Казнить Шарпея Максим Теплый Этот роман написан человеком, чье настоящее имя известно единицам. Макс Варм, он же Максим Теплый, – оперативный псевдоним разведчика-нелегала, который большую часть жизни провел за рубежом. Не часто человек, завершивший такую карьеру, продолжает жить и в своей стране в условиях глубокой секретности. Так что, увы, нам не приходится рассчитывать на то, что в романе автор приподнял завесу над хранимыми им тайнами. …В автомобиле и был написан этот роман-провокация, в котором, помимо интригующего сюжета, обнаруживается «незамыленный», в меру ироничный, а местами очень острый взгляд на современную политическую жизнь страны. Автор намеренно щекочет нервы каждому, кто причастен к спецслужбам или занимается политикой. Политики же у него яркие и часто узнаваемые. Это одновременно роман-байка, интересный тем, что с какого-то момента перестаешь понимать, где описание реальных событий и персонажей сменяется лукавым авторским вымыслом. Ну и, наконец, это роман-боевик, слепленный по классическим законам этого занимательного жанра. Правда, с одним исключением: финал романа оставляет много вопросов, хочется спросить: «Что дальше?» Максим Теплый Казнить Шарпея роман, написанный в автомобиле В этой книге нет ни одного персонажа, списанного с реального человека. Даже Брежнев, Андропов и Ельцин – персонажи вымышленные, не говоря уже о Президенте России. Такого Президента не существует. Нет ни одного реального события. Все происходящее, как и имена героев, – плод авторского воображения. Однако... От издателя Этот роман написан человеком, чье настоящее имя известно единицам. Макс Варм, он же Максим Теплый, – оперативный псевдоним разведчика-нелегала, который большую часть жизни провел за рубежом. Не часто человек, завершивший такую карьеру, продолжает жить и в своей стране в условиях глубокой секретности. Так что, увы, нам не приходится рассчитывать на то, что в романе автор приподнял завесу над хранимыми им тайнами. По понятным причинам мы не можем сообщить никаких иных подробностей об авторе. Скажем только, что живет он в небольшом доме на границе двух областей – Московской и Калужской – и каждый день почти четыре часа проводит в служебном автомобиле. Утром выезжает на работу в Москву, вечером – обратно. В автомобиле и был написан этот роман-провокация, в котором, помимо интригующего сюжета, обнаруживается «незамыленный», в меру ироничный, а местами очень острый взгляд на современную политическую жизнь страны. Автор намеренно щекочет нервы каждому, кто причастен к спецслужбам или занимается политикой. Политики же у него яркие и часто узнаваемые. Это одновременно роман-байка, интересный тем, что с какого-то момента перестаешь понимать, где описание реальных событий и персонажей сменяется лукавым авторским вымыслом. Ну и, наконец, это роман-боевик, слепленный по классическим законам этого занимательного жанра. Правда, с одним исключением: финал романа оставляет много вопросов, хочется спросить: «Что дальше?»... С господином Теплым мы пообщались по телефону, прочитав рукопись и сразу же согласившись на ее публикацию. Поскольку роман заканчивается неожиданно и оставляет много вопросов, мы поинтересовались: будет ли продолжение? – Посмотрим, – ответил автор... Нет ничего невозможного...      Софокл ...Беркас Каленин никогда раньше не задумывался о том, что ждать смерти так страшно. В отношении себя он почему-то верил, что это событие произойдет не скоро, а главное – мгновенно. Когда-то, в ранние студенческие времена, засев без особой охоты за реферат по философии, он обнаружил у Эпикура слова, которые его зацепили: «...когда мы существуем, смерть еще не присутствует, а когда смерть присутствует, мы не существуем». Мысль ему понравилась, и с тех пор он обрел уверенность в том, что примет смерть спокойно и мужественно. Но она явилась к нему неурочно и в странном обличье: два молодых симпатичных парня деловито и буднично готовили его уход из этой жизни. Они аккуратно заклеили ему рот скотчем, крепко связали руки и ноги. Один из них деловито поправил ему узел галстука. Он чуть-чуть подтянул его и, отстранившись, оценил результат своей работы. Увиденное его удовлетворило. Парень фамильярно похлопал Каленина по плечу: мол, смотришься просто отменно. – Давай, закидываем! Потащили к машине. Один прихватил Каленина за подмышки, другой – за щиколотки. Легко качнув, бросили в багажник. Крышка захлопнулась, и пленник понял, что его повезут куда-то, где непременно вскоре убьют. Да, собственно, ранее сказано об этом было недвусмысленно. Самое отвратительное было именно в ожидании и в осознании того, что эти двое уже знали его судьбу. Они, собственно, и были его судьбой... Он испытывал животный страх и даже не понял, когда, в какой момент, мокрыми стали брюки. Произошло это непроизвольно, и ему не было стыдно. Он, скорее, удивился, когда почувствовал, что бедра согрело неожиданным теплом. Странным образом во тьме кошмара продолжало работать сознание, живя, казалось, собственной, отдельной от тела, жизнью. Выудив из памяти афоризм Эпикура, оно стало решать «задачку», почему мысль веселого грека нравилась Сталину, которого как-то трудно заподозрить в эпикурействе... «Боже мой, какой Сталин?!» Беркас тряхнул головой и замычал заклеенным ртом. Мысль вернулась к скорой расправе, и его накрыла новая удушающая волна ужаса... «Командирский подъезд». Май. Утро. Жара Старший прапорщик Трегубов уже час находился на посту. Он охранял с улицы третий подъезд Государственной думы, называемый в народе «командирским» потому, что именно через него проникают в Думу сам ее председатель, его заместители, лидеры думских фракций, министры, иностранные гости и разные высокие начальники. Более того, если случалось заглянуть в Думу Президенту (что, правда, и было всего-то раза два), попадал он туда также через третий подъезд, а вовсе не через центральный, имеющий второй порядковый номер. Одетый в плотный камуфляж, высокие, туго обвитые шнурками ботинки, Трегубов изнемогал от жары и скуки. Привычное, почти каждодневное занятие было для него именно сегодня особенно тягостным: он заступил на свое последнее дежурство в качестве сотрудника службы охраны Государственной думы, которая, прямо скажем, надоела ему до чертиков. Работа в Думе, в силу специфики охраняемого контингента, действительно была нервной и неблагодарной. Помимо того, что сами депутаты вели себя порой высокомерно и капризно, еще труднее было общаться с их многочисленными помощниками и прочими ходоками. Эти вообще казались Трегубову людьми неуправляемыми, посещающими Думу только для того, чтобы при первой же возможности сцепиться друг с другом в непримиримом споре, который запросто мог перерасти в натуральную драку. Особенно нервировало охрану то, что некоторые чересчур возбужденные граждане, которые не имели доступа в здание, часами дежурили на улице возле подъездов. Отогнать их не было никакой возможности. Ну не стрелять же... Эти напряженно всматривались в лица людей, входящих в Думу и покидающих ее, и, наконец углядев знакомое лицо какого-нибудь известного политика, вцеплялись в него, рассчитывая вручить то жалобу, то очередной гениальный план спасения России, а то и вовсе попросить рублей сто: кто и вправду от житейской безысходности, а кто – в надежде поправить истерзанный похмельем организм... Уже на следующий день Трегубов должен был заступить на новое место службы. И не где-нибудь, а в Федеральной службе безопасности России, правда, тоже в охране, но сама мысль о том, что на вопрос «Где работаешь?» можно было смело отвечать: «В ФСБ!» – грела суровое сердце прапорщика и торопила время: быстрее бы уж конец этого последнего дежурства – и домой... Приближавшаяся компания молодых людей сразу привлекла его внимание. Парни были обнажены по пояс. Рубашки и футболки повязали на бедра. В центре компании, обнимая двух девушек, шел высокий юноша в одних шортах, которые своей расцветкой (крупный черный горох на белом фоне) и фасоном сильно напоминали семейные трусы. Было совершенно очевидно, что этот, с позволения сказать, наряд выбран именно для того, чтобы подразнить московских обывателей и гостей столицы. Девушки были одеты под стать кавалерам. Длина юбок напоминала скорее о широких поясах и исключала любой наклон вперед без вреда для нервов сильной части человечества. Блузки на барышнях были расстегнуты и завязаны узлом на животе. Все шли по пыльному асфальту босиком, держа обувь в руках. Трегубов успел заметить, как у одной из девчонок стремительной змейкой нарисовалась влажная полоска от лифчика до пупка. «Змейка» чуть задержалась в промежуточной точке своего движения и чиркнула, исчезнув где-то в изгибах живота. Переведя взгляд в направлении, обратном движению «змейки», Трегубов «ударился» о смеющиеся глаза девушки, смутился, машинально поправил на груди автомат и отвел глаза. В ту же секунду он ощутил прилив неосознанного беспокойства. Человек, который шел в двух метрах позади городских нудистов, поразил Трегубова куда больше, чем полуодетые девицы. Это был высокий широкоплечий мужчина атлетического сложения. Он необычно прямо держал спину, шагал широко и упруго, легко неся сильное и явно хорошо тренированное тело. Эта юношеская легкость никак не вязалась с тем, что мужчине было хорошо за шестьдесят. Его лицо напоминало смятую мелкоячеистую рыбацкую сеть. Морщины шли во всех направлениях, набегали друг на друга и пересекались под разными углами. Даже губы состояли из мелко нашинкованных кусочков различной формы. Сетью морщин было покрыто все, что не закрывал элегантный, явно дорогой и безупречно сидящий костюм. Короткие волосы были по-особенному седыми. Казалось, на ярком майском солнце они дают отблеск, ослепляющий, подобно вспышке электросварки. Трегубов, служивший в охране госучреждений не первый год и отвоевавший две командировки в Чечне, как и все вояки, побывавшие под пулями, обладал хорошо развитым чувством опасности. Однажды под Гудермесом он сопровождал делегацию депутатов Госдумы, приехавших на празднование Дня примирения и согласия. Оказавшись в оцеплении вместе с бойцами Кадырова-младшего, он обратил внимание на то, что в толпе, собравшейся перед грузовиком, служившим импровизированной трибуной, стоит женщина с коляской. Когда в кузове грузовика вместе с группой парламентариев появился Президент Республики Ахмад Кадыров, позже погибший в результате теракта, Трегубов, тогда еще старший сержант, движимый непонятной силой, рванулся, крепко обхватил молодую мать и рухнул вместе с ней на землю, не давая извивавшейся горячей пружине столкнуть с себя его тяжесть и дотянуться до упавшего рядом потертого мобильного телефона. Позже, когда фугас, лежавший в коляске рядом с настоящим живым младенцем, обезвредили, Трегубов так и не смог внятно объяснить, почему он заподозрил неладное. Может, причиной тому были глаза смертницы, наполненные чернотой во весь зрачок, может быть, снежно-белые костяшки ее пальцев, сжимавшие ручку коляски и особо выделявшиеся на фоне матово-смуглой кожи, а может, что-то еще. Интуиции он был обязан медалью, внеочередным званием и долгим запоем, из которого почти не пьющий Трегубов выходил целую неделю. Запой чуть было не закончился лишением почестей и надежд на радужные перспективы по причине прилюдно данного пьяным Трегубовым обещания пристрелить депутата Алексея Митрохина, который в тот критический момент находился в грузовике и истерично орал в микрофон, чтобы «этот идиот в военной форме» отпустил женщину. «Идиот в военной форме» впоследствии с Митрохиным не только помирился, но и был приглашен в его личную охрану на серьезные деньги, намного превышавшие размеры его жалованья в службе безопасности Госдумы. Трегубов день помаялся и отказался, посчитав, что не сможет каждодневно выдерживать рядом с собой глумливую физиономию известного московского тусовщика с депутатским значком в петлице. Приняв это трудное решение, он себя всерьез зауважал. Как-то, находясь на «рамке»[2 - «Рамка» (жарг.) – система электронного контроля, выявляющего наличие металлических предметов при входе в охраняемые государственные учреждения.], он вежливо попросил Митрохина показать депутатское удостоверение. При этом, явно издеваясь над пыхтевшим от раздражения и ранней полноты парламентарием, он доверительно сообщил ему, что где-то на входе установлены секретные видеокамеры, которые фиксируют прохождение депутатов, а охрану наказывают, если она пропустит депутата без предъявления им документов. Вопли Митрохина о том, что он с «этим кино разберется», Трегубов выслушал, сохраняя сочувственное и невозмутимо серьезное выражение на лице. – Выбирают же таких козлов! – мстительно произнес он, услышав, как за орущим депутатом закрылись двери лифта... ...Прапорщик внимательно смотрел на приближавшегося мужчину, которого, несмотря на солидный возраст, почему-то не получалось про себя назвать стариком. Пытаясь понять природу нараставшего внутри беспокойства, Трегубов наметанным глазом опытного службиста успел отметить, что жесткий ворот белой рубашки в тридцатипятиградусную жару у необычного прохожего застегнут, а галстук подобран к костюму идеально и завязан с тем изяществом, которое никогда не удавалось неуклюжим пальцам коренастого прапорщика. Пиджак, согласно принятой моде, был застегнут на две верхние пуговицы. Нижняя была расстегнута, давая возможность увидеть, что галстук имеет идеальную длину, то есть уголком чуть нависает над пряжкой ремня, а пряжка, в свою очередь, обладает тем безупречно опрятным видом, который присущ только качественным и дорогим вещам. Вообще-то рядом с таким заметным человеком, по логике, должен был идти еще кто-то, к примеру, телохранитель, носильщик дорогого портфеля или на крайний случай какой-нибудь подчиненный, который своей серостью подчеркивал бы очевидные достоинства шефа. Но Седой, как мысленно окрестил его Трегубов, был совершенно один. Его походка была столь напориста, что, казалось, разрубала пространство, и это еще больше убеждало в том, что его никто не сопровождает. Мужчина двигался прямо на Трегубова. С каждым его шагом прапорщик ощущал нараставшее волнение. Руки, сжимавшие автомат, привычно заняли положение полной боевой готовности. При этом Трегубов, неожиданно для себя слишком нервно дернул скобу предохранителя. Раздался щелчок, который явно услышал Седой. Он едва заметно улыбнулся, остановился буквально в полуметре от Трегубова и приветливо произнес: – Здравствуйте. Меня зовут Дмитрий Матвеевич Игнатов. Я генерал-майор КГБ в отставке. Мне нужно срочно переговорить с Председателем Государственной думы. – И, помолчав пару секунд, твердо добавил: – Прошу, не теряйте времени, его и у вас, и у меня совсем немного. Любое промедление обернется бедой. Вот мои документы... Трегубов между тем отметил, что «рыбацкая сеть», опутавшая лицо незнакомца, ожила движением тысяч морщинок. Каждое произнесенное слово, как в мультипликации, меняло его выражение и даже, казалось, его черты. Прапорщик точно знал, как он должен действовать по инструкции. И хотя что-то подсказывало ему бессмысленность следования служебным предписаниям, он тем не менее по инерции произнес: – Обратитесь, пожалуйста, в общественную приемную Думы на Моховой. Там ежедневно дежурит кто-то из депутатов. Вы сможете ему все... – Трегубов вдруг осекся. Мужчина, представившийся Игнатовым, смотрел на него равнодушно, так, будто он не вслушивался в рекомендации прапорщика. В какой-то момент Трегубову даже показалось, что незнакомцу сейчас все надоест и он просто отодвинет его крепким плечом и беспрепятственно войдет в здание. Но Игнатов отреагировал иначе. – На Моховую я не пойду, – спокойно ответил он. – Жарко! Да и не успею! У вас осталось меньше часа на все про все. – Игнатов гипнотически-пристально посмотрел Трегубову в глаза, дернул желваками и добавил: – Не дури, парень! Ты же понял, что я не шутки шутить сюда пришел. Зови начальника охраны. Промедлишь – пеняй на себя. Есть рация? Последние слова были сказаны столь решительно и с такими хорошо знакомыми Трегубову командирскими интонациями, что он сделал шаг назад, перекрыл спиной вход и, приникнув к наружному карману, откуда торчал хвостик антенны, произнес: – Первый! Я – третий! Срочно прошу лично подойти на пост. Как поняли? После паузы коробочка зашипела и послышался хриплый голос: – Что стряслось, Трегубов? Опять психи в Думу рвутся? – И после невнятного бурчания прозвучало отчетливое: – Иду! Игнатов, Андропов, Ленин и ГКЧП. 1939—1991 гг. Дима Игнатов появился на свет в Ленинграде в 39-м году в семье, в которой все мужчины и по отцовской, и по материнской линии были потомственными моряками. Родители прожили предвоенные годы счастливо и почти безмятежно. Отец служил в штабе Балтийского флота и считался лучшим специалистом в области планирования боевых операций. Он был любим и начальством, и подчиненными, писал книги по морскому делу, хорошо рисовал, причем все его картины так или иначе были связаны с морем. Кадровые чистки, которые сгубили не одну жизнь и не одну военную карьеру, обошли его стороной. Мать, дочь балтийского морячка, анархиста и гуляки, прибившегося к Махно и сгинувшего вдали от моря в 19-м году, очень гордилась семейным преданием о том, что ее отец якобы одним из первых ворвался в Зимний дворец в октябре 17-го. Как и муж, она была членом ВКП(б), активисткой всевозможных женских организаций. Однако с появлением сына ушла с работы, перестала посещать многочисленные собрания, где прежде была неизменным членом президиумов и штатным докладчиком, и полностью посвятила себя заботам о мальчике и муже. Дима был поздним и единственным ребенком. Любовь к мальчику затмевала для родителей все, включая перемены в судьбах многих друзей и сослуживцев Игнатова-старшего, которые объявлялись врагами народа и исчезали: кто – на годы, а кто – и навечно. Начавшаяся война в считанные месяцы разнесла в клочья семейное счастье. В конце июля во время артобстрела города погиб от случайного осколка Матвей Игнатов. А лютой зимой 42-го обезумевшая от голода и лишений мать трехлетнего Димы настругала в стакан спичечных головок из невесть откуда взявшегося отсыревшего коробка, залила водой и влила в рот мальчика, который умирал в выстуженной до инея квартире от крупозного воспаления легких. Чтобы не мучился... Сама же вышла в кухню, в которой не осталось ничего, кроме давно остывшей керосинки, обвязала шею шарфом, зацепила свободный конец за крюк для полотенец и, подогнув колени, удавилась, ловя остатками уходящего сознания блаженное чувство надвигавшегося освобождения от всех земных страданий. Диму обнаружила соседка, которая сквозь приоткрытую дверь услышала хрипы ребенка, который, не приходя в себя, бился в приступах безудержной рвоты. Мальчика спасло то, что какие-то остатки внутренних жизненных сил исторгли из него отраву. Умирающего ребенка сразу отвезли в военный госпиталь, где нашлись необходимые медикаменты. И это было вторым чудом. Малыша спасли, но гримаса боли и страдания осталась на его детском личике в виде нескольких глубоких морщин, прорезавших лоб, переносицу и подбородок. Тогда же блеснула в белобрысой челке маленькая седая прядь. Пожилая санитарка, увидевшая седого младенца, не сдержалась, заплакала, а выйдя из палаты, выкрикнула, глядя куда-то в бесконечность: – Господи! Где же ты, Господи? Как допускаешь злодеяние сие?! Это ж ребенок малый! Ангелочек твой! После всего этого лицо Дмитрия Игнатова стало обрастать морщинами значительно быстрее, чем предписано природой. А голова полностью побелела уже к двадцати пяти годам. Тогда, почти день в день с завершением хрущевской оттепели, молодой капитан госбезопасности получил высокую должность – и.о. начальника отдела КГБ Ленобласти. На эту карьерную высоту его вознесла отчасти случайность: преждевременная кончина от инфаркта начальника отдела – почтенного полковника, который, уцелев после тотальной чистки бериевских кадров, надорвал сердце в бесконечных ожиданиях ареста или отставки. Однако была и другая, более важная причина. Дима оказался отменно талантливым в своей деликатной профессии. Он обладал особым даром просчитывать и проводить многоходовые спецоперации, почти всегда приводившие к успеху. Старшие товарищи углядели в капитане не соответствовавшую возрасту основательность и дружбу с удачей – то есть умение обдуманно рисковать и выигрывать. Почти одновременно с этим назначением в жизни Игнатова произошло еще одно важное событие. Он женился. Его избранница была старше его на семь лет. Тоже блокадница, потерявшая родителей в войну, Нина Фомина только через неделю после их знакомства с удивлением узнала, что Дима существенно моложе ее. Его необычная внешность делала его значительно старше своего возраста. К тому же он умел держать себя уверенно и солидно. Дима увидел Нину на Литейном – недалеко от дома, где он проживал в просторной комнате в коммуналке коридорного типа. Эта женщина была поразительно похожа на его мать, которую он не помнил и знал только по фотографиям. Уже через месяц Игнатов сделал ей предложение, а на вопрос о разнице в возрасте ответил: – Кто сказал, что мужчина обязательно должен быть старше? Другой женщины у меня не будет никогда. Ты будешь единственная! На всю жизнь! Верь мне! Нина поверила и не ошиблась. Даже то, что у них, как вскоре выяснилось, не было детей по причине многочисленных Нининых женских болезней, не смогло отравить их отношения. Дмитрий, поняв это, стал еще нежнее и внимательнее. Он видел в жене единственного по-настоящему близкого и родного человека. Она была живым воплощением всей его исчезнувшей в месиве истории семьи. Нина тоже почувствовала в Диме того единственного, которому можно смело доверить жизнь. Она сразу решила посвятить ее мужу – всю без остатка. Отношения между супругами со стороны казались довольно странными. Они могли часами молчать. Оказавшись рядом, непременно брались за руки, заглядывали друг другу в глаза, улыбались – и все это, не произнося ни слова... Игнатов сутками пропадал на своей беспокойной службе. Нина, с неизменной благодарностью судьбе, ждала его, выдраивая до блеска каждый сантиметр их уютной однокомнатной квартиры, которую они получили через год после свадьбы... На четвертом году их брака Нина забрала из Пскова племянника Сашу – пятилетнего сына своего двоюродного брата. Судьба мальчика складывалась непросто. За год до этого его отец уехал на заработки куда-то за Урал, и с тех пор от него не было ни одной весточки. Мать – молодая женщина, до замужества жившая в маленькой деревеньке недалеко от Пскова, увлеклась прелестями городской жизни и оставила ребенка на попечении своих престарелых родителей. От них-то Нина и узнала о почти сиротской жизни племянника. Мальчика взяли сначала на время. А когда через год он стал называть Игнатова папой, Нина отправилась в Псков, привезла все Сашины документы и вырванный из ученической тетради лист, на котором неровным почерком Сашиной мамаши излагалось согласие на воспитание ребенка в семье Игнатовых. Юридической силы бумага не имела, но Нина посчитала, что так будет спокойнее. По прошествии времени о псковском периоде жизни Саши и вовсе стали забывать. Отец так и не объявился, мать, по слухам, уехала с очередным сожителем в неизвестном направлении, а старики считали за благо, что мальчик попал в хорошие руки. В начале 70-х Дмитрия Игнатова перевели в Москву. В звании подполковника он стал самым молодым помощником Председателя КГБ Юлия Андропова. Андропов высоко ценил выдающиеся аналитические способности молодого офицера. Откуда взялся этот дар, не мог объяснить и сам Дмитрий. Жизнь в детдоме, потом учеба в Нахимовском училище и военная служба с восемнадцати лет закаляли характер, но интеллектуальных способностей не развивали. Но Дима всегда очень много читал. Его настольными книгами были труды отца по теории и практике военно-морского дела. В семнадцать лет он на спор осилил в подлиннике «Теорию чистого разума» Иммануила Канта. Способность высыпаться за четыре часа удлиняла его рабочий день ровно на то время, которое было украдено у сна. И Дмитрий всегда распоряжался этой добавкой с толком: выучился приемам скорочтения, самостоятельно изучал иностранные языки, овладевал науками, не имевшими прямого отношения к его профессии, – логикой, психологией, психиатрией. Он годами тренировал память, заучивая наизусть тысячи поэтических строк, комбинации не связанных между собой чисел. Первая часовая беседа с новым помощником убедила Андропова в том, что он имеет дело с неординарным человеком – фундаментально образованным, но одновременно умеющим свободно мыслить, обладавшим самостоятельным взглядом на мир и способностью не пасовать перед любыми авторитетами. Речь как-то, в частности, зашла о Ленине, и молодой подполковник, ничуть не смущаясь Андропова, сформулировал свое понимание ленинизма. По мнению Игнатова, последний представлял собой приспособление отдельных постулатов учения Маркса к решению практических задач, стоявших перед большевиками. Андропов обомлел от такой крамолы и спросил: – А как же быть с тезисом, что это творческое развитие марксизма в новых исторических условиях? – Тогда уж это, скорее, тотальная ревизия марксизма! – смело заявил Игнатов. – Там от Маркса только рожки да ножки остались! Андропов счел за благо свернуть опасную дискуссию, но смелость и подготовленность парня оценил по достоинству. Игнатов курировал спецоперации за рубежом. Вскоре к его мнению стали прислушиваться и маститые специалисты, поскольку предложения, которые он готовил для Председателя, в итоге и оказывались принятыми в качестве окончательного решения. Его фантазия была феерической. Логика и расчет – безупречными. Если того требовали обстоятельства, он был способен выдвигать жесткие и даже жестокие решения. Результат был для него превыше всего, но вовсе не в силу беспринципности и цинизма, а, скорее, наоборот – по причине непоколебимой уверенности в правоте своего дела, которому Игнатов служил истово, преданно и честно. Дмитрию Матвеевичу поручались самые сложные и деликатные задания. Чекистская молва приписывала ему подготовку и проведение одной из самых изящных операций в истории спецслужб. Не кто иной, как американский Президент Ричард Никсон, обратился по секретным каналам к чилийскому диктатору Пиночету с просьбой освободить из тюремного заключения примадонну столичного театра – известную светскую львицу, арестованную по обвинению в связях с антипиночетовским подпольем. Даму освободили и выдворили в Штаты. Она с триумфом объявилась на берегах Гудзона и в течение года была широко востребована американской демократической общественностью и журналистской братией, а также политическим истеблишментом. Из соображений политкорректности ее ввели в неформальный круг общения в среде высших чинов Госдепартамента. Она была вхожа в дом министра обороны и пользовалась особой благосклонностью самого Генри Киссинджера[3 - Генри Альфред Киссинджер – американский политолог, работал в администрации президентов Р. Никсона и Дж. Форда, оказывал решающее влияние на выработку внешнеполитического курса.]. Ходили даже слухи об их романе. Вскоре, обеспокоенные постоянной утечкой важнейшей информации о ракетном потенциале США, специалисты из ЦРУ начали тотальную негласную проверку личных контактов руководства Госдепартамента и членов конгресса. Именно в это время экс-певица трагически погибла в ужасной автокатастрофе: автомобиль, которым она управляла, сорвался на крутом серпантине в пропасть и затонул. Тела погибших – а в такой аварии должны были погибнуть все члены семьи – найдены не были. О трагедии написали все серьезные западные газеты. Кадры о том, как из воды достают искореженный автомобиль, обошли многочисленные новостные программы. А спустя некоторое время в разведцентре, в московском районе Ясенево, преподавала слушателям трудную науку нелегальной работы за рубежом милая женщина средних лет, мать двоих взрослых детей, которые до своего появления в Москве даже не подозревали, что им предстоит с нуля осваивать язык, который был им родным по крови и абсолютно чужим по жизни... Юлий Андропов принципиально не имел среди подчиненных любимчиков. Он считал это вредным для дела. Но даже он не мог скрыть симпатий к своему молодому помощнику. Только одно омрачало их служебную идиллию: Андропов почти брезгливо относился к многочасовым тренировкам Игнатова в спортзале. Чем рельефнее становилась мускулатура подполковника Игнатова, тем больше мрачнел Андропов, который сам был человеком болезненным и физически не тренированным. Он искренне считал, что развивать надо в первую очередь то, что от Бога и мамы с папой дано человеку в качестве его природного дара. В случае с Игнатовым это были его аналитический ум, цепкая память и талант постановщика захватывающих спектаклей, влиявших на ход истории. Порой, не желая сдерживать копившееся раздражение, Председатель КГБ подчеркнуто вежливо говорил Игнатову: – Дмитрий Матвеевич! Уверяю, вам не придется в вашей чекистской работе одолевать противника в рукопашной. От того, что вы таскаете штангу в двести килограммов и разбиваете кулаком кирпичи, проку никакого! Будьте любезны, отмените сегодня вечернюю тренировку и подготовьте мне назавтра к обеду записку о возможных вариантах развития событий в Уганде в ближайшие три месяца. Кстати, это правда, что вы можете поднять штангу в двести килограммов? – В упражнении «толчок», Юлий Владимирович! – Толчок? – Андропов нахмурился. – Слово-то какое! Давайте сегодня вечером обойдемся без толчка! Жду вас завтра к четырнадцати... Игнатов на шефа не обижался и не в ущерб службе выкраивал время для истязаний собственного тела, которым с годами стал владеть столь виртуозно, что при случае демонстрировал свои выдающиеся способности коллегам. Он ловил ногой подброшенную в воздух двухпудовую гирю, исполнял на кольцах «крест Азаряна». Причем, удерживая тело на расставленных в сторону руках, он медленно поднимал вытянутые ноги – вначале до прямого угла, а затем до касания лба. Однако самые восторженные оценки доставались даже не Игнатову, а Саше, которого Дмитрий Матвеевич заразил своим увлечением «железом». Однажды шестнадцатилетний крепыш выполнил удививший многих силовой трюк: ему, вставшему на мостик, положили поперек живота доску, на концы которой уселись по два далеко не худеньких сослуживца Игнатова. Конструкция, весом превышавшая четыре центнера, раскачивалась на животе подростка более минуты. После этого Саша стал героем многочисленных баек о своих феноменальных физических способностях... Тот факт, что к сорока трем годам Игнатов получил генеральское звание, не вызвал у сослуживцев удивления. Тем более что в том же году скончавшегося Леонида Брежнева сменил на посту Генерального секретаря ЦК КПСС Юлий Андропов. Всем казалось, что теперь уж точно Игнатова ждут новые карьерные взлеты. Но, как это часто бывает, в книге судеб что-то «не срослось». Сначала умер Андропов, о чем искренне сожалело большинство советских граждан. Несмотря на всякие перегибы в борьбе за трудовую дисциплину, люди уважали ушедшего Генсека за борьбу с мздоимцами и дешевую водку. А зимой 1984 года в Афганистане пропал без вести Саша, который давно уже был Игнатову за сына, хотя и сохранил фамилию родного отца – Фомин. Взвод десантников, которым он командовал, был почти полностью уничтожен. Труп лейтенанта Фомина найден не был. Оставшиеся в живых бойцы видели, как командира накрыло взрывом. Но поскольку тело не обнаружили, Фомина объявили пропавшим без вести. Постепенно новое руководство партии и КГБ стало медленно, но неуклонно вытеснять всех андроповских выдвиженцев на кадровую периферию. Игнатов попал в пятое, так называемое идеологическое, управление, которое занималось разработкой диссидентов и контролировало умонастроения граждан. Это подразделение КГБ пользовалось самой дурной славой в народе. Советских граждан мало волновали лихие операции спецслужб за рубежом, аресты матерых шпионов, выведывавших наше сокровенное, а также аресты безумцев, замышлявших покушения на генсеков. А вот задушевная неформальная беседа с поэтом Евгением Евтушенко какого-либо высокого чина с Лубянки, о чем со ссылкой на мятежного поэта сообщал «Голос Америки», превращалась с подачи «Голоса» в глазах советских граждан в зверские гонения на свободу слова, обрастала затем зловещими подробностями и существенно усиливала копившееся раздражение и недовольство режимом. Новое место службы Игнатова тяготило еще и потому, что новое начальство ему не доверяло и сбрасывало его подразделению всякую «мелочевку». Он считал новую работу «жандармской», хотя при этом глубоко и искренне презирал диссидентствующих интеллектуалов, называя их «болтунами и импотентами». – У них духу не хватит даже лампочку в подъезде разбить в знак протеста, – говорил он. – Сначала заболтают процесс, а потом струсят! Да и живут они почти все на американские подачки. Родиной торгуют... При этом об академике Сахарове Игнатов всегда отзывался с уважением, причем делал это даже в присутствии коллег. Свое особое мнение в отношении опального физика объяснял так: – Он имеет право быть несогласным с руководством. Оно ему за бомбу задолжало и никогда сполна не расплатится. Значит, пусть терпит его фронду! Да к тому же прав он кое в чем, Оппенгеймер наш! Начальство с глухим раздражением воспринимало вольности Игнатова, считавшего, что душами людей должна заниматься партия, а не спецслужбы. Ему неоднократно указывали на то, что он избегает личного участия в профилактической работе с разрабатываемым контингентом. Однажды Игнатов сам попросил о встрече с попавшим в поле зрения КГБ молодым человеком после того, как прочитал опубликованные в русскоязычном зарубежном издании стихи, в которых был нарисован шаржированный образ Генерального секретаря ЦК КПСС Константина Черненко. К тому времени Генсек действительно выглядел ужасно! Принимая удостоверение депутата Верховного Совета СССР, он еле стоял на ногах и, казалось, вот-вот умрет на глазах у телезрителей всей страны. Игнатов, которого немощность власти самого вводила в глубокое раздражение, за умирающего Генсека, ставшего героем язвительного стихотворения, почему-то всерьез обиделся. В специальной комнате, где в здании на Лубянке происходили подобные встречи, он увидел хрупкого патлатого юношу, который явно нервничал, хотя и пытался смотреть на генерала КГБ независимо и дерзко. – Вы, кажется, поэт? – спросил Игнатов не здороваясь – и уже этим нарушил все инструкции, требовавшие в таких случаях располагать к себе собеседника и добиваться от него встречной искренности. – Я? Да, поэт! А вы, кажется, генерал? – Парень не знал, чего ждать, и потому не очень понимал, как себя вести. – По какому, собственно, праву вы меня допрашиваете? – Он явно чувствовал себя неуютно и поэтому попробовал атаковать. – Я вообще мог бы не являться сюда по вашей повестке! Я не совершал ничего противозаконного! Игнатов молча разглядывал юношу. Выдержав паузу по законам театрального искусства, он спокойно и буднично поинтересовался: – Не стыдно? Молодой человек растерялся. – Не понял! Что вы себе позволяете? – Вижу, что не стыдно. Героем себя числите! Борцом с режимом! Как там у вас: «Дряхлый старец, задыхаясь, не дает дышать стране». Я правильно цитирую? – Это поэтический образ! У Пушкина тоже про царя... – У Пушкина? – Игнатов резко встал со стула и двинул прямо на собеседника всю свою тренированную фигуру. Тот инстинктивно вскинул руки, как бы защищаясь. – У Пушкина, говорите? То есть ровней себя считаете Александру Сергеевичу? «Самовластительный злодей, тебя, твой трон...» Об этом речь? Так вот что я вам скажу! – Игнатов сделал еще шаг вперед и с ехидной доверительностью произнес: – Вы не Пушкин! Кстати, сам он эти свои строки называл «малообдуманными». А ваши стихи просто поганые! И по форме, и по сути! Игнатов вернулся на место и спокойно, даже устало, сказал: – Вы просто мелкий человечишка! – Что-о-о? Вы не имеете права!.. – Патлатый сделал последнее усилие, чтобы сохранить видимость сопротивления. – И говорить мне с вами противно! – брезгливо добавил Игнатов. – Вы не с режимом сражаетесь! Вы поиздевались над старым и очень больным человеком. Игнатов движением белесых бровей остановил попытку юноши что-то возразить. – Я тоже считаю, что обществу нужны перемены и новые лидеры, – продолжил он. – Только между мной и вами есть большая разница: вы глумитесь над страной, а я ей служу! Я говорю о ее проблемах с болью, а вы – с ненавистью. Мой вам совет. – Игнатов вновь встал и нагнулся поближе к уху собеседника. – Вали отсюда! – тихо произнес он. – В каком смысле? – Патлатый приподнялся. – В том самом, в авиационном. Сел на самолет – и прощай родина! Вы, я слышал, – перешел вновь на официальный тон Игнатов, – подали заявление на выезд в Израиль. Я помогу ускорить оформление документов! Не дав собеседнику отреагировать, Игнатов вышел из комнаты, бросив на ходу подоспевшему помощнику: – Помогите господину поэту. Через месяц жду вашего доклада о том, что сей субъект покинул пределы Советского Союза... Вскоре после этой беседы Игнатов подготовил две записки: одну – покороче – на имя Генерального секретаря ЦК КПСС и другую – подлиннее – на имя Председателя КГБ, в которых утверждал, что в стране назревает мощный социально-экономический кризис. Игнатов нарисовал сценарий неизбежного политического и экономического развала, если не будут предприняты экстренные и неординарные меры. Он предлагал способы всемерного укрепления и одновременно демократизации КПСС, которая должна была, по его мнению, выступить инициатором и инструментом крупномасштабных перемен. Текст был по тем временам пугающе крамольным: контролируемый рынок, абсолютная свобода для мелкого предпринимательства, льготные условия для привлечения иностранного капитала, создание крупных научно-производственных государственных корпораций, применяющих новейшие технологии, постепенная реструктуризация нерентабельных и неконкурентоспособных производств – таковы были основные пункты его плана. В начале февраля 1985 года, через неделю после отправки записки, Игнатова пригласили к начальству, устроили головомойку и объявили неполное служебное соответствие. Правда, вскоре за него неожиданно заступился помощник нового, только что избранного Генерального секретаря ЦК – сам в прошлом чекист, который нашел записку не лишенной здравых идей. Однако в высших кругах чекистского руководства подобные выходки подчиненных не только не приветствовались, но и рассматривались как разновидность грубого нарушения корпоративной этики. Заступничество ЦК имело лишь то следствие, что Игнатова в одночасье не вышибли с работы. Но отправили долой с начальственных глаз, назначив начальником управления КГБ одной из областей на крайнем востоке страны. Последующие годы он считал вычеркнутыми из жизни. Рядом тихо старела Нина. Москва им не интересовалась, офицеры разбегались, а оставшиеся спивались. Игнатов по-прежнему сжигал избыток сил в бесконечных тренировках, придумывал подчиненным работу, понимая, что они, так же как и он сам, осознают бессмысленность происходящего. Власть не нуждалась в защите, ибо уже не была властью и мало беспокоилась о выстраивании новой системы безопасности. По-прежнему приходили пустые, холодные ответы на все его запросы, отправляемые в Министерство обороны: Александр Фомин не значился ни в списках живых, ни среди мертвых. На излете зимы 90-го года тяжело заболела Нина. Она светло и тихо покидала этот мир, улыбаясь мужу через нестерпимую боль, когда видела его лицо, склоненное над постелью. Игнатов добился почти невозможного: пройдя все круги ада, он отправил жену в Японию, где ей сделали сложнейшую операцию. Однако шансов спасти Нину не было. Добывая чуть ли не с боем сильные обезболивающие средства, Игнатов делал все, чтобы облегчить ее страдания. 16 августа 1991 года он схоронил жену, а уже 19-го, выбрившись до порезов и отутюжив форму, вылетел в Москву. В руках у него была тоненькая папка. В ней лежало заявление об отставке. Игнатов попал в Москву рано утром. Из аэропорта Домодедово он двинулся прямо на Лубянку. Предъявляя удостоверение на входе, он заметил, что здание КГБ охраняется усиленными нарядами, а уже через пять минут узнал: в стране переворот. Игнатов почувствовал азарт и предвкушение борьбы. Он сразу помолодел лет на двадцать, поймав в себе кураж, который овладевал им всякий раз в канун разработки очередной головокружительной операции. Сомнений не было ни секунды: он с теми, кто осознал губительность горбачевского курса и понимает катастрофические последствия ельцинского воцарения в России... Но уже через пару часов ему стало ясно: переворотом никто не руководит, инициатива уходит, решительных действий не предпринимается. Он прорвался к одному из помощников Председателя КГБ. Тот, как выяснилось, не имел ни малейшего представления о том, что реально происходит в столице и стране. Он принял у Игнатова изложенный на трех рукописных страницах план действий по захвату всех стратегических объектов Москвы и еще две странички о том, как бескровно арестовать в Белом доме Ельцина с Хасбулатовым и вывезти их из Москвы. До бумаг Игнатова помощник демонстративно не дотронулся. Он попросил положить их в раскрытую папку и пообещал, что его предложения будут доложены Председателю. Чтобы доказать реальность своего плана, Игнатов, прихватив с собой двух «старичков» из андроповской гвардии, к обеду оказался в Белом доме среди его защитников. А к вечеру, добившись аудиенции у Председателя, он положил ему на стол фотографию, на которой запечатлелся на танке рядом с Ельциным, зачитывающим воззвание с призывом не подчиняться решениям ГКЧП. – Эта так называемая оборона Белого дома – детский сад, товарищ генерал! Рота десантников способна за пятнадцать минут блокировать все российское руководство, находящееся в Белом доме. Причем абсолютно бескровно, без единого выстрела. Дальше выводим это руководство на крышу и эвакуируем вертолетами. Завтра к вечеру Москва будет наша. Ельцина и компанию вместе с Горбачевым интернируем! За полгода наведем порядок, сохраним Союз, а потом отменим «чрезвычайку» и проведем выборы. Председатель грустно молчал. И это молчание было для Игнатова сигналом: провал переворота неизбежен. Развязка наступила 22 августа, когда начались аресты «гэкачепистов». Игнатова арестовали в гостинице, куда он заселился накануне. Ему сунули под нос смятые бумажки, в которых он узнал свои торопливые почеркушки. – Ваша работа? – устало спросил немолодой следователь прокуратуры. – Моя, – равнодушно ответил Игнатов. – Пойдемте с нами. Записки Игнатова послужили основанием для того, чтобы обвинить «гэкачепистов» в подготовке к захвату стратегических объектов Москвы и аресту Ельцина. Вскоре выяснилось, что бумаги Игнатов готовил по собственной инициативе. В результате, когда вожди ГКЧП были выпущены по амнистии, Игнатов остался в Лефортовской тюрьме, в которой просидел четыре года, пока его все же не амнистировали в связи с каким-то событием и в знак уважения к его прежним заслугам перед страной, уже исчезнувшей с политической карты мира. Война объявлена. Остановите бомбу Начальник службы безопасности Государственной думы майор Грачев прапорщика Трегубова недолюбливал. Причиной тому было ущемленное самолюбие. Боевое прошлое прапорщика, серьезные награды и независимый характер вызывали у майора раздражение и плохо скрываемую зависть. А тут еще – перевод Трегубова в другое, более престижное подразделение... Впрочем, Грачев плохо ладил со всем личным составом. А тот, в свою очередь, подозревал начальника в родственных связях с бывшим министром обороны и именно этому обстоятельству приписывал его карьерные успехи, в особенности то, что он благополучно избежал командировок в «горячие точки». Правда же состояла в том, что экс-министра майор видел только по телевизору, поэтому, уловив очередные намеки подчиненных на его покровительство, не выдерживал и орал, что они с ним даже не однофамильцы. Насчет родственных уз майор не врал. Но коллеги все равно ему не верили. Обсуждая очередную выходку начальника, буквально терзавшего личный состав своими придирками, они неизменно увязывали его безнаказанное самодурство с чьим-то высоким покровительством. ...Грачев появился из дверей третьего подъезда Госдумы минут через пять после разговора с Трегубовым. Все это время Игнатов неподвижно стоял, повернувшись спиной к прапорщику. Пару раз он бегло взглядывал на часы. Именно в тот момент, когда из дверей появился Грачев, сопровождаемый двумя вооруженными бойцами, Игнатов резко повернулся и отчетливо произнес: – Осталось сорок минут. Через сорок минут могут погибнуть люди, возможно, даже дети. Грачев, жмурясь от яркого солнца и потому плохо различая лицо собеседника, машинально переспросил: – Какие дети? – И тут же, как бы спохватившись, обратился к Трегубову: – Что тут происходит, прапорщик? – Он напустил на себя всю строгость, на которую только был способен, и язвительно добавил: – Может быть, вам роту автоматчиков вызвать на подмогу? Трегубов не успел ответить, так как в разговор вмешался Игнатов: – Мне нужно немедленно встретиться с Председателем Думы. Я подготовил террористический акт, и остановить его может только кто-то из руководителей страны, если вступит со мной в переговоры и выслушает мои требования. Вы кто по званию? – неожиданно поинтересовался Игнатов. – Майор, – машинально брякнул Грачев, еще не понимая до конца причину, по которой ему срочно захотелось вернуться в свой кабинет, закрыть дверь и препоручить общение с этим странным типом кому-нибудь из замов. Грачев наметанным глазом сразу распознал в Игнатове человека опасного и решительного. На психа, из числа тех, которых именно возле «командирского» входа в Думу крутилось великое множество, он не был похож. Психов за пять лет службы в Думе Грачев повидал великое множество. И даже имел взыскание от руководства за то, что однажды не смог обеспечить безопасность весьма известного в стране депутата – Якова Блуцкого, которого на выходе из «командирского» подъезда свалила на асфальт отточенным ударом в пах субтильного вида старушка. Охрана, упустившая было инициативу, бросилась защищать честь и достоинство народного избранника, ибо разбушевавшаяся дама норовила еще несколько раз пнуть его, причем удары ложились близко к первоначальной цели. Старушку скрутили. В ходе неравной борьбы несчастная запела «Варяга» и бросила в воздух несколько исписанных тетрадных листков. Позже выяснилось, что женщина действовала в состоянии аффекта, абсолютно не понимала, где находится, а свой поступок объяснила конфликтом с зятем, который за месяц до этого пытался упечь ее в психушку. Его-то, по ее словам, она и признала в Блуцком, который, естественно, начисто отрицал какую-либо родственную связь с мятежной старушкой. А разбрасываемые тетрадные листки оказались стихами, содержание которых не оставляло сомнений в душевном состоянии женщины. Самое интересное произошло позже. Травмированный депутат ни в какую не соглашался с версией о безумной бабушке и неизвестном зяте. Он настаивал на том, что на него совершено покушение, организованное его политическими противниками. Нашлись журналисты, раздувшие эту мульку. В итоге было возбуждено уголовное дело по факту хулиганства и нанесения депутату побоев средней тяжести, которое расследовалось почти год. За это время о депутатской деятельности жертвы покушения вышла серия благожелательных публикаций, приуроченных к юбилею парламентария под общим названием «Сорок лет – сорок побед депутата Блуцкого». Был даже снят одноименный короткометражный фильм... – ...А я генерал-майор КГБ в отставке, – спокойно продолжил Игнатов. Он почувствовал растерянность Грачева и перешел к наступлению. – Я вижу, вы уже поняли, что я не сумасшедший и не шутник. Если вы пригласите меня в свой кабинет и позовете кого-то, кто имеет возможность связаться с Председателем, я все объясню. Оружия у меня нет. Вот мой паспорт. Игнатов протянул документ и, глядя на собеседников с отеческим превосходством, проговорил: – У нас с вами очень мало времени. Его уже почти не осталось. Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы мы беседовали в кабинете, оборудованном правительственной связью. В ближайшие двадцать минут нам обязательно понадобится «первая вертушка»[4 - «Вертушка» (жарг.) – телефон закрытой связи. Устанавливается в кабинетах чиновников высокого ранга. Бывает «первая» и «вторая». «Первая» – это самый высокий уровень. Во времена КПСС трубку «первой вертушки» даже Генсек снимал самолично.]. – И, улыбнувшись, добавил: – Я не знаю, есть ли сегодня «вертушка» в кабинете начальника службы безопасности парламента. В мое время была. Грачев круто развернулся и почти бегом рванул назад, в «командирский» подъезд, бросив на ходу Трегубову: – Задержи его! Я сейчас. Уже исчезая в проеме двери, он увидел, что за ним спешат оба сопровождавших его военнослужащих. – А вы куда?! – Грачев буквально захлебнулся от накатившей злобы. – Назад!!! Охранять!!! Трегубов, командуй! Я мигом! Ответное «Есть!» Грачев уже не услышал. Он влетел в свой кабинет и резко приказал дежурившему в приемной лейтенанту: – Срочно соедини с ФСБ, с Дергуном! Сам же подбежал к аппарату внутренней связи и набрал приемную Председателя. Громкая связь тут же отозвалась голосом секретаря приемной. Председатель на выезде, проинформировал он Грачева, но если дело срочное, он готов соединить начальника службы безопасности с помощником Председателя. – Слушаю, Каленин, – раздалось в аппарате. – Беркас Сергеевич! Тут внизу какой-то чудак... сейчас гляну фамилию... – Грачев раскрыл паспорт, который не выпускал из рук. – ...Игнатов его фамилия, обещает теракт и требует встречи с Председателем. Говорит, люди погибнут. – Что за чушь? – удивился помощник Председателя. – У него есть какая-то информация? – В том-то и дело, он говорит, что якобы сам все организовал. Говорит, что – генерал КГБ. На психа не похож. – Ну и сдайте его куда надо. Там разберутся. – Я тоже так думаю, – торопливо согласился Грачев, испытывая облегчение от того, что ему не придется заниматься экс-чекистом. – Он тут нас пугает, говорит, что времени уже не осталось. Врет, наверное. – А если не врет? – вдруг спросил Каленин. – Как, вы сказали, его фамилия, Игнатов? – Так точно! – Давайте сделаем так: вы вызывайте людей с Лубянки, им тут два шага пройти, а генерала проведите в мой кабинет. Пусть кто-то из ваших рядом со мной побудет на тот случай, если этот субъект вознамерится испытать на мне какой-нибудь секретный способ ликвидации российских чиновников. Через пять минут Каленин услышал, как зашумели створки лифта на шестом этаже, на котором недалеко от председательского кабинета размещалась его «двушка»[5 - «Двушка» – кабинет с приемной.]. Затем послышалось какое-то движение в приемной, и наконец после небольшой паузы дверь кабинета открылась. Появившийся в проеме Трегубов спросил: – Разрешите? За его спиной Каленин увидел расчерченное морщинами лицо мужчины, который на целую голову был выше прапорщика. Каленин указал посетителю на стул, стоявший по другую сторону стола, а Трегубова попросил: – Останьтесь! Трегубов закрыл дверь, повернулся к ней спиной и принял позу, знакомую Каленину по американским боевикам: крепкие коротковатые ноги расставлены на ширину плеч, носки ботинок чуть-чуть внутрь, крупные кисти рук висят поверх автомата, на лице деланное равнодушие к происходящему, ведь в действительности прапорщика буквально распирало от ощущения своей причастности к чему-то очень важному. Игнатов сел на стул и тут же, не дожидаясь вопросов, спросил сам: – Судя по всему, с Председателем мне поговорить не удастся? – Его нет в Думе, – ответил Каленин, разглядывая необычного визитера. – Поэтому, если у вас действительно важная информация, вы можете сообщить ее мне. Если она того заслуживает, я немедленно доложу Председателю. Игнатов также внимательно изучал собеседника. Он с дотошностью опытного физиономиста отметил наличие ранних залысин, скрываемых редкой челкой необычного платинового цвета – видимо, от смешения природной белобрысости с недавно появившейся сединой, серые глаза с пушистыми ресницами на безбровом лице, украшенном редкими и нелепыми веснушками. «Примерно сорок лет, – фиксировал он, – руки пианиста или скрипача. Недавно начал полнеть, так как пиджак новый, но тесноват»... – Собственно, мне нужен не сам Председатель, а его возможность оперативно связаться с Президентом и центральными телеканалами, – продолжил Игнатов. Он еще раз внимательно посмотрел на Каленина и спросил: – Как к вам обращаться? – Беркас Сергеевич. Лицо Игнатова на мгновение чудным образом преобразилось: щеки двинулись к уголкам глаз, а складки на лбу собрались в гармошку, что, видимо, свидетельствовало об удивлении. Каленин же давно привык к тому, что его имя никого не оставляет равнодушным. – Беркас Сергеевич! Я генерал-майор КГБ в отставке, в прошлом участвовал в разработке и проведении ряда секретных операций. У меня огромный опыт, можете проверить. В ФСБ, полагаю, есть на меня обширное досье. Игнатов решительно двинул ладонью по короткой стрижке от затылка к челке, которая недобро сверкнула россыпью серебристых огоньков. – Я намерен осуществить в Москве серию терактов. Разумеется, я пойду на это только в том случае, если мои требования не будут выполнены. Первый теракт будет носить предупредительный характер. Он нужен для того, чтобы все поняли серьезность моих намерений. Игнатов на долю секунды придержал веки прикрытыми, как бы давая Каленину понять, что сейчас скажет самое важное. – Если переговоры по каким-либо причинам не состоятся или прервутся, после первого предупредительного взрыва... вы поняли, надеюсь? В этом случае жертвы неизбежны. Взрывы будут происходить по два раза в день. До тех пор, пока вы не возобновите переговоры о моих требованиях. И наоборот, каждый успешный шаг в переговорах – это спасенные жизни. Каленину на секунду показалось, что человек, сидящий перед ним, сейчас рассмеется и бросится извиняться за безобразную и нелепую шутку. Но Игнатов был серьезен и спокоен. В его глазах не было даже отдаленного отблеска расстройства рассудка или признаков раскаяния. Напротив, они заставляли верить сказанному, несмотря на то что слова отставного генерала не вписывались в элементарную логику: зачем надо было самому являться, да еще в Думу? Зачем предупреждать о своих чудовищных замыслах? Как бы читая мысли Каленина, Игнатов едва заметно улыбнулся и сказал: – Уверяю вас, с головой у меня все в полном порядке. Вы вскоре будете иметь возможность в этом убедиться. Просто я придумал беспроигрышную стратегию войны с российской властью. Вы станете свидетелем того, как я ее выиграю. Если понадобится, то не сходя с этого стула. – Какая война? – Каленин внимательно посмотрел на собеседника. – Может быть, вам нужен не Председатель Госдумы, а врач? – Ну вот, так я и думал, – за психа меня держите. Берегитесь, Беркас Сергеевич! Как только выяснится, что я не безумец, вы первый испытаете глубокое чувство вины. И не только потому, что будет беда. А потому, что вы наконец-то, может быть, первый раз в жизни, убедитесь, как недальновидно и даже опасно держать другого человека за идиота, а за собой числить монополию на истину. Вы что, всегда знаете, где добро, а где зло? Если так, то вы счастливчик... В интонациях Игнатова послышались назидательные нотки, которые вывели Каленина из себя. Он хотел было уже взорваться гневным ответом, но пока собирался с мыслями, его странный собеседник продолжил свою воспитательную лекцию: – Для вас норма – это одно, а для меня – обратное. К примеру, вам кажется, что вы стоите на страже правды и морали. Ведь так? – Игнатов вопросительно посмотрел на Каленина. – А в моем понимании, вы служите дьяволу. Дьяволу в человеческом обличье... – О Господи!!! Что за бред?! – Каленин решительно поднялся со стула и с некоторым облегчением подумал: «Кажется, все-таки псих!..» – ...я действительно имею в виду конкретную персону! Это Президент Российской Федерации. Впрочем, о нем мы поговорим позже... Каленин, чеканя каждое слово, произнес: – Не имею никакого желания продолжать с вами этот разговор. Я, похоже, ошибся, согласившись на него. Вы все изложили? – Он перешел на официальный тон. – Если нет – у вас есть еще минута, после чего я передам вас в руки ваших коллег из ФСБ. С ними вы и поделитесь планами вашей войны с режимом. – Я тоже спешу, Беркас Сергеевич! Дело в том, что ровно через пятнадцать минут в Москве начнется десятиминутный отсчет времени до момента, когда произойдет первый взрыв. Чтобы побудить власть поверить в серьезность моих намерений, я принял это тяжелое решение. Мы постараемся сделать так, чтобы никто не пострадал. Но, сами понимаете, бомба не выбирает, даже если взрывается на пустыре. Впрочем, если вы немедленно вмешаетесь, то есть шанс, что отсчет времени будет остановлен. Игнатов движением руки пресек попытку Каленина прервать его, причем сделал это настолько убедительно, что тот решил дослушать генерала до конца. – Свяжитесь с вашим шефом, и пусть он позвонит на ОРТ. Через пятнадцать... нет, уже через тринадцать минут начнутся двенадцатичасовые новости. Они продлятся минут десять. В конце программы ведущий должен произнести фразу: «В Москве ожидается улучшение погоды. Температура повысится еще на один градус». Если это не будет сказано, то минут через пять после окончания новостей произойдет то несчастье, которое еще можно предотвратить. – Послушайте, если вы говорите правду, то почему не даете возможности воспользоваться вашим же предложением? Времени уже практически нет! Ну кто в здравом уме согласится на это чудачество с телевидением? – Беркас Сергеевич! Отбросьте колебания! У вас нет выбора. Вы же не хотите взять на себя вину за то, что не использовали единственную представившуюся возможность исключить риск гибели людей. Будьте же благоразумны! Срочно звоните шефу, и пусть он немедленно связывается с телевидением. Уверяю вас, что шутка с повышением уличной температуры на один градус не возбудит страну так, как серия взрывов в столице. Вы же ничего не теряете, даже если на секунду допустить, что я неудачно разыгрываю вас и ваше начальство. – Сейчас здесь будут люди из ФСБ, – решительно произнес Каленин, – и подозреваю, что минут через пять после общения с ними вы сами отмените свое безумное решение. Глаза Игнатова, и без того узковатые, превратились в две изогнутые щелки. – Пытать и поить меня «сывороткой правды» бессмысленно. Дело в том, что я не знаю, где произойдет теракт, и не знаю, кто его осуществит! Кому-кому, а уж мне в деталях известно, как можно вытащить из человека любую информацию. Но только при одном условии: если он ею владеет. Я же осознанно ее от себя отрезал. С корнем! Все остальное от начала до конца придумал я: мне точно известно, сколько будет терактов и в какое время они будут происходить, если, конечно, по телевидению не будут произносить условные фразы. Думаю, вы догадываетесь, что эти фразы известны исполнителям. Именно в этом суть моего замысла! Чем дольше вы будете сомневаться, тем больше будет жертв. А что касается времени, – Игнатов посмотрел на часы, – то я сознательно его вам почти не оставил. Я вовсе не хочу, чтобы мои коллеги с Лубянки успели проявить свое мастерство по части допроса до того, как убедятся в его бессмысленности. А то, не ровен час, напоят какой-нибудь гадостью, превратят в растение, а взамен получат взрывы, которые будут происходить ежедневно. Согласитесь, это очень плохой сценарий. Осталось семь минут, Беркас Сергеевич! – Для убедительности Игнатов сунул под нос Каленину тыльную сторону ладони и отдернул рукав. Было без семи минут двенадцать. Каленин успел увидеть не только время, но и марку часов: это был «Breguet». – Звоните! Остановите взрыв! И когда вы, вместе с вашими командирами, сделаете это, я расскажу о своих условиях. Взрыв Беркас Каленин нервно раскачивался на стуле и с нетерпением ждал окончания новостной телепрограммы. Молодой диктор, которого он раньше не видел, читал текст, пытаясь всеми силами изобразить непринужденность и убедить зрителя, что он и не читает вовсе, а свободно общается с аудиторией. – Несколько слов о погоде, – радостно произнес диктор и неожиданно осекся. «Сейчас скажет фразу Игнатова», – с надеждой подумал Каленин. Но юноша куда-то стрельнул глазами, отыскал потерянную строчку и повторил: – Несколько слов о погоде. В Москве в ближайшие дни сохранится жаркая погода. Осадков не ожидается. Минздрав советует всем москвичам, страдающим сердечно-сосудистыми заболеваниями, не находиться под прямыми солнечными лучами, употреблять больше жидкости и вообще постараться не выходить на улицы города в дневное время. Будьте здоровы! Встретимся в пятнадцать ноль-ноль, а о главных событиях дня, как всегда, расскажет программа «Время». До встречи! Каленин с размаху грохнул кулаком по столу. Не сработало!.. Было чудом уже то, что Каленин смог связаться с Председателем Думы сразу же после того, как из его кабинета увели Игнатова. Каленин нашел шефа в Кремле. Видимо, голос помощника был настолько тревожным, что охранник немедленно доложил о звонке. Буквально тут же в трубке раздался хрипловатый голос Николая Геннадьевича Карасева: – Что там случилось, Беркас Сергеевич? На доклад ушла минута. – Сейчас попробую найти директора ФСБ. Будем думать! – коротко отреагировал Карасев. Он вообще был крайне немногословен, что удивительно для человека, избиравшегося во все парламенты постсоветской России... К этому моменту у Каленина уже не было никаких сомнений в том, что угрозы Игнатова – это жуткая правда. Что-то заставляло поверить в решимость генерала осуществить задуманное. Правда, слова про дьявола привнесли во всю эту историю толику примитивного мракобесия, но когда около двенадцати дюжие ребята из ФСБ увели Игнатова, Каленин понял: теракт произойдет! Председатель в любом случае не успеет ничего предпринять, что, видимо, и было просчитано этой морщинистой бестией. «Ну конечно же, Игнатову нужен хотя бы один доведенный до исполнения теракт, иначе будут оставаться сомнения в серьезности его намерений», – думал Каленин... По первой программе началось очередное ток-шоу, которое уже почти год вел эстрадный актер, известный своей нетрадиционной сексуальной ориентацией. В студии зрители надсадно спорили о том, стоит ли разрешать в стране однополые браки. Большая стрелка настольных часов приближалась к цифре девять. Прошло более тридцати минут после окончания новостей, и Беркас с надеждой подумал о том, что Игнатов все же не тот, за кого себя выдает. «Если он все-таки псих, то при этом гений перевоплощений», – размышлял Каленин. ...На экране здоровенная девица доказывала, что однополые браки – это безусловное благо для страны, без которого невозможно ее светлое семейное будущее. – Кто еще заберет в семьи детей, которых вышвырнули в детдома и на улицу, причем вышвырнули те, которые, по вашей логике, являются нормальными родителями? – хрипло вопрошала она. – Именно мы заберем их в свои законные однополые семьи... В этот момент затряслась от грохота «первая вертушка». Каленин, хотя и ждал звонка, вздрогнул и машинально подумал о том, что уже раз двадцать намеревался договориться о том, чтобы в телефоне убавили громкость сигнала. Для «вертушек» использовались спецаппараты, не имевшие внешних регулировок, а их внутренности защищали специальные наклейки, игравшие роль пломб. – Ну? – спросил Каленин, как будто бы знал заранее, что звонок будет именно тот, которого он ждал, то есть от давнего приятеля, работающего в ФСО[6 - Федеральная служба охраны (ФСО) – ведомство, обеспечивающее безопасность зданий, в которых находятся высшие органы государственной власти, а также охраняющее высших должностных лиц государства.]. – Только что прошла информация, – послышалось на другом конце, – в районе Ясенево, на пустыре, подготовленном под новое строительство, произошел взрыв. Судя по всему, взорвано безоболочное взрывное устройство мощностью до ста граммов. Контужен случайный прохожий. Пока неизвестно, как он попал на огороженную забором площадку и что он там делал. На этом пустыре, кроме строительного мусора, ничего нет. Очень похоже на то, что твой клиент говорит правду. На место выехала следственная группа. Будут новые результаты – позвоню. Каленин бросил трубку и выскочил из кабинета. Спецключом он открыл лифт, которым пользовался только Председатель, и нажал кнопку первого этажа. ...В кабинете начальника охраны зданий Государственной думы помимо Игнатова находилось четыре человека. Они разом обернулись, и один из них, тот, что полчаса назад представлялся Каленину как старший по должности, раздраженно произнес: – Господин помощник, хотя мы и находимся на вашей территории, я прошу вас покинуть помещение и не мешать нам. – Почему же? – раздался спокойный голос Игнатова. – Судя по лицу господина Каленина, он принес вам недобрые вести. И потом, вы, полковник, вероятно, хотите знать все детали моего плана? С удовольствием их сообщу. Но только в присутствии этого молодого человека, – Игнатов беззаботно улыбнулся, – считайте, что это мое первое требование. Потом будет и второе, и третье, и, уверяю, вы будете их скрупулезно выполнять. Все до единого! А присутствие господина Каленина при нашей беседе вовсе не блажь. Во-первых, он имеет доступ к главному уху Государственной думы. А во-вторых, он будет гарантом от всяких неожиданностей, которые вы можете учинить по причине профессионального слабоумия... Не надо изображать обиду, полковник. – Игнатов этой фразой среагировал на изменившееся выражение лица того, кого все числили старшим в этой компании. – Я ведь все про вас знаю: вы попали в КГБ при Бакатине[7 - Бакатин Вадим Викторович – политик времен перестройки. После провала антигорбачевского путча в течение двух месяцев возглавлял КГБ СССР. Прославился тем, что передал американцам всю систему прослушивающих устройств, установленных в американском посольстве в Москве.], профессиональной подготовки не имеете. Вы такой же чекист, как я – Папа Римский! Поэтому не скрипите зубами, а спрашивайте, причем в его присутствии. – Игнатов кивнул на Каленина. – И кстати, имейте в виду, что у вас в распоряжении меньше трех часов. Следующая неприятность произойдет ровно в пятнадцать десять. Торопитесь! В этот момент раздался звонок телефона правительственной связи, и Грачев, который на протяжении всего пребывания Игнатова в его кабинете не произнес ни слова, нервно снял трубку и почти тут же протянул ее старшему: – Вас. – Слушаю, Дергун, – произнес тот, кого Игнатов называл полковником. Он минуту молча слушал, а потом, бросив трубку, спросил Грачева: – Приемник есть? Нужен FM-диапазон, станция «Сити звук». – Есть! – Грачев кинулся в заднюю комнату и вытащил видавший виды японский двухкасетник. Он что-то покрутил на панели, и в комнате зазвучал характерный фальцет, принадлежащий Дмитрию Быкину – ведущему многочисленных теле– и радиопрограмм, который ежедневно в это время вел популярную и скандальную программу «Секс в эфире». – ...