Внутренняя красота
Маргерит  Кэй


Сестры Армстронг #3


Отец леди Кресси Армстронг уже смирился с тем, что его интеллектуалка дочь никогда не выйдет замуж. Да и нужен ли ей муж, если наука — то единственное, что интересует Кресси. Когда-то мастерски выполненные портреты рокового красавца Джованни ди Маттео были настолько вдохновляющи, что вошли в моду, но потом работы разочаровавшегося художника стали всего лишь техничны. Правда, до тех пор, пока он не встретил Кресси… Манящая, умная и все же неуверенная, Кресси именно та, чье лицо и тело он мечтает запечатлеть на холсте. В закрытом, интимном мире его студии в Джованни вновь пробуждается вдохновение, заражающее страстью Крессиду. Но смогут ли сосуществовать и обрести себя две личности столь противоречивых миров, когда сталкиваются наука с искусством, логика с инстинктом, правда с красотой, долг со свободой…


Маргерит Кэй

Внутренняя красота


Посвящается Арианне, оказавшей мне огромную помощь во всем, что касается Италии и итальянского. Любые ошибки можно отнести только на мои счет. Тысячу раз спасибо!


Пролог


— Так чудесно. Настоящий шедевр, — произнес сэр Ромни Кэрн, глядя на полотно, с которого сняли покрывало. Он радостно потирал мясистые руки, пальцы которых напоминали сочные колбаски. — Это просто великолепно. Я бы сказал, что он изобразил меня с лучшей стороны. Как ты думаешь, любовь моя?

— Ты совершенно прав, мой дорогой, — согласно откликнулась его супруга. — Я бы даже сказала, он изобразил тебя лучше и солиднее, чем ты выглядишь во плоти, если такое вообще возможно.

Сэр Ромни не мог пожаловаться на худосочие или заметный недостаток скромности. Поэтому румяней, густо покрывший его и так багровое и обрюзгшее лицо, можно было, скорее всего, отнести на счет неумеренных возлияний минувшим вечером. Волнующе шурша корсетом, леди Кэрн обратилась к художнику, воплотившему ее мужа на полотне.

— Синьор, ваша репутация гения вполне заслуженна, — изрекла она, самодовольно посмеиваясь и жеманно хлопая ресницами.

Она явно, к тому же в присутствии собственного мужа, намекала, что небезразлична к художнику. Неужели она утратила стыд? Джованни ди Маттео вздохнул. Почему женщины не первой молодости считают своим долгом заигрывать с ним? И вообще, почему женщины, независимо от возраста, вешаются ему на шею? Он чуть заметно поклонился, сгорая от желания уйти отсюда:

— Миледи, я просто стараюсь максимально раскрыть предложенный сюжет.

Его беспокоило то обстоятельство, что ложь столь непринужденна. Баронет, грубовато-добродушный мужчина, интересы которого начинались и заканчивались выращиванием хмеля, демонстрировал энциклопедические знания в этой области в течение нескольких сеансов, пока позировал, держа в руках «Богатство народов» Адама Смита[1 - Полное название этого труда — «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776). (Здесь и далее примеч. пер.)]. Он откровенно признался, что прежде не только не читал этот пухлый том, но даже не удосужился открыть его. Библиотеку, послужившую фоном для портрета, составляли из разрозненных книг, и Джованни был готов биться об заклад, что к ним не прикасались с тех пор, как они оказались в этом старинном доме, также приобретенном недавно, сразу после того, как сэра Ромни возвели в звание пэра.

Джованни разглядывал покрытое лаком полотно критическим взором, чего совсем не хватало его клиентам. С точки зрения техники портрет был выполнен в высшей степени профессионально. Идеальный свет, углы, положение объекта внутри композиции. Сэр Ромни был написан в такой позе, чтобы его внушительные габариты не бросались в глаза, а профиль не казался столь невыразительным. Все в этом портрете было доведено до совершенства. Клиенты говорили, что художник добился отличного сходства. Они всегда так говорили. Да так оно и было, ведь баронета написали точно таким, каким он сам хотел себя видеть.

Ремесло Джованни предполагало умение создавать иллюзию властности или богатства, чувственности или наивности, очарования или ума. Словом, все, что желал клиент. В этом тоже заключалась своего рода красота. Именно столь изысканных, приукрашенных портретов клиенты ожидали от Джованни ди Маттео. Отсюда и успех художника, именно по этой причине он приобрел популярность. Однако, достигнув вершины славы после десяти лет работы в Англии, ставшей его второй родиной, Джованни смотрел на полотно с отвращением и чувствовал себя неудачником.

Так бывало не всегда. Было время, когда чистое полотно наполняло его волнением, и он, завершив работу, чувствовал себя окрыленным, а не опустошенным и обессиленным. Искусство и эротика. В те дни он прославлял одно с помощью другого. И то и другое представляло собой такую же иллюзию, что и картины, которые он сейчас писал, чтобы заработать себе на жизнь. Искусство и эротика. Для него и то и другое находилось в состоянии сложного единства. Он бросил писать эротические сюжеты, и сейчас искусство оставляло в его душе ощущение холода и пустоты.

— Ну вот, синьор, осталось… гм… последнее неизбежное действо. — Сэр Ромни протянул Джованни кожаный кошелек так, как преступник дает взятку свидетелю.

— Grazie[2 - Спасибо (ит.).]. — Художник опустил кошелек с гонораром в карман фрака. Его забавляло то обстоятельство, что множество клиентов находили акт вознаграждения неприятным, не хотели видеть связь между картиной и коммерцией, ведь красота цены не имеет.

Художник отказался от бокала с вкусной мадерой, настойчиво предлагаемого леди Кэрн, пожал руку сэру Ромни и распрощался с супружеской парой. На следующий день его ждала встреча в Лондоне. Придется написать еще один портрет. Его дожидалось еще одно чистое полотно, которое предстояло наполнить содержанием. Предстоит ублажить самолюбие еще одного клиента. «И положить в свои сундуки новую кучку золота», — напомнил он себе. Как-никак в этом и заключался смысл его работы.

Никогда больше, даже если он доживет до ста лет, Джованни не сможет рассчитывать на кого бы то ни было, кроме себя. Никогда больше не придется склоняться перед желаниями других, чтобы добиться той формы, которую те ожидали от него. Он не пойдет по стопам отца. Не станет игрушкой в руках женщины. Или мужчины, раз уж на то пошло, ибо в мужчинах определенного типа, богатых и развратных, любивших называть себя меценатами, которых больше интересовала плоть художника, нежели суть его творчества, недостатка не было.

Его ответ на подобные предложения всегда был кратким — кинжал, оказавшийся в опасной близости от шеи смельчака, что всегда приводило к желаемому результату.

Больше никогда. Уж если торговать чем-то ради сохранения независимости, то своим искусством и ничем другим.


Помещение, арендованное на тот вечер Лондонским астрономическим обществом в Линкольн-Инн-Филдс[3 - Линкольн-Инн-Филдс — одна из четырех адвокатских школ в Лондоне.], было уже заполнено, когда один молодой человек незаметно проскользнул на свое место. Ему совсем не хотелось привлечь к себе внимание. Собрания сего ученого общества астрономов и математиков были недоступны для широкой публики, однако Чарльз Беббидж, один из его членов, добился разрешения на присутствие молодого джентльмена. Все началось с семейных связей. Джоржиана, жена мистера Беббиджа, приходилась дальней кузиной мистеру Брауну. Их общий интерес к математике скрепил знакомство, переросшее в несколько необычную, можно даже сказать, смелую дружбу. Именно под именем мистера Брауна молодой человек являлся на подобные собрания.

Сегодня вечером Джон Хершель, президент общества, представлял научный доклад о двойных звездах. Исследования в этой области недавно принесли ему золотую медаль. Хотя эта тема не особенно привлекала мистера Брауна, в первую очередь из-за того, что у него не было собственного телескопа, молодой человек усердно конспектировал доклад. Однако он еще не отказался от надежды убедить отца, чтобы тот купил ему подобный прибор. Ради этого он собирался настаивать на пользе, которую юные умы, а именно родные братья, столь балуемые отцом, могли бы извлечь из наблюдения за звездами. К тому же метод дедукции мистера Хершеля, основанный на выявлении причин и многократных наблюдениях, являлся общепринятым среди всех, кто занимался естественными науками, включая ту область, которой мистер Браун уделял особое внимание.

Свечи мерцали со стен обшитого панелями помещения. Здесь было душно и не очень светло. В ходе доклада слушатели расстегивали пальто и, не стесняясь, осушали графины. Однако упомянутый выше мистер Браун не выпил ни капли вина, не снял шляпы и даже не расстегнул пуговицы своего слишком просторного сюртука. Судя по внешнему виду, он был значительно моложе остальных. У него были нежные щеки, которых еще не коснулась бритва, темно-рыжая и вьющаяся часть волос, открытая взору, что, откровенно говоря, придавало ему вид довольно избалованного человека. Необычно голубые глаза, напоминающие цветом летнее море, широко расставленные и обведенные черным. Внимательный наблюдатель заметил бы в них нечто вроде блеска, будто наделенный ими человек смеялся над собственной остротой. Либо по скрытности, либо по другой причине мистер Браун делал все, чтобы подобное наблюдение стало невозможным. Он склонился над записной книжкой, не смотрел ни на кого, покусывал нижнюю губу, прикрывая лицо рукой.

Он держал карандаш в изящных пальцах с сильно обкусанными ногтями и слезающей воспаленной кожей вокруг них. Стройность фигуры подчеркивали тяжелые складки темного шерстяного сюртука. На вид он казался отставшим в развитии или просто страдавшим от недоедания, как часто случалось с увлеченными наукой молодыми людьми. Они просто забывали поесть. В Астрономическом обществе к ним уже привыкли.

Как только доклад закончился, раздались аплодисменты, посыпалось множество вопросов, Мистер Браун встал и завернулся в просторную черную накидку, под которой он казался еще более хрупким.

В ответ на любезный вопрос, понравилось ли ему выступление президента, он с серьезным видом кивнул и, не промолвив ни слова, спешно покинул помещение раньше других, спустился по мелким ступеням и очутился за пределами здания Линкольн-Инн-Филдс. На другой стороне дороги показались безмолвные неприветливые очертания парка, черные деревья. Логика подсказывала, это всего лишь деревья, тем не менее, возникло ощущение, будто они таят в себе угрозу.

— Мужайся, — пробормотал он. Видно, эти слова позабавили его, после чего все тревоги отступили.

Другие здания, когда-то бывшие городскими особняками, в эти дни почти все оказались в распоряжении юридических контор. Хотя уже миновало десять часов, в некоторых окнах горел свет. В ближайшем цокольном этаже можно было разглядеть тень какого-то клерка, склонившегося над письменным столом. Сознавая поздний час, не обращая внимание на опасность, которая, по мнению любого разумного человека, таилась в подобных местах, юный джентльмен обогнул Ковент-Гарден[4 - Ковент-Гарден — площадь, где располагался овощной и цветочный рынок.] и направился в сторону Друри-Лейн[5 - Друри-Лейн — улица Лондона, известная своими театрами.]. Здесь легко можно было становить экипаж, до цели оставалось не очень далеко, к тому же молодой человек не очень спешил. Опустив голову, надвинув шляпу на лицо, он прошел мимо борделей и игорных домов, направившись к благопристойным улицам Блумсбери[6 - Блумсбери — район Лондона, облюбованный художниками, писателями и студентами.], достигнув которых замедлил шаг.

С мистером Брауном, когда он приблизился к солидному городскому особняку лорда Генри Армстронга, расположенному на Кэвендиш-сквер, произошла разительная перемена. Глаза молодого человека перестали блестеть, плечи опустились, будто он погрузился в свой внутренний мир. Шаги замедлились. Во время собрания кровь и мысли его кипели от возбуждения, ведь он совершил запретный шаг. Он взглянул на высокие закрытые ставнями окна гостиной второго этажа и не заметил никаких признаков жизни. Почувствовал, как буквально улетучиваются его прежние ощущения. Он сопротивлялся, однако не смог остановить такой поворот в чувствах, не из-за страха, нет, а из-за охватившего уныния. Его место не здесь, но в то же время нельзя обойти то обстоятельство, что он пришел домой.

Сквозь задернутые шторы в окне первого этажа слева от двери пробивался свет. Лорд Армстронг, выдающийся дипломат высшего ранга, которому на протяжении многих лет удалось сохранить свой пост и добиться большого влияния в недавно избранном правительстве герцога Веллингтона[7 - Веллингтон (1769–1852) — британский полководец и государственный деятель.], работал в своем кабинете. В подавленном настроении молодой джентльмен повернул ключ в замочной скважине и как можно тише вошел в вестибюль.

— Крессида, это ты? — раздался сочный голос.

Достопочтенная леди Крессида Армстронг застыла на месте, уже ступив одной ногой на лестницу. Тихо, недостойно леди, выругалась.

— Да, отец, это я. Спокойной ночи, — сказала она, суеверно опасаясь, как бы не сглазить, и стала подниматься, желая как можно скорее добраться до своей спальни, прежде чем ее увидит отец.


Глава 1


Лондон. Март 1828


Часы в вестибюле нижнего этажа пробили полдень. Кресси провела добрую часть утра над переработкой статьи, в которой пыталась изложить основы теории математической красоты так, чтобы в них легко могли разобраться читатели журнала «Калейдоскоп», и теперь грустно смотрела на свое отражение в высоком зеркале. Если бы она вовремя вызвала служанку, возможно, непослушные локоны на голове не напоминали бы птичье гнездо, теперь же слишком поздно. Она надела любимый утренний халат из коричневой набивной хлопчатобумажной ткани, украшенный кремовыми и оранжевыми языками пламени и отделанный синей атласной лентой. Вопреки принятой моде на рукавах обозначились лишь едва заметные буфы. Рукава опускались низко, скрывая испачканные чернилами пальцы. Юбки тоже не соответствовали моде, не раздувались колоколом, подол был отделан лишь одной оборкой. Ей хотелось произвести мрачное и серьезное впечатление. Она скорчила постную физиономию. Полинявшая, неказистая, потрепанная девушка — так она выглядела.

— Как обычно, — пробормотала она, пожала плечами и отвернулась от зеркала.

Спускаясь вниз, собиралась с духом, готовясь к предстоящей встрече. О чем бы ни хотел говорить с ней отец, она была уверена в том, что встреча окажется не очень приятной. «Будь мужественной», — твердила Кресси про себя и, дерзко шурша юбками, постучала в дверь кабинета. Чуть присев в реверансе, устроилась перед внушительным столом из орехового дерева.

— Отец.

Лорд Генри Армстронг, в пятьдесят пять лет отличавшийся приятной внешностью, в ответ кивнул:

— А, Крессида. Вот ты и пришла. Сегодня утром я получил письмо от твоей мачехи. Можешь поздравить меня. Сэр Гилберт Маунтджой подтвердил, что она начала раздаваться в талии.

— Снова!

За восемь лет Белла уже произвела на свет четверых мальчиков, и в новом пополнении вряд ли была необходимость. Кресси полагала, что отец уже не в том возрасте, когда пекутся о потомстве. Ей вовсе не хотелось размышлять об отце, Белле и деторождении. Однако она поймала его взгляд и старалась придать своему лицу хотя бы тень радостного выражения.

— Еще один ребенок от мачехи. Как это мило. Если бы родилась сестра, наметилось бы некоторое разнообразие, не так ли?

Лорд Армстронг барабанил пальцами по пресс-папье и сердито глядел на дочь.

— Будем надеяться, у Беллы хватит ума подарить мне еще одного сына. Дочери, конечно, полезны, однако именно сыновья обеспечивают семье положение в обществе.

«Он говорит о своих детях, точно о пешках в какой-то азартной игре», — с горечью подумала Кресси, хотя и промолчала. Она очень хорошо знала отца, пока шла предварительная игра. Если отец пожелал говорить с ней, несомненно, хочет чего-то добиться. Вот дочери и пригодились!

— Перейдем к делу. — Лорд Армстронг одарил Кресси одним из тех благожелательных взглядов, которые помогли избежать немало дипломатических коллизий, умиротворить множество придворных и чиновников в Европе. На дочь он произвел противоположный эффект. Что бы отец ни говорил, ей это не понравилось бы. — Твоя мачеха уже не так здорова, как прежде. Добрый сэр Гилберт велел ей соблюдать постельный режим. Это весьма кстати, ибо при ее недомогании придется отложить первый выход Корделии в свет.

Напряженная улыбка сошла с лица Кресси.

— Только не это! Корделия очень расстроится, она ведь считала дни до этого события. Разве тетя София не может побыть с Беллой во время светского сезона?

— Твоя тетя прекрасная женщина и много лет помогает мне, но она уже не так молода, как прежде. Если бы речь шла лишь о Корделии. Думаю, твоя сестра скоро подыщет себе мужа, ведь она настоящая красавица. Ты должна знать, я присмотрел ей Барчестера. У него отличные связи. Однако дело не только в Корделии, не так ли? Еще надо подумать, как выдать замуж тебя. Я надеялся, в этом сезоне Белла сможет вывести в свет вас обеих. Крессида, нельзя бесконечно откладывать это.

Ветеран дипломатии многозначительно взглянул на дочь. Та строптиво размышляла, понимает ли отец, на что идет, пытаясь заставить Корделию выйти за мужчину, чьи сверкавшие зубы, если верить слухам, попали в его рот после того, как их позаимствовали у одного из арендаторов.

— Если ты обязательно решил выдать Корделию за лорда Барчестера, — заговорила Кресси, опустив взгляд на свои сложенные вместе руки, — значит, надо полагать, он влюблен в нее больше, чем в меня.

— Гмм. — Лорд Армстронг снова забарабанил пальцами. — Крессида, это превосходный аргумент.

— Правда? — настороженно спросила Кресси. Она не привыкла к тому, чтобы отец ее хвалил.

— Вот именно. Тебе уже двадцать восемь лет.

— Если точнее, мне двадцать шесть.

— Не имеет значения. Дело в том, что ты пугаешь каждого завидного жениха, которого я тебе подбираю. Короче говоря, я собираюсь представить твоей сестре некоторых из них. Тогда они вряд ли захотят, чтобы ты стояла рядом с ней, как призрак. Повторяю, тете Софии уже столько лет, что она не сможет должным образом представить двух девушек на сезоне. Так что мне, видно, придется делать выбор. Вероятно, первой родное гнездо покинет Корделия. Думаю, мне стоит повременить со своими планами в отношении тебя. Дочь, умоляю тебя, только не это. Только не делай вид, будто ты расстроена, — язвительно сказал лорд Армстронг. — Прошу тебя, обойдемся без крокодиловых слез.

Кресси сжала кулаки. Все эти годы она всячески старалась и виду не подавать, что отец способен ранить ее чувства. Больше всего ее раздражало, что ему до сих пор это удавалось. Кресси все еще очень хорошо понимала его. Сколь непредсказуемы его колкости, они всегда достигали цели. Она уже перестала надеяться, что отец когда-либо поймет ее, тем более оценит. Однако считала долгом продолжать свои попытки. Почему так трудно подогнать эмоции под ход собственных мыслей! Она вздохнула. По ее мнению, все это потому, что лорд Армстронг ее отец, и она любит его, хотя и находит несносным.

Лорд Армстронг хмуро уставился на письмо супруги:

— Только не надейся легко отделаться. Есть еще одно неотложное дело, в котором ты сможешь мне помочь. Видно, чертова гувернантка наших мальчиков сбежала. Резвый Джеймс подложил ей в кровать свиной мочевой пузырь, наполненный водой, и эта женщина ушла, даже не известив нас об этом. — Дипломат отрывисто рассмеялся. — Молодой Джеймс пошел в меня. Когда-то мы в Харроу[8 - Харроу — элитная школа для мальчиков, основанная в 1571 г.] проделывали то же самое. Тогда я еще был юнцом.

— Джеймс, — с чувством заговорила Кресси, — не резвый, а вконец испорченный. Более того, Гарри во всем подражает ему. — Кресси могла догадаться, что случится с драгоценными мальчиками отца. Она любила единокровных братьев, несмотря на то что те были окончательно испорчены, однако ей действовало на нервы, что отец отдавал им предпочтение.

— Суть дела в том, что моя жена сейчас не в состоянии срочно найти новую гувернантку, а меня, понятно, ждут очень важные дела. Видишь ли, Веллингтон возлагает все надежды на меня. — Кресси знала, что это заблуждение, однако она могла поклясться, что отец явно надулся от гордости, делая подобное утверждение. — Однако воспитание моих мальчиков не должно прекращаться, — продолжил он. — Я строю большие планы в их отношении и уже подчеркивал это, и мне кажется, что решение вопроса очевидно.

— Правда? — спросила Кресси с сомнением в голосе.

— У меня на этот счет нет никаких сомнений. Крессида, ты станешь гувернанткой моих сыновей. Тогда Корделия сможет, как и было задумано, выйти в свет в нынешнем сезоне. Заняв место гувернантки, не станешь путаться у Корделии под ногами. К тому же тебе, весьма кстати, не придется обременять ее своими мыслями, которыми ты так гордишься. Воспитание сыновей окажется в надежных руках. Если повезет, к осени можно будет выдать Корделию замуж. Тогда за время недомогания Беллы твое пребывание в Киллеллан-Манор окажется полезным. Тебе удастся установить более тесные отношения с мачехой. — Лорд Армстронг одарил дочь лучезарной улыбкой. — Должен признать, я нашел весьма подходящее и достойное решение трудной проблемы. Надо полагать, именно поэтому Веллингтон так высоко ценит мои дипломатические способности.

Однако мысли, занимавшие голову Кресси, носили отнюдь не дипломатическое свойство. Несомненно, ее поставили перед свершившимся фактом, и она пыталась найти способ, как сорвать тщательно продуманные планы отца, и уже собиралась возразить, но тут ей в голову пришла мысль, что из сложившейся ситуации можно извлечь пользу.

— Ты хочешь, чтобы я выполняла обязанности гувернантки?

Кресси лихорадочно раздумывала. Братья стали большой обузой, но если удастся обучить Джеймса и Гарри основам геометрии, воспользовавшись элементарным учебником, который она составила сама, то это могло бы вооружить издателей аргументами, необходимыми для назначения срока его публикации. Когда Кресси пришла с визитом в издательство «Фрейворт и сын», там сначала отнеслись к ее идее с пониманием. К тому же обещали соблюсти необходимую предосторожность. Мистер Фрейворт сказал, что среди авторов издательства числится несколько женщин, которые по разным причинам желали бы сохранить анонимность. Конечно же, если она докажет, что успешно обучила братьев по своему учебнику, издатель поверит в его коммерческую перспективность. Продажа учебника станет первым шагом к экономической независимости, что, в свою очередь, откроет путь к полной независимости. Кто знает, если удастся справиться с драгоценными сыновьями отца лучше, чем любой другой гувернантке, она все же заручится одобрением отца. Тем не менее Кресси решила, что такое вряд ли произойдет.

Намного важнее, что согласие на это предложение избавит Кресси от необходимости пропустить седьмой сезон и томительно ждать, пока отец будет заниматься устройством ее брачного союза. Пока он оставлял без внимания объявления на первой полосе «Морнинг пост» с намеками на потенциальных кандидатов, но кто знает, на что он может пойти, если потеряет терпение. Дочь непримечательной внешности, но отличного происхождения и со связями в дипломатических кругах предлагается целеустремленному мужчине с приемлемой родословной и политическими устремлениями, предпочтительно члену партии тори. Можно рассмотреть и кандидатуру члена партии вигов. Ремесленников и прожигателей жизни просим не беспокоить.

Думая об этом, Кресси понимала — подобный вариант вполне возможен, поскольку лорд Армстронг без устали твердил, что она не наделена ни умением держаться, ни красотой сестер. То обстоятельство, что она обладает умом, нисколько не тешило Кресси. Она вспоминала, сколь глупо вела себя, когда потерпела полное фиаско во время третьего сезона, пожертвовав Джайлсу Пейтону одно из достоинств, пользующихся большим спросом на рынке невест.

Кресси вздрогнула, ведь тогда она решилась на столь опрометчивый шаг и чувствовала себя униженной даже сейчас, вспоминая об этом. То была катастрофа с любой точки зрения, кроме одной, — ей удалось сохранить репутацию, несмотря на потерю девственности. Ее любовник и суженый тут же поступил на военную службу и был таков, оставив ее одну перед свершившимся фактом.

Попытки отца выдать ее замуж во время недавних лондонских сезонов граничили с отчаянием, но он продолжал вынашивать свои планы с неослабевающим рвением. Считал, что и сейчас ловко управляет дочерью, но если Кресси не раскроет своих карт, ей вполне удастся отплатить ему той же монетой. Она чуть приободрилась, не зная, произошло ли это от удовлетворения собой или уверенности в собственных силах, но такое ощущение ей нравилось.

— Ладно, отец. Я поступлю как ты просишь, займу место гувернантки для мальчишек.

Кресси старательно говорила ровным голосом, ибо намек на то, что она охотно идет ему навстречу, был бы грубой тактической ошибкой. Похоже, она выбрала правильный тон вынужденного согласия, ибо лорд Армстронг резко кивнул:

— Конечно, мальчикам до поступления в Харроу не обойтись без настоящего преподавателя, но пока, надеюсь, можно положиться на то, что ты сумеешь обучить их азам математики, латинского и греческого языков.

— Азам!

Видя, что его замечание попало в цель, лорд Армстронг улыбнулся.

— Крессида, я знаю, ты считаешь свою эрудицию выше того уровня, который требуется моим сыновьям. Это моя ошибка. Я чрезмерно балую своих детей, — сказал он совершенно искренне. — Мне надо было давно положить конец твоим занятиям. Вижу, ты укрепилась во мнении о высоком собственном интеллекте. Неудивительно, что тебе не удалось найти себе жениха.

Неужели это правда? Неужели она самодовольна?

— В следующем году, — непреклонно продолжил лорд Армстронг, — когда удастся сбыть Корделию с рук, я рассчитываю на то, что ты согласишься на первое предложение брака, который я устрою. Это твой долг, и я надеюсь, ты выполнишь его. Тебе это понятно?

Кресси всегда давали ясно понять, что ей, дочери и просто женщине, полагалось подчиняться, но отец никогда раньше не говорил об этом столь понятно и без обиняков.

— Крессида, я задал вопрос. Ты меня поняла?

Она молчала, испытывая горькую обиду и бессильный гнев. Молча же поклялась, что в этом году найдет способ, любой способ, как скрыть от отца ужасную и позорную правду о том, что она заигрывала с Джайлсом, твердо решила остаться старой девой и обрести положение совершенно независимой и самостоятельной женщины. Кресси сердито взглянула на отца:

— Я тебя очень хорошо поняла.

— Отлично, — ответил лорд Армстронг с раздражающим спокойствием. — А теперь перейдем к другим делам. Ах… — Отец умолк, когда стук в дверь возвестил о прибытии дворецкого. — Наверное, он уже пришел.

— Синьор ди Маттео дожидается приема к его светлости, — произнес дворецкий.

— Это тот малый, который пишет портреты, — как бы невзначай сообщил он дочери, будто речь шла о самом обычном деле на свете. — Крессида, ты избавишь свою мачеху и от этой обузы.


Здесь явно произошла какая-то перебранка, ибо атмосфера в кабинете чуть не искрилась от напряжения, когда Джованни вошел следом за величественным дворецким лорда Армстронга. Слуга либо не заметил напряжения, либо, что вероятнее, как полагается английской прислуге, вышколенной ничего не замечать, объявил о приходе художника и удалился, оставив Джованни наедине с двумя воюющими сторонами. Одной из них, очевидно, был лорд Армстронг, его клиент. Другой — женщина, лицо которой скрывала масса непослушных локонов. Она стояла, вызывающе скрестив руки на груди. Художник почти ощущал затаенное внутри ее недовольство, угадал по ее прикрытым глазам, что та пытается скрыть собственную ранимость. Подобное умение владеть чувствами заинтриговало его, ибо это требовало, как он мог сам подтвердить, длительной практики. Кем бы ни была эта женщина, речь не шла о типичной жеманной английской розе.

Джованни небрежно поклонился, не ниже, чем положено. Одно из преимуществ его успеха заключалось в том, что ему не надо было изображать почтение. По привычке он оделся без роскоши, даже строго. Сюртук с высоким воротником шалькой и широкими полами сошел бы за последний крик моды, если был бы не черного, а любого другого цвета. То же можно было сказать о его застегнутом на все пуговицы жилете, брюках и начищенных до блеска ботинках с тупыми носами. Все это было монотонного черного цвета, на фоне которого аккуратные рюши безупречной рубашки и тщательно завязанного шейного платка сверкали невероятной белизной. Художника забавляла возможность создать столь яркий контраст, ведь его высокородные модели ожидали, что перед ними явится престижный живописец, тем более итальянец, в ярком платье. Глядя на него, могло показаться, будто он носит траур. В последнее время у него и самого не раз возникало подобное ощущение.

— Синьор ди Маттео. — Лорд Армстронг отвесил еще более небрежный поклон. — Разрешите представить мою дочь леди Крессиду.

Дочь бросила на отца полный яда взгляд. Тот ответил едва заметной улыбкой. Как бы там ни было, Джованни предположил, что это очередная стычка между ними. Он поклонился еще раз, на этот раз более искренне. Заглянув в лазурно-голубые, точно Средиземное море, глаза, художник заметил, что те отличаются ярким блеском.

— Миледи.

Она не присела в реверансе, протянув художнику руку:

— Здравствуйте, синьор.

И крепко пожала ему руку, однако ее ногти были в ужасном состоянии, обгрызенные до крови. Кожа у краев кровоточила. На слух ее голос показался ему приятным, гласные звучали четко и ясно. У него возникло впечатление, что эти глаза под нахмуренными бровями излучают острый ум, хотя она и не была красавицей. Ужасное платье, сутулая поза, отрешенный вид, пока леди Крессида сидела, говорили о том, что она культивирует простоту. Несмотря на все это… или, возможно, благодаря этому… ему показалось, что у нее интересное лицо.

Неужели она станет его моделью? Она на мгновение вызвала в нем интерес, но нет, ему заказали портреты детей, а леди Крессида давно вышла из детского возраста. Жаль, ведь ему хотелось запечатлеть энергию, которая затаилась под очевидным недовольством. Леди Крессида не была пустоголовой светской красавицей, к тому же вряд ли желала, чтобы ее запечатлели таковой. Художник проклял парадоксальную ситуацию, когда наиболее интересные модели меньше всего заинтересованы позировать, а он сам почти не склонен писать красавиц. Но тут напомнил себе, что его ремесло имеет дело с красотой. Он слишком часто напоминал себе об этом.

— Присаживайтесь, присаживайтесь. — Лорд Армстронг подвел его к креслу, сам снова уселся за письменный стол и пристально уставился на художника.

— Мне хотелось бы, чтобы вы написали портрет моих мальчиков. Джеймсу восемь лет. Гарри шесть. А близнецам Джорджу и Фредерику по пять.

— Если соблюдать точность, им по четыре года, — поправила его дочь.

Отец небрежно взмахнул рукой:

— Они все еще в коротких штанишках, а это самое главное. Вы напишете их вместе, создав групповой портрет.

Джованни заметил, что эти слова были произнесены не как совет, а указание.

— И мать тоже? — спросил он. — Обычно так…

— О боже, только не эго. Белла не… нет, нет. Я не желаю, чтобы писали мою жену.

— Кого тогда… Их сестру? — спросил Джованни, повернувшись к леди Крессиде.

— Только мальчиков. Я хочу, чтобы вы отразили все их достоинства, — сказал его светлость, многозначительно глядя на дочь. Он явно считал, что у той нет никаких достоинств.

Джованни чуть не вздохнул. Еще одна скучная картина с изображением пухлых и розовощеких детишек. Сыновей, а не дочерей. В этом отношении английская аристократия ничем не отличалась от итальянской. Из-под его кисти должен был появиться хорошенький и приукрашенный портрет, лишенный всякого правдоподобия. На полотне найдет отражение законный результат усердия чресл лорда Армстронга. Для будущих поколений портрету найдут место в семейной галерее. У художника сердце упало.

— Вы хотите, чтобы я написал ваших мальчиков очаровательными, — удрученно повторил он.

— Они и в самом деле очаровательны. — Лорд Армстронг нахмурился. — Имейте в виду, это замечательные и отважные мальчики. Я хочу, чтобы вы это также отразили. Не надо ничего сентиментального. А теперь поговорим о композиции…

— Вы можете предоставить это на мое усмотрение. — Джованни можно заставить писать картину далекую от действительности, но слава все же давала ему хотя бы некоторую свободу. Как он и ожидал, его светлость остался недоволен. Это можно было предвидеть. — Вы можете всецело положиться на мой выбор. Милорд, полагаю, вы знакомы с моими произведениями?

— Нет, но я слышал отличные отзывы о них. Я бы не пригласил вас, если бы таковых не было.

Вот это новость. По ужасу на лице леди Крессиды Джованни догадался, что для нее это тоже новость.

— Не понимаю, какое отношение к данному случаю имеет то обстоятельство, что я не знаком с вашими произведениями. — Лорд Армстронг сердито взглянул на дочь. — Как дипломат я постоянно должен полагаться на мнение других. Если возникает проблема в Египте, Лиссабоне или Мадриде, нельзя ведь ожидать, что я лично успею побывать во всех эти местах. Тогда я решаю, кто лучше всего справится с этим, и поручаю заняться возникшей проблемой. То же самое можно сказать про портрет. Я навел справки и узнал мнение экспертов. И действительно, мне настоятельно рекомендовали синьора ди Маттео, — сказал он, повернувшись к Джованни. — Мне говорили, что вы самый лучший. Меня ввели в заблуждение?

— Признаться, спрос на портреты далеко превосходит мои физические возможности, — ответил Джованни.

Художник сказал правду, что доставило ему большое удовольствие, хотя он прямо не ответил на вопрос лорда Армстронга. Он пользовался столь огромным успехом, что мог требовать за свои портреты исключительно высокое вознаграждение, хотя это обстоятельство воспринимал не как свободу, а скорее как тюрьму, возведенную собственными руками. К тому же Джованни недавно обнаружил, что успех — оружие обоюдоострое. Слава и богатство, с одной стороны, давали ему независимость, но сильно вредили творчеству. «Но эта жертва оправдывает себя», — твердил он себе каждый день. Несмотря на то, что с каждым новым заказом муза быстро отдалялась от него.

Новый заказчик, видно, остался вполне довольным ответом художника. Обладать тем, что желали другие, было достаточно для него, как и для большинства представителей его класса.

— Тогда мы договорились, — заключил его светлость, вставая, и протянул руку. Джованни тоже встал и крепко пожал ее. — Мой секретарь займется… гм… коммерческими деталями. Я с нетерпением стану ждать дня, когда можно будет взглянуть на завершенную работу. А теперь я вынужден извиниться, ибо меня ждут в Эпсли-Хаус. Возможно, мне придется сопровождать Веллингтона во время его визита в Санкт-Петербург. Неудобство, но что поделаешь, если того требуют интересы государства! Синьор, оставляю вас на попечение дочери. Она будет присматривать за братьями во время сеансов. Крессида обеспечит вас всем, что понадобится, поскольку леди Армстронг, моя жена, сейчас испытывает недомогание.

Резко кивнув в сторону дочери, лорд Армстронг тут же вышел из комнаты, довольный тем, что одним мастерским ходом избавился от всех домашних затруднений и теперь сможет полностью сосредоточиться на более важных и чертовски трудных делах — как лучше решить проблему независимости Греции, не вступая в конфликт с турецкими и российскими интересами.


Оставшись наедине с художником, Крессида впервые основательно разглядела его. Она потратила немало сил, чтобы держать себя в руках, и пока лишь заметила, что синьор Маттео, вопреки ожиданиям, не разодет, как павлин. Художник оказался моложе, чем она предположила, а его английский звучал безупречно. Сейчас Кресси весьма удивила его поразительная красота. Он был не просто красив, но обладал таким загадочным магнетизмом и аурой физического совершенства, что ей захотелось узнать, земное ли существо перед ней.

Поймав себя на том, что пристально разглядывает художника, Кресси силой воли пыталась привести в порядок блуждавшие мысли. Высокие скулы и лоб, изящные очертания головы, которые подчеркивали коротко постриженные черные как смоль волосы. Карие глаза прикрывали темные веки, лицо отличалось классическими пропорциями, хотя и таило в себе едва заметный оттенок мрачности. Гладкие с ямочками щеки, приятный, можно сказать, почти совершенный нос. А рот — он вполне мог бы украсить женщину. Полные чувственные, как у скульптуры, губы изгибались так, будто он вот-вот улыбнется. Это чуть смягчало грозное выражение лица. Даже не вникая в детали, Кресси определила, что художник являет собой физическое воплощение совершенной, математической красоты. Такое лицо способно привести в движение тысячу кораблей или вызвать трепет у тысячи женских сердец. Кроме того, оно подтверждало ее теорию. При этой мысли сердце Кресси неожиданно затрепетало.

Однако она, судя по взгляду синьора ди Маттео, повела себя невежливо. Высокомерный и в то же время сдержанный, он явно привык к тому, что его разглядывают. Что и говорить, безразличие к ней не вызывало удивления, ведь он писал знаменитых красавиц. В отличие от отца, Кресси, работая над своим трактатом, изучила несколько произведений синьора ди Маттео. Не только художник, но и его картины отличались совершенными пропорциями и классической красотой, казались нереально совершенными. Он выписывал сюжеты безупречно и привлекательно. В небольшом количестве его портретов, которые она успела изучить, прослеживалось некоторое сходство в том плане, что изображение лиц приближалось к идеалу. В результате получалось почти точное сходство, хотя при этом индивидуальные черты были схвачены, будто снятые с кальки красавицы. А это точно соответствовало предпосылке теории, разработанной Кресси. Красоту можно свести к ряду математических правил. Было бы чудесно воочию посмотреть, как синьор ди Маттео, знаменитый художник, творит свои произведения.

Кресси сильно смутилась и покраснела, заметив, что знаменитый художник нетерпеливо барабанит пальцами по столу ее отца. Наверное, он считает ее не очень вежливой.

— Синьор, очевидно, вы уже придумали подходящую композицию. Как вы уже, несомненно, заметили, мой отец души не чает в своих сыновьях.

— В своих очаровательных мальчиках.

Неужели в его голосе послышалась легкая ирония? Неужели он насмехается над заказчиком?

— Мальчики весьма приятной внешности, — согласилась Кресси, — но их никак не назовешь очаровательными. Вам следует знать, они особенно любят грубые шутки. Их гувернантка недавно ушла без предупреждения после одной из них. Вот почему я займу ее место, поскольку братья славятся…

— Вы!

Кресси напряглась.

Я вполне способна обучать азам математики.

— Я не это имел в виду. Дело в том, что скоро открывается сезон. Я думал, вам придется бывать на балах. Однако простите, это не мое дело.

— Я уже бывала на нескольких сезонах, синьор, и у меня нет желания терпеть еще один. Мне двадцать шесть лет. Для меня пора балов и приемов уже прошла. Дело не в том, что я… Впрочем, не важно.

— Значит, у вас нет желания подыскать себе мужа?

Слишком дерзкий вопрос, но его голос звучал спокойно. Кресси хотелось сорвать злобу именно сейчас, когда подлинный объект ее гнева ушел.

— Некоторые женщины не созданы для брака. Я пришла к выводу, что являюсь одной из них. — Это была не совсем ложь, а скорее попытка взглянуть на эту проблему в истинном свете. — Однако отец не согласится с данной точкой зрения, во всяком случае пока мне не стукнет хотя бы тридцать лет. Пока буду молиться. Отец милостиво разрешил мне пропустить нынешний сезон, но устроил все так, чтобы я не помешала младшей сестре найти себе отличную партию. Когда ее удачно выдадут замуж, меня снова выставят на продажу. В роли гувернантки я временно.

Откровенность Кресси явно озадачила его. Да и она не ожидала от себя подобной смелости. Небольшая морщинка исказила его идеальный лоб. Ее смутило, что его совершенные губы чуть устремились вверх. «Неужели он смеется?» — с негодованием подумала она.

— Синьор, я не собиралась давать вам повод для веселья.

— Я не веселюсь. Мне просто интересно. Я раньше не встречал леди, которая так гордится положением незамужней женщины и тем, что знает больше, чем… гм… азы математики.

Он смеялся над ней.

— Наконец-то вы ее встретили. — От негодования и гнева Кресси потеряла над собой контроль. — Если вам угодно, я действительно знаю гораздо больше, чем азы. Признаться, я опубликовала ряд статей на эту тему и даже написала рецензию на книгу мистера Ларднера «Аналитический трактат о планиметрии и сферической тригонометрии». Также составила азбуку геометрии для детей, которую весьма уважаемый издатель решил опубликовать. А сейчас я пишу работу по математике искусства.

Так-то вот! Кресси скрестила руки на груди. Она не собиралась выболтать все это сразу. Но слова уже слетели с ее уст, и она ждала, когда синьор ди Маттео начнет смеяться. Он лишь приподнял брови и улыбнулся. Не снисходительно, удивленно. Видя его улыбку, Кресси затаила дыхание, ибо в этот миг красота надменной статуи обрела вполне человеческие очертания.

— Значит, вы автор опубликованных работ.

— Под псевдонимом Пентесилея. — Кресси невольно выдала еще один ревностно охраняемый секрет. Что такого в этом мужчине? Он заставлял ее высказывать вслух самые сокровенные мысли. Она вела себя точно болтливый младенец.

— Пентесилея. Это амазонская воительница, прославившаяся своей мудростью. Весьма удачный псевдоним.

— Да, да, однако я вынуждена просить вас соблюдать осторожность. Если бы мой отец узнал… — Кресси еще раз глубоко вздохнула. — Синьор, вы должны понимать, в моем положении… то есть… отец полагает, что мои способности к математике препятствуют ему выдать меня замуж. Должна признать, мой опыт в целом подтверждает это. Мужчины не ценят умных жен.

Улыбка синьора ди Маттео приобрела циничный оттенок, взор стал холодным, будто он вспомнил что-то неприятное.

— Синьорина, кровные узы и красота превыше всего, — заметил он. — Так устроен мир.

Выражение его лица красноречивее всяких слов подтвердило то, во что верила Кресси. Поприще деятельности этого мужчины — красота, но она усомнилась, понимает ли он, насколько обременительна родословная. Кресси не придумала, как спросить художника об этом, не обидев его.

Он прервал ее раздумья:

— Если вы изучаете связь между математикой и искусством, то должны были прочитать академический груд моего соотечественника. Я имею в виду работу итальянца Пачиоли De Divina Proportione[9 - «О божественных пропорциях» (ит.).].

Кресси с удовольствием обнаружила, что художник не из тех, кто считает, будто ей, женщине, не разобраться в столь серьезном труде. В то же время она подивилась тому, как красиво звучит название этой книги на итальянском языке.

— Вы читали ее? — наивно спросила она, хотя и так ясно, что он знаком с этой книгой.

— Это классическая работа. Вы согласны с мнением автора, что красоту можно описать по законам симметрии?

— И пропорции. Но это ведь основные законы любого искусства?

Нахмурившись, синьор ди Маттео стал нервно расхаживать по комнате.

— Если бы живопись сводилась лишь к тому, как правильно выстроить углы и пропорции, любой мог бы стать художником.

— Тогда как же вы научились так хорошо писать картины? — возразила Кресси.

— Я учился. У старых мастеров. Был учеником у других художников. Все дело в практике.

— Значит, это профессия. Ремесло, правила которого можно выучить. Я придерживаюсь именно такой точки зрения.

— А я стою на том, что искусство не просто ремесло. — Сейчас в его голосе звучал гнев.

— Синьор, не понимаю, что в моих словах расстроило вас. Я сделала вам комплимент. Главная цель искусства — приукрашивать действительность. Разве не так? Если она такова, само искусство должно быть красивым. А если оно красиво, то соответствует тому, что считается красотой, — математическим правилам симметрии и пропорции, которые мы замечаем в природе, как доказал, например, ваш соотечественник, синьор Фибоначчи[10 - Фибоначчи (жил в конце XII — начале XIII вв.) — итальянский математик.]. Чтобы стать самым лучшим, вы должны были овладеть не только техническими навыками рисовальщика, но также твердым пониманием лежащих в основе искусства правил.

— Значит, я пишу машинально. Вы это хотите сказать?

— Я хочу сказать, что вы овладели законами природы.

— Миледи, вас создала природа, однако вы никак не вписываетесь в эти законы. Если применить ваш метод дедукции, вы никак не можете считать себя красивой.

Столь жестокие слова прозвучали как пощечина. Кресси так увлеклась отстаиванием своей теории, что невольно оскорбила Джованни, а он воспользовался ее невзрачной внешностью, чтобы нанести весьма болезненный удар. Свет интеллектуальной правоты потускнел в ее глазах. Кресси вдруг вернулась к жестокой реальности. Синьор ди Маттео обладал внешностью, которая заставляла женщин забывать о благоразумии, скорее в физическом, нежели интеллектуальном плане.

— Синьор, мне хорошо известно, что я не красавица.

Красота есть во всем, если вы знаете, как и где ее искать.

Джованни стоял слишком близко к ней. Она остро чувствовала присутствие мужчины, погрузившегося в раздумья. Кресси встала, намереваясь оттолкнуть его, однако он поймал ее за руку. Она рассеянно заметила, что у него длинные пальцы, загорелые и не перепачканные краской. Ее голова едва доходила до широких плеч художника. Со столь близкого расстояния она безошибочно угадала, что в этом гибком теле таится огромная физическая сила. Находясь так близко от него, Кресси прерывисто задышала. От смущения ее бросило в жар. Здесь уже не до приличий.

— Что вы себе позволяете. Немедленно отпустите меня.

Пропустив слова Кресси мимо ушей, Джованни поднял ее голову за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза. Она могла легко убежать от него, но ей и в голову не пришла такая мысль.

— Я так и думал, — тихо произнес он. — Ваш нос не отличается идеальной прямотой и нарушает симметрию лица.

— Я отлично знаю это, — сердито отозвалась Кресси.

— А ваши глаза. Расставлены слишком широко и относительно губ расположены непропорционально. Именно такой пропорции требует Пачиоли.

Одним длинным пальцем он провел по упомянутой им линии. Его собственные глаза окружал золотистый ободок. Ресницы были черными и густыми. От его прикосновения Кресси охватили странные ощущения. Она запаниковала, занервничала. Неужели он заигрывал с ней? Ни в коем случае. Лишь наказывает за то, что она непреднамеренно оскорбила его.

— Мои уши не расположены на одной линии с носом, а соотношение подбородка и лба неверное, — сказала Кресси с деланной беззаботностью. — Что же касается рта…

— Что касается вашего рта…

Синьор ди Маттео провел пальцем вдоль ее нижней губы. У нее возникло нелепое желание попробовать его на вкус. Он что-то пробормотал на итальянском языке. Его пальцы оказались на подбородке Кресси. Он наклонил голову к ней, намереваясь ее поцеловать.

Сердце Кресси громко стучало. Он действительно хотел поцеловать ее. Мышцы ее ног напряглись, она готовилась бежать, но не сдвинулась с места. Пальцы художника скользнули по линии скул и застряли в волосах. Она следила за ним, уговаривала себя бежать, но одновременно другая часть ее мозга оказалась парализованной. Она не могла отвести глаз от его идеально симметричного лица. «Пусть, — подумала она, — пусть он поцелует меня, если у него хватит храбрости!»

Его уста застыли над ее губами, но достаточно долго, чтобы она ощутила, будто что-то тает, подумала, каково это, уступить, дать волю сдерживаемым порывам. Мгновения хватило, чтобы Кресси пришла в себя.

Она вырвалась.

— Что вы себе позволяете? — Эти слова даже ей самой показались очень неубедительными. Она не могла отдышаться, молила Бога, чтобы горевшие щеки не бросались в глаза, ведь это для нее равносильно унижению. Как он дерзок! Необычно красив и явно знает об этом. К тому же итальянец. Всем известно, что итальянские мужчины совершенно не умеют подавлять свои страсти. Видно, не столь уж избитая истина, как ей казалось. — Синьор, возвращаясь к вашей мысли, признаюсь, мой рот столь крупный, что его вряд ли можно считать красивым, — заметила Кресси и с облегчением услышала, что ее голос звучит почти спокойно.

— Красота, леди Крессида, не сводится исключительно к симметрии. По моему скромному мнению, ваш рот очень красив.

Джованни ди Маттео отнюдь не выглядел смущенным.

— Вам не следовало целовать меня, — сказала Кресси.

— Я не целовал вас. А вам не следовало язвить по поводу моих произведений, тем более вы их еще не видели.

— Не считайте меня столь же невежественной, что и мой отец. Я изучала ваши произведения, к тому же не язвила! Всего лишь отметила, что любое искусство…

— …можно свести к набору принципов и правил. Я слышал, что вы говорили. — Даже презрительно кривя губы, Джованни с ужасом подумал, что эта совершенно необычная женщина каким-то образом сумела докопаться до причин его недовольства. На ранней стадии творчества, когда писал ради удовольствия, по велению сердца, а не головы, стремясь создать нечто уникальное, он находил осязаемую связь между полотном, кистью, палитрой, кровью, кожей и костями. Этим он заслужил лишь насмешки так называемых экспертов. Наивно. Эмоционально. Произведения лишены упорядоченности и утонченности. Такие слова задевали его за живое. Он оттачивал ремесло, не позволял эмоциям влиять на произведения. По его мнению, все это лишало их души, правда, они обретали большую известность. Эксперты шумно приветствовали их, титулованные влиятельные особы делали ему заказы, а он предпочитал не разочаровывать их.

Джованни решил откланяться:

— Леди Крессида, хотя я получил огромное удовольствие от нашей беседы, мне пора заняться более прозаическим делом — писать портрет, заказанный моим нынешним клиентом. Желаю вам приятного дня.

Художник взял ее руку и поднес к своим губам. Поцеловал кончики пальцев Крессиды, и его осенило прозрение, а судя по удивленному выражению ее лица, не его одного.


Глава 2


Джованни спрыгнул с кабриолета до того, как тот остановился перед Киллеллан-Манор, огромным домом сельского имения семьи Армрстронг, и беззаботно отмахнулся от лакея, вызвавшегося сопроводить его до двери. Он доехал до Суссекса на почтовой карете, которую кучер лорда Армстронга встретил у ближайшего постоялого двора. Стоял холодный, но ясный день, облака, подгоняемые бодрым мартовским ветром, плыли по бледно-голубому весеннему небу. Кутаясь в пальто, он потопал ногами, ускоряя кровообращение. Англия восхищала его многим, за исключением погоды.

Величественная резиденция лорда Армстронга была построена из серого песчаника в стиле Палладио[11 - Палладио (1508–1580) — итальянский архитектор и теоретик, создавший новый монументальный стиль.]. К основному четырехэтажному зданию примыкали два крыла. Фасад, обращенный в сторону подъездной дороги, по мнению Джованни, портил совершенно неуместный полукруглый портик, пристроенный значительно позднее. Окруженный высокими изгородями, через которые проходили ворота, дом казался мрачным и весьма неприветливым.

Прежде чем объявить о своем прибытии после долгого путешествия, Джованни пожелал размять ноги и зашагал по главной дорожке мимо конюшен и сада, окруженного высокой оградой. Перед домом открылся совершенно другой вид, намного приятнее для взора. Здесь стриженые лужайки соседствовали с яркими нарциссами, тянувшимися по мелким каменным ступеням к реке, которая с журчанием устремилась по галечному дну к водяной мельнице. В дальнем конце реки простирались волнистые луга, аккуратно разделенные живыми изгородями. Несмотря на то что мостик подозрительно выделялся из окружающей среды, художник невольно восхитился поразительным английским пейзажем.

— Вот идеальный образец того, что поэт, мистер Блейк, называет зеленой милой землей Англии. Не так ли?

Джованни вздрогнул, ибо эти слова произнесла женщина, стоявшая позади него. Из-за шума воды, бежавшей по гальке, он не расслышал ее шагов.

— Леди Крессида. В моей голове возникла именно такая мысль, хотя я не знаю этого поэта. Если только… это не Уильям Блейк, художник.

— Он больше известен своими стихами, нежели картинами.

— Я видел ряд его картин. Они… — Джованни хотел найти подходящее английское слово, чтобы описать фантастические рисунки и акварели, которые будто вырывались из полотна, — необычны, — наконец произнес он, остановившись не на самом точном определении. — Я нахожу их прекрасными, но они вряд ли впишутся в ваши математические критерии.

— А вот это? — Она указала рукой на пейзаж. — Как, по-вашему, он красив?

— Подозреваю, ваш отец вложил немало денег, чтобы сделать его красивым. Тот мостик вряд ли столь древний, как кажется.

