Идем же, смертный, поищем ее душу
Майкл Ши


Ниффт Проныра #1






Знакомьтесь: Ниффт Проныра, чье призвание воровство, и его компаньон Барнар по прозвищу Рука-Молот – очень свирепый парень. Два друга верят в свою смекалку и в удачу, по судьба часто преподносит им неприятные сюрпризы. Все началось с того, что призрак умершей женщины нанял приятелей для того, чтобы похитить предавшего ее человека и доставить его к ней прямо в ад. Казалось бы, что может быть проще, по это только на первый взгляд…






Майкл Ши

Идем же, смертный, поищем ее душу





ПОБЕГ С БРОДЯЧИМ ЦИРКОМ


По словам Джоан Дидион, и Трюффо, и Феллини говорили о «цирковом аспекте» кинематографа. По-моему, это означает, что в кино всякого рода безумств и яркости красок должно быть больше, чем того требует материал, причем именно ради них самих. Замечание Дидион пришло мне на память потому, что только такие развлечения захватывают меня целиком и надолго. Хочется иногда дать осторожному начинающему писателю совет: «Начиная с этого момента, вот с этой страницы, просто сойди с ума».

Но это, разумеется, не совсем точно. Публика, требующая экстравагантных зрелищ, вовсе не ждет от писателя горячечного потока сознания, – во всяком случае, не больше, чем наспех наляпанной на холст краски от художника или посредственных съемок и беспорядочного монтажа от режиссера. Напротив, нам бы хотелось, чтобы и замысел художника, и его исполнение были так же чисты и ясны, как свежевымытое стекло, чтобы ничто не мешало нам разглядывать позолоченные башни, гладиаторов, танцовщиц и чудовищ. Только там, позади этого магического окна, пусть гротеск цветет пышным цветом.

И вот тут уж нам подавай безумства по полной программе. Гойя не подошел бы на роль иллюстратора «Ниффта Проныры»: тонкость выражений, дипломатичность комментария, сдержанность здесь ни к чему. Было бы куда интереснее взглянуть, каким увидели бы шедевр Майкла Ши Доре или Босх: громадные, перегруженные деталями массовые сцены на фоне диких скал или сновидческой архитектуры Пиранези, в отблесках апокалипсического пламени.

Ахиллесова пята фэнтези – невозможность описываемых событий, причем не только на данный момент, как в случае с научной фантастикой, но невозможность абсолютная, вечная; читателя необходимо заставить об этом забыть.

Требуется отсрочить момент включения механизма читательского недоверия. Чтобы этого добиться, писатель должен сделать придуманный им мир абсолютно осязаемым. Нам, читателям, хочется прежде всего посмотреть, пощупать и даже понюхать, что там происходит внутри. Автор «Ниффта Проныры» без видимых усилий дает нам такую возможность на каждом шагу. Когда Ниффт и Барнар привязывают труп ползуна к потолочным балкам над самыми головами стражников, охраняющих дверь обреченного Короля Года, зрительный ряд и акустика происходящего настолько отчетливы, как если бы мы стояли бок о бок с героями; во время ужасающего появления Далиссем из скалы в пустыне мы слышим, видим и ощущаем весь кошмар происходящего; когда Ниффт и Барнар с грохотом несутся в модифицированной вагонетке для руды вниз по отвесному шахтовому склону, направляясь в подземный мир, мы ощущаем себя свидетелями того, что Альгис Будрис в одной беседе назвал «лучшим спуском в ад во всей мировой литературе».

Залитую ярким светом прожекторов одинокую фигурку канатоходца на проволоке со всех сторон окружают веревки, крючья, туго натянутый брезент, и, кроме артистов в ярких костюмах, в цирке есть водители, бухгалтеры и уборщики, которые выметают ореховую скорлупу из проходов после представлений и убирают слоновий навоз, а запах сладкой ваты наполняет ночной воздух далеко за пределами шатра. И оттого-то ты знаешь, что все это на самом деле, а не во сне.

Хотя цирк, наверное, производил бы не меньшее впечатление и без этих второстепенных деталей, потому что он-то на самом деле есть. Магия же отчаянно нуждается в видавших виды подмостках и подпорках, потертых веревках и поцарапанных шляпках болтов, потому что читатель, если дать ему хотя бы на секунду опомниться, тут же сообразит, что ее просто нет.

Магия Майкла Ши так же убедительна, как перегревшийся мотор автомобиля. Прежде чем спуститься в подземный мир, Ниффт проводит инвентаризацию имеющегося в его распоряжении оружия, а описания физических ощущений, которые вызывают Благословение Путника, Заговор Быстрой Крови и Крючок Жизни, отчетливы, как похмелье или вызванная чрезмерным употреблением кофе взбудораженность; демоны, которых он встречает на своем пути, сумасшедше причудливы, но каждый из них принадлежит к тому или иному биологическому виду; а когда Либис ведет свою армию на поиски стада литофагов, их движение замедляется, так как увеличение расстояния между ней и Богиней ослабляет ее способность принимать телепатический сигнал. Да и предисловия Шага Марголда создают эффект присутствия собрата-читателя – проницательного, эрудированного, с тонким чувством юмора, а к тому же, очевидно, убежденного в реальности происходящего.

В общем, Майкл Ши втирается к читателю в доверие и полностью завладевает им еще до того, как тот успеет призвать скептицизм на помощь. После этого он превращается в безжалостного завоевателя, силой уводя читателя за собой на бескрайние равнины, населенные странными существами, в поражающие утилитарностью архитектуры города, наподобие Наковальни-среди-Пастбищ, так что нам остается лишь держаться за стулья да разевать рты, глазея на громоздящиеся вокруг нас чудеса.

Нет ничего плохого ни в попытках прозреть «конфликт человеческого сердца с самим собой», ни в том, чтобы служить «зеркалом общественной морали», ни в обличении язв и пороков современной цивилизации…

Но хочется, черт побери, иногда настоящего горластого, смачного цирка.

ТИМ ПАУЭРС

Санта Ана, Калифорния, 1994




ПАНЕГИРИК ШАГА МАРГОЛДА ЕГО ДОРОГОМУ ДРУГУ НИФФТУ ПРОНЫРЕ


Ниффта Проныры нет больше с нами и, я наконец нашел в себе смелость признать, никогда уже не будет. Результатом моего признания стала попытка сделать для него то, что еще в моих силах, хоть это и немного. Этого человека больше нет, но остались, по крайней мере, письменные свидетельства того, что он повидал и где побывал при жизни. Невыразимо горько знать, что жизнь каждого из нас в конце концов погаснет, словно свеча, неповторимый жар всякого пламени остынет, исчезнет без следа, точно дым в ночи. В глубине своего сердца сможет ли человек когда-нибудь смириться с этим? Бессмысленный вопрос. Но никогда не перестает… приводить в бешенство. В случае с Ниффтом я ощущаю это особенно болезненно, и лишь возможность опубликовать документы – записи, которые сам Ниффт, Барнар Чилит и некоторые другие наши общие знакомые отдавали мне на хранение на протяжении многих лет, – хотя бы отчасти смягчает боль утраты.

Строго говоря, я не утверждаю, что Ниффт умер. Этого не знает никто. Но он был настолько дорог мне при жизни, что, когда я думаю о том, ЧТО похитило его у нас, я не могу не желать ему смерти. Спастись он не мог. Приключения неоднократно заводили его далеко в глубь земли, и все же ему всегда удавалось найти дорогу назад, к солнцу. Однако на этот раз я не жду возвращения моего собрата по жизненному пути.

Ниффт был любящим, заботливым другом, – и поэтому я владею его записями. Ниффт, как и его друзья, с наслаждением писал отчеты о своих подвигах («Исключительно из тщеславия», – настаивал он) и с самой первой нашей встречи, под предлогом своей кочевой жизни, для которой всякая собственность – помеха, устроил так, что я стал хранителем всех его рукописей. С его стороны это был просто тактичный альтруизм. У него было много друзей, которых он мог попросить сберечь эти записки, но для меня, профессионального картографа и историка, они имели особую ценность. Так, например, новейший плод моих усилий – Второе издание карты мира, исправленное и дополненное, – многочисленными похвалами обязан в основном тому кладу новых подробностей, который оказался в моем распоряжении в записках Ниффта. Время от времени я пытался протестовать, предлагал платить ему за тот материал, который он позволял мне использовать, пока наконец однажды он не положил руку мне на плечо (руки у него были просто огромные – вероятно, в них-то и заключалась причина неизменных побед на состязаниях по метанию дротика, копья или чего угодно) и торжественно не произнес:

– Давай больше не будем об этом, Шаг, пожалуйста. Я не могу брать деньги с человека, который вызывает у меня такое восхищение, как ты. Ты самый бывалый из всех честных людей, кого я знаю.

Если сам Ниффт и не был человеком честным, то он был человеком чести, а ожидать от вора большей моральной высоты занятие пустое. То, что он был одним из величайших воров своего поколения, неоспоримый факт. Прошу читателя отметить, что я пишу эти строки в Кархман-Ра, жемчужине Эфезионской цепи островов, часто посещаемой собратьями Ниффта по цеху. Для уточнения его профессионального статуса мне не пришлось далеко ездить, устного свидетельства легендарных Тарамата Легкоступа, Нэба Ловчилы и Эллен Эррин Кадрашитки было вполне достаточно. Эти и равные им по таланту коллеги единогласно помещают Ниффта среди звезд воровской гильдии первой величины.

Он был гибким худощавым человеком, на целую пядь выше обычного среднего роста. Несмотря на свою сухопарость, сложен он был невероятно крепко – тугие, как натянутые веревки, жилы обвивали жесткие, словно древесные ветви, мышцы – и к тому же необычайно силен. Лицо у него было вытянутое и забавное, с длинным переломанным носом и широким ртом, который никогда не покидала кривая усмешка. Оно поражало изумительной подвижностью и выразительностью всякий раз, когда Ниффту хотелось развлечь своих друзей шутовской пантомимой. Он достиг замечательных высот и в этом искусстве. В возрасте тринадцати лет он обманом втерся в труппу странствующих акробатов, которая давала представления в его родном городе, и сделался у них подмастерьем – так началась его славная карьера, которая заводила его в самые разные уголки земли, но так и не привела домой. К двадцати годам он достиг профессионализма во всех видах искусства, которые обычно называют «карнавальными», и приобрел достаточный опыт, изрядно повидав мир. От мастерского владения воровскими навыками, необходимыми ярмарочному фигляру, до серьезного изучения методов преступного овладения чужой собственностью и сопутствующих им дисциплин Ниффта отделял один шаг, который он с легкостью сделал. Впоследствии он всегда утверждал, что своим успехом на воровском поприще обязан именно ранней «актерской школе», где усвоил все основополагающие элементы новой профессии: искусство обмана, очковтирательства и ловкости движений. Что касается последнего, то тут Ниффт отличался особыми способностями и прославился, кроме всего прочего, еще и неподражаемой манерой себя держать. Из-за его походки – легкой, быстрой, упругой – друзья часто сравнивали его с ящерицей, и он делал вид, будто сравнение это ужасно его огорчает, хотя сам, думаю, втайне немало им гордился.

Как все-таки трудно поверить, что его больше нет! Он был одним из тех, о чьей смерти сообщают постоянно, и, как всегда оказывается, преждевременно, человеком-пробкой, который регулярно выныривает на поверхность, как только уляжется смятение шторма или кораблекрушения, и как ни в чем не бывало покачивается на волнах, ставших могилой многих. Однажды я и другие, кто его знал, на протяжении пяти лет считали его погибшим. За это время мне довелось посетить немало шумных пирушек, устроенных коллегами, чтобы почтить его память: эти сопровождаемые обильными возлияниями дружеские сборища проводились без всякой оглядки на строгое значение слова «годовщина». И вот после примерно одиннадцати подобных поминок, ровно на пятилетие предполагаемой кончины Ниффта, я отправился в первое мое длительное путешествие по южным морям. Странствие это в исследовательских целях было предпринято союзом ученых Эфезиона, в который входил и я. Судно, зафрахтованное нами для годичного плавания, было снабжено сложной сигнальной системой наподобие маяка, установленной на специальном возвышении на фордеке, ибо мы искали общения с каждым встречным кораблем и расспрашивали о привычках моряков, их родных краях и обо всем, что повстречали они в пути, с тем же тщанием, с каким заносили в судовой журнал наблюдения о состоянии побережья, климатических условиях и различных морских феноменах. На второй месяц пути, огибая Ледяные Водовороты, мы завидели бриг с необычной оснасткой. Поприветствовав корабль, мы легли на один с ним курс, чтобы обменяться обычными любезностями и новостями.

Хозяевами брига оказались два зажиточных торговца коврами с Фрегор Ингенса, третий, который был с ними, выступал в роли младшего компаньона и писца одновременно. Именно он разливал вино, когда наша веселая маленькая компания уселась за стол. Я посмотрел на широкую костистую ладонь, державшую кувшин над моим стаканом, скользнул взглядом вдоль длинной мускулистой руки и уставился в черные, с веселыми искорками глаза Ниффта. Он отпустил волосы и носил их заплетенными в две косы, которые укладывал в тугой узел на затылке, на манер кочевников Джаркелада. Новая прическа не могла скрыть потери левого уха, но в остальном это был все тот же Ниффт. Весь наш разговор в тот раз сводился лишь к нескольким украдкой брошенным взглядам, ибо я сразу понял, что характер его связи с купцами, которым он так заботливо прислуживал, требует строжайшего соблюдения тайны его личности. Я не стал его компрометировать, но все же не смог удержаться от улыбки при мысли о том, что за диковинный рассказ услышу я от моего друга в следующий раз, когда мы будем сидеть вместе за стаканом вина.

И теперь я тоже не стал бы его компрометировать, – а именно таков будет результат публикации этих записок, случись Ниффту вновь оказаться в мире живых. Я предпочел бы откладывать это событие до бесконечности, чем признать потерю друга, завершив словесный памятник его делам и жизни. Но я уже стар, и здоровье мое более, чем хрупко.

Никто не знает, какой срок отпущен ему на земле, и это соображение принуждает меня спешить с завершением труда, пока это еще в моих силах. Поэтому я придаю такое значение своей работе. В то же время должен признать, что за месяцы, посвященные подготовке документов к публикации, я близко познакомился с тем цинизмом отчаяния, который, очевидно, посещает на склоне жизни многих. С усмешкой задавал я себе вопрос, в чем суть моего труда. Утвердить совершенства Ниффта в глазах грядущих поколений? «Грядущие поколения» – что за леденящая душу бездна времени скрыта за этими словами! Безграничные кладбища Истории и так уже простираются позади нас. Мириады человеческих миров отцвели, завяли и уплыли на своих крохотных островках времени в одиночество вечности, а сколько их еще будет впереди – или не будет ничего совсем. Я видел древние карты мира, изображающие лики земли, совершенно непохожие на тот, к которому привычны мы, с детально вычерченными континентами, которых не отыскать ныне ни в одном из пяти океанов. Куда, на волю каких непредсказуемых течений отдаю я рассказ о жизни близкого мне человека, в каком водовороте суждено ему погибнуть, что за мудрецы будут ломать над ним головы, пытаясь проникнуть в его тайну, если ему суждено уцелеть?

Но я поборол мой усталый цинизм, признав его бесполезной и детской ошибкой. Хотя горящий в ночи огонь и ничтожен в сравнении с окружающей его тьмой, все же его первая и настоятельная потребность – отдавать столько света, сколько в его силах. Отрицать существование темноты глупо, преувеличивать ее значение – бессмысленно. Осмелюсь утверждать, что помнить об этом полезно не только мне, но и многим моим согражданам.

Я имею в виду чрезвычайно распространенное в наши дни представление о том, что нам выпало жить в Темную Эру, когда жалкая Наука трепещет перед туманной Неизвестностью, окружающей ее со всех сторон. Именно этот поспешный, не требующий усилий пессимизм и гасит всякое желание задавать вопросы, причем до такой степени, что доводит до полного обскурантизма, до порожденной отчаянием уверенности, которая заставляет нас принимать все подряд истины, полуистины и совершеннейшие неправды без разбору.

Какой наделенный чувством ответственности человек станет отрицать – в данный момент я говорю лишь о картографической науке, – что огромные территории суши и моря остаются загадкой даже для мудрейших? Взять хотя бы великий Колодрианский горный массив. Или архипелаг Тауметона, глушь джэркеладской тундры. Но, судя по одному этому перечислению, нельзя не заметить, как отчетливо представляем мы себе границы собственного невежества. Ведь, в сущности, основные контуры нашего мира – очертания его побережий и распространение климатических зон, моря и направления их течений – нам хорошо известны. То же самое и в других науках. Мы располагаем достаточным объемом документальных свидетельств, чтобы утверждать, что человечество знавало времена и гораздо большего могущества, и гораздо более глубокого упадка, чем ныне. Если наши современные орудия труда и технологии могут показаться грубыми в сравнении со сказочными ресурсами древних, то они же являются воистину чудесами ума и изобретательности, стоит только вспомнить, через какую трясину неодаренности пробралось человечество в века не столь отдаленные.

Понимая ограниченность собственных знаний, что толку предаваться мрачным фантазиям и пестовать заведомые заблуждения? Когда – не будучи уверены – мы вынуждены домысливать те или иные обстоятельства, то давайте, по крайней мере, отличать педантичное перечисление разумных гипотез от безответственного приумножения причудливых идей. Классический пример: мы не знаем, что такое демоны. Если человечество когда-либо и имело ясный ответ на этот вопрос, то до наших дней он не дошел. В результате мы вынуждены признавать одновременно несколько теорий, которые по-прежнему преобладают в диспутах серьезных ученых, посвятивших себя изучению этой проблемы. Демоны, лишь немногие из которых лишены каких-либо человеческих признаков, могут являться нашими предками. Но может статься, что это они порождены людьми и являются нашими выродившимися потомками. Не исключено даже, что они – изобретения, вырвавшиеся из-под контроля своих творцов, порождения некогда могущественного, но одряхлевшего со временем колдовства. И может быть, прав Ундль Девятипалый, полагавший, что подземные миры были заселены демонами, возникшими как «духовный дистиллят» человеческого зла, психическая энергия, коагулировавшаяся в ту материальную сущность, которую мы знаем сегодня. Рассудительный человек, несмотря на имеющиеся у него личные пристрастия, должен признать за каждой из приведенных точек зрения определенную правоту. Но должен ли он разделять представление о том, что демоны вырастают из семян, которые дождем обрушиваются на землю во время каждого полнолуния? Или о том, что каждый демон есть «живая тень» человека, которая возникает под землей в самый момент его зачатия и перестает существовать только с его смертью?

Душевный настрой, с которым я берусь за вступительные заметки к каждой повести, теперь, наверное, вполне понятен. В качестве бесспорных фактов будут представлены лишь те обстоятельства, которые подтверждены обширными изысканиями или, по крайней мере, моими собственными исследованиями, ибо я, для человека книжной профессии, не так уж мало повидал. Там же, где возникнут сомнения, я буду говорить о них откровенно, недвусмысленно определяя их природу и степень, поясняя также, на каких основаниях я оказываю предпочтение одной гипотезе перед другой. Если же, несмотря на все сказанное мною выше, читатель выкажет презрение честному сомнению и будет упрямо держаться не допускающей двояких толкований уверенности, присущей фиктивным отчетам о путешествиях, которые кропают беспутные «исследователи», или правдоподобным «естественным историям», составленным беспринципными, опухшими от пьянства поденщиками, которые ни разу в жизни не покидали своих убогих каморок под крышами переулка Писцов, то в таком случае мне остается лишь принести ему свои извинения и оставить его предаваться излюбленным заблуждениям.

Итак, я посвящаю эти тома памяти Ниффта Проныры. Если бы могильный камень отмечал место упокоения его бренных останков, то на нем, в соответствии с единственным предпочтением, которое он когда-либо высказывал, следовало бы начертать строки из «Приветствия миру» бессмертного Парпла – его любимые стихи Но поскольку камня этого не существует, то пусть они будут написаны здесь.

Приветствие миру, увиденному на заре с вершины горы Эбурон
		Сквозь вечность плывут континенты твои,



		В медленном танце кружась,



		И горы встают и падают ниц,



		Меняя столетий ландшафт.



		Долгими были эпохи льда,



		Долго ярилось пламя



		Крови потоки



		Долго текли, —



		Но тьма задушила желанья.



		Сколько племен, за сонмом сонм,



		В Вавилонах твоих гнездились?



		Пропастей сколько видали они?



		На вершинах каких головы их кружились?



		Кровавых веков над тобой пронеслось



		Без счета, меньше гораздо светлых.



		Те и другие,



		Как звезды,



		Теперь далеки, ночи холодной в объятьях.



		Мудрейшим ныне узнать не дано



		Крупицы того, что мы потеряли.



		И книг пропавших не суждено



		Вернуть из немыслимой времени дали.



		Ибо ветер страницы их разорвал



		И развеял тайны по свету.



		Умчал сквозь года



		В темное «никуда»,



		И оттуда возврата им нету.