получили на наш электронный адрес сегодня в двенадцать часов двадцать одну минуту, – вещал Быкин. – В анонимной информации сообщается, что в Москве планируется в течение недели совершать ежедневно по два теракта, причем каждый последующий будет разрушительнее предыдущего. Мы располагаем сведениями из этого же источника, что первый взрыв уже произошел где-то на юго-западе столицы. Правда, официальной информации на этот счет мы не имеем. Нам неизвестно, какие требования выдвигают террористы. Но эти требования существуют, и руководство страны о них знает. На этой фразе все присутствующие повернули головы и посмотрели на Игнатова, который невозмутимо разглядывал свои мощные морщинистые ладони, соединенные наручниками, будто высматривал линию судьбы, конфигурация которой, судя по безмятежному выражению лица, его явно устраивала. – Повторяю для тех радиослушателей, которые только что присоединились к нам: мы прервали нашу программу, посвященную психологии педофилов, – продолжал Быкин, – и пытаемся прямо сейчас, в прямом эфире разобраться, насколько велика угроза терактов. Для этого мы экстренно пригласили в нашу студию эксперта, который уже прибыл и готов дать свои комментарии. – Это как же вы успели? – пробурчал Дергун, как бы вступая в диалог с ведущим. – Я обращаюсь к депутату Государственной думы Владлену Краснову, – продолжал тот и, будто бы отвечая Дергуну, добавил: – Господин Краснов находился буквально в двух шагах от нас, в Театре Советской Армии, где встречался с избирателями, поэтому и откликнулся мгновенно. В этот момент Игнатов довольно громко и вызывающе засмеялся, чем вновь вызвал глухое недовольство присутствующих. – Владлен Александрович, – затараторил Быкин, – простите, что оторвали вас от депутатских дел, но ситуация явно носит чрезвычайный характер... – Да бросьте вы! Какие уж тут извинения! – задорно отозвался Краснов. – Мы только что обсуждали с избирателями проблему ответственности власти за безопасность граждан. Они возмущены! Смотрите, каждый день в стране что-нибудь да случается: то самолет упадет, то пожар, то жуткая автокатастрофа. Где власть, я спрашиваю? – Вы полагаете, что автокатастрофы – это тоже власть? – А кто? Мы с вами, что ли? Дороги отвратительные! Гаишники – сплошь взяточники! Вот у вас, господин Быкин, в сценарии фильма... название запамятовал... выведен образ милиционера-насильника. Он кто, этот милиционер? Он прежде всего власть! И он же насильник. Вот так у нас везде... – Владлен Александрович! Мы сейчас не о моем сценарии. Мы про угрозу терактов... – Вот я и говорю: власть опять оставляет нас один на один с террористами. Она так и не научилась защищать своих граждан, которые гибнут под террористическим натиском... – Ишь ты, как красиво излагает! Слово-то какое подобрал – «натиск». – Это был комментарий Игнатова, и все раздраженно глянули в его сторону. – У нас пока нет точных сведений, верна ли информация о взрыве, – послышался из радиоприемника голос Быкина. – Какие еще сведения вам нужны? Существует угроза, причем реальная. Мы стоим перед лицом нового витка террористического насилия! Власть, по уже сложившейся трагической традиции, бездействует! – Я ради справедливости еще раз должен повторить, что мы пока имеем только анонимное обращение с угрозами. Может быть, это всего лишь дезинформация, рассчитанная на дестабилизацию... – Даже если так, то почему дезинформаторы до сих пор не выявлены? Почему вообще это становится возможным? Вам кажется нормальным, что сведения о готовящихся преступлениях скрываются от граждан? – В каком смысле? – растерялся Быкин, который, судя по всему, не очень понимал, как направить беседу в нужное ему русло. – В прямом! Вы верите в то, что власть не информирована? Тут одно из двух: если она не информирована, то зачем нужна такая власть, которая не знает, что творится у нее под носом? А если информирована – в чем я уверен, – то как можно не сообщить в экстренном порядке людям о том, что им грозит опасность? Граждане сами бы приняли меры безопасности. О бесхозных сумках, к примеру, заявляли бы. Да, кстати, надо убрать с улиц все урны и мусорные контейнеры как потенциально опасные места закладки взрывных устройств. – Урны? – переспросил Быкин. – Ах да! Урны! Конечно, это обязательно... Извините, Владлен Александрович... – Быкин зашуршал бумагами, послышались какие-то приглушенные звуки. Ведущий судя по всему с кем-то общался по внутренней связи. – Да! Понял! – громко произнес он и продолжил: – Только что мы получили экстренное сообщение. Худшие опасения подтвердились: в Ясенево произошел взрыв, в результате взрыва ранен человек... Тут эфир прорезал срывающийся голос Краснова: – Я от имени партии Демократическая Воля России искренне сочувствую этому несчастному... – Краснов осекся на секунду и громко выкрикнул: – А может быть, несчастной! Я вопрошаю: «Кремль! Где ты, Кремль?! Куда смотришь? Опомнись! Или победи террор, или сделай так, чтобы наших сограждан перестали убивать. Договаривайся хоть с дьяволом, но убереги невинных. Заклинаю вас всеми святыми, господин Президент! Сберегите жизни наших граждан! Демократическая оппозиция страны требует от вас действий! И в первую очередь сообщите нам, какие требования выдвинули террористы! Это не вам, а нам – гражданам России – должно принадлежать право решать, можно ли принять требования террористов или нет!!! Мы – власть! А вы – лишь наш слуга!» – Совершенно согласен с вами, Владлен Александрович! Мы, то есть наша радиостанция, обращаемся к организаторам теракта: «Скажите стране о ваших требованиях. Мы сообщим об этом всем! Нет таких вещей, за которые можно платить жизнями людей! Тем более что жертвами терактов могут стать дети! А жизнь даже одного ребенка выше любой политики!» – Гоголь? – неожиданно спросил Краснов. – В смысле, это ведь Гоголь про ребенка сказал? Впрочем, не важно, – после паузы, вызванной, видимо, молчаливым изумлением Быкина, добавил он. – Я сейчас немедленно отправляюсь в Государственную думу и от имени нашей фракции внесу предложение: завтра же собрать внеочередное экстренное заседание палаты! – А что будет обсуждать Дума? – спросил Быкин и, судя по всему, поставил Краснова в тупик. – Мы... это... внесем проект постановления! А в нем потребуем от Президента решительных действий! – Каких? – не унимался ведущий. – Надо мобилизовать спецслужбы. Надо обратиться за помощью к международным посредникам, чтобы они начали переговоры с террористами... А еще надо потребовать... – Выключай!!! – неожиданно рявкнул Дергун. Он всем телом повернулся к Игнатову и увидел, что тот смотрит на него с откровенной издевкой. – Вы, полковник, вероятно, догадываетесь, что любая спецоперация имеет такую важную составляющую, как пропагандистское обеспечение, – произнес Игнатов с той интонацией, с которой обычно читают лекции вузовские профессора. – Впрочем, вы можете этого и не знать, поскольку Высшую школу КГБ не заканчивали. Вы окончили Институт культуры в городе Днепропетровске и, насколько мне известно, неплохо руководили там же народным хором. – Заткнись, гнида! – заорал Дергун и, если бы не подоспевшие коллеги, вероятно, ударил бы Игнатова. – А вот это вы зря, – осуждающе отозвался отставной генерал. – Благодарите коллег, иначе я за пару секунд лишил бы вас пальцев на руке, которую вы так неосторожно вытянули в мою сторону. «Браслеты», которые на меня надеты, являются замечательным хирургическим инструментом, и я умею им пользоваться. Ну что, рискнете? Последнюю фразу Игнатов произнес с откровенным вызовом. Он даже начал приподниматься, но, увидев, что все, за исключением Каленина, экстренно извлекают из-под пиджаков табельное оружие, спокойно опустился на стул. А затем неуловимым движением сбросил с рук наручники и швырнул их к ногам Грачева. От неожиданности тот подпрыгнул, что выглядело весьма комично. – Видите, полковник, при желании я мог бы давно всех вас четверых как следует потрепать. В молодости меня учили рукопашному бою в условиях тесного помещения с превосходящими силами противника. Неужели вы не поняли, что я не собираюсь убегать? Я же сам сюда пришел, сам сообщил о своих намерениях. Ну, напрягите же голову или что там у вас вместо нее?! – Игнатов повернулся к Каленину: – Беркас Сергеевич! Говорю специально для вас, поскольку вы производите впечатление разумного и образованного человека. Странно только, что вас – человека с таким запоминающимся именем – не оказалось в моем досье. – Игнатов красноречиво постучал по своему морщинистому лбу. – Так вот, мне было очень важно, чтобы о серьезности моих намерений узнала вся страна. Этот сексуально озабоченный сценарист и особенно велеречивый Краснов очень годятся на роль детонатора информационной бомбы. Их даже учить не надо! Надо только снабдить информацией, а дальше они все сделают так, будто уроки по психологии пропаганды брали у Йозефа Геббельса. Это же надо, – усмехнулся Игнатов, – найти в самый нужный момент именно Владлена Краснова, молодую надежду демократического движения России! И где? В двух минутах ходьбы от офиса радиостанции! Право слово, господа, – Игнатов обратился к сотрудникам ФСБ, – я бы на вашем месте поинтересовался, как он там оказался и как через десять минут после взрыва о месте его пребывания узнал господин Быкин. Может, они и есть террористы, а? Не главные, конечно! Подмастерья, так сказать... – Олесь Петрович! – вдруг выкрикнул, обращаясь к Дергуну, один из молчавших доселе офицеров. – Он же издевается над нами! Давайте прекратим этот балаган! Давайте отправим его в управление по борьбе с терроризмом, а там уж пускай его трясут до посинения. В конце концов, когда нас сюда вызывали, никто не знал толком, с кем мы имеем дело. Надо доложить по команде. – Я прошу доложить вашему начальству мою нижайшую просьбу, – снова вмешался в разговор Игнатов, – на допросах должен присутствовать господин Каленин, так сказать, от гражданского общества. В противном случае я скажу о своих условиях уже после пятнадцати часов. И тогда, уверяю вас, вы будете более внимательно относиться к моим просьбам. Игнатов вдруг хитро подмигнул Каленину. – Ну что, Беркас Сергеевич, проверим, что для нынешних чекистов дороже – честь мундира или жизнь людей? Как думаете, что они выберут?.. Буданов, Хашеми и вторая бомба В кабинете начальника управления по борьбе с терроризмом генерал-лейтенанта Сергея Николаевича Буданова вокруг большого овального стола сидели все его замы и начальники отделов. Был приглашен и Каленин, хотя Буданов высказался по поводу его присутствия более чем определенно, а именно – матерно выругался. Часы на стене показывали начало четвертого пополудни. Все молча смотрели новости по первому каналу. Информационная программа приближалась к концу. Диктор вкратце перечислял основные новости часа, сопровождая их короткими видеосюжетами. – А теперь о новостях культуры, – неожиданно произнес он без всякой связи с только что показанными картинками. – В Калужской области, в поселке Чубарово, отмечают важное событие: директор местного Дома культуры Моисей Самойлович Гольдин награжден Орденом Почета в связи с шестидесятилетием со дня рождения. Наш канал искренне поздравляет юбиляра! На этом все. До встречи в вечерних новостях. – Представляю, что творится сейчас в этой деревне, да и во всей области: виданное ли дело, чтобы директора заштатного клуба, пусть и заслуженного человека, поздравили с наградой по центральному каналу! – Буданов зловеще глянул в зал, и все сотрудники, знавшие генерала не один день, поняли, что начальник находится в крайней степени бешенства. – Барков! – Слушаю, товарищ генерал! – отозвался, поднявшись из-за стола, молодой розовощекий полковник, в чьем облике угадывалось сходство с добродушным битюгом, способным упереть могучую грудь в широкие постромки и легко сдвинуть с места железнодорожный состав. – Вы проверяли? Этот Гольдин действительно получил орден? – Еще не получил, но награжден! – густым басом отозвался Барков. – Указ подписан неделю назад. Местная газета его опубликовала и напечатала поздравление от имени губернатора области. – Ну что, товарищи, – обратился Буданов к присутствующим, – в течение получаса станет ясно, врет это чудовище или говорит правду. Пока ждем, доложите все, что известно об этом Хашеми. Слушаю, Юрий Борисович! – И, после маленькой театральной паузы, издевательски добавил: – Докладывайте, товарищ генерал-лейтенант! Вам же, кажется, довелось начинать работу в органах под началом этого Игнатова? Уж вы-то, надеюсь, знаете о нем больше остальных! Юрий Борисович Гирин, худощавый брюнет, чем-то напоминавший знаменитого французского актера Жерара Филиппа, спокойно выдержал тяжелый взгляд Буданова и вежливо, но решительно огрызнулся: – Я, Сергей Николаевич, с Игнатовым непосредственно почти не пересекался. Он уже в генералах ходил, а я только майора получил. Но справка о нем – подробнейшая – лежит перед вами. Все, кто его хорошо знал по работе в КГБ, уже взаимодействуют с нами. Большинство из них – пенсионеры. Из действующих сотрудников его мало кто хорошо помнит – все-таки двадцать лет прошло, как он не работает в центральном аппарате. Правда, почти все начальники управлений, – Гирин многозначительно посмотрел на Буданова, – заместители Председателя, короче говоря, почти весь руководящий состав работал в системе в те годы. Но лично знаком с ним только Симонов из кадров, который курировал Игнатова во время его службы на Дальнем Востоке. – Одним словом, работаем со всеми! – Гирин бросил взгляд на Буданова. Тот смотрел куда-то вниз. – Общее мнение таково: человек серьезный. Профессионал. К вечеру выявим всех, с кем он пересекался после ареста и освобождения в связи с делом ГКЧП. Гирин открыл папку, которую до этого держал в сложенном виде у бедра, и спросил: – Разрешите перейти к докладу о Хашеми? Буданов сжал кулаки и, не желая дольше задираться с подчиненным, буркнул: – Слушаю! – Алик Хашеми, возраст примерно сорок – сорок пять лет, гражданин Иордании. Захвачен месяц назад в Кодорском ущелье, в Грузии... – Я знаю, что Кодорское ущелье – это Грузия! – язвительно перебил докладчика Буданов. – Учитесь докладывать самую суть! – Там проводилась спецоперация по противодействию проникновению чеченских боевиков в Россию с территории Грузии, – невозмутимо продолжал Гирин. – Боевики оказали яростное сопротивление. Трое из них погибли в перестрелке. Сам Хашеми, как нам докладывают, сопротивления не оказывал, но, поскольку все происходило очень быстро и был серьезный огневой контакт, он получил в том бою пулевое ранение в ногу. В Грузию прибыл совсем недавно в качестве инструктора по специальной военной подготовке, хотя, по его легенде, он хотел набрать среди чеченцев добровольцев для работы в службе охраны арабских богатеев. Из показаний захваченных вместе с ним бандитов следует, что они его видели впервые. О его миссии толком не осведомлены. Предполагают, что он прибыл в точку их дислокации с каким-то поручением от грузинского военного руководства. Но выполнить поручение не успел, так как попал под нашу спецоперацию. Свободно говорит на нескольких языках. Судя по всему – феноменально подготовлен физически. Вы бы его видели, Сергей Николаевич! Шварценеггер отдыхает! – Этого мне только не хватало. Бандитов разглядывать! – У нас, повторю, нет сведений о его причастности к деятельности чеченских бандформирований, – настойчиво уточнил Гирин. – Он, судя по всему, международный наемник и именно в этом качестве попал в Грузию. Там, после поражения в абхазской войне, сильно нуждаются в грамотных военных специалистах. Мы пытались по своим каналам получить о нем сведения, относящиеся к, так сказать, догрузинскому периоду его жизни. Картина получается весьма скудная. Проживал в Амане. Возглавлял службу безопасности крупного иорданского бизнесмена. Добропорядочный гражданин. Вроде бы ничего необычного... – Тогда почему «вроде бы»? – Дело в том, что в Иордании, в Амане он осел совсем недавно. Есть неподтвержденные сведения, что Хашеми в качестве «солдата удачи» прошел множество горячих точек мира. Проживал в различных странах Ближнего Востока. Сейчас мы проверяем его на причастность к ряду громких терактов и политических убийств. Гирин полистал свою папку и нашел нужную страницу. – Его жизнь практически не удается проследить. Мы даже не уверены, иорданец ли он. По крайней мере имя его для араба звучит необычно – Алик. Внешность также европейская, причем на лице имеются признаки пластических операций, да и фамилия у него не арабская, а скорее курдская. Буданов нервно забарабанил пальцами по столу и спросил: – Он что, по Интерполу проходит? – В том-то и дело, что нет! Сам Хашеми говорит, что ему делали пересадку кожи, чтобы ликвидировать ожоговые рубцы, полученные в юности в результате несчастного случая. Наши медики эту версию отчасти подтверждают, но не исключают, что одновременно была сделана пластика лица. – Зачем?! – Буданов забарабанил по столу еще настойчивее, демонстрируя нетерпение. – Могут быть разные причины, товарищ генерал. Проверяем! – Проверяете? – Буданов на секунду затаился, затих и вроде бы спокойно уточнил: – И когда будет ответ? – Когда проверим! – Значит, так, Гирин!!! – наконец взорвался Буданов. – Жду два часа!!! Ни секунды больше! Все про этого урода хочу знать!!! Все!!! Пломбы в зубах изучайте! Пломбы и технология зубного протезирования о многом рассказать могут. Понял? Кто он? Откуда? Кто была его двоюродная тетя по материнской линии?! – Так точно, пломбы проверим! Разрешите продолжать? – Гирин почти с вызовом демонстрировал добротное состояние нервной системы и вовсе не терялся перед рявкающим начальником. – Самое интересное, товарищ генерал, состоит в том, что мы приглашали для участия в следственных действиях лингвиста. Так вот, он утверждает, что ни арабский, ни английский, ни немецкий языки, на которых Хашеми говорит абсолютно свободно, не являются для него родными. – И какой вывод из этого следует? – От арестованных чеченцев мы получили информацию о том, что Хашеми отлично знает русский язык. Проверили. – Удалось в этом убедиться? Он что, скрывает это? – Да нет, не скрывает. Говорит, что язык якобы выучил, когда учился в Каирском университете... – Он там учился? Проверяли? – Такой студент действительно был, но убедиться в том, является ли «наш» Хашеми этим студентом, не удается. И кстати, по-русски он говорит как-то необычно: очень чисто, но иногда путает предлоги. Буданов искренне удивился: – Что это может означать? – Дело том, что в разных языках одни и те же глаголы управляются разными предлогами. Вот он в русском и делает подобные ошибки: путается в управлении. Специалисты не исключают, что он выходец из России, точнее, из Советского Союза, но уже много лет не говорит по-русски. То есть долгое время практики у него не было, и он в русский язык, по принципу кальки, переносит правила, которые характерны для речи, которая ему привычна. А фонетически его русский безупречен. В Каире так не научишься... – Тогда надо копать его связь с Игнатовым. Не просто же так он настаивает на освобождении этого Хашеми, да еще таким зверским способом. Кстати, что с тем мужиком, который пострадал от взрыва? Он жив? – Живее всех живых. Это местный бомж, который забрел на стройку в поисках лома всяких там цветных и прочих металлов. Даже контузия не подтвердилась. Сильно напуган. А так – все в порядке. Создается впечатление, что заряд был именно так и рассчитан, чтобы не убить, а напугать. – Вы еще гуманистом эту сволочь объявите! – раздраженно произнес начальник управления. – Сергей Николаевич! Позвольте еще одно соображение по поводу этого Хашеми? – Давайте! – У Игнатова пропал во время войны в Афганистане сын. Точнее, формально он ему не сын, а племянник покойной жены: Фомин Александр Борисович, лейтенант ВДВ. Возраст и некоторые внешние характеристики совпадают. В частности, рост. Но нам катастрофически не хватает времени для дальнейшей углубленной проверки. У нас было всего полтора часа. – Какие полтора часа? – Буданов буквально подпрыгнул в кресле. – Он уже месяц сидит у вас в камере, а вы ничего толком не знаете!!! Срочно мне на стол всю информацию на этого Фомина! Как он пропал? – В бою. Накрыло взрывом. Есть свидетельства очевидцев. Но тело обнаружено не было. Признан умершим по истечении установленного законом срока. Фотографию Фомина мы получили буквально двадцать минут назад. Она относится к 1983 году. На первый взгляд обнаружить сходство с Хашеми трудно. Но ведь прошло более двадцати лет, тут и без пластической операции сходство сразу не найдешь. Надеемся на экспертизу по совпадению основных пропорций лица. Заключение надеемся получить уже через... – Что там? – Буданов прервал докладчика и посмотрел на появившегося в дверях офицера. Тот прошел прямо к столу и молча положил перед генералом лист бумаги с коротким текстом. – Ну вот, дождались! – Буданов положил на бумагу два сжатых до скрипа кулака. – Он играет с нами, как кот с мышатами. Только что «Голос Москвы» передал, что ими получено SMS-сообщение о месте нахождения второй бомбы. Знаете, куда выехала группа по ее обезвреживанию? – Буданов тяжелым взглядом оглядел участников совещания. – В магазин «Детский мир»! Это триста метров вот от этого стола!!! – Слова «Вот! Этого! Стола!» Кротов отбил тремя сильными ударами об стол. – Думаю, через пару дней звездочки с ваших погон, господа чекисты, начнут облетать гроздьями! И с моих тоже!!! – Как работает!!! – вдруг, после паузы, почти с восхищением проговорил начальник управления, и все без уточнения поняли, о ком идет речь. – Он ведь дал нам знать, что принял телевизионную информацию и отменил решение о взрыве. В противном случае лежала бы бомба, пока случайно не нашлась. А мы бы гадали: то ли правда она где-то есть, то ли блефует наш клиент! – Не блефует он! – Буданов опять помрачнел. – Заминировал заранее полгорода и держит нас за яйца! – Он всем телом повернулся к своему соседу: – Значит, так, Гирин! Срочно экспертное заключение: этот Фомин и Хашеми – есть ли связь?! Срочно – телефон, с которого послана информация на «Голос Москвы»! Срочно – все данные на Игнатова после службы в КГБ! Срочно – круг его общения: родственники, собутыльники, сослуживцы, бабы! Срочно ищите людей, которым он мог давать поручения на закладку взрывных устройств! Все срочно!!! До конца дня!!! Свободны!!! Последний приказ Буданов буквально прорычал. Когда все участники совещания встали из-за стола, он уже спокойно произнес: – Беркас Сергеевич! Задержитесь, пожалуйста. Беркас Каленин, дед Георгий и беркут Каспия Беркас Каленин всю сознательную жизнь провел в борьбе за место под солнцем. Поначалу, в юношеском возрасте, он самоутверждался в борьбе за уважение к собственному имени. Беркасом его нарекли отнюдь не родители, а дед Георгий, имевший магическую власть над всей родней, в особенности над матерью Беркаса – Революной Георгиевной. Лингвистический конфуз с ее именем состоял не только в том, что она была столь странно наречена в то время, когда мода на подобные изыски уже давно миновала. Но и в звучании самого имени. Были Люции, были Ревы, и даже во весь размах – Революции. А вот Революна была, похоже, одна на всю шестую часть суши, чем Георгий Иванович всегда гордился. При этом он требовал от супруги Нюры, которая, несмотря на заметное преимущество в росте и весе, панически боялась взбалмошного мужа, чтобы та всем рассказывала, будто дочь была названа Революной по личной просьбе товарища Буденного, что было чистейшим враньем. Другой казус этого семейства состоял в том, что отец Беркаса – Сергей Сергеевич – носил прозаическую фамилию Иванов. Вступая в брак с гражданкой Калениной, скромный учитель немецкого языка, прошедший штабным переводчиком всю Отечественную, безропотно согласился взять фамилию жены, на чем решительно настаивал тесть. Что тут решило дело – сказать трудно. Может, природная тихость Сергея Сергеевича, а может, фронтовая привычка безропотно воспринимать любые решения старшего по званию: дед Георгий закончил войну гвардии майором и имел кучу боевых наград, в то время как Сергей ушел на нее младшим лейтенантом и им же вернулся, ничуть не горюя о том, что имеет всего две медали: «За взятие Берлина» и «За победу над Германией». Ну и, наконец, была еще одна семейная история про то, как дед Георгий, носивший при рождении фамилию Каледин, стал Калениным. Его предки, по семейному преданию, были понтийскими греками – выходцами из Крыма. Сам же Георгий родился в Астрахани в семье рыбака, ходившего с рыбацкой артелью в низовья Волги и на Каспий. Ровесник века, Георгий узнал про Октябрьскую революцию с большим опозданием. Они как раз ватажили с отцом на Каспии. Как сказали бы сегодня, закрывали сезон. Жили в ватаге на берегу и, естественно, не знали, что творится в стране. Однако сама революция, естественно, обойти юношу стороной не могла. Георгия поставили под ружье красные. Воевал он в рядах Первой конной, и воевал лихо. Идейную страсть заменяли ему азарт, невероятная отвага и желание выжить во что бы то ни стало. Было еще и фантастическое везение. Смерть гонялась за ним по пятам все три года гражданской войны. Она пометила его сабельным и пулевым ранениями. Но всякий раз Георгий оставлял ее с носом. Осенью 1918 года, после злодейского покушения на Ленина, Георгий Каледин подал заявление в большевистскую партию. Тогда же он поменял одну букву в своей фамилии. Посоветовал комиссар – очкастый еврей, – объяснивший молодому бойцу, что Каледин – это белогвардейская казачья контра, застрелившаяся от страха перед неминуемым большевистским возмездием. Он же усмотрел хороший знак в замене одной буквы в фамилии. – Звучит почти как Ленин! Каленин – как Ленин! Здорово! По-революционному! Носи на здоровье! Эта новая буква впоследствии сыграла с Георгием злую шутку. В тридцать седьмом году дотошный следователь выяснил, что Георгий изменил фамилию. Он объявил это намерением скрыть родство с белогвардейским казачьим атаманом, издевательством над фамилиями вождя революции и «всенародного старосты» Михаила Ивановича Калинина. Кроме того, в следственном деле подробно описывалось, как Георгий хвастал по пьянке, что лично был знаком с товарищем Фрунзе, которого, по его мнению, погубили троцкисты. Личное знакомство на поверку оказалось фантазией чистой воды, а вот намеки на насильственную смерть наркома вызвали у следствия серьезные вопросы. Упоминалось также, что Каленин публично издевался над известным пролетарским поэтом, про которого говорил: «Демьян Бедный – поэт бледный!» А еще любил поносить московское руководство, принимавшее абсурдные, на его взгляд, решения по освоению Каспия. Одним словом, когда следствие закончилось, выкатили Георгию девять расстрельных статей, среди которых на почетном первом месте значились скрываемая родственная связь с атаманом Калединым, идейное перерождение и сотрудничество с иностранными разведками. Однако и тогда Георгию повезло: наркома Ежова поменяли на Берию. Свое пребывание в застенках НКВД Георгий вспоминал неохотно. Правда, когда началась кампания по разоблачению культа личности Сталина и появились многочисленные свидетельства репрессированных, рассказывавшие про ужасы сталинских застенков, Георгий вдруг объявил родне, что написал в газету «Правда» письмо протеста. Он, к примеру, сообщал в письме, что его во время допросов никто не бил. Спать не давали, допрашивали несколько суток кряду – это было. Но потому и не признал Георгий себя виновным ни по одному пункту обвинений, что никто из него признание пытками не выколачивал. И освободили его через полтора года не как-нибудь, а в зале суда, где он был полностью оправдан. А случилось это вскоре после назначения главой НКВД Лаврентия Берии, которому многие тогдашние сидельцы были обязаны возможностью отстоять свое честное имя. После этого письма Каленин, занимавший тогда пост заведующего отделом сельского хозяйства Астраханского обкома партии, впал в немилость. Ему припомнили антипартийную позицию в вопросе о повсеместном внедрении посевов кукурузы, объявили партийный выговор, а вскоре отправили на пенсию. Дед Георгий больше всего на свете любил рассказывать о том, как он мальчишкой ходил с отцом в море. Его рассказы напоминали бесконечный роман, в котором при каждом прочтении появлялись новые герои, непрочитанные ранее сюжеты и эпизоды. Роман был расцвечен всеми красками, звуками и запахами, какие только позволял передать русский язык. А рассказчик дед Георгий был знатный. Цепкая детская память сохранила для Беркаса все нюансы и детали многочисленных историй из дедовского репертуара. У него и сейчас, по прошествии многих лет, на глаза наворачивались слезы при воспоминании о лице деда в те минуты, когда он описывал гибель ватажного атамана Дормидонта, считавшегося в те времена самым знатным рыбаком Каспия. – Представь, Беркасушка, шторм налетел такой, что вскипает Каспий каждой волной, рычит, как зверь разъяренный. Ветром в лицо бьет так, что перехватывает дыхание: хочешь вздохнуть, а горло как кто рукой пережал. И видишь, беда какая: не внял Дормидонт знаку рыбацкому. Не поверил беркуту, который над баркасом кружил. Не пошел на берег. Рыбу ждал. И ведь дождался! В самый что ни на есть сильный накат ветра взяла крючок белуга апрельская. Да такая, что засвистела веревка, вымоталась вся без остатка и напряглась, как струна. Поет на ветру, борт кренит. Дормидонт – атаман наш – велит ватаге лодку с баркаса на воду спускать. Говорит, мол, на крючке рыба, которую он ждал всю жизнь. Все, конечно, его отговаривают. А он – нет, говорит, мужики! Это мой час! Либо возьму ее, либо уйду вместе с ней в море-океан. И не дает никому с ним в лодку садиться. Один, говорит, пройду! – А зачем один, деда? – спрашивал Беркас. – Я же говорю – испытание себе придумал, чтобы один на один. Судьбу свою проверял, мечту давнюю холил. – Деда, а в прошлый раз ты говорил, что с ним двое рыбаков в лодку сели. – Путаешь ты что-то, внучок! Один Дормидонт пошел. В том-то и соль! – Подожди, деда! А почему рыбу не сетью ловили? – Не идет такая рыбина в сеть. А вот на крючок... Знаешь, какой он, крючок-то? С мою руку! Давай дальше расскажу! – Георгий вновь устремлял глаза вдаль. – И вот направил он лодку вдоль веревки. На заброс идет. Мы-то уже чуем по всему: рыба засеклась невиданная! И страх накатывает – лодка за волной то появится, то пропадет. Видим, выбрал Дормидонт веревку, сколько смог. И тут дала рыбина свечу, вышла серебряной молнией из пучины. Поняли мы: не взять ее! Пудов сто, не меньше! – Сто пудов – это как что, деда? – Молоко в наш магазин в цистерне привозят, видел? Вот больше ее будет! Ну, слушай. Дормидонт веревку не отпускает, то ли рыбу к лодке подводит, то ли лодка за рыбой идет. Вот уже взмахнул он багром, а силища у Дормидонта была огромная. Чуем, зацепил. Тут – раз!!! – уже прямо возле лодки вздыбилась рыбина, а дальше уже не понять было, что случилось. Только вдруг встала лодка кормой вверх и опрокинулась. Искали мы Дормидонта, да куда там! Как и сказал, ушел вместе с рыбой на дно морское. Может, веревку с руки сбросить не смог, а может, лодкой зашибло. Глаза деда Георгия покрывались пеленой светлой грусти, как это бывает со всеми пожилыми людьми, которые вспоминают о днях своей молодости. И маленький Беркас тоже едва сдерживал слезы, жалея неведомого Дормидонта, хотя погиб он, по его разумению, совсем нескладно. После каждого такого рассказа дед Георгий ждал вопроса внука про знак, которому не поверил Дормидонт. Беркас, выждав, как положено, грустную паузу, просил: – Деда, про беркута расскажи! И Георгий вдохновенно начинал свою байку про беркута Каспия. Рассказывал он про огромную гордую птицу, которая, по рыбацким преданиям, появлялась будто бы в море только тогда, когда надо было подать какой-то важный знак. И если видели рыбаки над судном парящего хищника, бросали все и снимались с якоря. – Знак он давал, что беда надвигается! – объяснял Георгий. – И как только добирались рыбаки до берега, непременно случалось на море что-то страшное. То смерч налетит, то шторм невиданный, а то и вовсе при ясном небе и безветрии отступит вода от бортов, уйдет из-под днища, и рухнет корабль куда-то в бездну. А волны сомкнутся потом так, будто и не было ничего вовсе... – Деда! – перебивал рассказчика маленький Беркас. – Получается, что беркут этот злой. С ним буря приходит. – Это как посмотреть. Сам видел, как старики ему кланялись: помоги, мол, беркут Каспия, дай знак, что беда смертельная грядет, и убереги от нее... Красивая птица... Была ли в рассказах деда хотя бы крупица правды, Беркас не знал. По берегам волжских ериков[8 - Ерик – небольшой проток, соединяющий рукава основного русла реки, речная старица.] всяких крылатых хищников действительно водилось без счету. Да только легенду про беркута Каспия мальчик ни от кого, кроме деда, не слышал. И однажды даже был посрамлен астраханскими старожилами, когда восемнадцатилетним юношей, побывав на родине деда, спросил про беркута. Виданное ли дело, отвечали ему, чтобы хищник далеко в море залетал? Нету у него там дел! Да и не слыхал никто из старожилов эту байку. И самое главное, беркутов-то в Поволжье отродясь не было. Орлы, ястребы, соколы, но только не беркуты. Беркас рискнул поделиться своими сомнениями с дедом, которому к тому времени уже хорошо перевалило за восемьдесят. Георгий находился в том серьезном возрасте, когда любые сомнения в его праве изрекать истины вызывали у него глубокую обиду. Поэтому вопрос Беркаса его задел. – Ты что же, не веришь мне? Я же сказал тебе – чудо это! А чудо понятным не бывает! Беркут этот в море, может, раз в десять лет и появлялся-то! Его мало кто видел. Но в тот день, когда Дормидонт сгинул, кружил он над нами. А ты книжкам веришь! – устыдил Георгий внука. Беркас, повзрослев, конечно же, понял, что неугомонный Георгий либо придумал все, либо сам поверил в небылицу. Только злосчастный беркут давно стал его судьбой, а точнее, именем. Дед Георгий, узнав о рождении внука, глубокомысленно изрек: – Имя ему надо дать гордое и звучное. – Давайте Эдуардом назовем, – робко предложил отец первенца. Георгий Иванович даже не глянул в его сторону. – Беркас, чем не имя? – Дед оглядел родню победоносно и непреклонно. – Беркас Каленин! А?! Каково?! «Беркут Каспия» сокращенно! – Да это ж как кличка собачья! – вскинулась было бабушка Беркаса по отцовской линии. – Нету такого имени в святцах! – Вы, Тамара Димитриевна... – именно так: «Димитриевна» – произносил Георгий отчество сватьи, – лучше бы самообразованием занялись! Пишете с ошибками! Читал я вашу записку – ту, что вы Революне в роддом послали. Сразу видны ваши четыре класса, да и те – церковно-приходские! К примеру, Инесса есть в ваших святцах? – наседал Георгий. – А чем не имя? Так, между прочим, звали товарища Арманд, которая состояла в переписке с Владимиром Ильичем Лениным. Значит, так: Беркасом будет! – отрезал он. Никто возразить не посмел. Тамара Дмитриевна и бабушка Нюра попытались было, оставаясь один на один с внуком, называть его Борей, но неожиданно натолкнулись на его решительное сопротивление. Придуманное взбалмошным стариком имя многое предопределило в судьбе мальчика. Не было взрослого, который бы удивленно не переспросил: – Беркас? Это что же за имя такое странное? И не было сверстника, который не пытался бы его подразнить, переиначивая имя на свой издевательский лад. В первый же день пребывания в детском саду он выдержал бой за уважение к собственному имени и вышел победителем. Два мальчика подошли к нему знакомиться, и один из них весело срифмовал: «Беркас – матрас». Беркас молча сделал шаг вперед и ударил обидчика в нос. А дальше поступил и вовсе ужасно: на всякий случай он треснул по уху и второго мальчика, который ничего плохого ему сделать не успел. На истошные вопли побитых детей сбежались все воспитательницы и нянечки. Беркас был наказан, то есть прилюдно поставлен в угол, лицом к стене, и в течение пятнадцати минут выслушивал нотации по поводу своего безобразного поведения. На следующий день он увидел, как воспитательница сунула в руки его матери потрепанную книжку и нравоучительно произнесла: – Почитайте Макаренко. Это о воспитании трудных детей. Кровопролитный конфликт – а нос шутника после удара Беркаса был разбит в кровь – дал неожиданный результат. Большинство мальчиков немедленно признали в Беркасе своего лидера. Остальные избегали с драчливым новичком каких-либо столкновений. Что же до особ женского пола, то все они, почти поголовно, демонстрировали Беркасу свои симпатии. И только маленькая жгучая брюнетка Ася решительно отказывалась играть с ним. Естественно, что именно Ася нравилась Беркасу больше остальных девочек, но он так и не смог подобрать к ней подход. И это первое, и единственное, поражение в попытке добиться от дамы взаимности врезалось ему в память на всю жизнь. А вот борьба за уважение к своему имени, напротив, закалила Беркаса. Достигнув шестнадцати лет и получив право вписать в паспорт другое, Беркас гордо от этого отказался. Он даже стал получать удовольствие от того, что его имя вызывает вопросы и пересуды окружающих. И если он видел, что кто-то не может скрыть улыбку или недоумение, если возникали навязчивые вопросы, то сам шел в атаку и говорил: – Да-да! Именно Беркас. Вы не ослышались. Это древнеримское имя. Дело в том, что мой отец прямой потомок Юлия Цезаря. Вы, кстати, не читали сочинения Иосифа Флавия? Там про мое имя целая глава написана. Его носили римские императоры. В переводе с латыни оно означает «несущий правду». Но однажды шутка не прошла. Веселый черноглазый мужичок, ожидавший аудиенции в приемной Председателя Госдумы, услышав про Иосифа Флавия, понимающе улыбнулся и сказал: – «Несущий правду» звучит по-латыни иначе, поверьте мне – профессору по разряду романской филологии. Впрочем, если слово «нести» употребить в просторечном смысле, в смысле «нести чушь», то, возможно, именно в этом значении «несущий правду» будет звучать как «беркасор». – После пятиминутного приступа смеха, который охватил всех: обоих охранников Председателя, сидевших в приемной, веселого профессора и самого Каленина, гость спросил: – Вы меня, конечно, не помните, Беркас Сергеевич? Я отец Аси Исановой. Мы встречались с вами в раздевалке детского сада, что на улице Веры Фигнер. Правда, вы тогда были еще совсем молодым человеком – лет эдак шести-семи. Поэтому помнить меня вы, конечно же, не можете. А я еще тогда заинтересовался вашим замечательным именем и его происхождением. Забавная, скажу вам, история! Мне ее рассказал ваш дедушка. Веселый товарищ! Боюсь спросить, но его, вероятно, давно нет в живых? – Да... Руслан Ринатович! – Беркас незаметно глянул на экран компьютера, где крупными буквами были набраны имя, отчество и фамилия посетителя. – Тронут, что помните деда. Он умер в 96-м году. Четыре года не дожил до столетнего юбилея. Но, когда отмечали девяностопятилетие, водку пил наравне со мной. Я, честно говоря, помнил, что Ася была Исановой. Но отчества ее, конечно же, не знал! Да и фамилию, несмотря на ее редкость, как-то с вами не связал. Как Ася? – О, Ася всем нам преподнесла сюрприз. Закончила юрфак МГУ и работает следователем Генеральной прокуратуры. – МГУ? Странно, как же мы не встречались? Впрочем, вуз огромный, немудрено. Есть семья? – Да, конечно. Двое сыновей – мои внуки. Исанов радостно прищурился. В этот момент компьютер издал характерный звук, и секретарь обратился к посетителю: – Вас ждут, Руслан Ринатович! – Спасибо! – Профессор заторопился в кабинет и, уже исчезая в дверях, сказал: – Звоните! Ася будет рада. Там на визитке все телефоны... «За кровь я денег не беру!» – Курите? – спросил Буданов. Каленин отрицательно мотнул головой. – А я безуспешно борюсь с этой языческой привычкой уже много лет. Он достал пачку, и Беркас отметил, что генерал курит французские «Житан» без фильтра. Это выдавало в нем курильщика привередливого и со стойкими привычками: французская марка продавалась далеко не в каждом киоске, а в самой Франции давно была запрещена. – Если честно, то вся эта история с вашим участием в переговорах с Игнатовым мне не нравится! – Мне тоже, – парировал Каленин. – Надеюсь, вы не думаете, что мне доставляет удовольствие присутствовать на вашей профессиональной кухне? Избавьте меня от общения с этим гражданином, и я буду вам очень благодарен. – Он отказывается говорить с нами без вас. Его угрозы, к сожалению, жестокая реальность. Поэтому мы вынуждены согласиться на ваше участие. Кстати, почему он выбрал именно вас? Каленин пожал плечами: – Думаю, это чистой воды импровизация. Он даже сказал при первой встрече, что я не значусь в его досье. А вот полковнику вашему даже поведал про его музыкальную профессию. Знает кадры ФСБ! – Каленин мстительно стрельнул глазом на Буданова, мол, вот тебе за дурацкие намеки. – Ему, вероятно, важно, что я нахожусь на прямой связи с Председателем Думы. Если бы не я попался под руку, то он потребовал бы кого-то с похожими возможностями. Буданов пропустил мимо ушей язвительные слова про кадры ФСБ. – Что-то здесь не так, Беркас Сергеевич! Чует мое сердце, Игнатов не просто ради этого Алика все затеял. – Буданов буквально высасывал сигарету, кончик которой все время, пока он курил, ярко светился. – Игнатов просит встречи с вами. Какие очередные требования он выкатит, мы не знаем. Постарайтесь в разговоре с ним понять его дальний замысел. От разговора про Хашеми попробуйте уйти. – Разумеется. Я же не знаю всех деталей, и вряд ли он будет о них со мной говорить. – Внушайте ему, что его требования обсуждаются и о них проинформировано ваше начальство. Но одновременно дайте ему понять, что быстро решить все вопросы, которые он ставит, невозможно. Кстати, чтобы вы знали: он потребовал вертолет, на котором намерен вывезти Хашеми на пока не известную нам взлетную площадку. Там его должен ждать скоростной самолет класса «Челинджер», то есть с большой дальностью полета. При этом он обещает остановить теракты сразу после приземления в стране, которую укажет после взлета. Требует денег. Знаете сколько? Зарплату за неделю для себя и своих сотрудников. У меня, говорит, оплата почасовая – восемьдесят долларов в час. Короче, попросил двадцать пять тысяч у.е. – Это много или мало? Буданов криво усмехнулся: – Ну, сами посудите. Человек затевает смертельную игру с огромной государственной машиной и просит сумму, которой ему даже на пластическую операцию не хватит. Говорю же, странно все это. Или просто издевается, или есть тут какое-то второе дно. За нос он нас водит! А где? В чем? Не пойму. – Буданов нажал кнопку на селекторе и резко бросил: – Зайди! Вошел молодой офицер, по-видимому, секретарь. – Проводи господина Каленина к Игнатову. С ним пусть работает Барков. То есть водит по коридорам, сопровождает, одним словом, пусть будет рядом. Сразу после разговора с Игнатовым – ко мне! ...Игнатов встретил Каленина в небольшом кабинете. Хотя он и сидел по гостевую сторону письменного стола, его расслабленная и самоуверенная поза свидетельствовала о полнейшем спокойствии. Могло показаться, что он и есть хозяин кабинета, который на пару минут занял непривычное для себя место. В углу стоял вооруженный боец с автоматом наперевес. Игнатов приветливо улыбнулся и сказал: – Проходите, Беркас Сергеевич! А то я уже заждался! Как видите, я действую строго согласно нашим договоренностям. Сказал, что отменю взрыв, если товарища Гольдина поздравят на всю страну. И вот, как видите, отменил. Каленин исподлобья взглянул на Игнатова и демонстративно брезгливо проговорил: – Я хочу вам откровенно сказать: вы мне неприятны. Неприятно ваше суперменство. Я не испытываю удовольствия от общения с вами! И нахожусь здесь потому, что это случайно взбрело в вашу шальную голову. – Каленину хотелось найти слова, которые побольнее заденут Игнатова. – Вы воюете с беззащитными людьми! В результате ваших действий могут пострадать женщины, дети, старики! С ними вы воюете? Это подло, вот что я вам скажу, господин Игнатов! И я очень хочу, ну просто очень! Чтобы вы знали, что я общаюсь с вами с глубоким отвращением. А теперь – я к вашим услугам... Лицо Игнатова резко переменилось. Из доброжелательно-равнодушного оно стало жестким и даже жестоким. – Вы, молодой человек, видимо, заблуждаетесь на свой счет. И на мой тоже. Я разговариваю с вами только потому, что не верю своим бывшим коллегам. Ваша нынешняя система сделала из ЧК сборище непрофессионалов, трусов и лизоблюдов. Они по иерархии будут врать: младшие начальники старшим, старшие – самым высоким, а последние – Президенту. В итоге и он, и страна будут дезинформированы. Меня представят как выжившего из ума старого людоеда... – А вы считаете себя здравомыслящим праведником? Может быть, вы надеетесь на аплодисменты: мол, браво, господин Игнатов, так держать? – Праведником – нет. А вот со здравым смыслом – все в порядке. Я думаю, вы обратили внимание, что акция на пустыре была спланирована и осуществлена как устрашающая? Там никто не погиб. Ведь так? – Что это меняет? – Многое! Для начала это говорит о том, что я не хочу никого убивать. Но одновременно я хочу, чтобы и вы, и ваши хозяева точно знали, с кем имеете дело! – И что же они должны узнать? – Каленин всем своим видом демонстрировал, что разговор ему крайне неприятен. – Попытайтесь точно передать вашему начальству то, что я буду вам говорить. – Зачем мне что-либо искажать? Игнатов внутренне подобрался. – Я прошу, чтобы ко всем моим просьбам относились максимально серьезно. Я не стану прощать малейших неточностей и попыток шутить со мной. Я действительно спланировал и подготовил серию разрушительных терактов. Остановить их могу только я один! Слышите? Никто! Ни одна душа! Только я! Поэтому жизнь людей зависит от того, поверят ли в серьезность моих намерений руководители страны. Ваша задача – сделать так, чтобы поверили! – Игнатов наморщил лоб, и Каленин с удивлением увидел, как вслед за складками на лбу шевельнулась вся кожа головы, включая темя и уши. – Другими словами, я начал с вами войну, – продолжил генерал. – Это будет первый в истории пример войны отдельного гражданина со всей государственной машиной. И вскоре вы сможете убедиться, что исход этой войны далеко не предрешен. – Я могу только то, что могу, ясно? – грубо отреагировал Каленин. – Я близко к первоисточнику сообщу Председателю Государственной думы все, что услышу от вас. Хотя уверен, кое-что из сказанного вами будет воспринято... ну, скажем, неоднозначно. Игнатов, будто не услышав слов Каленина, продолжил: – Самое главное! Это очень важно... Человек, которому я поручил подготовить все акции и который знает всех исполнителей поименно и в лицо, сегодня утром казнен. Казнен за то, что погубил многих замечательных парней, исполнявших свой воинский долг. Это – бывший полковник Главного разведывательного управления Константин Будаговский. После его гибели не осталось никого, кто знает исполнителей терактов и точки Москвы, где они спланированы. Этого не знаю и я! Но я знаю точное число этих акций и время, в которое они будут происходить. – Игнатов помолчал. – Тело Будаговского находится в дачном поселке Баковка, в ближнем Подмосковье. Рядом с телом – его собственноручная записка, в которой он прощается с семьей и просит никого не винить в его смерти. Он даже меня не винит. – Игнатов скривил рот в нервной ухмылке. – Повесился он сам. Правда, в моем присутствии. Поэтому, хотя никто его физически не убивал, я называю это казнью. – Вы убили своего подельника? Казнили за прежние грехи? – искренне удивился Каленин. – То есть сначала поручили подготовить взрывы, а потом сунули в петлю... Так? – Нет, не так. Он участвовал в подготовке взрывов вынужденно. У него не было выбора... Каленин почувствовал, что собеседник впервые проявил нечто напоминающее волнение. Голос его стал глуше обычного. Последние фразы он говорил, прикрыв глаза: – Я заставил его... Его семья была у меня в заложниках... Он не мог меня «сдать»... Я вернул его близких в обмен на выполнение моих условий и дал возможность спокойно повеситься в моем присутствии... Заслужил, подонок... – Игнатов вздохнул. Было видно, что ему неприятно вспоминать об этой истории. – Итак, надеюсь, вы поняли, что я придумал беспроигрышную комбинацию. Со мной ничего нельзя сделать. Нет, можно, конечно, завтра же четвертовать меня на Красной площади, руководствуясь принципом израильского «Моссада», что террористам нельзя уступать ни в чем, даже если это повлечет за собой чудовищные жертвы. Но я и этот вариант предусмотрел! – Уверенность вернулась к Игнатову, и он с гордостью взглянул на Беркаса: – Каждое мое новое требование немедленно будет становиться достоянием гласности. Если вы вдруг перекроете кислород всем российским журналистам, то до зарубежных вы все равно не доберетесь. А это значит, что убить меня без скандального шума вам не удастся. По крайней мере в ходе этого сражения. Ибо простые русские женщины, которым популярно объяснят, что власть не хочет защитить их детей и отказывается выполнить вполне пристойные требования бывшего генерала КГБ, разнесут Кремль вместе с Лубянкой по кирпичику. Поэтому ваши начальники будут делать то, что я им скажу. Уверяю вас, мои требования будут необременительными и выполнимыми. Я не стану требовать, чтобы российский Президент публично сделал себе харакири или вывел войска из Чечни. – Послушайте! Вы точно ошиблись адресом! Чего вы от меня хотите? Зачем вы все это мне рассказываете? Это должны выслушивать ваши бывшие коллеги, которым по долгу службы положено общаться с такими... – Каленин запнулся, подыскивая слово, не нашел его и брякнул то, что вертелось на языке: – такими параноиками, как вы. Игнатов усмехнулся, демонстрируя, что его не задели слова Каленина. – Вы мне нужны для того, чтобы власть услышала обо мне не от трусливых солдафонов, которые, защищая честь мундира, будут ей врать, а от вас. У меня нет опасений по поводу того, что вы переиначите смысл моих слов. Даже если я сейчас начну распевать матерные частушки, вы их все равно дословно процитируете. Ведь так? – Игнатов вопросительно посмотрел на Беркаса. – Когда я просил о точности, – продолжил отставной генерал, – то имел в виду лишь то, что вы можете представить мои слова в виде некой метафоры. А их надо понимать буквально. Я начал с вами войну! Никаких метафор. Война до победы! – До какой победы? Победы чего над чем?! Вы это серьезно? – Разумеется! Я не только очень расчетлив, но и жизнелюбив, несмотря на то что мне на днях пошел шестьдесят восьмой год. Так вот: победить – значит заставить противника капитулировать. Представьте себе, что через некоторое время подавляющее большинство граждан нашей страны поймет, что существующий режим – это вселенское зло! Что страну возглавляет человек, который должен сидеть вместе с уголовниками в тюремной камере. Это поймут все: журналисты, парламентарии, даже вы! Представьте, что благодаря мне не будет ни одного человека, стоящего на службе режиму, включая Президента, который будет чувствовать себя в безопасности. Страх – великое лекарство от самоуверенности! И когда продажные чиновники поголовно будут прятать жен и детей за границей, опасаясь за их и свое будущее, когда глава правительства пару раз обнаружит муляж взрывчатки в собственном клозете, – вот тогда режим рухнет сам собою. Граждане прогонят их всех, как прогоняют обгадившегося от страха пса, не способного защитить хозяйский дом. – Господин Игнатов! Простите, но я больше не желаю слушать весь этот словесный понос. Вы, видимо, забываете, что сидите в тюремной камере, и представляете себя где-нибудь в Гайд-парке? Так? А может быть, у вас мания величия? Ну, точно! Вы себя спасителем Отечества числите?! Про муляж в клозете – это вы лихо завернули! Сидя в камере! – Каленин раскраснелся от возмущения. Наконец он немного успокоился и спросил: – У вас все ко мне? – Минутку... Картина, которую я нарисовал, вовсе не такая утопичная, как может показаться. Если мне удастся задуманное, то в нашей с вами стране неизбежно произойдут кардинальные перемены. У ее руля наконец-то могут оказаться люди, которые будут служить своему народу, а не грабить его. Глядишь, в этом строю честных людей найдется местечко и для меня... Ну, а если не срастется, если я проиграю свою войну... Да нет, если война справедливая, ее не проигрывают. Даже если гибнут... Мне почти семьдесят. В этом возрасте глупо бояться смерти. А уж смерти геройской, да за правое дело, – вдвойне! – Игнатов удовлетворенно откинулся на спинку кресла. – Вот теперь, пожалуй, все, по крайней мере на сегодня. – Он явно старался сделать вид, что удовлетворен беседой и морализаторские выпады Каленина его не тронули. Каленин решительно встал: – Увы, моей докторской степени и политического опыта не хватает, чтобы понять, какие грядущие перемены вы имеете в виду. Я передаю вас в руки людей, с которыми вам предстоит разговор более обстоятельный, чем со мной. Полагаю, они лучше поймут ваш сценарий, поскольку сами большие мастера всяческих спектаклей. – Сделайте любезность! Они с нетерпением ждут моих дальнейших указаний. – Игнатов вновь перешел на тон снисходительного превосходства. – Не обессудьте, но нам с вами придется встречаться. Да, и еще. Передайте ребятам из управления, которые вас консультируют, две моих просьбы. Первая. Пусть не трогают семью Будаговского. Там жена и дочь. Они ничего не знают. Точнее, знают только то, что из-за него они были в течение месяца заложницами, – пока Будаговский готовил теракты. Даю слово офицера, что они не имеют к его делам никакого отношения. И второе. Все сценические постановки ваших консультантов я читаю на несколько ходов вперед. Можете не отвечать, но готов поспорить на что угодно, что вас просили всячески убеждать меня в том, что быстро решить вопрос об освобождении Алика Хашеми невозможно. Так вот, я точно знаю, как это все делается. Знаю, сколько времени нужно на то, чтобы согласовать решение о выполнении моих требований на самом высоком уровне. Знаю, как быстро можно подготовить вертолет даже со всеми средствами слежения и прослушивания, которыми его нашпигуют. Одним словом, пусть не держат меня за дурака... Повторяю! – настойчиво произнес Игнатов. – Я пришел к вам сам! Я не самоубийца! А значит, знаю, как уйти. Убедите ваших советчиков и начальников, что выполнять мои требования надо неукоснительно. Следующая точка принятия решения – завтра утром в десять ноль-ноль. В десять двадцать – взрыв. Будьте здоровы! – Минутку, господин Игнатов, – неожиданно вернулся к беседе Каленин, который вроде бы уже двинулся к выходу. – Вы тут про план свой непобедимый рассказывали. Но вы ведь знаете не только число терактов, не только время их совершения, но и слова, которые надо сказать, чтобы их предотвратить! Так? – Так! – Значит, не вся информация от вас отрезана, значит, узнав эти коды, можно взрывы остановить? – Браво, Беркас Сергеевич! Хотя, конечно же, над этой светлой идеей уже работают мои бывшие коллеги. Да, все верно! Это слабое звено. Но только на первый взгляд. И вот почему. Эту информацию из меня можно выбить всего двумя путями. Первый – это примитивная пытка. Ну, там иголки под ногти и прочие зверства из кинофильмов про фашистов... Уверяю вас, путь непродуктивный. Могу не выдержать пыток – сердце уже не то... Могу парочку кодов сдать, а в одном сделать сознательную ошибку. Мужикам-то невдомек... Обрадуются первым двум удачам, успокоятся, а тут и рванет... Можно, конечно, прибегнуть к химическим средствам. Я, кажется, уже об этом упоминал. Есть для этих целей всякие гадости. Я пару раз видел их в деле. Но вот в чем штука: они не гарантируют, что под их воздействием я скажу действительно то, что нужно. Поток поврежденного сознания может уйти неизвестно куда... – Игнатов ободряюще посмотрел на Каленина, как бы призывая его согласиться с предложенной железной логикой, и вполне мирно добавил: – Беркас Сергеевич! Зовите сменщиков. Мы обсудим с ними эту тему профессионально... Каленин хотел огрызнуться в том духе, что, мол, сам знаю, когда мне уходить, а когда приходить, но вместо этого поднялся и двинулся к двери. Потом неожиданно остановился и опять вернулся к столу. – А где ваш «Breguet»? Я вчера подумал: откуда у скромного отставного генерала КГБ такие часы? Откуда костюм за пару тысяч долларов? Галстук от Zilli? На чем деньги делаете? На крови? Игнатов в голос рассмеялся: – На крови? Скажете тоже... Я, Беркас Сергеевич, люблю, чтобы одежда сидела как влитая. Есть за мной такой грешок! Эту привычку я приобрел в годы военной службы. Если форма плохо сидит, то воевать в ней смертельно опасно. Поэтому удобная одежда для человека моей профессии – это вопрос не комфорта, а выживания. Так вот, форму уже давно не ношу, а костюм по-прежнему выбираю так, чтобы он был как собственная кожа. Увы, это ощущение дают только отлично сшитые, а значит, дорогие вещи. А часы – это подарок одного молодого человека, который нынче живет в Штатах. Он удачливый бизнесмен, начинавший в Советском Союзе как поэт. Подарок сделан в благодарность за то, что в свое время я раскритиковал его стихи. Они и вправду были чудовищны. Так вот, часы забрали. Изучают, видно... – Для пущей убедительности Игнатов показал голое запястье. – Но вас скорее интересует источник моих доходов. Так? – Предположим... – То-то вы на полдороге развернулись... Ладно-ладно! Нет здесь государственных тайн. После освобождения из тюрьмы я уехал на Украину. Создал там частное сыскное агентство. Ему уже десять лет. Официально я там советник гендиректора. Поверьте: человеку, который живет один, моей зарплаты хватает не только на дорогой галстук... А за кровь я денег не беру... «Коля-киллер» и «русский ротвеллер» – Ну что, Коленька, кажется, началось. Про взрыв, надеюсь, уже слышал? – Эти слова произнес грузный, абсолютно лысый мужчина лет пятидесяти, приобняв за плечи своего спутника. Для этого ему потребовалось приподняться на цыпочки, так как человек, медленно шагавший рядом с ним, был не просто существенно выше ростом, а запросто мог сверху вниз рассматривать возрастные узоры на лысине собеседника. Тот повел плечом, освобождаясь от неприятного прикосновения, и с раздражением произнес: – Тысячу раз просил вас называть меня по имени и отчеству. Я вам не Коленька! А вы мне не Петенька! – Как знаешь, Коленька. Могу и Николаем Алексеевичем звать. Только ведь от этого ничего не поменяется. Мы, брат, с тобой подельники. Мы с тобой либо кремлевские кабинеты делить будем, либо нары. Прости Господи! – Лысый демонстративно обернулся в сторону церкви, из которой они только что вышли, и широко перекрестился. Тот, кого величали Коленькой, еще больше насупился и спросил: – Вы специально всякий раз выбираете такое место, что мне машину негде приткнуть? – Естественно! Я же мент. Мое дело – конспирация. Нет, конечно, наше общение никакой тайны не составляет. Но согласись, Коленька, то есть Николай Алексеевич, что машина – вещь чрезвычайно удобная для установки прослушивающей аппаратуры. Ты, кстати, и пиджачок свой, как я учил, почаще осматривай. А то, не ровен час, булавку какую обнаружишь. Впрочем, все это излишние хлопоты, которые нужны только потому, что, как говорится, «береженого Бог бережет»! – Лысый вновь дернулся было креститься, но остановил руку на лету и, изображая подобострастие, произнес: – Вы, Николай Алексеевич, конечно, фигура заметная. И наше общение делает мне честь. Всем известно, что мы, так сказать, дружим много-много лет. Поэтому наше совместное посещение храма Божьего никаких вопросов не вызовет. Ну а то, что вы меня не любите, так это даже хорошо. Думаете, я вас люблю? – Грузный мужичок вдруг остановился и спокойно глянул высокому в глаза. – Нет! Я не Бендер, а вы не Корейко. Не люблю я вас! Впрочем, как и многие, кому выпало несчастье с вами общаться. Но вы талантливы! Чертовски талантливы! Особенно в области гнусностей, которые делаете. С вами легко. С вами, как говорится, хорошо вместе дерьмо есть – другим не достанется. И вовсе не потому что жаден ты, Коленька, – лысый опять перешел на фамильярный тон, – а потому, что дерьмо жрешь по идейным соображениям! Впрочем, и про металл презренный не забываешь. Сколько там у тебя – миллионов пятьсот? Хоть бы доллар мне, старику, на старость отслюнявил за заботу о твоем жизненном благополучии и душевном равновесии. Высокий терпеливо выслушал эти «комплименты» и, будто не замечая обидных слов, повторил: – Петр Анатольевич! Будьте так любезны, называйте меня по имени и отчеству. Что же касается дерьма, то вы как раз из тех, кто делится им щедро. Да и по части денег вы большой проныра. Я подсчетов не веду, но из названной вами суммы вы свою долю давно изъяли. – Вам ли жаловаться, господин Дибаев! Свое брал! После обмена любезностями парочка как ни в чем не бывало продолжила свой неспешный променад по Якиманке в сторону здания МВД. ...Николай Алексеевич Дибаев занимал совсем не публичную и скучную должность советника Президента по хозяйственным вопросам. Был он человеком неопределенного возраста. Ему можно было дать и тридцать, и сорок, и пятьдесят лет. Лицо его было удивительно чистым и гладким. Кожа смуглая, создающая впечатление, что ее обладатель только что вернулся с курорта. Многие сослуживцы, обсуждая внешность Дибаева, за глаза называли его «породистым кобелем». Породистым – за русые волосы, резко контрастирующие с карими глазами и смуглой кожей. А кобелем – за смутные подозрения в том, что Дибаев не пропускает мимо себя ни одной юбки. При близком общении становилось понятным, что Дибаев – далеко не юноша. Особенно когда он начинал говорить. Может, причиной тому был резкий, чуть дребезжащий фальцет, который решительно не позволял считать молодым обладателя такого голоса. А может быть, гримаса брезгливости и почти не скрываемого высокомерия, которая всякий раз появлялась, когда Николай Алексеевич общался с людьми. Дибаев знал за собой эту черту. И не то чтобы она мешала ему. Но иногда начальству доносили, что Дибаев-де очень груб и заносчив. Начальство, естественно, делало замечания, а Дибаев в сотый раз, скрипя зубами, принимался работать над своей маской. Он тренировался, стоя перед зеркалом, растягивая губы в улыбку доброжелательности и приветливости. Но уголки губ упрямо ползли вниз, нижняя губа привычно оттопыривалась. С голосом же и вовсе ничего нельзя было поделать. Совсем дурно все это получалось у Дибаева, когда он начинал контролировать себя во время общения с людьми. Его манера составляла отвратительную смесь из искусственных улыбок, ужимок и жестов показного внимания к собеседнику и одновременно едва скрываемого презрения к нему. Когда же Дибаев раскрепощался и был самим собой, то превращался в беспощадного удава. Он был виртуозен в своей ненависти ко всему роду человеческому. Любой сидящий перед ним был объектом для морального уничтожения и подчинения. Каждый, кто выходил из его кабинета, должен был навсегда сохранить толику страха. Добившись этого, он испытывал чувство удовлетворения. В аппарате за ним закрепилось прозвище «Коля-киллер». Именно ему давались самые деликатные и, в общепринятом смысле, неприятные поручения. Как мрачно шутил Дибаев, реагируя на прозвище, «я не палач, я только зачитываю приговоры, а пытают и расстреливают другие». По службе ему предписывалось выполнять поручения Президента, касающиеся материально-технического обеспечением органов государственной власти – правительства, Думы, Совета Федерации, Администрации Президента. В его дела никто и никогда не вмешивался, и, кроме главы государства, им никто не командовал. Контролировать Колю не было никакой необходимости, так как Дибаев в служебных делах был безупречен. Кроме того, все знали, что Николай Алексеевич был активно вовлечен во все политические кампании, проходившие в стране. И поэтому все те, которые формально могли поинтересоваться, чем, собственно, занимается кремлевский чиновник, считали за благо делать вид, что их это не волнует. Даже Счетная палата обходила его стороной, так как все знали, что Дибаев работает по личным поручениям Президента. Основной работой Дибаев занимался, так сказать, факультативно. В этом, без сомнения, была некая странность, которую коллеги по аппарату сначала обсуждали, а потом привыкли. Шушуканья на эту тему завершились общим мнением о том, что так, видимо, удобно высокому начальству – давать деликатные поручения человеку второго ряда, малоизвестному широкой публике. О характере этих поручений можно было только догадываться. Ему приписывали разруливание скандальной ситуации с выборами мэра Санкт-Петербурга, когда один из реальных соперников официального кандидата неожиданно снял свою кандидатуру. Много позже, когда страсти улеглись, этот кандидат ляпнул фразу, которая стала журналистской сенсацией: «Со мной разговаривал Дибаев. А это все равно что заглянуть в лицо смерти». Николай Алексеевич как никто умел проворачивать операции по усмирению строптивых чиновников. Ему нужна была только фамилия, а дальше он все делал сам: добывал на указанную персону компромат, приносил начальству «убедительные аргументы» в виде уголовного дела, в котором на титульном листе отсутствовала дата. А уж дальше на самом высоком уровне принималось решение – что делать с этими материалами. Считалось, в частности, что постельный подвиг экс-прокурора страны был организован и отснят на видео людьми Дибаева. Ходили также упорные слухи о том, что Максим Примаков лишился должности премьера по наущению скромного чиновника президентского аппарата, который не поладил с премьером по поводу второстепенных хозяйственных вопросов и потому организовал его отставку. Иными словами, Дибаев был человеком весьма могущественным. Тем удивительнее был тон, которым с ним разговаривал скромный начфин МВД Петр Анатольевич Удачник... ...