхватив одну из двух битком набитых больших спортивных сумок, она первая устремилась в дом, за ней поневоле бросился, пытаясь завладеть тяжелой поклажей, Владимир, следом прошествовала Эля. Последней неторопливо и спокойно зашла в дом Нина Владимировна. Не задерживаясь на веранде, она направилась в кухню взглянуть на гуся. Маша и Евгений остались на крыльце вдвоем, и он только теперь обратил внимание на то, что жена спустилась вниз почти нагишом — во всяком случае, по понятиям этого дома. На Маше был лишь легкий, очень коротенький полупрозрачный халатик нараспашку, в котором она загорала до приезда родственников. — Ну знаешь!.. — краска постепенно покидала ее нежно очерченное личико. — Твоя мамаша… Твоя… — Она буквально задыхалась от ярости. — Как она смеет?! Подумаешь, аристократка!.. — Манечка, ради бога… — Евгений Владимирович молниеносно привлек упирающуюся жену и чуть ли не силой прижал к себе. — Я тебя тысячу раз просил не трогать маму… — А кто ее трогал?! — Она даже онемела на мгновение, собирая силы для яростной вспышки, но муж не дал разразиться буре, потому что повел себя вопреки обыкновению жестко. — Ты, — сказал он спокойно, но твердо. — Потому что это — ее дом, ее правила, ее уклад и ее жизнь. Не нужно все это ломать, дорогая моя девочка… — Ненавижу всю эту вашу брехню проклятую, эти улыбочки. Каждый здесь из себя что-то корчит… Ты же ведь не такой, Жека, совсем-совсем не такой! В ее голосе где-то совсем близко дрожали слезы. — Ну-ну, только не вздумай затевать в первый же день рыдания, — Женя улыбнулся и отстранил от себя жену. И уж совсем обычным, мягким голосом сказал: — Конечно, я не такой, я очень и очень хороший… Пока ты меня любишь, я — хороший! — Я тебя люблю, — пробормотала Маша и, прерывисто вздохнув, добавила: — Просто не представляю, как выдержу здесь целых два месяца… 3 Гусь, приготовленный по особому рецепту Нюсей, как всегда, был великолепен. Секретом этого рецепта она не делилась даже со своей обожаемой хозяйкой. Правда, Нина Владимировна подобными вещами никогда не интересовалась, зато фирменное Нюсино блюдо с удовольствием ела, несмотря на строго соблюдаемую диету. Ужин накрыли не на веранде, а в холле — довольно просторном помещении с большим камином и ведущей наверх лестницей. Широкая старинная лестница была выстлана ковровой дорожкой — с настоящими медными прутьями, оставшимися с тех далеких, навсегда ушедших в прошлое времен. Слева от камина виднелся дверной проем, ведущий в полутемный коридорчик и на кухню. Еще две двери из тяжелого дуба украшали правую стену и одна — точно такая же — левую. За ней располагался просторный, уставленный тяжелой мебелью образца тех же тридцатых пустующий кабинет покойного генерала. По распоряжению Нины Владимировны в кабинете все сохранялось в точности так, как и было при жизни его хозяина — вплоть до аккуратно сложенной им самим прямо на письменном столе, напоминавшем своей массивностью и основательностью надгробие, пачки книг. Раз в неделю Нюся с особенным трепетом протирала пыль и с этих книг, и с других, аккуратными рядами стоявших на полках, образующих здесь целых три книжных стены, одна из которых прерывалась большим окном с плотно сдвинутыми коричневыми портьерами. Тщательно полировала специальной тряпочкой резную мебель, впрочем, совсем немногочисленную: помимо стола и массивного кожаного кресла, в кабинете стоял огромный диван, тоже обитый кожей, еще два кресла и секретер. Секретер всегда был заперт, ключ от него хранился у Нины Владимировны. Две двери напротив генеральского кабинета вели соответственно в спальню Нины Владимировны и в столовую, которой сегодня не воспользовались. Второй этаж особняка был спланирован совсем иначе. Нарядная лестница в два пролета вела в коридор, четко деливший весь этаж пополам. Три комнаты из имевшихся здесь пяти располагались по одну сторону, две, выходившие на фасад особняка, по другую. С одной стороны коридор завершался находившейся в торце ванной комнатой и прилегающим к ней туалетом, с другой — лестницей на чердак, которой никто никогда не пользовался. В точности так же, как не пользовались одной из фасадных комнат и почти никогда тремя остальными. Исключение представляла та из них, которая примыкала к ванной; именно по причине близости этих удобств и облюбовала ее не любившая много двигаться, зато обожавшая подолгу отмокать в горячей воде Эльвира. Точно так же, как младшая сноха, помешанная, как считала Эля, на загаре, предпочла слишком большую для двоих, зато сообщавшуюся с солярием комнату в фасаде. Нина Владимировна уже не первый год размышляла над тем, чтобы сделать вторую ванную на первом этаже, отдав под нее столовую, пользовались которой редко. Но как-то все тянула и тянула, предпочитая, пока это позволяли здоровье и возраст, подниматься с Нюсиной помощью на второй этаж. Тянула в основном из страха не перед ремонтом даже, а перед неизбежным появлением в доме чужих людей… Замечательный гусь, которого Нюся шпиговала смесью яблок, чернослива и трав, а в особенности темное полусухое вино, поданное к нему, в итоге подняли настроение всем, включая Эльвиру, хмелевшую быстрее остальных. А когда Эля пребывала в таком состоянии, почти все жизненные проблемы, включая не сложившуюся судейскую карьеру, начинали казаться ей ничтожными и пустыми, не стоящими огорчения. — Уф-ф!.. — Женя покончил со своей порцией и, подчеркнуто бессильно отвалившись на спинку удобного плетеного стула, подмигнул матери. — По-моему, сегодня Нюся превзошла себя, а? Придется ей выдать специальную премию… Как думаешь? — Я рада, что ты сыт, — ласково улыбнулась Нина Владимировна, а расслабившаяся было Маша тут же напряглась. — Вы хотите сказать, что я морю Женьку голодом? — Господь с тобой! — примирительно произнесла генеральша. — Скорее это я вас сегодня заморила голодом, вы же приехали к обеду, которого нынче не было… — Ничего, бутерброды зато были отличные и кофе вкусный… — тут же успокоилась Маша. Женя с благодарностью посмотрел на жену. — Кстати о кофе… — начала было генеральша, но Нюся уже входила в холл с огромным подносом, на котором, помимо чашек и кофейника, возвышался круглый пышный пирог. — Шарлотка! — Эльвира охнула и тоже откинулась на спинку стула. — Если бы знала, я бы так не объедалась. Надо было предупредить… Эльвире очень шла улыбка, мгновенно смягчавшая строгие черты ее смуглого лица. Владимир улыбнулся жене и под столом положил руку ей на коленку, что в последний год позволял себе крайне редко. Обе супружеские пары сидели друг напротив друга: Маша с Евгением лицом к веранде, Эльвира с Володей — лицом к камину, Нина Владимировна традиционно возглавляла стол, пристроившись в одиночестве с торца. Ей прекрасно был виден и выход на веранду, и двери в собственную комнату и столовую, которую, видимо, все-таки придется отдать под вторую ванную… Возможно, именно из-за ненужной мысли о ванной она и не заметила, как в дверях появился этот человек, и слегка вздрогнула, когда их мирную семейную тишину нарушил чужой вкрадчивый голос. — Прошу прощения, добрый вечер, уважаемые соседи!.. Позднее, вспоминая свое первое впечатление от Леонида, Нина Владимировна удивлялась тому, что, вопреки своему абсолютно бестактному вторжению, он понравился ей почти с первого мгновения. Свет в холле был не слишком ярким, горели только два довольно слабых бра по сторонам камина, поскольку поздние сумерки еще не успели по-настоящему сгуститься. Но света вполне хватило, чтобы можно было разглядеть незваного гостя: высокого, подтянутого брюнета с мягкими чертами лица и ласково поблескивающими темными глазами. За столом моментально воцарилась тишина, в которой вдруг резко звякнула об пол выпавшая из чьих-то рук вилка. Тогда Нина Владимировна не придала этому никакого значения и тут же позабыла, тем более что незнакомец заговорил снова. — Простите ради бога, я, кажется, не вовремя… — Ну почему же не вовремя? — ответил ему пребывавший, как и остальные, в прекрасном настроении Владимир. — Как раз наоборот, очень вовремя, сейчас будем все вместе пить кофе… Нюсенька, неси еще одну чашку!.. Вы, насколько я понимаю, наш новый сосед? — Точно… Зашел просто представиться, а попал… — Нюся, — Нина Владимировна сочла, наконец, нужным вмешаться. — Принеси, пожалуйста, с веранды еще один стул, а уж после — кофе… — Что вы, не стоит беспокоиться, я сам, если не возражаете… — Он на мгновение исчез и тут же вернулся со стулом в руках. — Я вообще-то на минуточку заглянул, только представиться… Леонид Любомир. Обыкновенный бизнесмен, к знаменитости, кроме фамилии, никакого отношения не имею… Тем более что в нынешней музыке (он так и сказал «музыке») ничего не понимаю… — Вы — бизнесмен? — Женя моментально вступил в разговор, поднявшись навстречу гостю, помог ему поставить стул, перегнувшись через стол, который Нюся уже успела освободить от грязной посуды. Приветливо улыбнувшись Евгению и еще раз попросив не беспокоиться и не хлопотать вокруг него, Леонид уселся рядом с Владимиром. — А вы, судя по всему, тоже? — он обвел вопросительным взглядом всех присутствующих. — Если не секрет… — Не секрет, — вмешался Владимир. — Евгений занимается чем-то компьютерным, но если вы начнете его сейчас расспрашивать о работе, вечер пропал: он со своего конька по доброй воле не слезет… Позвольте и нам представиться: хозяйка здешнего дворянского гнезда — моя и Женина мама, Нина Владимировна Панина, слева от нее по цепочке Машенька, Женина супруга, затем сам Евгений, далее, как видите, я сам, названный в честь покойного дела Владимиром, и моя супруга Эльвира… Сосед и не подумал произнести ничего похожего на вульгарное и лишенное смысла «Очень приятно!». Вместо этого, неглубоко, но грустно вздохнув, Леонид покачал головой: — Всегда мечтал о большой дружной и уютной семье, — сказал он. — Однако бодливой корове, как говорится… К сожалению, перед вами катастрофически одинокий старый холостяк, которому больше всего на свете хотелось бы представлять такую же большую, а главное, дружную, семью, но — увы… — И что же вам помешало? — насмешливо поинтересовалась Эля. — Должно быть, как большинству мужчин, горячая страсть к свободе? — Вы правы, — ничуть не обидевшись, Леонид перевел на нее взгляд и кивнул головой, потом добавил: — К свободе, которая в итоге никому не нужна, верно?.. Кофе у вас — отличный! — Это все Нюся, — весело ответил Евгений и вновь доброжелательно уставился на нового знакомого. — Бесценное создание… А у вас что за бизнес? — А-а-а… — Леонид махнул рукой. — Самая что ни на есть заурядная вещь — торговля. Всего понемногу… Впрочем, я не жалуюсь. Он окинул всех присутствующих по очереди внимательным взглядом темно-карих глаз, улыбнулся Нине Владимировне, вопреки обыкновению почти ни разу не открывшей рта, и неожиданно поднялся, отодвинув стул. — Я должен извиниться еще раз, — сказал Любомир. — Мне пора, полно дел, переехал-то я сюда совсем недавно, и моя домработница только-только успела привести дом в порядок… Собственно говоря, я ведь почему еще к вам нагрянул? Конечно, прежде всего — познакомиться: кто знает, сколько лет нам предстоит соседствовать?.. Лично я надеюсь, что много… Так что для начала решил все-таки отметить новоселье, и если вы не против… Как-никак — ближайшие соседи. От его внимания не ускользнула ни тишина, установившаяся за столом, ни то, что все взгляды потянулись к сидевшей во главе его пожилой интеллигентной даме, на шее которой (он это заметил сразу) сверкал немаленький бриллиант, скрепляющий легкий шарфик. Нина Владимировна подняла на Леонида взгляд, но не улыбнулась, как можно было ожидать, а задала неожиданный вопрос: — Вы там, должно быть, многое переделали? В своем новом владении. Сосед понял ее сразу и не задумываясь ответил: — Совсем ничего не переделал. Просто поменял кое-какую мебель, а так… Купил дом, можно сказать, со всем содержимым. Переделывать не вижу пока смысла… — Пока или вообще? — Пока, которое вполне может стать «вообще», если моих скромных средств не хватит на то, чтобы снести дом и построить новый… Нина Владимировна все еще не ответила на главный вопрос, но незнакомец не торопил. Поначалу он принял за главу семейства старшего из ее сыновей, но почти сразу понял, что ошибся. «Конечно, всем здесь заправляет старуха», — решил он для себя. — Когда вы планируете свое новоселье? — Генеральша, казалось, обдумывала неожиданное предложение и была готова дать ответ. Леонид доброжелательно улыбнулся: — Если вы не против, то послезавтра, скажем… часов в восемь вечера? Нина Владимировна задумчиво кивнула и неторопливо произнесла: — Что ж… Думаю, мы придем. Вероятно, приглашены не мы одни? — Не беспокойтесь, я не люблю больших компаний, не выношу всей этой суеты. Кроме вас будут только двое моих друзей, партнер по бизнесу Саша Коротков и его жена Катя… Очаровательные интеллигентные люди!.. Ну что ж, пора и честь знать. Еще раз простите за вторжение, и доброго вам вечера! Как потом припомнила генеральша, единственным, кто позволил себе высказать вслух сомнение по поводу ее опрометчивого решения, был Володя. Очевидно, ему в отличие от Жени новый сосед не понравился. — Ты уверена, что нам действительно следует туда пойти? — Володя первым нарушил молчание после ухода соседа: — Почему бы и нет? — Нина Владимировна слегка пожала плечами. — Впереди целое лето, вам, молодым, очень быстро станет скучно без хорошей компании, так что… Ну а что касается меня — долг вежливости. Да и любопытно все-таки посмотреть, что он там наделал у Ольги с Сашей… Неужели они и картины ему оставили? Там, между прочим, были довольно редкие и, должно быть, дорогие… — Генеральша помолчала, потом вдруг окликнула Нюсю: — Постели мне сегодня в кабинете. — Где?.. — от изумления Нюся замерла и еще раз переспросила: — Где?.. — Ты что — не слышала? В кабинете!.. Вот и тебя, дорогуша, слух стал подводить… Годы, Нюсечка, свое всегда возьмут. Сыновья и невестки молча переглянулись. Никто из присутствующих не мог себе представить причины, побудившей Нину Владимировну нарушить более чем тридцатилетнюю традицию — неприкосновенность кабинета генерала Панина. Все действительно полагали, что данная традиция существует, поскольку, как выяснилось гораздо позднее, никто из них не знал хорошо своей матери и свекрови. — Вздорная и капризная старуха, вот она кто! — злобно проговорила Маша, стоя одна посреди большой и неуютной комнаты, отведенной им с Женей. — Маня, ты тут? — В комнату зашел Евгений. — Как тебе наметившиеся гости? Понимаешь, мама это делает специально для нас, полагая, что нам просто необходима компания на лето… А мне этот Леонид даже понравился. Приятный мужик, не находишь? — Не нахожу! — к удивлению Жени Маша выкрикнула это почти истерично. — И вообще, что это за манера решать за всех? Мне, например, ни в какие гости, тем более к абсолютно незнакомому человеку, не хочется… Может, он и не торговец вовсе, а… а какой-нибудь бандит?! — Бандиты не такие. — Женя примирительно рассмеялся и, подойдя к жене, нежно и сильно обнял ее. — Дурочка… Маленькая глупая дурочка… Маша издала легкий стон и ткнулась носом в грудь мужа, ощущая, как он зарывается губами в ее волосы на затылке. — Ты не понимаешь, — пробормотала она, — ты ничего не понимаешь, давай не пойдем в эти дурацкие гости, а? К своему удивлению, Евгений почувствовал, что Маша вся дрожит. — Марусь, ты что, с ума сошла? — Женя отстранил жену от себя и крепко взял ее за плечи. — Сама же ноешь, что мы с тобой весь год не вылезаем на люди, а как только такая возможность появляется — так тебе идти не хочется! Нет уж, голубушка, никаких капризов и конфликтов на пустом месте! Кроме того, меня сейчас волнует совсем другое… — Что именно? — Маша хмуро посмотрела на мужа. — С чего это мама решила ночевать в кабинете? А вдруг она… ну, чувствует… Он смущенно отвел взгляд от Маши и отошел. — Что — чувствует? — не поняла она. — А что можно чувствовать в ее возрасте?! — Евгений внезапно разозлился на ее недогадливость. — О Господи… — пробормотала она. — Ну почему я влюбилась в тебя, а не в Володьку, например? Он, по крайней мере, не помешан на своей мамочке, как ты!.. Больше за весь вечер они не сказали друг другу ни слова. Женя бы, вероятно, очень удивился, услышав, о чем говорят Володя с Эльвирой у себя в комнате. А их разговор так напоминал только что вспыхнувшую ссору Маши и Жени. — Ну и ну, — устало протянула Эля, укладываясь в постель после горячей ванны. — Нет, все-таки мать — деспот… — Есть немного, — легко согласился Владимир, вытаскивая с бельевой полки распахнутого шкафа свое любимое желтое полотенце: ванну он принимал всегда последним в доме, чтобы не спешить и не мучиться от мысли, что кто-то ждет-не дождется, когда он ее освободит. — Хотя она, конечно, уверена, что заботится о нашем же благе, чтоб мы тут со скуки все не перегрызлись за лето… Кстати, как тебе этот Леонид? Мне что-то не очень, чисто интуитивно… Эля немного помолчала, потом кивнула: — Пожалуй, и мне не очень… Знаешь, такое чувство, что я его где-то видела раньше… А вспомнить где не могу… — Надеюсь, не на скамье подсудимых, — фыркнул Владимир, направляясь в ванную. Эльвира ничего ему не ответила. 4 Как это обычно бывало во время периодически мучивших Нину Владимировну бессонниц, проснулась она, словно от толчка, внезапно и сразу, в полной темноте, с мучительным ощущением потери чувства времени. Некоторое время генеральша лежала неподвижно, чутко вслушиваясь в глубокую сонную тишину дома, прежде чем слегка шевельнуться на прохладных чистых простынях. Вопрос о том, сколько сейчас времени, почему-то всегда казался ей необыкновенно важным в такие вот ночи. Благодаря тяжелым портьерам, всегда плотно сдвинутым, темнота в кабинете была почти абсолютная в отличие от ее собственной комнаты. Нина Владимировна и сама не знала, почему ей сегодня вдруг захотелось переночевать здесь — в комнате, где так тщательно сохранялся и оберегался дух ее покойного мужа. В прежние годы она не делала этого никогда. Но в бессонные ночи, подобные нынешней, если они настигали ее здесь, в особняке, она каждый раз, поднявшись, непременно стараясь ступать и двигаться как можно тише, дабы не разбудить Нюсю, спящую в столовой, прокрадывалась сюда, в кабинет — так, словно была не хозяйкой особняка, а злоумышленником, пробравшимся в него с тайной целью… Выключатель находился сразу у входной двери, она нажимала его, один из рожков пятилепестковой люстры вспыхивал, давая ровно столько света, сколько ей требовалось. Плотные портьеры не позволяли увидеть свет снаружи, поэтому и были по распоряжению генеральши всегда плотно задернутыми. Но сейчас это оказалось совсем некстати, поскольку сориентироваться в полной темноте Нина Владимировна была не в состоянии. Конечно, можно было медленно и долго пробираться к дверям на ощупь, держась за стены и мебель. Однако диван, на котором ей сегодня постелила Нюся, стоял практически рядом с окном. И Нина Владимировна решила, что куда разумнее раздвинуть портьеру, а уж после, впустив в комнату наверняка достаточно яркий лунный свет, добираться до выключателя. Она на удивление легко села посреди взбитых подушек, опустила ноги на пол и, поднявшись, лишь успела протянуть руку к портьерам, как вдруг услышала совсем рядом этот протяжный тихий то ли всхлип, то ли вой. Было это до такой степени жутко и неожиданно, что обомлевшая генеральша так и замерла во тьме — с рукой, протянутой в сторону окна. И она не сразу сообразила, что звук раздается все-таки не здесь, в кабинете, а за стеклами, и слышен так ясно и отчетливо потому, что в отличие от аккуратной и ответственной Гали жена поселкового охранника, готовившая дом к их приезду, оставила открытыми огромные тяжелые фрамуги… Трусихой Нина Владимировна не была никогда, в сверхъестественные явления тоже не верила, поэтому в себя пришла довольно быстро. Только сердце, получившее толчок от первоначального испуга, все еще продолжало биться тяжело, почти с болью, словно стремилось вырваться из хрупкой тесноты ее груди… Кто мог плакать и уж тем более выть глубокой ночью под окнами генеральского кабинета, выходившими на соседский сад?! Она мельком подумала об издохшем год назад от старости любимом псе, после которого не решалась взять другую собаку, и вся обратилась в слух. Медленно, словно это движение могло быть услышано с другой стороны, она вновь протянула руку в сторону окна и слегка отвела одну из портьер. Как раз в этот момент тишина за окном опять нарушилась. На этот раз говорил мужчина. — Слезами, куколка, меня ты точно не разжалобишь! — Генеральша опознала голос сразу же, хотя слышала его один-единственный раз. Это, несомненно, был их новый сосед — Леонид Любомир. — Допустим, этого козла ты не любишь, а вот насчет ублюдка своего ты подумай… Женщина в ответ вновь издала сдавленное рыдание и прошептала что-то неразборчивое. — Боишься, что проснется, а тебя рядом нет, — усмехнулся он. — Так иди, кто тебя держит? Но помни: сроку у тебя ровно три дня. Ни секундой больше. С воображением у тебя всегда было плохо, но все же подумай, как отреагирует твой благоверный и его мамаша, когда узнают, кто ты на самом деле!.. За окном наступила мертвая тишина, почти физически ощутимая. Потом послышался шорох, удаляющийся с каждой секундой: собеседница Любомира покидала место действия, так и не сказав, в сущности, ни слова. Какое-то время вновь было тихо, затем генеральша услышала, как сосед хмыкнул и двинулся в сторону ограды своего особняка — судя по звукам, напролом, сквозь кусты смородины. Нина Владимировна знала, что в этой общей для обоих участков ограде есть пролом: прошлым летом они с Нюсей так и не собрались его забить. Да и не слишком к этому стремились, поскольку Нюсе было куда удобнее добираться в гости к Галочке через дыру в заборе, чем идти в обход, к воротам… Генеральша выждала еще немного после того, как шаги соседа растаяли по ту сторону ограды, прежде чем отпустить портьеру. К выключателю ей все-таки пришлось идти на ощупь, по периметру комнаты, держась за мебельные углы и выступы. Наконец она добралась до него, нажала и, постояв с минуту возле двери, решительно потянула за ручку, дабы немедленно выяснить, с которой из ее невесток разговаривал Любомир. Но Нина Владимировна опоздала: в тот момент, когда она перешагнула порог холла, где-то наверху послышался еле слышный звук осторожно прикрываемой двери. Такой тихий, что если бы генеральша не была заранее настроена на происходящее, то и вовсе бы его не услышала. Но определить, в какой именно из занятых сыновьями комнат закрывали двери, оказалось невозможно. Нина Владимировна вернулась в кабинет, дошла до письменного стола мужа и почти упала в удобное высокое и жесткое кресло, много лет прослужившее генералу. Она не сразу поняла, что сидит сейчас за столом точно в такой же позе, в какой часто сидел в былые годы ее муж: очень прямо, не касаясь высокой спинки, положив обе руки на зеленое сукно, накрытое сверху толстым стеклом со слегка отколотым уголочком. Одну из ее невесток шантажируют, новый сосед — отвратительный подонок, мразь. А она, Нина Владимировна, совершила редкую в ее жизни ошибку — поддавшись совершенно необоснованной симпатии к негодяю, согласилась прийти в его дом… Какое-то время генеральша пыталась мысленно прикинуть, с кем именно — Элей или Машей — разговаривал Любомир. Разумеется, первая мысль была о Маше, но это было бы слишком просто, чтобы можно было принять ее как единственный вариант. Один раз она уже ошиблась, во второй ошибка может стать роковой… Нина Владимировна вдруг поняла, что об Эльвире она, в сущности, знает так же мало, как и о младшей невестке. Во всяком случае, если иметь в виду ее прежнюю жизнь, до того, как она стала женой Володи. Конечно, в отличие от Маши Эля была из прекрасной интеллигентной семьи потомственных адвокатов. Но во-первых, воспитывалась и росла она без матери и, кажется, потеряла ее довольно рано… В каком возрасте точно, Нина Владимировна не знала. Во-вторых, минимум за год до замужества Эльвира ушла из дома, поссорившись с отцом. Точно ли за год или еще раньше, равно как и о причине ссоры, генеральша не знала. И впервые за много лет ей вдруг подумалось, что вряд ли известный адвокат допустил разрыв с единственной дочерью из-за какого-нибудь пустяка; скорее всего, произошло что-то действительно серьезное… Кроме того, за год одинокой жизни любая, даже самая порядочная девица способна наворотить столько, что на десяток шантажистов хватит… Нет, Элю сбрасывать со счетов никак нельзя. Итак, кто же из двоих? Что касается простушки Маши, с ней все было ясно без объяснений. Приехала из Тмутаракани. Родители не смогли приехать даже на свадьбу. Наверняка алкоголики, и ей стыдно было показать их приличным людям. Сама Маша, конечно, тоже не вписывалась в их семью, поскольку происхождение свое, как ни старайся, не скроешь, так же как и отсутствие образования. Интеллигентность — тоже дело не наживное, а передающееся по наследству из поколения к поколению. Словом, с младшей невесткой все было ясно. Больше всего на жертву шантажиста походила все-таки она. Но не в правилах Нины Владимировны было принимать скоропалительные решения. Напротив письменного стола, за которым сидела Нина Владимировна, находились большие старинные напольные часы. Когда-то, в день смерти генерала, они — единственный раз за все годы — почему-то встали. Но спустя день или два Нюся подзавела их, и часы вновь пошли. Сейчас они показывали ровно три. Немного поколебавшись, генеральша поднялась из-за стола, дошагала до часов и открыла высокий — почти в ее собственный рост — футляр, похожий по форме на шкаф. С трудом наклонившись, она на мгновение остановила мерно раскачивающийся золотистый маятник. Протянув руку, нащупала за ним маленький гвоздик, вбитый в заднюю стенку футляра, и висевший на этом гвоздике ключ. Ключ сняла, маятник качнула вновь и, вернувшись к столу, опять устроилась в кресле. Передохнув несколько секунд, Нина Владимировна неторопливо отперла этим ключом верхний ящик стола и выдвинула его. Нутро ящика было выстлано таким же толстым зеленым сукном, как и столешница. Прямо посередине, слегка отливая серой сталью, лежал именной «ТТ» генерала, его боевое оружие, прошедшее с ним всю войну… Нина Владимировна посмотрела на пистолет долгим задумчивым взглядом, но трогать его не стала. Она и так знала, что он в полном порядке, поскольку только вчера, приехав в особняк, собственноручно привела пистолет в порядок — почистила, смазала и зарядила… Все, как обычно. Нина Владимировна делала это уже много лет подряд, из года в год, исключительно потому, что ее просил об этом умирающий муж… Впервые он попросил ее об этом очень давно, еще до рождения сыновей. Как-то муж сказал, что жена боевого офицера, а уж тем более генерала, обязана уметь пользоваться оружием. И несколько месяцев подряд возил ее в какой-то подземный тир, расположенный в подвале весьма серьезного государственного здания, в котором он работал. Когда генерал убедился, что Ниночка — способная ученица и стреляет ничуть не хуже подчиненных ему офицеров, полушутя-полусерьезно сказал: — Вот, девочка, после моей смерти ты и будешь ухаживать за моим боевым другом… Считай это приказом, если хочешь, завещанием… Береги его! Умирая, он снова повторил свою просьбу. Нина дала ему слово, что будет следить за оружием мужа и держать его в порядке. Слово свое генеральша сдержала. Когда Нина Владимировна посмотрела на часы в следующий раз, они показывали уже без четверти четыре. За окнами, вероятно, занимался ранний майский рассвет, но портьеры были по-прежнему плотно сдвинуты, сохраняя в кабинете генерала продолжение ночи. Нина Владимировна легла и снова попыталась уснуть. И когда около девяти утра Нюся вошла к своей хозяйке с подносом, на котором, помимо чашечки кофе, стояла тарелка с традиционными тостами, генеральша только-только проснулась и, к собственному изумлению, чувствовала себя вполне сносно. — Не нужно, милая, — опередила она Нюсино «Доброе утро». — Я позавтракаю вместе со всеми… Кстати, как они — встали?.. — Только мальчики, — доложила Нюся и неодобрительно хмыкнула. — А эти обе — как сговорились, у обеих головы с утра болят. — Вот как? — Нина Владимировна внимательно посмотрела на свою дуэнью. — У обеих сразу? — Обе, Ниночка Владимировна, хороши… Лентяйки и бездельницы! Вот кто они… На что хотите поспорю, что Маша продрыхнет до полудня. А Эльвира… — Ну насчет Эли — это ты зря, — решительно возразила Нина Владимировна, с необычной для нее живостью поднимаясь на ноги. — Эля как раз трудяга… Так что поспать во время отпуска право вполне даже заработала. — Она-то как раз не спит, — ворчливо пробормотала Нюся. — Я видела, как она в ванную шлепала… — Вот видишь! — Я-то как раз вижу, что Эльвира Сергеевна нас всех на дух не переносит. Ей и за столом-то со всеми сидеть не уютно. Что уж вчера на нее нашло — не знаю. Осчастливила семейство — поужинала со всеми. А то всё: «Будьте любезны, Нюся, подайте мне кофе в нашу комнату, я себя неважно чувствую…» Тьфу ты!.. Я ей что, прислуга?! — Ясно, почему ты на нее озлилась, — улыбнулась Нина Владимировна. — А кофе-то подала? — В первый и последний раз! — сердито буркнула Нюся. — Ноги, руки есть — сама себе сделает. А я и не подавала вовсе — так просто поднос снесла и поставила. — Вот видишь, значит, и правда плохо себя чувствует… Ладно, Нюся, я передумала, пожалуй, проявлю женскую солидарность и тоже позавтракаю здесь. — Вы — совсем другое дело, — твердо заявила Нюся. — Во-первых, вы хозяйка, во-вторых, возраст… Кушайте, пока не остыло! — А что мальчики? — Да они уже давно позавтракали и в гараж — что-то там у Евгения Константиновича «Волга»… — Это не «Волга», Нюсенька, это «Мерседес», сто раз тебе, кажется, говорила. — Какая разница? Тем более на «Волгу» очень похожа. Спорить с ней было бесполезно, и Нина Владимировна, махнув рукой, замолчала и приступила к завтраку, задумчиво глядя в окно, портьеры на котором только что раздвинула Нюся. Из кабинета довольно хорошо просматривался соседний сад, правда, не такой густой и заросший, как у Паниных, и особняк — в отличие от сада точная копия генеральского. Нина Владимировна отметила, что все окна соседского дома с той стороны, которая выходила на их жилище, были занавешены не шторами, как при прежних хозяевах, а жалюзи. С ее точки зрения, жалюзи отдавали казенщиной и дурным вкусом, и, поморщившись, она отвела взгляд в сторону. — Что-нибудь не так? — Нюся, заметившая неудовольствие на лице хозяйки, забеспокоилась. — Нет-нет, спасибо, кофе чудесный, а я уже сыта… — заверила ее Нина Владимировна, давно мысленно вернувшаяся к событиям прошедшей ночи. В голове генеральши вызревал некий пока еще смутный план, который она намеревалась реализовать с одной-единственной целью: узнать правду. Не только выяснить, которая из ее невесток встречалась с Любомиром, но и заставить ту признаться, чем именно шантажирует ее этот подонок… Только в этом случае ее ошибка — опрометчивое согласие посетить соседа и отпраздновать вместе с ним новоселье — вполне могла обернуться умным и нужным ходом… Нина Владимировна считала себя от природы весьма наблюдательным человеком. И никто не стал бы спорить, что склад ума у нее по преимуществу аналитический… Если бы не трагедия, связанная с родителями, из нее со временем наверняка получился бы прекрасный медик, ученый: ведь именно наукой она и намеревалась заняться после окончания института и ординатуры. Но воспоминания об этом, уж тем более сожаления Нину Владимировну никогда не мучили. Предаваться пустым мечтаниям было не в ее правилах. Судьба сложилась совсем иначе, не важно, что не по ее воле. А жизнь нельзя откладывать на потом в неоправданной надежде, что все вдруг возьмет да и изменится, и вместе с этим «всем» и судьба тоже… Нет! Жить нужно сегодня и сейчас, исходя из того, что уже есть, а не из каких-то там лучших или худших, а то и вовсе придуманных вариантов. — Принеси мне, Нюсенька, сегодня синее шелковое платье, голубой шарф и ту, вчерашнюю брошь, — обратилась она к Нюсе, направлявшейся уже прочь из кабинета все с тем же подносом в руках. — Сюда прямо нести? — удивилась та, поскольку предполагала, что Нина Владимировна, скорее всего, отправится в свою комнату. — И причесываться тоже здесь будем?.. — Сюда. Здесь, — усмехнулась генеральша, но решения своего никак не объяснила. А Нюся, зная характер хозяйки, смолчала и покорно отправилась выполнять ее распоряжение. 5 К обеду вся семья была снова в сборе. Нина Владимировна была абсолютно уверена в том, что ее проницательности хватит, чтобы выяснить, которая из невесток встречалась этой ночью с соседом. Но уже к середине трапезы стало ясно, что на этот раз она ошиблась: обе женщины выглядели, как обычно, и вели себя тоже вполне традиционно. Даже очередное выступление Маши легко можно было отнести к обыкновенному явлению. Поняв, что ни одна из невесток не собирается себя выдавать, Нина Владимировна обратилась именно к Маше с вопросом, который сама считала провокационным. — Вот уж не думала, — небрежно произнесла генеральша, — что в таком юном возрасте могут мучить головные боли. У меня такое бывало исключительно от ночных бдений. — Ну при чем тут возраст? — Маша совершенно спокойно поглядела на свекровь. — Подумаешь, голова разболелась. С кем не бывает? Тем более в особенные дни, правда, Эль? Эльвира от неожиданности уронила ложечку и, вспыхнув, возмущенно посмотрела на свекровь. Так же как и Нина Владимировна, Эльвира терпеть не могла подобных разговоров. — С чего ты взяла? — резко бросила она. — И вообще… Веди себя прилично хотя бы за столом! Владимир, уткнувшись носом в тарелку, едва сдерживался от смеха. Евгений покраснел как рак и изо всех сил старался не смотреть на мать. Но Маша, казалось, ничего не замечала. — И что же я такого неприличного сказала? — в ее голосе звучало искреннее недоумение. — Что естественно — то не стыдно, ведь верно? — Ну хватит! — Нина Владимировна тоже не выдержала. — Мы, кажется, действительно за столом… Нюся, жаркое мне не подавай, я просто выпью компота и пойду отдохну. Она отлично поняла, что дальнейшее наблюдение за невестками ничего не даст. И вообще, почему она, собственно говоря, решила, что с Любомиром ночью встречалась одна из них? А вдруг это была какая-нибудь посторонняя женщина? Или соседка? Генеральша задумалась, мысленно перебирая возможные варианты. Особняк Любомира слева от ее дома. С другой стороны от него жила взрослая дочь и тоже почти взрослые внуки той самой, ныне уже покойной, подруги Нины Владимировны, которая когда-то спасла ее от ареста и привела в гости к генералу. Совершенно очевидно, однако, что между дочерью подруги Ольгой и Любомиром подобный разговор состояться не мог. Хотя бы потому, что Оля была разведена и никакого «козла» и «ублюдка» у нее не было даже в качестве любовника. Воспитанная матерью в строгости, она бы ничего подобного себе не позволила… Дальше… Что же дальше?.. По другую сторону генеральского особняка проживала пожилая «академическая» пара. К ним иногда наезжала огромная и шумная молодежная компания то ли детей, то ли внуков. Запомнить, кто из них кто, Нина Владимировна и не пыталась. Но во-первых, эти шумные наезды генеральша услыхала бы обязательно. Во-вторых… Для чего, спрашивается, Любомиру с кем-либо встречаться у них в саду, а не на своей территории? Глупо. Да и женщина очень торопилась уйти, боялась, что проснется ее муж. Она и так, судя по всему, рисковала… — Нина Владимировна! — голос Нюси вернул глубоко задумавшуюся генеральшу к реальности. — Вам помочь дойти до кабинета… или комнаты? — Конечно нет, — сухо ответила генеральша. — Лучше принеси еще компота, замечательный у тебя сегодня вышел… Володя! Старший сын слегка вздрогнул и виновато глянул на мать, отрываясь от газеты, которой загородился от остальных. — Ты неисправим, — вздохнула Нина Владимировна. — Просто удивительно: с самого детства пытаюсь отучить тебя читать за едой, и все без толку… — Извини, мамусь, — он добродушно улыбнулся и быстренько сложил газету вчетверо. — Просто статья про одного знакомого. Это, дорогая, по твоей части, — Владимир посмотрел на жену. — Кто бы мог подумать, что Серегин занимается такими делами? — Какими? — Эля удивленно приподняла брови. — Представляешь, у него дома хранилась уйма оружия… Где-то на даче, что ли… Вот уж не подумал бы! — Хранил или перепродавал? — поинтересовалась Эльвира. — А какая разница? — встряла Маша. — Большая. Сроки за хранение оружия и за его перепродажу разные… Так что там? — Я еще не дочитал, дочитаю — скажу… Женька, ты его помнишь? — Серегина? Помню, конечно, но не видел, наверное, года два… Вот дурак! — Эля, — Нина Владимировна немного поколебалась, но все-таки продолжила: — Хранение оружия… За это что — есть статья? Я-то думала, нынешние законы это допускают… — Есть, — Эльвира улыбнулась. — Статья двести двадцать два, часть, если не ошибаюсь, первая… От двух до четырех… — Что — от двух до четырех? — не поняла генеральша. — Срок наказания… Но если он его просто хранил, а не перепродавал и сумеет это доказать, могут дать минимальный и даже условно… Боже, Нина Владимировна, вам-то это зачем? — О!.. Вобщем-то незачем… Тем более что сдавать его я не собираюсь. — К-кого?! — от изумления Эля приоткрыла рот. — Вы что, хотите сказать, что у вас… у вас есть оружие?! — Да, пистолет Константина, — спокойно произнесла генеральша. — Именной… Неужели ты не знала? — Круто! — восхитилась Маша и уставилась на свекровь почти с восхищением. — И вы что — умеете из него палить? — Не палить, как ты выразилась, а стрелять… Разумеется, умею. — Господи, мам, — Владимир поморщился. — Неужели ты не понимаешь, что именного оружия это не касается? Я имею в виду — статья. — Это не касается владельцев именных пистолетов, — Эльвира вдруг разволновалась вопреки обыкновению. — Но никак не наследников… Если только после смерти мужа вы не утрясли этот вопрос с властями… Господи, да зачем он вам?! — А меня не касаются ваши нынешние законы! — твердо произнесла генеральша. — Вот не станет меня — сдавайте на здоровье, что хотите! А я обещала мужу хранить его оружие, пока жива… К вашему сведению, Костя прошел с ним всю войну! — Ну-у-у… — разочарованно протянула Маша, — так он уже старый… Тогда не интересно, из него уже наверняка не выстрелишь, весь заржавел… Генеральша поморщилась и посмотрела на невестку почти с отвращением. — Какая может быть ржавчина на оружии, за которым следят? А я за ним слежу! Пистолет в полном порядке! — Послушай, мамочка, я давно хотел сказать тебе. — Евгений, до сих пор молча слушающий оживленную беседу остальных, нахмурился. — Тут я согласен с Элей. Это безумие держать в доме настоящее боевое оружие, да еще, как ты выразилась, «в полном порядке»!.. Где ты его, кстати, держишь? — Там, где положено, — усмехнулась Нина Владимировна. — Вам всем об этом знать совсем не обязательно. А то действительно привлекут по этой вашей статье, а вы — и знать не знаете ничего. Следовательно, как сообщников не заберут… Эльвира покачала головой и пожала плечами: — Как хотите, в конце концов, это не мое дело… Но если честно, не ожидала от вас такого легкомыслия. — В моем возрасте, — возразила свекровь, — я могу себе позволить легкомыслие… И, давая понять, что разговор окончен, генеральша поднялась из-за стола, одновременно обернувшись к Нюсе, все это время молча, с неодобрительным видом слушавшей семейную дискуссию. — Дорогая, лучше поставь мне шезлонг в саду, возле березок, ну, тех, что возле ограды… — Там сейчас самый солнцепек! — ахнула Нюся. — Вы же… Вам же нельзя на солнце, забыли, как доктор предупреждал? Давайте-ка я эту шезлонгу с другой стороны разложу, хорошо? — Лучше подай мне шляпу, ту, что с полями, из рисовой соломки… Нюся, я что сказала? — Нина Владимировна нахмурилась, предупреждая возражения своей преданной горничной, для которых та уже открыла было рот. — Под березками! Солнце оттуда скоро уйдет, а мне совсем не вредно погреть свои старые кости… И книжку не забудь — ту, что в кабинете на диване. Да не захлопни ее ненароком, я ее оставила раскрытой. Вслед за генеральшей поднялись и остальные. Владимир задумчиво посмотрел на свою супругу, направившуюся к лестнице, и поинтересовался: — Ты не вспомнила, что забыла из вещей? — и нарочно небрежно добавил: — Я думаю на пару часиков смотаться в город, могу прихватить. — По такой жарище? — Эльвира удивленно посмотрела на мужа. — Ну и ну! Сегодня все словно спятили… Нет, я не вспомнила… А ты что забыл в городе? Владимир воровато оглянулся и, убедившись, что Нина Владимировна скрылась в саду, подмигнул жене: — Честно говоря, ничего, Элька, просто скучно… Поехали хоть прокатимся, а? Женька обещал свою красавицу дать, мы ее привели в норму, теперь хорошо бы обкатать слегка… Поехали? — Я что — похожа на сумасшедшую? Благодарю, дорогой, но предпочитаю, как все нормальные люди, в такую жару сиесту… — Сиесту? — вмешалась Маша, неторопливо допивавшая компот. — Ты что — не наелась, что ли? Все засмеялись, отчего Маша покраснела до корней своих золотистых волос. Обиженно посмотрев на родственников, а затем на мужа, она сердито дернула плечом: — Спятили, что ли? — Золотко мое, — Евгений умиленно обнял жену за плечи и звонко, словно маленького ребенка, чмокнул в щеку. — Сиеста — это всего лишь послеобеденный отдых, сон… К еде никакого отношения не имеет… Ты моя прелесть! — Ну и черт с вами! — Маша неожиданно разозлилась и, вывернувшись из объятий мужа, вскочила из-за стола. — Кто здесь глупый, еще увидим. Говорить по-русски совсем разучились. Умные все стали… Она взлетела по лестнице, едва не сбив с ног Эльвиру. — Обиделась, — растерянно пробормотал Женя, направляясь следом за женой. — Совсем еще ребенок… Ну, до вечера. К тому моменту как раз и дуться перестанет… Володя, программа у тебя? Телевизор, что ли, посмотреть?.. — На, здесь есть, — Владимир протянул ему газету со статьей, так и не прочитанной до конца, и сочувственно посмотрел вслед брату. Дождавшись, когда хлопнет дверь их с Машей комнаты, он покачал головой: — И как ему удалось так вляпаться? Вот бедолага!.. — Зря жалеешь, по-моему, он вполне счастлив… Каждому свое, — возразила Эля и неожиданно вернулась к столу. — Володя, ты действительно собрался в город? — Не знаю… Вообще-то собирался вначале звякнуть ребятам, пивка вместе предложить дерябнуть… Ну, не смотри так! Я же совсем немного, ничего со мной не случится, доберусь… Знаешь же, что я за рулем моментально трезвею!.. — Я не об этом, делай, что хочешь… Володя, мне просто надо тебе кое-что сказать. Владимир с легким изумлением посмотрел на жену. — Ты хочешь, чтобы мы поднялись к себе? Эль, говори здесь, пока все разбрелись… После обеда наверх подниматься неохота… — Дело в том, — прерывисто вздохнула Эльвира, — что я вспомнила, где видела этого Любомира… — И где же? — нетерпеливо переспросил Владимир, чьи мысли уже были далеко отсюда. Однако, услышав Элин сбивчивый рассказ, пришлось снова вернуться в реальность. Настроение его мгновенно переменилось. Он тяжело опустился на стул напротив жены. — Черт побери! — вырвалось у него. — Вот только этого нам еще не хватало!.. В это же самое время в саду Нина Владимировна Панина окончила свой пересказ ночного события пристроившейся у ее ног Нюсе. После смерти близкой и дорогой подруги Нюся оставалась единственным человеком в мире, которому Нина Владимировна доверяла, как самой себе. Конечно, покойницу та заменить не могла. Но простой крестьянский ум Нюси являл порой удивительно мудрые и такие нехитрые советы, которые самой генеральше вряд ли бы пришли в голову. Пожалуй, за несколько последних десятков лет ничего более отвратительного в жизни Нины Владимировны не случалось. Хозяйку Нюся выслушала молча, сдвинув брови и лишь изредка покачивая головой. Слушать она умела. Нина Владимировна вздохнула, поправила сползшую с колен книгу и в очередной раз посмотрела на соседский особняк, который отсюда, из-под берез, просматривался лучше всего. И дом, и сад словно вымерли, а жалюзи, заменившие человеческие шторы, не позволяли увидеть вообще ничего из происходящего в доме… — Ну вот, дорогая, — вздохнула генеральша, — как ты понимаешь, после такого я просто обязана знать обо всем, что происходит под нашей крышей… Я имею в виду их обеих. Во всяком случае, обо всех их перемещениях — как дневных, так и ночных. — Только этого нам не хватало, — сама того не подозревая, Нюся повторила фразу Владимира и в очередной раз покачала головой. — Конечно, Нина Владимировна, можете не сомневаться, я с них теперь глаз не спущу. Только потом-то, когда выясним… Что-то же надо делать? — Ты знаешь мой принцип — проблемы следует решать последовательно, по мере их появления. Думать обо всем сразу бессмысленно. — Конечно, но… но ведь проблема-то уже есть, правда?.. Ох, не к добру вы затеяли эти гости, я вас предупреждала! — Что ты имеешь в виду? — удивилась генеральша. — Да ни к чему вам завтра к этому идти, — твердо сказала Нюся. — Да еще детей с собой тащить. Ишь, заявился — на новоселье пригласить… Я вам сразу могу сказать, что свиданка с этим подлецом была у Мани, у кого же еще? Эльвира Сергеевна — дама серьезная, судейская, за что ее так к стенке-то припирать? Что вы, Нина Владимировна! Ясное дело — это Женькина учудила… Он ведь с ней как познакомился-то? На улице! Можно сказать, под забором… — Разве? — Нина Владимировна с немалым удивлением посмотрела на Нюсю: она и не подозревала, что та знает, как именно Евгений познакомился со своей будущей женой. — Так-таки и под забором? — Ну не совсем, конечно… Просто ехал со своей фирмы, а она, видишь ли, каблук сломала и на обочине по этой причине голосовала… Евгений Константинович, он ведь, сами знаете, сущее дитя на самом деле, хоть и подался в эти… Ну, новые русские… Он таких баб в глаза не видывал… Вот и увидел. И дернуло его остановиться, мол, пожалел, что такая красавица на одной ноге у обочины прыгает. — Они, кажется, зимой познакомились? — спросила Нина Владимировна. Нюся бросила на нее быстрый взгляд, в котором генеральше почудилось что-то вроде укоризны. — Осенью, в ноябре… Зимой — это у них уже свадьба была… Скоренько она его окрутила! — Не надо так, Нюсенька, — генеральша непроизвольно поморщилась, поскольку почти физически не выносила сплетен, а тут перемывались косточки ее младшего, любимого сына. — Надо! — Нюся вдруг рассердилась. — Вот вы всегда так: не надо да не надо, а в результате что? Беда случилась, а вы и сами не хотите, и другим подумать не даете! Уж выбирайте, Нина Владимировна, что-то одно, либо — говорим, либо — молчим! Вы сами-то ведь тоже на Машу сразу подумали? Теперь она смотрела на хозяйку испытующе, затаив дыхание. — Ну хорошо, — генеральша тяжело вздохнула. — Тогда вот что… Это не обязательно Мария. У Эли в юности была какая-то там… неясная история, из-за которой она поссорилась со своим отцом. Год или больше она жила одна, предоставлена самой себе. Совсем молоденькая, кажется, девятнадцать… Словом, что за история, я не знаю… — А знать надо бы, — подхватила Нюся. — Может, и не услышали бы всего под окнами… — Она легко поднялась на ноги. — Попробую хоть что-нибудь узнать, только вряд ли нам это поможет… Нина Владимировна, послушайтесь меня, уходите вы с этого солнцепека! Теперь-то ясно, чего вас сюда понесло… Только сказали бы сразу — я бы вам сообщила, что этот поганец еще утром куда-то на своей машине отбыл, а назад его еще не было… Там одна домработница, и та сейчас дрыхнет! — Ты с ней уже познакомилась, что ли? — улыбнулась Нина Владимировна. — Да так, немного… Теперь-то, судя по всему, придется и дружбу завести… Надо — так надо!.. В дом пойдете? — Что с тобой поделаешь? Пойдем! И генеральша покорно пошла за Нюсей. Они дошли до веранды как раз в тот момент, когда Владимир на Жениной машине отъезжал от особняка. Вырулив по дороге, петляющей сквозь дачный поселок, к шоссе, он решительно выехал на полосу, по которой двигались машины в сторону Москвы. 