— На этой земле искусно сотворена не одна глупость. Вы правы, ничто из этого не превосходит меня по возрасту.

Минуло уже две недели с тех пор, как они впервые встретились в Лондоне. Впоследствии Джованни не раз вспоминал их разговор и тот чуть не состоявшийся поцелуй. Он поступил глупо, допустив такую вольность в отношении дочери человека, который оплачивал заказ на портрет да еще пользовался столь заметным влиянием. Он не мог понять, почему вел себя столь бесцеремонно. Попытки запечатлеть черты лица леди Крессиды на бумаге ни к чему не привели. Никак не удалось схватить одну неуловимую черту, привлекшую его внимание. Теперь, когда она стояла перед ним, а солнечный свет падал сзади, образуя нимб вокруг строптивых локонов, темные круги под поразительно голубыми глазами, едва заметная морщинка, стягивавшая брови, придавали ей хрупкий ранимый вид. Он понял, дело не в чертах ее лица, а в чем-то более сложном. Именно это и притягивало его к Крессиде. Это озадачило Джованни, но тут он догадался: ее обаяние объясняется весьма просто. Ему хотелось передать двойственность ее привлекательности масляными красками.

— У вас усталый вид. — Джованни громко сказал, что думал.

— Мои братья не знают усталости, — ответила Кресси. Точнее, на них уходят все силы, но это означало бы признать свое поражение. Она две недели стерегла четверых малышей, у которых на уме были одни проказы. Это сказалось, ведь близнецы, хотя им и не полагалось заниматься уроками, хотели все время находиться вместе со своими братьями. Пока Кресси не присматривала за ними, она не обращала внимания на жалобы Беллы, что мальчишки совсем изматывают ее. «Они ведь всего лишь дети, и надо лишь чем-то занять их голову», — тогда подумала Кресси. Теперь она поняла, что ее мнение основывалось на блаженном неведении.

Вот почему она вечерами старалась лучше познакомиться с мачехой, не скрывавшей, что общество падчерицы терпит лишь за неимением другой собеседницы, ведь стоило только Кресси появиться в Киллеллане, Корделия немедленно направилась в Лондон. Она опасалась, как бы лорд Армстронг или тетя София не передумали и не помешали ее выходу в свет во время очередного лондонского сезона. Впервые Кресси осталась одна без общества сестер. Она стала раздражаться и ворчать на мальчишек, что, в свою очередь, вызвало неудовлетворенность собой, ибо ей хотелось любить братьев. Она винила их в недисциплинированности, отчего те становились непослушными сверх всякой меры. Каждое утро Кресси уверяла себя в том, что все зависит от ее усилий.

— Боюсь, я не догадывалась, сколько сил потребуется, чтобы занять столь резвых мальчишек, — сказала она, с трудом улыбнувшись художнику. — Однако думаю, учеба принесет свои плоды. Я все же надеюсь, что гак оно и будет.

Выражение лица Джованни не выражало оптимизма.

— Вам следует просить у отца справедливого вознаграждения. Думаю, вы получите приличное жалованье, если попросите. Даже его реакция станет вознаграждением.

— Боже, он придет в ужас! — воскликнула Кресси. — Дело в том, что я так поступаю, имея в виду собственные цели, а не ради того, чтобы угодить отцу.

— И каковы же эти цели?

— Это не ваша забота, синьор ди Маттео. Вам ведь мой отец не особенно симпатичен, правда?

— Он мне напоминает одного человека, которого я не очень люблю.

— Кого?

— Это не ваша забота, леди Крессида.

— Мы с вами квиты, синьор.

— Вы ведь тоже не особенно любите своего отца, верно?

— С вашей стороны такой вопрос не совсем уместен. Мне ведь следует отвечать на него положительно. — Кресси состроила гримасу. — Отцу нравится осложнять мне жизнь. Честно признаться, я тоже ставлю ему палки в колеса.

Джованни тронуло выражение вины и озорства на лице Крессиды. Ветер прикрыл ее лицо длинной прядью волос. Она не успела отбросить ее, Джованни неумышленно сделал это за нее. Его рука в перчатке накрыла ее пальцы. При этом контакте он испытал то же ощущение, которое возникло, когда он целовал ей руку. Застывший взгляд Кресси поведал, что она испытала нечто подобное. Ее глаза сделались большими. Она вздрогнула. Солнце ослепило ей глаза, и волшебное мгновение улетучилось.

Подул ветер, Кресси обхватила себя руками. Она вышла из дома без накидки.

— Нам пора идти в дом, — сказала она, отворачиваясь и потеряв душевное равновесие не столько из-за того, что платье от напора ветра обвило ее ноги, сколько из-за собственной реакции на прикосновение Джованни ди Маттео. Она не была впечатлительной, но в присутствии художника остро ощущала обоюдную близость. Кресси не хотелось, чтобы Джованни заметил, как она реагирует на его присутствие, хотя он, вне всякого сомнения, производил такое впечатление на любую женщину, с которой встречался. — Сейчас я должна познакомить вас с моими братьями. Мачеха не любит, когда я слишком долго оставляю их с няней.

— Пусть они немного подождут. Мне хотелось бы познакомиться с домом, чтобы подыскать удобное место для мольберта. Не станет же леди Армстронг возражать, если вы поможете мне в этом? А вы, леди Крессида, не станете возражать, если я оторву вас от общества братьев, даже если мы не согласны почти по всем вопросам.

Она невольно рассмеялась и тут же забыла о скованности.

— Уверяю вас, после утра, проведенного в классной комнате, я предпочту любую компанию, даже вашу. Решительно не возражаю. Следуйте за мной.


Портретная галерея тянулась вдоль всего второго этажа. Свет лился через окна, выходившие на английский парк. Портреты висели в строгом хронологическом порядке на длинной противоположной стене.

— Мне показалось, это место может подойти вам для студии, — сказала Кресси.

— Здесь хороший свет, — ответил Джованни и одобрительно кивнул.

— Эти двери ведут в желтую гостиную и музыкальную комнату. Но Белла, моя мачеха, не очень часто бывает в них, она предпочитает маленький салон внизу, а с тех пор, как Кэсси — Кассандра, моя вторая сестра, — покинула дом несколько лет назад, думаю, вряд ли кто-то прикасался к фортепиано. Так что вам никто не помешает.

— Если не считать тех, кто будет мне позировать.

— Верно. Я не знаю, как вы пожелаете работать, придется ли им сидеть несколько часов подряд, однако…

— Это означало бы потребовать невозможное. Нет необходимости.

— Тогда все в порядке. Я уже подумала, что их надо будет привязывать к креслам. Я, кстати, подумала, не следует ли мне прибегнуть к подобному способу, чтобы удержать их на уроках. Я надеялась, мой учебник… — Кресси умолкла, накрутила на указательный палец локон и через силу весело улыбнулась. — Синьор, мои мучения в роли преподавателя вряд ли заинтересуют вас. Лучше взглянем на портреты.

Хотя решимость Кресси взвалить на свои плечи вину за проделки братьев заинтриговала Джованни, в ее голосе прозвучала нотка, предупредившая о том, что лучше свернуть эту тему. Он не возражал, когда она водила его от портрета к портрету и рассказывала о сложном и ветвистом фамильном древе семейства Армстронгов. Джованни наслаждался модуляциями ее голоса и воспользовался моментом для того, чтобы изучить не полотна, а ее лицо, пока Кресси оживленно рассказывала о разных членах семейства. В ней таилось нечто такое, что ему хотелось выявить, схватить. Он не сомневался, что под маской научного беспристрастия и цепко сдерживаемых эмоций кроется страсть. Короче говоря, написание ее портрета станет захватывающим опытом.

Джованни должен придумать способ, как написать ее портрет. Не очередной идеализированный сюжет, а нечто достоверное. Джованни уже думал, что желание писать по велению сердца давно умерло, но оказалось, оно просто пребывало в спячке. Из всех непривлекательных людей именно леди Крессида Армстронг пробудила его музу.

Однако волнующих мгновений, одних впечатлений от ее загадочной природы окажется недостаточно. Потребуется определенный уровень близости. Чтобы написать Крессиду, надо узнать ее, понять, что у нее на сердце и на уме. Ее тело не должно стать объектом его познания. Дни подобных приключений давно миновали.

Однако Джованни не мог отвести глаз от нее. Пока она переходила к следующему портрету, он заметил, как солнечный свет, проникавший сквозь затемненные стекла, выхватывал ее скромного покроя платье с высоким круглым воротником из белой хлопчатобумажной ткани. По моде широкие у плеча рукава сужались книзу, их затянутая кайма была отделана хлопчатобумажными кружевами. Опытным глазом рисовальщика он не без удовольствия заметил, как вырез платья подчеркивает фигуру — тонкую талию, полные груди, изгиб бедер. При этом свете он отчетливо разглядел форму ее ног, выделявшихся на фоне юбок. Один чулок смялся у лодыжки. Пояс завязан неряшливым узлом, а не бантом, верхняя пуговица у шеи расстегнута. Джованни догадался, что у нее нет горничной и она, разумеется, не потрудилась взглянуть на себя в зеркало. Либо спешила, либо ей все равно. Он подумал, что, наверное, и то и другое, хотя скорее последнее.

Джованни последовал за ней к следующему портрету, однако приятная округлость ее ягодиц, соблазнительная форма ног отвлекали его внимание. Захотелось поправить ей чулок. В хрупких женских лодыжках таилось нечто такое, что он всегда находил эротическим. А изгиб икр. Нежная женская кожа на верхней части бедер. Он отведал на вкус лишь ее губы, но уже мог вообразить, сколь податливым окажется тело.

Джованни тихо выругался. Эротика и искусство. Желание и того и другого пребывало в спячке, пока он не встретил ее. Манила перспектива написать ее портрет, что же до остального… Джованни был доволен холостяцким положением, отсутствием плотских побуждений и потребности в партнерах для земных утех.

— Это леди София, сестра моего отца, — рассказывала леди Крессида. — Моя тетя София… Простите, кажется, вы не слышали ни единого моего слова.

Оба стояли перед портретом женщины со строгим лицом, сильно напоминавшей верблюда, страдавшего сильной одышкой.

— Гейнсборо[12 - Гейнсборо (1727–1788) — английский живописец.], — заметил Джованни, тут же узнав почерк художника. — Вы говорили, что это ваша тетя.

— О чем вы думали все это время?

— В этой коллекции есть ваш портрет?

— Только один. Меня написали вместе с сестрами.

— Покажите мне его.

Групповой портрет висел между двумя дверями и был плохо освещен. Он принадлежал кисти Лоуренса[13 - Лоуренс (1769–1830) — английский живописец-портретист.], хотя и не являлся его лучшим произведением. С холста смотрели пять девушек. Две старшие сидели за вышиванием, три младшие расположились возле их ног и развлекались клубками ниток.

— Это Силия, — сказала леди Крессида, указывая на старшую сестру, стройную молодую женщину с серьезным выражением лица. Та опустила руку на голову самой младшей сестры, будто оберегая ее. — Рядом с ней Кэсси. Как видите, она самая красивая в семье. Корделия, моя младшая сестра, которая в этом сезоне совершит выход в свет, очень похожа на нее. Рядом с ней Кэролайн, а это я. Я здесь лишняя.

Джованни кивнул:

— Да, вы не похожа на них. Сколько вам было лет, когда вас писали?

— Не знаю. Наверное, одиннадцать или двенадцать. Это произошло до того, как Силия вышла замуж и покинула этот дом.

— Меня удивляет, что здесь нет вашей матери. Лоуренс не преминул бы включить ее в подобную композицию.

— Мать умерла, когда родилась Корделия. Силия тогда была для нас почти что мать. — Голос леди Крессиды звучал грустно. Она протянула руку и коснулась изображения сестры. — Я не видела ее почти десять лет. Да и Кэсси не видела уже восемь лет.

— Наверное, они навешают вас или вы их?

— Синьор, до Аравии[14 - Имеется в виду Аравийский полуостров.] далеко. — Видно, почувствовав его недоумение, леди Крессида тут же объяснила: — Силия вышла замуж за одного из дипломатических протеже отца. Они находились в Аравии по поручению британского посла в Египте, когда мужа Силии убили члены взбунтовавшегося племени. Я помню очень хорошо, как эту весть сообщили нам здесь, в Киллеллане. Сказали, что Силию держат невольницей в гареме. Отец, Кэсси и тетя София отправились в Аравию вызволять сестру из плена, но оказалось, она и не думает покидать гарем. К счастью Силии, оказалось, что ее принц из пустыни обладает огромным влиянием и фантастическими богатствами, так что мой отец был рад доверить ему свою дочь.

— А ваша другая сестра — по-моему, вы звали ее Кэсси?

— После того как она чуть не угодила в сети, расставленные одним поэтом, отец с позором отослал ее к Силии. Ему следовало знать, что Кэсси, романтичная натура, по уши влюбится в экзотический Восток. Обнаружив, что и вторая дочь досталась еще одному принцу пустыни, отец разгневался. Но выяснилось, этот принц также обладает отличными дипломатическими связями и очень щедро распоряжается своими богатствами. Отец великодушно решил смириться с создавшимся положением.

— Какое яркое приключение в чисто английском семействе, — сухо заметил Джованни.

— Действительно! — Крессида рассмеялась. — Отец решил, что двух шейхов, сколь бы они ни были влиятельными, достаточно для любого семейства. Думаю, он опасается, что та же судьба постигнет других сестер, если те навестят Силию, так что нам остается лишь переписываться.

— А те ваши сестры счастливы?

— О да. Они на седьмом небе, уже обзавелись детьми. — Леди Крессида нежно взглянул на портрет. — От одного осознания, сколь они счастливы, моя жизнь становится сносной. Я ужасно тоскую по ним.

— Но вы ведь не совсем одна. У вас есть мачеха.

— Видно, вас еще не представили Белле. Отец женился на ней почти сразу после свадьбы Силии. Наверное, посчитал, что Белла возьмет на себя обязанности Силии, в смысле, начнет присматривать за тремя юными девушками и еще родит ему наследника. Но у Беллы иное мнение на этот счет. Когда родился Джеймс, отец тоже изменил свое мнение. Отныне его интересовали лишь наследники по мужской линии.

— К сожалению, леди Крессида, в мире так заведено.

— Кресси. Пожалуйста, зовите меня Кресси. Сейчас, когда Каро вышла замуж, а Корделия отправилась в Лондон, никто меня так не называет. Я последняя из сестер семейства Армстрог. — И она грустно улыбнулась. — Думаю, за один день вы услышали о моей семье более чем достаточно.

— Жаль, здесь нет других ваших портретов. Можно спросить… вы не желаете… мне хотелось бы написать вас, леди… Кресси.

— Написать меня! Зачем вам это?

Увидев выражение ее лица, Джованни чуть не рассмеялся, но тут же рассердился, столкнувшись с примером столь вопиющего неуважения к себе.

— Это даст мне возможность поупражняться в математике, — ответил Джованни, нащупав идею, осенившую его. — Один портрет я напишу по вашим правилам, а другой — по собственным.

— Два портрета!

— Да. Два.

Один — идеализированная леди Крессида, другой — настоящая. Впервые за многие годы Джованни почувствовал уверенность в себе. В нем зашевелились давно подавленные амбиции. Хотя он пока понятия не имел, каков будет второй портрет, зато точно знал, тот станет его собственным произведением. Произведением, написанным по велению сердца.

— Два портрета, — твердо повторил Джованни. — Тезис и антитезис. Разве найдется лучший способ подтвердить или опровергнуть вашу теорию? — дерзко и не без умысла добавил он.

— Тезис и антитезис, — серьезно сказала она, кивнув. — Интересная идея. Но у меня нет средств оплатить вашу работу.

— Это не заказ, а эксперимент.

— Эксперимент.

Улыбка на лице Кресси говорила, что он избрал самое удачное слово.

— Вы же понимаете, нам придется провести вместе много времени. Я не могу работать, когда меня отвлекают или прерывают. — Джованни поспешил добавить, понимая, сколь двусмысленно звучат его слова: — Вам придется найти способ временно избавиться от своих подопечных.

— Я бы охотно избавилась от них навсегда, синьор. — Кресси прикрыла рот ладонью. — Конечно, я пошутила, но найду, как это сделать, и, думаю, будет лучше, если о нашем эксперименте никто не узнает. — Она широко улыбнулась. — Нам обоим известно, мы ведем исследование во имя науки, но думаю, Белла истолкует наше уединение в компании лишь одного мольберта в ином свете.


Белла Фробишер, будущая леди Армстронг, была соблазнительной молодой женщиной, когда встретила своего будущего мужа. Как сказала леди София, «ее бедра точно созданы для рождения детей». Она уже произвела на свет четверых детей, крепких мальчиков. Теперь эти бедра, как и остальные прелести, смотрелись не столь привлекательно. Из-за флегматичного от природы характера да еще супруга, почти не скрывавшего своего безразличия к жене, если не считать способности рожать, Белла пристрастилась к сладостям. Изгибы тела так округлились, что сейчас весьма неприлично колыхались под платьем. Беременность вынудила ее отказаться от корсетов. В тридцать пять лет она выглядела минимум на десять лет старше в просторном вишневого цвета платье, отделанном множеством пушистых кружев, которые не скрывали бледность ее лица. Хорошенькое лицо и искристые карие глаза заплыли жиром.

Хотя Белла не стремилась блистать умом, она радовалась, когда ее называли жизнерадостной, была исключительно общительной до тех пор, пока муж не дал ясно понять, что из-за своей аполитичности жена стала чем-то вроде обузы. Он без долгих размышлений заменил ее сестрой в своей политической табели о рангах и, убедившись, что Белла снова забеременела, тут же выпроводил из города. Белла осталась здесь, регулярно производя на свет крепких мальчиков, радовалась своим сыновьям и больше почти ничем не интересовалась. Зная, что мужу это не понравится, она мечтала о дочке, как о заслуженном утешительном призе. Девочка согрела бы мать столь долгожданной любовью.

Очень рано разочаровавшись в браке, Белла не решалась сказать об этом мужу, источнику своих несчастий, и срывала гнев на его дочерях, а это оказалось не так уж трудно, поскольку те не скрывали, что считают ее захватчицей. Злоба вошла в привычку, с которой она не собиралась расставаться. Поэтому вряд ли удивительно, что для этой беременной, оплывшей, одинокой и скучающей женщины появление Джованни, его умопомрачительная мужская красота, подчеркнутая строгой черной одеждой, казалось даром богов, а ведь она считала, что те уже давно покинули ее.

— Леди Армстронг, для меня честь и удовольствие познакомиться с вами, — произнес художник, склоняясь над ее покрытой рябью и кольцами рукой. Белла продолжала лежать в шезлонге.

Задыхаясь, она жеманно улыбалась. Никогда в своей жизни ей не доводилось встречать столь божественного представителя мужского рода.

— По очаровательному акценту я догадалась, что вы итальянец.

— Тосканец, — кратко уточнила Кресси, почему-то раздражаясь тем, сколь поразительный эффект произвел Джованни на мачеху.

Она уселась в кресле напротив и многозначительно уставилась на распростертое тело леди Армстронг.

— Вам снова плохо? Может, нам оставить вас, чтобы вы могли попить чаю?

Краснея, Белла отбросила мягкий кашемировый шарф, прикрывавший колени, и с трудом села.

— Спасибо, Крессида. У меня вполне хватит сил угостить синьора ди Маттео чашкой чая. Синьор, вы предпочитаете чай с молоком или лимоном? Ни то, ни другое? Ну что ж, наверное, вы, итальянцы, не пьете много чая. Это английская привычка, которая, признаюсь, доставляет мне большое удовольствие. Пирог? Что ж, если вы не желаете, мне придется съесть и ваш кусок, иначе повар страшно обидится. Видите ли, Крессида не очень любит сладкое. Возможно, окажись она сластеной, ее характер стал бы немного лучше. Моя падчерица очень серьезна, как вы, синьор, уже, несомненно, догадались. Пирог такое легкомысленное лакомство, что не доставит Крессиде ни малейшего удовольствия. Вы, конечно, знаете, она сейчас стала гувернанткой двух моих сыновей? Джеймса и Гарри. Вы, разумеется, пожелаете узнать о них больше, если, осмелюсь сказать, захотите по достоинству оценить моих ангелочков. — Тут Белла наконец умолкла, чтобы отдышаться, и отправила в рот почти весь кусок пирога с джемом.

— Лорд Армстронг говорил мне, что его сыновья очаровательны, — заметил Джованни, воспользовавшись тишиной, которую нарушало лишь чавканье хозяйки.

Та кивнула и отправила в рот еще кусок пирога. Зачарованный тем, что ей удается поглотить так много сравнительно небольшим ртом, художник на мгновение потерял дар речи.

Смахивая крошки с пальцев, Белла снова заговорила, на этот раз воздавая хвалу многим разнообразным достоинствам своих мальчиков.

— Они так рады своим маленьким проделкам, — вещала она. — Крессида утверждает, что им не хватает дисциплины, но я, напротив, утверждаю, все дело в уважении. — Белла бросила злобный взгляд в сторону падчерицы. — Нельзя же силой пичкать таких умных детей множеством скучных фактов. Подобный метод обучения, наверное, вполне годится для маленьких девочек, но с такими жизнерадостными мальчиками, как мои… Ну, не мне критиковать, однако, думаю, мы совершили ошибку, не наняв опытную гувернантку вместо дорогой мисс Мичем.

— Дорогая мисс Мичем ушла потому, что не смогла больше вынести так называемую жизнерадостность моих братьев, — вскользь заметила Кресси.

— Что за глупости. Почему ты обязательно видишь в столь плохом свете проделки твоих братьев? Мисс Мичем ушла, почувствовав, что не справится с воспитанием столь умных детей. «Я лишь желаю, чтобы они получили то, что заслуживают», — говорила она мне, уходя, и я с ней полностью согласна. Честно признаться, Крессида, не знаю, о чем думал отец, доверяя тебе такую роль. Хотя, возможно, дело в том, что он просто не знает, какую роль доверить тебе, ибо ты, понятно, совсем не подходишь для выполнения обязанностей жены. Сколько лет прошло… с тех пор, как я пыталась выдать тебя замуж?

— Шесть.

Белла кивнула Джованни.

— Прошло шесть лет, и она, несмотря на все усилия мачехи и отца, так и не смогла привлечь к себе внимания ни единого мужчины, — елейным голосом вещала Белла. — Не хочу хвастаться, но я сбыла Кэролайн с рук без лишнего шума и не сомневаюсь: с Корделией это случится еще быстрее. Вы незнакомы с сестрами Крессиды, однако она, к сожалению, совсем не похожа на них. Видите ли, даже Силия, старшая сестра, которая живет в Аравии, не лишена очарования, хотя именно Кассандра всеми признана красавицей. Думаю, если одна из пяти сестер не блещет красотой, в этом нет ничего особенного. Не будь она столь образованной, думаю, я сумела бы ее как-то пристроить. — Белла пожала плечами и ласково улыбнулась Джованни. — Но она отпугнула всех женихов.

Понимая, что ее могут принять за капризного ребенка, Кресси старалась не показать негодование. Слова мачехи так напоминали речи отца, Кресси подумала, не сговорились ли оба унижать ее. Хотя Белла не сказала ничего нового и ничего такого, что Кресси уже беспечно не поведала Джованни во время их первой встречи, ей было не очень приятно слушать, как мачеха столь бесцеремонно обсуждает ее. Вот и награда за то, что ей захотелось смягчить свою враждебность к ней. Страшно представить, что подумает Джованни о шокирующих манерах Беллы.

Кресси со стуком поставила чашку, решив перевести разговор на портрет, однако Белла, подкрепившись пирогом с кремом и джемом, еще не все сказала.

— О, я вспомнила, нашелся-таки один мужчина, который, как нам с отцом показалось, мог бы составить тебе партию. Крессида, как его звали? Светловолосый, очень сдержанный, умный молодой человек? Похоже, он был не совсем безразличен тебе. Тогда я говорила твоему отцу, что ты поймаешь его на крючок. Насколько я помню, ты заявила, будто он нанесет нам визит, но ничего подобного не случилось. Теперь я вспомнила, вскоре после этого он поступил на военную службу. Ну, вспоминай же, ты не могла забыть его, ведь тогда ты не была обременена сонмом ухажеров. Ну, как же его звали?

Кресси чувствовала, как у нее краснеет шея. «Не теряй самообладания! — уговаривала себя Кресси. — Храни ледяное спокойствие. Не поддавайся эмоциям». Но это не помогло. По ее спине заструился пот. Решив больше не думать о нем, она тешила себя надеждой, что Белла уж должна была забыть все о…

— Джайлс! — воскликнула Белла. — Джайлс Пейтон.

— Белла, я уверена, синьор ди Маттео…

— В действительности он был весьма приличным человеком, если не считать робости. Милорд надеялся, что получится хорошая партия. Он не часто ошибается, но в этом случае… вся беда в том, что мужчины не любят умных женщин. Катерина, первая жена моего мужа, слыла немного умной, и вот видите, к чему это привело, она родила пять дочерей, да сама умерла прежде, чем у последней дочери молоко на губах успело обсохнуть. Предложив свою руку, лорд Армстронг сказал, что его привлекла моя несхожесть с первой женой. Эти слова показались мне чудесным комплиментом. Нет, мужчины не жалуют умных женщин. Синьор, полагаю, вы согласитесь со мной.

Радостно взяв еще кусок пирога, Белла вопросительно взглянула на Джованни, но прежде чем тот успел ответить, Кресси встала.

— Синьор ди Маттео приехал писать портрет моих братьев, а не рассуждать о том, что он находит привлекательным в женщинах. — Кресси с трудом сглотнула. — Прошу прощений. И у вас тоже, синьор ди Маттео. Извините, у меня разболелась голова, потому мне не до хороших манер.

— Крессида, ты ведь не собираешься уединиться в своей комнате. Джеймс и Гарри…

— Я хорошо знаю свои обязанности, благодарю вас.

— Однако, если тебе не хочется присутствовать на ужине, думаю, синьор ди Маттео и я вполне обойдемся без твоего общества.

— Я в этом не сомневаюсь, — пробормотала Кресси, желая исчезнуть до того, как окончательно не выйдет из себя или не разрыдается. Могло произойти и то, и другое или же то и другое вместе. Кресси решила не показывать, насколько расстроена, и тем доставить Белле удовольствие.

Но когда она уже собралась уйти, Джованни встал.

— Леди Армстронг, должен сообщить, вы ошибаетесь по нескольким пунктам, — резко заговорил он. — Во-первых, немало найдется просвещенных мужчин, которым очень нравится общество умных женщин. А я включаю себя в их число. Во-вторых, я, к сожалению, предпочитаю ужинать в одиночестве, когда работаю. Если вы позволите, мне хотелось бы, чтобы гувернантка представила меня своим подопечным.

Щелкнув каблуками в чисто итальянской манере и чуть поклонившись, Джованни попрощался, очень крепко взял Кресси за руку и вывел из гостиной.


— Леди Крессида. Кресси. Успокойтесь. Мальчики могут немного подождать. Вы вся дрожите. — Наобум открыв первую дверь, Джованни провел ее в небольшую комнату, которой, видно, больше не пользовались, ибо здесь пахло плесенью, а ставни были закрыты. — Садитесь вот сюда. Меня не удивляет, что вы так расстроены. Озлобление вашей мачехи превосходит лишь ее способность пожирать пироги.

К его облегчению Кресси рассмеялась:

— Мы с сестрами считали ее злой мачехой, неожиданно выскочившей из страниц сказки. Не знаю, почему она так сильно ненавидит нас… хотя отец прав, мы не сделали ничего такого, что дало бы ей повод любить нас.

— Пять дочерей, все умнее мачехи и намного привлекательнее…

— Намного привлекательнее четыре из них.

— Если продолжить метафору из сказки, почему вам так хочется быть некрасивой сестрой?

— Потому что это правда. — Кресси пожала плечами. — Я всегда такая. У вас есть братья и сестры?

— Нет. — По крайней мере, у него не оказалось ни братьев, ни сестер, которые признавали бы его, а это равносильно тому, что не иметь их. — Почему вы спрашиваете?

— Мне хотелось узнать, все ли семьи одинаковы. В моей семье отец наделил каждого члена ярлыком с самого дня рождения. Силия — дипломат, Кэсси — красавица, Кэролайн — послушна, на нее всегда можно положиться, Корделия — очаровательна, а я — дурнушка. Иногда меня зовут умной, однако, поверьте, отец употребляет это слово как оскорбление. Он не способен заглянуть дальше своих ярлыков даже в том, что касается Силии, которой гордился больше всего, поскольку та оказалась очень полезной ему.

— Но так же точно он относится к вашей мачехе. — Джованни нахмурился. — Она ведь племенная кобыла, и в том ее единственное предназначение. Неудивительно, она чувствует себя униженной, понятно, должна скрывать это, пытаясь указать вам на свое место. Вульгарна, дерзка и одинока, поэтому и вымещает злобу на вас и ваших сестрах. Это непростительно, но объяснимо.

— Я не думала… ну, не знаю, возможно, вы правы, однако я не испытываю к ней особо теплых чувств.

Кресси покусывала отвисший кусочек кожи на мизинце, и теперь он начат кровоточить. Не раздумывая. Джованни поднял ее руку и стер кровь кончиком пальца, прежде чем та капнула ей на платье. Он поднес свой палец к губам и слизал с него кровь. Кресси не издала ни звука, не шелохнулась, лишь смотрела на него своими поразительно голубыми глазами. Они напомнили ему о детских походах на рыбалку ранними утрами. Море мерцало, пока лодка отца качалась на волнах. Лодка человека, которого он считал своим отцом.

Обняв Кресси за тонкую талию, он сомкнул губы вокруг ее пальца, стал нежно посасывать его. Осторожно вытащив изо рта, провел языком по ладони Кресси, лаская губами подушечку большого пальца. Совершенно неожиданно страстное желание, будто раскаленная стрела, вонзилось ему в пах. Что он делает?

Джованни вскочил, поправил полы фрака, чтобы скрыть вещественное доказательство своего возбуждения.

— Я просто хотел предотвратить… Извините, мне не следовало так вести себя столь… неподобающим образом, — резко сказал он.

Ей следовало остановить его! Почему она не остановила его? Ведь для нее это означало лишь то, что он инстинктивно действовал из лучших побуждений, не дал крови капнуть на платье. Вот и все. Возбуждение тоже пришло инстинктивно. По правде говоря, он не желал ее. Совсем не желал.

— Выдался долгий день, — произнесла Джованни, выдавив холодную улыбку. — С вашего позволения, мне хотелось бы познакомиться с теми, кого я должен писать, затем я подыщу место для студии. Там и поужинаю, если вы будете так добры и распорядитесь, чтобы мне принесли что-нибудь поесть.

— Значит, вы останетесь при своем мнении и не станете ужинать вместе с нами?

Кресси выглядела столь несчастной, что он чуть не сдался. Джованни решительно покачал головой:

— Я уже говорил, не люблю, когда меня отвлекают во время работы. Мне необходимо сосредоточиться.

— Да. Разумеется. Я все понимаю, — кивнула Кресси и встала. — Если вы начнете писать меня, это тоже отвлечет вас. Нам следует отказаться от нашего маленького эксперимента.

— Нет! — Он поймал ее за руку. — Кресси, я хочу писать вас. Я должен написать вас. То есть следует доказать, что вы не правы, — добавил он. — Доказать, что живопись не сводится к набору правил и в глазах художника обитает красота. — Он провел пальцем по контурам ее лица, начиная с хмурого лба и кончая нежной щекой и подбородком. — Вы ведь поможете мне, правда?

Кресси взглянула на него. Ее глаза ничего не выражали, но вдруг она удивила его едва заметной кривой усмешкой.

— О, сомневаюсь, что вам удастся изобразить меня красивой. Откровенно говоря, я постараюсь сделать все, чтобы у вас это не получилось. Вы же понимаете, от этого зависит истинность моей теории.


Глава 3


Кресси стояла у окна классной комнаты, расположенной на самом верху дома, и рассеянно наблюдала, как Джеймс и Гарри решают арифметические задачи. Близнецы Джордж и Фредерик сидели за соседней партой и старательно рисовали цветными мелками. Царила непривычная тишина. На этот раз мальчишки воздержались от проделок, ведь им пообещали, что в случае хорошего поведения они будут пить чай в обществе мамы. В углу комнаты Джованни, пристроив на коленях большой лист бумаги, делал предварительные наброски портрета. Мальчики его нисколько не отвлекали, чего нельзя было сказать об их сестре.

Кресси думала, Джованни полностью увлекся работой. Художник не позволял ей взглянуть на рисунки, поэтому она смотрела на него, что не составляло труда. Он действительно был довольно красив, тем более совершенный лоб исказила недовольная морщинка, подчеркивая в его чертах нечто присущее сатиру. Все это, плюс резкие скулы, решительный подбородок, сильно контрастировавший с полными губами, густыми шелковистыми ресницами, придавало его женственным чертам решительно мужской характер.

Его длинные изящные пальцы почти не испачкал угольный карандаш, которым он работал. У нее же руки перепачкались мелом, платье смялось и стало грязным в том месте, за которое хватался Гарри. В волосах, естественно, царил привычный беспорядок. Одежда Джованни выглядела безупречно. Он снял фрак и аккуратно закатал рукава рубашки. Кресси даже не могла представить его неопрятным. Его покрытые шелковыми черными волосами руки загорели и были скорее жилисты, нежели мускулисты. Он казался скорее гибким, нежели сильным. Он из кошачьей породы? Нет, это не то слово. Он не похож на хищника, и, хотя в его внешности сквозило нечто прирожденно чувственное, была заметна также твердость, напоминавшая сверкающий отшлифованный алмаз. Если бы это не стало уже избитой истиной, Кресси сказала бы, что в нем заметно нечто дьявольское.

Она следила за Джованни, пока тот изучал мальчишек. Его взгляд был холодным, оценивающим, почти отстраненным. Джованни смотрел на них, будто это были не мальчишки, а неодушевленные предметы. Ее братья, когда их впервые представили Джованни, вели себя шумно, рисовались, каждый старался привлечь к себе его внимание. Полное безразличие художника к проделкам сбило с толку мальчишек, так привыкших, что их балуют. Они ведь нисколько не сомневались, что являются самыми важными во всей Вселенной. Кресси пришлось прикусить губы, чтобы не расхохотаться. Полное невнимание оказалось для братьев совершенной неожиданностью. Ей следовало запомнить, сколь эффективным оказалось поведение Джованни.

Кресси посмотрела в окно на открывавшийся перед ломом пейзаж. Оба согласились, что сегодня днем Джованни начнет писать ее портрет. Он говорил, что сначала займется тезисом, идеализированной леди Крессидой. Как это он выразился? Идеальный для картины вариант личности, которую она разыгрывала перед всеми, Кресси не совсем поняла, что он имеет в виду, но ей стало не по себе, ведь художник намекал, будто способен разглядеть то, чего другие не могут или не желают. Неужели он догадался, что она недовольна своей участью? Или, боже упаси, испытывает чувство стыда после близости с Джайлсом? Неужели он полагал, что она несчастна? Она действительно несчастна? Ради бога, это ведь всего лишь картина, поэтому нет смысла из-за этого терзать себя разными глупостями!

Джованни избрал для студии одну из мансард дома. Там свет свободно лился сквозь слуховые окна до самого вечера, и они могли остаться наедине, не потревоженные домочадцами. Чтобы найти свободное время, Кресси вызвалась каждое утро забирать с собой четверых мальчишек, но предоставить их заботам няни Джейни днем, когда Белла обычно спала после чаепития. Сегодня Джованни приступит к преобразованию Кресси в доказательство ее собственной теории, он станет писать согласно математическим правилам, которые она изучала, и изобразит ее теорему на полотне. Портрет, написанный маслом, станет обманчиво привлекательным вариантом реальной сущности Кресси. А другая картина, на которой будет изображено второе «я» Кресси, то есть она сама, станет другим ее ликом. Как же Джованни напишет ту Кресси, которую она сама, по его мнению, тщательно скрывает внутри себя? И будут ли оба ее портрета действительно как-то связаны с ней самой? В чем будет заключаться красота, в обеих картинах или в сюжете, который видят глаза художника? Кресси так взволновали мысли о портретах, что она представляла их лишь абстрактно. Но кто-то ведь утверждал — кто это был? — что художник способен заглянуть в душу того, кого изображает. Наверное, Джованни знает ответ на этот вопрос, но она не станет спрашивать его. Она не желала, чтобы кто-либо заглядывал ей в душу, хотя и не верила, что такое возможно.

Отвернувшись от окна, она поймала на себе его пристальный взгляд. Как долго он уже изучает ее? Его рука порхала над бумагой, запечатлевая то, что он видел, запечатлевая ее, а не братьев. Его рука двигалась, но взгляд застыл. Заметив столь напряженный взгляд художника, Кресси показалось, будто в классной комнате остались только они. Она робко коснулась своих волос. Ей не нравилось, что на нее так смотрят. Она чувствовала себя почти раздетой. Никто раньше на нее так не смотрел. Никто по-настоящему не смотрел на нее. Во всяком случае, не столь пристально.

Кресси откашлялась и сделала вид, будто внимательно смотрит на стенные часы.

— Джеймс, Гарри, а ну-ка, посмотрим, как вы справились со своими задачами.

Искоса взглянув на Джованни, она заметила, что тот взял чистый лист бумаги и снова занялся набросками мальчиков. Неужели она вообразила, что между ней и художником существует какая-то связь? Только сейчас, когда нить этой связи оборвалась, Кресси почувствовала, как громко стучит ее сердце, в глотке пересохло.

Она вела себя глупо. Джованни — художник, она — модель, вот и все. Он просто изучал ее, анатомировал черты лица, как обычно поступает с образцом ученый. Таких красивых мужчин, как Джованни ди Маттео, не интересуют столь невзрачные женщины, как Кресси Армстронг. Она сделает правильно, если не станет забывать об этом.


В мансарде стало тепло, дневное солнце сильно нагрело душную комнату. Пылинки летали и кружились в восходящих потоках воздуха. Джованни снял фрак и закатал рукава рубашки. Перед ним стоял мольберт с чистым полотном. На противоположной стороне Кресси неуклюже устроилась в кресле, обитом красным бархатом. Он обнаружил это кресло в одной из многочисленных комнат верхнего этажа и решил, что оно послужит идеальным символом для своей композиции. Оно выглядело официальным, рациональным и материальным и немного напоминало женщину, неуютно устроившуюся в нем. Джованни одобрительно улыбнулся:

— Вы похожи на французскую королеву, которую ведут к гильотине. Я не лишу вас головы, всего лишь напишу ваш портрет.

Кресси рассмеялась, но не очень весело.

— Написав мой портрет, синьор, вы точно проиграете. Я ведь…

— Только скажите мне еще раз, что вы некрасива, синьорина, и у меня наконец-то появится соблазн отрубить вам голову. — Джованни раздраженно вздохнул. Хотя он точно знал, как желал изобразить Кресси, та сидела скованно, и трудно было приступить к работе. — Подойдите сюда, я вам вкратце объясню, как это делается.

Он заменил полотно рисовальной доской и закрепил на ней большой лист бумаги. Кресси приближалась настороженно, будто чистый лист мог наброситься на нее. Все утро она была подавлена, почти готова в любой миг перейти к защите.

— Тут нечего бояться, — говорил Джованни, заставляя Кресси подойти ближе.

— Я и не боюсь.

Кресси надула губы, скрестила руки на груди и заняла обычную замкнутую позу. Или это была поза, которую она демонстрировала перед всеми?

— Я никогда не встречал модель, которая позирует столь неохотно, — заметил Джованни. — Вы ведь не опасаетесь, что я могу похитить вашу душу?

— Какие у вас причины так говорить?

Она сердито уставилась на него, что не предвещало ничего доброго.

— Говорят, картина отражает душу так же, как зеркало. Кое-кто утверждает, что нужно пожертвовать душой, чтобы можно было запечатлеть чей-то образ. Я шучу, Кресси. Математик вроде вас вряд ли поверит такой чепухе.

Кресси уставилась на чистый лист бумаги и нахмурила лоб.

— Наверное, это сказал Гольбейн. Художник, отразивший душу в глазах. Неужели это был Гольбейн? В классной комнате я так и не смогла вспомнить, кто это сказал.

— Ханс Гольбейн-младший. Вы боитесь, что я не стану похищать вашу душу, а лишь загляну в нее?

— Конечно нет. Даже не знаю, почему я упомянула это. — Кресси чуть встряхнула головой и выдавила улыбку. — Кстати, вы говорили, что объясните, как это делается.

Большинство моделей, особенно женщины, были готовы в качестве первого шага обнажить перед ним свою душу, а затем предложить и свои нагие тела. Однако Кресси, видно, твердо решила вообще не раскрываться перед ним. Она старалась не терять бдительности, но Джованни уже знал ее достаточно хорошо, чтобы преодолеть воздвигнутый ею барьер самозащиты. Он взял угольный карандаш и повернулся к рисовальной доске.

— Сначала я делю полотно на равные сегменты, вот так. — Он набросал координатную сетку. — Хочу, чтобы вы находились в центре картины, так чтобы ваше лицо разделяла эта линия, которая пройдет посередине тела, выстраивая в один ряд ваш профиль, руки. Таким образом, портрет будет разделен на трети. Вот так, видите, на вертикали уже возникают пропорции?

Джованни отвернулся от очертаний, набросанных углем, и обнаружил, что Кресси растерянно следит за ним.

— Тело симметрично, так что изображать его одно удовольствие. Сложите руки вот так. Теперь видите вот эту линию?

Джованни провел пальцем с макушки ее головы вниз к носу и рту. Палец двинулся дальше, не обращая внимания на нежность ее губ, дошел до подбородка, шеи и того места, где ее прикрывало платье. Джованни пришло в голову, что ткань платья, ставшая барьером на пути его пальца, своевременно позволила закончить эту демонстрацию. Палец прошелся по долине между ее грудей, мягкой выпуклости живота и, наконец, остановился на ее руках.

— Эта линия… — Джованни откашлялся, сохраняя прежнее расстояние, — эта линия… — он еще раз повернулся к листу бумаги на мольберте и взял карандаш, — является осью портрета. А ваши локти станут самым широким местом, образуя треугольник.

К его облегчению, Кресси нахмурилась, уставилась на рисовальную доску, похоже совсем не обращая внимания на то, как его близость действует на нее. Происходило это потому, что он обычно старался избегать телесного контакта с кем бы то ни было. Это лишь инстинктивная реакция, больше ничего такого не произойдет, ибо он не прикоснется к ней. Не чаще, чем потребуют обстоятельства.

— Вы всегда столь скрупулезны, когда приступаете к написанию портрета? — спросила она. — Вы эту сетку перенесете на полотно?

— Да. Я также набросаю основные контуры так, как показал вам.

Джованни отвел Кресси к креслу, отвечая на ее вопросы, и с облегчением обнаружил, что, сосредоточась на технические подробности своего ремесла, выбор разных красящих веществ, точный рецепт масляных красок, связующих их веществ, он отвлекался от мыслей о стоявшей рядом женщине, о себе, как о мужчине. Таким отношениям в студии нет места.

В состоянии покоя лицо Кресси было совсем невзрачным и преображалось, когда она оживлялась. Джованни подначивал ее, вызывая на откровенность, подробно расспрашивая о разных аспектах ее теории. Тем временем углем быстро набрасывал что-то на полотне, пытаясь схватить черты. Когда это удалось, он снял бумагу с мольберта и заставил Кресси сесть в другой позе. Джованни проделал это быстро, чтобы Кресси не вспомнила о цели сеанса и не замкнулась в себе вновь.

— Расскажите мне еще о той книге, по которой вы учите братьев, — попросил он, набрасывая координатную сетку.

— Эта книга — введение в геометрию для детей. Надеюсь, мне удастся убедить издателя опубликовать ее после того, как она пройдет удачное испытание на практике. Пока издатель не хочет делать это за свой счет, а у меня нет средств на финансирование издания учебника. К сожалению, до сих пор нельзя сказать, что братьев эта книга сильно заинтересовала.

— Мне кажется, они воспитаны так, что способны интересоваться лишь собственными персонами.

— Как ужасно, но, к сожалению, чистая правда, — согласилась Кресси, широко улыбнувшись. — Если не считать отца, братьев воспитали так, чтобы они ценили лишь собственное мнение.

— А вы говорили, что отец любит только их?

— Кровные узы и красота, — ответила Кресси, криво усмехнувшись. — Это ваши слова, синьор, они соответствуют действительности. А ваш отец еще жив? Должно быть, он очень гордится вами и тем, чего вы достигли.

— Гордится! Мой отец считает… — Джованни глубоко вздохнул и разжал кулаки, удивившись неистовости собственной реакции. Он перестал думать о своем отце. Не преднамеренно. У него не было родителя, достойного подобного звания. — По горькому опыту я знаю, можно расположить к себе отца, если делать то, чего он хочет. Но тогда он посчитает, что так и должно быть и что он прав. Кресси, такого человека не заставишь гордиться своим ребенком. А если попытаешься добиться этого, станешь совсем несчастным.

— Я не считаю себя несчастной. У меня нет иного выбора, чем пытаться. Я не такая, как вы, не вольна поступать по своему желанию. У меня нет своих средств, а единственный талант вряд ли принесет мне пользу.

Она снова скрестила руки на груди, крепко обхватила себя, ее глаза блестели, выражение лица стало мрачным. Если бы только отец знал, как она несчастна, но в этом-то и все дело, не так ли? Лорду Армстронгу, как и графу Фанчини, его отцу, наплевать на то, что они сделали своих детей несчастными во имя семейной родословной. Джованни разозлился, видя Кресси такой, зная, что ей придется страдать до тех пор, пока она будет делать то, что считает своим долгом.

— Почему вы угождаете им, отцу, его жене, его сыновьям! Почему позволяете им обращаться с собой пренебрежительно?

— Как вы смеете? Какое имеете право?

Кресси вскочила с кресла и хотела проскользнуть мимо него, но Джованни поймал ее за руки. Ее непослушные локоны рассыпались по плечам.

— Кресси, я не хотел обидеть вас, — сказал он уже ласковее. — Совсем наоборот. В действительности я стараюсь помочь вам. Вы несчастны и станете еще несчастнее, если не прекратите угождать своему отцу. Поверьте мне.

— С какой стати?

Кресси права, зачем слушать его, раз он не способен объяснить? Джованни покачал головой:

— Я сказал слишком много. Я лишь хотел узнать человека, которого собираюсь написать. Что вы за человек, что вы за женщина… — он коснулся ее лба, — и что у вас вот здесь… — Он положил ладонь на то место, где у нее билось сердце. — Вот что я хотел узнать.

Кресси резко вздохнула:

— Вас может разочаровать то, что вы обнаружите.

— Сомневаюсь.

Ее глаза были широко раскрыты. Их цвет поражал. Серебристо-белый, ярко-голубой, берлинская лазурь, ни одна из его красок не уловит точный оттенок. Под его рукой билось сердце Кресси. Как эго ему могло прийти в голову, что ее лицо некрасиво? О чем она сейчас думала, глядя на него?

— Dio![15 - Боже (ит.).] — Он убрал руку с ее груди и отступил назад. — Mi dispiace[16 - Приношу свои извинения (ит.).]. Простите меня. Мне не следовало… однако внутри вас борются столько разных чувств. Они добиваются, чтобы их услышали. Я никогда не разочаруюсь в том, что обнаружу в вас.

Кресси покраснела, она, похоже, вообще не привыкла к комплиментам, особенно к столь неожиданному, какой только что услышала.

— Спасибо, — сказала она смущенно. — Думаю, на сегодня достаточно. Я должна проверить, как дела у Беллы.

Она вышла из комнаты так быстро, что он не успел ответить. Джованни опустился в кресло, которое она освободила, развязал шейный платок и закрыл глаза. Он совершил ошибку, упомянув в разговоре своего отца, но было трудно не заметить сходство ситуаций, в которых оба оказались. Прошло четырнадцать лет с тех пор, как Джованни встретился с графом Фанчини. Он все еще до боли отчетливо помнил разговор во дворце во Флоренции. Они спорили, их голоса эхом отдавались в мраморном помещении. Его шаги гулко стучали, пока он уходил. Ледяной гнев графа перешел в ненависть, он стал угрожать, поняв, что сын не склонится перед его волей.

Ты вернешься, поджав хвост. Никто не купит твои наброски, сколь бы привлекательно они ни смотрелась. Помни мои слова, ты вернешься. И я буду ждать.

Джованни протер глаза. Неужели граф все еще ждал его? Дошли ли до него вести о славе сына? Он выругался и встал. Ему все равно. С какой стати ему беспокоиться!


Кресси застыла в дверях в дальнем конце галереи. Она наблюдала за работой Джованни, тот держал в руке бутылку и тщательно определял количество масляной краски, прежде чем смешать ее с красителями на палитре. Деревянный ящик, похожий на дорожный медицинский сундук, в котором он хранил разные связующие вещества и масляные краски, стоял открытым на столе рядом с ним. Работая, он по обыкновению снял фрак, закатал рукава безупречно чистой рубашки. Сегодня на нем был серый жилет с атласной спиной и плечами, выгодно подчеркивавший очертания худощавого тела. И на этот раз Кресси поразило его совершенное телосложение, и на этот раз она убеждала себя в том, что ее реакция носит чисто эстетический характер.

Ее взор задержался на изящном изгибе его ягодиц, заметном на фоне черных брюк. Для столь гибкого человека он был удивительно стройным. Телосложение напоминало статуи греческих атлетов. Наверное, он похож на метателя копья. Ей хотелось бы увидеть его, позирующего с копьем, когда все мышцы напряжены и тело полно грации, изобразить его в такой позе просто ради того, чтобы наглядно показать симметрию. Его тело лучше всего смотрелось бы в обнаженном виде, нежели в одежде. Чего нельзя сказать про нее.

Кресси прикоснулась к своим горевшим щекам. Джайлс, единственный мужчина, которого она видела обнаженным, выглядел немного смешным и опасным. Он держался странно и почему-то гордился своим торчавшим членом. Он серьезно обиделся, когда ей не удалось скрыть своих… впечатлений. Кресси тогда охватила тревога на грани истерики. Ей стало трудно примириться с чудовищным грехом, который она вот-вот совершит, решившись на акт соития. Они оба чувствовали себя неловко. Джайлс оказался отнюдь не столь опытным, как утверждал. Ему не понравились вопросы Кресси. Он с раздражением воспринял робкую просьбу Кресси объяснить, как ей поступить, упрекнул в том, что она занимается психоанализом, ведет себя неженственно. Кресси стало обидно. Обида не прошла до сих пор.

Короче говоря, все, что случилось потом, стало для обоих достойным сожаления испытанием. Оглядываясь назад, она подумала, что Джайлс был бы намного счастливее, если бы она лежала неподвижно, не говоря ни слова, пока он лишал ее девственности. В конце акта она так и поступила. Ему это не принесло никакого удовольствия. Если бы гордость позволила, он тут же решил бы, что одного раза вполне достаточно. В конце концов она тоже пришла к такому выводу.

Хотя Кресси не сомневалась, что сама почти во всем виновата, ведь у нее не было никаких оснований считать себя одной из тех женщин, которых домогаются мужчины, она даже мысли не допускала, что Джованни на месте Джайлса мог бы оказаться столь беспомощным. Конечно же его изящные пальцы не могут быть неловкими, равно как уста, полные губы, веки. Совсем недавно, во время первого сеанса она не сомневалась, что он собирается поцеловать ее. Во время второго сеанса она была почти уверена в этом, но снова ничего не случилось, а с тех пор он стал относиться к ней почти грубо. Кресси вела себя как глупая девчонка, предаваясь игре воображения, мысленно раздевая Джованни, представляя, как он трогает ее так, как не сумел Джайлс.

— Кресси?

Она вздрогнула, открыла глаза и с виноватым видом отняла руку от груди.

— Джованни.

— Мне нравится, как мое имя звучит в ваших устах, — сказал он, улыбаясь.

Кресси покраснела. Боже, может, это к лучшему, что никто, даже самый известный портретист в мире, не сможет прочитать ее мысли. Все же она не осмелилась взглянуть на него.

— Я пришла сказать, что мальчики… они явятся стола в любую минуту, если вы готовы заняться ими.

Джованни указал на мольберт. Палитра со смешанными красками уже была подготовлена.

— Как видите, я готов.

Сегодня с ними было нелегко. Думаю, они не смогут усидеть долго. — Кресси уставилась на верхнюю пуговицу его жилета. — Я бы задобрила их засахаренными фруктами, если бы те оказались под рукой.

— В этом нет необходимости.

— Наоборот, есть. Как вы не понимаете…

Джованни улыбнулся, поймал прядь ее непослушных волос и отвел их со лба.