Когда-то молодой Коля Дибаев, первокурсник Московского института стали и сплавов, попался на спекуляции валютой. По тем временам это было деяние, каравшееся многолетним тюремным сроком. Почти такой же молодой опер, Петя Удачник, который с поличным и задержал студента, решил не ломать парню жизнь. Он не доложил о противоправных деяниях Дибаева по инстанции, но сделал своим осведомителем. Дибаев регулярно «стучал» своему спасителю на представителей золотой советской молодежи, которые занимались фарцовкой и валютными спекуляциями. Некоторые из них – без всякой политики, а для гешефта – приобретали у иностранцев запрещенные в СССР книги и перепродавали их втридорога шизанутым интеллектуалам, которые за «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына готовы были отдать свою месячную зарплату. В отчетах Удачника Дибаев за выдающуюся худобу значился как агент «Тощий». За два года Коля Дибаев помог отправить на нары десятка полтора молодых людей. Причем Удачник, который за разоблачение пособников империализма и морально разложившихся субъектов получал продвижения по службе, складывал все собственноручно написанные Дибаевым доносы в специальную папку. Коля Дибаев между тем делал стремительную политическую карьеру. Он примкнул к надвигавшемуся на страну демократическому движению и возглавил неформальную молодежную организацию с вызывающим названием «Баня». Одной из наиболее громких акций этой организации была демонстрация перед зданием ЦК КПСС на Старой площади под лозунгом «Партноменклатура! Отмойся от грязи!». Всем выходящим из здания ЦК молодые люди вручали банный веник и кусок дефицитного по тем временам туалетного мыла «Наташа». За организацию этого действа Дибаев даже был задержан органами правопорядка, провел ночь в «обезьяннике» и вышел наутро, не без вмешательства Удачника, героем, о мужестве которого написали все демократические издания. Вскоре Коля Дибаев избрался народным депутатом РСФСР. Причем победил в округе на своей родине, в Краснодаре, где соперничал с местным партаппаратчиком. Соперник был наголову разгромлен в первом туре. Уже тогда прошел слух, что Дибаев использовал в ходе предвыборной борьбы весьма сомнительные приемы. К примеру, пригласил известного пожилого правозащитника, который на местном телевидении намекнул, что соперник Дибаева имеет отношение к его, правозащитника, незаконному аресту. Нашлась дама, которая заявила, что кандидат из местного обкома неоднократно вымогал у нее, честной челночницы, взятки. Доказательств у нее, разумеется, не было, но их никто и не спрашивал, кроме самого оболганного партийца, который чем громче возмущался, тем больше терял поддержку возбужденного электората. Чтобы не утонуть в подробностях, скажем, что технология борьбы по принципу «для победы хороши и подлянки, и гроши!» (так шутили в избирательном штабе Дибаева) убедила молодого политика в том, что победителей действительно не судят. Спустя почти десять лет Коля Дибаев пригласил в свой кабинет на Старой площади давнего приятеля, журналиста Андрея Гуренко, и передал ему концепцию информационно-аналитической телепрограммы под названием «Мы скажем вам правду!». – Твоя задача, Андрюха, врать! Врать талантливо и убедительно! Лучше, если ты будешь врать с большим перебором, тогда веры тебе будет больше. В маленькую ложь никто не поверит, а вот если ты скажешь, что столичный мэр по ночам совершает ритуальные убийства детей, поскольку является лидером сатанинской секты, тебе точно поверят. Не все, конечно. Но вони все равно будет очень много. Это нам и нужно! Так что давай воняй! – Так ведь он меня потом по судам затаскает! – Вот именно – потом! Мы тебя, Андрей-соловей, отмажем! Заплатишь смешной штраф за свои трели! А чтобы штраф не был для тебя обременительным, сегодня вечером в «Метрополе» у тебя встреча с человеком Аграновича! Вот его мобильный! Он передаст тебе привет от нас с Борисом. Если распорядишься им как надо, на счастливую безбедную старость тебе хватит. Зойке купи какие-нибудь цацки тысяч за двадцать американских денег. – Дибаев хихикнул. – Чтобы она тебя за образ талантливого телевизионного подонка не прибила! А то я ее знаю... Петр Анатольевич Удачник поощрял Николая в его политических устремлениях, но при этом, на всякий случай, не переставал регулярно требовать от него информацию о людях, с которыми Николай общался. И хотя это не имело никакого отношения к его прямым милицейским обязанностям, он считал, что такая информация ему не помешает. Любые попытки Дибаева, как говорится, сорваться с крючка пресекались им самым циничным образом. Он напоминал ему, что обладает бумагами, которые могут быть преданы огласке. При этом издевательски говорил своему подопечному: – Не волнуйтесь, Николай Алексеевич! В этих бумагах нет ничего особенного. Вам нечего опасаться. Никакого ущерба вы родине не нанесли. Напротив, вы ей помогали бороться с рассадниками социальных болезней. Разве валютные махинации поощряются где-то в мире? А, спаси Господи, наркомания? – Удачник многозначительно пошевелил бровями. – Ведь среди ваших приятелей были и те, кто торговал наркотиками. Поэтому если о вашем сотрудничестве с правоохранительными органами узнают коллеги по парламенту, то, я почти уверен, это не будет иметь никаких последствий. Разве что несколько осужденных, которые вышли из тюрьмы и стали известными людьми, могут пошуметь. Да и те набьют вам морду, да и отстанут! Разумеется, Дибаев понимал, что Удачник издевается. Он ненавидел его и одновременно боялся. Никого в мире не боялся! А этого плюгавого мужичка боялся смертельно. Настолько, что стал всерьез задумываться о том, как избавиться от опасного знакомого. Но Петр Удачник, почувствовав опасность, как-то сказал: – Да, кстати, Николай Алексеевич! Поскольку вы производите впечатление умного человека, хочу дать совет: не делайте трагических ошибок! У меня есть друг – он американец. Милейший, скажу вам, человек. Так вот, он завел для меня банковскую ячейку и положил туда некие важные бумаги, подлинники. Видите, насколько серьезно я к вам отношусь? – Удачник сделал попытку потрепать Дибаева по плечу, но тот брезгливо отшатнулся. – Так вот, я решил довериться только импортному банку, и мой друг знает, что делать, если со мной случится какая-нибудь неприятность. – А если неприятность все же случится? Люди смертны. – Тут, как писал Михаил Афанасьевич Булгаков, важно не то, что они смертны, а то, что они внезапно смертны. Берегите меня, Николай Алексеевич! Это в наших общих интересах. А лет через десять я отдам вам эти бумаги. Потерпите, голубчик!.. И вообще я вправе рассчитывать на благодарность! А то попадись вы тогда, в ваши бурные студенческие годы, не мне, великодушному, а какому-нибудь молодому чекисту с хорошо помытыми руками и раскаленным сердцем, иначе бы сложилась ваша жизнь! Надо сказать, Удачник почти не мучил Дибаева просьбами, а те, что случались, были необременительны. Скорее наоборот: он всячески помогал молодому дарованию. Знакомил с нужными людьми, ввел в круг близких к Борису Ельцину людей. И Николай Алексеевич, будучи человеком чутким, почти ежедневно ощущал, как невидимая рука неуклонно подталкивала его в спину и двигала вверх. Незадолго до расстрела Белого дома Удачник познакомил Дибаева с пожилым американцем, который хорошо говорил по-русски. Тот задавал ничего не значащие вопросы, интересовался личной жизнью молодого депутата и буквально убил его наповал, когда процитировал несколько стихотворений, написанных Николаем Дибаевым в студенческие годы и опубликованных в «Комсомольской правде». Американец говорил о том, что готов служить России, поскольку его предки – русские, и что на Западе очень много деловых людей, готовых вложиться в Россию. Но для этого надо, чтобы в стране появились люди, готовые выступить гарантами этих вложений, обеспечить политическую стабильность, остановить угрозу коммунистического реванша и провести линию на стратегическое партнерство с Западом. Ничего из сказанного американцем не вызвало у Дибаева возражений. А когда тот добавил, что готов использовать свои связи в Кремле для того, чтобы молодой политик оказался на заметной должности, прямо заявил, что это отвечает его устремлениям и он готов при случае отблагодарить неожиданного благодетеля. Американец, назвавшийся Биллом Долецки, среагировал на слова Дибаева веселым смехом. – Для нас важно уже то, чтобы люди, которых мы считаем единомышленниками, – а вы, по словам Петра Анатольевича, и есть наш единомышленник, – оказались у руля страны! Чтобы именно они принимали все важнейшие решения! И тогда то, что хорошо для нас, представляющих демократический Запад, станет благом и для России! Буквально через месяц Дибаев стал заместителем руководителя аппарата правительства. Еще через год, при поддержке Администрации Президента, он оказался в нефтяном бизнесе и за пару лет превратился в весьма состоятельного человека. Дибаев, конечно же, понимал, что бесплатного сыра не бывает. Однако события разворачивались столь стремительно, а действовать надо было так виртуозно, что у него никак не получалось до конца осознать, кому или чему он обязан своим стремительным восхождением. То ли собственным талантам, которых никто не отрицал, то ли протекции зловещего Удачника, который, подобно тени, ежесекундно был где-то рядом, то ли загадочному американцу, который в жизни Дибаева больше не появлялся. Но он также твердо знал незыблемое правило большой политики: долги надо отдавать. Поэтому в 1996 году, во время второй президентской кампании, именно он разработал схему ее финансирования и вложился в победу и душой, и деньгами. Самое важное состояло в том, что Николай Алексеевич заставил весь финансово-экономический бомонд страны по-крупному сброситься на выборы. Уговаривал по-разному. Кому-то сулил грядущие прибыли. Кого-то пугал пришествием коммунистов и потерей бизнеса. А некоторых просто запугивал, обещая различные неприятности. Пару строптивцев, отказавшихся делиться, Дибаев отпустил с миром. Но уже через месяц один из них потерял в пожаре комплекс фармацевтических складов. Убытки составили десятки миллионов долларов. А со вторым и вовсе приключилось семейное несчастье. В Лондоне за транспортировку крупной партии наркотиков был задержан его сын, которого папа отправил на учебу. Поговаривали, что наркотики в чемодан парню подбросили, но в ходе следствия доказать это не удалось. Юношу посадили на четыре года. Но пожалуй, самым фантастическим было то, что, собрав деньги и расписав смету избирательной кампании, Дибаев не взял себе ни копейки. Напротив, он с готовностью затыкал финансовые прорехи собственными средствами. Все шло в жизни Коли Дибаева правильно и споро. Но с какого-то момента что-то пугающе заскрежетало в отлаженном механизме его карьеры. Внешне ничего не изменилось. Он по-прежнему был востребован. Его влияние не только не убывало, а, напротив, неуклонно росло. И при этом его не покидало ощущение надвигающейся катастрофы. Новый хозяин Кремля относился к Дибаеву иначе, чем прежний. Не хуже, но иначе. Прежний Колю по-отечески любил и доверял, как самому себе. Новый использовал как очень нужную и ценную вещь, без которой не обойтись в большом президентском хозяйстве. Доброхоты донесли до Дибаева фразу, сказанную одним из близких к Президенту людей: «Коля Дибаев – это презерватив. Использовать противно, но и не использовать нельзя. Да и качество изделия отменное! Не подводит!» В другой раз была сказана еще более примечательная фраза: – «Время дибаевых проходит. Скоро мы будем делать политику чистыми руками». Николай Алексеевич окончательно утратил покой после того, как Президент дал поручение подготовить записку о приватизации предприятий нефтегазового комплекса. До Дибаева это поручение дошло в следующей интерпретации, которую ему, не без злорадства, довели из секретариата Президента: – У Президента по этому вопросу есть аналитическая записка ФСБ. Но ему хочется получить оценку этого процесса, так сказать, изнутри. Вы, Николай Алексеевич, как известно, человек объективный, и к тому же вместе с вашими ближайшими друзьями, собственно, и делили наше народное имущество. Так что Президент ждет ваших обобщений. И будьте любезны – с фамилиями, датами и цифрами. Вскоре после этой записки произошло событие, окончательно испортившее Дибаеву жизнь. Его ближайший друг и бизнес-партнер Борис Агранович был арестован, а буквально через полгода от его бизнеса не осталось практически ничего. Надо отдать должное интуиции Дибаева. Получив задание готовить записку, он буквально в несколько дней ликвидировал зарубежные денежные счета, оформленные на жену – гражданку Австрии. Принадлежавшие ей пакеты акций ряда нефтяных компаний были проданы, причем проданы отнюдь не случайным покупателям, а одной малоизвестной компании, которая уже через пару месяцев стала обладателем активов всей нефтяной империи Аграновича. Одним словом, пуля свистнула у самого виска, и только звериная интуиция, колоссальные связи и опыт позволили Дибаеву выскочить из этой молотилки. Без денег Николай Алексеевич, конечно же, не остался, но в его душе поселилась ящерица страха, которая то и дело взбегала от живота к горлу, а потом, противно перебирая холодными лапками, стремительно спускалась вниз и затихала на некоторое время где-то в области гениталий. Именно в эти тревожные дни рядом с Николаем Алексеевичем, как всегда вовремя, появился Петр Удачник. Он пригласил его на свою, как он выразился, «дачку», которая произвела на Дибаева сильное впечатление: это был огромный дом, построенный в стиле шотландского замка и расположенный на территории в несколько гектаров. Правда, по общепринятым меркам Казанское направление Подмосковья считалось непрестижным. Но то, как была обустроена территория, с каким вкусом обставлен огромный дом, как вылизаны подъезды и вычищены лесные тропинки в ближайшем лесу, свидетельствовало, что хозяин вложил в свое жилище не только душу, но и большие деньги. – Вот так живут скромные российские менты, – издевательски произнес Дибаев, увидев все это великолепие. – Ну, во-первых, я все же генерал-лейтенант милицейской службы. А во-вторых, все это не более чем иллюзия. Тебе это, Коленька, мерещится. По документам ничего здесь нет. Ни дома, ни участка. Есть вот эта баня, – Удачник показал в окно на скромное деревянное сооружение, – которая принадлежит моему больному племяннику-инвалиду. Он с детства прикован к постели и вот уже много лет находится в больнице под присмотром врачей. – Удачник поправил кованой изящной кочергой дрова в огромном, в полстены камине, и показал рукой на кресло: – Присаживайся, Николай Алексеевич! Предлагаю попробовать односолодовое шотландское виски марки «Роял Лохнагар» тридцатилетней выдержки. Рекомендую. Мне его привозят непосредственно с вискокурни, где оный шедевр производится. Этой партии бутылок уже не существует. Оставалось семь последних. Их-то я и приобрел год назад. – Вы же знаете, Петр Анатольевич, мне пить нельзя, быстро завожусь! – Знаю. Но, надеюсь, ты не принимаешь всякую гадость, отваживающую от алкоголя? – Петр Анатольевич, давайте на вы и – к делу. У меня сегодня еще встреча. – Да нет, Николай Алексеевич! Придется встречу отменить и лучше выпить. Предлагаю пропустить по стаканчику и пойти в лес. Я придумал замечательную конструкцию, которую включаю, когда гуляю по лесу. По ходу движения тропинки освещаются скрытыми источниками света. Идешь вечером по лесу. Кругом темно, а тропинки освещены. – Удачник мечтательно глянул в окно и с явным сожалением в голосе продолжил: – Но сегодня мы, увы, погуляем в сумерках. Сегодня как раз тот случай, когда свет нам не нужен. И поговорим о важных вещах. Ну, за удачу! Она нам скоро ох как понадобится. Удачник залпом опрокинул полстакана изысканного напитка и, не приглашая за собой Дибаева, направился к выходу. Тот тоже сделал приличный глоток и двинулся за хозяином дома. Следующие пятнадцать минут Дибаев, не перебивая, слушал собеседника. Когда Удачник умолк, он, не скрывая потрясения, произнес: – Петр Анатольевич! Если бы я не знал вас много лет, то подумал бы, что вы впали в белую горячку! – Не спешите, любезный Николай Алексеевич, с выводами! Давайте обойдемся без морализаторства и вместе порассуждаем. Для начала о вас и ваших перспективах. – Удачник остановился и жестко произнес: – Вас скоро вышибут из команды! Об этом в Кремле не говорит только ленивый. Но вы – это не тот случай, когда добрые дяди из администрации будут заниматься обустройством вашего счастливого будущего в знак признания заслуг перед Отечеством. Карьерные прыжки Лени Чубайса вы, увы, не повторите. Это надо было делать при прежнем хозяине. А вы засиделись в чиновниках. Поэтому вас не просто вышибут, но постараются сделать так, чтобы вы не болтали лишнего. Такова судьба всех царедворцев, руками которых таскали каштаны из огня. А у вас, как известно, все пальцы обуглились от любимой работы. Удачник шел неторопливо, прикасаясь к веткам, когда они оказывались близко к тропинке. – Чтобы обеспечить ваше молчание, – продолжал он, – есть только одно верное средство: сделать вас в глазах всех преступником и отправить валить лес куда-нибудь под Читу. Поближе к Аграновичу. Тогда все ваши разоблачения и признания будут выглядеть как примитивная месть и вранье. – Послушайте, Удачник! Перестаньте меня пугать. Вы уже почти двадцать лет это делаете. Надоело! А если я, напротив, начну искать защиты не у вас и ваших покровителей, а, к примеру, у Шарпея? Удачник в голос рассмеялся и энергично потер лысину. – Забавно слышать из ваших уст это прозвище. Оно удачное, не правда ли? Сразу представляешь эти наплывшие на глаза веки, висящие щеки, лоб в крупных складках. Странно, что это идет от америкосов, которые, как известно, начисто лишены чувства юмора. А тут ну просто в «десятку» попали. С их легкой руки Президента называют Шарпеем даже близкие друзья... – Я почему-то был уверен, что это пошло от его прежней службы в разведке. Что-то вроде псевдонима. Согласен, метко сказано, но уж больно обидно. – Обидно? На мой взгляд, нисколечко! А про американцев я сказал потому, что впервые услышал это прозвище от вашего старого знакомого – от Билла Долецки. Но, думаю, и он не первоисточник. Скорее ребята из ЦРУ... Кстати, пугать вас я не намерен. Вы не из пугливых! Так вот, по поводу Шарпея и ваших намерений найти у него защиту, – продолжил Удачник. – Полагаю, это уже невозможно. Шарпей обуреваем идеей навести порядок в стране и восстановить справедливость в вопросе приватизации народного, так сказать, достояния. А это означает, что для вас наступают очень тревожные времена. – Я продал все активы. Ни я, ни мои родственники не являются владельцами каких-либо крупных предприятий. У жены в Швейцарии есть ресторан и маленькая гостиница. Но мы официально в разводе. Это ее бизнес. – Вы, Николай Алексеевич, меня удивляете. Вы – аппаратный волчара – верите в справедливое к себе отношение? Это после того, как своими руками покрошили столько судеб в этой стране. Причем вы корежили жизнь далеко не последних людей. – Не я выбирал им эту участь! – Ну, у меня вы слезу не вышибете. Может быть, напомнить вам, что бывший первый вице-премьер Борис Скопцов потерял работу потому, что вы с ним некогда бабу не поделили? Вот он, бедолага, и получил от вас привет в виде записи телефонного разговора, в котором он якобы хозяина кроет матерной бранью. Кстати, как удалось сделать такую качественную фальшивку? Ведь на пленке действительно его голос. Ладно, как-нибудь поделитесь этой игровой программкой. Я тут недавно тоже с одной фальшивкой познакомился. Ее придумали ребята из-за океана. Так вот, ваша – не хуже. Но я про Скопцова вспомнил к тому, что в этом конкретном случае вы действовали по собственной инициативе. А он сегодня, между прочим, занимает должность вице-спикера Думы. И любит вас, конечно же, безмерно! Так любит, что сказал мне недавно: мол, передай Дибаеву, жизнь положу, но на Колыму его отправлю. – Удачник ободряюще похлопал Дибаева по руке и добавил: – Кстати, не понимаю, почему все поминают именно Колыму? Там летом просто курорт. Я как-то однажды там лагеря инспектировал по части финансовой дисциплины... А вот еще факты, которые вряд ли вас обрадуют. Я видел записку на имя Президента о вашей роли в разработке идеи залоговых аукционов. Там есть одна очень любопытная информация. Вы ведь тогда, как помнится, были заместителем руководителя аппарата правительства? Так вот, в записке подчеркивается, что идейку эту вы разрабатывали отнюдь не бескорыстно. Поэтому дано поручение начать проверку источников приобретения зарубежной собственности, принадлежащей вашей супруге, а также малоизвестным фирмам, появление которых почему-то увязывают с вашим именем. Следуя логике этой записки, можно с высокой степенью вероятности предположить, – Удачник крякнул и смахнул ногой ветку, упавшую на тропинку, – что эту недвижимость приобретали компании, допущенные благодаря вам к проведению залоговых аукционов. Кстати сказать, ваш друг Агранович уже дал показания о том, что таким способом оплачивалось ваше участие в разработке и продвижении этой хитроумной комбинации. Это же надо такое придумать: выкупаешь у государства за его же деньги его же собственность! Сначала на время ну а потом, как водится, навсегда! Гениально! Браво, Николай Алексеевич! Брависсимо! – Хватит придуриваться, Удачник! Это же вы придумали поставлять мне этих будущих олигархов! Да и часть тех денег, которые предназначались мне, досталась вам. И, как я догадываюсь, они вложены в этот ваш дом со всей этой чертовщиной в виде освещенных тропинок. – Верно! И не только в этот дом. У меня, к примеру, и яхта есть. Не моя, разумеется. Но пользуюсь ею именно я, когда летаю на Сардинию. Только что это меняет? Вы что, спасетесь, если начнете рассказывать про меня? Вам же в самом лучшем случае пришьют злоупотребление служебным положением. Но вряд ли! Скорее, назовут описанные махинации взяткой в особо крупных размерах. А это тюрьма! И не на один год. – Вы хотите, чтобы я из страха стал участником вашей новой затеи? – Почему же из страха? Я точно знаю, что вы давно уже ненавидите нынешних кремлевских командиров. Я знаю также, что и они, в свою очередь, вас не жалуют. Правда, до недавнего времени вас привечал Президент, уважая ваши деловые качества. Но теперь и это в прошлом Его убедили, что вы дискредитируете Кремль. Вопрос о вашей отставке практически решен, и вы сами об этом догадываетесь. Ему не хочется тащить в свое светлое будущее ваше грязное прошлое. После завершения проверки вас вышибут и скорее всего возбудят уголовное дело. Так что вы в первую очередь заинтересованы в том, чтобы в Кремле, так сказать, произошли серьезные перемены... – Допустим, вы правы в части моих отношений с Кремлем. Но разве это повод становиться участником государственного преступления? – Помилуйте! О чем вы говорите? Преступление, как вы выразились, будут совершать другие. Мы же должны правильно распорядиться страной наутро, после того как все произойдет. Пойми меня правильно, Николай! – Удачник вдруг заговорил с патетическими нотками в голосе. – Я в первую очередь думаю не о себе, а о стране! Разве тебе нравится то, что происходит? Власть сначала нарисовала правила жизни для своих граждан. Позволила всей стране по этим правилам сыграть. В результате у кого-то получилось стать богатым человеком. А потом эта же власть говорит: «Теперь делись, или отберем бизнес». Разве это честно? В конце концов, идея залоговых аукционов – твоя интеллектуальная собственность, которая стоит намного больше, чем тебе заплатили! Она тем и хороша, что ты ни на миллиметр не вышел за рамки действовавших тогда законов. Так в чем же ты виноват? Почему за это надо садиться в Матросскую Тишину? Дибаев недобро стрельнул глазом в Удачника и огрызнулся: – Не разговаривайте со мной как с идиотом! Дураку, и вам в первую очередь, понятно, что все эти ваши речи о благе страны не стоят и ломаного гроша! Как нарисовали правила, так и перепишут! – За дурака – спасибо! Только ведь и я о том же! Благо страны – вещь исторически конкретная! Вчера оно было в нашу пользу, а сегодня – уже не в нашу! И не только мы – весь мир в раздражении. То, что происходит в России, бесит всех, кто поверил в возможность делать здесь деньги. Люди теряют бизнес! Власть непредсказуема! В нее приходят те, кто не успел к дележу пирога! И у них есть все шансы этот пирог переделить. С этим, конечно, можно было бы смириться. Как говорят, не в деньгах счастье! Но они не могут это сделать бескровно, не круша головы таким, как ты и я. Не дадут они нам мирно выйти из игры. Им нужны показательные процессы. Причем антураж их действий будет вполне патриотический. Мол, возвращаем народное добро, разоряем ненавистных олигархов и восстанавливаем нарушенную ими социальную справедливость! – Но то, что предлагаете вы, не лезет ни в какие ворота! – Не могу поверить, что железный Дибаев, кремлевский киллер так вибрирует нутром. Какой у тебя выбор? Ждать, когда тебя слопают эти новоявленные кремлевские патриоты? Или повиниться перед ними, рассчитывая на снисхождение? Так ведь не будет тебе снисхождения! Ты слишком заметен! Ты – по уши в дерьме. Одним словом, хватит колебаться! – решительно произнес Удачник. – Делов-то! И потом, мы с тобой эту войну не начинали. Ее они начали! А в войне действует правило: либо ты, либо тебя. – Погодите, а что будет потом?.. Ну, после того, как это случится? Я имею в виду... выборы будут? – Разумеется, Коля! Когда не будет Шарпея, будут демократичные и честные выборы. На выборах фаворитом будет наш кандидат. Ты и сделаешь ему победу! Ты же мастер по этой части! – А кто кандидат? – Правильно, Коленька! Вижу, ты уже включаешься в процесс. Кандидатом будет нынешний премьер. Он, правда, ничего не знает, да и не узнает! Он автоматически становится и.о. Президента, затем ты разгребаешь ему путь в Кремль через выборы, и у нас – четыре с лишним года для того, чтобы взять страну на штык. Премьер будет делать то, что мы ему скажем. Он – фигура несамостоятельная. Он давно уже на подсосе у Долецки, который берется вести его и дальше... – Выборы – это понятно. А как же все остальное, то есть как... – Дибаев замялся, – как все произойдет? – Откуда я знаю? Для таких дел есть специально обученные люди. Их учили ремеслу спецопераций. Они знают в этом толк. В пулях, ядах, радиоизотопах и прочей чертовщине. Они все сделают как надо! – Послушайте, Петр Анатольевич! И все же я не понимаю. А зачем вам понадобилось меня посвящать в ваши зловещие планы? Ну, позвали бы меня потом, когда... ну, вы меня поняли. – Э-э-э, Коленька, дорогой! Так не пойдет! Кто же будет обеспечивать идеологическое прикрытие всей этой исторической драмы? Я не про судьбу Президента. Я про то, что людям придется ясно и убедительно объяснить все происходящее. Они должны поверить, что наследник Шарпея – это верный продолжатель его дела. И полюбить его так же искренне, как сегодня любят Шарпея. Им надо объяснить, как они будут жить при новом. Поэтому твое дело – как всегда, разгребать политическое говно! А моя роль – вместе с Долецки сделать так, чтобы ни ты, ни остальные участники процесса не нуждались в деньгах. Деньги будут! Столько, сколько надо! – Значит, вы хотите, чтобы я разгребал политическое дерьмо только за то, что мне надо сохранить личную свободу и безопасность? Не дешево ли вы меня цените? Может быть, мне стоит поискать иной способ защиты? – Голос Дибаева заскрипел, как нож по стеклу. – Молодец, Николай Алексеевич! Наконец-то узнаю! Боец! – Удачник радостно потер руки. – Ну, во-первых, свобода и безопасность дорого стоят. По мне, так они бесценны. Во-вторых, путей к спасению у вас, господин Дибаев, фактически нет. То, что вы брали деньги – а это, в понимании Шарпея, взятка, – докажут непременно! И в-третьих. Вы правы! Нельзя разбрасываться вашими талантами. Лично я полагаю, что после успешных выборов вы будете самой подходящей кандидатурой на роль премьера. Не правда ли, заманчиво! Вся страна – у ног! Удачник вдруг остановился и прислушался. – Странно, полночь, а птицы перелетают с ветки на ветку. Мы, что ли, так шумим? Странно... – Это только ваше предложение? – Какое... ах да, по поводу премьерства? Нет. Не только. Так же считают влиятельные люди, которые дали согласие на наш разговор... Не пойму, что это с птицами происходит... Так вот, они одобрили мой выбор. Вас хорошо знают как человека дела, способного доводить начатое до конца... – Удачник остановился и нарочито с подобострастием наклонил голову: – Надеюсь, Николай Алексеевич, вы не забудете скромного товарища по житейским передрягам, когда станете руководить российским правительством? Дибаев шутку не принял и ответил вполне серьезно: – Разумеется! Если, конечно, до этого меня и вас не запрут в кутузку. Дибаев остановился. Удачник прошел еще несколько шагов вперед, но, заметив, что потерял собеседника, развернулся и двинулся ему навстречу. Когда расстояние между ними сократилось до одного шага, Дибаев резко выбросил вперед обе руки и вцепился Удачнику в ворот рубахи. – Слушай сюда, скотина!!! – Дибаев навис удавом над низкорослым Удачником. – Я сделаю все, как ты говоришь! Я помогу! Я буду разгребать ваше дерьмо! Но и ты запомни, сука. После этого мы квиты!!! Я больше не таскаю каштаны для других! Удачник выстоял и дал понять, что истерика собеседника его не трогает. – Убери руки и успокойся! – Он тяжело выдохнул и обдал Дибаева запахом алкоголя. Дибаев разжал руки. – Если я и погорячился, то самую малость, – устало произнес он. – Не усложняйте, Николай Алексеевич! – Удачник говорил так, будто ничего и не произошло. – Ведь о чем речь: одна команда – наша, заменит другую – не нашу... Пойдемте в дом. Что-то мне не нравится поведение пернатых. Сейчас дам команду охране все проверить... – Удачник пошел на полшага впереди и произнес куда-то в пространство: – Вы, Николай Алексеевич, собак любите? – Не понял! – Дибаев скрипнул голосом и ошарашенно посмотрел в лысину Удачника. – Ну, скажем так: в собачьих породах разбираетесь? – Ни кошек, ни собак не люблю! – Я мог бы этот вопрос и не задавать. На человека, который любит животных, вы действительно не похожи! А я, знаете ли, собачник! Чуть позже мы с вами пройдем на задний двор, и я покажу несколько великолепных экземпляров. Я держу ротвейлеров. Трех. Двух сук и кобеля. Когда они втроем по команде атакуют человека или даже двух – спасения нет. Это смертельный номер. В прямом смысле этого выражения. Я все это вот к чему: известно ли вам, как появилась эта порода? Ротвейлеры? – Я не интересуюсь тем, что мне никогда не пригодится в жизни. – Так вот. Мало кто знает то, что наряду с собаками, предки которых были выведены в Германии, не так давно появилась новая порода – русский ротвейлер. Вы слышали про такого писателя – Микаэл Веллер? – Даже читал! «Наган Папанина», кажется. Очень смешно! – Дибаев отвечал, все более мрачнея, так как не понимал, к чему клонит собеседник. – Он лет двадцать назад подобрал на улице собаку. Пес, когда вырос, как говорится, удался! Очень красивая и сильная получилась псина. С мощной грудью, бесстрашная. Хотя беспородная дворняга. Назвали песика Рот. От немецкого «красный» – у него ярко-желтые подпалины были на морде. И надо же такому случиться, что примерно через месяц в дом, где жил Мики Веллер, в квартиру на той же лестничной площадке вселился гражданин по фамилии Вегин, поэт, между прочим. И представьте себе, у этого поэта собаку тоже звали Рот. И вот выйдут, бывало, два литератора на улицу со своими псами, как начнут их подзывать, и бегут эти Роты сами не знают куда. А соседи – так те вообще понять ничего не могли. И тогда стали они звать собачек по имени их хозяев: одного – Ротвеллером, а другого – Ротвегиным. Именно так: ротвеллер, а не ротвейлер! Потомство собаки господина Веллера дало начало породе русских ротвеллеров. Они немного отличаются от немецких, которые ротвейлеры: крупнее и брутальнее. Но уже и немцы их признают... В международных выставках участвуют... Дибаев остановился и выкрикнул в коренастую спину: – Послушайте, Удачник! Кончайте меня морочить вашей галиматьей! Как можно за такой срок вывести новую породу, да еще со сходным названием? Удачник обернулся и громко захохотал: – Ну вот, вы не поверили! Вы, Николай Алексеевич, вообще относитесь к тому типу людей, которые и в правду-то не верят. Но большинство, вы будете смеяться, – Удачник с трудом произносил слова, давясь от смеха, – большинство верит! Я проверял! И байку эту я вам рассказал для того, чтобы вместе с вами еще раз убедиться: ничего невозможного нет! Нет такой лжи, которую невозможно было бы превратить в подобие правды. И заставить людей в нее поверить! Разве не так? Разве не вы сотни раз превращали добропорядочных граждан в злодеев, а злодеев делали кумирами страны? – Удачник перестал смеяться так же резко, как начал. И сам ответил на свой риторический вопрос: – Поэтому мы с вами заставим людей поверить в то, что мы делаем благое дело! А наших врагов, напротив, сделаем личными врагами каждого российского гражданина. Мы сделаем это, Коленька!!! Взлет. Посадка. Взлет – Ну, здравствуй, сынок! – Игнатов смотрел на высокого, стриженного почти наголо мужчину с незнакомым лицом, остановившегося в створе вертолетной двери. Двигатели гудели, и было непонятно, слышит его сын или нет. Тот смотрел на Игнатова ошарашенно. Он до последней минуты не знал, куда его везут из камеры Лефортовской тюрьмы. Когда Александра Фомина посадили в зарешеченный «уазик» и под присмотром четырех молчаливых автоматчиков повезли в неизвестном направлении, то подумалось ему о самом худшем. О том, что устроят ему что-то вроде попытки к бегству, – тут и сказке конец... Потом повели к работающему вертолету и прямо перед посадкой сняли наручники. Кто-то сзади подтолкнул – давай, мол... А перед ним – человек, очень похожий на отца, которого он не видел больше двадцати лет... – Ну, здравствуй, сынок! – Отец смотрел на него так, как всегда смотрел в той далекой жизни: прямо в глаза, с сильным прищуром, то ли улыбаясь, то ли пристально вглядываясь. Фомин даже зажмурился на секунду, не зная, верить или нет происходящему. Но ему в жизни много чего пришлось испытать, и размышлять над правильностью следующего шага он не стал. Перед ним – отец! Это точно! Поэтому он шагнул в салон и так же, прямо глядя отцу в глаза, ответил: – Здравствуй, папа Дима! Именно «папа Дима» – так прочел по губам Игнатов и окончательно понял, что в вертолет входит Саша Фомин, его Саша, пропавший в Афганистане в феврале 1984 года. Он протянул сыну руку, потащил на себя и с маху прижал к себе его крепкое тело. Лицо сына было совершенно чужим. Игнатов испытал странное ощущение: он точно знал, что перед ним сын! И... совсем не Саша! Даже глаза поменяли цвет. У того Саши они были светло-серые, а у этого – темные или темно-зеленые... Отстранившись и в упор разглядывая сына, Игнатов почувствовал его смущение и, наклонившись к уху, прокричал: – Давай обо всем – потом! Ты свободен! Мы уходим. Еще наговоримся... В вертолете появился третий пассажир: это был Беркас Каленин. Он был одет в камуфляж, который сидел на нем мешковато, будто был на пару размеров больше, чем нужно. Каленин неуклюже ввалился в машину и двинулся к месту, указанному Игнатовым. В машине находилось несколько человек в штатском, которые как бы принимали вместе с Игнатовым Фомина и Каленина. Последним в вертолет поднялся полковник ФСБ Барков. – Гражданин Игнатов! – загудел он. – Все как договаривались! Здесь вещи, которые, я вижу, вы вместе с нашими сотрудниками уже осмотрели. Оружие то, которое вы просили – два ПС-96М, плюс по два снаряженных магазина. Один из сопровождавших Баркова достал из обычного целлофанового пакета два небольших пистолета, похожих на австрийский «глок», и положил на сиденье перед Игнатовым. Фомин опытным взглядом оценил «игрушки»: почти целиком из пластика, с особым предохранителем, встроенным прямо в спусковой крючок, коротким ходом затвора, патроны в магазине уложены «лесенкой» – значит, их существенно больше штатных восьми... – Деньги в борсетке – там! – Барков показал под переднее кресло. – Дверь пилотской кабины блокируется из салона. Хотите – можете перекрыться. В этом случае будете общаться с пилотом по переговорному устройству. – Да, я проверил! Уже воспользовался этой возможностью! – Игнатов показал рукой в сторону двери кабины, которая, как стало ясно, была заперта снаружи. Барков закашлялся. От необходимости кричать его голос стал еще более хриплым. – Я предлагаю, господин Игнатов, еще раз уточнить наши взаимные обязательства. Итак: вы двигаетесь в Кубинку. По дороге делаете одну посадку. Место укажете пилоту. Там забираете ваших сообщников... – Как вы сказали? – не расслышал Игнатов. – Сообщников!!! Игнатов улыбнулся и поправил Баркова: – Называйте их пассажирами! – Сообщников! – хрипло в третий раз произнес Барков. – Далее следуете в аэропорт Кубинка. Там вас ждет самолет. Самолет с дальностью полета до пяти тысяч километров. Надеюсь, точка вашего приземления попадает в эту дальность? Это не Новая Зеландия? Игнатов промолчал и дал понять, что готов слушать дальше. Барков по-армейски, наподобие гимнастерки, одернул вниз пиджак. Было видно, что он нервничает. – Перед взлетом, ровно в половине двенадцатого, вы передаете нам условную фразу... Это касается двенадцатичасовой бомбы. Так? – Нет! – возразил Игнатов. – Условную фразу вы получите без пяти двенадцать. Мне не нужны неожиданности... – Но это рискованно! Вдруг – какая-то случайность, и мы не успеем передать фразу в эфир! – Сделайте так, чтобы случайностей не было. Мне не нужны сюрпризы, – повторил Игнатов. – Мало ли что придет вам в голову за эти полчаса?! Ваш цейтнот – это мой союзник. Чем меньше времени у вас, тем больше возможности у меня покинуть страну... – Господин Игнатов! – Барков говорил нарочито медленно. – Мы в любом случае подтвердим ваш вылет за границу только после того, как убедимся в том, что взрывное устройство найдено и обезврежено. – Хорошо! – неожиданно согласился Игнатов. – Пусть будет без четверти. Барков кивнул. Игнатов тем временем повернулся к сыну и спросил: – Ну, ты все понял? Тот неопределенно пожал плечами: мол, понял, но далеко не все. – Прикинь пока свою одежду. – Да подойдет! – вмешался в разговор Барков. – Мы же ее не с луны брали, человек-то у нас был. – Прикинь! – повторил Игнатов. Фомин кивнул и пошел в глубь салона, чуть прихрамывая. Барков проводил его взглядом и снова обратился к Игнатову: – Дальше вы взлетаете на самолете по маршруту, который сообщите нам сразу после взлета. – Надеюсь, воздушный коридор мы получим незамедлительно? Барков не ответил, давая понять, что это не обсуждается. – После пересечения государственной границы даете нам наводку для обезвреживания всех оставшихся взрывных устройств, – продолжил он. – После посадки выполняете ваше последнее обязательство: передаете господина Каленина и двух летчиков властям той страны, где будет посадка. Все правильно? – Правильно. Только не вздумайте шутить со мной! Если вы полагаете, что у меня нет запасного варианта, то ошибаетесь. Я выполню главное условие, как и поступал до сих пор: не погибнет ни один человек! Но если будет малейшая попытка меня обмануть, то господином Калениным дело не ограничится! Убедительно прошу: будьте точны. В конце концов, я забрал только своего сына! – Не сына, а преступника! – Сына!!! – рявкнул Игнатов. Барков сделал вид, что не заметил раздражения собеседника, и повернулся к Каленину: – Беркас Сергеевич! Мужества вам и удачи! – Он протянул руку. – Вы настоящий мужик! Тот в ответ, как мог, ободряюще улыбнулся и пожал протянутую ладонь. Барков почувствовал, что рука Каленина не просто холодная, а ледяная. «Волнуется! – подумал он. – Да и как тут не волноваться? Молодец! Держится!» – Все!!! – прокричал Барков. Он пропустил вперед себя своих коллег, ловко шагнул на трап и, придерживая полы пиджака, срываемого потоком воздуха от вращающихся винтов, быстро зашагал в сторону стоявших поодаль вооруженных людей. Дверь вертолета захлопнулась. – Поехали! – крикнул Игнатов в переговорное устройство, обращаясь к пилоту. – Набирайте высоту! Место посадки я назову через пару минут. Двигатели загудели еще более надсадно. Машина качнулась и пошла вверх... В ста метрах от взлетающего вертолета за его маневрами наблюдала большая группа людей. Старшим был генерал-лейтенант Гирин, который отдавал быстрые и короткие распоряжения. – Мы его видим на любой высоте? – спросил он, не оборачиваясь и продолжая наблюдать за взлетом. – Так точно! Не беспокойтесь, товарищ генерал! – раздалось из-за его спины. – Он нам сигналит, как новогодняя елка! – Он может вывести из строя датчики? – Это практически невозможно! Их слишком много, и у них разный тип подачи сигнала. К тому же у Игнатова нет никакой аппаратуры. – Как быстро мы получим данные о его первой посадке? – Практически в ту же минуту. Будем знать место с точностью до метра. – Докладывайте о его маршруте постоянно! Гирин устало потер лоб и двинулся к машине. Он сел на заднее сиденье и взял трубку телефона правительственной связи. – Сергей Николаевич, товарищ генерал! Докладываю! Вертолет взлетел. Сразу взял курс на юго-запад, то есть фактически летит в Кубинку. Где-то по пути будет посадка. Все средства слежения, включая военные спутники, задействованы... Буданов выслушал доклад Гирина и, помолчав, спросил: – Скажите, Юрий Борисович, у вас нет ощущения, что мы где-то его не просчитали до конца? – Если честно, есть, товарищ генерал! – Ваши соображения? – Не могу понять: зачем ему забирать своих людей вертолетом? Ну, приехали бы они прямо в Кубинку. Все равно бы отдали... И почему их вообще надо вывозить за границу таким способом? Купили бы загранпаспорта, и поминай как звали... – И зачем же, как вы думаете? – Формально ответ у Игнатова есть: они чеченские боевики, без хороших документов, все в розыске. Игнатов говорит, что лично их не знает, контакты были через Будаговского. Мол, известно только заранее оговоренное место, куда и должен приземлиться вертолет... Мы эту ситуацию много раз прокачивали... Все вроде бы логично, но что-то смущает... – К примеру, то, что мы сами могли бы их забрать в условленном месте и привезти в Кубинку... – Предлагали. Но Игнатов резонно возразил, что тогда в наших руках еще до завершения всех разминирований оказывается основная часть исполнителей... – Не верю, что между Игнатовым и исполнителями нет никакой связи... Он мог бы сделать так, чтобы они напрямую прибыли в Кубинку. Зачем ему, черт возьми, эта посадка? – Обсуждали и это. Он стоит на том, что связи нет, а если бы и была, то не верит в то, что они могут без приключений добраться до Кубинки... – Что еще? Гирин секунду помолчал. – Пилота заблокировал. Зачем? Он без оружия. Да и потом, кто тронет этого Игнатова вместе с Фоминым, пока они не сдадут нам все взрывные устройства? – А зачем ему камуфляж, – добавляя напряжения, спросил Буданов, – да еще и для Каленина? Как будто после посадки за границей им понадобится сразу вступать в бой! Он как-то объяснял эту просьбу? – Сказал, так удобнее в вертолете... – Удобнее, конечно, чем в смокинге, это понятно, но... чушь какая-то!.. – Буданов замолчал, ожидая продолжения. Но пауза затянулась. На другом конце провода Гирин с кем-то приглушенно говорил. – Гирин! Что там еще? – спросил Буданов, интуитивно предполагая, что услышит нечто неприятное. – Сергей Николаевич! Мне только что доложили, что сразу после взлета он прекратил общаться с пилотом по переговорному устройству. Связь с пилотом тоже прервана. Судя по всему, пилот получает от него указания, которых мы не слышим. – Вот вам и ответ, Гирин, зачем он затеял всю историю с дверью! Нам дал понять, что не хочет, чтобы пилот имел доступ в салон! И мы поверили в эту муру с переговорным устройством! Понадеялись, что будем слышать его постоянно! – Товарищ генерал! Мы исходили из того, что главная задача для него – сесть в самолет и покинуть страну... – А он вместо этого ловко маскирует место посадки вертолета. Он не сомневается в том, что мы его ведем! Вот в чем дело, Гирин! Он понимает, что мы будем знать, где он сядет, но хочет для чего-то выиграть время! – Похоже, что именно так! Только зачем он это делает? Может быть, для того, чтобы максимально засекретить тех, кого он берет на борт? – Вряд ли, Гирин, вряд ли! При посадке в самолет мы их все равно увидим... Вот что, Юрий Борисович! – неожиданно спокойно произнес Буданов. – Как мы и договаривались, пусть все, кто находится на маршруте следования вертолета, находятся в готовности прибыть в нужную точку буквально мгновенно. Сколько у вас там людей? – Достаточно! Расчетное время прибытия к месту посадки на маршруте Москва – Кубинка, если это понадобится, до десяти минут! Со спутников мы его видим постоянно. Маяки, установленные в вертолете, сигналят нам непрерывно. Потерять их просто невозможно! – Чует мое сердце, именно эта посадка и есть самое важное на их маршруте до самолета. Держите меня в курсе... Гирин посмотрел на часы. Вертолет находился в воздухе уже более тридцати минут и продолжал двигаться точно по маршруту. Но это почему-то генерала совсем не радовало. «Скоро уже Кубинка... Где же он намерен садиться?» – подумал Гирин и увидел, как к нему во весь опор бежит один из офицеров, отвечающих за электронную разведку... – Товарищ генерал! – Офицер запыхался от бега. – Товарищ генерал! Вертолет прошел над Кубинкой, идет дальше тем же курсом. Находится уже в пяти километрах западнее аэродрома. «Бред какой-то», – подумал Гирин. – Срочно поднять в воздух вертолеты, которые подготовлены в Кубинке!!! Вести визуальное наблюдение за вертолетом Игнатова!!! – Уже дали команду, товарищ генерал! Некуда ему деться! Непонятно, зачем вообще он петляет? – Связи по-прежнему нет? – Пилот молчит... Юрий Борисович, давайте пройдем к машине, где у нас вся электроника. Там будем слушать информацию от вертолетчиков. Полагаю, они его уже видят... Военный вертолет, взлетевший буквально через пять минут после того, как стало ясно, что Игнатов уходит, догнал его машину в момент, когда та зависла в воздухе в метре от земли. Вертолетчик доложил, что наблюдает вертолет Игнатова на берегу небольшой речки, возле заброшенного полусгнившего дебаркадера. – Вижу их, – сообщал пилот. – Расстояние метров восемьсот. Отсюда не все видно, но, кажется, на борт поднимаются люди, что-то грузят. Машина не садилась, висит в воздухе над дебаркадером. Видимо, будут сразу взлетать. Гирин вырвал переговорное устройство из рук соседа и скомандовал: – Ведите их! Не отпускайте ни на шаг! – Понято! – раздалось по громкой связи. – Ведем! Они взлетают и разворачиваются на Кубинку. Все штатно! – Штатно! – передразнил Гирин. – Где Барков? – Здесь, товарищ генерал! – Давай людей к этому дебаркадеру. Сколько, ты говорил, нужно времени? Десять минут? – Товарищ генерал, место посадки вертолета – за пределами территории, которую мы брали под плотный контроль. До дебаркадера будем добираться не менее двадцати—тридцати минут. Вертолетную группу высадим сразу, но там людей недостаточно, чтобы организовать полноценную поисковую операцию. – Думать надо было! Тебе была поручена наземная часть! Быстро давай людей к месту приземления! В это время Гирину сообщили, что появилась связь с пилотом вертолета Игнатова. Тот передал информацию: следует в Кубинку, на борт принял троих, до этого молчал, так как связь заблокировал Игнатов. Все пассажиры в салоне... «Кажется, пронесло», – подумал Гирин и доложил обстановку Буданову... Александр Борисович Фомин: смерти первая и вторая ...Александр Фомин стал офицером потому, что никогда не мечтал ни о чем другом. Не было сомнений и в том, в какое училище пойти учиться. Разумеется, в Рязань к «дяде Васе»[9 - ВДВ десантники расшифровывают как «Войска дяди Васи». Имеется в виду Герой Советского Союза, генерал армии Василий Маргелов – первый командующий ВДВ.], в десант. Школьная золотая медаль давала право на один экзамен – русский и литература письменный. Разумеется, медкомиссию Саша прошел без замечаний. Прохаживавшийся между рядами пожилой тучный экзаменатор, явно не военный, заглянув через плечо Александра, так увлекся текстом сочинения, что, прочитав последнюю страницу, взял в руки предыдущие, а прочитав все, растерянно сказал: – За что ж вы его так, юноша? В сущности, Печорин не был таким чудовищем, каким вы его представили... По русскому Саша получил «отлично». А вот за литературную часть ему поставили «удовлетворительно». Узнав результат, Фомин тут же отправился к начальнику училища и каким-то немыслимым образом пробился в кабинет. Через пятнадцать минут сидевший в приемной адъютант с изумлением услышал по селектору приказ генерала принести два чая. Он смущенно пожал плечами, давая понять нервно прохаживавшемуся по комнате полковнику, что тоже не одобряет странностей начальника. Когда же он еще через пару минут, выполняя поручение, оказался в кабинете, то увидел сидящих друг против друга нахального визитера и сбросившего китель начальника училища. Они азартно спорили. – Нет, ты подожди! – горячился генерал. – По-твоему, Мартынов не осознавал, что стреляет в гордость нации, в гения?! Не осознавал, когда целился в сердце с шести шагов?! Не мог он не понимать, что его проклянут потомки! Тем более меньше четырех лет прошло, как другой варвар Пушкина убил! – А при чем тут гордость нации? Разве гордости нации позволительно хамски унижать достоинство другого человека, его близких? Я же не спорю: Лермонтов – гений! Но кто сказал, товарищ генерал, что гению все позволено?! Адъютант тихо вышел, закрыл за собой дверь и, отвечая на немой вопрос полковника, сказал: – Похоже, надолго, товарищ полковник. Там наш генерал Лермонтова защищает от этого бугая. – И, увидев, как челюсть полковника медленно ползет вниз, серьезно добавил: – И Александра Сергеевича Пушкина – тоже... Тройку исправили на пятерку, и Сашу зачислили в училище. Тем более что он успел рассказать начальнику училища, что является серебряным призером юношеского чемпионата России по самбо в полутяжелом весе, кандидатом в мастера спорта по спортивной гимнастике, а потом, по предложению восхищенного генерала, одолел его в армреслинге – сначала правой, а потом и левой. ...Учился Фомин блестяще, преуспел во всех военных дисциплинах и был лучшим спортсменом на курсе. Он бредил армией и настоящей войной. Однажды, приехав на один день в Москву, он всерьез поссорился с отцом, когда тот сказал ему: – Что ты так рвешься на эту войну, сынок? Выучись, послужи, наберись опыта, – успеешь еще в этот Афган! Мы там застряли надолго! Саша сумрачно глянул на отца и произнес: – Папа Дима! Не говори со мной так, пожалуйста! Никогда! У меня щеки горят от того, что это говоришь ты – генерал Игнатов. – Щеки горят! – взорвался Игнатов. – Что ты знаешь про войну?! Кровь, смрад, грязь и растревоженная совесть – вот что такое война! Любая!!! Даже самая справедливая!!! Потому что приходится убивать людей!!! Саша ничего не ответил. Он резко повернулся и вышел из комнаты. После этого разговора наступила долгая размолвка, которую так и не удалось преодолеть. Саша больше в Москву не приезжал, по телефону общался очень сдержанно, и преимущественно с матерью. Через месяц после окончания училища, где Саша проучился четыре года, он сообщил, что уезжает в длительную командировку. Игнатову не составило труда узнать, что сын вот уже полгода как проходил спецподготовку для выполнения особо сложных боевых операций в условиях горной местности. В число спецдисциплин входили альпинизм и скалолазание, использование парапланов и дельтапланов, тренировки на выживание в условиях низких температур и ведение боевых действий в составе небольших диверсионных групп. Получив эту информацию, Игнатов провел бессонную ночь. Нина плакала. А он скрипел зубами и не знал, как правильно поступить. Одного его звонка хватило бы, чтобы Саша остался служить где-нибудь в Союзе. Несмотря на то что они носили разные фамилии, многие высшие чины Генштаба и командования ВДВ, разумеется, знали, что Александр Фомин – приемный сын влиятельного чекиста. Но понимал он и то, что Саша ему этого не простит никогда. Утром за завтраком, глядя в почерневшее лицо жены, он твердо сказал: – Нина! Я никуда звонить не буду! Думаю, ты знаешь почему! Сейчас поеду на службу и попрошу, чтобы меня на денек отпустили в Рязань. Прямо сегодня. Собирайся! – Игнатов прижал к себе жену и повторил: – Собирайся! Надо, чтобы парень ушел на войну, зная, что мать с отцом считают его поступок правильным. Он мужчина и офицер! ...Беда приключилась с Сашей через полгода после того, как он оказался в шестнадцатой армии, воевавшей в Афганистане. Лейтенант Фомин возглавлял спецгруппу, прикрывавшую прохождение через горный перевал колонны боевой техники. За час до появления колонны они вышли на вершину горного хребта, доминировавшего над перевалом. Заняли позицию, которая позволяла сверху хорошо просматривать дорогу и подступы к ней. Позиция – лучше не бывает. Кто ее занял, тот и владеет дорогой вместе с перевалом... Моджахедов бойцы Фомина обнаружили задолго до приближения их к расстоянию прицельного автоматного выстрела. Фомин передал по рации, что принимает бой, попросил ускорить продвижение колонны и вызвал на подмогу вертолеты. С первой минуты стало ясно, что помощь придет не скоро. Добраться к месту боя можно было только так же, как это сделала группа Фомина, то есть по крутым горным склонам и, по сути, по единственному маршруту. А вертолеты, появись они в разгар боя, стали бы отличной мишенью. Фомин приказал бойцам беречь патроны, бить короткими очередями и только наверняка. А главное – обеспечить безопасность рации. Но первый же минометный залп перечеркнул его планы: прямым попаданием накрыло радиста. Группа осталась без связи. Через тридцать минут бешеного боя склон был усеян телами нападавших, а вместе с Фоминым в живых осталось человек десять. К этому моменту он убедился, что боевая задача выполнена – колонна перевал миновала. Понимая, что следующие полчаса боя будут последними, лейтенант Фомин – неполных двадцати двух лет от роду – принял решение пробиваться вниз и поднял бойцов в атаку. ...Только тот, кто хотя бы раз в жизни побывал в настоящем бою, знает, что это значит, когда люди встают в полный рост. Поднявшись навстречу ураганному огню, они уже находятся по ту сторону страха. Они уже мысленно себя похоронили, попрощались с близкими, перечеркнули свое будущее и поэтому уже ничего не боятся! Даже стрелять в таких людей небезопасно. Особенно в упор! Если промахнешься – гибель неминуема... Фомин первым прыгнул вниз, дважды перевернулся через голову и, коснувшись ногами земли, резко кинул тело вправо. Этого нехитрого маневра хватило, чтобы две очереди легли ровно туда, где он находился на долю секунды раньше. Еще один прыжок вниз, снова кувырок, и снова резкая смена направления движения. Опять очередь пробила его след в каменистом грунте. И в ту же секунду Фомин ласточкой бросился на молодого бородатого моджахеда, оказавшегося на его пути. Выстрелить тот не успел, хотя держал автомат в боевом положении. Фомин в прыжке перебил ему ударом пальца сонную артерию, и, прикрываясь телом противника, еще метров десять скользил вниз, стараясь добраться до спасительной лощинки, где можно было пару секунд бежать под прикрытием невысокой каменной стенки. Краем глаза он видел, как рядом, разрывая рот в яростном вопле, летят его бойцы. Одни падали и не поднимались. Другие скатывались вниз, отплевываясь кровью и огнем. Саша не чувствовал страха. Для страха в сердце не осталось места. Р-р-раз! – срезал короткой очередью противника слева. Р-р-раз! – ушел от огня и достал в прыжке здоровенного, наголо стриженного парня, почему-то отбросившего карабин и вытащившего из-за пояса нож. Саша видел, что, как в замедленной съемке, с духа слетела круглая плоская шапка. Именно здесь Фомин потерял на секунду больше, чем требовала контратака. Он нажал на спусковой крючок автомата в прыжке, но затвор звонко щелкнул, давая понять – рожок пуст. Фомин успел удивиться: как же так, ведь ставил полный? Ушел от выброшенной руки, взял ее на излом и всем весом крутанул тяжелого противника. Кость хрустнула, и он вышел из схватки, намереваясь сделать еще прыжок. В эту секунду ему плеснуло белым огнем прямо в лицо. Взрыва он не услышал. Почувствовал только, как взлетел над землей, не осознавая до конца, то ли он сам прыгнул вперед, то ли какая-то сила швырнула его сначала вверх, а потом с размаху бросила на землю. Причем мощное тело лейтенанта грохнулось на камни с такой яростью, что, казалось, уже одного этого достаточно, чтобы у него ни одной косточки не осталось целой, а душа тут же вылетела вон... Но случилось чудо: фосфорный РС[10 - РС – реактивный снаряд.], взорвавшийся вблизи от Фомина, сжег ему кожу на лице, начисто лишил бровей, ресниц и прочей растительности, контузил, но рассыпал свои смертоносные осколки по таким немыслимым траекториям, что ни один из них Фомина не задел. ...Очнулся он в лагере моджахедов в крохотной нише в скале, заблокированной огромным камнем. Было сумрачно и сыро. В небольшую щель сверху был виден кусочек синего неба, который как бы срезался серым тяжелым камнем. ...Кормили раз в день – давали лепешку и миску воды. Обгоревшее лицо он смазывал собственной мочой. Помогало... Через неделю Фомин почувствовал, что вокруг него закрутилась какая-то карусель. Его отмыли, дали мазь, которая стала быстро заживлять ожоги, а вскоре посадили в раздолбанный Land Rover и куда-то повезли. Он оказался в кишлаке, в яме, где вместе с ним находилось несколько пленных солдат и офицеров. Друзья по несчастью объяснили Фомину, что их готовят к обмену на одного известного полевого командира, находящегося в плену у наших. Но неожиданно в планах моджахедов что-то резко поменялось. Всех пленных вытащили и ударами прикладов заставили построиться. Появился сносно говоривший по-русски афганец, который, судя по повадкам и манере поведения, был здесь старшим. Он объявил, что все они будут казнены, за исключением тех, кто примет ислам и согласится казнить остальных неверных. Рядом с переводчиком стоял кинооператор, который все происходившее снимал на пленку. Чтобы доказать серьезность своих намерений, моджахеды оттащили на край ущелья молодого солдата, который не мог сам идти, так как был ранен в ногу, и под воинственные возгласы прошили его короткой очередью. Процедура казни проходила буднично. Переводчик подходил к очередной жертве. Задавал вопрос. После минуты молчания или ответной матерной ругани человека вели на край ущелья и сбрасывали в пропасть автоматной очередью. ...В живых остались двое: Фомин и молодой солдат, лицо которого то и дело искажалось гримасой. Казалось, парень вот-вот заплачет. Но каждый раз, в последнюю секунду, когда рыдания должны были взорвать грудь паренька, он вдруг резко менялся в лице и даже чему-то улыбался про себя, глядя невидящими глазами куда-то в небо. – Слышь, парень, – тихо произнес Фомин, который должен был идти на казнь последним. – Давай поменяемся. Не дрейфь! Весело помрем! Эй! – Фомин поднял руку и сделал шаг вперед. – Я согласен! Переводчик подошел к Фомину и внимательно посмотрел ему в глаза. – Давай, шоурави, давай! – Он сделал жест рукой, и паренька, который продолжал улыбаться, повели на край ущелья, потом взял в руки автомат Калашникова, демонстративно отстегнул рожок, показав, что он снаряжен, поставил его на место и щелкнул затвором. – Давай, шоурави! – Он показал на паренька и сделал жест в адрес кинооператора. Тот подбежал поближе, чтобы взять покрупнее всю сцену. Переводчик протянул автомат Фомину и еще раз жестко произнес: – Давай! Фомин развернулся в сторону ущелья, взял автомат к бедру и крикнул: – Прощай, браток! – Затем резко крутанулся, упал навзничь и, направив ствол в сторону стоявших вокруг места казни моджахедов, нажал на спусковой крючок. Громыхнула автоматная очередь. Но Фомин сначала почувствовал, а в следующую секунду осознал, что его автомат молчит, что стреляет другое оружие. Он рванул на себя затвор и еще раз нажал на спуск. Снова звонкий щелчок! Вскочив, он увидел, как медленно падает, широко раскинув руки, пробитый пулями солдатик. В голове мелькнуло: «Когда же они успели подменить автомат? Видимо, когда отвлекся на оператора... Надо прыгать в ущелье...» Он рванулся в сторону спасительной пропасти, но в ту же секунду почувствовал сильный удар в область шейных позвонков, захлебнулся собственным дыханием и упал, ударившись еще не зажившим лицом о землю... Очнувшись, он увидел над собой склоненное почти в упор лицо переводчика. – Что, шоурави? Хотел нас обмануть? – Переводчик обошел лежавшего Фомина. – Вы, русские, думаете, что умные! Но вы не умные! Только последний ишак мог придумать убивать Амина. Вставай! Он сбросил безрукавку и остался в рубахе. Закатал рукава. Было видно, что он, несмотря на худобу и далеко не юный возраст, жилист и гибок. – Вставай! – повторил он решительно. – Жить хочешь? Фомин молча поднялся и провел ладонью по лицу. На руке остался грязно-розовый след, представлявший собой смесь пыли с выделениями из лопнувших рубцов. Перед глазами мелькали черные мушки, и взгляд отказывался концентрироваться на чем-либо больше секунды. Ноги плохо держали и норовили невпопад двигать тело то вперед, то назад. – Давай, шоурави, давай! Честно, давай! Я не встал – ты живой. Ты не встал – ты мертвый. Давай, шоурави! – Он стоял, широко расставив ноги и уткнув жилистые руки в пояс. Он что-то прокричал, и к ногам Фомина, звякнув, упал нож, брошенный из толпы угрюмых и молчаливых мужчин, медленно смыкавших ряды вокруг двух бойцов... По тому, как стоял афганец, как уверенно смотрел на Фомина, тот понял: перед ним серьезный противник. Солидные габариты и мощная мускулатура Александра афганца совсем не смущали. А может быть, он прекрасно понимал, что Фомин не может драться и вполовину своих возможностей. – Возьми нож. Без ножа я убью тебя сразу, – приказал афганец. Александр поднял нож и взвесил его на руке. Он напряженно пытался ухватить хоть какую-то здравую мысль о том, что делать дальше. Но голова была до звона пуста, а сердце стучало так, что, казалось, на груди слева заметно дергается тельняшка. Он не чувствовал в себе ни сил, ни азарта, который всегда является главным подспорьем в рукопашной схватке. Его учитель по боевым единоборствам – прапорщик Угрюмов – больше показывал, чем говорил. Тем не менее одну фразу, причем длинную и витиеватую, он произносил несколько раз на дню: «В драке побеждает не тот, кто бьет первым, и не тот, кто бьет сильнее, и не тот, кто бьет точнее, а тот, кто все это делает с большей ненавистью, чем противник». Никакой ненависти к противнику у Александра не было. Накатывало безразличие. Не было и уверенности в победе, хотя в училище по дисциплине «рукопашный бой» он был одним из лучших. «Только бы уж сразу, без мучений, как ребята», – подумал он и неожиданно для самого себя еще раз подбросил нож на ладони и метнул его, целя в колесо стоявшей метрах в десяти повозки. Нож сочно чвакнул и застыл точно в ободе. Афганец ухмыльнулся, что-то крикнул, поднял с земли брошенный ему из толпы нож и, почти не целясь, бросил его в повозку. В толпе раздались торжествующие возгласы: теперь в деревянном ободе торчали два ножа сантиметрах в пяти друг от друга. – Ты кто? – глухо спросил Фомин. – Я – Ахмад, – ответил афганец. – Русский откуда знаешь? – Учился у вас. – Хорошо нож бросаешь! – Я был в охране Амина[11 - Хафизулла Амин – второй Президент Демократической Республики Афганистан. Пришел к власти в результате свержения своего предшественника, Тараки, который позже был отравлен. Погиб во время штурма президентского дворца советским спецназом в декабре 1979 года.]. Вы убили моего брата, когда штурмовали дворец. Он был за русских, а вы убили его... Давай, шоурави! – Ну, давай, раз так! Фомин принял боевую стойку и... через долю секунды грохнулся на землю, поскольку получил удар по щиколотке опорной ноги. Еще не осознавая до конца происходящего, он вскочил и... не обнаружил перед собой противника. Точнее, он его увидел лежащим на боку и перемещающимся лежа. С таким бойцом и с таким странным боевым стилем Фомину сталкиваться не приходилось. Афганец двигался как быстрая юркая ящерица – то на спине, то на боку. Он набрасывался на Фомина, подобно злобной зубастой рептилии, пасть которой изображали мелькавшие в воздухе ноги. Почти после каждой атаки он выходил победителем, нанося Фомину мощные удары. Александр откровенно растерялся. Прошло около минуты, его ноги от щиколоток до колен были избиты, и он уже пару раз падал на землю, в то время как ни один из его ударов еще не достиг цели. Он несколько раз пытался перехватить ногу противника, чтобы взять ее на излом. Но всякий раз промахивался, а во время очередной попытки получил такой тяжелый удар в голову, что на секунду потерял сознание и ориентацию в пространстве. Из уха пошла кровь. «Еще один такой промах – и мне хана», – подумал Фомин, все еще не имея сколько-нибудь ясной тактики боя. Он уже не помышлял об атаке, а только увертывался от налетавшего на него противника. Но и это было непросто, так как броски афганца были молниеносны, а отступать было некуда – вокруг места схватки плотной стеной стояли вооруженные люди. После пропущенного удара голова гудела, корень языка дергался в рвотном позыве, кровь разъедала глаза. Он пропустил очередной сильный удар по сгибу ноги, упал на колено, и тут же следующий удар пришелся ему в голову. Сознание померкло. Его рваными остатками он почувствовал, как ноги противника обхватили его за горло и опрокинули на спину. «Все!..» – успел мысленно произнести Фомин... Прыжок в трюм ...Вертолет круто зашел с запада на Кубинку, завис над точкой приземления, покачался и коснулся земли. Двигатели еще продолжали работать, когда распахнулась дверь и в проеме появился улыбающийся высокий мужчина в камуфляже и с автоматом на плече. Он, прикрываясь ладонью от солнца, пытался разглядеть людей, окруживших машину. – Что-то вас больно много, мужики! – весело прокричал он. – Кто тут старший? За его спиной появились еще двое. Оба тащили тяжелые рюкзаки и также были вооружены автоматами. Когда последний из троицы ступил на лестницу, полковник Барков, меняясь в лице и, видимо, догадываясь о чем-то ужасном и абсолютно неожиданном, ринулся вместе с двумя крепкими парнями в салон вертолета. При этом последнего из троих спускавшихся по короткой лестнице пассажиров буквально отшвырнули в сторону, и он оказался вместе со своими товарищами в плотном кольце вооруженных людей. Барков выкатился из горячей машины буквально через минуту. Его лицо делилось невидимой горизонтальной чертой на две части. Сверху до губы он был бледен, как белая бумага. А все ниже, особенно шея, было огненно-бордовым. Эта краснота гармонировала с алым галстуком, почти сливаясь с ним, отчего казалось, что полковник размахивает из стороны в сторону длиннющим языком. Он подлетел к задержанным и, вцепившись в ворот того, кто спускался первым, заорал: – Где остальные? Где Игнатов? – От напряженного крика краснота стала двигаться вверх, захватив белки глаз, которые тут же стали розовыми. – Ты кто такой? Мужчина в камуфляже, далеко не хрупкого телосложения, болтался в руках Баркова, как тряпичная кукла. – Ка-акой Игнатов? Вы-ы что, мужики? – завопил он, растягивая слова от тряски. Его голова, ходившая ходуном от манипуляций Баркова, никак не могла принять вертикальное положение. – В че-е-м де-е-ело? Мы же проплатили тур... – Мужчина воспользовался тем, что Барков на мгновение ослабил хватку, и быстро проговорил: – Купили по вашему списку снаряжение... Что случилось, блин? Нам сказали, что здесь, в Кубинке, будут организаторы тура... Сказали: забираем остальных и летим в район игры... Там высаживаемся на неделю... Автономно воюем... В чем дело, ребята? Я Заболотный! Геннадий Заболотный, Президент холдинга «Русский маргарин». Слыхали?.. – Мужчина еще раз с тревогой огляделся вокруг, явно не понимая причины, по которой их окружили спецназовцы. – Что-то не так? ...В течение пяти минут картина прояснилась. Трое мужчин в камуфляже оказались московскими бизнесменами, выкупившими у фирмы, специализирующейся на экстремальных развлечениях, недельную войну с неизвестным противником где-то в калужских лесах. Оружие при ближайшем рассмотрении оказалось пневматикой, приспособленной для стрельбы окрашивающими шариками. «Пейнтбол», одним словом... Те трое, что покинули вертолет на реке, представились бизнесменам как одна из команд, участвующих в игре. Место ее высадки – заброшенный дебаркадер... – Как, скажи, как они вышли из вертолета? – Барков перекинулся на летчика и энергично тряс его за плечо. – Да не видел я! – оправдывался тот. – Этих троих, – он кивнул в сторону бизнесменов, – когда опускался, видел. А потом Игнатов дал команду на взлет... Я был уверен, что в машине все шестеро... – Не выходили они! – вмешался в разговор Заболотный. Барков тут же рванулся к нему и опять вцепился в рукав. – В каком смысле? Тогда где же они?! – Слышь, отпусти, мужик! Ты что, совсем е?.. – вконец рассердился Заболотный. – Мы тут при чем?.. Не выходили в том смысле, что спрыгнули! – Куда?! – Мы поднялись в вертолет... Хотели уже дверь закрывать, а их старший говорит: мы, мол, по условиям игры должны скрытно покинуть вертолет – и они один за другим выпрыгнули... А перед этим он по переговорному устройству сказал пилоту, чтобы взлетал... – Куда выпрыгнули, куда?! – Барков не выпускал рукав собеседника. – Да люк там, на дебаркадере, был открыт. Нам заранее сказали, чтобы мы его не закрывали... Там внизу еще какие-то мешки валялись... Вот они в открытую дверь вертолета на эти мешки и попрыгали... Я еще думаю: во дают! Вертолет-то в метре от земли висит. Да еще люк! Метра два лететь. Мужик, отпусти! Ты что, ей-богу?! Остались. Зачем? ...Через три часа в кабинете Буданова на Лубянке Гирин докладывал обстановку. Атмосфера была такая густая, что, казалось, можно было трогать воздух как воду. Но и без проб было ясно: кипяток! Буданов слушал доклад, опустив прикрытые тяжелыми веками глаза. – ...Операция «Перехват» результатов не дала, – докладывал Гирин. – На дебаркадере обнаружена одежда, в которой они взлетали. Но почему-то только два комплекта... Если судить по размерам – это камуфляж Игнатова и Фомина. То есть одежды Каленина там не было. Судя по всему, они ушли на лодке вверх по течению, – продолжил Гирин, заглядывая в пестрящий плотными записями листок бумаги. – И где-то пересели на автомобиль. Мы дали команду осматривать все машины, идущие в Москву и находящиеся в этом районе. Результата пока нет. – А что эти олигархи? – Буданов задавал вопросы, не поднимая головы. – Наскоро проверили – похоже, говорят правду. С неделю назад они по электронной почте получили предложение от некой фирмы «Экстрим» принять участие в игре. Ее смысл в том, что несколько команд автономно друг от друга высаживают в лесу. У каждой своя задача, которую они получают на месте. Дальше – воюют. Развлечение для богатых... Заболотный, как выяснилось, вообще большой любитель всякого рода приключений. В прошлом году прыгал с парашютом в условиях высокогорья, постоянно ездит в Африку – охотится на львов, носорогов и прочую экзотическую живность. Видимо, на него вышли целенаправленно – были уверены, что заинтересуется... – Куда мог деться Игнатов? Ваши предположения? – Вариантов всего два, товарищ генерал: либо затаился где-то недалеко от места высадки, либо... – Гирин замялся, понимая, что сказанное вызовет резкую реакцию начальника, – либо каким-то образом миновал все наши посты, организованные совместно с МВД, и скрылся в неизвестном направлении. Буданов поднял голову и прокатил тяжелым взглядом по всем участникам совещания. Он останавливался на каждом, что-то для себя решал и двигался дальше. Круг наконец замкнулся, и взгляд остановился на Гирине. – В неизвестном? Не стройте иллюзий, – твердо и спокойно произнес он. – Сколько ехать от места высадки до Москвы? Час-полтора? Так вот: в Москве он, товарищи чекисты! – Буданов еще раз обвел всех взглядом. – В Москве! – уверенно повторил он. – И всю эту историю с вылетом за рубеж он затеял, чтобы сбить нас с толку. Чтобы у нас и мысли не возникло, что он намерен остаться. А раз он остался, – значит, здесь, в России, у него важное дело. Не станет человек рисковать своей жизнью, жизнью сына, которого искал больше двадцати лет, если его здесь не держит дело, которое для него важнее всего на свете. Тем более после того, что он здесь натворил... Кстати, что вы намерены делать по предотвращению предполагаемых терактов? Игнатов обещал, что они спланированы на целую неделю. – В городе введен режим террористической угрозы категории «А». Сегодня рано утром милиция, обследуя территорию спортивной площадки в Бутово, обнаружила взрывное устройство. Мне только что сообщили, что разминирование завершено. Но сколько еще заложено зарядов – сказать трудно. Если верить Игнатову, то всего их было четырнадцать... – Почему четырнадцать? – удивился Буданов. – Ну, неделя, про которую он говорил. Берем по два на день. Всего четырнадцать. Одно взорвано, три обезвредили через телевизор. Сегодня – пятое. Осталось девять, если, конечно, Игнатов не блефует. – Он, драгоценный Юрий Борисович, еще ни разу не блефовал!!! – Буданов придал голосу издевательские интонации. – Он, правда, надул вас с самолетом! – Буданов сознательно использовал местоимение «вас», отделяя лично себя от случившейся неудачи. – Но это не блеф! На нашем языке это называется «переиграть противника»! Пари держу: сдаст он нам все оставшиеся закладки. Потому что решил первую задачу – забрал Фомина. А вот какая у него задача следующая – это вопрос!.. На столе перед Будановым загудел селектор. – Говори! – Он нажал кнопку громкой связи. – Товарищ генерал, – раздался голос адъютанта, – только что сообщили, что в администрацию города Верея обратился гражданин Каленин. Настаивает на немедленном разговоре с вами. Говорит, у него экстренная информация. – Быстро соединяйте! Буданов нервно стал постукивать пальцами по столу, ожидая соединения. – Да, Беркас Сергеевич! – Было видно, что Буданов очень взволнован. – Вы где? В кабинете раздался искаженный расстоянием голос Каленина: – Я в Верее. Меня сюда привезли на тракторе... – На тракторе?! – Да! О тракторе потом... Главное – вот что! Игнатов отдал мне код на прекращение всех терактов. Его надо передать сегодня в трехчасовых новостях по первому каналу. – Записываю! – Новости надо начать фразой, – Каленин замялся, – «...по сообщению прес-службы ФСБ России, от занимаемой должности освобожден начальник Управления по борьбе с терроризмом генерал Сергей Буданов». Простите, Сергей Николаевич... – Что-о-о?! – Буданов буквально подпрыгнул в кресле и стал лихорадочно тыкать в селектор, пытаясь попасть в кнопку отключения громкой связи. Сразу не попал, поэтому присутствующие успели услышать торопливую фразу Каленина: – Понимаю все, Сергей Николаевич! Всех нас, похоже, скоро погонят! Это дьявол! Он все просчитывает на сто ходов вперед... Громкая связь прервалась... Побагровевший Буданов еще пару минут слушал Каленина, потом швырнул трубку, сказав перед этим всего одно слово: «Жду!» – Все свободны! – рявкнул он. – Гирин! Барков! Останьтесь! ...