ИДЕМ ЖЕ СМЕРТНЫЙ ПОИЩЕМ ЕЕ ДУШУ





Предисловие Шага Марголда к повести «Идем же смертный поищем ее душу»


Отчет об этом приключении написан почерком профессионального писца, но продиктован, вне всякого сомнения, самим Ниффтом. Следует отметить, что это не всегда бывает так: нередко двое его лучших друзей, желая сохранить для потомства какую-нибудь из историй, многократно слышанную из уст Ниффта, но так и не записанную им самим, поверяли ее бумаге от первого лица, с удовольствием примеряя на себя личину главного героя и точно воспроизводя – по крайней мере, так им казалось – его повествовательную манеру. (Именно так появилась на свет повесть о его встрече с Вулвулой, Королевой-Вампиром, включенная в настоящее издание.) Однако я совершенно убежден, что в данном случае непосредственным источником информации является сам великий вор.

Озеро Большой Раскол находится в Люлюмии, почти посередине северной оконечности этого континента, а Луркнахолм – единственный по-настоящему большой город на всем его обширном побережье. Он расположен на узком длинном мысе, носящем название Выступ, который тянется от южного берега озера к северному, не доходя до него примерно на полмили, и делит его, таким образом, почти пополам. По периметру озера разбросано множество мелких рыбацких деревушек, ибо воды его кишат разнообразными видами ценных или, по крайней мере, просто красивых рыб. Наиболее примечательными из них являются молотоголов пестрый, скад донный, борец, люмулус глубоководный и таран малый. Большинство из них отличаются достаточно крупными размерами, и потому для коммерческого лова в водах данного озера необходимы большие и хорошо оснащенные корабли. Однако исконное население северной Люлюмии было слишком бедно и малочисленно, чтобы справиться с подобной задачей. Луркнахолм обязан своим возникновением богатству колодрианских купцов, которые около двухсот лет тому назад пришли на берега Большого Раскола из Великого Мелководья и построили в совершенно незначительном тогда поселении первый большой рыболовецкий флот. И сегодня именно колодрианцы, первыми бросившие на берегах Большого Раскола семена многочисленных флотов, что бороздят его воды и поныне, скупают здесь урожай живого серебра и увозят его на своих кораблях за Агонское море, на рынки больших и малых городов Великого Мелководья.

Эти чисто экономические по своему характеру вопросы имеют гораздо более непосредственное отношение к истории любви Далиссем и Дефалька и ее ужасному исходу, чем может показаться сначала. Все, что рассказывает нам о наделенной огненным темпераментом дочери храма Ниффт, свидетельствует о ее принадлежности к самозваной элите северной Люлюмии, именующей себя Первыми Людьми. На самом деле они вовсе не аборигены этих мест, как можно было бы предположить, но потомки выходцев из тундры Джаркелада, на севере Колодрианского континента, что перебрались в Люлюмию по островам Ледяного Моста более тысячи лет тому назад. С собой они принесли особый стоицизм кочевников и грубоватую, но весьма действенную магию, которая – в тех местах, где она до сих пор сохранилась в первозданном виде, – способна вызвать понимание и немедленную симпатию самых свирепых шаманов Джаркелада.

Однако в наши дни культура выходцев из тундры пришла на берегах Большого Раскола в упадок. Привычка к богатству и процветанию, завезенная в Луркнахолм колодрианскими купцами, в сочетании с сугубо городским и потому вполне космополитическим образом жизни, воспитанным на протяжении двухсот лет тесных контактов с Колодрией, лишила проповедуемые Первыми Людьми ценности – неуправляемую страстность в сочетании с гордым аскетизмом – всеобщего почтения, которым они некогда пользовались. Принадлежность Дефалька именно к этой, более поздней по своему происхождению, культуре Луркнахолма так же очевидна, как и принадлежность Далиссем к Первым Людям. Это подтверждается и ее положением дочери храма.

Культ, частью которого она стала, очевидно, по самому факту своего рождения, а не по причине добровольного вступления в ряды его последователей, является одним из немногих сохранившихся до наших дней общественных институтов Первых Людей, все еще открыто функционирующих в Луркнахолме. Название его никогда не произносится посвященными в присутствии непосвященных, и суть его догматов до сих пор неясна. Но прав, вероятно, ученый Кваль из Харш-Химина, утверждающий, что его основой является система строгих обетов, девственность – наиважнейший из них. В период ежегодных мистерий, составляющих важную часть культа, к добровольным лишениям, которым подвергают себя его последователи, добавляются другие испытания. Главной целью групповых истязаний является достижение экстатического состояния (в чем также прослеживается влияние тундры), во время которого участникам, или, точнее, участницам, открывается, кому из них выпадет честь совершить священное ритуальное самоубийство в этом году. Действия Далиссем – хотя и абсолютно светские по способу выражения – недвусмысленно подтверждают данную точку зрения.

Хотя этими фактами заслуживающая доверия информация о культе исчерпывается, я полагаю необходимым отвлечься от основной цели моего повествования и указать, что нет никаких оснований верить нелепому утверждению обычно вполне надежного Арсгрейва, будто бы предполагаемая девственность жриц культа служит прикрытием в высшей степени нецеломудренной практики – он называет ее «главным концом культа»! – массовых оргиастических совокуплений с водяными демонами, населяющими глубины озера. Любой школяр, внимательно читавший Аквадемониаду, знает, что пресноводные демоны вымерли около трех тысяч лет тому назад. Я же придерживаюсь мнения, что гордость Арсгрейва собственной сексуальной мощью – которую он не может скрыть, даже рассуждая на темы как нельзя более далекие от этого предмета, – лишает его способности поверить в то, что можно отказаться от радостей «нормального» совокупления ради чего бы то ни было, кроме более причудливых способов утоления страсти.

Наконец, что касается царства мертвых, то я не стану ни компрометировать свое доверие к Ниффту – которое является абсолютным и непоколебимым, – выражая сомнения в его существовании, ни подрывать образ беспристрастного редактора, утверждая обратное Следует, однако, заметить, что и Ундль Девятипалый, и великий Пандектор, черпая из совершенно независимых источников и абсолютно ничего не зная друг о друге, подтверждают его существование; Пандектор, кроме того, описывает, как живой человек может войти в мир мертвых, и приводимый им способ в основных чертах совпадает с тем, о чем повествует Ниффт.




I


Тощий Ниффт и Барнар Чилит решили не спать всю ночь. Тьма застигла их посреди болота, где можно было дать отдых усталым телам, ни на мгновение не ослабляя бдительности, – такое уж это было место.

Они взобрались на одно из массивных раскидистых деревьев, тут и там возвышавшихся над топью, и устроились в развилке между сучьями. Им как раз хватило места, чтобы развести тщедушный костерок, который не в силах был оставить сколь-нибудь заметного следа на шершавой, как шкура мастодонта, коре гиганта, предоставившего им убежище на эту ночь, и расположиться вокруг него в неудобных полулежачих позах. Раздуть пламя повыше они не решились, хотя сырой промозглый воздух к этому очень располагал. Однако путешественники удовольствовались тем, что просушили над огнем обувь да обогрели иззябшие руки и ноги, не претендуя на большие удобства.

Время от времени друзья негромко переговаривались, однако чаще молчали, пристально вслушиваясь в протяжные вздохи и влажное чавканье трясины да еле слышный шелест древополза, кравшегося по ветке где-то рядом. Бывалые путешественники, они повидали немало угрюмых мест на своем веку и в совершенстве овладели талантом сливаться в одно целое с окружающим пейзажем. Ниффт сидел обхватив руками колени. Его необычайная худоба и поза, от которой его руки и ноги казались еще костлявей, невольно приводили на память больших птиц-падальщиков, которых они в изобилии встречали весь день, пробираясь по болоту. Барнар, массивный и неподвижный, скорее напоминал обитавших в этих местах водяных буйволов Однако производимое им впечатление сонливой неуклюжести было обманчивым: он зорко следил за всем происходящим вокруг, а его ноздри то и дело чутко подрагивали, улавливая малейшее изменение доносившихся с болота запахов.

Наступила долгая пауза. Барнар, прищурившись, вперился в сырую тьму, потом встряхнулся, точно отгоняя мрачные мысли.

– Сколько ни гляди, ясно одно: гнилое это место, не для людей, во всяком случае не для нормальных.

Ниффт лишь слабо взмахнул рукой и ничего не ответил. Взгляд его, также устремленный на болота, отличался большим благодушием, чем у его товарища. Барнар, досадливо нахмурившись, поворошил огонь. Ему хотелось поговорить, разогнать навеянную угрюмым пейзажем тоску. Пораскинув мозгами в поисках темы для разговора, он вдруг набрел на вопрос, который при более благоприятных обстоятельствах задать бы постеснялся, – среди воров не принято расспрашивать партнеров, даже самых проверенных, об их прошлом, человек сам расскажет, если возникнет желание.

– Ты, кажется, знавал кое-кого из этих мест? Одного проводника, его многие уважали. Халдар его, по-моему, звали?

– Халдар Диркнисс. – Ниффт чуть насмешливо глянул на своего товарища. Подобные хождения вокруг да около были совсем не в духе Барнара, и Ниффт, догадавшись, в чем тут дело, расправил плечи и заговорил. – Мы с Халдаром шесть лет работали вместе. Тебе бы он понравился. Безграничное воображение сочеталось в нем со столь же беспримерной торжественностью. Видел бы ты, как он разрабатывал план очередной дерзкой выходки, – серьезный, сосредоточенный… ни дать ни взять ученый в своем кабинете! И дело свое он любил ничуть не меньше, чем прибыль, которую оно приносило. Артистично украденная горсть золотых монет была ему дороже мешка, доставшегося даром. Да, славная бы из нас троих вышла команда, небу жарко стало бы!

– А где он сейчас?

– В царстве мертвых, – отчетливо произнес Ниффт и уставился на своего спутника так пристально, что тот слегка опешил. Употребленная другом избитая метафора также показалась ему неуместной.

– Мне очень жаль, – неуверенно начал он. – Все мы там будем, и наверняка раньше, чем рассчитываем.

– Но не так, Барнар, не так, как Халдар… и я. Мы спустились туда живыми!

Если бы Ниффт произнес эти слова абсолютно серьезным током, Чилит сразу понял бы, что друг шутит. Но на лице его застыла зловещая усмешка, которую он приберегал специально для рассказов о своих жутких приключениях. В ней было что-то дразнящее, пробуждающее недоверие слушателей. Барнар хорошо знал своего напарника: одно насмешливое слово в ответ, и Ниффт рассмеется, точно сознаваясь в обмане, и замолчит до конца вечера. Так чаще всего и происходило в тавернах, где воровское братство собиралось выпить и посплетничать: неосторожное скептическое замечание лишало товарищей по ремеслу возможности услышать очередной рассказ о приключении настолько причудливом, что Барнар наверняка счел бы его выдумкой, не случись ему самому принимать в нем участие.

Ниффт продолжал загадочно улыбаться. Его последние слова все еще стояли между ними, как вызов, который необходимо было принять, чтобы услышать историю целиком. Барнару только и оставалось, что проворчать:

– Ну, если такое кому и под силу, так только тебе. Хотя, по правде говоря, в это как-то трудно поверить. Что же, выходит, Проводник Душ впускает и выпускает смертных в свои ворота, как обыкновенный привратник?

Этого было достаточно – Ниффт выпрямился, глаза его загорелись, и он принялся рассказывать.

– Ну вот, теперь мне уже легче продолжать. Я ведь чувствовал, как ты колеблешься, не зная, как реагировать. Я боялся, что ты ответишь насмешкой и разозлишь меня, а тогда дело могло бы дойти и до драки. С тех самых пор, как мы оказались на болоте, я все думаю о том приключении. Понимаешь, Барнар, никаких ворот там нет. Туда попадают сквозь дыру во времени. Для этого надо подобраться как можно ближе к умирающему и, когда он начнет испускать Дух, прошептать заклинание, которое позволит проникнуть внутрь смерти. И тогда можно увидеть Проводника Душ и Исторгателя, которые приходят за покойником. А все, кто будет толпиться у смертного ложа, покажутся неподвижными, словно статуи. Для них смерть происходит мгновенно, а тот, кто с помощью заклинания пройдет сквозь время, обнаружит за ним другое Время, где мертвые продолжают жить.

Барнар открыл было рот, точно желая спросить о чем-то, но, перехватив отрешенный взгляд друга, передумал. Ниффт и так готов рассказать всю историю от начала до конца, и перебивать его ни к чему. Чилит уселся поудобнее и приготовился слушать. Ни на мгновение не забывая о враждебном присутствии болота, он предвкушал занимательный рассказ, хитро улыбаясь в усы.

– Но это лишь начало, Барнар, самое начало. Только того, кто рискнет схватиться с Приспешником Проводника и сумеет одолеть его, Проводник возьмет с собой в царство мертвых. Он поможет отыскать любую душу, в каком бы уголке обители смерти она ни скрывалась. А если повезет, то он же и выведет отважного назад…




II


Халдар и я пересекали широкую степь, когда ночь застала нас в пути – прямо как сегодня. А надо знать, что в тех местах полным-полно волков, да не четвероногих собирателей падали, которые водятся среди холмов, а настоящих матерых людоедов ростом с жеребца-двухлетка.

Чтобы они не увязались за нами следом, мы с самого утра гнали коней хорошим галопом, и потому к наступлению сумерек те еле передвигали ноги от усталости. Погони за нами, правда, не было, но мы понимали, что еще день такой бешеной скачки, и нам придется идти пешком. Несмотря на это, мы не остановились и после заката солнца, тем более что ему на смену вышла необычайно полная луна. Однако наше упорство не было вознаграждено – в степи просто невозможно найти место для безопасного ночлега, – и пришлось в конце концов заночевать прямо на склоне высокого каменистого холма, среди беспорядочно разбросанных булыжников. Мы с Халдаром устроились в некоем подобие пещеры меж трех соприкасающихся верхушками валунов, а лошадей стреножили у входа. Молочно-белые в лунном свете гранитные плиты вселяли уверенность своей основательностью: будет, по крайней мере, надежная защита с тыла, если волки осмелеют настолько, что придется обороняться от них мечами. И все же ощущения укрытия они не давали: даже крупный зернистый песок, которым было усыпано дно пещерки, источал, точно едва ощутимый тошнотворный запах, что-то зловещее. Бывают такие места, где все время страшно, без всяких видимых причин. Мы развели огонь, достали по лепешке с куском сыра и принялись жевать. Разговаривать не хотелось.

Всю дорогу нас преследовали неудачи: в захолустных степных городишках, через которые лежал наш путь, взять было, по большому счету, нечего, так что мы докатились до мелких базарных краж. Кошельки наши совсем отощали, животы прилипли к спинам, давно немытые тела немилосердно зудели, а настроение было таким же черным, как синяки, которыми наградили нас горожане за наши неуклюжие проделки. До Луркнахолма, богатого старинного города на берегу озера Большой Раскол, оставалось чуть больше дня пути. Мы полагали, что у нас есть все шансы добраться туда, при условии, конечно, что на утро мы будем все еще живы.

Однако даже эта мысль не внушала оптимизма, потому как хандра наша достигла к тому моменту стадии философской. Первым в мрачные размышления погрузился Халдар, ну а я, как обычно, от него заразился. В результате оба мы настолько сникли, что нам уже было все равно, в какую сторону отправляться, в Луркнахолм или куда еще. Так мы сидели и жевали, обиженные на весь свет, и разглядывали равнину, которая со склона нашего холма была вся как на ладони.

Сама земля в тех местах похожа на бок запаршивевшего с голодухи волка. Гладкие белые камни выпирают тут и там на поверхность, точно кости сквозь шкуру отощавшего животного. Меж ними, как клочья шерсти, серебрятся в лунном свете островки высокой редкой травы. А настоящие волки, единственные обитатели этих мест, то шныряют от одной травянистой кочки к другой, словно блохи, то крадутся в тени валунов. Мы их видели, пока сидели возле костра и мрачно созерцали равнину, однако тогда подобные сравнения не шли на ум.

Наконец Халдар тяжело вдохнул и отшвырнул обглоданную корку. Его полный укоризны взгляд ненадолго задержался на мне, а потом устремился в огонь.

– Знаешь, между нами и этими волками никакой разницы, – проворчал он. – Только мы на задних лапах ходим и задницы штанами прикрываем, вот и все.

Мы с Халдаром так давно жили вместе, что я научился понимать его с полуслова, как в тот раз. Должен заметить, что друг мой был страшным идеалистом. Любя его, как родного брата, я всеми силами старался излечить его от этой болезни, но так и не смог. Его идеализм был воистину страшен. Вот хотя бы такой пример. Однажды мы провернули дельце в Багагской топи. Отличная была работа, тонкая и хорошо спланированная, можешь мне поверить. Ночью мы скрылись из города, везя чуть ли не по пуду кованого золота каждый. Наши кони неслись галопом, хотя никакой нужды в спешке не было: мы основательно запудрили мозги горожанам, так что они еще не скоро хватились своего золота. Но, распираемые радостью и гордостью за свое воровское умение и удачу, мы продолжали лететь вперед, как на крыльях.

Доскакали мы до моста через бурную реку к северу от города. И вдруг на самой середине Халдар натянул поводья, да так резко, что конь его вскинулся на дыбы, а сам он приподнялся на стременах. Весу в нем почти не было – жилистый, как я, он едва ли не вполовину уступал мне ростом. Лицо у него было острое и запоминающееся: крючковатый нос и торчащий вперед подбородок выступали на нем, точно горный кряж, окруженный густым лесом смоляной щетины, которая поднималась почти до самых глаз, черневших двумя бездонными озерами. Так он и застыл, стоя на стременах и вскинув ястребиное свое лицо вверх, к небу. Ноздри его раздувались, точно он хотел вдохнуть в себя всю эту ночь вместе с луной и звездами. И казалось, ему это вполне под силу, настолько велики были его сосредоточенность и спокойствие. Неожиданно он соскочил с коня, стянул с седельной луки мешок со своей долей добычи и, худого слова не говоря, швырнул его прямо в реку. Веришь, Барнар, увидев это, я едва не спятил. Да что там говорить, едва не умер! Клянусь Трещиной, у меня хватило профессионального такта прикусить язык и не лезть в дела партнера. Но, клянусь, я чуть не прокусил язык насквозь.

И все же я понимал, зачем он это сделал. Не существовало для него другого способа доказать бескорыстную любовь к своему ремеслу, кроме как выразить совершенное презрение к золоту, которое он таким путем добывал. О, он был таким же мастером своего дела, как ты и я, Барнар, и невозможно было не восхищаться страстью, которую он вложил в этот жест. Но почему, спрашиваю я тебя, не мог он, как все люди, сказать что-нибудь красивое, вроде: «В искусстве мое истинное богатство, а золото – презренный металл», – и промотать его затем на столь же презренные плотские удовольствия, шлюх и жратву?

Все дело в том, что Халдара устраивал только абсолют. Если уж он впадал в меланхолию, что, кстати сказать, случалось не так редко, то ему мало было одних унылых разговоров. Он вполне мог вскочить с места и кинуться в степь брататься с волками, чтобы только выразить нахлынувшие на него пренебрежение к воровству и отвращение к воровской жизни.

Между тем ощущение холода и тошнотворного страха, от которого подсасывало под ложечкой, не оставляло меня, а безграничное отчаяние Халдара действовало заразительно.

– Чтоб ты сгорел! – проворчал я. – Будешь ты жрать или нет? Гром и молния на тебя, Халдар, ты не имеешь права кваситься. Если ты сдашься, то что тогда остается мне? Я не волк, а если бы и был им, то наслаждался бы своей жизнью не меньше, чем сейчас, а потому намерен остаться в живых.

Легким движением руки он печально отмахнулся от моих слов.

– Ты обманываешь себя, Ниффт. Время великих приключений закончилось, разве ты не видишь? На нашу долю выпало несколько настоящих подвигов, которые требовали хитрости, истинного чутья и отваги, но больше это не повторится, как бы нам ни хотелось. Ты и сам знаешь, если человек понимает, что сейчас, в данную минуту, он проживает лучшие мгновения своей жизни, это уже большое счастье. В пяти случаях из десяти мы их не замечаем, душа томится в ожидании чего-то совсем другого. И только когда умирает всякая надежда на будущее, мы становимся мудрее и начинаем понимать, что лучшие моменты уже позади. И тогда в жизни остается только это… – он обвел широким жестом залитую лунным светом равнину, – ползать на четвереньках в поисках падали по голой пустыне.

Ну, обычно-то я знаю, как отвечать на высокопарное дерьмо в таком роде, да и сам Халдар при других обстоятельствах тоже сумел бы не хуже моего срезать любого не в меру расфилософствовавшегося воришку. Но в тот момент у меня просто недостало духу. Тоска отравила все мое существо, заморозила, кажется, даже мысли в голове. И вдруг я понял: всему виной то место, где мы встали лагерем, ибо тоска поднималась не из глубины души, как это бывает обычно, а заполняла меня снаружи, точно я был пустым кувшином, а она – жидкостью. От окружавших нас гранитных плит и песка под ногами тянуло отчаянием, как от ледяных глыб – холодом. Меня не покидало чувство, что вместе с нами в лагере незримо находится кто-то третий, чье присутствие с каждой минутой становится все более и более ощутимым.

Очевидно, Халдар, сам того не подозревая, реагировал на окружающую атмосферу. Теперь он сидел, тыча заостренной палочкой в костер, точно пытался заколоть его до смерти. Я хотел заговорить, но у меня перехватило горло, и я не мог связать двух слов. Мой друг швырнул палку в огонь, задумчиво провел ладонью по лбу и вдруг подскочил и взметнул над головой кулак, точно грозя небу.

