Слуга смерти
Майкл Маршалл


Уорд Хопкинс, бывший агент ЦРУ, в погоне за соломенными людьми застает среди лесистых каньонов в окрестностях городка Якима, штат Вашингтон, жуткую по жестокости картину: тело мужчины, привязанное к металлическому шесту таким образом, что кажется, он шагает к определенному месту. Далее обнаруживается еще один человеческий труп, а невдалеке от него — хижина, полная мертвых тел. Уорд понимает, что время пассивных действий прошло и настала пора перейти к активным поискам тайного дирижера всей этой кровавой симфонии…

Роман Маршалла — абсолютно уникальное явление в мире современного детектива. Этот крупномасштабный триллер сразу же вывел писателя в ведущие мастера жанра.


Майкл Маршалл

Слуга смерти


Моему отцу


Якима


Мы встретились на автостоянке возле торгового центра в Якиме, маленьком городке в центральной части штата Вашингтон. В нем есть все, чему полагается быть в подобного рода населенных пунктах, — во всяком случае, имеется торговый центр, из тех, куда можно прийти за покупками, а потом забыть о том, что происходит снаружи и даже где вообще находишься. За три часа в двери торгового центра вошли лишь два человека, подростки в футболках с длинными рукавами, ни один из которых не походил на обладателя суммы, способной озолотить данное заведение. Вскоре они снова вышли, с пустыми руками. Огромные холщовые плакаты вдоль третьего этажа объявляли о сдаче площадей в аренду по сногсшибательным ценам. Большое угловое помещение на первом этаже пустовало, что никогда не предвещает ничего хорошего.

Я сидел в машине, потягивая кофе, который купил в «Сиэтлс бест» через дорогу. Кофейня, похоже, была единственным предприятием на этой улице, верившим в собственные силы; остальные выглядели так, словно объявление о сдаче в аренду было для них последней надеждой заработать хоть немного перед тем, как случится неизбежное. Пока я ждал, мне казалось, будто я почти вижу сидящего где‑то мэра, который барабанит пальцами по большому полированному столу, тихо сходя с ума при виде погруженного в дремоту городка. Город наверняка выжил бы — даже в этой мертвой зоне есть нуждающиеся в парочке пивных или очередной забегаловке типа «Бургер кинг», — но казалось крайне маловероятным, чтобы кто‑то смог здесь разбогатеть. С подобными целями следовало отправляться на север, в Сиэтл, или на юг, в Портленд. Что можно делать в Якиме — я не имел ни малейшего понятия.

Наконец появился Джон Зандт, в большом красном пикапе производства компании «Дженерал моторс», грязном и отнюдь не новом. Правая сторона выглядела так, словно машину таранило небольшое стадо коров, едва не добившись успеха. Он объехал небольшую парковку, поравнявшись с моим новеньким «фордом», и мы опустили стекла. Было холодно.

— Привет, Уорд. Ты что, специально просил напрокат именно такую тачку? — сказал он. — Хорошо хоть не потребовал написать краской на борту «Мы не местные».

— Ты невероятно опоздал, — ответил я. — Так что пошел к черту. В моей конторе подобных дерьмовозов не оказалось. Это тебе, судя по всему, повезло.

— Я его спер со стоянки в аэропорту, — признался он. — Ладно, поехали.

Я вышел из машины, оставив ключи в замке и надеясь, что контора Герца примирится с потерей, как уже не раз бывало. Ни они, ни кто‑либо другой не мог отследить меня по удостоверению, которым я воспользовался в Спокейне. Забравшись в пикап, я увидел два лежащих на полу пистолета. Подняв один, я осмотрел его и сунул в карман.

— Далеко ехать?

— Примерно час, — ответил Зандт. — А потом придется идти пешком.

Он выехал со стоянки и направился вдоль улицы, мимо серого здания нового торгового центра, обрекавшего на еще большее прозябание тот, который я видел до этого. Впрочем, и он не выглядел особо процветающим.

Свернув направо на шоссе 82, мы проехали через пригород под названием Юнион‑Гэп, затем мимо зданий вдоль дороги, и наконец не осталось ничего, кроме самой дороги. Возле Топпениша Зандт круто свернул на юго‑запад по шоссе номер 97. Больше населенных пунктов нам не встречалось вплоть до небольшого городка Голдендейл в пятидесяти милях дальше. Еще двадцать миль отделяло нас от одного из самых непривлекательных участков реки Колумбии, вверх по течению от плотины Даллес.

Благодаря тому, что прошлый вечер я провел с разговорчивым барменом «Руни Лаундж» — подобии бара в самом большом отеле Якимы, я знал, что сейчас мы находимся на территории резервации племени якама и по обе стороны дороги на протяжении восьмидесяти миль нет ничего, кроме нескольких маленьких индейских поселений на севере. Я также знал, что место, ныне называвшееся Юнион‑Гэп, раньше носило имя Якима, пока железнодорожная компания не вынудила индейцев перенести свою столицу на пять миль к северу, преодолев их сопротивление с помощью взяток, в конце концов расколовших племя, что не удавалось до этого ни голоду, ни холодным зимам. И еще я знал, что чуть выше по течению от плотины Даллес когда‑то грохотал водопад Селило, священный бурлящий водный поток, где люди в течение десятков тысяч лет добывали лосося. Теперь он смолк, похороненный под вспучившимися водами дамбы. Некоторое время назад индейцам была выплачена компенсация, но якама все еще ждали, что их потеря будет восполнена неким более существенным образом. Похоже было, что ждать им придется долго, возможно, до скончания времен.

Как и большинство людей, я толком не знал, что делать со всеми этими сведениями. Бармен был индейцем, но его короткие светлые волосы торчали во все стороны, словно у поп‑звезды восьмидесятых, и на лице было слишком много косметики. Как к подобному относиться — я тоже не знал.

К приборной панели машины Зандта была приклеена липкой лентой карта с потрепанными краями и заляпанная сальными пятнами, словно она немалое время провела в чьих‑то карманах и жирных руках. Маленький крестик отмечал центр большого пустого участка возле извилистой голубой линии под названием Сухой ручей.

— Откуда сведения?

— Из разговора, записанного по одной из фэбээровских «линий доверия». Вроде бы ничего особенного — парень был сильно пьян и изъяснялся не слишком членораздельно, но Нина выудила его из общей кучи.

— Почему?

— Потому что то, о чем он говорил, выходило далеко за рамки обычного, а она знает, что подобное вовсе не означает, что это неправда.

— И как же ты его нашел?

— Эти телефонные звонки вовсе не столь анонимны, как о том заявляет ФБР. Нина определила, что звонок сделан из бара в Южной Дакоте. Я поехал туда и подождал, пока нужный человек не появится снова. Для него это вовсе не оказалось неожиданностью.

— И?

— Информатора зовут Джозеф. Он вырос в Харре, поселке в нескольких милях к западу от Якимы. Ты знаешь, что это территория резервации?

— Для чего‑либо иного тут чересчур уныло. Мы настолько добры к этим ребятам, что даже странно, почему они так нас не любят?

— Они здесь жили, Уорд. И не наша вина, что тут теперь почти как на луне. Джозеф был в гостях у родных и неделю назад отправился прогуляться в лес. Прогулка оказалась долгой — в итоге он провел там несколько суток. Должен заметить, что, судя по его внешности, Джозеф постоянно и помногу пьет. Вены у него тоже выглядят не лучшим образом. Однако он вполне уверенно описал место, где побывал.

— Почему он просто не обратился в полицию?

— Не думаю, что с местными копами у него самые лучшие отношения. Именно поэтому он и оказался в Южной Дакоте.

— И что, он увидел твою новую симпатичную бородку и решил с ходу тебе довериться?

Зандт отвернулся.

— Я надеялся, что ты не заметишь.

— Уверяю тебя, заметил. И даже не начал отпускать по этому поводу шуточки.

— Нине она нравится.

— Кожаные сумочки ей тоже, вероятно, нравятся. Но это же не значит, что ты должен носить такую на голове. Так где сейчас этот Джозеф?

— Исчез. У него теперь в кармане двести долларов, и я не думаю, что он станет с кем‑то еще разговаривать. Он и так уже не на шутку перепугался — ему почудилось, будто он видел привидение или что‑то в этом роде.

Зандт покачал головой, словно подобное казалось ему чересчур большой глупостью, чтобы тратить на нее слова.

Я отвернулся, прежде чем он успел увидеть выражение моего лица.

Примерно через полчаса после того, как мы миновали Топпениш, мне стало казаться, будто мы и в самом деле на другой планете. Возможно, когда‑то и имело смысл сюда приезжать, но теперь — никакого. Здесь не было деревьев, лишь остроконечные холмы, неглубокие каньоны и небольшие островки растительности среди остатков прошлогоднего снега. Серо‑коричневые камни напоминали равнодушную акварель, висящую на стене в коридоре. Небо посерело, и облака опустились на холмы и долины подобно белому мху. Единственным, что притягивало взгляд, оставалась дорога.

Зандт постоянно посматривал на часы. Еще через десять миль он сбавил скорость, озираясь по сторонам. Наконец он увидел то, что искал, и съехал на обочину.

— Попробуем подобраться как можно ближе.

Он свернул на неширокую дорожку, которую я даже не заметил. Некоторое время мы подпрыгивали на ухабах, двигаясь вниз по склону холма, пока не оказались ниже уровня шоссе. Похоже было, что здесь никто не проезжал уже очень давно. Через полмили спуск стал круче, и я вцепился в сиденье обеими руками.

Удостоверившись, что нас не видно с дороги, Зандт остановил машину и вышел. Я тоже. Было очень тихо.

Я огляделся по сторонам.

— Здесь?

— Нет, но остальной путь придется пройти пешком.

— Никогда не любил пеших прогулок.

— И почему я не удивлен?

Он достал из кармана нечто вроде электронной записной книжки с плоской крышкой.

— GPS‑навигатор?

Он кивнул.

— Мне бы не хотелось заблудиться.

Отметив положение пикапа, он направился вверх по склону. Вид вокруг ничем не отличался от того, что мы наблюдали уже полдня, если не считать отсутствия шоссе.

— Пошли.

Мы двинулись по тропинке, которая огибала холм сзади, а затем уходила в никуда. За холмом оказался еще один, дальний склон которого вел в неглубокий каньон. Мы спустились туда, окутанные туманом, и поднялись с другой стороны. Дальше на некотором протяжении местность была ровной — ни единого дерева и твердая каменистая голая почва с редкими клочками желтоватой травы и бледными сине‑зелеными кустами. Звук шагов напоминал хруст чипсов, если их жевать с закрытым ртом.

Зандт пнул очередной куст.

— Что это за хрень?

— Судя по всему, полынь. Хотя, честно говоря, я ни черта не знаю о высокогорной флоре.

— Чертовски тяжело идти.

— Это уж точно.

Туман продолжал сгущаться, и вскоре дальше тридцати ярдов ничего было не увидеть. Джон то и дело консультировался со своей электронной штуковиной, но, похоже, в этих местах понятия направления не существовало вообще. Воздух был сухим и холодным — холод хоть и не пронизывал до костей, но заставлял зябко поеживаться. Я попытался представить себе живших здесь когда‑то людей, которые никогда не знали иной погоды, но не смог. Впрочем, в любом случае это наверняка было очень давно. Местность выглядела так, словно не желала, чтобы ее кто‑либо когда‑либо снова беспокоил.

Какое‑то время спустя я посмотрел на часы. Был пятый час, и начинало смеркаться. Коварный ветер усилился. Медленно тускнеющее в тумане солнце напоминало серебряную монету.

— Знаю, — сказал Джон, прежде чем я успел произнести хоть слово. — Отметка на карте — все, что у нас есть. Мы на месте или где‑то рядом.

— Мы вообще нигде, — ответил я. — Никогда не видел подобного за всю свою жизнь.

Тем не менее мы продолжали идти. Туман сгущался, превращаясь в серое покрывало, в котором то и дело возникали странные полости, светившиеся в лучах солнца золотистым сиянием. Оказалось, что мы идем вдоль низкого гребня, у подножия еще одного холма, возвышавшегося, словно серо‑зеленая дюна в десяти ярдах правее; край каньона остался слева.

Особых результатов пока заметно не было, но я молчал. Так или иначе, ничего другого мне не оставалось.

Наконец Джон остановился.

— Черт возьми, — пробормотал он.

Он явно был раздражен, хотя мне не в чем было его винить. Судя по темным кругам под глазами, в последнее время он почти не спал. Я надеялся, что его информатору хватило ума какое‑то время не возвращаться в тот бар в Южной Дакоте.

— В твоей штуковине есть подсветка?

— Конечно.

— Тогда у нас еще есть время.

Я снова двинулся с места.

Он не пошевелился.

— Уорд, не думаю, что это того стоит. Даже по прямой до шоссе идти сорок минут, может быть и больше. Мы обошли весь район, отмеченный на карте.

Я повернулся.

— А когда он сделал эту отметку? Где это было?

— В баре.

Всего лишь с расстояния в несколько ярдов голос Зандта звучал так, словно ему приходилось пробивать себе путь сквозь туман.

— Вот именно. Другими словами — неделю назад и за много сотен миль отсюда. Насколько он был тогда пьян?

— Он сказал, что вполне уверен.

— Вероятно, он точно так же был уверен, что сможет удержать стакан. Ты мог положиться на слова свидетеля хоть раз, когда служил в полиции?

— Нет, конечно, — бросил он и, достав мобильник, уставился на него. — Нет сигнала. Мы далеко зашли, Уорд.

— Во всех отношениях. Но… — я замолчал, чувствуя, — будто весь мир вдруг сместился в сторону. — Что это, черт возьми?

Он шагнул ко мне, и мы встали плечом к плечу. Потом он увидел то же, что и я.

— Господи…

Чуть впереди нас шел человек, очертания фигуры которого выглядели слегка размытыми в тумане. Он был одет в серый деловой костюм и черные туфли, совершенно неуместные для здешнего окружения. Полы его пиджака негромко хлопали на ветру. У него был целеустремленный вид, словно он направлялся во вполне конкретное место. Но, несмотря на это, он никуда не двигался.

Шагнув вперед, я потянулся к пистолету, но передумал. Потом, немного поразмыслив, все же достал оружие.

Слегка разделившись, мы подошли к идущему.

На вид ему было за пятьдесят. Седые волосы когда‑то были хорошо подстрижены, сейчас же они просто прилипли к голове. Руки и лицо выглядели весьма малопривлекательно. Когда‑то белые, теперь они окрасились в разные оттенки синего и ярко‑розового, местами переходившего в некий пурпурно‑коричневый цвет, для которого я не знал названия. Шею пересекал неровный разрез до самого левого уха, от которого ножом был отхвачен кусок. Отсутствовала и верхняя губа. От него пахло, но запах не казался невыносимым благодаря очень холодному и сухому воздуху.

Теперь, когда мы подошли ближе, все стало выглядеть чуть более прозаично. Перед нами был уже больше не призрак, а просто труп. При виде трупа начинаешь всего лишь сомневаться в мире и живущих в нем людях. При виде призрака начинаешь сомневаться во всем, и у тебя возникает множество вопросов, на которые нет ответов, а в утешительные обещания, что сам себе даешь, не веришь и даже не до конца их понимаешь.

Зандт обошел тело сзади, достал свой коммуникатор и, поднеся его к лицу мертвеца, начал делать снимки.

— Смотри, — сказал он.

Я обошел труп, инстинктивно стараясь держаться от него подальше, словно опасаясь, что он снова начнет двигаться, продолжая свой путь через равнину. В землю позади него был вбит металлический шест длиной футов в пять и толщиной дюйма в два. Труп был привязан к шесту так, чтобы создавалась иллюзия, будто мертвец куда‑то идет. Со временем тело бы упало, одежда истлела, а шест проржавел.

— Господи, — выдохнул я.

Зандт лишь кивнул, очевидно не испытывая желания осматривать труп с других точек зрения. Он обшарил карманы его пиджака и брюк, но ничего там не обнаружил.

Я отошел чуть назад. Туман немного рассеялся, и можно было увидеть, что положение тела выбрано не случайно. Холм скрывал его так, что заметить мертвеца можно было, лишь оказавшись именно здесь, на этом месте, где не было никаких причин появляться хоть одной живой душе.

Зандт окинул взглядом равнину, насколько позволял туман.

— Он говорил, что их двое.

— Прекрасно. Есть чего ожидать.

— Он не сказал, где именно.

Я кивнул в сторону идущего.

— Судя по всему, он куда‑то направляется.

Мы двинулись в ту сторону и ярдов через пятьдесят — скорее почувствовали, чем увидели, край еще одного каньона. А потом нашему взору предстало еще кое‑что.

Она сидела на самом краю — женщина примерно того же возраста, что и идущий мужчина, но, учитывая состояние ее кожи, точно определить это было сложно. Ее локти покоились на коленях, а подбородок опирался на сложенные руки. Поза выглядела вполне естественной, судя по всему, ее придали телу еще до того, как оно успело окоченеть. Единственное, что нарушало картину, — волосы, торчавшие во все стороны седыми пучками. Казалось, будто ее обнаружили вороны и начали делать свое дело, а потом бросили. Возможно, даже для стервятников есть предел. Теперь же она просто сидела и смотрела в никуда пустыми ввалившимися глазами.

Она была похожа на… я не знал, на что она была похожа. Мне в самом деле не с чем было сравнивать. Я отвернулся, как будто боясь, что она может повернуться и посмотреть на меня. И тогда пути назад для меня бы уже не было.

Зандт сделал лишь два снимка, затем отметил координаты.

— Ладно, — тихо сказал он. — Пошли отсюда.

Я последовал за ним, не вполне сознавая, что я сейчас чувствую и что вообще полагается чувствовать после такого. Но нечто ощущалось, только что?

Остановившись, я снова посмотрел на нее. Что‑то казалось мне странным в ее позе.

— Уорд, давай выбираться. Скоро совсем стемнеет.

Не обращая на него внимания, я подошел к женщине и, присев, посмотрел туда же, куда смотрела она. Голова ее была наклонена чуть вперед, словно взгляд устремлялся вниз, в каньон.

Мне хотелось вернуться назад к машине не меньше, чем Зандту. «Руни Лаундж» казался мне в данный момент не таким уж и плохим заведением. И даже торговый центр Якимы, на крайний случай.

Спускаться в каньон было нелегко. Вначале я двигался лицом вперед, но вскоре пришлось повернуться и помогать себе руками. Я услышал сверху, как Зандт выругался, а затем двинулся следом за мной, к счастью, в нескольких ярдах правее, так что камни падали от меня достаточно далеко.

Добравшись до дна каньона, я сперва не увидел ничего особенного. Та же местность, что и наверху, лишь чуть более каменистая, с более густой растительностью и несколькими низкорослыми деревцами. Туман понемногу рассеивался, по мере того как небо приобретало все более темно‑синий оттенок.

Потом я увидел впереди еще один проход, высохшее русло небольшого ручья. Пройдя немного вдоль него, я, к своему удивлению, обнаружил, что оно расширяется, превращаясь в открытую площадку. Когда появился Зандт, я все еще стоял на ее краю, глядя На приземистый силуэт, скрытый под скальным выступом.

Сначала трудно было понять, что это такое.

Потом стало видно, что это угол небольшого строения, прижавшегося к краю каньона.

Мы подошли к зданию, держась на расстоянии в три ярда друг от друга. Стало ясно, что это очень старая хижина еще времен первопоселенцев, сложенная из больших кусков дерева, основательно выветрившегося, но на сером фоне местами до сих пор виднелись коричневые пятна. Окна изнутри были заколочены ветхими ставнями, но явно уже в более позднее время. Дверь заперта на висячий замок, отнюдь не выглядевший старым. Кто‑то прошелся по двери топором или лопатой, но довольно давно. Среди царапин виднелись очертания, напоминавшие буквы.

Держа пистолет наготове, Зандт другой рукой сделал несколько снимков. Окна. Стены. Дверь.

Убрав коммуникатор в карман, он посмотрел на меня. Я кивнул.

Шагнув вперед, я пинком выбил дверь и отскочил в сторону. Зандт стоял позади меня, подняв пистолет.

Проскользнув внутрь, я метнулся вправо, прикрываясь дверью. Из‑за заколоченных окон внутри было темно, но сквозь дверной проем падало более чем достаточно света, чтобы у меня встали дыбом волосы.

Хижина была полна мертвецов.

Трое сидели в ряд на скамье, прислонившись к задней стене. Один уже превратился в скелет, двое других почернели и выглядели просто ужасно. У одного не было рук, у второго лопнул живот. Остальные тела были сложены в небольшую груду по другую сторону, и еще по крайней мере двое лежали у передней стены. Судя по их состоянию, все они умерли достаточно давно. С костей некоторых свисали лишь ошметки кожи и иссохшей плоти. Из дыры в макушке одного из черепов торчала верхняя половина пластмассовой куклы, волосы которой стали серыми от пыли.

По мере того как глаза привыкали к полумраку, я начал различать все больше и больше человеческих останков, сложенных в небольшую аккуратную кучку у стены слева. Пошевелив ее ботинком, я увидел под ней толстый слой костей, часть которых уже превратилась в пыль.

Мы стояли, опустив руки и моргая. Здесь никто не мог причинить нам вреда.

Зандт откашлялся.

— Кто это сделал? Они?

— «Соломенные люди»? Возможно. Но некоторые здесь уже очень, очень давно.

Зандт хотел перевернуть все вверх дном, но один лишь взгляд сказал мне, что искать нечего. Тому, кто убивал этих людей, незачем было спешить. К тому же мне просто не хотелось здесь оставаться. Вообще. Чем дольше я стоял посреди хижины, тем больше мне казалось, что она медленно дышит, и от ее тошнотворного дыхания становилось не по себе. Хотелось выйти наружу.

Пятясь, я шагнул через порог, глядя на стены хижины. Теперь меня уже меньше удивляло, что часть дерева осталась коричневой. Казалось, будто немалое количество зла впиталось в эти стены, поддерживая их влажными и живыми. Что бы здесь ни происходило — это длилось в течение долгого времени. К этому приложил руку не один человек, возможно, даже не одно поколение. Что это — лишь место, куда складывали трупы, или же их молчаливое присутствие, их позы должны были свидетельствовать о чем‑то ином? Я представил себе всю страну в целом, со всеми ее обширными безлюдными пространствами, и подумал, является ли это место единственным.

Зандт тоже вышел, но внезапно остановился, глядя куда‑то над моим плечом.

Я повернулся и увидел, куда он смотрит. Тело находилось в двадцати футах от нас, на другой стороне каньона, расположенное таким образом, чтобы его можно было увидеть, выйдя из хижины.

Я подошел ближе. Это тело было куда более свежим. Однако ему не была придана какая‑либо поза, подобно паре там, на равнине, — оно просто валялось на земле, раскинув руки и подогнув одну ногу. К его груди было пришпилено что‑то коричневое, прямо посередине, там, где не заметить было просто невозможно, не похожее ни на что из того, что я видел прежде, но, судя по неестественной пустоте в разинутом рту трупа, не оставалось никаких сомнений в том, что это такое.

— Это тот самый тип? Джозеф?

Зандту незачем было отвечать.

Путь назад к машине показался нам очень долгим. За все время, пока мы ехали берегом Колумбии на юг, в сторону Портленда, никто не произнес ни слова.

В аэропорту мы взяли билеты на разные рейсы. В следующий раз мы встретились лишь через месяц, в течение которого слишком многое успело измениться.


Часть 1 ХОЛОДНЫЕ ПРИСТАНИЩА


Я с миром враждовал, как мир — со мной.

Но, несмотря на опыт, верю снова,

Что Правда есть.

Лорд Байрон.

Паломничество Чайльд Гарольда

(перевод В. Левика)


Глава 01


С дороги никогда не оказывается подходящего съезда, когда он тебе нужен. Ты едешь по шоссе, вдоль обеих сторон которого тянется лес, без особого труда преодолевая пологие подъемы и впадины; меж рядами берез открывается столь прекрасный заснеженный пейзаж, что ты его даже не замечаешь, думая лишь о том, что за следующим поворотом обязательно найдется место, где можно остановиться. Но по какой‑то причине такового не оказывается. Тебе уже начинает казаться странным, что в этот облачный январский вторник ты вдруг очутился один на дороге, где никого нет, вероятно, на протяжении пяти миль в обоих направлениях. Машину можно просто оставить на обочине, но это кажется не вполне правильным, хотя взята она напрокат и тебя с ней ничего не связывает, кроме того, что это последний автомобиль из всех, за рулем которых ты когда‑либо сидел, — и тебе не хочется бросать ее просто так.

Дело вовсе не в том, что ты чересчур сентиментален, даже не в том, что ты не хочешь, чтобы кто‑то ее увидел и, подумав, что случилось какое‑то несчастье, занялся расследованием. Все дело лишь в аккуратности. Ты хочешь, чтобы машина была должным образом припаркована. Сейчас это кажется тебе крайне важным, но остановиться негде. Собственно, вот в чем проблема, вдруг понимаешь ты — в том, что жизнь лишена всякого смысла. Негде остановиться и передохнуть, даже когда по‑настоящему в этом нуждаешься. Порой даже нет необходимости что‑то переосмысливать или думать о будущем. Хочется всего лишь…

Черт побери — вот оно.

Том вдавил педаль на три секунды позже, чем нужно, и слишком резко. Машину занесло, она проскользила футов тридцать, виляя задом, пока не остановилась, перегородив обе полосы, словно поставленная на дорогу чьей‑то гигантской рукой. Несколько мгновений он сидел неподвижно, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Ветер доносил через окно порывы холодного воздуха и настойчивое пронзительное карканье какой‑то птицы. Если не считать его, вокруг царила полная тишина — и слава богу. Окажись на дороге кто‑то еще, и все пошло бы кувырком — дьявольская ирония судьбы, которой он опять‑таки отнюдь не желал. Он уже и без того натворил немало бед.

Снова развернув машину вдоль дороги, он медленно проехал задним ходом мимо площадки на обочине, Сара сумела бы сразу заехать туда задом, но он не мог. По крайней мере, он не был уверен, что это у него получится, так что даже не стал пытаться. Он всегда поступал так, пытаясь скрыть собственные недостатки, сохранить собственные тайны. Ему никогда не хотелось выглядеть дураком, даже если он действительно выглядел дураком да при этом еще и трусливым.

Он выехал на небольшую площадку, отгороженную шестидюймовой полосой сметенного с дороги снега. Вероятно, эта площадка являлась начальным пунктом какой‑то не слишком известной тропы для лесных прогулок, в зимний сезон полностью недоступной. Лишь когда машина снова остановилась, Том понял, что у него отчаянно трясутся руки. Взяв с пассажирского сиденья бутылку, он сделал большой глоток. Некоторое время он смотрел в зеркало заднего вида, но не увидел ничего, кроме бледной кожи, каштановых волос, мешков под глазами и зарождающегося двойного подбородка. Все признаки среднего возраста.

Открыв дверцу, он сунул ключи в карман, не стоило оставлять чересчур очевидных свидетельств своего поступка. Оттолкнувшись от машины, он тут же поскользнулся на камне и грохнулся во весь рост на землю.

Поднявшись на колени, он обнаружил на ладони несколько влажных царапин, а по лбу и правой щеке, похоже, стекали капельки крови. Правая лодыжка тоже болела. Стряхивая с лица мелкие камешки и неожиданно протрезвев, он наконец понял, что поступает совершенно правильно.

Вытащив из багажника рюкзак, он захлопнул крышку, и с этим щелчком к нему пришло осознание, что он все же испытывает к машине некие чувства. Убедившись, что все дверцы заперты, он перешагнул низкое ограждение из бревен, направляясь в сторону, противоположную тропе.

Птица — та же или другая — продолжала хрипло каркать. Том попытался на нее закричать, и она затихла, но вскоре начала снова. Том понял, что для нее он — всего лишь еще одно шумное животное, не имеющее никакого права кем‑либо командовать.

Оставив птицу в покое, он сосредоточился на том, чтобы не упасть.

Подъем был тяжелым и крутым. Вскоре он понял, почему здесь не было зон для отдыха: этот лес не располагал к отдыху. Лес существовал не ради чьего‑то удовольствия — в нем не было огороженных тропинок, туалетов или закусочных и вообще никаких традиционных посредников между цивилизацией и дикой природой. И Тома это вполне устраивало. Потребности его были невелики и вполне удовлетворялись. В рюкзаке не было почти ничего, кроме алкоголя, и он один раз остановился переложить бутылки так, чтобы они не звенели. В желудке у него тоже ничего не было, кроме алкоголя. Он уже начал сомневаться в водке как в образе жизни, хотя она и придавала ему смелости, и позволяла чувствовать себя не столь дерьмово.

Часа через два он прикинул, что прошел всего три мили, хотя забрался довольно высоко, оставив позади березы и красные заросли кизила, и теперь его окружали лишь ели и кедры. Снега здесь почти не было, но повсюду валялись упавшие ветви и росли колючие кусты, цеплявшиеся за джинсы и пальто. Высокие молчаливые деревья росли там, где им хотелось. Временами ему попадались ручьи. Сначала он их перепрыгивал, но по мере того как боль в лодыжке нарастала, он начал искать места, где легче было пересечь ручей. Иногда он что‑то бормотал себе под нос, но в основном молчал, стараясь сберечь дыхание. Чем быстрее он шел, тем меньше ему приходилось быть начеку.

Допив бутылку, он бросил ее и пошел дальше. Через сто метров он понял, что поступил невоспитанно, и вернулся, чтобы ее подобрать, но не нашел. Он начал понимать, что основательно пьян и столь же основательно заблудился, но продолжал идти, углубляясь в лес. Время, проведенное за изучением карт, показало, что в этих краях даже лесные просеки встречаются редко, но он знал по собственному опыту, хотя и городскому, что у него хорошо развито чувство направления. Не в меньшей степени он сознавал, насколько слаб и что любой минутный порыв может завести его туда, куда ему совсем не хотелось бы, а потом внезапно исчезнуть, оставив его с кровью на руках. Вот почему для него столь важно было заблудиться. Иначе он бы просто передумал, нашел бы какую‑нибудь отговорку. Нет ничего более жалкого, чем с треском провалить собственное самоубийство.

Том Козелек прилетел на Северо‑Запад без каких‑либо определенных планов, за исключением желания оказаться подальше от Лос‑Анджелеса. Он немного постоял посреди Лос‑Анджелесского аэропорта, слегка пьяный, и выбрал Сиэтл, поскольку недавно был там по делу и знал неплохой отель. В Сиэтле он провел одну ночь, а затем поехал на восток, в Каскадные горы. Это странные места: горные вершины, головокружительные долины и иззубренные камни всех оттенков серого. У них даже есть своя небольшая история, из разновидности «А потом они вырубили еще немного деревьев». Но дорог здесь мало, и горы как бы существуют сами по себе; если не знать, куда направляешься — а этого Том не знал, — то легко может показаться, будто дорог тут нет вообще. В течение двух дней он словно в тумане перемещался между маленькими холодными городками, проводя вечера в номерах мотелей перед выключенным телевизором. Он звонил домой, и ему отвечали, отчего становилось лишь хуже. Разговор с женой и детьми был коротким и без скандалов — еще хуже. Порой тяжелее всего сохранять здравомыслие, особенно в ситуации, когда мир разваливается на глазах и становится некуда податься.

В конце концов он нашел городок под названием Шеффер и обосновался там. Шеффер состоял всего лишь из одной главной улицы и пяти поперечных, исчезавших среди покрытых елями крутых холмов. Но, судя по паре высокомерного вида гостиниц и молодежного стиля кафе, где продавали неплохое овсяное печенье и на полке стояли пять подержанных, но почти нетронутых экземпляров «Мостов округа Мэдисон», люди приезжали сюда с определенной целью. В городке имелся также маленький железнодорожный музей, который был закрыт, а также участок заброшенной железной дороги, идущий параллельно главной улице, на котором стояли старые ржавые локомотивы и вагоны. Туристический сезон закончился, и на первый план выдвигались местные жители, вычесывая мох из волос.

За четыре дня до того, как отправиться в лес, Том сидел у стойки в баре «У Большого Фрэнка», самом спокойном из трех имевшихся в городке. Он тупо глядел на экран телевизора, где показывали состязания по какому‑то иностранному виду спорта, правил которого он толком не понимал, и ощущал странное умиротворение, несколько необычное здесь, на территории индейцев. Ему было сорок три года, и он давно стал взрослым. В его распоряжении имелись кредитные карточки и автомобиль. Ему не стоило беспокоиться, что кто‑то может его узнать. При желании он мог сделать вид, будто его зовут Лэнс, и объявить себя бывшим пилотом‑истребителем, который стал миллионером в интернет‑бизнесе, или культовым балетмейстером в направлении джаз‑фьюжн, и никого бы это не взволновало. Он мог поступать так, как ему хотелось, но вся проблема заключалась в том, что ему не хотелось ничего. Вообще.

Сейчас для него уже ничего не имело значения. Он пересек черту.

Он продолжал пить, пока в голове не сделалось холодно и пусто. Неожиданная мысль пришла ему на ум, словно стрела, выпущенная из далекого лука. Он понял, что все же есть способ — пусть не лучший, но вполне приемлемый — избавиться от всех проблем. Он взял еще кружку пива и отнес ее на столик в темном углу, чтобы обдумать эту мысль более тщательно.

Он уже подумывал прежде о самоубийстве, как и большинство людей, но никогда не думал об этом всерьез — так, лишь иногда, чтобы убедиться, что подобная мысль в очередной раз кажется ему нелепой. На этот раз все было по‑другому, и он рассуждал вполне здраво. Да, его жизненная ситуация еще не стала необратимой. Брак его распался, но этого нельзя было сказать обо всех его дружеских связях. Он мог получить новую работу, разрабатывать корпоративные сайты для кого‑нибудь другого. Можно было найти квартиру, самому стирать белье, купить себе микроволновку. Через год все могло стать совсем иначе. И что с того? Он все равно остался бы тем же Томом, неуклюжим мужиком с неопределенными способностями, которого медленно засасывает неумолимая трясина возраста. Он все равно остался бы той же личностью, которую когда‑то занесло в эти края. В жизни у него и так было мало хорошего — что, если тут узнают и об остальном? Выбор, который ему хотелось бы сделать, существовал исключительно в его прошлом.

Так почему бы просто не покончить со всем этим? Подвести черту. Примириться с потерей. Надеяться, что переселение душ действительно существует, и попытаться в следующий раз найти работу получше.

Почему бы и нет, в конце концов?

Он пил до закрытия бара, потом пытался беседовать с двумя молодыми барменами, пока те невозмутимо сопровождали его до дверей. Один что‑то отвечал со скучающим видом, другой — с явным отвращением. Том подумал, что он, вероятно, не намного моложе их отцов, скорее всего, угрюмых типов с квадратными подбородками, выпивавших рюмку бурбона или еще какого‑нибудь кислого пойла примерно раз в месяц. Дверь захлопнулась у него за спиной. Ковыляя обратно к мотелю, он вдруг понял, что ему больше незачем беспокоиться о том, кто и что о нем думает. Его новая цель дала ему возможность подняться на иной, более высокий уровень, откуда ему было на всех наплевать. Он настолько разозлился, что развернулся и, шатаясь, направился обратно к бару, намереваясь объяснить этим Чипу и Дейлу, что, хотя двадцатилетним нынешние времена и кажутся лучшими на свете, у тех, кому за сорок, есть на этот счет свое мнение и что однажды у них самих тоже отвиснут животы, и они забудут, что такое любовь, и вообще не смогут понять, кто же они такие. Ему казалось, что подобная мысль будет для них весьма ценной. Так или иначе, других у него сейчас все равно не было, и ему хотелось ею поделиться. Когда он наконец добрался до бара, дверь была заперта, а окна темны. Некоторое время он колотил в дверь, пытаясь убедить себя, что они могут быть внутри, но по большей части лишь затем, что ему просто хотелось по чему‑нибудь колотить. Прошло минут пять, прежде чем его неожиданно ослепил яркий свет. Обернувшись, он увидел полицейскую машину, стоявшую позади него. Молодой парень в форме стоял, прислонившись к ограде и скрестив руки на груди.

— Уверяю вас, сэр, — закрыто, — сказал он.

Том открыл было рот, но понял, что хочет сказать слишком многое, причем лишенное какого бы то ни было смысла. Он поднял руки — не в знак того, что сдается, но в немой мольбе. Как ни странно, полисмен, похоже, его понял. Он кивнул и, не сказав больше ни слова, сел в машину и уехал. Том отправился домой в мотель, медленно шагая посреди главной улицы, на которой не было ни одного автомобиля, лишь задумчиво мигали светофоры.

На следующее утро он еще раз тщательно все обдумал. Вариантов было немного. В городке не было оружейного магазина, а ему не хотелось куда‑то ехать на поиски. Даже если предположить, что у него каким‑то образом оказался бы пистолет, оружие его пугало. Прыжок с обрыва, если бы здесь нашелся обрыв, тоже его не устраивал. Сама идея однозначно казалась неприемлемой. Даже если бы его разум и решился окончательно, тело могло начать сопротивляться — и в этом случае ему пришлось бы долго идти назад к машине, чувствуя себя последним дураком на свете. «Да, я собирался броситься с обрыва, верно. Нет, этого не случилось. Извините. Хотя оттуда открывается прекрасный вид». Кроме того, Тому не хотелось превратиться в нечто раздутое или расплющенное, которое кто‑нибудь нашел бы, сфотографировал и отправил домой. Ему не хотелось разрушать свое тело, ему хотелось стереть себя с лица земли.

В воскресенье он сидел за огромным канадским сэндвичем в баре «У Генри», самом дружелюбном заведении городка, когда вдруг услышал нечто, поставившее на место последний кусочек головоломки. Какой‑то местный старожил явно развлекался, пугая парочку пенсионеров протяженностью и непроходимостью здешних лесов. Внимание Тома привлекло упоминание числа «семьдесят три», которое местный повторил несколько раз подряд. Семьдесят три — о чем это?

Его слушатели переглянулись и кивнули, явно впечатленные его словами. Потом мужчина повернулся к местному с видом человека, заметившего изъян в доводах собеседника.

— Больших или маленьких? — спросил он. — Те самолеты — какого размера они были?

Его жена кивнула — мол, моего мужа не проведешь, я же всегда говорила.

— Всякие, — слегка раздраженно ответил старик. — Большие, маленькие, гражданские, военные. Самолеты падают все время — собственно говоря, их на самом деле намного больше, чем тех, которые совершали в этих краях вынужденную посадку. Суть в том, что из всех самолетов, упавших на тихоокеанском Северо‑Западе после войны, семьдесят три так и не были найдены.

В самом деле, подумал Том.

Отодвинув сэндвич, он расплатился и отправился покупать столько спиртного, сколько мог унести.

Он не был готов к столь быстрому наступлению темноты. Сейчас он уже скорее ковылял, чем шел, мускулы на ногах, казалось, превратились в свинец. До сих пор он прошел всего миль восемь, самое большее десять, но неимоверно устал. Ему вдруг пришло в голову, что если бы он проводил больше времени в спортзале, то был бы в лучшей форме для того, чтобы умереть. Подобная мысль вызвала приступ безудержного хохота, пока рот не заполнился теплой слюной, и пришлось остановиться и сделать несколько глубоких вдохов, чтобы его не стошнило.

Сейчас он был примерно так же пьян, как обычно. Он присел на корточки, положив руки на колени и глядя на плывущие перед глазами разноцветные пятна, и стал думать, что делать дальше. Он уже основательно заблудился, следовательно, этот пункт из списка задач можно было вычеркнуть. Местность в течение вечера становилась все более гористой, с крутыми и предательски скользкими склонами. Когда придет ночь, наступит настоящая темнота, готовая поглотить и оглушить любого городского жителя. Сняв рюкзак, он поискал в нем фонарик. Включив его, он понял, что меняется не только освещенность. Собирался туман. Кроме того, было невероятно холодно. Пока что он ощущал лишь, как пот на коже превращается в ледяную воду, но ему не хотелось дожидаться, пока холод доберется до костей. Что означало: нужно идти дальше.

Он немного повертел лодыжкой, разминая ее, свернул чуть в сторону и продолжил пробираться вперед. В лесу наступила тишина, шумные птицы накричались досыта и отправились по своим гнездам спать. Насчет другой живности он не был столь уверен. Том уже некоторое время пытался не думать о медведях. Он не считал, что представляет какую‑то угрозу для крупных зверей, которые могли ему встретиться, и у него не было с собой еды, которая могла бы их привлечь, но, возможно, это не имело никакого значения. Возможно, они сидели в засаде и нападали на людей просто ради развлечения. Так или иначе, думать об этом ему совсем не хотелось, и он об этом не думал. Фонарик имел переключатель на два положения — яркий и не очень яркий, и он вскоре остановился на последнем. Сгущающийся туман отражал все больше света ему в лицо, отчего кружилась голова. Кроме того — еще страшнее становились тени. Днем лес выглядит вполне дружелюбно, напоминая о воскресных прогулках, шелесте листвы, о большой теплой руке отца или о своей собственной, протянутой кому‑то другому. Ночью лес сбрасывает маску и напоминает о том, почему стоит опасаться темноты. Ночной лес словно говорит: «Найди себе пещеру, мартышка, здесь не место для тебя».

Он продолжал идти, ослепленный туманом, то и дело оглушая свой мозг водкой, уверенный, что весь треск и шорох, который он слышит, производит он сам. В тумане не было видно никаких теней, двигался лишь сам туман — в чем он тоже был уверен. Можно было отбросить все опасения и идти дальше, в полной безопасности, испытывая лишь небольшие неудобства. Идти, пока не наступит кромешная тьма и само время как будто остановится, пока одну мысль не станет тяжело отличить от другой, пока страх не сожмется в неприметный комочек. Он шагал все быстрее и быстрее, пытаясь убежать от того, что нес внутри себя.

Ничто не предвещало, что на пути встретится обрыв. Он упрямо продирался сквозь заросли доходивших до пояса кустов, в третий раз испытывая приступ отчаянной икоты, пока вдруг нога не встретила опоры. Он двигался, наклонившись вперед, чтобы легче было раздвигать кусты, и отступать было уже поздно.

Он скользил по крутому склону, раскинув ноги и размахивая руками. Скорость падения несколько замедлил удар о небольшое дерево, в результате которого он потерял фонарик и бутылку. Его развернуло боком, и остаток пути он проделал, пересчитав все попадавшиеся на земле камни. Все закончилось очень быстро: он с размаху приземлился лицом вниз, слыша хруст собственных ребер.

Издав тихий безнадежный стон, он с трудом сбросил рюкзак и перевернулся на спину. Боль в груди была столь сильной, что он невольно вскрикнул. Сейчас было намного больнее, чем в прошлый раз, когда он упал, выходя из машины. Казалось, будто кто‑то воткнул в правый бок копье и раскачивает его конец. Боль распространялась и по нижней области живота, горячая и острая.

Какое‑то время спустя ему удалось сесть. Он осторожно провел рукой по боку, не глядя, просто на всякий случай, но оттуда ничего не торчало. Увидев в десяти футах от себя тускло светившийся в кустах фонарик, он пополз к нему по холодной грязи. В глазах слегка двоилось, но это продолжалось уже пару часов, так что он не особо беспокоился.

Подобрав фонарик, он обнаружил, что, судя по всему, свалился в широкий каменистый ров, когда‑то служивший руслом для обильного весеннего ручья, превратившегося теперь в тонкую струйку, журчание которой слышалось в десяти футах впереди. Если не считать этого журчания — было тихо. Очень тихо и очень холодно.

Он решил, что зашел достаточно далеко. Сегодняшняя ночь вполне его устраивала. Так или иначе, никакого завтра все равно уже не будет. Конец наступит чуть раньше, только и всего.

Он отполз чуть назад, оперся спиной о камень, поставил рюкзак между колен и открыл. По крайней мере одна из оставшихся бутылок разбилась: дно мешка было мокрым и источало острый запах алкоголя. Посветив фонариком, он понял, что руку внутрь просто так не просунуть, и вывалил большую часть содержимого на землю. Не сразу, но все же ему удалось найти упаковку снотворного.

Аккуратно выковыривая каждую таблетку из упаковки и складывая их в кучку на удачно подвернувшийся листок, он мысленно пробежал перечень того, что должен был сделать.

Заблудился — сделано. Напился — сделано. Это уж точно. Можно поставить большую красную галочку.

За мотель — расплатился, упомянув мимоходом, что возвращается обратно в Сиэтл. Сделано.

В такой холод на прогулку в лес мог отправиться только идиот, к тому же была середина недели, не сезон, и он ушел в сторону от проторенных троп. Сделано.

Таблетка, еще таблетка. Он посмотрел на кучку. Хватит ли? Лучше перестраховаться. Он продолжал выковыривать таблетки. Передозировка снотворного вовсе не была проявлением слабости, если это делать так, как делал он. Мужественно и достойно.

О да.

Машину, скорее всего, обнаружат завтра, и через день‑два кто‑нибудь отправится на поиски. Не пешком, но с воздуха, вероятнее всего, лишь для очистки совести. В свой последний день в Шеффере Том купил одежду и рюкзак камуфляжной окраски, чтобы его еще с меньшей вероятностью можно было заметить с пролетающего самолета или вертолета. Если бы он раскошелился еще на подходящие ботинки, лодыжка сейчас так бы не болела, но ему показалось, что это не имеет особого смысла.

Так или иначе, он сделал все, что требовалось.

Кучка таблеток продолжала расти, и он вдруг, к своему удивлению, обнаружил, что совсем не боится. Раньше ему казалось, что само приближение последнего шага может повергнуть его в панику, что в последний момент он начнет бороться со смертью. Сейчас же он чувствовал лишь, что очень, очень устал. Где‑то по пути от машины до этого случайно подвернувшегося рва жизнь окончательно утратила для него всякий смысл. Смерть стала лишь событием, которое должно произойти здесь и сейчас. Было темно, и близилась ночь. Самое подходящее время.

Уже почти не чувствуя от холода собственных пальцев, он начал глотать таблетки, по нескольку зараз, запивая их водкой. Несколько штук он выронил, но их хватало и без того.

«Прощай, Сара, найди себе кого‑нибудь другого. Прощай, Уильям, прощай, Люси. Знаю, вы возненавидите меня за то, что я сделал, но вы и так вскоре стали бы меня ненавидеть».

В какой‑то момент он, похоже, понял, что перешел грань смертельной дозы, после чего все оказалось легко и просто. Даже в лесу стало чуть теплее, хотя, возможно, он просто больше не ощущал собственных конечностей. Он сидел, слегка покачиваясь из стороны в сторону в окутывавшей его туманной тьме, ощущая одновременно холод и тепло, усталость и бодрость. Страх кружил где‑то в кустах, но оставался на почтительном расстоянии, пока он не перестал вообще хоть как‑то воспринимать окружающее и бросать в рот таблетки. Он коротко всхлипнул, а потом просто не смог вспомнить, о чем только что думал. Казалось, будто он идет по пустынной улице, на которой один за другим закрываются магазины.

Когда начали дрожать веки, он попытался держать глаза открытыми — не от отчаяния, а просто из детского желания прогнать сон, с которым, как он знал, ему все равно не справиться. Когда глаза наконец закрылись, он испытал мгновенное облегчение, а затем начал проваливаться в серую бездну. Он ожидал, насколько у него еще остались какие‑то ожидания, что процесс этот будет продолжаться, пока не наступит полная чернота и тишина. А потом не станет и этого. Прощай, мир.

Но он не ожидал, что очнется посреди ночи, все еще пьяный, сотрясаемый жуткой дрожью. Он не ожидал, что окажется жив и что его будет мучить страшная боль. К уж тем более он не ожидал увидеть прямо над собой чью‑то громадную тушу, от которой очень холодный ветер доносил запах тухлого мяса.


Глава 02


Ресторан представлял собой большое помещение, разделенное на несколько частей, со столиками в центре и кабинками вдоль трех стен. У входа в каждую кабинку висели маленькие фонарики, но сейчас они не горели. Стены были украшены большими фресками в старинном стиле, в основном в серо‑голубых, бледно‑розовых и грязно‑черных тонах. Через высокие двустворчатые окна у входа открывался вид на автостоянку, усыпанную старыми листьями, которые кружил холодный ветер. Я сидел на своем обычном месте, в одной из кабинок у задней стены. Мне здесь нравилось. Скамейка стояла не слишком близко к столу, и я не чувствовал себя зажатым. Меню изобиловало гамбургерами, буррито, фирменными салатами и чили (по‑техасски или в стиле Цинциннати: «Острее, еще острее… осторожнее!»), что как раз в моем вкусе.

В общем, здесь было просто отменное место для обеда, за исключением одного — отвратительного обслуживания. Я ждал уже достаточно долго, но никто ко мне так и не подошел, и не поприветствовал, и даже не принес воды со льдом, которую я, впрочем, все равно не стал бы пить. Собственно говоря, нерадивостью здесь отличались не только официанты. Придя сюда в первый раз, я увидел, что кто‑то опрокинул большую часть стульев в центре зала, и это отнюдь не радовало глаз. Я бы поставил их на место, аккуратно задвинув под столики, но это не было моей работой. Точно так же не входило в мои обязанности и заменять электрические лампочки. Я подумал было о том, чтобы отправиться на кухню, но решил, что в этом нет никакого смысла. Так было даже спокойнее. И темнее.

Я облокотился о столик, думая о том, что я, черт возьми, здесь делаю. Три дня ждать миску чили — все‑таки чересчур долго, сколь бы хорошим оно ни было. Даже я чувствовал, что готов распрощаться с Релентом, штат Айдахо.

Мне многое было известно о городках типа Релента, поскольку именно в них я провел большую часть времени за последние несколько месяцев, бесцельно блуждая по простирающимся на многие мили лесам и прериям наименее привлекательных штатов Америки. Вначале я останавливался в мотелях, пока однажды, подойдя к банкомату, не обнаружил, что денег больше нет. Удивительно, как влияет маленький блестящий цветной прямоугольник на твое благосостояние, на твое ощущение себя личностью. Ты начинаешь по‑настоящему осознавать значение карточки, лишь когда автомат выплевывает ее обратно и говорит тебе «нет», и это означает: ни сейчас, ни потом и вообще никогда. Тогда ты вдруг вспоминаешь, что карточка — вовсе не волшебный горшочек, производящий золото, а всего лишь кусок пластика, для которого ты даже не являешься законным владельцем. Я стоял на парковке в Нью‑Джерси, вертя карточку в руках, пока женщина в спортивном автомобиле с тремя толстыми детишками не сказала мне, чтобы я убирался ко всем чертям. Она уже держала наготове свою карточку, в полной уверенности, что та сработает как надо. Я ей даже позавидовал, хотя отнюдь не из‑за ее донельзя уродливых детей.

Вернувшись к машине, я забрался внутрь, сел и некоторое время смотрел сквозь ветровое стекло. У меня имелось восемнадцать долларов с мелочью плюс чуть меньше половины бака бензина. И больше ничего. Вообще.

— Ну что, Бобби, что теперь будем делать?

Бобби не ответил, поскольку его не было в живых. Он был моим лучшим другом, одним из немногих, чья судьба меня волновала по‑настоящему. Он погиб в месте под названием Холлс, когда мы пытались поймать психопата, именовавшего себя Человеком прямоходящим, который, как оказалось, был моим братом. Холлс взлетел на воздух, похоронив под собой тело Бобби. С тех пор Бобби стал моим непредсказуемым собеседником. Иногда он говорил именно то, чего я от него хотел: «Да, Уорд, возможно, это неплохой городок, чтобы провести в нем ночь». Или: «Да, нужно выпить еще пива» и «Да, мы сделали все, что могли, чтобы найти тех, кто убил твоих родителей, и глупо винить себя в том, что получилось не так, как хотелось бы, включая мою собственную смерть».

Потом он надолго замолкал. На целые недели. Я не знал, где он пропадал все это время и что менялось у меня в голове, из‑за чего я не мог больше его слышать. А слышал я его действительно только в своей голове. Я это знал. На самом деле его здесь не было.

В конце концов я уехал с парковки возле банка и нашел себе работу в качестве мойщика посуды и чистильщика картофеля через три городка отсюда. Повар‑эквадорец разрешил две ночи провести у него на полу, а потом у меня уже было достаточно денег, чтобы получить собственную комнату, при условии, что я не против делить ее с клопами, пылью и шумом и что я не буду ничего есть. В таком положении работа на кухне дает свои преимущества, хотя от дешевой еды вскоре начинает тошнить. Отношения между мной и эквадорцем прекратились неделю спустя, когда я попытался уговорить его поделиться частью дохода от мелкого наркобизнеса, которым он занимался среди прочего персонала и нескольких молодых и не очень молодых местных жителей, из тех, что порой появляются за спиной по ночам. В результате мне пришлось ранним утром сматываться из города, истекая кровью и чувствуя себя полным идиотом.

На следующее утро я остановился передохнуть возле «Бургер кинга» в Западной Виргинии, все еще с измазанным кровью лицом, когда наконец у меня в голове послышался голос и ответил на вопрос, заданный девять дней назад. Я умылся в туалете при заведении, съел универсальный завтрак из напоминавших еду ингредиентов и поехал прямо в сторону Аризоны. Там я отыскал один дом во Флагстаффе, что потребовало некоторого времени, поскольку до этого я бывал там лишь однажды, к тому же не вполне трезвым, и с тех пор успел потерять адрес. Я наблюдал за домом в течение суток, прежде чем достать свой ставший теперь бесполезным для чего‑либо иного кусок пластика, которым я воспользовался, чтобы открыть замок.

И с тех пор уже пять дней я жил в доме Бобби Найгарда.

Я внимательно огляделся вокруг и пришел к выводу, что если кто и пытался ограбить дом, то сделал это весьма аккуратно и не позарился на компьютерное оборудование стоимостью в десятки тысяч долларов. Первое, что я сделал, — вышел в Сеть. Подобным я не занимался уже довольно давно, будучи уверенным, что любая попытка отследить личную информацию будет сразу замечена и за мной пустятся в погоню. Бобби в числе прочего был специалистом по запутыванию следов в Интернете, и я знал, что если воспользуюсь его домашней системой, то мне ничто не будет угрожать, по крайней мере какое‑то время.

Первым делом я занялся банковскими счетами. Вскоре выяснилось, что мой счет закрыт, а его содержимое исчезло в неизвестном направлении. Не закрыт, но пуст оказался и второй счет в другом банке — тот, куда были переведены деньги, полученные в наследство от родителей. Кто‑то полностью его очистил, оставив единственный цент.

Я вышел из Сети и откинулся на спинку кресла, чувствуя легкое головокружение. Меня вовсе не удивило то, что я только что узнал, но тем не менее новости относились к разряду весьма дурных, и сейчас мне очень хотелось кого‑нибудь поймать и сделать ему очень больно. Найдя на кухне подходящее в качестве пепельницы блюдце, я встал у окна, глядя на улицу, и почти сразу же услышал голос Бобби. Он всегда уговаривал меня бросить курить и, видимо, продолжал оставаться при своем мнении и теперь. Тем не менее я все же докурил сигарету до конца. Приятно было слышать чей‑то голос, даже если голос этот меня раздражал и даже если он был моим собственным.

Я остался в доме. Здесь я чувствовал себя в безопасности, к тому же я устал переезжать с места на место. В кухонном шкафу нашлось достаточное количество консервов, так что мне даже не приходилось выходить на улицу. Немало времени я посвятил чтению справочников и записей Бобби, а также обыскал дом сверху донизу, стараясь ничего не нарушить. Я нашел тайник с поддельными удостоверениями личности и забрал их, зная, что Бобби наверняка купил их у кого‑то, кому полностью доверял. Я также обнаружил чуть меньше шести тысяч долларов наличными, спрятанных в подвале в коробке из‑под компьютера. Некоторое время я сидел и смотрел на деньги, испытывая неприятное чувство оттого, что их нашел, и еще более неприятное оттого, что я собирался с ними сделать.

У Бобби была мать. Месяц назад я узнал, где она живет, и передал ей известие о его смерти. Она была пьяна и швыряла в меня разные вещи, хотя не вполне ясно было, то ли такова была ее реакция на новость — они никогда не были особо близки, то ли она всегда вела себя так. Вероятно, деньги следовало бы отдать ей, но этому не суждено было случиться. Вполне возможно, что деньги эти имели не слишком чистое происхождение, и я искренне верил, что Бобби одобрил бы мое решение их забрать. В любом случае, поступить с ними я собирался именно так.

Несколько дней спустя я покинул дом, в одежде Бобби, которая более или менее мне подходила, и с небольшой сумкой в руках, где лежали деньги. Я также взял один из его ноутбуков — свой я некоторое время назад сдал в ломбард. На середине улицы я остановился и посмотрел на дом, думая, как долго он еще сможет простоять, пустой и безлюдный. Наверняка не одну неделю — пока идет оплата по счетам и пока что‑нибудь в доме не взорвется или не загорится. Может быть, и намного дольше. Я подумал о том, сколько по всей стране таких комнат и домов, из которых исчезли люди, но машины продолжают работать, не требуя человеческого вмешательства.

Именно в таких местах я, как правило, и находил временное пристанище. Иногда я залезал в заначку Бобби, чтобы провести ночь в отеле в центре крупного города, из тех, где приходится поутру звонить портье, чтобы тебе напомнили, в каком штате ты находишься. Однако чаще я довольствовался тем, что удавалось найти: заколоченными досками мотелями за городской чертой, заброшенными конторами с посеревшими от пыли стеклами и вообще любыми зданиями, на которых висела табличка «Посторонним вход воспрещен», поскольку в таких местах эти слова обычно являлись единственным средством отпугнуть непрошеных гостей. Конечно, существовал определенный риск наткнуться на кого‑то, кто любыми средствами стал бы защищать свою временную территорию, но, к счастью, я и сам был из таких, так что подобная перспектива не слишком меня беспокоила. Несколько раз мне и в самом деле пришлось столкнуться с конкурентами, но тех, у кого ничего нет, легко припугнуть, если сохранять самообладание и делать вид, что ты от них чем‑то отличаешься. Просто удивительно, как много в нашей стране таких покинутых всеми мест.

Джон Зандт тоже остался в живых после событий в Холлсе. Однажды вечером он позвонил мне, и мы отправились в Якиму. Наша подруга Нина составила внутренний отчет о том, что мы нашли, и поставила в известность тамошнее отделение ФБР. Но, похоже, о нем забыли сразу же, как только спрятали в ящик стола. Именно тогда мы поняли, что нам никто и ничто не поможет и что у организаторов заговора, который мы раскрыли, руки куда длиннее, чем нам казалось.

После этого я почувствовал, что выдохся. Дела мои шли все хуже и хуже, пока я наконец не оказался в Реленте. Мой сотовый телефон был зарегистрирован на фальшивое имя. У меня был ноутбук человека, которого уже не было в живых, и постепенно истощающийся источник грязных денег. Мои ребра до сих пор болели после ножевой раны, полученной от наркодилера.

Мои родители могли бы мною гордиться.

В конце концов я вышел из опустевшего ресторана и направился вдоль дороги, именовавшейся главной улицей Релента. От обещаний в меню я успел проголодаться, но в карманах не было ничего, кроме не помню когда уже купленного пакетика с сушеным мясом. Я нашел бар под названием «Кембридж», которым заведовала приветливая пара средних лет. Меню, однако, оказалось куда менее соблазнительным, чем в вымершем ресторане, и я в итоге сосредоточился на виски и каком‑то местном напитке, который, похоже, гнали из стен старых домов, но после третьей или четвертой порции он показался вполне сносным на вкус. Я собрался уже уходить, но пошел дождь, настоящий ливень, стучавший по окнам бара так, словно кто‑то бросал в них горсти гравия. Пришлось остаться, и я сидел, сгорбившись у стойки и медленно, но размеренно поедая оливки, пока рот у меня не наполнился горечью, а пальцы слегка не позеленели.

К девяти я уже был основательно пьян. Через час лучше не стало. На небольшой сцене молодая женщина с вьющимися волосами пела песни, смысл которых до меня уже не доходил. Я чувствовал, что у нее нелегкая жизнь, и даже слегка ей симпатизировал, но от ее голоса у меня начала болеть голова. Пора было отправляться куда‑нибудь в другое место, но идти было особо некуда, к тому же дождь не прекращался. То и дело в бар заходили люди, выглядевшие так, словно они только что побывали в океане.

Вскоре один из них привлек мое внимание. Он был высок и худ и сидел в одиночестве за столиком у задней стены. Я обнаружил, что не отвожу взгляда от отражения столика в зеркале за стойкой. Освещение в «Кембридже» было не слишком ярким, и я не мог отчетливо видеть лицо парня, но легкое покалывание в затылке подсказывало мне, что он смотрит в мою сторону значительно чаще, чем чисто случайно. Я встал и отправился в туалет, хотя необходимости в этом не было, но, когда я проходил мимо парня, тот отвернулся, сделав вид, будто сосредоточенно смотрит в окно.

В туалете я пустил воду, пока та не стала холодной, и сполоснул лицо. Я знал, что что‑то не так, но не понимал, что именно. Возможно, он просто заметил чужака. Но, скорее всего, дело было не в этом. Высоко в стене туалета имелось окно, но встать было не на что, кроме раковины, которая вряд ли выдержала бы мой вес, да и пролезть через окошко у меня было мало шансов.

Я решил, что если нам и суждено столкнуться лицом к лицу — то пусть это лучше случится в общественном месте.

Когда я вернулся, за столиком никого не было.

Ругая себя за собственную паранойю, я вернулся к стойке и глотнул успевшего слегка нагреться пива. К поющей женщине присоединилась подруга, волосы которой выглядели еще хуже. От сочетания их голосов у меня начали вибрировать вены на ногах. Я дал знак бармену, и мне принесли счет, который оказался не таким уж и большим. Я поболтал с барменом минут пять и дал ему щедрые чаевые. Мой отец хорошо меня воспитал.

На улице оказалось еще холоднее, чем я ожидал. У меня возникло искушение вернуться — вдруг они захотят меня усыновить или разрешат спать в баре? Но я знал, что, если дверь закрылась у меня за спиной — пути назад уже нет. Я двинулся по улице, стараясь держаться ближе к витринам магазинов и пытаясь спрятаться от дождя. Улица была пуста. Я мог бы ехать по ней с закрытыми глазами, не подвергая опасности никого, кроме себя.

Мне потребовалась минута или две, чтобы понять, что за спиной кто‑то есть.

Я остановился и повернулся. Сквозь пелену дождя почти ничего не было видно, но кто‑то стоял в дверном проеме примерно на полпути между мной и баром. Лица было не разглядеть, и он не двигался, но никто бы не стал стоять на улице в такой вечер просто так.

— Чем могу помочь?

Ответа не последовало. Я сунул руку под пальто. Конечно, пистолет остался в машине. Кому нужен пистолет в Реленте, Айдахо?

— Кто тебя послал?

Парень вышел из дверей, шагнул на тротуар. Он что‑то сказал, но шум дождя заглушил его слова.

Я побежал к нему.

Он поспешно попятился. Я набросился на него, прежде чем он успел понять, что происходит, и начал бить. Я понимал, что мне нужно остановиться, что он может знать кое‑что такое, о чем следовало бы знать мне, но меня это не волновало. Я нанес ему несколько ударов обеими руками и головой, и мы вместе свалились на землю. Оттолкнув парня, я вскочил, пнул его в бок, нагнулся, схватил за волосы, готовясь колотить головой об асфальт, пока все не закончится. Позади послышался какой‑то шум, но я никак не связал его с происходящим, пока меня не начали оттаскивать, и стало понятно, насколько я был глуп, полагая, что они пошлют кого‑то в одиночку. Единственное, что продолжало удивлять, — почему меня просто не пристрелили на месте.

Кто‑то схватил меня и потащил назад. Кто‑то присел рядом с парнем, которого я бил, пытаясь приподнять его голову. Лицо было залито кровью, но теперь я увидел, что он намного моложе, чем мне казалось, самое большее лет двадцати пяти. Я понял, что рядом с ним — женщина. Она посмотрела на меня — это была хозяйка «Кембриджа».

— Сволочь, — сказала она.

— Ты что, крутой? — послышался голос над моим правым ухом, и, вывернув шею, я увидел ее мужа.

— Какого черта?

Вокруг стояло несколько человек, вышедших из бара.

— Он следил за мной, — сказал я. — Он стоял здесь и ждал меня.

Женщина выпрямилась.

— Рикки — гей, — сказала она.

Я тяжело дышал, лицо пылало.

— Что?

Ее муж отпустил мою руку.

— Ты что, думал преподать ему урок? У тебя есть проблемы с такими, как Рик?

Он отошел от меня, будто я был заразным.

— Послушайте, — сказал я, но слушать меня никто не собирался.

Завитые певички помогли парню подняться и повели его назад в бар. Женщина бросила на меня еще один взгляд, хотела что‑то сказать, но лишь покачала головой. Ни с одной из тех, с кем мне доводилось спать, я не чувствовал себя таким ничтожеством, как сейчас. Она вернулась в бар вместе с остальными, покровительственно обняв парня за плечи, и я слишком поздно понял, что Рикки — ее сын.

Я остался наедине с ее мужем.

— Я не знал, — сказал я.

— Мог бы у него спросить.

— Вы понятия не имеете, что у меня за жизнь.

— Нет, — он покачал головой. — Не имею. И не хочу. И где ты живешь — тоже не желаю знать. Но тебе следует отсюда убираться. Здесь тебе делать больше нечего.

Он направился к бару, но, открыв дверь, обернулся и добавил:

— Я буду удивлен, если тебя теперь вообще где‑нибудь примут.

Дверь за ним захлопнулась, и я остался стоять под дождем.

Ницше говорил, что для мужчин и женщин с сильным характером существуют типичные ситуации и события, в которых им предназначено судьбой снова и снова принимать участие и о которых они могут сказать: «Да, я такой». По крайней мере, мне кажется, что так говорил именно он, хотя это вполне мог быть и Гомер Симпсон. Так или иначе, кто бы то ни был, он явно имел в виду нечто более позитивное, чем драки без причины или приступы паранойи в отношении тех, кто этого вовсе не заслужил. Именно так и произошло со мной в ночь после похорон моих родителей, когда я сам не знаю зачем вытащил пистолет в баре отеля, перепугав посетителей и самого себя в том числе.

Случившееся в Реленте наконец дало мне понять, что так жить нельзя. Как сказала мне три месяца назад одна девочка, которая испытала на себе, на что был способен Человек прямоходящий: то, что должен сделать я, больше не сделает никто. Пора было перестать бежать и скрываться — пришло время превратиться из дичи в охотника.

К четырем часам следующего дня я был в Сан‑Франциско, а ближе к ночи я наконец напал на след.


Глава 03


Рассвет застал Тома скорчившимся у подножия дерева, продрогшим до костей и до смерти напуганным. Теперь он уже не сомневался в том, что наступило утро, несмотря на то что не рассчитывал встретить сегодняшний день живым.

Когда он очнулся ночью, все произошло очень быстро. Инстинкт подсказывал, что нужно сматываться, и чем быстрее, тем лучше, но тело его не слушалось, и вместо того, чтобы подняться, Том растянулся на земле. Едва он осознал, что его план завершился полной неудачей, как снова ощутил запах, и в мозгу словно взвыла сирена: «Медведь! Медведь!» Том сорвался с места.

Сперва он передвигался больше на четвереньках, чем на ногах, но страх перед когтями зверя быстро привел его в вертикальное положение. Выкарабкавшись из канавы, он перебрался через ее скользкий от грязи край и наконец смог нормально идти.

Оглядываться назад не было никакого желания. Он понимал, что находится далеко не в лучшей форме — в голове шумело, лодыжка вопила от боли, к тому же он потерял фонарик — но тем не менее продолжал, пошатываясь, шагать во тьму. Боль и разочарование не шли ни в какое сравнение с перспективой оказаться в лапах медведя, и он побежал, подсознательно вспоминая все то, чему научились представители его вида со времен ледникового периода. Он бежал, словно загнанный зверь, подгоняемый чистым инстинктом жертвы, не чувствуя под собой ног, спотыкаясь о ямы и поваленные деревья, падая и снова поднимаясь, пытаясь добраться до более лесистой местности.

Забравшись выше по склону, он заметил, что снова пошел снег, громко хрустевший под ногами. Звук этот смешивался со свистом веток, хлеставших тело, и с его собственным хриплым дыханием. Паника лишила Тома способности соображать, и лишь спустя некоторое время до него дошло, что это единственные звуки, которые он слышит. Поскользнувшись, он грохнулся на руки и одно колено, попытался встать, но упал снова, потеряв равновесие. Оглядевшись, он увидел, что находится недалеко от вершины небольшой возвышенности посреди леса. Он готов был снова бежать — или умереть, в зависимости от того, что произойдет раньше.

Медведя не было.

Он быстро окинул взглядом местность. В тусклом лунном свете почти ничего не было видно. Слышно тоже ничего не было, даже когда он попытался задержать дыхание. В груди словно пылал огонь.

Том слегка попятился, ближе к большому дереву, зная, что пытаться на него влезть бессмысленно. Медведь наверняка опытнее его, к тому же не находился в состоянии, близком к обмороку. Однако возле дерева он все же чувствовал себя увереннее.

Он немного подождал. Было все так же тихо.

Потом ему показалось, будто он что‑то слышит.

Что‑то у подножия дерева, в кромешной тьме, среди морозных теней. Треск веток.

Он похолодел от страха и отчаяния, не в силах пошевелиться. Паника прошла, остался лишь ужас, сковывавший все тело.

Он застыл как вкопанный, но больше не раздавалось ни звука.

Наконец Том отошел от дерева, обошел его кругом, вглядываясь и прислушиваясь. Ничего, кроме теней и осыпающегося с ветвей снега. Он не знал, что делать дальше.

И потому остался там, где был.

К шести утра он чувствовал себя крайне отвратительно. То, что он испытывал сейчас, превосходило все похмелья, которые когда‑либо бывали в его жизни, вместе взятые. Ко всему прочему добавилась и шишка на правом виске — вероятно, результат второго падения. Все тело отчаянно болело при любой попытке пошевелиться, особенно ребра с правой стороны, к тому же его страдания многократно усиливал холод. Он понял, что до сих пор ему никогда еще не бывало по‑настоящему холодно. В какой‑то момент посреди ночи показалось, что по всей коже ползают насекомые, и последующие несколько часов он провел в попытках непрерывно двигаться, изо всех сил стараясь стать маленьким и невидимым. Он пытался шевелить пальцами ног, но безуспешно. Руки держал под мышками, время от времени вынимая их оттуда лишь затем, чтобы растереть лицо и уши. Несколько раз он терял сознание, но ненадолго. Том был чересчур напуган, чтобы сообразить, что в какое‑то мгновение он оставил попытки умереть.

Несколько раз за ночь его тошнило, и возникали смутные воспоминания о том, что неудавшаяся попытка самоубийства с помощью таблеток разрушает какие‑то жизненно важные органы. Печень? Почки? Он не помнил, но и то и другое, похоже, пребывало не в лучшем состоянии. Очнувшись, он довольно быстро понял причину, по которой остался жив. Она прилипла спереди к его пальто — замерзшая субстанция с вкрапленными в нее таблетками. Его вырвало во сне — все‑таки он был основательно пьян. Его тело избавилось от того, что причиняло недомогание, и большая часть снотворного покинула его, не успев подействовать. Благодаря сидячей позе он не задохнулся. Возможно, таблетки не успели всерьез ему повредить. Возможно.

По мере того как воздух вокруг словно сгущался и окружающее вновь обретало цвет, Том начал смиряться с мыслью, что предстоит прожить еще один день. Он не знал, что будет после. Ему было страшно, и он злился на себя, злился на жизнь, но больше всего он злился на того старого придурка из бара «У Генри». Если он пытался нагнать на собеседников страху — надо было упомянуть и о медведях. Непроходимые леса — одно дело. Те же самые леса плюс громадные хищники, знаменитые тем, что их невозможно выследить, — совсем другое. Об этих чертовых медведях просто необходимо рассказать тем, кто тебя слушает. Особенно если они склонны к самоубийству.

Когда Том, пошатываясь, вышел из‑за дерева, он кое‑что понял. Первое, что он сделает, когда вернется, — даст старикашке пощечину. И воспоминание об этом будет еще долго доставлять ему удовольствие.

Снег был не слишком глубоким, но все равно, спускаясь с холма, он старался ступать по своим следам. У подножия его встретили колючие, покрытые инеем кусты. Том повернулся, оберегая опухшую лодыжку, и посмотрел на холм. Он смутно помнил, что повернул направо, чтобы на него подняться — значит, теперь следовало повернуть налево, но в результате пришлось бы продираться сквозь самые густые заросли. Нет, спасибо. Вместо этого он двинулся в обход чуть выше, перешагивая камни и с трудом перебираясь через поваленные стволы, пока не сумел выйти на нужное направление.

Он понятия не имел, как далеко забрался. В холодном, прекрасном свете дня, следующего за тем, который он выбрал для собственной смерти, он даже не понимал, зачем возвращается назад. Идти было теплее, чем стоять, а если он намеревался идти, то лучше иметь определенную цель, причем настоящую, а не некое темное непонятное место, куда он забрел накануне. Однако это место все еще было где‑то здесь, недалеко, и, вероятно, в рюкзаке оставалось достаточно выпивки, чтобы приблизить его еще больше. Он не был уверен в том, как относиться к подобной перспективе, но, так или иначе, рюкзак отыскать стоило.

Он шел минут двадцать. От холода мириады терзавших его тело болей сплавлялись в одну гигантскую сверхболь, с трудом позволявшую переставлять ноги. Иногда он что‑то бормотал себе под нос, жалуясь на холод, что не имело никакого смысла, но, как ни странно, успокаивало. Том часто останавливался, вертя головой в надежде увидеть знакомую местность и в очередной раз удостовериться в отсутствии здесь медведей. Он уже почти сдался, когда неподалеку послышался шум текущей воды.

Оставив путь наименьшего сопротивления, он начал осторожно пробираться сквозь заросли. Еще одно падение — и, возможно, он никогда и никуда больше не сможет идти.

По другую сторону кустов открывалась небольшая поляна, а затем ров. Он надеялся, что это тот самый ров, хотя тот, насколько он помнил, выглядел вовсе не так. Конечно, тогда было темно, и у него не было времени особо присматриваться, прежде чем он оказался на дне. Однако даже с помощью фонарика он сумел тогда определить, что ров достаточно широк и глубина его в том месте, где он упал, составляет около пятнадцати футов. Этот же был не шире двенадцати футов, зато намного глубже, с очень крутыми краями, слишком крутыми и каменистыми, чтобы пытаться по ним спуститься.

Похоже, он промахнулся мимо того места, где был прошлой ночью.

Он посмотрел направо, туда, куда ему нужно было идти. Вплоть до самого обрыва густо росли деревья и кусты. Можно было вернуться назад, но путь был слишком долгим. Путь налево казался более простым, но вел не в ту сторону. К тому же подъем был довольно крутым.

«Господи», — устало подумал он.

Казалось, желудок полон бритвенных лезвий, а в голове раздается непрерывный звон. Нужен ли ему вообще рюкзак? Возможно, именно запах алкоголя привлек медведя. Возможно, он все еще был там, поджидая добычу. И к тому же пьяный. Том нерешительно стоял на месте.

Нужно найти рюкзак, решил он. Что еще оставалось делать?

Он побрел вдоль края рва, который начал сужаться, но не настолько, чтобы через него можно было перепрыгнуть. Возможно, двадцать лет назад он и попытался бы прыгнуть на десять футов. Сейчас же это было просто невозможно — особенно если учесть, что оба края были покрыты грязью и камнями, для разбега не хватало места, и у него была повреждена лодыжка. Он наткнулся на группу деревьев, и ему пришлось обходить ее слева, прежде чем он смог снова вернуться к обрыву.

Он остановился. Через ров лежало дерево, упавшее с другой стороны, причем таким образом, что с обеих сторон оставался достаточно большой кусок ствола.

Том подковылял к нему. Ствол был довольно толстым, фута два в диаметре. Дерево казалось достаточно прочным. Он потянул за ветку, и та резко вернулась на место, свидетельствуя о том, что дерево явно упало недавно. Значит, оно не гнилое. Возможно. Оно вело с той стороны, где он находился, на ту, где он хотел оказаться. Он мог пройти девять‑десять футов вместо многих сотен.

Верно, но на этих девяти футах у него под ногами не будет ничего, кроме пустоты, а внизу — множество острых камней. Девять футов по не слишком широкому стволу, возможно, скользкому и наверняка покрытому снегом; девять футов, которые ему нелегко было бы преодолеть, даже если бы не распухшая лодыжка.

У Тома на мгновение закружилась голова, словно в нее с опозданием ударили какие‑то задержавшиеся остатки алкоголя. Когда мир вокруг него перестал вращаться, он шагнул к бревну и поставил на него здоровую ногу. Ствол не двинулся с места. Он был тяжелым и прочным. Он мог выдержать его вес. Единственное, что осложняло Тому задачу, — его собственный разум.

Он передвинул ногу чуть дальше, случайно сбросив с дерева немного снега. Интересно, подумал он, сразу же увидев открывающуюся перед ним возможность: что, если не идти, а скользить по бревну? В этом случае не придется поднимать ноги, что уже не так страшно, а если сбрасывать с него снег, то меньше вероятность поскользнуться на следующем шаге. Стараясь сохранять равновесие, он поставил на ствол вторую ногу, встав на него боком.

Том немного постоял, проверяя устойчивость. Сейчас он выглядел словно самый одинокий и замерзший серфингист в мире.

Затем он начал продвигаться по стволу. Передвинул левую ногу на фут, подождал, пока та прочно встанет на бревно, и подтянул правую на то же расстояние. Он чувствовал себя достаточно уверенно. Да, обе его ноги пока находились над землей, но это было лишь начало. Он снова передвинул левую ногу, потом правую. Левая теперь оказалась на самом краю.

«Чем больше шагов это займет, тем больше у тебя шансов свалиться».

— Кто дал тебе право мной командовать? — сказал вслух Том.

Он передвинул левую ногу на девять дюймов, затем подтянул правую. Теперь он уже точно стоял над пропастью, не будучи вполне уверенным в том, в какую сторону смотреть. Явно не вниз. И не вверх. Значит, скорее всего, прямо вперед. Прямо надо рвом. Нет, только не туда. Черт побери, нет.

«Налево. Туда, куда ты идешь».

Он повернул голову. Хороший выбор — до противоположной стороны было не так уж и далеко. Он снова передвинул левую ногу. Потом правую. Левую, правую. Теперь он находился почти на середине ствола.

Он еще раз передвинул ногу, наткнулся на сучок и вздрогнул. Сперва ему показалось, что все в порядке, но потом понял, что это не так. Левая нога стояла достаточно прочно, но его неожиданно с силой потянуло назад. Он чувствовал под собой массу планеты, желавшей, чтобы он к ней присоединился.

«Налево. Смотри налево».

На мгновение он почувствовал себя невесомым, но не упал. Собравшись с силами, он посмотрел на конец ствола, наполовину скрытый в заснеженных кустах, и, сосредоточившись на нем, двинулся дальше.

Еще шаг. Он преодолел больше половины пути. Том сделал следующий шаг, ощущая странное возбуждение. Еще шаг. Еще. К собственному удивлению, он так и не свалился с бревна.

Сделав очередной шаг, он понял, что стоит хоть и на бревне, но над землей. Том немного постоял, неожиданно осознав, что упасть ему уже не грозит, посмотрел на ров, чувствуя себя так, будто под ногами все еще пустота, и шагнул на землю.

На мгновение земля тоже показалась ему неустойчивой, словно могла ускользнуть из‑под ног. Он сделал еще шаг в сторону от обрыва, и этого хватило. Он добился своего.

Взгляд на другую сторону подтвердил его подозрения — в обоих направлениях пройти было практически невозможно, по эту же сторону путь выглядел относительно простым.

Девять футов, вместо нескольких сотен.

— Спасибо, — сказал он в пустоту.

Никто ему не ответил.

Небо над головой начало сереть.

Он шел уже десять минут, опрометчиво держась возле самого обрыва. В данный момент ему казалось, что в маленьком мирке, здесь, среди деревьев, дела обстоят не так уж и плохо. Похоже, становилось еще холоднее, но с этим он мог смириться. Главное, что у него все получилось. Он смог пройти над пропастью. Его вовсе не удивило, когда он увидел внизу свой рюкзак, уже основательно припорошенный снегом. Ему в очередной раз повезло, только и всего. Держась за небольшое деревце, он наклонился и радостно уставился на рюкзак. Снег вокруг был изрыт и истоптан — несомненно, его собственными руками и ногами, когда он пытался бежать.

Но медведь ему так и не встретился.

Он продолжал идти, держась края рва, пока не добрался до места, где можно было спуститься вниз. Заметив несколько сломанных веток и руководствуясь новоприобретенным чутьем, он предположил, что именно здесь свалился в ров прошлой ночью. Второй спуск прошел намного удачнее: лишь в самом конце Том слегка поскользнулся. По крайней мере, он достиг дна на собственных ногах. Чувствуя себя так, словно завершал некий круг, он подковылял к рюкзаку.

Тот лежал открытым, поблескивая изнутри стеклом. Рядом валялась пустая бутылка среди разбросанных упаковок и таблеток, неестественно голубых. Том смотрел на небольшую полянку, ограниченную сзади обрывом, спереди ручьем и кустами с обеих сторон, ощущая себя неким подобием призрака.

Рот его сразу же наполнился слюной, желудок судорожно сжался. Он поспешно попятился, не желая подходить к рюкзаку слишком близко, из опасения, что тот испугается и исчезнет во тьме, а потом вдруг оказалось, что он сидит на земле, ощущая в позвоночнике острую боль от удара, а кусты мерцают и покачиваются у него перед глазами.