По словам Каленина, его высадили из лодки вскоре после того, как они покинули дебаркадер. – Буданов говорил устало, то и дело поглядывая на часы. – Остановили трактор в поле, приковали Каленина и тракториста к машине наручниками и посоветовали малой скоростью двигаться в Верею... Сейчас он едет сюда... Юрий Борисович! Текст для телевидения вы слышали... – то ли утверждая, то ли спрашивая, произнес Буданов. Гирин кивнул. – Распорядитесь, чтобы в пятнадцатичасовых новостях эти слова прозвучали... Все пра-виль-но! – задумчиво по слогам выговорил Буданов. – Правильно!.. Было видно, как трудно дается ему каждое слово. Он чувствовал себя униженным и раздавленным. – Эта сволочь придумала фразу, которой суждено сбыться. Я сегодня подам в отставку. Нельзя оставаться на службе после того, что произошло. Буданов достал «Житан», вынул сигарету, переломил ее пополам и прикурил. Вторую половинку растер в ладонях и высыпал труху в пепельницу. – Курить вот бросаю. – Он виновато показал на пепельницу. – Дурю организм. Половинку сигареты выдаю за целую. А он, – генерал постучал себя по ребрам, – все равно не верит! – Значит, так, Юрий Борисович! – Буданов обратился к Гирину. – Буду рекомендовать вас на мое место. Пока мы все профукали. Мы все! Вы в том числе! Но кто-то должен эту гадину достать. – Сергей Николаевич! – Гирин, как всегда, демонстрировал абсолютное спокойствие. – К чему эти жертвы? Надо будет – прогонят. Без всяких ваших заявлений. Зачем форсировать события? – Меня уже ничем не отмажешь, – так же спокойно возразил Буданов. – Поэтому все промахи в наших действиях я возьму на себя. Иначе погорим все и некому будет этого Игнатова за кишки на Красной площади повесить. Ты, Юрий Борисович, будь так любезен: когда доберешься до него, дай ему как следует по яйцам, очень тебя прошу... От меня... Резко зазвонил телефон. Все присутствующие будто ждали этого сигнала: звонил аппарат прямой связи с Директором ФСБ. – Давайте, мужики! Действуйте! И валите отсюда, – насмешливо добавил Буданов. – Дайте с начальником интимно пообщаться – то бишь с глазу на глаз или, если угодно, с трубки на трубку. Что-то я неудачно шучу сегодня... – Он снял трубку и, глядя в спины уходящих из кабинета коллег, отчеканил: – Товарищ генерал армии! Я готов доложить ситуацию. Заявление об отставке написано. Через пять минут буду у вас... Без Иуды нет Христа Беркас Сергеевич Каленин сидел на заднем сиденье «Волги», которая на пределе своих лошадиных сил двигалась в Москву. Слева располагался молодой сотрудник ФСБ, который деликатно молчал, за что Каленин был ему бесконечно благодарен. Впереди, рядом с водителем сидел омоновец с автоматом в руках – охранял Каленина, хотя было ясно, что сейчас ему уж точно ничто не угрожает. Машина надсадно гудела двигателем, конструкция которого была ровесницей Каленина. На очередной выбоине, которые после недавней зимы обильно пятнали шоссе, машину сильно тряхнуло. Каленин стукнулся головой о потолок салона и сбился с мыслей, которые все крутились вокруг событий последних трех дней. Он чертыхнулся и, оглядев салон, в который раз поймал себя на мысли, что ему не хватает умственных способностей, чтобы осмыслить, как в ХХI веке можно делать такие автомобили. ...Первым автомобилем, который он самолично вывел из двора, была старенькая дедовская «Победа». Дед Георгий бестрепетно доверял семилетнему внуку «титьку», как он ласково называл свой автомобиль. Объяснить, почему «титька», дед Георгий внятно не мог. На прямой вопрос отвечал недоуменным встречным вопросом: – А разве не похожа? «Победа» обладала каким-то непередаваемым шиком и основательностью. Как автомат Калашникова. Вроде бы все просто – а лучше не придумаешь... Даже абсолютно неудобная узкая бойница заднего стекла гармонично вписывалась в монументальный облик автомобиля. – Как в танке! – шутил Георгий. К моменту первых шоферских опытов Беркаса «Победы» уже практически не производились, а ослепительную красавицу «двадцать первую» «Волгу» с оленем на капоте стали вытеснять плоские и неуклонно теряющие шарм «двадцать четвертые». «Двадцать первая» Беркасу безумно нравилась. Дружок-одноклассник иногда позволял ему посидеть в салоне отцовского автомобиля, покрутить руль, который, казалось, был сделан из слоновой кости. И конечно же, завораживал бирюзовый полукруг спидометра. Ничего более красивого Каленин, как ему казалось, не видел ни до, ни после. Поэтому все последующие модификации «Волги» его раздражали. А уж «тридцать первая» была настолько хуже всех своих прародителей, что именно про нее острословы придумали стишок: Есть такой автомобиль! Трепещи, Европа! У него особый стиль: Передок, как жопа!.. ...Каленин подивился тому, что сумел отвлечься от тяжелых мыслей. Он еще и еще раз проигрывал в голове события последних трех дней. Прыжок из вертолета был для него неожиданным во всех отношениях. О том, что ему предстоит такая акробатика, он узнал в самый последний момент. Игнатов подтолкнул его к открытой двери зависшей в воздухе машины и скомандовал: – Прыгайте! – Зачем? – удивился Каленин... – Вперед! – еще раз скомандовал Игнатов и решительно подтолкнул Каленина к проему двери. – Сгруппируйтесь... ...Затем, уже в лодке, Игнатов обратился к Беркасу: – Сейчас мы вас отпустим, Беркас Сергеевич! Спасибо! Вы нам очень помогли... – Зачем я вам был нужен? – Вы аккуратно передавали руководству страны все наши требования. Это раз! Игнатов поддернул широкие светлые брюки, в которые переоделся на дебаркадере. Он сидел в лодке, одетый во все светлое, сообразно жаре, и держался так, будто таким эксцентричным способом добирается на прием к английской королеве. С учетом того, что Игнатова в эту секунду искали все спецслужбы страны, вид у него был вызывающий. – А во-вторых, вы были – уж извините – лучшим аргументом для моих бывших коллег, что мы бежим за границу и вас держим в заложниках. – Игнатов улыбнулся, привычно провел ладонью по своей серебряной шевелюре от затылка к челке и добавил, заговорщически подмигнув Каленину: – А мы вот остались! Дела, знаете ли... ...Каленин вспомнил и свою последнюю беседу с Игнатовым в Лефортово. Это было вечером накануне освобождения Фомина, сразу после того, как сработала очередная фраза, произнесенная диктором в восьмичасовых вечерних новостях на РТР. Игнатов в начале беседы был, как всегда, спокоен и уверен в себе. – Ну что, Беркас Сергеевич, я рад, что мы совместными усилиями боремся за жизнь ни в чем не повинных людей... – Я прошу не отождествлять меня с вашей, с позволения сказать, деятельностью. – Это как вам будет угодно! Я лишь констатирую тот факт, что не ошибся в выборе: вы всякий раз искренне стремились предотвратить трагедию. – Господин Игнатов! Правильно ли я понимаю, что моя незавидная миссия сегодня заканчивается? – Не совсем. – Что значит «не совсем»? Разве вы не добились желаемого? Насколько мне известно, вашего сына завтра отпускают? – Верно! – Тогда что еще вы хотите от меня? – Ничего обременительного. Я попрошу вас совершить с нами зарубежный вояж. Завтра – туда, а послезавтра, если на то будет воля ваших работодателей, вы уже будете в Москве. Каленин откровенно разозлился и, не считая нужным скрывать этого, раздраженно уточнил: – Я что же, становлюсь вашим заложником? Чего вы, черт побери, ко мне прицепились? Эти идиотские беседы с вами... Сколько же можно?.. – Беркас Сергеевич! Я приношу извинения за те неудобства, которые доставил вам, но у меня должна быть уверенность, что ребята из ПВО не собьют меня на взлете или в любой другой момент. Они, разумеется, меня не выпустят из страны, пока я не отдам коды на разминирование всех зарядов. А что случится после того, как я эти коды сообщу? Пусть даже я буду в метре от границы, а может, даже и за нею? – Игнатов щелкнул пальцами, изображая что-то похожее на выстрел. – Шарахнут ракетой – и привет. Поэтому ваше пребывание в самолете будет для меня определенной гарантией. – Ну и куда летим? – с мрачной издевкой спросил Каленин. – На Кубу? Может быть, в Ливию? А, наверное, к людоедам в джунгли Амазонки? – Маршрут я сообщу только на борту, – спокойно отреагировал Игнатов. Он собрал лицо в очередную диковинную морщинистую гримасу, обозначавшую улыбку, и уточнил: – Я мог бы попросить полетать со мной какого-нибудь депутата, но боюсь, что тогда по самолету безжалостно выпустят ракету, да и полет не будет таким приятным, как с вами. Вы мне симпатичны... – А я испытываю к вам прямо противоположные чувства! – почти брезгливо отозвался Каленин. – Вы упиваетесь своим могуществом и начисто утратили то, что принято называть совестью. – Ах ты, Боже мой! Всё-то вы меня стыдите, Беркас Сергеевич! То параноиком объявите, то еще как-нибудь зацепить норовите... – Игнатов вдруг всерьез обиделся и продолжил: – А я вот тоже не понимаю: как вы, человек, судя по всему, порядочный, можете служить этим... этим политическим жуликам? – Я по крайней мере не организую теракты против беззащитных людей... – Да!!! – вдруг резко выкрикнул Игнатов. – Да, это жестоко! Но тогда скажите... вы скажите!.. Как их остановить? Потому что иначе вы... не вы, а те, которые принимают решения в моей стране, будут терзать ее вечно! Они же ненасытны в своей алчности! Они не успокоятся, пока не напьются нашей крови досыта! Они будут насиловать страну, как публичную девку! Ненавижу!!! Только так и нужно с вами... С ними... Силой! Чтобы поджилки тряслись! Игнатов говорил яростно и путанно. Таким за два дня Каленин его еще не видел. – Сначала эти ублюдки искалечили моего сына... Каленин чувствовал, – как его обдает брызгами невидимой волны ненависти и безумия, отчего ему по-настоящему стало не по себе... – То, что он жив – это воля случая... – продолжал Игнатов. – Долго рассказывать... Как-нибудь потом... Да! Воля случая... Не убили до конца, но покалечили... Физически и духовно покалечили! – Игнатов потер виски, собираясь с мыслями. – Потом уничтожили мою страну... А до этого они продавали ее оптом и в розницу. Они меняли свою офицерскую честь на доллары и наркотики. Они – христопродавцы! Те, что сидят сегодня в Кремле, включая вашего драгоценного Президента! – Игнатов попытался взять себя в руки и уже более спокойно произнес: – И людей, как вы уже знаете, я не убивал! Грех тот, что взял на душу, – взрыв первый... жена с дочкой этого ублюдка Будаговского, которые ни в чем не повинны... Всю жизнь буду замаливать... Но я должен был выбрать самый беспощадный способ давления на ваших хозяев... Я, знаете ли, так толкую эту моральную проблему, – Игнатов сосредоточился, – я ставлю вас перед выбором, а уж вы выбираете, стоит ли жизнь моего сына, которую вы покорежили, жизней других людей. Я сам никого не убиваю. Если кто-то и убивает, то это вы! Потому что выбор всегда за вами... – А минирование «Детского мира»? Это как понимать? А вдруг какая-то случайность? А вдруг не договорились бы? Тогда взрыв? И гора детских трупов? – Я не давал команду на минирование «Детского мира». Не исключаю, что это осознанно сделал Будаговский, чтобы выставить меня в отвратительном виде. Так сказать, посмертный привет, что-то вроде мести. Согласен, бомба в магазине для детей – это омерзительно... – Ну вот, видите? А омерзительные поступки не имеют оправданий. Даже во имя самых высоких идей. – Вы мне еще про слезу ребенка напомните! – снова почти выкрикнул Игнатов. Было видно, что ему становится все тяжелее отражать атаки Каленина. – Если бы я, к примеру, захватил пару продавщиц в магазине и попробовал бы обменять их на сына, боюсь, что ребята из ФСБ покрошили бы этих несчастных женщин вместе со мной в куски, а потом бы вешали себе ордена за беспримерное мужество в борьбе с международным терроризмом. Разве не так? Поэтому я должен был придумать беспроигрышную войну. Я должен был загнать их в угол! – Вы, господин Игнатов, можете упражняться в словоблудии сколько вам будет угодно. – Каленин наконец успокоился и взял себя в руки. – Все, что вы говорите себе в оправдание, не стоит и выеденного яйца. Зло – оно и есть зло! Хоть вы его шоколадом залейте! До встречи, будь она неладна! – Вы читали Андреева? – вдруг спросил Игнатов. Каленин от неожиданности растерялся. – Что? – переспросил он. – Какого Андреева? – Резонный вопрос. – Игнатов не заметил замешательства Беркаса и посчитал, что тот действительно хочет разобраться, о каком Андрееве идет речь. – Я, конечно же, имею в виду старшего – Леонида Андреева[12 - Леонид Николаевич Андреев (1871—1919) – русский писатель. Ярко отразил противоречивые настроения русской интеллигенции в предреволюционную эпоху. Его сын, Даниил Андреев, известен более всего благодаря эзотерическому произведению «Роза Мира».]... То, что писал его сын, – это не моя литература... – Разумеется, читал! В мое время на филфаке МГУ было принято читать классиков... – Верно! Андреев действительно классик. Только сегодня об этом мало кто помнит... Полагаю, что парни, которые придут после вас, про него не слыхали... Так вот, у Андреева, как вы помните, есть скандальная повесть про Иуду. Помните? – Конечно, «Иуда Искариот»! Только к чему этот разговор? Разрешите откланяться... – А вот к чему! – сказал Игнатов, будто бы не замечая желания Каленина уйти. – Там есть замечательная мысль: без Иуды нет Христа! Иуда совершает самое страшное в человеческой истории злодеяние, причем делает это осознанно, чтобы сделать Христа Христом, Сына человеческого – Богом. Если бы он не предал Спасителя, не было бы чуда воскресения, и не появилась бы идея бессмертия... Мир бы не узнал, что он – сын Божий! Каленин потерял нужную интонацию в общении с этим рефлектирующим генералом. Он не очень хорошо понимал, как должен себя вести: то ли хлопнуть дверью, то ли довести диалог до конца. Победило любопытство, и Каленин осторожно спросил: – Ну и какой вывод вы делаете из этого андреевского дуализма для себя? – А очень простой: нельзя защитить добро при помощи добра! Так у Андреева... Чтобы добро победило, должно быть совершено злодеяние! Получается – нет Христа без Иуды! Нет добра, если рядом не проявилось зло во всей своей мерзости! – Знаете, здесь, конечно, не место для литературно-богословского диспута, но коли уж вы его затеяли, то извольте, вот вам мой ответ, – Каленин говорил медленно, взвешивая каждое слово, – я не поклонник этого произведения, но справедливости ради отмечу, что вы исказили мысль писателя. У Андреева Иуда не в игру играет и не просто идет на злодеяние, а жертвует собой во имя идеи. Причем его жертва – страшнее смерти, которую он принял вслед за Христом. Он жертвует своей честью, которая, как известно, дороже жизни. Ведь он понимает, что обречен остаться в веках злодеем и предателем. По Андрееву, это жертва почти безумца. Его поврежденная натура верит в то, что это поступок во имя справедливости и добра. Он безгранично любит Христа, жертвует собой во имя него... Страдает, сомневается... Игнатов внимательно слушал Каленина, и было видно, что ему действительно важно знать его позицию. – Но подчеркиваю: мы говорим только о придуманном сюжете. Андреевский Иуда – герой абсолютно литературный и к Иуде библейскому никакого отношения не имеет. И не ищите здесь никаких оправданий для себя. Вы, действуя негодными методами, мните себя благородным «санитаром леса», а движет вами чувство мести. Оно ослепляет вас! И в этой своей слепоте вы потеряли цель. Ради чего вы совершаете ваши ужасные поступки? Ради воцарения справедливости? Чтобы снискать любовь потомков? Он завершил свой монолог и ждал реакции Игнатова. Тот задумался и, не отвечая на выпады Каленина, уточнил: – Предательство как жертва во имя добра? Я правильно вас понял? – Предательство – это форма, в которую литературный персонаж Андреева облекает добродетель своего замысла... Игнатов улыбнулся и стал вновь прежним Игнатовым – уверенным в себе, знающим истину, которая неведома остальным. – Я подумаю над вашими словами... В ваших рассуждениях есть мысль, которая меня увлекла. – Игнатов улыбнулся еще шире, отчего его глаза изогнулись двумя узкими щелками, а все пространство вокруг них стало напоминать причудливую татуировку, так как каждая морщинка стала глубже и отчетливее. – Добродетель может принимать любые формы! Так получается? Забавно... Надеюсь, мы еще вернемся к этому интересному разговору. – Вернемся? Уж не в самолете ли по пути в неведомые страны вы собираетесь со мной дискутировать? Увольте. Я и этот-то наш диспут считаю бессмысленным и вредным. Ругаю себя за то, что вообще стал обсуждать с вами тему добра и зла. Вы, похоже, всерьез ищете оправдания своим злодеяниям. Не ищите! Их попросту нет в природе... – Беркас Сергеевич! – Игнатов снял улыбку с лица. – Я оставляю за собой право когда-нибудь в обозримом будущем объясниться с вами. Говорю об этом серьезно. Мне есть что сказать. Но не сейчас... «Вы только не смейтесь! Он – честный человек!» Каленин взглянул в окно автомобиля. Мелькнул указатель «Баковка». Именно здесь день назад в огромном роскошном особняке, в спортзале, оснащенном многочисленными тренажерами, обнаружили тело бывшего полковника ГРУ Константина Терентьевича Будаговского. Веревка была продета в проушину, на которой крепились гимнастические кольца. Для того чтобы ее закрепить, самоубийце или кому-то еще, к примеру Игнатову, пришлось воспользоваться стремянкой – иначе на почти четырехметровую высоту было не добраться. Буданов, который днем раньше рассказывал Каленину о процедуре обнаружения тела, не преминул сделать умозаключение: – Профессионально готовили экзекуцию. Видно, знают в этом деле толк. Петля сделана по всем правилам висельного искусства: легко затягивается. Да и веревка чем-то натерта... Может, они вместе ее и вязали? А, Беркас Сергеевич? Как думаете? Вы же теперь у нас самый крупный в стране «игнатововед»! – Сергей Николаевич! Ей-богу, неуместная ирония! – Ладно, не сердитесь. Вот, почитайте – предсмертная записка Будаговского. – Буданов толкнул через стол ксерокопию. Почерк человека, собирающегося залезть в петлю, был на удивление четкий и твердый. «Мне не оставили выбора. Делаю то, что сделать вынужден. Две просьбы: 1. Оставьте в покое жену и дочь. Игнатов знает – они ни при чем. 2. Из денег я себе брал только то, что мог утаить. Большая часть действительно шла наверх. Там крутились мои начальники. 3. О моих личных операциях с оружием и наркотиками они скорее всего догадывались, но закрывали глаза. Каждый воровал на своем «участке». Нина! Бизнес оформлен на тебя, он чистый. Продай его. Не вздумай вести его дальше. Продай! Об остальном думайте сами. Лучше уезжайте. Все. Прощайте. К.Б.». Буданов вкратце рассказал Каленину и то, что удалось выяснить о Будаговском. Служил в военной разведке. Воевал в Афганистане. Дослужился до полковника. После вывода войск несколько лет проработал в Таджикистане в качестве военного советника. Затем оказался в Восточной Европе, где и завершил службу экстренной отставкой в связи с подозрением в махинациях с имуществом выводимых из Европы воинских частей. Доказать уголовку тогда не удалось, хотя непосредственный начальник Будаговского лишился погон и оказался в итоге за решеткой. Выйдя в отставку, Будаговский создал одно из первых в России частных предприятий по разливу водки. И даже придумал название, прямо ассоциирующееся с его фамилией: водка называлась «Будем!». При этом было закуплено импортного оборудования на пятнадцать миллионов долларов. В частности, на заводе Будаговского появилась едва ли не первая в стране линия по производству бутылок, защищенных от подделок: помимо необычной формы, что уже гарантировало от массовых фальсификаций водочной тары, на днище бутылок значились две исполненные при помощи литья буквы: «КБ». И все бы ничего, но уже тогда, в начале девяностых в правоохранительные органы поступали сигналы о том, что средства, запущенные Будаговским в бизнес, имеют криминальное происхождение. По крайней мере ни в один банк за кредитом он не обращался, хотя стоимость принадлежавших ему активов исчислялась несколькими сотнями миллионов долларов... Но это было лихое и веселое время, которое, согласно марксистской терминологии, называли «эпохой первоначального накопления капитала». О происхождении многомиллиардных состояний тогда никто и не спрашивал. Все и так знали, что они появляются тремя способами: либо за счет государства, когда принадлежавшие ему средства чудодейственным образом оказывались в карманах частных персон, либо за счет приватизации наиболее лакомых кусков государственной собственности, либо, наконец, из денег, имевших откровенно криминальное прошлое. На тогдашнем фоне масштабы средств, которыми оперировал Будаговский, относились скорее к сфере среднего бизнеса. А если учесть то, что сам Константин Терентьевич предпочитал делать свои капиталы в тиши кабинетов и в стерильной недоступности своих производственных помещений, то никто толком и не докапывался до происхождения его стартовых миллионов. Между тем одна деталь, которую выяснили ребята Буданова, наводила на серьезные размышления. Судя по всему, Игнатов появился в жизни отставного полковника и успешного бизнесмена совсем не случайно. Оказалось, что майор Будаговский был начальником разведки авиадесантного полка, в котором служил Фомин. И время их службы совпадало, хотя Будаговский оказался в Афганистане на год раньше Фомина. Само по себе это ни о чем не говорило, так как не обнаружилось никаких сведений о том, что они тесно общались. Но совсем не встречаться они просто не могли. Слова Игнатова о том, что он участник «казни» Будаговского, наводила на мысль, что тот имел какое-то отношение к судьбе Фомина. А Каленин тут же припомнил, что Игнатов очень горячо говорил о сломанной судьбе сына, намекая, что знает виновных. ...Каленин сердился сам на себя за то, что не может отрешиться от мыслей обо всей этой истории, участником которой он неожиданно стал. Эти мысли вызывали раздражение, но никак не хотели его отпустить. «Надо все это забыть и выкинуть из головы, иначе я тронусь умом! – думал Каленин. – Особенно намеки Игнатова на то, что он действует во имя добра и справедливости. Все равно я прав! – злился сам на себя Каленин. – Надо переключиться... Ага, переключишься тут. Еду-то я на Лубянку. Тьфу ты...» Каленин увидел, что машина проезжает мимо Думы и приближается к Лубянской площади. Она не свернула к известному всей стране зданию, перед которым некогда стоял памятник «железному Феликсу», снесенный сразу после августовского путча, а двинулась прямо. Каленин в свое время написал статью, в которой проанализировал отношение к памятникам в различных странах... Он установил, что памятники сносили и ломали во все времена. И цивилизованная Европа здесь не была исключением. Ломали революционеры и контрреволюционеры. Ломали победители, чье войско входило в города побежденных... Памятники и храмы всегда были первыми жертвами классовой ненависти и военного торжества. Это самая быстрая, самая первая и самая жестокая месть поверженному противнику, ибо низвергаются его боги и кумиры, разрушается его «смысловое» пространство. «Снести памятник – это как могилу разорить, – писал Каленин в своей статье. – Это – осознанное святотатство, моральное унижение проигравшего, уничтожение его святынь... Так, озверевшее уголовное большинство «опускает» в камере слабого, добиваясь того, чтобы тот полностью утратил человеческое достоинство, чтобы в нем навсегда поселился ужас пережитого унижения...» За статью Каленину крепко попало. Карасев пригласил его и, помолчав пару минут для создания напряженной атмосферы, многозначительно ткнул пальцем в потолок. – Там, – он держал указательный палец вертикально вверх, – прочли вашу статью, Беркас Сергеевич. «Там» – это, конечно же, был Кремль. И поскольку об этом говорил Председатель Госдумы, прочли, видимо, отнюдь не только курьеры и официантки из кремлевского буфета. – Черт вас дернул рассуждать об этих памятниках! Да еще в таких, знаете ли, выражениях! «Знаете ли» было любимым выражением Председателя. Он к месту, а чаще не к месту, вворачивал его чуть ли не в каждое второе предложение. Попытки «пиарщиков» искоренить паразита кончились ничем. Стало еще хуже. Карасев мог себя минут пять контролировать, а потом говорил абсолютно не к месту: «На минувшей неделе Дума рассмотрела тридцать восемь законов, знаете ли, в первом чтении». Но как ни странно, сорные словечки не мешали Карасеву быть очень убедительным в своих выступлениях. Его речи были неяркими, но толковыми и основательными. Он всегда досконально изучал обсуждаемый вопрос и выступал со знанием дела. Ну и, конечно же, был он виртуозным царедворцем. Его спокойная и доброжелательная манера вести думский корабль через все политические передряги устраивала всех. Поэтому и после президентских выборов он остался Председателем с перспективой задержаться на этой должности столько, сколько позволят здоровье и возраст. А со здоровьем у Председателя Думы все было в полном порядке. – ...Там, – палец полез еще выше, – есть люди, которые этот памятник, Феликсу Дзержинскому, за шею, знаете ли, привязывали, когда его с площади снимали... – Председатель привычным жестом откинул назад густую прядь волос, о которых судачила вся Дума. – А вы их с уголовниками сравнили... В камере, знаете ли... В шестьдесят шесть лет у Карасева не было ни единого седого волоска. Поэтому депутаты делились на два неравных лагеря. Одни были сторонниками версии об особых природных кондициях Председателя, его добротной наследственности: мол, поэтому у него и волосы как смоль, и зубы все свои. Другие, коих было неизмеримо больше, цинично рассуждали о достоинствах краски для волос, которую использовал Карасев, а также называли адрес стоматолога, у которого тот изготавливал свои великолепные протезы. – ...Я вас прошу, Беркас Сергеевич, быть аккуратнее в своих оценках! Вы же не просто труженик пера. Вы помощник Председателя Государственной думы. Я ценю вас как специалиста. Не наживайте себе врагов там, где их лучше не иметь. Кстати, мне они тоже, знаете ли, не нужны. Вежливо отругав Каленина, Карасев тем не менее вскоре дал ему понять, что статью про памятники он прочитал внимательно. Когда в Думе спонтанно возникло обсуждение вопроса о возврате «железного Феликса» на Лубянскую площадь, Карасев выступил с убедительной речью, в которой использовал наработки Каленина. Смысл его выступления сводился к тому, что восстанавливать снесенные памятники – это такое же святотатство, как и их снос. Ибо сносили их по политическим, а отнюдь не эстетическим соображениям. А значит, и восстанавливать станут по причинам сугубо идейным. Реванш, одним словом... ...Машина затормозила возле невзрачного здания, которое располагалось через дорогу от известной всему миру монументальной серо-желтой крепости бывшего КГБ. Мало кто знал, что именно в этом непримечательном творении из бетона и стекла сидели все высшие чины Федеральной службы безопасности. И именно здесь, на третьем этаже, находился кабинет начальника антитеррористического управления. Внизу Каленина встречал полковник Барков. Он молча протянул Беркасу огромную ладонь и, показав на пропускную рамку, скомандовал: – Пропустите! Лифт уже был подогнан вниз, и возле двери, блокируя ее, стоял офицер, ожидавший пассажиров. Поднялись на третий этаж. Каленин в очередной раз отметил, что в здании не было табличек с фамилиями хозяев кабинетов. Его подвели к одному из них, и Каленин вспомнил, что в кабинет Буданова вела другая дверь. Как бы отвечая на его вопрос, Барков произнес: – Вас ждет Юрий Борисович Гирин. Он замещает Сергея Николаевича... Гирин встретил Каленина у входа в кабинет, крепко пожал руку и почти с восхищением произнес: – Мужественный вы человек, Беркас Сергеевич! Могли ведь и отказаться лететь. А уж с вертолетов прыгать и вовсе не ваша работа. А вот мы свою работу провалили. Начисто! – Гирин говорил отрывисто, четко обозначая границы каждой фразы. – Сергей Николаевич Буданов подал сегодня в отставку. Вам велел кланяться. – Вот как? – покачал головой Каленин. – Это потому, что Игнатов сбежал? Гирин не ответил на вопрос и продолжал: – Положение наше незавидное. Я хочу выслушать ваше мнение. Нужны детали, все мелочи. Надо понять, зачем Игнатов остался в России, почему не улетел, что затевает. Вспомните, пожалуйста, может быть, он говорил что-то, что может навести нас на ответ? Каленин пожал плечами: – Он много чего за три дня наговорил. Гирин показал на два кресла, стоявшие в углу кабинета, приглашая Каленина присесть и подчеркивая тем самым неформальность общения. – Беркас Сергеевич! У нас есть около часа до начала внеочередного заседания Думы. Вам, естественно, необходимо там быть... А сейчас попробуйте воспроизвести все до мелочей: что говорил Игнатов в вертолете и потом, в лодке, с какой интонацией? Как вел себя Фомин, что говорил? Не упускайте ни одной мелочи. Все может пригодиться. – Гирин приготовился слушать и уточнил: – Что вы вообще думаете об этом человеке? Каков он по сути? Каленин неожиданно для самого себя смутился и ответил: – Вы только не смейтесь и не подумайте, что у меня после прыжка из вертолета крыша сдвинулась, но мне почему-то кажется, что он в принципе честный человек. Гирин двинул вверх четко очерченные смоляные брови, но удержался. – Продолжайте... – Знаете, меня терзают сомнения... С одной стороны, вроде бы все ясно: головорез, который придумал, как, шантажируя нас... простите, вас, добиться освобождения сына. С другой... С другой – не сходятся концы с концами в этой истории, если трактовать ее так примитивно! – А что кажется вам странным? – Да страдает он от того, что должен поступать так, как поступает! Оправдание себе ищет. Грехи замаливать хочет. Чушь какую-то несет про войну с государством, которую выиграть намерен. Вы, говорит, все будете трястись за свою жизнь. Все, включая Президента! Дьяволом его обозвал. Бред какой-то. И уж больно всех нас ненавидит! До ярости ненавидит! До бешенства! А за что? – Ну, и за что же? – Не знаю. Но есть что-то такое, что его – человека сильного и серьезного – буквально разъедает изнутри. И остался он в Москве неспроста! Дело у него здесь. Дело жизни! И во имя него он пойдет на все... – Ну да, про создание атмосферы всеобщего страха мы слышали. У нас, естественно, есть запись вашего разговора. И про андреевского Иуду тоже... Может быть, он готовит новую серию терактов? – как бы размышляя вслух, произнес Гирин. – Тогда зачем было отменять уже спланированные? – включился в рассуждения Каленин. – И потом, сейчас его ищет каждая собака. Он же себе в Москве на порядок усложнил любую задачу, какой бы она ни была. Спрашивается, зачем? – Мы можем не знать чего-то очень важного, что позволяет ему эту задачу решить. К примеру, наличие сообщников. А если честно смотреть на вещи, то свой план по созданию в стране атмосферы страха он уже начал реализовывать. Эта история с предполагаемыми ежедневными взрывами тряхнула Москву всерьез. Люди боятся по городу ходить. В метро народу стало раза в два меньше. Пробки на улицах исчезли... – Гирин помолчал и веско произнес то, что, видимо, давно вертелось у него на языке, но он не решался высказать эту мысль вслух: – Одним словом, Беркас Сергеевич, все, что случилось до сих пор, – это лишь прелюдия к истинному замыслу Игнатова. Все только начинается. Его намерения масштабнее всего того, что он делал прежде! Я, кажется, догадываюсь, что за дело такое его здесь держит, «дело жизни», как вы изволили выразиться. Действительно жизни... – Но тогда не очень понятно, как это дело всей жизни совпало по времени с арестом сына. Из того, что я услышал в вертолете и потом в лодке, я понял, что до момента ареста этого Хашеми-Фомина Игнатов не догадывался о том, что тот жив. Он совсем недавно откуда-то узнал, что сын в России и арестован. Следовательно, все остальное – Будаговский, взрывы, его побег и исчезновение – все это могло стать его планом только после получения информации о сыне. – Лихо, Беркас Сергеевич! Лихо! Блистательные рассуждения! Именно так! Фомина захватили в Грузии чуть более месяца назад. И именно с этого момента надо вести отсчет времени, когда Игнатов замыслил не только освободить сына, но и что-то еще. До этого он скорее всего даже не подозревал о существовании Будаговского. Вместе с информацией о сыне он узнал нечто такое, что заставило его круто изменить свою жизнь. Но что? Давайте-ка еще раз все сначала, со всеми деталями и мельчайшими подробностями. Пытливый депутат Семен Елдыгин Пытливый депутат от Чукотки по фамилии Елдыгин, оказавшись впервые в здании Государственной думы, в первый же день обратился к врачу с жалобой на сильные головные боли. Был он потомственным оленеводом и все сорок два года своей жизни – от первого и до предпоследнего дня, практически без единого исключения, провел в тундре. Дело в том, что голова у Семена Елдыгина болела первый раз в жизни. Сам факт болевых ощущений в этом месте его абсолютно здорового организма, да еще в самый первый день пребывания в Думе, произвел на новоиспеченного депутата столь ошеломляющее впечатление, что он резонно связал эти два события: головную боль и свое присутствие на Охотном Ряду. Пытливость оленевода проявилась в том, что буквально на следующий день он сделал два открытия. Во-первых, выяснил, что головной болью мучаются многие его коллеги-депутаты. И второе: пожилая женщина, которая драила медные ручки тяжеленных думских дверей, поведала Семену, что служит в этих коридорах со времен Байбакова[13 - Николай Константинович Байбаков (1911—2008) – видный советский государственный деятель, почти двадцать лет руководил Госпланом СССР, размещавшимся в здании, которое ныне занимает Государственная дума.] и имеет достоверные сведения, что здание построено на месте бывшего скотомогильника. – Ты, милок, подолгу здесь не сиди, – доверительно советовала она, – а то, не ровен часа, мычать начнешь. Тебя как звать, дальнозоркий мой? – Узнав, что Семен даже в Анадыри бывал всего два раза, женщина разговорилась: – Анадырь – это где? А, ну да... Так вот, был такой случай. Не вру, ей-богу, ни словечка! Иду как-то вечером по восьмому этажу и вижу: стоит человек, головой в стену уперся и мычит. Я ему: «Мил человек, может помочь чем?» А он и не отвечает вовсе, мычит только... Надышался, видать. Я сама как допоздна засижусь, так хоть вой... Дурная здесь эта, как ее... аура. ...Внеочередное пленарное заседание Думы, посвященное терактам в Москве, было для Семена Елдыгина первым после получения депутатского мандата. Во время выборной кампании его включили в список партии, которую всемерно поддерживал Кремль, как человека, чей этнический облик должен был привлечь голоса коренных жителей северных регионов. Стоял он в списке на заведомо непроходном месте и в кампании не участвовал, так как был занят делами – клеймил оленей. Но зато его фотографиями с агитационными призывами были заклеены города, села и чумы стойбищ Крайнего Севера страны. Рассказывали, что для этого была даже придумана специальная технология крепления агитационных материалов непосредственно к чумам... Единственный случай, когда в ходе избирательной кампании к Семену обратились с просьбой выступить перед телекамерами, окончился конфузом. Накануне округ посетил известный полярник, который, собственно, и возглавлял данный партийный список. Он организовал гонки на оленьих упряжках на приз собственного имени и привез с собой на этот праздник несколько ящиков с водкой. Он-то и поведал захмелевшему Семену, занявшему в гонке почетное второе место, что пробивает в бюджете федеральную программу под названием «Каждому оленю – по пейджеру!». Сколько тут было пьяной шутки, а сколько правды – сказать трудно. Речь-то шла о реальной проблеме – радиоконтроле за миграцией оленей. Но сама эта мысль поразила Семена так сильно, что, встав наутро перед телевизионными камерами, он стал с жаром говорить о своей поддержке идеи пейджеризации оленьего поголовья Чукотки и прочих северных территорий. Естественно, сюжет в эфир не пошел, так как был признан похмельным бредом знатного оленевода, а телевизионщикам и прочим журналистам строго-настрого приказали Семена больше в ходе избирательной кампании не беспокоить... Так случилось, что за первые два года, минувшие после выборов, два депутата из партийного списка, в котором значился оленевод Елдыгин, покинули Думу. Первый стал губернатором одной из северных областей, другой возглавил крупную золотодобывающую компанию и ушел на зарплату, раз в десять превышавшую его думское довольствие. После этого Елдыгина отделяла от мандата милая дама, служившая до выборов советником Президента Якутии по финансово-экономическим вопросам. Дама считалась отменным специалистом в области бюджетного процесса. Ее заметили и неожиданно предложили поработать в Федеральном казначействе. После чего, согласно закону, ее мандат автоматически перешел к Семену. ...Войдя в зал пленарного заседания с благоговейным трепетом, Елдыгин растерялся, так как обнаружил его практически пустым. За десять минут до начала заседания в зале находился всего один депутат в мундире военного летчика. Увидев Елдыгина, он вскочил, быстрым шагом подошел к нему и горячо пожал руку. – Вы вместо Светы? Чудная женщина. Вот ее место, пойдемте, покажу. – Летчик потащил Елдыгина по ступенькам наверх и указал на его место: – Видите, здесь уже привинчена табличка с вашей фамилией. Как вас по батюшке? А то на табличке только инициалы. Семен Иванович? Чудно, Семен Иванович! Чудно! Вместе послужим народу! Вы в своей фракции, а я в своей. Депутат так же стремительно отскочил от Елдыгина и вернулся на свое место... В течение следующих трех минут зал заполнился на две трети. Депутаты нескончаемым потоком проникали в зал через все двери одновременно. Могло показаться, что все они стояли наготове, договорившись, кто у какого входа дежурит, а потом по чьей-то команде бросились занимать свои места. Когда в президиуме появился Карасев вместе с двумя своими заместителями, зал был почти полон, что случалось не часто и было свидетельством большого внимания депутатов к обсуждаемому вопросу. – Добрый день, уважаемые депутаты, – поприветствовал зал Карасев. – Время пятнадцать ноль-ноль. Неурочное, как и наше заседание... Включите режим регистрации... Кворум есть, на заседании присутствуют четыреста двадцать шесть человек. Напоминаю вам, что мы проводим внеочередное заседание с единственным вопросом: «О мерах по противодействию террористической угрозе». Сейчас идет региональная неделя, но поскольку четыре фракции из пяти, то есть все, кроме фракции «Вся Россия», выступили с соответствующей инициативой, мы экстренно отозвали депутатов из командировок. Давайте проголосуем и примем предложенный порядок работы за основу... Так, покажите результат... Согласились... Уважаемые коллеги! – Карасев привычно и уверенно дирижировал заседанием. – Есть предложение повестку дня другими вопросами не насыщать. Согласны? – Карасев посмотрел в зал и разочарованно ответил сам себе: – Значит, не согласны. Лес рук. Тогда давайте запишемся для предложений... Так... – Карасев взглянул на электронное табло. – Для предложений в повестку дня записалось, знаете ли, шестьдесят восемь человек. Как поступим? Будем обсуждать? Хорошо... По ведению депутат Оглоевский. Пожалуйста, Владимир Гедеонович! – Я именно по ведению! Николай Геннадьевич! Вы грубо нарушаете регламент! Депутаты имеют право высказываться по повестке дня. Даже если в повестке только один вопрос. Я по повестке: от имени нашей фракции, предлагаю отменить заседание... По залу прокатился гул удивления. Не удержался и Карасев, что было для него совершенно не характерно: – Вы же на заседании Совета Думы сами предлагали его провести, – искренне удивился он. – Во-первых, не перебивайте меня! А во-вторых, выдвинули-то мы это предложение позавчера! А сегодня у нас что? У нас не позавчера, а сегодня! Мир даже за один день меняется, Николай Геннадьевич! А тут уже два дня прошло! – И что же изменилось? – иронично поинтересовался Карасев. – А то, что наши спецслужбы все сделали правильно! И нечего здесь обсуждать! Предлагаю объявить всем сотрудникам ФСБ, участвовавшим в операции, благодарность за то, что в ходе ликвидации банды террористов никто не погиб. Все теракты предотвращены! Несколько взрывных устройств обезврежено! И все! Вот так надо работать! Наши чекисты не чета западным неумехам! Те мину от коровьей лепешки отличить не умеют! На этом предлагаю закрыть заседание! И вот еще... Оглоевский продолжал открывать рот, но звук пропал, и Карасев спокойно констатировал: – Закончилось время. Фракция Оглоевского демонстративно зааплодировала. Карасев задумчиво взглянул на список записавшихся и предложил: – Давайте поступим так: дадим возможность высказаться для предложений по повестке дня по одному представителю от каждой фракции в течение одной минуты. Будем считать, что одно предложение от фракции «Либеральная Россия» уже прозвучало... Ну, что еще, Владимир Гедеонович? Что вы шумите? Включите еще раз микрофон депутату Оглоевскому. – Я протестую. Пусть выскажутся все, кто записался. От нашей фракции записалось двадцать три депутата. Пусть все выскажутся! – Ставлю на голосование мое предложение: по одному выступлению от каждой фракции, – не реагируя на протесты Оглоевского, произнес Карасев. – Решение принято. Пожалуйста, депутат Краснов от фракции «Демократическая воля России – ДВОР». Вы хотите с центральной трибуны? Пожалуйста! Но имейте в виду – одна минута. Краснов в это время шел к трибуне, сопровождаемый ободряющими возгласами однопартийцев. – Пока Владлен Александрович идет к трибуне, я хотел бы представить вам нового депутата. Это Семен Иванович Елдыгин. Он получил мандат по списку партии «Вся Россия». Давайте поприветствуем нового коллегу. Депутаты все дружно повернули головы, так как место Елдыгина было в предпоследнем ряду на самом верху. Кто-то крикнул ему: «Встань!» Елдыгин поднялся и услышал дружные аплодисменты. Такого внимания к себе он не видел никогда. Это была минута славы. Хлопал в ладоши даже сам Карасев. Неожиданно для самого себя Елдыгин поднял руку. Аплодисменты стихли. – Вы что-то хотите сказать, Семен Иванович? – вежливо поинтересовался Карасев. Елдыгин с изумлением смотрел на свою поднятую руку и не понимал, почему он стоит в такой странной позе. Вопроса Карасева он не слышал и вообще от волнения плохо понимал, что происходит вокруг. Сосед Елдыгина, бывший начальник охраны Ельцина, легонько дернул его за полу пиджака, и оленевод, весивший не более пятидесяти килограммов, плюхнулся на место, все еще неуверенно распоряжаясь рукой, которая то поднималась, то опускалась. Карасев оценил волнение новобранца и ободряюще произнес: – Семен Иванович будет трудиться в Комитете по делам Севера и по квоте нашей фракции займет там вакантное место заместителя председателя комитета. С высоким назначением вас, Семен Иванович! Вновь раздались аплодисменты, но гораздо менее дружные, чем в первый раз. Для Елдыгина это была полная неожиданность – он еще не знал, что в данном комитете был единственным представителем от фракции, и поэтому должность заместителя председателя комитета упала к его ногам за сам факт его вхождения в комитет. На трибуне уже нервничал Владлен Краснов, то и дело оборачиваясь в сторону президиума и давая понять, что он готов к выступлению. – Включите центральную трибуну, – скомандовал Карасев. – Уважаемый Председатель! Дамы и господа! Соратники! – начал Краснов, немного подвывая и картинно растягивая слова. – То, что я сейчас скажу, немало удивит вас всех... – Краснов сделал театральную паузу. – Я согласен с господином Оглоевским. Впервые согласен... И впервые за годы нашего политического соперничества готов его поддержать. Надо прекратить наше заседание. Но только сделать это надо совсем по другим основаниям. Мы предлагаем остановить этот балаган. Давайте наберемся мужества и сделаем это! Да, балаган! – повышая голос, отреагировал Краснов на шум в зале. – Мы, российские демократы, заявляем, что рассматривать проблему предотвращения террористической угрозы без участия Президента страны, без главы правительства и даже в отсутствие Председателя ФСБ, который проявил к нам неуважение и прислал своего заместителя, – бес-смыс-лен-но, – по слогам завершил тираду Краснов. – Убивают наших детей! Идут на поводу у террористов! Что еще нужно сделать в стране, чтобы все поняли: террористы управляют Кремлем, у нас попросту нет власти, а та, что есть, не может нас защитить?! Позор! – Позор! Позор! – подхватили в зале коллеги Краснова по фракции «ДВОР», которые располагались близко к трибуне. – Предатель! Лагерный мусор! – закричал, вскочив со своего места, Оглоевский, и хотя находился он довольно далеко от президиума, его вопли звучали громче разрозненных выкриков демократов. – Твое место на политической помойке! Вон из Думы! – Вон из Ду-мы! Вон из Ду-мы! – тут же поддержали вождя дружным скандированием либералы, отличавшиеся большим умением по части различных скандалов в зале заседаний. – Коллеги, коллеги! – обратился к депутатам Карасев, который оставался невозмутимым. – Успокойтесь. Я все предложения поставлю на голосование. Будет ваша воля – отменим заседание... Каленин, который наблюдал за происходящим по монитору в своем кабинете, все глубже погружался в тихое бешенство. После всего того, что он пережил за эти дни, поведение депутатов казалось ему издевательством. Они с Карасевым давно уже колдовали над поправками в думский регламент, которые позволяли бы избегать проведения чрезвычайных и неподготовленных пленарных заседаний как абсолютно бесполезных и даже вредных. Тут была, конечно же, одна психологическая развилка. Людей удивляло, если депутаты не бросались немедленно реагировать на важные события. Но они возмущались еще сильнее, когда узнавали, что рассмотрение какого-либо волнующего всю страну вопроса обернулось говорильней и сведением счетов между фракциями. – Нельзя так дискредитировать парламент! – горячился Каленин. – Я, Николай Геннадьевич, считаю, что нужно вообще отказаться от практики внеочередных заседаний, если не подготовлено решение. И не формальное постановление «расширить-углубить», а такое, которое можно применить на практике... Карасев соглашался, но мягко возражал: нельзя, мол, загонять инициативу депутатов в чересчур жесткие рамки. – Не дадим пленарное заседание проводить – пойдут на улицу митинговать, – ворчал он. – Вот там уж точно такого наговорят... Тут хоть можно при случае микрофон отключить... ...Каленин взглянул на экран и с немалым удивлением услышал фразу, произносимую Карасевым: – ...Ну вот и славно! Выяснилось, что ни одна фракция не настаивает, знаете ли, на проведении заседания. Аргументы разные, а предложение одно и то же. Поэтому ставлю на голосование: кто за то, чтобы закрыть заседание, ограничившись принятием к сведению прозвучавших выступлений от фракций? Владимир Гедеонович! Вы просите слова по мотивам голосования? Не очень понимаю, какие есть мотивы, кроме тех, что вы уже назвали. Настаиваете? Включите микрофон депутату Оглоевскому. – Я требую, чтобы комиссия по вопросам депутатской этики дала оценку выступлению Краснова! – прокричал в микрофон Оглоевский. – Он сказал, что в Кремле засели террористы! Он оскорбил всех нас! Он клеветник и иностранный наймит!!! И вот что еще: пока мы тут заседаем, вот такие предатели, как Краснов, добились снятия с работы начальника Управления ФСБ по борьбе с терроризмом. Только что об этом сообщил Первый канал. Наша фракция готовит парламентский запрос по поводу этой отставки. Это твоя работа, Краснов! Это такие, как ты, разрушают систему безопасности страны. Твое место... Где место Краснова, депутаты не услышали, так как закончилось время, и микрофон автоматически отключился. – Ставлю на голосование вопрос о прекращении заседания, – невозмутимо предложил Карасев, никак не реагируя на выступление Оглоевского. – Ну вот, «против» только один. Решение принято! Когда заседание завершилось и Елдыгин вместе с депутатским потоком оказался в той зоне вестибюля, где всегда собирались журналисты, к нему бросилась толпа людей с камерами, блокнотами и микрофонами на длинных выдвижных ручках. – Господин Елдыгин! Господин Елдыгин! Прокомментируйте, пожалуйста, ваше голосование. Вы единственный проголосовали против прекращения заседания. Скажите – почему? В глаза Семену бил сильный свет многочисленных осветительных приборов, бликовали вспышки фотоаппаратов. Семен жмурился и молчал. Он догадался, что при голосовании, видимо, нажал не ту кнопку и оказался тем единственным парламентарием, который пошел наперекор всей Думе. Он еще секунду подумал и четко произнес: – А правильно сделал! Раз собрались, надо обсуждать. Зачем тогда собирались? А? Смотрите, как кричат! А зачем? Александр Фомин: смерти третья и четвертая Особняк на Рублевке, куда в милицейской машине, оснащенной всеми мыслимыми сиренами и мигалками, привезли Игнатова и Фомина, располагался где-то в дебрях знаменитого на всю страну поселка Жуковка. Чуть дальше в сторону области значился куда менее известный указатель с названием «Кальчуга». Но для жителей престижного района Подмосковья не было секретом, что малоприметный поворот вправо в сторону Москвы-реки, который открывался рядом с этим указателем, вел в загородную резиденцию Президента, известную под названием «Ново-Огарево». В своей жизни Игнатову приходилось несколько раз здесь бывать. Запомнились два контрольно-пропускных пункта, напичканная электроникой территория, море охраны. Он даже был участником деловой игры под названием «Покушение на членов Политбюро ЦК КПСС на Рублево-Успенском шоссе». Имелось в виду, что и Генсек, и все члены Политбюро, и даже все секретари ЦК КПСС имели загородные государственные дачи на этой трассе, и соответственно нужно было исключить всякую возможность угрозы их жизням по пути следования на хорошо охраняемые объекты. В ходе игры Игнатов предложил три варианта покушения, которые не были предусмотрены соответствующими инструкциями, чем немало удивил начальников и здорово потрепал нервы тем коллегам, которые профессионально занимались охраной партийных вождей. Один из вариантов был с использованием собаки-смертника, несущей взрывчатку по примеру того, как это делалось во время Великой Отечественной для уничтожения немецких танков. Именно после этого сценария, сочиненного Игнатовым, в километровой зоне вокруг Рублево-Успенского шоссе под контроль были взяты не только все хозяйские, но и бездомные псы, причем последние были подвергнуты массовому истреблению. На всякий случай... ...Теперь Игнатов должен был решить ту же задачу, но только уже не в игре, а как реальный исполнитель атаки на Президента. И вовсе не обязательно на трассе. Как пошутил Игнатов в одном из разговоров с Биллом Долецки, высшим пилотажем было бы сделать это в Кремле, прямо на рабочем месте. Долецки тогда поморщился, мол, к чему вся эта театральщина: хороший выстрел из снайперской винтовки – и все дела. Тем более что в его распоряжении, напомнил он Игнатову, будет один из лучших специалистов по этой части – Александр Фомин. ...Хозяин дачи был Игнатову неизвестен. По отдельным приметам можно было предположить, что и тот, находясь где-то далеко, не предполагает, кто гостит в его особняке. В распоряжении Игнатова было все необходимое: он заранее позаботился о списке вещей, которые ему могут понадобиться в столь серьезном деле. Он внимательно осмотрел одежду, обувь, каждый предмет, к примеру, солцезащитные очки для Саши, комплект формы офицера ОМОНа, оружие... Особенно тщательно обследовал винтовку с лазерным прицелом американского производства. Сам он американское оружие не любил, считая советское и российское проще и надежнее. Еще во время службы в КГБ всякие разговоры о том, что, к примеру, пистолет Макарова оружие не самое лучшее, Игнатов пресекал простым способом: брал пистолет, становился на линию огня и дальше вытворял всякие чудеса. Скажем, выпускал всю обойму за четыре секунды в ростовую мишень, причем так, что все восемь пробоин ложились точно в голову. Стрелял от бедра в подброшенные консервные банки, без единого промаха. Или повторял трюк из фильма «Великолепная семерка»: предлагал оппоненту хлопать в ладоши и в мгновенный промежуток между хлопками успевал выхватить пистолет из-за пояса и упереть ствол в живот «противника», демонстрируя тем самым, насколько удобен «Макаров» в обращении. А уж бросить пистолет в воду, повозить в песке и после этого проверить на пригодность – это вообще было непременным трюком при участии Игнатова в занятиях по огневой подготовке. Короче говоря, умел генерал доказать, что в хороших руках лучше проверенного «Макара» ничего нет. Поэтому-то, упреждая удивление сына, который знал привязанность Игнатова, он пояснил в вертолете, что изменил «Макару» только потому, что нужен легкий и компактный пистолет, умещающийся в кармане брюк. ...«Американец» оказался модифицированным вариантом винтовки М40А1 – оружием американских морпехов, оснащенным новейшим оптическим прицелом фирмы «Unertal». Игнатов знал это оружие, но подобный вариант смертоносной машины держал впервые. Винтовка была отнюдь не серийным образцом, а личным стрелковым оружием его сына, которого в узких кругах заокеанских профессионалов считали чуть ли не самым удачливым снайпером за всю историю американских спецслужб. Одному Богу было известно, как удалось переправить эту страшную машинку в Москву. Но игра, видимо, стоила свеч – ведь для снайпера привычка именно к данному прикладу, сделанному по длине предплечья, к индивидуальной форме плечевого упора обеспечивала половину успеха при каждом удачном выстреле. Именно из этой винтовки несколько лет назад Александр Фомин первым же выстрелом с расстояния более километра продырявил переносицу одному из лидеров движения талибан. Именно его точный выстрел на несколько месяцев остановил кровопролитную войну в Шри Ланке, когда в результате спецоперации был уничтожен самый кровавый командир повстанческой организации «Тигры Тамил Илама». ...Игнатов и Фомин сидели друг против друга за обеденным столом на огромной кухне. Между ними стояла ополовиненная бутылка водки. Но пил только Игнатов. Фомин к спиртному не прикасался. – ...Для начала, Саша, мы их всех как следует пугнем. Они у нас забегают! В ФСБ и Администрации Президента объявляется месячник страха! – Папа Дима! Я хочу сказать, что пойду для тебя до конца. Но не потому, что думаю, что ты поступаешь правильно. Игнатов в очередной раз отметил про себя, что сын говорит по-русски вроде бы правильно, но как-то необычно. Он скрипнул зубами, до слез жалея Сашу, который даже родную речь стал забывать. – У меня даже нет выбора, – продолжил Фомин. – Я человек без родины, без семьи, без дома. Все, что умею, – это делать грязную работу. Но хочу, чтобы ты знал. Я страну не предавал. Я просто для нее не умер! Не погиб для нее в бою! Это правда! И еще – я не застрелился. А знаешь почему? Потому что два раза не казнят. Меня Будаговский недострелил тогда... – Не виню я тебя, Саша, ни в чем. Нет у меня такого права. И оправдываться тебе не в чем. Поэтому и поставил условие: сначала освобождаю тебя, потом... потом все остальное. Знаешь, когда мне показали эту пленку, где ты якобы ребят наших расстреливаешь, я не поверил. А потом они и сами сказали: фальшивка это! Специально для вербовки сделанная... – Нет, ты погоди, папа Дима. Они бы тогда поверили! Наши! Да и как не поверить! Я бы и сам поверил. Все натурально! Тем более после того, как мы с Будаговским встретились у Тургута... Там так было... Или ты все знаешь? – Нет, всего не знаю. Знаю, что стрелял он в тебя... Долецки, он мне главное показал... Фотографии показал, где Будаговкий вместе с Шарпеем и с Ахмадом. Расписки показал... – Игнатов сжал огромные кулаки. – Мне Будаговкий, когда я его прижал теми материалами, что американцы дали, кое-что рассказал. Сказал, что в тебя от страха стрелял... Что оружие продавал по приказу Шарпея. Что деньги ему отдавал. Сам Шарпея назвал! – Так тебе Будаговского американцы сдали? Он что, все это время на них работал? – Я о нем от них узнал. Главное узнал: что он в тебя стрелял, что нашим оружием во время войны торговал, что – гад, в общем. А вот был ли он их агентом, то есть вербанули ли они его, – не знаю. Возможно... Только он же очень скоро стал отработанным товаром, бросовой агентурой, из армии ушел, к секретам никаким не допущен. Они, видимо, посчитали так: пусть живет, авось пригодится. Вот и пригодился... – В каком смысле? – Ну, они же мне передали на него такой материал, что он был вынужден выполнить все мои условия. Да и семью его я... в общем, изолировал. – Игнатов вздохнул. – У меня выбора не было. Нужен был классный взрывотехник. А Будаговский в этом деле, как выяснилось, виртуоз. – Игнатов снова вздохнул и, как бы оправдываясь, добавил: – Не мог я только документами на него давить. А вдруг он плюнул бы, да и пошел сдаваться на Лубянку. Вот и пришлось нажать по-настоящему... – Игнатов еще раз вгляделся в чужое лицо сына, сильно закусил губу и спросил: – Так как там все получилось, с Будаговским? Фомин энергично расстегнул ворот рубахи и показал располосованную шрамами грудь. – ...Когда меня Тургут спас... ну, тогда, когда наших ребят расстреляли, когда я с этим Ахмадом подрался и он меня... как правильно сказать? Одолел! Так можно сказать? – Можно, Саша. – Так вот, этот Тургут, он турок по происхождению, он Ахмаду сказал, что я ему нужен. Сын у него пропал. Он думал, что у наших он... Видимо, обменять меня хотел. Ты, говорит, похож на него, такой же молодой. Это уж потом выяснилось, что погиб парень, вроде бы даже свои убили. Что-то там не поделили... Там, видимо, тоже без Будаговского не обошлось, ведь деньги за наркотики и оружие шли через Тургута. Вроде бы сын Тургута предложил Будаговскому работать с ним без посредников. Вот кто-то из своих, кто в этом бизнесе был, его и убрал, а свалили на наших. Саша продолжил свой рассказ. Картина, которую рисовала его память, была удивительно яркой. Ему казалось, что он и сейчас ощущает на зубах песок, а горлом чувствует жилистое бедро Ахмада, который безжалостно усиливает свой удушающий захват... Он прикрыл глаза и воспроизвел в памяти события двадцатилетней давности... ...Фомин сначала не понял, что сознание вернулось: просто кровавая пелена отступила от глаз, и он с удивлением обнаружил, что лежит на спине. Сознание возвращалось рвано и медленно. Он повернул голову и увидел, что рядом с его обидчиком – Ахмадом – стоит пожилой мужчина и что-то энергично говорит, показывая на Фомина. За его спиной стояла группа вооруженных людей, и Александр догадался, что все эти люди появились только что и не присутствовали при казни, а застали лишь финал поединка Фомина с Ахмадом. Мужчины спорили. Ахмад явно не соглашался с доводами пожилого, а потом что-то выкрикнул, махнул рукой, развернулся и пошел в сторону. За ним двинулась значительная часть стоявших вокруг Фомина моджахедов. Другие, оставшиеся с пожилым, который отдавал отрывистые команды, связали Фомину руки и бросили в повозку, запряженную ишаком. ...Дорога шла вверх, в горы. Собственно, дороги и не было. Была горная круча, через которую пробивались, отодвигая с пути огромные валуны, свидетельствовавшие о непрерывных камнепадах и прочих стихийных или рукотворных изменениях окружающего ландшафта. Через несколько часов пути Александр оказался в большом поселке, который, по сути, был военном лагерем, располагавшимся на довольно просторном плато высоко в горах. Лагерь был надежно защищен: с одной стороны его ограждали непроходимые горные хребты, вытягивавшиеся к небу почти вертикальной стеной. Справа плато обрывалось глубоким ущельем. Слева было тоже ущелье, но с пологим спуском к бурной горной речке. И только одна сторона имела спуск вниз в виде многочисленных тропинок, которые петляли в горах... Сносно говоривший по-русски моджахед – бывший строитель, работавший некоторое время тому назад с советскими строителями в Кабуле, – объяснил Александру, что его отдали полевому командиру Тургуту, сын которого находится у русских. Тургут хотел обменять его на Фомина. Александра попросили написать на листочке имя, фамилию, а также номер части и фамилию командира. Последнее Фомин писать отказался и только поставил дату, когда произошел бой, в котором он был захвачен моджахедами. Александра сносно кормили, держали в яме, из которой несколько раз в день выпускали. Через неделю он уже более-менее свободно передвигался по поселку, только ноги его были связаны металлической цепью, замкнутой на большой ржавый замок. Но и без цепей бежать было некуда. Фомин абсолютно не представлял, куда бежать, да и охранялся лагерь отменно... Примерно на десятый день поздно вечером в поселке наметилось какое-то движение. Послышался звук автомобиля, что было очень необычно, учитывая тот сложный маршрут, который проделал Александр вместе с афганцами на пути в лагерь. Он увидел колонну грузовых автомобилей. Когда они, надсадно тарахтя моторами и чадя соляркой, медленно въехали в лагерь, стало понятно, что это груженные под завязку военные «КамАЗы». Из головной машины вышли двое людей в военном камуфляже. Один из них, судя по выправке и манере поведения, был старшим офицером и распоряжался происходящим. Машины встречал сам Тургут, который тепло поздоровался со старшим. Александр находился довольно далеко от места встречи и не слышал разговора. Но уже сам факт появления в горах, в лагере моджахедов советских машин не имел для него никакого разумного объяснения, кроме одного... Фомин открыл глаза: – ...Я, папа Дима, сначала обрадовался. Думаю: откуда в лагере моджахедов машинам нашим взяться? Обмен, думаю. Сына Тургута привезли, за мной приехали. Пошел я потихоньку к машинам, иду, цепями грохаю. Потом вижу, выгружают что-то... Понял: оружие, «Стрелу», судя по ящикам, боеприпасы. Тут уже меня заметили люди Тургута и те двое. Стали шуметь. Меня к свету вывели, и вижу, стоит возле машины Будаговский, начальник разведки нашей части. Представляешь, я даже когда его узнал, ничего еще толком не понял – все еще про обмен думал. А тут он на меня увидел... – ...посмотрел... – ...да, правильно, посмотрел, и такое у него лицо стало, что вдруг догадался я сразу: сука он, оружием торгует... Игнатов налил себе еще полстакана водки, стукнул им сына в плечо и махом выпил. – Мне эта тварь, Будаговский, что-то там плел про то, что он-де спасти тебя пытался, – сипло, после выпитого, произнес он. – Спасти пытался? – переспросил Фомин. – Ну да! Это, конечно, называется «спасти», – съехидничал он. – Будаговский, когда в себя пришел... ну, после того, как меня узнал, сначала с Тургутом поругался. Сильно поговорили. А потом меня с Будаговским вдвоем оставили. Он все просто объяснил: нет, мол, теперь тебе выбора, будешь работать на меня. Оружие, наркотики, валюта и прочее... Денег накопишь – откупишься, говорит, от «духов», в Штаты уедешь. Ты, спрашивает, наверное, думаешь, что это я все придумал: оружие «духам» поставлять? Нет, говорит, у меня командиры есть. И пальцем вверх показывает. Но, говорит, пока по шею... нет, он сказал – по кадык, именно так – по кадык! И показал, где это. Пока не замараешься по самый кадык, среди живых тебе места нет. А к нашим ты разве что мертвым вернешься, да и то вряд ли. Ты же без вести пропал. И обмена теперь не будет. Какой же обмен, когда ты все видел и меня признал... Это, мол, я еще добрый, что не сказал Тургуту, чтобы тебя сразу расстреляли, что в дело тебя беру... – Может, все-таки выпьешь? – спросил Игнатов. – Да нет... Уже больше двадцати лет в рот не беру. Отвык. Я же за эти годы столько времени провел в мусульманских странах, что научился обходиться без алкоголя. – А лицо когда?.. – Игнатов замялся, не зная, как продолжить вопрос. – Это в Штатах. Сначала ожоговые рубцы лечили, а потом сделали и пересадку лица... – Пластическую операцию... – Ну да. Я и говорю: пересадку лица. Чтобы не было больше Александра Фомина – гражданина СССР и офицера Советской армии, а появился Алик Хашеми. По паспорту – гражданин Иордании... – Фомин взял со стола пачку сигарет, привычным жестом достал одну, размял и рассмеялся: – Ты, папа Дима, даже не представляешь, как мне все эти годы хотелось покурить «Беломор» или «Аврору» – помнишь, были такие сигареты? – «Беломор!» – это папиросы... – Да, правильно, папиросы... Ты еще мне как-то раз врезал за то, что пачку «Авроры» в кармане у меня нашел. Я тогда еще в школе был. Помнишь? – Помню, сынок... Фомин закурил и продолжил: – Я Будаговского спрашиваю: а что от меня требуется? Он мне объясняет, что афганцам инструктор нужен, чтобы обучать их обращению с нашим оружием. А то они, мол, кроме как из Калашникова палить, больше ничего не умеют. Ну, я, чтобы время потянуть и сообразить, что дальше делать, говорю: да нет, мол, есть среди них хорошие бойцы – и про Ахмада ему рассказываю. Он, помню, сильно удивился. Ты, говорит, уже и с Ахмадом успел пересечься? Серьезный человек этот Ахмад. На американцев работает. Через него большие деньги на войну идут. Злой, жестокий... «Ну что, – спрашивает Будаговский, – по рукам?» Я – ему: «Выхода у меня нет, товарищ майор». А сам думаю: больше шанса не будет. Он-то, конечно, от меня никакой резкости не ожидал. Расслабился, закурил, улыбается. Деваться-то мне некуда, думает... Рубанул я ему по сонной артерии, как Угрюмов учил. Он захрипел, глаза закатил и плюхнулся мне в руки. Я выхватил его и – на улицу, к ближайшему «КамАзу». Пистолет его взял и ему в висок прижал, чтобы все видели. Афганцы все повыскакивали, автоматы – на меня, но не стреляют – ясно, что вместе со мной по Будаговскому попадут. Залезли в кабину. Я прапору, что за рулем сидел, давай, говорю, как сюда добрался, так и назад поедем. А он мне в ответ, что без провожатого дорогу ночью не найдет. Тут я ошибся: позволил ему из кабины выбраться, за провожатым, говорю, иди. Ну, он в темноте и пропал. А мы сидим вдвоем в кабине. Будаговский в сознание вернулся, смотрит на меня грубо и спрашивает, что я делать буду. Я ему: «Садись, гад, за руль, машину поведешь, поедешь по следам, по тем, что «КамАЗы» сделали». Игнатов взял из рук сына окурок, который догорел до фильтра, и затушил его. Фомин тут же снова закурил. – Недооценил я его, волка... В ГРУ не держали... этих. Я слышал слово такое интересное... – старая семга. – Лохов? – Точно! Лохов! Так вот, сел он молча за руль, нажал на газ, разогнался так уверенно, будто дорогу хорошо знает. Это потом стало ясно, что он и сам-то не знал, что на обрыв идет. А он – нажал по педали тормоза так, что я вперед на стекло упал, а он мне еще по затылку стукнул. Разбил я лицо, сильно кровь пошла, пистолет упал. Тут он и бахнул мне в левый бок, в упор, а второй выстрел уже... проскользнул. Машину на обрыв тащит... Он, видимо, ее удержать пытался, поэтому и недострелил меня. А потом он выпрыгнул, когда уже машина вниз пошла... Это я уже потом понял, как все было. – Фомин поморщился и потер левую сторону груди, как будто заново пережил боль. – Пошел «КамАЗ» в обрыв, а я, видимо, сразу выпал... Дверь открылась от первого удара. Машина в ущелье упала и сгорела совсем. – Подожди, у тебя же ноги были цепью связаны! – Так это меня и спасло. Зацепился я цепью за дерево, которое «КамАЗ» снес. Скатился в ущелье – и в воду. В воде в себя пришел. Плыву... В смысле дерево плывет, и я вместе с ним. Так бы утонул: река быстрая, а вода очень холодная... – Слушай, если бы не сидел ты сейчас передо мной, не поверил бы никогда, что такое возможно... – Игнатов приобнял сына. – Это же сколько смертей ты миновал? – Четыре... примерно! – А как ты к американцам попал? – Меня вниз по течению снесло. Сколько я был в воде – не помню. Но видимо, больше часа. Пришел в себя, когда уже светло было. Дерево течением к берегу прибило, и меня подобрали какие-то люди. Я много крови потерял, плохо помню, как там дальше было. Везли куда-то на повозке... Такое было у меня мнение, что я умер и везут меня хоронить... Потом сказали, что меня подобрали крестьяне и передали людям из международной миссии Красного Креста. Те якобы прибыли в Афганистан для решения каких-то гуманитарных задач: вроде бы проводили вакцинацию детей против гепатита. В общем, такие приятные люди. Очень вежливые. А на деле это профессиональная разведка. В итоге оказался я в их полевом госпитале – где-то под Гератом. Они там местное население лечили. Наши ту зону почти не контролировали. Сделали мне операцию: пуля перебила ребро, как-то пошла и застряла в правой лопатке. Они когда ее достали, то так сделали, – Александр смешно зацокал языком, – если, говорят, могла пуля выбрать самый удачный для тебя, парень, маршрут, то она его нашла. Стрелял-то Будаговский видел куда – в левый бок, в сердце. Я, естественно, не скрывал, что советский офицер. Сразу назвался – имя, фамилия, воинское звание. Они пообещали меня немедленно передать нашим. Но, говорят, сначала вас немного подлечат... Вы не транспортный... Вижу, как-то они сразу интерес большой ко мне взяли... Особенно один, который, собственно, и говорил со мной каждый день. Он представился как Майкл Фукс. Говорил, что американец из Польши. Врач-инфекционист... – Он что, действительно врач? – Может, и врач, – усмехнулся Фомин, – но то, что он профессиональный вербовщик, – это точно. Короче, навели они справки про меня, и, как я потом понял, главное для них было то, что ты – мой отец, что ты можешь иметь прямой выход на ЦК КПСС и на руководство КГБ. Дней через десять, когда я уже не больной стал, показали мне кино... А на пленке я ребят расстреливаю. И все очень, как в жизни. И голос мой, когда я соглашаюсь ребят казнить. Только кадры переставлены. Сначала я соглашаюсь и автомат в руки беру, а уж потом видно, как ребят расстреливают... по одному. Кино – хай класс! Феллини... Фомин занервничал и закурил новую сигарету. – А почему ты не попытался со мной связаться? – неожиданно поинтересовался Игнатов. – Ты же при желании мог на меня выйти? Фомин недобро стрельнул глазом. Видимо, отец затронул тему, которая давно его мучила. – А ты? Ты меня искал? Игнатов смутился, хотя понимал, что ему перед сыном нечего стыдиться. – Ну конечно, искал, Саша. Еще мама жива была, мы... в общем, чего только не делали, чтобы узнать... До последнего надеялись. Но двадцать лет... Последнюю попытку я в прошлом году предпринял. Вышел на людей Дустума. Самого его к тому времени уже убили... Неделю там пробыл, но ничего нового узнать не удалось – за столько лет твой афганский след уже стерся... – Ну а я, папа Дима, твердо знал: нет мне назад дороги. Ну, как я объявлюсь? Про фильм, что ли, стану рассказывать? И старого мне не простят, и новое на дно потянет. А про тебя так решил: зачем, думаю, тебе жизнь портить? Коли моя сгорела, зачем твою-то... Думал как-нибудь с тобой там, за океаном, встретиться, а потом решил: нет меня для тебя – так тому и быть! Лучше пусть считается, что погиб я геройски за родину с названием СССР... Бесшумно отворилась дверь, и появился высокий мужчина, который ловко заменил полную пепельницу пустой, убрал со стола почти допитую бутылку водки и поставил новую. Оглядел стол. – Что-нибудь нужно, Дмитрий Матвеевич? – вежливо поинтересовался он. – Может быть, грибков добавить? – Спасибо, Ваня, ничего не надо. Ты давай лучше своим делом занимайся. Всю картину будущей недели нам нарисуй. Из протокола дали информацию? – Да, все есть! Обещано давать нам уточнение каждый день... – Не засветились? – Господь с вами, Дмитрий Матвеевич! Целую войсковую операцию придумали. Реальный журналист из реальной газеты платит за это деньги реальному заму протокольной службы. Этот журналист действительно хочет написать сенсационную книгу, щегольнуть неизвестными деталями типа того, что такого-то числа такого-то месяца из достоверных источников мне стало известно, что Президент ел на завтрак манную кашу, так как ему меняли зубной протез и он посему не мог жевать... Игнатов рассмеялся: – Очень живописная получится картина: шамкающий беззубыми челюстями Шарпей. Тебе, Иван, надо в сценаристы податься... – Подамся, если скажете, – серьезно ответил тот, кого Игнатов именовал Иваном. – Иван со мной уже больше десяти лет, – кивнул в сторону парня Игнатов. – Мастер на все руки. Помнишь ту хохму с дефолтом? Ну, которая началась со снятия премьера в апреле девяносто восьмого? Фомин кивнул: – Читал в американской прессе... – Так вот, представь, нам, нашей фирме, этот дефолт заказали ребята, которые решили на этом сделать деньги. Не олигархи, но парни серьезные, зарабатывающие деньги на фондовом рынке и на разнице курсов валют. А вот Ваня, выполняя мое задание, принес мне экспертное заключение. И знаешь, что они с экспертами напридумывали? Они меня убедили в том, что управляемый дефолт – это благо, а не зло, что после дефолта и неизбежной очередной смены премьера среди возможных кандидатур непременно будет Примаков. И что приход Примакова и обесценивание рубля приведут к существенному росту экономики. Ну, и что я после этого должен был делать? Я дал согласие на разработку спецоперации. Вспомнил молодость! И представляешь: все срослось. Смотри: я – заработал деньги на заказе. Хорошие деньги. Ребята, которые мне это все заказали, тоже заработали деньги на падении курса рубля. Но ровно столько, сколько заработали бы другие, кто кинулся бы спекулировать валютой после официального объявления, что правительство отказывается платить по долгам. Ну а я – получил полнейшее удовлетворение. – Игнатов даже зажмурился от сладких воспоминаний. – Сняли этого молодого бедолагу с должности премьера. Его так и так спалили бы – не мы, так Борис Никанорович, который для него кадровый костерчик заранее приготовил. Это раз! Нормального премьера поставили. Это два! И экономика ожила – вот тебе три! И представь себе: она живет и здравствует до сих пор. А маховик-то этот Примаков запустил. Так, Иван Олегович? Товарищ Тихоня? – Игнатов по-отечески хлопнул его по плечу. – Фамилия у него такая – Тихоня! – пояснил он Фомину, – только он тот еще тихоня, когда надо, такого шума наделает, что белые медведи вздрогнут. – Не надо, Дмитрий Матвеевич! Когда вы меня по имени-отчеству величаете, мне кажется, вы сердитесь, – засмущался тот. – И потом, про Примакова – это же была ваша идея! И мы ее тогда классно разыграли на совещании у Ельцина. Им всем самим там, в Кремле, показалось, что это они придумали... Помните, лидер партии «ДВОР» об этом тогда сказал? А я с ним накануне бидон водки выпил... – Ладно, не ври! Бидон ему не выпить! Помрет! – Ошибаетесь, Дмитрий Матвеевич! Две трети бидона выпил именно он! – Ладно, Ванюша, забыли про это. Давай поработай на совесть, как всегда. Все сценарии мне к утру подготовь. Весь его распорядок. Завтра в городе всех наших собери. Квартира далеко от храма? – Нет. С крыши даже центральный вход виден. Но крышу они, естественно, перекроют. – Ладно, об этом – потом. Иди! А мы с Александром еще потолкуем. Ася и Беркас: сцена первая... Беркас и сам не знал, для чего звонит Асе. Он представлял, как сухо и вежливо она отреагирует на звонок человека, которого последний раз видела семилетним ребенком. Может быть, даже не вспомнит – кто, собственно, этот Каленин? Всякий раз, когда он думал об Асе, на него накатывала теплая волна непонятного волнения. Но разум мстительно подсказывал, что его звонок Асе будет выглядеть ужасно нелепым. Нельзя же всерьез ссылаться на детсадовскую увлеченность! Тем более что он даже не мог толком представить, как может сегодня выглядеть раскосая черноглазая кроха, которая на занятиях по физкультуре стояла последней в девичьем ряду. Но всякий раз, когда его очередной роман давал трещину, он почему-то вспоминал об Асе. Беркас отнюдь не был обделен вниманием женщин. Два его брака распались, просуществовав каждый по семь лет. Вот и не верь после этого в то, что семь лет являются для супружеской жизни критическими! Третий брак именовался гражданским, длился три года и тоже, кажется, шел под откос. С очаровательной длинноногой блондинкой Леной, которая была моложе Беркаса на пятнадцать лет, он не находил общего языка на почве, как он выражался, мировоззренческого конфликта. Единственным местом, где они по-прежнему нравились друг другу, была постель. ...