Соломенные люди
Майкл Маршалл


Соломенные люди #1






Уорд Хопкинс, бывший агент ЦРУ, потрясен страшным известием: в автокатастрофе погибают его мать и отец. Он уже почти смирился с ударом судьбы, когда вдруг обнаруживает в кресле отца тайник с запиской: "Мы не умерли". Затем в руки к нему попадает загадочная видеозапись. Тогда-то он впервые и слышит фразу о "соломенных людях". Тем временем в разных местах страны пропадают четырнадцатилетние девочки. Похищения объединяет одно: всякий раз похититель подбрасывает родителям свитер пропавшей дочери, на котором вышито ее имя. А вместо ниток используются волосы жертвы. И опять в связи с каждым из преступлений всплывает это странное выражение: "соломенные люди".

Роман Маршалла абсолютно уникальное явление в мире современного детектива. Этот крупномасштабный триллер сразу же вывел писателя в ведущие мастера жанра.






Майкл Маршалл

Соломенные люди


Мы пришли слишком поздно для богов,

но слишком рано – для Бытия.

Поэзия Бытия лишь только началась,

и это – человек.

    

Мартин Хайдеггер.



    

Поэзия, язык, мысль






Джейн Джонсон




Пролог


Палмерстон, Пенсильвания

Палмерстон – небольшой городок, ничем не выделяющийся среди тысяч других. Он просто стоит себе, словно веха на дорожной обочине. Как и у всех подобных ему городков, у него есть прошлое и было когда-то будущее. Но сейчас все его будущее свелось к тому, чтобы становиться все более пыльным и сонным, все дальше отклоняясь от магистральных путей истории – словно старый кран на конце проржавевшей водопроводной трубы, которая когда-нибудь прохудится настолько, что даже капля воды не доберется до него никогда.

Городок расположился на берегу реки Аллегейни, в тени высоких холмов, а чтобы пересчитать в нем все деревья, потребовалось бы немало времени и желания. Когда-то неподалеку, по другому берегу реки, проходила железнодорожная ветка, но в середине семидесятых станцию закрыли и большую часть рельсов убрали. Сейчас от нее не осталось ничего, кроме воспоминаний да нескольких экспонатов в заброшенном музее, который даже школьники теперь почти не посещают. Время от времени туда заглядывают немногочисленные туристы, с удивительным безразличием глазеют на тусклые фотографии давно умерших людей, а затем вновь забираются в свои машины и отправляются дальше, стараясь наверстать упущенное.

Хотя с тех пор прошло уже тридцать лет, старожилы (а старожилами в Палмерстоне с гордостью себя называют все) до сих пор ощущают отсутствие железной дороги, словно ампутированную конечность, которая порой напоминает о себе болью. Одни вспоминают петиции и городские собрания, наклейки на бамперах и сбор средств; для других перемены прошли тихо и незаметно, воспринятые словно часть исторического процесса, следующего своим путем.

Будь городок чуть крупнее и оживленнее, заросшие рельсы могли бы стать подходящим местом для наркоторговцев или грабителей. Но в Палмерстоне там в основном прогуливаются по выходным родители, показывая детям птиц и деревья; а несколько лет спустя на том же месте те же самые дети делают уже друг другу детей, меняя тем самым одни жизненные ограничения на другие.

Городок построен вокруг Т-образного перекрестка, форму которого несколько нарушают боковые улицы, будто не уверенные в собственном предназначении. На прямой дороге располагаются несколько бензоколонок, автомобильная мойка, видеомагазин, два маленьких мотеля и мини-маркет, где можно купить дешевые диски с записями хитов "Оркестра Маршалла Такера". На перекрестке стоит старая деревянная церковь с облупившейся краской, но до сих пор выглядящая достаточно живописно на фоне холодного голубого неба. Поворот направо ведет прямо через холмы, в сторону штата Нью-Йорк и Великих озер.

Если свернуть налево, направляясь на запад по шоссе номер шесть, чтобы взглянуть на реку Аллегейни – а это, собственно, единственная причина для того, чтобы проехать через город, – вы попадете на Мэйн-стрит. Здесь разместились несколько банков и магазинов: первые – с зеркальными, ничего не выражающими окнами, вторые – с витринами, явно нуждающимися в мытье. За слоем пыли и грязных разводов выставлены предметы старины, имеющие весьма сомнительную давность, и есть все основания предполагать, что потребуется еще немало времени, чтобы ценность их стала реальной. Есть два маленьких кинотеатра, один из которых пытался десять лет назад показывать артхаусное кино и в итоге закрылся ввиду крайне малой посещаемости и так больше никогда и не открылся. Второй до сих пор верно следует в фарватере поп-культуры, кормя несбыточными мечтами любителей попкорна. На южной стороне улицы, окруженный высоким забором, стоит прекрасный дом в викторианском стиле. Уже несколько лет в нем никто не живет, и, хотя большинство окон целы, краска с него облезла еще сильнее, чем с церкви, а часть досок начала расползаться.

Если вы голодны, есть все шансы, что вы окажетесь в "Макдоналдсе" чуть дальше по улице, рядом с музеем железной дороги. Впрочем, там оказываются многие. Палмерстон не такое уж плохое место. Городок этот мирный, люди в нем дружелюбны. Тут редко случаются преступления, а неподалеку находится лесопарк Сасквеханнок. В Палмерстоне можно родиться, вырастить детей и умереть, не ощущая себя в чем-то обделенным судьбой.

Обычно здесь не происходит ничего особенного.

* * *


Днем тридцатого октября 1991 года в "Макдоналдсе" было полно народу. Свободных столиков почти не осталось, а к прилавку тянулись четыре очереди. Две маленькие девочки, четырех и шести лет, пришедшие с матерью, шумно требовали чикен-наггетов. Все остальные почтительно разглядывали меню.

В зале присутствовали трое не местных – выдающийся день для туристической индустрии Палмерстона. Один из них, мужчина средних лет, в костюме, расположился за столиком в углу. Его звали Пит Харрис, он возвращался в Чикаго после долгой и во многом его разочаровавшей деловой поездки. С того места, где он сидел, была видна итальянская башенка викторианского дома. Задумчиво жуя, Харрис удивлялся, почему никто до сих пор не заявил своих прав на дом и не отремонтировал его.

Остальные двое, пара английских туристов, по случайности оказались за соседним столиком. Марк и Сюзи Кэмпбелл пожертвовали завтраком ради того, чтобы проехать поутру несколько сотен миль, и основательно проголодались. Они рассчитывали на живописный ресторан, но, медленно проехав через весь город, в итоге оказались здесь. Сперва их несколько встревожило, но затем даже обрадовало, что рядом оказался местный житель, решивший с ними заговорить. Его звали Трент, он был высокого роста, лет сорока, с медно-рыжими волосами. Услышав, что они уже несколько дней едут от побережья до побережья, он одобрительно кивнул – словно ему сообщили о чем-то таком, что он прекрасно понимал, но не имел никакого желания предпринимать сам, наподобие коллекционирования спичечных коробков, или скалолазания, или хождения на работу. Он имел общее представление об Англии, был знаком с ее богатой историей и процветающей индустрией рок-музыки – и то и другое представляло для него несомненный интерес.

В конце концов разговор иссяк, сев на мель. Сюзи ощутила легкое разочарование: беседа со случайным знакомым забавляла ее. Марк был занят своими мыслями: он намеревался пройтись по магазинам. В гостинице, где они провели прошлую ночь, бармен некоторое время блуждал по радиоволнам в поисках чего-нибудь погромче. Случайно он наткнулся на станцию, передававшую классику, и на короткое восхитительное мгновение по бару поплыла мелодия баховских "Вариаций Голдберга". Перед внутренним взором Марка возникла картинка затерянной высоко в горах радиостанции, где сидит одинокий человек, забаррикадировавший дверь от орд, вооруженных до зубов записями Гарта Брукса[1 - Гарт Брукс (р. 1962) – американский рок-певец, выступающий в стиле кантри. (Прим. ред.)]. Музыка Баха продолжала звучать в голове Марка в течение последующих часов слащавых баллад, сравнивающих недолговечность супружеских уз с лебединой верностью, и ему хотелось купить диск и послушать его в машине. Однако в Палмерстоне не было магазина классической музыки.

К Тренту вскоре присоединилась компания вялых и непривлекательных подростков. И, как подслушала Сюзи, оказалось, что он убеждает молодых людей помочь ему убрать большую кучу грязи возле его трейлера, у старой железной дороги. Так и осталось неясным, откуда взялась эта грязь и почему ее вдруг понадобилось убирать. Парнишки, что вполне естественно, интересовались платой за работу, и она была им предложена в виде ящика пива. Поскольку до законного права покупать спиртное всем им оставалось еще как минимум года три, предложение было с готовностью принято. В ожидании, пока Трент покончит со своими гамбургерами, они бродили вокруг, обмениваясь дружелюбными ругательствами и фантастическими предложениями, что обычно составляет главную тему в разговорах мальчишек. За это время стало ясно, что, несмотря на футболки с рисунками на тему серфинга, в которые было одето большинство из них, никто серфингом никогда не занимался, большая часть никогда не бывала за пределами штата, и лишь один хотя бы видел море.

Слушая все это, Кэмпбеллы начали понимать, сколь выдающимся был сам факт, что они – по некоей прихоти, пришедшей в голову одним пьяным вечером, когда они сидели в пабе за шесть тысяч миль отсюда, – решились пересечь от края до края огромную чужую страну. Ощущая гордость и благоговейный страх перед величием собственного предприятия, они задумчиво потягивали кофе, потратив на это, возможно, на пять-шесть минут больше, чем обычно. Не будь этой задержки, к 12.50 они уже были бы за дверью. И самое позднее в 12.56 – уже в пути. К этому времени Сюзи была бы готова выкурить сигарету, что запрещали здесь делать таблички на стенах – легко читаемые фразы и узнаваемая во всем мире пиктограмма. Пит Харрис никуда особо не торопился и, так или иначе, остался бы тут, продолжая разглядывать дом и размышляя, сколько он мог бы стоить, хотя прекрасно знал, что даже если бы и сумел накопить нужную сумму, его жена употребила бы ее на что-нибудь другое.

В 12.50 посреди ресторана раздался женский крик.

* * *


Это был короткий возглас, просто чтобы привлечь внимание. Люди машинально расступились, образовав свободное пространство в центральном проходе. Стало ясно, что причиной всему двое мужчин, один – лет восемнадцати, второй – лет двадцати пяти, оба в длинных плащах. У того, что постарше, волосы были светлые и короткие, у того, что моложе, – более темные и длинные. Вскоре выяснилось также, что оба вооружены полуавтоматическими винтовками.

Освещение в зале неожиданно словно вспыхнуло ярче, звуки стали неестественно чистыми и холодными, будто кто-то вдруг сдернул некую завесу. Когда вы сидите в "Макдоналдсе" в обеденное время, ожидая, когда остынет ваш кофе, и вдруг понимаете, что с ясного голубого неба опустилась ночь, время словно замедляется, и вы начинаете воспринимать окружающее с необычайной отчетливостью. Так же как и долгая секунда перед ударом во время автокатастрофы, эта пауза ничем не может вам помочь. Это не путь к спасению и не дар от Бога. Единственное, на что у вас остается шанс, – это встретить смерть и удивиться, почему она так медлит.

Один из подростков в компании Трента успел лишь ошеломленно произнести: "Билли?" – а затем двое начали стрелять.

Стоя в центральном проходе, они спокойно и быстро сделали по выстрелу, надежно прижимая к плечам приклады своих винтовок. Когда первую жертву отбросило назад с выражением безмолвного удивления на лице, оба продолжили стрелять, сосредоточенно и размеренно, словно стараясь продемонстрировать некоему высшему руководству, что они достойны подобной работы и прилагают все усилия к тому, чтобы с честью ее выполнить.

Когда миновала еще секунда и еще двое расстались с жизнью, все, кто был в ресторане, в ужасе бросились к выходу. Время вновь пошло с нормальной скоростью, раздались крики. Люди пытались бежать, или спрятаться, или выставить перед собой других. Некоторым удалось прорваться к дверям, но стволы тут же повернулись в их сторону, и пули уложили беглецов на месте.

Направление огня переместилось туда, где сидели приезжие. Марк Кэмпбелл получил пулю в затылок почти в то же самое мгновение, когда лицо его жены разлетелось кровавыми клочьями по паутине трещин в окне из закаленного стекла, остановившего полет обеих пуль. Еще через несколько секунд смерть настигла Трента, в отчаянии пытавшегося вскочить на ноги в бесплодной попытке броситься на стрелявших. Мало кому хватило самообладания, чтобы последовать его примеру, а те, кто попытался, умерли столь же быстро. Два ствола повернулись практически одновременно, и это было последним, что успели увидеть несостоявшиеся герои, прежде чем пули оборвали их жизнь.

Большинство посетителей пытались бежать, вырваться из этого кошмара. Попытался бежать вице-президент страховой компании Бедлоу, так же как и его крайне неумелый помощник. Попытались бежать двенадцать школьников – и в итоге преградили друг другу дорогу.

Многие обнаружили, что запутались среди тел раненых, и, неуклюже раскинув руки и ноги, падали под ударами пуль. Те, на чьем пути не было препятствий, умирали на бегу, ударяясь о столы, стены и прилавок, за которым сжалась в комок оставшаяся в живых кассирша, не осознавая, что лежит в луже собственной мочи. С этого места ей видны были дергающиеся ноги Дуэйна Хиллмана, парня, с которым она совсем недавно гуляла вдоль железной дороги. Он оказался вполне симпатичным и предложил воспользоваться презервативом. Поскольку она знала, что его не только застрелили, но он еще и упал, держа в руках поддон с кипящим маслом, у нее не было никакого желания на него смотреть. Она надеялась, что, если вообще ни на что не будет смотреть, а станет совсем маленькой, может быть, все обойдется. Чуть позже шальная пуля пробила прилавок и попала ей в позвоночник.

Некоторые даже не пытались бежать, а лишь продолжали сидеть на своих местах, широко раскрыв глаза и расставшись с собственной душой еще до того, как пули вонзались в их легкие, промежности и животы. Одна женщина, у которой недавно обнаружили тот же рак, что медленно убил ее отца, возможно, видела все происходящее не столь мрачно. Хотя на самом деле молодой врач в больнице, которому она не слишком доверяла, потому что он чем-то напоминал ей злодея из ее любимого телешоу, вполне мог бы ее спасти, если бы она осталась жива и последовала его советам.

У остальных не было подобных причин сохранять спокойствие. Они просто сидели, не в силах пошевелиться, пока не лишились возможности самостоятельно решать свою судьбу.

В помещении, полном трупов, убийцы походили на богов. Они продолжали стрелять, меняя направление и поливая огнем очередной угол зала. Время от времени они перезаряжали оружие, но никогда – одновременно. Они действовали быстро и умело и не произнесли ни слова.

Из пятидесяти девяти человек, находившихся в этот день в "Макдоналдсе", лишь тридцать один услышал умолкающее эхо последнего выстрела. Двенадцать из них умерли еще до заката, увеличив число жертв до сорока. Среди выживших оказалась девушка, прятавшаяся за прилавком, которая так и не смогла больше ходить и стала алкоголичкой. Выжила и одна из маленьких девочек. Ее забрала к себе тетя из Айовы, и дальнейшая жизнь ее сложилась относительно спокойно. Удалось остаться в живых и одному из приятелей Трента, и четыре года спустя он поступил на службу в береговую охрану Лагуна-бич.

Выжил и Пит Харрис. По сути, он должен был погибнуть почти сразу, после первых же выстрелов по левой стороне ресторана, но на него свалилось тело Сюзи Кэмпбелл как раз в тот момент, когда он пытался нырнуть под стол. Под ее тяжестью он упал со стула и ударился головой о пол. Мгновение спустя к ним присоединился муж Сюзи, уже мертвый. Лиц обоих Кэмпбеллов невозможно было опознать по фотографиям в их паспортах, аккуратно убранных в нагрудные карманы на случай, если кто-то вломится к ним в машину, пока они будут есть, – но их одежда, отчасти привезенная из Англии, отчасти в целях экономии купленная на распродаже в Бостоне, выглядела практически безупречно. Она нуждалась лишь в легкой чистке, после чего они могли бы выйти за дверь, сесть в свою взятую напрокат машину и продолжить путь. Возможно, в какой-нибудь лучшей реальности подобному позволено было бы случиться, и Марку удалось бы по счастливой случайности найти "Вариации Голдберга" в следующем городке, и остаток дня они ехали бы по длинному прямому шоссе среди деревьев с как будто светящимися изнутри листьями, до самого захода солнца так и не заметив, что на дороге нет никого, кроме них.

В этом же мире они просто спасли жизнь другому человеку. Пит Харрис неподвижно лежал между ними, не в силах пошевелиться после удара головой о покрытый плиткой пол. Его окружали чьи-то руки и ноги, и все, что он видел, – хаос и смерть; все, что он ощущал, – тупую боль в голове, которая перешла в столь серьезную контузию, что несколько дней ему казалось, она никогда не пройдет. Молодая медсестра больницы в Пайперсвиле, которая, казалось, смотрела на него с благоговейным восторгом, поскольку он остался жив, когда почти все остальные погибли, всю ночь не давала ему заснуть, хотя он предпочел бы поскорее забыться.

Но все это было позже, так же как и сердечный приступ в 1995 году, который довершил то, чего не смогли сделать пули. Он так и не пытался никогда выяснить, продается ли тот самый викторианский дом. Он просто продолжал работать, пока не скончался.

* * *


На фоне размеренных щелчков выстрелов, хрипов и криков умирающих послышался отдаленный звук приближающихся сирен. Убийцы стреляли еще секунд двадцать, очистив небольшой участок возле прилавка, где нашли временное убежище мать и ее девочки. Затем выстрелы прекратились.

Мужчины в плащах окинули взглядом зал с бесстрастными лицами, не выражая никаких эмоций по поводу того, что только что совершили. Тот, что помоложе, – парнишка по имени Билли – отступил на шаг назад и закрыл глаза. Второй выстрелил ему прямо в лицо. Пока тело Билли все еще судорожно корчилось на полу, светловолосый присел и окунул руки в кровь. Затем встал и написал что-то на стеклянной двери. Спокойно и не торопясь. Большими с подтеками буквами, после чего снова не спеша огляделся вокруг. Он даже не бросил взгляда в сторону мчавшихся по Мэйн-стрит полицейских машин, которые уже никак не могли повлиять на событие, благодаря которому Палмерстон наконец обрел известность.

Затем убийца выпрыгнул в разбитое окно позади тел Кэмпбеллов и исчез – предположительно сбежав вдоль старой железной дороги. Его так и не поймали. Никто не смог четко описать лицо, и со временем образ постепенно затерся. В конце концов всю вину полностью возложили на Билли, парнишку, лишь делавшего то, что ему велел человек, которого он считал своим новым другом.

Услышав шум затормозивших снаружи полицейских машин, Пит Харрис попытался сесть и собраться с силами, чтобы оттолкнуть в сторону тела Кэмпбеллов. Ему это не удалось, но он все же сумел поднять голову достаточно высоко, чтобы увидеть написанное кровью на дверях.

Буквы потекли, и в глазах у него все плыло, но слова читались достаточно отчетливо. Они гласили: "Соломенные люди".

Прошло одиннадцать лет.




Часть первая


В толще холма, а не на холме...

    

Фрэнк Ллойд Райт, об архитектуре Талисина



    

(Фрэнк Ллойд Райт (1867-1959) – один из крупнейших архитекторов XX века; Талисин – спроектированный Ф. Л. Райтом собственный особняк в штате Висконсин.)








Глава 1


Похороны были обставлены вполне пристойно, народу собралось достаточно, все подобающим образом одеты, никто не вставал и не говорил: "Вы же понимаете, это значит, их нет в живых". Церемония проходила в церкви на окраине города. Я понятия не имел, что она должна была продемонстрировать, и еще меньше – почему она должна следовать указаниям, оставленным Гарольдом Дэвидсом. Насколько мне было известно, мои родители не отличались никакими религиозными взглядами, за исключением неагрессивного атеизма и невысказанной веры в то, что если бы Бог существовал, то он, вероятно, ездил бы в неплохом автомобиле, скорее всего, американского производства.

Организацию похорон полностью взяла на себя контора Дэвидса, и на мою долю почти ничего не осталось, кроме как ждать их завершения. Большую часть этих двух дней я провел в холле отеля "Бест вестерн". Я знал, что мне следовало бы прийти к дому родителей вместе с другими, но не мог вынести даже мысли о подобном. Я прочитал большую часть дрянного романа и пролистал немалое количество журналов, какие обычно бывают в гостиницах, не узнав ничего нового, за исключением того, что за самые обычные часы можно заплатить целую кучу денег. Каждое утро я покидал отель, намереваясь пройтись по главной улице, но ни разу так и не зашел дальше парковки. Я знал, что могут предложить магазины в Дайерсбурге, штат Монтана, но мне не нужны были ни лыжное снаряжение, ни "произведения искусства". По вечерам я ужинал в ресторане отеля, а обедал сэндвичами в баре. Вся еда сопровождалась картофелем фри, который, судя по его структуре, на пути от поля до моей тарелки неоднократно подвергался промышленной переработке. Без картошки здесь обойтись было невозможно. Я дважды пытался обсудить эту проблему с официантками, но уступал, видя все возрастающую панику в их взгляде.

После того как священник объяснил всем, почему смерть не является окончательным уходом из жизни, каковым могла бы показаться, мы вышли из церкви. Мне не хотелось уходить: там я чувствовал себя в безопасности. Снаружи оказалось очень холодно, воздух был свеж и неподвижен. Позади кладбища возвышалась горная гряда Галлатин, отдаленные размытые очертания которой казались нарисованными на стекле. Неподалеку стояли уже готовые ограды. В числе полутора десятка свидетелей похорон находился и Дэвидс, а также, судя по всему, его помощник. Рядом со мной стояла Мэри с туго завязанными в узел седыми волосами. Ее многочисленные морщины будто разгладились от холода. Некоторые из присутствующих показались мне смутно знакомыми.

Священник произнес еще несколько слов утешительной лжи. Возможно, для кого-то они и имели значение, но я почти их не слышал, пытаясь сосредоточиться на том, чтобы не дать взорваться собственной голове. Затем те, для кого это было привычной еженедельной работой, ловко опустили гробы в землю. Веревки мягко заскользили в их руках, и гробы легли на предназначенную им глубину в шесть футов под поверхностью, на которой продолжали стоять живые. Последовало несколько успокаивающих фраз, но на этот раз произнесенных в быстром темпе – словно священник вдруг понял, что его время истекает и пришла пора дать понять это слушателям.

Наконец все закончилось. Все. С Дональдом и Бет Хопкинс больше ничего не могло случиться. По крайней мере такого, из-за чего имело смысл беспокоиться.

Некоторые из участников похорон слегка помедлили, словно не зная, что им делать дальше, а затем я остался один. Мне вдруг показалось, будто я раздвоился. Одна часть превратилась в раскаленный камень, не в силах когда-нибудь вновь сдвинуться с места; другая же вполне осознавала, что стоит рядом с могилами, а где-то совсем недалеко люди уезжают прочь в своих машинах, слушая "Дикси чикс"[2 - "Дикси-чикс" – известное техасское дикси-трио. (Прим. ред.)] и смутно беспокоясь о своих деньгах. И каждой из моих ипостасей другая почему-то казалась смешной и нелепой.

Я знал, что не могу стоять здесь вечно. Впрочем, никто этого от меня и не ожидал. Это не имело никакого смысла, ничего не могло изменить, и в самом деле тут было очень холодно. Наконец, подняв взгляд, я увидел Мэри, которая тоже все еще стояла всего в нескольких футах от меня. Глаза ее были сухи – она прекрасно знала, что пройдет не так уж много времени и подобная же судьба постигнет ее, так что нет никакого смысла ни плакать, ни смеяться. Я плотно сжал губы, и она протянула руку и положила ладонь мне на предплечье. Некоторое время оба мы молчали.

Когда она позвонила мне три дня назад, я сидел на террасе маленького симпатичного отеля на Де ла Вина в Санта-Барбаре. Я был временно безработным, или безработным в очередной раз, и использовал свои скромные сбережения на незаслуженный отпуск. Передо мной стояла бутылка местного "мерло", которую я успешно опустошал. Она была уже не первой за вечер, так что когда зазвонил мой мобильник, я собрался было предоставить снять трубку автоответчику. Однако, бросив взгляд на телефон и поняв, кто звонит, я нажал кнопку ответа.

– Алло?

– Уорд? – ответил женский голос.

И больше ничего.

Наконец я услышал в трубке какой-то тихий всхлипывающий звук.

– Мэри? – быстро спросил я. – С вами все в порядке?

– О Уорд, – произнесла она голосом, который показался мне надломленным и очень старым. Я выпрямился в кресле, в тщетной надежде заранее подготовиться и хоть как-то смягчить удар, который должен был на меня обрушиться.

– Что случилось?

– Уорд, лучше приезжай.

В конце концов я заставил ее все мне рассказать. Автокатастрофа в центре Дайерсбурга. Оба скончались в больнице.

Вероятно, я сразу же понял, что произошло нечто подобное. Если бы это не касалось их обоих – Мэри бы мне не позвонила. Но даже сейчас, стоя рядом с ней на кладбище, глядя на холмики земли над их гробами, я не в силах был в полной мере осознать их смерть. Я не мог теперь ответить на звонок моей матери, который она оставила на моем автоответчике неделю назад и на что у меня просто не нашлось времени. Я не ожидал, что они исчезнут с лица земли без предупреждения и окажутся там, где никогда не смогут меня услышать.

Внезапно я почувствовал, что больше не хочу стоять возле их мертвых тел, и отступил на шаг от могил. Мэри полезла в карман пальто и достала связку ключей, прикрепленную к маленькой картонке.

– Сегодня утром я вынесла мусор, – сказала она, – и убрала кое-какие продукты из холодильника. Молоко и прочее. Не хочу, чтобы в нем плохо пахло. Все остальное я не трогала.

Я кивнул, глядя на ключи. Своих собственных у меня не было – просто незачем. В тех нечастых случаях, когда я бывал в гостях у родителей, они всегда были дома. Я вдруг понял, что впервые вижу Мэри вне кухни или гостиной. С моими родителями всегда было так. Гости приходили к ним домой, а не наоборот. Они всегда являлись неким центром притяжения. Раньше.

– Знаешь, они о тебе часто говорили.

Я снова кивнул, хотя и не был уверен, что ей стоит верить. Большую часть из последних десяти лет мои родители даже не знали, где я, и все, что они говорили, касалось человека более молодого, единственного ребенка, который когда-то рос и жил вместе с ними в другом штате. Это вовсе не означало, что мы не любили друг друга. Любили, но по-своему. Я просто не давал им особых поводов для разговоров из тех, которыми родители склонны хвастаться перед друзьями и соседями. У меня не было ни жены, ни детей, ни работы, о которых стоило бы говорить. Осознав, что Мэри до сих пор стоит с протянутой рукой, я забрал у нее ключи.

– Ты надолго к нам? – спросила она.

– Зависит от того, сколько потребуется времени, чтобы уладить все дела. Может быть, на неделю. А может, и меньше.

– Ты знаешь, где меня найти, – сказала она. – Тебе вовсе незачем считать себя чужим просто потому, что тебе так кажется.

– Не буду, – быстро ответил я, неловко улыбнувшись и жалея о том, что у меня нет брата, который мог бы поговорить с ней вместо меня. Кого-нибудь ответственного и умеющего вести себя в обществе.

Она улыбнулась в ответ, но весьма сдержанно, словно уже зная, что на самом деле все совсем не так.

– До свидания, Уорд, – сказала она и зашагала вверх по склону. Ей было семьдесят, немногим больше, чем моим родителям, и это было очень хорошо заметно по ее походке. Она всю жизнь прожила в Дайерсбурге, в свое время работала медсестрой, а чем она занималась еще – я и сам не знал.

Я заметил, что Дэвидс стоит возле своей машины по другую сторону кладбища, убивая время со своим помощником, но явно дожидаясь меня. У него был такой вид, словно ему не терпится быстро и качественно довести дело до конца.

Еще раз оглянувшись на могилы, я тяжело двинулся по дорожке навстречу формальностям, которые повлекла за собой потеря всей моей семьи.

* * *


Большая часть бумаг была у Дэвидса с собой в машине, и он пригласил меня на ланч, чтобы заодно и решить все вопросы. Я не знал, будет ли подобная обстановка более уместной, чем у него в конторе, но принял любезность со стороны человека, который почти не был со мной знаком. Мы обедали в историческом центре Дайерсбурга, в заведении под названием "Тетушкин буфет". Обстановка имитировала бревенчатую хижину с изготовленной вручную мебелью. Меню предлагало огромное количество экологически чистых супов и домашней выпечки, сопровождавшихся салатами, основу которых составляли по большей части бобовые побеги. Я знаю, что отстал от жизни, но никогда не считал бобовые побеги едой, более того, они даже не выглядят съедобными, напоминая скорее неких бледных червей-мутантов. Хуже их только кускус, который тут тоже предлагался в большом количестве. Не знаю ни одной тетушки на свете, которая стала бы есть подобную дрянь, но как обслуживающий персонал, так и посетители, похоже, были на седьмом небе от счастья. Маньяки.

После недолгого ожидания мы получили столик у окна, вызвав немалую досаду у разряженного молодого семейства позади нас, которое положило глаз на тот же столик и не понимало, каким образом позиция впереди в очереди может дать право на определенные преимущества. Свое недовольство женщина выплеснула на официантку, громко заметив, что за столиком есть место для четверых, а нас только двое. Обычно подобное приводит меня в наилучшее расположение духа, особенно если мои враги все одеты в одинаковые шерстяные костюмы цвета морской волны, но сейчас колодец моего хорошего настроения полностью иссяк. Муж не шел с ней ни в какое сравнение, но двое светловолосых детей выглядели торжественно, словно парочка ангелочков. Мне совсем не хотелось ничего знать о дурных сторонах их характера. Смуглая официантка, симпатичная, но довольно массивная молодая женщина, из тех, что толпами стекаются в места, подобные Дайерсбургу, чтобы покататься на лыжах, решила не вмешиваться, уставившись в пол.

Дэвидс бросил короткий взгляд на женщину – главу семьи. Он того же возраста, что и мои родители, высокий и сухощавый, с крупным носом и похож на того типа, которого призывает Бог, когда по-настоящему хочет обрушить на землю ад. Открыв дипломат, он достал пачку документов, даже не пытаясь скрыть, к какому событию они имеют непосредственное отношение. По-деловому разложив их перед собой, он взял меню и начал читать. К тому времени, когда он закончил, семейство в полном составе усердно смотрело в сторону. Я тоже взял меню и попытался представить, чем могло бы меня заинтересовать его содержимое.

Дэвидс был адвокатом моих родителей с тех пор, как они познакомились с ним после переезда из Северной Калифорнии. Мне уже приходилось несколько раз с ним общаться на вечеринках по случаю Рождества или Дня благодарения в их доме. Но сейчас для меня он был попросту одним из тех, с кем мне в силу обстоятельств предстояло познакомиться намного ближе. Из-за этого у меня возникали смешанные чувства: с одной стороны, я ощущал разделявшую нас дистанцию, а с другой – мне хотелось продолжить общение, хотя разговор никак не клеился.

К счастью, Дэвидс взял инициативу в свои руки, как только нам принесли миски с супом из калифорнийского ореха и лишайника. Он пересказал мне обстоятельства смерти моих родителей, которые в отсутствие свидетелей сводились к единственному факту. Когда около 11.05 вечера в прошлую пятницу они возвращались от друзей, где играли в бридж, их машина стала жертвой лобового столкновения на перекрестке Бентон-стрит и Райл-стрит. Второй автомобиль стоял неподвижно, припаркованный у обочины. Вскрытие показало, что отец, ехавший на месте пассажира, выпил примерно полбутылки вина, а мать – большое количество клюквенного сока. Дорога была обледеневшей, перекресток – не слишком хорошо освещен, и в том же месте год назад произошла еще одна авария. И все. Рядовой несчастный случай – если только я не хотел ввязаться в бесплодный гражданский процесс. Я не хотел. Больше сказать было нечего.

Затем Дэвидс перешел к делу, вследствие чего мне пришлось подписать немалое количество бумаг, принимая таким образом в собственность дом и его содержимое, несколько клочков невозделанной земли и портфель акций отца. Потом мне объяснили массу налоговых вопросов, касавшихся всего вышеперечисленного, и потребовали поставить еще с десяток подписей. Слова влетали мне в одно ухо и вылетали из другого, и я бросал на бумаги лишь беглый взгляд. Отец, несомненно, доверял Дэвидсу, а Хопкинс-старший был не из тех, кто разбрасывался подобными вещами. Что было хорошо для отца, было хорошо и для меня.

Я вполуха слушал Дэвидса, с аппетитом поедая суп – после того как улучшил его рецепт, добавив добрую щепотку соли и перца. Медленно поднося каждую ложку ко рту, я сосредоточенно наслаждался вкусом, пытаясь занять этим большую часть моих мыслей. На слова Дэвидса я вновь переключился лишь тогда, когда он упомянул "Движимость".

Он объяснил, что бизнес моего отца, состоявший в успешной торговле дорогой недвижимостью (отсюда в связи с успехом и шутливое название фирмы), находится в процессе ликвидации. Стоимость оставшихся активов будет переведена на любой названный мною счет, как только процесс завершится.

– Он закрыл "Движимость"? – спросил я, поднимая голову и глядя на адвоката. – Когда?

– Нет, – покачал головой Дэвидс, вытирая миску куском хлеба. – Он распорядился, чтобы это было сделано после его смерти.

– Независимо от моего мнения?

Он посмотрел в окно и легким движением потер руки, стряхивая крошки с пальцев.

– Он вполне четко выразился по данному вопросу.

Суп внезапно показался мне холодным и напоминающим на вкус жидкие водоросли. Я отодвинул миску. Теперь мне стало понятно, почему Дэвидс настоял, чтобы мы оформили бумаги сегодня, а не до похорон. Я собрал свои копии документов и сложил их в конверт, который дал мне Дэвидс.

– Это все? – спокойно и бесстрастно спросил я.

– Думаю, да. Мне очень жаль, что вам пришлось через это пройти, Уорд, но от этого, сами понимаете, никуда не деться.

Он достал бумажник и уставился на счет, словно не только не доверяя подсчетам, но и с трудом разбирая почерк официантки. Потом достал было кредитную карточку, но передумал и отсчитал наличные – вероятно, решил не относить стоимость обеда на деловые расходы.

– Вы были очень любезны, – сказал я.

Дэвидс лишь махнул рукой и добавил ровно десять процентов чаевых.

Мы встали и вышли из ресторана, лавируя между столиками, за которыми сидели оживленно беседующие туристы. Я собирался отвести взгляд, когда мы проходили мимо столика, занятого ядерной компанией в костюмах цвета морской волны, но неожиданно они оказались прямо передо мной. Мать и отец негромко спорили о том, где лучше остановиться в Йеллоустоуне; мальчишка тем временем с помощью ложки и супа создавал эффект астероида, падающего в Тихий океан. Его сестра сжимала обеими руками пластиковый стакан, с довольным видом глядя в никуда. Когда я проходил мимо, она посмотрела на меня и улыбнулась, словно при виде большой собаки. Возможно, улыбка и была милой, но на мгновение мне очень захотелось сделать так, чтобы она исчезла.

Выйдя на улицу, мы немного постояли, глядя на состоятельных женщин, бродивших по Колледж-стрит с кредитными карточками наготове.

Наконец Дэвидс сунул руки в карманы пальто.

– Как я понимаю, вы скоро уезжаете. Если до этого я могу быть чем-то вам полезен – свяжитесь со мной. Мертвых я, конечно, воскресить не могу, но во всем остальном, возможно, и сумею помочь.

Мы пожали друг другу руки, и он быстро зашагал прочь, старательно сохраняя бесстрастное выражение лица. И только тогда, непростительно поздно, я понял, что Дэвидс не только был адвокатом моего отца, но и стал его другом, и, возможно, я не единственный, для кого это утро оказалось тяжелым.

Обратно в отель я шел, крепко стиснув кулаки, а к девяти часам основательно надрался. Первая бутылка была у меня в руке еще до того, как двери отеля закрылись за мной. Уже делая первый глоток, я знал, что совершаю ошибку. Я знал об этом всю дорогу домой, знал на кладбище и с того самого мгновения, как проснулся тем утром. Нет, я вовсе не ударился в запой из тех, после которого можно проснуться где-нибудь в Женеве в компании двух жен и с татуировкой на лбу. Напивался я в исключительных случаях, что в итоге не причиняло мне ничего, кроме боли, и к тому же нарушало мои собственные высокие моральные принципы, – вот только проблема заключалась в том, что в данной ситуации никакого иного разумного выхода, похоже, не было.

Сперва я сидел у стойки бара, но вскоре переместился в одну из кабинок возле длинного окна. Благодаря заранее уплаченным немалым чаевым мне не приходилось ждать и даже вставать с места, чтобы наполнился мой очередной стакан. Сначала пиво, потом виски. Пиво, потом виски. Весьма надежный способ напиться в стельку, и чисто выбритый бармен продолжал подавать напитки именно в таком порядке.

Достав документы из желтого конверта Дэвидса, я разложил их перед собой, сосредоточившись на единственной мысли.

Пока я рос, я знал о своем отце главное – он был бизнесменом. В этом заключалась вся его жизнь. Он принадлежал к виду Homo sapiens businessmaniens. Он вставал утром и отправлялся заниматься своим бизнесом, возвращаясь лишь поздно вечером. Родители никогда не рассказывали о годах своей молодости, да и о последующих событиях говорили довольно редко, но про "Движимость" я хорошо знал. Несколько лет отец работал в одной из местных фирм, а потом однажды вечером пригласил мать в ресторан и сообщил ей, что выбирает свой путь. Именно такими словами, словно в рекламе банковских кредитов. Он поговорил кое с кем, наладил связи, приложил все свои способности и знания к тому, чтобы иметь полное право однажды появиться в баре местного клуба и сказать: "Я добился, чего хотел". Это было явно нелегко, но силы воли у отца хватало. Автомеханики и водопроводчики, контролеры платных парковок и банковские клерки – всем достаточно было бросить на него один лишь взгляд, чтобы понять: с таким дурно обходиться не стоит. Когда он входил в ресторан, служащие шепотом передавали друг другу, что пришло время вытянуться в струнку и прекратить плевать в суп.

Его компания и ее история – вот что я лучше всего знал о своем отце.

И тем не менее по собственной воле он распорядился закрыть "Движимость". Вместо того чтобы предоставить право решать ее судьбу сыну, он спокойно уничтожил плоды двадцатилетнего труда.

Как только Дэвидс сообщил мне об этом, я понял, что это может означать лишь одно. Мои родители не хотели, чтобы я унаследовал его дело, – что во многих отношениях было вполне объяснимо. Мне доводилось продавать многие, самые разнообразные вещи, но я никогда не занимался торговлей дорогими домами. Конечно, кое-что я об этом знал – мне были знакомы журнал "Уникальное жилище", реестр Дюпона и каталог недвижимости Кристи. Мне доводилось видеть старинные отреставрированные постройки и роскошные ранчо, я знал стоимость произведений искусства Старого Света, даже два года проучился на архитектурном факультете, пока из-за несчастливой случайности мне не пришлось покинуть колледж и сменить профессию. Но то ли отец не хотел, чтобы я унаследовал его дело, то ли не доверял мне. Чем больше я об этом думал, тем больнее становилось.

Я продолжал пить, в тщетной надежде, что станет легче. Но облегчение не приходило. И все же я продолжал пить. В начале вечера в баре было относительно тихо, затем в десять часов его неожиданно заполонили мужчины и женщины в костюмах, похоже, после какой-то корпоративной вечеринки. Они толпились посреди бара, оживленно общаясь друг с другом, возбужденные, словно дети, от предвкушения нескольких кружек пива. Шум все усиливался, будто меня окружали люди, сгребавшие лопатами гравий.

Я оставался в своей кабине, злобно глядя на пришельцев. Несколько мужчин небрежно сбросили пиджаки, один даже ослабил галстук. Подчиненные подобострастно семенили рядом с боссами, словно ожидающие крошек птицы. Я еще мог бы с этим примириться, я пережил бы бурю. Эти люди умели составлять отчеты и графики, но если дело доходило до проверки на выносливость в баре – вряд ли их хватило бы надолго. В себе я был уверен – хотя сейчас понимаю, что тогда я был пьян сильнее, чем мне казалось.

В бар вошли трое мужчин и остановились в дверях, оглядываясь вокруг.

В следующее мгновение я услышал крик, и люди в костюмах метнулись в стороны в поисках укрытия. Сперва мне стало страшно, но оказалось, что они бегут от меня.

Я стоял, шатаясь, посреди бара, весь мокрый от опрокинутого пива. В руках у меня был пистолет, направленный прямо на стоявших в дверях, и я выкрикивал в их сторону бессвязные противоречивые приказы. Они явно перепугались до смерти – вероятно, потому, что когда на тебя направляют пистолет, возникает желание делать то, что тебе говорят, но это нелегко, когда не можешь понять смысл слов.

Наконец я перестал кричать. Людей в дверях на мгновение стало шестеро, потом снова трое. Вокруг стояла тишина. Мне казалось, будто сердце сейчас разорвется. Все ждали, в какую сторону изменится ситуация – в лучшую или в худшую.

– Прошу прощения, – пробормотал я. – Обознался.

Убрав пистолет в карман пиджака, я собрал бумаги со стола и, пошатываясь, направился к выходу. Я прошел половину холла, прежде чем рухнуть на пол, свалив стол и большую вазу с цветами стоимостью в сотню баксов.

* * *


В три часа ночи, дрожа после ледяной ванны, я лежал на спине в кровати в своем номере.

Меня допрашивали и руководство отеля, и местная полиция, выразившая полное понимание, но потребовавшая, чтобы я сдал оружие на все время своего пребывания. Да, сегодня я был на похоронах. Да, у меня есть лицензия на скрытое ношение оружия – что их весьма удивило. Однако они вполне здраво заметили, что лицензия не дает мне права размахивать пистолетом в барах. Бумаги из конторы Дэвидса, в которых говорилось, что теперь я стал обладателем одного миллиона восьмисот тысяч долларов, осторожно положили под обогреватель, чтобы они высохли. Я больше ни на кого не злился. Сам факт, что последняя воля и завещание моего отца теперь пахли пролитым пивом, доказывал его правоту.

Полежав немного, я повернулся на бок, снял трубку телефона и набрал номер. Телефон выдал шесть гудков, после чего включился автоответчик. Голос, который был мне знаком лучше, чем мой собственный, сообщил, что мистер и миссис Хопкинс, к сожалению, не могут ответить на звонок, но я могу оставить сообщение и они со мной свяжутся.




Глава 2


В десять часов следующего утра я стоял с чувством искреннего раскаяния на подъездной дорожке возле дома родителей. На мне была чистая рубашка, я съел легкий завтрак и извинился перед всеми, кого смог найти в отеле, вплоть до парня, чистившего бассейн. Я был несколько удивлен, что не провел ночь в тюремной камере, и чувствовал себя весьма дерьмово.

Дом находился в конце узкой неровной дороги на окраине Дайерсбурга. В свое время переезд родителей сюда показался мне достаточно неожиданным. Участок был довольно большим, примерно в половину акра, и несколько старых деревьев отбрасывали тень на стену дома. Его окружали участки подобного же размера, со старыми викторианскими домами, которых никто не позаботился заново покрасить. Граница участка была обозначена аккуратной живой изгородью. Мэри жила в соседнем доме. Ее никак нельзя было назвать состоятельной. По другую сторону жили преподаватель колледжа и его жена-аспирант. Скорее всего, этот дом им продал мой отец. Опять-таки, жили они достаточно скромно и в шампанском отнюдь не купались. Сам дом был двухэтажным, окруженным изящным крыльцом, с мастерской в подвале и гаражом сзади – несомненно, симпатичное и хорошо оборудованное жилище, с приятными соседями, и тот, кто решил бы тут поселиться, вряд ли стал бы жаловаться. Но и на страницы "Жилищ богачей и знаменитостей" этот дом вряд ли в ближайшее время попал бы.

Я помахал рукой, на случай, если Мэри смотрит в окно, и медленно пошел по дорожке. Мне казалось, будто передо мной – подделка. Настоящий дом моих родителей, тот, в котором я вырос, находился далеко в прошлом и в тысяче миль отсюда на запад. Я не был в Хантерс-Роке с тех пор, как они переехали, но помнил старый дом до мельчайших подробностей. Обстановка его комнат навсегда врезалась мне в память. Тот же, что стоял передо мной, был словно вторая жена, слишком поздно в своей жизни решившая установить с детьми более близкие отношения.

Возле двери стоял оцинкованный мусорный бак, крышку которого приподнимал плотно набитый мешок. Газет на пороге не было – видимо, об этом позаботился Дэвидс. Поступил он совершенно правильно, но из-за этого складывалось впечатление, что все уже начало покрываться пылью. Я достал из кармана чужие ключи и отпер дверь.

Внутри было настолько тихо, что дом, казалось, пульсировал. Подняв с пола несколько конвертов с почтой, в основном рекламы, я положил их на столик, затем немного походил из комнаты в комнату, разглядывая обстановку. Комнаты напоминали витрины какой-то странной распродажи, где все вещи происходят из разных мест и оценены намного ниже их реальной стоимости. Даже те, что были на своем месте, – книги в кабинете отца, мамина коллекция английской керамики 30-х годов, аккуратно расставленная на старинном деревянном комоде в гостиной, – казались герметично защищенными от моего прикосновения и от времени. Я понятия не имел, что со всем этим делать. Сложить в ящики и убрать куда-нибудь подальше? Продать и оставить деньги себе или потратить на что-нибудь достойное? Жить среди этих вещей, зная, что всегда буду считать их не более чем подержанным хламом?

Единственное, что имело хоть какой-то смысл, – оставить все как есть, уйти из дома и больше не возвращаться. Это была не моя жизнь. И вообще теперь ничья. Если не считать единственного свадебного фотоснимка в холле, здесь не было даже фотографий – их никогда не было в нашей семье.

В конце концов я снова оказался в гостиной. Большие широкие окна выходили через сад на дорогу, придавая теплоты шедшему снаружи холодному свету. В гостиной стояли диван и кресло, украшенные изящным орнаментом, небольшой телевизор на подставке из дымчатого стекла, а также кресло моего отца, потрепанная боевая лошадка из темного дерева, покрытого зеленой тканью, единственный предмет мебели, который они привезли с собой. На кофейном столике лежала новая биография Фрэнка Ллойда Райта, рядом с чеком из "Денфорд-маркета". Восемь дней назад кто-то из родителей купил разнообразных закусок, морковный пирог (странный каприз), пять больших бутылок минеральной воды, обезжиренного молока и бутылочку витаминов. Большая часть всего этого, вероятно, находилась среди содержимого холодильника, которое выбросила Мэри. Возможно, минеральная вода и витамины оставались еще где-то здесь. Чуть позже можно было бы и попить.

Сев в отцовское кресло, я провел ладонями по потертым подлокотникам, затем положил руки на колени и посмотрел в сад.

А потом долго и безутешно рыдал.

* * *


Уже намного позже я вспомнил один давний вечер. Мне тогда было семнадцать, и мы еще жили в Калифорнии. Была пятница, я собирался встретиться с ребятами в придорожном баре на окраине города, под названием "У ленивого Эда", – забегаловке, которая выглядела так, будто ее построили мормоны, чтобы выпивка казалась делом не только нечестивым, но к тому же мрачным, унылым и бесконечно безнадежным. Эд понимал, что особо разборчивым ему быть не приходится, а поскольку мы никогда не доставляли особых проблем и постоянно подкармливали двадцатипятицентовиками бильярдный стол и музыкальный автомат – "Блонди", Боуи и старый добрый Брюс Стрингбин в славные времена Молли Ринг-уолд и "Мондриана"[3 - "Блонди" – американская рок-группа, начавшая музыкальную деятельность в 1970 г.; Дэвид Боуи (р. 1947) – звезда и ветеран рок-музыки XX века; Брюс Стрингбин – знаменитый кукольный персонаж, пародирующий американского рок-певца Брюса Спрингстина; Молли Рингуолд (р. 1968) – американская киноактриса; "Мондриан" – цветомузыкальная установка, названная по имени художника П. Мондриана (1872-1944). (Прим. ред.)], – наша несовершеннолетняя компания вполне его устраивала.

Матери не было дома, она уехала к своей подруге по каким-то делам, которыми обычно занимаются женщины, когда рядом нет мужчин, путающихся под ногами, вечно скучающих и не слушающих с надлежащей серьезностью истории о незнакомых людях, чьи проблемы кажутся им невероятно глупыми. В шесть часов мы с отцом сидели за большим столом в кухне, ужиная лазаньей, которую мать оставила в холодильнике, и избегая салата. Мои мысли были заняты совсем другим – я понятия не имел, чем именно. О том, что происходило в голове у меня семнадцатилетнего, я сейчас мог судить не в большей степени, чем о происходящем в голове у туземца с Борнео.

До меня не сразу дошло, что отец закончил есть и смотрит на меня. Я встретился с ним взглядом.

– Что? – довольно вежливо спросил я.

Он отодвинул тарелку.

– Идешь куда-нибудь сегодня?

Я медленно кивнул, смутившись, что было вполне естественно для подростка, и снова начал ковыряться вилкой в еде.

Мне сразу следовало тогда понять, о чем он спрашивает. Но я этого не сообразил, как и того, почему на его тарелке осталась небольшая горка салата. Мне не нравилась эта зеленая дрянь, и я вообще к ней не притронулся. Ему она не нравилась тоже, но он все же немного съел – даже учитывая, что рядом не было матери. Сейчас я понимаю, что нужно было как-то уменьшить количество салата в миске, иначе, вернувшись, мать сразу начала бы упрекать нас в том, что мы неправильно питаемся. Просто выкинуть часть его в мусорное ведро казалось нечестным, но если эта самая часть провела некоторое время на его тарелке – по сути, побывала его едой, – то все в порядке. Однако тогда это выглядело невероятно глупым.

Закончив есть, я обнаружил, что отец все еще сидит за столом. Это было на него не похоже. Обычно после еды он сразу же начинал заниматься делом – складывать тарелки в посудомоечную машину, выносить мусор, включать кофеварку и так далее, и тому подобное.

– И чем ты собираешься сейчас заняться? Посмотреть телик? – с некоторым усилием спросил я, чувствуя себя очень по-взрослому.

Он встал, отодвинул свою тарелку в сторону и, помолчав, сказал:

– Вот думаю...

Эти слова не вызвали у меня особого интереса.

– О чем же?

– Может, сыграешь со стариком пару партий в бильярд?

Я уставился ему в спину. Вопреки обычной для отца уверенности в себе вопрос прозвучал как жалкая попытка заискивать передо мной. Мне трудно было поверить, что он рассчитывал, будто я приму его слова всерьез. Отец вовсе не был стар. Он бегал трусцой, обыгрывал в теннис и гольф тех, кто был намного его моложе. Более того, я совершенно не мог представить его играющим в бильярд. Это просто было не в его стиле. Если нарисовать диаграмму Венна[4 - Названный по имени английского философа и математика Джона Венна (1834-1923) графический аппарат диаграмм, эквивалентный логике классов – разделу логических теорий, в котором изучаются операции над классами (множествами) и свойства этих операций. (Прим. ред.)] с отдельными кругами для «Людей, играющих в бильярд», «Людей, которые могли бы играть в бильярд» и «Людей, которые вряд ли стали бы играть в бильярд, но, возможно, все же смогли бы», отец вообще оказался бы на другом листе бумаги.

Этим вечером он был одет, как это часто бывало, в тщательно отглаженные песочного цвета хлопчатобумажные брюки и белую полотняную рубашку, купленные отнюдь не в дешевом магазине. Высокий и загорелый, с тронутыми сединой темными волосами, он производил впечатление человека, за которого проголосовал бы любой, будь в том такая необходимость. Постоянно казалось, будто он стоит у борта большой яхты где-нибудь у берегов Палм-Бич или Юпитер-Айленд и ведет возвышенную беседу о произведениях искусства – тех, которые пытается вам продать.

Я же, с другой стороны, был худ и светловолос, носил обычные черные джинсы "Левис" и черную футболку. И то и другое выглядело так, будто их использовали для чистки автомобильного двигателя, впрочем, и пахло от них, вероятно, так же. От отца же исходил обычный для него запах, на который я тогда не обращал внимания, но сейчас могу представить так отчетливо, как если бы отец стоял позади меня, – свежий, чистый, правильный аромат, словно от аккуратно сложенной поленницы.

– Хочешь пойти сыграть в бильярд? – спросил я, пытаясь удостовериться, что не сошел с ума.

Он пожал плечами.

– Матери нет дома. По ящику ничего интересного.

– А на кассетах?

Это было непостижимо. Отношения отца с видеомагнитофоном напоминали те, что бывают у некоторых с любимым старым псом, и полки в его кабинете были заставлены кассетами с аккуратно наклеенными этикетками. Сейчас, конечно, я поступал бы так же, будь v меня свое жилье. Если бы нашлось время, я бы даже пометил их штрих-кодами. Но тогда подобная его черта больше всего напоминала мне фашистские полицейские государства.

Отец не ответил. Я машинально доел остатки со своей тарелки – я всегда оставлял посуду чистой, поскольку был в том возрасте, когда продемонстрировать свою любовь к матери было сложно, и единственное, что я мог, – не дать ее драгоценной посудомоечной машине засориться. Мне не хотелось, чтобы отец поехал со мной в бар, только и всего. У меня уже сложились определенные привычки – я наслаждался поездкой, это было мое время. Да и ребятам могло бы это показаться странным – черт побери, это и на самом деле было странно. Мой друг Дэйв, вероятно, глазам бы своим не поверил при его появлении и уж точно встревожился бы не на шутку, увидев меня в компании представителя "деспотичного старшего поколения".

Я посмотрел на отца, думая, как бы ему все объяснить. Тарелки были убраны в шкаф, остатки салата – в холодильник. Отец тщательно вытер стол. Если бы некая команда экспертов попыталась обнаружить хоть какие-то свидетельства того, что здесь недавно принимали пищу, их постигло бы разочарование. Я почувствовал, что начинаю злиться. Когда же отец сложил скатерть и повесил ее на ручку духовки, я вдруг ощутил первый намек на то, что мне предстояло почувствовать по-настоящему почти двадцать лет спустя, сидя со слезами на глазах в его кресле в пустом доме в Дайерсбурге, – осознание того, что его присутствие рядом вовсе не нечто неизбежное или данное свыше и однажды в тарелке окажется слишком много салата, а скатерть останется несложенной.

– Ладно, – сказал я.

Опасаясь реакции моих приятелей, я выехал из дома на сорок минут раньше, рассчитывая, что у нас будет по крайней мере час, прежде чем придется иметь дело с кем-то еще – поскольку остальные всегда опаздывали.

Пока мы ехали к заведению Эда, отец, сидевший на месте пассажира, почти не разговаривал. Когда я остановился возле бара, он выглянул в окно.

– Это сюда ты ходишь?

Я молча кивнул. Отец что-то проворчал в ответ. Пока мы шли через парковку, я вдруг сообразил, что, если появлюсь с отцом, у Эда могут возникнуть сомнения относительно моего возраста, но поворачивать назад было уже поздно. Мы с отцом не были слишком похожи, и, возможно, Эд подумает, что это просто какой-то мой старший знакомый – сенатор или еще кто-нибудь.

Внутри было почти пусто. За столиком в углу сидела компания каких-то незнакомых мне стариков. Жизнь здесь начиналась только поздно вечером, да и то не всегда – после нескольких неудачных попыток выбрать мелодию на музыкальном автомате могла наступить гробовая тишина. Пока мы ждали Эда, который по обыкновению не слишком спешил, отец прислонился спиной к стойке и огляделся по сторонам. Впрочем, смотреть было особо не на что. Потертые табуреты, многовековая пыль, бильярдный стол, тусклый неоновый свет. Мне не хотелось, чтобы ему здесь понравилось. Наконец появился Эд и улыбнулся, увидев меня. Обычно я выпиваю первую кружку пива, болтая с ним, и, вероятно, он ожидал, что то же самое произойдет и сейчас.

Но тут он увидел отца и остановился – не так, словно налетел на стену или что-то в этом роде, просто поколебался, но улыбка исчезла с его лица, сменившись выражением, которого я не мог понять. Отец был не из тех, кто проводил время в этом баре, и, вероятно, Эд весьма удивился тому, по какой странной прихоти судьбы он тут оказался. Отец повернулся к Эду и кивнул. Эд кивнул в ответ.

Мне очень хотелось, чтобы все побыстрее закончилось.

– Мой отец, – сказал я.

Эд снова кивнул, и на этом их общение, похоже, завершилось.

Я попросил два пива, наблюдая за отцом, который подошел к бильярду. В детстве я привык, что люди в магазинах часто подходили и заговаривали с ним, полагая, что он здешний менеджер и единственный человек, который может решить их мелочные проблемы, превратившиеся для них в жизненную драму. Я даже слегка его зауважал, видя, что и в захудалом баре он чувствует себя как дома, – так, как можно уважать кого-то за те качества, к которым, возможно, стоит стремиться самому.

Я тоже подошел к столу, мы начали играть. Все три партии закончились в мою пользу, хотя и оказались довольно длительными. Играл он, может быть, и не столь ужасно, но каждый раз промахивался на пять процентов, а я полностью владел ситуацией. Мы почти не разговаривали – просто склонялись над столом, делая удары и переживая промахи. После второй партии он пошел и сам купил себе еще пива, пока я собирал шары. В душе надеясь, что он ограничится одной кружкой, я оставил большую часть своего пива недопитым. Потом мы сыграли последнюю партию, которая оказалась чуть получше, хотя столь же утомительной. Наконец он поставил кий в стойку.

– Все? – спросил я, пытаясь придать голосу небрежный тон. Чувствуя искреннее облегчение, я рискнул взять себе еще кружку.

Он покачал головой.

– Не слишком-то я для тебя подходящий соперник.

– Ну так что, теперь скажешь: "Отлично, парень", или что-то в этом роде?

– Нет, – спокойно ответил он. – Потому что это не так.

Я уставился на него, потрясенный, словно пятилетний ребенок.

– Ну что ж, – наконец сумел проговорить я. – Спасибо за поддержку.

– Это игра. – Отец пожал плечами. – Меня беспокоит не то, годишься ты на что-то или нет. Дело в том, что это никак не беспокоит тебя.

– Что? – недоверчиво переспросил я. – Ты это прочитал в каком-то своем учебнике по мотивационному анализу? Мол, стоит в нужный момент как следует поддеть сыночка и он в конце концов станет председателем совета директоров?

– Уорд, не строй из себя дурака, – спокойно ответил он.

– Это ты дурак, – рявкнул я. – Ты думал, будто я ни на что не гожусь, а ты сможешь сюда явиться и разбить меня в пух и прах, хотя сам играть вообще не умеешь!

Он немного постоял, сунув руки в карманы брюк, затем посмотрел на меня. Это был странный взгляд – холодный и оценивающий, но вместе с тем любящий. Потом отец улыбнулся.

– Не важно, – сказал он и вышел. Скорее всего, отправился пешком домой.

Я вернулся к столу, схватил свое пиво и допил его одним глотком. Потом попытался загнать один из оставшихся шаров в угловую лузу – и промахнулся. В это мгновение я по-настоящему ненавидел отца.

Метнувшись к стойке, я обнаружил, что очередная кружка уже меня ждет. Я полез за деньгами, но Эд покачал головой. Раньше он никогда так не поступал. Я сел на табурет и несколько последующих минут молчал.

Постепенно мы все же заговорили о совершенно посторонних вещах: о взглядах Эда на местную политику и феминизм – и к тому и к другому он относился довольно критически, – о хижине, которую он собирался построить в лесу. Я понятия не имел, каким образом связаны эти темы между собой, но все же его слушал. К тому времени, когда в бар зашел Дэйв, я уже мог более-менее делать вид, что ничего особенного не произошло.

Вечер прошел как обычно. Мы болтали, пили, врали друг другу, с горем пополам играли в бильярд. Наконец я вышел к машине и остановился, увидев подсунутую под стеклоочиститель записку – написанную почерком моего отца, но значительно более мелким.

"Если не сумеешь прочитать сразу, – говорилось в ней, – пусть лучше тебя кто-нибудь подвезет. А завтра приедем сюда вместе, чтобы забрать машину".

Я скомкал записку и отшвырнул ее прочь, но домой ехал очень осторожно. Когда я вернулся, мать уже спала. В кабинете отца горел свет, но дверь была закрыта, так что я просто поднялся к себе наверх.

* * *


Я встал лишь один раз, поздним утром, чтобы приготовить себе чашку растворимого кофе. Все остальное время просто сидел, до середины дня, пока солнце не начало светить прямо в глаза, развеяв окутывавшие меня чары. Я выбрался из кресла, зная, что никогда больше в него не сяду. Прежде всего, оно было не слишком удобным – сиденье оказалось потертым и бугристым, и после нескольких проведенных в нем часов у меня начал болеть зад. Вернувшись в кухню, я сполоснул чашку и поставил ее вверх дном сушиться. Потом передумал, вытер ее и убрал обратно в буфет. Сложив скатерть, повесил ее на ручку духовки.

Я нерешительно остановился в коридоре, думая, что делать дальше. Одна часть меня считала сыновним долгом выписаться из гостиницы и провести ночь здесь; другая же, напротив, очень этого не желала. Мне хотелось яркого света, гамбургера, пива, кого-то, кто мог бы поговорить со мной о чем-то другом, кроме смерти.

Неожиданно ощутив боль и грусть, я вернулся в гостиную, чтобы забрать с кофейного столика свой телефон. Ломило нижнюю часть спины – вероятно, от долгого сидения в этом дурацком кресле.

Кресло. Возможно, все дело было в изменившемся освещении – солнце с утра проделало свой путь вокруг двора, отбрасывая новые тени. Но скорее всего, после нескольких часов рыданий у меня просто несколько прочистилось в голове. Так или иначе, теперь при взгляде на кресло подушка на его сиденье показалась мне несколько странной. Медленно убрав "нокию" в карман, я хмуро уставился на кресло. Подушка, которая была его неотъемлемой частью, явно выпирала в середине. Я осторожно протянул руку и потрогал утолщение, оказавшееся довольно твердым.

Возможно, отец перетянул кресло или набил его чем-нибудь – судя по всему, камнями. Я выпрямился, собираясь обо всем забыть и покинуть дом. Мое похмелье начинало цвести пышным цветом. И тут еще кое-что привлекло мое внимание.

Есть определенный порядок, в котором располагают предметы друг относительно друга, особенно если эти предметы достаточно велики. Некоторые этого не замечают. Они просто расставляют мебель вдоль стен, или под нужным углом, или так, чтобы все могли смотреть телевизор. Мой отец всегда удостоверялся, что мебель стоит именно так, как положено, и его весьма раздражало, когда кто-то ее двигал. А кресло отца стояло не на своем месте – оно было сдвинуто совсем немного, вряд ли кто-то другой обратил бы на это внимание. Кресло стояло слишком ровно по отношению к остальной мебели и казалось чересчур выдвинутым вперед. Так просто не должно было быть.

Присев перед креслом, я присмотрелся к линии, по которой подушка крепилась к сиденью. Соединение было прикрыто полоской бахромы, потертой и изношенной. Я взялся за один ее конец и потянул. Она легко отошла, открыв отверстие, которое выглядело так, словно прежде было зашито.

Я сунул внутрь руку. Пошарив пальцами в старой набивке, сделанной, вероятно, из нарезанных кусков поролона, я обнаружил некий твердый предмет, который и извлек наружу.

Это оказалась книга – роман в мягкой обложке, выглядящий вполне новым экземпляр одного из популярных триллеров, из тех, что мать могла взять в супермаркете возле кассы и прочитать за день. Похоже, однако, что книгу вообще не читали. Корешок не был согнут, а мать не относилась к числу сторонников держать книги в идеальном состоянии. В любом случае, в кресле книга оказалась явно не случайно.

Я пролистал страницы. В середине книги обнаружился маленький листок бумаги – записка всего в одну строчку, почерком моего отца.

"Уорд, – говорилось в ней. – Мы не умерли".




Глава 3


Река в южном Вермонте, с чистой и холодной водой, бежит по усыпанному светлыми камнями руслу между крутых берегов посреди долины в Зеленых горах. Небо словно начинается всего в нескольких футах над деревьями, покрытое серыми, будто сахарная вата, облаками, застывшими в угасающем свете дня. Листья на земле, похожие на осколки цветного стекла, присыпаны снежной пылью. По обеим сторонам реки, соединенным двумя старыми каменными мостами, которые разделяет расстояние в пятьдесят ярдов, расположился небольшой поселок Пимонта. В нем всего домов двадцать, хотя больше половины из них, судя по их виду, используются лишь летом или вообще заброшены. Рядом с одним из них видны приземистые очертания очень старого "бьюика", окислившийся кузов которого приобрел окраску грозовой тучи. У других домов стоит еще несколько машин. Судя по потрепанному виду, у их владельцев имеется несколько детей и по крайней мере одна собака. Вокруг тишина, если не считать шума реки, которая течет здесь столь долго, что звук этот стал для всех привычным фоном. Из нескольких труб лениво тянется дым, включая ту, что на крыше "Пимонта-Инн", недавно отремонтированной гостиницы на берегу реки, в которой почти нет свободных мест в эту последнюю неделю осени.

На одном из мостов стоит человек, облокотившись на перила и глядя на несущуюся внизу воду. Его зовут Джон Зандт. Он чуть ниже шести футом ростом, одет в теплое пальто, подчеркивающее его подтянутую широкоплечую фигуру, и производит впечатление человека, который очень долго может тащить пару чемоданов или хорошенько кому-то врезать. И то и другое – верно. Волосы у него короткие и темные, черты лица жесткие, но пропорциональные. Подбородок и щеки покрывает двухдневная щетина. Последнюю неделю он провел в "Пимонта-Инн", в номере, состоящем из спальни, ванной и маленькой гостиной с дровяным камином. Все очень уютно и выдержано в истинно сельском стиле. Зандт провел все эти дни, прогуливаясь по окрестным горам и долинам, избегая проторенных троп, где полно ярко одетых туристов, которых больше всего волнует, нет ли тут медведей. Иногда ему попадались остатки старых поселений, превратившиеся в груды старых бревен, разбросанных среди растительности. Здесь не слышно никакого эха, сколько ни прислушивайся, и некоторые места, когда-то попадавшиеся на пути, теперь снова исчезли с карт. Дороги разошлись в разные стороны – некоторые куда-то приводят, другие же уходят в чащу, возможно, навсегда.

Зандт любит немного посидеть в подобных местах, представляя, как и что могло быть тут раньше. Потом он идет дальше, пока не почувствует, что устал и пора возвращаться в гостиницу. Вечерами он сидит в своей уютной гостиной, вежливо уклоняясь от разговоров с другими гостями и хозяевами заведения. Книги в маленькой библиотеке наводят на мысли о косности и самодовольстве. Наверное, человек сорок обменялись с ним кивком за последнюю пару недель, так и не узнав его имени и не имея возможности описать его хоть в каких-то подробностях.

После ужина, обычно отменного, хотя и неторопливого, он возвращался к себе в номер, разжигал огонь в камине и бодрствовал до тех пор, пока мог выдержать. В последнее время ему часто снились сны. Иногда это были сны о Лос-Анджелесе, о жизни, которая прошла навсегда и потому от нее невозможно было убежать. В прошлом он пробовал и алкоголь, и героин, но обнаружил, что это мало чем может ему помочь. Теперь же он просто просыпается и лежит на спине, ожидая утра и не думая ни о чем. Он никогда не пытался покончить с собой – подобное было не в его натуре. Иначе он давно уже был бы мертв.

А сейчас, прислонившись к ограждению моста в наступающих сумерках, он размышляет, что делать дальше. У него есть деньги, часть из которых – остатки заработанного тяжким трудом за все лето. Он думает о том, что, возможно, пришло время вернуться в какой-нибудь город – может быть, где-нибудь на юге, хотя он обнаружил, что ему нравятся холод и темные леса. Однако этим побуждениям препятствует тот факт, что особой потребности в деньгах у него нет, как нет и никакого желания что-либо делать с теми, которые уже есть. И вообще, после целой жизни, проведенной среди каменных зданий, деньги внезапно перестали иметь для него какое-либо значение. Безлюдные дороги и неограниченные пространства куда больше ему по душе, чем что-либо иное.

Он поднимает взгляд, услышав звук мотора автомобиля, приближающегося по дороге с севера. Вскоре на склоне холма появляется свет фар, включенных несколько раньше, чем обычно принято здесь. Машина въезжает в поселок, мимо небольшого универсального магазина и пункта видеопроката. Это "лексус" черного цвета, новый. Автомобиль плавно тормозит возле гостиницы.

Двигатель с тихим гудением выключается. Некоторое время из машины никто не выходит. Зандт наблюдает за ней, пока не убеждается, что сидящие внутри смотрят в его сторону. Его собственная машина, дешевая иномарка, купленная на распродаже в Небраске, стоит перед пристройкой, где находится его номер. Ключи от машины у него в кармане, но он не может до нее добраться, не оказавшись в непосредственной близости от "лексуса". Он может повернуться, перейти через мост, а затем, пройдя среди домов на другом берегу, скрыться среди холмов, но подобных намерений у него нет. Он знает, что за гостиницу следовало заплатить наличными, как он обычно и делал. Но приехал он без денег, и время было довольно позднее. Пришлось взять немного из банкомата в ближайшем городке, судя по всему, оставив достаточно четкий след. Время, когда можно было избежать этой встречи, чем бы она ни была вызвана, прошло две недели назад. Он снова смотрит на воду под мостом и ждет.

Открывается дверца со стороны пассажира, и из машины выходит женщина с аккуратно подстриженными темными волосами, в темно-зеленом костюме, среднего роста. У нее удивительное лицо, которое можно счесть как ничем не выделяющимся, так и прекрасным. Большинство поставило бы на первое, что вполне ее устраивает. Ее молчание во время поездки уже начало раздражать агента Филдинга, который впервые встретился с ней три часа назад, и если бы ему не поручили отвезти ее в Пимонту, он уже несколько часов как мог бы быть дома. Филдинг до сих пор понятия не имеет, зачем ему пришлось тащиться в эту дыру, что, может, и к лучшему, поскольку поездку вряд ли можно назвать деловой. Он просто делает то, что ему велели, – во многом недооцененное качество.

Женщина закрывает дверцу с мягким щелчком, который, как она знает, сможет услышать мужчина на мосту. Он не двигается с места, даже не поднимает взгляда, пока она проходит мимо гостиницы, мимо огражденного участка недавно умершего местного гончара, а затем поднимается на мост.

Она подходит к нему и останавливается в нескольких ярдах, ощущая некоторую абсурдность ситуации и довольно сильный холод.

– Привет, Нина, – говорит он, все так же не глядя на нее.

– Просто здорово, – отвечает она. – Впечатляет.

Он поворачивается к ней.

– Неплохой костюм. Прямо Дана Скалли[5 - Дана Скалли (исп. Джиллиан Андерсон) – спецагент ФБР из телесериала "Секретные материалы". (Прим. ред.)].

– В наше время все хотят так выглядеть. Даже некоторые парни.

– Кто в машине?

– Местный агент, из Берлингтона. Весьма приятный человек, который меня подвез.

– Как ты меня нашла?

– По кредитной карточке.

– Ясно, – говорит он. – Долго же тебе пришлось добираться.

– Ты этого стоишь.

Он скептически смотрит на женщину, которую когда-то считал удивительной, а теперь – снова самой обычной.

– И что же тебе нужно? Мне холодно, я проголодался и буду весьма удивлен, если нам есть что сказать друг другу.

На несколько мгновений она вновь кажется ему прекрасной, и в глазах ее мелькает боль. Затем, словно это ничего для нее не значит, она говорит:

– Это снова случилось. Я думала, ты захочешь узнать.

Она поворачивается и направляется обратно к машине. Двигатель заводится еще до того, как она открывает дверцу, и две минуты спустя в долине снова пусто и тихо, если не считать человека на мосту, который стоит, побледнев и слегка приоткрыв рот.

* * *


Он нагнал ее в двадцати милях к югу, мчась на полной скорости по узким горным дорогам и бросая машину в сторону на каждом повороте. Южный Вермонт не рассчитан на быструю езду, и машину дважды заносило на обледеневших участках. Зандт не замечал ни этого, ни местных водителей, которые едва успевали осознать его приближение, как он уже обгонял их, набирая скорость. В Уилмингтоне он наткнулся на развилку. "Лексуса" не было видно ни в той ни в другой стороне. Решив, что она направляется туда, откуда может самолетом вернуться назад к цивилизации, он повернул налево по шоссе номер девять в сторону Кина, к границе штата Нью-Хэмпшир.

Прибавив скорость на широкой дороге, он вскоре отчетливо увидел задние фары "лексуса" далеко впереди, мелькавшие среди деревьев на изгибе дороги или по другую сторону впадины. Наконец он нагнал его на прямом участке к югу от Хардсборо, где дорога шла вдоль берега холодного спокойного озера, напоминавшего зеркало, отражающее полное теней небо.

Он мигнул фарами. Ответа не последовало. Он подъехал ближе и снова мигнул. На этот раз "лексус" слегка прибавил скорость. Зандт надавил на газ и увидел, как Нина оборачивается и прижимает лицо к заднему стеклу. Она что-то сказала водителю, но тот не замедлил хода.

Зандт вдавил педаль в пол и вырвался вперед, затем развернул машину и резко затормозил. Он выскочил наружу еще до того, как смолк двигатель, и точно так же поступил Филдинг, уже вытаскивая руку из-за отворота пиджака.

– Убери, – предложил Зандт.

– Пошел к черту.

Агент держал пистолет обеими руками. Тем временем Нина выбралась из машины с другой стороны, стараясь не ступить в грязь.

– Назад, я сказал, – бесстрастно произнес Филдинг.

– Все в порядке, – сказала Нина. – Черт, туфли пропали.

– Хрен вам все в порядке. Он пытался столкнуть нас с дороги.

– Скорее всего, он просто хотел поговорить. Здесь иногда бывает очень одиноко.

– Может поговорить с моей задницей, – ответил Филдинг. – Эй, ты, положи руки на капот.

Зандт остался где стоял, пока Нина обходила "лексус" спереди, чтобы выйти на дорогу.

– Ты уверена, что это снова он? – спросил он.

– Думаешь, иначе я проделала бы такой путь?

– Никогда не понимал ни единого твоего поступка. Хоть сколько-нибудь. Просто ответь на вопрос.

– Положишь ты руки на капот или нет, черт бы тебя побрал! – заорал Филдинг. Послышался тихий металлический щелчок предохранителя.

Зандт и Нина повернулись к нему. Агент был вне себя от ярости. Нина бросила взгляд на дорогу, по которой к ним приближался большой белый "форд", явно взятый напрокат и двигавшийся не спеша, так чтобы его пассажиры могли хорошо разглядеть озеро в том свете, который еще оставался.

– Спокойно, – сказала Нина. – Или хотите объясняться по поводу этого инцидента с вашим руководством?

Филдинг оглянулся через плечо, увидел машину, подъезжавшую к месту с хорошим обзором, примерно в ста ярдах от них, и опустил оружие.

– Может, все же расскажете, что, черт побери, происходит?

Нина коротко качнула головой, затем снова повернулась к Зандту.

– Я уверена, Джон.

– Тогда почему ты здесь, а не там?

Она небрежно пожала плечами.

– Собственно, сама не знаю. Я не должна была здесь оказаться и уж тем более не должна была с тобой разговаривать. Хочешь послать меня подальше или поедем куда-нибудь и поговорим?

Зандт посмотрел в сторону, на ровную гладь озера. Часть была черной, другая – морозно-серой. На противоположной стороне виднелись небольшая поляна и деревянный летний домик, у стены которого были сложены вязанки дров. Строение не выглядело типовым или купленным по каталогу; скорее кто-то, один или двое, провел немало вечеров, проектируя его на чертежных листах, принесенных домой с работы, и испытывая отчаянное желание как-то поменять свою жизнь. Уже не в первый раз Зандт пожалел, что он не кто-то другой. Скажем, человек, живущий в этом доме. Или один из туристов там, на дороге, которые сейчас стояли у воды, глядя на деревья и напоминая в своих ярких куртках небольшое скопление дорожных огней.

Наконец он кивнул. Нина подошла к Филдингу и немного с ним поговорила. Минуту спустя пистолет агента вернулся на свое место. Когда Зандт отвел взгляд от озера, Филдинг уже с невозмутимым видом сидел в машине.

Нина ждала Зандта у его машины с большой папкой под мышкой.

– Я сказала ему, что поеду с тобой, – коротко бросила она.

Пока Нина садилась, Зандт подошел к "лексусу". Филдинг посмотрел на него сквозь стекло с непонятным выражением на лице и завел двигатель, потом нажал кнопку и опустил стекло.

– Ладно, забудем на этот раз, – сказал он.

Зандт мрачно улыбнулся.

– Только на этот раз.

Филдинг наклонил голову.

– И что это должно означать?

– То, что если мы снова встретимся и ты наставишь на меня пистолет, в каком-нибудь озере будут плавать ошметки федерального агента. И мне плевать, если это нанесет вред экологии.

Зандт отвернулся, оставив агента сидеть с открытым ртом.

Филдинг быстро дал задний ход, подняв облако пыли, нажал на газ и промчался мимо, притормозив лишь затем, чтобы показать средний палец правой руки.

Сев в машину, Зандт увидел, что Нина наблюдает за ним, сложив руки на груди и приподняв бровь.

– Ты все лучше умеешь обращаться с людьми, – сказала она. – Возможно, тебе стоит преподавать соответствующий курс или написать книгу. Я серьезно. Это твой дар. Не борись с ним, лучше поделись с другими. Будь тем, кто ты есть.

– Нина, заткнись.

* * *


До самой Пимонты они ехали молча. Нина сидела, положив папку на колени. Когда они вернулись в поселок, было уже темно и на улице появилось больше автомобилей местных жителей. Во многих окнах горел свет. Зандт остановился перед гостиницей, выключил двигатель, но не стал открывать дверцу, так что Нина продолжала сидеть рядом.

– Все еще хочешь есть? – наконец спросила она. В машине начинало становиться холодно. Мимо уже прошли две пары, направляясь к главному зданию в предвкушении ужина.

Зандт вздрогнул, словно возвращаясь мыслями откуда-то издалека.

– Как пожелаешь.

Она попыталась улыбнуться.

– Мне все равно.

– Здесь – не все равно. Ужин с половины седьмого до девяти. Либо мы поедим сейчас, либо уже утром. Завтрак с семи до восьми и не слишком обильный.

– Здесь что, нигде не купить даже гамбургера? Или чуть позже они уже и сэндвич не могут приготовить?

Зандт повернулся к ней, и на этот раз его улыбка выглядела почти настоящей.

– Ты ведь не из этих краев, верно?

– Нет, слава богу. Как и ты. Там, откуда мы родом, можно поесть когда захочешь. Даешь деньги, и тебе дают еду. Современно и удобно. Или ты столь долго тут прожил, что обо всем забыл?

Он не ответил. Неожиданно она уронила папку под ноги и открыла дверцу.

– Подожди здесь.

Зандт ждал, глядя через ветровое стекло, как она целеустремленно шагает к главному зданию. Голод, который он ощущал после дневной прогулки, давно прошел. Зато он чувствовал холод, как снаружи, так и изнутри. Он не привык иметь дело с теми, кто его знал, и ему было слегка не по себе – мысли и чувства никак не удавалось привести в порядок. Он долгое время провел в пути, и люди, которых он встречал, воспринимались лишь как некий фон: человек за стойкой бара, наполнявший его стакан; парень, несколько дней работавший на заднем дворе мотеля; некто на заправочной станции, который глядел в никуда поверх его машины, пока он заправлялся, а потом выехал на дорогу и быстро исчез. В последнее время он почти ни о чем не думал, чему помогало полное отсутствие каких-либо зацепок, касавшихся его прошлого существования. Появление Нины все изменило. Он пожалел, что не уехал днем раньше и что она, приехав, не обнаружила, что его уже нет. Но Зандт знал о ее настойчивости куда больше других и знал, что если уж она решила его найти – то сделала бы это во что бы то ни стало.

Он посмотрел на лежащую на полу папку. Она была толстая. У него не было никакого желания к ней притрагиваться, не говоря уже о том, чтобы заглянуть внутрь. Большая часть того, что там находилось, и так уже была ему хорошо известна. Остальное наверняка мало чем от нее отличалось. Его охватило странное чувство оцепенения, смешанного с ужасом, подобное завернутому в вату острому лезвию.

Услышав звук закрывающейся двери, он поднял взгляд и увидел возвращающуюся от главного здания гостиницы Нину, которая несла что-то в руке. Он вышел из машины. Стало намного холоднее, небо приобрело свинцовый цвет. Шел снег.

– Господи, – сказала она, и пар от дыхания окутал ее лицо. – А ты и в самом деле не шутил. Еда навынос не продается. Однако я все-таки купила вот это.

Она протянула ему бутылку ирландского виски.

– Сказала, что мне очень нужно.

– Собственно, я больше не пью, – ответил он.

– Зато я пью, – сказала она. – А ты можешь сидеть и смотреть.

Она открыла дверцу и забрала папку. Зандт заметил, что она проверяет, не сдвинута ли та с места, желая узнать, не заглядывал ли он туда в ее отсутствие.

– Нина, почему ты здесь?

– Я приехала, чтобы тебя спасти, – ответила она. – Добро пожаловать назад в мир.

– А если я не хочу возвращаться?

– Ты уже вернулся. Просто еще об этом не знаешь.

– Что ты имеешь в виду?

– Джон, здесь холодно, как в морге. Давай зайдем в дом. Я уверена, ты столь же успешно сможешь испепелять меня взглядом и под крышей.

Он удивленно рассмеялся.

– Несколько грубовато, тебе не кажется?

Она пожала плечами.

– Ты же знаешь правила. Ты спишь с женщиной – она получает право командовать тобой всю оставшуюся жизнь.

– Даже если она сама это начала? И закончила?

– Насколько я помню, ни за первое, ни за второе ты не дрался зубами и когтями. В каком из этих деревенских сараев ты сейчас обитаешь?

Зандт кивнул в сторону своей пристройки, и Нина пошла прочь. Несколько мгновений он размышлял, не вернуться ли в машину и не уехать ли, но в конце концов передумал и последовал за ней.




Глава 4


Зандт развел огонь в камине, пока Нина сидела в потертом кресле, положив ноги на кофейный столик. Он понимал, что сейчас она анализирует окружающую обстановку в свете лампы: изношенные ковры, пообносившуюся, хотя и изящную мебель, картины, которые могли понравиться только владельцу гостиницы. Половицы были выкрашены в мягкий белый цвет, и в нескольких дюймах от ног Нины в вазочке стоял букет местных цветов. Зандт направился в ванную за стаканами.

Нина улыбнулась, глядя на пламя за каминной решеткой. Огонь потрескивал, словно радуясь пробуждению, готовый пожирать брошенное ему топливо. Казалось, прошло немало времени с тех пор, как она видела настоящий огонь. Он напомнил ей о каникулах в детстве, и она вздрогнула.