Через несколько минут ему удалось отдышаться. Боль слегка отпустила. Возможно, это был результат похмелья. Возможно, реакция организма, вызванная видом таблеток и явным нежеланием еще раз повторять попытку. Собственно говоря, это могло быть и последствием долгого голодания. Так или иначе, сказать было можно. Тело его словно превратилось в Вавилонскую башню. Все, что находилось ниже шеи, будто обернулось вполне работоспособным, но несовместимым с человеческим организмом желудочно‑кишечным трактом какого‑то инопланетного существа, которое пыталось что‑то ему говорить, и притом очень громко, но он не мог понять, что именно.

Ему было очень, очень плохо.

Том невольно сгорбился под ударами сильнейшей дрожи. С неподдельным ужасом он понял, что чувствует себя совершенно разбитым и неспособным двигаться. Посмотрев на небо, он увидел сгущающиеся тучи. Похоже, скоро снова должен был пойти снег, на этот раз всерьез.

И что теперь делать?

Даже если бы таблеток осталось еще достаточно, он не верил, что сможет их проглотить. Он сомневался, что вообще на что‑либо способен. Пути вперед не было. Оставалось лишь сидеть на месте, но как можно было просто сидеть, когда ему было так плохо? Водка, по крайней мере, могла согреть его внутренности. Перспектива отнюдь не радовала — понемногу трезвея, он понимал, что предпочел бы эту самую водку с тоником и ломтиком лайма, в умеренных количествах и где‑нибудь в теплом месте — но выбора не было. Нужно умереть по‑мужски, подумал он. Или как‑нибудь в этом роде. Он уже толком не помнил, о чем думал тогда в Шеффере. Казалось, будто это было очень давно.

Он поднялся на колени, все еще держась за живот, словно это могло хоть чем‑то помочь, и дотянулся трясущейся рукой до рюкзака. Всего лишь обычная дрожь. Дрожь от ночного холода. Ничего больше. Не знак того, что весь его организм шипит и искрится, словно разорванный электрический кабель.

Он дотронулся до клапана рюкзака и замер, отдернув руку.

Что‑то было не так. Странные пятна на осколках стекла внутри рюкзака. Когда‑то они были яркими, но теперь потускнели. Он узнал их — несколько таких же имелось на тыльной стороне его руки.

Кровь?

Морщась, он подполз ближе. Это действительно было похоже на засохшую кровь. Несколько брызг. Он повернул руку ладонью вверх — новых порезов не было. Он бы их почувствовал даже на таком холоде. К тому же он был уверен, что их не было и прошлой ночью — ему незачем было браться руками за битое стекло.

Взявшись за низ рюкзака, он приподнял его. На снег вывалилась куча хлама. Смерзшиеся осколки. Целая упаковка таблеток, до которой он не добрался. Ошметки веток и листьев, видимо набившиеся за предыдущий день. Ага, последняя бутылка, оставшаяся целой.

И еще несколько красно‑коричневых пятнышек на осколке стекла.

Том осторожно поднял осколок. Это действительно была кровь, и он был уверен, что не его. Ночью он просто перевернул рюкзак, чтобы достать то, что было нужно, и не совал туда руку.

Однако, похоже, туда сунул лапу медведь.

Вряд ли он мог почуять еду — в рюкзаке ее не было и не бывало никогда, — но запах алкоголя был достаточно силен. Возможно, зверю он уже был знаком по мусорным свалкам на окраинах маленьких городков. И вот почему, вероятно, он не стал его преследовать — он был слишком занят, пытаясь добраться до выпивки.

Том поспешно положил кусок стекла обратно. Реальность того, что произошло ночью, до этого была скрыта от него похмельем, темнотой и отрывочными фрагментами лихорадочного сна. Теперь же он наглядно осознал, что могло произойти.

На него едва не напал медведь.

О господи.

Он с трудом поднялся на ноги. Здесь не стоило оставаться. Ему не хотелось быть на этом месте, когда зверь снова почует запах и решит вернуться. Схватив уцелевшую бутылку, Том положил ее в рюкзак и, уже собираясь уходить, заметил что‑то, застрявшее в кустах справа.

Ему потребовалось лишь мгновение, чтобы понять, что это волосы. Довольно длинные, темно‑коричневые. Несколько густых прядей, зацепившихся за колючие ветви.

Он попытался представить себе медведя. Он знал, что у них не слишком короткая шерсть, как у кошек и прочих, но эти волосы имели в длину от шести до девяти дюймов. Мог ли медведь быть настолько лохматым?

У Тома неожиданно возникло страстное желание оказаться где‑нибудь в другом месте, как бы ни тяжело было туда добраться. Требовалось лишь приложить к этому все силы.

Он быстро выбрался и огляделся в поисках фонаря. А потом увидел следы на снегу и понял, что все‑таки это был вовсе не медведь.


Глава 04


В восемь часов утра, в Северном Голливуде, офицер Стив Райан сидел в патрульной машине, ожидая, когда подойдет Крис Петерсон, который отправился через улицу за кофе. У офицера Петерсона это занимало некоторое время, поскольку он любил быстро перекусить на посту, о чем, как он думал, Райан не знал. Но через два года обычно узнаешь весьма немало о человеке, с которым приходится делить машину. У Криса подобный быстрый завтрак вошел в привычку в последние шесть недель, так как его жена увлеклась какой‑то новомодной диетой, что означало, по сути, отсутствие в доме чего‑либо съедобного вообще. Кое‑как он выдерживал ее бесконечные рекомендации — это есть можно, это нельзя, и вообще нельзя много есть, хотя полицейскому на диете несладко, если учесть, что постоянно приходится выслушивать насмешки со стороны сослуживцев, особенно женщин. Так что если он и восполнял недостаток углеводов, перехватывая какой‑нибудь пирожок перед сменой, — а в этом можно было не сомневаться, поскольку он всегда возвращался, глядя вдаль и вытирая липкие пальцы о брюки, к тому же с недавних пор он сам вызывался покупать по утрам кофе, хотя раньше его из машины было не выпихнуть, — то Райан не делал из этого особой проблемы. Он знал, как это бывает с женами.

Глядя из‑под полуприкрытых век на падающие сквозь ветровое стекло лучи солнца, он втайне радовался лишним пяти минутам отдыха. Он чувствовал себя крайне уставшим, глаза покраснели, плечи болели. До трех часов ночи он разговаривал с Моникой. Тема разговора была все той же, и, как обычно, он завершился ничем. Дело было вовсе не в том, что ему не хотелось иметь детей — как раз очень даже хотелось. Дело было в том, что они безуспешно пытались сделать это уже в течение двух лет, с интервалом в месяц, и сам процесс постепенно переставал доставлять ему удовольствие. Как бы ты ни любил свою жену и какой бы привлекательной ты ее до сих пор ни считал, необходимость заниматься сексом во вполне определенное время, практически полностью воздерживаясь в течение остального месяца, в конечном счете превратилась для него в рутинную работу — а работа у него уже имелась и без этого. Да, особых успехов они так и не добились, но по крайней мере еще оставалась надежда, что препятствием является все же не грубая биология.

Он подружился с некоторыми из детективов — ни на чем особо не настаивая, просто слушая и пытаясь понять, чем именно они занимаются и о чем думают. Если его отцу так и не удалось подняться по служебной лестнице, это вовсе не означало, что подобное не удастся и ему. Случиться могло всякое, и он это знал. Достаточно было оказаться в нужном месте в нужное время, принять участие в аресте опасного преступника — и вдруг оказывается, что тебе уже больше не нужно торчать в машине, проверяя, не лезет ли кто в окно, или улаживая семейные ссоры (Райану хорошо были знакомы жены любых разновидностей, и о мужьях он тоже узнал немало), или гоняться по переулкам за пьяницами, в то время как их дружки с гоготом швыряют в тебя пустые бутылки.

Неожиданно ты становишься частью команды, и вполне можно рассчитывать, что жизнь вскоре станет не столь однообразной. Все зависело от собственного упорного труда и везения, и Райан не имел ничего против.

Больше всего изматывали ситуации, когда от его упорства ничего не зависело, когда о везении не было и речи, и это невозможно было объяснить тем, кто воспринимал мир таким, каким они хотели его видеть, а не таким, каким он был на самом деле. Моника очень расстраивалась, когда они говорили на эту тему, и он ее в том не винил — его и самого все это вгоняло в основательную депрессию. Он хотел стать отцом. Очень хотел. Он даже рассматривал вариант зачатия ребенка в пробирке — конечно, если у них хватит на это денег. Прошлой ночью он так и сказал, что, впрочем, мало чем помогло, поскольку потом разговор зашел о том, что вряд ли они смогут себе это позволить, и в итоге их вновь начал затягивать бурлящий водоворот отчаяния. Он сказал, что, возможно, смогут, если станут экономить, не будут несколько лет брать отпуск и у него будет своя команда. Она сказала — нет, не смогут. Он сказал — может быть, и да. Она сказала «нет» и расплакалась… И так продолжалось до тех пор, пока ему не стало больше нечего сказать, к тому же было уже три часа, никому из них не стало хоть сколько‑нибудь легче, а ему действительно нужно было поспать.

Когда он уходил утром, она вела себя необычно тихо — возможно, просто упала духом. Он собирался чуть позже позвонить ей, убедиться, что все в порядке. Если, конечно, он когда‑нибудь стронется с этого места. Что, черт возьми, Крис там так долго делает? За это время он сам успел бы сходить в «Денни» и съесть целый завтрак, включая жареную картошку и тосты.

Райан наклонился к пассажирскому сиденью и бросил взгляд на напарника, который стоял у прилавка, запихивая что‑то себе в рот. Он улыбнулся и откинулся на спинку сиденья. Ладно, пусть человек поест. Рация пока что молчала. Впрочем, вряд ли в городе внезапно исчезли все преступники и его с напарником отправят по домам, не заплатив. Подобное было слишком маловероятно.

— Доброе утро, — послышался чей‑то голос.

Райан повернулся и увидел стоявшего на тротуаре парня в зеленых военных брюках и серой жилетке. Солнце светило ему в затылок. Волосы были коротко подстрижены, и на загорелом лице выделялись маленькие круглые очки Он ничем не отличался от тех, кого можно встретить на улице или на пляже, и уж тем более вряд ли можно было ожидать от него того, что он сделал после: достал из‑за спины большой пистолет и дважды выстрелил Стиву Райану в голову.

Когда Нина добралась до места, дорога была перекрыта и уже собралась приличных размеров толпа — в основном штатских, но немало было и полицейских. Они стояли небольшими группами, злые и раздраженные, стараясь держаться поодаль от скамейки, на которой сидел высокий рыжеволосый полисмен, уставившись в тротуар. По обе стороны от него стояли еще два офицера, мужчина и женщина. Рука женщины лежала на его плече, а мужчина что‑то говорил. Впрочем, вряд ли от этого патрульному Петерсону легче было примириться с фактом, что его напарника застрелили, пока он перекусывал в забегаловке напротив.

Остановив машину, Нина быстро перешла через дорогу, увидев, что Монро уже здесь и о чем‑то громко разглагольствует. Двое полицейских подняли было руки при ее приближении, но она уже держала наготове удостоверение.

— Нина Бейнэм, — сказала она. — Бюро.

Иногда она говорила Бюро вместо ФБР, и порой ей помогало, когда она употребляла этот более разговорный термин, который они вполне могли бы употреблять и сами. Однако сегодня это слово однозначно не могло послужить пропуском. Весь вид полицейских говорил ей только одно: что, черт побери, ты тут делаешь?

Нина подумала о том же самом. Она подошла к Монро, который оторвался от беседы с двумя другими полицейскими, и быстро, без какого‑либо вступления заговорил.

— Двое свидетелей. Один видел, что произошло, из окна третьего этажа, — он показал через улицу на обшарпанное здание с выцветшими вывесками, обещавшими сдачу квартир на неделю по подозрительно низким ценам, — а второй был в кафе. Райан и Петерсон приезжают сюда примерно в семь тридцать; Петерсон идет в кафе через улицу, оставив Райана в машине. Райан сидит с закрытыми глазами и не видит коротко подстриженного белого мужчину в очках, сухощавого телосложения, одетого то ли в зеленое и коричневое, то ли в коричневое и серое, который подходит с той стороны и приближается к машине, держа руку за спиной.

Ее шеф показал на пологий склон, ведший к автостоянке возле двухэтажного здания мотеля «Найтс».

— Парень останавливается рядом с патрульной машиной, что‑то говорит, а затем стреляет. Вам, бам. Потом исчезает.

— Как это — исчезает? — спросила Нина, глядя по сторонам. — Ведь напарник погибшего находился всего в тридцати футах отсюда?

Монро кивнул в сторону расположенного чуть дальше переулка.

— Со скоростью звука. Пистолет нашли здесь. Когда Петерсон услышал выстрелы, увидел, что с Райаном, и побежал, было уже поздно. Стрелявший скрылся.

Он направился в сторону мотеля. Нина рядом с ним.

— Никто ничего не знает о Райане, кроме того, что он достойный полицейский. Не самый умный, привыкший к размеренной жизни, но с работой вполне справлялся. Ничего не известно о том, что он был замешан в каких‑то грязных делах. Так что, похоже, на данный момент мы имеем случайное убийство полицейского каким‑то психопатом — по крайней мере, пока не поговорим со здешним управляющим.

Ворота «Найтса» были достаточно широки, чтобы через них могла проехать машина. Однако в этом не было никакого смысла, поскольку внутри находился лишь небольшой, поросший кустарником дворик с остатками давно бездействующего каменного фонтана. Чахлая растительность пыталась доказать, что жизнь возможна в любых условиях. Справа стояли автоматы для продажи льда и кока‑колы. По другую сторону толпились полицейские, неохотно расступавшиеся перед Монро, который вел Нину к стеклянным дверям конторы с правой стороны. У них был такой вид, словно им помешали делать работу, которую они считали своей. В конторе находились еще четверо полицейских, а также толстяк в мешковатых джинсах и белоснежной футболке.

— Расскажите нам то же самое, что рассказывали им, — сказал толстяку Монро. Он был высок и широкоплеч, с короткой стрижкой, и люди предпочитали отвечать, когда он задавал им вопросы.

— Я ничего не знаю, — проскулил толстяк совсем другим тоном, чем в первый раз. — Просто девчонка из двенадцатого сказала, когда выписывалась, что слышала какой‑то шум за стеной. Это было пару дней назад. Я и офицеру‑то сообщил об этом только потому, что он сказал, будто парень, который застрелил копа, был коротко подстрижен и в очках, ну я и подумал, что на самом деле парень из одиннадцатого выглядел похоже.

Нина кивнула. Взгляд ее был направлен на журнал, наполовину скрытый за стойкой. Управляющий увидел, куда она смотрит, и слегка заволновался.

— Обожаю такие вещи, — сказала она, снова глядя на него. — Так и хочется оттрахать всех парней на планете. Хотите, прямо здесь и сейчас?

Управляющий отвел взгляд.

— Так я и думала, — сказала Нина. — Ладно, дайте пока ключи от номеров десять, одиннадцать и двенадцать.

Монро взял ключи и дал знак трем полицейским, которые последовали за ними во двор. Номер одиннадцать находился через четыре двери по правую сторону. Занавески на окнах были задернуты. Двое полицейских получили ключи от комнат по обеим сторонам от него.

Достав оружие, они бесшумно открыли двери, широко распахнули их и проскользнули внутрь комнат.

Минуту спустя оба снова вышли. Один из них покачал головой. Второй сказал:

— Я что‑то слышал. Как будто кто‑то разговаривает.

— Там три помещения, — заметил первый. — Гостиная, спальня и ванная.

— Ладно, — сказал Монро.

На мгновение Нине показалось, что он хотел дать одному из полицейских и оставшийся ключ, но потом понял, как бы подобное выглядело. Именно за это, а также за то, что люди словно не имели для них никакого значения, полицейские и не питали к фэбээровцам братских чувств. Нина достала свой пистолет, держа его двумя вытянутыми руками, так, чтобы никто не заметил, что она слегка поморщилась. Прошло три месяца, но правая рука до сих пор действовала с некоторым трудом, хотя два врача и три физиотерапевта утверждали, что с ней все в порядке. Возможно, все дело в небольшом круглом шраме в правой верхней части груди, который пытался по‑своему сказать ей, что хорошо знаком с пистолетами и не желает больше иметь с ними ничего общего. Ничего не поделаешь — агентам ФБР приходится носить оружие при себе постоянно. Что касается ее, то она даже спала, держа пистолет под кроватью.

Монро подошел к двери, Нина за ним. Он сказал полицейским, чтобы те были наготове, но не слишком спешили. Оба кивнули. Выглядели они сейчас куда более уверенно, чем она сама, но Нина прекрасно понимала, что иначе это было бы просто не по‑мужски: никто из них не хотел показать слабость перед лицом коллег.

Монро вставил ключ в скважину и повернул. Немного подождав, он толкнул дверь, за которой открылось темное помещение. Занавески по другую сторону двери тоже были задернуты, и из‑за них веяло теплом.

— ФБР, — ровным голосом произнес Монро. — Бросьте оружие и выходите с поднятыми руками. Первое и последнее предупреждение.

Изнутри не раздалось ни звука, и никто не появился. Старая загадка, предполагавшая лишь два варианта решения: либо там никого не было и им ничего не угрожало, либо там таился злодей, намеревавшийся пристрелить парочку полицейских.

С оружием наготове Нина шагнула в комнату.

Кромешная тьма. Спертый воздух. И очень, очень тепло, будто кто‑то выключил кондиционер сутки назад. Квадратное помещение, потрепанный диван, два стула, стол, большой доисторический телевизор. Никаких явных следов чьего‑то присутствия. Мерцающий свет из‑за приоткрытой двери в углу.

И негромкий звук. Вероятнее всего, телевизор.

Кто его смотрит?

Нина отошла в сторону, пропуская вперед Монро. Он бесшумно вошел, дав знак полицейским оставаться на месте. Как только он занял позицию у двери в другую комнату, она беззвучно переместилась к шкафу и, выставив перед собой пистолет, открыла его.

Внутри не оказалось ничего, кроме пыли. Оставив шкаф открытым, она повернулась и кивнула Монро. Полицейские в дверях стояли с пистолетами наготове. Монро шагнул к двери во вторую комнату. Нина остановилась в ярде у него за спиной.

Дальнейшие события разворачивались стремительно.

Монро осторожно толкает дверь левой рукой. Она открывается, и за ней обнаруживается спальня, которую освещает тусклый серовато‑белый свет и из которой доносится шелестящий звук, перемежающийся низким гудением. Это наверняка телевизор. Иногда люди забывают его выключить, уезжая. Видимо, думают: какая разница, все равно не я плачу за электричество.

Монро переступает порог. Проходит секунда. Он делает еще шаг и быстро поворачивается, направив куда‑то пистолет. Куда именно — Нина пока не видит.

Однако она видит, как вздрагивает спина Монро, словно его нога оказалась на два фунта ниже, чем он ожидал.

Еще одна долгая секунда.

— Мэм?

У Нины холодеет внутри. Она слышит, как Монро судорожно сглатывает слюну. Он ошеломленно смотрит перед собой, готовый выстрелить в любой момент. Потом делает еще полшага, наклоняется и смотрит вверх, после чего исчезает из поля зрения. Несколько мгновений царит полная тишина, затем раздается легкий шорох. Снова тишина.

— Нина, — наконец говорит он, — идите сюда.

Поняв, что он имеет в виду только ее, она подняла руку, давая знак остальным не двигаться с места. Другую руку она слегка опустила, однако еще не была готова убрать оружие.

В спальне казалось еще жарче, чем в первой комнате. Чувствовался сильный запах. Слева тихо бормотал телевизор, закрепленный высоко на стене металлической скобой. Монро стоял по другую сторону двуспальной кровати.

На кровати сидела женщина и смотрела телевизор. Ей было лет двадцать пять, может, чуть больше. Длинные каштановые волосы падали ей на плечи. Она не пошевелилась, когда вошла Нина, поскольку была мертва. Она сидела выпрямившись, слегка наклонив вперед голову. На ней была поношенная голубая пижама в цветочек. Живот ее начал раздуваться, а лицо напоминало раскрашенный пластилин. Глаза открыты, как и рот, в который что‑то было засунуто.

— Господи, — сказала Нина.

Она наклонилась. Предмет во рту женщины был размером с небольшой блокнот, примерно в четверть дюйма толщиной, два дюйма в ширину и, вероятно, три с небольшим дюйма в длину, хотя это трудно было точно определить, не вынимая его. Он был сделан из блестящего металла, и вдоль выступающего конца тянулась узкая полоска цифр и черточек.

— Что это, черт побери? — спросил Монро.

Он тяжело дышал, и на лбу его блестел пот.

Нина покачала головой.

— Не знаю.

Полчаса спустя Нина вышла на улицу. Прибыла первая бригада судмедэкспертов. Из‑за задернутых занавесок и жары Нине казалось, будто они толпятся в каком‑то адском кухонном шкафу. Она тщательно обследовала номер, что в любом случае проще, когда знаешь, что в тебя никто не станет стрелять, а затем ушла. Монро остался внутри. Чтобы выгнать его оттуда, потребовалось бы прибытие толпы журналистов с камерами.

Других трупов в номере не оказалось. Монро уже осмотрел ванную — именно тогда Нина и слышала странный шорох. Никаких личных вещей там не обнаружилось. Не было и никаких следов одежды, которая должна была быть на женщине, когда она появилась здесь. Нельзя же явиться в мотель, даже такой, как «Найтс», в пижаме. Кроме того, женщины обычно берут с собой туалетные принадлежности, дамскую сумочку. Не нашлось и какого‑либо удостоверения личности. Полицейские уже просматривали сообщения о пропавших без вести, но что‑то подсказывало Нине, что новостей в ближайшее время ждать не стоит.

Она прошла через залитый солнцем двор, заполненный полицейскими и быстро перемещающимися штатскими, которые полагали, что смогут быстро убраться из этой обители смерти и вернуться к своим повседневным делам, но им еще предстояло провести здесь много часов, отвечая на бесконечные вопросы. Вечером о случившемся наверняка покажут по телевидению, и средства массовой информации будут повторять название мотеля снова и снова, превращая его в одно из тех мест, которые останутся в памяти на годы, а возможно, и десятилетия. В любом случае, об этом вряд ли скоро забудут, по крайней мере, уж точно не та женщина, которую Нина увидела, выходя со двора и направляясь к автостоянке. Патрульный Петерсон все так же сидел на скамейке. Двое его коллег пытались успокоить эту женщину, которую звали Моника и которая, приехав, обнаружила, что тело ее мужа уже отправили в морг. Теперь она кричала на его бывшего напарника, поскольку больше ей ничего не оставалось.

Лишь выйдя за ворота и оказавшись в некотором отдалении, Нина достала свой мобильник. Отойдя туда, где ее не могли услышать, она нажала на кнопку вызова номера Зандта. Он не ответил после двенадцати звонков, и включился автоответчик.

— Привет, это я, — сказала она. — Я знаю, что ты больше не хочешь об этом говорить, но ты мог бы мне помочь.

Она поколебалась, не зная, что еще сказать, затем добавила:

— Надеюсь, у тебя все в порядке.

Отключив связь, она некоторое время стояла в нерешительности. На мгновение у нее возникло странное ощущение, будто кто‑то за ней наблюдает.

Она повернулась, но вокруг никого не было. По крайней мере, она никого не увидела.

В начале третьего они сидели на улице рядом с небольшим кафе через полквартала от «Найтса». Нина помешивала кофе в чашке, а ее шеф разговаривал по телефону. Все полицейские машины, кроме одной, разъехались по делам, но со своего места она видела четыре автомобиля без опознавательных знаков, которые имели к расследованию непосредственное отношение. Потягивая кофе, она наблюдала, как из номера одиннадцать извлекают все новые предметы с целью подвергнуть их тщательному анализу. Было установлено, Что номер сняли пять дней назад, заплатив вперед. Нина надеялась, что управляющего сейчас допрашивают в очередной раз, причем не спеша и в жарком душном помещении.

Монро закрыл свой телефон.

— Все, — удовлетворенно сказал он. — Олбрич собирает оперативную группу, в которую, естественно, входим и мы, и весь отдел по расследованию тяжких преступлений. Дело нешуточное. Вокруг полно основательно рассерженных полицейских, и мне не хотелось бы с кем‑нибудь из них встретиться в темном переулке.

— Полицейского застрелили средь бела дня. Даже для психа это из ряда вон выходящий поступок.

— Психа?

— Да ладно вам, Чарльз.

Нина перестала пользоваться официальной терминологией примерно с тех пор, когда ей пришлось помогать извлекать из мусорного бака чернокожего мальчишку. Парень пролежал там неделю, в такую же жаркую погоду, как и сегодня. Его мать опознала тело, а три недели спустя покончила с собой, бросившись с моста. Это случилось несколько лет назад. Монро же до сих пор старался употреблять нейтральные определения для тех, чьи деяния приводили к гибели целых семей.

— Как вы его еще назовете? Человеком неадекватного поведения?

— Нужно действовать быстро, — сказал Монро, не обратив внимания на ее слова. — Убийство полицейского средь бела дня. Этот человек больше не отдает себе отчета в том, что делает, и нужно как можно скорее его найти.

Нина закатила глаза. Да, конечно, не отдает себе отчета в своих действиях и прямо‑таки умоляет, чтобы его поймали. И тем не менее его нигде нет. Самым значительным расследованием, в котором она до сих пор принимала участие — по крайней мере официально, — было дело о серии убийств, совершенных «мальчиком на посылках» в 1999–2000 годах. Здесь же, в Лос‑Анджелесе, и тогда она тоже работала вместе с Чарльзом Монро. Тогда Чарльз также высказывал подобные предположения о человеке, лишившем жизни трех умных и практичных девушек, не оставив никаких следов. После этого он совершил еще несколько убийств, а затем исчез, и его так и не удалось поймать. Монро перешел на другую работу, с повышением. Родители девушек продолжали жить надеждой, что убийца все же будет найден.

— Вопрос в том, будут ли еще жертвы?

— Да, вполне возможно. Я же говорю. Если только…

— Нет, я имею в виду — убивал ли он кого‑то до нее? Если это конец — то где начало? Что привело его сюда? Откуда он вообще взялся?

— Этим уже занимаются другие, пока мы с вами тут разговариваем.

— К тому же мы до сих пор не имеем понятия, кто она.

— Ни сумочки, ни каких‑либо вещей, кроме старой пижамы. Придурок за стойкой утверждает, что ни разу ее не видел. Как только ее немного приведут в порядок, сделают фото, к вечеру с ним выйдут на улицы. Знаете, что за штука была у нее во рту?

Нина покачала головой, ощущая на языке медный привкус. Ей доводилось видеть немало трупов, некоторые в таком состоянии, что ей даже не хотелось об этом вспоминать. Изнасилование воспринималось почти как должное. Но если жертве засовывали что‑то в рот или уродовали глаза, лицо или руки — это означало, что убийца бросает вызов обществу, словно говоря всем: «Смотрите, что я сделал». Ей казалось, будто это часть некоего магического ритуала, направленного на то, чтобы изменить мир.

— Жесткий диск, — сказал Монро. — Маленький, такой же, как в ноутбуках. Один из наших техников узнал его еще до того, как его вынули из ее рта.

— Никаких отпечатков?

Он покачал головой.

— Все чисто. Но сейчас в лаборатории выясняют, что еще он может нам дать. Для начала — на нем есть серийный номер. Он где‑то изготовлен, где‑то куплен. И естественно, на нем могло кое‑что остаться. К вечеру будем знать.

На этот раз он заметил выражение лица Нины.

— Он оставил его там с определенной целью, Нина. Давайте работать дальше.

Он встал, одновременно набирая на мобильнике еще один номер. Нина подумала, что ей сейчас не хотелось бы быть на месте телефона Чарльза Монро, слишком уж неблагодарная была у того работа.

Она допила кофе, заметив критический взгляд Монро.

— Что такое, Чарльз?

— Как ваша рука?

— Все отлично, — раздраженно ответила она.

Он спрашивал вовсе не о руке — он напоминал ей о незавершенном деле и о том, почему возобновились их профессиональные отношения, и она это поняла.

— Как новенькая.

Он хотел сказать что‑то еще, но тут ему ответили по телефону, и он пошел прочь, разговаривая на ходу. Кто‑то сейчас убеждался в том, насколько хорошо Монро умеет командовать, насколько он владеет собой и насколько он сейчас на своем месте.

Шагая следом за ним, Нина проверила свой собственный телефон раз уже, наверное, двадцатый. Увидев, что наконец‑то пришло сообщение от Зандта, она быстро вывела его на экран.

«Я во Флориде», — говорилось там.

— О, черт бы тебя побрал, — пробормотала она, сунула телефон обратно в сумочку и вышла под палящие лучи солнца.


Глава 05


Я поселился в отеле «Армада» на Пауэлл‑стрит, в центре Сан‑Франциско, недалеко от Юнион‑сквер. Отель привлекал своими высокими ценами, а также парнем в форме испанского солдата, стоявшем на тротуаре у дверей. Проходившие мимо туристы фотографировались вместе с этим костюмированным красавцем, вероятно, для того, чтобы дома рассказать друзьям, что они здесь были. К тому времени, когда я наконец устроился, было уже достаточно поздно для того, чтобы заниматься делами, и я пошел прогуляться.

Шагая по улице, я размышлял о том, что стало мне известно за последние месяцы. Получалось, я ошибался почти во всем, что касалось моей собственной жизни. Я считал, что родился в семье Дона и Бет Хопкинсов в северной Калифорнии, где те вели спокойную размеренную жизнь. Они подстригали газоны во дворе, держали машину в чистоте и покупали достаточно материальных благ для того, чтобы боги коммерции были к ним благосклонны. Отец занимался торговлей недвижимостью и, после того как я покинул дом, продолжал добиваться определенных успехов, продавая дорогие дома, пока автокатастрофа не оборвала жизнь его и матери. Однако на следующий день после похорон, когда я пришел в их дом, пытаясь понять, что делать с ним дальше, я нашел записку, спрятанную таким образом, что обнаружить ее мог только тот, кто очень хорошо знал моего отца.

В записке коротко сообщалось, что они не умерли.

Подобное известие относится к тем, которые хотел бы услышать каждый — вернее, каждый, чьим отношениям с родителями препятствует лишь расстояние, — и этого было достаточно, чтобы остаток дня я потратил на обыск дома. Я нашел видеокассету, оставленную отцом в видеомагнитофоне у него в кабинете, и именно тогда я понял, насколько ошибался относительно собственной жизни. Ошибался — или преднамеренно был введен в заблуждение.

Я считал себя единственным ребенком. Однако часть видеозаписи показывала меня вместе с братом того же возраста, братом, которого умышленно бросили на городской улице где‑то в конце шестидесятых.

Я считал гибель моих родителей случайностью. Оказалось, что они не мои родители и что это не случайность. Они стали жертвой группировки, к которой принадлежал мой родной отец тридцать пять лет назад. Эта группировка именовалась «Соломенные люди», и они считали себя единственной частью человечества, не зараженной вирусом, ставящим совесть выше хладнокровного индивидуализма, который они полагали неотъемлемо присущим человеку. Думали ли они так на самом деле или же это являлось лишь удобным прикрытием для жестоких и безнравственных поступков — осталось невыясненным. Однако ясно было, что группировка эта весьма богата и обладает хорошими связями. Не менее очевиден был тот факт, что их главарь, называвший себя Человеком прямоходящим, но которого более точно можно было бы назвать именем Пол, тот самый мой брошенный брат, — невероятно опасен. За день до гибели Бобби Найгарда мы вместе смотрели правительственную видеозапись, содержавшую сведения о жестоких преступлениях, совершенных за последние двадцать лет. Расстрелы, взрывы, массовые убийства. Мы видели, что Человек прямоходящий присутствовал при многих из этих событий, всем своим видом выражая безмолвное торжество. Вдобавок ко всему он выступал в роли поставщика для обитателей Холлса, группы людей — среди которых, насколько мне известно, были и женщины, — совершавших обдуманные и хладнокровные серийные убийства. И в довершение всего он выглядел в точности так же, как и я.

Первые мои шаги были достаточно просты. Свое расследование я начал в ста милях от Релента, сидя с ноутбуком в баре, в котором имелся доступ к Сети. Мне не по себе было от мысли, что кто‑то может подумать, будто я пишу роман, и я то и дело бросал яростные взгляды на ободряюще улыбавшихся мне посетителей, но другого выхода у меня просто не было. Первое, что следовало сделать, — убедиться, что моего брата бросили именно в том городе, где я предполагал. Пол в свое время прислал мне сообщение, в котором заявлял, будто его оставили в детстве в Сан‑Франциско, но я не был склонен верить каким бы то ни было его словам без соответствующих доказательств. У меня же не было ничего, кроме небольшого фрагмента в конце видеозаписи, которую оставил мне отец и которую я перевел в DVD‑формат.

Фрагмент этот состоял из трех частей. В первой было показано путешествие на поезде. Сведения, которые могли бы говорить о том, где именно это происходит, отсутствовали, но я знал отца достаточно хорошо, чтобы не сомневаться: эту сцену он включил в видеофрагмент не просто так. Размытые цвета переведенного с восьмимиллиметровой пленки фильма, а также прическа и одежда моей матери могли точнее датировать сцену, но время действия я мог определить и без того, увидев самого себя в двухлетнем возрасте. Так что, скорее всего, первая часть была намеком на то, что путешествие было довольно далеким, чтобы имело смысл ехать поездом, но не настолько, чтобы лететь самолетом, то есть мне на выбор оставалось тридцать или сорок больших и малых городов в северной Калифорнии или Орегоне.

Затем шла сцена, снятая на широкой улице в центре города. Камера следовала за матерью, которая шагала по тротуару, опустив руки, находившиеся вне кадра. Как можно было понять из финальной сцены, она держала за руки двух маленьких мальчиков. Больше смотреть там было особо не на что, кроме образцов моды конца шестидесятых в облике костюмов, автомобилей и витрин, при виде которых оставалось лишь удивляться, как в то время вообще удавалось заставить кого‑либо что‑либо купить. Ничего особо примечательного, кроме…

Я остановил изображение. На правой стороне улицы виднелся небольшой универсальный магазин напротив поросшего травой сквера. Я с трудом сумел разобрать его название — «Ханнингтон».

Через десять минут поиска в Сети я выяснил, что в Соединенных Штатах нет ныне существующих магазинов с таким названием, по крайней мере тех, о которых было известно в Интернете. Пришлось отказаться от научных методов поиска и начать рассуждать логически.

Найдя несколько сайтов на тему «Сан‑Франциско в прошлом», я немного порылся в воспоминаниях жителей города о его былых днях. У меня все плыло перед глазами, когда я наконец нашел упоминание о том, как одну маленькую девочку, теперь уже давно взрослую, ее давно умершая мать водила каждую субботу в роскошный галантерейный отдел магазина под названием «Харрингтон». Они не могли позволить себе что‑либо купить, просто ходили и смотрели. Что ж, подобное мне было хорошо знакомо.

Я снова взглянул на остановленный кадр и понял, что действительно мог неправильно прочитать вывеску. Угол зрения был не слишком удачным, а от солнечных лучей на пленке образовалась легкая дымка, которую трудно было предвидеть в момент съемки. Вскоре выяснилось, что действующих магазинов «Харрингтон» тоже нет ни на Западном побережье, ни где‑либо еще. Казалось маловероятным, чтобы существовали два универмага с почти одинаковым названием и оба разорились. Дальнейший поиск в Сети позволил установить, что магазин в свое время находился на Фенвик‑стрит и считался тогда вполне перспективным. Во всяком случае, отец мог надеяться, что он останется там навсегда.

Итак, я решил, что насчет Сан‑Франциско сомнений больше нет. Мой брат, судя по всему, был способен говорить правду.

Фенвик‑стрит находилась в десяти минутах ходьбы от отеля. На улицах полно было людей, просто прогуливающихся или делающих покупки, и их фигуры отбрасывали длинные тени на чистые серые плиты тротуара. Хотя улицу расширили и архитектура первых этажей почти везде изменилась, нетрудно было понять, что я нашел именно то, что искал.

Оказавшись напротив большого здания, где когда‑то находился «Харрингтон», я остановился. Люди огибали меня, как плывущие по течению листья огибают выступающий из воды камень. Первый этаж магазина был разделен на две части, и теперь там находились магазин одежды «Гэп» и большой салон красоты, из которого выходили женщины всех возрастов с радостным выражением на лицах и маленькими сумочками в руках. Верхние этажи, судя по всему, занимали адвокатские конторы.

Я вдруг обнаружил, что смотрю на тротуар у себя под ногами. Я не помнил, чтобы когда‑либо ходил здесь, но на самом деле — ходил, держась за руку матери. А отец нас снимал. Их больше не было в живых, но это место осталось там же, где и было, и я вместе с ним. Теперь я был старше, чем они тогда, но в то время мне было столько же, сколько малышу, которого катили сейчас мимо меня в коляске, крошечному существу, настолько непохожему на меня, что мне трудно было поверить, что когда‑то я и сам был таким же.

Странная штука — время.

На следующее утро, в пять минут десятого, я сел за телефон. К половине одиннадцатого стало понятно, что от службы социального обеспечения информацию быстро не получишь. Я столько времени провел, нажимая кнопки многочисленных систем меню, что начал всерьез опасаться, что меня в конце концов соединят с самим собой. В итоге я просто вышел на улицу и отправился туда сам.

Через пять минут я пожалел, что не остался у телефона. Ничто лучше не напоминает о том, насколько тебе повезло, чем приемная любого учреждения, принадлежащего правительству или его сторонникам. Ты оказываешься вне места и вне времени. Ты сидишь на потертом стуле грязно‑серо‑зеленого цвета, который никто никогда не назвал бы своим любимым. Ты смотришь на объявления на стенах, которые не имеют для тебя никакого значения: ничего не значащие сообщения из мира, где забыли о пунктуации. Ты ждешь, пока ожидание не теряет всякий смысл, пока ты не превращаешься в камень, оставленный тысячелетия назад в поле беспечным ледником. Ты здесь — и это все, что тебе известно. Ты лишаешься какой бы то ни было индивидуальности, представления о том, что ты можешь чем‑то отличаться от остальных в этом помещении, если не считать сущности твоей личной проблемы, и, кроме этой проблемы, для тебя не существует больше ничего. Человек предпочитает общество других людей, но не столь близкое и не в подобных обстоятельствах, когда чувствуешь себя маленьким и ничтожным и начинаешь ненавидеть всех вокруг, искренне желая соседу сдохнуть, чтобы иметь возможность переместиться на одно место в очереди.

Или, возможно, мне просто так казалось.

Я достаточно долго ждал, прежде чем сумел описать суть своего вопроса. Потом пришлось какое‑то время объяснять чиновнику, что у меня нет постоянного места жительства, и убеждать его согласиться на адрес «Армады». Я рассказал, что у меня был брат, которого предположительно взяли под опеку в Сан‑Франциско в середине или конце шестидесятых, вероятнее всего в 1967 году; что мне известно его имя — Пол и я пытаюсь найти следы брата и что не располагаю никакой другой информацией, кроме того, что, когда брата нашли, на нем, возможно, был свитер с вышитым на груди именем. Чиновник записал все, что я рассказал, но взгляд его говорил, что мне предстоит долгий день. Наконец он выдал мне номер и отпустил обратно в толпу, со всеми ее проблемами, психозами и жалобами.

Двести тысяч лет спустя наконец подошла моя очередь. Меня провели по длинному коридору до кабинета в дальнем его конце, где за заваленным бумагами столом сидела средних лет негритянка. Судя по табличке на столе, ее звали миссис Мюриэль Дюпре. Стена позади нее была увешана плакатами, на которых было подчеркнуто каждое слово из трех и гарантировалась полная конфиденциальность.

— Ничем не могу вам помочь, — сказала она еще до того, как я успел сесть.

Я все‑таки сел.

— Почему?

— Это было слишком давно, вот почему. — Она заглянула в лежавший перед ней листок. — Здесь говорится, что речь идет о вашем брате и что, по вашему мнению, это произошло в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году. То есть еще до меня — надеюсь, вы понимаете.

К тому же задолго до того, как появилось многое другое. Для начала — вот это.

Она кивнула в сторону компьютера, столь древнего, что я не доверил бы ему даже роль подставки для моего ноутбука.

— Данные начали переводить в электронную форму только лет двадцать назад, кроме того, в восемьдесят втором у нас был крупный пожар, который уничтожил все папки и магнитные ленты в подвале, так что большая часть информации, предшествовавшей этой дате, безвозвратно погибла. Даже если по вашему вопросу и имелись какие‑то записи и они не сгорели, вряд ли их было много, и сейчас больше шансов было бы отыскать Бога, чем их. Я не имею в виду вас лично. Возможно, вы с Ним уже знакомы, и тогда могу вам только позавидовать.

Увидев разочарование на моем лице, она пожала плечами.

— Тогда все было иначе. Сейчас никто просто так не отдает детей на усыновление — все обговаривается заранее, составляется соответствующий контракт, и все понимают, что начинать с чистого листа не самое лучшее для ребенка, что ребенок должен знать о своем прошлом, и так далее. Но раньше было просто: «Что ж, мы приняли тебя в свою семью. Добро пожаловать в новую жизнь. И не оглядывайся назад — там все равно не было ничего хорошего». Детям меняли имена, даты рождения и прочее. Знаете, откуда пошло выражение «отдать на усыновление»?

Я покачал головой. Этого я не знал, да меня это особо и не интересовало, но миссис Дюпре явно видела во мне возможность устроить себе пятиминутный перерыв от общения с теми, кто стал бы на нее кричать.

— Когда‑то очень давно детей‑сирот забирали из городов на побережье и сажали на поезда. Их вывозили в сельскую местность и высаживали на крошечных полустанках, в буквальном смысле отдавая их какому‑нибудь фермеру, у которого в доме было немного свободного места и который, естественно, нуждался в дополнительных рабочих руках. Вот тебе ребенок. Твое дело — его кормить. И все. Прошлое мертво, его больше нет. Я вовсе не говорю, что и в шестидесятые все было точно так же, но в каком‑то смысле — да. Часто детям вообще не говорили, что они приемные. В большинстве других случаев родители ждали, пока дети, по их мнению, не сделаются достаточно взрослыми, чтобы для них не стало шоком, что в момент их рождения мама с папой могли находиться от них за сотни миль. Конечно, такая система не слишком хороша, и сейчас мы это знаем, но тогда подобная практика считалась самой благоприятной — и не так уж мало детей, став взрослыми, жили счастливой полноценной жизнью. Дорогой, с вами все в порядке?

— Угу, — ответил я, поднимая взгляд от собственных рук, которые я рассматривал, думая о том, будет ли у меня когда‑нибудь счастливая и полноценная жизнь. — Я просто не ожидал, что так скоро зайду в тупик. И… это очень важно для меня.

— Знаю. И понимаю.

Я покачал головой, желая оказаться где‑нибудь в другом месте.

— Боюсь, не понимаете, но все равно — спасибо вам.

Я встал и направился к двери. Я уже взялся за ручку, когда она спросила:

— Вы больны?

Я в замешательстве обернулся. На мгновение мне показалось, будто она подразумевает нечто конкретное.

— В каком смысле?

Она подняла бровь.

— В том смысле, что вы обнаружили у себя болезнь, о которой должен знать кто‑то другой, поскольку она может быть и у него?

Я посмотрел ей в глаза и решил солгать.

— Нет, — сказал я. — Со мной все в порядке. Зато с ним — нет.

Не глядя на нее, я прошел по длинному коридору и снова вышел во внешний мир, где можно было курить и дышать свежим воздухом и где мои проблемы касались только меня самого.

— И что теперь, Бобби?

Молчание. Он снова отсутствовал. Видимо, пребывал где‑то в мире духов с кружкой пива и насмешливой улыбкой, пугая других призраков.

Близился вечер, и я тоже сидел с кружкой пива за столиком рядом с «Эспрессо», кафе‑баром на углу напротив отеля. У меня страшно устали ноги — Сан‑Франциско, конечно, довольно приятное место, но, честно говоря, чересчур холмистое.

После того как утром я потерпел полное фиаско, мне в голову пришла еще одна мысль. Возможно, Пол даже не попал в официальные данные. Возможно, его подобрала на улице и взяла к себе домой какая‑нибудь добрая жена владельца магазина. Я знал, что это всего лишь фантазия, порожденная рассказом миссис Дюпре о детях, которых отправляли в поездах на Средний Запад, но каких‑либо других вариантов я больше не видел, и нужно было что‑то делать, чтобы его найти. Я и так слишком долго плыл по течению. Это была моя работа, и ничья больше.

В отсутствие каких‑либо видимых свидетельств я попробовал подойти с другой стороны. Я знал, что мои родители были не из тех, кто просто бросил бы ребенка на съедение волкам. Вероятно, они оставили его в каком‑то месте, которое не считали явно опасным и где было достаточно людей. Они шли пешком. Есть определенный предел расстояния, которое можно пройти с двумя двухлетними детьми. Следовательно, нужно было искать оживленное место, не слишком отдаленное от Юнионсквер. В худшем случае оно могло оказаться и дальше, но поблизости от трамвайной линии.

Я купил карту и отправился в путь. И ничего не нашел, что означало — идти мне больше некуда. Пару месяцев назад я пытался ответить на электронное письмо, которое прислал мне Пол. Сообщение вернулось ко мне через час, с информацией о том, что адрес неизвестен и его невозможно найти. Его письма являлись лишь обращениями ко мне, но не попыткой установить контакт. Так что и там след искать было бессмысленно.

Допив пиво, я вернулся в отель. Проходя мимо стойки, я услышал, как кто‑то позвал меня по имени. Я медленно обернулся.

Молодой парень за стойкой держал в руке листок бумаги.

— Вам записка.

Странно — никто не знал, где я. Те немногие, с кем мне хотелось бы общаться, позвонили бы на мобильник. Я подошел к стойке, чувствуя себя так, словно на спине у меня пришпилена мишень.

Взяв листок, я поблагодарил парня и, отойдя в сторону, развернул записку. Там говорилось:

«Возможно, эта женщина сумеет вам помочь. Если захочет».

Далее шел номер телефона этой неназванной женщины и имя того, кто оставил мне записку. Мюриэль Дюпре.

Телефонный звонок, визит в Сеть, короткий душ — а затем я снова спустился вниз и поймал такси на улице возле отеля. Мне не сразу удалось найти того, кто готов был ехать туда, куда было нужно — на другой берег залива и, как оказалось, еще намного дальше. Таксист, который наконец согласился, намеревался получить с меня дополнительное вознаграждение, заставив выслушивать свои бесконечные словоизлияния. К счастью, он был чересчур увлечен собственными рассуждениями, так что я лишь время от времени что‑то ворчал и поддакивал, глядя на проносящийся за окном город, а затем пригороды.

Я звонил в службу социального обеспечения, надеясь поговорить с миссис Дюпре, но надежда оказалась тщетной. Лучше было поторопиться, чтобы успеть вовремя вернуться назад. Так что я до сих пор понятия не имел, с кем мне предстоит встретиться, но в Сети я выяснил, что телефонный номер принадлежит некоей миссис Кэмпбелл, а также узнал, где она живет. Да, Мюриэль явно рассчитывала, что я предварительно позвоню, договорюсь о встрече, объясню суть своего дела и вообще сделаю все как полагается. Так вот — я этого делать не стал. Я не знал, кто эта женщина и что, по мнению Мюриэль, она могла мне сказать, но опыт подсказывал: намного больше шансов узнать правду, если не предупреждать об этом заранее. Да, я знаю, о чем говорю. Мы познакомились с Бобби, когда вместе работали на ЦРУ.

Наконец водитель замолчал и начал то и дело заглядывать в карту. Мы ехали все дальше и дальше, пока в конце концов не оказались среди беспорядочно разбросанных обшарпанных белых домов, которые отнюдь нельзя было назвать мечтой риэлтора. Некоторое время мы петляли между ними, прежде чем я не взял карту сам и не показал на ней нужное место. Мы остановились посреди улицы, застроенной маленькими деревянными домиками, каждый из которых был окружен забором.

Я вышел и расплатился. Вокруг не было ни души.

— Если ищете развлечений, то вы выбрали неподходящее место, — сказал водитель и уехал.

Я подождал, пока он скроется из виду, а затем прошел пятьдесят ярдов назад — я специально назвал водителю не совсем верный адрес. Два раза свернув, я оказался на нужной улице, а еще через три минуты — перед нужным мне домом.

Пройдя по короткой дорожке, я поднялся по двум ступенькам на крыльцо, не так давно покрашенное белой краской, но уже изрядно облупившееся. Я поискал звонок, но не нашел и просто постучал в дверь. У меня почти не было сомнений, что женщина окажется дома.

Несколько минут спустя за дверью послышался шорох, а затем она открылась. В тени виднелись очертания маленькой женской фигуры.

— Миссис Кэмпбелл? — спросил я.

Она ничего не ответила, лишь протянула руку к ширме и слегка ее отодвинула. Сквозь щель я увидел женщину лет семидесяти, с ухоженными волосами и темным морщинистым лицом, которая потрясенно смотрела на меня. Она заглянула мне в глаза, прошлась взглядом по всей фигуре, затем снова посмотрела в глаза.

— Господи, — наконец сказала она, не отводя от меня взгляда. — Значит, это правда.


Глава 06


Когда зазвонил телефон, Нина сидела на своей так называемой веранде. Так называемой — потому что веранда все же предполагает некую степень расслабленности и комфорта, которую эта обеспечить не могла. Теоретически Нина была погружена в размышления, но, честно говоря, она спала. В конторе невозможно ни о чем нормально подумать из‑за вечного шума и носящихся вверх‑вниз мужчин, постоянно кричащих что‑то в телефон. Она уже давно отметила для себя, что просто хорошо делать свою работу — для мужчин недостаточно. Им требуется еще всеобщее признание того, что они действительно находятся на своем месте. На веранде думалось намного лучше, чем в остальной части дома. Нина знала, что давно следовало бы переехать. Особенно после того, как начались неприятности с Джоном: ей начинало казаться, что дом устал от нее самой. Дом находился в горах Малибу, что на самом деле было очень даже неплохо, но она могла себе позволить снимать его лишь потому, что он уже разваливался. Полированный бетон на полу гостиной треснул посередине так, что в щель можно было засунуть три пальца. Бассейн расплавился во время лесного пожара задолго до того, как она сюда переехала. Один хороший толчок — и веранда рухнет в Тихий океан; два толчка — и дом последует за ней. Почему‑то подобная перспектива никогда ее особо не беспокоила. Некоторые курили. Нина же просто сидела на веранде.

Конец дня она провела на улицах и в конторах, а также у телефона, пытаясь получить хоть какую‑то информацию о результатах экспертизы. Впрочем, пользы от нее оказалось немного. Пижама была куплена в «Уолмарте» — один из самых худших вариантов, когда пытаешься проследить историю какого‑либо предмета. Диск, извлеченный изо рта женщины, до сих пор анализировали; фотографию ее лица раздали детективам и патрульным, которые показывали ее прохожим в разных частях города. Впрочем, поиски могли продолжаться бесконечно. Женщина, когда‑то симпатичная, теперь мертвая. Таких полно.

Вернувшись домой, она обнаружила на автоответчике сообщение и нажала на кнопку, думая, что, возможно, это Зандт с более конструктивным ответом на ее вопрос. Но оказалось, что звонила ее подруга Мередит, с которой они вместе учились в колледже. Нина не помнила, что именно они обсуждали по телефону в последний раз, но, судя по нынешнему звонку, речь шла о том, что прошел уже по крайней мере год с тех пор, как их небольшая компания старых друзей собиралась вместе.

Мерри жила в Долине и обзавелась мужем и тремя маленькими детьми без особых усилий, будто выиграв еженедельный конкурс. Теперь ее постоянно заботили проблемы, которые Нина считала тривиальными, непонятными или попросту несущественными, а ее прическа становилась все более неизменной. Скоро, подумала Нина, уже невозможно будет, глядя на нее, вспомнить те времена, когда они вовсю веселились на вечеринках в заставленных книгами домах преподавателей. Казалось, будто та девушка исчезла навсегда, оставшись в далеком прошлом и прислав вместо себя нынешнюю Мередит Джексон. Впрочем, и у нее, вероятно, вызывала такое же недоумение сама Нина, которая, с ее точки зрения, не хотела понимать, в чем состоит предназначение женщины. Нина знала, что дружеские отношения стоит поддерживать, но порой удивлялась, почему ей докучают. Возможно, Мередит нравилось иметь среди знакомых агента ФБР. Возможно, Нине нравилось верить, что у нее до сих пор остались какие‑то связи с реальностью, что кроме постоянно окружавших ее убийц, письменных столов, мужчин в штатском и поздних вечеров существуют и те, кому не нужно от нее ничего, кроме дружеской беседы, поддержки и улыбки.

Она так и не смогла заставить себя позвонить и вместо этого пошла на веранду, чтобы немного посидеть и подумать. В конечном счете оказалось, что она размышляет о том, насколько велика разница между ею, Мерри и молодой женщиной, обнаруженной сегодня утром в «Найтсе», и насколько велики должны быть перемены в жизни, чтобы жизнь эта завершилась в мотеле, среди облаков сигаретного дыма и незнакомых мужчин, явившихся, чтобы задокументировать твои последние мгновения под разговоры о последних спортивных событиях и замечания о твоих собственных сиськах.

Джон Зандт, который работал в отделе убийств полиции Лос‑Анджелеса до того, как «Мальчик на посылках» похитил его дочь, давным‑давно поделился с ней своими замечаниями о том, насколько быстро жизнь девочки‑подростка в Голливуде может переместиться из пункта А в пункт Б, затем из Б в пункт В, а из В — в холодильник морга. Они сами не знают, насколько легко и быстро это может произойти. На это требуются вовсе не годы, лишь месяцы, иногда недели. Подобное может случиться и за одну ночь. Вечером ты еще всеми любимый и избалованный ребенок, а на следующее мрачное утро ты уже лишилась всего, что так и не научилась в себе ценить. Все думают, будто ты звезда, но на самом деле ты всего лишь пушечное мясо, которое ждет своей очереди пережить предательство друзей, любовников и судьбы.

Нина вернулась в дом и налила себе стакан вина. Пятнадцать минут спустя она уже спала. Проснулась она неожиданно, услышав телефонный звонок. Вскочила с кресла, чувствуя, что опоздала: похоже, телефон звонил уже давно, не в силах проникнуть в сон, где какой‑то старик преследовал ее в темной комнате.

По дороге она умудрилась налететь на стеклянную дверь и кухонный стол и уже готова была обругать Зандта. Но на этот раз звонил не Джон, а Монро.

— Приезжайте, — с ходу сказал он. — Мы кое‑что нашли.

Нина встретилась с Монро в кабинете Дуга Олбрича, лейтенанта специального отдела номер один — подразделения, занимавшегося тяжкими преступлениями. Дуг был высок и строен, с коротко подстриженными волосами.

— Привет, Дуг.

— Привет, Нина. Как дела?

— Все так же. Собственно говоря, я довольно давно уже не общалась с Джоном, но, в любом случае, не думаю, что в наших отношениях что‑либо может измениться.

— Понял. Ладно, об этом позже.

Перед Олбричем лежала небольшая стопка бумаг и еще что‑то в прозрачном пластиковом пакете. За другим столом в глубине помещения беседовали трое полицейских. Ближе к двери сидел худой негр в рубашке с длинными рукавами, который был Нине смутно знаком.

— Нина, это Винсент, — сказал Олбрич.

Тем временем Монро принес ей чашку кофе. Нина с благодарностью ее взяла.

— Помню, — ответила она. — Лабораторная крыса, так?

Монро нахмурился, но техник весело ухмыльнулся.

— Винс Уокер — вундеркинд в области высоких технологий.

— Моя любимая область, — устало сказала Нина. — И что вы нам можете продемонстрировать, Винс?

— Вот это, — ответил Олбрич, подталкивая к ней пакет. — И то, что на нем было.

Извлеченный изо рта и очищенный от крови, предмет выглядел вполне обыденно. Два дюйма на четыре с половиной, четверть дюйма толщиной. Вдоль одного края — ряд позолоченных контактов, другой край — плоский. С верхней стороны на металлической пластине имелись две наклейки, когда‑то белые, но теперь приобретшие неровный бледно‑коричневый цвет. Снизу — узкие зеленые дорожки на печатной плате. Примерно на трети длины виднелся небольшой кружок, видимо, точка, вокруг которой вращался диск во время работы. Наклейка на нем гласила: «В случае повреждения наклейки гарантийному обслуживанию не подлежит». Интересно, подумала Нина, сохраняется ли гарантия на диск, извлеченный изо рта мертвой женщины?

— Жесткий диск, — кивнула она.

У мужчин был такой вид, словно каждый пытался поставить добытые сведения в заслугу исключительно себе.

— Верно, — ответил Винс. — «Тошиба» эм‑ка четыре тысячи триста девять. Объем чуть больше четырех гигабайт, по нынешним стандартам маловато, и, судя по серийному номеру, он изготовлен почти два года назад.

— Нам также удалось выяснить, что диск был установлен в компьютер, собранный в Японии и ввезенный в США в середине две тысячи второго года, — перебил его Монро. — Сейчас мы пытаемся проследить его путь. Возможно, это скажет нам о том, кто та женщина, а может быть, и нет.

— Наши люди до сих пор опрашивают прохожих, показывая им фотографии жертвы, — добавил Олбрич.

Нина уже встречалась с ним несколько раз, когда Зандт еще работал в отделе убийств, и тогда он произвел на нее впечатление самого неприметного из всех детективов, которых она когда‑либо знала.

— Нам известно, что в день смерти она почти не ела, зато много пила. Два часа назад я вызвал из «Найтса» троих детективов, чтобы они еще раз прошлись по местным барам и клубам. В первый раз ничего выяснить не удалось, но…

— А в самом номере — никаких следов убийцы?

Он пожал плечами.

— Никаких отпечатков, никаких волокон, на жертве — тоже ничего. Ребята чуть ли не воздух профильтровали.

— Так что насчет диска?

— Он оказался пуст, — ответил Олбрич, — за исключением двух файлов.

— Двух файлов, — повторил техник, перехватывая инициативу. — Тот, который больше, — музыкальный фрагмент в формате МРЗ, на семь мегабайт.

— Agnus Dei из «Реквиема» Форе, — сказал Монро. — Судя по всему, вещь хорошо известная. Мы пытаемся выяснить, что это конкретно за запись, и, естественно, попытаемся проследить недавние продажи компакт‑дисков, но вряд ли в этом направлении стоит на что‑то рассчитывать. В конце концов, музыку могли просто скачать из Интернета.

— И? — устало спросила Нина.

— Вы уже спрашивали меня о том, откуда он мог появиться, — сказал Монро. — Вы говорили, что у него могло быть прошлое. Похоже, что вы правы.

Он подтолкнул к ней пачку листов.

— Читайте.

«„Сон — прекрасен. Смерть — еще прекраснее. Вообще не родиться — самое настоящее чудо“.

Его мать не позволяла бабушке курить в доме, и потому старая леди порой пребывала в дурном расположении духа, а иногда требовала, чтобы ее вынесли на крыльцо. Там ее и оставляли, независимо от того, насколько холодной или дождливой была погода. Мать никогда не помогала ей вернуться в дом и запрещала делать это ему. И не дай бог было ее ослушаться. Бабушка оставалась на улице, пока ее дочь, смилостивившись, не забирала ее обратно, без особой нежности.

В один из таких дней, столь холодный, что с крыши свисали сосульки, он спросил ее, какой смысл торчать на крыльце, если в доме уютно и тепло.

Она некоторое время смотрела вдаль, и он уже начал сомневаться, что она вообще его слышит.

— Ты же знаешь старую шутку, — наконец сказала она. — Почему цыпленок перешел через дорогу?

Он ответил, что да, знает, чтобы попасть на другую сторону.

— Ну вот, и с сигаретами примерно так же.

— Не понимаю.

Она снова задумалась.

— В конце концов оказывается, что ты живешь не на той стороне дороги. Лучше, наверное, и не скажешь. Каждую ночь тебе приходится переходить на другую сторону в темноте, чтобы попасть домой. Ты не можешь заметить приближающихся машин, так как ветер заглушает все звуки, но все более‑менее в порядке, поскольку дорога не слишком оживленная. Но чем дольше ты переходишь через нее туда и обратно в кромешной тьме, тем вероятнее, что рано или поздно тебя собьет машина. И машина эта называется „рак“, она большая и тяжелая и едет очень быстро, и если она на тебя наедет — ты умрешь.

— Но… зачем тогда переходить через дорогу?

Бабушка улыбнулась иссохшими губами.

— Чтобы попасть на другую сторону. — Она пожала плечами. — Понимаешь, уже слишком поздно. Когда стоишь одной ногой в могиле, остается лишь делать все возможное, чтобы не кончить жизнь не на той стороне дороги.

Она закашлялась и закурила новую сигарету. Глубоко затянувшись, посмотрела на тлеющий огонек.

— Никогда сам не начинай, слышишь?

— Не начну, — ответил он.

Он делал все, что мог, чтобы следовать ее совету. Он был очень осторожен с алкоголем, никогда не употреблял наркотиков, не предавался чревоугодию, не увлекался порнографией и вообще не позволял себе увлечься чем бы то ни было.

И тем не менее однажды ночью, всего лишь семь лет спустя, он обагрил свои руки кровью — и понял, что нашел свою собственную дорогу. Дорогу без возврата».

— Господи, — пробормотала Нина.

— Он уже убивал раньше, — сказал Монро.

— Или хочет, чтобы мы так думали.

Монро натянуто улыбнулся.

— Он наверняка способен убить и еще раз. С этим, надеюсь, все согласны?

— Да, — ответила она. — Согласна.

У нее защипало в глазах.

— Откуда цитата в начале?

— Пока не знаем.

— С вами все в порядке, Нина? — спросил Олбрич.

Она кивнула, все так же глядя на распечатку.

— Меня просто все достало, только и всего. Кусочек автобиографии — и реквием, ради всего святого. Словно некий безумец предлагает свои услуги.

— Он говорит о себе в третьем лице, — заметил Олбрич. — Не странно ли?

— Не особо, — ответила Нина. — Подобное часто наблюдалось при допросах. Например, Теда Банди. Возможно, для них это один из способов раскрыться. Теоретически таким образом они могут описать преступление, от которого им подсознательно хотелось бы отмежеваться. В случае с Банди это также позволило ему описывать как бы гипотетические ситуации — «Как мне кажется, в данных обстоятельствах убийца действовал бы так‑то и так‑то», — формально не беря ответственности на себя. О самом файле какая‑то информация есть?

— Боюсь, что нет, — сказал Винс. — Диск отформатирован под стандартный персональный компьютер, но на нем нет метки операционной системы; он мог быть записан на чем угодно, от суперкомпьютера до наладонника. В лаборатории этажом ниже сейчас исследуют структуру каталогов, но особого оптимизма у нас на этот счет нет. С диска была тщательно стерта вся информация, прежде чем на него записали эти файлы. Этим явно занимался кто‑то, хорошо разбирающийся в компьютерах.

— Что само по себе может оказаться полезной информацией, — заметил Монро.

— Однозначно, — кивнула Нина. — Это означает, что ему меньше пятидесяти и он живет в Европе или Америке.

Монро наклонил голову и посмотрел на нее. Нина решила, что, пожалуй, неплохо было бы в ближайшее время отправиться домой.

— Копию мы отправили в информационный центр в Квонтико, — сказал Монро. — Возможно, у них появятся какие‑нибудь мысли.

Голос его звучал чуть громче обычного: серьезно, обдуманно, профессионально — но в нем чувствовались и возбужденные нотки. Этого следовало ожидать: чтобы занять высокий пост в органах правопорядка, нужно постоянно демонстрировать активность. Однако с тех пор, как Нина начала работать вместе с ним, занимаясь поимкой убийцы по имени Гэри Джонсон, который лишил жизни шесть пожилых женщин в Луизиане в середине девяностых, она не сомневалась, что у Монро совсем иные планы и расследование загадок преступного мира являлось для него лишь средством для достижения некоей цели.

Нина не знала в точности, в чем эта цель заключается — политика? желание занять высокий пост? — но она знала, что именно это в числе прочего побуждает его смотреть в глаза родственников жертв со словами: «Мы его поймали, и больше он никому не причинит вреда». Возможно, это выглядело вполне разумно. Нина и сама пыталась иногда поступать так же, вот только угрюмое выражение лиц ее собеседников от этого не слишком менялось. Шесть чьих‑то матерей и бабушек умирают преждевременной страшной смертью, а тот, кто это сделал, посажен на всю оставшуюся жизнь в бетонную клетку. Вот только, похоже, это мало кого могло утешить.

Да, конечно, никому не хочется сидеть в тюрьме, и уж точно — в одной из тюрем Луизианы, за убийство в числе прочих двух старых негритянок. Никому не хочется просыпаться каждое утро на узкой железной койке, думая о том, не придет ли сегодня в голову одному из сокамерников, который до сих пор любит собственную мамочку, поднять всем настроение, ткнув тебе в глаз заточенной ложкой.

Однако Нина не верила в то, что большинство убийц в полной мере ощущают весь ужас заключения — просто потому, что осознают происходящее по‑другому, не так, как все остальные. В любом случае, они продолжали жить. Они ели, спали, испражнялись. Они смотрели телевизор и читали комиксы. Они обучались на всевозможных курсах и подавали бесконечные апелляции, отнимавшие у всех время, а у государства — деньги, которых хватило бы, чтобы построить полшколы. Конечно, подобное являлось их правом. Чего им не приходилось — так это лежать в яме, где не слышно ни звука, кроме шороха медленно оседающей земли. Им не приходилось спать, плотно прижав руки к бокам, в деревянном ящике, чувствуя, как начинает разлагаться их собственное тело.

Так что, возможно, Монро поступал вполне разумно. Добиться своего, подняться по служебной лестнице. И каждый вечер возвращаться домой к жене, чтобы сытно поужинать перед телевизором, — кто знает, может быть, в новостях однажды покажут и его в роли спасителя мира. И это было бы весьма неплохо. Другое дело, что ФБР не имело прямых полномочий на расследование серийных убийств. Монро поступил туда, чтобы сделать карьеру. А она? Какие причины были у нее?

— Идите домой, Нина, — сказал Монро. — Поспите. Завтра утром вы будете мне нужны в рабочем состоянии.

Нина посмотрела на него, несколько удивленная его тоном, и поняла, что только что попросту отрубилась секунд на тридцать. Винс смотрел на нее с легким любопытством, Монро — без особой любви. Одному лишь Олбричу хватило вежливости отвести взгляд.

Монро встал и заговорил с Олбричем, явно давая понять Нине, что ее присутствие больше не требуется. Она подождала, пока они не подошли к полицейским в дальней части помещения, а затем повернулась к самопровозглашенному вундеркинду и тихо спросила:

— Винс, могу я вас попросить об одной услуге?

Двадцать минут спустя она вышла из здания с сумочкой, в которой что‑то лежало, шагнула на тротуар, чувствуя приятное вечернее тепло, и подумала, не пытается ли она добровольно сломать собственную карьеру.

Ей нужно было с кем‑нибудь поговорить, но Джон не отвечал на телефонные звонки, и если честно, то положение у него сейчас было не лучше, чем у нее. Она подумала еще об одном варианте.

Да, возможно. Но сперва нужно вернуться домой.

Она не спеша доехала до дома и уже у самых дверей решила, что все‑таки стоит позвонить. Стоя возле кухонного стола, она набрала номер. Телефон звонил и звонил, но никто не отвечал.

Она оставила сообщение, чувствуя себя так, словно сама превратилась в автоответчик.


Глава 07


Задняя стена дома миссис Кэмпбелл выходила на небольшой дворик, вид которого говорил о хозяйке дома многое из того, о чем пытался умолчать фасад. Я стоял посреди кухни, терпеливо ожидая, пока она закончит звенеть посудой. Мать когда‑то говорила мне, что отказаться от кофе или чая в гостях у пожилого человека — значит дать ему понять, что его общество не стоит того, чтобы терять время. Однако я ни малейшего понятия не имел о растениях, так что картина за окном нисколько меня не интересовала. Я изо всех сил сдерживался, чтобы не шагнуть к старухе и не схватить ее за горло.

— Мюриэль сама выросла в семье приемных родителей, — сказала она наконец, проводя меня в гостиную. — Она вам не говорила?

— Нет, — ответил я, быстро шагнув вперед и забрав у нее поднос. Не знаю, как полагалось поступать по протоколу, но, судя по тому, что я видел, через десять секунд поднос оказался бы на полу, а у меня не было никакого желания ждать, пока она приготовит новую порцию. — Она просто сказала, что ничем не может мне помочь, и только.

— Вполне возможно. Я знаю ее с тех пор, как она начала там работать. Поначалу ей не очень везло в жизни. Первый муж ее бросил, попутно обворовав дом и к тому же основательно поколотив. Однако со временем дела у нее наладились, она стала заниматься своей работой и многим сумела помочь. К сожалению, слишком многие из тех, кто приходит в тот департамент на Адамс‑стрит, забывают, что служащие — тоже люди и у них есть своя жизнь.

— Прекрасно понимаю, что это нелегкая работа, — согласился я. — С людьми порой тяжело иметь дело.

— Чертовски верно. Впрочем, среди тех, кто там работает, тоже попадаются изрядные сволочи.

Я рассмеялся. Она одобрительно кивнула.

— Вам следует больше улыбаться, — сказала она. — Так вы выглядите намного лучше. Многие лучше выглядят, когда улыбаются, но вы — особенно. Иначе у вас становится такое лицо, будто вашему собеседнику сейчас не поздоровится.

— Вовсе нет, — ответил я.

— Это вам так кажется.

— Миссис Кэмпбелл, я так понял, что…

— Ладно, к делу. Вы ищете брата, верно? Мюриэль сказала, что, по‑вашему, он потерялся в шестьдесят седьмом. Похоже, это и в самом деле так. Собственно говоря, насколько я помню, это был октябрь. Хотя, если честно, память меня порой подводит. Я хорошо запоминаю вещи, но не события.

Я молча кивнул, чувствуя, как внутри у меня все напряглось.

— Его нашел китаец, хозяин магазина. Совсем маленьким. Не знаю, как долго малыш пробыл на улице, но слёз он пролил много и плакал громко.

— У моих родителей были свои причины, — сказал я, внезапно ощутив абсурдную необходимость как‑то обосновать поступок, который я сам едва мог понять. — Довольно сложные обстоятельства…

— Не сомневаюсь. По крайней мере, его не бросили в трущобах или в негритянском квартале — уже хоть что‑то. Так или иначе, мы знали, что его зовут Пол, поскольку имя было вышито у мальчонки на свитере. Конечно, приемным детям часто выбирают новое имя, но имя Пол так и осталось с ним. Нам не удалось выяснить, откуда он взялся, и его отдали в приют здесь, в городе, где он провел несколько лет. Обычно найти новый дом для столь симпатичного малыша не так уж трудно, но он так нигде и не прижился.

Я не совсем понял, что она имела в виду, но перебивать не хотелось.

— На какое‑то время я потеряла его из виду. Детей много, и каждому нужно чем‑то помочь. В следующий раз я услышала о нем, когда начались проблемы.

— Какие проблемы?

— Он проводил несколько месяцев в приемной семье, а потом возвращался назад, намного раньше запланированного срока. Сперва я не обращала на это особого внимания. Подобное порой случается. Но потом… «Знаете, а Пол опять вернулся. Приемная семья не сумела с ним…» Не знаю, как сказать — «справиться», наверное, не слишком подходящее слово. Не вполне. Он просто возвращался, снова и снова. Надо иметь в виду, что в этих семьях заботились о многих детях, и дети чувствовали себя там как дома. Мы отдавали его туда и мысленно с ним прощались, но пять недель спустя я приходила в приют и обнаруживала его сидящим на крыльце. Я спрашивала его, что случилось, и он отвечал мне то же самое, что потом отвечали в семьях: «Не вышло».

Она отхлебнула кофе, словно вспоминая собственные давние ошибки. У всех нас они есть, наши священные иконы, перед которыми мы всю жизнь пытаемся искупить грехи.

— В конце концов было решено поискать для него приемную семью на более долгий срок, возможно насовсем. Я поговорила с Полом и рассказала ему, что мы хотим попытаться сделать. Он молча кивнул — ему тогда было лет шесть или семь, — и что‑то подсказало мне, что подобная идея на самом деле его не привлекает и он лишь соглашается с тем, что должно произойти, мол, будь что будет. И я спросила его — ты что, не хочешь иметь настоящую семью? Он посмотрел мне в глаза и ответил: «Она у меня уже была. Теперь ее нет, но когда все будет нормально — я вернусь».

Я почувствовал, как у меня по спине пробежал холодок.

— Он помнил нас?

— Не обязательно. Но он знал, что когда‑то все было совсем по‑другому. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что его ситуацию не назовешь ни нормальной, ни естественной, а он был очень умным мальчиком. Только и всего. Дети очень часто понимают, что их бросили, лишили той жизни, которая была у них прежде. Даже у тех, кто живет в обычных семьях, возникают подобные мысли. Отсюда и синдром: «Я должна быть прекрасной принцессой» или «Я — король, и когда я плачу — весь мир плачет вместе со мной». То же самое, думаю, было и здесь.

Я много раз смотрел фрагмент видеозаписи, показывавшей, как был брошен ребенок, но никогда по‑настоящему не задумывался о том, каким шоком это было для него самого. За последние три месяца я ни разу не пытался представить себе, что он тогда чувствовал, и изо всех сил попробовал сделать это сейчас.

— Прошу прощения, — сказал я, — вы не против, если я закурю?

— Валяйте, — улыбнулась она. — Мой муж курил, так что запах мне нравится. Хотя — вы в курсе, что это смертельно?

— Вовсе нет, — заверил я ее. — Всего лишь слухи, которые распространяют помешанные на спортзалах и собственном здоровье.

Она кивнула, но уже больше не улыбалась.

— Да, вот и муж так же думал.

Слова ее прозвучали так, что сигарета не доставила мне особого удовольствия, хотя я и выкурил ее до конца.

— Так что случилось, когда вы стали искать для Пола постоянную семью?

— Сейчас расскажу. — Она немного помолчала. — Знаете, мне не раз приходилось этим заниматься, и я часто размышляла на эту тему. С одной стороны, мне кажется, что ощущение места, где мы родились, проникает в нас, словно вода из земли, будто у нас есть листья, как у деревьев. От того, где упадет семя, которое станет нами, зависит то, кем станем мы сами и каков будет цвет наших листьев, даже если в тот же день его подхватит какая‑нибудь птица и унесет на полсотни или сотню миль.

С другой стороны — ведь все мы дети Божьи, верно? Мы все просто люди. Не так ли сказано в Библии? Так имеет ли значение, что ребенок воспитан не в той части страны, где родился, или не теми людьми, которые состоят с ним в родстве? Дайте ему хороший дом и семью — и будет казаться, что вообще ничего не произошло. Я видела, как подобное случалось сотни раз. Это далеко не всегда легко, но обычно вполне удается, и, кстати, это одна из причин, по которой мне кажется, что люди — не такие уж и плохие существа.

Она покачала голозой.

— Однако найти приемных родителей для Пола оказалось не так‑то просто. Его пытались отдавать в три семьи. В первой он провел год. У них уже была дочь, старше его. В то время я была занята своими делами, к тому же заболел муж. Однажды, когда в понедельник утром я пришла на работу, мне сообщили, что Пол находится в комнате на другом этаже. Его нашли сидящим на ступенях приюта. Он не сбежал — его привели приемные родители. После этого он провел несколько месяцев в приюте, а потом мы нашли ему новую семью. Там он прожил целых два года, пока ему не исполнилось девять. Потом однажды в дверь моего кабинета постучали, и мать вежливо сказала мне, что они больше не могут. Нет, Пол тут вовсе ни при чем, но у них родилась дочка, и они просто решили, что приемыш будет для них лишним. Честно говоря, я на нее разозлилась, чуть голову ей не оторвала. Так не поступают. Но… нельзя же оставить ребенка с теми, кому он стал больше не нужен.

Она взяла чашку и, обнаружив, что та давно остыла, снова поставила ее на стол.

— Не хотите ли…

— Все в порядке, — сказал я. — Продолжайте, пожалуйста.

— Вскоре после этого я снова увидела Пола в приюте. Мне стало жаль мальчика, и я сказала ему, что с ним поступили нечестно. Он лишь пожал плечами и снова ответил: «У меня уже была семья». Я не ожидала, что он до сих пор об этом думает, и попыталась объяснить ему, что это на самом деле не имеет никакого значения и он должен помочь нам найти новую семью, с которой он хотел бы жить. Да, когда‑то у него были родные мать и отец, и с этим никто никогда не будет спорить. Но сейчас ему придется жить с кем‑то другим.

«Нет, — ответил он. — Они были ненастоящие. Но у меня был брат. Настоящий. Точно такой же, как я».

Он подчеркнул слово «точно» — «точно такой же, как я», именно так он тогда сказал.

Она слабо улыбнулась.

— Конечно, я ему не поверила. Подумала, что он просто сочиняет; тогда мне в нем что‑то казалось слегка… не знаю, как сказать. Но когда вы сегодня появились у меня перед дверью, я поняла, что он все‑таки был прав. У него действительно был брат, точно такой же, как он.

Я кивнул, думая о том, что она ошибается и он ошибался тоже. Я был похож на него внешне, но не более того. В любом случае, меня удивило, как она смогла заметить сходство, если Пол, когда она видела его в последний раз, был еще ребенком.

— Наконец мы нашли семью, которая взяла его к себе, здесь, в городе, и он провел там год, пока они не переехали в другой штат, и он вместе с ними. Так или иначе, на этот раз все прошло в лучшем виде. Собственно, вот и все.

Я посмотрел на нее.

— Что? — спросила она.

Я продолжал смотреть на нее.

Она взглянула на собственные руки и тихо проговорила:

— Что он натворил?

— Миссис Кэмпбелл, — сказал я. — Расскажите мне обо всем, о чем не сочли нужным говорить. Мне действительно нужно это знать.

Она снова посмотрела на меня и быстро заговорила ничего не выражающим голосом:

— Несколько лет спустя я случайно встретила мужа из той семьи, которая оставила его на ступенях конторы. С тех пор я ничего о них не знала — обычно за такое отношение к ребенку отдают под суд, что, собственно, вполне могло с ними произойти, но жена заболела, и… дело замяли. Когда я увидела его на другой стороне улицы, я сделала вид, будто не заметила его, но он сам побежал ко мне наперерез потоку машин. Он подошел, встал у меня на пути и начал рассказывать. Он сказал, что, когда Пол жил с ними, у его жены был пес. Большую часть времени мальчик вел себя хорошо, даже очень, словно и в самом деле решил остаться с ними насовсем. С их дочерью он тоже вполне ладил. Но пса Пол терпеть не мог, просто ненавидел его, когда тот лаял, и вообще смотрел на него как‑то странно. Пес был довольно старый, жил у жены этого мужчины, еще когда та училась в колледже, и она любила его больше всех на свете. Даже больше, чем собственного мужа, но тот не возражал, поскольку пес ему тоже нравился. Большой старый сонный пес никому не мешал, обычно дремал во дворе и то и дело стучал хвостом по земле.

Она сделала паузу и глубоко вздохнула.

— Потом однажды Пол вбежал в дом, крича, что пес попал под машину. Выскочив во двор, они увидели, что пес лежит наполовину во дворе, наполовину на узкой дороге за проемом в изгороди. Голова его была вся изуродована, как будто попала под колеса. Пол расплакался, и все такое, так что собаку быстро похоронили, и лишь поздно вечером, когда они сидели в постели, жена кое‑что тихо сказала, не глядя на мужа и словно обращаясь к стене. Она сказала, что за все годы, которые они прожили в этом доме, пес никогда не подходил к изгороди, и вообще странно, что кто‑то ехал вдоль нее столь быстро, что не успел затормозить. К тому же не менее странно, что серьезно пострадала лишь голова, включая оба глаза и пасть.

Ее муж задумался, но ничего не сказал. В конце концов они легли спать, а через неделю привели Пола назад. Муж отметил, что доказательств никаких нет, что это действительно мог быть лишь несчастный случай — но той недели им вполне хватило. Жена больше не соглашалась держать в доме приемыша.

Миссис Кэмпбелл подняла палец, не давая мне ничего сказать.

— А теперь послушайте. Это были всего лишь слова, которые вполне могли оказаться ложью в оправдание их тогдашнего поступка, и, вероятно, он понял это по выражению моего лица. Он покачал головой и сказал, что если бы я могла посмотреть в глаза его жене, я бы поняла, что правда, а что нет. А потом он ушел, и больше я его никогда не видела.

— Господи, — сказал я.

— Именно, — кивнула она. — Сейчас я вам кое‑что еще расскажу, а потом вы пойдете. Шесть или семь лет спустя после того случая, незадолго до того, как я ушла на пенсию, в департаменте случился пожар. Мюриэль говорила, что рассказывала вам об этом. Тогда погибли многие документы.

— Да, — ответил я. — Рассказывала.

— Однако кое‑чего она не знает. В то утро я опоздала на работу — трамвай сломался, и пришлось идти последние шесть кварталов пешком. Когда я добралась до места, здание было уже в дыму, люди высыпали на улицу, и все бегали туда‑сюда. День оказался крайне неудачным. Так или иначе, четыре человека погибли, многие получили ожоги. Пожар начался, когда в здании было полно народу. Я стояла на тротуаре, пытаясь понять, что происходит, и у меня возникло странное ощущение, будто кто‑то смотрит мне в затылок Я обернулась, и…

Голос ее внезапно стал хриплым.