Лена с грациозностью жирафы заходила в полумраке в спальню, распространяя запах воды, какого-то легкого парфюма и желания, которое мутило Беркаса почти до потери сознания. Она всегда входила в спальню после него, всегда обернутая влажным полотенцем, всегда чуть-чуть мокрая, недовытертая, как говорил про себя Беркас. Ложилась рядом, сбрасывала полотенце, а дальше... дальше оба улетали так далеко, что для них было нормой, проснувшись утром, вежливо поинтересоваться друг у друга: а чем, собственно, кончился вчерашний вечер? ...Однажды, придя домой и в тысячный раз обнаружив, что Лена, закатив от удовольствия глаза к потолку, слушает бессвязные выкрики какого-то дебила, причем аудиосистема включена на полную мощность, Каленин, не говоря ни слова, выключил звук, достал из дисковода диск, прочел фамилию исполнителя: Бацилла, после чего покорежил диск и выбросил в помойное ведро. Лена также молча встала с дивана, подошла к обеденному столу, взяла в руки вазу, сделанную в виде большой фиги, где вместо ногтя большого пальца была дырка, куда вставлялся цветок, подержала вазу на весу, внимательно осмотрела палец без ногтя и лениво произнесла: – Грибок, похоже, у твоей вазы! – после чего равнодушно грохнула вазу об пол. Потом потянулась всем своим сочным, длинноногим телом и пошла к выходу. Уже надев кроссовки ядовито-фиолетового цвета и с очевидным удовольствием оглядев себя в зеркале, Лена спокойно сказала: – Козел ты, Беркас Сергеевич! В постели ты классный. А во всем остальном – козел! Во дворе взревел мотор маленького «ситроена», купленного Беркасом специально для Лены, которая почему-то считала марку «Ситроен» самой крутой из всех. Грохнули ворота, и Лена исчезла: вполне вероятно, что навсегда... ...В трубке раздавались бесконечные гудки. Ася не отвечала. Беркас прекратил набор и вдруг подумал: а как надо к ней обращаться? Ася? Ася Руслановна? И вообще – какое у нее полное имя? Может быть, даже не Ася? Мобильник завибрировал, и одновременно зазвучала известная музыкальная фраза из сороковой симфонии Моцарта. Каленин поморщился, так как уже тысячу раз собирался поменять мелодию звонка. В телефонном исполнении любимый Беркасом Моцарт звучал как-то вульгарно. В трубке послышался незнакомый женский голос: – Доброй ночи. Вы набирали мой номер... Беркас посмотрел на часы и с ужасом понял, что набирал Асин номер в первом часу ночи. – Здравствуйте. Простите, ради Бога! Действительно, поздно уже... Это Каленин. – Кто? – Ася... Ася Руслановна! Это Каленин. Беркас... Каленин услышал, как Ася звонко рассмеялась и очень приветливо сказала: – Беркас! Неужели это ты? Мне папа в лицах рассказал о вашей встрече в Думе. Про римских императоров... Я так смеялась! Я почему-то была уверена, что ты позвонишь. Здорово, что ты позвонил! – Правда? А я ужасно стеснялся. Думал, ты не вспомнишь. От стеснения даже на часы не посмотрел. Действительно, жутко неудобно. – Ну что ты! Я сына укладывала, поэтому трубку не снимала. Ему уже семь лет, но без мамы не засыпает, оболтус. Слушай! Если бы ты не позвонил, то позвонила бы я. Мне нужно с тобой пошептаться. Каленин обомлел. – Хоть сейчас! – Сейчас поздно, Беркас, – вновь рассмеялась Ася. – Тогда завтра, в любое время! – Хорошо! Давай завтра где-нибудь кофе попьем. «Шоколадницу» на Большой Дмитровке знаешь? – Рядом с Генпрокуратурой? Конечно! – Жду в три. Годится? Шарпею – политическая казнь! ...Игнатов наклонился через стол поближе к сыну и почти шепотом сказал: – Я, Саша, заказчиков моих, как букварь, читаю. Они самоуверенные бараны! Ведь что удумали?! – Игнатов соорудил на лице ехидную гримасу. – Они хотят, чтобы бывший гэбешник хлопнул Президента России. Мотив есть – месть за сына. Исполнитель – ты, по слухам, гениальный снайпер, который нашим российским гражданам будет представлен как изменник и «солдат удачи», за деньги готовый на любой смертельный выстрел. – А я ведь действительно всегда стрелял за деньги. А за что еще? – Ладно, давай замнем эту тему. Я продолжу. Дальше нас торжественно сдадут ребятам из ФСБ, а скорее, прикончат на отходе. Дело сделано, и концы в воду: демократично избранного и популярного Президента грохнул кто? Правильно! Взбесившиеся политические маньяки, наймиты международного терроризма. В итоге – все, кроме нас, в шоколаде. Подельники Шарпея вместе с заказчиками сядут вместо него страной рулить. Автоматически. Их просто на руках принесут к власти те, кого они так виртуозно обдурят с нашей помощью, – а именно российские избиратели. – Если так, то зачем ты ввязался в эту игру без правил? – Это ты верно заметил – игра без правил. А коли так, то я тоже правила нарушу. Я сделаю вот что: я не стану убивать Шарпея. Я, Саша, задумал выйти в прямой эфир из его кабинета. С документами, пленками и его публичным блеянием! Я покажу стране, кто он есть на самом деле. Это будет посильнее «Фауста» Гете, покруче, чем примитивное убийство из снайперской винтовки. Это будет политическая казнь. А если кто и грохнет его потом, то скорее свои в тюрьме, когда получит он лет двадцать пять за государственное преступление. Или сам загнется – годков-то ему под восемьдесят. – А что будет с тобой? – Со мной? Я так скажу: если выйду в эфир и смогу с документами в руках заставить его признаться в предательстве, то это и будет моя операция прикрытия. После этого меня уже невозможно будет втихаря убить, нельзя объявить психом. Даже если меня будут судить, то скорее судом праведным – тебя-то я не в белых перчатках из тюрьмы вытаскивал. Получу что заслужил! Но это будет означать, что я свою спецоперацию провел блестяще и войну выиграл! – А если.. – А если провалюсь... – Игнатов хитро улыбнулся, – тогда ты меня спасешь! – Это как? – Спасешь перед судом истории. Или как там его – Божьим судом... Шум-то при любом развитии событий будет немалый. Если меня закроют, тогда ты выложишь все документы. Ведь вся эта история с твоим освобождением уже тряхнула до основания страну. Ты уже не просто носитель информации. Ты тот, кому не могут не поверить... – Ты полагаешь, что у меня станет такой шанс! – Сделаем мы тебе этот шанс, не сомневайся, Сашок! – Папа Дима, зачем это тебе? – Что? – Ну, все это? Прямой эфир... Шарпей этот... Зачем ты вообще во все это влез? – Ну, для начала, я в это влез, чтобы вытащить тебя из тюрьмы, где ты сгнил бы до основания за пару лет. А потом... знаешь, сынок, есть такое чувство: любовь к родине. Знаю: сегодня это смешным кажется. Высокий штиль, не соответствующий общепринятому цинизму. Но я действительно люблю свою страну. И не позволю, чтобы ее поганили такие, как Шарпей. – Заметив скептическую усмешку сына, Игнатов с вызовом продолжил: – Да, Саша! Мне стыдно, что моей страной рулит человек, который предавал ее в Афгане. Предавал меня, тебя, рябят наших, которые там полегли! За поганые бабки предавал! Будаговский – это же подельник Шарпея! Убить его – это очень мало! А тем более – убить по заказу американцев. Они свою игру играют. А я в пику им сыграю свою! Страна этого мордатого выбрала в Президенты! Страна сама его и накажет. – Папа Дима! Я столько лет живу без родины, что этих твоих эмоций не понимаю. – Вот именно, сынок, не понимаешь. А я по-другому жить не могу. Пока не задавлю эту тварь... веришь? дышать не могу... задыхаюсь! – И как ты все это себе представляешь? – А так: будут две операции. Одна – отвлекающая, подготовка к покушению на Шарпея в ходе одного из публичных мероприятий в Москве. Один такой выход Президента в народ вскоре планируется. Эту операцию мы будем готовить так звонко, что по нашему следу пойдут все. Я об этом позабочусь. Есть у меня один канал. Ты уже с ним познакомился. – Понял. Тот парень со странным именем, который летел с нами в вертолете? – Он самый. – А в действительности... – А в действительности будет проникновение на объект под названием «Ново-Огарево», так как именно в этот день поездку Шарпея в Москву скорее всего – подчеркиваю, скорее всего – отменят. Все силы будут стянуты к местам предполагаемых покушений. Утечку сделаем такой, что ребята из ФСБ будут располагать достовернейшей информацией о снайпере, который готовит свой выстрел. С учетом твоих возможностей – то есть точный выстрел с расстояния более километра – им понадобится дивизия, чтобы перекрыть все возможные места твоего нахождения. – То есть я в этом деле нужен тебе для ложного следа? – Считай, что так! Они все равно свяжут твое исчезновение, а также твою, так сказать, профессию с информацией о готовящемся покушении. Они уже вычислили, кто ты есть, и пойдут по твоему следу – на выстрел. А мы их не разочаруем! Будем готовить твой выстрел! – Ты думаешь, они нам поверят? – Надо сделать так, чтобы поверили. В ФСБ еще остались профессионалы, и весь вопрос в том, насколько достоверной будет утечка. А она будет абсолютно достоверной, то есть, попросту говоря, она будет правдой. А правду, как известно, подделать нельзя. На то она и правда. Мы действительно всерьез начнем готовить атаку в Москве. Реальную атаку! – Игнатов хищно осклабился. – Не-ет, сынок! Даже не сомневайся! Пойдут они на выстрел, непременно пойдут! – Папа Дима! Ты действительно веришь в то, что твои разоблачения что-то изменят? Ну, добьешь ты Шарпея, разденешь перед всей страной. Допустим, даже, что после твоей сатисфакции парламент лишит его от должности и будет суд. Ну, допустим. А что будет с тобой, пока все это будет происходить? Эта забава растянется минимум на полгода. Про себя я уже не спрашиваю... – Если Шарпею объявят импичмент, а потом посадят, – я буду считать свою задачу выполненной. Тебя же в любом случае буду выводить из-под удара. Ты – моя гарантия. Если они попытаются заткнуть мне рот, тогда заговоришь ты. Подлинники всех документов будут у тебя. А что касается твоей безопасности – есть на нашем шарике одно местечко, куда пока не дотянулись ни американцы, ни наши. Про Гаагский трибунал слыхал? – Еще бы. Был у меня заказ на одного человека. Милошевич[14 - Слободан Милошевич (1941—2006) – Президент Союзной Республики Югославии. В 2000 году был передан Международному гаагскому трибуналу как военный преступник. Скончался в тюрьме.] его зовут. Но ровно через неделю, как я тот заказ получил, его свои же сербы в этот трибунал и отправили. Игнатов пристально посмотрел на сына: – И ты бы это сделал? Ну, если бы его не сдали? Фомин не отвел глаз, не дрогнул лицом и спокойно ответил: – Конечно! Я американцам твердо сказал: «Отца в свою новую жизнь не впутываю и по своим не стреляю». Милошевич под эти условия не подходит. Игнатов минуту помолчал и продолжил: – Так вот, этот трибунал уже который год ищет нескольких сербских ребят. Преступники они или нет – я не знаю. А вот то, что судить их хотят неправедным судом, знаю точно! Я помогал им скрыться. И помогаю до сих пор. К ним-то я тебя и переправлю... – Слушай, папа Дима, а как получилось, что они на тебя вышли, как ты получил информацию про Шарпея? – Мне позвонил мой заказчик. Он крупный российский бизнесмен, который контролирует приличный кусок украинского угля. Я обеспечивал сопровождение его бизнеса. – Безопасность? – Не только. Финансовая разведка, сбор информации о конкурентах, спецоперации по продвижению его людей во власть. В общем, по полной программе. И вот он мне вдруг говорит, что его американский партнер, который имеет серьезные финансовые интересы в России, хочет со мной сотрудничать. У него, мол, возникли серьезные проблемы с Кремлем, и их надо разрулить. Предлагает большие деньги... Саш! – Игнатов взял сына за руку. – Это уже двенадцатая! Я счет веду! – Он показал на сигарету, которую Фомин собрался в очередной раз закурить. Тот хитро улыбнулся и резонно возразил: – Кто на что запал! Ты вот, к примеру, уже вторую бутылку допиваешь. Оба рассмеялись, и Игнатов продолжил: – Встретились мы. Он представился как Билл Долецки. И без предисловий кладет передо мной твою фотографию – ну, еще времен училища. И спрашивает: «Говорит вам что-нибудь это лицо?» Я чуть с ума не съехал в эту секунду. Понял в мгновение, что жив ты, что очень дорогую плату они с меня хотят попросить за твою жизнь... Короче, рассказал он кое-что о тебе, как ты попал в Лефортово, как оказался в Грузии. Я, правда, не понял, какого хрена ты связался с этим павлином – ну, с их Президентом. – Не смеши меня, папа Дима. Получил хорошую работу – обучать грузинский спецназ. К этому времени я уже на вольных хлебах был. Ехал туда, где хорошо платят. Я уже мог выбирать, за что браться, а за что нет... – А как же ты в Кодорском ущелье оказался вместе с боевиками? – Так в том-то и дело, что, как ты выражаешься, павлин решил, что пора с русскими мириться. Надо было встретиться с боевиками и договориться о том, что грузины их русским не выдают, но переправляют в Иорданию. А дальше – пусть как хотят. Ясно, что никто из официальных представителей грузинских властей в этих переговорах участвовать не мог. Это было бы подтверждением того, что грузины с чеченскими боевиками шашни имеют. – Фомин вдруг задумался. – Слушай! Шашни иметь – это правильно? Так говорят по-русски? Иногда я чувствую, что строю фразы как-то коряво. А как правильно – забыл. В последние годы я даже думать привык по-английски... – Шашни – водят или крутят. А вообще-то, наверное, можно их и иметь. Почему нет? Ну, и что дальше? – Вот меня и отправили к ним, к боевикам, – продолжил Фомин. – Я же по паспорту гражданин Иордании... А тут наши спецназовцы такую карусель завертели, что никто и опомниться не успел. Меня и пятерых чеченов в вертолет закинули, и через десять минут мы уже в России были... – Долецки особо нажимал на то, что ты к боевикам никакого отношения не имеешь... Но поскольку, говорит, господин Фомин – человек без лица, без родины и без официального прикрытия, то судьба его незавидная. Запишут в боевики, а может, и того хуже: повесят на него, то бишь на тебя, парочку нераскрытых терактов... Игнатов снова плеснул себе водки, собрался выпить, но в последнюю секунду, будто бы прислушавшись к какому-то знаку внутри себя, остановил руку и поставил стакан на стол. – Все на сегодня, – буркнул он. Потом медленно завернул крышку на бутылке и, снова низко склонившись к уху сына, полушепотом продолжил: – А потом этот Долецки, вроде бы мимоходом так, говорит: посмотрите-ка, пожалуйста, эти материалы – они вас непременно заинтересуют. Вам, говорит, за час не управиться. Я пока пойду, поработаю, а вы почитайте, кино посмотрите, фотографии поизучайте. В общем, развлекайтесь – и диск мне протягивает, на ноутбук кивает. – Ты, Сашок, не поверишь... – Игнатов, не докончив фразу, встал, убрал бутылку водки в холодильник и, как бы извиняясь, сказал: – Чтобы не дразнила... Не поверишь: там вся жизнь этого барбоса, начиная с его появления в Кабуле, еще до ввода войск... Он там буквально через неделю объявился после переворота, когда Тараки Президента сверг. Фотографии, донесения агентов, записи разговоров, денежные расписки, номера банковских счетов и движение денег, недвижимость и даже несколько фильмов, сделанных скрытой камерой. Такое страшное кино, скажу я тебе. Шарпей с Дустумом ведет переговоры о поставках оружия. От Ахмада – получает деньги наличными. Причем чемоданами, которые потом грузят в «уазик». Шарпей пьет ром с одним из руководителей колумбийского наркокартеля где-то в начале девяностых, когда он уже в МИДе работал, обсуждают наркобизнес в России. Игнатов надолго замолчал, разминая суставы пальцев и ероша свой платиновый ежик. – Отдельная папка была про Будаговского, – продолжил он. – Я спрашиваю: «А про этого-то зачем мне знать?». А Долецки хитро так улыбается и говорит: мол, классный специалист этот Будаговский. Взрывы там, подкуп, тайные операции... И цинично так добавляет: «Мы этому господину очень благодарны. Если бы не он, ваш сын не попал бы к нам и не оказал бы американскому народу свои неоценимые услуги в борьбе с международным терроризмом». Ну и рассказал мне кое-что про вашу с Будаговским встречу, правда, без деталей... – А все эти материалы не могут быть фальшивкой, как со мной? – Думал я об этом. Но, во-первых, с Будаговским все подтвердилось до миллиметра. А во-вторых... знаешь, кинозаписи эти подлинные. Я все-таки профессионал по этой части. Приходилось всякие киномонтажи сооружать. Нет! Эти точно не монтаж. Расписки там, бумажки всякие – это можно подделать так, что не поймешь. А кино – нет... Что меня окончательно добило, – Игнатов поморщился от неприятных воспоминаний, – это когда я Будаговского крутанул. Ему-то зачем перед смертью врать, невинного порочить? Я, кстати, его про Шарпея не спрашивал. Он сам начал рассказывать. В лицах... Шарпей тогда был руководителем группы военных советников. Он, собственно, и был папой торговцев оружием с советской стороны. Обеспечивал главный канал поставок – напрямую из Москвы. Те, кто оружие моджахедам поставлял и пакистанцев вооружал, были кровно заинтересованы в затягивании конфликта. Чем больше войны – тем больше денег! – Слушай, а почему американцы сами не воспользовались этими материалами? Зачем ты им понадобился? – И об этом я размышлял. Момент они упустили. Пока Шарпей был никто – военный пенсионер, не было нужды его компрометировать. Кому он был нужен... С точки зрения спецслужб даже хорошо, что никто не знает об их виртуозной работе по моральному разложению военного руководства противника. Когда Шарпей на Ельцина попер, никто и подумать не мог, что он эту махину одолеет. Тоже зевнули. Даже когда в Президенты пошел, надеялись, что дед будет человеком покладистым. А вот когда он в национальных героях оказался, боржоми пить было уже поздно. Потому что любой наезд на него уже воспринимался как провокация, как попытка опорочить человека, который вдруг стал разговаривать с американцами на равных. Ну, представь: если про него дурно говорят американцы, значит, хотят убрать российского патриота. Если оппозиция – дураку ясно: врет, клевещет. Журналисты? Кто рискнет? В чьи уста это можно вложить? Проще и дешевле его убить. Тем более нашими с тобой руками. – Неужели он им действительно настолько мешает? – Это иначе называется. Он им не просто мешает. Он им жить не дает! Некоторым – в прямом смысле этого слова! Он этим американским браткам и их российским партнерам все финансовые краны перекрыл. Цена вопроса – миллиарды долларов, которые Шарпей уводит из-под американского контроля. Он фактически открыто передает эти финансовые потоки своим верным людям. – Так чем же он тогда тебе плох, Шарпей этот? – Да это же просто перекладывание народных денег из кармана одних жуликов в карманы других! Он отбирает бизнес у тех, кто при Ельцине выслуживался перед американцами. Но не национализирует его, а передает своим. И все это прикрывается разговорами о благе страны и государственном контроле над национальными богатствами. К примеру, весь многомиллиардный бизнес Аграновича перешел к людям, назначенным на эту сладкую долю Шарпеем. А тот теперь на нарах парится. – Парится на нарах? Это что-то новенькое в русском языке. – Это-то как раз забытое старое. Но есть и новенькое. «Я как бы певец», к примеру. Или: «Он конкретный мужик». А вот еще: «Я, типа, к тебе приду», «я на самом деле пиво пью» – это и есть настоящая новая русская феня. На ней сегодня полстраны разговаривает. Как можно что-то делать «на самом деле»? И так прикидываю, и эдак, а понять не могу. То ли у меня что-то с головой неладно, то ли время такое – урканизация вместо цивилизации. – Придется заново язык учить. – Вот уж чего не делай, сынок. Тебя учили хорошему русскому языку. Вот его и вспоминай. Вновь открылась дверь, и в кухне появился Иван Олегович Тихоня. Он подошел к Игнатову и что-то шепнул ему на ухо. Тот радостно потер руки и, обращаясь к сыну, воскликнул: – Ну, что я говорил! Уже клюнули! Информация прямо из Администрации Президента! Сегодня в Москве арестован один из подручных Будаговского, который участвовал в закладке взрывных устройств. Он рассказал о подготовке покушения на Президента. Якобы ему об этом говорил Будаговский. И даже исполнителя назвал – Александр Фомин, он же Алик Хашеми. Все идет по плану, сынок! – Так вы что, этого информатора сами выдали чекистам? – с откровенным изумлением и даже неприязнью спросил Фомин, глядя на Тихоню. – Нет, Александр Борисович, – ответил тот. – Мы так не поступаем. Никогда! Мы даже не знали, кто помогал Будаговскому. Мы просто заранее позаботились о нескольких каналах утечки информации. Одним из этих каналов был именно Будаговский. Это сработало. – Слушай, Сашка! – Было видно, что Игнатов немного захмелел. Фомин вспомнил, что в детстве и юности обращение «Сашка» было для него признаком, что отец выпил. Свалить же Игнатова алкоголем было практически невозможно. – Я знал, что от Будаговского эта информация уйдет. Ведь мне надо было ему как-то объяснить, почему я все это затеял. Я и объяснил, назвав в качестве мишени Шарпея. Саша! – Игнатов резко сменил тему разговора. – А почему же они не отказались от твоих услуг, когда ты им про меня сказал, что не дашь меня шантажировать? – Кто? Американцы? Там смешно получилось. Они же меня в Пакистан переправили. И несколько дней со мной сильно работали. Я уперся: «Что хотите делайте, но отца вы через меня не получите». Они: «Мы пленку в Москву переправим». Я: «Переправляйте!» Выбора-то нет! Ну, думаю, из КГБ тебя вышибут из-за меня, из-за пленки этой. Ну, из партии исключат! Это все-таки не родину продавать. – А вернуться, рассказать, что бред все это? С расстрелом... – Папа Дима! Ты сам-то веришь, что тогда стали бы разбираться с этой историей? Свои бы и разорвали на части... – Ну и дальше? – А дальше... Меня в военном лагере держали, где американские инструкторы пакистанцев обучали. Я на их забавы посмотрел и говорю: «А хотите, фокус покажу, который ваши инструкторы не знают?» – Наш, что ли, фокус? – Ага! Только мне М16 дали. Я до этого из нее всего раза два стрелял. Думаю, вдруг не получится? Но получилось! Да еще как! Помнишь, как ты на отблеск учил стрелять? – Помню, Сашка! Помню. – Вот я и дал десять из десяти! От живота! – По монете? – Ну да! Они подбрасывали метрах в двадцати. А я сбивал. И будто голос твой слышу: «Бей на самый яркий отблеск – когда монета в самой высшей точке зависнет». С ними мужик один был. Серьезный такой. Он попросил показать все, что я умею. Я показал. Так судьба моя и решилась. Я – истинная правда – самый лучший был. Никто так не стрелял! Ну а потом – двадцать лет работы... Веришь, я ни разу промаха не дал... Первые годы – на Ближнем Востоке. А потом... Потом по всему миру наследил. Везде, где стреляли, где у американцев были проблемы с каким-нибудь человечком... – Ладно, Сашка! Поздно уже. Зараз всю жизнь все равно не перескажешь. Давай спать! Завтра начинаем... «Вычисли его, Володя!» Гирин раскладывал на столе листки бумаги в каком-то непонятном порядке. Он читал что-то написанное на очередном листке и потом клал этот листок в правый угол стола. Потом читал следующий – и тот оказывался в левом. Когда весь стол покрыли белые прямоугольники, Гирин стал читать написанное, начиная с левого верхнего угла. Закончив чтение, он нажал кнопку селектора и отрывисто бросил: – Владимир Геннадьевич, зайди! Через пару минут в кабинет вошел Барков, и Гирин, усмехнувшись, подумал, что для такого крупного мужика кабинетные двери явно маловаты. Барков всегда протискивался в них боком, мелко перебирая ногами, отчего делался нелепым и неуклюжим. Гирин показал рукой на покрытый белыми листами стол: – Вот что я тебе скажу, Володя! Здесь все высказывания этого Игнатова за те три дня, что он был у нас, про власть, про страну, про Президента. Вот тут – оценки Каленина. А здесь – главное из показаний того задержанного – человека Будаговского. Если сопоставить сей роман со всеми событиями и действиями Игнатова, особенно с его рассуждениями о важном деле, из-за которого он остался в Москве, то почти не остается сомнений: он готовит покушение на Президента. – Я согласен с этим выводом, Юрий Борисович! Но уж больно странно все делается – откровенно, с вызовом! Мы же тоже не пальцем... ой, извините! – Точно! Не пальцем! Поэтому давай-ка обмозгуем вот что: ты видишь, куда они нас заманивают? – Они нас заманивают куда-то туда, где можно ждать снайперского выстрела. На трассу, к примеру. Или на уличное мероприятие, где ожидается появление Президента. Заманивают – это точно! В снайпера мы должны поверить. – Молодец! Я тоже так думаю! Этот Хашеми – красивая приманка. Но где тогда они реально ударят? – А там, где мы их меньше всего ждем! Кремль штурмовать будут, к примеру! Я, после этой истории с вертолетом, готов во что угодно поверить! Ведь бред! Демонстрация! Плевок нам в лицо! Весь этот спектакль смысла никакого не имел! Да и Хашеми этого он мог у нас выпросить, не объявляясь лично. Так нет же! Сам явился! Это вызов, Юрий Борисович! Он унизить нас хочет! И переиграть! Причем, судя по его фантазии, это действительно может быть какой-то нетрафаретный ход. – Нетрафаретный, говоришь? Вот и займись этими нетрафаретными ходами. ФСО пусть своим делом занимается, а мы давай пофантазируем. Отработайте все сценарии. Все возможные и невозможные! Самые дурацкие! – И штурм Кремля? – А почему нет? Атаковали же в Америке с воздуха Пентагон! Кто мог в здравом уме в это поверить? – Мы выяснили одну любопытную деталь, товарищ генерал! Гирин вопросительно взглянул на Баркова: – Какую? – Несколько человек из конторы, в которой Игнатов работал на Украине, за неделю до его появления в Москве перестали под разными предлогами появляться в офисе. Один вроде бы улетел в краткосрочный отпуск за границу. Другой – уехал к родным куда-то в Белоруссию. Короче говоря, формально у каждого есть какая-то причина. Причем мы успели по одному из них проверить – вроде бы все совпадает. Есть билет в Лондон. На самолет сел. Но ведь мог и вернуться! И не в Киев, а в Москву. Под другой фамилией. – А тебя смущает... – ...смущает то, что сразу девять головорезов, имеющих спецподготовку, куда-то одновременно заторопились: кто к теще, кто в Британию, а кто почки мыть в Трускавец... – Данные на них есть? – Да, есть. С украинскими спецслужбами достигли понимания... Они сейчас, по нашей просьбе, «колют» руководителя этой фирмы на причастность к художествам Игнатова. Он гражданин Украины и божится, что ничего о замыслах нашего подопечного не знал. Но признает, что те девять ребят, что в одночасье разбежались, – это люди Игнатова. Он, этот хозяин фирмы, похоже, вообще подставная фигура. Всем заправлял Игнатов, будучи формально всего лишь советником гендиректора. – Ищите их! Если появится хоть какой-то намек на то, что они все двинулись в Россию, тогда это действительно похоже на подготовку серьезной спецоперации. Отечество в опасности, товарищ полковник! Говорю это без преувеличения! Наша профессиональная честь на кону! Давай, Володя! Думай! Влезь в его башку! Стань этим Игнатовым! Вычисли его! Ася и Беркас: сцена вторая Каленин не мог унять волнения. Труднее всего ему давались манипуляции с огромной белой розой, которую он принес с собой и теперь не знал, куда ее деть. Пару раз острые шипы уже расцарапали пальцы, и Беркас наконец принял решение положить цветок на соседний пустующий стол. Он сразу понял, что в кафе вошла именно Ася, но тут же отметил про себя, что, встретив ее на улице, никогда бы не узнал. К нему быстрым шагом шла миловидная женщина – стройная, одетая в легкий летний костюм, который сидел на ней с неподражаемым шармом. Но ее лицо, которое смело можно было назвать красивым, Беркасу ничего не напоминало. Если бы Беркас не знал, что Ася его ровесница, то дал бы ей ровно на десять лет меньше. Он знал, что женщины восточного типа и хрупкого телосложения всегда выглядят моложе своих лет. Но по Асе было заметно, что она не только сполна пользуется тем, что дала ей природа, но и тщательно ухаживает за своей внешностью. Особенно хороша была кожа – смуглая и матовая, почти без морщин. И только когда Ася улыбалась, как в эту самую минуту, когда она пожимала Беркасу руку, вокруг глаз обнаруживалась легкая паутинка, которая, по мнению Беркаса, нисколько ее не портила. Асино рукопожатие оказалось неожиданно крепким, почти мужским. Как бы прочтя его мысли, Ася с улыбкой сказала: – Работаю в сугубо мужском коллективе. Поэтому научилась быть одновременно и женщиной, на которую мужики должны заглядываться, и их товарищем, которому за наличие юбки никто поблажек не сделает. Я же следователь прокуратуры. «Важняк». – Я знаю, Ася. Я все про тебя знаю. Как это тебя в следователи занесло? В детском саду ты больше по части танцев и песен была. – Беркас, не смеши меня. Я почти никого из этого периода жизни не помню. Тебя помнила всегда, потому что ты был особый. Дрался лучше всех. К тому же имя твое... – Ася засмеялась, – оно мне всегда безумно нравилось. Гордое какое-то! Необычное. Я думала – ты иностранец. Испанцем тебя представляла. Весь ты в чем-то норвежском, весь ты в чем-то испанском... «Это она стихи Северянина переиначила», – подумал Беркас, а вслух уточнил: – Белобрысый испанец? – Ну какое это имело значение? Зато имя какое звучное: Беркас! Испанец, одним словом! Оба рассмеялись, и Беркас вдруг почувствовал, как пали все барьеры, и ему стало легко и просто. После тридцатиминутных взаимных расспросов о житье-бытье Ася увидела розу, одиноко лежащую на соседнем столике. – Кто-то цветок забыл... Роскошная роза. – Нет, это я положил. Это тебе. – Беркас вскочил и протянул розу Асе. Та внимательно рассмотрела каждую белоснежную складочку, дала понять, что чувствует тонкий аромат, а потом взглянула Каленину прямо в глаза и неожиданно спросила: – Слушай, Каленин! Тебе можно доверять? От неожиданности Беркас не нашелся что ответить и только утвердительно кивнул. – Ты не поверишь, но мне не к кому идти с одним важным вопросом. Смертельно важным... – Смертельно? – Речь идет об информации, которую я получила совершенно случайно... Тебе такая фамилия – Удачник – что-нибудь говорит? Каленин на секунду задумался и пожал плечами: – Фамилия редкая. Я пару раз соединял шефа с человеком по фамилии Удачник. Он то ли из ФСБ, то ли из МВД – точно не помню. – Из МВД, – уточнила Ася. – Я именно о нем. Несколько месяцев назад я приняла в работу дело о взятке. Обвиняемый – один незначительный чин из финансового управления Министерства внутренних дел. Он, используя свои связи, за деньги добивался освобождения людей из-под стражи с последующим закрытием дела. К примеру, футболист один по пьянке человека сбил. За взятку дело замяли. Ася достала из сумочки пачку сигарет и закурила. Каленин отметил, что курит она, вероятно, давно. Ее манипуляции с маленькой зажигалкой и тонкой сигаретой были доведены до автоматизма. Затягивалась Ася глубоко и не старалась выпустить из себя дым струйкой, как это делают начинающие курильщики. Она выбрасывала его легким дыханием, отчего вокруг нее все время покачивалось ароматное облако. – Попался этот мелкий мздоимец на том, – продолжила она, – что одно молодое дарование из числа тех, что в последнее время буквально терроризируют страну своим пением, избил в ночном клубе девчонку. Избил зверски. На глазах у всех. Свидетелей – море. Его на месте скрутил милицейский патруль и доставил в ближайшее отделение, а наутро пьяного дебошира выпустили без всяких последствий. Родители девочки стали настаивать на возбуждении уголовного дела против этого подонка. А тот публично заявил, что, мол, откупился и ему ничего не будет. Словом, взяли этого финансиста с поличным, и дело попало ко мне. – И что Удачник? – Он мне позвонил буквально через день. Был слащавым и вежливым, но настойчиво посоветовал вести себя правильно и дело спустить на тормозах. Я его отшила – правда, тоже вежливо. Но сразу после этого на меня стала наезжать вся наша бюрократическая машина. Вызвал генеральный. Сослался на звонок из Кремля. Потом пошли звонки мужу на работу в МИД. И хотя мы уже год как живем порознь, ему его начальство прямо указало на необходимость меня образумить. Наконец стали звонить домой какие-то люди и намекать на то, что могут быть проблемы у моих детей. – И все это из-за этого мелкого взяточника? – Погоди. Дело оказалось совсем не в нем. Я стала наводить справки по поводу этого Удачника. Все же за столько лет работы я выучилась быть хорошим следователем. Выяснилось, что этот тип – очень влиятельный человек. Вхож во все высокие кабинеты. Очень близок с Дибаевым. – Во как! Дибаев – это действительно серьезно. «Кремлевский киллер». – Но и это еще не все. Я не сразу поняла, почему он забеспокоился. Он панически воспринял информацию о том, что наряду с делом его подчиненного я запросила материалы по его ведомству в целом. И там такое стало вылезать... Одним словом, поняла я, что у меня появился враг. И решила себя обезопасить. Я подумала, что мне нужен очень серьезный крючок, такой, чтобы он уже сорваться не мог. Чтобы любому стало ясно: этого лысого мужичка брать под защиту смертельно опасно. Долго рассказывать, но я через свои личные связи села на его телефоны и заказала частному сыскному бюро наружку. Каленин схватился за голову и показательно закачал ею, давая понять, что категорически не одобряет подобных действий. Но Ася, не обращая внимания на его реакцию, понизила голос до шепота и стала говорить еле слышно: – У меня есть распечатка одного его разговора с Дибаевым. Она крайне плохого качества. Большую часть разговора расшифровать не удалось. Хорошо получился только самый конец записи, где есть очень занятные рассуждения про то, как любую ложь можно выдать за правду. Он там про собак говорит... – Про каких собак? При чем тут собаки? – Каленин озадаченно взглянул на Асю. – Я тебе расшифровку передам – сам почитаешь. Но главное в том, что из того текста, который расшифрован, можно сделать вывод... – Ася почти не говорила, понять дальнейшее можно было только по губам, – они оба что-то замышляют против Шарпея. Причем, судя по всему, всерьез замышляют. Ну, ты понял, что я имею в виду... Каленин озадаченно смотрел на Асю, не зная, как реагировать на все сказанное ею... – Ась! Ты понимаешь, насколько серьезно все то, что ты говоришь? – Еще бы! Я понимаю и то, что с этой информацией мне некуда пойти. Показать ее генеральному – это чистое безумие. Тем более информация добыта незаконно. К тому же он по субботам с Дибаевым в баню ходит. Самостоятельно выходить на Кремль – еще более абсурдно. Дибаев там все держит под контролем. Секретариат Шарпея возглавляет его приятель – я проверяла. Нужен выход на человека, который может сам, напрямую поговорить с Президентом. Я подумала о твоем шефе. Ходят слухи, что он регулярно общается с Шарпеем без посредников. Можешь с ним поговорить? – Ася! Мы с тобой должны обо всем крепко подумать. Запись с тобой? – Копия. – Давай! – Каленин положил в карман маленькую кассету. – И вот что: судя по всему, Удачник взялся за тебя серьезно. Зря мы с тобой выбрали это место для встречи... – Ты что, боишься? – Ася изменилась в лице. – Тогда считай, что никакого разговора не было. Верни кассету! Каленин вдруг явственно почувствовал, что на допросах эта хрупкая барышня может подавлять собеседника уже только переменами в голосе и облике. Каленин мягко улыбнулся в ответ и сказал: – Ась! Ты же «важняк»! Ты же сама все понимаешь! Одно то, что ты схлестнулась с Дибаевым, – уже повод для беспокойства. Не исключаю, что о нашей встрече сегодня же будут знать оба наши фигуранта. Давай так: я обо всем основательно покумекаю. Мне нужен хотя бы день. Вариант с моим шефом тоже требует раздумий. Я готов с ним поговорить, но согласится ли он поставить в известность Президента – не знаю. Он не относится к числу людей, готовых рисковать своей репутацией. Он держится за свое кресло даже тем местом, которое к этому креслу прижимается, и осторожен, как домашняя мышь, побывавшая в лапах кота. Непроверенную информацию он Президенту не понесет – это могу сказать сразу. Представь, как он будет выглядеть, если все это лишь твои фантазии? А еще того хуже – он может поделиться информацией с Дибаевым, попросить совета. Тогда вообще караул! Я могу, конечно, сразу выйти на людей из ФСБ, – неуверенно сказал Каленин. – За последние дни мне пришлось с ними часто общаться. Но они потребуют доказательств. А их у нас нет... Ася оттаяла и, потупив глаза, тихо произнесла: – Прости. Не хотела тебя обидеть. Но мне правда нужен твой совет! – Ты, кстати, вот что сделай, – Каленин демонстрировал уверенность в себе, и это вселяло в Асю надежду, – детей отправь из города, каникулы же вот-вот. Куда-нибудь к бабушке. Есть у нас бабушка? – Есть и дедушка, с которым ты знаком... Но они живут в городе. Может быть, – к подруге? – Отправь к подруге. Это – номер мобильного, который я никому не даю. Звони на него из автомата или купи новую «симку» для мобильника. Меняй их каждый день. А еще лучше, если каждый раз у тебя будет и новый аппарат. Поменяйся с подругой на денек, у родителей возьми... Путай следы, одним словом. Не боись, Аська! Дотянемся мы и до Шарпея... Правда, как, пока не знаю. Но знаю, что все будет шерри-бренди, ангел мой! – Любишь Мандельштама? Это же его строчка! – Люблю, но далеко не все. А ты? – Я одно стихотворение у него просто обожаю. – Ася задумалась, смешно наморщила нос и начала читать: – «Скудный луч холодной мерою...» – «...сеет свет в сыром лесу...» – тут же продолжил Беркас, подчеркивая все четыре «эс» в каждом из слов. Получилось «с-с-сеет с-с-свет в с-с-с-ыром лес-с-су». Включаясь в игру, Ася продолжила: – «...Я печаль, как птиц-ц-цу с-с-серую, в с-с-сердце медленно нес-сс-у...» Так, перебрасывая друг другу по строчке, они дочитали стихи до последних слов, которые пришлись на Беркаса. – «...дум-м-м тум-м-манный перезвон...»[15 - Стихотворение Осипа Мандельштама, написанное им в 1911 г.], – произнес он. – Здорово получилось! Помолчали. Беркас, испытывая вновь накатывающее смущение, поднялся, подошел к Асе и поцеловал ей руку. Затем приблизился к ее уху и тихо сказал: – Давай при каждой встрече играть в эту игру. А? Следующий кто? Подожди, не говори! Я попробую угадать поэта, которого ты любишь. – Каленин пристально посмотрел на Асю и неожиданно для самого себя брякнул: – Маяковский! Ася откинула голову назад и звонко рассмеялась – будто сыграла голосом музыкальную фразу. – Пусть будет Маяковский! – Что, не угадал? – расстроился Каленин. – Угадал! Я действительно люблю Маяковского. Раннего. Но подумала, что ты вряд ли его назовешь. А ты назвал. Здорово!.. Дибаев берет реванш – Слушайте, Дибаев! Это что за хрень? – Удачник был абсолютно взбешен и по привычке пытался орать на Николая Алексеевича. – Откуда эта сучка могла пронюхать о наших... – Удачник запнулся и, подумав, произнес: – о наших планах? Я вынужден теперь каждую нашу встречу обеспечивать тотальным радиоглушением. Это уже не машина! – Дибаев раздраженно сделал круговой жест рукой, показывая на поскрипывавшие дорогой желтой кожей внутренности служебного «мерседеса». – Это спецлаборатория для переговоров с вами! – Простите, а сучка – это кто? – спокойно уточнил Дибаев. – Это та дрянь из прокуратуры, которая записала наш с тобой разговор у меня на даче. Дибаев на секунду переменился в лице, но тут же взял себя в руки. – Нет уж, любезный Петр Анатольевич! – Он был собран и уверен в себе. – Хватит валить все на меня! Может, еще скажете, что я и царскую семью прикончил? – А разве нет? – Хорошо, тогда царя-великомученика беру на себя, а вот за вашу, как вы выразились, сучку отвечайте сами! – Хватит ерничать! Я серьезно! Вы что, не поняли: у нее пленка с записью нашего разговора у меня на даче. – Я понял. Я все понимаю с первого раза. К тому же у меня отличный слух. Если она имеет такую пленку, то вам хана! Но я-то тут при чем? – А при том, дорогуша, что у меня на даче мощнейшая защита стоит, видеонаблюдение, охрана по периметру, собаки-убийцы бродят, глушилки всякие. Только вы могли на себе, на теле вашем драгоценном, принести «жучка»! – Слушайте! Я вам не «дорогуша». Называйте меня просто, «товарищ Дибаев», коли вам не нравится Николаем Алексеевичем величать. Или так: «ваше превосходительство»... – Дибаев откровенно демонстрировал высокомерие, и его знаменитая губа упрямо ползла вниз в знак полного пренебрежения к собеседнику. – И заодно не порите чушь! Я не планировал в тот день ехать к вам, я ехал по вашему неожиданному звонку, не зная о теме предстоящего разговора, а значит, пасли не меня, а вас! И кстати, откуда у вас информация о том, что эта дама что-то пронюхала? – Мы ее уже месяц слушаем. Она мою службу зацепила и роет... – Ну, тогда вопрос снят. – Дибаев злорадно ухмыльнулся: – Прокололись вы, Петр Анатольевич! Вы! Заговорщик наш! – Час от часу не легче! – Удачник явно не хотел дальше собачиться с Дибаевым, понимая, что тот прав. – Она передала пленку нашего разговора некоему Каленину. Мы засекли их контакт. Правда, на записи, которую она имеет, нет основной крамолы. Одни намеки, понять что-либо невозможно. – Тогда чего вы беситесь? – Эта баба уловила главное. Интуитивно уловила. Догадалась, хотя на пленке ничего такого не прослушивается. Да еще этого друга своего просветила. Там, правда, остались слова про ваше премьерство, но, вырванные из всего разговора, они непонятны. Дибаев молча разглядывал Удачника, давая ему возможность и дальше оправдываться и все глубже ощущать собственную вину. Он медленно, но неуклонно брал реванш за все свои многолетние унижения, и поэтому, прослушав лепет Удачника еще минут пять, снисходительно произнес: – Да-да, ваше беспокойство по поводу нестандартного поведения птиц я помню. Для начала прошерстите свою охрану. Без ее содействия сквозь ваши охранные редуты вряд ли кто-то мог проникнуть. Во-вторых, не психуйте. Надо эту парочку максимально быстро нейтрализовать. Буквально в течение суток. Вряд ли эта ваша барышня полезет с непроверенными фактами наверх. Да и Каленин тоже. Я его немного знаю. Он из породы вышколенных аппаратчиков. Он, кстати сказать, был посредником в переговорах с этим Игнатовым, которого вы, видимо, на роль палача определили. Мне так доложили. И знаете кто? Руководитель секретариата Шарпея. – Дибаев высокомерно усмехнулся. – Сейчас надо быстро сделать так, чтобы они оба замолчали. Удачник внимательно посмотрел на Дибаева: – Вы намекаете на то, что их надо... – Удачник замялся, —надо как-то убрать? – А у вас есть другое решение? Тогда ждите, когда эта баба созреет для решительных действий. Прорвется напрямую к Шарпею, например. Отличная, кстати, идея! Только скорее всего не она, а этот человек с безумным именем пробьется к Президенту и поделится с ним своими сомнениями. Шарпей подумает-подумает, да и даст команду своим абрекам тряхнуть нас, грешных, до самых шпор. Вы, я слышал, страдаете этим редким заболеванием. Обувь специально подбираете? Дибаев упивался возможностью унижать Удачника и говорить ему гадости. Тот потел лысиной и не походил на того самоуверенного и циничного весельчака, каким его привык многие годы видеть Дибаев. – Нет. Не думаю, что эти двое решатся на какие-либо серьезные действия, – тихо произнес Удачник. – Зачем им это? Да и текст на пленке всегда можно представить как пьяный бред. – Отчего же? Вы были очень убедительны. Это я, можно сказать, был не в себе... – Там есть пара сомнительных фраз, прозвучавших относительно четко, – продолжил Удачник, не обращая внимания на колкости Дибаева. – И яркий сюжетец про ротвейлеров. Вырванный из контекста, он выглядит как мое желание, простите великодушно, поиздеваться над вами. Удачник, как ни пытался, не мог скрыть смятения и терзавших его сомнений. Он откровенно искал поддержки у Дибаева, который холодно и презрительно продолжал разглядывать его в упор. – Петр Анатольевич! Вы же сами не верите в то, что говорите. Раз эта дама отважилась слушать вас, да еще, судя по всему, противозаконно, рискуя репутацией и должностью, значит, она взялась за вас всерьез! А вдруг за вами никаких грехов нет, а она попалась бы на прослушке? Это же тюрьма! Кандалы, можно сказать! Вериги! Повод, видно, вы ей дали службой своей беспокойной! Такой веский повод, что слабая женщина пошла на безумную авантюру: самого Удачника взяла на прицел! Небось денежки бюджетные не по назначению тратили? А? Гений вы наш финансовый? – Что вы юродствуете, Дибаев? Вас это тоже касается! – Касается! Согласен. Только я ничего не знаю. Дурака валял, когда вас слушал. Вискаря перебрал! Спьянился! Значения вашему бреду не придал. А теперь вот осмыслил все. Теперь, может, плюну на все да пойду в ФСБ своими сомнениями делиться. Мол, сбрендил наш Петр Анатольевич! Несет невесть что: про заговор, про американцев разнелюбых! Авось меня и поощрят за отвагу и бдительность! Как вам такой сценарий, дядя Петя? На Удачника было жалко смотреть. Он съеживался при каждой следующей фразе Дибаева. И даже ехидное «дядя Петя» его, казалось, не задело. – Неужели другого выхода нет? Только... – Нет! – жестко оборвал его Дибаев. – Жизнь на кону! Ваша! Да и моя! Кто, кстати, играет в этом тандеме правдолюбцев главную скрипку? – Бес их знает! Этого чудака из Думы мы рядом с ней впервые засекли. Ей, судя по всему, пойти не к кому! Вот она ему пленку и отдала. – Дети есть? – У кого? – У них, Петр Анатольевич!!! У них!!! Про ваших я и так все знаю! Один в Израиле, другой в Штатах. Говорят, сильно бедствуют! Удачник вяло отмахнулся: – У него – сын от первого брака. Он живет с матерью где-то не в Москве. У нее тоже двое. Младшему лет семь, старшему, кажется, шестнадцать. – Ну вот и займитесь ими. Младшим в особенности. Нажмите на материнскую любовь, и лучше побольнее! Ей этого будет достаточно. Ну а Че Гевару этого лучше сразу обезвредить. У него могут оказаться неожиданные связи и каналы выхода наверх. Удачник внимательно взглянул на Дибаева: – Вы так спокойно и уверенно говорите об устранении человека, будто вам это не впервой. – А мне себя больше жалко, чем его! Вы подставились, вы и расхлебывайте! И потом, я не говорил «устранить»! Это вы применили сей термин. Я говорил «нейтрализовать»! Обезвредить! Может быть, вы его памяти лишите. Или подкупите. Усыновите, наконец! А? Хорошая мысль! И к бедствующим детям его. В Америку. На стипендию папину в двадцать пять тысяч «зеленых» ежемесячно! Хватит ныть, Удачник! – Дибаев ставил жирные восклицательные знаки в диалоге со своим многолетним мучителем. – Ступайте царствовать! Так, кажется, напутствовали царя Александра Первого душегубы, прикончившие его папашу? Вот и вы ступайте! «Я русский офицер и честь имею!» Шарпей тяжело поднялся из-за стола и «шаркающей кавалеристской походкой» двинулся в правый угол кабинета, где находилась дверь в комнату отдыха. Когда он оставался один, то переставал вести титаническую борьбу с самим собой за упругую походку и жизнерадостный вид. Он становился тем, кем был на самом деле: больным семидесятивосьмилетним старцем, страдающим тяжелой формой артрита, диабетом и простатитом, превращавшим каждый поход в туалет в настоящую пытку. Став три года назад Президентом, причем вопреки собственному желанию, он несколько дней после этого пребывал в тяжелейшей депрессии. Все, что происходило с ним после избрания, он воспринимал как тяжкое испытание, выпавшее на его долю из-за превратностей судьбы. В свое время он ушел с военной службы по первому же сигналу. Ни дня не засиделся, ни о чем не просил. Он считал, что достойно прожил свою военную жизнь, дослужившись до звания генерал-полковника, и не строил никаких карьерных планов. Ему предложили преподавательскую работу в учебном заведении по подготовке военных специалистов из зарубежных стран. Свободный английский, арабский и персидский делали его просто незаменимым преподавателем, что позволяло не очень беспокоиться по поводу неуклонно надвигавшегося преклонного возраста. Но однажды спокойная и размеренная жизнь уважаемого преподавателя дала такой фортель, какого он и сам от себя не ожидал: Шарпей избрался депутатом Государственной думы по одномандатному округу в Москве. В Думу Шарпей пошел от злости. Дело в том, что в этом округе выдвинулся небезызвестный либерал Оглоевский, с которым у Шарпея были личные счеты. За полгода до избирательной кампании Оглоевский – тогда еще начинающий политик – как-то заявился на торжественное мероприятие, которое Министерство обороны приурочило ко Дню Победы. В самый разгар торжества он пробился к микрофону и в присутствии огромного числа ветеранов – участников войны заявил, что войну мы выиграли только благодаря огромной территории, что в 41-м году, к счастью, была суровая зима, а советский солдат воевал бесстрашно исключительно по причине пребывания в постоянном алкогольном опьянении. В зале поднялся невероятный шум. Шарпей во всем своем генеральском обличии, с орденами и медалями сидел в первом ряду. Он медленно и спокойно, даже как-то устало, поднялся на сцену, подошел к Оглоевскому и врезал ему наотмашь по физиономии – да так эффектно, что тот рухнул на колени и несколько минут мотал головой, дабы вернуть уплывшее вдаль сознание. В зале – грохот аплодисментов, вспышки фотоаппаратов, а Оглоевский стоит перед ветеранами на коленях – будто прощения просит. ...Во время избирательной кампании Шарпей ничего не делал. Он не бегал по подъездам, не ходил на встречи с избирателями. Кампания сводилась к тому, что по всему городу были повешены две его фотографии. Первая – где он бьет Оглоевского в переносицу, а у того зажмурены глаза, нелепо вскинуты руки и из полуоткрытого рта вылетают брызги слюны. И вторая – где Оглоевский стоит на коленях, закатив глаза к потолку. У него из носа бегут струйки крови, руки безжизненно висят вдоль тела, а рядом стоит, победоносно потирая кулак, грузный генерал, глядя на поверженного противника сверху вниз. Подпись под обеими фотографиями гласила: «Честь имею! Русский генерал!» Шарпей сам никогда бы не додумался до такого предвыборного трюка. Тем более что прилюдный мордобой чуть было не вышел ему боком. Оглоевский затаскал его по судам, и дело с огромным трудом удалось замять без каких-либо правовых последствий. Но команда политтехнологов, которой он доверил свои выборы, подсказала этот ход, посчитав его самым эффективным. Тогда-то Шарпей впервые познакомился с Дибаевым, который и был автором идеи с фотографией. Успех был оглушительным. Фотографии хватило, чтобы оставить далеко позади всех соперников, а Оглоевский оказался в Думе только благодаря партийному списку либералов, который он же и возглавлял. В Думе Шарпей просидел недолго. Ельцин, с которым они были почти ровесниками, предложил ему должность руководителя своей администрации. Предложение это было абсолютно неожиданным, как, впрочем, все, что делал Царь Борис. До этого они практически не были знакомы и встречались только на официальных мероприятиях. Президентское кресло под Ельциным уже основательно шаталось. Рейтинг доверия был близок к нулю, а правительства падали как карточные домики не реже чем раз в полгода. Улица тревожно гудела, грозя надвигающимся социальным взрывом. Президент лихорадочно искал выход и находил его в непрерывных кадровых перестановках, причем некоторые из них были настолько экзотическими, что действительно на какое-то время успокаивали страну, которая от неожиданности затихала и напряженно присматривалась к телодвижениям очередного президентского фаворита. Свое предложение Шарпею Ельцин объяснил желанием, как он выразился, «разворошить гадюшник, который свила у него под боком кремлевская камарилья». – Пригрелись, понимаешь, гады ненасытные! – гудел он. – Уже шипят, жало свое высовывают. – Ельцин сжимал кулаки и грозно супил брови. – Так и норовят за палец тяпнуть. О стране не думают! Воруют! Вы их, голубчик, по-генеральски постройте, и пусть они шагом марш – и на улицу! Пусть, понимаешь, в ларьках китайскими колготками торгуют. И отберите у них, пожалуйста, все, на хрен! Машины их заморские, дачи эти наворованные. Зажрались они, вороны кремлевские! Только это... Кольку Дибаева не трогайте! Лучше используйте его таланты. Способный, чертенок. ...Шарпей закрыл дверь, ведущую в заднюю комнату, и прилег на жесткую кушетку, поставленную здесь специально для профилактики мучившей его межпозвоночной грыжи. За то время, пока Шарпей отдыхал, в кабинет несколько раз деликатно заглядывал руководитель его секретариата и тихо исчезал, зная, что Президент может отсутствовать на рабочем месте сколь угодно долго и в это время лучше ему не надоедать. ...Шарпей согласился на предложение Ельцина, поставив только одно условие: все кадровые решения он будет принимать сам. Тот хлопнул его по плечу и пробасил: – Валяйте! Крушите их, генерал. Влейте в аппарат свежую кровь. Кольку не трогайте, а так – вперед! Через пару месяцев после вступления Шарпея в должность Президент пригласил его и мрачно спросил: – А что у нас происходит в администрации? – Что именно вас интересует, Борис Никанорович? – Света у вас была? – Ваша дочь? Да, раза три. – И что? – Я ее все три раза выгнал. Брови Ельцина поползли на лоб. – Выгнали? – Да, причем последний раз попросил ее больше ко мне не приходить. Я полагал, что в состоянии справиться с поставленными задачами без ее некомпетентного вмешательства. – Некомпетентного? – Президент откровенно растерялся, будучи не в состоянии припомнить, когда последний раз кто-то разговаривал с ним в таком тоне и с такой дерзостью. – Значит, некомпетентного? – повторил он. – Моя дочь – это я! Значит, я тоже некомпетентный? Так, что ли, товарищ генерал? – Выходит, так, господин Президент. Но главное не в этом. Главное – вы не держите слова! А это не позволяет мне оставаться в данной должности. Здесь прошение об отставке. – Шарпей положил на стол свернутый пополам листок, по-военному развернул свое грузное тело и зашагал к двери. – Стойте! – рявкнул Ельцин. – Вы наживаете себе врага! Опасного врага! Шарпей на секунду остановился, резко обернулся и спокойно произнес: – Вы тоже! ...Ровно через два года после этого знакового расставания Ельцин подал в отставку под угрозой неизбежного отрешения от должности, за которое Государственная дума намеревалась проголосовать чуть ли не в полном составе. Были объявлены внеочередные выборы Президента, на которых Шарпей, поддержанный практически всеми сколько-нибудь влиятельными партиями страны, победил в первом же туре. Причиной столь убедительной победы стало то, что с момента его весьма громкого ухода из Президентской Администрации, он неожиданно для себя постепенно превратился в некий символ борьбы с режимом. К нему постоянно обращались журналисты за интервью. Все политические партии мечтали заполучить его в свои ряды. Несколько раз ему предлагали избираться в Думу по освободившемуся избирательному округу. Но он отказывался и продолжал сидеть на своей генеральской даче, откуда выезжал в Москву только для чтения лекций. На политические темы он высказывался крайне редко. Но всякий раз его оценки были точны, остроумны и беспощадны. Каждое его очередное высказывание немедленно становилось событием дня. Его тиражировали газеты, а народ растаскивал на прибаутки. Однажды после того, как «уставший» Президент не вышел из самолета на встречу с премьер-министром одной европейской страны, Шарпей, выступая на встрече с ветеранами вооруженных сил, произнес: «Говорят, что Президент устал? Но еще больше от Президента устал народ. А еще я доподлинно знаю, что устал и президентский караул. Пора проветрить Кремль. Там дурно пахнет...» Это стало сигналом к массовым выступлениям против режима, забастовкам, а парламент инициировал процедуру отрешения Ельцина от должности. ...Шарпей с трудом поднялся с кушетки и, тяжело переставляя ноги, вернулся в рабочий кабинет. Пять лет назад, когда он впервые по приглашению Ельцина переступил его порог, то удивился, насколько невелика площадь президентских апартаментов. От стола до входной двери не более восьми метров. Шарпей поднял глаза и увидел, как тихо открывается дверь в кабинет и в проем ловко и бесшумно проникает руководитель его секретариата. – Еще раз, будьте добры, объясните, откуда у вас эта записка? – Шарпей держал двумя пальцами листок бумаги и демонстративно покачивал им. – Иван Михайлович! Я же сказал: по почте пришло. Мне Трепов из службы по работе с письмами позвонил. Я прочитал, хотел сразу в ФСБ переправить. Там же прямое предупреждение о покушении. А потом решил, покажу-ка сначала вам. – А почему вы так решили? Руководитель секретариата пожал плечами: – Даже не знаю. Подумалось, что это важно... для вас лично. Оставшись один, Шарпей развернул листок и в который раз прочел текст, написанный ровным и четким почерком: «Иван Михайлович! Раз вы читаете это письмо, значит, меня уже нет на свете. Моя фамилия Будаговский... Работал в Афганистане по проекту «Внедрение». Был в вашей команде. Помните? Я – крыса. Но даже это уже не важно. За свою жадность я заплачу сполна. Важно то, что против вас готовится какая-то провокация. Не исключено покушение. Генерал Игнатов и некто Фомин могут быть его исполнителями. У меня нет выбора – у них моя жена и дочь. Я был вынужден подчиниться их требованиям и делать то, что они прикажут. Я и про вас многое наговорил. Простите и берегитесь...» Шарпей отложил листок и устало прикрыл глаза. Иногда ему хотелось, никого не предупреждая, собрать пресс-конференцию и объявить о своей добровольной отставке. Власть тяготила его. Особенно необходимость чуть ли не каждодневно бывать на каких-то протокольных мероприятиях. «Опять лицом торговать пойдем? – мрачно спрашивал он свою службу протокола перед очередным праздничным приемом или вручением наград. – Знаю-знаю! За глаза Шарпеем меня называете... Мне обязательно надо там быть?» Те понимающе кивали головами, давая понять, что избежать выхода в свет не удастся. ...Записка Будаговского вернула его далеко в прошлое – в годы его афганской эпопеи. Шарпей отлично помнил тот день, когда его пригласил в свой кабинет дряхлеющий Генсек. «Сколько же ему тогда было? – подумал он. И вдруг мрачно ухмыльнулся: – Да ровно столько, сколько тебе сейчас! А ведь казался просто развалиной!» Ася Исанова. Шантаж ...Телефонный звонок раздался в Асиной квартире около восьми вечера. И уже сам факт, что кто-то в это время набирает номер ее домашнего телефона, настораживал. Она раньше девяти домой не возвращалась и сегодня специально отпросилась только ради того, что должна была заехать Люська – ближайшая подруга – и они намеревались обсудить грядущие дни, а именно отправку детей в Ульяновскую область, к Люськиным родителям, в глухую деревню, расположенную где-то неподалеку от районного центра под названием Барыш. Беркас должен был звонить на мобильный, а Люська намеревалась заявиться без всякого предварительного звонка. Для детей тоже рановато. Старший собирался забрать младшего из детсада и повести в свою секцию по карате. Раньше девяти Ася их не ждала. Телефон надрывался, и было ясно, что звонивший явно намерен дождаться, когда кто-то, кто непременно в этот неурочный час находится дома, снимет трубку. Голос в трубке был искажен каким-то прибором. Трудно было понять – говорит женщина или мужчина. – Ася Руслановна? – заскрежетало в трубке. – Как ваш малыш – уже дома? Ася, похолодев, молчала. – Значит, еще не пришел, точнее, не пришли. Они же вместе – ваши красавцы, карате занимаются... Они такие дружные. Старший младшего ни на секунду не отпускает. Мы как раз наблюдали, как они детсадовскую площадку покидали. – Вы кто? – хрипло спросила Ася, не узнав собственный голос. – Какая разница, душа моя, Ася Руслановна, как меня зовут! Я – беда ваша! Которую вы сами и накликали! Нет бы бандитов своих ловить, так вы эвон куда замахнулись! – Что с моими детьми? – Да ничего особенного. Домой, наверное, идут, живехонькие. К поездке за город готовятся к этой вашей подруге, Людмиле, кажется. А вы что подумали? Что похищать деток ваших станем, шантажировать вас, женщину беззащитную? Да ладно вам! Полноте, как раньше говаривали! Это вы глупых фильмов насмотрелись. Все гораздо проще... и намного страшнее. Значит, слушай сюда, тварь трехсбруйная! – Голос на другом конце трубки стал по-особому свистяще-зловещим. – Пацаненка твоего – того, что поменьше, – мы сегодня чуть-чуть под коленку кольнули. Он же у тебя в шортиках ходит. Удобно, значит. – Говорящий скрипуче замычал, что, видимо, означало особую форму радости. – Там веночки такие синенькие, заметные, даже жалко было... У Аси перехватило дыхание... – Ты даже не представляешь, как мы все ловко придумали. Прикинь: берешь самый маленький шприц, наполняешь иголку... чем угодно наполняешь, к примеру, кровушкой какой заразной или эфедринчиком... Снимаешь ее, иголочку, и через обычную бумажную трубочку с трех метров – фу-у – и полетела. Ты не поверишь: входит в ножку просто отменно. Для семилетнего крохи – в самый раз. Правда, можно в вену и не попасть. Но это только по первости. Потренируемся – и попадем... А может быть, и вена не понадобится. СПИД там какой-нибудь или гепатит... Ася бросила трубку, услышав, как открылась входная дверь. – Представляешь, мать, – басил семнадцатилетний Вадим, – Олежка где-то на шприц напоролся. Точнее, на иголку. Даже не почувствовал. Я смотрю – кровь под коленкой. И игла торчит... Мама, ты что? – Вадим увидел перекошенное ужасом лицо Аси. – Да уже нет ничего! Мы даже успели в аптеку забежать и йодом ранку обработать. Глянь, все нормально уже. Олежка снимал сандалики и вдруг неожиданно рассмеялся: – Потом еще ежик был. С иголками. Вадька его мне с ноги снял. Вадик покрутил пальцем у виска: – Фантазер ты, братан. Про ежа на ходу сочиняешь... Говорю же, иголка от шприца. Где только ты на нее сесть умудрился? Вновь вкрадчиво затренькал телефонный звонок. – Я возьму, мам! – Не сметь!!! – Ася метнулась к телефону. – Ну, убедилась? Как там твой меньшой? Так вот, мы постараемся поближе с ним познакомиться. В наших планах, мадам Исанова, приобщить мальчонку к миру грез. Мы всякой примитивной дурью не балуемся. Ты будешь покупать ему только дорогие наркотики. А не будешь – мы ему объясним, как можно самому дозу раздобыть. Есть добрые дяди, которые могут себе позволить оплатить сексуальные услуги прелестного мальчика этакой безделицей. В трубке раздались гудки. Ася бросилась к детям, как вдруг телефон вновь зазвонил. – Ну что, тварь, все поняла? Я чё опять звоню-то: ты, наверное, пишешь нас на пленку? У тебя же привычка такая. Пиши-пиши! Можешь даже попытаться наш номер засечь. Только имей в виду, сроку на исчезновение даем тебе сутки. Завтра к вечеру чтобы духу твоего в Москве не было. В отпуск, там, уходи, заболей, уволься – что хочешь делай. Ты поняла меня, тварь? Ася, чтобы скорее прекратить этот кошмар, тихо ответила: – Поняла... – Не слышу, тварь! Громче! – Поняла! – Вот и молодец! – спокойно одобрил Асин мучитель. – И вот еще что: придется тебе объяснительную начальству подавать. Клиент твой из МВД сегодня ночью в камере повесился. Говорят, не выдержал твоего психологического давления. Паренек-то щипал по-мелкому, а ты его закоренелым бандитом объявила. Вот и не выдержал. Оклеветали, говорит, меня и мое кристально чистое ведомство, созданное еще великим Дзержинским. Вишь, как оно все повернулось! Так что остается тебе только немедленно этому ублюдку позвонить – как его там, Баркас или Каркас? Так, мол, и так, угрожают детей на иглу посадить. Спасай, мол, одногоршечник детсадовский! Только боюсь, не ответит твой странный друг. Сами его ищем... Как бы не случилось чего! Короче, сутки у тебя... Ася кинулась к своему мобильнику, лихорадочно поменяла сим-карту и набрала номер Беркаса – тот, что он назвал секретным. Телефон был отключен и молчал. Ася взглянула на часы. Было двадцать минут десятого... Именно в это время на даче Беркаса Каленина грохнул взрыв, от которого в двухэтажном доме вылетели все стекла, снесло часть крыши и начался пожар, который, раздуваемый жарким майским ветром, сожрал деревянное строение со всеми его обитателями за пятнадцать минут. В этой главе погибнет Каленин. В первый раз ...