«Линкольн» для адвоката Майкл Коннелли Микки Холлер #1 Микки Холлер – самый циничный адвокат Лос-Анджелеса. Его офис – заднее сиденье «линкольна». Его методы защиты, мягко говоря, нестандартны. Его клиенты – драчуны-байкеры и карточные шулеры, наркодилеры и пьяные водители. Для него закон не имеет никакого отношения к вине или невиновности. Надо просто уметь торговаться и нажимать нужные кнопки, а правосудие здесь и вовсе ни при чем! Но на сей раз Холлер намерен восстановить справедливость и покарать виновного. Потому что ему предстоит охота за убийцей, одной из жертв которого стал его лучший друг. И он подозревает, что однажды сам спас этого преступника от заслуженного возмездия… Майкл Коннелли «Линкольн» для адвоката Посвящается Дэниелу Ф. Дейли и Роджеру О. Миллзу Нет клиента страшнее, чем невиновный человек.      Дж. Майкл Холлер, судебный адвокат Часть первая Досудебное следствие Глава 1 Понедельник, 7 марта Утренний воздух с пустыни Мохаве в конце зимы чист и бодрящ в округе Лос-Анджелес, как никогда. Он приносит с собой ощущение надежды. В это время мне нравится, чтобы окно у меня в офисе было открыто. Несколько человек знают эту мою привычку, и один из них – Фернандо Валенсуэла. Я имею в виду поручителя, а не бейсбольного питчера. Он позвонил, когда я въезжал в Ланкастер, спеша к девяти часам на плановое судебное слушание. – Мик, – сказал он, – ты сегодня с утра на севере округа? – Вероятно, он услышал свист ветра в моем сотовом телефоне. – В данный момент – да, – ответил я, поднимая окно, чтобы лучше слышать. – У тебя что-нибудь есть для меня? – Да, кое-что. Кажется, наклевывается выгодный клиент. Но его первая явка в суд назначена на одиннадцать. Сможешь вернуться сюда вовремя? Офис Валенсуэлы, с окнами на улицу, находился на бульваре Ван-Нуйс, в квартале от административного центра города, который представлял собой два здания суда и тюрьму. Контора моего приятеля называлась «Освобождение на поруки под залог». Красные неоновые цифры его телефонного номера на крыше дома хорошо просматривались с третьего этажа массивного крыла следственной тюрьмы. Те же цифры были нацарапаны на стене рядом с каждым таксофоном, у двери каждой второй тюремной камеры. Можно также отметить, что Валенсуэла навсегда внесен в мой рождественский поздравительный список. В конце года я дарю по банке соленых орешков всем, кто в нем значится. Праздничный фермерский набор. Каждая банка перевязана лентой с бантиком. Но орешков в банке нет. Только наличность. В моем рождественском списке много поручителей – тех, кто принимает на себя риски по освобождению подследственных под залог. Поэтому после Рождества я питаюсь орешками из наборов аж до середины весны – насыпая их в пластиковую тарелку. С моего последнего развода случается, что это угощение составляет весь обед. Прежде чем ответить на вопрос Валенсуэлы, я подумал о плановом судебном слушании, на которое сейчас ехал. Моего клиента звали Гарольд Кейси. Если список назначенных к слушанию дел составлен по алфавиту,[1 - В английском алфавите буква, с которой начинается фамилия Кейси (Casey), – третья. – Здесь и далее примеч. пер.] то, освободившись, я мог бы без проблем успеть к одиннадцати часам в Ван-Нуйс. Но загвоздка состояла в том, что судья Ортон Пауэлл находился на своей должности последний срок. Он уходил на пенсию. Это означало, что теперь ему не придется оказывать на кого-либо давление в связи перевыборами – как и юристам, занимающимся частной практикой. Чтобы продемонстрировать свою новую свободу – и, возможно, отплатить тем, кому был двенадцать лет обязан политической поддержкой, – он любил нарушать привычный порядок. Дела могли рассматриваться как с начала алфавита, так и с конца, а иногда – по хронологии подачи исковых заявлений. До прихода в зал суда никто не знал, как будут слушаться дела. Нередко адвокатам приходилось торчать в зале у Пауэлла по часу и больше. Судье это нравилось. – Думаю, что успею к одиннадцати, – сказал я без особой уверенности. – А что за дело? – Обещает быть очень прибыльным, Мик. Сам клиент из Беверли-Хиллз, а семейный адвокат первым делом примчался ко мне. Дело и вправду стоящее. Парня доставили в полицейский участок сегодня ночью, и уже утром адвокат его матери пришел ко мне, готовый