— Положитесь на меня.

Он едва коснулся Кресси, как та вздрогнула, остро чувствуя его близость, тем более ей в голову приходили невероятные мысли.

— Я пойду и… если вы готовы, тогда я…

Но такая необходимость отпала. Послышались крики, топот четырех пар ног, увещевания няни не бегать, оставшиеся без внимания. Перед ними появились четыре мальчика со всклокоченными светлыми волосами, обманчиво ангельскими лицами, пухлыми руками и ногами. Джейни в домашнем чепце набекрень, перепачканном чернилами фартуке сделала неуклюжий реверанс.

— Извините, миледи, как только вы оставили мальчиков мне, они начали вести себя как запертые в клетке звери. Гарри разбил грифельную доску Джеймса, Фредди схватил чернильницу, а когда я хотела отнять ее…

— Джейни, не надо извиняться. Твоей вины тут нет.

— Миледи, ребят не утихомирить, держа их взаперти из-за дождя. Только бы выглянуло солнце, тогда они могли бы набегаться вволю. Если позволите, я пойду сменить фартук. Этот уже больше не наденешь.

— Так вот, — сказал Джованни, когда Джейни ушла, ворча и качая головой. Состояние наряда явно привело ее в отчаяние. — Я придумал для мальчиков игру.

— Игру? А мне казалось, вы хотите, чтобы они смирно позировали вам.

— Сама игра заставит их сидеть. Положитесь на меня, Кресси.

— Вы говорите так уже не первый раз.

— А сегодня я докажу вам, кто прав.

Джованни хлопнул в ладоши, стараясь привлечь внимание мальчишек. Когда это не возымело действия на сцепившихся ребят, растащил их в разные стороны за нанковые штаны. Фредди и Джордж от неожиданности умолкли. Кресси с удивлением наблюдала, как он без всяких усилий несет их к столу. Что еще метали греческие атлеты, изображенные на картинах? Диск. Да она готова спорить, что Джованни мог бы ловко справиться и с этим. Тогда предстал бы в очень короткой тунике, прикрывавшей верхнюю часть бедер. Если бы он рванулся вперед, готовясь к броску, ткань разорвалась бы, обнажая…

— Кресси?

Уже второй раз за утро она вздрогнула и покраснела.

— Вы тоже, — произнес Джованни, держа наготове один стул рядом со столом.

Мальчики уже расселись и выжидающе уставились на нее.

— Я?

— Кресси, ты участвуешь в игре. Садись рядом со мной, я здесь самый старший, — сказал Джеймс, снисходительно глядя на Гарри.

— Я хочу, чтобы Кресси сидела рядом со мной.

Я ведь любимчик мамы, — тут же возразил раздраженный Гарри.

— Неправда! Это я любимчик мамы. Я наследник отца и однажды стану лордом Армстронгом. — Джеймс выпятил грудь почти так же, как это делал отец. — Папа говорит…

— Вы будете играть или нет?

Джованни не повысил голоса, но тут же обратил на себя внимание всех четверых. В его голосе не слышалось ни гнева, ни раздражения. Может, повеяло скукой? Кресси закрыла лицо руками, чтобы никто не заметил, что она улыбается. Безразличие — вот что в нем звучало. Братья внимали каждому его слову, пока он раздавал бумагу, кусочки угля и объяснял правила игры, во время которой предстояло рисовать. Мальчишки смотрели на него раскрыв рот настороженными глазами. Только когда Джованни умолк и посмотрел в сторону Кресси, она догадалась: ей придется участвовать в игре.

— Я не умею рисовать, — с дрожью в голосе возразила Кресси.

— Все умеют рисовать, — возразил Джованни, проявляя характер. — Все дело ведь в пропорциях. Вы сами мне так говорили.

— Так нечестно. Между теорией и практикой большая разница.

— Интересно. Я первый раз предлагаю вам проверить свою теорию, а вы тут же придумываете отговорки. Не нравится, когда вам бросают вызов? Только не отрицайте… Вы уже скрестили руки на груди. Затем вы сердито уставитесь на меня.

— Я этого не сделаю. Я не столь предсказуема, — ответила Кресси, сердито глядя на него.

— Кресси поступает так, когда ее ругают, — подал голос Джеймс. — И когда с ней говорит мама. И папа тоже.

— Ничего подобного! С чего ты это взял? — Кресси с ужасом смотрела на братьев. Когда Джеймс и Гарри кивнули, храня серьезные выражения лица, она состроила рожицу и демонстративно разомкнула руки. — Мальчики, я веду себя не очень воспитанно. Надеюсь, вы не последуете моему примеру. Вы ведь умные.

— Мама и папа никогда не злятся на нас, — ответил Джеймс, пожимая плечами. — Ты будешь играть с нами или нет?

— Думаете, я сумею нарисовать лошадь? — спросила Кресси, с мольбой глядя на Джованни.

— Я ожидаю, что вы попытаетесь нарисовать лошадь, — ответил он. — Удастся вам или нет, об этом я смогу судить, когда вы закончите рисовать. Тому, кто справится с задачей лучше всех, достанется награда. А пока я продолжу свою работу.

Джованни придвинул к себе холст, на котором уже появились очертания мальчиков, взял кисти и начал писать. Четверо мальчишек занялись тем же и полностью сосредоточились на своей работе. Кресси уставилась на чистый лист бумаги, и ее охватил страх. Она даже не смогла вспомнить, как выглядит лошадь, самое знакомое ей животное. Подняв голову, поймала насмешливый взгляд Джованни и торопливо взяла карандаш. Что тут страшного, все дело ведь в пропорциях. Она нахмурила лоб и начала осторожно выводить что-то на бумаге.


Прошел час, Кресси предприняла ряд неудачных попыток, но изображение не обрело ни малейшего сходства с лошадью. Она пыталась нарисовать ее сбоку. Получилось нечто вроде гиппопотама на ходулях. Ее скачущая лошадь повисла в воздухе в невероятном акробатическом прыжке, причем казалось, будто ноги животного устремились в разные стороны. А вставшая на дыбы напоминала декоративную собачонку, которую натаскивают выпрашивать еду. Подумав, что вся беда в ногах, Кресси решила нарисовать лежащую лошадь с ногами, скрытыми под корпусом. Получилась помесь между кошкой и овцой.

Наконец ей захотелось изобразить голову лошади, смотрящей прямо. Нельзя было отрицать, что животное обрело индивидуальность, поразительным образом напоминая тетю Софию, а та, в свою очередь, напоминала верблюда, на котором Кресси каталась во время своего единственного путешествия в Аравию.

— Верблюд — разновидность лошади, — пояснила она Джованни, пока тот разглядывал ее шедевр. Его губы искривились, она с трудом удержалась от желания скрестить руки на груди. Она никогда больше не скрестит руки на груди. — Если я хотя бы раз рисовала… — Кресси умолкла, вдруг вспомнив, что она уже рисовала. Когда мама еще была жива, к ним приходил учитель рисования, который безуспешно пытался развить ее художественные способности. — Ну ладно, признаюсь, дело не только в правшах. У меня нет никакого таланта. Теперь вы довольны?

— Лошадь Кресси похожа на старую тетю Софию, — подметил Гарри. — Джеймс, только посмотри.

Кресси тут же отняла у братьев свой рисунок. Ей меньше всего хотелось, чтобы он попал в руки отца. Или, еще хуже, в руки тети.

— Не обращайте внимания на мой рисунок. И так видно, что награда мне не достанется. Давайте взглянем на ваши рисунки.

Фредди и Джордж нанесли ряд круглых пятен и линий так же, как они делали, рисуя все что угодно. Вместо того чтобы раскритиковать мальчиков, Джованни воздал каждому по заслугам. Наконец, он провозгласил, что они справились с заданием так хорошо, что все стали победителями, ибо каждый по-особому проявил себя с лучшей стороны. Детям со столь сильно развитым духом соперничества подобные решения обычно не по душе. Но Кресси еще раз с удивлением обнаружила, что братья не только смирились с таким исходом, но и гордились им. А главное — не стали ссориться. В качестве приза каждому из братьев достался быстро нарисованный собственный портрет, отличавшийся поразительной точностью и комичностью. Благодаря нескольким движениям карандаша Джеймс появился в обличье короля, Гарри — генерала, Фредди — укротителя львов с хлыстом в руке, а Джордж — боксером с поднятыми кулаками.

Кресси казалось, будто Джованни совсем не обращает внимания на болтовню и хвастовство братьев, изобразив их такими, какими они хотели себя видеть. Глядя через плечо Гарри на его портрет, Кресси восторгалась мастерством художника, хотя эти бегло нарисованные шаржи совсем не походили на тщательно выписанный портрет. Наброски выглядели озорными, естественными, полными жизни и юмора. Впервые Кресси начала смутно догадываться, сколь огромными способностями обладает Джованни. Нельзя сказать, что в этих рисунках были соблюдены правила или точные пропорции, но они вызывали ответные чувства зрителя. Джованни видел так много. Что он увидит в Кресси такого, чего ей хотелось бы скрыть?

Отправив братьев обедать, она подошла к Джованни, стоявшему перед портретом. В нем не было никакого сходства с карандашными рисунками, зато он получился именно таким, каким пожелал отец, — его сыновья предстали в самом выгодном свете.

— В наскоро выполненных рисунках больше правды, чем в этом тщательно скомпонованном портрете, — заметила Кресси.

— Однако в нем больше красоты, ведь так?

— Значит, это ложь. Вы это хотите сказать?

— В портрете нашла отражение правда вашего отца и вашей мачехи. — Джованни пожал плечами. — Правда, которую хотят увидеть люди, для них главное первое впечатление.

— Но вы же видите. Почему не пишете то, что видите?

Ложь приносит больше прибыли. — Джованни грустно улыбнулся. — Однако вы увидите правду, когда я напишу вас второй раз. Ну как, сегодня продолжим работать над первым портретом?

— Портрет, который докажет мою теорию, но обернется искажением действительности. Интересно, как это доказывает мой тезис? — Кресси взяла соболиную кисть из открытого сундука, стоявшего на столе, и провела мягкой щетиной по тыльной стороне своей ладони. — Сегодня вы очень ловко справились с моими братьями. Они вас слушаются, а меня нет.

— Вы так считаете? Они ведь боролись за право сидеть рядом с вами. Перестаньте думать о них только как о сыновьях вашего отца. Они ведь не ваши соперники, а просто мальчишки.

— Жаль, что я не родилась мальчиком.

— Вы думаете, лорд Армстронг не сумеет использовать сыновей столь умело, как дочек?

— Он не станет вынуждать их жениться.

— Он и вас не может вынудить.

— Однако в его власти сделать мою жизнь невыносимой.

Джованни поймал локон, который строптиво навис надо лбом Кресси, и вернул его на место.

— Вы как раз этого добиваетесь, пытаясь вести себя неестественно, желая быть той, кем вы не являетесь.

Его рука все еще лежала на ее затылке. От прикосновения тело Кресси начало покалывать. Она остро реагировала на него, чувствовала его близость, что смущало ее.

— Джованни, вам лучше не утверждать, будто я несчастна.

Художник пропустил ее слова мимо ушей.

— Я хочу, чтобы вы сегодня надели что-то другое, когда будете позировать. Что-нибудь декольтированное. Нравится это вам или нет, но вы не мужчина, а женщина. Таковой я и желаю написать вас. Под ужасной одеждой, которая вам нравится, вы скрываете что-то еще, — он провел пальцами по ее шее и легко коснулся груди.

Кресси затаила дыхание, ощутив прикосновение, от которого напрягся сосок. Не отдавая себе отчета в том, что делает, она шагнула к нему. Ей хотелось, чтобы он поласкал ей грудь, страстно и безрассудно хотелось, чтобы он утолил это ее жгучее желание, не дававшее покоя уже много дней. Она догадывалась, что это не имеет ни малейшего отношения к эстетике. Она очутилась во власти стихийного чисто плотского желания.

— Изгибы, — сказал Джованни, и его рука, как она и ожидала, застыла на ее груди. — У вас самые очаровательные изгибы. Знаете, именно это английский художник Хогарт назвал «линией красоты». — Его пальцы скользнули дальше, коснулись нижней части груди, впадины на талии и двинулись к изгибу ягодиц. Вдруг он привлек ее к себе. — Кресси, эта линия у вас самая изящная.

Его глаза потемнели. Она трепетала и на этот раз ничуть не сомневалась: он поцелует ее. Кресси поднялась на цыпочки и в предвкушении запрокинула голову.

Темнота, кружившаяся опасная темнота окутала ее, когда их уста встретились. Он целовал без нежности, но страстно. Неистовый голодный поцелуй, отчего у нее начался жар, головокружение, обострились все желания. Пальцы Джованни впились в ее ягодицы, он привлек ее к себе, прижался крепкими бедрами, его язык оказался у нее во pry. По ее телу прокатилась жаркая волна. Кресси прильнула к нему, не отпуская его губ, чтобы лучше ощутить на вкус. Она невольно потеряла осторожность, целовала его с такой же страстью, как он ее. Оба напоминали диких собак, которых держали на поводке и вдруг отпустили на волю. Они дали волю затаенным страстям. Теперь она уже не верила, что копившиеся страсти вообще когда-либо сдерживались, чувствовала, как твердое мужское достоинство уперлось ей в живот. Ей не казалось это смешным, она не думала о прошлом, когда с интересом ученого разглядывала Джайлса. То, что она желала от Джованни, оказалось безудержным, ничем неограниченным и низменным. Кресси расслышала свой хриплый стон, когда рука Джованни отпустила ее ягодицы, затем сдавленный вздох, когда он взял ее грудь, ласкал сосок, пока тот не напрягся. Он еще крепче впился в губы Кресси, прижал ее к столу, затем усадил на него. Она вцепилась в него, раздвинула ноги, устраняя все преграды на его пути. Ее раздражали тяжелые объемные складки платья, хотелось оказаться еще ближе к нему. Кресси дрожала, вспотела от страсти и потянулась к толстому напрягшемуся мужскому достоинству.

Джованни простонал, когда пальцы Кресси начали гладить его стержень, томившийся за шерстяной материей брюк. Он что-то пробормотал на итальянском языке, склонился над ней и придавил к столу. Она почувствовала запах льняного масла, шедший со стороны палитры. Что-то с грохотом свалилось на пол. На этот раз Джованни крепко выругался, отпустил Кресси столь внезапно, что она опустилась на стол и стукнулась о сосуд, в котором находились кисти.

Шум отрезвил их. Кресси слезла со стола, поправила юбки и залилась краской.

— Мне пора идти, — пробормотала она.

Джованни хотел удержать ее, но она высвободилась и выбежала, шурша муслином.

Джованни выдвинул стул и тяжело опустился на него. Inferno![17 - Проклятье (ит.).] Он дал волю рукам.

Что в ней такого? Кресси была неуверенна и оберегала себя, более того, несносна, слишком упряма и раздражала его. Однако она возбуждала его так, как это не умела никакая другая женщина.

Уже много лет он без всяких усилий отделывался целомудренным холодным поцелуем. Как Кресси удалось заставить его пренебречь запретом, который он наложил на себя? Ему не следовало целовать ее. Вообще не следовало касаться ее. Но когда Джованни прикоснулся к ней, его охватил огонь, угрожавший пожрать все тело, точно пересохший лес. Инстинкт не подвел. Замкнутость, которую она демонстрировала перед всеми, скрывала тлевшую страсть. Он вспоминал реакцию Кресси, когда ее губы впились в его уста, когда она гладила его, — о боже, он возбудился до предела.

Еще мгновение — и они бы…

— Нет! — Его сила в безбрачии, это краеугольный камень успеха. Джованни путал желание написать Кресси со стремлением овладеть ею физически. Это эхо, пережиток прошлого, когда искусство и эротика были столь тесно переплетены. Джованни так страстно желал Кресси потому, что его охватило безудержное желание написать ее. Однако он хотел написать ту Кресси, которая целовала его. Написать с той же страстью, какую она пробудила в нем. Написать для себя и найти в своем искусстве место для ее ягодиц. Вот чего он жарко желал.

Джованни вскочил, начал собирать палитру, кисти, мастихины. Надо закончить первый портрет, не подвергая себя дальнейшему риску. Следует отвлечься от всего и выполнить портрет леди Крессиды с такой же профессиональной тщательностью, как любой другой заказ. Ужасный вчерашний рисунок Кресси лежал на столе перед ним. Почти убежденный в том, что он разобрался в своем нелепом промахе, Джованни сложил рисунок и засунул его в карман брюк.


Глава 4


Показалось солнце, и Кресси решила прогуляться вместе с братьями по парку имения. Белла снова испытывала недомогание, и Джейни пришлось дежурить у ее постели. Кресси обрадовалась, что нашла повод не позировать Джованни. Ей требовалось время, чтобы подумать.

Трава еще не просохла, на деревьях начали появляться почки, небо прояснилось. Фредди и Джордж устроились на берегу небольшой речушки и всматривались в заросшую травой воду, ища головастиков. Старшие братья убежали в лес и увлеклись игрой собственного изобретения. Полы платья Кресси испачкались, волосы спутались, она вышла без шляпки, лелея тщетную надежду, что легкий ветерок поможет разобраться в противоречивых мыслях. Усевшись на межевую каменную ограду, она наблюдала за близнецами. Кресси подумала, что с ними ничего не случится, пока она слышит, как они перекрикиваются.

Видно, сегодня утром она в галерее лишилась ума. Как это произошло? Она даже не могла вспомнить, кто из них сделал первый шаг, лишь чувствовала, что сопротивляться этому не хватило сил. Ей, женщине математического и логического склада ума, подобные слова даже в голову не могли прийти. Не говоря уже о том, чтобы побудить к действию. Живи она тысячу лет, не могла бы поверить, что способна вести себя столь безрассудно. Никогда раньше она не теряла власть над собой. Близость с Джайлсом оказалась заранее обдуманным шагом. Джованни она поцеловала, поддавшись велению страсти.

Сама во всем виновата. В том, что вообразила невероятную ситуацию с обнаженным Джованни, в одной тунике и с копьем в руке. В том, как часто задумывалась о его совершенном лице, чистых идеальных линиях тела. В том, что мнимый анализ и эстетическая оценка незаметно переросли в вожделение. Низменную животную похоть. По правде говоря, ей следовало стыдиться себя.

Ветер взъерошил ей волосы. Она убрала с глаз непослушную прядь. Это напомнило о Джованни, который также отвел локон, прежде чем поцеловать ее. Или это было до того, как она сама бросилась ему на шею, и он уже не мог не поцеловать ее. Но он ведь не сопротивлялся. Да и с какой стати, ведь он привык именно к такому поведению других женщин! А теперь Кресси вела себя точно так, как те женщины, хотя хорошо знала, что к ним не относится, да и не станет одной из них, потому что не обладала ни одной из тех прелестей, которые необходимы для успешного соблазнения.

Зачем же тогда Джованни целовал ее, да еще с такой страстью, будто действительно желал ее не меньше, чем она его? Кресси спрыгнула с ограды и направилась к близнецам, которые перестали искать головастиков и собрались бежать за старшими братьями, желая поучаствовать в их игре, что им вряд ли позволят.

— Пойдем взглянем на овечку, — предложила Кресси, взяв мальчиков за руки, и повела их к дальнему полю, где резвились овечки, похожие на маленьких белых, как облака, колобков, пока их матери довольно жевали сочную зеленую траву.

Кресси помогла Фредди и Джорджу забраться на ограду, заботливо поддерживая обоих. В дальнем конце поля стояла одинокая черная овечка. Она не блеяла, а наблюдала за тем, как резвились остальные, и не проявляла ни малейшего желания разделить их веселье. Легко представить себя паршивой овцой в семье, но именно так Кресси чувствовала себя. Даже если Джованни не вскружит ей голову и не обнаружит в ней мифическое существо, которым, по его мнению, и была настоящая Кресси. Та Кресси, которую он хотел написать.

Она с грустью подумала, что именно поэтому он, вероятнее всего, и целовал ее. Он хотел разобраться в ней, заставить ее раскрыться. Это был лишь технический прием. Джованни хотел возбудить Кресси, затем перенести ее реакцию на холст. Нет сомнений, это технический прием, которым он пользовался неоднократно. Также не оставалось сомнений в том, что этот прием крайне успешный. Кто же сможет воспротивиться поцелуям столь неотразимого мужчины?

Лучше всего было притвориться, будто ничего не произошло. Кресси не станет потакать его самолюбию. Хотя он все время неодобрительно говорил о собственной внешности. Теперь она вспомнила об этом.

Спустив близнецов с ограды, Кресси позвала Гарри и Джеймса и пошла к дому. Она невольно коснулась губ. Это же надо, удостоилась профессионального поцелуя.

Джованни преследовал чисто художественные цели. Однако его поцелуй дышал восхитительной страстностью. Ничего подобного ей даже не снилось. Профессиональный поцелуй или нет, пришлось признать, Кресси наслаждалась им. Подтверждение тому ее реакция. Нет смысла отрицать это, ведь доказательства — ее фирменное блюдо.


Кресси боязливо вошла в импровизированную студию. Целую неделю изо дня в день она позировала, пока Джованни трудился над ее портретом. Он говорил редко, почти не подавал признаков, будто замечает ее присутствие. Иногда просил ее менять положение и объяснял какую-нибудь техническую деталь. Оба держались напряженно, будто боялись замкнутого пространства. Джованни не позволял ей взглянуть на свою работу. «Увидите портрет только тогда, когда он устроит меня», — повторял он, хотя и утверждал, что работа продвигается успешно. Он ни разу не вспомнил, как они целовались. «Это хорошо», — не раз думала Кресси про себя, ибо у нее тоже не было намерения возвращаться к тому эпизоду. Джованни — художник, она позирует. Это помещение сейчас располагало скорее к напряженному художественному труду, чем к необузданной интимности. «Да, дело как раз в этом», — решила она, довольная тем, что нашла логическое объяснение.

Кресси потянула за вырез платья в тщетной попытке прикрыть грудь. Вчера Джованни напомнил, что желал бы видеть ее в более откровенной одежде. Сегодня она надела вечернее платье и чувствовала себя так, будто совсем обнажилась. Наверное, потому, что было еще светло, а темно-красное бархатное платье с низким вырезом и крохотными рукавами с буфами обнажало намного больше, чем Кресси привыкла. Эго платье носила ее мать, старомодное, в стиле популярном при жизни Жозефины, жены императора Наполеона. Узорчатая накидка из черной ткани, отделанной золотистыми блестками, придавала платью вполне приличный вид. Кресси теснее обычного зашнуровала корсет, после чего ей казалось, что груди слишком обнажились. Соски были почти видны. Впервые увидев свое отражение в зеркале, она поразилась перемене, которая произошла с ней. К тому же вспомнила маму, которую раньше не представляла в платье, явно предназначенном для соблазнения.

Попытка Кресси уложить волосы должным образом не увенчалась большим успехом. Не желая дать слугам повода для сплетен, она отпустила горничную сразу после того, как та зашнуровала корсет. Ей хотелось украсить платье греческим узлом, но из этого почему-то ничего не вышло. «Как это скверно», — удрученно подумала она, потрогав прическу. В руке осталось несколько заколок, которые она пыталась вернуть на прежние места, но тут появился Джованни. Остановился на пороге и уставился на нее. Кресси уже хотела скрестить руки на груди, но вовремя сдержалась.

— Вы говорили, что хотите видеть меня в чем-то более… но у меня не нашлось ничего своего. Конечно, есть вечерние платья, и, хотя мне уже двадцать шесть лет, на рынке невест я еще считаюсь девушкой, поэтому… поэтому взяла напрокат вот это. Это платье носила моя мать, но если оно не подойдет, я… — Кресси запнулась и покраснела, но Джованни продолжал смотреть на нее. — Я пойду надену что-нибудь другое.

— Нет! Крессида, это то, что надо. Вы красавица.

— Ну, должна признаться, эго весьма неплохое платье. Думаю, мода в дни молодости мамы…

— Дело не в платье, дело в вас. — Джованни улыбнулся. — Хотя волосы… Позвольте мне.

Крессида стояла неподвижно, едва дыша, пока он поправлял ее непослушные волосы. От него пахло свежим мылом и скипидаром. На подбородке проступала синеватая щетина. Почему он так смотрит… и почему она так реагирует на это?

— Вот так! Вот это вдохновляет.

Джованни осторожно усадил ее в кресло, поправил складки платья, затем встал за мольбертом и снял покрывало с полотна. А чего она ожидала? Что он бросится к ее ногам, обнимет ее, опустит голову на ее грудь? Его щетина начнет щекотать кожу. Вырез платья оказался столь низким, что малейшее движение обнажило бы соски, а это привлекло бы его внимание.

Он станет ласкать их языком?

— О боже.

— Что-нибудь не так?

— Нет-нет. Пустяки.

— Платье неудобно?

— Нет. Оно просто немного… ничего.

— Должно быть, у вас с матерью одинаковые фигуры. Платье отлично сидит на вас.

— Правда? — Кресси с сомнением оглядела себя.

— Вы, кстати, очень похожи, если верить портрету в галерее.

— Сегодня вы мне льстите. Хотите изобразить меня краснеющей от ваших комплиментов?

Джованни положил кисть:

— Вы считаете мои комплименты профессиональной уловкой?

— Какое это имеет значение, если они приводят к желаемому результату? — Кресси пожала плечами.

В глазах Джованни вспыхнул гнев, но он тут же подавил его, сосредоточив внимание на палитре. Кресси едва удержалась от желания грызть ногти, еще одна привычка, от которой ей хотелось избавиться с тех пор, как Джованни отругал ее.

— Она красивая? — спросила Кресси. — Я имею в виду картину. Вы довольны ею?

— Да. Я удовлетворен. — Джованни кивнул. — Получится именно то, о чем я говорил. Скоро я закончу этот портрет и смогу очень скоро приступить ко второму.

— Вы уже решили, как станете изображать меня?

— Я представляю вас амазонкой. Пентесилеей, поскольку таков ваш литературный псевдоним. Однако царицу-воительницу следует изобразить с одной обнаженной грудью…

— В этом платье я чувствую себя так, будто моя грудь почти обнажена. Все это близко к грани неприличия. — Слишком поздно Кресси догадалась, что уже обратила внимание на свою грудь. Джованни уже уставился на нее, его глаза потемнели, что говорило не только о чисто творческом интересе. Джованни выглядел так же, когда целовал ее. К ней вернулись прежние ощущения, охватило какое-то жаркое непонятное ожидание. Голод. — Я не очень-то уверена, что действительно похожа на царицу-воительницу, — торопливо заговорила Кресси, смущенная поворотом, какой приняли ее мысли. — Мне даже не хватает смелости противиться отцу. Мне далеко до Ахилла[18 - В Троянской войне Ахилл и Пентесилея сражались в противоположных лагерях. Победив царицу амазонок в поединке, Ахилл влюбился в нее, когда та уже умирала.].

— Вы несправедливы к себе! Когда я вас увидел впервые, вы смело разговаривали с отцом. Я помню это очень хорошо. Смотрели с вызовом, когда я вошел. Говорили мне, что отец пытается выдать вас замуж, но, несмотря на это, вы упорно остаетесь незамужней.

— Никто не просит моей руки. — То есть придется согласиться на запоздалое предложение, сделанное под принуждением. — Вы переоцениваете мои прелести, что я подчеркиваю уже не раз.

— И, как я уже подчеркивал не раз, вы намерены принизить себя еще больше, чем это делает ваш отец.

Если бы вы того хотели, не сомневаюсь, добились бы предложения от любого претендента, избранного лордом Армстронгом. Но вы не захотели. В действительности я готов поспорить: вы в этом деле отнюдь не пошли навстречу намерениям отца. Кресси, где же истина? Почему вы не вышли замуж? Виноват тот мужчина, которого упомянула ваша мачеха? Он разбил ваше сердце?

Кресси Армстронг, не распространяйся о своих желаниях! Только тогда можно надеяться, что Джованни нарушит молчание.

— А как же вы? — возразила она. — Вы женаты? Вы уже были влюблены?

— Нет и нет. Мы говорили о вас.

— Я ни о ком не говорила.

— Теперь вы ведете себя как один из ваших младших братьев. — Джованни рассмеялся. — Ti ho messo con le spalle al muro[19 - Я загнал тебя в угол (ит.).]. Вам не нравится, когда вас ставят в безвыходное положение, верно?

— Я не… мне не… Я отнюдь не в безвыходном положении. Почему вас так вдруг заинтересовал Джайлс Пейтон?

— Он меня совсем не интересует. Я лишь хочу узнать, как он повлиял на вас. Лучше понять именно сейчас, когда ваш первый портрет почти завершен, и мои знания не смогут затмить чистоту изображения. Вы меня понимаете?

— Значит… этот допрос… еще один ваш технический прием?

— Ради бога! — Джованни бросил кистью в мольберт. Та отскочила от деревянной стойки и упала на пол. — В вас скрыта женщина, страстная, остроумная, интересная. Я увидел эту женщину, коснулся и целовал. Но вы не хотите признавать, что она существует, тем более дать ей свободу.

Джованни наклонился, чтобы поднять кисть. Выпрямившись, пересек комнату и остановился перед ней.

— Вы думаете, никто не замечает вас, однако желаете, чтобы вас замечали. Хотите, чтобы люди узнали, что вы не только чистокровное животное. Я могу помочь вам. Показать ту женщину, но только в случае, если вы позволите мне увидеть ее.

Кресси вовремя удержалась от невольного желания все отрицать и заставила себя задуматься над его словами.

— Я не желаю, чтобы вы запечатлели мои слабости, прошлые ошибки и неблагоразумные поступки, — ответила она, превозмогая себя. — С Джайлсом это вышло потому, что я была очень юна, наивна и так… Не знаю, мне так хотелось угодить ему. Сейчас я совсем другая.

— Тогда покажите себя в истинном свете. Представьте, что эта студия своеобразная исповедальня. Мы связаны торжественной клятвой и будем хранить нашу тайну. Все, что вы скажете здесь, останется между нами. Даю вам слово.

— А если я действительно исповедуюсь? К сожалению, вы не сможете отпустить мне грехи. — Кресси не хотелось переходить к обороне, но и не совсем нравилось направление разговора. Она никогда ни с кем не обсуждала Джайлса, даже было трудно вообразить такую возможность. — Вы предлагаете сыграть роль не только художника, но и священника, правда?

— Я не играю художника, — сказал Джованни и насторожился.

— Не я единственная, кому не нравится оказываться в безвыходном положении, — возразила Кресси. Пользуясь случаем, она ответно уколола, ибо ее больно задело его прежнее замечание. — Вы сами признались, что играете его. Полотно перед вами — это не портрет, а упражнение в эстетике. У вас огромный природный талант. Я убедилась в этом, когда вы рисовали моих братьев. Однако вы решили забыть о нем и писать то, что угодно заказчикам. Вы могли бы стать художником, а предпочли роль живописца.

Кресси хотелось лишь отбиться от вопросов Джованни, однако ей на мгновение показалось, что она зашла слишком далеко. Губы художника сжались, глаза вспыхнули, предвещая грозу, но пока она смотрела на него, его гнев угас, укрощенный, точно непослушная собака. Пригладив коротко постриженные волосы, он потер глаза и с трудом улыбнулся.

— Вы правы. Именно на этом я построил свою карьеру. Но этого уже недостаточно.

Джованни потянул за шейный платок, сдвинув набок идеальный узел, и сел на древний сундук напротив нее, подняв тучу пыли, которая тут же пристала к его брюкам. Кресси впервые увидела его в столь неопрятном виде, истинное выражение его лица, смущение. Впервые увидела его уязвимым. Джованни обхватил голову руками, локтями уперся в колени.

Кресси все время вертела блестку на накидке, пока та не повисла на ниточке.

— Мне страшно, — наконец призналась она. — Я боюсь, тот, кого вы пишете, получится жалким и непривлекательным.

Блестка оторвалась, оставив маленькую дырочку на ткани. Кресси уставилась на нее, не смея поднять глаза на Джованни.

— Вы не понимаете. Откуда вам понять, ведь вы без труда обращаете на себя внимание женщин, но…

Слова Кресси прервал резкий смех Джованни. Ей пришлось поднять голову.

— И вот это, — заговорил он, указывая на свое лицо, — вы считаете достоинством? Вы думаете, мне нравится, что предо мной заискивают? Думаете, мне нравится, что люди видят лишь этот совершенный профиль?

— Вы поэтому не хотите общаться с Беллой и мной? Почему вы едите один и…

— Сплю один. Всегда. С тех пор… всегда. Вот вы и добились того, что я исповедуюсь перед вами. — Джованни встал, взял ее за руку и привлек к себе. — Кресси, со дня нашей встречи я заметил в вас нечто другое. Нечто такое, чего не могу объяснить, но понимаю, что буду жалеть всю оставшуюся жизнь, если не сумею запечатлеть это. Чтобы написать вас, я должен знать вас. Понимаете?

Кресси остро чувствовала близость тела Джованни, кожи, уст, она столь же остро понимала, что он доверил ей, именно ей, то, что не говорил больше никому. Это сделало его уязвимым и даже еще больше привлекательным. Ей хотелось крепко обнять его, целовать, просить, чтобы он больше рассказал о себе, поведан все. Однако за такую откровенность Кресси должна была довериться ему, а для этого придется собраться с силами.

— Ладно, если хотите, если вы настаиваете, вот правда. — Кресси высвободилась, подошла к слуховому окну и рассеянно посмотрела в него. — Джованни, несмотря на то что вы сказали, я всячески пыталась быть… сговорчивой… с теми мужчинами, которых мне подбирал отец. Но ничего не вышло. Я вела себя крайне неловко, а когда мой язык немного развязывался, я до смерти утомляла потенциальных ухажеров, без конца толкуя о своих научных изысканиях. Знаете, Белла права… мужчины не выносят ученых женщин.

— Возможно, это касается мужчин из круга знакомых вашего отца, — насмешливо заметил Джованни. — Что красноречиво говорит о лорде Армстронге.

— Спасибо. — Кресси едва заметно улыбнулась. — Однако это ничего не меняет. Чем больше я старалась, тем больше, видно, я отпугивала претендентов на мою руку и тем больше отчаивалась. Вы должны понять: меня воспитывали в том духе, что брак не только долг, но единственный выбор. Я была вынуждена выйти замуж. Когда подвернулся Джайлс и проявил чуточку интереса скорее ко мне, нежели к семье, я убедила себя в том, что из него получится хороший муж.

Я не была влюблена в него, но думала, что любовь… видите ли, так говаривала тетя София, со временем придет. Только моя неуверенность, похоже, стала очевидной… и это не производило хорошего впечатления… ибо стоило мне только посчитать Джайлса своим, как его интерес ко мне начал угасать. Я не могла позволить… я так считала… потерять его, ведь уже сообщила отцу, что ожидаю официального визита Джайлса. Никогда раньше я не видела отца столь довольным мной. «Вот какова моя дочь, — сказал он. — Я так и знал, что тебе обязательно повезет». Поэтому я… я… — Кресси глубоко вздохнула и крепко впилась ногтями в ладони. — Я подумала, что Джайлсу придется жениться на мне, если отдаться ему, — с грустью призналась она.

Наступило молчание. Кресси прижала горячий лоб к прохладному стеклу окна. Проведя по нему пальцем, она, к своему удивлению, обнаружила, что стекло чистое, и догадалась, что это работа Джованни. Ему хотелось, чтобы сюда проникало больше света. Ей стало не по себе, но, начав исповедь, надо закончить ее.

— Я поступила ужасно, — продолжила Кресси, повернувшись к нему. — Мне так хотелось подчинить его себе. Все обернулось позором. Своей глупостью я добилась обратного результата. Да еще того, что об этом никто больше не знает, — закончила она, делая трогательную попытку улыбнуться.

— Значит, вы отдались этому мужчине, а он бросил вас?

Кресси поежилась, догадавшись по его голосу, что он не верит услышанному.

— Нет-нет. Джайлс был честным человеком. Предложил мне свою руку… по крайней мере, он сказал, что женится на мне потому, что должен это сделать… но я понимала, он говорит несерьезно. Я знала, что брак станет смертным приговором для нас обоих. Это намного хуже, чем видеть горькое разочарование отца. Я достигла своей цели, но не могла примириться с этим.

Кресси обхватила голову руками. Она не станет плакать, ни за что не станет, однако та ужасная сцена с Джайлсом нанесла рану, до сих пор вызывавшую нестерпимую боль. Она еще раз глубоко вздохнула, подавила разочарование, говоря решительно и глядя на свои туфли.

— Бедный Джайлс, в некотором смысле он был столь же наивным, что и я. Видите, сначала я пыталась не воспринимать это серьезно… во время… когда… в спальне. Мне хотелось сделать так, чтобы нам обоим было приятно, но я, должно быть, показалась ему идиоткой. А когда из этого ничего не вышло, я просила, чтобы он просветил меня. Однако мой вопрос лишь обнажил неопытность Джайлса, и… остальное я предоставлю вашему воображению, хотя сомневаюсь, что вы сможете вообразить нечто столь ужасное. Как бы то ни было, я отвергла единственное предложение руки, и вскоре Джайлс поступил на военную службу. Думаю, весь этот эпизод оказался для него так же унизителен, как и для меня.

Кресси заставила себя поднять голову.

— Я получила полезный урок, ибо узнала, что не являюсь той женщиной, которую мужчины… которым по душе такие развлечения. Если бы я меньше анализировала и больше доверяла чувствам… но эго не в моей природе. Логика и факты, гипотезы и доказательства — вот моя стихия. Я почему-то решила, что найду способ, как сделать своей судьбой не брак, а математику. Занимаясь формулами, знаешь, с чем имеешь дело. — Кресси выпрямила плечи. — Вот моя отвратительная история. Все это произошло несколько лет назад. Я уже вполне пришла в себя.

— Это вы так считаете! — воскликнул Джованни. — Я не уверен. Только подумать, если бы этот эпизод оказался чуть менее неприятным, вы вышли бы за него замуж, осчастливив своего отца, одновременно сделав себя несчастной.

— Почему вы так рассердились? — спросила Кресси, готовая ринуться в бой. Она никому не рассказывала, что произошло между ней и Джайлсом, и была потрясена. Ей стало стыдно, однако Джованни это лишь рассердило. — По-вашему, я все равно несчастна. По крайней мере, обретя мужа столь неблаговидным способом, я бы выполнила свой долг.

— Ваш долг! Мне кажется, именно этим вы все время заняты. Позвольте напомнить, вы сейчас избавили отца от расходов и неудобств, с которыми пришлось бы считаться, найми он совершенно бесполезную гувернантку. Принося большие личные жертвы, вы составляете компанию мачехе. Ведь ваш отец должен был найти ей сиделку. Вы также заняли место старшей сестры, присматривая за двумя младшими… еще один долг, от которого увильнул ваш отец… к тому же не сомневаюсь, что вы, кроме того, заняты тысячью другими делами. Кресси, вам не в чем упрекнуть себя, но что вас подвигло отдать самое ценное мужчине, за которого вы даже не собирались выходить замуж? Вот этого я не понимаю.

Когда он преподнес все это в таком свете, Кресси тоже не знала ответа.

— Я говорила вам, мне отчаянно хотелось угодить и Джайлсу, и отцу. Вы не представляете, каково это, — грустно сказала Кресси. — Белла только что родила сына и дала более чем ясно понять, что желает как можно быстрее сбыть меня с рук. А в то время папа… я хотела сказать отец, старался ей всячески угодить. Вы не представляете, сколь важно такому человеку, как он, обзавестись сыном и наследником.

— Я это понимаю слишком хорошо.

— Не знаю, откуда вам это понять. — Кресси чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, но решила не давать им воли. Она не станет жалеть себя. А в жалости Джованни точно не нуждалась. Кресси сжала кулаки. — Я пожертвовала своим целомудрием, надеясь получить предложение руки. — Она отчаянно захлопала глазами. — Знаю, только ничего не говорите мне, если бы я рассказала об этом отцу, получила как раз то, чего больше всего хочу, меня сняли бы с рынка невест. Но я не могла допустить, чтобы отец злорадствовал над моей глупостью. Надо мной, наивно считающей себя умной. Из-за этого я потеряла немалую долю уважения к себе. Я не могла усугубить свой грех.

Когда Кресси прислонила голову к окну, ее волосы рассыпались и закрыли обнаженные плечи. Джованни молчал. Тишина стала оглушительной, угрожающей. По всей видимости, он испытывал к ней отвращение.

— Ваше утверждение, что я несчастна, может оказаться вполне обоснованным, — заговорила Кресси почти шепотом. — Однако, к сожалению, я не вижу, как можно исправить положение. Отцу можно угодить, лишь выйдя замуж, но я не гожусь для брака, а если бы даже… — Кресси дерзко откинула голову назад, — если бы даже годилась, знаете, и тогда бы не вышла замуж! Не пожертвовала себя мужчине лишь ради того, чтобы расширить династическую паутину, которую прядет мой отец. Я на это не пойду, не хочу!

Раздались размеренные аплодисменты, и Кресси подняла голову.

— Брависсимо! Это уже шаг вперед.

— Это не так. — Кресси выжала улыбку. Направилась к нему, подметая шлейфом платья матери пыльные половицы. — Неужели в своей исповеди я дошла до того места, которое вы считаете покаянием, и отпускаете мои грехи?

Джованни покачал головой и взял ее за руки.

— Вы уже раскаялись в большем, чем заслуживаете. Я не считаю, что вы совершили грех, если не считать того, что позволяете другим судить о вас. Не важно, что думают ваш отец, мачеха, этот неотесанный деревенщина Джайлс, даже ваши сестры. Значение имеет лишь то, что думаете вы сами.

— Я не знаю, что и думать. Могу признаться лишь в одном: у меня в голове все перемешалось.

Джованни осторожно подвел ее к мольберту:

— Взгляните. Вот женщина, какой вы желали бы видеть себя.

Кресси была так ошеломлена столь неожиданным откровением, что ей не сразу удалось сосредоточить внимание на портрете. Нижняя часть тела была намечена лишь общими мазками, еще предстояло дописать одежду, но лицо и руки оказались полностью завершенными. Она уставилась на женщину, смотревшую с полотна. Она и в то же время не она. Как Джованни обещал, все полагавшиеся углы и пропорции там присутствовали. Как он обещал, она выглядела красивой, чуть нежнее и, конечно, женственнее, обольстительнее, чем в действительности. Глаза затаили надежду, губы обещали поцелуй. Такую леди Крессиду мужчина без боя не отдаст, постарается заполучить в жены, станет хвастаться тем, что завлек ее в постель.

— Что скажете?

Голос Джованни звучал непривычно робко. Не без удивления догадавшись, что ее мнение для него важно, Кресси принялась еще внимательнее разглядывать портрет, пытаясь оценить беспристрастно, стараясь точно припомнить условия их пари.

— С точки зрения доказательства моего тезиса он почти совершенен. Вы создали красоту, пользуясь формулой природы, — наконец заключила она.

— Но я спросил не об этом.

— Я знаю. — Кресси уставилась на женщину, запечатленную на полотне. — Она красива, но это не я. Джованни, я не говорю о том, как она выглядит. Она очень похожа на оригинал. Портрет исполнен мастерски, однако…

— Скажите, что вы чувствуете, глядя на него.

— Я испытываю странное ощущение, будто в нем не хватает каких-то черт, присущих мне. Если искусство — правда, то это — ложь. Возможно, не ложь, а выдумка. Вы опустили все недостатки и косвенно придали мне черты, какими я не обладаю. В лице нет присущих мне черт. Я выгляжу так, будто не способна и мухи обидеть, как любит говорить тетя София. Но я ведь не столь уж робкая. Мне также не присуща столь явная уверенность.

— В вас ничего этого нет, однако вы исключительно проницательны. Мало кто обладает такой способностью проникнуть в сущность. Особенно когда дело касается самой себя.

Кресси обошла мольберт, затем снова встала перед ним и неодобрительно уставилась на свое изображение.

— Пропорции, соотношения, углы — все идеально, но это ложь. Математика — чистейшая из правд, ее законы неопровержимы, но вам каким-то образом удалось опровергнуть их. Ничего не понимаю. Джованни, разве красота сама по себе не является правдой? — Она обернулась и взглянула на него, подол ее платья задел ножки мольберта, и тот опасно качнулся. — Эта женщина не я. Мне даже не хочется быть этой женщиной, этой жеманной надутой сиреной.

— Хотя она именно та женщина, какой вы, по вашему утверждению, хотели быть. Угодливой и послушной. Эта женщина, — с презрением произнес Джованни, — без колебаний вышла бы замуж, чтобы угодить отцу.

— Я не такая!

— Вы не такая! Но вы также нечестны к себе. Вам нравится представлять себя бунтаркой, нарушающей общепринятые запреты мелким непослушанием, однако инстинкт толкает вас к соглашательству, повиновению. Эта картина, — сказал Джованни многозначительно, заставляя Кресси еще раз взглянуть на полотно, — не совсем выдумка.

Кресси снова уставилась на портрет, ее гнев стал таять, когда до нее дошла истинность слов Джованни, истинность того, что он написал.

— «Что ж, я могу творить зло, улыбаясь и восторгаясь тем, что омрачает мое сердце, орошает лживыми слезами лицо, чем оно становится привлекательным на все случаи жизни», — с иронией процитировала Кресси. — Это из «Ричарда III»[20 - «Ричард III» — историческая драма Шекспира.], — добавила она, оглядываясь на Джованни через плечо. — Вполне уместные слова, но не очень лестные.

— Эти слова — лишь часть правды. Когда начнем писать ваш портрет в образе Пентесилеи, хотелось бы увидеть вас с полностью распущенными волосами.

— Значит, вы все же решили изобразить меня амазонкой?

— Я нисколько не сомневаюсь, что вы намного сильнее, чем полагаете. — Джованни взял руку Кресси и поцеловал ее.

Его уста были теплыми, от нежного прикосновения ее пульс забился чаще.

— И гораздо более склонна к самообману, если верить вашей оценке моего характера, — ответила Кресси, пытаясь не обращать внимания на то, как его прикосновение и близость подействовали на нее. Напряжение между ними незаметно подошло к опасной черте.

— Я хотел, чтобы вы думали о себе не хуже, а лучше. Я знаю, сколь глубоки узы, связывающие нас с людьми, в жилах которых течет та же кровь. Сколь сильно желание угодить им. Как трудно им угодить. — Он коснулся ее волос, провел рукой по непослушным локонам и задержался на обнаженном плече. — Я знаю, что значит страдать из-за этого, найти избавление от этого.

Другой рукой он обнял ее за талию и привлек к себе. Его глаза потемнели от страсти, голос звучал низко и гипнотизировал. За словами Джованни скрывались тайны, горькие тайны, но она не обратила на это внимания, ибо ее полностью отвлекло его прикосновение, запах, близость, стихийное влечение. Кресси бросило в жар. Она заметила, что ее груди подрагивают, поднимаются и опускаются в платье с низким вырезом, а дыхание становится отрывистым.

Рука Джованни двинулась вдоль кружев на вырезе платья. Прикосновение было легким и дразнящим.

— Кресси, вы значите больше, гораздо больше, чем считаете, — прошептал он. Его уста коснулись ее губ. Это был воздушный поцелуй. — Пентесилея, богиня-воительница. Боритесь за себя.

Джованни наклонился и стал целовать открытую ложбинку на груди Кресси.

Она тихо простонала, когда его губы и язык стали касаться холмов ее грудей и вдруг застыли на ложбинке. Руки обхватили ее ягодицы и начали поглаживать их. Кресси прижалась к нему, подняла груди выше, предоставляя их Джованни на обозрение. Рукава с буфами сползли с плеч, платье обнажило груди, будто его скроили именно для этой цели.

— Ты самая красивая, — пробормотал Джованни и обхватил губами один набухший розовый сосок. Втянул его глубже, Кресси, чувствуя огромное удовольствие, прильнула к нему. Она оказалась у стены. Джованни снова втянул ее сосок в рот, обхватил другую грудь рукой, лаская сосок большим пальцем. — Ты самая красивая, — повторил Джованни, и она поверила ему. Не поверила, что красивая, но поверила, что он сейчас считает ее такой. Его язык ласкал ее сосок, то исчезая, то высовываясь, большой палец ласкал другую грудь, заставляя Кресси испытать мучительное страдание от вожделения.

Джованни крепче обхватил ее ягодицы, привлекая к себе. Она почувствовала его возбуждение, уже знакомый отвердевший стержень уперся ей в живот. Ей отчаянно хотелось, чтобы он оказался еще ближе.

— Джованни. — Кресси произнесла его имя уже более настойчиво. Похоже, ему не хотелось отрываться от ее груди. Кресси не хотелось, чтобы он отрывался, если только… — Джованни!

Веки плотно закрыли его глаза. Полосы румянца выделяли щеки больше обычного. Кресси коснулась его подбородка, провела рукой по колючей щетине.

— Ты хочешь, чтобы я остановился? — спросил Джованни хриплым голосом.

Она покачала головой:

— Я хочу, чтобы вы целовали меня.

На его губах появилась самая сладострастная улыбка. Одна рука обхватила ее грудь, другая ягодицы.

— Per fortuna[21 - К счастью (ит.).], именно этого мне как раз и хотелось. — Губы Джованни коснулись ее уст. Кресси раскрыла губы.

Дверь с грохотом отворилась.

— Вот вы где! Я же сказал Джеймсу, что это ваша тайная комната, но он мне не поверил, — тараторил Гарри, врываясь в мансарду. Он был взволнован. — Кресси, скажи ему, что я был прав. Кресси, обязательно скажи. Ты должна немедленно пойти со мной.

— Почему? Что случилось?

— Папа приехал.


Глава 5


— Должен заметить, ужин получился весьма скудным. О чем думал повар, отправляя наверх столь жалкий выбор закусок? Моя дорогая, ты должна строго поговорить с ним. Понимаешь ли, речь идет о сохранении приличий.

Лорд Армстронг поправил вечерний фрак и неспешно устроился в кресле у камина напротив жены. После ужина они направились в английскую гостиную, большую комнату, которой не пользовались уже несколько месяцев, точнее, после последнего визита его светлости в это имение. Здесь спертый воздух еще не успел прогреться. Белла в последнее время привыкла ужинать рано вместе с падчерицей, после чего почти сразу ложилась в постель и боролась со сном. Закутавшись в огромную кашемировую шаль, она, видно, чувствовала себя ужасно неудобно в тесном вечернем платье.

— Если бы мы ждали тебя, моя любовь, я велела бы приготовить более достойный и плотный ужин, — робко возразила леди Армстронг.

— Всегда готовься к любой возможности, — весело ответил муж. — Всегда смотри на шаг вперед и не обращай внимания на строптивых. Тогда ты будешь на высоте.

— Отец, мы одна семья. Если бы ты удосужился известить нас о своем скором приезде, мы непременно устроили бы ужин, отвечающий твоему высокому положению. — Кресси сидела довольно далеко от камина, ей явно было холодно, к тому же она была очень раздражена. Она заметила, что кожа Беллы отдает восковой бледностью. Щеки неестественно раскраснелись, и Кресси знала об этом, ибо мачеха сказала ей тем вечером, что ее лодыжки так распухли, что стало больно носить тапочки. — Белла чувствует недомогание, — многозначительно сообщила Кресси. — Ей пора ложиться в постель.

— Глупости. Для хорошего кровообращения надо больше ходить. Белла, для ребенка тоже полезно, когда ты двигаешься. Уверен, сэр Гилберт Маунтджой вряд ли советовал тебе весь день валяться в постели.

— Наоборот, сэр Гилберт говорил, что Белле нужен отдых, — язвительно возразила Кресси.

Лорд Армстронг, сделавший карьеру на том, что умел ловко повернуть правду в нужном себе направлении, небрежно махнул рукой:

— Она отдыхает уже несколько недель. Кресси, помнится, я прислал тебя сюда, чтобы моя жена могла отдохнуть. Не понимаю, как тебе не пришло в голову освободить ее от ряда простых домашних забот. Например, ты могла распорядиться, чтобы приготовили приличный ужин.

Кресси уже хотела разразиться сердитой тирадой, но вовремя сдержалась. Самая успешная тактика отца — бить противника его же оружием. Она почти всегда попадалась на его удочку. Но не в этот раз. Отец не прав, но ни за что не хотел признаться в этом. Кресси напрасно потратила бы время, пытаясь заставить его сделать это. Это была сущая мелочь в крупной игре — не дать ему принизить себя. Кресси не предоставила ему такой возможности и почувствовала себя намного лучше. Следуя примеру Джованни, она вообще не удостоила отца ответа, ведь он во всех отношениях оказался столь же незрелым, что и ее братья. Кресси встала.

— Куда это ты собралась?