– Клянусь Трещиной – воскликнул он, – я отдал бы жизнь за возможность совершить один только подвиг, но такой, который затмил бы все былые мои похождения. Я отдам жизнь! Клянусь Ключом Чародея!

Его слова меня потрясли. Хотя место, где мы находились, внушало такой ужас, что мне стало казаться, будто прямо над моим сердцем уродливым плодом висит тяжелая капля страха, которая вот-вот упадет и породит отвратительное чудовище, у меня все-таки хватило ума встревожиться и забеспокоиться. Я знал, что Халдар не из тех, кто бросается клятвами, и если уж он дал зарок, значит, в самом деле намерен привести его в исполнение. Да и причудливая форма, в которую он облек свою мысль, меня смутила. Где это слыхано, чтобы кто-нибудь, кроме деревенщин из Кайрнгема, клялся Ключом Чародея? Во всяком случае, за Халдаром такого не водилось. Мы с ним уставились друг на друга, и вид у него был не менее озадаченный, чем у меня. И тут я снова ощутил чужое присутствие.

– Здесь что-то есть, – произнес я. – Ты чувствуешь? Недалеко… Может быть, под нами… но оно приближается.

Халдар осмотрел пещеру, особенно внимательно приглядываясь к темным углам.

– Слушай, ты, скрывающийся во мгле! – снова закричал он. – Кем бы или чем бы ты ни был! Ты заронил мысль в мою голову и заставил меня произнести эти слова. Но я бросаю тебе вызов! Я объявляю, что эта клятва – моя, и я исполню ее. Так что, если можешь дать мне то, чего я жажду, выйди сюда, покажись!

В этом был он весь, Барнар. Никогда больше не доводилось мне встречать человека столь же прямого. Какие бы безымянные ужасы ни рыскали вокруг, он всегда готов был вызвать их на открытый бой.

Мы молча ждали. Страшная тяжесть продолжала давить мне на плечи. Напряжение было столь велико, что я, сам того не осознавая, положил ладонь на рукоять меча и принялся медленно вытягивать его из ножен. Помню только, как, прислушавшись, различил какой-то царапающий звук, точно кто-то скреб когтями по камню, и тут же подумал: «Нет, это всего лишь волки».

Поэтому я нисколько не удивился, когда жеребец Халдара дико заржал и мы, обернувшись к устью пещеры, увидели, как он валится на землю, а на нем, мертвой хваткой вцепившись ему в горло, висят два волка. Еще двое навалились на него прямо на наших глазах, а третьему мой конь, поднявшись на дыбы, раскроил череп метким ударом копыта. Я уже летел к нему, когда вдруг краем глаза заметил еще одного зверя, который взобрался на самую вершину соприкасающихся каменных глыб и теперь готовился напасть на нас с Халдаром сзади. Я закричал, предостерегая товарища, и последнее, что я видел, выскакивая из пещеры, был огромный серебристо-серый волк, зависший в прыжке над головой Халдара в кроваво-красном отблеске костра.

Потом была только работа, все остальное отступило на задний план. После леденящего, разъедающего душу страха кровавая стычка с волками казалось прямо глотком воды в пустыне. Сжав рукоять меча обеими руками, я размахнулся и изо всей силы всадил лезвие одному из волков в шею. Но, несмотря на ширину клинка и силу удара, мне удалось перерубить твари шею лишь наполовину, вот какие здоровенные зверюги водятся в тех местах. Мой меч застрял в его хребте, и это чуть было не стоило мне жизни, – из тьмы на меня уже неслось следующее чудовище. Но я успел-таки высвободить клинок за доли секунды до того, как волк поровнялся со мной, и выставил его вперед, так что зверь напоролся на него горлом с такой силой, что у меня чуть руки из суставов не выскочили. Когда с ним было покончено, я повернулся к коню и рассек путы у него на ногах, чтобы не мешали ему защищаться. Халдарова жеребца, который лежал на боку и не переставая ржал, заживо жрали еще четыре волка, зарывшись ему в брюхо чуть ли не по самые плечи. И тут я услышал крик друга.

Халдар загнал свой меч прямо в разинутую пасть того волка, что спрыгнул на него сверху, по самую рукоятку, но и этого оказалось мало, чтобы достать до сердца, поэтому он бросил клинок, спасая руку, и остался с кинжалом да выхваченной из пламени костра горящей головней. Зверь лежал, конвульсивно подергиваясь, из пасти у него торчал эфес меча, а на Халдара уже мчался новый, который, клянусь, ростом ненамного уступал лошади. Грудная клетка у него была широкая, как у полярного медведя, ребра ходуном ходили на бегу, и каждое я видел столь же ясно, как осужденный на смерть слышит удары колокола, который звонит по нему. Его желтые глаза горели безумным голодным огнем, а темнота за его спиной наполнилась множеством таких же медовых искр и скрежетом когтей о камни, который почти перекрывал предсмертные хрипы терзаемого коня.

И вдруг мчавшийся первым гигант, вместо того чтобы прыгнуть, внезапно затормозил всеми четырьмя лапами, и, заваливаясь на бок, стал поворачивать назад. Взмахнув лохматым хвостом, он коротко взвизгнул и скрылся во мраке ночи. Тут же до нас донесся мерный топот целой стаи волков, бросившихся врассыпную от нашего укрытия, а те, что лакомились кониной у входа, оторвали вымазанные в крови морды от лошадиного брюха, поджали уши и тоже кинулись наутек. Несчастная животина время от времени продолжала всхрапывать, хотя и не так громко, как раньше. Тишина, которая неминуемо должна была вот-вот наступить, пугала меня настолько, что я предпочел бы и дальше прислушиваться к агонии лошади, но жалость взяла верх над страхом, и я прикончил беднягу.

– Оно идет, – раздался в наступившей тишине голос Халдара. – Но откуда?

– Говорил он странно тихо, точно завороженный. Приближение чего-то страшного не оставляло сомнений. Воздух, казалось, кипел от разлитого в нем напряжения. Камни ежились, предчувствуя беду. Признаюсь, мною в тот момент овладело нездоровое любопытство, но отвращение все же было сильней. Желания сбежать у меня не возникало, – когда подходишь к опасности так близко, то отступать уже поздно, особенно если в тебе есть хоть капля мужества и отваги. Но и неподвижно ждать я тоже не мог. Точно впавшая в панику от появления непрошеных гостей домохозяйка, я начал судорожно прибираться. Высвободив меч Халдара из пасти мертвого зверя, я аккуратно вытер клинок о его же шкуру, потом принялся выволакивать волчьи трупы из пещеры наружу. Все это время я не переставал ворчать, ругаться и покрикивать, чувствуя, как воздух вокруг сгущается и дышать становится все труднее. И тут раздался крик Халдара:

– Ниффт, гляди! Камень!

Обернувшись на зов, я увидел, как одна из каменных глыб, защищавших наш костер от ветра, вдруг вздулась и снова опала, точно внутри нее, как в утробе женщины, заворочался младенец, которому не терпелось родиться. На мгновение все замерло, потом камень снова содрогнулся, еще и еще. Наконец ровная гранитная поверхность вспучилась и застыла. Заключенное в камне существо прилагало все усилия, чтобы прорвать окружающую его оболочку. Трещина появилась на вершине выпуклости, и, точно изливаясь из нее, пещеру заполнил запах тления. Раздался треск, щель стала шире, и из нее высунулась рука скелета.

На ней сохранилось ровно столько пожелтевших хрящей и сухожилий, чтобы кости не распадались. Пальцы ее судорожно хватали воздух, так что она походила на какого-то отвратительного краба, поглощающего морскую капусту. Тут камень снова раздулся и опал, точно испустил глубокий вздох, отверстие в нем увеличилось, и из него показалось все предплечье, состоявшее из одной прямой и одной изогнутой кости. Рука принялась молотить по воздуху, точно сражаясь с невидимым противником, и гранитная глыба почти раскололась пополам. Смрад из разрыва пошел такой, что у нас подогнулись колени. Тем временем наружу вылезла вторая рука с зажатым в ней золотым ключом, а за ней и весь покрытый ссохшимися обрывками плоти скелет выпал на песок. Череп его местами покрывали проплешины не истлевших до конца черных волос, мокрых и блестящих, как У младенца, только что вышедшего из материнской утробы.

Оставив позади половинки камня, точно скорлупки разбитого яйца, скелет, извиваясь, пополз к нам, ребрами чертя на песке глубокие борозды. Двигался он тяжело, точно измученный пловец, с трудом вырвавшийся из жестоких объятий ледяного смрадного моря. Не только вонь, но и ужасающий холод исходили от этих желтых костей. Когда скелет, точно вконец обессилев, упал возле костра, пламя съежилось и из ярко-желтого сделалось красным, будто его вынесли на мороз.

Вонь, я сказал? Клянусь Трещиной, до той минуты я не знал истинного значения этого слова. Лежа у костра и слабо шевеля конечностями, скелет начал быстро преображаться, и, пока он проходил через все метаморфозы своего возрождения, смрад в пещере стал таким, что нам показалось, будто наши носы и глотки забила разлагающаяся плоть. Прижавшись спинами к камню, мы стояли и смотрели, не в силах отвести глаза от омерзительного зрелища.

Сначала кости покрылись прозрачными паутинками плоти. Точнее, то была не плоть, а та клейкая на вид субстанция, которая остается, когда процесс разложения подходит к концу. Ее становилось все больше и больше. Комья сгустились внутри прозрачной грудной клетки и, поднимаясь, точно дрожжевое тесто в печи, скоро заполнили ее всю; склизкие лохмотья повисали на костях, вытягивались, удлинялись, обретая упругость и сплетаясь в мышцы, покрывались кожей, которая зашевелилась, заволновалась, а потом и вскипела червями.

Я молча радовался тому, что пламя костра ослабело, ибо у меня не было сил ни закрыть глаза, ни даже смотреть в другую сторону. И я, и Халдар зажимали ладонями носы и рты, но вонь проходила сквозь пальцы, словно их и не было. Тем временем существо у костра перевернулось на спину.

Извивающиеся черви покрывали его так густо, что при каждом движении целые гроздья их падали на землю, точно хлопья пены с тела пловца, только что выбравшегося из морских волн на сушу. Но, едва коснувшись песка, черви тут же исчезали, будто он впитывал их в себя, как воду. Наконец они начали осыпаться целыми пластами, оставляя после себя живую кожу, нежную и светящуюся. Грудная клетка вскипела двумя конусообразными холмиками, черви лавиной хлынули с них на землю, и нашим взорам открылись две круглые, как полная луна, груди с розовыми бутонами сосков посередине. Одновременно соблазнительные бедра и живот избавились от покрывавшей их коросты, остатки гноя выплеснулись из глазниц, и их заполнили большие черные глаза.

Перед нами лежала женщина, нагая, пышущая здоровьем, будто только что рожденная. Земля под ней была чиста, воздух вокруг свеж, но от каждого ее движения нас по-прежнему обдавало холодом, точно порывы ветра с покрытых ледниками горных вершин врывались в пещеру. Пальцами свободной руки дна провела по щеке. Второй, в которой был зажат ключ, коснулась соска. Потом улыбнулась, подняв глаза к небу. Зубы ее были плотно стиснуты, взгляд горел жестокой радостью. Кончиками пальцев она принялась торопливо ощупывать свое тело. Руки дрожали, как у скряги, вновь нашедшего сокровище, которое он считал потерянным. Две крупные слезы выкатились из глаз, скользнули к вискам и пропали в темных кудрях. Затем она повернула голову и уставилась на нас поверх костра. Несколько ударов сердца она не произносила ни слова, а просто смотрела, не переставая улыбаться сквозь сжатые зубы. Груди ее мерно вздымались и опускались. Наконец она сказала:

– Помогите мне встать, смертные. Я почти совсем выбилась из сил, пока доползла до вас. А времени у меня мало.

Какой у нее был голос, Барнар! Он пронзал мозг насквозь, словно холодный шелковый шарф протаскивали через уши, – нет, любая попытка описать его граничит с безумием! Я сделал было шаг вперед, повинуясь ее приказу, но ноги мои точно налились свинцом. Халдар же, напротив, двигался очень быстро, и не успел я оторвать спину от камня, о который опирался, как он уже был подле нее. Он протянул к ожившей покойнице обе руки с проворством умирающего от жажды человека, перед которым вдруг поставили пинту пива.

Но, когда она коснулась его протянутой руки, он не удержался и вскрикнул. Мужественно вытерпев ее прикосновение, он упал на колено и подставил плечо для опоры, пока она поднималась на ноги. Ему стоило большого труда скрыть, какую боль причиняет каждое ее прикосновение. Тело ее было округлым, гладким и упругим, как у двадцатилетней, но казалось, ей приходится напрягать всю свою волю, чтобы только стоять прямо. Почувствовав под ногами твердую землю, она схватилась рукой за камень, чтобы не потерять равновесия. Халдар, не поднимаясь с колен, склонил голову и пристыжено заговорил:

– Прости мою невольную слабость, госпожа. Это…

– Это холод, Халдар Диркнисс, – ответила она, глядя на него, словно пылкая юная королева на одного из своих верных рыцарей. – Холод и магия Ключа, к которому ты прикоснулся.

А теперь отойди подальше, маленький смертный с ястребиным взглядом. Мне нужно торопиться.

О Халдар, возлюбленный брат мой! До самого конца не утратил он способности поражать меня, Барнар. С женщинами он всегда был неизменно вежлив, но никогда не ухаживал. Теперь же его поведение ясно говорило о том, что он без памяти влюбился в этого призрака, восставшего из могилы. Ошибиться тут было невозможно. Достаточно было увидеть, как он вздрогнул при слове «маленький» и, вытянувшись во весь рост, устремил на нее полный горького упрека взгляд, услышать, как он называл ее «госпожой». Он всегда пользовался словами в их прямом значении. Если бы не страсть, внезапно охватившая его, он наверняка обратился бы к ней, как и подобает, – Пришедшая из тьмы.

По правде сказать, она была невыносимо привлекательна. Даже усталая поза, в которой она стояла перед нами, нисколько ее не портила, но лишь подчеркивала присущую ей раскованность и свободу. Широко расставленные глаза и широкие скулы наводили на мысль о саргалезских крестьянках или женщинах Зеленой Равнины. Полные подвижные губы открывали крепкие белые зубы. Контраст между их сверкающей белизной и непроницаемой, как у животных, чернотой глаз невольно завораживал. С усмешкой перехватила она обиженный взгляд Халдара.

– Милый мой смертный, путь наверх убийственно, бесконечно тяжел. Мне пришлось пройти через весь процесс разложения от конца до начала и предстоит сделать это еще раз. Просто стоять и говорить с вами для меня титанический труд. Лунный свет обжигает мою кожу. Так что прошу тебя, сладчайший из воров, не надо дуться по пустякам. Отойди подальше и выслушай, что я скажу.

Халдар сделал шаг назад, покаянно склонив голову. Затем она обратилась ко мне:

– Привет тебе, северянин Ниффт, прозываемый также Ниффтом Пронырой. Я слышала, что ты и Халдар – большие мастера своего дела и к тому же отважные люди. Вам повезло, что вы избрали это место для ночлега, а мне – что я застигла вас здесь. Знайте же, о искуснейшие из воров, что с сегодняшней ночи жизнь ваша переменится, ибо я укажу вам дорогу к богатству, славе и власти, превосходящим человеческое воображение. Не скрою, начало пути будет темным и страшным, но зато в конце вас ждет яркий свет, признание и почет. Меня зовут Далиссем. Я была дочерью храма в Луркнахолме. Вот уже семь лет, как я мертва.

Мне казалось, что я слышал каждое слово мгновением раньше, чем оно успевало сорваться с ее губ. Все, что она говорила, дважды входило в мое сознание – двойным эхом мертвой тишины. Халдар снова сделал шаг вперед, без сомнения готовый присягнуть на верность здесь и сейчас, без всяких условий. Но она предостерегающе подняла руку и покачала головой, отчего пряди черных волос змеями поползли по ее плечам.

– Слушайте и не перебивайте! Я не смогу долго сопротивляться притяжению подземного мира. Ты прав, Халдар, это я навела тебя на мысль о подвиге, но вовсе не для того, чтобы навредить тебе. Я заставила тебя поклясться Ключом, потому что у меня есть Ключ, тот самый Ключ от Дома Чародея Мармиана. Вот он. И я пришла сюда, чтобы помочь тебе осуществить то, о чем ты грезишь. Я дам тебе возможность совершить подвиг, намного превосходящий все, о чем ты когда-либо мечтал, твое величайшее свершение, и не возьму взамен твою жизнь, хотя ты и поклялся отдать ее. Более того, я сама тебя награжу, я отдам тебе Ключ Чародея. А за это ты приведешь одного человека, живого, вниз, к Ветрам Войны, туда, где обитаю я в Долине Беснующихся Мертвецов.

С этими словами она несколько раз настойчиво указала рукой на землю у себя под ногами. Мы с Халдаром переглянулись. По его лицу было видно, что не смотреть на нее хотя бы мгновение для него несказанная мука. Взгляд его яснее ясного говорил: «Как нам повезло, а, Ниффт? Какая невероятная удача!»

Признаться, я и сам чувствовал почти то же самое. Представь, что тебе вдруг подарили волшебную палочку или сапоги-скороходы. Все о них слышали, но никто, конечно, не верит, что они где-то существуют на самом деле. Не менее странно знать, что есть человек, который обладает Ключом от Дома Чародея Мармиана, более того, стоит прямо перед тобой, держа тот самый Ключ в руке! Далиссем подняла Ключ и потрясла им в воздухе, точно посылая гневный вызов стоящему в отдалении врагу. Его головка представляла собой прямоугольник из четырех кованых золотых роз, еще одна посередине, – в точности так, как говорилось в легендах. Он был настолько массивен, что мышцы на руке державшей его девушки вздулись от напряжения. И все же проверить, тот ли это Ключ, мы не могли, так как двери от Дома Чародея под рукой не было. Я вежливо обратился к девушке:

– Могу ли я прикоснуться к нему, Пришедшая из тьмы, просто чтобы убедиться?

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не сказать «госпожа», ибо, раз назвав ее так, невольно начинал чувствовать, что это и есть единственное подходящее для нее обращение. Я же хотел немного ее позлить, вывести из равновесия, чтобы вырваться из-под того влияния, которое она уже начинала на меня оказывать. Так следует поступать каждый раз, когда говоришь не с простым смертным. Далиссем усмехнулась. Мне показалось, будто на меня смотрит, оскалившись, большая дикая кошка – завораживающе красивая, но смертельно опасная в своей непредсказуемости. Между тем на лице девушки, помимо горечи и какой-то злобной радости, начали проступать следы усталости, вызванной длительным напряжением. Она ответила:

– Любезный Ниффт, дерзость – именно то, что требуется для той работы, которую я хочу вам предложить. Хвала твоему нахальству, оно тебе еще понадобится. А сейчас можешь подойти и потрогать Ключ. Убедись, что в нем заключена сила, которую нельзя подделать.

Я приблизился к ней, с каждым шагом все глубже погружаясь в холод, который она источала. Он пронизывал до костей, проникал даже сквозь них, но не мешал двигаться. Оказавшись рядом с девушкой, я невольно задержал дыхание, боясь скова ощутить смрад могилы, но от нее пахло грозой, свежим влажным ветром, прошедшим огненное горнило молний. Ее глубокие темные глаза притягивали. Я перевел взгляд на Ключ и, медленно подняв руку, осторожно прикоснулся к нему пальцем.

Я был готов ко всему, но, когда в меня ударила запертая в Ключе сила, от которой гудело и вибрировало золото, признаюсь, чуть не вскрикнул. Я тут же отдернул руку, но краткого соприкосновения хватило, чтобы по гладким отполированным полам просторных комнат моего мозга градом запрыгали яркие бусины галлюцинаций. Кивнув головой, я отступил.

Далиссем начала едва заметно покачиваться. Она сдвинула колени, как это делают ярмарочные силачи, поднимая тяжести. Ключ она прижала к животу, и он тут же исчез, точно растворился в ней. Ухватившись за камень обеими руками, она обратила к нам искаженное вымученной улыбкой лицо.

– Вы всего лишь смертные. А жизнь человека, которого я требую привести ко мне, давно уже потеряна по древнейшим законам как земного, так и подземного миров. Мне нужен Дефальк из Луркнахолма. Он поклялся мне своей жизнью, а я поклялась ему своей. В назначенный час я без промедления отдала долг смерти. Он же позабыл о своей клятве и все эти семь лет нежит свою плоть, наслаждаясь светом солнца. Любой житель Луркнахолма знает мою историю, так что вы сможете проверить мои слова.

Моя мать – Жрица Очищения, одна из тех семи, что вершат обряды в храме Луркнахолма. Она до сих пор жива. Она дала обет, что я буду носить белую тунику девственницы всю жизнь, как только пришло мое первое месячное кровотечение. Потому что она ненавидела меня. Потому что я заявила, что хочу познать любовь мужчины. Я нашла Дефалька, Дефальк и я нашли способы встречаться. О, чего мы с ним только не вытворяли!

Но однажды меня выследили, и нас застигли прямо в постели. На той самой постели, пока мои преследователи высаживали дверь, мы и принесли наши клятвы. Мы условились, каким способом и когда каждый из нас уйдет из жизни. Мы были уверены, что это наша последняя встреча. Его, слегка пожурив, наверняка отпустят на волю. Мне же, запятнавшей белизну туники, законом предписывалось погибнуть от руки моей матери в канун следующего Праздника Очищения. Но я твердо решила ее опередить.