Когда Зандт вернулся, она открутила пробку с бутылки и налила две порции. Он немного постоял, словно не в силах заставить себя к ней присоединиться, но затем взял второй стул. В комнате постепенно начинало становиться теплее.

Она поднесла стакан обеими руками к губам и посмотрела через его край на Зандта.

– Ну, Джон, как ты жил все это время?

Он сел, уставившись прямо перед собой и не глядя на Нину.

– Просто расскажи обо всем, – сказал он.

* * *


Три дня назад девочка по имени Сара Беккер сидела на скамейке на Третьем бульваре в Санта-Монике, Калифорния, и слушала диск, вставленный в плеер, который ей подарили на четырнадцатилетие. Дома она напечатала на компьютере аккуратную этикетку со своим именем и адресом и приклеила ее сзади к плееру прозрачной лентой, чтобы не выцвели чернила. Хотя ей очень не хотелось портить гладкую хромированную поверхность, еще больше ей не нравилась мысль о том, что она может его потерять. Когда плеер нашли, оказалось, что она слушала альбом "Generation Terrorists" британской группы под названием "Мэйник стрит причерс"[6 - "Мэйник стрит причерс" – английская рок-группа, созданная в 1990 г. и выступающая в стилях панк-рок и альтернативный рок. (Прим. ред.)] – хотя, как знала Сара, их обычно называли просто «Маньяки». Группа не пользовалась особой популярностью в ее школе, что было одной из причин, по которой она слушала именно их. Все остальные грезили принцессами поп-музыки и безвкусными юношескими поп-группами или раскачивались в едином порыве под неразборчивые, понятные только им слова в сопровождении столь же неразборчивой мелодии в стенах концертного комплекса в Малибу. Сара предпочитала музыку, в которую создатели вложили хотя бы некоторый смысл. Она полагала, что для ее возраста это нормально. В четырнадцать лет ты уже не ребенок. По крайней мере не в наши дни и не в Лос-Анджелесе. Не здесь и не в 2002 году. Ее родителям требовалось некоторое время, чтобы это понять, но даже они сознавали, что это так.

Постепенно они свыкались с неизбежным, подобно неандертальцам, наблюдавшим за приближением первых орд кроманьонцев.

В том конце, где она сидела, возле фонтана напротив магазина "Барнс энд Нобль", бульвар в это вечернее время был почти пуст. В двери книжного магазина время от времени входили и выходили люди, а за стеклянными окнами в два этажа можно было видеть и других, сосредоточенно листавших журналы и книги, изучавших спецификации компьютеров или искавших магические заклятия в руководствах по прохождению игр. Год назад она вместе с родителями две недели провела в Лондоне, и тамошние книжные магазины поставили ее в совершеннейший тупик. Они действительно были весьма странными. Там не было ничего, кроме книг. Ни кафе, ни журналов, ни даже туалетов. Просто ряды книг. Люди выбирали их, покупали и снова уходили. Ее мать, похоже, считала, что это в каком-то смысле даже хорошо, но, по мнению Сары, подобное оказалось в числе тех немногих вещей, которые по-настоящему не понравились ей в Англии. В конце концов они нашли большой новый магазин "Бордерс", и она застряла там, обнаружив диск "Маньяков" в одной из стоек для прослушивания записей. Британские группы были классные, а "Маньяки" – в особенности. Да и в Лондоне, в общем-то, тоже было классно. Вот и все.

Она сидела, покачивая головой в такт певцу, громко объявлявшему себя "проклятым псом", и глядя на бульвар. В другом конце занимавшей три квартала пешеходной зоны располагались в основном рестораны. Отец высадил ее здесь двадцать минут назад и должен был вернуться за ней ровно в девять – как всегда происходило раз в месяц, когда она встречалась со своей подругой Сиан в "Бродвей дели", чтобы вместе поужинать. Идея эта принадлежала матери Сиан, которая пыталась свыкнуться со взрослением дочери, открывая перед ней все двери, какие только можно было найти, – из опасения, что хоть одна из них, оставленная закрытой, может разрушить сложившиеся между ними отношения.

Мать Сары достаточно легко с этим согласилась – отчасти потому, что все, как правило, соглашались с Моникой Уильямс, но еще и потому, что Зоя Беккер находилась со своей дочерью в достаточно тесном контакте для того, чтобы понять, насколько ей самой бы понравилось то же самое, будь она в ее возрасте. Отец Сары, однако, время от времени обладал правом вето, и какое-то время ей казалось, что он им обязательно воспользуется. Несколько месяцев назад случилось большое количество убийств, в которых были замешаны местные банды, – часть сезонного передела сфер влияния среди торговцев наркотиками. Однако в конце концов, после того как был предложен и одобрен ряд мер предосторожности – включая то, что ее будут привозить и забирать в строго определенное время и в строго определенном месте, она будет демонстрировать полностью заряженную батарею мобильника и выучит наизусть основные способы избегать неприятных случайностей, – отец согласился. Теперь же это стало частью распорядка их семейной жизни.

Проблема заключалась в том, что, когда они этим вечером приехали на место, Сиан на углу не оказалось. Майкл Беккер вытянул шею, глядя по сторонам.

– Ну и где же легендарная мисс Уильямс? – пробормотал он, постукивая пальцами по рулю.

Что-то у него не клеилось с сериалом, который он разрабатывал для студии Уорнера, из-за чего он постоянно нервничал. Сара в точности не знала, в чем именно проблема, но ей хорошо была известна убежденность отца в том, что в бизнесе существует бесконечное множество неверных путей и лишь один верный. Она видела предложения и наброски для пилотного эпизода шоу, отец даже несколько раз прибегал к ее помощи, оценивая ее реакцию как представительницы потенциальной целевой аудитории. Собственно, к ее легкому удивлению, сериал оказался довольно занимательным. Во всяком случае, лучше, чем "Баффи" или, например, "Ангел"[7 - "Баффи, потребительница вампиров" и "Ангел" – популярные телесериалы, известные и российскому телезрителю. (Прим. ред.)]. Она лично полагала, что сама Баффи – сплошное несчастье и что пожилой англичанин даже наполовину не похож на Хью Гранта[8 - Хью Грант (р. 1960) – английский актер. Самые известные фильмы: "Горькая луна" (1992, реж. Р. Полански), "Четыре свадьбы и одни похороны (1994, реж. М. Ньюэлл) и др. (Прим. ред.)], как тот, похоже, считал. Героиня «Темной перемены» была куда более сдержанной, не столь эффектной и не жаловалась постоянно на жизнь. К тому же, хотя Сара этого и не осознавала, ее прототипом во многом являлась дочь Майкла Беккера.

– Вон она, – сказала Сара, показывая вдаль.

Ее отец нахмурился.

– Не вижу.

– Да вот же – прямо под тем фонарем, рядом с "Хеннеси энд Инглс".

В это мгновение позади начал сигналить какой-то придурок, и отец обернулся, яростно глядя в заднее стекло. Он почти никогда не сердился в присутствии семьи, но иногда мог выплеснуть свой гнев на окружающих. Сара знала, поскольку недавно это проходили в школе, что таким образом устанавливается иерархия в асфальтовых джунглях, – но в душе ее беспокоило, что однажды отец начнет отстаивать свои права не перед той голой обезьяной, перед которой бы следовало. Похоже, он также не понимал, что отцы способны противостоять судьбе и что возраст не оказывает почти никакого влияния на силу их возмездия.

Она открыла дверцу и выскочила из машины.

– Я добегу, – сказала она. – Все будет в порядке.

Майкл Беккер, плотно сжав губы, наблюдал за нетерпеливым водителем "лебарона", пытавшимся их объехать. Затем он повернулся, и выражение его лица изменилось. На мгновение показалось, будто голова его вовсе не занята сценариями, проектами и расчетами гонораров для приглашенных актеров. Он просто выглядел очень усталым, нуждающимся в глотке крепкого кофе и снова похожим на ее отца.

– Увидимся позже, – подмигнув, сказала Сара. – Надеюсь, у тебя не случится сердечного приступа по пути домой.

Он посмотрел на часы.

– На это просто нет времени. Разве что на небольшие проблемы с простатой. В девять?

– Ровно. Я всегда прихожу раньше. Это ты опаздываешь.

– Бывает. Пока, юная леди.

– Пока, пап. Привет Тук-туку.

Она закрыла дверцу и некоторое время смотрела ему вслед. Он помахал ей, а потом исчез, вновь погрузившись в свой внутренний мир, отдавшись на милость тех, кто покупал слова на ярды и никогда толком не знал, что ему нужно, пока работа уже не шла полным ходом. Сара наверняка понимала лишь одно – в бизнесе ничто не дается даром.

Сиан под фонарем, конечно, не было. Сара солгала отцу, чтобы тот мог спокойно вернуться домой, к своей работе. В последующие десять минут она так и не появилась, а потом зазвонил телефон.

Звонила Сиан. В данный момент она стояла рядом с машиной матери на Сансет-бульваре, и в голосе ее слышалась неприкрытая досада. До ушей Сары доносился голос матери Сиан, метавшей гром и молнии в адрес какого-то несчастного механика, который, судя по всему, видел неподдельные страдания матери и дочери и очень хорошо представлял себе возможные последствия. Сара надеялась, что он отдает себе отчет в том, что если он быстро не починит машину, то может считать себя мертвецом.

Так или иначе, Сиан приехать не могла, что ставило Сару в затруднительное положение. Отец еще не добрался до дома, и голова его сейчас явно была забита карандашными пометками и исправлениями в сценарии, возможно, он уже звонил своему партнеру, Чарли Уонгу, обсуждая, как придать проекту удобоваримый вид. На утро намечался некий большой деловой завтрак в студии, где предполагалось принять окончательное решение за кофе без кофеина и омлетом без холестерола. Она знала, что подобные встречи отец ненавидел больше всего, поскольку никогда не завтракал и терпеть не мог притворяться, вертя в руках тост или ковыряя в тарелке вилкой. Ей не хотелось, чтобы он нервничал еще сильнее, а от ее младшей сестры Мелани и без того будет слишком много шума.

И потому она решила – лучше вообще не звонить. В ее распоряжении имелось чуть меньше двух часов, а потом он за ней вернется. На бульваре полно было всевозможных заведений, большинство из которых еще работали. Можно было выпить кофе-фраппучино и просто погулять. Пройтись вокруг музея антропологии, заглянуть в "Барнс энд Нобль" на случай, если туда наконец завезли новые диски. Или даже зайти в "Дели" и самой съесть салат. Собственно, главное – быть в нужное время в нужном месте, а потом, в зависимости от настроения, либо признаться, что Сиан не пришла, либо притвориться, что все прошло как обычно.

Она набрала номер Сиан, чтобы удостовериться, что ее планам не помешает миссис Уильямс, позвонив ее матери. Дозвониться она не сумела – видимо, машину уже починили и она находилась где-то в каньоне, вне зоны связи. Сара была уверена, что если бы с ее матерью связались, то та бы уже обо всем знала. Над головой уже кружили бы вертолеты, и к ней по канату спускался бы Брюс Уиллис.

Она оставила Сиан сообщение, затем прошла несколько шагов и зашла в "Старбакс кофе". Ей вдруг пришло в голову, что если бы она отправилась в "Дели", она могла бы съесть все, что захотела, вместо того чтобы заказывать салат лишь потому, что так они делали всегда, соблюдая диету за двадцать лет до того, как это стало бы необходимо. Например, можно было взять бифштекс. Огромный большой бифштекс с кровью. И картошку фри.

Она подумала, что, возможно, это и означает быть взрослой и что это может оказаться весьма интересным.

* * *


Сара допила кофе и "Маньяки" допели последнюю свою песню, когда она увидела высокого человека, вышедшего из книжного магазина. Он не спеша прошел несколько ярдов, затем остановился и посмотрел на небо. Еще не стемнело, но уже сгущались сумерки. Сунув руку в карман, он достал сигареты и попытался извлечь одну из пачки, держа в другой руке тяжелый пакет, судя по всему с книгами. Так продолжалось несколько секунд, причем он, похоже, совершенно не замечал насмешливого взгляда Сары. Она полагала, что в такой ситуации поставила бы пакет на землю, но подобная мысль ему в голову, похоже, не приходила.

Наконец, выбившись из сил, он подошел к фонтану и поставил пакет на его край. Закурив сигарету, он упер руки в бока, огляделся по сторонам и лишь затем посмотрел на нее.

– Привет, – весело сказал он.

Сейчас, с более близкого расстояния, ей показалось, что ему около сорока, может быть, чуть меньше. Она не была уверена в том, откуда это знает, поскольку прямо за головой у него горел фонарь и лицо было тяжело разглядеть. У него просто был такой вид.

– Скажите еще раз.

– Гм... привет? – повторил он.

Она с важным видом кивнула.

– Вы англичанин.

– О господи. Это так заметно?

– Ну, в общем, у вас английский акцент.

– Ну да. Конечно. – Он еще раз затянулся сигаретой, потом посмотрел на скамейку. – Не против, если я присяду?

Сара пожала плечами, что не означало ни да ни нет. Как угодно. На скамейке полно было места. Так или иначе, через несколько секунд она пойдет есть салат. Или бифштекс. Она все еще не решила.

Незнакомец сел. Его вельветовые брюки выглядели не слишком новыми, но светлый пиджак смотрелся как с иголочки. У него были большие опрятные руки. Светлые волосы, выкрашенные в еще более яркий оттенок, приятные черты лица. Возможно, преподаватель колледжа – из тех, что не стал бы спать со студенткой, но мог бы, если бы захотел.

– Так вы актер или кто-то в этом роде?

– Да нет, ничего выдающегося. Просто турист.

– И давно вы тут?

– Пару недель.

Он полез в карман, достал небольшой блестящий предмет и откинул крышку – это оказалась маленькая карманная пепельница.

Сара с интересом наблюдала за ним.

– Англичане много курят, верно?

– Верно, – ответил незнакомец, который не был англичанином. Он загасил сигарету и сунул пепельницу обратно в карман. – Мы не боимся.

Они еще немного поболтали. Сара поделилась своими воспоминаниями о Лондоне. Незнакомец вполне убедительно поддерживал беседу, словно вернулся из Англии всего два дня назад. Однако он ничего не сказал о том, что пакет из "Барнс энд Нобль", который он держал в руках, был набит книгами, принадлежавшими ему уже несколько лет, и что он провел целый час в книжном магазине, отвернувшись от остальных покупателей и глядя в окно в ожидании, когда появится Сара. Вместо этого он попросил совета насчет того, что еще можно посмотреть в городе, и перечислил те части Лос-Анджелеса, где уже побывал, – набор стандартных приманок для туристов.

Сара, воспринявшая его просьбу вполне серьезно, предложила посетить Ла Бреа, Родео-драйв и Уоттс-тауэр, что, по ее мнению, могло бы дать неплохое представление о том, где начинался Лос-Анджелес и каким он стал. К тому же, решила она про себя, на Родео-драйв он мог бы сменить свои вельветовые штаны на что-нибудь более bon marche[9 - Bon marche (фр.) – здесь: приличествующее обстановке. (Прим. ред.)], как с гордостью заявляла Сиан, проведшая прошлые каникулы на Антильских островах.

Потом незнакомец замолчал. Сара подумала, что пора сходить поужинать, разглядывая по дороге витрины. Она уже собиралась попрощаться, когда он повернулся и посмотрел на нее.

– А ты очень красивая, – сказал он.

Это могло быть как правдой, так и нет – Сара сама не имела на этот счет определенного мнения, но слова эти однозначно прозвучали для нее как предупреждение: "Осторожно, псих!"

– Спасибо, – ответила она, и глаза ее неодобрительно вспыхнули. На мгновение ей показалось, что вечер стал чуть более холодным, затем самообладание вернулось к ней. – В любом случае, приятно было пообщаться.

– Извини, – быстро сказал он. – Я понимаю, странно говорить такие вещи, но ты просто напомнила мне мою дочь. Она примерно твоего возраста.

– Ясно, – ответила Сара. – Здорово.

– Она сейчас дома, в Блайти, – продолжал незнакомец, словно не слыша ее. – С матерью. Знаешь, очень хочу их снова увидеть. Боже, храни королеву... Добрая старая Англия...

Он отвел взгляд и быстро огляделся по сторонам. Сара решила, что он смущен. На самом же деле он посчитал, что секунд через двадцать настанет самый удобный момент для реализации его плана. Он хорошо умел оценивать подобные вещи – так, чтобы вовремя оказаться в нужном месте и столь же быстро скрыться из виду. Незнакомец придвинулся на несколько дюймов ближе к девочке, которая встала.

– Ладно, – сказала Сара. – Мне пора.

Незнакомец рассмеялся, словно почувствовав, что нити судьбы наконец сошлись воедино. Схватив Сару за руку, он неожиданно резко потянул за нее. Она тихо вскрикнула и упала обратно на скамейку, слишком потрясенная для того, чтобы сопротивляться.

– Пустите, – сказала она, стараясь сохранять спокойствие. Земля, казалось, уходила у нее из-под ног, голова кружилась. Она почувствовала себя так, словно ее застигли за ложью или кражей.

– Красивая девочка. – Он сильнее сжал ее руку. – Хорошенькая.

– Пожалуйста, отпустите меня.

– Да заткнись ты, – пробормотал он уже без какого-либо притворного английского акцента. – Глупая маленькая сучка.

Крепко сжав кулак, он нанес ей короткий удар прямо в лицо.

Голова Сары дернулась назад, глаза широко раскрылись.

"О нет, – в смятении подумала она. – О нет!"

– Смотри, Сара, – тихо и повелительно произнес незнакомец. – Посмотри на этих счастливых людей. Не таких, как ты.

Он кивнул в сторону бульвара. Всего в квартале от них улица полна была народу. Люди входили в магазины и выходили из них, бросали изучающие взгляды на меню ресторанов. Вокруг Сары и незнакомца не было ни души.

– Когда-то здесь был просто лес, понимаешь? Неровное побережье, камни, раковины. Несколько следов на песке. Если сидеть тихо, то можно услышать, как тут было раньше, прежде чем появилось все это дерьмо.

Моргая полными слез глазами, Сара пыталась понять, к чему он клонит. Может быть, еще можно было что-то сделать, как-то выдержать это неожиданное испытание, как-нибудь выкарабкаться.

– Но люди ничего не видят, – продолжал он. – Они даже не смотрят. Они добровольно обрекли себя на слепоту, запершись в своих машинах.

Схватив ее за волосы, он повернул ее голову так, чтобы она могла видеть окна "Барнс энд Нобль". Там, внутри, тоже было полно народу. Люди читали, стояли, разговаривали. Зачем смотреть на улицу, если ты находишься вечером в книжном магазине? А даже если и так – увидишь ли нечто большее, чем две темные фигуры на скамейке? Что в этом такого исключительного?

– Мне бы следовало проделать это с тобой прямо здесь и сейчас, – спокойным тоном произнес незнакомец. – Просто чтобы показать, что это вполне возможно. Что никого на самом деле это не волнует. Когда тебя окружают люди, которых ты никогда не знал, – как можно понять, что правильно, а что нет? На пяти квадратных милях заразы – кого беспокоит, что случится с одним крошечным вирусом? Только меня.

Сара поняла, что спасения ждать неоткуда, ни сейчас, ни когда-либо, и приготовилась закричать. Незнакомец почувствовал, как расширилась ее грудь, и его рука быстро обхватила ее лицо, крепко зажав двумя пальцами верхнюю губу. Крик так и не вырвался из ее горла. Сара попыталась сопротивляться, но рука удерживала ее, надавливая всем своим весом ей на голову.

– Никто нас не видит, – заверил ее незнакомец все с тем же полным презрения спокойствием. – Я пришел сюда и могу уйти так, что никто не заметит.

Изо рта девочки послышались неразборчивые звуки, словно она хотела что-то сказать. Похоже, он понял.

– Нет, – ответил он. – Они сюда не едут. Они дома. Мама валяется в луже крови на кухне, а папа с сестренкой в саду, оба голые. Интересная картина. Кому-то она могла бы даже показаться непристойной.

На самом деле мать Сары вместе с Мелани в это время смотрела повтор "Симпсонов"[10 - "Симпсоны" – популярный американский юмористический мультсериал. (Прим. ред.)]. Как навсегда запомнила Зоя Беккер, это был эпизод, в котором Джордж Буш приезжает в Спрингфилд. Майкл Беккер лихорадочно печатал у себя в кабинете, обнаружив, как он отчаянно надеялся, способ сделать все как надо. Если бы ему удалось поправить начальные десять минут и придумать, как убедить руководство, что некоторые персонажи должны быть старше подросткового возраста, то все было бы в порядке. Если бы не вышло – черт побери, он просто сделал бы их всех подростками и восстановил бы все эти проходы камеры перед школой, как и хотел Уонг. В нескольких милях от них Сиан Уильямс только что получила сообщение Сары и испытывала легкую зависть к своей подруге, оказавшейся в одиночку на улице, – такое приключение!

– Если и дальше будешь дергаться, – сказал незнакомец, – я выдеру тебе зубы. Обещаю. Это нелегко, но стоит того. Действительно, очень необычный звук.

Сара замерла неподвижно, и несколько мгновений оба не двигались. Незнакомцу, похоже, доставляло удовольствие сидеть таким образом, зажимая рукой рот девочки и не давая ей закричать, словно они сейчас делились самым сокровенным посреди оживленной улицы.

Потом он вздохнул, словно с неохотой откладывая в сторону увлекательный журнал, и встал, увлекая Сару за собой. Ее плеер с легким стуком упал на землю. Незнакомец лишь бросил на него взгляд и оставил лежать на месте.

– До свидания и спокойной ночи, добрые люди, – сказал он, повернувшись к дальнему концу улицы. – Все вы будете гореть в аду, и я бы с удовольствием вас туда препроводил.

Его правая рука обхватила Сару за голову, еще сильнее зажав ладонью рот. Другой рукой он поднял пакет с книгами.

– Но у меня свидание, и нам нужно идти.

Быстрыми и большими шагами он поволок Сару через улицу в аллею, где стояла его машина. У нее не оставалось иного выбора, кроме как следовать за ним. Он был высок и очень силен.

Распахнув заднюю дверцу, он снова схватил Сару за волосы и пристально посмотрел ей в лицо. Близость его физиономии перепугала ее настолько, что она лишилась способности хоть что-то соображать.

– Идем, моя дорогая, – сказал он. – Экипаж ждет.

А затем он с размаху ударил ее головой между глаз.

У Сары подогнулись колени, и последняя ее мысль оказалась сухой и прозаичной. В столике возле ее кровати лежал блокнот, в котором она записывала многие свои мысли. Некоторые из самых последних касались секса – размышления о той части жизни, которую ей еще не довелось испытать, но которая, несомненно, должна была наступить. По большей части это были изложения того, что ей рассказывала Сиан, но она использовала и свое собственное воображение плюс то, что видела по телевизору, в фильмах и в не слишком толстом журнале, который нашла возле мола.

Блокнот был спрятан, но не слишком хорошо. И если она умрет, подумала Сара, то мать с отцом найдут его и поймут, что она сама навлекла на себя крупные неприятности в этот вечер.

* * *


Многого из всего этого Нина не знала, но именно такова была суть события, которое она описала. Рассказав обо всем, что было ей известно, она долила виски себе в стакан. Стакан Зандта остался нетронутым.

– Четверо свидетелей видели Сару Беккер на скамейке между семью двенадцатью и семью тридцать одной минутой. Описания мужчины, который был с ней, варьируются от "неопределенной внешности, вроде бы высокий" до "черт возьми, не знаю" и "ну, мужик как мужик". Мы даже в точности не знаем его возраста и цвета кожи, хотя двое утверждают, что он был белым и блондином. Еще двое говорят, что на нем был длинный плащ, другой – что спортивная куртка. Никто не видел, как они ушли, несмотря на то что в нескольких ярдах от скамейки проходило множество людей. Если этот человек провел какое-то время в книжном магазине, прежде чем пристать к ней, то никто его не заметил. Еще один свидетель заявляет, что видел автомобиль неопределенного цвета и марки в ближайшей боковой улице. Возможно, что номерной знак заслонили специально поставленной урной – что довольно-таки ловко, хотя и требует немалой уверенности в себе. Любой мог просто передвинуть урну, к тому же машина стояла в неположенном месте. В восемь пятнадцать машины уже не было.

Отец девочки подъехал к южному концу бульвара в девять ноль семь. Он остановился на обычном месте и подождал. Когда через несколько минут не появились ни его дочь, ни Сиан Уильямс, он пошел в ресторан. Там ему сказали, что не обслуживали никого, кто соответствовал бы его описанию, хотя столик на имя Уильямс действительно был заказан, но клиент не явился. Позвонив матери второй девочки, он выяснил, что ужин был отменен в последний момент из-за неполадок в машине Уильямсов. Машину проверили, но мы не можем с уверенностью сказать, что ее не повредили намеренно.

Майкл Беккер потребовал разговора с самой девочкой и в конце концов узнал, что Сара оставила сообщение, в котором говорилось, что она не хочет беспокоить отца и собирается просто прогуляться и подождать, пока ее заберут как обычно. Он обшарил всю улицу, но нигде не нашел и следа дочери. Наконец он добрался до дальнего конца бульвара и после того, как заглянул в "Барнс энд Нобль", заметил плеер "Сони", лежавший под скамейкой. Он однозначно принадлежал его дочери – во-первых, потому что она наклеила на него этикетку, а во-вторых, он сам его покупал. Внутри был диск с записью альбома ее любимой группы – на стене в ее спальне висит их плакат. Затем Беккер позвонил шерифу, в полицию Лос-Анджелеса, а также, как ни странно, своему агенту – видимо, он считал, что ей проще будет общаться с полицией, чем ему. Позвонив жене, он велел ей оставаться на месте, на случай, если дочь вернется домой на такси.

Обыскали все окрестности. Ничего. На плеере нет ничьих отпечатков, кроме самой девочки. Вокруг скамейки валялось около сотни окурков, но мы даже не знаем, курил ли преступник. Один из свидетелей сказал, что, возможно, тот курил, и теперь какой-то несчастный в лаборатории пытается провести анализ ДНК целого мешка окурков.

– Отец вне подозрений.

– Однозначно. Они были очень близки, в нормальном понимании этого слова. И все же в первые несколько дней кое у кого могли бы возникнуть подобные мысли. Но нет. Мы не считаем, что это он, да и время совершенно не сходится. Мы также исключили из числа подозреваемых его партнера, Чарльза Уонга, который находился в Нью-Йорке.

Зандт медленно поднял стакан, осушил его и снова поставил. Он знал, что виски еще есть.

– А потом?

Нина убрала ноги со столика и подняла с пола папку. Внутри, в дополнение к большому количеству копий документов, лежал тонкий пакет, завернутый в коричневую бумагу. Однако из папки она достала не его, а фотографию.

– Это появилось в доме Беккеров вечером следующего дня, примерно с половины четвертого до шести. Его нашли на дорожке.

Она протянула фотографию Зандту.

На ней был изображен девичий свитер, бледно-лиловый, аккуратно свернутый в виде квадрата и обвязанный чем-то вроде рубчатой ленты.

– Он был обвязан сплетенными волосами. Они достаточно длинные и того же цвета, так что вполне могут принадлежать Саре. Эксперты взяли пробы с ее расчески, и очень скоро мы получим подтверждение.

Зандт заметил, что его стакан снова наполнен, и выпил. Виски жгло его пересохший рот, и его слегка тошнило. Казалось, будто вместо головы у него воздушный шар, чересчур сильно надутый и плавающий в нескольких дюймах над его шеей.

– Человек прямоходящий, – сказал он.

– Что ж, – рассудительно проговорила Нина, – мы связались с семьями жертв, погибших два и три года назад, и со всеми офицерами, принимавшими участие в расследованиях этих дел. Мы в достаточной степени убеждены, что информация о содержимом посылок, которые он тогда оставлял, сохранена в тайне. И тем не менее это может быть подражатель – хотя я в этом сомневаюсь. Но сейчас мы сканируем все средства связи, включая Интернет, на любое использование слов "Человек прямоходящий" или "Мальчик на посылках".

– Интернет?

– Угу, – сказала она. – Такая компьютерная штука. Бурно развивающаяся.

– Это он, – повторил Зандт, вполне осознавая, сколь горькая ирония звучит в его словах наряду с уверенностью.

Нина посмотрела на него, а затем, словно нехотя, снова потянулась к папке. На этот раз на фотографии был изображен свитер после того, как его аккуратно развернули и разложили на плоской поверхности. Спереди было вышито имя Сары, без особого изящества, но аккуратными печатными буквами.

– Для того чтобы вышить имя, использовались темно-коричневые волосы. Они намного суше, чем те, которые мы считаем принадлежащими Саре, из чего можно предположить, что их срезали некоторое время назад.

Она замолчала, а Зандт медленно полез в карман, откуда достал пачку "Мальборо" и спички. С тех пор как они вошли в номер, он ни разу не закурил. Пепельницы в комнате не было. Руки его, когда он доставал сигарету, почти не дрожали. Он не смотрел на нее, лишь сосредоточенно разглядывал спичку, которую зажигал, словно та была неким незнакомым предметом, о назначении которого можно было догадаться лишь интуитивно. Ему потребовалось три попытки, чтобы спичка зажглась, но коробок мог и отсыреть.

– Я распорядилась, чтобы темно-коричневые волосы исследовали в первую очередь. – Она глубоко вздохнула. – Это вызов, Джон. Это волосы Карен.

* * *


На некоторое время оставив его одного, Нина вышла наружу, стоя на холоде и вслушиваясь в темноту. Из главного здания доносился приглушенный смех, и в окно можно было увидеть разновозрастные пары в удобных свитерах, строившие планы на завтрашнюю прогулку. Дверь с другой стороны была открыта, и оттуда слышался звон посуды, которую мыл некто, кому она не принадлежала. В кустах по другую сторону дороги что-то зашуршало, но она ничего не увидела.

Когда Нина вернулась, Зандт сидел в той же позе, в какой она его оставила, хотя и с новой сигаретой. Он даже не посмотрел на нее.

Она неумело подбросила несколько поленьев в камин, не в силах вспомнить, нужно ли укладывать их сверху или по бокам. Потом села в кресло и налила себе еще виски. Так они просидели всю ночь.




Глава 5


К концу дня я успел побеседовать с полицией и персоналом больницы, а до этого – с соседями моих родителей и сделать из этих разговоров соответствующие выводы.

В полицию я позвонил прямо из дома, и меня соединили с офицером Сперлингом – к счастью, он оказался не из тех, кто допрашивал меня после инцидента в баре отеля. Сперлинг и его напарник оказались первыми на месте автокатастрофы, вызванные проезжавшим мимо водителем. Офицеры Сперлинг и Макгрегор оставались на месте происшествия до прибытия врачей и пожарных и помогали извлекать тела из машины. Они поехали следом за "скорой" в больницу, и в присутствии Сперлинга Дональд и Элизабет Хопкинс были объявлены погибшими на месте. Личность их была установлена на основании водительских удостоверений и затем через два часа подтверждена Гарольдом Дэвидсом (адвокатом) и Мэри Ричардс (соседкой).

Офицер Сперлинг с сочувствием отнесся к моему желанию установить обстоятельства смерти моих родителей. Он сообщил мне фамилию врача из больницы и посоветовал заглянуть туда. Почему-то мне показалось, что он ждет от меня ответной благодарности, но пока что я просто с ним попрощался, а он пожелал мне всего наилучшего. Я закончил разговор, надеясь, что не встречался с ним, когда заходил в участок, чтобы забрать пистолет, – хотя вполне вероятно, что он уже обо всем знал. Совет обратиться к врачу вполне мог иметь под собой некую основу.

Поймать врача оказалось намного сложнее. Когда я позвонил в больницу, ее не было на работе, и, судя по тому, как долго мне пришлось вытягивать эту информацию, посредством ряда разговоров с задерганными медсестрами и прочими обладателями раздраженных голосов, я понял, что мне еще повезет, если я сумею связаться с ней по телефону после того, как она появится. Больница предназначалась для живых. Как только ты умирал – ты становился лишь нежелательным напоминанием, никоим образом их не касающимся.

Я поехал в больницу сам и прождал почти час. Наконец доктор Майклс соизволила выйти из своего бункера и поговорить со мной. Ей было лет тридцать, она старательно изображала крайнюю усталость и очень была довольна собой. Снисходительным тоном она сообщила мне все то же, о чем я уже знал. Тяжелые травмы головы и верхней части тела. Смерть наступила мгновенно. Если это все – то не мог ли бы я ее извинить. Она очень занята, и ее ждут пациенты. Я был крайне счастлив избавиться от ее общества, и меня так и подмывало слегка помочь ей пинком под зад.

Я вышел из больницы. Стемнело – осенью вечер наступает рано. Несколько машин на стоянке казались одноцветными и безымянными в свете ярких фонарей. Неподалеку стояла молодая женщина, которая курила и тихо плакала.

Я подумал о том, что делать дальше. Найдя записку, я какое-то время просто сидел на кофейном столике. Ощущение пустоты в голове и тошноты в желудке не проходило. Пролистав книгу, я обнаружил, что больше там ничего нет. Записка, вне всякого сомнения, была написана почерком отца.

"Уорд. – Почерк не слишком крупный, но и не слишком мелкий, не жирный, но и не чересчур слабый. – Мы не умерли".

Отец написал это на листке бумаги, положил его в книгу, а затем сунул ее внутрь своего старого кресла, позаботившись о том, чтобы вернуть на место прикрывавшую шов бахрому. Записка, отрицавшая факт их смерти, была помещена в такое место, где ее можно было найти лишь в том случае, если бы они умерли. Каким еще образом я мог бы оказаться в доме один? Что бы я стал делать в его кресле? Тот, кто спрятал записку, явно предполагал, что в тех обстоятельствах, которые привели меня в дом, я обязательно сяду в старое кресло – несмотря на то что прекрасно знаю о том, что оно самое неудобное в комнате. Поскольку именно так и произошло, он оказался прав. Я действительно некоторое время просидел в этом кресле. И для меня вполне логично было поступить так, если бы умерли мои родители, – или, по крайней мере, я хотя бы посмотрел на него, может быть, провел по нему рукой. Именно так должен был поступить охваченный горем сын.

Но – и эта мысль не давала мне покоя – это означало, что за какое-то время до смерти кто-то из них, или оба, задумался о том, что, вероятнее всего, может произойти после того, как они умрут. Они тщательно продумали возможную ситуацию и сделали выводы о моем вероятном поведении. Почему? Почему они думали о смерти? Это было странно, бессмысленно.

Если предполагать, что они на самом деле мертвы.

С мыслью о том, что последние несколько дней были фарсом, что мои родители, возможно, вовсе не погибли, нелегко было примириться. И все же сердце у меня забилось сильнее, как это бывало каждую ночь с тех пор, как позвонила Мэри. Даже если я и не слишком интересовался их жизнью, а порой готов был с ними поругаться из-за "Движимости" – мне хотелось, чтобы мои родители были живы. Но когда ранена плоть – тело в считанные секунды принимается за работу. Появляются белые кровяные тельца, заделывая повреждения любой ценой. Тело защищает себя, и точно так же поступает разум – медленно и неуверенно, словно за дело берутся равнодушные ремесленники, но несколько минут спустя вокруг травмы начинает формироваться защитный барьер, притупляя ее края и в конечном счете затягивая ее рубцовой тканью. Подобно осколку стекла, погрузившемуся глубоко в рану, неприятное событие больше не всплывает в памяти, но часто из-за неосторожного движения задевает нервные окончания, причиняя жгучую боль. Однако, несмотря на это, не возникает никакого желания взять нож и снова вскрыть рану.

Я вышел из дома, тщательно заперев за собой дверь, и пошел к жившей по соседству Мэри. Похоже, она обрадовалась и удивилась, увидев меня. Приготовила кофе и пирог в опасных количествах. Чувствуя себя несколько не в своей тарелке, я кружными путями выяснил, что мои родители, судя по всему, в предшествующие катастрофе дни и недели вели себя как обычно и что – как позднее подтвердил офицер Сперлинг – Мэри опознала их тела. Это мне уже было известно. Она говорила мне об этом по телефону, когда я был в Санта-Барбаре. Мне просто нужно было услышать это еще раз. Конечно, я сам мог увидеть тела в похоронной конторе, вместо того чтобы два дня сидеть в отеле. Но я этого не сделал, из-за чего сейчас мне было стыдно. Тогда я просто сказал себе, что для меня важно запомнить их такими, какими они были при жизни, а не в виде двух кусков изуродованного мяса. И это было правдой. Но я еще и боялся самой мысли об этом, да и просто у меня не было такого желания.

Выйдя от Мэри, я направился к соседям по другую сторону от дома. Мне почти сразу же открыла молодая женщина, застав меня врасплох. Одежда ее была обильно запачкана краской, а коридор позади нее наполовину выкрашен в цвет, показавшийся мне выбранным не слишком осмотрительно. Я представился и объяснил, что случилось с ее соседями. Она об этом уже знала, чего вполне следовало ожидать. Она выразила мне свои соболезнования, и мы немного поговорили. Ничто в ее поведении не намекало на то, что случившееся не стало для нее неожиданностью или что она замечала какие-либо странности у одного или обоих Хопкинсов. На том мы и распрощались.

Я позвонил в полицию, а затем поехал в больницу. Стоя посреди автостоянки после разговора с доктором, я решил, что трех подтверждений вполне достаточно. Мои родители умерли. Только глупец стал бы продолжать выяснять что-либо дальше. При желании я мог на следующий день поговорить с Дэвидсом – в конторе я его не застал и оставил ему сообщение, – но знал, что все, что он мне скажет, приведет к тому же самому выводу. Записка оказалась вовсе не тем, что могла бы подразумевать. Она ничем не могла помочь моему горю и изменить то, что уже случилось.

Однако должна была существовать какая-то причина для ее появления, даже если в итоге она заключалась бы в том, что один из моих родителей был не вполне психически здоров. Наличие записки что-то означало, и я понял, что мне необходимо знать – что именно.

* * *


Я обыскал гараж, а затем мастерскую отца в подвале. У меня было такое чувство, словно я должен найти нечто конкретное, но не знал что и просто искал наугад. Дрели, заточные станки, прочие инструменты непонятного назначения. Гвозди и шурупы разнообразных размеров, аккуратно рассортированные. Многочисленные куски дерева, ставшие бесполезными после его смерти. Ничто не казалось находящимся явно не на месте, все было разложено тщательно и со старанием, как и следовало ожидать. Если внешний порядок можно считать признаком умственного здоровья – мой отец был таким же, как всегда.

Вернувшись в дом, я обследовал первый этаж. Кухня и подсобное помещение, гостиная, кабинет отца, столовая и часть террасы, которую когда-то застеклили, превратив в веранду. Здесь я искал более внимательно, заглядывая под каждую подушку, под ковры, за каждый предмет мебели. Я посмотрел в ящиках шкафа, под телевизором, но не нашел ничего, кроме аппаратуры и пары DVD-дисков. Я вытащил все из буфета в кухне, заглянул в духовку и кладовую. Я перетряхнул каждую книгу, какую мне удалось найти, как на книжных полках в коридоре, так и среди пачек макарон, где они лежали по странной привычке моей матери. Книг было множество, и времени потребовалось немало. Особенно в кабинете отца, куда я отправился в первую очередь. Я перерыл ящики его стола, все полки, заглянул в каждую папку в дубовом комоде. Я даже включил его компьютер и бегло проглядел несколько файлов, хотя это казалось мне непрошеным вторжением. Мне бы не понравилось, если бы кто-то, кто по-настоящему меня любил, просматривал содержимое моего ноутбука. Меня бы тогда, вероятно, достали даже из-под земли и сожгли бы живьем. Вскоре стало ясно, что для того, чтобы прочитать всю информацию в машине, потребуется слишком много времени и что, скорее всего, там не окажется ничего, кроме счетов и рабочей переписки. Я оставил машину включенной, с мыслью вернуться к ней, если ничего другого не обнаружится, но мой отец не был любителем компьютеров. Вряд ли бы он поместил еще одно сообщение в таком месте, которое не мог бы сам потрогать руками.

Вскоре я начал чувствовать усталость – не от физических усилий, которые были минимальны, но от эмоционального напряжения. Тщательное исследование жизни моих родителей вызвало у меня еще более яркие воспоминания, особенно о совершенно банальных вещах.

Вставленная в рамку копия контракта на первый дом, проданный "Движимостью", увенчанная логотипом, который, как я теперь понял, был нарисован от руки – вероятно, матерью. Альбом с рецептами для детского питания, включая лазанью, запах которой я вновь почувствовал, едва прочитав список ингредиентов.

Решив немного передохнуть, я провел пятнадцать минут в кухне с бутылкой минеральной воды, которую нашел в холодильнике. Я еще раз попытался поставить себя на их место, подумать, что могло бы стать очевидным следующим шагом. Предполагая, что они оставили записку в кресле, чтобы привлечь мое внимание, имело смысл точно так же предположить, что и следующая записка или намек окажутся в некоем достаточно заметном для меня месте. Я даже представить не мог, где именно. Я перевернул все вверх дном – но ничего не нашел.

Поиски на втором этаже точно так же закончились неудачей. Я заглянул под кровать в их комнате, обыскал ящики всех шкафов. Глубоко вздохнув, начал перебирать содержимое гардероба, обращая особое внимание на те предметы, которые были мне знакомы, – старые куртки отца, поношенные сумочки матери. Я нашел несколько мелочей – чеки из магазинов, корешки билетов, горсть мелочи, – но ничего такого, что могло хоть что-то значить. На какое-то время я задержался над коллекцией старых галстуков, аккуратно сложенных у задней стенки отцовской половины шкафа. Большую часть из них я никогда прежде не видел.

Я даже обследовал чердак, забравшись туда через небольшой люк в потолке коридора на втором этаже. Отец в свое время провел туда освещение, но не более того. На чердаке не оказалось ничего, кроме пыли и двух пустых чемоданов.

В конце концов я спустился вниз и вернулся к отцовскому креслу. Близился вечер. Мне так ничего и не удалось найти, и я начинал чувствовать себя крайне глупо. Возможно, я просто пытался отыскать несуществующий порядок среди хаоса. Сев в кресло, я еще раз перечитал записку, которая значила не больше и не меньше прежнего, сколько раз ее ни читай.

Я поднял голову, и мой взгляд снова упал на телевизор. Кресло было расположено в точности напротив него, и мне вдруг пришла в голову мысль. Если я был прав относительно того, что оно казалось слегка не на месте, то, возможно, его сдвинули не просто для того, чтобы привлечь к нему мое внимание, но и для того, чтобы заставить меня посмотреть совсем в другую сторону.

Я встал и открыл стеклянные дверцы, заслонявшие полку под телевизором. Там обнаружилось в точности то же самое, что и прежде, – видеомагнитофон, DVD-плеер и два диска со старыми фильмами. Ничего больше.

И ни одной кассеты. Странно.

Во всем доме я не нашел ни одной видеокассеты. В кабинете висели две полки с DVD-дисками, и еще одна – во второй спальне. Но ни единой кассеты.

Мой отец был полупрофессиональным кинозрителем. Сколько я себя помнил, по всему дому валялись видеокассеты. Куда же они подевались теперь?

Я быстро вернулся в кабинет. Кассет там тоже не оказалось, несмотря на то что на низкой полке стоял второй видеомагнитофон. Я не стал снова обшаривать ящики стола или комод – там все равно ничего не было, так же как не было ничего во всем доме, в мастерской или в гараже. Я попытался вспомнить День благодарения в прошлом году, когда я заехал к родителям на сутки, – но так и не вспомнил, видел ли я тогда видеокассеты. Впрочем, большую часть времени я тогда был основательно пьян.

Возможно, отец воспринял DVD как зарю давно ожидаемой новой эры домашних развлечений, объявил видеокассеты пережитком прошлого и устроил костер в саду. Впрочем, вряд ли. В Дайерсбурге наверняка была свалка, но и этот сценарий казался мне маловероятным. Даже если с течением времени он обнаружил, что ему хочется пересматривать все меньше фильмов, он не стал бы выбрасывать все свои любимые. У меня возникла мысль, не стало ли столь тщательное уничтожение с виду совершенно обычных вещей еще одним способом привлечь внимание того, кто хорошо тебя знает и кто прекрасно представляет, что именно составляет часть твоего окружения.

Либо это – либо я начал терять объективный взгляд на происходящее, зайдя слишком далеко ради бессмысленной цели. Я уже обшарил весь дом. И не имело никакого значения, что у меня появилась идея, сколь бы иллюзорной она ни была, насчет того, что именно следует искать. Я все равно ничего не нашел. Мне уже хотелось есть, и я начинал злиться. Если они действительно полагали, что мне необходимо что-то сообщить, – зачем такие ухищрения? Почему бы просто не сказать мне об этом по телефону? Оставить письмо у Дэвидса? Послать по электронной почте? Иначе никакого смысла.

Но я уже знал, что если я уйду из дома – то только навсегда. Лучше было еще раз убедиться. Хотелось, чтобы рана зарубцевалась окончательно.

Включив наружный свет, я вышел на террасу. Все доски в полу были плотно пригнаны друг к другу, к тому же под ними практически не было пространства, где можно было бы пролезть. За углом стоял большой деревянный ящик, но спустя утомительную пару минут выяснилось, что в нем нет ничего, кроме дров и пауков. Я немного прошелся по двору, затем повернулся и раздраженно уставился на дом.

Труба, крыша, окна. Комнаты на верхнем этаже. Спальня родителей. Комната для гостей.

Я снова вошел внутрь. Когда я проходил мимо отцовского кабинета, что-то привлекло мой взгляд. Остановившись, я заглянул в комнату, не вполне уверенный в том, что же именно увидел. Однако через пару секунд я понял – видеомагнитофон.

Как последний идиот, я не удосужился заглянуть внутрь обоих аппаратов. Сперва я проверил тот, который стоял в гостиной. Он оказался пуст. Затем я прошел в кабинет и склонился над видеомагнитофоном в поисках кнопки выброса. Нажав ее, я услышал неприятное жужжание, но ничего не произошло. А потом я понял, что все из-за того, что крышка кассетного отсека заклеена черной клейкой лентой.

Предупреждение, чтобы туда не вставляли кассету или чтобы отец не сделал этого случайно? Вряд ли – если бы аппарат испортился, он просто заменил бы его другим.

Я попытался отодрать ленту, но та не поддавалась. Тогда я достал из кармана нож с двумя лезвиями – одно широкое и острое, а другое в виде отвертки. Удивительно, как часто приходится пользоваться одним сразу после другого. Открыв острое лезвие, я прорезал ленту по центру.

Внутри кассетного отсека что-то было. Я продолжал резать и отдирать ленту, пока не сработала кнопка выброса. Аппарат сердито зажужжал, крышка открылась.

Наружу выползла стандартная видеокассета. Я вынул ее и долго разглядывал.

Я уже начал выпрямляться, когда с лестницы послышался голос отца:

– Кто тут? Уорд?

* * *


После мгновенного шока мне нестерпимо захотелось как можно быстрее оказаться где-нибудь в другом месте. Неважно где, хоть в Алабаме – лишь бы почувствовать себя в безопасности.

Я отскочил назад, выронив кассету и едва не растянувшись во весь рост на полу. Схватив кассету с пола, я сунул ее в карман, почти бессознательно, чувствуя себя застигнутым врасплох, виноватым и крайне уязвимым. Шаги послышались на верхних ступенях лестницы, на секунду смолкли, а затем начали приближаться к двери кабинета. И того, кому они принадлежали, мне совершенно не хотелось видеть.

Конечно, это вовсе не был мой отец. Просто похожий голос, раздавшийся из ниоткуда в пустом доме. На лестничной площадке появился Гарольд Дэвидс, выглядевший постаревшим, взволнованным и раздраженным.

– Господи, – сказал он. – Вы меня до смерти перепугали.

Я судорожно выдохнул.

– Кому вы говорите...

Дэвидс перевел взгляд на мои руки, и я понял, что до сих пор держу нож. Сложив лезвие, я начал было убирать его в карман, но сообразил, что там лежит видеокассета.

– Что вы здесь делаете? – спросил я, стараясь говорить вежливо.

– Я получил сегодня ваше сообщение, – сказал он, снова медленно поднимая глаза. – Позвонил в отель, но вас там не было, так что я подумал, не здесь ли вы.

– Я не слышал звонка в дверь.

– Входная дверь была не заперта, – слегка раздраженно сказал он. – И я забеспокоился, что кто-то мог услышать, что в доме никого нет, и вломиться сюда.

– Нет, – ответил я. – Это всего лишь я.

– Вижу. Так что можно считать инцидент исчерпанным.

Он весело приподнял бровь, и мое сердцебиение постепенно вновь вернулось в норму.

Уже в холле он спросил, зачем я звонил. Я ответил – мол, ничего особенного, просто хотел уточнить кое-какие юридические детали по поводу завещания. Он рассеянно кивнул и направился в гостиную.

– Уютная комната, – помолчав, сказал он. – Мне будет ее не хватать. Если можно, то я буду время от времени заходить сюда – мало ли придет какая почта?

– Отлично.

Вряд ли стоило ждать от него каких-то дурных намерений, но и в доме оставаться мне больше не хотелось.

Я снова поднялся в кабинет отца, чтобы выключить компьютер. Раньше я уже заметил, что у отца был ленточный картридж, и, повинуясь некоему импульсу, запустил копирование на него содержимого жесткого диска.

Когда я наконец все выключил и снова вышел, Дэвидс стоял у входной двери, снова столь же оживленный, как и прежде.

Я пошел вместе с ним по дорожке. Похоже, он не слишком спешил вновь вернуться к своим делам и спросил меня насчет планов по поводу дома. Я ответил, что пока не знаю, оставлю его себе или продам, и принял от него предложение помочь как в том, так и в другом случае. Еще минут пять мы постояли возле его большого черного автомобиля, говоря о пустяках. Кажется, он давал мне какие-то рекомендации по поводу хорошего ресторана, но есть мне больше не хотелось.

Наконец он забрался на сиденье водителя и тщательно пристегнулся, с видом человека, который в любом случае не собирается умирать. Последний раз бросив взгляд на темный силуэт дома, он с серьезным видом кивнул мне. Мне показалось, что в отношениях между нами что-то изменилось, и я подумал, не включил ли Дэвидс в список вопросов, требующих дальнейшего рассмотрения, вопрос о том, что мог делать сын Дона Хопкинса с ножом, явно не являвшимся украшением.

Я подождал, пока он скроется за углом, а затем бегом бросился к своей машине и поехал в другую сторону.




Глава 6


Употребив небольшое количество денег и лишь чуть-чуть лести, я получил к себе в номер видеомагнитофон. То ли отель оказался лучше, чем я думал, то ли мое выступление в баре убедило местное руководство, что я из тех постояльцев, к чьим нуждам стоит относиться с вниманием. Со все возрастающим нетерпением я дождался, когда некий тупой как пробка парень закончит возиться с очень простым подключением всех кабелей, после чего выставил его за дверь.

Достав из кармана видеокассету, я тщательно ее осмотрел. На ней не было никаких надписей. Судя по количеству ленты на катушке, она работала минут пятнадцать – двадцать, самое большее полчаса.

Я подождал, пока мне в номер принесут кофе – мне просто недоставало его как элемента обстановки. Наконец кофе принесли, все еще достаточно теплый. Удивительно, но жареная картошка к нему не прилагалась.

Я вставил кассету в аппарат.

* * *


В течение четырех секунд на экране не было ничего, кроме помех.

Затем послышался шум ветра, и появилось изображение высокогорного пейзажа. Вдали, словно на открытке, тянулись покрытые снегом вершины – слишком недолго для того, чтобы их можно было опознать. Передний план представлял собой покрытый снегом ровный склон, на котором стояло мрачного вида здание – явно не кафе и не магазин лыжного снаряжения. Вокруг не было ни души, небольшая автостоянка пустовала. Не сезон. Камера переместилась, показывая еще одно здание, административного вида, и тяжелые серые тучи над ним. Картинка держалась несколько секунд, слышалось хлопанье на ветру чьего-то рукава.

Затем изображение сменилось, показав внутренность здания. Камера была расположена низко, словно снимали из укрытия, и сцена длилась лишь пару секунд. Я перемотал пленку и поставил ее на паузу. Видеомагнитофон был не из лучших: картинка дергалась на экране, но я смог различить нечто вроде базы для лыжников, с высоким потолком. Вдоль одной стены тянулась длинная стойка, вероятно, портье, но сейчас там никого не было. На стене позади нее висела большая картина, обычная чушь, сотворенная высокооплачиваемым, но явно обделенным талантом мошенником. Слева виднелся край высокого камина, сложенного из речного камня. Красочные языки пламени создавали уютную атмосферу. Коричневые кожаные кресла были аккуратно расставлены вокруг низких кофейных столиков, каждый из которых украшала лакированная деревянная скульптура, изображавшая почти полностью исчезнувшую природу старого Запада: орел, медведь, индеец.

Я снял ленту с паузы и со второго раза увидел, как кто-то собирается войти в помещение в тот самый момент, когда закончилась сцена. На стене промелькнула неясная тень, послышались чьи-то шаги по каменному полу.

Затем изображение вновь переместилось наружу, на автостоянку. Видимо, с первой съемки прошло некоторое время – если предполагать, что она вообще делалась в тот же день. Ветер утих, небо стало чистым и ярко-голубым. Средний план того самого здания, которое, судя по всему, я только что видел изнутри. Перед ним на снегу стояли несколько человек – семь или восемь, хотя точно сказать было трудно, так как все они были в темной одежде и стояли близко друг к другу, словно беседуя. Я не мог различить ни одного лица и не слышал ничего, кроме шума ветра; лишь в самом конце тот, кто держал камеру, произнес короткую фразу. Я прослушал ее трижды, но так и не сумел разобрать.

А потом, когда одна из фигур начала поворачиваться к камере, по экрану снова пошли помехи.

* * *


Я остановил ленту, уставившись на дергающуюся картинку на экране. Что делать с тем, что я только что увидел, я не имел ни малейшего понятия; в любом случае, это оказалось совсем не то, чего я ожидал. Судя по качеству изображения, оно было снято с помощью цифровой видеокамеры – но ничего подобного я в доме родителей не видел. Видео могло быть снято практически где угодно: в центральной или северной части Скалистых гор, в Айдахо, Юте или Колорадо; однако вполне вероятно, что место это находилось где-то в Монтане, и, может быть, даже недалеко отсюда. Подобные места были мне хорошо знакомы. Жилые комплексы для богатых, самая красивая в окрестностях местность, окруженная частными владениями, так что богачи могли спокойно кататься на лыжах, не опасаясь наткнуться на кого-нибудь со средними доходами. Некоторые нанимали охрану, но большинство в ней даже не нуждалось. Стоило лишь перешагнуть границу, и сразу становилось ясно, ждут ли тебя здесь. Любой замышлявший кражу со взломом тут же постарался бы незаметно ускользнуть, потрясенный до глубины души.

Вероятно, мои родители знали тех, кто обзаводился домами, откуда можно было прямо из дверей выкатиться на лыжную трассу. Возможно, они даже продавали им эти дома. И что с того?

Я снова пустил воспроизведение.

* * *


Послышался шум. Музыка, крики, громкий разговор. Размытые очертания чьего-то хохочущего лица, почти вплотную к камере. Еще через пару кадров появился бар, в котором гуляла шумная компания. Вдоль одной стены тянулась длинная стойка, уставленная бутылками, и зеркало позади нее. Вокруг стояли группами мужчины и женщины, что-то крича друг другу, бармену и просто в потолок. Большинство выглядели молодыми, другие явно были среднего возраста. Все, похоже, курили, и в тусклом темно-желтом свете плавали клубы дыма. Стены были увешаны разноцветными и черно-белыми плакатами. В углу орал музыкальный автомат, настолько громко, что звук искажался как в его громкоговорителях, так и в микрофоне камеры, так что я не мог даже понять, какая песня играет.

Очевидно было, что действие происходит намного раньше, чем сцена в начале ленты. Не только из-за того, что видео выглядело так, будто его переписали с узкопленочного фильма, но и одежда его участников – если, конечно, это не была некая ретро-вечеринка с полным соблюдением подлинности – явно принадлежала к началу семидесятых. Ужасные цвета, ужасные джинсы, ужасные прически. Моя реакция, вероятно, была примерно такой же, какая могла быть у их родителей: кто эти чужаки? Чего они хотят? И неужели они слепы?

Камера, покачиваясь и наклоняясь из стороны в сторону, двигалась вдоль бара – судя по всему, снимавший то ли находился под действием галлюциногенов, то ли попросту был слишком пьян. В какой-то момент изображение сильно накренилось, словно он чуть не упал. За этим последовал громкий и продолжительный звук отрыжки, перешедший в отчаянный приступ кашля; камера в это время показывала кусок залитого пивом пола. Потом изображение снова дернулось вверх и понеслось с такой скоростью, словно камера была привязана к бамперу автомобиля. Я слегка поднял в замешательстве брови, пытаясь избавиться от мысли о том, что, возможно, снимал мой отец. Некоторые махали рукой или смеялись, когда камера проходила мимо, но никто ни разу не выкрикнул ни одного имени.

Затем камера неожиданно свернула за угол, открыв продолжение бара, где повсюду стояли и сидели люди. Посередине был бильярдный стол. Какой-то тип склонился по другую его сторону, готовясь нанести удар. Крупный, с большим носом и с почти полностью скрытым волосами, усами и бакенбардами лицом он напоминал облезлого медведя. Позади него покачивалась длинноволосая блондинка, опираясь на кий так, словно тот был единственным, что не давало ей упасть. Она отчаянно пыталась сосредоточиться на игре, но, судя по всему, ей это не удавалось. Впрочем, ее партнер, похоже, чувствовал себя не многим лучше и никак не мог как следует прицелиться. У ближней стороны стола стояла еще одна пара, оба с киями в руках, повернувшись спиной к камере и обнимая друг друга за талию. У обоих были длинные каштановые волосы. На девушке – свободная белая блузка и длинная темно-красная юбка в зеленый горошек, на мужчине – запятнанные брюки-клеш из грубой ткани и кожаная безрукавка мехом наружу.

Блондинка подняла голову от стола и встретилась взглядом с камерой. Издав восхищенный возглас, она ткнула в объектив пальцем – удивительно точно, но при этом крайне неуверенно, словно выбирала между тремя разными картинами и забыла, на какую именно собиралась показать. Мужчина у бильярда поднял взгляд, закатил глаза и снова вернулся к так и не завершенному удару. Пара брюнетов повернулась кругом, и я понял, что ошибся в своих предположениях.

Камеру держал в руках вовсе не мой отец. Сейчас это можно было с уверенностью сказать, поскольку вышеупомянутая пара оказалась моими родителями.

Пока я смотрел на экран, открыв рот, отец криво ухмыльнулся и выставил перед камерой средний палец. Мать высунула язык. Камера резко сместилась от них в сторону игрока в бильярд, который наконец ударил по шару и промахнулся.

Я нажал на паузу и перемотал пленку немного назад.

Мои родители повернулись кругом. Отец ухмыльнулся и выставил средний палец. Мать высунула язык.

Я снова нажал на паузу и уставился на экран.

Моя мать никогда не была крупной женщиной, но и особо стройной не была тоже и двигалась с грацией лайнера на буксире. Женщина, которую я видел перед собой, весила около ста двадцати фунтов, и вес этот весьма удачно был распределен по ее фигуре. Даже еще толком не осознав, о чем я думаю, я понял, что если бы я вошел в бар и увидел ее вместе с другим парнем, немедленно завязалась бы драка. Рядом с такой женщиной можно было почувствовать себя настоящим самцом. Впрочем, нельзя сказать, чтобы отец не смог постоять за себя; он выглядел чуть тяжелее, чем я всегда его помнил, но двигался легко и весьма расчетливо. Из него вполне мог бы получиться хороший актер. Они выглядели прекрасной парой, настоящими, живыми людьми, которые любили друг друга и занимались сексом. Но самое главное – они выглядели молодыми. Удивительно молодыми.

Сцена продолжалась еще минут пять. Ничего особенного не происходило, если не считать того, что я увидел, как играл в те времена в бильярд мой отец. А играть он умел. По-настоящему. Когда человек-медведь промахнулся и, шатаясь, отошел от стола, отец отвернулся от камеры и склонился над сукном. Он даже не стал обходить стол, чтобы выбрать лучшую позицию, он просто ударил по ближайшему шару. Шар упал в лузу. Отец начал медленно перемещаться вокруг стола, глядя на него с безразличным видом человека, который собирается положить все шары в лузы и именно с этим намерением подошел к столу. Следующий шар тоже попал в цель, прокатившись около фута вдоль борта, и следующий за ним – словно оттолкнувшись от куска резины. Мать с радостным возгласом хлопнула его по заду. Красивым двойным ударом положив шар в центральную лузу, он толкнул кием лежавший посреди стола последний шар и отошел, даже не дожидаясь, когда тот упадет. Игра закончилась.

Он подмигнул медведеподобному, который снова закатил глаза. Так же как тот привык к наглости человека с камерой, он, судя по всему, привык и к тому, что отец с разгромным счетом обыгрывал его в бильярд. Все было как всегда. Эти люди очень хорошо друг друга знали.

Ничего особенного не происходило, если не считать того, что мать начала танцевать с блондинкой, а потом пустилась в пляс, выбрасывая в разные стороны руки и ноги и щелкая пальцами. Я встречал подобное в фильмах, по телевидению, в исполнении профессиональных танцоров. Но – никогда по-настоящему, пока не увидел, как это делала моя мать, отбивая чечетку в такт музыке, приоткрыв рот и полузакрыв глаза.

Я вдруг обнаружил, что думаю о ней как о по-настоящему крутой девушке.

Ничего особенного не происходило, если не считать того, что, пока "медведь" старательно устанавливал шары в центре стола, отец снова сел на табурет у стойки и сделал несколько глотков пива. Мать, все еще продолжавшая танцевать, подмигнула ему, а он подмигнул ей в ответ; я понял, что они не настолько пьяны, как все остальные в баре. Они проводили время в свое удовольствие, но у них была работа, и они прекрасно осознавали, что утром в понедельник им вновь придется к ней вернуться. Если подумать, то, вероятнее всего, отец уже тогда был риэлтором, несмотря на кожаную меховую безрукавку и прохудившуюся футболку. Несколько лишних фунтов вовсе его не портили. Ширина его плеч вполне соответствовала весу, и он выглядел скорее мощным, нежели толстым. Еще немного – и он вполне мог начать терять форму, но в тот момент он просто выглядел кем-то, на кого не стоило случайно натыкаться, если он шел навстречу с подносом, уставленным пивными кружками. Однако заметно было, что лишний вес он начал набирать недавно и чувствовал себя из-за этого несколько неуютно. Он то и дело отводил назад плечи, явно их разминая, но, кроме того, как я подозревал, еще и для того, чтобы удостовериться, что держит их ровно. Позднее он начал заниматься бегом трусцой и упражнениями в тренажерном зале и никогда больше так не выглядел. Но почему-то, сидя в номере отеля в Дайерсбурге и наблюдая в общем-то безобидную картину, я вдруг испытал странное чувство, будто кто-то несильно ткнул меня в живот.

Закурив сигарету – я даже не знал, что он когда-то курил, – он рассеянно приподнял футболку на груди и снова ее отпустил, так чтобы она лучше улеглась на его едва заметном брюшке. Я перемотал пленку немного назад и снова проиграл эту сцену, а потом еще раз, наклонившись вперед и прищурившись. Движение было безошибочным. Я сам порой так делал. Это был жест человека, осознававшего собственное тело и его недостатки, даже посреди веселой вечеринки. Он явно уже делал так и прежде, но это еще не вошло в привычку настолько, чтобы превратиться в некую причуду. И еще в большей степени, чем сама его футболка, пивные кружки и радостные возгласы вокруг, чем танец моей матери и тот факт, что отец явно когда-то отлично владел бильярдным кием, этот маленький жест делал непостижимой мысль о том, что теперь их нет в живых.

Шары наконец вновь расставили на столе, и отец встал, приготовившись разбить пирамиду с таким видом, словно шару-битку предстояло запомнить этот удар на всю его короткую шарообразную жизнь. Неожиданно в этот момент сцена оборвалась, как будто в камере закончилась пленка.

Прежде чем я успел снова нажать на паузу, изображение сменилось другим.

Совершенно другая обстановка. Дом. Гостиная – темная, освещенная свечами. Картинка была тусклой, оптика явно не справлялась со слабым светом. Тихо играла музыка, и на этот раз я узнал мелодию из звуковой дорожки к фильму "Волосы". На полу стояли винные бутылки разной степени полноты и несколько переполненных пепельниц.

Мать полулежала на низкой кушетке, напевая в такт мелодии, а на коленях у нее лежала голова "медведя", который сворачивал у себя на груди самокрутку.

– Поставь про педиков, – невнятно пробормотал он. – Поставь.

Камера плавно переместилась в сторону, показав еще одного мужчину, лежавшего ничком на полу. Позади него сидела блондинка, глядя на аккуратный ряд свечей в блюдцах, разложенных у него на спине. Очевидно, он уже достаточно долго пребывал в бесчувственном состоянии, чтобы его можно было считать мебелью, и я предположил, что это тот самый, который снимал в баре. Девушка медленно и непредсказуемо наклонялась вперед, удерживаясь в сидячем положении исключительно усилием воли. Теперь стало заметно, что она старше, чем казалось раньше, – явно лет двадцати пяти, может быть даже тридцати, и выглядела из-за этого несколько неуместной в подобной сцене. Я понял, что если я наблюдаю события начала семидесятых, то моим родителям должно быть примерно столько же.

Это означало, что я уже родился.

– Поставь, – продолжал настаивать "медведь", и камера резко придвинулась к его лицу. – Поставь.

– Нет, – со смехом произнес голос совсем рядом с микрофоном, подтвердив мое предположение о том, что сейчас камеру держит в руках мой отец. Ему это удавалось намного лучше, чем тому, который теперь валялся на полу. – Мы уже слушали эту песню миллион раз.

– Потому что она клевая, – энергично кивнув, заявил "медведь". – Про то, как там... а, черт!

Камера отъехала назад, показывая, что он уронил самокрутку. Вид у него стал совершенно потерянный.

– Черт. Опять все сначала. Я этот косяк всю мою жизнь пытаюсь забить. С тех пор как родился. Его еще гребаный Томас Джефферсон начал забивать и оставил мне завещание. Мол, я могу либо забить косяк до конца, или получить его усадьбу Монтичелло. К черту усадьбу, сказал я, хочу травку. И всю свою жизнь я забивал этот косяк, как честный слуга. А теперь его больше нет.

– Больше нет, – повторила блондинка и захихикала.

Продолжая напевать в такт мелодии и не пропустив ни единой ноты, мать наклонилась и взяла принадлежности из трясущихся лап "медведя". С видом знатока держа бумагу в одной руке, она разровняла на ней указательным пальцем табак и потянулась за наркотиком.

– Забей косяк, Бет, – шумно радовался "медведь", явно воодушевленный подобным поворотом событий. – Забей, забей, забей.

Камера показала крупным планом самокрутку, затем снова отъехала назад. Все было уже почти готово.

К этому времени у меня глаза чуть не вылезли на лоб. Моя мать только что забила косяк марихуаны.

– Поставь, – продолжал упрашивать "медведь". – Поставь песню про педиков. Давай, Дон, старина Дон, поставь ее, Дон, поставь.

Мать продолжала напевать.

Камера развернулась и вышла из комнаты в коридор. На полу лежала куча небрежно брошенных пальто. Я увидел кухню слева и лестницу справа и понял, что это наш старый дом, в Хантерс-Роке. Мебель и обстановка полностью отличались от тех, что я помнил, но помещения были теми же самыми.

Широко раскрытыми глазами я смотрел, как камера движется через холл, а затем начинает подниматься по лестнице. На мгновение наступила темнота, лишь снизу слышался приглушенный голос "медведя", который ревел, даже не пытаясь попасть в тон:

– Педерастия... содомия... феллация... куннилингус...

Отец поднялся на верхнюю площадку и ненадолго задержался, что-то бормоча себе под нос. Потом снова двинулся вперед, и я, вздрогнув, понял, куда он направляется. Внизу теперь наступила тишина, и слышалось только его дыхание и тихое шуршание ног по ковру. Отец открыл дверь в мою комнату.

Сперва было темно, но постепенно в просачивающемся с площадки свете стало можно различить мою кровать возле стены и спящего в кровати меня. Вероятно, мне было лет пять. Видна была лишь макушка, часть щеки, на которую падал свет, и кусочек плеча в темной пижаме. Стена была зеленого цвета, а ковер – коричневым, какими они и были всегда.

Отец постоял минуты две, не говоря ни слова и не двигаясь с места, – просто держал камеру и смотрел на меня спящего.

Я тоже сидел и смотрел, едва дыша.

Доносившийся с кассеты звук изменился, словно внизу заиграла другая мелодия. Послышались чьи-то тихие шаги по ковру, затем смолкли, и я понял, даже еще ничего не видя и не слыша, что мать теперь стоит рядом с отцом.

Камера еще несколько мгновений показывала мальчика в кровати – меня. Потом она медленно сместилась влево. Сперва я предположил, что они уходят, но потом понял, что камеру просто развернули в другую сторону.

Повернувшись на сто восемьдесят градусов, камера остановилась.

Родители смотрели прямо в объектив. Лица их полностью заполняли кадр, и никто из них не выглядел пьяным или обкуренным. Казалось, они смотрят прямо на меня.

– Привет, Уорд, – тихо сказала мать. – Интересно, сколько тебе сейчас лет?

Она бросила взгляд за камеру, вероятно, на спящего мальчика.

– Интересно, сколько тебе сейчас лет? – повторила она, и в голосе ее прозвучала грусть.

Отец продолжал смотреть в камеру. Он был лет на пять, может быть шесть, младше, чем я сейчас. Тихо, но без особой любви во взгляде он произнес:

– А мне интересно, кем ты стал.

* * *


Шум и помехи. Кто-то прошел мимо двери номера, катя тележку.

Я не остановил ленту. Я не в силах был пошевелиться.

* * *


Последняя сцена тоже была снята узкопленочной камерой, но цвета выглядели более блеклыми, размытыми, будто выцветшими. По всему экрану мелькали темные полосы и пятна, из-за чего изображение казалось отдаленным, а движения – медленными и неторопливыми.

В большое окно светит ярко-желтое солнце. За окном быстро проносятся деревья, сливаясь в зеленую полосу. Слышен размеренный стук колес поезда и какой-то еще тихий звук, которого я не смог разобрать.

Лицо моей матери, еще более молодое. Волосы у нее на этот раз короче и черны от лака. Она глядит в окно на пролетающий мимо пейзаж. Повернула голову, смотрит в камеру. Взгляд ее словно устремлен куда-то далеко. Она слегка улыбается, и камера медленно опускается.

Внезапная смена кадра – широкая городская улица. Я не мог понять, где именно, и мое внимание привлекли формы и окраска припаркованных у обочин автомобилей, а также одежда на немногочисленных прохожих. Машины отличались особым стилем, чего нельзя было сказать о костюмах, платья же были достаточно короткими. Я не слишком разбирался в подобных вещах, чтобы отнести их к какому-то определенному времени, но предположил, что это где-то конец шестидесятых.

Камера двинулась вперед со скоростью пешехода. В левой части кадра то и дело появлялся затылок моей матери, словно отец шел позади нее, чуть правее. Непонятно было, что именно он снимает, – улица не представляла особого интереса. Справа находилось нечто вроде универмага, слева – небольшой сквер. Деревья были покрыты листвой, но она выглядела увядшей. Камера держалась на одной высоте, не смещаясь ни вверх, ни вниз, ни в стороны. Они не пытались обратить на что-либо внимание друг друга, более того, вообще не говорили ни слова. Чуть позднее они перешли через дорогу и свернули на пересекавшую ее улицу.

Кадр снова сменился. Улица стала чуть уже – возможно, она находилась дальше от центра города. Похоже, что родители поднимались по склону крутого холма. Мать шла перед камерой, и ее было видно начиная от плеч. Неожиданно она остановилась.

– Может, здесь? – спросила она, оборачиваясь, и я увидел на ней делового вида темные очки. Камера на мгновение накренилась, словно отец отвел взгляд от объектива, оглядываясь вокруг.

– Чуть дальше, – послышался его голос.

Они снова пошли вперед и шли так около минуты, затем остановились снова. Камера описала круг, показав быструю панораму холмистого города, высокие здания по обеим сторонам улицы. Судя по вывескам, первые этажи занимали продуктовые магазины и дешевые рестораны, но окна верхних явно были окнами квартир. На тротуарах у витрин стояли люди в шляпах, оценивающе разглядывавшие товар; другие входили и выходили из дверей магазинов. Оживленный район, обитатели которого спешили домой на обед.

Мать обернулась к камере и кивнула, словно с некоторой неохотой.

Новый кадр – снятый чуть позже, слегка с другой точки, но на вершине того же самого холма. Если до этого светило утреннее солнце, то теперь тени удлинились. Близился вечер, и улицы почти опустели. Мать стояла, опустив руки. Откуда-то сбоку донесся странный всхлипывающий звук, и я понял, что он похож на тот, который я слышал в поезде.

Камера слегка шевельнулась, как будто отец протянул руку, чтобы к чему-то прикоснуться. Затем мать слегка переместилась вперед, или он отступил назад. Послышался резкий выдох отца.

А потом, тридцать пять лет спустя – мой собственный.

Мать держала за руки двоих маленьких детей, одного и того же возраста и одинаково одетых, хотя на одном был синий свитер, а на другом желтый. Им было чуть больше года, может быть полтора, и они неуверенно держались на ногах.

Изображение детей в кадре приблизилось. Волосы одного были коротко подстрижены, у другого чуть длиннее. Лица нельзя было отличить друг от друга.

Камера снова отодвинулась. Мать отпустила руку одного из детей – с более длинными волосами и в желтом свитере, с маленьким зеленым ранцем на спине – и присела рядом с другим.

– Скажи "до свидания", – попросила она. Ребенок в синем свитере неуверенно посмотрел на нее непонимающим взглядом. – Скажи "до свидания", Уорд.

Двое детей посмотрели друг на друга. Потом ребенок с короткими волосами, тот, который был мной, снова обернулся к матери, ища поддержки. Она взяла мою руку и подняла ее.

– Скажи "до свидания".

Она помахала моей рукой, затем взяла меня на руки и встала. Второй ребенок посмотрел на мать и с улыбкой протянул руки, чтобы его тоже подняли. Я не мог с точностью сказать, мальчик это или девочка.

Мать зашагала по улице – размеренно, не спеша, но не оглядываясь назад. Камера оставалась направленной на второго ребенка все время, пока отец спускался следом за матерью с холма, где того так и оставили.

Ребенок молча стоял на вершине холма, все больше отдаляясь от камеры. Он даже ни разу не заплакал – по крайней мере до тех пор, пока не оказался настолько далеко, чтобы уже ничего нельзя было услышать.

Затем камера свернула за угол, и ребенок исчез.

* * *


Изображение вновь сменилось помехами, и на этот раз ничего больше не последовало. Через минуту лента сама остановилась, а я продолжал сидеть, тупо таращась на собственное отражение в экране.

Нашарив пульт, я перемотал ленту назад и, поставив ее на паузу, уставился на застывшую картинку брошенного на холме ребенка, прижав руки ко рту.




Глава 7


Люк открылся, и сверху заструился тусклый свет.

– Привет, дорогая, – сказал незнакомец. – Я вернулся.

Сара не видела его лица, но, судя по звуку голоса, он, похоже, сидел на полу за ее головой.

– Привет, – ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более ровно. Ей хотелось отползти от него, пусть хотя бы на дюйм, но она не могла сделать даже этого. Она изо всех сил старалась сохранять спокойствие, делая вид, будто происходящее ее совершенно не волнует.

– Как вы сегодня себя чувствуете? Все так же с головой не в порядке?

Мужчина негромко рассмеялся.

– Тебе все равно меня не разозлить.

– А кто собирается вас злить?

– Тогда зачем говоришь такое?

– Мои мама и папа будут очень волноваться. Я боюсь. Так что могу вести себя и не совсем вежливо.

– Понимаю.

Он замолчал. Сара ждала, когда он заговорит снова.

Минут через пять она увидела руку, тянущуюся к ее лицу. В руке был стакан с водой. Без всякого предупреждения мужчина медленно наклонил его. Она вовремя успела открыть рот и выпила столько, сколько смогла. Рука снова исчезла.

– Это все? – спросила она, ощущая во рту странное чувство чистоты и влаги. У воды был такой вкус, какой, как она всегда полагала, должен был быть у вина, судя по тому, какое значение придавали ему взрослые, перекатывая его во рту, словно это было лучшее, что они когда-либо пробовали. На самом деле, по ее собственному опыту, вкус вина казался ей каким-то неправильным.

– А чего ты еще ожидала?

– Если вы хотите, чтобы я осталась жива, то должны дать мне не только воды.

– С чего ты взяла, что я хочу оставить тебя в живых?

– Потому что иначе вы убили бы меня на месте и посадили где-нибудь голую, чтобы смотреть на меня и дрочить.

– Так нехорошо говорить.

– Я уже вам сказала. Мне тут не очень приятно, а вы – псих, так что говорю, что хочу.

– Я не псих, Сара.

– Не псих? А как вы себя назовете? Не такой, как все?

Он снова рассмеялся.

– О да, конечно.

– Не такой, как все, – как тот гребаный Тед Банди?[11 - Тед Банди – американский серийный убийца, специализировавшийся на убийствах молодых женщин в 1970-е годы. Казнен на электрическом стуле. (Прим. ред.)]

– Тед Банди – идиот, – ответил незнакомец уже без какой-либо иронии. – Выдающийся придурок и обманщик.

– Ладно, – сказала она, пытаясь его умиротворить, хотя ей лично казалось, что он не только псих, но и строит из себя шишку на ровном месте. – Извините. Мне он тоже не особо нравится. Вы намного лучше. Так вы дадите мне поесть или как?

– Может быть, позже.

– Великолепно. Буду ждать. Только нарежьте помельче, чтобы я смогла поймать ртом.

– Спокойной ночи, Сара.

Она услышала, как он встал, и от ее притворного спокойствия не осталось и следа. План не сработал. Вообще. Он понял, что она испугалась.

– Пожалуйста, не закрывайте снова крышку. Я все равно не могу двигаться.

– Боюсь, придется, – ответил мужчина.

– Пожалуйста...

Люк закрылся, и Сара снова оказалась в темноте.

Послышались его удаляющиеся шаги, тихо закрылась дверь, и опять наступила тишина.

Сара лихорадочно облизала губы, стараясь собрать все остатки жидкости. Сейчас, когда первый шок прошел, она поняла, что у воды не такой вкус, к какому она привыкла. Похоже, вода была из другого источника – значит, она оказалась далеко от дома. Примерно как когда ездила на каникулы. По крайней мере, нечто подобное было ей знакомо. И чем больше она сумеет узнать – тем лучше.

Потом она сообразила, что, возможно, это минеральная вода, из бутылки, и в этом случае вкус ее ничего не значил. Это просто мог быть другой сорт. Не важно. Так или иначе, было о чем подумать, и чем больше мыслей придет в голову, тем лучше. Например, о том, что, когда она упомянула своих родителей, незнакомец не стал снова рассказывать, как он их убил. Пленив ее, он весьма подробно рассказал о том, что он с ними сделал. Возможно, это тоже что-то значило. Оставалась надежда, что они живы, а он рассказывал все это лишь затем, чтобы ее напугать.

А может быть, и нет. Сара лежала в темноте, сжав кулаки, и изо всех сил пыталась не закричать.




Часть вторая


Не многие могут быть счастливы, не испытывая ненависти к другому человеку, нации, вероисповеданию...

    

Бертран Рассел








Глава 8


Самолет приземлился в Лос-Анджелесе в 22.05. Весь багаж Нины состоял из дамской сумочки и папки, а Зандт мог нести все свое имущество в одной руке. Их ждала машина – не сверкающий лимузин, а обычное такси, которое Нина заказала из самолета, чтобы высадить Зандта в Санта-Монике, а самой поехать домой.

Огни рекламы, сияющие в темноте, едва видимые лица, шум кипящей жизни – обычный вечер в городе, сердце которого никогда не оказывается в точности в том же месте, где находитесь вы. Оно всегда где-то за углом, или чуть дальше по улице, или по другую сторону от громадных зданий, в каком-нибудь новом клубе, слава которого пройдет еще до того, как вы вообще о нем услышите. То тут, то там попадаются дешевые гостиницы, пыльные винные лавки, распродажи автомобилей сомнительного происхождения. Толпы невзрачных людей на углах, не ожидающих ничего хорошего в этом мире каменных джунглей и контор, которые поглощают бесчисленные никчемные жизни, так и не удостоившись упоминания в индексе NASDAQ. Постепенно эту картину сменяет жилая застройка, а затем район Венеция. Со стороны Венеция выглядит так, словно пытается выкарабкаться на достойный уровень жизни. Некоторые дома очень дорогие, несмотря на то что выстроены в отвратительном безликом стиле. Время от времени встречаются потрепанные красочные плакаты 50-х годов, напоминающие о временах одноразовых фотовспышек и холодного очарования. Большинство из них давно сорваны, и их сменили грубые объявления, отпечатанные стандартным шрифтом "Гельветика", который не рассчитан на то, чтобы поднимать настроение, обещать приключения или радовать душу. Он предназначен для того, чтобы сообщать о падении прибылей, о том, что копировальный аппарат нуждается в ремонте, а заодно и о том, что вы уволены.

Наконец – Санта-Моника. Дома намного красивее, конторские здания меньше, есть где купить японскую еду или "Лондон таймс". Море и пристань, когда-то ярко-коричневая, но те времена давно прошли. Дальше – Пасифик-Палисэйдс, оживленная Оушен-авеню, затем первый ряд отелей и ресторанов. Откуда-то возникает ощущение, что этот пригород был когда-то самостоятельным городом. Возможно, это море создает впечатление, что городок появился здесь не просто так. Местами до сих пор продолжает казаться, что он так и не вписался полностью в свое окружение. Здесь полно магазинов и кафе, мест, где стоит побывать, есть где погулять и сделать покупки. Здесь можно жить и радоваться жизни, как до недавнего времени жила семья Беккер. Это не настоящий город, но в Лос-Анджелесе столь мало настоящего, а те места, которые настоящие, – не из тех, где хотелось бы жить. Настоящие места – для вооруженных пистолетами и страдающих похмельем. Настоящих мест стоит избегать. Лос-Анджелес искренне полагает, что он полон магии, и иногда даже на самом деле возникает подобное ощущение, но в большинстве случаев это всего лишь ловкий трюк. Оказавшись в одном месте, можно поверить, что однажды станешь кинозвездой, – а оказавшись в другом, можно точно так же поверить в свою скорую смерть. Ты прекрасно понимаешь, что все это обман, но все равно хочется верить. Можно купить карты, на которых показано, где живут звезды, но не где следует оказаться, чтобы стать одной из них. Все, что ты можешь, – ходить вдоль высоких заборов, надеясь, что счастье однажды само тебя найдет. Лос-Анджелес – город, который принял Судьбу близко к сердцу, купил ей множество выпивки и записал ее телефонный номер после того, как долгими вечерами делал ей глазки; но назвать ее суровой хозяйкой – значит дать ей весьма сомнительные преимущества. Судьба скорее похожа на мечтающую о карьере кинозвезды девицу, подсевшую на кокаин, которая кое-как выступает перед публикой раз в неделю, просто на тот случай, если ее заметит какая-нибудь важная персона. Судьбу далеко не всегда заботят твои интересы. Судьбе на них просто наплевать.