6 Из зеркала на нее смотрела женщина, чьей красоте нельзя было не позавидовать: огромные черные глаза, опушенные длинными ресницами, под тонкими, изящной формы, бровями; прозрачная, нежнейшая кожа с легким, еле приметным румянцем, пухлые пунцовые губы обиженного ребенка и — целая лавина блестящих, неожиданно белокурых, очень светлых волос, обрамляющих и очаровательное личико, и высокую белую шею. Платье из тонкой серебристой ткани, предназначенное для завтрашнего вечера, падая свободными складками от декольте почти до самого пола, не скрывало, а скорее подчеркивало каждый изгиб изящного тела, струясь, словно живое, на ее пышной и крепкой груди от каждого вдоха и выдоха… Эту женщину в зеркале Катя ненавидела всей душой так яростно безнадежно, что, обладай обжигающий взгляд ее черных миндалевидных глаз силой, зеркало бы уже давным-давно разлетелось на мельчайшие осколки. — Шлюха… — прошептала она, с отчаянием вглядываясь в собственное отражение. — Теперь ты точно знаешь, сколько стоишь… Катя метнулась к окну их с Сашей супружеской спальни и, закрыв лицо руками, издала почти звериный, преисполненный боли насмерть раненного живого существа стон. — Катя… В голосе мужа тоже была боль, от которой она содрогнулась. А может быть, просто вздрогнула от неожиданности, поскольку не знала, что он уже дома. — Катя… — он повторил имя жены, бесшумно подойдя, но ни обнять ее, ни даже прикоснуться к ней не решился. Словно с того момента, как они приняли решение, женщина превратилась в источник какой-то неведомой отвратительной заразы. — Катя… — голос Александра стал чуть спокойнее. — Если это для тебя так… такое… Давай забудем все, никуда не поедем, и пошел он на… Впервые в жизни он так грязно выругался при ней, и отчего-то на Катю это подействовало отрезвляюще. Повернувшись к мужу, она посмотрела ему прямо в глаза — благо они с ним были почти одного роста, — и горько усмехнулась. — Тебе никогда не отдать ему этих денег… И я… Я совсем не хочу однажды, выйдя из дома, наткнуться на твой труп. А после всю оставшуюся жизнь думать лишь о том, что могла тебя спасти и — не сделала этого… — И, поскольку он молчал, через паузу добавила, демонстративно заговорив о другом: — Я не слышала, когда ты вошел. — Я ненадолго, — Александр внезапно охрип, потом прокашлялся. — Я только заскочил, чтобы проверить, как ты… тут. — Есть будешь? Я сейчас переоденусь и соображу чего-нибудь. — Нет-нет, я обедал… Он неловко потоптался на месте, прежде чем повернуться и медленно, ссутулившись, направиться к двери. И уже от порога обернулся и, жалко улыбнувшись, пробормотал: — Я к Борису, возможно, он все-таки сумеет перезанять… Так что буду поздно, ты ложись, не жди… Ты же знаешь, с Борькой без бутылки и говорить нечего, так что… — Не беспокойся, — она уже взяла себя в руки и даже нашла в себе силы подбодрить мужа улыбкой. — В конце концов, это лучше, чем если бы я тебе… изменила за твоей спиной и без всякой пользы для жизни, верно? Или даже просто влюбилась в такого козла, как он… Горько усмехнувшись, Александр вышел из спальни, и вскоре в глубине квартиры хлопнула входная дверь. Катя точно знала, что никаких денег Борис ни трезвый, ни пьяный никому и никогда не занимал, следовательно, и сейчас не займет. А возможно, Александр и не собирался к нему ехать, просто невмоготу было сидеть здесь с ней вдвоем после вчерашнего разговора. Бессознательно выскользнув из платья да так и оставив его лежать на полу спальни, Катя набросила на плечи халатик и побрела в кухню. В их новой четырехкомнатной квартире все еще витал запах ремонта. Она никак не могла понять, для чего Александр затеял и переезд, и ремонт, и всю эту дорогущую мебель, если знал, что дела в его фирме идут хуже некуда? Ведь не бывает такого, чтоб полный крах случился в один день, а до этого — никаких признаков? Или бывает?.. В делах мужа Катя не понимала ничего. Никогда не понимала, потому и ответа на этот вопрос у нее не было. И спросить ей тоже было не у кого. Из друзей Саши она знала только Бориса и — будь он проклят! — Любомира, ссудившего мужу деньги, которых тот не в состоянии теперь отдать. Любомира, готового простить другу долг за одну-единственную ночь с его женой… С ней, Катей, почти полгода уже отбивавшейся от домогательств этого козла за Сашиной спиной… Какая же она дура, что не нажаловалась ему на Любомира сразу! Тогда бы он точно не взял у него денег, да еще такую сумму… Или взял бы?.. Катя вдруг с ужасом поняла, что и на этот вопрос ответа у нее нет. Не дойдя до кухни, она села на диван в гостиной и задумалась. Ей хотелось понять, есть ли и ее собственная вина в случившемся. Возможно, в том, что, когда пять лет назад Александр колебался, уходить ему или нет из их захиревающего НИИ, зарплату в котором платили уже раз в четыре месяца, и они, едва поженившись тогда, и года вместе не прожившие, ужасно бедствовали, она настаивала на уходе. Катя была беременна, у нее был страшный токсикоз, и пришлось уйти с работы. Выкидыш все равно случился, но уже после того, как она бросила работу. Обратно Катю не взяли — место оказалось занято, а Саша все колебался и колебался, браться ли за собственное дело. Катя на него не давила, но он и так видел, как ей плохо. Как ей, молодой, красивой — самой красивой среди жен его друзей — хочется приодеться не хуже Борькиной толстухи и есть на обед не только паршивые котлеты с макаронами, в которых мяса едва ли половина. И вообще… Да, если бы не она, Александр, от природы мягкий и слишком доверчивый, чтобы выстоять в бизнесе, никогда бы в жизни с этим самым бизнесом не связался. Он знал себя очень хорошо и понимал, что с его натурой можно надеяться только на чудо… Чуда не произошло. Произошло вместо этого нечто чудовищное, о чем он рассказал ей только три дня назад. «Недолго музыка играла…» — прошептала Катя, покачав головой. Она и представить себе не могла, что Саша, такой открытый, искренний, любящий наконец, способен от нее хоть что-то скрыть. Но он скрыл. И скрывал, пока мог, пока, выплатив почти все долги, в которые влез, не аннулировал последний — личный счет… Бог весть почему он полагал, что Любомир подождет, пока они соберут всю нужную сумму… Возможно, потому, что знаком с ним давным-давно, чуть ли не в одном дворе росли… Правда, не виделись лет десять, прежде чем встретиться вновь. А за десять лет человек может перемениться и вовсе до неузнаваемости, чего Александр и не учел. А она, Катя, не подсказала, положившись, в свою очередь, на собственные силы. Не хотела разрушать старые приятельские отношения, которые Саша к тому же упорно называл дружбой? Или просто опасалась, что муж ее же и обвинит, заподозрив, что дала Любомиру повод?.. …Первые деньги у них по-настоящему появились только года через два после старта. Но для Кати благополучие началось значительно раньше, и она навсегда запомнила, как лучший день их жизни, как прощание с проклятой нищетой, восхитительный вечер после того, как Саше (не без помощи Бориса) удалось реализовать первую партию простеньких будильничков — с крошечной, зато реальной прибылью… Почему он занялся часами, а ничем иным, она отчего-то не поинтересовалась ни разу в жизни. По образованию Саша был химиком, а его бывший НИИ связанным с производством пластмассы… Впрочем, будильники тоже были пластмассовые, так же как и маленькие нарядные детские часики, которыми торговали исключительно на рынках, а Сашина фирма в этом каким-то непонятным для Кати образом участвовала. В тот вечер они поехали с ним в хороший дорогой бутик и купили ей, как тогда Кате казалось, роскошную шубу… А после ужинали в ресторане, тоже вдвоем. Пили много хорошего дорогого вина, а еды заказали столько, что не съели и половины. Почему-то было страшно смешно и весело и от собственной жадности на яства, и оттого, что после ресторана пришлось взять такси, а машину оставить на парковке: ни один из них был не в состоянии сесть за руль. Возможно, это был действительно самый счастливый вечер в их жизни. Катя снова поднялась на ноги и побрела дальше, обходя все комнаты, нервно вдыхая запах краски и побелки. Чудесная, красивая, со вкусом обставленная новая квартира, с которой теперь придется расстаться. Только ли с ней? Она вновь замерла перед зеркалом, потому что опять оказалась в спальне, а не на кухне. И в ее ушах вдруг отчетливо прозвучал голос Александра, почти рыдания, с которыми он говорил об «этом страшном человеке» Любомире. Словно это был не его давний знакомый, а ее. Словно он и впрямь был не просто скользким и отвратительным типом, а настоящим убийцей, загубившим не одну человеческую душу… «Ты, Катька, просто ничего не знаешь, — бормотал Александр. — Я не говорил тебе… Ленька — страшный человек, Катя, поверь мне… Страшный!» И она поверила, и сама, первая, не дожидаясь, пока Саша сумеет произнести ужасные слова вслух, сказала, что если есть гарантия, что этот подонок действительно погасит Сашину ссуду в случае, если… если… То она… она… — Гарантия есть лишь одна, — сказал он неожиданно резко и мрачно. — Если мы пошлем его куда подальше, мне не жить… Катя ахнула, захлебнувшись от ужаса всеми возможными словами. Потому что поняла, какое именно решение они сейчас примут. Так и вышло, хотя Катя уже спустя несколько минут, как ни силилась, не могла вспомнить, кто именно из них двоих произнес вслух роковые слова — она или Саша? Наверное, все-таки она, потому что Саша уже в самом конце их ужасного разговора стоял перед ней на коленях, целовал ей то ли руки, то ли ноги и бормотал какие-то бессвязные фразы и слова, сводившиеся к тому, что его жизнь спасена ею, а такое, если учесть цену, которую Кате предстоит заплатить, не забывается до самой смерти и связывает намертво двоих людей тоже до самой смерти. — Неужели? — услышала Катя чей-то хриплый голос и, вздрогнув от неожиданности, огляделась в пустой спальне. И сообразила, что голос — ее собственный, что она, вероятно, давно уже сидит и говорит вслух. Одна, в этой комнате, в этой квартире, в доме, да и, похоже, на всем белом свете… Одна! Поняла, что это действительно так, а вовсе не какие-то высокопарные или, напротив, пошлые слова. Разве сможет она, расплатившись собственным телом за Сашкин долг, вернуться сюда и жить дальше, как ни в чем не бывало? Катя знала, что — нет, не сможет. Ведь на самом деле не только она будет уже как бы не она, но и Саша… Саша… Тот Александр, за которого Катя вышла замуж пять лет назад, который так рыдал, когда случился выкидыш, тот Саша, вероятно, придушил бы собственными руками даже самого близкого друга, посмевшего не то что потребовать его Катьку в качестве оплаты долга, а просто взглянуть на его красавицу-жену с вожделением… Да нет, дело не в возвращении сюда после ЭТОГО. Дело в том, что уже сейчас, когда все произнесено, сказано между ней и мужем, когда решение принято, ни Кати, ни Александра, ни их еще какую-то неделю назад такого дружного и счастливого брака больше нет. И не будет никогда — чем бы все ни завершилось, чем бы ни обернулось. И это — единственная правда, единственная реальность, с которой стоит считаться. Перед Катиным мысленным взором из какой-то оглушительно-темной пустоты удивительно отчетливо возникло довольное, с его вечной ядовитой ухмылочкой, лицо Любомира — человека, растоптавшего за одно краткое, почти неуловимое мгновение всю ее жизнь, которой еще совсем недавно не угрожало ничего, страшнее самой обыкновенной, заурядной бедности, казавшейся теперь по сравнению со случившимся настоящим благом. Она резко поднялась с постели, на которой сидела, опять подошла к окну и посмотрела вниз. День клонился к вечеру, жара немного спала, и набережная, на которую выходили окна этой вдруг ставшей чужой квартиры, была, как и положено, забита машинами всех мыслимых и немыслимых марок и расцветок. А видная ей отсюда часть панели, прилегающая к дому, — пешеходами. Тоже разноцветно, пестро одетыми, спешащими куда-то по своим незамысловатым делам, оживленными и не очень, счастливыми и не слишком. И каждому из них, вплоть да медленно шаркающего с двумя палками-подпорками старика-инвалида, она яростно завидовала. Потому что каждый из них, включая больного старикашку, был свободнее и счастливее ее, Кати, жил своей собственной жизнью, по своему собственному усмотрению, и шел, куда хотел, влекомый своим и ничьим иным желанием. — Я его убью, — хрипло произнесла Катя. Ненавистная физиономия Любомира вновь промелькнула где-то в глубине сознания, и она повторила: — Я его убью. Отойдя от окна, Катя плотно сдвинула шторы и включила верхний свет. Потом она долго рылась в широченном ящике своего туалетного столика, переполненного всяческим хламом. Какие-то пустые коробочки и пузырьки из-под дорогих духов, которые ей почему-то жаль выбросить, тюбики наполовину использованных кремов, бархатные коробочки, обертки от шоколада, несколько ниток дешевых бус… Наконец, когда она уже начала нервничать, искомое нашлось. …Это был крошечный, необыкновенно красивый дамский пистолет белого цвета с отделкой из серебра — почти сувенир, почти игрушка… почти! Подруга, подарившая его Кате на двадцатисемилетие несколько месяцев назад, каким-то образом провезла пистолет через границу из Парижа. «Учти, Катька, что эта красота все-таки стреляет метров с двух-трех, говорят, из него запросто можно кого-нибудь пришить… Это тебе, как в английских детективах, — для самозащиты!» И именинница, и гости были тогда в восторге, особенно когда обнаружили в прямо-таки игрушечной обойме пять крохотных, но настоящих пулек, тоже серебряных. Целый месяц Катя хвасталась этим подарком знакомым и друзьям, потом сунула его в ящик и совсем позабыла про пистолет. А теперь вспомнила. Несколько минут она внимательно смотрела на него, пытаясь определить, где находится предохранитель, о котором знала понаслышке. Катя не стреляла никогда в жизни. Она направила пистолет в сторону своей подушки, дернула за предохранитель и нажала курок… Ее потрясло даже не то, что она сумела выстрелить, а то, что пролежавшее почти год оружие не подвело. То, как легко и просто, почти бесшумно это произошло. Некоторое время она так и сидела с рукой, вытянутой в сторону изголовья их с Александром кровати, с изумлением, не моргая, разглядывая образовавшееся в подушке и, как выяснилось позднее, в спинке кровати отверстие. Катя рассмеялась. Она смеялась все сильнее и сильнее, почти взахлеб, пока не поняла, что это — истерика. Катя сумела взять себя в руки и оборвать смех, куда больше напоминавший рыдания. Она еще посидела немного молча, думая ни о чем, прежде чем встала и заглянула за продырявленную подушку. Пулька накрепко застряла в деревянной спинке кровати, вдавившись в нее и сплющившись сама. Женщина поднялась, сходила на кухню за ножом и минут пять выковыривала ее из твердого дерева, пока ее усилия не увенчались успехом. Пульку она бросила все в тот же ящик. После чего, кинув косой взгляд на так и не поднятое с пола серебристое платье, покачала головой: для ее цели это легкое полупрозрачное одеяние, выбранное для завтрашних «гостей», не подходило. Спустя еще полчаса, дважды перерыв весь свой гардероб, Катя остановила выбор на черном длинном платье с разрезом на бедре из тяжелого черного панбархата. Она знала, что это платье зимнее и совсем не подходит для жаркого майского вечера, но другого выхода не было. Пусть все решат, что у нее нет вкуса — ей все равно. Катя усмехнулась и достала к платью черные прозрачные чулки с широкими резинками из плотного кружева. Именно за такие резинки и пристраивали свои пистолеты в многочисленных виденных ею боевиках очаровательные дамочки, шпионки и убийцы. Убийцы… Кто бы мог подумать, что ей, самому мирному на свете существу, пригодится этот пистолет?! Сложив оружие и чулки на кресло и набросив сверху платье, Катя выключила в спальне свет и раздвинула шторы. За окнами, как она и предполагала, уже сгустился вечерний сумрак, и по набережной теперь вместо машин двигались многочисленные огоньки, белые, желтые и красненькие. Она любила эту вечернюю, отчего-то успокаивающую ее картину никогда не прекращающегося движения, никогда не наступающей тьмы и тишины, и стояла у окна долго — пока вечер плавно не перетек в ночь. Муж вернулся домой в начале третьего. Стараясь двигаться как можно тише, он прикрыл и запер за собой двери и двинулся в сторону кухни, немного встревоженный тем, что там горит свет. Последнее, чего бы желал сейчас Александр — наткнуться на Катю, на ее покрасневшие от бессонницы глаза, наполненные недоумением и болью… Но кухня была пуста. А посреди стола, к его изумлению, стояла хрустальная салатница и прикрытая крышкой тарелка. Рядом белел листочек бумаги — словно в старые добрые времена… Не веря своим глазам, Александр одним пальцем подтолкнул к себе записку и прочел несколько слов, написанных бисерным Катиным почерком: «Хлеб в пакете, в холодильнике, уже нарезан. Салат помидорный, в тарелке холодная курица, целую — Я». Некоторое время он стоял молча, со слегка приоткрытым ртом, потом все так же, одним пальцем, приподнял крышку салатницы. Салат и правда был помидорный, его любимый. — Черт-те что, — тихо выдохнул он. — Черт-те что!.. 7 Утро следующего дня в особняке Паниных началось со скандала. Об этом генеральша узнала от Нюси, которая рьяно взялась за порученные ей шпионские обязанности. Она даже не стала скрывать от хозяйки, что скандал, случившийся между ее младшим сыном и Машей, подслушан ею под дверями супружеской спальни. Стены и перекрытия в доме, поставленном в годы, когда строили действительно на совесть, были звуконепроницаемыми. И не преступи Нюся существующих в семье негласных правил благородного невмешательства в личную жизнь своих хозяев, Нина Владимировна никогда бы не узнала причину ссоры Евгения с женой. Впрочем, причина на самом деле была самая что ни на есть заурядная. Поскольку накануне Владимир так и не приехал из города, в гараж не вернулась и машина Жени. Маша, узнав об этом только утром, закатила мужу настоящую истерику. Выяснилось, что она и сама собиралась до обеда съездить в Москву, поскольку была записана, как сообщила Нюся, в какой-то салон красоты. Маше пришлось смириться с перспективой отправиться в Москву на Володиной «телеге». Когда супруги, наконец, спустились к завтраку, вид у Евгения был виноватый, а у Маши, как всегда, надутый. Впрочем, Эля выглядела ничуть не лучше, поскольку явно беспокоилась о муже, решительно не понимая, почему он не только не вернулся, но даже не позвонил. Эля была уверена, что, выпив с друзьями лишнего, Володя просто не решился сесть за руль. Она разозлилась всерьез. И ей стоило немалых трудов сдержать свои эмоции, а тут еще беспардонная Маша подлила масла в огонь. — Все ясно. Володечка загулял… Поздравляю! Да не смотри ты на меня так! — обратилась она к вспыхнувшей Эле. — Я тебя, моя дорогая, поздравляю. — Маша ехидно улыбнулась Жене. — Может, и не увидишь больше своей машины! Так тебе и надо… Но я-то, я за что должна страдать?! Маша швырнула на середину стола вилку и убежала наверх. Евгений смущенно посмотрел на мать, в глазах которой отчетливо читались одновременно и упрек, и жалость к сыну. Мать молчала. А что ей, собственно, было говорить? Вся семья знала, что Володя, такой спокойный и домашний, изредка, как выражалась Эльвира, «срывался». Похоже, сейчас был именно такой случай… «Как некстати, — с досадой подумала Нина Владимировна, испытывая приступ раздражения. — Эльвира запросто откажется идти в гости, если муж не объявится к обеду… Да и Мария… Как это все некстати!..» Завтрак завершился в полном молчании, даже всегда разговорчивая Нюся — и та не проронила ни слова, убирая посуду. Все разбрелись по своим комнатам. Нина Владимировна тоже вернулась в кабинет мужа, хотя делать ей там было совершенно нечего. В минувшую ночь погода слегка испортилась, день обещал быть хмурым, с изредка побрызгивающим вялым дождичком. Нина Владимировна вдруг почувствовала себя неуютно в кабинете покойного мужа, хотя, возможно, причиной тому была понемногу одолевавшая ее тревога за Владимира. Так или иначе, обведя взглядом книжные полки, на которых уже много лет покоились ровными рядами классики марксизма и тома всевозможных военных энциклопедий и мемуаров, она решительно поднялась с неудобного скользкого дивана, обтянутого черной кожей, и отправилась в свою комнату, думая провести время до обеда за каким-нибудь отвлекающим от семейных проблем чтением. В холле Нина Владимировна встретила только Машу, готовую к выходу из дома и вопреки обыкновению одетую почти прилично — если не считать длины юбки ее голубого костюма. Будь юбка подлиннее, костюм вполне сошел бы за деловой… — Надеюсь, до вечера ты вернешься, — сухо бросила генеральша, направляясь к себе. Ее младшая невестка, с необычным для нее задумчивым видом стоявшая возле камина, который Нюся еще не успела вычистить, молча кивнула головой, поправила висевшую на плече сумочку, но с места не сдвинулась. Очутившись в своей комнате, Нина Владимировна и впрямь почувствовала себя немного лучше. Все здесь — от обстановки до основательного шкафа с тщательно подобранными книгами соответствовало ее личному вкусу и потребностям, на самом деле очень, если разобраться, скромным. Достав с полки слегка потрепанный томик «Консуэлло», генеральша с удовольствием улеглась на свою аккуратно застеленную кровать — прямо поверх разноцветного покрывала. Кивнув оленю со старинного гобелена как старому доброму знакомому, Нина Владимировна, подсунув под спину подушку поудобнее, раскрыла книжку. Она даже вздрогнула от резкого телефонного звонка, неожиданно раздавшегося над самым ее ухом: аппарат — один из трех, имевшихся в доме, стоял возле ее кровати, на приземистой резной тумбочке. Взяв трубку, Нина Владимировна хотела было начать разговор, как вдруг услышала голос Эльвиры: невестка успела взять трубку на секунду раньше. Еще вчера генеральша в подобных обстоятельствах немедленно отключилась бы от разговора, но сейчас… Сейчас она лишь слегка покраснела от мысли, что уподобляется своей собственной горничной, не испытывая ни малейших колебаний — не говоря об угрызениях совести, и затаилась, стараясь дышать как можно реже и тише. — Ты что, спятил?! — Нина Владимировна и не подозревала, что Эля способна так грубо разговаривать. — Почему ты даже не позвонил?! В ответ в трубке послышался далекий шорох, вздох и только потом виноватый голос Владимира: — Да не мог я позвонить, мы с ребятами в сауну завалили, а потом… — Что было потом, можешь не сообщать, и так ясно! — Эля, не ори, я же виделся с этим твоим… Ну и сволочь же он, прости Господи… — Что ты имеешь в виду? — голос Эльвиры дрогнул и зазвучал тише. — То и имею в виду. — Владимир по ту сторону провода, напротив, взбодрился. — Эта скотина сделал вид, что вообще не понимает, о чем речь… Я ж говорил, что ты это напрасно затеяла! Гляди, чтоб он тебя вообще работы не лишил… С него станется… — Ты можешь четко передать его слова?! — Попробую… — Владимир посопел и нарочно гнусавым голосом процитировал неведомо чью фразу: «Простите, мой дорогой, но я категорически не понимаю, о чем вы… Вы хотя бы отдаете себе отчет, сколько дел мне довелось вести за мою жизнь? Уж Эльвира-то Сергеевна должна бы понимать… Представить не могу, кого она имеет в виду… Почему, кстати, она сама не приехала?.. Ах, плохо себя чувствует…» Ну и так далее. Видела бы ты его наглую рожу! Говорил же тебе, чтобы сама с ним объяснялась! — Что ты понимаешь?! — в голосе Эли вновь зазвучали яростные нотки. — Единственный шанс, что он все-таки вмешается и поможет, если поймет, что об… об этом, кроме меня и него, знает еще кто-то… В данном случае ты!.. — Эля, поверь мне, вмешиваться и уж тем более включаться в эту историю ради тебя он ни за что не станет. Повисла глухая, наполненная каким-то треском и шорохами пауза. Затем — вновь Элин голос, усталый, почти лишенный интонаций. — Ты когда приедешь? — Выезжаю минут через пять… Буду через час-полтора. — Постарайся по дороге не напороться на Машку, она все утро скандалила, что едет в город на нашей машине. — Ну и дура, — пробормотал Владимир. — Ладно, поеду через Березовку, потеря — минут двадцать… Ты ей что — доверенность написала? — Да… — Ладно, пока. Нина Владимировна дождалась щелчка, свидетельствующего о том, что разговор между супругами завершен, и только после этого положила свою трубку на рычаг. На душе у нее было настолько скверно, что даже любимая «Консуэлло» помочь ничем не могла… Впервые за много лет генеральша не представляла, что ей делать. Она не понимала, что происходит, не знала, что творится с ее детьми. Глянув в окно, она успела заметить голубой костюм, мелькнувший и исчезнувший в направлении гаража, и немного удивилась тому, что Маша еще не уехала. Вскоре по дорожке, наполовину скрытой от Нины Владимировны деревьями и кустами, проехала машина. И вслед за этим неожиданный солнечный луч прорвал пелену облаков, залив комнату радостным светом. Нина Владимировна с сожалением посмотрела на книжку, поднялась с кровати и направилась к двери. За своими тревогами она совершенно позабыла, что так и не отдала Нюсе свои ежеутренние хозяйственные распоряжения, а та отчего-то не спросила ни о том, что приготовить на обед, ни какое платье привести в порядок для гостей. Это было несомненным нарушением традиции, сложившейся еще во времена генерала… В холле никого не оказалось. Однако в следующую минуту неожиданно распахнулась дверь кабинета генерала. Брови генеральши подпрыгнули вверх от удивления и возмущения. Кроме нее самой и, конечно, Нюси, никто и никогда не заходил в святая святых. Эльвира была последним человеком, от которого Нина Владимировна могла ожидать подобной бестактности… Но выразить свое мнение вслух она не успела, поскольку невестка заговорила сама, смущенно переступая с ноги на ногу на пороге кабинета, из которого только что вышла. — Простите, Нина Владимировна, я думала, вы здесь… Генеральша метнула на нее недовольный взгляд, ожидая продолжения. — Я хотела сказать вам, — Эльвира уже взяла себя в руки, — чтобы вы не волновались: Володя будет дома часа через два, вчера его задержали дела… — Это все? — поджав губы, генеральша пересекла холл, демонстративно оттеснила невестку от распахнутых дверей и, закрыв их, повернула торчавший в замочной скважине ключ. — Да, конечно! — Эльвира слегка порозовела и, засунув руки в карманы мешковатого синего халата, в который уже успела переодеться после завтрака, очевидно, намеревалась просидеть в своей комнате до приезда мужа, направилась к лестнице. Нина Владимировна вынула ключ из замка и, опустив его в карман, внимательно посмотрела вслед невестке. Из-под подола халата, явно позаимствованного Эльвирой у мужа, виднелся подол платья, в котором ты выходила к завтраку. — Эля, — окликнула женщину генеральша, отчего та вздрогнула и замерла на месте. — Ты что, мерзнешь? — Немного… — Она повернулась и посмотрела на свекровь удивленно, с чего бы это Нине Владимировне интересоваться ее самочувствием? Ах, да, гости… — Не беспокойтесь, к вечеру я буду в порядке. Нина Владимировна покачала головой и ничего не ответила. Единственное, что она в данный момент испытывала — растерянность и, вопреки всему, что удалось на данный момент выяснить, изумление. По-прежнему не понимая причины, по которой Эльвира оказалась объектом шантажа — а в том, что участницей ночного разговора оказалась именно она, генеральша больше не сомневалась, — трудно было себе представить, что подобное могло произойти с ее старшей невесткой. Наверное, что-то Володе ей пришлось рассказать… Тот помчался с кем-то встречаться, что-то улаживать… Концы с концами в рассуждениях Нины Владимировны как-то не сходились… Конечно, возможно, что какое-то обстоятельство Эльвира скрывала от мужа, пока не поняла, что дальше скрывать его не удастся, или выбрала между двух зол, шантажом и презрением мужа, наименьшее… Но в подслушанном разговоре Эльвира вовсе не казалась виноватой. Что-то здесь все-таки не так, терзала себя размышлениями генеральша… — Ничего не понимаю, — тихо сказала она вслух. — Совсем ничего!.. Ты чем занята? — Нина Владимировна заметила рядом с собой Нюсю. — Надо бы в магазин сходить, хлеба почти нет, — Нюся вздохнула и вышла в холл. — А уж после за обед возьмусь… Ничего, если на второе рыбки пожарю? — Ничего, — равнодушно обронила Нина Владимировна. — Давай-ка вместе до магазина пройдемся. Дождик кончился, но зонт на всякий случай прихвати. — И пыльник обязательно оденьте, — забеспокоилась та. «Пыльником» она по старинке называла не только легкое летнее пальто Нины Владимировны, но вообще любой плащ. — Нет, мне будет жарко, — возразила генеральша, и Нюся, вопреки обыкновению, смолчала, ограничившись лишь недовольным вздохом. И только когда обе они уже достигли ворот усадьбы, поинтересовалась: — А чего это Машке от вас надо было утром-то? — Кому? — Нина Владимировна удивленно посмотрела на Нюсю. — Марии — кому же еще? — С чего ты взяла, что ей было от меня что-то надо? — Ну, зачем-то же она к вам заходила? — Когда?! Они остановились у ворот, непонимающе глядя друг на друга. — Утром, после завтрака, — упрямо повторила Нюся. — У тебя, должно быть, галлюцинации, милая, — пожала плечами генеральша. — Мы с Марией после завтрака и двумя словами не обмолвились! — Никакие не галлю… Собственными глазами видела, как она от вас выходила! Не хотите говорить — и не надо, а то — галлю… — Откуда выходила? — Нина Владимировна не поверила своим ушам. — От вас, из кабинета, я сама… — Погоди! — Нина Владимировна подхватила Нюсю под руку и повлекла ее за собой вдоль поселковых заборов, за которыми майской свежей зеленью закипали соседские сады. — Точно видела? — Конечно! — в Нюсином голосе все еще звучала обида. — Не можешь припомнить, во сколько это было? — Говорю же — после завтрака, — Нюся встревоженно посмотрела на хозяйку. — Правда, не сразу, она уже вроде как одета была, а я как раз камин чистить собиралась, когда она от вас… — Да не от меня, пойми ты наконец! — разволновалась Нина Владимировна. — Не от меня, а из Костиного кабинета, потому что я после завтрака туда не входила, а пошла к себе… Хотела почитать и успокоиться… Нюся ахнула и прикрыла рот рукой. — Ниночка Владимировна, да вы что?! Выходит, Машка в кабинете была одна?.. А как же ключ? Вы его что же — открытым оставили? — Не может такого быть… Правда, ключ я действительно, судя по всему, забыла в дверях. Но точно помню, как его поворачивала… — Вот что, — Нюся решительно повернула в сторону дома. — Айдате-ка назад, Ниночка Владимировна, поглядим, чего эта профурсетка там нашарила… — Погоди… — Нина Владимировна покачала головой, но вслед за Нюсей к дому все-таки повернула. — Если что-то действительно пропало, еще не факт, что это Маша… Дело в том, что Эльвира там тоже была… Только что, я сама видела, лично. — Ну и ну… — похоже, у Нюси не было слов, чтобы выразить свое возмущение. До дома женщины дошли молча, и прямиком направились в кабинет генерала. Нина Владимировна отперла дверь ключом, который по-прежнему находился в кармане ее платья, и вошла туда первая. Нюся незаметно проскользнула следом за своей хозяйкой. Комната, утонувшая в полумраке из-за плотно сдвинутых портьер, выглядела, как обычно. Раздвигать шторы Нина Владимировна не стала, включила вместо этого верхний свет. — Вроде бы все на месте, — недоуменно пробормотала Нюся спустя несколько секунд, в течение которых обе женщины, стоя на пороге, внимательно изучали кабинет. Но Нина Владимировна так не думала. И когда враз отяжелевшей походкой направилась к письменному столу генерала, кажется, впервые с того момента, как ей привиделся последний ночной кошмар, ее настигло дежавю… Словно она уже шла когда-то точно так же к этому столу, с точно таким же ускоренно бьющимся сердцем… В том самом сне, который поначалу позабыла начисто. Еще с порога Нина Владимировна, более внимательно, чем Нюся, приметила не до конца захлопнутый футляр напольных часов, который сама всегда закрывала плотно и аккуратно. И она даже как-то совершенно не удивилась, когда, дернув на себя верхний ящик письменного стола, обнаружила, что он не заперт — впервые за все прошедшие десятилетия. Наверное, Нина Владимировна дернула его слишком сильно, потому что выдвинулся он до самого конца, демонстрируя хозяйке абсолютно пустое выстеленное зеленым сукном нутро… — Что? — пролепетала Нюся враз побелевшими губами. Нина Владимировна тяжело опустилась в кресло, не в силах оторвать взгляда от этой пустоты. — Пистолет… Костин пистолет, Нюся… Он исчез! — выдохнула она. И даже не вздрогнула от грянувших причитаний и слез, которыми разразилась Нюся. — Мамочка родная, что же теперь будет?! Ниночка Владимировна, родненькая, хотите я эту… старшую хотя бы сюда приволоку? Пок-ка и она не сбежала куда?! — Замолчи, Нюся, — Нина Владимировна, наконец, услыхала свою подругу. — И не вздумай… Разберусь сама… Судя по всему, генеральша уже сумела взять себя в руки, унять сердцебиение и, как выражалась сама, «включить мозги». Немного помолчав, Нина Владимировна задвинула опустевший ящик и, поднявшись, подошла к окну и слегка раздвинула портьеры. Ее взгляд уперся в окна соседского особняка, выходившего на их дом торцом. Сегодня жалюзи были подняты, и в одном из окон на втором этаже генеральша углядела за стеклами крупную женскую фигуру. «Очевидно, домработница», — вяло подумала она и вновь повернулась к Нюсе. — Вот что… Постарайся сделать вид, что ничего не произошло, что мы с тобой ничего не знаем о… о пропаже… Поняла? — П-поняла, — Нюся снова всхлипнула. — А если его того… не вернут? — Вернут, никуда не денутся! Думаю, к обеду соберутся все, тогда и поговорим. Ну, в крайнем случае, часам к шести… Нюся, возьми себя в руки, утри слезы! Дай мне возможность спокойно во всем разобраться… Я обязательно разберусь, можешь не сомневаться! Нина Владимировна и предположить не могла, до какой степени на самом деле ошибается — как не могла предположить и того, что очень скоро события начнут развиваться столь стремительно, что поспеть за ними она просто не сумеет… 8 — Господи. Ну чему ты все время улыбаешься, можешь сказать?! Машина слегка вильнула в сторону встречной полосы, и Александр, задавший, наконец, вопрос, мучивший его всю дорогу, крепче вцепился в руль, выравнивая маленькую юркую «Шкоду». Катя искоса глянула на мужа, но слабая улыбка, блуждавшая на ее губах, не исчезла. — Осторожно, Саша, а то не доедем… А улыбаюсь я просто так… — Чему? Она покачала головой и ничего не ответила, потом вздохнула. — Ну… Как бы тебе объяснить? Просто бывают моменты, когда начинаешь ценить очень простые вещи: например, возможность дышать, видеть небо, солнце… Просто пошевелиться… Краем глаза Катя увидела, как муж слегка пожал плечами, не отрывая взгляда от дороги, и умолкла. Не могла же она сказать ему, что на самом деле наслаждается часами, а возможно, и минутами, свободы… Женщина ни секунды не сомневалась в том, что ей удастся сделать то, что она задумала. От судьбы не убежишь, и если ее собственная судьба вдруг взяла да и вывернулась столь невероятным, жутким образом, значит, она все это заслужила… Воспитывала ее бабушка, взявшая к себе внучку после смерти единственной дочери. Отца своего Катя не знала никогда. И хотя понимала, что легенда о пресловутом «погибшем летчике-испытателе», бытующая в семье, — сплошное вранье, ни разу в жизни не поинтересовалась, кто на самом деле был повинен в ее появлении на свет. Зеленая «Шкода» Коротковых свернула вправо, к дачному поселку, и Катя, чтобы не упасть, ухватилась за скобку на дверце и… снова улыбнулась. Нужно постараться взять себя в руки, чтобы ненароком не сорвать все намеченное. Машина затормозила перед воротами большого, основательно запущенного сада, в глубине которого виднелась крыша и верхний этаж большого дома. Словно немного поколебавшись, «Шкода» задрожала на месте, но буквально через секунду двинулась вперед по широкой гравиевой дорожке, кончавшейся возле полукруглого крыльца с верандой и нелепыми белыми колоннами. Прежде чем выйти из машины навстречу гостеприимному хозяину, словно из-под земли появившемуся на верхних ступенях крыльца, Катя легким, незаметным движением коснулась своего бедра, ощутив сквозь тяжелые бархатные складки ткани твердый силуэт изящного корпуса, внезапно почувствовала необычайное и столь желанное спокойствие, охватившее все ее существо. «Что ж, — подумала Катя, — чему быть — того, похоже, и вправду не миновать…» — Мама… — Евгений посмотрел на Нину Владимировну почти с ужасом. — Ты же не думаешь на самом деле, что кто-то из нас решился на такую идиотскую шутку? Да и ради чего? Только чтобы ты поняла, что хранить дома оружие и вправду опасно?.. Какая нелепость! — Согласна, все это и вправду выглядит нелепо. — Нина Владимировна медленно обвела глазами свою семью, столпившуюся в холле возле камина. — Но сам факт исчезновения оружия отрицать невозможно, поскольку оно действительно исчезло. А причина… Что ж, она может быть какой угодно. Значит, кому-то оно для чего-нибудь понадобилось… — Бред какой-то! — Маша, тщательно подкрашенная и одетая в ярко-красное шифоновое платье с многочисленными воланами и разрезами, всплеснула руками и фыркнула. — Сущий бред… А откуда он у вас исчез? — В каком смысле — откуда? — Где вы его хранили, этот чертов пистолет? Нина Владимировна поколебалась, пристально глядя на невестку, прежде чем ответить. Маша выглядела удивленной и раздраженной одновременно. — В ящике Костиного стола, — проронила она наконец. — Ничего себе… — Маша повернулась к молча стоявшим рядом с ней Эле и Володе. — Как вам это нравится? В ящике!.. Получается, кто хочешь входи — и бери… Почему обязательно кто-то из нас?.. — Потому что ящик всегда крепко заперт, а ключ… Словом, ключ я храню в другом месте. — Судя по всему, — заговорила, как всегда сухо и негромко, Эля, — в таком месте, которое сразу не вычислишь… Я права? Нина Владимировна кивнула. — Верно. Сразу — нет, но, живя здесь, «вычислить», как ты выразилась, вполне можно. — Да уж!.. — Маша снова фыркнула. — Можно подумать, кто-то, кроме вас и Нюси, там бывает… Лично я сегодня зашла туда, наверное, второй раз в жизни, и то на минутку… — Могу я поинтересоваться, для чего? — генеральша резко вскинула глаза на младшую невестку, которую это, впрочем, ничуть не смутило. — Мне нужно было позвонить, а мобильник я забыла наверху. Возвращаться после того, как мы с Женькой пособачились, не хотелось… И что?.. Это что — такое преступление, что ли, зайти в этот ваш… мавзолей?.. Она задиристо вскинула голову и внезапно, к всеобщему шоку остальных, молниеносным движением задрала шифоновый подол своего наряда, и без того разлетающийся при каждом движении. — Вот!.. Можете меня обыскать с ног до головы и убедиться, что никакого пистолета у меня нет… А ты, — она злобно крутанулась в сторону замершей, пунцовой от возмущения Нюси, — пока мы развлекаемся, можешь обыскать нашу с Женькой комнату… Да хоть вообще весь дом, ясно?! — Машка, ты с ума сошла, — Евгений обрел, наконец, дар речи и поспешно одернул подол жены, едва не порвав нежную ткань. — Всему же есть предел, Мария, даже моему терпению!.. Извините… Хотя на самом деле обыскать дом — это идея… Мама, я готов сделать это сам, разумеется, когда вернемся, поскольку мы уже и так опаздываем. — Твоя жена в кои-то веки права не только насчет дома, — Эльвира усмехнулась и повернулась в сторону свекрови. — Извините, задирать юбку я, разумеется, не буду, но вот все остальное… Замолчи, Володя! Она бросила быстрый сердитый взгляд в сторону открывшего было рот мужа. — Дело в том, что я сегодня, как это ни забавно, тоже входила в кабинет… Правда, Нина Владимировна это отлично знает… Так что против личного обыска ничего не имею: пропажа оружия — это серьезно… Генеральша задумчиво посмотрела на Эльвиру и улыбнулась. — Ты ведь прекрасно понимаешь, Эльвира, что под твоим костюмом массивный «ТТ» не спрячешь… На старшей невестке и впрямь был костюм из тонкого синего шелкового трикотажа, плавно обливавший фигуру, которой Эля все еще могла, пожалуй, гордиться: узкие стройные бедра, плоский живот, тонкая талия — все это в обычные дни скрывали от посторонних взглядов ее многочисленные деловые костюмы мышиных расцветок. На их фоне этот наряд с длинной до пола обтягивающей юбкой и короткой кофточкой с расширенными рукавами в три четверти выглядел почти вызывающе. Свой вечерний костюм Эльвира дополнила крошечными бриллиантовыми сережками, щепочкой из таких же мелких камешков и серебристыми полушпильками. Нина Владимировна считала, что у Эли прекрасный вкус, чего, к сожалению, нельзя было сказать о младшей из женщин. — Здорово! — вновь дала знать о себе Маша. — А под моим платьем, получается, спрячешь?! — Хватит, Машка! — почти взвизгнул Женя, перехватив руки жены. — Никто тебя ни в чем не обвиняет, прекрати!.. — Да на хрен мне сдалась ваша эта пушка?! — Мария, прекрати, — Владимир, до этого изумленно молчавший и только переводивший взгляд с одной женщины на другую, наконец заговорил. — Чего ты разбушевалась? Тебя, кажется, никто ни в чем не обвинял… Мама, ты что — серьезно думаешь, что кто-то из нас стащил отцовский пистолет?.. Тогда объясни, для чего он нам понадобился! Конечно, мы с Женькой знали, где ты его держишь, и открыть этот ящик без ключа на самом деле — раз плюнуть. Но зачем? Ради бога, зачем?! И потом, не знаю, как Женька, лично я с Элей про папин «ТТ» никогда не говорил… Может быть, Женька… — Думаешь, у нас с Женей других тем нет? Кому нужен этот ваш «ТТ»?.. Евгений растерянно посмотрел на жену и снова повернулся к матери. — Так как насчет обыска? Нас с Вовкой, если хочешь, можешь э-э-э… осмотреть хоть сейчас… Я даже не помню, когда в последний раз входил в кабинет… — Дом осмотрит Нюся, — твердо произнесла Нина Владимировна и повернулась к застывшей на своем обычном месте — в дверях коридорчика горничной. — Хорошо? — Конечно! — едва произнесла Нюся и мгновенно исчезла на кухне. — Ха!.. — Маша все еще не могла успокоиться. — А эта ваша домработница почему, спрашивается, вне подозрений?.. Вот уж кто точно знал и где пистолет, и где ключ от ящика… Скажете — нет?.. — Скажу «нет», — сухо бросила генеральша. — Где хранится ключ, кроме меня не знал никто… И вообще, нам всем пора! Катя первой очутилась в холле, где и был накрыт огромный стол. Она даже вздрогнула от неожиданности: ей и в голову не могло прийти, что в гостях у Любомира, кроме них с Сашей, сегодня будет кто-то еще. Но холл оказался полон народа. Поначалу Кате показалось, что гостей очень много, и она не сразу поняла, что, кроме них, на «званый ужин» приглашена всего одна семья, ближайшие соседи этого вампира. Помимо яркой вызывающей блондинки, Катя выделила пожилую, державшуюся с исключительным достоинством даму с необыкновенно красивыми глазами редкого фиолетового цвета, красоты которых не сумел украсть даже возраст. Катя растерялась, мучительно силясь понять, поможет ей или, напротив, помешает такое обилие гостей. А ведь этот подонок что-то замышляет, если назвал к себе столько людей… Ее мечущийся взгляд снова и снова возвращался к пожилой даме, которую представили как Нину Владимировну… Странно, что Катерина вообще запомнила, как ее зовут, поскольку никогда не запоминала имен новых знакомых с первого раза. Они вылетали из ее памяти моментально… — Ну наконец-то все в сборе! — воскликнул оживленный хозяин дома. — Прошу всех к столу… Нина Владимировна, вам — почетное место. Ни-ни, никакие возражения не принимаются!.. Катюша, ты, разумеется, рядом со мной, поскольку разлучать супругов — мое маленькое хобби… Катя вздрогнула, замерев на мгновение, словно птица под прицелом. Но Любомир уже, как ни в чем не бывало, рассаживал остальных, придерживаясь объявленного во всеуслышание принципа: супругов рассаживать друг напротив друга. Блондинку он усадил по другую сторону от себя. — Имею я право хотя бы раз в жизни посидеть между двумя красавицами-блондинками и загадать, наконец, свое главное желание в надежде на то, что оно исполнится?.. Кате показалось, что, если Любомир скажет еще хотя бы слово, она не выдержит и пристрелит его прямо здесь, в присутствии всех гостей с притворными вымученными улыбками. На мужа она старалась не смотреть и из последних сил прошла к столу и безвольно опустилась на указанное Любомиром место. По другую сторону от нее села степенная Нина Владимировна, в итоге действительно оказавшаяся во главе стола. Генеральша, в свою очередь, тоже посматривала на Катю несколько чаще, чем позволяли приличия, пораженная ее удивительной красотой и каким-то внутренним напряжением, которое чувствовалось в каждом ее движении. А вдруг именно эта белокурая красавица и была ночной собеседницей соседа?.. Но в этом случае «за кадром», как ни крути, все равно оставалась пропажа пистолета. Нина Владимировна в очередной раз посмотрела на свою соседку, напряженно улыбавшуюся ее Володе. Отчаянная тревога вдруг с новой силой охватила генеральшу. Скорее даже не тревога, а предчувствие чего-то ужасного и неотвратимого. Словно отгоняя от себя дурное предчувствие, Нина Владимировна попыталась вслушаться в произносимые тосты. Ее взгляд скользнул по лицам детей, беззаботно болтающих в новой компании и, казалось, не ощущающих никакой опасности. Обе невестки выглядели не лучшим образом. Не только Эльвира, для которой дурное настроение вообще было почти нормой, но и легкомысленная, любящая порезвиться Маша. К тому же она была слишком бледна, что особенно бросалось в глаза при ее загаре. Ни за что не скажешь, подумала почему-то генеральша, что всего несколько часов назад она посетила салон красоты. Да и красавица Катя, мрачно уставившаяся в свою пустую тарелку, сжимала бокал с шампанским так, что косточки на ее пальцах побелели. «Ну и компания», — нервно вздохнула Нина Владимировна… Хрустальные бока роскошных фужеров, коснувшись друг друга, казалось, рассыпались на мелкие звонкие кусочки. 9 К середине вечера стало понятно, что званый ужин не удался. Казалось, этого не замечал лишь сам хозяин. Разговор не складывался, тосты вяло принимались, не получая всеобщего одобрения. Все мрачно потягивали спиртное из своих бокалов, обмениваясь между собой ничего не значащими краткими репликами. Даже Маша, заводила любой компании, сидела молча в каком-то напряженном ожидании. Более всего Нину Владимировну удивляло, что близкие друзья Любомира вели себя так же скованно и напряженно. Перехватив встревоженный взгляд матери, Евгений почему-то решил, что от него ждут инициативы. — Так вы что — действительно не будете ничего здесь переделывать? — резко спросил он тихо беседовавшего хозяина. — Кое-что я уже переделал, — будто только и ждал этого вопроса, ответил Любомир, — кое-чего вам сегодня уже продемонстрирую. А вообще-то надо потихоньку, здесь все так запущено. — И вы уже знаете, что будете делать? — включилась Нина Владимировна. — Представьте себе — да! Во-первых, холл я сделаю в два этажа. Второй будет своеобразной галереей: по внешней стороне несколько комнат, по внутренней — разумеется, перила… Часть картин вывешу между комнатами — так, чтобы и отсюда их было тоже видно. — Картины?! Неужели Лавровские оставили их вам? — Что значит — оставили?.. Стоимость картин входила в стоимость особняка… Клянусь, ваших прежних соседей я не обидел! Нина Владимировна невольно покачала головой. — Ну, не знаю… Один только этюд Врубеля — ему цены нет… — Да, вы правы. Мне это, как говорится, встало в копеечку. Но тут уж ничего не поделаешь: я, видите ли, коллекционирую живопись последние лет шесть-семь, и… Словом, кроме всего прочего, согласитесь, это еще и прекрасное вложение капитала. — Так вы уже начали перестройку? — снова вмешался Евгений. — Особняка? Ну что вы… — он обвел глазами присутствующих и усмехнулся, словно только что обнаружив мрачноватые физиономии своих гостей. — Вижу, все слегка заскучали, поэтому предлагаю маленькую ознакомительную экскурсию… Я покажу вам так называемую «сторожку». — Эту развалюху? — впервые за вечер подал голос Владимир. Нина Владимировна для себя отметила, как неприязненно глянул он при этом на хозяина. — Во-во… Бывшую развалюху… Ну что, пройдемся? Глотнем свежего воздуха и заодно посмотрим мой шедевр… Надя! Из точно такого же кухонного коридорчика, как в особняке Паниных, выглянула крупная, еще довольно молодая женщина с живыми ярко-карими глазами. — Да, Леонид Леонидович? — Мы пойдем подышим воздухом, горячее можешь подавать минут через тридцать! — Хорошо, Леонид Леонидович, — домработница улыбнулась, как показалось Нине Владимировне, слегка заискивающе, и исчезла. А гости один за другим начали подниматься из-за стола. Последней встала Маша. — Где тут у вас туалет? — нарочно громко спросила она. — Там же, где и у нас, на втором?.. Идите, я вас через пару минут догоню. — Не боитесь заблудиться? — Любомир бросил на Машу короткий и, как внезапно почудилось Нине Владимировне, злой взгляд. — За окнами темень, а фонарик только один… Впрочем, если вы подождете немного на веранде, пока я дойду до «сторожки», проблем не будет: у меня там теперь постоянная иллюминация… Так и сделаем. Но горе мне — одна из моих тайн раскрыта! Он действительно оставил гостей на крыльце и с фонариком в руках устремился в глубь сада. Насколько Нина Владимировна знала, домик, о котором шла речь, находился в стороне, прямо противоположной Панинскому особняку. Огонек фонарика прыгал в темноте, то исчезая, то появляясь вновь. Нина Владимировна с удовольствием втянула в себя свежий воздух ночного сада. — Да, — рядом с генеральшей внезапно раздался тихий женский голос. — Воздух просто удивительный… Единственное, чем здесь можно наслаждаться… Нина Владимировна слегка вздрогнула от неожиданности и посмотрела на бесшумно появившуюся рядом с ней фигурку красавицы-гостьи. И, не зная, что на это ответить, оглядев гостей, почему-то спросила: — А вашего супруга устройство здешнего владения совсем не интересует? — Ну почему же, — Катя покачала головой. — Он сразу пошел вслед за Любомиром: Саша в темноте ориентируется как кот, такая редкая особенность зрения… Я, пожалуй, тоже пойду… Вы останетесь? — В моем возрасте подобные эксперименты чреваты, — улыбнулась Нина Владимировна. Эта молодая, напряженная, словно натянутая струна, красавица ей чем-то нравилась. Неужели и у этой грустной изящной девушки с хорошими манерами тоже есть какие-то основания бояться Любомира? Сомнений в том, что их новый сосед настоящий шантажист, у генеральши почти не осталось. На своем веку она прочла достаточно детективов, чтобы решить, что единственное объяснение всеобщей мрачности за таким щедрым столом, возглавляемым веселым и разговорчивым хозяином, вовсе не замечающим подавленность гостей, — шантаж… Конечно, возможны и иные неприятности. Но шантаж, с ее точки зрения, был вероятнее всего — во всяком случае, был подслушанный разговор… Господи, но кто же, кто? Которая из ее невесток разговаривала с соседом в ту ночь? Если бы Нина Владимировна проснулась хотя бы минутой раньше, она бы сегодня не мучилась этим вопросом… А вдруг это все-таки были не Эля или Маша, а как раз красавица Катя?.. — Жень, — за спиной генеральши Володя окликнул брата, — пойдем-ка и мы следом за дамой… Мне нужно с тобой поговорить! Срочно!.. — Поговорить? — в голосе Евгения прозвучала неуверенность. — А как же Маня? Она ж заблудится без меня… До дома с разговором подождать нельзя? — Нельзя! Пойдем… Мама и Эля ее подождут и проводят. Тем более ты же слышал, у него тут какая-то иллюминация. Дорожки будут видны… Пошли! Нина Владимировна не успела вмешаться, потому что заговорила Эльвира. — А вам не кажется, что он слишком долго возится со своей иллюминацией? По-моему, у него там что-то заело. Пойдемте, может быть, надо помочь… Да не волнуйся, Володя, не собираюсь я ваши секреты подслушивать, просто надоело тут стоять, зябко да и не очень уютно в темноте. — Иди, иди, Эля, я правда подожду Машу, а там и свет зажжется, — генеральша слегка подтолкнула Эльвиру. Ей совершенно не хотелось брести по темному саду на ощупь, хотя знала она его прекрасно. Сколько раз вместе с хозяевами именно в их саду — так уж повелось — они с Нюсей варили вишневое варенье из «академических» вишен, которых тут каждое лето было видимо-невидимо, а в генеральском саду, хотя находился он рядом, вишни почему-то родили неохотно… Возражать ей никто не стал, и вскоре Нина Владимировна осталась на крыльце одна. Подумать о чем-либо она не успела. И в первое мгновение даже не поняла, почему она, словно ни с того ни с сего, вопреки возрасту, вопреки больным ногам, вопреки, наконец, своему неизменному чувству собственного достоинства, вдруг сорвалась с места и бросилась во тьму сада, споткнувшись о корень какого-то дерева и только чудом не упав, почему мчится, не разбирая дороги, прочь от дома… «Выстрел! — прохрипела Нина Владимировна, задыхаясь, вцепляясь в ствол подвернувшегося дерева, чтобы не упасть, обеими руками. И повторила вновь: Господи, это был выстрел…» Звук, раздавшийся из густой и плотной глубины сада, тьмы, заставивший Нину Владимировну рефлекторно сорваться с места, действительно был выстрелом. Сухим лающим пистолетным выстрелом… Генеральша хорошо разбиралась в оружии. В том, что это был выстрел, она не могла ошибиться… И она не ошиблась, поскольку, пока Нина Владимировна пыталась отдышаться, вцепившись в дерево, раздался отчаянный женский крик. В следующую секунду ей показалось, что сад буквально взорвался от разных звуков, как будто кто-то ломал деревья и кусты. Будто несметные толпы взявшихся откуда-то людей мчались напролом сквозь заросли, сметая все на своем пути… И она тоже помчалась, забыв про свой возраст, больное сердце и ноги. Вдруг вспыхнул яркий свет, и Нина Владимировна поняла, что находится почти рядом со «сторожкой». Она почему-то обратила внимание на выложенную красной плиткой новую дорожку. Генеральша очутилась возле домика буквально через несколько секунд, даже не успев по-настоящему запыхаться. «Сторожка» действительно была приведена в полный порядок. Обложенный кирпичом фундамент, стены и входная дверь обиты свежими золотистыми досками, разноцветным мозаичным стеклом застеклены окна. Насчет иллюминации Любомир тоже не солгал: за нее вполне могли сойти четыре столба со светящимися матовыми шарами — по два с каждой стороны от входа в домик — и еще два обычных фонаря, довольно ярких, на другой стороне аккуратно расчищенной круглой площадки перед сторожкой, уставленной по периметру скамеечками-качелями… Все это Нина Владимировна почему-то разглядела в одно мгновение. Первое же, что выхватил взгляд, едва она очутилась на площадке перед «сторожкой», был сам Леонид Любомир. Хозяин всего этого великолепия лежал, широко раскинув руки, уткнувшись лицом в первую из трех ступенек небольшого крылечка перед входом, неловко подвернув под себя правую ногу. Впрочем, лица, возможно, у него и вовсе больше не было, если пуля, выпущенная сзади в голову Любомира, прошла навылет — такая вот нелепая мысль первой мелькнула в уме Нины Владимировны. Как не было затылка, на месте которого образовалось кровавое месиво, уже успевшее стечь на землю и образовать вокруг головы темную, на глазах впитывающуюся в землю лужу. — Боже мой… — тихо вскричала Эльвира, а вслед за ней — вновь раздался дикий, почти оглушающий крик. Нина Владимировна резко повернулась вправо и увидела на одной из скамеек рыдающую красавицу Катю, которую пыталась обхватить за плечи Эля, бледно-желтая в свете шаров-фонарей, но это ей никак не удавалось, и Катя уже почти сползла на землю, заходясь в беззвучном теперь крике… — Да помогите же кто-нибудь! — в голосе невестки звучало отчаяние, изменившее его почти до неузнаваемости. — Помогите! В ту же секунду, безжалостно ломая кусты, рядом с Ниной Владимировной буквально вывалились оба ее сына, почти одновременно с ними из-за угла дома выскочил Александр, муж Кати, неведомо как там оказавшийся, а в довершение ко всему дверь «сторожки» распахнулась, и на пороге возникла младшая невестка генеральши. — Какого черта вы тут орете?! — Маша выкрикнула это со злостью, прежде чем взгляд ее упал вниз, на распростертое тело, заставив женщину замереть с перекошенным от ужаса ртом. В следующие несколько минут все кричали и говорили одновременно. Катин муж, скорчившись пополам, кинулся в кусты. И только генеральша, автоматически присев на ближайшую скамью, молчала, оглушенная случившимся, не в силах справиться с шоком. Ее почему-то не пугало распростертое тело Любомира. Нина Владимировна ни секунды не сомневалась, что ТАК разнести голову человека возможно исключительно из крупнокалиберного пистолета. Например, из пистолета «ТТ». Самого оружия рядом с телом, во всяком случае в зоне видимости, не было. Следовательно, ни малейшей надежды на то, что убийство, как говорят последнее время, заказное. Ни малейшей!.. Стрелял дилетант. Возможно, стрелял впервые в жизни, иначе знал бы, во что может превратиться человеческая голова, если произвести выстрел почти в упор из боевого оружия… Вряд ли убийце нужно было устраивать бойню… — Маша! — выкрикнул Женя. Ее Женька, любимый сын, напрочь позабывший о матери, сделавший попытку броситься к жене, неведомо каким образом попавший сюда раньше всех и отчего-то не слышавший выстрела, что само по себе было просто невозможно!.. — Стой на месте! — Эльвира, удивительно быстро взявшая себя в руки, крепко вцепилась в рукав Евгения. — И ты, Мария, стой и не двигайся, поняла?! Внезапно над ними упала глубокая тишина, в которой слышались лишь какие-то неясные всхлипывания и постанывания в кустах. Это началась истерика с Катиным мужем. Катя больше не рыдала и, как отметила Нина Владимировна, пришла в себя неимоверно быстро. Быстрее мужчин, лица которых свидетельствовали о нечеловеческом ужасе, всецело охватившем их. Наверное, впервые Маша не возразила Эле и послушалась ее, не сделав ни малейшей попытки тронуться с места: В желтоватом свете фонарей было видно, что лицо ее помертвело, став белее бумаги, и в одно мгновение между изящными