Дибаев ждал звонка. Ждал так, как не ждал ничего другого в своей жизни. Он понимал, что от этого зависит даже не жизнь. То есть не физическое ее спасение. Жизнь, в конце концов, можно было сохранить. Есть британский паспорт, есть возможность в любую секунду оказаться на берегах вонючей Темзы, откуда, как и с Дона, выдачи нет. Нет. Он должен был услышать то, что жаждала знать каждая клеточка его тела, то есть простые слова, которые произнесет один его давний знакомый, проведший значительную часть своей непутевой жизни в знаменитом мордовском лагере под названием «Отлян». Он скажет деловито: «Николай Алексеевич! Все идет по плану!» И если эти золотые слова прозвучат, то для Коли Дибаева это будет означать: жизнь не меняется в самом главном – в том, что он по-прежнему остается одним из самых могущественных людей в России. В том, что продолжается любимая его жизненная забава – повелевание людьми. Даже сама жизнь была для Дибаева не столько хороша, сколько возможность управлять человеческими судьбами. Он однажды всерьез задумался над тем, почему у него никак не получается удачно жениться. Нет, он вовсе не был женоненавистником, а, скорее, наоборот, относил себя к ценителям женской красоты. Он мог всерьез увлечься женщиной и даже, как ему казалось, полюбить ее. Но все кончалось крахом после того, как любую понравившуюся ему бабу он немедленно пытался превратить в рабыню. Если это ему удавалось, он переламывал ей кости, иногда – в прямом и всегда в переносном смысле, а потом вышвыривал из своей жизни раз и навсегда, причем вместе с детьми, тещами, квартирами и штампами в паспорте. Надо отдать ему должное – он не мелочился: ни одна из его жен не имела к нему имущественных претензий. Особенно последняя, которую он выпер за границу, переписав на нее всю свою недвижимость. Если же женщина сопротивлялась, то превращалась для Дибаева в лютого врага, с которым он мог вести многолетнюю войну, доставлявшую удовольствие любой маленькой победой и царапавшую душу каждой неудачей. Ему не нужна была женщина-рабыня, самостоятельность и достоинство в слабом поле необходимы были ему как стимул для того, чтобы продолжить схватку, мастерски додавить подругу до состояния рабства, а потом торжественно вышвырнуть на золотую «рублевскую» помойку. Здесь была и другая проблема – сексуальная. Дибаев не мог получить удовольствие в постели, если не гонял перепуганную насмерть партнершу по комнате, не орал на нее матом и не запугивал тем, что сварит ее в кипятке. И если ему удавалось довести ее до предсмертного ужаса – а он, как опытный психолог, всегда мог отличить имитацию страха от страха реального, – только тогда он ощущал себя истинным победителем и совершал свои самые выдающиеся постельные подвиги. С учетом данного обстоятельства половую жизнь Дибаев вел преимущественно не с женами и постоянными любовницами, а с женским контингентом, с которым щедро рассчитывался по итогам своих весьма зловещих и отнюдь не безобидных игрищ. Ибо одну впечатлительную даму пришлось-таки откачивать в карете «скорой помощи», после того как Николай Алексеевич чуть было не утопил ее в ванне в пылу своих любовных утех. Но однажды случился с Николаем полнейший конфуз, да такой звонкий – что называется, на всю Ивановскую, то есть на всю площадь перед Кремлевским Дворцом съездов. Понравились Дибаеву стройные ножки одной смуглянки. Был он к этому времени весьма накачан коньяком разлива подмосковной фабрики «Черноголовка» (в Кремле действует неписаное правило: на приемах подавать только отечественные продукты и напитки). Так вот наш герой, ожидая автомобиль, увидел, что из служебного бокового входа выходит хрупкая миловидная дама. Дибаев, плохо соображая, что делает, бесцеремонно обхватил женщину сзади, приподнял и этаким макаром попытался погрузить ее в авто. К удивлению всех наблюдавших эту безобразную сцену, дама не только не растерялась, но действовала четко по законам самозащиты от неожиданного нападения сзади. Поскольку ее ноги находились в воздухе и не соприкасались с землей, она пяткой резко нанесла удар по голени нападавшему, которого она к этому моменту еще не видела. Кто знает, удар очень чувствительный. Дибаев от боли тут же опустил жертву на землю. А дальше в течение нескольких секунд зрители увидели и вовсе неожиданное продолжение. Дама, улыбаясь и небрежно отряхивая пальто, что-то односложно ответила Дибаеву на его шепот на ухо, отчего тот удивленно отшатнулся и открыл рот. Пара служивых, стоявших прямо на ступеньках Кремлевского Дворца съездов, в чьи обязанности, собственно, и входило поддерживать спускавшийся по ступенькам люд и следить за порядком, дальнейшую картину описывали так. Хрупкая мадам, не стесняясь демонстрировать красивое нижнее белье, применила классический прием джиу-джитцу: одной ногой она ударила противника под сгиб коленной чашечки, и тут же вторая нога, вывернутой параллельно земле стопой, нанесла встречный удар – тоже под колено, но спереди. При умелом исполнении этот прием гарантировал сопернику тяжелую травму. Правда, в данном случае завершающий удар был недостаточно тяжел. Но и его хватило, чтобы высокое тело Николая Алексеевича рухнуло навзничь с весьма характерным резким выдохом – так обычно падают, когда не успевают сгруппироваться и больно ушибают спину. Ася (а это была она) села в другую подъехавшую машину и быстро покинула поле битвы. Это был единственный случай, когда Дибаев не отомстил за полученное унижение. Во-первых, он был сильно пьян, поэтому ни номер машины, ни даму не запомнил. Ну и потом он посчитал, что она могла оказаться женой какого-нибудь высокого начальника, с которым в очередной раз идти на конфликт не хотелось – конфликтов Дибаеву и без того хватало. Дежурные менты божились, что ничего не видели. И Дибаев решил, что лучше всего смириться с этим мимолетным позором и считать инцидент исчерпанным. Он лишь в очередной раз жестко корил себя за то, что нарушил свой же принцип: никогда не напиваться на публичных мероприятиях. Дело в том, что Николай Алексеевич серьезно страдал традиционным российским недугом, именуемым бытовым алкоголизмом, и знал за собой грешок – пьяным его тянуло на подвиги. В то же время Коля Дибаев был алкоголик особого рода. Во-первых, он умел это скрывать. Его смуглая и матовая кожа всегда имела опрятный вид, а похмельная припухлость придавала ему образ человека, несколько ночей корпевшего над докладом шефу. Во-вторых, в состоянии самого страшного и всеуничтожающего похмелья он мог в нужное время подняться – будь то хоть четыре часа утра, – прибыть на работу и в автоматическом режиме функционировать ровно столько, сколько требовалось для выполнения поставленной задачи. Потом он падал без памяти и не мог даже приблизительно воспроизвести, что же он так успешно делал все предыдущие часы. Он даже с перегарным запахом научился бороться. И это была вовсе не традиционная жвачка, дающая в сочетании с перегаром запах «Тройного» одеколона, накрывающий окружающих при каждом чересчур интенсивном выдохе. Дибаев поступал иначе. Он приглашал к себе утром в кабинет какого-либо очередного именинника из состава ветеранов кремлевской службы, какового можно было обнаружить практически каждодневно. Это могла быть уборщица-пенсионерка, пожилой охранник, убеленный сединами водитель, скромный работник бухгалтерии или кто-то, кто никак не мог даже в самых розовых мечтах рассчитывать на внимание такого большого начальника, как советник Президента. На это утреннее представление приглашались всяческие секретарши и свободные от работы в данный момент сотрудники. Дибаев произносил прочувственную речь, смысл которой состоял в том, что только вот в такие дни мы и вспоминаем скромных тружеников аппарата. Дальше извлекался какой-нибудь сувенир – сам по себе сущая безделица, но для именинника представлявшийся буквально бесценным. Потом демонстративно открывался выдающийся алкогольный напиток, коих в закромах Дибаева было бессчетное количество, и объявлялось, что этот замечательный коньяк, к примеру, Remy Martin или Louis XIII, именно сегодня впервые попробует именинник, ибо заслужил это счастье своей безупречной службой. И до дна! Полный фужер! Один раз, поскольку рабочий день только начался! Но до дна! Такой нехитрой комбинацией Дибаев решал сразу несколько задач: опохмелялся, снимал отвратный перегарный запах, замещавшийся запахом дорогого и душистого напитка, и давал сигнал всему своему аппарату, что с утра был вынужден выпить за здоровье какого-нибудь курьера, которому иное начальство по причине природной черствости даже кивнуть забыло в этот знаменательный день. Чиновничий люд, разумеется, понимал, что при лютых человеконенавистнических наклонностях Дибаева все это сплошная показуха. Но это-то и придавало происходящему неподдельную убедительность. «Куролесит, гаденыш! – шипели недоброжелатели. – Дешевый авторитет зарабатывает! Волю тренирует: ему человека пополам перекусить хочется, а он с ним дорогущий коньяк на брудершафт жрет!..» ...В это утро Николай Алексеевич на Старую площадь не поехал, сообщив секретарше, что у него до обеда дела в Кремле. Он опрокинул уже второй стакан водки, поскольку, оставаясь один, пил только водку, зная, что она пьянит его значительно слабее других крепких напитков. У Коли было еще одно аппаратное достоинство. Он мог на два счета почти без всякого повода уйти в многодневный запой, прерывавшийся только для вынужденных посещений рабочего кабинета, и столь же решительно прекратить его в то критическое мгновение, когда дальше пить было уже просто нельзя. Для этого он еще пьяным с вечера зверски парился в бане, выпивал с утра два литра физраствора, всегда стоявшего про запас в холодильнике, растворял в воде пару таблеток янтарной кислоты и безжалостно делал себе укол мочегонного средства. На стене в ванной у Дибаева висела огромная резиновая клизма, которая, по мере опорожнения, раздувала бурлящий и скулящий на все лады кишечник Николая Алексеевича до опасных пределов. Затем проглатывались десять таблеток активированного угля и парочка таблеток для снятия боли в печени. Потом принимался десятиминутный ледяной душ. И уж далее наш герой смело шагал вперед, на любые должностные баррикады. Как его организм выдерживал эти страшные удары – знал лишь сам Коля. Но после подобного двухдневного издевательства он тем не менее приходил в норму и начинал функционировать с прежней интенсивностью. ...В данный момент Коля энергично погружался в запой. Звонка не было, и Дибаев не мог подавить в себе нарастающий страх. В последнем разговоре с Удачником он хорохорился из последних сил. Тогда был единственный шанс взять реванш у этой лысой сволочи, изводившей Дибаева всю жизнь. Но одновременно Дибаев понимал, насколько оба они близки к краю пропасти. Он вспомнил анекдот про чайную ложечку, на которой регулярно горел советский разведчик: сначала на том, что пил кофе, оставляя ложечку в чашке, а потом на том, что ложечку доставал, но жмурил один глаз при каждом глотке. Так и здесь. Как можно было вообще поддаться на этот разговор с Удачником? Покушение на Президента!!! Это же додуматься надо до такого! В премьеры захотел! Идиот! А тут еще эта сучка из прокуратуры! Не-е-ет! Либо в два дня ситуация разрешится и оба эти субъекта замолчат раз и навсегда, либо экстренный вылет в Лондон будет единственным спасением накануне неизбежного ареста. Пару раз в его жизни уже случалось, когда ему приходилось приговаривать людей к смерти. Один раз забузила бухгалтер их совместного с Аграновичем предприятия. Она неожиданно потребовала денег за дубликат бухгалтерской документации, который она скрупулезно собирала несколько месяцев. Денег, разумеется, дали – уж больно бумаги были приметные и для налоговых органов желанные. А тетку эту потом нашли утопшей во время дайвинга в Египте: что-то там с аппаратурой не заладилось. Другой случай коснулся его бывшей жены. Он по привычке хлопнул ей по физиономии на дне рождения у приятеля, когда та, выпив лишнего, отказалась пойти по требованию Дибаева домой. За даму неожиданно вступился какой-то юноша, тоже, кстати сказать, не совсем трезвый. Не разобравшись в семейных узах конфликтующих сторон, парень вступился за честь дамы и даже пару раз слегка заехал Дибаеву в челюсть. Потом, разумеется, разобрались, стали мириться, даже обнимались и пили на брудершафт, обещая все забыть. Но Дибаев не любил прощать обиды. Парня через полгода забили металлическими прутьями рядом с собственным гаражом. А недалеко от места казни через затемненное стекло автомобиля лично наблюдал за смертельной экзекуцией Николай Алексеевич Дибаев. ...Мобильник заверещал неожиданно и одновременно неприятно отвибрировал в паху, так как лежал в кармане брюк. Дибаев хватанул еще полстакана водки, медленно достал аппарат и нажал кнопку приема. Он молчал, слушая, как на другом конце связи через тяжелое дыхание прорывается знакомый голос Дениски Майоршина. – Ну что, Коля! Сделано все как надо! Калмычка твоя завтра со всех ног двинет куда-то на Волгу с детьми и котами – напугали ее ребята твоего друга. Они ее и проводят прямо до места, проследят, чтобы не баловала. А об остальном – смотри телевизор. Гонорар удваиваю! – Это почему? – А потому, что соврал твой дружок на заказе. Так дела не делаются. Заказал кролика, а колоть пришлось политического хряка. Хряк стоит дороже. Так что плати! Не жмись! Жареная кровь дорого стоит! – Все сделал как надо? – Телевизор смотри, ночные новости. Сам поймешь. И на улицу сегодня не выходи: водкой уже через трубку пахнет. – Ты еще меня учить будешь, морда уголовная! Мразь! Меня, Кольку Дибаева! – Фраерок ты, Колян. Фраерок. Такими делами ворочаешь, а ведешь себя как сявка подзаборная. Я ведь почему тебя терплю? Потому что должен. Свободой тебе обязан! Век этого не забуду! А вот вони твоей и фраерства не потерплю. Будь! – Сука! – успел крикнуть в умолкнувшую трубку Дибаев и сразу же забыл о своем собеседнике. Он опять провалился в пьяное забытье и очнулся, когда за окном было уже совсем темно. Не сходя с дивана, он нажал кнопку на пульте телевизора и дождался ближайшего по времени новостного выпуска. «А теперь криминальные новости, – буднично и равнодушно произнес диктор. – В подмосковном поселке Яковлево, в дачном доме обнаружено тело помощника Председателя Государственной думы Беркаса Каленина. Предположительно чиновник погиб сегодня вечером в результате взрыва бытового газа. Деревянное строение почти полностью уничтожено взрывом и последующим пожаром. Тело Каленина сильно обгорело, но в результате первичных следственных действий было опознано гражданской женой Каленина Еленой Гороховой. Она, в частности, опознала часы на руке погибшего и остатки принадлежавшей ему одежды. Следствие склоняется к бытовой версии происшедшего. Вместе с тем, как сообщила Горохова, на территории дачного участка проживал охранник, из числа таджикских гастарбайтеров. В настоящее время его местонахождение неизвестно... Следствие отрабатывает версию причастности данного гражданина к случившемуся. Не исключается и криминальный след. Жена погибшего утверждает, что в доме хранились деньги и ценные вещи...» Каленин: воскрешение ...Беркас ехал в «уазике», абсолютно не понимая, что с ним происходит. Он был не в состоянии не только думать, но даже шевелить головой, которая разламывалась от нестерпимой боли. Пару раз машина останавливалась, и Беркас, не будучи в силах выбраться из салона, просто высовывал голову в приоткрытую дверь и безудержно блевал на обочину чем-то желто-розовым. ...Накануне он вернулся домой раньше обычного. Его встретил Акмал, который вот уже месяц работал сторожем на участке и жил в маленькой сторожке возле входа на территорию. Акмал широко улыбался белыми сахарными зубами, не знавшими ни щетки, ни зубной пасты. На вполне приличном русском языке, который он осваивал с необычайной стремительностью, он поведал, что у него сегодня день рождения. – Попробуй плов, Беркас Сергеевич! Сам делал. Тебя ждал. Беркас пригласил Акмала в дом и тут же, сняв с руки, подарил ему старенькие, но добротно работавшие швейцарские часы. Сели за стол. Беркас отведал душистого плова, выпил рюмку водки, которую Акмал заботливо поставил на стол, хотя сам, ссылаясь на мусульманские обычаи, от водки отказался. А дальше наступил провал в памяти. Очнулся Беркас уже на заднем сиденья громыхавшего на всех ухабах «козлика» и увидел в зеркале лицо улыбчивого мужчины, управлявшего автомобилем. – Да, Беркас Сергеевич! Дела-а! – весело причитал он. – Кто бы мог подумать, что мне придется вас с того света, можно сказать, вытаскивать! А абрека вашего я, уж простите, спасти не успел. Жахнуло так, что у меня в машине брезент вместе со стеклами сорвало! Я когда в дом вошел, вы оба за столом спали. Может, выпили много? Или уже газом потравились, пахло в доме очень сильно. Я вас до машины дотащил, а тут и рвануло. И пожар тут же начался, да такой мощный, что вокруг товарища вашего сразу стена огня встала. Сгорел он! – убежденно подвел итог водитель «уазика». – То есть убили его... И вас тоже хотели убить... – Как – убили? – едва шевеля губами, прошептал Каленин. – А так! Конфорка духовки была на полную включена, а в духовке-то пусто! Плов на улице, на костре готовили. Зачем тогда духовка включена? Да еще вымытая до блеска. Это я успел усмотреть, пока вас вытаскивал. Даже газ отключил. Да, видать, концентрация уже такая была, что где-то искра нашлась, – вот и рвануло. – Вы кто? – с трудом ворочая языком, спросил Беркас. – Куда мы едем? – Я – Тихоня. Иван Тихоня. Меня Дмитрий Матвеевич за вами присмотреть попросил. Три дня за вами хожу. – Дмитрий Матвеевич – это кто? – А знакомый ваш, Игнатов. – Игнатов? – Беркас на секунду приподнял голову, но не удержался и опять откинулся на сиденье. – А куда вы меня везете? – Да к нему и везу, к Игнатову. Вас ведь теперь как бы нет. Сгорели на даче. По радио уже об этом передали. Вы, кстати, водки с вечера много выпили? – Да нет, можно сказать, совсем не пил. Кажется, только одну рюмку и выпил. – А на столе было три пустых бутылки. И, уверен, в крови у вас и напарника вашего алкоголя – выше ватерлинии. Короче, траванули вас для начала, а потом пустили газ. Мол, перепились ребята и бац – несчастный случай. – И что теперь? Надо же заявить, что я жив. – А зачем? Чтобы вас тут же еще разок попытались грохнуть? Но только наверняка! Надо подумать, когда вам лучше объявиться среди живых. Думаю, что сегодня рановато. А пока мы поедем с вами в одно место, где вы отлежитесь денек, с вашими старыми знакомыми пообщаетесь. Вот будет сюрприз! Они же не знают, что я вас живым застал. Вот обрадуются! – Послушайте, – с трудом подбирая слова, обратился к Тихоне Беркас. – Раз меня хотели убить, значит, и мои друзья в опасности, женщина одна... Мне срочно надо с ними связаться. Где мой телефон? – Телефон у вас в кармане, только я его отключил. Вы же, извините мертвый. Телефон вместе с вами... того... сгорел. Кстати, за что это вас и эту даму убить хотят? Ту, с которой вы третьего дня в кафе встречались? – Вы и про кафе знаете? – Говорю же, – широко улыбнулся Тихоня, – три дня за вами присматриваю. Так за что? Как думаете? У Каленина не было сил глубоко разбираться в происходящем, и он выдавил из себя: – Информация у меня есть. Серьезная. Ее знаем только мы двое – я и Ася. Тихоня вздохнул. – Кто-то вас вместе с вашей подругой очень боится, – сделал он свое умозаключение. – Без серьезных причин никто бы не стал вас газом травить и поджаривать. Значит, так: выбора у вас никакого нет. Сами вы сейчас не боец. И сотню метров не прошагаете. Давайте-ка мне все явки и пароли с вашей дамой. Сейчас отвезу вас – и сразу к ней. Похоже, что если не поспешить, то ей тоже несладко придется. Не тушуйтесь, Беркас Сергеевич! – Тихоня вновь жизнерадостно рассмеялся. – Я парень фартовый! Мне везет. – И уже серьезно добавил: – Если время не упустили, то добуду я вашу барышню живой и, надеюсь, здоровой. Только рассказывайте все без утайки: где искать, как связываться. Соврете – на себя грех возьмете. Я слушаю вас внимательно, Беркас Сергеевич! Удачник и Дибаев: еще один реванш Очередной звонок в квартире Дибаева раздался глубокой ночью. К этому моменту Николай Алексеевич успел проспать несколько часов, сидя в кресле. Он пробудился за несколько минут до звонка и уже влил в себя очередные полстакана водки, чтобы не тревожить надвигавшейся трезвостью того блаженного состояния, которое было достигнуто накануне засыпания. В трубке раздался голос Удачника. Причем первые же его слова навели Дибаева на мысль, что в их отношениях опять что-то меняется, причем уже не в его – Дибаева – пользу. – Вы в состоянии говорить на серьезные темы? – на удивление спокойно спросил Удачник, чем сразу насторожил Дибаева. – Ну! – неопределенно буркнул тот. – Тогда спускайтесь. Моя машина внизу за углом, возле гостиницы. – Какой гостиницы? – переспросил Дибаев. – Если вас интересует ее старое название, то это «Октябрьская-2», Плотников переулок, напротив вашего дома. Забыли? Та, что рядом с твоим домом, идиот! – неожиданно заорал в трубку Удачник. – Спускайся немедленно! Дибаев вышел из подъезда элитного, как их раньше называли, «цековского» дома, одетый в футболку, на которой по-английски было написано: «Я люблю тебя, Билл». Майка, судя по всему, оказалась в гардеробе Дибаева совершенно случайно, а украшавшая ее надпись была связана с культовым американским фильмом «Убить Билла». – Ты что, ко всем своим недостаткам еще и педик? – спросил Удачник, указывая на майку и брезгливо морщась от стойкого алкогольного запаха, исходившего от медленно вползавшего в машину Дибаева. – Сам ты... вы педик, – буркнул Дибаев. – Зачем позвали? – Ты кого мне подсунул? – Что вы имеете в виду? – Я имею в виду, что этот твой Мэк-зе-Найф[16 - Герой одноименной песни Луи Армстронга «Mack the Knife».], которого ты мне рекомендовал как надежного человека, наворочал такого, что нам теперь и вдвоем не расхлебать! Дибаев молчал и мутными глазами смотрел на свои ногти. – Ты соображать можешь или сейчас с тобой бесполезно разговаривать? – брезгливо спросил Удачник. – Я всегда хорошо соображаю, – обидчиво ответил Дибаев. – Так вот, информирую тебя: баба эта, прокурорская, исчезла в неизвестном направлении. И не в Барыш к Люське она уехала, как мои наркоманы ей рекомендовали. Как видишь, я и об этом знаю! Она исчезла в неизвестном направлении. Вместе с детьми. А мои бойцы, те, которые ею занимались, с травмами различной тяжести находятся сейчас в Склифе. Ты понимаешь, что это означает? – Понимаю, – кивнул Дибаев, – ваши бойцы ее упустили. Такие бойцы, значит! – Ах вот как! – рассвирепел Удачник. – А где твой Каленин? Знаешь? – Ну! – замычал Дибаев. – Ну, погиб Беркасик в результате несчастного случая. И что? Вы – в печали? – Придурок ты, Дибаев! Самонадеянный придурок! Жив твой Каленин. Экспертиза показала, что труп, найденный в доме – это тело охранника-таджика. Нет там Беркаса. Нет! Дибаев мгновенно протрезвел. – Как – нет? Жена же опознала труп! Я сам слышал по телику. – Слышал он по телику! – передразнил Удачник. – Жена-то опознала, а вот экспертиза – нет. Понял? Мне мои друзья из ФСБ позвонили. Не Беркас это! Точно не он! Погибшему не более тридцати лет. Группа крови, карточка стоматолога из поликлиники Четвертого управления и прочие примочки – все свидетельствует: это не Каленин! Но даже не в этом беда! – продолжал Удачник. – Беда в том, что Беркас не объявился сразу после взрыва. Он понял, что пока ему лучше побыть мертвым. Готовит свой ход. И объявится тогда, когда поймет, как себя обезопасить и как правильно воспользоваться информацией, которой он обладает. – Ничего не понимаю! Мне Дениска позвонил, доложился, все, говорит, сделал. Еще на вас обиделся. Сказал, что вы его не предупредили, кто такой Каленин. Он только из новостей понял, кого убил. Стойте, вы же сами его инструктировали. Школьную фотку добывали... – Я тоже мало что понимаю. Зачем он нас обманул? Какой ему резон в этом? – Удачник напряженно тер виски и наконец решительно рубанул: – Сделаем так: ты его срочно пригласишь. Он мне сказал, что деньги готов взять только из твоих товарищеских рук. Другом тебя называет, между прочим. – Мы росли в одном дворе... – Очень мило. Чудесные друзья у такого большого человека. Все пальцы в наколках... Так вот: за деньгами он явится непременно. А дальше с ним поговорят как надо. Пусть все объяснит. – А когда объяснит, то что? – Там посмотрим... – Удачник внимательно посмотрел на Дибаева: – Неужто пожалел? Разве тебе, Николай, ведомо это чувство? Вот уж открытие для меня. Ничего, утрешь сопли, если что... Позвони ему немедленно. Скажи, что должен завтра срочно уехать. Пусть мчится за деньгами. – Подождите! У меня дома нет такой суммы. – Нет сорока тысяч «зеленых»? Ладно врать! – Ей-богу, нет! – Ладно, через полчаса мой человек привезет эти деньги. Только смотри не усни, пьянь. А деньги... деньги вернем. – Эту фразу Удачник буркнул себе под нос. Жизнь и смерть Дениски Майоршина ...Денис Майоршин, по кличке Уголь, сразу понял, что прокололся. Понял после того, как по телевидению передали, что на даче найден только один труп. Их должно было быть два. ...Накануне он лично приехал к Акмалу, представился одноклассником Каленина и предложил сделать Беркасу сюрприз. Мол, не виделись они десять лет, и вот он случайно оказался проездом в Москве и хочет вечером заехать на полчаса к другу детства. Для верности он показал Акмалу фотографию выпускного класса, в котором учился Каленин, где во втором ряду якобы стоит он, Денис. Мальчик действительно был похож на Майоршина. – Давай сделаем ему сюрприз. Я приеду вечером, войду в дом и спрошу: «Узнаешь?» Ты не представляешь, как он обрадуется! Акмал опасности не почувствовал. Он, напротив, с наивностью и открытостью восточного человека обрадовался тому, что вечером Беркаса, которого он безмерно уважал, ждет радостное событие – встреча с другом. Он охотно поведал гостю, что хочет вечером отметить с Калениным свой день рождения. – Вот здорово! – хлопнул его по плечу Денис. – Вы начинайте, а я чуть позже подъеду. Закончу дела в Москве и приеду: вот он я! Да, и, знаешь, чтобы потом не тащить, я привез ему подарок. Я сам на Алтае живу. Здесь водка наша, алтайская, чай, бальзамы, настоянные на женьшене. Водку можно сразу на стол поставить, а остальное спрячь до моего прихода. Да, и еще: вот деньги – купи мясо, зелень – одним словом, все, что надо. А я вечерком подъеду. Посмотришь, как он обрадуется! Все-таки десять лет не виделись... ...Майоршин, разумеется, никуда не уезжал. Он дождался появления Беркаса. Выждал еще час и позвонил в калитку. Дверь ему открыл взволнованный Акмал, который начал причитать, что Беркасу плохо и надо вызывать «скорую помощь». Денис кинулся в дом, схватил свой мобильный, что-то стал горячо говорить неизвестным собеседникам. А потом, выждав момент, резко кольнул Акмала в шею маленьким шприцем. А когда тот рухнул на стол, Денис спокойно и неторопливо открыл несколько бутылок водки, влил сколько мог алкоголя в рот беспомощным хозяевам, а оставшийся разлил по стаканам и оставил на столе. Для верности каждую бутылку приложил к ладоням Беркаса и Акмала. «Впрочем, – подумал он, – в огне никаких следов не останется». Початую бутылку алтайской водки Майоршин убрал со стола и бросил в портфель. Потом открыл кран духовки, а на втором этаже поджег спираль, используемую для отпугивания насекомых, которая, медленно тлея, рано или поздно должна была выполнить роль бикфордова шнура, подрывающего газ... ...Майоршин, наслаждаясь утренней прохладой, шагал к Дибаеву за деньгами. Он рассудил так, что после первых телевизионных сообщений Дибаев не может знать, сколько должно быть трупов и был ли среди них Каленин, а значит, важно успеть получить причитающиеся деньги, а потом исчезнуть – причем исчезнуть раз и навсегда. Денис знал, что ему этого промаха не простят. Он не мог понять, как могло произойти исчезновение одного из этих двоих, оставленных им умирать в огне. Впрочем, Денису было не привыкать выпутываться из сложнейших и даже почти безвыходных ситуаций. Он – ровесник Дибаева – жил с Колей в одном дворе. Дружили. Вместе учились курить и пить водку. Целовали в тринадцать лет дворовых девчонок, познавая новые ощущения, которые кружили голову и вызывали необычные последствия, заставлявшие незаметно от родителей приводить в порядок нижнее белье. ...Однажды в полуночном магазине перед его закрытием они – дворовые кореша – пошли покупать водку, и на них напала орава бандюков, которые позарились на водку, купленную малолетками. Денис тогда первым почувствовал реальность угрозы. Он, будучи сиротой, при живых, сильно пьющих родителях, прошел такую суровую школу жизни, что серьезность ситуации понял мгновенно. – Прирежут они нас, Колька! Плохо дело! Беги! Я их задержу! Денис был настоящим дворовым бойцом. Он не просто умел драться. Он был королем дворовой драки. Как-то он объяснил Коле Дибаеву, что в драке побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто идет до конца и готов умереть, но не проиграть. Вряд ли он был знаком с прапорщиком Угрюмовым, который нечто подобное внушал Фомину, но науку драки они понимали одинаково. ...Когда Дибаев рванул в темноту, прижимая две бутылки к груди, Денис, напротив, спокойно двинулся на пятерых взрослых крепких парней, которые шли за ними от магазина. Он остановился в двух шагах от них, достал из-за уха бычок «Памира» и, выбрав самого здорового из противников, шагнул к нему с открытой улыбкой: – Ты, что ли, Крокодил? Я слышал, тебя пацаны так в магазине называли. – Ну? – ответил тот, демонстративно щелкая кнопкой ножа, то выбрасывая лезвие, то загоняя его внутрь корпуса. – А ты кто же будешь? – Денис я, Майоршин! Дай-ка огоньку! Денис вошел в круг противников и в тот момент, когда Крокодил чиркнул зажигалкой, резко махнул свободной от сигареты рукой. Раздался вопль, и тот, кого называли Крокодилом, рухнул на колени, зажимая двумя ладонями лицо. Из-под прижатых к лицу пальцев хлестала кровь. Острый осколок стекла располосовал ему щеку так, что в рваную рану были видны окровавленные зубы. Еще три выпада Дениса, и еще три изуродованных лица. Последнего парня он добил ударом ноги в пах, а когда тот опустился от боли на четвереньки, Денис толкнул на него тяжеленную каменную урну, которая, падая, пришлась парню точно на затылок. Оглядев поле битвы, Майоршин легкой трусцой побежал в темноту, предполагая, что найдет Дибаева в укромном месте на задворках конфетной фабрики, где они обычно вдвоем укрывались от всяческих внешних опасностей. ...Первый раз Денис сел в шестнадцать лет. За драку. Его задержал милицейский патруль, а он, будучи сильно навеселе, оказал сопротивление, в результате чего один из патрульных лишился глаза. Вернулся Майоршин уже из взрослой колонии, из Отляна, уркой, серьезным и авторитетным. Через год сел снова. Теперь уже за разбой. Так и повелось – год свободы, три на нарах. ...В ходе первой избирательной кампании, сделавшей Дибаева народным депутатом, Денис как раз временно поменял тюремную шконку на однокомнатную квартиру Маринки Быковской – своей одноклассницы, которая верно ждала непутевого избранника после каждой тюремной ходки. Дибаев предложил Майоршину роль своего личного телохранителя и ответственного за контакты с уголовными авторитетами, которые в то время «крышевали» не только ларьки и магазины, но и начинающих политиков. Денис должен был договориться с местными бандитами, чтобы они Дибаева не трогали, а по возможности и помогали ему. Свою работу он выполнил на «отлично», а взамен получил статус помощника депутата и поддержку Дибаева в приватизации небольшой шахты в Ростовской области. С тех пор за ним закрепилось прозвище Дениска Уголь, а его деятельность на шахте вскоре обернулась уголовным делом и тюремным сроком. На счастье Майоршина, следствию не удалось доказать, что странная гибель бывшего директора шахты, который выпрыгнул из окна собственной квартиры на четырнадцатом этаже, – это дело рук Дениса. Его посадили за другие грехи: солидные финансовые махинации, – что даже льстило самолюбию Майоршина. Тем более что наказание было не очень обременительным, да и закончилось раньше срока благодаря вмешательству набиравшего силу Дибаева. Дальше была еще парочка ходок на нары. И каждый раз все заканчивалось условно-досрочным освобождением... ...Денис был по жизни сильно обязан Дибаеву. Но при этом он никогда перед всемогущим Николаем Алексеевичем не лебезил. В конце концов, он тоже ходил ради него на нож. ...Он подошел к Старому Арбату и тесными проулками выбрался в Плотников переулок. На душе его было муторно. Но он решил, что надо забрать деньги и исчезнуть из жизни Дибаева навсегда. Он не первый раз брал на себя кровь. Все мертвяки Дибаева были его клиентами: и несчастная бухгалтерша, которой нанятые им албанские мафиози подменили дыхательную смесь, и забитый арматурными прутьями юноша, которого Уголь самолично добивал последними, самыми смертельными ударами. ...Дениса не покидало ощущение, что он совершает роковую ошибку. Интуиция буквально терзала его, призывая бросить все и бежать куда подальше от дома Дибаева. Но деньги ему были нужны... Он подошел к знакомому подъезду, посмотрел на окна квартиры на восьмом этаже, которые почему-то ранним утром все были освещены, без труда справился с кодовым подъездным замком, кивнул консьержке так искренне и приветливо, будто они были знакомы всю жизнь, и нажал в лифте кнопку девятого этажа. Затем, выйдя на площадку, прислушался и медленно спустился на один пролет. Вот и дибаевская дверь – металлическая и отделанная красивыми деревянными вставками по периметру. Денис нажал на кнопку звонка. После минутного затишья за дверью раздались какие-то приглушенные звуки, хрустнул замок, и он увидел совершенно пьяного Дибаева – в трусах и футболке, призывающей любить какого-то Билла. – А, Дениска, – улыбнулся Николай Алексеевич. – Заходи! За гонораром? Давай заходи, корешок. Все выглядело весьма буднично. Особенно то, что Дибаев был пьян и поэтому казался неспособным на активные действия. Они молча прошли на кухню. Дибаев плюхнулся на стул и спросил: – Сколько теперь стоит убиенная человеческая душа? – Всегда стоила двадцать. В этот раз – сорок. – За риск накинул? – За обман! Мертвяк-то – человек известный. Разницу возьми со своего лысого. Это же он передо мной задачу ставил. – Ну я и говорю: за риск. На! – Дибаев ногой толкнул под столом что-то черное к ногам Майоршина. Это был портфель. Тот, не спуская глаз с Дибаева, поднял портфель, открыл, стрельнул глазом и увидел четыре зеленые пачки. – Ты заранее удвоил гонорар? – удивленно спросил он. – Ну ты же по телефону сказал, что надо удвоить! Я сделал! Давай! Топай! Я спать хочу! – Ладно! Будь, корешок! – Давай! ...Врет интуиция, думал Денис Майоршин по кличке Уголь, разомлевая в такси и все дальше удаляясь от дома Дибаева. Деньги получены. Билеты в Грецию куплены. Завтра утром в самолет – и поминай как звали. Не вернется больше в Россию Денис Майоршин. «Никуда заезжать не буду, – думал он. – Ночь просижу в ресторане аэропорта». Таксист, подвернувшийся неподалеку от дома Дибаева, уверено разгонял по ночной Ленинградке «форд-фокус». Денис неожиданно для себя самого громко запел: У меня была любовь, молодая, стройная, Только видеть корешков моих неготовая, Я же правильный пацан – живу по понятиям, И пришлось красотке той на панель отправиться. – Что-то не рифмуется песня твоя, – посочувствовал таксист, потом вдруг неожиданно начал тормозить, и, как бы оправдываясь, буркнул: – Опять ремонт дороги! Просто задолбали! Роют эту Ленинградку, роют! Когда закончат... – Потом резко выбросил руку, и в лицо Дениса брызнула едкая жидкость... Пришел он в себя в кустах на обочине. На него пристально смотрел сидевший на корточках мужчина, в котором он признал недавнего таксиста. Денис понял сразу: выхода, похоже, нет. Это конец. Он, как в юности, попытался почувствовать кураж, силу в мышцах, готовность рвать противника зубами. Ничего похожего не было. Он беспомощным мешком валялся на мокрой от ночной росы траве и был не в силах пошевелить даже пальцем. – Ну что, Уголь, рассказывай. Где Каленин? Денис, по правилам тюремной самозащиты, должен был презрительно цыкнуть слюной и спросить: «А ты кто такой, зелень поганая, чтобы со мной, заслуженным уркой, так базарить?» Вместо этого он опустил глаза и тихо, едва ворочая губами, произнес: – Не знаю. Понять не могу. Убивал двоих. Почему остался только один – не знаю. А где портфель? – неожиданно для самого себя жалобно спросил он. «Таксист» усмехнулся: – Он тебе не понадобится! Ты взрыва дождался? – Слышал. Но я отъехал метров на пятьсот. Ждал минут двадцать. А когда рвануло и заполыхало, подумал, что дело сделано. – Куда делся второй, не догадываешься? – продолжал спокойно спрашивать «таксист». Денис мотнул головой. – Ну да ладно. – «Таксист» поднялся во весь рост. Отряхнул брюки. – Значит, так, авария у нас приключилась. Видишь, «форд» весь помятый. В дерево он врезался. Машина в угоне. За рулем ты. Давай-ка помогай! Думаешь, легко мне тебя, бугая такого, в салон запихивать? Давай, держись за шею. «Таксист» подтащил Дениса к впившемуся в дерево «форду», запихнул его на водительское место. Потом крепко взял за волосы, откинул ему голову и влил в дергающееся горло бутылку водки. – Ну все, браток! Давай! В путь! – Он хлопнул дверью. А потом, увидев, как Денис судорожно пытается неловкими движениями открыть дверь машины, чтобы выползти наружу, весело сказал: – Нет, друган! Мы так с тобой не договаривались! – «Таксист» с силой еще раз хлопнул водительской дверью, отбежал шагов на десять и что-то швырнул в район бензобака. Грохнул взрыв... Машина горела бешеным воющим огнем, и внутри этого оранжевого месива подпрыгивал и бился о дверь Денис Майоршин... или все то, что оставалось от него. Потом всякое шевеление в машине прекратилось. «Таксист» видел, как изогнувшееся в нелепой позе тело превращается в коричневую мумию. Он подождал еще минут пять, а когда пламя стало таким жарким, что даже расстояние в десять метров не спасало от жара, он тихо побрел куда-то в кусты, где обнаружилась припаркованная старенькая «Волга». Он завел ее, прислушался к подергивавшемуся автомобильному организму, который каждой своей клеточкой, казалось, страдал от самой необходимости урчать и работать, потом включил передачу, тронулся, набрал по мобильнику нужный номер и сказал: – Петр Анатольевич, я все сделал, как договаривались. – Молодец! Он что-нибудь внятное сказал? – Нет, Петр Анатольевич, он не смог ничего объяснить! Взрыв видел и слышал. Как исчез клиент – не знает. Видимо, все случившееся для него полная неожиданность. Но у него билеты были с собой, в Грецию, паспорт заграничный. Он в аэропорт собирался ехать. – Ну вот, видишь! Значит, не исключено, что врет, что проморгал клиента и решил драпануть с деньгами. А может, и проморгал... Все сделал чисто? – Да! Догорел на моих глазах до облика дождевого червяка. Мертв! Гарантирую! В отличие от него я досмотрел кино до финала. – Молодец! Позвони-ка нашему другу и скажи, что Майоршин сбежал. Мол, не удалось его перехватить. Номер-то помнишь? – Как не помнить, Петр Анатольевич! Десять лет по вашему поручению за ним хожу. ...А деньги куда, Петр Анатольевич? – Отвези в мой гараж и положи в... ну, ты знаешь это место. Даю тебе неделю отдыха. Ложись на дно, нигде не мелькай. Будь здоров! ...Через полчаса «таксист» удовлетворенно откинулся на сиденье, приостановил машину на обочине и набрал знакомый номер. Дибаев не отвечал. «Таксист» ждал. Наконец раздался хриплый голос: – Спятили вы все, что ли? Какого черта! Ну и ночка... – Николай Алексеевич! – Кто это, мать вашу?! – Я по поручению Петра Анатольевича! Нам не удалось поговорить с вашим другом. Он исчез. Если выйдет на вас, дайте знать! К нему много вопросов осталось. – Исчез? Ну и молодец! – пьяно хмыкнул Дибаев. – Ищите Беркаса! «Таксист» услышал в трубке гудки. Подержал телефон на ладони, удивляясь тому, как громко в ночной тиши звучит маленькая черная коробочка, подумал пару секунд об удивительных возможностях, открываемых научно-техническим прогрессом, и нажал кнопку «отбой». В ту же секунду машина под ним подпрыгнула, вздыбилась белым пламенем и разлетелась на тысячи мелких осколков вперемешку с тем, что еще мгновение назад было теплой человеческой плотью. Три + два = ? – Ну что? Такого мне еще видеть не доводилось! На одной даче, в одной комнате собрались люди, которые, строго говоря, никак не должны были здесь оказаться все вместе. – Игнатов стоял в комнате и внимательно оглядывал присутствующих, причем всякий раз, когда его взгляд переходил на кого-то следующего, его лицо менялось до неузнаваемости, из-за бегающих по лицу морщинок, и для каждого их набор и конфигурация были персональными. Он сделал театральную паузу, позволяя всем осознать сказанное. – Мы имеем троих террористов, – Игнатов указал на себя, Тихоню и Фомина, – которые готовят покушение на российского Президента. Говорю об этом так открыто и смело потому, что вы, Беркас Сергеевич, и ваши партнеры из ФСБ давно догадались, почему мы с Александром остались в России. Это – раз! Имеем помощника Председателя Госдумы, – Игнатов кивнул на Каленина, – которого эти самые террористы спасли... От кого? Правильно! От своих собственных пособников, что, согласитесь, есть парадокс. Это – два! – Имеем следователя Генпрокуратуры по особо важным делам. – Игнатов галантно склонил голову в сторону Аси. – Обращаю внимание, что ее и ее детей нам также удалось вырвать из рук неизвестных подонков, находящихся, видимо, на службе у наших, с позволения сказать, подельников. Опять нестыковочка! – Теперь уже известных, – вмешался Тихоня. – Ну, я про этих, что барышню преследовали. – Пусть известных, – согласился Игнатов. – В том смысле, что Иван Олегович их видел и вступил с ними в диалог. Результатом этого диалога стало... Что, Иван, стало результатом? – Не спрашивайте лучше, Дмитрий Матвеевич. Я как узнал, что они маленького хотели на иглу посадить, сильно рассердился. Этого урода, что в пацана шприцем плюнул, пришлось навсегда сделать человеком без определенного пола. А напарника его просто по ушам хлопнул. Не сильно, но вмешательство врачей ему все равно потребуется для частичного восстановления утраченного слуха. – Так вот, дама с детьми – это три. Их мы тоже спасли, а по логике вещей должны были бы действовать совсем наоборот. – Ну и зачем же вы все это делаете? – мрачно вмешался в разговор Каленин, внешний вид которого по-прежнему был ужасен. – А чтобы доказать вам и вам, – Игнатов улыбнулся Асе, – что мы вовсе не злодеи, что мы патриоты своей страны и что те люди, которые вас преследуют, вовсе не являются нашими союзниками. Их с нами ничего не связывает. – Как – не связывает? Цели-то у вас с ними одни и те же, – не унимался Каленин. – И они, и вы – против Президента. – Это их право – быть против Президента. А вот вас убивать, детей калечить им никто права не давал. – Это вы говорите, генерал Игнатов? А вам? У вас разве есть право теракты организовывать? – Каленин был болезненно бледен и, казалось, за день похудел килограммов на десять. – Шантаж, снайперская винтовка, – Беркас показал на оружие, демонстративно стоявшее в углу комнаты, – угрозы терактов – вот ваш джентльменский набор! Чем вы лучше? – Еще раз повторяю: эти люди нам неизвестны, о мотивах их поступков мы можем только догадываться. А вот о том, что нами движет, я готов с вами, Беркас Сергеевич, поговорить через пару деньков. Да вы и сами об этом скоро узнаете. Кстати, Иван Олегович, надеюсь, вы наших гостей основательно запутали, когда сюда везли? Они имеют представление, где находятся? – Вряд ли! Беркас Сергеевич – тот вообще почти без сознания был. Ну, вы сами видели – в гроб краше кладут. А когда детей с барышней вез, тогда ночь была. Пацаны спали. Да тут без привычки ничего не найдешь. Я сам вначале плутал, пока не привык. – Тогда дискуссию закрываю и перехожу к вопросу, что делать дальше, так как мы трое сегодня покидаем этот гостеприимный дом. – Почему же? – раздался звонкий Асин голос. – Давайте договорим, коли начали! Вы рассуждаете так, будто мы с Беркасом вам по-крупному задолжали! – А разве нет? – наивно поинтересовался Тихоня. – Я не в смысле задолжали! Я про то, что жизнь ваша была под угрозой. – Нас стали преследовать после того, как эти люди почувствовали, что мы их подозреваем в государственном заговоре, – продолжила Ася. – Вот пленка, которую мне удалось раздобыть. – Ася достала из кармана маленькую черную коробочку. – Именно из-за нее на нас началась охота. Значит, мы не ошиблись в своих подозрениях, хотя, строго говоря, из того, что попало к нам в руки, однозначных выводов сделать невозможно. Но они сами себя выдали! Они испугались, что мы о своих подозрениях скажем публично. Мне эти подонки, которые домой звонили, прямо дали понять, что все это из-за пленки и моей работы по Удачнику и его ведомству. Тут вперед решительно двинулся Иван Тихоня, крутивший в руках боевой нож с маркировкой «ВИТЯЗЬ», с летучей мышью на фоне земного шара и российским гербом, по периметру которого значилась надпись «Федеральная служба безопасности». – Дмитрий Матвеевич! А что, собственно, мы тут изводимся? Все же ясно! На время операции дети пусть остаются здесь. Тут их никто искать не станет. Мамаша с ними. Вокруг дома такая армия наших, так сказать, «помощников», что они почтут за честь выполнить вашу команду – из домика никого не выпускать. Беркасу Сергеевичу так вообще доля выпала особая! Мертвый он до времени. Значит, тут ему и сидеть, дожидаться, так сказать, поводов для внезапного воскрешения на страх врагам. Ну что, не прав я? А когда все закончится, пусть делают что хотят. Хотят – пленку кому надо предъявляют, хотят – молчат. Мы свой мужской долг выполнили. Нам перед ними виниться не в чем! Пленку, кстати, я уже прослушал. Нет там ничего особенного. Какие-то намеки, фрагменты бессвязные, непонятная хохма про собак. Чепуха, одним словом. Чего эти двое, что на пленке, переполошились – ей-богу, не пойму. Может, и правда рыло в пуху... – Погодите, – вмешался в разговор долго молчавший Фомин. – Мы что же, этих людей арестуем, что ли? Посадим под замок? Мы их, значит, здесь запрем, а сами пойдем на свою работу. Так? Но они нас не настаивали их спасать! Я считаю, что выбор должен оставаться за ними. Я за то, чтобы у них было право уйти. – Ну вот, начались американские штучки! – Тихоня демонстративно хлопнул нож в ножны! – Может быть, припрем сейчас сюда российский флаг и позволим им присягнуть на верность державе? – А вы кто такой, чтобы с нами разговаривать таким тоном? – Маленькая Ася решительно двинулась на рослого Тихоню, сжав кулаки и демонстрируя готовность к боевым действиям. Тот смерил соперника взглядом, оценил его решимость к борьбе, но испепеляющего взгляда черных Асиных глаз не испугался. – Я? Я – Герой Советского Союза, гвардии майор воздушно-десантных войск Иван Олегович Тихоня. Брал дворец Амина, родину защищал, когда она меня об этом просила, детей ваших спасал, его вот, – Тихоня кивнул на Беркаса, – вытащил из газовой душегубки. А больше, извините, ничем не отличился, не успел, жизни не хватило... Мало, да? – Да нет, вполне хватает на памятник в родной школе, – едко ответила Ася. – Значит, детьми укорили? А разве трудно понять, что я и Беркас – мы просто честные люди. Трудно вам в это поверить? Трудно понять, что дибаевы и удачники, которым вы, видимо, служите за хорошие деньги, – подлецы и им самое место на нарах? Это же так просто, господин Игнатов! Ничего не надо придумывать. Не надо философствовать! Надо просто встать и сказать: «Я не согласен, чтобы торжествовали эти люди». И вас поймут все! – Лицо Аси сделалось пергаментно-бледным, куда-то исчезла природная смуглость и осталась лишь чернота огромных глазищ, полыхавших решимостью и уверенностью в правоте. – А ваши поступки, господин Игнатов, увы, непонятны. Мне не нужно ваше участие! От кого вы меня спасаете? От Дибаева? Но ведь вы же меня потом опять отдадите ему на растерзание вместе с детьми? После того, как успешно выполните свое мерзкое задание... Не он ли станет управлять страной после вашего удачного выстрела? Помнится, кресло главы правительства они с Удачником там, на пленке, уже делили! – Послушайте, господа, – вновь вмешался в разговор Фомин, – я привык делать свою работу и уважать мнение других. Я не понимаю ваш спор. Вы друг друга не убедите. Лично я нахожусь здесь почти случайно: мой отец позвал меня вместе с ним спасать Россию. Я верю в его искренность, как и в вашу тоже, – Фомин повернулся к Асе, – а значит, мы все здесь говорим на разных языках и о разных странах. Я не вижу ничего плохого, если мы разойдемся и каждый пойдет делать свое дело, то есть спасать свою Россию. В любом случае, – продолжил Фомин, – мы все тут вряд ли что-то сможем изменить. Ты ведь не откажешься от своих планов, отец? Игнатов сделал жест, дающий всем понять, что это лишено смысла. – Раз так, у меня предложение... – Ну-ка, ну-ка, – заулыбался Тихоня, – что там предложит лучший снайпер современности? Фомин сделал вид, что не заметил иронии Тихони, и продолжил: – Я предлагаю так: мы все сегодня уходим отсюда. Сначала мы трое, а потом они. Они ведь не могут нам помешать... Нам уже никто не может помешать, кроме Него. – Фомин показал глазами вверх. – Там, во дворе, есть большой американский автомобиль. – Он японский, Саша! – опять отметился репликой Тихоня. – ...автомобиль. Джип, – бесстрастно продолжил Фомин. – Они могут спокойно уехать. Могут в Москву, а могут туда, где хотят! Но пусть это сами выберут... Через сутки будет уже ясный результат. И тогда вы, господа, – Фомин снова обратился в сторону Аси и Беркаса, – примете решение на новую ситуацию... В комнате установилась тревожная тишина. Все напряженно молчали. – Я что-то неправильно сказал? – Фомин посмотрел на отца. Игнатов пожал плечами. Тот понял молчание отца иначе. – Мой русский язык? – Меня не твой русский волнует, а суть, – пробурчал Тихоня. – Я за то, чтобы они здесь переждали. Это в их же интересах. Уедут завтра утром... Игнатов после минутного размышления твердо произнес: – Значит, так. Слушай мою команду. Мы трое выдвигаемся через пятнадцать минут. Джип переходит в ваше распоряжение через полчаса после того, как мы покинем этот дом. Вас выведут на трассу. Советую уехать подальше от Москвы и переждать хотя бы сутки. Впрочем, вы вправе действовать так, как считаете нужным. Пошли!.. – Игнатов жестом двинул за собой Фомина и Тихоню. Через четверть часа оба прошли во двор мимо Беркаса и Аси с большими дорожными сумками в руках. За ними шествовал Игнатов. Он остановился возле Каленина и дружелюбно произнес: – Жаль, что нет времени завершить наш давешний литературный диспут про Иуду и Христа. А может, такая возможность у нас еще будет? А, Беркас Сергеевич? Берегите вашу спутницу и пацанов. На всякий случай вот, возьмите. – Игнатов протянул Каленину маленький пистолет, тот, что Беркас видел у него в вертолете. – Нашу встречу здесь, в доме, вам скорее всего скрыть не удастся. Да и не к чему. Расскажете, когда спросят, все как есть. А про пистолет можете сказать, что, уходя, я его забыл. А вы взяли, чтобы сдать куда надо. Но применять не советую. Только в самом крайнем случае, если действительно не будет иного выхода. Стреляйте в воздух. Может, милиция прибежит, поможет. Если не понадобится – утопите в речке... Уже закрывая за собой дверь, Игнатов услышал Асин голос и чуть-чуть задержался в дверях: – Может, отдашь эту штуку мне? – спросила она. – У меня хотя бы есть разрешение на ношение служебного оружия. – Нет, – решительно возразил Беркас, – пусть будет у меня. Тебе, Ася, он точно не понадобится. Сделаем так! Сейчас идем к мальчишкам. Они едут с нами до ближайшей железнодорожной платформы. Маршрут для них продумай сама, а для нас я уже продумал. Ты по моему звонку идешь... короче, потом скажу... А я... может быть, попробую встретиться с шефом. Подключу его. Все! Давай собирайся, зови мальчишек. Ася нетерпеливо щелкнула пальцами и, разглядывая пистолет, азартно проговорила: – Была бы возможность, взяла бы эту пушку, положила бы их всех лицом на пол и держала бы так до приезда соответствующих служб... – Поэтому обойму в пистолет я предусмотрительно не вставил, – улыбаясь всеми своими морщинами, произнес Игнатов, тихо вернувшись в комнату. – Она в джипе, в бардачке... – Не стыдно шпионить? – покраснев, воскликнула Ася. – Не стыдно, – спокойно возразил Игнатов. – Профессия такая. А вы, Ася Руслановна, оказывается, боец! Не завидую я вашим недругам! Ну, пока! Раньше чем через полчаса охрана вас все равно не выпустит. Вас вывезут с территории с завязанными глазами, чтобы вам в голову не пришло нагрянуть сюда вместе с батальоном спецназовцев. И будьте благоразумны! Не втягивайте в эту опасную игру детей. Надеюсь, мы еще увидимся... Выстрел в судьбу ...Уже покидая территорию дачи и подходя к навороченной всеми видами мигалок и антенн «БМВ», Игнатов с Тихоней вполголоса обменялись репликами. – Может, все-таки зря мы их отпускаем, а, Дмитрий Матвеевич? Поднимут шум, а его нам уже с избытком? – С избытком, говоришь? Да нет, в нашем случае мало шума не бывает. Вчера вечером в программе «Время» сообщили, что Президент намерен быть на мероприятии в храме Христа Спасителя. Это, с одной стороны, хорошо! Значит, вся охрана будет на площади. Но в итоге Шарпей должен остаться за городом! Там, где никто не ожидает нашей атаки. Поэтому больше шума, товарищ! Вы действуете по намеченному плану, – продолжал Игнатов. – Они должны испугаться и уговорить Президента отменить свое решение. Я очень надеюсь, что вы все сделаете грамотно, по плану. Как только поймете, что Президент не появился, тут же стремительный отход. Михаил, – Игнатов кивнул на водителя, – как и договаривались, будет ждать тебя на Плющихе. Ребята разбегаются по одному. У них у каждого – свой маршрут. А вы ждете меня в условленном месте. Если до вечера я не появлюсь, действуйте по резервному варианту. Исчезаете из Москвы! ...Уже в машине Игнатов, вдруг вспомнив о чем-то, хлопнул себя по карману и достал мятый конверт. Он получил его от Тихони. Тот состоял в многолетней переписке с тем самым патлатым поэтом, который более двадцати лет назад покинул Советский Союз при непосредственном содействии генерала Игнатова. Поэт стал хорошим бизнесменом, заработал большие деньги, успешно завершив в Америке опыты с биологическими штаммами, вывезенными из СССР. Но иногда его настигала прежняя страсть и он писал стихи и посылал их Игнатову. А тот по-прежнему считал их бездарными и, прочитав, забывал в ту же секунду. Очередной опус лежал в конверте, и Игнатов решил его прочесть, заведомо ожидая очередного разочарования. Однако прочитанное его озадачило. На смятой страничке от руки было написано: Он уехал на Запад и молвы не боялся. А закатное солнце било прямо в глаза. И черемухи запах, этот сладостный запах, за спиной оставался и дурманил вокзал. Ягодный вкус губы вязал... Ветер газеты листал... Что он сказал? Что он сказал в миг, когда дрогнул состав?.. А потом на востоке нет бы – солнцу очнуться, нет бы – солнцу взорваться и поджечь горизонт. Он – в последнем вагоне. Он бы мог и вернуться. И остаться в России, да уже не резон. Людный вокзал тоже гадал... Было похоже на стон: «Что он сказал? Что ж он сказал в миг, когда вздрогнул вагон?» Все начнется сначала. Будут деньги и слава, и размашистый «боинг» станет верным конем. И одна только знала, на ступеньках вокзала, та нескладная дама знала правду о нем... Гулок и пуст грязный перрон... Резко сменился сюжет. Слышится хруст: тронул вагон. Только вот зрителя нет! Знала, что врет, знала, что пьет, знала, что все это бред! Знала, что он спрыгнуть хотел... Только вот – зрителей нет. Но черемухи запах, как небесная сила, снова вырвался к людям и накрыл перегон. Стало ясно, что запил, что давно не мессия, что не нужен России ни теперь, ни потом. Что он сказал, руки сложив в замысловатый замок? Взял и послал! Просто послал! Всех, кого мог и не мог... – На! Прочти! – Игнатов протянул стихи Тихоне, сидевшему рядом с водителем на переднем сиденье. Тот долго вчитывался в текст, а затем, соорудив мрачное лицо, прочел стихи вслух. – Не понял я, Дмитрий Матвеевич... О чем это он, друг наш американский? Почему все так ждали каких-то слов? И почему он их всех послал? – А ты вот почему все ждешь, что я скажу? – Так вы же мой командир! И потом – вы же меня не посылаете. – Еще как посылает! – неожиданно вмешался в разговор Фомин. – Он даже не спрашивает тебя, хочешь ли ты гоняться за этим Шарпеем! Хочешь ли ты стрелять! Я, к примеру, в своей новой жизни никогда не стрелял в человека... При этих словах челюсть Тихони буквально рухнула вниз, и он застыл с открытым от изумления ртом, а Игнатов настороженно посмотрел на сына. – Я стрелял в мишень, – невозмутимо пояснил Фомин, – в голову там или в сердце. Всегда стрелял за деньги и никого не убил за идею! Я никогда не спрашивал, в кого я стреляю и за что. Если бы я в это вдумывался, то сошел бы с ума на втором выстреле. А у меня их – результативных – сто одиннадцать! А вот вы всегда целитесь в идейного врага! Вы всегда стреляете в судьбу. Трудно вам... Вот вы и мучаетесь, вопросы задаете, мессию ищете. А он взял и послал вас вместе с вашими идеями... Допытываетесь, зачем он уезжает, зачем родину бросает? А может, вы все ему надоели со своими вопросами дурацкими? Вот он вас всех и послал подальше! И правильно сделал... – Ну ты даешь, – только и нашелся что сказать в ответ Тихоня. – Так ты, если что, в Шарпея, к примеру, не стал бы стрелять? – Из-за ваших идей – не стал бы. А если и стал бы, то только потому, что получил от вас свободу. Вы мне уже заплатили, очень щедро. – Александр! Ты спятил!!! – Игнатов сорвался на крик. – Что ты несешь? Я же тебе объяснил, почему мы все это делаем! – А я не уверен, что ты прав, отец. И поэтому ничего не думаю про вашего Шарпея. Он у меня... сто двенадцатый. Вот пусть так и останется в моем списке – просто сто двенадцатый. И вовсе никакой не Шарпей. А первый, по которому я дал промах... Тихоня задумчиво покачал головой: – Нет, Саша, так еще страшнее, как ты. Убить за деньги, не зная за что? Нет уж. Я тоже много кого на тот свет спровадил! Но я всегда знал, что убиваю врага. А врага можно! – повысил голос Тихоня. – Врага можно и даже нужно! – Не ори так, – огрызнулся Фомин. – Ты вон Героя за Афган получил, а какие они тебе враги были – эти моджахеды? Крестьяне, которые взяли оружие после того, как ты приперся в их дом и начал стрелять. А поперся ты почему? Потому, что эти дедушки из Политбюро, которые уже ни в какой коммунизм не верили, решили, лежа на боку, организовать себе маленькую победоносную войну?!. – Хватит!!! – рявкнул Игнатов. – Хватит!!! Убивать вообще никого нельзя! Ни за деньги, ни за идею! Ты, сынок, когда в Афганистан рвался, что от меня услышал? Не помнишь? А я помню! Я тогда сказал: «Тебе людей убивать придется!» Не так разве? Поэтому ты нас с Тихоней не сволочи! Мы вершим возмездие за преступление перед людьми. Вот в Нюрнберге казнили праведно! Власова с Красновым казнили – справедливо! И Шарпея казнить – это тоже праведно. Только не мы это сделаем. Другие! Те, кому дано такое право... Прощание – Ну что, сынок, твоя миссия закончена. Давай прощаться. – Игнатов с Фоминым стояли на тихом проселке, наблюдая, как удаляется, мигая маячком, автомобиль с Тихоней. – Тебя мои люди сегодня переправят из России на Украину или, если тебе так больше нравится, «в» Украину. – Разве есть какая-то разница? Я ее не понимаю. Это мой русский виноват? – Да нет, это политики виноваты. А лингвисты их ублажают. Говорят, что «на» – это украинцам обидно. А если сказать «Я был на Кубе или, к примеру, на Камчатке», то кубинцу или мне – русскому – тоже надо обижаться? – Отец, зачем ты эту ерунду так близко к сердцу принимаешь? – Да в том-то и дело, сынок, не ерунда это! Или такая ерунда, из-за которой потом карту мира перекраивают, кровь проливают. Нет, не ерунда! – Видно, мне действительно трудно тебя понять. Я уже много лет живу только для себя. Я не хочу спасать мир, не хочу спасать Россию или Америку. Тебя – да! За мать можно пойти на смерть. Но за страну? Страна – это... слово забыл... abstraction по-английски. Я первый раз это остро понял, когда на моих глазах наших ребят расстреливали. За что они умирали? На чужой земле, за тысячи километров от дома... – Все, Саша! Не надо дальше, иначе мы в этом споре далеко зайдем. Так вот, через пару дней по документам, оформленным на другое имя, тебя переправят в Европу, в Сербию. Там надежные люди тебя спрячут, подлечат твою ногу – я же вижу, как ты зубами скрипишь, хорохоришься. А тут еще из вертолета прыгать пришлось... Одним словом, на полгода ложись на дно. Пусть все уляжется. Ну а потом? Потом сам решишь. К тому времени, я надеюсь, в России произойдут большие перемены. Может быть, свидимся... – Я так и не понял, отец: а в чем, собственно, состояла моя роль в твоей борьбе? – Фомин непонимающе смотрел на Игнатова. – Зачем я был тебе нужен? – Не зли меня, сын. Нельзя же воистину все измерять этим «нужен – не нужен». Разве не достаточно того, что отец делает все, чтобы спасти сына? Это же нормально! Я, по правде говоря, решение начать охоту на Шарпея принял только тогда, когда появился шанс тебя на свободу вытащить. Ну, а если тебя волнует, была ли у тебя роль в моем сценарии, то успокойся – была. Тебя ждали и ждут там, на площади. Конечно, они не дураки и просчитывают все варианты. Но сам факт, что ты на свободе и рядом со мной, вызывает у них большую тревогу. Каленин и эта женщина тебя видели, чекистам все уже поведали. Будь я на месте спецслужб, я бы тоже всерьез опасался твоего выстрела. – Игнатов помолчал и неожиданно заключил: – А если честно, то я давно уже решил, что перед началом операции ты из боя выходишь. Еще одну смерть ты не заслужил. С тебя хватит! – Слушай, папа! – Игнатов удивленно вскинул глаза от этого обращения, так как Саша никогда не называл его папой – всегда или «отец» или «папа Дима». – Я не хочу рассуждать о мотивах твоих поступков, о том, что ты берешь на себя тяжкую миссию быть и судьей, и палачом в одном лице, но мне по-мужски совестно, что Иван – там, на площади. Ты собираешься в президентскую резиденцию проникать, а я – как мебель, которую без ее согласия переставляют из угла в угол. – Вот именно, Саша! Я понял одну важную вещь: нельзя во имя непонятных тебе высоких материй, вопреки твоему желанию заставлять тебя быть патриотом, рисковать жизнью. Мне твои слова о том, что ты никогда не стрелял в судьбу, запомнились. Я не хочу, чтобы ты был мебелью. Ты и так слишком долго делал то, что человеку всегда совестно делать – и за деньги, и за идею. Поэтому давай завязывай с этой своей работой. – А я ничего другого не умею! В этом деле мне по крайней мере мало равных. – Завязывай! Ты и без того свою душу иссушил. Отвык без винтовки дорогу в жизни прокладывать. Попробуй иначе. Без стрельбы. – Я подумаю, отец. Пока не знаю, как это сделать. – Подумай, сынок. И вот еще что: в этой папке подлинники материалов по Шарпею. Если мой план сорвется и страна не узнает правды, передай бумаги, пленки Каленину или этой женщине. Лучше Каленину. Сможешь? – Смогу... Ты веришь, что они поставят на карту свою жизнь ради этих бумажек? – Не знаю... Ради бумажек – нет. А вот во имя правды... Во все времена находились люди, которые рисковали ради правды. Они уже рискуют. Значит, все еще верят в справедливость! На мгновение оба испытали неловкость от произнесенных, а еще больше от непроизнесенных слов... – Ну, будь счастлив! – Игнатов порывисто прижал сына к себе. Пару минут они молча стояли, вслушиваясь в слившееся сердцебиение, – два могучих мужика, которые понимали, что расстаются навсегда. Потом, не сговариваясь, оттолкнули друг друга, решительно развернулись и пошли в разные стороны: Фомин – к невзрачному человечку в соломенной шляпе, который все это время, деликатно повернувшись спиной, курил возле видавших виды «Жигулей», а Игнатов – к милицейской «Волге», в которую уселся на место водителя. Автомобили одновременно стартовали и, удаляясь друг от друга, будто рвали нить, несколько минут назад еще связывавшую их. Нить лопнула, и «Волга» первой, словно почувствовав это, выстрелила выхлопом, резко ускорилась и с заносом вошла в поворот, теряя в зеркалах маленький, кофейного цвета «жигуленок»... Москва. Храм Христа Спасителя. Полдень. Атака Уже через час по всем спецслужбам прошла команда перейти на режим полной боевой готовности. Угроза покушения на Президента была признана вполне реальной. Операцией по обезвреживанию потенциальных террористов руководил Барков. В штабной машине вместе с ним находилась Ася, готовая, если что, опознать их. Детей она усадила на электричку, которая ушла в Можайск. Старшему была дана команда присматривать за младшим и отыскать в Можайске школьную подругу Аси, которая приютит их на одну ночь. Перед этим Ася успела позвонить этой подруге, и та, хотя и не без удивления, согласилась принять ребят. Искренний женский треп про размолвку с мужем и отобранные ключи от квартиры подругу в итоге успокоил и даже побудил сказать пару крепких словечек по поводу «этих ободранных кобелей, которые сначала жрут с ладони, а потом бегают на сторону...». ...Всех прибывавших на площадь перед храмом Христа Спасителя пропускали через «рамки». Мужчин досматривали особо, сверяя их с переданным по всем службам описанием внешности Тихони и фотографиями Фомина, которыми успели снабдить милиционеров, омоновцев и переодетых фэсэошников. Чем ближе подходил час основной церемонии по подписанию Акта о каноническом объединении Русской зарубежной церкви и Московского патриархата, в которой принимали участие высшие иерархи двух православных церквей, тем напряженнее чувствовали себя те, кто обеспечивал безопасность торжественного мероприятия. Ждали Шарпея. Никто толком не знал, когда он появится и появится ли вообще. Не было и сколько-нибудь толковых версий о том, как поведут себя пока еще невидимые террористы. Толпа перед храмом угрожающе густела и наполнялась все новыми и новыми желающими присутствовать при историческом событии, хотя до объявленного начала церемонии оставалось еще больше часа. – Товарищ полковник! Говорит «четвертый». Докладываю на ваше решение. Барков повернул голову в сторону селектора громкой связи и начал общаться с бездушным прибором как с человеком: – Что у тебя, «четвертый»? – Пять минут назад из жилого дома, находящегося на Бульварном кольце метрах в восьмистах от храма, из квартиры на пятом этаже прошел телефонный звонок на станцию «Скорой помощи» – плохо пожилой женщине. У нее гипертонический криз. – Квартира может быть использована для стрельбы? – Нет. Площадь оттуда не видна. Частично видна с крыши. Но для стрельбы эта точка едва ли пригодна. Тем не менее крышу мы контролируем. – Ваше решение? – Мы переадресовали вызов нашим машинам «скорой помощи», которые дежурят здесь поблизости. Сейчас проверим квартиру. – Действуйте! Тут же селектор ожил вновь: – «Первый», я «третий». У нас ЧП. Пропал пост охраны на стройплощадке. – Это где? – Это здесь, в районе Пречистенки. Мы его контролировали из-за подъемного крана. Теоретически со стрелы выстрел возможен. Но только теоретически... – Так куда делся пост? – с раздражением спросил Барков. – Сколько их? – Четверо! – И все пропали? Вы в своем уме? – Разбираемся... – Доложить через пять минут, и немедленно туда – людей! Не прошло и тридцати секунд, как прибор вновь заскрипел. – Говорит «четвертый». Вызов ложный. – Откуда был звонок, засекли? – Звонок... Да в том-то и дело, что с домашнего телефона из этой квартиры. Но старики божатся, что не звонили. Если не врут, а похоже, что не врут, значит, кто-то сел на их линию. – Зачем, черт возьми? – Проверяем... Может, ошибка какая-то. – Ну да, ошибка, за сорок минут до появления Президента! Усильте охрану. Либо они специально нас дурят, либо крыша этого дома их заинтересовала, и они планируют проникновение... – Товарищ полковник, вот только что... Короче, по вызову пошла наша машина «скорой помощи», но с ней пропала связь. – Послушайте, «четвертый»! Машина большая? – Не понял, товарищ полковник... – Я говорю, – Барков не скрывал раздражения, – куда может подеваться машина «скорой помощи»? Это ж не детский самокат... Ищите! – Барков нажал какую-то кнопку и приказал: – С «главным» соедини! – Он подождал с минуту и отчитался перед Гириным: – Докладываю, Юрий Борисович! У нас здесь цирк какой-то. Со всех сторон сигналы об их присутствии. Похоже, имитируют готовность атаковать, но я все равно рисковать не стал бы. Убедите Президента остаться. – Надеюсь, у нас закрытая связь? – Конечно, товарищ генерал. – Выехал кортеж. Понял? – Нет, не совсем. Так он едет, что ли? – Я сказал: «Выехал кортеж». Других слов я не произносил. – Понял. Мы постараемся их здесь накрыть. При любом повороте событий. – Действуй! ...Иван Тихоня беззаботно пил кофе в маленьком кафе в районе Старого Арбата. Рядом сидел молодой худощавый парень и курил. – Ну что, начинаем последний акт нашего спектакля? – Тихоня злорадно ухмыльнулся. Парень согласно кивнул и протянул Тихоне мобильный телефон. Тот набрал номер и начал обмениваться с кем-то по телефону фразами, которые со стороны казались беззаботным и пустым трепом. – Ты вот что, – зубоскалил Тихоня, – звони Светке и расскажи все, как есть. Без утайки. Тогда, она, может быть, тебя и простит! Да, да! Про кий в первую очередь! Иначе не поверит. Скажешь, со мной был, до утра на бильярде резались. Давай! – Тихоня дал отбой и, обращаясь к своему спутнику, сказал: – Сейчас они забегают так, что, может, и выход патриархов отменят! ...Через десять минут после этого звонка в штабную машину вбежал молодой мужчина в штатском с военной выправкой и торопливо доложил Баркову: – К нам дворник обратился – угловой дом перед площадью. Он обнаружил в контейнере мусоропровода сверток, по его словам, напоминающий оружие. Мы проверили. Это американская снайперская винтовка, причем видавшая виды. Прицел там необычный. Мы такого не знаем. И приклад сделан под индивидуальный заказ. Настоящая машина для убийства, одним словом. – А дворник ваш экстрасенс, что ли? Чего он именно сейчас в мусоропровод полез? – Говорит, жильцы звонками замучили. Мусоропровод забился, запах пошел. Он вызвал коммунальные службы, а их сегодня к дому пускать отказались. Понятно, что это наши добро не дали. Вот он сам и полез... – Винтовку, надеюсь, назад положили? – Так точно! – Караульте, только, сдается мне, не явится за ней ваш стрелок! ...