– Ты рад, что вернулся? – спросила Нина.

Зандт улыбнулся.

Он вышел из такси у "Фонтана", покрытой выцветшей желтой штукатуркой десятиэтажной башни на Оушен-авеню, стоящей между двумя ее пересечениями с дорогами, ведшими к морю из Уилшира и Санта-Моники. Из-за стиля, в котором было выстроено здание, оно казалось чуть более изящным, чем на самом деле. Изначально в нем располагались дорогие апартаменты, затем оно какое-то время прослужило в качестве отеля, прежде чем его снова не стали сдавать в краткосрочную аренду. Вокруг пруда позади здания размещается большая и довольно-таки нецелесообразная зона отдыха, которая редко используется: несмотря на экзотические цветы, деревья и стоящие в их тени кресла, слишком очевидно, что здесь чего-то не хватает.

Место это было знакомо Зандту по делу об убийстве, которое он расследовал в 1993 году, – второстепенный европейский актер и молодая проститутка, чья ролевая игра вышла из-под контроля. Актер, естественно, скрылся. Зандт не мог вспомнить, в каком именно номере это произошло – явно не в его апартаментах, просторных и хорошо обставленных, откуда открывался отличный вид на море. Бросив сумку в гостиной, он окинул взглядом маленькую кухню. Пустые шкафы, почти нет пыли. Он не был голоден и обнаружил, что с трудом представляет себя готовящим какую-либо еду. В "Фонтане" не было ни бара, ни ресторана, ни горничных. Он не был конечным пунктом его назначения, и именно потому Зандт и выбрал его местом своего временного пребывания. А кроме того – в силу его расположения.

Выйдя из апартаментов, он спустился на лифте вниз и немного постоял перед зданием. Нина уехала, они договорились встретиться на следующее утро. Она уже звонила в отделение ФБР в Уэствуде из самолета, а до этого – из Пимонты, но, видимо, ей хотя бы иногда необходимо было появляться там лично. Однако что-то заставило его на мгновение задержаться, глядя на припаркованные вдоль улицы машины. Он вовсе не удивился бы, если бы Нина объехала вокруг квартала, а затем вернулась, чтобы посмотреть, что он делает, – просто из свойственного ей любопытства.

Через пять минут он дошел до угла, свернул на Аризона-авеню и, пройдя еще пару кварталов, оказался на Третьем бульваре. Именно на Аризона-авеню Майкл Беккер высадил свою дочь в тот вечер, когда она пропала без вести.

Свернув налево, он пошел по западной стороне бульвара, направляясь к тому месту, где в последний раз видели Сару Беккер. Было около одиннадцати вечера, намного позже времени похищения девочки. Практически все магазины были закрыты. Уличные исполнители и музыканты давно уже собрали инструменты и ушли, даже тот, что изображал Фрэнка Синатру, оставаясь обычно дольше всех. Впрочем, это не имело значения. В отсутствие похитителя и его жертвы обстоятельства происшедшего невозможно было воспроизвести.

Зандт вполглаза разглядывал шедших по улице. Убийцы Часто возвращаются, особенно те, для кого убийство – нечто большее, чем мгновенная выгода, и которые снова приходят на место преступления, чтобы воспроизвести его в памяти. Никого особенного он увидеть не ожидал, но все же продолжал наблюдать. Проходя мимо боковой улицы, которую упоминала в своем рассказе Нина, той самой, где видели припаркованную в неразрешенном месте машину, он остановился и некоторое время смотрел вдаль – не пытаясь что-либо разглядеть, просто стоял и смотрел.

– Ждете кого-нибудь?

Зандт обернулся. Перед ним стоял парнишка, стройный и симпатичный, самое большее лет восемнадцати.

– Нет, – ответил он.

Парень улыбнулся.

– Уверены? Думаю, ждете. Интересно, не меня ли?

– Нет, – повторил Зандт. – Но кто-то обязательно будет ждать. Не сегодня, не здесь, но где-нибудь и когда-нибудь – обязательно.

Улыбка исчезла.

– Вы коп?

– Нет. Просто говорю тебе, как это бывает. Так что поищи себе место для свидания, где посветлее.

Он зашел в "Старбакс", взял себе кофе и, снова выйдя на улицу, сел на скамейку, с которой похитили Сару.

Парень ушел.

Можно было бы подумать, что подобное событие оставит хоть какой-то резонанс. На самом деле это не так. Человеческий разум устроен так, чтобы узнавать лица, пространство же он осознает куда в меньшей степени. С внешностью все просто – чем больше людей, знающих тебя в лицо, тем более ты знаменит. Нам незачем искать этому подтверждения. Ты не чужой, а скорее часть нашей огромной семьи: сильных братьев и симпатичных сестер, добрых родителей – фальшивых родственников, которые помогают нам забыть о том, что наши социальные группы сократились практически до нуля. Что же касается мест – вопрос в том, сценой для каких событий это место являлось. Но когда это уже почти забылось, когда ты сидишь здесь достаточно долго – ты вообще перестаешь что-либо чувствовать. Ты возвращаешься на это место и видишь его таким, каким оно было до того, как здесь что-то произошло, еще до событий той ночи. Примерно как если бы ты вернулся назад, в прошлое, чтобы подержать в руках нож, еще только вынутый из ящика кухонного стола, а не покрытый липкой кровью; когда все то, что он мог совершить, было лишь возможностью.

После того как скамейка перестала отличаться от любого другого места, Зандт посидел на ней еще какое-то время.

* * *


В прежние времена, будучи детективом, Зандту приходилось иметь дело с немалым количеством серийных убийц. Как правило, подобными делами занимается ФБР. У них есть лаборатория исследования поведения в Квантико, есть свои процедуры профилирования, есть свои Джоди Фостер и Дэвиды Духовны[12 - Имеется в виду роль агента ФБР в фильме "Молчание ягнят", которую сыграла Джоди Фостер, и роль агента Малдера из "Секретных материалов" в исполнении Дэвида Духовны. (Прим. ред.)], в костюмах и с аккуратными прическами. Как и убийцы, фэбээровцы в чем-то, похоже, отличаются от обычных людей. Но за восемь лет Зандт, простой смертный, полицейский из убойного отдела, оказался втянут в расследование нескольких убийств, которые, как выяснилось впоследствии, оказались делом рук тех, кого можно было назвать серийными убийцами. Двоих из них поймали, и в обоих случаях значительную роль сыграл Зандт. Он обладал особым чутьем, и это ценили. Первый раз дело касалось человека из Венис-Бич, убившего четырех пожилых женщин, и участие в нем Зандта было чисто случайным.

Расследованием второго дела он занимался с самого начала вместе с ФБР, и именно тогда он и познакомился с Ниной Бейнэм.

В течение лета 1995 года в разных частях города были обнаружены полузакопанные останки четырех чернокожих мальчиков. Метод, которым были расчленены трупы, и тот факт, что рядом с каждой жертвой оставлена видеокассета, не вызывал сомнений в том, что убийства совершал один и тот же человек. Все жертвы были похищены из районов трущоб, а трое были уже знакомы с наркотиками и уличной проституцией. На первые две смерти почти никто не обратил внимания, восприняв их как периодически происходящий естественный отбор среди отбросов общества. Лишь после того, как убийства повторились снова, случайные слухи начали складываться в конкретную историю. Оставленные рядом с телами видеокассеты содержали от часа до двух грубо отредактированной записи на видеокамеру, свидетельствовавшей, насколько неприятными были последние дни жизни жертв. На обложке каждой видеокассеты были изображены фотография мальчика, его имя и надпись: "Кинопроба".

Газеты окрестили убийцу "Агент по кастингу", что, по общему мнению, звучало весьма забавно. Если, конечно, не считать мнения родителей, но, несмотря на то что их горе являлось неопровержимым свидетельством реальности событий, лежащих в основе этого спектакля, на это никто не обращал внимания, за исключением случаев, когда требовалось подогреть интерес публики. Родственники погибших были лишь зрителями, не актерами – а ведь больше всего мы любим именно актеров, тех, кого знаем по газетам и телевидению. Нам нужна личность. Звезда.

Зандт расследовал убийство первого мальчика, а после второго к делу подключилось ФБР. Нина была молодым, но уже опытным агентом, раскрывшим долгое запутанное дело в Техасе и Луизиане за год до этого. Совместными усилиями – благодаря сочетанию упорства и интуиции Зандта, анализу расположения мест захоронения тел, проведенному Ниной, и обнаруженному ею же факту регистрации видеокамеры – убийца был найден. Это оказался белый мужчина тридцати одного года от роду, работавший графиком-дизайнером на периферии музыкальной видеоиндустрии, в прошлом исполнитель детских эпизодических ролей в давно забытых фильмах. После ряда проведенных Зандтом допросов он сознался в преступлениях, поделившись дополнительными сведениями и сообщив о местонахождении своих талисманов – кистей правой руки каждой жертвы, засунутых в банки из-под растворимого кофе. В итоге он привел полицию к телам двух более ранних жертв, на которых отрабатывал технику убийства. Вину за свое поведение он возложил на то, что над ним якобы издевались в детстве, – заявление, вполне удовлетворяющее вкусам публики. Истинность его оказалось невозможно установить, а вся история закончилась тем, что убийце перерезал горло заточенной ложкой сокамерник, пока тот ожидал суда.

Пищевая цепочка заканчивается жертвами с обоих концов – даже насильникам и убийцам нужен кто-то, кого они могли бы презирать, а детоубийцы прекрасно подходят на эту роль. В конце концов история "Агента по кастингу" стала бессмертной и бесконечной, попав на страницы одной имевшей умеренный успех книги и бесчисленных веб-сайтов. Полная ошибок программа для редактирования видео под названием "Кастинг-агент" короткое время пользовалась популярностью, так же как и магазин в Атланте, который предлагал покрытую ярко-красными пятнами кровать под названием "Кушетка для кастинга".

Расследование продолжалось тринадцать недель, последние восемь из которых Джон и Нина спали друг с другом. Все закончилось вскоре после задержания подозреваемого. Инициатором их близких отношений была Нина, она же перестала их поощрять, и они в итоге прекратились. Зандт никогда не рассказывал об этом своей жене, с которой они жили в мире и согласии, несмотря на некоторую холодность друг к другу. Ему не хотелось терять ни ее, ни дочь, и он даже испытал некоторое облегчение, когда все завершилось.

Они с Ниной время от времени встречались за ланчем в течение последующих пяти лет, пока Зандт занимался обычными делами, связанными с гангстерскими разборками, семейными междоусобицами и найденными в переулках изрешеченными пулями телами неизвестных. Некоторые из этих дел удавалось раскрыть, некоторые нет – такова уж жизнь. Нина расследовала широко описанное в прессе двойное убийство в Йеллоустоуне, ряд исчезновений людей на севере штата и еще одно в Орегоне, все они так и остались нераскрытыми. В реальном мире, за пределами занавеса смертей и преступлений, за которым живут сотрудники органов правопорядка, дела шли как обычно. Босния взорвалась; у президента возникли проблемы из-за сигар; люди познали радости электронной почты и "Фрэйзера"[13 - "Фрэйзер" – американский комедийный телесериал(1993-2004). (Прим. ред.)], игровых приставок и Шерил Кроу[14 - Шерил Кроу (р. 1963) – американская певица, многократная обладательница премии "Грэмми". (Прим. ред.)].

Затем, 12 декабря 1999 года, в Лос-Анджелесе пропала без вести девочка-подросток. Джози Феррис, шестнадцати лет, отмечала день рождения подруги в "Хард-рок-кафе" на Беверли-бульваре. В 9.45 вечера, попрощавшись с друзьями на тротуаре возле ресторана, она отправилась одна в сторону отеля "Ма мезон", собираясь поймать рядом с ним такси. Беверли-бульвар – не боковая улочка и не переулок. Это широкая и оживленная улица, и в тот вечер как на площадке перед отелем, так и в торговом центре напротив полно было народу. Тем не менее где-то на этом отрезке длиной в триста ярдов она исчезла.

О том, что Джози не вернулась домой, в полицию сообщили в 0.50. Получив ответ, который, по мнению родителей, свидетельствовал о недостаточной расторопности полицейских, они явились в участок сами, чтобы заполнить соответствующие бумаги. Мистер и миссис Феррис умели убеждать других, и полиция вскоре начала относиться к случившемуся более серьезно, по крайней мере пока родители были рядом. К несчастью, это мало что изменило. Их дочь больше никто никогда не видел живой.

Два дня спустя на крыльце их дома кто-то оставил свитер. Спереди было вышито имя Джози, как потом оказалось – собственными волосами девочки. Свитер подарила ей на шестнадцатилетие лучшая подруга, вышив на рукаве "Друзья навеки". Так оно и было, просто вечность оказалась чересчур короткой. Требования денег вместе со свитером не прислали. Теперь уже полиция действительно отнеслась к ситуации всерьез. Была собрана оперативная группа, действия которой координировал местный представитель ФБР Чарльз Монро. Новость о свитере в конце концов попала в прессу, но без лишних подробностей. Месяц спустя никакого прогресса в поисках пропавшей девочки добиться так и не удалось.

В январе и начале марта 2000 года пропали еще две девочки. Элиза Лебланк и Аннетта Маттисон не вернулись соответственно из кино и от подруги. Обе в незначительных деталях напоминали Джози Феррис – примерно того же возраста (пятнадцать и шестнадцать лет) и с длинными волосами. Лебланки и Маттисоны были достаточно состоятельны, а их дочери обладали привлекательной внешностью и интеллектом выше среднего. Вряд ли этого было достаточно, чтобы предполагать прямую связь между тремя исчезновениями, учитывая, что ни произошли в далеко отстоящих друг от друга частях города.

Однако затем появились еще два свитера. Их точно так же доставили прямо к домам родителей, средь бела дня, и точно так же на груди были вышиты имена девочек их собственными волосами. И ничего больше. Серьезность ситуации вынудила ФБР сохранить второе и третье исчезновения в тайне. Большинство серийных убийц старались скрыть факт совершенных ими похищений. Выбор в качестве жертв девочек, чье отсутствие будет замечено сразу же, и дальнейшее подчеркивание случившегося путем доставки "посылок" свидетельствовали о том, что приходится иметь дело с необычной личностью. С тем, кто очень хочет обратить на себя внимание, здесь и сейчас.

Ему не дали это сделать.

Через неделю после исчезновения Аннетты Маттисон в Гриффит-парке группой приехавших на пикник отдыхающих было найдено тело молодой женщины, в одежде. Несмотря на то что оно было лишено волос, сильно обожжено и повреждено местной живностью, его быстро опознали по пломбам в зубах и ювелирному украшению. Это была Элиза Лебланк. По оценкам экспертов, она была мертва примерно половину времени, прошедшего с похищения, хотя в то место, где ее нашли, труп перенесли лишь недавно. На голове были обнаружены многочисленные мелкие травмы, нанесенные при жизни, но ни одна из них не могла привести к смерти. Хотя тело немедленно отправили в федеральную лабораторию в Вашингтоне, никаких физических следов убийцы ни на останках, ни на одежде обнаружить не удалось. Местная полиция вместе со следственной группой ФБР из Сакраменто обыскала оставшуюся часть парка, но не смогла найти тел ни Джози Феррис, ни Аннетты Маттисон, целиком или по частям.

Запрет на публикации в прессе был снят. Обращение к возможным свидетелям не дало ничего, кроме обычных в таких случаях мистификаций, бреду сумасшедших и прочей дезинформации. Родители требовали от своих дочерей-подростков, чтобы те передвигались только группами.

Тело Джози нашли десять дней спустя, в кустах на обочине дороги в Лорел-каньоне, в таком же состоянии что и тело юной Лебланк. В отличие от предыдущей жертвы, на теле имелись признаки сексуального насилия.

К тому времени у убийцы появилось прозвище. В прессе его назвали "Мальчик на посылках". Прозвище это неофициально предложил специальный агент Монро, который считал, что, если принизить статус преступника, употребив слово "мальчик", можно добиться неких преимуществ для следствия. Якобы тот, кто сумел похитить трех умных и практичных девочек с оживленных улиц, убить их и выкинуть тела в общественных местах, при этом оставшись незамеченным и не оставив ни единого следа, не вынесет подобной насмешки – и, обидевшись до глубины души, совершит роковую для него ошибку.

* * *


Нина была с этим не согласна. По этой, а также по другим причинам она обсуждала подробности дела с Зандтом, несмотря на то что официально он в расследовании не участвовал. Они уже неплохо поработали ранее над делом "Агента по кастингу", и ей хотелось знать, что он по этому поводу думает.

Зандт высказал свои соображения, но без особого энтузиазма. Нина занималась расследованием столь напряженно и усердно, что сравниться с ней в этом он не мог, да и не очень хотел. Его супружеская жизнь вновь вошла в прежнюю колею, дочь выросла, превратившись из ребенка в юную девушку, что лишь сильнее объединило их семью. У нее были волосы матери, густые, темно-каштановые, – но глаза отца, карие с зелеными крапинками. Она чересчур громко включала музыку, в комнате у нее постоянно был беспорядок, она слишком долгое время проводила в Сети, и от нее то и дело пахло сигаретным дымом. Бывали и споры, и скандалы. Но она ходила вместе с матерью за покупками, несмотря на то что это казалось ей ужасно скучным, – поскольку знала, что Дженнифер нравится ее общество. Она с готовностью выслушивала все обращенные к ней речи отца, подавляя подступающую зевоту. Родители не знали, что она несколько раз курила травку, пробовала кокаин, а однажды украла пару довольно дорогих сережек. Знай они об этом, они запретили бы ей выходить из дома до второго пришествия, но во всем остальном не слишком за нее волновались, считая ее поведение вполне в пределах допустимого для данного места и времени.

Так или иначе, Зандт просто стал немного старше, и ему не хотелось думать о темных сторонах этого мира больше необходимого. Он занимался своей работой, а потом возвращался домой и жил своей жизнью. После двух расследований дел серийных убийц он потерял интерес к копанию у них в мозгах – этим он уже был сыт по горло, до тошноты.

Заглянув за блестящую ширму их мнимой славы, Зандт понял, что серийные убийцы вовсе не таковы, какими их изображают в фильмах, – отнюдь не вызывающие восхищение гении, лоснящиеся от переполняющего их зла и несущие в мир свое кровавое искусство. Куда больше они напоминали алкоголиков или людей со слегка съехавшей крышей. С ними невозможно было разговаривать или найти смысл в их поступках, они отгораживали себя от всего мира стеной собственных взглядов, недоступных тем, кто жил по другую ее сторону. Некоторые из них были монстрами, другие ничем не выделяющимися личностями – если не считать их склонности к убийству других и разрушению жизней тех, кто их любил. Джеффри Дамер вначале прилагал все усилия, чтобы не поддаться стремлениям, которые, как он знал, лежат вне пределов нормальных человеческих желаний. Ему это не удалось. Он не просил снисхождения, когда его поймали, не играл в игры с полицией, лишь признал свою вину и выразил сожаление по поводу содеянного. С учетом того, что он был психопатом-убийцей, он вел себя настолько хорошо, насколько мог. Однако ничто не могло изменить тот факт, что он лишил жизни по крайней мере шестнадцать молодых людей, при обстоятельствах слишком чудовищных для того, чтобы в это можно было поверить.

Другие убийцы купались в лучах своей известности, выторговывая себе рекламу или привилегии путем манипуляций прессой и полицией, играя на горе людей, которых лишили самого дорогого. Они наслаждались тем, что совершили, зачитываясь газетными репортажами о судах над собой, искренне радуясь тому, что наконец добились того общественного внимания, которого, как они всегда считали, заслуживали. Это вовсе не означало, что они были чем-то хуже, они просто были другими. Тед Банди. "Агент по кастингу". Джон Уэйн Гейси. Филип Гомес. "Йоркширский потрошитель". Андрей Чикатило[15 - Здесь перечисляются имена и прозвища знаменитых серийных убийц современности. (Прим. ред.)]. Некоторые лучше выглядели внешне, другие лучше знали свое дело; некоторые отличались высоким интеллектом, другие находились на грани душевной болезни или даже демонстративно изображали из себя ненормальных.

Некоторые ничем не отличались от обычных людей, в других же можно было бы распознать психа даже в толпе на оживленной улице. Никто из них не был каким-то особенным и не являлся воплощением зла, разве что в переносном смысле. Все они просто были людьми, испытывавшими непреодолимое желание лишать жизни других, сдабривая сексуальное удовлетворение пытками и унижениями. Они не были демонами. Они были просто мужчинами – и изредка даже женщинами, – которые совершали неприемлемые, с точки зрения общества, поступки, повинуясь навязчивой идее.

Их нельзя было разделить на носителей добра и зла, это был целый мир, населенный в том числе и теми, кто проверяет запоры на дверях десять раз за ночь или не может успокоиться, пока кухня не будет вымыта после каждого приема пищи. Серийные убийцы сами по себе не вызывали ужаса. Ужас заключался в осознании того, что можно быть человеком, лишенным чувств, свойственных остальным.

Зандту знакомы были факторы, способствовавшие появлению серийных убийц. Жестокая и властолюбивая мать, чересчур злой или слишком слабовольный отец. Ранний и постыдный сексуальный опыт, в особенности с родителями, братьями-сестрами и животными. Просто сам факт рождения в Америке, бывшем Советском Союзе или Германии, странах, где процент серийных убийц по отношению к прочему населению весьма высок. Мертвое тело, увиденное в том возрасте, когда формируется личность. Травмы головы или отравление в детстве тяжелым металлом – химическим веществом, а не музыкой. Некое событие, из-за которого пробуждаются изначально имеющиеся склонности. Ни одно из них не является ни необходимым, ни достаточным условием, это лишь часть синдрома, удобряющего почву, на которой иногда прорастает тошнотворный цветок – озабоченная, нервная и жестокая личность, которая не может жить как все. Тень на наших улицах. Призрак.

Он видел их достаточно, и ему больше не хотелось знать о новых. Мысленно он всегда называл "Агента по кастингу" именно так – "Агент по кастингу". Ему с некоторым трудом удалось заставить себя не думать о нем как о реальном человеке, присвоив ему те же карикатурно-нереальные черты, которые, вероятно, убийца приписывал своим жертвам. Не имея возможности наделить этих шестерых мальчиков какими-то индивидуальными чертами, Зандт считал, что по крайней мере он может обречь на ту же судьбу их убийцу.

Тем временем он занимался расследованием обычных убийств – из-за наркотиков, любовных ссор и денег. Он пил вместе с коллегами, слушал, как Нина рассказывает о своих попытках связать между собой исчезновения Джози Феррис, Элизы Лебланк и Аннетты Маттисон, обедал с женой, возил на машине дочь, ходил в тренажерный зал.

15 мая 2000 года Карен Зандт вышла из школы и не вернулась домой.

Сперва ее родители надеялись на лучшее. Потом стали предполагать худшее. Через три казавшиеся бесконечными недели принесли свитер.

Зандт позвонил Нине. Она приехала почти сразу, с двумя коллегами. Посылку развернули. На этот раз на свитере не было вышито имя, и это не был свитер Карен – не оранжевый, как у нее, а черный.

К свитеру была приколота записка, отпечатанная на лазерном принтере шрифтом "курьер", на бумаге, использовавшейся в конторах и домах по всей стране.

Мистер Зандт.

Тебе посылочка. Остального придется подождать. Я лицезрел твое горе и дело рук твоих и порицаю тебя.

Человек прямоходящий.

Месяц спустя в каньоне на Голливудских холмах было найдено тело Аннетты Маттисон, в таком же состоянии, как и тело Элизы Лебланк, точно так же без каких-либо следов убийцы. Больше девочек не похищали, по крайней мере никого из тех, за чьим исчезновением следовала доставка свитера.

Тело Карен так и не нашли.

* * *


Через два часа бульвар почти опустел. "Барнс энд Нобль" и "Старбакс" закрылись. Мимо скамейки время от времени шаркающей походкой проходили местные алкаши, направлявшиеся на Палисэйдс к местам ночевки, толкая перед собой аккуратные тележки со своими пожитками. Они видели человека, который сидел, безвольно опустив руки и глядя прямо перед собой, но никто не подошел, чтобы попросить денег, – все следовали своей дорогой.

Наконец Зандт встал и бросил пустую чашку в урну. Он сообразил, что можно было зайти в книжный магазин и выяснить, с каких точек внутри его Человек прямоходящий мог наблюдать за Сарой Беккер. Хотя никаких доказательств тому и не было, Зандт полагал, что тот тщательно выслеживал свои жертвы, прежде чем напасть. Некоторые так не поступали, но большинство вело себя именно так. Возможно, случай с Карен был особым – Человек прямоходящий делал недвусмысленный намек. Впрочем, Зандт так не считал. Девочки были слишком похожи, а их похищения проведены слишком безукоризненно.

"Барнс энд Нобль" мог и подождать, а возможно, и не дождаться. Зандт позволил Нине убедить его вернуться. Ему хотелось верить, что на этот раз все будет по-другому, что он будет способен на большее, чем просто бегать по городу, гоняясь за собственным хвостом и оглашая ночь бессильными криками, так и не сумев найти того, кто забрал его дочь. Того, кто раздавил жизнь Зандта своим невидимым бешеным кулаком. Сейчас он уже больше в это не верил.

Он вернулся к "Фонтану", заглянув по пути в несколько продуктовых магазинов. В холле здания было пусто, за стойкой никто не стоял. Это был отнюдь не фирменный отель, и, вполне возможно, он вообще был единственным постояльцем. Лифт поднимался медленно и рывками, давая понять, что для него это нелегкая задача.

Дожидаясь, пока закипит вода, он включил телевизор. Си-эн-эн делала все возможное, чтобы свести всю сложность современного мира к набору фактов, которые бизнесмен смог бы усвоить за ужином. Через несколько минут показали сюжет дня. Поздним утром по главной улице небольшого городка в Англии прошел мужчина средних лет с ружьем, из которого он застрелил восемь человек и ранил еще четырнадцать.

Никто не знал почему.




Глава 9


Я сидел на пассажирском сиденье своей машины, открыв дверцу. Было восемь утра с минутами. В одной руке я держал чашку кофе с молоком, а в другой – сигарету. Глаза мои были широко раскрыты и сухи, и я уже жалел о том, что закурил. Когда-то я курил, много и долго, потом бросил. Но этой ночью, пока я медленно и бесцельно ехал по неосвещенным дорогам, словно пытаясь найти выход из бесконечного переплетения туннелей, я начал верить, что курение – единственное, что может мне сейчас помочь. Если ты хоть когда-то курил, то в твоей жизни всегда найдутся ситуации, когда покажется, будто тебе чего-то недостает без трубочки с горящими листьями в руке. Без сигареты ты чувствуешь себя глупым и одиноким.

Машина стояла на главной улице Ред-Лоджа, маленького городка милях в ста двадцати к югу от Дайерсбурга. А сидел я в ней потому, что магазинчик, где я купил кофе, – аккуратное, чистенькое заведение, персонал которого носил фартуки и мило улыбался, – отличался ярко выраженным неприятием курения. В наше время качество кофе, продаваемого в том или ином заведении, находится в обратной пропорции к вероятности того, что вам позволят выкурить сигарету, пока вы будете его пить. Здешний кофе оказался превосходным, соответственным было и отношение к курильщикам – я бы не удивился, увидев на стене парочку их голов. Пришлось забрать кофе с собой, что отнюдь не прибавило мне хорошего расположения духа, и теперь я сидел, наблюдая через ветровое стекло, как Ред-Лодж постепенно оживает. На улицах появились люди, открылись магазины с товарами, которые обычно покупают, чтобы подтвердить свое пребывание в отпуске. Приехали несколько парней с ведрами краски и начали придавать более живописный вид дому на противоположной стороне улицы. Я заметил нескольких туристов, упакованных в лыжные костюмы так, что они казались почти шарообразными.

Докурив до половины вторую сигарету, я поморщился и выбросил ее. Курение не помогало, лишь усиливало чувство вины перед самим собой. К тому же я понимал, что делаю себе только хуже. Зная, что моя сила воли почти столь же слаба, как свет самой далекой звезды в пасмурную ночь, я схватил пачку с приборной панели и швырнул ее в направлении мусорной урны, прибитой к стоявшему неподалеку столбу и украшенной призывами беречь окружающую среду. Пачка влетела в урну, даже не коснувшись ее края. Рядом не было никого, кто мог бы это заметить, – как это обычно всегда и бывает. Что ж, наверное, это несколько странно – быть профессиональным баскетболистом.

* * *


Из отеля я не выписывался, просто забрал кассету из видеомагнитофона и вышел из номера. Кажется, я подумал, не пойти ли в бар, но на этот раз даже мои основательно увядшие моральные принципы сочли подобный вариант неподходящим. В итоге я обнаружил, что иду к машине, сажусь в нее и уезжаю. Я медленно проехал по Дайерсбургу, дважды побывав в том месте, где погибли мои родители. Кассета лежала на сиденье рядом со мной. Во второй раз проезжая через перекресток, я бросил на нее взгляд, словно это могло хоть чем-то помочь. Естественно, не помогло, лишь заставило меня слегка содрогнуться – впрочем, вряд ли это мог увидеть кто-то еще.

Постепенно я набрал скорость и выехал из города. В карту я не заглядывал – просто ехал по дорогам, сворачивая, когда это почему-то приходило мне в голову.

В конце концов, когда начало светлеть, я оказался на шоссе I-90. Я понял, что мне нужно выпить кофе или чего-нибудь в этом роде, и свернул на дорогу, приведшую меня в Ред-Лодж как раз к тому времени, когда начали открываться магазины.

Я ощущал пустоту в голове и, возможно, еще и в желудке, хотя в последнем вовсе не был уверен. Мысли работали с трудом, как будто в моем несчастном мозгу давно не смазывали шестеренки.

В том, что в двух фрагментах на видеоленте показаны мои родители, не было никакого сомнения. Мало причин было сомневаться и в том, что первую, наиболее позднюю часть снимал мой отец. Все три сцены, либо по отдельности, либо вместе, явно должны были что-то означать. Зачем иначе было записывать их на кассету? Я обнаружил, что мне тяжело даже думать о последней сцене, той, в которой был показан ребенок, брошенный посреди городской улицы.

Первое мое ощущение, что это мой неизвестный брат или сестра того же возраста, никуда не исчезало. Все в поведении матери и в том, как мы были одеты, явно это подразумевало. Либо второй ребенок был моим близнецом, либо они хотели, чтобы я так считал. Последнее казалось несколько странным – но смог ли бы я по-настоящему поверить, что когда-то у меня была сестра или брат и что ее или его где-то бросили? Что мы всей семьей уехали далеко от дома – судя по всему, это было намеренно подчеркнуто кадрами в поезде в начале сцены – и где-то оставили ребенка? И мой отец все это снимал?

Лишь одно объяснение приходило мне в голову: родители знали, что однажды они захотят рассказать мне о случившемся, и ничто, кроме фильма с места события, меня не убедит. В течение ночи я несколько раз мысленно пробежал этот фрагмент в памяти, пытаясь найти в нем какой-то иной смысл – но не смог. Больше всего меня поразила их расчетливость. Они специально искали место, где оставить ребенка, отвергнув одно, а затем, пройдя чуть дальше по улице, выбрали достаточно населенный ее участок, где, судя по количеству контор и домов на другой стороне, ребенок вряд ли долго оставался бы незамеченным. В каком-то смысле из-за этого вся сцена выглядела еще тяжелее – она казалась еще более продуманной, более реальной. Они не собирались убивать ребенка – просто хотели избавиться от него. Они тщательно спланировали, каким именно образом это осуществить, а затем – сделали.

Во второй сцене необычного было куда меньше. Несмотря на то что этот взгляд в прошлое людей, которых, как мне теперь стало ясно, я никогда не понимал по-настоящему, мог показаться несколько странным, по большей части она изображала обычную вечеринку. Никто из других участников сцены не был мне знаком, но это и неудивительно. По мере того как ты становишься старше, круг друзей меняется. Ты изменяешься, переезжаешь с места на место. Люди, когда-то казавшиеся незаменимыми, постепенно становятся менее значимыми, а потом от них остаются лишь имена в списке тех, кого следует поздравить с Рождеством. В конце концов однажды ты вдруг замечаешь, что не видел того-то и того-то уже лет десять, открытки больше не приходят, и от дружбы остаются лишь воспоминания – несколько запомнившихся фраз, горстка полузабытых совместно пережитых событий. Они дремлют в закоулках памяти до самого конца, пока не начинаешь жалеть, что не сохранил прежние связи, чтобы просто услышать голос того, кто знал тебя, когда вы оба были молоды и отлично понимали друг друга.

Главное – они обращались к камере так, как будто знали или верили, что однажды я увижу эту запись. На их месте я выбрал бы тон повеселее. "Привет, сын, как дела? С любовью из прошлого, мама и папа". Слова матери звучали совершенно иначе – с грустью и обреченностью. Последняя фраза отца сильнее всего врезалась мне в память: "Интересно, кем ты стал?" Что он мог под этим подразумевать, обращаясь всего лишь к мальчику лет пяти-шести, спящему в той же комнате? Возможно, нечто подобное тому, из-за чего он ликвидировал "Движимость", – полное недоверие к собственному сыну. Я не особо гордился своей жизнью, но независимо от того, кем я мог или не мог бы стать, все же я не бросал ребенка на городской улице и не снимал это событие для потомства.

Я не помнил, чтобы у отца была любительская кинокамера и что он вообще когда-либо ею пользовался. Что я точно помнил, что подобных фильмов никогда не смотрел. Зачем снимать свою семью, если не собираешься сесть однажды вечером в кружок и посмотреть старый фильм, смеясь над прическами и одеждой и показывая, кто и насколько вырос или потолстел? Если отец когда-то снимал такие фильмы – почему он перестал это делать? И где сами фильмы?

Оставалась лишь первая сцена, снятая уже видеокамерой и намного позже. Из-за своей краткости и кажущегося отсутствия какого-либо смысла, скорее всего, именно она и содержала ключ к разгадке. Записав все три сцены на одну видеокассету, отец явно не без причины поставил первой именно ее. В конце сцены он что-то сказал, произнес короткую фразу, которую заглушил ветер. Мне нужно было знать, что он сказал. Возможно, именно таким образом стало бы понятно назначение видеокассеты. А возможно, и нет. Но, по крайней мере, тогда у меня в руках были бы все факты.

Закрыв дверцу машины, я достал телефон. Мне нужна была помощь, и я позвонил Бобби.

* * *


Пять часов спустя я снова был в гостинице. За это время я успел побывать в Биллингсе, одном из немногих достаточно крупных городов в Монтане. В соответствии с данным мне советом и вопреки моим ожиданиям там действительно оказалась копировальная студия, где я получил то, что требовалось. В итоге у меня в кармане лежал новенький DVD-диск.

Проходя через холл, я вспомнил, что забронировал номер лишь на два дня после похорон, и подошел к стойке, чтобы продлить проживание. Девушка за стойкой рассеянно кивнула, не отрывая взгляда от телевизора, настроенного на новостной канал. Ведущий излагал скудные подробности, имевшиеся на данный момент о массовом убийстве в Англии, которые я уже слышал по радио, возвращаясь из Биллингса. Похоже, ничего нового пока выяснить не удалось – все повторяли одно и то же, словно некий ритуал, постепенно превращающийся в миф. Преступник где-то забаррикадировался на несколько часов, а потом покончил с собой. Вероятно, именно в это время полицейские переворачивали вверх ногами его дом, пытаясь найти хоть какое-то объяснение им содеянному.

– Ужасно, – сказал я, в основном для того, чтобы убедиться, что девушка-портье меня заметила.

Судя по объявлениям в холле, в течение недели в отеле должны были проводиться несколько корпоративных мероприятий, и мне вовсе не хотелось неожиданно лишиться номера.

Девушка отреагировала не сразу, и я уже собирался попытаться еще раз, когда заметил, что она плачет. Глаза ее были полны слез, и одна почти невидимая слезинка скатилась по щеке.

– Что с вами? – удивленно спросил я. – Все в порядке?

Она повернула голову ко мне, словно во сне, и медленно кивнула.

– Еще два дня. Комната триста четыре. Все в порядке, сэр.

– Отлично. Но что с вами?

Она быстро вытерла щеку тыльной стороной ладони.

– Ничего, – ответила она. – Просто грустно.

Затем она снова повернулась к телевизору.

Я наблюдал за ней, стоя в лифте, пока не закрылись двери. В холле было пусто. Она все так же неподвижно смотрела в экран, словно глядя в окно. Ее настолько захватило это событие – случившееся в тысячах миль отсюда, в стране, где она, вероятно, даже никогда не бывала, – словно из-за него она потеряла кого-то из своих близких. Я был бы рад сказать, что сочувствую его жертвам так же, как она, но это неправда. Дело не в том, что мне было все равно, просто я не испытывал потрясения до глубины души. Все было совсем иначе 11 сентября, когда нечто зловещее и шокирующее произошло в нашей стране, коснувшись людей, которые в детстве копили монетки в той же самой валюте. Разумом я понимал, что разницы нет, но мне так казалось – возможно, потому, что тех людей я не знал.

В номере я вынул из шкафа ноутбук, поставил его на стол и включил. Ожидая загрузки, я достал DVD-диск из кармана. Отцовская видеокассета была спрятана в багажнике взятого напрокат автомобиля, на диске же находилась ее оцифрованная копия. Когда ноутбук наконец окончательно проснулся – можно было подумать, что ему требовалось принять душ, глотнуть кофе и просмотреть свежую газету, – я вставил диск в дисковод. На рабочем столе появилась иконка. Видео было сохранено в виде четырех очень больших MPEG-файлов. Оно было слишком длинным для того, чтобы оцифровать его в полном разрешении и поместить на один диск; поэтому, сидя за компьютером в копировальном центре Биллингса, когда никто не заглядывал мне через плечо я записал первую и последнюю части в высоком разрешении, вместе с фрагментом второй части, действие которого происходило в доме родителей. Длинную сцену в баре я сохранил в более низком разрешении, но тем не менее на это потребовалось некоторое время. Все вместе едва влезло на восемнадцатигигабайтный диск.

Сперва я попытался воспользоваться "Кастинг-агентом", старой программой видеообработки, которая чертовски глючная, но иногда справляется с задачами, на которые другие программы не способны. Однако она вылетела настолько окончательно и бесповоротно, что пришлось перезагружать компьютер. В конце концов я вернулся к стандартному софту и запустил фильм на воспроизведение.

Я пропустил запись вперед до конца первой части, той, которую снимали где-то в горах, и, вырезав последние десять секунд, сохранил их на жестком диске. Затем удалил из файла видео, оставив лишь звуковую дорожку. Я знал, что на нем изображено – группа людей в черных плащах, стоящих рядом друг с другом. Мне же необходимо было знать, что сказал снимавший.

Сохранив полученный файл, я запустил профессиональный набор программ обработки звука и следующие полчаса колдовал над звуковой дорожкой, пытаясь применить разнообразные фильтры и посмотреть, что получится. Если прибавить амплитуду, звук получался хуже, хотя и громче; уменьшение частоты и шумов приводило к тому, что он начинал звучать еще неразборчивее. Самое большее, что я смог понять, – что фраза состояла из двух или трех слов.

Тогда я взялся за дело всерьез и вырезал еще один аудиоклип из фрагмента, непосредственно предшествовавшего диалогу. Проанализировав частоты, составлявшие шум ветра, я сформировал полосовой фильтр и применил его к первому фрагменту, который начал звучать отчетливее. Еще немного – и шумы постепенно начали складываться в слова. Но в какие именно? Сделав все, что было в моих силах, я достал из сумки от ноутбука наушники, надел их, запустил фрагмент по кругу и закрыл глаза.

После примерно сорока повторов я понял. "Соломенные люди".

Я остановил воспроизведение и снял наушники, уверенный, что не ошибся. "Соломенные люди", действительно. Проблема заключалась в том, что слова эти не имели никакого смысла. Они звучали словно название альтернативной рок-группы – хотя я сомневался, что снятые на видео люди зарабатывали себе на жизнь недоделанными кошачьими концертами. Участники рок-групп не живут вместе на лыжных курортах. Они строят себе поместья в псевдотюдоровском стиле в противоположных концах планеты и встречаются только тогда, когда им предварительно платят. Все, что мне удалось, – лишь добавить еще больше необъяснимого к запечатленному на кассете. Я снова просмотрел видео, запустив его с DVD, просто на всякий случай – возможно, другой формат помог бы заметить нечто новое. Но ничего нового я так и не обнаружил.

Я немного посидел в кресле, глядя в никуда и чувствуя, как мною овладевает сон. Время от времени слышались чьи-то шаги в коридоре, снаружи доносился шум машин или отдаленные отголоски разговоров людей, которых я не знаю и никогда не встречу. Впрочем, сейчас мне было совершенно все равно.

* * *


Около шести утра зазвонил мобильник, вырвав меня из полудремы. Нашарив телефон, я нажал на кнопку ответа.

– Хей! – послышалось в трубке. Где-то в отдалении раздавались другие голоса и приглушенная музыка. – Уорд, это Бобби.

– Привет, старик, – сказал я, протирая глаза. – Спасибо за совет. В Биллингсе все получилось лучше некуда.

– Здорово, – ответил он. – Но я звоню не из-за этого. Я тут в одном заведении, как там, черт побери, оно называется... "Сакагавея". Что-то типа бара. Вроде того. На главной улице. С охрененной вывеской.

Неожиданно я полностью проснулся.

– Ты в Дайерсбурге?

– Именно. Только что прилетел.

– Зачем, черт бы тебя побрал?

– Ну, понимаешь, после того как ты позвонил, мне вдруг стало немного скучно. Я поразмыслил над тем, про что ты говорил, покопался тут и там...

– Покопался в чем?

– Кое в чем. Уорд, давай поднимай задницу и дуй сюда. Пиво тебя уже ждет. Мне нужно кое-что тебе рассказать, дружище, и не по телефону.

– Почему? – Я уже упаковывал компьютер.

– Потому что тебе может стать страшно.




Глава 10


"Сакагавея" – это большой мотель на главной улице. Его украшает огромная разноцветная неоновая вывеска, которая видна на расстоянии примерно в полмили с любого направления, притягивая неосторожных путников, словно магнит. Я даже как-то раз останавливался там минут на десять, когда впервые приехал в гости к родителям. Комната, которую мне дали, была обставлена в дешевом стиле шестидесятых годов, а ворс на коврах свалялся, словно шерсть на нелюбимой собаке. Сперва я решил, что это проявление местной экстравагантности, но, присмотревшись внимательнее, понял, что обстановка в номере попросту не менялась с тех пор, как я родился. Обнаружив, что обслуживание гостей здесь не предусмотрено, я послал все к черту и отказался от номера. Никогда не останавливаюсь в гостиницах, где нет обслуживания в номерах. Просто терпеть этого не могу.

Холл был маленьким, сырым и провонявшим хлоркой – вероятно, из-за крошечного бассейна, находившегося в соседнем помещении. Иссохший старик за стойкой направил меня наверх, не прибегая к словам, – одним лишь любопытным взглядом. Оказавшись в баре, я понял почему. Здесь было практически безжизненно. Посреди зала располагалась стойка с одинокой официанткой, а вдоль стены – ряд древних игральных автоматов в которые безмятежно бросали монетки несколько столь же престарелых посетителей. Большие окна в передней части помещения выходили на автостоянку и не слишком оживленную улицу. В разных местах зала сидело несколько пар, громко беседуя, будто в надежде, что это создаст в баре хоть сколько-нибудь подходящую атмосферу. Но тщетно.

За столиком возле окна я увидел Бобби Найгарда.

– Что это за хрень такая – Сакагавея? – первое, что он спросил.

Я сел напротив.

– Сакагавея – так звали одну индейскую девицу, которая путешествовала вместе с Льюисом и Кларком. Помогала им общаться с местным населением, чтобы их не убили, и все такое. Экспедиция проходила недалеко отсюда, по пути к горам Биттеррут.

– Спасибо, профессор. Но разве сейчас можно говорить "девица"? Это ведь вроде как проявление сексизма, или как оно там называется?

– Вероятно, – сказал я. – И знаешь что? Мне на это наплевать. Всяко лучше, чем "скво".

– А лучше ли? Может, и нет. Может, это как "ниггер". Символ гордыни. Использование терминологии угнетателей.

– Пусть будет так, Бобби. Рад тебя видеть.

Он подмигнул, и мы чокнулись кружками. Бобби выглядел практически так же, как обычно, хотя я не виделся с ним два года. Он был чуть ниже меня ростом, чуть шире в плечах. Короткая стрижка, всегда казавшееся слегка покрасневшим лицо, и вид человека, готового многое стерпеть, не особо при этом переживая. В свое время он служил в армии, и порой кажется, что служит до сих пор, только не в тех подразделениях, о которых можно услышать в новостях.

После того как мы выпили, Бобби поставил кружку на столик и огляделся по сторонам.

– Ну и дыра же тут, скажу я тебе.

– Тогда почему ты здесь?

– Эта чертова вывеска меня заманила. А что, в городе есть отель получше?

– Нет, я имел в виду – почему ты прилетел в Дайерсбург?

– До этого я еще дойду. А пока – как у тебя дела? Соболезную твоему горю, старик.

Внезапно – возможно, потому, что я сидел вместе с тем, кого считал своим другом, – я вновь ощутил боль утраты, резкую и неожиданную, которую, как я понял, мне предстоит теперь временами испытывать до конца своей жизни, независимо от того, что совершили мои родители. Я хотел что-то сказать, но передумал. Меня вдруг охватили усталость, безразличие и грусть. Бобби снова чокнулся со мной кружкой. Мы выпили. Он немного помолчал, затем сменил тему.

– Так чем ты теперь занимаешься? Ты никогда не говорил.

– Ничем особенным, – ответил я.

Он поднял бровь.

– Ничем особенным – это значит "лучше не спрашивай"?

– Нет, просто ничем таким, о чем стоило бы говорить. Может, и есть пара занятий, которых я еще не пробовал, но сомневаюсь, что будет хоть какая-то разница. Такое ощущение, что я всегда оказываюсь на обочине, а работодатели до сих пор не могут понять ключевую роль, которую могли бы сыграть в современной экономике такие, как я.

– Неверие в других и коммерческая близорукость, – кивнул он, давая знак принести еще пару пива. – Как оно всегда и бывает.

После того как официантка, молодая, но весьма унылая, принесла нам заказ, мы немного поболтали. Под моей прежней работой, о которой я упоминал, подразумевалась служба в ЦРУ. Я работал на них девять лет и именно тогда и познакомился с Бобби. Мы сразу же подружились. В основном я работал на местах, хотя к концу стал заниматься мониторингом средств массовой информации. Мне пришлось уйти, когда агентство несколько лет назад ввело ежегодные проверки на детекторе лжи. Тогда службу оставили многие, возмущенные подобным недоверием после стольких лет, отданных защите интересов своей страны. Что касается меня, то я ушел из-за того, что кое-что совершил. На самом деле ничего ужасного, но просто нечто такое, за что можно попасть в тюрьму. ЦРУ, возможно, и не самая честная организация в мире, но там предпочитают, чтобы их сотрудники по возможности не нарушали закон. В свое время я воспользовался некоторыми связями, чтобы добыть немного денег, выдоив небольшую сумму сквозь всегда имеющиеся щели. Из-за этого произошли некоторые неприятности, одного человека убили. Вот и все.

Хотя Бобби теперь жил в Аризоне, он продолжал временами работать на Контору и поддерживал контакты с некоторыми старыми друзьями. Двое из них сейчас занимались внедрением агентов в группы повстанцев, и, услышав об этом, я еще раз обрадовался, что ушел из фирмы. Это не та работа, с которой стоит связываться, если тебе дорога жизнь. Один из этих парней, тощий псих по имени Джонни Клэр, сейчас жил среди сборища вооруженных фанатиков, отсиживавшихся где-то в лесах Оклахомы. Лучше уж он, чем я, хотя Джонни был достаточно странным типом для того, чтобы вписаться в какую бы то ни было компанию.

– Ладно, – сказал Бобби, вооружившись очередной кружкой пива, – может, теперь объяснишь, как так получилось, что ты приехал сюда на похороны и вдруг ни с того ни с сего тебе понадобилось оцифровать какую-то домашнюю видеозапись?

– Может, и объясню, – ответил я, восхищаясь тем, как он пытается выведать у меня информацию, не раскрывая, что на уме у него самого. Профессиональный навык, очевидно, вошедший в привычку. Когда мы познакомились, он немало времени проводил за допросами граждан стран Ближнего Востока, и почти все они в конце концов начинали говорить. Потом он перешел в службу информационной разведки. – Но не обязательно. И уж в любом случае при условии, что ты наконец расскажешь, почему вдруг решил перелететь через три штата, чтобы купить мне пива.

– Ладно, – сказал он. – Ладно. Но сначала позволь мне кое-что спросить у тебя. Где ты родился?

– Бобби...

– Просто ответь, Уорд.

– Ты знаешь, где я родился. Окружная больница, Хантерс-Рок, Калифорния.

Название места слетело у меня с языка столь же легко, как собственное имя. Это одна из первых вещей, которые ты узнаешь.

– В самом деле, я помню, ты мне говорил. Тебя еще расстраивал тот факт, что никто больше не пишет "Хантерс" через апостроф.

– Меня это просто бесит.

– Верно. Это скандал. А теперь слушай. Когда мы с тобой говорили вчера по телефону, ты рассказал мне про своих предков и что-то насчет видеокассеты, которая имеет какое-то отношение к твоему детству. И вот теперь, после этого разговора, – я здесь. Все равно мне особо нечего делать. Я окружен компьютерами, так что я уже вытащил из Сети все, что было возможно, да и лысого на сегодня погонять успел.

– Неплохая мысль, – сказал я. – Надеюсь, не тогда, когда говорил со мной по телефону?

– Надейся и дальше, – хитро улыбнулся он. – Ну вот я и подумал: почему бы мне немного не покопаться в жизни Уорда?

Я уставился на него, зная, что он мой друг и все будет в порядке, но все равно чувствуя себя так, словно он вторгся в мою жизнь без спроса.

– Знаю, знаю, – сказал он, успокаивающе поднимая руку. – Мне просто было скучно, что я еще могу сказать? Извини. Так или иначе, я запустил свои компьютеры и залез в несколько баз данных. Сразу должен сказать, что не нашел ничего такого, чего бы уже не знал. В свое время был арестован и допрошен, но отпущен из-за отсутствия улик. Плюс свидетель, отказавшийся от дачи показаний, и еще один, который исчез. Дело о торговле наркотиками в Нью-Йорке в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, которое замяли, когда ты согласился поставлять информацию о некоей студенческой группировке из Колумбии.

– Они были сволочами, – попытался защититься я. – Расистами и сволочами. К тому же один из них спал с моей девушкой.

– Да ладно тебе. Ты мне уже об этом рассказывал, и мне в любом случае наплевать. Если бы ты этого не сделал, ты не оказался бы в Конторе и мы бы с тобой не познакомились, а это было бы нехорошо. Как я уже сказал, либо в досье нет ничего такого, о чем я уже не знал бы, либо ты хорошо эту информацию спрятал. Очень хорошо. Хотел бы я знать, о чем именно, – просто из интереса.

– Не скажу, – ответил я. – У человека есть право на тайны.

– Что ж, Уорд, у тебя они и в самом деле есть. Это я точно могу сказать.

– В смысле?

– Где-то через час меня несколько раздосадовало, что мне ничего не удалось найти, и я занялся проверкой материалов по Хантерс-Року – с апострофом. Я узнал адрес дома твоих родителей, когда они въехали в него и когда выехали. Они поселились там девятого июля тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, насколько я помню, это был понедельник. Они платили налоги, занимались своими делами. Твой отец работал в агентстве недвижимости Голсона, мать – на полставки в магазине. Чуть больше десяти лет спустя там же родился ты. Верно?

– Верно, – ответил я, не понимая, куда он клонит.

Он покачал головой.

– Неверно. В окружной больнице в Хантерс-Роке нет никаких данных об Уорде Хопкинсе, родившемся в этот день.

Мне показалось, что мир слегка покачнулся.

– То есть?

– Таких данных нет ни в центральной больнице в Бонвилле, ни в больнице имени Джеймса Нолана и ни в одном другом медицинском учреждении в радиусе двухсот миль.

– Этого не может быть. Я родился в окружной. В Хантерс-Роке.

Он снова твердо покачал головой.

– Нет.

– Ты уверен?

– Я не только уверен, но еще и проверил на пять лет в обе стороны, на случай, если ты по какой-то причине исказил свой возраст, скажем, из тщеславия или просто от неумения считать. Уорда Хопкинса нет. Ни одного Хопкинса, под любым именем. Я не знаю, где ты родился, друг мой, но я точно знаю, что не в Хантерс-Роке или его окрестностях.

Я открыл рот и снова его закрыл.

– Может, это и не столь важно, – сказал Бобби, а потом пронзил меня взглядом. – Но ведь это имеет отношение к той кассете, которую тебе нужно было оцифровать, не так ли?

– Проиграй еще раз, – сказал он.

– Честное слово, не думаю, что смогу это вынести, Бобби.

Бобби посмотрел на меня. Он сидел на одном из двух стульев в номере отеля, склонившись над моим ноутбуком. Я только что проиграл ему все файлы, уверенный, что видел их уже достаточное число раз для одного дня. А может быть, и для всей жизни.

– Поверь, мне и первого раза вполне хватило.

– Ладно, тогда проиграй звук.

Я наклонился, нашел файл и дважды щелкнул по нему мышкой.

Бобби несколько раз прослушал отфильтрованную версию, затем сам остановил воспроизведение и кивнул.

– Действительно, похоже на "соломенные люди". У тебя есть мысли, что бы это могло значить?

– Ничего определенного. А у тебя?

Он потянулся к стакану. К этому времени у нас осталось полбутылки "Джека Дэниелса".

– Единственное, что приходит на ум, – есть такое жаргонное выражение для покупки оружия через подставных лиц.

Я кивнул. Бобби имел в виду способ, с помощью которого те, кто не имеет права приобретать оружие – в силу недостаточного возраста, предыдущих судимостей или отсутствия лицензии, – все же могут стать его обладателями. Просто идешь в оружейный магазин вместе с другом, имеющим все соответствующие права. Ты договариваешься с продавцом, выбираешь то, что тебе нужно. Когда же приходит время расплачиваться, то передает деньги и фактически совершает покупку твой друг – тот самый "соломенный человек".

Конечно, предполагается, что продавец не должен разрешать подобное, зная, что в итоге владельцем оружия окажешься ты, но большинство из них смотрят на это сквозь пальцы. Продано – значит продано. Как только ты выйдешь из магазина, будет ли продавшего волновать, что ты собираешься делать дальше? Пока ты не пристрелишь его родную мать, ему, скорее всего, будет на это просто наплевать. Среди тех, кто торгует оружием, конечно, есть и честные люди. Но немало и тех, кто считает, будто каждый американец, мужчина или женщина, должен владеть огнестрельным оружием с рождения. Их совершенно не волнует тот факт, что эти маленькие и тяжелые механизмы – всего лишь средство лишить кого-то жизни, они верят, что оружие само по себе морально чисто и лишь те, кто его использует, могут обратить его во зло. Такими в основном считаются чернокожие или нехорошие белые наркоманы, которых "мы ни в коем случае в нашем магазине не обслуживаем".

– Думаешь, это?

– Вряд ли, – признался Бобби. – Хотя кое-что похожее в последнюю пару лет было. Федералы и полиция нескольких городов пытались прижать торговцев, которые чересчур нагло нарушали закон. Немалый процент оружия попадает на улицы именно таким образом, через тех, кто скупает его оптом, а потом продает парням из подворотен. Сейчас идет несколько судебных процессов, и, насколько я помню, один из них закончился год назад. Не помню, правда, точно, как именно. Но так или иначе, не понимаю, какое это может иметь отношение к твоим родителям.

– Я тоже, – согласился я. – Насколько мне известно, у отца никогда не было оружия. Не помню, чтобы он когда-либо касался этой темы, но обычно у людей, занимающих такое положение в обществе, дома имеется сейф с неплохим ассортиментом пистолетов и ружей. К тому же – я просто не понимаю, к чему тут эта фраза.

– Ты искал?

– Где? В сборнике цитат?

Он закатил глаза.

– В Интернете, конечно.

– Господи, нет.

Я люблю Интернет. По-настоящему. Каждый раз, когда мне нужна какая-нибудь бесплатная программа, или я хочу узнать, что за погода в Боготе, или ищу фотографию женщины с мулом, я сразу же привожу в действие модем. Но как источник информации Интернет никуда не годится. Ты получаешь миллиарды файлов, каждый из которых хочет, чтобы его увидели, услышали и загрузили, а то, что мне реально нужно, оказывается словно затоптанным под ногами толпы. И почему-то каждый раз, когда я ищу нечто конкретное, я сразу же получаю "ошибку 404".

– Чертов ты машиноненавистник, Уорд. – Бобби уже подключал телефонный кабель.

Я оставил его с компьютером, жалея, что выбросил утром сигареты.

Пять минут спустя он покачал головой.

– На главных поисковых сайтах – ничего, на менее известных – тоже ничего, ничего нет и на специализированных поисковиках, которые мне знакомы, включая те, для которых требуются коды доступа.

– Вот тебе и Сеть. Глухонемой оракул, страдающий амнезией.

Я даже не стал делать вид, будто уже не говорил ему этого раньше.

– Это вовсе не означает, что там ничего нет. Это означает лишь, что если наш термин и встречается на каком-то сайте, то он из тех, которые неизвестны поисковым машинам.

– Бобби, нет никаких оснований полагать, будто мы там что-нибудь найдем. Пока еще не все, что случилось в мире, попало в компьютеры. К тому же это всего лишь два слова. Дай сотне обезьян достаточно времени, и одна уж точно сумеет напечатать их намного раньше, чем они воспроизведут "Макбета". Но это не значит, что кто-то обязательно поместит эти слова на какой-нибудь сервер с баннерами и счетчиком посещений, – а даже если и так, почему это обязательно должно иметь какое-то отношение к тому, что было на кассете?

– Есть лучшее предложение?

– Есть, – твердо сказал я. – Бутылка заканчивается, а я устал, и мне хочется еще выпить.

– Это мы сделаем после.

– После чего? Ты уже выяснил, что там ничего нет.

Бобби постучал пальцами по столу, прищурившись и глядя на занавески. Я почти слышал, как крутятся шестеренки у него в голове. Сам я от усталости и выпитого виски ощущал в голове лишь тяжесть и холод. За последние два дня на меня свалилось столько информации, что мне хотелось забыть обо всем, что я знал.

– В доме должно быть что-то еще, – наконец сказал он. – Что-то, чего ты не заметил.

– Только если его спрятали внутри лампочки. Я весь дом перерыл. Ничего там больше нет.

– Все совсем по-другому, когда знаешь, что ищешь, – сказал Бобби. – Ты думал, что ищешь еще одну записку, и зациклился на этом. А насчет видео подумал лишь случайно.

– Нет, – ответил я. – Подумал я о нем потому, что в обстановке дома мне что-то показалось странным. Похоже, моему отцу пришлось...

Я замолчал, встал и начал шарить в сумке от ноутбука.

– Что?

– Я же скопировал его жесткий диск на картридж. Единственное, чего я еще по-настоящему не проверял.

Снова сев на стул рядом с Бобби, я вставил картридж в слот, запустил программу поиска, набрал "соломенные люди" и нажал "ввод". Машина некоторое время жужжала и попискивала.

СОВПАДАЮЩИХ РЕЗУЛЬТАТОВ НЕ НАЙДЕНО.

Я попробовал с одним словом "соломенные". Ничего.

– Ну что ж, вот и все, – сказал я. – Бар нас ждет.

Я встал, ожидая, что он ко мне присоединится. Вместо этого он снова запустил программу поиска.

– А сейчас ты что делаешь?

– Пусть проиндексирует содержимое всех текстовых файлов на диске, – ответил он. – Если эти "соломенные люди" – нечто важное, то вполне возможно, что файла с таким именем и нет. Не каждому захочется чтобы все было столь очевидно. Но слова могут присутствовать и внутри одного из файлов.

Мысль была вполне разумной, и я немного подождал. Скорость доступа у картриджа была хорошая, и весь процесс занял всего несколько минут.

Затем компьютер сообщил: текст не найден.

Бобби выругался.

– Почему, черт возьми, он просто не оставил письмо или еще что-нибудь, где бы говорилось, что он вообще имел в виду?

– Я уже задавал себе этот вопрос миллиард раз, и ответ один – не знаю. Пошли.

Однако он все еще не вставал.

– Послушай, – сказал я. – Я знаю, что ты делаешь это ради меня, и я тебе весьма благодарен. Но за последние сутки я выяснил, что либо мои родители были ненормальными, а у меня когда-то был близнец, либо они были совсем ненормальными и сделали вид, будто он у меня был. Я уже пару дней ничего не ел да еще по глупости выкурил утром сигарету, а теперь хочу выкурить еще сотню и сопротивляюсь из последних сил. Здесь больше мне делать нечего. Я иду в бар.

Он повернул голову ко мне, но взгляд его был устремлен куда-то далеко. Мне уже приходилось видеть подобный взгляд. Это означало, что он даже по-настоящему не слышит того, что я ему говорю, и не услышит, пока ход его мыслей не завершится.

– Увидимся там, – сказал я и вышел.




Глава 11


Помню, в юности я гордился тем фактом, что меня не кусают комары. Если мы отправлялись куда-нибудь на пикник или в поход с классом в неподходящее время года, я обнаруживал, что большинство вскоре покрываются маленькими красными пупырышками, чертовски болезненными, – независимо от того, мазались ли кремами, опрыскивались ли спреями, или закутывались в сетки. Меня же комары не трогали, самое большее я получал один укус, в лодыжку.

Подобный повод для гордости может показаться странным, но когда ты молод, все воспринимается совершенно иначе. Как только ты начинаешь осознавать, что не являешься центром творения, тебе настолько хочется хоть как-то выделиться среди других, что для этого подойдет практически что угодно. Я был мальчиком, которого не кусали насекомые. Обратите внимание, леди и джентльмены, и отнеситесь с уважением: вот идет некусаемый мальчик, антикомариное дитя.

Уже потом, когда мне было за двадцать, я понял, что ошибался. Вполне возможно, меня кусали точно так же, как и всех прочих. Единственная разница заключалась в том, что у меня не было столь сильной аллергической реакции и потому на мне не вскакивали волдыри. Я все равно оставался "особенным" – хотя к тому времени был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что это не такое уж и большое различие, и мне, напротив, хотелось надеяться, что в действительности я не так уж и отличаюсь от других, по крайней мере не в этом смысле. Меня кусали так же, как и остальных, и некусаемый мальчик исчез навсегда.

Сидя в баре и дожидаясь Бобби, я вдруг обнаружил, что не могу избавиться от этих воспоминаний. Моя семья, моя жизнь вдруг стали для меня чем-то таким, чего я не мог понять – словно я вдруг заметил, что всю жизнь видел на заднем плане одно и то же, где бы ни находился, и начал наконец задумываться, не является ли все это одной большой декорацией к некоему фильму.

Собственно говоря, я действительно видел практически одно и то же. После службы в Конторе я так и не выбрался с обочины существования, а после встречи с Бобби осознал это еще более остро. Я занимался понемногу то одним, то другим, в том числе кое-чем незаконным и даже прямо преступным, но по большей части мне даже трудно вспомнить, чем именно. События стерлись в памяти. Я жил в мотелях, ресторанах и аэропортах, читая вывески и объявления, обращенные к людям вообще и никогда не предназначавшиеся лично для меня. Все окружающие казались мне похожими на тех, кого я видел по телевидению, их жизнь была частью некоей истории, моя же, похоже, не имела вообще никакой. По крайней мере та ее часть, которая была связана с моим происхождением, внезапно оказалась безжалостно стерта, оставив лишь неизвестное количество пустых страниц.

За стойкой стоял уже знакомый мне бармен, который сразу же вспомнил прошлый инцидент, сделавший нас союзниками:

– Потом опять пушку достанете?

– Нет, если дадите мне пакетик арахиса.

Бармен принес орешки. Я решил, что он неплохой человек. К счастью, никого из приехавших на свой семинар фирмачей в баре не было, лишь в углу сидели за одним столиком две очень пожилые пары. Они мрачно посмотрели на меня, когда я вошел, но я не стал их ни в чем винить. Когда я доживу до их возраста, я тоже стаду недолюбливать молодых. Собственно, я их уже недолюбливаю, этих тощих придурков с гладкими физиономиями. Меня вовсе не удивляет, что старики столь эксцентричны и сварливы. Половины их друзей уже нет в живых, большую часть времени они отвратительно себя чувствуют, и следующее главное событие в их жизни станет для них последним. Они даже не пытаются успокаивать себя мыслью, что посещение тренажерного зала может прибавить им здоровья, что они могут встретить кого-нибудь симпатичного вечером в пятницу или что их карьера может внезапно круто пойти вверх и в итоге они окажутся супругами кинозвезд. Они уже давно по другую сторону всего этого, в тусклом мире своих болезней и плохого зрения, где пробирает до костей смертельный холод и где не остается ничего иного, кроме как наблюдать, как их дети и внуки совершают все те ошибки, о которых они их предупреждали. Я не виню их в том, что они слегка не от мира сего. Меня просто удивляет, что на улицах еще не собираются толпы стариков, ругающихся на чем свет стоит, буянящих и напивающихся до чертиков. Впрочем, учитывая нынешнюю демографическую ситуацию, возможно, уже недолго осталось ждать до появления банд обезумевших восьмидесятилетних, накачавшихся наркотиками. Хотя, вероятно, даже в этом состоянии они передвигались бы еле-еле, засыпая на ходу.

Вскоре компания в углу, видимо, поняла, что я не собираюсь играть на новомодном музыкальном инструменте или демонстрировать свои сексуальные повадки. Они вернулись к своей беседе, а я к своим мыслям; мы сосуществовали подобно осторожным зверям двух разных видов у водопоя.

Бобби появился почти через два часа. Он быстрым шагом вошел в бар, махнул бармену, требуя принести еще две порции того же, что и у меня, и подошел к моему столику.

– Сильно надрался? – Выражение его лица показалось мне странным.

– По пятибалльной шкале на троечку, – беззаботно ответил я.

– Хорошо. Я кое-что нашел. Вроде как.

Я быстро выпрямился и увидел, что он держит листок бумаги.

– Я попросил у портье разрешения воспользоваться их принтером, – сказал он. – Где, черт побери, выпивка?

В то же мгновение появился бармен с нашим заказом.

– Еще орешков? – спросил он.

– О нет, – сказал я. – Зачем орешки двум придуркам?

Потом я рассмеялся и никак не мог остановиться. Бармен ушел. Бобби терпеливо подождал, пока я успокоюсь, на что потребовалось некоторое время.

– Давай, – наконец сказал я, – выкладывай.

– Первым делом я еще раз поискал в Сети. О "соломенных людях" как таковых ничего так и нет, но я нашел ссылку в энциклопедии о других значениях термина "соломенный человек" – что-то насчет людей, которые в прошлом веке стояли возле судов с соломой в ботинках – этого я на самом деле до конца не понял, – предлагая дать ложные свидетельские показания за деньги. Еще одна ссылка насчет отсутствия совести – видимо, имеется в виду солома в противоположность плоти.

– Иными словами, подставные лица для всяких темных делишек, – сказал я. – Как мы и говорили. И что дальше?

– Потом я просмотрел содержимое диска, – продолжал он, не обращая на мои слова внимания. – Просканировал данные на низком уровне, проверил на скрытые файлы, разделы и так далее. Ничего. Затем я проглядел софт, которого там оказалось не слишком много.

– Отец не был компьютерным фанатиком, – сказал я. – Собственно, поэтому я и не стал обследовать компьютер в доме.

– Верно. Но Сетью он пользовался.

Я пожал плечами.

– Время от времени – электронной почтой. Кроме того, у его компании был свой сайт, хотя его поддерживал кто-то другой. Я туда иногда заглядывал.

Почему-то мне казалось это проще, чем звонить им по телефону. С тех пор как я бросил колледж, они никогда по-настоящему не знали, чем я занимаюсь. И уж со всей определенностью они не знали, по какой причине я не закончил обучение или на кого я стал работать. Родители никогда не производили впечатления людей, интересовавшихся политикой, но они жили в этой стране в шестидесятые годы, что еще раз подчеркивала найденная мной видеозапись, и им явно не понравилось бы, если бы они узнали, что их сын работает на ЦРУ. Я скрыл это от них, не понимая, что таким образом скрываю и все остальное. Сейчас, конечно, это выглядело довольно странно, учитывая то, что всю жизнь скрывали от меня они.

Бобби покачал головой.

– У него на диске были "Эксплорер" и "Навигатор", и он явно активно пользовался и тем и другим. И там и там огромный кэш, и в каждом – тысячи закладок.

– Какого рода?

– Что угодно. Справочные сайты. Интернет-магазины. Спорт.

– Порнухи нет?

Он улыбнулся.

– Нет.

– Ну, слава богу.

– Я просмотрел каждую ссылку. Даже те, которые вроде бы ничего не значили, на случай, если он переименовал закладку, чтобы скрыть, куда на самом деле она ведет.

– А ты хитер, – сказал я. – Я всегда это говорил.

– Как и твой отец. Он действительно переименовал одну из них, скрытую в папке со ста шестьюдесятью закладками, относившимися исключительно к торговле недвижимостью. Она называлась "Недавно проданные дома Мизнера на побережье". Это тебе что-нибудь говорит?

– Эддисон Мизнер – архитектор, работавший в двадцатых и тридцатых. Построил ряд престижных домов в Майами и на Палм-Бич. Стиль – итальянская вилла. Его творения пользуются большим спросом и невероятно дорого стоят.

– Вижу, ты весьма осведомлен. Ладно. Но ссылка не вела на сайт, который имел бы отношение к земельным участкам или домам. Она вела на пустую страницу. Черт побери, подумал я, тупик. Мне потребовалось несколько минут, чтобы понять, что на самом деле на страницу наложено прозрачное графическое изображение со скрытыми в нем другими ссылками. В итоге я добрался еще до нескольких страниц, довольно-таки странных.

– Странных в каком смысле?

Он покачал головой.

– Просто странных. Они выглядели как обычные домашние странички, с излишними подробностями, грамматическими ошибками и мерзкими цветами, но содержание их казалось весьма малозначительным. Что-то в них было не то, как будто они были фальшивыми.

– Зачем кому-то создавать поддельные домашние странички?

– Вот это-то и стало мне интересно. Большинство ссылок, которые я проследил, вели в тупик или на "ошибку 404". Однако один из путей все продолжался, через целые страницы со ссылками – и на каждой из страниц только одна ссылка вела дальше, чем на одну-две страницы вперед. Потом я начал наталкиваться на пароли. Сперва это были простые Java-приложения, которые я мог расковырять и сам, пользуясь несколькими утилитами, которые нашел у тебя на диске. Потом – надеюсь, ты не будешь против того, что я несколько раз звонил из твоего номера по межгороду, – я обратился за помощью к своим друзьям специалистам. Пришлось взяться за специализированные хакерские средства, воспользоваться скрытыми возможностями системы и все такое прочее. Кто-то, прекрасно отдававший себе отчет в том, что делает, приложил немало усилий, чтобы сбить меня с толку.

– Но какой в этом смысл? – спросил я. – Ведь кто угодно мог просто поставить закладку на конечный сайт, что бы он из себя ни представлял, и в следующий раз попасть прямо туда. К чему было впустую тратить время на подобную маскировку, если вся суть Сети заключается в нелинейном доступе?

– Можно предположить, что адрес назначения регулярно меняется, – сказал Бобби. – Так или иначе, в итоге я добрался до конца.

– И что там было?

– Ничего.

Я уставился на него.

– То есть?

– Ничего. Там ничего не было.

– Бобби, – сказал я, – что за дерьмо? Что значит – ничего?

Он подвинул ко мне стопку бумаг. Верхний лист был пустым, если не считать короткой фразы в середине страницы:

МЫ ВОССТАЕМ.

– Это все, что там было, – сказал он. – Кому-то потребовалось несколько часов всевозможных ухищрений, чтобы спрятать страницу без каких-либо ссылок и лишь с двумя словами. Остальные листы – просто распечатка пути, которым я до нее добрался, в том числе и применяя некоторые хакерские приемы. Кроме того, я получил IP-адрес последней страницы и проследил ее местонахождение.

Большинство адресов в Сети известны в формате, который, хотя зачастую и с трудом, все же можно понять как набор слов. На самом же деле компьютеры в Интернете рассматривают его как чисто числовой адрес – например, 118.152.1.154. Используя эту базовую форму адреса, можно грубо определить географическое местоположение страницы.

– И где же она оказалась?

– На Аляске, – ответил он.

– Где именно? В Анкоридже?

Он покачал головой.

– В том-то и дело, что просто на Аляске. Потом в Париже. Потом в Германии. Потом в Калифорнии.

– О чем ты?

– Она постоянно перемещалась. Я даже не думаю, что на самом деле она вообще находилась в этих местах. Я не суперхакер, но я знаю свое дело и никогда прежде не встречал ничего подобного. Я попросил взглянуть на нее нескольких своих друзей, но, так или иначе, происходит нечто весьма странное.

– Черт побери, нет.

– Не менее странное, чем то, что происходит с тобой. Это моя работа. Мне нужно знать, как именно они это делают. И кто они такие.

Он глотнул из стакана и с серьезным видом посмотрел на меня.

– А ты что скажешь? Что собираешься делать? Кроме того, чтобы еще выпить.

– Видеозапись состоит из трех частей. По поводу последней вряд ли что-то удастся сделать, например найти... другого ребенка.

Я собирался сказать "моего близнеца", но в последний момент передумал.

– Я не знаю, в каком городе это случилось, к тому же прошло тридцать с лишним лет. Он или она могут находиться где угодно. Или вообще не быть в живых. Вторая часть, похоже, тоже никуда не ведет. Так что я намерен поискать то самое место в горах.

– Разумная мысль, – кивнул он. – И я собираюсь тебе помочь.

– Бобби...

Он покачал головой.

– Не будь идиотом, Уорд. Твои родители вовсе не погибли в автокатастрофе. И ты это знаешь.

Наверное, я действительно знал, хотя не в силах был примириться с подобной мыслью, высказать ее вслух.

Бобби сделал это за меня.

– Их убили, – сказал он.




Глава 12


Нина сидела во дворе вместе с Зоей Беккер. Вечер был прохладным, и она жалела, что отказалась от чая, который ей с отсутствующим видом предложила хозяйка. Зандт уже успел поговорить с женщиной и заглянуть в комнату ее дочери, а сейчас был в доме с ее мужем. Никто из Беккеров, похоже, не удивился появлению двух следователей у них на пороге даже в столь позднюю пору. Казалось, они так и не смогли принять как реально свершившийся факт то, что случилось с их дочерью.

Женщины какое-то время обменивались короткими фразами, затем замолчали. Закинув ногу на ногу, Зоя смотрела на покачивающийся носок собственной туфли. По крайней мере, именно туда был устремлен ее взгляд. Нина сомневалась, что она вообще что-нибудь видит, скорее, парит в пустоте, в которой покачивание ее ноги является не более значимым событием, чем любое другое. Она была рада наступившей тишине, поскольку ей была известна единственная тема, на которую согласилась бы поговорить Зоя. Жива ли ее дочь? Думает ли Нина, что та когда-нибудь вернется домой? Или здесь, в этом доме, где Зоя столь долго прожила в мире и спокойствии, теперь навсегда останется комната, пустота и безмолвие которой будут омрачать их жизнь до самого конца? На стене этой комнаты висел плакат музыкальной группы, которую никто из них не слышал, если только случайно. Так какой теперь был в нем смысл?

У Нины не было ответов ни на эти вопросы, ни на другие подобные им, и когда ей показалось, что Зоя собирается заговорить, она в страхе подняла взгляд. Но обнаружила, что та плачет, измученная охватившим ее бесконечным горем. Нина не пыталась ее утешить. Некоторые принимают поддержку от незнакомых, некоторые – нет. Миссис Беккер относилась к последним.

Откинувшись на спинку стула, Нина посмотрела сквозь застекленные двери в гостиную. Майкл Беккер примостился на краю кресла, Зандт стоял позади кушетки. Нина провела с Зандтом целый день, услышав от него не более пяти фраз, не относящихся к расследованию. С обстоятельствами исчезновения девочки они ознакомились еще утром, до того как на улицах появились толпы спешащих за покупками. Они побывали в школе, где училась Сара, и Зандт досконально изучил ее расположение. Он проверил все места, куда можно было бы проникнуть и откуда можно было бы наблюдать за учениками, поджидая кого-нибудь посимпатичнее. На это он потратил немало времени, будто полагая, что сумеет с какой-нибудь новой точки заметить в свете дня мужскую тень. Когда они ушли, он не скрывал своего раздражения.

В дома к семьям предыдущих жертв Человека прямоходящего они заходить не стали. В их распоряжении имелись протоколы всех допросов, и казалось крайне маловероятным, что удастся выяснить что-то новое. Нина знала, что Зандт помнит все протоколы наизусть и может рассказать родственникам погибших то, о чем те сами уже успели забыть. Так что разговаривать с ними особого смысла не имело и могло лишь запутать дело. Она также в душе полагала, что если Зандт сумеет навести их на след убийцы, то сделает это, опираясь в куда большей степени на собственные чувства, чем на знания.

У Нины имелась и еще одна причина не подпускать Зандта близко к общению с родственниками жертв. Ей не хотелось, чтобы кто-то из них забеспокоился и позвонил в полицию или ФБР узнать, как идет расследование. Никто не знал, что она снова подключила Джона Зандта, и если бы об этом стало известно – случился бы громкий скандал. На этот раз дисциплинарным взысканием дело бы не ограничилось, это стало бы концом ее карьеры. Однако она все же пошла на риск, позволив ему поговорить с Беккерами. Родители девочки после ее исчезновения видели стольких полицейских и людей из ФБР, что вряд ли запомнили бы кого-то одного конкретного или рассказали о нем кому-то еще. По крайней мере, она на это надеялась. Также она надеялась, что то, о чем сейчас разговаривали мужчины, может навести Зандта хоть на какую-то мысль.

И что если это так – то он об этом расскажет.

* * *


– Могу повторить еще раз, если хотите.

Майкл Беккер уже дважды подробно описал все, что пытался предпринимать, быстро и коротко отвечая на вопросы. Зандт знал, что ничего такого, что могло бы ему помочь, все равно не услышит. Он также понял, что в течение недель, предшествовавших исчезновению девочки, Беккер настолько был поглощен своей работой, что не замечал практически ничего из происходившего вокруг. Зандт покачал головой.

Беккер неожиданно уставился в пол и опустил голову на руки.

– Вы больше ничего не хотите спросить? Должно быть что-то еще. Обязательно должно.

– К сожалению, волшебного вопроса не существует. А даже если и так, то я не знаю, каков он мог бы быть.

Беккер поднял взгляд. Другие полицейские ему такого не говорили.

– Думаете, она все еще жива?

– Да, – ответил Зандт.

Беккера удивила уверенность, прозвучавшая в словах полицейского.

– Все остальные ведут себя так, будто она мертва, – сказал он. – Они этого не говорят, но подразумевают.

– Они ошибаются. Пока.

– Почему вы так думаете? – У Беккера перехватило дыхание, словно он цеплялся за последнюю надежду.

– Когда подобный убийца избавляется от жертвы, он обычно прячет тело и делает все возможное для того, чтобы его нельзя было опознать. Отчасти для того, чтобы затруднить работу полиции, но также и потому, что многие из таких людей пытаются скрыть собственные действия от самих себя. Три предыдущие жертвы были найдены на открытой местности в остатках собственной одежды и даже со своими личными вещами. Этот человек ни от кого не скрывается. Он хочет, чтобы мы знали, кто они и что он с ними покончил. А это подразумевает некоторый период, в течение которого они нужны ему живыми.

– Нужны ему...

– Лишь одна из предыдущих жертв была изнасилована. За исключением легких травм головы, у остальных не было следов какого-либо насилия, если не считать того, что их обрили наголо.

– И, естественно, того, что их убили.

Зандт покачал головой.

– Убийство в данной ситуации не является насилием. Убийство – это то, что завершает насилие. Насколько смогли определить эксперты, все девочки были живы в течение недели с лишним после их похищения.

– Неделя, – безрадостно проговорил Беккер. – Уже прошло пять дней.

Зандт ответил не сразу. Во время разговора он успел достаточно тщательно разглядеть комнату, но сейчас увидел кое-что, чего не заметил раньше, – небольшую стопку учебников на столике. Судя по их названиям, они вряд ли могли принадлежать младшей дочери.

– Я знаю.

– Вы говорили так, будто у вас есть некая причина считать ее живой.

– Я просто не верю, что он мог ее уже убить.

Беккер хрипло рассмеялся.

– Не верите? Вот как? Великолепно. Весьма утешительно звучит.

– Утешать вас не моя работа.

– Нет, – бесстрастно произнес Беккер. – Конечно нет.

Он немного помолчал и добавил:

– Подобное ведь на самом деле случается, верно?

Зандт понял, что он имеет в виду. Некоторые события из тех, о которых большинство узнают по телевизору или из газет, могут происходить в действительности – такие как внезапная смерть, развод или перелом позвоночника; самоубийство, наркомания или тающий в глазах круг серых силуэтов, которые смотрят на тебя сверху вниз и бормочут: "Водитель даже не затормозил". Все это случается и реально в не меньшей степени, чем счастье, удачный брак или ощущение греющего спину солнца, которые стираются в памяти намного медленнее. Твоя жизнь может оборваться в любой момент. Тебе может просто не повезти. И все это происходит всегда и всюду, каждый день.

– Да, – ответил он, незаметно дотрагиваясь до обложки одного из учебников и проводя пальцами по ее шершавой поверхности.

– Как вы думаете, каковы шансы, что она вернется?

Вопрос был задан прямо, ровным голосом, и Зандт даже проникся к Беккеру некоторым уважением.

– Можете считать, что шансов нет вообще.

Беккер потрясенно уставился на него, пытаясь что-то сказать, но так и не произнес ни слова.

– Каждый год подобные люди убивают сотню других, – сказал Зандт. – Вероятно, даже больше. И это только в нашей стране. Почти никого из убийц так и не удается поймать. Когда же нам это удается – мы поднимаем большой шум, словно загнали тигра обратно в клетку. Но это не так – каждый месяц появляется новый. Те немногие, кого мы ловим, – это просто те, кому не повезло, или дураки, или те, кто начал совершать ошибки. Большинство же так и не попадают к нам в руки. Эти люди – не отклонение от нормы. Они – часть нас самих, такие же, как и любой другой. Выживает сильнейший. И умнейший.

– Этот... "Мальчик на посылках" – он умный?

– Его зовут иначе.

– Так его раньше называли в газетах. И полицейские тоже.

– Он сам назвал себя Человеком прямоходящим. Да, он умный. Возможно, из-за этого он и поддается искушению – ему очень хочется, чтобы им восхищались. С другой стороны...

– Его не так-то просто поймать, а если вы его не найдете, мы никогда больше не увидим Сару.

– Если вы снова ее увидите, – сказал Зандт, убирая блокнот и ручку во внутренний карман, – это будет подарком богов, и именно так следует это рассматривать. Никто из вас уже никогда не станет прежним. Это не обязательно плохо, но это так.

Беккер встал. Зандт никогда не думал, что когда-либо увидит столь утомленного и измученного бессонницей человека. Он не знал, что Майкл Беккер думает в точности то же самое о нем.