бровями прорезались две неизвестно откуда взявшиеся морщинки. В одно мгновение Маша вся как-то осунулась и постарела. — Господи, Володя, — в голосе Эли все-таки слышалась истерика, — да придержи ты, наконец, Женьку, помоги мне, этот дурак… Туда нельзя! Никому нельзя, пока не приедет милиция, слышали, вы, все?! Евгений наконец услышал Элю и растерянно повернулся к ней. — Боже, мама, — рядом с генеральшей раздался голос старшего сына. — Ты была все это время здесь… здесь!.. Нина Владимировна подняла голову, с трудом оторвав взгляд от лежавшего на земле тела, и удивленно поглядела на сына, в глазах которого отражались ужас и тревога за нее… Скорее этого можно было ожидать от Жени, но тот, похоже, не в состоянии был думать ни о ком, кроме Маши, неизвестно как очутившейся здесь. — Я только что пришла, — Нина Владимировна с трудом разомкнула ссохшиеся губы, произнеся это почти шепотом. — Я… я ничего не видела, если… если ты об этом… — Пойдем отсюда, мама, пойдем, тебе нельзя тут быть… Нельзя! Ты можешь встать? — Нет, — Нина Владимировна с тоской обвела взглядом присутствующих. — Я никуда не пойду… Иди к Эле, Вовочка, иди… И к Женьке… — И, возможно, впервые за всю свою жизнь, не побоявшись выглядеть вульгарно, генеральша добавила: — Похоже, сын, мы все здорово влипли… 10 Телефонный звонок беспардонно вторгся в тишину ночи, и Аня схватила трубку, еще даже окончательно не проснувшись. Ее разбудил голос дежурного лейтенанта. К тому моменту глаза успели адаптироваться к темноте, и она с опаской покосилась на лежавшего рядом мужа. Сергей спал. Или делал вид, что спит. Аня прикрыла глаза и сосредоточилась, стараясь понять смысл слов дежурного. — …Машина, Анна Алексеевна, будет минут через двадцать. Ночной собеседник замолк, нужно было что-то сказать в ответ, и она переспросила, куда именно предстоит ехать, поскольку название поселка проскочило мимо полусонного сознания. — Беличья Гора, — послушно повторил лейтенант. И на всякий случай добавил: — Убит хозяин дачи, во время вечеринки, выстрелом в затылок. — Кто из увэдэшников отправился на место, не знаете? — Соколов. Они скоро уже будут на месте. — Вы не в курсе, почему именно нас туда толкают? Если не ошибаюсь, Беличья Гора — область, а не Москва… Впрочем, и так понятно: дачники — москвичи, а из всех межмуниципальных прокуратур самые безответные следователи именно в нашей… Пока, лейтенант, спасибо! В процессе разговора с дежурным Аня успела не только встать, но и дотащиться до кухни — подальше от спальни. Бросив трубку радиотелефона на стол, она поморщилась, вздохнула и, стараясь ступать как можно тише, отправилась назад. Одежда осталась там, в шкафу, и теперь ей оставалось только молить Бога, чтоб Сережа не проснулся, пока она будет извлекать все необходимое. Шкаф был скрипучий: она все время забывала его смазать. Еще с вечера забыла залить в термос кипяток, значит, выезжать придется на голодный желудок: кипятить чайник времени уже не было. Через десять минут машина будет ждать у подъезда, а следователь прокуратуры Анна Алексеевна Калинкина терпеть не могла опаздывать, заставляя кого бы то ни было ожидать ее персону… Да и чем раньше прибудут все, кому положено, на место преступления, тем больше шансов раскрыть его по горячим следам. Это она знала очень хорошо. «Беличья Гора»… — Аня поморщилась и вздохнула. Она отлично представляла себе контингент этого, когда-то знаменитого, дачного поселка, и уже одно это повергало капитана Калинкину в уныние. Дело в том, что всех этих потомственных интеллигентов в двадцатом поколении, всю эту подгнившую аристократию Аня переносила с огромным трудом. Точнее говоря — на дух не выносила. Сама Аня решительно всего, чем обладала на сегодняшний день — от образования и должности до Сережи, по-прежнему спавшего (или делавшего вид, что спит) в глубине квартиры, достигла и добилась сама. Собственным трудом и собственной целеустремленностью. Собственной головой, наконец… Никто и ничего не принес ей на блюдечке с голубой каемочкой, как тем, кого ей сейчас предстояло увидеть. Никогда! Так что Анино отношение к этим людям вполне можно было назвать классовым… Она усмехнулась своей мысли уже внизу, выходя из лифта и на ходу дожевывая бутерброд с сыром, который все-таки сляпала себе в спешке. На какие-то доли минуты ей удалось все же опередить их дежурный «сорок первый», украшенный дурацкой росписью и разноцветными мигалками. Проглотив последние крошки, она стремительно нырнула в слабо освещенное нутро притормозившей у ее подъезда машины, одновременно бросив короткое «Привет!» двоим своим коллегам, которым «повезло» сегодня ночью дежурить в прокуратуре, а следовательно, ехать на этот вызов вместе с ней. — Докладывай, — вздохнула Аня, расправляя на коленях строгую синюю юбку, напоминавшую форменную. У нее вообще вся одежда напоминала форменную. — Давай, Паша… — Собственно говоря, — вздохнул тот, кого она назвала Пашей, — докладывать-то особо пока нечего, кроме того, что менты уже на месте и эксперты, разумеется, с ними… Остальное тебе должен был сказать дежурный… Если хочешь, могу повторить. — Хочу. — Тогда слушай. Убит хозяин одного из особняков, какой-то новый русский… Пока не ясно. Зовут жертву… Сейчас! — Павел извлек из внутреннего кармана пиджака блокнот. — Вот… Любомир Леонид Леонидович, точный возраст неизвестен, на вид лет тридцать пять… Тебе это имя ни о чем не говорит? Аня нахмурилась, попытавшись сосредоточиться, поскольку память сразу зацепилась за что-то связанное с этим именем… Нет, сейчас не вспомнить. Ни за что не вспомнить. — Дальше? — поторопила она Пашу, не заметив его вопроса. — Дальше пока почти ничего. Убит этот самый Любомир из огнестрельного оружия во время собственного новоселья. Судя по всему — кем-то из гостей, в саду… Личности гостей пока неизвестны, но кажется, соседи и, к счастью, их не так много. На новоселье могло быть гораздо больше. — Сколько? — Семь человек плюс Любомирова домработница, вот и все. — Негусто, — кивнула Аня. — Но кажется, сейчас мы уже довольно скоро пополним досье… Оружие, разумеется, не найдено? — Почему ты так решила? Хотя на самом деле не найдено. — Почему-почему… Тебе не понятно? Нет?.. Исходя из состава его гостей, вот почему. Вряд ли среди жителей поселка есть профессиональный киллер, у тамошних обитателей немного другой профиль… Следовательно, убийца — дилетант. А дилетанты, как правило, оружием не разбрасываются… Повезло нам… Иосиф Викторович, — Аня обратилась ко второму своему спутнику, молча притулившемуся на переднем сиденье рядом с водителем. — А вас-то с какой стати туда погнали? — А потому, Анна Алексеевна, — он повернулся к своим коллегам, — что Иосифом Викторовичем затыкают любую дырку. Вольский отбыл в отпуск, кто вместо него? Иосиф Викторович! Крохин болеет — кто? Опять же ваш покорный слуга… — Ясно! — Аня с сочувствием посмотрела на мясистое, грубо сработанное матушкой-природой лицо пожилого врача и выдавила из себя улыбку. — Ничего, переживем, верно? — То ли еще переживали… — буркнул тот и, отвернувшись, вновь молча уставился прямо перед собой на мелькавшую в свете фар дорогу. Больше до самой Беличьей Горы они не обменялись ни словом. Всех подозреваемых, как предупредил Аню ее коллега из УВД, находившихся здесь вместе со своими оперативниками уже больше часа, собрали в особняке Любомира, в холле. Аня, уже не в первый раз окинув взглядом ярко освещенную площадку перед сторожкой, задержала взгляд на теле жертвы, возле которого что-то делал Иосиф Викторович в окружении трех прибывших с увэдэшной группой оперов. Казалось, Соколов угадал ее мысль. — Скоро рассветет, Анна Алексеевна, и мы прочешем весь сад… Как полагаете, из чего его… — Зачем полагать? Давайте послушаем Иосифа Викторовича. Врач и в самом деле, тяжело кряхтя, поднялся наконец с колен и двинулся в их сторону. — Ну что? — он задумчиво коснулся кончика своего крупного бугристого носа. — Лично я думаю, крупнокалиберный пистолет типа «ТТ». Точнее — после вскрытия, поскольку пуля застряла предположительно в лобной части… Если все снимки «на память» сделаны, можно увозить, я закончил. Кивнув доктору, Аня еще раз просмотрела первый из протоколов предварительного опроса, который расторопный Соколов успел снять к их приезду. — Идите в машину, Иосиф Викторович, — мягко сказала она, — может, удастся вздремнуть до отбытия… — И повернулась к Соколову. — Ну, что? Пошли в дом, вероятно, нас уже заждались… Судя по лицам подозреваемых, сбившихся в молчаливую группу возле давным-давно потухшего камина, их действительно заждались: Аня почти физически ощутила потянувшиеся к ней и Паше взгляды. И сама внимательно оглядела присутствующих, прежде чем поздороваться и представиться. Очень пожилая и бледная дама в строгом темном платье — единственная из всех сидела, устало откинувшись в роскошном кожаном кресле. Лицо показалось Ане аристократически надменным. Мужчины — очевидно, это были ее сыновья (Калинкина запомнила со слов Соколова состав гостей) — из той же категории, особенно тот, что постарше… Женщину в синем трикотажном костюме с сухим замкнутым лицом Аня немного знала. Недаром ее имя ей сразу показалось знакомым! Теперь, увидев Эльвиру Сергеевну Панину воочию, капитан Калинкина ее вспомнила и едва не завыла вслух: только этого им и не хватало… Работник суда, да еще того самого суда, который… — Здравствуйте! — низкий, с хрипотцой голос едва не заставил Аню вздрогнуть. Так и есть, генеральша «ожила»… Напоминает ей о правилах вежливости? Ну-ну!.. — Здравствуйте, — сказала она поспешно и вновь замолчала, всматриваясь в застывшие лица женщин. Собственно говоря, это были удивительно разные женщины: неведомо как затесавшаяся сюда красотка блондинка в вульгарном красном платье, крупная молодая и очень просто одетая женщина — единственная из всех, на чьем лице виднелись явные следы слез: наверняка это и есть домработница Любомира, кажется, Ольга… Фамилию Аня не запомнила. Третья, по-настоящему красивая светловолосая девушка с яркими темными глазами, преисполненными какой-то непередаваемой тоски… «Наверняка невестка генеральши», — решила Аня и ошиблась. Ее в самом ближайшем будущем ожидало немалое изумление, связанное с тем, что «дешевая блондинка», как Калинкина определила для себя Машу, оказывается, и есть младшая невестка этой «аристократки»… Так, а где же еще один из гостей, «друг» жертвы?.. И словно в ответ на ее вопрос, справа, из самого темного угла холла послышался тяжелый вздох. Глянув туда, Аня различила скорчившуюся на какой-то кушетке фигуру мужчины. Судя по всему, глубоко страдающего то ли от горя, то ли от элементарного страха. — Кто-нибудь в курсе, — поинтересовалась Аня как можно суше, — есть в доме комната, в которой я могла бы поговорить с каждым из вас в отдельности? Недоуменную паузу, повисшую на мгновение в холле, нарушила «дешевая» блондинка, дернувшаяся всем телом, словно от холода, хотя на самом деле тут было скорее душно, чем прохладно. — Надо думать, есть, — голос у нее оказался пронзительным и тонким, как у капризного ребенка. — Наверное, слева от вас у него был кабинет, во всяком случае, в нашем доме там кабинет!.. Калинкина с трудом скрыла свое удивление: из слов блондинки следовало, что одной из невесток является она, а не томная красавица в черном панбархате. — Если можно, — голос подал один из братьев, тот, что был явно постарше, — не могли бы вы… первой допросить маму? Она нездорова, мы опасаемся, что… — Со мной все в порядке, — негромко, но твердо произнесла генеральша, метнув на сына неодобрительный взгляд. — Думаю, не нам решать, кого спрашивать первым. — Меня зовут, — заговорила Аня, поняв, что еще секунда, и ситуация начнет ускользать из ее рук, что было недопустимо, — Калинкина Анна Алексеевна. Я — капитан милиции, старший следователь-криминалист межмуниципальной прокуратуры… И, уже обращаясь к Паниной, добавила: — Думаю, в просьбе вашего сына, Нина Владимировна, есть смысл. Она повернулась к Паше, чтобы попросить его проверить упомянутую комнату, но их обоих опередила домработница Любомира, решительно шагнувшая вперед. — Если вы не против, товарищ следователь, то я… На самом деле кабинет Леонида Леонидовича вот здесь, слева… Он заперт, но я… у меня есть ключ… Спустя несколько минут Аня, разложившая все бумаги на исключительно аккуратно прибранном письменном столе, лишенном каких-либо признаков того, что за ним действительно работали, повернулась к Паше, возившемуся с магнитофоном, на который предполагалось записывать процесс опроса. — Ну что, ты готов? — Павел кивнул. — И как тебе эта компания? — Странноватая, пожалуй… — протянул Павел, пристально глянув на Калинкину. — На убийцу с первого взгляда ни один не тянет. Во всяком случае — из генеральской семейки. — Заблуждаешься, Паша, — Аня слегка улыбнулась. — Как раз среди таких вот… аристократиков-то и случаются подобные вещи! Как правило, обычным людям и не снилось, какие мерзкие тайны скрываются зачастую за фасадами таких вот особняков, уж поверь моему опыту! — Ну не знаю, Анна Алексеевна… Если им верить, они с жертвой и знакомы-то были всего ничего, пару дней… Приглашать? — Ну не знаю… Давай зови. Анна вздохнула и придвинула к себе чистый лист протокола. 11 — Вы уверены, что действительно не слышали после выстрела никаких звуков, свидетельствующих о движении от сторожки? Вы ведь находились ближе всех к тропинке, по которой убийца должен был уйти? Другого пути там просто нет… — Аня в очередной раз бросила взгляд на наспех набросанный кем-то из сотрудников план сада и вновь пристально уставилась на Нину Владимировну. Генеральша устало покачала головой. — Я уже говорила — нет. — Насколько я понимаю, освещение уже было включено?.. — Я не помню… Поймите, мы были в шоке, кроме того, весь сад… Ну кругом стоял такой… шум, все бросились на звук выстрела, не разбирая дороги… Ломая кусты… Потом… Потом эта девочка, Катя, кажется, ее зовут, закричала… Нет, больше я, к сожалению, помочь вам ничем не могу. — Давайте вернемся к освещению. Свет включается изнутри сторожки. Вы не помните, кто его включил? — Нет, но… Поговорите с моей младшей невесткой, Марией Александровной Паниной. Я думаю, включить могла она, поскольку… В общем, когда мы все туда сбежались, она… Маша была уже в домике. Во всяком случае, она появилась оттуда… — Она что же, как вы утверждаете, не слышала выстрела, хотя находилась к месту преступления ближе всех? — Анна Сергеевна, — вмешался Павел официальным тоном. — Я забыл вам сообщить: эта самая сторожка обустроена хозяином весьма основательно, там звукоизоляция не хуже, чем в студии звукозаписи… — Есть же окна, — Аня метнула на коллегу недовольный взгляд. — Там стеклопакеты… Аня молча покачала головой и кивнула генеральше. — Хорошо. Идите, отдыхайте… Надеюсь, вы понимаете, что в ближайшие дни… — Я никуда не собираюсь отсюда уезжать не только в ближайшие дни, но и месяцы, — перебила ее Нина Владимировна, поднимаясь с жесткого, неудобного стула. Она бросила взгляд на дверь, но уходить не спешила, словно над чем-то размышляла, не решаясь поделиться со следователем своими мыслями. — Вы что-то еще хотели добавить к сказанному? — мягко поинтересовалась Аня. Несмотря на то, что эта старуха явно принадлежала к ненавистной ей «аристократии», она отчего-то вызывала в Калинкиной симпатию. — Возможно… — Нина Владимировна внезапно оставила свои колебания и вновь опустилась на стул. — Да, пожалуй. Это может оказаться важным, и боюсь, что одна я с ситуацией не справлюсь… Дело в том, что у меня после смерти мужа, а это, знаете ли, уже довольно приличный срок, хранилось его именное оружие, пистолет «ТТ», с которым он прошел всю войну. Сегодня утром я обнаружила, что пистолет пропал. Калинкина не выдержала и ахнула от неожиданности: — И вы молчали?! — Вот я вам и говорю об этом, — мрачно усмехнулась генеральша. — Кроме того… Лично у меня никакого разрешения на его хранение не было: я и не знала, что на именное оружие разрешение необходимо, поскольку… а моя старшая невестка пояснила, что подобное… Словом, это — нарушение закона… Вы и в самом деле будете меня… Задерживать? — Где вы его хранили и как обнаружилась пропажа? Кто в вашем доме умел с ним обращаться? — На вопрос Нины Владимировны Калинкина не ответила, а та не стала настаивать. — В ящике письменного стола, в кабинете мужа. Всегда запертом, ключ от него хранился в месте, о котором, кроме меня, никто не знал. Оружием в доме из всей семьи владела и владею только я… И, перехватив изумленный взгляд Анны, усмехнулась. — Мой покойный супруг полагал, что жена боевого офицера должна в этом смысле соответствовать своему мужу… Самое главное: никто из моей семьи о пистолете ничего не знал, даже сыновья. И еще, — Нина Владимировна внезапно, вопреки своей воле, заторопилась. — Невероятно, еще вчера я впервые за эти годы оставила только ящик, но и кабинет всегда был заперт, кроме… В общем, ключ в двери… Входная дверь у нас всегда открыта, и взять его мог кто угодно. — Кто, кроме вас и сыновей с невестками, живет в доме? — Калинкина уже справилась с охватившим ее изумлением и смотрела теперь Нине Владимировне прямо в глаза спокойно и, как той показалось, осуждающе. — Нюся… Я хотела сказать — моя домработница, почти подруга. Но… что касается Нюси, это… это просто смешно — думать, что она как-то причастна к исчезновению пистолета. — И почему же это смешно? — Нюся живет со мной больше тридцати лет, она… Ну, она простая деревенская женщина… Кроме того, из дома никогда не отлучается, на ней все хозяйство и… В общем, она почти член семьи и всем нам очень предана… Зачем ей это? Да и стрелять она не умеет. «ТТ» — это вам не современное оружие, которое теперь чуть ли не на кнопках, и ребенок, если захочет, выстрелит… Это… — Что такое «ТТ», — сердито перебила Калинкина генеральшу, — я, с вашего позволения, тоже знаю. Дальше! — Ну а что дальше? — Когда вы обнаружили пропажу? — вмешался молчавший до этой минуты Павел. — Сегодня утром. — Вы что — проверяли оружие каждый день?! — Нет… От случая к случаю, по настроению. Я обещала покойному мужу, что буду хранить его пистолет до конца своих дней. — Иными словами, — вновь заговорила Калинкина, — у вас сегодня по каким-то причинам было настроение на него взглянуть… — Настроение чаще всего беспричинно, — сухо произнесла генеральша. — Просто, обнаружив, что кабинет открыт, я решила проверить пистолет. Его на месте не оказалось. Повторяю: домашние о нем ничего не знали! Кабинет на первом этаже, любой со стороны этого участка мог заглянуть в окно — чисто случайно — и увидеть, как я с ним… вожусь… — Ящик был заперт? — Да, но… — Что «но»? — Видите ли, ключ от него хранился в футляре напольных часов и… В общем, я сразу заметила, что футляр прикрыт неплотно… — Сразу — это после чего? — Калинкина прищурилась. — Едва войдя в кабинет! — твердо произнесла генеральша. — Сразу после полудня. Ни мальчиков, ни невесток в доме уже не было. Хотя… Кажется, Эля спала наверху, она плохо себя чувствовала. Маша уже уехала, Володя еще не вернулся, Женя… — Нина Владимировна, но ведь что-то же заставило вас проверить кабинет и затем стол? — Аня не собиралась отступать, всей шкурой чувствуя, что генеральша чего-то не договаривает. — Я уже объясняла: ключ торчал в дверях. «Она лжет, — подумала Калинкина, глядя в бледное лицо Нины Владимировны, — интересно, зачем?..» — Где сейчас ваша Нюся? — спросила она как можно спокойнее. — Дома, разумеется, — в глазах генеральши мелькнула и исчезла легкая тревога. — Возможно, задремала… Хотя обычно она не ложится, пока все не возвратятся… Но вероятно, задремала, поскольку иначе… Нина Владимировна задумчиво глянула в окно, за которым уже вовсю занимался рассвет. — Знаете, Нюся очень беспокойная, с тех пор как я всю зиму проболела, постоянно обо мне волнуется… Ну а мы так долго в гостях не задерживались никогда. — Ясно… Павел, вы с Соколовым продолжите дознание, пока я не вернусь, — Калинкина поднялась из-за стола. — Я провожу Нину Владимировну домой, заодно приглашу эту даму… Ее коллега молча кивнул. Нина Владимировна встала. «Удивительно, — подумала Аня, — какая стойкая эта самая генеральша… В ее-то возрасте любая старуха давно бы закатила истерику, потребовала бы особого к себе отношения… А эта — словно сама на рожон лезет…» Какое-то время, двигаясь к воротам, они молчали. Первой заговорила Калинкина. — Вы сказали, ваша домработница постоянно с вами. Она что же — и выходных не берет, и отпусков? Нина Владимировна неожиданно усмехнулась. — Хотите сказать, я нарушаю КЗОТ?.. Наверное, так оно и есть, хотя… У Нюси, видите ли, кроме нас никого нет… Мы живем вместе и в городе, и здесь, на даче. Иногда, конечно, она отлучается по каким-то своим делам, а выходных как таковых не берет. Зачем они ей? У нее и подруг-то нет. Была, правда, подружка, тоже домработница, Галя… Фамилии я не знаю. Она работала у бывших хозяев этого дома — Лавровских. — Вы сказали, Нюся родом из деревни. Неужели за все эти годы она ни разу не ездила домой, к родне? — Какая там родня… — Нина Владимировна махнула рукой. — Была у нее одна-единственная сестра — и та умерла. Нюся тогда действительно ездила в деревню — хоронить. Ну и дом продала… Я эту ее поездку хорошо помню, потому что чуть с ног без нее не сбилась за лето — и с хозяйством, и с мальчиками… Да, ужасное было лето, она с этим домом около трех месяцев провозилась… Проходите, Анна Алексеевна, мы пришли. Нина Владимировна оказалась права: Нюся действительно уснула в ожидании домочадцев — прямо в кресле, у камина, который давно потух. Но сон у нее всегда был чуткий, и, едва генеральша с Калинкиной вошли в холл, все еще по ночному ярко освещенный, как женщина, громко всхрапнув, вскочила на ноги и бессмысленно вытаращилась на вошедших: — Господи, Ниночка Владимировна… — пробормотала она и наконец, осознав, что хозяйка явилась с какой-то совершенно незнакомой хмурой гостьей, растерянно глянула в сторону веранды. — Батюшки, уже утро… А где… Где мальчики? Все? — Нюся, успокойся, — заговорила Нина Владимировна, но от Ани все равно не ускользнуло, что разговаривает генеральша как барыня с прислугой… — Случилась беда… Нашего соседа убили ночью, во время вечеринки… Домработница беззвучно ахнула и в ужасе прикрыла рот ладонью. — Это Анна Алексеевна Калинкина, следователь из милиции… — Из прокуратуры, Нины Владимировна, — решительно вмешалась Аня и перехватила инициативу. — Мне необходимо с вами поговорить. — С… со мной?.. — Нюся смотрела на Калинкину со страхом и недоумением. — С вами. Вы ведь могли отсюда что-то слышать, прежде чем задремали? Когда, кстати, вы уснули? — Господи… Да разве ж я знаю? — Нюся напоминала теперь разбуженную посреди ночи курицу, которую безжалостно согнали с насеста. — Я ничего не слышала, у нас стены не такие, чтоб слышать… — Да вы присядьте, — как можно мягче произнесла Калинкина и посмотрела на перепуганную домработницу с сочувствием. — Вы ведь не сразу после ухода хозяев легли отдыхать? К тому же жара, окна открыты, могли и услышать что-то. Возможно, кто-то бродил под окнами в неурочное время, а вы — слышали? Нюся неожиданно как-то сразу взяла себя в руки, выражение растерянности пропало с ее лица. И, опустившись обратно в кресло, она заговорила почти спокойно: — Как я могла слышать, если окна мы на ночь всегда запираем? Особенно на первом этаже? А на тот дом только окна кабинета и выходят, а там и вовсе никого не было с обеда… Как Нина Владимировна перешла спать обратно к себе, так и не было… Калинкина удивленно подняла брови: неужели домработница не знала о пропаже пистолета? Впрочем, вряд ли хозяйка с ней откровенничает, она ж — барыня, а Нюся — обслуга… Существо низшего порядка!.. — А когда я придремала — и знать не знаю, — заявила Нюся. — Поначалу наверху прибралась, после посуду обеденную мыла, а потом хотела камин вычистить, да на грех-то и присела тут, ну и… Как же я могла, по-вашему, что-то там слышать?.. — Может быть, вспомните, сколько все-таки было времени, когда вы закончили хлопотать по хозяйству? Нюся покачала головой: — А кто ж его знает? Помню только, что уже стемнело, потому что я вначале тут люстру включила, чтобы, значит, камин как следует прочистить, чтоб видно было… Потом вот села, думала, передохну минутку, а дальше не помню… Уснула я, сами видите… Мне ведь тоже годики уже немалые, нынешней весной шестьдесят два стукнуло! Где уж тут все упомнишь?.. — Ну хорошо, — сдалась Аня. — Если вам не трудно, пройдите в соседний дом, нам необходимо записать ваши данные… А вы, Нина Владимировна, можете отдыхать… пока. Генеральша усмехнулась, а Нюся снова нахмурилась и всполошилась. — Какие еще данные?! Зачем я вам, если я спала?.. — Так положено, это просто формальности. — Калинкина вдруг почувствовала безмерную усталость. — Имя, отчество, фамилию, год рождения… — Не спорь, Нюся, это недолго, — вмешалась генеральша. — Я сама лягу, не волнуйся за меня… — Да как же не волноваться-то? — женщина всплеснула руками и, вскочив на ноги, запричитала. — Да вы гляньте на себя, гляньте! На вас же лица нет, с вашим-то здоровьем, разве такое можно?! О Господи!.. — Нюся, перестань! — Не перестану!.. — она повернулась к Калинкиной и воинственно уперла руки в боки. — Вы что — не видите, до чего человека довели? Она же болеет, слабая, одна ни за что не управится… Да помолчите вы, Нина Владимировна! Я вас тут одну не оставлю, а вдруг этот убивец все еще поблизости бродит?! Ни за что не оставлю!.. — Ну ладно! — удивляясь самой себе, Калинкина неожиданно сдалась. Не иначе как от усталости и недосыпа… — Запишите просто ваши данные, мы, если понадобится, вызовем вас попозже. — А что тут записывать? — Нюся все еще кипятилась. — По паспорту-то я, как есть, ваша тезка, тоже Анна Алексеевна… И фамилия самая простая — Иванова я. Год рождения — в марте сорокового… И все мои данные… Из Рязанской, значит, губернии!.. Айдате, Нина Владимировна, я вам чайку согрею, а кровать я постелила еще раньше, в вашей комнате. Калинкина невольно улыбнулась, видя, как осторожно и нежно, будто ребенка, эта крупная крестьянская баба с простым, ничем не примечательным лицом обняла свою хрупкую хозяйку за талию, решительно увлекая ее в сторону кухни. Как прежде, чем прикоснуться к ней, автоматически вытерла руки о свой фартук. Аня посмотрела на заваленное пеплом и головешками нутро камина, на огромный совок и проволочную метелочку, брошенные рядом, и грустно покачала головой. Ничего удивительного в том, что женщина так устала: огромный дом, большая семья — и все на ней. Наверняка на ней, вряд ли эти финтифлюшки, невестки генеральши, утруждают себя хлопотами по хозяйству. К реальности ее вернул голос Нины Владимировны, покорно подчинившейся Нюсе и действительно шагнувшей в объятиях домработницы в сторону кухни. — Извините нас, — извинилась генеральша. — Нюся упрямая, как… В общем, она успокоится, только когда я улягусь… Она обязательно к вам зайдет попозже… Извините. Аня улыбнулась и, кивнув женщинам, круто развернулась в сторону выхода. Если Анна Алексеевна Калинкина и боролась с дремой, пока шла обратно, к дому убитого, то всякий намек на сонливость слетел с нее моментально, минуты через полторы после того, как Павел вскочил со стула, освобождая ей место за письменным столом. Он только-только закончил вписывать в протокол данные приглашенной в ее отсутствие красавицы в черном панбархате, которую Нина Владимировна назвала Катей, добавив слово «кажется»… Похоже, прежде они и впрямь не были знакомы. Следователь Соколов из УВД, завидев Калинкину, обрадованно двинул на выход: разумеется, ему не терпелось вернуться к своим операм, уже вовсю прочесывающим сад, в поисках оружия и возможных следов убийцы. Аня едва успела открыть рот, чтобы задать вопрос белокурой красавице, как та вскочила на ноги. В первый момент ни Калинкина, ни обалдевшие мужчины ничего не поняли. Девушка, ни слова не говоря, подхватила, нагнувшись, тяжелый панбархатный подол своего выглядевшего нелепым в свете утра наряда и задрала его, продемонстрировав присутствующим длинные стройные ноги в умопомрачительно дорогих тонких чулках… — Вы… — Аня хотела сказать «Вы что — с ума сошли?!», но слова сами по себе застряли у нее в горле. Катя быстрым, отчаянным каким-то движением сунула руку за широкую кружевную резинку правого чулка и извлекла из-за нее нечто подобное дорогой бижутерии, сверкнувшее в лучах восходящего солнца, льющегося через окно. — Вот… — выдохнула девушка, — вот… Я не убивала его, я только хотела, но я не убивала!.. И, упав на стул, уронив голову на тонкие обнаженные руки, разрыдалась — отчаянно и безнадежно. Перед капитаном Калинкиной на столе, поверх еще не заполненного до конца бланка протокола лежал крошечный, ювелирно отделанный пистолет… Несколько секунд Аня тупо и бессмысленно пялилась на эту невиданную игрушку и наконец пришла в себя. — Соколов, принесите воды! — приказала она не успевшему покинуть место действия следователю, замершему с самым глупым видом между столом и дверью. — Заодно спросите у домработницы что-нибудь… успокоительное… Нет, у домработницы не надо, поищите Иосифа Викторовича, он, вероятно, в машине дремлет… Катя между тем продолжала рыдать — горько, словно маленькая девочка, застигнутая старшими за постыдным занятием. Павел, очевидно тоже взявший себя в руки, включился в ситуацию. Подойдя к столу, он молча взял пистолет и понюхал ствол, затем со щелчком, заставившим Катю вздрогнуть, вынул обойму. — Одной пульки недостает, — спокойно произнес он. — Но если из этой игрушки и стреляли, то не меньше чем сутки назад… Это, товарищ капитан, французская штучка, я видел такие в Париже, в каком-то магазинчике… Ну помните, мы в прошлом году с ребятами в турпоездку ездили?.. Аня не помнила. Зато Катя, как-то поперхнувшись рыданиями, неожиданно смолкла и подняла голову. Она явно относилась к тому типу счастливиц, которых слезы не портят, а наоборот, красят… — Да… — пролепетала она, всхлипнув и с мольбой глядя на Пашу. — Позавчера… — Что — позавчера? — резко бросила Калинкина, заставив девушку вздрогнуть и сжаться. — Я из него позавчера стреляла… Дома, в подушку… — Зачем? — поинтересовался Паша, как показалось Калинкиной, слишком нежно для данной ситуации… Все-таки все мужики — одинаковые: стоит им увидеть красотку — и все, тают, как снег на солнышке… — Я пробовала. — Катя быстро утерла ладонями слезы и посмотрела на Павла с надеждой. — Я никогда не стреляла и подумала, что надо посмотреть, как это делается, раз уж… раз уж… Она вновь готова была разрыдаться, но Аня не позволила ей этого сделать, задав очередной вопрос: — Вы тренировались, чтобы убить Любомира? — Да! — девушка почти выкрикнула это. — Да! хотела… Я должна была убить этого подонка, эту… крысу!.. — За что, позвольте поинтересоваться? — Аня незаметно придвинула к себе протокол и ручку, но от Кати это не ускользнуло. — За то, что он был подонком. И… и крысой!.. Пишите, я вам все расскажу! И я… Мне ничуть не стыдно, ничуть! Но я его не убивала, вы же сами говорите, что пистолет мой — нестреляный… Кто-то опередил меня, и дай вам бог никогда в жизни этого человека не поймать! — Спасибо! — ядовито бросила Калинкина. — Пожалуйста. — Катя посмотрела на нее с вызовом. — Кто-то убил не простого человека, а раздавил настоящую гадину… Ядовитую, мерзкую гадину!.. Пишите! 12 До дома они дошли молча, не обменявшись между собой ни единым словом. Собственно говоря, все слова были сказаны еще там, в особняке убитого, когда они ожидали — каждый своей очереди на допрос. Как-то само собой получилось, что Катя отправилась с Паниными. Возможно, кто-нибудь из них пригласил ее, но остальные этого не запомнили, хотя и не удивились, когда девушка присоединилась ко всем. Своего мужа после допроса она словно и вовсе не замечала. Его Калинкина пригласила туда сразу вслед за Катей и спрашивала так же долго, как и ее. Но если Катя вышла оттуда заплаканная, но на удивление спокойная, почти безразличная, об Александре этого сказать было нельзя. Он вылетел красный как рак и первым делом метнулся к супруге. — Идиотка!.. Ты… Какого черта ты приперла сюда этот проклятый пистолет, да еще наговорила на нас обоих черт-те чего?.. А?! Взоры всех присутствующих мгновенно сошлись на супругах. Маша охнула во весь голос. Но на Катю все это, казалось, никакого впечатления не произвело. — Пошел вон! — холодно глянув на мужа, лишь произнесла она. И эти слова прозвучали в установившейся тишине как удар хлыста. Судя по всему, никогда прежде со своим мужем Катя так не разговаривала. Краска сползла с его лица, рот приоткрылся от изумления, и, громко сглотнув, он неожиданно как-то сразу ссутулился, смялся, словно сделавшись в два раза меньше, и потрусил в свой угол холла — туда, где сидел до этого в полном одиночестве. Тишину нарушил Владимир разрядкой его злого, истеричного смеха. — Ну и ну! — хохотал Володя. Он прищурился и обвел глазами притихших родственников. — Кажется, следователям просто повезло… Преступники сами сознаются, даже оружие искать не надо. А? Каково? Вначале маменька закладывает все наше святое семейство аж по самое некуда, а теперь вот еще одна с чистосердечным признанием выступила. Следователям лишь выбрать надо… — Замолчи, Владимир. — Эльвира подняла голову и бросила на мужа презрительный взгляд. — Тебе совсем не идет юродство… Мама поступила абсолютно правильно. Уже завтра в соответствующие инстанции уйдут официальные запросы на каждого из нас по поводу разрешения на оружие… Пистолет твоего отца так или иначе, но обязательно всплыл бы… Не завтра, так через неделю… — С чего ты взяла?! — Владимир, которого пригласили на допрос сразу после матери, все еще был взбешен и никак не мог справиться с возмущением от «прокола» матери. — Отец умер добрых тридцать лет назад, о его оружии отродясь бы никто не вспомнил, если бы не мать! — Это ты так думаешь, — холодно произнесла Эля, как обычно не повышая тона. — Все сведения по оружию, тем более именному, сохраняются бессрочно… А тем более пистолет пропал накануне убийства. Хватит, Володя! И она равнодушно отвернулась от мужа, продолжавшего что-то возмущенно бормотать. Ни Евгений, ни Маша в разговоре не участвовали. Женя, почти не отрываясь, наблюдал за своей женой, пытаясь перехватить ее взгляд, который та упорно отводила. Вопрос, вертевшийся у него на языке, он ни за что в жизни не решился бы задать при всех… Он задал его только несколько часов спустя, когда все подозреваемые, за исключением Александра, рванувшего к своей машине, добрались до особняка Паниных и, так и не обменявшись друг с другом ни словом, расползлись по своим углам. Бесцеремонно растолкав спавшую в холле Нюсю, Эльвира распорядилась отпереть кабинет и уложить там Катю. В этот момент в комнате Евгения и Маши разразился скандал. — Тоже мне, следователь нашелся! — Маша почти шипела, злобно глядя на Женю, задавшего наконец мучивший его вопрос. — Отвяжись, не видишь, я еле на ногах стою?! — Я не следователь, я — твой муж, — голос Евгения дрожал от возмущения и ярости. — И, прежде чем лечь, ответишь мне, хочется тебе этого или нет, каким образом ты очутилась там раньше всех… Насколько помню, мы договорились иначе, ты сама попросила меня ждать тебя на веранде!.. — Ты что — так и сказал этой… следовательше? — Маша настороженно посмотрела на мужа. — Нет. Но ты мне сейчас ответишь как миленькая… Каким образом… — Господи! Неужели нельзя оставить меня в покое?! — в ее голосе звучали отчетливые ноты приближающейся истерики. — Да нет тут никакой загадки, я и этой майорше то же самое сказала… — Что именно? — Что было — то и сказала… Я как раз спускалась из туалета, когда Володька тебя куда-то поволок, я увидела это сквозь веранду! Ну, я и решила вас опередить и вышла через черный ход. Вот и все! Там тропинка к сторожке есть, прямая, через все заросли… — А ты-то откуда знаешь? Ты же у Лавровских была от силы пару раз!.. — А вот и нет, можешь у своей Нюси спросить… Когда мы сюда прошлым летом приехали на выходные, ты дрыхнул почти сутки, а мне скучно было, особенно когда и остальные уснули… Ну я и навязалась с Нюсей к ее подружке чай пить, ясно? Они его, между прочим, как раз в сторожке пили… И про дорожку эту я тогда и узнала. Все? Или допрос будет продолжен?.. — Допустим, это правда, — голос Евгения все еще дрожал. — Но ты же видела, что в домике еще никого нет? Что там, наконец, темно?.. Спрашивается, на кой ляд тебя туда понесло? Любой нормальный человек просто-напросто стоял бы и ждал остальных возле сторожки… По крайней мере — самого хозяина!.. — Значит, я ненормальная. Разве твоя мама не объясняла тебе уже сто раз, что я дурно воспитана? Ха!.. Какой смысл стоять без толку, если там дверь была открыта? Ну я и вошла… Нащупала выключатель и подумала, что, пока вы все ползете, успею раньше остальных поглядеть, какие такие чудеса он там наворотил… Так что моя невоспитанность меня, можно сказать, спасла! — То есть? — А сам не соображаешь? — Маша резким движением отбросила от себя платье, которое успела снять, и тут же нырнула в легкую ночную сорочку, мало чем отличающуюся по фасону от ее вечернего наряда. — А жаль, я тебя считала умнее… Если бы этого типа пришили в моем присутствии, кто знает, может, следующая пуля досталась бы мне — как свидетелю? А то и вовсе прихлопнули бы нас одной пулей на двоих… Евгений тяжело опустился на разобранную постель и, понурив голову, погрузился в какие-то свои размышления. Когда спустя несколько минут он повернулся к успевшей улечься на свое место жене, Маша уже дышала глубоко и ровно: то ли спала, то ли притворялась спящей… Вид у нее был самый что ни на есть невинный. Словно у ребенка, безмятежно уснувшего во время утомившей его игры. — …Ну, братцы-кролики, давайте-ка подобьем бабки. — Аня широко, ничуть не стесняясь мужчин, расположившихся возле ее стола, зевнула. — Начинай ты, Соколов, чего там наскребли твои ребята? — Совсем немного, Анна Алексеевна, — Соколов тяжело шевельнулся и подавил зевок. — Как и предположил Иосиф Викторович, стреляли сзади, из кустов… Между двумя скамейками довольно густые кусты. Там мы и гильзу нашли… — Следы? — Какие следы? — он безнадежно махнул рукой. — Если бы тропинка была, а так — трава примята да пара веточек сломана. — Надеюсь, веточки отправили на экспертизу? — Отправили, только мне кажется, ничего это не даст… Похоже, убийца, воспользовавшись всеобщим смятением, либо выскользнул, причем очень аккуратно, на одну из боковых дорожек и уж потом вместе со всеми рванул обратно, сделав вид, что потрясен не меньше остальных… Это — если Любомира пришил кто-то из дорогих гостей… Но согласитесь, Анна Алексеевна, это сомнительно, поскольку тогда убийца не успел бы избавиться от оружия… А мы всех мужиков сразу обыскали! До этого они все время, если не врут, были друг у друга на глазах… — Кстати, — перебила его Калинкина, — почему только мужиков? Соколов смущенно отвел глаза: — Так кто ж знал… Ну относительно той красотки… А так — все дамы были одеты… Э-э-э… минимально, разве под такими тряпками пистолет спрячешь? — Так ведь спрятала же?.. — усмехнулась Аня. — Ну какой это пистолет? Так, игрушечка… — Ну ладно… Что-нибудь еще в саду обнаружили? — Нет там ничего! — Соколов хмуро посмотрел на Калинкину. — Ребята у меня опытные, можно сказать, каждую травинку… с лупой… — Что насчет соседних участков? Особенно меня интересует участок Паниных. — Ясное дело… Там сейчас как раз Петрушенко со своей группой, вы уж простите, но я своих ребят отпустил домой поспать… Они и так два участка обшмонали — тот, что с другой стороны — тоже… Аня поморщилась: она терпеть не могла, когда сотрудники переходили на жаргон. Но замечания Соколову не сделала: уж очень усталый у него был вид. Да и остальные выглядели не лучше. — Паша? — она вопросительно посмотрела на своего коллегу, понимающего все с полуслова. — А?.. Ну да, — похоже, он тоже засыпал на ходу. — Экспертную группу я вызвал, обещали обыскать особняк убитого сверху донизу самым тщательным образом и доложить предварительные результаты не позже семнадцати ноль-ноль… Я, пожалуй, сейчас и сам туда отправлюсь, на месте оно как-то виднее… Калинкина покачала головой и обвела взглядом лица присутствующих: — Все, и ты, Паша в том числе, поедут сейчас по домам — отдыхать. Считайте это приказом! Собираемся здесь завтра ровно в девять, сразу после летучки, со своими мозгами… Я тем временем оформлю постановление о возбуждении дела и попытаюсь выбить разрешение на обыск особняка Паниных… Всё, все свободны!.. И не смотри на меня, Павел, такими глазами: я тоже поеду домой пораньше, что я, по-твоему, железная? Нина Владимировна внимательно посмотрела на своего старшего сына и покачала головой: — Если ты, Володя, вдумаешься в свои слова, то и сам поймешь, что не прав… Никого из вас я не подставляла, как ты изволил выразиться… Лучше поинтересуйся у своей жены, что хуже: изложить в данной ситуации правду или, когда она неизбежно всплывет, оправдываться, почему ее скрыли. — Я ему об этом уже говорила, — Эля отодвинула от себя полную тарелку. К еде, как и все остальные, она едва притронулась. — Володя просто уверен в том, что истина никогда не всплывает. Но ведь убит человек. Убит из огнестрельного оружия. Есть следственные действия, в данной ситуации обязательные… На выяснение того, что в нашем распоряжении был отцовский пистолет, при современном уровне компьютеризации потребуется минут пятнадцать-двадцать… — С чего вы все взяли, что вообще станут проверять?! — Владимир злобно глянул на жену. — С чего?! Оружие принадлежало отцу, его давно нет на свете… При чем тут мать?.. — При том, что факт возврата оружия всегда фиксируется, Володя. — Эля устало пожала плечами. — А когда человеку выдается именно оружие, в его анкетных данных обязательно фигурируют все члены семьи… — Ну и что? — Ничего особенного, кроме того, что компьютер осуществляет поиск этой информации по словам… То бишь по фамилии, имени, отчеству. В том числе и твоей матери… И хватит об этом! Не мы же, в конце концов, убили этого типа, так чего ж, в самом деле, волноваться?.. — То есть как это — чего? — вмешался мрачный Евгений. — Уж тебе, Эля, вообще не пристало проявлять подобную… наивность… Можно подумать, для тебя новость, что менты только так упекают того, кто попадется под руку, а отнюдь не преступников?! Долго будешь изображать из себя справедливого судью?.. — Ну все! — Эльвира резко вскочила, отшвырнула от себя вилку. — Не знаю, кому как, но с меня лично хватит!.. Володя, мы уезжаем! Благо никто не обязывал нас тут сидеть до опупения, ничего, если будет нужно — найдут и в Москве… — Эля, подожди, — Нина Владимировна смотрела на свою старшую невестку с удивлением. На памяти генеральши та никогда не выходила из себя. Даже голоса не повышала, не то что сорваться и нагрубить… — Успокойся, мы сейчас все не в себе, и это понятно, правда? — Эльвира Сергеевна, — в дверях кухонного коридорчика стояла Нюся, и вид у нее был самый что ни на есть несчастный. — Не уезжайте, пожалуйста, не бросайте нас тут… Вы же все-таки лучше всех разбираетесь во всех этих делах, а так… Ну что мы тут делать-то будем? Голос у Нюси был почти плачущий. — Ну хоть Нину Владимировну пожалейте… Вы ж сами говорите, что она правильно поступила, а никто этого, кроме вас, не понимает… — Извините, — Эля глубоко вздохнула и опустилась на свое место за столом. В холле, где проходил этот поздний обед, установилась тишина. Домработница бесшумно исчезла в коридорчике, остальные вновь уткнулись в свои тарелки с остывшим мясом. Генеральша вдруг с удивлением отметила, что, вопреки случившемуся, чувствует себя чуть ли не помолодевшей… Неужели потому, что почувствовала необходимость защищать своих мальчиков от случившегося?.. Но ведь ее-то сыновья здесь точно ни при чем! В этом Нина Владимировна была уверена. И хотя Нюся клялась и божилась, что никаких намеков на то, что пистолет хранился в одной из комнат дома, она не обнаружила во время своих бесконечных и очень тщательных уборок, оружие все-таки пропало из кабинета бесследно и где-то должно было сейчас находиться. Генеральша не верила, что ее домашние не приложили к этому руку… Следовательно, обе невестки все еще оставались под подозрением… Получалось, защищает она именно их, а не сыновей. «Ерунда! — думала Нина Владимировна. — Я защищаю благополучие мальчиков… И Володя, и Женя просто не переживут, если выяснится, что одна из жен — убийца… А что, если и впрямь пистолет стащил кто-то из посторонних?! Что, если ночной разговор никак не связан с его пропажей?..» Генеральша не слишком сильно преувеличила, когда сказала Калинкиной, что кто-то чужой мог подсмотреть за ее возней с пистолетом. А заодно и подглядеть, куда именно она убирает ключ от ящика. Более того, если бы Любомира не убили, именно его-то она бы и заподозрила в первую очередь. С его участка ничего не стоило наблюдать за ней сквозь распахнутые в жару окна. А ведь в те два дня, которые они с Нюсей прожили здесь до приезда сыновей с невестками, окна кабинета открывались точно — не раз и не два. Она сама, лично раздвигала тяжелые темные гардины, впуская в дом свежий воздух. К сожалению, Нина Владимировна при всем желании не могла вспомнить, были ли и впрямь раздвинуты гардины, когда она возилась с пистолетом в последний раз. Но в том, что это было днем, даже утром, она не сомневалась… Да, утром, накануне приезда сыновей. Помнится, она заперлась тогда изнутри, быстренько разобрала и смазала «ТТ», после чего еще какое-то время сидела просто так, ничего не делая, положив его перед собой. Потом… Да, потом она расслышала голоса и шум, характерный для приезда гостей, даже узнала Женькин голос. И поспешно привела все в порядок: убрала ключ, задвинула гардины и отправилась здороваться с сыном. Значит, ей все-таки удалось вспомнить точно, что гардины до этого были раздвинуты! Генеральша уже хотела было оповестить об этом притихших домочадцев, когда тяжелые шаги на веранде заставили всех вздрогнуть и повернуться к входным дверям. — Добрый вечер! Извините, если не вовремя. — На пороге стоял следователь, который опрашивал их всех вместе с женщиной-капитаном. — Я смотрю, двери у вас по-прежнему не заперты… Ему никто не ответил. Взгляды всех Паниных и Кати, просидевшей все это время молча за своей тарелкой, были прикованы к вошедшему. Следователь усмехнулся и, обращаясь к Нине Владимировне, спросил: — Ваш?.. В руках Павла в неярком свете холла тускло отсвечивал потертыми боками массивный пистолет генерала. — Где… Где вы его нашли? — Нину Владимировну | охватила легкая дрожь. — Вообще-то, — сухо произнес следователь, — я не обязан вам это докладывать, но никакой особой тайны тут нет… Данный пистолет марки «ТТ» был обнаружен в холле дома убитого. Кто-то заткнул его почти полностью в кадку с пальмой, справа от входа… Ну а поскольку отпечатки на оружии отсутствуют, а вы все провели в этом холле несколько часов, я вынужден, господа, взять с каждого из вас подписку о невыезде… 13 Было, скорее всего, уже не меньше шести вечера, когда оформление бумаг и снятие показаний с Паниных наконец закончили. Нина Владимировна устало оглядела холл: посуда со стола не прибрана, все бледные и притихшие сидели кто где. Чувство, что размеренная жизнь ее семьи рушится прямо на глазах, страшно и необратимо, все росло и росло в душе генеральши. Впервые в жизни с той страшной ночи, когда были арестованы ее родители, Нина Владимировна вынуждена была признаться себе, что не в состоянии не только справиться с ситуацией, но даже хоть как-то повлиять на нее. Она никогда не впадала в отчаяние, никогда не покорялась судьбе. И сейчас она твердо решила бороться за свой дом и за свою семью до конца. Если понадобится, до последнего своего дыхания… Новые допросы не дали следователю ничего. На этот раз они касались найденного пистолета. Следователи знали, что в тот период времени, когда убийца мог избавиться от оружия, все подозреваемые действительно находились на глазах друг у друга. И когда общая картина более-менее была восстановлена, хмурый следователь вынужден был вписать в свои бумаги очевидный факт: никто из них, включая умчавшегося в Москву Александра, к пальме, под которой нашли пистолет, не подходил… — Простите… — размышления Нины Владимировны были прерваны Катей, пожалуй, впервые за все это время заговорившей по собственной инициативе. Генеральша с сочувствием посмотрела на девушку, ее лицо, осунувшееся и побледневшее за прошедшие часы, казалось, утеряло часть своей красоты. — Простите, — повторила она еле слышно, — я… Я понимаю, что должна вам объяснить… — Да уж хотелось бы! — неожиданно резко подал голос Владимир и неодобрительно уставился на Катю, на щеках которой проступил слабый румянец. — Очень хотелось бы выслушать хоть что-нибудь, помимо официальных версий. — Володя! Что с тобой?! — Нина Владимировна среагировала на грубость сына непроизвольно, скорее от неожиданности, чем от возмущения. Но тот и бровью не повел, продолжая неотрывно глядеть на Катю, сдавшуюся под его взглядом. И Нина Владимировна с тревогой и недоумением отметила, что за эти ужасные уже почти что сутки лицо старшего сына сделалось грубее, как будто на нем проступило неведомое доселе ей, матери, качество души… Впервые в жизни она смотрела на свое собственное дитя вот так — отстраненно, изучающе, словно на чужого… Да и знала ли она о жизни Володи, о том, что происходит в его душе? Катя между тем взяла себя в руки. — Простите еще раз. Я понимаю, что должна была объясниться сразу. Но я… Я была не в состоянии говорить… — Да вы успокойтесь, — мягко вмешался Женя. — Понятно, что не могли… И никто не мог. Вы и сейчас можете сразу начать с того, зачем вам понадобился пистолет… Извините, но лично я слышал, как вас начали допрашивать, так что это уже ни от кого не секрет… — Не сомневаюсь, — коротко вздохнула Катя. — Знаете, я ведь действительно собиралась его… пристрелить… В холле повисла глубокая тишина, а Катя вдруг горько усмехнулась. — Уж не знаю, хватило ли бы у меня духу, но… Любомир был редкостным подонком, он… он разбил всю мою жизнь… А может быть, просто оказался чем-то вроде лакмусовой бумажки, а жизнь разбилась сама, еще до того, как… В общем, мой муж… При слове «муж» Катя как-то странно передернулась. — Александр, — уточнила она для чего-то. — Он был должен Любомиру деньги… Много, особенно когда накрутились проценты. Отдавать оказалось нечем, потому что его фирма разорилась… Любомир согласился простить долг, если он… если я… О Господи! — Катя обхватила свое задрожавшее тело руками, пытаясь унять дрожь. — Никогда не думала, что это так трудно сказать… Я не знаю, как точнее сказать, — пробормотала она. — В общем, в обмен на меня! Последнюю фразу девушка почти выкрикнула. — Вот сволочь! — сдавленным голосом прокричала Маша. Нина Владимировна и представить не могла, что Маша способна на такое отчаянное презрение и ненависть, какие прозвучали в ее голосе. Катя теперь смотрела только на нее. — На ночь… Он хотел меня на ночь… — И ваш муж дал согласие?! — в голосе Евгения звучал ужас и сочувствие. — Неужели он согласился?.. Да это не вы — он должен был прикончить мерзавца!.. — Что вы, — печально обронила Катя, — у него… у него никогда не хватило бы на это духу, поверьте мне… Так этого подонка убил точно не он… Именно поэтому я и не могла возвратиться с ним домой. А больше мне идти некуда… Я тот самый анекдотический вариант девушки из Урюпинска… Я действительно из Урюпинска, и это вполне нормальный, не такой уж провинциальный город… — А почему это вы так убеждены, что стрелял не ваш муж? — Владимир был настроен по-прежнему агрессивно. Катя явно не вызывала у него симпатии. — Это не он, — девушка виновато посмотрела на Владимира и Элю, сидевших рядом возле камина. — Если уж вам нужны доказательства, во-первых, у него никогда не было оружия… Я это к тому, что пока ведь не доказано, что убили именно из вашего «ТТ», правда? Может, из какого-нибудь другого… Но главное, он близорукий, у него минус четыре. Я не знаю, что он там делал за этой сторожкой и как туда вообще попал. Но наверняка это как-то объясняется, ведь его отпустили, правда?.. Ну вот. Он в темноте и с такого расстояния, даже если бы умел стрелять, ни за что бы не попал даже в слона, не то что в затылок этому ублюдку… — Чего ты к ней пристал, а?! — Маша с неожиданной яростью набросилась на Владимира. — Ты что, не видишь, человек и так едва на ногах держится… Нина Владимировна, ведь правда, она у нас пока может пожить?.. — Разумеется, — Нина Владимировна кивнула головой и сочувственно посмотрела на Катю. — И пусть вас не волнует вопрос о незваных гостях. И без этого всем нам есть о чем волноваться и размышлять. Кабинет в полном вашем распоряжении, деточка. Ничьего места вы там не займете… Правда, если хотите, Нюся приготовит вам комнату наверху… Хотите? Катя посмотрела на генеральшу с благодарностью и попыталась улыбнуться: — Единственное, чего я хочу — причинить вам как можно меньше хлопот. — Ну конечно, — Володя никак не мог уняться. — Ваш муж-размазня