— Отец, кажется, ты запамятовал, что главная причина, по которой я нахожусь здесь, — выполнять обязанности гувернантки для твоих сыновей. Я собираюсь проверить, что они уже легли и успокоились. Мальчики ведь такие шумливые, — сказала Кресси, мило улыбаясь, — боюсь, они не всегда слушаются няню и часто отказываются ложиться, когда подходит время. Раз уж ты здесь, возможно, тебе самому заняться этим?

Вообще-то я удивляюсь, как тебе раньше не пришло в голову почитать им вместо меня что-нибудь перед сном. Приношу спои извинения. Завтра я постараюсь не лишить тебя такой возможности.

— У меня нет времени читать сказки, — огрызнулся лорд Армстронг, прищурившись. Он не привык слышать насмешку в собственном доме, если только она не исходила от него самого. Если бы он не был так наивен, мог бы вообразить, что Крессида издевается над ним.

— Генри, Кресси очень хорошо присматривает за мальчиками, — еле слышно заговорила Белла. — Они слушаются ее намного лучше, чем меня. Бедные мальчики, я думала, что пренебрегаю ими, ибо действительно чувствую себя не очень хорошо, однако им, видно, очень хорошо в обществе старшей сестры.

— Спасибо, Белла, — сказала удивленная Кресси и удостоилась натянутой, еле заметной улыбки.

— Генри, Кресси также проявляла заботу и ко мне, — настойчиво продолжала Белла. — Она избавила меня от всех хлопот по дому. Знаешь, были такие дни, когда я испытывала ужасную слабость. Утренняя тошнота отнимает много сил.

— Тошнота! Но ты уже должна была пройти эту стадию. Сколько времени минуло… Ты уже на пятом месяце?

— Действительно, ты последний раз был здесь в ноябре.

Лорда Армстронга задела эта стрела, пущенная в его адрес.

— Глупости, моя дорогая, ты что-то запамятовала. Я уверен…

— Ты недолго был здесь на Рождество. Я помню, ты явился к тому времени, когда настала пора идти в церковь, и уехал после ужина. С ноября ты здесь ни разу не остался на ночь. Неудивительно, что малыши Фредди и Джордж чувствовали себя так робко в твоем присутствии. Ты стал для них чужим.

Кресси еще раз с удивлением уставилась на мачеху. Она еще ни разу не слышала, чтобы та разговаривала с лордом Армстронгом таким образом. Заметив выражение лица отца, Кресси догадалась, что для него это такая же неожиданность, и с трудом подавила улыбку. Впервые в жизни она почувствовала, что выступает заодно с мачехой.

Похоже, Белла сказала еще не все.

— Раз ты здесь, тебе, несомненно, захочется лучше познакомиться со своими сыновьями, — продолжила она. — Уверена, Кресси будет благодарна, если ты освободишь ее на одно утро от преподавания и отведешь ребят на рыбалку.

Сначала Кресси откровенно подтрунивала над ним, а теперь Белла решила проявить дерзость. Лорд Армстронг решил, что здесь что-то определенно затевается, и не знал, как на это реагировать.

— Я не подумаю прерывать их занятия. К тому же я сразу должен вернуться в Лондон. Вы же знаете, я вместе с герцогом отправляюсь в Санкт-Петербург. Возможно, мне придется отсутствовать несколько месяцев. Я здесь, чтобы убедиться, что до моего отъезда предприняты все необходимые приготовления.

— Вот как. Теперь я понимаю.

Белла явно пала духом. Если бы Кресси пристально не следила за ней, она не заметила бы выражения разочарования на ее лице, которое мелькнуло и тут же исчезло. Мачеха обиделась. Кресси не сделала большого открытия, но это была правда. Белла действительно любила своего мужа. Она думала, что муж приехал к ней, наверное, надеялась, что приехал потому, что беспокоился о ней, а лорд Армстронг интересовался лишь необходимыми приготовлениями! Кресси ужаснулась, поняв, какие приготовления отец имеет в виду. Отца здесь не будет, когда родится ребенок Беллы. Его ребенок!

Забыв о том, что она решила проявлять ко всему равнодушие, Кресси больше не могла удержаться:

— Отец! Ты не можешь уехать с Веллингтоном. Думаю, герцог сумеет найти тебе достойную замену. Ты нужен Белле здесь.

— Извини, я не понял.

— Кресси! — воскликнула Белла.

— Белла не хочет говорить об этом, поэтому я все скажу за нее.

— Крессида, прошу тебя, не делай этого!

— Белла не желает, чтобы ты находился так далеко в столь ответственное время.

— Генри, не слушай ее. Уверена, я одна со всем хорошо справлюсь.

— Ты не останешься одна.

Лорд Армстронг встал. Отец редко выдавал свой гнев, но Кресси заметила по напряженной позе, что он из последних сил укрощает свои эмоции. При любых других обстоятельствах она ликовала бы, но сейчас ей хотелось, чтобы отец понял, сколь эгоистично он ведет себя.

— Отец, понимаю, ты пойдешь на жертву, но ведь Белла намного важнее, чем…

— Что ты себе позволяешь! Как смеешь указывать мне, что делать! Как ты смеешь решать, что для Англии важно, а что нет. — Лорд Армстронг трясся от гнева. — Видно, от твоего внимания ускользнуло то обстоятельство, что моя жена уже родила четверых мальчиков без осложнений и истерик.

— Отец, сейчас дело обстоит не так. Белле все время нездоровится.

— И кто в этом виноват? У меня нет сомнений, что ты внушаешь ей мысль, будто ей хуже, чем она чувствует себя на самом деле. Маунтджой тоже не заметил ничего опасного, когда он осматривал ее в последний раз. Иначе он сообщил бы мне об этом. Моя жена до этого дня тоже не высказывала никаких опасений. Несомненно, за это надо благодарить тебя. Она в своих письмах ни разу ни на что серьезно не пожаловалась. Я правильно говорю, моя дорогая? — решительно спросил лорд Армстронг, вдруг повернувшись к жене, которая, видно, пыталась скрыть свои габариты в кресле.

— Генри, мне не хотелось беспокоить тебя. — Белла покачала головой. — Я понимаю, сколь важно…

— Вот видишь! — воскликнул лорд Армстронг. Однако, поймав себя на том, что говорит ликующим тоном, он обуздал свои эмоции. Он заговорил снова, но обычным тоном и главным образом обращался к своей жене: — Моя любовь, я беспокоился за тебя, несмотря на твое нежелание обременять меня. Вот почему я договорился, чтобы сэр Гилберт навещал тебя каждый месяц вплоть до родов. Хотя доктор занят не менее, чем я, он любезно согласился пожить в Киллеллан-Манор во время родов. Вот видишь, как много я пекусь о нашем ребенке.

О нашем ребенке! Но не о своей жене. Кресси не заметила бы этого нюанса, но Джованни научил ее видеть мир в совершенно другом свете. Она надеялась, что Беллу слова отца успокоят, но, как и его светлость, не ожидала следующего ответа мачехи.

— Только не это! — Белла с трудом села, отбросив в сторону подушки и шали. — Я не потерплю его присутствия здесь. Не желаю, чтобы он находился в этом доме.

— Сэр Гилберт? — Лорд Армстронг был озадачен. — Но он ведь присутствовал при родах четверых сыновей. Он лучший в своей профессии.

— Нет! — С огромным усилием Белла поднялась. — Генри, я не потерплю его. Ты слышишь меня? Мне нужна повивальная бабка. Мне нужна женщина. Я не потерплю, чтобы этот мужчина тыкал меня своими холодными пальцами и назойливо уговаривал не волноваться по пустякам. «Будет вам, леди Армстронг, проявите немного сдержанности. Вы слышали, чтобы коровы, рожающие в поле, мычали бы так громко?» Мне хотелось бы посмотреть, как он молча родит таких крупных здоровых парней, как мои. Насколько долго он продержится, видя эти ужасные орудия пыток, какими он пользуется. Мне он не нужен. Генри, я сама обо всем позабочусь, раз тебя здесь не будет. Больше я об этом не стану говорить. Сейчас я отправляюсь к себе в спальню. Поскольку твой визит будет кратким, я больше не стану отнимать у тебя время. Надеюсь увидеть тебя только утром.

Шаркающей походкой Белла покинула гостиную с достоинством, какое позволяло ее грузное тело и распухшие лодыжки. Ошеломленная Кресси также решила, что стратегическое отступление — лучшая тактика в данной ситуации. У нее выдался трудный день, к тому же предстояло о многом подумать.


На следующее утро Кресси рассказала Джованни о том, что произошло в гостиной.

— Чувствую себя идиоткой. Я так возненавидела несчастную Беллу, что совершенно не заметила, как она стала жертвой эгоизма отца, наподобие нас с сестрами. Белла действительно любит его, а он ее совсем не любит. Вы оказались правы, — прошептала Кресси, чтобы ее не услышали братья, сидящие за столом. Джордж и Фредди занимались чтением, а Джеймс и Гарри геометрией. — Моему отцу желания Беллы столь же безразличны, что и мои. Вам следовало бы взглянуть на ее лицо вчера, когда она узнала, что отец приехал проверить, хорошо ли мы ведем себя здесь, а сам собирается приятно провести время в России в обществе Веллингтона. Мне действительно стало ее очень жалко.

Джованни перестал работать и хмуро взглянул на Фредди, чьи руки он писал. Кресси, расхаживавшая по комнате, сильно отвлекала его. Он думал, что поступил практично, перенеся занятия в портретную галерею, ибо Кресси получила возможность обучать мальчишек, пока он работал. Иногда приходилось делать перерывы, чтобы усадить их в нужной позе. Благодаря этому Джованни отлично потрудился над портретом, чем сэкономил немало времени для дневных сеансов. Он не успевал писать и ее портрет, и своевременно выполнять заказ. Но сегодня ему никак не удавалось сосредоточиться.

Кресси была совсем другой. Казалось, изменилась за ночь. Отбросив недовольство, неприязнь к леди Армстронг, она, казалось, избавилась от прежней вялости и стала положительно смотреть на вещи. Пентесилея царица-воительница. Кресси не знала полумер. Сейчас она заняла сторону Беллы и больше не станет с обидой вспоминать, как мачеха обращалась с ней в прошлом. Джованни поймал себя на мысли о том, что подумала бы леди Армстронг, узнав о таком повороте. Из рассказа Кресси о вчерашней развязке следовало, что мачеха тоже начала неодобрительно относиться к своевольному поведению его светлости. Как бы невероятно это ни казалось, Кресси и леди Армстронг могли бы стать союзницами, и казалось вполне возможным, что дело примет именно такой оборот.

Джованни незаметно улыбнулся. Ему хотелось бы увидеть, чем закончится бунт в семействе Армстронг, в разжигание которого он внес определенную лепту. К сожалению, это вряд ли удастся, ибо до завершения заказа осталось всего несколько недель. Джованни кольнула боль, какая наступает от голода, но он не придал этому значения. Дело не в том, что ему будет не хватать Кресси, его больше беспокоило, успеет ли он написать ее. Придется чертовски потрудиться.

Он пытался сосредоточиться на работе, за которую ему платил лорд Армстронг, однако его намного больше заинтересовала перемена в отношении Кресси к отцу. Джованни очень сомневался, удастся ли ей так легко избавиться от привычки подчиняться. Он по собственному опыту знал: это устойчивая привычка, которую можно преодолеть, лишь постоянно следя за своим поведением. Самое главное, она действовала в этом направлении.

Кресси обрадовало, что леди Армстронг вчера вечером немного похвалила ее, это произвело огромное впечатление, хотя казалось, мачеха произнесла весьма скупой комплимент, скорее, чтобы больнее уколоть мужа, нежели угодить падчерице.

Как мало Кресси нужно для радости. Джованни догадался: братьям нравится бывать вместе с ней потому, что те все больше мешали ему в работе. Гарри, например, был силен в арифметике и разгневал Джеймса тем, что намного раньше решил задачи из учебника Кресси и требовал дать ему более трудные задания. Джеймс, очень похожий на отца, не смог доказать своего превосходства, но Кресси не обращала внимания на его истерики, что оказалось самым верным ходом.

Если бы Джованни смог не замечать Кресси, но он остро ощущал ее близость, пока та неспокойно расхаживала за его спиной. Часто задерживалась у мольберта, предваряя любое замечание словами «и вот еще кое-что», рассказывая о вчерашней сцене, вспоминая какой-нибудь эпизод из прошлого, который подтверждал, что отец ставит свое мнение превыше интересов других. Таких примеров оказалось бесконечное множество. Видно, Кресси невольно копила их в своей умной голове, храня мельчайшие подробности.

Джованни оставил попытку написать руки Фредди. Его больше всего хвалили за умение изображать руки. Художник много работал, чтобы овладеть связанными с этим техническими приемами, но сегодня пребывал в неподходящем расположении духа. Вместо этого он взял другую кисть и стал писать рубашку мальчика.

— Поразительно, какое множество оттенков вы используете для изображения того, что мне кажется всего лишь белым. Наблюдая за вами, понимаю, сколь огромным талантом вы обладаете. Невероятно, я назвала вас простым ремесленником.

Кресси стояла рядом с ним и смотрела на полотно, источая аромат меда, лаванды и вкусной земляники. Один ее локон щекотал ему щеку. Джованни догадался, так пахнет липкое пятно варенья на рукаве ее платья, за которое хватался один из братьев. Они всегда хватались за сестру. Хотя Кресси от природы не обладала острым осязанием, Джованни заметил в ней перемену, она охотно участвовала в их свалках, а в последнее время обнимала мальчишек и, утешая, даже целовала. Думая об этих утешительных поцелуях, художник крепче сжимал длинную ручку соболиной кисти. Он тихо выругайся. Что это? Он уже ревновал ее за эти ребяческие ласки? Смешно. Однако вчера, до того как Гарри влетел к ним… ее поцелуй отнюдь не выглядел утешительным. С тех пор Джованни думал только о нем. Думал и сейчас, когда подол платья Кресси касался его брюк. Она спрашивала об оттенках. Надо как-то отвлечься от своих мыслей.

— Вот, вы тоже можете нанести здесь очередную краску. Я помогу. — Джованни набрал на кисть свинцовые белила и протянул ей.

— Джованни! — У нее был такой вид, будто ей подарили бриллиантовое ожерелье. Так любая другая женщина, кроме Кресси, реагировала бы, если бы ей дарили алмазы. — Вы шутите… я не посмею. Вы же видели, как я рисовала лошадь.

Джованни очень тронула искренняя признательность, за которой скрывалось неподдельное восхищение, а это много значило для него, ибо ни в Англии, ни в Италии не нашлось никого, кто так хорошо понимал бы его труд. Требовалось так мало, чтобы угодить ей, а она заслуживала гораздо больше. Если бы принадлежала ему…

Джованни тут же отбросил эту мысль. Кресси нерешительно глядела на него.

— Вижу, вы передумали. Я не виню вас, — сказала она, явно скрывая разочарование.

Джованни покачал головой:

— Преимущество масляных красок в том, что любую ошибку можно легко исправить, ведь они высыхают очень медленно. Но вы не ошибетесь. Идите сюда.

Джованни потянул Кресси к себе, держа рукой за изгиб бедра, еще одну деталь анатомии, которая лишила его сна ночью. Затем положил свою ладонь на ее руку, державшую кисть. Ее затылок был теплым и таким изящным. Пальцы Кресси дрогнули от его прикосновения. В последнее время она старалась не сковыривать заусенцы вокруг ногтей. Джованни воздержался от похвал, зная, что ей больше понравится, если он ничего не заметит.

— Не спешите, — сказал он, советуя не только ей, но и себе. — Мазок должен быть очень легким, однако держите кисть крепче. Не нажимайте слишком сильно. Вот так. — Джованни водил ее руку по очертаниям рукава на полотне.

— Я пишу! Я действительно пишу. Только представьте, лет через сто какой-нибудь знаток, увидев этот портрет, станет хмуро изучать эти самые мазки, задаваясь вопросом, не позволил ли художник подмастерью нанести их.

Пальцы Кресси подрагивали от прикосновения его руки. Джованни твердил себе, что она просто нервничает. И просто чтобы не потерять равновесия, прижимается изящными ягодицами к его бедрам. Он ничего не мог поделать, когда кровь тут же хлынула к паху. Похоже, Кресси стала дышать отрывисто. «Это снова нервы», — уверял он себя. Джованни не станет смотреть через плечо Кресси, как поднимается и опускается ее грудь. Такая соблазнительная грудь, соски такого же темно-розового цвета, что и розы в садах палаццо Фанчини. Джованни пытался сосредоточить мысли на красках, которыми воспользуется, чтобы получить искомый оттенок, но было уже слишком поздно. Его рука невольно прошлась от бедра к пространству ниже ее груди. Ужаснувшись, он хотел убрать руку.

— Не надо! — раздался ее прерывистый шепот. — Я прошу вас не двигаться, а то кисть может скользнуть не туда. Мне не хотелось бы погубить рубашку Фредди.

Джованни не стал повторять то, что уже говорил о природе масляных красок. Воспользовавшись тем, что мольберт и крупное полотно почти скрывали их от мальчишек, он поднял руку выше и коснулся ее груди. Кресси вздрогнула. Его мужское достоинство напряглось до предела. Кисть в руке Кресси дрогнула.

— Еще, — прошептала Кресси. — Похоже, нам надо набрать еще одну порцию краски.

Палитра находилась на боковом столике. Почти рядом. Она наклонилась вперед, ее ягодицы терлись о достоинство Джованни. На этот раз он сообразил, что Кресси поступает так намеренно, поскольку оглянулась на него через плечо. Ее взгляд был озорным и сладострастным. Она набрала краски и, разгибаясь, ухитрилась прижаться к нему еще плотнее.

— Папа, ты пришел взглянуть на нашу новую классную комнату?

— Папа, ты пришел взглянуть на нашу картину?

— Проклятье! — довольно громко воскликнула Кресси. К счастью, скрип стульев и радостные возгласы братьев означали, что ее никто, кроме Джованни, не расслышал.

Он поймал кисть прежде, чем та успела испачкать свинцовыми белилами дубовые половицы галереи. Джованни уже хотел успокоить Кресси, сказав, что отец вряд ли заметил что-то подозрительное, однако, поймав пристальный взгляд лорда Армстронга, тут же передумал. За последние недели он стал считать человека, которого встречал лишь один раз, невежественным клоуном. Но он забыл о непреложном факте, что лорд Армстронг самый уважаемый дипломат в Англии, если не во всей Европе. Подобные люди добиваются успеха, если обладают острой наблюдательностью и способностью верно оценивать ситуацию. Судя по выражению лица лорда Армстронга, именно эти качества подсказали ему, что здесь что-то не так. К неудовлетворению Джованни, лорд смотрел не на сыновей, а на Кресси, глазами почти такого же оттенка, что и у нее, только выцветшими.

— Почему мне не сказали, что ты оставила классную комнату?

— Будет тебе, отец. Ты ведь не любишь, когда тебя беспокоят домашними мелочами. Я думала, ты меня похвалишь за это. Я ведь сделала удачный выбор, мне легко учить братьев, а Джованни — синьору ди Маттео — в то же время писать.

Кресси раскраснелась, но хранила удивительное спокойствие. В действительности казалось, будто она наслаждалась этим мгновением. Джованни сдержал улыбку и чуть поклонился.

— Леди Крессида весьма изобретательна, — заметил он.

Лорд Армстронг прищурился. Он был явно озадачен, но, к счастью, находился в плену мнения, будто дочь не испытывает никаких желаний, а на нее никто не позарится. Так что не догадался об истинной причине своих подозрений, не соизволил удостоить Джованни ответного поклона и уставился на полотно.

— Гмм.

— Синьор ди Маттео значительно продвинулся вперед. Как ты думаешь, отец?

— Однако большая часть полотна еще пуста.

— Да, но он закончил писать лица и большую часть рук. Эти важные детали занимают значительное время. Он точно схватил их внешность, ты согласен? — Кресси настойчиво гнула свою линию.

— Да, получилось неплохо, — неохотно согласился лорд Армстронг. — Но я не ждал бы ничего иного за гонорар, который он требует. — Поверхностно оглядев полотно, лорд Армстронг отвернулся, не обращая внимания на просьбу каждого из сыновей признать, что именно его художник изобразил лучше всего. Он не выносил, когда его хватали за одежду, и, небрежно отмахиваясь от сыновей и похлопывая их, обратился к Джованни: — Я надеялся вернуться сюда, когда портрет будет завершен, но это уже невозможно. Я должен отправиться в Россию по важным государственным делам.

Как всегда, упоминая о своем долге, этот дипломат выпячивал грудь. Джованни подумал, что лорд Армстронг распустил бы перья, если бы они у него были. Однако художник ничего не ответил и даже не притворился, будто это известие впечатлило его, хотя, по обыкновению, он потакал тщеславию своих клиентов.

— Я распоряжусь, чтобы мой управляющий оплатил вам половину гонорара, когда портрет будет завершен, — продолжил лорд Армстронг. — Как вы понимаете, остальную часть вы получите после того, как я вернусь и засвидетельствую о своей готовности принять вашу работу.

Джованни скорее почувствовал, нежели расслышал возражение Кресси. Он прервал ее резким кивком, взял покрывало, накрыл мольберт и начал собирать кисти.

— Что это, по-вашему, означает? — резко спросил его светлость.

— Вы платите мне половину гонорара, я оставляю вам наполовину законченную картину. Когда вы вернетесь и будете готовы принять мою работу, я закончу ее. А пока мне здесь больше делать нечего.

— Вы только послушайте! Но ведь это неразумно.

Джованни пожал плечами. Он заметил, что Кресси, стоявшая напротив него, зажимает рот рукой. Она понимала, Джованни берет отца на пушку. Его удивило, что она так хорошо разбирается в нем. Художник продолжал собираться.

— Вы ведете себя не очень профессионально, — возразил лорд Армстронг.

— Мы договорились об условиях оплаты заказа. Кстати, я узнал, что вы… как это вы выразились… воспользовались связями, чтобы создать прецедент.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Сэр Гарет Макеллрой — мой следующий клиент. Он уведомил, что уступит вам свою очередь в моем расписании. Мне известно, что ему как можно скорее хотелось написать портрет жены, которая болеет чахоткой. Отсюда я могу сделать вывод, что он оказал вам значительную услугу. — Джованни соизволил чуть улыбнуться. — Но если вы хотите приостановить нашу сделку, думаю, сэр Гарет испытает чувство благодарности и облегчения.

Лорд Армстронг пришел в замешательство и притворился, будто смотрит на часы.

— Я не могу напрасно тратить время, торгуясь о картине. Ладно, Крессида распорядится, чтобы вам выплатили всю сумму, когда портрет будет готов.

— Разве это не компетенция леди Армстронг?

Его светлость прищурил глаза, почти уверенный в том, что ему не оказывают должного уважения, правда не поняв, каким образом. Лорд со щелчком закрыл крышку золотых часов и положил их в карман.

— У жены более серьезные заботы. А вот моя дочь может заняться этим. Поэтому я и принял такое решение. — Он повернулся к Кресси. — Я оставил перечень того, что ты должна сделать во время моего отсутствия, но упомяну только два пункта. Первый — сэр Гилберт. Ты убедишь мачеху в том, чтобы она позволила ему навещать себя. Все эти разговоры о повивальных бабках сущие глупости. Второй — Корделия. За время моего отсутствия твоя тетя София, естественно, имеет право согласиться на любое уместное предложение руки. Она знает мои предпочтения.

— Отец, а как же предпочтения самой Корделии?

— Корделия предпочтет кандидатуру того, кого тетя предложит ей. Твоя сестра понимает свой долг. София лучше всех разбирается в том, как выдать девушку замуж. — Лорд Армстронг совершенно забыл о неравном браке, от вступления в который она не сумела отговорить Кассандру. — Ты оставишь сестру в покое и воздержишься — воздержишься! — от вмешательства в ее дела. Крессида, ты слышишь меня?

— Слышу, отец. Но к чему гак опасаться моего влияния на Корделию, если ты уверен, что она знает свой долг.

— Дерзость молодых людей — черта, с которой нельзя мириться. Женщине твоего возраста она совершенно неуместна. Крессида, я должен прощаться, ибо мне надо провести остаток дня с мальчиками. Я уеду еще до ужина. Можешь написать мне о том, как будет чувствовать себя моя жена, когда наступит время родов.

Небрежно кивнув Джованни, он удалился вместе с ликующими сыновьями.

— Могу спорить, что не пройдет и часа, как их ангельское общество надоест ему, и он позовет меня забрать своих чад, — Кресси посмотрела вслед отцу.

— Надеюсь, вы сделаете так, что отец вас не найдет, ведь он так бесцеремонно отмахнулся от вас, — сказал Джованни и сухо рассмеялся.

— Не только от меня. Он не проявил должной вежливости и к вам.

— Не извиняйтесь за него. Меня его внимание особенно не интересует. — Джованни подтвердил свою мысль, щелкнув пальцами. Кресси подумала, что это чисто итальянский жест. Он начал убирать кисти.

— Вы не собираетесь завершить этот портрет?

— Кажется, у меня пропало настроение писать.

Кресси взяла кисть со свинцовыми белилами и провела ей по тыльной стороне своей ладони, оставив на ней едва заметный след.

— Вы способны писать, только когда на вас находит вдохновение?

— Если бы это было так, то за последнее десятилетие я бы ничего не написал. Прошло много времени с тех пор, как я писал в состоянии вдохновения. То есть до тех пор, пока я не встретил вас.

— Что во мне такого особенного?

— Не знаю. Это загадка, и в этом, наверное, заключается ответ. Вы очаровательны, непостижимы и не похожи ни на одну мне известную женщину. Вероятно, вы стали моей музой.

— Навязчивой идеей? — спросила Кресси, густо краснея. — Это совсем не похоже на меня.

— Навязчивые идеи совсем не в моем духе.

Воцарилось молчание, в воздухе ощущалось напряжение, как перед грозой. Недосказанные им слова витали между ними, точно перезрелый плод, который остается только сорвать. Кресси выпалила первое, что пришло ей в голову:

— Тут я вам ничем не могу помочь.

Джованни уставился на нее, ничего не понимая.

— Кисти, — запинаясь, начала она. — Хотите, я помогу вымыть их.

Пораженный Джованни согласился. Она последовала за ним вниз по служебной лестнице в судомойню цокольного этажа, которую Джованни реквизировал для себя. Это была сырая комната, которой работники кухни больше не пользовались, ее освещала единственная масляная лампа. Джованни оставил фрак в галерее. Кресси наблюдала за ним, восторгаясь его сухощавой фигурой, игрой мышц, пока он, стоя у раковины, счищал с кистей остатки краски.

Ее охватило беспокойство. Напряженность. Приятное возбуждение. Она чувствовала себя так, будто снова смотрит на мир с прозорливостью, причинявшей страдания. Хотелось дать себе волю, наверстать упущенное за годы послушания. Впервые от стычки с отцом ей стало не хуже, а лучше. Кресси почувствовала уверенность в себе. Взглянув в галерее на Кресси и Джованни, лорд Армстронг догадался, что здесь что-то не так, но ему и в голову не пришло, что дочь, послушная, тихая, как мышь, маленькая девочка, способна вести себя столь дерзко.

— Дайте взглянуть на ваши руки. Они испачканы белой краской.

Джованни привлек ее к раковине и стал вытирать ей руки тряпкой, смоченной в скипидаре. Его движения были решительны и уверенны. Он работал все утро, но на его руках не осталось ни пятнышка краски. Джованни всегда был аккуратным. За исключением вчерашнего дня в мансарде. От воспоминаний Кресси охватило приятное ощущение, оно докатилось до нижней части живота. Когда Джованни дотронулся до нее… боже, как он коснулся ее. А также сегодня утром. Кресси показалось, будто она растает. А он был такой… ну, такой упругий, другого слова она не смогла найти. Капли пота катились по ее спине. Он был по-настоящему очень твердым. Это она довела Джованни до такого состояния.

Джованни отложил в сторону смоченную скипидаром тряпку и взял кусок чистой ткани. Казалось, он без всякой надобности слишком долго вытирал ей руки. Кресси наблюдала за ним, зачарованная его длинными изящными пальцами, поглаживавшими ткань, которой накрыл ее руку. Сердце громко застучало, когда она поймала на себе его взгляд. При тусклом свете его глаза потемнели, но было отчетливо видно, что они сверкают. Джованни отбросил ткань, привлек Кресси к себе, коснулся ее лба, щек и губ. Ее вдруг охватило страшное волнение.

Поцелуй был столь же страстным, что и взгляд его черных глаз. Кресси затянул вихрь сладострастных ощущений. Желание усугубилось ощущением голода, о котором она раньше не догадывалась. Оно подстегивалось новизной, тайным характером их отношений. Запретный плод. Он создан для нее, она создана для него. Кресси обхватила Джованни за ягодицы и страстно поцеловала. Уста. Язык. Уста. Кресси пробовала его на вкус, вдыхая запах тела, пожирала его.

Джованни ответил на ее поцелуй так, будто этого маю, будто желал большего. Он стонал, привлек ее к себе с такой силой, что она чуть не потеряла равновесие, прижатая к низкой деревянной двери в стене судомойни. Засов больно врезался ей в спину.

— Ой!

— Dio! Всякий раз, когда я целую вас, нам что-то мешает. Что случилось? — Отрывисто дыша, Джованни отстранил ее от стены. — Я не заметил эту задвижку. Вам больно?

— Нет. — Кресси пригладила волосы. Как она и подозревала, они ужасно спутались и частично скрыли щеки. Слава богу, освещение здесь тусклое. Она откликнулась на его поцелуй со всей страстью. Если не сдерживаться, Джованни может подумать, будто она одна из тех женщин, которые вешаются ему на шею. Но ведь она действительно вела себя как одна из таких женщин, разве не так?

Кресси растерянно посмотрела на дверь.

— Куда она ведет? — спросила Кресси, уже отодвигая засов.

— Понятия не имею.

Она с облегчением заметила, что ему, как и ей, очень трудно успокоить дыхание. Его волосы спутались. Рубашка вылезла из брюк. Это ее рук дело? Кресси заглянула в открытую дверь. Крутая лестница вела вниз и исчезала во мраке.

— Какой-то подвал. Наверное, являлся частью фундамента первоначального дома. Я и не подозревала о его существовании.

— Взглянем, что там.

Кресси с сомнением уставилась в мрачное пространство:

— Внизу очень темно.

Джованни взял масляную лампу:

— Вы ведь не боитесь?

Кресси откинула голову назад и с вызовом посмотрела на него, хотя и знала, он ожидал от нее именно такого поведения.

— Позвольте, я спущусь первым. Не спешите. Эти ступени опасны.

Но не опаснее неведомых вод, в которые она уже окунулась. Так думала Кресси, осторожно спускаясь в темноту.


Они оказались в коридоре, который вел, как она и подозревала, к подвалам первоначального дома имения. Кресси уверяла себя, что Джованни не отпускает ее руку, чтобы она не поскользнулась, и еще крепче вцепилась в его руку.

Здесь оказалось несколько помещений с низкими сводчатыми потолками, образовавшими небольшой купол, и было удивительно тепло.

— Наверное, мы находимся прямо под кухнями, — прошептала Кресси.

Заинтригованный, Джованни поднял лампу выше и стал разглядывать кирпичную кладку потолков «в елку».

— Семейство, которое строило это здание, видно, не испытывало недостатка в деньгах. Стиль очень напоминает римский.

У Кресси от удивления загорелись глаза.

— Я ничего не ведала об этом. Знаете, математика арок весьма интересна. Кстати, на эту тему имеется отличная работа, написанная вашим соотечественником аббатом Машерони. Наш Роберт Хук[22 - Хук Роберт (1635–1703) — английский философ и физик.] объясняет точные соотношения архитектурных элементов собора Святого Павла. Я наткнулась на его труд в Королевском обществе.

— Королевское общество? Как вы проникли в этот величественный и, думаю, чисто мужской оплот науки?

— Я… — Кресси осеклась. Она нисколько не сомневалась, что Джованни заинтригует и позабавит приключение мистера Брауна, но догадалась, что его внезапное появление собственной персоной удивит его гораздо больше. Джованни хотелось написать настоящую Кресси… Где еще найти более подходящий случай, чтобы запечатлеть на полотне мистера Брауна? Вдохновение подсказало ей эту мысль! Кресси покачала головой и загадочно улыбнулась. Потом, — ответила она. — Я расскажу об этом потом. Поверьте мне.

— Поверю. Не стану отрицать, мне придется это сделать. — Столь редкая широкая улыбка на лице Джованни вызвала восторг. Он казался намного моложе. Кресси поняла, сколь строго привычное выражение его лица. И дело не в том, что ему не хватало чувства юмора, он просто смотрел на мир мрачнее, чем она.

Они стояли у места соединения двух сводов, поддерживаемых парой колонн. Джованни высоко поднял масляную лампу и стал разглядывать каменную кладку над головой.

— Только взгляните на это, Кресси.

Кресси. Кресси. Кресси. Она вздрогнула, услышав, как он произносит ее имя. Оно отдавалось жутким эхом, отскакивало от сводчатого потолка, будто его шептали духи.

— Джованни, — тихо произнесла Кресси и радостно воскликнула, услышав эхо.

— Это галерея шепота. — Он рассмеялся. — Поразительно. В церкви Санта-Мария дель Фьоре, когда я был еще мальчиком, мой отец… человек, которого я так называл… ладно, бог с ним. Давайте проверим. — Поставив лампу на пол рядом с ней, он удалился в другую галерею, затем скрылся в темноте за колонной. — Кресси, да, — прошептал он.

— Джо-вааа-нни. — Кресси рассмеялась и ждала, когда ее голос, отражавшийся эхом, наконец-то стихнет. Казалось, он будет звучать вечно. — Дон Джованни, — нескладно пропела она, имитируя слова из оперы Моцарта, стала хлопать в ладоши, чтобы создать эффект грома. Ее вознаградил грубый мужской хохот, за которым последовала еще более нескладная имитация следующей строчки из той же оперы. — Это просто ужасно, — крикнула она.

— Да. Теперь вы знаете обо мне еще кое-что. Этого больше никто не знает. Я пою, точно геморройный осел.

Раскаты хохота Кресси пронеслись, точно звон церковных колоколов. Она начала привыкать к странным акустическим эффектам этого места. Уселась на пол. Шепот, мрак настраивали на интимный лад и раскованность. Опасно. И волнующе.

— Скажите мне еще что-нибудь, — тихо попросила она.

— Я не люблю собак.

— Я боюсь собак.

— Мой любимый сыр пекорино.

— Я люблю лакомиться сотовым медом.

— Ваши губы отдают медом.

— О! — От этих слов у Кресси по спине пробежали мурашки. В галерее шепота отчетливо послышался итальянский акцент Джованни.

— Скажите это по-итальянски.

— Le tue Iabbra sanno di miele. У вас самые очаровательные fondoschiena, — произнес Джованни. — Вчера ночью я мечтал о ваших fondoschiena.

Под воздействием акустики подвала казалось, будто он прошептал эти слова ей на ухо, они ласкали ее тело.

— Fondo?..

— По-французски это значит derriere. Английское слово…

— Ягодицы.

Джованни считал, что у нее восхитительные ягодицы. Он вел себя дерзко, Кресси была опьянена.

— Скажите же мне, — прошептала она, соблазненная темнотой, растущим напряжением внутри себя, зачарованная самым соблазном. — Скажите мне, о чем вы мечтали?


Глава 6


Кресси услышала резкий вдох Джованни, когда ее вопрос эхом отдался в ограниченном пространстве. Она ждала ответа с громко стучащим сердцем. Когда он заговорил тихим голосом, слова ласкали слух:

— Во сне я наблюдал за вами. Пока смотрел, вы начали касаться своего тела.

Кресси прижалась к стене подвала. Та отдавала прохладой, однако ее бросило в жар.

— Где? Как? Что я трогала?

— Сначала грудь. Когда вы стянули сорочку, соски напряглись и отвердели. Такими они были, когда я касался их вчера. Помните?

— Да. — Кресси закрыла глаза. Она вспомнила и еще раз представила, как это было. Его пальцы. Язык. Губы. Она запустила руку в вырез платья, потрогала себя, ущипнула соски, погладила их так, как это делал он.

— Кресси, вы сейчас трогаете их?

— Да. — Она провела вокруг них пальцами, как это делал он. Она представляла, будто это его руки. — Да, — ответила она, и ее голос отдался грубым и хриплым эхом, что ей понравилось, ибо заставило почувствовать себя женщиной, которая была бы в восторге, если бы за ней наблюдали, пока она ласкает свое тело. Ужасная распущенная женщина. Ей хотелось знать больше, а он, видно, умел читать ее мысли.

— Когда вы наклонились, чтобы снять чулки…

Наступило молчание.

— Линия красоты. Я хотел попробовать вас на вкус. Поцеловать кожу на бедрах. Самую нежную кожу. Потрогать ее, Кресси. Скажите, это самая нежная кожа?

Кресси прижалась спиной к стене и подняла подол платья. Она забыла, где находится и что делает. Затерявшись в интимном мире ласк и ощущений, перестала думать и ни в чем не сомневалась. Разведя две половинки панталон, она засунула руку между ног.

— Нежная, — прошептала Кресси. — Это самое нежное место, — добавила она, поглаживая себя, ее пальцы невольно проникли внутрь, достигли самой напряженной точки. — Влажное, — прошептала она, снова погружаясь в забытье, — жаркое.

— Я наклонил вас, — уже резко прозвучал голос Джованни, — проник внутрь вас.

Его слова и мечты поведали то, что Кресси уже творила с собой.

Она почти чувствовала Джованни, ощущала твердое мужское достоинство, которое сегодня утром столь настойчиво упиралось в нее. Легко представила его внутри себя. Пальцы прошлись по влажному и горячему бугру. Она напряглась до предела. Это не первый раз, но сейчас она впервые воображала, желала, фантазировала, будто все это проделывает кто-то другой.

— Джованни. Джованни. Джованни. — Почти не отдавая себе отчета, Кресси повторяла его имя в ритме со своими движениями, поглаживала, проникала внутрь и снова поглаживала, желая отдалить надвигавшуюся кульминацию. У нее возникло еще одно желание. Чтобы все это продолжалось долго. — Что дальше? — тяжело дыша, спросила она. — Джованни, что делать дальше?

— Медленно. Не спешите. Я… я не тороплю.

— Медленно, — повторила Кресси, но действовать медленно больше не могла.

— Вы крепко обняли мой стержень. Очень крепко.

— Твердый. Крепко. О да. Да, пожалуйста. Как приятно… — Кресси испытала оргазм такой силы, что оказалась сбитой с толку. Внутри что-то бурно пульсировало, подбрасывало в воздух. Она тяжело опустилась на землю, прерывисто дыша, пребывая в полной растерянности.

Постепенно Кресси начала приходить в себя. Захлопала глазами, увидела свои раздвинутые ноги, задранное платье, руку. Уставилась во мрак, Джованни не было видно. Он не подкрался к ней, хотя мог бы сделать это. Ей следовало устыдиться, но она чувствовала лишь головокружительное блаженство, хотя и не облегчение, будто в ней что-то сместилось, будто она сбросила кожу. Или не только кожу.

Кресси встала, опустила платье и осторожно произнесла его имя. Ответа не последовало. Она не знала, радоваться или расстраиваться. Что обычно говорят в подобных случаях? Спасибо?

Кресси с трудом подавила совершенно неуместное и немного истеричное желание расхохотаться. Медленно пробираясь к лестнице, ведшей к судомойне, испытывала странное ощущение после того, что случилось, и пришла в недоумение. Сев на нижнюю ступеньку, принялась рассеянно кусать большой палец руки. Вернулась привычка, от которой ей в последнее время удалось отучить себя. Со вчерашнего дня, когда она узнала о себе правду, со вчерашнего вечера, когда не испугалась отца, с сегодняшнего утра, когда Джованни ясно дал понять, что желает ее, все мысли, не дававшие покоя, стали обретать конкретность. Вопросы, оставшиеся без ответа. Плотно закрытые двери. Джованни хотел узнать о ней все, но сам почти ничего не рассказывал о себе. Он скрывал какие-то тайны, мучительные переживания, о которых она ничего не ведала.

Вспоминая их первую встречу, Кресси считала случаи, когда он не отвечай на вопросы, говорил, будто кое о чем догадывается, но уклонялся от продолжения разговора. Поразительно, что, обладая математическим складом ума, она не понимала его. Кресси гордилась жаждой знаний, однако при этом он легко давал ей отпор. Говорил, что желает освободить ее, помочь ей, но упрямо отказывался объяснять, какие цели преследует.

— Проклятье!

Ее палец начал кровоточить. Казалось, он позволяет ей ровно столько, сколько сам считает нужным, не более того. Она была признательна ему, но в то же время чувствовала себя оскорбленной. Хотя Джованни помог по-новому взглянуть на мир, хотя, позволив испытать блаженство от прикосновений к собственному телу, сам он оставался беспристрастным.

— Все не так! — воскликнула Кресси, обращаясь к масляной лампе. — Все неверно. Что же он, черт подери, скрывает? А что имеет в виду, утверждая, будто защищает свою творческую независимость, не связываясь ни с кем и ни с чем. Кто он такой? Самсон[23 - Самсон — библейский персонаж, наделенный огромной физической силой.] из мира искусства, который боится утратить способность писать, если нарушит клятву остаться в полной самоизоляции?

Кресси с трудом поднялась и взяла лампу.

— Надо заставить его раскрыться, как он сделал это со мной. Наверное, придется разозлить его, как он сделал это со мной. Если я не сделаю этого, — твердо сказала она, обращаясь к лампе, — Джованни вряд ли станет великим художником. А я верю, что стать таким ему предначертано самой судьбой.

Оставшись в студии, куда спешно удалился, Джованни уставился на портрет леди Крессиды и отчаянно пытался сосредоточить мысли на обычных технических приемах своего ремесла. Задний план. Лак. Руки надо переделать.

Все бесполезно. Стихавшее возбуждение мужского достоинства требовало выхода и не позволяло хотя бы немного сосредоточиться на работе. Он никогда так страстно не желал женщины, не чувствовал столь глубокой, почти осязаемой привязанности ни к одной из тех, с кем раньше предавался любовным утехам. А ведь он почти не притрагивался к Кресси. Хотя очень хотел этого. Как ему хотелось этого.

Джованни отвернулся от полотна. Опыт с женщинами из прошлого и особенно обстоятельства, при которых у него возникали отношения с ними, никак не помогали разобраться в Кресси. Ему не хотелось, чтобы она узнала, каким он был прежде. Он желал ее, желал так страстно, но ни за что не разрушит те отношения, которые уже возникли между ними. Придется найти способ объяснить ей, что не сможет полюбить ее. Способ убедить и себя, и Кресси, не отравив отношения неприятной правдой.

* * *


На следующий день Кресси позировала ему в вечернем платье и казалась Джованни сбитой с толку. Хорошо, сегодня он писал платье, ибо она долго не могла усидеть в одном положении. Бархатные складки все время смещались то в одну, то в другую сторону, когда Кресси ерзала.

— Сидите спокойно, иначе я не смогу работать! — Джованни не хотелось говорить резко, однако растущее недовольство точно тисками охватило его.

— Я не могу! — Кресси вскочила. — Я не могу сидеть спокойно. Молчать. Больше не стану ждать ни минуты, пока вы мне все не объясните.

— Что именно?

— Все!

При других обстоятельствах он лишь рассмеялся бы. Кресси любила все драматизировать, что никак не вязалось со стремлением к точности и логике, присущей ее натуре. Она откинула голову назад, обнажая шею, показывая вздрагивающую грудь, в подобные мгновения она смотрелась великолепно. Но Джованни сомневался, будет ли ей приятно, если он скажет правду. Сегодня у него не было настроения драматизировать ситуацию. Поскольку Джованни совершенно несправедливо решил, будто во всем виновата Кресси, он прибег к ледяному сарказму, хотя знал, она не заслуживает подобного отношения к себе.

— Боюсь, вы переоцениваете меня. Даже мне не дано знать все.

— Джованни, не смейтесь надо мной. — Кресси бросилась к окну и прислонилась спиной к раме. — Вы знаете меня… Как давно?

— Несколько недель.

— С нашей первой встречи прошло почти два месяца.

— Вижу, вы снова обрели математический дар.

Кресси пропустила мимо ушей неуместный укол.

— Почти два месяца вы настойчиво указывали мне на мои ошибки. Нет, Джованни, не прерывайте меня. Выслушайте хотя бы в этот раз. Я не собираюсь жаловаться. Понимаю, вы правы. Я не хотела прислушиваться к вашему мнению. Однако наконец-то прислушалась. Вы не оставили мне иного выбора.

— Потому, что я понимаю. Знаю, что это такое. Хотел, чтобы вы учились на моем опыте. Кресси, я разглядел в вас много собственных черт, — говорил Джованни раздраженным тоном. — Думаю, вы это понимаете.

— Как мне понять, если вы раньше ничего не говорили. Разве вы не видите? Я не могу учиться на вашем опыте, если вы не хотите ничего рассказать о нем. Как мне узнать, что между нами общего, если вы об этом молчите.

— Не понимаю, что вы хотите сказать.

Кресси плавно пересекла комнату, подметая пыль шлейфом платья. Она шла столь же соблазнительно, как того требовало взятое напрокат платье. Резкая перемена настроения Кресси насторожила Джованни. Она больше не сердилась, смотрела на него уверенно и решительно.

— Пора узнать вас немного лучше, — сказала она, подходя к Джованни так близко, что ему стало неуютно. — Нам известно, что представляют собой Крессида и Джованни перед людьми. Если хотите узнать настоящую Кресси, тогда вам придется немного рассказать о настоящем Джованни. Quid pro quo[24 - Услуга за услугу (лат.).], как сказали бы ваши предки.

— Что вы хотите узнать?

— Почему вы ничего не рассказываете о своем отце? Почему вы ничего не говорите о своей семье? Кровные узы и красота. Это ваше кредо. Почему вы столь одержимы и тем и другим? Почему вы один? Почему так боитесь сходиться с людьми? Не отвечаете на мои вопросы? Отгораживаетесь от меня? Вы помогли мне разобраться во многом. Взглянуть на будущее не со страхом, а с надеждой. Я хочу сделать для вас то же самое.

Кресси произнесла это с поразительным спокойствием, но ей не удалось ввести его в заблуждение. В ее глазах светилась настораживающая решимость.

— Признаюсь, в моем прошлом всякое бывало… но это в прошлом, вот и все, — ответил Джованни.

Как он ожидал, Кресси покачала головой:

— На этот раз вам не удастся легко отделаться от меня. Вы распознали мое недовольство, заметили, что в душе я несчастна. Я догадалась об этом потому, что вы испытываете то же самое. Вы сказали, что видите во мне многие свои черты. Джованни, вы ведь несчастны, я угадала?

— Кресси, это сущий вздор. Я не стану…

— Ради бога, перестаньте! — Кресси сбросила напускное спокойствие столь же неожиданно, сколь и изобразила его, схватила Джованни за руку и подвела его к мольберту.

— Взгляните на это! Портрет чертовски совершенен. Отшлифован, блестяще выполнен, технически красив с точки зрения математики, но это не искусство. Вы сами так говорили. Он холоден, лишен чувств, существует сам по себе. Замкнутый. Так же как и вы.

Она права, но никому, даже ей, непозволительно столь бесцеремонно критиковать его искусство. Только так она могла вывести его из себя.

— Как вы смеете так говорить! — сердито воскликнул Джованни.

Она вздрогнула, но не испугалась.

— Смею, потому что знаю вас, знаю, что вы можете быть по-настоящему великим художником, а не просто удачливым живописцем. Вы должны отражать чувства страсти. Черт возьми, как же это сделать, если вы — как вы назвали меня? — такой замкнутый! Вы столь замкнуты, что вполне рискуете задохнуться.

— Вы говорите глупости. Какая муха вас укусила?

— Вы меня укусили! Джованни, почему вы целовали меня? Почему трогали, почему гак смотрите на меня? Вчера вечером вы трогали меня в этой студии, целовали, вы начали все это. Вчера утром, когда разрешили мне рисовать вместе с собой, вы намеренно побудили меня… сами помните, что вы сделали. А после этого в галерее шепота. Вы стали зачинщиком всего этого. Затеяли игру, чтобы доказать, что я не устою перед вами, чтобы доказать, что вы устоите передо мной?

— Кресси, прекратите! Вы сами не понимаете, что говорите.

— Вы правы. С одной стороны, не понимаю, потому что вы все скрываете от меня. Но с другой стороны, Джованни, если мы так похожи, как вы утверждаете, разве вы не можете довериться мне?

Он раздумывал над ее словами. В какое-то мгновение был готов довериться. Но пойти на это означало бы окончательно признать, что его жизнь, ради которой он так упорно трудился, не столь совершенна, как хотелось бы. В своей профессии он достиг вершины. Ни в чем и ни в ком не нуждался. И не станет ни перед кем оправдываться!

— Если вы оставите платье здесь, я смогу дописать портрет без вашего дальнейшего присутствия, — резко сказал Джованни и повернулся к мольберту.

— Значит, я вам даже для этого не нужна. Вы это хотели сказать?

— Вот именно, — ответил Джованни, беря кисть и отворачиваясь от Кресси.

Дверь студии закрылась за ней. Джованни опустился на пол и обхватил голову руками. Ему не хотелось думать о том, что она сказала, в чем его обвинила. Вчера утром в галерее шепота потребовалась вся сила воли, чтобы не поддаться желанию доставить удовольствие и ей, и себе, не воспользоваться удобным случаем. Он желал ее, но считал, что это невозможно после того, как много лет злоупотреблял своим обаянием, а затем решил больше не пускать его в ход. Он был убежден, что с Кресси все было бы иначе, но это еще больше убедило в том, что близость с ней не приведет ни к чему хорошему.

Джованни совершил бы неверный шаг, хотя чувствовал себя хорошо всякий раз, когда касался ее. Это будет неправильно, хотя он почти не мог спать, ибо все его мысли занимала Кресси. Совсем неправильно, потому что он не заслуживал ее, а она, без сомнений, не заслуживала того, чтобы на нее позорным пятном легло его прошлое.

Джованни протер глаза и встал. Сейчас она, вероятно, ненавидела его. Почти не оставалось надежды, что она позволит ему закончить портрет. Кресси не станет его музой, поскольку он не даст выхода страсти, которую они испытывают друг к другу. Она видела все не так, как он, не догадывалась, на какой риск ему пришлось пойти бы, если бы отказался от карьеры художника и стал просто мужчиной. От досады он стукнул кулаком по полу. Его жизнь отнюдь не совершенна. Еще до встречи с Кресси его угнетало разочарование и ощущение удушья. С первой же встречи с ней он почти все понял. Ему захотелось написать ее. Желание все усиливалось. С помощью ее портрета ему хотелось вернуться к настоящему искусству, стать художником, а не исполнителем заказов. Ему стало невыносимо смотреть на чистый холст. Однако после многих лет умышленной самоизоляции, уединения Джованни уже не мог без содрогания прислушаться к малейшей критике. Придется серьезно поразмыслить над тем, как исправить оплошность.

* * *


Кресси расхаживала по пустой классной комнате. Мальчики находились на улице с Джейни. Уже второй день подряд она не приходила в студию. Два дня разговаривала с Джованни с холодной вежливостью, когда учила в галерее братьев, а он писал их. Два дня испытывала то гнев, то досаду из-за того, что не удалось побороть его скрытность. Два дня выжидала, тщетно надеясь, что он передумает, скажет, что не сможет закончить портрет, если она снова не станет позировать ему.

Она пыталась работать над вторым детским учебником, пользуясь бесценным опытом, который приобрела во время преподавания, но ей не удавалось сосредоточиться. Работа стала невозможной. Даже отвечая на письма читателей, Кресси обнаружила, что ее мысли блуждают.

Наверху серванта, куда она складывала книги, грифельные доски и мелки, стояли два глобуса, небесной сферы и земного шара. Красивые глобусы, произведенные фирмой «Кэри». Интерес Кресси к звездам означал, что первый глобус использовался гораздо чаще, чем второй. Она стерла отпечаток пальца рукавом платья. Действительно, надо уговорить отца, чтобы тот дал деньги на телескоп. Наверное, если попросить Джеймса написать ему письмо…

— Крессида! Вот ты где. Я разыскивала тебя повсюду. — Раскрасневшаяся Белла ворвалась в классную комнату.

Кресси подвела мачеху к креслу. Белла опустилась в него, обмахиваясь письмом, которое держала в руке. Она очень побледнела, пот струился по ее лбу. Казалось, она на грани обморока.

— Почему вы не послали за мной слугу? — спросила Кресси, раздумывая, разумно ли оставить ее одну, чтобы сходить за нюхательной солью.

— Я не могла… я хотела, чтобы ты увидела… Вот, прочитай это.