– Но вы будете пытаться?

– Я сделаю все, что в моих силах, – ответил Зандт. – Если я сумею его найти – он будет схвачен.

– Тогда зачем вы говорите мне, чтобы я предполагал худшее?

Однако в этот момент в дверь с улицы вошла его жена вместе с агентом ФБР, и полицейский больше ничего не сказал.

Нина поблагодарила Беккеров за уделенное им время и пообещала держать их в курсе дела. Ей также удалось намекнуть, что их визит – лишь формальность, не имеющая прямого отношения к ходу расследования.

Майкл Беккер смотрел им вслед. Он не стал закрывать дверь, когда они скрылись из виду, и какое-то время стоял, глядя в ночь. Позади послышались шаги Зои, которая поднималась по лестнице, чтобы заглянуть к Мелани. Он сомневался, что младшая дочь уже спит. К ней вновь возвращались прошлогодние кошмары, и он не мог ее в этом винить. Его тоже мучила бессонница. Он знал, что она до сих пор пользуется заклинанием, которое он написал, и мысль об этом наполняла его безотчетным страхом. Ирония не давала никакой защиты, что бы ни думали по этому поводу он с Сарой и продюсеры современных фильмов ужасов. В мир крови и костей ирония никак не вписывается. Он вспомнил, как обсуждал ночные страхи с Сарой несколько лет назад. Она всегда была пытливой девочкой и однажды спросила, почему люди боятся темноты. Он рассказал ей, что это отголоски тех времен, когда мы вели первобытный образ жизни и спали на открытой местности или в пещерах, и ночью могли прийти дикие звери и убить нас.

Сара посмотрела на него с сомнением.

"Но ведь это было ужасно давно, – сказала она. Потом немного подумала и добавила с абсолютной уверенностью десятилетнего ребенка: – Нет. Мы наверняка боимся чего-то другого".

Сейчас Майкл считал, что она была права. Мы боимся вовсе не чудовищ. Чудовища – лишь утешительная фантазия. Мы знаем, на что способны представители нашего собственного вида. И боимся мы самих себя.

Наконец он запер дверь и вошел в кухню, где приготовил себе кружку кофе – нечто вроде уже устоявшегося вечернего ритуала. Потом он относил ее на подносе в гостиную, вместе с двумя чашками и кувшинчиком теплого молока. Может быть, еще немного печенья – единственное, что сейчас способна была съесть Зоя. Они садились перед телевизором и ждали. Лучше всего были старые фильмы – из другого времени, еще до рождения Сары, когда с ними еще не могло произойти ничего подобного. Иногда они немного разговаривали, но обычно – нет. Рядом с Зоей стоял телефон.

Доставая две чашки из нового буфета, приобретенного в результате недавней поездки в Англию, Майкл снова подумал о том, что говорил полицейский, тщательно размышляя над каждой фразой. Он понял, что впервые после похищения девочки ощутил тонкую ниточку надежды. Возможно, к утру она исчезнет, но он был рад даже временной передышке. Ему казалось, он понял сказанное между строк и что то, о чем говорил полицейский, не столь важно, как то, о чем он не говорил.

Женщина-агент предъявила удостоверение, но мужчина даже не представился по имени. Искренне веря в магию слов и возможность облечь в них любые события, Майкл Беккер прочитал все, что было возможно, касавшееся предыдущих преступлений человека, отнявшего у него дочь. Он провел немало времени в Интернете и нашел копии газетных статей, даже купил книгу о нераскрытых преступлениях. Всем этим он занимался, в числе прочего, ценой своей работы. Он так и не притронулся к "Темной перемене" с того вечера, как пропала Сара, и в душе сомневался, что когда-либо к ней вернется, хотя его партнер еще об этом не знал и продолжал переносить встречу со студией на все более поздние сроки. У Уонга были деньги, и его контракты казались неисчерпаемыми. Он включился в деловую жизнь так, как Майкл никогда и надеяться не мог. Он был в состоянии выжить в любой ситуации.

В процессе своих исследований Майкл узнал или вспомнил, что кроме юной Лебланк, Джози Феррис и Аннетты Маттисон примерно в то же самое время исчезла еще одна девушка – дочь полицейского, участвовавшего в задержании двух предыдущих серийных убийц. Существовали негласные предположения, что ее похитили, чтобы наказать ее отца за его успехи. Он занялся расследованием ее исчезновения вопреки советам со стороны ФБР, и по крайней мере одна газета намекала, что там считали, будто он добивался конкретных результатов, в то время как они терпели явные неудачи. Потом он просто исчез из виду. Полицейского звали Джон Зандт. "Мальчика на посылках" так и не схватили, в чем у Майкла Беккера не было никаких причин сомневаться. В обзоре, опубликованном год спустя, говорилось, что миссис Дженнифер Зандт вернулась во Флориду, чтобы быть ближе к семье. Журналист так к не сумел выяснить, что случилось с детективом.

Майкл подумал, что этой ночью, независимо от того, что идет по телевизору, им с женой нужно поговорить. Он скажет ей, что он думает насчет человека, который к ним приходил, и посоветует: когда придут другие полицейские, исполненные самых благих намерений, не следует упоминать о сегодняшнем визите.

И кое-что еще. Хотя его вера в слова основательно пошатнулась, он продолжал считать, что слова и названия относятся к реальности так же, как колонны и архитектура – к окружающему пространству, придавая ей человеческие черты. Так же как ДНК превращает разнообразные химические вещества в нечто узнаваемое, слова могут превратить необъяснимые явления в ситуации, по поводу которых можно что-то сказать и что-то сделать.

Он больше не будет думать о "Мальчике на посылках". Он будет называть его "Человек прямоходящий". Но пока он будет предполагать худшее. Полицейский был прав. Более того, Майкл Беккер понял, что именно этого хотела бы Сара.

Будь он проклят, Тук-тук. Если судьба требует от него подобной дани – пусть катится ко всем чертям.

* * *


Зандт и Нина сидели на улице рядом со "Сморгасбордом", чем-то средним между кафе и местом встреч серферов, примерно в восьми ярдах от того места, где была похищена дочь Беккеров. Они провели здесь около часа, и заведение уже закрывалось. Единственными посетителями кроме них была молодая пара за столиком недалеко от них, вяло потягивавшая какой-то напиток из больших чашек.

– О чем-то думаешь или просто смотришь?

Зандт ответил не сразу. Он сидел рядом с Ниной, наблюдая за улицей и практически не шевелясь. Его кофе давно остыл. Он выкурил лишь одну сигарету, даже не заметив, как истлела большая ее часть. Внимание его было полностью сосредоточено на чем-то другом. Нине он напоминал охотника, причем не обязательно человека – зверя, готового сидеть и ждать сколько угодно, не обращая внимания на усталость, злость или боль.

– Они все равно сюда не вернутся, – раздраженно сказала она.

– Знаю, – немедленно ответил он. – Я ни за кем и не слежу.

– Ерунда, – рассмеялась она. – Иначе можно подумать, будто у тебя столбняк.

К ее удивлению, он улыбнулся.

– Я думаю.

Она скрестила руки на груди.

– Может, поделишься?

– Я думаю о том, насколько все это пустая трата времени, и мне интересно, зачем ты меня сюда притащила.

Нина поняла, что на самом деле он вовсе не улыбался.

– Потому что я рассчитывала на твою помощь, – сказала она, неловко пошевелившись на стуле. – Джон, что с тобой? Ты же сам прекрасно знаешь. Потому что раньше ты мне помогал. Потому что я ценю твой опыт.

Он снова улыбнулся, и на этот раз у нее по спине пробежал холодок.

– И чего я добился в последний раз?

– Не знаю, – призналась она. – Расскажи. Что случилось?

– Ты знаешь, что тогда случилось.

– Нет, не знаю, – повторила она, внезапно разозлившись. – Все, что мне известно, – ты сказал мне, что до чего-то добрался. А потом стал чересчур скрытным и ничего мне больше не рассказывал, несмотря на то что я снабжала тебя информацией из Бюро, которую ты иначе никак не смог бы получить, поскольку официально тебе было запрещено принимать участие в расследовании. Я оказала тебе услугу, а ты меня отверг.

– Ты не оказывала мне никаких услуг, – сказал Зандт. – Ты поступала так, как, по твоему мнению, было лучше всего.

– Да пошел ты к черту, Джон, – огрызнулась она. Двое за соседним столиком подпрыгнули, словно марионетки, чей хозяин неожиданно проснулся.

Нина понизила голос и быстро заговорила:

– Если ты действительно так считаешь, то почему бы тебе просто не уйти, не вернуться в своей чертов Вермонт? Здесь скоро начнутся снегопады, и ты можешь просто тут завязнуть.

– Хочешь сказать, ты помогала мне ради моей семьи?

– Конечно. Зачем же еще?

– Несмотря на то что помогала мне изменять жене?

– Очень трогательно. Не обвиняй меня в том, что делал твой член.

Она яростно уставилась на него, Зандт – на нее. Несколько мгновений они молчали, затем Нина неожиданно опустила глаза.

Он коротко рассмеялся.

– Это должно означать, что я тут главный?

– Что?

Она мысленно выругалась.

– То, что ты отвела взгляд. Это как у зверей – знак подчинения самцу. И что, теперь, когда я снова наверху, я стану делать то, чего хочешь ты?

– Ты становишься настоящим параноиком, Джон, – сказала она, хотя он, конечно, был прав. Нина поняла, что слишком много времени провела в окружении глупцов. – Я просто не хочу с тобой спорить.

– Что ты думаешь насчет волос? – спросил он.

Она нахмурилась, сбитая с толку внезапной переменой темы.

– Каких волос?

– Этот самый Человек прямоходящий – зачем он их срезал?

– Для того чтобы вышить имя на свитере.

Зандт покачал головой и закурил.

– Для этого не нужно целиком обривать голову. У всех девочек были длинные волосы. Но всех их нашли обритыми наголо. Почему?

– Чтобы их унизить, лишить личности. Чтобы ему легче было их убить.

– Возможно, – ответил он. – Именно так мы раньше и предполагали. Но у меня есть свои соображения.

– Может, все-таки расскажешь?

– Мне интересно – не наказание ли это?

Нина немного подумала.

– За что?

– Не знаю. Но мне кажется, что тот человек похищал этих девочек, причем девочек весьма своеобразного типа, с определенной целью. Я думаю, у него были в отношении их свои планы, но все они по каким-то причинам ему не подошли. И в наказание он лишил их того, что, по его мнению, являлось для них крайне важным.

Он отхлебнул кофе, не обращая внимания на то, что тот давно остыл.

– Ты знаешь, что делали с коллаборационистами в конце Второй мировой?

– Конечно. Женщин, которые, по общему мнению, проявили чрезмерное гостеприимство к немецким захватчикам, проводили строем по улице с обритыми головами. Для нас это достаточно унизительно. – Она пожала плечами. – Возможно, я и могла бы счесть это наказанием, но мне непонятно, какова была сама суть конфликта. Эти девочки ни с кем не имели особо близких отношений.

– Может, да, а может, и нет.

Зандт, похоже, потерял интерес к теме. Он откинулся на спинку стула и лениво разглядывал террасу. Парень за соседним столиком случайно встретился с ним взглядом и тут же поспешно его отвел. Он дал знак своей подружке, видимо намекая, что неплохо бы сходить смазать лыжи. Оба встали и скрылись в темноте.

Зандт выглядел вполне удовлетворенным.

Нина попыталась снова привлечь его внимание.

– И куда ведет этот след?

– Возможно, и никуда, – ответил он, гася сигарету. – Просто я в последнее время не особо об этом думал. Меня больше интересовало, каким образом он их выбирал, как вообще пересекались их жизненные пути. А теперь мне становится любопытно, чем именно они ему не подошли и зачем они на самом деле были ему нужны.

Нина ничего не ответила, надеясь, что он продолжит. Однако, когда он снова заговорил, речь пошла совсем о другом.

– Почему ты перестала со мной спать?

Снова застигнутая врасплох, она ответила не сразу.

– Мы перестали спать друг с другом.

– Нет. – Он покачал головой. – Все было не так.

– Не знаю, Джон. Просто так получилось. В свое время ты вроде бы не особо расстраивался по этому поводу.

– Просто принял как должное, не так ли?

– К чему ты клонишь? Хочешь сказать, что теперь уже не принимаешь?

– Вовсе нет. Это было давно. Я просто задаю вопросы которых не задавал раньше. Стоит только начать, и их сразу появляется множество.

Нина не знала, что на это ответить.

– И чего же ты теперь хочешь?

– Я хочу, чтобы ты уехала, – ответил он. – Чтобы ты вернулась домой и оставила меня в покое.

Нина встала.

– Как пожелаешь. Мой номер у тебя есть. Если передумаешь – позвони.

Он медленно повернул голову и посмотрел ей прямо в глаза.

– Хочешь знать, что случилось? В последний раз?

Она остановилась и посмотрела на него. Его взгляд был холодным и бесстрастным.

– Да, – ответила она.

– Я нашел его.

Нина почувствовала, как мурашки побежали по спине.

– Кого нашел?

– Я выслеживал его две недели. В конце концов я пришел к нему домой. Я видел, как он наблюдает за другими девочками. И больше не мог это так оставить.

Нина не знала, сесть ей или продолжать стоять.

– И что произошло?

– Он все отрицал. Но я знал, что это он, и теперь уже он знал, что я его вычислил. Это был он, но у меня не было доказательств, а он мог сбежать. Я провел вместе с ним два дня. Но он все равно не сказал мне, где она.

– Джон, только не говори...

– Я его убил.

Нина уставилась на него и поняла, что он говорит правду. Она открыла рот, затем снова закрыла.

– А потом, два дня спустя, прислали свитер и записку.

Неожиданно он сгорбился, словно от невероятной усталости, и отвернулся. Когда он снова заговорил, голос его звучал сухо и бесстрастно:

– Я убил не того. Что ты будешь теперь делать – решать тебе.

Нина повернулась и пошла прочь по бульвару. Она усилием воли заставляла себя не оглядываться, пытаясь сосредоточиться на вершинах пальм, покачивавшихся на легком ветру в нескольких кварталах впереди.

Однако, дойдя до утла, она остановилась и обернулась. Зандт исчез. Она постояла немного, прикусив губу, но он так и не появился. Нина медленно пошла дальше.

Что-то изменилось. До сегодняшнего вечера Зандт казался вполне покладистым, но в кафе она почувствовала себя неуютно. Она поняла, что он напоминал ей не охотника, а скорее боксера, пойманного в объектив камеры за час до реального боя, когда репортеры и шоумены его уже не волнуют: он погружен в свой собственный мир, в котором не беспокоят чужие взгляды и не интересует ничего, кроме предстоящей схватки. Другие могут делать ставки на ее исход, напяливать на себя обезьяньи костюмы, напиваться до чертиков. Остальные – нести чушь насчет того, что бокс следует запретить, замкнувшись в собственных коконах, из которых никто не хочет искать выхода – никакого. Для тех, кто сражается на ринге, все по-другому. Они делают это ради денег, но не только. Это просто то, что они умеют делать. Они не ищут пути к бегству. Они ищут путь туда, где могут быть сами собой.

Визит к родителям был ошибкой. Зандт имел доступ к реальной информации и знал чуть больше, чем могло бы показаться, и уже тогда задавался вопросом, что нужно от него Нине. Какие-либо новые сведения он мог получить только от Беккеров. Ей пришлось разрешить ему поговорить с ними, но как только она вернулась в дом из сада, она сразу же поняла, что он приоткрыл дверь, которую лучше было бы держать запертой.

Ей это не было нужно. Ей не был нужен ни охотник, ни убийца. Она считала, что единственный способ выманить из логова Человека прямоходящего – это некто, над кем тот захотел бы ощутить собственное превосходство.

Ей нужна была приманка.




Глава 13


Мужчина сидел в кресле посреди гостиной – просторной комнаты в передней части дома, с окнами в трех стенах. С двух сторон ее защищали деревья, третья выходила на уходящую вниз лужайку. Сегодня все окна были занавешены, и тяжелые портьеры не давали ни малейшей возможности заглянуть в дом снаружи. Иногда он закрывал их, иногда оставлял открытыми. В этом отношении он был совершенно непредсказуем.

Кресло стояло спинкой к двери, ведшей в комнату. Ему нравилось возникавшее при этом ощущение некоторой незащищенности. Теоретически кто-нибудь мог подкрасться к нему сзади и ударить по голове. Предварительно этому человеку пришлось бы преодолеть хитроумную систему охраны, но ощущение все равно оставалось, показывая, в какой степени он владеет окружающей его обстановкой. Он не боялся внешнего мира. С ранних лет он вынужден был без посторонней помощи пробивать себе дорогу. Однако ему нравилось, чтобы в доме всегда был порядок.

Лицо его было гладким, без морщин – результат усердного применения увлажнителя и прочих питательных средств для кожи. Взгляд острый и ясный, руки слегка загорелые, ногти подстриженные. Он был совершенно голым. Кресло стояло слегка под углом к начищенным до блеска половицам, ровными рядами пересекавшим комнату. На маленьком столике рядом с креслом стояла чашка очень горячего кофе и блюдце, полное крошечных стеклянных бусинок. Тут же лежал тонкий журнал. Чашка стояла так, что опиралась своим основанием на край столика лишь наполовину. Кресло было старое, обтянутое потертой кожей. По всем правилам на одном из его подлокотников должен был бы лежать номер "Нью-Йорк таймс", а позади – стоять лакей, готовый подать сэндвичи со срезанной корочкой. Книжный шкаф был целиком заштрихован зеленым, синим и красным фломастерами, каждый штрих не длиннее трех миллиметров, из-за чего создавался эффект слегка пятнистого черного цвета. На это потребовалось семнадцать фломастеров и несколько недель. Изящный комод ручной работы у другой стены был весь заклеен маленькими портретами Мадонны, вырезанными из журналов и относящимися к периоду до ее воплощения в образе "материальной девушки", после чего он утратил к ней интерес. Результат своих прежних увлечений он покрыл несколькими слоями темного лака, пока комод не стал выглядеть, словно обшитый странной ореховой фанерой. Что касается книжного шкафа, то лишь при разглядывании с очень близкого расстояния можно было понять, каким образом был получен эффект.

Основой для его очередного проекта стал маленький столик возле кресла, который он покрывал стеклянными бусинками диаметром примерно в миллиметр, четырех цветов – красного, синего, желтого и зеленого, использовавшихся в генетике. Чтобы приклеить каждую на свое место, требовалась немалая осторожность и внимательность, по большей части из-за того, что расположение их было не случайным, но подчинялось сложной и запутанной системе, которая, по крайней мере отчасти, была чисто умозрительной. Закончив, он намеревался покрыть столик несколькими слоями густого черного лака так, чтобы от структуры поверхности не осталось и следа. Никому даже в голову не придет, что скрывается под слоем лака, так же как никто не мог бы догадаться, что одна-единственная половица в доме сделана из огромного количества спичек, а затем отшлифована и отлакирована так, что ничем не отличалась от других.

На то, чтобы собрать спички, у него ушло больше шести месяцев. Каждую из них, насколько он мог ручаться, зажигали разные люди. Он глубоко верил в индивидуальность, в ее крайнюю важность для человечества. В нынешнее время все смотрели одни и те же телевизионные шоу, читали одни и те же глянцевые журналы и под давлением рекламы покорно выстраивались в очереди, чтобы смотреть одни и те же тупые фильмы. Они бросали курить, потому что так говорили им те, кто в это время обрастал жиром, – ради комфорта и удобства других. Они жили по правилам, созданным другими, теми, с кем они никогда даже не были знакомы. Они существовали на поверхности, в мире последних пяти минут, показанных по Эм-ти-ви или Си-эн-эн. Текущий момент был для них всем. Они не понимали, что значит "после", погрязнув в вечном настоящем.

На столике лежал недавний выпуск научного журнала, который пришел утром по почте. Его краткое содержание он увидел в Сети и заказал экземпляр, чтобы ознакомиться поближе. Хотя тематика была довольно специализированной, ему более чем хватало знаний, чтобы полностью ее понимать. Он потратил много лет на чтение литературы по темам, которые его интересовали: генетике, антропологии, доисторической культуре. Хотя его образование завершилось очень рано, он обладал неплохим интеллектом и многому научился из жизни – своей и других. В крайнем случае – из того, что говорили другие. И очень многое из этого оказывалось правдой, как только удавалось преодолеть мольбы и просьбы и тело начинало говорить само, без вмешательства разума.

Прежде чем начать читать, он встал, отошел от кресла и проделал три комплекса отжиманий. Первый – опираясь ладонями о пол и расставив их на ширину плеч. Второй – тоже опираясь ладонями, но широко расставив руки в стороны. И последний – снова поставив руки близко друг к другу, но сжав их в кулаки и упираясь в пол костяшками пальцев. Каждый – по сто раз, с небольшим перерывом между ними.

Он даже почти не вспотел. Ему это понравилось.

* * *


Сара Беккер услышала приглушенный шум от размеренных упражнений незнакомца, но не стала тратить время на попытки понять, что он может означать. Ей не хотелось этого знать. Она не знала, который сейчас час, но у нее и не было особого желания это выяснять. Внутренние часы подсказывали ей, что, вероятно, сейчас день, возможно, уже ближе к вечеру. В некоторых отношениях это было хуже, чем если бы сейчас была ночь. Все плохое случается ночью, и этого ждешь. Люди боятся темноты, потому что темно бывает ночью, а ночью за тобой иногда могут прийти какие-нибудь твари. Так был устроен мир. Считалось, что днем лучше. Днем ты идешь в школу или обедаешь, над головой голубое небо, и повсюду вполне безопасно, стоит только держаться подальше от мест, где живет беднота. И если оказалось так, что даже днем небезопасно, то ей попросту не хотелось об этом думать.

Вытянув шею, она могла коснуться лбом крыши того пространства, где находилась. Вокруг царила кромешная тьма. Она лежала на спине и могла двигать руками и ногами на два дюйма в каждую сторону. В таком положении она пребывала уже достаточно долго: по ее оценке, не меньше четырех дней, может быть, даже шесть.

Она ничего не помнила о том, что произошло после того, как ее схватил незнакомый мужчина на бульваре, и до того, как она обнаружила, что лежит на спине, а перед ее лицом находится узкое окошко. Несколько мгновений спустя она поняла, что видит потолок комнаты и что окошко – на самом деле дыра в полу, под которым лежала она сама, в нише размером лишь чуть больше ее собственного тела. Окошко в полу имело примерно пять дюймов в длину и четыре в ширину и находилось в точности напротив ее лица, от лба до подбородка.

Она закричала, и вскоре в комнату кто-то вошел. Он прошептал ей несколько слов. Она продолжала кричать, и он закрыл дыру в полу небольшой панелью. Послышался звук его удаляющихся шагов, и с тех произошло лишь одно событие. Сара проснулась, как ей казалось, посреди ночи, и обнаружила, что панель перед ее лицом снова убрали. В комнате наверху было почти полностью темно, но она могла различить очертания головы разглядывавшего ее незнакомца. Она попыталась заговорить с ним, просить, умолять, но он ничего не сказал. Вскоре она замолчала и расплакалась. Появилась мужская рука, державшая стакан. Он наклонил его, и вода полилась ей на лицо. Сперва она пыталась отвернуть голову, но потом, поняв, насколько ей хочется пить, открыла рот и проглотила, сколько смогла. Потом незнакомец снова поставил панель на место и ушел.

Спустя несколько часов, а может быть, дней он вернулся, и они поговорили насчет Теда Банди. На этот раз она выпила воды.

Со временем она почувствовала, что в голове у нее прояснилось, словно наркотик, который ей дали, постепенно переставал действовать. Однако в этом имелась и отрицательная сторона – все труднее было мириться с нелогичностью ситуации, в которой она оказалась.

Сара пыталась приподнять панель носом и языком, изо всех сил напрягая шею, но ее расположение было тщательно рассчитано и сдвинуть ее таким образом было невозможно. Как и сама ниша, она была идеально спроектирована в расчете на кого-то ее роста, словно это место специально готовили для нее и только для нее.

Сара была хорошо сложена физически, неплохо каталась на роликах и была сильнее большинства девочек ее возраста. Тем не менее она оказалась не в состоянии хоть как-то повлиять на свою тюрьму и перестала пытаться. Ее отец часто говорил, что проблемы в жизни многих людей возникают из-за того, что они впустую тратят силы, пытаясь изменить то, чего изменить нельзя. Она была еще недостаточно взрослой, чтобы в точности понять, что он имел в виду, но основная суть была ей ясна. Она не ела, как ей казалось, уже целую вечность. Пока не станет понятно, что она получит источник дополнительных сил, не было никакого смысла тратить те, которые у нее оставались. Бороться было глупо. Так что она просто лежала и думала про Тук-тука.

Тук-тука придумали они с отцом. По крайней мере, они так считали. На самом деле он появился неявным образом благодаря матери Сары. Зоя Беккер во многое верила. Может быть, даже и не верила по-настоящему, но предпочитала не рисковать. Астрология? Ну да, конечно, все это чушь, но нет никакого вреда в том, чтобы знать, что она говорит, и, как ни удивительно, очень часто ее предсказания оказываются весьма точными. Фэн-шуй? Конечно, есть такая вещь, как здравый смысл, но ветряные колокольчики красиво выглядят и издают приятный звук, так почему бы их не иметь? А если птица определенного вида перелетит тебе дорогу, что, по мнению некоторых, приносит несчастье, то на этот случай есть стихи, которые надо прочитать, и несложные жесты рукой, которые наверняка никому не повредят.

Как это часто бывает в семьях, Зоя унаследовала суеверия от своей бабки, а не от матери, практичной женщины, бывшего издателя, которая верила в основном в бег трусцой. Майкл Беккер не разделял ее любви к всевозможным заклинаниям и знакам, так же как и его дочь.

Тук-тук появился как шутка, в ответ на суеверие, которое больше всего бесило Майкла Беккера. Когда кто-нибудь в семье говорил нечто такое, что могло даже в малейшей степени искушать судьбу, Зоя Беккер немедленно отвечала фразой "Постучи по дереву" столь же быстро и машинально, как произносят "Будь здоров", после того как кто-то чихнет. Если кто-то уверял: "Со мной такого никогда не случится", – она тоже говорила: "Постучи по дереву" – и стучала костяшками пальцев по столу.

На слова "Мой отец в добром здравии" она отвечала точно так же – очень спокойно, поскольку знала, что мужа эта ее привычка дико раздражает, но все равно отвечала. Она даже говорила то же самое – и это был один из тех случаев, когда ее мужу хотелось отгрызть кусок от пианино, – если кто-нибудь утверждал нечто вроде: "Я ни разу в жизни не ломал ногу".

Майкл Беккер указывал ей, что на самом деле это утверждение, основанное на фактах, а не игра с судьбой. Это всего лишь констатация существующего положения вещей, и пытаться отгородиться от него с помощью суеверных ритуалов глупо. Не станешь же ты, терпеливо объяснял он, говорить: "Дважды два четыре – постучи по дереву", так зачем же использовать это выражение после любых других фактов? Это вполне объяснимая привычка, и даже в какой-то степени терпимая, когда к ней прибегают после фразы, демонстрирующей презрение к бренности существования. Но если это, черт побери, всего лишь самый обычный факт...

Зоя его выслушивала, как и множество раз до этого. Потом она замечала, что это давняя традиция во многих частях света, например в Англии и Австралии, и что, возможно, для этого есть некоторые основания, поскольку деревья обладают силой, и в любом случае это никому не может причинить вреда. Майкл кивал, тихо выходил из комнаты и шел грызть пианино.

Сара в этом отношении была всецело на стороне отца, и со временем они придумали персонажа по имени Тук-тук, злого духа, вероятно скандинавского происхождения, единственная работа которого заключалась в том, чтобы подслушивать людей, своими словами бросающих вызов судьбе. Потом он невидимо проникал в их дома посреди ночи и менял их жизнь к худшему. Не стоило радоваться жизни, когда Тук-тук был рядом, поскольку он об этом обязательно узнает и тебя накажет.

С течением лет это стало частью их ритуала прощания, когда они от всей души желали друг другу чего-нибудь плохого, чтобы Тук-тук их услышал и понял, что им он не нужен. Это также оказалось полезным, когда у сестры Сары, Мелани, год назад начались ночные кошмары. По предложению Сары Майкл рассказал ей, что это работа Тук-тука, который, пролетая мимо постели, вынюхивает тех, кому можно было бы попортить жизнь. Все, что должна была сделать Мелани, – прочитать небольшой стишок, на написание которого ее отец потратил немалое время, переписывая его больше раз, чем многие сценарии, которыми он зарабатывал на жизнь. После этого Тук-тук поймет, что в нем здесь не нуждаются, и отправится мучить кого-нибудь другого.

Мелани попробовала, сперва с некоторым сомнением, но вскоре уже читала стишок каждый вечер перед тем, как идти спать. Со временем дурные сны исчезли, и уже не имело значения, насколько плотно закрыты дверцы ее шкафа. Ее мать не слишком одобрила шутку и никогда лично Тук-тука не упоминала, но иногда улыбалась, когда о нем говорили другие. Теперь же он был воплощен в "Темной перемене" как один из второстепенных демонов, преследующих героиню. Партнер отца сомневался в подобной идее, так же как, впрочем, и во многом другом, но Майклу все же удалось сохранить его в сценарии.

Лежа под половицами дома, где жил сумасшедший, Сара думала о том, не оказалась ли все же ее мать права. Возможно, действительно существовал подобный монстр, подобный дух. И возможно, он знал, что над ним насмехаются, ведут себя чересчур самодовольно. И возможно, это его разозлило. И возможно, это именно он пришел за ней, а потом явился к ней во тьме, потому что у него нет лица под маской, которую он надел, чтобы ее похитить.

Сара лежала неподвижно, широко раскрыв глаза.

* * *


В статье, которая называлась "Захоронение в Крюнигере и сообщество Миттеля – Бакстера", описывались археологические исследования, недавно проводившиеся в Германии, в незнакомой ему местности. Он нашел ее в атласе и, выяснив, что она находится слишком далеко от тех мест, где живут те, кто мог бы сообщить ему более подробные данные, ограничился информацией, содержавшейся в статье.

Недалеко от остатков неолитического поселения было обнаружено кладбище. Судя по результатам радиоуглеродного анализа останков, а также предметам, найденным в некоторых могилах, его можно было отнести примерно к концу восьмого тысячелетия до нашей эры. Десять тысяч лет назад. Он посидел немного, представляя себе картину давно минувших времен. Еще до того, как возник хотя бы один из ныне существующих языков, задолго до постройки пирамид – если только не верить заявлениям некоторых современных лжеархеологов с их избирательным подбором доказательств и ничем не обоснованными выводами – эти люди жили и умирали, их закапывали в могилы, они любили, ели и испражнялись на землю. Он отхлебнул кофе и снова осторожно поставил чашку на столик так, что она едва держалась на его краю. Затем он продолжил чтение.

Скелетов было двадцать пять – молодые женщины, дети, несколько мужчин восемнадцати-двадцати лет и один более зрелого возраста. В подробных приложениях описывалось в деталях состояние каждого скелета и излагалась технология, применявшаяся как для определения их возраста, так и условий питания и окружающей среды, в которых они жили. Авторы статьи отмечали, что скелеты были уложены ровными рядами и что подобная система захоронений того времени не была найдена ни в одной другой части Европы. Приведенные графики демонстрировали, что ориентация рядов могил свидетельствовала о том, что люди того времени уже имели представление о летних и зимних солнцестояниях – к счастью, авторы статьи не стали отклоняться от темы, описывая примитивные астрономические знания древних. Вместо этого они привели ряд аргументов в пользу того, что подобное расположение могил является дальнейшим доказательством предположения, которое они рассматривали уже в течение нескольких лет: что в этой части Германии существовал смешанный тип социальной организации, который они назвали сообществом Миттеля – Бакстера (ибо таковы были фамилии авторов), редко встречающаяся культура местного значения, почти не представляющая научного интереса и не заслуживающая особого внимания.

Внимательно дочитав статью до конца, он занялся изучением приложений. Просмотрев отчеты о скелетах других умерших и иногда одобрительно кивая при виде хорошо обоснованных выводов, он перешел к разделу, касавшемуся найденного при раскопках старика. Положение его скелета – точно в середине квадрата пять на пять – позволяло предположить, что он был первым, кого здесь похоронили, и авторы делали из этого неопровержимый вывод, что этот человек был весьма важной персоной в поселении. Утверждалось также, что он родился в другой части страны, поскольку двусторонние рубцы внутри его глазниц – так называемые cribra orbitalia[16 - Cribra orbitalia (мед.) – пороз верхней стенки глазницы. (Прим. ред.)] – свидетельствовали о том, что большую часть жизни в его пище не хватало железа. Количество железа в растительности определяется геологическими свойствами почвы, на которой она растет, и на его усвояемость влияет количество присутствующего в ней свинца; таким образом, физическое состояние людей из разных местностей несколько различается. Срезы с зубов старика и их последующий анализ на уровень содержания изотопов свинца и стронция позволяли отнести его происхождение к местности, отстоявшей от места раскопок на двести пятьдесят с лишним миль. Дополнительно отмечалось, что вмятина на черепе свидетельствует об ударе по голове, оказавшемся не опасным для жизни – поскольку повреждения костной ткани зажили задолго до его смерти. Авторы предполагали, что это могло быть следствием войны или борьбы за власть, и, таким образом, он прожил долгую и бурную жизнь. Этот человек, по их предположению, мог даже лично привести сообщество Миттеля – Бакстера в безлюдную до этого глушь и именно благодаря своей значимости удостоиться подобных похорон.

Прочитав статью еще раз, он положил журнал на колени. Он был очень доволен. То, о чем он только что узнал, было намного лучше и относилось к намного более давнему времени, чем даже семь древних захоронений, обнаруженных рядом друг с другом на высокогорном плато Наска в Кахуачи, каждое с окаменевшими экскрементами во рту.

Ему жаль было Миттеля и Бакстера, хотя он считал маловероятным, что полнейшая глупость сделанных ими выводов когда-либо станет явной. Возможно, эта статья могла даже помочь им сохранить свои должности в захолустном университете на Среднем Западе, где они работали. Можно было бы попробовать с ними связаться и ввести их в курс дела.

Однако он сомневался, что ему поверят, хотя истинное положение дел должно было быть ясно каждому, кто имел глаза, чтобы видеть. Археологи зачастую оказывались весьма близоруки, когда дело доходило до оценки имеющихся доказательств на основе ранее существовавших гипотез. Не имело значения, были ли это честные игроки типа Хэнкока и Бейгента или ремесленники вроде Клауса Миттеля и Джорджа Бакстера, – все они видели лишь то, что хотели увидеть. Ученые традиционной школы видели лишь церемониальные дороги; придерживавшиеся современных взглядов видели посадочные полосы для космических кораблей – сколь бы абсурдной каждая из этих идей ни казалась в данных конкретных обстоятельствах.

Иногда верной могла оказаться любая из них, но они никогда не знали, когда именно, – поскольку со своей точки зрения они всегда правы. И только если ты готов бесстрастно исследовать все имеющиеся свидетельства, ты можешь действительно найти истину.

Вмятина на черепе со всей определенностью была вызвана травмой головы, хотя она имела куда большее значение, чем считали Миттель и Бакстер, – рана, нанесенная в детстве, достаточно глубокая для того, чтобы пробудить участок мозга, который у большинства людей, к сожалению, не работает. Точно так же наличие cribra orbitalia свидетельствовало не только о географическом месте, где он провел большую часть жизни. Их образование действительно часто вызывалось недостатком железа, а также врожденной или гемолитической анемией, но причина могла быть и куда более интересной. Подобный эффект мог быть вызван чрезмерным воздействием свинца. Как ему было известно, это вовсе не являлось отравлением, скорее даром, который в сочетании с другими факторами мог привести к изменениям на генетическом уровне, пробуждающим подавленные участки человеческого генома и позволяющим им проявить себя.

Однако самая большая ошибка Миттеля и Бакстера заключалась не в том, что они неверно интерпретировали имеющиеся факты, а в том, что не сумели понять истинную природу захоронения. Человек в центре кладбища вовсе не умер первым. Конечно же нет. Он умер последним. От своей собственной руки.

Посреди того, что сам же и сотворил.




Глава 14


Риэлтор наклонился вперед, облокотившись на стол, открыл свой маленький ротик и заговорил:

– А в какую сумму вы рассчитываете уложиться? Пожалуйста, будьте откровенны. Я понимаю, что это лишь начало наших отношений, мистер... э-э... Лаутнер, и мы лишь приступаем к поискам подходящего для вас дома – но должен прямо сказать, нам куда проще будет договориться, если я буду знать, сколько вы намерены в данный момент потратить на недвижимость.

Он откинулся на спинку кресла и понимающе прищурился, явно довольный, что выложил карты на стол.

Нет никакого смысла втирать этому типу очки, устало подумал я. Даже если бы у меня было лишь восемь долларов с мелочью или я надеялся обменять покупку на цветные камешки, он желал знать это сразу. Он был среднего возраста, худощавый и рыжий, и звали его – чему вряд ли стоило верить – якобы Чип Фарлинг. Я уже успел побеседовать с несколькими ему подобными, и мое терпение подходило к концу.

– Я бы хотел уложиться примерно в шесть, – небрежно ответил я. – По крайней мере пока. Если будет что-то особенное – могу дать и больше.

Он прямо-таки расцвел.

– Полностью наличными?

– Да, – улыбнулся я в ответ.

Чип качнул головой, и его маленькие ручки переложили на столе несколько бумажек.

– Хорошо, – сказал он, продолжая кивать. – Отлично. Есть с чем поработать.

Потом он направил на меня указательный палец. Я нахмурился, но вскоре понял, что это лишь прелюдия к следующему его действию, которое заключалось в том, что он начал потирать подбородок, пристально глядя в пространство. Как я понял, это означало, что он думает.

Примерно через полминуты он снова перевел взгляд на меня.

– Итак. Займемся делом.

Вскочив с кресла, он быстро направился в другой конец кабинета, щелкая пальцами. Я вздохнул, глядя в чашку с кофе, и приготовился ждать.

Первым делом я, естественно, отправился в "Движимость". Она оказалась закрыта. Записка на дверях благодарила всех клиентов за сотрудничество и информировала, что контора ликвидируется в связи со смертью владельца. Мне так и хотелось добавить, что дополнительная причина заключается в том, что его наследник оказался полной бездарью. Прижавшись носом к окну, я заглянул внутрь. Не имеет никакого значения, стоят ли на месте столы, шкафы и компьютеры и висит ли на стене календарь с расписанным графиком отпусков, – с первого взгляда всегда можно сказать, жива ли еще контора. "Движимость" была мертва. Я знал, что так будет, но от увиденного мне все равно стало не по себе. Я осознал, что даже не пытался понять, стали ли действия моего отца в отношении "Движимости" сколько-нибудь более объяснимыми после того, что я узнал за последние двое суток. Я не мог заставить свои мысли двигаться хоть в каком-либо направлении.

Вместо этого я заставил двигаться свое тело и отправился по всем риэлторским конторам, до которых мог добраться пешком. Статус небольшой общины легко оценить по количеству агентств недвижимости на ее улицах. В каком-нибудь Коулике, штат Канзас, их придется еще поискать. Все хотят его покинуть, а не поселиться в нем и надеются, что им удастся это сделать до того, как их настигнет смерть.

В тех местах, где народ более состоятельный, можно найти одну-две конторы, затерявшиеся среди прочих в процессе делового броуновского движения. В городах же, подобных Дайерсбургу, их даже не нужно искать. Главное, что стремится продать такой город, – это не галстуки, галереи или ресторанчики. Идея в том, что здесь можно жить круглый год, можно быть одним из тех, кто обзаводится неплохим жильем и выстраивает вокруг него прочный забор. Ты тоже можешь жить в построенном на заказ бревенчатом доме с высокими потолками и чувствовать себя на короткой ноге с Богом и его ангелами.

По всей Америке богатые создают себе подобные уютные гнездышки. Ранчо, на которых прежде разводили скот, или просто красивые места покупаются и делятся на участки по двадцать акров, где можно наслаждаться великолепными видами и соседями, абсолютно ничем не отличающимися от тебя. Я ничего не имею против этого. Мне нравятся подобные виды, я хотел бы жить похожей жизнью, на фоне гор, посреди одного из самых прекрасных ландшафтов мира. Но мне не нравится все остальное, что за этим следует. Гольф. Покупка в складчину частного самолета. Ящики сигар. Безмятежные блондинки-андроиды, обитающие в местных клубах и заведениях. Грубые мужчины в кожаных куртках, с крепкими рукопожатиями; женщины со стальными глазами и подтянутой кожей на лице; разговоры, на треть демонстрирующие скупость, на треть – полные самодовольства и на треть состоящие из зловещего молчания. Думаю, от всего этого я просто свихнулся бы.

Вскоре снова появился Чип, держа в руках пачку проспектов и две видеокассеты.

– Мистер Лаутнер? – выдохнул он. – Приступим к поискам вашей мечты.

Я послушно просмотрел кассеты, не забывая временами заинтересованно хмыкать. Ни на одной не оказалось ничего, хотя бы напоминающего то, что я искал. Потом я пролистал проспекты, демонстрировавшие имитации деревянных хижин, выглядевших внутри так, словно их отделкой занимался пьяный ковбой, или сверкающие белые коробки, казавшиеся столь стерильными, будто их обнаружили на луне. Единственное, что различалось, да и то не сильно – весьма высокая стоимость. Примерно так же происходило и у каждого из предыдущих риэлторов. Я уже собирался с чувством исполненного долга попросить у Чипа визитку и уйти, а потом позвонить Бобби, чтобы узнать, как он справляется со своей задачей, когда среди глянцевых страниц мне попался листок бумаги.

"Холлс, – было написано там красивым шрифтом. – Для тех, кому нужно нечто большее, чем просто дом".

Далее в трех абзацах удивительно сдержанно описывался небольшой жилой комплекс в Галлатинских горах. Естественно, прекрасно приспособленный для катания на лыжах. Конечно, в уединенном месте, в конце дороги. Участок на горном плато в двести акров, столь идеально вписывающийся в окружающий пейзаж, что, возможно, даже сам Зевс не постеснялся бы приобрести там дом – и тем не менее казалось, будто его даже не особо пытаются продать. На листке не было ни фотографий, ни цены, что лишь усилило мой интерес.

Я выбрал наугад один из других проспектов, обратив лишь внимание, чтобы цена была достаточно высокой.

– Хотел бы взглянуть на этот, – сказал я.

Чип посмотрел и одобрительно кивнул.

– Первый сорт.

– И заодно уж, – добавил я, словно эта мысль только что пришла мне в голову, – давайте заглянем и сюда.

Я подвинул ему листок. Он взглянул на него, затем скрестил руки на груди и посмотрел на меня.

– Что касается Холлса, мистер Лаутнер, – рассудительно проговорил он, – то это исключительно дорогой товар, весьма высокого класса. И шести миллионов в данном случае будет мало. Даже слишком мало.

Я улыбнулся ему одной из своих лучших улыбок.

– Я же говорил. Покажите мне нечто особенное.

* * *


Час спустя я все еще слушал Чипа, увлеченно рассказывающего об игре в гольф, и начинал опасаться, что мне придется слушать его вечно. Когда мы только выезжали из Дайерсбурга, он спросил меня, насколько я увлекаюсь этой игрой. Я опрометчиво ответил, что в гольф вообще не играю, хотя, к счастью, мне хватило ума не добавить: "А зачем, во имя всего святого?" Он таращился на меня столь долго и со столь искренним непониманием, что я сказал – мол, займусь, как только обустроюсь на новом месте, и что это одна из причин, почему я ищу дом именно такого типа. Он медленно кивнул, а затем начал преподавать мне ускоренный курс игры в гольф, излагая все, что было ему об этой игре известно. Я решил, что минут пятнадцать еще выдержу, а потом просто его прикончу.

Мне уже продемонстрировали дом в Биг-Скае, оборудованный по последнему слову техники, с полом из гондурасского клена и камином, который какой-то придурок украсил крупной галькой. В конце концов я просто покачал головой. Чип ободряюще хлопнул меня по плечу – к этому времени он уже готов был стать моим закадычным другом, – и, погрузившись в машину, мы вернулись на главную дорогу, а оттуда поехали дальше в горы. Чип эмоционально расписывал мне мелкие недостатки в игре Тайгера Вуда, которые, как он считал, вызваны присущим его расе темпераментом.

Небо, ранним утром ясное, теперь приобрело тот же цвет, что и дорога. Слева текла река Галлатин, холодная и быстрая, по другую сторону тянулась узкая долина, поросшая деревьями. По обеим сторонам возвышались крутые горы. Если ехать так достаточно долго, то попадешь на высокогорное плато, а затем, свернув на восток, – в Йеллоустоунский парк, кальдеру гигантского спящего вулкана, последний раз извергавшегося шестьсот тысяч лет назад. С тех пор в пустотах под ним собралась застывшая лава, и отец как-то раз рассказывал, будто местная легенда гласит, что на берегах Йеллоустоунского озера можно услышать тихое жужжание – признак того, что в скалистых глубинах медленно нарастает давление. Вероятно, вся эта местность могла в любой день снова взорваться, отбросив нас назад в каменный век, что, конечно, было бы полнейшим бредом. Однако после часа общения с Чипом мне казалось, что один лишь треск, раздававшийся в моей голове, мог вызвать извержение вулкана.

Проехав двадцать миль, Чип свернул вправо, в ничем не выдающемся месте. Выскочив из машины, он поспешил к ограде, где обнаружились маленькие незаметные ворота – что весьма меня удивило. В Биг-Скае, как и в большинстве подобных мест, имелся громадный въезд, украшенный деревьями, которые успели достигнуть достаточно внушительной высоты еще в то время, когда о Фарлингах никто даже не слышал. Эти же ворота выглядели так, словно вели всего лишь к служебному подъезду. Чип наклонился к правой стороне ворот, и я увидел, как шевелятся его губы. Я понял, что в столб вмонтирован интерком. Выпрямившись, он немного подождал, глядя в небо, с которого упало несколько дождевых капель. Затем повернулся, к чему-то прислушался и снова подошел к машине.

Когда он снова пристегнул ремни, ворота открылись. Мы въехали, и они тотчас же захлопнулись за нами. Чип осторожно поехал прямо по примятой траве. Машину слегка подбрасывало, и я поморщился.

– Не слишком-то тут благоустроенно, верно?

– Увидите, – улыбнулся он.

Еще с четверть мили пришлось тащиться под углом к главной дороге в сторону густо растущей группы деревьев. Когда мы обогнули их, трава внезапно сменилась узкой, но безукоризненно гладкой асфальтированной дорожкой. Быстро обернувшись, я увидел, что шоссе скрылось из виду за деревьями.

– Хитроумно, – заметил я.

– В Холлсе ничего не делается просто так, – нараспев произнес Чип. – Те, кто решат здесь поселиться, могут рассчитывать на уединение по самому высокому стандарту.

Дорожка свернула в сторону от реки, извиваясь позади скал. Она поднималась по крутому склону, все так же оставаясь невидимой с главной дороги. Несколько минут спустя трудно было поверить, что шоссе вообще когда-либо существовало. Кто-то постарался от души, выбирая расположение Холлса, и на меня это произвело определенное впечатление.

– И давно все это здесь?

– Освоение участка началось семь лет назад, – сказал Чип, глядя сквозь забрызганное дождем ветровое стекло. – Жаль, что вам не увидеть его при лучшей погоде. После хорошего снегопада можно подумать, будто вы умерли и попали в рай.

– И много домов вы тут продали?

– Ни одного. Домов всего десять, и, похоже, никто не торопится поселиться в немногих оставшихся свободными. Честно говоря, их листовка этому не способствует. Я говорил им, что следовало бы поместить в ней хотя бы несколько фотографий.

Мы приближались к вершине возвышенности, поднявшись длинными зигзагами как минимум на пятьсот футов.

– Похоже, что никто из других риэлторов, с которыми я говорил, вообще ничего не знают о Холлсе.

Чип покачал головой.

– Это наш эксклюзив. По крайней мере на данный момент.

Он подмигнул мне, и на мгновение я увидел перед собой мистера Фарлинга таким, каким он мог бы быть, запирая за собой дверь на ночь. Я отвернулся, внезапно еще больше уверившись в том, что правильно поступил, не представившись своим реальным именем. У меня возникло ощущение, что Чип мог бы узнать фамилию Хопкинс быстрее, чем какого-нибудь давно умершего лос-анджелесского архитектора, независимо от того, в скольких фильмах встречались построенные им здания.

Мы свернули в последний раз, и теперь стали видны ворота. Они были сделаны не из дерева, а из очень больших кусков камня и стояли на холме, так что невозможно было разглядеть, что находится за ними. Когда мы подъехали ближе, я смог различить вручную выбитое на них слово "Холлс", тем же шрифтом, что и на листовке.

– Приехали, – прочирикал Чип, хотя в этом не было никакой необходимости.

По другую сторону возвышенности дорога резко сворачивала влево. Мне показалось, что примерно в полумиле отсюда простирается ряд более высоких гор, но их скрывали очередные заросли деревьев. За ними в обе стороны тянулась очень высокая ограда. Дождь усилился, а небо почернело, готовое разразиться грозой.

– Поле для гольфа находится с другой стороны, – сказал Чип, с ходу переключаясь на автопилот. – Девять лунок, по проекту Никлаусов, отца и сына. Естественно, в это время года оно закрыто, да и кому оно сейчас нужно, если всего в минутах езды отсюда есть "Зандер-Фоллс" или "Лост-Крик"? Гольф-клубы мирового класса, совсем недалеко от домов, которые могут удовлетворить самого разборчивого и искушенного покупателя?

В самом деле, подумал я, начиная понемногу злиться.

– Вон там – комплекс зданий у входа, – продолжал Чип.

Из полумрака появились очертания низких деревянных строений.

– Клуб, бар для некурящих и отличный ресторан.

– Вы там обедали?

– Нет. Но мне кажется, что он просто отменный.

Он припарковал машину на автостоянке возле входа, среди ряда очень дорогих автомобилей. Мы вышли, и он повел меня к двери. Я попытался оглядеться по сторонам, но видимость была почти нулевая, а нам приходилось двигаться очень быстро, так как дождь теперь громко барабанил по каждой горизонтальной поверхности.

– Чертов дождь, – тихо пробормотал Чип. Заметив мое удивление, он с извиняющимся видом пожал плечами. – Простите. Худший враг риэлтора.

– Что, неужели хуже соседей-испанцев?

Он громко рассмеялся, хлопнул меня по спине и подтолкнул к двери.

Внутри все было спокойно. Слева простиралось нечто вроде клубного зала, с кожаными креслами вокруг столиков из черного дерева. Зал был пуст. В конце его находилось окно, из которого в любой другой день наверняка открывается потрясающий вид. Сегодня же оно представляло собой лишь серый прямоугольник. Справа располагался большой камин, в котором потрескивал послушный огонь. Откуда-то слышалась очень тихая музыка Бетховена, одна из сонат для скрипки и фортепьяно. Вдоль стены тянулась деревянная стойка, а позади нее висело некое "произведение искусства". Пока мы стояли в ожидании, когда кто-нибудь ответит на звонок Чипа, я сунул руку во внутренний карман пиджака и нажал кнопку на мобильнике. Если предполагать, что здесь работает сотовая связь, то у Бобби должен был зазвонить телефон. Мы договорились, что я поступлю таким образом, если найду то, что искал.

Я нашел.

* * *


Процесс ознакомления занял примерно полчаса. Стройная и привлекательная женщина лет тридцати, с прической, стоившей многие сотни долларов, усадила нас в холле и начала рассказывать обо всем том великолепии, которое мог предложить Холлс. Судя по ее безупречному серому костюму, голубым глазам и гладкой коже, все, что она говорила, было правдой. Она не назвала своего имени, что показалось мне странным. В американской деловой беседе всегда принято представляться сразу же при рукопожатии – это как бы признак того, что ты берешь на себя определенные обязательства. Ты знаешь мое имя – значит, я могу желать для тебя лишь лучшего. И уж в любом случае не собираюсь тебя обмануть или ограбить – как, я, твой друг?

В основе самой идеи Холлса, как объяснила мисс Безымянная, лежало желание воспроизвести традиционное понятие "общины", но только лучше. Обслуживающий персонал всегда был готов исполнить любую прихоть, сколь бы странной она ни казалась. Жившие здесь, судя по всему, считали прислугу своими друзьями – видимо, друзьями особого типа, которые должны делать все, что им скажут, независимо от времени суток и от того, насколько утомительна и тяжела задача. Шеф-повар ресторана раньше работал в гламурном заведении в Лос-Анджелесе, о котором приходилось слышать даже мне, и еда доставлялась на дом с девяти утра до полуночи. Винные погреба, как заверила меня женщина, превосходили все мыслимые ожидания. Все дома были автоматизированы по последнему слову техники, и в каждом имелась выделенная линия для доступа в Интернет. В дополнение к столь превозносившемуся гольф-клубу имелся оздоровительный клуб, клуб-ресторан и несколько других, которых я не запомнил. Членство в каждом из них являлось обязательным для жильцов, а стоимость составляла около полумиллиона долларов. В год. За каждый. Рядом со мной энергично кивал Чип, словно не в силах поверить, насколько это удачная сделка. Я отхлебнул из уже сотой за день чашки кофе – по крайней мере, в Холлсе он был хорошим, – стараясь сохранить самообладание.

Женщина отметила, что на продажу осталось лишь три дома, по цене от одиннадцати с половиной до четырнадцати миллионов долларов – невероятно дорого даже по стандартам недвижимости высшего класса. Она завершила свое повествование гимном, воспевающим радости здешней жизни, из которого, как я понял, черпал часть своей информации Чип.

– Превосходно, – сказал я, когда ее выступление подошло к точно отмеренному концу. – Что ж, давайте взглянем.

Женщина вежливо посмотрела на меня.

– Естественно, это невозможно.

– Мне уже приходилось прежде мокнуть, – заверил я ее. – Много раз. Я даже как-то раз плавал.

– Погода не имеет значения. Мы не позволяем осматривать Холлс, пока клиент не продемонстрирует свою состоятельность.

Она бросила взгляд на Чипа, лицо которого ничего не выражало.

– Состоятельность, – повторил я.

– Финансовую и прочую.

Я поднял брови и приятно улыбнулся.

– Что?

– Если позволите, – вмешался Чип, – то имелось в виду, что, как мы уже говорили по дороге сюда, Холлс поддерживает весьма...

– Я слышал, – сказал я. – Значит, как я понял, мисс...

Я сделал паузу, но она не заполнила ее своим именем. Эта женщина явно не спешила стать моим другом.

– Как я понял, я не могу выйти за дверь этой комнаты, пока не продемонстрирую, что подхожу вам?

– Совершенно верно. – Она лучезарно улыбнулась мне, словно ребенку, который после долгих и бесплодных усилий наконец понял, каким образом по положению большой и маленькой стрелок можно узнать, сколько еще осталось времени до того, когда будет пора ложиться спать. – Как, вероятно, уже объяснил вам мистер Фарлинг.

– Ив чем же заключается эта демонстрация?

Женщина раскрыла папку и достала листок бумаги. Положив его передо мной, она сказала:

– Предъявление полной стоимости вашей предполагаемой покупки, вместе с достаточными средствами для оплаты членства в клубах за пять лет, на депозитном счете. Предоставление доступа к вашему бухгалтеру или иному взаимно согласованному представителю с целью оценки вашей финансовой состоятельности. Личная встреча с советом общины в полном составе, который состоит из управляющих и по одному представителю от каждого из домов, с дополнительным собеседованием в подкомитете, если таковое потребуется. Назначение с вашей стороны двух значимых персон – под словом "значимые" мы подразумеваем, что они должны быть таковыми в обществе в целом, – которые могли бы подтвердить перед советом ваше прошлое и нынешнее положение. Если все вышеперечисленное пройдет гладко, вас допустят на территорию общины, чтобы ознакомиться с ней подробнее и сделать свой выбор.

– Да вы шутите.

– Уверяю вас, нет.

Я попытался возмутиться.

– Да вы хоть знаете, кто я?

– Нет. – Она улыбнулась, отчего ее губы превратились в тонкую линию, напоминающую недавно заживший шрам. – В том и суть.

Краем глаза я заметил, что молодой человек за стойкой, явно проведший немало времени в спортзале, наблюдает за нами. Несколько мгновений я смотрел женщине прямо в глаза, затем улыбнулся в ответ.

– Отлично, – сказал я.

После короткого замешательства она нахмурилась.

– Прошу прощения?

– Именно на подобное я и рассчитывал. Мистер Фарлинг, судя по всему, в точности угадал мои нужды.

Голос мой звучал ровно и четко, что предположительно должно было соответствовать моей поддельной личности.

– Человеку, занимающему такое положение, требуются определенные гарантии, и я рад сообщить, что вы их мне предоставили.

Мисс Безымянная вновь начала обретать дружелюбный вид.

– Мы пришли к взаимопониманию?

– Именно так. Могу я взглянуть на планы доступных домов?

– Конечно.

Она снова полезла в папку и достала два сложенных листа, которые развернула на столе. Я быстро проглядел их – они оказались весьма подробными и хорошо прокомментированными. То, что я увидел, заинтересовало меня куда больше, чем я ожидал.

– Занятно, – сказал я. – Жаль, что не могу сейчас познакомиться с ними в реальности, но этого вполне достаточно, чтобы мои намерения не изменились.

Я начал снова складывать планы, но потом сообразил, что такой богатый человек, как я, скорее поручил бы столь низменную задачу кому-нибудь другому, и встал. Застигнутые врасплох, они оба поспешно поднялись следом за мной. Я протянул женщине руку и крепко ее пожал.

– Спасибо за потраченное время, – сказал я, словно уже думая совсем о других делах. – Полагаю, все дальнейшие вопросы, которые могут у меня возникнуть, следует направлять вам через мистера Фарлинга?

– Да, как обычно. Можно спросить, как вы услышали про Холлс?

Я поколебался, сообразив, что вряд ли стоит говорить о том, что просто случайно увидел листок бумаги.

– От друзей, – сказал я.

Она едва заметно кивнула. Хороший ответ.

Слегка поклонившись, я вышел из холла, не дожидаясь Чипа. Немного постоял под навесом, глядя на дождь. Теперь было видно, что дома расположены таким образом, что снаружи их заметить было невозможно. Чип не шутил насчет уединения.

Вскоре он вышел из дверей и повел меня к машине. Садясь в нее, я заметил другой автомобиль, который только что въехал в ворота и быстро двигался по дорожке – большой и черный, нечто вроде вездехода. Описав дугу вокруг небольшой парковки, он остановился в двадцати футах от нас.

Я постарался потянуть время, открывая дверцу, залезая в машину и усаживаясь на сиденье, даже некоторое время не убирал ногу, чтобы задержаться подольше. Когда я застегивал ремни, из здания, откуда мы только что вышли, появился человек примерно моего роста, со светлыми волосами, который целеустремленно шагал, опустив голову. Он ни разу не взглянул на нас, и мне лишь показалось, что у него суровые черты лица, но не более того. Когда он подошел к машине, со стороны водителя выскочил другой человек и обошел ее вокруг, чтобы открыть дверцу сзади. Стоя к нам спиной, второй погрузил туда чемодан – большой, синего цвета. На его ручке болталась бумажная таможенная ленточка, но я не мог различить буквы. Оба забрались в машину.

В это время Чип завел двигатель, осторожно выехал задним ходом на дорожку, и Холлс остался позади.

* * *


Большую часть обратного пути Чип молчал. У меня возникло ощущение, что его с пристрастием допросила мисс Безымянная, и теперь он ругал себя за то, что не смог адекватно ответить на ее вопросы – например, кто я такой и где я родился. Даже я знал, что именно это риэлтор должен в первую очередь выяснить у потенциального покупателя – аминокислоты, из которых состоял геном сделки. Отец порой говорил, в тех редких случаях, когда становился чересчур разговорчивым, что в карман к человеку можно залезть его собственной рукой. Под этим он подразумевал, что нужно достаточно знать о человеке, чтобы найти к нему такой подход, который покажется ему наиболее привычным.

Чип все же спросил меня, что я думаю по поводу увиденного. Я ответил, что дом в Биг-Скае меня не интересует, особенно после того, что может предложить Холлс. Его это, похоже, не удивило. Я спросил, сколько еще клиентов он туда возил. Он ответил, что восемь, за последние три года. Все они прошли процедуры, которых требовало правление. И никому из них не дали возможности приобрести дом.

Я уставился на него.

– Эти люди кладут на счет по пятнадцать – двадцать миллионов, открывают свою деловую информацию, и их все равно не допускают? Они на самом деле хотят продать эти дома или как?

– Эксклюзивность, мистер Лаутнер. Вот в чем суть.

Он бросил на меня взгляд, словно желая убедиться, что я внимательно его слушаю.

– Мы живем в странном мире, это факт. У нас самая прекрасная страна на планете, самый трудолюбивый народ, и тем не менее мы живем бок о бок с людьми, с которыми не хотелось бы находиться даже в одном полушарии. Это историческая проблема. Мы слишком широко открыли двери и слишком поздно их закрыли. Мы сказали: "Приезжайте кто угодно, присоединяйтесь к нам – нам нужны новые люди. У нас много свободной земли". Но мы не особо заботились о том, чтобы удостовериться, что это именно те люди, которые нам нужны. Мы не подумали как следует о будущем. Вот почему люди вроде вас уезжают на Запад – подальше от городов, от толп, чтобы быть среди себе подобных. Чтобы снова жить по-настоящему. Я не говорю о расе, хотя это тоже играет роль. Я говорю об отношении. О качестве. О том, что далеко не всем людям предназначено жить рядом друг с другом. Вот почему они приезжают в города вроде Дайерсбурга. Это нечто вроде фильтра, и, как правило, он работает вполне успешно – но все-таки порой попадаются те, кто ему не соответствует. Студенты. Бездельники, приехавшие покататься на лыжах. Отбросы общества возле шоссе. Люди, которые не хотят понять. И что с ними делать? Приезжать сюда им не запретишь – у нас свободная страна. Ничего не поделаешь, кроме как заботиться о себе самому.

– И каким же образом?

– Делаешь сетку в своем фильтре намного мельче. Находишь нескольких единомышленников и окружаешь себя высокой стеной.

– И нечто подобное представляет собой Холлс?

– В каком-то смысле – да. Но в основном, конечно, это уникальная возможность поселиться вдали от всех.

– Будь у вас деньги – вы бы там поселились?

Он коротко рассмеялся.

– Да, сэр, наверняка. А пока что я просто работаю за свои комиссионные.

Мы спустились с холмов и выехали на небольшую высокогорную равнину. К тому времени, когда мы вернулись в Дайерсбург, было уже совсем темно и дождь начал слегка ослабевать. Чип припарковал машину возле своей конторы и повернулся ко мне.

– Ну так что? – улыбнулся он. – Что будете делать дальше? Хотите подумать над тем, что видели, или зайдем ко мне в офис, может, покажу вам еще несколько вариантов на завтра?

– Я бы хотел задать вам один вопрос, – сказал я, глядя в ветровое стекло.

На тротуаре было пусто.

– Валяйте.

Он выглядел усталым, но жизнерадостным. Мать всегда говорила, что торговля недвижимостью – работа не для тех, кто хочет, чтобы его рабочий день был предсказуем.

– Вы говорили, что только что получили эксклюзивные права на продажу Холлса. Значит, раньше этим занималась другая фирма?

– Верно. – Мне показалось, что он несколько сбит с толку. – А что?

– Вам известно – им удалось что-либо продать?

– Нет, сэр. Это и продолжалось-то не очень долго.

– Так почему же они не представляют интересы Холлса до сих пор?

– Владелец умер, бизнес свернули. Мертвые не могут продавать дома.

Я кивнул, ощущая полнейшее спокойствие.

– Сколько составляли бы ваши комиссионные за один из этих домов? Надо полагать, приличную сумму?

– Достаточную, – осторожно согласился он.

Я немного помолчал.

– Достаточную, чтобы кого-то за нее убить?

– Что?

– Вы слышали. – Я больше не улыбался.

– Не понимаю, что вы хотите сказать. Вы думаете... да о чем вы, черт побери?

Его поведение мне не понравилось, и вы будете удивлены и огорчены, если узнаете, как реагируют нормальные люди на ложь, даже в самых сложных обстоятельствах. Я ждал. Я старался быть нормальным. А теперь я почувствовал, что с меня хватит.

Схватив Чипа за затылок, я со всей силы ударил его лбом о руль, так что твердый пластик угодил ему прямо в переносицу, затем резко дернул его голову назад.

– Я собираюсь задать тебе вопрос, – сказал я, снова прижимая его голову к рулю.

Он издал тихий стон.

– На этот раз я должен поверить твоему ответу. Я должен знать, что ты говоришь правду, и это единственная твоя возможность меня убедить. Иначе я тебя убью. Понял?

Почувствовав, как он лихорадочно кивнул, я снова оттянул его за волосы назад. Из носа у него шла кровь, вдоль лба тянулся красный рубец. Глаза были широко раскрыты.

– Ты убил Дона Хопкинса?

Он покачал головой и продолжал судорожно ею трясти, словно ребенок. Некоторое время я наблюдал за ним. В свое время мне приходилось иметь дело со многими лжецами, и довольно долго я и сам был таким. Так что я хорошо научился их различать.

Чип не убивал моего отца. По крайней мере не лично.

– Ладно, – сказал я, прежде чем он успел сломать себе шею. – Но, думаю, ты кое-что знаешь о том, что с ним случилось. Предлагаю тебе сделку. Я хочу, чтобы ты от меня кое-что кое-кому передал. Передашь?

Он кивнул. Потом моргнул.

– Скажи этим фашистам там, в горах, что кое-кто ими интересуется. Скажи им, что я не верю, будто мои родители погибли в аварии, и что я требую возмездия за то, что произошло. Понял?

Он снова кивнул. Я отпустил его голову, открыл дверцу и выбрался под дождь.

Стоя снаружи, я наклонился и посмотрел на него. Лицо его было искажено от страха и потрясения, по подбородку стекала кровь.

Я повернулся, чувствуя, как у меня трясутся руки, и пошел искать кого-нибудь из нормальных людей.




Глава 15


Бобби стоял, прислонившись к конторке в доме моих родителей, и пил минеральную воду из стакана. Когда я вошел, он поднял взгляд и посмотрел на стекающие с меня потоки воды. Дождь продолжался практически все то время, пока я шел пешком.

– Ну как, что тебе удалось сделать? – спокойно спросил он.

– Ничего.

– Понятно, – помолчав, ответил он.

Я взял стакан и одним глотком допил остатки воды. Лишь когда стакан опустел, я вспомнил, что вода составляла часть последних покупок, сделанных родителями.

– Еще есть?

– Немного, – ответил Бобби. Я поставил стакан на конторку и сел за стол, в последний момент вспомнив, что нужно снять пальто – словно какой-то внутренний голос предупредил меня, что иначе я могу простудиться насмерть. В окно было видно, что в гостиной Мэри горит свет. Я надеялся, она не в курсе, что я до сих пор в городе – иначе ей могло бы показаться не слишком вежливым, что я к ней не зашел. Потом я понял, что сижу в доме, в котором горит свет, а на улице стоит машина, поэтому, вероятно, она и так уже об этом знает. Голова у меня сейчас работала не лучшим образом.

Бобби ждал, скрестив руки на груди.

– Ну так что? – спросил я. – Как у тебя дела?

– Давай рассказывай, Уорд, – раздраженно сказал он.

Я покачал головой. Он пожал плечами и заговорил:

– Я ознакомился с обстоятельствами аварии. Учитывая положение автомобиля, в который они врезались, вполне вероятно, что твоя мать могла просто не вписаться в поворот. Он довольно крутой, было темно, и к тому же довольно туманно.

– Верно, – устало сказал я. – И она управляла машиной всего лишь около сорока лет. Вероятно, ей прежде никогда не встречались крутые повороты, и она никогда не проезжала этот перекресток за все время, которое здесь прожила. Видимо, клюквенного сока и тумана для нее оказалось чересчур много. Все теперь понятно. Удивительно еще, что машина не перескочила через первый ряд домов и не улетела в море.

Бобби не обращал на меня внимания.

– На углу, возле места аварии, есть небольшая бензоколонка, а чуть дальше по улице – видеопрокат. Вряд ли стоит говорить, что никого из тех, с кем я разговаривал, в ту ночь там не было. Видеопрокат принадлежит двум братьям. Тот, с которым я общался, уверен, что его брат ничего не знал, пока не увидел приехавших полицейских.

– Он не слышал звука удара одного тяжелого металлического предмета о другой, не подумал, что могло что-то случиться?

– Ты же знаешь подобные заведения. Под потолком – большой старый телевизор, в нем на оглушительной громкости крутится какой-нибудь фильм Джона By[17 - Джон By (p. 1946) – американский режиссер китайского происхождения, снимающий в жанре экшн. (Прим. ред.)]; парень за прилавком успел за вечер набраться пива, а во рту у него косяк размером с бурито. Вполне вероятно, что его можно стукнуть молотком по башке и он даже не моргнет. Так что я отправился на бензоколонку, и парень дал мне телефон своего менеджера. Я позвонил ему и получил адрес парня, который работал в тот вечер.

– И что ты ему сказал?

– Что помогаю полиции в расследовании.

– Великолепно, – сказал я. – Теперь местная полиция точно ко мне привяжется.

– Уорд, да кому, черт возьми, до этого дело?

– Я больше не работаю в Конторе, Бобби. А здесь, в реальном мире, копы способны на многое.

Бобби махнул рукой – мол, не о чем беспокоиться.

– Так вот, я пошел к нему домой и убедился, что он тоже ничего не видел. Он слышал какой-то шум, но подумал, что кто-то возится позади бензоколонки. Вызвать полицию он побоялся, а когда понял, что на улице произошла авария и бензоколонке ничего не угрожает, полиция уже приехала.

– Ладно, – сказал я.

Большего я от Бобби и не ожидал, но он оказался достаточно настойчив.

– Что еще?

– Потом, как мы договаривались, я приехал сюда и осмотрел дом.

– Нашел что-нибудь?

Он покачал головой.

– Нет. Абсолютно ничего.

– Я тебе говорил.

– Говорил, – огрызнулся он. – Ты не только симпатичный, Уорд, ты еще и всегда прав. Честное слово, жаль, что я не гей. Мне бы больше не потребовалось никого искать. Лучше тебя никого нет. Может, теперь сам что-нибудь расскажешь?

– Место, изображенное в первом видеофрагменте, называется Холлс и находится в Галлатинских горах. Чтобы там поселиться, нужно быть очень и очень богатым, и тебе даже не позволят взглянуть на дома, пока ты не докажешь, что в достаточной степени им подходишь.

– Холлс? Что это за название?

Я тяжело вздохнул.

– Не знаю. Может быть, они подразумевают Валгаллу. Может, они считают себя богами. Впрочем, с такими деньгами можно позволить себе и это.

– Ты уверен, что не ошибся?

– Вне всякого сомнения. Холл выглядит в точности так же, как и на видео, вплоть до картины на стене. Это то самое место. И они очень, очень подозрительно относятся к каждому, кто хотел бы вступить в их сообщество.

– Тогда как так вышло, что ты не позвонил?

– Я звонил. Видимо, сотовая связь там не работает. Телефон лежал у меня в кармане, так что я не знал, прошел ли звонок.

– И как твое впечатление?

– Просто шишка на ровном месте. Я не видел никого из местных жителей, за исключением одного типа в самом конце, но все равно не смог его толком разглядеть. По сути – если у тебя есть деньги и ты не хочешь, чтобы тебя беспокоили простые смертные, то это место для тебя. Впрочем, мне удалось взглянуть на план дома, и это отнюдь не обычные рядовые архитектурные творения. Они явно привлекли к работе кого-то весьма опытного, причем с нестандартными идеями.

– Например?

Я достал из кармана ручку и набросал эскиз.

– Весьма своеобразное расположение. Основные жилые помещения приподняты над уровнем земли. Центральные камины сдвинуты к внутренним стенам комнат. Витражи в окнах напротив каминов и в световых люках над коридорами. Свисающие карнизы, горизонтальные ряды окон, бросающиеся в глаза балконы.

Бобби посмотрел на рисунок.

– И что? Я бы сказал, друг мой, что для меня это выглядит как самый обычный дом.

– Многое из этого стало частью стандартной архитектуры, – согласился я. – Но на данных рисунках все это соединено вместе, будто по учебнику Фрэнка Ллойда Райта.

– Ну так, может быть, они его и наняли.

– Вряд ли. Разве что они наняли еще и медиума.

– Ну, тогда кого-нибудь, кто проектирует в его стиле. Таких наверняка сотни. Ничего особенного.

– Возможно. Но подобное в наше время не в моде, да и никогда не было для сообществ такого уровня. Обычно всяким нефтяным баронам хватает лестниц из красного дерева, роскошных спален и прочего в том же стиле – мол, посмотрите, какой я богатый.

– Выглядит здорово.

– Но искусственно. В древности человеческие жилища создавались из того, что уже существовало в природе, а не строились с нуля. Вот почему многие современные творения архитектуры выглядят так, будто им чего-то не хватает – они не вписываются в окружающий пейзаж. Дома Райта были совсем другими. Дорога к входу специально сделана достаточно замысловатой, символизируя путь отступления к безопасному убежищу, а камин отодвинут в центр здания, имитируя огонь в глубокой пещере. Помещения внутри дома расположены так, чтобы создавать внутреннее ощущение полной защищенности и в дополнение к этому – естественным образом возникшего пространства. Внешние окна вытянуты рядами таким образом, чтобы можно было видеть все происходящее снаружи, не подвергая риску находящихся внутри. Витражи вызывают ощущение стены растительности, сквозь которую обитатели жилища могут видеть все, не боясь сами быть замеченными. Человек чувствует себя наиболее уютно, когда, с одной стороны, имеет возможность обозревать территорию, на которой живет, а с другой – ощущает себя хорошо защищенным и скрытым от посторонних глаз. И именно это обеспечивают его проекты.

Бобби уставился на меня.

– А ты не так прост, как кажешься.

Я смущенно пожал плечами.

– Просто внимательно слушал лекции в колледже. Суть в том, что если ты найдешь мне другой жилой комплекс, похожий на этот, то я поцелую тебя в задницу.

– Звучит соблазнительно, но я готов поверить тебе на слово.

– Вероятно, это одна из причин, по которой они не разрешают осмотреть дома заранее. Это вовсе не то, за что обычно выкладывают свои миллионы. А это, в свою очередь, означает, что у них должны быть и какие-то другие причины строить именно таким образом.

– Значит, архитектор помешан на идеях Райта. Или они наняли того, кто тоже внимательно слушал лекции. Пока не вижу, какие из этого можно сделать выводы, и мне бы очень хотелось, чтобы ты рассказал, чем все закончилось.

– Я сорвал свою злость на риэлторе.

– Прямо на месте?

Я покачал головой.

– За кого ты меня принимаешь? В городе. Вокруг никого не было.

– Он мертв? – Вопрос прозвучал чисто по-деловому.

– Господи, нет, конечно.

– Почему ты это сделал?

– Он мне не понравился. К тому же раньше Холлсом занимались две фирмы. Теперь только одна.

Бобби медленно кивнул.

– И той, которая больше этим не занимается, была фирма твоего отца.

– Ты очень умный.

– К тому же, как я понимаю, раз мы сейчас не обсуждаем вопрос об убийстве, то ты не считаешь, что этот риэлтор убил твоих родителей. Несмотря на финансовый интерес.

Я покачал головой.

– Не он лично. Но он очень близко связан с убийцами. Иначе зачем было снимать то место на видео?

Неожиданно я встал и быстро вышел из кухни. Проходя через холл, я вдруг ощутил нечто странное, но так и не смог понять, что именно, и пошел дальше. Бобби последовал за мной в гостиную.

Я подошел к кофейному столику, взял лежавшую на нем книгу и помахал ею у него перед носом.

– Книга о вышеупомянутом великом архитекторе, – сказал он. – Ну и что? Твой отец занимался недвижимостью. К тому же он был уже стар, а старики любят копаться в чужих биографиях. Они и живут-то во многом благодаря этому и каналу "Дискавери".

– Бобби...

– Ладно, – признал он. – Интересное совпадение. Вроде как.

Я вышел в коридор и снова остановился, чувствуя, что нужно что-то предпринимать, но понятия не имел, что именно.

– Ты тут как следует все обшарил?

– Отвернул ковер, заглянул под половицы, поднялся за крышу и посветил фонариком в бак. Даже внутрь телефонов заглядывал. Здесь ничего больше нет. Естественно, я даже представления не имею, что искать.

– Я тоже, – сказал я. – Единственное, что попалось мне на глаза, – та видеокассета.

Я нахмурился.

– Погоди-ка. Когда я был здесь на днях, я положил сюда почту. Теперь ее нет.

Я посмотрел на него, внезапно почувствовав уверенность, что напал на некий след.

– Расслабься, детектив. Пару часов назад ее забрал один старик. Такой носатый, он еще сказал, что был адвокатом твоих родителей. Я впустил его, объяснил, что я твой друг. Он отнесся к этому спокойно, хотя вид у него был такой, будто он хотел проверить, сколько ложек я украл.

– Гарольд Дэвидс, – сказал я. – Он говорил, что будет иногда заходить.

Бобби улыбнулся.

– Уорд, в жизни порой происходит немало странного. Хватит быть таким параноиком.

Внезапно из гостиной послышался грохот. Мы бросились бежать, но недостаточно быстро.

* * *


Дело не столько в звуке, сколько в ощущении чудовищного давления, столь же шокирующего, как если бы ты был ребенком, которому дал пощечину некто, до сих пор никогда тебя не бивший. Если ты оказываешься близко к месту взрыва, то осознаешь главным образом сильный удар в голову и грудь, затем вообще перестаешь что-либо ощущать и тебе кажется, будто весь мир сорвался со своей орбиты. Сам же звук воспринимается как нечто вторичное, как будто ты слышишь его много дней спустя.

Похоже, меня сразу же со всей силы швырнуло о стену, и я ударился лицом о ряд картин. Когда я упал на пол, чувствуя, как сыплются искры из глаз и падают вокруг осколки стекла, раздался еще один взрыв, более тихий, а потом я помню лишь, как волок Бобби по полу к остаткам входной двери.

Мы вместе побежали по дорожке, оскальзываясь и падая на мокрых плитах. Позади раздался очередной взрыв, намного громче первого. На этот раз я услышал свист летящих вокруг обломков и хлопок ударной волны. Бобби продолжал карабкаться вперед, помогая себе руками. Я слегка замешкался, обернувшись назад на дом, мы налетели друг на друга и в итоге свалились спинами на мокрую траву. Вся внешняя стена гостиной исчезла, а внутри уже начинался пожар. Я не мог отвести взгляд. Когда ты видишь пылающий дом, тебе кажется, будто ты смотришь на чью-то гибнущую душу, на работу могильных червей длиной в шестьдесят футов.

Когда я сумел наконец подняться, Бобби уже достал телефон и отошел в сторону, глядя через забор. Я сделал несколько шагов к дому. Возможно, мне казалось, будто я могу вернуться и потушить огонь или спасти какие-то вещи, – я не знал. Я просто чувствовал, что должен что-то сделать.

Раздался еще один небольшой взрыв, и я услышал громкий треск внутри дома. Огонь быстро разрастался. Дождь превратился в мелкую морось, и я, помню, подумал, что так оно обычно и бывает. Весь день шел сильный ливень – но почему не сейчас?

Бобби подбежал ко мне, захлопывая телефон. Из небольшой царапины у него на лбу сочилась кровь.

– Они едут, – сказал он.

Я не мог представить, о ком он мог бы говорить.

– Кто?

– Пожарная команда. Пошли.

– Не могу, – сказал я. – Это их дом.

– Нет, – твердо ответил он. – Это место преступления.

Когда мы добрались до моей машины, он быстро обошел ее вокруг, внимательно глядя на землю. Потом опустился на четвереньки и заглянул под днище, затем встал, отряхнул руки и открыл дверцу. Присев, заглянул под водительское сиденье, потом поднял капот, обошел машину спереди и заглянул в двигатель.

– Ладно, – сказал он. – Рискнем.

Закрыв капот, он вернулся к машине со стороны водителя, вставил ключ в приборную панель и, слегка поморщившись, повернул. Двигатель завелся, и ничего не взорвалось. Бобби тяжело выдохнул и похлопал машину по крыше.

– Но мы ничего не слышали, – сказал я. – Никакой машины.

– Неудивительно, – ответил он слегка дрожащим от облегчения голосом. – В такой местности, как эта, легче затеряться во дворах, чем на дороге. Я бы спрятал машину под холмом и прошел последнюю четверть мили пешком. Хотя если бы на их месте был я, мы бы сейчас с тобой не разговаривали. Слышал, как эта штука развалилась после первого взрыва? Кто-то слишком торопился, собирая бомбу, и напортачил.

– Какая разница? Все равно от первого взрыва сработало и все остальное.

– После того как сработал взрыватель, бомбу разорвало на части. Кто-то не слишком умело ее собрал, и она распалась на куски.

– Если бы мы были в гостиной, этого бы хватило. – Внезапно я потер лицо руками. – Похоже, Чип передал от меня весточку.

– Наверняка.

– В таком случае... – Я посмотрел на часы. – Они успели все организовать всего за час с лишним, включая время на то, чтобы сюда добраться.

Заметив, что из царапины на тыльной стороне руки сочится кровь, я вытер ее о пиджак.

– Как я и говорил. Они начали действовать.

– В мелочах они могли и ошибиться, но ситуацией определенно владеют, верно?

Вдали послышался звук приближающихся сирен, и я увидел, как в домах через дорогу открываются двери.

– Они взорвали дом моих родителей, – недоверчиво проговорил я, снова оглядываясь. – Бомбой.

Горящий дом выглядел неестественно, просто неуместно посреди улицы из аккуратных маленьких строений. Повернувшись, я посмотрел через изгородь на дом Мэри.

В нескольких окнах горел свет, и входная дверь была открыта.

– Да, приходится иметь дело с отменными сволочами, – согласился Бобби, снова похлопывая по крыше автомобиля. – А теперь – поехали.

Но в это время я уже мчался, оскальзываясь на бегу, к воротам. Бобби, выругавшись, бросился за мной. Возле конца дорожки я проломился прямо через изгородь и выскочил во двор Мэри. В ту же секунду Бобби схватил меня за плечо и развернул кругом.

Я стряхнул его руку, пытаясь пройти дальше во двор. Он снова потянулся ко мне, но споткнулся, увидев то, что видел я, а потом побежал еще быстрее меня.

Она лежала на крыльце, головой на ступенях, одна рука была откинута в сторону. Сперва я подумал, что, возможно, у нее случился сердечный приступ, пока не увидел вокруг лужу крови, уже начинавшей застывать на выветрившемся дереве. Бобби упал рядом с ней на одно колено, поддерживая голову.

– Мэри, – сказал я. – О господи!

Вместе мы осторожно отнесли ее в сторону и положили на землю. Дыхание ее было хриплым и прерывистым. Соседний пожар отбрасывал достаточно света, чтобы морщины на лице выглядели словно глубокие каньоны. Бобби ощупывал складки ее одежды, находя одну дыру за другой и пытаясь остановить кровь, которая текла не столь быстро, как, казалось, должна бы. Мэри закашлялась, и изо рта у нее выполз темный сгусток.