не виновен. Вы хотели убить, даже оружие взяли, но не убили… Получается, что виновен кто-то из нас! А?.. — Почему? — Катины губы дрогнули. — Почему вы считаете, что это не мог сделать кто-то посторонний? Даже следователь сказал насчет того, что никто ничего не запирает, правда? И кроме того, пропажа вашего пистолета может быть никак не связана с… со всем остальным… — Да бросьте вы! Вы что — хотите, чтобы все поверили, что вы дурочка и считаете пропажу нашего «ТТ» и тут же последовавшее убийство из явно крупнокалиберного оружия простым совпадением?! — Вот что, Владимир, — Нина Владимировна решительно поднялась со своего стула — она так и просидела все это время за неубранным столом. — Немедленно оставь этот плебейский… Этот хамский тон! На нас на всех, понимаешь? На всех! Свалилась общая беда, не хватает только теперь всем… подозревать друг друга! — А кого же еще вы прикажете, Нина Владимировна, подозревать? — Эльвира наконец подала свой голос. — Это же почти классический случай убийства в «закрытой комнате»! Вы ж так любите Агату Кристи… Ни в доме, ни в саду не было никого, кроме нас! Во всяком случае, никаких следов постороннего присутствия оперативники не обнаружили. Я спрашивала у этого… Он, кстати, тоже из прокуратуры, как и эта капитан Калинкина, я их обоих немного знаю… Стреляли в спину, из-за кустов — что и так очевидно. Никаких особых следов преступник не оставил, единственная тропинка, которая проходит рядом, ведет к дому, но она — гравиевая, какие там следы?.. В общем, пока что они сосредоточились на этой его несчастной домработнице… А потом возьмутся за нас. И как следует!.. — На домработнице? — Нина Владимировна, внимательно выслушав Элин монолог, необычайно для нее длинный, вдруг поняла, что каким-то образом совершенно забыла про эту особу, у которой, между прочим, была возможность и подсмотреть за ее возней с пистолетом, и уж конечно убить. Они, Панины, да и Катя с мужем могут предоставить друг другу хоть что-то, похожее на алиби. А вот домработница… Эля словно подслушала мысли свекрови и, усмехнувшись, покачала головой. — Уж поверьте мне, Нина Владимировна, на слово, я за свою жизнь убийц всяких видела-перевидела… Домработница Любомира к случившемуся не имеет никакого отношения, не тот психологический тип… Кроме того, как это для нас ни печально, алиби у этой тетки есть именно на момент убийства… Правда, еще не проверенное, но лично я не сомневаюсь, что она не лжет. — Что ты имеешь в виду? — Нина Владимировна устало опустилась обратно на стул. — То, что все обстоятельства, словно нарочно, складываются против нас… Хозяин на десерт велел приготовить мороженое, она сделала заказ, но мороженое ей почему-то не доставили. Хозяина своего она, судя по всему, боялась до смерти, вот и улучила минутку, когда мы все пошли в. эту проклятую сторожку, а сама дунула на станцию, там есть круглосуточный магазин, где всегда есть мороженое. Домой она вернулась уже после… после выстрела с коробкой мороженого… Завтра, когда дежуривший в тот вечер продавец выйдет в свою смену, он ее алиби и подтвердит… — Ясно… — взгляд Нины Владимировны упал на неубранный стол, и она, поморщившись, повернулась в сторону кухни, чтобы окликнуть Нюсю: за весь день ей ни разу не удалось пообщаться с той наедине. Генеральша начала беспокоиться за свою дуэнью, слишком хорошо зная, как та переживает из-за случившегося несчастья. И убийство, и допросы, и поведение детей, и, наконец, найденный пистолет — все это следовало не просто обговорить с Нюсей, но и успокоить ее, расспросить поподробнее, что дал ее собственный обыск… Нюсю Нина Владимировна нашла в холле, как обычно возле коридорчика. Глядя, с какой жадностью слушает Нюся Эльвирины слова, Нине Владимировне впервые пришло в голову, что Нюся может знать что-то такое, о чем не сказала не только следователям, но и ей, своей хозяйке и подруге. Генеральша заметила какую-то тревогу, с которой ее домработница то и дело поглядывала на Машу. А ведь особой симпатии к младшей невестке Нюся никогда не испытывала, как раз скорее наоборот. Что между ними могло произойти? Спустя еще мгновение генеральша готова была признать, что это ей просто показалось. Потому что Нюся, быстро глянув на Нину Владимировну, неодобрительно покачала головой, явно имея в виду Машу и никого другого, и сразу шагнула к столу. — Ниночка Владимировна, — спросила она абсолютно спокойным голосом и как всегда ласково, — а что, если я чай сооружу? А то все измучили себя, лица на вас на всех нет. А? Никто не возразил, и Нина Владимировна кивнула головой. «Точно показалось, — вздохнула она про себя. — И немудрено после всего…» Ловкие Нюсины руки уже мелькали перед ней, собирая тарелки и вилки, с кухни послышался пронзительный свист: закипел чайник, который домработница поставила заранее. В это самое время помощница по хозяйству убитого Любомира, потерявшая и работу, и место, сидела в насквозь прокуренном кабинете следователя Калинкиной и давала чрезвычайно интересные показания. Именно они в итоге и стали первым просветом в довольно густом мраке свалившегося на следователей крайне запутанного дела. Домработница убитого пришла к Калинкиной по собственной инициативе, показания ее были правдивыми, и Аня это понимала, поскольку вспомнила наконец, почему имя Леонида Леонидовича Любомира сразу показалось ей знакомым. — Скажите, Ольга Васильевна, — поинтересовалась она, — почему вы сразу же, еще вчера, не сказали мне правду? Я ведь спрашивала вас, каким именно бизнесом занимался ваш… хозяин. — Это правда! — она подняла на Калинкину все еще красные от слез глаза. — Я не знаю, чем он сейчас занимается, то есть занимался. Я бы никогда не осмелилась у Леонида об этом спросить, а сам он тем более не стал бы говорить об этом со мной… С девочками он перестал работать два года назад, там какая-то неприятность вышла… Его даже в милицию вызывали, я помню, что он здорово нервничал… Аня кивнула. Дело о непредумышленном убийстве студентки одного из московских вузов, задушенной в постели ее приятелем — любовником-извращенцем, она помнила, поскольку несчастье произошло как раз на их территории… Следователь тогда подозревал, что старый ублюдок, увлекшийся своими садистскими штучками и не заметивший, что его партнерша давно не дышит, не лгал, настаивая на том, что погибшая не является его постоянной любовницей. Что она — «девочка по вызову» и он примерно раз в месяц приглашал таких девиц по одному и тому же телефону, который ему дал знакомый, судя по всему, тоже пользовавшийся этим номером. Как выяснилось, знакомый успел навсегда покинуть пределы родины. А данный номер оказался зарегистрирован на имя Леонида Леонидовича Любомира… Утверждавшего, что ни о каких «девочках по вызову» отродясь не слышал, а в интересующий следствие период и вовсе сдавал свою квартиру «одной знакомой», отъехавшей в данный момент на юга — в отпуск… Ни опрос соседей Любомира, ни организованная за ним наружная слежка не дали тогда ничего. К тому моменту, когда удалось выбить разрешение на «прослушку» его телефона, Любомир просто-напросто сменил квартиру, заявив следствию, что собирался это сделать давным-давно… В общем, доказать его сутенерство тогда так и не удалось, а теперь вот Ольга подтвердила подозрения следователя, ведущего дело об убийстве студентки. — Ну а вы сами-то как с ним познакомились? — вздохнула Калинкина, с любопытством разглядывая свою собеседницу. — Я?.. — та вдруг залилась краской. — Я так же, как и остальные… Подруга познакомила, мы в одном техникуме учились… Жить было совершенно не на что, ну, я и решилась… Аня с нескрываемым удивлением оглядела женщину, бесформенную, расплывшуюся фигуру женщины. — Я ведь не всегда такая была, — горько усмехнулась женщина. — Я забеременела… Роды… Ребенок умер, да и я едва не умерла, болела долго, потому и учебу пришлось бросить. Леонид Леонидович на самом деле вовсе не был таким уж негодяем, как вы, наверное, считаете. — Она отвела глаза. — Он ко мне и в больницу ходил, и вообще… А когда я вышла оттуда и податься было некуда. Не на Украину же к матери, правда?.. У матери и без меня еще четверо… В общем, Леонид Леонидович взял меня к себе на хозяйство… Видите, он не был ни злым, ни бессовестным, во всяком случае по отношению ко мне. — Когда вы начали у него работать? Ольга задумалась, прерывисто вздохнула и наконец ответила: — Ровно шесть лет назад, потому что из больницы я выписалась в конце апреля, и сразу же он меня привез к себе… С тех пор и работаю. — Вы знали кого-нибудь из… своих коллег по профессии? — Что вы! Откуда?.. Леонид Леонидович с девочками у себя дома никогда не встречался! У него была еще одна квартира с телефоном, по которому кто-то в его отсутствие принимал звонки… А мы с ним жили по другому адресу, по тому же, который и сейчас. Нет, никого я не видела, ни разу… Я думаю, что никто из девочек наш адрес вообще не знал. И телефон наш — тоже… — Ольга Васильевна, — вздохнула Калинкина, чувствуя, что еще немного — и она просто свалится от усталости. — Спасибо, что пришли… Любомира действительно мог убить кто-то из упомянутых вами «девочек», кому он здорово подпортил жизнь… Кроме того, если верить показаниям Екатерины Коротковой, ваш замечательный хозяин был к тому же вымогателем и шантажистом… Кто знает, кого и чем из своего нынешнего окружения он мог шантажировать?.. Вот, прочтите свои показания и, если все верно, распишитесь внизу каждой страницы… Вы сейчас куда — на Беличью Гору? Ольга кивнула. — Ну да… Дом же открыт, ваши когда уедут, все нараспашку останется… Да еще тот следователь, который пистолет нашел, подписку какую-то с меня взял, чтобы я, значит, оттуда ни ногой… — Тогда вот что, — попросила Аня, — не сочтете за труд предупредить Паниных, что послезавтра мы хотим провести следственный эксперимент, — и, перехватив недоуменный взгляд Ольги, пояснила: — восстановить ситуацию на момент выстрела, кто где был, как шел — ну и так далее, понимаете? Что-то вроде пьесы по заданному нами сценарию… Мы хотим, чтобы каждый не только рассказал, где он был и как шел, но и показал… Может быть, тогда выяснится, кто из них лжет… — А как это выяснится? — Хронометраж… Каждое движение, каждый шаг будут фиксироваться по времени, понимаете? Ольга кивнула. — Вот и славно… Передайте, что к одиннадцати утра все они должны быть на месте. Короткова мы привезем сами… Давайте ваш пропуск, а то еще, чего доброго, опоздаете на свою электричку!.. 14 — В общем, Ниночка Владимировна, уж вы как хотите, а только завтра я прямехонько с утречка на первой электричке и поеду и Иван Иваныча сюда все равно привезу!.. Генеральша уже лежала в постели с открытой книгой, почитать которую собиралась перед сном. Она вздохнула, посмотрела на Нюсю, стоявшую посреди комнаты, и поняла, что спорить бесполезно. Все равно поедет и главное доктора привезет. Даже если для этого ей придется полдня искать Ивана Ивановича по всем его пациентам, знакомцам Нины Владимировны. Все попытки доказать заботливой дуэнье, что с ее здоровьем все в порядке и Иван Иванович ей абсолютно без надобности, ни к чему не приведи, и генеральша смирилась. — Ну хорошо, — вздохнула она, — делай что хочешь, хотя беспокоить врача без всякой причины — свинство… Погоди! Если уж ты будешь в городе, прихвати оттуда мой синий халат, я его, по-моему, в спальне оставила… Все, Нюсенька, спокойной ночи. Спокойной ночь тем не менее не получилась. Слишком много страшного и невероятного случилось за последнее время с привыкшей жить размеренной и спокойной жизнью генеральшей. Никогда, вплоть до сегодняшнего дня Нине Владимировне не приходилось сомневаться в правильности своих поступков: они всегда, с абсолютной точностью соответствовали ее убеждениям, ее представлениям о жизни, о том, что хорошо, а что плохо, и следовательно, были верны… Признать ошибочность хотя бы одного из них — означало признать неверными или, во всяком случае, не соответствующими реальности и собственные принципы тоже… Кроме того, ее мысли постоянно так или иначе возвращались к вечеру этого дня, проведенному с сыновьями и невестками. После поданного Нюсей чая, вопреки обыкновению, никто из детей не ушел в свою комнату. Что касается Кати, то Нюся, несмотря на распоряжение Нины Владимировны, все-таки приготовила ей одну из пустовавших комнат наверху. Генеральша понимала, почему она это сделала: всеми силами Нюся пыталась сейчас, когда так внезапно весь уклад их дома вдруг начал рушиться на глазах, сохранить хотя бы неприкосновенность кабинета покойного хозяина. Катя ускользнула наверх в приготовленную ей комнату, сославшись на усталость. Маша вызвалась ее проводить. Вообще младшая невестка все больше и больше удивляла Нину Владимировну, считавшую ее неспособной на сочувствие. «Странно это все!» — бормотала Нина Владимировна, наверное в десятый раз переворачивая раскалившуюся подушку. Единственным человеком, который не удивил ее ничем и вел себя вполне предсказуемо, была Эля… Зато Володя — почему он так агрессивен? Всегда мягкий, подчеркнуто интеллигентный. Почему он набросился на Катю?.. Все-таки они с Женей абсолютно разные… Нина Владимировна вспомнила наивный ужас в Жениных глазах, с которым он слушал рассказ Екатерины, и вздохнула. «Что-то у них с Машей случилось», — подсказывало Нине Владимировне материнское сердце. Только слепой не заметил бы, как старательно супруги стараются не встречаться друг с другом глазами. И вообще все как-то завертелось вокруг Маши. Генеральше, так хорошо знавшей свою домработницу, не давало покоя ее сочувствие младшей невестке, хотя та всегда относилась к ней с подчеркнутым пренебрежением. В то же время она и Женю любила больше, чем Володю. Объяснялось это легко: Женя был еще совсем маленький, когда домработница, тогда совсем молоденькая девушка, впервые переступила порог генеральского дома. Нина Владимировна снова вздохнула и опять перевернула подушку прохладной стороной вверх, мельком подумав о стоящей жаре. Скорее всего, все кончится хорошей грозой, все возможные следы убийцы будут окончательно смыты. Останется только Костин пистолет, из которого был убит этот злополучный сосед, неизвестно откуда свалившийся на их бедные головы. Если учесть, что на месте преступления не было никаких следов, убийца достаточно опытен не только в обращении с оружием. Но если подумать, куда был спрятан пистолет, то проглядывается какая-то непонятная наивность, совершенно несвойственная человеку, способному на убийство. «Все запуталось окончательно», — твердила генеральша, сон к которой все не шел и не шел. И, полежав еще немного, она поняла, что ее мучает жажда, оттого и жара кажется невыносимой. Осторожно поднявшись с постели, Нина Владимировна, не включая света, вышла из комнаты и побрела в сторону кухни через казавшийся призрачным и таинственным в полутьме ночи холл. Свет ей был не нужен. По особняку она могла бы пройти с закрытыми глазами в любую из комнат. Нина Владимировна перешагнула порог кухни и замерла на пороге: из-под двери Нюсиной комнаты, примыкавшей к кухне, сочился неяркий свет и слышалось тихое, неразборчивое бормотание. Когда-то, едва только Нюся появилась в их доме, генерал предлагал девушке поселиться в одной из комнат наверху. Но та уперлась, облюбовав эту комнатенку с крошечным «слуховым» окошечком, больше напоминавшую чулан, чем жилую комнату. Раньше комнатушка использовалась как кладовая, но Нюся моментально привела ее в порядок, перетаскав на помойку весь скопившийся за годы хлам — от старого примуса до съеденных молью генеральских валенок. После того как бывшая кладовка была начисто вымыта и выскоблена, туда въехала полутораспальная кушетка, маленький столик-тумбочка, узкий, похожий на пенал шкаф и стул. Никаких излишеств Нюся не признавала, зато в «красном» углу у нее висели иконы и даже горела лампадка: в отличие от своей хозяйки Нюся верила в Бога. Хотя Нина Владимировна никогда не видела и не слышала, чтобы та молилась или ходила в храм, расположенный совсем недалеко от особняка. Сейчас, осторожно подкравшись к Нюсиной двери и вслушиваясь в доносившееся из-за нее бормотание, Нина Владимировна поняла, что ее Нюся молится. Горячо, отчаянно, со слезами… — Господи, — молила Нюся прерывающимся от волнения шепотом, — молю тебя, сохрани ее, спаси и помилуй, Господи… Ты же знаешь, что никого, кроме них, у меня нет! Господи, сохрани, спаси и помилуй… Смущение, охватившее генеральшу, было непередаваемым. Давно уже она не испытывала столь жгучего стыда, хотя подслушала Нюсину молитву почти невольно… Нина Владимировна ни минуты не сомневалась в том, что молится ее преданная Нюся о них: о ней и ее сыновьях… Начисто позабыв о том, зачем она сюда пришла, генеральша, ощущая себя чуть ли не преступницей, устремилась назад в свою комнату, стараясь ступать как можно бесшумнее. — Невероятно, но факт! — Павел Ребров посмотрел на свою начальницу Анну Алексеевну Калинкину и бросил на стол перед ней здоровенный спортивный хронометр. — Совпадает с разницей в 2–3 минуты от силы… — Зазор наверняка больше, — хмуро ответила Аня, глянув на лежащую перед ней распечатку. — Не забывай, что время преступления и все остальные временные периоды определены примерно, в основном с их слов… Тем не менее… — Вот именно — тем не менее! — сердито произнес Паша и с размаху хлопнулся на стул напротив Калинкиной. — Похоже, никто из них не лжет. И все вели себя именно так, как описывали… Что дальше, Анна Алексеевна? Ответа на этот вопрос у Ани пока не было. На следственный эксперимент она возлагала определенную надежду, в этом странном деле он не был просто необходимой формальностью. И вот результат: ни у одного из подозреваемых практически не имелось возможности застрелить Леонида Любомира. Только теоретически это могли сделать либо один из братьев Паниных, либо одна из невесток, скорее младшая, чем старшая. Со стороны Эльвиры Сергеевны Калинкина при всем желании не могла разглядеть ни единого мотива. Впрочем, и Машу она могла только подозревать в том, что с убитым та была знакома раньше. Причем исключительно из-за ее внешности и манер… Разве мало нынешних новых русских женятся на бывших проститутках?.. Но и тут у Калинкиной не было ни единого доказательства. Хотя основные моменты Машиной биографии она успела выяснить: девушка выросла в детдоме, затем с шестнадцати лет и вплоть до замужества работала на кондитерской фабрике… Собственно говоря, ничего нового по сравнению с тем, что сообщила во время опроса сама Маша. — Ну так что дальше, Анна Алексеевна? Голос коллеги вернул Калинкину к реальности. — Дальше, Павел, — мотив, — сухо произнесла она. — Будем искать, причем абсолютно по всем подозреваемым… Вот что, я вчера просматривала документы по тому судебному процессу, где Любомир проходил свидетелем. Ну и обнаружила кое-что. Во-первых, дело слушалось в том самом суде, где трудится наша уважаемая Эльвира Сергеевна. Во-вторых, следователь, который его вел и с которым мне повезло пообщаться тоже вчера, до сих пор скрипит зубами по части того, что наш убиенный тогда исхитрился выкрутиться. И считает, что лично он собрал достаточно улик и прочих доказательств, дабы господин Любомир фигурировал на процессе в качестве обвиняемого, а не свидетеля… Суд же с ним почему-то не согласился… — Кто именно вел дело в суде? Я имею в виду судью… — Возможно, ты удивишься, но небезызвестный тебе Владимир Павлович Лоскин, помощником которого ныне является Эльвира Сергеевна. Правда, в тот момент она была всего лишь секретарем суда, но работала уже только с Лоскиным. Ответить Павел не успел — на столе перед Калинкиной зазвонил телефон. Взяв трубку, Аня некоторое время слушала молча, потом слегка поморщилась: — Я же говорила тебе, что обыск здесь, в особняке не дал ничего. В сторожке — то же самое… Да… Что?! Паша заинтересованно уставился на нее, увидев, как переменилось выражение лица Калинкиной. Теперь она слушала заинтересованно и оживленно. — Ну, Соколов, — Калинкина широко улыбнулась, что для нее было большой редкостью, — молодец! Ставлю тебе пять с плюсом… Да! Конечно, мы привезем ее с собой, можешь не сомневаться… Пока! Ребров от нетерпения заерзал на стуле: он знал, что сегодня прямо с утра Соколов со своими операми должны были произвести обыск на городской квартире Любомира… — Что? — он заглянул Калинкиной в лицо и еще раз убедился, что обнаружено нечто существенное. — Рано радуешься, — усмехнулась она, — но вообще-то, хотя и возможный, пусть и абсолютно непонятный, но действительно мотив… Возможный, возможный, возможный… Где наши аристократки? — Панины поплелись домой, а этот Александр все-таки уговорил жену с ним пообщаться… Если вы, Анна Алексеевна, соизволите обернуться и выглянуть в окошечко, как раз пронаблюдаете процесс… Стоят возле машины и, судя по всему, ругаются… — Черт с ними! — Калинкина решительно поднялась из-за стола. — Одна из возможных подозреваемых у нас, кажется, сделала три шага вперед из общего строя… Панина Мария Александровна, «кондитерская красотка» в прошлом, супруга вполне состоятельного новорусского в настоящем… Соколов обнаружил на квартире Любомира маленький, нехитро упрятанный сейфик, а в нем, помимо аккуратных пачечек американских «рублей», кое-какие документы… Всех он еще не просмотрел, но лежавший сверху его настолько удивил, что он позвонил сюда, не дожидаясь конца обыска… Едем в город, Паша, только сначала на секундочку заглянем к соседям… Следственный эксперимент, о котором накануне предупредила Ольга, оказался мероприятием куда более выматывающим, чем Нина Владимировна могла себе предположить. Главное, совершенно не ясно, какие результаты он дал: следователи своими выводами делиться с подозреваемыми не спешили. И на вопросы категорически не отвечали. Так или иначе, но вся первая половина дня оказалась потерянной. Все настолько устали, что, казалось, даже есть вкусный Нюсин обед ни у кого не было сил. Не было сил даже для того, чтобы разойтись по своим комнатам… А может быть, общая беда заставила их, вопреки обыкновению, держаться поближе друг к другу? Нина Владимировна заметила, что Женя с Машей помирились, зато Эльвира была вся напряжена, думала о чем-то своем и не слышала обращенных к ней вопросов. Кажется, одна только Нюся, поспешно убравшая со стола посуду и теперь собиравшаяся-таки съездить в город за доктором, чувствовала себя неплохо: была собрана, деловита, двигалась легко и быстро. — Нина Владимировна, — она появилась в холле уже одетая, в своем чуть ли не единственном выходном костюме, носила который зимой со свитерами, летом со слегка пожелтевшей от времени белой польской блузкой. — Я поехала, постараюсь вернуться как можно скорее. Эльвира Сергеевна, очень вас прошу, последите, чтобы Ниночка Владимировна через полчаса выпила таблетки… Она обязательно забудет!.. — Не забуду я, — терпеливо вздохнула генеральша. — Что ты все хлопочешь вокруг меня, словно возле младенца… Я чувствую себя совершенно нормально, как ни странно… Поезжай, коли уж собралась, и не забудь про халат… Счастливого тебе пути! Нюся ушла, а через какое-то время появилась Катя. Судя по ее лицу, разговор с мужем не прибавил девушке хорошего настроения. — Катюша, — мягко окликнула ее Нина Владимировна. — Вам обязательно нужно поесть! — Спасибо… Только я совсем не хочу. — Катя попыталась проскользнуть в сторону лестницы, но Маша, до этого что-то тихо обсуждавшая в дальнем углу холла с Женей, решительно преградила ей дорогу. — Надо — через «не хочу», ясно?.. Пошли. Нюся уехала, я сама тебя покормлю, а то совсем с ног свалишься… Она бесцеремонно схватила Катю за руку и действительно потащила слабо упиравшуюся гостью в сторону кухни. В этот момент со стороны веранды послышались шаги и голоса, и все Панины, включая Машу, повернулись в сторону дверей. На пороге стояли оба следователя: Калинкина и тот, который нашел вчера пистолет. Аня внимательно окинула взглядом лица собравшихся в холле. Все это почему-то напоминало знаменитую финальную сцену из «Ревизора». — Очень хорошо, что вы все здесь, — выдержав необходимую, с ее точки зрения, паузу, наконец она заговорила. — Вам, Мария Александровна, придется сейчас проехаться с нами в сторону столицы… Собирайтесь, мы подождем. К сожалению, собираться нужно быстро и в моем присутствии. Генеральше показалось, что все происходящее она видит во сне — настолько неожиданной и дикой была создавшаяся ситуация… И Машино враз побелевшее лицо, и Женин срывающийся на крик голос, требовавший объяснить, в чем дело, какая-то по-детски жалкая попытка защитить жену… Немыслимым усилием воли, заставив себя не смотреть ни на Машу с Женей, ни на полуобморочную Катю, ни на замершую Элю и забившегося в угол Владимира, Нина Владимировна сосредоточила свой взгляд на лице следователя, на котором ей отчетливо почудилась издевка и торжество. — Простите, — сказала Нина Владимировна, и в холле сразу воцарилась гнетущая тишина. — Вам не кажется, что следует все-таки объяснить, с какой целью вы… забираете мою невестку? Почему она должна переодеваться в вашем присутствии? Вы что же — арестовываете ее?.. Если да, извольте предъявить основания… или как там у вас это называется… Калинкина прищурилась и пристально уставилась на генеральшу, требующую от нее ответа на такое количество заданных вопросов. — Ни о каком аресте речь не идет… пока, — нехотя произнесла Калинкина. — Нам необходимо задать вашей невестке вопрос, причем в конкретном месте и в связи с конкретным документом… Разумеется, она может отказаться от этой поездки и дождаться официального приглашения. Мария Александровна, — она повернулась к Маше, не проронившей ни звука, — вы понимаете, о каком документе идет речь? Или я должна оповестить вас?.. Маша стояла молча, не двигаясь, казалось, она даже не дышала. — Так вы едете или нет? — Калинкина нетерпеливо шагнула в холл. — Да, — Маша наконец разжала побелевшие губы. — Я не собираюсь переодеваться… — Маша, что происходит, какой еще документ?! — Женин голос скатывался в истерику. — Никуда не езди одна, с какой стати?.. Казалось, Маша не слышит своего мужа. Она кинулась к двери, резко отбросив от себя его руку, которой муж пытался удержать ее на месте. — Мама… Что происходит?.. — Женя растерянно смотрел вслед жене. Маша бежала, следователи торопливо шествовали за ней по заросшей дорожке к воротам. — Мама, ты что-нибудь понимаешь?.. Казалось, еще немного, и этот крупный, сильный мужчина, успешный бизнесмен и еще каких-то пару дней назад вполне счастливый муж, разрыдается как малое дитя… Сердце Нины Владимировны заныло. Мозаика последних событий как-то враз сложилась для нее в понятную картину. Все свои собственные беды и неприятности генеральша всегда встречала с открытым забралом, в том | числе и главное горе в своей жизни — потерю родителей. Она была вправе ожидать этого и от своих сыновей. — Сядь, Женя, сядь и выслушай меня спокойно, — ее голос действительно подействовал на сына отрезвляюще. — Я не знаю, какой именно документ нашли следователи, не знаю, где именно, хотя можно предположить, что на квартире этого подонка… Но я уверена, что именно этим документом еще несколько дней назад негодяй шантажировал твою жену… Я сама слышала их разговор поздно ночью, хотя и не была уверена, что говорила с ним Маша… Он чего-то требовал от нее, видимо, денег — ведь шантажисты всегда требуют денег?.. — Ты… — Евгений тяжело глотнул и подался в сторону матери. — Почему ты мне не сказала раньше, почему?! — Потому что не была уверена, что собеседницей Любомира была твоя жена. — А сейчас, почему ты уверена в этом сейчас?! — Плохо соображаешь, брат, — вмешался Володя. — Менты ее тоже, в сущности, шантажнули… Если бы Маша отказалась ехать, они бы, вероятно, в деталях растолковали нам всем насчет этого документика. Мария быстро просекла это и, как видишь, помчалась… Удивляюсь, как тебе с твоей сообразиловкой вообще удалось раскрутить свой бизнес! — Да что с тобой в самом деле?! Владимир! — генеральша возмущенно повернулась к старшему сыну. — Посмотрела бы я на тебя в подобной ситуации, если бы вместо Маши вдруг оказалась бы Эля… Эльвира издала какой-то сдавленный звук и отвернулась от всех находящихся в холле, принявшись внимательно разглядывать камин. — Но это все абсолютно не значит, — продолжала Нина Владимировна, — что именно Маша застрелила Любомира, понимаешь, Женя? Совершенно не значит! Я уверена, что следователи потому и гоняли нас сегодня взад и вперед несколько раз, что так и не нашли никаких доказательств того, что кто-то из нас солгал… — Да успокойтесь вы, — Эля вдруг резко повернулась и посмотрела на генеральшу. — Машка точно никого не убивала, если вас этот вопрос теперь так остро волнует — пожалуйста: я сама, лично, подтвердила ее алиби… — Ты?! — от изумления Володя подпрыгнул на своем стуле. — Я, — спокойно подтвердила Эля. — Потому что видела Машу рядом со сторожкой, и как она туда входила, еще до выстрела… — То есть как? — Нина Владимировна не поверила своим ушам. — Очень просто. Я в отличие от вас хожу быстро и, когда добралась почти до сторожки, увидела Машу… Она бежала бегом, несмотря на свои шпильки, я еще удивилась, что это с ней и откуда она тут взялась. Словом, пока я соображала, кликнуть ее и спросить или нет, она уже влетела в домик… Все это я слово в слово сегодня изложила следователю и оперативникам, а они соответственно запротоколировали. Так что не волнуйтесь, никто ее не арестует, конечно, если не решат, что я с ней в сговоре… Вас ведь интересует только истина: убийца Маша или нет, верно? Ну так вот: нет. Не убийца. И мы с ней, разумеется, не сговаривались, тем более что я ее видела, а она меня — нет, следовательно, двойного алиби тоже нет… Эльвира оглядела притихших родственников и так и не сдвинувшуюся с места Катю и, слегка вздрогнув под устремленными на нее взглядами, криво усмехнулась. — Кстати об истине, — голос Эли внезапно охрип. — Маша не единственная, кто, возможно, знал убитого до… до того, как он стал нашим соседом… Я его тоже знала… Не слишком хорошо, но знала! И, резко поднявшись со стула, она решительно зашагала в сторону лестницы с явным намерением именно на этом прекратить тяжелый разговор. Ее никто не окликнул. 15 — Я действительно не знаю, как попало в руки Любомира это свидетельство. И я понятия не имела о том, что Эльвира видела меня возле сторожки… Лично я ее не видела, я спешила и… В общем, не видела никого… За последние полчаса после того, как Аня предъявила ей Соколовскую находку, Маша почти слово в слово твердила одно и то же, а ее потемневшие от усталости и напряжения глаза приобрели сухой блеск. Сейчас она выглядела старше своих лет, словно именно этого момента ожидали тонкие горькие морщинки, чтобы проступить вокруг Машиных губ. — Ну хорошо… — Аня нарочито вздохнула и, прищурившись, уставилась на подследственную. — Вы по-прежнему будете утверждать, что впервые увидели жертву в день, когда он по-соседски пригласил вас в гости? — Насколько помню, я этого не утверждала, хотя бы потому, что меня никто и не спрашивал, знаю я его или нет… В смысле — была ли раньше знакома… Свекровь расписалась за всех, заявив, что мы тогда увидели его первый раз в жизни. Аня покосилась на Пашу, тут же сделавшего вид, что лично к нему Машино заявление не относится. — Допустим, — неохотно кивнула Калинкина. — Но ведь вы не возразили ей, верно? Маша промолчала, слегка передернув плечами. — Впрочем, понятно почему, — Аня усмехнулась и кивнула на лежавший перед ней документ. — Ваш супруг, разумеется, и понятия об этом не имеет, верно? — Верно… — Маша подняла на нее глаза, из которых уже исчез первоначальный страх, вспыхнувший при виде этой бумаги, оставив после себя безразличие и усталость. — Ну теперь вы быстро введете его в курс дела… Калинкина промолчала, и она продолжила: — Только все дело в том, что Леонида я не убивала. По-моему, вы это и сами понимаете… Эля никогда в жизни не стала бы врать ради меня, она меня, между прочим, терпеть не может. И свекровь меня ненавидит, и Володька… Словом, вы им всем сделали классный подарок… Что вы еще хотите знать? — Как давно вы были знакомы с Любомиром и каким образом познакомились? Маша на минуту задумалась и слегка улыбнулась: — Как давно? — переспросила она. — Еще с детдома, лет с пятнадцати… Я хорошенькая была, вот он и положил на меня глаз… А, чуть не забыла: не знаю, кто сейчас заправляет нашим богоугодным заведением, а тогда директрисой была его старшая сестрица… Так что дело они поставили, можно сказать, основательно, по-семейному, а главное, без риска сестрица, насколько я потом уже, позднее, поняла, намечала наши эти… ну, кандидатуры, братец давал одобрение, а дальше — дело техники, как говорит мой муж… — Вы хотите сказать, — в голосе Ани звучало недоверие, — что ваш директор поставляла девушек для… — Для дела своего братца! — резко перебила Калинкину Маша. — А что? Неужели впервые слышите о подобной мерзости? Ха!.. — Каким образом это происходило? — подал голос Павел, поднимая голову от протокола. — Когда как… В основном покупали каждую на что-нибудь или просто угрожали… — Что это значит? — Что-что… Вам не понятно, что ли, как мы там все от директорши, этой гадины, зависели? Она могла все что угодно… Кто с нее спросит. Девчонки боялись… Ну а со мной этот номер не проходил! — Почему? — Из-за матери… Оба следователя непонимающе уставились на Машу. — То есть, вы хотите сказать, что выросли в детдоме, но мать у вас есть? Или была? — Калинкина откинулась на спинку стула и, не в силах справиться с удивлением, уставилась на Машу. — Она что же, была лишена родительских прав? Пила?.. — Родительских прав мать лишила себя сама, но в детдоме бывала постоянно, я знала ее столько, сколько помню себя… Так что мать ни за что бы не допустила никакой травли, просто забрала бы меня и поместила в другой дом… Со мной был только один путь: соблазнить и уговорить за ее спиной… Возни, конечно, много, но я действительно была очень хорошенькой!.. — И чем же вас… соблазнили? — Квартирой, — Маша вздохнула и как-то вдруг враз расслабилась. — Воспитанникам детдомов, во всяком случае, самым лучшим и абсолютно бессемейным, полагалась комната после шестнадцати… Редко, но удавалось сделать однокомнатную квартиру… Короче, эти суки меня уговорили, наобещав с три короба… Мол, ничего страшного, если я годик-другой… словом, поработаю на этого козла! Зато потом у меня будет все сразу: квартира, деньги, а заодно красивая жизнь… — Когда об этом узнала ваша мать? — Когда мне исполнилось шестнадцать и выяснилось, что я на четвертом месяце беременности… Остальное вам, наверное, ясно?.. — Все, кроме одного, — резко сказала Аня. — Кто ваша мать и где она сейчас? — Мамочка поделилась со мной своим опытом и заставила оставить ребенка в детдоме. С тех пор я ее больше не видела. Ни разу! — Маша уверенно посмотрела в глаза Калинкиной. — Так что вряд ли вам что-либо даст, если вы узнаете, кто она… Лично я так и не узнала: в моем собственном свидетельстве о рождении два прочерка вместо отца и матери, фамилию мне тоже присваивали в детдоме… Нет, кажется, в доме ребенка, она меня туда подбросила, кажется… Точно не знаю. — Но хоть что-то же вы о ней знаете?! Имя, внешность, наконец… — Внешностью она похожа на меня… то есть я на нее. Имя?.. Да, слышала пару раз, как наша гадина-директриса называла ее «Валечкой». Я, естественно, звала ее всегда мамой… Кстати, насчет квартиры — это она их заставила тогда, под мое пузо, выполнить обещание. Думаю, пригрозила разоблачением, ментами припугнула… Пардон, милицией, судом — ну и все такое… Больше я о ней не знаю ничего! Говорю же, после того как я въехала в эту квартиру, маменьку больше не видела… И этого козла Любомира — тоже… Про свидетельство о рождении Ивана я и узнала-то пару дней назад… Не убивала я его, понятно? Не убивала!.. — Не кричите, Мария Александровна, — вновь вмешался Ребров. — Лучше ответьте, убитый Любомир шантажировал вас? Маша слегка пожала плечами и после недолгого колебания кивнула. — Во-первых, Любомир меня сразу узнал, когда приперся в тот вечер «по-соседски». А может, и заранее знал, что я Женина жена… Скорее всего, знал, потому что… В общем, свекровь его сдуру пригласила за стол, а я, когда его увидела, от страха даже вилку на пол уронила… Он ее поднял, отдал и прошипел, гад, как змея, что в три часа ждет меня у… у забора… — У какого? У того, который разделяет ваши участки? — А у какого же еще?.. Там в прошлом году был пролом, который и сейчас еще не заделали. Наша домработница к соседке через него в гости ходила. — Видели мои ребята этот пролом, — Ребров повернулся к Калинкиной. — Между прочим, я его тоже осматривал, им пользовались совсем недавно… И что-то вроде тропинки от дома убитого тоже есть… — А со стороны особняка Паниных? — спросила Аня. — С нашей стороны там лысая земля и два куста малины по бокам, — ответила ей Маша, опередив Павла. — Мы, когда разговаривали, я стояла со своей стороны, а он со своей… — Чего он требовал — денег? — поинтересовалась Калинкина. — Нет, — Маша устало качнула головой. — Не такой он дурак, понимал, что деньги у мужа… Он хотел другого: войти в Женино дело, чтобы я этого со временем добилась какими угодно способами… — И таким образом вы долгие годы находились ежедневно под угрозой разоблачения… — задумчиво произнес Ребров. — Любомира убила не я! — твердила Маша. — К вашему сведению, я и пистолета-то в руках ни разу в жизни не держала! — Значит, — вновь заговорила Калинкина, — в сторону вы кинулись отнюдь не из любопытства. — Я понимаю, что это глупо, — слабо улыбнулась Маша. — Но я… Я подумала, вдруг он держал документы при себе… Если не в доме, то в этой сторожке… Вот и хотела посмотреть, добежав туда раньше других, и… Посмотреть, поискать… — Поискали? — Не успела… Я хотела включить свет, нащупала включатель и вдруг увидела, что электричество вспыхнуло за окном… Это был выключатель от уличных ламп… Что мне оставалось делать? Я понятия не имела, что скажу, когда выйду, про то, что его убили, тоже не знала… Ну и решила — сочиню что-нибудь на ходу, а то потом скажет, что я что-нибудь ценное из его сторожки сперла… — Но вы ж должны были понимать, Мария Александровна, что бумаги, с помощью которых шантажируют людей, открыто и уж тем более в доступных местах никто не хранит! — возразила Аня. — Должна была, — покорно кивнула Маша. — Только не всегда все делается как надо… Я вообще ни о чем тогда не думала, кроме как об этом свидетельстве. Тем более он тогда ночью сказал, что свидетельство у него с собой и он может показать его Женьке в любую секунду… Он дал мне на размышление пару дней… Все! Больше мне рассказывать нечего… Можете докладывать все моей замечательной семейке… — Вы, Мария Александровна, не волнуйтесь, существует тайна следствия… История вашей юности всплывет лишь в том случае, если ваша вина, ваша причастность к убийству гражданина Любомира будет доказана… — Короче, — усмехнулась Маша, — если вам удастся на меня это повесить… И на том спасибо! Как думаете, сколько у меня еще времени — день? Два? Неделя? — Вот что, гражданка Панина, — Калинкина наконец устала сдерживаться. — Вы что, хотите нас в чем-то обвинить? Маша широко раскрыла глаза. — Но… ведь у меня у единственной был мотив, я думала… — Неправильно думали! — присоединился к Калинкиной Павел. — Пока что вы — свидетель, и не более того… Подписка о невыезде обязательная для всех, в качестве свидетеля вы можете понадобиться в любой момент, потому и подписка… На сегодняшний день, пожалуй, хватит, как вы думаете, товарищ капитан? — У меня еще один вопрос, — покачала головой Калинкина. — Скажите, Мария Александровна, в каком детдоме находится ваш сын? Вы хоть в курсе, где он сейчас?.. — Зачем вам это? — Маша напряглась как струна. — Для чего вам нужен ребенок? Вы не имеете права!.. — Мы и не собираемся предпринимать ничего противоправного, смею вас заверить! Просто хотелось бы убедиться, что мальчик жив и здоров! — Вы с ума сошли! — Машу начало трясти. — Как вы посмели… Иван жив, здоров, в сентябре пойдет в третий класс… Ради бога, не трогайте его! Калинкина наблюдала за женщиной с откровенным любопытством. — Похоже, вы и впрямь поступили по образцу и подобию вашей матери? Мальчик вас знает, верно?.. Тем более, простите, неумно скрывать адрес детдома: все равно ведь найдем… — Послушайте, — Ребров бросил на Калинкину предостерегающий взгляд. — Хотите, я вам лично поклянусь, что мы только проверим, правда ли все то, что вы рассказали о мальчике, причем никто в детдоме и знать не будет, для чего осуществляется проверка?.. — Я вам не верю… — в Машиных глазах закипали злые слезы. — Не верю!.. — Напрасно! Даю вам слово мужчины… Быстро обтерев ладонью выскочившую слезинку, она взяла себя в руки так же внезапно, как вспыхнула. — Вы действительно все равно его найдете… Записывайте адрес, а если обманете… Бог вам судья! Последняя фраза была настолько неожиданной и даже неуместной в устах этой разнаряженной блондинки, что оба следователя на мгновение примолкли. Наконец Павел кивнул головой: — Вот и хорошо. Я рад, что мы договорились… Вы свободны. — Хотите сказать, что я… Что я могу идти? — Маша недоверчиво посмотрела на Реброва, потом на Калинкину. Сообразив, что ее и правда отпускают, резко вскочила на ноги и бросилась к двери. На пороге Маша резко затормозила и, повернувшись к следователям, спросила: — Мне обязательно возвращаться на дачу или я могу сегодня переночевать в городе?.. — Можете в городе, — хмуро кивнула Калинкина. — Но желательно, чтобы завтра с утра вы были на Беличьей Горе… Подписка о невыезде означает не приказ сидеть в одном и том же месте, а пожелание сообщать нам о всех своих перемещениях… Адрес вашей городской квартиры у нас есть. — Я собиралась ночевать не дома, — покачала головой Маша. — А где же еще? У какой-нибудь подружки, посвященной в ваши тайны? — Нет у меня никакой подружки… Я поеду к себе. На ту самую квартиру, которую получила благодаря матери… Записывайте адрес. Она наконец ушла, и Аня смогла дать выход своему раздражению. — В следующий раз, товарищ Ребров, принимая столь важное решение, как задержание или незадержание подследственного, не забудьте предварительно осведомиться о намерениях старшего по званию коллеги! Павел слегка вздрогнул, внимательно посмотрел на Калинкину и неожиданно сделал то, что делал крайне редко. Обойдя огромный письменный стол, заваленный бумагами, он обнял Аню за плечи и, наклонившись, заглянул ей в лицо. — Анюта, что с тобой? Что-то случилось, да?.. Ты ведь и сама отлично знаешь, что при нынешнем раскладе никто разрешения на задержание не даст… Нас и без того постоянно обвиняют в том, что хватаем и засаживаем в предвариловку всех без разбору. А тут еще жена богатого, влиятельного мужика, покойный свекор — заслуженный генерал… Так что там у тебя стряслось?.. Анна Алексеевна Калинкина дернула плечом, пытаясь высвободиться из крепких Пашиных объятий, а когда это не получилось, вдруг вся как-то обмякла: — Сережка ушел… Совсем, — тихо проронила она. — Так гадко и так пошло… Оставил мне ужин на столе, а сверху — записку… Ребров прижал к себе Аню, не зная, что в таких случаях надо говорить. В прокуратуре многие знали, что у Калинкиной нелады с мужем. — Одни, — вдруг горько прошептала она, — рожают как кошки и выкидывают на помойку, а другие… Она не договорила, и Павел, выпустив дрожащие плечи Калинкиной, вернулся на свое место. — Ты же понимаешь, что здесь не совсем такой случай… — пробормотал он. — Да опамятуется твой Серега и вернется… В первый раз, что ли? — В третий, — автоматически ответила Калинкина. — А случай как раз такой, вся разница с выбрасыванием младенца на помойку — не более чем оттенки дерьма… Он больше не вернется! — Вернется, — тупо повторил Ребров. Спустя полтора часа такси подкатило к обшарпанной пятиэтажке, расположенной на одной из московских окраин. Пятиэтажка наверняка предназначалась на снос, просто руки у властей до этого микрорайона еще не дошли. Маша расплатилась с хмурым молчаливым дядькой-водителем, вышла из машины и направилась ко второму подъезду. Ее квартира, в которой за последние годы она почти не бывала, находилась на втором этаже. Дверь с нехитрым замком, такая же облезлая, как и сам дом. Миновав тесную темную прихожую, Маша прямо в обуви шагнула в комнату. И тут же вздрогнула, почувствовав, что в квартире она не одна… Маша медленно повернулась в сторону кухонной двери, распахнутой настежь, и слегка вздрогнула. — Как же ты меня напугала! — И, не глядя на застывшую в дверном проеме женщину, небрежно швырнула дорогую сумочку из крокодиловой кожи на узкую кровать с деревянными спинками образца шестидесятых. — Ну и чего ты сюда притащилась? Женщина, застывшая в дверном проеме, промолчала. А Маша вдруг сменила гнев на милость: подошла к своей незваной гостье, обняла ее за плечи и устало прислонилась к ней. — Ну, чего ты переживаешь, мам? — вздохнула она. — Говорю тебе, не трогала я эту гниду… Даже менты поверили! А ты — ты-то хоть мне веришь? Маша подняла голову и заглянула матери в глаза. — Конечно, родная, — женщина наконец заговорила. — Верю, как никто… И она осторожно, словно маленькую девочку, поцеловала Машу в лоб. 16 — Зря ты это сказала… Эля посмотрела на слегка ссутулившуюся спину мужа, стоявшего возле окна. Засунув руки в карманы брюк, Владимир задумчиво смотрел на раскинувшийся внизу сад с купами распустившейся сирени. — Мать теперь черт-те что нафантазирует, — он покачал головой. — Решит, что ты… — Ничего она не решит, — прервала его Эльвира. — Во-первых, твоя мать далеко не дура, а во-вторых… В сущности, когда дело идет обо мне или Машке, ей по большому счету все равно, сам знаешь. — Ну это совсем не та ситуация, чтобы матери было все равно, — возразил он. — Никому не все равно, если в доме завелся убийца! Шутишь?.. Мне — и то не все равно. — Вот уж действительно… даже странно. — Эля резко и сухо рассмеялась и села на кровати, на которой до этого лежала поверх покрывала, пристально разглядывая и без того хорошо видимый вплоть до последней трещинки потолок. — Полагаю, ты даже втайне рад, что моя, с позволения сказать, карьера наконец-то оборвалась. — Ты преувеличиваешь, Эля, — мягко возразил Владимир и повернулся к жене. — Конечно, твой Владимир Павлович редкая сволочь. Но оснований избавляться от тебя у него нет. Во всяком случае, лично я их не вижу. — Достаточно того, что их вижу я. Он никому и никогда не прощает ТАКИХ ошибок. А я — ошиблась. Мой расчет не оправдался… Нужно было съездить к нему самой, а не посылать тебя… Я почему-то думала, что, испугавшись тебя, он подожмет хвост. И. — ошиблась… Ты можешь повторить, что именно он тебе сказал? — Да почти ничего! Посмотрел пустыми глазами с искренним удивлением и заявил, что решительно не понимает, из-за чего ты запаниковала. Мол, мало ли людей у вас там по разным делам проходило, он вот, например, никакого Любомира и вовсе не помнит… Словом, в твоем шефе погиб великий актер. Но я все равно не понимаю, с чего ты взяла, что он захочет от тебя избавиться. А даже если и захочет, то просто переведет тебя в другой район. — Правда не понимаешь? — Эля спустила ноги на пол, встала и подошла к мужу. — Все, Володечка, очень просто. Я прокололась, понимаешь? Уже тем, что запаниковала. Следовательно, стала опасной, тем более что Любомир был не единственным… — Что?.. — Владимир заглянул ей в лицо, словно не понимая, о чем она говорит, или не веря собственным ушам. — Ты хочешь сказать, что… Ты же не хочешь сказать, Элька, что постоянно выполняла при нем роль посредника при передаче взяток?! Эльвира поморщилась и отстранилась от мужа. — Не груби, ради бога… — Я просто называю вещи своими именами! Кстати: что-то ты никак не ответишь на главный мой вопрос, куда ты девала те деньги, которые набегали тебе за… Гм!.. данную услугу в виде процента?.. Ты ж не станешь утверждать, что занималась этой гадостью бесплатно? — Да не занималась я ничем! Во всяком случае систематически… Раза два-три, не больше… Деньги, говоришь?.. А ты что — искренне полагаешь, что мы живем, а главное, одеваем и обуваем девочек на твою зарплату?.. Именно на эти деньги я и купила девчонкам шубки из норки прошлой зимой, помнишь?! И не на подачки же твоей матери, которые она, кстати сказать, в последние годы сильно урезала! — Не такая уж у меня жалкая зарплата, чтобы на нее нельзя было одеть девочек, да и тебя заодно! — Такая-такая, уж поверь мне на слово! — прошипела Эльвира. — А умерить свои аппетиты тебе не приходило в голову?! — в голосе Владимира уже слышалась ярость. — А?.. Не приходило?! Да миллионы женщин были бы счастливы, если б муж приносил в дом то, что приношу я!.. Норковые шубки им, сопливым студенткам!.. — У них все так одеты! — Эля тоже повысила голос и отступила от Владимира на шаг, испытывая на самом деле растерянность. За все годы их супружеской жизни таким разъяренным она не видела его ни разу… Какая муха укусила сегодня ее мужа, всегда покладистого, избегавшего, как правило, любых не то чтобы конфликтов, но и вообще неприятных разговоров!.. Неизвестно, что бы он наговорил ей еще, но в дверь постучали, и на пороге, к удивлению обоих, собственной персоной возникла Нина Владимировна. Генеральша редко заходила в комнату сыновей, и Владимир с Элей уставились теперь на нее вопросительно. — Прошу прощения, если помешала, — Нина Владимировна посмотрела на супругов неодобрительно, похоже, часть их ссоры она слышала. — Но вы почему-то не берете трубку… — Трубку?.. — Эля удивленно глянула на телефонный аппарат. — У нас не было никаких звонков… Володя, посмотри, что там стряслось? Владимир резко схватил трубку и почти сразу бросил ее на рычаг: — Аппарат отключен, — буркнул он. — Я всегда говорил, что три аппарата на одной линии — много… Так что там, мама? — В общем-то, ничего особенного. Звонила Маша, она останется сегодня ночевать в городе, но просила передать тебе, Эля, огромное спасибо за алиби… Ты что, и в самом деле ее видела? — Зачем бы мне лгать? — Думаю, незачем, — кивнула головой генеральша. — Но если память мне не изменяет, в сторону сторожки ты ушла не одна, а с Катей. Почему же тогда Машу видела ты одна? Ведь про Катю речи не было! — А-а-а… Разве я не говорила? Катя как раз в этот момент споткнулась… Или подвернула ногу… Она слегка отстала и что-то там поправляла. Думаю, как раз этот свой игрушечный пистолет. Я ее ждала, а Машка как раз пролетела мимо как ошпаренная. Я автоматически проследила за ней взглядом. Не потому, что сильно удивилась ее экстравагантному поведению, а потому, что ждала, что она вот-вот свалится при таких скачках со своих шпилек… Но она не свалилась. А спустя пару минут — выстрел, и Катя кинулась как сумасшедшая туда чуть ли не сквозь кусты, орать начала… Думаю, она поначалу решила, что это ее муженек вступился за ее честь… Вот бедолага! — Послушай, мама, — до Владимира, кажется, только что дошло, что именно мог еще означать Машин звонок, — так, выходит, Машку не арестовали, если она звонила из дома?.. — Нет. Я же говорила — то, что она встречалась с ним ночью, совсем не означает, что пистолет взяла Мария и убила… Ты же сам слышал, что сказала твоя жена. Нет никаких сомнений только в том, что этот человек шантажировал ее каким-то документом… — Интересно знать каким… — Владимир задумчиво посмотрел на Элю. — Как думаешь? — Что бы я ни думала, это в любом случае не факты, а домыслы, — оборвала его Эльвира. — Не исключено, что Маше в итоге все-таки понадобится адвокат. К моим словам могут и не отнестись достаточно серьезно, мы все-таки родственницы… Если на то пошло, самое надежное алиби у нас с Катей, поскольку мы все время были вместе, а познакомились за пару часов до убийства. — Не просто адвокат, — вновь заговорила Нина Владимировна, — а очень хороший адвокат… Прости меня, Эльвира, за бестактный вопрос, но… Ты по-прежнему не общаешься со своим отцом?.. Эля слегка вздрогнула от неожиданности и начала медленно краснеть. — По-прежнему, — нехотя проронила она. — И ничего в этом отношении менять не намерена. Никогда и ни при каких обстоятельствах. От Нины Владимировны не ускользнул встревоженный взгляд сына, брошенный в этот момент на жену… Не слишком ли много тайн в нашей семье! Эля тем временем справилась с собой и холодно посмотрела свекрови в глаза. Генеральша и не подумала отступить. — Если не ошибаюсь, твой отец ни разу в жизни не проиграл ни одного дела, — спокойно сказала она. — О нем, я слышала, ходят легенды. И, если не ошибаюсь, он все еще, хотя и редко, практикует. Я полагаю, что судьба Маши тебе не безразлична, Эльвира… — Нина Владимировна! — Эля вспыхнула. — Я же русским языком сказала: никогда и ни при каких обстоятельствах! Этот разговор ни к чему!.. — Этот разговор к тому, что, если ты не собираешься менять отношения с собственным отцом, это сделаю я! — Нет… — теперь Эльвира побледнела, и Владимир, еще недавно кричавший на жену в приступе ярости, кинулся к ней и, крепко обняв за плечи, прижал к себе. — Успокойся, милая… Мама, ты… Это уже слишком! — в глазах ее старшего сына слышались боль и ярость. — Что — слишком? Что?! — Нина Владимировна не заметила того, что, возможно, впервые за все годы, в которые ей пришлось возглавлять свое семейство, она повысила голос. — А то, что случилось — не слишком? То, что все мы, словно преступники, под подозрением у следователей, не слишком?! — Вы этого не сделаете, — почти прошипела Эльвира. — Вы не станете звонить человеку, которого я… который мне не отец!.. Брови Нины Владимировны поползли вверх. — Ты хочешь сказать, что он тебе не родной отец? — Нет, хуже… Хуже!.. — и, внезапно задохнувшись, Эля вырвалась из объятий мужа, упала на кровать и впервые на памяти Нины Владимировны разрыдалась в голос. — Черт возьми, мама!.. — Казалось, еще мгновение, и Владимир впадет в истерику. — Тебе непременно нужно знать, в чем дело? Да?! — Да! — Генеральша стояла насмерть, вопреки тому, что и она сама была потрясена срывом старшей невестки. — Надеюсь, ты понимаешь, что не из любопытства и не для того, чтобы разносить ваши тайны по свету… Их и так слишком много на сегодняшний день, не находишь?.. Лицо Владимира исказила страдальческая гримаса. — Ну хорошо… Учти: ты напросилась на это сама… Эля?.. Эльвира, продолжая рыдать, махнула рукой, и Владимир, очевидно, расценил этот жест как согласие. — Этот старый подонок систематически насиловал свою собственную дочь, едва она подросла… Если точнее, с двенадцати лет… До того момента, пока Эля не сумела уйти — заметь, уйти в никуда, на улицу в сущности… Нина Владимировна отшатнулась от сына и вцепилась в дверной косяк. Возможно, впервые в жизни она не нашлась что сказать в ответ на кошмарное признание. Но Володя как будто и не ждал от нее никакого ответа, вообще никаких слов. — Так вот, ты никогда не спрашивала, как мы с Элькой познакомились. Тебе ведь это было не слишком-то интересно, верно?.. Не важно! Я — в том смысле, что не важно, интересно тебе это или нет… А мы познакомились в тот вечер, когда она ушла из дома, и прежде чем я привел ее к нам… Да, через два года — два года прошло, мама… Если помнишь, Эльке было девятнадцать и она уже училась на втором курсе. И я тебе лгал отчаянно, когда выманивал деньги на карман и на якобы карточные долги… Я в жизни — слышишь? — ни разу в жизни не держал в руках карты! Спроси у Нюси или у Женьки даже. Все знают, что я тебе лгал, все, кроме тебя!.. Зато я оплачивал Элькину комнату и жратву… Не бог весть какую, но оплачивал… — Володя, хватит. — Нина Владимировна с огромным трудом справилась с головокружением и с ужасом посмотрела на все еще плакавшую невестку. — Прости меня, Эля, — она выговорила это с огромным трудом. Следующая фраза далась Нине Владимировне легче. — И ты, Володя, — тоже… Она совершенно не помнила, как в конце концов оказалась внизу, в холле. Окончательно к реальности ее вернул Нюсин голос, на который она кинулась, как кидается к матери маленькая обиженная кем-то девочка. Нина Владимировна не сразу поняла, что Нюся вернулась из города одна, без доктора и сейчас как раз ворчит по поводу того, что Иван Иванович так не вовремя надумал уезжать на какой-то идиотский «симпозум», а позвонить, что его не будет в городе, не догадался. — Так что один только ваш халатик я вам, Ниночка Владимировна, и привезла, — сетовала Нюся. — Ай, совсем забыла… Я еще рецепты прихватила, чтобы после не ездить специально… Господи, да на вас лица нет… Что тут опять случилось?! Она наконец заметила состояние своей обожаемой хозяйки и, подхватив генеральшу под руки, повлекла в сторону кабинета, очевидно забыв, что Нина Владимировна там больше не ночует. — Ничего, — лепетала генеральша. — Просто я, кажется, зря не выпила таблетки… Кроме того, следователи увезли Машу… Нюся ахнула и, на мгновение выпустив из своих крепких объятий хозяйку, всплеснула руками: — Как это — увезли?! — она усадила Нину Владимировну в кресло и как-то беспорядочно заметалась. — Как… Как увезли, арестовали, что ли?.. Господи, Господи, как же Женечка-то наш, как?! — Да не кудахчи ты! — внезапно рассердилась генеральша. — Я не говорила, что ее арестовали! Увезли на допрос и уже опустили, она звонила… — Женя… Евгений Константинович… — Нюся продолжала метаться, бормоча себе под нос. — Ах она, шалава этакая, вот уж воистину шалава… Нина Владимировна с удивлением посмотрела на Нюсю. — А почему ты решила, что она в чем-то виновата? Я ведь этого не говорила! — Да вам и говорить-то ни к чему. Это и так понятно. Ниночка Владимировна… Ясное дело, просто так никого не заберут… Эльвиру Сергеевну же не увезли?.. — Думаю, и ее увезут, — горько усмехнулась генеральша. — Ты уже уехала, когда она заявила, что знакома с этим… ну, соседом убитым… Нюся снова ахнула, всплеснула руками и наконец, упав на кресло, изумленно и недоверчиво уставилась на свою хозяйку. — Эльвира Сергеевна? С этим Любо… Господи! Да что же это делается? — Я же сказала… Впрочем, не исключено, что как раз по работе, а… а не как-то иначе… Мне кажется, он имел какое-то отношение к криминалу… Видишь ли, просто так людей не убивают. Или, как нынче выражаются, не «заказывают»… — Точно! — Нюся согласно кивнула головой и нетерпеливо шевельнулась. — Ниночка Владимировна, а Женечка… Евгений Константинович-то — как?.. Ах, бедный мальчик… Уж как он эту Машку любит!.. Нина Владимировна поморщилась, вздохнула и кивнула. — Наверное, надо пойти и просто с ним посидеть… Он… Ты знаешь, он сам не захотел. — Генеральша словно услышала собственный голос со стороны, с тревогой и изумлением обнаружив в нем виноватые нотки. — Не знаю почему, но Женя решил, что я знаю, о каком документе идет речь, и пытался из меня это выпытать. — Документе?.. — Нюся с недоумением уставилась на свою хозяйку. — Каком документе? — Ну, да, тебя ж не было… Словом, следовательша буквально на наших глазах совершенно бесстыдно шантажировала Марию каким-то документом, якобы найденным у… у убитого и чуть ли не имеющим к Маше прямое отношение. Если бы Маша с ней не поехала, она бы сказала, что они там обнаружили. — О Господи… — прошептала Нюся. — Бедный Женя… — Я вижу, — сухо усмехнулась Нина Владимировна, — ее тебе совсем не жалко?.. — Что?.. — Нюся погрузилась в какие-то свои мысли и не расслышала последнего вопроса хозяйки. — Да жалко, всех мне вас жалко!.. Но Женечка… Ведь я его как родного… Он же ребенок, он такой чувствительный, сами знаете, Ниночка Владимировна… Она-то уж как-нибудь выкрутится, тут я не сомневаюсь. Вот Женя… — Да что ты затвердила «Женя» да «Женечка»?! — генеральша сердито уставилась на свою подругу. — Да он уже давным-давно взрослый. Господь с тобой!.. У него фирма, руководит столькими людьми, денег заработал больше, чем все мы вместе взятые, а ты кудахчешь над ним, как над беспомощным крохой… — Я не кудахчу! — Нюся обиженно поджала губы. — И фирма его тут ни при чем! Как будто мужчина, который сумел заработать деньги, становится от этого бесчувственным… Вот, я помню, сериал показывали… — Нюся! Нам всем только твоих сериалов не хватает! Это жизнь, а не сентиментальное кино, у нас тут свои сериалы! Генеральша посмотрела на Нюсю, обиженно поджавшую губы, и вдруг ощутила неимоверную усталость. — Ладно, — вздохнула Нина Владимировна, — прости меня… Хочешь, иди к Жене… Если только он тебе откроет и не прогонит прямо с порога, как меня… Господи, что творится в этом доме?! Но Нюся хозяйку уже не слушала. Моментально выпорхнув из кресла, она побежала к любимцу Жене. Сколько Нина Владимировна помнила, Нюся всегда баловала Женю больше Володи. Она буквально обожала его и в детстве, и даже сейчас, женатого, взрослого человека. Генеральша вздохнула и усмехнулась: впервые за много лет Нюся позабыла дать ей лекарство… Нина Владимировна прислушалась к тишине, воцарившейся в особняке, и поняла, что как это ни странно, но Нюсе все-таки удалось проникнуть в Женину комнату, в которой он наглухо заперся после отъезда Маши. Вздохнув, она поднялась и нехотя потащилась на кухню выпить лекарство. 