Тут Далиссем покрылась испариной. Глядя, как крупные капли стекают по ее бокам, я невольно вспомнил недавнее отвратительное зрелище. Она уже не опиралась на камень, а висела на нем, обхватив его обеими руками и положив подбородок на верхушку. Спина ее неестественно изогнулась от напряжения, сопротивляясь притяжению земли. Но улыбка ее по-прежнему была полна утонченной, почти сладкой ненависти.

Но моя мать вовсе не собиралась позволить мне ускользнуть от нее в Смерть. Она приговорила меня к заключению в крохотной комнатушке с одним-единственным окошком под самым потолком. Там я должна была состариться и умереть в одиночестве. Но я… убежала.

Ноги девушки подогнулись, и ее голые колени с болезненным стуком ударились оземь. Она все еще цеплялась за камень, но он был слишком велик, и, не в силах обхватить его, она продолжала соскальзывать вниз.

– Моя тюремщица, совсем еще неопытная девчонка. Я убила ее на второй день, а она-то думала… что это блестящее поприще… Впрочем, так оно и вышло. В то утро, когда я убежала, казалось, весь мир принадлежит мне. Я достала коня и поехала в обход Луркнахолма искать Дефалька. Но я была неосторожна. Стражники со стен заметили меня. Послали погоню. Я скакала весь день. Повернуть назад было нельзя. Они преследовали меня по пятам, хотя и не могли нагнать. У меня был хороший конь, но он в конце концов не выдержал и пал. Неподалеку отсюда. Близился час исполнения моего обета. Я успела сорвать с себя одежду, завязать волосы в узел, занести нож и выкрикнуть слова прощания и привета, обращенные к моему возлюбленному. Тем временем капитан городской стражи подъехал так близко, что я могла видеть выражение его глаз. Он прочел приближение своей смерти в моих, а я так и видела ярость моей матери в его. Мне надо лечь, я не могу больше, мне надо лечь.

И она окончательно сползла с камня на землю.

– Подойди ко мне, Халдар Диркнисс, – устремила она взгляд на моего друга и улыбнулась, заметив, как он спешит исполнить ее просьбу.

Хотя девушка лежала на спине, все тело ее по-прежнему напряженно изгибалось, точно сопротивляясь земному притяжению. Даже затылок ее, казалось, не просто соприкасался с песком, но упирался в него, силясь вновь подняться.

– Путь в мой мир лежит через чью-то смерть. – Теперь слова давались ей легче, чем раньше, и она обращалась не только к Халдару, но и ко мне. – Один человек из Луркнахолма должен скоро умереть. Конечно, проще было бы подстеречь и убить какого-нибудь бродягу. Для заклятия, которое я вам скажу, все равно, кто бы ни умер.

– Мы не мясники! – воскликнул Халдар, оскорбленный. Даже не глядя в мою сторону, он знал, что я с ним согласен.

– Трудности нам только в радость. Мы придем к тебе через ту дверь, которая первой раскроется перед нами.

Далиссем медленно кивнула. Ее жесткий взгляд выражал одобрение.

– Ты хорошо говоришь, маленький смертный. И ты знаешь, Халдар Диркнисс, что, хотя ты и мал ростом, человек ты вовсе не маленький. – Последние слова она произнесла с особым нажимом, заметив, что мой друг снова готов вспылить. – За те несколько лет, что прошли с моей смерти, здесь побывало не так уж мало людей. Я всех их пропустила. Ни к кому не посылала своих мыслей. Да и стоило ли раскидывать сети и преодолевать такой бесконечно трудный подъем ради заурядных людишек? Наклонись ко мне, и я запечатлею в твоей памяти путь вниз и заклятие, которое поможет вам пройти.

Мой друг склонился к самым ее губам. Она долго что-то нашептывала ему, а он все смотрел в ночь, и по тому, как потрясенно расширились его глаза, видно было, что с каждым ее словом все новые и новые глубины открываются в его сознании.

Договорив, она уронила голову набок. Тело ее конвульсивно содрогнулось, и она с трудом вернулась в прежнее напряженное состояние.

– Отойдите, – прошипела она. – Отвернитесь. Я должна уйти так же, как и пришла. Что бы ни случилось, думайте о Ключе. Он будет вашим.

Мы послушно повернулись спиной. Ледяная волна липкого смрада снова окатила нас с головы до ног. За ней, словно шипение умирающего на песчаном берегу прилива, до нас донеслось чавканье десятков тысяч могильных червей, пожирающих плоть. Две крупные слезы выкатились из глаз моего друга и скатились в его бороду. В ту ночь мы спали, не неся стражи. Присутствие смерти в этом месте ощущалось так сильно, что ни один волк не осмелится подойти близко еще много дней.

Мой конь, почуяв бегство волков, успокоился и остался пастись поблизости. Мы встали еще до рассвета и собрались в дорогу, договорившись, что будем ехать верхом по очереди. Первым на лошадь сел Халдар, а я, держась за седло, побежал рядом. Когда мы пустились в путь, мой друг задумчиво произнес:

– Знаешь, Ниффт, она ведь не только рассказала мне о Дефальке и Шамблоре и сообщила заклинание, но еще и поведала массу других вещей, которым не было конца.

– Каких же? – спросил я.

– Не знаю! Они все внутри меня, но я не могу до них дотянуться.

Он ехал, а я бежал рядом. Мне не хотелось напоминать ему о времени. Так прошло утро. Моей выносливости хватило на три или четыре часа, но в конце концов мне пришлось таки вывести друга из задумчивости. Он удивился: ему казалось, что прошло не больше часа.




III


Дефальк из Луркнахолма посещал на протяжении одного дня множество таверн и постоялых дворов. Он бывал и в фешенебельных местах в районе Биржи, что покоится на огромных плотах прямо на озерной глади, и в более живописных местечках в районе верфей, где собирается самая разношерстная публика, и в питейных заведениях старого центра, неподалеку от судейских коллегий. Маршрут его зависел от того, с кем ему нужно было встретиться: то он разговаривал с брокером, то договаривался о продаже последнего улова кораблей своего тестя, то умасливал какого-нибудь судью из коллегии морского права, чтобы тот благосклонно выдал новый патент на ловлю рыбы в одном из самых богатых районов озера Большой Раскол. Так что, пока мы с Халдаром ходили за этим типом по пятам, отмечая места, которые он посещает, и время, когда он там бывает, город мы изучили лучше некуда. И все это время мы не забывали справляться о здоровье Капитана Флота Шамблора. Он, разумеется, не был настоящим капитаном, то есть не плавал на судах, но зато владел ими – его флотилия была одной из самых многочисленных в Луркнахолме. Город полнился слухами о его болезни. Когда мы только прибыли, Капитан, казалось, пошел на поправку, дав нам тем самым неделю на подготовку, и мы времени даром не теряли.

Тщательно изучив повадки своей жертвы, мы разработали план действий. И вот в намеченный день после полудня я сидел в засаде в узком переулке возле трактира «Перо и Пергамент» и поджидал Дефалька. Трактир этот находится в старом центре города, где улицы так узки, что единственным видом транспорта, который может с легкостью по ним передвигаться, является рикша. Собственно, именно потому мы и выбрали это место. Мы знали, что Дефальк никогда не ходит пешком, если есть возможность прокатиться, и что он обедает в этом трактире чаще, чем в других местах.

Накануне вечером я побывал в трактире – после закрытия, как ты понимаешь, – и провертел дыру в стене, чтобы удобнее было наблюдать за столом, где обычно сидел наш завсегдатай. И вот теперь, взобравшись на пустую бочку и загородившись от глаз любопытных прохожих горой каких-то ящиков, я прильнул к отверстию и приготовился ждать появления Дефалька. Но он уже был там. Мне с моего наблюдательного пункта было его хорошо видно. Перед ним на столе стояла пустая кружка. Он, видимо, кого-то ждал.

Дефальк был высок ростом и светловолос. Разворот плеч говорил о том, что молодость этого человека прошла в ратных трудах и забавах, однако теперь его талия и бедра почти не уступали по ширине грудной клетке. Лицо его было по-прежнему красиво, хотя привычка к сытой ленивой жизни несколько смазала когда-то решительные черты. Но главное – уверенность в собственной неотразимости – никуда не исчезло. Он наверняка все еще пользуется успехом у женщин своего круга, состоящего из вчерашних юнцов и завтрашних богачей. Тесть Дефалька, по нашим сведениям, был в меру состоятелен и зятя своего держал на коротком поводке. Наш подопечный имел все основания надеяться на обеспеченную жизнь, когда, прослужив лет этак десять в качестве сначала посредника, а потом и адъютанта какого-нибудь финансового воротилы, окончательно распрощается с молодостью. С первого взгляда было видно, что Дефальк – простая душа и не хочет от жизни ничего, кроме богатства, восхищения и неограниченного досуга. У него прямо на лице было написано: «Я ведь отличный парень, так разве все это не причитается мне по праву?» Он так искренне в это верил, что, клянусь, я и сам готов был с ним согласиться. Однажды, когда мы, как обычно, следовали за ним по пятам, Халдар повернулся ко мне и со странной горечью произнес:

– Клянусь Трещиной, даже лучшие из женщин влюбляются в таких вот олухов по неопытности. Должно быть, чем меньше мозгов и больше самодовольства, тем вернее победа!

В трактир вошел дородный чернобородый мужчина в камзоле из бордового шелка. Увидев его, Дефальк приветственно взмахнул рукой. Вошедший выглядел ровесником Дефалька, но двигался легко и упруго, а в глазах светилось животное наслаждение жизнью. Одежда выдавала в обоих состоятельных людей – в особенности в глаза бросались укороченные плащи с меховой опушкой, последний писк сезона, – но достаточно было взглянуть на расслабленные плечи и бледно-голубые глаза Дефалька и сравнить их с бьющей через край жизненной энергией другого, как становилось понятно, что бородач по праву рождения принадлежит к тому миру, в который его собеседник еще только силится войти.

В несколько широких шагов чернобородый подошел к столику Дефалька и панибратски хлопнул его по плечу. В чинной обстановке трактира его жест показался почти непристойным. Некоторое время он продолжал стоять у стола, нависая над Дефальком и оглушая его своей громогласной болтовней. Ему определенно доставляло удовольствие и собственное остроумие, и внимание людей за соседними столиками, тогда как собеседнику было явно не по себе. Наконец он уселся, продолжая создавать видимость приятельских отношений. Завязался разговор. Дефальк изо всех сил старался изобразить ответное жизнелюбие, говоря, однако, на полтона ниже, чем бородач, отчего казался неуклюжим и неискренним настолько, что больно было смотреть. Его друг, имя которого было Крамлод, упивался его замешательством.

Немного погодя Дефальк отодвинул кружку и наклонился к собеседнику.

– Мы с тобой давно друг друга знаем, так что давай говорить напрямую, – начал он. – Выкладывай все, что думаешь, а я скажу, что у меня на уме.

Знаком он приказал трактирщику приблизиться. Крамлод заулыбался.

– Да, Дефальк, таких откровенных людей, как ты, поискать! Я ведь помню, когда мы были молоды, ты гонялся за храмовыми юбками, обычных тебе было мало. Все мы в те времена считали тебя отважным романтиком, а ты не скрывал своего презрения к нам, заурядным людям с обычными вкусами. А помнишь, что ты говорил о деловом мире? Сплошное подхалимство и надувательство, тощие кошельки выслуживаются перед толстыми в надежде на их милости, а? Славные были деньки, не так ли? Подумать только, как сильно с возрастом меняются взгляды.

Он даже не давал себе труда притвориться, будто говорит в общем. Нагло ухмыляясь, он смотрел Дефальку прямо в глаза, а тот лишь жалко и приниженно хихикал. Крамлоду это вымученное веселье, очевидно, казалось музыкой. Тут появился хозяин, и Крамлод умудрился устроить целый спектакль из такого простого, казалось бы, дела, как заказ выпивки. Надо было видеть, как он серьезно совещался с Дефальком, выспрашивая его рекомендации, соглашался с каждым его словом, а потом перекидывался на сторону хозяина и вторил его возражениям, им же самим предварительно спровоцированным. Наконец он остановил свой выбор на небольшом стаканчике поссета. Дефальк заказал двойную огненную воду, чему я нисколько не удивился.

– Ты говорил о милостях, за которые одни выслуживаются перед другими, – продолжил Дефальк, как только хозяин ушел. – Вообрази, какое совпадение, Крамлод: именно этим я сейчас и занимаюсь. Да ты, наверное, и так уже догадался! От твоих глаз, старина, ничего не укроется. Одним словом, мой благородный друг, ты просто должен пригласить нас на эту вашу вечеринку. Тем самым ты поможешь нам, а себе не навредишь. Луриссиль присоединяет свои мольбы к моим – она умеет очаровательно просить, Крамлод, твое сердце вмиг бы растаяло, доведись тебе ее увидеть. Ну давай же, я ведь знаю, вы не прислали нам приглашение просто по ошибке.

Крамлод улыбнулся, изображая детское удивление.

– Я озадачен! – ответил он. – Нет, я просто сбит с толку! У меня нет слов! Подумать только, ты и Луриссиль – любители музыки! Ибо что же еще, кроме перспективы послушать оркестр, играющий на плоту музыку, которая рождается из отражения звездного света в озерной глади, могло заставить вас желать принять участие в нашем маленьком незатейливом празднике? Ну и ну – вот так думаешь, будто знаешь кого-то как облупленного, а он вдруг поворачивается к тебе боком, обнаруживая совершенно неожиданную черту характера.

Принесли напитки. Крамлод поднял свой стакан и обвел трактир полным вежливого любопытства взглядом, точно полагая тему исчерпанной. Дефальк криво усмехнулся и сделал большой глоток огненной воды: без сомнения, чтобы избавиться от определенного привкуса во рту.

– Ты прямо как старший брат, – заметил он, медленно покачивая головой, точно Крамлод и впрямь вызывал в нем какие-то сентиментальные воспоминания. – Дразнишь конфетой, а в руки не даешь, просто ради удовольствия чувствовать себя выше ростом! Слушай, старик, это просто бессовестно с твоей стороны. Ты ведь отлично знаешь, что никакой я не любитель музыки. Плут! – И он опять улыбнулся, точно плутовство Крамлода доставляло ему удовольствие. Однако морщинки, которые залегли вокруг его глаз, говорили скорее о душевной боли, чем об искреннем веселье, и Крамлод, видя это, упивался мучениями своей жертвы.

– Нет, правда, Дефальк. Я в полном недоумении. Что еще, кроме музыки, могло заставить тебя так пламенно желать приглашения на мой вечер? Я даже начинаю подозревать, что ты надо мной смеешься, а сам вовсе и не собираешься приходить.

Дефальк снова покачал головой, демонстрируя восхищение чувством юмора приятеля.

– Все понятно, Крамлод, ты решил притворяться до конца. Ну а мне это не нужно. Приглашение на твой вечер даст Луриссиль возможность зазвать госпожу Сквамаш к нам на обед на следующей неделе. Флот господина Сквамаша имеет разрешение на отлов рыбы в водах, смежных с водами моего тестя. Вот мы и хотим с ним договориться. Ну вот, я все сказал. Яснее просто некуда. Заметь, я прекрасно отдаю себе отчет в том, насколько важную услугу ты нам окажешь.

– Клянусь Трещиной, наконец-то я понял, Дефальк. До меня ужасно долго доходит, просто смешно. Надо же было сделать целую тайну из того, о чем я догадался бы сам, если бы подумал хорошенько. Господин Сквамаш! Ну конечно! Дарла вечно ворчит, что я слишком туп для исполнения общественных обязанностей. Я, конечно, с ней спорю, но в глубине души, признаюсь честно, думаю, что она права. Исключительный напиток, Дефальк. Как, ты говоришь, он называется?

– Поссет.

– Ах да. Ну что ж, дорогой друг, я получил большое удовольствие от общения с тобой. А теперь мне нужно идти, – бедняжка Дарла целый день сегодня крутится, нанимает музыкантов, надо ей помочь. Передавай Луриссиль мои самые горячие поцелуи.

Крамлод поднялся из-за стола сияя. Дефальк смотрел на него без всякого выражения – силился, должно быть, побороть отвращение, чтобы заговорить. Бородач взял паузу, давая собеседнику время собраться с мыслями. Наконец Дефальк заговорил:

– А как же твой вечер – мы приглашены или нет? – Голос его вибрировал от ненависти, которую он даже не потрудился скрыть.

Крамлод просиял, точно получил наконец то, чего давно дожидался. Лицо его сияло таким неприличным довольством, что, ей-богу, стыдно становилось за того, кто доставил ему такую радость. Он виновато улыбнулся, притворяясь, будто только что вспомнил, и поспешно сунул руку в карман своего шелкового камзола.

– Подумать только, какой печальный упадок могучей некогда памяти! Все время, пока мы с тобой переливали из пустого в порожнее, записка от Дарлы лежала у меня в кармане! На, держи! Умоляю, Дефальк, пощади мою гордость, никому не рассказывай об унизительной… забывчивости, которую я только что тебе продемонстрировал! – С этими словами он бросил на стол скрученную трубочкой и перевязанную ленточкой записку, жизнерадостно взмахнул на прощание рукой и вышел.

Некоторое время Дефальк продолжал сидеть, тупо уставившись в пространство. У него был вид человека, старающегося заглушить в себе все чувства и мысли.

Мне было так за него стыдно, будто это не его одного, а нас с ним вместе только что обвели вокруг пальца. Хотелось подойти и отвесить ему хорошую затрещину. Странно. Разумеется, ничего подобного я бы не чувствовал, если бы не знал, что Далиссем умерла ради этого человека. Тем временем он взял стакан с огненной водой, осушил его, поставил на стол и снова погрузился в задумчивость. Лицо его приняло мечтательное выражение, губы задвигались, – вероятно, он строил планы мести, произнося про себя резкую отповедь обидчику. Наконец он вздохнул и заказал еще выпить. К лежавшему на столе приглашению он не прикасался до тех пор, пока не прикончил второй стакан. Тогда он схватил скрученную в трубочку бумажку, сунул ее в карман и вышел из трактира.

Я хорошо знал, какой дорогой он обычно выходит из трактира на главную улицу, и поспешил вперед, то и дело оглядываясь, чтобы убедиться, что он не отстал. Халдар с непокрытым торсом, лоснившимся от жира, которым у рикш Луркнахолма принято натираться от холода, поджидал меня за первым же поворотом. Рядом с ним, как ты уже догадался, стояла коляска. Обычно Дефальк и мечтать не мог найти экипаж так близко к трактиру – «Перо и Пергамент» находился в стороне от оживленных торговых улиц города, – и потому мы были уверены, что он обязательно клюнет на нашу наживку.

– Через минуту он будет здесь, – сообщил я другу, а он сунул мне в руки большой кожаный мешок. Я тут же нырнул в соседний переулок и бежал до тех пор, пока не оказался между двумя заброшенными домами. Улочка была довольно длинной, к тому же шла не прямо, а слегка по дуге, так что при первом взгляде казалось, будто ее можно пройти насквозь, и, только одолев примерно половину, прохожий убеждался, что в конце его ждет тупик. Добежав до этого места, я остановился, свернул с дороги и спрятался.

Примерно минуту спустя я услышал стук колес и голос Дефалька:

– Разве здесь можно проехать? По-моему, тут тупик.

– Нет, господин, это сквозной проулок, к тому же так мы обогнем затор на Петляющей улице.

– Я не хочу терять время…

Колесница вихрем пронеслась мимо меня. Я выскочил из засады и стал позади нее, в то время как Халдар резко затормозил и поднял оглобли вверх. Дефальк вниз головой полетел с сиденья. Я тут же распялил горловину мешка, и он провалился туда по пояс, заполнив его собою так же плотно, как нога поутру заполняет башмак. Халдар, выпутавшись из упряжи, поспешил мне на помощь. Вместе мы затолкали дородного красавца в мешок по самые лодыжки и затянули веревками. Он так орал, что стены чуть не рухнули нам на головы. Мы поставили его на ноги, и я с удовольствием заехал ему кулаком в солнечное сплетение, чтобы он заткнулся. Он осел наземь, и мы, согнув его пополам, уложили на дно повозки. Я взобрался на сиденье, Халдар впрягся в оглобли и неторопливой рысцой повез нас к гавани, где мы снимали комнату.

Ударив Дефалька, я испытал облегчение: это было похоже на месть. Как он мог позволить себе опуститься до такой степени, когда перед ним был пример Далиссем? Я злился на него не меньше, чем Халдар.

Но, не будучи таким идеалистом, как мой друг, я смотрел на ситуацию более рационально. Дефальк был повинен всего лишь в тщеславии и слабости. Хладнокровное убийство – мерзкая штука, не правда ли? Насколько же хуже тащить человека в ад живьем… Но он клятвопреступник. Он поклялся отдать жизнь, и по всем законам, человеческим и нечеловеческим, не имел на нее больше права. Можешь быть уверен, во время похищения я ни на секунду не переставал твердить себе об этом. Да и разве ты на моем месте не сжал бы зубы и не сделал то же самое, пообещай тебе кто-нибудь Ключ от Дома Чародея Мармиона?