До этого я всегда видел в ней лишь старую женщину, одну из тех, которые толпятся в супермаркетах и на автобусных остановках, знают о том, кому и что подарить на какую годовщину, выглядят сухими, холодными и вообще такими, словно никогда другими и не были. Которые никогда не бывают пьяными, не перелезают через заборы в неположенном месте, не хихикают с кем-нибудь в постели. Высохшие старые карги. Невозможно поверить, что они кого-то любили. По крайней мере кого-то живого, кого-то, кто не превратился в воспоминания, упокоившись в могиле, украшенной увядшими цветами, которые лишь она не забывает приносить. Теперь же я видел перед собой совсем другую женщину – ту, какой она когда-то была и, судя по всему, оставалась под оболочкой из разрушающихся клеток, сухой кожи, глубоких морщин и седых, коротко подстриженных кудряшек. Под маской, которую наложили на нее прожитые годы и ошибочное предположение, что из-за своего возраста она никогда не была кем-то настоящим.

А потом у нее в горле что-то щелкнуло и освободился мочевой пузырь, распространяя вокруг теплый и кислый запах. Мне показалось, что глаза ее в одно мгновение стали из влажных сухими. Возможно, причиной тому был холодный воздух, но отчего-то возникло впечатление, будто она ушла в небытие прямо у нас на глазах, и очень быстро.

Бобби медленно поднял голову и посмотрел на меня. Я посмотрел на него. Сказать мне было нечего.

* * *


– Что произошло? – спросил я. Это были первые слова, которые я сумел произнести за десять минут. – Что, черт побери, там произошло?

Бобби пристально смотрел в ветровое стекло, время от времени бросая взгляды на боковые улицы, мимо которых мы проносились. Все они были пусты, как обычно ранним вечером. Тело Мэри осталось в двух милях позади, все там же у крыльца. Бесполезно было доставлять ее в больницу: она была мертва – окончательно и бесповоротно. Мы это точно знали.

Бобби пожал плечами.

– Она просто попалась у них на пути. Как я уже говорил, кто-то пробрался туда дворами. Она что-то услышала, вышла – и он разрядил в нее пистолет. Мне очень жаль, старик.

– Кто-то является сюда, чтобы меня взорвать, и на всякий случай прихватывает с собой пистолет с глушителем. Им встречается безобидная старушка – и они ее расстреливают. Вот так просто.

– У этих людей вполне серьезные намерения, Уорд, и ты им по-настоящему не нравишься.

Он резко свернул влево, и мы снова оказались в центральной части города. Мимо нас промчалась пожарная машина, но не в сторону дома, а совсем в другую.

– Куда он едет, черт бы его побрал?

Позади просигналила машина. Мы с Бобби одновременно обернулись, и какой-то тип в пикапе жестом показал, что светофор сменился – пора ехать. Бобби выехал с перекрестка и двинулся следом за пожарными.

– Они едут не в ту сторону, Бобби.

– Я назвал им адрес, как ты мне сказал. Мне его вполне хватило, чтобы туда добраться.

– Но почему... – Я не договорил. Мы оба увидели впереди оранжевый свет.

Бобби резко остановился, не сигналя. Мы удостоились очередного сурового взгляда от старика в пикапе, мрачно таращившегося на нас, проезжая мимо. Впрочем, никто из нас не обратил на него особого внимания. Теперь было видно, что отель "Бест вестерн", или по крайней мере небольшая его часть, горит. Я недоуменно уставился на пламя, удивляясь, с чего вдруг Дайерсбург оказался внутри одного из кругов ада.

– Давай поближе, – слабым голосом сказал я.

Бобби медленно проехал один квартал и обогнул отель по боковой улице. Мы остановились примерно в ста ярдах от него, откуда видно было, что пожар относительно невелик и охватывает лишь участок в сорок ярдов в одном крыле здания. Отель вряд ли сильно пострадал и вполне мог бы стать местом очередной конференции. Возле уже стояли четыре пожарные машины, и, пока мы смотрели, к ним присоединилась пятая. На другом конце улицы толпился народ, все новые люди быстро шли мимо машины, спеша полюбоваться необычным зрелищем. Похоже, здесь присутствовала также половина всей полиции города.

– Пожар начался примерно там, где находился твой номер?

Я не ответил. Мне было плохо. Непонятно отчего, нападение на отель казалось мне куда более болезненным, чем то, что они сделали с домом. Я подумал, были ли дома мои соседи, те, кто жил в номерах рядом с моим.

– Уорд, что в точности говорилось в тех словах, которые ты им передал? – спросил Бобби.

– Странно, – сказал я. – Совершенно нелогично.

Потом спросил:

– Что насчет дома? Что они...

– Наверняка туда кого-то уже послали. Да и другие соседи, вероятно, звонили. И прежде чем ты спросишь – твое имущество цело.

– Какое имущество?

– Ну, не одежда, конечно. Посмотри назад.

Я обернулся и увидел на заднем сиденье свою сумку с ноутбуком.

– Никогда не рассчитывай, что находишься в безопасном месте, – сказал он, постукивая пальцами по рулю и глядя на огонь. – Что касается меня, то я весьма предусмотрителен. То, что тебе нужно, лучше держать под рукой. А теперь, похоже, самое время сматываться.

Мне вдруг захотелось отправиться в горы и кого-нибудь убить. Бобби прочитал мои мысли и решительно покачал головой.

– Как только им удастся справиться с пожаром, они первым делом начнут выяснять, в каком номере он начался, и есть все шансы на то, что это им хотя бы отчасти удастся. Добавь сюда еще дом, и ты сразу же окажешься среди тех, кого разыскивает полиция Дайерсбурга.

– В каком это смысле, черт побери? Я ничего не сделал.

– Дом твоих родителей был застрахован?

– Да.

– На большую сумму?

Я вздохнул.

– Вероятно. Я не интересовался. А потом они найдут Мэри, и какой-нибудь умный коп решит на всякий случай снять с нее отпечатки. При таком количестве крови их не так сложно будет найти. Твои пальчики есть в картотеке, Бобби?

– Ты же знаешь, что есть.

– Мои тоже. Ты прав. Пора сматываться.

Двадцать минут спустя мы были в аэропорту Дайерсбурга.




Глава 16


Зандт добрался до Беверли-бульвара к девяти вечера. Он устал, у него основательно болели ноги, и к тому же он был пьян.

В три часа ночи он стоял рядом с кинотеатром, где в последний раз видели Элизу Лебланк. Кинотеатры в такое время выглядят довольно странно, так же как магазины и рестораны. Они кажутся чужими и отстраненными, какими, возможно, выглядели бы в глазах исследователей, увидевших их спустя десятилетия после заката породившей их цивилизации.

Несколько часов спустя он наблюдал за домом, где Аннетта Маттисон провела свой последний вечер с подругой. Он узнал женщину, которая вышла оттуда около семи утра, в деловом костюме, направляясь на студию телевидения. Зандту не раз приходилось беседовать с Глорией Нейден, которая за последние два года основательно постарела. Интересно, подумал он, общается ли она до сих пор с Фрэнсис Маттисон? Их дочери много раз бывали в гостях друг у друга и всегда проходили короткое расстояние в три квартала пешком.

В этом не было ничего необычного. Они жили в хорошем районе, Дэйл-лоунс, и наверняка одна из причин, по которой за дом платили семизначную сумму, заключалась в том, что здесь можно было спокойно гулять под звездным небом. Зандт подозревал, что отношения между двумя матерями стали напряженными, если вообще не прекратились. Когда Зоя Беккер упоминала Монику Уильямс, ее голос становился бесцветным – хотя вряд ли можно было винить последнюю в том, что Сара решила подождать, пока за ней не приедет отец. Их маленькое сообщество развалилось. Когда происходит такое, ты начинаешь задавать себе вопрос "почему", ищешь виноватых – и находишь тех, кто ближе всего.

Зандт отвернулся, когда автомобиль миссис Нейден проехал мимо него. Возможно, она его узнала, и ему не хотелось продолжать наблюдать за ней, чувствуя себя здесь столь же непрошеным гостем, как и другой мужчина, который стоял рядом с ее домом, возможно, на том же самом месте, два года назад.

Он пошел дальше. Поздним утром он оказался в Гриффин-парке, в том месте, где нашли тело Элизы. Место это ничем не было отмечено, хотя какое-то время здесь лежали цветы, и он нашел остатки разбитого стеклянного кувшина. Он долго стоял, глядя на окутанный дымкой город, где работали, спали и лгали миллионы людей, борясь за свое место под солнцем.

Вскоре после этого он первый раз зашел в бар. А чуть позже – в другой. В промежутке он продолжал идти, но уже медленнее, чувствуя, что цель от него ускользает. Он ходил этим путем много раз, и все, что это ему приносило, – лишь кровь и боль. Ему до сих пор слышались голоса, которые заставили его встать и идти, когда ушла Нина, крики пропавших девочек – но на фоне дневного света и здравого рассудка они звучали чересчур слабо, чтобы куда-либо его привести. Рубашка вылезла из-под брюк, и прохожие бросали на него испытующие взгляды.

Говорят, будто можно узнать полицейского по глазам, по его взгляду, который измеряет и анализирует, оценивая каждого с точки зрения подозрительности и силы. Зандт подумал, что, наверное, точно так же можно узнать того, кто больше не служит в полиции, по его обессиленному виду и взгляду, устремленному в никуда. Когда-то он хорошо знал этот город, знал изнутри. Он ходил по его улицам как один из тех, к кому местные жители обращаются во времена хаоса, как часть его иммунной системы.

Теперь все это осталось в прошлом. Его больше не узнавали, он лишился прежней известности, какой бы она ни была. Он был просто человеком на улице города, где мало кто ходит пешком – а те, кто ходит, поглядывали на него с опаской. Это была столь же естественная среда обитания, как и любая степь или тенистая долина, отличавшаяся от сельской местности не больше, чем Долина Смерти от Вермонта или Канзас от дна моря. Единственное различие заключалось в людях, уставших от борьбы за существование и покрытых смогом. И такими здесь были все.

Ближе к вечеру он стоял, слегка покачиваясь, на краю небольшой улицы в Лорел-каньоне. Когда-то росшие здесь кусты теперь выкорчевали и заменили куском тротуара, может быть, на несколько футов длиннее, чем тело Аннетты. К этому времени он уже основательно набрался, но не настолько, чтобы не заметить, что за ним кто-то наблюдает из дома через дорогу.

Через несколько минут оттуда вышел человек в шортах и серой жилетке, прямо-таки весь пышущий здоровьем.

– Могу я вам чем-нибудь помочь?

– Нет, – ответил Зандт.

Он попытался улыбнуться, но лицо незнакомца оставалось каменным. Впрочем, если бы Зандт видел результат своей попытки, вряд ли он стал бы в чем-либо обвинять подошедшего.

Мужчина принюхался.

– Вы пьяны?

– Я просто тут стою. Возвращайтесь в дом. Я скоро уйду.

– И все-таки, что это за штука? – Незнакомец слегка повернулся, и Зандт увидел, что он держит за спиной телефон.

Зандт посмотрел на него.

– Какая?

– Этот тротуар. Зачем он тут? От него никакой пользы.

– Здесь умер человек. Или его нашли тут мертвым.

Лицо незнакомца стало менее непроницаемым.

– Вы его знали?

– Нет, пока она не умерла.

– Тогда какое вам дело? Кто она была – проститутка?

У Зандта перехватило дыхание. Да, смерть проституток, наркоманов и молодых чернокожих мало кого волновала, словно они были всего лишь выброшенными на улицу домашними животными – как будто они никогда не бежали, смеясь, навстречу возвращающимся отцу или матери, или никогда не говорили первое слово, или не проводили долгие ночи в размышлениях, что же подарят им на Рождество.

Мужчина поспешно отступил назад.

– Я вызову полицию, – предупредил он.

– Будет слишком поздно. Возможно, вы и удостоитесь еще одного куска тротуара, но я бы не стал это однозначно утверждать.

Зандт повернулся и пошел прочь, оставив незнакомца в полном недоумении.

* * *


Добравшись наконец до Беверли-бульвара, он прошел мимо "Хард-рок-кафе", заправив рубашку в брюки, одернув пиджак и распрямив плечи. Беспрепятственно войдя в отель "Ма мезон", он направился прямо в мужской туалет в баре. Там ополоснул водой лицо, и никто, кроме бармена, не мог бы сказать, что его присутствие здесь неуместно. Вернувшись в бар, он сел за низкий столик, откуда можно было видеть улицу. После многих пройденных миль он чувствовал себя на мягком диванчике так, словно сидел на облаке. Приятный молодой человек обещал принести ему пиво.

Ожидая заказа, Зандт смотрел на улицу, где исчезла Джози Феррис. Это место преступления было еще не последним, но у него не возникало никакого желания постоять возле школы, в которой училась Карен, или рядом с домом, где когда-то жила его семья. Впрочем, на последнее место возвращаться не имело никакого смысла. Он создал его сам, и хотя оно имело к делу прямое отношение, но ничем не могло ему помочь. Ничем это не помогло ему и тогда, когда он стоял над телом человека, которого убил собственными руками, так ничего и не доказав.

Дженнифер знала о том, что он совершил. Он рассказал ей об этом два дня спустя, после того как им прислали свитер. Их отношения из-за этого не пострадали, по крайней мере вначале. Она поняла его поступок, примирившись со всем, кроме его ошибки. Они пытались сплотиться в общей беде, но им это не удалось. Ему некуда было деться – либо выдерживать весь ужас, свалившийся на него после исчезновения Карен, и оставаться сильным ради жены, в то же время чувствуя, будто он разваливается на мелкие острые осколки, либо выплеснуть всю накопившуюся боль. В итоге он просто лишился сил и потерял опору в жизни – как в профессиональной, так и в семейной.

Он решил, что больше не может изображать из себя полицейского, и примерно в то же самое время она решила вернуться к родителям. Кто-то похитил у них золотое яйцо, а снесшая его гусыня была мертва.

Сейчас, оглядываясь назад, он считал, что во многом был не прав. Причиной всему была его чрезмерная жесткость – Дженнифер простила бы ему его слабость. Женщины часто оказываются умнее, когда речь идет о том, какие правила позволено нарушить. Отношения требуют гибкости, особенно во время сильного стресса, в те периоды, когда охватывает отчаяние и ощущаешь себя стоящим на краю бездны. Сильная пара будет стремиться сохранить равновесие независимо от кратковременных колебаний в ту или иную сторону. Хотя утешительного в этом, возможно, было и мало, но именно осознание этого позволило ему остаться в живых. Иногда для того, чтобы вновь вернуться к жизни, необходимо оглянуться назад на прошлый кошмар и понять, что отчасти ты виновен в нем сам. До тех пор, пока ты этого не поймешь, ты ощущаешь себя пострадавшей стороной и не можешь найти покоя. Но заявление "Это несправедливо" подобно плачу ребенка, который не понимает, что причинная связь действует в обе стороны. Когда начинаешь осознавать, что вина лежит в том числе и на тебе, боль постепенно уходит. Как только ты понимаешь, что сам приготовил себе ложе, становится легче на нем лежать, каким бы жестким и грязным оно ни было.

Когда ему принесли кружку "Будвайзера", он некоторое время держал ее обеими руками, делая вид, будто смотрит в окно. На самом деле он, как и в течение всего этого дня, пытался увидеть факты в ином свете. Когда речь идет о преступлении, в котором нет никаких серьезных улик, самое лучшее, что можно сделать, – попытаться по-другому сопоставить имеющуюся информацию. Большинство преступлений, в сущности, сводились к единственному приговору. Отпечатки пальцев, следствие, поспешно спрятанный нож, долги, внезапно рухнувшее алиби – все это было лишь судебными реквизитами. Истинное преступление, во всей своей красе, сводилось к одному: люди убивали друг друга. Мужья убивали жен, женщины – мужчин, родители – детей, дети – родителей, незнакомые – других незнакомых. Люди присваивали то, что им не принадлежало. Люди поджигали дома ради денег или потому, что внутри находились другие люди. Когда каждое из подобных дел упрятывалось в очередной судебный ящик, правда все равно оставалась на свободе. Можно было взять любых двух человек и поставить между ними слово "убил".

Зандту никак не удавалось понять, сколько бы он ни пытался, чего мог хотеть Человек прямоходящий от своих жертв. За что он их наказывал? За то, что они отказывались его любить, не отвечали на его заигрывания? За то, что они слишком его боялись или, наоборот, боялись недостаточно? За то, что они сломались, не продемонстрировали некие качества, которые он в них искал?

Заметив, что пиво в кружке кончилось, он повернулся в кресле, ища взглядом молодого официанта. Его нигде не было видно, хотя других посетителей, судя по всему, недавно обслужили. Некоторое время он наблюдал за ними – не знакомыми ему людьми, которые пили, чтобы расслабиться, снять напряжение. Так поступали все и везде. Американцы – за исключением недолгого эксперимента, приведшего к невиданному взрыву преступности. Немцы и французы – от всей души. Русские – с меланхоличной серьезностью. Англичане тоже были пивными маньяками. Они проводили часы в барах, пабах и у себя дома, напиваясь до чертиков и ища успокоения в пивной пене.

Наконец появился официант, в таком же черном костюме с белой рубашкой, как и тот, что был до этого, но на десять лет старше и намного менее жизнерадостный. Если у молодого, вероятно, были еще живы надежды продать сценарий или сесть в режиссерское кресло, то этот, похоже, смирился с тем, что голливудские актрисы так и проживут всю жизнь, не познав его любви. Он подозрительно посмотрел на Зандта – видимо, его официантское чутье подсказывало ему, что тот не живет в отеле и никого здесь не ждет.

– Еще раз то же самое, сэр? – спросил он, наклонив голову и глядя на него с легкой иронией – мол, мы оба понимаем, что "сэр" не из тех, кого тут хотели бы видеть. Более того, он основательно пьян и одет не вполне подобающим образом.

– А где тот парень?

– Какой парень, сэр?

– Который обслуживал меня до этого.

– Новая смена. Не беспокойтесь, пиво будет то же самое.

Официант не торопясь отошел, постукивая подносом по колену, и у Зандта на мгновение возникло желание его пристрелить, в назидание всем прочим официантам, которые отчего-то считали тех, благодаря кому они получали свою зарплату, полным ничтожеством. Может, хоть это заставило бы их очнуться. Возможно, слух дошел бы и до продавцов магазинов, даже тех, что на Родео-драйв. Зандт до сих помнил инцидент, случившийся на годовщину его свадьбы шесть или семь лет назад, когда он повел жену в дорогой магазин, чтобы купить ей блузку. Вскоре они вышли оттуда – Дженнифер судорожно сжимала в руке пакет, а Зандт весь дрожал от ярости. Она редко надевала ту блузку, постоянно напоминавшую ей об унижении, которое она испытала при ее покупке.

Из-за этих воспоминаний он почувствовал себя еще хуже, чем прежде. Он подвинул к себе листок бумаги, намереваясь что-то записать, но неожиданно взгляд его упал на официанта, который стоял за стойкой в соседней секции бара, наливая пиво.

"Будвайзер". Тот же, что и в прошлый раз. Этого следовало ожидать. Предыдущий официант наверняка оставил записку о том, сколько он должен и что он до сих пор заказывал.

Другими словами, указания на то, что ему нравится.

На то, каковы его предпочтения.

Когда появился официант с пивом, он обнаружил лишь пустое кресло и десятидолларовую банкноту.




Глава 17


Дом стоял высоко в горах Малибу, небольшой и довольно необычного вида, выстроенный в виде ряда комнат, словно маленький мотель. Чтобы попасть из одного жилого помещения в другое, нужно было выйти наружу и пройти по дорожке под навесом, войдя затем в другую дверь. Дом стоял на краю холма, и к нему вела крутая извилистая тропинка, не слишком хорошо освещенная. Он располагался в таком месте, где трудно оказаться случайно, но аренда жилья в нем стоила дешево, поскольку он стоял на неустойчивом грунте и находился всего лишь в шаге от гибели. В бетонном полу комнаты, соединявшей в себе гостиную и кухню, шла трещина, пересекавшая ее прямо посередине. В нее можно было просунуть кулак, а высота пола с обеих ее сторон различалась на два с лишним дюйма. Снаружи, со стороны, противоположной обрыву, находился небольшой бассейн. Он был пуст – трубы расплавились во время пожара, случившегося за годы до того, как она здесь поселилась. Чтобы спать здесь ночью, требовалась определенная смелость.

Нина провела вечер на небольшой террасе с задней стороны дома, прислонившись спиной к стене и вытянув перед собой ноги. Обычно перед ней открывался вид на океан, от которого ее отделяло лишь несколько деревьев и кустов на краю обрыва, и вокруг не было видно никаких признаков человеческого жилья. Сегодня океан тоже не был виден, скрытый туманом, который начинался, казалось, у самых ее ног. Подобное порой бывало, и иногда она думала, что именно так ей нравится больше. Место на краю бытия, в котором может случиться что угодно. Она собиралась взять с собой бокал вина, но забыла, а сев у стены, ощутила столь безмятежное спокойствие, что никакого желания возвращаться к холодильнику у нее уже не было.

Целый день она потратила на поиски Зандта. Его не оказалось ни в отеле, ни на бульваре, ни где-нибудь еще. Ближе к вечеру она поехала к дому, где он когда-то жил. Сейчас дом принадлежал другим людям, и Зандт там не появлялся. Она вернулась домой, и теперь все, что ей оставалось, – сидеть и ждать. Комната позади нее была заставлена полками, забитыми всевозможными папками, бумагами и пакетами, в которые у нее не возникало никакого желания заглядывать, так же как не было желания разговаривать с кем бы то ни было в Бюро. Положение, которое она там занимала, теперь было уже не тем, что прежде. Человек прямоходящий основательно повредил ее карьере – не потому, что его не удалось арестовать, хотя от этого было не легче. Скорее потому, что она продолжала делиться информацией с полицейским, которому было приказано не вмешиваться после исчезновения его дочери. Агенты лишались работы и за куда меньшее. Ей удалось сохранить свою, но многое изменилось. Когда-то она считалась подающей надежды, теперь же ее отношения с Бюро стали весьма натянутыми.

Она чувствовала одиночество и страх, хотя оба эти ощущения никак не были связаны между собой. К одиночеству она привыкла и не обращала на него внимания, несмотря на то что природа требовала иного. С Зандтом она рассталась лишь по одной причине – чем больше она о нем заботилась, тем меньше ей хотелось разрушить ту жизнь, которая у него была. Но поскольку она уже так или иначе была разрушена, Нина не могла ему это объяснить, когда он ее спрашивал. Возможно, и могла бы, но опасалась, что может себя выдать. Выдать тот факт, что через две недели после исчезновения Карен у нее возникла непрошеная мысль, что если этой семье все равно в итоге суждено быть разрушенной, то с тем же успехом это могла бы сделать и она.

За прошедшее время у нее были и другие мужчины, хотя и немногие, и, вполне возможно, могли бы быть и еще. Найти мужчину – не такая уж и большая проблема, по крайней мере такого, с которым нет особого желания оставаться надолго. Куда в большей степени ее мучило отчаяние, бесконечная цепочка жутких событий. Если люди действительно таковы – тогда, вероятно, ничего уже нельзя сделать. Если посмотреть на то, что человечество делало с себе подобными и другими животными, то не заслужили ли мы сами того возмездия, которое с легкостью готовы обрушить на собственные головы? Не были ли орды грубых животных, двигавшиеся на Вифлеем, лишь нашими собственными блудными детьми, возвращающимися домой?

Около половины десятого она встала и вернулась в дом. Открыв холодильник, в котором не было ничего, кроме полупустой бутылки вина, она бросила взгляд на небольшой телевизор на буфете. Там показывали очередной репортаж об убийствах в Англии, хотя звук был выключен и она не знала, о чем там говорят. Новые мрачные факты, новые причины для того, чтобы ощутить тоску и печаль.

Она снова закрыла дверцу, не притронувшись к бутылке, и прижалась лицом к холодной поверхности.

Услышав снаружи какой-то звук, она выпрямилась. Мгновение спустя послышался шорох шин на усыпанной гравием дорожке. Она быстро пересекла комнату, перешагнув через трещину, и достала из сумочки пистолет.

Машина остановилась. Нина услышала приглушенный разговор. Потом раздался хлопок дверцы и снова шорох шин, на этот раз удаляющийся. Шаги, стук в дверь. Держа руку за спиной, она подошла и открыла.

На пороге стоял Зандт. Он выглядел запыхавшимся и слегка пьяным.

– Где ты был, черт бы тебя побрал?

– Везде. – Он прошел в комнату, остановился и огляделся по сторонам. – Мне нравится, как ты тут все устроила.

– Я ничего не делала.

– О том я и говорю. Все выглядит точно так же.

– Не каждая женщина помешана на украшении своего жилища.

– Ну да, как же. Мне вообще кажется, будто ты переодетый мужик.

– Черт, ты меня уел. – Она скрестила на груди руки. – Чего ты хотел?

– Просто хотел сказать, что все-таки убил того, кого следовало.

* * *


Когда она вышла на террасу с бутылкой, он уже начал рассказывать:

– Вся проблема в том, что работать с этим делом так же, как с другими, было просто невозможно. Обычная процедура расследования в данном случае ничего не давала. Когда люди пропадают без вести, обычно прослеживаешь все их связи, разрабатываешь их. Разговариваешь с родственниками, друзьями, людьми из окружения. Ищешь возможные пересечения – бар, где они бывали в разное время и в разные дни, абонемент в один и тот же спортзал, любые факты, свидетельствующие о том, что этих людей объединяет нечто большее, чем то, что теперь они мертвы. Нечто произошедшее раньше, нечто такое, что привело к их смерти. Что касается Человека прямоходящего, то в данном случае имели место неоднократные исчезновения, но сходство между ними лишь поверхностное. Один и тот же пол, примерно один и тот же возраст. Прекрасно. И что дальше? По всему городу полно парней, грезящих о таких девушках. Скажем так – о женщинах. Это вполне естественное желание, и никакая не психопатология. Единственная общая черта – длинные волосы. Если, конечно, не считать того факта, что девочки были из семей, для которых деньги не имели особого значения. Они не были ни беглецами, ни бродягами – что лишь осложняло ему задачу, поскольку таких девочек сложнее похитить. И зацепиться тут не за что.

Зандт сделал паузу. Нина ждала. Он не смотрел на нее, казалось, даже не замечал ее присутствия, стоя на краю террасы, так что со стороны двери его силуэт казался почти неразличимым. Наконец он снова заговорил, на этот раз медленнее.

– Предположим, человек чего-то хочет. У него возникают желания, которые он может удовлетворить лишь путем определенных действий и которые он в конце концов совершает – либо по случайности, либо путем проб и ошибок. Какое-то время он больше не позволяет себе подобного. Он ведет себя хорошо. Он не делает ничего плохого. Он сдерживает себя и не причиняет никому вреда. Он даже не собирается никогда больше так поступать. Он не проявит слабости ни сейчас, ни когда-либо. Вполне возможно, он вообще сможет без этого обойтись.

Но постепенно... становится все хуже и тяжелее. Он обнаруживает, что ему все сложнее сосредоточиться на своей работе, своей семье, своей жизни. Он не может избавиться от постоянного напряжения, навязчивых мыслей, странных фантазий. Он становится все более беспокойным и, что еще хуже, сам прекрасно знает, что тому причиной. Он знает, что помочь ему может лишь одно. Он начинает вспоминать события прошлого, но это не помогает.

Выясняется, что ему вообще сложно что-либо вспомнить во всех подробностях, и ему нисколько не становится от этого легче. Все это – вчерашние новости. Невозможно справиться с нынешним неодолимым желанием, вспоминая нечто уже происшедшее, – так же как прошлогоднее благосостояние ничего не значит по сравнению с нынешней нищетой.

Ему нужно нечто такое, что для него еще впереди, чего он еще не совершал. Ему не помогают даже талисманы, сохранившиеся у него вещи, доказывающие, что когда-то он уже это сделал. Они лишь напоминают ему, что подобное возможно. Ему крайне необходимо сделать это снова, и он знает, что не сможет без этого жить, – и в любом случае, как бы он ни пытался, он уже это совершил, и для него никогда не будет ни покоя, ни прощения. Его жизнь сломана, и возврата нет.

И тогда, почти непредумышленно, он снова начинает искать. Он может убеждать себя, что он всего лишь ищет, что сейчас он куда лучше владеет собой, что на этот раз он только посмотрит – но делать ничего не станет. Но он все равно начинает искать, и как только сделает этот шаг – остается лишь один выход. Он забывает о том, как чувствовал себя в прошлый раз, так же как воспоминание о похмелье не останавливает перед тем, чтобы в следующую пятницу напиться снова. Теперь для него имеет значение только одно. Он идет в то же место, что и тогда, или в подобное ему.

К этому времени у него уже есть план. Это опасное занятие, и ему приходится изобретать способы уменьшить возможный риск. Именно тут в игру вступают пересечения его путей – прошлых и нынешних. Эти пути ведут из тех мест, где он чувствует себя в безопасности, где он может чувствовать себя собой. Некоторые могут считать их охотничьей территорией, другие – местом, с которым можно слиться, где нет никого постороннего, где ты становишься невидимым. Где он не слабое создание, но обладает властью; где он не часть толпы, но стоит над ней. Это его укрытия, где он подстерегает свою намеченную жертву.

Какое-то время он просто наблюдает, и наконец однажды вечером, когда идущая по улице девочка оборачивается, она видит кого-то у себя за спиной – и на этом для нее все заканчивается. А потом он в страхе уничтожает следы преступления, ощущая тошноту и обещая Богу или кому-то еще, к кому, по его мнению, он может обратиться, что никогда, никогда больше так не поступит.

– И именно таким образом ты его и нашел, – предположила Нина.

– Нет. Мы не нашли ничего, что связывало бы вместе всех девочек. Мы никогда так и не приблизились в своих поисках к какому-либо результату, поскольку так и не сумели выяснить, где он увидел каждую из них впервые. Вот почему, когда пропала Карен, я снова начал обследовать места, откуда похитили девочек, – единственные, о которых нам было известно, что они связаны с убийцей. Больше мне ничего не оставалось. Нет никакой связи, и нет никакой возможности ее найти. Если не считать того, что в последний раз он все-таки вернулся на место преступления, и, как мне показалось, – для того, чтобы вновь оживить в памяти то, что там случилось. А как только я увидел его в двух таких местах, я решил, что это тот самый человек. И я его выследил.

– Но потом, – сказала Нина, осторожно подбирая слова, – ты обнаружил, что это вовсе не тот человек.

– Не так. Тот, кого я убил, похитил по крайней мере некоторых из несчастных девочек.

– Хочешь сказать, что тот, который действует сейчас, ему подражает?

– Нет. Я хочу сказать, что убил официанта, а не того, кто заказывал пиво.

– Не понимаю.

– Тот, кто слал посылки, и тот, кто похищал девочек, – разные люди.

Нина уставилась на него. Человек прямоходящий решает, что ему нужна девочка, и делает заказ? А потом кто-то просто доставляет ему ее, словно пиццу?

– Вот почему после Карен больше ни одна девочка не пропадала, хотя кто-то и доставил посылку. Человека, который похищал их, уже не было в живых. В отличие от убийцы.

– Но серийные убийцы так себя не ведут. Да, были некоторые, работавшие совместно. Леонард Лейк, Чарльз Джон и Ричард Дарроу. Фред и Розмари Уэст. Но ничего подобного не было.

– До сих пор не было, – согласился он. – Но мы живем в меняющемся мире, где все делается для удовлетворения нужд человека. Какими бы они ни были.

– Тогда каким образом получается, что девочек ничто между собой не связывало? Как ты сказал, похититель, вероятно, действовал стандартным образом, и мы вполне могли бы выяснить, каким именно.

– Если это каждый раз был один и тот же человек.

Нина посмотрела на него и моргнула.

– Похитителей было двое?

– Может быть, и больше. Почему бы и нет?

– Потому, Джон, что Человек прямоходящий за последние два года заполучил лишь одну потенциальную жертву. Сару Беккер.

– Кто сказал, что это он? – Он поднял бутылку и обнаружил, что та пуста. – У тебя наверняка есть еще вино.

Он вошел в дом, и Нина последовала за ним. Открыв холодильник, он недоверчиво уставился в его пустое нутро.

– Джон, у меня больше нет ничего выпить. Что ты имеешь в виду – кто сказал, что это он?

– Сколько серийных убийц вам удалось поймать за все время работы в Калифорнии?

– По крайней мере семь, может быть, даже одиннадцать. Зависит от того, как считать...

– Именно. И это только те, которые тебе известны. В одном лишь штате, причем в штате, который по уровню преступности далеко не на первом месте. А по всей стране их сотни, если не больше. Может быть, даже намного больше. Огромная клиентская база. И чтобы всю ее перерыть – потребуется немало времени и сил.

– Даже если ты и прав – что, честно говоря, еще нужно доказать, – как это может помочь нам найти Сару Беккер?

– Никак, – согласился он, и все его раздражение внезапно куда-то исчезло. Он сильно потер лоб. – Как я понимаю, федералы все еще проверяют все концы, ведущие к ее семье?

Нина кивнула.

– Ну что ж, – устало проговорил он. – Тогда, полагаю, нужно просто подождать.

Он взглянул на немой телевизор, все еще показывавший сводку о недавних массовых убийствах на оживленной улице в Англии.

– Следишь за этим?

– Пыталась не обращать внимания, – ответила Нина.

Они еще немного постояли в кухне, глядя на экран. Никаких реальных новостей не сообщалось. Никто до сих пор не знал, из-за чего убийца так поступил. При обыске в его доме были найдены несколько пропагандирующих ненависть книг, еще один пистолет, забитый порнухой компьютер и очень плохой рисунок, изображавший несколько темных фигур на белом фоне, подобных призракам на снегу.

Все это было сочтено не имеющим особого значения для дела.




Глава 18


– Вы должны мне дать не только воды, – сказала Сара.

Голос ее звучал едва слышно даже для нее самой. Эту фразу она повторяла уже много раз, как только открывалась крышка в полу.

– Тебе не нравится вода?

– Мне нравится вода. Спасибо вам за воду. Но мне нужно кое-что еще. Вы должны мне дать не только воды.

– Чего ты хочешь?

– Мне нужна еда. Я хочу есть.

Сара закашлялась. В последнее время она много кашляла, и каждый раз при этом ее начинало тошнить.

– В наше время мы слишком много едим, – сказал мужчина. – Чересчур много. Еду выращивают для нас тоннами и доставляют прямо к нашим дверям, а мы сидим, словно свиньи возле кормушки. Мы давно уже не охотники, а просто падальщики. Гиены с продовольственными купонами, которые подбирают завернутые в целлофан отбросы, оставшиеся после тех, кого мы даже никогда не знали.

– Если вы так считаете – пусть. Но мне нужно поесть.

– Мне нужно поесть, мне нужно поесть, мне нужно поесть, – произнес нараспев мужчина. Казалось, ему нравится сам звук этих слов, и он продолжал повторять фразу еще несколько минут.

Потом он немного помолчал, прежде чем заметить:

– Когда-то мы по многу дней обходились без еды. И были худыми.

– Знаю, Великая Депрессия. Годы засухи и все такое.

Незнакомец рассмеялся.

– Это было вчера и не представляет для нас никакого интереса. Я имел в виду – до вторжения.

– Вторжения? – переспросила Сара, а сама подумала: "Ладно, вот, значит, как. Маленькие зеленые человечки. Русские. Евреи. Не важно".

Она снова закашлялась, и на мгновение у нее перед глазами все побелело, а когда он ответил, его голос звучал так, словно доносился откуда-то издалека, или как если бы он пользовался одной из тех штук, как у Шер[18 - Шер (р. 1946) – американская певица. (Прим. ред.)] в альбоме «Believe».

– Да, вторжения. Как ты это еще назовешь? – спросил он.

Она сглотнула, крепко зажмурилась и снова открыла глаза.

– Я никак не стала бы это называть. Я очень хочу есть.

– Ты не получишь никакой еды.

Что-то в голосе незнакомца внезапно заставило ее испугаться. Он явно не имел в виду, что она просто не получит еды сегодня. Он имел в виду, что она не получит еды вообще – и точка. За удивительно короткое время она успела приспособиться к своему нынешнему положению, в чем ей помогало все возрастающее ощущение нереальности происходящего. Однако угроза того, что ей никогда не дадут поесть, оказалась вполне достаточной, чтобы мгновенно вернуть ее в реальный мир.

– Послушайте, – неуверенно сказала она, – вам ведь наверняка что-то от меня нужно. Должна же быть какая-то причина, почему вы так со мной поступаете. Пожалуйста, побыстрее сделайте, что хотите, а потом или убейте меня, или дайте поесть. Я хочу есть.

– Открой рот.

Она с готовностью подчинилась, и рот ее немедленно заполнился слюной. Несколько мгновений ничего не происходило, затем появилась рука. В ней не было ничего похожего на еду, лишь маленькая белая бумажка. Рука прижала бумажку к ее языку, а затем убрала. Сара заплакала.

Мужчина немного помолчал, затем неодобрительно фыркнул.

– Никаких изменений, – сказал он. – Упрямый, маленький геном.

Бумажка упала в дыру рядом с ней.

– Ты ведь так ничему и не научилась, верно?

Сара всхлипнула.

– Вы мне ничего не говорили.

– Я начинаю задумываться насчет тебя, – сказал он. – Я считал, что ты не такая. Что ты можешь измениться. Я пришел специально за тобой, у меня были свои планы в отношении нас обоих. Но теперь я сомневаюсь, что ты вообще мне подойдешь.

– Вот как? Почему же?

– Ты ленивая, избалованная и не делаешь особых успехов.

– Да? Ну, тогда вы действительно сумасшедший.

– А ты – глупая маленькая сучка.

– Пошел к черту, – сказала она. – Ты, чертов псих. Я все равно сбегу и проломлю тебе башку.

Она крепко сжимала губы, пока он лил ей на лицо воду.

Он долго не возвращался.




Глава 19


В Хантерс-Рок мы прибыли в три часа утра, после короткого перелета и долгой поездки. Когда мы приземлились в Орегоне, я поехал сперва по шоссе, пересекавшему границу штата, а затем по дорогам, которые помнил с давних времен, – чувствуя себя так, словно двигался по следам исследователя, о котором только читал, а не возвращался в родные места. Постепенно мы начали проезжать более знакомые мне места, отчего стало лишь еще тяжелее. Я выбирал не самые прямые пути, и, думаю, Бобби меня понимал – по крайней мере, он ничего не говорил.

В конце концов мы остановились возле старого мотеля, который не был мне знаком, в двадцати милях от города. Я готов был спать и в машине, но Бобби, как всегда практичный, заметил, что днем мы сможем успешнее заниматься своим делом, если проведем несколько часов в постели. Мы подошли к двери и постучали. По прошествии довольно долгого времени появился парень в футболке и пижаме и выразил искреннее недовольство нашим появлением. Мы согласились, что время позднее, но раз уж он все равно проснулся, то мог бы и немного подзаработать, предоставив нам комнату на двоих.

Он смерил нас долгим взглядом.

– Вы что, парочка извращенцев?

Мы посмотрели на него, и он, видимо, решив, что лучше уж сдать комнату двум потенциальным гомосексуалистам, чем быть избитым до смерти посреди ночи, протянул мне ключ.

Бобби улегся на кровать и тут же заснул. Я попытался сделать то же самое, но мне это никак не удавалось. В конце концов я встал и вышел из комнаты. Купив в автомате пачку сигарет, я направился в центр старого двора, где ржавый забор окружал остатки плавательного бассейна. Подтащив к его краю обшарпанное кресло, я сел. Вокруг было темно, если не считать запыленной розовой неоновой вывески и отблесков лунного света на облупившейся краске. Достав пистолет, который дал мне Бобби, я некоторое время его рассматривал. Однако ничего особо интересного не нашел и снова убрал его в карман пиджака.

Глядя на пустой бассейн, я размышлял о том, как давно он опустел. Судя по виду, довольно давно: стенки потрескались, а в шестидюймовом слое ила на дне вполне могла бы зародиться новая жизнь. Когда-то он был полон прохладной воды, и семьи с удовольствием отправляли туда своих детей, радуясь отдыху после долгой поездки. Судя по вывеске, мотель относился где-то к концу пятидесятых. Я мог представить себе тогдашнюю жизнь, но лишь в виде неподвижных кадров – моментальных снимков тех счастливых лет, слегка выцветших и застывших, словно реклама той жизни, которую нам постоянно обещали. Мир радости и света, пикников и крепких рукопожатий, тяжкой работы, настоящей любви и честной игры – жизни такой, какой она, по всеобщему мнению, должна была быть. Вместо этого мы неприкаянно бродим, лишенные харизмы и цели, – и в конце концов понимаем, что никому на самом деле не нужны и никто на нас не смотрит.

Мы настолько привыкли видеть и слышать о всевозможных событиях, что, когда нечто подобное происходит с нами в действительности и жизнь оказывается весьма далека от наших ожиданий, мы даже толком не знаем, как следует себя в такой ситуации вести. Наша жизнь непознаваема для нас самих. Следует ли все так же пытаться быть счастливыми, когда все вокруг кажется неправильным, мрачным и серым? Как можно быть довольным жизнью, когда все то, что показывают по телевидению, выглядит намного лучше?

Я верил, что Бобби уже выяснил правду и что мое рождение не зафиксировано нигде в Хантерс-Роке, но должен был проверить это сам. Все время, пока я ездил с Чипом Фарлингом, ко мне тянулись холодными пальцами события моего детства. Если мои родители отправились куда-то в другое место, чтобы родить меня, – возможно, это и не имело особого значения. Возможно, они поехали куда-нибудь на уик-энд, пользуясь последним шансом перед прибавлением семейства, и роды застигли их врасплох вдали от дома. Но разве не такую именно историю стали бы они рассказывать своему ребенку, нечто вроде эпизода, который делает каждую жизнь уникальной? Я мог лишь предположить, что мне ничего не рассказали из-за того, что, где бы ни произошли роды, – родились близнецы. Почему это имело такое значение и почему они совершили то, что совершили, – я не имел никакого понятия. Возможно, это был некий пробел в моей жизни, который я подсознательно пытался обходить. Подобные ощущения время от времени испытывает каждый. Но для меня они были чересчур болезненны – и, возможно, я наконец выяснил почему.

Не знаю, как долго продолжался странный шум – возможно, и не очень. Но постепенно я понял, что слышу тихий плеск. Казалось, он раздавался очень близко, настолько близко, что я развернулся в своем кресле. Позади ничего не было. Снова повернувшись, я понял, что неправильно определил направление и что звук доносится с дальнего конца бассейна. В темноте ничего не было видно, но казалось, будто там тихо плещется вода. Я удивленно выпрямился в кресле. Вода в бассейне поднималась все выше, медленно, но заметно. Ее глубина составляла уже не несколько дюймов, но целый фут. Только теперь я заметил в бассейне двух человек, в дальнем его конце. Один был чуть выше другого, и оба сперва казались лишь бесформенными тенями. Держась за руки, они с трудом продвигались вперед, преодолевая сопротивление продолжавшей подниматься вязкой воды. Плеск становился громче, по мере того как бассейн наполнялся, а человеческие фигуры двигались энергичнее, пытаясь добраться до неглубокой стороны бассейна, где сидел я.

Луна осветила их черты, и я понял, что это мои мать и отец. Они могли бы двигаться быстрее, если бы отпустили друг друга, но они этого не делали. Даже когда вода дошла им до пояса, они держались за руки под ее поверхностью. Вероятно, они меня увидели – по крайней мере, они смотрели в мою сторону. Рот отца открывался и закрывался, но даже если он что-то и пытался говорить, то до моих ушей не доносилось ни звука. Их свободные руки были погружены в тяжелую воду, но плеска слышно не было. Не имело никакого значения, насколько близко к краю им удалось добраться – бассейн не становился мельче. Вода не переставала подниматься. Она не остановилась, даже дойдя им до подбородков, даже после того, как начала переливаться через края бассейна и расползаться, словно темная ртуть, вокруг моих ног. Глаза матери были спокойны до самого конца; однако на лице отца я заметил страх, впервые в моей жизни, и именно его руку я видел до последнего мгновения, когда они почти достигли края, продолжая тонуть, но пытаясь дотянуться до меня.

Когда я открыл глаза, уже светало, а Бобби стоял надо мной, качая головой.

Я сел, широко раскрыв глаза, и увидел, что моя пачка сигарет лежит не у меня на коленях, но в шестидюймовом слое ила на дне бассейна. Я посмотрел на Бобби, и он подмигнул.

– Похоже, ты дергался во сне, – сказал он.

* * *


К полудню все подтвердилось. Ни один Уорд Хопкинс, и вообще какой-либо Хопкинс, в Хантерс-Роке никогда не рождался. Я поговорил с симпатичной девушкой за стойкой, которая сказала, что посмотрит, не удастся ли найти какие-нибудь другие сведения. Я не знал, что еще могло бы оказаться полезным, и вскоре стало ясно, что она этого тоже не знает, но пытается помочь отчасти из сочувствия, отчасти от скуки. Я оставил ей свой номер и ушел.

Бобби стоял на тротуаре, разговаривая по телефону. Я тупо смотрел по сторонам, пока он не закончил. Хотя я знал, что именно так и случится, я почувствовал себя так, словно лишился прошлого. Как будто меня усадили на стул и рассказали, что я вовсе не появился из маминого живота, но был оставлен под кустом аистом. В этой больнице мне удаляли миндалины, здесь мне дважды накладывали швы на мои мальчишеские колени. И каждый раз я верил, что вновь посещаю то самое место, где родился.

– Ну что ж, друг мой, – наконец сказал Бобби. – В полицейском управлении Дайерсбурга очень хотели бы знать, где ты сейчас. Могу тебя порадовать тем, что, похоже, это необходимо для твоего же блага. По крайней мере в данный момент.

– А дом?

– Серьезно пострадали гостиная и коридор, разрушена часть лестницы на первом этаже. Но дом не сгорел дотла.

– И что теперь?

– Покажи мне твой старый дом, – сказал он.

Я уставился на него.

– Зачем?

– Ну, дорогой, ты же рослый, светловолосый и вообще замечательный, так что я хочу знать о тебе все.

– Пошел ты к черту, – посоветовал я, устало отмахиваясь. – Глупая и бессмысленная идея.

– У тебя есть предложения получше? Этот город не из тех, что предлагают безграничные возможности для развлечений.

Я повел машину вдоль главной улицы, не в силах понять, что кажется мне более незнакомым – старое или новое. Наиболее заметно было то, что старый "Джейнс маркет" снесли, а на его месте построили небольшой "Холидей-Инн", с угловатой вывеской в современном стиле. Почему-то мне по-настоящему не хватает больших старых вывесок, и я не понимаю, отчего прямоугольники и линии считаются чем-то лучшим.

Когда мы оказались почти рядом, я поехал медленнее и наконец остановился на противоположной стороне. Прошло десять лет с тех пор, как я последний раз смотрел на этот дом, может быть, даже больше. Он выглядел почти так же, хотя за прошедшие годы его перекрасили и сменились окружавшие его деревья и кусты. На дорожке был припаркован автомобиль, а к стене были аккуратно прислонены три велосипеда.

Минуту спустя я заметил мелькнувшую за окном тень. Дом был всего лишь рядовой пригородной постройкой, но казался мне пряничным домиком из волшебной сказки. Я попытался вспомнить, когда последний раз был внутри. Казалось непостижимым, что мне ни разу не хотелось снова там побывать до того, как он перешел в чужие руки. Неужели я действительно не мог предположить, что однажды все может перемениться?

– Ты готов?

Я понял, что у меня слегка дрожат руки.

– Готов к чему?

– К тому, чтобы войти в дом.

– Я туда не пойду.

– Нет, пойдешь, – терпеливо проговорил он.

– Бобби, ты с ума сошел? Там сейчас живут совсем другие люди. И войти в этот дом я никак не могу.

– Послушай меня. Несколько лет назад умер мой отец. Меня это особо не расстроило – мы всю жизнь терпеть друг друга не могли. Но мне позвонила мать и попросила приехать на похороны. Я был занят и не приехал. Полгода спустя я понял, что веду себя несколько странно. Ничего такого, просто мне казалось, будто на меня постоянно что-то давит. Я испытывал беспокойство, когда для этого не было никаких причин. Что-то вроде приступов паники, так сказать. Как будто передо мной то и дело открывалась бездна.

Я не знал, что сказать. Он не смотрел в мою сторону, уставившись прямо в ветровое стекло.

– В конце концов я оказался по работе недалеко от дома и заехал навестить мать в Рошфоре. Наши с ней отношения тоже были не из лучших, но то, что я с ней увиделся, оказалось для меня хорошо. Может быть, "хорошо" не то слово. Полезно. Она изменилась, стала как будто меньше ростом. А по дороге из города я остановился у кладбища и немного постоял у могилы отца. Был солнечный день, и ни души вокруг. И прямо передо мной из земли появился его призрак и сказал: "Знаешь, Бобби, тут холодно".

Я вытаращился на него. Он негромко рассмеялся.

– Да нет, конечно, я не ощутил его присутствия, даже нисколько не примирился с тем, каким он был при жизни. Но с тех пор я больше не испытываю подобного беспокойства. Иногда я думаю о смерти, я более осторожен в своих поступках, и мне все чаще приходит в голову мысль в ближайшие годы уйти на покой. Но странности прошли, я снова ощутил твердую почву под ногами. – Он посмотрел на меня. – Смерть на самом деле – всего лишь мелочь жизни. Ты думаешь, что пытаешься защититься, – но на самом деле твоя жизнь дает небольшую трещину. И если их станет слишком много, все рассыплется в пыль, а ты станешь чувствовать себя словно голодный пес, бродящий по ночным улицам. А у тебя, друг мой, в последнее время таких трещин образовалось немало.

Я открыл дверцу и вышел из машины.

– Если мне разрешат.

– Разрешат, – ответил он. – Я подожду здесь.

Я остановился – видимо, подумав, что он пойдет со мной.

– Это твой дом, – сказал Бобби. – А если мы постучим в дверь вместе, тот, кто ее откроет, наверняка подумает, что ему предстоит стать главным героем в похоронном финале одного из эпизодов "Судебных детективов".

Я прошел по дорожке и постучал в дверь. Крыльцо было чистым и хорошо подметенным.

Передо мной появилась улыбающаяся женщина.

– Мистер Хопкинс? – сказала она.

После первого потрясения я все понял, и одновременно обругал и поблагодарил Бобби. Он заранее позвонил, притворившись мной, и подготовил необходимую почву. Интересно, подумал я, что бы он стал делать, если бы я отказался?

– Да, это я, – как ни в чем не бывало ответил я. – Вы уверены, что я вам не помешаю?

– Нет, что вы. – Она отошла в сторону, пропуская меня в дом. – Вам еще повезло, что вы меня застали. Боюсь, мне скоро снова придется уйти.

– Конечно, – сказал я. – Мне вполне хватит нескольких минут.

Женщина – среднего возраста и достаточно привлекательная для того, чтобы играть роль чьей-то матери в телепередаче, – спросила, не хочу ли я кофе. Я сперва отказался, но кофе был уже готов, и в конце концов проще было согласиться. Пока она наливала, я стоял в коридоре, оглядываясь по сторонам. Здесь все изменилось. Женщина, имени которой я не знал (а спросить не мог, поскольку в теории уже разговаривал с ней до этого), явно была знакома с искусством рисования по трафарету, и обои, разрисованные под керамику, выглядели, пожалуй, лучше, чем когда мы здесь жили.

Потом мы пошли осматривать дом. Женщине незачем было объяснять, почему она меня сопровождает, – мне и без того казалось достаточно необычным, что она впустила постороннего в дом лишь на основании телефонного звонка. Желание проследить за сохранностью собственного имущества выглядело вполне естественным. Вскоре я уже делился с ней воспоминаниями о том, как все здесь выглядело до ее приезда, так что от ее осторожности не осталось и следа и она начала заниматься своими делами. Я прошелся по каждой из комнат, затем поднялся наверх. Там я заглянул в бывшую комнату родителей и в комнату для гостей – обе теперь казались мне чужой территорией. Затем, собравшись с духом, я направился к последней точке выбранного маршрута.

Открыв дверь в свою бывшую комнату, я невольно сглотнул, сделал несколько шагов и остановился. Зеленые стены, коричневый ковер. Несколько коробок, старые стулья, сломанный вентилятор и полуразобранный детский велосипед.

Я обнаружил, что женщина стоит у меня за спиной.

– Здесь ничего не изменилось, – кивнула она. – Из другой комнаты вид лучше, так что моя дочь спит там, хотя та и чуть меньше. Мы просто сложили здесь кое-какие вещи. Увидимся внизу.

С этими словами она исчезла. Я несколько минут постоял в комнате, разглядывая ее под разными углами. Площадь детской составляла примерно двенадцать на двенадцать футов, и она одновременно казалась и очень маленькой, и больше, чем Африка. Место, где ты вырос, – не обычное место. Ты знаешь его во всех подробностях, тебе доводилось сидеть, стоять и лежать в каждом его закоулке. Именно здесь ты впервые задумался о многих вещах, и в итоге оно простирается перед тобой, словно время, оставшееся до Рождества, пока ты живешь здесь и ждешь, когда вырастешь. Оно, можно сказать, вмещает тебя.

– Это моя комната, – тихо сказал я, ни к кому не обращаясь. Мне странно было видеть ее на видеокассете, но здесь все было не так. То место, откуда я был родом, не изменилось. И не все в моей жизни оказалось стерто. Выходя, я тщательно закрыл за собой дверь, словно пытаясь сохранить что-то внутри.

Женщина ждала внизу, прислонившись к кухонному столу.

– Спасибо, – сказал я. – Вы были очень добры.

Она промолчала, и я быстро окинул взглядом кухню. Технику заменили на более современную, но шкафы были те же, из хорошего прочного дерева; видимо, новые хозяева не видели никаких причин, чтобы их менять. Дело рук моего отца продолжало жить.

Именно тогда я вспомнил тот давний вечер, когда мы вместе ели лазанью, – полотенце, висевшее на ручке духовки, игру в бильярд, которая не кончилась ничем хорошим. Я открыл было рот, но тут же снова его закрыл.

Самым странным было ощущение, которое я испытал, покидая дом, – как будто я возвращался в иной мир, где я теперь жил. Я едва не удивился, увидев большой белый автомобиль на другой стороне улицы, в котором продолжал сидеть Бобби, и впервые заметил, что многие автомобили в наше время выглядят словно гигантские жуки.

Попрощавшись с женщиной, я пошел по дорожке – не торопясь, обычным шагом. Когда я открыл дверцу машины, дом снова стоял позади меня, запертый на все засовы.

* * *


Бобби сидел и читал договор на прокат автомобиля.

– Господи, насколько же это все утомительно, – сказал он. – На самом деле. Им бы следовало нанять какого-нибудь писателя, чтобы хоть немного оживил текст.

– Нехороший ты человек, – сказал я. – Но все равно спасибо.

Он сунул пачку листов обратно в бардачок машины.

– Ну что ж, полагаю, в Хантерс-Роке мы дела закончили.

– Нет, я так не думаю.

– Что еще?

– Как насчет того, что они уже при нашем рождении знали, что поступят именно так, как поступили? Может быть... не знаю... может быть, они думали, что смогут прокормить только одного ребенка, или еще что-нибудь.

Бобби с сомнением посмотрел на меня.

– Да, – согласился я. – Но в любом случае, допустим, они предполагали, что избавятся от одного из нас. Но они также понимали, что однажды умрут и что я могу заняться тем, чем занимаюсь сейчас. Я мог вернуться домой, начать интересоваться их прошлым. И точно так же мог выяснить в больнице, что был одним из двоих.

– И поэтому они сделали так, что ты родился где-то в другом месте. В этом случае твои поиски привели бы тебя лишь к небольшой загадке: в какой именно больнице ты появился на свет? И ты так и не узнал бы, что у тебя был близнец, которого они бросили.

– Именно так мне и кажется.

– Но как получилось, что Контора не обнаружила никаких проблем в твоей биографии, когда ты поступал к ним на службу?

– В то время я был для них весьма полезен. Возможно, ради собственной выгоды они сэкономили на проверке, а потом, когда я уже был одним из их команды, – кого это волновало?

Бобби задумался.

– Допустим. Но все равно странно. Твои родители пошли на все, чтобы скрыть следы, но в таком случае зачем им было оставлять документальное свидетельство того, что они совершили?

– Может быть, недавно случилось нечто такое, что заставило их передумать и сделать так, чтобы я обо всем узнал.

Сообразив, что женщина может наблюдать за нами из окна, я завел двигатель и тронулся с места.

– Мне кажется, что, возможно, мы ищем не там, где нужно. Видеозапись состоит из трех фрагментов. В первом показано место, которое я сумел найти. Холлс. Последний рассказывает о событиях, о которых я не знал. Средний фрагмент состоит из двух сцен. Одна – в доме, который я только что посетил благодаря тебе и ничего особенного не нашел. Другая – в баре. Мне он не знаком и не похож ни на один из тех, где я когда-либо бывал.

– И что?

Мы остановились на перекрестке.

– Доверься мне, – сказал я, сворачивая налево.

Поворот должен был в конечном счете привести нас – если предполагать, что ничего не изменилось, – к бару, в котором мне приходилось бывать не один раз.




Глава 20


Это место было не из тех, куда приходят с определенной целью, если только по какой-то случайности его посещение не вошло в привычку. Я ожидал, что оно давно прекратило свое существование, либо превратившись в обычную кафешку с множеством бойких официанточек в красно-белой униформе, либо же его просто снесли, чтобы освободить место под дешевое жилище, слишком шумное после наступления темноты. На самом же деле прогресс, похоже, попросту проигнорировал "Ленивого Эда", в отличие от застоя, явно наложившего на него свой отпечаток.

Внутри было пусто и тихо. Дерево стойки и табуретов выглядело столь же потертым, как и всегда. Бильярдный стол стоял на том же месте, покрытый пылью, часть которой, возможно, относилась еще к моим временам. Кое-что, впрочем, изменилось, демонстрируя признаки прогресса. Неоновую рекламу "Миллера" сменила реклама "Будвайзера-лайт", а календарь на стене изображал девушек в несколько более естественном виде, чем в мои времена. Естественном – по крайней мере, если судить по степени их обнаженности, но не по состоянию их грудей. Где-то, наверняка очень хорошо спрятанная, должна была быть табличка, предупреждавшая беременных о вреде алкоголя. Хотя, если бы такая женщина здесь появилась, ее, скорее всего, сочли бы слепой или сумасшедшей. У девушек намного более высокие стандарты, и именно поэтому они оказывают цивилизующее влияние на молодых людей. Чтобы заставить их напиться, нужно найти по-настоящему симпатичное местечко.

Бобби прислонился к бильярдному столу, оглядываясь вокруг.

– Все так же, как и всегда?

– Словно я никогда отсюда и не уходил.

Я подошел к стойке, испытывая странное волнение. Обычно мне достаточно было позвать Эда по имени. С тех пор прошло двадцать лет, и подобный поступок был равносилен тому, как если бы я вернулся в школу, рассчитывая, что учителя меня узнают. Вряд ли кому-то хочется знать, что в великом круговороте событий он всегда был лишь "каким-то мальчишкой".

Из подсобки вышел незнакомый тип, вытирая руки тряпкой, от которой они могли стать лишь грязнее. Он слегка кивнул в знак приветствия, но без особого энтузиазма. Ему было примерно столько же лет, сколько мне, может быть, чуть больше, и он уже начинал лысеть. Мне нравится, когда я вижу своих ровесников, теряющих шевелюру. Это меня по-настоящему воодушевляет.

– Привет, – сказал я. – Я хотел бы видеть Эда.

– Это я, – ответил он.

– Тот, кого я имел в виду, должен быть лет на тридцать старше.

– Вы про Ленивого Эда? Его тут нет.

– Вы ведь не Эд-младший?

У Эда не было детей. Он даже не был женат.

– Нет, черт побери, – ответил бармен, словно его обеспокоила подобная мысль. – Просто совпадение. Я новый владелец бара, с тех пор как Эд ушел на пенсию.

Я попытался скрыть разочарование.

– Ушел на пенсию? – Мне не хотелось казаться чересчур назойливым.

– Пару лет назад. По крайней мере, мне не пришлось менять вывеску.

– Собственно, здесь все выглядит так же, как и когда-то, – рискнул я.

Бармен устало покачал головой.

– Мне ли не знать. Когда Ленивый Эд продал свое заведение, он поставил условие. Сказал, что продает свое дело, но не свой второй дом. И потребовал, чтобы все оставалось как есть, пока он не умрет.

– И вы на это пошли?

– Мне оно досталось очень дешево. А Ленивый Эд достаточно стар.

– Как он узнает, что вы придерживаетесь вашего уговора?

– Он до сих пор сюда заходит. Почти каждый день. Если подождете, возможно, увидите его.

Похоже, он заметил мою улыбку и добавил:

– Впрочем, он может оказаться не вполне таким, каким вы его помните.

Я заказал пиво и подошел к столику, за которым сидел Бобби. Мы выпили и немного поиграли в бильярд. Бобби выиграл.

* * *


Мы продолжали заказывать пиво, а после того, как мне надоело проигрывать партию за партией, Бобби в течение часа практиковался на бильярде в одиночку. Мой отец оценил бы его настойчивость. Бар в течение долгого времени находился в нашем полном распоряжении, а потом появились еще несколько посетителей. К вечеру мы с Бобби составляли примерно треть от всех клиентов бара. Я между делом спросил Эда, в какое время обычно появляется Ленивый, но, судя по всему, он был полностью непредсказуем. Я подумал было спросить его адрес, но что-то подсказало мне, что бармен его не сообщит и что сам вопрос вызовет у него подозрения. Публика постепенно начинала прибывать – одновременно появились целых четверо, но никто из них не был Эдом.

А потом, в семь, кое-что произошло.

К тому времени мы с Бобби снова играли в бильярд. На этот раз ему уже не столь легко было меня победить. Кто-то поставил на музыкальном автомате классическую запись Спрингстина, и у меня возникло странное чувство, будто я вернулся на двадцать лет назад, во времена геля для волос и широких рукавов. Я уже был достаточно пьян, чтобы испытывать ностальгию по восьмидесятым, что отнюдь не являлось хорошим знаком.

Краем глаза я заметил, что дверь в бар открылась. Все так же склонившись над столом, я бросил взгляд на вошедшего. Какой-то старик. Он посмотрел на меня, а потом вдруг резко развернулся и выбежал на улицу.

Я повернулся к Бобби и закричал, показывая на дверь, но он уже увидел то же, что и я. Метнувшись через зал, он выскочил наружу еще до того, как я успел бросить кий.

На улице было темно, и мы едва успели увидеть сорвавшуюся с места машину – потрепанный старый "форд", разбрасывавший во все стороны гравий. Бобби отчаянно ругался, и я быстро понял почему – какой-то придурок перегородил нам дорогу большим красным грузовиком. Бобби повернулся и увидел меня.

– Почему он сбежал?

– Понятия не имею. Ты видел, в какую сторону он поехал?

– Нет.

Он повернулся и пнул грузовик.

– Заводи машину.

Я снова вбежал в бар.

– Чей грузовик?

Какой-то парень в джинсовом костюме поднял руку.

– Убери его с дороги, черт бы тебя побрал, или мы выпихнем его со стоянки.

Несколько мгновений он таращился на меня, потом встал и вышел.

Я повернулся к Эду.

– Это ведь он, верно? Тот, который убежал?

– Похоже, ему не очень хотелось с вами общаться.

– Что ж, зря, – сказал я. – Поскольку это все равно случится независимо ни от чего. Мне нужно поговорить с ним о прошлом. Я испытываю по нему такую ностальгию, что прямо с ума схожу. Так где он живет?

– Этого я вам не скажу.

– Не раздражай меня, Эд.

Бармен потянулся под стойку. Я достал пистолет и направил на него.

– И этого тоже не надо. Оно того не стоит.

Молодой Эд снова положил руки на стойку. Я понимал, что на нас смотрят другие посетители бара, и надеялся, что никому из них не хочется неприятностей. Люди порой готовы грудью встать на защиту того, кто наливает им пиво.

– Вы из тех, кто готов застрелить другого?

Я посмотрел на него.

– С чего ты взял?

Последовала долгая пауза, затем Эд вздохнул.

– Мне следовало догадаться, что с вами хлопот не оберешься.

– Вовсе нет. Я просто хочу поговорить.

– Он живет на Лонг-Акре, – сказал Эд. – В старом трейлере у ручья по другую сторону небольшой рощицы.

Я бросил ему деньги за пиво и выбежал на улицу, едва не столкнувшись с возвращавшимся водителем грузовика.

Бобби уже был готов. Теперь, когда я знал, куда ехать, место казалось мне знакомым. Лонг-Акр – кажущаяся бесконечной дорога, которая огибает город со стороны холмов. Там не слишком много домов, а ручей, который упоминал бармен, находится значительно дальше, по другую сторону от густых древесных зарослей.

Дорога заняла у нас минут десять. Было очень темно, но Бобби не снижал скорости. Впереди не было видно никаких габаритных огней других машин.

– Возможно, он поехал не домой, – сказал Бобби.

– Рано или поздно он там окажется. Езжай помедленнее. Уже не так далеко осталось, к тому же ты меня пугаешь.

Вскоре мы увидели зеркальную поверхность ручья, казавшуюся серебристой под иссиня-черным небом. Бобби затормозил так, будто врезался в стену, и свернул на едва заметную дорожку. В конце ее виднелись очертания старого трейлера, стоявшего в полном одиночестве. Машины рядом не было.

– Черт, – сказал я. – Ладно. Встань так, чтобы нас не было видно с дороги.

Примерно через полчаса я начал терять терпение. Если Ленивый поехал куда-то в другую сторону, чтобы оторваться от преследователей, то он все равно должен был рано или поздно вернуться домой. Бобби с этим согласился, но по-другому интерпретировал мои слова.

– Нет, – сказал я. – Его я слишком давно знаю, и я не намерен обыскивать его дом.

– Я тебе этого и не предлагаю. Послушай, Уорд. Стоит этому типу тебя увидеть, как он тут же бросается бежать. Ты прав. Тот бар на видео должен был тебе о чем-то напомнить, а этот старик кое-что знает.

– Он мог спутать меня с кем-то другим.

– Возможно, ты слегка и потолстел с тех пор, но все-таки не прибавил сто фунтов и не сменил цвет кожи. Он понял, что это ты. И для старика он бегает довольно быстро.

Я поколебался, но в конце концов согласился. Я немало времени провел в обществе Ленивого Эда. Конечно, я был лишь одним из многих, и, несомненно, с тех пор в баре побывало несколько поколений несовершеннолетних любителей выпить. Но все же я надеялся на более дружественный прием.

Мы вместе вышли из машины и подошли к двери трейлера. Бобби отмычкой вскрыл замок и проскользнул внутрь, а мгновение спустя в окнах загорелся тусклый свет.

Присев на ступеньку, я продолжал наблюдать за происходящим, размышляя о том, подозревали ли мои родители, что однажды случится нечто подобное. Их сын, полупьяный, вломится в трейлер какого-то старика. Мне не нравилось то, каким я стал, но меня не слишком волновало и то, каким я был прежде. Я вовсе не был кем-то из ряда вон выходящим и прекрасно понимал, что именно воспоминания о том, как я играл в бильярд с отцом и как когда-то общался с Эдом, заставили меня пойти в этот бар. Но пока я смотрел на дорогу и прислушивался к возне Бобби внутри трейлера, мне показалось, будто снова слышу голос отца: "Интересно, кем ты стал?"

* * *


Десять минут спустя Бобби вышел, держа что-то в руке.

– Что это?

Я выбрался из машины, разминая затекшие ноги.

– Сейчас покажу. Ты чертовски удивишься.

Я включил внутреннее освещение в салоне.

– Так вот, – сказал Бобби. – Ленивый Эд доживает свои последние годы с помощью алкоголя и дошел до такой степени, что прячет пустые бутылки даже от самого себя. Или же он вполне заслуженно получил свое прозвище и ему просто лень их вынести. Там прямо-таки целый склад. Везде я добраться не смог, но все-таки нашел вот это.

Он протянул мне фотографию. Я взял ее и наклонил так, чтобы на нее падал свет.

– Я нашел ее в коробке, стоявшей рядом с тем, что, по-видимому, является его постелью. Остальное оказалось лишь всевозможным мусором, но фотография привлекла мое внимание.

На фото были изображены пятеро подростков – четыре парня и девушка, – и сделано оно было при плохом освещении, а фотограф забыл сказать: "Улыбнитесь". Лишь один парень, стоявший в центре, похоже, понимал, что сейчас его обессмертят. Остальные были схвачены в полупрофиль, и лица их по большей части скрывала тень. Точная дата съемки была неизвестна, но, судя по одежде и качеству отпечатка, она относилась к концу пятидесятых или началу шестидесятых.

– Это он, – сказал я. – Парень в середине.

Мне стало несколько не по себе оттого, что я держал в руках нечто принадлежавшее чужому прошлому и не имеющее никакого отношения ко мне.

– Ты имеешь в виду, что это Ленивый Эд?

– Да. Но фото было сделано пятьдесят лет назад. Когда я был с ним знаком, он уже не выглядел мальчишкой. Ни в коей мере.

– Ладно. – Бобби показал на девушку с левого края фотографии. – А это кто?

Я присмотрелся внимательнее. Все, что я смог различить, – половина лба, волосы, большую часть рта. Молодое и довольно симпатичное лицо. Я пожал плечами.

– Понятия не имею.

– В самом деле?

– О чем ты, Бобби?

– Я могу ошибаться и не хочу тебе подсказывать.

Я посмотрел еще раз, затем перевел взгляд на другие лица. Потом снова взглянул на девушку, однако она так и не вызвала у меня никаких ассоциаций.

– Это не моя мать, если ты так думаешь.

– Я так не думаю. Смотри дальше.

Я снова уставился на фото и наконец обнаружил в чертах девушки что-то знакомое. Еще через несколько секунд меня будто ударило кирпичом по голове.

– Черт побери, – пробормотал я.

– Сообразил?

Я продолжал смотреть, надеясь, что уверенность пройдет. Однако этого не случилось – никаких сомнений быть не могло. Хотя большая часть лица была скрыта, я узнал ее глаза и очертания носа.

– Это Мэри, – сказал я. – Мэри Ричардс. Соседка моих родителей. В Дайерсбурге. – Я хотел еще что-то сказать, даже сам не знаю, что именно, но тут же закрыл рот, внезапно вспомнив совсем другую картину.

Бобби, похоже, ничего не заметил.

– И что же делал в то время Эд здесь, в Монтане? Или что делала здесь она?

– Ты действительно хочешь его сегодня дождаться?

– У тебя есть другой план?

– Возможно, я мог бы показать тебе кое-что еще, – сказал я. – К тому же тут холодно, и я не думаю, что сегодня вечером мы увидим Эда. Поехали назад в город.

У меня дрожали руки, а в горле пересохло.

– Меня это вполне устраивает.

Выйдя из машины, я подошел к трейлеру и проник внутрь. Я написал записку на обратной стороне фотографии, извинившись за вторжение, и положил ее на столик. Добавив внизу номер своего сотового, я вышел, на ходу придавив фотографию каким-то журналом.

Бобби ехал назад в город с выключенными фарами, но мы никого по пути не встретили, а когда проезжали мимо бара, старого "форда" на стоянке не было. Лишь позже я сообразил, что там не было и большого красного грузовика.




Глава 21


Мы сняли номер в "Холидей-Инн". Я принял душ и немного расслабился, дожидаясь Бобби. Комната была чистой, аккуратной и внушающей доверие. В руке я держал большую чашку кофе, которую принес мне молодой человек в красивой белой униформе и с самой лучшей из профессиональных улыбок. У меня лично нет привычки улыбаться всем подряд, и меня вполне устраивает общество людей, не знающих моего имени.

Я жалел, что не взял фотографию. Мне хотелось взглянуть на нее снова. Я уже начал убеждать себя в том, что увиденное мной было лишь игрой света и тени. Мертвое лицо Мэри, казалось, навсегда отпечаталось в памяти. Ее тело сейчас лежало в холодной секции морга, но вряд ли кто-то мог понять, что с ней случилось. Я подумал, что, возможно, им следовало бы об этом узнать и что я был не вполне прав, сбежав из Дайерсбурга. Возможно, телефонный звонок в полицию мог бы направить следствие в нужную сторону. Конечно, они спросили бы мое имя и данные, но можно было бы что-нибудь сочинить. Это я как раз умел делать хорошо.

Я уже потянулся к телефону, когда в дверь постучал Бобби. Оставив телефон в покое, я выбрался из кресла.

– Ты в порядке? – спросил он, закрывая дверь.

– Странные это были дни, Бобби.

Открыв ноутбук, я поставил его на стол. Жестом предложив Бобби сесть в другое кресло, я вставил DVD-диск в дисковод и вывел на экран сцену в баре.

Громкая музыка. Хаос. Пьяные движения человека, державшего камеру. Приступ кашля, затем проход за угол, туда, где играли в бильярд. Спиной к камере стояла молодая пара, а рослый бородач и его подруга готовились нанести удар.

Камера приблизилась, и девушка с длинными волосами подняла взгляд. Я нажал "паузу", зафиксировав на экране ее лицо. С помощью нескольких клавиш я сохранил изображение, затем запустил "Фотошоп". Открыв файл, я увеличил изображение женского лица. Захватив кусок фона, затер им нижнюю часть ее длинных волос, затем увеличил щеки, сделав их старше и шире, а потом изменил прическу на более подходящую для старой женщины в 2002 году. Добавив седины, я применил фильтр, чтобы замаскировать резкие контуры, и уменьшил изображение до половины его натуральной величины, чтобы грубая обработка меньше влияла на качество картинки.

На то, что часть сцены вокруг женского лица выглядела теперь весьма странно, можно было не обращать внимания, но в то, что появилось в центре, трудно было поверить. Я подозревал это еще с тех пор, как побывал в трейлере Эда, но от того, что я увидел на экране, у меня перехватило дыхание.

– Что ж, – очень тихо сказал Бобби. – Это опять она. Вместе с твоими родителями.

– Но они познакомились с Мэри лишь тогда, когда переехали в Монтану.

– И что, они говорили: "Эту Мэри мы никогда не знали и никогда с ней прежде не встречались"?

– Они вели себя так, словно были знакомы лишь несколько лет. – У меня кружилась голова. – И я помню, как мать рассказывала, что познакомилась с Мэри, когда та зашла к ним с печеньем в тот день, когда они въехали в дом.

– При том, что на самом деле они были знакомы тридцать лет с лишним.

Бобби прокрутил запись вперед и остановил ее на изображении девушки, которая сидела, скрестив ноги и покачиваясь, на полу родительской гостиной.

Я кивнул. Ее нос и скулы были видны настолько отчетливо, что даже не требовалось никакой обработки. Это была Мэри.

– Так что ты думаешь насчет Эда? Мог он снимать?

– Единственный раз, когда я видел его и отца вместе, они вели себя так, будто не знали друг друга.

Я уже рассказал про тот случай Бобби, пока мы ехали в бар.

– Но они наверняка были знакомы. Все они. По какой-то причине Мэри уезжает из города, возможно, даже вскоре после событий, показанных на видео. Она, выходит, жила в Монтане задолго до того, как туда переехали мои родители. Тем временем родители и Эд продолжают жить здесь, но не общаются, и в тот единственный раз, когда я случайно свожу их вместе, отец делает вид, будто не узнал Эда.

Я попытался вспомнить все случаи, когда встречался с Мэри в доме родителей, но лишь все больше убеждался, что они действительно были знакомы еще до переезда в Монтану и им порой нелегко было это скрывать. Я не понимал, зачем они утаивали этот факт от меня, считая подобное поведение лишь непонятным проявлением эгоизма.

Теперь же я понял, что родители переехали туда с определенной целью.

– Они перебрались туда, поскольку думали или знали что должно что-то произойти, и именно поэтому трое из них делали вид, будто не знакомы друг с другом.

– Ты делаешь чересчур далеко идущие выводы.

– Разве? Возможно, Мэри убили не просто из-за того, что она попалась им на пути. Возможно, у того, кто появился возле дома, было две задачи, и одна из них – Мэри.

Бобби немного подумал, затем кивнул.

– А потом, когда ты появляешься в Хантерс-Роке, Эд бежит прочь, словно перепуганный кролик.

– Нам надо было оставаться у его трейлера.

Бобби покачал головой.

– Он явно не станет спешить туда возвращаться. Он наверняка уже позвонил парню из бара и выяснил, что ты знаешь, где он живет. Кроме того, ты выглядел чересчур пьяным для того, чтобы кого-то преследовать. Ты оставил свой номер. Если он вернется домой, то будет знать, как с тобой связаться. Завтра мы снова пойдем в бар и надавим на хозяина. Выясним, есть ли у старика какие-нибудь приятели или еще какое-нибудь место, где он может обретаться.

– Другими словами – иголка в стоге сена.

– Иголка все еще там. Если она упала случайным образом, возможно, она окажется первым, что тебе удастся найти.

– Очень уж она глубоко, Бобби.

– Ладно, слазаю пока в Сеть.

Он бросил взгляд на лежавший на столе мобильник.

– И если ты надеешься, что Ленивый Эд тебе позвонит, может, все-таки включишь телефон?

Пока он тянул телефонный кабель от ноутбука к розетке на стене, я смотрел на экран сотового. И действительно, через несколько секунд появился индикатор сообщения.

– Пришло что-нибудь?

Я набрал номер голосовой почты и послушал. Записанный голос был женским.

– Это не он. Это девушка, с которой я разговаривал в больнице. Она сказала, что посмотрит некоторые данные и сообщит, нашла ли что-нибудь полезное.

– И как, нашла?

– Она не говорит, – сказал я, отключаясь. – Просто попросила перезвонить завтра.

– Уорд, смотри-ка. Тебе письмо.

Я заглянул через его плечо. На экране виднелось короткое сообщение:

ГАРАНТИРОВАННЫЙ КРУПНЫЙ ЗАРАБОТОК!!!

Наша небольшая компания предлагает развивающуюся сеть услуг. Воспользуйтесь нашим продуктом, чтобы изменить свой мир, преданно трудясь ради его блага. Да возрадуются сердеца[19 - Здесь намеренная ошибка в написании – см. далее по тексту романа. (Прим. ред.)] ваши, когда вы узрите наш сайт!

Обратитесь к нам за информацией, которая может изменить всю вашу жизнь! Начните немедленно – наш бизнес развивается очень быстро. Сотни людей уже зарабатывают больше, чем когда-либо считали возможным. Почему бы вам не стать одним из нас?

Не откладывайте – предложение действительно до полуночи.

– Посмотри в словаре определение слова "спам", – сказал я, – и наверняка увидишь там кучу подобных примеров.

– Однако, – возразил Бобби, – здесь не указано, куда обращаться. Адрес отправителя явно поддельный, упоминается некий сайт, на который нет ссылки, и дается срок в три часа. Даже при всем желании не так-то легко попасться на их удочку. К тому же посмотри на две фразы с восклицательным знаком в конце. Первая выглядит довольно странно, словно цитата из Библии, а другая предлагает: "Обратитесь к нам". Обратиться куда?

Я немного подумал.

– Похоже, это результат того, что я уже побывал на каком-то сайте и там зафиксировали мой IP-адрес.

– Иногда, Уорд, создается впечатление, будто твой мозг и впрямь функционирует в полном объеме.

Он щелкнул по закладке на рабочем столе, загружая браузер. Несколько секунд спустя перед нами появилась страница всего с двумя словами: "МЫ ВОССТАЕМ".

Но на этот раз слова эти были подчеркнуты, и когда Бобби подвел к ним курсор, он превратился в указывающую руку.

– Они теперь стали ссылкой, – сказал Бобби. Он щелкнул мышкой, и появилось небольшое диалоговое окно ввода пароля. – О черт!

– Соломенные люди, – предложил я.

Он набрал текст. Появилась белая страница со словами "НЕТ ПРАВ ДОСТУПА" вверху. Бобби выругался и щелкнул по кнопке "Назад".

– Покажи мне еще раз письмо, – попросил я.

Он переключил задачи, выведя текст письма на передний план.

Я быстро пробежал его глазами.

– Попробуй "сердеца" – так, как написано в той фразе про "возрадуются".

– Почему так?

– Это единственное неправильно написанное слово во всем письме, и оно присутствует во фразе, где упоминается сайт.

Он щелкнул мышкой и набрал несколько букв. Нам снова отказали в доступе.

– Скоро они вообще нас выкинут, – пробормотал он, вновь повторяя предыдущие шаги.

– Попробуй набрать правильно.

Бобби набрал "сердеца". Последовала пауза. А потом на экране появилась другая страница. На этот раз она была черной, с белыми словами "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ" посередине.

– Ну что ж, – тихим сдавленным голосом проговорил Бобби. Он подвел курсор к словам, и тот сменился указывающей рукой. Я придвинулся ближе, и он щелкнул по словам.

Снова последовала пауза, а затем экран стал темно-зеленым, и его заполнили белые буквы.

* * *


МАНИФЕСТ ЧЕЛОВЕКА

[рисунок: strawlogo.jpg]

ВОТ ОНА – ИСТИНА

Некоторые не желают признавать эволюцию как теорию. Это не так. Нам столь долго твердили, что эволюция лжива, лишь затем, чтобы скрыть от нас настоящую истину. Но теперь мы ее увидели, и снова скрыть ее от нас не под силу ни политикам, ни другим ЛЖЕЦАМ.

Вы думаете, будто знаете истину, но вы ошибаетесь. Вам известна лишь ЛОЖЬ.

ИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

В древности все мы были обезьянами. Потом пять миллионов лет назад обезьяний род разделился на три вида: горилл, шимпанзе и "гоминид" – от которых произошли мы. Любой, кто видел по телевидению передачи о том, насколько умны шимпанзе, вряд ли усомнится, что это ИСТИНА. Два с половиной миллиона лет спустя возникли первые существа, положившие начало истинному человечеству. Их иногда называют Habilis, хотя названия, относящиеся к тому периоду, во многом противоречивы. Это темный период нашей эволюции, а ученые обычно используют ДЛИННЫЕ СЛОВА, когда хотят, чтобы мы ДУМАЛИ, будто они знают больше, чем на самом деле.

Около миллиона лет назад появился вид, названный Erectus, поскольку он был прямоходящим. Именно то, что мы прямоходящие, и отличает нас от обезьян и от всех прочих животных. Некоторые представители этого вида стали неандертальцами, которые успешно существовали в течение долгого времени. В последующие несколько сотен тысячелетий они научились лучше ходить, создали орудия труда и приручили ОГОНЬ. Дальнейшая эволюция происходила в Африке, завершившись появлением Homo Sapiens. Наш мозг увеличился в размерах, что привело к появлению разума, представляющего собой уникальное явление. Homo Sapiens вытеснил неандертальцев.

Все это время человечество и его предшественники были ОХОТНИКАМИ-СОБИРАТЕЛЯМИ. Мы жили небольшими группами, которых объединяли родственные узы и взаимопомощь. Мы питались добычей, на которую ОХОТИЛИСЬ, и ягодами и кореньями, которые СОБИРАЛИ, и постепенно развивались.

ЧТО ПОСЕЕШЬ, ТО И ПОЖНЕШЬ

Около пятнадцати тысяч лет назад все начало меняться. Может показаться, что это было очень давно, но не в том случае, когда речь идет о миллионах лет. Произошло следующее – мы перестали заниматься естественными для нас охотой и собирательством. Почему?