17 В последний раз Анна Алексеевна Калинкина плакала в далеком детстве, когда ее мать запила и она осталась вдвоем с полусумасшедшим отчимом. Даже такое простое дело, как слезы, требует, видимо, опыта и тренировки. Потому что за много лет, прошедших с похорон матери, с Аней много чего случалось. Но худшего, чем потеря мужа, все-таки не было. Плакать она все равно не могла. Отчего-то Калинкина не просто чувствовала — знала, что на этот раз Сергей действительно ушел насовсем. И дело было даже не в том, что она не рожала — о своем бесплодии Аня честно предупредила будущего супруга. И не в ее работе, которую Сергей ненавидел, он прекрасно понимал, что с профессией его жена не расстанется никогда. На этот раз он ушел из дома за ее спиной, не в пылу ссоры, как случалось раньше, а именно дождавшись момента, когда Ани не будет дома, оставив после себя эту пошлую записку и забрав почти все свои вещи… Так уходят не в пустоту и одиночество или с целью проучить строптивую супругу… Так уходят к кому-то, кто очень ждет… Пустая квартира встретила Аню тихой темнотой. К этому, как и к массе других мелочей, ей надо было теперь привыкать… Смириться… Вот чего она не умела точно — так это смиряться. Возможно, именно благодаря этому и сделала столь стремительную карьеру. В каждый самый малозаметный след, в самую слабенькую ниточку она вцеплялась с бульдожьей хваткой. И почти не знала неудач. Дело, связанное с преступлением на Беличьей Горе, было странным. Во всяком случае, Аня не помнила, чтобы за всю ее уже немалую практику ей доставалось расследование убийства с такой уймой подозреваемых, у каждого из которых был серьезный мотив угробить жертву и… непробиваемое алиби! Даже у этой крашеной кошки, которую Калинкина уже считала почти преступницей, и то оно оказалось. А после того, как все участники вечеринки были просеяны сквозь сито подозрений, в наличии у следователя Калинкиной осталась самая невероятная кандидатура — сама генеральша… Аня не заметила, когда и как мысли ее переключились на работу. Автоматически пройдя на кухню, она включила чайник, достала из холодильника колбасу и, сделав бутерброд, устало опустилась возле кухонного стола на жесткую табуретку. А почему бы собственно и нет? Ведь только со слов Нины Владимировны известно о том, что пистолет пропал… Якобы пропал?.. К сторожке она двинулась последней и, единственная из всех, в полном одиночестве. Конечно, не хватало главного — мотива. Но если учесть их обилие у остальных членов этой «веселой» компании, ничего невероятного, что и у старухи Паниной он тоже был… Конечно, вряд ли эта самовлюбленная и холодная, как рыба, аристократка стала защищать своих невесток. А Эльвира нуждалась в защите. Калинкина связалась со следователем, ведущим когда-то то дело, в котором фигурировал Любомир. Дело было за малым: доказать, что взятка имела место и что Эльвира Панина в этом замешана… «Действительно пустячки!» — горько усмехнулась Аня, прекрасно понимавшая, что уж тут-то точно ничего не докажешь, тем более после смерти Любомира. Конечно, генеральша вряд ли в курсе дел своей старшей невестки, но кто знает?.. А вдруг они с ней все-таки дружат? У них так много общего. Чайник забрякал крышкой, и Аня наконец вспомнила о чае. Сделав еще один бутерброд и налив кипяток прямо во вчерашнюю заварку, она вновь вернулась к Нине Владимировне. Да нет, вряд ли бы старуха стала рисковать собственной головой ради невестки. Вот ради сына… Но у обоих сыновей было двойное алиби. Кроме того, и Катя, эта несчастная дуреха, подтверждала, что на площадку перед сторожкой они оба влетели перепуганные почти сразу после выстрела. Причем совсем с другой стороны, если учесть, что убийца выстрелил жертве в затылок. Следственный эксперимент также подтвердил, что пристрелить Любомира, затем обежать вокруг площадки, не сломав ни единого кустика, братья были не в состоянии физически… Ане вдруг пришла в голову новая мысль, и, немного поколебавшись — стрелки часов уже уверенно двигались к полуночи, — она набрала домашний телефон Реброва. — Ты вообще-то когда-нибудь спишь? — мрачно спросил Ребров, скорее всего уже успевший направиться в объятия Морфея. — К твоему сведению… — Паша, не злись, — вопреки обыкновению, заискивающе произнесла Аня. — Знаю, сколько времени, и знаю, что я свинья… Но дело не терпит отлагательств, Павличек… Нужно, чтобы ты прямо с утра отправился к тому самому следователю, — ну который вел дело об убийстве девицы по вызову. — Ты ж с ним уже говорила, — недовольно буркнул Павел. — Мне нужно, чтобы ты выяснил другое… Он многое может порассказать про шефа Эльвиры Паниной, Лоскина Владимира Павловича, у которого она тогда работала секретарем… — Я тебе тоже могу про него много чего порассказать, — фыркнул Ребров. — Например, про то, что он — сука и взяточник, правда, к великому нашему с тобой сожалению, сука умная. Никому и никогда его не удалось пока что поймать за лапу. Думаю, вряд ли и удастся… — Паш, погоди… Поймать я хочу не его, а нашу драгоценную Эльвиру Сергеевну, понимаешь? Пусть этот следак тебе припомнит все детали, все странности того дела… Я хочу, чтобы Панина дала показания против своего шефа. — Ты что, Калинкина, — совсем «ку-ку»?! — Ребров, кажется, окончательно проснулся. — По-моему, она на самоубийцу не смахивает! А зная Лоскина, дать против него хоть какие-то показания может только самоубийца! Э-э-э… постой-ка… Ты что — думаешь, что Любомира все-таки убил кто-то не из этих… гостей?.. — Я просто представила себе такой вариант, вот послушай: допустим, Эльвира Сергеевна обнаруживает, кого именно ей Бог послал в соседи по даче, и, как ты понимаешь, происходит это неожиданно, и соответственно впадает в шок… Разумеется, если взятка в свое время действительно была — а она была! Что она делает, как ты думаешь, прежде всего? — Что делает или сделала она — не знаю, а я бы первым делом оповестил своего шефа… Хотя… — Что «хотя»? Если они работают в связке, то без всяких там «хотя». — Беда в том, что она, если помнишь, все время торчала на Беличьей Горе, а по телефону такие дела не решают! — Она — да, торчала. А вот кто-нибудь другой, хотя бы ее супруг… Вполне можно было передать с ним письмецо в конвертике… Хотя нет, письменно такие проблемы не решают. Но если муж в курсе… А ты знаешь, она ведь могла запаниковать и все рассказать ему!.. — Слушай, Анька, я понимаю, что у тебя фантазия по жизни богатая, но будить человека посреди ночи… — Во-первых, еще нет двенадцати, нечего ложиться дрыхнуть в такую рань! Во-вторых, согласна, пока это лишь — домыслы. Но согласись — вполне реальные и обоснованные. Короче, если ей удалось оповестить своего шефа о появлении Любомира, тот не стал бы ждать обострения ситуации… Так что — прямо с утра дашь распоряжение Соколову: проверить, чем был занят уважаемый Владимир Павлович в интересующий нас вечер. — Ань, не думаешь же ты, что такой тип собственноручно станет мараться, рискуя всем сразу? Судья все-таки… Это уж ты точно загнула… И вообще, тебе не кажется, что это… Как бы поточнее сказать?.. Не совсем наша сфера деятельности? — А для чего, по-твоему, существует система прокурорского надзора вообще? Лично меня учили в вузе, что как раз для этого самого надзора, причем прежде всего — за исполнительными органами… Ребров тяжело вздохнул, но возражать не стал: знал, что бесполезно. Сам он в успех ее новой версии не верил, но начальству следовало подчиняться. — Ну ладно, — Павел снова вздохнул. — Есть, товарищ капитан… Разрешите поспать? — Давай, — усмехнулась Аня, — и нечего вздыхать, словно больной слон. Да, и пусть опера еще раз поспрошают соседей, не видел ли кто в тот вечер поблизости от особняков не известную никому машину… Все-все, спокойной ночи, приятных снов! Аня положила трубку, не дожидаясь реакции Павла, и поймала себя на том, что, вопреки всему, что случилось с ней лично, она чему-то улыбается… Впрочем, улыбка как-то сама собой быстро погасла, едва она обвела взглядом пустую кухню. Грязные тарелки в раковине, несколько скомканных ненужных бумажек, забытых на столе, переполненное мусорное ведро… Евгений Панин смотрел на мать красными, уставшими глазами. Сердце Нины Владимировны болезненно сжалось при виде вошедшего в комнату младшего сына. Генеральша не могла вспомнить, чтобы веселый, всегда доброжелательный Женя когда-нибудь выглядел подобным образом. Он подошел к кровати, на которой лежала мать, и, согнувшись чуть ли; не вдвое, присел на крохотный пуфик, стоявший в ее ногах. Нина Владимировна протянула руку и нежно коснулась взъерошенной головы сына. — Ну что уж ты так-то, Женя? Даю тебе честное слово, что понятия не имею, о каком документе шла речь… Я стучалась к тебе в комнату, а ты мне не ответил… Я хотела сказать, что звонила Маша, ее отпустили. Понимаешь? Отпустили! Просто она решила переночевать в городе, скорее всего, просто устала от… всего этого. — Нюся сказала мне, что она звонила, — вяло кивнул Евгений. — Она больше ничего не говорила? — Нет. Конкретно тебе передать ничего не просила, только для Эли… — Эля меня не волнует! — Женя прервал мать, махнув рукой. — А в то, что Машка убийца, не верю. Зато теперь точно знаю, что ее этот подонок шантажировал… О Боже, мама, ты же должна понимать, что шантажировать женщину можно только чем-то… чем-то очень грязным! — Подожди, Женя, ну почему сразу — «грязным»? — Нина Владимировна села на постели и заглянула сыну в глаза. — Ты и сама знаешь почему! — он отвел взгляд и сжал губы. — А это значит только одно: Мария меня обманула. И, сказав самое страшное, Евгений зажмурился. — Знаешь, — мягко заговорила Нина Владимировна, — не сказать что-то даже очень близкому человеку — еще не значит обмануть его… — Значит! — возразил он. — Особенно когда речь идет о состоятельных мужиках… Мне вообще не следовало жениться! Я женщин отродясь не понимал, а ты… Ты всегда была идеальной женой и матерью, разве мог я, глядя на тебя, хоть в чем-то усомниться?! Нина Владимировна внимательно посмотрела на сына и еле заметно покачала головой: — Мог, Женя… — Что ты хочешь сказать? — все его лицо выражало недоумение. — Только то, что наш брак с твоим отцом был… Был поначалу сделкой. Настоящей сделкой… Только она сама знала, чего стоило ей произнести эти слова — впервые с того дня, когда она увидела своего будущего мужа. Никогда и ни с кем, кроме своей, теперь уже покойной подруги, она об этом не говорила, и последнее, что могла предположить еще каких-то несколько дней назад, что заговорит о том дне. Да не с кем-нибудь, а со своим сыном. Младшим, любимым, не слишком хорошо помнившим, но всю жизнь глубоко уважавшим своего отца, память о нем. — Видишь ли, — продолжала Нина Владимировна, немного помолчав. — Возможно, понять это сейчас не просто трудно, но и невозможно. Замуж за твоего отца я вышла в обмен на сохранение своей жизни. Не смотри так на меня, сынок, в жизни, поверь, бывает всякое… Я действительно была ему хорошей женой. И вас с Володей родила и воспитала фактически вдвоем с Нюсей, и дом вела, и… Ну и все остальное, что положено в браке — ни от чего я не уклонялась, поверь… Даже когда узнала про драгоценности, я все равно осталась на стороне мужа. — А… Что ты такое узнала про драгоценности? — тихо спросил Евгений. — Просто что они есть и привезены из Германии. Разве этого недостаточно? — И, увидев, как Евгений качнул головой, усмехнулась: — Женька, ты ведь учился в советской школе и институте, неужели… Неужели в тебе, в человеке, занимающемся бизнесом, столько наивности? — Я, чтобы раскрутиться, никого не убивал, — голос Евгения осип и сорвался в кашель. — Да, взятки — давал, крыше — плачу! Но конкурентов при этом не заказываю!.. — Ну просто ты — очень везучий человек, если ни разу в жизни никто не перешел тебе дорогу. И ты сам — тоже никому… Слава богу! Между прочим, когда ты начинал, я ночами не спала — так этого боялась. — Брось, мама! Ты отлично знаешь, что коммерсант я средненький, о настоящем богатстве и речи не идет, кому я нужен? Так что там с отцовскими камушками? — Ничего конкретного. Но на любых, как ты выражаешься, «камушках» есть кровь, ты должен знать… Кто же добровольно отдаст фамильную коллекцию? — А знаешь, — недоуменно произнес Евгений, — я ведь эту самую фамильную коллекцию толком не видел ни разу… Мальчишкой меня это не интересовало, а после… Ну а после — тем более. Нина Владимировна кивнула. — А я ее после Костиной смерти никому и не показывала. А сейчас и показывать-то, в сущности, нечего. Почти вся перекочевала в Питер, к старинному знакомому твоего отца, который когда-то помогал ему ее пополнять… Все, что мне досталось, я продавала либо ему, либо через него. Дело это было в те годы подсудное, так что перед законом я тоже далеко не чиста. — Ты сказала, коллекция фамильная… Откуда это известно? — Я, сынок, это знаю… Когда твой отец еще задолго до Володиного рождения подарил мне очень красивую и очень дорогую брошь, я… Ну я ее тщательно изучила и нашла на ней, помимо пробы, какое-то странное клеймо, разглядеть которое можно было только через лупу. Несколько дней провела в «Ленинке» и выяснила, что клеймо — точная копия герба Гуттенбергов, старинного графского рода, чьи предки в конце концов осели в Баварии… Твой отец воевал в Баварии и про их родовой замок, полуразрушенный, но сохранивший ряд жилых помещений, и про старика-хозяина рассказывал раз десять. Мол, места там необыкновенно красивые… Генеральша вздохнула и опустила глаза. — Я его как-то спросила про этого старика, Костя очень неохотно ответил, что тот случайно попал под какую-то перестрелку и погиб… И тут же сменил тему разговора. Больше мы к этому разговору не возвращались никогда. Евгений во все глаза смотрел на мать, словно все еще не верил своим ушам. — И ты продолжала с ним жить, подозревая, что он — убийца? Что ради каких-то… Каких-то стекляшек убил старого беззащитного человека?! Нина Владимировна поморщилась и покачала головой. — Он был моим мужем, — сухо произнесла она. — Он спас мне жизнь. И никакие громкие слова ни малейшего отношения к этому не имеют. В комнате повисла тяжелое и напряженное молчание. Евгений Медленно поднялся с низенького пуфика и с горечью усмехнулся: — Ты очень мужественная женщина, мама. Сегодня из такого материала людей больше не делают… Я — не такой, не в тебя, к сожалению. И если Маша скрыла от меня что-то действительно гадкое, я с ней расстанусь. Разведусь — элементарно и пошло, через районный суд. Он вышел из комнаты, аккуратно и бесшумно прикрыв дверь. На лице Нины Владимировны не дрогнул ни один мускул. Во всяком случае, когда хмурая Нюся появилась на пороге ее комнаты с уже ненужным лекарством, ее хозяйка выглядела как обычно. 18 — Я понимаю, что вы не имеете права отвечать на такие вопросы. Но… Мы ведь с вами почти коллеги, верно? — Эльвира нервно усмехнулась и продолжила, старательно избегая встречаться глазами с Анной Алексеевной. — Может быть, в порядке исключения? Видите ли, я спрашиваю вовсе не из любопытства. Просто если ситуация не прояснится, Евгений может бросить Машу… Она упрямая, никому ничего не хочет рассказывать и объяснять. Разговаривает только с домработницей… — Вы так переживаете за благополучие своего деверя или за ее? Аня насмешливо и пристально разглядывала Элю, которой следовало бы и самой помнить о таком понятии, как тайна следствия. И не задавать подобных вопросов. Ехать на Беличью Гору лично сама Калинкина не собиралась. Однако с начальством не поспоришь, а ее шеф настойчиво рекомендовал воздержаться от официального вызова Эльвиры Сергеевны Паниной в прокуратуру, а допросить ее еще раз на месте. Из числа подозреваемых Эля и Катя выпадали автоматически благодаря взаимному алиби, с которым приходилось считаться: до убийства Любомира женщины фактически не были знакомы. Но главной причиной поездки была пусть слабая, но возможность «зацепить» Лоскина, о чем Анин шеф мечтал не первый год. Калинкина подозревала, что у него были какие-то личные счеты с Владимиром Павловичем. А что Эльвира так или иначе участвовала в «темных» делишках своего начальника, Анна не сомневалась. — Как вы, наверное, догадываетесь, меня не волнуют ни Женя, ни Маша, — после недолгого молчания ответила наконец Эля. — Но, хотите верьте, хотите нет, меня волнует свекровь. Нине Владимировне уже немало лет, и она больна. А Женя… Словом, он ее любимый сын. И если у них с Машей что-то на самом деле произойдет, мы должны быть готовы оказать ей помощь… Для начала хорошо бы связаться с ее доктором. Калинкина удивленно покачала головой. Объяснение Эли показалось ей настолько фальшивым и даже нелепым, что с трудом верилось, будто Эльвира Сергеевна с ее умом надеялась с помощью подобных доводов получить хоть какую-то информацию. — Единственное, что я могу вам сказать, — произнесла Калинкина, — если ваш деверь, не имея представления о содержании найденного нами документа, намерен развестись с женой, узнав, что это за документ, он разведется с ней наверняка. — Но… Это действительно документ, а… А скажем, не какая-то бумага, состряпанная самим… убитым? — Это действительно документ — с гербовой печатью и всеми необходимыми подписями соответствующих должностных лиц. Не фальшивка. Ответить Эля не успела, поскольку в дверь постучали и сразу вслед за этим в кабинет, где и происходил разговор, просочился Владимир с мобильником в руках. Вид у него был растерянный: — Я очень извиняюсь, — пробормотал Элин супруг, — но звонят из суда, говорят, срочно… Эльвира поморщилась и посмотрела на мужа возмущенно, однако трубку взяла. Калинкина, вся превратившись в слух, впилась в Элю взглядом. Некоторое время та слушала молча. Аня, к своему разочарованию, сумела лишь понять, что звонит женщина. Панина отключила телефон, так и не произнеся ни единого слова, даже не попрощалась. Ее и без того бледное до нездоровой желтизны лицо, казалось, пожелтело еще больше. Возвратив мужу мобильник, Эльвира Сергеевна криво усмехнулась и посмотрела на Аню. — Что ж… Похоже, я была не права, назвав нас коллегами. Поскольку я в данный момент нахожусь под следствием, мой шеф счел необходимым до окончания дела временно отстранить меня от должности, хотя официально я числюсь в отпуске. И оповестил меня об этом через сопливую практикантку. Володя, не сказав ни слова, поспешно вышел из кабинета. Зато у Калинкиной нашлось что сказать по поводу звонка, смысл которого был ей ясен так же хорошо, как и Эле: при любом исходе расследования Эльвира Сергеевна вряд ли вернется к исполнению своих служебных обязанностей… Интересно, чем же это она так здорово провинилась перед Лоскиным? А вдруг начальство право, и Элю удастся «расколоть» под горячую руку?.. — О том, что вы находитесь под следствием, на вашу работу мы не сообщали, — сказала Аня, внимательно глядя на Эльвиру. — Следовательно, сообщили вы сами… Зачем такая спешка? Или вы даже во время отпуска держите своего шефа в курсе своих личных дел?.. — Вероятно, вы догадываетесь, что ни лично со мной, ни с моими близкими ничего подобного никогда не случалось, — Элин голос дрожал. — Да, я сочла своим долгом все рассказать начальству… Точнее, попросила сделать это мужа, он все равно ездил в город за… За продуктами. — Судя по всему, подобной реакции своего руководства вы не ожидали?.. Кстати, насколько мне известно, — Аня попробовала наугад, — когда ваш супруг общался с господином судьей, Любомир был еще жив. Лицо Эли пошло красными пятнами. — Начиная с момента убийства, все ваши перемещения фиксируются, Эльвира Сергеевна. Так вот: ни лично, ни по телефону ни вы, ни ваш супруг с Лоскиным не общались… Конечно, мы выясним, откуда ему стало известно об убийстве. Но судя по всему, вы по каким-то причинам сообщили вашему шефу нечто, касающееся нового соседа… С чего бы это? — Похоже, вы прослушиваете еще и наши телефоны? — Ну что вы… Конечно нет! Насчет звонков у меня вырвалось случайно, — улыбнулась Аня. — Возможно, по тому же принципу, по которому и вы пытались солгать. — Я не пыталась солгать, — Эльвира изо всех сил старалась взять себя в руки. — Я и сама перепутала, когда именно муж ездил к Владимиру Павловичу… Слишком много всего случилось за считанные дни… Да, вы правы, — я вспомнила, Володя был у него еще до убийства. — Зачем? — Все гораздо проще, чем вы думаете. — Эля отвела взгляд. — Этот человек когда-то проходил у нас по одному делу. Там была масса неясностей, следственная группа работала небрежно… В итоге Любомир из соответчиков попал в обычные свидетели. Когда я узнала, что он стал нашим соседом по даче, я… Словом, я сочла необходимым проинформировать своего шефа, вот и все… Мы с ним тогда, в процессе слушания собирались даже возвращать дело на доследование, но ничего не получилось. Тем более что в центре событий находился не Любомир. По поводу него у нас возникли подозрения другого рода… Эльвира судорожно сглотнула и продолжила, по-прежнему не глядя на Калинкину. — Собственно говоря, я поэтому и спрашивала так настойчиво насчет Маши и найденного вами документа. — То есть? Эльвира помолчала, явно колеблясь, говорить правду или попытаться в очередной раз выкрутиться из ситуации. Калинкина решила помочь ей разрешить сомнения и покачала головой: — Знаете, Эльвира Сергеевна, вы совсем не умеете лгать… Позвольте вас заверить, мы в курсе, что господин Любомир шантажировал супругу Евгения Константиновича. Она рассказала нам об этом сама. Итак? — Да, — вздохнула Эля. — Вы правы, просто мне… Ну мне очень не хочется, чтобы вы дергали лишний раз Нину Владимировну… — А при чем же тут она? — Так вышло, что Нина Владимировна краем уха услышала, как Машу шантажируют… Правда, из разговора она не сумела разобраться, кого именно из нас, но что это голос Любомира, расслышала абсолютно достоверно. Но чем, для нее так и осталось неясным… Когда она нам всем об этом сообщила, я поделилась с мужем своими… предположениями. Боюсь, он сказал об этом брату… — Давайте называть вещи своими именами, — Анино терпение начало потихоньку иссякать. — В процессе слушания упомянутого вами дела вы пришли к выводу, что Леонид Леонидович Любомир зарабатывает себе на жизнь вульгарным сутенерством… Эля протестующе подняла руку: — Это были лишь подозрения! Следствие расследовало убийство молодой женщины, случайное, заметьте, убийство! И никаких доказательств по поводу причастности Любомира собрать не удосужилось!.. — Сам следователь, который вел дело, так не считает! — усмехнулась Аня. — Так что там насчет шантажа? — Единственное, чем он мог шантажировать Машу… это тем, что Маша — бывшая девица по вызову. — А вы сами? — насмешливо спросила Калинкина. — Вероятно, тоже были шокированы мыслью о том, что в вашу благородную семью обманом проникла бывшая проститутка? — О Господи!.. Так это правда?! — Эля резко поднялась со стула и заметалась по кабинету. — Но вы же сказали, что шантажировал он ее каким-то документом, а не… Ну, допустим, не снимками или какой-нибудь картотекой, если она у него имелась?.. — Разве я сказала, что это правда? — Тогда… Тогда что же?.. — Эля вернулась и буквально упала на свой стол, растерянно уставившись на Калинкину. — Кажется, мы с вами вернулись к тому, с чего начали. Мне действительно необходимо напоминать вам, что есть такое понятие, как тайна следствия? — Извините, — устало сказала Эля. — Считайте, что я ни о чем у вас не спрашивала… Да, а что касается моего шефа, узнать об убийстве он элементарно мог из прессы. Из того же «Московского комсомольца», который выписывает и регулярно прочитывает от корки до корки. Вы хотите узнать у меня еще что-то? — Пожалуй, на сегодня достаточно, — Калинкина задумчиво посмотрела на Элю. — Я бы хотела еще раз побеседовать с вашей свекровью. И еще: можете вы завтра часикам к двенадцати подъехать к нам вместе с Катей, чтобы, как положено, оформить все показания? — Да, конечно. — Кстати, она так и собирается жить у вас? — Это решение свекрови, поэтому сказать, сколько она здесь пробудет, не могу. Нина Владимировна ее пожалела, услышав эту ужасную историю… У нее самой был чудесный муж, а тут — настоящее предательство… Хотя на деле, думаю, все гораздо сложнее… Кстати, у него столь определенного алиби, как у нас, нет? — Если не считать того, что у этого господина просто не было времени, чтобы обежать сторожку, заскочить убитому в тыл и выстрелить, а затем вернуться назад… Так что его алиби почти в точности повторяет алиби вашего супруга и его брата… У вас есть еще вопросы? — Нет, только просьба: будьте помягче с Ниной Владимировной, она в самом деле проболела всю зиму. Она и собрала-то нас всех здесь подле себя, потому что уверена — это ее последнее лето… Вам ее пригласить сюда? — Желательно. Но если она себя неважно чувствует… — Вы просто не знаете мою свекровь, — слабо улыбнулась Эля и встала. — Она очень сильная женщина. Как бы ни чувствовала себя, обязательно придет сюда. Разговаривать с вами лежа было бы для нее верхом неприличия… Я могу идти? Нина Владимировна в этот день действительно чувствовала себя неважно, чему немало способствовал разговор с младшим сыном. Маша засела в комнате, которую после ее появления Евгений покинул, даже не взглянув на жену, и теперь уже часа три подряд бродил по саду, погрузившись в свои невеселые размышления, и ни с кем не общался. Приезд следователя Калинкиной и ее длительная беседа с Эльвирой тоже не добавили генеральше хорошего настроения: о чем таком можно допрашивать человека, обладающего столь очевидным алиби? Так что приглашение Калинкиной побеседовать с ней Нина Владимировна восприняла чуть ли не с облегчением, надеясь хоть как-то прояснить для себя сегодняшнюю ситуацию. Остановив рукой нахмурившуюся и открывшую было рот Нюсю, коротавшую время возле своей хозяйки с вязанием в руках, Нина Владимировна направилась в кабинет. Поздоровавшись, она опустилась на стул, на котором только что сидела Эля, и вопросительно посмотрела на следователя. Калинкина, в свою очередь, не торопилась, перекладывая свои бумаги с места на место и понимая, что ее вид — вид чужого человека, расположившегося в святая святых этого дома, за столом покойного генерала, его вдову радовать не может. Ане было немного стыдно оттого, что настоящего сочувствия к Нине Владимировне она не испытывает. Что так же, как и остальные члены этой семьи, она ее подспудно раздражает. — Вы хотели спросить меня о чем-то конкретном? — Нина Владимировна не выдержала молчания. — Да. Я хотела узнать, почему вы не сказали об услышанном вами разговоре, из которого следовало, что убитый шантажирует одну из женщин, живущих в вашем доме? — А почему я должна была считать, что шантажирует он кого-то из членов моей семьи? — спокойно поинтересовалась генеральша, явно готовая к этому вопросу. Анино раздражение усилилось. — Потому, что именно так вы и решили, верно?.. Подумай вы иначе, сообщили бы это нам при первой возможности, чтобы отвести подозрение от своих, разве не так? — У каждого своя логика, — генеральша упрямо сжала губы и даже не подумала отвести глаза под пристальным взглядом Калинкиной. — Разумеется, я думала о том, что услышанный мною разговор и убийство как-то связаны. В тот вечер, когда случился этот… этот кошмар, я о разговоре просто-напросто, забыла, вылетело из головы. Полагаю, в моем возрасте это и объяснимо, и простительно… Ну а потом, вплоть до сегодняшнего дня у меня и вовсе не было возможности кому-либо это сказать… В день, когда вы проводили свой следственный эксперимент, я устала так, что едва дошла до постели. К тому же хотела все обдумать еще раз. Сама. Аня задумчиво посмотрела на генеральшу. До чего же крепкий орешек эта дама! Ясное дело, будет стоять на своем, оправдываясь чем угодно: возрастом, забывчивостью, болезнью… И ничего с ней не поделаешь. Действительно: и возраст, и болезнь. Не исключено, что и забывчивость, хотя Анна Алексеевна верила в последнее с трудом. Что ж, попробуем зайти с другой стороны. — Нина Владимировна, — мягко спросила Калинкина, — а сами вы кого-нибудь подозреваете? Ведь что-то же вы думаете об убийстве соседа? — Ну, милочка… — Нина Владимировна слегка развела руками, демонстрируя явное удивление. — Я же не следователь, чтобы выстраивать собственные версии! Да и информацией располагаю самой что ни на есть минимальной… Например, я даже и предположить не могу, что за документ вы разыскали — тот, которым столь откровенно, прямо на наших глазах, шантажировали мою младшую невестку… — Что-о?! — Аня от неожиданности даже подпрыгнула в жестком генеральском кресле. — Ну, Нина Владимировна, вы и… Да вы хоть понимаете, в чем обвиняете следствие?! — Хорошо, — генеральша и не подумала смутиться или испугаться, — в таком случае, возможно, вы сами скажете, как называется тот метод, которым вы ее вынудили вчера отправиться с вами в город? Аня несколько секунд смотрела на твердокаменную старуху и неожиданно даже для себя самой рассмеялась. В ее душе шевельнулось восхищение мужеством панинской вдовы. Ведь наверняка понимает, что ей самой светит как минимум неприятность за то, что ухитрилась в свое время не сдать пистолет генерала! И при этом держится как ни в чем не бывало! Словно какой-нибудь случайный свидетель, проходящий по чужому делу… Что это — сила натуры или обыкновенное безразличие и к сыновьям, и к невесткам, да и к себе самой, доживающей свои последние годы?.. — Ну ладно, — сдалась Калинкина. — Допустим, это и впрямь походило, с вашей точки зрения, на шантаж. В таком случае странно, что вы все еще спрашиваете, что это за документ… Кстати, подскажите мне другой способ заставить вашу невестку поехать с нами. — Не знаю. Маша необыкновенно своевольная девушка… О документе я не спрашиваю, поскольку ничуть не сомневаюсь, что отвечать на подобный вопрос вы не уполномочены. — Вы так ничего и не сказали мне насчет ваших собственных подозрений, а они у вас наверняка есть, — увернулась Калинкина от прямого ответа на вопрос Нины Владимировны. — Если вас это действительно интересует, я думаю, что господина Любомира убил кто-то из людей, не имеющих отношения к приглашенным на вечеринку… Но кто-то, знавший о пистолете, вопреки тому, что сама я считала это тайной… Видите ли, вчера я звонила прежним хозяевам соседского особняка… — И что? — Аня заинтересованно уставилась на генеральшу. — Мне хотелось выяснить одну вещь… И я ее выяснила… Оказалось, что и хозяева, и даже их домработница Галя знали о пистолете. Видите ли, с их участка при желании или, как это вышло по уверениям Гали, случайно можно заглянуть в окна кабинета, если портьеры там раздвинуты… Словом, если уж о пистолете знала домработница соседей, не удивлюсь, если о нем знала вообще вся Беличья Гора… Странно другое: моей Нюсе, своей лучшей подруге, Галя при этом не сказала ни слова… Так что соседи об оружии хорошо знали. — Поразительно то, что вы не сдали оружие, — заметила Калинкина. — Насколько знаю, в те времена с этим было куда строже, чем сейчас. Пистолет должны были изъять у вас сразу. Нина Владимировна безразлично пожала плечами и пояснила: — Видите ли, люди, в чью обязанность входило изъятие, были очень близкими друзьями мужа. Его смерть потрясла их не меньше, чем меня… Не исключено, что о пистолете в суете просто забыли… Все они, кстати, уже мертвы и для служебных взысканий недосягаемы, — генеральша горько усмехнулась и отвернулась к окну. — Вы не закончили свою мысль, — напомнила Калинкина. — Ах, да… Но ведь и так ясно, что убить его мог кто угодно, если убитый был шантажистом, верно? Совсем не обязательно мы. Так что эта трагедия для нас скорее внутрисемейная, если учесть пошатнувшийся брак моего сына. Внезапно мелькнувшая мысль заставила Калинкину непроизвольно выдержать паузу, прежде чем вновь заговорить. Собственно говоря, это была не мысль даже, а что-то вроде столь несвойственного ей эмоционального порыва. Тем не менее колебалась она достаточно долго, чтобы Нина Владимировна, удивленная молчанием Ани, деликатно кашлянула. — Простите. — Калинкина почувствовала, что слегка розовеет под пристальным взглядом генеральши, и приняла все-таки решение, не вполне отдавая себе отчет в том, для чего это делает. — Знаете, я подумала… — Да?.. — Я подумала, что как глава семьи, словом… При условии, что об этом не узнает никто, включая вашу преданную домработницу, я могу сообщить вам, о каком документе идет речь. Чтобы вы поняли, почему мы, как вы выразились, повели себя словно шантажисты… Могу я рассчитывать на ваше молчание, по меньшей мере до завершения следствия? — Вы мне доверяете настолько, чтобы это сказать? — Да, если, конечно, вы дадите слово, касающееся всех, в том числе, подчеркиваю… — Да-да, Нюси, я поняла… — Нина Владимировна помолчала, что-то обдумывая, слегка сдвинув тонкие, все еще красивые брови. И наконец кивнула головой. — Я готова дать вам это слово, я вас слушаю… 19 — У господина Лоскина в день убийства очень удачно случился юбилей: двадцать пять лет на ниве правосудия. — Павел усмехнулся и покачал головой. — Так что, Анна Алексеевна, опять тупичок'с… Праздновали чуть ли не до утра, и если наш юбиляр, скажем, покидал празднество в интересующее нас время, вряд ли кто-либо из приглашенных это заметил, поскольку отмечать начали в девятнадцать ноль-ноль… Это все. — Что с опросом соседей на Беличьей Горе? — Ни шатко ни валко: сторож на въезде вроде бы видел чужую «вольво» цвета «металлик». Но в интересующий нас вечер или в какой другой, точно сказать не в состоянии, поскольку подвержен неумеренным и систематическим возлияниям, и доверять его показаниям нельзя. Из ближайших к особняку Любомира въехать успела только одна семья, остальные пока что в городе, бывают на даче исключительно по выходным. Что касается будних дней, в числах тоже путаются — я имею в виду въехавших дачников. — Действительно хило… — Аня вздохнула и задумалась. Ребров нерешительно посмотрел на Калинкину. — Слушай, а может, и впрямь сама старушенция его пришила? А?.. — Вряд ли… — Анна вздохнула. — Хотя — кто знает? Когда я ей в разговоре намекнула, что, в сущности, у нее нет ни алиби, ни любого другого подтверждения слов о пропаже пистолета, она только бровки свои округлила и посмотрела на меня, знаешь, с какой-то даже жалостью… Оправдываться не сочла нужным, только напомнила, что отсутствие пистолета на месте обнаружилось в присутствии домработницы… И, вообрази себе, улыбнулась. Либо в ней пропала гениальная актриса, либо говорит правду. Ну а вешать на старуху труп только потому, что все остальные члены этой семейки сумели запастись алиби, как ты знаешь, не в моих правилах… Калинкина немного поколебалась и, бросив на Павла короткий, быстрый взгляд, все-таки решилась: — Послушай, Ребров… Можешь думать обо мне что угодно, но я рассказала генеральше про пацана… И нечего на меня смотреть такими глазами! Мне нужно было получить ее реакцию, ясно? Ну не могу я понять, хоть убей, как она на самом деле относится не только к невесткам, но даже к собственным сыновьям! А если она действительно убийца, без этого мотив не нащупать никогда, понятно? — Ну и как? — ядовито спросил Ребров. — Нащупала? — Если бы! — Калинкина махнула рукой. — Вообще-то она была потрясена и ни о чем таком конечно же не подозревала… Ну молчала, наверное, минуты три и глядела на меня во все глаза, после чего только и сказала: «Вот, значит, как?» — И все? — Нет. Потом поблагодарила меня… — Здорово, — проронил Павел. — Просто класс… Впрочем, не нам наше же начальство судить… Биографию Марии Александровны ты ей тоже изложила? Я имею в виду — не кондитерскую, а раньше? — Нет, конечно! А ведь старуха даже не знала, что ее невестка детдомовская, ну, я это ей тоже сказала… Больше ничего. — Ну хоть тут хватило ума… Хочешь правду? — Жми, — Калинкина отвела глаза. — Не ожидал, что ты способна на бабские поступки. Аня вспыхнула и сердито посмотрела на Реброва. — Что ты имеешь в виду? — Тебе эта Маша Панина сразу поперек глотки стала, вот что! Простая девка, бывшая проститутка, без роду, без племени, да к тому же еще с ребенком, и в такую семейку влезла… — Ты… Хочешь сказать, что я этой дешевке, этой бывшей проститутке позавидовала?! — А кто вас, баб, знает, как это на вашем наречии зовется! — Ребров встал и шагнул в сторону двери. — Но уж учинить какую-либо пакость ни единого шанса не упустите… А ты не подумала о том, что если, вопреки здравому смыслу, убийца все-таки старуха — мальчишка в данный момент в опасности! — На скулах Павла перекатывались желваки, на свою начальницу он смотрел зло и осуждающе. — А вдруг она ради сыновнего благополучия… Ладно, хоть и не велик шанс, а все же имеется… Пока, я поехал. Некоторое время Анна Алексеевна Калинкина безмолвно смотрела на захлопнувшуюся за Ребровым дверь, потом, издав легкий стон, словно ее внезапно одолела зубная боль, закрыла лицо руками. «Господи, — пробормотала Аня, — Господи, до чего ж мне плохо…» Просидев в такой позе минут пять, она наконец овладела собой и, придвинув телефонный аппарат, набрала номер Панинского особняка. — Да? — Калинкина узнала Нюсю по голосу и попросила позвать к аппарату хозяйку. — Нет их никого. — Нюся горестно вздохнула по ту сторону провода. — Ни Нины Владимировны, ни Эльвиры Сергеевны, ни Евгения Константиновича, ни Владимира Константиновича… Все в город уехали и будут только к вечеру. — Это Калинкина беспокоит, — Аня поняла, что Нюся ее по голосу не узнала. — Так они ведь к вам же и поехали! — теперь в голосе домработницы звучало удивление. — Вроде бы вы их вызывали… — Я вызывала только Эльвиру Сергеевну. — Так я и знала, что Нина Владимировна меня обманула! — возмутилась Нюся. — Ну надо же… Разве с ее здоровьем можно вот так, по жаре?.. Теперь точно разболеется, помяните мое слово! Чего доброго, опять сляжет… Ах ты Господи!.. Нюся причитала по ту сторону провода то ли от беспокойства за хозяйку, то ли от обиды, что той удалось обвести свою преданную подругу вокруг пальца. Ради чего? Возможно, хочет дать какие-то новые показания?.. Аня торопливо распрощалась с расстроенной Нюсей, положила трубку и посмотрела на круглые настенные часы, висевшие напротив ее стола. Половина двенадцатого… Через полчаса Эльвира Сергеевна должна быть здесь, судя по всему, в обществе своей свекрови. А возможно, и мужчин тоже, и капитан Калинкина получит ответы хотя бы на часть своих вопросов. Лесная, но довольно хорошо укатанная дорога наконец кончилась, и Ребров, свернув направо, заглушил движок, удачно припарковавшись в самом конце довольно просторной площадки перед чистеньким розовым корпусом в два этажа, окруженным с трех сторон густым, почти нетронутым лесом. Кроме его «канарейки», невдалеке стояли еще две или три машины, но внимание Павла они не привлекли. Он был здесь уже во второй раз, и так же, как тогда, его моментально окутало какое-то чувство особой умиротворенности и тишины, словно на тысячи километров вокруг не было ничего, кроме аккуратно оштукатуренного дома и пронизанной солнечными лучами свежей листвы майского леса. Опустив стекло, он с наслаждением вдохнул чистый и ароматный воздух, посмотрел на часы, потом на дом. Был тихий час, этим, вероятно, и объяснялась особая тишина и то, что подворье, отгороженное от площадки и леса редкой, но высокой решеткой, оказалось пустым. Как раз в тот момент, когда он посмотрел на дом, узкие решетчатые ворота скрипнули и слегка приоткрылись, пропуская белокурого кудрявого паренька с булкой в руках. Мальчик был одет в черно-красные шорты и белую футболку. Павел внимательно всмотрелся в худенькую юркую фигурку, уверенно двинувшуюся направо, к ближайшим деревьям, и понял, что ему необыкновенно повезло: мальчонка был тот самый Ванечка Иванов, ради которого он и мчался сюда, не замечая светофоров… Никакого внимания ни на Реброва, ни на его милицейскую машину мальчик не обращал. Он шел к лесу. Павел, не долго думая, высунулся из окна и тихонечко свистнул. Мальчонка неожиданно сердито обернулся и приложил палец к губам, очевидно призывая Реброва к тишине. После чего привстал на цыпочки возле березового ствола и принялся крошить свою булку на подвешенную к березовой ветке кормушку, которую Паша только что заметил. Завершив это, несомненно, важное в его глазах дело, мальчик неторопливо развернулся и направился к «канарейке», из которой навстречу ему уже вылезал Ребров. В прошлый раз Павел видел мальчика только издали, в группе с другими детьми, поскольку общался исключительно с директрисой этого не совсем обычного заведения, которое на самом деле трудно было назвать детским домом… Директриса нервничала, потому что Павел сразу представился работником прокуратуры, якобы проводившим проверку условий жизни воспитанников. — Здравствуйте, вы к кому? — мальчик испытующе посмотрел на Реброва большущими серо-зелеными глазами и добавил: — Вы опять нас проверять приехали?.. Я вас помню, в прошлый раз у Зои Петровны от вас сердце заболело. Только вы тогда на другой машине были. — Да нет, просто ехал мимо и решил завернуть к вам на минуточку, — улыбнулся Павел. — Мне у вас тут, в лесу, понравилось: кругом жара, а тут прохладно… А ты почему не спишь? — Не хочется… А еще я забыл корм зябликам насыпать… Вам Зою Петровну позвать?.. Только она тоже отдыхает. — Нравится тебе тут? — Павел присел на корточки, чтобы быть поближе к парнишке. — А я тебя тоже помню, ты Иван… Верно? — Ну!.. — мальчик немного поколебался и вдруг совсем по-взрослому протянул Реброву руку, которую Павел автоматически пожал. — Будем знакомы… Мне тут нравится. Он тут же повернулся к Реброву спиной и ткнул пальцем в сторону березы с кормушкой: — Видите? Не летят, обиделись, что я про них утром забыл!.. — Хороший у вас детдом, просто удивительно хороший… — начал было Павел, но Ваня его перебил, довольно сердито: — И никакой у нас не детдом! У нас пансионат и эти… Спонсоры. И моя мама — тоже спонсор, и баба… Спонсоры — это которые деньги дают! — Ясно, а я и не знал… Так у тебя сразу двое спонсоров?.. — Ну!.. Мама, когда приезжает, деньги дает, и баба тоже… Сам видел! А у остальных только мамы одни дают… Ваня с гордостью посмотрел на Реброва и улыбнулся. — И часто они сюда ездят? — Павел задал вопрос нарочито равнодушным тоном. Мальчик в ответ серьезно кивнул: — К кому как… Ко мне часто, а к Филипповым, хотя их сразу двое, редко. И к Люське редко… Люська ничего себе девчонка, только плакса и завидует, что ко мне часто. И что у меня двое — тоже завидует… А эти к кому, вы не знаете?.. — Кто?.. — Ребров удивленно посмотрел на Ваню и только тут осознал, что за его спиной довольно давно и почти неслышно работает чей-то движок. И понял, что ближайшая к ним иномарка с тонированными стеклами на самом деле обитаема… Машина была Реброву хорошо знакома, и то, что он не обратил на нее внимания, когда парковался, было со стороны Павла несомненным проколом… В этот момент одно из темных стекол, противоположное водительскому, плавно и бесшумно заскользило вниз, и Ребров автоматически заслонил собой мальчишку… Спустя еще секунду в лицо следователя глянули сине-фиолетовые глаза генеральши… Какую-то долю секунды Нина Владимировна смотрела на Реброва немного насмешливо и печально, потом что-то тихо бросила мужчине, сидевшему за рулем, и машина подала немного назад, явно готовясь к развороту… — Отойдем, не будем мешать, — пробормотал Павел и, поспешно схватив мальчика за руку, потащил его к воротам дома. Ваня не сопротивлялся и без особого интереса смотрел вместе с Ребровым за тем, как машина, развернувшись, нырнула в густую листву, скрывавшую подъездную дорогу, и вскоре мягкий шорох дорогого движка затих, растворившись в тишине леса. — Они ни к кому, — Павел сглотнул образовавшийся в горле комок и, достав из кармана носовой платок, вытер лоб. — Заблудились, наверное… — Ага, — согласился Ваня и осторожно вынул из влажной ладони Реброва свою руку. — Так вам Зою Петровну звать или не звать? А то мне идти пора. Увидят, что меня в спальне нет, и наябедничают… Сегодня Ленка дежурит, а она ябеда… — Беги, отдыхай, — вздохнул Павел. — Зоя Петровна твоя мне не нужна, я тоже поеду… — Прилетели все-таки! — Ваня радостно улыбнулся, глядя в сторону кормушки, на которую и впрямь успели опуститься несколько пичуг неведомой Павлу породы. — До свидания! И не успел Ребров открыть рот, чтобы попрощаться, как мальчик со всех ног бросился к розовому домику, удивительно напоминавшему пряничный. Павел посмотрел ему вслед, покачал головой и нехотя направился к своей «канарейке». Между тем машина, за рулем которой сидел старший сын Нины Владимировны, успела добраться до Окружной и теперь томилась в большой пробке на въезде в столицу. — Может быть, ты все-таки объяснишь, мама, куда, а главное, зачем мы с тобой мотались? Что это за заведение и что там делал этот тип из прокуратуры? — Владимир раздраженно посмотрел на часы. — Элька мне голову оторвет за опоздание, а я даже не знаю, где нас с тобой носило… Что происходит?! Нина Владимировна покосилась на сына и пожала плечами. — С Элей я объяснюсь сама… Не так уж часто, по-моему, я прошу прокатить меня, верно? Считай это просто загородной прогулкой. — Похоже, ты и впрямь думаешь, что я идиот! — Не говори ерунды, — поморщилась генеральша. — Если бы я могла, я бы ответила на все твои вопросы. Но я не могу. Тем более что, когда мы ехали, планы у меня были несколько иные… Я и думать не думала, что мы наткнемся там на этого, из прокуратуры. — Да где там-то?! Мама, я действительно чувствую себя идиотом, что ты еще от нас скрываешь, что?! — Володя, — Нина Владимировна мягко коснулась руки сына, лежавшей на руле, — я даю тебе честное слово, что ничего существенного, во всяком случае для вас с Эльвирой, я не скрываю. И расскажу все, как только сумею. Слушай, может быть, вначале удобнее заехать за Женей? — Ну уж нет! Эльвира наверняка давно освободилась и мотается теперь по этой проклятой прокуратуре злая как черт… Надо было на двух машинах ехать! — Женя не в том состоянии, чтобы садиться за руль, и ты это отлично знаешь… Владимир внезапно усмехнулся, бросил на мать косой взгляд и тронул машину с места, поскольку пробка наконец начала рассасываться. — Да, Женечке твоему сейчас не позавидуешь… Что ж, не все коту масленица, а любимому сыну сплошные удачи! — Володя!.. — Разве я не прав? — Сын хмуро смотрел перед собой, не глядя на мать. — Женька всю жизнь держался за твою юбку и прятался за твою спину… — То-то он как раз за моей спиной и создал свою фирму. — Это другое, — Владимир дернул плечами, — ты и сама знаешь, что я не об этом… — Он твой брат, — вздохнула Нина Владимировна, — а ты говоришь о нем, словно о чужом человеке… — Знаешь, чужому я бы больше посочувствовал! — резко возразил он. — Ты уверен, что он нуждается в твоем сочувствии? — спокойно поинтересовалась генеральша. — А что, думаешь, я не догадываюсь, что наш чистоплюй-Женечка умудрился жениться на бывшей шлюхе? — Прекрати! — Нина Владимировна наконец рассердилась по-настоящему. — И запомни: ты ошибаешься. А Евгений, если и достоин сочувствия, так исключительно потому, что ведет себя, как… Как глухой и слепой! — То есть впервые в жизни не прислушивается к материнским советам… — пробормотал Владимир, и машина наконец окончательно вырвалась из пробки. Нина Владимировна не сочла нужным как-либо отреагировать на эту реплику, и всю остальную дорогу до прокуратуры мать и сын ехали в полном молчании. 