— Там, на другой стороне улицы, стоял он и смотрел. Теперь он был уже намного старше и выглядел точно так же, как и вы сейчас, только немного стройнее. Я видела его лишь секунду, а потом он исчез. А может быть, я вообще его не видела. Иногда мне кажется, что я видела его лицо и узнала его, а иногда — что мне это лишь показалось, и потому я никому никогда об этом не говорила. Даже Мюриэль, хотя она была мне как дочь. Она и сейчас мне как дочь, когда у нее находится для меня время.

— Это был он, — тихо сказал я. — Это был Пол.

Она схватила меня за руку и крепко сжала.

— Не подумайте только, что это имеет какое‑то отношение к тому, что он был у нас под опекой, или к тем людям, в семьях которых он жил и которые изо всех сил пытались дать ему нормальную жизнь. Вовсе нет. Такие же люди помогали воспитать Мюриэль и тысячи ей подобных.

— Знаю, — сказал я. — Мои родители тоже не были мне родными, но дали мне больше любви, чем я когда‑либо заслуживал.

Она удивленно посмотрела на меня, но промолчала. Потом она встала, и я понял, что мое время вышло.

У дверей, когда я уже стоял на крыльце, она снова коснулась моей руки и сказала на прощание:

— Я всю свою жизнь посвятила детям, и это доставило мне немало радости. Но одно в моих взглядах на мир с тех пор изменилось, и притом навсегда.

— Что именно?

— Я все так же верю, что все мы люди, — сказала она, закрывая ширму, — но я больше не верю, что мы все дети Божьи. Нет, в это я вовсе не верю.

Я вернулся в отель, не зная толком, что делать дальше. В вестибюле я понял, что окончательно выдохся, и в конце концов оказался в баре, глядя на улицу через цветное стекло. Как говорится, у каждого свои привычки.

Мысли путались, и я ощущал глухое раздражение. Поиски в Сан‑Франциско завели меня в тупик. Миссис Кэмпбелл не помнила, как звали ту семью, которая в конце концов взяла к себе Пола. В любом случае, они переехали, и она не знала, куда именно. Ее коллеги по тем временам Либо умерли, либо разъехались. След оборвался, в том числе и по причине пожара. Я был уверен, что Пол вернулся и устроил тот пожар, и знал, что миссис Кэмпбелл уверена в том же самом — точно так же, как она наверняка понимала, что маленький мальчик, найденный на улице, просто позволял обходиться с собой подобным образом, пока не стал достаточно взрослым для того, чтобы выбрать свой собственный путь, став человеком, который сделает так, чтобы все «стало нормально».

Доставая бумажник, чтобы расплатиться за первую кружку пива, я вспомнил, что выключил мобильник. На телефоне оказался пропущенный звонок. Номер был мне незнаком, но это мог быть лишь один из двух, и я перезвонил.

— Джон? — почти сразу же ответила она.

— Нет, — сказал я. — Это Уорд. Твой телефон сообщает о том, кто звонит, Нина. Просто взгляни на экран.

— Верно, — ответила она. — Ну и глупая же я. Где ты?

— В Сан‑Франциско.

— Вот как? Зачем?

— Я оставил здесь свое сердце. И вернулся, чтобы его забрать.

— Хорошее решение. И как оно?

— Почти нетронутое, — коротко рассмеялся я. — Как дела?

— Пока ничего, — ответила Нина. — Хотя не совсем, происходит что‑то странное. Сегодня утром случилось двойное убийство — кто‑то оставил труп неизвестной женщины в дрянном мотеле, а потом пристрелил полицейского, чтобы подчеркнуть свою мысль. Да еще оставил в теле женщины жесткий диск.

— Очаровательно, — сказал я.

— Не особо. Естественно, это дело полиции Лос‑Анджелеса, но им вплотную занялся Монро, и я вместе с ним. Может, тебе интересно было бы взглянуть на этот диск? Я неофициально сделала с него копию. Ты ведь занимался такими вещами профессионально?

— Верно, — ответил я. — Хотя Бобби наверняка справился бы лучше. И даже побайтная копия может оказаться не в точности совпадающей с оригиналом. Но я взгляну.

— На нем уже нашли короткий текст и музыкальный фрагмент. Явно для пущего эффекта.

— Что за музыка?

— «Реквием» Форе.

— Красиво.

— Я его не слушала.

— А стоит. Весьма бодрит, особенно если учесть, что он предназначен для мертвых.

Она немного помолчала. Я ей не мешал.

— С тобой все в порядке, Уорд?

— Более‑менее. — Я коротко рассказал ей о том, что узнал от миссис Кэмпбелл. — Мягко говоря, веселого мало. Кроме того…

Я пожал плечами. Казалось, она это услышала.

— Да, — тихо сказала она. — Я знаю. Иногда мне снится это по ночам. Будто я снова в Холлсе, на полу вестибюля, раненая. А вы с Джоном где‑то там, среди домов, пытаетесь найти Сару Беккер. Бобби нет, и я не знаю, где он. Я на полу, и мне очень больно, и кто‑то приближается ко мне, чтобы меня убить. И мне кажется, что на этот раз он вполне может это сделать.

— Черт, — пробормотал я. — Мрачно, ничего не скажешь.

— Мне снова приснился этот сон три часа назад. И каждый раз он длится все дольше. И… иногда я боюсь, что однажды наступит момент, когда он вообще никогда не кончится. Меня убьют, и я больше не проснусь.

— Сны длятся ровно столько, сколько сам им позволяешь, — сказал я. — Как хорошие, так и дурные.

— Весьма глубокомысленно, Уорд‑сан.

— Ладно. Извини. Сам не знаю, что хотел сказать.

Она рассмеялась, и на этот раз ее смех звучал несколько убедительнее.

— В общем, позвони, когда доберешься до диска, — сказал я. — А я двинусь дальше. Тут мне больше делать нечего.

— Он сейчас лежит у меня на столе, — ответила она.

Я был в доме Нины лишь однажды и очень недолго, но хорошо себе его представлял. На мгновение, сидя на неудобном табурете с наполовину пустой кружкой пива и слыша вокруг неразборчивый шум голосов, я пожалел, что не нахожусь сейчас там. Там или в каком‑нибудь другом доме. Который хотя бы напоминает дом.

— Не позволяй Джону к нему притрагиваться, — сказал я. — Буду у тебя завтра вечером. Можешь позвать его к телефону?

— Его сейчас нет, — ответила она. — Я скажу ему, что ты едешь.

Поднявшись к себе в номер, я долго курил. Впрочем, настроения мне это так и не подняло, хотя и помогло избавиться от никотинового голода. Подтащив кресло к окну, я поднял раму и сел, положив ноги на подоконник и глядя на темные здания и огни города. Снаружи и снизу слышались звуки далекой жизни. Мне казалось, будто я сижу на краю огромного континента один‑одинешенек, лишенный своего племени, очага и охотничьей территории.

Постепенно мой взгляд сфокусировался на пальцах собственных ног. Странная у них жизнь в наше время. Небольшой поворот судьбы — и они могли бы стать большими боссами, без устали перенося различные предметы, управляя сложной техникой и касаясь разных интересных частей человеческих тел. Но подобное было им не дано. Их просто засовывали в маленькие кожаные темницы и забывали о них, а когда им все же давали свободу, то часто считали не более чем странным украшением на ступнях.

В конце концов я заснул, и мне приснился сон.

Я находился в каком‑то старом городе, с мощеными улицами и покосившимися домами, посреди которого располагалась небольшая площадь с рынком, где продавали еду и домашнюю утварь. Я был подростком, влюбленным в цыганскую королеву этого рынка, прекрасную длинноволосую девушку, которая знала любой переулок в этом бурлящем жизнью городе. Она выросла в нем и чувствовала его силу и текущую в его жилах энергию. Королева была недоступна в своей красоте, но в то же время столь прекрасна, что ее любили все. На мгновение мне показалось, будто я действительно помню, как она идет среди прилавков в компании других девушек и темные волосы, окружающие яркий овал ее лица, отбрасывают золотистые отблески.

Потом я снова вернулся туда, уже взрослым, более уверенным в себе, но вместе с тем и утратившим большую часть юношеского романтизма. Рынок сократился до нескольких прилавков, обнажив улицы там, где до этого, казалось, он жил сам по себе, не нуждаясь в какой‑либо окружающей среде. Я шел через площадь, слыша эхо когда‑то раздававшихся здесь громких криков торговцев и смеха.

А потом я увидел ее. Она стояла за прилавком, на котором была разложена всякая мелочь: старая одежда, разносортные пуговицы, какие‑то пластмассовые безделушки. Волосы ее были коротко подстрижены и преждевременно поседели. Лицо все еще выглядело молодо, хотя и несколько исхудало, и вид у нее был деловой, как и подобает рыночному торговцу.

Проходя мимо прилавка, я увидел, как она засовывает в пластиковый пакет какую‑то двухдолларовую покупку для стоявшей перед ней старухи. Я понял, что теперь она стала хозяйкой рыночного прилавка. Принцесса, к которой я вернулся, чтобы показать, что теперь я настоящий мужчина и чего‑то стою — хотя бы ее взгляда, — исчезла, и ее место в этом мире заняла другая женщина. Если бы я ее не увидел, возможно, до сих пор верил бы, что она все еще идет где‑то среди толпы, окутанная магией, притягательностью и улыбками.

Но я увидел ее, и мне ничего не оставалось, кроме как отойти чуть дальше, обернуться и снова взглянуть на рынок, зная, что моя молодость, дававшая мне силы все эти годы, мертва. Только сейчас я понял, что хотя женщина и бросила на меня взгляд, но меня не узнала и что пусть теперь она и стала всего лишь рыночной торговкой, я же для нее был вообще никем и никем уже никогда не буду.

Проснувшись, я тупо уставился на часы возле кровати и с удивлением обнаружил, что прошел всего лишь час.

Зазвонил мой мобильник. Номер был мне знаком.

— Ты вернулся, — сказал я.

Последовала пауза.

— Это Зандт.

— Знаю, — словно в тумане ответил я. — Тебя долго не было.

Снова пауза.

— Уорд, я во Флориде.

Эта фраза тоже не имела для меня никакого смысла.

— Ну и хорошо. И что?

— Якима, — сказал он.

Я выпрямился в кресле.

— Что там?

— Я добыл кое‑какую информацию. Хотя, возможно, она и не имеет особого значения.

— Я сказал Нине, что завтра приеду к ней в Лос‑Анджелес. Почему бы нам с тобой не встретиться там?

— Ты сегодня говорил с Ниной? Зачем?

— Она мне звонила. Она занимается расследованием какого‑то убийства и хочет, чтобы я взглянул на диск, который там нашли.

— Так где ты сейчас?

— В Сан‑Франциско.

Пауза.

— Зачем?

— Я пытался найти след Человека прямоходящего. Без особого успеха.

— Оставайся на месте. Я к тебе прилечу.

— Джон, я же сказал — я собирался встретиться с Ниной.

— В Лос‑Анджелес я лететь не хочу.

Голос его звучал как‑то странно.

— Ладно, — сказал я. — Встретимся здесь.

— Позвоню, когда буду на месте.

На этом он отключился. Я был почти уверен, что он пьян.

Немного подумав, я позвонил Нине и сказал, что смогу приехать к ней только днем позже. Почему — я говорить не стал. Она ответила, что в таком случае пошлет диск мне курьерской почтой.

— Отлично, — сказал я. — Джон еще не вернулся?

— Вернулся. И снова уехал.

— Да уж, на месте его не удержишь.

— Кто бы сомневался.

Казалось, она хотела что‑то добавить, но вместо этого лишь попрощалась.

Я снова повернулся к окну и посмотрел на город. Город не обратил на меня никакого внимания, как это обычно и бывает.


Глава 08


Нина ехала в сторону управления полиции Лос‑Анджелеса, когда зазвонил ее телефон: одному из патрульных удалось найти человека, опознавшего фото погибшей девушки. Нина резко развернулась, заставив два десятка водителей надавить на клаксон, и направилась в сторону бара под названием «У Джимми», недалеко от того места, где Ла‑Сьенега пересекается с Голливуд‑бульваром.

Рядом уже стояли черно‑белый автомобиль без опознавательных знаков и полицейская машина. Нина добавила к ним свою машину и поспешила внутрь. В баре было темно и пахло пролитым пивом; воздух казался спертым, словно прошел через легкие немалого количества людей, уже не способных сидеть прямо. Она заметила Олбрича, разговаривавшего с длинноволосым парнем, стеклянная улыбка которого не оставляла сомнений в том, что, знай он о приходе полицейских, не стал бы выкуривать столь здоровый косяк до возвращения домой.

— Это агент Бейнэм, — сказал Олбрич, когда Нина подошла к ним. — Дон, не расскажете ли ей то же самое, о чем рассказали мне?

— Ее зовут Джессика, — сказал бармен. — Это точно. Насколько я знаю, она жила в Восточном Голливуде, и фамилия ее — Джонс. Кажется, она несколько раз об этом упоминала, и ее тут многие называли Джей‑Джей, но… в общем, не все…

— Не все называют себя настоящим именем, я поняла, — кивнула Нина. — Джессика часто здесь бывала?

— Угу. По вечерам — очень часто. Иногда днем.

— Дон… она проститутка?

— Нет. — Он решительно покачал головой. — Никоим образом. Кажется, она хотела стать певицей или вроде того — что‑то она насчет этого говорила. В любом случае, она была довольно симпатичная. Сейчас она работает официанткой. Или… работала?

— В субботу вечером она тоже была здесь? — спросил Олбрич.

— Угу. Пришла около пяти, с подругой. Как ту зовут — не знаю, но пару раз видел. Чернокожая, с длинными волосами. В тот вечер продавали две кружки по цене одной, так что обе довольно быстро набрались.

Он откашлялся.

— Подружка у нее, похоже, любит повеселиться — в конце концов она оказалась за столиком в компании каких‑то парней, а потом ушла вместе с ними. А сама Джей‑Джей немного тут поболталась, а потом уселась вместе с тем мужиком.

— С каким мужиком? — голос Нины звучал ровно, но внутри у нее внезапно все напряглось. Олбрич предпочел не вмешиваться.

— Я уже рассказывал офицеру. Того парня я не знаю. Я заметил его лишь потому, что… — Он пожал плечами.

«Потому что Джессика тебе нравилась, — подумала Нина. — Могу понять».

— Она часто встречалась с мужчинами?

— Довольно часто, — ответил бармен и посмотрел в сторону, на ряды потертых столов и стульев, которые следовало поставить на место.

Нина кивнула, наблюдая за ним. «И однажды вечером, а может быть, несколько вечеров подряд она платила тебе влажным поцелуем в щеку за очередную кружку пива после того, как у нее кончались деньги, верно? И ты до сих пор иногда об этом вспоминаешь, хотя для нее это ничего не значило и она забывала обо всем после второго глотка?»

— Были у него какие‑нибудь особые приметы?

Он снова посмотрел на нее.

— Мужик как мужик. С короткой стрижкой, вид вполне приличный. Это все, что я могу сказать. Потом мне стало не до того, а когда я снова взглянул в ту сторону, Джей‑Джей уже ушла. Можете поговорить с официантками, которые могли их тогда обслуживать, но их до вечера не будет. Кроме Лорны, она придет к обеду.

В дверь просунулась голова полицейского.

— Лейтенант?

Олбрич обернулся.

— Получили?

— Да.

Олбрич кивнул в сторону двери.

— Мы узнали ее адрес, Нина. Я поеду с вами.

— Ее в самом деле больше нет? — спросил бармен.

— Да, — ответила Нина. — В самом деле. Мне очень жаль.

Он кивнул и отвернулся.

Идя к двери, Нина бросила взгляд назад и, увидев, как он медленно вытирает тряпкой стол, подумала, насколько же легко мы забываем тех, кого знали еще несколько дней назад.

Когда Нина и Олбрич приехали по указанному адресу — Гардинер, 3140, квартира 7,— там уже стоял Монро с двумя полицейскими.

— Быстро же он добрался, — заметил Олбрич.

— Кто бы сомневался.

Дом был трехэтажным, грязно‑белого цвета. Снаружи с обоих его концов вели наверх лестницы. Нина поднялась на второй этаж и остановилась рядом с Монро, ожидая, пока один из детективов разыщет управляющего домом.

Монро посмотрел на нее.

— Как вы сегодня себя чувствуете, лучше?

— Прекрасно, — ответила она. Оба говорили очень тихо. — И спасибо вам за вашу заботу, Чарльз, которая меня вовсе не раздражает. В отделе информации насчет автора записки что‑нибудь удалось выяснить?

— Пока нет. И вам, похоже, кажется, что не удастся. Почему?

— Помните, как получилось с вашингтонским снайпером?

— Это совсем другое…

— Вовсе нет. Почему‑то решили, что это обязательно должен быть белый. На основании неких не вполне научных и довольно давних исследований был сделан вывод, что большинство серийных убийц белые, и потому на любые сообщения о черном просто не обращали внимания. Тем временем некоторые сообщали, будто видели белые грузовики, и все вдруг начинали их искать, несмотря на то что в белом грузовике как таковом нет ничего необычного. Номера машины убийцы, которая на самом деле была голубой, несколько раз попадали в полицейскую картотеку из‑за его подозрительного поведения — но нет, это не белый грузовик, и парень тоже не белый, значит, нам это просто неинтересно. Принято считать, что серийные убийцы всегда работают в одиночку — вот только в данном случае это оказалось не так. Нам вообще не стоило прислушиваться к мнению отдела информации — любой, у кого есть хоть сколько‑нибудь мозгов, сразу бы понял, что это вовсе не серийный убийца, а религиозный или политический фанатик, и в этом случае все остальное просто несущественно.

В итоге же лишь нагнали никому не нужного тумана, и то же самое вполне может произойти и тут. Я вообще сомневаюсь, что когда‑нибудь им снова поверю.

— Тогда почему вы меня спрашиваете, удалось ли им что‑либо выяснить?

— Чтобы попытаться отвлечь вас от очередных сочувственных вопросов.

— Нина, когда вы все‑таки расскажете мне, что случилось в прошлом году?

— Я вам уже рассказывала, босс, — с приятной улыбкой ответила она, мысленно напомнив себе, однако, что следует соблюдать осторожность. О Монро можно было сказать многое, но глупым его точно нельзя было назвать.

В это мгновение на лестнице появился Олбрич со связкой ключей.

— Мы побеседовали с Зимманом, — сказал он, направляясь к двери с номером 7,— но ему нечего нам сообщить. Мол, вела себя скромно, и все такое. К тому же он туп как пробка. Готовы?

Нина и Монро кивнули, держа в руках пистолеты.

Олбрич постучал в дверь, подождал, но ответа не последовало. Он отпер дверь и медленно ее приоткрыл.

— Полиция, — сказал он. — Всем выйти.

Ничего не произошло. Он открыл дверь шире. За ней оказалась довольно большая комната, примерно двадцать на двадцать футов. Решив остаться снаружи, Нина больше ничего не видела, пока Монро и Олбрич не вошли внутрь и не сообщили, что там никого нет.

Войдя в квартиру, она увидела кофейный столик, потертую красную кушетку посреди комнаты и компьютер у окна в дальнем конце. Компьютер был серый и дешевый, внизу монитора горела красная лампочка, но экран был черным. Рядом стоял телевизор, так, чтобы его можно было смотреть с кушетки. Его следовало бы подвинуть на несколько футов влево, но тогда он перегораживал бы дверь в спальню, где сейчас находились Монро и Олбрич и куда вел от компьютера тонкий черный кабель. Прежде чем последовать за ним, Нина прошла по другую сторону кушетки и заглянула в маленькую кухню с большим окном, выходившим на улицу. Кухня была аккуратно прибрана, и там не было ничего интересного. Повернувшись, она заметила потрепанную гитару, прислоненную в углу позади кушетки, пыльную и без одной струны.

В четвертом углу комнаты стоял небольшой письменный стол с лежавшими на нем несколькими блокнотами. Нина осторожно открыла один из них и взглянула на первую страницу. Какие‑то наброски. Что‑то вроде стихов. Одна строчка — «Дождь никогда ничего не смывает» — была зачеркнута.

— Идите сюда, — позвал Монро.

В спальне хватало места лишь для двуспальной кровати и маленького туалетного столика. Дверь напротив кровати вела в крошечную ванную. Постель была не разобрана. Мужчины разглядывали небольшой предмет на штативе рядом с кроватью. Именно к нему вел черный кабель.

— Камера, — сказал Олбрич.

— Веб‑камера;— поправила Нина. — Видите, куда идет кабель?

Она снова вернулась в комнату с компьютером и, повернув руку так, чтобы ни к чему не прикасаться кончиками пальцев, осторожно подвинула мышь.

Экран монитора мигнул и засветился. Посреди него появилось окно, занимавшее примерно треть его площади. Оно показывало изображение кровати, рядом с которой продолжал стоять Монро.

— Я не собираюсь здесь ничего трогать, — сказала она, — но сзади наверняка обнаружится провод, ведущий к кабельному модему. У Джессики был сайт, на котором за ней можно было наблюдать.

— Откуда? — спросил Олбрич.

— Из любой точки мира. — Нина отошла от стола. — И ничего хорошего в этом нет. Круг подозреваемых только что расширился до десятков миллионов.

Три часа спустя она снова сидела в баре «У Джимми», на этот раз наверху, в кабинете хозяина заведения, которого звали вовсе не Джимми.

— Вполне подходит в качестве названия для бара, — объяснил ей мистер Ябловский, когда она его об этом спросила, — а вот мое имя — не очень.

Бармен Дон уже сообщил ему об утренних посетителях, и он предпочел явиться без промедления. Он выглядел удивительно подтянуто и аккуратно для человека, владеющего всего лишь, по сути, пивнушкой для местных алкоголиков, но и среди наркоторговцев хватает тех, кто никогда не употребляет собственный товар. Дон тем временем отправился на несколько часов домой «освежиться». У следователей имелся его адрес, но Нина не думала, что он из тех, к кому придется заходить в гости. Впрочем, детективы были на этот счет, похоже, другого мнения — за барменом незаметно последовал человек в штатском.

Еще один детектив и агент ФБР находились в полупустом в это время баре, наблюдая, не появится ли кто‑либо из мужчин, соответствующих крайне общему описанию. Кроме того, вскоре должна была прийти одна из официанток, работавших в тот вечер, когда здесь в последний раз побывала Джессика. Другими словами, там не происходило ничего особенного, чего нельзя было сказать о квартире девушки, которая была перевернута вверх дном, и офицеры из трех разных агентств пытались найти любые возможные улики, читая, фотографируя и снимая отпечатки пальцев.

Нина тем временем беседовала с молодой негритянкой по имени Джин. Джин пришла на поиски Джессики, поскольку они договорились встретиться накануне вечером, но ее подруга так и не появилась. Кроме того, ей хотелось выпить. Дон направил ее прямо к полицейским и не дал уйти, когда она вдруг вспомнила, что ей сейчас надо быть совсем в другом месте.

— Шлюха с камерой? — переспросила Нина, повторив последние слова девушки.

Джин пожала плечами.

— Так это называется. Хотя сексом или чем‑то таким никто при этом не занимается. Можно еще просто «девушка с камерой».

— Насколько вам известно, Джессика никогда не занималась сексом за деньги?

— Черт возьми, нет. Я тоже, честно говоря.

— Проституток сюда не пускают, — вежливо сказал Ябловский. — Я очень строго за этим слежу.

— Когда вы на месте, сэр, что, похоже, бывает не слишком часто. Не могли бы вы ненадолго оставить нас одних?

Хозяин бара вышел. Нина выдержала небольшую паузу.

— Итак, Джин, как я понимаю, вы тоже «девушка с камерой»?

— Угу. И я… в общем… занялась этим благодаря Джессике. Но я уже говорила, что это не…

Нина посмотрела ей прямо в глаза.

— Я ни в чем вас не обвиняю, Джин, и вообще в этой области практически не разбираюсь. Однако мне нужно знать все подробности, и прямо сейчас. Более того, это может иметь непосредственное отношение к тому, почему Джессики больше нет. Так почему бы вам просто не рассказать мне, как это делается?

Девушка откинулась на спинку стула, закурила и начала рассказывать.

Проституция — одно дело, сказала она. Всем прекрасно известно, что это такое. Работа с камерой — совсем другое. Ты ни с кем лично не встречаешься, ничем не рискуешь, не соприкасаешься ни с чьим телом. На самом деле тебе даже ничего не приходится делать, достаточно просто раздеться. Ты занимаешься тем же, чем и обычно, только голая. Смотришь телевизор. Убираешь в кухне. Если встречаешься с приятелем — можешь оставить камеру включенной, а можешь направить ее в другую сторону. Как угодно. Самое странное, что для некоторых зрителей чем меньше ты что‑либо делаешь, тем лучше. Однажды у Джин было очень плохое настроение, и она не стала болтаться голышом по квартире, просто вела в тот день свою обычную жизнь, полностью забыв о камере, — а на следующее утро ее электронный ящик был забит восхищенными посланиями от «поклонников».

Джин считала, что мужчины теряют голову, когда дело касается секса. Порой кажется, будто тебе наконец удалось в них разобраться, но тут они делают или говорят что‑нибудь такое, отчего становится ясно, что ты не понимаешь и малой толики того, сколь странными существами они могут быть. Порой у нее возникало непреодолимое желание как можно сильнее им досадить — например, сидя как ни в чем не бывало, поднять листок бумаги с надписью: «Я вчера приготовила какую‑то вегетарианскую дрянь, и в квартире до сих пор воняет, как в брюхе у коровы». Или отойти чуть‑чуть за пределы поля зрения камеры и сделать что‑нибудь по‑настоящему грубое и извращенно‑сексуальное, отчего у зрителей глаза бы на лоб вылезли, будь у них возможность это увидеть. Или громко и со вкусом пустить ветры, а потом сидеть и улыбаться в камеру, зная, что сколь бы большим и плоским ни был экран их монитора, он все равно не покажет всего того, что было известно ей о ее собственном мире.

— Вы говорили, что вас вовлекла в это занятие Джессика, — напомнила Нина. — Как именно это произошло?

— Я познакомилась с ней на вечеринке года полтора назад. Она уже тогда этим занималась и дала мне электронный адрес парня, который настраивает сайты. Он называет себя веб‑папаша, и как бы ни казалось кому‑то отвратительным подобное занятие, но в компьютерах он разбирается. Посылаешь ему по электронной почте фотографию, он отвечает и обсуждает с тобой «параметры» и «границы»: например, насколько обнаженной ты будешь ходить, что еще будешь делать, есть ли у тебя приятель и не против ли он, если вы будете заниматься с ним любовью перед камерой, и все такое прочее. Если ты понравишься веб‑папаше, он присылает тебе компакт‑диск с программой, которую надо установить. Ставишь себе выделенку в Интернет и покупаешь вебкамеру за пятьдесят баксов. Обо всем остальном он заботится сам — о твоем сайте, об оплате и так далее. В конце месяца приходит чек. Все просто.

— У вас есть адрес этого человека?

Джин покачала головой.

— Только электронный. У Джессики тоже. Если он прямо здесь, в Сети, — зачем встречаться с ним в реале?

— Но что, если возникнет какая‑то проблема с сайтом или чек не придет?

— Тогда пишешь ему по электронной почте. Этот парень живет в Сети. Стоит послать ему письмо, и ответ приходит, прежде чем успеваешь отпустить кнопку.

Веб‑камера ставится на подходящее место — обычно это дешевая, с низким разрешением, цифровая камера. От нее к задней стенке компьютера ведет USB‑кабель. Программа захватывает картинку, видимую в объективе камеры, и автоматически загружает ее по выделенной линии на сервер в Сети. Чуть позже картинка сменяется новой, и так далее. Тем временем где‑то в мире мужчин, располагающих свободным временем, пользователь загружает в свой браузер веб‑страницу с картинкой в центре. Кусок кода заставляет страницу регулярно обновляться, загружая с веб‑камеры новую картинку, сменяющую ту, что на экране. Достаточно определенного взаимодействия компьютеров, программного обеспечения и телекоммуникаций, казавшегося фантастикой еще двадцать лет назад, и люди в Канзасе, Кардиффе или Антверпене могут бесцельно мастурбировать перед монитором, пока ты в голом виде чистишь ковер у себя дома в Лос‑Анджелесе. Странный мир? Наверняка. Но это вполне стоило двухсот баксов в неделю, и Джин не приходилось заниматься сексом с незнакомыми или выставлять себя напоказ перед похотливыми взглядами любителей стриптиза. Джин подобное занятие вполне устраивало, и она считала его одним из проявлений прогресса, явно пошедшим на пользу женской половине человечества.

— Джессика, наверное, зарабатывала таким образом несколько сотен в неделю?

Девушка покачала головой.

— Ничего подобного. Она тогда занималась этим всего несколько месяцев, и подписчиков у нее было немного. Она никогда не выходила за рамки обычного, чтобы кого‑то развлечь, — если вы понимаете, о чем я. Большинство девушек играют, будто на сцене. Да, иногда она снимала рубашку — иначе от ее услуг просто отказались бы — но ей это не нравилось. И, как мне кажется, ничем сексуальным она тоже не занималась. Она вообще говорила, что собирается все это бросить и снова писать песни. О том, чем она занимается, она никому не рассказывала. Кроме меня.

— Мужчины, которые подписаны на ваш сайт, — как часто вы с ними общаетесь?

— Только по электронной почте, — ответила Джин.

— Они никак не могут узнать ваш адрес?

— Никак. Если только я сама его им не дам.

— Джессика ничего не говорила о том, что у нее особо близкие отношения с кем‑то из ее подписчиков?

— Я ведь уже сказала — ее на самом деле это особо не интересовало. Ей нужны были деньги, но у нее имелась собственная гордость. Она не собиралась делать ничего, что не нравилось ей самой. По крайней мере, если не напивалась в стельку.

— А в тот вечер вы основательно напились, верно?

Джин криво усмехнулась.

— Возможно.

— И вы бросили Джессику, когда ушли развлекаться.

— Я встретила приятелей. Когда я уходила, она еще была тут.

— Бармен сказал, что чуть позже видел, как она сидела с каким‑то мужчиной. Вам ничего об этом не известно?

— Как я уже говорила — я ушла.

— У нее не было каких‑либо знакомых, которых вы знали?

— Сейчас — нет.

— А раньше?

— У нее были приятели. Но это просто обычные парни.

Нина некоторое время сидела молча, глядя на женщину напротив. После первоначального известия о смерти Джессики та удивительно быстро оправилась. Видимо, Джессика была для нее приемлемой потерей. Нина снова подумала, как легко скатиться с вершины до самого подножия, а затем — до неопознанного трупа. Трудно не думать об этом, когда перед тобой сидит девушка, которой двадцать три года, вполне неплохо живется, и она думает, что так будет всегда — будто подобная уверенность в себе и отношение к жизни могут стать чем‑то вроде волшебной мантии.

— Вы ведь понимаете, что вы отнюдь не неуязвимы? — спросила Нина.

Джин посмотрела на нее, слегка наклонив голову, и холодно улыбнулась.

— И вы тоже.

— Мы уже этим занимаемся, — сказал Монро. — Как только вы позвонили, мы дали задание одному из наших специалистов, и сейчас нам известно физическое местоположение сервера, где находился ее сайт, а также мыло этого самого веб‑папаши.

— Мыло?

— Очевидно, это жаргонное выражение, обозначающее адрес электронной почты.

— Как говорится, век живи — век учись.

Они стояли на балконе квартиры Джессики, в которой до сих пор шел обыск. Монро прихлебывал из стакана с холодной водой, но вид у него был такой, будто сейчас ему очень жарко.

— Как там, ничего интересного?

— Ничего, кроме компьютера. Она поддерживала жилье в чистоте, и отпечатков не так уж и много. Полиция Лос‑Анджелеса проверит то, чем мы располагаем, но… Есть несколько блокнотов с записями, напоминающими очень плохую поэзию. Никаких номеров телефонов или имен Эксперты сейчас работают в спальне, но нет никаких признаков того, что ее убили именно там.

— Как скоро кто‑нибудь постучится в дверь к веб‑папаше?

— Думаю, ждать не так уж и долго. Электронный адрес мало чем мог бы помочь непосредственно, но у нас есть регистрационная информация с виртуального сервера. Джессика и Джин были двумя из пятнадцати девушек здесь в городе. Есть еще две в Сан‑Диего, одна в Сан‑Франциско и еще несколько в городах поменьше. Сам домен, кстати, называется daddysgirls.net.

— Недурно.

— Если он здесь, в Лос‑Анджелесе, то мы сможем двигаться дальше, — сказал Монро. — Если нет — скорее всего, он принадлежит кому‑то из местных. И чем быстрее мы его найдем, тем лучше.

— Я могу чем‑то вам помочь?

Монро покачал головой.

— Детектив, которому вы поручили следить за барменом, говорит, что тот просто пошел домой и три часа курил марихуану, тупо глядя в стену, а сейчас вернулся и героически обслуживает посетителей. Если добавить к этому ваши личные впечатления — не думаю, что он как‑то причастен к убийству. Можете, конечно, сэкономить мне время и запросить в Квонтико результаты исследования записки, но в остальном… Вы сегодня что‑нибудь ели?

— Нет.

— Я бы на вашем месте сходил поел. Где‑нибудь недалеко. Если что — я на телефоне.

Сорок минут спустя, не успев доесть салат, она услышала телефонный звонок. Мысленно выругавшись — салат был весьма неплохим, к тому же он был первым, что она съела за последние сутки, — она бросила на стол деньги и выскочила на улицу.

Когда она была на полпути к Четвертой улице в районе Венеция, телефон зазвонил снова. Остановившись на бульваре, она услышала бесстрастный голос Монро:

— Это не он. Его настоящее имя — Роберт Кленнерт, ему пятьдесят восемь лет, и он страдает ожирением. По сути, это всего лишь вонючий мешок дерьма, который организует живые порносайты. Он неплохо разбирается в компьютерах, что могло бы объяснить наличие жесткого диска, но вряд ли он смог бы заманить в ловушку и убить молодую женщину — да и вообще, честно говоря, женщину любого возраста и телосложения, — не говоря уж о том, что он нисколько не соответствует описанию, данному свидетелем. Так что заносим его в базу, в раздел «Извращенцы», и забываем о нем.

— Значит, снова возвращаемся к сценарию «один из миллионов»?

— Возможно, чуть получше. Данные любого, кто подпишется на сайты Кленнерта или даже зайдет туда как гость, будут тут же запротоколированы. Как раз сейчас, когда я с вами разговариваю, мимо меня проносят его компьютеры.

— И во сколько это вам обошлось?

— Ни во сколько. Он готов с нами сотрудничать. Как ни странно, он, похоже, испытывает к своим «девочкам» чисто отцовские чувства. Либо это выдающийся блеф, либо…

Монро на мгновение замолчал.

— Но скорее всего — нет. Это не он. Похоже, что музыка на диске вообще ничего нам не дает. У меня такое предчувствие, Нина, что если ничего не случится, то мы можем окончательно потерять след.

Что верно, то верно, подумала Нина. Перед тобой открывается удивительно широкая дорога в виртуальном мире, по которой ты бредешь, ничего не понимая, в том числе и того, какую новую строчку это могло бы добавить в сценарий сериала «История Чарльза Монро».

Нина попрощалась и закончила разговор. На другой стороне улицы остановилась машина, и из нее вышла семья: муж, жена и маленькая девочка. Взрослые, похоже, о чем‑то спорили.

Нина слегка опустила окно и услышала смех девочки. Вскоре расхохотались и взрослые.

Нина поняла, что их ссора была ненастоящей, что они просто изображали тех, у кого только что побывали в гостях. Она вспомнила свое собственное детство, которое прошло без особых событий, но в нем нашлось достаточно места и для неподдельного отцовского гнева, который вряд ли заставил бы ее смеяться, как ту девочку на другой стороне улицы.

Глядя, как девочка идет следом за родителями по дорожке, Нина подумала, что если сейчас ей навстречу выскочит веселый щенок с ленточкой на шее, она, возможно, собственными руками прикончит маленькую счастливую принцессу.

Но собаки не оказалось. Девочка могла жить и смеяться дальше.

Нина завела двигатель и поехала в сторону океана.


Глава 09


Девушка молчала. Вначале она разговаривала с ним, словно со стеной, — приятно было познакомиться, тут просто здорово, о да. Теперь же, похоже, ей больше нечего было добавить. Возможно, она думала, что именно так ему и хочется (и в данном случае она была права), а возможно, полагала, что на этом все и закончится (в чем она ошибалась). А может быть, она просто плохо себя чувствовала, и вся ее энергия уходила на то, чтобы не упасть. Пит Ферильо этого не знал. Его это не волновало ни в малейшей степени. Пит считал, что каждому — свое и о чувствах другого знать вовсе не обязательно. Ни в коей мере.

Протянув руку к столу, он достал из футляра сигару и провел ею под носом. Для этого не было никаких причин, он и без того знал, как она должна пахнуть, но это доставляло ему особое наслаждение. Он обожал аромат сигар.

Отрезав кончик сигары, он сунул ее в рот и поджег спичкой — недавно кое‑кто, к кому он относился с большим уважением, сказал ему, что так лучше всего, и с тех пор он именно так и поступал. Из конца сигары вырвалось облачко густого дыма. Он проследил за ним взглядом.

Пит сидел в кресле совершенно голый, вытянув перед собой ноги. Дома он никогда не сидел таким образом. Ему приходилось слишком часто задумываться о своем животике, покрытых рябыми пятнами бедрах, о резком контрасте между его землистого цвета промежностью, загорелыми руками и покрытой пятнами и трещинами бледной кожей во всех остальных местах. Сегодня обо всем этом можно было не думать, не чувствовать себя стареющим, нездоровым или нежеланным. Не размышлять об ушедшей молодости или о вероятном состоянии собственных внутренностей. Не пытаться возбудить собственными трясущимися телесами жену, которая говорила, что любит его, но издевалась над ним, проводя бесконечные часы на бегущей дорожке. Да, Мария выглядела лучше, чем он. Намного лучше. И что с того? Все, что ей приходилось делать, — посещать гимнастические залы и магазины. Если бы его работа заключалась только в этом, он тоже выглядел бы лучше. Конечно, он любил ее. Он любил ее уже двадцать пять лет. За это время можно научиться улыбаться, даже когда ты зол, сдерживать себя и большую часть времени вполне уживаться друг с другом.

Квартира принадлежала очень важному постоянному клиенту ресторана, с которым Пит в течение некоторого времени вел совместные дела. К тому же этот человек иногда приходил обедать в компании женщины, которая не была его женой. Пит благоразумно не болтал лишнего и всегда помнил, с кем тот приходил в последний раз. Между ними завязались дружеские отношения, и теперь у него были собственные ключи. Каждый день приходила горничная, убирала квартиру и заполняла холодильник минеральной водой. Квартира была простая, но хорошо обставленная — спальня, балкон, ванная, гостиная. Последняя была достаточно просторной, и часть ее отгораживал небольшой обеденный стол, к тому же, если сидеть посреди нее, не было видно двери, так что комната казалась еще больше. Вполне разумно. На балконе неплохо было стоять в халате, наслаждаясь вечерней прохладой и глядя на суетящуюся внизу толпу большого города. Возможно, позже он так и сделает.

Пока что его вполне устраивало кресло. Он наблюдал за девушкой, хлопотавшей в маленькой кухне. Ее фамилии он не знал. Не знал он и ее любимого цвета, фильма или песни, так же как не знал имен ее прежних приятелей и ничего не слышал о том, как она проводила с ними время. Он знал о ней лишь то, что хотел знать — что она высокая и смуглая и что ее зовут Черри; имя наверняка было вымышленным, но это ему тоже нравилось. Светлые волосы, оттенок которых менялся от рыжеватого до платинового, свободно падали ей на плечи. Она была стройной, но не костлявой, с большими грудями и симпатичным личиком; в нижней части ее спины красовалась татуировка в виде черной розы, тоже выглядевшая вполне симпатично.

Пит не очень любил татуировки, по крайней мере, на обычных женщинах — но на девушках вроде этой они ему нравились. Здесь они выглядели вполне уместно, свидетельствуя о том, что женщина осознает предназначение своего собственного тела.

Пит знал женщин — подруг или жен друзей, которые сделали себе татуировки год или два назад, когда это делали все. Даже Мария хотела сделать себе татуировку — похотливую кошку или что‑то в этом роде. Он запретил ей это и был прав. Женщина с татуировкой становится похожа на стриптизершу — что вполне нормально, когда ты и есть стриптизерша, но во всех прочих случаях просто глупо.

Несколько лет назад среди женщин возникла мода на то, чтобы учиться стриптизу или, по крайней мере, взять хотя бы один урок у стройной амазонки, знающей свое ремесло. Сама мысль о подобной глупости приводила Пита в бешенство. Нет никакого смысла в том, чтобы твоя жена занималась стриптизом. Сама суть стриптизерш заключалась в том, что они — не твоя жена. Любая женщина, которая занимается подобным, думая, будто демонстрирует свою более глубокую внутреннюю сексуальность, отличающую ее от других, на самом деле просто демонстрирует: 1) Что относится к себе чересчур серьезно, в чем на самом деле нет ничего сексуального, — подумаешь, новая Деми Мур нашлась! 2) что думает, будто она для своего возраста просто красавица, а это довольно скучно, даже если и правда; 3) что не чувствует себя счастливой дома и хочет заниматься любовью с кем‑нибудь другим. Вероятно, вообще с кем угодно.

Взять, например, бывшего друга Пита, Джонни, который работал вместе с ним одиннадцать лет. Дела у Джонни шли неплохо, у него был дом в Инклайн‑Виллидж, хорошая работа. Потом жена Джонни пошла на один из этих уроков, сказав, что это новое направление в аэробике. Дома она демонстрировала ему, чему научилась, и какое‑то время он относился к этому спокойно, но потом все чаще стал напоминать ей, что все‑таки она его жена и что неплохо бы было ей сбросить несколько фунтов. Четыре месяца спустя она уже трахалась с каким‑то прыщавым бездельником, работавшим в книжном магазине «Барнс энд Нобль». Каким‑то образом оказалось, что во всем виноват Джонни, и — прощай, счастливый брак, привет, алименты. Вскоре он начал проводить вечера, глядя на настоящих стриптизерш и напиваясь в стельку. Пит перевел его на работу в другую компанию. Так на его месте поступил бы любой.

Пит в очередной раз выпустил большое облако дыма, наслаждаясь его ароматом. Сигара была не кубинская, даже не особенно дорогая гондурасская — он никогда не выбрасывал деньги на ветер, — но вкус у нее был вполне приличным. Прошло три года с тех пор, как ему разрешали курить у себя дома. Нет, прямо никто этого не запрещал, и Мария не сажала в гостиной снайперов, готовых пристрелить его на месте, но она демонстрировала Недовольство с большой буквы. Ее молчаливый взгляд говорил, что, несмотря на все мечты, жизнь оказалась во многом именно такой, как она и опасалась. Какое‑то время ему представлялось, что ее Недовольство стоит того, чтобы его избегать, и не надо придавать этому особого значения. Потом однажды он понял, что все далеко не столь безоблачно, но продолжал курить на улице, поскольку кому нужен скандал каждый вечер.

Черри закончила отрезать дольку лимона, который достала из маленького холодильника, и бросила ее в свой бокал. Джин с тоником — Пит почувствовал это по запаху. У него было очень хорошее обоняние — не удивительно, когда постоянно имеешь дело с продуктами питания. Мария, например, всегда выпивала бокал «шардонне». Девушка почувствовала, что он наблюдает за ней, и обернулась.

— Хочешь чего‑нибудь?

Пит рассмеялся.

— О да, — добродушно сказал он. — Дай только отдышаться.

Она профессионально улыбнулась.

— Я не об этом. Я имела в виду — выпить.

— Да. Водки, — ответил он. — Чистой. Без сока. И побольше льда.

Он подмигнул.

— И второй раз тоже будет, можешь мне поверить.

— Не могу дождаться, — ответила она и снова повернулась к столу, чтобы приготовить напиток для него.

Пит улыбнулся. В коридоре послышались шаги — какой‑то ишак возвращался с работы. Он снова выпустил дым из сигары, откинувшись на спинку кресла. Ему нравилось сидеть так, во всем своем первозданном нагом уродстве. Там, за дверью, спешили домой консультанты и адвокаты с папками под мышкой. А он сидел здесь, выставив наружу яйца и ожидая выпивки. «Не могу дождаться». Сарказм? Почти наверняка. Не важно. Она или хотела этого, или нет. Она или считала его тело приемлемым для себя, или нет. Ей или нравилось делать то, о чем он просил — ничего особо странного, ему не нужно было странное, лишь то, чего обычно хочется от новой молодой красивой девушки, — или нет. Все это не имело никакого значения. Она уже получила от него четыреста долларов. В конце он, скорее всего, увеличит эту сумму до пятисот. Мария могла потратить подобную сумму на какого‑нибудь мексиканца не моргнув глазом, что регулярно и делала. А ему, чтобы об этом не вспоминать, достаточно было найти себе кого‑нибудь вроде Черри.

Пока она возилась на кухне, наливая в бокал «Столичную» и добавляя лед, Пит размышлял о том, не пригласить ли ее снова. Хотя она была симпатичной — на самом деле даже очень, особенно когда присела, чтобы поднять упавший кубик льда, — он знал, что делать этого не станет. Весь смысл заключался в том, чтобы девушка каждый раз была новая. Если он снова встретится с ней, то возникнет вопрос, лучше будет или хуже, чем в прошлый раз. Она будет называть его по имени, будет знать его любимый напиток, и между ними начнут устанавливаться фамильярные отношения. У него будет время, чтобы заметить определенные детали в ее поведении, удивиться, почему ей не приходит в голову сначала положить в бокал лед или почему она не знает, что джин куда лучше с лаймом. Или сейчас, например, когда они во второй раз занимались сексом и ему не удалось кончить — он знал, что так будет, но она не знала. В следующий раз она будет это знать. Намного лучше, когда чего‑то не знаешь. И когда тебя это не беспокоит.

Черри скрылась из виду, изо всех сил грохоча ведерком со льдом. Зачем, черт возьми? Бокал стоял на столе, полный доверху. Еще немного — и прольется. Он вдруг представил себе ледяной кубик вокруг соска девушки. Странная мысль.

Он наклонился к пепельнице, чтобы загасить сигару, оставив ее на потом.

— Эй, малышка, — снисходительно сказал он, — хватит льда. Иди сюда.

Он повернулся и увидел стоящего посреди комнаты мужчину.

— Кто вы, черт побери? — спросил Пит.

Тот улыбнулся, явно давая понять, что отвечать не собирается. Пит сразу же понял, что это вовсе не еще один обладатель ключа от квартиры. Позади него появилась девушка, застегивая рубашку.

— Я могу идти? — спросила она незнакомца.

Ей он тоже не ответил. Не отводя взгляда от Пита, он протянул руку и схватил ее за волосы. Прежде чем она успела вскрикнуть, он со всей силы ударил ее лицом о стену. Она застонала и осела на пол.

Пит быстро сообразил, что случилось. Шаги в коридоре, стук льда в ведерке, чтобы он отвлекся и не заметил, что она открывает дверь. Он не знал, кто этот человек и что ему нужно, но теперь было видно, что у него нож. Большой, возможно разделочный. И не очень чистый.

Комната внезапно показалась ему холодной, тесной и полной дыма. Мужчина перешагнул через тело девушки, на мгновение отведя взгляд. Пит, словно в тумане, подумал, что это шанс, что нужно встать, двигаться, убираться отсюда. Однако, похоже, он просто не в состоянии пошевелиться. Незнакомец оказался чуть выше среднего роста и довольно худ. Пит был тяжелее его на много фунтов, и у него имелся давний опыт расшибания чужих голов, но он не был уверен, что и то и другое хоть чем‑то ему поможет. Он чувствовал себя жирным, голым и не в состоянии что‑либо изменить в этом мире.

— Ты Питер Ферильо, верно? — спросил незнакомец, беря что‑то с кухонного стола.

Пит увидел, что это открывалка для бутылок, а когда мужчина повернулся к нему, любые мысли о том, чтобы двинуться с места, сразу куда‑то исчезли.

— Послушайте, — сказал Пит. — Не знаю, черт побери, что тут происходит, но у меня есть деньги. При себе. Если вас интересует именно это — то без проблем.

— Дело не в деньгах, — ответил незнакомец. Голос его звучал мягко, почти дружелюбно — чего нельзя было сказать о его глазах.

— Тогда в чем? — спросил Пит. — Что я сделал?

— Дело не в тебе, — ответил тот.

— Кто вы, черт возьми?

— Мое имя… Человек прямоходящий.

Незнакомец посмотрел на Пита, ожидая реакции, и рассеянно покрутил открывалку в руке, словно вдруг в порыве вдохновения решил найти ей какое‑нибудь применение. Пит не знал, в чем оно могло бы заключаться.

В течение ближайших полутора часов он выяснил это сполна.


Часть 2 ДОРОГА БЕЗ ВОЗВРАТА


Именно это я собирался совершить, но почему — не знаю.

    
Джерард Шаффер, серийный убийца, «Мысли упыря»


Глава 10


В первый раз Фил Баннер увидел незнакомца, стоя возле машины рядом с заведением Иззи, доедая горячий сандвич с грибами и яйцом, за который он не платил. В том не было его вины — он всегда предлагал заплатить, и Иззи всегда отказывался, — но все же он чувствовал себя слегка виноватым. Впрочем, не настолько, чтобы перестать есть сандвичи или вообще заходить сюда почти каждое утро. Сандвич был вкусный и толстый, не вполне рассчитанный на то, чтобы его ели руками, так что Баннер не сразу заметил окровавленного человека. Секунд пять он смотрел на него, продолжая жевать и не вполне понимая, кто перед ним, прежде чем поспешно опустил руку с едой.

Человек шел прямо посреди улицы. Дорога была пуста, поскольку сейчас было полдевятого утра, к тому же очень холодно, но не похоже, чтобы движение на дороге могло как‑то повлиять на поведение незнакомца. Вид у него был такой, словно он едва отдавал себе отчет в том, где находится. За спиной у него висел рюкзак, явно новый, но уже изрядно потрепанный. Он шел пошатываясь, словно зомби из кинофильма, волоча одну ногу, а когда Фил сделал несколько осторожных шагов ему навстречу, он увидел, что тот еще и весь в крови. Кровь успела засохнуть, но ее было много. На лбу незнакомца красовалась большая шишка, которую пересекала неприятного вида ссадина, а лицо и руки были покрыты многочисленными порезами и царапинами. Почти вся его одежда была испачкана засохшей грязью.

Фил сделал еще шаг.

— Сэр?

Человек продолжал двигаться дальше, будто не слыша. Дыхание его было тяжелым, но ровным, а лицо окутывал поднимавшийся изо рта пар. Вдох, выдох, вдох, выдох, словно ритм дыхания был для него крайне важен — либо так, либо вообще никак. Потом он медленно повернул голову и, не останавливаясь, посмотрел на Фила. Глаза его были налиты кровью, подбородок покрывала отросшая за несколько дней щетина, в которой поблескивал лед. Филу давно уже не приходилось видеть человека, который выглядел бы столь замерзшим.

Наконец незнакомец остановился, моргнул и открыл рот. Потом снова закрыл его, глядя вдоль дороги. Казалось, его настолько интересовало то, что там находится, что Фил тоже посмотрел в ту сторону, но ничего не увидел, кроме домов на окраине города.

— Сэр, с вами все в порядке?

Он понимал, что вопрос звучит глупо. С этим типом явно было не все в порядке. Но обычно принято говорить именно так. Ты встречаешь человека с торчащим из головы ножом — что, честно говоря, вряд ли может случиться в подобном городке, с куда большей вероятностью можно подавиться рыбьей костью — и спрашиваешь, все ли с ним в порядке.

В чертах лица незнакомца произошла некая перемена, медленная и неуверенная, и Фил понял, что, вероятно, это улыбка.

— Это ведь Шеффер, верно? — спросил незнакомец, челюсти которого, казалось, сводило от холода.

— Да, сэр.

Улыбка стала шире.

— Вот ведь черт.

— Сэр?

Незнакомец тряхнул головой, и вид его вдруг стал более уверенным, словно он наконец оказался именно там, куда так стремился. Фил внимательнее посмотрел на него, и тот показался ему слегка знакомым.

— Вот что значит чувство направления, — сказал незнакомец. — Думайте что хотите.

Лицо его обмякло.

Фил увидел, что Иззи и несколько местных посетителей стоят на улице возле заведения и что похожая публика собирается по другую сторону улицы на небольшой парковке возле магазина. Пора было брать ситуацию в свои руки.

— Сэр, что с вами? Несчастный случай?

Незнакомец посмотрел на него.

— Снежный человек, — сказал он, кивнул, а затем медленно упал на спину.

Два часа спустя Том Козелек сидел в полицейском участке, закутанный в три одеяла и держа обеими руками чашку с куриным бульоном. Он находился в помещении, которое предназначалось для допросов — в тех редких случаях, когда полиции Шеффера приходилось кого‑то допрашивать, — а в остальное время использовалось в качестве хранилища для пальто, мокрой обуви и прочего добра, которое некуда было девать. Всю обстановку комнаты составляли стол, три стула и часы. Раньше здесь находилась кухня, до того как ее перевели наверх, рядом с отремонтированными кабинетами, и частично застекленная стена создавала впечатление, будто комната находится в куда более серьезном учреждении, чем полицейский участок небольшого городка. По крайней мере, так могло бы быть, если бы стекло не было покрыто наклейками в честь городского парада по случаю Хэллоуина. Наклейки эти каждый год рисовали наиболее талантливые ученики местной школы, что являлось главной причиной, из‑за которой застекленная секция выглядела столь не по‑деловому, — или кто‑то завязал детишкам глаза, прежде чем вручить им краски, или Шефферу не суждено было когда‑либо иметь музей местных знаменитостей. У Фила Баннера порой возникало ощущение, что изготовление наклеек следовало поручить тому, кто хоть немного умеет рисовать. Его заверили, что, когда у него появятся собственные дети, он будет думать совсем иначе. Оставалось лишь ждать.

Фил стоял рядом с Мелиссой Хоффман. Мелисса жила в тридцати милях отсюда, в Элленсбурге, и работала в маленькой окружной больнице. Местного шефферского врача, доктора Дандриджа, все любили, но в силу его преклонного возраста ему в последнее время доверяли все меньше и в основном звонили Мелиссе. Ей было под сорок, и выглядела она вполне недурно, хотя, похоже, сама этого не сознавала. Она была счастлива со своим мужем, толстым хозяином маленького магазина старой книги, который постоянно курил «Мальборо лайт». Вот и пойми женщин.

Мелисса отвела взгляд от стеклянной перегородки.

— С ним все в порядке, — сказала она. — Слегка повреждена лодыжка, есть ушибы, но обморожений нет. Он с трудом помнит подробности, но, судя по его словам, большую часть шишек он набил пару дней назад; если бы у него было сотрясение мозга, то симптомы бы уже успели проявиться и сейчас бы он, скорее всего, здесь не находился. Ему нужна еда и сон, но не более того. Можно сказать, повезло.

Фил кивнул. Он по‑настоящему жалел, что шеф сейчас в ста милях отсюда, в гостях у сестры.

— А как насчет остального?

Она пожала плечами.

— Я сказала, что физически он в полном порядке. Что касается его психического состояния — вопрос другой.

Она повернулась к столу, где оттаивал рюкзак Тома. Холодная вода покрывала всю его поверхность и стекала сквозь щели на пол. Взяв из стаканчика в углу стола карандаш, она потыкала им в рюкзак, осторожно приоткрыв его другой рукой.

— Эта штука вся пропитана алкоголем, и вы говорили, что он уже до этого много пил.

Фил кивнул. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, почему лицо этого человека показалось ему знакомым.

— На прошлой неделе он пытался вломиться в бар «У Большого Фрэнка». Мне пришлось потребовать, чтобы он прекратил.

Мелисса посмотрела на человека за перегородкой. Казалось, что он наполовину спит и вряд ли в состоянии устроить сколько‑нибудь существенный скандал. Она заметила, как он медленно моргнул, словно дремлющий старый пес.

— Вы считаете, он может быть опасен? Психически неуравновешен?

— Нет. Скорее, похоже на черную тоску. На следующее утро я зашел к Джо и Заку, и они сказали, что какой‑то тип провел у них весь вечер, напиваясь в одиночку. Похоже, это один и тот же человек.

— Итак, имеем четыре дня беспробудного пьянства, вероятнее всего, никакой еды, а потом полный желудок снотворного. Не похоже, чтобы он особенно радовался жизни. И тем не менее на сумасшедшего он не похож.

— Так часто бывает. — Фил поколебался. — Он говорил, будто видел снежного человека.

Она рассмеялась.

— Ну да, время от времени кто‑то его видит. На самом же деле он видел медведя. И вы сами прекрасно это знаете.

— Догадываюсь.

Мелисса пристально посмотрела на него, и Фил почувствовал, что краснеет при виде ее улыбки.

— Вы ведь в самом деле это знаете, верно?

— Конечно, — раздраженно ответил он.

Сейчас не время было обсуждать то, что когда‑то видел — а точнее, почувствовал — дядя Фила в густом лесу далеко за горной грядой. Никто никогда не воспринимал его слова всерьез, за исключением, возможно, самого Фила, когда он был маленьким. В конце концов дядя перестал об этом рассказывать. В Каскадных горах немало было городков, в которых имелись свои местные легенды о снежных людях и соответствующие экспонаты в музеях, и не одно придорожное кафе было оформлено в стиле большого волосатого существа. Но Шеффер к таковым не относился. В этих краях к снежным людям относились как к полнейшей чуши. Или, как любил говорить шеф, к большой куче дерьма. Всего лишь затасканная приманка для туристов, не более того, а Шеффер к числу туристических достопримечательностей никоим образом не относился. Шеффер был тихим благовоспитанным городком, и когда‑то здесь даже снимали телевизионный сериал. В городе имелся железнодорожный музей и несколько приличных ресторанов, в которые ходили обедать только приличные люди. Жителей города это вполне устраивало, и они хотели, чтобы так оставалось и дальше. А больше всего хотел этого шеф.

Однако когда Том произнес слова «снежный человек», на улице стояло довольно много народа, и не все из них были местными. К концу дня некоторые вполне могли сообщить о случившемся утром своим друзьям и родственникам. Фил хорошо знал, что по этому поводу думает шеф, и искренне жалел, что не забрал Тома в участок, прежде чем тот успел сказать магическое словосочетание. Одно дело — небольшая и честно заработанная известность. Ну, скажем, упоминание о том, что за последнее десятилетие в городе провела ночь парочка телезвезд. Более чем достаточно. Но если репортерам придет в голову изобразить их город как сборище неотесанной деревенщины, у которой все мысли о том, как бы подзаработать, — в этом нет ничего хорошего. Когда Фил звонил шефу по сотовому, тот сказал, что вернется самое позднее к вечеру, чему Фил был весьма рад.

— Пойду узнаю, не хочет ли он еще бульона от Иззи, — сказал он.

Мелисса кивнула.

Она посмотрела ему вслед — как он входит в комнату, садится за стол и что‑то говорит сидящему за ним человеку. По ее мнению, Козелека стоило бы проверить на предмет последствий снотворного, которое он принял, но тот настаивал, что ни в какую больницу не пойдет, и не в ее власти было его заставить. Он пережил три очень холодных дня и ночи в лесу и прошел довольно приличное расстояние по пересеченной местности. С учетом этого он выглядел весьма хорошо для человека, который ушел в лес, чтобы умереть. На эту тему ему тоже следовало бы посоветовать поговорить кое с кем, но, опять‑таки, ни к чему принуждать она не могла. Мелисса полагала, что когда его мозги в достаточной степени оттают, то эти события и разговоры о неведомых существах постепенно забудутся. И тогда можно будет просто отправить его в Лос‑Анджелес, или откуда он там был, а жизнь в Шеффере снова пойдет своим чередом.

Уже собираясь уходить, она заметила что‑то на дне открытого рюкзака. Она остановилась и посмотрела внимательнее. Среди осколков стекла и промокших обрывков упаковок от таблеток лежало нечто похожее на крохотные пучки высохших цветов.

Взяв один из них, она поняла, что это вовсе не цветы, скорее короткие грязные стебли. Похоже, они попали в рюкзак Тома, когда тот мчался через лес, цепляясь за кусты и деревья.

А может быть, они были куплены у неизвестного где‑нибудь на углу и вывалились из пакетика, в котором лежали.

Человек утверждает, будто видел нечто странное, незадолго до этого он любой ценой пытался вломиться в бар, и к тому же в его рюкзаке обнаруживается пучок подозрительной растительности. Что тут еще можно сказать? Отчасти из профессионального интереса, но в основном из самого обычного любопытства Мелисса положила стебельки к себе в сумочку, а затем поехала обратно в больницу, где, как она была уверена, вряд ли могло произойти что‑либо интересное.

К середине дня голова у Тома разболелась по‑настоящему. Она уже болела и раньше, собственно, большую часть того времени, что он провел в лесу. Но сейчас было по‑другому. Намного хуже.

Том все так же сидел на стуле в кабинете с окном. Он начал воспринимать этот стул как свой: в конце концов, он провел на нем все утро. После нескольких дней в лесу он стал многое воспринимать проще, почти по‑звериному, и тому, кто попытался бы отобрать у него стул, который он считал своей законной добычей, вряд ли бы поздоровилось. Впрочем, никто особо и не собирался его отбирать. В комнату то и дело заглядывал тот парень, Фил, но после ухода женщины‑врача никто его больше не беспокоил.

Головная боль то накатывала медленной волной, то снова отступала, словно профессионально знающий свое дело мучитель. Она окутывала его голову, словно холодное покрывало, тяжелое и неотвратимое, и начинала постепенно распространяться и на другие части тела — в основном по внутренностям. Врачу он сказал, что не хочет в больницу, чтобы оценить ее реакцию. Если бы она рявкнула: «Подумай еще раз, придурок, ты в очень, очень глубокой заднице, и мы собираемся силой затащить тебя в страшное место, где стоят машины с зелеными экранами, а потом ты наверняка умрешь», — он бы спокойно отправился с ней. Но она ничего такого не сказала, и, значит, был шанс, что с ним все в порядке.

В общем‑то, он действительно чувствовал себя вполне сносно, если не считать головной боли и ощущений в желудке, которые он склонен был рассматривать как ее отголоски. Где‑то он читал, что желудок покрыт изнутри оболочкой из нервной ткани, которая на самом деле является вторым по величине скоплением нервных волокон во всем теле (естественно, после мозга). Отсюда и неприятные ощущения в животе, и все такое. Возможно, с точки зрения эволюции это имело смысл — дать внутренностям достаточно мозгов, чтобы они могли послать сигнал: «Не ешь снова эту дрянь, вспомни, что случилось в прошлый раз» — примерно как поступил его собственный желудок, когда его вырвало в лесу. Он надеялся, что нынешние ощущения — лишь проявление сочувствия со стороны желудка к его голове. Если же нет — возможно, ему все же следовало бы отправиться в больницу.

Он также надеялся, что болеутоляющее, которая дала ему врач, начнет вот‑вот действовать. От головной боли у него перед глазами все плыло. Том все еще продолжал цепляться за мысль, что рано или поздно он все‑таки встанет, выйдет в город и найдет мерзкого старикашку, который ничего не сказал про медведей, но внезапно план этот показался ему совершенно нереалистичным. Вполне вероятно, что старикашка сам бы его поколотил.

И тут Том неожиданно улыбнулся.

Конечно же, дело было вовсе не в медведях. Вовсе нет. Одной из причин, по которой ему хотелось как можно скорее почувствовать себя лучше, было желание рассказать людям кое‑что интересное. Действительно интересное. То, что в конечном счете заставило его остаться в живых и любой ценой выбраться из леса. Пока что он никому об этом не рассказывал. Но когда придет время…

Потом его улыбка столь же внезапно исчезла. Да, он узнал кое‑что новое. То, что спасло ему жизнь, однако ни в чем ее не изменило и не помогло выбраться из темной ямы, в которой он оказался. Что случилось — то случилось, даже если никто об этом не знает. Единственная разница заключалась в том, что теперь ему было известно нечто такое, ради чего стоило рискнуть.

Словно в тумане, Том смотрел сквозь стекло, за которым занималась своими делами полиция Шеффера в лице Фила. Тому все больше начинало казаться, что он знаком с ним давно, еще до ухода в лес. Фил был молод и крепко сложен — большинство полицейских, судя по всему, проводили все свое время в спортзалах, чтобы мускулы на их руках отчетливо выделялись под короткими рукавами форменных рубашек. В данный момент Фил ничем особенным не занимался, просто то входил в комнату, то выходил. Вероятно, особой работы у него раньше не было, если не считать автомобильных аварий, пьяных выходок в барах и редких семейных ссор долгими зимними вечерами. Пока из лесу не вышел некто, готовый рассказать весьма странную историю.

Вскоре Фил наверняка снова должен заглянуть в комнату, и тогда, возможно, он все ему расскажет. Том отхлебнул бульона из чашки. Тот успел остыть, и в нем не хватало соли, но во всем остальном он был вполне неплох. Том даже почувствовал себя немного лучше.

Он сидел, постепенно погружаясь в белую мглу.

Позади него послышался чей‑то голос.

— Сэр?

Том покачал головой, зная, что деться ему некуда. Он был весь в крови, под ногами что‑то хрустело. Наконец он повернулся, зная, что сейчас произойдет, но не представляя, каким образом это может уложиться у него в голове.

— Сэр?

И вдруг все изменилось. Он судорожно дернулся и понял, что все еще сидит на своем стуле в полицейском участке, очень далеко от Лос‑Анджелеса. Горел яркий свет, он был закутан в одеяла, и примерно в ярде от него на полу стоял маленький обогреватель, от которого тянуло теплом. Это что‑то новое, подумал он. Этого он не помнил.

Новым был и человек, стоявший по другую сторону стола. Том моргнул.

— Который час?

— Три с небольшим, сэр, — ответил человек. Он был намного старше Фила, выше и шире в плечах и вообще крупнее во всех отношениях. Он сел на стул напротив.

— Кто вы?

— Моя фамилия Коннелли. Я здесь работаю.

— Понятно. — Том неожиданно широко зевнул. — Мне, собственно, немного жарко.

— Мой помощник говорит, что доктор велела держать вас в тепле. Именно это мы и делаем. Если только, конечно, вы не считаете, что для вас лучше было бы провести ночь в больнице. Мне лично кажется, для этого есть причины.

— Я прекрасно себя чувствую, — ответил Том.

Коннелли облокотился на стол и посмотрел на него.

— Вы уверены?

Сейчас, когда Том немного пришел в себя, ему стало ясно, что Коннелли вовсе не горит желанием с ним подружиться. И он вовсе не относится к нему как к человеку, чудесным образом спасшемуся из заснеженного леса.

— Уверен, — сказал он тем же тоном, которым обычно разговаривал на деловых встречах, когда нужно было убедить клиентов, что они получили именно то, что им требовалось, хотя на самом деле оно явно не имело ничего общего с тем, что обсуждалось ранее.

Прошло немало времени с тех пор, как он говорил в подобной манере, впрочем, не больше двух недель, и, несмотря на то что голос его звучал хрипло, тон оставался тем самым.

— Спасибо вам за заботу.

— Хорошо, так почему бы вам не рассказать мне вашу историю?

— Эл, он уже рассказывал. — В комнату вошел Фил с двумя чашками кофе.

Коннелли не обратил на слова помощника никакого внимания, откинувшись на спинку стула и продолжая смотреть на Тома.

— Меня зовут Том Козелек, — начал Том. — Я… в отпуске. Три дня назад, кажется так, я поехал в горы. Остановился у начала тропы, не помню, как называется то место.

— Говардс‑Пойнт, — кивнул полицейский. — Вашу машину отбуксировали оттуда вчера днем. По крайней мере, ваше появление разрешило эту небольшую загадку.

— Верно. Ну так вот, я остановил там машину и пошел прогуляться.

— Прогуляться, — снова кивнул Коннелли. — Что у вас было с собой?

— Думаю, вы знаете, — холодно буркнул Том. — Я вижу на столе свой рюкзак.

— Да, знаю, — сказал полицейский. — Не знаю, была ли у вас возможность смотреть телевизор, пока вы были здесь, но в это время года каждый час передают сообщения о том, что от гор стоит держаться подальше, если только вы точно не знаете, что собираетесь делать, и имеете соответствующее снаряжение. Вы, похоже, не смотрите телевизор, мистер Козелек?

— Мне было немного не до того.

— Ясно. — Коннелли снова кивнул. — И где же вы побывали?

— Возвращаясь назад, — сказал Том, — я заблудился. У меня были карты, но я случайно забыл их в машине. Когда я отправился в путь, я был немного пьян, и обычно у меня хорошо развито чувство направления, но шел снег, я свалился в ров и, честно говоря, заблудился по‑настоящему. Я пытался выйти обратно к дороге, но, видимо, заплутал и на самом деле лишь от нее удалялся. Потом я нашел что‑то вроде тропы и пошел по ней, но она тоже, похоже, вела в никуда.

— Видимо, старая просека, — сказал Фил. — А может быть, даже часть старой горной дороги. Обычно о том, что она когда‑то там была, можно сказать лишь потому, что деревья растут немного реже.

Коннелли медленно повернул к нему голову, и помощник замолчал. Шериф снова посмотрел на Тома.

— Слушайте, какие у вас проблемы? — спросил Том.

— У меня? Никаких. Продолжайте, пожалуйста.

Том преднамеренно тянул время, прихлебывая кофе.

Коннелли начинал его всерьез раздражать. Все они в конечном счете оказывались одинаковыми. Каждый настолько гордился своим положением, будто в их жизни и впрямь никогда не возникало затруднительных ситуаций.

— Я просто шел и шел, — продолжил он. — Я не знал, где я. А потом в последнюю ночь я наконец нашел дорогу. Немного постоял, рассчитывая, что кто‑нибудь проедет и меня подберет, но шел снег, и никого не было. Тогда я пошел пешком и к утру добрался сюда.

— Неплохое приключение, мистер Козелек, — заметил Коннелли. — Вы, наверное, рады, что все закончилось, и хотите поскорее вернуться домой?

— Не прямо сейчас, — сказал Том, стряхивая с себя два верхних одеяла — не только потому, что ему было слишком жарко, но и потому, что подобный вид отнюдь не способствовал серьезному отношению со стороны шерифа. — Сначала мне нужно кое‑что сделать здесь.

— И что же?

Том посмотрел ему в глаза.

— Я возвращаюсь в лес. — Он глубоко вздохнул и приготовился сказать то, что, как он знал, не забудет до конца жизни. — Когда я был там, я кое‑что видел. Кое‑что очень интересное.

Он снова сделал паузу, наслаждаясь мгновением.

— Снежного человека, так?

Том ошеломленно уставился на него.

— Откуда вы знаете?

Коннелли вежливо улыбнулся.

— Когда вы оказались здесь, вы несколько раз упомянули об этом моему помощнику. И доктору, судя по всему, тоже. Собственно говоря, насколько мне известно, это первое слово, которое вы произнесли, приковыляв в город. Прежде чем упасть.

У Тома пересохло во рту, кровь прилила к щекам. Он ничего об этом не помнил. Вот черт.

— Ладно, — сказал он. — Я так и знал. Но я видел его. Я видел снежного человека. Он стоял прямо надо мной. Я его видел.

— Вы видели медведя, мистер Козелек.

— Нет. Я тоже так подумал, но это был не медведь. Он не был похож на медведя. И вы знаете, как пахнут медведи?

— Не могу сказать, поскольку никогда не оказывался рядом с медведем. Они весьма разборчивы.

— От этого пахло просто ужасно. По‑настоящему жутко. И еще я видел следы.

— Вот как?

— Да, так, черт побери. Хотите думать, будто я видел медведя — пожалуйста. Но я видел следы. Целую цепочку следов, шедших от того места, где я был.

— А это не ваши собственные? С того места, откуда вы убегали от медведя?

— Нет. Я там все вокруг истоптал, и вряд ли можно было бы что‑то различить. К тому же там были видны пальцы. Пять больших круглых пальцев, спереди. Понимаете, я это действительно видел.

— Конечно видели. — Коннелли повернулся к Филу. — Не будешь ли так любезен пригласить сюда миссис Андерс?

Том в замешательстве смотрел вслед молодому полицейскому, который вышел из комнаты, чтобы привести женщину, сидящую по другую сторону застекленной стены. Коннелли тем временем одним медленным глотком допил кофе, холодно глядя на Тома.

Фил вернулся с женщиной лет шестидесяти, с собранными в конский хвост седыми волосами. Одну руку она держала в кармане желтого пальто, надетого на толстый свитер, в другой был большой пластиковый пакет. Вид у нее был смущенный и извиняющийся.

Том почувствовал, как у него неприятно засосало под ложечкой.

— Это Патриция Андерс, — сказал Коннелли. — Патриция живет в нескольких милях от Говардс‑Пойнта. Не знаю, заметили ли вы это на своих картах, но тут неподалеку есть небольшой поселок. Со временем он, возможно, станет городом, но в настоящее время миссис Андерс — единственный его житель.

— Рад с вами познакомиться, — сказал Том, — но я не понимаю, о чем речь.

Коннелли посмотрел на женщину и поднял брови.

— Это была я, там, в лесу, — сказала она.

Том уставился на нее.

— Что вы имеете в виду?

Она покачала головой.

— Мне очень жаль, что так получилось. Я много хожу пешком. Я участвую в нескольких национальных программах по охране природы и веду неформальный учет того, что происходит в каждое время года. Не знаю, есть ли от этого хоть какая‑то польза, полагаю, что это не слишком научный подход, но… — Она пожала плечами. — Так или иначе, я этим занимаюсь. Позавчера утром я была в лесу, довольно рано, и увидела что‑то на дне рва. На самом деле по прямой это не так уж далеко от границы моей земли, а ходить я люблю. В общем, я спустилась туда и увидела, что это рюкзак. Я не знала, вернется ли за ним кто‑нибудь, и оставила его лежать на месте.

Том посмотрел на Коннелли.

— Хорошо. И что дальше?

— Следы, которые вы видели, принадлежали миссис Андерс.

— Чушь. Вы что, не слышали, что я говорил? Они были огромные.

— На солнце края следов быстро тают, и они кажутся намного больше, чем должны быть.

Том почувствовал, что еще немного — и он бросится через стол и схватит Коннелли за горло. Однако он знал, что это не лучшая мысль, и не только потому, что тот был представителем власти. Так что он просто произнес ровным голосом, зная, что у него имеется решающий аргумент:

— Верно. И на солнце следы начинают выглядеть так, будто у них есть по пять пальцев, да? Странное у вас солнце, надо сказать.

Несколько мгновений было тихо, затем послышалось шуршание. Женщина по имени Патриция достала что‑то из своего пакета.

— Знаю, это довольно глупо, — сказала она, — но и довольно забавно. Мне их в свое время купил муж, в шутку.

Том уставился на пару покрытых сверху мехом ботинок с коричневыми пластиковыми подошвами, снабженными пятью большими пальцами.

Фил увел женщину. Возможно, ему лишь так казалось, но у Тома возникло ощущение, что помощник шерифа ему сочувствует. Во всяком случае, он на это надеялся. Вряд ли кто‑то еще в радиусе нескольких десятков миль мог сейчас ему посочувствовать.

Коннелли бросил взгляд на висевшие на стене часы, достал из кармана рубашки помятую пачку сигарет и закурил.

— Странный день, — сказал он. — И уж наверняка куда более странный, чем я мог предполагать утром.

Он стряхнул пепел на стол.

— Здесь не так уж многое случается, как вы уже наверняка догадались. Что ж, должен сказать, вы неплохо меня развлекли.

Том покачал головой.

— И тем не менее я знаю, что я видел.

— Ни черта вы не видели, мистер Козелек. — Серые глаза полицейского холодно смотрели на него. — Вы ушли в лес с дурными намерениями, и я даже не собираюсь говорить о том, насколько безответственно вынуждать других разыскивать вас, независимо от того, зачем вы это сделали. Вы наглотались спиртного и таблеток, и вы либо видели медведя, либо вам просто что‑то привиделось, либо черт знает что еще.

Том снова молча покачал головой.

Коннелли раздавил сигарету.

— Как хотите. Я не собираюсь требовать, чтобы вы уехали сегодня же вечером, поскольку у вас было несколько тяжелых дней, а я человек здравомыслящий, хотя вам и может казаться иначе. Вы дерьмово выглядите, и вам нужно поесть и поспать. Так почему бы вам так и не поступить, а потом, может быть завтра утром, подумать о том, чтобы посетить какой‑нибудь другой симпатичный городок в окрестностях. Например, Снохомиш, древнюю столицу Северо‑Запада. Или, может быть, даже Сиэтл. Там есть аэропорт.

— Я никуда не уеду.

— Нет, уедете. — Коннелли встал и потянулся. Хрустнули суставы. — И скоро. Хотите мой совет?

— Ни в малейшей степени.

— Будьте благодарны судьбе, что остались целы. Радуйтесь, что не угодили в лапы медведю и что не сдохли там, в горах. Живите, как жили, поскольку в жизни всегда есть и кое‑что другое.

Посмотрев сквозь стекло, он увидел, что его помощник надевает пальто у дверей, чтобы в соответствии с данным ему поручением помочь Козелеку найти в городе пристанище на одну ночь.

— Когда я ехал сюда, — сказал он, слегка понизив голос, — я проверил данные на вас.

Том уставился ему в спину, внезапно осознав, что события последних дней, возможно, и изменили его самого, но не оказали никакого влияния на весь остальной мир. Те фрагменты его жизни, которые так ему не нравились, никуда не делись. Утомительный и длинный сериал, который он проживал, продолжался, несмотря на то что его главная зрительская аудитория — он сам — полагала его крайне отвратительным.

Коннелли снова повернулся к нему:

— Мне известно, что вы совершили.


Глава 11


Посылка от Нины ждала меня на стойке портье. Велев принести мне в номер как можно больше кофе, я отправился наверх, не испытывая особого оптимизма по поводу того, что мне хоть чем‑то удастся ей помочь — как в полиции, так и в ФБР и без того хватало специалистов, — но, по крайней мере, у меня было чем занять время в ожидании Джона Зандта.

Разложив на столе свою технику, я взялся за дело. В посылке обнаружился маленький блестящий полупрозрачный пакет, предназначенный для защиты от статического электричества, которое представляет основную угрозу для тонкого электронного оборудования. Естественно, если не считать ударов о землю. Внутри оказался маленький жесткий диск, к которому была приклеена записка от Нины.

«Будь с ним очень, очень осторожен, — говорилось в ней. — Это оригинал. Найди на нем что‑нибудь для меня, а потом отошли обратно».

Прежде чем заняться чем‑нибудь еще, я позвонил на сотовый Нине. Голос у нее был усталый и расстроенный.

— Рада, что посылка дошла, — сказала она. — Но не думаю, что это хоть чем‑то поможет. В полицейском управлении Лос‑Анджелеса уже проследили всю историю этого диска. Они нашли человека, который купил ноутбук, некоего мелкого деятеля шоу‑бизнеса по имени Ник Голсон, но у него есть квитанция, подтверждающая, что он продал его в магазин подержанной техники в Бербанке в прошлом июле. Он думал, что получит хороший заказ на сценарий, но так его и не получил и в итоге не смог позволить себе компьютер. После этого кто‑то купил его за наличные, снял жесткий диск, а остальное куда‑то выкинул — мы вряд ли когда‑либо узнаем, куда именно. Сотрудников магазина сейчас допрашивают, но убийца, как мне кажется, был достаточно умен, чтобы не оставить следов.

— И каким же образом я получил оригинальный диск?

— Благодаря моему женскому обаянию.

— У тебя есть обаяние?

— Ты удивишься — есть. Собственно, я и сама удивляюсь. Вероятно, все дело лишь в моем положении.

Она призналась, что слегка надавила на компьютерщика из полицейского управления, после того как я дал понять, что копия может меня и не устроить. Парень готов был пойти ей навстречу в немалой степени потому, что они и так уже сделали с диском все, что могли. Отпечатки с него уже сняли, так что к нему можно было спокойно прикасаться. Но…

Я сказал, что буду с ним крайне осторожен.

Положив трубку, я посмотрел на предмет, который, как я теперь знал, провел некоторое время во рту мертвой женщины. Не знаю, что больше действовало мне на нервы — то ли это, то ли осознание того риска, на который пошла Нина.

Принесли кофе. Я выпил чашку и выкурил сигарету, после чего, как обычно, почувствовал себя куда увереннее перед лицом вызова, брошенного мне миром. Достав внешний бокс, я осторожно вставил в него диск и подключил кабель к ноутбуку Бобби. На рабочем столе появилась иконка диска.

Открыв содержимое диска, я еще раз убедился в том, о чем мне уже говорили. Там было всего два файла: музыкальный в формате МР3 и текстовый. По словам Нины, цитата в начале текста принадлежала Генриху Гейне. Запись «Реквиема» Форе была взята из вполне уважаемого источника начала шестидесятых, что само по себе могло ничего не значить. Классическая музыка не подвластна времени, и недавнее вовсе не означает лучшее. Все, что я смог узнать об этой музыке, — это то, что она записана в стереоформате, с битрейтом 192 килобита в секунду, с высоким качеством. Учитывая, что большинство людей не слышат разницы между битрейтами 192 и 160, возможно, предполагалось, что она либо будет воспроизводиться через высококачественную аудиосистему, на которой будут заметны недостатки более низкой частоты, либо — что выглядело более простым и очевидным — музыка имела некое немаловажное значение для того, кто ее записал. Так или иначе — толку немного. Я прослушал файл несколько раз, параллельно изучая текст, и заметил легкое шипение, а также один или два щелчка. Возможно, МРЗ‑файл записывали с виниловой пластинки. Маловероятно, чтобы кто‑то, разбирающийся в компьютерах, полностью презирал компакт‑диски, так что, возможно, пластинка имела для него некое сентиментальное значение. Опять‑таки — немного толку.