Белла протянула ей письмо. С замирающим сердцем Кресси узнала паукообразные каракули своей тети Софии.

— Корделия?

Белла, уже немного пришедшая в себя и дышавшая ровнее, с трудом кивнула.

Кресси отошла к окну и начала читать послание тети. Похоже, Корделия, покоряла высший свет. Тете Софии уже пришлось отказать пятерым совершенно неподходящим претендентам на ее руку. «Лично я думаю, что Корделия решила привлечь к себе внимание как можно большего числа претендентов, — писала тетя София. — Ходят слухи, будто ее имя уже внесли в книгу ставок Уайта напротив дочери Валерии Уинворд. Столь унизительное пари бледнеет в сравнении с весьма низким происхождением ее соперницы. Всем очень хорошо известно, как Валерия Уинворд подцепила своего мужа».

Худшее ожидалось впереди. Склонность Корделии заводить знакомства уже привела к мелким скандалам. Причиной одного стало ее присутствие на соревновании по кулачному бою. Тетя София, твердый оплот общества, не на шутку испугалась, что письменные рекомендации, данные ей для вступления в клуб «Олмак», будут отозваны. Читая между строк, Кресси еще больше опасалась того, что сестра либо по своей, либо по чужой воле вступит в трагический неравный брак.

— Она требует, чтобы я приехала в город, — нерешительно сообщила Белла, — пишет, что снимет с себя ответственность за последствия, если я не приеду. Крессида, что мне делать? Твой отец в России… Почему София не обговорила эти вопросы с ним?

Кресси снова просмотрела письмо. Было бы ошибкой недооценить тетю, одного из тех членов семьи, кто мог перехитрить лорда Армстронга. А это означало, что ее письмо заранее продуманная хитрость.

— Интересно, — задумчиво протянула Кресси. — Как вы думаете, не желает ли тетя просто избавиться от забот, связанных с выходом Корделии в свет?

— София страдает подагрой, — ответила Белла, надув губы, — к тому же ей уже за шестьдесят, она на несколько лет старше твоего отца, поэтому не удивлюсь, что ей тягостна роль сопровождающей… особенно если учесть резвость подопечной. Я очень хорошо знаю, что Корделии по силам измотать целый батальон сопровождающих.

— Должна признаться, мне не верится, будто Корделия могла таким образом воспользоваться ситуацией.

— Правда? А я верю, — скептически возразила Белла.

— Что вы имеете в виду?

— Корделия не желает заключать брак с мужчиной, избранным отцом, так же, как и вы все, кроме Кэролайн. Я думаю, Силия… Тот глупый мужчина, который стал ее первым мужем, а потом погиб, наверное, тоже был подобран твоим отцом. Что же касается остальных… — Белла сделала широкий жест. — Сначала Кэсси, затем ты, а теперь я уже не сомневаюсь, Корделия тоже решила идти против воли отца. Правда, не знаю, по какой причине.

Кресси раскрыла рот, Белла прыснула со смеху.

— Думаешь, я ничего не замечаю, раз оплыла жиром и выгляжу неважно. Думаешь, ничего не вижу, раз ты такая умная. Крессида, я вижу, что происходит под моим носом, несмотря на внешний вид. Например, я знаю, ты позволяешь этому очаровательному и довольно искусному художнику писать свой портрет. Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь?

Кресси была ошеломлена и потеряла дар речи. Щеки залились густым румянцем. Ей было стыдно не потому, что она недооценила мачеху, а потому, что судила о ней столь черство и действительно считала не только глупой, но и жирной.

— Я не знала… мы не хотели… правда. Белла, это просто… — Кресси окончательно запуталась, видя на себе критический взгляд мачехи.

— Крессида, будем откровенны друг с другом. Мы никогда не станем близкими подругами, а я не собираюсь играть роль матери, ведь ты этого не желаешь. Мне бы очень хотелось, чтобы вы все вышли замуж и исчезли отсюда, ибо тогда твой отец, наверное, уделил бы мне и сыновьям больше внимания. Мне все равно, за кого вы выйдете замуж. Мне наплевать, за кого выйдет Корделия при условии, что вы обе обзаведетесь мужьями.

— А если я не пожелаю искать себе мужа?

— Тогда найди способ, как покинуть этот дом, — ответила Белла, пожав плечами.

— Вы поддержите меня, если я попрошу отца выплачивать мне ежегодное содержание?

— Моя дорогая Крессида, с моего благословения ты можешь играть роль ученой старой девы, но тебе следует знать, что я в действительности почти не могу повлиять на своего мужа. От меня он не хочет ничего, кроме производства очередного сына. Тебе придется самой придумать, как убедить его, если ты предпочтешь такой выбор.

Кресси уставилась на свой палец. Решив, что он уже достаточно кровоточит, она спрятала руку под платьем. Откровенность мачехи сняла с нее часть вины, которую она испытывала, ибо в глубине души чувствовала, что желание загладить вину не приведет к искренней близости между ними. Кресси почувствовала облегчение оттого, что Белла придерживается такого же мнения, хотя ее охватил ужас, когда она вспомнила свое поведение после второй женитьбы отца. Она встала и сложила письмо.

— Белла, я рада, что мы поговорили. — Кресси поцеловала мачеху в щеку. Та была холодна, хотя на ней остались следы девичьего румянца. Белла была не много старше ее. Среди слоев жира и тревог, должно быть, сохранилась та Белла, которая жалела о том, что с ней стало, которой, наверное, хотелось бежать гак же, как Кресси.

— Сегодня вы выглядите лучше, — заметила Кресси. — Утренняя тошнота прошла?

— Не совсем.

Белла положила руку на живот. Кресси заметила, что он не такой большой, как казалось несколько дней назад, не раздался так, как должен был. Со времени прежних беременностей Белла раздалась вширь.

— Вы знаете, отец настаивает на том, чтобы сэр Гилберт Маунтджой навещал вас?

— Я не допущу его к себе, а твоего отца здесь нет, так что никто меня не заставит.

— Однако возможно… Простите меня, Белла, я мало понимаю в таких делах, но вам ведь уже не так плохо?

— Потому что у меня будет девочка. Сейчас я чувствую себя по-другому. Я уверена, это объясняется тем, что у меня родится девочка. — Белла тяжело встала. — Так как же мне быть с этим письмом?

— Ясно, в город ехать вам нельзя. Думаю, тетя преувеличивает все, чтобы заставить вас действовать. Отец только что покинул Лондон. Если Корделия действительно вела себя столь возмутительно, он услышал бы об этом. Я напишу сестре и попрошу рассказать всю правду. Пока она не ответит, думаю, нам лучше всего не обращать внимания на это письмо.

— Ладно. А если за это время что-то случится?

— Тогда вся вина ляжет на меня, — ответила Кресси и криво усмехнулась. — Мне нечего терять, ведь я и так потеряла расположение отца. Зато вам есть что терять. Я это понимаю.

Довольная Белла кивнула и выплыла из классной комнаты. Предоставленная сама себе, Кресси смотрела в окно. Братья ловили рыбу на мостике. Она могла написать и Каро, и Корделии. После замужества Каро замкнулась в себе и очень редко приезжала в Киллеллан-Манор, а в Лондон еще реже. Однако Каро из пяти сестер была самой проницательной. Будет интересно узнать ее мнение насчет откровений Беллы.


Должно быть, Кресси уснула, сидя у окна и прижавшись щекой к стеклу. Она проснулась и вздрогнула, обнаружив, что Джованни стоит в дверях классной комнаты с самым мрачным выражением лица. Кресси вскочила и машинально коснулась рукой волос, которые сбились на одну сторону.

— Вы напугали меня. Что вам угодно? — Ее голос прозвучал глухо и недоброжелательно. Так она хотела скрыть свою радость, что увидела его.

— Я пришел извиниться.

Все произошло, как она ожидала, он хотел закончить портрет, но не более того.

— Сегодня такой день, неожиданности следуют одна за другой, — холодно заметила Кресси.

Джованни вздрогнул. Как обычно, он был весь в черном, если не считать белой рубашки и жилета в темно-синюю и небесно-голубую полоску.

— Я вел себя непростительно грубо. Вышел из себя. Наговорил лишнего. Кресси, прошу прощения.

— Вы хотите спросить, не угодно ли мне позировать?

— Я имею в виду не это. Хочу объяснить, почему для меня так важно написать вас, — возразил Джованни. — Хотите выслушать меня?

Кресси вздохнула. Казалось, он действительно раскаивается, а она по-настоящему рада видеть его. После двухдневного молчания она помнила, сколь часто они обычно разговаривали. Без него ей стало одиноко.

— Да, конечно, я выслушаю вас. Буду лишь рада, раз мне дали ясно понять, что я лишена проницательности и сообразительности. Только не спрашивайте, у меня сейчас нет желания пускаться в объяснения. — Кресси снова села и похлопала по подушке, лежавшей рядом с ней.

Однако Джованни предпочел стоять. Казалось, художник потерял уверенность в себе, не был спокойным, как прежде. Взглянув на него пристальнее, чего не позволяла себе с их последней ссоры, она заметила темные круги у него под глазами.

— Вы слишком много работаете.

— Отнюдь нет, — ответил он машинально, но тут же поправился: — Да, это правда. Я часто работаю ночью, когда не спится. Я пытаюсь… экспериментировать с формами.

— Спасибо. За то, что не отмахнулись от меня.

— Не за что. Видите ли, мне не так легко пускаться в объяснения.

— Особенно со мной, как вы хорошо знаете. — Кресси рассмеялась.

Сев рядом с ней, Джованни удостоился редкой по-настоящему искренней улыбки.

— Мне не хотелось быть столь… властным. Наверное, я показался вам настоящим тираном, каким временами бывает ваш отец, пытаясь угрозами заставить вас думать так, как ему хочется.

— Боже мой, Джованни, перестаньте. Вы совсем не похожи на моего отца.

— Мне очень приятно слышать это из ваших уст, но… — Он взял руку Кресси и поцеловал. — Простите. Я хотел лишь помочь вам.

От прикосновения его губ пульс Кресси, как обычно, забился быстрее. Только сейчас, когда он был здесь, полный раскаяния, она призналась себе, как сильно расстроилась из-за прошлой ссоры.

— Вы помогли мне, но теперь не мешайте мне помочь себе. Конечно, если у меня это получится.

— И помогите мне, если пожелаете. Я хочу доказать, что способен создать нечто большее, чем просто отшлифованную, технически великолепно исполненную и математически совершенную картину.

— Я так говорила? — Кресси состроила гримасу. — Простите меня.

— Это правда, так я действительно пишу. Но я способен на большее. С вашей помощью.

Джованни наклонился и коснулся лица Кресси, провел рукой по ее лбу, щеке и шее. Знакомое прикосновение. Она уже думала, что такого больше не случится. Затрепетала от возбуждения, помня, сколько раз он прежде касался ее. С грустью представила время, когда его здесь больше здесь не будет, когда он завершит ее портрет. Тогда Джованни также поставит точку в отношениях с ней. Но пока он здесь. И этого достаточно.

— Когда начнем?

— Кресси, вы еще хотите позировать мне?

Она посмеялась, слыша его нетерпение, видя, как он захлопал в ладоши и вскочил.

— Можно приступить завтра. Я закончил другой, то есть первый портрет, осталось лишь покрыть его лаком. — Тут его улыбка угасла. — Но сначала я должен… кое-что объяснить.

Джованни нахмурился, вращая глобусы точно так, как Кресси делала это раньше, сначала один, затем другой.

— Вы спросили, почему я всегда отдаляюсь от вас, почему я такой замкнутый, как вы выразились. Кресси, вы пробудили во мне то, что я считал давно умершим, — желание писать сердцем. Вы снова разожгли мою страсть. И причина, по которой я не могу… причина, по которой я не буду… я боюсь. Нет, я боюсь, что если позволю себе…

Он стал вращать глобус небесной сферы с такой силой, что тот закачался на подставке, затем повернулся к Кресси:

— Я опасаюсь, если мы вступим в интимные отношения, испытаем близость, то наши волшебные отношения погибнут. Боюсь, тогда мне не удастся написать вас. Я не хочу погубить то, что открыл снова. Понимаете?

Кресси видела, что он говорит по велению сердца, верит своим словам, хотя не могла понять причину этого. Она не решалась заговорить, опасалась сказать что-то неуместное.

— Спасибо. За объяснение. За то, что доверились мне… спасибо.

Казалось, Джованни испытывает и волнение, и некоторую неловкость. Он все еще что-то скрывал от нее? Она согласилась позировать ему. Только позднее, когда лежала в постели и проигрывала в голове их разговор, ее эйфорию умерил точный порядок слов, которые он употребил. Я не хочу погубить то, что открыл снова.

У него когда-то была другая муза. Конечно, была, поэтому ревновать глупо и нелогично, поскольку для Кресси в его жизни явно не осталось места. Он пытался вступить с ней в интимную близость? Несомненно. Любил ли он ее?

— Это, — сказала Кресси себе, откладывая в сторону свой перевод труда Лежандра[25 - Лежандр (1752–1833) — французский математик.] «Упражнения по интегральным вычислениям», — меня совершенно не касается. — Однако она обнаружила, что логика и эмоции редко дополняют друг друга. Мысль о том, что Джованни влюблен, никак не укладывалась в ее голове.

* * *


— Вы опоздали. — Когда дверь медленно открылась, он стоял перед мольбертом, рисовальная доска покрылась карандашными набросками. — Я обдумывал некоторые идеи, но не уверен… Вы не собираетесь входить?

Кресси стояла в дверях, кутаясь в вечерней накидке матери.

— Вы сделали выбор в пользу Пентесилеи?

Джованни нетерпеливо помечал что-то карандашом.

Шейный платок висел на стуле вместе с фраком и жилетом. На лбу осталось пятно от угля. Она заметила пучок волос, выглядывавший из расстегнутой на шее рубашки. У Кресси пересохло в горле. Студия была ярко освещена, солнечный свет бил прямо в световые окна. Она ясно разглядела его соски, проступавшие сквозь батистовую рубашку, видела, как волосы клином спускаются к животу. Ей не следовало смотреть, но она не могла оторвать глаз.

Она напоминала себе, что не должна искать близости, если желает вдохновить его. Но сейчас ей хотелось сорвать с него рубашку и провести руками по твердым мышцам, в существовании которых она не сомневалась. Ощутить его жесткие волосы, гладкую кожу, переливание мышц, услышать стоны, когда она станет ласкать его. Ей хотелось…

— Кресси, вы собираетесь входить или нет? Почему на вас эта накидка?

Она закрыла дверь за собой и прислонилась к ней.

— Мне в голову пришла одна мысль. Это сюрприз.

Сейчас Джованни смотрел на нее, его уже не отвлекала рисовальная доска.

— Как правило, я не люблю сюрпризов. Редко нахожу их приятными.

Ей не хотелось, чтобы он обнаружил, как она нервничает, ибо это испортило бы все впечатление. Казалось, будто вдохновение подарило Кресси столь удачную мысль, но сейчас, когда дело дошло до ее воплощения, она теряла уверенность в себе. Ее поведение покажется ему нелепым? Он станет смеяться над ней? Встав, она начала расстегивать накидку непослушными пальцами.

— Отвернитесь, — скомандовала Кресси. — Не смотрите на меня, пока я не разрешу. — Она позволила накидке упасть на пол и надела на голову шляпу, которую прятала под ней.

— Джованни?

— Si?[26 - Да? (ит.).]

— Теперь можете смотреть. Я хочу познакомить вас…

— С Пентесилеей. — Он стал гадать.

— С мистером Брауном. — Кресси сняла шляпу с головы движением, которое вчера часами репетировала перед зеркалом, и сделала поклон, которым очень гордилась.

Ее наградил взрыв удивленного хохота.

— Что же…

— Помните, вы спрашивали, как мне удалось попасть на совещание Королевского общества? Так вот… — Кресси чуть повернулась, отчего фалды ее фрака взвились вверх. — Вы правы, женщину никогда не допустили бы туда, сколь впечатляющие ни были бы мои достижения, однако некоторые великие умы нашего века читали лекции, и я сделала все возможное, чтобы послушать их.

— Я нисколько не сомневался в вашем стремлении учиться, но это уже совсем другой поворот, — сказал Джованни и снова рассмеялся. — Должен ли я понимать вас так, что в этом наряде вы путешествовали по Лондону? Они, эти достойные члены Королевского общества, знали, что женщина, переодетая в мужчину, проникла на их освященную временем территорию?

— Наверное, догадались, ибо вы мне кажетесь очень женственным мужчиной.

— Неужели? Не думаю, что мою проделку обнаружили? Конечно, за исключением мистера Беббиджа. Это один из моих друзей, который помог мне проникнуть в Королевское общество.

— А лорд Армстронг знаком с мистером Брауном?

— Силы небесные! Нет! Он ни за что не должен узнать об этом. Кроме мистера Беббиджа, никто больше об этом не знает. Теперь и вы знаете.

— Это честь для меня, Кресси. Я действительно восхищен. Но зачем вам было идти на столь огромный риск? Если бы вас раскрыли, последствия могли бы стать ужасными.

— Знаю, но было бы гораздо ужаснее, если бы мне так и не удалось… Разве вы не понимаете, Джованни, сколь унизительно быть всего лишь женщиной? Признаться, отправляясь куда-нибудь в обличье мистера Брауна, я испытываю постоянный страх, но в то же время… у меня кружится голова от восторга. Эти бриджи предоставляют такую свободу. Должна признаться, меня охватывает приятная дрожь от сознания, что я дурачу всех. Разве это трудно понять?

— Не очень трудно, если знать вас. Кресси, вы замечательная и храбрая девушка.

— Пока я еще мужчина, если вам угодно, — ответила она, вскинув голову.

— Мистер Браун, для меня истинное удовольствие познакомиться с вами, — произнес Джованни, снова рассмеялся и изящно поклонился. — Целую вашу руку, мистер Браун. Вы само совершенство.

И он поцеловал руку Кресси, задержав уста на ее ладони, но тут же отпустил, почувствовав дрожь предвкушения, и сделал вид, будто изучает ее наряд.

— Ну что? — строго спросила Кресси. — Вы будете писать мое второе «я»?

— Вряд ли найдется лучший выход. Вы смотритесь такой очаровательной бунтаркой. В этой одежде есть нечто особенное, она позволяет разглядеть все ваши изгибы. Не могу поверить, что вам удалось провести мужчин, в жилах которых течет настоящая кровь. Наверное, английские интеллектуалы просто слепы. — Джованни походил вокруг нее, затем остановился. — Так не пойдет, — решительно заявил он, вытаскивая шпильки из ее волос и беспечно бросая их на пол. — Искусство заключается в том, чтобы показать вас в обличье мистера Брауна и Кресси одновременно. — Очередные шпильки полетели во все стороны, пока волосы не упали на накидку. — А теперь наденьте эту шляпу еще раз, но так, чтобы у вас был кокетливый вид. Накидку поправьте. Вот так. Хорошо. Кресси, должен еще раз похвалить вас… Это само вдохновение.

Джованни снова поцеловал ей руку. Кресси закрыла глаза, желая больше насладиться прикосновением его губ, и думала, сколько ей еще удастся выдержать такое, не теряя власти над робой. Джованни заставил ее встать на сундук и заходил вокруг, поправляя одежду, волосы, бриджи, сапоги. От художника пахло углем, скипидаром, льняным маслом, чуть перебивавшим все потом, который точно принадлежал мужчине, конкретно Джованни. А существует ли понятие «туалетная вода Кресси»? Она пыталась отвлечься, представляя себе ее аромат. Эта вода, несомненно, пахла бы мылом. Мылом с ароматом лаванды, что приятно. Джемом, шоколадом или ячменным сахаром, в зависимости от того, чем именно баловали братьев, это было бы не очень хорошо и не очень плохо. Однако на днях Фредди пролил на нее целую банку лягушачьей икры. После этого Кресси источала отнюдь не самый приятный запах. Теперь она вспомнила, что у одной из красок Джованни похожий запах. Что это был за цвет?

— Теперь можете сойти с сундука. Думаю, надо попробовать другую позу.

Джованни вытащил на середину комнаты позолоченное кресло. Этот предмет мебели в египетском стиле с изогнутыми круглыми ножками был создан из древесины красных тропических пород, инкрустирован медью. Сиденье, обитое черным бархатом, выцвело и просело.

— О, я помню эти кресла. Они да еще стол того же стиля находились в малой столовой. Моя мама любила все египетское. Она твердила, что ей хотелось быть Клеопатрой.

— Похоже, ваша мать была совсем не той женщиной, которую ваш отец взял бы в жены.

— Видя отца сейчас, так можно подумать, но в начале их семейной жизни… Вы бы только посмотрели на платья, которые она носила. — Кресси расхохоталась. — Я-то думала, мать надевала их только ради отца. Какие ужасные вещи я говорю.

— Но вам ведь хочется, чтобы в ваших словах была хоть чуточка правды, верно?

— Лишь чуточка. Нет, что я говорю! Ради бога, Джованни, мы обсуждаем мою мать.

— Материнство не обязательно наделяет женщину целомудрием.

— Да, это правда. Разумеется. В действительности к материнству часто приводит отсутствие целомудрия, — согласилась Кресси. — Я хотела сказать, что сестры так похожи, за исключением меня и… Джованни! Вы так не считаете? Может быть, вы считаете, что я не дочь своего отца?

Кресси шутила. Как бы ей ни хотелось признавать это, она не могла отрицать сходство между собой и лордом Армстронгом, особенно это касалось глаз, но она пребывала в игривом настроении, а в наряде мистера Брауна чувствовала себя безрассудно уверенной и свободной от общепринятых правил приличия. Кресси хотела пошутить, но ей это не удалось.

— Джованни? Что я наговорила?

Он все время иронично улыбался, пребывал в хорошем настроении, одновременно полностью сосредоточившись на ее мужском наряде и своей картине. Теперь его лицо помрачнело, брови сдвинулись вместе. Настоящий сатир.

— Пустяки.

— Я думала, мы больше не станем врать друг другу.

— Я не вру.

— Значит, не врете. В таком случае уклоняетесь от правды. Не увиливайте от прямого ответа. Чем я вас расстроила? Я ведь не хотела сказать, что мать обманывала отца.

— Меня совершенно не интересует, что ваша мать делала или не делала. Я хочу, чтобы вы сели в это кресло в профиль. Вот так.

Кресси терпела, пока он усаживал ее. Сначала перебросил одну ее ногу через другую, затем сделал все наоборот, подпер подбородок рукой, сложил руки вместе, надел шляпу, потом снял ее. Все это время она пыталась точно припомнить, в каком месте их разговора его улыбка стала кислой. Не тогда, когда она впервые упомянула мать, высказала ужасающее откровение, будто у матери мог быть роман. Это случилось позже. Она говорила что-то о материнстве. Вот когда это случилось!

— Я говорила, что к материнству часто приводит отсутствие целомудрия! — воскликнула она. — Вы… вы были?..

— Вечно вам надо придираться и придираться, — проворчал Джованни и отошел от нее, — Я иногда чувствую себя так, будто на мне не осталось живого места. Да, я имел в виду свою мать. Теперь, когда я ответил вам, может, мы займемся делом?

— Да, займемся, — согласилась Кресси. Частично потому, что он говорил тоном, не терпящим возражений, но, главным образом, ей удалось хотя бы чуть-чуть расшатать преграды, которые он возвел вокруг себя. К тому же ей не хотелось слишком искушать судьбу.

— Мистер Браун к услугам синьора ди Маттео, — сказала Кресси. Подумав, пришла к выводу, что выразилась не совсем удачно.


Глава 7


Кресси предложила мальчикам сделать воздушного змея. Эта мысль пришла ей в голову, когда она прочитала о том, что американец Бенджамин Франклин пользовался воздушными змеями, когда изучал природу молнии. К сожалению, он посчитал лишним объяснить, как сконструировать змея, а Кресси имела лишь смутное представление о практической стороне дела. Этим она разожгла воображение братьев, но не знала, что делать дальше, пока Джованни не пришел на помощь. Несколькими грубыми мазками он объяснил, как работает воздушный змей, и, назначив Джеймса старшим, отправил мальчишек искать необходимые компоненты.

Кресси была поражена, когда все четверо вернулись вместе, хотя, поразмыслив над этим, вспомнила, что те в последние дни ссорились меньше. Только когда лорд Армстронг бывал дома, они начинали пререкаться и толкаться, пытаясь вернуть расположение отца, что доставляло родителю удовольствие, точно королю и его льстивым придворным. Джеймс, Гарри, Джордж и Фредди относились к Джованни так, будто он был не их королем, а генералом. Они пытались тут же выполнить любой приказ, причем как можно лучше, и скорее радовались, нежели злорадствовали, когда заслуживали его похвалу. Джованни не скупился на похвалы, но раздавал их столь же справедливо, что и выговоры. В отличие от лорда Армстронга, обычно упрекавшего кого угодно или избранную в данный момент жертву. Помнился случай, когда Кресси было двенадцать или тринадцать лет. Каро разбила китайскую статуэтку, подаренную матери британским послом в этой далекой стране, но именно Кресси отправили спать, поскольку ее обнаружили в комнате, где валялись осколки, хотя Каро уже благородно призналась, что виновата она. Отец настоял на том, что Кэролайн просто хотела выгородить неуклюжую сестру.

Тот случай поразительно живо воскрес в ее памяти. Множество подобных мелких происшествий вспоминалось Кресси в последние дни. Давно забытые обычно тривиальные события с поразительной яркостью оживали в ее памяти. Неужели она хотела забыть о них потому, что их было слишком неприятно вспоминать или ей было слишком больно примириться с прошлым. Возможно, и то и другое. Удивительно, сейчас она уже не испытывала боли. Было грустно, печально, но она ни о чем не жалела и не таила обиды. Не было смысла обижаться на свое прошлое сейчас, когда она стала лучше понимать, что каждое воспоминание — это частичка ее самой, к тому же в каждом происшествии можно было найти нечто полезное. Странно, она чувствовала себя так, будто растет и становится сильнее.

Братья пренебрежительно отнеслись к неумелым попыткам Кресси помочь им соорудить змея и обращались за помощью к Джованни. Кресси с радостью уклонилась от пререканий и с еще большей радостью наблюдала, как под умелым руководством Джованни рождается воздушный змей, хотя он так ловко маскировал свое участие, что братья поверили: готовый змей исключительно дело их рук. Джованни проявил терпение, когда настало время украсить змея. Он набрасывал контуры фантастических китайских драконов, воинов-самураев и просил мальчиков раскрасить их, быстро и незаметно исправляя детские ошибки.

День выдался суматошным и отлично подходил для первого запуска змея. Кресси уселась на каменной ограде у поля и наблюдала, как Джованни обучает мальчиков искусству запуска. Еще одна область, в которой Кресси беспомощна. Ветер прижал поля шубки изумрудного цвета к ее ногам. На ней не было шляпы, она повязала волосы шелковыми лентами, которые пока выдерживали напор ветра. Точно дразня Кресси, полы пальто Джованни развевались позади него, открывая перед ее взором длинные крепкие ноги. На нем были обычные плотно прилегавшие брюки. Сегодня он надел начищенные до блеска черные сапоги. Сейчас они были забрызганы грязью, на что он, похоже, не обращал внимания.

Мальчики попарно запускали змея, Джеймс с Фредди, Гарри с Джорджем.

— Твоя очередь запускать, — предупредил Джеймс, осторожно передавая змея младшему брату. — Бери, держи его над головой за веревочки.

— Кажется, это взмахивающая крылышками бабочка, — подбадривал Фредди брата-близнеца. — Только осторожно, не оторви крылья. Джордж, я правильно говорю?

— Взмахивающая крыльями бабочка, — с восторгом громко повторил Джордж, — взмахивающая крыльями бабушка.

— Бабочка, бабушка, трепещущая птичка. — Фредди радостно хлопал в ладоши, подпрыгивая на месте, забрызгивая грязью нанковые брюки.

— Осторожно… змей упадет в лужу. — Джеймс схватил украшенный лентами хвост, поднял его вверх, осторожно собрал змея и передал Гарри.

«Несколько недель назад столь нелепый случай закончился бы дракой, а змея изодрали бы в клочья», — с удивлением подумала Кресси.

— Гарри, ты готов? — спросил Джованни.

— Готов, — серьезно ответил мальчик, беря катушку так, будто речь шла о драгоценностях британской короны.

— Мне бежать сейчас? — крикнул Джордж.

— Когда Гарри даст команду. Гарри, помни, веревку надо отпускать медленно.

Хмурясь от напряжения, Гарри делал так, как ему велели. Джеймс, удачно справившийся с запуском, уже спешил показать свое превосходство и выкрикивал наставления, но Джованни заставил его умолкнуть, закрыв тому рот ладонью. На лице мальчика появилось удивленное выражение, Кресси невольно рассмеялась. На мгновение показалось, что Джеймс тут же устроит истерику, но Джованни резко повел бровью, и мальчик застыл на месте.

Гарри дал команду запускать. Джордж понесся через поле так быстро, как позволяли его пухленькие ножки. К несчастью, ему так хотелось удержать змея высоко, что он сначала обдал себя мокрым коровьим навозом, затем полетел головой вперед, споткнувшись о большой камень, и вместе со змеем полетели — один вниз, другой вверх. Порыв ветра поднял змея высоко и, наверное, сбил бы Гарри с ног, если бы Джованни не бросился вперед и вовремя не подхватил его.

Кресси подбежала к Джорджу, который распластался на траве, но добежать до него не успела, тот, шатаясь, поднялся на ноги.

— Он еле дышит, — с серьезным видом заверил Фредди. — И воняет. Что же такое…

— Я воняю, как задница коровы, — заявил Джордж.

— Ты всегда так воняешь, — добавил Фредди со смешком.

— Это пустяки… Смотрите! — воскликнул Джордж. — Змей поднимается все выше. Выше, чем тебе удалось запустить его.

— Нет, не выше. — Фредди хмуро смотрел вверх. — Ну, может быть, также высоко.

Гарри с трудом управлял змеем. Веревка натянулась до предела. Мальчик раскраснелся, светлые волосы развевались, шапка сидела набекрень, рубашка выбилась из штанов. Казалось, он сам вот-вот взлетит.

— Гарри собирается оторваться от земли. Гарри вот-вот взлетит, — закричали близнецы, держась за руки, ходя по кругу, исступленно глядя в небо. — Джио, Джио, Гарри хочет взлететь.

— Джованни, наверное, ему надо помочь.

— Ну как, Гарри. Удержишь?

Гарри промямлил нечто похожее на сдавленный утвердительный ответ. Кресси всерьез заволновалась, умоляя помочь ему.

— Он уже не маленький, — ответил Джеймс, решив защитить брата. — Джио, почему девочки всегда волнуются по пустякам?

— Похоже, твоя сестра нам завидует. Наверное, ей хотелось бы запускать змея самой. Кресси, я прав?

Ей хотелось бы. Она знала, что хотелось бы, но, бросив взгляд на братьев, решила не мешать их веселью.

— Куда мне состязаться с братьями и с вами, — любезно отозвалась Кресси, хотя с удовольствием запустила, если бы Джованни стоял позади нее и водил ее рукой, как в тот раз, когда разрешил нанести на полотно несколько мазков.

Она снова отошла к ограде, довольствуясь ролью зрителя и наблюдая за таким Джованни, какого еще не знала. Он смеялся и вел себя совершенно непринужденно. Как она и предполагала, Джованни оказался сильным. Кресси убедилась в этом, когда он бегал по полю с мальчиками. Худощавое тело было отлично видно, когда он поднял Джеймса на нижний сук дерева, чтобы тот мог достать застрявшего змея.

— Значит, это и есть тот змей, о котором я часто слышу. — Белла в темно-красной шубке и пестрой шали осторожно направлялась к Кресси. — Я услышала из окна салона, как мальчики орут. Что-то я раньше не замечала, чтобы они так много смеялись. Только взгляни на Джорджи, он похож на мельницу, когда размахивает руками. Только взгляни на Джеймса. Я и не заметила, как он вытянулся за последние недели. Ба, он уже на несколько дюймов вырос из своих штанов.

— Джейни несколько раз выпускала швы, но, боюсь, он вот-вот выскочит из них, — сказала Кресси, улыбаясь.

— В последнее время они ссорятся гораздо реже. Генри, твой отец, говорил мне, что мальчики не могут не драться. «Парни именно так утверждают свое право называться мужчинами, — говорил он и советовал: — Поощряй дух соперничества между ними».

Кресси невольно рассмеялась, удивленная не столько способностью Беллы точно подражать, сколько ее насмешливым тоном, ведь раньше она говорила о своих сыновьях с нежностью в голосе.

— Мой отец считает, что дух соперничества является верхом добродетели. Конечно, он имел в виду мужчин.

— Твой отец любит соперничать, если знает, что наверняка победит. Кресси, я так и говорила ему. Ты очень благоприятно влияешь на моих сыновей.

— Спасибо. Вы не обидитесь, если я скажу, что комплимент, тем более из ваших уст, много значит для меня.

Белла рассмеялась. Не обычным серебристым, а заливчатым девичьим смешком.

— Ты хочешь сказать, я скупа на похвалы.

— Я бы сказала, вы скорее очень придирчивы.

— Это одно и то же. — Белла прислонилась огромным телом к каменной ограде и рукой прикрыла глаза от солнца.

— Должна признаться, никогда не встречала столь красивого мужчины, как синьор ди Маттео. Он не просто симпатичен, а красив. Признаюсь, я считала его необщительным человеком, но сейчас о нем такого не скажешь. Я видела рисунки, которые он сделал для мальчиков. Он их очень хорошо понимает. Не то что…

Белла умолкла и вдруг показалась старше и печальнее. Почувствовав себя неловко, будто лезет не в свои дела, Кресси повернулась к мальчикам, увлеченно запускавшим змея. Джеймс сейчас помогал Фредди разматывать веревку, рядом с ним стоял Джованни, положив руку на плечо Гарри. Они смеялись над какой-то веселой шуткой. Кресси никогда прежде не видела Джованни столь раскованным.

— Из него получился бы хороший отец, хотя сомневаюсь, что он обзаведется семьей. — Белла наблюдала за Джованни. — Несмотря на все свои достоинства, он из тех, кто избегает общения. Однако видно, он любит моих мальчиков. Наверное, потому, что они не представляют для него никакой угрозы.

— Что вы хотите этим сказать?

— Подумай сама, почему мужчина, перед которым не устоит ни одна женщина, если верить его репутации, предпочитает не иметь с ними никаких дел. Ведь он не похож на тех, кто имеет связи с мужчинами. Это и так понятно, хотя очевидно, мужчины определенного типа нашли бы его весьма привлекательным. — Белла одарила Кресси скупой улыбкой. — Возможно, я отдалилась от общества, но когда-то часто вращалась в нем, а сейчас слежу за последними сплетнями. Крессида, не смотри на меня с таким удивлением.

— Джио… синьор ди Маттео… думаю, он когда-то был влюблен.

— Это он тебе так говорил? — Белла фыркнула. — Не думаю, что это правда. Если он и был влюблен когда-нибудь, то скорее не один, а сотни раз. Бедная Крессида, догадываюсь, что ты испытываешь к нему нежные чувства, но не подозревала, что дела зашли так далеко. Я дам тебе совет. Не слишком рассчитывай на такого мужчину. Он разобьет твое сердце, ибо не сможет искренне полюбить тебя. Поверь мне. Я разбираюсь в таких делах. А теперь, похоже, я уже надышалась годовой порцией свежего воздуха и достаточно погуляла. Я не против чего-нибудь перекусить. Надеюсь, повар сегодня что-то испекла.

Небрежно махнув рукой, Белла через луг осторожно направилась в сторону дома. Провожая мачеху взглядом, Кресси решила, что та не права по нескольким пунктам. Во-первых, Джованни ничем не напоминал лорда Армстронга. Все дело в том, что Белле стало обидно и захотелось излить свое недовольство. Стоило лишь посмотреть, как Джованни играет с Фредди, Джорджем, Джеймсом и Гарри, чтобы убедиться, что он не эгоист, в отличие от отца.

Белла просто ревновала. Насчет сдержанности Джованни она также не права. Его нельзя назвать необщительным. Совсем наоборот. Он разочарован, да так серьезно, что потерял свою музу. Разумеется, его решение использовать свой талант ради коммерческих выгод было трезвым и рассчитанным, но что в этом плохого? Он самый лучший… и заслуживает, чтобы его признали таковым.

Но больше всего Белла ошибалась, полагая, будто Кресси — Кресси! — вообще могла представить себя влюбленной в Джованни. Такая мысль ей даже в голову не приходила. И никогда не придет. Она муза, которую Джованни потерял. Кресси гордилась, что стала его музой. Считала это честью для себя. К тому же могла лично убедиться, верны ли ее взгляды на связь искусства с математикой и красотой… Вот что важно, очень важно, даже если она запамятовала об этом.

Кресси спрыгнула с ограды и подбежала к мальчишкам, которые, раскрасневшись от беготни, собирали змея.

— Если бы вы могли написать их вот такими, — сказала она Джованни, — получилась бы более правдоподобная картина, чем та, что в галерее.

— Но тогда она, к сожалению, стоила бы намного меньше. Однако я мог бы сделать набросок мальчиков на память их матери. Как вы думаете, ей это понравится?

— Думаю, она будет в восторге. Вы очень внимательны.

— Познакомившись с мальчиками, я понял, они отличные ребята.

Джованни передал змея Гарри, поднял Фредди и, к большому восторгу мальчика, усадил того себе на плечи.

— Поехали. Джио просто молодец, — смеясь, сказал он.

Кресси пошла следом за ними, глядя, как Джованни скачет по лугу с Фредди на плечах. В одном Белла права: из него получился бы хороший отец. Кресси застигла врасплох неожиданно нахлынувшая грусть. Думать о том, что он никогда не женится, — одно дело. Понимать, чем она пожертвует, — совсем другое.


Наконец, Джованни выбрал нужную позу. Надев бриджи и сапоги, Кресси сидела боком в египетском кресле, перекинув правую ногу через левую, беззаботно опустив руку на спинку кресла. Она смотрела прямо на художника, ее бобровая шляпа игриво сдвинулась на один глаз, волосы в полном беспорядке свободно падали на плечи. Фалды фрака почти достигали пола, шейный платок небрежно завязан, пуговицы жилета расстегнуты.

— Я совсем не похожа на мужчину, — заключила она, когда Джованни показал ей предварительный набросок.

— А вы этого хотите?

Кресси накручивала на палец прядь волос, таким образом отвыкая от привычки грызть ногти.

— Мне казалось, похожа. Я считала, что мне хочется быть мужчиной.

— Помню, именно так вы мне говорили.

— Но я уже не знаю. Похоже, мне такая поза нравится. Так…

— Надеюсь, так вы выглядите строптивой. Я хочу показать, кто вы действительно, несмотря на мужской наряд. У вас очень озорной юмор. Я хочу показать это. И использовать этот наряд, чтобы показать… пока не знаю, каким образом, но я хочу, чтобы мужская одежда показала, что вы все-таки больше женщина.

— Возможно, если вы соедините во мне внешность мистера Брауна и Пентесилеи, достигнете желаемого эффекта, — ответила Кресси и расхохоталась.

— Вот как раз то, что надо! — Джованни бросил карандаш и обнял Кресси. — Вы — гений!

Улыбаясь и качая головой, изумленная Кресси пыталась не обращать внимания на то, что ее тело мгновенно отреагировало на прикосновение Джованни.

— Я более чем довольна, что меня называют гением, но не понимаю, зачем вам это. Я лишь пошутила.

— Нет-нет, это идеальное решение. Это дерзко. Это станет…

Он поцеловал кончики ее пальцев. Это получилось столь театрально, чисто по-итальянски и столь несвойственно для Джованни, что Кресси рассмеялась.

— Не понимаю. Что тут дерзкого? О! — Вдруг Кресси осенило, и ее улыбка угасла.

— Вы хотите сказать, что мне придется…

— Обнажить вашу…

— Грудь. — Кресси с трудом сглотнула. У нее пересохло в горле. Она облизнула губы. Взглянув на Джованни, обнаружила, что тот уставился на ее грудь.

— У вас красивая грудь. Конечно, с точки зрения художника, — тут же добавил он.

— Это необходимо?

— Да, моя прекрасная.

Краска залила щеки Джованни, выделяя резкие очертания лица, придавая ему вид изголодавшегося человека. Он отвел Кресси к креслу.

— Позвольте, я вам продемонстрирую. Это можно сделать с большим вкусом.

Кресси сидела неподвижно, точно статуя, пока он приводил в нужный вид ее фрак, жилет, развязывал шейный платок. Его пальцы были холодны, чуть подрагивали, пока он расстегивал шесть маленьких перламутровых пуговиц на верхней части рубашки. Под одеждой у нее был лишь корсет. Когда пальцы Джованни коснулись обнаженной кожи, Кресси глубоко вздохнула.

Джованни расслабил кружева. Его рука повисла над ее грудью. От предвкушения у нее напряглись соски. Когда он склонился над ней, она заметила, что волосы на его затылке завиваются по кругу. От них обоих исходил жар. Ее тело пылало. По спине заструился пот.

— Затем… когда мы начнем писать… тогда мы… — заговорил Джованни, вставая.

От разочарования Кресси потеряла власть над собой. Стянула корсет, открыв шею до того места, где закончился ряд пуговиц, и обнажила грудь.

— Вы это имели в виду?

Джованни продолжал смотреть. На фоне белой мужской рубашки соски выглядели намного темнее. Раньше Кресси почти не обращала на них никакого внимания. Ей показалось, гак она смотрится вызывающе развязной. Она опустила ладонь на грудь, чуть обхватила ее и вздрогнула, когда пальцы слегка задели набухший сосок. У Джованни потемнело в глазах. Он несколько раз с трудом сглотнул. Страсть и экстаз слились воедино.

— Что скажете, Джованни?

— Мне кажется… — он одарил Кресси мрачной улыбкой, увидев которую Кресси почувствовала себя так, будто ее выворачивают наизнанку, — мне кажется, — повторил он, — вы отлично поняли, о чем я говорил, леди Крессида. Я надеюсь, вы сможете усидеть в этой позе.

Кресси не могла решить, радоваться ей или печалиться, когда он снова скрылся за мольбертом и начал делать набросок. На этот раз художник обошелся без координатной сетки, движения его руки казались свободнее, но он был более сосредоточен, чем прежде, пока рисовал. Что-то бормотал, перечеркивал уже нарисованное, срывал один за другим листы бумаги с рисовальной доски и бросал их на пол.


Казалось, прошел целый день. Возможно, прошло не больше часа, когда Джованни поднял голову и улыбнулся, как победитель.

— У меня получилось.

Сосок Кресси онемел от холода. К этому моменту она уже больше ничего не чувствовала. Думала лишь о том, как размяться, пока мышцы окончательно не одеревенели, и накрыться чем-нибудь.

— Можно взглянуть?

Она думала, он не согласится, но он поманил ее к себе. Он вел себя иначе, чем во время работы над первым портретом.

— Ну как? — с нетерпением спросил он.

— Неужели вы нуждаетесь в моем мнении?

— Кресси, для меня оно важно.

— Джованни, это блестяще. — Кресси широко улыбалась, глядя на свое изображение, выполненное карандашом грубыми штрихами. Отлично схвачено. Тут не было точно выверенной симметрии, заметной в первом портрете, хотя Кресси убедилась, что повороты лица и тела тщательно выбраны. Однако больше всего ей понравилось, что изображение соткано из противоречий. Женщина в мужском наряде. Чисто мужская поза и женская грудь. Лицо серьезное и в то же время озорное. Общее впечатление отдавало неуловимым сладострастием, хотя она не могла определить, как это получилось. Кресси дерзко и уверенно глядела из полотна. Это была она, но такой себя еще не видела. — Однако я в полном недоумении. Даже не знаю, что сказать.

— Вы все сказали точно. — Джованни улыбнулся, чувствуя глубокое удовлетворение. — Ваше изображение сбивает с толку. Волнует. Оно не упорядочено. В нем есть и то и другое.

— Это не… Я хочу сказать, что существуют некоторые правила, но мне кажется, вы сознательно нарушили многие из них.

— Бедная Кресси, что ваша теория скажет об этой картине?

— На этот вопрос у меня действительно нет ответа.

— Вечером я подготовлю полотно. Завтра уже можно будет писать масляными красками. А на сегодня достаточно. Вы, наверное, устали.

— Не я все утро бегала с четырьмя буйными мальчишками. Вы, должно быть, совсем измотались.

Джованни покачал головой:

— По правде говоря, мне это понравилось. Я уже забыл, как здорово чувствовать себя молодым и беззаботным. Завидую искренности мальчиков.

— Наблюдая за вами целый день, я поняла хотя бы одно, к чему стремилась, пока нахожусь здесь. Я полюбила мальчиков таковыми, какие они есть, а не потому, что они мои братья. — Кресси взяла накидку и стала разглаживать складки. — Сейчас мне пора идти и написать Корделии. Я обещала Белле отправить сестре письмо, но, признаюсь, все время откладывала это.

— Почему?

— Моя тетя София писала… О! Это так запутанно. Вам незачем знать об этом.

— Садитесь. Расскажите все. Я хочу знать. Корделия — та сестра, которая сейчас в Лондоне, так?

Джованни взял у нее накидку, положил на египетское кресло. Он повел Кресси к окну, где поставил довольно невзрачный шезлонг, на котором отдыхал, когда устраивал перерывы в работе.

— Я весь превратился в слух, как вы, англичане, странно выражаетесь, — сказал он.

Кресси обрадовалась возможности высказать свои подозрения, а также от души посмеяться, ибо Корделии действительно не хватало рассудительности, та спешила, совершала необдуманные поступки, часто проявляла эгоизм, но оставалась веселой собеседницей. Умела вести себя так, что на нее никто слишком долго не держал обиды. Однако некоторые ее подвиги были очень забавны.

— Не могу понять, к чему ей следить за тем, как двое мужчин колотят друг друга кулаками, — закончила свой рассказ Кресси. — Надо придумать, как заставить сестру слушаться тетю, пока еще не поздно, хотя понятия не имею, как этого добиться.

— Из вашего рассказа следует, что Корделия поступит так, как ей хочется, вмешаетесь вы или нет.

— Вы совершенно правы, но именно поэтому я невольно восхищаюсь ей. — Кресси улыбнулась. — Моя младшая сестра напоминает кошку. Ее можно выбросить из верхнего этажа, но она всегда приземлится на ноги.

— Вы очень любите своих сестер.

— Да, это правда. Мы все такие разные, но я не сомневаюсь, сестры придут мне на помощь, если потребуется. Наверное, все объясняется тем, что мы выросли без мамы. В детстве мы жили в Киллеллане и были очень дружны. А теперь… что ж, вы уже знаете, каково сейчас положение. Но я не смогла бы жить без них. Или моих братьев. Даже трудно вообразить, каково быть единственным ребенком в семье, как это случилось с вами.

Джованни нервно заерзал. Он уже привык подавлять обуревавшее желание довериться Кресси, напоминать себе, что прошлое есть прошлое. Однако чем больше сдерживался, тем больше понимал, сколь одиноким делает его молчание. Дело не столько в том, что он не желал говорить об этом, еще больше ему хотелось, чтобы Кресси лучше узнала его. Джованни обнаружил, что ему хочется кое-чем поделиться с ней. Важно, чтобы она поняла его хотя бы немного. Ему не найти более подходящего случая, чем сейчас, пока они вдвоем удобно устроились в студии, пока день угасал, и на полотне возникли очертания того, что, как он надеялся, станет шедевром, а рядом с ним столь беззаботно и раскованно сидела Кресси. Ее замечание о том, что их отношения носят исключительно односторонний характер, попало в цель. Джованни просто требовалось много времени, чтобы признать этот факт.

— На вашем лице появилось прежнее выражение, — сказала Кресси, умудрившись одновременно хмуриться и улыбаться. — Значит, я сказала что-то неприятное, но вы не собираетесь признаться, что именно.

— На этот раз вы ошибаетесь. Я скажу вам. Я просто… собирался с силами.

Кресси сбросила высокие сапоги, сложила ноги под собой и повернулась к нему.

— Разве все так плохо?

— У меня действительно есть семья, много сестер и братьев, хотя и не родных. Некоторых я знаю, некоторых нет, а те, кто мне известны, не признают меня по той самой причине, по которой даже мать не признает меня. Отец отдал меня на воспитание в семью рыбака. Ему понадобился наследник. Человек, считающийся моим отцом, граф Фанчини. Он из древнего и чрезвычайно богатого рода, который восходит к тем временам, когда еще не велись архивные записи. Я его незаконный сын. Внебрачный ребенок. Низкого происхождения.

Кресси от неожиданности подалась назад. У нее округлились глаза, она прикрыла рот рукой, другой потянулась к его руке. Джованни не стоит позволять ей взять свою руку, ему не нужно сострадание, от выражения которого она явно с трудом сдерживалась, но он все равно взял протянутую руку, и ей… стало хорошо. Никакой жалости, только сочувствие… это он еще мог вынести.

— О, Джованни, как ужасно. — Кресси отчаянно захлопала глазами. — Я не могу вообразить… я больше никогда не стану жаловаться на свою семью. Неудивительно, что вы обиделись, когда я в шутку сказала, будто желаю, чтобы мой отец был совсем другим. Я так виновата, мне очень жаль. Вы говорили, ваш отец… Он усыновил вас?

— Да. — Джованни еще крепче сжал ее руку. — Двенадцать лет я считал себя сыном рыбака. Мой отец, то есть человек, которого я считал отцом, был грубым, но добрым. Он… это он повел меня в Санта-Мария дель Фьоре. Помните, я говорил вам о ней, о церкви с галереей шепота? Он научил меня плавать. И конечно, ловить рыбу. Другие мальчики в деревне придирались к моей внешности. — Джованни вздрогнул и стукнул себя по лбу. — Мое лицо совсем не походило на лица тех, кого я называл мамой и папой, но я никогда не задавал вопросов, а мои родители и словом не обмолвились. Я думал, они любят меня.

— Джованни, конечно же они любят вас.

Эта правда тяжелым камнем легла на его плечи. Тяжелым камнем, который он так и не попытался сбросить. Да и как он мог это сделать, если факты столь очевидны?

— Кресси, они вернули меня графу. Я был еще ребенком, и они безропотно отдали меня графу.

— Нет. Джованни, я уверена, это не так. Тог, кто вырастил ребенка как своего, не расстанется с ним так просто. Такое трудно вынести. Наверное, память подводит вас.

— Мне было двенадцать лет. Я все отлично помню, будто это случилось вчера. Помню, они даже не пытались обнять меня, когда за мной приехал экипаж. Помню, на все письма, отправленные им, я получал совет больше не писать. Мой отец… мой настоящий отец… говорил, что он платил им за то, чтобы они присматривали за мной. — Джованни сглотнул, но в горле застрял комок, а груз души показался еще тяжелее. Хотя он не раз заверял себя, что все это не имеет значения, воспоминания глубоко врезались в память. Джованни прижал пальцы к глазам с такой силой, что перед ними замелькали красные искры. Но это не помогло.

Кресси прошла вдоль шезлонга и обняла его за плечи. Погладила его по голове каким-то странным скупым движением, будто хотела убрать воображаемую прядь волос. Это движение принесло ему огромное облегчение.

— Однажды вы говорили мне, — тихо сказала Кресси, — что наши мысли и наши чувства — разные вещи и между логикой и инстинктом глубокая пропасть. Я помню все так хорошо потому, что это задело чувствительную струнку в моей душе. Знаю, вы считаете, будто должны ненавидеть этих людей за то, что они отдали вас. Но целых двенадцать лет, большую часть вашего детства, вы считали их своими родителями. Было бы совершенно неестественно, если бы вы не любили их, даже если они причинили вам боль. Ради бога, посмотрите на меня. Я не уважаю своего отца, он мне не нравится, иногда я ненавижу его, но я все же люблю его. Я знаю, это чувство никуда не денется, как бы мне этого ни хотелось. Я перестала ненавидеть его. Уверяю вас, это принесло мне большое облегчение.

Кресси поцеловала его в висок, снова стала гладить по голове. Джованни почувствовал ее теплое, нежное, гибкое тело, она была женственнее обычного, несмотря на мужской наряд. Он испытал некоторое облегчение, ощущая ее близость. Ему стало хорошо.

— Я не испытываю ненависти к ним. Они были бедны, нуждались в деньгах. Я это понимаю.