20 Фирма Евгения Панина располагалась неподалеку от Центра, в тихом московском переулке, жизнь которого внешне текла неторопливо и размеренно. Сына Нина Владимировна увидела издалека на крыльце аккуратного офисного особнячка еще до того, как они подъехали к зданию, в котором Женина контора занимала часть первого этажа. Даже издали было заметно, что Евгений нервничает в ожидании своей машины, запаздывающей на целых полчаса. Владимир, ловко притормозив почти рядом с братом, поспешно спускавшимся по ступеням, опустил стекло и ухмыльнулся: — Машина подана! Извините за опоздание, господин Панин, которое произошло по независящим от водителя обстоятельствам! Генеральша вздохнула: ядовитое настроение никак не покидало старшего из ее сыновей. Евгений молча пожал плечами и, распахнув дверцу, скользнул на заднее сиденье, оказавшись рядом с Катей. Эля забилась в самый дальний угол салона и никакого участия в происходящем не принимала. То, что муж со свекровью приехали в прокуратуру позже, чем намеревались, не вызвало у нее никаких комментариев, хотя вряд ли она была в восторге от бессмысленного получасового ожидания их на прожаренной солнцем скамье возле прокуратуры. — Я вас не побеспокоил? — Женя мягко глянул на Катю, в его голове всякий раз, как он обращался к ней, слышались нотки сочувствия. — Что вы… — Катя слабо улыбнулась и посмотрела на Володин затылок. — Владимир Константинович, вы бы не могли… Тут совсем недалеко… Словом, завезти меня домой?.. — Запросто! — нарочито бодро отозвался тот. — Особенно если назовете адрес. — Конечно… — Она перехватила в зеркале заднего вида вопросительный взгляд Нины Владимировны и вновь улыбнулась. — Я так вам благодарна… Всем вам! Вы дали мне возможность остыть и… и принять решение. Я думаю, вы вправе знать, какое именно… — Это совсем не обязательно, — слегка нахмурилась генеральша. — Если вам, Катюша, не хочется, то и не стоит докладывать посторонним людям. — Вряд ли мы теперь уж посторонние… Я возвращаюсь домой, но не к Александру. Калинкину я предупредила… Если можно, передайте Машеньке от меня особенное спасибо, она… — Катя бросила на Евгения быстрый взгляд, — она замечательный, необыкновенно чуткий человек… Мне очень жаль, что нет возможности сказать ей это лично. Я хотела утром, но она плакала в своей комнате и двери мне не открыла. Евгений, отвернувшись в сторону окна, еле заметно передернул плечами, не проронив, впрочем, ни слова. — Я обязательно это ей передам, — неожиданно мягко произнесла Эльвира. — Надеюсь, мне она дверь откроет… Вы, Катя, молодец, вот увидите, все в вашей жизни рано или поздно утрясется… Потому что вы этого заслуживаете. — Ты так уверена, что мир устроен по справедливости? — с неожиданной горечью поинтересовался Владимир, сворачивая в названный Катей переулок. — Я это просто знаю, — тихо ответила его жена. — По собственному опыту. Евгений удивленно посмотрел на Эльвиру и пожал плечами: — Вот уж не предполагал, что ты у нас такая идеалистка… Смею тебя заверить, что нами вообще-то правит закон возмездия, а вовсе не справедливости, и знаешь почему? — Почему? — Потому что понимание справедливости у каждого из нас — свое и, увы, отличающееся одно от другого, вывести из этого нечто среднеарифметическое невозможно… А теперь представь: миром правит твоя личная справедливость, абсолютно не подходящая ни мне, ни кому бы то ни было еще… Нонсенс! — Ну ты даешь! — Владимир посмотрел на брата в зеркало почти с восхищением. — Вот уж не знал, что ты у нас еще и философ! А, Элька? Что ты на это скажешь?.. Кстати, мы приехали, который ваш подъезд? — Второй, — ответила Катя. — Спасибо, я выйду здесь, иначе вам не развернуться. Разговор на тему справедливости угас сам собой, пока все по очереди прощались с Катей. Всю дорогу до Беличьей Горы. Сыновья Нины Владимировны были бы крайне удивлены, узнав, что сильнее всего этот внезапно возникший разговор задел их мать, не принимавшую никакого участия в философских рассуждениях детей. Возмездие… Спрашивается, за что в таком случае расплачивается она сама, всю свою жизнь старавшаяся жить в соответствии с лучшими из правил, которые бытовали когда-либо в человеческом обществе? И главным их них было, во всяком случае для нее, чувство долга. Если прав Женя, получается, что понимала она свой долг и перед мужем, и перед сыновьями, вообще перед всеми домочадцами, включая Нюсю, неправильно?.. Ну а если и дальше следовать путем Жениных рассуждений, неизбежно приходишь к идее Бога… Неужели ее младший сын — верующий?.. Если учесть, что Нюсино влияние на него всегда было большим, чем на Володю, вряд ли стоит удивляться… Нина Владимировна нахмурилась, пытаясь погасить странное ощущение, вспыхнувшее где-то в самой глубине ее души. Никогда в жизни она не задумывалась всерьез о том, что считала «высокими материями». Но в последние дни жизнь переменилась настолько, что душа как-то всколыхнулась… — Мама, ты что — уснула? — в голосе Владимира звучало то ли раздражение, то ли тревога. — Что? — Нина Владимировна слегка вздрогнула и, глянув вначале на сына, а потом в окно, усмехнулась. — Представь себе, просто задумалась и действительно не заметила, что мы приехали. Евгений уже открыл дверцу, собираясь помочь матери выбраться из машины, но его опередила выскочившая им навстречу Нюся, раскрасневшаяся от злости. — И как же вам только не стыдно, Ниночка Владимировна! — она ловко извлекла свою хозяйку из салона, мягко оттеснив Женю. — Эта следовательша звонила сюда еще утром и сказала, что как раз вас-то и не вызывала на сегодня, только Эльвиру Сергеевну с Катей… Не стыдно обманывать меня, старуху, да еще при этом рисковать своим здоровьем?! Ведь знаете же, что даже Иван Иваныча, ежели что, в городе нет… Ох, Нина Владимировна!.. — Тише, Нюсенька, не тарахти, — генеральша посмотрела на подругу с плохо скрытой насмешкой. — Ну захотелось мне покататься… Что в этом особенного? Никакого преступления не вижу… И ничуть я не утомилась, наоборот, развеялась… Пойдем!.. Мы, кстати, пообедали в городе, так что тебе же меньше хлопот. — Ну и ну… — Нюся покачала головой, но хмуриться не перестала. — Обед готов, а есть никто не желает… Мария только чашку кофе выпила и все. Вы и вовсе какой-то казенщины наелись… — Вовсе не казенщины, Нюсенька. Сейчас можно очень даже прилично поесть, общепита давным-давно не существует… Мы с Володей съели прекрасный борщ и цыпленка-табака, Женя перекусил на работе, Эля где-то рядом с прокуратурой, пока ждала нас… Все, как видишь, сыты и вполне довольны… Маша по-прежнему взаперти? Они уже вошли в холл и теперь обе смотрели вслед Евгению, поднимающемуся наверх. — Вообще-то нет, в саду она… Кажется, загорает, — вздохнула Нюся и хмуро глянула в сторону лестницы. — Просто беда, как думаете, неужели… Неужели разведутся?.. Нина Владимировна покачала головой и ничего не ответила. Прошла к тщательно вычищенному камину и устало опустилась в кресло. — Знаешь, а чайку бы я, пожалуй, выпила. Все равно ужинать сегодня будем, видимо, позже… Ориентируйся часов на восемь. Ничего, если я чай попью здесь? Нюся кивнула и умчалась на кухню, возвратившись необыкновенно быстро с сервировочным столиком, на котором, помимо чая, красовалась вазочка с абрикосовым вареньем и тарелка со сдобными булочками домашней выпечки. Некоторое время Нина Владимировна наблюдала за привычными ее глазу хлопотами домработницы. Нося… А что она, собственно говоря, знает о ее жизни там, за стенами дома?.. Хотя за этими самыми стенами она и бывает-то, особенно в последние годы, вряд ли чаще раза в месяц. Перед мысленным взглядом генеральши вдруг мелькнула ее преданная дуэнья совсем иной — такой, какой она впервые переступила порог их дома. По-деревенски одетая в немодную сборчатую юбку, застиранную блузочку, белые носочки, сияющие сквозь переплетения изношенных босоножек… И при всем при этом очень хорошенькая, свежая, как первая майская листва: с сияющими темно-карими глазами, смотревшимися на ее лице, словно изюмины в белой булке. Казалось бы, специально созданная для того, чтобы выйти замуж и нарожать целую кучу сопливых горластых детишек… Ан нет, вся ее жизнь с того полузабытого дня и по день сегодняшний сосредоточилась на их семье, на их с Константином детях, болезнях, хлопотах… В сущности — на абсолютно чужих ей людях… А она, Нина Владимировна, воспринимала это как должное, словно Нюся и человеком-то была только частично, а не то что женщиной… — Нюся… — она окликнула направившуюся было в сторону кухни домработницу. — А ты не хочешь со мной попить чайку? Все еще злишься?.. — Я? На вас?.. Господь с вами, Ниночка Владимировна! — Нюся ласково улыбнулась и, возвратившись, села в другое кресло, напротив своей хозяйки. — Да разве ж я могу на вас злиться? — Ну не такая уж я для тебя благодетельница, — вздохнула генеральша, — скорее наоборот — заела твою молодую жизнь… — Вы?! О Господи, да если б я захотела, сто раз бы замуж вышла… Сдались они мне, эти самые мужики!.. — Не скажи! — Нина Владимировна через силу улыбнулась. — Неужели забыла, как Костин адъютант в тебя влюбился?.. Ну тот, второй… Сережа, кажется, его звали… Да и ты тогда нет-нет, да покраснеешь под его взглядами… Нюся и сейчас покраснела — вспыхнув густо, словно спелый помидор. — Скажете тоже — влюбился!.. Да он на всех баб подряд поглядывал так, а на меня уж заодно, по привычке, поскольку тоже в юбке… И что это вы за разговор такой затеяли, а? Ей-богу, глупости это все! Она сердито нахмурилась, а Нина Владимировна неожиданно развеселилась: — Может, и глупости, а влюблен он в тебя все-таки был, мы тогда оба с Костей это заметили… Интересно, где он сейчас? Что-то после Костиной смерти я его больше ни разу не видела. — Где-где… — Нюся пожала плечами и бросила на хозяйку испытующий взгляд. — Живет себе, все у него нормально, дети взрослые, только жена болеет… — и, перехватив удивленный взгляд генеральши, спокойно пояснила: — Я его с месяц назад возле кинотеатра с внучкой встретила. Большенькая уже девочка, лет, наверное, восемь — десять… Ох, Ниночка Владимировна, и что разговор-то у нас с вами пустой, а? Ответить та не успела, потому что в холл вошел Владимир, насвистывая на ходу какую-то популярную мелодию. Поморщившись, Нина Владимировна повернулась к сыну: — Володя, ну что это такое? Что за свист? У вас в банке тоже свистят? — А что случилось? — Володя недоуменно уставился на мать. — Верно мать говорит, — Нюся не замедлила присоединиться к мнению хозяйки. — Свистеть в доме — последнее дело, все деньги высвистите… И, подхватившись, все-таки устремилась на кухню, а Владимир, расхохотавшийся то ли над ней, то ли над матерью, не замедлил воспользоваться освободившимся креслом, стащив у матери булочку. — Ты что, хочешь есть? — спросила генеральша строго. — Я? — Владимир удивленно глянул на мать, с трудом отвлекаясь от каких-то своих мыслей. — С чего ты взяла? А-а-а… Да нет, это у меня рефлекс такой, с детства… Лучше скажи, Женька-то помирился со своей недотрогой? — Нет… — Хорошо, что у них хоть детей нет… Кстати, звонили девочки из Италии, там все о'кэй, полный восторг… Если тебе это, конечно, интересно. Взгляд Нины Владимировны сделался жестче. — Мне это интересно, Володя. А то, что у Жени с Машей нет детей — не счастье, а беда. Даже в нынешних обстоятельствах. И, остановив жестом руки Владимира, она поднялась с кресла. — Пойдем… Я тебе кое-что покажу, ты поможешь мне подняться наверх… Семейные тайны, сынок, имеются не только у вас с Элей!.. Владимир посмотрел на мать округлившимися от удивления глазами и, ни слова не говоря, положил недоеденный кусок булки обратно в тарелку. Нина Владимировна привела его в ту самую, нежилую и годами запертую комнату, в которой стоял секретер с ненужными документами, в том числе здесь хранилась бумага о реабилитации ее родителей. Быстро перебрав пачку пожелтевших от времени листков, генеральша вынула нужный и повернулась к старшему сыну. — Ты помнишь ту ужасную историю, случившуюся с Женькой на первом курсе? — Конечно… Разве такое забудешь? — Владимир не понимал, к чему клонит мать. История эта в свое время здорово взбаламутила покой Паниных: одна из сокурсниц объявила младшего генеральского сына виновником своей беременности, что он сам отрицал категорически. — Честно говоря, — произнес Владимир, — до сих пор не понимаю, как тебе удалось тогда все это уладить… — А вот как! — резко воскликнула Нина Владимировна. — Если помнишь, была экспертиза… Женя тогда едва пережил все… все унижения, связанные с ней. — Ну… Вообще-то я полагал, что экспертам очень хорошо заплатили… Так девка тогда в самом деле лгала? — Да. В самом деле лгала. Она преследовала его довольно долго, влюбилась по уши, но забеременела от кого-то другого. Потому что… Словом, можешь прочесть заключение эксперта. Надеюсь, после этого ты раз и навсегда оставишь две вещи: манеру подсмеиваться над братом из-за того, что он якобы маменькин сынок и поэтому долго не женился. И манеру издеваться над ним с Машей за то, что они не желают обзаводиться потомством… Твой брат бесплоден. Возможно потому, что родила я его, будучи уже немолодой и, безусловно, не слишком здоровой!.. Владимир протянул руку и взял из рук матери несколько листиков бумаги, скрепленных в уголке проржавевшей за прошедшие годы металлической скрепкой. Его пальцы слегка дрожали, а лицо по мере чтения покрывалось некрасивыми багровыми пятнами. — Видит бог, я не знал… — пробормотал Владимир, возвращая матери экспертное заключение. — А… Маша… Она что — знала?.. — Да. Женя всегда был честен в этом отношении со… Скажем так: своими женщинами. И конечно, с Машей — тоже, поэтому и так сильно переживает все, что сейчас происходит… — Почему же ты все ему не расскажешь? — хмуро спросил Владимир. — Мне почему-то кажется, что ты многое знаешь больше нас всех… Мама, где мы сегодня были? И почему там был этот, из прокуратуры? Что это за заведение? Что это за ребенок, с которым он разговаривал? — Тебе придется поверить мне на слово: расскажу все и тебе, и Жене, и Эле с Машей, когда для этого придет время. Сейчас — нет. — Слушай… Уж не присматриваешь ли ты для них ребенка на усыновление?.. Я ведь прочел табличку на повороте, «Детский пансионат Лесные зори» или что-то в этом духе… Мама, скажи мне правду! Потому что ты — тоже не застрахована от ошибок! И если собираешься помирить их, предложив усыновление чужого ребенка… — Ничего такого я не собираюсь делать, ты сошел с ума! — рассердилась Нина Владимировна. — И я настоятельно прошу тебя ни единой душе о сегодняшней поездке не рассказывать! — И Эле? — И Эле — тоже! Володя… — Ладно, мама, — сын вздохнул, наблюдая, как аккуратно закрывает Нина Владимировна секретер. — Так и быть, не скажу. — Это, — она повернулась к сыну, — касается и документов, которые я тебе показала. Надеюсь, ты и сам понимаешь, что Женя не должен знать, что ты в курсе… Пойдем! Честно говоря, устала я смертельно… Только Нюсе ничего не говори. — Господи, того не говори, этого не говори. Тайны Мадридского двора… Ладно-ладно, мама, я пошутил… Конечно, ты можешь на меня положиться! — И сердито усмехнувшись, добавил: — Тем более я и сам-то ничего уже не понимаю. 21 От метро к своему дому Аня отправилась пешком, в надежде на то, что прогулка развеет ее тяжелое настроение. Неужели она и впрямь по-бабски завидует этой… этой девке? Калинкина старательно вслушивалась в собственные ощущения, возникшие при мысли о Маше, которая и в самом деле была ей неприятна. И все-таки — не настолько, чтобы можно было упрекать ее, следователя прокуратуры, в предвзятом отношении к подозреваемой. Придя к выводу, что Павел не прав, Аня покачала головой, огляделась по сторонам и обнаружила, что за своими грустными размышлениями не заметила, как дошла до дома, почти пробежав две троллейбусные остановки, отделявшие его от метро. «Прогулялась называется!..» — Аня усмехнулась и открыла дверь подъезда. Пешком поднялась на свой этаж. Едва переступив порог, она замерла, даже не дойдя до середины крохотной прихожей: в квартире кто-то был… «Сережа!..» — Анино сердце заколотилось с бешеной силой, горячая волна радости охватила все ее существо: вернулся… Он вернулся все-таки!.. Она торопливо глянула на себя в зеркало и глубоко вдохнула воздух, чтобы успокоиться. Демонстрировать мужчине радость в подобных обстоятельствах непозволительная глупость! Она лихорадочно обдумывала, как именно ей следует себя сейчас повести, какие слова произнести, как в конце концов простить его и не потерять чувства собственного достоинства… Продумать свои планы до конца Аня не успела, потому что Сергей, услышавший, как хлопнула входная дверь, сам вышел навстречу жене. Вид мужа был несколько смущенный, но отнюдь не виноватый. — Здравствуй, Аня, — его голос, а главное, тон, повергли Калинкину в недоумение. В прошлый раз, когда он в пылу ссоры выскочил из дома и отсутствовал целых пять дней, Сережа едва ли не с порога начал умолять ее о прощении. Впрочем, все разъяснилось спустя несколько минут, когда Аня молча прошла на кухню, а муж последовал за ней и, спокойно усевшись на свое обычное место за столом, вновь заговорил. — Прости, я не думал, что ты будешь дома так рано, — он криво усмехнулся. — Как правило, начинать тебя ждать с работы следовало примерно около полуночи… Так что я полагал, что успею собрать оставшиеся вещи до твоего появления… Только сейчас Аня наконец обратила внимание на распахнутые антресоли, где они с Сергеем хранили зимние вещи, лыжи и всевозможное старье, которое почему-то было жаль выкидывать. И на старую спортивную сумку, битком набитую какими-то то ли тряпками, то ли еще чем-то, и аккуратно застегнутую и поставленную рядом с дверями… Аня все поняла и, не веря собственным глазам и собственному разуму, пристально посмотрела на Сергея, пытаясь перехватить его взгляд. Ее бывший муж отвел глаза и криво усмехнулся. — Говорят, — произнес он, — на развод должна, в соответствии с этикетом, подавать женщина… Но я все-таки сделал это сам, Аня. Потому что у меня особые обстоятельства: моя будущая жена ждет ребенка и мы не можем тянуть с регистрацией… «Какая жена? — хотела спросить Калинкина. — Да ведь это же я — я! — твоя жена!.. Сергей, опомнись, ты бредишь!..» Но она не сказала ничего, потому что говорить было нечего. До нее наконец целиком и полностью дошло, что все ее самые худшие предположения и опасения оказались чистой правдой, что Сергей — ее Сергей, с которым они прожили, пусть и не слишком дружно, около десяти лет, Сергей, к ворчанию которого по поводу ее «сумасшедшей работы» она привыкла, как привыкаешь к старым, разношенным, зато очень удобным домашним тапочкам, больше не ее муж. Это было невероятно, совершенно непонятно, но это было правдой. Какая-то чужая баба, какая-то шлюха наподобие Маши Паниной, лишенная любых представлений о нравственности, отняла у нее мужа, разбила и уничтожила то подобие семьи, которое у них все-таки было. Нет, почему подобие? Самую настоящую семью, ведь когда-то они с Сережей жили дружно и так хорошо, ведь они действительно любили друг друга. И именно из-за любви к ней, Ане совершенно сознательно пошел на то, чтобы быть бездетным, зная, что жена не родит… Она никогда не скрывала от него своего бесплодия! Вероятно, все Анины мысли и ощущения отразились на ее исказившемся от боли и ненависти к неведомой сопернице лице. Потому что искоса глянувший на нее Сергей криво усмехнулся и покачал головой: — Нет, Аня, вовсе не шлюха, как ты думаешь… Ты ее даже знаешь. Это та самая медсестра, Ира, которую ты, когда я едва не загнулся от легочного абсцесса, наняла в качестве сиделки в нашей поликлинике. Ты, как обычно, была занята, сутками пропадала на работе… Ирина и не собиралась разбивать нашу… пару, так получилось. Калинкина ахнула и невольно всплеснула руками и так глупо, совершенно по-бабски пошло воскликнула: — Эта толстая белесая девка?! О Господи!.. Сергей внимательно и осуждающе посмотрел на нее и не произнес больше ни слова. Он встал, аккуратно прикрыл распахнутые антресоли, взял в руки сумку и вышел из кухни. Входная дверь, которую он за собой закрыл, хлопнула почти сразу. На пустом, тщательно вытертом, видимо, самим Сергеем кухонном столе прямо перед Аней лежала связка ключей от квартиры со знакомым брелоком в виде маленького розового слоненка… Этот брелок она сама подарила мужу в прошлом году, на 23 февраля… Мужу?.. Нет, просто Сергею. Потому что никакого мужа у Анны Алексеевны Калинкиной больше не было. И вряд ли теперь уже когда-нибудь будет… …Аня не знала, сколько времени прошло с ухода Сергея, прежде чем осознала, что в соседней комнате вовсю заливается телефон. Периодически аппарат умолкал, и почти сразу же начинал звонить ее мобильный. Дождавшись, когда вновь оживет довольно увесистая, устаревшей модели «труба», Калинкина, с усилием оторвав взгляд от розового слоника, прижала ее к уху. — Калинкина слушает, — проговорила она хриплым, каким-то чужим голосом. Звонил Соколов. — Анна Алексеевна? Слава богу! Я уж думал — придется ехать одному, Павел за городом… Я сейчас за вами заеду, звонили из одиннадцатого отделения… — Что случилось? — она постепенно приходила в себя. — Сестра Любомира живет где-то на Академической. Я еще два дня назад просил ребят ее оповестить… У меня там однокурсник бывший служит… В общем, надо ехать, там телефон не отвечает, дверь не открывают, соседи говорят, что обычно старушенция почти все время сидит на лавке у подъезда, а тут куда-то исчезла. — Как — исчезла? — На звонки не отвечает… — Это я уже слышала, — перебила Калинкина. — Но она же могла куда-то отъехать, на дачу, например. — Ее лучшая подруга твердит, что не могла, они много лет по-соседски дружат… В общем, эта самая подруга и требует, чтобы милиция вскрыла дверь Елены Леонидовны Любомир… Ребята мне позвонили, а я — вам… — Присылай машину, — коротко бросила Калинкина и отключила связь. Поднявшись наконец из-за стола, Аня глубоко вздохнула и направилась к дверям, чтобы переодеться. Жара вернулась на городские улицы после слабого и какого-то необязательного дождя, нимало не развеявшего духоту. И даже вечерний воздух оставался плотным, почти лишенным весенней свежести. Аня дошла до дверей, но затем остановилась и, обернувшись, вновь посмотрела на ключи Сергея. Несколько секунд она колебалась, затем вернулась к столу, взяла их в руки. И, горько усмехнувшись, резко рванула брелок. Розовый слоник, вечный персонаж алкогольных кошмаров, остался на ладони Калинкиной. Подойдя к раковине, в которой скопилось уже изрядное количество немытых тарелок, она наклонилась, открыла деревянную дверцу самодельного шкафчика и выбросила слоника в помойное ведро. Елена Леонидовна Любомир была намного старше своего брата и появилась на свет в печально-значимом для страны тридцать седьмом году. Несмотря на возраст, на пенсию она вышла всего четыре года назад, сдав свою должность директора детдома, в котором росла Мария Панина, старшему воспитателю: с ней должен был в настоящий момент общаться Павел, уехавший вместо этого за город — по словам Соколова. Аня догадывалась, куда и почему отправился Ребров, но думать об этом сейчас ей не хотелось… Елена Леонидовна проживала действительно на Большой Академической улице, неподалеку от метро Петровско-Разумовская, в доме так называемой «улучшенной планировки». Квартиры в нем стоили дорого, сестра Любомира приобрела одну из них года за два до ухода на пенсию… Все это ей успел поведать Соколов к тому моменту, когда машина притормозила у нужного подъезда. Едва Анна Алексеевна выбралась вслед за Соколовым наружу, как от небольшой группы людей, толпившихся возле него и состоявшей в основном из старух, отделилась быстроглазая пожилая женщина в нелепой старомодной шляпке из черной соломки. — Слесарь уже здесь, как хорошо, что вы приехали! — затарахтела та, безошибочно определив, что главная среди приехавших именно Аня. — Вот увидите, я права, с Еленой что-то случилось… У нее очень больное сердце, я боюсь, что… — Сейчас посмотрим, — оборвала ее Анна Алексеевна. — Дверь металлическая? — Нет, просто укрепленная, — сбавила обороты старушенция. — Знаете, такими прутьями железными… У меня точно такая же, мы вместе заказывали, в одной фирме. Мы… Не слушая больше разговорчивую соседку, Калинкина направилась к подъезду, вслед за ней молча двинулись остальные: Соколов и два опера, прихваченные им на всякий случай. Участковый ждал их в подъезде. Он поздоровался с несколько смущенным видом. — Понимаете, — объяснил он, — сам бы я вас и тревожить не стал, но Марья Васильевна ни за что не успокоится, я ее хорошо знаю… Клянется и божится, что Любомир никуда подеваться или там уехать не могла, поскольку обе они театралки и у них на вчерашний вечер были билеты на какой-то спектакль… В общем, та не объявилась и билеты пропали, хотя очень дорогие. Выслушав участкового, Калинкина молча кивнула и, нахмурившись, направилась к лифтам. Дверь хотя и просто укрепленная, но сработана была на совесть. Почти полчаса понадобилось слесарю и оперативникам из прибывших, чтобы попасть наконец в квартиру. Первым вошел Соколов. Аня, следовавшая за ним, едва не налетела на спину внезапно остановившегося и замершего на месте следователя. …Елена Леонидовна Любомир лежала неподалеку от входа посреди ярко освещенного холла в позе, не оставлявшей сомнений в том, что женщина мертва. Вокруг головы темнела лужа застывшей крови, лицо Елены Леонидовны, обращенное к потолку, украшенному дорогой хрустальной люстрой, хранило застывшую печать глубокого изумления. Орудие убийства — обыкновенный молоток, успевший так же, как и волосы жертвы, присохнуть к полу посреди застывшей кровавой лужи, валялся рядом… Даже Соколов, видевший-перевидевший на своем веку трупов, передернулся, издав какой-то неясный звук, а Калинкина невольно отступила назад, толкнув просочившуюся вслед за ней Марью Васильевну. — Что… Что там?! — Марья Васильевна, изо всех сил вытягивая шею, безуспешно пыталась разглядеть хоть что-нибудь из-за спин Калинкиной и Соколова. — Все назад! — Аня решительно развернулась лицом к лестничной клетке, на которой уже толпилось несколько человек, вышедших из соседних квартир. Подчиняясь ее резкому приказу, люди невольно отпрянули, освобождая пространство вокруг Калинкиной и входа в квартиру. Аня поискала глазами оперативников, приехавших вместе с Соколовым. Один из них, совсем еще молодой, растерянно отошел вместе с соседями в сторону и теперь смотрел на Калинкину со страхом и недоумением. Вероятно, это был один из первых в его практике трупов… Не стоило подвергать мальчишку лишним испытаниям! — Звоните в прокуратуру и вызывайте нашу экспертную группу, — глядя на него, сухо сказала Аня. — Затем отправитесь вниз и будете ожидать их приезда там… Куда вы?.. Я же еще не назвала вам телефон! — Извините, товарищ капитан… — парень начал медленно краснеть. — Прошу вас сказать дежурному следователю следующее: во-первых, это убийство… — В толпе соседей кто-то тихо ахнул. — Во-вторых, скажете, я просила прислать в качестве врача Иосифа Викторовича, они знают… Оперативник, молча кивнув, записал продиктованный Аней телефон и с радостью кинулся к лифтам. Калинкина оглядела сбившихся в плотную кучку перепуганных соседей. Ближе всех к ней стояла Марья Васильевна, по лицу которой уже текли крупные, как у маленькой девочки, слезы. Ее шляпка сейчас выглядела особенно нелепо, просто до одури нелепо, и Калинкина внезапно ощутила жалость к смешной старушенции, пораженной искренним горем. — Нам необходимы двое понятых, — сказала Аня. — Лучше — мужчины. Марья Васильевна, вы можете сейчас со мной поговорить? Та молча кивнула и начала торопливо ладошкой вытирать слезы, которые, вопреки ее усилиям, все катились и катились по сморщенным щекам. Наконец старушка взяла себя в руки и, прерывисто вздохнув, шагнула навстречу Ане. — Я живу этажом выше, можно пойти ко мне… — прошептала она. — Да, конечно… — Калинкина внимательно оглядела оставшихся соседей. — Возможно, кто-нибудь из вас видел что-то, чему даже не придал значения: например, того, кто в эти дни приходил к Елене Леонидовне в гости… Судя по всему, преступник вошел обычным способом, позвонив в дверь, а ваша соседка ее открыла и даже впустила в квартиру. Следовательно, они были знакомы… Последовала пауза, после чего — Аня в первую секунду даже не поверила такому везению — из группы соседей выдвинулся мужчина в тяжелом плюшевом халате с несколько помятым, явно заспанным лицом: — Не исключено, что я действительно кое-что видел, хотя вряд ли, потому что это была женщина, по-моему пожилая… Приходила она, по-моему, позавчера, поздно вечером… Я выходил с Гариком, это мой пес… Поэтому и обратил внимание, что как-то поздно для гостей, к тому же к Елене Леонидовне. Она, по-моему, рано укладывалась… — Что за женщина? — Аня с трудом уняла волнение. — Да я ее, честно говоря, только со спины видел… Она как раз в дверь звонила… — И ей открыли? — По-моему, да… Вроде бы, когда мы с Гариком вошли в лифт, открыли… Я слышал, как хлопнула дверь, но вообще-то я не уверен… — Почему вы решили, что женщина пожилая? — Ну не знаю, — пробормотал мужчина. — Мне так показалось… Со спины… — Соколов, — Калинкина повернулась к дверям, в которых толпились оперативник, участковый и двое неохотно согласившихся участвовать в процедуре мужчин. — Да?.. — следователь появился из квартиры Елены Леонидовны мгновенно. — Будь добр, поговори с товарищем… — Никитин Сергей Петрович, — подсказал мужчина. — Если можно, давайте у меня дома? Я напротив живу… — Можно, — кивнула Аня и специально для Соколова добавила: — Давай-ка сразу под протокол… Пойдемте, Марья Васильевна! Спустя несколько минут Аня и подруга убитой уже сидели этажом выше в тесно заставленной гостиной. Мебель у Марьи Васильевны оказалась старомодной, несколько обшарпанной и совершенно не подходившей к оклеенным дорогими обоями стенам. Заметив несколько недоуменный взгляд Калинкиной, которым она обвела комнату, старушка вздохнула. — Мне эту квартиру зять купил за то, чтобы я с внуками вместо няньки возилась… До этого я тридцать лет в коммуналке прожила. Аня усмехнулась: — А без такого подарка вы бы не стали с ними сидеть? — Не стала бы, — просто кивнула Марья Васильевна. — Ни за что бы не стала… Я по профессии — бывшая актриса, мне и дочку мама воспитала. Я с детьми человек малоопытный, но ради квартиры — пришлось… Теперь уже несколько лет езжу к ним туда, как на работу, порой даже без выходных. — Вы что же — внуков не любите? — Конечно, люблю! И даже сижу с ними с удовольствием, со старшим уроки вместе учим, футбол смотрим… Не в этом дело, дело в принципе, понимаете? Аня не понимала, но рассуждать на эту тему не было ни времени, ни возможности. И, устроившись в продавленном, образца шестидесятых годов, кресле, она приступила к допросу. — Скажите, Марья Васильевна, вы давно дружите с Любомир? Вообще, если можно, расскажите, что она за человек была, с кем общалась, кого любила, кого не очень, чем увлекалась… — Увлекались мы с ней обе одним и тем же — театром, — начала Марья Васильевна с последнего Аниного вопроса. — Я театр больше жизни любила всегда, дочку — и то родила из-за него поздно, за сорок, да и замужем из-за сцены никогда не была… Ну а Лена — она фанатичный зритель, на этом и сошлись мы с ней, еще года полтора назад… Как-то случайно встретились на одном спектакле, удивились обе, что так совпало… До этого просто, как соседки, общались… Ну а как человек Лена — даже не знаю, что вам сказать… Мне она нравилась, хотя, конечно, не во всем. — А в чем не нравилась? — Ну… Лена была немного прижимистая, хотя, на мой взгляд, никаких трудностей материальных не испытывала. Она говорила, брат помогал. Брат у нее какой-то, кажется, известный бизнесмен… Очень красивый мужчина, немного моложе Леночки. Ему где-то около сорока. — Вы его хорошо знаете? — Да нет, Лена нас никогда специально не знакомила, я его просто несколько раз видела, когда он к ней приезжал, вот и все. И даже не знаю, как его можно найти, чтобы сообщить об… Об этом кошмаре… На глаза Марьи Васильевны вновь навернулись слезы. И Аня поспешно задала ей следующий вопрос: — Вы слышали, как ваш сосед говорил о какой-то гостье… Елена Леонидовна часто принимала гостей? — Вообще не принимала, — убедительно сказала старушка. — Знаете, я даже удивлялась, почему к ней никто с прежней работы ни разу не наведался. Не любили ее, что ли?.. Только брат и приезжал, и то редко. — Не помните, когда он был в последний раз? Ее собеседница сосредоточенно сдвинула брови, некоторое время помолчала, прежде чем ответить. — Думаю, недели две назад или чуть меньше… Может быть, он и еще раз был, только я об этом не знаю. Врать не буду. — И все-таки, как полагаете, кто мог ее навестить позавчера в такой поздний час? — Не такой уж и поздний, — покачала головой Марья Васильевна. — Этот наш сосед своего Гарика всегда часов в девять выгуливает, все знают… А кто — сказать трудно, хотя я почти уверена, что кто-то с прежней работы. — Почему вы в этом уверены? — Если бы у Леночки были какие-нибудь приятельницы или подруги, я бы знала, — пояснила она. — Мы общались почти каждый день: и гуляли вместе, и на лавочке у подъезда, как все пенсионерки, редко, но сидели, и в гости друг к дружке ходили. В основном я к ней, потому что у Лены к чаю всегда какая-нибудь вкуснятина водилась, а у меня только в день пенсии… Родных у них с братом тоже никого нет, это она сама мне говорила. Значит, остается только кто-то из ее бывших коллег… Может быть, им что-то на работе спросить понадобилось, что-нибудь архивное?.. — Почему именно архивное? — улыбнулась Аня. — Потому что Леночка уже давно на пенсии, наверное, больше двух лет. Если бы там понадобилась ее консультация — давно бы приехали, а так… Калинкина с уважением посмотрела на оказавшуюся рассудительной Марью Васильевну и кивнула головой: — Возможно, вы правы… — Она поднялась с кресла. — Наверное, попозже с вами поговорит наш следователь из УВД, отдохните пока и постарайтесь успокоиться. А мне пора. — Разве так вот сразу успокоишься, — старушка вздохнула и тоже встала со своего места. — Скажите, пожалуйста, если можно… Как… Как Леночку… — Ее убили ударом молотка, судя по всему, сзади. Марья Васильевна ахнула и опустилась обратно на стул, с которого только что встала. — Извините, мне действительно пора, — пробормотала Аня. — У вас есть что-нибудь сердечное? Выпейте, пожалуйста… А еще лучше, полежите, я вам пришлю нашего доктора… И, не слушая возражений старушки, Калинкина заспешила к двери. 22 Напряжение в доме Паниных, казалось, достигло своего апогея. С тех пор как Нина Владимировна узнала тайну Элиного разрыва с отцом, невестка старательно избегала ее. Даже к ужину, за которым традиционно собирались все вместе, не выходила. Женя по-прежнему демонстративно не разговаривал с Машей, перебравшись ночевать в кабинет, а та словно и не замечала этого, сделавшись молчаливой, сосредоточенной и неизменно хмурой. Словом, ни в малейшей степени не походила на ту избалованную красотку, какой окружающие знали ее все эти годы. Но особенно беспокоила Нину Владимировну Нюся. Генеральша, хорошо знавшая Нюсину преданность, не ожидала, что случившееся подействует на нее до такой степени. Она словно уменьшилась, даже двигалась медленнее, растеряв значительную часть своей расторопности. Черты ее грубо сработанного матушкой-природой лица как-то заострились, стянутые маской горечи, потух быстрый огонек в глазах, благодаря которому Нюся производила впечатление еще не старой женщины. Как-то утром, после завтрака, Нина Владимировна не выдержала и, заявив, что посуду можно убрать и попозже, позвала домработницу с собой в сад — на прогулку, не слушая ее вялых возражений. Так получилось, что в последние дни они ни разу по-настоящему не поговорили, не обсудили нелегкую ситуацию, сложившуюся в стенах особняка. Сейчас, медленно двигаясь рядом со своей притихшей подругой по садовой аллее, Нина Владимировна, мысленно перебрав в памяти прошедшие дни, вдруг поняла, что именно Нюся под разными предлогами ускользала от разговоров наедине со своей хозяйкой. — Дорогая, — генеральша искоса глянула на ее отчетливо заострившийся профиль. — Нюсечка… Скажи мне правду: у нас в доме произошло еще что-то дурное, о чем я не знаю? — Господь с вами! — Нюся от неожиданности даже слегка вздрогнула и посмотрела на генеральшу с неподдельным удивлением. — Да разве ж я б… да от вас… от вас!.. — Не нервничай так, милая, я понимаю, что прежде ты вряд ли бы что-то от меня скрыла… — Никогда в жизни! — Нюся взволнованно посмотрела на свою хозяйку. — Ни прежде, ни теперь! — Ну хорошо, — в отличие от нее Нина Владимировна была спокойна. — Допустим… Но я же вижу, что тебя что-то мучает еще и помимо всей этой ужасной истории. — Да неужто того, что случилось, мало, чтобы мучиться?! — в голосе домработницы прозвучала боль. — Ведь как все было хорошо, и мальчики ведь все-таки, если по правде, жили хорошо, а?.. Нина Владимировна кивнула: — Можно и так сказать… — А теперь что?! Женечка с Машей — каждый по своим углам, того и гляди разойдутся… Владимир Константинович нервный стал, грубить начал, хотя не водилось ведь за ним такое… И Эльвира Сергеевна не в себе совсем… Позавчерась, Что ли, слышала, как она Владимиру Константиновичу говорила, что теперь она с работы должна будет уволиться… Разве не из-за этой самой истории? Из-за нее, будь оно все неладно!.. — Вот ведь как плохо, что мы с тобой давно не разговаривали, — вздохнула Нина Владимировна. — Я б тебе сразу сказала, Эля если и уйдет из суда, то все это тут почти что ни при чем. И не на улицу же она уйдет? Работника с ее опытом никогда из системы вот так вот просто на улицу не выкинут… Пойдет на другую работу, на аналогичную должность. А возможно, и на лучшую. Так что… — Ой, Ниночка Владимировна, вы ж не слышали, что они с Владимиром Константиновичем говорили, а я слышала… Эльвира Сергеевна как раз и говорила, что ей теперь в этой… как ее… в системе больше делать нечего… Я так поняла, что она из-за того, что в такую вот историю вляпалась, там теперь больше не нужна. А начальник ее — чистый подлец, он первый ей никуда устроиться не даст… Вот и жаль мне их всех до смерти!.. — И Машу тоже жаль? — генеральша испытующе глянула на свою собеседницу. — Ты ж годами твердила, что она Женечке не пара… — Ну твердила, — легко согласилась Нюся. — И что с того, что твердила? А теперь вот жаль, ведь и Женечка переживает так, что и лица на нем нет! Да ведь между собой-то они хорошо жили. А уж как мы с вами к Маше относимся — дело десятое, разве не так?.. Да и она теперь здорово переменилась от этих всех бед… — Ну наглости точно поубавилось, — задумчиво кивнула Нина Владимировна. — И все-таки, Нюсенька, я тебя прошу: перестань так рвать свое сердце! Уж ты-то понимаешь, что никто из нас не убийца, а значит, рано или поздно следователи разберутся, что к чему, и все эти дикие подозрения останутся в прошлом… Да, с Машей и Женей все сложнее, тут я с тобой согласна. Но неужели ты думаешь, что я не хочу счастья собственному сыну?.. — Я так не думаю, — мрачно бросила Нюся. — Только что тут сделаешь-то? Мы ведь и сами не знаем, что там такое стряслось и чем уж таким этот подонок ее допекал. А вдруг… — Никаких «вдруг», — мягко перебила ее Нина Владимировна. — Даже если… Ну, допустим, исходя из наихудшего варианта… Нет, не так: что бы там ни было в Машином прошлом, Женя рано или поздно поймет, должен понять: прошлым определять настоящее нельзя! Я согласна с тобой вот в чем. Конечно, нас Маша раздражала все эти годы, но ведь Жене-то она была, судя по всему, совсем неплохой женой? Следовательно, ничего рокового не случилось, даже если Мария что-то такое от него скрыла… — Мария его любит, вот что я вам скажу! — с неожиданной решимостью заявила Нюся. — Что?.. — Нина Владимировна вдруг растерялась. Отчего-то за все эти годы она ни разу не оценивала браки своих сыновей с этой точки зрения, полагая, что в основе семейного счастья лежит что угодно, тысяча различных вещей, но только не примитивное «любит — не любит»… Генеральша вдруг поняла, что за всю свою жизнь никогда не думала об этом. Во всяком случае, считала любовь чем-то, не имеющим к семейной жизни никакого отношения… Она-то думала, что Нюся с ее взглядами на жизнь относится ко всему этому так же. Тем более что у самой у нее в жизни, как она выражалась, «всех этих глупостей» отродясь не бывало. И вот — пожалуйста! Похоже, Нюся не зря так обожает все сериалы и всерьез верит в их «романтику»… Губы Нюси упрямо сжались, на лбу обозначилась вертикальная морщинка. — Я, Ниночка Владимировна, знаю, что говорю, — тихо произнесла Нюся. — Вы, конечно, во всякие там чувства не верите, только от этого, верим мы там в них или нет, чувства эти никуда не деваются… То, что Маруська его любит, даже Владимир Константинович — и тот признает. А иначе чего бы Женечке сейчас переживать-то так? — Да, но… Ведь Маша обманула его, оскорбив Женино доверие, — побормотала все еще не пришедшая в себя от неожиданности генеральша. — Если б дело было только в обмане, он бы ее тут же выставил, — уверенно заявила Нюся. — Разве вы Евгения Константиновича не знаете? Он со всеми такой. И с работниками там у себя — тоже такой. Если ему что-то даже просто показалось, рассчитает в одну секундочку, никаких оправданий слушать не будет… — Откуда ты это знаешь? — Нюся сегодня, казалось, задалась целью целый день изумлять свою хозяйку. — Оттуда, что у меня и глаза есть, и уши… Да и Женечка, когда чаи со мной гоняет, если у него время есть, сам рассказывает, что да как… Вот он Марию-то бы одномоментно и выставил, разбираться ни в чем не стал, а он все пытается выяснить, из-за чего ею милиция интересуется да почему сосед этот, будь он и мертвый проклят, к ней приставал. — Он что — сам пытался что-то выяснять? — Нина Владимировна нахмурилась. — Думаете, не слышу, как он каждый день следователям названивает, выясняет все, выясняет… А тем-то откуда знать то, что его интересует, если Марусино прошлое в прошлом и осталось? Они ж хоть и милиция, но люди как люди, не волшебники… Да и какое там прошлое в ее возрасте может быть? Так, ерунда какая-нибудь… А у него уж и глаза на лоб… — Ну ерундой никто шантажировать не станет, — усмехнулась Нина Владимировна. — А у милиции такая уж работа, что они некоторые вещи о людях действительно достают из шляпы, как фокусники… Ведь никто из нас, Нюсенька, не живет в пустыне, верно? Всегда каждого окружают другие люди, которые вмешиваются в чужие судьбы… Милиция называет таких людей свидетелями, если… Если случается нечто такое, как вот сейчас у нас… — Свидетелей может и не быть, — усмехнулась в свою очередь Нюся. — Вон, этот самый гад тоже вроде как свидетелем чего-то там был. И что? Где он сейчас-то? Наверняка в аду на сковородке жарится! Нина Владимировна хотела еще что-то сказать, но передумала, решив, что вряд ли этот разговор имеет смысл. Нюся в любом случае останется при своем собственном мнении, да и пустой какой-то разговор получается, чтобы не сказать — опасный. Нина Владимировна очень боялась проговориться Нюсе о том самом Машином прошлом, о котором она теперь все знала и не переставала думать ни на секунду. А ведь она обещала следователю Калинкиной молчать… Нарушать свои обещания генеральша считала абсолютно недопустимым. Следовательно, разговор с Нюсей, и без того не сложившийся, нужно было как-то прекратить. И Нина Владимировна почти обрадовалась, завидев на скамейке в конце аллеи сидящую в одиночестве, о чем-то глубоко задумавшуюся старшую невестку. Генеральша пристально глянула на Элю с устремленным в одну, только ей видимую, точку неподвижным взглядом, и вдруг неожиданно для себя ощутила волну жалости, охватившую ее при виде этой, в сущности, беспомощной фигурки. Чуткая Нюся, всегда умевшая каким-то десятым чувством понимать, чего именно хочет от нее хозяйка, тихо пробормотав что-то про брошенную грязную посуду, моментально развернулась в сторону особняка, а Нина Владимировна, оставив колебания, направилась к невестке. С того дня, когда Элина трагедия перестала быть для нее тайной, они ни разу не оставались наедине. Но рано или поздно это должно было произойти. — Доброе утро, Эля… — Нина Владимировна шагнула к скамье и опустилась рядом с невесткой, все еще охваченная этой удивительной для нее самой жалостью. — Знаешь, я… Проговорить вслух то, что она намеревалась, было трудно. А Эльвира Сергеевна, так и не повернувшая к свекрови головы, явно не собиралась ей помочь. Но отступать от принятого решения генеральша не привыкла. А решение она приняла еще несколько дней назад и, как ей казалось, тщательно подготовилась к его осуществлению. — Эля, я должна попросить у тебя прощения… — ей все-таки удалось произнести самое трудное. Эльвира облизнула губы и наконец повернулась, сразу всем корпусом, к свекрови. — Вы совершенно ничего мне не должны, — тихо проговорила она. — Или должна слишком много… Теперь настала очередь Эли удивляться, и она молча вопросительно уставилась на Нину Владимировну. — Я думаю… Мне следовало быть более чуткой, уверена, что никакого права лезть к тебе в душу… да и к Володе тоже, я не имела… Прости меня, девочка!.. Генеральша горько усмехнулась, поскольку Эльвира продолжала смотреть на нее непонимающим взглядом. Что стряслось с ее свекровью, с этой ледяной глыбой, годами и десятилетиями не замечавшей не только ее, но, если разобраться, и собственного сына — тоже?! Нина Владимировна словно услышала ее мысли и, покачав головой, сделала следующий, абсолютно не свойственный ей шаг: вероятно, впервые за всю их совместную жизнь она прикоснулась к своей невестке, взяв ту за руку… — Я хотела тебе сказать, что я… Я вовсе не такая плохая, совсем не такая эгоистка, как тебе… всем кажется… Нет-нет, не возражай, Элечка, я ведь отлично знаю, что вы обо мне думаете… Просто я… — и вдруг, совершенно неожиданно для себя, Нина Владимировна сказала то, что не просто не собиралась говорить, но и не думала об этом никогда. — Просто я никогда не знала любви… Никогда!.. И от этого эмоционально отупела… Сказала — и тут же поняла, нет, скорее почувствовала, что это — правда… Господи, правда! И ответная жалость, вспыхнувшая в глазах Эли, отчетливое сочувствие, словно перед ней сидит не ее пуленепробиваемая генеральша-свекровь, а несчастная слабая женщина. Нина Владимировна вдруг заплакала. Заплакала настоящими слезами… «Боже мой, — удивилась она себе, — я плачу». Эля держала ее за обе руки и бормотала, захлебываясь от сочувствия, какие-то слова утешения. — Только не говори, что я не права. — Нина Владимировна попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло, губы почему-то не слушались и как-то предательски дрожали. — Но вы и в самом деле не правы! — Эля выкрикнула эти слова, словно обретя наконец дар речи. — Вы такая сильная, вы все делаете, как нужно, значит… Разве это — не любовь? — Нет, Элечка, это — чувство долга, будь оно проклято… Но я все же не совсем такая уж дрянь, мне… Мне… Я так тебе сочувствую, просто проклинаю себя за то, что… — Нет! — Эля отпустила руки свекрови, и Нина Владимировна заметила, что невестка тоже плачет, что по ее щекам текут слезы. — Вы не должны передо мной извиняться, потому что дрянь у нас — это я… Я! — Эля… — Я все скажу вам, — она словно не заметила попытки Нины Владимировны ее остановить. — Я — самая настоящая взяточница, из тех продажных судейских шкур… Мы с Лоскиным много лет… этим… занимались, понимаете?.. Вот поэтому-то он и не давал мне уйти, поэтому гонит сейчас… не прямо, но дал понять, что я должна уйти. Потому что убитый… Словом, он был среди тех, кто откупился, а там шла речь об убийстве… Понимаете? Об убийстве! Молоденькая девчонка, от голодухи подрабатывавшая проституцией. Студентка… Я хорошо помню дело, очень хорошо!.. — Эля… Элечка… Милая ты моя, если денег так не хватало, почему ты не обратилась ко мне?! Хотя… что это я?.. Что же теперь будет? Это все всплыло?.. — Да нет… — Эля, сказав наконец ей правду, как-то обмякла, ссутулилась, вяло покачала головой. — Не то чтобы всплыло… Я Володе рассказала все, он ведь не знал… Ну а он кинулся к Лоскину… Больше тот работать со мной не станет. И все сделает для того, чтобы я исчезла из системы. — Бедная ты девочка… Я не думала, что Лоскин берет взятки… Что при этом использует тебя — и представить не могла… Эля, неужели сделать ничего нельзя? Эльвира покачала головой. — Это, Нина Владимировна, недоказуемо, я ведь не стану давать против него показания. Глупо, бездоказательно, не что иное, как оговор, я же еще и под суд пойду… В общем, бред! — Почему недоказуемо? — По всему, — пояснила Эля. — Понимаете, все могут знать, что он некоторые дела разваливает в процессе слушания за взятку. Или, например, тоже за взятку дает подсудимому срок меньше нижней планки или условный… Судья имеет право это делать по закону… Но кто, скажите на милость, станет подтверждать, что обошелся малой кровью или и вовсе дело закрыто за деньги и немалые? Сам подсудимый? Его родственники или дружки?.. Нина Владимировна молча притянула к себе Элю. — Значит, девочка, выкинь все это из головы… Понимаешь? Выкинь! Вот тут я тебе, возможно, и пригожусь со своим опытом… Давным-давно я была не просто способной, но очень талантливой студенткой, медиком. И в самый счастливый момент, когда передо мной только-только начали открываться подлинные перспективы, все обрушилось… Арестовали моего отца, очень известного профессора, настоящего ученого, под руководством которого я рано или поздно стала бы работать… Понимаешь, я просто поехала в гости к подруге — сюда, на Беличью Гору, и в ту ночь все и случилось. Ты помнишь покойную Олю… Чтобы спасти, она повела меня к Косте, и… Словом, моя жизнь изменилась в считанные минуты — раз и навсегда… Я безумно любила родителей. Меня любил Костя. Просто все это… немного из другой пьесы… И я говорю к тому лишь, что когда какие-то факты, обстоятельства, не важно… Встают перед тобой стеной, менять путь следует без сожалений. И постараться сделать это с минимальными душевными потерями, если уж вовсе без них нельзя… Особенно если у тебя есть дети, а значит, есть для кого жить… Согласна? — Пожалуй… — прошептала Эля. — Собственно, других вариантов и нет… Эля мягко отстранилась от Нины Владимировны и слабо улыбнулась, глядя на свекровь с благодарностью. — Спасибо вам… Странно, но мне как-то стало легче, что ли… — Она замялась, а потом вдруг в глубине ее зрачков мелькнул слабый огонек. — Можно я вам что-то еще скажу?.. Давным-давно хотела и не решалась… — Давай, чего уж там, — усмехнулась Нина Владимировна. — Вам никто никогда не говорил, что вы похожи на Быстрицкую?.. От неожиданности Нина Владимировна на мгновение замерла, а потом обе они рассмеялись. — И ты именно это мне не решалась сказать, возможно, годами? Ну и хороша же я со