IV


Через два дня после захвата Дефалька мы лежали в засаде и ждали удобного момента, чтобы спуститься вниз. Пленник лежал между нами, связанный по рукам и ногам, острие Халдарова кинжала упиралось ему в горло.

Я не зря сказал, что мы лежали в засаде. Дело обстояло именно так: мы взобрались на бархатный балдахин над кроватью Шамблора. Капитан Флота находился под нами, ждал смерти. В комнате, кроме нас, было еще человек шесть. Балдахин, по счастью, был очень высок, и, пока мы не пытались сесть, а лежали пластом, нас никто не мог увидеть. Однако тишина в комнате стояла такая, что, забурчи у кого-нибудь в животе, все бы услышали. Мне удалось несколько раз украдкой выглянуть из засады, кроме того, я внимательно прислушивался к разговорам присутствовавших и потому довольно ясно представлял себе, где каждый из них находится и что делает.

Капюшоны отороченных соболем плащей двоих присутствовавших аптекарей были подняты в знак того, что они находятся при исполнении служебных обязанностей. Правила гильдии не позволяли им садиться у смертного ложа, и потому они все время стояли. Еще двое – тощая, как сушеная вобла, Гладда, старая дева и единственная дочь Шамблора, и ее компаньонка, коренастая коротко стриженная женщина с неправильным красивым лицом, – сидели. Здесь же был и двоюродный брат Шамблора со своей женой. Комната ломилась от всякой роскошной мебели, так что найти стул не представляло труда, но они продолжали стоять, демонстрируя подобающую случаю покорность и как бы заранее благодаря умирающего родственника за щедрость, проявленную в завещании. Двоюродный брат, долговязый и неуклюжий мужчина, вменил, кроме того, себе в обязанность подавать Шамблору попить всякий раз, как тот начинал хрипеть. Питье – поссет в золотом кубке – стояло на столике у постели умирающего.

Дефалька мы доставили в дом днем раньше, предварительно напичкав его наркотиками и засунув внутрь безвкусно сработанного погребального сувенира, присланного с подобающими случаю соболезнованиями от некоего несуществующего графа. Сувениром служило внушительных размеров керамическое надгробие, сплошь увешанное венками с траурной каемкой. Наш пленник, согнутый в три погибели, как раз вошел в полый «камень».

Сувенир не без некоторого замешательства приняла дочь умирающего. Через час явился я, наряженный графом, и заговорил с Гладдой, стискивая ей руки и обильно орошая их слезами. В те дни, когда я был совсем еще зеленым юнцом, а доходы нашей семьи не соответствовали ее знатности (я происходил из благородного, но пришедшего в упадок рода), жизнерадостный пожилой джентльмен подарил мне медную монетку на конфеты. Он похлопал меня по плечу и сказал несколько добрых, ласковых слов, от которых на сердце у меня сразу стало теплее, и огонь этот продолжает согревать меня на протяжении всей жизни.

Как известно, именно с возвратом этих самых важных долгов люди никогда особенно не спешат. Бег времени, водоворот событий, давление обстоятельств – все становится препятствием! Я давно уже узнал имя пожилого джентльмена – Капитан Флота Шамблор, – но все никак не мог зайти представиться и пожать его мозолистую щедрую руку. И вот я пришел, но, увы, слишком поздно! Известие о смерти великого человека опередило меня. Потому-то я и прислал тот скромный дар, который она уже получила, а теперь пришел сам, чтобы засвидетельствовать почтение и благодарность ее покойному родителю, увековечив их на пластине кованого серебра.

Как? Он еще жив?! Значит, еще можно успеть взглянуть в его благородные глаза, произнести слова, которые… ну и так далее в том же духе, ты понимаешь. Через пять минут я уже поднимался следом за Гладдой в комнату, где лежал при смерти Шамблор, и, учитывая ее природную подозрительность и недоверчивость, держала она себя со мной исключительно приветливо. Она, кстати сказать, совсем не дура. Просто люди частенько упускают из виду истины, известные им едва ли не с самого рождения, исключительно в силу их обыденности. Я сдобрил свой невероятный рассказ таким количеством реальных подробностей и деталей из жизни Шамблора – не зря же мы с Халдаром потратили столько времени на подготовку, – что Гладда на какое-то время совершенно позабыла о том, что в обычных обстоятельствах знала совершенно точно. А именно: Капитан Флота Шамблор ни разу в жизни и муху не прихлопнул бесплатно, не говоря уже о том, чтобы подарить кому-то монетку. Принесенная мною серебряная табличка стоила порядочно – правда, ювелир, которому мы ее заказали, заплатил за нее из собственного кармана, нимало об этом не подозревая, разумеется, – и, возможно, ценность вещи помогла убедить старую деву. Да и я тоже вовсю старался, изображая праздного богача, который не может найти себе занятия лучше, кроме как ходить по домам и сочувствовать людям в их несчастьях.

Подойдя к постели умирающего магната, я положил табличку подле него, не забыв еще раз окропить ее слезами, и, опустившись на колени, стиснул его дряблую руку. Шамблор беззвучно пялился на меня, как рыба сквозь лед. Во время этого спектакля я и сделал то, ради чего, собственно, пришел в дом. Я достал шарик крысиного помета, который был спрятан у меня в гульфике, и незаметно уронил его на пол, а вставая, раздавил каблуком.

Я спросил, где у них туалет. Гладда вспыхнула и объяснила, как туда пройти, но провожать меня не пошла. Того мне только и надо было: оказавшись один в коридоре, я завернул в ближайшую спальню. Комната вполне подходила для того, чтобы перенести туда умирающего, когда соседняя станет непригодной для жизни, – а она непременно станет такой ближе к полуночи. Из кармана штанов я вынул моток тонкой прочной веревки, которую мы с Халдаром предварительно выкрасили под цвет стен дома, зацепил ее за средник окна и спустил конец на улицу. Затем плотно прикрыл оконную раму, но задвижку опускать не стал. Выполнив намеченное, я вернулся в комнату больного, многословно попрощался с хозяйкой и отбыл.

Наш план целиком и полностью зависел от удачного стечения обстоятельств. В таком большом доме хозяева могли выбрать любую из множества спален. Или крысы могли прийти еще до того, как мы с Халдаром успеем забраться в нужное место.

В любом большом доме есть крысы, особенно в таких сырых прибрежных городах, как Луркнахолм. Гладда была хорошей хозяйкой: она щедро платила слугам, но и гоняла их до седьмого пота, требуя безукоризненной чистоты. Мы все рассчитали правильно, наша наживка сработала, и около полуночи началось вторжение крыс. Как только стемнело, мы с Халдаром пробрались в дом, выбрали себе укрытие понадежнее и залегли, прислушиваясь к шагам слуг, пытаясь по звуку определить, сколько их и как часто они появляются в коридоре.

Как только нам показалось, что возня начинает стихать и дом постепенно погружается в сон, мы вышли из укрытия, прокрались вниз, не встретив никого по дороге, вытащили Дефалька из фальшивого могильного камня и вернулись с ним назад в спальню. Когда мы все втроем устроились на балдахине, у нас еще оставалось по полчаса сна на каждого. Потом мы напоили Дефалька отваром из трав, чтобы привести его в чувство. Не годится, если он вдруг придет в себя посреди действия. Мы подготовили его к последующим событиям заранее, но ничего толком не объяснили, сказали только, что хотим получить за него выкуп, и что если он будет вести себя тихо, какие бы странности ни происходили вокруг, то уйдет целым и невредимым. Поэтому, проснувшись, он лишь пристально посмотрел сначала на одного из нас, потом на другого и ничего не сказал.

Где-то около полуночи мы услышали первые торопливые шаги и вопли отвращения. Вскоре коридор наполнился дробным топотом крыс, которые, ошалев от запаха приманки, стаями неслись мимо нашей двери. Крысиная побежка становилась все чаще и плотнее и не стихла, даже когда по коридору загрохотали тяжелые шаги нескольких пар ног, обутых в подбитые гвоздями сапоги. Затем до нас стали доноситься короткие размеренные удары вперемежку с писком и хриплым кашлем – это люди били крыс. События развивались по нашему сценарию. Истребители крыс скоро заметили, что зверьков привлекает одно конкретное помещение. Тогда дверь нашей спальни распахнулась, и в комнату, тяжело пыхтя, ввалились два дюжих конюха, тащивших матрас, на котором лежал больной хозяин. За ними по пятам, точно вырвавшаяся из ада фурия, летела здоровенная сиделка. В конце концов, крысы – забота конюхов.

Буря в коридоре продолжалась. Я знал, что она не стихнет до самого утра, пока не выдохнется приманка. Аптекари и родственники предоставили прислуге сражаться с крысами и убирать затем трупы, а сами поспешили передислоцироваться в соседнюю спальню. Принесли крепкие напитки, от которых никто из присутствующих, судя по звукам, не отказался. Несколько раз кто-то пытался завязать разговор, но он быстро затухал, так и не сделавшись общим.

Мы провели в засаде больше двух часов, когда я наконец решил, что настала пора активно вмешаться в происходящее. Шамблор захрапел. Похоже было, что он быстро идет на поправку. Время от времени из его горла вместо храпа вырывался какой-то булькающий звук, и тогда угловатый родственник брал с ночного столика чашу с поссетом, наклонялся над спящим и тонкой струйкой вливал напиток ему в рот. Капитан Флота чмокал губами, делал глубокий вдох и не просыпался. Очевидно, он снова вознамерился натянуть нам всем нос. Меня это отнюдь не устраивало, я вовсе не хотел встретиться с Исторгателем Душ измотанным долгим, томительным ожиданием. Я протянул было руку через лежащего между нами Дефалька к плечу Халдара, чтобы предупредить его, как вдруг Гладда, обращаясь к сиделке, негромко спросила:

– Как ты думаешь, они пришли… за отцом?

– Нет, – сухо ответила та. Слушая их, можно было подумать, что женщины совершенно позабыли о присутствии других людей. – Они ведь не пошли за ним сюда, правда? Вот тебе и ответ, – закончила сиделка. Снова наступила тишина.

– Их так много… – произнесла Гладда.

И тут я понял, что надо делать. Потихоньку я вытащил из кармана штанов мелкую медную монетку и, пользуясь тем, что пол в комнате был покрыт коричневым ковром, на фоне которого ее никто не увидит, резким щелчком послал ее точно в противоположную стену. Раздался легкий стук, прозвучавший в тишине комнаты как гром. Нескладный кузен взвизгнул, какая-то из женщин так резко сорвалась с места, что ее стул с грохотом полетел на пол. Аптекарей послали осмотреть дальний угол комнаты, остальные сгрудились за их спинами. Я быстро сел и опустил капсулу с ядом в чашу у кровати. Все было проделано так ловко и чисто, что и под страхом смерти не повторить. Яд звонко плюхнулся в поссет, отчего присутствующие опять заохали и заахали, но, не сумев определить источник звука, скоро замолкли. Мою монетку они также не нашли. Нервно озираясь и оглядываясь на каждом шагу, они вернулись на свои места. Оставалось только ждать, когда храп магната опять сменится бульканьем.

После того как капсула с ядом попала в поссет, все происходящее Стало обретать черты реальности. Теперь человек на кровати наверняка умрет, и быстро. А значит, скоро перед нами откроется дверь на тот свет. Никто, кроме нас, не увидит, как она распахнется, и только мы будем знать, кого она пропустит в нал мир. И вот чтоб мне сгореть, Барнар, если при этой мысли со мной чуть не сделалась истерика. На меня вдруг напал смех, да такой сильный, что, пытаясь его подавить, я почувствовал, как балдахин заходил подо мной ходуном.

Все дело было в Дефальке. Мрачная участь поджидала его буквально за углом, но какой до смешного нелепой дорогой приближался он к ней с нашей помощью! Какие предположения, одно другого причудливее, должно быть, строит он сейчас и как далеки они все от истины! Мне вспомнились последние слова, которые он сказал перед тем, как мы его взяли: «Я не хочу терять время». Увы, Дефальк! В то самое мгновение Халдар ввозил тебя в ворота вечности!

Я знаю, ты понимаешь, мой смех не означает, что мне не было его жалко. Я и смеялся отчасти именно из-за жалости к нему. Неконтролируемый смех сотрясал меня с головы до ног – плохой признак, особенно учитывая схватку, которая мне предстояла в ближайшем будущем.

Больной с присвистом задышал во сне, и снова раздалось журчание вливаемого в горло напитка. От этого звука у меня под ложечкой точно ключ повернулся, открыв дорогу страху.

Халдар тронул меня за плечо, показывая, что готов. Мы сцепили руки над грудью Дефалька, и мой друг зашептал заклинание. Дыхание магната на постели под нами вдруг изменилось, стало хриплым и судорожным. Сиделка воскликнула:

– Ваш отец! Глядите!

Ее сухой ломкий голос чувственно дрожал, точно сам вид смерти доставлял ей физическое удовольствие. Я почувствовал ее голос как нечто живое и плотное, он словно прополз по мне, будто слизняк. Кожа моя стала сверхъестественно чуткой. Я ощущал всех, кто был в это мгновение в комнате, словно каждое их движение проходило прямо сквозь мои нервы. Я чувствовал, как содрогается лоно сиделки, слышал, как надежда борется с недоверием в голосе Гладды, когда она воскликнула: «Отец!» Все собрались вокруг кровати и стояли перешептываясь…

И вдруг в комнате наступила полная тишина, нарушаемая лишь дыханием умирающего. Никто не двигался. Ощущение пустоты было столь сильным, что я резко выпрямился на балдахине и страшно перепугался и удивился, увидев, что все здесь, только замерли на середине движения. Гладда смотрела прямо на нас, лицо ее закостенело в обращенной к небу мольбе, глаза ничего не выражали. И тут за дверью раздался звук. Он приближался. Шаги.

Странно, впечатление было такое, словно кто-то шагает по камню, а не по застланному ковром полу, и звук шагов эхом отдается в пещере, а не в коридоре жилого дома. Дверь спальни медленно отворилась в обратную сторону, против петель. Голый человекоящер шести футов росту, качнув широченными плечами, ступил внутрь. В руке он держал кожаный мешок, из чего я заключил, что это, должно быть, и есть Исторгатель Душ, мой будущий противник. От его кожистого, холодного на вид тела рептилии веяло такой несокрушимой силой, что я невольно содрогнулся. У него был короткий массивный хвост, чрезвычайно гибкий, которым он пользовался как упором. Я подумал, что в схватке его будет не повалить.

Но, когда следом за ним в комнату вошел Проводник Душ, я мысленно возблагодарил богов за то, что мне предстоит схватка всего лишь с его подручным. Проводник больше всего походил на заросшего волосами варвара. Чтобы не задеть головой о притолоку, ему пришлось пригнуться, – на мой взгляд, росту в нем было не меньше семи футов. На нем был потрепанный, замызганный килт и боевые сандалии, покрытые коркой засохшей грязи, икры туго перехватывали порванные и завязанные узелками шнурки. Волосатый, точно у обезьяны, торс прикрывал видавшие виды дорожный плащ. Глаза смотрели двумя узкими черными щелями, от щек, бледных, как ледник в горах, так и тянуло холодом. Беспокойный рот бездонной впадиной зиял в клочковатой, точно колючие заросли ежевики, бороде. В руках у него не было ничего, кроме посоха, увенчанного живой змеей толщиной в мою руку. Увидев нас, они замерли в нескольких шагах от кровати умирающего и молча, без всякого удивления, стали ждать. Я откашлялся и начал:

– Приветствуем тебя, о Проводник Душ, и просим взять нас в царство мертвых живыми вместе с душой Шамблора Кастертастера.

Проводник раскрыл рот и медленно произнес:

– Спускайтесь.

Его голос вернул этому простому слову изначальный смысл. Он говорил как будто внутрь себя, слова долго и гулко падали, точно в бездонный колодец, пока наконец слушателю не начинало казаться, что и он тоже летит вслед за ними прямо в ледяную утробу Проводника. Я спрыгнул с балдахина на пол. Ожидание наше длилось так долго, что ноги у меня затекли, и я чуть было не потерял равновесие. Халдар передал мне Дефалька – тот, услышав, что мы задумали, принялся сопротивляться, так что пришлось его успокоить хорошим ударом кулака, – а потом спустился сам. Мы оказались среди родственников Шамблора. Гладда все еще продолжала стоять, устремив глаза к потолку, сиделка застыла у самого края постели, вся в напряжении, точно взявшая след гончая, аптекари окаменели, глядя друг на друга с выражением беспросветной серьезности на лице, пожилые супруги, заламывая руки, спешили к своему благодетелю и все никак не могли добежать.

И только один Шамблор оставался по-настоящему живым. Его тревожный взгляд перебегал с одного лица на другое, крупные капли пота блестели на лбу. Он знал, что его час пробил, и доживал последние минуты с неведомой прежде жадностью.

Гигант продолжал разглядывать нас; мне даже показалось, что, увидев путы Дефалька, он улыбнулся. Пока он смотрел, змея на оголовье его посоха тоже потянулась к нам, и теперь голова ее с широко разинутой пастью и дрожащим высунутым языком раскачивалась в нескольких дюймах от моего лица. Непроницаемо поблескивающие черные глаза рептилии следили за каждым нашим жестом, как жаба следит за проносящимися над ней мухами, подкарауливая добычу. Шамблор Кастертастер заговорил, и я впервые услышал его голос. Он был тоненький и въедливый, как комариный писк.

– Как? Уже?

Проводник устремил служившие ему глазами провалы на человекоящера и сделал знак в сторону Шамблора. Исторгатель Душ вразвалочку, точно заправский борец, протопал к кровати, забрался на нее и заскользил по ногам умирающего. Тот слабо забился, путаясь в простынях. Тем временем демон в обличье ящерицы наклонил голову и боднул его в живот – то есть это мне так показалось. На самом же деле сначала его тупое чешуйчатое рыло, а затем и вся башка погрузились сквозь одеяло во вздутое брюхо лежащего на кровати старика. Немного погодя проклятый демон, мерзко посверкивая чешуей, целиком скрылся в его утробе, волоча за собой свой кожаный мешок. Некоторое время его не было видно. Шамблор беззвучно разинул рот, и по его телу волной прошло конвульсивное содрогание. Потом вдруг лицо его раскололось, точно упавший с дерева перезрелый плод, и мощная туша рептилии выплеснулась из раны.

Исторгатель спрыгнул с постели, где Шамблор лежал целый и невредимый, но бездыханный. Человекоящер держал кожаный мешок обеими руками, ухватив его почти за самое основание, где в уголке билось что-то живое и крохотное. Остальная часть снаряда для ловли болталась свободно. Проводник Душ кивнул нам.

– Глядите, смертные, – произнес он. – У него почти не было души, только этот жалкий комок эктоплазмы. Когда мы сбросим его в подземные клоаки царства мертвых, от него и ряби на воде не останется.

Что тут можно было ответить? Я поклонился:

– Могущественный Проводник, каково твое решение? Возьмешь ли ты нас с собой в Долину Беснующихся Мертвецов и соблаговолишь ли вывести назад двоих?

– Путешествие будет стоить вам боя, – сказал он. Его слова по прежнему с гулким эхом проваливались в пустоту.

– Один из вас должен повалить моего Исторгателя и обездвижить его.

– Я готов исполнить твое желание, о великий, – отозвался я. – Хотя с удовольствием воздержался бы от схватки, если бы ты счел, что это не столь необходимо.

– Необходимо, – последовал ответ Проводника.




V


Бороться с Исторгателем было и впрямь необходимо, причем начинать следовало немедленно, ибо он уже передал мешок Проводнику, который ухватил его точно так же, как его подручный до этого, бросился на меня, метя головой в живот, и повалил на пол.

Это было все равно что драться с водой. Когда волна хватает тебя и тащит за собой в океан, единственный способ уцелеть – упасть и катиться с ней вместе, а потом, едва хватка ослабеет, вывернуться из ее объятий и снова встать на ноги. Какое уж там нападение! Мало того, что у чешуйчатого демона был хвост, заменявший третью ногу, так у него еще и челюсти работали, как третья рука. Зубов на них не было, но зато они были снабжены преострыми костяными выступами, да такими мощными, что запросто могли размолоть мышцы. Посмотри, видишь две отметины у меня на предплечье? Исторгателя работа. И ширина челюстей тоже порядочная. Он подмял меня под себя, не давая двинуть ни рукой, ни ногой, и я корчился на полу. До сих пор не могу понять, как мне удалось тогда высвободить одну руку и заехать ему кулаком в горло. И как раз вовремя: еще один удар сердца, и мои ребра полопались бы, точно обручи прогнившего бочонка, не выдержав мощи его захвата. Я почувствовал, как мой кулак расплющил его горло, но тут, едва я успел высвободить руку, мы со всего маху налетели на Гладду. Ощущение было такое, будто у этой женщины вместо ног были два литых бронзовых столба. Я несколько одурел от столкновения, но все же у меня хватило соображения ухватиться за ее руку и, подтянувшись, высвободиться из объятий человекоящера, чья голова приняла на себя основную силу удара.

В мгновение ока он снова пришел в себя, но мне и этого было достаточно: я вскочил на ноги и, едва он показался из-под юбок женщины-статуи, пнул его в грудь. Причем изо всей силы, до отказа распрямив ногу и вложив в удар всю тяжесть своего тела. Демон пошатнулся, но тут же уперся хвостом в землю и удержал равновесие. Не давая ему опомниться, я нанес новый удар, отскочил и снова бросился вперед, на этот раз целя ногой в промежность.