— Это сущий вздор. — Кресси перестала его поглаживать и приблизила свое лицо так близко к нему, что их носы почти соприкоснулись. — Вы любили их. Вы ведь были счастливы с ними. Они тоже любили вас. Вашему отцу не надо было учить вас плавать и многому другому. Ему не пришлось водить вас в церковь с галереей шепота. Они заботились о вас, а вы любили их, как все дети любят родителей. Наверное, это было ужасно, более чем ужасно для всех, когда пришлось отказаться от вас. Самое меньшее, вы должны были испытать обиду. Ваш настоящий отец явно обладает огромным влиянием. Если он пожелал вернуть вас, сомневаюсь, чтобы его удалось бы остановить. Я уверена, они не бросили вас, Джованни, хотя и понимаю, почему вы так подумали, почему вам кажется, будто вы ненавидите их.

Откровения Кресси не всегда приятны. Больше всего Джованни восхищался ее способностью добраться до сути дела, хотя слушать ее было нелегко. Такая ясность мысли не давала возможности увильнуть от горькой правды. А насколько все обернулось бы хуже, если рассказать всю правду, как она есть? Ни за что! Джованни нежно отстранил Кресси.

— Я не испытываю ненависть к родителям, — сказал он, и это была правда.

Джованни почти чувствовал, как в голове Кресси вращаются колесики и винтики. Он уловил момент, когда она решила больше не говорить на эту тему. На долю секунды Джованни ощутил облегчение.

— Тогда расскажите мне о своем настоящем отце. О том человеке, которого вы действительно ненавидите.

Джованни невольно глухо рассмеялся, отчего она вздрогнула.

— Кровные узы. Моим настоящим отцом был человек, объяснивший мне значение кровной связи. Он — причина, по которой я так хорошо понимаю вас. По характеру он очень похож на вашего отца.

Кресси вернулась к шезлонгу и прижалась к Джованни.

— Расскажите мне все, — просила она, обнимая его за плечи.

Его локоны щекотали ей подбородок.

— Это грустная история. Кто-то другой мог бы переделать ее в сказку. Я об этом еще никому не рассказывал.

— Мне не раз приходило в голову, что сказки обычно заканчиваются трагически. Силия раньше читала нам «Золушку», любимую сказку Кэсси. Ей нравилась романтическая фантазия о том, как бедная маленькая девочка в лохмотьях выходит замуж за принца, тем не менее она думала, что Золушка скорее предпочла бы вернуть себе маму. Конечно, в то время у нас не было злой мачехи, — добавила Кресси и широко улыбнулась. — Думаю, Белла придала бы этой сказке совсем иной окрас. Однако я прервала вас. Прошу, продолжайте.

Джованни было трудно думать, когда она находилась так близко. Он высвободился из ее объятий, снова опустил голову на шезлонг и закрыл глаза.

— Однажды жил-был, — начал он, ибо ему было легче представить прошлое сказкой, нежели снова пережить все, — один богатый итальянский граф Фанчини.

Кресси устроилась так, чтобы лучше было видно лицо Джованни. Страшно потрясенная тем, что он рассказал о своем детстве, теперь она ясно понимала, почему он казался необщительным. Его бросили дважды, неудивительно, что он не допускал, чтобы ему причиняли боль. А как же та женщина, его любовница и муза? Как она могла причинить ему боль, очевидно все зная? Или ничего не зная. Ведь Джованни никому об этом не говорил. Кресси стала его первым доверенным лицом. Это кое-что да значило, даже если он не любил ее так, как ту женщину. Правда, это уже не имело значения. Она ведь не любила Джованни. Сама мысль об этом… была… Лучше даже не думать об этом!

Кресси невольно поймала себя на том, что думает именно об этом, пока слушала, обняв себя скорее для того, чтобы не обнимать Джованни. Она вряд ли была влюблена в этого мужчину. Странное чувство, какая-то напряженность, прозрение, точно свет, замерцали в тайниках сознания Кресси, оставалось лишь заглянуть туда и все узнать. Нет, это не любовь. А боль в ее сердце — всего лишь проявление сочувствия к тому, что Джованни выстрадал, не более того.

— Граф Фанчини происходил из знатного рода, — продолжил Джованни, — древнего аристократического рода тосканцев. Он считал великого герцога Тосканского своим ближайшим родственником. У графа в браке родился ребенок, что имеет первостепенное значение. Это был мальчик, сын и наследник огромных имений и палаццо во Флоренции. Графиня Фанчини произвела на свет много детей, но все они умирали или рождались мертвыми. Граф, похотливый мужчина, дал жизнь еще нескольким здоровым детям, но, как говорят, не на брачном ложе, однако они все были девочки и, следовательно, не имели никакой ценности. — Джованни вдруг открыл глаза. — Видите, — сказал он, улыбнувшись, — так уж устроен мир.

Кресси безмолвно коснулась его руки. Джованни снова закрыл глаза и говорил, будто издалека, будто рассказывал о другом мире, и все это не имело к нему никакого отношения. Что вполне понятно. Сколько раз она сама забывалась в выдуманном мире мистера Брауна? Как похожи они в своем жизненном опыте. Похожи, вот в чем дело! Это все их объединяло. Кресси пригладила жилет. Сходство стало самым логичным объяснением. Только она не могла понять, почему это кажется столь неубедительным аргументом.

— Однажды граф Фанчини встретил девушку, точнее, красивую юную леди столь же знатного происхождения, что и он, но та совсем не походила на его других любовниц. Хотя граф, женатый мужчина, не имел права ухаживать, он приударил за девушкой. И Карлотта, так звали юную леди, по глупости вообразила, будто влюбилась. Ее родители возлагали самые большие надежды на то, что она найдет себе отличного жениха, видите, речь снова идет о кровных узах и красоте. Видимо, надежды рухнули, когда Карлотта обнаружила, что забеременела, но потенциальному отцу и ее родителям удалось договориться между собой и замять ужасный скандал. Карлотта родила вдали от людских глаз. Шесть месяцев спустя, пока она еще выглядела свежей и девственной, ее выдали замуж. А мальчика — к несчастью, это был мальчик — отдали бездетной семье низкого происхождения. Вот и конец этой истории. По крайней мере, так считали Карлотта и граф Фанчини.

— А что дальше? — спросила Кресси с замирающим сердцем. Это была сказка без счастливого конца.

— А потом, — ответил Джованни более холодно и беспристрастно, — единственный законный сын графа трагически погиб. Но к тому времени по причинам, связанным с похотливыми аппетитами, граф уже не мог произвести на свет ребенка ни мужского, ни женского пола.

— Позвольте угадать, — прервала Кресси с обреченным выражением липа. — Граф решил, что лучше иметь незаконного ребенка, чем вообще остаться без наследника, и решил тут же забрать его у приемных родителей.

— Вот именно. — Улыбка Джованни угасла, лицо обрело черты сатира. — Как ваша Золушка, которую по-итальянски зовут Cenerentola, мальчик бедного рыбака вдруг стал сказочно богат. Его обеспечили лучшими преподавателями, учили обращаться с мечом, вести любезные беседы, кланяться и есть с закрытым ртом. Из него хотели сделать джентльмена. Он усердно занимался, ему очень хотелось сделать приятное грозному и влиятельному новому отцу, но угодить графу было очень трудно. Джованни настрого запретили поддерживать связь с теми, кого он все еще считал членами своей настоящей семьи. Их имена вытравливали из его сознания, в конце концов ему доказали, что они не желают видеть его. Он знал, что должен быть счастлив, живя в такой роскоши, однако чувствовал себя одиноким. Он все еще не был достаточно обтесан, чтобы его можно было выводить в свет, к тому же ему не разрешали дружить со слугами и арендаторами отца. Раньше он бегал по всей деревне, купался в море, сколько хотел, а теперь не мог выйти за пределы семейного имения. Хотя Джованни окружала красота, новый дом показался тюрьмой.

— Не знаю, что и сказать. — Кресси с трудом сдерживала слезы, особенно потому, что он нарочно говорил об этом без эмоций. В то же время она чувствовала… Что именно? Кресси не знала, что и думать. Не имела права думать об этом. Только не об этом. Только не о нем и о своих чувствах к нему.

Не догадываясь о том, какая буря бушует в сердце Кресси, Джованни отодвинул ее руку в сторону.

— Тут нечего говорить. Я никогда не голодал. Получил отличное образование, хотя все еще оставался внебрачным ребенком. Но очень близко подошел к тому, чтобы стать узаконенным внебрачным сыном. Мой отец официально признал меня и внес поправки в завещание. Я должен был стать довольным.

— Но?

— Как и вы, я старался делать то, что от меня ожидали. Угодить отцу, покорно отблагодарить за все, что для меня делали. Я был несчастлив.

— И поэтому вы и меня посчитали несчастливой?

— Совершенно верно. Подобно вам, я глупо думал, что, если проявить больше усердия, я смирюсь с тем, что из меня хотел сделать отец, Но я не смог пойти на это. Единственное, что принадлежало мне, было мое искусство. Я начал рисовать еще до того, как научился читать и писать. Увидев, как много это значит для меня, отец велел отнять у меня все краски. Видите ли, рисование считалось увлечением женщин. А живописью занимаются ремесленники. Ни то ни другое не подходило для сына и наследника графа.

— Как математика для дочери графа, — заметила Кресси. — Мой отец, по крайней мере, всего лишь не одобряет мое увлечение. Я никогда больше не буду считать его тираном. — Она выпрямила ноги и пошевелила пальцами, чтобы стряхнуть прилипшие к ним булавки и иголки. — Значит, Карлотта, ваша мать, поощряла вас рисовать?

— Я видел ее всего один раз. — Джованни выругался. — Для нее репутация оказалась намного важнее, чем первый ребенок. А вот когда граф Фанчини решил отправить меня в армию, чтобы я закончил там свое образование, я взбунтовался. Он пригрозил лишить меня наследства. Я ответил, что в своей жизни смогу обойтись без него. Отец сказал, что я вернусь к нему, поджав хвост. С тех пор я не видел его. Прошло уже четырнадцать лет.

Последнюю часть своей истории Джованни рассказал невыразительным голосом, без претензии на объективность. Джованни выглядел измученным, как человек, близко подошедший к грани крушения всех надежд. Ясно, что он многого не рассказал, но спрашивать его сейчас значило бы вызвать страшный гнев или навлечь на него глубокую депрессию.

— Итак, вы отказались от кровного родства и стали зарабатывать на красоте, — заметила Кресси.

Она больше не владела собой. Кресси вскочила и, обняв Джованни за талию, привлекла к себе, и опустила голову ему на грудь. Она слышала, как бьется его сердце, медленно и ровно. Ее чувства обострились, она осознавала его близость. Кресси больше не могла обманываться. Это страсть, непреодолимая, опьяняющая страсть. Ей следовало знать, что иначе и быть не могло.

Кресси поднялась на цыпочки и пригладила волосы Джованни, не смогла остановиться и стала целовать его в лоб, в глаза, щеки.

— Мне так жаль, мне гак жаль, — снова и снова шептала она. Кресси жалела его, испытывала чувство вины за свое глупое поведение. — Прости меня, — сказала она, еще теснее прижимаясь к нему, будто это могло принести облегчение. Она твердила себе, что больше ничего не желает. В то же время гладила его голову, шею, плечи, ее уста стремились к его губам, а сердце желало намного большего.

Когда их губы встретились, Кресси ощутила сопротивление Джованни. Закрыла глаза и прильнула к нему. Целовала его. Нежными поцелуями хотела успокоить и ободрить, разделить его боль. Сначала поцелуи успокаивали, затем, когда Джованни начал отвечать, стали страстными. Наконец, их уста слились. Губы Кресси впились в губы Джованни так же цепко, как обнимали руки, а тело прильнуло к нему. Ей казалось, будто в поцелуе она изливает душу. Именно это обстоятельство, а не слезы заставили ее остановиться из боязни выдать истинные чувства.

— Мне жаль. Мне так жаль, — повторяла Кресси, высвобождаясь. — Надеюсь, тебе сейчас не стало еще хуже оттого, что ты отвел душу. Мой опыт с признаниями, подобными тем, какие ты вынудил меня сделать, показывает, что потом ощущаешь страшную усталость. Однако, Джованни, тебе скоро станет легче, и ты начнешь видеть все яснее.

Кресси не хотелось уходить, но она знала его достаточно хорошо. Ему вряд ли понравится, если начнут копаться в его жизни и разбирать подробности. К тому же Кресси хотелось побыть наедине со своими мыслями, свыкнуться с тем, что она узнала. Она коснулась его щеки, подавленная тем, что испытывала, ей хотелось уйти до того, как с ней случится нервный срыв.

— Здесь ты создашь новую красоту, пока я буду твоей моделью. Правда? Теперь мне пора идти и написать письмо сестре. Спасибо за то, что доверился мне, рассказал о себе.

Кресси поцеловала его в щеку, закуталась в накидку и направилась к двери. Джованни стоял неподвижно, глядя в пустоту. Видя его таким, она чувствовала, как сжимается сердце. Она так любила его. Вот она и призналась себе.


Глава 8


— Я решительно отказываюсь принять его. Кресси, ты должна отделаться от него. Умоляю тебя.

Белла с мольбой вцепилась в рукав платья падчерицы, розового полосатого платья из шелка с простым круглым воротником, рукавами с буфами, сужавшимися книзу, с красивым волнистым подолом. Кресси любила его. Сейчас она пыталась отцепить пальцы мачехи, но Белла не отпускала рукав.

— Сэр Гилберт проделал долгий путь из Лондона, и вам следует хотя бы поговорить с ним. В таком случае вы проявите разумную предосторожность. Нельзя забывать о здоровье еще не родившегося ребенка. Спору нет, в своей профессии доктор на голову выше остальных.

— Нет! — Белла театрально рухнула на диван. — Нет, нет и нет! Я так и сказала твоему отцу. Я говорила с ним совершенно откровенно. Не потерплю, чтобы этот ужасный человек снова касался меня. Для такой профессии у него слишком длинные ногти. Кресси, к тому же они остры. Ты даже представить не можешь.

Но Кресси, к сожалению, могла это представить благодаря живописной тираде Беллы. Она вздрогнула и сжала колени.

— Вы не могли бы просто посоветоваться с ним, обсудить ваши симптомы, не подвергая себя тягостному осмотру? Как-никак вам ведь не совсем хорошо.

— Потому что в моем чреве девочка. У меня утренняя тошнота, вот и все.

Словно защищаясь, Белла сложила руки на своем не очень большом животе. Кресси показалось, будто Белла сама уменьшалась в размерах. Неужели она теряла вес?

— Кресси, прошу тебя. Не заставляй меня разговаривать с ним. Его голова напоминает яйцо, торчащее из гнезда птицы. Одна бровь все время приподнята, а как он смотрит на тебя, под его взглядом я чувствую себя так, будто совершила ужасное преступление. А его голос. Он говорит загробным голосом, все время шепчет, утомительно и монотонно. Вот что я скажу, его место на кладбище. Слушая его, мне кажется, я протяну не очень долго. А что до его рук, но я уже тебе все сказала о его руках.

Белла заламывала руки, точно в трагедии. Отчаянно трясла ногами в голубых атласных тапочках так, что получалось нечто вроде тустепа[27 - Тустеп — бальный танец, отличающийся длинными скользящими шагами.], о чем она, видно, даже не подозревала. Раз ей столь неприятен этот врач, почему же она допускала его к себе во время предыдущих беременностей? Кресси закатила глаза. Ответ очевиден. На этом, должно быть, настоял лорд Армстронг. Мачеха поступала неправильно, но Кресси невольно подумала, что будет неплохо хотя бы раз насолить отцу. Убедив себя в том, что так поступает ради Беллы, она согласно кивнула.

— Ладно. Боюсь, вы преувеличиваете, этот бедняга не столь смешон, как вы описываете, но я отошлю его. Должна признаться, в последнее время вы выглядите намного лучше.

— Утренняя тошнота прошла, это точно. — Леди Армстронг опустилась на диван со вздохом облегчения. — Благодарю, Крессида. Я тебе очень признательна за это. Я говорю искренне.

Похоже, эти слова шли от сердца. Кресси была тронута и довольна тем, как в последнее время развивались их отношения. Как сказала Белла, им не стать близкими подругами, но обе говорили честно и понимали друг друга, а это означало, что они смогут жить если не в полном согласии, то хотя бы в мире. Даже оба старших мальчика, похоже, заметили оттепель в их отношениях.

Джеймс и Гарри редко вели себя несносно, когда рядом находились их мать и Кресси, тогда как раньше переходили всякие границы приличия, пользуясь враждой между двумя женщинами. А это означало, что Фредди и Джордж больше не следовали их примеру и не устраивали истерик. Теперь Кресси почти не приходило в голову связать их, вставить в рот кляп или с воплем бежать из комнаты, от отчаяния дергая их за волосы. Раньше, когда она взяла на себя обязанность воспитывать мальчиков, такое желание возникало у нее неоднократно. Братья никогда не станут ангелами, но в последнее время почти всегда вели себя послушно и внушали к себе неподдельную симпатию. Кресси подумала, что школа Харроу изменит все это, если верить словам отца и несносного человека по имени Бани, которого он называл своим другом.

Кресси остановилась перед зеркалом в коридоре. Как обычно, на ее голове царил хаос. Кресси перестала закалывать волосы, ибо их приходилось распускать всякий раз, когда она позировала. Тогда она просто подвязывала их лентой. Сегодня Кресси взяла темно-розовую ленту в тон платью. Джованни говорил, ей идет именно этот цвет, более бледный оттенок не подойдет. Она вроде бы догадалась, что он имел в виду, когда заметила, сколь хорошо это платье смотрится на ней, но не поняла, почему именно оно ей подходит.

Держа ленту в руке, она уставилась на свое отражение. Минула почти неделя с тех пор, как она начала позировать в обличье мистера Брауна, как Джованни рассказал о своем прошлом, как она догадалась, что влюблена в него.

Она надеялась, что это чувство пройдет само собой. Исчезнет так же незаметно, как возникло. Кресси охватывала бурная радость всякий раз, когда она смотрела на него, становилось тепло на душе, когда думала о нем, но ныло сердце, когда напоминала себе, что с каждым днем близится час расставания. Она не желала приближения этого часа, и он не наступал. В действительности все было наоборот. Всякий раз, когда она видела Джованни, казалось, этот час отступает. Подобное ощущение наполняло ее страстным желанием не только физического свойства. Любое мгновение, проведенное без него, считалось потерянным. Любые мелкие факты, которые удавалось выведать, становились сокровищами. Кресси хранила их в своей памяти, точно кубики, которые можно складывать, пока не получится завершенная мозаика его жизни. Правда, она не верила, что удастся составить полную картину. Оставалось мало времени, а Джованни никому не расскажет о себе все. Он уже так поведал больше чем кому бы то ни было, и поэтому ей стало легче мириться с мыслью о предстоящей разлуке.

Кресси любила его. С одной стороны, это не имело никакого значения. Было бы неразумно даже предполагать, что у них есть будущее. Она точно знала: Джованни вообще не заинтересован в каком-либо союзе, будь он освящен церковью или нет. Она еще не полностью разобралась в том, чего сама желает, но склонялась к выводу, будто брак даже с человеком, избранным по собственной воле, а не указке отца, является одной из тех возможностей, против которых она молча восставала всю жизнь. Не хотелось стать чьей-либо женой, хотелось остаться самой собой. Кресси пока не имела понятия, что это означает, но точно знала: при таком исходе не придется менять фамилию.

Однако, с другой стороны, все изменилось после того, как она влюбилась. Время обрело странное качество. Когда они бывали вместе, оно ускоряло бег, часы пролетали незаметно. Когда она оставалась одна, время мучительно замедляло бег. Казалось, оно совсем остановилось. Вот какое соотношение возникло между любовью и временем. Кресси с иронией подумала, что ей, возможно, удастся занять голову новой теорией во время долгих бесконечных дней после того, как Джованни уедет.

А пока все обрело новое значение. Она все видела и слышала в другом свете. Настроение резко менялось.

Кресси мгновенно впадала то в бурный восторг, то в безысходное отчаяние. Она желала, желала страстно, завладеть каждой частичкой Джованни. Хотела знать о нем все. Желала его. Действительно желала. Но с того момента, как Джованни приступит ко второму портрету и назвал Кресси своей музой, он решительно отказывался поддаваться тлеющему между ними напряжению, которое возникало во время каждого позирования. Он ни за что не сделает первый шаг из-за боязни разорвать возникшие между ними чары. Кресси не сомневалась, что возникшее между ними напряжение способно лишь подлить масла в огонь. Значит, ей придется сделать первый шаг. А пока она не могла набраться смелости для того, чтобы пойти на это.

Кресси вздрогнула, услышав позади себя кашель, предупреждавший о том, что кто-то пришел.

— Миледи, сэр Гилберт Маунтджой желает, чтобы я передал, что через четверть часа ему предстоит нанести еще один неотложный визит, — сообщил дворецкий лорда Армстронга. — Я сообщил об этом ее светлости, но она ответила, что подобные вопросы находятся в вашем ведении.

— Это верно. — Кресси спешно подвязала волосы лентой. — Майерс, идите первым.


— Вот что я скажу, Джованни. Конечно, нелестный отзыв Беллы о сэре Гилберте чересчур преувеличен, — говорила Кресси час спустя, сидя в студии, — однако в действительности он совершенно точен, возможно, даже немного сдержан. Доктор похож на саму смерть. Я не виню Беллу за то, что она избегает его врачебных манипуляций. Его пальцы и в самом деле напоминают кривые сосульки. Я вздрогнула, когда он пожал мне руку. Не пойму, с какой стати беременной женщине допускать к себе этот ходячий труп.

Джованни, стоявший за мольбертом, улыбнулся:

— Значит, почтенного врача отправили восвояси, и он больше сюда не вернется. Интересно, как это воспримет лорд Армстронг?

— Мне все равно, — раздраженно ответила Кресси. — У Беллы имеются веские доводы. Если мой отец даже не потрудился приехать, он не имеет права диктовать нам, как принимать роды. Ведь страдать придется не ему. Как ты думаешь, она выглядит лучше?

— Похоже, она похудела. Она больше не съедает половину того, чем каждый день торгует кондитерский магазин.

— Она ест совсем мало, но именно поэтому ей, видно, стало намного лучше. — Кресси умолкла.

Она любила наблюдать за работой Джованни. Занятый своим делом, он хмурился как-то особенно и отнюдь не напоминал сатира. Когда Джованни бывал чем-то доволен, он криво усмехался и кистью три раза стучал по краю палитры, а если не был доволен, изо всех сил прижимал большой палец ко лбу. К концу сеанса на его рубашке появлялось пятно масляной краски, красящего вещества, угля или всего вместе. Когда Кресси предложила ему рабочий халат, он презрительно рассмеялся. Казалось, у него имеется неисчерпаемый запас снежно-белых рубашек, ибо каждое утро он, как всегда, являлся писать братьев, надев безупречную рубашку. Только здесь, в этой мансардной студии, Джованни позволял себе нарушать форму одежды и расслабляться.


— Сегодня я получила письмо от Корделии, — сообщила Кресси, вращая головой и разминая ноги, когда оба спустя час устроили короткий перерыв. — Сестра пишет, что тетя София все преувеличивает. Она даже не ведает, делаются ли ставки на том, сколько у нее появится ухажеров, и сообщает, что Белле и мне нет никакого смысла приезжать в Лондон. Если бы не эта последняя деталь, я бы немного успокоилась.

Джованни, явно недовольный чем-то, стоял и хмуро глядел на полотно.

— Однако ты не успокоилась?

— Чувствую, Корделия что-то замышляет, — предположила Кресси и подошла к нему. — Подозреваю, все эти глупости, о которых с тревогой пишет тетя, всего лишь попытка отвлечь внимание от действительных прегрешений Корделии. Видно, сестра хорошо понимает: стоит мне только увидеть ее, как я сразу пронюхаю, в чем дело. Я только не знаю, как мне поступить.

— Ты сама говорила, что сестра поступит так, как захочет, и от тебя ничего не зависит, — рассеянно заметил Джованни.

— Да, но…

— Кажется, все дело в волосах. Вот здесь мне не удается точно изобразить, как они закрывают твой глаз. — Джованни надвинул длинную вьющуюся прядь ей на лоб. — Если бы ты еще наклонила голову… вот так. Или, возможно, заправила бы эту прядь за ухо. Давай посмотрим, как это будет выглядеть.

Кресси стояла неподвижно, стараясь дышать ровно.

— Да, так лучше, — заключил он. — Если у тебя нашлась бы жемчужная серьга, тогда было бы… да.

Его пальцы зарылись в ее волосах. Большой палец ласкал мочку ее уха. Он сознает, что делает? Кресси почувствовала дыхание Джованни, когда он наклонился к ней. Его пальцы приятно ласкали круговыми движениями ее за ухом. Были ли эти движения, легкие поглаживания самой чувствительной точки случайными, или же он просто задумался о картине? Она рискнула взглянуть на него. Черные глаза. Тот самый взгляд, источавший жгучий огонь. Узел напряженности начал затягиваться. Он всегда завязывался, когда Кресси находилась вместе с ним, когда думала о нем. Этот узел временно развязывался, когда она касалась себя в ночной темноте, мечтая о нем.

— У меня есть жемчужная подвеска, — ответила Кресси.

Она имела в виду серьгу. Но, по ее словам, это нельзя было определить. Похоже, Джованни тоже не понял, закрыл глаза.

— У тебя есть жемчужная подвеска, — тихо произнес он, отчего его слова прозвучали еще эротичнее.

Его уста приблизились к ее уху. Пальцы блуждали между ухом и шеей, проделывая путь туда и обратно через волосы. Хотя Кресси накинула рубашку, когда он объявил перерыв, но не потрудилась надеть корсет. Хлопчатобумажная рубашка терлась о соски. Они напряглись и стали крупнее.

Джованни поцеловал ее в мочку уха, взял в рот и начал посасывать. Прошелся языком по окружности уха, будто что-то рисовал на нем. Его палец нащупал пульс у основания ее шеи. Другая рука добралась до талии, пошла дальше и обхватила ее за ягодицы. Кресси знала, что он в любое мгновение возьмет себя в руки. Знала, что потеряет власть над собой, когда это случится, и должна набраться смелости. Она обняла Джованни за талию, подняла голову и поцеловала его в губы.

Он не сопротивлялся. Руки Кресси заскользила вверх по его спине, нащупывая выступы мышц, чувствуя жар его тела сквозь льняную рубашку, подставляя ему раскрытые уста, безмолвно моля его не останавливаться.

Джованни не останавливался. Поцелуй был томным, его губы впились в ее уста не с безудержной страстью, а так, будто источали нектар. Его язык медленно скользнул по ее нижней губе. Она вонзила пальцы ему в спину, крепко прижалась к нему грудью. Его поцелуй становился настойчивым. Пальцы руки крепче обхватили ее ягодицы. Кресси ощутила горячее дыхание Джованни на своем лице, когда он снова и снова целовал ее.

Он медленно пробуждался, точно замечтавшийся человек, застыл и стал высвобождаться из ее объятий. Что делать? Она не знала, как поступить. И вдруг приняла решение. Ведь они оба одинаковы. Он сам так говорил. Родственные души.

— Джованни, вчера я видела тебя во сне, — едва слышно прошептала Кресси.

Услышав это, он тут же застыл.

— Что ты видела? — спросил он и повторил ее слова, сказанные в галерее шепота. Он все понял. А теперь она должна заговорить его словами. — Я наблюдала за тем, как ты раздевался. Ты знал, что я наблюдаю. — Она умолкла. — Я трогала свое тело.

Его зрачки расширились. Кресси всецело приковала его внимание. Не моргая, Джованни уставился на нее. Однако он не двинулся ей навстречу.

— Кресси…

— Вот так. — Она отбросила фрак и жилет, запустила руку в рубашку и обхватила одну грудь. Сердце колотилось, обдавало жаром, но она нисколько не смущалась. — Джованни, я трогала себя вот так.

Он простонал. Издал низкий гортанный звук, на который она, поглаживая напрягшийся до боли сосок, отозвалась вздохом. Его рука потянулась к ее груди, но тут же опустилась. Джованни зачарованно смотрел на то, как она трогает себя. То, что она могла заставить его смотреть на себя, лишь подстегивало и возбуждало ее.

— Мне приснилось, что ты видишь меня, — шептала Кресси. — Ты снимал рубашку через голову и обернулся, чтобы взглянуть на меня. Мне приснилось, что ты назвал меня по имени. «Кресси, помоги мне», — сказал ты. И я помогла. — Она отпустила грудь и вытащила его рубашку из брюк, коснулась его, наконец-то ее ладони оказались на его теле. Она потянула рубашку вверх, но он сорвал ее и бросил на пол.

Он не загорел, но его кожа отливала красивым оливковым цветом. Впадина, начинавшаяся ниже ребер, рельефно вырисовывалась. От пупка к груди, расширяясь, устремилась тонкая полоска черных волос. У него были темно-коричневые соски. Кресси потрогала их, потерлась щекой о жесткие волосы на груди. Он был красивым. По-настоящему красивым. «Только не говори, что я красивая, — твердила она про себя, — только не говори этого».

— Кресси, что было потом? — спросил он, отрывисто дыша.

Похоже, она загипнотизировала его. Джованни поступит так, как ей захочется, если она попросит об этом. Он желал ее, хотя с ужасом думал, что это разрушит творческие чары. Но как раз именно этого он и хотел. Кресси это видела по тому, как он смотрел на нее, по тому, как, точно пружины, напряглись его мышцы. Что было потом?

Эхо в галерее шепота. Она стащила рубашку через голову, повторяя его движения.

— Ты трогал меня вот здесь, — сказала она, взяла его руки и опустила себе на груди, которые высвободились из корсета. — Ты трогал меня.

И Джованни трогал ее. Как раньше. Точно так, как она представляла в тот день и каждую последующую ночь. Он взял ее груди, опустил голову и стал жадно ласкать их языком. Больно втягивал в рот каждый сосок, щекотал его языком. Ее поглотил жар, какого она не испытывала раньше. Казалось, каждая частичка существа слилась с ним. Соски, кончики пальцев, уши, пальцы ног. Покалывало даже тыльную сторону коленей. Что было потом?

— Самая нежная кожа, — прошептала Кресси. — Мне хотелось, чтобы ты нашел самую нежную кожу на моем теле.

— Самую нежную, — повторил Джованни, скользнув рукой в ее панталоны.

Там было тесно. Она торопливо расстегнула пуговицы, затаила дыхание. Почему прикосновение его руки вызывает совсем другие ощущения? Кресси представляла, как он будет трогать это место, но даже не мечтала, что это будет так. Он трогал так нежно. Казалось, будто по коже порхало перышко, но оно обжигало.

— Что было потом? — у самого ее уха раздался его отрывистый голос.

— Мне хотелось узнать, одинаковы ли мы, — ответила Кресси. — «Мне надо потрогать тебя», — твердила я. И ты расстегнул брюки. Взял мою руку и показал, что делать. Ты учил меня.

Кресси молила, чтобы так и случилось, ибо начинала терять власть над собой, но на этот раз на ее мольбу откликнулись. Джованни взял ее руку и сунул ее внутрь своих брюк. Мягкие волосы в верхней части его бедра. Они становились жестче. Стон Джованни прозвучал громче и не так сдержанно, когда она обхватила его мужское достоинство. Оно было тяжелым. Теплым. Оно сжимаюсь в ее руке.

— Кресси, я думаю, что не… я не в силах думать. Кресси, что было потом?

Что было дальше?

— Покажи мне, — попросила Кресси. — Я просила показать, как трогать тебя. И ты меня тоже трогал. Покажи мне, Джованни, покажи мне так, как ты показывал в моем сне. Покажи, как сделать с тобой то, что ты делал со мной в галерее шепота.

Кресси почувствовала его колебания. Джованни догадался: она ведет эротическую игру. Это не просто рассказ о сне, а способ обольщения. Он поднял голову, испытующе заглянул ей в глаза. Кресси не знала, что он в них нашел, но это сыграло решающую роль. Перемена стала почти ощутимой, она вела свою игру, но он взял инициативу в свои руки.

Его улыбка источала сладострастие.

— В галерее шепота, — сказал он, — мне не так хотелось, чтобы ты трогала меня. Это я хотел трогать тебя. — Теперь Джованни целовал ее в шею, гладил бедро одной рукой, а другой спускал панталоны. Изменив позу, она сняла сапоги. — В галерее шепота я хотел быть с тобой вот так, — говорил Джованни, опуская ее на пол, затем быстро сбросил обувь, одежду и совершенно нагой встал на колени между ее раздвинутых ног. — Мне этого хотелось. — Джованни наклонился, собираясь поцеловать Кресси, ее груди коснулись его, он ощутил дрожь предвкушения, но еще недостаточно сильную. Его уста были жарки, поцелуи напористы, он извлекал напряжение из глубин ее существа, точно воду из колодца. — В галерее шепота ты дошла до исступления, была скользкой и влажной, не так ли? — Его пальцы медленно проникли в нее, Кресси затаила дыхание. — А мое достоинство напряглось до предела, — говорил Джованни низким дрожащим голосом. — Кресси, потрогай, и ты узнаешь, как сильно оно напряглось.

Он взял ее руку и обвил пальцами свой возбужденный стержень. Она тут же заметила, как резко тот отличается от Джайлса. Смуглая кожа. Плотная. Когда она обхватила его рукой, тот начал пульсировать. Джованни проник пальцами внутрь ее еще глубже, и она вскрикнула.

Этот крик прервал сдержанность. Джованни резко привлек Кресси к себе, начал ласкать, его пальцы скользили по ней, кружили, проникали в ее жаркую прелесть, затем снова покидали ее и скользили, скользили, как и его язык внутри ее рта. Кресси догадалась, что должна отвечать подобными движениями, но ей лишь хватило сил держаться за него. А он ласкал пальцами и языком уста, прелесть Кресси, вознес ее на высоты, которые казались недостижимыми. Он беспощадно прижимал ее, пока она не достигла кульминации, чувствуя себя так, будто разрывалась на части. Ее уста горели, она страстно целовала его в шею, в плечи и вздымавшуюся грудь. Но на этот раз ей было недостаточно собственного оргазма. Совсем недостаточно. Хотелось разделить свое удовольствие вместе с ним.

— Покажи мне, — настаивала Кресси. — Джованни, скажи мне, чего ты хочешь, покажи мне.

Кресси думала, он начнет сопротивляться. По его глазам угадала в нем такое же желание. Начала неловко гладить его, он изогнул спину и вцепился в нее.

— Вот так? — спросила она. Он что-то пробормотал на итальянском языке. Что-то похожее на мольбу. Затем снова поцеловал ее, взял за руку, чтобы умерить ее ласки, давая понять, как следует держать его достоинство. — Вот так? — снова спросила она и почувствовала, как оно напряглось, как пульсирует его кровь, как что-то извергается, услышала крик, полный боли крик, будто он изгнал самого дьявола, обдав ее руку своим семенем.


Внезапный и неизбежный оргазм низверг Джованни в странную пустоту, в пространство, где он долго витал в совершенно непривычном блаженстве. Он ничего не забыл, в этом не было сомнений, хотя и прошло много лет. Сейчас все прошло иначе. Совсем иначе. Несмотря ни на что, в прошлом он без труда задерживал семяизвержение, поскольку женщины, которых он услаждал, возлагали на него надежды. Он не только удовлетворял эти надежды, но и превосходил их.

Он зарылся лицом в волосы Кресси. Она прижалась к нему грудью. Он чувствовал, что ее сердце бешено бьется. Его сердце громко стучало. Джованни провел пальцами по изгибу ее изящной спины. Линия красоты. Ему должно быть стыдно за то, как быстро наступила разрядка, не удалось сдержаться, но он не стыдился. Он не испытал тех чувств, которые переживал раньше. Ни тоски, ни печали, ни опустошения, ни даже малейшего намека на отвращение, которое охватывало его в то время, когда приходилось продавать себя, чтобы выжить. Только успех в искусстве избавил его от такой необходимости. Тогда Джованни делал это по привычке, будто выполняя самую неприятную обязанность. Но на этот раз все получилось иначе.

Кресси крепко обнимала его за талию. Солоноватый, отдававший мускусом запах плотских наслаждений смешался с привычным ароматом ее тела, лаванды, мыла и свежести. Лицом Кресси прижалась к его груди. Джованни чувствовал на своей коже ее нежное дыхание. Только сейчас он понял, как смело она ведет себя. Она не была опытной женщиной, ищущей наслаждений, не относилась к тем представительницам слабого пола, которые ищут утешения не в своих пресыщенных и приевшихся мужьях, а в свежих мужских телах. Несмотря на отсутствие опыта, Кресси твердо решила соблазнить его. Но ради того, чтобы доставить удовольствие ему, а не себе.

«Именно поэтому, — догадался Джованни, — все получилось совсем иначе, не так, как прежде». Ее удовольствие заключалось в том, чтобы и он испытал удовольствие. Кресси отдалась ему бескорыстно, поощряла взять то, что ему хотелось, просила показать ей, чего желает он. Ни одна женщина так раньше не поступала. Их интересовало лишь то, какое наслаждение им может принести его тело. Кресси желала его ради него самого.

Будто ему требовались новые доказательства, она шевельнулась, села и, робко улыбаясь и краснея, отбросила волосы со своего лица.

— Надеюсь, моя неопытность не испортила тебе настроение.

Джованни вздрогнул:

— Его испортила скорее моя несдержанность… Кресси, почему ты так поступила?

— Я хотела доказать, что ты станешь великим художником, если отдашься страсти.

— Значит, ты сделала это, чтобы доказать свою правоту?

Кресси опустила глаза, стыдливо потянула корсет и накрыла грудь. Когда снова взглянула на него, ее лицо залил еще более яркий румянец.

— Настоящая причина не в этом. Я… после того случая в галерее шепота… Джованни, мне захотелось убедиться, что не только я чувствую это. Наверное, захотелось доказать кое-что нам обоим.

Обезоруженный подобной откровенностью, Джованни почувствовал неловкость, ибо заподозрил, что она что-то скрывает. Он встал и потянул ее за собой, поднял с пола ее рубашку и панталоны. Торопливо надел брюки. Чувство эйфории, вознесшее его высоко, исчезло. Он снова неожиданно рухнул на землю, точно воздушный змей, попавший в штиль. Джованни разозлился на себя за то, что подумал, будто отдаст все, лишь бы вступить в интимную связь с ней. Представляя ее реакцию, он схватил рубашку и быстро надел ее. Кресси сидела в египетском кресле, надевала сапоги и выглядела совершенно растерянной. В Джованни зашевелилось какое-то чувство, слишком поздно предупреждая о том, чем он рисковал. Ради него она рисковала еще больше. Ему стало совсем плохо от угрызений совести. Однако он не смог заставить себя пожалеть об этом. Он не станет жалеть о чувствах, охвативших его после оргазма, об ощущении блаженства, настоящего экстаза, исполнении своих желаний.

Боже, какой же он эгоистичный ублюдок. Разве между ними что-то возможно с таким прошлым, как у него. Разве такой отвратительный тип, как он, имеет право навязываться столь необыкновенному существу. Джованни не имел права воображать ее в своих фантазиях. Он должен как-то положить конец этому, не обидев ее и не раскрыв позорных фактов, вынуждавших идти на разрыв. Кроме ее портрета, он больше ничего не мог предложить Кресси. Джованни стало дурно при мысли, что он чуть не погубил ее. От того, что могло произойти, у него во рту появился горький привкус. Он сглотнул, встал перед ней на колени и взял ее за руки.

— Я ничего не говорю, не знаю, что сказать, — начал он, желая на этот раз быть столь откровенным, сколь она того заслуживала. — Никакие слова не смогут выразить мою благодарность за то, что… ты пошла на столь большой риск… Ты очень смелая.

— Джованни, я не…

— Нет, позволь мне договорить. То, что ты сделала ради меня, прекрасно, но я не могу позволить, чтобы это повторилось. Я во всем виноват. Нет, Кресси, я не позволю, чтобы ты взяла вину на себя. Я полностью отдаю себе отчет в том, что делаю. Я мог остановиться, но я так не поступил… Только не притворяйся, будто ты думаешь иначе. — Он коснулся ее лба, нежной щеки, которая ему нравилась потому, что совсем не была похожа на его щеку, милый изгиб губ, которые желал целовать с того мгновения, как впервые увидел ее. — Невзирая на свои годы, ты чиста. А я нет. Я не имею права брать то, что ты предлагаешь, каковы бы ни были доводы. Тем более во имя искусства. Я не стану делать вид, будто это легко, но я не стану обманывать тебя. Ты заслуживаешь человека намного лучше меня.

— Ты не обманываешь меня.

— Ты сердишься? — спросил Джованни, озадаченный раздраженной ноткой в ее голосе.

— Я не хочу, чтобы ко мне относились покровительственно. — Кресси оттолкнула его руку и встала. — Ты не использовал меня. Если уж на то пошло, это я использовала тебя. Мне хотелось узнать, что это такое. Теперь я все поняла. Наверное, сейчас, когда мы довели напряжение, возникшее между нами, до некоторого завершения, нам пора заняться непосредственным делом. То есть, позволь напомнить, завершением нашего маленького эксперимента.

— Ты считаешь, я отношусь к тебе покровительственно? В чем это проявляется? — спросил Джованни, озадаченный неожиданным изменением ее настроения. Как же она могла столь превратно истолковать его слова?

Кресси подошла к окну, своему любимому месту. Я во всем виноват. Я не позволю, чтобы ты взяла вину на себя. Ты заслуживаешь лучшей участи. Она резко села, но тут же вскочила.

— Мне двадцать шесть лет. Я сообразительная женщина и не согласна с твоим утверждением, будто у меня нет опыта. Джованни, я хорошо понимаю, что делаю. И если — а я говорю если — я решила еще раз пойти на это, то потому, что сама того хотела, а не потому, что ты загадочным образом очаровал меня. Я сама решаю за себя, как ты уже два месяца твердишь мне. — Кресси подошла к нему и остановилась уперев руки в боки. Ее глаза гневно сверкали. — А если тебя беспокоят мои надежды, надо было лишь сказать об этом.

— Кресси, дело не…

— Не трогай меня! — Она толкнула его в грудь с такой силой, что тот отшатнулся. — Ты думал, стоит лишь красавчику от искусства раз коснуться меня, как я тут же брошусь к его ногам, как это, несомненно, делали сотни других женщин? Или, что еще хуже, раз я стала твоей музой, ты больше не опасался, что я могу влюбиться в тебя?

Кресси протерла глаза и несколько раз быстро вдохнула и выдохнула. Волосы закрыли ей лицо. Она втянула голову в плечи. Было видно, что она с трудом сдерживает слезы. Джованни хотел обнять ее, но заподозрил, что та ударит его, если он посмеет это сделать. Черт подери! Вот что он получил за попытку быть честным! Его стали мучить угрызения совести. Он ей не все сказал. Не был абсолютно честен, но не мог же он оскорбить слух Кресси, выложив ей неприятную правду.

Она снова отбросила волосы от лица. На ее щеках остались следы слез. Ему было невыносимо видеть, как она плачет. Он знал: она не любит плакать.

— Кресси, клянусь, я отнюдь не хотел расстроить тебя. Я лишь хотел…

— Предупредить, чтобы я не приближалась к тебе. — Кресси шмыгнула носом. — Джованни, в этом не было необходимости. Ты дал вполне ясно понять, что ни с кем не собираешься делить жизнь, а мои планы на будущее не связаны ни с одним мужчиной, — заявила она и тряхнула головой.

Это прозвучало нелепо, но причинило ему боль. Казалось, будто Кресси вонзила в спину кинжал.

— У тебя есть планы? Ты не говорила ни о каких планах.

— С какой стати я должна говорить о них? В моих планах для тебя нет места, да ты этого и не желаешь. — Кресси глубоко вдохнула. Когда заговорила снова, в ее голосе уже не было прежней резкости. Похоже, она выдохлась. — Джованни, я вела себя не очень любезно, прошу прощения. Я не говорила тебе о своих планах потому, что они еще окончательно не продуманы. Я собираюсь написать своей сестре Силии в А’Кадиз[28 - А’Кадиз — наверное, вымышленный город или эмират на Аравийском полуострове.]. Она ввела там новую систему преподавания, применимую к обучению и девочек, и мальчиков. Уже некоторое время она пытается открыть новые школы, но не удается найти подходящих учителей. Думаю, у меня есть способности к преподаванию. Мне это нравится, и, возможно, в А’Кадизе Силия позволит мне испытать новые методы. Не знаю, что скажет сестра, но если она ответит положительно, это будет означать, что я больше не завишу от отца и нашла свое истинное призвание.

— Аравия! Это ведь на другом конце света. Разве тебе нельзя преподавать в Англии?

— Ты имеешь в виду институт благородных девиц? Видишь ли, я не умею вышивать, рисовать, к тому же у меня вообще нет желания проводить свои дни, вдалбливая арифметику в голову выводка барышень, которые считают, что ее можно применить лишь при подсчете годового дохода будущих супругов. — Кресси зажала рот рукой. — А теперь уже я говорю покровительственно, но даже если там найдутся юные девушки, которые собираются изучать то, что я преподаю, им все равно этого не позволят. В А’Кадизе принц Рамиз, муж Силии, смотрит далеко в будущее и желает своему народу процветания. Он поддерживает намерение жены преподавать одни и те же предметы и девочкам, и мальчикам. Это прогрессивная идея, но в некоторых частях их королевства ее не приветствуют, но… ты же понимаешь, это трудная, но интересная задача.

Джованни лишь заметил, что ее глаза снова засверкали фанатическим блеском. Он понимал, она не шутит, говоря, что не видит для него места в своем будущем. Как раз это ему и нужно. Но почему же так больно?

— Вижу, эта трудная задача пришлась бы тебе по вкусу, — сдержанно заметил Джованни.

Собственное упрямство злило его. Он считал, что его будущее уже определилось, пока не встретил Кресси. Джованни прошелся по комнате и остановился у мольберта. С полотна на него смотрел мистер Браун, озорной, сладострастный и строптивый. Как раз такой, каким он хотел изобразить его. Цвета были яркими, мазки четкими, сам портрет оказался менее рельефным, скорее напоминал не зеркальное, а мимолетное отражение Кресси. Такая картина не найдет благожелательного отклика. Слишком разнится с тем, что до сих пор создано. Джованни считал, что картина получилась хорошо, думал, она представляет собой новое направление в искусстве. Однако он и раньше ошибался. Если его будущее связано с этим направлением, придется побороться за него.

Но борьбу придется вести в одиночку. Какая ирония судьбы. В одиночку, не будучи обремененным ни обязательствами, ни необходимостью продавать свое тело ради возможности заниматься искусством, вот о чем он мечтал в юности. В одиночку. Это слово приобрело иное значение теперь, когда он поддался страсти. В одиночку, значит, без Кресси. В одиночку больше не подразумевало безопасность, надежность, успех. Это сулило ему одиночество.

Какой же он идиот! Он должен радоваться тому, что у Кресси свои планы. Радоваться тому, что она уже определилась с будущим, радоваться тому, что для него в этом будущем не найдется места. Джованни ошибочно вообразил, будто то, что случилось между ними, имеет глубокий смысл. Он лишь нашел выход долго сдерживаемой страсти, вот и все.

И это нелепое желание раскрыть свои тайны, исповедоваться во всем… Черт возьми, о чем только он думал?

— А как ты, Джованни? Как ты видишь свое будущее? — Кресси подошла к нему. Сколько раз она стояла рядом, разглядывала портрет, высказывала свои мысли, которые почти всегда отражали его собственные, а чаще всего поражала Джованни своей проницательностью, ибо умела разглядеть намерения художника, изучая картину. Сможет ли он без нее развить собственное направление в искусстве? У него не оставалось иного выбора.

— Я закончу портрет мистера Брауна, — резко сказал Джованни. — Но это единственная частичка моего будущего, которая тебя касается.

Кресси взяла накидку. Джованни явно желал, чтобы она ушла. Он, несомненно, уже хотел, чтобы все, что произошло между ними, осталось в прошлом. Кресси не позволит ему омрачить свои воспоминания. В те драгоценные мгновения он всецело принадлежал ей. В те драгоценные мгновения она не сдерживала своих чувств и полностью отдалась ему. Но Джованни не пожелал ее, а теперь она должна порадоваться тому, что не все сказала про себя. Кресси не желала, чтобы ее разбитое сердце стало еще одним тяжелым бременем для него. Плотнее укутавшись в накидку, она через силу выдавила совершенно неискреннюю улыбку.

— Ладно. Раз я тебе не нужна, пойду и займусь своими планами.

Закрыв за собой дверь мансардной студии, Кресси сильно прикусила губу. Она напишет своему издателю. На мистера Фрейворта произведет впечатление результаты, которых она добилась, обучая братьев. А если нет, она найдет другого. Тут у нее оставалась свобода выбора. Зато ее глупое капризное сердце — совсем другое дело.


Глава 9


Стоял прекрасный день поздней английской весны, небо обрело яркий сине-зеленый оттенок, изгороди начали зеленеть, их усеяли коровья петрушка, чистотел, смолевка. Первоцвет собирался ярко-желтыми островками на подветренной стороне каменной ограды, граничившей с одной стороной дороги. Лесистую местность оживили яркие колокольчики, пушистые белые ягнята резвились на волнистых полях. Деревья покрылись свежей зеленой листвой.

— Подобной английской идиллии можно только желать, если бы она занимала тебя как художника, — сказала Кресси, сидевшая в одноколке рядом с Джованни.

— К счастью, меня это не занимает. Цветы обычно пишут художники, любящие замысловатый стиль, — ответил он пренебрежительно.

— Мне трудно найти иное определение, которое так хорошо подходило к тебе, как «замысловатый», — с улыбкой заметила Кресси.

— Буду считать это комплиментом, — ответил Джованни и поклонился. — Скажи, почему тебе так хочется, чтобы мы сегодня пили чай у твоих соседей?

— Тебе не надоело все время торчать в Киллеллане?

Честно признаться, именно она боялась замкнутого пространства. Кресси нашла новое доказательство тому, что логика и инстинкт находятся в состоянии войны после того, что вполне могло бы стать ее единственным опытом физической близости с мужчиной, которого она любила, даже если обоюдная страсть не нашла естественного завершения. Наверное, у них нет будущего, это ясно. Значит, любить его — пустая трата времени. Только она любила и не могла уговорить себя разлюбить его. Как и обещал, он держался на почтительном расстоянии. Она тоже. За одним исключением: всякий раз, когда оба оставались наедине, расстояние сокращалось до предела, стоило им лишь посмотреть друг на друга, но они тут же отводили глаза. Иногда не чувствовали расстояния, когда разговаривали друг с другом. Их влекло друг к другу, притяжение безмолвно, но ощутимо давало о себе знать, точно явление призрака во время пира. Джованни мог отвлечься от своих мыслей, погружаясь в работу. Кресси… была явно разочарована большую часть времени. Она думала, что напряженность спадет, если покинуть студию, не видеть портрета, избавиться от всех сопутствующих эмоций и воспоминаний. Но ничего такого не случилось, хотя Джованни сидел на скамье, отодвинувшись как можно дальше, стараясь не касаться ее рукой.

Кресси снова заставила себя смотреть на дорогу, хотя лошадь очень хорошо знала ее благодаря усилиям экономки лорда Армстронга, которая приходилась дочерью дворецкого леди Иннеллан. Оставалось только держать поводья и чуть направлять животное в нужную сторону.

— После приезда сюда ты почти не выходил из дома, если не считать того дня, когда в парке запускал воздушного змея вместе с мальчишками, — напомнила Кресси Джованни, который, видно, расстроился и затерялся в тайниках своих запутанных мыслей. — Мне казалась, тебе понравится смена окружающей среды.

— Такая смена наступит очень скоро, когда я вернусь в Лондон, — скупо ответил он.

Джованни все чаще напоминал о своем отъезде. Чьими надеждами он манипулировал — ее или своими? Тем не менее в этом обнаружилась одна положительная сторона. Желание рассказывать ему, как она себя чувствует, окончательно пропало. Кресси ужаснулась бы, догадайся Джованни о глубине ее чувств к нему, поэтому делала все, чтобы тот ни о чем не догадался, иногда часами бесполезно думая о Силии и учебе, хотя размышлять об этом было слишком рано, ведь письмо вряд ли достигло А’Кадиза, а сестра еще не успела написать ответ.

— Должна кое в чем признаться, — заговорила Кресси с притворной беспечностью. — Я приняла приглашение на чаепитие не только ради того, чтобы покинуть Киллеллан. У меня была и другая причина.

— Звучит зловеще.

— Я хотела преподнести тебе сюрприз, приятный сюрприз. Не спрашивай, испортишь все.

— Кресси, я ведь уже говорил, что не люблю сюрпризов. В моей жизни их было предостаточно, и ни один из них не принес ничего приятного.

— Ладно, будь по-твоему. — Кресси вздохнула. — Я узнала от Беллы, что к Иннелланам приедет гость, с которым тебе будет интересно познакомиться.