стороны, должно быть!.. Ну коли так, я тебе тоже кое-что скажу прямо и в лоб, без предварительной обработки! Нина Владимировна быстро сунула руку в карман и извлекла из него какой-то маленький сверточек. — Знаешь, обычно мужчины всегда хотят сыновей, особенно если речь идет о первом ребенке. Ну а мой Костя был в этом отношении исключением, страшно хотел девочку… Он и во второй раз надеялся, что будет дочка, а родился Женя… Словом, из всего, что у нас было, он категорически запретил мне когда-либо даже пытаться продать вот это… Оно, с его точки зрения, вполне тянуло на семейное и наследственное и предназначалось дочери, которой у нас так и не случилось… Дай-ка руку, Эля, я вдруг недавно присмотрелась к твоим пальчикам и поняла, что оно как раз твоего размера… Это судьба! И, не слушая возражений взволнованной невестки, Нина Владимировна сама надела на палец действительно оказавшееся ей впору кольцо тонкой старинной работы: редкой окраски золотисто-желтый сапфир неправильной формы, окруженный мелкими бриллиантами, впаянными в крошечные золотые листочки… — Итак, постановление об объединении этих двух дел в одно считайте решенным. — Анна Алексеевна Калинкина скользнула взглядом по своей команде, собравшейся в полном составе в ее кабинете. На Павла, хмуро перебиравшего в самом дальнем углу какие-то бумаги, она старалась не смотреть. Из своей загородной поездки, которую вполне можно было считать своевольной, он вернулся еще более мрачным, чем уехал. Итоги его визита в пансионат, являвшийся, по сути дела, специализированным детским домом, он пока Калинкиной не докладывал. Ане было не до этого: ее разговор с шефом о необходимости объединения двух убийств — брата и сестры — затянулся, как всегда, осложнившись вопросами, касавшимися Эльвиры Паниной и Лоскина. И ей стоило немалых трудов убедить шефа, что все возможное для того, чтобы вытянуть на свет божий темные делишки судьи, делается. Но теперь время поговорить с Ребровым все-таки настало: остальных ребят следовало ознакомить с результатами по этой версии. — Паша, — сказала Аня как можно мягче, — будь добр, расскажи всем и о детдоме, и об остальном… Я имею в виду итоги твоего визита, о которых тоже пока не знаю… Ты ведь был именно там? Ребров молча кивнул и пожал плечами, увидев, что головы всех присутствующих повернулись в его сторону. — Если вкратце, то детдом этот, вероятно, один-единственный не только в Москве, но вообще в стране, — начал он. — Лет пять-шесть назад его создали… Скажем, так: группа спонсоров, желающих решить проблемы с собственными… э-э-э… неугодными детьми наилучшим образом… — Это как? — не понял Соколов. — На самом деле очень просто… Допустим, так, как у нашей подследственной. Есть ребенок, которого нельзя обнаружить перед окружающими по каким-то причинам… Мама, например, хочет устроить свою жизнь, что называется, с чистого листа, а у нее на руках мешающий этому замыслу младенец… Если у мамы есть деньги, она вносит определенную сумму в качестве вступительного взноса, потом будет платить совсем немалые деньги ежемесячно. За это о ее ребенке не только никто не узнает, но он еще и живет в прекрасных, почти домашних условиях, какие обычным детдомовским и не снились… — Ни хрена себе… — пробормотал кто-то из оперативников. — Ну или другой вариант, — продолжал Павел. — Скажем, богатенького папашу — поневоле, вовсе не жаждущего обзавестись потомством на стороне, все-таки обманула ушлая дамочка, после чего начинает его шантажировать ребенком или судом. Ей самой ребеночек тоже внапряг. Богатенький мужик, совсем не обязательно бизнесмен, он может быть, например, известным политиком, в итоге приходит к выводу, что ему выгоднее стать спонсором нашего детдома вместо огласки, которая может повредить карьере или семейному благополучию… Заодно и совесть не будет мучить, мол, собственное дитя бросил… Такая вот в общих чертах картина. — Ты случайно не узнавал, кому пришла в голову эта блестящая идея? — спросила Аня. — Ну как же! Еще в первый раз у директрисы спрашивал… Конечно, никаких имен она и под пыткой не назовет, вертелась как уж на сковородке. Но все-таки выжала из себя, что идея принадлежит бабушке одного из детей… Детей там немного, человек, наверное, от силы пятнадцать… В общем, бабушки есть только у двоих, один из них как раз наш: сын проходящей по делу Марии Александровны Паниной… Если учесть ее собственную историю жизни, детство, сомневаться, кто именно автор идеи, не приходится… — Это все? — Калинкина воспользовалась возникшей паузой. — Не совсем… Мария Александровна Панина, не далее как несколько дней назад, утверждала, что уже много лет со своей матерью не общается, что та бесследно исчезла. Калинкина подняла голову и внимательно уставилась на Реброва. — В общем, врет она, судя по всему, — пробормотал Паша, отводя взгляд. — Я сегодня с этим Ванечкой пообщался, так он хвастался, что ему все завидуют, поскольку к остальным детям ездят по одному, а к нему сразу двое: мама и бабушка… — А я тебе что — не говорила, что Панина врет?! — Аня торжествующе хлопнула ладонью по столу. — Это тоже еще не все, — перебил ее Ребров. — Когда я туда приехал, то столкнулся с хорошо знакомой машиной господина Панина-младшего, в которой сидела наша генеральша! — Как это — сидела? — не поняла Калинкина. — Обыкновенно, — бросил Ребров. — Сидела в машине и смотрела во все глаза, как я с этим Ванечкой общаюсь… Да, я разглядел, за рулем сидел кто-то другой, не Евгений Константинович… Кто — не знаю, но точно не он: у того затылок характерный, волосы вьющиеся… Аня сжала зубы и посмотрела на телефонный аппарат. Звонок на Беличью Гору может подождать. Совещание следовало закончить, выслушав все версии. — Спасибо, капитан, — сухо бросила она. — Теперь у вас все? Тогда давай ты, Соколов. Мысли, предложения… — Так тут не предложения даже и не мысли, а, на мой взгляд, сплошная логика, — смущенно улыбнулся Соколов. — Похоже, братца с сестрицей прихлопнул один и тот же человек, причем из-за этих самых детдомовских дел, которые они обделывали… Этот сосед, Никитин, твердит: женщина, которую он видел, пожилая. А объяснить не может, почему так считает. — Между прочим, Паша, — Аня решила не обращать внимания на то, что Ребров на нее все еще злится, — убийство ведь произошло как раз в тот день, когда Мария Александровна ночевала в городе, верно? — Верно. Только она на пожилую как-то не тянет… — Это пока не имеет значения… Поверь моему опыту, я всей шкурой чувствую, что копать надо именно тут, больше негде!.. Так вот. Соколов как можно быстрее вместе с операми отправится по известному нам адресу и опросит всех соседей Паниной: возможно, кто-то видел, как она в интересующее нас время покидала квартиру… Ты, Павел, завтра с утра двинешь на Беличью Гору и — кровь из носа, но выяснишь, кто из интересующих нас людей покидал насиженное место в тот день, кто, где и во сколько находился… Включая эту самую домработницу Любомира. Я поеду с тобой, у меня свой разговор с генеральшей… Хотелось бы выяснить, для чего она тащилась в пансионат. Не любопытство же ее, в самом деле, заело?.. Когда будем выяснять, кто где был в вечер второго убийства, ей — особое внимание… Соколов, скажи, пожалуйста, а как все же этот Никитин объясняет, что гостья его покойной соседки показалась ему пожилой? — Говорю же — никак… Ну или почти никак. Говорит, мол, одежда такая какая-то и полнота… — Полнота? — в Анином голосе звучало разочарование, но она тут же тряхнула головой. Впрочем, под полного и худой при желании может скосить… — Да, еще одно. Это уже к вам, опера… Пока я буду общаться с Ниной Владимировной, кто-нибудь — это вы сами решите кто — пусть зайдет в особняк и с невинным видом попросит молоточек… Ну придумайте там сами для чего… Конечно, шанс один из тысячи, но всё же… Совещание кончилось минут через пять. Аня отпустила свою команду, предварительно убедившись, что задания распределены четко и ребятами усвоены целиком и полностью. И, только оставшись наедине с Павлом, задала последний из мучивших ее вопросов: — Как думаешь, с чего начинать поиски этой якобы давным-давно исчезнувшей мамочки и бабушки? — Может, элементарную засаду устроить возле детдома и подождать, пока она сама явится? — Она теперь не скоро явится, — уверенно произнесла Аня. — Лично я не сомневаюсь, что искать нужно в семейке Паниных. А если все так, как мы с тобой думаем, то дочка мамашу давно предупредила и предостерегла. — А о чем это мы с тобой таком думаем? — на губах Реброва мелькнула улыбка. — Только не говори «Сам знаешь!». — Сам знаешь, — сказала Аня и тоже улыбнулась. — Похоже, мы оба с тобой догадываемся, кто на самом деле наш «клиент»… — Остались пустяки, — вздохнул Ребров. — Всего-то ничего — найти этого самого клиента… И, несмотря на то что мы с тобой, Анна Алексеевна, правы, мы его пока что не только в глаза не видели, но даже и понятия не имеем, как его зовут… 23 Маша Панина с трудом раскрыла припухшие со сна веки, пытаясь поймать обрывки только что увиденного сна, но это ей не удалось: яркий солнечный свет, заливавший комнату, начисто стер его из Машиной памяти. Между тем чувство, что сон был жизненно важный, осталось. Она нахмурилась, изо всех сил стараясь понять хотя бы, чем он был важен. Кажется, витая в бессознательном пространстве виртуального существования, она нашла наконец ответ на самый главный вопрос, насквозь пропитавший атмосферу особняка тревогой, страхом и отчаянием. Ответ был ужасен, оттого-то и не пожелала удержать его Машина память… Женщина прерывисто вздохнула и, повернув голову, безразлично посмотрела на пустую подушку рядом. Женя опять ночевал в кабинете. То, что стояло за Машиным упорным нежеланием отвечать на его вопросы, само по себе было подтверждением самых худших подозрений мужа. С вялым удивлением она вдруг поняла, что ей уже почти безразлично, что теперь будет. И с ней, и даже с Ванюшкой, если она и Женя разведутся. Платить за мальчика ей будет просто нечем. Ведь даже тех денег, которые она брала у Жени обманом, якобы на салон красоты, хватало только-только, да еще при условии, что добавляла мать… Впрочем, о чем это она? Если развод состоится, никакой необходимости прятать мальчика от окружающих у Маши не будет, так что, возможно, и впрямь все, что ни делается — к лучшему?.. И все же — все же… Ведь не может она по каким-то причинам набраться решимости и сказать и мужу, и свекрови правду? Вообще-то всю правду знать им ни к чему. Даже сама Маша вспоминает время своей юности с содроганием, если вообще вспоминает после того, как запретила себе думать о прошлом. Но вот о Ванечке теперь сказать придется. Чем еще объяснишь, что оказалась втянутой во всю эту грязную историю с убийством? Ничем! Так что… Но пока — пока! — у нее не хватало ни мужества, ни сил на решающий разговор. Маша очень хорошо понимала, что Женя с его дурацкой принципиальностью не простит жене ни скрытого от него ребенка, ни самого обмана. Что уж говорить о генеральше? Маша уже представляла себе брезгливое выражение, которое проступит на холодном и все еще красивом лице свекрови, как только та услышит ошеломляющую новость. Стук в дверь заставил Машу вздрогнуть: кого там еще несет с утра пораньше? Женя вряд ли бы стал стучаться в собственную комнату… — У меня открыто, входите. — Она села в постели, не заботясь о том, что полупрозрачную ночную сорочку, накинутую на голое тело, вряд ли можно было считать даже неглиже. Увидев свекровь, она поспешно натянула на грудь легкий плед. Нина Владимировна была чуть ли не единственным человеком, которого Маша по-настоящему стеснялась, хотя и злилась на себя за это ужасно и даже специально дерзила время от времени свекрови как раз по этой причине. — Извини… — Это было невероятно, но на этот раз свекровь смутилась. — Я хотела тебе сказать, что они снова приехали. — Менты? — догадалась Маша. Нина Владимировна кивнула. — Калинкина, Ребров и кто-то еще… Но у нас только следовательша, остальные на участке Любомира, по-моему, снова что-то ищут… — Что им еще от меня надо? — вздохнула Маша. — Пока Калинкина собирается разговаривать только со мной, я просто подумала, что на всякий случай должна тебя предупредить… Маша настороженно посмотрела на свекровь: неужели вслед за Женей та начнет сейчас выпытывать, что да почему?.. Она представить себе не могла, что кто-то из следователей мог раскрыть перед домашними ее тайну. Но Нина Владимировна ничего больше ей не сказала и никаких вопросов не задала. Извинившись еще раз, отправилась разговаривать со следователем, оставив Машу одну. Спускаясь с лестницы, Нина Владимировна думала о том, до чего же Машин сын похож на свою маму… Те же русые, слегка вьющиеся волосы, те же удивительной величины ясные глаза. Даже овал лица… С того момента, как Нина Владимировна увидела мальчонку, он неотступно стоял перед ее глазами, чем бы она ни занималась, что бы ни делала. И она была вполне готова к вопросу, который задала ей Калинкина, едва они остались вдвоем — на этот раз в комнате Нины Владимировны. — Может быть, вы скажете, с какой целью ездили в пансионат? — в голосе Анны Алексеевны звучали металлические нотки. — Скажу. — Генеральша смотрела на следователя абсолютно спокойно. — Естественно, не из пустого любопытства. Вы, вероятно, понимаете, что это проблема, которую очень скоро нам всем придется решать. — Вы уверены, что имеете право рассказывать обо всем? Вы ездили не одна! Кто, кстати, был с вами? — Старший сын Володя сопровождал меня. Никто еще ни о чем не догадывается. Я же дала вам слово. Он подозревает, что я хочу помирить Марию с Евгением, предложив им усыновить чужого ребенка… А в общем-то, вы в чем-то правы: Володя с тех пор, как мы побывали в пансионате, постоянно возвращается в разговорах со мной к этой теме. Он с детства был таким, не терпел на дух задачек, не имеющих решения, потому и пошел в экономический вуз. — Вот видите! — Аня уставилась на генеральшу с откровенной злостью. — Получается, что все это может всплыть в любой момент, стоит только вашему сыну в присутствии Марии Александровны вернуться к разговору о поездке в пансионат! — Он этого не сделает, я его предупредила очень серьезно, заявив, что и у меня могут быть свои тайны… Кстати, я действительно могла узнать все сама… — Каким образом? — Понимаете, насколько можно предположить, содержание ребенка в таком месте должно стоить денег, и немалых. — Это верно. И деньги действительно немалые. — У Маши своих денег нет. Женя не в курсе ситуации, следовательно, ей и тут приходится постоянно лгать. Я долго думала и поняла, в чем дело… — И в чем же? — Я постоянно удивлялась, как это Мария еженедельно посещает салон красоты, а по ней этого не заметно. И это за такие-то деньги! Салон очень дорогой, рассчитанный на богатых женщин… В общем, я поняла, что ни в какой салон она не ездит, а ездит каждую среду к мальчику… к сыну… — Ради бога, может, вы все-таки предоставите возможность производить следственные действия нам? — ядовито спросила Калинкина. Генеральша почему-то покраснела. — Нина Владимировна, я очень вас прошу: не вмешивайтесь пока в ситуацию, — голос Ани стал мягче. — Ведь вы можете помешать нам поймать убийцу! Ответить Нина Владимировна не успела, потому что в комнату постучали и на пороге появился один из Соколовских оперативников. — Простите, товарищ капитан, — он слегка запыхался, словно летел сюда со всех ног. — Но нам на секундочку, только у хозяйки спросить… Не найдется ли у вас молоточка?.. — И добавил очень виноватым голосом, обращаясь к Ане: — Опять этот проклятый багажник перекосило… Только тут Калинкина вспомнила о своем вчерашнем задании операм и мысленно восхитилась актерскими способностями парня. — Молоток? — брови Нины Владимировны поползли вверх. — Это не ко мне… Спросите у сыновей или у Нюси… — Извините! — Оперативник моментально исчез, аккуратно прикрыв дверь. Калинкина же уставилась на Нину Владимировну со всем возможным вниманием, ожидая ответа. Вопрос о молотке на генеральшу точно никакого впечатления не произвел, да она и не ожидала, что произведет: представить эту изящную слабосильную аристократку, стучащую кого-то молотком по голове, Аня при всем желании не могла. — Хорошо, — вздохнула Нина Владимировна. — Я не буду вам мешать, если вы находите, что мешаю. Конечно, я не следователь, просто у каждого человека в той или иной мере есть логика и стремление свои логические выводы подтвердить… Но я потерплю, пока вы не поймаете убийцу. Она посмотрела на Калинкину вопросительно, явно сомневаясь, что длинный путь на Беличью Гору следователь проделала, исключительно дабы устроить ей, Нине Владимировне, разнос за неправильное поведение. — Скажите, вы хорошо помните тот день, когда всех вас вызывали в город? — Конечно. — А день, когда мы вызывали только Марию Александровну? — Еще бы! — генеральша невесело усмехнулась. — Маша тогда еще не приехала ночевать, а в итоге они очень серьезно повздорили с Женей. — Помирились? — Нет… Нужно знать моего сына: ни малейшей лжи, тем более лжи, за которой, по его мнению, может стоять предательство, он не прощает. Просто не умеет этого делать… Кажется, он в этой связи допек вас звонками?.. Я очень надеюсь, что вы, во всяком случае пока, ничего ему не скажете… Калинкина от удивления умолкла, воззрившись на свою собеседницу. По ее мнению, Нина Владимировна должна была, напротив, стремиться к тому, чтобы ее сын в первую очередь оказался в курсе того, как блестяще обвела его вокруг пальца неугодная самой генеральше невестка… Надо же, какое благородство! Аня вздохнула и, заверив, что не имеет права даже в соответствии с законом рассказывать Евгению Константиновичу о прошлом его супруги, продолжила допрос. — Давайте вернемся к тому дню, когда Мария Александровна ночевала в городе. Она связывалась с вами в тот вечер? — Да, — уверенно кивнула генеральша. — Если не ошибаюсь, она позвонила в начале десятого. — Вы уверены? — Уверена. Но можно уточнить. У самой Маши в конце концов… — Все члены вашей семьи такие памятливые и слышали этот звонок? — Не совсем… Трубку взяла я, после чего пошла наверх, к Эльвире с Владимиром. Маша просила им кое-что передать… У них там аппарат тоже есть, но он в тот вечер сломался, звонка они не слышали. — Именно им она просила что-то передать? Не Евгению Константиновичу, а им? — Я понимаю ваше недоумение, — вздохнула Нина Владимировна. — Но Женя… Словом, он ни с кем в тот вечер не общался, пока не приехала Нюся… — Стоп! — Калинкина встрепенулась, не обращая внимания на вздрогнувшую от неожиданности собеседницу. — Вы сказали — пока не вернулась Нюся? — Ну да… А что, это имеет значение? — Куда ездила ваша домработница? Во сколько уехала и в какое время вернулась? Нина Владимировна нахмурилась и вопросительно посмотрела на следователя. — Я не понимаю… Это имеет какое-то значение? Ну, раз это так важно для следствия, я попытаюсь вспомнить… Нюся поехала в город за доктором, а заодно за рецептами лекарств, которые остались на городской квартире. Отправилась она туда перед тем, как вы пришли за Машей… А вернулась очень поздно, наверное, около полуночи. Точнее не скажу, потому что не помню… Анна Алексеевна, случилось что-то еще? Калинкина проигнорировала ее вопрос. — Она привезла доктора? — Нет, его не оказалось в Москве. И слава богу! — Почему? — Потому что Нюсе постоянно кажется, что я больна, она стала за последний год страшно суетливая. Я чуть ли не два дня пыталась ее убедить, что доктор мне не нужен, ни к чему занятого человека зря гонять туда-сюда… Но разве ее переубедишь? Вот и съездила зря… И все-таки, что-то еще стряслось? — Можно и так сказать, — произнесла Аня. — В тот вечер, когда Мария Александровна ночевала в городе, на своей квартире была зверски убита сестра Леонида Любомира — если вы не забыли, бывшая директриса детского дома, в котором воспитывалась ваша младшая невестка… — Господи… Калинкина не видела, чтобы люди бледнели с такой скоростью, как это произошло с ее собеседницей, и испугалась по-настоящему. — Нина Владимировна, вам плохо?.. Я сейчас кого-нибудь позову!.. Калинкина уже привстала со своего места, но генеральша сумела взять себя в руки и поспешно махнула на нее рукой. — Не вздумайте никого звать… Я в порядке! — Она глубоко вздохнула, краска медленно начала возвращаться на лицо. — Вы поэтому так выспрашивали меня о времени?.. Когда это случилось? — Наши эксперты называют приблизительное время — около девяти вечера, — пробормотала Аня. — Слава богу! — генеральша перевела дыхание. — Тогда Маша точно ни при чем, вы можете убедиться в этом сами! У меня аппарат с определителем, забирайте его, отсчитайте звонки назад, и у вас будет на руках не только номер, с которого Маша звонила, но и время… как вы могли подумать такое про девочку?! Она же и так живет, можно сказать, на краю пропасти, под таким тяжелым грузом! Скажи Нине Владимировне кто-то еще несколько дней назад, что она может вот так, с места в карьер, с яростью голодной тигрицы кинуться на защиту своей младшей невестки, она бы и сама ни за что в жизни в это не поверила. Но удивляться себе самой в данный момент было просто некогда. — Вы сами… Вы сами, молодая женщина, когда-нибудь пытались поставить себя на место — пусть не Маши, но хоть кого-нибудь из подозреваемых? Попробуйте и вы поймете: с одной стороны, любимый муж с его принципами, с другой — ребенок, растущий без матери, а тут еще и ваши подозрения… Ей еще нет и тридцати, а вы ее подозреваете в двойном убийстве!.. Да, у Маши вздорный характер, она недостаточно хорошо воспитана, необразована совершенно, но… ведь ее воспитанием никто не занимался. Она любит своего мужа, и наверное, это самое главное. Аня сидела, в изумлении вытаращив глаза на разъярившуюся генеральшу. В ее словах, казалось, не было решительно никакой логики. Мария любит ее сына? Возможно. Но тогда у нее тем более есть причина любыми способами и средствами избавиться от теней прошлого, которые могут в любой момент материализоваться и начать шантаж, как и произошло с Любомиром… Черт-те что! Но попробуй сейчас сказать об этом генеральше — загрызет. Да и звонок этот проклятый с определителем версию с Машей Паниной превращал в никуда не годную. Если женщина ночевала на своей квартире, вообще никуда не выходила из нее до утра, убить жертву около девяти вечера, а вначале десятого оказаться дома она никак не могла. Машина квартирка располагалась на другом конце города от дома сестры Любомира. Вот если бы Панина поехала ночевать в супружескую квартиру, дело другое. Или, на худой конец, в квартиру свекрови, находящуюся в центре. — Аппарат ваш мы, конечно, проверим, — Калинкина взяла наконец себя в руки. — А потом, я разве говорила, что мы подозреваем Марию Александровну?! Давайте теперь поговорим о вашей домработнице, тоже находившейся, как выясняется, в городе. Нина Владимировна неожиданно рассмеялась. — Ну да, теперь очередь Нюси… Женщины, за всю свою жизнь не обидевшей даже мухи… Знаете, Анна Алексеевна, я всегда старалась не верить, что в преступлении могут обвинить невинного человека… Как это на вашем языке? «Повесить дело»? — Ну знаете! — Калинкина моментально вспыхнула. — Если проверять алиби всех, находившихся на месте преступления, называется «повесить дело»… — Но с чего вы взяли, что моя домработница находилась на месте хотя бы одного из этих двух преступлений? Вы же сами видели в тот ужасный вечер, когда мы сюда с вами вошли… Нюся спала! И уснула прямо в кресле, испеклась от своих хлопот — и уснула. И долго не могла вообще понять, что случилось… При чем тут она вообще? — Я ее и не подозреваю, — терпение Калинкиной начало иссякать. — Но проверить всех просто обязана; если говорить о втором убийстве — тем более обязана проверить тех, у кого такая возможность была! К тому же мы совершили ошибку, не опросив как следует вашу Нюсю в первый раз, поговорили с ней чисто формально… Нина Владимировна, вы сами-то можете дать гарантию, что она все это время действительно спала здесь, в кресле? Что просто-напросто не разыграла эту сцену для нас обеих… Молчите-молчите, я вижу, вы уже готовы эту гарантию дать… Не спешите. Если бы вы только знали так же хорошо, как я из своей практики, на какие правдоподобные обманы способны люди, когда спасают свою шкуру… Люди, за которых другие голову дают на отсечение… Не надо! Они немного помолчали. Затем Аня проверила телефонный аппарат. Маша действительно связывалась с обитателями особняка со своего домашнего номера в девять часов семнадцать минут вечера. — Послушайте… — Нина Владимировна успела вновь успокоиться. — У Нюси нет никаких мотивов для такого… ужаса… Одна только преданность мне и мальчикам, как вы понимаете, не причина… Да, она очень из-за нас переживает, но разве это значит, что она пойдет немедленно убивать тех, кто стал причиной наших огорчений? Чушь!.. — А невесткам вашим она что — не преданна? От Ани не ускользнуло промелькнувшее на лице Нины Владимировны легкое колебание. Но та вновь заговорила. — Вряд ли слово «преданность» уместно в этой ситуации. Нюсе обе — и Эля, и в особенности Маша, не нравились в той или иной степени… Знаете, что-то вроде материнской ревности… Но теперь она их тоже жалеет… Я сама слышала, как однажды ночью она молилась за меня, именно за меня, слово за них Нюся произнесла всего один раз… — Она что — верующая? — Да… — А вы? — неожиданно поинтересовалась Аня. К ее удивлению, генеральша ответила очень серьезно: — Видите ли, я была воспитана в семье медиков и, разумеется, абсолютной атеисткой… Но в последнее время я начала задумываться… Во всей этой трагедии есть для меня что-то… простите, мистическое, что ли… Уж я-то точно знаю, что никто из моих домашних не является убийцей. Это — правда!.. А крутится все именно вокруг нас, уже второе убийство произошло, когда двоих близких мне людей не было дома, и теперь им необходимо алиби… Кстати, как убили сестру Любомира — тоже застрелили? — Нет. Ударили по голове… — А в детективах пишут, что убийца всегда пользуется одним и тем же орудием… Лгут? Аня едва сдержала улыбку. — У нашего «героя» пистолета уже не было к моменту гибели второй жертвы. Слава богу, пока что достать огнестрельное оружие в наших условиях труднее, чем в тех же Штатах… Кроме того, одним и тем же методом без каких бы то ни было вариаций пользуются только маньяки. В данном случае действовал человек вполне разумный, твердо знающий, ради какой цели убивает… Иными словами, у него был мотив, и мотив очень серьезный… Нина Владимировна, скажите, у вас или у вашей семьи нет каких-либо врагов? Подумайте хорошо. Не спешите с ответом. — Нет, — покачала головой генеральша. — Я, конечно, не могу поручиться за Женю, в бизнесе иногда действуют волчьи законы… Но ведь Женю можно только условно признать пострадавшим от этой ситуации, верно? А крутится все почему-то вокруг Маши… Ей просто невероятно везет, что у нее есть алиби… — Вот тут вы абсолютно правы! — оживилась Калинкина. — Действительно, все вокруг нее. Мы уже даже начали проверку детдома, в котором она росла, и поиски людей, которые ее знали прежде. Возможно, враг, причем очень сильный, есть как раз у нее. — Вы собираетесь с ней сегодня говорить? — Нет, пока нет… И я очень надеюсь, что вы, Нина Владимировна, не станете возмущаться из-за того, что я все-таки буду разговаривать с вашей Нюсей. Причем разговаривать под протокол. — Надо полагать, это неизбежно, — вздохнула генеральша и медленно поднялась со своего места. — Сейчас я вам ее позову… — Минут через пять, если можно, — вежливо попросила Калинкина. — Мне еще нужно найти своего коллегу, занятого на соседнем участке… Как видите, не одних вас мы мучаем… 24 Павел Ребров внимательно оглядел дом, возле одного из подъездов которого стоял уже минут пять. И, немного поколебавшись, присел на пустовавшую в этот час кривобокую скамеечку. Время бабушек, охотно проводивших на ней свой досуг, еще не пришло. В этом доме, расположенном на юго-западной окраине Москвы, жила последняя из троих бывших воспитательниц Машиного детского дома, которых им удалось найти. И соответственно их последняя надежда в этом запутанном деле. Сам детдом, как выяснилось, был расформирован — очевидно, именно это обстоятельство и вынудило уйти на пенсию погибшую сестру Леонида Любомира. Две предыдущие собеседницы Реброва его визитом были явно напуганы, и вытянуть из них хоть какую-нибудь информацию Павлу не удалось: обе, не сговариваясь, заявили, что никакую Машу вообще не помнят. И вот теперь, сидя возле подъезда, в котором жила третья и последняя женщина, способная при желании помочь следствию, Павел понимал, что не имеет права допустить в разговоре с ней даже самый незначительный просчет. Безусловно, бывшие коллеги успели предупредить ее о предстоящем визите следователя. Павел, правда, постарался как можно суровее предупредить обеих об ответственности за малейшую попытку поведать кому-либо о его визите. И был почти уверен в молчании перепуганных женщин. Одна из них еще продолжала работать с детьми, вторая — нянчила собственных внуков, так что бывшим воспитательницам было за кого бояться… Павел терпеть не мог запугивать людей, но на этот раз другого выхода у него не было. Еще раз мысленно прокрутив «легенду», с которой намеревался заявиться к бывшей воспитательнице Ирине Петровне Пургиной, Ребров поднялся и направился к дверям подъезда, на которых, как ни странно, не было ни домофона, ни кода. Раскрывать свое инкогнито раньше времени он не собирался. Бывшая воспитательница, как и предполагал Павел, была дома и дверь ему открыла сама — высокая, крепкая и моложавая особа с круглым лицом и румяными щеками. Она, как определил Ребров с первого взгляда, принадлежала к тому типу домовитых и жизнерадостных женщин, которые составляют основную массу зрительниц столь популярных «мыльных» сериалов и, несмотря на жизнерадостность, легко впадают в сентиментальное состояние. На этой сентиментальности Ребров и решил сыграть, надеясь тронуть сердце Ирины Петровны и заставить ее тем самым заговорить… — Здравствуйте… — он смущенно посмотрел на женщину, стоявшую на пороге и взиравшую на него с недоумением. — Здравствуйте… А вы к кому? — Пургина, судя по всему, недавно встала, несмотря на то что время уже близилось к полудню. — Если к Сашеньке, то он на даче… Что-нибудь передать? Ребров знал, что Саша — ее младший сын, проживающий в основном с какой-то девицей и бывавший у матери крайне редко. — Простите, — пробормотал Ребров, изо всех сил стараясь выглядеть смущенным. — Я, по-моему, к вам… Вы ведь Ирина Петровна Пургина, да?.. — Ко мне?.. — женщина явно удивилась, и следователь почувствовал облегчение: ее подруги и в самом деле решили, что распускать язык — себе дороже. — Я… Понимаете, я ищу сестру, она, как я выяснил, росла в вашем детском доме, может быть, вы что-то о ней знаете?.. — Проходите! — Ирина Петровна, в глазах которой моментально вспыхнул огонек заинтересованности, отступила в сторону, пропуская Павла в квартиру. Спустя несколько минут Ребров и Пургина уже сидели на чистенькой светлой кухне, уютно украшенной вышитыми салфеточками и полотенцами, создававшими ощущение остановившегося времени. — Присаживайтесь… Извините, в комнате у меня не совсем убрано, гостей не ждала, — улыбнулась Ирина Петровна и поглядела на Реброва с откровенным любопытством, присаживаясь за беленький кухонный столик напротив него. — А почему вы решили, что я могу вам помочь, и кто она — ваша сестра? Ребров очень печально вздохнул и жалобно посмотрел на свою собеседницу: — Понимаете, я о ней и узнал-то всего год назад, когда умирал мой отец… И все это время пытаюсь Машеньку отыскать… Это последняя папина просьба, его очень мучила совесть, и отец… В общем, Машенька упомянута в завещании, но дело не в этом, сами понимаете… У меня после папиной смерти тоже никого, никаких родственников не осталось: родители умерли один за другим… И пока единственное, что мне удалось узнать — сестренка росла в вашем бывшем детдоме. — Ну надо же! Совершенно ничего не понимаю! — Ирина Петровна сдвинула брови и посмотрела на Павла с подозрением. — Вы же только что сказали, что эта самая Маша вам сестра. Ее что же, ваши родители сдали по каким-то причинам в наш детский дом?! — Ох… Простите, — Ребров с тревогой подумал, не переигрывает ли он. — Нет, конечно нет… Машенька мне сестра только по отцу, мама о ней ничего не знала… Извините, я волнуюсь и говорю сумбурно. — Теперь ясно. — Пургина несколько расслабилась, но огонек недоверия в ее глазах все же не растаял. — Только, молодой человек, вряд ли я вам сумею помочь. Знаете, сколько Машенек за годы работы прошло через мои руки?.. Вы хоть знаете, сколько ей лет-то будет сейчас? — Примерно — знаю, где-то за двадцать… И потом, отец говорил, что там есть особое обстоятельство, по которому сестренку можно найти… — И какое же? — Вроде бы Машина мать ее не совсем бросила и навещала девочку в детдоме… Правда, я не знаю, часто ли… Ирина Петровна прикусила нижнюю губу, в ее глазах мелькнула какая-то мысль, и за столом повисла пауза. Ребров почти физически ощущал, как напряженно размышляет о чем-то своем его собеседница. Насколько ему удалось узнать, ничто не указывало на то, что Пургина в свое время имела отношение к темным делишкам Любомиров. А там — кто его знает? — Вряд ли, — заговорила наконец Пургина, — я сумею вам помочь, хотя на самом деле, кажется, догадываюсь, о ком идет речь… Кроме того, — она помялась и слегка покраснела, — вы… Вы бы не могли показать мне свои документы? — Ну конечно! Простите, я и сам мог бы догадаться! — Ребров предусмотрел такой вариант и паспорт прихватил с собой. Некоторое время Ирина Петровна внимательно его изучала, заглянув даже на листочек регистрации. Наконец, вернув документ, тяжело поднялась с места и, ни слова не говоря, исчезла на некоторое время за дверью кухни. Вернулась она, неся в руках заранее раскрытый на нужной странице толстенный фотоальбом. — Вот… Думаю, что вот это и есть ваша сестренка! — она положила альбом перед Ребровым и ткнула пальцем в белокурую девочку лет четырнадцати, стоявшую в первом ряду группового снимка. Павел, всмотревшись в лицо девочки, невольно кивнул, но тут же, спохватившись, изобразил крайнее волнение. — Это правда… правда Машенька?! — Погодите-погодите! — Ирина Петровна вновь села на свое место. — Вы только не торопитесь радоваться! — Теперь в ее глазах было явное сочувствие «брату». — Я ведь о ней сейчас ничего не знаю — где она, что с ней… И фамилия у нее была такая, что найти по ней кого-то просто невозможно: Машенька Иванова… Кроме того, она наверняка давно замужем, сами видите, какая симпатичная девочка… Просто под ваше описание никто больше не подходит. — Не понял… — А чего тут понимать? — вздохнула Ирина Петровна. — У нас ведь дети-то какие?.. Брошенные! И в первую очередь своими мамашами… Ну а эта девочка — она к нам поначалу, как и многие, была передана из дома младенца. А после ей, наверное, уже годика два было… Да, два, потому что я как раз только-только в этот дом пришла работать, не предполагая, что так всю жизнь на одном месте и просижу… Только кто теперь нас, ветеранов труда, за это ценит?! Столько лет на одном месте, а благодарности — никакой, и пенсия — одна насмешка… Павел сочувственно кивнул, решив не перебивать собеседницу: пусть выскажется, все равно в итоге вернется к Маше. Но Ирина Петровна, махнув рукой, оборвала себя сама: — Извините, отвлеклась… В общем, мамаша ее объявилась, когда девочке было два годика, прошла прямехонько к нашей директрисе. Мы думали, может, насчет усыновления кого-нибудь из наших, но выяснилось — нет… Если честно, я не знаю, как они там с Любомиршей договорились, мы с ней были не слишком в хороших отношениях… Но эта самая мамаша стала у нас бывать примерно раз в месяц… Знаете, не хотелось бы на человека, даже такого, наговаривать лишнее, но ходили слухи, что она приплачивает нашей директрисе… И я бы не удивилась, если бы это оказалось правдой! — Приплачивает? — пробормотал Павел. — За что? — Ну как вы не понимаете! — Ирина Петровна снисходительно усмехнулась. — Во-первых, за все эти тайны… Ваш папа что же — был каким-нибудь важным чиновником? — Вообще-то да, — Ребров отвел глаза, очень некстати припомнив своего покойного отца, всю жизнь проработавшего на автозаводе. — Ну вот! Видите, я права!.. Вероятно, эта женщина, Валентина, его шантажировала, деньги вымогала… Вы уж извините, может, я и ошибаюсь, но по-моему, так оно и было. И почти все в нашем коллективе так считали. Потому что по виду этой бабы не скажешь, что у нее у самой полно денег… Ну а Маша с той поры так и проходила у нашей директрисы в любимицах. И когда после выпуска некоторым девочкам дали жилье, она единственная из всех получила не комнату, а квартиру… Так что с тех пор я ее и не видела, почти десять лет уже прошло… Если это вам поможет… Ребров бросил на Ирину Петровну внимательный взгляд и решительно тряхнул головой: — Спасибо вам, вы очень мне помогли! Точнее не мне, а нам… Я вынужден перед вами извиниться, Ирина Петровна, но я не совсем тот человек, за которого себя выдал… Вот! — Ребров извлек из внутреннего кармана пиджака удостоверение и протянул его обомлевшей Пургиной, круглое лицо которой моментально покрылось красными пятнами. Некоторое время она тупо смотрела на удостоверение, потом до нее наконец дошел смысл происходящего, и женщина ахнула, окончательно заливаясь краской от возмущения. — Как же вам не стыдно! — она бросила ребровское удостоверение на стол. — Все-таки методы надо выбирать… Зачем же обманом. Мы ведь милиции доверяем, а выходит, что… Как вы могли? А я-то, дура старая, и уши развесила… — Ничего противозаконного не произошло. — Павел отвел глаза: ему и в самом деле было неудобно перед Пургиной за этот обман. — Выслушайте меня, Ирина Петровна: речь идет о расследовании убийства и о судьбе вашей воспитанницы, которая может пострадать совершенно безвинно… Ваши коллеги, с которыми я успел пообщаться, говорить со мной не захотели. Испугались, наверное… Что мне оставалось делать? Слово «убийство» произвело на Пургину впечатление, сразу охладив ее пыл. — Что… Вы хотите сказать, что Машеньку подозревают в… — Именно это я и хочу сказать, — твердо произнес Ребров. — И чтобы помочь ей, мы должны найти эту самую Валентину — Машину мать, понимаете?.. — Да я-то чем могу вам помочь? — Пургина нахмурилась. — Я ее, считайте, вовсе не знала, видела, конечно, но так — в основном издали… Она с директрисой общалась, а на нас, остальных, и внимания не обращала… — Нам не нужно, чтобы вы ее знали. — Ребров вновь полез во внутренний карман своего пиджака и достал оттуда несколько фотографий. Снимки, с разрешения Нины Владимировны, были взяты Калинкиной на некоторое время из семейного альбома Паниных. Другой вопрос, что за прошедшие десять или около того лет мать Маши Паниной наверняка изменилась и Ирина Петровна могла ее элементарно не узнать. Калинкина, правда, прихватила несколько старых, тоже любительских, фотокарточек, но уже и вовсе плохого качества: бумага за давностью лет выцвела и пожелтела. Когда Ребров впервые услышал Анину версию о предполагаемом убийце брата и сестры, он счел ее попросту плодом Аниной фантазии — настолько она показалась ему малоправдоподобной. Но чем дальше углублялись они в это дело, тем настойчивее Калинкина возвращалась к своему предположению. А события последней недели и вовсе заставили Павла признать, что все мотивы тянутся в одну и ту же сторону. Вручая ему фотографии, Аня и сама согласилась, что делает это на всякий случай, что вряд ли Машина мать рискнула бы войти в окружение Паниных. Тем более что не так уж и много у генеральши друзей и знакомых. И тем не менее — проверить было необходимо. Проверка друзей и знакомых Маши с Женей займет куда больше времени, чем проверка окружения генеральши. А вдруг да и в самом деле повезет?.. Хотя вычислить эту женщину — еще не означает доказать, что именно она убийца. Задумавшийся Павел не сразу услышал Ирину Петровну, уже не менее минуты разглядывавшую один из снимков и что-то ему говорившую. — Что, простите? — он почти затаил дыхание, не позволяя себе поверить в удачу. — Я говорю, что вообще-то не уверена, но… Вот эта женщина, она вполне могла бы быть Валей… Ну, Машиной матерью… Конечно, тогда та была моложе, но… — Которая? — Ребров не выдержал и, вскочив со своего места, заглянул через плечо Пургиной. — Эта?! — Я не уверена! — спохватилась та. — Просто похожа, если она, то очень сильно постарела… Господи, а вот же и сама Маша!.. Это ведь Машенька, верно?.. — Верно… Ирина Петровна, скажите, а если вы ее увидите в жизни — узнаете? — Какая она красавица стала… — пробормотала женщина. — Кто? — Павел глянул на Пургину с недоумением. — Ах, Маша… Ну да… Так узнаете? — В жизни? — Ирина Петровна подумала и кивнула. — Пожалуй, узнаю. У нее была такая… несколько характерная манера говорить и — голос… Я очень хорошо запоминаю голоса, у меня абсолютный слух, — она вздохнула. — Когда-то даже училась в музыкальной школе, но бросила по детской глупости… А вы ведь так и не сказали мне, кого, собственно говоря, убили? И почему подумали на Машу? — Убита ваша бывшая начальница и ее брат, если вы его знали. — Бог ты мой! — пробормотала Пургина. — Какой кошмар… Хотя братец у нее был действительно не из приятных. Его у нас все знали, и никто не любил… Он очень нагло себя вел — и с воспитательницами, и с ребятишками… Все равно ужасно! — Убийство — всегда ужасно. — Ребров поднялся и собрал рассыпанные по столу снимки. — Ирина Петровна, нам, видимо, придется побеспокоить вас еще раз, для более тщательного опознания. Вашу безопасность мы гарантируем… — Да бросьте вы! — она махнула рукой и тоже встала. — Кому я теперь нужна? Да и не боюсь я за себя… В любом случае оплакивать меня… — Ну зачем вы так? — В моем возрасте, молодой человек, пора отдавать себе отчет в реальном положении вещей, — Пургина усмехнулась. — Тем более если уж я так глупо попалась на вашу ложь… Молчите-молчите! Должна сказать, что вы зря так старались, я бы и без подобных уловок ответила на все ваши вопросы. Ребров не стал пояснять ей, что после общения с бывшими коллегами Ирины Петровны не мог больше рисковать. Время уже начинало поджимать его, поскольку на три часа Калинкина назначила очередной общий сбор всей следственной группы, включая оперативное сопровождение, предоставленное областью. Одного взгляда на Реброва, все-таки опоздавшего к началу совещания, Ане хватило, чтобы понять: следствие по запутанному делу Паниных близится к завершению. Но прерывать только что приступившего к докладу оперативника она тем не менее не стала, молча кивнув Паше на свободный стул рядом с дверью. — Продолжайте, — Калинкина доброжелательно улыбнулась примолкнувшему было парню — тому самому, чьи актерские способности восхитили ее накануне, в особняке Нины Владимировны. Сейчас наступил момент, когда была важна каждая мелочь. — Да я вообще-то уже почти все сказал, — произнес оперативник. — Ни в том, ни в другом доме молотка не оказалось… Домработница Любомира сказала, что не знает, где хозяин держал инструменты, они, мол, туда недавно въехали, а ремонт без нее делали… У Паниных в этом смысле все в порядке… Инструменты хранятся в гараже, в специальном чуланчике. Но молотка там Владимир Константинович Панин не нашел, хотя, когда мы туда шли, вроде он был уверен, что он должен в чуланчике быть. Возможно, он и разыграл удивление данным фактом, но, на мой взгляд, не похоже, чтоб разыграл… — Что — очень натурально удивился? — поинтересовалась Калинкина. — Ну!.. И эту их Нюсю позвал, они потом еще немного вместе поискали, но так и не нашли. У меня все. — Соколов, что у вас? — У нас кое-что есть. — Соколов, подчиняясь нетерпеливому жесту Анны Алексеевны, остался сидеть и говорил теперь не вставая. — В общем, нам повезло, ближайшая соседка Марии Александровны Паниной — вредная, въедливая бабенка, хоть и молодая. Сидит дома с ребенком и тот вечер помнит отлично… Во-первых, потому, что Мария Александровна бывает там редко. Во-вторых, там в интересующее нас время кто-то был кроме нее и они с этим кем-то довольно громко скандалили, не дав ее ребенку спокойно заснуть… Вообще-то стены там и звукопроницаемость — не дай бог, так что услышать скандал можно было запросто. — У Паниной был мужчина? — Соседке показалось, что да… — усмехнулся Соколов. — Я ж говорю — въедливая такая бабенка… Когда я ее конкретно припер к стенке насчет того, мужской был голос или женский, завертелась как уж на сковороде… Но ссора, говорит, была точно. — Время? — Начало седьмого вечера. У соседки малыш приболел, и она его попыталась уложить, по ее уверениям, ровно в шесть часов, и как раз за стенкой начали скандалить. Потом она слышала, как входная дверь у Паниной хлопнула. — Почему она решила, что ушел гость или гостья, а не сама Панина? — Потому что в соседней квартире после этого еще какое-то время было, видимо, отнюдь не тихо. Бабенка уверяет, что Мария Александровна сама с собой ругалась вслух чуть ли не матом, пока та ей в стенку не постучала… Ребенок к тому моменту все-таки заснул, и мамаша даже выскочила на площадку и позвонила Паниной, дабы сказать ей парочку ласковых слов. — Сказала? — Что-то, видимо, сказала. — Соколов неожиданно фыркнул. — Ясно… — Аня посмотрела в сторону двери и, увидев нетерпение в глазах Реброва, усмехнулась: — Ладно, Павел, теперь говори. Могу поспорить, тебе есть что докладывать… Я не ошиблась? — По-моему, мы оба с тобой не ошиблись, — улыбнулся Ребров. — Но по меньшей мере одну головную боль я тебе, начальница, все-таки привез: придется тебе садиться за бумажки и готовить запрос в сельсовет — точнее туда, что теперь его заменяет. А возможно, и еще куда-нибудь, поскольку… — Так-так… — перебила его Калинкина. — А теперь, товарищ капитан, давай-ка все с самого начала и по порядку! Поясню для остальных: капитан Ребров должен был сегодня наведаться в гости к бывшей воспитательнице детского дома имени Крупской, в котором росла наша основная подозреваемая. Версию, о которой идет речь, мы с капитаном, если честно, отрабатывали втихую и вдвоем исключительно потому, что она не была основной… Можно сказать, приняли ее в порядке бреда… И похоже, все-таки не ошиблись… Я права? Вопрос был обращен к Реброву, который, усмехнувшись, кивнул головой: — Как всегда… 25 Свое трудное решение Нина Владимировна приняла спустя два дня после последнего разговора с Калинкиной, ближе к вечеру, как раз в тот момент, когда в кабинете Анны Алексеевны завершилось совещание следственной группы по делу об убийстве брата и сестры Любомир. Распорядившись накрыть стол к ужину на веранде, Нина Владимировна попросила Женю проводить ее в сад — к скамейке, считавшейся ее любимой и расположенной в самом конце участка, далеко от особняка. Тон, каким она выразила свою просьбу, стоя на пороге кабинета, в котором окопался ее младший сын, был столь непререкаемым, что Евгений не решился возразить матери, несмотря на то что отлично понимал — впереди очередной нелегкий разговор. То есть как раз то, чего он избегал все эти дни. Собственно говоря, он вообще избегал каких бы то ни было разговоров, ощущая безразличие ко всему и ко всем сразу, включая свою фирму. До любимой скамьи они дошли молча. Нина Владимировна искоса поглядывала на сына, хмуро бредущего рядом с ней. За эти дни Евгений осунулся и как-то постарел… Во всяком случае, складки, идущие от крыльев носа к уголкам губ, обозначились резче и глубже, хотя, возможно, прежде она просто не обращала на это внимания… Ей было непереносимо жаль Женю и за то, что он переживал сейчас, и за то, что ему еще предстояло пережить. Именно поэтому генеральша и приняла очень нелегкое для нее решение. Евгений едва заметно вздрогнул, стоило Нине Владимировне заговорить, словно не ожидал, что мать решится нарушить установившееся между ними молчание. И тогда она, сама удивляясь боли, вдруг прозвучавшей в ее голосе, а главное — тому, что во второй раз за последние дни говорит в общем-то не совсем то, что собиралась, вдруг произнесла негромко, но очень отчетливо: — Знаешь, я вам с Машей так завидую. — Ты… Что?.. Женя медленно, как будто преодолевая сопротивление неожиданно ставшего густым воздуха, повернулся к ней всем туловищем и растерянно уставился на мать. Генеральша печально улыбнулась и кивнула: — Да, завидую… Понимаешь, мне ни разу в жизни не довелось никого любить вот так сильно, как… Как любит тебя Маша и как любишь ее ты… Ни разу я не мучилась так горько и так… счастливо… Да, счастливо! Из-за другого человека… — Мама, ты хоть понимаешь, что говоришь?! — Внезапно у Жени затряслись руки, до этого безвольно лежавшие на коленях, отчего сердце Нины Владимировны в очередной раз сжалось от почти непереносимой жалости. — Судя по всему, понимаю гораздо лучше тебя, — она отвела глаза от его прыгающих пальцев. — И то, что ты сейчас собираешься сказать, не аргумент!.. — А… Что я, по-твоему, собираюсь сказать?.. — он растерялся окончательно. — Что еще ты можешь сказать, кроме как обвинить Машу в обмане и чуть ли не предательстве по отношению к тебе? Тебя просто… Как это нынче говорят?.. Ах, да, вот… Тебя просто-напросто ЗАКЛИНИЛО на этом, сынок!.. И преодолеть барьер этого… клина ты не в состоянии, а ведь не только пора, но и необходимо его преодолеть!.. Нина Владимировна перевела дыхание и, уже не глядя на замершего неподвижно рядом с ней сына, продолжила: — Тебе не приходило в голову, что, в сущности, каждому их нас есть что скрывать? И тебе — тоже. Помнится, в первый год, когда твоя фирма начала приносить наконец реальный доход, ты по-настоящему, мой милый, сорвался в ту же отвратительную бездну, в какую тогда модно было срываться у вас, молодых бизнесменов, дорвавшихся наконец до настоящих денег… Молчи, Женя! Ты полагал, я этого не знаю? Не знаю, отчего ты по меньшей мере раз в неделю не ночевал дома, отправляясь во все эти сауны со своими якобы деловыми партнерами?.. Но я знала. И не только я! — Неужели? — Евгений почувствовал под ногами знакомую почву. — И кто ж это тебе все это наговорил? — …Об этом знала Нюся, знал твой старший брат и, разумеется, Эля… Только не надо сейчас оправдываться. То, что скрыла от тебя твоя жена, куда благороднее и… И трагичнее, чем ты можешь себе предположить!.. Нина Владимировна откинулась на спинку скамьи и с облегчением умолкла: главное, ради чего она затеяла этот разговор, было, наконец, сказано… — Ты… — Евгений тяжело глотнул, откашлялся и продолжил: — Значит, ты и в самом деле что-то знаешь… Как ты можешь молчать, видя, в каком я состоянии, как?! — Как обычно! — генеральша твердо глянула на своего сына и решительно поднялась на ноги. — Даю тебе честное слово, что не позднее, чем через два дня, я не просто расскажу, я… Я продемонстрирую тебе все, что тебя интересует, Женя. Но у меня есть условие, без которого я не стану тебе помогать ни под каким видом. — У тебя еще и условие… — Он смотрел на мать с отчаянием, не находя в себе сил подняться вслед за ней со скамьи и в который уже раз в своей жизни понимая, насколько женщина, давшая ему жизнь, сильнее его самого. Он понимал уже, что, каким бы ни было ее условие, он его примет… Обязательно примет! Разве за эти страшные, разрушительные дни он не успел понять, что не в состоянии самостоятельно спасти не только их с Машей брак, не представляя уже при этой своей жизни без нее, но не в состоянии просто жить и даже работать? Все вдруг сделалось бессмысленным и бесцельным, включая его любимое детище — фирму, столько лет подряд бывшую едва ли не смыслом всей его жизни. Да, мать права, были и сауны с девочками, но не ради порочных развлечений, к которым его не тянуло решительно никогда, а как раз ради дела — дела, бывшего смыслом существования… И если смысл этот утрачен, значит, это и вовсе не смысл. А нечто не подходящее на такую важную роль… Пустота. Вакуум. Вот что оказалось теперь реально в его душе… Ни один человек в мире не может жить с этим, и он, Евгений, не исключение. Да, ему сейчас страшно. Страшно потому, что если он, сам того не замечая, сделал сутью и целью своей жизни женщину, в итоге обманувшую его и предавшую, значит, вновь произошла страшная, непростительная подмена того, что люди называют очень высокопарно. Пусть в нынешние времена это звучит смешно, глупо… Но разве от этого слабее боль совершенной ошибки? Разве легче понимать, что вновь идешь не тем путем, вновь плутаешь в трех соснах, не видя выхода? Да и какая разница, что каким-то там идиотам смешон этот самый «высокий штиль», если он существует реально, как учили когда-то его в советские времена в университете — «объективно и независимо от нашего сознания»?! — Давай свое условие, — Евгений, криво усмехнувшись, посмотрел матери в глаза. — Ты сейчас поднимешься к Маше, — твердо произнесла генеральша, — и попросишь у нее прощения за эти ужасные дни. За то, что жалко и мелочно пытал женщину, которую любишь и которая любит тебя, о прошлом, в котором ни тебя, ни этой любви не было. И обязательно скажешь, что ничего