Но это оказалось не так просто. У ящериц гениталии находятся на животе, под одной из множества неразличимо похожих друг на друга пластинок, отдаленно напоминающих черепицу на крыше. Я выбрал самую широкую и понадеялся на удачу.

Учитывая свой опыт, могу ответственно заявить, что применять эту тактику в борьбе с рептилиями или квазирептилиями ни в коем случае нельзя. Исторгатель отшатнулся было назад, но тут же снова рванулся ко мне с такой силой, точно я своим прикосновением зарядил его дополнительной энергией. Я уклонился от броска и, согнув руку в локте, замком обхватил его сзади за шею. На какое-то мгновение мне даже показалось, что я уже одержал победу. Не тут-то было: демон вихрем понесся по комнате, молотя по стенам, полу и застывшим во времени людям моим телом.

Ну и задал же он мне работенку: я только успевал уворачиваться от сокрушительных ударов, которые сыпались на меня со всех сторон, так что душить его у меня совсем не было ни сил, ни времени, да к тому же приходилось следить за тем, чтобы он не пустил в ход голову и челюсти. Мы врезались в старуху – ее пышные юбки твердостью и шершавостью не уступали цементу – и рикошетом отлетели к огромному дубовому гардеробу. Исторгатель буквально протаранил мною его дверцу, стремясь освободиться от захвата. По инерции мы оба ввалились прямо в шкаф сквозь дюймовую доску. Подожди, я покажу тебе шрам на лопатке. Сюда она и впилась, расколовшись от нашего совместного напора.

В шкафу мы словно ушли под воду: многочисленные плащи и юбки не давали ни смотреть, ни дышать. Демон запрокинул голову, так что его разинутая пасть оказалась прямо возле моего лица. Я думал, что задохнусь от болотного смрада, который шел из его глотки. Тем временем он изогнул нижнюю часть тела и принялся изо всех сил молотить меня хвостом по голове. Зажатый между ним и стенкой шкафа, я оказался в ловушке, и у человекоящера были все основания надеяться, что со временем он таки вышибет из меня дух. Я поднял руку, чтобы защитить голову, и почувствовал, как немеет от побоев плечо.

Моя другая рука все еще стискивала шею демона, но вот, когда его хвост взметнулся, чтобы нанести мне очередной удар, я разжал ее, ухватился за хвост и впихнул его прямо в горло его обладателя как можно глубже. На мгновение обе мои руки освободились, и я тут же мертвой хваткой вцепился в горло Исторгателя, стараясь зажать хвост у него в гортани. Теперь уже он оказался в ловушке: его тело обвивалось вокруг меня кольцом, и я всем своим весом прижимал его к полу.

Если у Исторгателя и были слабые места, так это его руки. Размерами они не уступали человеческим, но каждая ладонь имела всего по три пальца, тонких и хрупких, как и подобает рептилии. Наверное, немало искусства и сноровки требуется, чтобы отделить душу от каркаса из мяса и костей, на котором она растянута, точно на дыбе. Исторгатель не смог оторвать мои пальцы от своего горла и, задыхаясь, наконец затих, признав свое поражение.

Пошатываясь, я подошел к Проводнику. Мой недавний противник проворно вскочил на ноги и встал у дверей, не выказывая ни малейших признаков ни усталости, ни боли. Я понял, что он готов снова ринуться в бой и стереть меня с лица земли. Проводник обратился ко мне:

– Далиссем, дочь храма из Луркнахолма, призвала вас. Халдар и я молча согласились. Дефальк сосредоточенно, однако без удивления, смотрел на Проводника. Наверное, он уже и сам догадался, кто послал за ним. Невозможно близко знать такую женщину, как Далиссем, и не понять, что ей хватит силы воли настоять на своем.

– Идемте же, смертные, – закончил Проводник. – Поищем ее душу. – И он передал кожаный мешок человекоящеру. Тот вышел из комнаты, хозяин за ним. Мы, перерезав путы на ногах Дефалька, двинулись следом. Уже у дверей я обратил внимание, что шкаф, в котором мы боролись, снова абсолютно цел, а люди начали понемногу шевелиться, точно оттаивая. Мы шагнули за дверь и оказались в гулкой темноте. Залитый светом факелов коридор исчез. Перед нами простиралась огромная, источающая сырой гнилостный запах клоака.

Потолок просторной аркой выгнулся над нашими головами, противоположная стена терялась в полумраке. От пенистого потока примерно в сто футов шириной, заполнявшего пещеру от одной стены до другой, исходило бледное рассеянное мерцание. Под нашими ногами поскрипывали ступеньки шаткой деревянной лесенки, которая вела вниз, к крохотному причалу. Возле него покачивался на воде плот из просмоленных бревен.

Исторгатель и Проводник первыми ступили на плот. Мы сперва спихнули Дефалька, а затем спустились сами. Проводник произнес:

– Можете развязать вашего пленника. Вы уже вступили в царство Смерти, и любой из вас, кто осмелится отойти от меня хоть на шаг, останется здесь навсегда.

Мы развязали Дефальку руки. Украшенная резным орнаментом дверь спальни Шамблора захлопнулась и исчезла вместе с лестницей, точно растворилась в покрытой слизистым налетом грязи стене. Наш плот тронулся с места и поплыл по течению. Человекоящер взялся за шест и принялся выгребать на середину мерзкого потока.

Воды подземной реки, Барнар, так и кишели разными тварями. Местами на ее поверхности возникали тускло-оранжевые фосфоресцирующие пятна, и в них можно было разглядеть десятки бесформенных комков эктоплазмы, которые, поднимая свои перекошенные лица дегенеративных детей к свету, силились пронзить окружающий их вечный мрак мутным взглядом незрячих слезящихся глаз. Другие, более юркие и верткие, с человеческими глазами и зубастыми, как у миног, ртами, походили на ободранных змей, с чьих боков свисала бахрома изъеденной проказой плоти. Но были там твари и побольше, они описывали плавные круги в похожей на суп жиже, то и дело мелькая своими маслянистыми боками в лужицах света. Вдруг одна из них вынырнула на поверхность и подняла над водой вполне человеческую голову, качавшуюся на тонком, как полип, стебельке шеи. Она глядела на нас, пуская слюни, но ни одного звука не сорвалось с ее губ. Все эти твари испуганно шарахались от нашего плота, но мы все равно чувствовали, как они извиваются и корчатся под нами. Тяжелые толстые бревна, казалось, вибрировали, как туго натянутая барабанная кожа, от присутствия сотен тысяч мертвецов вокруг.

Проводник заговорил:

– Дефальк, ты давным-давно должен был проделать этот путь, и совершенно в другом обличье.

– Так тебе известен наш спутник, о великий? – переспросил я. Дефальк отвел взгляд и ничего не сказал.

– Разве есть хоть один смертный, чье имя было бы мне неизвестно, северянин Ниффт? Я узнаю имя каждого живого существа, как только оно впервые слетает с губ его родителей. Когда мать произносит имя только что рожденного ребенка, я слышу ее шепот. Сама того не ведая, она сообщает: «О Проводник, вот мой Дефальк, еще одна работа для тебя – рано или поздно».

Гигант негромко усмехнулся. На мгновение стало тихо. В подземелье стояла такая абсолютная и всепроникающая вонь, что я перестал обращать на нее внимание, – так перестаешь замечать рев водопада, когда долго находишься поблизости. В то же время мне показалось, что скорость течения полноводного потока увеличилась.

– Но даже не знай я о нем с самого начала, – прервал молчание Проводник, – узнал бы потом. Разве не я уносил Далиссем к месту ее последнего обитания? О, она не шутила, когда нанесла себе удар. Ни минуты не раздумывая, вогнала она кинжал между ребер прямо в сердце. Оно так и раскололось на две половинки, точно спелое яблоко под ножом кухарки. Вот это была женщина! Ее душа заполнила этот мешок целиком! Он так и топорщился во все стороны, распираемый ее духом! А это, могу вас заверить, нечасто случается. Наша обычная добыча – жалкий сгусток алчности, вырожденческого самодовольства и страха, наподобие этого. Мы бросаем таких слизняков здесь, и они сами находят дорогу на дно ада. Вот так! – И Проводник вытряс мешок через край плота.

Что-то небольшое, с крысу размером, пролетело, отчаянно барахтаясь, по воздуху и шлепнулось в реку. Мгновение спустя на поверхности показалось усатое рыльце без глаз и скорбно заверещало, повернувшись к нам. Исторгатель отпихнул его шестом, и оно уплыло своей дорогой.

– Однако о Далиссем, – продолжал Проводник. – Она одна из тех избранных душ, что завоевали в царстве Смерти почетное место. Души, ярким пламенем горящие при жизни, продолжают сиять и в смерти и получают здесь право на вечное существование – именно существование, а не жалкое прозябание в зловонной грязи. При жизни ее дух был силен яростью. Вот почему в смерти ей было определено место в Долине Беснующихся Мертвецов, среди Ветров Войны.

– Яростью? – вырвалось вдруг у Дефалька. Мы удивленно уставились на него, а он смотрел на Проводника. – Почему яростью? Она ведь умерла ради нашей любви! – В его голосе ясно звучало не только сознание собственной вины, но и скрытое до поры до времени демоническое тщеславие.

– Тем больше твой позор! – отрезал Халдар, хватая Дефалька за руку и сильно встряхивая. – И все равно это была ярость, а не любовь. Неужели ты знал ее так мало? Мне хватило одного взгляда, чтобы понять ее суть, ибо она – само совершенство. Она могла бы убивать врагов голыми руками, она предпочла бы выплеснуть переполнявший ее гнев, а не умереть! Но, связанная клятвой, она была бессильна и могла обратить свою ярость лишь против себя самой. И она нанесла себе последний удар, презирая жизнь в оковах!.

Тихим проникновенным голосом Проводник спросил:

– Она прекрасна, Халдар Диркнисс, разве не так?

– Да, великий Проводник, – был ответ.

– Тебе, Дефальк, – обратился к нему Проводник, – следовало бы видеть ее путь вниз. Жаль, что ты не был свидетелем ее второго рождения из мешка Исторгателя. Столько великолепия из грязной, темной оболочки. Истинные души возрождаются в том же виде, какой их тела имели при жизни. Здесь, на этой самой палубе, лежала она семь лет тому назад и даже не вздрогнула, поняв, где находится. Первым делом она протянула руку, как делает, проснувшись рано поутру, женщина, проверяя, на месте ли ее мужчина. Но Далиссем никого не нашла ни справа, ни слева. Тогда она медленно села и огляделась. Я отвернулся, чтобы не быть невольным свидетелем ее разочарования.

Далиссем не произнесла ни слова. Немного погодя она поднялась на ноги и стала следить взглядом за всем, что проплывало мимо. Всю дорогу она стояла подле меня и смотрела. Ее лицо точно окаменело. Наконец мы остановились у края пропасти Ветров Войны, и я указал ей на лестницу, ведущую вниз. Не меняя выражения лица, девушка повернулась ко мне лицом и опустилась в глубоком поклоне на одно колено. Это был жест, достойный королевы! Потом она вновь поднялась на ноги и стала решительно спускаться вниз, прямая и неприступная. Но у подножия лестницы, на самом краю провала, ею овладел такой гнев, что даже надменность не могла с ним совладать. Она остановилась, подняла стиснутые кулаки над головой и потрясла ими. Затем запрокинула голову и взвыла. И тут же сорвалась с места и ласточкой нырнула вниз, в самое сердце черного урагана.

Все время, пока гигант говорил, Дефальк сидел на плоту, опустив голову на руки. Можно ли ненавидеть слабого? Мне стало его жаль. Но тут он спросил:

– Чего она теперь от меня хочет? Мою жизнь?

– Мы не знаем, – ответил Халдар. Строго говоря, это было правдой. Но разве можно было сомневаться?

Мгновение спустя, по-прежнему не поднимая головы, Дефальк задал новый вопрос:

– И чем же она заплатила вам за эту службу? Халдар фыркнул от омерзения. Странная реакция, – в конце концов, мы ведь и впрямь работали за плату, разве не так? Я ответил:

– Она посулила нам Ключ от Дома Чародея Мармиана. Каким-то образом он оказался у нее. Она показывала его нам.

Я глядел на Проводника с надеждой, ожидая, что он подтвердит мои слова или, по крайней мере, объяснит, как человек, которого давно нет в живых, может стать владельцем Ключа. Но он молчал. Последовала короткая пауза, а потом Дефальк едва слышно прошептал:

– Понятно.




VI


Клоака человеческих душ петляла и извивалась. Целую вечность плыли мы сквозь зловонный лабиринт. Дефальк сидел нахохлившись, точно большая птица, и, без сомнения, вспоминал прошлое. Халдар стоял рядом с Проводником, сосредоточенно вглядываясь в пустоту. Глаза его сверкали в полумраке подземелья.

Я не разделял его холодного восторга. Мне показалось, что течение стало быстрее, тьма реже… откуда-то спереди донесся звук, пока еще слабый и с трудом различимый, но все нараставший. Мне было тревожно. Только теперь я понял, какими разными надеждами жили мы все последние дни, даже когда вместе планировали это путешествие. Для моего друга этот поход с самого начала был актом самоотречения, рыцарским служением. Любя меня, он изо всех сил старался делать вид, что и ему небезразлична обещанная нам награда, – чтобы я не подумал, будто своим молчаливым бескорыстием он укоряет меня за меркантильный интерес. Чудный Халдар! Я читал в его сердце, как в раскрытой книге. Я предвидел, что, когда настанет время, он откажется от своих прав на Ключ, подкрепив свои слова клятвой, и потребует от Далиссем, чтобы та передала его в мое безраздельное владение. Так хотел он доказать этому царственному призраку свою любовь. В его глазах Дефальк был не более чем безродным псом, тогда как Далиссем представлялась ему едва ли не божеством.

Но я-то ввязался во все это именно ради Ключа. Для меня страдания Дефалька были лишь уродливой необходимостью, а Далиссем – прекрасным, но капризным призраком. А потому главное – не терять бдительности и ничего не принимать на веру: здесь, в царстве Смерти, любое заключенное ранее соглашение может оказаться равным нулю, любое заклинание, даже самое мощное, утратить силу. Единственное, что здесь несомненно, – это сама Смерть.

И тут давно не оставлявшая меня тревога выросла стократ. Течение и впрямь стало сильнее – погруженные в эктоплазматическую жижу души отчаянно забились, точно ища выхода. Видимость тоже улучшилась – впереди, словно туман, сгущался желтоватый свет. Сводчатый потолок над нашими головами обозначился яснее. С ужасом я увидел, что у Проводника нет глаз. Вместо них на его лице зияли, точно воронки, заполненные серым дымом сморщенные глазницы.

Но в комнате умирающего у него были глаза – или мне показалось? Сказать не могу, насколько это меня поразило, – я глядел на него не мигая. Наконец он повернулся в мою сторону и молча замер, точно ожидая чего-то.

– Что это за шум, великий Проводник? – кое-как выдавил я.

– Это вход в царство Смерти, – ответил он.

Что ж, быть может, именно так звучит Смерть: Апокалипсис приглушенного грохота, точно чья-то могущественная рука отняла голос у сотен и сотен низвергающихся водопадов, заставив их вышептывать свою бессильную ярость. Исторгатель поднял свой шест. Повсюду вокруг нас человеческие отбросы – все эти безумные хари, гниющие одноглазые рыла, судорожно шарящие щупальца – подняли тоскливый бессмысленный вой. От их беспорядочного шевеления вся поверхность канавы покрылась клочьями пены. Внезапно зловонная жижа потекла под уклон и одновременно протока сделала резкий поворот.

Описав полукруг, мы увидели прямо перед собой заполненную желтым светом арку, замыкавшую туннель. Судя по тому, как тихо соскальзывало вниз содержимое клоаки, простиравшийся за аркой залив был и впрямь очень велик. Мы ощущали лишь мощные толчки – это вибрировала под нашими ногами эктоплазма, встречаясь в невообразимом далеке с черной поверхностью залива. В ту минуту я знал – именно знал, – что нас обманули, что нас троих навсегда уносит в темное царство Смерти. Мне повезло, что я был занят мыслями о водопаде, к которому мы приближались, и потому не попытался пошевелиться. Только поэтому не вытащил я из ножен свой клинок и не набросился на Проводника Душ. Горе мне, если бы я это сделал! Наш плот стрелой промчался по шедшему под уклон отрезку потока, что отделял нас от арки. Спуск был на удивление быстрым и гладким, точно мы и не задевали вовсе беснующихся волн. Потом нас швырнуло прямо в разверзшееся за аркой небо цвета желчи.

Мы выкатились наружу, точно съехали на санях с большой горы. У нас за спиной оказалась исполинская стена, вздымавшаяся так высоко, что края ее не было видно: вся она была изрыта сотнями и сотнями туннелей, которые, точно глотки обожравшихся тварей, изрыгали наружу свое гнусное содержимое. Один из этих туннелей привел сюда и нас. Грязные струи сплетались в один мощный поток, покрывавший нижнюю часть стены, точно ковер, края которого терялись в бурлящем тумане далеко внизу. В этот же туман устремился и наш плот, – его швыряло из стороны в сторону, крутило волчком, мотало и бросало, как изрядно набравшегося гуляку, который, проведя веселую ночь в трактире, возвращается под утро домой, держась за стены домов и обнимая фонари на пустынной улице. Но движения плота только казались стремительными, на самом же деле он падал не быстрее, чем сорвавшийся с дерева лист, уносимый ветром вдаль. Наконец туман окутал нас со всех сторон.

Мы так долго падали сквозь туман, что я успел обрадоваться его присутствию, милосердно скрывшему от нас истинные размеры провала, в который мы погружались. Но вот туман рассеялся, и мы оказались посреди огромного черного озера. Судя по звуку, нас отнесло довольно далеко от подножия водопада, но даже и тут вся поверхность озера кипела и содрогалась, точно кадка мыльной воды, в которую погружает руки прачка. Как только мы коснулись поверхности озера, все нутро мое содрогнулось от страха и отвращения, ибо из-под воды на нас пялился полуразмытый глаз с половину нашего плота величиной. Он моргнул и ушел в глубину. Воды озера тоже были живыми.

Берег был недалеко – рваная каменистая гряда отчетливо вырисовывалась на фоне неба, – но по пути туда мы всякого успели насмотреться. Двигались мы ровно, с хорошей скоростью, хотя что именно увлекало нас вперед, оставалось непонятным, – мы видели только, как обитатели вод бросались врассыпную при нашем приближении. Не все, однако, могли убежать: там были люди, чьи ноги превратились в стебли, удерживая их тела прямо под поверхностью воды, так что нам хорошо была видна каждая жилка, каждый нерв, прорастающие сквозь кожу, точно красные и серые кораллы; над открытыми черепами, подобно небольшим деревцам, ветвились мозги. Крабы с человеческими губами суетливо бегали вверх и вниз по переплетениям нервов. И повсюду в кромешной тьме черного озера, точно гирлянды толстых сосисок, копошились лысые безрукие гомункулы, прокладывавшие себе путь лягушачьими движениями ног. Дюжины подобных существ, опутанных шелковыми нитями, беспомощно извивающихся и таращащих в безмолвной мольбе глаза, увлекали за собой водяные пауки, каждый размером с крупную собаку, – и все же то были не вполне пауки, ибо переднюю часть тела каждого из них, как раз между чудовищными жвалами, украшало человеческое лицо.

Если такое изобилие страданий можно было увидеть лишь на поверхности, то что же творилось в глубине? То и дело из воды выскакивали люди с раковинами моллюсков вместо спин: сплетясь в смертельном объятии, сражались они друг с другом, пустив в ход не только руки и ноги, но и длинные, точно осклизлые веревки, внутренности, специально для этого вывороченные наружу. Периодически на поверхность поднимались, пыхтя и отдуваясь, огромные твари наподобие кашалотов. Из их боков во всю длину тела торчали целые ряды вертких конечностей, отчаянно шлепавших по воде, – то были человеческие руки. Вскоре нам стал понятен их ужас, когда целые выводки людей-скорпионов и каких-то других паразитов с острыми, точно ножи, челюстями набросились на эти острова плоти, вмиг откромсав все руки до единой.

У подножия скал, к которым лежал наш путь, стояли какие-то лачуги. За обрамлявшей береговую линию каменистой грядой открывалось желтое небо – его простор обещал продолжение суши. Исторгатель соскочил с плота и подтащил его к берегу. Мы ступили на землю царства Смерти. Почва, скользкая и разбитая, неприятно пружинила под ногами. Человекоящер вперевалку поковылял к лачугам и скрылся за ними. Проводник остался стоять у воды, устремляя незрячий взор на каждого из нас по очереди.

– Смертные, лишь при одном условии позволено вам ступить на эту землю. Помощники Хозяина живут повсюду. Когда мы будем проезжать места, где им позволено собирать Дань, каждый из вас должен будет отдать им по куску своей плоти.

Я спросил:

– А у Хозяина много… помощников?

– Столько же, сколько существует способов войти в этот мир, – отвечал он. – Однако вам не придется платить дважды. И плата не смертельно высока.