Запустив мощную сканирующую программу, я стал ждать, пока она закончит работать.

Многим кажется, будто компьютеры — всего лишь машины вроде пылесосов или видеомагнитофонов. Но они ошибаются. С самого начала, еще во времена высокоразвитых калькуляторов типа «Амиги» или «Эппл II», наши отношения с компьютерами стали совсем иными. Сразу было ясно, что это нечто обладающее собственными правами. Если сломалась стиральная машина или телевизор — их несут в ремонт или выбрасывают на свалку. Это всего лишь предметы старой, обычной технологии. В них нет никакой магии. Однако если перестает работать компьютер — ты никогда полностью не уверен в том, кто именно в этом виноват. Ты чувствуешь, что и сам к этому причастен. Это примерно как разница между карандашом и автомобилем. Карандаш прост и предсказуем. Он может выполнять лишь одну функцию (если заточен) и отказывает по вполне очевидным причинам (слишком короткий, слишком тупой, нет грифеля). Что касается автомобиля, особенно если это какое‑нибудь ржавое ведро, за руль которого большинство из нас в первый раз садились, то тут все несколько сложнее. Его приходится порой уговаривать, особенно холодным утром. Странный шум, непонятно что означающий, но никогда не исчезающий, случайные отказы двигателя, которые порой начинаешь приписывать положению луны на небе. Все это не значит, что машина неисправна, просто она требует дружеского к себе отношения, напоминая о том, что у нее есть свои потребности. Постепенно отношения с ней превращаются в ритуал, возникает некая связь, основанная на ее непредсказуемости, на том, что с ней нужно уметь обращаться. Примерно так же начинаешь лучше разбираться в людях, узнавая их странности, положительные и отрицательные стороны и вообще все то, что отличает их от других.

Компьютер в этом отношении чем‑то напоминает автомобиль, только куда глубже протягивает свои щупальца в твою жизнь. Компьютер — словно отражение твоей души, многослойное, снабженное системой меню представление о том, кто ты есть, кто имеет для тебя значение и какие грехи ты совершаешь. Если ты провел вечер, блуждая по Сети в поисках голых женщин, твои следы остаются в истории браузера и дисковом кэше, не говоря уж о том, что твой адрес фиксируется всеми сайтами, на которых ты побывал, так что они могут заваливать тебя спамом до скончания времен. Если ты обмениваешься легкомысленными посланиями с коллегой по работе, но тщательно избавляешься от них, — этого все равно недостаточно, пока ты не выполнишь команду очистки корзины.

Даже если ты считаешь себя очень умным и удаляешь ненужное, очищая корзину, — этого тоже мало. Все, что происходит, когда ты «стираешь» файл, — это то, что компьютер лишь удаляет ссылку на него. Точно так же, как если уничтожить каталожную карточку, которая указывает, на какой полке можно найти книгу, — сама книга останется на месте, и если поискать, то ее можно обнаружить или случайно на нее наткнуться.

Или представим себе человека, который пишет заметки карандашом на огромном листе бумаги. Если ослепить его, записки останутся там же, где и были. Он не может показать, где находится каждая из записей, но они никуда не делись. Если он будет продолжать делать записи (иными словами, если продолжать сохранять файлы), он начнет писать поверх старого текста. Его новые записи, его новый опыт будут перекрывать куски предшествовавших файлов, лишая возможности вернуться к тому, что было раньше, понять или даже вспомнить, что произошло прежде и сделало его жизнь такой, какой она стала теперь. Однако фрагменты этих файлов, хотя и кажутся утраченными навсегда, продолжают существовать — словно прежний опыт компьютера, отрезанный от внешнего мира, но все еще обитающий в некоторых частях диска, подобно призракам и воспоминаниям, смешанным с событиями настоящего. Собственно, так же бывает и у нас самих.

Программе потребовалось полчаса, чтобы завершить проход. Результат оказался нулевым и лишь подтверждал то, что уже выяснил компьютерщик Нины: диск был тщательно очищен от информации, прежде чем на него скопировали два файла. Человека, делавшего записки, не только ослепили, но еще и увели подальше и расстреляли.

Кофе в кружке остыл. Я запустил одну из специальных программ Бобби, которая обследовала поверхность диска в поисках нерегулярности — или неожиданной регулярности — в двоичном мусоре, пытаясь как можно глубже проникнуть в туманные отголоски воспоминаний цифрового разума. Прошлое сопротивляется вторжению, даже среди тех, у кого кремниевый мозг.

На экране появилось диалоговое окно, сообщавшее, что процесс займет чуть больше пяти часов. Наблюдать за ним было не слишком интересно, и я, проверив, что компьютер включен в сеть, отправился прогуляться.

В три часа позвонил из аэропорта Зандт. Я сообщил ему, как добраться до «Эспрессо», и отправился обратно к отелю дожидаться его. Сорок минут спустя подъехало такси, из которого вышел Джон и, бросив яростный взгляд на швейцара в форме перед входом, двинулся в мою сторону — размеренным и очень ровным шагом. Я прекрасно знал, что это означает.

Велев проходившему мимо официанту принести ему пива, он сел напротив меня.

— Привет, Уорд. А ты тут, похоже, уже вполне обжился.

— Я? В таком случае ты похож на процветающего наркодельца. Как Нина?

— У нее все в порядке, — ответил он.

Он замолчал, ожидая, когда ему принесут пиво. На этот раз он был без бороды. За весь свой недолгий опыт общения с Зандтом я успел понять, что он крайне неразговорчив. Он просто говорил то, что считал нужным сказать, а затем или умолкал, или уходил. К тому же в последнее время он много пил. Требуется провести с пьющим человеком некоторое время — как когда‑то пришлось мне в течение года, — чтобы начать замечать внешние признаки пьянства. Мешки у него под глазами потемнели, и он потянулся к кружке в то же мгновение, как только ее поставили на стол; но взгляд его был ясным, а голос — спокойным и бесстрастным.

— И что там у нас в Якиме?

— Как я уже сказал — почти ничего. Я вернулся в Лос‑Анджелес и рассказал Нине о том, что мы нашли. Она доложила об этом своему начальству, и на этом все. Собственно, и я‑то в основном стал этим интересоваться потому, что…

Он пожал плечами.

Я понял. Сказать ему больше было особо нечего. В свое время он занимался расследованием убийств, совершенных «Мальчиком на посылках», в результате чего оказалась похищена его дочь Карен, которую он так больше и не увидел живой. Брак его распался. Он ушел из полиции. Я считал его очень хорошим детективом — именно ему удалось выяснить, что Человек прямоходящий стоял во главе группы, поставлявшей жертвы для очень богатых психопатов из Холлса, похищая людей по их заказу. Но даже если бы Зандт и хотел вернуться на службу, что на самом деле было не так, вряд ли полиция Лос‑Анджелеса предоставила бы ему такую возможность. Так что ему оставалось делать? Стать телохранителем? Уйти в бизнес? В качестве кого? У Зандта точно так же не было никаких шансов найти нормальную работу, как и у меня.

— Мы могли бы пойти в ФБР.

— Ну да, конечно. Тебя ведь вышвырнули из ЦРУ, а это всегда производит хорошее впечатление. Ладно. Помнишь слово на двери той хижины, что мы нашли?

— Не совсем, — сказал я. — Я видел там какие‑то буквы, но мне показалось, что в них нет никакого смысла.

Он достал из кармана небольшой кусочек глянцевой бумаги.

— Одна из фотографий, которые я сделал. Высококонтрастный отпечаток. Теперь видишь?

Я посмотрел внимательнее. На двери определенно были вырезаны буквы. Присмотревшись, можно было даже разобрать слово или имя «Кроатан». Видимо, надписи было уже немало лет, и она успела стать неразборчивой.

— Что это значит?

— Я думал, что это название какого‑то старого рудника или что‑то в этом роде. Но ничего похожего мне найти не удалось. Единственная ссылка, которую мне удалось обнаружить, выглядит весьма странно.

Он пододвинул ко мне толстую стопку листов бумаги. Я увидел множество слов, отпечатанных разными, очень мелкими шрифтами, разделенных на отдельные главы под общим заголовком «Роанок».

— Надеюсь, у тебя есть краткое изложение всего этого?

— Ты ведь слышал про Роанок, верно? На восточном побережье?

— Да, — ответил я. — Довольно смутно. Там много лет назад пропали люди. Кажется, так.

— На самом деле люди там пропадали дважды. Роанок был первой попыткой англичан основать колонию в Америке. Британскому мореплавателю Уолтеру Рэли королева Елизавета Первая пожаловала участок земли, который должен был положить начало Новому Свету. В тысяча пятьсот восемьдесят четвертом году Рэли отправил туда экспедицию, чтобы выяснить, что же он получил во владение. Территория эта называлась Роанок, и находилась она на побережье, там, где сейчас Северная Каролина. Они обследовали ее, установили контакт с местным племенем — кроатанами — и вернулись назад в Англию.

В тысяча пятьсот восемьдесят шестом году туда отправилась вторая экспедиция из ста человек. Им уже не настолько повезло. Они взяли с собой слишком мало провизии, встретили не слишком радушный прием со стороны туземцев, и в итоге всех их, кроме пятнадцати, подобрал проходивший корабль, на котором они и вернулись домой. Однако Рэли намеревался основать там действующую колонию и на следующий год послал туда еще одну экспедицию, поставив во главе ее человека по имени Джон Уайт, который должен был стать тамошним губернатором. Всего отправилось сто семнадцать человек: мужчин, женщин и детей — с мыслью о том, что семейные группы сделают сообщество более устойчивым. Им не ставилась задача направляться именно на Роанок, но… именно там в конце концов они и оказались. Они нашли оборонительные сооружения, построенные предыдущей экспедицией, но никаких следов пятнадцати человек, которых оставили их охранять. Они просто исчезли. Уайт сумел восстановить отношения с кроатанами, которые сказали, что на форт напало вражеское племя и убило по крайней мере нескольких солдат. Уайт, естественно, разозлился и, когда одного из новых колонистов нашли мертвым, решил напасть на местное враждебное племя поухатанцев. Вот только его люди все перепутали и умудрились вместо этого убить нескольких кроатанов, вероятно, по давнему принципу «для меня они все одинаковы».

Я покачал головой.

— Остроумно, ничего не скажешь.

— Само собой, все прежние добрые отношения с кроатанами по понятным причинам тут же прекратились, и те отказались снабжать их едой. Колонисты прибыли летом, и сеять семена было уже поздно, а то немногое, что было у них с собой, успело испортиться.

— Ну и глупые же они были, эти первопоселенцы.

— Глупые или отважные. Или и то и другое сразу. Так или иначе, Уайт решил вернуться в Англию за провизией — другого выхода не было. Они договорились, что, если колонистам придется уйти в глубь материка, они оставят знак, указывающий, куда именно они ушли. Кроме того, если причиной этому станет нападение врагов, они должны были вырезать в каком‑нибудь заметном месте крест. Проблема заключалась в том, что, когда Уайт вернулся в Англию, он обнаружил, что его страна воюет с Испанией, и он не мог вернуться в Роанок целых три года.

Я попытался представить себя на их месте — заброшенных, на чужой земле, в окружении ненавидящих соседей, с подходящими к концу запасами еды. Глава колонии отправляется домой, чтобы пополнить припасы, и пропадает почти на целый период между Олимпийскими играми.

— А потом, когда он вернулся?

— Никого не было. Все исчезли. Ни единой живой души, никаких признаков трупов. Все имущество осталось на месте. Креста тоже нигде не нашли, однако на воротах частокола было вырезано слово «Кроатан».

— Ладно, — сказал я. — Звучит довольно жутко. И что же там случилось?

Он пожал плечами.

— Об этом толком никто не знает. Уайт хотел выяснить, что произошло с людьми, которых он там оставил, но капитана и команду корабля это интересовало куда меньше, и он вынужден был вернуться в Европу. Он пытался снарядить туда еще одну экспедицию в конце тысяча пятисот девяностых годов, но к тому времени Рэли и его спонсоры утратили к этому предприятию интерес. С тех пор это пробовали проделать многие, начиная с некоего Джона Смита, который побывал в поселении Джеймстаун двадцать лет спустя.

— И?..

— Смит поговорил с местными индейцами, и у него возникло несколько мыслей, которые обсуждаются до сих пор. Оказывается, слово «Кроатан» относится не только к племени, но и к довольно обширной и не слишком четко очерченной территории. Так что надпись могла означать место, куда все ушли, — как и было оговорено с Уайтом. С другой стороны, можно было предположить, что сами кроатаны сменили гнев на милость и начали помогать несчастным колонистам. Или если допустить, что это племя все же напало на них, то вполне возможно, что колонисты вынуждены были отступить в глубь материка. Любой из этих вариантов не исключает возможности, что некоторые или все поселенцы (по некоторым предположениям, все мужчины были убиты и остались только женщины и дети) ассимилировались с одним из местных племен. На самом деле есть несколько индейских народностей — в особенности ламби, — которых вполне можно в этом подозревать, причем с достаточной долей уверенности. К данной теории стали относиться серьезно где‑то с середины тысяча восьмисотых годов, а разговоры об этом шли еще со времен Джеймстауна. Рассказывают о каком‑то миссионере, о том, что в начале семнадцатого века он встречал в тех краях дружественно настроенных туземцев, говоривших по‑английски, а также о некоем немецком исследователе, имени которого мне найти не удалось, но он якобы утверждал, будто встречался с «могучим народом бородатых людей» — то есть с возможными потомками поселенцев.

Раньше мне казалось, что буквы на двери хижины не произвели на меня особого впечатления, но после рассказа Джона мне вдруг стало холодно, будто я оказался посреди пустоты в компании мертвецов.

Зандт махнул рукой, подзывая официанта. Тот начал было объяснять, что занят, но, увидев взгляд Джона, сразу же пошел за вторым пивом для него.

— Вопрос в том, почему эта надпись была вырезана на двери хижины, которую мы нашли.

— Цитата? — предположил я. — Какой‑то намек на тайну Роанока? Но какой в этом смысл?

— Он пытается что‑то нам сказать.

— На самом деле я даже не думаю, что все это имеет хоть какое‑то отношение к Полу. Ничто не связывает его с этим местом, да и вообще — зачем это ему? Зачем ему пытаться что‑то нам сообщить?

— Половину времени, которое Сара Беккер провела в заточении, он читал ей лекции. К тому же вспомни тот текст, который ты нашел в Сети три месяца назад: разглагольствования о том, что все, кроме «соломенных людей», заражены социальным вирусом, вынудившим нас перейти к земледелию. Его миссия — сообщать об этом другим.

Мы сделали паузу, пока перед нами ставили пиво.

— Главное, — сказал я, — что Пол вовсе не считает себя всего лишь очередным психом.

— Никто из них так не считает, Уорд. Никто из этих людей не просыпается по утрам с мыслью: «Сегодня я совершу нечто по‑настоящему чудовищное». Они просто делают то, что делают; некоторые из них понимают, что это плохо, а некоторые — нет. Но в любом случае, поступают они так вовсе не из‑за этого.

— Да, — ответил я, несколько раздраженный его тоном. — Я понимаю.

— Они поступают так потому, что не могут иначе, точно так же, как наркоманы вкалывают героин себе в вены. Они не пытаются убить себя, не пытаются разрушить собственную жизнь. Им просто нужна очередная доза, точно так же, как тебе нужна сигарета или как одним нужно, чтобы у них до блеска были начищены ботинки, а другим — каждый день записывать телешоу на видеокассету или трижды проверять, что дверь заперта на ключ, прежде чем уйти из дома. У каждого есть свое магическое заклинание, свой ритуал, нечто такое, без чего они не могут жить.

— А для тебя это сейчас что? Пиво?

— Пошел к черту.

— Как у вас дела с Ниной?

— Не твое собачье дело.

— Нет, мое, — теперь я уже разозлился по‑настоящему. — Во всем мире лишь трое знают о «соломенных людях». Я три месяца мотался по стране, стараясь никому не попадаться на глаза. Я до полусмерти избил одного несчастного парня в Айдахо, потому что мне показалось, будто он за мной следит. Собственно, у меня практически никого нет, кроме вас двоих.

— А что с деньгами, которые тебе остались от родителей?

— Их больше нет, — сказал я. — Не потрачены — просто исчезли. Они до них добрались.

— Черт, — пробормотал он. — Жаль это слышать.

Он помолчал, глядя через улицу.

— Все пошло наперекосяк, — наконец сказал он, уставившись на человека, переставлявшего картины в окне галереи. — Я переехал к ней. Ты же знаешь, мы раньше были вместе, еще когда я был женат. Думал, это поможет. Мы оба так думали. Но… она слишком чувственная.

— Верно. А ты всего лишь большой пушистый плюшевый медведь.

Он повернулся и пристально посмотрел на меня.

— Именно так я всегда и считал.

— Что ты делал во Флориде?

Зандт молча покачал головой. Он уже начинал всерьез меня раздражать.

— Ладно, так что еще тебе удалось выяснить?

— Ничего.

— Вот как? И ты проделал такой путь лишь затем, чтобы сообщить мне об этом? Это и есть твои новости?

— Я не только на это тратил время, Уорд, и я не собираюсь перед тобой отчитываться. Я пытался устроить свою жизнь. «Соломенные люди» — не единственное, что существует на свете, есть вещи и поважнее. Человек прямоходящий — всего лишь еще один убийца.

— Черт побери, — громко сказал я. — Он убил твою дочь и моих родителей. Он не просто «еще один». А ты занимаешься исследованием какого‑то дерьма, произошедшего четыреста лет назад?

— Иногда приходится вернуться далеко назад, чтобы сделать то, что нужно.

— И это значит… что?

Зандт пожал плечами. Он сказал все, что собирался сказать.

— И что ты теперь собираешься делать?

— Видимо, снять номер в каком‑нибудь отеле.

— Здесь вполне неплохо, — сказав это, я тут же пожалел о собственных словах.

Он улыбнулся.

— На мой вкус здесь чересчур дорого, Уорд.

— Тогда возьми в долг.

— В долг? Я думал, у тебя нет денег.

— Джон, ну почему ты такая задница?

Он встал и бросил на стол десять баксов.

— Потому что деньги в нашем деле ничего не решают.

Он вышел и зашагал по улице, не оглядываясь. Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся из виду, а потом пошел наверх собирать вещи.


Глава 12


В седьмом часу вечера, когда Том стоял на балконе, шедшем вдоль всего фасада двухэтажного мотеля, на стоянку въехала машина.

Сейчас Том во многих отношениях чувствовал себя лучше, но во многих — хуже. Он был рад, что смог наконец покинуть полицейский участок и переодеться. Помощник шерифа терпеливо ждал, пока Том облачится в новые джинсы, свитер и прочее. Все остальное имущество, принадлежавшее ему до ухода в лес, было сложено в багажнике взятого напрокат автомобиля, стоявшего теперь на парковке.

Приняв горячий душ и посидев в единственном имевшемся в номере кресле, он решил, что вполне в состоянии отправиться на поиски еды. Его старая одежда лежала в пакете, в котором ему принесли новую. Хотя трудно было поверить, что ее когда‑либо можно будет снова носить, Том ощущал к ней некую суеверную привязанность. Часть его разума — та самая, которая хранила память о каждом бумажнике, которым он когда‑либо владел, — готова была приписать неживым предметам некую силу. Кто знает, что могло бы случиться, не будь этой одежды.

Было и еще одно, хотя в этом он не готов был признаться даже самому себе. Одежда являлась свидетелем всего того, что случилось с ним. Она побывала там, в лесу. Она знала все то, что видел или чувствовал он. Все то время, пока Том продирался сквозь заросли, отчаянно стремясь вернуться к цивилизации, его не покидала одна мысль — теперь у него есть причины для того, чтобы остаться в живых. Он кое‑что знал. Он хотел принести остальным новость.

Но все произошло не совсем так, как он надеялся.

Он все еще верил в то, что видел и чувствовал. Однако ясно было, что никто больше в это не верит. Шериф четко обозначил свою позицию, и помощник последовал его примеру. За пятнадцать минут, проведенных в небольшом магазинчике одежды на другой стороне площади, Том понял, что новости здесь распространяются очень быстро. Впрочем, об этом можно было догадаться уже по тому, что та женщина, Патриция, успела услышать достаточно, чтобы прийти и разрушить до основания все его надежды (потом она пять минут рассыпалась перед ним в извинениях, отчего стало только хуже). Всем быстро стало известно о том, что он якобы видел. И к тому моменту, когда Том расплачивался за свои покупки, он уже не сомневался, что все вокруг считают его сумасшедшим.

«Знаете, он нажрался в стельку у Фрэнка пару дней назад. Потом пытался покончить с собой в лесу, но не с помощью пистолета или чего‑нибудь подходящего. Вроде как наелся таблеток и отрубился, после чего ему показалось, будто он что‑то видел. Потом два дня блуждал по лесу. Забавно, правда?»

Не столько забавно, сколько грустно. Девушка за кассой ничего этого не говорила, но ее очень, очень добрая улыбка сказала ему все. Портье за стойкой в мотеле даже не смотрел в глаза, но тоже выдавил кривую улыбку. Том все понял. Его отделял лишь шаг от того, чтобы стать посмешищем. И два шага до кое‑чего намного худшего. Если Коннелли расскажет хоть что‑то о том, что узнал, от добрых улыбок не останется и следа. А Коннелли еще не знал всего.

Некоторое время он сидел в кресле, тупо глядя на телефон и думая, не позвонить ли домой. Прошло три или четыре дня. Он не помнил, звонил ли перед тем, как уйти в лес, и понимал, что это не лучшим образом свидетельствует о его психическом состоянии. Наверное, все‑таки звонить не стоило, хотя он уже благоразумно удержался от искушения сказать что‑нибудь многозначительное или высокопарное. Он чувствовал, что надо позвонить Саре, сообщить ей, что с ним все в порядке, но в то же время понимал, что у нее нет никаких причин подозревать, что с ним что‑то могло случиться. Его молчание не означало ничего, кроме дополнительного подтверждения простой мысли: «Том, ты дурак». Ему хотелось сообщить ей о своей новости. Об этом нужно было кому‑то рассказать, а за все время пребывания в лесу его не оставляла мысль о том, что вопреки всему он очень любит Сару. Ему не хотелось говорить ей о том, почему он оказался в лесу (хотя она могла узнать об этом и позже), но можно было просто рассказать о своей находке. Проблема заключалась в том, что, несмотря на все им пережитое, новость уже не казалась столь захватывающей.

А без этого не было никаких причин звонить домой и не о чем было говорить. Да и к чему бы все в конце концов свелось? «Знаешь про ту тварь, которую все считают несуществующей? Большую и лохматую, которая каждый раз оказывалась подделкой? Я ее видел. Я был совсем рядом с мифическим созданием. Оно стояло надо мной, и я чувствовал смрад его ужасного дыхания. По крайней мере… мне так кажется — я был тогда пьян до потери сознания, одурманен снотворным и едва не умер. А потом я увидел следы. Хотя, возможно, я их и не видел, и, честно говоря, я тогда еще слышал какие‑то голоса. Вот и все мои новости. Постскриптум: я тебя люблю».

Наверное, он сразу же вернул бы себе ее уважение. Вероятно, она бросилась бы прямо сюда, просто для того, чтобы снова быть с ним. Мой отважный исследователь. Мой… чертов придурок.

Нет. В том, что она уже знала, не было ничего хорошего, но то, что она могла однажды узнать, было намного хуже. Впрочем, в любом случае она наверняка поверила бы его словам, а не тому, что могли рассказать другие. Сейчас, когда его слова могли показаться словами безумца, звонить явно не стоило. Ему не хотелось даже посылать ей текстовое сообщение. Когда он снова начнет с ней общаться, это станет началом его пути наверх. Но сколько бы он ни стоял на балконе, ему вряд ли удалось бы придумать, где именно подобный путь мог начаться.

Автомобиль обогнул паркинг по плавной дуге и остановился прямо посередине. Открылась дверца со стороны водителя, и оттуда вышел человек чуть выше среднего роста, с аккуратно подстриженными каштановыми волосами, явно городского вида.

Он посмотрел на балкон и помахал рукой.

— Вы, случайно, не Том Козелек?

Том нахмурился.

— Да, — помедлив, ответил он. — А кто вы?

Незнакомец улыбнулся.

— Ну вот — я проделал такой долгий путь, чтобы с вами поговорить, а вы…

— Ладно, — сказал Том. — Но все‑таки кто вы?

Мужчина достал из бумажника карточку и поднял ее. До нее было слишком далеко, чтобы Том мог разобрать слова, но логотип выглядел знакомым.

— Я тот, кто хочет выслушать вашу историю, — сказал он. — А теперь — мне подняться к вам или пригласить вас на кружечку пива?

В четверть седьмого Эл Коннелли все еще сидел за своим столом в участке, для чего не было особых причин. Фил ушел домой, но второй его помощник, Конрад, убивал время в приемной. Коннелли и сам мог быть уже дома, но, честно говоря, там тоже особо нечего было делать. Тем не менее он уже собирался встать и уйти, когда в дверь постучали. За дверью стояла Мелисса Хоффман.

— Доктор? — спросил Коннелли. — Чем могу помочь?

— Ну, — пробормотала она, — ничего особенного. Просто… в общем, я кое‑что выяснила и подумала, что, может быть, стоит вам об этом рассказать.

Посмотрев на кофеварку в углу, он увидел, что та наполовину полна.

— Хотите кофе?

Она кивнула и неуверенно села. Так бывало всегда — как бы люди ни пытались вести себя непринужденно, большинство из них выглядели так, будто очень хотели, чтобы на них прямо сейчас надели наручники, на случай, если за ними числится какое‑то прегрешение, о котором они сами забыли. Те немногие, кто так не выглядел, всегда оказывались настоящими преступниками, просто не желавшими в глубине души этого понимать.

Он приготовил две чашки кофе и снова молча сел за стол.

— Ладно, — сказала Мелисса. — В общем, я, наверное, плохо поступила. Когда сегодня утром я осматривала того парня, то, уходя, заметила кое‑что у него в рюкзаке.

— Что именно?

— Вот это, — ответила она и положила на стол Коннелли нечто напоминающее пучок травы — старой травы.

Он взял его, повертел в пальцах.

— Наверное, мне не следовало это брать.

— Наверное, — кивнул он. — Что это?

— Ничего особенного, — ответила она. — Я просто увидела это в рюкзаке — на самом деле там было несколько таких пучков, — и мне стало интересно, что это такое. И в итоге выяснилось, что парень рассказал о своих похождениях не всю правду.

— С этим уже разобрались, — успокоил ее Коннелли. — Оказалось, что это всего лишь недоразумение.

— Вот как? — разочарованно спросила Мелисса. — Тогда, возможно, это уже не новость. Я просто решила проверить, может, это какая‑нибудь дрянь, которую он здесь купил, и нам грозит нашествие торговцев наркотиками.

— Хорошая мысль, — кивнул он. — И?

— У меня есть соседка, которая разбирается в растениях и травах. Я показала ей то, что нашла, — не знает ли она, что это такое?

— Это, случайно, не Лиз Дженкинс?

Мелисса слегка смутилась.

— Да.

— Знаю, она хороший специалист по травам. Кстати, если у вас будет такая возможность, намекните ей, чтобы она не особо распространялась о том, как именно она использует одну из них. И ее приятель тоже.

— Хорошо, — сказала Мелисса. — Собственно, я про все это знаю и отчасти именно поэтому к ней и пошла.

— Вот как?

Она покраснела.

— Да. Я подумала, что она обязательно узнает то, что некоторые любят курить.

Коннелли улыбнулся.

— Тогда как вы в этом полный профан.

— Именно. — Мелисса наклонила голову и улыбнулась в ответ, не в первый раз уже подумав, что Коннелли намного умнее, чем полагают многие. — Мне продолжать?

— Сгораю от любопытства. Она узнала, что это?

— На самом деле тут даже два растения.

Мелисса положила на стол листок бумаги и разгладила его так, чтобы можно было разобрать вычурный почерк Лиз.

— Если посмотрите внимательнее, то увидите, что на одном из стеблей есть остатки крошечных цветов.

Я их сперва не заметила. Это Scutellaria laterifolia, или шлемник бокоцветный.

Наклонившись, она отделила еще один тонкий стебель, для Коннелли ничем не отличавшийся от остальных.

— А это Valeriana officinalis, или валериана. Так вот, Scutellaria растет по всей территории США и Южной Канады. Она достаточно распространена, но самое интересное, что, по словам Лиз, в девятнадцатом веке некая группа, называвшая себя эклектиками, использовала ее в качестве успокоительного, от бессонницы и нервов.

Коннелли кивнул, чувствуя, что это еще не все.

— Что же касается валерианы, то ее упоминает ботаник времен до Гражданской войны, по фамилии Томпсон. По его словам, первые колонисты обнаружили, что ее применяли некоторые индейские племена, и он назвал ее — Лиз показала мне цитату — «лучшим известным средством от нервов», то есть транквилизатором. В наше время ее используют как успокоительное, против головной боли и опять‑таки от бессонницы, и Лиз утверждает, что от нее практически нет побочных эффектов, в отличие от валиума.

— В самом деле интересно, — сказал Коннелли. — На что только не наткнешься в лесу.

— Да, действительно.

— Значит, вы хотите сказать, что все это — всего лишь местная флора и попала к парню в рюкзак, пока он ночью шатался по лесу?

— Нет, Эл, этого я вовсе не хочу сказать. По трем причинам.

Она поставила чашку и начала загибать пальцы.

— Во‑первых, слишком маловероятно, чтобы в рюкзак попали сразу две известные лечебные травы, особенно те, что вполне соответствуют психическому состоянию его обладателя в то время. Во‑вторых, если посмотреть на нижние концы стеблей, то похоже, будто с помощью одного из них все они были связаны вместе.

— На самом деле я ничего такого не вижу, — сказал Коннелли. — Может быть, просто перепутались в рюкзаке.

— Ладно, — кивнула Мелисса, — пусть так. Но есть еще кое‑что. Scutellaria laterifolia — многолетнее растение. Зимой она отмирает.

Коннелли промолчал.

— Эл, этот парень мог протащить свой рюкзак отсюда до Ванкувера, но внутри его эти растения никак оказаться не могли. Значит, они были положены туда преднамеренно.

Коннелли долгим взглядом посмотрел на нее, затем поднял со стола кофейник, но она покачала головой. Он не спеша налил себе еще одну чашку, тихо сожалея, что не ушел домой чуть пораньше.

— Я все же не вполне понимаю, к чему вы клоните, — наконец сказал он. — Ладно, допустим, он недавно побывал у травника. И что в этом такого?

— Возможно, и ничего, — ответила Мелисса. — Но зачем ему были нужны эти травы, если он собирался покончить с собой? Какой в этом смысл?

— Думаю, никакого.

Коннелли мог бы предположить, что растительность осталась в рюкзаке с прежних времен или походов, но он уже успел заметить, что точно такие же рюкзаки, какой был у Козелека, продавались здесь, в Шеффере.

— И к чему мы приходим в итоге, миссис Флетчер?

Мелисса добродушно рассмеялась.

— Ни к чему. Просто хотела вам рассказать. В любом случае, мы сегодня собирались поужинать с Уилсонами, так что мне все равно было по пути. Я оставила Джеффа в баре у Фрэнка, и на самом деле, если я хочу сохранить дружеские отношения с Уилсонами, мне следует его оттуда вытащить, пока он не пошел по второму кругу.

Коннелли проводил ее до выхода и некоторое время стоял на пороге, глядя, как она идет по мокрой дороге к светящемуся неоном зданию бара «У Фрэнка», осторожно ступая, чтобы не запачкать вечерние туфли. Она была хорошим врачом, и для него не имело особого значения, в чем заключались ее общие интересы с Лиз Дженкинс. И вряд ли этот разговор о растениях имел какой‑то смысл.

Однако он все же вернулся к себе в кабинет, сел за стол и задумался.

Том и журналист едва успели приняться за вторую кружку пива в баре «У Фрэнка», когда вошла женщина‑врач, чтобы забрать мужчину, который, вероятно, был ее мужем. Тот сидел у стойки в другом конце зала, дружески беседуя с барменом. Она спокойно, но твердо заставила его оставить свой стакан на стойке и повела к выходу. Повернувшись, Том увидел, как они идут через автостоянку и как женщина рассмеялась в ответ на какие‑то слова мужчины. Иногда над словами Тома женщины тоже смеялись. Внезапно он почувствовал, что ему очень не хватает женского смеха.

— Ваша знакомая? — спросил журналист.

Том покачал головой.

— Местный врач. Полицейские вызвали ее, чтобы она меня осмотрела.

— Симпатичная.

— Вполне, — кивнул Том. — Впрочем, она уже занята.

— В наше время никто не свободен, Том. Включая вас, судя по обручальному кольцу. Могу я спросить, как вы оказались здесь один?

— Дома были некоторые проблемы, — сказал Том. — И я приехал сюда, чтобы немного развеяться.

— Спасибо. Мне этого вполне достаточно.

Том подумал о том, сколько пройдет времени, прежде чем его собеседник захочет узнать больше, и каким образом не дать ему к этому повода. Поставив пиво на стол, он посмотрел на журналиста. Уже по аккуратно отглаженной рубашке и костюму можно было сказать, что человек этот только что приехал прямо из города и что он, возможно, вовсе не столь сообразителен, как могло показаться на первый взгляд. Как обычно, он улыбался, и Том предположил, что это вошло у него в привычку, чтобы располагать людей к разговору. Журналист, которого звали Джим Хенриксон, работал в журнале «Фронт пейдж», красно‑белый логотип которого Том узнал с расстояния в двадцать ярдов. Мода, знаменитости, тайны — включая «Убежище Гитлера в Антарктике», «Инопланетяне похитили мою зарплату» и «У королевы красоты Айдахо родился мальчик‑рыба». А теперь… «Несостоявшийся самоубийца встречает снежного человека».

Разница заключалась в том, что заголовки во «Фронт пейдж» на самом деле были не столь кричащими, а авторы старались подходить к своей работе достаточно профессионально. Даже если некоторые из историй и выходили порой за рамки общепринятого, написаны они были достаточно трезво и беспристрастно. К тому же журнал пользовался популярностью в среде шоу‑бизнеса, и авторов статей о кино и моде приглашали на все крупные мероприятия. Журнал старался высоко держать марку и этим отличался от многих других. Если бы Хенриксон был из «Инкуайрера» или «Уорлд ньюс», Том вряд ли сейчас был бы здесь — скорее всего, просто бы где‑нибудь ужинал. Но с чего‑то нужно было начинать, и за последние полчаса Тому все больше и больше казалось, что он в конце концов нашел благодарного слушателя.

— Вы ведь мне верите, — сказал он.

— Да, конечно.

Том неожиданно ощутил странную усталость, и на глазах у него выступили слезы. Журналист заметил это и мягко похлопал его по плечу.

— Все в порядке, друг мой.

— Но почему? — спросил Том. — Никто мне больше не верит.

— Главным образом потому, что вы просто не похожи на лжеца, а большая часть чуши, которую мне приходится слышать, — скорее ложь, чем искреннее заблуждение. Кроме того, я уже не в первый раз слышу подобную историю в здешних краях. Девять месяцев назад трое охотников рассказывали об очень похожем случае в пятидесяти милях к северо‑востоку отсюда, в районе Мазамы. Странное существо, появившееся ночью в их лагере. Отвратительный запах. И странные звуки вроде тихого стона. Вы ничего такого не слышали?

— Нет. Но я… очень крепко спал, прежде чем проснулся.

— Верно. В общем, они основательно перепугались. Трое взрослых мужчин, с детства бывавших в лесу, в страхе бежали прочь.

— Что‑то я ничего про это не помню.

— Вы ведь читаете нас каждую неделю, не так ли?

— Нет, — признался Том. — В основном в приемных у дантистов. Прошу прощения.

— Ваши выводы огорчают меня, Том. Как раз в приемных мы помогаем людям преодолеть страх перед зубным врачом, и это для нас не менее важно. Нет, скорее всего, вы ничего не слышали про охотников, потому что мы о них не писали. Слухов, распространяемых тремя бородатыми мужиками в клетчатых куртках, может быть, и хватило бы для наших конкурентов, но просвещенным читателям нашего журнала подобное просто неинтересно. Наш подход заключается в том, что, хотя мы пишем в том числе и о странном и загадочном, но даже не рассматриваем материал, пока не сочтем его достаточно достоверным.

— Вроде убежища Гитлера в Антарктике?

— Ну что я могу сказать? — Журналист рассмеялся, широко разведя руками. — Да, там действительно есть странное образование из древних камней. Честно говоря, я лично не стал бы об этом писать, но… тираж у нас тогда поднялся основательно. Гитлер — вечный злодей, и, честно говоря, нам его даже в каком‑то смысле не хватает. Так или иначе, суть в том, что если где‑то и удастся найти снежного человека, то это случится здесь, на северо‑востоке тихоокеанского побережья. За многие годы поступали сотни сообщений от свидетелей, начиная с некоего Элики Уокера в начале позапрошлого века, есть и немало материальных доказательств. В этой части Штатов можно найти древние наскальные изображения существ, очень похожих на обезьян, несмотря на то что местных приматов здесь нет и не было — или, по крайней мере, так принято считать.

— А фотографий или киносъемок не было?

Хенриксон покачал головой.

— Только фильм Паттерсона, который, как совсем недавно выяснилось, оказался подделкой. В любом случае, он ничего не доказывает. Вот, собственно, в чем ваша самая большая проблема. Есть немало тех, кому не хочется, чтобы стала известна истина. Стоит только хоть чуть‑чуть к ней прикоснуться — и от тебя пытаются избавиться. Но мы до нее все равно доберемся. — Он отхлебнул пива, и глаза его весело блеснули. — Хотите знать правду? Теории заговора — полная чушь.

— Наверняка, — кивнул Том. — Какая именно?

— Не какая‑то, а все. Их выдумали власти лишь затем, чтобы скрыть то, что происходит на самом деле.

Том рассмеялся.

— Недурная мысль.

— Я не шучу. Единственно верная теория — та, которая принадлежит мне. И вообще, чем более странной кажется теория, тем вероятнее, что она окажется верной. А странной она кажется лишь в контексте той лжи, которую нас научили принимать.

— Вы меня совсем запутали, — сказал Том.

— Власти контролируют всю информацию — соответственно, им тоже приходится изобретать собственные теории. Они сами плодят все эти «теории заговора», поскольку знать настоящую правду для нас еще хуже. Например — вы ведь знакомы с идеей насчет того, что мы на самом деле никогда не высаживались на Луне?

— Я видел передачу по телевизору. Был еще фильм…

— Верно. Но суть в том, что сама эта идея — тоже сфабрикованная теория, цель которой — отвлечь внимание от настоящей правды. Луны нет вообще.

— Прошу прощения?

— Луны нет вообще. Так же как планет или звезд. Все болтают о том, летали мы туда или нет, и не знают настоящей правды. Ничего вообще нет. Галилей был пьян. Да, друг мой, этот каменный шарик — все, что существует на самом деле. Правительство знает об инопланетянах, но скрывает от нас правду, так? На самом деле никаких инопланетян нет, поскольку, как я уже сказал, никакой остальной вселенной не существует. Идея об освоении космоса возникла, когда стало очевидно, что нам нужны новые горизонты, иначе мы попросту перебьем друг друга через неделю. Кто долетит до Луны первым, мы или эти плохие парни — красные? Потом мы действительно оказываемся там первыми, но почему‑то нам это быстро надоедает, и Луна нас больше не интересует. Не странно ли? Мы смогли долететь до Луны с помощью технологий сорокалетней давности, но почему‑то не делаем этого сейчас, когда мы в состоянии создать компьютер размером с булавочную головку.

— Но есть же космические челноки?

— Верно. И довольно часто они взрываются. «Вот почему, ребята, мы пока не полетели на Марс — потому что в космосе опасно». Все это чушь, и именно для этого и придумали маленьких зеленых человечков. Мы не летаем в космос, зато он сам приходит к нам, следовательно, он существует. И речь отнюдь не только о «дальних горизонтах». Вот скажите: кто убил Джона Кеннеди?

— Не знаю. Насколько мне известно, это до сих пор загадка.

— Верно. А почему?

— Полагаю, вы сами мне это скажете.

— Чтобы скрыть тот факт, что Кеннеди на самом деле жив.

— Жив?

— Конечно. Вообще, это довольно интересная история. Его вынудили уйти те, кому он и его семья сильно досаждали, — кубинцы, ЦРУ и прочие. Мол, давай проваливай, иначе мы тебя прикончим. И тогда он согласился исчезнуть вместе со своей настоящей любовью (Мэрилин, кем же еще?). Их смерти были инсценированы, а сейчас они вместе живут в Шотландии. У них ферма по разведению овец‑альпака — насколько мне известно, первая в Европе. Предприятие небольшое, но дела у них идут неплохо, к тому же они по‑настоящему любят друг друга. Вот почему со всеми остальными Кеннеди постоянно происходят неприятности. Некоторые из них знали о тайне Джона, и предполагалось, что они будут молчать, иначе весь тайный план стал бы явным, и люди стали бы думать: «Черт побери, а что еще на самом деле неправда?» Стоило возникнуть подозрению, что кто‑то из Кеннеди может проговориться, и — хлоп! — он уже история. Дискредитирован, мертв или и то и другое вместе. Ходят слухи, что леди Диана тоже проболталась — стоит ли мне говорить что‑то еще?

— Да вы сами во все это не верите.

Журналист улыбнулся.

— Нет, — согласился он. — Конечно, с Джоном Кеннеди на самом деле такого не произошло. Но это первое, чему учишься в нашем деле. Что истина нематериальна. Имеет значение лишь то, во что люди верят.

Возле локтя Тома послышался легкий стук, и он увидел, что принесли новое пиво. Он не помнил, чтобы ктото его заказывал. Еще одно искусство, вероятно очень полезное при такой работе, как у Хенриксона.

— Джим, вам все равно не удастся меня напоить, — сказал он.

— Том, Том, Том, — покачал головой Хенриксон. — Господи! И вы еще меня считаете параноиком? Поверьте, у меня сейчас просто есть настроение на несколько кружечек пива, а вы составляете мне компанию. И, поверьте, ваше время не пропадет впустую. Надеюсь, что за вашу историю вам хорошо заплатят. Хотя мне хотелось бы прямо сейчас взять с вас слово, что об этом вы будете говорить только со мной, и ни с кем больше.

— Конечно, — сказал Том, зная, что его все равно никто больше не стал бы слушать.

— Отлично. Что означает, что нам осталось лишь одно.

— Найти какие‑то доказательства.

— Естественно, я не имею в виду доказательства, которые могли бы иметь законную силу в суде. Будь у нас такие — разговор бы шел уже не о «Фронт пейдж», а о Би‑би‑си, Си‑эн‑эн или «Нью‑Йорк таймс». Но кое‑что нам все равно нужно. Ваше описание во многом совпадает с тем, о чем рассказывали охотники, но вы ведь могли услышать об этом и где‑нибудь еще.

— Но я ничего не…

— Я вам верю. Другие — нет. Есть еще следы, но они давно уже исчезли, плюс еще эта Андерс с ее дурацкими ботинками.

— Но, — сказал Том, — больше у меня ничего нет.

— Не совсем, — покачал головой Хенриксон. — Судя по тому, что вы рассказали, — действительно нет. Но, возможно, есть кое‑что такое, в чем вы даже не отдаете себе отчета. Завтра съездим посмотрим.

Том в замешательстве посмотрел на него.

— Поверьте мне, — снова сказал журналист и подмигнул.

Коннелли наконец вышел из дверей полицейского участка. Короткий разговор с Патрицией Андерс объяснил находку Мелиссы: травы в рюкзак положила она. Все снова стало легко и просто. Он подумал было о том, чтобы заглянуть к Фрэнку пропустить рюмочку, но решил, что день был длинным и что вполне хватит банки пива дома перед телевизором. Его дом был большим и пустым, но там было тихо, и вряд ли кто‑то побеспокоил бы его телефонным звонком.

Все было не так уж плохо.


Глава 13


Десять минут спустя после телефонного разговора с шерифом Коннелли Патриция все еще стояла в маленькой кухне своего дома, окно которой выходило прямо на деревья. Именно туда она сейчас и смотрела, хотя, честно говоря, на самом деле ничего не видела.

Так или иначе — ничего такого, чего не мог бы увидеть любой другой.

Почти всю свою жизнь Билл и Патриция Андерсы прожили в Портленде. Когда в середине восьмидесятых их дети покинули дом, родители начали постепенно вспоминать, что такое свободное время, словно работники заброшенного зоопарка, отпущенные вместе со зверями на свободу. Они начали выбираться по выходным в город, просто развлекаясь без определенной цели, но так продолжалось лишь до тех пор, пока они не открыли для себя Верону.

Верона была небольшим поселком возле шедшего вдоль тихоокеанского побережья шоссе — несколько улиц, деревянные дома, продуктовая лавка; можно было легко проехать мимо и даже ее не заметить. Но если ехать не спеша на юг, внимательно глядя по сторонам, то сразу за мостом через пролив будет знак «Редвуд‑Лоджет», превратившийся в старое бревно, указывающее куда‑то в лес. Патриция его заметила, и они свернули в ту сторону — взглянуть, что это такое. И эта случайность изменила всю их жизнь.

Редвуд‑Лоджет казался кусочком давно ушедшей истории, чем‑то вроде излюбленного местечка, где заканчивается утренняя поездка и начинается дневное веселье — купание, радостные крики, бег к морю и обратно по песку и еловым иголкам. Мама рада, что здесь очень уютно и есть где постирать одежду; папа доволен, что расходы не так уж и велики; детям это тоже известно, пусть и достаточно смутно, и они просто радуются жизни и теплу.

На лесистом участке, огороженном каменистым берегом с одной стороны и узким проливом с другой, располагалось четырнадцать домиков. Они сразу же решили поселиться в одном из них, под номером два, — гостиная, кухонька, спальня, ванная и кладовая, и все это в бревенчатом строении площадью двадцать на двадцать футов. В гостиной стояла дровяная печь, и там очень приятно было сидеть прохладными весенними вечерами, в спальне же было очень уютно холодными зимними ночами. На широком крыльце хорошо сидеть летом и осенью, слушая птиц и далекий шум воды, размышляя о том, что приготовить на ужин, и держа на коленях раскрытую книгу, чтобы оправдать свое ничегонеделание.

Вечерами они ходили через мост в поселок. Там они нашли бар, который стоял на сваях в заливе, с бильярдом и громкой музыкой, а чуть дальше в гору — ресторан, ничуть не хуже, чем в Портленде. Местное вино и пиво их очаровало — чего с ними не бывало уже давно и что вообще случается не столь часто в наше время и в их возрасте. Верона пришлась им весьма по вкусу. Билл и Патриция обнаружили, что им легче дышится, когда они стоят, держась за руки, на берегу, улыбаясь другим гуляющим, глядя на море и явственно ощущая кривизну земли. Пожилая пара, управлявшая Редвудом — Уилларды, — уже на второй день стала называть их по имени. Когда пришло время уезжать, Патрицию пришлось тащить чуть ли не на буксире, и она взяла с мужа обещание, что они станут бывать здесь так часто, как только будет возможно.

Тогда они и приняли решение — когда потребуется скрыться подальше от мира и людей, они будут приезжать именно сюда.

Прошло десять лет, за которые они побывали там раз двадцать, может быть двадцать пять. Уилларды ушли в 1994 году на пенсию, но от этого мало что изменилось: Патриция и Билл продолжали приезжать в Лоджет, словно морские птицы, неожиданно появляющиеся вместе со случающимся дважды в год приливом. Однажды они даже попытались привезти с собой детей, но ничего из этого не вышло — в чем, впрочем, не было ничего необычного. Как‑то раз, описывая их отношения с Джошем и Николь, Билл назвал их сердечными, и к этому, по сути, все и сводилось. Все они любили друг друга, в этом не было никакого сомнения, но при этом вполне владели собой. Никто не сходил с ума от любви. Они регулярно звонили друг другу, наносили дружеские визиты. Они встречались по большим праздникам, обмениваясь подарками и помогая друг другу на кухне. Их дети трудились не покладая рук, и если карьера имела для них большее значение, чем визит к родителям, — это даже не обсуждалось. Так или иначе, Патриция и Билл продолжали ездить в Верону. Им нравилось, что у них есть где побыть вместе друг с другом, не беспокоясь о том, что думают по этому поводу окружающие. Однако отправиться туда всей семьей они больше не предлагали.

Как‑то, оказавшись в Вероне на уик‑энд в конце августа, они разговорились с новыми владельцами, что вовсе не означало, что с ними установились близкие отношения, как до этого с Уиллардами. Казалось, Ральф и Бекка забывали о них после каждого их визита, и дружеские отношения устанавливались каждый раз заново — но вскоре они поняли, что происходит что‑то неладное. Возникало чувство, что прошлое больше не вернется. И после того, как они прямо об этом спросили, Ральф с нескрываемым сожалением подтвердил, что это последнее лето существования Лоджета.

Когда Патриция об этом услышала, у нее сжалось сердце, и она поднесла руку ко рту. До нее едва доходили слова о том, что бизнес не приносит достаточно денег, хотя популярность городка и растет на фоне ставших чересчур дорогими Кэннон‑Бич, Флоренс и Ячетса, и люди искали места дальше от побережья для романтического времяпрепровождения. Однако Лоджету это ничем не помогло. Молодежи с деньгами не нужны деревенские хижины. Ей нужны DVD‑плееры и экологически чистые соки. А главным требованием стал массаж на горячих камнях. Место, которое занимал Редвуд‑Лоджет, выглядело весьма подходящим для того, чтобы разместить здесь отель с оздоровительным центром. Джон потом сказал Патриции, что если бы Ральф и Бекка владели искусством помнить своих гостей от визита к визиту, то все могло бы обернуться иначе, но что случилось — то случилось. Застройщик из Сан‑Франциско сделал им предложение, от которого они не были готовы отказаться.

Они сидели на террасе бара перед обедом, наслаждаясь уже ставшими привычными для них в Вероне напитками: он — разбавленным пивом, она — еще более разбавленным «манхэттеном». Патриция была погружена в мрачные мысли, чего с ней не бывало уже очень давно. Почему все случилось именно так, а не по‑другому? Казалось, что с каждым годом мир принимал как данность все больше и больше вещей и понятий, ничего для нее не значивших, новшеств, которые казались ей тривиальными или сбивающими с толку, но при этом возводились в ранг чуть ли не провозвестников новой эпохи. Она пыталась примириться с этим, делала все возможное, чтобы найти привлекательные стороны в сотовых телефонах, системе Windows или группе «Эминем». Но почему то, что действительно имело для нее значение, попросту отбрасывалось? Билл тоже молчал. Лицо его ничего не выражало, как обычно, когда он пытался ни о чем не думать. За обедом он вел себя замкнуто, даже не просмотрел список вин, хотя пытался ввести это в привычку с тех пор, как в той или иной степени отказался от пива. Патриция догадывалась, что сейчас он чувствует себя так же, как и она, задавая себе тот же самый вопрос, чересчур печальный для того, чтобы облечь его в слова.

Будут ли они и дальше приезжать в Верону?

После того как Лоджета не станет и его место займет еще один отель из тех, которые в большом количестве можно найти в глянцевых проспектах, где семейным парам определенного возраста предлагается вновь зажечь огонь любви (или, что более вероятно, решить проблемы, возникшие с брокерами или соседями), — где им теперь останавливаться? Дальше по шоссе, на северной окраине города, уже был отель, но он представлял собой лишь обезличенное кирпичное строение посреди лужайки без единого дерева, куда не возникало никакого желания отправиться даже однажды. Можно было попробовать остановиться в новом отеле, после того как он будет построен, но это казалось им предательством по отношению к излюбленному месту. Она знала все тропинки среди деревьев и не в состоянии была бы завтракать на балконе над автостоянкой, где когда‑то находился их домик.

И что им оставалось делать? Найти какое‑нибудь другое место? Ей этого не хотелось. Ей не хотелось начинать все сначала. В Вероне они провели на отдыхе больше времени, чем где‑либо еще. Однажды принятое решение стало окончательным. Им знакома была каждая миля дороги, они всегда останавливались в одних и тех же местах, чтобы пообедать. И теперь им предстояло всего этого лишиться вместе с другими бесчисленными ритуалами, слишком мелкими, чтобы давать им свое название, вплоть до того, как они в шутку называли пожилую пару геев, с которой раскланивались на пляже («Двое джентльменов из Вероны»). Конечно, вдоль побережья имелись и другие места, и Верона на самом деле вовсе не являлась раем на земле (продовольственная лавка там работала лишь формально, и они всегда запасались продуктами в Кэннон‑Бич), но тем не менее другого такого было не найти. Патриция словно лишилась одной из сторон своей души, и никак не могла с этим примириться.

Когда они все так же молча шли рука об руку по дороге после ужина, Билл удивил ее, предложив выпить по стаканчику на ночь. В прежние годы они всегда так делали, сидя на террасе над заливом и наблюдая за местными жителями, пока Билл молча выкуривал сигарету. Постепенно, однако, они стали ощущать, что ужин и без того приносит приятную усталость, и сразу не спеша шли домой.

Патриция улыбнулась и кивнула. Она была рада его предложению, зная, что многого он часто не говорил вслух (что порой выводило ее из себя), но всегда ее понимал. Пока он ходил за напитками, она сидела на террасе. В некоторых домиках возле пролива, как обычно, горел свет. Эти огни казались ей звездами, которые вели их по жизненному пути. Она поняла, что в следующий раз эти звезды уже погаснут, и окончательно осознала, что это последний их визит в Редвуд. Когда она повернулась к Биллу, который шел к ней с бокалами в обеих руках, на глазах выступили слезы.

— Я знаю, — тихо сказал он, садясь напротив нее.

Он положил ладонь ей на руку и посмотрел на светящиеся окна. Потом поднял бокал, предлагая чокнуться, но она лишь пожала плечами — пока провозглашать тост было не за что.

Он продолжал настаивать, держа перед собой бокал. Что еще более странно, она увидела у него в руке сигарету — а к тому времени он уже почти не курил. Патриция начала подозревать, что его устремленный вдаль взгляд означает вовсе не то, что она думала. Вопросительно вздернув бровь, подняла бокал.

— У меня есть идея, — сказал он.

Стоя у окна и глядя на лес, Патриция отчетливо вспомнила тот вечер. Последнее серьезное решение. Последнее, что казалось скорее шагом вперед, чем топтанием на месте, или, что еще хуже, скольжением под уклон, туда, куда ей совсем не хотелось.

— Мы в свое время говорили о том, чтобы купить участок земли, — сказал Билл — Где‑нибудь подешевле, и чтобы там были деревья.

Они и в самом деле об этом говорили — во всяком случае, говорил Билл. Она слушала и согласно кивала, хотя и не думала, что это когда‑либо случится. У них была Верона, и они больше ни в чем не нуждались.

Вот только… теперь Вероны у них больше не было.

— Да, — ответила она.

— Возможно, как раз сейчас и стоит это сделать.

— У нас на самом деле не так уж много…

— Денег. Ничего, на землю хватит.

— Но не на постройку дома.

— Верно. — Он глубоко вздохнул. — Как насчет того, чтобы я завтра утром сходил к Ральфу и предложил ему продать один из домиков?

Она смотрела на него во все глаза: именно это ей и хотелось услышать.

— Домик номер два, — сказал он, и глаза ее снова увлажнились. — Думаю, с Ральфом можно будет договориться. Застройщику эти домики ни к чему — они ему только мешают. Им не придется его сносить, а мы его куда‑нибудь перевезем.

— Думаешь, получится?

Они проговорили почти час, пока их речь не превратилась в бессвязное бормотание. На следующее утро Билл сделал все, как сказал.

Ральф позвонил по телефону, и полчаса спустя сделка была совершена. Однако Билл не терял времени даром, и к полудню они стали владельцами не одного, но трех домиков. Билл сказал ей, что один будет для них самих, другой для кабинета, третий для гостей. Возможно, для детей. Патрицию это не слишком волновало. Главное, что домику номер два ничто не угрожало. Ей до сих пор хотелось, чтобы они могли остаться в Вероне, чтобы Лоджет продолжал существовать и чтобы ничего не менялось, но, к сожалению, это было невозможно. Ей хотелось повесить на домик табличку, извещающую, что это теперь их собственность. Ей хотелось поставить его на крышу автомобиля и сразу же увезти. Ей хотелось поставить рядом с ним вышку с пулеметом.

После того как они обзавелись тремя домиками, покупка земли превратилась из смутной идеи в первоочередную задачу. Они потратили несколько выходных на поиски подходящего места и остановились на участке чуть севернее Шеффера, на восточном склоне Каскадных гор, в нескольких часах езды от Портленда. Шеффер оказался очаровательным маленьким городком, и земля здесь была относительно недорогой. Вдоль ведших из города дорог были размечены земельные участки, но желающих на них пока не находилось, и некоторые из табличек «Продается» уже начали выцветать. Они купили участок в сорок акров в конце дороги, вместе с множеством деревьев и маленьким холодным озером. Перебравшись через забор с задней стороны участка, можно было оказаться в национальном парке, и вряд ли это могло измениться в ближайшее время. На этот раз домик номер два получил постоянное место.

Остальное заняло не слишком много времени. Они перевезли домики, следуя за ними вдоль побережья в своей машине. Один из них пришлось почти полностью отстроить заново, что повлекло за собой непредвиденные расходы, но, когда Патриция наконец увидела домики стоящими на своих местах, по щекам у нее потекли слезы. Она не стала поворачиваться к Биллу, зная, что ему не нравится видеть ее плачущей.

Домик номер два встал рядом с озером, «офис» чуть дальше, а домик для гостей — по другую сторону. Проведя на своем участке неделю, Билл и Патриция поняли, что именно здесь они теперь будут жить. Они продали дом в Портленде, избавились от большей части своего имущества и полностью посвятили себя сельской жизни. Он оборудовал и обустраивал «офис» и дом для гостей, обучаясь мастерству, которое, как он думал раньше, никогда ему не понадобится. Она приводила в порядок лужайки вокруг домиков, до того как выпал первый снег, а потом сидела у огня с каталогами цветов и семян, строя планы на весну. Рождество они провели в Шеффере, знакомясь с городом, а потом им позвонили дети, что их несказанно обрадовало.

Первого января 2001 года Билл позвал Патрицию на улицу и показал ей скамейку вокруг самого большого дерева у озера, которую он сделал сам втайне от жены. Они вместе сидели на ней, дрожа от холода и потягивая подогретое вино из термоса. Ей было тепло в его объятиях, и казалось, что она счастлива так, как никогда в жизни.

В марте оказалось, что у Билла рак легких. К тому времени, когда он умер четыре месяца спустя, Патриция могла поднять его одной рукой.


Глава 14


На экране — молодая женщина, которая сидит на кушетке и плачет. Продавленная кушетка покрыта темно‑коричневым материалом, напоминающим замшу. Видно, что за постелью пытаются следить, но заметно, что она далеко уже не новая. На белой стене позади нее висит зеркало и большая картина с изображением тюльпанов, выполненная не так уж и плохо. Женщина довольно стройная и загорелая, если не считать бледных треугольников на груди; из всей одежды на ней только белые обтягивающие трусики. В правой руке она держит сигарету; левая погружена в длинные каштановые волосы. Лицо помято и залито слезами, глаза открыты, но взгляд их ничего не выражает. На кофейном столике перед ней — большая стеклянная пепельница, два пульта дистанционного управления и полупустая чашка кофе. Сейчас раннее воскресное утро, и судя по всему, женщина испытывает тяжкое похмелье.

Она выкуривает сигарету и сминает ее. Увидеть это можно лишь в виде последовательных кадров, так как, даже если ты и являешься подписчиком этого сайта в течение трех месяцев, использующаяся для его просмотра программа «КамПан» за двенадцать долларов девяносто пять центов настроена так, что картинка обновляется лишь каждые две минуты. Большинство людей заходят на веб‑страницу с помощью браузера вроде майкрософтовского «Эксплорера». Ты же используешь «Кам‑Пан», поскольку она позволяет сохранять изображения более просто, записывая их на диск в виде видеофайла из последовательных кадров, который можно просмотреть в любое время — чем ты, собственно, сейчас и занимаешься, просматривая то, что произошло несколько недель назад. Сайт не менялся уже несколько дней, что странно. Еще одна причина, по которой ты используешь программу: с ее помощью можно выбирать частоту обновления картинки. Можно воспользоваться предоставленным подписчикам правом на обновление каждые пятнадцать секунд или вместо этого указать, чтобы сохранялся каждый третий кадр или каждый шестой, то есть каждую минуту или две. Может показаться неким извращением платить девятнадцать долларов девяносто девять центов в месяц за доступ с более высокой частотой, что, как предполагается, должно создавать еще более реалистичное впечатление. Однако для тебя эффект полностью противоположный. Сцена, обновляющаяся каждые двадцать секунд, выглядит так, словно снята камерой наблюдения, которая выхватывает куски из реальности, предполагая, что все пропущенное не имеет значения. Но на самом деле оно имеет значение. Во всех этих микроскопических упущениях теряется реальность оригинала. Если же увеличить промежутки между кадрами до минуты или двух, кое‑что меняется. Недостающее словно разбухает, придавая изображению больше веса, заставляя напряженно ждать следующей картинки; цепочка мгновений, неподвижность, взрывающаяся внезапным движением, прерывистый бег времени.

Время, в течение которого приходится ждать смены кадра, насыщает сцену ожиданием. Двух минут вполне достаточно, чтобы перескочить с одного конца кушетки на другой, словно по мановению волшебной палочки, или взять только что зажженную сигарету и выкурить ее наполовину словно за одно мгновение. Этого вполне достаточно, чтобы женщина исчезла, перенесясь с кушетки на кухню. На кухню. Снова на кушетку. Потом она… хлоп — пропала. Куда? Она вне поля зрения, но все равно, надо полагать, где‑то в квартире. Хлоп — снова появилась. Две минуты вполне реальны. За это время может произойти многое.

Тот факт, что женщина почти обнажена, не играет почти никакой роли. Конечно, не совсем — есть и те, кого интересуют полностью одетые женщины, снимаемые веб‑камерой. Да, они существуют, умные и целеустремленные юные леди, онлайновые дневники которых полны «глубоких и сугубо индивидуальных мыслей обо всем» (и в какое же смущение они оказываются повержены, читая дневники друг друга и обнаруживая, что у них абсолютно идентичные эти самые «глубокие и сугубо индивидуальные мысли»), но такие тебя не интересуют. Эта женщина красива. Тебе нравится иногда бросить взгляд на ее тело. Но ты не похож на всех прочих извращенцев, и в конечном счете ты смотришь именно на нее, а не на ее грудь — что, впрочем, не столь важно, поскольку она не так уж и часто ее показывает. Ты смотришь на нее. Тебя интригует эта женщина.

Эта женщина, которая выбрала подобный образ жизни, открыв окно в свою квартиру, через которое мужчины, окутанные сиянием электронно‑лучевых трубок или бледным светом жидкокристаллических дисплеев, могут наблюдать за ней, сидя у себя в спальнях и гостиных по всему миру. Эта женщина, которая то и дело берет в руки гитару, но ненадолго; которая за ночь выпивает полбутылки «Джека Дэниелса»; которая иногда занимается на этой кушетке сексом — что не особо тебя интересует, вовсе нет, хотя кое‑что из этого ты сохранил на диске, специально ускоряя частоту обновления. В подобных случаях она не играет перед камерой, и ты отчасти подозреваешь, что она просто забыла о ее существовании.

Эта женщина, которая отчего‑то сидела в одиночестве и плакала воскресным утром четыре недели назад. Ты уже видел эту запись, и она чем‑то захватывает тебя, хотя ты не до конца понимаешь, чем именно. Женщина вновь исчезает на очередные две минуты, затем снова появляется на кушетке. За это время она закурила новую сигарету и надела голубое платье. Волосы ее зачесаны назад, закрывая уши. Она больше не плачет, хотя лицо ее выглядит осунувшимся и угрюмым. Она смотрит куда‑то в сторону, возможно в окно, хотя ты никогда не видел ту стену квартиры. Две минуты спустя ее ноги лежат на кофейном столике, а она смотрит на собственные колени, почти докурив сигарету. Вид у нее усталый, словно она смирилась с собственной судьбой.

Сколько мыслей пронеслось в ее голове за это время? Каких? Ты этого не знаешь. Где‑то на пути от нее к тебе эта информация безвозвратно утрачена, отсечена от реальности процессами оцифровки, передачи данных и отображения в оттенках красного, зеленого и синего. По крайней мере, так тебе кажется, но возможно, ты и ошибаешься. Возможно, все происходит лишь в самую последнюю секунду, когда информация пытается перепрыгнуть с экрана в чужой мозг. Все различия в мире ничего не значат по сравнению с различием между «ты» и «я». По сравнению с ним разница между богами и людьми, между мужчинами и женщинами, между мертвыми и живыми кажется ничтожной.

Ты — это ты. Она — это кто‑то другой. А в промежутке — вселенная.

Ты смотришь, рассуждаешь и думаешь. Ты можешь и не знать ответа, можешь даже не задумываться об обыденной реальности. Возможно, причина ее нынешнего состояния заключается в чем‑то вполне тривиальном — сломанный ноготь, мелкая дорожная авария, неожиданное тошнотворное осознание того, что ей уже скоро тридцать, но у нее до сих пор нет детей. Возможно, это и нечто более серьезное, лежащее вне пределов твоего понимания — неудача с клиентом (у тебя есть смутные предположения, что она проститутка), дурное известие о друге (вполне предсказуемая смерть от наркотиков) или нечто подобное, чего в мире всегда хватает. Впрочем, все это не имеет никакого значения. В том и заключается прелесть веб‑камеры, всех веб‑камер, самого Интернета, нашего мира, такого, каким он стал. Ты можешь наблюдать, делать выводы или просто позволить картинкам мелькать перед глазами, пока не надоест, — а потом ты закрываешь файл в глубоко спрятанную папку, где он лежит, встаешь и уходишь. Чем‑то это похоже на новости по телевизору об Ираке, Руанде или жизни кинозвезд. Это чужая жизнь, чужие проблемы. Ты полностью свободен от них.

Или так тебе только кажется — пока полтора часа спустя, когда ты обедаешь с женой, не появляются двое агентов ФБР. И тогда ты понимаешь, хотя и слишком поздно, что даже Интернет — дорога с двусторонним движением. Залившись краской, ты слушаешь в последние мгновения своей безмятежной семейной жизни, как женщина‑агент говорит о том, что та женщина, Джессика, мертва, и за последние три месяца было зафиксировано, что с дорогого компьютера в твоем кабинете за ней наблюдали больше, чем откуда‑либо еще.

Другими словами, ты был самым большим ее поклонником, и ФБР хотело бы поговорить о том, что с ней случилось, так же как и стоящие на улице полицейские; твоя жена выглядит так, будто ее высекли из куска холодного мрамора, а ты не можешь выйти из этой программы, и под рукой нет кнопки «Закрыть».

Сорок минут спустя Нина вышла из гостиной, оставив поклонника Джессики — которого звали Грег Маккейн — наедине с Дутом Олбричем, и присоединилась к Монро, который слушал их, стоя в коридоре. Маккейн сидел прямой как стрела в углу слегка потертого кожаного дивана. Ему было лет тридцать пять, и шевелюру его украшала дорогая прическа в стиле Хью Гранта. Он потребовал присутствия своего адвоката. Возможно, Маккейна следовало бы предоставить на какое‑то время самому себе, но Олбрич продолжал молча сидеть напротив. Иногда это срабатывало.

Монро повернулся к Нине.

— Что вы по этому поводу думаете?

— Не знаю, — ответила она. — Его жена подтверждает его алиби на то время, когда был убит Райан. Она говорит, что он ушел на работу примерно без четверти восемь и она сейчас настолько на него разозлена, что вряд ли стала бы его выгораживать.

— Одно дело — обнаружить, что твой муж любит рассматривать женщин в Сети, и совсем другое — узнать, что он убил полицейского. Или, по крайней мере, поверить, что он на это способен. В любом случае, от их дома до «Найтса» вполне можно добраться за четверть часа.

— Да, но это не так‑то просто. И у меня есть еще одна мысль.

— Какая?

— Мы предполагаем, что убийца Джессики и убийца Райана — один и тот же человек.

— Конечно. Не думаю, что это обычное…

— Чарльз, послушайте меня. Джессика была мертва, возможно, уже около двух суток, когда мы ее нашли; точнее определить сложно из‑за жары. По нашей версии, некто убивает женщину без свидетелей, а затем день или около того спустя выходит на улицу и убивает полицейского, ни от кого не скрываясь. Как я уже однажды сказала, это крайне странно.

— У вас есть другое объяснение?

— Пока нет. Я просто хочу сказать, что эти события объединяет лишь одно — то, что они произошли недалеко друг от друга.

Монро покачал головой.

— Слишком невероятное стечение обстоятельств, вам не кажется?

— Нет. Между двумя убийствами может быть какая‑то связь, просто убийца не один и тот же. Что означает — убийца Джессики может сейчас находиться вообще в другой части страны. Или спокойно сидеть дома, с алиби на другой день.

Монро посмотрел в сторону и необычно тихо спросил:

— Зачем кому‑то еще было убивать полицейского?

— Я не говорю, что все было именно так. Я просто хочу сказать, что если мы примем эту мысль за основу, то нам следует задать миссис Маккейн другой вопрос.

— Действуйте, — кивнул Монро.

Гейл Маккейн стояла выпрямившись у окна в кухне и смотрела во двор. Интересно, подумала Нина, какие у нее были планы на вечер? Детей у них не было, так что за проведенным в молчании ужином, скорее всего, последовал бы просмотр телевизионного шоу или какая‑нибудь спокойная работа — обычное времяпрепровождение для семейной пары в богатом, но недружелюбном к детям доме.

— Мой муж арестован?

— Нет, — ответила Нина. — Пока нет.

— Тогда нет необходимости в вашем присутствии здесь.

— Конечно, вы можете отказаться отвечать на мои вопросы. В этом случае полиция Лос‑Анджелеса имеет право вас арестовать, и мы сможем поговорить в другом месте. Зная этих ребят, я бы сказала, что они обычно включают яркие прожектора и сирены, так что соседям все будет хорошо видно и слышно.

— Если у них есть причины нас арестовать — вы бы уже сделали это сами.

— Вы адвокат, миссис Маккейн?

— Нет. Я работаю на телевидении.

Что‑то в голосе или выражении лица женщины вызвало у Нины легкое раздражение. Она повернулась к стоявшей возле двери служащей полиции — невысокой и коренастой, бесстрастно смотревшей на стену коридора. Волосы ее были так туго стянуты в пучок, что лоб казался настолько твердым, будто им можно было бы пробить стену.

— Как вам? — спросила Нина. — Леди работает на телевидении. Неплохо, а?

— Какая разница, — бросила девушка не моргнув глазом.

Нина пожала плечами и снова повернулась к миссис Маккейн.

— На офицера Уэлен крайне сложно произвести впечатление. Для меня же телевидение — какая‑то сказка. Чудо.

— Это просто работа.

— Но ведь это очень важная работа, верно? У одного моего друга, по имени Уорд, есть теория насчет того, что продюсеры — это новые жрецы и их задача — быть посредниками между обычными людьми и райским миром по другую сторону экрана. Стоит правильно сказать или правильно поступить — и с их помощью можно оказаться в реалити‑шоу, или в мыльной опере, или в новом сериале, а то и на вручении премии «Эмми» по правую руку от Вупи Голдберг. Вы когда‑либо ощущали себя жрецом?

— Понятия не имею, о чем вы.

— Я вас ни в чем не виню. Уорда я тоже далеко не всегда понимаю. Но суть в том, что сейчас для вас куда больше было бы пользы, будь вы адвокатом. Вы уверены, что понимаете ситуацию?

— Думаю, да.

— Вы понимаете, что мы расследуем убийство женщины по имени Джессика Джонс, найденной мертвой в среду утром. Вы понимаете, что Джессика была «девушкой с веб‑камерой» и что ваш муж был подписчиком ее сайта. Соответственно, это давало ему право наблюдать за Джессикой в ее квартире, где она часто бывала обнаженной.

— Я понимаю все, что вы сказали, — произнесла женщина сквозь зубы.

— Хорошо. Как по‑вашему, ваш муж технически грамотен?

— Что вы имеете в виду?

— Компьютеры. Я вижу, что в кабинете у него их несколько. Он хорошо в них разбирается?

— Думаю, да. Если мой не работает, он его чинит. Но…

— Спасибо. Вообще говоря, ваш муж не выглядит вероятным подозреваемым. Вот почему мы будем рады, если вы добровольно согласитесь нам помочь, и вот почему мы не слишком афишируем свое присутствие здесь. Пока. Я просто хочу задать вам несколько вопросов, и закончим на этом. Хорошо? Вы сказали лейтенанту Олбричу, что ваш муж ушел во вторник утром на работу примерно в семь сорок пять, это так?

— Нет, — холодно ответила женщина. — Я сказала ему, что Грег ушел точно в это время.

— Почему вы так уверены?

— Грег всегда уходит без четверти восемь. Именно в это время.

— Но, вероятно, иногда это бывает чуть позже, иногда чуть раньше? Ваш муж, как я понимаю, тоже работает на телевидении? Полагаю, иногда ему нужно быть на работе раньше? Он ведь работает не от звонка до звонка, верно?

— Да, но…

— Так что иногда у него должны бывать ранние деловые встречи.

— Конечно, бывают.

— И хотя обычно он уходит в семь сорок пять, иногда бывает иначе. Почему вы так уверены, что в то самое утро он ушел именно в это время?

Женщина раздраженно посмотрела на нее.

— Потому что я просто знаю. Послушайте, мисс Бейнэм, вы замужем?

— Нет.

Этот вопрос тоже Нине очень не понравился.

— Оно и видно. Иначе вы бы знали, о чем я говорю. Когда вы замужем за кем‑то, вы знаете, что происходит в его мире. Возможно, даже слишком многое. Вы живете не только собственной жизнью, но и наполовину жизнью другого. Я знаю, когда Грег занят, когда ему приходится туго на работе, когда что‑то идет не так и он весь день вынужден улаживать проблемы. Нет, я вовсе не веду в голове его дневник, но всегда знаю, что происходит в его жизни.

— Значит… Прошу прощения, значит, вы знали про веб‑камеру? Вы знали, что он проводит время за разглядыванием девушек, которые раздеваются и занимаются сексом прямо в Интернете?

— Нет, не знала, но это…

— Совсем другое, — договорила за нее Нина. — Конечно. Вы знаете все о Греге, за исключением вышеупомянутого, и это вполне объяснимо. Мужчины предпочитают скрывать подобные вещи, и вряд ли следовало ожидать, что вы об этом знаете. Наверняка ведь есть какие‑то подробности, которые вы не знаете друг о друге, верно? И в этом тоже нет ничего плохого. Такова семейная жизнь, насколько я это себе представляю — вернее, предполагаю.

— Я не хотела…

— Конечно нет, Гейл. Но если не считать этих мелких деталей, вы утверждаете, что прекрасно знаете Грега, его распорядок и его жизнь.

— Да. Да, знаю.

— Отлично. Вы очень нам помогли.

Нина услышала дверной звонок, раздавшийся с другой стороны дома.

— Похоже, прибыла кавалерия. Так или иначе, думаю, лейтенант сейчас заканчивает беседовать с вашим мужем, так что мы очень скоро вас покинем.

Нина тепло улыбнулась и направилась к двери.

Неожиданно она повернулась и спросила, словно невзначай:

— Что делал ваш муж в понедельник вечером?

Женщина уставилась на нее.

— Прошу прощения?

— Что делал ваш муж в понедельник вечером? Вам ведь хорошо знаком его распорядок?

— Он…

Судя по выражению лица женщины, та вдруг поняла, что колеблется слишком долго, что неожиданно заданный вопрос пробил слабую защиту, которую она пыталась построить.

— Его не было дома тем вечером?

— Да. Он… у него была деловая встреча. Поздняя.

— Как поздно это было?

— Не помню. Просто поздно.

— Эта встреча имела отношение к его работе?

Женщина увидела, что Нина пристально смотрит на нее.

— Да, — ответила она. — Думаю, да.

— Мы уходим, — тихо сказал Олбрич.

Он, Монро и Нина стояли одни в кухне.

— Два человека из его компании подтверждают, что он в обычное время уже был на рабочем месте. Накануне он действительно пришел поздно, как вы уже выяснили, но это была не деловая встреча. Как он заявляет, он провел это время в стриптиз‑клубе вместе с клиентом. Предполагаемый клиент сейчас находится в Англии.

Он посмотрел на часы.

— У Маккейна нет адреса этого человека, так что нам придется подождать, пока в Британии начнется рабочий день. Но, честно говоря…

Он замолчал.

Нина протяжно зевнула.

— У нас нет никаких оснований его задерживать, и он не похож на того типа, которого видели вместе с Джессикой в баре «У Джимми».

— Верно. Да, он наблюдал за Джессикой. Да, он иногда ходит в стриптиз‑клубы. Когда у него есть такая «необходимость». Хорошая работа, я бы сказал. Но — ничего больше. Тупик. Сейчас они общаются со своим адвокатом, и тот готов драться до последнего — должен сказать, что он в своем праве. Либо мы должны дать делу серьезный ход, либо пока оставить его в покое.

Монро покачал головой и вышел в коридор.

Олбрич посмотрел на Нину.

— Что это с ним?

— Ему очень не нравится, что мы столь далеко зашли и в итоге остались ни с чем.

— Все из‑за его чертова звонка. Я ему говорил, чтобы он вел себя помягче.

— Ну, вы же знаете Монро. Для него цель оправдывает любые средства.

Они последовали за своим боссом по коридору и остановились у двери в гостиную. Нина ожидала, что кто‑нибудь наверняка сейчас устроит им скандал, особенно адвокат: по телевизору и в кино все теперь ругаются с полицией, и, похоже, многие стали считать, что и в реальной жизни следует поступать точно так же, словно оставаясь в образе, — но ничего не произошло.

Олбрич нейтрально извинился. Монро попросил в течение ближайших нескольких дней не уезжать из города. Нина собиралась просто уйти, даже не оглядываясь, но тут она услышала свое имя, произнесенное женским голосом.

«Ну, давай, сестричка, — подумала она, поворачиваясь. — Надави чуть сильнее, и посмотрим, что из этого выйдет».

Маккейны стояли рядом друг с другом, глядя на нее. Адвокат отошел в глубь комнаты — вид у него был не слишком радостный.

— Моя жена говорит, чтобы я отдал вам вот это. Мой адвокат возражает.

Муж протягивал ей какой‑то предмет размером чуть меньше книги в мягкой обложке и примерно такой же толщины.

— Что это?

— Переносной жесткий диск. Я… э…

Его жена уставилась в пол.

— Продолжай, Грег.

— Там фотографии, — сказал он. — И видеозаписи тоже. Сохраненные с сайта. Не знаю, есть ли от них какая‑то польза, но…

— Мы не хотим, чтобы это было у нас в доме, — закончила за него жена.

Нина взяла диск.

— Спасибо, вы нам очень помогли.

Избавившись от диска, мужчина, казалось, испытал ни с чем не сравнимое облегчение. Нина поняла, что этот вечер не только не стал для него катастрофой, но даже мог оказаться ему на пользу. Небольшая провинность, неожиданно по стечению обстоятельств ставшая явной. Конечно, жена устроит ему скандал и очень на него обидится, и на какое‑то время ему придется смириться с ролью подонка. И очень серьезный разговор на эту тему им еще предстоял.

Но тайна перестала быть тайной, и возможность распахнуть настежь окно в темную комнату стоила того, чтобы ради этого пострадать. Жена вовсе не собиралась от него уходить — у них уже была своя жизнь, и никому не хотелось начинать все сначала. Возможно, через пару месяцев этот вечер станет лишь воспоминанием, и жизнь пойдет как прежде — а может быть, даже лучше.

Некоторые просто плывут по течению.

— Я не знал, что она мертва, — сказал он. — Мне очень жаль.

— Об этом широко не сообщалось, и нам бы хотелось, чтобы так оставалось и дальше.

Он кивнул и отвел взгляд. Его жена отступила на шаг, словно инстинктивно пытаясь отстраниться от событий этого вечера, но затем снова шагнула к мужу и вместе с ним проводила Нину до дверей, по сути, за пределы их территории. Женщины порой понимают женщин куда лучше, чем мужчины мужчин, и ее взгляд сказал Нине многое, хотя она и не произнесла ни слова.

Пока они шли по дорожке к машинам, Нине пришла в голову внезапная мысль, и она опустила диск к себе в карман, прежде чем это успели заметить остальные. Завтра он пополнит собой перечень вещественных доказательств, как и положено.

Но не сегодня.


Глава 15


До Нины я добрался к полудню. Высаживая меня, таксист с подозрением посмотрел на дом.

— Вы здесь живете?

— Нет, здесь живет моя подруга.

— Отважная у вас подруга, — сказал он и выехал задним ходом на дорогу.

Я пошел по извилистой тропинке, ведшей к дому. До этого я был у Нины лишь однажды, недолго, три месяца назад, проспав ночь на диване после того, как мы с ней и Зандтом вернули Сару Беккер в семью. С тех пор, похоже, состояние дома нисколько не улучшилось. Дом был выстроен в старомодном калифорнийском стиле — ряд квадратных комнат с отстоящей кухней, что придавало ему L‑образную форму, словно у очень маленького мотеля. Возможно, в конце пятидесятых он и выглядел вполне прилично для недорогого жилища, но сейчас уже издали сразу можно было сказать, что дни его сочтены.