об этом прошлом отныне и навсегда знать не хочешь. Они смотрели друг другу в глаза, не произнеся более ни звука. Евгений отвел взгляд первым. И, с облегчением переведя дыхание, генеральша добавила: — Всю ответственность за дальнейшее, Женя, я беру на себя. Если ты решишь, что я допустила ошибку, с меня и спросишь… — Так… — Владимир обвел насмешливым взглядом оставшихся за ужином домочадцев. — Теперь и наш Женечка вслед за супругой решил не выходить к столу из своего убежища? — Замолчи! — Эля сердито положила вилку и нахмурилась, опередив собиравшуюся ответить сыну Нину Владимировну. — Женька сейчас у Маши, я видела, как он туда входил минут пять назад. — Они оба отказались ужинать, когда я принесла Мане еду, — подтвердила Нюся, казалось, впервые за последнее время ожившая. — Дай-то бог, может, помирятся… Она сняла с подноса последний стакан наваристого компота и, нимало не смущаясь взглядами хозяев, быстро перекрестилась. Владимир нахмурился и перевел взгляд на Нину Владимировну. — Твоя работа, мама?.. — Замолчи немедленно! — Эля вновь не дала свекрови ответить, хлопнув ладонью по столу, отчего Нюсин компот, выплеснувшись из стакана, расплылся на скатерти некрасивым грязно-желтым пятном. — Ты… Ты сию минуту прекратишь ёрничать и извинишься перед матерью за этот безобразный тон! За столом на мгновение установилась тишина, после чего Владимир, медленно развернувшись к жене, уставился на нее с недоумением. — Ты что, Эль, с крыши свалилась? — Его голос никак нельзя было назвать уверенным, скорее наоборот. — Я не понимаю, почему, а главное, за что должен извиняться… И вообще: мне надоели все эти чертовы ваши тайны! Среди нас что — и вправду убийца?! И если нет, почему, в конце-то концов, все друг от друга что-то скрывают, прячутся по своим углам, ведут за спинами какие-то проклятые, непонятные разговоры?! Мама, я сейчас — вот прямо здесь, при Эльке, тебя спрашиваю: за каким дьяволом мы с тобой таскались в этот хренов пансионат? Можешь ты мне ответить на этот вопрос?! Нюся что-то уронила в кухне. От грохота все вздрогнули. — Елки-палки, Нюся!.. Аккуратнее надо! И так у всех нервы ни к черту… — А у некоторых еще и язык! — сурово произнесла Нина Владимировна. — Вот что, Владимир… Хватит. Возьми себя в руки и извинись перед Нюсей. — Теперь тебе ясно, за что ты должен извиниться перед матерью? — все еще агрессивно произнесла Эльвира. — И если ты этого не сделаешь, то перестанешь существовать для меня!.. Владимир молча открыл и закрыл рот, посмотрел на жену, потом на суровое лицо генеральши и, облизнув отчего-то пересохшие губы, сдался. — Прости, мама… Я действительно погорячился… И ты, Нюся, не сердись, — он обернулся к Нюсе, так и стоявшей неподвижно на пороге с подносом в руках, словно в поисках поддержки, и криво усмехнулся. — Нервы… Скорее бы все это наконец кончилось. Нюся ничего ему не ответила. Она смотрела на Нину Владимировну каким-то странным тяжелым взглядом, словно внезапно разглядела на ее лице нечто до сих пор незнакомое и неожиданное. Потом, так и не произнеся ни слова, Нюся развернулась и ушла с веранды, ее тяжелые шаги затихли где-то в стороне кухни. — Ну ладно, — Нина Владимировна через силу улыбнулась и тепло глянула на Элю, нервно перекатывающую по столу какую-то невидимую крошку. — Действительно, хватит, пожалуй, прятаться по углам… Предлагаю после ужина сыграть в «дурака», как в старые добрые времена… — Каждый за себя? — поинтересовался Володя. — Хотя можно Нюсю позвать… А может, Женька с Муськой присоединятся… — Это вряд ли, — заметила Эля. — Но предложение мне нравится… Нюся! — она повернулась, окликая домработницу, которая почти сразу же появилась на пороге, отчего-то по-прежнему с подносом в руках. — Будешь с нами в карты играть? — поинтересовалась Нина Владимировна. — Посуду, наверное, уже можно убирать… — В карты?.. — Нюся посмотрела на хозяев растерянно. — Вообще-то я неважно себя чувствую, Ниночка Владимировна… Но если надо, то… Только сейчас генеральша обратила внимание на бледность своей подруги и на ее словно замедленные движения. — Что с тобой, дорогая? — генеральша встревоженно всмотрелась в Нюсино лицо. — Ничего особенного, не волнуйтесь ради бога, — поспешно пробормотала та. — Иди, Нюсенька, ложись, — Эля поднялась из-за стола. — Посуду я сама уберу… И карты сейчас принесу, я знаю, где они лежат! Вопреки обыкновению, спорить Нюся не стала и действительно отправилась в свою комнату, прихватив из кухонного буфета аптечку. Маша Панина рыдала на плече своего мужа. Наконец она разжала крепко сцепленные вокруг его шеи горячие руки и, пряча от Евгения опухшее от слез лицо, скользнула рядом с ним на кровать, уткнувшись в подушку. — Ну ладно, Маш… — нежно проговорил Евгений, едва увидел осунувшееся от страданий лицо жены. — Я был таким идиотом, — пробормотал он, поглаживая спутавшиеся волосы Маши, плечи которой все еще вздрагивали. — Ну посмотри же на меня, Муська, тебе слезы даже идут… Не прячься, дурочка!.. — Ничего мне не идет, — глухо возразила она. — Опухшая уродина… Не хочу, чтобы ты меня такой видел… Евгений с жалостью посмотрел на сжавшуюся в комочек Машу: — Дурочка… Я тебя люблю… Мама была права… Маша перестала вздрагивать и на мгновение замерла, потом, вдруг начисто позабыв про свое опухшее лицо, резко поднялась и повернулась к мужу: — Мама?.. При чем тут твоя мама?! — Понимаешь, — Женя виновато посмотрел на нее, — она мне сегодня такого перцу дала за то, что я… В общем, популярно объяснила, кто в нашей семье самый отчетливо выраженный идиот, не умеющий ценить своего счастья… И — тебя!.. — Женька, ты врешь… — хрипло прошептала Маша. — Она же меня нен… Н-не любит… Врешь ты все! — Не вру! — улыбнулся Евгений, привлекая к себе жену. — Я и сам-то думал, что она к тебе относится не то чтобы здорово… Как видишь, мы оба ошиблись… И слава богу!.. — Не может быть… — Маша вдруг вывернулась из объятий мужа и ловко соскользнула на пол, подошла к окну, повернувшись к Евгению спиной, она замерла, словно сказанное им заставило ее вспомнить нечто крайне важное. Лучи закатного солнца просвечивали насквозь и без того полупрозрачный легкий халатик Маши, и Женя невольно отметил, вглядываясь в изящный силуэт, четко прорисовавшийся на фоне окна, что Маша за эти дни стала еще более хрупкой, чем прежде. Словно подтаяла, как подтаивают на весеннем солнце последние зимние сосульки во время звенящей капели… Его сердце сжалось от жалости и… радости: ведь это из-за него она так сильно переживала! Значит, действительно любит его — в общем-то не слишком молодого и отнюдь не писаного красавца. — Иди ко мне… — позвал он жену охрипшим от волнения голосом, но Маша отчего-то продолжала стоять возле окна, хотя все эти годы неизменно и сразу отзывалась на его зов любви… Евгений не мог знать, что его жена провела сегодня, вероятно, самый страшный день своей жизни. Сегодня утром она вдруг поняла, что продолжать и дальше тупо жить, скрывая от мужа своего ребенка, каждый раз замирать от страха и жалости уже не просто трусость. Маша поняла, что прятаться от истины ей больше негде. И тогда, собрав в кулак всю свою волю, она стала думать, сопоставлять, анализировать все, что произошло за эти дни в семье Паниных и вокруг нее, стараясь припомнить каждую мелочь, каждую самую незначительную деталь… Это оказалось делом непереносимо трудным и отчаянно страшным: ведь каждый шаг приближал ее к истине, знать которую так не хотелось, от одной мысли о которой ее кожа покрывалась «морозными» пупырышками. А грозный призрак одиночества, казалось, хватал за горло и медленно с садистским наслаждением душил ее — абсолютно беззащитную перед оказавшимся таким жестоким словом — жизнь… Вот этот свой страх, эту боль и выплакивала она на плече мужа, почти не чувствуя радости оттого, что он эту боль сумел хотя бы частично облегчить, хоть это и не решало остальных ее проблем… И вот — последний удар: оказывается, не кто иной, как свекровь, подтолкнула своего сына к ней, неугодной, нелюбимой, второсортной… Маша вспомнила, как два дня назад утром Нина Владимировна зашла к ней, чтобы предупредить о приезде следователей, и какое у нее было непонятное выражение лица… Что же такое случилось, что — теперь-то Маша это осознала — неприступная генеральша вдруг посочувствовала своей младшей невестке? Что?! Смутная мысль о возможной причине мелькнула, так и не проявившись до конца, Маша не успела ее поймать и, глубоко вздохнув, смирилась с тем, что понять все сразу невозможно. Кроме того, сейчас, сию же секунду ей понадобятся, наверное, все силы для того, чтобы совершить отчаянный поступок, не совершив который она не сможет оставаться в доме Паниных. А значит, наверняка потеряет своего мужа, без каких бы то ни было шансов вернуть его хоть когда-нибудь… Она, Маша, не справится с тем дополнительным грузом, который вместе с открытой истиной улегся ей на плечи. Разве имеет она право позволить раздавать себя? Хотя бы из-за сына Вани, белокурого, трогательно-худенького мальчишки, с такой радостью ожидающего каждую среду, ставшую для него главным днем недели? Маша крепко сжала пальцы и повернулась к Жене: — Завтра среда? — произнесла она глухо. — Кажется… — Женя посмотрел на нее с недоумением. — А зачем тебе? Я, честно говоря, тоже потерял счет дням… — Женюра, — попросила Маша, — брось мне, пожалуйста, платье, оно возле тебя, на полу… Ты меня правда любишь? — Дурочка, — проговорил он с нежностью. — Еще как… И тебе совершенно ни к чему платье… Иди сюда! — Я приду, — Маша отчего-то передернула плечами, — если ты захочешь этого, немного позднее… — О чем ты? — Мне нужно спуститься ненадолго вниз… С тобой вместе, Женечка… Потом, если захочешь, вернемся… Дай платье, ладно? Евгений почувствовал, как с прежней тревожностью ёкнуло его сердце и, молча подняв основательно измявшееся Машино платье, подал его жене. — …И ты опять в дураках! Володя, это несерьезно, — Нина Владимировна покачала головой. — Ты просто-напросто не хочешь играть! Владимир пожал плечами и вяло возразил: — Ничего подобного! Просто я привык играть двое на двое, а не каждый за себя… В этот момент все трое услышали за дверью шаги. Эля начала было говорить, что сейчас придут Маша с Женей и будут наконец партнеры, но слова буквально застряли у нее в горле, едва Евгений и его жена появились на пороге. Ни разу за все эти годы Маша не позволяла себе появиться на людях в подобном виде: измятое платье, опухшее лицо без косметики. Генеральша ахнула и вскочила на ноги, вопросительно уставившись на вошедших. Маша нервно окинула взглядом всех троих. — А где… Где Нюся? — Она приболела… Съела что-то… — Нина Владимировна с тревогой смотрела то на Машу, то на Женю. — Что… Что случилось? — Женечка, — Маша повернулась к мужу. — Пожалуйста… Приведи Нюсю, она мне нужна… И едва Евгений, покорно пожав плечами, отправился выполнять ее поручение, Маша вновь повернулась к остальным. — Я должна вам всем кое-что сказать! — Стоит ли? — Нина Владимировна предостерегающе подняла руку. — Маша, я, по-моему, догадываюсь, что именно, и думаю, что ты несколько спешишь… — Нет! — невестка мотнула головой. — Вы даже не догадываетесь… Я не знаю, о чем вы, но все равно… Я хочу сказать, я… я… Она на мгновение зажмурилась, услышав за спиной шаги мужа и Нюси, откликнувшейся на Машину просьбу, все еще бледной, как успела отметить глянувшая мельком на домработницу Эльвира. Но Маша уже взяла себя в руки, ее голос как-то непривычно низко вибрировал, когда она вновь заговорила, не глядя ни на кого по отдельности и в то же время умудряясь смотреть на них на всех сразу. — Я хочу сказать вам, что знаю, кто убийца. — Машино лицо в этот момент напоминало застывшую маску. Она продолжила в сразу утяжелившейся, обморочной тишине. — Я знаю, кто застрелил этого подонка Любомира, кто прикончил его сестру… Не удивляйтесь, Нина Владимировна, я знаю, что ее тоже убили… Эля мне сказала сразу же, как только вы сами сказали ей… — И внезапно круто развернувшись к каменно застывшей на своем месте Нюсе, она выкрикнула: — Это сделала ты, мама! Слышишь меня?.. Мама, это сделала — ты!.. Сдавленный звук, вырвавшийся из Элиного горла, на миг оглушил всех. В следующую секунду все осознали смысл того, что выкрикнула Маша. Время остановилось, перестав существовать, а пространство вокруг сделалось иным. «Вот так, наверное, приходит смерть», — почему-то подумалось Нине Владимировне… Перед ее глазами в этом самом безвременном пространстве внезапно замелькали, соединяясь в новую реальность, в новую картину ее собственной действительности разноцветные — то яркие, как синее майское небо, то тусклые, как обрывки черных осенних туч, кусочки мозаики, казавшиеся ей раньше ненужными, лишними, ничего не значащими. Она бы ни за что ни тогда, ни позднее не сумела объяснить, как могли пролететь за считанные секунды перед ней вереницы лет и десятилетий, высвеченные совсем иным светом подлинных событий, прятавшихся ранее за яркими или, напротив, тусклыми и незаметными масками обмана, в котором вновь же была виновата прежде всего она сама… Нет, не только она, но и она — тоже… Вот перед ней промелькнуло совсем юное лицо деревенской девчонки, рекомендованной кем-то из знакомых в помощь ей, не справлявшейся с собственным нехитрым домашним хозяйством. Вот — восхищенный взгляд красавчика майора, любимца ее мужа, скользящий по крепенькой Нюсиной фигурке… Вот, спустя почти год, несколько долгих, тяжелых месяцев без Нюси, уехавшей в деревню хоронить сестру и разбираться с наследством… Полно, да была ли вообще сестра?.. И что именно похоронила ее преданная подруга в те далекие годы — свою единственную надежду на женское счастье, свою единственную любовь, перенесенную на рожденную ею девочку, которую еще предстояло оторвать от сердца с немыслимой, звериной болью и решимостью?! — Мама, мама, пожалуйста… Не надо, мама! — Нина Владимировна пришла в себя, откликнувшись на этот отчаянный зов, и с изумлением обнаружила, что находится у себя в комнате, на собственной кровати, над ней склонилось искаженное отчаянием Женино лицо, а ногам почему-то горячо… Почему? Этот вопрос по неясным причинам волновал ее гораздо сильнее всего остального и придал сил. — Женя, не кричи, — попросила она. — Ну, что ты кричишь? Со мной все в порядке, отойди… — И, подняв ставшую удивительно тяжелой руку, она сама оттолкнула Женю, скосив глаза вниз. И почти не удивилась, обнаружив, что там, в какой-то все еще немыслимой дали, как будто в иной, по сравнению с нормальной, перспективе, плачет, уткнувшись в ее, кстати почему-то обутые ноги, Маша. И тогда она едва слушающимися ее губами произнесла впервые в жизни по-новому имя своей младшей невестки, мягко окликнув ее: — Муся, немедленно прекрати рыдать, я жива, как видишь… И еще поживу… Маша подняла наконец свое измученное бесконечными часами рыданий лицо и, словно не веря собственным ушам, замерла, уставившись на свекровь, которую никто из них уже и не надеялся увидеть живой. «Что?..» — прошептала она, скользнув к изголовью Нины Владимировны, не обратив внимания на то, как расступились остальные, словно оставляя их наедине. — Я сказала, — прошептала генеральша, — что непременно поживу еще… Должна же быть у твоего Ванечки хотя бы одна бабушка?.. Маша, словно все, до последней капли, силы оставили ее, наконец молча осела на пол, уткнувшись лицом в край ее постели. Наступившую тишину вдруг нарушил Женя. — К-какой еще В-ванечка? — он непонимающе посмотрел сначала на взъерошенный затылок жены, потом — на мать. Генеральша спокойно выдержала взгляд сына и все еще шепотом, но зато очень твердо произнесла: — Об этом мы еще успеем с тобой поговорить… 26 Анна Алексеевна Калинкина так и не вспомнила о своем намерении выяснить, кто именно, вопреки всем существующим правилам, дал Паниным ее домашний телефон. Но тот вечер запомнился ей надолго. И почему-то увязался с густым, тревожащим душу запахом цветущей сирени… В ту ночь сирень наконец распустилась, ее маленькие фиолетовые звездочки разорвали последние объятия почек, и к утру роскошные гроздья, повисшие между зелеными сердечками листвы, по-новому окрасили пологие скаты холмов и ухоженные сады Беличьей Горы. Сирень всегда распускается ночью… Обычно — в начале июня. Но тот год был необыкновенно жаркий, и ранняя, торопливая весна присвоила себе эту летнюю фиолетовую дань во второй половине мая. Помнится, Ане, как всегда в последние недели, не хотелось возвращаться домой — в пустую, осиротевшую квартиру. Не хотелось тащиться к метро, потом нырять в его ненасытное жерло, потом… В общем, одна мысль о длинной дороге к пустому дому вселяла тоску. Но и на работе делать больше было решительно нечего после того, как она подготовила на подпись все необходимые бумаги и запросы. К счастью, Ребров по каким-то причинам тоже задержался на работе и, случайно заглянув к начальнице, застал ее на работе. Таким образом, утомительное возвращение на метро миновало Аню в этот день, и домой она была доставлена со всеми удобствами, в Пашином «Жигуленке», взятом наконец им из очередного ремонта. Твердо решив принять ванну и завалиться пораньше спать, Калинкина почти сразу приступила к осуществлению своего намерения. Пустив воду и отрегулировав краны, она отправилась в спальню, чтобы извлечь из шкафа чистое полотенце. Там и застал ее телефонный звонок. Дернувшись от неожиданности, Аня одновременно свалила на пол всю стопку полотенец, сложенных аккуратно, словно по линеечке, еще Сергеем, и, чертыхнувшись, бросила взгляд на часы. Начало девятого… Кто бы это мог быть? Телефон продолжал заливаться, и она, плюнув на валявшееся на полу белье, кинулась на кухню, к аппарату. — Анна Алексеевна? — Калинкина в первую секунду даже ухитрилась не узнать голос Эльвиры Паниной. — Да! — Извините, я взяла ваш телефон у свекрови… Вы бы не могли к нам приехать? — Что-о?! — от возмущения Аня закашлялась, чем-то подавившись. Но свое возмущение выразить она так и не успела. — Понимаете, у нас тут… словом, еще один труп… И тут Калинкина сделала то, что позволяла себе крайне редко: грубо, по-мужицки, выматерилась, нимало не заботясь о том, какое впечатление это произведет на генеральшину невестку. Судя по Элиной реакции, особого впечатления это на нее, как ни странно, не произвело. — Вы только не волнуйтесь так… сильно, — поспешно произнесла та. — На этот раз — самоубийство… И думаю, вы сумеете наконец поставить точку во всем этом деле… Вы приедете? — Кто? — коротко спросила Аня, хотя ответ уже знала. — Нюся… Она… — Я знаю, и что она, и кто она, — сухо бросила Аня. — Почему бы вам не вызвать вместо меня тех, кому на самом деле положено этим заниматься? — В поселке, к сожалению, нет своего отделения, — вздохнула Эля, — вы же должны это знать… Значит, придется звонить в Москву, а после дело все равно передадут вам… Аня знала, что Эльвира Сергеевна Панина права, она и сама могла бы сказать это все себе, если бы не чувство злости, поднимавшееся из глубины ее души: победного завершения дела не получилось, убийца каким-то образом узнала о том, что ее вычислили, и ушла от ответа единственным возможным способом. — Я приеду, — коротко бросила Аня и, нервно щелкнув рычажком, начала набирать номер мобильного Реброва. — Ты еще не добрался до дома? — поинтересовалась Аня, услышав Пашино «Я слушаю». — Еще нет, — удивленно ответил он. — А что? — И не доберешься — во всяком случае, сегодня, — злорадно пообещала Калинкина. — Поворачивай обратно к моему дому, а я пока позвоню нашим… Едем на Беличью Гору… Не видать нам с тобой, Ребров, своих лавров в этом дельце: наша клиентка приказала долго жить всем, и нам в том числе. Ребров молча отключил связь. Перегораживая въезд на участок, возле Панинского особняка стояла машина «скорой помощи» с одиноко дремавшим за рулем водителем. Следователям пришлось двигаться сквозь мрачно застывшие в наступившей ночной тьме купы деревьев своим ходом. Почему «неотложка» не въехала на территорию Паниных, припарковавшись возле ворот, было не ясно, но терять время на нотации нерадивому водителю Аня не стала. Сам особняк был ярко освещен, свет горел в окнах обоих этажей, включая нежилые комнаты. Калинкина не первый раз наблюдала эту закономерность: отчего-то внезапная смерть одного из домочадцев, случившаяся ночью, заставляет остальных включать буквально все лампы, имеющиеся в доме, как будто, пораженные несчастьем, люди пытаются спрятаться от пугающей тьмы небытия в лучах света… Эльвира Панина, словно почувствовав, что следственная группа наконец прибыла, выскользнула в холл из комнаты своей свекрови прямехонько в тот момент, когда Анна Алексеевна с Ребровым вошли туда со стороны веранды. Калинкина отметила у старшей невестки генеральши на лице следы недавних слез и совершенно неожиданно для себя спросила вовсе не о том, о чем следовало: — Как Нина Владимировна?.. Эля ничуть не удивилась вопросу: — Неважно… К тому же категорически отказалась от укола, хотя врач настаивал, хочет повидаться с вами… Володя сейчас пытается убедить маму, что этого не стоит делать. Эльвира направилась к камину и устало опустилась в одно из кресел, кивнув Калинкиной на второе, стоявшее напротив. — Присаживайтесь, Анна Алексеевна, я попытаюсь рассказать, как все случилось… — А где все остальные? — поинтересовался Ребров, придвигая к Аниному креслу стул и усаживаясь на него поудобнее. Со стороны это, вероятно, напоминало нечто вроде уютных дружеских посиделок возле камина — почти классическая жанровая сценка из английских детективов… Эта мысль мелькнула, выскочив неизвестно откуда, в Аниной голове, вызвав мимолетную улыбку, тут же пропавшую. — Женя наверху, вместе с Машей… Ей очень плохо, хотя укол ей-то как раз сделали… Маша считает, что это она… В общем, что она убила Нюсю… Собственную мать… — Эля испытующе посмотрела на Калинкину. — Вы знали, что она ее мать? — Мы стали догадываться об этом совсем недавно, — ответил Павел вместо Ани. — Но никакой уверенности на самом деле не было. Анна Алексеевна как раз сегодня подготовила необходимые запросы в соответствующие инстанции, а я нашел свидетельницу, способную опознать мать Марии Александровны… Как видите, не успели… Что здесь произошло? — Никто из нас ничего подобного не подозревал, — вздохнула Эля, — даже когда Маша впервые за несколько дней спустилась сюда… В совершенно ужасном виде, никто ничего такого не ожидал… По-моему, и Нюся не ожидала… Господи, неужели это правда?! Эльвира подняла на Калинкину взгляд, в котором плескались ужас и отчаяние. — Чего я только не перевидала за эти годы в суде, каких только подонков, но никогда в жизни не подумала бы, что Нюся, наша Нюся — убийца… Представить не могу, как Нина Владимировна это все переживет! Да и Маша… — Вы остановились на том, что Мария Александровна спустилась сюда впервые за несколько дней, — мягко напомнил ей Павел. — Что было дальше? — Почти ничего… Мария сказала, что знает, кто убийца, потом повернулась к Нюсе и сказала что-то вроде «Это ты, мама». Я сама едва не потеряла сознание, когда услышала и до меня дошло, что… Чего это вообще стоило Машке — такое сказать… Ну и Нине Владимировне сразу же стало плохо… Володя ее успел подхватить на руки, отнести в комнату. Она довольно быстро пришла в себя, и у Меня сложилось впечатление, что свекровь все это время тоже что-то такое знала, потому что… Вы в курсе, что у Маши есть ребенок?.. Мальчик Ванечка, живет неизвестно где… — Как раз это-то нам известно, — вмешалась Калинкина. — Насколько знаю, капитан Ребров даже знаком с мальчиком лично… — Вот, оказывается, что, точнее кого, скрывала Маша от Женьки. — Эля вздохнула и покачала головой. — И свекровь это знала… Ну и ну! — Нина Владимировна не только знала, она видела мальчика, — пояснил Ребров. — Несколько дней назад попросила вашего мужа съездить с ней в детский дом… Тот, в котором мальчик находится. — Володю? — Эля недоверчиво посмотрела на Павла. — И он мне ничего не сказал?.. Но такого просто не может быть!.. — Может, но совсем не потому, что намеренно скрыл от вас эту оглушительную новость, — возразил Ребров. — Он так и не понял, куда, а главное, зачем они с матерью ездили… Во всяком случае, так утверждает ваша свекровь… Вы уверены, что Она в состоянии разговаривать с нами? — Совсем не уверена, — покачала Эля головой. — Но ее не переупрямишь… — Мне кажется, вы отвлеклись, — сухо бросила Аня. — Итак, как вы говорите, все бросились в комнату Нины Владимировны… Что дальше? — Все, кроме Нюси. Но никто ее отсутствия просто не заметил, мы страшно перепугались за Нину Владимировну, а Маша вообще была в истерике, потому что в тот момент поняла, что сделала глупость, брякнув все это вот так, сразу, и боялась, что со свекровью по ее вине случится приступ… Конечно, она не предполагала, что именно произойдет… В общем, когда Нина Владимировна упомянула мальчика… Ну так уж вышло, что она сказала, в сущности, пророческую фразу — насчет того, что у этого Машиного сына должна быть хотя бы одна бабушка, имея в виду себя, а… совсем не то, что случилось реально… — Так и сказала? — переспросила Аня. — Да, представьте себе… Конечно, она имела в виду, что Нюсю теперь посадят… Ну в любом случае она не могла больше оставаться здесь… Так ведь?.. В общем, когда свекровь это сказала, Женя задал какой-то вопрос матери, ну, по поводу мальчика, что ли… Точно не помню. А потом до него наконец дошло то, что остальные уже поняли. — Что именно? — Я бы сказала, он увидел, наконец, всю ситуацию целиком, в ее подлинном виде, без лжи и обмана… И тогда Женя, пока Нина Владимировна пыталась успокоить Машу, кинулся к Нюсе… В общем-то, можно сказать, главной обманщице, понимаете?.. Наверное, собирался задать ей что-нибудь вроде патетического вопроса «Как ты могла?..». Он это умеет… Я так поняла, его потрясло даже не то, что няня, у которой он был любимчиком, оказалась убийцей, а то, что она его обвела вокруг пальца… Грубо говоря, «подсунула» свою дочку ему… Наверняка ведь специально как-нибудь подсунула… Представить не могу, что сейчас будет! Эля всплеснула руками и бессильно уронила их на колени. — Значит, нашел ее Евгений Константинович? — вмешался на этот раз Ребров. — Да… Почти сразу, как только побежал, выскочил из комнаты свекрови, он закричал так ужасно… Мы в первую секунду застыли от его крика, а потом все бросились туда, на этот крик, забыв даже про свекровь… Ну и… В общем, помочь ей было уже нельзя, поздно… — Пойдем, Павел, — Калинкина вздохнула и поднялась с кресла. — Надеюсь, никто там ни к чему не прикасался? — Доктор со «скорой», но так, можно сказать, поверхностно… Я сказала, что вызвала вас, и он почти сразу ушел. — Где он сейчас? — У Маши… Она в жутком состоянии… Вот она точно не сможет с вами поговорить, по-моему, еще долго… — Вы сразу сказали Нине Владимировне, что произошло? — поинтересовался Ребров, поднимаясь вслед за Калинкиной. — Мы ж не сумасшедшие, — через силу усмехнулась Эля. — Конечно нет, хотя она сама догадалась… Но Маша нас все-таки выдала тем, что потеряла сознание… Ей Женя сказал, глупец несчастный… Господи, вот уж кто меня раздражает, так это он, взрослый уже мужик, умный вроде… На мгновение Эля вновь стала походить на ту Эльвиру Сергеевну Панину, какой Калинкина впервые увидела ее в этом доме, но почти тут же, махнув рукой, вновь преобразилась в уставшую и немолодую женщину, охваченную отчаянием и растерянностью. — Вы не поверите, — она покачала головой, — но я впервые в жизни увидела, как свекровь плачет… Она же у нас… Ну в общем, сами знаете, железный Феликс, а не женщина… Я когда к ней вошла, чтобы попробовать солгать насчет того, почему орал Женька, она словно окаменела вся, а потом вижу — из глаз слезы катятся… Как-то странно так, все виски мокрые, а щеки сухие… Вот тут я и кинулась вызывать «скорую», а потом — вас… — Записку какую-нибудь умершая оставила? — сухо спросила Калинкина. — Что-то вроде плаката… — Что-о?.. — Аня зябко поежилась. — Сами увидите… Она прямо над своей кроватью повесилась, а на груди — листочек приколот, всего две фразы: «Прости меня Господи! Простите меня, мои родные!» — Пойдем, — Ребров первым шагнул в сторону кухонного коридорчика, который вел к комнатке Нюси. Аня, прежде чем двинуться за ним, обернулась к Эле: — Попросите доктора, когда он освободится, туда зайти… Кроме того, вот-вот должна подъехать экспертная группа и машина нашего морга. — Я понимаю. Я встречу… — Эля тоже встала и, поежившись, сделала шаг к комнате свекрови. — Пойду туда, попробую ее все-таки уговорить на укол… Она вопросительно посмотрела на Калинкину и вдруг добавила: — Никогда не думала, что материнский инстинкт — такая страшная вещь… Бедная Маша! Каково ей будет с этим жить?.. Жить и помнить, что из-за ее благополучия ее же мать… Боже мой!.. Анна Алексеевна не нашлась что ответить, с нескрываемым удивлением уставившись на Элю. Зато нашелся Павел: — Если вы и впредь будете считать, что все дело в материнском инстинкте, а не в его извращенном варианте — материнском эгоизме, Мария Александровна и впрямь сойдет с ума… Надеюсь, хоть у кого-то в вашем доме хватит ума понять, что убийцами становятся не по чьей-то вине и не ради кого-то… даже не ради детей, понимаете?.. В конечном итоге это всегда собственная корысть! — Какая корысть могла быть у Нюси? Что вы!.. — Обычная — проще не бывает… Корысть, чтобы ее дочь, дочь служанки — будем называть вещи своими именами — добилась в этой жизни равенства с ее, Нюсиными, хозяевами, как говорится, «утерла» всем нос! Вот эта ее корысть и стала причиной всего… Понимаете? Так что Мария Александровна тут скорее жертва, чем причина… Только не говорите мне, что домработница любила всех Паниных, включая собственного зятя… Конечно, любила! А как же?.. Потому и затеяла все это здесь, а не где-нибудь на стороне… — Ну просто психоанализ какой-то! — криво усмехнулась Эля. — Извините… Вы, вероятно, правы. Просто и представить не могу, как теперь из этого кошмара всем нам выбираться… И как она могла, если вы правы, наложить на себя руки?! — От стыда, Эля… — Никто из присутствующих не увидел, как открылась дверь в комнату Нины Владимировны, и та, поддерживаемая старшим сыном, возникла на пороге. Бледная, со сбившимся в сторону шарфиком и растрепавшейся прической. — От стыда, — тихо повторила Нина Владимировна. — Он сжигал ее изнутри, понимаешь? Она ведь действительно любила наших мальчиков, а Женю — больше всех… И еще не факт, что столкнула их с Машей специально… Маша сказала, что нет, а она сейчас лгать не в состоянии… Это — судьба, все дело в том, что это действительно судьба… Извините, Анна Алексеевна, но я, кажется, оказалась на этот раз не права, лучше мне все-таки лечь, а с вами поговорить завтра… — Пойдем, мама, я ж тебе говорил… Владимир увлек генеральшу в глубь комнаты, одновременно прикрыв дверь, а Эля, упав обратно в кресло, внезапно расплакалась, почти навзрыд, горько, словно маленькая девочка, повергнув Калинкину в растерянность. Потоптавшись на месте, Аня беспомощно посмотрела на Павла, тоже не знавшего, что говорить и что делать, и нерешительно тронула разрыдавшуюся женщину за плечо. — Возьмите себя в руки, — пробормотала она, всегда терявшаяся, когда требовалось кого-то утешать. — Да… Конечно… — Эля всхлипнула и подняла на Калинкину мокрое от слез лицо. — Извините меня… Мне так всех жалко, так жалко!.. И мать, и Машу, и мужчин, и… И девочек, моих девочек… Как им все это пояснить? Не представляю… Одно то, что я больше не работаю. Как?.. — А вы больше не работаете? — Калинкина произнесла это уже увереннее, почувствовав под ногами привычную почву. — Володя на днях увез мое заявление об увольнении шефу… В общем-то в любом случае кто-то должен теперь вести хозяйство, быть рядом с Ниной Владимировной… Я не знаю, решать, конечно, ей, кто именно… Но пока, здесь, кроме меня, некому. Мне следовало сделать это гораздо раньше, — просто ответила ей Эльвира Сергеевна. — Во всяком случае до того, как Сонечка с Катей выросли… Как сказал мой муж, лучше поздно, чем никогда. Характерный шум, свидетельствующий о прибытии экспертной группы, заставил всех повернуться к выходу из холла. Первым, тяжело ступая и сердито бормоча что-то себе под нос, появился Иосиф Викторович: похоже, его опять вынули из постели. — Ну? — поинтересовался он вместо приветствия, недовольно оглядев холл. — Может, проще перейти на службу в областное отделение или и вовсе на Варшавку?! Хотелось бы знать, почему сюда вызывают нас, а не тех, кому положено вести здешние дела… У нас что — вся областная прокуратура в отпуске?! Вы как хотите, Анна Алексеевна, а я завтра же буду подавать рапорт… Ладно, ведите меня к очередному здешнему трупу… Заметив, как содрогнулась Эля, Калинкина дождалась, когда эксперты пересекли холл, вновь коснулась ее плеча. На этот раз голос Ани звучал куда искреннее: — Не обращайте внимания, он просто старый ворчун, а на самом деле прекрасный старикан и специалист высококлассный… Извините его. И, не глядя больше на Эльвиру, Калинкина устремилась следом за Ребровым, уже достигшим кухонного коридорчика. На душе у Анны Алексеевны было удивительно муторно, хотя на самом деле она должна бы радоваться, ведь как ни крути, как ни верти, а от очередного «висяка» они избавились!.. Жаль, что не полностью самостоятельно, но впереди еще полно рутинной работы, связанной с восстановлением по крупицам всей картины этих преступлений, поскольку в деле не должно остаться ни единого белого пятнышка. Конечно, в целом все и ей, и Реброву было ясно, тем более что на молотке, которым убили сестру Любомира, удалось найти отпечатки пальцев преступника, и теперь дело только за экспертизой, которая, как обычно, будет тянуть и тянуть, и Реброву наверняка придется, дабы ускорить процесс, наведаться к нужному человеку с бутылкой… В наше время дело это обычное, поскольку очередь и впрямь имеет место, а на экспертизу холодного оружия едва ли не больше, чем на огнестрельное… Но все это — и впрямь рутина, ерунда, мелочи… Так почему же все-таки так тошно на душе? Уже с порога Аня оглянулась на сжавшуюся в кресле Элину фигурку, неподвижную, словно окаменевшую. И только тут поняла, в чем дело. Оказывается, ей тоже было страшно жаль их всех — этих самых презираемых ею «аристократов», чуть ли не впервые в жизни по-настоящему жаль людей, которые находились, да и сейчас все еще находятся под ее, капитана Калинкиной, следствием… И эту стойкую старуху генеральшу, на самом деле наверняка насквозь больную и слабую, и потерпевшую полное фиаско со своей вожделенной карьерой Эльвиру, намылившуюся в домохозяйки (одна мысль о подобной участи вызывала у Калинкиной ужас!), и дураков-сыновей генеральши, которые в отличие от женщин не умели справляться с ситуацией, а то, что они дураки, Аня тоже не сомневалась. И даже эту потрепанную жизнью вульгарную штучку, окрутившую младшего из них, пожертвовавшую для этого даже собственным ребенком, ей вдруг тоже сделалось жаль… Не хотела бы она очутиться на месте этой Маши!.. — Ань, ты чего тут стоишь? Пошли! — это был вернувшийся за действительно застывшей в коридорчике Калинкиной Ребров. — Иду… — сказала она. И неожиданно для себя добавила: — Вот бедолаги… Надо же такому случиться!.. Ребров удивленно посмотрел на Калинкину и вдруг улыбнулся: — Рад, что ты им сочувствуешь… Теперь понимаешь, как мы с тобой хорошо живем по сравнению с теми же Паниными?.. Так что кончай киснуть, Анюта, черт с ним, с твоим Серегой, и это, как сказал царь Соломон, тоже пройдет… — До чего ж ты умный, Ребров, — усмехнулась Калинкина. — Про царя Соломона — и то откуда-то знаешь… Во менты пошли!.. В последний раз они покидали особняк Паниных, как и в первый, ранним утром, на рассвете. Небо было уже совсем светлым, прозрачным, и только на востоке светились плавленым золотом и еще удивительно красивым зеленоватым оттенком два вытянутых вдоль горизонта облачка. Вот-вот должно было встать солнце. Аня немного замешкалась и пропустила вперед всю следственную группу, загружавшуюся в машины, втянула воздух и вдруг увидела, что распустилась сирень, которой здесь, на Беличьей Горе, было целое море — и фиолетовой, и белой, и темно-синей. — Паша, — окликнула она опередившего ее Реброва, — ты только посмотри! Он вернулся и, проследив за ее взглядом, улыбнулся: — Да, я сразу, как мы вышли, заметил… — Как это так — за одну ночь? — Ане ужасно не хотелось забираться в душное нутро «канарейки». — Разве ты не знала, что цветы всегда распускаются ночью? Такой закон природы… Анька, пошли, спать хочется — смертельно… Ну хочешь, я тебе веточку сломаю? Будешь сидеть и нюхать! — Не вздумай! Такую красоту портить. А откуда ты знаешь, что цветы распускаются по ночам? — Сама сказала, что я умный, — усмехнулся Ребров. И, воровато оглянувшись, все-таки сломал веточку сирени и сунул ее Ане в руки. 27 Постояв немного на крыльце, он нерешительно спустился вниз и, немного подумав, медленно побрел по боковой тропинке в глубь сада. Вот уже вторую неделю ему казалось, что все вокруг никакая не правда, а какой-то длинный-предлинный сон. Взять, например, маму: она всегда была самой красивой мамой на свете, а еще — самой веселой. И все ему завидовали… Теперь же, когда его по маминой просьбе — так сказала новая бабушка, абсолютно не похожая на прежнюю — привезли в этот огромный дом с огромным садом, маму он нашел очень грустной, совсем не похожей на себя. Раньше они так здорово играли с ней и с Ленкой в мяч, бегали наперегонки, боролись — кто кого — и потом вместе кормили морскую свинку Розу и белую крысу Катьку из живого уголка… А теперь что? Конечно, если разобраться, огромный дом, в котором, оказывается, живет его мама, место очень интересное, а в саду, похожем на настоящий лес, полным-полно всяких таинственных уголков — так же, как и в самом доме, в которых можно здорово спрятаться. Но делать это в одиночестве, без Федьки и Ленки, было неинтересно и скучно. И наверное, если бы все действительно оказалось сном, Ванечка, проснувшись, обрадовался бы не на шутку… Больше всех мальчику нравилась, пожалуй, его новая бабушка, которую он пока что ни разу бабушкой не назвал. Потому что не верил, что прежняя баба Валя вот так вот взяла — да и уехала насовсем, ни слова ему не сказав, как утверждала мама и еще одна новая незнакомая тетя Эля, которая готовила всем обед и даже выстирала вчера ему две майки и шорты, ни слова не сказав насчет того, что он все это умудрился испачкать за один день. Нравится ему тетя Эля или нет, Ванечка не знал. А вот про дядю Володю, тети Элиного мужа, знал точно, что нравится: он здесь был самый веселый, и когда шутил, подмигивал Ванечке тайком от остальных, и даже один раз сам позвал его вместе чинить машину, на которой каждое утро уезжал на работу, а потом возвращался и первым делом начинал совсем не сердито ругать тех, кто эту машину собрал на заводе. Ужасно смешно говорил, что им всем надо поотрывать руки и что они у них обе «левые». А больше всех Ванечка боялся дядю Женю, который почему-то жил в маминой комнате и про которого новая бабушка говорила, что этот дядя Женя теперь его, Ванечкин, отец… Все это было странно и как-то боязно, потому что сам дядя Женя с Ванечкой почти не разговаривал, только иногда смотрел на него издали такими глазами, как будто Ванечка что-то натворил. А потом раз — и отводил взгляд, делая вид, что и вовсе не замечает… Никаких отцов ни у кого из Ваниных друзей и знакомых никогда не было, и как надо относиться к этому отцу — дяде Жене, который с ним даже не разговаривал, мальчик не знал. От этого становилось тоскливо и все сильнее хотелось обратно к Ленке, Федору, воспитательнице Ирине Петровне и даже к строгой директрисе, заставлявшей всех после обеда спать… На самом деле сегодняшний день мог бы стать совсем даже неплохим, потому что мама впервые за все это странное время встала со своей постели и даже надела красивый красный сарафан, а потом взяла — и спустилась вниз и вышла на веранду вместе с Ванечкой. Они немного постояли обнявшись, и, хотя у мамы дрожали руки, все равно ему сделалось хорошо и весело оттого, что она улыбалась и глаза у нее были почти такие же, как раньше. Но потом за мамой спустился дядя Женя и чуть ли не силой увел ее обратно, сказав, что маме почему-то еще нельзя вставать, и он пожалуется доктору, что мама нарушает режим. Что такое режим, Ванечка знал отлично. В пансионате за ним следили воспитательница и директор, а тут, выходит, этот самый дядя Женя, который ему отец… После того как маму отправили обратно наверх, проклятый зуб, конечно, разболелся снова. Ванечка потрогал его языком и понял, что десна вокруг этого зуба напухла… Больше всего на свете он боялся зубных врачей и теперь, потихонечку двигаясь в глубь сада, даже порадовался, что находится здесь, а не в пансионате, где Ирина Петровна сразу бы обнаружила его больной зуб: такие вещи от нее никому и никогда не удавалось утаить. И тогда… Ух, страшно подумать, что было бы тогда! Уж лучше потерпеть, может быть, само пройдет… — Ваня, иди сюда скорей!.. Мальчик вздрогнул от неожиданности и на мгновение замер на месте: он так крепко задумался о своей сегодняшней странной жизни, что не заметил новую бабушку, сидевшую в конце аллеи на скамейке и теперь махавшую ему рукой. — Только тихонечко, не шуми… Смотри, видишь?.. Он проследил взглядом за ее рукой и восхищенно замер на месте, забыв про больной зуб: на самой нижней ветке невысокой сосенки, под которой стояла скамейка, сидела белка… Самая настоящая белка! И, судя по всему, совершенно не боялась бабушки, потому что забавно так смотрела на нее то одним блестящим глазиком, то другим и никуда не собиралась убегать… — Ты только глянь, какая красотка! — прошептала Нина Владимировна. Ванечка молча кивнул, подобравшись наконец совсем близко. — Раньше их здесь было видимо-невидимо, а теперь… Поверишь, за два года первую вижу… Это она, наверное, из-за тебя пришла, посмотреть, что за мальчик такой теперь тут живет?.. Белка смешно фыркнула и перепрыгнула на ветку повыше, а Нина Владимировна привлекла Ваню к себе и, немножечко обняв, усадила рядом. И Ваня невольно улыбнулся, не отрывая глаз от белки и тоже немножечко прижимаясь к новой бабушке… Похоже, улыбнулся он зря, потому что проклятый зуб, словно только и ждал, когда о нем позабудут, ударил по всей Ваниной щеке болью, как молнией, и, невольно охнув, тот схватился за щеку, выдав себя таким образом, с головой… — Господи, Ванечка… — Нина Владимировна повернула к себе мальчика и испуганно посмотрела на его щеку. — У тебя же опухоль… Ну-ка открой рот… — Н-не могу… — Ваня и не заметил, как по его щекам покатились долго сдерживаемые слезы, и прерывисто всхлипнул. — Б-больно… — Мам, я поехал, какие-нибудь лекарства сегодня нужны? — Они оба вздрогнули, потому что не заметили, как Евгений оказался возле их скамейки. — Господи, ты нас перепугал, — Нина Владимировна сердито посмотрела на сына. — Ты куда сейчас, на фирму? — Естественно, — он снова слегка пожал плечами, нетерпеливо глядя на мать. — Придется поменять планы! — Генеральша выпрямилась на скамейке и, слегка подтолкнув Ваню, заставила его подняться. — У ребенка ужасный флюс, отвезешь его вначале к Ивану Никитьевичу, пусть посмотрит и сделает все, что нужно. Потом либо привезешь его сам, либо позвонишь Володе, он заберет… — Но, мама, я… Ты что — не понимаешь, что я этого сделать не могу, потому что, между прочим, работаю?.. — Ничего, работа твоя никуда не денется, это ты, по-моему, кое-чего не понимаешь. Например, того, что здоровье ребенка важнее любой работы!.. — У меня через час совещание, — к удивлению Вани, всегда сердитый дядя Женя пробормотал это жалобным, словно у провинившегося мальчика, голосом, а новая бабушка так на него посмотрела… Даже хуже, чем их директриса на Ирину Петровну, когда та позволяла детям нарушать режим!.. И дядя Женя тут же словно сделался пониже ростом и даже не подумал возражать, и они все втроем пошли к его машине — той самой, на которой когда-то приезжала к Ванечке мама и на которой новая бабушка с дядей Володей забрали его из пансионата в эту новую, похожую на сон, жизнь две недели назад. Ване страшно хотелось спросить, кто такой этот Иван Никитьевич, потому что он здорово подозревал, что речь идет о зубном враче. И тогда… Ни один зубной врач на свете не станет просто «смотреть» на опухший зуб, как сказала новая бабушка, ни один! Слезы снова полились из Ваниных глаз сами собой, но всхлипывать вслух он не решался, потому что продолжал бояться дядю Женю, несмотря на то что новая бабушка оказалась главнее его. — Если хочешь, я поеду с вами, — предложила Нина Владимировна. — Я себя уже совсем неплохо чувствую, даю слово… Просто мне хотелось немного помочь сегодня Эле, она с ног валится. И хозяйство, и с Машей посидеть тоже надо… Эльвира боится оставлять ее надолго одну. Евгений хмуро глянул на мать и, немного поколебавшись, махнул рукой: — Ладно, сам справлюсь… Побудь лучше с Машей… Пойдем!.. — кивнул он мальчику. Ваня даже не сразу понял, что «Пойдем!» дядя Женя сказал ему. Только после того, как тот взял его за руку и потянул к машине. Рука у него оказалась большая, твердая, прохладная и немного шершавая. Никогда в жизни Ване не приходилось молчать так долго, как потом, по дороге в Москву — к неведомому Ивану Никитьевичу. Зуб теперь болел не переставая, слезы тоже текли сами по себе, но вслух зареветь он так и не решился, сжавшись в комочек на заднем сиденье машины. Ванино терпение кончилось в тот момент, когда он понял, что пришло самое ужасное: они приехали к зубному врачу. — Что — так больно? — Евгений растерянно уставился на Машиного сына, с существованием которого у него просто не было ни времени, ни возможности примириться… Мальчишку привезли на второй день после Нюсиных похорон по настоянию Нины Владимировны, считавшей, что сын — единственное, что может помочь Маше вырваться из цепкой хватки свалившей ее депрессии, из той бездны отчаяния, в которую она себя столкнула… Никакие увещевания, попытки доказать ей, что так или иначе, днем раньше или двумя позже ее мать была бы арестована и наверняка в любом случае сумела бы себя убить даже в заключении, сделала бы это непременно — не приносили результата. Вероятно, разумом Маша понимала, что и Нина Владимировна, часами разговаривавшая с ней, едва только сумела подняться после тяжелого сердечного приступа, и Эля, нянчившаяся, к удивлению окружающих, с ней, точно с маленькой девочкой, правы. Ее мать действительно была, как это ни парадоксально теперь звучало по отношению к ней, ставшей убийцей, совестливым человеком, и именно стыда перед Паниными, перед Ниной Владимировной, Евгением и Володей, она не перенесла бы никогда… Ни помогли ей ни вера в Бога, ни мысль о том, что теперь будет с ее маленьким внуком. Но что бы там ни нашептывал разум, а сердцем Маша продолжала считать, что она одна виновна в гибели своей матери… Если бы не состояние жены, Евгений ни за что бы не позволил вот так, сразу, привезти в его дом чужого мальчика… И вот теперь, чуть ли не впервые за эти дни пристально оглядывая скорчившуюся от боли фигурку с перекошенным от страха личиком, он ощутил что-то вроде укола совести: ведь это действительно Машин сын!.. Евгений вдруг сообразил, что они с мальчиком стоят возле входа в поликлинику уже довольно долго, словно не зная, что делать. Собственно говоря, Евгений действительно не знал, что делать. С детьми ему общаться не приходилось… Как успокоить чужого ему ребенка, он не знал… Евгений скосил глаза вниз и почти с отчаянием посмотрел на пушистый затылок в точности такого же цвета, как у Маши, и на две торчащие на узенькой спине лопатки… Мальчик был удивительно худой, словно воробей после длинной зимы. Он вдруг вспомнил себя самого, свой детский страх в точно такой же ситуации, примерно в таком же возрасте, перед зубным врачом… Уж если совсем честно, так и по сей день он, взрослый мужик, серьезный бизнесмен, боится этой категории людей в белых халатах ничуть не меньше… Что же говорить о пацане? Стараясь не обращать внимания на жалобные слезу мальчика, Евгений Константинович решительно взял его за руку. — Вот что, брат… Ты мужик или нет? — М-муж-жик… — прошептал тот в ответ еле слышно. — Тогда нечего нюни распускать, пошли!.. И они пошли, оба втайне надеясь, что возле кабинета Ивана Никитьевича, которому успела позвонить новая Ванина бабушка, будет уйма народу. Или его жуткая бормашина, например, сломается. Или, на худой конец, в поликлинике перегорит все электричество сразу. Словом, о какой-нибудь веской причине, по которой можно было бы развернуться и уйти отсюда, а зуб, может быть, и сам как-нибудь пройдет… К огромному разочарованию обоих, Иван Никитьевич, старый знакомый Нины Владимировны, ждал их у кабинета номер семь, куда им и велено было прийти. — А я и не знал, что у Нины Владимировны уже такой большой внук! Как тебя зовут, ты сказал? — Я не говорил, — прошептал Ванечка. И, прерывисто всхлипнув, выдавил: — Иван… — Иван Евгеньевич, значит? — обрадовался доктор, заставив Женю сначала побледнеть, а потом побагроветь. — Ну пойдем, я тебе кое-что покажу… А ты мне за это покажешь, что там у тебя за щечкой… Ваня тихо плакал, уткнувшись в Женин пиджак. Ни о какой работе и думать было нечего, мальчика нужно было везти на Беличью Гору. Ванечка между тем наконец успокоился и, осознав, что его, такого большого мальчика, держат на руках, как младенца, смущенно заерзал, сползая с Жениных рук вниз. — Я больше не буду… — поспешно прошептал тот и всхлипнул. — Ну да! — не поверил Евгений. — Наверняка будешь… Я, брат, и сам этих зубодеров до смерти боюсь… Вот что, домой тебе в таком виде нельзя, маму расстроишь, и бабушка ругаться будет… Может, в кафе какое-нибудь пойти посидеть? — В кафе после зуба нельзя, — Ванечка удивленно посмотрел на Женю. — Вы разве не знаете? — Во-первых… — Евгений неловко переступил с ноги на ногу. — Я не «вы», а «ты»… Во-вторых, после зуба можно мороженое… Только в кафе нас с такой физиономией, пожалуй, не пустят. Надо где-то умыться… — Я к маме хочу… — зашептал Ваня, и Евгений испугался, что он сейчас снова заплачет. И неожиданно для себя брякнул: — Папы ничем не хуже мам… По-моему… — Почему? — Ваня передумал плакать и с любопытством посмотрел на Евгения. Зазвонил мобильник. — Женя, вы где?! Что с Ванькой, Женечка, почему мне ничего не сказали?! Он боится зубных врачей до обморока, ему будет плохо… Ты меня слышишь?! Господи, что с ним, почему ты молчишь?! — у Маши начиналась истерика. — Потому что ты мне не даешь слова вставить! Успокойся, Муся, все в порядке… — Что… Что в порядке, где Ванька?! — Сейчас… Евгений сунул Ване телефон и скорчил самую строгую гримасу, на какую только был способен. — Мама. Быстро скажи ей, что все в порядке, она думает, что ты умер от страха… Ваня удивился, но все-таки сообразил, в чем дело, и, к удивлению Евгения, совершенно нормальным, здоровым и веселым голосом завопил в трубку: — Мам, мне зуб выдрали, вот здорово!.. И совсем не больно!.. Женя слышал, как что-то говорит ему в ответ Маша, видел, как улыбается, слушая ее, мальчик, как появляется в его глазах и разгорается все отчетливее абсолютно такая же, как у его жены, веселая, напоминающая бенгальский голубоватый огонь искорка, и вдруг почувствовал, как постепенно отпускает его тревожная тоска, сжимавшая душу все эти страшные, трагические недели, весь этот жаркий месяц май, перевернувший судьбу и жизнь их семьи. «Вот и все, — подумал отчего-то Женя. — Вот и все…» — Мама хочет еще что-то сказать вам… То есть тебе… — Ваня смотрел на него вопросительно, снизу вверх, протягивая мобильник. И Женя, подмигнув мальчику, взял трубку: — Да, Мусенька? — Я спрашиваю, когда вы вернетесь? Пока не увижу его собственными глазами, все равно не успокоюсь… Панин посмотрел на часы и вздохнул: — Ладно, с работой сегодня все равно ничего… Сейчас едем назад, только в магазин заскочим. — В магазин? — Ну да… У человека зуб вырвали! Это же событие, тем более что он вел себя как герой. И, почти не веря собственным ушам, он понял, что Маша впервые за эти долгие и страшные дни засмеялась… — Т-ты маму Мусей зовешь? — спросил уже в машине повеселевший Ваня. — А почему? — Почему? — Евгений глянул на отражение мальчика в зеркальце заднего вида и неожиданно, подмигнув ему, сказал правду: — Потому что я ее люблю… Очень люблю, ясно? — И я ее люблю! — Ваня улыбнулся. Женя тоже улыбнулся — таким забавным без зуба показался ему этот мальчишка. — Вот видишь, сколько у нас с тобой общего? — Евгений серьезно кивнул. — Так что все остальное — сущие пустяки, верно, Иван… Евгеньевич? Серебристая иномарка аккуратно выехала с парковки, расположенной возле поликлиники и, постепенно набирая скорость, свернула в сторону ближайшего загородного шоссе. Последний день жаркого мая достиг полудня. И только за городом, там, где еще не успела, вопреки жаре, отцвести сирень, было по-настоящему хорошо, и небо казалось особенно ясным и чистым. Внимание! Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий. Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.