К тому времени мы уже слишком далеко зашли, и даже это людоедское условие нас не отпугнуло. Мы двое кивнули – Дефальк промолчал, зная, что его согласие никого не интересует. Тут позади лачуг что-то загрохотало, до нас донесся скрип колес и звон упряжи. Появился Исторгатель, ведя в поводу пару каких-то животных, запряженных в огромную черную колесницу.

Ее колеса были в человеческий рост высотой, корпус величиной с корабельный нос, черный, как обсидиан, но украшенный полосами слоновой кости. Тела запряженных в повозку животных скрывали попоны из грубого черного холста на широких кожаных ремнях; нашему взору были открыты лишь покрытые черной шерстью хвосты да четыре пары мощных лап с когтями толстыми, как мои пальцы.

Проводник занял место возницы, взял в руки поводья и сильно натянул.

– Взбирайтесь, – обратился он к нам, – и держитесь за поручни. Необходимо уцепиться как можно крепче, прежде чем я отпущу вожжи.

Мы двое тут же забрались на колесницу, но Дефальк остался стоять.

– Это несправедливо! – воскликнул он. – Тысячи любовников дают обеты, а потом их нарушают! – Но его вопль остался без ответа – мы лишь смотрели на него и ждали, когда он последует за нами: у него не было выбора, и он понимал это так же хорошо, как и мы. В то же время ни у кого из нас не хватило духу прервать его: пусть уж хотя бы пожалуется на жестокую судьбу, прежде чем оказаться всецело в ее власти. – Да, я любил ее, я любил ее горячо – можете смеяться сколько угодно, прошлого вам все равно не изменить. Но любовь – это жизнь, а не кинжал в сердце! Откуда мне было знать, что она выполнит свою клятву?

– О да, – отвечал Халдар, – что же тебе еще оставалось, только считать ее такой же пустышкой, как и ты сам, – надо ведь было сохранить лицо. Ну ладно, допустим, ты пропустил условленный час. Но потом, когда ты узнал, что она это сделала, почему не пошел за ней? У тебя было целых семь лет, чтобы поправить дело.

– Покончить с собой! Выпустить себе кишки кинжалом! Чего проще – правда: разбойник? Она была уже мертва. Ее боль была уже позади. Со мной или без меня, ее все равно ждала одна судьба – гнев матери, только и ждавшей подходящего момента, чтобы обрушить его на голову дочери, и тюрьма. Она отдалась бы любому, лишь бы бросить вызов матери, и умерла бы, чтобы только досадить ей, кто бы ни был на моем месте.

– Поднимайся скорее, речистый, – обратился к нему Проводник. – Нас ждет дальняя дорога, негоже мешкать.

Дефальк сразу поник, голова его опустилась, плечи ссутулились, и он покорно взобрался на колесницу. Проводник еще туже натянул вожжи, перехватил свой посох пониже и взмахнул им над спинами укрытой попонами пары. Служившая навершием посоха змея изогнулась, зашипела, зловещее раздвоенное жало показалось из ее пасти. Исторгатель расстегнул стягивавшие попоны ремни и немедленно отскочил в сторону.

Две огромные черные борзые предстали перед нами. С воем, от которого содрогался самый воздух вокруг, набросились они друг на друга, точно изголодавшиеся акулы. Их мускулистые, напряженные, точно натянутая струна, тела состояли, по-видимому, не из живой плоти, но из чего-то вроде праха, ибо, хотя жаркие красные пасти вырывали из боков целые куски, ни единой капли крови не упало при этом. Лишь могучий гигант смог бы удержать этих тварей в упряжке. Колесница тряслась и раскачивалась от их возни. Но тут на их головы обрушилась беспощадно разящая змея.

Извиваясь над ними, точно кнут, рвала она отравленными клыками кожу на их головах и спинах. Борзые заскулили от боли и принялись огрызаться, но каждый раз змея впивалась быстрее, чем страшные челюсти успевали сомкнуться в воздухе. Возница усмирял их своим источающим боль жезлом до тех пор, пока они не прекратили грызню и не отскочили друг от друга, злобно рыча. Тогда он вновь натянул поводья, и упряжка покорилась его воле. Исторгатель отвесил Проводнику прощальный поклон, но тут колесница сорвалась с места и устремилась вперед с такой скоростью, что мы даже не увидели, как он распрямил спину.

С грохотом взлетели мы на гребень окаймлявшей озеро каменистой гряды, откуда открывался вид на весь ад. Десятки речек и речушек, ярясь и пенясь, устремлялись вниз, чтобы оросить эту черную, изрытую оврагами и провалами пустошь, похожую более всего на источенный червями кусок дерева, какой иной раз выбрасывает на берег море. Через мгновение мы уже неслись по каменным уступам вниз.

Клянусь силами тьмы и света! Вот это была скачка, Барнар! Дорог там не было никаких, да они и не были нужны. Хотя собаки предпочитали каменистую почву поближе к скалам, они с одинаковой легкостью перемахивали через холмы, взлетали по крутым стенам глубоких каньонов, переправлялись через горные потоки, так что вода фонтанами летела из-под колес.

Разглядывать пейзаж у нас не было никакого желания. Сверху нам были видны лишь заросли раскачивавшихся на ветру предметов, напоминавших деревья, да причудливые крыши домов. Спустившись в долину, мы обнаружили, что на каждом из плотоядных растений был распят человек, в течение долгого времени питавший его своим телом, а крыши домов были покрыты человеческими костями и покрашены запекшейся кровью. Я чувствовал облегчение каждый раз, когда позади оставалась очередная деревушка или живая изгородь из укорененных в земле существ. Казалось, в этом краю мучительной неподвижности мы были единственным движущимся объектом, и быстрота, с которой адские псы увлекали нас вперед, также радовала мое сердце. Мчаться сквозь тьму, сквозь целый мир, обреченный на вечную пытку, и оставаться живым, гореть жизнью! Я поймал взгляд Халдара, он ответил мне кивком и улыбкой. Опьяненные мертвым воздухом, точно вином, летели мы вперед и вперед, наша колесница, влекомая мертвыми титанами, которых подгоняли удары змеиного бича, почти не касалась колесами земли.

Восторг наш, однако, был скоротечен. С вершины следующего хребта увидели мы долину, обрывавшуюся в пропасть у самого горизонта. Все пространство, от края до края, покрывали заросли ежевики, однако стебли ее были длиной с виноградную лозу, а толщиной в человеческую руку. На каждом стебле висел мужчина или женщина. Ноги страдальцев уходили в землю, а тела пронзали десятки острых шипов. Кровь беспрестанно сочилась из ран и стекала в маленькие ведерки, специально для этой цели подвешенные к ветвям. Три старые карги ухаживали за виноградником: бродя меж растений, они прививали лозу, подвязывали стебли, и время от времени то одна, то другая из них залпом выпивала содержимое какого-нибудь ведерка. Заметив наше приближение, они побросали работу и наперегонки понеслись к краю пропасти, куда, казалось, лежал и наш путь.

Несмотря на скрюченные ноги, двигались они с устрашающей быстротой и при этом размахивали руками и кричали пронзительно, как галки.

Псы тяжело проскакали сквозь окровавленный сонм – песня бешено вращающихся колес разорвала неподвижный воздух. Однако карги опередили нас и первыми оказались У цели – моста, переброшенного через пропасть.

Подпрыгивая от возбуждения и бросая на нас плотоядные взгляды, они перегородили дорогу; возница натянул поводья, и псы, бешено скребя когтями, остановились. Даже сгорбленные, ростом ведьмы не уступали Проводнику. Издаваемая ими вонь – смесь склепа и отхожего места в третьеразрядном борделе – вполне соответствовала размерам. Глаза у них были плоские и мутные, словно сморщенные глазницы заполняла слизь. Сквозь проплешины в волосах просвечивали пожелтевшие черепа. Лица, однако, покрывала плоть – сплошь шишки и бородавки. Одежда их состояла из подпоясанных виселичной веревкой саванов. На груди одной из них саван разорвался; язва с кулак величиною, видневшаяся в отверстии, ясно давала понять, что присутствие хотя бы такой одежды следовало рассматривать как проявление чистого милосердия. Самая свирепая из трех, ухмыляясь, выступила вперед. Одна из борзых с рыком бросилась на нее. Ведьма наградила пса таким ударом по голове, от которого тот, скуля, распростерся в дорожной пыли.

– Кожу, Проводник! – каркнула она. – Человеческую кожу, с живой кровью! Дай нам кусочек, иначе тебе не проехать. Дай нам кусочек, не мешкай.

– Приветствую вас, вечно голодные сестры! – ответил Проводник. – Мы заплатим пошлину. – И повернулся к нам.

Мы с Халдаром переглянулись и уставились на Дефалька. Тот, угадав наше намерение заставить его платить первым, скорчил такую несчастную мину, что мне поневоле стало его жалко, и я сказал:

– Я заплачу, великий Проводник. – В конце концов, все равно рано или поздно придется. Проводник кивнул и взглядом показал, что я должен сойти на землю.

– Какую часть его тела вы хотите, о вечно страждущие? – спросил он. Сестры принялись хрипло спорить. Они визгливо кричали, злобно шипели и обменивались проклятиями с такой яростью, что мы чуть не задохнулись от могильного смрада, извергаемого их пастями. Они перечислили все существующие части тела, и, клянусь, были моменты, когда я говорил себе, что вытащу меч и будь что будет. Наконец главная из трех вновь шагнула вперед.

– Мы хотим ухо, – проорала она. – Славное, сочное, налитое кровью ухо – вот что нам нужно! Левое ухо.

– Нет! – каркнула за ее спиной другая. – Правое. Мы хотим правое ухо, ты, мешок могильной слизи!

– Левое, – продолжала настаивать первая и протянула мне ржавые садовые ножницы, висевшие у нее на поясе. Их лезвия были покрыты засохшей кровью и плесенью, однако я принял их у нее из рук чуть ли не с благодарностью. Ведь им нужна была только мочка уха, а значит, я по-прежнему смогу слышать.

Смотри. Вот моя работа – я оставил себе немного, но всю мочку пришлось отрезать, ведь именно в ней кровь, а обмануть старух нечего было и пытаться. От боли свет померк у меня в глазах. Я швырнул им сначала ножницы, а потом и отрезанный кусок плоти. Вся троица тут же бросилась за него в драку: клочья волос и куски кожи летели во все стороны. Пока они дрались, точно изголодавшиеся чайки, я взобрался на колесницу, и Проводник хлестнул собак. В то время как мы грохотали по мосту через пропасть, Халдар оторвал полосу ткани от моей рубахи и перевязал мне голову. Провал, разверзшийся под нами, казался бесконечным. Дно его терялось во мраке, и только беспрестанный шум струящейся внизу воды доносился до нас.

В голове у меня все еще мутилось от боли и тошноты, когда я вдруг обнаружил, что слышу звуки, доносящиеся из невозможной глубины и дали, из самых святая святых этого мира. Тончайший шепот со дна залива проникал в мой мозг, будто он был осажденной крепостью, а изуродованное ухо – взломанными воротами, сквозь которые внутрь вливалось вражеское войско. С отвратительной четкостью до меня доносились мольбы на невнятном языке стонов, раздирающие уши шепотки и сухое хихиканье, вылетавшие из костяных глоток, в моем сознании лопались пузыри дьявольских признаний, булькало странное варево, топали копыта, щелкали клювы, шелковисто шевелились плавники. Тот залив и прилегающие к нему каньоны, через которые лежал наш путь, открыли мне множество тайн – а еще больше поведали лишь намеком, – о самом существовании которых я ничего не хотел знать.




VII


Думаю, Халдар уловил мою невысказанную жалобу, ибо немного погодя он сказал:

– В следующий раз, великий Проводник, платить буду я.

– Тогда готовься, скоро настанет время, – отозвался тот. Мы долго мчались по глубокому петляющему каньону, стены которого нависали над дорогой, отбрасывая длинные тени на реку и ее берега. Псы мчались вперед, не ведая усталости, точно огромная разрушительная волна, что рождается в недрах океана и несется к берегу, невзирая ни на какие препятствия на своем пути. Но серая бездна точно смеялась над их усилиями, оставаясь по видимости неизменной.

После предупреждения Проводника мы стали пристально вглядываться в окружающую местность, ожидая каких-либо изменений, но все было как прежде. То и дело по обе стороны дороги вставали хижины, дверями которым служили занавески из нанизанных на нити зубов; они еще продолжали клацать при нашем приближении, так поспешно скрывались от нас обитатели этих хижин. (Но лишь я один слышал их частое дыхание и стоны их туго запеленатых жертв.) Попадались нам и кузни вурдалаков, где гиганты с широкими жабьими телами били молотами по раскаленным докрасна конечностям брыкающихся душ, привязанных к наковальням, и другие мастерские, в которых великаны с трубками выдували отчаянно вопящих карликов из котлов расплавленной плоти. От поселения до поселения простирались заросли ядовитой паучьей травы, в которой барахтались люди-крысы; они перемежались с рощами низкорослых деревьев с прозрачными, точно кишки, стволами, на их узловатых ветвях вместо листьев висело дерьмо. От дерева к дереву, беспрестанно жуя, слонялись души спиногрызов, подобных Шамблору. Их жалобное поскуливание свидетельствовало о том, что занятие они выбрали не по своей воле.

Я первым почувствовал грядущую перемену, услышав, как десятки тысяч челюстей с чавканьем и утробным ворчанием вгрызаются в падаль. Шум стоял такой, точно целая армия трупоедов разрывала на части и заглатывала огромные куски мертвечины.

Вскоре и мои спутники насторожились, завидев, как целая туча черных, точно сажа, птиц то взмывает в небо, то снова кидается к земле за следующей излучиной реки. Наша упряжка стремглав пронеслась через поворот, и нашим глазам предстала колоссальная насыпь, перегородившая весь каньон от края до края, настоящий горный хребет, сложенный из свежих трупов, не менее пятидесяти футов в высоту и вдвое больше в ширину. У подножия этого вала целые стаи шакалов грызлись, отнимая друг у друга куски посочнее; его склоны, сплошь покрытые птицами-падальщиками, влажно блестели. В воздухе, точно угольная пыль, висело целое облако насекомых-некрофагов, и я с невыносимой отчетливостью слышал хлюпающее чавканье их жвал.

На нашем берегу в валу были ворота. Рядом возвышалась сложенная из костей сторожевая башня. Приближаясь, мы увидели, как на ее вершине мотается туда-сюда что-то крупное. Кроме того, мы обнаружили, что насыпь состоит преимущественно из трупов женщин и детей. Их изуродованные лица то и дело показывались в просветах между крыльями, челюстями и жвалами.

Башня представляла собой безумную мешанину скелетов всех мыслимых и немыслимых существ. Вообще-то она больше походила на обезьяний насест, и существо, которое прыжками спустилось оттуда нам навстречу, двигалось скорее как обезьяна, чем как человек. Оно получленораздельно – видно, клыки мешали говорить – заревело:

– Кожа! Ты везешь живую человеческую кожу, Проводник! Дай мне немного!

Тот натянул поводья и закричал в ответ:

– Привет тебе, Отец Войн! Мы заплатим за проезд. На голове обезьяны красовалась вместо шлема верхняя часть человеческого черепа – прежний его обладатель был, без сомнения, гигантом, ибо макак ростом не уступал тем каргам, что встречались нам ранее, однако череп покрывал его голову целиком, так что красные глаза смотрели прямо сквозь пустые глазницы. Эполеты из человеческих волос украшали плечи бессмертного, но этим его костюм и ограничивался. В лапах он держал боевой топор, лезвие которого размерами не уступало хорошему щиту. Обезьяна подкатилась к нам, упираясь свободным кулаком в землю на манер третьей ноги. Оба пса тут же набросились на него. Он принялся награждать их энергичными ударами, однако немало времени прошло, прежде чем они спокойно улеглись в своей упряжке.

Халдар спрыгнул с колесницы на землю.

– Какую часть ты хочешь, о вечно голодный? – обратился к обезьяне Проводник.

Бессмертный ответил не раздумывая:

– Указательный палец. – А сам так и приплясывал от нетерпения, упершись кулаком в дорогу. Халдар вытянул вперед левую руку и сжал все пальцы, кроме указательного, в кулак.

Макак пустился в неописуемый танец: он подпрыгивал на месте, кружился вокруг Халдара, поднимая тучи пыли, размахивал своей секирой, делал ложные выпады, уханьем вторя свисту, с которым его оружие рассекало воздух. Он пригибался, уворачивался и парировал удары воображаемого противника и наконец, когда возбуждение его достигло апогея, камнем упал на Халдара, точно орел на добычу, и героически обрушил свою секиру на его указательный палец.

Боль прошила моего друга насквозь, точно удар молнии, но он устоял на ногах. Указательный палец был срезан под корень, точно и не бывало никогда, костяшки соседних даже не поцарапаны.

Макак с серьезным видом валял палец в пыли.

– Так вкуснее, – пробурчал он дружелюбно. Потом закинул лакомство в рот и долго со смаком хрустел им.

Я помог Халдару перевязать руку. От боли его прошиб пот, как и меня. Тем временем Отец Войн разделался с угощением и глубоко вздохнул.

– Еще бы кусочек, – пробормотал он задумчиво. – А, приятель? Может, пожертвуешь мне еще один палец? – И он игриво ткнул Халдара в плечо.

– Хватит с тебя, скотина! – отрезал тот. – Чтоб ты подавился от жадности!

Маках в ярости затопал ногами и так треснул древком своей секиры о землю, что колесница задребезжала. Я помог Халдару взобраться на нее. Проводник ужалил псов, и мы стрелой пронеслись в ворота. Тучи мух и птиц, напуганных грохотом, поднялись в воздух. Некоторое время черное облако висело над насыпью, точно клубы дыма над разоренным врагами городом. Постепенно падальщики успокоились и снова опустились на кучу изуродованных тел. Наш путь вскоре пошел в гору.




VIII


Я услышал нашу цель раньше, чем Проводник сказал хоть слово. Завывание ветра и рев пламени в неизмеримой пустоте – вот что уловил мой неестественно чуткий слух, хотя не было ничего мертвеннее окружавшего нас неподвижного воздуха мертвого мира. Халдару тоже открылось что-то новое – он утверждал, будто просто озяб, но я-то видел, что с тех пор, как он заплатил пошлину, его то и дело пробирала дрожь. К тому же он усвоил манеру по-особому потирать руки, точно пытаясь избавиться от причудливых ощущений, а иногда с изумлением оглядывал их, словно ожидая увидеть какой-то предмет или ползающих по ним насекомых. Я догадался, что кожа предупреждает его о том же самом, о чем меня – слух. Тут Проводник указал вперед, на гору с плоской, точно крышка стола, вершиной, которая возвышалась на другой такой же горе, только из глины.

– Там, – произнес он, – находятся врата Ветров Войны. Похоже было, что очередь платить так и не дойдет до Дефалька, и он, как мне показалось, приободрился и стал бросать на нас с Халдаром насмешливые взгляды. Я спросил:

– Ты повеселел. Что за луч надежды пронзил тучи на твоем горизонте?

– Да вот, подумал, друг убийца, – начал он. Я сделал вид, будто не заметил наглости. – Подумал, что с Далиссем вполне станется просто швырнуть мне мою жизнь назад, чтобы показать, как сильно она меня презирает. Я хочу сказать, что для такой натуры, как она, убивать меня, продемонстрировав свою полную надо мной власть, как-то уж больно мелко. Наверняка она захочет отомстить более утонченно. Например плюнуть мне в лицо, а затем отослать обратно в мою мелкую жизнь, как она, без сомнения, назвала бы мое нынешнее существование… – Мне показалось, что в его улыбке отвращения к самому себе не меньше, чем издевки над нами, но Халдар прямо-таки зарычал от злости. И понятно почему: уж больно правдоподобной казалась догадка Дефалька. Как впоследствии оказалось, он не сильно ошибся.

– Как тебя не тошнит от собственной ничтожности? – спросил Халдар. Его тело содрогнулось от нового наплыва болезненных ощущений, но возбужденный мозг, похоже, ничего не заметил. – Хорошо устроился под защитой ее героизма! Представляю, как бы ты пополз домой, виляя хвостом от благодарности за то, что тебе всего лишь плюнули в морду. Ты бы радовался ее презрению, лишь бы спасти свою крысиную шкуру.

– Ах ты, собака ползучая, похититель чужих жизней! – взъярился Дефальк, даже не заметив уничтожающего взгляда, который бросил на него Проводник. – Всю свою подлую жизнь ты только и делал, что втыкал честным людям ножи в спину да отлынивал от работы, а теперь туда же, бьешь себя кулаком в грудь, разглагольствуешь о чести и благородстве… – Его голос сорвался, и он умолк, не находя больше слов. Мне стало ясно, что он страдает тем же недугом, что и его противник, а именно чрезмерной гордостью. Бедняга Дефальк, в глубине души он соглашался с каждым словом Халдара. К чести моего друга, он сдержался и ничего не сказал. Может быть, понял то же, что и я.

По мере приближения к нагроможденным друг на друга плоским горам на нашем пути обнаружился еще один каньон. Правда, заметили мы его не раньше, чем оказались на самом краю. Наша колесница слетела на дно каньона, причем под колесами ее, начиная с самого края бездны, лежала дорога, которая вела в расположенный внизу городишко. Черный дым курился над крышами. Источником его служили многочисленные жаровни, возвышавшиеся на башенках, которые были установлены почти на каждой улице. Запах стоял такой, будто где-то поблизости горела аптека. Мы почувствовали его еще на краю обрыва. Кроме того, мы обратили внимание, что за городом раскинулось огромное поле с квадратными ямами, над которыми дым клубился еще гуще. Однако спуск наш был столь стремителен, что ничего больше мы разглядеть не успели. Дефальк пробормотал, точно разговаривая сам с собой:

– Что это, чума?..