Я постучал в дверь.

— Открыто, — послышался далекий голос.

Шагнув внутрь, я увидел Нину, которая стояла на балконе и разговаривала по телефону. Она рассеянно помахала рукой, даже не взглянув на меня.

Бросив на пол сумку, я некоторое время бродил по гостиной, которая, впрочем, не производила впечатления гостеприимной. Нет, она не казалась чересчур грязной или давно не убранной, но в ней практически отсутствовала какая‑либо обстановка, если не считать книг и папок на длинных полках вдоль дальней стены. Я прошел на кухню и открыл холодильник. Внутри оказались две бутылки вина, коробка апельсинового сока и еще одна — молока. Больше ничего, как и в кухонных шкафах. Судя по всему, Нина питалась исключительно жидкой пищей.

Когда я снова вернулся в гостиную, та показалась мне еще более молчаливой и безжизненной. Когда‑то я читал о том, как в Британии первого тысячелетия местные жители использовали давно заброшенные развалины римских вилл или разрушенных церквей в качестве убежища во время путешествий по практически безлюдным землям. Они называли эти места холодными пристанищами, поскольку, несмотря на то что они могли дать укрытие на ночь от стихии, в них не было ни жизни, ни тепла. Таким же мне казался и дом Нины — хотя мне не раз приходилось ночевать в зданиях заброшенных мотелей и фабрик с заколоченными окнами и предупреждающими надписями на стенах.

— Привет, Уорд.

Я увидел Нину, которая наконец закончила говорить по телефону и теперь стояла в дверях. Волосы ее стали чуть длиннее, чем раньше, и, похоже, она похудела еще на несколько фунтов, хотя и без того всегда выглядела стройной. При виде ее у меня возникла некая смутная мысль, но я так и не смог сообразить, о чем именно.

— Надо бы вызвать полицию, — сказал я. — Кто‑то украл всю еду.

— Ты плохо смотрел. Она вся находится там, где надо. В супермаркете.

— Кофе у тебя хотя бы есть? Или придется звонить в «Старбакс»?

Оказалось, что кофе у нее есть. И много.

— Я прогнал на нем почти все программы, какие у меня были, — сказал я, протягивая ей диск. — И ничего. Пусто. Можно попробовать кое‑что еще, но могут остаться следы, так что это я проделаю с копией, если она у тебя еще осталась. Так или иначе — тот, кто стер информацию с диска, сделал это весьма качественно. Он абсолютно пуст. Извини. Отсутствие результата — тоже результат.

— Не беспокойся, — ответила Нина. Она стояла, облокотившись на перила веранды и глядя на подернутое дымкой море. — Я догадывалась, что мое предположение чересчур смелое.

— Удалось хоть немного продвинуться в поисках того типа?

Свой стул я поставил как можно дальше от ограждения, что несколько увеличивало мои шансы выжить, если дом вдруг обрушится. Возможно, я успел бы ухватиться за фрамугу двери или еще за что‑нибудь. Нина могла бы схватить меня за ногу.

— Нет. Копы уже беседуют с основными пользователями ее сайта. Их не слишком много, и никто из них не похож на подозреваемого. Мы допросили главного ее поклонника, но, думаю, от этого тоже нет никакого толку. У нас есть лишь весьма общее описание парня, с которым ее видели в тот вечер, когда она погибла, нам теперь известно, что иногда она обслуживала столики, и копы допрашивали тех, с кем вместе она работала, — но это и все.

— Кто она вообще такая?

Нина покачала головой.

— Откуда‑то из окрестностей Сан‑Франциско. Полиция Лос‑Анджелеса до сих пор пытается найти ее семью в Монтерее. У них есть адрес, по которому, как они считают, она жила, но ее родители, похоже, куда‑то уехали. Ее немногие знакомые в Лос‑Анджелесе, судя по всему, ничего не знали о случившемся до встречи с полицией. Ты же сам знаешь, как бывает: вчера были неприятности, так почему бы сегодня попросту о них не забыть? Тебе бы стоило встретиться с ее подружкой, Джин. Казалось бы, они были очень близки, часто бывали вместе в баре, и все такое. Теперь Джессика мертва, а Джин, похоже, рассуждает так: «Что ж, обломилось. Кто следующий?»

— Весело, ничего не скажешь.

— А чего ты ожидал? Люди часто стараются забыть собственное прошлое, что уж говорить о чужом. Джессика жила одна, иногда ей было грустно, она слишком много пила, а потом умерла. Возможно, больше мы о ней вообще ничего никогда не узнаем.

Она говорила все тише, пока ее голос не превратился в едва различимый шепот.

— Нина, что с тобой?

Она повернулась ко мне. Глаза ее были ярко‑зелеными.

— Ничего. Все в порядке, — уже громче ответила она. — Я просто не знаю ответа на твой вопрос. Кем она была? Кто знает? У нее было имя и была гитара. Она жила — а потом умерла. Для нее пришел судный день — как можно сказать о любом другом.

— Что ж, звучит довольно мрачно, но, в любом случае, я вовсе не это имел в виду. Это Джон сейчас звонил? Кстати, можешь не говорить — мол, он вышел в магазин или тому подобное. Я уже догадался, что ты для него больше ничего не значишь.

Она открыла было рот, но тут же снова его закрыла.

— Так где он сейчас? — настойчиво спросил я.

— Не знаю, — пробормотала она. — Пришлось полтора дня слать ему сообщения, чтобы заставить его позвонить, после чего я в течение пяти минут выслушивала уклончивые фразы, а затем короткие гудки. Нет, я вовсе не собираюсь его преследовать, черт побери. Между нами все кончено, и это вполне меня устраивает. Я просто беспокоюсь. Он странно себя ведет. Более странно, чем обычно.

— Что между вами произошло?

— Ты спрашивал его о том же самом?

— Да.

— И что он?

— Ничего вразумительного.

— Понятно. — Она отрешенно вздохнула. — Просто ничего не вышло, Уорд. Как он сказал — прошлое не вернешь, да и возвращаться уже особо некуда. Нас объединяет лишь то, что до гибели Карен мы были вместе, и ни он, ни я не намерены возобновлять прежние отношения.

— К тому же вы оба боитесь.

Она улыбнулась — в первый раз с тех пор, как я появился у нее.

— Боимся?

— По‑хорошему.

— Учитывая, что я слышу это от человека со ссадинами на костяшках пальцев и с пистолетом в кармане пиджака, для меня это комплимент.

Я быстро убрал руки под стол.

— Ты весьма наблюдательна. Из тебя получился бы неплохой полицейский.

— Расскажешь, с кем подрался?

Мне не хотелось признаваться Нине в том, что я сделал и насколько я был тогда не в себе.

— Парень приставал ко мне с вопросом, не хочу ли я жареной картошки, Я просто огрызнулся в ответ. Ну, знаешь, как оно бывает.

Она пожала плечами.

— Джон был здесь несколько недель. Все было, в общем, хорошо. Мы гуляли, отдыхали, разговаривали о моей работе, поскольку у него, естественно, никакой работы нет. Это тоже часть проблемы. Возможно, даже главная проблема. Джон был очень, очень хорошим детективом. Если уж он брался что‑то раскапывать — то уже не мог остановиться. Но в полицию Лос‑Анджелеса он вернуться не мог, а никакого другого места для себя он просто не видел. Вскоре, возвращаясь с работы, я начала обнаруживать, что его нет. Он возвращался после полуночи и ничего не говорил о том, где был и чем занимался. Обычно он был пьян, но дело не в этом. Мысли его теперь постоянно были заняты чем‑то другим. Потом он внезапно исчез на пять дней.

— Где он был?

— Во Флориде. У своей бывшей жены.

Я знал, что брак Зандта распался после похищения их дочери. Я также знал, что он побывал в гостях у жены после того, как мы нашли останки Карен полтора года спустя, и я помнил, как он рассказывал мне предшествовавшей тому ночью, что убийцы — не единственное, что является для него главным в жизни.

— Два дня назад он тоже был там.

— Я знаю. Он прислал мне сообщение.

— Думаешь, он хочет вернуться к ней?

— Не знаю. Но не думаю. Сейчас его волнует лишь одно — найти Человека прямоходящего. На все остальное ему наплевать.

— Забавно. Мне он сказал как раз обратное.

— Джон лжет, — с горечью сказала Нина. — Иногда. Но иногда он говорит и правду.

— Что ж, боюсь, сыщицкое чутье начинает его подводить. Все, что ему удалось найти с тех пор, как мы побывали в Якиме, — какая‑то странная и малоинформативная история про колонию Роанок конца шестнадцатого века.

— Что?

Я рассказал ей все, что смог вспомнить из урока истории, который преподал мне Джон. Когда я закончил, вид у нее был совершенно безрадостный, и некоторое время мы сидели молча.

Наконец она встала.

— Мне нужно на работу. Ты никуда не спешишь?

Я пожал плечами.

— Мне особо некуда идти.

— Вот и хорошо. Я бы хотела попросить тебя еще об одной услуге.

После того как Нина ушла, я приготовил себе еще кофе. Хорошо было находиться в доме, даже в таком неприспособленном для жилья, как у нее. В доме не нужно постоянно тратить деньги или соблюдать нормы приличия. Можно просто спокойно посидеть (что не так‑то часто удается в сегодняшнем мире), зная, что никто за тобой не наблюдает и никто тебе не досаждает. Даже несколько странно. Так что я сразу же согласился выполнить просьбу Нины.

До ее ухода я скопировал все файлы с диска, который ей дал Грег Маккейн. Сам диск она собиралась передать полицейским вместе с тем, который извлекли изо рта Джессики. Я не знал, как она намеревается объяснить им, где до этого был вышеупомянутый диск, и мне не нравился риск, на который она преднамеренно шла. Она была единственной из нас, еще сохранявшей какую‑то связь с реальным миром, и у меня возникало ощущение, что в ней что‑то неуловимо меняется, как в пробке, которую медленно вытаскивают из гнезда. По своему опыту я знал, что форма ее может стать слегка другой и вставить ее обратно уже не удастся. Сгорбленные фигуры на каждом углу и в каждой провонявшей мочой подворотне наглядно демонстрируют, что музыка цивилизации часто умолкает и мест в зрительном зале никогда не хватает.

Первым делом я просмотрел видеозаписи. Это было не настоящее видео, лишь длинные последовательности неподвижных кадров, сменяющих друг друга через равные промежутки времени. Их было шесть. Три из них показывали Джессику, занимавшуюся беспорядочным пьяным сексом с тремя разными мужчинами: два раза на кушетке, занимавшей большую часть ее спальни, и один раз — на кровати. Кадры были зернистые, плохо освещенные, а однажды — снятые в почти полной темноте. Никто не пытался играть перед камерой, положение которой не менялось. Их позы напоминали Кена и Барби, которых какой‑то ребенок сцепил вместе, не имея никакого понятия о том, что это должно означать. Судя по временным отметкам, все три записи были сделаны в самом конце вечеров, проведенных в барах. Еще одна запись включала в себя четыре часа, в течение которых Джессика смотрела телевизор, занималась уборкой, немного играла на гитаре и без особого энтузиазма пыталась собрать не слишком сложную этажерку. Большую часть этого времени на ней не было ничего, кроме оранжевых шорт. Еще одно изображение показывало ее сидящей неподвижно с залитым слезами лицом. Последняя запись была сделана со значительно большими интервалами, минут в пять‑десять, и демонстрировала Джессику спящей на кушетке, под одеялом, в мерцающем свете телевизора. В конце ее она проснулась и некоторое время смотрела телевизор с чашкой кофе. Нина сказала мне, что Джессике не было еще и тридцати, но здесь она выглядела на все сорок пять.

Потом я начал просматривать неподвижные изображения, которых было огромное множество. Маккейн сбросил их все в одну большую папку. Вызвав программу просмотра, я щелкнул по нескольким первым попавшимся картинкам. Они изображали Джессику, занимавшуюся тем же, что и на видео, но без секса. Обнаженную или частично обнаженную. Читающую журнал. За едой. У компьютера. С чашкой кофе или стаканом «Джека Дэниелса». Спящую. Курящую. Просто уставившуюся в никуда. Общее впечатление показалось мне несколько странным, но я начал понимать, чем Джессика так привлекала Маккейна. Я и сам был хорошо знаком с вебкамерами, долгими часами наблюдая за улицами Нового Орлеана, или берегом озера Макдоналд, или витринами компьютерных магазинов на главных улицах неприметных городков Среднего Запада. Чтобы обработать полученную информацию, требовалось немало времени и трудов. Наблюдать приходилось вовсе не в надежде увидеть нечто экстраординарное, скорее наоборот. Именно благодаря отсутствию какой‑либо активности картина выглядит более реальной. Когда наблюдаешь за чем‑то конкретным, то только это и видишь. Ты видишь конкретное событие, конкретный момент, и это отвлекает от кажущегося малозначительным фона, на котором разворачивается действие. Если же ты не наблюдаешь ни за чем конкретным — то в итоге видишь все. Ты видишь реальность такой, какая она есть.

Множество случайных изображений Джессики вызывало точно такой же эффект. Ни для одного из них момент не выбирался специально. На многих она оказывалась за кадром или не в фокусе. Они не показывали ничего конкретного и вместе с тем демонстрировали все, что только можно. Отображение ее жизни напоминало саму эту жизнь — бесконечный ряд случайных, непреднамеренных и довольно скучных мгновений. Собранная Маккейном коллекция создавала намного более реальный образ этой женщины, чем можно было бы себе представить, раскладывая ее на мельчайшие пиксели. Пятнадцать мегабайт ее славы.

Лишь просмотрев то, что относилось к последним дням ее жизни, я взглянул на фотографии, которые дала мне Нина. На них была изображена квартира Джессики в тот день, когда полицейские обнаружили труп. Они тоже были достаточно невыразительными, но на этот раз далеко не случайными. Каждый их квадратный миллиметр говорил о том, что девушки, жившей здесь, нет в живых, и именно поэтому мне сперва хотелось просмотреть изображения с камеры.

Некоторое время я внимательно разглядывал фото. Потом снова вернулся к файлам на жестком диске, расположил их в хронологическом порядке и просмотрел еще раз.

Мне потребовалось немало времени, прежде чем я кое‑что заметил.

— Видишь?

Нина кивнула.

— Получше картинки нет?

— Это самое лучшее, что удалось найти. Я увеличил ее, но… — Я переключился на окно, скрытое под первым: — Мы все‑таки живем не в кинофильме, и увеличенное изображение выглядит хуже некуда.

Нина наклонилась, глядя на картинку на экране, зернистую и нерезкую, на которой была изображена лежащая на кровати Джессика от груди и выше. Над ней нависало мужское лицо.

Ни меня, ни ее этот человек не интересовал. Полиция Лос‑Анджелеса действовала быстро: они уже сделали фотографии всех троих мужчин, встречавшихся в видеозаписях Маккейна, и показывали их знакомым Джессики, начиная с бара «У Джимми». Тамошний бармен сказал, что никто из них не похож на того, кто был с ней в вечер ее смерти. Все это в числе прочего Нина успела выяснить до своего возвращения домой в середине дня. Мы же смотрели на столик рядом с кроватью Джессики, который был виден в промежутке между размытыми лицами Джессики и ее очередного приятеля. На столике стояли лампа, дешевый радиобудильник, стопка книг с яркими корешками, три кофейные чашки и небольшая фотография в рамке.

Нина взяла фотографию, изображавшую спальню, и внимательно посмотрела на нее.

— Ты прав, — сказала она. — Ее там нет. И я не видела ничего похожего в квартире.

Едва заметив несоответствие, я позвонил ей, дав точное описание кадра, и она заглянула в квартиру Джессики, чтобы проверить еще раз.

— Когда это было снято?

— Чуть меньше чем за неделю до ее смерти.

— Если предположить, что дата верна.

— Верна. Она совпадает с датой создания файла.

— Неделя. Значит, за это время она могла куда‑нибудь ее переставить.

— Не думаю. Если фотография достаточно важна для тебя, чтобы держать ее на столике у кровати, вряд ли тебе придет в голову идея вообще от нее избавиться.

— Вполне возможно, если это фото бывшего приятеля.

— Верно. Но вот, посмотри… — Я переключился на третью картинку, изображавшую одну лишь фотографию на столике. — Она увеличена еще сильнее. Я использовал интерполяционную программу, которая проверяет цвет каждого пикселя, сравнивает его с окружающими и пытается предположить возможное изображение на картинке. Да, выглядит, конечно, отвратительно, но кое‑что интересное заметить можно.

Я показал на центр картинки.

— Какие‑либо детали различить невозможно, но отчетливо видно, что там две головы.

— Именно. Джессика и ее бывший.

— Сомневаюсь. Какого цвета верхняя часть обеих голов?

— Серого.

— То есть — цвета волос пожилых людей. Возможно, это ее родители.

— Думаешь?

— Джессика и в самом деле могла не слишком часто бывать дома, но я бы очень удивился, если бы в квартире не оказалось семейной фотографии. Фото мамы с папой или, если она была с ними не в ладах, кого‑нибудь из братьев, сестер или племянников. Какое‑то напоминание о семье. Девушки обычно это любят.

— Вот как? А ты нашел здесь хоть одну? Спрятанную среди принадлежностей для шитья и любовных писем?

— Нет, — сказал я. — Но я особо и не искал. К тому же и ты не девушка.

— И то правда. Просто страшная баба.

— Не просто, — ответил я. — Но суть в том, что в квартире Джессики кое‑чего не хватает.

— Думаешь, убийца там побывал?

— Да, думаю. И вот доказательство.

Я щелкнул по еще одному файлу, одной из картинок, которые Маккейн сохранил в папке. Она изображала Джессику, развалившуюся на кушетке в довольно‑таки неприличной позе. На ней была голубая пижама в розовый и белый цветочек.

— Ты сказала, что ее нашли…

— Именно так. В этой самой пижаме. Господи. Ты прав. Он был там.

— Думаю, он какое‑то время охотился за ней и побывал у нее дома, готовясь к убийству. Он взял пижаму и, думаю, еще один сувенир. Видимо, он выяснил, что это родные Джессики, и решил забрать нечто имевшее для нее значение.

— И она не заметила?

— Назови мне предмет в этом доме, на который ты смотришь каждый день. И посмотри на фото — на столике страшный беспорядок. К тому же…

— Но как насчет пижамы? Если она пропала, этого ведь нельзя не заметить?

— О чем я и собирался сказать. Вероятнее всего, он побывал там в тот день, когда ее убил.

— Тогда почему бы ему было не дождаться ее и не убить ее дома?

— Потому что это был ее дом, а не его. Ты же знаешь, каковы эти люди. Им хочется выстроить все так, как хочется им самим.

— И чем все это может нам помочь?

— Он выяснил, где она живет. Как? Это значит, что по крайней мере один раз его могли видеть рядом с ее квартирой. И это значит, что он сумел туда проникнуть. Опять‑таки — как?

— Полиция уже опросила всех соседей. Никто ничего не видел.

— Но как он смог узнать, где она живет?

— Уорд, ты очень наблюдателен, но ты не полицейский. Вероятно, он просто следил за ней, пока она шла домой из бара. Извини, но даже если ты и прав, это ничего нам не дает. Он взял пижаму и украл фотографию. Возможно. И что дальше?

Я раздраженно повернулся к ней, но вид у нее был усталый, и я не стал говорить того, что собирался сказать.

— Странно, что у вас с Джоном ничего не вышло. Несмотря на все ваше здравомыслие и непредвзятость.

— Смотри, потребую сатисфакции, — улыбнулась она.

— Спасибо, — сказал я. — Ты подтвердила мои самые безумные ожидания. А теперь — давай заберем твою еду из магазина.

— К черту. Поехали лучше туда, где ее еще и готовят.

В конце концов мы оказались в Санта‑Монике, в итальянском ресторане на Променаде. Мы немного поели, а потом переместились в бар, где просидели несколько дольше. Бокал вина выглядел в руке Нины вполне естественно, словно и должен был быть там всегда. Я коротко рассказал ей о том, что мне удалось сделать за последние несколько месяцев, а когда вино ударило в голову, я начал говорить о том, насколько мне не хватает Бобби и моих родителей, а она понимающе кивала и благоразумно молчала. Я понял, что на самом деле почти ничего о ней не знаю, и выяснил, что она выросла в Колорадо и училась в колледже в Лос‑Анджелесе, но не более того. Она рассказала мне о какой‑то своей школьной подруге, которая ей звонила и с которой она собиралась встретиться, и мы пришли к общему выводу, что прошлое — совсем другая страна, которую движение тектонических плит времени с каждым годом отдаляет от нас все больше. Ближе к вечеру, когда в баре стало больше народу, Нина смотрела на людей так, что они предпочитали держаться подальше от моего места, пока я выходил покурить на улицу. В присутствии Нины ее взгляда было вполне достаточно.

По мере того как я все больше напивался, окружающие начали казаться мне все более и более отвратительными. Разговоры вокруг шли, естественно, о шоу‑бизнесе, о деньгах, о здоровье и избыточном весе, о моде. Чем более нелогичной становилась тема разговора, тем, казалось, громче всем хотелось на эту тему говорить, словно вознося бесконечную молитву богам судьбы. В конце концов я начал разражаться длинными тирадами, в то время как Нина продолжала сидеть молча.

Разговоры о моде всегда приводили меня в ярость. Этим летом все мы должны носить ярко‑красное? Кто это сказал? Почему при виде бикини из квадратиков разноцветного пластика мы должны делать вид, будто это должен носить каждый?

— Потому что, — проворчал я, обращаясь к Нине, — именно таким образом выставляет себя напоказ капитализм.

Именно так наша культура вываливает наружу свои непотребные места. «Эй вы, бесплотные тени в погруженном в хаос мире, только взгляните, на что мы способны! Если мы в состоянии тратить свое время и усилия на подобное дерьмо — только представьте, сколько у нас золота, оружия и зерна, насколько сыты и счастливы мы, граждане нашего мира!» Вот только они вовсе не счастливы, а некоторые из них даже недостаточно сыты, но никто не знает и никого не интересует, что происходит за рекламными щитами, ограждающими жизненный путь, поскольку жизнь для тех, кто имеет значение для общества, становится все лучше.

По всей стране все сидят и читают книги о том, как еще больше возлюбить ближнего своего, как будто это хоть в какой‑то степени возможно. Прокуренные кафе превращаются в заведения, куда отправляется самоуверенная молодежь, чтобы скачать из Сети очередной новомодный роман; душные неуютные бары превращаются в места отдыха для сотрудников успешных корпораций. Недавно я был в одном баре, и там пахло благовониями — как это понимать, черт возьми? Не сигаретным дымом, но лавандой с пряностями? В помещении воздух не бывает более свежим, чем на улице, разве это не понятно? Нельзя перестать бояться, лишь делая вид, будто все, что тебя пугало, перестало существовать.

— Отчасти проблема состоит в том, — продолжал я, возможно, столь же несносным голосом, как и голоса окружающих, — что я еще помню времена, когда никто никуда не бежал.

Теперь же бег стал обязательной составляющей жизни. Бег — это мудрость. Бег — это абсолютное благо, наш ритуальный путь к благосклонности богов. Беги, и все будет хорошо. Если бы мы пребывали в лоне католической церкви, святость каждого определялась бы временем, которое кандидат провел в кроссовках. «Да, конечно, отец Брайан трудился на благо других и спасал чужие жизни и добро, но каков его результат забега на милю? Отец Нейт? И думать не смейте. Он за всю жизнь не пробежал и половины марафонской дистанции». Мы потеряли чувство меры, чувство здравомыслия, в то время как по всему миру, в странах, где у людей нет времени или денег на подобную чушь, нас все больше терпеть не могут за то, что мы ведем себя так, будто владеем всей планетой. Но кого это на самом деле волнует? Новая диета завоевывает популярность! Дженнифер Лопес купила себе новое украшение — посмотрите, как оно великолепно! Кого беспокоит, что творится в какой‑то дыре, где даже не говорят по‑американски? Жизнь прекрасна! Откройте для себя новый кофе без кофеина!

В конце концов я выдохся, и у меня закончилась выпивка. Я заметил, что молодые люди за соседними столиками смотрят на меня так, словно я пытался подвергнуть сомнению основы мироздания.

— Идите к черту, — громко посоветовал я.

Все отвернулись.

Даже Нина смотрела на меня, подняв брови.

— Похоже, доза антидепрессанта тебе бы сейчас не помешала.

— Будь проклят этот мир, — в замешательстве пробормотал я. — И все люди в нем тоже. Пусть он катится ко всем чертям. В Армагеддон.

— Угу, я помню, как все было, когда мне было пятнадцать, — сказала она. — Не бойся. Все пройдет.

Она встала.

— Пойдем, Уорд. Я пьяна, а ты вообще нагрузился. Пора домой.

Я увидел на столике чек и понял, что где‑то в последние пятнадцать минут она расплатилась по счету.

Соскользнув с табурета, я последовал за ней на улицу, чувствуя себя крайне глупо. И кое‑что еще.

К тому времени, когда мы нашли такси и вернулись в дом Нины, я уже не испытывал ничего, кроме усталости. Большая часть поездки прошла в молчании, хотя неловким это молчание вряд ли можно было назвать. Я даже совершил выдающийся поступок, заплатив за такси, а потом споткнулся и едва не упал, выходя из машины. Возможно, Нина была права. Для мужчин порой существует порог психологического возраста — сколь бы старым иногда ни казалось мне мое тело, в душе я почти всегда ощущал себя пятнадцатилетним.

Когда мы вошли в дом, я направился прямо к кофеварке, по пути бросив взгляд на автоответчик Нины.

— Тебе сообщение, — сказал я.

Нина нажала кнопку и посмотрела на высветившийся номер.

— Это Монро.

Сообщение было коротким. Мужской голос отрывисто потребовал, чтобы Нина позвонила ему, как только вернется. Она закатила глаза, но сразу же нажала кнопку ответного вызова.

— Кабинет Чарльза Монро, — послышался громкий отчетливый голос на том конце линии.

— Это Нина Бейнэм, — сказала Нина, потирая глаза. — Меня просили перезвонить.

На другом конце не ответили, но три секунды спустя раздался голос начальника Нины:

— Нина, где вы были, черт бы вас побрал?

— Уходила по делам, — ответила она, явно удивленная его тоном. — Почему вы не позвонили мне на сотовый?

— Я звонил. Три раза.

— Вот как? Наверное, там было слишком шумно. — Она многозначительно посмотрела на меня. — Что случилось?

— Мне звонили из полицейского управления Портленда.

Нина сразу посерьезнела.

— Новое убийство?

— И да, и нет. Во всяком случае, жертва — не девушка. И при ней нет жесткого диска.

— Тогда что?

Монро помолчал, затем снова заговорил, медленно и осторожно:

— Позапрошлой ночью в полицейский участок явилась проститутка по имени Дениз Террел, которая пребывала в полной растерянности. Она заявила, что днем работала по вызову и произошло что‑то странное. Дальше она помнила лишь, что очнулась ночью возле мусорного контейнера. В конце концов они поняли, что у нее серьезная контузия, и отправили ее в больницу. На следующее утро она вспомнила кое‑что еще и начала рассказывать, что ее направили к одному из постоянных клиентов их агентства, но она договорилась с другим мужчиной, который откуда‑то знал о ее клиентуре. Он связался с ней напрямую и предложил ей денег в обмен за то, что она сообщит ему, где и когда она встречается с клиентом. Он сказал, будто тот должен ему кучу денег и он хотел бы поговорить с ним наедине. Девушка, которая работает под именем Черри, согласилась.

— Чарльз, можно ближе к делу?

— Портлендские полицейские поехали по указанному ею адресу. Там они нашли труп, принадлежавший некоему Питеру Ферильо — владельцу ресторана, имевшему связи в среде организованной преступности здесь, в Лос‑Анджелесе. Тело было обнажено и изуродовано, Ферильо выстрелили в голову и оставили в кресле. Полицейские обследовали всю комнату от пола до потолка, но ничего не нашли. Однако потом патрульный офицер обнаружил кое‑что на клумбе, в тридцати ярдах дальше по улице: открывалку для бутылок со следами крови. Крови Ферильо. На ней оказались отпечатки пальцев. Хорошие, четкие отпечатки. В полиции выяснили, кому они принадлежат.

Мне показалось, будто я мгновенно протрезвел. Мы с Ниной уставились друг на друга.

— Нина, — сказал Монро, — это отпечатки пальцев Джона Зандта.


Глава 16


По мере того как он ехал все дальше, он все больше осознавал, что его опутывает паутина. Паутина улиц, людей, мест и вещей, И другая паутина — паутина нового мира. Параллельная жизнь, где живут под адресами электронной почты и делают покупки в интернет‑магазинах. Там можно найти очень многое и даже почувствовать себя богом. Все, что существует в паутине Сети, — информация в том или ином виде; но в наше время в Сети существует практически все, так что, можно сказать, весь мир превратился в чистую информацию. Все в мире выражается посредством нее, через набор слов и изображений. Это касается всего, что мы покупаем и на что смотрим, наших привычек и желаний, наших контактов с другими, всего того, за чем мы подглядываем, чем восхищаемся и что нас влечет. Все наше существование пропитано информацией. Она больше не подчиняется нам. Она повествует миру нашу историю, и иногда для этого приходится кое‑что предпринимать.

Для него история началась заново, когда он нашел там Джессику. Конечно, таких, как Джессика, много, но среди них была и единственная. Найдя ее, можно было открыть окно в ее жизнь, убеждаясь в ее существовании, но точно так же можно было его и закрыть. Можно было завершить программу или даже перезагрузить компьютер, и тогда прошлое исчезало, и можно было начать все заново. Клавиша «Удалить» существует не просто так. Иногда нужно начать сначала.

Одна из его любимых серий снимков с веб‑камеры была сделана в Питтсбурге, городе, в котором он никогда не был. Она состояла из трех изображений, относившихся к интервалу с 5.43 до 6.14 однажды утром в конце мая 2003 года. Все они были сделаны одной и той же камерой, хотя ее направление и степень увеличения менялись от снимка к снимку, вместо того чтобы давать одну и ту же неизменную картинку. На первом снимке рассветное небо, покрытое розоватыми облаками, занимало верхнюю половину кадра. Внизу слева струилась река Аллегейни, в темных водах которой отражались три моста. Повсюду — на улицах, вдоль берегов реки, вокруг фонтана и бассейна в конце парка Пойнт‑Стейт, у супермаркета — горели огни, маленькие белые точки, казавшиеся в угасающих сумерках золотистыми или розовыми.

Второй снимок был сделан со значительно большим увеличением, и за прошедшие четверть часа камера успела повернуться в другую сторону. Трудно было сказать, какой именно части города соответствует эта картинка. Кадр в основном заполняли деревья, а также тянувшийся среди них участок ведшего в город шоссе, на котором можно было заметить несколько автомобилей — ранние пташки, спешившие на работу. Изображение казалось более ярким, поскольку на нем было меньше неба.

Последняя картинка показывала слияние двух рек, снятое под несколько другим углом. Камера была повернута чуть к югу, к тому месту, где Мононгахила сливалась с Аллегейни у все еще погруженного во мрак моста Форт‑Питт. Огней нигде не было видно — то ли в городе выключали свет ровно в шесть, то ли их уже не было заметно на фоне посветлевшего неба.

Он немало времени провел за изучением этих картинок, постепенно понимая, что на самом деле говорит Сеть о тех, за кем наблюдает. Становилось ясно, что можно жить в городе, быть одним из его обитателей и при этом не осознавать, что являешься частью чего‑то большего. Примерно то же можно было бы сказать о мышах, живущих в человеческом доме, — это их местожительство, но это вовсе не означает, что они имеют какие‑то права, что их кто‑то воспринимает всерьез, что они не являются законной добычей для кошек и мышеловок. Точно так же можно сидеть целый день в ресторане, но при этом оставаться не более чем посетителем, временно занимающим место, принадлежащее кому‑то другому, место, на которое ты получил право, отдав деньги за кофе и гамбургеры. Даже если у тебя есть свой собственный уютный дом в пригороде, тебе все равно приходится платить за все: отдавать кредит, который ты взял, чтобы купить дом, откладывать деньги на лечение зубов сына и на будущую свадьбу дочери, оплачивать страховку, которая может покрыть расходы на операцию для родителей, но не спасет их жизни. Ты тратишь свое время, отдавая его тем, кто использует его ради собственной прибыли, продавая свою продукцию ценой твоей жизни. Твое время становится ее тайным ингредиентом, дополнительной приправой; твоя жизнь раздается бесплатно на дне пакетов, словно рекламные вкладыши. Взамен тебе помогают отдать долги банку, больницам и самой судьбе — и ты мотаешься каждый день туда и обратно, между домом и работой, на машине, за которую ты выплачиваешь кредит и которую, как бы ты о ней ни заботился, увезут из твоего гаража на буксире через несколько дней после того, как не будет сделан очередной взнос.

Ты продолжаешь заниматься этим, пока не постареешь, и твоя жизнь начнет катиться в обратную сторону. И вместо целого дома тебе останется лишь комната в доме кого‑то из твоих детей, если, конечно, тебя вообще примут к себе, а под конец — комната в странном здании, в окружении стариков, с которыми ты никогда раньше не был знаком, а даже если бы и был, то они могли бы тебе не понравиться. Молодые не понимают, что хотя старики все похожи друг на друга, это вовсе не означает, что они одинаковые внутри. Они никогда не уживаются вместе. И ты еще более остро начинаешь осознавать, что жизнь идет совсем не туда. Словно кто‑то стер с диска твоей жизни все то время, пока ты имел собственный дом, жил в мире своих желаний и стремлений. Его мягко вынули из твоих рук, словно кухонный нож у маленького ребенка. Вещи, которые тебе принадлежали и помогали ощущать себя личностью, отданы, проданы или выброшены, и ты снова заперт в маленькой комнатке, словно тебе двенадцать лет, но на этот раз, вместо того чтобы ощущать себя частью окружающего мира, ты понимаешь, что жизнь давно уже утратила всякий смысл. Ты сидишь в тишине и смотришь в окно, пытаясь не впасть в панику при мысли, что прошлое быстро забывается и что в нем на самом деле было не так уж и много ценного. Весь опыт, который ты накапливал в течение десятилетий, словно растворяется, вновь обрекая тебя на зависимость от других; и невозможно обманывать себя, думая, что через подобное надо лишь пройти, что все еще впереди. Впереди ничего нет. Твое время прошло. Теперь ты всего лишь существуешь на фоне чьей‑то чужой жизни, и даже это, вероятно, продлится недолго.

Тем временем другие точно так же выезжают на работу из твоего гаража, живут в твоем бывшем доме, перекрашивают стены, срывают полки — а планета продолжает вращаться.

Однажды, после особо утомительного путешествия в туалет и обратно, когда ее снова усадили в кресло, в котором она выглядела измученной, маленькой и пристыженной, бабушка посмотрела на мальчика и сказала:

— Жаль, что Он откладывает самое худшее на конец.

Он не понял тогда ее слов, но они стали ясны семь месяцев спустя, когда он молча сидел позади одного из кресел в гостиной после возвращения с похорон бабушки. Он сидел уже там довольно долго, когда вошла его мать с пластинкой в руках. Она подошла к проигрывателю, включила его, а потом села в кресло и стала слушать.

Он по‑настоящему испугался, не зная, что делать. Он знал, что мать хочет побыть одна и вряд ли ей понравится, если она обнаружит его здесь. Окончательно он это понял, когда услышал, что мать плачет. До этого он никогда не видел мать плачущей. Впрочем, никогда не видел этого и после.

Он просто сидел и слушал.

Мать прослушала пластинку от начала до конца. Потом встала, сорвала пластинку с проигрывателя и со всей силы швырнула ее в угол, где та разлетелась на мелкие кусочки.

Потом выбежала из комнаты, хлопнув входной дверью.

Почувствовав себя в безопасности, он осторожно выбрался из‑за кресла. Тело подсказывало ему, что самое лучшее сейчас — сбежать из комнаты, подняться наверх, уйти из дома, сделать хоть что‑то, но разум говорил, что мать сейчас находится на полпути к бару, а ему хотелось знать, что же это была за музыка. Разум победил.

Подойдя к проигрывателю, он взглянул на конверт от пластинки. Это оказался «Реквием» Форе, и он вспомнил, что видел пластинку в комнате бабушки, среди немногих вещей, которые она взяла с собой, когда ее сочли слишком старой для того, чтобы она могла жить одна. Конверт был древним, выцветшим и потертым и выглядел так, словно пластинку вынимали из него и клали обратно бесчисленное множество раз, когда она была еще жива и могла сама выбирать, какую музыку ей слушать. Возможно, именно это заставило его пойти в угол, подобрать один из самых больших кусков разбитой пластинки и забрать его к себе в спальню, словно понимая, что придет пора, когда он снова будет зависеть от других, и что ему принадлежит лишь время, оставшееся до этого дня.

Тогда ему было двенадцать. Четыре года спустя «Реквием» Форе стал первым альбомом, который он купил. К двадцати годам он слушал его только в одиночестве. Как он узнал, Форе был одним из композиторов, считавшихся слишком хорошо известными. Слушать его музыку означало примерно то же самое, что слушать «Времена года» Вивальди, Пятую симфонию Бетховена или баховскую «Арию на струне соль». Тебя начинают воспринимать как невежду, независимо от того, насколько тебе нравится эта музыка, поскольку тебя окружают люди, которые ценят идеи (включая идею о том, что они достаточно умны и необычны для того, чтобы выделяться из общей массы), а не опыт. Люди, которые считают, что лучше восхищаться чем‑либо, чем по‑настоящему это любить.

Люди, которым не хватало смелости понять, что, если бы они направили свои усилия в нужную сторону, они могли бы перевернуть мир.

Вскоре он оставил этих людей, и вообще все человечество, далеко позади, найдя свою дорогу без возврата. Он слушал, что говорила ему мать, но слова ее казались ему лишь набором бессвязных звуков. С тех пор как смерть бабушки оставила на реальности неизгладимый след, он начал понимать, что только смерть — настоящая. Только смерть меняет все. Все остальное — лишь наполнитель, послание от нашего спонсора.

Смерть старухи говорила ему о многом, тем более что он знал: падение с лестницы, в конце концов ее погубившее, не было чисто случайным. Он сам помогал ей спускаться и слышал, как она требовательно сказала «нет», перед тем как упасть.

Но потом для нее все закончилось, она больше не кричала по ночам и не ходила под себя, и ее прерывистого дыхания больше не было слышно. Ее опустили в могилу, где она заснула вечным сном, и наверняка она каким‑то образом знала, что ее дочь оплакивала ее смерть.

По крайней мере, было ясно, что самое худшее вовсе не обязательно должно приходиться на конец. Смерть вовсе не обязательно должна была быть тихой и бессмысленной. Пока есть кто‑то, кого это волнует, все вовсе не обязательно должно закончиться столь плохо.

Так зачем ждать?

Добравшись до города, он припарковал машину и пошел дальше пешком. Даже сейчас он ощущал некое странное и неукротимое желание, которое кто‑либо другой мог бы счесть неконтролируемым и бессознательным. Но только не он. Он прекрасно понимал, что действует вполне осмысленно и порой именно в этом и заключается наше предназначение.

Он шел и шел, ожидая наступления ночи, когда уже не придется ждать. Он поступал так, потому что у него были для этого свои причины и, конечно, для общей пользы, но вместе с тем он считал, что поступает в том числе правильно и по отношению к ней. Все будет хорошо. И без лишнего шума.

Ему действительно нечего было терять.


Глава 17


Двери лифта открылись. В кабине стоял Берт. Он улыбнулся и отступил назад, пропуская Кэтлин, потом понял, что ему следовало бы выйти самому со своей большой тележкой, независимо от правил этикета. Он поколебался, неуверенно переступив на месте, закатил глаза и пожал плечами. Подобное или нечто похожее происходило почти каждую ночь.

С извиняющимся видом он выкатил тележку из лифта и повернулся, придерживая дверь.

— Собираете меню, мэм?

— Совершенно верно, Берт. Как прошла ночь?

— Заканчиваю.

Берт был единственным негром — служащим отеля «Сиэтл фэйрвью», если не считать знаменитого Большого Рона, дневного консьержа. Кэтлин нравился Берт. Он был вдвое старше всех остальных работников и трудился вдвое усерднее, даже в три часа ночи. Берта всегда можно было увидеть только за работой. Сама мысль об отдыхе казалась ему абсурдной.

Убедившись, что она беспрепятственно вошла в лифт, он подмигнул ей и пошел прочь, собираясь в очередной раз что‑то починить, переставить или почистить. Кэтлин смотрела ему вслед, пока дверь не закрылась. Он тоже был ночным работником, и что‑то подсказывало ей, что он, как и она, в некотором смысле ощущает себя на особом положении. Она никогда его об этом не спрашивала — о таком просто не спрашивают. Или, может быть, все еще проще? Может быть, она считала, что подобное лежит вне пределов их служебных взаимоотношений. Но почему? Из‑за того, что это выставляло ее не в лучшем свете? Или иерархия имела для нее куда большее значение, чем казалось ей самой? А может, она покровительственно относилась к нему, сама того не понимая, не воспринимая его всерьез, потому что он был слишком стар, или…

Так или иначе, думать об этом сейчас было слишком поздно.

Она знала, что это работа не для ночного администратора. Некоторые отели поручают ее коридорным в качестве последнего задания перед концом смены. Если в отеле круглосуточный сервис, этим иногда занимался ночной повар в «мертвое время» около четырех часов утра, вероятнее всего, бродя по коридорам со спущенными штанами, судя по тем ночным поварам, которых ей доводилось встречать. В одном из отелей меню просили вывешивать на дверях до шести, а не до двух, и там это было первым заданием для обслуживающего персонала, которому потом предстояло разносить те же самые завтраки. Ей это казалось неправильным. Можно было подумать, что завтрак — первое событие нового дня, но на самом деле это не так. По крайней мере, не для гостей. На самом деле это событие — последнее. Они возвращаются после вечера, проведенного в незнакомом городе, кто раньше, с угрюмым видом, кто позже, основательно набравшись, и неизвестно еще, что лучше.

Кэтлин нравилось представлять, как они сбрасывают ботинки и мрачно сидят за столом в своем номере или лежат поперек кровати, сжимая в пальцах бесплатную шариковую ручку, и, сосредоточенно нахмурив брови, делают пометки на листках бумаги. Когда ты в отпуске или в деловой поездке, прибытие завтрака имеет для тебя жизненно важное значение. Оно напоминает о том, кто ты, или, по крайней мере, о том, кем ты себя считаешь посреди ночи, залитой вином до краев.

Так полагала Кэтлин. Она пыталась объяснять это одному из администраторов, но тот посмотрел на нее так, словно она говорила по‑китайски. Впрочем, некоторые из них всегда относились к ней так, что бы она ни сказала. Среди ночных администраторов женщины встречались редко. Возможно, это было как‑то связано с ответственностью и с тем, что по ночам им порой приходилось заниматься странными вещами: объяснять, что в отеле нет службы такси по доставке в пригороды; отговаривать пучеглазых бизнесменов от того, чтобы они приводили женщин, слишком явно походивших на шлюх; находить кого‑нибудь, кто бы убрал блевотину в среднем лифте (почему‑то все всегда блевали в среднем лифте, и никто не знал почему, даже Берт).

Большинство ночных администраторов не стремились сделать карьеру, они чем‑то напоминали пожизненно заключенных, пребывающих вне этого мира. Они приходили в девять вечера или тогда, когда в отеле считалось, что вся основная деятельность закончилась, усаживались за стол в своем кабинете и пили кофе. При счастливом стечении обстоятельств они могли заниматься этим до восхода солнца, время от времени проверяя, справляются ли те, кому платили вполовину меньше, чем им, со своими обязанностями по уборке, обслуживанию и пополнению запасов. Если возникали какие‑то проблемы, они отдавали соответствующие распоряжения, а затем возвращались к перелистыванию журналов. Утром они снова приходили в свои квартиры или дома и спали весь день, словно напившиеся крови вампиры.

Кэтлин не была на них похожа. Пока она поднималась на лифте, отражение в зеркале убеждало ее, что она молода, женственна и привлекательна. Ладно, пусть даже и не столь молода. Не важно. У нее были гладкая кожа и волосы, почти не требовавшие ухода, прямой нос. В своем черном костюме она выглядела очень по‑деловому. Ей явно было здесь не место. Да, администратором отеля можно стать, не имея никакого опыта, но у нее уже достаточно было опыта работы в других фирмах.

Днем отель казался большой машиной, приводимой в движение собственными внутренними силами, но стоило оказаться по другую сторону регистрационной стойки, войти в одну из дверей с табличкой «Посторонним вход воспрещен», как сразу становилось ясно, что это не так. Внутри отеля сталкивались в лоб тысячи разнообразных задач, выполнявшихся с той или иной скоростью. Он представлял собой нечто вроде компьютера из плоти и камня, одновременно выполнявшего семнадцать различных программ, как новых и отлаженных, так и старых, полных ошибок. И всегда существовала опасность полномасштабного краха. Вместе с тем, однако, он вызывал ощущение взаимосвязанной экосистемы, эстафетной команды, ведущей бесконечную гонку.

Ночью все было иначе. Программы переходили в режим ожидания, и более явно ощущалось присутствие материальных предметов: столов, стульев, настенных ламп, отбрасывавших свет в пустоту. Лифты самостоятельно двигались вверх и вниз, без каких‑либо видимых причин, позвякивая и шипя в предрассветные часы. Но больше всего ощущалось само здание, его длинные коридоры и массивные своды, под которыми раздавались странные звуки и шорохи. Отелям многое доводилось видеть. Отели привыкли к грубому обращению. От того, что происходит в рядовом городском отеле, в обычном доме свихнулись бы за один день. Ночью же здание предоставлено само себе, своим медленным, тягучим мыслям. Бродя по его коридорам, казалось, будто сидишь в темноте рядом с огромным каменным зверем и прислушиваешься к его спокойному дыханию.

Возможно, именно поэтому среди ночных администраторов было так мало женщин. Кэтлин знала, что сейчас ей следовало быть дома и спать или прислушиваться к дыханию другого человека рядом с собой. Кот был не в счет, как бы она его ни любила. Это должно было быть дыхание ребенка или, по крайней мере, мужчины. В ее квартире сколько ни прислушивайся — ни того ни другого не услышишь. Ей пора было перестать себя обманывать.

Вот почему она была здесь.

Двери открылись на шестом этаже, и она вышла в коридор. Шесть этажей — не так уж много, но именно столько их было в «Фэйрвью». Недавно у Кэтлин был разговор на эту тему с раздраженным постояльцем, который ожидал такого же роскошного вида, какой открывался из отеля той же сети в Ванкувере. В отеле «Бэйсайд» было двадцать два этажа, и из окон можно было увидеть залив и горы. Кэтлин знала об этом, поскольку была там на ознакомительных курсах. Да, в Сиэтле есть отели и получше, заметила она, но ни одного — с таким вниманием, уделяемым качеству обслуживания. Постоялец яростно уставился на нее, понимая, что ему всего лишь ответили фразой из рекламного проспекта, но, похоже, уехал вполне удовлетворенным. В любом случае, он оказался слегка странной личностью — оба раза заказал на завтрак фрукты и пирожки с колбасой, что свидетельствовало об определенном конфликте его желаний.

В коридоре было тихо и тепло. Она шла по ковровой дорожке вдоль трех сторон небольшого квадрата. Вперед, налево, назад. Заказов было немного. Обычно в конце недели в это время года гостей мало. В одном из номеров жила пара туристов — она видела, как они, пошатываясь, возвращались после полуночи. Кэтлин интересно было узнать, что они закажут, но большинство постояльцев были деловыми людьми. Эти встанут рано утром и позавтракают кофе с круассанами, которые продаются в вестибюле с семи до половины девятого. На этом этаже оказалось всего двенадцать заказов, в основном типичная для отеля яичница из двух яиц. Ничего особо интересного, хотя один из гостей заказал овсянку, что заставило ее улыбнуться. Выдающаяся личность. Его жена могла бы им гордиться.

В конце этажа она оглянулась назад, проверяя, что ничего не забыла, а затем открыла дверь на лестницу. Ковровая дорожка заканчивалась сразу же за дверью — отель экономил на расходах, что она вполне одобряла. Гости иногда пользовались лестницей — обычно только в том случае, если боялись лифтов, поскольку тех было слишком много, — и таким образом имели возможность слегка заглянуть во внутренности отеля. Никаких картин на стенах, никакого красного ковра с золотыми квадратиками, никакой роскоши. Как будто…

Кэтлин покачала головой. Господи, подумала она, опомнись, женщина. Никакой мистики. Всего лишь лестница. Серый линолеум, на котором эхом отдавались шаги. Ничего интересного, и даже незачем притворяться. Ходить здесь — ее работа. И не более того.

Она прислушалась к постукиванию собственных каблуков по ступеням, стараясь сосредоточиться на окружающем. Все же разговаривать с собой не стоило, даже молча. Спустившись на половину пролета, она вдруг услышала какой‑то шум наверху, посмотрела туда, предполагая, что это Берт, и собираясь уже улыбнуться, но там никого не оказалось.

Странно. Звук не мог доноситься снизу, поскольку ей хорошо была видна дверь на пятый этаж. Она перегнулась через перила. Внизу тоже никого не было.

Так или иначе, в отелях иногда раздаются разные звуки. Возможно, пришел на работу кто‑то из уборщиков. Хотя — она посмотрела на часы — четверть четвертого, этого не может быть.

Она открыла дверь внизу пролета, отчасти ожидая увидеть Берта и думая о том, что, возможно, следует ему что‑нибудь сказать. Что‑нибудь дружелюбное, чтобы дать понять, что их не разделяют ни возраст, ни цвет кожи, ни иерархия.

В коридоре было пусто.

Ну что ж. Берт никогда не узнает, что он упустил.

На пятом этаже заказов тоже оказалось немного. Несколько тостов с кофе, но — ага, яйца, сосиски, бекон, еще сосиски (?), мясное рагу, овсянка, фрукты, кофе, чай — похоже, на четверых? И континентальный завтрак с тостом. И, кажется, еще английский кекс, хотя пометку трудно было разобрать. Можно еще тостов. Или бекона. И апельсиновый сок. Принести в семь тридцать.

Кэтлин улыбнулась — вероятно, те самые пьяные туристы. Достав из кармана ручку, она сделала несколько поправок, благоразумно сократив заказ так, чтобы тот не напугал их до смерти, когда его принесут. Она также поправила время доставки на семь сорок пять. Они будут ей за это только благодарны.

Она пошла дальше. Еще тосты, еще яичница. Она попыталась вспомнить, когда сама в последний раз была в отпуске. В любом случае, это было давно, еще до смерти ее родителей, то есть пять лет назад. Порой в памяти откладываются странные вещи, словно застывшие фотоснимки. Любимое кафе, чтение бульварного романа. Какая‑то безделушка, которую она купила, так как та ей очень понравилась, но теперь забытая в ящике. Любовные похождения. Мальчики, сейчас ставшие мужчинами, так же как и она, надо полагать, стала женщиной. Все, кто в возрасте старше сорока продолжали считать себя девушками, лишь обманывали себя, что бы ни утверждали журналы, переполненные рекламой крема от морщин.

Послышался звук открываемой двери.

Она обернулась.

— Берт?

Ответа не последовало. Она спросила не слишком громко — никому бы не понравилось, если бы его разбудили в такое время, — но он бы ее услышал и ответил.

Может быть, кто‑то из гостей? Она положила меню туристов в папку и пошла назад. Проходя мимо двери на лестницу, она заметила, что та открыта. Не широко, но все же.

Оставлять ее так было нельзя. Дверь нужно закрыть. Этого строго требовали правила противопожарной безопасности, и на ней имелась соответствующая табличка. Берт тоже об этом знал. В любом случае, странно, что кто‑то воспользовался лестницей.

Она приоткрыла дверь чуть шире и спросила:

— Кто тут?

Ее голос отдался эхом на лестнице, но, похоже, не достиг ушей никого, кто мог по ней подниматься или спускаться. Наверное, ей показалось. Хотя…

Она быстро обернулась.

Коридор позади был пуст. Конечно, так и должно быть. Вот только у нее возникло ощущение, что мгновение назад там кто‑то стоял.

По спине побежали мурашки. Это не мог быть Берт. Также и припозднившийся постоялец.

Кто‑то мог пройти только одним путем. Кэтлин быстро прошла по коридору, мимо лифтов. Индикатор показывал, что все они внизу. Оставалось лишь одно…

Она посмотрела вдоль другого коридора.

Пусто. Ряд уходящих вдаль дверей. Тишина — как и должно быть.

Но затем раздался щелчок. Очень тихий, где‑то в конце коридора.

Значит, все‑таки действительно запоздалый гость. Поднялся по каким‑то своим причинам по лестнице, вошел к себе в номер. Видимо, боится лифтов. Не более того. Ничего особенного.

Вот только… что‑то все‑таки было не так.

Гость должен был пройти прямо позади нее — она обязательно бы это почувствовала. Да и странно было не поздороваться, даже если ты пьян.

Если только тебя вообще не должно было здесь быть.

Такое случалось не раз. Двери отеля были открыты весь день и половину ночи. Можно войти, уверенно кивнуть портье, и никто не обратит внимания. И ничто не мешало при желании проникнуть в один или несколько номеров.

У Кэтлин имелось два варианта действий. Спуститься вниз, взять рацию, которая должна была быть при ней, — черт побери — и связаться с Бертом. Или привести в чувство торчащего в подвале охранника, от которого нет никакой пользы. Лучше, конечно, Берт — он не стал бы смотреть на нее, словно спрашивая, как она еще может работать ночным администратором, если после наступления темноты ей требуется помощь. Берт бы такого не сказал, даже не подумал бы о подобном. Но другие вполне могли, если бы об этом узнали.

Что не оставляло ей выбора.

Она двинулась дальше по коридору, чувствуя себя очень спокойно и по‑деловому. По пути она собрала еще несколько меню. Континентальные завтраки.

Позади нее послышался шум движущегося лифта.

Она остановилась и оглянулась, надеясь, что он остановится на этаже и двери откроются, выпуская еще одного служащего. И тогда она под каким‑нибудь предлогом попросит ее сменить.

Двери не открылись. Она раздосадованно покачала головой. Это был ее отель, и она не собиралась позволять себя дурачить.

Еще одно меню. Несколько пустых дверей. Еще меню. Она остановилась на полушаге и посмотрела назад.

Странно. На двери номера 511 меню не было. Зато висела табличка: «Пожалуйста, уберите в номере».

Это не имело никакого смысла. Кто вешает такую табличку, прежде чем идти спать?

Она слегка толкнула дверь. Та приоткрылась на пару дюймов.

Внутри было темно. Опять странно. Дверь, естественно, должна была быть заперта: самозапирающиеся двери — основа безопасности в современном отеле. Не говоря уже о том, что на двери есть защелка, которая в любом случае не должна была давать ей открыться.

Она тихо постучала. Никто не ответил.

Она не знала, занят ли номер. Вместе с рацией ей следовало взять с собой список гостей, но в этом она не видела никакого смысла. Люди либо заказывают завтрак, либо нет. Что ей, будить их и спрашивать, не забыли ли они это сделать?

Протянув руку за дверь, она щелкнула выключателем. Никакого эффекта. Неожиданно все происходящее стало более объяснимым. Видимо, в номере 511 что‑то случилось, перегорели предохранители или что‑то в этом роде. Такое бывает. Табличка на двери, скорее всего, служила напоминанием, чтобы кто‑нибудь их починил.

Но почему об этом не сказали ей? Именно это в числе прочего входило в ее обязанности. Если ее не воспринимают всерьез, как, черт побери, ей выполнять свою работу?

Кэтлин плотно сжала губы. Подобного отношения к себе она просто не могла вынести.

Толкнув дверь, она шагнула в темную прихожую и, остановившись, прислушалась, но не уловила ни звука.

Она вошла в номер. Там было душно, в воздухе, казалось, чувствовалось дыхание спящих. Обычно света с улицы достаточно, чтобы различить очертания предметов и людей, но занавески в дальнем конце были задернуты. Можно было лишь понять, что кровать пуста и заправлена, но не более того.

На ощупь подойдя к столу, она попыталась включить лампу.

Та тоже не работала. Что ж, видимо, действительно неполадки с электричеством. Она не вполне понимала, как такое может случиться только в одном номере, но…

Неожиданно ей показалось, будто стало еще темнее, и послышался тихий щелчок. Она обернулась. Желтый светящийся прямоугольник дверного проема исчез.

Она услышала нечто напоминающее шаги по ковру и попятилась, наткнувшись на стол.

Кэтлин судорожно сглотнула.

— Кто здесь?

Никто не ответил, но кто‑то здесь наверняка был. Он появился из тени, и черты его лица были неразличимы во мраке.

Кэтлин попыталась отойти еще дальше, но отступать было некуда. Он сделал еще шаг по направлению к ней, и она заметила, как в его руке что‑то блеснуло.

Она собралась закричать, но тут на его лицо упал слабый луч просочившегося сквозь занавеску света, и в чертах незнакомца было нечто такое, отчего у нее перехватило дыхание. Она молча уставилась на него.

— Нет, — твердо сказал он. — Ты меня не знаешь. И никто не знает.

А потом бросился на нее, и уже ничто не могло его остановить.

На следующее утро никто не получил своей яичницы, тостов или овсянки. Последовало множество жалоб, в особенности с верхних двух этажей, откуда необъяснимым образом исчезли меню. Ближе к полудню гость, въехавший в номер 511, обнаружил меню, разбросанные по всему полу. В номере никого не было, и в нем не работало электричество.

В отеле попытались по возможности сохранить исчезновение Кэтлин в тайне. Полиция первым делом, естественно, допросила Берта, но он пребывал в таком же замешательстве, как и остальные, а расстроен был больше всех. Ему нравилась его начальница. Прошлой ночью он попробовал заговорить с ней, встретив возле лифта, так чтобы она не подумала, будто он стесняется того, что она босс, или белая, или еще что‑нибудь. Теперь она исчезла. Многие, похоже, решили, что у нее нервный срыв и она вернется через несколько дней, поджав хвост. Поговаривали, будто у женщин—ночных администраторов «не все дома» и они находятся в одном шаге от психушки.

Берт знал, что мисс Кэтлин вовсе не такая, и, когда на следующую ночь двери лифта открылись и ее там не оказалось, он понял, что она ушла навсегда. И в никуда.


Глава 18


Проснувшись около пяти утра, Нина поняла, что пытаться снова заснуть нет никакого смысла. Они с Уордом еще два часа обсуждали звонок Монро, пытаясь разобраться, что бы это могло значить. Насколько она могла понять, означать это могло только одно. Где‑то и как‑то Зандт ухитрился наступить на мозоль кому‑то приближенному к «соломенным людям». Напрямую они до него добраться не могли, и тогда его подставили. Всю ночь она пыталась связаться с Зандтом, но его телефон был выключен.

Уорд быстро протрезвел и в конце концов предложил ей встретиться с Монро где‑нибудь наедине и кое о чем ему рассказать. Не по телефону, лично. Если она попытается убедить его, что прямо здесь, в Америке, подпольно действует группа мужчин и женщин, для которых убийства и ложь — обычное дело и что теперь в поле их зрения попал ее бывший любовник, им ничего не останется, кроме как действовать совместно. Вероятно, это следовало сделать еще три месяца назад, но после того, как на их руках оказалось несколько трупов, вполне естественно, что такого желания не возникло.

Теперь же ей это казалось большой ошибкой.

Она выпила несколько чашек кофе, обдумывая, что и как говорить, о чем из того, что произошло в Холлсе, можно рассказать так, чтобы не оказаться после этого в тюрьме. Она подождала до семи, когда, как она знала, Монро уже будет на ногах. Если она сумеет застать его до того, как он уедет на работу, возможно, они сумеют встретиться. Она почти приблизилась к телефону, когда раздался звонок.

Звонил Монро. Он был у себя в кабинете и требовал, чтобы она немедленно приехала. Судя по его голосу, вряд ли стоило сейчас ему что‑либо рассказывать вообще.

Он ждал ее возле лифта на шестом этаже, с каменным лицом.

— Чарльз, — быстро сказала она, — мне нужно с вами поговорить.

Он отрывисто покачал головой и зашагал по коридору. Пройдя несколько ярдов, он открыл дверь и остановился, дожидаясь Нину. Она поспешно вошла внутрь.

Комната 623 ничем не отличалась от любого кабинета, какой можно встретить в любой крупной американской компании. В деловом мире весь вид подобного помещения словно говорит: «Смотрите — мы можем позволить себе самое лучшее. Мы вас не боимся». Однако Нина не имела никакого понятия, что это должно было означать в мире правоохранительных органов. Посреди возвышался большой деревянный стол, отполированный до блеска и окруженный самыми дорогими и реже всего использовавшимися стульями во всем здании. Окна одной стены выходили на автостоянку, другая была до половины закрыта деревянными панелями. На ней не было ничего, кроме довольно давней фотографии, изображавшей вручение кому‑то награды.

На стуле у дальнего левого утла стола сидел мужчина в черном костюме, чуть выше среднего роста, с напоминающей пластик кожей и коротко подстриженными волосами. Бледно‑голубые глаза украшены длинными ресницами. Галстука не было, и весь вид его рубашки говорил, что он в этом и не нуждается. Лет ему было пятьдесят с небольшим. Несмотря на внешность, Нине он показался наименее запоминающимся из всех мужчин, которых она когда‑либо встречала. Незнакомец выглядел как любой агент ФБР, но он явно им не был. И уж точно это был не начальник Бюро из Портленда, с которым она была знакома.

— Доброе утро, — сказала она, протягивая руку.

Он не ответил рукопожатием. Более того, он не представился и даже не улыбнулся. Нина несколько секунд держала руку вытянутой, затем опустила. Некоторое время она смотрела ему прямо в глаза, давая шанс исправиться, затем отвела взгляд.

— Что ж, как хотите, — она пожала плечами.

— Сядьте и молчите, — бросил Монро. — Вы здесь для того, чтобы слушать. Если вам зададут прямой вопрос — вы должны на него ответить. Все остальное время держите язык за зубами. Понятно?

Нина поняла, что что‑то не так. У Монро имелись свои недостатки. Порой он считал себя умнее, чем на самом деле, и полагал, что с преступниками — а также с другими агентами — можно общаться как с коммивояжерами. Но во всех прочих отношениях он был профессионалом. И тем не менее в голосе его звучали раздражение и личная обида.

Он все еще смотрел на нее.

— Вам понятно?

— Конечно, — ответила она, разводя руками. — Но что…

— Речь идет о деле Сары Беккер, — ответил он, и у Нины внутри будто все оборвалось.

Конечно, это имело прямое отношение к тому, о чем она собиралась ему рассказать, но только не так и не здесь. Не в присутствии посторонних и особенно этого типа в углу. Почему бы, собственно, ему не сесть по одну или другую сторону? На него невозможно было не обращать внимания, но Монро его даже не представил. Похоже, ему не хотелось признавать, что тот находится здесь, словно это призрак в конце стола, которого Нина могла видеть, а он — нет.

— Ладно, — сказала она.

Монро открыл свою папку. Там лежали несколько листов бумаги, но он не стал в них заглядывать.

— Семья Беккеров утверждает, что их дочь просто сама вернулась домой. Ни с того ни с сего, после недельного отсутствия. Сара говорит, будто ее отпустили возле того же места, где и похитили, в Санта‑Монике, и она дошла до дома пешком. Однако их соседка утверждает, что видела, как девочку привезли к порогу дома Беккеров мужчина и женщина, а машина, за рулем которой сидел кто‑то третий, ждала на другой стороне улицы. Соседка — пожилая женщина, и я бы не стал особо интересоваться ее словами, если бы накануне ночью в больницу Солт‑Лейк‑Сити не была доставлена девочка, внешность и состояние которой соответствовали данным Сары Беккер. Одновременно в ту же больницу доставили женщину с пулевым ранением в правую часть груди. Обе пациентки исчезли на следующее утро. И все это произошло в точности в то же самое время, когда вы получили такое же ранение, якобы из‑за несчастного случая на охоте в Монтане.

У Нины застучало в висках и сдавило сердце. Она пожала плечами, зная, что вообще ничего не сможет рассказать Монро. Ни сейчас, ни когда‑либо.

— Еще больший интерес вызывает расположение больницы, — продолжал он, — поскольку между ней и городом под названием Дайерсбург, куда вы улетели всего лишь за день до этого, находился жилой комплекс под названием Холлс. От него осталась одна большая воронка, происхождение которой хотелось бы знать всем, от местной полиции до Агентства национальной безопасности. В особенности это интересует полицию, поскольку они расследуют исчезновение офицера, смерть риэлтора, а также еще два необъяснимых смертельных случая.

Нина промолчала. Монро пристально посмотрел на нее. Человек в углу тоже. Происходящее наконец начало ее раздражать.

— Кто вы такой? — спросила она, повернувшись к незнакомцу.

Тот смотрел на нее, словно на пустое место.

Монро холодно взглянул на Нину.

— Вы думаете, я идиот, Нина? Да?

— Нет, Чарльз, конечно же нет, — ответила она. — Я знаю о возвращении Сары Беккер не больше вас.

Он молчал, ожидая продолжения.

— Я была в Монтане в гостях у Джона, как я уже говорила вам тогда и еще несколько раз потом.

— Верно, — вежливо кивнул он, и Нина ощутила еще большее замешательство. Что‑то в тоне его голоса дало ей понять, что происходит нечто большее, чем она предполагала, и сейчас ей предстоит узнать — что именно.

Неожиданно послышался голос человека в углу — сухой и бесстрастный, слегка гнусавый.

— Речь идет о Джоне Зандте, так?

— Да.

Нина продолжала смотреть на Монро, начиная понимать, что ее босс оказался куда хитрее, чем она думала. Он только что отдал ее на растерзание незнакомцу, и ее взгляд, похоже, нисколько его не смущал.

— Бывший детектив из Лос‑Анджелеса, которого сейчас связывают с убийством в Портленде. Дочь которого была похищена в мае двухтысячного года и до сих пор не найдена. Который ушел из полиции и исчез, прежде чем снова появиться три месяца назад в качестве, как я понимаю, вашего любовника?

— Ваши сведения устарели. И каким образом это вообще касается вас?

Она специально перед вопросом сделала паузу, чтобы тот прозвучал резко, но ей самой он показался скорее уклончивым. Впрочем, это не имело никакого значения, поскольку ее явно никто не слушал. Оба промолчали.

Она посмотрела на Монро, изо всех сил стараясь говорить спокойно.

— О чем вообще речь? О том, что было три года назад? Да, я продолжала сообщать Джону о деле «Мальчика на посылках», чего мне делать не следовало. Об этом вы уже и так знаете. Я полагала, что он этого заслуживает, поскольку похитили его дочь и поскольку до этого он помог нам поймать человека, который убивал негритянских детей, когда мы практически зашли в тупик и в прессе над нами откровенно издевались. Вы объяснили мне, каким образом мои действия нарушают установленные в ФБР порядки и ваши собственные идеи насчет разделения полномочий, и с тех пор стали относиться ко мне совсем по‑другому. Да, я виновата. Я все поняла. Я думала, все давно закончилось. Давайте двигаться дальше.

Монро бросил взгляд за окно.

— Мы здесь не для того, чтобы двигаться дальше, мисс Бейнэм, — сказал человек в углу. — Мы здесь для того, чтобы вернуться назад.

— О чем вы, черт бы вас побрал?

— Нина…

— Заткнитесь, Чарльз. Я устала от всего этого. Я не знаю, кто этот тип и почему он считает, будто имеет право так со мной разговаривать.

Монро положил на стол портфель, из которого достал самый обычный ноутбук. Открыв его, он повернул экран к Нине. Ни он, ни человек в углу даже не попытались переместиться туда, откуда им было бы все видно, и Нина поняла, что они уже знакомы с тем, что собирались ей показать.

Экран автоматически включился, и в центре его появилось черное окно. Монро нажал последовательно несколько клавиш — по окну быстро побежали цветные пятна. Мгновение спустя стало ясно, что это картинка с видеокамеры, снятая через дорогу.

Несколько секунд на картинке не было ничего, кроме ряда домов на другой стороне. Затем изображение увеличилось, сфокусировавшись на одном из них — двухэтажном деревянном доме, довольно давно выкрашенном в песочный цвет и столь же давно слегка подкрашенном белой краской. Видны были окна сзади и в одной из боковых стен, с задернутыми занавесками, и дверь в задней стене.

Несколько мгновений снова ничего не происходило. Мимо проезжали машины, одна справа налево, две в противоположном направлении. Звука не было, но Нина не могла понять — то ли оттого, что он отсутствовал в файле, то ли были выключены динамики ноутбука.

Изображение приблизилось. Потребовалась лишь секунда, чтобы стало ясно, что заметил снимавший — заднюю дверь дома, которая приоткрылась на несколько дюймов. Внутри было темно. Дверь снова на секунду закрылась, а затем открылась снова, выпустив человека чуть выше среднего роста, с широкими плечами. Закрыв дверь, он пошел вдоль задней стены дома, двигаясь так, что случайный наблюдатель даже не заметил бы его лица, а возможно, и вообще его присутствия.

Однако снимавший явно не был случайным наблюдателем. Картинка резко увеличилась, и Нина прикусила губу.

Это был Джон Зандт.

Он вышел на дорогу, и камера последовала за ним до машины, которая была Нине знакома, — машины, которая ему больше не принадлежала, но которая простояла какое‑то время возле ее дома несколько лет назад. Он открыл дверцу со стороны водителя, и, перед тем как забрался внутрь, камера показала его лицо над крышей автомобиля — бледное, с мешками под глазами. Он был очень похож на многих из тех, кого ей приходилось фотографировать в наручниках. И совершенно не похож на человека, которого, как ей когда‑то казалось, она любила.

Изображение медленно отодвинулось, показав половину улицы, а затем внезапно остановилось.

Стараясь ничем не выдавать своих чувств, Нина откинулась на спинку кресла.

— Откуда это у вас?

— Прислано по электронной почте, — ответил Монро. — Сегодня рано утром.

— Какое странное совпадение, — сказала Нина. — Сразу же после того, как нашли труп в Портленде.

Двое мужчин пристально смотрели на нее.

«К черту, — подумала она. — Если вам так хочется — придется заниматься этим самим».

— Так что, собственно, вы хотите этим сказать?

— Мы хотим сказать, — ответил человек в углу, — что эта видеозапись показывает вашего приятеля, побывавшего в доме у человека, считавшегося одним из подозреваемых по делу «Мальчика на посылках», в котором вы принимали непосредственное участие. Стивен Делонг был допрошен, представил неопровержимое алиби, и подозрения с него были сняты.

— По косвенным признакам видеозапись можно отнести примерно к тому же времени, — сказал Монро.

— Кто бы сомневался, — ответила Нина. — Точно так же, как по общему плану любой идиот может сделать вывод о том, где именно это снято.

Монро моргнул. Человек в углу не обратил на ее слова никакого внимания.

— Около недели спустя соседи сообщили о том, что из дома, который мы только что видели, доносится неприятный запах. Делонга обнаружили в его спальне, убитого единственным выстрелом, с явными следами физического насилия. В доме была найдена небольшая партия наркотиков, что позволяло предположить причиной его гибели неудачную сделку. Об этой истории вскоре забыли, и никто не связывал его смерть с продолжавшимся расследованием.

— А зачем?

— Тогда для этого действительно не было никаких поводов. Но, как вы только что видели, теперь они появились, и весьма убедительные. Мисс Бейнэм, — сказал незнакомец, — мы хотели бы поговорить с Джоном Зандтом.

Он наклонился вперед.

— Где он?

Пятнадцать минут спустя Нина вышла из здания. Осанка ее была прямой, походка — уверенной. Она даже не обернулась, чтобы взглянуть на окно комнаты 623, хотя сильно подозревала, что Монро смотрит ей вслед. Она опасалась, что если его увидит, то вернется назад, взбежит по лестнице и сделает с ним что‑то очень нехорошее. Она была сильной женщиной, ей это даже могло бы доставить удовлетворение, но с тем же успехом она могла бы уничтожить собственную карьеру еще раньше, до того как вышла оттуда. Но поступить так — для нее означало поступиться собственными принципами.

Так что она просто села в машину и выехала со стоянки. Повернув направо, она некоторое время медленно ехала без определенной цели. Через десять минут она уже злилась на себя и одновременно слегка опасалась, что за ней могут следить.

Подъехав к ближайшей телефонной будке, она зашла в нее, чувствуя себя актрисой, и сделала два звонка. Ответившего на первый она попросила об одной услуге, выслушала объяснения, почему этого нельзя сделать, а затем коротко, но убедительно изложила причины, по которым сделать это было просто необходимо.

Ожидая ответа на второй звонок, она посмотрела на дорогу и увидела неприметный «седан», остановившийся в двадцати ярдах от ее машины. Водитель был либо начинающим, либо ему было приказано вести себя именно так. И то и другое вызвало в ней раздражение.

После десяти звонков трубку наконец сняли.

— Дела весьма плохи, — сказала она автоответчику. — Оставайся на месте и будь осторожен.

Положив трубку, она направилась к своей машине. Проходя мимо серого «седана», наклонилась и показала водителю средний палец. Тот тупо уставился на нее, но ничего не ответил.

По дороге домой она обнаружила, что глаза ее полны слез, но скорее от злости, чем от боли. Что ж, злость — это тоже неплохо. Порой она позволяет кое‑чего добиться.

— Ты пожалеешь об этом дне, Чарльз, — пробормотала она и сразу почувствовала себя лучше, но ненадолго.

Теперь, когда ее временно отстранили от должности, когда ее друг оказался под подозрением в двух убийствах, когда ее босс больше не верил ни единому ее слову, было не слишком ясно, сможет ли она вообще заставить кого‑либо о чем‑либо пожалеть.

— Пора сматываться, — сказал Уорд.

Он складывал свое компьютерное оборудование в сумку. До этого он стоял и смотрел, как Нина кричит в телефон, во второй и в третий раз попадая на автоответчик Зандта, пока в конце концов не забрал у нее трубку.

— Неважно, кто этот тип в костюме, — сказал он. — И так понятно, в чем его задача. Он один из тех, кто стремится обезвредить Джона, и у него достаточно власти, чтобы войти в офис ФБР и заставить босса поступить так, как он потребует. Ты уверена, что это не кто‑то из ваших шишек?

— Он просто не стал бы себя так вести.

— Возможно. Так или иначе, он обеспечивает чью‑то безопасность, и он — либо один из «соломенных людей», либо действует по их указке. Это означает, что наша жизнь под угрозой не только в этом доме, но и в этом городе.

— Но куда мы можем уехать?

— Куда‑нибудь еще. Ты, случайно, не говоришь по‑русски?

— Уорд, мы должны найти Джона. Ему грозит куда большая опасность, чем нам. Его пытаются обвинить в том, чего он не совершал.

— Может быть. А может быть, и нет.

— О чем ты?

— О том, что его местонахождение известно нам лишь с его слов. Тебе он говорил, что находится во Флориде, мне тоже. Но кто знает, как обстоят дела на самом деле? Никто же из нас не станет его отслеживать, запрашивать через суд у его сотового оператора, откуда на самом деле был сделан звонок?

— Но зачем ему было убивать этого Ферильо?

— Ты считаешь, это невозможно? Он ведь убил человека, который, как он считал, похитил его дочь. А тогда он еще служил в полиции.

— Я просто хотела сказать, что для этого у него должны быть очень серьезные причины.

— Возможно, они у него и были. Мы этого все равно не узнаем, пока он не ответит на один из наших звонков. А тем временем ты никак не можешь получить информацию о том, откуда он звонил. Если удастся — то мы сможем подтвердить его алиби.

— Я этим уже занимаюсь, Уорд. Пока я ехала сюда, я кое‑кому позвонила.

— Отлично. А пока собери свои вещи.

— Уорд, я не…

Он подошел к ней и, положив руки ей на плечи, посмотрел в глаза. Нина вдруг поняла, что они никогда еще не стояли так близко друг к другу. И еще она поняла, что этот человек провел три месяца в дороге не ради забавы, но потому, что знал: этот момент рано или поздно все равно наступит.

— Да, Нина, — сказал он. — Мы прекрасно знали, что времени у нас ровно столько, пока до нас не доберутся по‑настоящему. И теперь это случилось.

Два часа спустя они ехали по шоссе номер 99 на север, мимо Бейкерсфилда. Уорд быстро вел машину, не говоря ни слова. Зазвонил мобильник Нины, и она едва не сломала ноготь, вытаскивая его из сумочки. Посмотрев на экран, она выругалась.

Уорд бросил на нее взгляд.

— Джон?

— Нет. Номер незнакомый. Возможно, это тот звонок, которого я жду. Или…

— Если это Монро, ничего ему не говори и сразу отключайся.

Она нажала кнопку и услышала голос Дуга Олбрича, который сделал то, о чем она его просила. Она задала ему три вопроса, сформулированные заранее. Услышав ответы, отключила связь и опустила голову на руки.

Уорд подождал ровно двадцать секунд.

— Что?

Она не пошевелилась.

— Это мой знакомый из полиции Лос‑Анджелеса. Он занимается делом того убийцы, с жестким диском.

— И?

— Я попросила его проверить кое‑какие данные. У него есть хорошие специалисты.

Неожиданно она со всей силы ударила кулаком по приборной панели.

— Я ничего не понимаю, Уорд.

— Что случилось?

— Олбрич добрался до мобильного счета Джона и проследил источники некоторых звонков. В числе прочего он отметил, что три дня назад Джон звонил на номер, который известен мне как твой сотовый.

— Да. Ну и что? Мы договорились встретиться в Сан‑Франциско. Как раз тогда он и сказал мне, что он во Флориде.

Она молча кивнула и посмотрела на свои руки, лежащие на коленях. Ссадина под ногтем кровоточила.

— Расскажи, в чем дело, Нина.

— Джон солгал, — сказала она. — Его не было во Флориде в течение шести недель. Он был в Портленде — в тот день, когда погиб Ферильо.


Часть 3 НЕСКОНЧАЕМЫЙ ДОЖДЬ


Смысл жизни состоит в том, что она кончается.

    
Франц Кафка


Глава 19


Ее нашли в кустах. Так бывает. Людей порой находят в лесу или в жарких и захламленных спальнях; в темных переулках, на автостоянках и задних рядах кинотеатров; в плавательных бассейнах и в автомобилях. Человека можно найти мертвым почти везде, но в кустах порой бывает хуже всего. Состояние и местонахождение тел оставляют мало места для сомнений в том, что они не просто спят, пьяны или без сознания, однако все же остается шанс, что их еще можно вернуть к жизни. Мертвец же, найденный в кустах, мертв по‑настоящему.

Кусты, о которых идет речь, находились позади автостоянки, принадлежавшей парикмахерской на главной улице Сноквалми. Тело, как это часто бывает, обнаружил мужчина, выгуливавший рано утром собаку. Он позвонил по мобильному телефону, дождался приезда полиции, держась, однако, в некотором отдалении, чтобы не привлечь любопытных, и наконец показал дорогу двум офицерам из местного участка. Но сейчас он сидел на другой стороне улицы, прислонившись спиной к ограде и опустив голову на колени. Пес стоял рядом, несколько сбитый с толку запахом рвоты, но не отходил от хозяина. Пес знал, что, когда они вернутся домой, ему придется долго сидеть взаперти, пока человек будет ходить по своим делам, и потому не особо спешил. Ради нескольких лишних минут свободы стоило посидеть на мокром от дождя асфальте рядом с лужей блевотины. Он лизнул руку хозяина, выражая ему свою моральную поддержку. Тот в ответ слабо погладил его по голове.

Один из полицейских докладывал о случившемся по рации. Второй стоял в нескольких ярдах от тела, уперев руки в бока. За свою жизнь ему доводилось видеть не слишком много трупов, и мысль о том, что рядом лежит мертвое тело, приковывала его к месту. Он был искренне рад, что скоро приедут другие полицейские и избавят его от необходимости в течение следующих дней, недель или целой вечности пытаться выяснить, кто и как превратил живого человека в синевато‑багровый кусок тухлого мяса и каким именно образом эта женщина отправилась отсюда на тот свет. Ему не хотелось думать о том, какие мысли были в голове у мужчины — предполагая, что это был мужчина, как почти всегда в таких случаях, — который преспокойно избавился от трупа в нескольких ярдах от обочины, словно от кучи мусора. Даже еще хуже, поскольку мусор хотя бы складывают в пакеты. Труп же не сочли заслуживающим и временных похорон, которые люди устраивают пустым консервным банкам и коробкам из‑под овсяных хлопьев.

Он услышал, как его коллега заканчивает разговор, и решил, что видел уже достаточно. Однако, уже поворачиваясь, он заметил, как что‑то блеснуло возле макушки тела. Вопреки собственным намерениям, чувствуя себя настоящим детективом, он шагнул к трупу и слегка наклонился, приглядываясь внимательнее.

Полицейские уже решили между собой, что не нужно быть гением, чтобы определить причину смерти. Женщина была одета в элегантный костюм, вернее, в то, что от него осталось. Ее тело ниже шеи не вызывало никакого желания к нему прикасаться, но, собственно, так бывает со всеми после смерти. Голова же была покрыта коричневой засохшей кровью и каким‑то другим, черным веществом, так что различить черты лица было невозможно. И именно там, чуть выше бровей, что‑то высветило тусклое утреннее солнце.

— Осторожнее, приятель, — сказал его напарник. — Если хоть что‑то сдвинешь с места, с тебя шкуру спустят и на стенку повесят.