Тихоня посмотрел на часы и решительно встал из-за стола. – Поехали. – Он аккуратно вынул из рук своего напарника сигарету и затушил. – Кино начинается, и опаздывать нельзя. Надо убедиться, что Шарпея не будет. Командир ждет сигнала. Он ловко тормознул первого же частника и попросил подбросить их на Пречистенку. – Не проедем, – вздохнул тот. – Там сейчас все перекрыто, Президента, видать, ждут. Да тут пешком – десять минут. – Десять – это много, – многозначительно заметил Тихоня. – Мы заплатим и за оцепление не поедем. Ты нас по Бульварному подбрось – мы покажем, где остановиться. А там – мы сами. Конспиративная квартира, снятая людьми Игнатова, находилась на значительном расстоянии от храма. Тихоня поздоровался поочередно с двумя ее обитателями. Один – грузный, почти пожилой человек – сильно потел и обмахивался платком, которым непрестанно вытирал влажную глянцевую лысину. Другой протянул Тихоне левую руку, так как вместо кисти правой руки у него был черный протез. Он был одет в мятый летний костюм, из кармана которого торчала толстенная газета – «Аргументы и факты». Красочный портрет обитателей квартиры довершал облик пришедшего с Тихоней парня – на нем была выцветшая футболка, которую спереди украшала символика московского «Спартака», а сзади – полустертая речевка его болельщиков. Принять кого-то из этой троицы за матерого боевика не хватало никакой фантазии. А между тем именно они устроили тот шум, которым в данный момент занимались почти все спецслужбы страны. Лысый работал по дворнику. Молодой обеспечивал крепкий сон четырех пропавших с поста фэсэошников. Они мирно спали в автомобиле с затемненными стеклами, припаркованном в одном из многочисленных переулков, прилегающих к месту действия. А инвалид отвечал за «электронную шутку» с вызовом «скорой помощи» и исчезновением автомобиля «скорой помощи», который по секретной связи получил «приказ» возвращаться на базу, ждать дальнейших указаний и отключить рацию, дабы обеспечить тишину в эфире. Тихоня удобно устроился в кресле и сладострастно произнес: – Если бы они узнали про это кино, к примеру, завтра, то представляю, сколько еще голов слетело бы. Жалко, не узнают. И только археологи грядущих лет, – пафосно продекламировал он, – разбирая тумбу перед храмом, обнаружат непонятный прибор в штукатурке, в котором они с трудом опознают глазок видеокамеры. Вот через нее-то мы все и увидим. – Тихоня жизнерадостно потер руки. – Давай кино! «Однорукий» настроил миниатюрный экран, который, немного поупрямившись, выдал довольно четкое изображение центрального входа в храм. Камера снимала торжества над головами многотысячной толпы. – Как устанавливали? – поинтересовался Тихоня. Ответил «молодой»: – Это мы с Горынычем... – Он кивнул на лысого. – Средь бела дня подошли и сказали, что – из мэрии, освежаем фасад к мероприятию. Штукатурку поправили, побелку обновили, камеру вмонтировали. Так, Горыныч? – Так, Гришенька, так! Только еще раз Горынычем обзовешь, я тебя ремнем выпорю! – Да не сердись ты, дядь Вить! Правда же, Иван Олегович: что Горынин, что Горыныч – никакой разницы! Что тут обижаться... Тихоня хлопнул себя с размаху по мощным бедрам и, не слушая бормотаний «молодого», рявкнул: – Есть! То есть его нет! Вон, смотрите! – Он ткнул пальцем в экран, на котором вполне различимо появились главные участники торжества. Шарпея среди них не было. Вместо него в первом ряду, возле патриарха, шагал руководитель президентской администрации Сергей Лубянин. – Все! Даем сигнал Матвеичу и уходим по одному! Ясно? – Тихоня стремительно поднялся и, обращаясь к «однорукому», приказал: – Через твой аппарат передадим! Я думаю, весь эфир здесь пробивают. Тот кивнул и подошел к столу, на котором стоял прибор, похожий на небольшой коммуникатор. Он что-то потыкал и сказал: – Готово! Что передать? – Передай: «Встреча состоится»! Полковник из «Альфы» Илья Сельвинский Тихоня шел переулками, ориентируясь на шпиль мидовской высотки, который то появлялся, то исчезал в лабиринте домов и бесчисленных поворотов. Шагал он по уличным лабиринтам довольно уверенно. Улица Плющиха, увековеченная в знаменитом фильме с участием Татьяны Дорониной, располагалась наискосок от МИДа, по другую сторону Садового кольца. – Тихоня, Иван! – неожиданно услышал он за спиной. – Ты, что ли? Тихоня обернулся и увидел седеющего мужчину, который, улыбаясь, шел прямо на него. Мужчину держала под руку высокая, заметно полнеющая женщина, которая с интересом разглядывала Тихоню. – Я тебя даже со спины узнал, по походке. – Леха! Брат! – Тихоня шагнул навстречу мужчине, крепко обхватил его и стал крутить в воздухе. – Отпусти, задушишь, черт здоровущий! Жену напугаешь. Познакомься: это Вера, моя жена. Вер! Это тот самый Ваня Тихоня, о котором я тебе много рассказывал. Тот самый! – Знаю, который тебя раненого из дворца вытащил! Он? – Он, Вера! Ванька, я же тебя лет пятнадцать не видел, потерял. Где ты, как? Слышал, ты на Украине осел... – ...Ваши документы, будьте любезны! Тихоня и его товарищ дружно повернули головы и увидели трех одетых в камуфляж бойцов ОМОНа. Один из них, явно офицер, стоял на полшага впереди. Сзади – два бойца с автоматами. – Вы что, ребята? Какие документы? – искренне возмутился фронтовой друг Тихони. – Я – Алексей Вязалов, вот мое ветеранское удостоверение. Это жена моя – Вера Николаевна. А это мой фронтовой друг, Иван... – Правда, в чем дело, мужики? – шагнул вперед Тихоня, перебивая Вязалова. – Документы! – настойчиво повторил старший патруля. – Так вот же они! – занервничал Вязалов. – А ваши? – Офицер кивнул на Тихоню. Тот похлопал себя по карманам и сказал: – Так нету документов! Дома документы... – Вы что? – Вязалов явно злился и напирал широкой грудью на патруль. – Это же настоящий герой. Настоящий! У него же звезда есть! Вам еще мамка сопли подтирала, когда он за родину кровь проливал... ...Вязалов не понял толком, что произошло. Ему показалось, что один из патрульных напал на Тихоню, а тот, защищаясь, сбил его подсечкой. Тут же от удара в висок упал на землю второй, а Вязалов, не очень понимая, что делает, вцепился в руку офицера, который рвал из кобуры пистолет, и что было силы заорал: – Беги, Ваня, беги!!! На другой руке омоновца висела жена Вязалова. Через секунду вся эта бушующая конструкция не устояла и рухнула на землю, погребая под собой двух других участников столкновения – то есть всех, кроме Тихони, который нырнул в ближайший подъезд, взлетел на второй этаж, распахнул окно и без остановки выпрыгнул во двор. Еще несколько секунд ему понадобилось, чтобы на спринтерской скорости пересечь двор. Он кожей ощущал, что преследователи уже пришли в себя. С горечью подумал о том, что Лехе, который так безрассудно ввязался в драку на его стороне, теперь достанется: «Затаскают мужика. Спасибо ему, братухе! Помог!» Тихоня пересек проулок и влетел в следующий, заросший пыльным кустарником двор. Он мгновенно оценил обстановку и кинулся к ближайшей машине, в салоне которой на водительском месте курил молодой парень. Двигатель автомобиля был включен. Тихоня резко распахнул дверь автомобиля, подхватил его хозяина под сгиб ноги и легко перекинул через спинку кресла на заднее сиденье. Затем стремительно прыгнул на водительское место и сорвал «жигуленка» с места так, что в салоне запахло жженой резиной. Хозяину машины он успел бросить через плечо: – Будешь сидеть тихо – не трону. Вместо мелькавших в воздухе сандалий в салонном зеркале наконец-то появилось побелевшее лицо молодого парня. Он сыграл кадыком и молча кивнул, давая понять, что повторять ничего не надо. Тихоня по-прежнему ориентировался на шпиль МИДа и вилял по переулкам. Садовое кольцо было буквально в ста метрах. Там можно было развернуться и рвануть в сторону спасительной Плющихи. Но не сбылось. Переулок, на который вылетел Тихоня, был перекрыт стоявшими вплотную друг к другу «КамАЗами». Перед грузовиками пестрела редкая цепочка омоновцев в камуфляже с автоматами наперевес. Где-то сзади вот-вот должны были появиться преследователи. Времени на принятие решения практически не было. Тихоня притормозил прямо перед военными и спокойно вышел из машины. На глазах любопытных омоновцев он открыл заднюю дверь, выволок за шиворот парня, у которого по-прежнему на нижней губе висела непотухшая сигарета, про которую он попросту забыл, и она, тлея, догорела почти до фильтра, угрожая обжечь губу. – Ах ты, паразит! – угрожающе проорал он. – Мужики! – Тихоня двигался на омоновцев. – Помогите справиться с супостатом. Представляете, подхожу к своей машине, а за рулем этот, говоря словами товарища Сельвинского[17 - Тихоня, видимо, имеет в виду поэта Илью Сельвинского, в стихотворении которого употребляется слово «ферть» – человек, который держится с вызовом, уперев руки в бока.], ферть. Да еще курит, падла! Омоновцы вяло, но в то же время довольно дружно двинулись навстречу живописной паре. Один тихо спросил: – Ферть – это кто? – Что-то вроде фраера, – ответили ему. – А Сельвинский кто будет? – не унимался первый. – Полковник из «Альфы». Зверюга! Гвоздь ладонью в доску забивает одним ударом по самую шляпку. «Похоже, сигнал про меня не прошел», – подумал Тихоня и уверенно обратился к тому, кого вычислил как старшего: – Мне бы его гаишникам или милиционерам каким сдать! Может, заберете, а? У, паразит! – Тихоня ткнул локтем спутника в область печени, так как заподозрил, что тот вот-вот встрянет в разговор. Парень жалобно замычал, и Тихоня, понял, что минуты две внятно говорить тот вряд ли сможет. – Так заберете? Нет? Тогда мужики, хоть за машиной присмотрите. А я мигом, здесь, на Садовом, его гаишникам сдам и вернусь, а? Может, они сюда подойдут, здесь все оформим... – Давай, – лениво произнес старший, в задачу которого входило не пропускать транспорт, двигающийся от Садового кольца. Перекрывать дорогу пешеходам в его задачу не входило. – Давай! Только недолго. Мы скоро пост снимаем... Сон Ивана Тихони В штабную машину влетел взмыленный милицейский майор, у которого, казалось, на теле не осталось ни одного сухого места. Даже ботинки были покрыты капельками пота, которые стекали отовсюду. – Товарищ полковник. У нас ЧП. Только что в районе Плющихи неизвестный попытался захватить служебный автомобиль генерала МВД Удачника. Самого генерала в машине не было. Охранник, он же водитель, попытку захвата пресек и открыл огонь на поражение. Нападавший убит. Он опознан как разыскиваемый Иван Тихоня... Через десять минут штабная машина Баркова была уже на месте гибели Тихони. Тот сидел на заднем сиденье служебной «БМВ». У него было лицо абсолютно спокойного и счастливого человека, который, казалось, только что плюхнулся на мягкую кожу престижного автомобиля и мгновенно провалился в глубокий сон. Со спокойным и безмятежным лицом контрастировала светлая рубашка, в двух местах слева пробитая пулями и густо залитая кровью, которая еще продолжала сочиться, отчего ткань багрово набухала в районе живота. Барков, понимая бессмысленность своих действий, тем не менее профессионально прижал большой палец к сонной артерии убитого. По его лицу было понятно, что он лишь убедился в том, что и без всяких медицинских манипуляций было очевидным. Он обернулся и увидел рядом с машиной троих потрепанных омоновцев. Особняком в стороне стоял невысокий мужчина в годах, который нервно курил. – Чья работа? Ваша? – Барков жестко посмотрел в глаза офицеру. Тот мотнул головой, давая понять, что работа не его. – Разрешите доложить, товарищ полковник. – Ну? Офицер рассказал про столкновение в переулке, про то, как упустил Тихоню, как дрался с Вязаловым и его женой, уже отправленными под конвоем в больницу, как разобрался с оцеплением, через которое Тихоня проник, разыграв сцену с угоном... – Мы его засекли, то есть попросту увидели на другой стороне Садового. Видим, он быстрым шагом на Плющиху двигается, гостиницу огибает. А когда к машине подбежали, он... вот. – Офицер показал на мертвого Тихоню и перевел взгляд на мужчину, который продолжал нервно курить. – Так это вы стреляли? – спросил Барков. – Я! – Вы кто? Откуда оружие? Невысокий бросил сигарету под ноги. – Гузяев, Михаил Зиновьевич. Я водитель генерала Удачника. Младший лейтенант. Оружие служебное. Я... как сказать?.. охрана по совместительству. Петр Анатольевич с охраной ездить не любит. Мне поручал... – Как все произошло? – Да неожиданно все было. Он прыгнул в машину и это... потребовал, чтобы я повез его в сторону области по Кутузовскому. – Он угрожал вам оружием? – Да вроде нет. – Кто проверял, есть у него с собой оружие? – Нет вроде бы, товарищ полковник, проверили... – прозвучало за спиной Баркова. – Зачем же вы стреляли? – А я вынул пистолет и говорю: «Вылезай». – Ну? – А он вроде на меня двинулся, руку попытался с оружием перехватить. Ну я и выстрелил... – Два раза в область сердца! Так? – напирал Барков. – Получается, что так. – Ну-ка сядьте за руль, покажите, как было. Водитель «БМВ» нехотя устроился за рулем. – Доставайте пистолет! – приказал Барков, увидев, что оружие водителя «БМВ» находится в штатной кобуре под мышкой. Водитель начал расстегивать кобуру, пытаясь извлечь служебный «Макаров». – Вы его так же, как сейчас, доставали? С такой же сноровкой? – Ну, не знаю. Может, побыстрее. Я не помню. Все произошло неожиданно. – Значит, так! – Барков сузил глаза и в упор посмотрел на водителя. – Не сходятся что-то у вас концы с концами! Этот бугай перешиб бы вас одним пальцем, увидев ваши манипуляции под мышкой. Да и поза у него такая, что не ждал он никакого выстрела. А ну в глаза мне смотреть!!! – заорал Барков. – Зачем ты в него стрелял??? – Что тут происходит? – раздался за спиной Баркова властный и спокойный голос. Тот обернулся и увидел маленького лысого человека в форме генерал-лейтенанта милиции. Барков узнал Удачника, с которым изредка пересекался по службе. – Кто вам дал право допрашивать моего водителя? Если я правильно понимаю, он застрелил международного террориста, которого вы безуспешно пытались поймать. Может быть, вы намерены пришить ему превышение необходимой обороны? Так, что ли? Если так, то считаю, что мой водитель просто узнал по ориентировкам этого бандита. Мы их сегодня утром получили. И он, не дожидаясь реального нападения, применил оружие. Ведь так? – Удачник повернулся в сторону своего подчиненного: – Вы же узнали террориста? – Так точно, узнал, товарищ генерал, – подхватил подсказанную версию водитель «БМВ». – Виноват. Оружие я... это... как бы сказать... заранее достал. Что-то на душе неспокойно было. А как влетел он в машину – сразу на поражение выстрелил. Виноват! – Отчего же виноват? – Удачник двинулся на Баркова. – Формально мой подчиненный от требований устава отступил. Но по существу, действовал адекватно в предложенных обстоятельствах. – Я так не считаю! – резко отреагировал Барков. – Надо еще понять, почему Тихоня прыгнул именно в вашу машину и не атаковал водителя первым. По логике вещей он должен был действовать именно так. Завладеть машиной для него никакого труда не составляло. Откуда же тогда эта нелепая стрельба? И потом, зачем захватывать такую заметную машину? Вы бы хватились ее через пять минут и организовали поиски по всей трассе. Тихоня – опытный боец, он вовсе не похож на идиота. Здесь что-то не так! – Разберутся! Без вас разберутся! – ответил Удачник. Вдруг он осекся, увидев в проеме штабной машины Баркова Асю Исанову. – А-а-а-а! – понимающе закивал головой Удачник. – Вы взаимодействуете с этой дамой из прокуратуры, которая уже месяц терроризирует мое ведомство. Поэтому поступок моего охранника пойдет, видимо, в копилку ее нападок на мое управление. Кстати, мой сотрудник, арестованный по ее предписанию, покончил с собой. Вам что, госпожа Исанова, одного покойника мало? Ася между тем, не обращая внимания на выпады Удачника, вышла из машины и двинулась к Баркову. В этот момент у нее тренькнул мобильный телефон. Она взглянула на экран и прочла сообщение, полученное от Беркаса. Остановившись рядом с полковником, она продолжала в растерянности перечитывать короткий текст и разглядывать телефон так внимательно, что Барков с тревогой спросил: – Что-то случилось, Ася Руслановна? Говорите же, ну! Ася откинула со лба смоляную челку и пожала плечами: – Меня замуж зовут... – Что? – переспросил Барков, нервно косясь на Удачника. – О чем вы, Ася Руслановна? Ася решительно бросила телефон в сумочку и тряхнула головой, давая понять, что все нормально. Она наклонилась к уху Баркова и прошептала: – Владимир Геннадьевич! Про замужество – это я так, это Беркас шутит... Я про другое хотела... У меня ощущение, что из окна дачи, на которой мы встречались с Игнатовым, я видела похожую машину. Я в них не очень разбираюсь, но «синяк»[18 - «Синяк» (жарг.) – синий проблесковый маяк, устанавливаемый на спецмашины и машины госчиновников высокого ранга.] точно был. Надо проверить, нет ли в машине отпечатков пальцев Игнатова и Тихони. Барков понимающе кивнул. – Товарищ генерал-лейтенант, – обратился он к Удачнику. – Вашего охранника я задерживать не имею права, а вот машина вместе с убитым останется здесь до прибытия экспертов. Кроме того, я прошу вашего сотрудника сдать служебное оружие. Этому решению Удачник сопротивляться не стал. Он кивнул Баркову, сверкнул глазами в сторону Аси и исчез на автомобиле ДПС, на котором прибыл к месту происшествия... Рублевка. Полдень О том, что происходит на площади перед храмом Христа Спасителя, Каленин ничего не знал. Примерно за час до описываемых событий он покинул Асю. Он дал ей телефон Гирина и попросил рассказать генералу все, что им известно. Умолчать предложил только про Удачника и Дибаева, а также про пленку, полученную незаконным путем. Сам же Беркас тем временем добрался на метро до автостоянки, где оставил свой автомобиль. Это был могучий 450-сильный «фольксваген-туарег» – автомобиль, обладанием которым Каленин гордился как мальчишка. Он получил его в подарок на сорокалетие. Друзья-бизнесмены, как говорится, скинулись и сделали ему столь щедрый дар. Получив ключи от пахнувшего кожей и еще чем-то неуловимо приятным автомобиля, Каленин откровенно растерялся. Его собственные доходы при самой буйной фантазии не позволяли даже помечтать о машине такого класса. Растерялся он настолько серьезно, что пошел к Карасеву и попросил совета: что делать? Принимать ли сей дар? Карасев хмыкнул и назидательно спросил: – У вас есть предположения, что ваши друзья-бизнесмены утаивают от государства размеры собственных доходов и не платят налоги? Каленин пожал плечами, давая понять, что имеет дело с людьми, которые занимаются легальным бизнесом. – С юридической точки зрения налоги с тех денег, на которые приобретен ваш... какого он, кстати, цвета?.. – Серебристый... – ...ваш серебристый красавец, уплачены. Закон об этике поведения госслужащего у нас до сих пор не принят. Вы знаете, сколько раз мы ставили этот вопрос, но воз, как говорится, и ныне там. Поэтому юридических ограничений на размеры и стоимость подарков у нас также нет. Вы продавать автомобиль сразу же не собираетесь? – Да что вы! Я же мастер спорта по автогонкам. Для меня погонять на таком автомобиле – это просто мечта. – Ну вот, заплатите налог на дарение и гоняйте, только осторожно, не так, как на гонках в Эмиратах, где, я слышал, вы двойное сальто на джипе сделали. – Уверяю вас, в Москве сальто не будет. Разве что на полигоне в Мячиково шинами посвищу, да и то, думаю, только разок – машина же своя, калечить жалко. – А на гонках не жалко? – На гонках идешь за результатом. Там о машине не думаешь. Я ведь когда в Эмиратах опрокинулся, гонку-то в своем классе все же выиграл... – Знаю и всем рассказываю, что мой помощник – классный автогонщик. ...Каленин резко нажал на педаль газа. Автомобиль тут же отозвался могучим рыком и стремительно сорвался с места. Каленин поехал в сторону Московской кольцевой автодороги, заранее выбирая такой маршрут, чтобы не попасть на улицы, перекрытые милицией в связи с предполагаемым перемещением по Москве самого Президента. Машину Беркас вел в спортивной манере: резко ускорялся, резко тормозил, постоянно шел на обгоны и менял ряд. Он давно отметил одну особенность психологии московских гаишников: чем престижнее автомобиль и чем более спортивна манера водителя, тем меньше вероятность, что работник автоинспекции заинтересуется твоими документами. Беркас, конечно же, был уверен, что даже в случае непредвиденного контакта с гаишником проблем у него не будет. Многие из них знали его как автогонщика, а на тех, кто не знал, магическое действие оказывало думское удостоверение. Тем не менее слишком частое общение с ГАИ в его планы в этот день не входило, особенно с учетом того обстоятельства, что многим работникам милиции могло быть известно о его «гибели». Поэтому он вел автомобиль с таким гоночным шиком, что инспекторы открывали рты и провожали исчезавший в майском мареве автомобиль так, как провожают мираж, к которому, в силу его бесплотности, предъявлять претензии бессмысленно. На Рублевке, на которую он выехал через Подушкинское шоссе, его остановил постовой и, вздохнув, показал на длиннющий хвост автомобильной очереди, возникшей по причине перекрытия движения во всех направлениях. Постовой автогонками, видимо, не интересовался, Каленина не признал, но и документы не потребовал. Просто попросил набраться терпения и двинулся дальше вдоль бесконечной цепочки машин, которые стояли в пробке, не глуша двигатели, отчего дрожащее марево на всю обозримую перспективу имело синевато-серый цвет, а освещенное ярким солнцем небо, казалось, набухало чем-то темным в преддверии неминуемой грозы. Опытные автомобилисты, часто посещающие правительственную рублевскую трассу, знали, что полностью движение перекрывают только в двух случаях: когда едет сам Президент или глава правительства. В данном случае Беркас уже был осведомлен, что ждут премьера. Выезжая из Москвы, он позвонил своему приятелю – помощнику главы правительства – и задал невинный вопрос: где ему лучше в течение дня, желательно до обеда, передать премьеру личное письмо Председателя Госдумы? На конверте, который он соорудил, значилось: «Конфиденциально, передать лично в руки, вскрыть немедленно по получении». Помощник премьера первые пять минут разговора не мог прийти в себя от изумления. Он считал Беркаса мертвым и был крайне удивлен его звонку с того света. – Старик, – успокаивал его Беркас, – я сейчас не могу по телефону тебе все объяснить, но поверь, это действительно я, я жив и здоров, а чтобы ты не сомневался, помнишь, ты в ресторане рассказывал мне на ухо анекдот про своего шефа, который ты сам же и сочинил? – Помню! – ошарашенно отозвался помощник премьера, медленно соображая, что, кроме Беркаса, эту историю никто знать не мог! И все же он неожиданно уточнил: – А что мы пили тогда, не припомнишь? Беркас рассмеялся: – Граппу мы пили, твою любимую. Я ее, кроме как с тобой, в рот не беру. И помнится, в тот день упирался до последнего, предлагая в качестве альтернативы выпить по стопарику водки. Но ты настоял на этом самогоне, который даже закусить-то толком невозможно: чем ни закуси – все одно во рту остается привкус чачи. – Ну ты даешь, Каленин! Ладно, потом все расскажешь! Что там за бумага? – Там, кажется, какое-то приглашение и личное письмо... Слова Каленина не были обманом: в конверте действительно лежало приглашение на мальчишник по поводу очередного, отнюдь не юбилейного, дня рождения Карасева. Оно оказалось у Каленина в машине. Конечно, Карасев мог поинтересоваться, с чего это вдруг его помощник передает приглашение на банкет в конверте с грифом секретности. На что у Беркаса был заготовлен ответ: мол, нет ничего хорошего, если подобное приглашение с указанием адреса вечеринки будет валяться в приемной премьера и всякий желающий будет иметь возможность его прочесть. Поэтому-де и принял самостоятельное решение передать приглашение премьеру лично в руки... Однако эта правда была неполной: в конверт было вложено еще и личное письмо, но, разумеется, не от Карасева, а от Беркаса Каленина, который рассчитывал привлечь внимание второго лица в стране к тому, что на Президента готовится покушение. Суть замысла Беркаса состояла еще и в том, чтобы с помощью звонка помощнику премьера выяснить еще одну вещь, а именно – состоится ли традиционная встреча Президента и премьера, которая еженедельно проходила по понедельникам в 12 часов? И если да, то где: в Кремле или в Ново-Огорево? Беркас давно заподозрил, что в город Президент сегодня не поедет. Значит, останется за городом и, значит, место покушения может тоже измениться. Помощник премьера, не почувствовав подвоха, посоветовал: если бумагу надо передать до обеда, то тогда есть лишь два варианта. Первый – это ловить премьера до 11 часов на рабочем месте. Но поскольку время уже почти 11, то лучше ехать в загородную президентскую резиденцию, дождаться окончания аудиенции и на выезде, возле милицейского поста, передать бумаги премьеру лично в руки. – А что там такого важного, что нельзя до вечера подождать? – поинтересовался коллега Беркаса. – Откуда я знаю?! Знаю только: что-то очень секретное и срочное. Ты же видишь, – понизил голос Каленин, – что творится! Может быть, там что-то такое... – Каленин сделал многозначительную паузу, – что касается твоего шефа? – Ну ладно, – вздохнул помощник премьера, – давай двигай в Ново-Огарево. Там на выезде встретимся. ...Вот что написал Беркас: «Уважаемый Эдуард Леонидович! Я, помощник Председателя Государственной думы Б. Каленин, располагаю достоверной информацией о готовящемся покушении на жизнь Президента. В заговоре участвуют люди из его ближайшего окружения. Прошу вас немедленно (слово «немедленно» было подчеркнуто двумя жирными линиями) вернуться вместе со мной в резиденцию. Мне нужно всего пять минут. Но эту информацию я должен сообщить Президенту лично (две черты). В любом другом варианте информация будет перехвачена и покушение может быть осуществлено. Могу предположить, что для этого определен именно сегодняшний день. Моя попытка начать собирать более подробную информацию об участниках заговора закончилась покушением на мою жизнь. Сегодня утром генералу Гирину из ФСБ передана информация о том, что будет предпринята попытка убить Президента во время торжеств, посвященных воссоединению православных церквей. Но поскольку Президент не выезжает сегодня из загородной резиденции, значит, готовится какой-то иной сценарий. Я должен рассказать ему лично то, что мне известно.      С уважением, Каленин». ...Каленин видел, как вдалеке, метрах в трехстах перед ним, пролетел кортеж премьера. Он отметил, что к двум обычно сопровождавшим его бронированным внедорожникам, висящим на хвосте премьерской машины, сегодня добавилось еще два. Во всех автомобилях сопровождения окна были приоткрыты, что обычно случалось только при повышенных мерах безопасности. После прохождения премьерского кортежа движение почему-то не открыли. Каленин выглянул в окно и вопросительно посмотрел на слонявшегося вдоль пробки гаишника. Тот непонимающе пожал плечами и вяло пробурчал: – Видно, еще кого-то ждут. Минут через двадцать по трассе пролетело еще несколько машин. Каленин не успел разглядеть, были ли на них спецсигналы. Но буквально тут же пробка медленно двинулась и движение по трассе возобновилось. Каленин медленно вывернул налево, на Рублевку, и двинулся в сторону Кальчуги. Поворот на резиденцию Президента Каленин проскочил и остановился на маленькой площадке перед цветочным киоском, метрах в двухстах за поворотом. Сам поворот был ему хорошо виден, и он набрал номер своего приятеля из правительства. – Жди, прозвоню, – бросил тот и отключился. Каленин поудобнее устроился в кресле и поправил зеркало заднего вида. Потом снова достал мобильник, нашел в нем текст уже отправленного SMS-сообщения и вновь, уже в пятый раз, скинул его адресату. Сообщение состояло из трех слов: «Стань моей женой!»... Кадриль на Рублевке Подъезд к загородной резиденции Президента имел три рубежа охраны. Первый находился прямо на Рублевской трассе. Здесь, как правило, томилась бездельем пара работников ФСО в форме постовых милиционеров. Их задача сводилась к тому, чтобы в нужную минуту остановить движение на трассе и пропустить машину, въезжающую в резиденцию или покидающую ее. Они получали по рации команду и дальше действовали по инструкции: выходили на середину трассы, поднимали жезл и останавливали поток. Затем мимо остановленного автомобильного потока пролетала очередная важная персона. Постовые ждали еще пару минут, когда гость исчезнет в глубине извилистой дороги, которая уходила ко второму рубежу охраны, а уж потом открывали движение. Второй рубеж охраны был куда более основательным. Огромные раздвижные металлические ворота открывались только после того, как охрана заканчивала проверку документов у всех находившихся в автомобиле, сверяла номера автомобилей, вчитывалась в список посетителей, где значились их фамилии и назначенное время визита. После чего ворота медленно разъезжались и машину пропускали дальше – к третьему рубежу. Здесь – уже перед обычными решетчатыми воротами – бродила группа автоматчиков, которая визуально убеждалась в том, что визитер именно тот, кого ожидает Президент. Машину еще раз внимательно осматривали, улыбчиво (так положено!) всматривались в лица пассажиров, козыряли главному из них – тому, что сидел на заднем сиденье справа от водителя, и только после этого открывали ворота, объясняя, где следует высадить пассажиров и припарковать автомобиль. ...За кортежем премьера, отставая минут на пятнадцать, шел автомобиль без охраны, в котором находился министр экономики и торговли Франц Зубаров. Он был этническим немцем. Его предки носили звучную немецкую фамилию Штауфенберг и вели свою родословную с петровских времен, когда первые Штауфенберги перебрались в Россию и поступили на военную службу. Франц был любимчиком премьера и Президента. Он сочетал в себе немецкую педантичность и основательность с умением мыслить масштабно, оригинально и дерзко. Основные новаторские идеи, которые привели к существенному экономическому росту в годы Президентства Шарпея, принадлежали именно Зубарову. Он яростно боролся с неэффективными бюджетными тратами и был сторонником идеи концентрации ресурсов на ключевых направлениях развития экономики. «Пенсии и зарплаты могут расти только тогда, когда пополняется казна», – справедливо вещал министр. Ему же принадлежала крылатая фраза: «Размер пенсии – это личное дело пенсионера». Зубаров народного гнева не только не страшился, а, напротив, провоцировал выпады в свой адрес, выдавая каждую неделю какой-либо очередной людоедский афоризм: «Хотите жить богато – поживите бедно!» Или заявлял: «Нынешние бедные оплатят своей бедностью богатство своих детей»... – А мы-то будем когда-нибудь жить хотя бы сносно? – спросила его как-то во время прямого телеэфира пожилая учительница. – Вы – уже нет! – спокойно отвечал Франц, поправляя франтовато повязанный галстук необычной светло-сиреневой расцветки. – Но вместо денег мы даем вам надежду: ваш внук будет зарабатывать столько, что сможет обеспечить достойную старость своей бабушке! Воспитывайте внука так, чтобы он понимал свою ответственность перед вами. Он должен знать, что именно вы дали ему возможность жить в обновленной и богатой стране! Шарпей публичные заявления Зубарова довольно жестко критиковал: мол, горячится молодой реформатор. Но при этом, как хитрый царедворец, позволял ему брать на себя весь пыл оппозиционных нападок «слева», возмущение масс и желчную критику демократической прессы, которая зациклилась на том, как бы поязвительнее обыграть немецкое происхождение министра. Некоторое время журналисты обзывали его «социальным террористом», намекая на то, что однофамилец его предков был организатором покушения на Гитлера. Пока однажды сам Зубаров не прокомментировал публично это сравнение: – Мне лестно носить это звание, ибо меня сравнивают с человеком, который совершил достойный поступок – попытался убить Гитлера. Его попытка закончилась неудачей! Я же доведу дело до конца, и убью бедность в России. Именно машину Зубарова остановил перед поворотом на Усово высокий пожилой полковник ОМОНа. Он вышел на трассу и двинулся с поднятой рукой прямо на автомобиль министра, в то время как другая рука держала цевье короткого десантного автомата. – Господин министр! – Полковник обратился в приоткрытое окно задней двери. – У нас по трассе объявлено антитеррористическое предупреждение № 1. Мы обязаны каждого въезжающего на территорию резиденции сопровождать в машине. Разрешите! – Полковник решительно открыл переднюю дверь и уселся рядом с водителем. Зубаров поверх очков взглянул на широкую спину офицера, которая, будучи обтянутой тонким камуфляжем, буквально бугрилась мускулатурой, неопределенно хмыкнул и вновь уткнулся в газету. Машина проехала еще метров пятьдесят. – Здесь съезжайте с основного шоссе и держитесь правее. У меня приказ везти вас через поселок, мимо бывших цэковских дач. – По-моему, премьер проехал прямо? – удивленно поинтересовался Зубаров. – У него сопровождение, а у вас нет, мы поедем здесь! – решительно сказал полковник, указывая водителю направление движения. Справа замелькали многократно перекрашенные доски высокого деревянного забора базы отдыха «Усово», некогда принадлежавшей Управлению делами ЦК КПСС, а теперь – тоже Управлению делами, только уже Президента посткоммунистической России. Потом пошел крутой спуск, открывавший справа, вдалеке, вид на Москву-реку. Слева показалась ограда маленького деревенского кладбища, которое находилось на окраине поселка. – Стой! – вдруг резко скомандовал полковник. Он стащил с головы берет вместе с париком, обнажив ослепительный стальной ежик. – Франц Францевич! – обратился Игнатов к министру. – Сейчас я быстро переберусь в багажник вашего автомобиля. Эта штука, – Игнатов показал глазами на автомат, – будет уперта в спину вашего сиденья. Уверяю, что не причиню никакого вреда ни вам, ни вашему водителю. Я знаю, что багажники машин министров и депутатов при въезде не досматривают. Если вы будете благоразумны, мы с вами вместе проедем на территорию резиденции. Дальше вы выходите из машины. Я – вместе с вами. Вы мой заложник ровно до дверей президентского кабинета. Расположение комнат мне известно. Дальше я вхожу к Президенту и вас отпускаю. Все! Поехали! – «Полковник» стремительно выпрыгнул из машины и нырнул в багажник. Машина тронулась. Откуда-то снизу, за спиной Зубаров услышал глухой голос: – Да, и еще, любезный Франц Францевич! Не вздумайте шалить глазами, когда будете общаться с охраной. Это вам не пенсионеров беззащитных гнобить. Если охрана начнет открывать багажник, я буду вынужден стрелять, и уверяю вас, что в этой перестрелке вам уцелеть не удастся. Так что берегите себя! И выше нос, Франц Францевич, историю творим, историю! Раздался демонстративный щелчок затвора, и багажник «затих». Зубаров увидел свое отражение в зеркале и подумал: «Даже если я слова не скажу, охрана все поймет по моей физиономии. Надо взять себя в руки, иначе этот Рэмбо сделает из меня решето». – Правильно! Правильно, Франц! – вновь послышался из багажника глухой голос Игнатова. – Соберись! А то у тебя подбородок дрожит. Так и до беды недалеко. Соберись, старик! Ей-богу, ничего плохого тебе не сделаю! А может быть, даже наоборот – это твой звездный час. Час истины! Сердце, разбитое в клочья! Барков докладывал Гирину по телефону: – Экспертиза показала, что оба выстрела произведены практически в упор с расстояния не более пятидесяти сантиметров. Расстояние между двумя входными отверстиями меньше сантиметра. Оба выстрела смертельны – сердце разбито в клочья. Водитель стрелял с очевидным намерением убить Тихоню наповал. Более того, эксперты берутся доказать, что в момент стрельбы тот сидел, откинувшись на сиденье: отверстия сквозные и на кресле до миллиметра совпадают с первоначальной позой убитого. Если бы Тихоня действительно атаковал водителя и хотел завладеть его оружием, то, во-первых, сделал бы это без проблем, используя фактор неожиданности и очевидное превосходство в физической силе. А во-вторых, его спина была бы отделена от спинки сиденья и расположение пробоин на креслах было бы иным. – Твой вывод? – Считаю, что Тихоня сознательно сел в машину Удачника. Он не ожидал нападения водителя и рассчитывал скрыться именно на этом автомобиле. Поэтому водителя, – Барков сделал многозначительную паузу, – пока только водителя мы вправе подозревать в том, что он сообщник Игнатова, что от Тихони он решил сознательно избавиться в силу причин, о которых пока можно только догадываться. – А что ты говорил о «пальчиках»? – Мы обследовали автомобиль и обнаружили в нем многочисленные отпечатки пальцев Фомина, Игнатова и, естественно, Тихони. Случайность здесь исключена. Следы повсюду. Можно с уверенностью сделать вывод, что в этой машине они бывали неоднократно и каждый успел посидеть на разных сиденьях. – А это как можно объяснить? – А так, что автомобиль находился в их распоряжении все эти дни, а может быть, и с самого начала преследования, то есть с момента, когда они покинули вертолет. – Погоди, тогда зачем этому водиле нужно было себя «светить»? Зачем он открыл стрельбу? – Можно предположить, что он должен был выполнить роль «чистильщика» и убрать всех участников покушения. Но в машину сел только Тихоня. А главное, как удалось установить, группа преследования шла за Тихоней буквально по пятам. Уже через полминуты после того, как Тихоня сел в машину, возле нее появилась группа преследования. Командир группы докладывает, что сразу же, как машина попала в поле его зрения, он услышал выстрелы. Можно предположить, что в этой ситуации водитель, опасаясь разоблачения, открыл стрельбу, рассчитывая списать все на агрессивность Тихони, которого он якобы узнал по ориентировке. – А что Удачник? – Выгораживает водителя. Но многие обстоятельства наводят на серьезные размышления. К примеру, как мог хозяин служебной машины, оснащенной спецсигналами и средствами связи, машины, которую, по логике вещей, он должен был использовать круглосуточно, как он мог не знать, что его автомобилем неоднократно пользовались неизвестные пассажиры? – Слушай мой приказ, полковник. Я сейчас свяжусь с генеральным прокурором и попробую экстренно получить письменную санкцию на задержание Удачника и его телохранителя. Как только дам знать, пулей получай эту бумагу и задержи обоих. Только без шума! – Есть задержать! А как у вас дела? – Погоди-ка, погоди-ка, Володя! Все! Бегу! Клюнуло! Вижу в камеру наблюдения – он идет к резиденции. Ну нахал, идет в открытую! Давай действуй! Я его сейчас возьму тепленького. Прорыв ...Машина Зубарова благополучно миновала все три поста. Игнатов, который слышал переговоры министра с охраной, отдал должное его мужеству. Тот действительно взял себя в руки и общался с охраной, сохраняя спокойствие. На третьем рубеже командир охраны объяснил, куда следует отправить машину после того, как министр ее покинет, и предложил показать дорогу. – Спасибо, капитан. Я здесь не в первый раз, – отреагировал Зубаров, – дорогу знаю. Когда машина отъехала метров на сто вглубь от ворот, из багажника раздался приказ: – Стой! Игнатов в долю секунды выпрыгнул наружу и открыл заднюю дверь машины. – Дальше идем пешком. А ты поезжай медленно за нами, – приказал он водителю. – На стоянку уйдешь только тогда, когда мы войдем в здание. Пристроив автомат под мышкой так, что его почти не было видно, Игнатов зашагал рядом с министром, демонстративно отпустив его на полшага вперед. Он вновь был в парике и берете, что скрывало его солидный возраст. Со стороны могло показаться, что по территории президентской резиденции спокойно идет министр, которого сопровождает то ли офицер охраны, то ли личный телохранитель. Живописная парочка приблизилась к зданию президентской резиденции. На крыльце стояли несколько человек из службы президентского протокола и охраны премьера, который, видимо, уже находился в здании. Начальник протокольной службы приветливо кивнул министру и спросил: – Вы, Франц Францевич, сегодня тоже с охраной? Зубаров неопределенно мотнул головой. – Понимаю! – продолжил начальник протокола. – День сегодня такой. Слышали, во время церемонии террориста застрелили? Нашли снайперскую винтовку американского производства. Так что все без шуток. Реально готовилось покушение на Президента. Игнатов лихорадочно размышлял, как действовать дальше: то ли просто начать прорыв в резиденцию и попытаться захватить Президента в его кабинете, то ли действовать по обстоятельствам. Интуиция подсказывала Игнатову, что его где-то рядом подстерегает опасность: уж больно гладко все шло до этой минуты, уж больно беспечно вела себя охрана. – Здравствуйте, Дмитрий Матвеевич! – неожиданно раздался из дверей голос Гирина. Он вышел на крыльцо, и тут же, как из-под земли, рядом с Игнатовым выросло человек десять в штатском, каждый из которых направлял на него оружие. Протоколисты и охранники премьера наблюдали за этой сценой, онемев, как в последней сцене «Ревизора»: было видно, что все происходившее явилось для них полной неожиданностью, не поддававшейся осмыслению. Проявляя завидное самообладание, Зубаров медленно двинулся в сторону Гирина, интуитивно покидая круг людей, внутри которого вот-вот могла начаться ураганная стрельба. – Бросьте автомат, господин Игнатов! Он вам здесь не понадобится! И заверяю вас, если вы сделаете хотя бы одно неосторожное движение, мы немедленно начнем стрелять на поражение. Шансов у вас нет. – Шансы всегда есть, – спокойно ответил Игнатов. Он положил автомат на землю, поднял руки и дал себя обхлопать. – Оружия нет! – отрапортовал один из подчиненных Гирина. – Но на нем какой-то пояс. – Это бумаги, документы, видеодиски, диктофонные записи, – пояснил Игнатов и, спокойно взглянув на генерала, неожиданно предложил: – Поговорим? – Обязательно поговорим! – ответил тот. – Только не здесь! А в камере, в СИЗО. – Нет, здесь! – упрямо настаивал Игнатов. – И сейчас! И не с вами одним, а еще и с Президентом Российской Федерации! И в присутствии электронных средств массовой информации! Гирин заподозрил недоброе. «Блефует, – с надеждой подумал он. – Нет у него никаких козырей. Проиграл партию вдребезги и блефует, демонстрирует выучку не теряться в критических ситуациях!» Чтобы придать себе уверенности, он с вызовом обратился к Игнатову: – Хватит изображать супермена, Игнатов! Вы проиграли! Вашего сына мы все равно достанем! И это вы обрекли его на скитания! Найдем! Если надо, Интерпол подключим. В любой точке планеты добьем! Игнатов молча смотрел себе под ноги и никак не реагировал на слова Гирина. Тот напористо продолжил: – Тихоня убит! И это вы отправили его на смерть! А ведь он геройский парень. Офицер. Вы думали, что мы поверим в ваши маневры, в этот цирк, в снайперскую винтовку? А мы, как видите, ждали вас здесь. И не ошиблись! – Да нет, – возразил Игнатов. – Я вовсе не исключал, что вы ждете меня здесь. – Он заметно почернел лицом после информации о гибели Тихони, но продолжал держать себя в руках. – Мне важно было попасть сюда. И если бы я смог беспрепятственно проникнуть к Президенту, то мне не пришлось бы прибегать к крайнему средству. – О чем вы? – Помните, я говорил перед посадкой в вертолет, что у меня есть резервный вариант? Так вот, я приберег один, самый разрушительный заряд. Он установлен где-то в людном месте, в центре Москвы. Идет десятидневная отсрочка его подрыва. Сегодня – десятый день. Если я до 20 часов сегодняшнего дня не дам код на его обезвреживание, взрыв произойдет. Я прошу встречи с Президентом. Более того, я снимаю условие про телекамеры. Мне достаточно будет вашего присутствия. Вы честный офицер – я знаю. Сразу после этого разговора можете делать со мной что хотите, но сами вы должны отправиться в парламент, собрать лидеров всех фракций и проинформировать их о деталях нашего разговора с Президентом. Как только начнется ваше общение с лидерами фракций, я передам код на разминирование заряда. Гирин инстинктивно дернул рукой и посмотрел на часы: было около часа дня. Едва сдерживая гнев и сжимая кулаки, он двинулся на Игнатова. – Вы не хозяин своего слова. Как с вами иметь дело? Вы нас убеждали, что после того, как мы отпустим Фомина, вы передадите все коды. Вы гнусный шантажист! Где гарантии, что потом не будет еще одной бомбы, а потом еще и еще? – Считайте меня кем угодно, но я оставлял для себя последний рубеж отступления на случай, если вы попытались бы со своей стороны нарушить ваши обязательства. Я в любом случае отдал бы вам код на разминирование. Но теперь, когда я нахожусь в двух шагах от Президента, я должен с ним встретиться. Я же не прошу ничего сверхъестественного. Я в присутствии Президента передам вам мои бумаги. – Я могу их у вас забрать сейчас! – Можете, но тогда я не отдам вам код. У меня нет гарантий, что вы не сожжете их за ближайшим углом. – Ну и до чего же вы тут договорились, господа чекисты и террористы? Все обернулись на голос и увидели, что в проеме двери, ведущей в резиденцию, стоит Президент страны, облаченный в синий тренировочный костюм, кроссовки и довольно плотную «толстовку», никак не вязавшуюся с лютой жарой, стоявшей на дворе. За его спиной стояла группа вооруженных людей с оружием на изготовку. – Я слышал, что этот господин, который охотится за мной, хочет о чем-то со мной побеседовать? Так? – Шарпей закашлялся и побагровел. Один из охранников стал лихорадочно рыться в кармане и быстро протянул Президенту какую-то упаковку – видимо, с лекарствами. Но Шарпей решительно отвел его руку. – А, собственно, почему мы должны ему в этом отказать? – продолжил он, отдышавшись. – Раз уж он здесь, раз пробрался на столь охраняемую территорию, – Шарпей глянул пристально на начальника службы охраны и едко ухмыльнулся, – раз говорит о том, что располагает какими-то важными документами, то почему бы и не поговорить? Как думаете, генерал? – обратился он к Гирину. Тот молча развел руками, давая понять, что ему эта затея не нравится. – И кстати, о камерах. Я имею в виду не лефортовские, а телевизионные камеры. Зовите! – Шарпей увидел изумленный взгляд Гирина и повторил: – Зовите, зовите! Все влиятельные каналы. И вправду, мне есть что сказать. Я догадываюсь, какие документы принес с собой этот человек. Поэтому телекамеры нам пригодятся. Жду вас в своем кабинете через час. Нет, давайте через два! Мне надо подготовиться... Шарпей развернулся и исчез так же быстро, как появился. Через минуту из резиденции высыпала довольно большая группа мужчин, в центре которой быстро шагал невысокий молодой человек с редкой шевелюрой, в котором Игнатов признал главу правительства. Тот энергично разговаривал о чем-то с высоким и худым субъектом, который шагал с ним рядом. Они на секунду задержались возле Игнатова и окружавших его вооруженных людей. Премьер демонстративно покрутил пальцем у виска, как бы давая Игнатову понять, что он о нем думает. Затем все быстро двинулись в сторону парковки. Подкатили один за другим несколько автомобилей, куда все участники совещания мгновенно загрузились. Машины, визжа колесами на быстром старте, двинулись в сторону выезда. Когда они исчезли из виду, Гирин дал команду, и Игнатова, предварительно надев на него наручники, повели в резиденцию, но не через центральный вход, а через какой-то боковой. Когда до двери оставалась пара шагов, Гирин вдруг крикнул подчиненным: – Эй, мужики! Свяжите-ка ему руки ремнями. Я слышал, что «браслеты» он умеет снимать... Погоня Глава правительства – Эдуард Леонидович Зуев – олицетворял собой политическое наследство, полученное Шарпеем от ельцинского клана. Ликвидировать это под корень не удавалось никакими силами. Президент даже заметил, что, когда он начинал очередной виток войны против ельцинского кадрового наследия, оно только укреплялось. А в рядах его собственной команды тут же возникали бреши: то один, то другой из пришедших вместе с ним соратников оказывался по другую сторону баррикад и убеждал Шарпея не трогать «ельцинских» и «сохранять кадровую стабильность». Зуев успел поработать на разных должностях в правительстве, был вполне добротным управленцем и неплохим финансистом. До поры до времени он Шарпея устраивал, особенно после того, как тот убедился, что сохранить Зуева политически дешевле, чем его снять. Он обложил его «своими» вице-премьерами, урезал полномочия, столкнул с пропрезидентским парламентским большинством и сделал зависимым от своей политической воли. Ключевые решения Шарпей принимал сам, но ценил то, что Зуев четко организовал работу правительства, строго спрашивал с министров и пользовался, в отличие от самого Шарпея, благосклонностью со стороны Запада. ...Зуев был откровенно раздражен только что состоявшимся разговором с Президентом. Этот разговор расстроил его настолько сильно, что даже арест террориста прямо на крыльце президентской резиденции не мог отвлечь его от дурных мыслей. Он вспомнил, как демонстративно сухо пять минут назад распрощался с ним Шарпей. А тут еще этот Зубаров, которого он считал главным виновником дурного настроения Президента. Зуев увидел его, когда вышел на крыльцо резиденции. Тот был смертельно бледен и, казалось, вот-вот хлопнется в обморок. «Так тебе и надо!» – злорадно подумал премьер. Садясь в автомобиль, он специально отвернулся от министра. К тому же обстановка не располагала к тому, чтобы затевать с ним разговор. Зуев демонстративно пригласил с собой в машину Дибаева, который также участвовал в совещании и докладывал Президенту, как обстоит дело со строительством нового парламентского центра. Доклад Дибаева Шарпей разгромил, услышав, во сколько это обойдется казне. – Бесплатно постройте! Бесплатно! – обращался он к Дибаеву, хотя было понятно, что указание было адресовано премьеру. – Пусть правительство заберет нынешнее здание на Охотном, этот дурацкий скотомогильник! Продайте его Москве. Дорого продайте! А на вырученные деньги стройте центр. Ни копейки из бюджета я вам на это взять не позволю! Небось уже и откаты в свою смету заложили? А, Дибаев? – Я такими вещами не занимаюсь, Иван Михайлович! – А вот это правда! – неожиданно согласился Шарпей. – Такой мелочевкой вы не занимаетесь. На откатах зарабатывают другие. Ваши дела покрупнее будут! Значит, так, господа! – продолжил Президент. – По первому вопросу, по проекту федерального бюджета... Мое мнение: я бы с таким проектом в Думу идти не рискнул. Вы, Эдуард Леонидович, конечно, человек отважный. Может, и рискнете, но не советую! Порвут на куски! И правильно сделают! Вы уже помешались на своей макроэкономике. Где, кстати, Зубаров? У меня ощущение, что вы идете у него на поводу! Так где он? – Зубаров на подъезде, – тихо откликнулся кто-то из службы протокола. – У нас все совещание было рассчитано на пятнадцать минут, и он умудрился опоздать. Он что у вас, уже к Президенту по своему графику является? Распустили вы его, Эдуард Леонидович! Вы только послушайте, что он с экранов несет! Зарвался, одним словом! – Иван Михайлович! – не удержался премьер. – Вы же знаете, что в городе творится. Он ездит без сопровождения, сразу сильно отстал от меня. Вот и опаздывает. Весь город перекрыт. Кругом посты, проверки. – Знаю! – недовольно буркнул Шарпей и продолжил: – Вы ему передайте... и сами наконец зарубите на носу: кончайте с этой вашей антисоциальной риторикой! Всю страну запугали. Пенсионеры уже чучела Зубарова жгут в регионах. Доиграется! Придется его снимать с работы, чтобы людей успокоить. – Давно жду вашего решения на этот счет! – обрадовался Зуев. – Я вам уже три докладных записки по этому вопросу представил! – Помню! Внимательно их читал! – спокойно отреагировал Президент и пристально посмотрел на премьера, затягивая паузу перед следующей фразой. – Вы вот что, Эдуард Леонидович! Вы, будьте любезны, заставьте министра работать в команде. И... берегите его! Он вам еще пригодится! Все, совещание окончено... Что там? – спросил Шарпей, обращаясь к влетевшему в зал заседаний начальнику личной охраны. – Убивать меня подано? – Иван Михайлович, давайте поднимемся на второй этаж. Там безопасно... – А вот фиг вам! Я как-никак боевой офицер. Где там ваш террорист? Мне с ним потолковать надо... – Ты видел, как он меня размазал, видел? – горячился Зуев, обращаясь к усевшемуся рядом Дибаеву. – А за что? Я с ним раз десять проект бюджета обсуждал. Он же прекрасно знает, что мы не можем увеличивать расходы на социалку, на повышение пенсий больше того, что запланировано. Сам же меня настраивал: главное – запустить маховик экономики, создать финансовую стабильность. А теперь пенсионерами он, видите ли, озаботился! Да тут еще этот Зубаров... Это же он главные показатели бюджета согласовывал. По двадцать раз на дню к Президенту бегал, согласие у него получал!.. Ну что тебе? – резко выкрикнул премьер, обращаясь к сидевшему на переднем сиденье помощнику. – Что ты на меня пялишься? – Извините, Эдуард Леонидович! – смутился тот. – Вы обещали взять секретное письмо от Карасева. Вас ждет его помощник. Во-он его машина. – Помощник указал на стоявший метрах в двухстах справа «туарег» Каленина. – Это какой помощник? – вмешался в разговор молчавший до этого момента Дибаев. – Да тот самый, Каленин, про которого написали, что он погиб. Уткой все оказалось. – Что за бред? – раздраженно спросил Зуев. – Я же сам слышал по радио, что он погиб в результате несчастного случая. Вот и верь после этого прессе... Слушай, – премьер снова обратился к помощнику, – сходи, возьми бумаги у этого воскресшего жмурика и принеси. У меня нет никакого желания с ним общаться. Сбегай, прошу тебя... ...Каленин, услышав просьбу отдать конверт, растерялся. – Погоди, – смущенно настаивал он, – тут же сказано вручить лично в руки, вскрыть немедленно. – Вот я и отдам лично в руки, он вскроет и тут же передаст ответ. Не дури, Беркас! Давай конверт, а то он пошлет тебя подальше вместе со мной и уедет! Он сильно не в духе. Давай! Не дразни гусей! Помощник премьера мелкой трусцой побежал к кортежу и исчез в чреве удлиненного бронированного «мерседеса». Зуев мельком просмотрел приглашение на день рождения, а потом прочитал записку Каленина и в сердцах бросил: – Чушь какая-то! Всем теперь будут заговоры мерещиться! На-ка взгляни. – Он протянул письмо Дибаеву. Тот быстро прочел и саркастически спросил: – И ты с этим сейчас пойдешь к Президенту? – Я? Из-за этой фигни? Ну уж нет! Приеду на работу – может быть... – Зуев поднял указательный палец, – может быть, позвоню Председателю ФСБ – пусть разбираются с этим воспаленным воображением. Да и то подумаю сперва. У этого парня после информации о его кончине вполне мог разум помутиться. Могу представить, что скажет Шарпей, если я через десять минут после сегодняшней стычки заявлюсь к нему с этим воскресшим фантазером! – Давай сделаем так, – с готовностью предложил Дибаев. – Я позвоню охране. Мне-то как раз все равно надо вернуться. Я забыл свою папку со сметой в комнате протокольной службы. Я съезжу и передам эту драматичную записку начальнику президентской охраны. А он уж пусть принимает решение. – Как хочешь, – равнодушно процедил Зуев. – Тогда будь здоров! Зуев дал понять, что разговор окончен, и Дибаев быстро пересел в свой автомобиль, который стоял позади премьерского. Почти в ту же секунду его служебный «БМВ» сильно тряхнуло от мощных воздушных потоков, созданных пролетавшими мимо гигантскими внедорожниками из охраны премьера. На дорогу, сбиваясь с шага на бег, вылетел постовой и остановил движение на трассе. Когда дорога опустела, постовой подошел к машине Дибаева и спросил: – Для вас движение подержать, Николай Алексеевич? – Не надо, Сергеич. А впрочем, придержи-ка пока во-о-он тот джип, чтобы не убег. Мне с его хозяином потолковать надо, мы с моими ребятами сейчас подойдем. Увидев, как стремительно удаляется кавалькада премьерских машин, Каленин почувствовал неладное и понял, что его надеждам на встречу с Президентом не суждено сбыться. Но он не мог сразу тронуться, так как дорога была перекрыта, а постовой демонстративно встал перед ним с поднятым жезлом. В зеркало заднего вида он видел, как из черного «бумера» вышли трое мужчин и двинулись в его сторону. Когда расстояние между этой троицей и джипом сократилось до десяти метров, Беркас узнал в одном из пешеходов Дибаева, чья высоченная и худая фигура запоминалась любому, кто хоть раз общался с Николаем Алексеевичем. Каленин рванул ручку коробки передач на себя до спортивного режима и вдавил педаль газа в пол. Джип на долю секунды задумался, потом взревел всем своим табуном и бросился на трассу. Каленин одним движением руля обогнул шарахнувшегося в сторону постового, с головы которого слетела фуражка и хрустнула под колесами. Понимая, что дорога забита, Беркас направил автомобиль на обочину и понесся в сторону области. Джип прыгал на кочках и с невероятной скоростью – далеко за сотню – летел по бездорожью, заставляя почтенных жителей Рублевки, покорно и привычно стоявших в пробке, отодвигать свои престижные машинки подальше от края обочины, по которой, рыча и отплевываясь пылью, мчался серебристый монстр. Вскоре Каленину удалось вернуться на асфальт, и скорость возросла до максимума. Погоню он обнаружил не сразу. Уже свернув на второе Успенское шоссе, он увидел, что далеко позади появились огоньки автомобильных спецсигналов. Он понимал, что при любой скорости на трассе ему от погони не уйти. Рано или поздно ее перекроют. Тем более что, судя по цвету проблесковых маячков, среди которых было несколько красных, в числе преследователей были и милицейские автомобили. Каленин лихорадочно стал набирать по мобильному телефону своего шефа, но вдруг услышал металлический женский голос: «Ваш телефон временно заблокирован». «Что за черт! – подумал Беркас. – Это же не думский служебный телефон, который действительно могли заблокировать в связи с моей мнимой гибелью. Этот номер я никому не давал и общался по нему только с Асей». Беркас успел отметить, что за поворотом, за которым дорога пошла резко вниз, огни преследователей исчезли. Значит, и он в этот момент не был им виден! Поэтому он резко ускорился и ушел вправо – на первую же появившуюся проселочную дорогу. Она петляла по лесу, и Беркас молил Бога только об одном: о том, чтобы скорее осела проселочная пыль, которая могла указать преследователям, куда он свернул. На проселке он имел огромное преимущество в скорости, так как его «туарег» глотал проселочные ухабы не давясь, что позволяло поддерживать высокую скорость, которую явно не могли позволить себе на проселке его преследователи. Вскоре он сделал еще один поворот, уходя на старую лесную дорогу, заросшую травой и молодой крапивой. Ему показалось, что преследователи его окончательно потеряли. Он еще раз крутанул руль и сквозь низкий кустарник пробрался в чащу, маневрируя между деревьями. Машина застыла на лесном бездорожье, скрытая со всех сторон низким подлеском и возвышавшимися над ним густыми елями. Стояла звенящая тишина. Беркас откинулся на сиденье и почувствовал, что у него почти нет сил на то, чтобы просто выбраться из машины, подумать и принять хоть какое-нибудь внятное решение. Он не представлял, где находится, как выбраться на трассу и что делать. Беркас взглянул на свой мобильный телефон и вновь попробовал соединиться – теперь уже с Асей. Толку не было. Телефон отвечал все тем же неживым голосом. Он вдруг почувствовал прилив необъяснимого страха, от которого на лбу выступила испарина и вспотели ладони. Он каким-то шестым чувством понял, что за отключением телефона стоит чья-то злая воля. «Надо бросить машину здесь и потихоньку пробираться к дороге, – подумал Беркас. – А там поймать машину и... а что делать дальше? Искать Асю? Да, Асю и Баркова. Только рядом с ними можно рассчитывать хоть на какую-то безопасность. И все рассказать Гирину. И больше никакой самодеятельности. Надо было сразу все рассказать Гирину. Хотя черт их всех знает? Может быть, он кинулся бы звонить Удачнику или Дибаеву». Они с Асей с самого начала договорились, что рассказывают Гирину и Баркову только все то, что знают про Игнатова, Фомина и Тихоню, про их намерение быть на площади перед храмом. Про пленку же решили умолчать именно потому, что боялись довериться кому бы то ни было. При этом Ася, потупившись, предложила: – Давай и про этого... как его? Тихоню тоже не будем говорить. А? Он же меня и мальчиков моих спас, тебя с того света вытащил... Каленин сжал зубы и решительно ответил: – Нельзя, Ася! Нельзя! Он реальный участник покушения. Он, если что, будет стрелять. Именно он! И потом, эти трое с нас не брали слова молчать! – Беркас вдруг осекся. Задумался. Повторил, как бы про себя: – Не брали слова... Отпустили легко и беззаботно. Даже безалаберно. А зачем, Ась? Зачем они нас отпустили? Машину дали? – Ну, наверное, они нас просто не боятся, в расчет не берут. Не думают, что мы можем им реально помешать. – Как же можно нас не бояться, если мы были вместе с ними на даче, слышали про их планы? Как-то странно все это. Но про Тихоню промолчать нельзя! – решительно повторил Беркас. – Я лучше всю жизнь буду ему передачи в тюрьму носить, лучших адвокатов найму, семью его содержать стану, но промолчать нельзя. – Нет у него семьи, – тихо сказала Ася. – Игнатов – его семья, Игнатова он как отца любит. За что только – непонятно! Мне сказал, когда на дачу вез, что Игнатов-де всей своей жизнью доказывает, каким должен быть честный офицер и человек. Бред какой-то! Как можно так ошибаться? Как можно так верить этому человеку? – Видно, твой Тихоня сначала напрочь Бога потерял, – серьезно ответил Каленин, – а потом обрел его в лице Игнатова. Тихоня-то думает, что служит добру. Он же в этом не сомневается. А кто не сомневается, тому легко... Удачник уходит Барков гнал машину на Житную, в Министерство внутренних дел, где, по его сведениям, находился Петр Анатольевич Удачник. Перед выездом Барков позвонил в приемную министра и предупредил его, что он должен, по поручению руководства и в связи с гибелью Фомина, встретиться с Удачником и допросить его. Про санкцию на арест он умолчал. Ему подтвердили: начфин на рабочем месте. Арестовывать действующих генералов ему еще не приходилось. Но в кармане лежала санкция на задержание. Гирин по телефону намекнул, что получил ее только благодаря вмешательству, как он выразился, «начальника страны». Значит, Шарпей наконец-то поверил в заговор. Барков, а вместе с ним несколько вооруженных бойцов спецназа на полминуты застряли на входе в здание министерства, объяснились с охраной при помощи документов, решительных жестов и парочки крепких выражений, а потом двинулись на тот этаж, где находилось финансовое управление. Трое поднимались на лифте, остальные блокировали лестничные пролеты. Барков решительно вошел в приемную, жестом поручил вскочившую секретаршу сопровождавшим его парням и вошел в кабинет. Удачника в кабинете не было. Барков прошел в заднюю комнату, решительно дернул дверь туалета. Пусто. Услышав отчаянные вопли секретарши, он вернулся в приемную. – Он минут пятнадцать как выехал по срочному делу, – возмущалась полная блондинка, чьи светлые кудряшки резко контрастировали с почти брежневскими черными бровями. – Кто дал вам право врываться в кабинет Петра Анатольевича?! – Ему кто-то звонил? – поинтересовался Барков. – Через меня – нет. Но он разговаривал с кем-то по мобильному телефону и сказал, что его вызывают в Кремль. – И часто его вызывают в Кремль по мобильной связи? – поинтересовался Барков. – Он часто бывает в Кремле, – с гордостью ответила секретарша, на которой форма капитана милиции бугрилась, как защитная амуниция хоккеиста. – У нас очень много общих вопросов с Управлением делами, – уточнила она и для убедительности тряхнула кудряшками. – На чем же он уехал, ведь его машина задержана? Секретарша задумалась и немного растерялась. – Кажется, за ним прислали машину... Впрочем, не уверена. Спросите Мишу. – Это какого Мишу? Водителя Удачника, что ли? – Да, Михаила Зиновьевича! – Секретарша понизила голос. – Он сегодня бандита застрелил. Сейчас я его наберу... Она грузно опустилась на офисный стул, неожиданно легко крутанулась на нем и подъехала к приставному столу, заставленному, как положено в приемной большого начальника, множеством телефонов. – Странно, сигналы идут, но он не отвечает, – удивилась женщина. – Сейчас позвоню охране на парковке, может быть, он там? В этот момент в приемную влетел офицер, который остался с группой прикрытия на лестнице. Он что-то шепнул Баркову, и тот кинулся наружу, успев приказать сопровождавшим его двум спецназовцам остаться для охраны кабинета. Во внутреннем дворе министерского здания на асфальте лежал искореженный страшным ударом о землю труп водителя Удачника. Быстро удалось установить, что он упал с высоты девятого этажа, из окна, расположенного на черной лестнице, приспособленной для экстренной эвакуации на случай пожара. В обычное время этот лестничный маршрут практически не использовался, хотя именно сюда выходили двери многих технических помещений, обеспечивавших жизнедеятельность здания. Случайным образом попасть сюда было невозможно. Следовательно, Михаил Зиновьевич Гузяев пришел сюда вполне сознательно, забрался зачем-то на подоконник, о чем свидетельствовали следы от его ботинок, открыл окно, которое, судя по отлетевшей краске, открывалось крайне редко, и прыгнул вниз, не имея ни единого шанса на выживание. – Понюхайте тут как следует, – приказал Барков. – Вызывайте следственную группу, экспертов. Самое важное – это понять, сам он прыгнул или ему помогли. – А ботинки-то, похоже, отдельно от него прилетели, – неожиданно произнес один из спецназовцев, внимательно разглядывавший из окна лежавшие отдельно от тела башмаки. – Шнурки на обоих развязал. Зачем он их перед прыжком развязал? Или кто-то... – Ну и зачем? – поинтересовался Барков. – К примеру, чтобы следы на подоконнике обозначить. Сначала вытолкали парня – силой там или когда он, к примеру, в отключке был. Потом ботинки к подоконнику прижали – вот вам следы, мол, сам на подоконник забрался. А уж потом их вслед за хозяином выбросили – мол, слетели при ударе о землю. Причем оба! – Возможно, – почесал затылок Барков. – Пусть эксперты поколдуют. Он вернулся к штабной машине, где по-прежнему находилась Ася, которая ждала звонка от Каленина и боялась до окончания операции оставаться одна. – Нет его, сбежал. И похоже, заметает следы! – разгоряченно произнес Барков. – Во дворе найдено тело его водителя. Он либо сам выбросился из окна, либо ему помогли – может быть, сам Удачник и помог. – Я знаю, где он, – тихо произнесла Ася. – Его надо искать там, где сейчас находится Николай Дибаев – советник Президента. – Не понял?! – удивленно протянул Барков. – При чем тут Дибаев? Ася коротко, опуская подробности, рассказала все, что ей известно. Она призналась, что до этого умолчала о некоторых деталях их с Калениным появления на даче у Игнатова. В частности, Барков с Гириным не были осведомлены о пленке и о попытке покушения на Каленина. В первоначальной Асиной версии дело выглядело так: Игнатову зачем-то понадобился Каленин, может быть, для того, чтобы через него опять передать какие-то его, Игнатова, условия властям. Посланник Игнатова – Иван Тихоня – обнаружил Каленина на даче в беспомощном состоянии. Привез к Игнатову. А Каленин, в свою очередь, связался с Асей, и она ему рассказала, что ее детей преследуют неизвестные, видимо, в связи с ее служебными делами. На помощь вновь пришел Иван Тихоня. – Почему же вы сразу ничего не сказали нам про Удачника и Дибаева? – Мы не были уверены, что сможем сказать о них что-либо вразумительное. Из записанного фрагмента на пленке ничего предосудительного не следует. Там странный диалог про собак и намек Удачника на то, что Дибаев может стать следующим премьером. – А почему по поводу детей сразу же не заявили в милицию? – настаивал Барков. И сам же ответил: – Ну да, понятно, Удачник сам оттуда. Тогда надо было бежать к нам! А впрочем, теперь уже ничего не вернешь. – Барков укоризненно посмотрел на Асю: – Видите, к чему привела ваша скрытность. Надо было нам довериться, а не самим разбираться с вашими подозрениями. Глядишь, события пошли бы по-другому. Кстати, где Каленин? Почему он не звонит? – Сама теряюсь в догадках. У него отключен телефон. Барков включил рацию и приказал кому-то на другом конце связи: – Срочно узнайте, где сейчас находится советник Президента Николай Дибаев. Только аккуратно! Я тоже по своим каналам уточню! Это важно, очень важно! – повторил Барков. Он достал мобильник и на удивление ловко набрал своими огромными пальцами чей-то номер. – Мне бы Мирослава Викторовича, скажите, очень срочно, это Барков из ФСБ. – И почему-то раздраженно спросил: – Что за манера – делать переадресацию на секретаря? Мирослав Викторович – эти имя и отчество показались Асе знакомыми, и она, вдруг сообразив, о ком идет речь, тихо спросила Баркова: – Кротов? Барков кивнул и тут же заговорил: – Слава? Здравствуй, дорогой! Что там у вас, в администрации, творится? А? Я тут, понимаешь, террористов ловлю, покой ваш оберегаю, а вы Президенту не можете объяснить, что ему на пару дней надо было в Завидово уехать. По-тихому уехать! Что значит – не слушает? А вы на что? Ты же второе лицо в администрации! Ладно, это я так! На себя обижаюсь! Лучше скажи, как сейчас найти Дибаева. – Барков услышал ответ Кротова и расхохотался. – Твое отношение к нему мне известно, поэтому к тебе и обращаюсь. Барков пару минут, не перебивая, слушал собеседника, потом что-то быстро записал в блокнот. – Спасибо, Слава! С меня причитается. – И добавил: – Вы там посерьезнее к этому всему отнеситесь, бдительность не теряйте. То, что он сам журналистов пригласил, – это факт тревожный. Никто не знает, для чего он это сделал. Коли он сам тебе это поручил, держи ухо востро. Игнатов – игрок серьезный. – Барков отключил связь и тут же перезвонил Гирину: – Товарищ генерал, докладываю. Есть предположение, что Удачник ищет контакта с Дибаевым... Потом объясню... Правда ли, что он был на совещании у Президента и уехал вместе с премьером? Так! В офисе на Старой площади он не появлялся. Премьерские также сообщают, что Зуев вернулся на работу один. Я прошу, дайте команду ребятам, которые там вместе с вами, чтобы опросили постовых. Они могут знать, куда он направился. По крайней мере в какую сторону – в Москву или область?.. Последний полет Удачник ехал на встречу с Дибаевым, с которым успел предварительно переговорить по телефону. Он кожей чувствовал, что ситуация вокруг него накаляется с каждой секундой. Михаила – своего водителя – он задумал убрать сразу, как только увидел его рядом с Барковым. Речь шла, по сути дела, о единственном свидетеле, который мог что-то рассказать о роли Удачника во всей этой истории. Михаил был предан Удачнику как собака, и последние двадцать лет его жизни они практически не расставались. Удачник, даже уезжая в отпуск с семьей, брал его с собой – и как водителя, и как телохранителя. Поэтому у Петра Анатольевича не было колебаний в том, кому поручить деликатное дело по сопровождению Игнатова, о чем его попросили заказчики. То, что Михаила придется убрать как потенциального свидетеля, было для него задачей технического характера. На этот случай у Удачника была парочка субъектов для исполнения деликатных заданий. Тоже расходный материал. С «таксистом», к примеру, пришлось расстаться, потому что он слишком много знал о многолетних контактах Удачника с Дибаевым, возил Удачнику «наличку», которой Дибаев расплачивался с генералом за добрые советы. А тротиловую шашку под его «Волгу» крепил как раз тот субъект, которого Удачник попросил теперь решить проблему Михаила. Он сразу же по возвращении с места гибели Тихони пригласил в кабинет Михаила и мрачноватого молодого парня, который исполнял роль охранника его городской квартиры, где сам Удачник и члены его семьи практически не бывали. – Вот что, ребята! Надо Мишку выручать. Ты, брат, с этим выстрелом оконфузился. Уже сегодня у тебя могут быть серьезные проблемы. Вплоть до ареста. Но буквально через день ситуация изменится. Поэтому делаете так: у меня здесь, в здании, есть тайник. Мрак знает! (Своего охранника по имени Марк Удачник именовал Мраком, что вполне соответствовало его внешнему облику.) Берете там сумку с одеждой, паспорт на другое имя, деньги, документы и ключи на машину, которая стоит на стоянке здесь, недалеко, – на Якиманской набережной. Мрак все покажет. Уезжай из Москвы куда-нибудь в ближайшую губернию. Сними номер в дешевой придорожной гостинице. И жди. Там в тайнике есть телефон. Сам по нему не звони. Я тебе дам сигнал, когда можно будет объявиться. И вот еще что: с вещами через все здание не шлепайте. Выходите через двор, туда как раз удобно спуститься от тайника, не мозоля глаза никому. А там – через задний КПП и в переулок. – Не дожидаясь лишних вопросов, Удачник приобнял Михаила и легонько подтолкнул его к двери: – Ну, с Богом! ...