Некоторые считают, что причиной является рост населения, приведший к ограничению ресурсов и свободы передвижения, или изменения погоды, поскольку ледниковый период закончился, или что-то еще. Я читал все эти так называемые Научные объяснения, и ни одно из них не верно. Когда-то по равнинам Америки бродили миллионы бизонов, которые вполне могли себя обеспечивать. Им приходилось перемещаться в поисках новой пищи, но это естественный путь. Люди прямоходящие РАССЧИТАНЫ на то, чтобы проходить пешком большие расстояния. Почему же мы внезапно перестали перемещаться – после того, как в течение миллионов лет эволюционировали иным путем?

Причина заключается в том, что мы начали заниматься ЗЕМЛЕДЕЛИЕМ. В результате люди начали жить оседло, большими группами из сотен, а потом и тысяч человек. И стоило этому процессу начаться, остановить его уже не могло ничто. Земледелие производит больше пищи, но вместе с тем оно МЕНЕЕ ЭФФЕКТИВНО для поддержки существования небольшого числа людей. Оно работает лишь для больших групп. Земледелие также приводит к увеличению рождаемости, и группы становятся еще многочисленнее. Как только население достигает определенного предела, уже невозможно вернуться к прежнему образу жизни. Человечество оказалось в ловушке.

В результате этих изменений возникли поселки и города, что привело к еще большему росту численности населения. Все это привело к появлению НЕРАВЕНСТВА, а затем ВОЖДЕЙ и РЕЛИГИИ. Кроме того, возникла МОРАЛЬ. Если долго живешь в одном и том же месте, то завтра видишь тех же самых людей, что и вчера. Это означает, что по отношению к ним приходится соблюдать определенные нормы поведения, иначе тебя УБЬЮТ. В итоге люди начали верить, что они ДОЛЖНЫ вести себя определенным образом – даже если ты не знаком с теми, кого это касается. И впервые проявилось одно из отнюдь не самых приятных, но самых что ни на есть реальных стремлений человечества – стремление ИЗМЕНЯТЬ СРЕДУ ОБИТАНИЯ. До тех пор мы существовали как часть природы. Как только мы начали заниматься земледелием, мы стали НАСИЛОВАТЬ землю и изменять ее под наши собственные нужды.

И тем не менее земледельцы в действительности были НЕ СТОЛЬ ЗДОРОВЫМИ, как охотники-собиратели. Выращивание еды приносило МЕНЬШЕ результата при тех же самых усилиях. У охотников-собирателей было БОЛЬШЕ СВОБОДНОГО ВРЕМЕНИ, и им приходилось МЕНЬШЕ ТРУДИТЬСЯ, чем земледельцам. У них была более сбалансированная диета, в отличие от земледельцев, слишком полагавшихся на урожай корнеплодов или злаков. Земледельцы были в большей степени подвержены инфекциям и эпидемиям, поскольку все жили рядом друг с другом. Люди жили уже не столь долго и намного чаще БОЛЕЛИ.

ТАК ПОЧЕМУ ЖЕ ПОДОБНЫЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ РАСПРОСТРАНИЛСЯ ПО ВСЕМУ МИРУ ВСЕГО ЗА НЕСКОЛЬКО ТЫСЯЧ ЛЕТ? Почему практически по всей планете весь наш вид начал жить иначе после миллионов лет – особенно если учесть, что в самом начале это было для них НАМНОГО ХУЖЕ?

НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ГЕНОМ

Вирусы очень малы, но, попав в тело, они полностью подчиняют его себе, так что оно ведет себя так, как того желает болезнь. Многие вирусы вызывают неприятные ощущения, например простуда. Некоторые могут убить, например СПИД. Но самые умные вирусы не вызывают заболевания и не убивают – поскольку хотят сделать носителя своим ГНЕЗДОМ.

Двадцать тысяч лет назад мы подверглись ИНФЕКЦИИ. Homo Sapiens занес вирус из Африки – вот почему вымерли все неандертальцы. Они были лучше приспособлены к внешним условиям и к ледниковому периоду – и тем не менее всего за несколько тысяч лет все они вымерли.

Вирус заставил нас жить группами и поселениями именно потому, что так ему легче было РАСПРОСТРАНЯТЬСЯ. Мы поступали так не потому, что для нас так было лучше. Мы поступали так потому, что оказались в ловушке. К тому времени, когда вирус захватил власть и мы стали его гнездом, наша природа изменилась настолько, что возврата уже не было.

Вирус настолько стал нашей неотъемлемой частью, что научное сообщество даже не подозревает о его существовании, насколько умны бы они ни были.

Вот почему родина столь важна для многих народов, включая ЕВРЕЕВ. Если мы перебираемся куда-то в другое место, вирус считает, будто мы возвращаемся к прежнему образу жизни, и начинает создавать нам всевозможные проблемы.

Вот почему нас не заботит судьба людей из других стран. Они ничего для нас не значат.

Вот почему террористы и убийцы убивают невинных американцев. Мы ничего для них не значим.

Вот почему в наших городах полно насилия. Мы вынуждены жить среди отбросов других людей, словно крысы в коробках, и это – наше проклятие.

Вот почему могли произойти события, подобные нацистскому холо-косту, Боснии и Руанде – разные племена постоянно враждуют, и если свести их вместе, они станут драться.

Вот почему наши вожди – лжецы и дураки. Правительство хочет лишить нас нашей СВОБОДЫ ради так называемых прав людей, которых мы даже не знаем.

Вот почему люди убивают – потому что нас останавливает лишь мораль, изобретенная вирусом.

Нас постоянно пытаются убедить, что мы все одинаковые, и говорят, что у нас кровь одного цвета, но даже это неверно. Есть разные типы крови – из-за генетических причин.

Даже на столь базовом уровне мы несовместимы друг с другом. Даже кровь у нас не одна и та же.

ЧТО ДЕЛАТЬ?

Мы должны начать действовать в городах, среди черных. Мы можем не любить вас – поскольку вы не нашей расы и мы оказались вместе лишь благодаря болезни, но вы тоже жертвы. Вас вывезли с вашей настоящей родины и поместили туда, где для вашей расы нет никакой надежды. Вы должны стать первыми, кто восстанет. Мир последует за вами.

Мы не предназначены для того, чтобы жить гигантскими сообществами. Мы не рассчитаны на то, чтобы заботиться о тех, кого не знаем. Нам предназначено быть свободными, а не заключенными в городах, под властью тех, кого совершенно не волнует наша судьба и кого интересуют лишь ДЕНЬГИ. Единственный способ спастись от гибели – УНИЧТОЖИТЬ носителей. Политики не помогут, поскольку благоденствуют в этой обители зла. Как и у вируса, без цивилизации у них не будет жизненной среды. Дело за нами.

Те, кто убивает, – будут свободными.

Те, кто не убивает, – носители инфекции.

Очистим планету.

Уничтожим вирус.

Оружие сделает тебя сильным.

* * *


Я закончил читать на несколько секунд раньше, чем Бобби.

– Сохрани на диске, – сказал я. – Завтра этого уже там не будет.

Когда Бобби сохранил страницу, я вернулся к ее началу и внимательно перечитал. Она напомнила мне сотни маниакальных статей, отпечатанных на плохом ксероксе, которые совали прохожим на углах и которые потом бегло проглядывали по дороге домой просто от нечего делать. Или пьяные разговоры, услышанные поздним вечером в полутемном баре, полные невежества и злобы. Но здесь явно было что-то другое. Я откинулся на спинку кресла и задумался.

– Ему стоит отдать должное, – сказал Бобби, закончив читать текст во второй раз. – Он явно побывал в библиотеке и заглянул в несколько книг. Но по существу – это какой-то бред. Верно?

– И да, и нет, – ответил я. – Некоторые термины явно в него не вписываются.

– Несколько умных слов не делают его гениальным творением. Он мог прямо скопировать их откуда-нибудь.

– Здесь каждая запятая на своем месте, Бобби. И найдется немало таких, кто сочтет его слова божественным откровением. Например, повстанцы. Может быть, именно они и стоят за всем этим.

Бобби рассмеялся.

– Сомневаюсь. Ты же их знаешь. Седоволосые ветераны и мальчишки, насмотревшиеся видео про Вьетнам и чуть ли не поверившие в то, что сами тоже там были. Они устраивают лагеря в лесу, чистят оружие и дерутся из-за женщин.

– Далеко не все из них троглодиты. Или идиоты.

– Конечно, не все. Но мы говорим о тех, кто зачитывается от корки до корки "Солдатом удачи" и покупает книги, где рассказывается, как приготовить напалм или соорудить противопехотную мину у себя во дворе. О тех, кто был крайне разочарован, когда оказалось, что с наступлением нового тысячелетия ничего не произошло и цивилизация продолжает ковылять дальше. Они напяливают солдатскую форму и болтают о том, что, мол, весь мир – дерьмо и что виноваты в этом евреи и латиносы, не говоря уже о Капитолии и Саддаме Хусейне. Лучше бы уж побеспокоились о чернокожих в больших городах, как говорит этот тип. У этих ребят действительно не все дома, и некоторые из них уже успели кое-кого прикончить, прежде чем их накрыли.

– Это то же самое. Люди, которые никогда не ощущали себя частью какого-либо общества, за исключением достаточно небольшого, где все знают друг друга по имени.

– От твоих слов можно прослезиться, Уорд.

– Пошел к черту. Ты веришь своей стране, любишь ее так, как тебе об этом говорят, а потом обнаруживаешь, что тебя лишь гладили по шерстке, чтобы вел себя спокойно, а на самом деле имелось в виду: "Каждый может иметь все, кроме вас, ребята. Вас мы в виду не имели". Такое вот культурное оскорбление. И как ты станешь на подобное реагировать?

– Ладно, Уорд. Вряд ли уровень интеллекта у них намного ниже, чем у членов Палаты представителей. Согласен, некоторых из них даже можно иногда понять. Однако во что я не верю однозначно – это в то, что они координируют свои действия. Большинству этих группировок с трудом удается организовать хотя бы тридцать человек, не говоря уже о том, чтобы договориться об общих целях с какой-то другой группой – и тем более несколькими группами, живущими в сотнях или тысячах миль от них. Может быть, где-то в другой части мира это и так. Но не здесь.

– До появления Интернета, – сказал я.

– Да, ты прав, – согласился он. – Там достаточно психов, чтобы обеспечить работой каждого врача в стране. Расисты, провозвестники конца света, просветленные, которые сжигают изображения сов в Богемской роще, лицо на Марсе, которое якобы представляет собой инопланетную военную базу с нацеленными на нас ядерными зарядами. Однако я потратил кучу времени, копаясь в этом дерьме, и поверь мне – они не имеют никакого отношения к какой бы то ни было серьезной организации. Эти люди ненавидят всех, кто не является одним из них. Помести их в одну комнату, и они тут же перегрызутся.

– Всех файлов на всех серверах мы найти не можем, – сказал я. – Мы видим лишь то, что нам позволено видеть. Вполне может существовать целая другая Сеть, использующая те же компьютеры, телефонные линии и жесткие диски, полная убийц, убийств и планов на будущее, – и пока ты не знаешь, где искать, ты не найдешь даже индексную страницу.

Бобби закатил глаза, и я почувствовал, что начинаю злиться.

– Черт побери, послушай меня! Такова наша природа. Когда-то Сеть создали ученые в свободное время, чтобы обмениваться фактами или после работы играть в "Стар трек". А потом вдруг выясняется, что ты не можешь войти в Сеть, не получив кучу спама, и что у каждого чистильщика обуви есть свой домен. Добавь еще к этому залежи порнографии, и мужчин и женщин, которые сидят в полутемных комнатах и пишут друг другу о том, как им нравится одеваться наподобие Ширли Темпл[20 - Ширли Темпл (р. 1928) – американская актриса и политический деятель.] или хлестать друг друга до крови. Вот чем стала Сеть – способом скрыться за анонимностью, чтобы можно было больше не притворяться добропорядочными гражданами, а быть тем, кто ты есть на самом деле; чтобы не притворяться, будто нас интересует глобальная деревня, в которую превратился мир, когда список тех, кому надо отправить открытки к Рождеству, приобретает размер небольшого доисторического племени, из которого так и хочется прирезать половину.

– Приятно слышать кого-то, кто столь гордится своими соплеменниками-землянами. Такое ощущение, что ты и сам готов присоединиться к благому делу.

Он потер руками лицо.

– Уорд, это вообще может быть просто какой-то псих-одиночка.

– Чушь. Мы попали на эту страницу по закладке с компьютера человека, заснявшего несколько минут видео, в котором упоминались "соломенные люди". Этот человек и его жена мертвы, вместе с женщиной, которую они давно знали. Угроза, направленная по показанному на видео адресу, привела к тому, что менее чем через два часа были взорваны дом и отель. Господи, даже архитектура Холлса вполне сюда вписывается. Они строят пещеры для охотников-собирателей ценой в миллионы долларов каждая.

– Ладно, – сказал Бобби, поднимая руки. – Я понял, о чем ты. И что дальше?

– Мы нашли этот текст. Что теперь? В нем нет ни ссылок, ни адресов, вообще ничего. Какой смысл в этой странице, если она никуда не ведет?

Бобби повернул ноутбук к себе и нажал комбинацию клавиш. На экране появился текст страницы в формате HTML – мультиплатформенного интернет-языка, который используется для отображения страницы независимо от того, в какой операционной системе ее пытаются открыть. Бобби начал медленно прокручивать строки на экране, затем остановился.

– Погоди-ка...

Он снова переключил режим отображения на обычный и переместился в самый низ документа.

– Ну что ж, – кивнул он. – Не так много, но кое-что есть.

Он показал на экран.

– Видишь что-нибудь? Под текстом?

– Нет. А что?

– Там кое-что есть. Несколько слов, но они отображаются в точности тем же самым цветом, что и фон. Догадаться об их существовании можно, лишь посмотрев код или распечатав страницу.

– Другими словами, если это заденет некую струну. И что же там за слова?

Он снова переключился на HTML и выделил небольшой участок текста в самом низу. Среди прочей тарабарщины я прочитал:

<font color"#339966">Человек прямоходящий</font>

– Человек прямоходящий, – повторил я. – Кто это, черт возьми?




Часть третья


История идет за нами по пятам, преследуя нас подобно нашим теням, подобно смерти.

    

Марк Оже



    

Введение в антропологию сверхсовременности








Глава 22


Сара не помнила, когда ей впервые показалось, будто она его слышит. Может быть, день или два назад. Он приближался медленно, словно чего-то выжидая. Ей казалось, что он уже приходил прошлой ночью, снова исчезнув, как только ему стало ясно, что она почувствовала его присутствие. Она подумала, что, возможно, чувствовала его и днем, но тогда голова у нее была яснее, и она в состоянии была убедить себя, что это лишь ее воображение. А однажды ближе к вечеру она услышала его над собой и поняла, что если он стал приходить днем, то ее положение меняется к худшему.

До этого безумец уже посещал ее несколько раз. Он довольно долго с ней разговаривал. Он просто говорил, говорил и говорил. Что-то насчет уборки мусора, что-то насчет заразы, что-то про некую местность Кастенедоло в Италии, название которой звучало словно имя курорта, куда приезжают отдыхать, пить вкусные напитки, может быть, есть спагетти, салями, стейк или суп, – но на самом деле там нашли какого-то похороненного мужика, и то, что его нашли, доказывало, что он происходит из плейстоцена или плиоцена, и ему около двух миллионов лет, и очень интересно, что она по этому поводу думает?

На самом деле Сара по этому поводу ничего особенного не думала. Она изо всех сил пыталась сосредоточиться на том, что ей говорили, но в последний день или около того она почти все время чувствовала себя очень плохо. Она оставила все попытки просить еды, и больше не ощущала особого голода. Иногда она лишь издавала невнятные звуки, когда мужчина замолкал достаточно надолго и ей казалось, будто он чего-то от нее ждет. Вообще говоря, она считала его методы обучения – если они являлись таковыми – довольно действенными, и кое-какой опыт, возможно, стоило бы перенять учителям в ее школе. Половина ее друзей словно вообще ничему не учились, а школу рассматривали лишь как нечто среднее между клубом и театральными подмостками. Возможно, если засунуть их под пол и ежедневно вдалбливать знания в башку, подумала она, то их приоритеты могли бы несколько измениться. Может быть, удалось бы запихнуть им в голову целый испанский словарь. Даже, может, стоило бы посоветовать маме предложить подобную идею на следующем родительском собрании. Но на самом деле человеку иногда нужно хоть что-то есть – иначе он перестает обращать внимание на что бы то ни было.

Он терпеливо подождал, пока у нее пройдет приступ кашля, который, казалось, длился почти час. Потом снова начал говорить. На этот раз речь шла про Стоунхендж, и она немного его послушала, поскольку Стоунхендж находился в Англии, и хотя они в то место не ездили, она знала, что ему нравится Англия. В Англии было здорово, и там жили хорошие люди. Но когда он начал рассказывать, что Стоунхендж лишь отчасти был обсерваторией, главным же образом – картой человеческой ДНК, такой, какой она должна быть, ее внимание снова рассеялось.

В конце концов он дал ей еще воды. От питья она отказывалась не слишком долго. Даже если бы ей и хотелось продолжать сопротивляться, тело попросту ей этого не позволяло. На третий раз ее рот открылся сам, без какого-либо участия разума. Вода оказалась чистой и вкусной. Она вспомнила, что когда-то вкус ее был совсем другим, но это было очень давно.

– Хорошая девочка, – сказал мужчина. – Вот видишь, к тебе вовсе не так уж плохо относятся. Я мог бы на тебя мочиться, и тебе все равно пришлось бы это пить. Прислушайся к своему телу. Прислушайся к тому, что внутри.

– Внутри ничего нет, – прохрипела она. А потом, в последний раз, умоляюще попросила: – Пожалуйста. Дайте хоть чего-нибудь. Хотя бы просто овощей. Морковки, капусты или каперсов.

– Ты все еще просишь?

– Пожалуйста, – повторила она, чувствуя, как стучит кровь в висках. – Я плохо себя чувствую, и вы должны меня покормить, иначе я умру.

– А ты упорная, – сказал он. – Единственное, что до сих пор дает мне надежду.

Он не отказал ей явно в ее просьбе, а просто начал говорить о вегетарианстве, объясняя, насколько это неправильно, потому что у людей зубы всеядных и что отказ от употребления мяса – результат того, что люди слишком полагаются на свой зараженный инфекцией разум и недостаточно прислушиваются к своему телу. Сара пропускала большую часть его слов мимо ушей. Ей лично вегетарианцы тоже не нравились, в основном потому, что те из них, кого она знала, чересчур зазнавались, вроде Ясмин Ди Плану, которая постоянно твердила о правах животных, но при этом обладала лучшей в школе коллекцией обуви, большая часть которой была изготовлена из кожи существ, когда-то бегавших по собственной воле, а не оттого лишь, что были натянуты на ее изящные ножки.

Потом он еще раз дал ей напиться, после чего закрыл крышку и ушел. Последующие два часа рассудок Сары был удивительно ясным, и это беспокоило ее больше всего. Она знала, что рассудок ее столь ясен потому, что она думает о том, как бы сбежать, – но не о том, каким именно образом это сделать. Теперь она уже редко представляла себе подобное, хотя какое-то время мысли об этом занимали ее больше всего. Сперва она воображала, будто у нее внезапно находятся силы для того, чтобы проломиться сквозь пол, словно у человека, которого похоронили заживо и который по-настоящему зол на всех. Потом у нее возникла идея поговорить с незнакомцем, очаровать его. Она знала, что умеет очаровывать, некоторые мальчики в школе готовы были слушать каждое ее слово, не говоря уже об официанте из "Бродвей дели", который подходил к их столику намного чаще, чем требовалось, причем пытался привлечь явно не внимание Сиан Уильямс. А может, просто разумно с ним все обсудить или, в конце концов, даже приказать ему, чтобы он ее отпустил. Все это она пробовала, но безрезультатно. Потом остались лишь фантазии на тему того, что скоро приедет отец и найдет ее. Иногда она все еще об этом думала, но не столь часто, как раньше.

Так или иначе, она услышала, как кто-то вошел в комнату над ней. Сначала она подумала, что это все тот же незнакомец, но потом поняла, что этого не может быть. У вошедшего было слишком много ног. Ноги кружили по комнате и пересекали ее туда-сюда прямо у Сары над головой. Слышалось нечто похожее на смех, иногда пронзительный, иногда басовитый и отрывистый. Некоторое время существо перемещалось по комнате, издавая неприятные звуки вроде ворчания и странного лая; одни части его тела стучали по полу, другие издавали громкий скрежет. Наконец раздался стон, но как будто исходивший не из одной глотки, а сразу из нескольких, словно у существа имелось сразу несколько ртов.

Существо провело в комнате еще некоторое время, а потом ушло.

Сара лежала с широко раскрытыми глазами. То, что она только что услышала и почувствовала, не предвещало ничего хорошего. Вообще ничего. Это был не незнакомец – или же он превратился в какую-то тварь. Существо было тем самым, чего она больше всего боялась, – и теперь оно явилось при свете дня и больше не выжидало. У нее не оставалось никаких сомнений.

Это наверняка был сам Тук-тук.




Глава 23


Нина ушла рано, оставив записку, что позвонит. Зандт все утро нервно расхаживал по террасе. Каждый раз, просыпаясь, он понимал, что вероятность того, что Сара Беккер еще жива, становится все меньше. Вот только помочь это ему ничем не могло.

Он еще раз мысленно пробежал теорию, которую изложил вчера Нине, и не смог найти в ней каких-либо изъянов. Он понимал, что теория эта во многом умозрительна и что у него имелись собственные причины для того, чтобы за нее цепляться. Если человек, которого он убил, действительно похищал девочек, а затем отдавал их в руки кого-то другого, который, как он знал, рано или поздно их убьет, – Зандт полагал, что найдет способ примириться с тем, что вынужден был убить его самого. Последние два года одиночества научили Зандта одной вещи, и научили хорошо: если ты смог убедить себя, что поступил правильно, то сможешь противостоять и мнениям других. Он прекрасно понимал, что Человек прямоходящий, вероятно, считал так же, но это ничего не меняло.

Доза крепкого кофе и открывавшийся перед ним вид постепенно превратили похмелье в обычное недомогание, на которое можно было не обращать внимания. Боль в шее и спине после проведенной на кушетке ночи прошла. Вид на море вполне мог в этом помочь, даже с такого расстояния.

Около полудня он вернулся в дом в поисках еды. В холодильнике было пусто, так же как в шкафу и хлебнице. Зандт никогда не думал, что встретит женщину, в доме которой не окажется даже пачки печенья или хлеба, из которого можно было бы приготовить тосты. Ему казалось, что большинство женщин могли бы обойтись одними тостами, будь у них такая возможность. В полном недоумении он обошел гостиную, разглядывая содержимое книжных полок – книги о серийных убийствах, как популярные, так и научные, сборники статей по судебной психологии, папки с копиями материалов различных дел, рассортированные по штатам, – явно хранившиеся здесь в нарушение всяких законов. Несколько романов, все довольно старые, по большей части таких авторов, как Харрис, Томпсон, Коннелли или Кинг. Здесь не было почти ничего, что не касалось бы темной стороны человеческой сущности. Все это было ему знакомо по тем вечерам, которые он проводил в этом доме в 1999 году, и криминалистика в те часы интересовала его меньше всего. С тех пор многое изменилось, и он с этим давно смирился. Дженнифер так ничего и не узнала, и те события никак не повлияли ни на его чувства к ней, ни на исход их супружества.

Взяв одну из папок, он рассеянно ее перелистал. В первой части описывались подробности дела некоего Гэри Джонсона, который изнасиловал и убил шесть пожилых женщин в Луизиане в середине девяностых. В записке, прикрепленной к титульному листу, отмечалось, что Джонсон в настоящее время отбывает шесть пожизненных заключений в тюрьме, которая, как знал Зандт, была настоящим адом – крепостью, полной опасных преступников, для которых, однако, любовь к старушкам-матерям была слабым местом. На самом деле, если Джонсон до сих пор жив, это можно было считать чудом. Вряд ли его участи стоило завидовать. Во второй части содержались сведения о деле во Флориде, расследование которого еще продолжалось, – об исчезновении семи молодых людей.

Один из убийц. Один из многих.

Он взял еще одну папку.

* * *


Два часа спустя, когда он сидел на полу в окружении бумаг, раздался стук в дверь. Он в замешательстве поднял голову и лишь после того, как стук повторился, понял, что это за звук.

Открыв дверь, он увидел невысокого лысого человечка, позади которого стояла машина, когда-то выглядевшая довольно изящно.

– Такси, – сказал человечек.

– Я не заказывал такси.

– Знаю, что не заказывали. Заказывала леди. Она сказала, чтобы я сюда приехал и вас забрал. И очень быстро.

– Что за леди?

Голова у него была забита только что прочитанным, и он не до конца соображал, что происходит.

Человечек что-то раздраженно проворчал и полез в карман. Достав оттуда смятый листок бумаги, он показал его Зандту.

– Ее зовут Нина. Она сказала, чтобы вы поторопились. Вроде как вы что-то нашли, или она что-то нашла, какого-то нужного человека – я не понял. Но сейчас нам надо ехать.

– Куда?

– В аэропорт. Она сказала, чтобы я доставил вас как можно быстрее, и она заплатит мне тройную цену, а мне нужны деньги, так что поехали, ладно?

– Подождите, – сказал Зандт.

Вернувшись в дом, он снял трубку и набрал номер сотового Нины.

После двух звонков она ответила. Слышался неясный шум, голоса, неразборчивые объявления, доносившиеся из громкоговорителей.

– Что происходит? – спросил он.

– Ты в такси?

Голос ее звучал возбужденно, и почему-то это вызвало у него раздражение.

– Нет. Что ты делаешь в аэропорту?

– Мне позвонил человек, который по моей просьбе занимался мониторингом Сети. Мы наткнулись на "Человека прямоходящего".

– Это всего лишь пара слов, Нина. Может, это просто выставка фотографий Роберта Мэпплторпа[21 - Роберт Мэпплторп – современный американский фотохудожник, один из лучших мастеров фотографии XX века. (Прим. ред.)]. К тому же федералы наверняка уже в курсе.

– ФБР тут ни при чем, – раздраженно возразила она. – Я занималась этим самостоятельно.

– Ладно, – сказал Зандт. – Подробнее?

– Он зафиксировал IP-адрес компьютера, с которого производился поиск, и определил номер телефона, с которого выходили в Интернет. Давай, Джон. Это имя всплыло впервые за два года. Я никогда никому не показывала ту записку, которую ты получил. Для всего остального мира он до сих пор известен как "Мальчик на посылках".

Зандт подождал, пока закончится очередное объявление, заглушавшее разговор, а затем ответил:

– Я говорил об этом Майклу Беккеру.

– След идет не из Лос-Анджелеса, – резко сказала Нина.

– Тогда откуда? Откуда?

– С севера штата. Из какого-то городка возле границы с Орегоном. Гостиница "Холидей-Инн".

– Ты звонила в местное Бюро?

– Тамошнее руководство меня терпеть не может. И помогать мне никто не станет.

Верно, подумал Зандт. А если погоня действительно увенчается успехом, что, впрочем, крайне маловероятно, – естественно, ей хочется самой арестовать преступника. Таксист все еще ждал за дверью, переминаясь с ноги на ногу.

– Слишком рискованно, Нина.

– Я позабочусь, чтобы тебя сопровождали несколько местных полицейских. Впрочем, не важно. Джон, самолет улетает через сорок минут. Я лечу на нем, и я купила два билета. Ты летишь или нет?

– Нет, – ответил он и повесил трубку.

Снова подойдя к двери, он сказал таксисту, что никуда не едет, дав ему достаточно денег для того, чтобы тот от него отвязался.

Потом выругался, схватил пальто и охапку папок и успел броситься наперерез такси, прежде чем машина выехала с дорожки. Ему вдруг пришло в голову, что совесть его и так уже достаточно неспокойна, чтобы обременять ее еще и судьбой Нины.

Но мысль эта не имела ничего общего с желанием ее защитить.




Глава 24


Когда я проснулся на следующее утро в девять часов, разметавшись по постели так, будто свалился с большой высоты, я обнаружил, что Бобби оставил на прикроватном столике записку, в которой говорилось, чтобы я встретился с ним в холле как можно раньше. Быстро приняв душ и приведя себя в некое подобие человека, я направился туда, ковыляя по коридорам, словно старый ленивец, которого заставили ходить на задних лапах. После ночного сна я обычно чувствовал себя иначе, хотя вовсе не обязательно намного лучше. Мысли текли медленно и вяло, словно перемешавшись с колотым льдом и незнакомой выпивкой.

В холле было почти пусто, лишь у стойки стояла какая-то пара. Где-то играла негромкая музыка. Бобби сидел на длинном диване, читая местную газету.

– Привет, – пробормотал я, остановившись рядом.

Он поднял взгляд.

– Дерьмово выглядишь, дружище.

– А ты все такой же свеженький, как всегда. Как это у тебя получается? Каждую ночь забираешься в яйцо и перерождаешься? Или все дело в тренировках? Расскажи. Хочу стать таким же, как ты.

Небо было безоблачным и чистым, и я с трудом удержался от стона, ковыляя через автостоянку следом за Бобби и прикрывая рукой глаза.

– Твой телефон включен? И заряжен?

– Да, – ответил я. – Хотя, честно говоря, не вижу смысла. Либо Ленивого Эда нет дома, и в этом случае мы лишь зря потеряем время, поехав к нему, либо он дома, но говорить с нами не захочет.

– Что-то ты сегодня не в духе, Уорд, – заметил Бобби. – Дай мне ключи. Я поведу.

– Да, я не в духе, – согласился я. – Хорошо, что мне составляет компанию счастливый андроид. Но если ты еще раз заговоришь в таком тоне, я тебя прирежу.

Я бросил ему ключи.

– Стоять, ни с места! – послышался чей-то отчетливый голос, и он принадлежал не Бобби. Мы посмотрели друг на друга, а затем обернулись.

Позади нас стояли четверо. Двое – местные полицейские в форме, один лет пятидесяти с лишним, сухой и тощий, другой лет тридцати, с солидным брюшком. Чуть в стороне стоял мужчина в длинном пальто, а рядом, футах в десяти от нас, – стройная женщина в аккуратном костюме. Из всей группы именно она внушала больше всего опасений.

– Положите руки на капот, – сказала она.

Бобби зловеще улыбнулся и даже не шевельнул руками.

– Это что, шутка?

– Руки на капот, черт побери, – бросил полицейский, что помоложе. Он положил руку на кобуру, всем своим видом демонстрируя, что ему не терпится пустить оружие в ход. Или хотя бы подержать его в руках.

– Кто из вас Уорд Хопкинс? – спросила женщина.

– Мы оба, – ответил я. – Такие вот необычные клоны.

Молодой полицейский неожиданно шагнул к нам. Я поднял руку на уровень груди, и он наткнулся прямо на нее.

– Спокойнее, – сказала женщина.

Полицейский ничего не ответил, но остановился, яростно глядя на меня.

– Ладно, – сказал я, не убирая руку, но и не отталкивая его. – Не будем осложнять ситуацию. Как я понимаю, это местная полиция?

– Совершенно верно, – ответила женщина, показывая удостоверение. – Они – да. А я – федеральный агент. Так что будьте хорошими ребятами, и давайте все-таки положим руки на капот.

– Вряд ли стоит это делать, – со столь же мрачным видом сказал Бобби. – Знаете, а я ведь из Конторы.

Женщина моргнула.

– Вы из ЦРУ? – спросила она.

– Верно, мэм, – с ироничной любезностью кивнул он. – Все, чего нам не хватает, – нескольких парней из морской пехоты, и можно устраивать парад.

Последовало некоторое замешательство. Полицейский помоложе повернулся к своему старшему коллеге, который, в свою очередь, посмотрел на женщину, приподняв бровь. Никто из них уже не выглядел столь самоуверенно, как секунду назад. Человек в плаще покачал головой.

Я наконец опустил руку.

– Он из ЦРУ. Я – нет, – сказал я, решив хоть раз оказаться полезным. – Просто обычный гражданин. Меня зовут Уорд Хопкинс. Почему вы меня разыскиваете?

– Погоди минуту, – вмешался Бобби, кивая молодому полицейскому. – Отойди-ка на несколько шагов назад, горячая башка.

– Пошел ты к черту, – огрызнулся полицейский.

Женщина продолжала смотреть на меня.

– Вчера вечером был зафиксирован поиск в Интернете, – сказала она. – Кто-то искал "Человека прямоходящего". Мы проследили, что запрос исходил с вашего аккаунта и из этого отеля. Мы ищем кое-кого с таким именем.

– Не меня?

– До вчерашнего вечера я понятия не имела о вашем существовании.

– И зачем же вы ищете этого Человека прямоходящего?

– Не твое дело, – бросил молодой полисмен. – Мэм, вы собираетесь арестовать этих придурков или нет? Мне совершенно не интересно их слушать.

– Как хотите, – сказал я. – Можете попытаться засадить нас в кутузку или можете идти на все четыре стороны. Если выберете первое – что ж, попробуйте, но я вам этого очень не советую.

Пожилой полицейский улыбнулся.

– Ты нам что, угрожаешь, сынок?

– Нет. Я для этого слишком добрый. Но вот Бобби может не понравиться. И тогда здесь будет очень много крови, причем не нашей.

Человек в пальто впервые за все время подал голос.

– Отлично, – устало проговорил он. – Шестьсот миль, и все лишь ради того, чтобы пообщаться с парочкой болванов.

Женщина не обратила на него внимания.

– Человек прямоходящий убил по меньшей мере четырех девочек, возможно, и больше. В данный момент у него в руках находится девочка, которая еще может быть жива, и у нас не слишком много времени на ее поиски.

Бобби уставился на нее, слегка приоткрыв рот.

– Что? – спросила она. – Это вам о чем-то говорит?

– Да брось, Нина, – сказал человек в пальто. – Сама ведь видишь, что толку не будет.

Бобби пришел в себя в достаточной степени для того, чтобы закрыть рот, но все же не настолько, чтобы вступить в драку. Женщина посмотрела на меня.

– Расскажите, что вам известно, – сказала она.

– Ладно, – ответил я. – Возможно, нам и впрямь стоит поговорить.

Пожилой полицейский откашлялся.

– Мисс Бейнэм, мы с Клайдом вам еще нужны?

Мы сели за столик у окна в заведении, именовавшемся рестораном гостиницы. Помещение было довольно большим и новым, но отчего-то вызывало ассоциации с пустой банкой из-под печенья. Мы с Бобби сидели рядом, женщина – напротив нас. Мужчина в пальто – который наконец представился, хотя и не более чем сотрудником полиции Лос-Анджелеса – сел чуть поодаль, давая понять, что, будь его воля, он сейчас находился бы совсем в другом штате. Местные копы уже умчались на своем джипе есть оладьи и рассказывать всем о том, как бы они с нами расправились, если бы им представился такой шанс.

Я взял у Бобби распечатку и положил ее перед женщиной.

– Если хотите знать, почему мы искали Человека прямоходящего, – сказал я, – то смотрите. На самом деле мы искали нечто другое. Но нашли вот это.

Она быстро просмотрела три листа бумаги. Дойдя до конца, она протянула их мужчине.

– И что же вы искали? – спросила она.

– Некую группу под названием "Соломенные люди", – ответил я. – Бобби нашел сайт, с которого оказалась ссылка сюда. Следующим логичным шагом стал поиск Человека прямоходящего. Это все, что нам известно.

– Это как-то связано с вашей работой?

– Нет, – ответил я. – Чисто личное.

– Внизу последнего листа была кнопка "Ссылки", – сказала она. – Куда она вела?

– Какая кнопка? – спросил я.

– Я нашел ее после того, как ты отрубился, – сказал Бобби, стараясь выглядеть скромно. – Она была упрятана посреди запутанного Java-кода. Мне следовало раньше ее заметить.

– И куда она вела?

– К серийным убийцам, – ответил он, и человек в пальто поднял взгляд. – На самом деле – всего лишь на фэнские сайты. Целые страницы информации об этих подонках, трудолюбиво набранной молодыми дурачками, которые вовсе не стремятся стать реально опасными для общества.

– Вы не могли бы еще раз показать мне первую страницу? – попросила женщина.

Он покачал головой.

– Она исчезла. Я проверил, после того как насмотрелся на размытые фото всяких психов. Файла больше нет на сервере, видимо, его перенесли в другое место.

– Вы не сделали закладки на страницы, на которые с нее были ссылки?

Бобби пожал плечами.

– Не видел в том никакой необходимости. Все, что я там увидел, – творчество страдающих паранойей ребят, которые тащатся от серийных убийц.

– Всего лишь утечка информации, – сказал человек в пальто, возвращая бумаги женщине. – Верно, это всего лишь фэн-сайты. Не более того. Каким-то образом всплыло реальное имя Мальчика на посылках, и какой-то псих, стремясь во всем походить на своего кумира, создал всю эту дрянь, воспользовавшись его именем. Специально для тех, кто исходит слюной над статистикой убийств, включая плавающий адрес сайта, чтобы нагнать побольше страха. В Сети полно подобного дерьма. Вроде клубов каннибалов, организованных придурками, которые даже в "Макдоналдсе" не сумели сделать карьеру.

Я уставился на него.

– Мальчик на посылках?

– Так называли в прессе человека, которого мы ищем.

– Господи, – сказал я. – Вы все еще ищете этого типа?

– И будем искать, пока не прикончим. Нина, я пошел покурить. А потом предлагаю вернуться назад к цивилизации.

Он встал и вышел.

– Он имеет в виду – арестуем, – тихо сказала женщина, когда он ушел. – Арестуем. Вот что он хотел сказать.

– Да уж, – усмехнулся Бобби. – По мне, так он из тех, кого следует держать на очень коротком поводке.

– Так что там с этими "соломенными людьми"? – спросила она.

– Расскажи ей, Бобби, – сказал я, вставая.

– Спокойнее, – погрозил мне пальцем Бобби. – И помни, что я только что сказал.

Выйдя в холл, я увидел человека в пальто, стоявшего на улице в нескольких ярдах от двери.

– Не найдется сигареты?

Он долго смотрел на меня, затем полез в карман. Я закурил, и мы некоторое время стояли молча.

– Вы ведь тот самый полицейский, верно? – наконец спросил я.

Он не ответил.

– Да?

– Был полицейским. Раньше.

– Возможно. Но я в то время жил в Сан-Диего и читал новости. Особенно мне запомнился один полицейский, охотившийся за серийным убийцей, которого ему так и не удалось поймать. А потом он куда-то исчез. И мне почему-то кажется, что это вы.

– Похоже, вы не так уж мало помните, – сказал он. – Вы точно тот, за кого себя выдаете? Может, вы хотите узнать, сколько у вас осталось поклонников, или проверяете, ходите ли до сих пор в знаменитостях?

– Если бы вы в самом деле думали, что я – это он, то мы бы сейчас с вами не разговаривали. Так что не дурите мне голову.

Он в последний раз затянулся сигаретой и щелчком отбросил окурок в сторону.

– В таком случае – чем вы занимаетесь?

– Я ищу тех, кто убил моих родителей, – сказал я.

Он посмотрел на меня.

– Тех самых "соломенных людей", про которых вы говорили?

– Думаю, да. Однако я понятия не имею, связаны ли они как-то с тем человеком, которого ищете вы.

– Нет, – ответил он, глядя вдаль. – Все это лишь полная чушь и пустая трата времени, которого у нас нет.

– Ваша подруга явно так не считает. Честно говоря, меня это не волнует. Но мне кажется, что сейчас в этом отеле есть как минимум двое, кто связан с органами правопорядка. Те, кто может довести дело до конца. С другой стороны, есть вы и я, в данное время не связанные вообще ни с чем. Мы можем просто стоять тут и ругаться или же попытаться разобраться в том, что происходит, не стараясь перегрызть друг другу глотку.

Он немного подумал.

– Что ж, и то верно.

– Ну, тогда – как вас зовут?

– Джон Зандт.

– Уорд Хопкинс, – ответил я.

Мы пожали друг другу руки и вернулись в отель.

У самых дверей ресторана зазвонил мой мобильник. Я махнул Зандту, чтобы он шел дальше, и вернулся в холл.

Я секунду помедлил, прежде чем нажать кнопку ответа, пытаясь продумать, о чем и как говорить со стариком, который в страхе бежал от меня. Придумать ничего не удавалось. Оставалось лишь выслушать то, что он скажет, и постараться на него не накричать.

Я нажал кнопку, но голос в трубке принадлежал не ему. Мы коротко поговорили, затем я поблагодарил и убрал телефон.

Когда я вошел в ресторан, все сидели вокруг столика, включая Зандта. Женщина подняла на меня взгляд, но я обратился к Бобби.

– Мне только что звонили, – сказал я.

– Ленивый Эд?

– Нет. Девушка из больницы.

– Ну и что?

– Она вчера целый вечер искала информацию.

– Похоже, ты и в самом деле произвел на нее впечатление.

Я не ответил, и он добавил:

– Может, все-таки расскажешь, что она нашла?

– Она проверила все сведения о моих родителях, в том числе и из их родных городов, – сказал я. – И я с трудом могу в это поверить.

Голос мой звучал чуть хрипло. Зандт повернулся и посмотрел на меня.

– Так далеко я не забирался, – сказал Бобби. – Однако у Уорда есть близнец, о котором его родители не сочли нужным ему рассказать.

– Мне теперь кажется, что они вообще мало о чем рассказывали. По крайней мере, правду.

Взгляд женщины был все еще прикован ко мне, и вдруг Хантерс-Рок и все то, что я полагал хорошо мне известным, показалось чем-то вроде любимой книги, которую я когда-то читал и перечитывал, но от которой в моей памяти теперь осталось лишь название.

– Так что же вы узнали? – спросила женщина.

– Моя мать не могла иметь детей.

– Больше не могла? – спросил Бобби. – После тебя?

– Нет. Вообще не могла.




Глава 25


В бар мы отправились все вместе. Эд-младший встретил нас без особого восторга и сообщил лишь, что старика не видел и до сих пор понятия не имеет, где тот может быть. Он продолжал повторять то же самое, даже когда Зандт отвел его в сторону. Я не слышал, что говорил бывший полицейский, но, судя по поведению Эда, вполне можно было предположить, что Зандт умел действовать весьма убедительно.

– Похоже, ваш партнер готов на все, лишь бы поймать убийцу, – заметил я, обращаясь к Нине.

Она отвела взгляд.

– Вы понятия не имеете насколько.

Зандт наконец оставил бармена в покое, и тот снова быстро скользнул под прикрытие стойки.

– Мы зря теряем здесь время, – сказал Зандт, когда мы снова вышли на автостоянку. – Не хочу вас обижать, парни, но я не понимаю, каким образом этот старый пропойца мог бы помочь нам с Ниной в наших поисках. Возможно, для вас это и имеет значение, но нам оно ничего не дает, а Сара все ближе к смерти, с каждой минутой, которая пропадает впустую.

– Так что ты в таком случае предлагаешь, Джон? – спросила женщина. – Вернуться в Лос-Анджелес и сидеть там?

– Угу, – ответил он. – Именно это я и хотел предложить. В твоем доме я тоже не терял времени даром. Мне кажется...

Он покачал головой.

Она нахмурилась.

– Что?

– Расскажу в самолете, – пробормотал он.

– Ладно, – сказал я. – Не буду вам мешать.

Я отошел туда, где стоял Бобби рядом с нашей машиной.

– Похоже, наша компания готова распасться, – заметил я.

– Так что будем делать?

– Пройдемся по улицам, заглянем в бары, закусочные, библиотеки и прочие места, где бывают люди. Здесь не Нью-Йорк, и не так много мест, где он мог бы спрятаться.

– Когда-то ты был с ним знаком. У тебя нет никаких соображений насчет того, куда он мог пойти?

– На самом деле я его толком не знал, – сказал я, глядя в сторону бара. – Я просто заходил сюда выпить, когда был подростком. Мы проводили здесь время, и он продавал мне выпивку. Вот и все.

Я снова вспомнил тот вечер, когда отец приехал в бар вместе со мной, и то, как Эд потом подавал мне пиво, а я чувствовал себя в какой-то степени предателем. Теперь я понимал, что в событиях того вечера мог присутствовать некий подтекст, нечто такое, чего тогда я просто не заметил. Пиво, которое он тогда пододвинул ко мне жестом одновременно грубоватым и доброжелательным, – конечно, это могло ничего не значить, но теперь я уже так не думал. Вполне возможно, что он на самом деле хотел сказать: "Да уж, знаю, каким может быть твой старик". Если так – то из этого еще в большей степени следовало, что Эд вполне мог быть человеком, снимавшим первую половину второго видеофрагмента, и он же валялся без сознания на полу, в качестве подсвечника. Вместе с тем казалось еще более странным, что, встретившись десять с лишним лет спустя, мой отец и Эд ничем не показали, что знакомы. Видимо, в Хантерс-Роке произошло нечто такое, из-за чего распалась компания друзей, но каким-то образом трое из них снова встретились за тысячу миль от него и стали делать вид, будто между ними ничего не было.

Они притворялись даже передо мной, но теперь, похоже, это выглядело вполне осмысленно. Если у моей матери не могло быть детей, то кем, черт побери, был я?

Деревья на фоне пасмурного неба над баром казались иззубренными и холодными. Возможно, их вид или запах хвои в холодном воздухе вызвал у меня столь яркие воспоминания о том вечере. Запахи на это вполне способны, даже еще в большей степени, чем образы и звуки, словно самые старые наши воспоминания до сих пор находят свой путь, полагаясь на обоняние.

– Погоди минуту, – сказал я, чувствуя, как некий неясный образ возникает в моей памяти. Я закрыл глаза, пытаясь сделать его более четким, вспомнить, о чем говорил Ленивый Эд в том году. О каком-то проекте, который выглядел фантазией человека, не отличающегося особыми умениями, включая поддержание чистоты в собственном баре.

Наконец я вспомнил.

– Есть еще одно местечко, где можно было бы попытаться.

– Давай, – сказал Бобби.

Я посмотрел на остальных. Ясно было, что Зандт не намерен здесь больше оставаться. Женщина выглядела не столь уверенно. Я принял решение за них – тем более что у меня не было ни времени, ни терпения объяснять наши намерения другим.

– Удачи! – крикнул я, садясь в машину, и мы с Бобби уехали.

* * *


Затерянный пруд, естественно, вовсе нигде не затерян. До него примерно миля пути пешком через лес, который тянется к северу от Хантерс-Рока, и там почти никто не бывает, кроме местных жителей и немногочисленных туристов. Сюда обычно водят школьников на экскурсии, чтобы показать им жизнь насекомых в природе и тому подобное, – сначала тебя довозят на автобусе до границы леса, а потом ты идешь пешком среди деревьев, по шелестящей листве, радуясь тому, что не сидишь в классе. Учителя пытаются напоминать всем, зачем они здесь, но не слишком усердно; по их поведению видно, что они тоже рады хотя бы временной свободе. Помню, я однажды заметил, как учитель поднял небольшой камень и, думая, что никто не видит, швырнул его в упавшее дерево. Камень попал в цель, и учитель едва заметно улыбнулся. Возможно, именно тогда я впервые понял, что, вопреки распространенному мнению, учителя – тоже люди.

Когда ты становишься старше, тебя больше уже не вывозят на природу. Уроки начинают сводиться к заучиванию информации, а не знакомству с ней вживую. Однако ребята все равно время от времени туда выбираются, и тут становится ясно, почему это место назвали именно так. Сколько бы раз тебя туда ни водили в компании тридцати орущих одноклассников, если ты пытаешься отыскать его сам или вместе с несколькими приятелями, постоянно оказывается, что оно вовсе не там, где ты полагал. Можно шагать среди деревьев в полной уверенности, что идешь куда надо, – но через несколько сотен ярдов тропа вдруг обрывается. Наискосок через лес тек небольшой ручей, уходивший в холмы, и большинство до него добиралось. Можно было идти вдоль ручья, до тех пор пока он не вливался в ручей пошире, а с этого места, какое бы решение ты ни принимал, оно всегда оказывалось ошибочным. Как бы тебе ни казалось, что ты хорошо запомнил дорогу, и как бы ты ни верил, что идешь в верном направлении, через пару часов ты все равно снова оказывался на автостоянке, уставший и умирающий от жажды, радуясь, что успел выбраться, пока еще светло, и что тебе не встретились медведи.

Вот только ко мне это не относилось. Однажды летом, от нечего делать, я решил узнать, где же находится этот пруд. Мне тогда было лет пятнадцать, и до того вечера в баре вместе с отцом оставалось еще года два. Я применил научную методику, которая в то время производила на меня немалое впечатление. Тщательно обследовав все возможные пути, я наконец выяснил, где расположен пруд и как туда добраться. Пару-тройку раз я чуть не заблудился, но не так уж плохо провел несколько недель. Когда знаешь, куда идешь, лес становится дружелюбным и уютным. В нем ты чувствуешь себя в безопасности и вообще как-то по-особенному. Однако проблема заключалась в том, что как только я успешно проделал путь до пруда раз десять, я понял, что потерял к нему всякий интерес. Пруд перестал быть затерянным, превратившись в самый обычный, и я перестал туда ходить. К тому времени меня больше стали интересовать места, куда можно было бы пойти пообниматься с девушкой. А девушку не уговоришь пойти в лес после наступления темноты – и уж тем более на поиски какого-то водоема, который, возможно, даже не удастся найти. Большинство девушек подобное отнюдь не привлекает. Или, возможно, их не привлекал я. Либо одно, либо другое.

Мы с Бобби шли друг за другом, следуя руслу ручья. Прошло двадцать с лишним лет, и вокруг многое изменилось. Ветви над нашими головами отбрасывали длинные тени в холодных лучах солнца. Вскоре мы подошли к очередному ответвлению ручья, крутые берега которого врезались глубоко в почву. Я остановился, ощущая легкую неуверенность. Местность выглядела незнакомой. Негромко шелестели кусты.

– И ты отправился сюда лишь из-за того, что тот тип говорил, будто собирается построить тут охотничью хижину, примерно... лет двадцать назад?

– Если хочешь, можешь возвращаться домой.

– Без моего верного следопыта?

Еще раз оглядевшись по сторонам, я понял, что именно изменилось. Одно из деревьев, которое я использовал как ориентир, за прошедшие годы упало, причем довольно давно – его остатки покрылись мхом и сгнили. Сориентировавшись, я направился в сторону оврага.

Края его были крутыми и скользкими из-за листьев, и спускаться приходилось очень осторожно. Достигнув дна, мы свернули налево и двинулись вдоль пологого склона.

– Мы почти на месте, – сказал я, показывая вперед.

Ярдах в двухстах впереди склон круто уходил вправо.

– Похоже, сразу за эти поворотом.

Бобби ничего не ответил, и я решил, что он, как и я, полностью поглощен собственными ощущениями. На какое-то время ты перестаешь бывать в лесу и даже забываешь о нем, пока у тебя не появятся собственные дети и ты снова не начнешь ценить некоторые вещи, словно вновь воспринимая их глазами ребенка – точно так же, как мороженое, игрушечные машинки или белочек. Мне вдруг пришла в голову мысль – не по той же причине мне так нравятся отели? Их коридоры напоминают тропинки среди деревьев, бары и рестораны – небольшие полянки, где можно собраться вместе и поесть. Логова разной величины и престижности, но все – на одной территории, в одном лесу.

Похоже, манифест Человека прямоходящего завладел моим сознанием куда в большей степени, чем мне казалось.

* * *


– Кто-то за нами наблюдает, – сказал Бобби.

– Где?

– Не знаю, – ответил он, оглядывая склоны оврага. – Но где-то тут, рядом.

– Никого не вижу, – сказал я, всматриваясь в даль. – Но поверю тебе на слово. Что будем делать?

– Пойдем дальше, – ответил Бобби. – Если это Эд, то он либо попытается смыться, либо останется на месте и будет решать, стоит ли ему выходить, чтобы поговорить с нами. Если он только попробует высунуться – ему от меня не уйти.

Мы молча преодолели последнюю сотню ярдов, с трудом подавляя желание посмотреть вверх. За поворотом земля резко поднималась, и несколько футов нам пришлось карабкаться.

Мгновение спустя перед нами открылся вид на Затерянный пруд – размером примерно сто ярдов на шестьдесят, по большей части окруженный крутым берегом, если не считать нескольких небольших илистых отмелей. Посреди пруда плавали утки, и над берегами нависали ветви деревьев. Я подошел к краю пруда и посмотрел в воду. Мне показалось, будто я смотрю в зеркало и вижу в нем себя таким, каким был в пятнадцатилетнем возрасте.

– Ты знаешь, где эта его хижина? – спросил Бобби.

– Все, что я знаю, – что он собирался ее построить. Он упоминал об этом два, может быть, три раза. Не для охоты, просто чтобы было где укрыться от посторонних взглядов. Эд был известным отшельником.

– Может, еще и извращенцем?

– Нет, – я покачал головой. – Сюда никто не приходит потрахаться. Слишком уж тут страшно по ночам.

Бобби огляделся по сторонам.

– Если бы я собирался устроить себе убежище, я бы сделал это там.

Он показал на густые заросли деревьев и кустов, тянувшиеся вдоль склона с западной стороны пруда.

– Самое подходящее место.

Я направился вокруг пруда, вглядываясь туда, куда показывал Бобби. Возможно, это была лишь игра моего воображения, но небольшой участок растительности действительно казался гуще, словно там было что-то сложено в кучу.

Именно в этот момент раздался первый выстрел – резкий треск, за которым последовал свист, а затем вскрик.

Бобби толкнул меня в сторону от берега и бросился бежать. В нескольких футах перед нами всколыхнула листву еще одна пуля. Когда мы укрылись за стволами деревьев, я повертел головой, пытаясь понять, откуда стреляли.

– Что там происходит?

– Подожди, – сказал я. – Посмотри туда.

Я показал в сторону зарослей. Из кустов высовывалась голова – голова старика, находившегося достаточно далеко от того места, откуда слышались выстрелы.

– Черт, – пробормотал Бобби, в руке которого появился пистолет.

По склону в сторону пруда бежали двое в камуфляже. Еще один человек в джинсах приближался с другой стороны.

– Это тот парень из бара, – сказал я. – Который заблокировал нам дорогу своим грузовиком.

Двое в хаки добрались до противоположного берега. Тот, что повыше, упал на колено и несколько раз выстрелил прямо в заросли, размеренно и не торопясь. Второй быстро бежал вокруг пруда с другой стороны. Человек в джинсах тоже стрелял.

– Кто это такие, черт побери?

– Бобби, один из них бежит прямо к Эду.

– Вижу, – сказал он. – Давай-ка лучше спрячемся.

Он резко рванул с места.

Я достал пистолет, вышел из-за дерева и начал стрелять.

Тот, что вел огонь с колена, ловко перекатился в сторону и скользнул за остатки большого упавшего дерева.

Я бросился наперерез среди деревьев, стреляя в косые полосы холодного света, падавшие мне на лицо, и инстинктивно избегая корней, о которые можно было бы споткнуться. Через десять секунд раздался крик, парень в джинсах завертелся на месте и упал навзничь.

Бобби продирался сквозь заросли впереди, целясь в того, кто спускался по склону, петляя словно заяц. Тот не обращал внимания ни на меня, ни на Бобби, несмотря на то что Бобби в него стрелял, полностью сосредоточившись на убежище Эда.

Я остановился, прицелился и нажал на курок.

Первая пуля попала ему в плечо. Полсекунды спустя за ней последовала пуля Бобби, и человека отбросило к дереву. Но он продолжал стрелять, и причем не в нас.

Я снова дважды выстрелил, попав ему прямо в грудь. Бобби тоже остановился и выпустил еще три пули. Человек исчез.

Я уже собрался сделать шаг, но Бобби жестом показал, чтобы я оставался на месте, и осторожно двинулся вперед.

– Эд! – крикнул я. – Ты цел?

Неожиданно снова появился человек в хаки, который сполз чуть ниже по склону, под прикрытием растительности. Пока мы ошеломленно смотрели на него, он поднялся на колени, продолжая держать в руках оружие – теперь я увидел, что это пистолет-пулемет.

Прежде чем я успел что-либо сообразить или двинуться с места, он снова начал палить. Он умирал у нас на глазах, но успел сделать еще около пятнадцати выстрелов по зарослям. На нас он не обращал никакого внимания – как будто нас вообще не существовало.

Потом он упал лицом вниз и затих навсегда.

Бобби развернулся и пошел назад, перезаряжая пистолет. Я подбежал к мертвецу, пинком перевернул его на спину, убедившись, что он действительно мертв, и бросился в заросли.

Прямо передо мной были разбросаны остатки убежища – обломки дерева, сухие ветки, старые кривые сучья. Если не присматриваться внимательно, тяжело было даже понять, что их собирал человек, чтобы устроить себе укрытие – просто потому, что ему нравилось сидеть в лесу и смотреть на пруд. А посреди всего этого лежал Ленивый Эд.

Я присел рядом с ним и понял, что ему суждено так и остаться в лесу. Количество дырок в его теле невозможно было сосчитать. Лицо пострадало меньше всего, хотя одно ухо отсутствовало и видна была кость.

– Что происходит, Эд? – спросил я. – Что, черт побери, творится? Почему кто-то убивает всех вас?

Эд повернул голову и посмотрел на меня. Лицо его покрывала сетка морщин и лопнувших кровеносных сосудов, и я с трудом мог узнать в нем человека, с которым когда-то был слегка знаком.

– Черт бы тебя побрал, – отчетливо прохрипел он. – Тебя и твоих гребаных предков.

– Моих родителей нет в живых.

– Прекрасно, – сказал он и умер.

* * *


В хижине Эда мы ничего не нашли, кроме нескольких пустых консервных банок, запасов табака и полупустой бутылки дешевой текилы. Я хотел закрыть Эду глаза, но передумал. Вместо этого я развернулся и вышел обратно в заросли.

Когда я добрался до пруда и лежавшего на берегу тела парня в джинсах, Бобби уже спускался по склону холма ко мне.

– Сбежал, – пробормотал он.

– Похоже, он хорошо знал, что делает. Ты в порядке?

– Угу, если не считать того, что на обратном пути едва не заблудился.

– Это Затерянный пруд, – сказал я. У меня тряслись руки. – Господи...

– Они вели какую-то свою игру, – задумчиво произнес Бобби. – Мы подобного не ожидали.

– Знаю, – ответил я, не в силах прийти в себя от странного ощущения, будто вновь вернулся в знакомые мне с детства места, на этот раз с пистолетом. – Но какая, собственно, разница? Кто-то всегда будет в кого-то стрелять.

Бобби присел рядом с телом парня в джинсах и, пошарив в его карманах, вытащил бумажник и быстро просмотрел содержимое. Там не было ни водительского удостоверения, ни чеков, ни расписок, ни фотографий – ничего такого, что обычно бывает в бумажниках. Ничего, кроме сорока долларов с мелочью.

– Ты осмотрел второй труп?

– Только чтобы убедиться, что он не начнет снова стрелять, – сказал я. – На нем бронежилет, но меня все равно впечатлило, как долго он смог продержаться. Для него просто не существовало иной цели, и цель эта не имела никакого отношения к нам. Они могли с легкостью нас прикончить, но им нужен был только Ленивый Эд. Мы же лишь подвернулись у них на пути.

Бобби кивнул.

– В любом случае никаких документов при нем тоже не оказалось, – продолжал я. – И вообще никаких опознавательных знаков. Я отвернул воротник его свитера, посмотрел сзади на штаны. Никаких меток. Их срезали.

– Это "соломенные люди", – сказал он. – Они убивают всех, одного за другим.

– Но почему? И как они нас нашли?

Он пожал плечами.

– Та женщина из ФБР как-то же нашла. Возможно, и они так же. Это их сайт, и они сразу же получают информацию о любом обращении к нему, не ожидая, пока ее перехватит какой-нибудь хакер. Или они могли быть в курсе дела еще до нас, Уорд. Есть все признаки того, что идет некая зачистка.

Он посмотрел на меня. Вид у него был усталый и разочарованный от неудачи.

– Так или иначе, свое дело они сделали. Нам же ничего не осталось, кроме новых проблем, а их у нас и без того достаточно.

Не говоря больше ни слова, мы пошли через лес.




Глава 26


Нина предполагала, что Зандт объяснит ей, что у него на уме, но с тех пор, как те двое уехали, он ни разу не раскрыл рта. Когда он приехал в аэропорт на такси, вид у него тоже был не особо дружелюбный, но с ним, по крайней мере, можно было разговаривать. Теперь же, как только они выяснили, что двое из отеля "Холидей-Инн" в Хантерс-Роке – чем бы они ни занимались, а на этот счет у нее до сих пор оставались вопросы – не имеют никакого отношения к Человеку прямоходящему, он, похоже, снова ушел в себя. Она чувствовала себя несколько глупо из-за того, что им пришлось тащиться на север штата, но лучше уж было ошибаться, чем вообще ничего не делать. Она прекрасно осознавала, что драгоценное время уходит, осознавала настолько остро, как будто кто-то сдирал с нее живьем кожу. Ей все больше хотелось поговорить, попытаться что-нибудь сделать или сказать – что угодно, словно это могло хоть чем-то помочь. Зандт же, напротив, вел себя так, что ей казалось: еще немного – и он вообще лишится дара речи.

Самолет был почти пуст, и тем не менее он даже не сел рядом с ней. Он расположился через проход, изучая какие-то старые материалы, которые забрал из дома. Она позвонила в офис в Брентвуде и выяснила, что никаких новостей нет, ничем не выдавая того, что находится сейчас где-то далеко.

Снова повернувшись к иллюминатору, она уставилась на проплывающую внизу землю, размышляя, не пролетают ли они сейчас как раз над тем самым местом, над тайным домом или хижиной, как бы его ни называл Человек прямоходящий. Не в силах вынести мысли о том, что, возможно, Сара Беккер сейчас где-то прямо там, внизу, она вытащила из кармана на спинке кресла журнал и, превозмогая себя, попыталась читать.

Зандт едва осознавал, что находится в самолете, и даже не думал о Саре Беккер. Он размышлял о четырех исчезновениях, случившихся в разных концах страны за три года. Их мало что связывало друг с другом, кроме копии всех дел, лежащих сейчас у него на коленях. Но если между ними имелось нечто общее – тогда обычные способы расследования серийных убийств могли оказаться неприменимыми. Если речь идет о нескольких исчезновениях или трупах в одной и той же местности – вполне логично предполагать, что поиск улик или дополнительных обстоятельств можно именно ею и ограничить.

У большинства убийц есть своя охотничья территория, на которой они чувствуют себя уверенно. Некоторые ограничивают поле деятельности несколькими кварталами, даже парой улиц – особенно если охотятся на представителей слоев общества, не вызывающих особого интереса властей. Зандт вспомнил, как смотрел видеозапись об уничтожении дома, где находилась квартира Джеффри Дамера, в которой молодых негров и азиатов убивали, расчленяли и ели, не обязательно именно в такой последовательности. За происходящим наблюдали родственники жертв, некоторые молча, большинство с рыданиями. Но мало кто требовал объяснений, пытаясь найти хоть какой-то повод смириться с тем, что их детей похищали и убивали. Никого, похоже, это особо не волновало.

Исчезновения людей в разных концах страны – особенно если они происходили примерно в одно и то же время – редко сопоставлялись друг с другом даже после того, как к делу подключалось ФБР. Невозможно поймать кого-то из Сан-Франциско вечером вторника, а потом схватить другого в Майами ранним утром четверга.

По крайней мере, если речь не идет об одном и том же человеке. Зандт искал информацию об исчезновениях, похожих на те, которые связывались с Человеком прямоходящим и которые происходили в те же годы. Он не ожидал, что найдет другие упоминания о "подарках" с вышитыми на них именами девочек. Человек прямоходящий был достаточно умен и не давал повода сравнивать случаи в Лос-Анджелесе с любыми другими.

Именно эта мысль и мучила Зандта, когда прибыло такси, чтобы доставить его в аэропорт: что свитера присылались лишь для пущего эффекта, что они имели мало отношения, или вообще никакого, к психопатии убийцы и на самом деле служили лишь средством выделить небольшую группу эпизодов, создав видимость, что со всеми прочими они никак не связаны. Возможно, Человек прямоходящий считал, что на полицию подобная деталь произведет такое же впечатление, как и на зрителей кинофильмов, где в горле жертв оставляли куколок насекомых, или телесериалов, где полицейский каждую неделю ловил убийц, у которых чуть ли не на груди были написаны все признаки их самых глубоких психозов. Если появился свитер с вышитым на нем именем – значит, это один из наших случаев. Если нет – значит, нам этот случай вообще неинтересен. У нашего убийцы своя, особая психопатия, и именно ее проявления мы и ищем. Это одна из немногих зацепок, которые у нас есть, мы ее разрабатываем, и разве вы не видите, насколько мы заняты?

Зандт считал вполне возможным, что Человек прямоходящий вообще не страдает какой-либо психопатией и по этим признакам его найти вряд ли удастся. Он мог находиться где угодно и похищать своих жертв в любой точке страны. Может быть, даже мира. Просто потому, что ему так хотелось.

Сами потерпевшие ничем особенным среди других не выделялись, если не считать длинных волос, но Зандт не считал это надежным показателем. Если он был прав насчет того, что свитера являлись ложным следом, то длинные волосы девочек могли служить лишь средством для достижения цели. Отличительных черт было лишь две. Первая – возраст. Без вести пропадает немало маленьких детей, не меньше и стариков, которых забивают до смерти в их собственных домах. И те и другие невольно пополняют статистику в силу своей физической слабости.

Что же касается остальных, то большинство пропавших женщин находятся в возрасте девятнадцати – двадцати двух лет – они достаточно молоды (и не слишком стары), чтобы вести самостоятельную жизнь. Их можно встретить поздним вечером по дороге домой, и они в силу молодости достаточно уверены в себе, чтобы подойти помочь симпатичному мужчине с рукой на перевязи и скрытым в тени лицом на какой-нибудь парковке поздним вечером. Пропадают без вести женщины всех возрастов, но самый пик приходится именно на этот промежуток.

Однако известным жертвам Человека прямоходящего, так же как и пропавшим девочкам, дела которых лежали у него на коленях, было от четырнадцати до шестнадцати. Достаточно взрослые, чтобы оказать физическое сопротивление похитителю, но слишком юные, чтобы часто оказываться в наиболее опасных местах. Это не означало, что Зандт мог просто взять любую девочку этого возраста и назвать ее возможной жертвой. По всей стране полно было мест, где такие девочки просто стояли по ночам на улицах, торгуя собственным телом.

Если бы Человека прямоходящего или его поставщика интересовал лишь возраст, он мог бы отправиться на грузовике в соответствующую часть города и загрузить его доверху. Вместо этого он выбирал жертву не только среди тех, кого гораздо труднее было подстеречь в силу их возраста, но и тех, чьей легкодоступности препятствовало происхождение. Семья Элизы Лебланк была менее состоятельной, чем другие, но все же однозначно принадлежала к среднему классу. Остальных можно было причислить к относительно богатым. Человеку прямоходящему было нужно не просто тело. Ему требовалось еще и качество.

Зандт сидел, уставившись на фотографии мертвых девочек. Мысли его бежали все быстрее и быстрее, соединяя факты, которые были перед ним, с теми, что стали ему известны два года назад. Места, имена, лица. Он попытался представить их себе как единое целое, исключив лишь собственную семью и дочь, которую, как он был теперь убежден, выбрали лишь затем, чтобы преподать ему урок. Зандт и раньше пытался выбросить Карен из своих рассуждений, но ему это не удавалось. Осознание того, что ее больше нет, окрашивало в мрачные тона все, что он говорил или делал с тех пор, как они с Дженнифер обнаружили у себя под дверью записку. Однако теперь он подставил на место Карен девочек из других дел, пытаясь понять, могло ли их связывать что-то еще, кроме умозрительных предположений.

Он пробовал протянуть нить от того места, куда сейчас направлялся, где прожил большую часть жизни, странного города мечты, богатства, кинопроб, убийств и денег – к другим местам, другим вечерам, другим охотничьим территориям. К другим городам, другим машинам, каменным джунглям, где другие мужчины и женщины тосковали по звездному небу, выращивали цветы в ящиках на окнах и держали маленьких собачек, с которыми гуляли по каменным коридорам среди бесконечного ряда домов, перекрестков и огней; где они снимали квартиры в чужих домах, чтобы иметь место для ночлега, а потом, проснувшись утром, выполнять некую работу, непонятную и неинтересную, лишь для того, чтобы получить средства на оплату квартиры, в которой они спали, ругались и смотрели телевизор, пока наконец кто-то из них не выбрасывался из окна или не бросался с воем бежать по темным улицам, пытаясь сбросить оцепенение, навязанное обществом, погрязшим в беззаконии, предательстве и отчаянии; одинокий безумец посреди культуры, превращающейся в рождественскую побрякушку, безвкусная красота которой обернута вокруг пустоты, все быстрее сливающейся в мешанину автостоянок, торговых центров, залов ожидания и виртуальных чатов – несуществующих мест, где никто ни о ком ничего не знает.

Неожиданно водоворот мыслей схлынул, и на поверхности осталась лишь одна.




Глава 27


Когда мы вернулись в отель, уже начинало темнеть. На автоответчик пришли два сообщения для Бобби, и пока он звонил, я включил телевизор, убрав звук, и стал смотреть местные новости – мне было интересно, сколько пройдет времени, прежде чем о случившемся у Затерянного пруда станет известно. Вполне возможно, неподалеку могли оказаться туристы, которые рано или поздно обнаружили бы трупы. Хотя на месте происшествия не могло быть ничего такого, что указывало бы на нас, мне хотелось как можно быстрее убраться из Хантерс-Рока.

Я быстро прошелся по номеру, собирая свои немногочисленные пожитки.

– Господи, – странным хриплым голосом проговорил Бобби. – Включи телевизор.

– Он включен.

– Не местное дерьмо, а Си-эн-эн или что-нибудь в этом роде.

Я пощелкал пультом, переключая каналы, пока не нашел нужный.

Репортаж снимался ручной камерой, и у оператора явно тряслись руки. Большое серое здание в окружении городской застройки. Школа. Снимали явно днем, поскольку было еще светло.

– Нашли, – сказал Бобби в телефон. – Я перезвоню.

Я включил звук, и мы услышали, что число жертв составляет тридцать два человека, многие пропали без вести, и в части здания поиски еще не велись. Не вполне ясно было, являются ли два ученика, застреленные полицией, единственными виновниками происшедшего или в деле был замешан некто третий. Преступление было совершено с помощью винтовок и самодельных зажигательных бомб.

Камера перемещалась вокруг места трагедии, ловя в объектив группы сбившихся в кучу детей и учителей, лица которых в свете прожекторов казались мертвенно-белыми. Фоновый звук был приглушен, но слышны были сирены и рыдания. Мимо проковыляла женщина с залитым кровью лицом, которую с обеих сторон поддерживали двое санитаров.

– Где это?

– Эванстон, штат Мэн. – Бобби закрыл глаза.

Картинка сменилась передачей в прямом эфире. Обстановка была уже спокойнее, рядом не было никого, кроме нескольких зевак, отгороженных от школы желтой лентой. Человек в желто-коричневом плаще держал микрофон, его освещали голубоватые блики фотовспышек. Были обнаружены еще два тела, Джейн Мэтьюс и Фрэнсис Ланк, обе одиннадцати лет.

Снова пошел предыдущий репортаж. Пять грузовиков, машины "скорой помощи". Раненые, дети и взрослые, лежащие на земле, хлопочущие рядом врачи. Другие, тоже на земле, но их никто не держал за руку. Люди, для которых больше уже ничего не имело значения.

– Черт побери, – пробормотал я, показывая на экран. Камера скользила вдоль улицы напротив школы, по лицам людей, которые стояли, глядя на открывшиеся врата ада. Среди них был высокий блондин с большой сумкой через плечо, стоявший спиной к камере. В отличие от остальных он не пытался вытянуть шею, чтобы получше разглядеть происходящее, – он просто стоял, спокойно и неподвижно. Оператор не обратил на него никакого внимания и продолжал медленно двигаться дальше, показывая потрясенных случившимся людей. – Я уже видел раньше этого парня.

Тот самый блондин из Холлса, с синей сумкой.

* * *


Часть перелета Бобби провел, разговаривая по телефону. Насколько я понял, он общался с тремя различными собеседниками, договариваясь, чтобы в аэропорт Дайерсбурга доставили курьером видеоматериалы. Потом он откинулся на спинку кресла и уставился в свой кофе.

Я посмотрел на него.

– Они уверены, что это дело рук всего лишь тех ребят?

– Пока мы разговаривали, их дома перевернули вверх дном, но ничего пока не нашли. На этот раз речь явно не идет о некоей глобальной ненависти. Насколько пока можно судить, это работа двоих вполне уравновешенных молодых американцев. Да и общее настроение жизнерадостным отнюдь не назовешь.

В это я вполне мог поверить. Атмосфера на борту казалось подавленной, и даже приветственная речь пилота звучала удивительно глухо.

– Я не слышал, чтобы ты рассказывал кому-либо о том, что произошло с нами сегодня.

Он хрипло рассмеялся.

– Верно. "Привет, мы только что прикончили нескольких парней в лесу, а когда вернулись в отель, мой друг увидел по телевизору еще одного, который показался ему знакомым"? Это не лучшая идея, Уорд, к тому же к тебе не питают особо нежных чувств. В Конторе многое поменялось, друг мой. Они бы вышвырнули меня с еще большей радостью, чем тебя.

– Меня не вышвырнули. Я сам ушел.

– Ты просто опередил на шаг проверку на детекторе лжи.

– Не имеет значения, – огрызнулся я. – Бобби, это хот самый тип.

– Ты сам сказал, что едва успел его тогда разглядеть. К тому же признался, что не видел лица.

– Знаю. Но это он.

– Я тебе верю, – сказал Бобби и внезапно посерьезнел. – Странно, но мне тоже показалось, будто он мне знаком.

– Что? Откуда?

– Не знаю. Господи, когда я увидел, куда ты показываешь, его уже почти не было видно. Но тем не менее чем-то он показался мне знакомым.

Когда мы приземлились, было уже темно. Машина, которую я оставил в аэропорту, исчезла – видимо, ее забрала прокатная контора. Бобби подошел к другой стойке и арендовал для нас новый автомобиль. Все, что имелось в распоряжении, – очень большой "форд". Я вывел его со стоянки и подъехал к главному выходу.

Наконец Бобби вышел из здания терминала с небольшим пакетом под мышкой.

– Круто, – коротко бросил он, забираясь на переднее сиденье. – Хватит места и для детей, и для покупок на целую неделю. Поехали, найдем ближайший супермаркет.

– По крайней мере, в этой машине можно спать, если понадобится.

– О подобном я даже думать не хочу.

– Стареешь, солдат.

– Да, старею, и это означает, что мне больше не нужно есть брокколи, перефразируя весьма почитаемого бывшего президента.

– Почитаемого кем?

– Его матерью.

У Бобби до сих пор оставались ключи от номера, который он снял в "Сакагавее". Убедившись, что тот, судя по всему, не занят никем другим, он отправился договариваться с администрацией отеля.

Затарившись несколькими банками холодного чая, я вернулся в номер. Он еще больше напомнил мне о давно прошедших временах, чем бильярд в мотеле на окраине Хантерс-Рока. Пятьдесят с лишним лет люди останавливались здесь на короткое время, делая привал в середине своего путешествия. Кресло, в котором я сидел, когда-то мог занимать некто, впервые смотревший телесериал "Остров Гиллигана"[22 - "Остров Гиллигана" – американский комедийный телесериал (1964-1967). (Прим. ред.)], для которого знакомая мелодия еще не стала неотъемлемой частью его памяти. Возможно, когда-нибудь здесь будет сидеть кто-то другой, в костюме под космический скафандр, усиленный кремниевыми прокладками, потягивая «Лунный напиток» без сахара, без кофеина и без запаха, и думать то же самое о шоу «Друзья»[23 - "Друзья" – американский молодежный телесериал (1994-2004). (Прим. ред.)]: «Только поглядите на этих тощих людишек. И что у них с волосами?»

Вернулся Бобби с массивным видеомагнитофоном под мышкой.

– Старый дурак даже не заметил, что я уезжал, – сказал он. – Хотя и потребовал депозита за эту археологическую древность. Возможно, твое присутствие несколько взвинтило ее стоимость.

Подключив аппарат к телевизору, представлявшему из себя чуть ли не коллекционный экземпляр, Бобби присел на край кровати и разорвал пакет, который получил в аэропорту. Внутри оказалось несколько видеокассет. Быстро проверив этикетки, он вставил одну из них в видеомагнитофон.

– Это неотредактированная версия, – пояснил он, нажимая кнопку воспроизведения. – Зрелище не для слабонервных.

Оператор появился на месте происшествия вскоре после взрыва. В большинстве крупных американских городов всегда есть работа для вольных охотников-репортеров, которые бродят по улицам, словно бездомные псы. Они прослушивают официальные радиодиапазоны и часто оказываются рядом с трупом человека, выпрыгнувшего из окна, или в изрешеченном пулями баре раньше полиции, в поисках щекочущего нервы репортажа, который мог бы помочь местным телестудиям и кабельным каналам поднять постоянно падающий рейтинг.

Судя по качеству операторской работы, данная запись имела такое же происхождение, хотя я мог и ошибаться. Вполне возможно, что при виде подобного у меня тоже тряслись бы руки. Когда видишь насилие на телеэкране, легко забыть о том, что, несмотря на внешнее правдоподобие, новости подаются в основательно смягченном виде – ради нашего же блага. Мы видим людей, стоящих вокруг массовых захоронений в Боснии, и уверенная манера съемки помогает забыть, что нам не показывают их содержимое или что значат эти покрытые грязью останки для тех, кто действительно находится там, а не смотрит на них сквозь толстое стекло из безопасной гостиной на другом краю света.

Даже в прямых репортажах о событиях 11 сентября нам старались не показывать то, что видели команды спасателей. Мы привыкли видеть телепередачи отредактированными и поэтому больше внимания обращаем на то, что к ним добавлено, а не на то, что из них убрано. Сколько бы мы ни смотрели документальных фильмов о создании кинокартин, латексные монстры продолжают нас пугать; но когда мы смотрим новости, мы не удивляемся, что картинка в какой-то момент неожиданно обрывается, и не особенно интересуемся, что же было в тех кадрах, которые не показали. Нам позволено слышать чьи-то крики, но на приемлемом уровне громкости, на фоне голоса комментатора, мрачно-возмущенный тон которого сам по себе внушает уверенность.

"Это неправильно, – как бы говорит этот голос. – Это плохо. Но так бывает редко, и мы сделаем все, чтобы стало еще лучше. Это пройдет, и в конце концов станет совсем хорошо".

На эту видеозапись не был наложен голос. Из нее ничего не было вырезано. В ней ничего не говорилось, лишь показывалось.

Единственный взрыв разрушил фасад приземистого двухэтажного муниципального здания, разметав вокруг на огромной скорости тонны камня, стекла и металла. Когда прибыл оператор в сопровождении звукотехника, потрясенные возгласы которого раздавались время от времени рядом с камерой, ему пришлось пробираться через автостоянку перед школой, заваленную грудами обломков. Время от времени он переводил камеру на пристройку справа или на другую сторону парковки, куда начали прибывать полиция и "скорые". Но большую часть времени камера лишь просто фиксировала происходящее перед ее объективом.

Девушка, которая явно не осознавала, что потеряла руку, и бежала куда-то, выкрикивая чье-то имя. Части тел, головы. С тихим стоном бредущий сквозь дым маленький мальчик, лицо которого настолько было залито кровью, что он походил на новорожденного. Длинная полоса кусков мяса, словно гигантская груда кровавой рвоты, среди которой валялись немногие еще узнаваемые части тела. Судорожно дергающийся на земле старик, лицо которого представляло сплошную розовую массу с распахнутым в немом отчаянии отверстием рта. Половина симпатичной молодой женщины с открытыми глазами, ниже грудной клетки не было ничего, кроме обломка позвоночника и крыши автомобиля, на который она приземлилась.

Постепенно вопли начали стихать. На смену им пришли рыдания и стоны. Начала создаваться видимость некоего порядка. Бесцельное движение сменилось более направленной деятельностью, после того как появились белые кровяные тельца общественного организма, пытаясь восстановить его нарушенную структуру. Некоторые мужчины и женщины вели себя вполне целеустремленно, куда-то показывая, что-то крича, кого-то перевязывая. Другие, вполне возможно, сами были жертвами.

А потом появился он.

К этому моменту репортеры увидели уже достаточно крови и ужаса и переместились к въезду на автостоянку со стороны улицы. Звукотехнику становилось плохо дважды, оператору – один раз. Толпа у входа на стоянку еще не успела собраться, но весть о случившемся уже начала распространяться, и ни у кого не осталось сомнений, что это из ряда вон выходящее происшествие.

Однако человек с сумкой уже был там, примерно в том же месте, где я заметил его раньше. Высокий, с короткими светлыми волосами, он стоял, глядя на картину разрушения сквозь дым пожара, который на тот момент даже еще не начали тушить. Бобби нажал на паузу.

Блондин не улыбался. Это было ясно, хотя картинка подпрыгивала и различить детали лица было почти невозможно. Он просто стоял и смотрел.

Мы оба молчали. Бобби потянулся к банке с чаем, попытался глотнуть, сообразил, что забыл ее открыть, открыл и осушил наполовину.

– Ладно, – тихо сказал он. – Остальное – лишь общий план.

Он вынул кассету, бессознательно обращаясь с ней так, будто она была чем-то заражена. Вставив в видеомагнитофон другую, он включил воспроизведение.

– Ее я получил от одного техника из отдела медиа-анализа, – пояснил он. – Для служебного пользования, напоминание людям в Вашингтоне. Сборник репортажей о некоторых событиях, случившихся за последние десять – пятнадцать лет, постоянно обновляющийся.

Первый фрагмент я узнал почти сразу – его показывали небольшими дозами большую часть последней недели. Последствия расстрела в Англии. Раннее утро. Камера двигалась вполне уверенно – видимо, в руках хорошо подготовленного оператора из Би-би-си. Группы людей, поддерживающих друг друга. Медики, столпившиеся у дверей, откуда выносили тела – некоторые покрытые простынями, другие – лишь кровью. Еще несколько не менее опытных репортерских команд. Кольцо полицейских вокруг перекрестка двух оживленных улиц. Криков почти не слышно, основным фоном был лишь шум проносящихся мимо машин – люди опаздывали на встречи или возвращались из тренажерных залов, спеша избавиться от литров выпитой диетической колы.

Нам не пришлось слишком долго ждать, но кадр был смазанным и неубедительным. Камера двигалась вдоль ограждения, изнутри, показывая собравшихся снаружи людей и среди них – высокого человека со светлыми волосами. Бобби остановил ленту, прогнал ее вперед и назад. Лицо было слишком маленьким, а камера перемещалась чересчур быстро.

– Это он, – тем не менее сказал я.

В течение следующих двух часов мы смотрели остальные репортажи, составлявшие целую галерею смертей. Вскоре я сбился со счета, но перед нами прошли по крайней мере тридцать эпизодов массовых убийств, пока различия между ними – места, звуки, изменившаяся более чем за десятилетие одежда – не стали казаться малозначительными на фоне сходства. По большей части мы не видели ничего такого, что могло бы привлечь внимание, но некоторые эпизоды оказались занесены в перечень, который начал Бобби на листке гостиничной бумаги.