— Знаю, знаю.

Он наклонился еще ниже — настолько, насколько это было возможно, и, слегка прищурившись, посмотрел на блестящее пятнышко. Запах был отвратительным, вид немногим лучше, и вообще приятного было мало.

Посреди месива, которое раньше было лбом, виднелось нечто, выглядевшее совершенно неуместным.

Задержав дыхание, он приблизился еще на несколько дюймов. С этого расстояния уже невозможно было не видеть муравьев и прочих насекомых, спешивших по своим делам, словно они знали, что скоро кто‑то придет и отберет у них их сокровище. Кроме того, стало видно, что изо лба женщины что‑то торчит. Выступающий край был шириной с игральную карту, хотя и намного толще — четверть дюйма, может быть чуть больше. Блеск исходил от части этого предмета, не покрытой засохшей кровью. Казалось, он сделан из хрома или какого‑то другого блестящего металла. Нижняя его сторона, похоже, была из черного пластика.

Неожиданно блеск исчез — его напарник наклонился, чтобы взглянуть, и заслонил солнце. В итоге полицейский смог различить нечто вроде очень узкого ярлыка, приклеенного вдоль края предмета.

— Что это за чертовщина? — пробормотал он.

В девять с небольшим выяснилось, что предмет, торчавший из головы женщины, — жесткий диск, маленький, из тех, что применяются в ноутбуках. Вскоре эта информация достигла управления ФБР в Эверетте, а затем — в Лос‑Анджелесе. И с этого момента все пошло кувырком.

Чарльз Монро звонил по всем номерам, какие у него имелись, но Нина Бейнэм не отвечала. Однако он продолжал пытаться, с равными интервалами. Что‑то в жизни Монро пошло не так, хотя что именно — он до конца не понимал, и с каждой минутой становилось все хуже. Стоило ему лишь на секунду отвести взгляд, потерять контроль над ситуацией, и все то, что он так долго выстраивал, рассыпалось в мгновение ока.

Прежде он всегда ощущал под ногами надежный фундамент. Но не теперь. Ему даже начало казаться, что в нем не хватает некоторых кирпичей.


Глава 20


Хенриксон выключил двигатель и, улыбнувшись, повернулся к Тому. Том прикинул, что это уже примерно пятнадцатая его улыбка за утро, а ведь было всего лишь десять часов.

— Вы готовы?

Том схватился за лежавший на коленях рюкзак.

— Думаю, да.

Прошлое двое суток с тех пор, как он вернулся в Шеффер. Прошлым утром, проснувшись после бессонной ночи, он обнаружил, что чувствует себя слишком плохо для того, чтобы отправиться в тот же день в лес. Весь запас адреналина, помогший ему добраться до Шеффера, иссяк, и остались лишь усталость, боль и тошнота. Кроме того, он понял, что ему нужно как следует подумать.

Хенриксон не возражал против задержки и сам посоветовал ему отдохнуть. Так Том и поступил, сидя в кресле в своем номере, закутавшись во все одеяла, какие только смог найти, приводя мысли в порядок и размышляя о том, что делать дальше. Ближе к полудню он сел за руль и уехал довольно далеко, вернувшись лишь с наступлением темноты. К тому времени он чувствовал себя уже достаточно хорошо, чтобы еще раз сходить выпить вместе с журналистом. Утром он уже был почти в форме, ощущая полное душевное спокойствие и уверенность.

Когда машина остановилась на площадке возле Говард‑Пойнта, реакция Тома оказалась намного сильнее, чем он ожидал. Если новая поездка сюда вызывала у него ощущение, будто он некий дух, возвращающийся домой, то теперь, выйдя из «лексуса» Хенриксона, он почувствовал себя собственным дедушкой. Журналист поставил машину на стороне, противоположной той, где несколько дней назад остановился Том и где он в первый раз упал, но почему‑то от этого ему стало еще больше не по себе. Когда звук захлопнувшейся дверцы эхом отдался среди деревьев, мир вокруг показался непрочным и хрупким, словно наспех нарисованным поверх какого‑то другого пейзажа. Что‑то изменилось в его эмоциональном настрое. Конечно, когда он был здесь в последний раз, он был пьян; сейчас же он испытывал лишь легкое похмелье и головокружение, и вокруг было намного больше снега.

— Знаете, Джим, то место не так‑то просто будет найти.

— Конечно.

На этот раз репортер вместо костюма был в старых джинсах и теплой куртке. Судя по ботинкам, Хенриксон имел немалый опыт пеших походов. Вид у него был уверенный, он явно подготовился к предстоящему путешествию лучше, чем Том.

— Вы были от него довольно далеко, к тому же было почти темно. Мир не рухнет, если вы не сумеете найти это место. Просто… было бы неплохо, если бы вы сумели.

— Вы не можете просто сказать, что мы ищем?

Улыбка номер шестнадцать.

— Вам не нравятся сюрпризы?

— Не очень.

— Поверьте мне, это будет отличный материал для книги. «Козелек находит путь к месту, которое изменит историю, биологию и кто знает что еще в наших представлениях о мире. Его бесстрашный помощник указывает на окончательное доказательство. Они по‑мужски обнимаются». Про объятия, естественно, не обязательно.

Том кивнул, в который раз уже пожалев о том, что упомянул об идее написать книгу. Хенриксон заявил, что не будет пытаться его снова напоить, и он ему поверил, однако к концу второго вечера Том выболтал о самом себе достаточно много такого, о чем говорить, возможно, и не стоило.

— Мне просто не хочется снова заблудиться.

— Мы не заблудимся. Я немало путешествовал, и у меня есть компас. И если бы вы всерьез не обладали чувством направления, вас уже не было бы в живых.

— Наверное, да.

Том слегка пошевелил ступней. Лодыжка до сих пор болела, но новые ботинки хорошо помогали. Он надел рюкзак на спину. На этот раз в нем лежали бутылки с водой, термос со сладким кофе и несколько лепешек. Вероятно, на дне до сих пор оставались осколки стекла, но это не имело значения. Он сохранил рюкзак, поскольку тот принадлежал его прошлому. Осколки тоже были из прошлого. У него возникла мысль, что, возможно, следовало бы бросить рюкзак где‑нибудь в лесу, попытаться навсегда избавиться от всего того, что тот олицетворял.

Подойдя к углу площадки, он мгновение поколебался, а затем перешагнул через толстое бревно, служившее оградой.

Хенриксон подождал, пока Том пройдет по тропе несколько ярдов, а затем обернулся, бросив взгляд на машину. На секунду у него возникло странное ощущение, будто за ним наблюдают. Он медленно огляделся, но никого не увидел. Странно. Обычно он хорошо чувствовал подобное.

Повернувшись назад, он увидел, что Козелек остановился. Сейчас, когда путешествие началось, желание его продолжать становилось все сильнее, и Хенриксон знал, что так оно и бывает.

— Нам туда.

Хенриксон перешагнул через бревно и углубился следом за Томом в лес.

Хотя на западе по небу плыли облака, солнце светило ярко, отбрасывая четкие тени на нетронутый снег. Двое какое‑то время шли под небольшой уклон, почти не разговаривая. К этому времени дорога осталась уже далеко позади, и вокруг не раздавалось ни звука, кроме их собственных шагов и дыхания.

— А вы вполне уверенно шагаете, друг мой. Вы точно помните, что шли именно здесь?

— Не столько помню, сколько узнаю окружающий ландшафт. Может быть, это звучит и глупо, и я на самом деле не особый любитель пеших походов, но…

Он остановился и показал на расположение деревьев и холмов вокруг.

— А куда еще вы бы пошли?

Хенриксон кивнул.

— У некоторых людей вообще напрочь отсутствует чувство направления, словно у заводной игрушки. Отпусти его, и он пойдет по прямой, пока не наткнется на стену. Другие же именно чувствуют. Они просто знают, где находятся. Собственно, ко времени это тоже относится. Который сейчас, по‑вашему, час? Остановитесь. Подумайте. Какое время дня вы сейчас ощущаете?

Том задумался. Он вообще не ощущал никакого времени, но с тех пор, как они отправились в путь, прошло, вероятно, около получаса.

— Половина одиннадцатого.

Хенриксон покачал головой.

— Почти одиннадцать. Я бы сказал — примерно без пяти.

Он отогнул рукав куртки и посмотрел на часы. Улыбнувшись, он протянул их Тому.

— Ну, что скажете? Без четырех.

— Вы могли посмотреть раньше.

— Мог, но не смотрел.

Том остановился. Они приближались к перевалу, и он на мгновение засомневался, в какую сторону идти. Хенриксон отошел на несколько шагов назад и посмотрел в другую сторону. Том понял, что тот дает ему шанс подумать, почувствовать нужное направление, и ощутил странное чувство благодарности. Прошло немало времени с тех пор, как кто‑то ему доверял, готов был на него положиться. Уильям и Люси стали уже достаточно, взрослыми, чтобы рассматривать его как человека с недостатками, а не с достоинствами. Сара тоже слишком хорошо его знала. Он воспринимался как данность. Проклятие среднего возраста заключалось в том, что все знали или полагали, что ты уже высказал все, что следовало сказать. Как только ты начинаешь это подозревать, сразу возникает желание доказать, что это не так, и тут‑то начинают случаться ошибки и происходить неприятности.

— Туда, — сказал он, поворачивая направо.

— Почувствуй силу, Люк.

Следующие двадцать минут дорога была тяжелой, и оба шли молча, с трудом переводя дыхание. Потом тропа пошла под уклон с другой стороны перевала, и впереди возник еще один подъем, намного более крутой. Местность выглядела незнакомой, но почему‑то ему казалось, что они идут туда, куда нужно.

Том бросил взгляд на шагавшего рядом репортера.

— Вы ведь уже давно ищете снежного человека, верно?

— Конечно.

— Как так получилось, что никто в него не верит?

— Да нет, верят, — ответил тот. — Просто это одна из тех вещей, в существовании которых трудно кого‑то убедить, даже если действительно в это веришь. Никто не хочет выглядеть дураком, но если ты к этому готов — мир раскрывается перед тобой, словно раковина.

— Так что же это такое?

— А как вы думаете?

Том пожал плечами.

— Наверное, какая‑то большая обезьяна. Которая жила здесь до появления людей, а потом ушла в лес. Здесь полно свободного места. Так?

— Отчасти, — ответил Хенриксон. — Лично я полагаю, что это последние выжившие экземпляры неандертальцев.

Том остановился и уставился на него.

— Что?

Хенриксон продолжал идти.

— Собственно, это далеко не новая теория. Проблема лишь в том, как выяснить все подробности. Вы ведь знаете, как работают археологи, — а может быть, и нет. Бла‑бла‑бла, нет доказательств; бла‑бла‑бла, ископаемые свидетельства; бла‑бла‑бла, наш профессор утверждает, что этого не может быть. Примерно это выглядит так: неандертальцы — одни из самых приспособленных к жизни видов, которые когда‑либо существовали в мире. Четыреста тысяч лет назад они уже владели копьями. Они распространились по половине мира, включая Европу, где в те времена мало кому хотелось бы жить. Земля была все еще покрыта ледниками, вокруг бродили звери с очень большими клыками, и не существовало ничего, повторяю, ничего, что могло бы облегчить им жизнь. И тем не менее они выживали в течение сотен тысяч лет. У них были похоронные ритуалы. Они умели лечить зубы, что, наверное, было просто ужасно без возможности почитать журнал в очереди на прием. Они умели рисовать орнаменты и делать украшения, и благодаря их торговым связям изделия, ими производимые, распространялись по всей Европе. В конце концов появились кроманьонцы — то есть мы, и какое‑то время два вида сосуществовали вместе. Потом неандертальцы ни с того ни с сего вымерли, оставив после себя достаточное количество костей. Собственно, и все.

— Так что же произошло? По‑вашему?

— Они вовсе не вымерли. Их никогда не было слишком много. Они просто научились хорошо прятаться.

— Прятаться? Где?

— В двух местах. Во‑первых, в глухих лесах, в северо‑восточной Европе, в Финляндии — но так же и здесь, в старых добрых Соединенных Штатах. Ученые утверждают, будто неандертальцы никак не могли сюда попасть, но, думаю, они их недооценивают. Они вполне могли добраться из России до Берингова пролива, перебраться через льды до северных территорий, а потом двигаться на юг вдоль побережья, до более или менее приспособленных для жизни мест. Потом, когда в конце концов появились мы, они просто ушли в леса. Лучшего места не найти. Тысячи квадратных миль дикой местности, куда люди особо не отваживаются забираться даже сейчас. Кое‑какие намеки можно найти и в индейской культуре этих краев. У индейцев племени чинук есть легенды о людях‑призраках, которые жили в лесах и с которыми племя поддерживало дружеские отношения. Есть еще и зверолюди: индейцы‑оканоганы, жившие прямо здесь, в горах, верили, что когда‑то тут жили звери, у которых была своя цивилизация, прежде чем в этих краях появились люди.

— А второе место? Где еще они могут прятаться?

— Прямо у нас под носом. Какие легенды больше всего распространены по всей Европе?

— Не знаю.

Том больше не был уверен, что они идут в правильном направлении. Спустившись в долину, они снова начали подниматься вверх. Местность становилась все более пересеченной, и это было ему знакомо, но не более того, а подъем делался круче, в какую бы сторону ни идти, так что здесь тоже не на что было ориентироваться. Какое‑то время он просто переставлял ноги, а Хенриксон продолжал говорить, гладко и без запинки, словно уже много раз предварительно продумал свои слова. Честно говоря, в голосе его звучала излишняя уверенность, отчего Тому казалось, что тот не настолько умен, как он думает.

— Огры. Эльфы. Тролли. Я полагаю, что все они — тоже примеры выживших неандертальцев. Существа, которые жили здесь до нас, со своими странными обычаями. Которые сперва были широко распространены, но затем стали встречаться все реже — пока в конце концов не оказалось, что их вообще никто больше не видел. Но мы их помним. Порой слова странным образом меняют смысл. «Когда‑то здесь жили гиганты»? Думаю, «гигант» в данном случае означает вовсе не «великан». Это означает, что пришедшие сюда люди обнаружили существовавшую до них расу могущественных и совершенных существ, которые были гигантами в культурном смысле, подобно зверолюдям оканоганов.

— Но ведь они вымерли.

— Не совсем. О чем нам немало приходится слышать по всему миру? О призраках. О привидениях. А о чем еще? Об инопланетянах. О зеленых человечках. Не кажется ли, между прочим, что их корабли довольно часто садятся в лесах, что странным образом напоминает авиацию? Привидения, феи, призраки — способ объяснить странные явления, которые нам то и дело приходится наблюдать. Довод в пользу существования целого вида, который якобы вымер, но на самом деле лишь слился с окружающим фоном, стараясь не попадаться нам на глаза.

— Но эти существа даже близко не похожи на неандертальцев, — сказал Том.

— Да, по двум причинам. Во‑первых, легенды склонны к преувеличениям, и в течение нескольких тысячелетий их герои обрели собственный вес и собственные внешние признаки, не имеющие ничего общего с реальностью. А во‑вторых, у неандертальцев есть способ запудрить нам мозги.

— Что?

— Утверждается, что их горло и рот были не приспособлены к членораздельной речи. Однако поскольку они обладали культурой, ясно, что они умели каким‑то образом общаться, причем языка телодвижений и системы звуковых сигналов для этого явно было недостаточно. Моя теория такова, что они, по крайней мере отчасти, владели телепатией. Собственно, они владеют ею до сих пор, так же как и мы. Телепатия — всего лишь сопереживание, включенное на полную мощность. И когда они встречаются с тем, что, по их мнению, представляет для них опасность — например, с нами, они посылают нам в мозг мысленные образы. Они лишь отражают картины, порожденные нашим собственным воображением.

— Все это чушь, — рассеянно пробормотал Том. — Простите, но я не верю ни единому слову.

— Если я прав и мы действительно ищем неандертальца — почему все говорят, будто снежный человек восьми футов ростом? Они заставляют нас думать, будто они большие, потому что большой — значит страшный. И почему столь многие — как и вы, Том, — сообщают об отвратительном запахе? Зачем им или любому другому существу дурно пахнуть? Незачем. Они просто заставляют нас думать, будто от них воняет, в качестве еще одного защитного механизма, одного из самых примитивных. Они прячутся от нас, затуманивая наш разум. Вот почему их так тяжело обнаружить. Когда мы ближе к цивилизации — нам кажется, будто мы видели призрака. Здесь вы видите нечто более близкое к их истинному облику, поскольку подсознательно мы всегда знали, что они до сих пор существуют.

Том остановился и повернулся к журналисту. На этот раз тот не улыбался. Он был смертельно серьезен. Хотя Том был и рад, что у него нашелся сторонник, он все же предпочел бы, чтобы тот просто считал, что неподалеку бродит неизвестный примат, вместо того чтобы рассуждать о призраках и телепатии.

Но пока что все это не имело особого значения. Он намеревался поделиться собственной новостью.

— Я окончательно заблудился, — сказал он.

Час спустя ситуация нисколько не изменилась к лучшему. Хенриксон терпеливо следовал за Томом, время от времени отходя чуть в сторону, чтобы дать тому возможность сориентироваться, предлагая ему идти вперед со словами, что догонит его, если тот крикнет, что нашел дорогу. Однако найти дорогу никак не удавалось. Чем дальше он шел, тем меньше ему казалось, что он знает, где находится. В конце концов он остановился.

— Ну как, теплее, приятель? — крикнул сзади Хенриксон.

— Нет, — ответил Том. — Черт возьми, я вообще понятия не имею, где мы.

— Не проблема, — сказал Хенриксон, поравнявшись с ним и доставая из кармана карту.

Он развернул ее, посмотрел на компас, висевший на шнурке, и нарисовал на карте маленький кружок.

— Мы примерно здесь.

Том взглянул на карту. «Здесь» представляло собой белое пространство, покрытое плотной сеткой топографических горизонталей — за последние полчаса им не раз приходилось то подниматься, то спускаться.

— Здесь ничего нет.

— Не совсем. Вот тут — ручей, — ответил Хенриксон, показывая на извилистую линию. — Как по‑вашему, мы достаточно близко от вашего рва?

— Я в самом деле не знаю. Думаю, надо поискать.

— Давайте.

Минут через двадцать послышалось размеренное журчание. Подойдя к большому скоплению камней, они обнаружили ручей шириной футов в пять, беспокойно струившийся между невысоких, покрытых мхом берегов.

Том покачал головой.

— Это не тот. И у меня начинает болеть нога.

Хенриксон посмотрел вверх по течению.

— Возможно, в той стороне берега несколько круче.

— Может быть. — Том почувствовал себя глупо, хотя знал, что у них может ничего не получиться, и предупреждал об этом репортера. — Я просто не знаю.

Хенриксон выглядел столь же уверенно, как и в самом начале пути, но уже довольно долго не улыбался.

— Я знаю, о чем вы думаете, друг мой, — сказал он. — И в этом нет ничего страшного. Как вы уже поняли, я действительно хочу найти это существо. Да и что, собственно, мне еще остается? Вернуться в город и торчать в пробках? Лучше я уж похожу здесь пешком. Давайте пройдем немного вдоль ручья. Но прежде всего я хотел бы немного подкрепиться.

Том начал было снимать рюкзак, но Хенриксон поднял руку.

— Не надо. Я достану.

Он расстегнул застежки, и Том почувствовал, как рука репортера шарит внутри рюкзака.

— Осторожно, — предупредил Том. — Там стекло.

— Хорошо. Но… откуда?

— Там осталась пара разбитых бутылок, еще с тех пор, как я был здесь в первый раз. Я не успел как следует почистить рюкзак. Они должны быть на самом дне, но…

Он почувствовал, что Хенриксон его не слушает и что его руки в рюкзаке больше нет.

— Что такое?

Ответа не последовало. Том повернулся и увидел, что тот держит в руке нечто вовсе не похожее на термос и внимательно его разглядывает.

— Что там?

— Вам виднее. Это было у вас в рюкзаке.

Посмотрев внимательнее, Том увидел крохотный пучок грязной растительности.

— Понятия не имею.

— Вероятно, ничего особенного. Скорее всего, просто упало к вам в рюкзак.

Он посмотрел на Тома, на этот раз улыбнувшись до ушей.

— Ну что, пойдем дальше? Вверх по течению?

Пока они шли, потягивая из термоса горячий сладкий кофе, Том заметил, что походка репортера стала еще более уверенной.

За последующее сорок минут они поднялись еще на несколько сот футов, следуя вдоль ручья и обходя каменные осыпи, но берега не становились выше. На этот раз остановился репортер.

— Не нравится мне это, — сказал он, снова доставая карту. — Сейчас мы должны находиться в этом месте, — он показал на другое белое пятно, — которое расположено намного восточнее, чем можно было бы судить по вашим словам.

— Что это за черная линия?

— Дорога. Вполне возможно, что вы просто ее не заметили, когда пытались найти путь обратно — иначе вам не потребовалось бы два дня, чтобы вернуться. Так что… что с вами?

Том стоял, слегка приоткрыв рот. Потом он медленно закрыл его и неуверенно ответил:

— Ничего. Просто…

— Я ведь чувствую, что что‑то не так.

— Та женщина, Патриция. Которая с ботинками.

— И что?

— Она была там. Она видела мой рюкзак и, если верить ее словам, оставила там следы. Коннелли говорил, что она живет где‑то здесь. То есть… — Он замолчал.

— Она знает, где находится то место, и, возможно, сможет туда дойти. Вы это хотите сказать, Том?

Том кивнул.

— Вы и в самом деле не подумали об этом раньше? Или, возможно, не хотели посвящать в нашу затею посторонних?

— Честно говоря, мне это просто не пришло в голову. Когда она была в участке, я очень плохо себя чувствовал.

— Черт. — Хенриксон несколько мгновений смотрел в сторону, уперев руки в бока, потом покачал головой. — Ладно, друг мой. Мне самому следовало сообразить. Да, я понимаю, что куда интереснее было бы добраться туда самим. Но, похоже, нам туда не добраться, не так ли?

— Джим, мне очень жаль…

— Все в порядке. Но, думаю, сейчас нам нужно вернуться к машине и отправиться за подкреплением. Если эта женщина сможет нас туда провести, мы сэкономим кучу времени, а время дорого.

Хенриксон снова достал карту и сверился с компасом.

— Мы пройдем прямо здесь, — сказал он. — Чувство направления — штука неплохая, но давайте вернемся кратчайшим путем, хорошо?

Он зашагал в ту сторону, откуда они пришли, и Том последовал за ним.

Им потребовалось чуть больше часа, чтобы вернуться к началу тропы, следуя более прямым путем и в основном под гору. Перешагивая через огораживающее площадку бревно, Том уже знал, что кое‑что изменилось. Он больше не был ведущим, превратившись в ведомого. Так не должно было быть. И если потребуется, ему придется сделать все возможное, чтобы стало иначе.

Хенриксон выехал на дорогу и проехал несколько миль в сторону Шеффера. Остановившись возле придорожного кафе, он задал несколько вопросов, пока наполнялся термос. Вернувшись в машину, он подмигнул.

— Думаю, мы нашли то, что искали, — сказал он. — Несколько миль в другую сторону. Поселок под названием Каскад‑Фоллс. Он давно уже заброшен, но один житель там точно есть. Парень из кафе говорит, что это женщина по фамилии Андерс.

— Верно, — сказал Том. — Патриция Андерс. Это она.

— Слава богу. Что ж, за дело, друг мой.

В течение получаса они ехали по шоссе на север, а затем свернули в сторону гор. Дорога вскоре начала сужаться, словно ручей по мере приближения к истоку. В свое время ее проложили застройщики, чтобы можно было добраться до участка земли, который они пытались продать, и вскоре обе ее стороны поросли густыми деревьями.

— Похоже, здесь почти никто не ездит, — весело сказал Хенриксон.

Том смотрел в окно, думая о том, что могло заставить кого‑то жить в подобном месте. То и дело на деревьях вдоль дороги попадались таблички. Можно было купить здесь кусочек земли и приехать сюда жить. И что потом?

Наконец Хенриксон остановил машину и выключил двигатель. Впереди по левую сторону дороги виднелись ворота, а на прибитой к ним доске — фамилия Андерс.

Выйдя из машины, они откинули щеколду на воротах и пошли по извивавшейся среди деревьев тропинке. Ярдов через двести впереди появился маленький домик. Когда они наконец дошли до него, Том уже начал сомневаться, туда ли они попали. Дом выглядел мрачным, холодным и пустым, несмотря на горевший над дверью свет.

— Не очень‑то похоже на дом, — сказал он.

Строение скорее напоминало хижину с крыльцом.

Оно представляло собой квадратное бревенчатое сооружение с навесом для автомобиля с одной стороны. На двери, на уровне пояса, была выжжена цифра 2. В верхней ее половине имелись четыре маленьких стеклянных окошка, но плотная занавеска не позволяла заглянуть внутрь.

Хенриксон постучал в дверь.

— Тесновато тут, это уж точно.

На стук никто не ответил, и он постучал снова. Том тем временем поднялся на небольшой холм перед домом. В двадцати ярдах от него среди деревьев стояла еще одна хижина, но та была темной и слегка заросшей. Пройдя чуть дальше, он увидел маленький замерзший пруд, а за ним — ряд деревьев.

Он прошел дальше, и ему показалось, что он видит по другую сторону еще одну хижину. Он хотел было позвать Хенриксона, но почему‑то не стал этого делать и пошел обратно.

Хенриксон стучал в дверь в четвертый раз.

–. Никого нет дома, — сказал он. — Видимо, она в Шеффере, наслаждается жизнью большого города. Жаль, конечно. Однако… — Он посмотрел на часы. — Время идет. Вы говорили, что до того места, где вы были, от ее дома довольно далеко. Возможно, сегодня уже не стоит туда идти — ведь нужно еще и возвращаться обратно.

Он подошел к одному из двух небольших окон в боковой стене. На них тоже были занавески, но более тонкие. Том попытался приглядеться, но не смог ничего различить внутри.

— На сегодня хватит, — решил Хенриксон. — Поехали в город, отдохнем. Возможно, удастся узнать номер телефона этой женщины и договориться с ней на завтра. Пока что я голоден как волк. Без обид.

Том в последний раз посмотрел в окно, а затем направился по дорожке назад к воротам.

Лишь когда они вернулись к машине и шум двигателя стих за деревьями, занавеска на входной двери отодвинулась.


Глава 21


Убедившись, что незнакомцы уехали, Патриция отперла дверь и вышла наружу. Некоторое время она стояла, прислушиваясь, но услышала лишь то, что слышала всегда, находясь дома, то есть ничего, если не считать ветра осенью, или птиц весной, или насекомых летом. Но это не были посторонние звуки.

Судя по следам на снегу, двое прошли по дорожке и обошли хижину кругом. Она поняла, что один из них, кроме того, проследовал несколько дальше.

Она прошла вдоль цепочки следов, ведших через небольшой подъем к озеру. Через несколько ярдов следы заканчивались. Патриция заметила, что, если только незнакомец не был чересчур ненаблюдателен, он наверняка должен был увидеть строение на другой стороне озера. Однако она не слышала, чтобы он что‑либо крикнул или упомянул об увиденном второму. Это вовсе не обязательно должно было что‑либо означать. Вполне возможно, он просто замерз, устал или проголодался. Так или иначе, это было несущественно. Во второй хижине не было ничего, кроме инструментов, сырости и воспоминаний о неожиданном приступе страсти, охватившем их с Биллом одной зимней ночью, когда они собирались латать крышу.

Она подошла к небольшому пруду, за которым начиналась давно запущенная часть их участка, села на скамейку возле большого дерева в нескольких ярдах от берега и посмотрела на замерзшую гладь воды.

— Они пришли, — тихо сказала она. — Что мне делать?

Он не ответил. Он никогда не отвечал. Он даже не знал, что она имеет в виду. Но она всегда спрашивала, на всякий случай. Мужчинам нравится ощущать собственную причастность к происходящему.

Через месяц после смерти Билла Патриция оказалась в странном мире, в котором все будто бы развалилось, а затем было собрано снова, вот только не совсем так, как надо. Холодильник казался пустым, потому что был заполнен лишь необходимыми продуктами, без тех деликатесов, которые то и дело неожиданно привлекали внимание ее мужа. Она помнила, что на листах бумаги изначально не было никаких набросков, что на конвертах, счетах и чеках не появлялись сами собой рисунки деревьев, кошек и кораблей. Без них они выглядели странно. Тяжелее всего было ощущать, что она уже не может общаться с людьми, как прежде. Она могла поговорить с почтальоном, поболтать в очереди на рынке, но она уже не могла сказать, что у Неда странный нос, или, повернувшись к кому‑нибудь, напеть мелодию из какой‑то глупой рекламы, вызвавшую у нее улыбку. Из‑за этого люди начинают думать — мол, у несчастной старухи не все дома, как это печально, надо что‑то делать. Что случилось — то случилось, и прошлого не вернуть, как не вернуть каплю дождя, упавшую на горячий асфальт. И никого оно больше не интересовало, кроме нее самой.

Вскоре она начала понимать, что наградой за очередной прожитый день для нее стала возможность увидеть день завтрашний. Долгие часы тянулись один за другим, и к вечеру она уже не ожидала от следующего дня ничего нового, зная, что он принесет в точности то же самое. В конце концов у нее возникло ощущение, что никакого завтра не существует вообще и вся ее жизнь — одно лишь бесконечно тянущееся сегодня. Что ей оставалось делать? Сопротивляться не имело никакого смысла. Если ты бросаешь курить и внезапно чувствуешь, что уже сыт по горло и возможность не курить завтра не является достаточной наградой за то, что ты не курил сегодня, то можешь, разозлившись, отправиться в магазин, купить пачку сигарет, открыть ее и насладиться табачным дымом, одновременно испытывая чувство разочарования, поражения и вины. Однако смерть таким образом не обманешь. Нельзя сказать: «К черту. Верни моего мужа обратно». Люди это понимают, на подсознательном уровне. Они не пытаются испытывать судьбу, зная, что если потребуют подобного и получат отказ, то окончательно сойдут с ума. Они смиряются с мыслью о том, что выхода нет, что ничего не поделаешь и любимого не вернешь; его нельзя снова достать с кухонного шкафа или из‑под ванны, словно случайно заброшенную игрушку, нельзя стряхнуть с него пыль, провести пальцами по волосам и нежным поцелуем вновь пробудить его и весь мир к жизни, словно все случившееся было лишь дурным сном или глупой фантазией.

Всю жизнь подсознательно поступая так, как этого требовали нормы приличия, Патриция вдруг обнаружила, что начала себя вести крайне политически некорректно. Глядя на толпившихся на рынке людей, старых и раздражительных, она думала о том, что полгода назад задала бы себе вопрос: отчего они столь несчастны и чем она могла бы им помочь? Теперь же она просто считала несправедливым, что они до сих пор живы.

Услышав по телевидению призыв о сборе средств для детской больницы, она спрашивала себя, почему люди испытывают такую жалость к детям, которые еще ничего не успели сделать для мира, когда Билл и ему подобные прожили намного дольше для того, чтобы стать частью жизни других. Например, ее жизни. А когда однажды на улице в Снохомише кто‑то попытался приколоть ей значок с призывом к борьбе со СПИДом, она лишь огрызнулась на парня и оттолкнула его. Парень — симпатичный и с печальным взглядом — повернулся к своей коллеге, не менее симпатичной девочке‑подростку, прямо‑таки источавшей сострадание, и что‑то ей сказал.

Патриция испепелила его взглядом.

— А вы как, предохраняетесь, когда трахаетесь?

Парень покраснел.

Садясь в машину, Патриция уже ненавидела сама себя, но внутри у нее по‑прежнему все дрожало.

Какое‑то время спустя, через несколько месяцев, ей стало казаться, что она постепенно привыкает к новой жизни. Однако вскоре стало ясно, что это лишь затишье перед бурей. У нее часто начали происходить нервные срывы. Дни тянулись все медленнее, делая жизнь еще более невыносимой.

Потом, одной долгой декабрьской ночью 2001 года, незадолго до первого Рождества, которое ей предстояло встретить без Билла, у нее в голове будто что‑то взорвалось. Она вспомнила о компакт‑диске с его любимыми записями, которые он сам выбрал для исполнения на собственных похоронах, еще в Портленде. Эти классические мелодии она никогда раньше не слышала, но, видимо, они были дороги ему как некая часть его жизни, предшествовавшая их встрече. Она не слушала их со дня похорон. В тот день, когда музыка смолкла, она поняла, что это конец всему новому, конец будущему, конец всех возможных концов. Этой ночью она поставила диск во второй раз и прослушала весь, полностью. Обнаружив оставшуюся после Билла большую бутылку виски, она выпила ее до дна, чего никогда даже близко не бывало за всю ее жизнь.

Полночь застала ее на улице, с растрепанными волосами, босиком и почти без чувств. Она что‑то говорила, кричала, ругалась и плакала, пока не охрипла. Дверь в дом осталась открытой и скрипела на ветру позади нее. Ей вовсе не казалось, что она ведет себя глупо. Ей казалось, будто она пытается выцарапать глаза всем в мире. Ей казалось, что она готова вышибить мозги любому, кто подвернется ей под руку. Ее охватил невыносимый ужас, и в эту ночь она поняла, что наконец постигла истину. И истина эта заключалась в следующем: жизнь — это ад. Но ничего другого не дано.

Покончить с собой — означало сдаться. Смерть сильнее кого угодно. Так было всегда и так всегда будет, но она не собиралась вставать на ее сторону. Тогда — кто еще? Относиться всерьез к Богу она больше не могла. Она была сыта по горло поисками оправданий для этого старого придурка, помогая ему выйти из бесчисленных затруднительных положений, исправляя последствия его бесконечных капризов. Бог для нее более не существовал, но и Смерть ее нисколько не привлекала.

В итоге она приняла решение, стоя на берегу холодного озера и то и дело прикладываясь к бутылке покойного мужа. Она больше не собиралась никому и ничему подчиняться или следовать. Ни человеку, ни Богу, ни идее, ни истине, ни обещаниям. Раньше у нее был Билл. Теперь не осталось ничего.

Однако две недели спустя она кое‑что нашла в лесу, или оно ее нашло. И она передумала.

Небо потемнело, и озеро стало напоминать черный мрамор. Похолодало, и пора было возвращаться. Однако она посидела еще немного, поскольку ей нравился этот вид и она боялась, что в ближайшее время все может измениться. Она боялась, что хоть незнакомцы и уехали, они могут вернуться, и тогда ей придется защищать то единственное, что было ей действительно небезразлично.

Что ж, чему быть — того не миновать.


Глава 22


Мы остановились в «Морисе», остатках былого величия неподалеку от центра Фресно. Отель выглядел так, будто его строили в качестве убежища от непрекращающихся бомбардировок, и это нам понравилось. Мы очутились в городе поздно вечером накануне и решили не ехать дальше, поняв, что при отсутствии конкретного плана нас может завести совсем не туда, куда нужно. Подойдя к стойке порознь, мы взяли номера на разных этажах, поднялись наверх и отправились спать.

На следующее утро мы долго ходили по центру города, но так и не смогли придумать, куда же нам идти и что, собственно, делать. Когда нет интереса к покупкам, один вид магазинов порой вызывает неприязнь. Кто эти люди? Что они покупают и зачем? На них точно так же перестаешь обращать внимание, как и на фасады с заколоченными окнами или разрисованные граффити переулки между заброшенными складами. У меня возникло странное ощущение, будто я узнал на одной из дверей знакомые буквы, но при более близком рассмотрении оказалось, что вторая буква Б, а не Р. По крайней мере, так мне показалось. Похоже, у меня началась паранойя.

Ближе к полудню мы снова оказались в моем номере. Помещение было небольшим и давно не ремонтировалось. Я сел в кресло, Нина на кровать. Нам принесли кофе.

Нина жалела, что уехала из Лос‑Анджелеса, и ей хотелось вернуться, но я не мог ей этого позволить. Я понимал, что все происходящее напоминает бегство — да так оно, собственно, и было. С другой стороны, у Нины есть работа, несмотря на временное отстранение. Подобная ситуация, возникшая из‑за близких отношений с мужчиной, к тому же давно закончившихся, могла привести в бешенство любую женщину. Нина, однако, была не просто любой женщиной. В глубине ее души зрела неподдельная ярость. Она настолько разозлилась на Зандта за то, что он ей солгал, что больше не включала телефон. Я несколько раз пытался ему звонить, но не слышал в ответ ничего, кроме голоса робота, извещавшего, что телефон выключен. Он мог находиться в любой точке страны, занимаясь чем угодно, — или у него серьезные неприятности. Кто знает, возможно, его даже уже не было в живых.

Ни я, ни Нина не исключали возможности, что Зандт убил Ферильо. Нам обоим было известно, что на начальном этапе поисков дочери, когда он еще работал в полиции, он самостоятельно выследил и убил человека, которого считал виновным в ее исчезновении. Проблема заключалась в том, что после этого похищения продолжились. Сейчас мы знали имя этого человека — Стивен Делонг, а также то, что он был лишь одним из нескольких, похищавших подростков по приказу «соломенных людей», во главе которых стоял мой брат. Неожиданное появление видеозаписи, обвиняющей Джона в убийстве Делонга, которую, судя по всему, долгое время держали про запас, доказывало, что его преследуют и очень хотят доставить ему крупные неприятности. Вопрос заключался в том, действительно ли он был причастен к смерти Ферильо.

Сделав два звонка из номера, Нина выяснила, что Ферильо владел рестораном на Старк‑стрит в Портленде. Четыре года назад он был арестован в Лос‑Анджелесе по подозрению в вымогательстве, и ему грозил немалый срок. Но он вышел сухим из воды, более того, приобрел роскошный ресторан, который посещали известные и состоятельные личности северо‑восточного Орегона. Однако крутой взлет карьеры от мелкого мошенника до богатого ресторатора никак не объяснял, зачем Зандту могло понадобиться столь радикально вмешиваться в его жизнь — или зачем кто‑то решил создать видимость подобного.

Потом мы какое‑то время сидели молча. Кофе постепенно остывал, но мы продолжали его пить, пока я не начал ощущать неприятную тяжесть в желудке. Распахнув окно, я посмотрел на обшарпанные здания на фоне хмурого неба и нескончаемого дождя. Ничегонеделание казалось абсурдным, но и какие‑либо мысли в голову не шли. Мы не знали, как найти Джона и с какой стороны подступиться к истории с Ферильо.

Неожиданно у меня в голове словно вспыхнул слабый огонек, несколько раз моргнул, а потом загорелся ярче.

— Позвони Монро, — медленно проговорил я.

— Это невозможно.

— Давай подумаем. Он не идиот. Он знает, что с тобой в конце прошлого года произошло нечто серьезное. В тебя стреляют, и Сара Беккер возвращается к родителям. Но ты ничего ему об этом не говоришь, а теперь тот, с кем у тебя близкие отношения, оказывается замешан в весьма грязных делах.

— Или это просто так выглядит.

— Не важно. Даже если за спиной у Монро никто не стоит, твоя судьба сейчас висит на волоске.

— Ты что‑то недоговариваешь?

— В смысле?

Она пристально посмотрела на меня.

— Что‑то есть в твоем голосе такое, чего я до конца не пойму.

— Расскажи еще раз, что произошло, когда ты поехала в мотель «Найтс». В тот день, когда нашли Джессику.

— Уорд…

— Просто расскажи.

— Мне позвонил Чарльз. На мой сотовый. Он сказал, что кто‑то только что убил патрульного полицейского, а потом исчез.

— А дальше?

— Больше ничего. Он сказал, где это случилось, и попросил меня туда поехать.

— На место убийства полицейского?

Она поколебалась.

— Да.

— Что не имеет никакого отношения к ФБР и не представляет для них никакого интереса. Если только…

Она молчала секунд двадцать, прежде чем собраться с мыслями.

— О господи…

— Да. Может быть.

Она быстро заморгала.

— Так зачем, черт возьми, и о чем нам с ним говорить?

— Потому что никого больше у нас нет. Ты задашь ему этот вопрос и посмотришь, что он скажет. И если у него не найдется подходящего ответа, то… либо мы угодили в куда худший переплет, чем думали, либо у нас будет чем заняться.

Видимо, она приняла решение еще до того, как я закончил. Встав с кровати, она достала из сумочки телефон и включила его. Через пару секунд он несколько раз пискнул.

— Сообщения, — сказала Нина. Послушав немного, она отняла телефон от уха и со странным выражением лица уставилась на меня.

— Джон?

Она покачала головой.

— Монро. Четыре раза. Никакого сообщения, просто «Перезвоните».

— Так позвони. Только не на служебный номер, а на сотовый.

— Но если он проверит, откуда исходит звонок, он узнает, где мы.

— Он будет знать, где мы были. Давай звони.

Она набрала номер и прислушалась, не отводя от меня взгляда.

— Чарльз, это Нина.

С расстояния в шесть футов я услышал хлынувший в ответ поток слов. Нина несколько мгновений молчала.

— Что… О господи. Чарльз, я вам перезвоню.

Она отключилась и замерла, словно лишившись дара речи.

— Что? Нина, что?

— Нашли еще одну женщину с жестким диском.

К половине шестого уже стемнело. Мы сидели в машине в пятидесяти ярдах от заведения под названием «Дэйли бред», большого и ничем не выделяющегося, которое я заметил по дороге прошлым вечером. Мы выбрали его, так как оно находилось на большой улице, в четырех поворотах от шоссе номер 99 и дороги, открытой на север и юг. Его легко было найти и столь же легко было с этого места уехать. Мы приехали несколько раньше, чтобы удостовериться, что сюда пока не прислали местную полицию, ФБР или кого‑либо еще. Иными словами — убедиться, что Монро можно хоть немного доверять.

За полчаса мы никого не увидели, кроме нескольких неопрятного вида граждан, прошедших мимо шаркающей походкой, с наброшенными на плечи потрепанными одеялами, а также нескольких групп оживленно беседовавших молодых людей. Ни те ни другие явно не имели никакого отношения друг к другу, и трудно было понять, как они могут обитать на одной территории, словно два разных вида, похожих внешне лишь случайно. Мы смотрели, как они приближаются к нам, а затем уходят прочь. Некоторые заглядывали в машину, несомненно удивляясь тому, что люди делают тут в темноте и на холоде. В ответ мы смотрели на них, испытывая очередной приступ паранойи. Когда вокруг никого не было, мы просто наблюдали за улицей, глядя в обоих направлениях.

В четверть седьмого, за пятнадцать минут до назначенного времени, я открыл дверцу и вышел из машины.

— Будь осторожен, — сказала Нина.

— Все будет в порядке. Он не знает, как я выгляжу.

— Да. Зато знают другие.

Я размеренным шагом пошел по улице, пытаясь казаться чем‑то средним между старыми развалинами и беззаботной молодежью. Немного подождав на стороне, противоположной ресторану, я не заметил рядом с ним никого, кто походил бы на сотрудника органов правопорядка. Народу внутри было немного.

Переходя улицу, до меня дошло, что любой, у кого имелось хоть немного мозгов, не стал бы сообщать о точном месте встречи, пока Монро не оказался в городе, чтобы ему сложнее было мобилизовать местных агентов, будь у него такие намерения. Больше чем когда‑либо я сейчас жалел, что рядом нет Бобби. Или матери. Без них я всегда ощущал себя отчасти незащищенным.

«Ну разве это не дурацкая мысль?» — задал я сам себе вопрос.

Ответа не последовало.

Внутри ресторана было тепло и немного душно. Усталого вида девушка в униформе направилась прямо ко мне с меню в руке.

— Меня зовут Бритни, — представилась она, хотя в этом не было необходимости — на груди у нее висел значок размером с тарелку. — Вы один?

Ответив утвердительно, я бросил взгляд на одну из кабинок, тянувшихся вдоль обеих сторон центрального зала. Поскольку весь контингент посетителей состоял лишь из двух пар, у нее не оставалось выбора, кроме как посадить меня там, где я попросил.

Я заказал чили, не глядя в меню. Когда она ушла будить повара, я занял позицию, о которой мы договорились с Ниной: с правой стороны кабинки, спиной к низкой перегородке, отделявшей ее от соседней. С другой стороны не было видно ни одного столика, но с этим я еще мог смириться.

Достав бесплатный журнал, который я взял в вестибюле отеля, я наклонил голову и начал читать.

Пять минут спустя послышался звук открываемой двери. Бросив туда быстрый взгляд, я увидел Нину. Бритни попыталась направить ее к одному из столиков у окна, вероятно из‑за того, что оттуда открывался великолепный вид на холодную мокрую улицу, но Нина настояла на своем. Я потерял ее из виду, пока они пересекали зал, но через минуту услышал, как она садится на старый кожаный диван по другую сторону перегородки.

Некоторое время мы сидели молча. Я услышал, как к Нине шаркающей походкой подходит другая официантка и спрашивает, не хочет ли она чего‑нибудь выпить. Нина ответила. Слышимость была отличной.

Я продолжал просматривать рекламу местных магазинов, не представлявшую для меня никакого интереса, и семейных ресторанов, ничем не отличавшихся от тех, что можно найти в любом городе страны. Странно было осознавать, что Нина сейчас сидит по другую сторону, занимаясь тем же самым. То и дело я бросал взгляд на улицу, но ничего не происходило.

Наконец послышался тихий голос Нины.

— Он здесь, — сказала она.

Я снова посмотрел на дверь и увидел атлетически сложенного мужчину лет пятидесяти в костюме и длинном плаще. Он быстрым шагом вошел в ресторан, миновав Бритни, прежде чем та успела предложить ему прекрасное место на террасе. Видимо, он уже заметил Нину снаружи.

— Привет, Чарльз, — услышал я мгновение спустя.

Мужчина сел.

— Почему нельзя было встретиться у вас в отеле?

— Откуда вы знаете, что я живу в отеле?

— А где же еще?

Последовала долгая пауза, затем Нина сказала:

— Чарльз… у вас все в порядке?

— Нет, — ответил он. — И у вас тоже. Видеозапись проверили. Это Джон, и это не подделка. Его отпечаток на открывалке в Портленде тоже подлинный, и есть свидетель, который видел человека, выходящего из дома, таща за собой женщину. Этот человек сказал свидетелю, что девушка пьяна и он собирается отвезти ее домой. Фоторобот полностью совпадает с внешностью Зандта, что подтверждает и девушка. Я также разговаривал с Олбричем и знаю, что он выяснял по вашей просьбе. Джон был в тот вечер в Портленде.

— Спасибо, Дуг.

— Он полицейский, а не ваш личный информатор. Зандт убил Ферильо, Нина. Примите это как факт. Он также ударил девушку по голове, оглушив ее. Не знаю, что сейчас с ним творится, но если вы и дальше будете пытаться его защищать, вам же будет хуже.

— Если вы будете его преследовать, это тоже ничем вам не поможет. Вы обречены.

— О чем вы?

В это мгновение произошли два события.

Во‑первых, появилась официантка с моим чили, с шумом поставив его на стол, и попыталась задать мне кучу вопросов — где я остановился, как мне нравится исторический Фресно, уверен ли я, что не хочу луковых колечек в качестве гарнира, за которыми она может прямо сейчас сходить. Я отвечал столь быстро и односложно, как только мог.

И во‑вторых, Нина замолчала.

Мне не нужно было ее видеть, чтобы понять, что сейчас она тупо смотрит на стол, не зная, что делать дальше. И я принял решение. Это было моей ошибкой. Я встал, оставив тарелку на столе, и обошел вокруг перегородки.

Я пододвинул стул к кабинке, где сидели друг напротив друга Нина и Монро перед нетронутыми стаканами с содовой.

Монро уставился на меня.

— Я могу вам чем‑то помочь?

— Надеюсь, что да — ответил я. — Я друг Нины. И я собираюсь задать вам вопрос, который она задавать не хочет.

— Нина, вы его знаете?

— Да.

— Вас зовут Чарльз Монро. Меня — Уорд Хопкинс. Я один из двоих, кто может подтвердить то, что в конечном счете собирается сказать вам Нина. И, вероятно, единственный, кого вы станете слушать, поскольку вряд ли вы поверите хоть одному слову Джона Зандта.

— Вас я тоже не собираюсь слушать, кем бы, черт побери, вы ни были. Нина…

— Вы будете слушать, — сказал я. — После того, как объясните нам, откуда вы знали, что в «Найтсе» труп.

Этого он не ожидал. Он попытался испепелить меня взглядом, но, как ни забавно, с тех пор как умерли мои родители, меня стало намного труднее запугать. Это никогда не было простым делом, а теперь было вообще почти невозможно, словно какой‑то глубоко сидящей внутри моего разума части стало по‑настоящему наплевать на все.

Нина внимательно смотрела на него.

— Вы будете отвечать?

Он ничего не сказал. Увидев, как изменилось лицо Нины, я понял, что она вдруг поверила в мое предположение.

— Сукин сын, — сказала она.

— Нина… не знаю, что этот тип вам наговорил, но…

— В самом деле? — спросил я. — Вот вам все черным по белому. Если убивают полицейского, это проблемы полиции Лос‑Анджелеса и ее работа. И это никоим образом не касается ФБР, если только так не решат сами копы, чего они не делали. Федералы в качестве Большого Брата им вовсе ни к чему, это не «Секретные материалы», где вас вызывают из‑за ссоры на парковке, или из‑за орфографических ошибок, или просто потому, что дело выглядит весьма пикантно и люди в черном могли бы помочь разобраться. В отделе грабежей и убийств есть целые подразделения, которые готовы бросить все ради того, чтобы найти убийцу одного из своих. Так что же вы там делали? И так быстро? Как вы оказались на месте преступления до того, как кто‑либо вошел в номер мотеля? До того, как кому‑либо стало известно, что там кое‑что есть?

Монро покачал головой.

— Это смешно. Нина, этот человек — сумасшедший, и мы…

— Чарльз, посмотрите на меня. И заткнитесь.

Я даже не узнал голоса Нины — он скорее напоминал нечто среднее между шипением и хриплым рычанием, словно какая‑то большая дикая кошка, долгое время проведшая в клетке, наконец устала от бесконечных издевательств.

Монро посмотрел на нее. Я тоже.

— Чарльз, где мои руки?

Он уставился на нее.

— Под столом.

— И что, по‑вашему, в них?

— О господи, Нина…

— Верно. И я пристрелю вас на месте, если вы не начнете говорить то, во что я поверю.

— Другие знают, где я.

— Нет, не знают, — сказала она. — Вы не стали бы рисковать своей драгоценной репутацией, заявив, что отправились через весь штат, чтобы со мной поговорить, особенно учитывая дерьмовую ситуацию вокруг Джона. Если, конечно, вы не взяли с собой кого‑то еще, что крайне маловероятно.

— Конечно нет, — ответил Монро, и в глазах у него на мгновение мелькнула такая злоба, что ему трудно было не поверить — Ради всего святого — мы же столько работали вместе. Мы в долгу друг перед другом.

— Верно. Я именно так и считала. Пока вчера меня не отстранили. Вы.

— У меня не было выбора, и вы это знаете. Зандт слишком вас скомпрометировал.

— Скомпрометировал? Расскажите об этом, Чарльз. Начните с ответа на вопрос Уорда. Мои руки все еще там, где были, и я имею в виду именно то, что сказала.

Монро замолчал, уставившись на салфетку с яркими изображениями блюд с высоким содержанием жира. Я знал, что долго притягивать его внимание они не смогут.

— Все изменилось к худшему, — наконец тихо сказал он. — И не только для вас.

Он поднял взгляд.

— Но это ваша вина, какими бы личными соображениями вы ни руководствовались. Почему вы просто не рассказали мне о том, что случилось в прошлом году?

— Ради вашего же блага, — ответила Нина. — Вы все равно ничем не смогли бы помочь, и мы не знали, кому можно доверять. Если вообще можно.

— Прошу прощения, но это уже напоминает паранойю.

— Нет, — хором ответили мы.

Монро пристально посмотрел на меня в первый раз.

— Кому вы наступили на хвост? С кем, черт возьми, вы воюете?

Нина посмотрела на меня. Я кивнул.

— Они называют себя «соломенные люди», — сказала она. — Мы не знаем, сколько их, даже кто они. Раньше они владели большим участком земли в Монтане, тем самым, который взлетел на воздух.

— Это вы сделали?

— Они сами, — ответил я. — Там было множество доказательств. Трупы. Много трупов. Эти люди убивают ради забавы. У них есть сеть, поставляющая им жертвы с помощью таких, как Стивен Делонг. Человек, которого в свое время называли «Мальчиком на посылках», тоже был одним из их поставщиков — самым важным из них, серийным убийцей и членом руководства всей организации. Ко всему прочему он мой брат. Сам он называет себя Человек прямоходящий. Он также является ключевой фигурой в еще одном из направлений их деятельности. Помните взрыв в школе в Эванстоне в прошлом году?

— Да. Двоих учеников судили.

— Это не они. Это он. Дело его рук — и другие подобные события во Флориде, Англии, Европе в течение последних двадцати лет. Может быть, и дольше. Группа существовала уже в середине шестидесятых. Они занимаются подобными преступлениями, а потом подставляют других в качестве козлов отпущения.

Монро ошеломленно смотрел на нас.

— Нина… вы во все это верите?

— Вера не имеет значения. Все это правда. В этой стране существует подпольная группировка, которая уже долгое время творит зло. У них есть власть и деньги, и они убивают. Вот кому мы наступили на хвост. А теперь в последний раз: расскажите мне про Джессику.

Он колебался лишь мгновение, видимо приняв решение еще до этого.

— Мне позвонили, — тихо сказал он.

Хотя Нина наверняка знала, что он скажет, мне показалось, что она почти готова его пристрелить. Думаю, и Монро это понял.

Затем наступила тишина.

Наконец Монро заговорил снова. Голос его звучал хрипло. Он отхлебнул содовой, затем залпом осушил стакан.

— Мне позвонили накануне вечером, — начал он. — На мой личный мобильный, номер которого мало кто знает. Собственно, я подумал, что это вы. Я тогда был в театре с Нэнси, в баре во время антракта, и было очень шумно. Мужской голос что‑то произнес, но я не смог разобрать, что именно, а когда вышел из бара, он уже положил трубку. Перезванивать не имело смысла. Потом, на следующее утро, когда я ехал на работу, мне позвонили снова. Опять мужской голос, который спросил: что такое, черт побери, неужели мне не интересно? Я ответил, что понятия не имею, о чем он. Он сказал, что только что застрелили полицейского и мне следует немедленно ехать в мотель «Найтс». И что…

— И что так будет лучше для вас, — сказала Нина.

— Да, — ответил он. — Именно так он и сказал.

— Номер был тот же, что и накануне?

— Да. Я подумал, что, возможно, это кто‑то из управления.

— И даже не представился? Ну да, конечно.

— Если так должно было быть лучше для меня — вполне могло оказаться лучше и для ФБР.

— Да ладно вам, Чарльз. Я вам не верю, впрочем, это и не важно. Вы поехали туда, поскольку вам намекнули, что там может оказаться нечто ценное для вашей карьеры, и в итоге втянули меня в весьма грязное дело, о чем прекрасно знали. Вы никому не сказали о том, что было вам известно заранее. Вы убедили Олбрича собрать команду и в течение нескольких дней пытались вести ее по ложному пути. Когда мы были в доме Маккейнов и я спросила, уверены ли мы, что убийца полицейского убил и Джессику, вы уже знали, что это могут быть совершенно разные люди.

— То, что они могут быть разными, не означает, что это так и есть.

— Ну да, как же. Вы даже пытались отвлечь меня от подобных мыслей. Потом, на следующее утро после того, как Джон неожиданно оказался среди главных подозреваемых в убийстве Ферильо, вы снова получили письмо по электронной почте. Как я понимаю, тоже никаких следов отправителя?

— Неважно, откуда оно пришло, Нина. Оно настоящее. И ради бога, остыньте. Вы все знали. Вы знали, что Зандт убил Делонга, но скрыли это от нас.

— Тогда я этого не знала. Он рассказал мне лишь в конце прошлого года.

— Не имеет значения. Как только вы услышали об этом, вы стали соучастницей преступления, так что не…

Я прервал его.

— Кто тот человек, который был с вами, когда вы показывали Нине видеозапись?

— Не знаю, — устало ответил он. — Он появился в то утро, уже зная обо всем. У него был допуск Агентства национальной безопасности, но вчера я попытался выяснить, кто он такой, и мне заявили, будто такого вообще не существует. Я стал настаивать, кое на кого накричал, и…

— И теперь ваша ситуация тоже не из лучших, — сказала Нина.

— Лишь косвенно. — Он тяжело вздохнул. — С делом Гэри Джонсона опять проблемы.

— Что?

— Какой‑то адвокат в Луизиане неожиданно заявил, будто у него есть доказательства, что мы подделали результаты судебной экспертизы. Если точнее — будто это сделали вы, а я не проследил. Кто‑то хочет вас дискредитировать, а мне, как вашему начальнику, придется делить с вами ответственность. Довольны?

— Вы сами себя скомпрометировали, Чарльз. Не сваливайте вину на меня.

— Только не говорите, будто сами чем‑то лучше. Вы скрыли информацию об убийстве, солгали о случившемся с вами в прошлом году — и вы в самом деле думаете, будто я не знаю, что вы забрали диск Джессики на двое суток? И того и другого достаточно, чтобы навсегда разрушить вашу карьеру, и в обоих случаях виноваты исключительно вы.

— А теперь — еще одно убийство и еще один диск, — сказал я. — Вас об этом тоже предупреждали?

— Нет. Послушайте, да кто вы вообще такой?

— «Соломенные люди» убили родителей Уорда, — сказала Нина. — Он помог нам спасти жизнь Сары Беккер, и он единственный человек в мире, которому я сейчас доверяю. Думаю, этого достаточно. Расскажите мне про новое убийство.

— Нина…

— Если убийца и Джессики, и этой женщины — один и тот же человек, то у нас есть небольшой шанс раскрыть эти убийства, а это единственная надежда для вас вернуться к нормальной жизни.

— И для вас тоже.

— Мне уже все равно. Я просто хочу найти тех, кто это сделал. У нас с Уордом с ними свои счеты.

— Ее звали Кэтлин Уоллес, — сказал Монро. — Она работала в ночную смену в отеле «Фэйрвью» в Сиэтле. Кто‑то выманил ее из отеля, несмотря на то что в нем было полно постояльцев и вместе с ней работал ночной уборщик. Ее нашли в сорока милях к востоку, в кустах, в небольшом городке под названием Сноквалми. У нас есть половина номера машины, проезжавшей там ночью, но она была взята напрокат, и в этом районе бывает много туристов. Тело Кэтлин было изуродовано сильнее, чем тело Джессики. Судя по фотографиям, убийца становится все более неуправляем. На этот раз он не стал заботиться о том, чтобы не повредить ее одежду, и диск не просто был засунут в рот. Он был воткнут в дыру, проделанную у нее в голове. На нем та же музыка, что и у Джессики.

— Текст был?

— Нет. Три снятые с большого расстояния пейзажные фотографии, низкого качества. С веб‑камеры. Хотите верьте, хотите нет — из окрестностей Питтсбурга. Тамошнее ФБР поднято на ноги, но никто не знает, что это означает. Если вообще хоть что‑то означает.

— Что вам известно об этой женщине? — спросил я.

— Она из Сан‑Франциско. Сорок два года, переехала в Сиэтл двенадцать лет назад. Не замужем, но у нее есть множество друзей и кот, и никто даже предположить не может, кто мог это сделать. Так что, насколько мы можем пока судить, она — случайная жертва.

— Не думаю, — сказал я. — Зачем ехать через полстраны, чтобы выбрать кого‑то наугад, а затем оставить на жертве собственную уникальную метку? Между ними должна быть какая‑то связь. Нина говорила вам о пропавшей фотографии в квартире Джессики?

— Да. Мы выяснили, кто те трое мужчин на видео. Двое — постоянные посетители бара «У Джимми», с третьим она познакомилась на вечеринке в Венис‑Бич. От всех почти никакого толку, хотя один подтвердил, что возле ее кровати стояла фотография ее родителей — похоже, ему это нравилось. Однако этот мешок с дерьмом, веб‑папаша, или Роберт Кленнерт, припоминает, будто кто‑то пытался выяснить адрес Джессики по электронной почте около двух месяцев назад. Судя по всему, подобное происходит постоянно со всеми его девушками. На эти письма он просто не отвечает. Он не помнил, приходило ли такое письмо именно насчет Джессики, пока не покопался среди своих файлов. Возможно, это вообще ничего не значит.

— Или убийца пытался до нее добраться. Причем уже довольно давно, не так ли? Что‑нибудь удалось выяснить насчет Кэтлин Уоллес?

— Каким образом? На этот раз у нас нет кучи картинок. Кэтлин не была сетевой проституткой, она жила скромно и много трудилась.

— Такие женщины тоже умирают. Но… мы предполагали, что убийца забрал фотографию в качестве случайного сувенира. Так сказать, в знак того, что ему удалось вплотную сблизиться с женщиной, которую он намеревался убить. Но что, если за этим стоит нечто большее?

Нина посмотрела на меня.

— О чем ты?

— Они пытаются сделать так, чтобы убийцу поймали, — медленно сказал я, стараясь не мешать собственным мыслям. — Вот почему они предупредили Чарльза. Это очевидно. Но почему? Кого «соломенные люди» хотят подставить?

Я поднял взгляд и только тогда увидел его.

Если бы я поступил так, как собирался, оставаясь по другую сторону перегородки и глядя по сторонам, пока Нина разговаривала бы с Монро, я бы заметил его раньше — худого парня с короткой стрижкой и в очках, который стоял на улице возле ресторана и смотрел прямо на нас.

— Черт… — только и успел сказать я, прежде чем раздались звон стекла, два хлопка и глухой удар пули о мягкую стену позади нас.

Я выскочил из кабинки, выхватывая пистолет. Однако Нина оказалась проворнее — пистолет уже был у нее в руке.

Мы открыли огонь, прежде чем Монро успел сообразить, что вообще происходит. Схватив другой рукой стул, я неуклюже швырнул его в окно, пытаясь дать им достаточно времени, чтобы покинуть кабинку.

Стул летел слишком долго, но Нина уже была на ногах. Парень продолжал стрелять сквозь дыру в стекле, размеренно выпуская пулю за пулей.

Я попытался уползти с линии огня, схватив Нину за руку и затаскивая ее под стол. Вокруг слышались крики. Бритни лежала на полу, с изрезанным осколками стекла лицом.

Я увидел промелькнувшую за окном тень парня, но он не убегал. Он бежал в сторону входа в ресторан.

— О господи, — сказала Нина, и, повернувшись, я увидел, что Монро осел на стол.

Она рванулась было к нему, но я схватил ее за руку и снова потянул под стол.

— Оставь его.

Я услышал звук распахнувшейся двери. Крики стали громче.

— Уорд, он ранен.

— Знаю.

Парень выскочил из‑за угла и ворвался в наш проход. Отчасти я ожидал, что это окажется мой брат, но это был не он — несколько моложе, спортивного вида, но с объемистой грудью, в камуфляже и темном плаще. Он встал в конце зала, явно не опасаясь того, что в него могут стрелять, и прицелился в Нину.

Я выстрелил, попав ему прямо в грудь.

Его отбросило назад, и он рухнул на стол.

Он оставался в этом положении секунд пять, и я уже начал было выпрямляться, но внезапно он снова оказался на ногах.

На нем не было крови, и я понял, что он в бронежилете. Я попятился, пытаясь спрятаться за что‑нибудь, прежде чем он выстрелил снова. Нина выстрелила в ответ, но промахнулась. Парень выстрелил еще дважды, пули просвистели почти рядом. Я прицелился чуть выше, но тоже промахнулся. Попасть в голову движущемуся человеку очень сложно, даже прицелиться не так просто. Нужно очень хотеть чьей‑то смерти. И сейчас мне очень ее хотелось.

С другой стороны донесся еще один выстрел, и я подумал: «О господи, там еще один», — но потом увидел, что это Монро. Его пальто было все в крови, и он был зажат в кабинке, но ему удалось извернуться, и сейчас он разряжал свой пистолет в парня.

Воспользовавшись возможностью, я снова схватил Нину за руку и потащил ее за перегородку. Там пряталась официантка, пытаясь кричать, но вместо этого издавая звук, похожий на писк стукнутой молотком мыши.

В задней стене я увидел двойные двери.

Раздалось еще несколько выстрелов, похожих на хлопки.

— Уорд, нужно вытащить Чарльза…

— Слишком поздно.

Я поволок ее к дверям, ведшим в небольшую кухню. Сперва она сопротивлялась, но затем последовала за мной мимо двоих перепуганных мужчин в белом, прямо к открытой задней двери. Я едва не поскользнулся на верху короткой лестницы, но успел ухватиться за перила и сбежал вниз.

Мы пробежали вдоль стены ресторана. Выстрелы прекратились. Бросив взгляд в окно, я увидел парня, стоявшего возле кабинки, где лицом вниз на столе лежал Монро.

Парень повернулся и, увидев нас, бросился к двери.

— К машине! — крикнул я.

Нина побежала дальше.

Повернувшись, я направил пистолет вдоль улицы, как можно быстрее пятясь назад. Парень выстрелил, прежде чем я успел сообразить, что он уже снаружи.

Я выстрелил и снова попал в него, в живот, опять отбросив его назад. Со всех ног я бросился к машине, как раз в тот момент, когда вспыхнули фары и послышался шум мотора.

А потом я почувствовал сильный толчок в плечо, который сбил меня с ног. Я упал, сильно ударившись о тротуар. С трудом поднялся на ноги, не вполне соображая, что произошло, но явно чувствуя, что в меня стреляли.

Машина рванулась вперед, дверца распахнулась, и я ввалился внутрь. Мои ноги еще болтались снаружи, когда Нина вдавила педаль и рванула с места задним ходом со скоростью сорок миль в час. Когда я наконец оказался внутри и дверца захлопнулась, она резко развернула машину и помчалась по улице.

— Куда ехать?

Она обернулась ко мне, и ее внезапно расширившиеся глаза подтвердили то, что я уже подозревал.

Я прижал руку к левому плечу и ощутил под пальцами влажное тепло.

— Куда угодно, — ответил я, чувствуя, как боль внезапно пронзает меня, словно острый нож.


Глава 23


Они вышли из ресторана «У Генри» под слабый, но непрекращающийся дождь. Том поежился, ощутив пронизывающий холод. Он сумел доесть лишь половину своей порции, склонившись вместе с Хенриксоном над столиком в дальнем углу. Том заметил, что несколько посетителей поглядывают в их сторону. Можно было даже представить, о чем они думают, и это отнюдь не добавляло ему аппетита. Хенриксон был необычно молчалив, и с того момента, когда он в последний раз улыбнулся, успело пройти некоторое время. Возможно, он просто тоже устал, хотя по его виду этого сказать было нельзя. Его движения оставались столь же четкими и точными, он ел быстро и деловито, с легкостью расправляясь с бифштексом из жареной курицы, который он попросил приготовить с кровью, что весьма удивило Тома. Официантку, впрочем, тоже, судя по тому, как она на него посмотрела. Покончив с едой, репортер посмотрел в окно, словно желая, чтобы темнота побыстрее закончилась.

— Ну что ж, — сказал он, пока Том пытался поплотнее запахнуть пальто от ветра, и посмотрел вдоль улицы. — Думаю, пора мне возвращаться к себе в мотель.

Том удивился. Он полагал, что они направляются в бар. Это вовсе не означало, что ему хотелось выпить — дневная прогулка основательно его утомила, а после теплого душного ресторана его начало клонить в сон, так что неплохо было бы и прилечь. Однако он знал, что если окажется в номере один, то сразу же начнет думать о том, чтобы позвонить Саре, а никаких доказательств у него до сих пор не было.

— Угостить вас пивом? — спросил он, тут же почувствовав себя крайне неловко.

— Конечно, — медленно ответил Хенриксон. — Почему бы и нет?

Что‑то в его голосе заставило Тома задуматься, не принял ли тот его предложение по каким‑то своим причинам, не имеющим ничего общего с желанием выпить или побыть в его обществе. Однако когда они сидели в углу бара «У Большого Фрэнка», в котором никого больше не было, кроме них, репортер чокнулся кружкой с Томом.

— Прошу прощения, если вам показалось, будто я витаю в облаках, — сказал он. — Просто я постоянно ощущаю, как идет время. Это для меня очень важно.

— Знаю, — сказал Том. — Завтра мы его найдем. Обещаю.

— Неплохо бы, — ответил Хенриксон, глядя на дверь. — Но давайте пока выясним, кто нами интересуется.

Повернувшись, Том увидел рослого мужчину, направлявшегося через бар прямо к ним. Он шел не слишком быстро, но весьма целеустремленно.

— О черт, — сказал Том. — Это шериф.

Коннелли и репортер окинули друг друга взглядами.

Затем полицейский переключил свое внимание на Тома.

— Мистер Козелек, — сказал он. — Как я вижу, вы просто не в состоянии отказаться от гостеприимства Шеффера.

— И кто же это был? — спросил Том. — Официантка? Или один из стариков в угловой кабинке?

— Что‑то я не пойму, о чем вы, — пожал плечами Коннелли.

— Думаю, он подразумевает, что кто‑то сообщил вам, что он до сих пор в городе, — сказал Хенриксон. — И я склонен полагать, что он прав.

— Здесь не Твин Пике, сынок. Я просто проходил мимо и увидел, как вы вдвоем сюда зашли.

Хенриксон отхлебнул пива и посмотрел на полицейского через край кружки.

— Какие‑то проблемы, шериф?

— Я даже не знаю, кто вы такой.

— Я писатель.

— И что писателю делать в Шеффере?

— Пишу большую статью. О туристических достопримечательностях Северо‑Запада.

— А мистер Козелек вам помогает?

— Можно сказать и так.

— Никогда особо не общался с писателями, — заявил Коннелли. — По большей части они сплошное дерьмо.

Тому не понравилось, как двое посмотрели друг на друга. Он попытался сообразить, что бы такое сказать, что‑нибудь банальное, чтобы разрядить атмосферу. Затем снова послышался звук открывающейся двери, и в бар вошли еще двое, стряхивая капли дождя с волос.

— Привет, — сказала одна из них, женщина.

Том понял, что это врач, которая его осматривала. Она подошла к ним и присела рядом.

— Мелисса, — вежливо представилась она. — Не беспокойтесь — когда мы встретились в первый раз, вы были порядком не в себе. Как вы себя чувствуете?

— Превосходно, — ответил Том.

Позади стоял ее муж. Кивнув Коннелли, он направился к бильярдному столу в дальнем углу бара, У него был вид человека, не привыкшего к вежливым беседам.

— Это хорошо, — сказала Мелисса, глядя на Тома так, как обычно смотрят на своих пациентов врачи: отрешенно‑оценивающе, словно подразумевая, что его собственное мнение о состоянии своего здоровья хотя и представляет некоторый интерес, но никак не может служить основанием для диагноза. — Не тошнит? Голова не болит?

— Нет, — солгал он. — Я прекрасно себя чувствую. Спасибо.

— Отлично. О, кстати, на вашем месте я бы не увлекалась лекарственными травами. Никогда не знаешь, как могут подействовать некоторые из них.

Коннелли слегка напрягся.

— С этим мы уже разобрались, — сказал полицейский. — Они не принадлежат мистеру Козелеку.

Хенриксон наклонил голову.

— Что? Лекарственные травы?

Мелисса неуверенно улыбнулась.

— Я нашла несколько пучков в рюкзаке мистера Козелека.

— Мелисса, не будете ли вы так любезны? — попросил Коннелли. — Буду рад, если вы чуть позже составите нам компанию, но сейчас мне нужно кое‑что обсудить с этими ребятами.

— Конечно, — сказала она, вежливо отходя назад.

Возможно, в нормальном состоянии она почувствовала бы себя отвергнутой, но, как это порой бывало, то, что заметил Том в ее взгляде, было вовсе не профессиональной оценкой, а лишь остаточными последствиями довольно большой дозы марихуаны.

— Хотите пива?

— Было бы просто здорово.

Трое посмотрели вслед Мелиссе, направлявшейся в другой конец бара, а затем снова повернулись друг к другу.

— Значит, если эти растения не принадлежат Тому, — сказал Хенриксон, — как они в таком случае туда попали?

— Я думал, вы вообще не знаете, о чем я говорю.

— Прошу прощения, если вам так показалось. На самом деле я полагаю, что вы имеете в виду валериану и шлемник, оказавшиеся в рюкзаке у Тома.

— Что? — Том повернулся к полицейскому. — О чем он?

— Пытается меня превзойти, — сказал тот.

— Не думаю. — Хенриксон достал из кармана пиджака маленький пластиковый пакетик и положил его на стойку. — Это то самое, что нашла доктор?

Коннелли отвел взгляд.

— Растения для меня в основном все выглядят одинаково.

— Но не для меня. Я знаю, что это лекарственные травы и что ими пользовалась вполне определенная группа людей.

— Местные индейцы.

— На самом деле несколько раньше. Послушайте, шериф, судя по реакции Тома, когда я нашел эти растения, сомневаюсь, что он имеет хоть какое‑то отношение к тому, как они оказались у него в рюкзаке, но, вероятно, вы сможете рассказать, как это произошло.

— Их положила туда женщина по имени Патриция Андерс.

Хенриксон улыбнулся.

— Правда? Это же та самая женщина с ботинками.

— Когда она наткнулась в лесу на вещи мистера Козелека, ей стало ясно, что они принадлежат кому‑то, у кого не все в порядке с головой. Миссис Андерс интересуется альтернативными методами лечения, и она оставила эти травы в его рюкзаке в надежде, что, вернувшись, он может узнать их и ими воспользоваться.

На этот раз Хенриксон искренне рассмеялся.

— Да вы шутите, не так ли?

— Так она мне сказала.

— Давайте разберемся. Она совершенно случайно оказывается там в своей новенькой обувке и находит маленький лагерь Тома. Из этого она делает вывод, что Том повредился рассудком, и решает оставить в его рюкзаке лекарственные травы, на случай, если он сообразит, что это такое, и решит их принять? Травы, которые она совершенно случайно взяла с собой, собираясь на прогулку в лес? Причем такие, которые большинство современных людей принимают в виде настойки или, по крайней мере, отвара?

— Порой люди совершают весьма странные поступки.

— Да, бывает. Наверняка. Что ж, спасибо вам, шериф. Эти растения беспокоили меня с тех пор, как я их нашел. Рад слышать столь прямое и заслуживающее доверия объяснение. — Хенриксон встал и улыбнулся Тому. — Что ж, друг мой, жаль, что мы не встретились с этим джентльменом раньше. Похоже, у него есть ответы на все наши вопросы. А теперь — я довольно‑таки устал после нашей сегодняшней прогулки и думаю, пора в койку.

Коннелли не пошевелился.

— Я бы в самом деле предпочел, чтобы вы, джентльмены, подумали о том, чтобы перебраться в какой‑нибудь другой очаровательный городок Северо‑Запада.

— Возможно, — ответил Хенриксон. — А я бы предпочел, чтобы вы перестали приставать к моему другу. Он знает, что он видел, и вы тоже. Он видел снежного человека.

— Их не существует. Он видел медведя.

— Верно. Вы продолжаете в это верить. Но если не хотите более серьезных последствий — я бы посоветовал вам оставить его в покое.

Хенриксон подмигнул и, не оглядываясь, направился к двери. В крайнем замешательстве, не вполне понимая, изменилась ли ситуация к лучшему или к худшему, Том последовал за ним.

Как только они вышли на улицу, журналист быстро зашагал в сторону мотеля сквозь дождь, начинавший сменяться мокрым снегом.

— Джим? — спросил Том, пытаясь его нагнать. — Что, черт побери, происходит?

— Я знал, что напал на след, как только нашел эту траву у вас в рюкзаке. Я просто не ожидал, что мне поднесут ее на блюдечке.

— Объясните.

— Вы ведь слышали о траволечении, верно?

— Конечно. Когда для лечения болезней используют травы, а не лекарства. Что‑то вроде ароматерапии.

— Нет, — сказал Хенриксон, перешагивая через невысокое ограждение вокруг автостоянки мотеля. — Совсем другое. Люди пользовались травами уже очень, очень давно. Медикаменты ведь не более чем специализированный вид пищи, не так ли? В семидесятые годы в Северном Ираке нашли неандертальское захоронение. Тело было похоронено вместе с восемью различными цветами, почти все из которых до сих пор используются нынешними травниками. Неандертальцы знали о них шестьдесят тысяч лет назад, возможно и намного раньше. И именно поэтому они и оказались у вас в рюкзаке.

— Не понимаю. Почему?

— Потому что существо, которое вы видели, на самом деле вернулось. Оно вернулось и положило травы туда, где вы могли их найти.

Том остановился.

— Неандерталец прописал мне травы?

— Ну вот, вы все поняли. — Хенриксон достал ключи и нажал кнопку. Его «лексус» моргнул фарами. — Залезайте.

— И что дальше?

— Садитесь в машину, и расскажу.

Том забрался на пассажирское сиденье. Хенриксон резко развернул машину и помчался по главной улице мимо бара «У Фрэнка» на восток.

Тому показалось, хотя он и не вполне был в этом уверен, что он заметил Коннелли, смотревшего им вслед из окна бара.

— Джим, куда мы едем?

— Кое с кем побеседовать, — ответил тот. — Кое с кем, кто знает намного больше, чем это кажется.

В течение получасовой поездки Хенриксон не сказал больше ни слова. Том понял, куда они едут, задолго до того, как машина свернула на уединенную дорогу, ведшую к участку, на который не находилось желающих. Хенриксон остановился на обочине в пяти ярдах от ворот дома Андерсов. Двигатель он оставил работающим, но выключил фары. Наступила кромешная темнота.

— Подождите здесь.

Том смотрел, как репортер выходит из машины и идет к дому. Когда Хенриксон прошел мимо деревянной таблички, его уже почти не было видно. Десять минут спустя он вернулся.

— На этот раз кто‑то есть дома, — сказал он. Взгляд его был холоден, в волосах белели мокрые льдинки. — По крайней мере, свет горит.

Проехав через ворота, он медленно двинулся по дорожке среди деревьев.

— Вы не включили фары.

— Совершенно верно.

За предпоследним поворотом показалось озеро, поблескивавшее застывшей поверхностью в неровном лунном свете. Что‑то сверхъестественное было в его виде, словно оно гордилось тем, что никогда не меняется и всегда останется прежним. Затем Том различил темные очертания хижины, примостившейся среди деревьев, и два тусклых желтых прямоугольника окон.

Хенриксон выключил двигатель и некоторое время сидел, глядя на дом.

— Ладно, — сказал он. — Пошли. Не хлопайте дверцей.

— Послушайте, Джим, — возразил Том. — Нельзя же так. Надо было сначала позвонить. Мы же не можем просто так заявиться. Если у ее дверей появятся двое мужиков, она же перепугается до смерти.

Хенриксон повернулся к нему, и по его лицу пробежала странная гримаса. Она не походила на улыбку, хотя в ней и было много общего с тем, что Том много раз видел прежде, и у него вдруг возникла неприятная мысль — а может, и тогда он вовсе не улыбался?

— Выходите, — сказал репортер.

Том выбрался на холод, щурясь под мокрым снегом. Тихо закрыв дверцу, он взглянул на хижину. Если Хенриксон прав, женщина солгала, чтобы поставить его в дурацкое положение, по крайней мере один раз, а может быть, и два. Конечно, Коннелли поверил ей, а не ему, особенно если терпеть не мог даже мыслей о снежном человеке. И своей ложью эта женщина полностью разрушила его историю.

Если для того, чтобы это исправить, требовался небольшой вечерний сюрприз — что ж, возможно, ничего страшного.

Том повернулся, услышав, как Хенриксон открывает багажник. Достав оттуда большой рюкзак, он плавным движением закинул его за спину, затем снова наклонился, опустив в багажник обе руки. Когда он выпрямился, Том изумленно уставился на него.

— Что это, черт побери?

Вопрос был глупым. Не было никаких сомнений в том, что на плече у Хенриксона висит ружье. И точно так же не было сомнений, что в руке он держит крупнокалиберный пистолет. Ни то ни другое не походило на оружие из охотничьих магазинов — скорее на то, которое можно увидеть в новостях, на фоне клубов дыма на заднем плане.

Хенриксон закрыл багажник.

— В лесу может быть опасно, — сказал он.

— Сейчас — наверняка, — кивнул Том. — Господи… послушайте, нельзя ли оставить все это в машине?

Репортер повернулся и направился к хижине. Внезапно перестав понимать, что, собственно, происходит, Том поспешил следом. Когда он нагнал его, Хенриксон уже стучал в дверь. Они немного подождали. Хенриксон уже поднял было руку снова, но остановился, наклонив голову. Том ничего не слышал.

Затем раздался звук двух отпираемых засовов, и дверь открылась.

На пороге стояла Патриция Андерс. За ней виднелась маленькая уютная комната. Женщина выглядела чуть старше, чем помнил Том, и чуть ниже ростом. Однако в ее взгляде не чувствовалось ни страха, ни удивления.

— Добрый вечер, мистер Козелек, — сказала она. — Кто ваш друг?

— Вы знаете, кто я, — ответил Хенриксон.

— Нет, — возразила она. — Не знаю. Но я знаю, зачем вы здесь.

— Тогда все намного проще.

Она пожала плечами.

— Мне все равно. Я ничего вам не скажу.

— Скажете, — ответил Хенриксон.

Голос его прозвучал несколько странно. Он прошел мимо женщины в дом, окидывая взглядом пол и стены. Увидев телефон, он выдернул провод из розетки, затем нашел мобильник женщины, швырнул его на пол и раздавил.

— Джим, — в ужасе пробормотал Том, — так же нельзя.