— С какой стати? — хмуро спросил Джованни.

Кресси молчала, опасаясь, не поступила ли она опрометчиво. Ведь Джованни не говорил, что станет писать еще кого-то, кроме нее, в своей новой манере. Но он так увлекся своей идеей, что вряд ли снова будет создавать идеальные картины, даже если те принесут огромные деньги. Сможет ли он вернуться к прежней манере?

— Он вроде какой-то эксперт по новейшим веяниям в искусстве, — выпалила Кресси. — Я подумала, тебе захочется поговорить с ним о… о своей новой… Я подумала, что было бы полезно… если бы ты поговорил с ним, — нескладно закончила она, ибо насмешливое лицо Джованни стало грозным.

— Почему ты считаешь, что имеешь право столь бесцеремонно подходить к моему творчеству? Разве я посылаю твои учебники по математике издателю с просьбой опубликовать их? Неужели у меня хватит смелости писать твоей сестре в Аравию и просить, чтобы она предложила тебе место в одной из своих школ?

— Речь идет не о школах в истинном смысле этого слова. Некоторые из них представляют лишь палатки, которые выдают за школы. Но я поняла тебя, — торопливо оправдывалась Кресси, ибо у Джованни был такой вид, будто он собирался вышвырнуть ее из экипажа. Или выброситься из него сам. — Прошу прощения. Я не думала, что веду себя бесцеремонно. Мне показалось, если бы ты поговорил с ним, объяснил…

— Что именно я должен объяснять? — грубо спросил он. — Кресси, один портрет. Я пишу один портрет, он еще не закончен. Я даже сам не знаю, что и думать о нем. Неужели ты и в самом деле хочешь, чтобы я показывал его каждому встречному, особенно если учесть сам сюжет? Ты хочешь, чтобы все увидели тебя в мужской одежде с обнаженной грудью?

— Я совсем упустила это из виду.

— Нет, в действительности ты об этом даже не задумывалась. Я прав?

— Но я бы согласилась, — ответила Кресси, немного осмелев, — если бы это означало…

— Что я способен второй раз выставить себя на посмешище. — Джованни обхватил голову руками.

Лошадь, напуганная их сердитыми голосами, перешла на рысь, когда Кресси неосторожно натянула вожжи, однако оба собеседника этого даже не заметили.

— Второй раз? — переспросила Кресси, растягивая слова. — Что ты имеешь в виду под «вторым разом»? — спросила она с замирающим сердцем. — Творческий застой?

— Думаешь, я всегда хотел писать идеальные картины, которые создали мне репутацию? — холодно спросил Джованни. — Я начал, веря во вдохновение, в творчество, в правду. Именно так я когда-то писал, творил по велению сердца. Но муза покинула меня. Я тебе уже говорил об этом.

Кресси с опозданием осадила лошадь, которая решила приблизиться к обочине, чтобы пощипать траву, и подумала, что ей и в самом деле станет дурно.

— Помню, — с несчастным видом произнесла она. — Это женщина, которая разбила твое сердце.

— Какая еще женщина? — Джованни с удивлением смотрел на нее. — Ты думаешь, что какая-то женщина… что у меня была любовница…

— Та женщина была твоей музой. Потом бросила тебя. Ты пришел в отчаяние и без нее уже не мог писать в полную силу. До тех пор, пока не встретил меня. Очевидно, — сказала Кресси, чувствуя его растерянность и свои пылавшие щеки, — я что-то страшно напутала. О боже!

Без преувеличения можно было сказать, что на лице Джованни появилось такое выражение, будто он увидел ее не в накидке, а окутанной грозовым облаком. Гнев и нечто более мрачное, опасное волнами исходило от него. Сейчас ему меньше всего понравилось бы, если бы она стала задавать новые вопросы. Но ей пришлось задать их. Она не позволит запугать себя. К тому же она не имела в виду ничего плохого. Он обладал огромным талантом, даже она понимала это.

— Джованни, что ты имел в виду, говоря «второй раз»?

Джованни уставился на пол экипажа. Его лицо резко выделялось, он побледнел, смотрел холодно и уже не казался красивым. Он глубоко вдохнул и заговорил монотонно:

— Покинув отчий дом, я стал учеником одного итальянского мастера и начал осваивать навыки, которые в конечном итоге принесли мне славу и богатство. Но в то же время я пытался обрести свой собственный почерк. Уникальный и неповторимый. Я так волновался, когда мою работу решили выставить на обозрение публики. Она была беспощадно раскритикована так называемыми экспертами. Я пережил унизительный и публичный позор, о чем, разумеется, узнал граф Фанчини. «Ты вернешься, поджав хвост. Никто не купит твои наброски, сколь бы привлекательно они ни смотрелись. Помни мои слова, ты вернешься. И я буду ждать». Это были его последние слова. Затем я ушел. Я не забыл этих слов, они обжигают мою память. Я знал, граф терпеливо дожидается того дня, когда меня постигнет неудача, но я не доставлю ему такого удовольствия. Вот тогда я решил зарабатывать на жизнь, изображая красоту, и бросил вызов своему кровному родству. Это отец убил мою музу, а не какая-то женщина.

Услышав эти слова, Кресси перестала дышать. Она возненавидела этого неведомого ей итальянского графа за то, что тот безрассудно погубил сына, которого неохотно признал и решил сломить его волю. Она страшно злилась на Джованни за то, что тот был так слеп.

— Ты ведь говорил, что никогда не позволишь отцу одержать верх над собой. Джованни, однако, именно так случится, если ты пожертвуешь честью художника ради коммерческой выгоды. Сдаешься ему на милость. Ты говорил, будто пишешь картины, чтобы доказать отцу, что самостоятельно добьешься успеха. Но успеха ты добился не на своих условиях, а на условиях отца. Когда ты заработаешь достаточно денег, чтобы избавиться от его влияния? Когда напишешь достаточно математически совершенных портретов, чтобы можно было воспользоваться своим истинным призванием? Смею предположить, этого не будет никогда.

После этой тирады наступило долгое молчание. Кресси плакала, слезы застилали ей глаза. Когда Джованни протянул ей свой носовой платок, она отмахнулась от него, вытерла глаза тыльной стороной перчаток и принялась искать вожжи, которые уронила на пол экипажа.

— Что ты делаешь? — спросил он, когда она неумело разворачивала экипаж в обратном направлении.

— Хочу отвезти тебя в Киллеллан.

— Не надо.

— Ты должен закончить портрет моих братьев. Тебе надо вернуться.

— Нет, Кресси. Не разворачивай экипаж. Вези меня на чаепитие.

— Что? — Кресси снова уронила вожжи. Лошадь, самое уравновешенное животное в обычных условиях, фыркнула и от досады откинула голову назад.

— Ты права, — просто заключил Джованни. — Ты во всем права. К сожалению, ты сказала правду. Ты умеешь излагать факты с точностью математического устройства, — добавил он, едва улыбнувшись. — Уже некоторое время я не обращаю внимания на это чувство… Джованни сделал жест рукой, точно отмахиваясь от какой-то мысли, после чего сильно напомнил жителя европейского материка. — Не могу найти подходящего слова. Трудно утверждать, что я был несчастлив, но я знал, что не все в порядке. Я стал ненавидеть любое чистое полотно, не замечал ничего интересного в людях, которых писал. Потому, что перестал обращать на них внимание. Стал высокомерным и убеждал себя в том, что имею право быть таким. Ты скажешь, я вел себя как мой отец.

Выражение его лица говорило о растерянности и неуверенности в себе. Он смотрел на Кресси, будто та могла найти ответы на все его вопросы. Она переполнена любовью к нему, испытывала глубокую нежность, безудержное инстинктивное желание привлечь его к себе, не дать никому в обиду, сказать, что все получится хорошо, хотя и не понимала, о чем, собственно, думает.

— Джованни, ты совсем не такой, как твой отец. — Кресси придвинулась к нему и взяла его руку. Длинные пальцы, безупречные ногти, ни одного пятнышка краски. Она не удержалась и легко поцеловала его. — Мы с тобой действительно очень похожи в том, что пытаемся взять верх над своими отцами их же оружием, и не догадываемся, что в действительности нам следует освободиться от их влияния. Тебе не следует ничего доказывать графу Фанчини, ты должен многое доказать самому себе.

— Вот видишь. — Джованни рассмеялся. — Ты излагаешь мысли, как точный прибор.

Он коснулся ее лба. Она уже догадалась, что его рука опустится на ее щеку, шею. Она закрыла глаза, пытаясь запомнить, как от его прикосновения у нее начинает покалывать тело, от предвкушения напрягаются мышцы. Стало нестерпимо думать, что наступит время, когда ей придется лишь вспоминать о его прикосновениях. Когда их губы встретились, Кресси была так поражена, что чуть не вздрогнула. Джованни столь подчеркнуто держался на почтительном расстоянии. Его поцелуй напоминал нежное прикосновение, губы — шелк. Он взял ее за подбородок, большим пальцем поглаживал шею. Кресси казалось, будто она и в самом деле растает, но стоило ей обнять его за талию, как он отпустил ее.

— Grazie, Кресси. Прости меня, я рассердился. То, что ты сделала… это было… grazie. Мне будет не хватать тебя, когда придется уехать. — Он подобрал вожжи и протянул их Кресси. — Но в будущем, если я стану в чем-то сомневаться, спрошу, как бы к этому отнеслась Кресси. Уверен, это не позволит мне сбиться с истинного пути. Как зовут того эксперта, на которого я сегодня должен произвести впечатление? Не Гренвиль ли это? А может быть, сэр Магнус Титмус?

— Если честно, я не знаю. Белла лишь сказала, что он с материка и подает надежды. Вот почему мне показалось… Однако нет смысла еще раз возвращаться к этому.

Кресси снова взяла вожжи и заставила лошадь брести к имению Иннелланов. Какое-то мгновение ей показалось, что тот поцелуй означает поворотный пункт, ибо Джованни сможет найти ей место в своей жизни, если избавится от влияния отца. Прошло несколько мучительных секунд, и она подумала, что со временем ей даже удастся добиться от него взаимной любви. Кресси сильно прикусила губу, чтобы сдержать назойливые слезы, убеждая себя, что она и так достаточно помогла ему и, к счастью, не выболтала о своих чувствах и навсегда не оттолкнула его от себя.


— Похоже, леди Иннеллан пригласила к себе половину графства, — заметила Кресси, оглядывая битком набитую гостиную. — Наверное, здесь собрались все, кого нет на лондонском сезоне. Как я уже говорила, ее сын, сэр Тимоти, только что вернулся с европейского материка за своим титулом. Однако он сильно опоздал, его отец умер больше года назад.

Кресси кивком указала на блудного сына. Джованни увидел мужчину с густой бородой, одетого в развевающуюся мантию и тюрбан, на поясе у него висел меч в форме полумесяца. Он оживленно что-то рассказывал гостям.

— Боже, — пробормотала Кресси, приглушенно рассмеявшись, — можно предположить, что он, путешествуя, побывал в самой Аравии.

— Как ты думаешь, чего он опасается в гостиной матери? — спросил Джованни, улыбаясь скорее Кресси, а не новоиспеченному вооруженному баронету.

— Во-первых, плетущих интриги вдов, у которых дочери на выданье, — тут же ответила она. — Я рада, что отец еще не вернулся. Тогда, думаю, он без зазрения совести предложил бы меня ему в жены. «Возьмите ее с моего благословения, хотя вы и похожи на вига», — произнесла Кресси, правдоподобно имитируя помпезную манеру речи отца. — Хотя, по правде говоря, сэр Тимоти больше напоминает тех странных мужчин, которые стоят на страже у гарема во дворце Силии. Я видела их, когда была у нее в гостях. У них весьма грозный вид. Теперь я вспомнила, Силия говорила мне, будто они кастраты. Интересно, как далеко зашел Тимоти в своем восхищении Востоком.

— Любопытно, что сказала бы его мать, если бы узнала, что ты за чашкой чая обсуждаешь подобные вопросы в ее гостиной, — сказал Джованни. — У тебя необычное чувство юмора.

— Тетя София все время советует мне держать язык за зубами.

— Не следуй ее совету, если захочешь сказать что-либо про меня.

Джованни уже некогда было думать о том, как мало дней ей осталось слушать его, поскольку именно в этот момент к ним подошла леди Иннеллан. Это была величественная женщина, которая, по словам Кресси, с сознанием долга носила траур, но сняла его ровно через год после того, как муж покинул этот мир. Она была давней подругой тети Софии, которую Кресси так любила. Как только ее представили Джованни, она тут же стала наводить справки об упомянутой выше леди.

— Мне кажется, здоровье Софии пошло на убыль, — сказала она Кресси. — Она ведь представляет вашу сестру Корделию лондонскому свету, не так ли? Это внесет некоторое разнообразие в жизни женщины ее лет. Я удивлена, что Белла не взяла на себя ответственность за это. Кстати, как дела у вашей мачехи? Я не видела ее уже целую вечность.

— К сожалению, ей тоже нездоровится, хотя сейчас наступило некоторое облегчение.

— Только не говори мне, что она снова рожает! Неужели ваш отец желает произвести на свет столько же сыновей, сколько и дочерей? — спросила леди Иннеллан и рассмеялась.

Джованни с иронией наблюдал, как Кресси борется с желанием выставить отца в смешном свете, согласившись с ней, и желанием защитить Беллу. Некоторое уважение к мачехе явно взяло верх. Кресси улыбнулась хозяйке дома столь же деланной улыбкой, какую та только что изображала.

— О, думаю, отец вполне доволен четырьмя мальчиками. Как говорится, у него есть наследник да еще три про запас. Жаль, наследниками не могут быть все сразу. — Кресси бросила многозначительный взгляд на единственного наследника леди Иннеллан. — На этот раз Белла мечтает родить девочку. Уверена, она будет в добром здравии, когда вы нанесете ей визит. А пока я передам ей ваши лучшие пожелания, хорошо?

— Крессида, не пойму, почему ты не в городе с сестрой. Должно быть, отцу не терпится найти тебе хорошую пару. Сколько сезонов уже прошло… Восемь?

— Я нужна в Киллеллане, — ответила Кресси.

Джованни заметил, как она сжала кулаки.

Она не нуждалась в защите, справиться с леди Иннеллан ей не составляло особого труда, но Джованни невольно решил поддержать ее.

— Леди Крессида дает уроки своим братьям, пока мачеха не найдет подходящую гувернантку, — заговорил Джованни. — А я получил заказ написать портрет четверых мальчиков, и благодаря необычайной способности леди Крессиды управляться с ними моя задача значительно упростилась.

Во время разговора Джованни не обращал никакого внимания на то, что леди Иннеллан хлопала ресницами, точно колибри крыльями, искоса бросая на него страстные взгляды. А теперь он смиренно заметил, что та смотрит на него совсем не так, как на Кресси.

— Синьор, слава опережает вас, — говорила она. — Для нас честь принимать вас в этой скромной провинциальной гостиной, ибо вы, насколько я поняла, настоящий отшельник. Некоторые мои гости сгорают от желания познакомиться с вами.

Несомненно, речь шла о некоторых леди. Джованни заметил, что та же мысль пришла в голову Кресси, когда она оглядела комнату и кисло улыбнулась через плечо, заметив несколько жеманно-застенчивых взглядов, брошенных в его сторону.

— Я начинаю понимать, — прошептала Кресси, — что ты имеешь в виду, когда говоришь, что красота может стать бременем. Не пора ли нам попрощаться с хозяйкой?

Джованни не стал бы возражать, но брошенный ею прежде вызов не позволил сделать этого. Тебе не следует ничего доказывать графу Фанчини, зато ты должен многое доказать самому себе. Она оказалась права. Ему когда-то придется противостоять оплоту влиятельных кругов в искусстве. Почему бы не начать с этого новичка? Джованни покачал головой и повернулся к леди Иннеллан.

— Мне говорили, среди ваших гостей находится какой-то эксперт. Окажите милость, познакомьте меня с ним.

— Да, это правда. Мой сын встретился с ним на европейском материке, где оба, видно, стали хорошими друзьями, — ответила ее светлость, неохотно прекратив откровенно изучать его. — Где же… Да вот он, как обычно, рядом с моим сыном. Знаете, они действительно хорошие друзья. Они совсем неразлучны. — Леди Иннеллан подняла руку и поманила эксперта к себе.

Когда этот человек в ответ на зов леди Иннеллан начал элегантно пробираться к ним, у Джованни возникло неприятное ощущение, будто он уже где-то встречал его.

— Синьор ди Маттео, — заговорила леди Иннеллан, — разрешите представить…

— Луиджи ди Канио. — Джованни без особой радости прервал хозяйку. — Мы уже знакомы.

— Ну и ну. Ведь это тот самый прославленный Джованни ди Маттео. — Улыбка Луиджи источала яд, копившийся многие годы. — Как это… интересно… найти вас здесь.

Луиджи был хорошо сложенным молодым человеком, но в нем наметилась склонность к полноте. Джованни заметил, что его волосы все еще сохранили цвет спелой пшеницы, однако отступали от высокого лба, и он пытался скрыть это, начесывая их вперед. Тщеславный, крайне избалованный — такое о нем складывалось первое впечатление, которое усиливали презрительно скривленные губы и смешная острая бородка. Его одежда отличалась чрезмерной броскостью, что также можно было ожидать от итальянского художника. Темно-зеленый фрак, жилет вышитый красно-зелеными розами и широкий галстук, завязанный огромным узлом. Он походил на преждевременно созревшего и слишком крупного ребенка, но Джованни такая внешность не обманывала. Луиджи вяло пожал ему руку, его ладони оказались потными, но взгляд бледно-голубых глаз был крайне проницательным и холодным, как у рептилии.

Когда Луиджи низко склонился над рукой Кресси, Джованни не без удовольствия заметил, как та вздрогнула. Его охватило чувство отвращения и гнева, но оно было направлено скорее на него самого, нежели на Луиджи, этого мстительного, злобного типа из прошлого, который обязательно постарается насолить ему. А Луиджи мог причинить много неприятностей, ибо пристально следил за тем, как восходила звезда Джованни глазами человека, чья звезда закатывается. Луиджи, опытный эксперт по части вымещения недовольства, не сможет удержаться, чтобы не пустить слух с целью обнажить правду в самом неприглядном свете. Ту правду, которую Джованни должен был сам открыть Кресси.

Джованни встрепенулся. Они пили чай в английской гостиной. Луиджи был почетным гостем. Какой смысл омрачать это событие прошлым, не принесшим никому из них никакой выгоды?

Однако логика не избавила его от тревог, когда Луиджи начал разглядывать Кресси с головы до ног. Это довело Джованни до белого каления.

— Леди Крессида, — произнес Луиджи, — я очарован. Наверное, вы очередной объект, которому Джованни не дает покоя.

Кресси насторожилась и правильно сделала. Джованни не доверял Луиджи. Ему хотелось положить того на лопатки, что было бы не очень просто, глядя на его солидные габариты.

— Простите, не поняла, — мотнула головой Кресси.

— Он ведь настойчиво пытается написать вас масляными красками, моя дорогая. Масляными красками, — ответил Луиджи и рассмеялся.

— О, теперь понимаю, — неуверенно сказала Кресси. — Нет, эта честь выпала на долю моих братьев.

Кресси сообразила, что здесь что-то не так. Джованни хотелось увести ее подальше от атмосферы, отравленной Луиджи. Ему хотелось сомкнуть руки на горле этого похотливого слизняка и задушить его. Он с досадой понял, что следовало сказать Кресси всю правду. Он знал: правда, которую расскажет Луиджи, будет гораздо хуже действительности. Пора уходить отсюда. Однако Джованни ничего не предпринимал, растерялся в незнакомой обстановке, испытывал тщетную надежду, будто неверно оценил своего соотечественника.

— Как вы познакомились с синьором ди Маттео? — спросила Кресси.

— Мы с Луиджи были учениками в одной студии, — резко ответил Джованни.

— Значит, вы тоже художник? — При любых других обстоятельствах удивление в ее голосе могло бы показаться забавным.

— К сожалению, — заговорил Луиджи с грустной улыбкой, — обнаружилось, что мне недостает таланта, чтобы заслужить право называться так. В отличие от моего друга Джио. Но в действительности обнаружилось, дорогая леди Крессида, что некоторые практические знания весьма полезны в моем нынешнем призвании в качестве арбитра по вкусам. Как арбитр должен признать: наш друг здорово преуспел. Разве не так, Джио? После того… краха?.. Да, боюсь, в действительности это был настоящий провал. Леди Крессида, он вам упоминал о нем? Весьма неудачная выставка, насколько я помню…

— Мне это известно. — Крессида прервала его.

Луиджи удивленно приподнял брови.

— Так он вам рассказывал? Как интересно.

Очевидная неприязнь Крессиды решила судьбу Джованни. Он знал, что та желает лишь защитить его. Однако ее слова обнажили характер взаимоотношении между ними. Джованни не верил рассказам о том, будто перед глазами тонущего человека проносится вся его жизнь, но именно это, видно, сейчас происходило с ним. Он видел, как множество красивых лиц парят над ними. Они возвещали о возмездии.

Луиджи не мог скрыть своего восторга, ведь он открыл, что между ними явно закрутился роман. У него было чутье на скандал и вкус к мести, с которым он ничего не мог поделать. Джованни сжал руки в кулаки, но даже не пытался пустить их в ход. Часть его сознания смирилась с неизбежным. Другая часть считала, что он заслужил подобной участи. Еще одна часть сознания отчаянно жалела о том, что прошлое уже не изменить. Кресси сейчас была явно сбита с толку. Она ждала, когда Джованни что-то скажет. Ей хотелось, чтобы он все объяснил. Но как же ему это сделать.

Луиджи тоже косо поглядывал на Джованни, но тот не собирался доставлять соотечественнику удовольствие, выдав то, что сам чувствовал.

— Вы действительно удивляете меня, — сказал Луиджи Кресси. — Такие вещи обычно доверяют не всякому. Хотя вас, конечно, нельзя отнести к этой категории. Вкус Джованни к женщинам, как и к искусству, претерпел значительные изменения, если говорить об этом, — добавил он, ядовито улыбаясь. — Прежде наш Джио был более известен красавицам, которых укладывал к себе в постель, нежели своими картинами. Эти леди с такой страстью отдавали свои тела и состояния бедному голодающему художнику, чтобы вывести его на праведный путь к успеху. Хотя, разумеется, леди Крессида, вам также хорошо известна эта сторона успеха нашего Джио, поскольку он… гм… доверяет вам.

Мышцы Джованни напряглись. Наконец, он не выдержал и издал угрожающий рык, совсем не похожий на его голос:

— Луиджи, больше одного раза я тебя предупреждать не стану. Придержи свой злой язык, иначе я не посмотрю на то, что мы приглашены на чаепитие.

— Ты накажешь мою дерзость кулаками, к чему привык еще в то время, когда мы были учениками. — Его глаза злобно засверкали. Луиджи презрительно откинул голову и заговорил с Кресси: — Джио не выносил насмешек многочисленных пассий.

— Джованни написал портреты многих красивых женщин, это не секрет, — ответила Кресси. Ее голос прозвучал вяло, будто она не верила собственным словам. — Не знаю, что вы хотите сказать, однако…

Луиджи рассмеялся тихо и нервно. Казалось, будто зазвенели висюльки подсвечника, раскачиваемые сквозняком.

— Моя дорогая, Джованни не только писал их. Как он, по-вашему, выжил в те годы, когда с трудом выцарапывал заказы? Признаюсь, он тогда обладал неотшлифованным талантом. Я особо подчеркиваю слово «неотшлифованный». После той провальной выставки миновал не один день, пока он стал оперившимся мастером портрета. Утекло много воды. Но у нашего друга в луке не одна тетива, как вам, надеюсь, уже известно. Красивое лицо, очень привлекательное тело — все это оказалось божьим даром в те дни, когда он еще ютился на артистической мансарде.

— Прекратите! — с мольбой сказала Кресси. — Перестаньте говорить гадости. Вы так говорите потому, что завидуете его таланту.

— Леди Крессида, конечно, я не отрицаю, что завидую ему, — ответил Луиджи с самодовольной улыбкой. — Если вернуться назад, я бы даже сказал, немного ревную. Даже сегодня я не лишен некоторого личного обаяния. Ну, я считал, что заслужил внимания Джио не меньше, чем те леди. И Джио…

— Прекратите! — Кресси отшатнулась, будто Луиджи разрушил весь ее мир, хотя Джованни понимал, что рухнул его собственный. Ты заслуживаешь лучшей участи говорил он ей. Теперь Кресси убедилась в том, что он был прав. Джованни заметил, что она взглянула на Луиджи с отвращением, затем с несчастным выражением лица. Он заметил, что леди Иннеллан приближается к ним, а за ней следует ее сын в своем смешном наряде. Джованни даже заметил взгляд, которым сэр Тимоти удостоил Луиджи ди Канио. Это был взгляд не друга, а любовника. Он заметил, что Кресси тоже догадалась об этом. Она с удовольствием поразмыслила бы над этим по дороге домой. Однако сейчас подняла поля шубки и устремилась к выходу.

Джованни не упустил своего шанса. Издав грозный рык нанес удивленному Луиджи удар прямо в лицо.


Кресси уже преодолела в экипаже половину подъездного пути к дому Иннелланов. Она рыдала, почти ослепленная слезами, и хотела без особой надежды на успех совершить подвиг, заставив лошадь бежать галопом.

В этот момент в экипаж запрыгнул Джованни. Он переживал такое же отчаяние, что и она. Кресси не станет жалеть его, не станет говорить, не произнесет ни слова. Единственное, что ей удалось сделать, — выдать себя с головой. Сейчас Кресси тем более не сделает этого!

— Кресси.

— Я не желаю говорить об этом.

— Конечно. Я понимаю.

Джованни погрузился в молчание. Атмосфера между ними накалилась, точно перед надвигающейся грозой. Кресси без надобности сосредоточила внимание на дороге, которую лошадь преодолевала привычным степенным шагом. Изгороди еще стояли в полном цвете. Деревья выглядели сочно-зелеными. Колокольчики все еще были голубыми. Не просто голубыми. Небесно-голубыми? Слишком темными. Василек? Недостаточно розовый? Сирень? Чирок? Светло-голубой?

— Ради бога, да кого это волнует!

— Меня.

— Я не о тебе говорю, — отрезала она.

— Кресси…

— Как ты мог! Джованни, как ты мог? Как ты мог продавать себя таким образом? Да ты ведь настоящий альфонс!

Джованни вздрогнул, не отрицая, отчего Кресси стало еще хуже.

— Когда ты поцеловал меня впервые, помнится, я подумала, не является ли обольщение одним из твоих технических приемов. Лучше узнав тебя, я испытала угрызения совести за то, что допустила такую мысль. — Кресси хотела насмешливо фыркнуть, но получился лишь трогательный плач.

— Я целовал тебя лишь потому, что не смог удержаться от этого.

— Очень хорошо, Джованни, просто замечательно. Если бы ты подержал вожжи, я похлопала бы тебе. Все дело в том, что ты и вправду удерживал меня, несмотря на то что я пыталась вешаться тебе на шею. — Ничего более унизительного она еще не слышала. Все эти женщины… Джованни любил их как бы мимоходом, запросто и постоянно! Было еще много других, перед которыми он даже не пытался устоять, однако предпринимал все возможное, чтобы устоять перед ней. — Что со мной не так? — резко спросила Кресси. Она была слишком обижена и рассержена и даже не подозревала о том, сколь страстно и с какой ревностью говорила. — Почему ты пренебрег мною?

Джованни снова вздрогнул. Он побледнел? Казалось, будто его лицо покинула последняя капля крови. Но Кресси не станет жалеть его. Себя тоже!

— Знаешь, я действительно стала ревновать, подумав, что у тебя была другая женщина-муза, — безжалостно продолжила Кресси, решив довести гнев до ярости, только бы не удариться в истерику. — Какая же я идиотка. Я не подозревала, что их у тебя было не одна сотня, просто не догадывалась, что стала очередной в бесконечной очереди. Кто следующая? Леди Иннеллан? Правда, она немного старовата, зато очень богата. К тому же она дала ясно понять, что ты ее интересуешь. Хотя в последнее время ты, наверное, стал более разборчивым, ведь спрос на тебя велик.

— Хватит! — Джованни схватил вожжи и направил лошадь к обочине дороги. На его виске забился пульс. — Я ведь говорил, у меня много лет не было ни одной женщины. Кресси, я не вру.

— Однако ты явно очень скуп на правду, Джованни.

— Да. Это правда. Я ни разу не соврал тебе.

Джованни втянул голову в плечи. Он прижал кулаки к глазам и издал звук, очень похожий на рыдания. Джованни плакал? Ей потребовались все силы, чтобы не коснуться его рукой. Стало невыносимо видеть его подавленным. Если бы только он все объяснил. Смягчил свою вину. Сказал бы, что это не так.

— Не было никаких сотен, но их было много. — Джованни сел, держась скованно.

Он снова взял себя в руки. И не отводил взгляд. Кресси заметила решимость на его резко очерченном лице. Открытый взгляд, который она уже однажды видела. Этот взгляд поведал упрямую, голую и ужасную правду. Кресси не хотелось услышать ее, но она знала, что придется. Она крепко сплела пальцы.

— Все было так, как говорил Луиджи. Сначала я отчаянно желал не столько добиться успеха, сколько доказать отцу, что он не прав. Мое искусство должно приносить деньги. Я знал, что у меня есть способности, но нужно было время и добровольные модели, которые должны быть…

— Красивыми.

— Я мог сделать себе имя, лишь создавая совершенные картины. Но я не собирался делать себе имя на этом.

— Я знаю, как это бывает, — глухо отозвалась Кресси, — нет нужды объяснять.

— Это было легко. Слишком легко. Вот с этим, — сказал Джованни, указывая на себя, — лицом и телом было нетрудно. Я знаю, что поступаю скверно, но еще хуже было бы выполнить желание отца. Я убеждал себя, что так я хотя бы смогу воспользоваться своим талантом. Я не был полностью лишен моральных устоев. Я брал лишь то, что предлагалось бесплатно. К тому же я не брал у тех… — Джованни несколько раз сглотнул. Когда он заговорил снова, его голос звучал низко и был наполнен отвращением к себе: — Находились и женщины, и мужчины, готовые платить.

Кресси с ужасом уставилась на него:

— Ты хочешь сказать… А Луиджи?

— Еще раз следует отдать должное твоей проницательности. Как ты видела, он не из тех, кто вообще умеет мириться с отказом. Кресси, ты должна поверить мне, — искренне сказал Джованни, — я никогда… ни с мужчинами, ни с женщинами, которые хотели получить от меня удовольствие, не встречался больше чем несколько раз. Они расплачивались за свои портреты гонорарами, которые в то время считались непомерно высокими. Я больше ничего не требовал. Однако не стану отрицать: я продавал себя. Мои представления… и это точное слово… были изысканны, профессиональны, технически безупречны, но лишены всяких чувств. Как и картины, которые я писал.

— А когда на твои портреты появился спрос, тебе ведь больше не надо было продавать свое тело. Не так ли? — сдавленным голосом спросила Кресси.

— Вот именно. Кресси, не стану утверждать, что в то время мне все это было противно. Какой молодой человек посчитает каторгой ложиться каждый день в постель с красивой женщиной? Лишь впоследствии я стал сам себе отвратителен. Имеется совсем иное удовольствие, которое получаешь, когда приносишь жертву, очищаешься от скверны. Пока я не встретил тебя, все это давалось не столь уж трудно. С тех пор как я встретил тебя… Но какой смысл говорить об этом? Я не стану пятнать тебя своим омерзительным прошлым. Ты…

— …заслуживаешь лучшей участи, — спокойно досказала за него Кресси. — Ты так уже говорил.

— Я говорил серьезно.

Джованни хотел взять ее руку, но остановился. Кресси обрадовалась бы, если он сделал так, но именно этот простой жест чуть не привел ее в отчаяние. Джованни всегда будет останавливать себя. И хотя его откровения ужасны, не менее ужасно то, что она любила его.

— Луиджи станет болтать? — спросила Кресси.

— Какое-то время будет молчать.

— Что ты имеешь в виду?

— Когда я видел его последний раз, он валялся на ковре гостиной леди Иннеллан, а вокруг него собралась небольшая толпа. Похоже, он потерял несколько зубов, а на смешном узле его галстука, признаться, остались следы крови.

Кресси рукой зажала рот.

— Тебе не следовало так поступать, — покачала она головой, хотя в действительности не могла скрыть радости.

— У рыбаков можно отнять мальчика, — сказал Джованни, пожимая плечами, — но его нельзя лишить рыбацких привычек, так говорят. Похоже, я устроил настоящий скандал. Мне жаль.

— Уверена, леди Иннеллан втайне обрадуется. С популярностью лучше всего уживается дурная слава. К тому же этот инцидент спишут на буйный нрав итальянских художников. Джованни, ты уверен, что Луиджи не станет чинить неприятности?

— Он может потерять гораздо больше, чем я. О нем известно еще относительно мало, к тому же он знает, что я могу стереть его в порошок, если открою кое-что из его омерзительного прошлого. Луиджи также будет знать, что я стану преследовать его как собаку, если он посмеет что-либо предпринять. Правда, все это меня мало волнует. Кресси, я покончил с прошлым, ты права. Я должен жить своим умом.

Сейчас его слова не стали большим утешением, но в будущем они дадут о себе знать. Сейчас Кресси совсем выбилась из сил. Ей казалось, будто из ее тела вынули все кости. Ей хотелось лишь спрятаться под одеяла и выть в темноте. Кресси решительно взяла вожжи.

— Есть еще кое-что. — Джованни коснулся ее, но тут же отдернул руку. — С тобой все было иначе. Я хочу, чтобы ты знала об этом. Говоря, что боюсь страстных отношений между нами, я был правдив. Я не только опасался, что потеряю вдохновение и не смогу писать тебя, если поддамся страсти, я боялся погубить тебя.

Никогда раньше я не встречал женщину, которой мои чувства были небезразличны. Когда ты касаешься меня, мне кажется, что прежде ни одна женщина не прикоснулась ко мне. Ты все время требуешь доказательств. Я не могу предоставить их, но тем не менее я говорю правду. С тобой все иначе. Тебе придется поверить мне на слово.

К горлу Кресси подступали слезы, она была так расстроена, что сумела лишь кивнуть и побудить лошадь идти вперед.

— Джованни, спасибо, что ты был честен со мной, но я не в состоянии говорить об этом. У меня больше нет сил.

Короткий отрезок до дома они совершили в молчании. Кресси собиралась с силами, считала минуты до того момента, когда сможет остаться одна. Но отвращения не чувствовала. Тайком взглянув на Джованни, она поняла, что испытывает к нему только любовь. Он сидел прямо, словно аршин проглотил, смотрел перед собой невидящим взором, явно погрузившийся в трясину путавшихся мыслей и чувств. Вопреки всему Кресси любила его и смирилась с мыслью, что будет любить всегда.


Глава 10


— Леди Крессида, извините, но ее светлость желает немедленно видеть вас. Ей хочется поговорить с вами. — Останавливая экипаж у парадной двери, Кресси меньше всего ожидала услышать слова Майерса. — Миледи, я распоряжусь, чтобы экипаж отвезли к конюшне. Леди Армстронг ожидает вас в малом салоне.

Надежда добраться до темной спальни, уголок, где можно забыть горе, поддерживавшая Кресси последние мили, оставшиеся до дома, рассеялась, точно клубы дыма. Что еще могло случиться не так в этот предвещавший дурное день? Кресси спрыгнула на землю, отбросив протянутую руку Джованни, и устало побрела через вестибюль.

Белла лежала ничком на своем любимом шезлонге, держа в одной руке нюхательную соль, а в другой послание, не предвещавшее ничего хорошего. Когда Кресси отворила дверь, мачеха с трудом поднялась.

— Вот это доставил курьер вскоре после того, как ты отправилась к Иннелланам, — сообщила она, размахивая письмом. — Я хотела, чтобы Майерс немедленно послал кого-нибудь за тобой, но он убедил меня в том, что это бесполезно, поскольку ехать в Лондон будет слишком поздно к тому времени, когда ты вернешься. Но я опасаюсь, что будет слишком поздно, если дожидаться утра. Судя по этому письму, уже и так поздно. Я же говорила тебе, Крессида, говорила, что ты ответишь головой, если что-то случится, а теперь… Что же нам делать? Твой отец убьет меня.

Кресси взяла письмо, осторожно заставила Беллу лечь на шезлонг и помахала под ее носом флаконом с нюхательной солью.

— Мой отец способен на все, только не на убийство. Белла, не смешите меня. Умоляю, только не доводите себя до истерики. Ребенку это во вред. А если такое случится с этим…

— Вот тут ты ошибаешься. У меня будет девочка… Твоему отцу совершенно безразлично, что с ней произойдет, — язвительно ответила Белла, поглаживая живот.

«К сожалению, она говорит правду», — рассеянно подумала Кресси, опускаясь в кресло напротив мачехи. Кресси уже заметила, что письмо написано рукой тети Софии. По тому, что сообщила Корделия в своем последнем письме, Кресси уже была готова к плохим новостям. Отчаянное послание тети подтвердило худшие ожидания. Видно, Корделия сбежала с возлюбленным, хотя с каким и куда, было неизвестно.

— Мне следовало знать. Я с самого начала подозревала, что Корделия своими разнузданными поступками водит тетю и всех остальных за нос, — ответила Кресси на вопросительный взгляд Беллы. — Она прибегла к хитрости, чтобы скрыть продуманный план. Похоже, я права. Хотя не имею понятия, какие шаги от вас в этой связи ждет моя тетя.

— От меня! — пронзительно закричала Белла, уронив флакон с нюхательной солью.

— Это письмо адресовано вам.

— Крессида Флоренс Армстронг, вам отлично известно, что мы договорились…

— Прекратите! Белла, прошу вас, перестаньте. Я лишь хотела поднять вам настроение. Я только немного пошутила.

— Совсем немного.

— Наверное, мне следует поехать в Лондон и выяснить, как исправить положение, — сказала Кресси, потирая лоб.

— Крессида, у тебя плохой вид. Что-то стряслось?

— У меня болит голова.

— У тебя никогда не болела голова.

— Белла, выдался трудный день, я устала, и мне меньше всего хочется напрасно искать Корделию, которая прячется, весьма вероятно, где-то рядом и радуется тому, какой переполох устроила.

— Как прошел твой визит к леди Иннеллан? Ты познакомилась с тем человеком, которого тебе так хотелось представить синьору ди Маттео?

— Это чаепитие можно описать одним словом — незабываемое, — ответила Кресси и поморщилась.

— Я не удивлена, — сказала Белла, глядя на нее жадным взором. — Если судить по слухам, ее светлость недавно за большие деньги пригласила повара из Лондона.

— Я не это имела в виду. Возникла перебранка между Джованни и его соотечественником, экспертом в делах… Не имеет значения. Вы обязательно услышите сильно преувеличенный рассказ о том, что произошло, когда слуги начнут сплетничать. Если честно, Джованни спровоцировали.

— Не могу сказать, что я очень потрясена. Твой отец говорит, что итальянцы вопреки смелой претензии создали колыбель цивилизации, являются самой буйной, плохо дисциплинированной и безрассудной нацией на земле. Он говорит, что скорее станет иметь дело с ордой берберов, чем выступит посредником спорящих между собой итальянцев. Он говорит…

— Леди Иннеллан любезно интересовалась, как у вас дела, — прервала Кресси мачеху, не в силах вынести нравоучения из справочника отца по дипломатии.

— Что представляет собой ее сын?

— Скажем так, нет даже малейшей надежды, что ему захочется стать претендентом на мою руку.

— Конечно, его интересы лежат в другой плоскости, — заметила Белла, по привычке натянуто улыбнувшись. — Я тоже об этом наслышана.

— Правда? Боже, я и не догадывалась, что вы так хорошо информированы, — едко сказала Кресси. — Только жаль, ваши связи не помогут нам узнать, где находится моя сестра. — Кресси стукнула себя по лбу. — Прошу прощения, мои слова неуместны.

— Ты не сочиняешь, будто у тебя болит голова? Этот человек не допускает вольностей по отношению к тебе? Крессида, я ведь тебя предостерегала.

— Да, Белла, вы предостерегали, но позвольте уверить, что вам нечего беспокоиться по этому поводу. Совсем не стоит.

Белла поджала губы, расслышав, как дрогнул голос падчерицы.

— Кажется, поездка в Лондон подвернулась в самый раз. Короткая разлука позволит все трезво взвесить.

— Думаю, мне пора. — Кресси встала. У нее ноги точно свинцом налились. — Наверное, все же будет лучше, если я отправлюсь прямо сейчас. Дни становятся длиннее. До наступления темноты успею проделать полпути.

Белла встала.

— Возьмешь с собой двух помощников конюха в качества верховых сопровождающих экипаж, а также конюха. И конечно, свою горничную. Майерс всем распорядится. Я тут же вызову его к себе.


Не прошло и часа, как Кресси уже сидела в экипаже Армстронгов для путешествий, который направлялся в Лондон. Она не зашла к Джованни, не говорила с ним и даже не предупредила о своем неожиданном отъезде. У нее не хватило времени, и, наверное, это к лучшему. Когда Кресси вернется, а время и расстояние внесет определенную ясность в сегодняшних откровениях, она, возможно, разочаруется в своей любви к нему. Тогда можно возобновить позирование, ибо Кресси решила позволить Джованни закончить свой портрет. Иначе все действительно будет потеряно.


Джованни стоял перед двумя портретами Кресси. Тезис и антитезис. Кресси, какой ее видели все, и Кресси, какой она была в действительности. Первая представала изящной классической красавицей. Леди Крессида оказалась полностью лишенной любой из своих действительных черт. С другой стороны, портрет мистера Брауна, альтер эго Кресси, получился не столь утонченной работой. В этом варианте бросался в глаза сильный интеллект Кресси, ее озорное чувство юмора и намек на чувственность. Этот вариант показывал непокорную Кресси, он был предназначен сбить зрителя с толку, но, глядя на него сейчас, Джованни пришел к выводу, что это совсем не та Кресси, которую ему хотелось изобразить.

В этом портрете чего-то не хватало. Искусство — правда, вот что Джованни хотел отразить, но получилась лишь часть правды. Это была картина, которая раскрывала, как и он, полуправду, утаивая действительность. Правда не одностороннее, а двустороннее явление. В картине должна отражаться не только истинная модель, но и истина художника. Черта, которой здесь недоставало, была свойственна не ему, а Кресси. Это бесспорно. Джованни бросился на голые половицы перед портретами и простонал, прижался к стене и стал биться головой об нее. Если бы Джованни мог биться с такой силой, чтобы забыть все, тогда он был бы счастлив.

Он мысленно выругался. Кого он пытался одурачить! Он никогда не обретет счастья. Ни в работе, ни в жизни. Чего-то не хватало, недоставало. Источником этой пустоты был недостающий элемент на картине. Кресси.

Джованни снова выругался, на этот раз на гортанном диалекте рыбаков, среди которых он вырос. Он любил Кресси. Именно эта правда не нашла отражения в портрете мистера Брауна. Джованни не отразил своей любви к ней, и на портрете это стало заметно. Он считал, что пустоту в его сердце ничто не сможет заполнить, но теперь она заполнилась до отказа. Джованни любил ее. Кресси заполнила эту пустоту.

Джованни потянул к себе рисовальную доску и начал лихорадочно делать наброски. Рисунки сами собой обретали формы. Кресси смеялась. Кресси отчаянно пыталась сдержать слезы. Кресси сияла от гордости, замечая маленькие успехи своих братьев. Кресси хмуро склонилась над какой-то книгой по математике. Доведенная до экстаза его прикосновением, Кресси закрыла глаза, откинула голову, изогнула спину. Джованни хотел воплотить в одном портрете черты всех набросков, из которых была соткана Кресси, женщина, которую он любил и безвозвратно потерял из-за множества красавиц, не удостоившихся его любви и исчезнувших до ее появления.

Если бы только Джованни мог стереть с себя этот позор. Если бы только он мог вычеркнуть прошлое из своей жизни. Пока его рука стремительно рисовала на новом листе бумаги, Джованни вспомнил кое-что из сказанного Кресси. Что-то о прошлом, которое сотворило ее такой, как она есть. «Причиной тому мое прошлое, — говорила Кресси, описывая какой-то банальный случай, который тогда вдруг вспомнила. — Если бы что-то изменить в моем прошлом, сейчас я была бы совсем другой».

А он расстался бы со своим прошлым, если мог бы? Джованни вспомнил одно летнее утро, море, напоминавшее цвет глаз Кресси. Ему тогда было четыре, может быть, пять лет. Он помнил люциана, рыбу, розовую, как коралл. Рыба тяжелым камнем повисла на крючке его удочки. Он помнил, что решил обязательно втащить эту рыбу в лодку без помощи отца. Джованни встал, чтобы было легче держать удочку, и упал в воду головой вперед. Мальчик помнил, как вода сомкнулась над головой, затем его подхватили крепкие руки, и он почувствовал себя в безопасности. Его спас папа. На следующий день начались уроки по плаванию. Джованни помнил, что мама гордо улыбалась, наблюдая, как он впервые плывет к берегу, а папа, дав торжественную клятву не помогать, находится рядом в лодке.

Об этом много говорили, но все же это правда. Точно шлюз прорвало, воспоминания хлынули на него, сохранив яркие первоначальные краски, теплые, словно тосканское солнце, незначительные, давно забытые эпизоды. Тогда он был счастлив. Тогда его любили. Все это произошло потому, что вынужденная разлука причинила ему невыносимую боль. А не случилось ли это потому, что его приемным родителям стало слишком больно и они перестали искать связи с ним? Теперь уже слишком поздно искать правду. Воспоминания об этом предстали перед его взором в мрачных красно-коричневых тонах. Тогда Джованни морем вернулся в эту деревню и в том же году навсегда покинул Италию. Его приемные родителя уже умерли. Папа исчез во время бури. Маму унес давно запущенный рак.

У него кончилась бумага для рисования. Свет уже угасал, когда в дверь тихо постучали. Джованни вскочил и начал приглаживать волосы. Кресси. Он твердил себе, что надежды больше нет. «Все так глупо, глупо, глупо», — твердил он себе, поворачивая доску с откровенными рисунками к стене. Кресси не должна увидеть их. В них нечто такое, что она не должна видеть. Наверное, пришла сообщить, что больше не станет позировать ему. На нее так похоже разом оборвать все отношения между ними. Кресси любила последовательно выстраивать факты. Но пока он спешил к двери и повернул ключ в замочной скважине, сердце забилось быстрее.

— Гарри сказал мне, что я найду вас здесь. — Лицо Беллы раскраснелось от усилий. — Я должна поговорить с вами, синьор ди Маттео.


Белла проплыла мимо него и застыла перед двумя портретами. Пока она смотрела сначала на один, затем на другой портрет, на ее лице странным образом повторились те же комичные выражения, какие несколько часов назад играли на лице самого Джованни.

— Мой муж знает об этом? Не могу поверить, что он и в самом деле заказывал эти… эти изображения дочери.

— Тут нет никакого заказа. Я пишу для собственного удовольствия.

— Синьор ди Маттео, думаю, вы получили большое удовольствие, пока писали их. — Белла кивнула. — Объясните, если вам угодно, что означает вот это? — спросила она, показывая на незавершенный портрет.

Конечно, она ничего не ведала о мистере Брауне, а Джованни и не думал просвещать ее.

— Мне в голову пришла мысль, что будет забавно написать Кресси… леди Крессиду в мужской одежде, — ответил Джованни, пожимая плечами. — Особенно если учесть ее интерес к математике, — изворотливо добавил он.

— Если говорить без обиняков, это полуобнаженный мужчина. Синьор, мне хотелось бы надеяться, что хотя бы некоторые элементы этого портрета возникли в вашем живом воображении и не отражают действительности.

— Как вам угодно, леди Армстронг. Я допустил некоторые художественные вольности. — Он прибег к одной из тех полуправд, которыми столь ловко пользовался, если верить Кресси. Но в данной ситуации у него не было иного выбора.

Это произвело желаемый эффект. Белла искривила губы, но не стала возражать ему.

— Что вы намерены делать с этими полотнами? Первое, уверяю вас, производит весьма приятное впечатление. Стоит вам показать его лорду Армстронгу, и он, не сомневаюсь, с радостью найдет ему место в коллекции семейных портретов. Но другое… В нем заметно нечто похотливое. Действительность ли это или плод воображения, я не могу позволить, чтобы вы сделали из моей падчерицы посмешище.

Джованни не собирался выставлять эту картину напоказ, что бы ни говорила Кресси. Но Джованни не мог допустить, чтобы леди Армстронг диктовала ему условия.

— Таково было решение леди Крессиды, — холодно ответил он. — Я писал эту картину для нее. Она имеет право распорядиться ею по своему усмотрению. Я оставлю последнее слово за ней.

— Это будет не так просто сделать.

— Неужели? Почему же?

— Потому, что она уехала.

— Уехала? — глупо повторил Джованни.

— В Лондон. Крессиду вызвали туда по срочному делу, которое касается ее семьи.

Кресси уехала, не сообщив ему об этом. Выразила свои чувства к нему как нельзя определенно.

— Полагаю, вы имеете в виду Корделию, — глухо сказал Джованни.

— Извольте спросить, что вам известно об этом? — Белла прищурила глаза.

— Что? Ничего, кроме того, что Кресси… леди Крессида опасалась, как бы ее сестра не сделала опрометчивый шаг.

— Жаль, Крессида не опередила события, что могло бы избавить нас от щекотливой ситуации. Синьор, надеюсь на ваше благоразумие. На вас можно положиться?

— Полностью, миледи.

— Синьор ди Маттео, перехожу к цели моего визита и скажу, почему я проделала весь этот путь наверх. Крессида задержится в Лондоне не меньше недели. Пока я смотрела неопытным взором на портрет своих сыновей, мне показалось, он близится к завершению. Вы обяжете меня, если приложите всяческие усилия, чтобы закончить его до ее возвращения.

— Вы желаете, чтобы меня здесь не было?

— Почему вы, итальянцы, все так драматизируете? — смеясь, спросила Белла. — Я не желаю выбрасывать вас из моего дома, лишь хочу, чтобы вы выполнили свой заказ как можно быстрее.

— До возвращения Кресси.

— Совершенно верно, до возвращения Кресси. — Ее светлость улыбнулась, услышав обмолвку Джованни. Но улыбка исчезла с ее лица, когда та направилась к выходу. — Синьор, давайте называть вещи своими именами. Чего бы Кресси ни желала, она не знает ни людей, ни жизнь. А я умудрена опытом и не без основания подозреваю, что вы допускаете вольности. К такому выводу придет любой, кто увидит эти картины. Стоит любому увидеть, как Кресси смотрит на вас, услышать, как произносит ваше имя, чтобы понять: она катится в бездну. Я не ее мать, но я и не злая мачеха, как меня называют она и ее сестры. Синьор ди Маттео, мне бы не хотелось, чтобы Крессида стала несчастнее, чем сейчас, а если вы здесь задержитесь, скорее всего, случится именно это. Мы поняли друг друга?

— Вполне, леди Армстронг. — Джованни холодно кивнул. На этот раз он сказал чистую правду. — Могу вас утешить. У меня нет ни малейшего желания обидеть Кресси.

— Синьор, меня это не утешает, ибо вы уже отчасти обидели ее.

Не дожидаясь ответа, Белла покинула комнату не менее стремительно, чем пришла. Джованни испытывал боль в сердце, был подавлен лавиной горьких откровений, выпавших сегодня на его долю. Он зажег две масляные лампы и поставил их на стол рядом с мольбертами. Сняв одно полотно, поставил вместо него рисовальную доску и стал разглядывать наброски. Потом он натянет новое полотно. Завтра начнет писать третью картину. Если работать днем и ночью, он успеет закончить ее и уехать до возвращения Кресси. Это будет триптих. Леди Крессида, мистер Браун и Кресси. Он назовет его «Три лика леди Крессиды». Получится нечто вроде ковчега, хранившего ее лики. Эта идея так воодушевила Джованни, что он еле поборол желание немедленно приступить к ее осуществлению.


В последующие дни Джованни работал не жалея себя. Для завершения портрета мальчиков требовалось нанести лишь заключительные штрихи и покрыть картину лаком. За время отсутствия Кресси мальчики пребывали в подавленном настроении. Каждое утро Джованни ходил с ними ловить рыбу, лазать по деревьям, запускать воздушных змеев. Теперь змеем уже обзавелся каждый мальчик.