Закусочная в Панама-сити, Флорида, 1996 год. Главная улица в городе на севере Франции, 1989 год. Торговый центр в Дюссельдорфе, 1994 год. Школа в Нью-Мексико, всего лишь в прошлом году. Строящийся переулок в Нью-Орлеане в 1987 году, где, по предположению следствия, ссора между наркодельцами переросла в перестрелку, в результате которой шестнадцать человек погибли и тридцать один был ранен.

– Это он, – снова и снова повторял я. – Это он.

Наконец лента остановилась, без каких-либо церемоний. Судя по всему, мало кому удавалось досмотреть ее до конца.

– Нам нужны еще записи, – сказал Бобби.

– Нет, – ответил я. – В самом деле нет.

– Да. Другие записи тех событий, где он не попал в поле зрения камеры.

– Вероятно, его там и не было. Он мог быть и не единственным. Наверняка есть и другие.

Я прошел в ванную и выпил пинты три тепловатой воды из очень маленького стаканчика.

– Авиакатастрофы, – сказал Бобби, когда я вернулся. – Взрывы в Северной Ирландии, Южной Африке. Гражданские войны за последние десять лет. Эпидемии гриппа. Кто-то должен быть их причиной. Возможно, мы ищем не там. Возможно, это вовсе не фундаменталисты с той или другой стороны. Возможно, это люди, которые ненавидят вообще всех.

Я не слишком убежденно покачал головой. Бобби вынул кассету из аппарата и повертел ее в руках.

– Но почему мы должны на этом останавливаться? И какова вероятность того, что он случайно мог столько раз попасть в кадр?

– Это не случайность. Это знак, предназначенный для тех, кто знает. Знак, который говорит: "Это сделали "соломенные люди"".

– Но теперь-то, можно считать, он у нас в руках.

– В самом деле? Некий блондин, лица которого в кадре почти не различить, и ряд никак не связанных между собой событий, разбросанных на протяжении десяти лет по половине западного мира? Хочешь позвонить в Лэнгли и узнать, заинтересует ли это кого-нибудь? Или нам попытаться связаться с Си-эн-эн? У нас нет и доли авторитета Уодворда или Бернстайна, и все это выглядит лишь как очередная чушь про некую тайную организацию, пока у нас нет в распоряжении ничего, кроме неясных намеков. Можно провести за компьютером целый день и не извлечь никакой информации из тех картинок, что мы видели.

– Как насчет веб-страницы? Манифеста?

– Его там больше нет, Бобби. Мы вполне могли напечатать его и сами.

– И что в таком случае? Предлагаешь просто обо всем забыть?

– Нет, – ответил я, присаживаясь на кровать и снимая трубку телефона. – Возможно, есть один человек, который мог бы помочь. На самом деле даже два. Парочка, с которой мы общались в Хантерс-Роке.

– Каким образом? Они ищут какого-то серийного убийцу.

– А как бы ты определил это понятие?

– Это совсем другое. Убийство многих людей – не то же самое.

– Обычно – да, – сказал я. – Но никто не говорит, что нельзя заниматься только одним, но не другим. Этот парень – их наводчик. Организатор, подстрекатель, идеолог – человек, который подготавливает почву, подбирает козлов отпущения, обеспечивает выполнение задачи. Терроризм без какой-либо принадлежности, национальной или религиозной. Убийство ради самого убийства. А потом он стоит и наблюдает за теми, кто собирает куски трупов. И ты утверждаешь, что он не из тех, кто мог бы быть и серийным убийцей? Думаю, этот тип и есть их главный убийца. Возможно, это даже сам Человек прямоходящий.

– Уорд, твой аргумент ломаного гроша не стоит.

– Может быть. Но нам нужна помощь. Нина – единственная, к кому можно было бы обратиться. Эти сволочи убили моих родителей. И меня не волнует, что мне придется сказать, чтобы привлечь ее на свою сторону.

Бобби посмотрел на меня и в конце концов кивнул.

– Звони.




Глава 28


Иногда ей казалось, будто она умерла. Иногда ей казалось, будто она превратилась в рыбу, дерево, облако или собаку. Лучше уж быть собакой, чем мертвой. Большую же часть времени она не чувствовала вообще ничего, словно была маленькой пушинкой, плывущей по реке, под небом, в котором не пели птицы.

Сара очень плохо себя чувствовала. Лишь изредка она вспоминала, кто она и где находится. Желудок у нее уже не болел, она просто перестала его ощущать. Однако она верила, что он у нее еще остался, так же как ее руки и ноги. Иногда она получала тому жуткое доказательство, когда страшная боль пронизывала все ее тело от кончиков пальцев на ногах до макушки – казалось, будто кто-то вонзает ей под кожу раскаленные иглы длиной в фут. Боль в конце концов проходила, но Сара этого не чувствовала – к тому времени она уже снова плыла по течению реки.

Иногда с ней кто-то разговаривал – во всяком случае, она слышала голоса. Она слышала своих друзей, иногда бабушку и сестру, но чаще всего – мать и отца. Обычно речь их была ей непонятна, словно она сидела за столом в гостиной и делала уроки, а они беседовали о чем-то своем за дверью. Обычно при этом их разговор трудно было разобрать – слышались лишь обрывки фраз. "Чарльз думает, что для Джеффа пойдет этот вариант". "Нужно пригласить его на ланч, это того стоит". "Годится для третьего акта". Мать рассказывала о том, как провела день, где была и кого видела. "Можно сделать что угодно с лицом, но руки не скроешь". Потом отец снова начинал говорить о том, что только что пришло ему в голову, и Сара все это слышала, вроде: "Знаешь, чтобы я стал делать, если бы был знаменитым? Начал бы преследовать людей. Нашел бы себе кого-нибудь и стал бы вмешиваться в их жизнь. Кто бы им поверил? "Эй, мистер полицейский, меня постоянно донимает Камерон Диас[24 - Камерон Диас (р. 1972) – американская киноактриса. (Прим. Ред.)]". Или: "Послушайте, все эти письма я получил от Тома Круза[25 - Том (Томас) Круз (р. 1962) – американский актер кино. (Прим. Ред.)]. Нет, в самом деле. Это его почерк". Можно было бы довести кого-нибудь до белого каления. И причем достаточно быстро".

Сара не знала, слышала ли она когда-нибудь от него подобное до того, как ее жизнь превратилась в дрейф по течению реки. Она так не считала. Ей казалось, что голос звучал лишь для нее, чтобы составить ей компанию в ее путешествии. Он часто говорил ей всякие смешные фразы, которые приходили ему в голову. Мать не всегда понимала, что это лишь шутки, и далеко не всегда находила их забавными, в отличие от Сары.

Какое-то время спустя стихли и голоса.

Порой ей слышались шаги, и она знала, что это родители пришли ее спасать. Она слышала, как шаги становятся все ближе и ближе, и открывала рот, собираясь что-нибудь сказать, когда поднимется крышка и появится лицо отца. Они останавливались прямо над ней, шаркая ногами по половицам, скрывавшим ее тело. Но им так и не удавалось ее найти. Шаги удалялись, и она снова плыла по реке.

Иногда внутри ее тела начинало что-то происходить, чаще всего после того, как приходил Тук-тук, – схватки, пронзавшие ее живот, словно ледяной нож, пока ей не начинало казаться, что она разваливается на две половинки. Из тела ничего не выходило, даже вода, поскольку оно поглощало ее полностью, как только получало. Тело теперь работало по новой программе. Иногда оно разговаривало с ней, что выводило ее из себя. Оно изо всех сил старалось держаться, но нынешняя ситуация ему очень, очень не нравилась, и вряд ли оно было в состоянии с ней справиться. Тело разговаривало с ней голосом, похожим на голос Джиллиан Андерсон, весьма здраво и длинными фразами, явно продуманными заранее. Но происходящее ему не нравилось, и оно перестало верить, что все изменится к лучшему. Сара слушала, что говорило ей ее тело, и даже пыталась проявлять к его словам некоторый интерес, но помочь ему все равно ничем не могла.

Тук-тук был ее единственным настоящим другом, и даже он в последнее время приходил не слишком часто. У Сары возникло ощущение, что он в ней разочаровался. Он все еще беседовал с ней, и давал ей воды, и рассказывал ей разные вещи, но, как ей казалось, лишь ради собственного удовольствия. Он притворялся, будто он настоящий человек и будто в молодости он встретил людей, сделанных из соломы. То ли он их нашел, то ли они его. Он многому научился у них, а теперь они учились у него.

Иногда эти люди приходили вместе с Тук-туком. Так он, по крайней мере, говорил, хотя Сара не понимала, зачем он лжет. Она знала, кто они такие. Это были его гоблины. Они выполняли его приказы и бродили по миру, выслеживая тех, кто оказывался достаточно глуп, чтобы поверить в свое счастье, как когда-то верила Сара. Они следили за людьми с помощью микрофонов и летучих мышей, которые парили над каждым домом, подслушивая, что происходит внутри.

Некоторые гоблины были очень большими и могли топать достаточно сильно для того, чтобы вызвать землетрясение или извержение вулкана. Другие были совсем маленькими и летали по воздуху, проникая в человеческие поры и клетки, из-за чего у людей в легких, сердце и печени росли черные опухоли. Голос больших гоблинов был подобен грому, у маленьких же он звучал словно у валлийцев. Когда Сара кашляла, она держала рот закрытым, чтобы никто из них не мог туда залететь. Некоторые гоблины были обычного размера, но такие встречались редко. Она никогда не видела никого из них, но знала, что они здесь, и билась головой о доски пола, пытаясь заставить их уйти.

Потом все исчезало, снова становилось темнее, и она опять плыла все дальше и дальше. Сперва ей казалось, будто она лежит спиной на воде и ее уносит течение. На самом деле ей это было даже приятно. Но теперь она чувствовала, что погружается все глубже и глубже, как будто тонет. Ее уши были уже под поверхностью, а вскоре под ней оказались и глаза.

Когда под воду погрузился кончик ее носа, она поняла, что больше уже не плывет.




Глава 29


Зандт стоял перед дверью дома в Дэйл-лоунс. На первый звонок ответа не последовало, и он снова надавил на кнопку, навалившись на нее всем весом, пока не увидел сквозь матовое стекло в верхней половине двери приближающийся размытый силуэт.

Глория Нейден была одета в строгое вечернее платье, но по первым же ее словам стало ясно, что она пьяна – не чуть-чуть, для поднятия настроения, а весьма основательно. Причем пила она явно в одиночку.

– Кто вы, черт побери?

– Меня зовут Джон Зандт, – ответил он. – Мы с вами встречались два года назад.

– Боюсь, что не помню. И уж точно не помню того, чтобы мы договаривались возобновить знакомство.

Она говорила удивительно четко и лишь один раз слегка запнулась.

Она начала закрывать дверь, но Зандт придержал ее рукой.

– Я был одним из полицейских, которые вели дело об исчезновении Аннетты Мэттисон, – сказал он.

Миссис Нейден моргнула, и лицо ее неожиданно посерело, словно у неудачно забальзамированного трупа.

– Да, – ответила она, скрещивая руки на груди. – Теперь помню. Хорошая работа. Все ведь давно закончилось, верно?

– Нет. Именно поэтому я здесь.

– Моей дочери нет дома, она у друзей. И даже если бы она была здесь, я бы запретила ей с вами разговаривать. Нам и так потребовалось немало времени, чтобы примириться с тем, что случилось.

– Наверняка, – кивнул Зандт. – И вам это удалось?

Она уставилась на него, на мгновение протрезвев.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, – ответил он, – что моя дочь тоже исчезла, и примириться с этим я не смогу никогда. Мне нужно от вас лишь несколько минут, в течение которых вы могли бы помочь мне выяснить, кто разрушил наши жизни.

– Вам, наверное, стоило бы поговорить с Мэттисонами, а не со мной.

– У меня к вам только один вопрос. И все.

Она повернулась, вновь пытаясь закрыть дверь.

Зандт снова придержал ее и, не позволяя себе лишних раздумий, сказал:

– Вопрос, благодаря которому, возможно, ваш муж не начнет или перестанет ходить на сторону. Что, в свою очередь, может удержать вашу дочь от мысли о том, что ей лучше не приводить друзей домой. А это может означать, что вы с меньшей вероятностью врежетесь на своей машине в стену, не вписавшись в поворот или просто потому, что это покажется вам неплохой идеей.

Глория Нейден смотрела на него, широко раскрыв глаза. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы обрести дар речи.

– Убирайтесь к черту, – тихо, но твердо сказала она. – У вас нет никакого права так со мной разговаривать. Вы должны были его найти. Это не моя вина. Ни в чем нет моей вины.

– Знаю, – ответил Зандт, глядя, как ее лицо трансформируется из звериной маски в лицо испуганной девочки, а затем снова в лицо женщины, словно сделанное из пластилина, сжимаемого пальцами жестокого ребенка. – В том, что случилось, нет вашей вины. Я это знаю. Ваша семья это знает. Все это знают, кроме вас. Вы можете утверждать обратное, но сами в это не верите. И именно это вас убьет.

Несколько мгновений они стояли друг против друга, держась за дверь с обеих сторон. А потом они отпустили дверь и просто стояли, глядя друг другу в глаза.

* * *


По дороге в Санта-Монику он позвонил Нине. Голос ее звучал несколько расстроенно, но она согласилась встретиться с ним в районе Бель-Эйр. Адрес имелся в деле.

Майкл Беккер открыл ему дверь и согласился поехать с ним без каких-либо объяснений. Зоя осталась стоять на пороге, держа за руку младшую дочь. Она не стала устраивать скандал или требовать, чтобы он сказал ей, что происходит. Зандт понял, что все было бы точно так же, если бы он попросил поехать с ним Зою, оставив Майкла. Беккеры полностью доверяли друг другу и делили между собой ответственность в зависимости от того, что диктовали обстоятельства. Когда все остальное теряет смысл, лишь взаимоотношения с одним-единственным человеком оставляют хоть какой-то шанс защититься от всего мира. Зандт жалел, что не понимал этого в то время, когда еще был с Дженнифер.

Когда машина тронулась с места, Зандт спросил у Майкла адрес и велел ему ехать туда, отказавшись отвечать на какие-либо вопросы.

– Сами все увидите, – лишь сказал он. – Вам нужно там быть.

Из-за весьма своеобразного понимания Беккером геометрии Лос-Анджелеса им потребовалось почти сорок минут, чтобы попасть в другую часть города, но затем они начали подниматься по склонам холмов, проезжая мимо домов, которые с каждым поворотом становились все больше и больше, пока не заслонили собой весь окружающий вид.

Наконец они приехали в тупик, по обе стороны которого возвышались высокие ворота. Фары осветили другой автомобиль, предусмотрительно припаркованный чуть дальше по дороге. Рядом с ним стояла Нина, сложив руки на груди и приподняв бровь.

– Здесь, – сказал Майкл. – Здесь он живет.

Он был далеко не глуп, хотя и не понимал еще до конца, что происходит.

– Что я должен сказать?

Зандт вышел из машины. Нина уже готова была задать ему несколько вопросов, но он поднял руку, и она промолчала.

– Просто скажите, чтобы нас пропустили в дом, – обратился он к Майклу.

Беккер подошел к воротам и нажал кнопку. Он что-то коротко сказал, и несколько мгновений спустя ворота открылись.

Зандт быстро зашагал вперед по дорожке, оставив позади пытавшихся его догнать Майкла и Нину.

Когда они подошли к дому, дверь была открыта и на фоне ярко освещенного прямоугольника стоял худой мужчина. По обе стороны тянулись огромные крылья здания. Зандт схватил Майкла за руку и вытолкнул его перед собой.

– Привет, Майкл, – сказал мужчина. – Кто это с тобой?

Зандт шагнул вперед и, схватив Чарльза Уонга за горло, кулаком другой руки дважды ударил его в лицо.

Нина широко раскрыла глаза.

– Джон, что, черт побери, ты делаешь?

– Закрой дверь.

Зандт втолкнул Уонга в просторную прихожую и ударом отшвырнул к белой мраморной стене. Подняв с пола, он ударил его головой о сделанное во французском стиле зеркало, разбив вдребезги верхнюю его половину.

Из двери под лестницей, ведшей из прихожей на второй этаж, выбежал молодой парнишка в белой куртке и обнаружил, что у Зандта в руках пистолет, направленный ему в лицо.

– Вернись назад, Хулио, – ровным голосом сказал Уонг.

– Да, Хулио, – кивнул Зандт. – Иди куда-нибудь и веди себя тихо. Если только снимешь трубку – то, когда я покончу с этой мразью, я найду тебя и отверну твою чертову башку.

Парнишка поспешно скрылся.

Зандт снова направил пистолет на Уонга, который полулежал на полу возле зеркала, обмякнув, словно у него была сломана шея.

– Ты ведь не собираешься бежать? – спросил Зандт, со всей силы пнув его в бок. – Не попытаешься смыться?

– Прекрати! – закричала Нина. – Скажи, что, черт возьми, происходит?!

Неожиданно Уонг резким движением рванулся вверх. Зандт остановил его, с размаху ткнув стволом пистолета в лицо. В горле Уонга что-то коротко щелкнуло, и он снова рухнул на пол.

Зандт приподнял его голову. Глаза Уонга смотрели на него сквозь кровь, начавшую течь из раны на лбу. В них Зандт не увидел ничего, кроме слабости и коварства.

– Мы обломались, – сказал Зандт. – Мы искали на первом уровне. Нам не хватало второго. И мы даже не мечтали о третьем.

Уонг улыбнулся, словно размышляя, во сколько ему обойдется от него откупиться. Зандт отпустил его горло и со всей силы ударил по лицу.

– Посмотри на него, – рявкнул он. – Не на меня. Посмотри на Майкла.

На мгновение ему показалось, будто Уонг снова пытается бежать, но тычок пистолетом в горло убедил его лежать неподвижно. Он медленно перевел взгляд на Майкла Беккера.

– Мы так и не поймали Человека прямоходящего, – сказал Зандт, – потому что искали того, кто похищал девочек. А не нашли мы этого человека потому, что на самом деле их похищали разные люди. Сегодня я просмотрел дела некоторых других девочек, имевших сходные черты и пропавших примерно в одно и то же время. В конце концов я остановился на двух – двух девочках из Нью-Йорка, которые вряд ли могли быть как-то связаны с Человеком прямоходящим, поскольку они исчезли на противоположном конце страны в точности в то самое время, когда он орудовал здесь.

Уонг моргнул и попытался отвести взгляд от лица Беккера. Зандт сильнее надавил стволом на его трахею, и взгляд вернулся обратно.

– Отец одной из девочек – сотрудник студии "Мирамакс" на Восточном побережье. Мать другой работает в брокерской фирме, которая в основном ведет дела с частными банками в Швейцарии, но также, как я выяснил только сегодня, в качестве дополнительного заработка использует списки клиентов банков в целях поиска компаньонов для низкобюджетных киностудий в Европе. Но эти девочки – из Нью-Йорка, верно? А мы ищем девочек с Западного побережья. Так что я посетил Глорию Нейден, прежде чем позвонить тебе, и попросил ее перечислить всех, с кем она работала в течение года, предшествовавшего гибели лучшей подруги ее дочери. Всех партнеров, компаньонов, агентов, исполнителей, спонсоров и прочих. На это потребовалось некоторое время, поскольку миссис Нейден сейчас несколько не в себе и ей тяжело что-либо вспомнить. Но в итоге всплыло одно имя.

Майкл Беккер стоял в нескольких ярдах позади Зандта, глядя в глаза человека, вместе с которым он сидел в залитых солнцем офисах, обменивался шутками по электронной почте, обнимался после удачной продажи проекта на телевидении. Человека, который множество раз бывал у них в доме, приходил на семейные обеды, сидел в спальне его дочери и болтал с ней о том, как здорово она провела каникулы в Англии. Которому стало известно, что разговор об Англии мог привлечь ее внимание достаточно надолго для того, чтобы можно было ее без труда похитить.

Уонг молчал.

– Чарльз не убивает девочек, – сказал Зандт. – Он и не похищает их. Это было бы слишком опасно. Чарльзу не нужна реальная опасность. Ему нужны власть, наслаждение и чувство причастности к некоей тайне. Все, что делает Чарльз, передает информацию дальше. Чарльз может находить особенных девочек, качественных, так сказать. Я уверен, что он работает за комиссионные, но в основном – ради собственного удовольствия.

– Чарльз, – проговорил Майкл. – Скажи что-нибудь. Скажи, что все это неправда.

– Да. Скажи нам, сколько ты получал за каждую девочку, – сказал Зандт. – Объясни, почему для этих людей они значили столь многое, что те похищали их прямо из семей. У тех, кто считал себя твоими друзьями. Объясни, в чем смысл всего этого – потому что нам чертовски хочется знать.

Без всякого предупреждения он шагнул вперед и с силой наступил на грудь Уонга. Потом снова нагнулся к его лицу, крича:

– Кто их забирает? Кто занимается похищениями? Куда они деваются?

Не отводя взгляда от Майкла Беккера, Уонг облизал губы.

– Думаешь, я знаю, как их зовут?

– Опиши внешность.

– А если нет?

Зандт отвел пистолет на дюйм и нажал на спуск. Пуля ударила в мрамор позади головы Уонга и срикошетила через всю комнату. Осколки мрамора и стекла посыпались на лицо лежащего. Ствол снова уперся ему в шею.

Уонг быстро заговорил:

– Я знаю троих. Было четверо, но один исчез два года назад. Они все выглядят по-разному – чего ты от меня, черт возьми, хочешь? Думаешь, мы встречались и пили вместе пиво?

– Опиши того, кто похитил дочь Майкла. Ты должен был с ним общаться.

– Все делалось по электронной почте и телефону.

– Врешь. Электронную почту можно перехватить, а телефон – подслушать. Но если двое встречаются где-то в баре, в Лос-Анджелесе – кто обратит на это внимание?

Уонг снова облизал губы. Зандт перемещал дуло пистолета, пока оно не уперлось прямо в лоб. Уонг смотрел, как палец давит на спуск, и губы его зашевелились, но полицейский неодобрительно покачал головой.

– Только не говори мне того, что, по-твоему, я хотел бы услышать, – сказал Зандт. – Если мне покажется, что ты лжешь, – я тебя убью.

– Он высокий, – проговорил Уонг. – Блондин. Крепко сложен. Зовут Пол.

Зандт поднялся и вытер чужой пот с руки. Шагнув назад, он встал рядом с Ниной, оставив Майкла лицом к лицу с Уонгом.

– Это правда? – Голос Беккера был едва слышен. – Как, как ты мог?.. Почему? Почему, Чарли? Ведь...

Стоя в полной растерянности посреди дома, на который он никогда не смог бы заработать, сколько бы задниц на киностудиях ни пришлось ему поцеловать, он задал тривиальный, но вполне конкретный вопрос:

– Ведь не может же такого быть лишь из-за этих проклятых денег?!

– Ты всего лишь маленький человечек, со своими маленькими целями, – язвительно сказал Уонг, вытирая кровь с губы тыльной стороной руки. – Глупые девочки, которых никогда не трахали. С воображением как у старой девы. Ты никогда не видел в своей жизни ничего великого и никогда не увидишь. И уж точно ты никогда не увидишь ее.

Он подмигнул.

– Ты так никогда и не узнаешь, что потерял.

Зандт оказался быстрее. Он бросился на Беккера, схватив его за плечи и всем своим весом увлекая назад. Ему с трудом удавалось его удерживать, хотя сам он и был несколько тяжелее.

– Ничего еще не случилось, Майкл, – прохрипел он. – Ничего еще не случилось.

Несколько мгновений спустя силы словно покинули Майкла. Зандт продолжал крепко держать его, пока тот смотрел через плечо на человека, улыбавшегося ему с пола.

– Мы не станем его убивать. Понимаешь?

Зандт развернул Беккера лицом к себе. Тот смотрел на него невидящим взглядом, широко раскрыв глаза.

– Я не могу обещать, что смогу вернуть тебе дочь. Возможно, ее уже нет в живых, и если так, то в этом отчасти виновен и он. Но сейчас мы просто выйдем из этого дома и уедем. Это единственное, что я могу обещать тебе наверняка. Что ты не уйдешь отсюда убийцей.

Взгляд Беккера постепенно вновь стал осмысленным. Тело его на мгновение обмякло, затем он отступил на шаг, опустив руки.

Зандт убрал пистолет. Все трое посмотрели на лежащего.

– Скоро у тебя будет компания, – сказал ему Зандт. – Копы, фэбээровцы. С ордерами на обыск. Так что лучше наведи тут порядок.

Они вышли, не оглядываясь на Уонга, который, побледнев, смотрел им вслед.

Никто не произнес ни слова, пока они не оказались возле машины. Майкл оглянулся на дом.

– И что мне теперь делать?

– Ничего. Не сообщай в полицию. Жене тоже не говори. Понимаю, что тебе очень хочется, но не сейчас. И самое главное – не возвращайся сюда. Все, что нужно, сделают и без тебя.

– Кто?

– Садись в машину, Майкл.

– Я не позволю, чтобы вы сделали это за меня.

– Садись в машину.

В конце концов Беккер забрался в машину и уехал, медленно виляя из стороны в сторону.

Нина достала телефон и начала набирать номер. Зандт выбил трубку из ее руки, и та упала на землю, проскользив футов шесть по асфальту.

– Не надо, – сказал он.

Нина уставилась на него, но не стала поднимать телефон.

– Так что... ты в самом деле вызвал полицию?

– Ты сама знаешь, что нет.

Зандт закурил, и они стали ждать. Через десять минут раздался звук, которого Зандт ожидал, – приглушенный выстрел. Если бы его не последовало – он вернулся бы в дом и сделал бы все, что требовалось, как бы Нина ни пыталась его остановить.

И тем не менее, едва услышав выстрел, он ощутил лишь страшную усталость, и ни малейшего торжества. Скорее ему казалось, что, приблизившись еще на шаг к центру событий, он лишь подверг себя гораздо большему риску и что запах того, что таилось под внешне благополучной оболочкой человечества, стал теперь настолько силен, что ему никогда не удастся от него отмыться.

Нина повернулась к нему.

– Значит, он мертв.

– Все, что он делал, – поставлял сведения о девочках. Мы могли потратить много дней на допросы, а он продолжал бы водить нас за нос.

– Я не говорю, что ты был не прав. Просто спрашиваю, что ты собираешься делать дальше.

Зандт пожал плечами.

– Ладно, – сказала она, нагибаясь и поднимая телефон.

Над подъездами домов на противоположной стороне улицы начали зажигаться огни.

– Поскольку вскоре появится полиция, я бы не хотела быть здесь вместе с ними.

Она направилась к машине, добавив через плечо:

– И у меня есть пара человек, которые, возможно, могли бы показать тебе, где найти блондина, похожего на того, кого тебе только что описали.

Зандт уставился на нее.

– Что?

– Хопкинс и тот, второй. Он позвонил мне незадолго до тебя. У них есть видеозапись, в которой этот человек присутствует на местах по крайней мере половины самых жестоких преступлений последнего десятилетия, включая школу в Мэне сегодня утром. Кроме того, Уорд считает, что видел этого типа там, в горах.

– Если ты об этом знала, почему ты меня не остановила, когда я накинулся на Уонга?

Она посмотрела на него с другой стороны автомобиля.

– У меня не было никакого желания его щадить. Так же как и у тебя.




Глава 30


Ни Зандт, ни Нина не знали, что, прежде чем покончить с собой, Уонг успел позвонить по телефону.

Он с трудом поднялся на ноги, скользя руками в собственной крови. Полностью выпрямиться ему так и не удалось. Его до этого уже не раз избивали, причем зачастую он соглашался на это добровольно, но в данном случае все было по-другому – коп отнюдь не намеревался доставить ему удовольствие.

Он немного постоял, глядя в остатки зеркала, под которым он выдал свою величайшую тайну. Лицо его было все в синяках и порезах. Что еще хуже, оно выглядело старым. Слой невидимого грима, нанесенный с помощью диеты и упражнений, мазей и одержимости, отвалился, и теперь он выглядел так, как и должен был выглядеть в своем возрасте. Так, как мог выглядеть лишь тот, кто поступал так, как поступал он, и кто хранил свои тайны так долго, как хранил их он.

Он никогда никого не убивал, редко даже причинял кому-либо боль. По крайней мере не собственными руками. Однако он присутствовал при ситуациях, когда молодых людей оставляли лежать в лужах мочи и прочих выделений едва живыми. Когда другие вроде него уезжали в своих дорогих автомобилях, радуясь, что не стали орудием убийства. У него имелась огромная коллекция видеозаписей, на которых были задокументированы подобные события. Столь огромная, что вряд ли он сумел бы все их найти и тем более уничтожить до приезда полиции.

Его отец никогда бы этого не понял.

Точно так же, как и те, вместе с кем он занимался более законным бизнесом, – хотя он знал, что у некоторых из них есть свои тайны, что горевший внутри их огонь, приведший к славе и успеху, побуждал и к более мрачным поступкам, с помощью которых они пытались доказать себе, что отличаются от других и лучше их. Всеобщего поклонения и обожания всегда недостаточно. Рано или поздно все мы обожествляем себя, и уважительное отношение со стороны прочих теряет всякий смысл. Добывались необходимые средства и орудия, платились деньги рыдающим женщинам – иногда это делал сам Уонг, которому всегда хотелось быть чьим-то другом, доверенным лицом тех, чьи желания выходили за рамки принятых в обществе норм. Тех, кому хотелось более напряженной, быстрой и приятной жизни. Тех, кто прекрасно понимал, что секс со смертельно напуганной жертвой дает совершенно иные ощущения.

Именно из таких и оказался человек, у которого были основания полагать, что Уонг может оказаться ему полезным, и который навел с ним связи через некоторых своих коллег, – высокий блондин по имени Пол. Имя свое он назвал лишь через несколько лет, и прошло еще немало времени, прежде чем Уонг понял, что этот человек не совсем тот, за кого себя выдает, и что у него – как и у тех, кого он представлял, – на уме нечто большее, чем получение извращенного удовольствия. Уонгу никогда не предлагали с ними встретиться, что слегка его раздражало. Однако он согласился обеспечивать им развлечение, помогая поставщикам находить наиболее подходящий материал, и полицейский был прав – деньги здесь были совершенно ни при чем.

Каждый проходит свой собственный путь и переживает два рождения. Для Уонга второе рождение наступило тридцать пять лет назад, в десятилетнем возрасте, когда он случайно увидел в окно обнаженную служанку. В то весеннее утро, в другой стране, увиденное заставило его замереть на месте, ослепив внезапным осознанием всего тайного, что должен был показать ему мир. Его отец в это время находился у себя в кабинете, откуда доносилась музыка в стиле барокко, плавная и размеренная, светлая и радостная. Уонг несколько секунд стоял неподвижно, захлестнутый волной невыразимого наслаждения. Большинство людей переживают подобное без каких-либо перемен в их жизни, но Чарльз с тех пор стал другим. Из маленьких желудей порой вырастают весьма мрачные деревья.

После этого он начал преднамеренно подглядывать. Потом пришло время журналов и видеокассет, путешествий в одиночку в те районы Гонконга, а затем Лос-Анджелеса, о которых знал далеко не каждый. И опять-таки большинству этого вполне бы хватило, даже с лихвой. Его же грех был нематериален и заключался даже не в желании. Потребность, возникшая еще до того, как он узнал, в чем именно она состоит, была настолько сильной, что даже если бы ее объекта не существовало в природе, его пришлось бы создать самому. Обвинять порнографию – то же самое, что обвинять пистолет. Ничто не происходит само по себе. Ничто не в состоянии само нажать на спуск. Для этого нужна рука. Человеческий разум – именно такая рука, с достаточно ловкими пальцами, чтобы найти небольшие прорехи, и достаточно сильными, чтобы вытащить то, что удастся в них обнаружить. И точно так же с течением времени на этой руке образуются мозоли, из-за чего осязание становится менее острым. В результате для достижения того же эффекта может потребоваться нечто погорячее или поострее, и в конце концов приходит время, когда заходишь настолько далеко, что дальнейшее уже не имеет никакого значения.

За последнюю неделю Уонг лишь однажды вспомнил о судьбе дочери Майкла Беккера – в надежде, что Майкл вскоре вернется к работе, поскольку похоже было, что студия действительно может решиться попытать счастья с "Темной переменой". Как бы ни был смешон Беккер во многих отношениях, он работал на износ и у него имелось немало идей. Более того, идеи эти были вполне приемлемы для общества. У Уонга была своя версия "Темной перемены", которую он написал лишь ради собственного удовольствия. И она была далеко не столь приемлема.

Приемлемым нельзя было назвать ничего. Ничего из того, что он когда-либо делал, о чем думал или чем наслаждался. Но без этого у него почти ничего не оставалось в жизни. Без воспоминаний о том весеннем утре и о том, что за ним последовало, о мимолетном видении на фоне музыки и шума воды в фонтане неподалеку, для него не существовало ничего.

Пока Зандт курил на улице, Уонг проковылял в свой кабинет. Первый шок начинал проходить, ребра невыносимо болели. Он набрал номер и предупредил одного из своих друзей, что кто-то слишком близко подошел к пониманию той игры, которую они вели, а возможно, даже понял ее до конца.

Потом он сел в кресло. Хулио нигде не было видно, хотя сейчас должно было быть ясно, что посетители ушли. Уонг вдруг понял, что, возможно, хоть раз неплохо было бы иметь рядом того, кто не был лишь предметом одноразового использования. Несомненно, мальчишка сбежал, перебравшись через забор позади дома, и мчался сейчас прочь, совсем к другой жизни – исчезнув, словно вчерашняя улыбка.

Уонг отпер средний ящик письменного стола и достал пистолет. Накладки на его рукоятке были сделаны из вишневого дерева.

Пистолет был изумительно красив. По крайней мере хотя бы это скрасило последние мгновения жизни Чарльза Уонга.




Глава 31


В 8.45 на следующее утро мы ждали в машине через улицу от "Тетушкиного буфета". Было холодно, уже два часа шел дождь со снегом, и небо затягивали темные тучи. Я курил одну сигарету за другой. Бобби молчал, положив пистолет на колени и глядя через ветровое стекло.

– Так когда они собираются здесь появиться?

– Нет никакой гарантии, что они вообще приедут, – сказал я.

Он покачал головой.

– Коп без лицензии и девушка. Черт побери. Мы непобедимы. Давайте вторгнемся в Ирак.

– Больше все равно никого нет, Бобби.

На улицу свернул неопределенного вида автомобиль. Мы посмотрели ему вслед, но за рулем сидела женщина средних лет, которая даже не взглянула в нашу сторону. Мы ждали, когда кое-кто явится в свою контору, и прибыли на место уже в восемь часов. Наши нервы натянулись как тетива, и мы готовы были броситься на любую тень. Прошедшей ночью мы почти не спали.

– Так, – наконец сказал Бобби, показывая через улицу. – Вон тот тощий и рыжий – тот самый, кого мы ищем?

Мы подождали, пока Чип скроется за дверью конторы, а затем вышли из машины. Я не стал запирать дверцу – улица была совершенно пуста, погода не располагала к разглядыванию витрин, и весь транспортный поток через город двигался другим путем.

Я распахнул дверь агентства недвижимости Фарлинга и вошел внутрь, Бобби за мной. Чип скрылся в кабинете в задней части помещения. В большом зале стояли четыре стола. За двумя из них сидели женщины лет сорока с аккуратными прическами, в деловых костюмах, одна – в зеленом, другая – в красном. Обе выжидающе посмотрели на нас, готовые с радостью продать нам нашу мечту.

– Мы ищем Чипа, – сказал я.

Одна из женщин встала.

– Мистер Фарлинг сейчас будет, – прощебетала она. – А пока не хотите ли чашечку кофе?

– Не думаю, что мистер Хопкинс задержится здесь надолго.

Чип стоял в дверях кабинета. Через его скулу и лоб тянулся ярко-красный шрам.

– Собственно говоря, полагаю, что он уйдет очень скоро.

– Именно так мы и намеревались поступить, Чип. Но вы поедете с нами. Мы едем в Холлс, и нам нужен кто-то, с кем бы нас туда пропустили. Поскольку с недавних пор вы единственный риэлтор, работающий на них, у вас нет выбора. Либо вы поедете с нами добровольно, либо мы вытащим вас на улицу за горло.

– Сомневаюсь, – раздраженно бросил он.

Послышался звонок колокольчика – дверь позади нас распахнулась. Я обернулся и увидел двух полицейских. Один – высокий и черноволосый, другой – пониже, со светлыми волосами.

– Доброе утро, мистер Хопкинс, – сказал второй полицейский.

– Мы знакомы?

– Мы разговаривали по телефону.

– Не припоминаю.

– Вы звонили в участок по поводу смерти ваших родителей.

Я почувствовал, как стоявший позади меня Бобби шевельнул рукой в кармане пиджака.

– Офицер Сперлинг? – спросил я.

– Он здесь по моей просьбе, – сказал Чип. – Я увидел, что вы и ваш друг сидите снаружи. О том, что вы на меня напали, в полиции уже знают.

– На мой взгляд, мы всего лишь несколько разошлись во мнениях, – пожал я плечами. – А потом с вами случился странный припадок.

– Мне так не кажется. Полиции тоже.

– Все это чушь, Уорд, – сказал Бобби.

Чип повернулся к двум женщинам, наблюдавшим за нами с видом любопытных кошек.

– Дорин, Джулия, не могли бы вы на минуту пройти в кабинет?

– Мы пришли за вами, Чип, – сказал я. – Никому больше никуда идти не надо.

– Прошу вас. – Чип пристально посмотрел на женщин.

Те встали и прошли мимо него в другую комнату. Чип закрыл за ними дверь.

– Будет лучше, если вы поедете с нами в участок, – сказал Сперлинг.

Он говорил спокойно и рассудительно.

– Не знаю, известно ли вам, но пострадал дом ваших родителей, и случился пожар в отеле, причем, похоже, между этими событиями есть некая связь. Мы с офицером Макгрегором хотели бы вам помочь.

– Видите ли, дело в том, – сказал я, – что я в это просто не верю.

– Что с вашим напарником? – спросил Бобби. – Что-то он не слишком разговорчив.

Второй полицейский уставился на Бобби, но не произнес ни слова. Именно в этот момент мне стало не по себе. Если кто-то достаточно долго смотрит в глаза Бобби без особого уважения – этот человек либо глуп, либо крайне опасен, либо и то и другое.

– Разделение труда, – сказал я, надеясь хоть как-то разрядить обстановку. – Возможно, Макгрегор непревзойденный мастер заполнять бланки.

– Ну и дурак же вы, Хопкинс, – сказал Чип. – Явно наследственное.

Сперлинг проигнорировал его реплику.

– Мистер Хопкинс, вы поедете со мной?

– Нет, – ответил Бобби.

Чип улыбнулся. Макгрегор достал пистолет.

– Эй, спокойнее, – сказал я, начиная нервничать. Офицер Сперлинг с неподдельным удивлением уставился на оружие в руке своего напарника.

– Э-э, Джордж... – пробормотал он.

Но тут Макгрегор начал стрелять.

Мы сорвались с места, едва только губы Чипа изогнулись в самодовольной улыбке, но в конторе некуда было бежать. Спрятаться тоже было негде.

Бобби выхватил пистолет и несколько раз выстрелил в Макгрегора. Пули попали в бедро и грудь полицейского, но звук от их удара о тело был совсем не таким, каким должен был быть, и я понял, что на нем бронежилет. Удар оказался достаточно силен для того, чтобы опрокинуть его на спину, но он уже поднимался на ноги. Тем временем Сперлинг продолжал стоять как вкопанный, с раскрытым ртом.

Я едва увернулся от пули Макгрегора, бросившись на пол и перекатившись вбок. Спрятавшись за столом Дорин, я выстрелил в ответ, попав ему в плечо. Что-то просвистело рядом с моей головой, и я понял, что Чип тоже держит в руке маленький пистолет. Что было дальше, я почти не помню. Я просто разрядил пистолет, стреляя в тех, кто подвернется. Когда оказываешься участником перестрелки на открытой местности, иногда еще успеваешь подумать, оценить обстановку. Если же ты находишься в закрытом помещении и в тебя стреляют двое, на размышления времени уже не остается.

Десять секунд спустя стрельба прекратилась. Я лежал за столом Джулии, ощущая жгучую боль на щеке и на лбу, в том месте, где что-то их зацепило. Вряд ли пуля, скорее маленький разрывной снаряд. Я был очень удивлен, что так легко отделался. Содержимое головы Чипа разбрызгалось по задней стене. Макгрегора нигде не было видно, и дверь в контору была раскрыта настежь.

Сперлинг получил пулю в ногу и упал на стол. Он шевелился, но не слишком живо. По крайней мере, голова его была на месте, и я не стал его трогать.

Бобби стоял, прижавшись спиной к стене возле двери и обхватив рукой плечо. Сквозь его пальцы сочилась кровь. Я подбежал к нему и потащил на улицу.

Мы вывалились на тротуар, проковыляли через дорогу, и я втолкнул его в машину. Проходившая мимо парочка в ярко-оранжевых лыжных костюмах, раскрыв рты, переводила взгляд с одного из нас на другого, а потом на разбитые окна агентства недвижимости.

– Это, наверное, кино снимают, – сказал кто-то из них.

– Я в порядке, – пробормотал Бобби, пока я забирался на сиденье водителя и заводил двигатель. Нажав на газ, я на полной скорости помчался по улице. – Все отлично.

– Ты ранен, придурок.

– Езжай помедленнее.

Впереди виднелись красный сигнал светофора и оживленная дорога, с которыми приходилось считаться. Отпустив педаль, я чудом проскользнул в свободный промежуток и выехал в крайний ряд.

– Куда ты едешь?

– В больницу, Бобби.

– Туда нельзя, – сказал он. – После всего, что случилось.

– Сперлинг нас поддержит.

– Все, что ему известно, – что завязалась перестрелка. Оба они были ранены, а гражданское лицо – убито.

– Он знает, что стрельбу начал Макгрегор. А я сейчас могу выехать на шоссе и найти ближайшую больницу за пределами города.

– Им все равно будет необходимо сообщить в полицию, а нам придется снова стрелять в полицейских.

– Бобби, это в тебя стреляли. И я не намерен объяснять тебе это еще раз.

Пока я ехал на запад, лавируя в потоке машин, он осторожно убрал руку с плеча. Я бросил взгляд на рану. Она кровоточила, но не столь сильно, как я предполагал. Поморщившись, он раздвинул ткань вокруг раны и посмотрел на нее внимательнее.

– Кусочка не хватает, – признал он. – Что отнюдь не идеально. Но жить буду. И нам сейчас куда нужнее нечто другое, чем медицинская помощь.

– И что же?

– Оружие, – сказал он, откидываясь на спинку сиденья. – И побольше, черт возьми.

Оставив Бобби в машине, я побежал через дорогу к магазину. Дождь лил как из ведра, тучи сгустились еще сильнее. Прежде чем распахнуть дверь, я попытался взять себя в руки. Многие продавцы любят создавать впечатление, будто продают устройства, лишь теоретически являющиеся оружием, и вряд ли стоит врываться в оружейный магазин с таким видом, будто ты намерен воспользоваться одним из них прямо здесь и сейчас.

Помещение было длинным и узким. Вдоль него тянулся застекленный прилавок, в котором, подобно ювелирным изделиям, были выставлены пистолеты, а на стене висели ряды винтовок. Не было ни покупателей, ни охраны. Лишь один светловолосый толстяк в синей рубашке, стоявший за прилавком в ожидании клиентов.

– Чем могу помочь?

Продавец положил большие руки на прилавок. На стене позади него висели два плаката с изображениями лиц известных ближневосточных террористов. "Разыскивается мертвым", гласила надпись. Слова "или живым" были зачеркнуты.

– Я бы хотел купить кое-какое оружие, – сказал я.

– Мы тут продаем только замороженный йогурт. Все никак не соберусь снять эту чертову вывеску.

Я искренне рассмеялся. Он тоже. Все было просто здорово.

– Итак, что именно вы бы хотели?

– Две винтовки с восемью сотнями патронов, сорок обойм сорок пятого калибра, неважно какого типа, что подешевле. Два надежных бронежилета, один большого размера, один среднего.

– Ого, – все так же весело сказал он. – Собираетесь начать войну?

– Нет. Но у нас серьезная проблема с крысами.

Улыбка его исчезла, и я внезапно сообразил, что он смотрит на мою щеку. Я поднял руку и стер с нее кровь.

– Как видите, она начинает выходить из-под контроля.

На этот раз он уже не смеялся.

– Не знаю, смогу ли вам все это продать.

Я достал карточку "Голд Американ экспресс", и вскоре он снова начал улыбаться. Он вручную подсчитал стоимость покупок, сделав скидку на боеприпасы. Если покупаешь оптом восемьсот потенциальных смертей, это действительно вполне разумно.

Продавец назвал сумму, и я махнул рукой – мол, не имеет значения. Бросив взгляд в окно на Бобби, я увидел, что он снял пиджак и обматывает рану бинтом, который я купил по дороге в ветеринарном магазине вместе с английскими булавками и марлей. Лицо его то и дело искажала гримаса. Я снова обернулся, и как раз вовремя.

– Не стоит это делать, – сказал я, доставая пистолет и направляя его в грудь продавца.

Он застыл, не отводя от меня взгляда и держа руку в нескольких дюймах от телефона.

– Я правильно понимаю, что пару дней назад сюда приходил полицейский и сказал, чтобы вы не продавали ничего некоему Уорду Хопкинсу?

– Да, верно.

– Но вы ведь все равно это сделаете, правда?

– Нет, сэр. Не сделаю.

Я подошел ближе и поднял пистолет на уровень его головы, не ощущая ничего, кроме усталости и страха. Он покачал головой и снова потянулся к телефону.

– Я ничего вам не продам.

Телефон был старой модели и издал весьма необычный звук, когда в него попала пуля. Продавец испуганно отскочил назад.

– Продадите, – пояснил я. – Иначе я просто пристрелю вас и заберу то, что мне нужно. И жаловаться вам не на что, поскольку пистолет, который я сейчас держу, был куплен именно в этом магазине. Знаете, ведь именно для этого они и используются.

Продавец несколько мгновений не двигался с места, размышляя, в какую сторону прыгнуть. Я очень, очень надеялся, что он сделает то, о чем я его просил, поскольку я вовсе не собирался его убивать, и он, вероятно, тоже это знал.

А потом в его глазах мелькнула радость. Я обернулся и увидел молодого парня, направлявшегося к магазину. Он нес в руках пакет с сэндвичами, и на нем была такая же рубашка, как и на толстяке.

Я выругался, метнулся вперед и схватил столько коробок с патронами, сколько мог унести.

– От вас помощи не дождешься, – бросил я и выбежал за дверь, столкнувшись с парнем, который растянулся в луже.

Я прыгнул в машину, бросив коробки на колени Бобби.

– Неудачно получилось.

– Вижу, – кивнул Бобби, глядя на появившегося в дверях толстяка с большим ружьем.

Вдавив педаль, я отъехал задним ходом от магазина как раз в тот момент, когда первая пуля пролетела над крышей автомобиля. Парень поднялся на ноги и вбежал внутрь, оттолкнув толстяка в сторону. Нажав на тормоза, я развернул машину и выехал на дорогу. Еще одна пуля выбила заднее боковое стекло.

– Продавец в магазине знал мое имя.

Я резко свернул вправо, не имея никакой определенной цели, лишь стремясь побыстрее убраться из центра города.

– По крайней мере на один вопрос ответ мы получили – каким образом "соломенным людям" удалось столь быстро добраться до дома моих родителей после того, как я избил Чипа. Им вовсе незачем было сюда приезжать. У них в городе уже был Макгрегор.

– Сходится.

– И кое-что еще: Макгрегор и Сперлинг присутствовали на месте гибели моих родителей. Вот только, возможно, Макгрегор появился там несколько раньше.

– А теперь он снова в полицейском управлении Дайерсбурга, истекает кровью и тупо повторяет наши имена. Мы в глубокой заднице, Уорд, – очень глубокой. Что теперь будем делать?

Во всем городе оставался лишь один человек, который, возможно, хоть чем-то мог мне помочь. Я назвал его имя.

– Неплохо, – кивнул Бобби и поморщился, поудобнеее устраиваясь на сиденье. – Учитывая, какой оборот приняло дело, адвокат бы нам явно не помешал.

Судя по адресу на карточке, которую дал мне после похорон Гарольд Дэвидс, его дом находился в другом конце города. В отличие от района, где жили мои родители, – холмистого, с извилистыми улицами – дома здесь были расположены правильными рядами вдоль аккуратной сети дорог.

Подъехав к дому, мы увидели свет: горела лампа над крыльцом и где-то в доме. Чуть дальше по улице стоял автомобиль, похожий на тот, в котором я видел Дэвидса раньше. Мы немного посидели в машине, проверяя, не следует ли кто за нами, а затем вышли.

Я нажал кнопку звонка. Ответа не последовало. Естественно.

– Черт, – сказал я. – И что теперь?

– Позвони ему, – ответил Бобби, глядя вдоль улицы.

Я достал мобильник и набрал номер конторы Дэвидса. Потом набрал домашний, на случай, если по вечерам он не отвечает на звонок в дверь или просто смотрит какое-нибудь шоу и не слышит. До нас донеслись звонки по крайней мере двух телефонов на разных этажах дома, но после восьми звонков включился автоответчик, сообщивший его рабочий номер, однако без какого-либо упоминания о сотовом.

– Мы не можем тут просто так стоять, – сказал я. – В таком районе кто-нибудь обязательно вызовет полицию.

Бобби повернул дверную ручку – заперто. Он полез в карман и достал небольшой инструмент. Я хотел было возразить, но не стал. Нам все равно некуда больше идти. Он едва успел вставить инструмент в замок, когда неожиданно изнутри послышался звук отпираемой двери. Мы отскочили назад.

Дверь приоткрылась на пять дюймов. Сквозь щель едва можно было различить лицо Гарольда Дэвидса.

– Гарольд, – сказал я.

– Уорд? Это вы?

Он приоткрыл дверь чуть шире. Вид у него был чертовски взволнованный.

– Господи, – сказал он. – Что с ним?

– В него стреляли, – ответил я.

– Стреляли, – осторожно повторил он. – Кто?

– Плохие парни, – сказал я. – Послушайте, я знаю, что вы имели в виду совсем другое, когда советовали обратиться к вам. Но у нас проблемы. И у меня никого больше не осталось.

– Уорд, я...

– Пожалуйста, – сказал я. – Если не ради меня – то ради отца.

Он долго смотрел на меня, затем отошел в сторону, пропуская нас в дом.

Его дом был намного меньше, чем дом моих родителей, но даже в одном лишь коридоре разнообразных вещей было раза в три больше. Репродукции, произведения местного искусства, книги на маленьком дубовом шкафчике, выглядевшем так, словно он был сделан именно для этой цели. Где-то играла классическая мелодия для фортепьяно.

– Идите прямо, – сказал он. – И осторожнее с ковром. С вас течет кровь. С обоих.

Стены гостиной были увешаны репродукциями картин, ни одна из которых не была мне знакома. Несколько высоких торшеров отбрасывали неяркий свет. Телевизора не было, лишь маленький и явно дорогой CD-плеер, из которого доносилась музыка. У стены стояло старинное пианино, заставленное фотографиями – некоторые в рамках, другие просто прислоненные к стене. Перед диваном лежал покрытый витиеватым узором ковер со слегка обтрепавшимися краями.

– Сейчас принесу полотенце, – сказал Дэвидс.

Несколько мгновений он колебался, задержавшись в дверях, затем вышел.

Пока его не было, Бобби стоял посреди комнаты, придерживая руку так, чтобы капли с нее падали на половицы. Я окинул взглядом комнату. Вещи, принадлежащие другим, порой бывают просто непостижимы, особенно если принадлежат пожилым людям. Я вспомнил, как однажды, под влиянием какого-то минутного порыва, купил отцу на Рождество старый калькулятор, который увидел в магазине антиквариата и решил, что он может ему понравиться. Развернув подарок, отец уставился на меня и как-то странно поблагодарил. Я заметил, что, как мне кажется, он не слишком доволен подарком, – и тогда, не говоря ни слова, он повел меня в кабинет и открыл ящик стола. Там под многолетними залежами ручек и скрепок лежал старый калькулятор. Даже модель оказалась той же самой. Что для Дэвидса было жизнью, для меня было дешевой распродажей; вещи, казавшиеся мне древностью, когда-то были новомодными для отца. Тех, о ком ты помнишь и заботишься в течение десятилетий, словно отделяет от тебя стекло – кажущееся прозрачным, но толщиной в фут, и разбить его невозможно. Ты думаешь, что постоянно находишься рядом с ними, но когда пытаешься их коснуться, то даже не можешь дотянуться рукой.

Дэвидс вернулся с куском ткани. Бобби взял его и обмотал руку. Потом Дэвидс уселся в одно из кресел и уставился в пол. Он выглядел уставшим и бледным, намного старше, чем я видел его прежде. Один из торшеров стоял рядом с креслом, отбрасывая тени на его лицо и подчеркивая морщины на лбу.

– Вам придется рассказать мне, что случилось, Уорд. И я не могу гарантировать, что смогу вам чем-то помочь. Моя специальность – контракты, а не... перестрелки.

Он провел руками по волосам и посмотрел на меня. И тут у меня промелькнула неясная мысль.

Я повернулся, бросил взгляд на пианино, а потом снова на Дэвидса.

– Что вы там увидели, Уорд?

Я открыл было рот, собираясь что-то сказать, но тут же снова его закрыл.

– В чем дело? Что такое?

Наконец я обрел дар речи.

– Когда вы познакомились с моими родителями?

– В девяносто пятом, – быстро ответил он. – В том же году, когда они сюда приехали.

– Не раньше?

– Нет. Да и как?

– Возможно, когда-то с ними встречались. Человеческие пути порой пересекаются весьма таинственным образом, и иногда происходит такое, о чем даже предположить невозможно.

Он снова посмотрел в пол.

– Странные вещи вы говорите, Уорд.

– Как давно вы живете в Дайерсбурге?

– Всю свою жизнь – как, полагаю, вы и сами знаете.

– Значит, имя Ленивый Эд ничего вам не говорит?

– Нет.

Он не поднимал взгляда, но в его голосе не чувствовалось ни колебания, ни замешательства.

– Необычное имя, должен вам сказать.

Бобби изумленно смотрел на меня.

– Это ужасно, – сказал я. – Я даже никогда не знал его фамилии, просто знал его как Ленивого Эда. Впрочем, наверное, теперь это уже не имеет значения, когда его нет в живых.

– Мне очень жаль слышать, что ваш друг умер, Уорд, но я действительно не понимаю, к чему вы клоните.

Я взял фотографию с пианино. Это был не групповой снимок – таких там было лишь несколько, все черно-белые, уходящие воспоминания о давно умерших людях, зафиксированные с помощью техники, которой они никогда по-настоящему не доверяли. У меня же в руках был цветной портрет, снятый много лет назад и основательно выцветший – красные и синие тона оставались все такими же насыщенными, но все остальное казалось принадлежащим совсем другому времени, словно свет, запечатленный на фотографии, угасал, не в силах дотянуться до нынешних времен, словно сама та эпоха постепенно переставала существовать, по мере того как в живых оставалось все меньше тех, кто помнил прикосновение лучей тогдашнего солнца к своему лицу. На портрете был изображен молодой человек в лесу.

– Поставь песню про педиков, – сказал я, глядя на Гарольда, каким он был много лет назад. – Давай, Дон, старина Дон, поставь ее, Дон, поставь...

– Прекратите, Уорд.

На этот раз его голос чуть дрожал.

Бобби взял у меня фотографию.

– Видимо, она сделана несколькими годами раньше, – сказал я. – Гарольд на ней моложе и стройнее, чем на видео. И волосы с бородой еще не отрастил.

Я повернулся к Дэвидсу.

– Видимо, вы лет на пять-шесть старше их и Эда и примерно того же возраста, что Мэри. И теперь из всех остались только вы. Вот почему вы не подошли к двери, когда мы позвонили, и не берете сегодня телефонную трубку.

Дэвидс не отводил от меня взгляда. Он выглядел постаревшим на сотню лет и крайне испуганным.

– О черт, – судорожно выдохнул он.

Мне хотелось схватить его за плечи и трясти, пока он не заговорит, пока я не смогу понять, что, собственно, происходит, пока он не даст мне возможность осмыслить собственную жизнь. Но точно так же, как он сбросил за прошедшие тридцать лет восемьдесят фунтов, сейчас за двадцать секунд его лицо резко изменилось, лишившись всех тех черт, которые я видел прежде и которые были свойственны тому, кто всю жизнь объясняет людям их позицию по отношению к писаному закону. Он выглядел похудевшим и хрупким, и сейчас ему было еще страшнее, чем мне.

– Расскажите, – единственное, что сказал я.

По крайней мере, его рассказ не занял много времени.

Когда-то давно в одном городе жили пятеро друзей...




Глава 32


Гарольд, Мэри и Эд родились в Хантерс-Роке и выросли вместе. Жизнь их ничем не отличалась от жизни других уроженцев маленьких городков – бывало и хуже. Потом они случайно познакомились в баре с молодой парой, недавно приехавшей в город, и с тех пор все пятеро стали неразлучными друзьями.

Мои родители были уже женаты, но вскоре оказалось, что они не могут иметь детей. Постепенно они осознали, что это вовсе не конец света. Они любили друг друга и радовались той жизни, которая у них была. Им еще многое предстояло сделать и узнать, и время не стало бы течь медленнее, так же как и они сами не стали бы счастливее лишь оттого, что могли проводить каждую ночь в обществе друг друга. Они просто жили своей жизнью, стараясь принимать ее такой, какая она есть. Несколько лет прошло в напряженной работе, когда времени оставалось лишь на сон и на долгие партии в бильярд пятничными вечерами, в которых не было ни выигравших, ни проигравших.

Потом мир изменился, и они начали понимать, что передать свои гены потомству – не единственный способ оставить след во вселенной. Внезапно наступила эпоха, которую, как мне кажется, я так и не смог до конца постичь. На плоской культурной равнине появились горы и овраги, разрезав почву под ногами людей. Демонстрации на улицах. Собрания в кампусах, на которых впервые объединялись студенты и преподаватели. Драки в ресторанах, где черным не разрешалось есть за теми же столиками, что и белым. Полиция, стреляющая в граждан, дети, восстающие против родителей. Марши. Крики защитников негров, фашистов, геев, коммунистов. Из идей ковалось оружие. Люди проводили долгие вечера, напиваясь до чертиков и ведя разговоры о том, что следовало бы сделать, о том, как изменить жизнь, и просто разговоры ради разговоров.

Пятеро друзей были старше большинства активистов. У них имелись свободное время и энергия и больше перспектив, чем у подростков или разозленных протестующих. Бет Хопкинс включилась в борьбу за объединение в профсоюз чернокожей прислуги, Гарольд давал бесплатные юридические консультации тем, кто не мог себе этого позволить, или тем, чья раса ставила их в неравные условия перед законом. Дон Хопкинс возглавил кампанию против сноса целых районов ради прокладки кольцевых автострад – первого шага к созданию постмодернистского американского города, где нежелательные элементы отгорожены от центра шестиполосными потоками ревущей стали, являющими собой воплощение неравенства. Мэри и Эд были просто их сторонниками, но помогали чем могли, по крайней мере, когда Эд был трезв. Мэри любила Гарольда, а Эду просто нужна была компания.

У всех была своя работа, а подобной деятельности они посвящали все свободное время – старые воины, которые уже перешагнули тридцатилетний барьер и потому в состоянии были умерить свой пыл, сосредоточившись на том, что действительно могло помочь людям, вместо того, чтобы бесцельно протестовать лишь ради поднятия уровня адреналина в крови.

В течение двух лет они размахивали плакатами и кулаками, отдавая этому свое время, деньги и душу. Кое-что изменилось, но по большей части все оставалось как прежде. Статус-кво отличается своей устойчивостью. Громкая игра на гитаре и свободная любовь мало что могут изменить.

Постепенно сладкий вкус тех времен становился все более кислым, и именно Гарольд первым заметил, что происходит. Он понял, что люди, приходившие к нему за консультацией, ветераны жарких дней противостояния полиции, выглядели все хуже и хуже. Мирное сопротивление с течением месяцев приносило все больше ран, а царапины и шрамы, которые он видел, далеко не все были делом рук полиции.

Люди, когда-то казавшиеся прекрасными в своем единстве, распадались на группировки, противоречия между которыми становились все более впечатляющими и жестокими, чем между ними и властями. Появились группы, цели которых казались более простыми и отнюдь не прогрессивными и чьи намерения выглядели весьма темными.

Сперва другие пытались ему возражать. Мечта всего лишь выдохлась, следуя тенденции, которую уже давно предсказывал Дон. Вновь всплыли естественные противоречия, раздуваемые безнадежным осознанием того, что Американская народная республика столь же далека от реальности, как и прежде. Однако потом начались смерти. Демонстрации, после которых как полицейских, так и студентов находили мертвыми с воткнутыми в лицо разбитыми бутылками. Уличные драки, возникавшие, казалось, на пустом месте. Рок-концерты, во время которых вдруг начиналась потасовка, а затем, когда толпа разбегалась, на земле находили несколько тел и пистолет. Взрывы, лишавшие жизни невинных прохожих, без каких-либо поводов.

Кое-что из этого было делом рук людей, считавших, что они делают правое дело и что вооруженная борьба – единственный путь к успеху, Но самое худшее творили те, чьи планы были совсем другими. Те, кто имел оружие и взрывчатку, были намного лучше организованы, чем борцы за свободу. Кукушка готовилась вылететь из гнезда, радостно потирая крылья.

К тому времени для многих это было уже в прошлом. Лето Любви сменялось Осенью Пресыщенной Апатии, и наркотики не одного успели свести в могилу. Эд хотел спокойной жизни, Мэри тоже. В конце концов, они и участвовали-то во всем исключительно ради интереса, просто за компанию с друзьями. Политика была для них чем-то вроде развлечения, лозунги – веянием моды. Даже Гарольд колебался. Он был юристом, и его душа требовала порядка.

– Но Бет и Дон, – негромким хриплым голосом сказал Гарольд, – не могли оставить все как есть.

Они задавали вопросы, прослеживали причины конфликтов. Им удалось отыскать авторов и распространителей некоторых разжигавших рознь листовок и выяснить, что неграмотность и налет психической ненормальности часто были лишь подделкой. Они искали тех, кто мог принести пистолет на демонстрацию, или первым разбил бутылку, или мог свести с людьми, действительно что-то делавшими, а не просто болтунами. Искали – и находили.

В конце концов начались угрозы. Двоих их друзей нашли жестоко избитыми и оставленными умирать в багажнике автомобиля. Еще один однажды исчез, и его больше никогда не видели. Гарольд лишился работы – первый признак того, что у этих людей имелись куда лучшие связи, чем у студентов и хиппи, протестом которых они воспользовались.

И наконец, однажды вечером на мою мать напали, увезли ее в машине и держали под лезвием ножа, пока кто-то, чьего лица она не видела, объяснял, что если они не перестанут копать дальше, то следующим их домом станет яма в глухом лесу, куда никто никогда не заходит. Ее изнасиловали четверо, прежде чем выбросить из машины на окраине города, голую и со срезанными волосами.

После этого отец сильно изменился. Он начал охоту. На четыре месяца они полностью отрешились от мира, все дальше углубляясь во тьму, пока посреди нее не вспыхнул слабый огонек. Другие ничего не знали о том, что происходило в это время, если не считать перемен в поведении родителей. Гарольд, Эд и Мэри все так же встречались с Хопкинсами, но теперь казалось, что компанию уже почти ничего не связывает. Дон начал говорить разные странные вещи, про какую-то крупную тайную организацию, которой руководят люди, пытающиеся взорвать наше общество изнутри. Остальные трое почти его не слушали, по крайней мере вначале – его речи больше напоминали бред человека, начинавшего терять связь с реальностью.

А потом однажды вечером они пришли вдвоем в бар, где обычно встречались. Мэри была пьяна после скандала с Дэвидсом и даже не стала с ними разговаривать. Отец отвел Гарольда в сторону и быстро с ним переговорил. Сначала Чарльз колебался, но потом они ушли втроем, оставив Мэри с Ленивым Эдом. Вдвоем те, естественно, надрались почти до беспамятства, а затем отправились в лес и переспали друг с другом – собственно, как раз возле Затерянного пруда. Вскоре после этого Гарольд и Мэри расстались.

Втроем они четыре часа ехали до уединенного места среди холмов в Южном Орегоне. Они были вооружены и подъехали так, чтобы никто их не заметил. К тому времени мать и отец, хотя и выглядели несколько растерянными, наверняка считали, что уже усвоили жестокий урок – когда дело доходит до схватки между теми, кто верит в жизнь, и теми, кто верит в смерть, борьбу нужно вести на условиях последних.

Лагерь располагался на поляне в полумиле от дороги, глубоко в лесу – несколько вручную построенных хижин, расположенных по кругу. После того как мать посмотрела на каждого из мужчин и подтвердила, что ее обесчестили именно они, все трое ворвались на поляну и начали стрелять в каждого, кто им попадался.

* * *


В гостиной Гарольда наступила тишина.

– Вы ворвались туда и расстреляли всех? Мои родители стреляли в людей?

– Не в женщин и детей, – сказал Дэвидс. – И мы не стреляли насмерть. Но в мужчин – да, стреляли. В каждого. В ногу. Или в плечо. Или в яйца. Как получится.

– Я их не виню, – сказал я.

Я не был уверен, действительно ли так считаю, но, скорее всего – да.

– Если то, что вы говорите, правда – то я не виню никого из них за то, что они сделали.

– О да, это правда, – ответил он. – Я там был. Последним, кого мы нашли, был тот, кто держал нож у горла вашей матери. Тогда мы этого еще не понимали, но то была не просто компания отморозков. У них имелась своя цель, и они постоянно были где-то рядом. Ваши родители нашли этого человека в хижине, где он сидел в полном одиночестве. И ваш отец, великий Дон Хопкинс, младший риэлтор, приставил пистолет к его лицу и застрелил его.

Я попытался представить себе ту ночь и своего отца и понял, что никогда не знал его по-настоящему. У меня на глазах выступили слезы.

– Потом они услышали какой-то звук из другой комнаты, и Бет пошла туда. Жена этого человека его бросила, или он ее убил. Но так или иначе, она оставила детей – близнецов, едва достигших полугода, лежавших вместе в маленькой кроватке и ставших теперь сиротами. Двое маленьких детей – как раз то, чего Бет хотела больше всего, но иметь не могла.

Дэвидс покачал головой.

– По крайней мере, так они рассказывали. Меня при этом не было. Возможно, они увидели детей раньше. Возможно, Бет нашла малышей и ваш отец решил, что появился шанс как-то компенсировать то, что с ней сделали. Возможно, они сочли, что у них есть право на один смертельный выстрел.

– Мои родители никогда не лгали, – сказал я.

– Значит, вы обо всем этом знали, не так ли?

– Они никогда не лгали, – снова повторил я. – И все это – полное дерьмо.

– Что стало с детьми? – спросил Бобби.

– Мы привезли их обратно в Хантерс-Рок. Дон и Бет некоторое время их растили, но в конце концов было решено, что их нужно разлучить. Бет очень не нравилась подобная идея, и вашему отцу тоже, но остальные сочли, что иначе это будет слишком опасно. Из той хижины мы забрали не только детей. Мы нашли там множество бумаг и книг, некоторые из них – очень старые. Ваши родители были правы. Существовала некая тайная организация, и те люди из леса были ее частью. Бет и Дон решили, что смогут воспитать вас другим, поскольку окружение играет куда большую роль. В то время подобная идея была очень популярна. Не так, как сейчас, конечно, со всеми этими разговорами насчет человеческой ДНК и прочего. Сейчас все думают, будто химией можно объяснить что угодно.

– Значит, детей разлучили, – сказал Бобби.

– Они оставили себе одного, а второго увезли подальше. Они полагали, что риск будет намного меньше, если дети не будут влиять друг на друга, усиливая свои врожденные склонности. А может быть, это был лишь небольшой эксперимент, Уорд, устроенный вашим отцом. Воспитание против природы. Я так до конца и не понял.

– Против какой природы, Гарольд? Если все это правда и так на самом деле и случилось – из-за чего такие опасения за природу младенцев?

– Ну как же, – ответил он. – Из-за ваших генов, конечно. Поскольку вы не подвержены действию вируса. Вы чисты.

– Господи, – воскликнул я. – Вы же сами не верите во весь этот бред, верно? Вы же не думаете... – Я замолчал, ошеломленный внезапной мыслью. – Погодите. Это ведь как-то связано с идеей "общественного вируса"?

– Конечно. Но откуда вы об этом знаете?

– Мы нашли сайт "соломенных людей".

– Но как вы вообще о них узнали?

– Отец оставил видеокассету, – сказал я. – Я как раз нашел ее, когда вы в тот раз пришли в дом. На ней есть все вы, хотя сначала я этого не понял. Кроме того, он оставил мне записку. В которой говорится, что они не умерли.

Дэвидс покачал головой и слабо улыбнулся.

– Дон, – сказал он. – Он всегда планировал все наперед.

Улыбка его казалась любящей и нежной, но не только.

– Но если все это случилось в Хантерс-Роке, – спросил Бобби, – то как вы все оказались здесь?

– Еще несколько лет мы держались вместе, даже порой неплохо проводили время, но все было уже совсем не так, как раньше. Потом я уехал сюда, в Дайерсбург, – чтобы начать все заново. Год спустя приехала Мэри. У нас с ней так ничего и не получилось, но она осталась в городе. Долгое время мы ничего не знали об остальных. Отчасти, возможно, это было и к лучшему. Кроме того... все-таки мы поступили весьма дурно, хотя и полагали в ту ночь, что делаем все совершенно правильно. Возможно, все дело в разочаровании из-за того, что в итоге ничего не изменилось, несмотря на все, что мы сделали, и что мы все так же отданы на милость подобных нелюдей. Но потом никому из нас уже просто не хотелось об этом вспоминать. Для Мэри и Эда все было не так уж и плохо, их ведь там не было. Но они были нашими друзьями, и часть вины легла и на них. Они обо всем знали и хранили тайну вместе с нами.

– Отец и Эд как-то раз случайно встретились, – сказал я. – Давно. Я при этом присутствовал. Они сделали вид, будто никогда не были знакомы.

– Неудивительно, – ответил Дэвидс. – Не думаю, что ваш отец действительно доверял Эду в том, что тот будет молчать. Хотя так оно и было.

– Вы знали, что он умер?

– Нет, пока вы не сказали, – ответил он. – Насчет Мэри – знал. Я не думал, что они придут за Эдом. Его ведь там даже не было.

За окном проехала машина, и Дэвидс резко повернул голову, дожидаясь, пока звук мотора не стихнет. Мне никогда прежде не доводилось видеть человека, который настолько бы ожидал худшего прямо у себя за дверью.

– Если вы намеревались держаться порознь, то как получилось, что мои родители перебрались сюда?

– После того как прошло двадцать с лишним лет и ничего не случилось, никто не явился по нашу душу, Дону, видимо, стало казаться, что все закончилось Иногда он оказывался рядом во время деловых поездок и несколько раз бывал у меня в гостях – мы играли в бильярд и разговаривали о прежних временах. До той страшной ночи. О том, как нам когда-то было весело. О том времени, когда мы полагали, что способны изменить мир. Сперва это казалось странным, а потом – будто прошедших лет как и не было. Он привез с собой на уик-энд вашу мать, и в конце концов они решили переехать. Снова собрать старую команду. Снова стать молодыми.

– Тогда как так вышло, что они никогда не рассказывали мне о том, что вы были знакомы раньше?

– Потому что... – Дэвидс вздохнул. – Потому что незадолго до их переезда сюда началось строительство Холлса. Дон об этом узнал и заинтересовался. Ему нужна была работа, и он ее получил. Вскоре ему начало казаться, что происходит нечто странное. Именно после этого он решил, что нам следует снова делать вид, будто мы раньше были незнакомы. Он так и не стал по-настоящему взрослым, Дон, – в отличие от остальных нас. Полагаю, и ваша мать тоже. Для большинства из нас приходит время, когда ты готов смириться с текущим положением дел. Но не для Дона. Стоило подсунуть ему какую-нибудь тайну, и он обязательно старался узнать, в чем она заключается. Он всегда хотел все понять и во всем разобраться.

Я кивнул. Это действительно было так.

– И что же случилось?

– Он попытался выяснить, кто стоит за этим строительством, каковы их намерения. И все больше приходил к убеждению, что это те же самые люди, с которыми он имел дело много лет назад, в Орегоне. Не те же самые, конечно, но намного лучше организованная группа им подобных. Часть какого-то общемирового движения. Некая тайная организация, действующая за кулисами.

Он покачал головой.

– Вы так не думали?

– Не знаю, что я думал. Я просто хотел, чтобы он оставил их в покое. Некоторым приходится слишком дорого платить за истину, Уорд. Иногда истина такова, что ее лучше вообще не знать. Иногда ее лучше не трогать.

– И они его вычислили.

– Они поняли, что кто-то проявляет к ним повышенный интерес. Непосредственно с ним они связать это вряд ли могли, но круг подозреваемых был достаточно ограничен. У Дона начались неприятности, сперва мелкие. Думаю, у них есть свой человек здесь, в городе.

– Да, есть, – кивнул я. – Тот самый, который стрелял в Бобби. Полицейский.

– О господи, – сказал Дэвидс. – Надеюсь, он мертв?

– Что случилось с моими родителями, Гарольд? Что произошло в тот вечер?

– Дон решил, что им нужно уехать, исчезнуть. Рассказать он ничего никому не мог. Даже если бы ему поверили, ему пришлось бы сознаться в убийстве. Но, думаю, он также решил разделаться с ними раз и навсегда. Не знаю, черт побери, каким именно образом он собирался это сделать. Нам четверым в сумме было около двухсот пятидесяти лет. Но... мы планировали инсценировать их смерть, сделать вид, будто их больше нет. Чтобы "соломенные люди" подумали, что все закончилось. Все было тщательно организовано.

У меня перехватило дыхание. Я вспомнил записку, оставленную внутри отцовского кресла, и понял, что он мог закрыть "Движимость", чтобы заставить "соломенных людей" подумать, что с ним покончено, прежде чем снова вернуться и застать их врасплох. Он сделал это, чтобы защитить меня, а не потому, что мне не доверял. И это вовсе не означало, что они...

Дэвидс увидел мое лицо и покачал головой.

– Они добрались до ваших родителей раньше, – сказал он. – За два дня до того, как мы собирались осуществить наш план. Они должны были в воскресенье поехать на озеро Эли, покататься на лодке. Несчастный случай, тела не обнаружены. А потом, в пятницу... вы знаете, что случилось. Они умерли, Уорд. Мне очень жаль. Этого не должно было быть. Но они действительно умерли. И очень скоро, может быть даже сегодня вечером, я тоже умру. И тогда все на самом деле закончится.

– К черту, – сказал Бобби. – Пошли они все...

Он размотал полотенце с руки. Оно пропиталось кровью, но рана больше не кровоточила.

– Я готов. Поедем туда и разделаемся с этими сволочами.

Дэвидс нервно усмехнулся.

– Вам лучше будет остаться здесь.

– Сэр, при всем к вам уважении, я считаю иначе, – сказал Бобби. – За последние пару дней убили всех ваших старых друзей. Если они знали про Ленивого Эда, они наверняка знают и о вас.

Я едва осознавал, о чем они говорят, пытаясь постичь все только что услышанное, пересмотреть все то, что, как мне казалось, я знал о своей семье. И о себе. Дэвидс посмотрел на меня.

– Все это правда, – сказал он. – И я могу это доказать. Подождите минуту, и я докажу.

Он встал и вышел из комнаты.

– Честно говоря, похоже на бред, – сказал Бобби, удостоверившись, что Дэвидс нас не слышит. – И ты в это веришь?

– Почему бы и нет? – ответил я, хотя сам не знал, что думать. – Более или менее все сходится. Да и зачем ему лгать? Он определенно тот самый парень на видео, так что уже тогда он был с ними знаком. Мы знаем, что я не родился в Хантерс-Роке. И не похоже, что он придумал все это прямо сейчас.

Снаружи послышался шум еще одного проезжающего автомобиля. Я уставился в стену, пока перед глазами не поплыли круги.

– Мать звонила мне примерно за неделю до аварии.

– Она на что-нибудь намекала?

– Я с ней не разговаривал. Она оставила сообщение. А я так и не собрался перезвонить. Но обычно она мне не звонила. Если уж кто-то и звонил, так отец, и, как правило, они ждали, когда я сам с ними свяжусь.

– Значит, ты думаешь...

– Я не знаю, что думать, Бобби, и выяснять что-либо уже поздно.

– Так что нам теперь делать?

– Не знаю.

Бобби встал.

– Пойду посмотрю, можно ли раздобыть здесь кофе. Рука начинает чертовски болеть.

Я сидел, прислушиваясь к его удаляющимся по коридору шагам. Какая-то часть моего разума, видимо, невольно хранила надежду, что все, что произошло, начиная с телефонного звонка Мэри, когда я сидел на крыльце в Санта-Барбаре, было ошибкой. Неправдой. Именно она, эта часть, стала причиной странного сна возле бассейна, пытаясь убедить меня, что еще есть смысл куда-то спешить, что еще можно кого-то спасти. Теперь я знал, что это не так и все усилия лишены какого-либо смысла. У отца, конечно, был план – он у него всегда был. Но от него не осталось ничего, кроме найденной мной записки.

Зазвонил мой телефон, заставив меня подпрыгнуть от неожиданности. Номер на экране был незнакомым.

– Кто говорит?

– Нина Бейнэм. С вами все в порядке? У вас странный голос.

– Более-менее. Что вам нужно?

У меня сейчас не было никакого желания разговаривать ни о серийных убийцах, ни о чем-либо еще.

– Мы в Дайерсбурге. Где вы находитесь?

– Норт-баттен-драйв, тридцать четыре, – сказал я.

Последовала короткая пауза.

– Можете повторить?

Теперь уже ее голос звучал странно.

– Мне показалось, будто вы сказали – Норт-баттен-драйв, тридцать четыре.

– Да, так.

– Это адрес человека по имени Гарольд Дэвидс, – сказала она.

У меня сильнее забилось сердце.

– Откуда, черт побери, вы знаете?

– Оставайтесь на месте, – сказала она. – Будьте осторожны. Мы едем к вам.

Связь оборвалась. Я повернулся к двери, услышав шаги Бобби, но при виде его лица лишился дара речи.

– Дэвидса нет в доме, – сказал он. – Он ушел.

– Куда ушел?

– Просто ушел. Там есть еще одна дверь, сзади.

Я подбежал к окну и отдернул занавеску. Там, где раньше стоял большой черный автомобиль, теперь было пусто.

Мы перевернули дом Гарольда вверх дном, но ничего не нашли – ничего, что могло бы иметь хоть какое-то значение для нас. Всего лишь уютный старый дом полный уютных старых вещей.

Десять минут спустя послышался стук в дверь внизу.




Глава 33


Нина все еще колотила в дверь, когда я распахнул ее. Зандт прошел мимо меня прямо в дом, обходя одну за другой комнаты первого этажа. Я медленно повернулся, глядя ему вслед. Мне казалось, будто я сплю и одно сновидение сменяет другое.

– Что он делает?

Она не обратила на мой вопрос никакого внимания.

– Где Дэвидс?

– Ушел, – сказал я.

Глаза Нины были широко раскрыты, под ними темнели круги. Похоже, она несколько дней не спала.

– Ушел? – закричала она. – Почему, ради всего святого, вы позволили ему уйти?

Еще немного – и она начала бы топать ногами. Из кухни появился Бобби.

– Это не мы, – сказал он. – Он просто исчез. Так или иначе, вас-то это почему интересует? Откуда вы вообще про него знаете?

Она достала из сумочки небольшой блокнот и, раскрыв его, поднесла к лицу Бобби.

– Создатели Холлса скрывались под именами множества подставных фирм, – сказала она. – Но в самолете я отследила информацию о них, и мы подобрались довольно близко. Судя по всему, их доверительной компанией была некая "Антивирал глобал инкорпорейтед", зарегистрированная на Каймановых островах. Мистер Гарольд Дэвидс, проживающий по этому адресу, является их законным представителем в штате Монтана.

– Черт, – побледнев, сказал Бобби.

Он повернулся и со всех ног бросился обратно в кухню.

Я уставился на Нину.

– Вы наверняка ошибаетесь. Я только что разговаривал с ним. С Дэвидсом. Он рассказал мне... в общем, о многом. Да, он знает про Холлс. Определенно. Но лишь извне. Он не с ними. Он пытался помочь моим родителям скрыться от этих людей.

– Не знаю, что он вам рассказывал, – сказала Нина и посмотрела на Зандта, вышедшего из задней комнаты.

Тот покачал головой и поспешил наверх по лестнице.

– Но не думаю, что мистер Дэвидс – тот, за кого себя выдает.

– Что ищет Зандт?

– Тело, – просто ответила она. – Хотелось бы надеяться, что не мертвое.

Голос ее звучал чересчур ровно, и я понял, что, несмотря на маску внешнего безразличия, она вся дрожит от напряжения, и ее попытка мрачно пошутить выглядела достаточно неубедительно.

– Ее не может здесь быть. Гарольд – вовсе не тот убийца, которого вы ищете, – сказал я. – Он пожилой человек. Он...

– Нина, у вас есть номер Холлса?

Бобби стоял в дверях кухни, держа в руках трубку домашнего телефона.

Она заглянула в блокнот, перевернула страницу.

– Да, есть, четыре ноль шесть три пятерки шестнадцать восемьдесят девять. Но там постоянно отвечает автоответчик с системой бесконечных меню. А что?

Бобби изобразил на лице некое подобие улыбки.

– Гарольд звонил по этому номеру. Он есть в списке последних исходящих, двадцать минут назад. Когда мы уже были в доме.

– Но... – в замешательстве сказал я, пытаясь облечь в слова собственные возражения. – Он выглядел страшно напуганным, ты же его видел. Он сидел и ждал, зная, что за ним придут. Так же как пришли за Мэри и Эдом. Ты же видел его, ради всего святого. Ты знаешь, как он выглядел.

– Конечно, он выглядел напуганным, Уорд. Но он боялся нас. Нас. Он думал, что мы все о нем знаем. Что мы пришли, чтобы его прикончить.

Зандт вернулся в коридор.

– Ее здесь нет.

Дэвидс видел меня с ножом. Он знал, что у нас есть оружие. Но я все еще недоумевал.

– Если он с ними – зачем ему было мне о чем-то рассказывать?

– Ты выяснил, что он один из компании друзей из Хантерс-Рока. Ты упомянул видеокассету, записку. Ты узнал его. Он не знал, что еще тебе известно. Ты ведь мог и блефовать. Самый простой выход – рассказать большую часть правды, а в конце слегка ее изменить.

Бобби выругался – коротко, но от всей души, явно принимая случившееся близко к сердцу.

На лице Нины застыло множество немых вопросов.

– Что за компания из Хантерс-Рока?

– Потом, – ответил я. – Сначала нам нужно найти Дэвидса.

Зазвонил мобильник. Мы все одновременно потянулись к карманам, словно ковбои к револьверам. Но звонили Зандту.

– Да? – сказал он.

– Привет, офицер, – послышался голос, достаточно громкий для того, чтобы его слышали все.

Зандт посмотрел на Нину и спросил в трубку:

– Кто это?