— Что нельзя? — спросила женщина. Она изо всех сил старалась выглядеть невозмутимой, но голос ее звучал сдавленно, лицо напряглось. — Как по‑вашему, зачем он здесь?

— Он репортер, — сказал Том, входя. — Он хочет написать о том, что я видел. Вот и все.

Патриция посмотрела на него.

— Господи, ну и дурак же вы, — сказала она.

— В каком смысле? — огрызнулся он. Он уже устал от ощущения, что все вокруг все понимают, кроме него самого.

— Он здесь не для того, чтобы писать. Он охотник. И он пришел, чтобы убить.

— Убить кого?

— Медведя, я полагаю. Больше в этих лесах никого нет.

Том взглянул на Хенриксона и понял, что его друг больше не похож на репортера. Отчасти — из‑за оружия, отчасти — из‑за того, как тот распахивал стоявшие у задней стены кухонные шкафы, роясь в их содержимом так, словно для него не имело никакого значения, что это вовсе не его собственность.

— Джим, скажите, что это неправда.

— Миссис Андерс кое‑что скрывает, но во всем остальном могу с ней полностью согласиться, — не оборачиваясь, сказал Хенриксон. — И насчет моих намерений, и насчет твоего интеллекта. Ага.

Он вытащил большой моток веревки и бросил его Тому.

— Свяжи ей руки за спиной.

— Вы шутите, — сказал Том. — Я этого делать не буду.

Дуло ружья Хенриксона описало короткую дугу, остановившись напротив лица Тома. Он даже не заметил, как оно появилось.

Попятившись, он наткнулся на кухонный стол, поскользнулся на ковре и рухнул на пол. Словно в тумане, он видел, как Хенриксон перешагивает через него и пинком захлопывает входную дверь, затем хватает женщину за волосы. Том тряхнул головой, чувствуя, будто ему в обе ноздри воткнули по отвертке.

— Можете сделать это прямо сейчас, — услышал он приглушенный голос женщины. — Помощи от меня вы все равно не дождетесь.

В ответ Хенриксон ударил ее по лицу, отбросив на кушетку. Затем встал над Томом, держа в руках веревку.

— Мы должны найти эту тварь, — тихо сказал он. — А потом я сделаю то, зачем пришел.

Том уставился на него, чувствуя, как у него из носа течет кровь, и поняв наконец, почему у Хенриксона изменился голос. От всего его прежнего дружелюбия не осталось и следа, и теперь его голос был голосом чужака. Тому показалось, будто он никогда прежде не был в одном помещении с этим человеком и что любой, услышавший этот голос, вероятно, запомнил бы его на всю жизнь. Этот голос говорил — я тебя знаю. Я знаю о тебе все и обо всех других тоже.

— Ты мне поможешь, потому что иначе я заставлю тебя ее убить. Не думаю, что тебе это понравится.

В ответ Том смог лишь покачать головой.

— Ты это сделаешь, — сказал Хенриксон. — В конце концов, это будет уже не в первый раз. Хотя должен признать, что обстоятельства совсем другие.

— Заткнись, — ответил Том.

Женщина теперь не отрываясь смотрела на него.

— У Тома руки уже в крови, — сказал ей Хенриксон. — Когда‑то он работал в дизайнерской фирме в Лос‑Анджелесе. Все как положено — хорошая машина, хорошая семья, регулярные встречи с симпатичной девушкой‑дизайнером. Однажды они засиживаются в офисе допоздна, по дороге домой немного выпивают, на перекрестке возле ее дома Том проезжает на красный свет, и в их машину со стороны пассажира врезается «порше». Девушка погибает на месте, так же как и маленький мальчик у нее в животе, о котором Том не знает. На Томе ни царапины, и, к счастью, водитель «порше» пьян в стельку. И Том уходит.

— Ты так думаешь? — заорал Том, вскакивая на ноги. Он быстро утер нос рукавом, почти не ощущая боли. — Ты действительно думаешь, будто я просто так взял и ушел?

— Ты жив, они мертвы, — сказал Хенриксон. — И ты правильно все рассчитал.

Том рванулся к нему, но тот уже предвидел это заранее. Ствол пистолета уперся прямо в середину лба Тома.

— Я заставлю тебя ее убить, а потом, когда все будет кончено, я тебя отпущу, — сказал Хенриксон. — В прошлый раз ты не сумел покончить с собой, сомневаюсь, что сможешь это сделать снова. Я позволю тебе существовать год или два, а потом найду тебя и избавлю от страданий. Возможно. Или мы можем найти эту тварь, сфотографируем ее, а потом она сбежит — по крайней мере, так будут думать другие. Все будет хорошо. Ты добьешься признания и цели, которых, как ты теперь знаешь, не ищут в трусах у молодых девушек. Возможно, Сара даже примет тебя обратно.

— Откуда ты все это знаешь?

— Потому что он не человек, — тихо сказала женщина.

Хенриксон коротко рассмеялся.

— Том, черт бы тебя побрал, ты свяжешь ей руки или как?

Том посмотрел на Патрицию. Лицо ее покраснело, но взгляд был ясным и направлен прямо на него.

— Не надо, — сказала она. — Не ради меня. Ради них.

Но он отвернулся, и, когда моток веревки ударился о его грудь, он его поймал.


Глава 24


— Уорд, не дергайся, ради бога.

— Мне больно.

— Ну пожалуйста, будь хорошим мальчиком.

— К черту. Я давно не подросток. И достаточно взрослый для того, чтобы крепко выругаться, когда мне больно.

Я сидел на пассажирском сиденье, выставив наружу ноги. Нина склонилась надо мной, прижимая к моему плечу пропитанный дезинфицирующим средством бинт. Я понятия не имел, где мы, если не считать того, что мы находились на парковке возле бензоколонки рядом с маленьким городком, названия которого не знали.

— Все чисто, — сказал она. — По крайней мере, мне так кажется.

Бросив взгляд на плечо, я увидел рваную рану, пересекавшую дельтовидную мышцу. Она все еще кровоточила, но намного меньше, чем в течение всех пятидесяти миль, которые мы проехали от Фресно. Однако рана болела, несмотря на то что я проглотил целую горсть самого сильного обезболивающего, какое только нашлось в аптеке, где мы покупали бинт и дезинфицирующий раствор. Казалось, будто мне восемь лет и какой‑то хулиган раз за разом бьет меня кулаком в плечо столь резко и быстро, что удары сливаются в одну долгую, пронизывающую боль.

Нина обеспокоенно смотрела на меня, словно надеясь, что сделала все как надо и что я больше не стану скулить. Я понял, что рана в моем плече не идет ни в какое сравнение с той, что она получила в Холлсе. Кроме того, я понял, что должен быть благодарен судьбе за то, что пуля не попала на девять дюймов правее, мне в спину.

— Спасибо, — сказал я. — Мне уже лучше.

— Врешь, — ответила она. Встав, она посмотрела из‑за крыши машины на бензоколонку, где за окном стоял бородатый мужчина. — За нами наблюдают.

— Это всего лишь местная обезьяна. Думает, собираемся ли мы купить бензина или еще чего‑нибудь. Все в порядке. Далеко не все только и думают о том, как бы до нас добраться.

— Неплохая теория, — сказала Нина. — Доказательства есть?

— На самом деле нет.

— И что будем делать?

— Наверное, тебе нужно позвонить кое‑кому, — сказал я. — Сообщить им насчет Монро.

— Они уже знают, — мрачно ответила она — При нем наверняка есть удостоверение.

— Я имею в виду не сам факт его смерти, — сказал я. — Я имею в виду все то, что произошло. И что это означает.

— Мы этого наверняка не знаем, — ответила она.

— Да все мы знаем.

— Я не видела человека, который вышел из «Найтса» и убил полицейского. У меня есть лишь показания свидетелей.

— Знаю. Но он явно был очень похож на того, который пытался убить нас. Вплоть до одежды.

— Описание слишком общее. Любой мелкий служащий в этих краях вряд ли сильно бы от него отличался.

— Я не имею в виду только внешнее сходство. Я имею в виду, что он из тех, кто может войти в ресторан и начать стрелять, при свидетелях, даже когда трое стреляют в ответ. Не стоит искать сущностей сверх необходимого. Вряд ли нам следует заниматься поисками двоих.

— Так кто же он? Если у тебя возникла некая мысль, будь добр, изложи мне ее поподробнее.

— Нам нужно ехать дальше, — сказал я. — И не только потому, что надо убраться отсюда, но и потому, что сегодня нам нужно встретиться с одной женщиной, а живет она довольно далеко.

— Где?

— На севере. Дай мою сумку. Там есть адрес.

Миссис Кэмпбелл дома не оказалось.

На этот раз я позвонил заранее, задолго до того, как мы добрались до Сан‑Франциско. Телефон не отвечал, не было и автоответчика. Удивительно, насколько быстро привыкаешь к мысли о том, что у домов есть память и они умеют связываться с посторонними и передавать от них сообщения. Этот же дом ничем не мог нам помочь. Так что мы просто поехали туда. Нина тем временем продолжала отказываться звонить в ФБР в Лос‑Анджелесе. Там либо уже и так знали о Монро, либо должны были вскорости узнать. В любом случае, она не слишком склонна была им доверять. Я считал, что она не права и вполне имеет смысл как можно раньше заявить о нашей ситуации и нашей невиновности. То, что в органы правопорядка затесалась одна странная личность, вовсе не означало, что ими изобилует вся организация. Однако убедить ее мне не удавалось, и в конце концов мы прекратили разговор на эту тему. Чем дольше я находился в обществе Нины, тем сильнее у меня возникало чувство, что ее внутреннюю оборону — целую крепость, со рвом и башнями, а возможно, и с кипящим маслом в резерве — практически невозможно преодолеть.

Боль в плече вполне можно было вытерпеть, по крайней мере пока я продолжал глотать обезболивающее. Что хуже, рану начало неприятно стягивать, и к тому времени, когда мы доехали до Сан‑Франциско, мне казалось, будто ее неумело зашили изнутри грубыми нитками. Это отвлекало меня от чтения карты, что само по себе было неплохим разделением труда. Нина хорошо водила машину, но чувства направления ей явно недоставало, и неудобства, порой возникавшие в трехмерном пространстве, похоже, ее раздражали. Мне бы не хотелось видеть ее за рулем военного «хаммера»: скорее всего, она просто поехала бы напрямик сквозь все, что попалось бы на пути.

— Почему именно сейчас? — наконец спросила она. — Зачем им было ждать три месяца? Ладно, тебя найти было сложно, но со мной и Джоном можно было разделаться практически сразу.

— Видимо, им требовалось время на перегруппировку сил, после того как Холлс взлетел на воздух.

— Но вряд ли все они были там. Если они действительно столь могущественны, как мы полагаем, то их наверняка больше. Ты считаешь, что тот тип, которого я видела с Монро, — один из них?

— Да, — ответил я. — И это меня пугает.

— Меня тоже. Но еще труднее поверить, что им не удалось нас убить.

— Они недавно пытались. Причем всерьез.

— Да, но почему не раньше?

— Ты работаешь на ФБР. Если тебя найдут в мусорном контейнере, то начнут возникать вопросы. Вопросы, от которых никуда не деться. Вполне возможно, Монро в ответ устроил бы крестовый поход.

— Ради блага департамента, конечно. Но я‑то все равно была бы уже мертва.

— Эти люди смотрят далеко вперед. Судя по тому, что мы видели в хижине возле Якимы, они занимаются своим преступным ремеслом уже давно. Они собирались заставить нас попотеть, выманить на территорию, где мы не представляли бы для них реальной опасности, а потом разделаться с нами, когда представится возможность. Все изменилось сразу же после того, как Джон прикончил этого Ферильо, основательно разворошив их гнездо. Очевидно, они наблюдали за ним после исчезновения его дочери и засняли на видеокамеру, как он выходил из дома Делонга. Видимо, они решили оставить все как есть, возможно, Делонга и так уже пора было списывать в расход, но сейчас Джон совершил нечто такое, что заставило их вспомнить прошлое. Джон — ключ ко всему.

— Если он в ближайшее время не позвонит, я сама его убью.

— Отлично, — сказал я. — Я помогу.

В начале десятого мы уже подъезжали к дому миссис Кэмпбелл. Я снова позвонил, и снова никто не ответил. Либо она не брала трубку по каким‑то своим причинам, либо ее не было дома. Первое казалось достаточно бессмысленным, второе меня основательно беспокоило.

Нина остановила машину перед домом, который выглядел совершенно темным, если не считать фонаря над входом. Мы вышли и посмотрели на дом.

— Никого нет, Уорд.

— Возможно.

Я поднялся по ступеням и нажал кнопку. Внутри послышался мелодичный звон. Свет не загорелся, и никто не подошел к двери.

— Мне это не нравится, — сказал я. — Пожилые люди редко выходят на улицу. Они всегда дома.

— Может, стоит поговорить с соседями?

Я посмотрел на себя, потом на нее. На ее блузке расплылось приличного размера кровавое пятно. Рукав моего пиджака висел на перевязи и казался в свете уличного фонаря испачканным чем‑то темным.

— Hv да, конечно.

— Понимаю, — кивнула Нина. — Так что будем делать?

Я достал банковскую карточку, которая до сих пор не действовала, но которую у меня так и не хватало духа выкинуть.

— Здорово, — сказала Нина.

Она отвернулась, глядя на соседние окна, пока я просовывал карточку между дверью и косяком.

Пять минут спустя мы убедились, что миссис Кэмпбелл действительно нет дома. Я отчасти был уверен, что мы обнаружим ее с торчащим из головы топором, но во всех комнатах было пусто и чисто.

— Значит, ее нет, — пожала плечами Нина. — Возможно, она просто намного общительнее тебя.

Мы сидели и ждали до половины десятого. Потом Нина осталась, а я отправился бродить по дому. В конце концов я оказался в коридоре, где увидел нечто, чего не заметил раньше. Телефонный столик. Предмет мебели, предназначенный в качестве подставки для телефона в те времена, когда возможность разговаривать с другими на расстоянии еще казалась чем‑то выдающимся. Рядом с самим телефоном лежал маленький блокнот в переплете из ткани в цветочек.

Записная книжка.

Я взял ее и перелистал до буквы Д. Ни одной знакомой фамилии. Потом, сообразив, что, скорее всего, сам поступил бы так же, посмотрел на букву М.

Там оказался нужный мне номер.

Я снял трубку и набрал его. Время было позднее. Миссис Кэмпбелл говорила мне, что у Мюриэль есть дети, но я не понял, какого возраста. Возможно, мне могли устроить скандал, даже если предположить, что она подойдет к телефону.

— Дом Дюпре.

— Мюриэль?

— Кто это?

— Меня зовут Уорд Хопкинс. Мы…

— Я помню, кто вы. Как вы узнали мой номер?

— Я в доме миссис Кэмпбелл. Номер в ее записной книжке.

— Что, черт возьми, вы там делаете?

— Мне срочно нужно с ней поговорить. Я приехал, чтобы с ней встретиться, но ее не оказалось дома. Я забеспокоился и решил проверить.

— О чем вам беспокоиться? Вы знаете что‑то такое, чего не знаю я?

— Мюриэль, вы можете просто сказать — вы знаете, где она?

Последовала пауза, потом:

— Подождите.

Голос в трубке зазвучал приглушенно, так что я не мог разобрать ни слова. Затем снова стал четким.

— Она согласна поговорить с вами, — сказала Мюриэль, давая понять, что, по ее мнению, этого бы делать не стоило. — Приезжайте лучше сюда.

Ехать нужно было минут двадцать. Вид у Мюриэль Дюпре, когда она открывала дверь, был не слишком гостеприимным, но в конце концов она отошла в сторону, пропуская нас, и подозрительно посмотрела на Нину.

— Кто это?

— Друг, — сказал я.

— Она знает, что у нее кровь на блузке?

— Да, — ответила Нина. — Слишком долгим был сегодня день. У Уорда тоже кровь.

— Он же мужчина. Чего вы еще ожидали?

В доме миссис Дюпре было чисто и просторно, и, судя по тому, как он был обставлен, здесь жили те, кто действительно ценил спокойствие и порядок. Она повела нас по коридору в заднюю часть дома, где большая кухня переходила в гостиную. Миссис Кэмпбелл сидела в кресле возле электрического камина. Выглядела она намного более хрупкой, чем я помнил.

— Прошу прощения за вопрос, — сказал я. — Что вы здесь делаете?

— А что, у нее есть какие‑то причины здесь не быть?

Я бросил взгляд на Мюриэль и понял, что миссис Кэмпбелл значит для нее очень много. И хотя весь вид хозяйки дома словно говорил: «Пошел к черту», в нем явно чувствовалась озабоченность. И возможно, страх.

Я присел на край дивана.

— Миссис Кэмпбелл, — сказал я, — я бы хотел кое о чем вас спросить…

— Знаю, — ответила она. — Так что давайте без лишних слов.

— Но почему вы здесь?

— Порой случаются весьма странные вещи, — сказала Мюриэль. — Джоан слышала по ночам какие‑то непонятные звуки возле своего дома. Там, где она живет, в этом нет ничего необычного, но потом к ней явился какой‑то человек и начал задавать множество вопросов.

— Когда это было?

— На следующий день после того, как приходили вы, — ответила миссис Кэмпбелл. — Все в порядке, Мюриэль. Я с ним поговорю.

— Как выглядел этот человек?

— Примерно вашего роста. Чуть шире в плечах.

Я посмотрел на Нину.

— Это Джон. По крайней мере, я на это надеюсь. Он детектив и вполне мог суметь найти старый список сотрудников приюта.

— Он знал, что я там работала, это точно. Однако на его вопросы я ответить не смогла, и он ушел. Он был достаточно вежлив, но не похож на человека, который относится подобным образом к каждому.

— О чем он вас спрашивал?

— О том же, о чем собираетесь спросить вы. Но теперь я знаю ответ.

— Когда мы говорили с вами в прошлый раз, вы рассказывали мне про семью, которая взяла к себе Пола. Где у женщины был пес, погибший при странных обстоятельствах.

— Я помню.

— Их фамилия была не Джонс?

Нина удивленно уставилась на меня.

— Нет, — ответила миссис Кэмпбелл. — Их фамилия Уоллес. Джонс — это другая семья. Которая избавилась от него, когда у них родилась девочка.

У меня закружилась голова.

— И вы об этом до сих пор помните?

— Она попросила меня узнать, — тихо сказала Мюриэль. — После того как вы ушли, она мне позвонила. Сперва я подумала, что она рассердится на меня за то, что я вас с ней свела. Но она не сердилась.

— Я попросила Мюриэль провести для меня небольшое расследование, — сказала миссис Кэмпбелл. — Попытаться найти нескольких моих старых коллег, с которыми я когда‑то вместе работала. Одну нашли во Флориде, другую — в Мэне, куда она переехала, чтобы быть ближе к семье, но ее дети умерли раньше. Что поделаешь, такова жизнь. Втроем мы совместными усилиями вспомнили имена семей, в которых воспитывался Пол.

Она прикусила губу.

— Так что же все‑таки случилось?

— Пол убил двух женщин, — сказал я. — Джессика Джонс была найдена мертвой в мотеле пять дней назад, в Лос‑Анджелесе. Кэтлин Уоллес — вчера утром.

— Где?

— Севернее, на восточной окраине Сиэтла. Он убил их и оставил при трупах стертые жесткие диски. Похоже, под этим подразумевается разрыв с прошлым, начало новой жизни, возможно, даже нечто вроде очищения.

— О господи, — сказала старушка.

Руки ее тряслись. Мюриэль мягко положила ладонь ей на плечо.

— Джессика и Кэтлин были детьми в его приемных семьях? — спросила Нина. — И только поэтому он их убил?

— В этих семьях пытались принять его как своего, по сути, старались дать ему родной дом. Но что‑то, похоже, в нем самом этому препятствовало, и, судя по всему, ему нужен кто‑то, кого можно было бы в этом обвинить. Он полностью стирает свой диск. Он… Миссис Кэмпбелл, вы, случайно, не знаете, где сейчас живут родители Кэтлин Уоллес?

— Они умерли, — ответила Мюриэль. — Естественной смертью, пять лет назад. Скажем так — почти естественной. Они отправились покататься на парусной лодке, которая затонула в заливе. Никто не увидел в этом ничего подозрительного.

— А что насчет Джонсов? — спросил я.

— О них я ничего не знаю.

— Полиция Лос‑Анджелеса разыскивает их в Монтерее, — сказала Нина. — Я же тебе говорила. У них есть адрес, но дома никого не оказалось. Соседи говорят, что не видели их уже шесть недель. Предполагается, что они уехали отдыхать.

— Возможно, и так, — ответил я.

Но перед моим мысленным взором возникли двое, примерно подходящего возраста, чьи тела я видел на уединенной равнине в пятистах милях к северу от того места, где находился сейчас. Джон сфотографировал их, и вполне мог выяснить, кто они — если предположить, что он решил скрыть успехи, которых добился в своем расследовании, от меня и Нины. Однако я не был в чем‑либо уверен настолько, чтобы сказать об этом вслух. С той же вероятностью Джон мог действительно отправиться во Флориду и выяснить обстоятельства, побеседовав с одной из подруг старушки.

Нина смотрела на меня.

— Откуда ты знаешь, Уорд?

— Я ничего не знаю, — рассеянно сказал я. — Мне просто стало интересно, зачем убийца забрал фотографию родителей Джессики. Если кто‑то собирается взять нечто на память, типа талисмана, то обычно это нечто более близкое к жертве — часть тела или предмет одежды. Вместо этого он забрал фотографию, на которой даже не было самой убитой. Монро говорил, что кто‑то пытался выяснить ее адрес несколько месяцев назад; это куда больше похоже на выслеживание конкретной жертвы, чем на обычное серийное убийство. И предположим, что убийца Джессики и убийца полицейского — разные люди. Каковы мотивы у того, кто убил копа? Только подставить того, кто убил Джессику. Вряд ли полиция станет тратить много времени на убитую женщину в пыльном мотеле, даже если она красивая и у нее во рту жесткий диск. Но если при этом еще средь бела дня пристрелили полицейского — то неожиданно прибывает целая бригада, включая лейтенанта из отдела убийств и начальника местного ФБР, каждый из которых первым стремится оказаться на месте преступления — при том что последнего еще и предупредили заранее по телефону.

— Но откуда следует, что Джессику убил Человек прямоходящий?

— Нина, что тебе еще нужно? Ты только что слышала, как миссис Кэмпбелл подтвердила единственно возможную связь, которая существовала между двумя женщинами, убитыми одинаковым образом. Это Пол.

— Да. Но откуда ты знал об этом до того, как оказался здесь?

— Я не знал. Я просто… Если нас пытались убить во Фресно, и вполне возможно, что в Лос‑Анджелесе был тот же самый тип, то как еще можно это сопоставить?

— Миллионом способов, Уорд. Хорошо, стрелок работает на «соломенных людей». Возможно. Допустим, он пытается привлечь внимание к убийце. Может быть. Но каким образом ты делаешь из этого вывод, что убийца — твой брат? Почему это единственное решение?

Я не понимал, к чему она клонит.

— Потому что… потому что я предполагаю, что если они пытаются сделать так, чтобы кого‑то поймали, то лишь потому, что не могут добраться до него сами. Это может быть лишь некто опасный, самостоятельный и не подчиняющийся обычным человеческим нормам, притом настолько, что они вынуждены прибегать к помощи сил закона, пытаясь его поймать.

— Но зачем им это? Он же один из них. Он поставлял им жертвы, помогал взрывать здания и устраивать расстрелы. Почему…

— Потому что он совершил и кое‑что еще — убил моих родителей, похитил дочь Зандта, из‑за чего к этим людям с недвусмысленными намерениями явились четверо человек с оружием. Из‑за него убили их адвоката. Из‑за него их логово в Монтане ценой в миллионы долларов взлетело на воздух. И кто знает, что он еще успел сделать? Если Пол оказался в положении изгоя — он способен на многое. Чертовски многое!

Внезапно я понял, что обе женщины удивленно смотрят на нас и что мы с Ниной кричим друг на друга. Я попытался говорить спокойнее.

— Нина, не вижу тут никаких проблем. Ты ведь только что слышала, что…

— Уорд, ради всего святого — это мог быть Джон.

Я уставился на нее, неожиданно утратив весь свой пыл.

— Что ты имеешь в виду?

— Кого, как мы знаем, ненавидят «соломенные люди»? Джона. Кого обвиняет видеозапись, которую они предоставили? Джона. Кто убил человека, который имел к ним лишь некоторое отношение? Джон. Почему не могло быть так, что этих женщин убил Джон?

— Потому что… зачем ему это делать, черт возьми?

— Они были частью жизни Человека прямоходящего. Ты знаешь, как поступил с ним твой брат. Он похитил Карен. Он убил ее, но не слишком с этим торопился. Он исчез вместе с ней и подтвердил, что она мертва, лишь когда выложил из ее костей путь в ловушку, где собирался убить и его самого. Он полностью разрушил жизнь Джона. Что, по‑твоему, может остановить Джона перед тем, чтобы ему отомстить?

Я открыл рот и снова его закрыл.

Нина встала. Я никогда прежде не видел ее столь разозленной.

— К черту, Уорд. Пойду подожду в машине.

Она вышла, хлопнув дверью. Я повернулся к женщинам, которые смотрели на меня, словно пара любопытных кошек.

— Спасибо, — сказал я. — Я пойду.

Откуда‑то сверху послышался детский плач.

— О черт, — сказала Мюриэль. — Уже ночь.

Я был возле двери, когда раздался голос миссис Кэмпбелл.

— Знаете, вы меня ведь даже не спросили, что, по‑моему, вам хотелось бы узнать.

Я повернулся.

— О чем вы?

— Мне ничего не известно о том, кто и кого хочет поймать, — сказала она, — но я решила, что вам хотелось бы знать, куда он отправился в последний раз.

— Когда? — спросил я, не понимая, о чем она говорит, и отчасти ожидая услышать шум отъезжающей машины.

— Еще тогда. Я про семью, которая его взяла, — сказала она. — Моя подруга во Флориде рассказала, что семья переехала в Вашингтон, поскольку мать женщины к старости уже не могла ухаживать за собой. Последний раз Диана что‑то слышала о них через год после их переезда. Муж ушел из семьи с какой‑то девушкой, с которой познакомился в баре.

— Она не запомнила фамилию?

— Запомнила, поскольку она похожа на фамилию одного гитариста, который уже умер, но в те годы был знаменит. Диана тогда очень этим увлекалась. Правда, пишется она по‑другому.

Я тряхнул головой.

— Кто?

— Хенриксоны, — сказала она. — Они жили в городке под названием Сноукальм или вроде того, в Каскадных горах.

До аэропорта Нина ехала, погруженная в мрачное молчание. Я пытался с ней заговорить, но она напоминала водителя‑призрака, застывшего вне времени или в прошлом. Так что мы оба молчали, и я думал о Джоне Зандте, а также о том, на что тот способен, а на что нет. Кроме того, я вспомнил кое‑что, что он сказал мне, когда мы встречались возле отеля в Сан‑Франциско, и что тогда показалось мне не имеющим особого смысла:

«Иногда приходится вернуться, чтобы сделать то, что нужно сделать».

Теперь я понимал, что он мог иметь в виду.

Нина заехала на стоянку, и мы вышли. Она направилась прямо к лестнице, и я последовал за ней, с трудом удерживая сумку.

— Нина, — громко сказал я.

Голос мой отразился от грязного бетона и вернулся гулким эхом.

Она развернулась и ударила меня по лицу. От неожиданности я отшатнулся. Она наступала на меня, снова и снова нанося пощечины и выкрикивая что‑то неразборчивое.

Я попытался прикрыться левой рукой, но из‑за боли в плече движение получилось неуклюжим. Я понял, что она это тоже заметила, в последнее мгновение удержавшись от удара прямо в плечо.

Она яростно уставилась на меня, и глаза ее показались мне настолько ярко‑зелеными, какими я их еще никогда не видел.

— Когда ты наконец это прекратишь? — закричала она. — Когда ты перестанешь что‑либо от меня скрывать?

— Нина, я не знал…

— Мне плевать. Просто плевать. Не надо относиться ко мне как к какой‑нибудь… шлюхе, которая принимает на веру все, что ей говорят. Джон тоже так поступал, и, если я еще когда‑либо его встречу, я расквашу ему нос.

— Прекрасно, только при чем тут…

— При чем тут ты, бедняжка? В течение двух дней меня отстраняют от работы, мой бывший любовник начинает убивать людей, бог знает скольких, я теряю своего самого старого друга, и на моих глазах убивают моего босса. У меня до сих пор его кровь на блузке, и люди показывают на меня пальцами. Так как, как ты смеешь…

Внезапно она замолчала, дважды быстро моргнула, и я понял, что ее глаза кажутся ярче не только оттого, что я смотрю в них с близкого расстояния, но еще и оттого, что они полны слез. Я рискнул положить руку ей на плечо. Она резко сбросила ее, и неожиданно ее глаза снова стали сухими.

— Нина, прости меня. Послушай… я просто не привык кому‑либо что‑то рассказывать. Я три месяца провел в пустоте, да и до этого особой общительностью не отличался. Всю мою жизнь я полагался на сочувствие со стороны незнакомых людей, горничных и барменов. Я просто не привык к тому, что кто‑то вообще меня слушает. Всем было на меня наплевать.

— Я не говорю, что мне на тебя наплевать. Я просто хочу, чтобы ты мне не лгал. Не скрывай ничего от меня. Никогда.

— Хорошо, — сказал я. — Я понял.

По крайней мере, мне так показалось. Джон нанес ей глубокую рану. Сейчас я просто оказался на его месте. Судя по тому, насколько она была разъярена, ему повезло, что сейчас его не было рядом.

Она отступила на шаг и уперла руки в бока, затем отвела взгляд и резко выдохнула.

— Я не сделала тебе больно? Плечо не болит?

— Самая меньшая из моих проблем, — сказал я. — Чувствую себя так, будто ударился лицом о стену. Твои пощечины надолго запоминаются.

Она снова посмотрела на меня, наклонив голову.

— Верно. И теперь ты это знаешь. Так что не вынуждай меня повторять.

— Постараюсь.

— Не просто постарайся. Постараться может любой. А мне нужно большее.

— Ладно, — с серьезным видом сказал я. — Можешь мне поверить. Больше не буду.

— Вот и хорошо, — ответила она, и от ее короткой улыбки у меня поднялись волосы на загривке. — И помни — у меня еще есть и пистолет.

Быстро повернувшись, она направилась к лестнице.

— Господи, — сказал я. — Ты и в самом деле совсем не похожа на других девушек.

— О да, — кивнула она, и на этот раз я не смог понять, шутит она или нет. — Вы, мужчины, просто понятия не имеете, какими мы порой бываем.

Мы едва успели на последний рейс до Сиэтла. Когда мы вышли из аэропорта, была уже полночь. Купив в Такоме карту и пару гамбургеров, мы готовы были отправиться в путь во взятой напрокат машине, хотя никто из нас обоих не в состоянии был двигаться достаточно быстро.

Я сидел за рулем, не давая моей руке окончательно онеметь и дав возможность Нине заняться тем, о чем мы в конце концов договорились в самолете. Звонить в ФБР она все так же не собиралась — вполне возможно, что незнакомец, который сидел в кабинете вместе с Монро, еще был в городе, причем именно по ее делу — но был один человек, с которым она была готова поговорить.

Она позвонила Дугу Олбричу и разговаривала с ним минут пять. Я был слишком занят движением по трассе Сиэтл‑Такома, чтобы вникать в суть их беседы, хотя часть реплик внушала надежду.

Нина закончила разговор и некоторое время смотрела в пустоту, затем постучала пальцами по приборной панели так же, как и накануне, но на этот раз не столь раздраженно.

— Как дела?

— Могло быть хуже, — ответила она. — Монро не умер.

— Ты шутишь.

— Вовсе нет. Старый черт до сих пор жив. Удивительно. Похоже, он куда крепче, чем я полагала. Он получил пять пуль и лежал на операционном столе целых шесть часов. Он очень плох, и говорят, что у него самое большее двадцать шансов из ста. Но пока что он жив.

Мне стало не по себе оттого, что я бросил Монро, предположив, что с ним покончено.

— Ты правильно сделал, что вытащил меня, — сказала Нина. — Иначе меня, скорее всего, здесь бы не было.

— Чувствую, есть новости и похуже.

— Дуг поехал ко мне домой, пытаясь меня найти. Кто‑то разнес дом вдребезги и украл все мои папки. — Она пожала плечами, скорее устало, чем грустно. — Ты был прав, Уорд. Пора было оттуда сматываться.

— Мне очень жаль.

— Не важно, — коротко сказала она. — Дело Гэри Джонсона весьма осложнилось. Похоже, что у его адвоката в Луизиане могущественная финансовая поддержка.

— В самом деле? Интересно, откуда она исходит…

— Это уж точно. Монро не позавидуешь, даже если он выживет. Сам знаешь, как бывает. Стоит кому‑нибудь поднять подобный камень, и под ним обязательно нужно найти хоть что‑то, чтобы оправдать сам факт, что его подняли. Я знаю, что в отношении дела Джонсона ко мне не придерешься, но что, если попытаются списать все промахи на Монро? А ведь ему больше всех хотелось засадить того типа за решетку. Собственно, таким образом он и добился своей должности.

Некоторое время она сидела молча. Я не мешал ей, пока не выехал на шоссе и не закурил сигарету.

— Ты не рассказала им о том, что мы знаем, — сказал я.

— Думаем, что знаем.

— Не важно. Ты им об этом не сказала.

— Нет, — спокойно ответила она. — Я что, теперь плохая девочка?

Я рассмеялся, но тут же понял, что она не улыбается.

— С точки зрения закона — да. В смысле уклонения от дачи свидетельских показаний. За что полагается тюремный срок.

Она кивнула, но ничего не ответила.

— Ну же, Нина, — сказал я. — Это всех касается.

— Знаю, — ответила она. — Я ничего им не сказала, потому что не думаю, что кто‑то еще, кроме нас, воспримет это так, как следует.

— И как же?

— Люди, которые так поступают с женщинами, заслуживают только одного. И это не тюрьма.

— Ты ведь не это имела в виду.

— В данный момент — именно это. Даже если речь идет о Джоне. И, кроме того, я ничего не сказала Дугу, потому что он кое‑что упомянул, и после этого я просто не могла…

Она повернулась ко мне и наконец улыбнулась.

— Ты как, еще способен ехать?

— Думаю, да. А далеко?

— Помнишь машину, которую упоминал Монро, ту, что видели проезжавшей через Сноквалми вечером накануне того дня, когда нашли тело Кэтлин?

— А что?

— Три часа назад местный шериф пытался проверить, что это за машина. Проверка ничего не дала, поскольку она взята напрокат и в розыске не числится, но Дуг по этому поводу заметил, что, возможно, стоит обратить на нее внимание. Сигнал поступил из точки примерно в пятидесяти милях за Сноквалми, в горах. Думаю, нам первым делом следует отправиться туда.

— Куда именно?

Она бросила взгляд на карту, затем ткнула пальцем в место, которое, казалось, находилось прямо посреди гор.

— Вот сюда. В Шеффер.

Где‑то в час ночи Нина задремала, опустив голову и скрестив на груди руки. Я прислушивался к ее дыханию, мчась на восток по шоссе номер 90. Вокруг было слишком темно, чтобы различить какие‑то детали пейзажа, но некий рудиментарный орган у меня в теле или в голове отмечал постоянно увеличивающуюся высоту. То и дело в противоположном направлении проносились другие машины, спешившие по своим делам.

Мы поднимались все выше, и я сбросил скорость до пятидесяти, а затем до сорока, по мере того как дорога становилась все более извилистой. К тому же сильно похолодало, и среди деревьев клубился туман, освещенный светом периодически появлявшейся в просветах облаков луны. Я остановился у обочины, чтобы лучше сориентироваться, куда ехать. Нина пошевелилась, но не проснулась, и я снова тронулся с места, настолько мягко, насколько это было возможно.

У самого горного перевала я свернул на дорогу местного значения, возле которой стоял знак, сообщавший, что до Шеффера десять миль. Ощущение того, что горы и деревья — всего лишь фон, быстро сменилось чувством, что я среди них незваный гость.

Шеффер оказался маленьким и безлюдным. Было четверть третьего ночи. Я медленно выехал на главную улицу, чувствуя себя захватчиком, выбравшим самый подходящий момент для нападения. Миновав рынок, бар и пару ресторанов, я увидел в другом конце улицы вывеску мотеля.

Въехав на стоянку, я припарковал машину возле ее края. Окна здания были темны. Вряд ли в столь маленьком городке, да еще и не в сезон, здесь кто‑то дежурил ночью. Похоже, мне предстояло провести несколько холодных часов на сиденье.

Выключив двигатель, я открыл дверцу и быстро выскользнул наружу, стараясь не слишком остужать салон. Я собирался выкурить сигарету, прежде чем попытаться немного поспать.

Стоя рядом с машиной, я вдруг понял, что на другой стороне парковки стоят еще четыре автомобиля. Конечно, на стоянках возле мотелей всегда бывают машины. Но нас интересовала только одна, вполне конкретная.

Я не знал номера машины, которую мы искали. Нина мне его не сказала, да и в любом случае, вряд ли бы я его запомнил. И вообще, могла ли она в самом деле оказаться возле мотеля?

Подойдя к первой из машин, я заглянул в окно. Заднее сиденье было завалено кучей туристского барахла: запасные свитера, дорожные карты и несколько ярко раскрашенных предметов, рассчитанных на то, чтобы предвосхитить вопросы, действительно ли их владельцы побывали в тех местах, о которых рассказывают.

Следующая машина стояла в десяти ярдах дальше. Было очень холодно, и я докурил сигарету. Я подумал было о том, чтобы пройти мимо, но все же подошел. Машина была большая, ржавая и покрытая грязью, и не похоже было, что кто‑то взял ее напрокат, но я все же наклонился, чтобы заглянуть внутрь.

Услышав за спиной тихие шаги, я начал оборачиваться.

А потом у меня из глаз посыпались искры и наступила темнота.


Глава 25


Что‑то красное, как огонек на другом берегу бухты в кромешной тьме ночи. Какой‑то звук, тихий, словно шелест волн о берег, наподобие белого шума. Тошнота и головокружение, затем боль, будто в мое тело медленно ввинчивались два длинных болта. Боль в плече. И еще в спине. И в левом виске.

Я дернул головой, открыв глаза чуть шире, и понял, что красное сияние — часы возле кровати. Мне потребовалось некоторое время, чтобы разобрать цифры — пять часов утра с минутами. Вокруг царила мертвая тишина, такая, что, казалось, можно было услышать шорох ковра. Пахло мотелем.

Судя по всему, я сидел на стуле, наклонившись вперед. Голова все еще кружилась, и мысли спотыкались, будто едва научившиеся ходить младенцы. Я попытался выпрямиться и обнаружил, что не могу. Сперва я перепугался, но потом понял, что мои ноги и запястья привязаны к передним ножкам стула. И тогда я испугался еще больше.

Я перестал дергаться и повернул голову. Боль пронзила меня от виска до плеча, и я едва удержался, чтобы не вскрикнуть. Вероятно, у меня не было никаких причин этого не делать, но, когда обнаруживаешь себя привязанным к стулу в темной комнате, стараешься не привлекать к себе большего внимания, чем то, которое тебе уже оказали.

Я немного подождал, пока перед глазами перестанут плясать светлячки, затем попытался снова, на этот раз медленнее. В комнате действительно было очень темно, как может быть только вдали от огней большого города. Однако света хватало, чтобы у меня тяжело забилось сердце, когда я увидел чью‑то тень на фоне окна.

Рот мой приоткрылся, издав негромкий хрип, но я не произнес ни слова. Возможно, просто не мог. Всмотревшись внимательнее, я увидел, что силуэт возле окна вовсе не стоит, а сидит скрестив ноги на столе.

Наконец я обрел дар речи.

— Пол?

— Нет, конечно, — тотчас же послышался ответ. — Думаешь, будь это он, ты был бы до сих пор жив?

В это мгновение я мысленно расстался со всяческой надеждой. Я понятия не имел, как нашел нас тот человек из ресторана во Фресно. Но я знал, что во второй раз мне живым не уйти. По крайней мере, пока я был привязан к стулу. Я подумал о том, где сейчас Нина, надеясь, что она жива, а если нет, то я никогда об этом не узнаю.

Раздался шорох, и я понял, что это тот же самый звук, который я слышал, пытаясь прийти в себя.

Его издавал плащ незнакомца, соскользнувшего со стола и шагнувшего ко мне.

Остановившись, он некоторое время смотрел на меня, затем присел, так что наши лица сблизились вполне вплотную.

— Привет, Уорд.

— Ну ты и сволочь.

Это был Джон Зандт.

Он сел на край кровати, лицом ко мне, но не сделал даже попытки развязать веревки.

— Где Нина?

— В соседней комнате. Связана, как и ты, и на двери висит табличка «Не беспокоить».

— Она будет кричать, когда проснется. И ты не поверишь, как громко.

— Только не с кляпом во рту. И если ты хотя бы попытаешься набрать в грудь воздуха, я ударю тебя так, что ты не придешь в себя неделю, а может быть, и вообще никогда.

— Что ты делаешь, Джон? Что с тобой?

— Ничего, — ответил он. — Просто не хочу, чтобы вы мне помешали.

— Помешали чему? Убивать?

— Кого, по‑твоему, я убил?

— Например, Питера Ферильо.

Он фыркнул.

— Да. Я его убил, это правда.

— А кого еще?

— С чего ты взял, что есть кто‑то еще?

— А зачем ты тогда спрашиваешь? Это ты убил женщин? Ты убил Джессику и Кэтлин, чтобы отомстить Полу?

— Прекрати его так называть. Он не заслуживает имени.

— Но оно у него есть, и он к нему привык. Ты убил их или нет?

— Ты действительно думаешь, будто я могу убить женщину?

— Какая разница? А мужчин убивать нормально? Если так рассуждать, то ты мало чем отличаешься от Пола. Ты ударил девушку Ферильо так, что она получила сотрясение мозга. Как это соотносится с твоей новой моралью?

— Этого я делать не собирался. Я знал, как я намерен поступить, чтобы заставить Ферильо говорить, и просто слегка перенервничал. Ее я оставил там, где ее должны были быстро найти.

— Ты прямо‑таки принц. А после того, как он все сказал, он должен был умереть, так?

— Да. Как только я выяснил, что в Лос‑Анджелесе он помогал организовывать доставку девочек в руки убийц. Возможно, он думал, что из них просто готовили малолетних проституток — так он, по крайней мере, утверждал. Но, знаешь ли, мне этого вполне хватило.

Судя по выражению лица Джона, он либо не мог, либо не был готов вновь мысленно представить себе смерть Ферильо от собственных рук.

— Джон, развяжи меня. Ради всего святого.

Он покачал головой.

— Ни в коем случае. Ты станешь мне мешать. Ты просто не способен на то, на что способен я.

— Пошел ты…

Неожиданно он ткнул пальцем мне в лицо.

— Помнишь, в последний раз? Извини, может, я чего‑то не понимаю, но разве ты убил того, кто расчленил мою дочь, когда он был прямо у тебя на мушке?

Ответить я не смог. Я знал, что я этого не сделал.

— Он здесь, да?

— Да, — ответил Джон. — Он кое‑что здесь ищет, поскольку верит, что это ему во многом поможет.

— Он провалился. Верно? Он больше не крупная шишка среди подонков. Его прогнали прочь и теперь хотят его смерти.

— А ты не так глуп, должен признать.

— Расскажи обо всем, Джон. У меня есть право знать. И либо развяжи меня, либо принеси выпить. Здесь холодно.

Он направился в ванную. В темноте послышался звон, затем он снова появился с маленьким стаканчиком, на два дюйма наполненным янтарной жидкостью. Я открыл рот, и он наклонил стакан. Я закашлялся, но внутри сразу стало тепло.

Он отступил назад и, подойдя к окну, некоторое время смотрел на автостоянку.

— Он ведь наверняка здесь не живет?

— Жил, вместе с каким‑то другим парнем. Я приехал сюда вечером, но его уже не было. Но он до сих пор где‑то рядом.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что он свихнулся. Он думает, будто нашел какой‑то магический способ переделать весь мир так, как хочется ему.

— Что? И что же это?

Он покачал головой.

— Ты не поверишь.

— Ты знаешь, что убитые женщины — из приемных семей, тех, где он жил в детстве?

— Да. Я нашел людей, которые им занимались. И разговаривал со старухой в Сан‑Франциско. А потом сложил два и два.

— Но почему Ферильо?

— Он был прикрытием для «соломенных людей», одним из многих по всей стране. В свое время они помогли ему уйти от правосудия. Не думаю, что он вообще догадывался об их истинной сущности, но оказывал им услуги, отмывая деньги посредством своего ресторана. Квартира, в которой он умер, принадлежала человеку по имени Джордж Дравецкий. Дравецкий занимается строительством и очень богат. У него не было своего дома в Холлсе, но он подавал первоначальную заявку и внес необходимую сумму. Он один из них.

— Как ты все это узнал?

— Я хорошо знаю свое дело.

— Ты больше не полицейский и отказался привлекать к этому Нину. Так где ты черпаешь информацию?

— От одного парня, с которым в свое время вместе работал в Лос‑Анджелесе. Когда‑то у него была привычка заимствовать из вещественных доказательств по делам о наркотиках чуть‑чуть для личного употребления. Ничего особенного, но он человек честный, к тому же взрослел и просто не хочет, чтобы об этом стало широко известно. И потому он делает то, о чем я его прошу.

— Случайно, не Дуг Олбрич?

Джон коротко улыбнулся. Зрелище было не из приятных.

— А ты совсем не глуп.

— Нет. Просто склонен доверять не тем, кому следует, особенно если считал их друзьями. Олбрич знает про все остальное?

— Нет. Он всего лишь коп.

— Ты добрался до Дравецкого?

— Да. Он подтвердил то, о чем я уже начал догадываться. Ты понятия не имеешь, чему нам приходится противостоять.

— Думаю, что имею.

— Нет, не имеешь. Я упомянул про Роанок, чтобы посмотреть, не намекнет ли это тебе хоть на что‑нибудь. Я наблюдал за тобой, ища хоть какой‑то знак того, что ты сам что‑то сообразишь, но ничего не заметил. Как так может быть, Уорд? Чем ты занимался все это время?

— Пытался остаться в живых.

— То есть прятался. Зачем? Стоит тебе понять, что представляют собой эти люди, — и пути назад уже нет. Уже нельзя просто сидеть, смотреть телевизор и отрываться по полной. Нет больше счастливых семей, прогулок вдоль берега, нормальной жизни. Ничего уже не сделаешь, и некуда больше идти.

— Джон, о чем ты?

— Индейцы не убивали поселенцев в Роаноке, Уорд. Это сделали «соломенные люди».

Я уставился на него.

— Что?

— Кроатаны все знали. Они рассказали очередной группе поселенцев, что это сделало «другое племя», что другое племя убило пятнадцать человек, оставшихся после второй экспедиции. Этим другим племенем были «соломенные люди». Во всяком случае — их предки, пытавшиеся уничтожить других европейцев, прежде чем те смогут завладеть страной, которая до этого в течение долгого времени негласно принадлежала им. Они уничтожили и следующую экспедицию, оставив в живых лишь некоторых женщин и детей, — догадайся зачем. Так же они поступали с испанцами и со всеми остальными при любой возможности. Вот почему на той хижине было написано слово «Кроатан». Тогда это была явная попытка переложить вину на других, теперь же это означает «мы здесь были» или «это место принадлежит нам».

— «Соломенные люди» были здесь еще в шестнадцатом веке? Не выдумывай.

— Они были здесь намного раньше. Они пришли сюда первыми, Уорд. Они похитили Америку у туземцев за четыре тысячи лет до того, как кто‑либо другой вообще узнал о ее существовании.

— Но кто же они такие?

— Они пришли из разных концов мира, в разное время. Финикийцы, римляне, ирландцы, древние египтяне, португальцы, норманны. Римляне завоевали половину мира, перемещаясь десятками тысяч через целые континенты. Ты действительно думаешь, что некоторые из них не могли совершить путешествие в несколько сотен миль через Северную Атлантику? Их было немного, тех, кто не хотел жить по новым мировым правилам, кому не нравилось происходящее вокруг, особенно после того, как христианство начало уничтожать древние верования. Их следы есть по всей стране: западные артефакты в тех археологических слоях, где их не должно быть; древние китайские монеты на Северо‑Западе; предания о туземцах, говорящих по‑английски или по‑валлийски; тайное египетское святилище в Большом Каньоне; старые кельтские письмена на скалах в Новой Англии; мегалитические сооружения в Нью‑Хэмпшире; легенды о рыжеволосых индейцах в Орегоне. Новый Свет всегда привлекал тех, кому не нравилось в Старом, кто считал, будто он заражен вирусом современной цивилизации. И постепенно они начали контактировать друг с другом и действовать совместно. То и дело просачиваются разные истории — путешествие святого Брендона или карты Пири Рейса, где показаны части света, которые, как теперь считается, были тогда неизвестны, — но их постоянно замалчивают. «Соломенные люди» хотели иметь свою территорию, свою собственную страну, королевство и логово — в том числе и потому, что это приносило им богатство.

— Каким именно образом?

— Медь. Начиная с третьего тысячелетия до нашей эры в Верхнем Мичигане было добыто полмиллиона тонн меди. Пять тысяч шахт на протяжении в сто пятьдесят миль, работавших в течение тысячи лет.

— Никогда об этом не слышал.

— Странно, да? Несмотря на то что после них остались миллионы орудий и тысячи ям. Куда пошли пятьсот тысяч тонн меди? Она экспортировалась по всему миру, и именно это в первую очередь сделало «соломенных людей» богатыми, а также дало им возможность сохранить свое существование в тайне. Когда кто‑то начинал им мешать — его просто уничтожали. Они уничтожили народ анасази, когда им стало казаться, что тамошняя цивилизация чересчур быстро развивается. Они стерли с лица земли Роанок. Они едва не поступили так же с Джеймстауном. Они расправлялись с любыми первопоселенцами, которые им попадались. В дневнике Патрика Брина, одного из участников группы Доннера, есть странное упоминание в записи за пятницу, восемнадцатое: «Сегодня не видели ни одного чужака». Что за чужаки? Больше в дневнике ничего о них не говорится. Что они там делали, в столь отдаленных местах, что в группе Доннера начали умирать от голода и, что самое интересное, есть друг друга? Кем они были?

— Вероятно, «соломенные люди», если верить тебе.

— Да. Они были здесь задолго до нас. Они были здесь всегда. О них знали и иногда вступали с ними в контакт, но это никак не вписывалось в изначальные мифы о возникновении нашей страны, и постепенно упоминания о них прекратились.

— И они просто сдались?

— Нет, конечно. Но бороться с наплывом миллионов здравомыслящих невозможно, а «соломенных людей» никогда не было слишком много. Они ушли в тень, стали вести свои дела втайне от всех. Думаю, у них есть связи с неоконсерваторами, но доказательств у меня нет. Они делают деньги и занимаются тем, что им нравится, чего нормальный человек никогда делать не станет, и время от времени творят жестокости, просто чтобы не утратить навык и ублажить своих богов. Таковы их обычаи.

— Убийства не имеют ничего общего с верой.

— Имеют, Уорд. Так оно на самом деле и есть. Мы все так поступали. Сейчас мы убиваем лишь из ненависти, или от жадности, или в наказание, но сто тысяч лет назад нам подобные верили в то, что убийство может дать жизнь и надежду.

— Что ты имеешь в виду?

— Жертвоприношения. Мы приносили в жертву животных и друг друга. Жертвоприношение — это убийство с магическими целями, и серийные убийства — извращенная разновидность того же инстинкта. Они превращают девочек и мальчиков в символы «богов» — совершенных, недосягаемых, жестоких, — и весь их образ поведения представляет собой лишь искаженную версию древнего ритуала.

— Не понимаю.

— Все то же самое, вплоть до деталей. Они делают приготовления, выбирают жертву, уносят ее в тайное место, потом моют, кормят или пытаются с ней общаться — оказывают почести перед жертвоприношением. Они могут и заняться с ней сексом, и отчасти это попытка совокупиться с божеством, но, кроме того, это единственный достаточно действенный способ вернуть современного человека из мира цивилизации в мир древних звериных инстинктов. Затем ее приносят в жертву, или, иными словами, убивают. Иногда части тела съедают, чтобы обрести силу жертвы. Часто они сохраняют фрагмент тела жертвы или ее одежду, подобно медвежьей шкуре или волчьему клыку, храня их в особом месте как напоминание. Тебе это не кажется знакомым?

— Да, — согласился я. — Кажется.

— Потом они хоронят останки, возвращая их земле, или разбрасывают их в разных местах — а расчленение тела тоже является распространенной чертой жертвоприношения. Какое‑то время затем они ничем себя не проявляют, пока цикл не начинается снова, пока музыка сфер не поведает им, что пришло время очередной жертвы.

— Но серийные убийцы — не жрецы.

— Нет. Они безумцы, и потому наступает момент, когда цикл начинает ускоряться. Большинство убийц в глубине души понимают, что поступают плохо. Они осознают, что страдают психическим расстройством, но ничего не могут с собой поделать. Под конец они начинают убивать все чаще, поскольку у них больше нет сил сопротивляться. Но «соломенные люди» полагают, что это вполне приемлемо, и в том и заключается разница. Они считают, что то, чем они занимаются, — более чем нормально, что в этом их суть, что нам предназначено быть их жертвами. Они считают, что если убить того, кого нужно и в нужное время, то все будет в порядке. Для них это изначальное магическое священнодействие, основанное на древней вере, которая утверждает: «Убивать — хорошо».

Он замолчал, воинственно выпятив челюсть, и все его тело, казалось, дрожало от нежелания видеть мир иначе. Я посмотрел на него, не зная, что сказать. Я не знал, как объяснить ему, что недостаточное знание может быть опасно, или что не все, о чем пишут в Интернете, правда, или что стремление подогнать любую информацию под заранее определенную теорию — признак навязчивой идеи. Я не знал, как сказать ему, что если он верит во все то, о чем мне рассказал, то он лишился рассудка. Не очень‑то хочется говорить на подобные темы, когда ты привязан к стулу и перед тобой сидит человек с пистолетом.

— Ты узнал все это от Дравецкого?

— Кое‑что. Он также подтвердил, что некоторые в «племени» — он употребил именно это слово — считают, что Человек прямоходящий стал для них помехой, и еще он сказал мне, что тот должен совершить Жертвоприношение, каких не было уже давно.

— Думает ли Пол, что «соломенные люди» снова примут его, если он справится со своей задачей?

— Сомневаюсь, что это вообще его интересует. Мозгов у него хватает.

— Где сейчас Дравецкий?

— В Колумбия‑ривер.

— Здорово. Ты настоящий мужчина. Скажи мне, Джон, ты убил тех женщин или нет?

— Нет.

Ответ последовал сразу же. Я до сих пор не знал, что думать.

— Так что здесь делает Пол?

Джон покачал головой.

— Даже если я тебе скажу, ты все равно не поверишь, — сказал он. — Впрочем, мне все равно.

Он встал и достал что‑то из кармана. Это оказалась толстая тряпка длиной фута в два.

— Не смей…

Однако он одним быстрым движением заткнул мне рот, затем присел передо мной, глядя мне прямо в глаза. Пока мы разговаривали, я даже не заметил, что за занавесками начало светлеть. Близился рассвет. В полумраке я мог различить яркую голубизну его глаз с черными точками зрачков. Но больше ничего.

— Не мешай мне, Уорд, — сказал он. — Для меня его смерть куда важнее твоей жизни.

Проверив узлы, он выпрямился и вдруг рассмеялся.

— Хочешь услышать неожиданность? Сорок лет назад они решили, что страна катится в пропасть либерализма. Потребовалась крайняя мера. Жертвоприношение вождя. Двадцать второго ноября шестьдесят третьего года.

Я тупо смотрел на него. Он подмигнул.

— Они убили Джона Кеннеди.

А потом он подошел к двери, шагнул в сине‑черную тьму и исчез.


Глава 26


Всю ночь вооруженный человек провел, сидя на стуле перед дверью. Второй, Козелек, дважды пытался с ним заговорить, но безрезультатно, после чего, похоже, сдался, сгорбившись на другом стуле и глядя в никуда. Потом, пошарив в кухне, он нашел бутылку вина, которую выпил за двадцать минут, и заснул. Во сне его мучили кошмары, и он дважды произнес женское имя.

Патриция лежала на боку на кушетке со связанными за спиной руками. Какое‑то время она не смыкала глаз, но, когда поняла, что это мало чем может помочь, закрыла глаза, хотя и не спала. Сон не шел, даже близко не подходил.

Они вышли в путь с первыми лучами солнца. Хенриксон потребовал, чтобы она шла первой. Козелек ковылял следом за ней, то и дело спотыкаясь. Отчасти причиной тому было похмелье, отчасти — боль в лодыжке. В основном же казалось, будто он попросту смирился со своей участью.

Хенриксон шел последним. То и дело она оглядывалась, проверяя, где он. Хотя ночью наконец выпал свежий снег после дождя и мокрой каши, он, похоже, умудрялся двигаться почти беззвучно.

Она повела их вдоль северного берега озера. Не имело никакого смысла отказываться сопровождать его туда, куда, по его мнению, ему хотелось попасть. Место это находилось значительно дальше, чем он предполагал, и там вовсе не было того, чего он хотел: оно находилось намного глубже в лесу, и туда ему пришлось бы идти самому.

Проходя мимо второй хижины, она бросила взгляд на пыльное окно, увидев в нем свое отражение, и улыбнулась, на случай, если там еще оставалась частичка души Билла и если она вдруг не вернется.

— Надеюсь, вы не морочите мне голову, — сказал Хенриксон.

Том остановился, радуясь возможности передохнуть. После двух часов ходьбы, к тому же вверх по склону, он полностью выбился из сил. Небо, сперва ярко‑голубое, постепенно потемнело, покрывшись похожими на комья глины тучами. У него болела голова, и, несмотря на всю усталость, он не мог не провести параллель с тем, как он в первый раз вернулся туда, куда они сейчас направлялись, ничего толком не соображая. Конечно, он не предполагал, что все произойдет именно так. Он просто хотел заснуть, и это ему тогда удалось, после того как он напился в стельку. Сейчас ему тоже хотелось заснуть или оказаться где‑то далеко. Его абсурдная вера в то, что ему каким‑то образом удастся избавиться от прошлого, что его находка изменит его жизнь, полностью рассеялась.

Хенриксон встал прямо перед женщиной.

— Вы говорили копам, будто это место находится в часе ходьбы от границы вашего участка. Если только вы не владеете национальным парком, это начинает вызывать определенные сомнения.

— Я солгала, — просто ответила она.

— И как далеко еще идти?

— Не близко.

— Возможно, вы хотите, чтобы мы заблудились, — сказал Хенриксон. — Возможно, это не такой уж плохой план. Но я могу идти намного дольше вас обоих и еще очень долго после того, как вы свалитесь от усталости. Конечно, вы можете помешать мне найти это место сегодня. Но я знаю, что оно здесь, и никуда не уйду. Рано или поздно я найду его, и все закончится лишь тем, что вы двое умрете, а я потеряю чуть больше времени.

— Какая разница? — спросил Том. — Если вы намерены всего лишь застрелить это удивительное существо, не все ли равно, случится это сегодня или на следующей неделе?

— Как по‑вашему, что там на самом деле? — спросила Патриция, с любопытством глядя на него.

— Вы же знаете, — сказал Том.

Она пожала плечами.

— Я знаю только о медведях. Здесь уже очень долго живут несколько зверей, и они заслуживают того, чтобы их оставили в покое.

Том посмотрел на Хенриксона.

Тот ничего не сказал, лишь кивнул, предлагая идти дальше.

Какое‑то время спустя Том поравнялся с женщиной. Он заговорил с ней, и та, похоже, его слушала. Он рассказал ей о том, как отправился в лес, и о том, что привело его туда, и в конце концов обнаружил, что рассказывает ей о том, чего не знал больше никто. Он рассказал ей, как смотрел на девушку на пассажирском сиденье, насколько изуродована та была и как отчаянно она цеплялась за жизнь. Он рассказал о проблемах со счетами компании, в которой он работал, о несоответствиях, которые рано или поздно наверняка должны были стать явными. Рестораны очень дороги, так же как и подарки, а вкусы Рэчел требовали немалых расходов. Трудно ухаживать за девушкой без ущерба для финансов, особенно если твоя жена проверяет все банковские счета. Сара бы заметила возросшие траты, даже если бы он снимал все деньги наличными. Со счетами компании все было намного сложнее, и существовала вероятность, что этого никто не заметит. Но с той же вероятностью могло случиться и обратное, и Том знал, что в этом случае его имя окажется в первых строках списка подозреваемых. Самое же страшное, признался он, заключалось в том, что наиболее остро он ощущал свою вину именно по этому поводу, а не в связи со смертью Рэчел. Конечно, ему не следовало заводить с ней роман — но она была очень красивая, и стоило ему начать, как он уже не мог остановиться. Ему не следовало пытаться проехать через перекресток той ночью — однако появление «порше» с пьяным водителем никак от него не зависело.

В отличие от кражи денег.

Стоя тогда рядом с машиной, он принял решение и тщательно все продумал. Он сделал это по собственной воле, хотя и понимал, что поступает неправильно. Каждый совершает ошибки, и к таковым он мог отнести практически все свои действия. Всего лишь свойственная человеку ошибка, а не кража. Он просто не мог остановиться. В течение недели после аварии у него был шанс рассказать Саре о том, что случилось, а потом этот шанс исчез. Он не был уверен, стало ли то, что он ничего ей не сказал, для него вторым преступлением или же увеличило тяжесть первого. Он пересек черту и угодил в ловушку по другую ее сторону.

Старая женщина слушала его и почти ничего не говорила. Рассказав ей обо всем, он почувствовал себя лучше, но ненамного и понял, что мог бы по‑настоящему все изменить, лишь признавшись во всем Саре. Преступление перед компанией состояло в краже, преступление перед ней состояло во лжи. Последнее было намного хуже. Он решил, что сегодня вечером, независимо от того, удастся им найти что‑нибудь или нет, позвонит домой. Когда‑то она любила его и, возможно, любит до сих пор. По крайней мере, она могла бы посоветовать ему, что делать дальше, и это стало бы для него лучшим прощением, какого он мог ожидать.

Наконец, когда измученные внутренности Тома подсказали ему, что уже середина дня, они пришли на место.

Они уже довольно долго поднимались по крутому склону, и Том понятия не имел, где они сейчас находятся. Какое‑то время ему казалось, что Хенриксон, возможно, прав и женщина просто пытается завести их подальше. Однако, внимательно наблюдая за ней, он заметил, что она ни разу не поколебалась, даже на мгновение, решая, в каком направлении идти. Они медленно, но верно приближались к цели. Она поворачивала то в одну сторону, то в другую, обходя одни участки местности и преодолевая другие. Для женщины ее возраста она двигалась удивительно легко. Тем не менее иногда она невольно морщилась, а дважды поскользнулась и упала на бок, не успев ни за что схватиться. Постепенно движения ее замедлялись, и она явно начала уставать.

Наконец она остановилась, тяжело дыша, и кивнула вперед.

— Там, внизу.

Хенриксон прошел мимо нее к обрыву, посмотрел вниз, а затем жестом подозвал Тома.

— То самое место?

Том подошел к нему, глядя на струящийся внизу ручей, который сперва показался ему ничем не отличающимся от тех, что попадались им на пути. Затем он заметил маленькую площадку, где сидел несколько дней назад в темноте и куда вернулся на следующее утро. Прошло меньше недели, но это время показалось ему вечностью, словно он обречен был возвращаться к этому месту снова и снова.

— Да, — ответил он. — Именно там это и случилось.

Именно тогда наступил тот самый определяющий момент, до которого все вокруг казалось серым и неразличимым.

— Очень хорошо, — сказал Хенриксон. Он повернулся и снова подошел к Патриции. — Спасибо, мэм.

— А в чем, собственно, дело? — спросил Том. — Зачем вы хотели сюда вернуться? Или вы просто выдаете себя за того, кем на самом деле не являетесь?

— Вовсе нет, — ответил Хенриксон. — Идите за мной.

Он направился к краю рва, остальные — за ним. Через пять минут Хенриксон начал сворачивать влево, сквозь росшие вдоль обрыва деревья. Еще через несколько минут он остановился.

Том увидел перед собой уже знакомый ему ствол упавшего дерева, пересекавший ров.

— Миссис Андерс, не объясните ли Тому, что это такое?

— Упавшее дерево, — ответила она.

Хенриксон покачал головой, прошел последние несколько ярдов до обрыва и шагнул на дерево. Обследовав его конец, он перешел на другую сторону, шагая по стволу так, словно тот имел ширину в десять футов.

— Оба конца обработаны, — сказал он, приседая и разглядывая дерево. — И ветви вдоль всего ствола срезаны. Кроме того, его развернули примерно на двадцать градусов относительно того угла, под которым он упал. Удивительно, что вы этого не заметили.

— Я плохо себя чувствовал, — ответил Том.

Это было правдой, но, честно говоря, он не мог поверить, что не заметил того, что казалось очевидным, стоило лишь один раз увидеть.

— Пока что реку можно пересечь вброд, — сказал Хенриксон, — но с наступлением весны для этого пришлось бы идти очень далеко, в любую сторону. Это мост, и притом рукотворный. Его сделал кто‑то из наших лесных друзей, что лишь подтверждает их разумность. Они живут здесь, но им хочется иногда бывать на другой стороне, и они создали для этого простейшее устройство. Том, вот ваше доказательство. Я же говорил вам, эта прогулка стоит того, чтобы ее совершить.

— Откуда вы знаете, что его не сделал просто какой‑то человек? Или ствол остался после лесозаготовок?

— Потому что я знаю, что здесь никогда не рубили лес, и маловероятно, чтобы человек мог сделать подобное с помощью каменных орудий. — Он посмотрел на Патрицию. — Всего лишь упавшее дерево, да?

— Это все, что я вижу. Возможно, вы видите нечто другое, а не то, что на самом деле у вас перед глазами. Так часто бывает.

Снова перейдя через мост, он в последний раз улыбнулся и бросил взгляд вдоль рва.

— Как хотите. Но давайте пройдем немного дальше. Посмотрим, что нам удастся найти.

Они шли еще минут десять, держась возле обрыва. Склоны становились все круче, а ручей расширялся, издавая приглушенный, но беспрестанный шум.

Наконец они добрались до вершины хребта, и у Тома захватило дух.

Под их ногами земля резко уходила вниз. Слева река неожиданно обрывалась в пустоту, беспомощно падая в большую каменную чашу в двухстах футах ниже. Впереди простирался сплошной лес, шероховатый ковер припорошенной белым зелени, бескрайний, до самой Канады и дальше. Высоко над головой, вдоль оставшейся узкой полоски чистого неба, тянулся тонкий затухающий след реактивного самолета — единственное видимое творение рук человеческих. Во всем остальном казалось, будто здесь никогда не ступала нога человека. Том смотрел, как облака постепенно затягивают просвет, пока небо не стало полностью серым, а затем снова взглянул на лес.

— Чудесный вид, — сказал он.

— Представьте себе времена, когда так было повсюду, — тихо проговорил Хенриксон, подойдя к нему и встав рядом. — Когда здесь никого больше не было.

Том сумел лишь кивнуть, словно открывшееся перед ним зрелище лишило его дара речи. Он продолжал медленно кивать, чувствуя, как его глаза непонятно отчего наполняются слезами.

— Я хочу поблагодарить вас, Том, — добавил Хенриксон, и неожиданно его голос вновь зазвучал дружелюбно, словно он снова стал таким, каким был, когда Том с ним только познакомился. — Знаю, вы очень старались, друг мой, и это было нелегко. И знаете, что самое странное? Я действительно рад, что мне было с кем поговорить.

Том снова кивнул. Подняв голову, он увидел размытые очертания фигуры старой женщины, руки которой все так же были связаны за спиной. Она грустно улыбнулась ему, затем отвела взгляд.

А потом Хенриксон положил руку Тому на плечо и столкнул его с обрыва.

Он почувствовал, будто весь мир накренился, а затем ощутил пустоту под ногами, словно снова оказался на том самом мосту, но на этот раз никакой внутренний голос не мог ему помочь. Затем последовало свободное падение, быстрое и короткое, прежде чем он начал ударяться о деревья и камни. Резкие, ломающие кости толчки швыряли и крутили его, словно тряпичную куклу. Еще один недолгий полет — и он приземлился, словно брошенная бутылка.

Он лежал, зажатый между двумя большими валунами, под замшелым уступом, нависшим в тридцати футах от земли. Он попытался крикнуть, но услышал лишь неразборчивое бульканье. Тело заклинило в неестественной позе, одежда была разорвана и вся в крови, и что‑то ужасное случилось с его левой ногой. Холодная вода текла по его ногам и вытянутой левой руке, но он ее не чувствовал. Хотя голова его была разбита, а скула сломана, глаза все еще видели, а правая рука все еще действовала.

В последующие двадцать минут ему удалось сделать лишь одно — достать мобильник из кармана пальто. С трудом добравшись до меню текстовых сообщений, он сумел набрать трясущимися и немеющими пальцами: «Я видел снежного человека. Я люб…»

А потом он умер. Впрочем, связи все равно не было.

Двумястами футами выше Патриция тупо смотрела на Хенриксона.

— Зачем вы это сделали?

— Я и не ожидал, что вы поймете.

— Меня вы тоже столкнете?

— Одного человека вполне достаточно. А вы мне еще понадобитесь.

— Кроме этого места, я больше ничего не знаю и дальше никуда не пойду. Если вам нужен медведь — идите ищите сами.

Хенриксон покачал головой.

— Я вам не верю. Если потребуется, я заставлю вас рассказать, где они живут. Но пока что мы вернемся к ручью, где Том видел своего «медведя», и будем сидеть и ждать.

— Думаете, они просто случайно окажутся там?

— Нет. Но они слишком много для вас значат, соответственно, и вы можете кое‑что значить для них. Когда они узнают, что вы здесь, они могут решить вас навестить.

— Словно я какая‑то мамаша‑медведица? Да уж. Мои собственные дети не навещали меня уже полтора года.

— Патриция, вы начинаете меня раздражать своим упорством.

— Они будут знать, что я не одна.

— Конечно. Особенно когда я начну кое‑что с вами делать. Судя по нашему короткому знакомству, я подозреваю, что вы хорошо умеете молчать, но они все равно услышат, по‑другому. И придут.

Она в смятении уставилась в землю.

— Я знала, что рано или поздно кто‑то придет, — наконец сказала она. — Но я думала, что это будет просто охотник. Какой‑нибудь придурок, который хочет заработать денег или попасть в вечерние новости. Но вы не из тех.

— Да, — сказал он. — Я не из тех.

— Так кто же вы?

— Меня зовут Пол, — ответил он. — Иногда меня называют Человек прямоходящий. И я просто делаю то, что должен делать.


Глава 27


Какое‑то время я проспал. Это может показаться невероятным, но примерно так же, как иногда неожиданно отрубается задержанный преступник, судорожно‑напряженное течение жизни которого внезапно сводится к ограниченному объему камеры, откуда он уже не в состоянии бежать, так и я отрешился от реальности, крепко привязанный к стулу и лишенный возможности действовать.

Проснувшись, я уже больше не смог вернуться в мир грез. Бодрствовать было куда хуже. У меня было достаточно времени, чтобы подумать, а также чтобы попытаться освободиться. Я попробовал раскачивать стул, отталкиваясь ногами от пола. Когда резкое движение едва не швырнуло меня вперед, что вполне могло бы закончиться разбитым лицом и сломанной шеей, я отказался от дальнейших попыток. К черту. Я не Джеки Чан.

Однако хуже всего оказалось вообще ничего не делать. Я смотрел, как продолжают светлеть занавески, слышал звуки просыпающегося внешнего мира — шорох гравия под шинами, отдаленные взрывы смеха, звон, щебет и покашливание. Я чувствовал, как боль в нижней части спины становится все более острой, а плечо начинает гореть огнем. Я смотрел на часы возле кровати, глядя, как одна за другой сменяются цифры — иногда мне казалось, что часы сломались, столь долго это происходило, — но для меня не менялось ничего.

Ждать пришлось очень, очень долго, до 12.51, когда Нина наконец пинком распахнула дверь и вместе с ней вошли двое, которых я никогда прежде не видел.

— Он и в самом деле чертовски похож на вас, — заявил тот, что покрупнее.

Мне сказали, что это шериф Коннелли. Второго — молодого, подвижного и светловолосого — звали Фил.

— Но я вижу, что вы — не он.

— Его зовут Пол.

— Я слышал, что мистер Козелек называл его Джим.

— Возможно, он мог воспользоваться фамилией Хенриксон.

Коннелли медленно кивнул.

— Да, это он.

Фил вытаращил глаза.

— Он серийный убийца?

— И даже более того.

Мы сидели в полицейском участке. Нам принесли кофе. Мои руки все еще не отошли, и я с трудом удерживал чашку. Нина выглядела немногим лучше. Горничная мотеля нашла ее связанной и вызвала полицию, прежде чем подумать о том, чтобы ее развязать. Лицо ее было бледным, и она выглядела изможденной и исхудавшей. Мне очень хотелось найти Джона Зандта и несколько раз врезать ему по морде, и не только за прошлую ночь.

За полчаса мы изложили полицейским весьма сокращенную версию того, что произошло и о чем мы знали. По этой версии, нас связал Человек прямоходящий, а не Джон. Нина дала понять, что она агент ФБР, и сумела отговорить шерифа от телефонного звонка. По крайней мере пока. Женщина‑врач с приятной улыбкой осмотрела нас и наложила повязку на открытую рану на моем плече, а затем ушла. В глазах у меня жгло, и свет в комнате казался чересчур ярким.

Фил покачал головой.

— Вот черт.

— И что же он делает здесь, в Шеффере? — спросил Коннелли. — И куда он делся?

— Не знаю, — ответил я. — Но…

Я посмотрел на Нину.

— Прошлой ночью он рассказывал весьма странные вещи. Что‑то насчет жертвоприношения. Похоже, он помешан на какой‑то идее всеобщего очищения. Впрочем, он уже убил всех, кто принадлежал к его прошлому, и не могу предположить, кто окажется следующим в его списке. Разве что если это как‑то связано с теми, на кого он в свое время работал.

Коннелли смотрел куда‑то над моим плечом со странным выражением на лице.

— Мистер Козелек провел некоторое время в лесу, — сказал он. — Он вернулся в несколько расстроенных чувствах и заявил, что кое‑что видел.

— Что именно? — спросила Нина.

— Он сказал, будто видел снежного человека.

Я коротко рассмеялся.

— Ну да, как же.

Коннелли натянуто улыбнулся.

— Естественно. Конечно же, это был медведь. Но этот ваш брат провел немало времени вместе с мистером Козелеком, и я не понимаю, зачем это было ему нужно, если только заявление Козелека не представляло для него некий интерес. Вы не знаете, что бы это могло быть?

Я не знал и лишь покачал головой.

Коннелли отвел взгляд, прикусив губу.

— Фил, позвони миссис Андерс, хорошо?

— Зачем…

— Просто позвони. Номер: четыре‑девять‑три‑один.

Молодой полицейский снял трубку и набрал номер. Некоторое время послушав, он покачал головой.

— Не отвечает.

— Попробуй на сотовый.

Он назвал другой номер. Помощник набрал его, подождал и снова покачал головой. Шериф задумчиво пошевелил челюстью.

— Ты видел ее в городе сегодня утром?

— Нет.

— Я тоже. — Коннелли встал. — И вчера вечером я упоминал ее имя. Думаю, нам лучше съездить проверить, что с ней. Фил, найди им пальто и перчатки. И посмотри, нет ли у нас ботинок подходящего размера.

— Сейчас.

— И сходи возьми в сейфе оружие.

— Какое именно?

Коннелли посмотрел на меня, и я кивнул.

— Помощнее.

Когда мы вышли на стоянку позади участка, начался дождь. Похоже, никто из полицейских этого не заметил. Если живешь на Северо‑Западе, дождь, видимо, считается обычным делом. Коннелли показал нам на одну машину, а своему помощнику — на другую.

— Не пытайся оказаться там раньше меня, — сказал он Филу. — Просто держись за мной, понял?

Мы с Ниной забрались на заднее сиденье. Коннелли сел впереди и закрыл дверцу. Он завел двигатель, затем повернулся и посмотрел на нас.

— Странное дело, — сказал он. — Я видел, что Хенриксон и Козелек уехали из города примерно в полдевятого вечера, и именно тогда я проверял его номера. Потом я посмотрел на стоянке возле мотеля — никаких следов машины. Но ночью появляетесь вы, и он подстерегает вас, чтобы связать.

Мы промолчали.

Коннелли вздохнул.

— Так я и думал. Тот, второй — с ним у нас будут проблемы?

— Не знаю, — ответил я.

— Он с вами или с ними?

— Он сам по себе.

— Все остальное, что вы мне рассказали, — правда?

— По большей части, — ответила Нина.

Коннелли тронулся с места.

— Великолепно. Я так рад, что наш город посетили такие люди.

Он быстро выехал со стоянки на мокрый асфальт дороги, подождал, пока помощник его нагонит, и на полной скорости помчался по шоссе. Позже я узнал, что через две минуты после того, как уехали патрульные машины, женщина из кафе Иззи видела еще одну машину, которая выехала из‑за бара «У Большого Фрэнка» и двинулась следом за нами.

Следующие четверть часа я пытался растереть онемевшие руки. Нина занималась тем же самым. Мне хотелось рассказать ей еще кое‑что из того, о чем говорил Джон, но для этого явно было не время. Коннелли быстро ехал по дороге, на которой почти не встречалось других машин. Хотя был всего лишь третий час, небо изо всех сил старалось, чтобы время казалось более поздним. Дождь прекратился, но явно ненадолго. Похолодало.

Возле небольшого кафе мы свернули на узкую дорогу, у которой даже не было названия. Мы ехали по ней всего полминуты, когда по радио послышался голос помощника:

— Шеф, вы пропустили поворот. Нужно было раньше…

— Смотри на дорогу и следуй за мной, — сказал Коннелли. — Мы едем другим путем.

Он ехал намного дольше, чем я предполагал. Насколько я понял, женщина, которой мы собирались нанести визит, жила в поселке недалеко от шоссе. Эта же дорога, похоже, вообще никуда не вела. Через двадцать минут она сузилась до единственной полосы, и Коннелли сбросил скорость из‑за покрывавшего ее снега. По обеим сторонам росли высокие деревья, и нигде не было видно маленьких табличек, сообщавших, что местная благотворительная организация выделяет средства на содержание дороги. Коннелли продолжал ехать дальше. Посмотрев в заднее стекло, я увидел, что его помощник упорно следует за нами, достаточно близко для того, чтобы можно было различить озадаченное выражение на его лице.

Затем Коннелли неожиданно замедлил ход и выглянул с правой стороны машины.

Я посмотрел на Нину.

— Шериф, вы точно знаете, куда едете?

— Да, — ответил он. — Собственно говоря, мы уже на месте.

Он выключил двигатель и выбрался из машины. Когда мы с Ниной встали на обочине, местность показалась нам еще более уединенной. Кусты и деревья ограничивали видимость во всех направлениях, и землю покрывал нетронутый снег. В пятидесяти ярдах впереди дорога полностью исчезала.

Фил остановился сразу за нами.

— Шеф, где мы?

— В конце старой служебной дороги, — ответил тот, показывая на деревья у меня за спиной. — Видите?

Если присмотреться, можно было различить очертания разрушенного здания, скрытого среди деревьев в десяти ярдах впереди.

— Ладно, — сказал я. — И что дальше?

Коннелли забросил винтовку за спину и пошел вперед.

— Несколько дней назад я разговаривал с миссис Андерс, — сказал он. — И она сообщила мне, что ее слова о том, где она нашла вещи мистера Козелека, — неправда. Ей показалось, что он не вполне в своем уме, и ей не хотелось, чтобы он возвращался туда снова. Она показала мне, где это было на самом деле. Если Хенриксон до нее добрался, что, скорее всего, и случилось, то он заставит ее проводить его туда.

— Это близко?

— Нет, — ответил он, сворачивая с дороги и направляясь в лес. Я увидел, что деревья впереди несколько реже и выглядят моложе. Видимо, это была старая, теперь заросшая просека. — Не очень. Придется довольно много пройти, а потом путь станет еще тяжелее.

Что касается нас с Ниной, то путь показался нам тяжелым почти с самого начала. Мы все время поднимались в гору, и через час не осталось никаких признаков того, что мы находимся на тропе. Нас окружали громадные толстые деревья, и подъем становился все круче. Я не особый любитель пеших прогулок, о чем в свое время уже говорил Зандту, и потому никакого удовольствия не испытывал. Из‑за выпавшего снега трудно было понять, что находится под ним. Иногда это оказывались камни, а иногда, ступив на казавшуюся вполне надежной почву, я неожиданно проваливался по колено.

Начало темнеть, отчасти из‑за затянувших небо сплошных облаков. Дождя не было. Когда мы отправились в путь, было холодно, но вскоре то время начало казаться мне чуть ли не безмятежным раем. Если Козелек действительно провел в таких условиях двое суток, то я был искренне удивлен, что ему удалось вернуться живым. Не в меньшей степени меня удивляла самоотверженность первопоселенцев, прокладывавших дороги через подобную местность. Все дело в том, что нам всегда хочется покорить природу, и мы добиваемся этого собственными потом и кровью, но стоит лишь повернуться к ней спиной, и мы оказываемся ее беззащитными жертвами. Причем очень скоро.

— Как ты?

— Более‑менее, — сказал я.