Бывали мгновения, обычно перед самым рассветом, когда Джованни, стоя перед третьей частью триптиха, испытывал резь в глазах от света ламп и бессонных ночей. Он задавался вопросом, удалось бы им создать будущее вместе. По мере того как картина обретала ясные очертания, Джованни, взвесив все аргументы, укреплялся во мнении, что такое вряд ли возможно. Он стал перечислять аргументы, пытаясь рассеять самую неразумную надежду, пока та еще не успела укорениться в его сознании и не стала постоянным источником страданий.

Хотя Джованни с самого начала всячески старался избавить Кресси от тирании отца, он не дошел до такого ожесточения, чтобы желать ее отдаления от семьи. Несмотря на все, она любила отца, и, хотя любовь станет тем сильнее, чем больше она отдалится от лорда Армстронга, Джованни не сомневался, что дипломат сделает все, чтобы дочь страдала, если бросит ему дерзкий вызов и станет водить дружбу с художником. Он страшно разгневается и обязательно начнет мстить. Ему вряд ли удастся рассорить сестер, но он вполне может запретить Кресси встречаться с братьями в собственном доме. Или даже видеться с таинственной тетей Софией, которую Кресси, видно, очень любила.

Прежние любовницы и торговля собственным телом стали столь непреодолимым барьером, что об этом и думать не стоило. Джованни никогда не забудет, с каким отвращением смотрела на него Кресси, когда назвала альфонсом. С таким прошлым он не имел права навязываться ей.

Будто этого недостаточно, он вспомнил то очевидное обстоятельство, что в действительности она не любила его. Она не из тех, кто влюбляется, даже разговаривала не так, как влюбленные женщины. Наоборот, говорила как женщина, которая имеет четкое представление о своем будущем. Наконец-то я нашла свое призвание, — как-то она сообщила ему. Кресси радовалась своему будущему. Вероятно, радовалась, так как говорила о нем все время. Это будущее связано с далекой страной, где она станет жить рядом с двумя самыми дорогими ей сестрами. Кресси даже не собиралась подыскать ему место в своем будущем. Она не любила его. Как это она могла не любить его?

Третья картина была почти завершена. Ничего подобного Джованни раньше не писал — его рука водила кистью, подчиняясь страсти и инстинкту. Местами он пользовался мастихином, чтобы нанести красящее вещество прямо на полотно. Мазки, как и цвета, становились неясными и сливались. Задний план стал неотъемлемой частью картины и скорее слился в единое целое с сюжетом, нежели играл роль аксессуара. В картине не было ни одной рельефно очерченной детали. Однако, пока Джованни смотрел на нее при неярком рассвете, он понял, что наконец-то создал нечто правдивое, сотворил нечто по велению сердца. Именно так он начнет писать, невзирая на то, что об этом скажут другие. Кресси, его муза и любовь, вернула ему истинное призвание. Таков ее прощальный подарок. А эта картина станет его ответным прощальным подарком.

Джованни выстроил портреты в один ряд так, чтобы получился триптих. Кресси в середине, по обе стороны леди Крессида и мистер Браун. Кто знает — со временем он мог бы стать настоящим художником, а не просто живописцем. Вот результат, отражавший его успех. В середине находится вершина его нынешнего достижения, фундамент будущего.

Ты позволяешь ему манипулировать собой. Джованни невольно поймал себя на том, что через плечо смотрит на дверь, затем встрепенулся. Сказывается множество бессонных ночей. Кресси здесь не было, лишь какие-то призраки нашептывали ее слова. Последние десять лет он писал картины, успех которых, как ему казалось, приведет отца в восторг и убедит в неправоте. Однако, как верно подметила Кресси, думая так, он даже сейчас позволял отцу управлять собой. Даже с тех пор, как его разлучили с папой и мамой, он боролся с графом Фанчини. Джованни не видел отца уже четырнадцать лет, но все же знал, что граф ждет его… терпеливо… или, скорее, наоборот, с нетерпением. То, что Джованни не встретился с ним лицом к лицу, продлило игру, сохранило иллюзию, будто сын может вернуться. Возможно, этим он даже обнадежил отца.

Чтобы начать все снова, он должен похоронить свое прошлое. Все казалось так просто. Джованни откажется от всех заказов и немедленно вернется в Италию. Он положил палитру и накрыл все три картины просторной тканью, сначала леди Крессиду, как третье звено триптиха, затем Кресси — первое звено и мистера Брауна — главное звено. Направляясь к судомойне, чтобы привести в порядок рабочий инструмент, Джованни невольно подумал, что будет чувствовать себя несчастным, если уедет и никогда больше не увидит ее. Он любил Кресси, всегда будет любить ее и никогда не полюбит другую женщину. Однако она сделала ему подарок, вернула его к настоящему искусству. Джованни больше не станет злоупотреблять ее щедростью. Для этого потребуется аудиенция у графа Фанчини.


— Тетя София, боюсь, тут уже ничем не поможешь.

Кресси осторожно села на стул у постели тети, ибо нижняя часть ее нового платья была намного шире, чем она привыкла. Платье утром принесла модистка, и она не смогла удержаться от соблазна надеть его. Оно нравилось Джованни, было сшито из кремового шелка в тускло-розовую полоску с рукавами-буфами и длинными нижними рукавами из мягкой розовой шерсти. Вырез украшал розовый бархат, три волана, образовавших край, спереди платье, начиная от талии, свисало прямо, а сзади собиралось в складки, когда Кресси ходила. Она была почти уверена, что Джованни такой эффект понравится, ибо он подчеркивал изгиб нижней части спины, в чем она убедилась не раз, глядя на себя через плечо, когда вертелась перед зеркалом.

— Придется сообщить об этом Генри.

Кресси услышала лишь бледное подобие прежнего зычного голоса тети Софии. Она пришла в отчаяние, увидев тетю столь немощной. Если Корделию действительно найдут и ее репутация не пострадает, тетя София вряд ли сможет сопровождать ее на балах. Нравится ей это или нет, Корделии придется сократить выход в свет и пробыть в Киллеллане до следующего года, когда Белла придет в себя и сама сможет вывести ее в свет.

Кресси пожала руку тети и ощутила кожу, сухую и тонкую, как бумага.

— Тетя, не волнуйся, я сама напишу отцу.

— Если бы только мы могли напасть на ее след. Самое плохое, что нам ничего не известно. Откуда нам знать, Корделии, возможно, уже нет в живых.

— Тетя София, теперь видно, ты больна намного серьезнее, чем мне казалось, — заметила Кресси и тихо рассмеялась. — Ничего забавнее от тебя я еще не слышала. Если бы Корделия была мертва, нашлось бы ее тело.

— Тело не найдут, если она упала со скалы. Или лежит связанной на каком-нибудь чердаке. Или…

— А что, если ее замуровали за камином? Ты говоришь как Кэсси.

— Ничего подобного. — Леди София с трудом села прямо. — Я говорила, что недавно видела ее поэта? Его зовут Огастес Сент Джон Марн. Конечно, я с ним не разговаривала. Он выглядел как в воду опущенный и плелся позади своей рыжеволосой жены и шумной ватаги детишек.

— Как низко пали великие, — заметила Кресси. — Кэсси чуть не угодила в ловушку.

— Возможно, ты не помнишь, но жених бросил ее почти у самого алтаря. У нее не хватило ума сообразить… но она всегда была ветреной. Боюсь, Корделия такая же. Неужели ты вообще не обнаружила никаких следов?

— Корделия села в наемный экипаж, когда покинула Кэвендиш-сквер, но назвала адрес так тихо, что никто ничего не расслышал. Не знаю, сколько в Лондоне наемных экипажей, вряд ли есть смысл опрашивать всех кучеров… На это уйдет не один месяц и бог знает, сколько взяток придется дать. Уверена, к тому времени Корделия так или иначе сама сообщит нам о том, что с ней приключилось.

— Крессида, ты ведь не думаешь, что все это закончится для нее благополучно?

— Нет, тетя, я так не думаю, — тихо ответила Кресси. — К тому же я считаю, что ты достаточно разумна, чтобы предаваться пустым надеждам.

— Да, это верно. Я немощна телом, но крепка духом, — ответила тетя София, сверкнув присущим ей остроумием. — Крессида, тебе следует вернуться в Киллеллан. Прошло уже больше недели. Ты можешь понадобиться Белле. Больше делать нечего, пока твоя сестра не даст о себе знать.

— Меня больше волнуют уроки, которые я даю братьям. Подозреваю, за мое отсутствие они уже успели перевернуть дом вверх дном, — ответила Кресси и выдавила улыбку.

— Племянница, тебе не обмануть меня, — заметила тетя, пронзительно взглянув на нее. — С тобой что-то происходит. Ты совсем… изменилась. Если бы речь шла не о тебе, я сказала бы, что тут замешан мужчина. Но ты ведь не такая. Что с тобой, Крессида?

— Ничего. — Кресси уже собралась грызть ноготь большого пальца, но вовремя остановилась.

— Глупости. Думаешь, если я больна и прикована к постели, то со мной надо цацкаться. Но я знаю, что здесь что-то не так. Думаю, я могу помочь. Это связано с Беллой?

— Нет. — Кресси уже собиралась ответить, что ничего плохого не случилось, но дрогнула под сверлящим взглядом тети. — Тебе нечего волноваться. Поверь мне, — сказала она, пользуясь выражением Джованни.

Тетя София сделала вид, что поверила Кресси, и, расставаясь, заверила, что поможет ей советом, если потребуется. Несколько часов спустя Кресси сидела в экипаже. Она надела удобное платье, надежно уложила покупки в дорожную сумку. Кресси вздохнула с облегчением, потому что отпала необходимость притворяться, и можно было предаться своим тревожным мыслям.

Кресси ужасно тосковала по Джованни. Она не считала себя одинокой, когда тот появился в ее жизни, ибо у нее тогда была Корделия. Однако сейчас поняла, что Корделия столь же замкнутая, как и она сама. Они провели вместе шесть лет, Кресси обрела статус старшей сестры, когда Кэсси вышла замуж. Это означало, что между ними всегда будет существовать некоторая отчужденность. К тому же Корделия не понимала ее так хорошо, как Джованни. Больше ее никто не понимал.

«Он понимает как никто другой», — так Силия говорила о своем муже. Кресси только сейчас поняла эти слова. «А я понимаю его точно так же», — добавила она тогда. Луиджи ди Канио, это презренное существо, заставил Джованни обнажиться догола. Откровения соотечественника Джованни так потрясли Кресси, что первые дни после приезда в Лондон она могла думать лишь о боли, которую они ей причиняли. Как Джованни мог столь беспечно отдаваться тем женщинам. Продавать себя. Кресси вздрагивала при одной мысли об этом. К своему стыду, она вздрагивала не столько от отвращения, сколько от ревности, ибо Джованни отдавал им столь легко то, что она так и не получила от него.

Именно разговор с тетей Софией, обсуждение перспектив, которых лишилась Корделия после своего загадочного бегства с возлюбленным, дал Кресси время подумать. Разве ее отец не занимался продажей собственных дочерей, торговлей их телами и происхождением ради достижения личных целей. Кресси называла это династической паутиной. Для лорда Армстронга дочери стали разменной монетой в достижении цели. Следовало честно спросить, так уж сильно он отличался от Джованни? Возможно, поступал еще хуже, ведь Джованни продавал собственную плоть и кровь с выгодой не для других, а для себя.

Кресси стало смешно, когда она вообразила, будто говорит с отцом об этом. Она грустно улыбнулась, наблюдая в окно экипажа за тем, как мимо проносятся сельские пейзажи. Неужели ей так трудно убедить себя в том, что пора смириться с прошлым Джованни и не заниматься софистикой? Именно в этом стал бы обвинять ее лорд Армстронг.

Так или иначе, главное в том, удастся ли ей закрыть глаза на то, что в прошлом Джованни были все эти женщины. Задавая себе этот вопрос, Кресси почувствовала, что уже готова пойти на это. Возник вопрос, чего именно хочет Джованни. Она ничего не знала о том, какие чувства он испытывает к ней, да и не дала ему возможность высказаться после того, как злобный Луиджи ди Канио все испортил. Отвратительный человек. Она обрадовалась, узнав, что Джованни ударил его. Ей самой хотелось ударить его. А еще лучше запереть в комнате, где выставлены самые безобразные картины, какие ей удалось бы разыскать. Пусть смотрит на них каждый день, пока не попросит пощады.

За окном экипажа замелькали знакомые места.

— Миледи, до Киллеллана осталось совсем немного. Около часу езды, — сообщила ей горничная.

Кресси рассеянно кивнула. Пройдет не больше часа, и она снова увидит Джованни. Она скажет ему… нет, не скажет, что прощает, ибо не имела права прощать. Сейчас, пока Кресси думала над этим, ей пришло в голову, что в действительности Джованни испытывал к своему прошлому гораздо большее отвращение, чем она. Омерзительно — так он характеризовал свое прошлое. Джованни ненавидел свое тело, орудие удовольствий, которое он продавал. С ней все было иначе. Эти слова тоже принадлежат ему, но тогда она очень рассердилась и обиделась. С тобой все было иначе. Я хочу, чтобы ты знала это. Джованни считал себя столь запятнанным, что способен погубить ее. Но разве он не намекал на то, что она могла бы переделать его?

Когда ты трогаешь меня, кажется, будто прежде меня не касалась ни одна женщина. Кресси вздрогнула. Он ни разу не упомянул Джайлса, никогда не упрекал ее за то, что она потеряла невинность. Об этом она вспомнила только сейчас. Это не то же самое, но она не так уж далеко ушла от него, отдавшись ради имени, положения и одобрения отца. Когда Кресси рассказала о своем падении, Джованни рассердился не на нее, а на обстоятельства, вынудившие ее на это. Он не осудил ее. Дал понять, что ей не следует корить себя. Это не то же самое, но она не так уж далеко ушла от него.

Когда ты трогаешь меня, кажется, будто прежде меня не касалась ни одна женщина. Да, она чувствовала себя точно так же. Когда Джованни касался ее, казалось, будто он у нее первый. Разве так трудно представить, что им обоим вместе удастся начать новую жизнь? Если он любил ее так же, как она его, Кресси не сомневалась, что такое возможно. Но любил ли он ее? Когда экипаж оказался на подъездной дороге к Киллеллан-Манор, она предалась мечтам. Но не о счастливом браке с цветами апельсинового дерева и радужными пожеланиями. Ее это совсем не интересовало. Она думала о чем-то новом, что им удастся создать вместе. Но сначала надо увидеться с ним, поговорить и рассказать обо всем.

Не успел лакей опустить лесенку, как она спрыгнула, вбежала в вестибюль и начала развязывать ленты шляпки. Но тут открылась дверь салона Беллы.

— Никаких новостей, — поспешила сообщить мачехе Кресси. — Корделии и след простыл. Сегодня вечером я напишу отцу, но сначала… Простите меня, но я должна увидеть Джованни. Не знаете, где он?

Белла еще ничего не ответила, но, увидев ее лицо, Кресси застыла на месте. Лицо мачехи выражало сожаление.

— Уехал? — повторила она, пытаясь понять смысл этого слова. — Куда он уехал?

— По-видимому, в Италию, — ответила Белла.

Потеряв надежду, Кресси чувствовала себя так, будто с нее сдирают кожу. Она уронила шляпку на мраморный пол, похожая на ребенка, который в свой день рождения развернул не тот подарок. Или вовсе остался без подарка. Ах… боже мой, какая разница, как она себя чувствует! Кресси помчалась наверх, влетела в свою спальню, заперла дверь и начала выть, точно ребенок, испытывающий страшную боль и разочарование.


Портреты Кресси обнаружила только на следующий день. Это Белла посоветовала ей заглянуть в мансардную студию.

— Он оставил их тебе.

— Вы видели их?

— Крессида, о чем ты только думала? Не могу поверить, что ты позволила вашим отношениям зайти так далеко.

— Что касается меня, отношения не зашли достаточно далеко, — ответила Кресси. Она устала и была слишком подавлена, чтобы кривить душой. — Белла, я люблю его. Я люблю его.

Если она ждала утешения, то ее ждало разочарование.

— Тем хуже для тебя, — ответила мачеха. — Разве я не предостерегала тебя от таких мужчин?

— Вы говорили, что он бессердечный, но он таким не был.

— Кресси, он опозорил тебя? Если у тебя будет ребенок, я могу помочь. Думаю, мы найдем выход. Ты беременна? Ты последнее время жалуешься на головные боли, и я подумала, что это признак… Я права?

Смущенная поворотом разговора, странной ноткой в голосе мачехи… — неужели ею двигало нетерпение?.. — Кресси не ответила прямо. Она заметила, что Белла похудела после того, как видела ее в последний раз. В действительности мачеха, видно, страшно похудела за последние недели. Просторное платье, падающее свободными складками, многое скрывало, но если бы Кресси точно знала, что Белла больше не раздается, то можно было бы предположить… Но не ошибается ли она?

— Когда вы впервые сказали моему отцу, что беременны, он ответил, что сэр Гилберт Маунтджой уже осмотрел вас, — заметила Кресси.

— Этот человек! — Белла пренебрежительно махнула рукой. — Я сообщила ему об утренней тошноте. А он посоветовал мне соблюдать покой.

— Значит, выходит, он вас не осматривал?

— В этом не было необходимости, — ответила Белла. Видно было, что мачехе не по себе.

— Белла, вы действительно беременны? Вы ждете ребенка?

Мачеха нетвердым шагом подалась назад и схватилась за живот, будто оберегая его.

— Если ты беспокоишься о своем отце, в этом нет необходимости, — ответила она. — Пройдет не один месяц, пока он вернется. К тому времени, когда он соизволит нанести нам следующий визит, ты уже передашь мне своего ребенка. У тебя непременно родится девочка. У Кэсси и Силии первыми были девочки. Генри все равно ничего не заподозрит.

— Белла, что вы такое говорите?

— Я видела, что он написал. Я видела все три картины. Когда Джованни уехал, я поднялась наверх и взглянула на них. Он ни за что не стал бы писать тебя в таком виде, если только ты не… Но это не имеет значения. — Белла с мольбой протянула ей руку. — Кресси, это не имеет значения. Я возьму твоего ребенка. Твою малышку. Я приму ее как собственное дитя и никому не скажу ни слова. Обещаю тебе.

— Белла, я не беременна, — тихо ответила Кресси, — и думаю, вы тоже не беременны. Правда?

— Мне казалось, я беременна. Правда, я так думала. — Крупная слеза скатилась по ее щеке. — Все признаки говорили в пользу этого. Прекратились менструации. Затем наступила тошнота и повторялась каждое утро. К тому же мой живот раздался. И груди тоже. Кресси, ты же видела мои ноги.

— Видела. — Кресси обняла Беллу за талию и повела ее к шезлонгу. — Я это действительно видела.

— Я не врала.

— Нет. Разумеется, вы не врали.

— Только все это прекратилось. Затем возобновились менструации. Я ощущаю в себе такую пустоту. Страшную пустоту. Но ее там не было, моей малышки там не было. Джейни говорила… она сказала, что я… она говорила, что иногда, если женщине чего-то очень хочется, она может вообразить, что так и есть. Я не решилась сказать твоему отцу правду… Только представь его реакцию… так что продолжала притворяться и надеяться. Не знала, что еще можно сделать. — По нарумяненным щекам Беллы струились слезы.

— Прошу вас, не плачьте. Мы все способны ввести себя в заблуждение, когда слишком сильно желаем чего-то, — ласково сказала Кресси, явно думая о несбыточных надеждах и планах, которые она строила в экипаже, и снова с болью в сердце вспомнила, что Джованни уехал. Уехал!

— Мне пришло в голову, что ты могла по глупости позволить этому мужчине… Ты уверена, Кресси?

— Белла, жаль, мне не хватило глупости. Честно признаться, я бы с удовольствием совершила подобную глупость, если бы он позволил. Но не я, а он этого… не захотел.

— О! — Белла сжала руку Кресси. — Понимаю, что говорю ужасные вещи, но, признаюсь, мне тоже жаль, что он тебе не поддался.

— Я все-таки жалею об этом гораздо больше. — Кресси растерянно засмеялась.


Наконец-то ей удалось передать мачеху нежным заботам Джейни. Няня отвела Кресси в сторону и начала извиняться:

— Мне хотелось что-то сказать, миледи, но я так и не нашлась — что.

Кресси просила Джейни не волноваться, хорошо заботиться о Белле и ушла с виноватым видом.

Три картины. Белла говорила о трех картинах. Кресси тихо открыла дверь мансарды и высоко подняла масляную лампу, поскольку здесь было сумеречно. Мольбертов на месте не оказалось. Не было и палитры. Кисти тоже исчезли. Только слабый запах льняного масла и скипидара повис в воздухе. Джованни здесь не было. Конечно, но она стала его искать.

Картины выстроились в ряд у окна вдоль шезлонга. Мачеха права, здесь было три полотна. Леди Крессида — гласила надпись печатными буквами на наклейке слева. Мистер Браун — извещала наклейка на картине справа. Завершенная картина источала остроумие, которое Кресси не заметила, когда Джованни писал ее. Она невольно улыбнулась и на мгновение растерялась. Столько контрастов, портрет порождал гораздо больше вопросов, чем давал ответов. Как она могла столь высокомерно думать, что в искусстве ей все понятно. Ее наивная теория, столь логичная и точная, совсем не объясняла, как настоящее искусство воздействует на чувства.

Взглянув на средний портрет, она инстинктивно почувствовала, как ей нанесли удар в живот. Кресси — гласила надпись. Просто Кресси. Она вызывающе лежала во всю длину полотна совершенно нагая в полной красе, опустив руки на голову, и даже не пыталась прикрыть грудь или интимное место. Отсутствие стыда придавало улыбке откровенную похотливость. Кресси. Просто Кресси, откровенная и нагая. Вот так видел ее Джованни. Кресси бросала вызов всем законам, в ней была какая-то природная красота, которую она не смогла объяснить, да в этом и не было необходимости. Это была правда. Обнаженная правда. Эта правда была красивой. Кресси тоже была красивой.

Глядя на себя, она наконец поняла, что такой себя прежде еще не видела, хотя и узнала. Искусство Джованни запечатлело и ее, модель, и его, художника, в истинном свете. Даже если бы он написал об этом жирными заглавными буквами, картина еще яснее выразила бы его мысль. «Вот, — говорил Джованни, — та женщина, которую я люблю».


Глава 11


Флоренция была столь же прекрасной, как он запомнил ее перед своим отъездом. Джованни шел вдоль берега реки Арно. Вечернее солнце грело мягкие камни внушительного здания на противоположном берегу. Свет и архитектура производили ослепительный эффект. Ювелирные магазины, выстроившиеся вдоль Понте Веккио[29 - Понте Веккио — старый мост (ит.).], уже закрылись, однако угасающие лучи солнца ласкали древние камни, придавая им мягкие оттенки охры и жженой умбры. Арки отражались в воде столь отчетливо, что казалось, будто другой мост перевернулся и медленно опускался на дно. Это была грустная мысль, и Джованни гнал ее прочь. Он больше не собирался медленно опускаться на дно. Он приехал сюда, во Флоренцию, именно ради того, чтобы этого больше не произошло.

Джованни несколько раз пытался написать этот сюжет, но каждый раз картина получалась без особого блеска. Сколь бы ни был прекрасным этот город, Джованни никогда не станет пейзажистом. Его интересовали не пейзажи, а люди. В это мгновение, когда ноги сами несли его к палаццо Фанчини, ему особенно хотелось написать портрет одного человека.

Дворец, построенный семейством Фанчини в эпоху Ренессанса, по стилю являлся подражанием палаццо Медичи, известном дурной славой. Дворец был выстроен в духе римской архитектуры с классическими пропорциями, лепной фасад выходил на улицу, позади него располагался красивый парк. Огромную дубовую дверь ему открыл незнакомый слуга. Однако звук шагов Джованни, направлявшегося по внутреннему двору к покоям графа, казался слишком знакомым. Он слышал, как эхом отдаются звуки его детства. Когда-то он один играл в этом дворе. Ему также помнилось время, когда он подростком находил здесь убежище от жаркого летнего солнца и выглядел довольно смешно, когда сидел, положив рисовальную доску на колени и сосредоточившись до предела.

Покои графа Фанчини соединялись и представляли собой ряд салонов, каждый из которых был великолепнее предыдущего. «В прежние времена, — говорил ему граф, — статус каждого посетителя легко определялся тем, как быстро он преодолевал все салоны по пути к внутренним покоям графа». В прежние времена. Отец Джованни привык говорить так, будто сам пережил эпоху Ренессанса, пользовался расположением Медичи, имел влияние и мог решать, кому даровать жизнь, а кого казнить. Влияние и власть над своим сыном он имел, пока тот навсегда не покинул дворец.

Нет, ложь. Граф Фанчини держал Джованни в своих руках все эти годы, хотя он и считал, что обрел свободу. В этом отношении Кресси права. Сегодня такому положению дел придет конец.

Когда слуга распахнул последнюю двойную дверь в самый великолепный салон, потолок которого был украшен золотым листом, а огромные стены покрывали гобелены, вышитые много столетий назад, Джованни застыл на месте. На него с жестокой ясностью нахлынули воспоминания. Порки и слезы. Он подрос, стал упрямее и переносил розги без слез. Наказание и поощрение были кредо его отца. И он старался. Несмотря на огромное горе, которое пережил Джованни, отлученный от папы и мамы, старался угодить отцу. Тому не нравилось все, что делал сын, а для того, чтобы мальчик стал бунтарем, достаточно было все время твердить, что он неудачник.

Слуга вежливо откашлялся. Джованни вошел в салон. Граф Фанчини сидел у дальнего окна с видом на парк. Он не встал, но, приблизившись к нему, Джованни понял, что тот поступил так не из-за дурного расположения духа, а по причине немощи. Старик сидел в инвалидной коляске.

— Conte[30 - Граф (ит.).]. — Джованни склонился над рукой отца. Та была покрыта бурыми пятнами, вены под прозрачной кожей казались узловатыми.

— Mio figlio[31 - Мой сын (ит.).]. Итак, ты наконец-то вернулся домой. Полагаю, тебе сообщили, что я умираю.

— No, padre[32 - Нет, отец (ит.).]. — Это стало бы очевидно даже случайному наблюдателю.

Джованни сел напротив отца. Граф всегда отличался крепким здоровьем, ростом был с Джованни, но сложен плотнее. Исхудавший, со сморщенной кожей, сидевший перед ним, он напоминал существо, которому жить осталось недолго. Джованни не испытывал гнева к человеку, который подошел к роковой черте. Все, что он хотел высказать, упреки и обвинения улетучились из его головы. Теперь это потеряло смысл. Прошлого не вернешь. Оно стало частью его существа. Все закончилось. Джованни взял руку отца.

— Padre, я пришел попрощаться, — тихо произнес он. — Не потому, что вы умираете, а потому, что я должен жить дальше.

О нежном примирении у смертного одра не могло быть и речи. Граф был слишком упрям, к тому же привык всегда поступать по-своему. Между ними никогда не могла возникнуть ни любовь, ни привязанность, однако они без особой радости пришли к соглашению, что расставание назрело. Бумаги, освобождавшие Джованни от наследства, составят на следующий день. Граф отказался обсуждать вопрос о том, кто станет наследником после того, как сын подтвердил отказ. Как в прежние времена, граф иронично рассмеялся, когда тот заявил, что правильным решением вопроса о наследстве было бы учредить достойное благотворительное общество.

— Ты хочешь сказать, я, дав взятку, обрету расположение всемогущего Бога? Похоже, с этим я немного опоздал.

Джованни не стал возражать. Отец был упрям, но не глуп. В его распоряжении было четырнадцать лет, чтобы придумать, как продолжить свой род.

— Значит, ты возвращаешься в Англию? — спросил граф, когда Джованни собрался уходить.

— У меня нет определенных планов.

— Я слышал, на тебя большой спрос. Разве нет списка жаждущих клиентов, ожидающих твоего визита?

— У меня нет определенных планов, — повторил Джованни и покачал головой. Он уже откланивался, когда граф обратился к нему с удивительной просьбой.

— Вы желаете, чтобы я написал ваш портрет? — повторил Джованни, не веря своим ушам.

— Портрет станет твоим прощальным подарком, — сказал старик и улыбнулся, раскрыв беззубый рот. — Я не хочу, чтобы меня запомнили в таком виде. Как думаешь, тебе удастся преобразить это морщинистое лицо в нечто прекрасное?

— Вы все еще сомневаетесь во мне. — Джованни рассмеялся. — Я докажу, что вы ошибаетесь.

— На гонорар не надейся. Это последняя просьба, с которой отец обращается к блудному сыну.

— В таком случае я выполню ее. Возможно, тогда мне все же удастся угодить вам.

Но Джованни так и не узнал, смог ли он угодить отцу, ибо тот умер до того, как портрет был завершен. К тому же Джованни писал его для собственного удовольствия. Он изобразил отца столь же правдиво, что и Кресси. С полотна смотрел старик, когда-то всемогущий, а теперь бессильный, обожаемый, но потерявший всякую надежду.

Однако граф все же преподнес Джованни подарок. Им оказалось не его последнее желание, а последние слова, сказанные Джованни.

— Я соврал, что те рыбаки забыли тебя, — сказал тогда граф Джованни. — Они писали несколько раз, просили разрешения проведать тебя, увидеть тебя еще раз. Я заставил их написать, что они больше не хотят общаться с тобой.

— Bastardo![33 - Ублюдок (ит.).]

— Только взгляни на себя, — рассмеявшись, сказал граф Фанчини. — Когда я вижу тебя таким, не остается сомнений, что ты действительно мой сын. Мальчик, разожми кулаки. Ты мне уже ничего не сделаешь. Я почти мертв.

— А мои письма? Я ведь писал им…

— Ты писал им каждую неделю. И каждую неделю я распоряжался, чтобы их сожгли.

— Зная вас, я должен был догадаться об этом.

— Ты всегда был слишком доверчив. — Улыбка графа казалась столь же злобной, что и прежде. Она угасла и сменилась обычной презрительной ухмылкой. — Ты так и не взял мое имя, — продолжил отец. — Ди Маттео — имя тех простолюдинов. Ты известен не как Фанчини.

— Я подумал, вам вряд ли захочется, чтобы столь почтенное имя, как ваше, будет связано со столь презренным ремеслом, как мое.

— Я не ожидал, что ты в этом ремесле добьешься подобного успеха.

Неужели граф считал, что сын добился успеха? У Джованни этот вопрос возник, когда он увидел выражение глаз отца. Сын молчал и тем лишил отца возможности посмеяться над его профессией. Каковы бы ни были мысли старика на этот счет, он унес их с собой в могилу. Когда Джованни на следующий день вернулся во дворец, отец уже был без сознания.


Джованни забрал полотно с собой в комнаты, которые снимал, и дописал его. Он пришел на похороны и стоял на почтительном расстоянии от остальных скорбящих, пока гроб с телом графа установили в семейном склепе. Как обычно, прогуливаясь вечером этого исключительно важного дня вдоль берега реки Арно и спокойно раздумывая над тем, что сулит ему будущее, Джованни вздрогнул и впервые за свою жизнь понял, что он свободен. Свободен от прошлого. Он еще не совсем избавился от грехов прошлого, но все же чувствовал, что очистил свою душу. Что сделано, то сделано. Он пошел по ложному пути. Дорого заплатил за это. Но теперь он мог сам определить свое будущее. И Джованни не мог представить его без Кресси.

Кресси, которая заслуживала лучшего спутника, чем он. Но вдруг его ослепило, точно яркими лучами солнца, вспыхнувшими на куполе Брунеллески[34 - Брунеллески (1377–1446) — итальянский архитектор эпохи раннего Возрождения.], он ведь ей еще ничего не предлагал. Уехав, все решил, не спрашивая ее. Он благородно решил, что не станет навязываться ей. А что, если он совершил ошибку? Он ведь не спросил ее. Боже, а что, если он действительно совершил ошибку?

Джованни бежал по узким улицам Флоренции в сторону своего временного жилища. Пора собирать вещи. Обязательно надо вернуться в Англию. Причем немедленно. Он бежал так, будто то от этого зависела его жизнь. По правде говоря, так оно и было.


Вечернее солнце золотистыми лучами проникало в мансардные окна, причем от щербинки на одном из стекол разлетались яркие мерцающие нити и опускались на платье Кресси. С тех пор как Джованни покинул Киллеллан, наступило лето, Белла продолжала худеть, о Корделии ничего не было известно, если не считать короткую записку, в которой сестра уверяла, что с ней все в порядке. Кресси старалась не предаваться грустным мыслям. Джованни уехал. Иногда она сердилась на него, но большей частью испытывала сожаление. Он любил ее. Достаточно было лишь взглянуть на портрет, подписанный Кресси, чтобы убедиться в том, что любить ее и находиться вместе с ней — разные вещи. Джованни уехал давно и не давал знать о себе. Любить ее отнюдь не означало быть вместе с ней. Это трагедия, но Кресси пришлось смириться с тем, что она уже произошла. Его молчание стало доказательством этому. Все же она математик.

Уставившись на стену над письменным столом, на котором лежал первоначальный вариант ее будущего учебника по геометрии, в который предстояло внести окончательные поправки (ее практический опыт принес дивиденды, убедив мистера Фрейворта в необходимости издать учебник), Кресси начала разглядывать триптих, вставленный в раму. У нее возник соблазн повесить триптих в портретной галерее, но даже вообразимый ужас на лице отца, если тот когда-либо вернется из России, не мог заставить Кресси выставить картину на всеобщее обозрение. Если бы Джованни желал показать три картины кому-то еще, он забрал бы их с собой или сообщил бы ей о своем намерении. Именно это обстоятельство, а не застенчивость вынудило Кресси отказаться от намерения передать картины в Королевскую академию от имени художника. Эти портреты красноречиво говорили об их взаимных отношениях. Об отношениях Кресси и Джованни. Поэтому она повесила картины в студии, где они были написаны, где нашли выход их чувства, и сделала мансарду своим кабинетом. Кресси с головой ушла в работу, ибо ничего другого не оставалось.

На прошлой неделе новая гувернантка приступила к своим обязанностям. Кресси настояла на том, чтобы Фредди, Джордж, Джеймс и Гарри получили решающее слово в выборе гувернантки. Мальчикам тут же понравилась мисс Ленгтон, у которой было пятеро братьев. Она обучала братьев Кресси по ее последнему учебнику. Издательство, согласившееся опубликовать первый учебник, уже заявило о своих правах на второй. Видно, Кресси нашла свою нишу на рынке школьных учебников. Лорд Армстронг ничего не знал об этом. Он вернется, надеясь увидеть еще одного сына, а вместо этого обнаружит, что появилась новая гувернантка, две дочери покинули дом, а ему самому, скорее всего, придется иметь дело с женой, ставшей вполне независимой. Кресси очень хотелось бы оказаться здесь, когда это произойдет. Хотелось бы.

Кресси оттолкнула стул и с тревогой подошла к окну. Почти все было готово к ее отъезду к Силии. Старшая сестра ничего не обещала, но ее трогательные письма обнадеживали. Ей очень хотелось быть вместе с любимой Кресси.

Скрип гравия, донесшийся через открытое окно, возвестил о прибытии экипажа. Вероятно, приехала леди Иннеллан, ставшая близкой подругой Беллы. Выглянув в окно, Кресси увидела не ландо Иннеллан, а экипаж. Дверца экипажа распахнулась, и показалась знакомая длинная нога. Не дожидаясь, пока опустят лесенку, пассажир спрыгнул на землю. С Кресси чуть не случился обморок. В голове застучала кровь. Этого быть не может, такого просто не может быть. Разве такое возможно?

Он загорел. Отпустил волосы. Отбросив всякие остатки приличия, Кресси опасно высунулась из окна мансарды и крикнула:

— Джованни!

Он смущенно огляделся.

— Джо-ван-ни!

Он поднял голову. Улыбнулся той особой улыбкой, которую приберег только для нее. Побежал по подъездной дороге, поднялся по ступеням и вошел в дом.

Кресси встретила его у двери мансарды и бросилась ему на шею. Он не оробел, не отстранился и не оказал ни малейшего сопротивления. Он подхватил Кресси на руки и внес в мансарду, будто свою невесту. Джованни не брился. На его подбородке появилась темно-синяя щетина. Он выглядел устало, но не походил на прежнего Джованни. Кресси не могла понять, в чем дело. Она и не пыталась, когда Джованни опустил ее на пол, привлек к себе и поцеловал.

— Кресси. — Он снова поцеловал ее. — Кресси, Кресси, Кресси.

Джованни снова стал целовать ее. Щетина царапала ей лицо. Его мягкие горячие губы слились с ее устами. Она встала на цыпочки, чтобы можно было обнять его за шею. От него пахло пылью и долгой дорогой. Лимонным мылом, которым он всегда пользовался. Немного потом, а больше всего самим Джованни. Кресси закрыла глаза, вдыхала его аромат, называла по имени.

Он целовал ее в лоб, глаза, брови и щеки. В ушко, отбросив непослушные волосы, чтобы добраться до мочки. Ей хотелось оказаться внутри его, обвить себя его телом, сделать так, чтобы они стали единым целым, чтобы их нельзя было разлучить.

— Я скучала по тебе, — призналась Кресси и чуть не рассмеялась над своими словами, столь неуместными в этой ситуации. — Ты не давал знать о себе. Мне тебя ужасно не хватало.

— Кресси, я должен рассказать тебе так много. Мне надо столько рассказать.

— Ты вернулся, и это самое главное.

Джованни поднял голову и заглянул ей в глаза.

— Однако осталось самое главное.

— Но ты ведь уже все сказал. Ты сказал об этом вон там, хотя я буду безумно рада услышать твои слова. — Кресси указала на триптих. Джованни взглянул на обрамленные картины так, будто раньше не видел их, затем снова улыбнулся томной сладострастной улыбкой, которая тронула ее сердце.

— Я и не думал, что все так ясно видно.

— Я рада, что дело обстоит именно так. Это все, что у меня осталось.

— Кресси, я люблю тебя. — Джованни снова обнял ее. Он коснулся ее лба. Ее щеки. Ее шеи. Она чуть не расплакалась от блаженства. — Я люблю тебя даже больше, чем способна выразить эта картина. Я тебя не заслуживаю, но…

— Джованни, перестань.

— Я хотел сказать не то. Если ты позволишь мне договорить, tesoro.

— Tesoro? Что это значит?

— Мое сокровище. Мое сокровище Кресси, я знаю, что не заслуживаю тебя, но все равно сделаю предложение. Я отправился в Италию… чтобы предстать перед своим прошлым. Я встречался с отцом. Нет, я потом расскажу тебе об этом. Я увидел его, примирился с ним и с собой. — Джованни взял ее руки и прижал их к своему сердцу. — Кресси, оно твое, если ты этого пожелаешь. Ti amo[35 - Я люблю тебя (ит.).].

Кресси чувствовала, как под ее рукой бьется его сердце. Теперь она поняла, какая перемена произошла с ним. Его лик больше не омрачала длинная тень несчастья.

— Джованни, прошлое мне безразлично. Мы оба натворили бед, о чем жалеем. Мы напрасно потеряли много времени, пытаясь стать такими, какими нас хотели видеть другие. Мне не хотелось бы зачеркнуть все, я бы все равно не изменила тебя. Если честно, то мне все равно. Меня интересует только будущее. — Кресси взяла его руку и положила ее на свое сердце. Оно яростно билось и трепетало, будто пытаясь вырваться из груди. — Ti amo, tesoro. Джованни, я тебя так сильно люблю.

На этот раз его поцелуй был неистовым, его жадные губы впились в ее уста и наслаждались ими. Языки обоих соприкоснулись, разжигая яркое пламя страсти, которая так долго тлела и оставалась неутоленной. Он обхватил лицо Кресси, его пальцы занялись непокорными локонами, освободили их от ленты, после чего волосы хлынули ей на спину.

Джованни привлек Кресси к себе, зарылся лицом в ее волосы и глубоко вдыхал их запах.

— Лаванда. И Кресси. Как мне тебя не хватало. — Он снова целовал ее в губы, на этот раз нежно, затем с разгорающейся страстью. Его руки лихорадочно блуждали по ее спине, талии, ягодицах, груди. Он дрожал. — Не знаю, что делать, — сказал Джованни с кривой усмешкой. — Я чувствую себя так… Это глупо. Я чувствую себя так, будто это происходит впервые. Я не знаю, что делать.

Слыша эти слова, видя, что он смотрит на нее страстными, полными нежности глазами и в то же время почти застенчиво, Кресси казалось, будто она потеряет сознание от безграничной любви к нему. Ей хотелось истерично рассмеяться, расплакаться, громогласно заявить о своей любви из окна мансарды.

— Люби меня, Джованни, — сказала она. — Вот все, чего я хочу. Вот что ты должен сделать.

С уверенностью, которую отнюдь не чувствовала, Кресси заперла дверь мансарды, повела Джованни к египетскому креслу и усадила его в нем. Она взглянула на стену, где висели картины с ее изображением. Кресси. Дрожащими пальцами она начала расстегивать крючки на своем платье. Она раздевалась не самым изящным образом, но хорошо понимала, как это будет воспринято. Взор Джованни был прикован к ней, пока она высвобождалась из платья. Стоя в нижнем белье, мысленно повторила слова, сказанные им в галерее шепота.

— Корсет, — сказала Кресси, приблизившись к нему. Она почувствовала на затылке его горячее дыхание, пока он возился с тесемками. Когда Кресси обернулась, его зрачки совсем потемнели, щеки покрылись румянцем. Дыхание стало отрывистым. Она выскользнула из юбок. Наклонившись в сторону, положила одну ногу на скамеечку, подалась вперед и почувствовала, как панталоны облегают ягодицы. Видя это, Джованни резко вдохнул. Линия красоты. Она сняла туфлю и скатала чулок. Кресси прежде не видела, чтобы у него от страсти так горели глаза. Ее начало лихорадить, она вспотела от предвкушения. Что-то больно напряглось в нижней части тела. Она еще раз повторила прежние действия. Наклонилась. Сняла вторую туфлю. Скатала другой чулок.

Сейчас на ней остались лишь сорочка и панталоны. Кресси быстро избавилась от них, бросила взгляд на портрет, не для того, чтобы предаться воспоминаниям. Джованни поймал ее взгляд, на его устах затрепетала улыбка. Кресси опустилась на шезлонг, прикрыла лицо руками. Выгнула спину. Ее соски напряглись. Она повернула голову и без усилий улыбнулась. Улыбкой, свойственной только Кресси. Глядя на любимого мужчину. Обольстительно. Вызывающе. Уверенно.

Джованни уже встал и начал без разбора разбрасывать одежду по полу. Он так резко потянул за рубашку, что пуговицы разлетелись во все стороны. Кресси подала ему руку. Джованни остался без одежды, грудь вздымалась, глаза блуждали, мужское достоинство, отяжелев от прилива крови, устремилось вверх, он смотрел на Кресси так, будто она…

— Моя красавица, — произнес Джованни, опускаясь перед ней на колени. — Tesoro, sei bellissima[36 - Сокровище, ты самая красивая (ит.).]. Я еще никогда не видел такой красоты. Кресси. Моя единственная Кресси.

Когда Джованни наклонился, чтобы поцеловать ее, она подумала, что еще никогда не встречала столь красивого мужчину. Кресси казалось, что еще не была такой счастливой, как сейчас, когда губы Джованни касались ее уст, когда она раскрыла их. Тело Кресси горело, напряглось, его покалывало, оно пульсировало. Ей казалось, что одни поцелуи Джованни доведут ее до блаженства. Он целовал Кресси, приближаясь губами к ее груди.

Губы Джованни обхватили сосок, стали медленно ласкать и потягивать его. Кресси вскрикнула и погрузилась в блаженство.

Целую вечность он целовал ее груди, ласкал, брал в руки, прижимался к ним. Она извивалась, пыталась сдержаться, когда его губы приближались к ее животу.

— Моя нежная, — пробормотал он, раздвигая ей ноги, привлекая ее к себе, беря руками за ягодицы, приподнимая. — Моя нежная, — повторил он хриплым от страсти голосом, целуя ее бедра, ласкал податливую плоть.

Кресси охватывала лихорадка. Она думала, что раньше испытала страсть вместе с ним, но сейчас все было по-другому. Прикосновения Джованни разжигали, хотелось громко выкрикнуть неудовлетворенность, погрузиться в адский огонь, который он разжигал своими поцелуями, однако ей все же не хотелось поддаться своим порывам столь рано. Когда его губы коснулись влажных складок ее прелести, она простонала. Хотя Джованни действовал осторожно, его прикосновение было легким, точно дуновение ветра, Кресси едва сдерживалась. Она изогнула спину, уперлась ногами в шезлонг, руками в его плечи.

— Джованни. — Его язык уже действовал настойчивее. — Да. Прошу тебя. О, Джованни.

Его язык стал еще смелее. Оргазм настиг ее, точно буря, накатывавшиеся огромные волны подмяли ее под себя, швыряли, выворачивали наизнанку.

Неожиданно Кресси услышала свой крик, такой странный, она находилась так далеко, оказалась на гребне оргазма, который, казалось, происходил сам по себе. Кресси вздрогнула, Джованни снова начал ласкать ее языком до тех пор, пока она не потеряла власть над собой. Она опустилась на пол и оказалась рядом с ним, обхватила его ногами, обняла руками, заставив лечь на себя. Она умоляла, тяжело дыша.

Джованни настойчиво целовал ее. Прижался к ней. Насторожился.

— Я боюсь, — произнес он сдавленным голосом. — Я никогда так страстно не желал этого. Лишь глядя на тебя, я так… Боюсь, что не смогу… Я не хочу, чтобы это закончилось.

— Джованни, это закончится только после нашей смерти, — с отчаянием в голосе ответила Кресси. — Люби меня.

— Кресси, если честно, я умру, если не буду любить тебя.

Он страстно целовал Кресси и начал осторожно входить в нее. Как чудесно. Восхитительно. Прелестно. Приятно. Не хватало слов, чтобы описать ощущения, которые она испытывала, пока Джованни медленно погружался в нее. Их тела сливались воедино. Приподнятая грудь Джованни сверкала от пота, поднималась, когда он пытался умерить свою страсть. Кресси показалось, что столь красивым она его еще никогда не видела. Он снова целовал Кресси, не покидая ее прелести. Она чувствовала, как кровь пульсирует в мужском стержне. Ее мышцы начали отзываться, точно эхом, поддаваясь какому-то призыву. Оба стали единым целым. Они слились воедино.

Джованни медленно вышел из нее, отрывисто дыша. Кресси страстно обхватила его. Он снова вошел в нее. Разлетались звезды. Неизвестно, откуда эти звезды появились, но они возникали перед ее глазами. Кресси с трудом раскрыла глаза. Его лицо было чудесным, глаза смотрели только на нее. Она выгнула спину и подалась ему навстречу. Он сглотнул. Последовал толчок. На этот раз более резкий. Затем новый. Напористый. Дрожь от предвкушения удовольствия. Скольжение. Кресси никогда такого не испытывала.

— Никогда ничего такого не ощущала, — выдохнула она, напрасно пытаясь сообщить ему, что она испытывает. Новый толчок, и она вздрогнула. Сейчас все произошло иначе, но это было то же самое — она достигла оргазма. Более яростного. Но не только она. Кресси оказалась во власти неумолимой кульминации, окутавшей ее, не отпускавшей. Кресси обхватила Джованни, прижалась к нему, истошно выкрикнула его имя, когда он вошел в нее последний раз и рухнул на нее, издав столь же резкий и истошный крик, что и она.


— Я написал портрет отца до того, как он умер, — позднее рассказывал Джованни, пока оба, обнявшись, лежали на шезлонге. На их телах мерцали блики от угасавшего солнца. Он поведал о встрече с графом, лишенной трогательности. — Потом сможешь взглянуть на него. Кажется, он получился. — Джованни погладил Кресси по голове. — Он сам просил написать его, но портрет я писал не для него. Я написал его для себя.

— Ты не жалеешь, что отказался от столь огромного наследства?

— Кресси, я не мог принять его. Знаю, благодаря одному этому состоянию твой отец дал бы согласие на наш…

— Брачный союз? — спросила Кресси и тихо рассмеялась.

— В моих чувствах к тебе нет ничего мимолетного. — Рука Джованни застыла. — Я дам тебе свое имя, я дам все, что у меня есть, если ты согласишься. Но даже если ты не согласишься, я тебя не отпущу.

Кресси повернулась и оперлась о грудь Джованни. Коснулась его лба. Его щеки. Его шеи. Он улыбнулся, поняв этот жест.

— Я не собираюсь надолго оставлять тебя одного.

— Ты ведь не считаешь, что я сделал ошибку, отказавшись от состояния графа?

— Позволь мне сказать тебе, Джованни ди Маттео, что ты совершил бы серьезную ошибку, если бы явился сюда, чтобы подкупить моего отца своими богатствами. Конечно, ты поступил правильно.

— Однако твой отец… Дело не в нем, а в том, на что он может пойти.

— Я знаю. — Кресси согласно кивнула. — Отец может не позволить мне видеться с братьями, однако очень сомневаюсь, что Белла это допустит. Она знает, что братья меня любят. Хотя она, видно, и любит моего отца, своих сыновей любит больше. Что же касается отца, откровенно говоря, чем меньше я буду видеться с ним, тем легче будет любить его.

— Я такого же мнения, — согласился Джованни и громко расхохотался. Его рука поползла вниз по спине Кресси и стала поглаживать изгиб ее ягодиц. — Кресси, ты выйдешь за меня замуж?

— Не знаю. Однако всегда хочу быть с тобой.

— Я не допущу, чтобы моих детей называли незаконнорожденными.

— Они ведь все равно будут нашими детьми. Но если нам удастся получить на то благословение, тогда ты окажешь честь, пожаловав мне свое имя.

— Grazie, signorina[37 - Спасибо, синьорина (ит.).]. У тебя очень лукавая улыбка. Тебе это известно?

— Я узнала об этом только после того, как ты написал меня. — Кресси поерзала ягодицами и ощутила под собой весьма обнадеживающую реакцию. Она снова улыбнулась отнюдь не случайно и столь же не случайно коснулась Джованни своей грудью. — Джованни, ты все еще считаешь, что мы с тобой родственные души?

— Я уверен в этом.

Кресси еще раз поерзала ягодицами. Джованни уже созрел. Она тоже была полностью готова.

— Это означает, что тебе нравится то же самое, что и мне?

— Совершенно верно.

Кресси улыбнулась своей вновь обретенной соблазнительной улыбкой. Она поцеловала Джованни в губы. Затем опустилась на пол мансарды между его ног.

— Хорошо, в таком случае позволь мне показать тебе, что именно я люблю, — сказала она.


notes


Примечания


1


Полное название этого труда — «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776). (Здесь и далее примеч. пер.)


2


Спасибо (ит.).


3


Линкольн-Инн-Филдс — одна из четырех адвокатских школ в Лондоне.


4


Ковент-Гарден — площадь, где располагался овощной и цветочный рынок.


5


Друри-Лейн — улица Лондона, известная своими театрами.


6


Блумсбери — район Лондона, облюбованный художниками, писателями и студентами.


7


Веллингтон (1769–1852) — британский полководец и государственный деятель.


8


Харроу — элитная школа для мальчиков, основанная в 1571 г.


9


«О божественных пропорциях» (ит.).


10


Фибоначчи (жил в конце XII — начале XIII вв.) — итальянский математик.


11


Палладио (1508–1580) — итальянский архитектор и теоретик, создавший новый монументальный стиль.


12


Гейнсборо (1727–1788) — английский живописец.


13


Лоуренс (1769–1830) — английский живописец-портретист.


14


Имеется в виду Аравийский полуостров.


15


Боже (ит.).


16


Приношу свои извинения (ит.).


17


Проклятье (ит.).


18


В Троянской войне Ахилл и Пентесилея сражались в противоположных лагерях. Победив царицу амазонок в поединке, Ахилл влюбился в нее, когда та уже умирала.


19


Я загнал тебя в угол (ит.).


20


«Ричард III» — историческая драма Шекспира.


21


К счастью (ит.).


22


Хук Роберт (1635–1703) — английский философ и физик.


23


Самсон — библейский персонаж, наделенный огромной физической силой.


24


Услуга за услугу (лат.).


25


Лежандр (1752–1833) — французский математик.


26


Да? (ит.).


27


Тустеп — бальный танец, отличающийся длинными скользящими шагами.


28


А’Кадиз — наверное, вымышленный город или эмират на Аравийском полуострове.


29


Понте Веккио — старый мост (ит.).


30


Граф (ит.).


31


Мой сын (ит.).


32


Нет, отец (ит.).


33


Ублюдок (ит.).


34


Брунеллески (1377–1446) — итальянский архитектор эпохи раннего Возрождения.


35


Я люблю тебя (ит.).


36


Сокровище, ты самая красивая (ит.).


37


Спасибо, синьорина (ит.).