– Друг, – ответил голос. – Хотя должен признаться, что пока что мы лично не знакомы. Впрочем, не по моей вине. Ты не слишком хорошо себя вел для того, чтобы наша встреча могла состояться.

Зандт сохранял полнейшее спокойствие.

– Кто говорит?

В трубке послышался смешок.

– Я думал, ты догадаешься. Я – Человек прямоходящий, Джон.

У Нины отвалилась челюсть.

– Чушь.

– Вовсе нет. Молодец, что нашел Уонга. И что подтолкнул его к правильному решению. Ты нам очень помог. Из-за него у нас могло быть немало проблем.

– Если ты Человек прямоходящий – докажи, – хрипло проговорил Зандт.

Мы с Бобби уставились на него.

– Мне незачем что-то доказывать, – ответил голос. – Но кое-что могу сказать, для твоего же блага. Если вы все не уберетесь из этого дома через две минуты – вы покойники. Все.

Связь оборвалась.

– Вон из дома, – сказал Зандт. – Немедленно.

Когда мы оказались на улице, послышался приближающийся звук сирен. Многих сирен. Я отпер дверцу машины и прыгнул на место водителя.

Нина не двигалась с места.

– Я агент ФБР. Нам незачем куда-то уезжать.

– Ну да, конечно, – сказал Бобби. – Мы уже подстрелили парочку копов. Не насмерть, но тем не менее мы в них стреляли. Хотите стоять посреди дороги, демонстрируя свой жетон, – пожалуйста. Здесь вам не телесериал, принцесса. Им ничего не стоит прострелить вам башку.

Нам удалось беспрепятственно выехать на шоссе. Я переместился в правый ряд и вдавил педаль газа.

Через двадцать минут мы были уже за городом и ехали по дороге, плавно поднимавшейся среди холмов. Никто не спрашивал, куда я еду, – все это и так знали.

Нина объяснила, что произошло в Лос-Анджелесе. Я рассказал о том, что поведал нам Дэвидс. Зандт сообщил – без подробностей, но в достаточной мере – об истории своих взаимоотношений с Человеком прямоходящим.

– Вот дерьмо, – сказал я.

Бобби нахмурился.

– Но как он узнал номер вашего сотового?

– Если он связан с "соломенными людьми", вряд ли для них это столь уж обременительная задача. У них в распоряжении отлаженная система поставки жертв для серийных убийц. Им ничего не стоит взорвать дом или отель. Так что выяснить чей-то сотовый номер – для них детская игра.

– Ладно, но зачем ему было звонить? Зачем он посоветовал вам убраться из дома до приезда полиции?

– Его поступки предсказать невозможно. Но он имел в виду не только меня. Он знал, что я не один.

– Дэвидс сообщил им, кто в доме, – сказал я. – Он нас выдал.

Я был настолько зол, что едва мог говорить.

– И не кажется ли вам несколько странным, что "соломенные люди" разделались с моими родителями за два дня до того, как они собирались исчезнуть? Они все спланировали и подготовили, а потом, когда им кажется, что еще немного – и им удастся избежать опасности, внезапно появляется Макгрегор и подстраивает аварию, в которой они погибают?

– Дэвидс их предал? Почему?

– Он знал, что из себя представляет Холлс, с самого начала. Потом об этом становится известно отцу, и ему кажется, что он нашел неплохой способ заработать, но далее выясняется, что Холлс – совсем не то, за что его выдают. В итоге Дэвидс оказывается в весьма затруднительном положении. Предположим, это те же самые люди или им подобные, с которыми они расправились тридцать лет назад. Дэвидс сказал, что на месте был убит лишь предводитель. Остальные, вероятно, выжили и могли рассказать кому-то о том, что произошло. Компании, создавшей Холлс, могло стать известно, что Дэвидс был одним из мстителей – возможно даже, что именно поэтому они в первую очередь сделали его своим адвокатом.

– Если у них имелись столь хорошие связи, зачем им был нужен Дэвидс? Они могли нанять кого угодно.

– Верно. Но у адвокатов, пользующихся достаточной известностью, тоже есть связи. У некоторых даже есть ложное представление о честности. "Соломенные люди" могут избавиться от Дэвидса в любой момент, и он это знает. "Или ты будешь работать на нас, или всем станет известно, что ты совершил однажды ночью в лесу. Или мы просто вообще тебя убьем". Что ему остается делать? Он уже стар, ему страшно и есть что терять. Так что для них – он идеальный вариант.

– А потом твой отец чересчур близко подбирается к их тайне, и Дэвидс понимает, что если он не поставит в известность "соломенных людей", ему угрожают большие неприятности. И он рассказывает им, что Хопкинсы собираются смыться.

На мгновение в машине наступила тишина.

– Из-за него их убили, – тихо сказала Нина. – Из-за единственного человека, которому, как им казалось, они могли по-настоящему доверять.

– Он уже живой мертвец, – сказал я. – Вне всякого сомнения.

* * *


Когда мы добрались до холмов, начался дождь, расчертивший темноту за окном машины холодными серебристыми линиями. Ручей вдоль дороги превратился в бурный поток. Других машин на дороге не было.

– Нас всего четверо, – сказала Нина.

Я посмотрел на нее.

– Так вызовите помощь.

– По одному моему слову вертолеты в воздух все равно не поднимут. Самое большее, что мы получим, – пару скучающих агентов в машине через два часа, главной целью которых будет доказать, что я последняя дура.

Она взглянула в окно.

– Есть у кого-нибудь сигарета? Похоже, мне пора начать курить.

Я полез в карман, вытащил смятую пачку и положил ее на приборную панель.

– Не советую, – сказал я.

Она слабо улыбнулась в ответ, но к сигаретам не притронулась.

Через пятьдесят минут после того, как мы отъехали от дома Дэвидса, мы свернули на дорогу, плавно уходившую в сторону. Я сбросил скорость, и Бобби, приподнявшись на сиденье, смотрел на склоны холмов, поднимавшиеся вдоль дороги.

– Мы почти на месте, – сказал я.

Нина посмотрела на заряжавших пистолеты Зандта и Бобби, затем неохотно потянулась к своему оружию. Пальцы ее дрожали. Мужчины выглядели куда увереннее, но что именно сейчас творилось у них в головах, сказать было невозможно. Среди мужчин нашего поколения нет, наверное, ни одного, кто не мог бы процитировать монолог из "Грязного Гарри"[26 - Американский фильм 1971 года, режиссер Дон Сигел. (Прим. ред.)]: «Что ж, по правде сказать, я от волнения сам сбился со счета». Мы все готовы хотя бы иногда почувствовать себя маленьким Клинтом Иствудом. И всем нам кажется, будто кто-то где-то станет нас презирать, если мы не оправдаем надежд.

Зандт посмотрел на Нину, подмигнул ей, и мне стало ясно – она поняла, что дело вовсе не в том. Кинофильмы могут подсказать, как себя вести, но ощущения уходят намного глубже, в те времена, когда никто не носил одежды и у каждого была своя роль – одни поддерживали огонь, а другие бегали за добычей. Единственная разница заключается в том, насколько велико сообщество, частью которого мы себя считаем, и насколько глубоко наше родство с людьми, ради которых мы готовы драться насмерть. Зандт волновался не меньше, чем она. И я тоже.

Я остановил машину у крутого поворота.

– Здесь, – сказал я. Примерно в пятидесяти ярдах впереди виднелись маленькие ворота.

– Никого нет, – заметил Бобби. – Объясни еще раз, как туда проехать.

– Проезжаешь через ворота, едешь по траве. Сворачиваешь налево, и там есть потайная дорога, скрытая среди деревьев, которая поднимается вверх, на равнину.

– Значит, кто-то может скрываться за деревьями или где-нибудь у дороги.

– Вполне возможно.

– Тогда постараемся ехать быстрее.

Я кивнул.

– Все готовы?

– Как всегда, – ответил Зандт.

Я вдавил педаль.

Машина прыгнула вперед, колеса закрутились на мокром асфальте. Промчавшись на полной скорости оставшееся расстояние, я свернул прямо к воротам.

– Пригнитесь, – сказал Бобби.

Нина и Зандт пригнули головы. Бобби прижался к спинке сиденья и дверце, с пистолетом в руке. Мгновение спустя машина проломилась через ворота, во все стороны полетели сломанные перекладины. Машину начало заносить на мокрой траве, я с трудом сумел ее выровнять.

Снова нажав на педаль газа, я устремился к полосе деревьев, набирая скорость. Машина подскочила на бугре, и Нину на мгновение подбросило в воздух. Едва она успела приземлиться на сиденье, как ее подбросило снова. Сзади послышалось недовольное ворчание – то же самое произошло и с Зандтом. Бобби, казалось, сидел на своем месте как приклеенный.

Последовал еще один толчок, и земля под колесами неожиданно стала ровной.

Я помчался мимо деревьев.

– Видишь кого-нибудь?

– Нет, – ответил Бобби. – Но не сбрасывай скорость.

Примерно через сто ярдов дорога резко свернула вправо, и мы начали подниматься по склону. Бобби смотрел по сторонам, пока я проходил поворот за поворотом, но в нас никто не стрелял. Однако, когда Зандт начал медленно поднимать голову, Бобби жестом велел ему снова пригнуться. Я увидел, как его лицо исказила гримаса, но раненое плечо не доставляло ему особых проблем. По крайней мере пока.

– Так где же они? – спросил я.

– Вероятно, все стоят наверху, выстроившись в шеренгу.

– Чертов оптимист. Но я рад, что ты здесь.

– Ну так мы же все-таки друзья, верно? – сказал Бобби. – Хотя, если даже все кончится плохо, – я все равно вернусь и буду неотступно тебя преследовать.

– Ты и так меня неотступно преследуешь, – ответил я. – Уже много лет пытаюсь от тебя избавиться.

Мы проехали последний поворот, и перед нами на склоне появились широкие ворота Холлса.

– Все еще никого, – сказал я, замедляя ход.

– И что теперь?

– За воротами дорога уходит влево. Там пара больших зданий – корпус у входа и нечто вроде склада. Через луг тянется высокая ограда. Дома находятся по другую ее сторону.

Зандт и Нина осторожно подняли головы.

– И?

– Едем через ворота, – сказал Бобби. – Через ограду нам все равно не перебраться.

– Как раз у входа они и могут нас ждать.

– У нас нет выбора.

Машина пронеслась под каменной аркой, к двум деревянным строениям. Большой фонарь на одном из них освещал мертвенно-бледным светом парковку. Машина въехала на ее середину и остановилась. Парковка была абсолютно пуста. Я выключил двигатель, оставив ключ в замке.

– Что? – спросила Нина.

– Нет ни одной машины. В прошлый раз, когда я тут был, их было полно.

Зандт открыл дверцу и вышел, не ожидая дальнейших указаний. Бобби выругался и вылез с другой стороны, держа пистолет наготове. Белый свет делал их легкими мишенями, однако благодаря ему хорошо было видно, что на крыше тоже никого нет. Никто нас не ждал. Только два больших деревянных здания и участок ограды между ними.

Мы с Ниной осторожно выбрались из машины. Пистолет Нины казался большим и неуклюжим в ее руке.

– Вход там, – сказал я, кивая в сторону здания справа.

Все последовали за мной, остановившись по обе стороны от стеклянных дверей. Бобби выставил голову и заглянул внутрь.

– За стойкой никого, – сказал он.

– Входим?

– Думаю, да. После тебя.

– Спасибо за одолжение.

Наклонившись, я осторожно толкнул створку двери. Не взвыла сирена, никто не начал стрелять. Я открыл дверь и осторожно шагнул внутрь, остальные за мной.

В холле было тихо. Не было слышно музыки, и в камине не горел огонь. Большая картина, висевшая за стойкой, исчезла. Все помещение выглядело так, будто его законсервировали.

– Черт, – сказал я. – Они ушли.

– Ерунда, – ответил Бобби. – Прошел всего час. Они не могли так быстро смыться.

– Времени у них было несколько больше, – заметил Зандт. – Когда мы вышли от Уонга, прошло минут пять или десять, прежде чем он застрелился. Он вполне мог их предупредить.

– Все равно не так много времени, чтобы успеть собраться.

– Возможно, они уже готовились к бегству, – сказала Нина. – Вы до полусмерти избили их риэлтора. Это могло послужить для них достаточным предупреждением, оставив в их распоряжении пару дней. Впрочем, не важно. Так или иначе, все равно нужно пойти и посмотреть, что тут такое.

Она направилась к двери в задней стене, той самой, за которой открывалось внутреннее пространство Холлса. Ее переполняли отчаяние и ярость, страх перед тем, что они, возможно, явились слишком поздно и призрак, которого она преследовала, пока он не стал для нее единственным светом в конце туннеля, снова сумел ускользнуть.

Мы не двигались с места. Ее же, судя по всему, не волновало, пойдем ли мы с ней. Ей нужно было туда пойти. И увидеть.

Выстрела она не услышала.

Когда звук достиг наших ушей, она уже падала, отброшенная в сторону, на один из низких столиков. Рот ее был раскрыт в безмолвном крике. Зандт бросился к ней.

Резко развернувшись, я увидел стоящего в дверях человека. Это был Макгрегор. Бобби же увидел женщину за стойкой и мускулистого парня, появившегося из незаметной двери позади нее, замаскированной под стенную панель.

У всех троих были пистолеты. И все трое стреляли.

Парень умер первым. Пистолет он держал у бедра, словно гангстер из дешевого телесериала, и Бобби уложил его одним выстрелом.

Проскользнув за колонной, я выстрелил Макгрегору сначала в бедро, потом в грудь. Мимо моей головы просвистела пуля, едва не угодив в лицо. Упав на колено, я спрятался за утлом стойки, молясь, чтобы женщина меня не заметила, и перезарядил пистолет, рассыпав половину патронов.

Зандт стоял на коленях рядом с Ниной, которая лежала на полу, пытаясь прикрыть рукой рану на груди, под правой ключицей.

– О, Нина... – пробормотал он, не обращая внимания на выстрелы и свист пуль в воздухе над ним.

Нина закашлялась, на лице ее застыло удивление, смешанное с протестом.

– Больно, – сказала она.

Макгрегор продолжал стрелять. Женщина за стойкой едва не попала в Бобби, прежде чем я перевел дух и встал, разрядив в нее половину обоймы. Лишь когда она свалилась на мускулистого парня, я понял, что это та самая женщина, которая рассказывала мне о вымышленных требованиях к потенциальным покупателям. Я так и не узнал ее имени.

Бобби стоял над Макгрегором, поставив ногу на его запястье. Пистолет лежал на полу в нескольких футах от них.

– Куда они ушли? – спросил он. – И как давно? Выкладывай все, что знаешь, или сдохнешь.

– Пошел к черту, – ответил полицейский.

– Что ж, не возражаю, – сказал Бобби и пристрелил его.

Пока Бобби проверял, что никто из остальных уже не встанет и не начнет стрелять снова, я подбежал к Нине. Зандт крепко прижимал ее руку к ране на груди.

– Надо уходить, – сказал я.

– Нет, – ответила Нина. Голос ее звучал удивительно твердо. Она попыталась приподняться.

– Нина, вы ранены. Мы должны отвезти вас в больницу.

Она схватилась одной рукой за ножку стола, другой – за мое запястье.

– Сходите и посмотрите. Только быстро.

Я поколебался, пытаясь найти поддержку у Зандта, но Нина не отводила от меня взгляда.

Появился Бобби.

– О черт... Нина...

– Я останусь здесь, а вы идите туда, – сказала она, обращаясь только к Зандту.

Ей явно было больно, но не похоже было, что она готова лишиться чувств.

– Пожалуйста, Джон. Идите туда. Все. Пожалуйста, посмотрите, не там ли она. Обязательно. А потом мы поедем в больницу. Обещаю.

Зандт помедлил, затем наклонился, быстро поцеловал ее в лоб и выпрямился.

– Я сделаю так, как она просит.

Я начал перезаряжать пистолет.

– Бобби, ты останешься здесь.

Тот начал было протестовать, но я продолжил:

– Попытайся остановить кровотечение и стреляй в каждого, кого увидишь, если это не мы. От тебя сейчас намного больше пользы для нее, чем для нас обоих.

Бобби присел рядом с Ниной.

– Будь осторожен, старик.

Мы с Зандтом быстро подошли к задней двери.

– Что бы ни случилось, – сказал я, – держимся вместе. Понятно?

Зандт кивнул и открыл дверь. За ней тянулась дорожка. Белый свет сзади освещал примерно ярдов пятьдесят, и этого было достаточно, чтобы различить очертания больших зданий вдали. Ни в одном из них не горел свет.

Мы побежали.




Глава 34


– Надо было взять с собой фонарь.

– Надо было много чего с собой взять, – ответил я. – Оружие посерьезнее, народу побольше, и вообще какие-нибудь мысли насчет того, что и как делать.

Мы стояли на первой развилке. Дорожка напоминала главную улицу крошечного городка, где ни у кого не было автомобилей. Трава по обеим ее сторонам была аккуратно подстрижена. Окруженный горами луг, площадью всего акров в десять, обеспечивал каждому дому достаточное уединение и приятный вид из окон. Казалось весьма маловероятным, что здесь хватало места полю для гольфа, что означало – даже их доверенного риэлтора, покойного Чипа, никогда не допускали внутрь. По обеим сторонам улочки, в отдалении от нее, стояли два дома. Дорожка уходила в темноту, разветвляясь и ведя к другим строениям, которых пока не было видно.

– Вы берете на себя тот, что слева.

– Разве вы не слышали, что я сказал? Мы не должны разделяться.

– Уорд, сколько здесь домов? А Нине грозит опасность.

– Если нас убьют, это ничем ей не поможет. Если хотите осмотреть дома – давайте вместе. С какого начнем?

Зандт быстро пошел направо. Когда мы приблизились к дому, я мысленно сравнил его с тем, что видел на планах. Дом выглядел так, словно ему следовало находиться в Оук-парке, пригороде Чикаго, где многие здания были построены Райтом в ранний период его деятельности. Дом был прекрасен, и я возненавидел создателей Холлса за то, что они незаконно присвоили себе стиль Райта, предполагавший жизнь и общение, а не индивидуализм и смерть.

На Зандта вид дома произвел куда меньшее впечатление.

– Где эта чертова дверь?

Я повел его через низкую террасу, туда, где дорожка уходила влево, под балкон. Через несколько десятков шагов мы оказались за углом, перед большой деревянной дверью. Она была приоткрыта.

– Главный вход?

Я кивнул, набрал в грудь воздуха и осторожно открыл дверь ногой. Ничего не произошло.

Я еще раз кивнул Зандту, и он вошел первым.

Короткий коридор, слабый свет, сочащийся через витражную панель в потолке, зеленоватый и холодный. В конце коридора – еще один витраж, отделявший от нас следующее помещение.

Мы осторожно прошли вперед, и перед нами открылась длинная низкая комната с такими же витражами под потолком. Камин с левой стороны. Книжные полки, журнальный столик в углу. Полки были пусты. Мебель осталась на месте, но на полу не было ковра.

Мы бесшумно пересекли комнату. В доме царила абсолютная тишина. Я поднял руку и показал Зандту на вход в другую комнату, частично скрытый деревянной панелью. Он кивнул и, подождав меня, пошел рядом. Мы подошли к двери вместе; Зандт то и дело оглядывался назад.

Дверь вела в кухню, намного более темную из-за отсутствия окон и построенную на разных уровнях. В конце ее стоял стол, а точно посередине его – чашка, пустая и с отбитой ручкой. Я открыл буфет, затем комод. Везде было пусто.

– Из дома забрали практически все.

– Возможно, – кивнул Зандт. – Но все-таки нужно проверить.

Мы начали обыскивать оставшуюся часть дома.

* * *


– Там кто-то есть, – сказала Нина.

Бобби сидел на корточках рядом с большим кожаным креслом, в котором она полулежала. В холле было темно. Сперва он не решался выключить свет, полагая, что, поскольку тот был включен, это может выдать их присутствие любому, кто находился внутри комплекса. Трудно, однако, было поверить, что никто не слышал минутной перестрелки, и в конце концов Бобби нашел за стойкой выключатель и погасил все лампы. Так казалось безопаснее, хотя и ненамного. В задней стене окон было меньше, и он полагал, что их никто не сможет увидеть, хотя до сих пор ощущал себя легкой мишенью. Холл был просторным и темным, и в нем лежали три трупа.

– Да, я слышал что-то минуту назад, – согласился он. – Думал, это они возвращаются.

Нина покачала головой.

– Джон обязательно проверит каждый дом. На это им потребуется время, даже если там нечего искать. Особенно – если нечего. К тому же звук послышался со стороны входной двери, а не сзади.

Бобби кивнул.

– Уорд меня убьет, если узнает, что я оставил вас одну, но все же пойду посмотрю.

– Не стану вам мешать. Но не задерживайтесь надолго.

Бобби убедился, что его пистолет заряжен, и начал пробираться вдоль стены, низко пригнувшись. Добравшись до входной двери, он осторожно выставил голову. На стоянке все так же стояла лишь одна машина. Вокруг не было никаких признаков чьего-либо присутствия, и он решил, что лучше оставаться на месте.

Однако тут он снова услышал какой-то звук – негромкий и явно не природного происхождения. Звук не был похож на шум дождя, скорее на механический короткий одиночный щелчок, доносившийся с противоположной стороны парковки, где стояло второе здание.

– Что там?

Сейчас, когда он на нее не смотрел, Нина позволила себе несколько расслабиться, из-за чего у нее кружилась голова и голос звучал хрипло.

– Не знаю, – ответил Бобби. Он повернулся и увидел, что Нину почти полностью скрывает огромное кресло – это было лучшее, что он мог для нее сделать. – Постарайтесь зажать рану получше.

Все так же пригнувшись, он открыл дверь. В лицо ему ударил порыв холодного ветра, смешанного с каплями дождя.

* * *


В оставшейся части дома мы ничего и никого не нашли. Четыре спальни, небольшая комната, библиотека, музыкальный салон. Всюду было пусто и голо – хотя ясно было, что еще недавно здесь жили люди. Нигде ни пылинки. Мы с Зандтом спустились по центральной лестнице, уже не столь бесшумно, и прошли в заднюю часть первого этажа. Там находилась вторая большая приемная, чуть менее изысканная, чем та, что при входе. Сквозь ряд окон виднелся ухоженный двор площадью примерно в пол-акра. Я снова поставил пистолет на предохранитель.

– Пойдем в следующий дом?

В этом доме явно не было ничего интересного ни для меня, ни для Зандта. Я готов был помочь ему искать тело девочки, если он хотел именно этого, но главным моим желанием было найти одного-двух живых "соломенных людей". А потом усадить их на стулья и заставить кое-что объяснить. Ничто другое меня не волновало – впрочем, и без того казалось, что уже слишком поздно.

– Посмотрю, что там, за домом, – сказал Зандт. – Потом, думаю, да. Хотя мне все это очень не нравится.

Он открыл дверь, расположенную между окнами, и исчез под дождем. Я шагнул следом за ним, но остался стоять у стены. Сейчас я все больше убеждался в том что Нина права: возможно, тот тип, Уонг, несколько ускорил ход событий, но эвакуация началась немедленно, как только я избил Чипа. Другими словами – я попросту напортачил, предупредив их и дав им время смыться. Хотя на самом деле подобной реакции я от них не ожидал. Они находились в надежном убежище. Они были богаты и могущественны, это была их территория. Зачем бежать? Но так или иначе, я все испортил. Мы не говорили с Зандтом на эту тему, но я подозревал, что и ему казалось так же. Взгляд его становился все более диким.

Прислушиваясь к его шагам в темноте, я заметил длинный провод, лежавший вдоль стены. Он выходил откуда-то из-за угла и исчезал среди кустов. Кабель или что-то подобное. Возможно, столь восхваляемая ADSL. Доступ в Сеть. Я уже собирался взглянуть на него поближе, когда Зандт вдруг сдавленно закашлялся.

Я поспешил во двор. Зандт стоял посреди него, выпрямившись.

– Что случилось?

Он ничего не сказал – лишь показал.

Сперва я не мог понять, что он имеет в виду, но потом увидел видневшийся на земле, чуть правее, небольшой холмик.

Я подошел ближе, посмотрел на него и облизнул губы.

– Хотелось бы надеяться, что там похоронена собака. Или кошка. Или что-то в этом роде.

Зандт молча покачал головой, и я понял, что он так и не опустил руку, показывая еще на один холмик.

– О господи, – сказал я, чувствуя, как у меня перехватывает дыхание. – Смотрите.

Теперь я уже сам увидел и другие холмики. Три коротких ряда. Всего двенадцать.

Зандт опустился на колено и потянул вверх слой дерна над ближайшим холмиком. Трава выскальзывала из его пальцев, но ему удалось оторвать ком земли. Под ним виднелась влажная, тяжелая почва.

Я начал помогать отбрасывать землю в сторону. Дело двигалось тяжело, и прошло несколько минут, прежде чем мы вдруг почувствовали в руках не только землю и ощутили жуткую вонь. Я попятился, но Зандт выбросил еще две горсти земли, прежде чем наконец сдаться.

– Нужна лопата, – сказал я.

Зандт покачал головой.

– Что бы ни лежало в этих ямах – оно уже мертво. А Сара еще может быть жива.

– Да бросьте – она наверняка в одной из этих могил.

Зандт уже быстро шагал назад к дому. Я последовал за ним, пытаясь огибать холмики, но понял, что, выходя из дома, уже наступил по крайней мере на один.

Оказавшись в доме, Зандт сразу же направился в первую приемную.

– Нужно поискать еще, – сказал он. – Что-то мы пропустили.

– Понятия не имею, где именно, – ответил я.

– Давайте начнем отсюда.

Мы разошлись в разные стороны, переворачивая книжные полки, сдвигая мебель. Я быстро убедился, что искать здесь нечего, но Зандт не успокоился, пока не обшарил каждый дюйм.

– На это потребуются часы, – сказал я. – Я не...

Я замолчал. Зандт поднял взгляд.

– Что?

Я не отрываясь смотрел в окна на фасаде здания. Зандт подошел ко мне.

– Видите?

Я показал на развилку дорожки ярдах в двадцати перед домом. Там, где она разделялась, ведя к остальным домам, что-то лежало на земле – не очень большое, и с этого расстояния невозможно было определить, что это такое. Возможно, небольшая груда каких-то палок.

– Вижу, – ответил Зандт.

– Когда мы сюда шли, этого не было.

Я снова снял пистолет с предохранителя, и мы вышли через входную дверь. Я медленно пошел по дорожке, Зандт остался у двери, наблюдая за другими домами.

Это действительно напоминало груду палок – коротких и кривых, снежно-белых, хорошо отмытых. Но уже с расстояния в несколько ярдов я начал подозревать, что это такое. Присев рядом, я поднял одну из них и, повернувшись, помахал Зандту.

Когда он подошел, я уже был готов стрелять в любого, кто бы ни появился – поскольку, вне всякого сомнения, кто-то тут был. Кто-то, кто знал о нашем присутствии.

Коротко осмотрев находку, Зандт сказал:

– Это ребра.

– Я так и думал. Человеческие?

– Да.

– Так кто же их здесь положил?

– Уорд, смотрите.

Пятью ярдами дальше на дорожке лежала еще одна палка.

Я подошел к ней, нагнулся и поднял.

– Девочка или мальчик?

Зандт взял у меня берцовую кость. Как и ребра, она была белой и чистой, словно ее недавно подвергли некоему процессу, доведшему ее до состояния музейного экспоната.

– Точно сказать не могу. Но явно не взрослый. Подросток.

Мы стояли рядом друг с другом, глядя по сторонам.

– Кто-то пытается куда-то нас привести, – сказал я.

– Вопрос в том, стоит ли за ним следовать.

– Вряд ли у нас есть выбор.

– Но мы уже нашли дом с мертвыми телами.

– Один из домов. Первый, куда мы заглянули. Либо это удивительное совпадение, либо есть и другие.

У следующей развилки лежала еще одна кость, слева от дорожки, словно показывая путь к находившемуся в той стороне дому. Мы быстро осмотрели его. На этот раз могилы располагались вдоль стены дома и были лучше замаскированы. Лишь когда Зандт понял, что маленькие каменные квадраты среди травы не образуют ведущую куда-либо тропинку, стало ясно, что это отличительные знаки.

Рядом с домом мы нашли очередную кость, указывавшую дальше, в глубь Холлса. На этот раз это оказалась половина чьего-то таза.

Никто из нас не был в достаточной степени специалистом, чтобы определить на месте пол обладателя кости, хотя ее состояние и ширина седалищной борозды, вероятно, являлись достаточными основаниями, чтобы сказать Нине, что кость принадлежала молодой женщине, примерно того же возраста, что и Сара Беккер.

Бобби почти десять минут стоял в тени автомобиля, оглядываясь и прислушиваясь. С тех пор как он вышел из дома, не раздалось больше ни звука и не было заметно никакого движения. Впрочем, это уже не имело никакого значения – что-то ведь было причиной того звука, который он слышал, и вряд ли стоило полагать, что проблема исчезла сама собой. Он постоял еще немного, надеясь, что источник звука проявится сам, не вынуждая его идти на поиски. Вполне возможно, что это было всего лишь какое-то животное, скажем, олень. Маловероятно, но возможно.

Еще через пару минут он нервно поежился. Нина наверняка станет волноваться, если его слишком долго не будет, к тому же он промок и замерз. Плечо сильно болело. Однако возвращаться назад не было никакого смысла – нужно было проверить другое здание.

Он прошел вдоль ряда торчавших из бетона маленьких столбиков, отмечавших места для парковки. Площадку заливал яркий свет, но другого способа подойти к зданию не было. Оно напоминало большое складское помещение, без каких-либо отличительных деталей и без окон. Пройдя вдоль его фасада налево, он наконец обнаружил дверь.

С нее свисал большой замок, но он был отперт. Бобби подумал, не позвать ли Уорда, на случай, если он там, но понял, что этого не может быть – Уорд должен был бы вернуться и пройти через холл. Значит, замок отпер кто-то другой. Толкнув дверь, он вошел внутрь.

Он оказался в коротком коридоре, со стенами, возвышавшимися лишь на два фута над его головой, словно в конюшне. В помещении ощущался странный запах, но он не походил на лошадиный. Откуда-то из другого конца здания исходил слабый свет. В десяти футах впереди коридор под прямым углом пересекался с другим.

Перед перекрестком ему встретились две двери, и он открыл обе. За одной находился склад вещей, какие можно встретить в любом доме, и целая стена каталожных ящиков. Другое помещение, поменьше, похоже, служило винным погребом. Полки были пусты, что не предвещало ничего хорошего. Если у них в распоряжении было достаточно времени, чтобы полностью очистить винный склад, – значит, они ушли уже давно. В таком случае странно, что они оставили каталожные ящики. Вернувшись назад, он выдвинул наугад один ящик. В нем не было никаких карточек, лишь два зип-картриджа, оба с этикеткой "Скоттсдейл". Сунув их в карман, он задвинул ящик обратно.

Вернувшись в коридор, Бобби осторожно двинулся вперед, пока не оказался на перекрестке. Несколько мгновений он стоял неподвижно, прежде чем сделать шаг, слегка приоткрыв рот, – при этом начинаешь лучше слышать, улавливая даже самые тихие звуки, благодаря какой-то особенности евстахиевых труб. Он так ничего и не услышал, зато заметил тянувшийся по полу прямо у него перед ногами кабель. Если тот управлял освещением, то его следовало перерезать. Однако кабель не выглядел неотъемлемой частью здания, скорее он появился недавно. Выставив голову из-за угла, Бобби увидел, что кабель тянется вдоль середины коридора, уходящего влево, и пошел посмотреть, куда он ведет. Однако он сделал всего два шага, прежде чем его внимание привлекло нечто совсем другое.

Эта часть здания действительно напоминала конюшню. Маленькие отгороженные секции шли вдоль обеих сторон коридора, разделенные на клетки площадью примерно шесть на шесть футов. Внутри первой из них на полу что-то лежало – нечто, очень похожее на человека. Маленького человека.

Бобби опустился на колени перед решеткой. В клетке лежал мальчик лет пяти, может быть, шести, совершенно голый. Его руки и ноги были стянуты липкой лентой, и, похоже, такой же лентой был заклеен его рот, но сказать было трудно, поскольку от головы почти ничего не осталось. Кровь на соломе, устилавшей пол, еще не успела высохнуть. На решетке висела фотография симпатичного мальчишки, сделанная где-то у моря. Мальчик не смотрел в объектив, даже, похоже, не догадывался, что его фотографируют. Бобби понял, что это фото того самого мальчика, в его прошлой жизни. Его звали Кеану.

Бобби отвернулся и, перебирая руками по прутьям, перешел к следующей клетке. Еще один мальчик, на этот раз чуть старше, но тоже мертвый. Еще одна табличка на клетке. На этот раз фотография изображала мальчика, улыбающегося в объектив, но слегка неуверенно. Как будто кто-то остановил его на улице по дороге из школы и спросил, не против ли он, если его сфотографируют, и он сказал, что нет, хотя это и показалось ему несколько странным.

Послышался тихий шорох, и сердце Бобби едва не выскочило из груди. Он застыл на месте, пока не понял, что звук доносится с другой стороны коридора, в нескольких ярдах впереди.

В этой клетке лежала девочка лет восьми. На решетке висела точно такая же табличка с фотографией. Девочку звали Джинни Уилкинс. Она была еще не совсем мертва, хотя ей выстрелили в глаз. Второй глаз был сухим и ничего не выражающим, но нижняя половина тела продолжала шевелиться. Какая-то часть ее нервной системы все еще функционировала, продолжая поддерживать остатки жизни.

Бобби знал, что здесь есть и другие подобные секции, по крайней мере еще две. И он знал, что дверь никак не могли оставить открытой случайно. Что даже когда Холлс жил своей обычной жизнью, доступ в это здание был закрыт всем, за исключением немногих избранных. Однако он продолжал смотреть на девочку, которую доставили сюда, а затем держали в клетке для человека из Холлса, заказавшего ее для себя.

Бобби чувствовал себя невероятно маленьким и глупым, его тошнило. Каким же невежественным и наивным он был! Он полагал, что ему знакомо все зло мира, что он до конца познал его темную сторону. В чем-то ему помогало присутствие рядом такого друга, как Уорд. Он чувствовал, что Уорд с уважением относится к его прошлому, каким бы оно ни было, и ему легче было примириться с тем, что он становится старше, подавляя в себе желание снова побывать на темной стороне.

Глядя в клетку и не в силах отвести взгляд от судорожно дергающегося куска едва живого мяса, Бобби понял, что никогда не знал даже малой доли того, на что способны люди. Репортажи в новостях о войнах и убийствах на самом деле мало чем отличались от новостей спорта, от смертей ради шоу; даже большинство террористов, которых он допрашивал, не заходили столь далеко. По крайней мере, они хотели, чтобы люди знали о том, что они совершили. Они делали это ради какого-то бога, ради некоей идеологии, ради погибших товарищей или из-за древней обиды. Они ничего не делали просто так, для себя.

Бобби понял, что именно в этом и заключается разница и что если мы все принадлежим к одному и тому же виду – то для нас почти нет надежды и ничто из того, что мы делаем при свете дня, не может оправдать то, на что некоторые из нас способны по ночам. Некоторых сторон человеческого поведения невозможно избежать, но в любом случае не таких. Согласиться с подобным означало признать, что для нас не существует предела злодеяниям.

То, что мы способны создавать произведения искусства, ни в коей мере не означало, что к тому, что лежало сейчас перед ним, можно было отнестись как к некоему отклонению от нормы; что мы могли бы считать проявлениями человеческого лишь то, чем восхищаемся, отвергая все прочее как нечто чудовищное. Одни и те же руки творили и то и другое. Наличие разума никак не влияло на неизмеримую жестокость, более того, с его помощью мы научились тому, на что не способны никакие звери. И, как единый вид, мы несли за это общую ответственность, не в силах избавиться от своей темной составляющей.

Бобби услышал новый звук, на этот раз у себя за спиной. Он не стал оборачиваться – с него вполне хватало и Джинни. Он пытался решить, как ему поступить с ней – пристрелить, избавив от мучений ее, а возможно, и себя, или она все-таки могла бы пережить возвращение к цивилизации и ее еще можно было бы спасти, – и надеялся, что больше ему подобных решений принимать не придется.

К несчастью, он слишком долго раздумывал. За спиной у него находился вовсе не еще один ребенок. Это был Гарольд Дэвидс, и он выстрелил Бобби в затылок.

Ноги Джинни Уилкинс все еще шевелились, медленно перебирая в воздухе в тысяче миль от ее дома и от тех, кто ее лишился, еще несколько минут после того, как Роберта Найгарда не стало.

* * *


Зандт уже не обращал внимания на дождь и пробежал через последний дом, не заглядывая ни в одну из комнат. Сейчас он лишь следовал по пути, указанному костями, и за пять минут не произнес ни слова.

Я поспешил за ним. Костяной след больше не играл с нами, гордо демонстрируя нам, где мы находимся, но просто вел нас за собой по дорожке. Маленькая площадка, отмеченная костями запястья, с коленной чашечкой посередине. Длинная линия позвонков, выложенных на расстоянии в два фута друг от друга – возможно, даже в правильном порядке. Человек прямоходящий явно подготовил след заранее, добавив к нему лишь первую груду ребер, когда понял, что мы здесь. На все остальное требовалось время, и все было сделано весьма тщательно. Убийца заставил нас покинуть дом Дэвидса не ради нас, но ради себя самого – он уже подготовил нам встречу и не хотел, чтобы все его труды пропали впустую. На самом деле он тем или иным образом направлял наши действия уже задолго до этого.

Наконец – пара ключиц, расположенных в виде перевернутой буквы V, и еще одна берцовая кость, превращающая их в подобие стрелки. Стрелка показывала вдоль последнего ответвления дорожки на дом, располагавшийся в тридцати футах впереди.

Я догнал Зандта и схватил его за плечо.

– Туда мы не пойдем, – сказал я.

Он не обратил на меня никакого внимания, стряхнув мою руку, и зашагал к ступеням, ведшим на террасу, где стоял дом.

Я схватил его за руку.

– Он уже ждет нас, Джон, и вы это знаете. Он уже убил девочку и собирается убить нас, а потом найдет остальных и убьет их тоже. Я знаю, насколько для вас важна эта девочка, но я не могу позволить вам...

Зандт развернулся и ударил меня по лицу.

Я тяжело упал навзничь на мокрую дорожку, чувствуя скорее ошеломление, чем боль, и ничего не понимая. Зандт, казалось, даже не замечал меня и вообще словно понятия не имел, кто я такой.

Оскальзываясь, я с трудом поднялся на ноги и побежал за ним.

Зандт тяжело поднялся по ступеням. В отличие от других домов входная дверь здесь находилась точно посередине фасада. Ступени вели прямо к ней, словно уходя в длинную темную воронку. Зандт стиснул зубы так, что, казалось, еще немного – и у него лопнет кожа на скулах.

У вершины лестницы что-то лежало.

На этот раз я не стал пытаться его удержать, а просто пошел рядом. Нас разделял лишь один шаг, когда Зандт добрался до конечного пункта, которым завершался след из костей.

Девичий свитер промок от дождя. Однако он был аккуратно сложен, и на его груди было вышито имя. Свитер был оранжевого цвета, а имя – Карен Зандт.




Глава 35


Что-то подсказало Нине, что следует молчать, не произносить ни звука, когда тихо открылась дверь в холл. Боль в груди распространялась по всему телу, вгрызаясь в желудок и охватывая правую руку, в которой она держала пистолет. Ей не хотелось думать о том, что могло бы быть, попади пуля чуть ниже.

Дверь закрылась. Послышались шаги, но никто не позвал ее по имени. Нина поняла, что Бобби больше нет в живых. Она не могла увидеть эту часть помещения, не приподнявшись и не повернув головы, – подобное движение наверняка причинило бы ей боль и в конечном счете могло ее выдать. Она попыталась сильнее вжаться в большое мягкое кресло. Шаги приближались, сопровождаясь странным звуком, как будто что-то катилось. Потом на пол что-то поставили, и на мгновение стало тихо.

– Я знаю, что ты здесь, – послышался голос.

У Нины внутри все сжалось, и она едва не выдала себя, сказав, что да, она здесь, как когда-то заставляли ее делать в детстве. Но это было давно, а сейчас она лишь плотно сжала губы и стиснула пистолет в руке, чувствуя, что ей не хватает сил.

– Они бы не оставили здесь Бобби, – сказал тот же голос, – если бы не надо было за кем-то присматривать.

Снова шаги. Он не знал, где она. Но она наверняка была здесь, и он должен был сделать то, что ему велели. Обычно он всегда так поступал. Хотя внешне он выглядел сильным и способным лидером, на самом деле он лишь следовал за другими. Он столь долго чувствовал себя виноватым и пойманным в ловушку, что все остальное утратило для него всякий смысл. И виной всему был отец Хопкинса. Тот лишил его спокойной, размеренной жизни и превратил ее в кошмар. Он ничего не мог с собой поделать, постоянно следуя в фарватере за Доном. Он встречался с ним в его доме, пил его пиво, воспринимал его идеи как свои собственные. В конечном счете он уже не мыслил себе иной жизни и был слишком стар для того, чтобы что-то изменить. Он ненавидел самого себя и знал, кого за это винить.

– Возможно, ты уже мертва, – сказал он, – но я в этом сомневаюсь. Так или иначе, нужно проверить.

Нина попыталась сползти еще ниже, но любое движение причиняло ей боль, к тому же он мог услышать шуршание кожи кресла.

– Бобби мертв, – сказал незнакомец.

Голос его звучал хрипло, но уверенно, не оставляя никаких сомнений.

– А скоро умрут и остальные. Мы могли бы сохранить тебе жизнь, но нужно обрезать все концы, и это – моя работа.

Шаги сменились шаркающими звуками, словно незнакомец осторожно продвигался вперед, по нескольку дюймов зараз. У Нины от страха на глазах выступили слезы – давняя инстинктивная реакция, в которой она даже не отдавала себе отчета.

Она медленно подвинула левую руку, упершись в боковину кресла, и подтянула ноги, миллиметр за миллиметром. Рука ее тряслась, а нервы в предплечье, казалось, пылали огнем.

– Прекрасная ночь для смерти, – тихо произнес голос.

Теперь он слышался несколько ближе.

– Но это не конец. Вовсе нет. Это новое начало. Чистый новый мир, который начнется с большого взрыва.

Он коротко рассмеялся.

– Собственно, все не так уж и плохо.

Шаркающие звуки прекратились.

Нина оттолкнулась изо всех сил, поднимая собственное тело из кресла, и неуклюже вывалилась из него, налетев на стеклянный столик. Она знала, что, возможно, все испортила, но теперь справа от нее появилась чья-то тень.

– Ах вот ты где, – кивнул Дэвидс.

Она подняла руку и нажала на спуск. Один, два, три раза.

В ответ раздался лишь один выстрел, и он ее не задел.

Она подождала несколько секунд, которые, казалось, тянулись целую вечность, ожидая второго выстрела. Но его не было. Приподнявшись на одном колене, она повернулась.

На полу в шести футах от нее лежало тело. Теперь ей казалось, что она вполне в состоянии двигаться, хотя от боли у нее все плыло перед глазами.

Поднявшись, она с трудом двинулась вперед.

На полу лежал седой старик. Он еще был жив. Она наклонилась над ним, и Гарольд Дэвидс посмотрел на нее.

– Все вы одинаковы, – сказал он и затих.

Нина его не слушала. Она смотрела на то, что лежало возле стойки. Не в силах понять, что это, она подошла ближе.

Это был небольшой барабан, на который намотан кабель, подсоединенный ко встроенным в стойку розеткам и уходивший за дверь.

Начало нового мира.

Прислонившись к стойке, она огляделась по сторонам, но не обнаружила ничего, что могло бы быть использовано в качестве взрывателя. Видимо, он находился где-то в другом месте.

Она успела добраться до автостоянки, когда одна нога у нее подвернулась и она с размаху грохнулась на асфальт.

Новая боль и струи холодного дождя, падавшие на лицо, быстро привели ее в себя. Она поползла к машине.

* * *


Мне с трудом удалось оттащить Зандта от входной двери. На него сейчас практически невозможно было повлиять, но я знал, что через главный вход идти нельзя. Я уже один раз удержал его, когда он хотел вернуться назад, чтобы собрать кости; мне пришлось развернуть его лицом к себе и выкрикнуть имя Сары Беккер, напоминая о том, что здесь еще может оставаться кто-то живой. На самом деле сейчас уже не имело значения, жива она или нет – ее просто нужно было найти. Я все же решил, что нужно идти в дом, что бы ни случилось. Если Человек прямоходящий там – что ж, тем лучше, но надо было пройти весь путь до конца.

Я подтолкнул Зандта за угол дома, где обнаружилась другая дверь. Она была заперта. Я пожалел, что с нами нет Бобби – он бы сумел бесшумно ее открыть. Я этого сделать не мог и потому, предупредив жестом Зандта, распахнул ее пинком.

Мы ворвались внутрь. Нас никто не встретил. Мы взбежали по уходившим влево нескольким ступеням, ведшим в переднюю часть дома, где кто-то мог поджидать нас у главного входа. Но в комнате не было никого и ничего, если не считать большого кожаного кресла, стоявшего спинкой к двери, и изящного столика из странного пестрого дерева. Прикрывая друг друга, мы пробежали через несколько комнат, расположенных в уже знакомом нам порядке. Оказавшись в задней приемной, мы остановились – там было темно и холодно, но не абсолютно тихо.

Откуда-то сверху послышался какой-то звук. Звук удара, приглушенный и далекий.

Мы направились назад, через кухню, к центральной лестнице. Наверху располагались четыре спальни с покрытым коврами полом. Там никого не было. Ванные комнаты. Ничего. Кабинет. Пусто. Но откуда-то продолжал доноситься звук.

Мы вернулись в первую спальню. Здесь звук казался громче, но теперь слышался как будто снизу. Вторая спальня – здесь звук был тише, но все равно доносился откуда-то снизу. Я развернулся кругом с пистолетом наготове, зная, что в любой момент кто-то может появиться из тени, что никто не стал бы устраивать подобную ловушку, если бы не хотел лично присутствовать при том, как она захлопнется.

Зандт бросился назад в первую спальню и упал на колени.

– Звук идет оттуда.

– Мы на втором этаже, – прошипел я, но потом снова услышал звук и понял, что он прав.

Мы оттащили ковер в сторону. Половицы. Врезанный в них маленький люк. Зандт разодрал в кровь пальцы, пытаясь его открыть.

Под крышкой – лицо девочки, бледное и исхудавшее. Лоб ее покрылся ярко-красными ссадинами от множества ударов о пол над ее головой в течение бог знает какого времени. Она была жива.

Сара моргнула. Где-то в глубине ее сознания возникло чувство, будто кто-то приподнял ее голову, так чтобы вода больше не попадала в нос. Губы ее пошевелились.

Зандт опустил руку и погладил ее по щеке. Он произнес ее имя, и она кивнула, едва в силах пошевелить головой. Глаза ее покраснели и опухли. Зандт наклонился ближе. Она снова попыталась что-то сказать, но я расслышал лишь хриплый шепот.

– Что она говорит?

– "Берегись Тук-тука".

Зандт снова наклонился и прижался лбом к ее лбу, словно пытаясь поделиться с ней своим теплом. Девочка заплакала.

Я ухватился за край досок возле ее шеи и потянул. Сперва они не поддавались.

– Он прибил их гвоздями, – сказал я. – Господи. Помогите мне, Зандт.

Наконец, одну за другой, доски удалось отодрать. Девочка пыталась толкать их, помогая нам, но она была слишком слаба, к тому же если бы она и могла что-то сделать в том положении, в котором находилась, то сделала бы это уже давно.

Когда отлетели две последние доски, Зандт нагнулся, подхватил ее под спину и поднял. Он взвалил ее на плечо. И тут она увидела мое лицо и закричала.

* * *


Нина знала, что ей нужно встать. Снизу она не могла дотянуться до ручки и тем более открыть дверцу, не говоря уже о том, чтобы забраться в машину. Она уже успела заметить, что кабель, который разматывал Дэвидс, тянулся прямо через автостоянку к другому зданию. Тому самому, где, вероятно, лежал Бобби. И она знала, что он точно так же тянется по всему комплексу, что это последнее средство защиты и даже, может быть, нечто большее.

Она снова опустила голову на асфальт. Ее правая рука, которая столь верно служила ей все эти годы, которая делала все, о чем она ее просила, теперь отказывалась повиноваться. Казалось, будто рука принадлежит кому-то другому, кому-то, кто был не на ее стороне и не слушал, что она говорила. Ей казалось, будто рука превращается то в резиновую перчатку, заполненную желе, то в клешню из раскаленных углей. Похоже, это был весьма дурной знак.

Нина дважды сглотнула и приподняла голову. Земля под машиной выглядела сухой, по крайней мере намного суше, чем вокруг. Можно было попытаться заползти туда и немного передохнуть. Тело подсказывало ей, что это очень хорошая мысль, и даже правая рука, казалось, начала оживать.

Перекатившись на правый локоть, она резко выбросила вперед левую руку. Боль пронзила ее мозг, на секунду вернув сознанию ясность, и она неожиданно оказалась на ногах. Она пошарила по дверце левой рукой, но не сумела с ней справиться, попробовала правой – и, к ее удивлению, та подчинилась ей, и дверца открылась.

Нина попыталась упасть на сиденье водителя, но ей это не удалось. Снова поднявшись на ноги, она схватилась за руль и подтянулась. На этот раз она, по крайней мере, сумела оказаться на сиденье.

С трудом выпрямившись, она захлопнула дверцу и попыталась нащупать ключи.

Их не было.

* * *


– Джон, послушайте меня, – сказал я. – Она сейчас ничего не соображает. Она сама не понимает, что говорит.

Зандт пятился от меня по лестнице, выставив перед собой пистолет. Сара пряталась позади него, крепко обхватив руками за пояс, ища одновременно защиты и опоры. Ноги едва держали ее, и она чуть не упала. Зандту пришлось повернуться, чтобы подхватить ее, обняв рукой за плечи и прижав к себе. Она больше не кричала, но только потому, что лишилась голоса, который сменился едва слышным хрипом.

Я медленно спустился на несколько ступеней. Руки мои были подняты, и голос звучал тихо и спокойно.

– Я не похищал ее, – сказал я. – Меня тогда не было в Санта-Монике. Я был в Санта-Барбаре и могу это доказать. У меня остались счета из гостиницы.

– Это всего полчаса езды.

– Я знаю, Джон. Знаю. Но если я лгу – зачем я сейчас стал бы говорить правду? Я мог бы сказать, что был где-нибудь во Флориде. Джон, что, черт побери, происходит? Вы думаете, я бы приехал сюда с вами, вы думаете, я стал бы выслеживать этих людей, будь я одним из них?

Зандт добрался до подножия лестницы. Продолжая поддерживать Сару, которая все так же пыталась спрятаться позади него, он, пятясь, пересек широкий коридор и вышел в главную приемную. На этот раз он намеревался выйти через входную дверь.

– Никто не знает, на что способны люди, – сказал Зандт. – И я в том числе. Только пошевелитесь, и я разнесу вам башку.

– Это не я.

– Она говорит, что вы. Она говорит, что вы были там, в Санта-Монике.

Я остановился.

– Ладно, – сказал я. – Ладно. Давайте сделаем так. Я останусь здесь, а вы заберете ее отсюда. Потом вернетесь за мной, и мы поговорим.

– Я вернусь, – ответил Зандт. – Но разговора не будет.

* * *


Сара почувствовала, что падает, но добрый человек снова поддержал ее. Тук-тук больше не двигался с места, стоя у подножия лестницы. Она знала, что он их дурачит. Он хотел, чтобы они подумали, будто могут уйти, а потом он придет за ними. Ему даже незачем было ходить пешком. Он мог вылететь сквозь крышу прямо в небо. Он мог летать над чужими домами, проникать в них сверху и убивать. Он не был обычным существом. Он вообще не был ни на кого похож.

Она попыталась объяснить все это доброму человеку, но это было чересчур тяжело. Она попыталась сказать ему, чтобы он застрелил Тук-тука прямо сейчас, но не смогла, а сам он не стал это делать. Он просто понес ее в комнату в передней части дома. У Сары не оставалось иного выбора. Ноги ей не повиновались. Ей просто приходилось идти туда, куда ее несли.

* * *


Нина полагала, что его там не окажется. Все то время, пока она ковыляла через стоянку, пока открывала дверь в холл, пока пробиралась среди гигантских кресел и диванов, она отчасти верила, что Дэвидс исчез, что она ничего не найдет, кроме пустого места на полу. Впрочем, это не имело никакого значения. Без ключей она не могла завести машину. Их забрал либо Бобби, либо Дэвидс. Она не знала, где Бобби. Нужно было найти Дэвидса, и начать следовало с того места, где он упал.

К ее удивлению, именно там он и лежал. Нина наклонилась, собираясь обшарить его карманы. Легче было бы встать на колени, но она боялась, что в этом случае больше уже не сможет подняться. Она сумела преодолеть путь от стоянки до здания, но не знала, сколько еще у нее осталось сил. Ее рука скользнула в карман его пиджака.

Неожиданно он резким движением схватил ее за руку. Рот его открылся.

– Мэри, – сказал он.

Нина в ужасе уставилась на него. Он потянул ее к себе, и она упала.

Ее колено опустилось прямо на его лицо. Хрустнули шейные позвонки, но она едва успела это осознать, с размаху ударившись головой о пол.

Некоторое время она судорожно извивалась на скользком полу, прежде чем поняла, что ее больше ничто не держит. Повернувшись, она снова полезла в карман его пиджака. Он не шевелился.

В любом случае нужно было найти ключи. Даже если это должно было стать последним делом в ее жизни. Ключи нашлись в правом кармане брюк – три комплекта. Она забрала все и заскользила по полу, стараясь держаться как можно дальше от тела, пока не оказалась возле кресла – возможно, того же самого, в котором до этого лежала, хотя и не была вполне в этом уверена. Казалось, будто это было очень давно.

Радуясь своей удаче, она всего за тридцать секунд сумела подняться на ноги. А потом снова прошла через холл, мимо трупа полицейского, через дверь и обратно на автостоянку. Второе дыхание покидало ее, и она это знала – утихшая было боль постепенно возвращалась. Потеря крови и шок. Ее тело нуждалось в энергии, а она израсходовала ее чересчур много.

Она подошла к машине, радуясь, что не закрыла дверцу, и забралась на сиденье, промокшее от дождя.

Второй комплект ключей подошел к замку зажигания. Только тогда она закрыла дверцу, зная, что идти на поиски Бобби ей не придется.

Мотор завелся с первого раза, и она поблагодарила Форда и его рабочих. В годы ее молодости все было иначе. Автомобили приходилось упрашивать, чтобы они ожили, и в итоге все их любили и давали им имена. К счастью, в наше время они всегда заводились сразу. Им уже не приходилось давать имена, чтобы заставить их работать. Единственное, что требовалось, – знать, куда едешь.

Она опустила голову на руль, всего на секунду, и почувствовала, что теряет сознание. Резко тряхнув головой, Нина включила заднюю передачу и проехала десять ярдов.

Затем она выехала на дорогу, вдавила педаль газа и направила машину прямо на ограду.

* * *


Я сдержал слово, хотя мне было страшно, я был совершенно сбит с толку и мне не хотелось оставаться одному в доме. Я продолжал стоять у подножия лестницы, глядя на уходивший наверх толстый кабель, пока из передней комнаты не послышался голос Зандта.

– О господи, – сказал он, а девочка снова вскрикнула. Раздался щелчок. Я бросился туда.

В передней горела единственная лампа, отбрасывая болезненный желтоватый свет. Девочка сжалась в комок в углу, издавая мяукающие звуки. Зандт лежал на спине, пистолет валялся в нескольких ярдах от него. На лице у него застыло странное выражение.

Над ним стоял человек с пистолетом, направив ствол прямо в голову Зандта.

– Оставь его, – заорал я, выхватывая свой пистолет. – Пошел прочь, черт бы тебя побрал.

– Или что? – спросил незнакомец, даже не оглядываясь. – Или что?

– Или я разнесу твою гребаную башку.

– Думаешь? – Наконец он повернулся ко мне. – Привет, Уорд. Давно не виделись.

Я увидел свое собственное лицо. Мир словно накренился, и у меня перед глазами все поплыло.

Его волосы были чуть длиннее и выкрашены в более светлый цвет. В его чертах чувствовалось некое неуловимое отличие, но не большее, чем то, которое могло бы быть следствием иного образа жизни. В определенные моменты и в определенных ситуациях мое лицо могло бы выглядеть точно так же. Во всем остальном никакой разницы не было. Даже телосложение было в точности одинаковым. Я моргнул.

– Верно, – приветливо кивнул Человек прямоходящий. – Ну так что, до сих пор думаешь, что сможешь это сделать? Убить единственного кровного родственника, который у тебя когда-либо был?

Его палец слегка надавил на спусковой крючок.

– Мне действительно очень интересно это знать, и я бы не хотел, чтобы тот факт, что тебе предстоит убить и Джона, хоть как-то повлиял на твое решение.

Он снова перевел взгляд на Зандта.

– Я же говорил, что рано или поздно верну ее.

Он с размаху ударил его ногой в лицо. От удара голова Зандта дернулась столь резко, что мне на мгновение показалось, что у него сломана шея. Я попытался нажать на спуск, но не смог.

– Ты убил одного из моих людей, придурок, – продолжал Человек прямоходящий. – Ты уничтожаешь тех, кто лучше тебя. Если хочешь знать, я пытался изменить Карен, сделать ее другой. Пытался очень долго, но мне это не удалось. И я сварил ее. Но теперь я возвращаю ее тебе обратно. Тебе понравилась моя "посылочка"?

Зандт пошевелил головой, застонав от боли.

– Мне плевать, кем ты себя считаешь, – ровным голосом сказал он. – Меня это никогда не интересовало. Пристрели эту сволочь, Уорд.

Во рту у меня пересохло, руки не дрожали, но казались каменными. Я не мог пошевелить пальцами, и мне казалось, что единственное, в чем еще осталась жизнь, – мои глаза.

Человек прямоходящий посмотрел на меня и улыбнулся.

– Странно, а? Нам много о чем есть поговорить, – сказал он. – Но я знаю, что сейчас ты немного не в себе, и нам нужно уходить. В качестве жеста моей доброй воли по отношению к тебе я намерен оставить один из этих кусков дерьма в живых. Ты сам выберешь одного и прикончишь другого. Ты еще слишком мало убивал, братишка, и придется наверстать упущенное.

– ФБР уже едет сюда, – сказал я.

Голос мой звучал слишком тихо и неуверенно, даже для меня самого.

– Сомневаюсь, – небрежно бросил Человек прямоходящий. – А если приедут – окажутся там же, где и ты.

– Почему ты это сделал? Почему убил моих родителей?

– Они не твои родители, придурок. И ты это знаешь. Они убили нашего отца и разрушили наши жизни. Мы должны были быть вместе, с самого начала. Только представь, что мы уже могли бы совершить. У "соломенных людей" есть деньги, брат, но в наших жилах течет чистая кровь. Мы – средоточие всего сущего. Мы – носители Истины.

* * *


Сара лежала в углу, закрыв руками уши и крепко зажмурив глаза. Однако она до сих пор слышала голос этого человека – ненавистный голос, который она слышала раз за разом, который говорил, говорил и говорил, пока она не решила, что не голод, а именно этот голос в конце концов и убьет ее, что рано или поздно он скажет нечто такое, от чего у нее просто лопнет голова, только бы больше его не слышать.

– Советую убить Джона, – говорил Тук-тук. – У него все равно больше ничего не осталось в жизни. К тому же таким образом ты оставишь в живых девчонку. Она слегка поизносилась, но все же можно будет немного развлечься.

Сара открыла глаза.

– Пристрели его, Уорд, – сказал человек на полу. – Просто пристрели.

– Ты начинаешь меня утомлять, Джон, – покачал головой Тук-тук, снова пиная его. – И ты тоже, Уорд. Пора двигаться. Моя работа здесь, в горах, закончена. Пора улетать.

Сара не понимала, что происходит. Человек, который, как она думала, мог быть ее отцом, был ей незнаком, и он лежал на полу. Второй... она не знала, кто это. Человек-зеркало.

Тук-тук разговаривал с человеком-зеркалом, который стоял не шевелясь.

– Давай, брат, заканчивай. Прикончи эту мразь. Ты же знаешь, что тебе этого хочется. Ты уже убивал раньше. И это не случайность.

Тук-тук направил пистолет в голову лежащего. Он собирался убить его и улететь. Так он сам сказал. И если человек на полу не был ее отцом, значит, отец сейчас дома, с матерью и сестрой. Но в их доме была крыша. А если в доме была крыша, то Тук-тук мог пролететь сквозь нее, и если он поступил так с ней, невозможно было сказать, как он может поступить с ними.

Сара убрала руки от ушей. Они все равно уже не заглушали никаких звуков.

– Это у тебя в крови, – говорил Тук-тук. – Я знаю, что ты читал Манифест. Ты читал его, и ты знаешь, что все это правда.

– Все это чушь, – сказал человек по имени Джон.

Нога Тук-тука с размаху опустилась на его руку.

– Уорд, я отказываюсь от своего предложения, – сказал дьявол, и его голос впервые за все время сорвался. – Тебе все равно, кого убивать, так пусть это будет она. А с ним у меня уже давно свои счеты.

Он направил ствол прямо в лицо Зандта.

Но тут его голова дернулась, словно он услышал что-то снаружи.

Даже не раздумывая, Сара метнулась из своего угла к нему.

* * *


Я вдруг увидел рванувшуюся в нашу сторону девочку. Тело ее не слушалось, и она начала падать, еще не успев толком подняться на ноги. Однако силы толчка ей хватило, чтобы по инерции перелететь через ноги Зандта и всем телом удариться прямо о Человека прямоходящего. Он опрокинулся на спину, отбиваясь от девочки, пытавшейся вцепиться зубами ему в лицо.

Он хлестнул ее по глазам, и она отлетела назад, но охватившее меня оцепенение внезапно прошло.

Я выстрелил и промахнулся. Затем на него навалился Зандт, и стрелять я больше не мог.

Двое катались по полу, нанося друг другу удары ногами и кулаками. Я стоял сбоку с пистолетом наготове, ожидая удачного момента для решающего выстрела, который я должен был сделать любой ценой. Неожиданно снаружи послышался шум – звук двигателя и автомобильного сигнала, на который кто-то нажимал раз за разом. Слава богу, Бобби.

Увидев, что девочка неподвижно лежит на полу и из носа у нее идет кровь, я подбежал к ней, предоставив остальное Зандту. Подняв ее на ноги и обхватив за талию, я заковылял к входной двери.

Когда я открыл ее, меня ослепил яркий свет. Сперва я не мог понять, в чем дело, но потом до меня дошло, что это фары автомобиля, который я взял накануне в прокат в аэропорту.

Я потащил девочку по ступеням, пытаясь сообразить, что на уме у Бобби, но благодаря его от всей души. Потом я понял, что в машине сидит только один человек, и это не он, а женщина-агент ФБР, и выглядит она бледнее смерти.

Я подбежал к машине.

– Где Бобби?

– Садитесь, – сказала Нина. – Это она?

– Да. Где Бобби?

– Где Зандт?

– Он в доме. Вы скажете наконец, где, черт побери, Бобби?

– Бобби больше нет, – закричала она. – Его убил Дэвидс. Мне очень жаль, Уорд, но, пожалуйста, заберите Джона, прошу вас, нам нужно ехать. Весь комплекс заминирован, и нам нужно быстрее уезжать.

Кабели. Повсюду.

Я распахнул заднюю дверцу и осторожно, как только мог, усадил девочку на сиденье. Оставив дверцу открытой, я бросился к дому, зовя Зандта.

В голове у меня вертелась лишь одна мысль: Бобби убит.

В передней никого не было. Не было на полу и пистолета Зандта. Я пробежал по комнатам, продолжая кричать, с пистолетом в руке, сгорая от стыда за самого себя, каким я был две минуты назад. Я не сделал этого, не застрелил своего брата. Но теперь я мог это сделать. Я знал, что могу. Могу прямо сейчас.

Позади меня послышался звук бегущих ног, и в заднюю приемную ворвался Зандт, устремившись прямо ко мне. В последнее мгновение я вспомнил, на кого похож, и закричал:

– Это я, Джон, это не он, это я!

По лицу Зандта текла кровь. Он остановился, держа ствол в дюйме от моей головы, уже наполовину нажав на спуск.

– Посмотри на одежду, Джон, посмотри на мою одежду, черт бы тебя побрал!

Мгновение поколебавшись, Зандт оттолкнул меня в сторону и попытался пробежать мимо. Я обхватил его рукой за шею.

– Там, на улице, Нина. Бобби убит. Нам нужно ехать.

Зандт ударил меня локтем в живот, отбросив назад. Я снова схватил его и, повернув лицом к себе, закричал:

– Здесь все заминировано! Если мы не уедем, с нами покончено. И он убьет Сару.

Зандт на долю секунды расслабился, и я потащил его в переднюю, к входной двери, к льющемуся сквозь нее свету фар.

Снаружи Нина уже заводила двигатель, но Зандт продолжал сопротивляться, словно медведь, пытаясь освободиться от руки, удерживающей его за шею. На секунду мне показалось, что в доме мелькнула чья-то тень, но она тут же исчезла.

Когда мы оказались на улице, Зандт, похоже, начал осознавать, что в мире существуют и другие люди, кроме того единственного, которого он должен был убить. Я втолкнул его в машину и, нагнувшись, поднял кое-что с земли.

Зандт неохотно забрался на заднее сиденье, крича, ругаясь и колотя кулаками по спинке сиденья перед ним. Нина осела набок, на место для пассажиров. Забравшись на место водителя, я усадил ее прямо и пристегнул ремнями.

Я со всей силы вдавил педаль газа. Машина проехала задом по мокрой траве, и я развернул ее. Нина ударилась о дверцу и начала стонать, размеренно, но тихо.

– Держи Сару, – крикнул я Зандту, застегивая ремень, и мы на полной скорости понеслись через Холлс, мимо молчаливых домов со всеми их сокровищами.

Мне казалось, будто я слышу хруст костей под колесами, но, возможно, это была лишь иллюзия, и я надеялся, что Зандт его не слышит. Точно так же я надеялся, что на самом деле не видел того, что мне померещилось, – силуэтов небольшой группы людей, стоявших на краю одного из холмов, окружавших луг, и смотревших на нас сверху.

Мы ехали очень быстро, и вряд ли я на самом деле мог увидеть нечто подобное. Когда я обернулся, там уже никого не было.

Я направил машину в дыру, проделанную Ниной, и почти попал в нее. Мимо ветрового стекла пролетели обломки досок. Куда хуже показался неприятный скрежет, раздавшийся, когда рама ударилась об один из столбиков по другую сторону, но машина продолжала ехать. Она едва не опрокинулась на левом повороте со стоянки, и я уже подумал, что все напрасно, но мне удалось снова ее выровнять и вывести через ворота, а потом направо, на ведшую отсюда дорогу. Я снова едва не разбил машину сразу за поворотом, где Гарольд Дэвидс оставил свой автомобиль, но мне удалось в него вписаться, хотя машину и занесло.

Мы преодолели еще несколько крутых поворотов, набирая скорость, пока наконец не оказались на длинной прямой, уходившей к деревьям, заслонявшим шоссе. Я даже не пытался вписаться в последний поворот, зная, что мне это все равно не удастся, и вместо этого направил машину прямо через деревья, находя достаточно широкие промежутки, чтобы проехать на другую сторону, подпрыгивая на ухабах. Где-то по пути осколок камня пробил заднюю шину, и мне ничего не оставалось, как пытаться удержать машину, пока она катилась по последнему склону, а затем проломила низкое ограждение со скрежетом рвущегося металла.

Машина заскользила по обледеневшей дороге и въехала в реку Галлатин, мелкую, быструю и холодную. На мгновение наступила тишина, и мы поняли, что все еще живы. А потом весь мир будто взорвался.

Пригнувшись и сжавшись в комок, я не видел ничего, кроме яркого зарева, вспыхнувшего над холмами, словно новая заря.




Эпилог


Хума, Луизиана

Мотель этот небольшой, и в номерах здесь не обслуживают. У меня крошечная комната в конце ряда таких же комнатушек, тянущегося от пыльного холла, тоже маленького. Телевизор старый и дерьмовый. В бассейне есть вода, но никто в нем не плавает. И уж в любом случае не я.

Завтра рано утром я поеду дальше. Я помню название городка, где живет мать Бобби, и примерно помню описание улицы, где он вырос. Думаю, мне удастся ее найти. Я бы хотел рассказать ей о сыне. Кем он был, каким он был хорошим человеком, и как он умер. Возможно, я даже сумею найти кладбище, где похоронен его отец.

* * *


Десять дней назад я сидел в машине, в Санта-Монике, и смотрел, как Джон и Нина ведут девочку к двери. Сара держала обоих за руки; Нина шла слева, поскольку правая рука у нее висела на перевязи. Сара была все еще очень бледна и слаба, но выглядела намного лучше, чем тогда, когда мы доставили ее и Нину в больницу в Юте. Дежурный врач хотел вызвать полицию. Насколько он мог понять, Саре не давали ничего, кроме воды с добавлением свинца и ряда других веществ, некоторые из них являлись биологическими агентами, применявшимися для генной терапии. Чего намеревались достичь таким путем, кроме острого отравления, – он не был готов даже предположить. Джон, однако, уже знал, что тела других жертв Человека прямоходящего носили следы аналогичных попыток создать подобных ему с помощью травм головы и сексуального насилия.

Нина воспользовалась своим удостоверением, не дав этой истории стать национальным достоянием. Врачи поместили Сару и Нину в больницу на неделю, но на следующее утро мы с Джоном приехали и тайком забрали их обеих. Да, они еще нуждались в лечении, но оставаться в одном месте было слишком рискованно. Зандт позвонил Майклу Беккеру, сообщив ему о своем приезде, а потом мы сели в машину и поехали.

Мы направились прямо через Юту, Неваду и Калифорнию, а потом через Лос-Анджелес в Санта-Монику. Я и Зандт вели машину по очереди. Хотя Сара большую часть пути спала, я успел немного с ней познакомиться. Она оказалась весьма приятной девочкой и сказала, что я совсем не такой, как все, что весьма помогло мне обрести присутствие духа. Я верю, что со временем все у нее устроится, и готов лично побиться об заклад, что в следующий раз, когда она отправится в город пообедать (вероятно, где-нибудь лет через сорок, если позволит отец), она возьмет себе не салат, а гамбургер – именно так, как ей хочется.

Когда они подошли к крыльцу дома Беккеров, Нина отпустила руку Сары и нажала кнопку звонка. Несколько мгновений продолжалась немая сцена, а затем дверь открылась, и начались слезы, поцелуи и объятия, вынудившие меня отвести взгляд. Некоторое время я смотрел в ветровое стекло, вспоминая последние обращенные ко мне слова девочки.

Когда я снова обернулся, Нина шла к машине, опустив голову. Зандт все еще стоял рядом с Беккерами. Сара наконец отпустила его и пошла к родителям. Майкл Беккер пожал Зандту руку, и они обменялись несколькими словами, которых я не слышал.

Джон отошел назад, позволяя семье пройти в дом. Он некоторое время стоял неподвижно, даже после того, как дверь закрылась. Потом вернулся в машину, и мы уехали. Сейчас он во Флориде, в гостях у своей бывшей жены.

Когда я увидел его реакцию на свитер, я пожалел, что вместо него не поднял тогда с земли одну из костей. Тогда я действовал, не вполне соображая, скорее подсознательно чувствуя, что он, возможно, захочет забрать оттуда что-то с собой. Но, полагаю, свитер поможет им забыть прошлое и давнюю ссору. Мы договорились, что какое-то время спустя встретимся снова, обменявшись номерами сотовых телефонов. Похоже, он не держит на меня зла за то, что я не сумел воспользоваться своим пистолетом в Холлсе.

Но, думаю, все это может и подождать. Надеюсь, что в первую очередь он снова встретится с Ниной, после того как она приведет в порядок свои дела. Глядя на них двоих, стоящих на крыльце, я увидел нечто, к чему, надеюсь, они придут и сами. Что они уже вместе.

* * *


Порой, когда я еду слишком долго, я ловлю себя на том, что смотрю прямо перед собой, но не вижу того, что находится за стеклом, лишь позволяю мчащемуся изображению проноситься через мой мозг, словно обрывку фильма. Иногда я думаю о "соломенных людях", пытаясь понять, что правда, а что нет. Мне хочется верить, что за всем этим лежит нечто более непостижимое, чем "Манифест человечества"; что содержащиеся в нем идеи – лишь попытка безумца объяснить те противоречия, к которым мы все привыкли.

Но потом мне приходит в голову, что книга, которую многие считают первым в истории романом, "Дневник чумного года" Даниэля Дефо, была написана после эпидемии, пронесшейся по всей Европе, вина за которую могла быть возложена именно на наш образ жизни, бок о бок друг с другом; и что наши основные средства развлечения, кино и телевидение, расцвели буйным цветом сразу после мировых войн. Я начинаю задумываться, не стали ли вымышленные пейзажи и фантастические проекты столь важны для нас, как только мы начали жить вместе в городах, и не объясняет ли это возникновение примерно в то же самое время организованных религий.

Чем больше стеснены наши жизненные условия, тем большей независимости нам хочется, тем важнее для нас становятся наши мечты – почти так, как если бы все это объединяло нас, помогало нам стремиться к чему-то такому, чего нам не хватает, подталкивало нас к мысли о более совершенном человечестве.

Сейчас, когда Интернет охватил весь земной шар, связывая всех еще сильнее, я думаю о том, не случайно ли примерно в это же время мы расшифровали наш генетический код и начали пытаться что-то в нем менять. Чем ближе мы оказываемся друг к другу, тем больше, похоже, нам необходимо понять, что же мы из себя представляем. Надеюсь, мы все же знаем, что делаем с собственными генами, и когда мы начнем избавляться от того, что сочтем неудачным, несовершенным, мы не уничтожим то, что делает нас жизнеспособными. Надеюсь, решающую роль все же будет играть наше будущее, а не прошлое. И я надеюсь, что теперь, когда я понимаю, что в моей жизни чего-то не хватает, я буду продолжать его поиски, даже если буду знать, что это лишь мечта, которую невозможно реализовать.

Иначе мы станем "соломенными людьми", брошенными посреди пустых полей, куда даже не залетают птицы, в ожидании бесконечного лета, когда уже наступила зима. Учитывая, как мы живем сейчас, столь далеко от когда-то верного образа жизни, еще удивительно, что нам столь хорошо удается выживать. Мы мечтаем о том, чтобы наши мечты поддерживали нас здоровыми, а также живыми. Как когда-то сказал отец – дело не в том, чтобы выиграть, но в том, чтобы верить, что твой выигрыш где-то существует.

Часто я думаю о нем и о матери, о двоих, которых больше нет в живых. Их смерть, как и любая смерть, непоправима и необратима, и ничего уже не изменишь. Невозможно поймать смерть и преподать ей урок, так же как невозможно поймать несчастье или разочарование, так же как мы не смогли поймать Человека прямоходящего или группу, которую он возглавлял. Возможно, когда-нибудь нам это удастся, а возможно, и нет. Возможно, подобные им будут существовать всегда. Сейчас я этого не знаю, так же как не знаю и того, было ли разрушение Холлса лишь успешной попыткой уничтожить все улики, или же взрыв должен был стронуть с места большое озеро расплавленной лавы, набирающее силу под Йеллоустоуном, – и таким образом уничтожить нашу культуру и фермы западного мира, вернув нас к образу жизни, столь почитаемому "соломенными людьми". Вернув нас или толкнув нас в руины.

Нина полагает, что "соломенные люди" убедили себя в том, что они лучшие охотники и собиратели, что источник их богатства – некая внутренняя "чистота", а не стечение обстоятельств и что они будут господствовать при любых условиях. Не знаю. Это не та тема, которую мне сейчас хотелось бы обсуждать с кем бы то ни было.

Посылку доставили в отель, когда я был в Лос-Анджелесе, на следующий день после возвращения Сары Беккер. Она была от моего брата. Не знаю, как он меня нашел. Час спустя я покинул отель и с тех пор ни разу нигде не задерживался.

В посылке находилась видеокассета. Первая ее часть была записана уже после нашей встречи. Он явно был разозлен, но, судя по всему, не оставлял надежды на возможное восстановление отношений. Он рассказал о том, что произошло с тех пор, как нас разлучили. О том, как его нашли на улицах Сан-Франциско, маленького мальчика, о котором не было известно ничего, кроме вышитого на свитере имени. Сиротские приюты, первое убийство. Затем несколько лет, о которых он не распространялся. Наконец, работа в качестве поставщика жертв для богатых психопатов, обнаружение связи между его работодателями и его прошлым, прием в тайное сообщество и первый триумф в "Макдоналдсе" в небольшом городке в Пенсильвании в 1991 году. Собственные эксперименты с ускоренной эволюцией путем жестокости и насилия, план создания "чистой" женщины, с которой он мог бы положить начало не зараженному вирусом потомству. План, о котором он рассказывал с чувством, подобным пылкой любви.

Остальную часть видеокассеты описать намного труднее. Она оставляет тяжелое впечатление, и не только из-за содержания или невозможности представить, что подобное могло быть на самом деле. Видеть того, кто выглядит как я сам, в подобных ситуациях и за подобными действиями – примерно то же самое, что получить доступ в мир мрачных сновидений, в котором я становлюсь таким, каким, надеюсь, не буду никогда. Все, что доводилось видеть мне и Бобби, по сравнению с этим казалось размытыми тенями на заднем плане. Человек прямоходящий, или Пол, как, видимо, мне теперь следовало его называть, постарался изобразить себя с идеальным качеством. Себя, стоящего с улыбкой посреди пылающей автостоянки, прокладывающего кабели и устанавливающего бомбы, раздающего оружие и планы козлам отпущения в Америке, Англии и Европе. Себя голого, стоящего на корточках над выпотрошенными телами молодых людей, пропавших без вести. Себя, пожирающего куски их мяса.

И таким образом – меня самого, делающего все это. Меня на вершине гигантской пирамиды обвинений, получаса бесстрастных свидетельств.

Даже от кассеты, которую он прислал, для меня нет никакой пользы. Я не могу с ней никуда пойти, и не только потому, что полиция Дайерсбурга и, вероятно, всей Монтаны присутствовала теперь в перечне тех, кого мне следует избегать. Все, что записано на кассете, подразумевает меня. Нигде нет сведений о том, что у меня есть брат-близнец. Нигде нет сведений даже обо мне самом, за исключением того, что на кассете и у меня в голове.

Прежде чем выйти из машины в Санта-Монике, Сара Беккер наклонилась ко мне и тихо сказала:

– Вы должны это сделать. Только вы можете убить Тук-тука.

Она права. Я не могу сделать ничего, за исключением того, чего хочет от меня он. Я не могу сделать ничего, кроме как отправиться на его поиски.

* * *


Тем временем, наматывая милю за милей, я слушаю голоса прошлого и думаю о том, что когда-то для меня сделали, о той любви, которую мне дали. Я не знаю ответа на вопрос, кем я стал, и, возможно, никогда не узнаю; но я, по крайней мере, знаю, что все не так плохо, как могло бы быть. Записка, которую оставил мне отец, сообщив, что они не умерли, остается правдой в том смысле, какого они никогда не предполагали. Они никогда не умрут, пока жив я. Я жалею, что так и не смог лучше их узнать, но, как обычно в таких случаях и бывает, подобная мысль не только приходит слишком поздно, но и никогда не приходит достаточно рано.

Лучше всего я помню их такими, какими никогда не видел в жизни, лишь на экране телевизора. Молодая пара, оба с бильярдными киями в руках, спиной к камере, обнимая друг друга за плечи. А когда они повернулись – я никогда не забуду, как отец улыбнулся, показав камере средний палец, а мать высунула язык.

А потом – как она танцевала.


notes



Примечания





1


Гарт Брукс (р. 1962) – американский рок-певец, выступающий в стиле кантри. (Прим. ред.)




2


"Дикси-чикс" – известное техасское дикси-трио. (Прим. ред.)




3


"Блонди" – американская рок-группа, начавшая музыкальную деятельность в 1970 г.; Дэвид Боуи (р. 1947) – звезда и ветеран рок-музыки XX века; Брюс Стрингбин – знаменитый кукольный персонаж, пародирующий американского рок-певца Брюса Спрингстина; Молли Рингуолд (р. 1968) – американская киноактриса; "Мондриан" – цветомузыкальная установка, названная по имени художника П. Мондриана (1872-1944). (Прим. ред.)




4


Названный по имени английского философа и математика Джона Венна (1834-1923) графический аппарат диаграмм, эквивалентный логике классов – разделу логических теорий, в котором изучаются операции над классами (множествами) и свойства этих операций. (Прим. ред.)




5


Дана Скалли (исп. Джиллиан Андерсон) – спецагент ФБР из телесериала "Секретные материалы". (Прим. ред.)




6


"Мэйник стрит причерс" – английская рок-группа, созданная в 1990 г. и выступающая в стилях панк-рок и альтернативный рок. (Прим. ред.)




7


"Баффи, потребительница вампиров" и "Ангел" – популярные телесериалы, известные и российскому телезрителю. (Прим. ред.)




8


Хью Грант (р. 1960) – английский актер. Самые известные фильмы: "Горькая луна" (1992, реж. Р. Полански), "Четыре свадьбы и одни похороны (1994, реж. М. Ньюэлл) и др. (Прим. ред.)




9


Bon marche (фр.) – здесь: приличествующее обстановке. (Прим. ред.)




10


"Симпсоны" – популярный американский юмористический мультсериал. (Прим. ред.)




11


Тед Банди – американский серийный убийца, специализировавшийся на убийствах молодых женщин в 1970-е годы. Казнен на электрическом стуле. (Прим. ред.)




12


Имеется в виду роль агента ФБР в фильме "Молчание ягнят", которую сыграла Джоди Фостер, и роль агента Малдера из "Секретных материалов" в исполнении Дэвида Духовны. (Прим. ред.)




13


"Фрэйзер" – американский комедийный телесериал(1993-2004). (Прим. ред.)




14


Шерил Кроу (р. 1963) – американская певица, многократная обладательница премии "Грэмми". (Прим. ред.)




15


Здесь перечисляются имена и прозвища знаменитых серийных убийц современности. (Прим. ред.)




16


Cribra orbitalia (мед.) – пороз верхней стенки глазницы. (Прим. ред.)




17


Джон By (p. 1946) – американский режиссер китайского происхождения, снимающий в жанре экшн. (Прим. ред.)




18


Шер (р. 1946) – американская певица. (Прим. ред.)




19


Здесь намеренная ошибка в написании – см. далее по тексту романа. (Прим. ред.)




20


Ширли Темпл (р. 1928) – американская актриса и политический деятель.




21


Роберт Мэпплторп – современный американский фотохудожник, один из лучших мастеров фотографии XX века. (Прим. ред.)




22


"Остров Гиллигана" – американский комедийный телесериал (1964-1967). (Прим. ред.)




23


"Друзья" – американский молодежный телесериал (1994-2004). (Прим. ред.)




24


Камерон Диас (р. 1972) – американская киноактриса. (Прим. Ред.)




25


Том (Томас) Круз (р. 1962) – американский актер кино. (Прим. Ред.)




26


Американский фильм 1971 года, режиссер Дон Сигел. (Прим. ред.)