Мы с Ниной шли рядом, в нескольких ярдах позади двоих полицейских.

— А ты?

— Вроде бы тоже. Только я очень замерзла. И устала, и проголодалась.

— Далеко еще? — крикнул я шерифу.

— Примерно полпути, — не оборачиваясь, ответил он.

— Господи, — тихо сказала Нина. — Ненавижу дикую природу.

Мы продолжали идти. Я негромко рассказывал Нине о том, что еще говорил Джон прошлой ночью. Она согласилась, что, судя по всему, он тронулся умом.

Что интересно — когда ты слышишь что‑либо впервые, оно может показаться абсурдным и лишенным смысла, но какое‑то время спустя начинает постепенно занимать твои мысли. Легче всего было примириться с идеей о серийных убийствах как проявлении некоего чудовищного инстинкта, ведущего свое начало со времен человеческих жертвоприношений. Подобная теория была не менее осмысленной, чем всякая другая. Куда труднее было поверить в то, что любые выходящие за рамки обычного события в моей стране могут быть делом рук «соломенных людей». Однако многое из того, что мне было о них известно, и в самом деле нелегко было объяснить с позиции здравого смысла. Так что — кто знает?

Вскоре мы замолчали, в основном из‑за того, что выбились из сил. Фил тоже выглядел уставшим, но Коннелли продолжал идти размеренным шагом. Слышался лишь громкий звук шагов четырех пар ног на снегу и тяжелое дыхание. Сочетание усталости, сонливости и постоянный белый фон перед глазами начали оказывать на меня гипнотическое воздействие. Я перестал о чем‑либо думать, видя перед собой лишь место для очередного шага, ощущая подъемы и провалы и чувствуя запах еловых иголок и коры в удивительно чистом воздухе. Кожа на лице начала неметь, и когда я моргал, перед глазами вспыхивали искорки. То и дело я спотыкался, и Нина тоже.

— Стоп, — прозвучал тихий и напряженный голос Коннелли.

Я вздрогнул и остановился как вкопанный.

— Что? Пришли?

Он повернулся к нам, но не ответил, лишь прищурился, вглядываясь в лес в той стороне, откуда мы пришли. После долгой ходьбы тишина, казалось, звенела в ушах.

— Что там? — спросила Нина.

Коннелли молчал еще секунд двадцать.

— Ничего, — наконец ответил он. — Мне показалось, будто я что‑то вижу. Я оглянулся, и мне почудилась какая‑то тень, примерно в сорока ярдах левее.

— Здесь полно теней, — сказал я. — Темнеет.

— Возможно, — кивнул он и посмотрел на помощника. — Наши друзья знают кое‑кого еще, кто может интересоваться Хенриксоном. Вполне может быть, что он тоже где‑то тут.

— Вот как? — подозрительно спросил Фил. — И кто же это?

— Бывший полицейский. Человек прямоходящий основательно попортил ему жизнь, — сказала Нина. Она прошла несколько ярдов в ту сторону, куда смотрел Коннелли, тоже вглядываясь в гущу деревьев. — Он хочет разделаться с ним не в меньшей степени, чем мы.

— Он опасен?

Я кивнул.

— Но не для нас, надеюсь.

Неожиданно Нина закричала, застав нас врасплох:

— Джон! Джон, ты тут?

Четыре пары глаз напряженно всматривались в темноту леса, но никакого движения не было заметно.

Нина попыталась снова:

— Джон, если ты здесь — выходи. Мы тоже хотим его найти. Давай искать вместе.

Ответа не последовало. Нина покачала головой.

— Просто тени, — сказала она, нахмурившись, и посмотрела на небо. — О господи. Теперь снег пошел.

Она была права. На землю начали опускаться крошечные белые хлопья.

— Лучше бы вы этого не делали, — сказал Коннелли. — Звук здесь распространяется очень хорошо, и мне бы не хотелось, чтобы тот тип узнал о нас.

— Он и так об этом узнает, — ответила Нина. — Верно, Уорд?

— Да. И я хотел бы вас предупредить, шериф, — это не имеет никакого значения. Он не убежит, не станет прятаться. Он просто будет делать то, что намерен сделать.

Полицейский снял винтовку с плеча и, взяв ее наизготовку, посмотрел на меня. Хотя Коннелли был лет на десять‑пятнадцать моложе моего отца, в его глазах я увидел нечто похожее — хладнокровную оценку ситуации и явное нежелание отступать перед опасностью.

— Ну что ж, — сказал он. — Пусть будет так.

Ветер усилился, и вокруг головы шерифа поднялся снежный вихрь.


Глава 28


Патриции никогда еще за всю ее жизнь не бывало так холодно. Ей позволили надеть пальто, прежде чем покинуть хижину, но большую часть пути она лишь жалела об этом. Когда движешься, от пальто нет никакой пользы — больше всего мерзнут неприкрытые части тела, лицо и руки, особенно если они связаны за спиной. В пальто только потеешь, и не более того. Однако теперь, когда они сидели и ждали уже два часа, она поняла, что без пальто, скорее всего, уже была бы мертва. У нее слегка текло из носа, и капли застывали, образуя маленькие сосульки. Она спросила, нельзя ли связать ей руки спереди, чтобы их можно было держать в тепле, но Хенриксон сказал, что этого не будет. Она знала почему. Ее руки и плечи начинали сильно болеть, и это было лишь началом того, что он собирался сделать с ней, если не получит того, за чем пришел. Он думал, будто для нее это имеет какое‑то значение, но она полагала, что он ошибается.

Где‑то после четырех пошел снег. Начало смеркаться, и хотя некоторые снежинки искрились, падая на землю, другие выглядели словно крошечные, плавающие в воздухе тени. Она знала, что некоторые местные жители воспринимают снег как неизбежное зло, но она так не считала. Даже три года спустя снег до сих пор казался ей чем‑то волшебным. Иногда ей становилось грустно, поскольку снег вызывал воспоминания о Билле и детях в те времена, когда они были намного моложе, но никто никогда не говорил, что любое волшебство приносит лишь радость.

Хенриксон усадил ее возле крутого обрыва, и, по крайней мере, ветер продувал ее лишь с одной стороны. Сам же он присел на небольшой холмик на другой стороне ручья, с ружьем на коленях, храня полнейшее молчание. Если ему и было холодно, то он ничем этого не показывал.

Снег шел уже минут двадцать, все сильнее и сильнее, когда она заметила, как Хенриксон поднял взгляд и прислушался.

— Что‑то слышно?

— Очень далеко, — ответил он.

— Знаете, я в самом деле понятия не имею, о чем речь. Том видел медведя, и только. Я привела вас сюда, потому что вы очень плохой человек, и я подумала, что будет лучше, если вы замерзнете насмерть где‑нибудь там, где вас никогда не найдут.

— Возможно, — сказал он. — Пока что я вижу, что это происходит как раз с вами.

Он улыбнулся.

— А вы мне нравитесь. Вы мне кое‑кого напоминаете.

— Вашу мать?

— Нет, — ответил он. — Не ее.

— Она жива?

Он промолчал, и она внезапно и со всей определенностью поняла, что матери этого человека нет в живых, что она похоронена не на кладбище и что он знает, где лежат ее кости.

— Вы были единственным ребенком?

Хенриксон резко повернулся к ней.

Она пожала плечами.

— Я просто шевелю губами, чтобы лицо не замерзло.

Это было правдой. В свое время она также обнаружила, что к ребенку можно найти подход, если все время о чем‑нибудь с ним говорить. Этот человек не был ребенком. Он был психопатом. Возможно, с ним бы это тоже получилось.

— А еще, может быть, кто‑нибудь нас услышит и придет узнать, о чем мы таком болтаем. Так вы были единственным или нет?

— Я стал единственным, — бесстрастно ответил он. — У меня было три матери. И все они теперь умерли, что лишь придало мне сил. Я родился в лесу, мой отец убил мою мать, а потом пришли люди и убили его тоже. На какое‑то время они взяли меня и моего брата, а потом оставили его себе, а от меня избавились. Меня пытались заставить жить в семьях, но я не хотел, пока в конце концов не остался со своей последней матерью недалеко отсюда.

— Она плохо к вам относилась?

— Патриция, вы даже не поверите, насколько я далек от популярной психологии.

— Так кого же я вам напоминаю?

— Женщину, которая какое‑то время была моей бабушкой.

Патриция предположила, что это нечто вроде комплимента, которого она вполне заслуживала.

— И зачем же вы хотите сделать то, что собираетесь сделать?

— Все звери убивают. Хищники убивают, чтобы есть. Дикие собаки убивают щенков других диких собак. Мухи откладывают яйца в трупы умерших животных. Их это нисколько не волнует, и точно так же это не должно волновать нас. Арабы‑работорговцы в Занзибаре бросали больных мужчин и женщин в воды залива, чтобы не платить пошлину за товар, который они не могут продать. Русские крестьяне в Сибири торговали человечиной в смертоносные зимы двадцатых годов. Мы — звери, которые изобрели летающие машины, чтобы затем врезаться на них в здания, полные подобных нам. Мы — те, кто безжалостно занимается геноцидом. Люди — такие же звери. Мы убиваем, и мы разрушаем.

— Я куда больше рада была бы услышать от вас, что подобное — зло.

— Это не добро и не зло. Это попросту правда. Ружье — всего лишь средство для убийства. Это одно из наших орудий. Наш вид пришел в Европу, где в течение сотен тысяч лет жили другие живые существа, и за несколько тысячелетий она стала нашей. Как, по‑вашему, это произошло?

— Мы оказались лучше приспособленными.

— Только в одном отношении. Наше преимущество заключалось в готовности убивать других человекоподобных существ. Мы убивали неандертальцев, пока те еще оставались, а затем начали убивать друг друга. Мы не уважаем падальщиков вроде гиен и стервятников, но превозносим львов, тигров, акул, пасти которых обагрены свежей кровью. То, что мы владеем речью и орудиями труда и страдаем манией величия, не имеет никакого значения. Зла не существует, как не существует и добра. Существует лишь образ поведения, и наш — именно таков.

— Так идите и убейте кого‑нибудь. Вам ведь наверняка уже приходилось это делать?

Он не ответил, что не предвещало ничего хорошего. Несмотря на холод, Патриция почувствовала, как у нее поднимаются волосы на затылке. Она знала, что рядом с ней человек, который не понимает того, что понимали остальные.

— Так идите убейте какого‑нибудь другого человека. Нас миллионы, почему бы не убить еще нескольких?

— Потому что пришло время.

— Это вам говорит внутренний голос, да?

— Никто не совершал этого в течение многих поколений. Убивали других. Представителей власти, женщин, детей. Но они ничего не стоят по сравнению с диким человеком, настоящей жертвой.

— Ради всего святого, и как же это должно подействовать?

— Просто должно.

— Вы убьете некое существо, и это каким‑то образом заставит по‑иному звучать музыку сфер? Вы действительно в это верите?

— Это правда, и если бы вы родились всего лишь несколько сотен лет назад, вы бы это знали. Теперь же вместо этого мы верим в гигиену и зубных врачей. Мы верим, будто для нас имеет значение, какого сотового оператора выбрать. Мы пытаемся не ступать по тонкому льду.

— Вы не в своем уме, — сказала она.

— Не думаю. — Его глаза блеснули в сгущающихся сумерках. — И ваше мнение нисколько меня не интересует.

— Тогда ничего мне больше не говорите. Я не хочу этого слышать.

— Прекрасно. Но об одном вам следует знать. Помните, я говорил про бабушку?

Она судорожно сглотнула.

— Я убил ее. Я столкнул ее с лестницы, когда мне было двенадцать лет. Я знаю, что именно этого она на самом деле и хотела. Она умерла быстро и безболезненно. Если ваши друзья вскоре не появятся, вы тоже умрете. Но это будет очень, очень медленно. Люди в десяти тысячах миль отсюда перевернутся во сне.

Даже не осознавая того, что делает, Патриция отодвинулась от него на фут дальше — настолько, насколько это было вообще возможно. Тем не менее ей все равно казалось, что он от нее слишком близко. В последние несколько лет она иногда думала, что уже готова к смерти. Ей не хотелось с ней мириться, но без Билла ее мало что удерживало в этом мире, и, возможно, уже пришло время свидания со смертью. Однако, сидя в снегу рядом с тем, кто казался одновременно и нечеловеком, и сверхчеловеком, она поняла, что в свидании со смертью нет ничего героического и многозначительного. Ты просто превращаешься в мертвеца. И ей очень не хотелось пополнять их молчаливые ряды.

Она думала о том, что ему ответить. Снегопад усилился, и почти полностью стемнело — а она оказалась в ловушке посреди леса, со связанными руками, в компании безумца.

В конце концов она решила вообще ничего не говорить.

Внезапно он встал и посмотрел на вершину обрыва позади нее, затем повернулся и уставился куда‑то назад, наклонив голову и слегка приоткрыв рот. Потом перешагнул через ручей и одним махом вскарабкался наверх.

— Они идут, — сказал он.

Ему это, похоже, не нравилось. Патриция даже не была уверена, кого он имеет в виду. Некоторое время он стоял, словно принюхиваясь, а затем исчез, будто скрывшаяся за облаком луна.

Патриция подумала, не попытаться ли бежать, но ноги ее онемели, и она понимала, что идти некуда. Сжавшись в комок, она закрыла глаза и стала вспоминать Верону.


Глава 29


На этот раз мы все его услышали.

Отрывистый щелчок, не слишком близко, но достаточно резкий для того, чтобы пробиться сквозь шум ветра, и мое собственное тяжелое горячее дыхание. Коннелли быстро повернулся.

— Спускаемся.

Нина положила руку мне на плечо и толкнула вперед. Мы пригнулись, пытаясь двигаться бегом, но в итоге лишь быстро ковыляли, спотыкаясь в снегу глубиной в фут. Остановившись, мы спрятались за двумя деревьями, рядом с шестифутовым каменным выступом, держа в руках пистолеты.

Коннелли и его помощник, пятясь, отступали к нам с винтовками наготове. Голос Фила звучал слегка хрипло, но шаги его были размеренными и четкими.

— Вы его видите?

Коннелли покачал головой и описал стволом плавную дугу.

Когда они добрались до нас, я бросил взгляд назад — в лесу не всегда легко определить, откуда доносится звук, а я видел, как порой бывает в фильмах. Различить что‑либо было почти невозможно. Впереди поднимался темный склон — деревья, камни, кусты, снег, — похожий на одну из картин Эшера, различные варианты восприятия которых мелькают перед глазами, пока не сольются в неясное туманное изображение. Нигде не было заметно никакого движения.

Я снова посмотрел вперед. Там тоже ничто не двигалось, за исключением падающего снега. Мы все медленно поворачивали головы, вглядываясь и прислушиваясь. Шли секунды.

Напряжение в ногах начало ослабевать. Моя правая рука без перчатки онемела от холода. Переложив пистолет в левую руку, я сунул правую под мышку, поморщившись от боли в плече. Снова взяв пистолет в правую руку, я почувствовал себя намного лучше, хотя мне казалось, что еще немного — и тяжелый кусок металла просто к ней примерзнет.

— Там явно не Джон, — сказал я. — Однозначно.

— Да. Это Человек прямоходящий. И он где‑то недалеко.

— И что теперь? — прошептал Фил.

— Пойдем дальше, — ответил Коннелли, показывая спрятанное в ладони маленькое устройство. Я еще удивлялся, каким образом ему удается ориентироваться в темноте. Он нажал кнопку, и на мгновение вспыхнул маленький экран, затем снова погас. — Триста, самое большее — четыреста ярдов.

— Он может нас услышать.

— Нас четверо, а он один, — сказала Нина. — И он не собирается сразу на нас нападать. Он хочет дождаться, пока мы разделимся или начнем действовать не думая. Тогда он прикончит нас поодиночке.

Коннелли кивнул.

— И что вы собираетесь делать?

— Оставаться вместе. Думаете, он прямо перед нами?

— И совсем близко.

— Тогда давайте пойдем по этой стороне, поднимемся слева, а потом спустимся. Что там впереди?

— Ров. Мы подошли к нему сверху. С северной стороны, где мы находимся, местность более ровная, по другую сторону склон круче.

Нина посмотрела на меня.

— Как думаешь — попробуем пройти напрямик?

— Почему бы и нет?

— Тогда пошли.

На этот раз мы двигались несколько медленнее, стараясь не слишком громко дышать. Неожиданно я обнаружил, что внимательно смотрю под ноги, пытаясь не наступать на торчащие из‑под снега ветки. Мы шли плотной группой, образовав квадрат со стороной примерно в шесть футов, и каждый внимательно наблюдал за своим участком.

Коннелли постепенно сворачивал влево. Местность начала резко подниматься, и мне приходилось иногда хвататься рукой за камни, карабкаясь наверх. Я чувствовал себя смертельно уставшим, в мозгах было абсолютно пусто, голова кружилась. Поскользнувшись на мокром камне, я ударился коленом, но едва это заметил. У меня и без того почти все болело. Добравшись до верха, я повернулся и протянул руку Нине, помогая ей вылезти.

По обе стороны лес уходил вниз, словно мы двигались вдоль хребта какого‑то гигантского зверя.

Мы пробирались среди деревьев, низко пригнувшись и почти не дыша.

Неожиданно откуда‑то снизу ударил порыв воющего ветра, настолько холодного, что мне показалось, будто в оба уха вбили по гвоздю. Ветви вокруг задрожали, сбрасывая снег.

— Господи, — прошептала Нина.

Вой ветра все продолжался, повергая в дрожь. Казалось, на нашем пути возникла труднопреодолимая стена, и, возможно, один из нас чуть выпрямился, может быть, даже и не один. Но этого хватило.

Послышался негромкий треск и стон, и я увидел, как Коннелли резко повернулся и упал на спину.

— О черт, шеф, нет…

Словно в тумане, я увидел Нину и Фила, метнувшихся мимо меня под укрытие деревьев. Бросившись на землю, я подполз к шерифу.

Губы Коннелли были плотно сжаты.

— Все нормально, — прошептал он.

Расстегнув его плащ, я увидел темное пятно, расплывавшееся внизу слева по его груди. Я положил руку на рану и плотно прижал. Шериф дышал ровно и глубоко — видимо, организм его был достаточно крепким.

Нина припала к земле в трех ярдах впереди, сжимая в руках пистолет, нацеленный в ту сторону, откуда мы пришли. Помощник шерифа сидел, прислонившись спиной к дереву. Шум ветра начал ослабевать.

— Фил, иди сюда, — сказал я.

Тот встал. Послышалось еще два выстрела.

— Пригнись!

Упав на живот, он быстро по‑пластунски пополз ко мне. Нина дважды выстрелила в ту сторону, откуда донесся звук.

— Черт, шеф… — пробормотал Фил, увидев кровь.

— Оставайся с ним, — велел я.

Я метнулся к Нине.

— Ты его видишь?

Она покачала головой.

— Слишком темно. Он мог выслеживать нас уже полчаса, выжидая подходящего момента.

— Судя по всему, в Коннелли стреляли откуда‑то с той стороны, — сказал я, показывая вниз и направо. — Он пытается зайти к нам с тыла.

Я посмотрел на каменный склон позади.

— Попробую подняться туда, обойти сзади и проделать то же самое с ним. Увидишь хоть какое‑то движение — стреляй не раздумывая.

— Будь осторожен, — сказала она.

— Постараюсь.

Я двинулся с места, но она схватила меня за руку. Я посмотрел на ее побелевшее от холода лицо.

— Ладно, — сказал я, — справлюсь.

Я помахал Филу, давая понять, что собираюсь сделать. Он кивнул и повернулся, направив ствол винтовки туда же, куда был направлен пистолет Нины.

Я начал быстро карабкаться по камням. Когда добрался до вершины, снизу снова раздался выстрел, за которым сразу же последовали еще два, со стороны Нины. Я услышал, как она выругалась и начала перезаряжать пистолет.

Преодолев ползком десять ярдов, я посмотрел вниз, лежа на животе. Обрыв резко уходил вниз, холодный и безжизненный. Внизу не на чем было остановить взгляд, кроме бесконечных стволов, ветвей и камней. Я медленно повернул голову…

И увидел его.

Он промелькнул столь быстро, что его легко можно было принять за тень, за плод воображения, возникший в темноте среди падающего снега. Но потом я увидел его снова и понял, что он движется.

Он находился в тридцати ярдах от меня, примерно как я и думал.

Я прополз еще несколько футов вдоль хребта, пока не оказался за небольшой группой деревьев. Поднявшись на одно колено, я оценил обстановку. Если он меня до сих пор не заметил, вероятно, у меня все могло получиться. Я мог метнуться из‑за деревьев направо и вниз, к двум большим толстым стволам, которые видны были впереди, стреляя на ходу. Если предположить, что по дороге меня не подстрелят, под прикрытием деревьев можно было перезарядить пистолет, готовясь ко второму этапу. А потом мы окажемся рядом, и останется лишь постараться, чтобы из нас двоих в живых остался я.

Один против одного. Не было никаких причин для того, чтобы все получилось не так, как я хотел. Возможно.

Я коснулся правого кармана пальто, проверяя, на месте ли патроны. Сердце забилось чаще, как всегда бывает в такие моменты, когда нужно просто действовать, когда главное — не план, а скорость и вера в свои силы.

Я отполз еще на четыре или пять футов правее и, уже готовясь вскочить и бежать, в последний раз бросил взгляд в сторону.

Там кто‑то стоял.

Это была молодая женщина — футах в десяти от меня, на небольшой возвышенности, босая, в пижаме в цветочек. Она стояла между двумя деревьями, наполовину в тени; снег кружился вокруг нее, и я видел, как снежинки падают ей на плечи и длинные волосы. Приглядевшись, я смог различить ее глаза и черты лица.

Джессика Джонс.

— Осторожно, — сказала она. — Он не один.

А потом она исчезла.

Уже готовясь было рвануться вперед, я снова упал среди камней. Несколько мгновений лежал неподвижно, быстро моргая и глядя туда, где только что стояла она. Я посмотрел налево, потом направо, но ее и след простыл.

Я быстро пополз туда, где, как мне казалось, я ее видел. Там никого не было, но снег был примят. Мне почудилось нечто вроде отпечатка ноги, может быть, даже двух, но они выглядели чересчур большими. И кто мог оказаться здесь босиком?

Неожиданно почувствовав, что не смогу сделать то, что собирался, я двинулся назад, соскользнул по склону и подбежал к сидящей на корточках Нине. Она уставилась на меня.

— Что случилось, черт побери?

— Мне кажется, он там не один, — ответил я, избегая ее взгляда.

— Что? Откуда ты знаешь? Кто с ним?

— Не знаю.

— Так что ты видел? Что с тобой, Уорд?

Я не ответил — просто не смог. Я не знал, что ей сказать. Вместо этого я шагнул туда, где рядом с шерифом сидел Фил.

— Как он?

— Все в порядке, — ответил Коннелли, хотя на это вовсе не было похоже. — Мне ни к чему сиделка. Прикончите только эту сволочь.

— Их там как минимум двое, — сказал я. — Так что, Фил, ты нам понадобишься.

Фил посмотрел на своего босса, который коротко кивнул.

— Постарайся только, чтобы тебя не убили, — пробормотал Коннелли. — Мне сегодня и без того уже досталось, не хватало еще сообщать твоей матери.

Фил, пригнувшись, подошел ко мне.

— Мне только что показалось, будто я чувствую какой‑то странный запах, — сказал он. — А вы ничего не почувствовали?

— Нет, — ответил я. — А что именно?

Он лишь покачал головой.

Когда мы вернулись к Нине, она пристально посмотрела на меня.

— В чем дело, Уорд? Что случилось там, наверху? У тебя странный вид.

— Ничего. Просто показалось. А теперь…

И тут раздался выстрел. Слева и сверху.

— Черт, — бросила она. — Ты был прав.

— С ним кто‑то еще? — спросил Фил. — Кто?

— Не… — На мгновение у меня возникла нелепая мысль, что Джон и Пол объединили свои усилия. Нет, конечно. Так кто же…

Потом мне стало не до размышлений, так как я увидел человека, который бежал к нам по склону, словно стремительная тень, стреляя на бегу.

Мы с Ниной выстрелили одновременно, и оба промахнулись. Фил покатился по земле, сильно ударившись о дерево, потом вскочил, собираясь стрелять, но слишком долго колебался. Выпрямившись во весь рост, я дважды нажал на спуск.

Человек подпрыгнул и упал. Я выстрелил в него еще дважды и услышал стон.

— Нина, держи его на мушке, — сказал я. — Фил, идем со мной.

Она обернулась и жестом показала: «О'кей».

Я кивнул Филу, и мы побежали вдоль хребта, обогнув Коннелли с обеих сторон. С того места, где находился стрелявший в нас, донеслось эхо еще нескольких выстрелов.

— Вот дерьмо, — сказал Фил. — Я думал, вы подстрелили того парня.

— Значит, их трое, — ответил я. — О господи.

Мы остановились, глядя вперед, туда, где лес казался еще темнее и гуще. Меня била дрожь, но не от холода и тем более не от страха. Повинуясь некоему странному импульсу, я быстро повернул голову влево, и мне показалось, будто я вижу, как кто‑то бежит среди деревьев примерно в двадцати ярдах впереди, но этого просто не могло быть, поскольку на бегущих не было ничего, кроме пижам, а находиться в таком виде в подобном месте, в холоде и в темноте выглядело полнейшим безумием. Видимо, я вымотался настолько, что мне уже начали мерещиться видения, не имеющие никакого смысла. Следовало быть осторожнее. Опустив голову, я несколько раз глубоко вздохнул.

Когда я снова поднял взгляд, впереди раздался одиночный выстрел и что‑то просвистело в воздухе прямо между нашими головами, ударившись о камни за спиной. Мы с Филом выстрелили в ответ.

Потом я услышал, как внизу начала стрелять Нина.

— Господи, — испуганно сказал я. — Фил, оставайся здесь. Убей этого типа, если сможешь. Я возвращаюсь.

— Есть, — ответил Фил. Он снова лег на живот и быстро пополз. Видимо, в свое время он посмотрел немало фильмов о войне. Что ж, хоть это неплохо.

Выпрямившись чуть больше, чем следовало, я побежал туда, где должна была находиться Нина. Ее нигде не было видно, но я слышал стрельбу среди деревьев слева. Пробегая мимо тела первого стрелка, я увидел его лицо — холодное, худое, жесткое. Мне он не был знаком.

Впереди снова послышались выстрелы, заглушаемые вновь усилившимся воем ветра. Я побежал в ту сторону, не в силах понять, стреляют двое или один.

Спрыгнув с каменного уступа, я едва не вывихнул лодыжку, но последним усилием удержался на ногах. Толстый слой снега мешал двигаться, и мне казалось, будто я пробираюсь через застывшую патоку.

Наконец я выбрался на каменистую поверхность. Выстрелы прекратились, но я никого не видел.

— Нина?

Ответа не последовало. Развернувшись кругом, я бросился в ту сторону, куда, как мне казалось, она могла уйти.

Я пробежал футов десять, когда неожиданно у меня перехватило дыхание и я оказался на спине, ощущая набившийся в уши снег и упирающийся в позвоночник камень.

Из‑за дерева кто‑то вышел. Затем чья‑то нога наступила мне на грудь. Я судорожно попытался вздохнуть, чувствуя, как резкая боль пронзает спину, и невольно взвыл. Нога надавила сильнее, и в трех футах надо мной появилось лицо.

Короткие волосы, круглые очки.

Это был тот самый парень из ресторана во Фресно. Прижав холодный ствол винтовки к моему лбу, он с силой оперся на нее.

— Привет, ублюдок, — сказал он.

Нина находилась в пятидесяти ярдах от этого места. Она слышала, как кто‑то бежал среди деревьев — тот, для кого явно не были препятствием камни, снег и непредсказуемая неровная почва. Вероятно, это Пол, подумала она. Кто бы ни был вместе с ним — люди, о которых они ничего не знали и которых никогда не встречали, но которые тем не менее хотели их убить. Единственным, кто, по ее мнению, мог столь уверенно двигаться в подобных условиях, был Человек прямоходящий.

Она побежала вниз по склону, в ту сторону, откуда донесся звук, стреляя без разбора, и ей показалось, будто внизу промелькнула чья‑то фигура. Однако через несколько минут она остановилась, выбившись из сил, и больше ничего не видела и не слышала.

А затем позади нее раздался выстрел.

— Уорд, — прошептала она, снова карабкаясь вверх по склону. Она несколько раз поскользнулась, оцарапав лицо о камни, но не останавливалась.

Парень сильнее надавил стволом мне в лоб.

— Значит, ты его брат, — сказал он. — Тебе повезло тогда, в ресторане. Но сегодня вечер не столь удачный. Похоже, тебе не хватает того, что есть у него. Просто еще один любитель.

Я закашлялся. На большее я просто не был способен.

— Сегодня он тоже умрет, — добавил парень, вдавливая ствол еще сильнее. — Спасибо твоему другу.

— Кому?

— Этому, Зандту. Как, по‑твоему, мы узнали, куда идти? Он с нами договорился.

— Он не убивал Дравецкого?

— Босс в порядке. Естественно, твой дружок полагает, что выйдет сухим из воды. Но он здорово ошибается.

Он сильнее наступил мне на грудь, и глаза его блеснули за стеклами очков. Ему явно доставляло удовольствие видеть, что я не могу дышать.

— Так что — прощай, болван. Пора двигаться дальше.

Я увидел, как его палец медленно нажимает на спуск винтовки, и почувствовал, будто земля подо мной превращается в каменную плиту.

Я закрыл глаза, не желая, чтобы лицо этого человека оказалось последним, что я увижу в своей жизни.

Неожиданно где‑то совсем близко раздался выстрел, потом еще два, один за другим.

Открыв глаза, я увидел, как парень падает на спину. Я повернул голову, и в моем поле зрения появилась Нина.

Она опустилась на колени рядом со мной.

— Ты цел?

По ее щеке текла кровь.

Я с трудом приподнялся на локтях. Я был цел — по крайней мере, мог двигаться и ощущать боль, что, видимо, означало, что спина у меня не сломана и я могу ходить.

— Что с твоим лицом?

— Не важно. Что он говорил? Он говорил что‑нибудь про Джона? Мне показалось, что я слышала его фамилию.

— Нет. Они охотятся за Полом.

Она схватила меня за руку и помогла подняться. Я пошатнулся, едва в силах стоять прямо. Наконец обретя равновесие, несколько раз глубоко вздохнул, упираясь руками в колени.

Когда я выпрямился, Нина стояла над парнем. Где‑то впереди раздались три выстрела. Нина не двинулась с места.

— Нина…

— Подожди минуту, — ответила она.

Парень на земле пытался сесть. Из бедра и из затылка у него текла кровь. Движения его были медленными, но он явно хорошо держался. Нина пнула его в бок.

— Это тебе за Монро, — негромко, но жестко сказала она. — Он, конечно, сволочь, но это касается только меня.

— Он дерьмо, — ответил парень.

Голос его едва был отличим от хрипа.

— А кто из нас не дерьмо? — На щеках Нины проступили желваки. — И если ты уже заранее его предупредил, зачем, черт побери, ты убил полицейского?

— На всякий случай. Монро никогда ничего не делал с первого раза.

— Того офицера звали Стив Райан.

— Какая разница? — Он улыбнулся. — Я просто выполнял свою работу.

— Понятно, — кивнула Нина и отвернулась.

А потом снова повернулась к нему и выстрелила ему в голову.

— Это за его жену, — низко наклонившись прямо к его лицу, сказала она.


Глава 30


Патриция сидела, сжавшись в комок, минут десять, когда вдруг наверху послышался звук бегущих ног, а затем треск кустов на краю обрыва, через которые кто‑то продирался. Она не знала, что делать — в минуту смертельной опасности все почему‑то искренне верят, что, если не шевелиться и не смотреть, монстры тебя не заметят.

Однако она решила все‑таки узнать, что там происходит.

Подняв голову, она увидела Смерть, спрыгнувшую прямо в ручей. Несколько мгновений та стояла в нерешительности прямо посреди воды, словно забыв о том, зачем она здесь. Патриции показалось, будто та прикидывает свои шансы на успех.

Затем Смерть большими прыжками понеслась вверх по реке и скрылась за двумя большими деревьями. Впрочем, подумала Патриция, скорее всего, ненадолго.

Обшарив карманы парня, я забрал все патроны, какие нашел. Потом, поняв, что у меня нет никакого желания пользоваться его оружием, бросил все на землю рядом с ним.

— Там что‑то случилось, — сказал я.

— Черт, — ответила Нина. — И в самом деле. Я слышала выстрелы.

Мы поспешно вскарабкались туда, откуда пришли. Было холодно, все так же завывал ветер, и я особенно остро чувствовал, что нахожусь очень далеко от дома. Судя по невыносимой боли в правом боку, у меня было сломано несколько ребер. Мы явно зашли намного дальше, чем я мог предположить. Прошло минут пять, прежде чем Нина остановилась, и я увидел кого‑то впереди, у вершины хребта.

— Не стреляйте!

Это был Фил.

— Господи, — сказал он. — Вы целы? Что с вами?

— Одного мы прикончили, — сказал я. — А что у тебя?

Молча покачав головой, он повернулся и быстро зашагал назад, туда, где лежал Коннелли. Мы последовали за ним.

— Я пошел следом, — сказал Фил, — но не нашел его. Вдруг он начал откуда‑то стрелять и едва не снес мне башку. Я тоже выстрелил, а потом спрятался за большим камнем и попытался пробраться с другой стороны, но наткнулся на обрыв и подумал — черт возьми, вот и все. Мне больше некуда идти, и…

Он цристыженно опустил взгляд.

— Наверное, мне надо было выстрелить чуть раньше, но я этого не сделал. Я никогда прежде не пробовал убивать людей. Я приподнялся, пытаясь найти какой‑нибудь другой путь, чтобы вернуться, и тут увидел того, другого.

— Какого другого?

— Не знаю. Он появился из ниоткуда. Я видел его всего секунду. Он сделал вот так, — Фил изобразил, как кто‑то поднимает ружье к плечу, — и выстрелил. Всего один раз. Я сразу упал на землю и несколько минут больше ничего не слышал. Тогда я опять высунул голову. Человек с ружьем исчез. А футах в тридцати в стороне от меня лежал его труп.

— Это не ты его застрелил?

— Нет, я же сказал. Но кто‑то сделал это вместо меня. Я подошел и посмотрел — всего одна дырка, прямо посреди лба, словно кто‑то нарисовал там мишень. Так кто же это, черт побери? Что тут вообще происходит?

— Скорее всего, Джон, — сказал я.

Нина покачала головой.

— Джон — человек сугубо городской. Не могу представить, чтобы он смог подкрасться к кому‑то из этих парней и снять его единственным выстрелом. Насколько мне известно, он за всю свою жизнь ни разу не держал в руках охотничьего ружья.

— Тогда кто?

— Человек прямоходящий, — ответила она. — Больше некому. Эти ребята пришли сюда, чтобы убить его, а не нас.

— Не верю. Сперва он позволил бы им убить нас.

— Ты его брат, Уорд.

Я не понимал, какое это может иметь значение.

Добравшись до Коннелли, мы обнаружили, что он стоит на ногах, хотя и прислонившись к дереву.

— Господи, шериф, сядьте, пожалуйста.

— Со мной все в порядке, — ответил он.

— Сэр, при всем моем к вам уважении, вы ошибаетесь, — сказала Нина. — Из вас кровь хлещет, как из заколотой свиньи.

Шериф посмотрел на большие темные пятна, которые начали расплываться по его брюкам.

— Верно. Так что давайте лучше поторопимся.

Он снова полез в карман пальто и достал навигатор.

Руки его дрожали, но не слишком сильно. Моргнул экран, затем шериф кивнул вперед и вправо.

Мы двинулись вперед среди деревьев, мимо тела второго стрелка, лежавшего навзничь на земле. Фил был прав. Человек, который его убил, умел очень хорошо стрелять.

Местность вскоре несколько выровнялась, изгибаясь между тянущимися по обеим сторонам хребтами, словно мы вошли в широкий полутоннель, окруженный деревьями и тенями. Видимо, русло древней реки или еще более древний след ледника. Ветер снова усилился, подталкивая нас в спину, и мы пошли быстрее, надеясь, что он заглушит звук наших шагов.

Коннелли споткнулся, наклонился вперед и упал. Я нагнулся к нему, но он медленно покачал головой.

— Идите, — сказал он.

Я снял пальто и бросил рядом с ним.

Мы пошли дальше. Густые кусты напоминали громадные комки хрупкой ваты. Нижние ветви деревьев постоянно хлестали нас, словно плети в руках безумца. Мне показалось, будто слева кто‑то вскрикнул, но, скорее всего, это был лишь ветер.

Нина остановилась, вытянув вперед руку.

— Там.

Я посмотрел в ту сторону. В шестидесяти ярдах впереди можно было различить открывающуюся за деревьями черную бездну.

Обрыв. Так и должно было быть.

— Мы пойдем прямо туда? — прошептал Фил.

— Нет, — ответила Нина. — Иди направо. Я пойду вперед. Уорд, ты заходишь слева. Если что‑то увидите — стреляйте, потом громко кричите.

Мы кивнули. Фил быстро скрылся в кустах, как можно тише стараясь пробираться сквозь заросли.

Нина предупреждающе подняла палец и быстро пошла прямо вперед. Я повернулся на девяносто градусов и двинулся вдоль обрыва.

Все в порядке, мысленно повторял я — пока не услышал выстрел.

Дальнейшее было полностью отдано на волю богов. Я лишь надеялся, что они обратят на нас внимание и что мы ничем их не прогневали.

Нина двигалась все медленнее и тише. За пять минут она с трудом сумела преодолеть ярдов тридцать. Бросив взгляд направо, она увидела едва заметную тень, перемещавшуюся вдоль края рза. Фил, подумала она. Несколько мгновений спустя он потерялся из виду, наверное, скрывшись за деревьями или спустившись чуть ниже. Уорда с левой стороны видно не было. Склон там был довольно крутым, и, должно быть, он ушел далеко. Она надеялась, что никто из них не заблудится и что все они не погибнут. По крайней мере, не здесь, на таком холоде.

К тому же уже окончательно стемнело. Путь среди деревьев был лишь один, да и тот основательно затрудняли кусты. Нина пригнулась, пробираясь под наклонившимся стволом. Сквозь шум ветра доносился плеск воды, и казалось странным, что по одному лишь звуку понятно, что вода невероятно холодна.

Нина осторожно шагнула вперед, пытаясь не отрывать ногу от земли, но снег и спутанные ветки не позволяли этого сделать. Пришлось продвигаться маленькими шажками.

Внезапно послышался звук выстрела.

Она быстро повернула голову. Где стреляли? Только не слева… Если…

Затем раздался крик, приглушенный и неразборчивый. Она была уверена, что он донесся справа. Значит, это Фил. Похоже, он в кого‑то попал…

Забыв об осторожности, она начала с трудом продираться вперед. Нужно было как можно быстрее добраться до того места, откуда стреляли. Она надеялась, что Уорд тоже слышал выстрел и окажется там раньше ее.

Она вытянула вперед руки с пистолетом и наклонила голову, стараясь избегать ударов холодных, влажных, колючих веток Ей казалось, будто она сражается с покрытой шипами паутиной. Пытаясь обойти заросли, вставшие на ее пути подобно изгороди, она свернула в сторону. Снова раздался крик, и она рванулась вперед, забыв об опасности.

Еще четыре шага — и она полетела вниз.

Похоже, я зашел чересчур далеко. Даже слишком. Мне казалось, будто я верно оцениваю расстояние, которое собираюсь пройти, но каждый раз, пытаясь вернуться назад ко рву, что‑то оказывалось у меня на пути. Деревья, как стоящие, так и упавшие. Завалы бурелома, через которые не перебраться. Нависающие каменные выступы. Скользкие груды камней с трещинами, которые невозможно было перепрыгнуть и которые приходилось обходить. Я удалялся все дальше и дальше влево вдоль становившегося все уже хребта.

В конце концов, мысленно выругавшись, я поднялся еще выше по склону, пока не пересек каменную седловину и передо мной не открылся более‑менее прямой путь. Однако дороги назад, похоже, так и не было. Время тянулось слишком медленно, и я жалел, что сейчас не светло. Я был бы рад, если бы Нина могла позвонить в ФБР, или военным, или хотя бы в штаб герл‑скаутов. Все наши силы — двое полицейских, один из которых сейчас лежал скорчившись у подножия дерева в ста ярдах отсюда.

Наконец я, похоже, нашел хоть какую‑то дорогу к цели, лихорадочно карабкаясь по камням к просвету наверху, где, как мне казалось, можно было пройти.

А затем раздался выстрел.

Возможно, через несколько секунд после него послышался крик, но я не был в этом уверен.

Сунув пистолет в карман, я схватился за торчавшие передо мной камни. Нужно было перебраться через них любой ценой. Подтянувшись, я соскользнул с другой стороны и увидел перед собой относительно свободный путь. Наконец‑то.

Едва мои ноги коснулись земли, я бросился бежать.

Она падала очень быстро, пытаясь цепляться за ветки и камни, потеряв по пути пистолет. Ей казалось, будто падение продолжается очень долго, а потом она ударилась животом обо что‑то твердое, и ее закрутило так, что закружилась голова. Она приземлилась на бок, словно мешок с бревнами, сброшенный с самолета.

Она сразу же села, чувствуя, как перед глазами все плывет, и попыталась приподняться, еще даже не осознав, где находится. Встав на четвереньки, она посмотрела налево и направо, вперед и назад, пытаясь отыскать пистолет.

Она поняла, что ее окружают темнота и скалы и что шум воды слышен теперь намного ближе.

Но где пистолет?

Она надеялась, что он застрял где‑то выше, в какой‑нибудь расщелине или между камней. Сейчас он был ей нужен. Очень нужен.

Она поползла вперед, ощупывая землю руками. Голова все еще кружилась после падения, было очень тяжело ориентироваться в пространстве. Холодные камни под руками, влажные и острые. Почти неразличимая чернота. Что там, впереди, — просто темнота или каменная стена?

Справа послышалось нечто похожее на стон, но не слишком близко. В той стороне ничего не было видно.

«Стон — это плохо. Если только это не он. Если только Фил не подстрелил его. Или, может быть, это просто ветер. Если это не ветер и не Человек прямоходящий — тогда это очень плохо».

Впрочем, действительно ли это Фил? Что, если там Уорд? Где она? Возле рва?

Где пистолет? Где этот чертов пистолет?

Она увидела впереди нечто бледное — но не снег. Присмотревшись внимательнее, она поняла, что это. Старая женщина, сжавшаяся в комок под большим пальто. Она сидела на другой стороне мелкого широкого ручья, прислонившись спиной к высокой скале.

Она смотрела на Нину широко раскрытыми глазами, не моргая и не издавая ни звука. Ее голову и плечи покрывал снег, отчего она напоминала статую на заброшенном кладбище, вдали от проторенных дорог.

Силуэт и поза женщины наконец послужили Нине хоть каким‑то ориентиром, позволившим понять, где она находится: у самого дна рва, вероятно того самого, с крутыми стенами, но почти ровным дном, шириной футов в пятнадцать, быстро сужающегося в обоих направлениях.

Она моргнула, приводя мысли в порядок, и снова начала искать пистолет, на этот раз заставляя себя не спешить, словно это всего лишь сережка, которую она когда‑то потеряла в Малибу, и ее не ждет через пятнадцать минут такси, а самый существенный вопрос для нее — съесть перед обедом салат, закуску или, может быть, просто выпить бокал вина.

Вот он. Слава богу.

Нина подползла к ручью и, подобрав лежащий в воде пистолет, встряхнула его и перезарядила. Пригнувшись, она перебежала на другую сторону и присела рядом с женщиной.

— Вы Патриция Андерс? — тихо спросила она, пытаясь выровнять дыхание.

Женщина продолжала смотреть на нее. На ее ресницах застыл лед. Еще немного — и она превратилась бы в сосульку. Голова ее слегка шевельнулась. Кивнула?

Нина осторожно потрясла ее за плечо.

— Мэм?

— Да, — громко ответила она.

— Тише. С вами кто‑то есть? Он здесь?

— Да. Он где‑то здесь, — уже тише сказала женщина.

— Кто? Тот парень, Том? Или Хенриксон?

— Он самый. Это не настоящая его фамилия.

— Как раз настоящая.

Нина присела рядом с ней, глядя туда, куда был направлен взгляд женщины, но не увидела ничего, кроме каменистых берегов ручья, чуть более пологих с левой стороны.

Снова послышался болезненный стон.

— Не двигайтесь, — сказала Нина и тут поняла, почему поза женщины показалась ей столь странной. Ее руки были связаны за спиной. Нина начала развязывать узел онемевшими пальцами. Веревка обледенела, и ей казалось, что пройдет вечность, прежде чем она поддастся. Наконец удалось справиться с узлом, и женщина очень медленно переместила руки вперед, словно опасаясь, что они разобьются.

— Не шевелитесь, — снова сказала Нина. — Я серьезно.

Обойдя заросли, она, пригнувшись, двинулась вдоль края рва. Она не собиралась больше расставаться с пистолетом, но постоянно оскальзывалась на мокрых камнях, имея возможность удержаться только одной рукой. Хватаясь за ветки, она постепенно продвигалась вперед, но слишком медленно. Ей казалось, будто ее руки превратились в лед, и каждый шаг давался со все большим трудом.

Она надеялась, что Уорд придет ей на помощь. Очень, очень надеялась.

Стены впереди были высотой всего в шесть‑восемь футов, и она смогла различить очертания скорчившейся человеческой фигуры.

Это был Фил.

Он был жив, но крепко сжимал обеими руками бедро, медленно раскачиваясь всем телом. Он изо всех сил пытался не издать ни звука, вытаращив от боли глаза, но, увидев ее, снова застонал.

— Он стрелял в меня, — хрипло прошептал он. — Хенриксон. Он забрал у меня винтовку.

Он показал головой в ту сторону, откуда она пришла, вдоль ручья.

Нина посмотрела в другую сторону, окинув взглядом верхнюю часть склона. Тот факт, что он ушел туда, куда показывал Фил, не имел никакого значения. Сейчас он уже вполне мог быть наверху.

Собственно, там могла бы быть и она… У нее возникла мысль пройти вверх по ручью мимо Фила и попытаться взобраться по одному из склонов наверх, надеясь, что Человек прямоходящий станет возвращаться по дну рва и окажется на мушке сам, вместо нее.

Но она знала, что не сумеет забраться по обрыву с пистолетом в руке, и понимала, что ее спина станет прекрасной мишенью для того, кто умеет убивать.

— Не отпускай рану, — сказала она и поспешила назад.

На этот раз она держалась подальше от стен, двигаясь прямо по ручью, почти по колено в воде. Такого холода она никогда прежде не чувствовала. Плеск ледяной воды, вой ветра и нескончаемая пелена падающего снега, который, казалось, будет идти до тех пор, пока не скроет под собой навсегда весь мир.

Она не могла повернуться и оглядеться по сторонам из‑за того, что камни на дне ручья были слишком неустойчивы под ногами, и лишь смотрела прищурившись прямо перед собой, пытаясь разглядеть Патрицию Лидерс и хотя бы оценить, насколько она приблизилась к исходной точке своего пути. Она хотела было крикнуть, чтобы У орд мог ее услышать, но Человек прямоходящий мог находиться намного ближе, и она со всей убийственной ясностью поняла, сколь глупой идеей был их план «стреляй и кричи», и пожалела о том, что это решение приняла она, а не кто‑то другой.

Женщины все еще не было видно. Нине это очень не нравилось, и она начала продвигаться вперед быстрее.

Краем глаза она заметила, что кто‑то стоит на левом краю рва. Мгновение спустя она увидела у него в руках приставленное к плечу ружье и, поняв, что это не Уорд, резко развернулась и трижды выстрелила.

Два выстрела с громким хлопком прошли мимо, третий попал в цель. Фигура на краю поскользнулась и покатилась по пологому склону.

Нина побежала по воде, забыв о холоде, не думая ни о чем, кроме лежавшего перед ней на земле человека. Оказавшись в десяти футах от него, она подняла пистолет и прицелилась.

Одного выстрела обычно никогда не хватает. Нужно было довершить начатое.

Она уже нажимала на спусковой крючок, когда лежащий приподнялся, и она увидела его лицо.

— О господи, — в ужасе пробормотала она. — Джон…

Неожиданно кто‑то мягко приземлился у нее за спиной, выбив пистолет из ее руки и крепко обхватив сзади за шею. Холодный металл уперся ей в висок.

— Приветствую, агент Бейнэм, — произнес чей‑то голос. — Отличная работа.


Глава 31


Я едва не свалился с края света.

Не схватись я в последнюю минуту левой рукой за ветку — так бы оно и случилось. Я бы оказался прямо на высокой каменной площадке и, сделав еще один шаг, полетел бы в бесконечную ночь. Я и так уже почти повис над пропастью, на мгновение увидев чудовищный обрыв, почувствовав, как гнется ветка, и услышав рев падающей где‑то далеко внизу воды.

Выпрямившись, я быстро отвернулся от обрыва, охваченный отчаянием и ужасом. Мои легкие, казалось, кричали от боли, словно я надышался битого стекла.

Оглядевшись по сторонам, я понял, что действительно добрался до рва, но все равно нахожусь слишком далеко от нужного мне места. Ширина рва здесь составляла сорок футов, и края его были столь крутыми и высокими, что казалось, будто он вырублен одним резким взмахом гигантского топора.

Однако делать что‑то было надо. Значит, придется возвращаться.

Я прошел несколько ярдов назад вдоль обрыва и нырнул в кусты. Деревья здесь были не столь большими, но это мало чем помогало, поскольку для растительности тут было больше места и она стремилась заполнить все свободное пространство. Вскоре я снова начал удаляться все дальше от рва, вынужденный возвращаться тем же путем, которым пришел.

Я продолжал продираться вперед, когда мог — бегом, но постоянно сражаясь с кустами, ветвями и зарослями. Мне уже начало казаться, что придется снова проделать весь обратный путь, когда вдруг я остановился как вкопанный.

Что‑то было на краю рва, за рядами деревьев. Я начал пробираться к этому месту, зная, что пропасть все равно окажется чересчур широкой.

Но добравшись туда, я понял, что именно увидел.

Через ров был перекинут ствол большого дерева. На самом деле он был положен точно поперек, странным образом напоминая мост. На другой стороне местность была куда более открытой, и трудно было не воспринять это как приглашение.

Подойдя к концу бревна, я пнул его. Оно оказалось прочным. Судя по всему, оказавшись на другом краю, я смог бы легко добраться туда, куда мне было нужно, или, по крайней мере, намного ближе к тому месту, чем сейчас.

При условии, что смогу преодолеть около десяти футов над пропастью с холодными острыми камнями на дне, по стволу, покрытому слоем снега в четыре дюйма.

К черту. С разбитым черепом от меня никому не будет никакой пользы. Я повернулся, чтобы идти дальше.

И тут я услышал еще три выстрела, а затем голос Нины, который вовсе не был похож на крик радости.

Я вскочил на бревно и глубоко вздохнул.

Ничего не оставалось делать, как только идти вперед.

Патриция наблюдала за тем, что происходило прямо у нее на глазах. Приземление Хенриксона в реку напомнило ей прокрученную назад кинопленку. Она никогда прежде не видела подобного прыжка. Одним плавным движением он разоружил женщину и приставил пистолет к ее голове.

Сбросив ружье лежавшего на земле мужчины в воду, он оттащил женщину на несколько ярдов назад, пока они не оказались посреди ручья.

Лежащий явно страдал от боли, но старался ничем этого не показывать. Патриция знала, что мужчины часто ведут себя именно так. Но даже они иногда кричат. Даже Билл. Рак лишает стойкости почти всех.

— Как ты здесь оказался, Джон?

— Благодаря Дравецкому, — не без удовлетворения ответил тот. — Даже психопаты этого мира хотят от тебя избавиться. Ты изгой из изгоев. Тебе больше некуда идти.

— Куда идти — есть всегда, — сказал Хенриксон. — Первая задача — найти Дравецкого и убить его. Вторая — разобраться с его приятелем из АНБ в Лос‑Анджелесе. Ты уже встречалась с ним, Нина?

— Да.

— Я так и думал. Не беспокойся. Они куда менее важные персоны, чем кажется им самим.

Патриция увидела, что лежащий неожиданно пошевелился, и у него в руке возник пистолет. Однако Хенриксон в ту же секунду отступил еще на два ярда, держа женщину прямо перед собой и прикрываясь ею.

— Что ты собираешься делать, Джон? Убьешь ее, чтобы добраться до меня?

Глядя на лицо женщины, Патриция поняла, что та и в самом деле не знает его намерений. Женщина попыталась пошевелиться, но стоявший позади держал ее крепко.

— Что для тебя важнее? Прикончить меня ради Карен и заодно убить свою подружку‑агента? Возможно, мне стоит избавить тебя от необходимости делать выбор и убить ее прямо сейчас.

Человек на земле сел. Рука с пистолетом дрожала.

Патриция подумала, что попасть в цель у него почти нет шансов. Она знала, что Хенриксон тоже так считает, но при этом понимала, что вряд ли это остановит человека с пистолетом.

А потом она поняла, что Хенриксон на нее даже не смотрит.

Он ни разу не взглянул на нее с тех пор, как снова появился на дне рва. Вряд ли это означало, что он забыл о ее существовании. Скорее всего, он был из тех, кто с точностью до цента знает, сколько мелочи у него в карманах, если, конечно, предположить, что такие люди вообще нуждаются в мелочи. Но возможно, сейчас она занимала в его мыслях далеко не главное место.

Сможет ли она это сделать? Сумеет ли она прыгнуть вперед, броситься на него? Сбить с ног, чтобы дать возможность человеку с пистолетом выстрелить?

В этом она вовсе не была уверена. Но попытаться стоило.

Она медленно распрямила руки. Они болели так, словно кто‑то вонзал в них раскаленные иглы до самых костей. Попыталась пошевелить ногами, но ей это не удалось, что, впрочем, не имело значения. Ей вовсе не обязательно было нападать на него, достаточно лишь отвлечь внимание.

Она попыталась рвануться вперед, но не смогла сдвинуться с места. Попробовала еще раз, но так же безуспешно. Казалось, будто кто‑то держит ее сзади. Похоже, она настолько замерзла, что…

Нет. Кто‑то действительно держал ее сзади.

Скосив взгляд, она увидела, что на ее плечах лежат чьи‑то руки. Она медленно повернула голову.

За ее спиной сидел Том Козелек. От него исходил теплый, странный запах. Он осторожно держал ее за плечи большими руками, не давая пошевелиться.

«Не надо, — послышался у нее в голове его голос. — Сюда уже идут».

Потом он отпустил ее, неслышно отступил назад и исчез. Ей показалось, что позади послышался тихий плеск воды.

Однако она все так же не могла даже шевельнуться. Видимо, дело было все‑таки в ее замерзших ногах.

Я прошел три четверти пути, когда нога вдруг соскользнула, будто я наступил на лед обледенелым ботинком. Я выбросил вперед обе руки и мысленно произнес молитву.

Я рухнул на склон, вцепившись обеими руками в кусты. С трудом подтянувшись, начал на четвереньках карабкаться наверх, по камням, корням и снегу, пока наконец не смог выпрямиться, и побежал вперед.

Легкие уже больше не болели, так же как и ребра, спина и плечо. Ноги легко находили опору, словно я бежал по полю аккуратно подстриженной травы; кусты проносились мимо подобно туманным видениям, а деревья как будто расступались передо мной, открывая дорогу, которая, казалось, была здесь всегда. Сквозь пелену снега почти ничего не было видно, но я знал, где я должен сейчас быть, и мне нужно было оказаться там как можно быстрее.

Пришлось пробежать ярдов пятьдесят вверх по склону, затем свернуть направо и бежать прямо к хорошо видимому теперь краю рва, не заботясь о том, какой шум я при этом произвожу. Беспокоиться об этом, как и о чем‑либо другом, было уже поздно.

Поравнявшись с деревом, я быстро присел, достал пистолет и вставил в него новую обойму. Потом глубоко вздохнул и встал.

— Привет, Уорд, — послышалось снизу. — Я тебя ждал.

Я шагнул было вперед, но тут же снова отступил назад к дереву и посмотрел вниз. У подножия обрыва на земле кто‑то лежал, выставив перед собой пистолет.

Сперва я подумал: это Пол, потом увидел, что это Джон, и понял, что ко мне обращался не он.

В тридцати футах от него, прямо посреди ручья, стояла Нина в очень странной позе. Потом я различил позади нее мужчину, одной рукой обхватившего ее за шею, другой — держащего пистолет у ее головы. Это был Пол.

— Отпусти ее, — крикнул я.

— Только когда она будет мертва.

— Я буду стрелять.

— Не думаю. Джон не может, и ты не сможешь тоже.

Я понял, что он прав. Он стоял спиной к противоположной стороне рва, и ни я, ни Джон не могли в него выстрелить, не попав в Нину.

Я посмотрел на нее.

— Стреляй, Уорд, — сказала она.

Я отошел назад, чуть ближе к укрытию. Пол выстрелил, и я подумал, что он убил Нину, но потом понял, что он на мгновение повернул ствол вперед. Пуля просвистела совсем рядом с моей головой. Пистолет тотчас же снова уперся в висок Нины.

— Да, — сказал он. — Давай, твоя очередь.

— Уорд, ради всего святого, пристрели его, — крикнул Джон.

Я не знал, что делать. Я попытался слегка переместиться вдоль края, но Пол видел меня и тоже переменил позицию, оставаясь недоступным для Джона и меня.

— Что ты собираешься делать? — крикнул я. — Вернуться обратно в Сиэтл? Должен тебя предупредить, путь неблизкий.

Он лишь рассмеялся.

Это была всего лишь игра. Он знал, что я приду, и ждал. Он хотел, чтобы Нину убил один из нас, от отчаяния и безысходности совершив ужасную ошибку.

Если же нет — он сделает это сам не моргнув глазом, а потом на его милость окажемся отданы мы оба — я и Джон, который лежал на земле, судя по всему, раненый. В данный момент я не испытывал к Джону особенно добрых чувств, но и обречь его своими действиями на смерть тоже не мог.

И тут Джон выстрелил.

Пуля прошла мимо. Человек прямоходящий отошел еще на шаг назад, таща за собой Нину.

Посмотрев вдоль рва, я понял, что если сейчас он ее убьет и побежит вдоль ручья, то сможет скрыться, прежде чем я успею до него добраться. Я знал, что время безвозвратно уходит.

Он намеревался убить Нину и сбежать.

Взгляд ее все так же был устремлен на меня. Я понял, что она оставляет окончательное решение за мной, словно говоря мне, что я сам должен сделать выбор, как поступить в данной ситуации, чем бы это ни закончилось.

Я отошел еще на шаг, на мгновение опустив руки и ощущая холод в пальцах и пустоту в голове, в которой билась одна‑единственная мысль — что делать?

Казалось, я ничего не вижу, кроме лица Нины.

Краем глаза я заметил какое‑то движение на дальнем краю рва. Не на самом краю, чуть дальше — очертания низко пригнувшейся человеческой фигуры.

Я выпрямился.

— К черту, Пол, — сказал я. — Я не стану этого делать.

— Как хочешь, — ответил он, посмотрев мне прямо в глаза, и сильнее прижал ствол к виску Нины. — Тогда я сделаю это за тебя.

Силуэт на другой стороне переместился почти к самому краю. Я продолжал смотреть на Пола, стараясь ничем не выдать того, что мне было уже известно.

— Уорд, пристрели его. Или выстрелю я.

— Джон, ничего не делай.

Подождав мгновение, я быстро метнулся влево и крикнул:

— Давай!

Пол развернулся кругом и шагнул назад, продолжая держать Нину между собой и мной.

Коннелли выстрелил, попав Полу в плечо.

Тот снова развернулся, выставив перед собой пистолет, и в то же мгновение я увидел, что нас с ним ничего больше не разделяет. Я выстрелил три раза. В плечо, в руку, в ногу.

Он неуклюже старался удержать Нину, но та вывернулась, пнув его ногой. Он попытался бежать, но смог преодолеть лишь несколько ярдов, прежде чем упасть.

К этому времени я уже карабкался вниз по обрыву. По пути я выстрелил еще раз, попав в туловище. Его отбросило к каменной стене, и пистолет вылетел из его руки.

Я быстро встал между ним и Джоном, не вполне уверенный в том, что это поможет. Но Джон стрелять не стал.

Ступив в холодную воду, я перешел на другую сторону реки и остановился в шести футах от лежащего.

Подняв руку, я направил на него пистолет.

Пол лежал у подножия обрыва весь в крови. Трудно было поверить в то, кем на самом деле является этот человек.

Он посмотрел на меня.

Его лицо было так похоже на мое собственное.


Кэннон-Бич


Четыре дня спустя мы последовали совету Патриции и поехали на юг, до Портленда, а потом свернули на запад по трассе номер 6. В течение всего пути через штат Вашингтон шел дождь, и он продолжался, пока мы ехали к побережью через национальный парк Тилламук.

Это прекрасный лес. В нем множество деревьев, хотя когда‑то все было иначе. Его вырубали в течение многих лет, а затем, в 1933 году, страшный лесной пожар прорезал широкую полосу прямо посреди леса. Погибло более трехсот тысяч акров старых деревьев, и говорят, будто горячие угли падали на корабли в пятистах милях от берега. Однако пожар все‑таки потушили и посадили новые деревья.

По какой‑то странной иронии судьбы лес снова горел в тридцать девятом, сорок пятом и пятьдесят первом, словно проклятие преследовало его каждые шесть лет. Однако к его восстановлению было приложено немало сил, люди по доброй воле проводили там каждые выходные, высаживая новую молодую поросль. Сейчас он выглядит просто как обычный лес. Если не знать, что с ним случилось, можно подумать, что он всегда был таким.

С нами так тоже бывает. Иногда.

Никому из нас не приходило в голову остановиться и прогуляться по лесу и не пришло бы, даже если бы погода не была столь сырой. Мы и без того уже успели насмотреться на деревья. Более чем.

Нина не позволила мне его убить.

Я действительно собирался это сделать. Все остальное просто не имело смысла. Этот человек убил моих родителей и разрушил мою жизнь. Он убил дочь человека, который лежал сейчас по другую сторону рва, сверля взглядом мою спину. Он убивал людей, имен которых я никогда не узнаю и о которых мог бы вообще никогда не услышать. Я не знал, был ли прав Джон, возненавидев меня за то, что я не застрелил его в прошлый раз. Но, судя по всему, он имел на то полное право, если я не сделаю этого сейчас.

Нина подошла ко мне сзади. Она ничего не делала, не пыталась остановить меня. Я просто чувствовал ее присутствие у себя за спиной, настолько близко, что ощущал тепло ее дыхания у себя на затылке.

Я смотрел, как человек передо мной пытается пошевелиться и руки его беспомощно скользят по камням, словно пара каких‑то бледных тварей, находящихся при последнем издыхании. Не знаю, почему именно так бывает с безумцами, но они определенно обладают немалой силой воли. Возможно, все дело в отсутствии сдержек и противовесов, которые имеются у всех нас, или, может быть, я просто обманываю сам себя: возможно, их разум просто более чист и не затуманен теми заботами и моральными соображениями, которыми обременены все мы. Может быть, им даже хватает смелости обратиться за поддержкой к высшим сферам. Однако одной силы воли ему сейчас явно не хватало. Он не мог пошевелиться, у него не было оружия, и он никому не мог причинить вреда.

Я знал, что без труда могу его пристрелить. Никто не стал бы винить меня в этом. С обрыва за нами наблюдал Коннелли. Лицо его казалось восковым, и я мог слышать его дыхание даже с того места, где стоял, но он твердо держал в руках винтовку. Похоже, он вполне мог выстрелить, если этого не сделаю я. Я хорошо знал, чего хочет Джон, но мне была неизвестна позиция Фила. Парень он был явно неплохой, и вряд ли его прельщала охота на человека, но, учитывая, что Человек прямоходящий прострелил ему ногу, подозреваю, настроен он был достаточно воинственно.

В конце концов я опустил руку.

— Чертов ублюдок, никакого от тебя толку, — пробормотал Джон.

Нина подошла к нему и, присев на корточки, что‑то тихо сказала на ухо и забрала из его руки пистолет.

Она встала на мое место, нацелив оружие на Человека прямоходящего, пока я помогал Коннелли спуститься по склону. Выглядел он ужасно, но ненамного хуже меня. Впрочем, не удивительно, если учесть, что он в одиночку проделал весь путь до рва с того места, где мы его оставили.

Вместе со мной он заковылял туда, где, по словам Нины, лежал Фил. Он пытался помочь, но в конце концов тащить его помощника пришлось мне, производя при этом немало шума. Я прислонил его к дальнему обрыву, напротив Пола. Коннелли сел рядом с Филом, направив на Пола ствол винтовки.

Что делать дальше, я не знал. Снегопад несколько ослаб, но не было похоже, что он скоро прекратится. Мы застряли посреди леса. Ни Фил, ни Коннелли не в состоянии были вернуться домой собственными силами, а по рации шерифа связаться ни с кем не удавалось. Джон, похоже, был в лучшей форме; судя по виду его пальто, выстрел Нины лишь слегка зацепил руку. Со мной он, однако, не разговаривал, даже не смотрел мне в глаза.

Нина привела старую женщину, о которой я успел забыть. Она выглядела настолько замерзшей, словно ее нашли в вечной мерзлоте рядом с мамонтом. Они немного поговорили, а затем Нина подошла к Коннелли и попросила у него навигатор.

— Он вам не понадобится, — сказала женщина. — Я знаю дорогу.

Нина все же положила прибор в карман. Подойдя ко мне, она потрогала мою руку, а потом сняла и отдала мне свое пальто.

Затем они вдвоем направились вдоль реки.

— Я с вами, — сказал Джон, поднимаясь на ноги.

— Спасибо, мы справимся, — ответила Нина.

— Возможно. Но тут есть медведи. Одного я недавно видел. Во всяком случае, нечто похожее.

Нина посмотрела на меня.

Я пожал плечами.

Найдя большой плоский камень в нескольких ярдах от Пола, я уселся на него, глядя им вслед.

За эту ночь произошло два события, которых я так до конца и не понял.

Первое было не столь существенным. Услышав, что Фил и Коннелли о чем‑то негромко беседуют, я повернулся в их сторону, прислушиваясь.

Послышался голос Фила:

— Вы ведь всегда об этом знали, правда?

— Я был в ту ночь с твоим дядей, — ответил Коннелли.

Похоже, он собирался сказать что‑то еще, но посмотрел на меня и увидел, что я слушаю их беседу.

Он подмигнул Филу и покачал головой. Больше они не разговаривали.

Примерно через час они заснули. Я не знал, насколько это хорошая мысль, но они сидели рядом, согревая друг друга своим теплом, и я просто не мог заставить их бодрствовать всю ночь. Более того, я настолько устал, что не был уверен в том, что не засну сам.

Голова моя словно превратилась в камень, прикрепленный к другому камню. Я чувствовал себя так, будто три месяца бежал сверхдлинную дистанцию, а теперь, достигнув конца беговой дорожки, обнаружил, что финишной ленточки там нет. Пол, похоже, потерял сознание, но весь дрожал. Только тут я сообразил, что до сих пор держу в руке пистолет. Кроме того, мне вдруг пришло в голову, что Нина вряд ли знает, сколько на самом деле дырок в его теле, и, скорее всего, не заметит еще одну. Возможно, ключ к тому, чтобы найти финишную прямую, находился в моей правой руке. Возможно, только застрелив Пола, я смог бы покончить со всем, раз и навсегда.

Я тихо поднялся и подошел ближе.

Всего один выстрел.

Другие наверняка проснутся, но я могу сказать, что он пошевелился.

Я знал, почему Нина остановила меня. Вероятно, она не хотела, чтобы я совершил хладнокровное убийство. Возможно, она также считала, что родственники тех, кого, как было нам известно, убил Человек прямоходящий — семьи девочек, исчезнувших в Лос‑Анджелесе два года назад, и других его жертв, — имеют право на большее, чем на рассказ о казни, свершившейся в лесу, без посторонних, за много миль от ближайшего жилья. Я знал, что во многом лишь ради этого она продолжала заниматься своим делом в течение нескольких лет, пытаясь отдать в руки правосудия преступников, место которых сразу же занимали другие. Да, случившееся в Холлсе осталось нашей тайной — но тогда в наших руках не было захваченного пленника.

В конечном счете вовсе не это заставило меня убрать пистолет в карман. Если честно — даже не знаю, что именно.

Я встал и, сняв пальто Нины, накрыл им тело Пола, подоткнув с боков. Лицо его было белым как снег, губы начали синеть.

Вдруг я понял, что плачу.

Я обнаружил, что сижу рядом с ним, положив его голову себе на колени и придерживая ее рукой.

Не знаю почему. Не понимаю. Я знал, скольких он успел убить. Я знал, что он убил бы Нину, и Джона, и меня. Но случилось именно так.

Вскоре проснулся Коннелли, но ничего не сказал. После этого заснул я сам, неуклюже прислонившись к обрыву, и во сне меня сотрясала дрожь. Я спал, пока меня не разбудило громкое гудение над головой и сменившийся ветер.

Открыв глаза, я увидел Коннелли и Фила, которые стояли, поддерживая друг друга, залитые ярким светом, и смотрели в небо, откуда с вертолета медленно спускали носилки.

Я был последним, кого подняли наверх, последним, кто покинул это холодное место. Голова моя раскалывалась, и я настолько устал, что с трудом мог что‑либо видеть. Все, что я мог, — судорожно цепляться за веревочную лестницу.

Один раз я неосмотрительно бросил взгляд вниз, и на мгновение в луче света мне показалось, будто я вижу маленькую группу странных фигур внизу, на дне рва, которые стояли и смотрели, как меня поднимают к небу. Я моргнул, пытаясь различить хоть какие‑то детали, но так ничего толком и не увидел.

А потом земля скрылась под снежным вихрем и чьи‑то руки втащили меня в нутро железной летающей машины.

Доехав до океана, мы свернули направо и двинулись вдоль побережья на север. В Орегоне владеть землей на побережье запрещено, и потому местность здесь выглядит дикой и древней, такой, где вполне могут происходить самые странные события. Да, какое‑то время назад в прибрежном песке находили куски воска, всего около нескольких тонн. На них действительно виднелись какие‑то символы, и некоторые вполне могли оказаться древними китайскими иероглифами. Я знал, что эта часть того, о чем рассказывал мне Зандт, — правда, но в остальное я верил мало. Воображение бывает порой крайне тяжело отличить от реальности.

Мы не знали, где сейчас Джон. В ту ночь он проковылял большую часть пути вместе с Патрицией и Ниной, не произнеся ни слова. Полагаю, он просто старался хоть как‑то помочь им одним своим присутствием. Возможно, пытался искупить свою вину. Но когда они уже почти добрались до цивилизации, он исчез. Нина десять минут кричала и звала, но он так и не откликнулся.

Как потом сказала Нина, такой уж он человек — он просто никогда не отзывается ни на чей зов, так же как не отвечает на телефонные звонки.

Я не стал ей говорить о том, что рассказывал о Джоне парень в очках, и о том, как тот поступил. Вероятно, он говорил правду, но вряд ли это что‑то существенно меняло. Точно так же вполне было возможно, что Джон вскоре нанесет новый визит Дравецкому. Я думал о том, что Джону не следовало убивать Питера Ферильо. Поступив так, он пересек черту и вряд ли когда‑либо сможет вернуться на нашу сторону.

Оставшаяся часть поездки вдоль побережья заняла минут сорок. Нина молча сидела рядом со мной, положив ноги на приборную панель и глядя на море. Когда мы проехали Нехейлем, зазвонил ее телефон. Посмотрев на дисплей, она ответила на звонок.

— Это Дуг, — сказала она, закончив разговор.

— И?

— Он не умер.

— Кто?

— Оба. Судя по всему, героический Чарльз Монро быстро идет на поправку. Я его всерьез недооценивала.

— Нет, ты все правильно понимала, — сказал я. — Он просто еще не готов к последнему звонку.

В любом случае, это была хорошая новость. Отношения между Монро и Дугом вполне могли вернуться в норму в той или иной степени. Нина сперва не на шутку возмутилась, узнав, что Дуг вел дела с Джоном за ее спиной, но это ничего не значило по сравнению с преимуществами, которые мы в итоге получили. Коннелли еще раньше сумел устроить так, что никакого участия в событиях, случившихся в лесу к северу от Шеффера, мы якобы не принимали. С точки зрения закона мы уехали из города сразу после того, как женщина‑врач обработала мое плечо. В лес отправились только шериф и его помощник. Одним из пилотов вертолета был племянник Коннелли, так что на их молчание можно было рассчитывать.

Коннелли забрал наши пистолеты, чтобы не было проблем с баллистической экспертизой пуль, извлеченных из тел убитых и Пола. Пистолет, найденный в машине, которой пользовались «соломенные люди», с большой долей вероятности должен был связать убийцу в очках с выстрелами, ранившими Чарльза Монро.

Патриция Андерс в любом случае подтвердила бы слова Коннелли. Она явно была старой стреляной птицей, и, как мне показалось, у нее с шерифом имелись какие‑то общие дела. Мне также было интересно, откуда он точно знал, куда именно следовало идти в лесу. Впрочем, не важно. Каждый имеет право на свои тайны.

— Где Пол?

— В хорошо охраняемой больнице в Лос‑Анджелесе. Тамошние врачи чешут в затылке, не понимая, каким образом он сумел выжить.

Почему‑то я знал, что он все еще жив. Останется ли он в живых — от меня уже никак не зависело. Наверное, так и должно было случиться. Бог любит детей, пьяных и лишенных рассудка.

Нина улыбнулась.

— Думаю, на самом деле Монро быстро поправляется потому, что наконец‑то заполучил того, кто известен ему как «Мальчик на посылках», и знает, что тот лежит сейчас искалеченный в больничной палате под присмотром вооруженной охраны. Наконец‑то Чарльз раскрыл это преступление, и проблем у него теперь будет намного меньше.

— Надеюсь, и у тебя тоже?

— Увидим, — тихо ответила она.

Я посмотрел на дорогу, потом на нее.

— Что? — спросил я. — Что не так?

Она покачала головой.

— Собственно, ничего особенного. Дуг рассказал мне кое‑что про ту девушку, Джин, с которой я разговаривала на прошлой неделе. Два дня назад она пошла на вечернику в каком‑то большом доме на Малхолланд‑драйв. А теперь она в больнице, с ожогами от сигарет и сломанной челюстью.

Она уставилась в ветровое стекло, и взгляд у нее был усталый и грустный.

— Ну почему мы такие?

Я не знал, что ответить.

К пяти часам мы добрались до Кэннон‑Бич. Мы медленно проехали через город, который представляет собой всего лишь несколько рядов симпатичных деревянных домиков, по главной улице с рынком и несколькими магазинчиками, а затем свернули на восток. Было темно, шел дождь, и вокруг не было ни души, как обычно в это время года. Но на северной окраине городка мы нашли гостиницу под названием «Дюны», которая вполне нас устроила. Самое главное, что над входом висела вывеска «Есть свободные места». Судя по пустой автостоянке, большая часть заведения была предоставлена исключительно в наше распоряжение.

Мы сняли две комнаты и стали обустраиваться.

Моя комната находилась на третьем этаже — просторная, с дровяным камином в одной из стен. Всю дальнюю стену занимало большое окно, выходившее на море. Сейчас за ним не было видно ничего, кроме темноты, но я все же сел за стоявший возле окна столик и выпил пива. Повинуясь некоему импульсу, я достал свой ноутбук — ноутбук Бобби — и вставил телефонный кабель в розетку. Вызвав браузер, я набрал адрес.

Несколько секунд спустя на экране появился сайт Джессики. Он все еще был на месте — видимо, веб‑папаша так и не озаботился тем, чтобы его убрать. Возможно, это его вообще не волновало — кто заметит несколько лишних мегабайт на находящемся где‑то сервере? Они просто останутся в эфемерной виртуальной памяти вместе с другими словами и картинками из Сети. Что это — бессмертие? Нет. Бессмертие — это когда ты действительно никогда не умираешь. Но все же это хоть что‑то — одновременно и лучше, и хуже, чем вообще ничего.

Главная страница с фотографией улыбающейся Джессики. Неработающая ссылка на веб‑камеру. Еще одна страница, где она писала о своем увлечении — сочинении песен, чем, судя по всему, объяснялось присутствие гитары, и несколько неподвижных кадров в качестве образца. Лишь на одном из них она была полуобнаженной, и я быстро пропустил его. Куда больше о ней говорили другие — фотографии молодой женщины, живущей своей жизнью, сидящей перед телевизором или читающей журнал. Какой она была на самом деле, до того как превратилась в холодный труп, лежащий в одной из ячеек лос‑анджелесского морга. Я все еще никак не мог избавиться от мысли о том, что видел ее тогда в лесу, но понимал, что это всего лишь игра моего воображения.

Немного повозившись с хакерскими инструментами, я проник в папку на самом сервере и скопировал ее содержимое на свой компьютер — на случай, если тому типу все же придет в голову ее очистить. Закончив, я заметил в числе прочих текстовый файл и открыл его. Он оказался коротким — несколько дневниковых записей, на которые она, видимо, решила не оставлять ссылку с сайта. В любом случае, у ФБР они наверняка и так имелись, да в них и не было ничего такого, что могло бы помочь. Последняя запись была датирована за три дня до ее смерти. В ней говорилось про какого‑то Дона, которому, как ей казалось, она немного нравилась, и о том, что, может быть, стоило бы ему позвонить.

Закрыв ноутбук Бобби, я некоторое время думал о нем самом, навсегда оставшемся где‑то глубоко в моих мыслях. Именно туда уходят все наши близкие — на кладбища у нас в головах. Они там, хотя их и невозможно увидеть, куда ни поворачивайся. Но мы всегда помним о поступках, которые они совершали, и о том, какими людьми они были. Они всегда с нами, и время от времени можно нанести им визит, чтобы они не чувствовали себя столь одиноко.

На следующее утро я проснулся поздно. Дождь прекратился, зато усилился ветер. Из окна теперь можно было увидеть длинную полосу пляжа — серый песок, серая вода, серое небо — среди скалистых утесов.

Чуть позже ко мне в дверь постучалась Нина.

— Не хочешь прогуляться?

— Что, сегодня такой прекрасный день?

Мы побродили по пустынным улицам, выпили кофе, посмеялись над дурным вкусом местных архитекторов. Несколько часов провели на песке, одни во всем мире, то вместе, то по отдельности. Мы смотрели, как большие волны разбиваются о камни, наблюдали за отважными птицами, возбужденно кружившими посреди грозового хаоса у нас над головой. К середине дня ветер усилился настолько, что можно было стоять с вытянутыми руками и опираться на воздушную стену, полностью ей доверившись, что мы и делали посреди песчаного вихря, чувствуя, как весь мир вращается вокруг нас.

Когда снова пошел дождь, мы нашли укрытие у подножия высоких скал и уселись там на небольшом расстоянии друг от друга, глядя на море. Именно тогда я понял, почему мы реагируем на шум волн, звук дождя, шелест листьев. Потому что они не имеют никакого смысла, никак с нами не связаны и никак нам не подчиняются. Они напоминают нам о том времени в самом начале нашей жизни, когда мы не понимали окружающих нас звуков, лишь воспринимали их собственными ушами. И потому они приносят нам блаженный отдых от бесконечных жалких попыток изменить мир. Мы любим этот не несущий никакой информации шум, позволяющий хоть на время забыть о необходимости действовать, строить планы, познавать что‑то новое и изменять его под себя. Как только мы подобрали первый предмет, который использовали для определенной цели, это стало для нас огромным шагом вперед, но вместе с тем и проклятием. Способность создавать орудия подарила нам мир — и нанесла непоправимый вред нашему разуму.

В течение часа мы просто сидели, ничего не делая, — двое на краю мира, повернувшиеся к нему спиной. Когда стемнело, мы вернулись в гостиницу.

Я принял душ, переоделся и, пройдя по деревянной балюстраде, постучал в дверь Нины.

— Привет, — сказала она.

— Не хочешь сходить куда‑нибудь выпить?

Она подняла бровь.

— Это что, вроде свидания или как?

— Нет, — ответил я. — Вовсе нет.

Несколькими улицами дальше мы нашли заведение под названием «Красная таверна», где можно было посидеть и выпить крепкого пива, которое варили наверху. Вскоре бар начал заполняться местными жителями, а в дальнем его конце собрался импровизированный оркестр. Пара гитар, барабан, скрипка, виолончель; некоторое время они просто сидели и играли, то уходя, то возвращаясь по своей собственной прихоти. Свет был неярким и теплым, и я впервые понял, что у сидящей напротив меня женщины в волосах сверкают золотистые искорки. Мы слушали музыку, которую играл оркестр, аплодировали, и пели вместе со всеми, и смотрели на официанток, которые танцевали и смеялись за стойкой, наполняя кружки чистым, как родниковая вода, пивом, и в конце концов я взял себе миску чили, оказавшегося очень даже неплохим.

Оркестр продолжал играть, хотя и тише, когда мы вышли из бара и вернулись в отель, купив по дороге бутылку вина.

Мы разожгли камин в моей комнате и чуть приоткрыли окно, чтобы можно было одновременно слышать шум волн и потрескивание горящего дерева. Сели на пол, прислонившись к спинке кровати, и долго разговаривали, пока не стало поздно, хотя нам время вовсе не казалось таким уж поздним.

Мы продолжали подкладывать дрова в камин, не желая, чтобы он погас, и в конце концов в комнате стало темно и жарко и нам уже не нужны были слова.

Нина первой перешагнула разделявшую нас черту.

Такая уж она женщина.