Марк вывел напарника через малоприметную дверь на пожарную лестницу и стал первым уверенно подниматься вверх. – Далеко еще поинтересовался Михаил, который был существенно старше Марка и не поспевал за его быстрыми и легкими перемещениями по пыльным ступенькам. – Почти на самый верх. – А зачем так высоко надо было делать тайник? – Вот ты бы у шефа сам и спросил! – огрызнулся Марк. – Мне откуда знать? Он попросил сумки отнести в техническую комнату, там, где вентиляционное хозяйство. Я и отнес. Вот, кстати, ключ от нее. – Марк резко остановился, развернулся, показывая Михаилу какой-то предмет на ладони, а когда тот непроизвольно наклонился, чтобы его получше разглядеть, профессионально ударил его по основанию черепа. Михаил охнул и осел на ступеньки. Марк, несмотря на свою внешнюю худобу и хлипкость, легко вскинул обмякшее тело на плечо, пробежал еще один пролет и положил стонущего напарника на пол возле узкого лестничного окна. Сняв с головы бейсболку, Марк, зажав ее в ладони, ухватился за оконную ручку так, чтобы не оставить на ней следы своих пальцев. Окно поддалось не сразу. С третьего раза оно жалобно затрещало и открылось, обсыпав Марка кусочками засохшей и посеревшей от времени краски. Он подсадил Михаила на подоконник и стал пытаться поставить его ноги так, чтобы остались следы человека, якобы вставшего на подоконник. Задача решению не поддавалась, так как стонущий Михаил сидел спиной к улице. Марк выругался и быстро снял с него ботинки, обозначил ими два четких следа на пыльном подоконнике, предварительно сдвинув ватное тело Михаила в сторону. Потом попытался приладить ботинки назад, как вдруг услышал, что далеко внизу хлопнула дверь. В пустынных и гулких пролетах отчетливо послышались шаги человека, который явно шел по лестнице вверх. В эту же секунду Михаил открыл глаза и мутно уставился на Марка. Тот легко толкнул его, и беспомощное тело, нелепо кувыркаясь, понеслось вниз. Потом раздался глухой удар – будто кто-то со всего маху двинул кулаком по куску сырого мяса... Марк чуть высунулся из окна, примерился и бросил оба ботинка, целя в покойника. Ботинки попали в цель, отрикошетили от тела и разлетелись на приличное расстояние. Марк не стал придавать значения этому обстоятельству. Он, прислушиваясь к приближавшимся шагам, тихо скользнул в нишу за мусоропроводом. Через минуту появился молодой мужчина в рабочей одежде с ящиком для инструментов. Он подошел к двери, ведущей в техническое помещение, и стал ковыряться ключом в замочной скважине. Легкое дуновение воздуха заставило парня обернуться. Он увидел раскрытое настежь окно, что-то пробурчал себе под нос и пошел к окну с явным намерением его закрыть. Взялся за ручку, но вдруг, поразмышляв о чем-то, высунулся наружу и взглянул вниз. – Ух, б!.. – громко и отчетливо прозвучало в гулком пространстве. Он отскочил от окна и стал кому-то названивать по телефону. Марк, который достаточно хорошо видел всю картину сквозь щель между трубой мусоропровода и стеной, отметил про себя, что даже у простого работяги мобильник стал неотъемлемым атрибутом повседневной жизни. «Может, пока он не успел ни с кем связаться, отправить его вслед за Мишкой?» – подумал он, но времени на принятие решения уже не было, так как работяга заговорил с кем-то. – Николаич, бег-г-ги во д-д-двор, – парень был заикой, – т-т-там ч-ч-человек мертвый леж-ж-жит. Из окна в-в-выпал и разбился! Откуда з-з-знаю? Ты спятил, что ли? В-в-вижу! Я возле этого окна как раз и с-с-стою. Да нет, что я, не п-п-понимаю, что ли? Конечно, ничего не т-т-трогаю. Д-д-давай, я сейчас буду. Мужчина развернулся и быстро побежал по лестнице вниз. Марк выскочил из укрытия и беззвучно двинулся за ним, сохраняя дистанцию в один лестничный пролет... ...Марк пересек Октябрьскую площадь и сел на водительское кресло красного Reing Rover с наглухо затемненными стеклами. Сзади уже сидел Удачник, глубоко откинувшись в удобном кожаном кресле. – Все сделал как надо? Марк не ответил на вопрос. Он всем телом развернулся к своему патрону и веско произнес: – Дядя Петя! Со мной такой номер не пройдет. Я не кабанчик на закланье. Почую, что зачистить меня хотите, нападу первым. Я это умею, вы знаете... – Знаю, Мрак, знаю. Потому и в мыслях не держу такого, – серьезно ответил Удачник. – Сейчас такое время, что мы друг без друга – никуда. И проверку на прочность мы пройдем, наверное, именно сегодня. Сейчас поедем на встречу с Дибаевым. Что-то мне подсказывает, что разговор будет непростым. Гляди в оба, Марк Семенович! Все может случиться. Каленин и Дибаев: диалог предпоследний Каленин выбрался на асфальт и пытался сообразить, где он находится. Машина осталась в лесу. Беркас прикинул, что по лесу он прошел где-то около километра. Его обогнал юный велосипедист, на котором, кроме узких плавок ничего не было. Беркас почувствовал, как нелепо он выглядит в сером костюме с чужого плеча, в белой рубашке и галстуке – все это ему было выдано Тихоней из дачного гардероба. Беркас, который уже тогда задумал прорываться к Президенту, настоял, чтобы ему непременно раздобыли пиджак и галстук. Тихоня непонимающе пожал плечами, исчез и через некоторое время вернулся, предложив к серому костюму ярко-синий галстук. – Другой расцветки не было? – поинтересовался Каленин. Тихоня вновь непонимающе уставился на галстук: – Чем он плох? – Согласен, Беркас Сергеевич! Выбор неудачный! – неожиданно вмешался в разговор Игнатов. – Цвет не подходит к костюму. Кроме того, ткань чересчур плотная, я бы сказал «зимняя». А у нас на дворе жара. Узел при любом способе завязки получится слишком большим и не подойдет к вороту этой рубашки. Я бы поискал другой галстук. Уверен, в гардеробе хозяина найдется что-нибудь получше. Тихоня, знавший, с каким тщанием подбирает свой гардероб Игнатов, кинулся было из комнаты, но Беркас остановил его. – Давайте этот! – потребовал он, раздраженный поучительным тоном Игнатова... ...Мальчик, которого окликнул Каленин, внимательно осмотрел его с ног до головы. Беркас, следуя его взгляду, увидел толстый слой пыли на своих черных ботинках и почему-то испытал неловкость за свой галстук, который светился ультрамариновым светом на ярком солнце. – А вы заблудились? – поинтересовался мальчик. – Вроде того, – ответил Беркас и добавил: – Я хотел машину поймать, чтобы до Москвы добраться. – Тут машины редко ходят. Вам надо прямо идти. Увидите церковь, там еще рядом несколько могил – это родственники Михалкова. – Режиссера? – автоматически уточнил Беркас. – Нет, писателя, того, что наш гимн сочинил, – уверенно возразил мальчик. – От церкви пойдете налево – эта дорога ведет на шоссе. Там точно машины будут. – И куда я попаду? – А на Можайское шоссе и попадете. – Спасибо! – поблагодарил Беркас и вдруг в очередной раз ощутил прилив неосознанного страха. Он увидел, а скорее даже почувствовал, что мальчик с интересом смотрит куда-то ему за спину. Беркас резко обернулся и увидел в двадцати шагах позади себя Дибаева в компании двух крепких парней. – Добрый день, Беркас Сергеевич! – кривя свою знаменитую ухмылку, поздоровался Дибаев. – Замучились мы за вами бегать. А ты давай поезжай домой, – обратился Дибаев к мальчику. – Видишь, нашли мы своего друга. Теперь он не заблудится. – И повторил уже жестко: – Давай, пацан! Первый порыв Каленина был крикнуть что-нибудь мальчишке: мол, это плохие дяди, – или что-нибудь такое, чтобы тот понял, что Беркасу угрожает серьезная опасность. Но в ту же секунду он сообразил, что тогда мальчишке тоже не поздоровится. Поэтому он ободряюще улыбнулся и сказал: – Спасибо тебе! Я все понял и теперь точно доберусь до шоссе. Будь здоров! Поезжай к маме с папой. – А у меня папы нет, – буднично ответил мальчик. – Он на войне погиб. А это взаправду ваши друзья? – настырно уточнил пацан. – Ну конечно! Спасибо тебе! – Беркас повернулся к мальчику спиной и решительно двинулся на Дибаева и его спутников. Он услышал, как заскрипела велосипедная цепь, и понял, что остался на дороге один против компании Дибаева. – Поговорить нам надо, Каленин, – пристально разглядывая Беркаса, процедил Дибаев, и в его интонации Беркас почувствовал плохо скрываемую угрозу. – Да, и сразу одна просьба: дайте-ка мне ваш мобильник. – Зачем? – спросил Каленин, осознавая всю нелепость своего вопроса. – А затем, что мы его здесь выбросим, в кустах. Он свою роль радиомаяка выполнил. А как, вы думаете, я вас нашел? – ответил Дибаев на недоуменный взгляд Каленина. – Да-да, Беркас Сергеевич! По сигналам вашего телефона мы вас и нашли. У меня столько хороших знакомых в наших спецслужбах, что они оказали мне эту маленькую услугу. Вам не помогло даже то, что телефон зарегистрирован на другую фамилию. Его сначала запеленговали, пока вы впереди нас на своем серебристом коне мчались, а потом повели по радиосигналу. И это даже здорово, что телефон за чужой фамилией числится. Иначе станет ясно, что я именно вас преследовал. А так расскажу, что хотел поймать хулигана, который зацепил мою машину и попытался скрыться. Как вам этот вариантик? – Давайте к делу, Дибаев! – ответил Беркас, но голос выдал его нарастающий страх и предательски дрогнул. Это не прошло незамеченным. Дибаев опять скривил свою фирменную презрительную гримасу и решительно указал по направлению к лесу: – Придется прогуляться к моей машине. Тут недалеко. Если через лес, то мы сократим путь минут на десять... – И, увидев, что Каленин не двигается, добавил: – Вам помочь или сами пойдете? Дибаев сделал знак своим парням, которые выглядели на удивление мирно и даже мило: никаких бычьих шей, угрюмых взоров и низколобости. Симпатичные молодые парни с открытыми жизнерадостными лицами. По знаку Дибаева оба двинулись на Беркаса, разворачивая свободный коридор для него в сторону леса. Беркас, с трудом переставляя непокорные ноги, двинулся за Дибаевым. Молча шли по едва различимой лесной тропинке минут десять. – Ну вот и пришли. – Дибаев показал на стоявшую на проселке «Волгу», за которой угадывался его служебный «БМВ». – Видите, Каленин, как мы жаждали этой встречи. Машину мою – не узнать. Помяли бок во время гонки. Лобовое стекло треснуло, – Дибаев тяжело вздохнул, – теперь придется ремонтировать. Присядем... – Он показал на приоткрытую заднюю дверь, за которой угадывалось просторное сиденье, разделенное подлокотником так, что сидеть могли только двое, зато удобно отрегулировав кресло, каждый – под себя. – Сделай прохладнее и иди погуляй, – приказал Дибаев одному из своих спутников. Тот отрегулировал климатконтроль и без дополнительных распоряжений встал метрах в пяти со стороны двери, в которую нырнул Каленин. – Скажите, Каленин, – начал разговор Дибаев, – что вам нужно от меня? Вот вы собирались пойти к Президенту и представить ему меня как заговорщика, карбонария, так сказать, подготавливающего убийство главы государства. Так? – Не совсем! Я не знаю, какова ваша роль во всем, что сегодня происходит в Москве. – Тогда зачем же вы хотели опорочить меня перед Президентом? – Я намеревался рассказать только то, что мне известно относительно вашего партнера... – Это Удачника, что ли? – Да! Так вот, решение принимал бы Президент. Ему вы и должны были бы объяснить, о чем шла речь тогда, на даче Удачника, кто шантажировал Асю и угрожал расправой ее детям, кто, в конце концов, хотел сжечь меня и погубил ни в чем не повинного парня... – Послушайте! Человек с именем папуаса! – Дибаев едва сдерживался, и его лицо напряглось так, что на висках вздулись огромные синие бугры от пульсирующих вен. – Кто дал вам право ломать мою жизнь? Ну подумайте, вы же не идиот!!! Зачем мне этот переворот? Зачем??? Я же успешный человек. У меня все есть. Я богат! У меня есть власть, бабы, уважение сильных мира сего. Кто не уважает, тот боится! Я не вру, Каленин! У меня нет мотива, чтобы становиться заговорщиком. Ну нет! Я только выслушал Удачника. Он, кстати, скоро будет здесь, и вам представится возможность с ним побеседовать. Повторяю: только выслушал! Я знаю про пленку. Мы ее раздобыли. Ну, сболтнул, что не прочь стать премьером. Так я и Президенту могу это сказать. Чем я хуже Зуева?! Я лучше! У меня больше опыта! Если бы не вы, Каленин, с вашей прокуроршей, то ничего бы не было! Слышите? Ничего бы не было!!! Вы хоть понимаете это, идиот несчастный?! Дибаев пошел красными пятнами. Было похоже, что он близок к истерике. – Игнатова вашего сегодня повязали в Ново-Огарево! – почти кричал он. – Один террорист убит, других ищут и, будьте уверены, найдут! Все!!! Чего вам еще надо??? Зачем вы заставляете меня идти на крайние меры? Ведь я убью вас, Каленин! Вы же не оставляете мне выбора! Вы же попретесь к прессе, к Президенту с вашей, так сказать, правдой. Вместе с этой вашей облезлой прокуроршей! На «облезлую прокуроршу» Беркас обиделся и не удержался. – Вы меня уже один раз убивали, – неожиданно возразил он, – и у вас ничего не вышло. Поймают вас, все равно поймают! Меня помощник премьера видел, и постовой видел, к тому же я кое-кому позвонить успел, пока вы мой телефон не заблокировали, – соврал он. – Их всех тоже убивать станете? Не многовато будет? – Каленин победоносно взглянул на Дибаева и в ту же секунду пожалел о своей смелости. – А почему вы решили, что это сделал я? – зловещим шепотом произнес Дибаев и вплотную приблизил лицо к Каленину. – В смысле покушения на вас и прочее. Почему я? Где связь? А если вы ошибаетесь и теперь в угоду вашим заблуждениям ломаете мне жизнь? За что? А? – Дибаев еще ближе подполз к Каленину и неожиданно согласился: – Ну хорошо! Допустим, это был я. Только допустим! Но ведь это вы вынудили меня или кого-то другого поступать так, а не иначе! До той секунды, пока вы не появились в моей жизни, у меня не было никакой вины ни перед Президентом, ни перед страной. Я выслушал Удачника – и все. И даже собирался его сдать. Спросите у него! Спросите! – Дибаев почти перебрался на кресло Каленина и при каждой сказанной фразе тряс его за плечи и горячо дышал прямо в лицо, причем Каленин уловил запах алкоголя. Как бы в подтверждение этому, Дибаев откинулся на свое сиденье, вытащил откуда-то фляжку и сделал пару больших глотков. В салоне запахло дорогим коньяком. Дибаев несколько мгновений прислушивался к собственным ощущениям после принятой дозы, а потом вновь развернулся к Каленину, причем смотрел на него пристально и гневно. – Вы, значит, правдолюбец? Так? Ну и сдавали бы истинного заговорщика. Вон он, кстати, подъехал. – Дибаев показал пальцем на плывущий по лесному проселку внедорожник, цвет которого только угадывался как красный, а от пыли был серовато-розовый. – Издалека пылит! Плутал по проселкам, видать, пока условленное место нашел. Мент поганый! – Дибаев разразился длинной матерной тирадой. – А теперь смотрите внимательно. – Он достал носовой платок, сунул руку куда-то в область заднего кармана брюк и осторожно, чтобы не коснуться голой рукой, вытащил маленький изящный пистолетик иностранного производства. Передернул затвор, причем так же манипулируя носовым платком. – Я покажу вам интересное кино. Пульки в этой машинке маленькие, но с трех шагов человека прошивают насквозь. Как думаете, чей это пистолетик? – Дибаев злорадно рассмеялся. – Не догадываетесь? Ну не мой же, конечно. Он извлечен из домашнего сейфа Петра Анатольевича Удачника. Хозяин, правда, еще не знает, что он у него пропал. Вот удивится, когда узнает! Но еще большим будет его удивление, когда я ему расскажу, как ко мне попало его оружие. Вы будете иметь возможность присутствовать при этом. Вместе посмеемся... Окно чуть-чуть приоткройте, чтобы было слышно, и сидите тихо. Он вас не видит, зато перед вами вся сцена как на ладони. Дибаев хлопнул дверью и пошел навстречу Удачнику, который также покинул автомобиль и остановился в двух шагах перед его капотом. Разведчик Фадин, Президент Шарпей, кандидат Бутин Впервые за время Президентства Шарпей надел свой генеральский мундир, увешанный многочисленными орденами и медалями, большая часть которых была боевыми. Китель стал маловат, тянул на спине и топорщился на том месте, где у Президента некогда была талия. «Иконостас», то есть выставленный на груди полный набор наград, впечатлял: два – ордена Ленина, два – Боевого Красного Знамени, три – Красной Звезды, куча медалей и высших наград других стран. «А звезды Героя нет!» – неожиданно поймал себя на крамольной мысли Президент. Он вспомнил свой давний разговор с Брежневым. «Точно, он ведь мне тогда Героя посулил!» Шарпей вздохнул и воспроизвел в памяти весьма скромную обстановку брежневского кабинета, называвшегося аппаратчиками «высотой»[19 - Кабинет Брежнева в Кремле находился на третьем этаже. Утверждают, что Брежнев как-то сказал, что третий этаж в Кремле выше, чем пятый в ЦК. Отсюда и повелось называть кремлевский кабинет «высотой».]. Это было вскоре после того, как Брежнев уже окончательно перебрался в Кремль и в здании ЦК КПСС на Старой площади практически не появлялся. С его переездом в Кремль после избрания Председателем Президиума Верховного Совета СССР была связана очень смешная история, которую, давясь от хохота, рассказывали охранники Генсека и работники его секретариата. Несмотря на то что кабинет на пятом этаже в здании ЦК КПСС на Старой Площади пустовал, в приемной, как положено, работали секретари Генсека: отвечали на звонки, принимали почту, вели текущую секретарскую работу. И когда один из них серьезно заболел, его поменяли на инструктора Общего отдела, который проработал в аппарате партии пару десятков лет и заслужил повышение за свою добросовестную аппаратную службу. Брежневу, разумеется, об этом сообщили, так как без его одобрения в секретариат Генсека никого взять не могли. Он мельком взглянул на объективку и, не вдаваясь в детали, согласился. Вскоре выдалась какая-то оказия, и Генсек потребовал отвезти его в свой партийный кабинет. И вот заходит он в приемную и вдруг видит, что за стойкой стоит отправленный им же на почетную пенсию... Николай Дмитриевич Подгорный, бывший Председатель Верховного Совета СССР. Брежнев пару минут, вытаращив глаза, смотрел на это чудо, потом сильно смутился, так как с момента выдворения Подгорного на пенсию не общался с ним. А тут он в приемной, да еще в роли секретаря. – Коля! Подгорный! Ты как тут?.. – Брежнев был смущен и не очень понимал, как себя вести. Он сверкал глазами на помощников и охрану, демонстрируя крайнюю степень недовольства. – Ладно, что тут, в приемной, толкаться? Пошли в кабинет, чаю попьем. Побелевший от ужаса секретарь, ничего не понимая, стоит не шелохнувшись, а охранник влетает за Генсеком в кабинет и шепчет: – Леонид Титович! Это не Подгорный! Это ваш новый секретарь, которого месяц назад назначили. – Как не Подгорный? А почему так похож? – Да как-то не подумали. – Думать надо всегда! Бывший Председатель Верховного Совета СССР и в приемной дежурит! В смысле на него похожий! Это же как там его? Слово есть такое. Ну? – Брежнев нетерпеливо постучал по столу... – Может быть, нонсенс, Леонид Титович? – Вот именно! Полная фигня! Значит, так, Подгорного этого из приемной убрать. На пенсию! – Ему еще год до пенсии... – Тогда повысить, но из приемной убрать... Хохма состояла в том, что человека, похожего на Подгорного, в тот же день убрали из брежневской приемной и тут же снова повысили в должности. Столь стремительный карьерный рост на старости лет стал для него серьезным психологическим ударом. В новой должности он быстро завалил порученную работу и вскоре покинул аппарат ЦК КПСС с официальной формулировкой «по состоянию здоровья». ...Брежнев был человеком умным и даже коварным, что никак не вязалось с обликом этакого добряка и выжившего из ума старца. Да и речь его была невнятной и путаной только по форме. По сути же он, напротив, умел формулировать задачи ясно, жестко и четко. Он усадил Шарпея напротив себя и сказал: – Дело одно я тебе поручить хочу, Иван Михайлович! Трудное дело, и лучше тебя с ним никто не справится! Ты же кадровый шпион! – Брежнев ухмыльнулся: – Ладно-ладно, не дуйся! Разведчик! Хотя все одно, – он устало махнул рукой, – что шпион, что разведчик. Зорге, Рихард, к примеру, кто будет? Советский разведчик? – Брежнев неожиданно оживился, будто заговорил на давно волновавшую его тему. – Нет, брат, это только у нас его так называют. А во всем мире он считается одним из лучших шпионов. Или взять Мату Хари. Знаешь, кстати, как ее настоящее имя? – Не помню, Леонид Титович. – А я вот помню: Маргарита Гертруда Целле. Так вот, ты вслушайся: разведчица Мата Хари! – Брежнев забавно спародировал сам себя, усиливая дефекты собственной дикции. У него получилось «авечица Мата Аи». – Это же даже произнести невозможно. Потому что шпионка она! Или вот ты Фадин. У меня, кстати сказать, в Общем отделе работает Фадин. Не твой родственник? Нет? Хороший мужик, аккуратный такой. Так вот, «шпион Фадин» – это звучит! А вот «разведчик Фадин» – как-то неазартно, тухло и длинно. Не звучит... Так вот, – Брежнев сделал суровое лицо, – американцы всерьез начали против нас работать в Афганистане. Всерьез! Когда мы туда влезали, тогда действительно еще не было там американцев. Наши ястребы придумали, понимаешь, антиимпериалистическую революцию! Потому что мудаки! А хуже мудака только одно – это старый мудак! – Брежнев злорадно хихикнул. – Тараки им, видите ли, понравился! Президента законного прогнали – Дауда. Я еще припомню им бред насчет американской угрозы! И меня с толку сбили. А теперь вот на, гляди! Секретарь Брежнева услужливо вставил видеопленку в большую коробку с иностранным названием, подключенную к телевизору. Зарябило изображение. На экране появился мужчина, одетый по-европейски, в окружении большого числа вооруженных афганцев. Он что-то эмоционально говорил. За кадром шел перевод. «Там, на севере, лежит страна ваших врагов, – говорил он, показывая куда-то вдаль. – Они пришли сюда убивать! Они хотят захватить вашу землю, осквернить вашу веру! Идите туда и сами покорите их. Там несметные богатства. Там на границе живут ваши единоверцы, покоренные русскими. Идите и освободите их! Исполните волю Аллаха!» – Как тебе? Узнал? – Встречались! Это же Збигнев Бжизинский – помощник Президента США по национальной безопасности. – Он! – Брежнев помолчал. – В открытую стали работать. Надо всю их сеть вскрыть, выявить финансовые потоки, каналы переправки оружия, базы подготовки инструкторов – нужны доказательства их связей с полевыми командирами. Они, понимаешь, стали наркотики в СССР переправлять. Нужны серьезные и достоверные факты. Документы, кино там всякое. Понятно? – Что ж тут непонятного, Леонид Титович? – Такие документы, чтобы можно было где угодно предъявить. Хоть в ООН. Юра Андропов придумал тут эту операцию «Внедрением» назвать. Нравится? – Брежнев рассмеялся. – Ты к ним внедрись, Иван Михайлович! Пусть они тебя купят. – В каком смысле, Леонид Титович? – А в прямом. Оружием торгуй. Нашим. Ты предатель, одним словом. На доллары их позарился. Доллары потом все в партийную кассу сдашь! – строго приказал Брежнев. – А оружие? Они его и так добудут. А так мы с них еще и денег получим. Короче, благословляю! Это очень важно! Знаем об операции только мы трое – я, Андропов и ты. Привлеки в свою шпионскую шайку надежных и толковых ребят из ГРУ. Всего замысла им не открывай. Пусть думают, что мы готовим в Афганистане очередной переворот и поэтому вооружаем своих будущих потенциальных союзников из числа самостоятельных полевых командиров. Ту же версию мы предложим и твоему непосредственному начальнику. Давай, Иван Михайлович! И если справишься – сверли дырку. К Герою представим... ...Шарпей стряхнул с себя воспоминания и прошел в свой маленький рабочий кабинет, где его ждали Кротов и моложавый генерал армии со звездой Героя на мундире. – Здравствуй, Борис! – Шарпей обнял генерала. – Не думал, что нам придется когда-нибудь говорить о той истории. – Он обернулся к Кротову: – Привезли из ФСБ бумаги? – Привезли, Иван Михайлович! Там все хранилось в одном месте. Сохранен гигантский архив: ваши донесения, фотографии, квитанции о сданной валюте. – А про наркотики там есть? – Я успел за это время только мельком просмотреть документы, в машине. Но видел ваши докладные и об этом. Мне попался на глаза один акт об оприходовании и уничтожении партии наркоты. – Боря, тебе тоже придется пару слов сказать! – Я затем и приехал, Иван Михайлович! – Я тут недавно вот о чем подумал: а если бы ты тогда меня поймал на этих контактах с американцами и моджахедами, засек бы мои встречи с Дустумом, Ахмадом или Тургутом? Ну, когда армию принял и еще не имел информации о моей миссии? Как бы ты поступил? – Честно? – Конечно! – Не знаю! – Генерал Борис Дронов сделал паузу и уточнил: – Да нет, знаю конечно! Все сделал бы строго по закону, Иван Михайлович! Хотя для меня это стало бы страшным ударом. Лично для меня! Потому что вы всегда были для меня образцом разведчика и офицера. Я ведь вашу биографию неплохо знаю. И знаю, откуда эти ваши ордена... Хорошо, что меня КГБ все же поставил в известность о том... ну, в общем, о том поручении, которое вы получили от руководства страны. – Мне тут принесли пояс Игнатова. Я посмотрел мельком. Материал сделан исключительно профессионально. Документы – почти все подлинники. К тому же они меня регулярно писали – там и аудио-, и видеозаписи. Будь я со всем моим опытом на месте Игнатова, я бы тоже не усомнился в подлинности этих материалов. В его глазах я, как ни крути, предатель. А он ведь к тому же полжизни прожил с мыслью, что сына на этой войне потерял. Как он еще мог ко всему этому отнестись? – Шарпей задумался и уточнил свою мысль: – Я его нисколько не оправдываю. Он за все свои художества ответит! По всей строгости закона ответит! Но если честно, мне его искренне жаль! – Президент вздохнул и с неохотой произнес: – Ладно, пошли. И так уже на полчаса задержали пресс-конференцию. А тут еще надо успеть до шести вечера, чтобы у этого шантажиста получить код на обезвреживание последнего заряда и передать в эфир. ...На пресс-конференции Шарпей полностью взял инициативу на себя. Он не оправдывался. Он спокойно и искренне рассказывал о том, как все происходило, комментировал отдельные документы. Потом выступил Дронов. Он закончил свой четкий и лаконичный рассказ так: – В нашей стране немало людей, которые меня хорошо знают, знают о моей миссии в Афганистане. У меня есть уверенность, что эти люди с доверием отнесутся к моим словам. Так вот, я готов поручиться всей своей офицерской и человеческой репутацией, что наш Президент – честный офицер и гражданин. А еще он профессионал своего дела: я не знаю человека, который мог бы с таким блеском и с такой эффективностью осуществить спецоперацию, позволившую нам знать практически все о намерениях противника и вывести армию из боевых действий с наименьшими потерями. Он своей работой спас сотни и тысячи солдат и офицеров. – Прежде чем слово будет предоставлено этому господину, – Шарпей кивнул в сторону Игнатова, – я хочу сделать важное заявление. Мной подписан указ об отставке правительства. Завтра же я внесу в Государственную думу кандидатуру на должность главы нового кабинета. Я готов объявить сегодня, что это будет руководитель Федеральной службы внешней разведки Бутин Владимир Владимирович. Ему сорок шесть лет. Он кадровый разведчик, много лет работал в Германии. Сразу после того, как Дума даст согласие на его назначение, в чем я не сомневаюсь, так как он являлся одним из основателей партии парламентского большинства, я подам в отставку с поста Президента Российской Федерации. По Конституции, исполнять обязанности Президента вплоть до внеочередных президентских выборов будет Бутин. – Шарпей сделал паузу, глотнул из стакана, в который по заведенному им правилу был налит теплый чай с молоком, и продолжил: – Одновременно, учитывая тяжесть предъявленных мне господином Игнатовым обвинений, я прошу Председателя Государственной думы инициировать в отношении меня процедуру парламентского расследования. Все материалы, которые получены из архивов КГБ СССР, а также все то, что будет здесь представлено, незамедлительно передадут в комиссию, которая будет осуществлять это расследование. Я покидаю пресс-конференцию, так как сказал все то, что был намерен сказать. Шарпей тяжело поднялся из-за стола, вслед за ним решительно встал и Дронов. Они пожали друг другу руки и вышли в заднюю дверь. После шумных возгласов из журналистских рядов, после попыток что-то успеть спросить у Президента, адресуя вопросы в его тяжелую, удалявшуюся из зала спину, после того как за Шарпеем и Дроновым закрылась дверь, в зале воцарилась напряженная тишина. Пишущая братия, операторы десятков телекомпаний, звукооператоры со своими выставленными к столу длинными микрофонами – вся эта шумная компания застыла в глубоком молчании, разглядывая двух оставшихся участников пресс-конференции: генерала Игнатова, который, не мигая, смотрел куда-то поверх голов собравшихся, и помощника Президента Мирослава Кротова, взявшего теперь инициативу на себя. – Я уполномочен заявить представителям прессы, – начал Кротов, – что в отношении гражданина Игнатова, который сейчас, видимо, что-то скажет по поводу представленных им документов, уже возбуждено уголовное дело по обвинению в терроризме, действиях, направленных на осуществление государственного переворота и покушение на убийство главы государства. Сразу после пресс-конференции он будет арестован, а по окончании следствия предан суду вместе со своими сообщниками. Могу проинформировать вас, что один из них убит, другой арестован. – Кротов взглянул на Игнатова, понимая, что тот еще не знает про арест Горынина, которого задержали в результате совместной операции с украинскими спецслужбами. – Остальные выявлены и разыскиваются правоохранительными органами. Кротов умолк, и все опять сосредоточили внимание на Игнатове. Тот долго молчал и вдруг продекламировал: – «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется...» – Игнатов опустил голову и после тягостной паузы, усмехнувшись, добавил: – Тютчев прав! Действительно – не дано! – Потом, обращаясь к прессе, пояснил: – Это код, который надо передать в эфир для обезвреживания последнего из подготовленных зарядов. Передайте, пожалуйста, это побыстрее, чтобы не было неожиданностей... У меня все! Петр Удачник: явление последнее... – Ну что, Петр Анатольевич, кажется, настало время окончательно разрулить наши непростые отношения. – Дибаев демонстративно остановился в метре от собеседника, давая понять, что не намерен обмениваться с ним рукопожатием. – Для начала мой вам маленький сюрприз. Марк! – крикнул Дибаев. – Будь любезен, займи правильное место. Этого лысого провокатора тебе возить больше не придется! Из автомобиля Удачника бесшумно выскользнула гибкая фигура Марка. – Вы чрезмерно жадны, Удачник. Вы платите вашим слугам так мало, в том числе и за кровь, что их очень легко перекупить. Что я и сделал! Между тем Марк спокойно миновал своего патрона, прошел мимо Дибаева и остановился на приличном расстоянии от собеседников, рядом с теми двумя, что держали руки за поясом – там, где демонстративно поблескивали рукоятки пистолетов. – Как все это понимать, Николай? – не скрывая растерянности, тихо спросил Удачник. Он говорил так, чтобы его слышал только Дибаев, не зная, что рядом, в машине находится еще один человек, который внимательно ловит каждое сказанное слово. – Ты назначил встречу... Зачем Марка покупать? Он сделает все так, как мы с тобой скажем. – Ты ему уже ничего не скажешь! Я буду говорить! Только я! – Объясни, Николай, что это за спектакль? Почему в лесу? Ты, надеюсь, не забыл, что я тебе по жизни очень много добра сделал? Потом, у меня бумаги... – Бумаги? Вот именно – бумаги! Ты меня всю жизнь ими доставал. Но теперь все! Хватит! Ты все возьмешь на себя, скотина. Всю эту историю с Шарпеем... – Но на нас ничего нет. Свидетелей, которые что-то могут сказать против нас, нет. Эта вздорная баба и Каленин – не в счет! У них – одни домыслы. И потом, если отбросить детали, то мы в заговоре действительно не участвовали. Будем считать, что моему Мишке-шоферу заплатили большие деньги, он сошел от их количества с ума и стал помогать террористам. А потом с перепугу выпрыгнул из окна. А, ну да, – после паузы добавил Удачник, взглянув сурово на Марка, – ты же все, наверное, знаешь?! Дибаев нервно рассмеялся и спросил: – Скажи, для кого ты несешь эту ахинею? Для меня, что ли? Если для меня, то зря стараешься! Я не просто знаю, я уверен, что мы влипли по уши. Особенно ты! Каким самоуверенным идиотом надо быть, чтобы свою служебную машину отдать террористам?! – Ее не проверяют! Ее знает каждый постовой и отдает честь, когда ее видит... – воспрянул было Удачник. – Что-о-о?! Честь ему отдают! – вскипел Дибаев. – Вот я и говорю: ты самоуверенный болван! Теперь настал твой черед на зоне свою честь отдавать! Если, конечно, доживешь, в чем я сильно сомневаюсь! Я, правда, тоже влип по самые помидоры! И я думаю сейчас только об одном: как сделать так, чтобы вся вина легла на тебя, а я выглядел бы жертвой твоего коварства. Дибаев сделал знак, и один из его ребят подбежал к нему, что-то быстро взял у Дибаева из рук и вернулся на свое место. – Пойми, Петр Анатольевич, нас уже ищут, – продолжил он. – Все давно ясно. У меня еще есть едва различимый шанс на спасение. Если не здесь, то в другой стране. У тебя же шансов никаких! Ни единого! Поэтому пусть вся вина ляжет на тебя. В том числе и за жизнь того субъекта, который сейчас сидит в моей машине и слушает наш разговор. Поэтому я для себя все решения принял! Прошу вас, Беркас Сергеевич, – громко произнес Дибаев, – выходите из машины, присоединяйтесь к нам! Каленину ничего не оставалось, как выбраться наружу и подойти к Дибаеву. На Удачника было жалко смотреть. Он был бледен и, кажется, начал осознавать, что эта встреча может закончиться для него трагически. Он с ужасом смотрел на Каленина, не понимая причины его присутствия в этой лесной глуши. Дибаев, будто почувствовав прострацию собеседника, пояснил: – Господин Каленин здесь для того, чтобы пасть от руки преступника, заговорщика и убийцы – Петра Удачника. Это он, этот самый Удачник, взялся помогать неизвестным гражданам в их преступных намерениях убить российского Президента. Это именно он пытался вовлечь в заговор Николая Дибаева, но тот отказался и обо всем рассказал Каленину. Каленин открыл рот и непонимающе посмотрел на Дибаева. – Да-да, Беркас Сергеевич! Я вам обо всем рассказал. И это было при свидетелях – оба мои помощника присутствовали при этом разговоре. Я даже попросил вас передать эту информацию кому следует. Видимо, поэтому вы и написали свое письмо премьеру и попытались встретиться с Президентом. Почему я сам не передал эту информацию, резонно спросите вы? – Дибаев картинно поднял вверх указательный палец. – Да потому, что нас с Удачником связывают давние отношения: он уже двадцать лет меня шантажирует, располагая информацией о грехах моей юности. К тому же я очень боялся мести со стороны сообщников Удачника. Поэтому обратился к вам, зная, что у вас есть прямой выход на руководство ФСБ, в частности на Гирина, с которым у меня – увы – нет нужного контакта. В вашем кабинете, Беркас Сергеевич, на письменном столе лежит мое письмо трехдневной давности. Там все изложено... Каленин и Удачник с изумлением смотрели на это зловещее представление. – После истории с пленкой вы, Удачник, сделали первую попытку убить Каленина и запугать Исанову, – продолжал Дибаев. – Подослали своего человека, который попытался Каленина умертвить при помощи газа, обставив все как несчастный случай. Это был, кстати сказать, не кто иной, как помощник Удачника – Марк. Да-да, не удивляйтесь! На сохранившейся дверной ручке дачи Каленина обнаружены его отпечатки пальцев, правда, он об этом пока не знает. – Марк? – окончательно потеряв возможность что-либо соображать, переспросил Удачник. – Именно он! – торжественно подтвердил Дибаев. – Марк! – громко окликнул он, не поворачивая головы. Сзади послышались быстрые шаги. – Слушаю, Николай Алексеевич. – Скажи, пожалуйста, а на пистолет, который ты мне принес, такой маленький, блестящий, у твоего бывшего шефа есть разрешение? Один из парней Дибаева, предусмотрительно надев на руку перчатку, поднял над головой маленькую блестящую игрушку. У Удачника, который впился глазами в знакомое оружие, нервно задергались губы, он еле держался на ногах. – Нет, конечно, – ответил Марк. – Они там, в ментуре, часто прибирают к рукам то, что плохо лежит. Наверное, забрали у кого-то в ходе обыска, а как положено не оформили. Года два назад эта штука у него в сейфе появилась. – А как же ты, дружок, сейф-то вскрыл? – А он кодовый. Пару раз количество щелчков услышал. Код четырехзначный. За час комбинацию подобрал. Там и лежала эта штука. И доллары – триста десять тысяч. – Сколько? – Ровно триста десять, Николай Алексеевич! Я посчитал... – Ты взял их? – Нет, про доллары вы ничего не говорили. – Правильно, не говорил. Ну, ступай... Нет, погоди-ка! Когда все сделаешь, эти доллары станут твоими. Они так и так в крови... Так вот, Петр Анатольевич... это уже третий свидетель из твоей свиты, которого ты намеревался убить. Так ведь, Марк? Хотел он тебя убить? – Похоже, хотел, – ответил Марк и недобро взглянул на Удачника. – Ладно, ступай! И ведь ничего не боится! – продолжил Дибаев, обращаясь к Каленину. – Даже вопросов не боится, почему это вокруг него все дохнут от насильственных причин. Дениску Майоршина, корешка моего, я в этот список не вношу. Соврал мне про него? А, Петр Анатольевич? – Дибаев двинулся на Удачника, и тот неловко попятился. – Убежал, мол? Да я ведь сводки о криминальных происшествиях каждый день получаю. И знаю: сгорел Дениска... Сожгли его в машине опричники твои! Ну да ладно! Вместо него в деле будет фигурировать вот этот. – Дибаев равнодушно указал на удаляющегося Марка и, понизив голос до шепота, сказал: – Если хочешь, застрели его. Отними пистолет и давай... Я плакать не стану. Но только после того, как Марк по твоему поручению убьет вот этого дурачка. – Дибаев ткнул в Каленина пальцем. Удачник опустился на корточки и стал тихо подвывать. Каленин тупо смотрел на палец Дибаева и никак не мог понять смысла сказанного. А Дибаев, упиваясь своим могуществом, приближал спектакль к финальной сцене. – Итак, сейчас вы все вернетесь на трассу. Не в лесу же произошла ваша встреча... В это ведь никто не поверит. Она произошла на Можайском шоссе. Вы с Марком нагнали этого джентльмена... товарища Каленина, ну а дальше всех подробностей я открывать не стану. Пусть будет сюрприз... – А я? Что будет со мной? – вдруг в полном отчаянии пролепетал Удачник. – Потом, когда Марк... – Резонный вопрос. Вы? Вы, Петр Анатольевич, застрелитесь. На вашем месте я так и сделал бы... Очень рекомендую. Не заставляйте моих парней брать на себя вашу гнусную душонку. Сделайте все сами. Ну, пока! Я сегодня вечером улетаю в командировку, в Лондон. Мне надо спешить. – Марк! – опять громко позвал Дибаев. – Садись вместе с ним в вашу машину. Она, кстати, напоминает красный гроб! Это символично! Поезжайте на шоссе. Место ты знаешь. И смотри за ним. Если он убежит – тебе хана. – Не убежит. От меня пока что никто не убегал... Да еще за такие деньги. Застрелится он, Николай Алексеевич! Будьте уверены... Я присмотрю! Тут же оба парня, доселе стоявшие поодаль, бросились к Каленину, выполняя заранее проработанный план действий... Беркас Каленин никогда не думал, что умирать так страшно... ...Беркас Каленин никогда раньше не задумывался о том, что ждать смерти так страшно. В отношении себя он почему-то верил, что это событие произойдет не скоро, а главное – мгновенно. Когда-то в ранние студенческие времена, засев без особой охоты за реферат по философии, он встретил у Эпикура высказывание: «...когда мы существуем, смерть еще не присутствует, а когда смерть присутствует, мы не существуем». Мысль ему понравилась, и с тех пор он обрел уверенность в том, что примет смерть спокойно и мужественно. И вот она явилась к нему в облике двух молодых симпатичных парней, которые деловито и буднично подготовили его уход из этой жизни. Они аккуратно заклеили ему рот скотчем, крепко связали руки и ноги. Один из них деловито поправил ему узел галстука. Он чуть-чуть подтянул его и, отстранившись, оценил результат своей работы. Увиденное его удовлетворило. Парень фамильярно похлопал Каленина по плечу: мол, смотришься просто отменно. – Давай, закидываем! Потащили к машине. Один прихватил Каленина за подмышки, другой – за щиколотки. Легко качнув, бросили в багажник. Крышка захлопнулась, и пленник понял, что его повезут куда-то, где непременно вскоре убьют. Да, собственно, ранее сказано об этом было недвусмысленно. Самое отвратительное было именно в ожидании и в осознании того, что эти двое уже знали его судьбу. Они и были его судьбой... Ехали совсем недолго. Он почувствовал, что машина остановилась. Прошло минут пять. Кто-то ходил возле машины. Потом крышка багажника неожиданно распахнулась. Беркас на секунду ослеп от яркого майского солнца и услышал спокойный голос: – Ну-ка, давай я тебе помогу, старичок. – Беркас с трудом разглядел одного из подручных Дибаева. – А то со связанными руками и ногами из багажника вылезать неудобно. А вот наклейка на лице тебе совсем не мешает! – Парень громко расхохотался и вдруг удивленно задергал носом. – Э-э-э, – брезгливо протянул он, – да ты весь мокрый, от тебя же воняет. Неужто так страшно? Слышь, Ген, я его, обоссанного, на себе не потащу. – Я тем более до него не дотронусь – меня вырвет. – Давай, Гена, развяжем его, пусть сам идет к своей машине и садится за руль. Блин, весь багажник загадил. – А он от нас не дернет? – поинтересовался тот, кого напарник называл Геной. – Он? – рассмеялся первый. – Да он сейчас даже ходить не сможет, не то что бегать. Ты посмотри на него. Как он машину-то поведет? Он же нам нужен за рулем... По сценарию... Эй ты, герой нашего романа, машину поведешь? Нам ведь еще до шоссе добраться надо. Финальная композиция планируется там, рядом с красным авто британского разлива. Вы ведь, по нашему сценарию, все трое там встретились. Стрелка у вас там случилась. Сошлись на двух дорогущих машинах и постреляли немного. Ну что, поведешь? Каленин молчал, поскольку рот был заклеен скотчем. – Молчание – знак согласия! – назидательно произнес веселый гаер и в два движения перерезал веревки на руках и ногах Каленина. – Меня, кстати, Евгением зовут. А он – Гена. – Представившись, он с хрустом сдернул скотч. – Это чтобы людей не пугать, а то за рулем такой тачки – и рот заклеен! Народ будет шарахаться и создавать аварийную ситуацию на дороге, – сострил он и весело рассмеялся своей шутке. Каленин судорожно хватанул воздух ртом и тут же почувствовал толчок в спину. – Давай, садись в свой «народный вагон»! Каленин еле управлял своим телом. Он, шатаясь из стороны в сторону, двинулся к машине и с трудом забрался на водительское сиденье. Рядом с ним плюхнулся Евгений, демонстративно поправляя перчатки на руках и отодвигаясь подальше. Заметив вопросительный взгляд Каленина, он ободряюще ухмыльнулся и показал ствол пистолета, направленный Беркасу в живот. – Значит, так, – глядя Каленину в глаза, начал он, – одно неловкое движение, и я стреляю. Это раз. Перчатки – чтобы не оставить в твоем салоне пальцы. Это два! А в-третьих, воздух не шевели – пахнет сильно. Рулем работай... Мы едем вон за той «Волгой», на которой ты сюда приехал. Ну и запах от тебя! – Он скривил нос. – Держись за ним. Не захотел Генка с тобой сидеть. «Волга»-то – моя, я должен был ее вести, а он тут, в джипе... Брезгливый – ну сил нет. Еще больше, чем я. Ложку в ресторане обязательно салфеткой протрет, а то и минералкой сполоснет, прежде чем есть сядет. А гриппом, чистоплюй, болеет каждую зиму. Я вот не болею, а он – всегда. Ну, давай трогай. Чего стоишь? Беркас же, не вслушиваясь в то, что бормочет его палач, с надеждой думал о боксе подлокотника, куда несколько часов назад он убрал пистолет, который ему дал Игнатов. Он понимал, что это последний шанс на спасение. Если, конечно, оружие еще там. Ведь машину могли предварительно обыскать. Он завел двигатель и, как мог медленно, двинулся вперед, высматривая нырявшую на проселочных ухабах «Волгу». Вскоре машина выскочила на Можайское шоссе и пошла в сторону области. Евгений щурился от солнца и то и дело поправлял козырек над лобовым стеклом. Когда он в очередной раз потянулся к нему рукой, Беркас ударил по тормозам и с нечеловеческим рыком вцепился зубами в левую, вооруженную руку своего спутника. Грохнул выстрел, но Беркас его даже не слышал. Он продолжал сжимать челюсти, чувствуя, как рот заполняет теплая соленая жидкость. Он до боли в затылке напрягал скулы и одновременно рвал из подлокотника горячую рукоять маленького пистолета. Когда он наконец почувствовал, что оружие у него в руках, он разжал челюсть, резко откинулся к двери и заорал: – Убью!!! Стреляю!!! На пол!!! А-а-а-а!!! Его крик совпал с не менее отчаянными завываниями, которые издавал Евгений. Его запястье было напрочь разорвано зубами Каленина, и из перекушенных вен бурунчиками вскипала кровь. Евгений терял сознание от болевого шока. Его пистолет валялся где-то на полу. Беркас выпрыгнул из машины, успев заметить, что прозвучавший в машине выстрел проделал аккуратную дырочку в лобовом стекле, почти не давшую стрелок. – Вылезай, сволочь! Казнить тебя буду! – устало произнес он и распахнул дверь со стороны пассажира... «Волга», шедшая впереди, сначала моргнула красными тормозными фонарями, а потом двинулась задним ходом. Когда между машинами осталось не более пяти метров, она остановилась. Каленин не стал дожидаться, когда из машины выйдет водитель. Вооруженный двумя пистолетами, он в два прыжка оказался возле водительской двери и выстрелил прямо через стекло в приборную панель. ...Через пару секунд его противник лежал на земле возле колеса, оглушенный выстрелом и нечленораздельными криками Каленина, который, казалось, сошел с ума и, пуская изо рта оставшиеся после первой схватки кровавые пузыри, отплясывал рядом с поверженным противником какой-то дикий танец... Нам не дано предугадать... Полковник Дергун был очень горд, что первый допрос арестованного Игнатова доверили именно ему. Смертельно уставший Барков уступил ему эту роль и попросил «покрутить» Игнатова, воспользовавшись его психологическим состоянием. Игнатов действительно, может быть, впервые в жизни, был подавлен и растерян. Он никак не мог связать все концы этой истории между собой. Как он мог так просчитаться? Почему не предугадал опасности и отправил Тихоню на верную гибель? Самое ужасное для Игнатова было то, что о своем роковом проигрыше он догадался сразу, как только увидел на крыльце Шарпея в его нелепом спортивном костюме с пузырями на коленях. Он вдруг увидел совсем другого человека, вовсе не того, которого рисовал в своем воображении. Ему мгновенно открылось: Президент – честный и совестливый мужик, а значит, – не мог взять на душу те грехи, в которых он, Игнатов, собирался его обвинить... В нарушение всех правил Дергун устроил первый допрос прямо в своем рабочем кабинете, попросив, правда, чтобы компанию ему составил молодой опер из его же отдела, и поставив у дверей двух вооруженных конвоиров. Полковнику очень хотелось, чтобы раздавленный поражением Игнатов увидел развешанные кругом фотографии, на которых полковник был запечатлен рядом с первыми лицами страны. На, мол, любуйся, ценят Олеся Дергуна! Но Игнатов – сразу постаревший лет на десять, на котором даже военный камуфляж, всегда подчеркивавший его статность, стал смотреться, как на деревенском грибнике, глаз не поднимал – не хотел, чтобы Дергун видел, какие душевные муки он переживает в эти минуты. На вопросы отвечал односложно и механически: «Да», «Нет», «Не знаю». Тот же, напротив, брал реванш за унижение, которому подверг его Игнатов при первой встрече. «Я тебе покажу народный хор! Ты у меня сам запоешь! Запомнишь Олеся Дергуна на всю жизнь!» – заводил себя полковник, задавая вопросы все более жестко и напористо. Наконец он нашел больное место у Игнатова и стал настойчиво спрашивать про Сашу. Он видел, до какой степени это тяжело Игнатову, но намеренно раскручивал тему, задавая явно не относившиеся к делу вопросы о Сашином детстве, о том, как складывались отношения в семье. В конце концов он поинтересовался, не Игнатов ли подвиг Фомина перейти на службу к американцам, и, естественно, добился своего: Игнатов не выдержал и нервно отреагировал: – Слушайте! Вы, похоже, просто издеваетесь! Чего вы добиваетесь? Я же готов дать показания по всем деталям совершенного мной преступления. Я не собираюсь сглаживать свою вину, врать и увиливать. Спрашивайте же по существу! – Это мне решать, о чем спрашивать! – прикрикнул Дергун. – Хорошо, тогда я буду отвечать только на те вопросы, которые имеют отношение к делу! – Это тоже мне решать! Сейчас все имеет отношение к делу! Я не исключаю, что дело вашего сына будет выделено в отдельное производство. Мы подозреваем его в измене! Возможно, он даже принимал участие в боевых действиях в Афганистане на стороне противника... – Не было никакого участия!!! – перебил Игнатов, играя желваками. – Проверим! На вашем месте я бы не хорохорился! Все! Добегались вы, господин Игнатов. Пожизненное вам светит! Впрочем, там, в тюрьме для осужденных навсегда, долго не живут, тем более в вашем, далеко не юношеском, возрасте. Поэтому отвечайте на вопросы, не злите меня... – Который час? – неожиданно спросил Игнатов. Дергун отдернул рукав и ответил: – Двадцать часов тридцать восемь минут! А вам зачем? Теперь для вас время имеет значение только в части тюремного распорядка. Во всех других аспектах оно для вас остановилось. На столе зазвонил телефон, и Дергун сразу же после первого сигнала снял трубку: – Слушаю, Дергун! Игнатов увидел, как глаза полковника неподдельно округлились. Тот привстал и нервно повторял: – Понял! Так точно, записываю! Сколько человек? Понял! Во сколько точно? Понял! Сейчас, товарищ генерал, сейчас я его... Понял! Есть – доложить! Дергун медленно положил трубку и, не мигая, минуту разглядывал Игнатова. Потом сел, вытер платком потное лицо и сказал: – Все, Игнатов! П...ц тебе! – Дергун схватил трубку, начал лихорадочно тыкать в кнопки, потом, что-то вспомнив, швырнул ее назад. – Значит, так, Игнатов! В двадцать часов четырнадцать минут, то есть практически только что, в Москве, в Северном округе рухнуло здание аквапарка. Подломилась центральная колонна, и купол здания обрушился! Слышишь меня, Игнатов? Ты понял, подонок, он упал на людей!!! Уже известно о семнадцати погибших. Их будет намного больше! Игнатов неожиданно дернулся всем телом – будто бы от нестерпимой боли. Но Дергун понял это по-своему: он подпрыгнул, обежал стол и, буквально навалившись на Игнатова, проорал ему прямо в лицо: – Что, опять «браслеты» скинешь, сволочь? Ну, давай пробуй! Эти не скинешь! Эти другие! Ну, давай!!! – Дергун вцепился Игнатову в ворот камуфляжа и попытался поднять его со стула, причем действовал настолько агрессивно, что до этого молча сидевший в углу опер был вынужден его оттащить и даже прикрикнуть: – Товарищ полковник! Нельзя так! Олесь Петрович! Но тот неожиданно вырвался из его объятий, отскочил назад и стремительно бросился к сейфу, стоявшему в углу кабинета. – А я тебя сейчас пристрелю!!! Прямо тут, в кабинете. – Дергун трясущимися руками достал из кармана ключ, крутанул его в скважине и рванул на себя тяжелую металлическую створку. – Восьмью выстрелами!!! Все в голову!!! Всю обойму!!! Понял, тварь?! Там, кроме убитых, уже десятки искалеченных! Понял, тварь?! Дергун, отталкивая напарника, не глядя, сунул руку в темное чрево сейфа и выхватил пистолет. Он судорожно дернул затвор, наставил оружие на Игнатова, а потом вдруг начал покрываться смертельной бледностью. – Ты что улыбаешься, сволочь? – прохрипел он. – Как ты смеешь улыбаться, убийца?! – Я не верю тебе, полковник, – почти спокойно ответил Игнатов. – Не верю! Ни одному твоему слову! И про взрыв ты все врешь! – Не смей говорить мне «ты»!!! – взвился Дергун. – Да я постарше буду, мне можно, – спокойно продолжил Игнатов. – Я передал вам код. Вопрос: он прошел в эфир? – Во всех новостных программах! Он прозвучал раз двадцать, если не больше! – нервно отозвался Дергун. – Нет тебе спасения! – Значит, он должен был сработать. Я же четко процитировал две известные строчки из Тютчева. – Одну! – Что? – Я говорю: одну строчку! – Дергун зашевелил губами, как бы повторяя про себя какие-то слова... Игнатов неожиданно резко поменялся в лице. – Погодите! – Его голос заметно дрогнул. – Как – одну? Две. Погодите! – Игнатов замолчал, напрягая память. – Да нет! – продолжил он. – Все правильно! Там дальше: «...И нам сочувствие дается, как нам дается благодать...» Про «благодать» мы не договаривались. Это же следующие две... Их там всего четыре... Значит, дуришь ты меня, полковник, дуришь! Игнатов говорил вроде бы твердо, но в его голосе появились нотки, которых Дергун раньше не слышал: Игнатов сомневался, и эту новую интонацию Дергун уловил тотчас же. Поэтому он решил, что настало время решительного наступления. Игнатова надо было окончательно сломать, подавить его волю и колоть, пока не расскажет все, что знает. – Значит, дурю! Да? Вру, значит?! – Дергун подскочил к двери. – Вру, говоришь? Конвой!!! Дергун немного успокоился, сунул пистолет за ремень и нетерпеливо посмотрел на часы. В комнату влетели два парня с короткими автоматами наперевес. В одном из них Игнатов с удивлением узнал старшего прапорщика, с которым он разговаривал, пытаясь добиться встречи с Председателем Государственной думы. «Что за мистика? – успел подумать Игнатов. – Откуда он тут взялся? Погоди... Сколько же дней прошло?» Игнатов поймал себя на том, что не помнит, как давно все началось. Время сошлось в крошечную точку, превратилось в то конкретное мгновение его существования, которое состояло из яростного приказа Дергуна: – Слушай мою команду! Сопроводите этого типа в кабинет на третьем этаже! Где телевизор! Поняли? – Так точно! – отозвался Трегубов. – И повнимательнее с ним! – Дергун обернулся к Игнатову: – Сейчас ты увидишь, вурдалак, что натворил! ...Дергун щелкнул пультом, когда информационная программа «Время» уже началась. – ...человеческие жертвы. С места трагедии передает наш корреспондент Дарья Бучанская. Дарья? – Да, Сергей! Прямо за моей спиной находится обрушившееся здание аквапарка. Ближе нашу съемочную группу не пропустили. Территория оцеплена милицией, работают спасатели и медики. Но и с этой точки видны масштабы трагедии. Крыша здания обрушилась практически полностью. Имеются предварительные сведения о погибших – их восемнадцать. – Уже восемнадцать! – воскликнул Дергун. – Слышишь, Игнатов? Ты уже погубил восемнадцать человек!!! Гад!!! – ...число раненых исчисляется десятками. – Даша! Есть ли информация о причинах обрушения здания? – Есть несколько версий. Но как самую вероятную рассматривают направленный взрыв, который разрушил центральную колонну, после чего остальные опоры не выдержали веса кровли. Многие эксперты связывают это ужасное происшествие с событиями, которые произошли сегодня в загородной резиденции Президента. Есть сведения, что арестованный террорист угрожал взрывами в людных местах Москвы. Вероятно, это... ...В эту секунду Дергун краем глаза уловил какое-то движение, а уже в следующую Игнатов оказался за его спиной. Скованные наручниками мощные руки проскочили сверху, плотно обхватили полковника и развернули лицом к конвою. Конвоиры вскинули автоматы, а Игнатов тем временем скользнул к поясу Дергуна и схватил служебный ПСМ, легкомысленно торчавший у того из-за поясного ремня. – Лежать!!! – крикнул Игнатов, прикрываясь телом Дергуна и направляя оружие в сторону конвоя. – Лежать!!! Один из конвоиров, тот, что был помоложе, попятился к двери и, толкнув ее спиной, выскочил в коридор. Трегубов же только присел, но оружие не опустил – сказывалась настоящая боевая выучка. Он автоматически вжал голову в плечи, почти полностью перекрыл лицо вскинутым автоматом и, стараясь максимально подставить под выстрел бронежилет, стал ловить на мушку пляшущего за спиной Дергуна Игнатова. Тот тем временем короткими рывками перемещал руки вверх, не давая Дергуну освободиться от своих железных объятий. Наконец он резко рванул скованные запястья еще выше, через голову полковника, толкнул его на Трегубова и, стремительно приставив пистолет к подбородку, нажал на спуск. Его выстрел совпал с короткой автоматной очередью, которую почти рефлекторно выпустил старший прапорщик. По-другому Трегубов не мог: противник завладел оружием, и боевой опыт прапорщика подсказывал: «Не жди выстрела, опережай!» Он отчетливо видел сквозь прицел, что вся очередь легла в цель и буквально перерубила пополам тело Игнатова. Несколько пуль прошили его насквозь, с визгом срикошетили от стен под разными углами и, чудом никого не задев, грозно «зыкнув», успокоились где-то на полу... Почти тут же в комнату влетел Барков. Он уперся глазами в изувеченное тело Игнатова, увидел его мертвые голубые глаза, упертые в забрызганный кровью и еще чем-то розовым потолок, а потом рванулся к Дергуну. – Ты спятил, Олесь! Что ты натворил? Зачем? – Он напал на меня! – хрипло ответил Дергун. – Он захватил мой пистолет и выстрелил в себя. Конвоир стрелял уже вдогонку. Он все равно успел бы выстрелить... – Пистолет?! Откуда?! Зачем он стрелял в себя? Как вы оказались в этом кабинете? Ты спятил, Олесь! Как ты мог это допустить?! – Барков буквально метался по кабинету, не находя себе места. – Мы же теперь ни хрена не узнаем!!! – Да он, когда услышал про взрыв, взбесился, потребовал доказательств, ну я и привел его сюда, к телевизору. – Слушай сюда, Дергун! Слушай! Двадцать минут назад нам сдали взрывное устройство! Сдали по традиционной схеме – информация пришла на телефон одной из радиостанций. Устройство уже обнаружено. Его обезвреживают. Ты понял, Дергун? Понял? Аквапарк – это не Игнатов. Не он это!!! Мне докладывают, что там взрыва не было! Скорее всего строительный просчет... Барков махнул рукой и, хлопнув наотмашь дверью, вышел в коридор... «Я о вас позабочусь!» ...Дибаев, прибыв в аэропорт и пройдя регистрацию в Зале официальных делегаций, стал непрерывно набирать номера телефонов своих парней, оставленных в лесу с Калениным. Но они не отвечали. Это было странным. Ну не могли же они – два профессионала – упустить этого трясущегося от страха Беркаса? Им всего-то и надо было привезти его в его же автомобиле на шоссе. Дальше все должен был сделать Марк. Сначала застрелить из генеральского пистолета Каленина. А потом поставить рядом Range Rover, в котором обнаружат тело застрелившегося из этого же пистолета Удачника. Излишне картинно, но вполне возможно... Марк? Он нужен, чтобы лишнего ребята Дибаева не следили. Этот никуда не побежит. У него руки – по локоть в крови. А дней через пять с ним поговорят как надо. Что делали на Можайском шоссе Каленин и Удачник? А Бог их знает! Может, Каленин намеревался шантажировать Удачника после того, как сорвалась его попытка прорваться к Президенту? Чем не версия? Теперь уже пусть ФСБ свои версии выдвигает. Главное – все потенциальные свидетели мертвы... Мертвы? Дибаев не мог подавить чувство беспокойства, не пропадавшее даже после пятой порции виски. Он уже в который раз набирал поочередно номер одного, а затем другого своего телохранителя. Гудки шли, но ему никто не отвечал. И вдруг после очередного набора где-то на пятом сигнале в телефоне раздался щелчок и мужской голос ответил: «Слушаю». Дибаев не был уверен, но ему показалось, что он слышит голос Каленина. Он затаился и молчал. Мужчина на другом конце провода тоже вслушивался в дыхание собеседника. В эту секунду по громкой радиосвязи в зале ожидания прозвучало: «Внимание! Пассажиры, вылетающие в Лондон, приглашаются на посадку. Пассажиры...» Дибаев хлопнул по кнопке отбоя и в полной растерянности посмотрел на свой мобильник. Да, номер правильный, но при чем тут Каленин? Мистика какая-то... Дибаев взял на паспортном контроле свой паспорт и двинулся к двери, означавшей формальное пересечение границы. Когда до выхода оставалось два шага, он услышал, как в кармане задергался мобильник. Дибаев осторожно поднес трубку к уху. – Ну что, Николай Алексеевич, в Лондон драпаете? Номер ваш, разумеется, не высветился. Но в телефоне, оказавшемся у меня в руках по чистой случайности, вы обозначены в списке контактов словом «шеф». А тут еще это объявление о вылете в Лондон... Нельзя было не догадаться, что это вы названиваете и беспокоитесь о судьбе своих подручных. Как там их, Женя и Гена? Дибаев молчал, все более отчетливо понимая, что если он в течение часа не улетит в Лондон, то ему грозит тюремная камера, в которой он проведет не одно десятилетие. Не только «заговор», но и уголовку докажут с помощью Беркаса как дважды два. Беркас жив! Как это могло случиться, он не понимал. На его глазах, связанного по рукам и ногам, Каленина потащили к автомобилю... Как он мог спастись? Как бы читая его мысли, Каленин сказал: – Жив я, как видите! Хотите узнать, как это случилось? Оставайтесь, расскажу. А если улетите, я найду вас в Лондоне и непременно поделюсь опытом, как можно вырваться из лап таких головорезов, как ваши. Кстати, они уже на пути в милицию, упакованные по всей форме... Оказывается, под дулом пистолета они совсем не герои. Побросали свои пушки, а один даже натурально наделал в штаны. Прямо как я... – После короткой паузы Каленин неожиданно спросил: – Судьба вашего друга, Удачника, вам интересна? Дибаев по-прежнему напряженно молчал. – При случае расскажу, как все было. Но вот что важно: все получили то, что заслуживали. Кроме вас, Дибаев. Это плохо, но поправимо, и у вас все впереди... Я о вас позабочусь! Кто-то тронул Дибаева за плечо, отчего он так сильно вздрогнул, что милая девушка в форме офицера-пограничника испуганно отскочила от него. – Простите, ради Бога! Но вы опоздаете на самолет. Посадка заканчивается. ...Самолет начал снижение. Через полчаса посадка. Дибаев вдруг почувствовал, что по его щекам бегут слезы. Он остро ощутил, что уже никогда не вернется в страну, где родился и вырос. Николай Алексеевич попросил еще виски, выпил залпом полстакана. Украдкой достал заветную фляжку и еще добавил. Потом вынул из внутреннего кармана роскошную авторучку, цена которой была сравнима со стоимостью неплохой иномарки, и, размазывая пьяные слезы, сорвал с подголовника салфетку и без единой помарки написал на ней расплывавшимися чернилами: Год от года, ступенями лет — Яркий подвиг с утра и под вечер. И веселую душу калечит Непомерное бремя побед. Мчит по жизни, удачей храним, А за ним – сумасшедшая слава, И великая смотрит держава С восхищеньем за сыном своим! И уже оробел супостат, Он мечом не царапает ножны, И над ним покуражиться можно, И знамена нести на парад. Он для подвига, видно, рожден, Хоть умеет в тени оставаться, Но за славой его не угнаться, Даже этим, кто рядом с вождем... Ах, как славно сложилась судьба: Он поверил, что прав неизменно, Что кругом невозможна измена, Что любая победа люба, Что его обожает народ, Что вожди его верность оценят, Что он лучший из лучших и бремя Победителя он донесет! Только вот незадача: народ Ненавидит героя до рвоты. И хохочут вожди до икоты В миг, когда он на битву идет. Только вот закавыка: враги Разучились героя бояться И хотят до победы сражаться И настроить на битву других. Нет уж сил на литавры и пир... И герой наш, к победам привычный, Возвращается к жизни обычной. И теперь он обычный банкир... По утрам отобьет кофейком Горький привкус полночного виски: Он не ведал, что рухнет так низко, Что в ночи будет плакать тайком. Он напьется портвейна в обед, Перепутает утро и вечер И психушку себе обеспечит И о славе утраченной бред...      Николай А. Дибаев. Май 200... г.,      небо, высота 7200 метров. Максим Теплый, 2 марта 2008 г. Калужская область – Москва notes Примечания 2 «Рамка» (жарг.) – система электронного контроля, выявляющего наличие металлических предметов при входе в охраняемые государственные учреждения. 3 Генри Альфред Киссинджер – американский политолог, работал в администрации президентов Р. Никсона и Дж. Форда, оказывал решающее влияние на выработку внешнеполитического курса. 4 «Вертушка» (жарг.) – телефон закрытой связи. Устанавливается в кабинетах чиновников высокого ранга. Бывает «первая» и «вторая». «Первая» – это самый высокий уровень. Во времена КПСС трубку «первой вертушки» даже Генсек снимал самолично. 5 «Двушка» – кабинет с приемной. 6 Федеральная служба охраны (ФСО) – ведомство, обеспечивающее безопасность зданий, в которых находятся высшие органы государственной власти, а также охраняющее высших должностных лиц государства. 7 Бакатин Вадим Викторович – политик времен перестройки. После провала антигорбачевского путча в течение двух месяцев возглавлял КГБ СССР. Прославился тем, что передал американцам всю систему прослушивающих устройств, установленных в американском посольстве в Москве. 8 Ерик – небольшой проток, соединяющий рукава основного русла реки, речная старица. 9 ВДВ десантники расшифровывают как «Войска дяди Васи». Имеется в виду Герой Советского Союза, генерал армии Василий Маргелов – первый командующий ВДВ. 10 РС – реактивный снаряд. 11 Хафизулла Амин – второй Президент Демократической Республики Афганистан. Пришел к власти в результате свержения своего предшественника, Тараки, который позже был отравлен. Погиб во время штурма президентского дворца советским спецназом в декабре 1979 года. 12 Леонид Николаевич Андреев (1871—1919) – русский писатель. Ярко отразил противоречивые настроения русской интеллигенции в предреволюционную эпоху. Его сын, Даниил Андреев, известен более всего благодаря эзотерическому произведению «Роза Мира». 13 Николай Константинович Байбаков (1911—2008) – видный советский государственный деятель, почти двадцать лет руководил Госпланом СССР, размещавшимся в здании, которое ныне занимает Государственная дума. 14 Слободан Милошевич (1941—2006) – Президент Союзной Республики Югославии. В 2000 году был передан Международному гаагскому трибуналу как военный преступник. Скончался в тюрьме. 15 Стихотворение Осипа Мандельштама, написанное им в 1911 г. 16 Герой одноименной песни Луи Армстронга «Mack the Knife». 17 Тихоня, видимо, имеет в виду поэта Илью Сельвинского, в стихотворении которого употребляется слово «ферть» – человек, который держится с вызовом, уперев руки в бока. 18 «Синяк» (жарг.) – синий проблесковый маяк, устанавливаемый на спецмашины и машины госчиновников высокого ранга. 19 Кабинет Брежнева в Кремле находился на третьем этаже. Утверждают, что Брежнев как-то сказал, что третий этаж в Кремле выше, чем пятый в ЦК. Отсюда и повелось называть кремлевский кабинет «высотой».