Город и впрямь был зачумлен, однако сильно отличался от всех виденных мною прежде зараженных поселений многолюдьем и активностью. Проводник даже не притормозил, когда наша колесница ворвалась на городскую улицу, но навстречу нам тут же начали в большом количестве попадаться местные жители, с которыми нам едва удавалось избежать столкновений.

Все горожане были тщательно укутаны: на каждом было по два капюшона, и даже лица и кисти рук скрывали какие-то повязки. На первый взгляд казалось, что жизнь здесь протекает не очень-то бурно: люди сидели, а то и лежали, разбросав руки и ноги, кто в дверных проемах, а кто и прямо на булыжной мостовой, поближе к стенам домов. Мы даже успели заметить одного или двух, которые устроились в во-досрочных желобах под окнами верхних этажей. Пешеходы шагали прямо посреди дороги, так как все спешили и в то же время старались обходить друг друга стороной. Наши псы рычали и огрызались, а Проводник, не раздумывая, угощал своим ядовитым кнутом всякого, кто загораживал нам путь. Другие кучера обращались с прохожими не лучше, однако нашим ужасным борзым дорогу давали все, и колесницы, и телеги. Они были заполнены мертвецами, с головой замотанными в простыни.

Так мы и ехали рывками по узким улицам, ставшим еще уже от импровизированных госпиталей, которые состояли порой всего из нескольких раскладных кроватей да навеса над ними. Находившиеся там доктора были облачены в плащи с низко надвинутыми на глаза капюшонами, пальцы их рук, выглядывавшие из длинных рукавов, больше всего напоминали сухие палки, соединенные между собой колючей проволокой. Они сидели неподвижно, с жадностью наблюдая за какими-то насекомыми, по виду напоминавшими блох, но размером не меньше кошки, которые переползали с одной кровати на другую, откладывая яйца в открытые раны лежавших на них больных.

Не однажды видели мы несчастных, которые, доведенные до предела терпения болью, вскакивали и неслись по улицам, волоча за собой развевающиеся простыни. Один из них набросился на женщину, которая торопливо шагала, ведя за руку ребенка, разорвал шарф, скрывавший ее лицо, и взасос поцеловал ее в губы. Затем то же самое он проделал и с ребенком, хотя мать схватила камень и ударила его по голове с такой силой, что он повалился на колени. Другого мчавшегося по улице безумца преследовали аптекари. Он был совершенно наг; на бегу огромные опухоли в его паху и подмышках лопнули, из них выползли осы, величиной с голубя каждая, и уселись на его теле просушить крылышки.

Тем временем в верхних этажах забаррикадированных домов открывались окна и из них высовывались женщины, занятые повседневными делами. Некоторые из них, вооружившись метлами, спихивали с карнизов ночных покойников прямо в стоявшие внизу телеги. Другие торговались с возчиками. Мы видели, как одна хозяйка спустила ведро продавцу снеди, и, пока она выуживала из кошелька мелочь, он сунул руку в карман камзола, вытащил оттуда горсть шевелящих усами и лапками тараканов и бросил ей в молоко, а потом, хитро улыбнувшись и подмигнув нам, закрыл ведро крышкой.

Однако худшее – для Дефалька – зрелище ждало нас на выезде из города. Там, у поля, где дымились громадные квадратные ямы, стояли ворота. Дорога проходила как раз через них, и путь нам преграждала сидящая прямо на земле гигантская фигура, с ног до головы обмотанная вонючими повязками. Жалобно поскуливая, она качала на руках какой-то предмет, больше всего напоминающий узел грязного тряпья. По ту сторону ворот еще один гигант в бинтах опорожнял чумную повозку в ближайшую яму, орудуя вилами такого размера, что на них умещалось по три человеческих тела за раз. Вдруг изображавшая дотоле скорбь фигура вскочила на ноги. Судя по голосу, то было существо женского пола, хотя пропитанные гноем тряпки скрывали этот факт от наших глаз.

– Проводник! – запричитала она. – Он такой больной и голодненький, бедный наш малютка! Ему бы кусочек человеческого мясца. Дай нашему детенку мяска, пожалуйста!

Работник – более внушительные размеры выдавали в нем супруга хныкающей особы – бросил свою повозку и уже мчался к нам.

– Да! – орал он. – Клочок человеческой кожи для нашего сладенького, Проводник!

– Привет вам, Родители Чумы! – отозвался Провод-кик. – Спускайся, златоуст, – обратился он затем к Дефальку. – Какую часть его вы хотите, о великие?

Родители заворковали над своим драгоценным малюткой. Раздвинув лохмотья, в которые он был запеленат, они щекотали его и сюсюкали:

– Чего хочет наш маленький? Чего-чего хочет наш ребятеночек?

Наконец мать подняла голову и счастливым голосом объявила:

– Глазик! Наш сладушка хочет глазик, глазик, глазик, глазик!

Дефальк довольно решительно слез с колесницы, сделал шаг вперед и твердо стоял на ногах, ожидая решения. Но при этих словах он отпрянул. Однако Отец Чумы оказался проворнее: его рука метнулась вперед, и черные узловатые пальцы принялись шарить по лицу Дефалька. Тот дико завопил и рухнул на колени, а Отец Чумы склонился над узлом тряпья, показывая что-то своему младенцу:

– Смотри, смотри, что у меня есть! Вкусненькое, ам-ням-ням! Кушаньки будем?

Мамаша раздвинула свивальники пошире, и мы увидели не лицо младенца, сколь угодно уродливого, а сплошное кишение насекомых, которыми набит был старый вонючий чепец.

– Видишь, малютка, видишь, господарик мой сладкий? Будем кушать?

Тут черные пальцы разжались, и глаз, волоча за собой какие-то красные лохмотья, нырнул в шевеление насекомых внизу. С минуту он еще подпрыгивал на поверхности, точно качаясь на волнах. Дефальк взревел, прижав к изуродованному лицу ладони. Потом насекомые вскипели вокруг ярко-красного шарика, и он исчез в их гуще. Дефальк снова взвыл. Казалось, он закрывает лицо руками не столько от боли, сколько пытаясь избавиться от каких-то навязчивых видений, атаковавших его мозг.




IX


Когда наша колесница взобралась на глиняную гору и оказалась у подножия второй, каменной, Проводник резко затормозил, вогнал свой посох глубоко в землю, привязал к нему собак, а сам принялся карабкаться наверх, сделав нам знак следовать его примеру.

Терзавшая Дефалька зверская боль только-только стала утихать. Он больше не бредил вслух, а лишь время от времени проводил ладонью по лицу и бормотал себе под нос что-то весьма похожее на заклятия, точно боялся, как бы мы его не подслушали. Он еле держался на ногах, а между тем нам предстояло одолеть почти вертикальную каменную стену футов в сто высотой. Складки и похожие на дымовые трубы желоба облегчали подъем, к тону же мы все время Держали Дефалька между нами, чтобы не дать ему свалиться и все же не раз и не два у меня возникало ощущение, что он вот-вот нырнет вниз со скалы и одним в одно мгновение разрушит плоды наших многодневных усилий.

Но будь я проклят, если нерешительность Дефалька происходила от страха или нежелания идти дальше. У него голова кружилась, как у пьяного, да он и был пьян, но не от вина, а от боли и потрясения. Но бедняга изо всех сил старался стряхнуть владевшее им отупение и вскоре уже отталкивал наши руки, когда мы тянулись к нему, чтобы помочь. С каждым мгновением движения его становились все тверже. Думаю, его гнали вперед ненависть и раскаяние. Разрази меня гром, Барнар, если я не восхищался Дефальком в тот момент. Я даже перестал сожалеть о том, что нам пришлось с ним сделать: если бы не мы, он никогда бы не получил возможности еще раз почувствовать себя человеком. Он не хотел, чтобы его приволокли к Далиссем силком, но желал прийти к ней по своей воле, как и подобает мужчине. И потому, цепляясь за камни ногтями и едва ли не зубами, он продолжал ползти наверх, упорный, точно галка с перебитым крылом, которая тщится снова подняться в небо. Да и видом своим он сильно напоминал изрядно потрепанную птицу: с ног до головы в грязи, некогда роскошный костюм превратился в лохмотья. Зато лицо его стало другим. Мягкотелый, полный самолюбования человек исчез, его место занял пророк или духовидец: впалые щеки, изборожденное морщинами чело, тени под глазами, напряженный горящий взгляд выдавали снедавшие его тоску и беспокойство. Веки опустевшей глазницы сморщились, кровоподтек засох на щеке.

Его и впрямь посещали видения, отрывочные картины того места, куда лежал наш путь. Я это знаю точно, потому что сам всю дорогу вслушивался в происходящее там. Отрывки песни ветра и рев пламени то и дело доносились до меня. О изначальная простота и чистота этих звуков! Но вскоре к их первозданному хору начали примешиваться иные созвучия, потаенные, точно скрытые в глубине других, более сильных звуков, однако знакомые и узнаваемые. То были голоса. Да-да, именно голоса, человеческие голоса, а не карканье или омерзительное хихиканье мелких душонок, превращенных смертью в гнусных тварей. В доносившихся до моего слуха голосах была мысль и настоящая страсть. Казалось, живые души великих людей, и в смерти оставшихся самими собой, празднуют тайную и страшную победу. Свобода и упоение, звучавшие в каждой ноте, воистину опьяняли в этом царстве бессмысленной боли и безнадежного томления. Я заметил, как Халдар погладил сначала одну руку, потом другую и улыбнулся, точно почувствовав знакомое прикосновение. Дефальк продолжал карабкаться вперед со все возрастающей энергией. Когда мы достигли вершины и ступили на плато, он уже твердо держался на ногах.

Я хотел сказать – мы ожидали, что окажемся на плато. На самом деле то, о чем предупреждали наши чувства, оказалось куда ближе, чем мы полагали. Потрясение, которое мы испытали, оставив позади огромный залив, взобравшись на почти неприступную скалу и обнаружив прямо у себя под ногами пропасть, размерами тысячекратно превосходящую первую, не сравнимо ни с чем. Никакого плато на вершине не было. Мы стояли на самом краю громадного кратера.

Сначала нам показалось, что дно его скрыто водами маслянисто поблескивающего черного озера. Но порывы ветра, то и дело долетавшие снизу, и грохот, гулким эхом отдававшийся в глубине неисчислимых пещер, тут же указали нам на ошибку. То, что мы принимали за озеро, оказалось дырой в днище кратера. Ниже простирался целый лабиринт каменных коридоров, по которым ветер гнал обрывки пламени, точно адскую метель.

Вдоль стенки кратера вилась вырубленная из той же породы лестница – длинный, плавной дугой выгибающийся пролет, состоящий из множества узких ступенек. Проводник был уже на полпути вниз и теперь, остановившись, нетерпеливыми жестами показывал нам, чтобы мы спускались за ним. Мы пошли.

Невозможно передать словами, до чего невесомым и хрупким чувствуешь себя, спускаясь в кипящий огненной пургой котел, да еще по такой ненадежной тропинке. Похожее ощущение можно испытать, когда переходишь через Имаусские горы зимой, в непогоду, по обледеневшей козьей тропе. Однако спускаться по стенке громадного кратера было намного труднее, ибо порывы ветра налетали с разных сторон, постоянно борясь друг с другом и меняя направление, так что приходилось все время быть начеку, чтобы не оказаться сбитым с ног невесть откуда взявшимся вихрем.

По дороге ничего нового внизу мы не заметили. Потоки огня, то и дело проносившиеся под нами, на мгновение выхватывали из тьмы то тяжелый каменный свод, то устье туннеля. Само пламя походило на огромные красные полотнища, которые торжественно развевались, увлекаемые воздушным потоком, пока их не разрывали в клочья противоборствующие течения на одном из подземных перекрестков. Время от времени мы видели и обитателей бездны, когда их стремительный полет пересекался с движениями огненных вспышек, – сверху они казались не больше мотыльков.

Последний десяток ступеней отделялся от стенки кратера и нависал над бездной подобно небольшому трамплину. Проводник остановился намного выше этого места и жестами указал, что мы должны пройти вниз.

– Вам придется позвать ее самим – спускайтесь, – сказал он.

Мы протиснулись мимо бессмертного: Халдар впереди, Дефальк по-прежнему между нами. Мой друг шагнул на самую последнюю ступеньку, и я вдруг осознал, что движения его полны необычайной уверенности, точно пропасть внизу не внушает ему ни малейшего страха.

– Далиссем! – позвал он. Голос его совершенно затерялся в реве ветра. – Далиссем из Луркнахолма! Приди. Дефальк доставлен в твое распоряжение!

Казалось, слова перестают звучать, едва успев сорваться с уст, но со дна бездны, точно ответ, колонной поднялся ледяной ветер и начал, ни на мгновение не затихая, дуть нам в лицо. На несказанной глубине прямо под краем последней ступени возникла движущаяся точка. Она росла, приближаясь. Вскоре стало понятно, что это плывет по воздуху человеческая фигура.

И так она появилась перед нами во второй раз, Барнар: вырвалась из мрачной бездны, глаза горели непреклонной решимостью, волосы черными змеями вились по плечам, обнаженное тело факелом светилось во тьме.

Здесь движение давалось ей без труда. Быстрая и гибкая, точно крылатая кошка, вспрыгнула она на последнюю ступень лестницы. Там она встала, уперев руки в бока, кивнула Проводнику, улыбнулась нам с Халдаром, но человека, которого мы привели к ней, не удостоила даже взглядом. Он заговорил с ней дрогнувшим от волнения голосом:

– Далиссем! Прости меня и прими к себе!

Даже Халдар удивился так сильно, что оторвал взгляд от Далиссем и повернулся к Дефальку. Что до меня, то, осознав смысл его слов, я уставился на него, раскрыв рот от изумления. Но Далиссем заговорила, точно ничего не случилось:

– А, так вы, значит, привели его! Я сделала правильный выбор. Воистину, вы двое – величайшие из всего братства воров, иначе вам ни за что не справиться бы с этой работой! – (Клянусь, Барнар, именно так она и сказала, слово в слово.) – Но, увы, любезные мои вассалы, кто поверит вам, вздумай вы похвастаться своим подвигом?

Дрожащим от переизбытка чувств голосом Халдар отвечал:

– Госпожа, мне не нужно иной платы, кроме счастья лицезреть тебя снова. И я в твоем присутствии отрекаюсь от своих прав на Ключ в пользу Ниффта – пусть владеет им безраздельно. Окажи мне честь и прими мой отказ от вознаграждения в качестве залога пылкой и чистой любви к тебе.

Далиссем расхохоталась.

– Чистой и не только, Халдар Диркнисс. О, я с охотой приму и этот залог, и множество других! Что касается Ключа, то отрекаться тебе не от чего. Я обманула вас подделкой. – И она продолжала смеяться, то впиваясь долгим жадным взглядом в лицо Халдара, то переводя ликующий взор на меня.

Она и впрямь отличалась удивительной красотой, ее хорошо развитые соски и черный треугольник внизу живота были словно заряжены какой-то магнетической энергией, как кошачья шерсть, которую тронь – и полетят искры. Дефальк покачнулся, точно пьяный, но промолчал. Думаю, он слегка помешался от стыда за то, что она его не замечает. Я и сам будто тронулся немного, ошарашенный заявлением о том, что никакого Ключа не существует. К моему потрясению примешивалась солидная доля до боли знакомого ощущения: по-моему, то было подозрение, которое, неведомо для меня самого, жило в глубине моей души.

Далиссем торжествующе вскинула руки, запрокинула голову и послала небу победную улыбку.

– Я все же перехитрила тебя, Король Смерть! О Великий Вор, ты оказался и вполовину не столь хитер, как бедняжка Далиссем, которой вот уже семь лет нет в живых и которая умерла, обманутая, ради любви, но ничего не получила взамен. А теперь посмотри, что она сделала! Она прокралась назад, Твое Величество, и украла любовь, на которую имеет право. О возлюбленный мой ястреболикий смертный! Твоя жизнь на земле окончилась. Едва почуяв тебя сквозь врата моего смертного ложа, я сразу же выбрала тебя, ибо поняла, что ты будешь любить меня, как никто другой. Теперь ты мой – признай же это!

– Да! – воскликнул Халдар, и кратер загудел, эхом отозвавшись на его крик, точно большой колокол в гавани Кархман-Ра.

Тут снова раздался голос Дефалька:

– Далиссем! Неужели ты так и не скажешь мне ни слова? Неужели не возьмешь меня к себе? Однажды я оказался мельче, чем ты ожидала, а ты была больше, чем я мог понять тогда! Но теперь я твой. Этот человек чужой для тебя. Вспомни же, как у нас все с тобой было.

В тот момент он выглядел великолепно, клянусь тебе, Барнар: этот след от кровавой слезы на щеке и полная достоинства осанка, которая взялась у него невесть откуда, очень ему шли. Глядя на него, я вспомнил, как однажды мне довелось видеть престарелого дельфина, резвящегося в воде. Душа Дефалька как раз и была такой старой, заплывшей жиром рыбиной, которая усилием воли вырывала свое одряхлевшее тело из привычной стихии, чтобы успеть поймать последний отблеск закатного солнца. Даже Далиссем обратила-таки наконец на него свое внимание. Вероятно, сначала она не собиралась, но в конце концов вынуждена была отдать ему должное.

– А, это ты, Дефальк! Какая приятная неожиданность встретить тебя здесь. Я, как видишь, поживаю как обычно.

Дефальк повесил голову.

– Когда-то я был обычным человеком, который возомнил себя великаном. С тех пор я многое понял.

– Но что это, Дефальк? Ты просишь, чтобы я взяла тебя к себе? Ты ищешь моей любви в смерти? Разве дух твой не радостен? Неужели ты взглянул на свою жизнь, наполненную лизоблюдством и пресмыкательством перед тугой мошной, и решил, что в ней чего-то не хватает? Или, может быть, тебе надоели вечные горшочки с притираниями твоей жены и ее глупая болтовня, больше похожая на мышиный писк?

– Она – обычная женщина, Далиссем. И я обычный человек. К тому же я не был ей достаточно надежной опорой. Молю тебя, прости…

– Я с легкостью прощаю позабытое, – отрезала она. – Ты позабыт, Дефальк. Я получила от тебя все, что хотела. А нужно мне было совсем немногое: твое презрение к себе и твоя ревность. Теперь я свободна от стыда за то, что когда-то любила тебя. Халдар Диркнисс, подойди ко мне поближе, ибо я собираюсь забрать тебя с собой.

Мой друг кивнул и сделал шаг по направлению к ней. На нем были штаны из крепкой кожи и куртка из грубой шерсти, но она положила ладони ему на грудь, захватила ткань в горсть, рванула, и одежда тут же разлетелась в клочки, которые осыпались с него, точно осенние листья. Он стал наг, как в момент своего появления на свет, а она смотрела на него и улыбалась гордо и в то же время похотливо. Фаллос моего друга тянулся к ней. Признаться, и мой тоже. Желание волной исходило от нее и ощущалось всем телом, точно порыв ветра. Она сцепила свои пальцы в замок у него на шее и резко откинулась назад.

Ее рывок сразу же отнес их в невообразимую даль, и они зависли в воздухе прямо над огненной метелью. Некоторое время они продолжали парить, словно скользя по невидимому льду, и Халдар овладел ею. Так, совокупляясь, они принялись описывать широкие круги сначала по поверхности огненного водоворота, потом, накренившись, нырнули в пропасть и исчезли из виду.

Раздался крик, более всего напоминающий рев смертельно раненого быка.

Медленным движением Дефальк поднял над головой крепко сжатые кулаки. Потом снова взревел: это был надсадный вопль без слов и без эмоций, казалось, он просто хочет изувечить навсегда инструмент своего голоса. И не успел этот рев отзвучать, как Дефальк уже летел вниз головой в пропасть.

Безумная сила, которой был наполнен этот последний крик, казалось, должна была открыть ему дорогу в страшную бездну. Но огненная буря не расступилась перед ним, как перед предыдущей парой. Разбросав руки и ноги в стороны, он лежал на поверхности наполненного огнем провала, и тело его то и дело подскакивало, вздрагивало, моталось из стороны в сторону, точно он ехал по ухабистой дороге. Он не мог пройти внутрь: ледяной ветер подземелья уничтожал его тело часть за частью, словно он был рисунком, который стирала невидимая рука. Сначала превратились в расплывчатые белые пятна руки, за ними – лицо, и наконец он исчез целиком.

И тут я повернулся к пропасти спиной и зашагал наверх, к Проводнику. Приблизившись к нему, я медленно, но твердо произнес, глядя прямо в наполненные пеплом провалы его глаз:

– Великий Проводник, два величайших вора современности угодили в недостойную ловушку и были обмануты, как дети. У одного из них украли жизнь, хотя он сам, возможно, назвал бы это иначе. Что до меня, повелитель, то я полагаю, мне еще причитается некоторое время наверху, под солнцем, прежде чем мне доведется встретиться лицом к лицу с тобой и твоим слугой во второй раз. Пусть хотя бы часть этого договора будет выполнена честно: отведи меня обратно, в мир живых.