передать в залог имущество в Малибу. Даже не торговался об уменьшении залога. По всей видимости, семья не слишком опасается, что он сбежит. – За что его взяли? – спросил я ровным голосом. Я и в самом деле чувствовал себя спокойно. Запах денег и предвкушение близкой поживы часто приводят к помешательству, однако я достаточно долго обхаживал Валенсуэлу по праздникам, чтоб сейчас не дергаться: я единственный, у кого он крепко сидит на крючке. Я мог себе позволить не сходить с ума. – Пока что копы вменяют ему нападение при отягчающих обстоятельствах, нанесение тяжких телесных повреждений и попытку изнасилования, – ответил поручитель. – Окружной прокурор, насколько я знаю, еще не выдвинул обвинения. Полиция любила предъявлять сразу целый ряд обвинений. Значение имели только те, которые прокуроры официально включали в иск и с которыми они в конечном счете выходили в суд. Я всегда говорю: уголовное дело сначала кажется львом, а оказывается ягненком. Попытка изнасилования, нападение при отягчающих обстоятельствах и тяжелые телесные повреждения могут легко вылиться в оскорбление действием, то есть простые побои. Я бы не удивился, если дело впоследствии не окажется столь уж выгодным. Тем не менее, если бы мне удалось вовремя встретиться с клиентом и заключить добровольное соглашение, основанное на заявленных обвинениях, то это было бы весьма неплохо, даже если окружной прокурор их потом скостит. – Ты знаешь какие-нибудь подробности? – спросил я. – Его арестовали вчера вечером. Как я понял, случайное знакомство в баре закончилось криминалом. Семейный адвокат говорит, что женщина просто хочет денег. Ну, ты понимаешь: за уголовным обвинением последует гражданский иск. Но я в этом не так уж уверен. Слышал, что она сильно избита. – Как зовут семейного адвоката? – Погоди секунду. У меня где-то есть его визитка. В ожидании, пока Валенсуэла найдет визитную карточку, я посмотрел в окно. Две минуты отделяло меня от здания ланкастерского суда и двенадцать минут – от начала планового слушания. В этом промежутке мне требовалось по крайней мере минуты три, чтобы переговорить с клиентом и сообщить ему неутешительные вести. – О'кей, нашел, – сказал Валенсуэла. – Его зовут Сесил С. Доббс, эсквайр. Из Сенчури-Сити. Видишь, я же тебе сказал: большие деньги. Валенсуэла был прав. Но даже не адрес адвоката свидетельствовал о деньгах, а его фамилия. Я кое-что слышал о Си-Си Доббсе и подозревал, что во всем списке его клиентов найдется не больше одного-двух, которые не жили бы в Бель-Эйр или Хомби-Хиллз, причем там, куда звезды по ночам спускаются вниз, чтобы коснуться своих помазанников. – А кто клиент? – спросил я. – Сейчас… ага… Льюис Росс Руле. Он произнес имя и фамилию по буквам, и я записал их в свой рабочий блокнот. – Пишется как «рулет», только звучит по-другому, – добавил Валенсуэла. – Так ты там будешь, Мик? Прежде чем ответить, я записал в блокнот имя и фамилию Си-Си Доббса. Затем ответил Валенсуэле вопросом на вопрос: – А почему, собственно, я? Они меня сами затребовали? Или это ты предложил? В таком деле следовало проявлять осторожность. Приходилось учитывать, что Доббс из тех, кто тут же помчится в калифорнийскую коллегию адвокатов, если заподозрит сговор между поручителем и судебным защитником в деле выгодного клиента. Я уже стал задаваться вопросом, не является ли вся эта история провокацией, которую мой друг Фернандо не распознал. Я не входил в число любимчиков адвокатской коллегии. Они подбирались ко мне и прежде. Причем не раз. – Видишь ли, я спросил Руле, есть ли у него адвокат для защиты в суде. И он сказал, что нет. Тогда я упомянул тебя. Я не настаивал, не давил. Ненавязчивая реклама, понимаешь? – Это произошло до или после того, как к делу подключился Доббс? – Нет, еще до того. Руле позвонил мне сегодня утром из тюрьмы. Арест сопровождался большим скандалом, и, видимо, он смекнул, чем дело пахнет. Доббс объявился уже после. Я сказал, что такие случаи как раз твой профиль, сообщил твой послужной список, и он воспринял все совершенно невозмутимо. Руле привезут в суд в одиннадцать. Сам поймешь, что за зверь. Так ты приедешь? Довольно долго я ничего не отвечал. Спрашивал себя, насколько откровенен со мной Валенсуэла. Адвокат вроде Доббса обычно имеет для таких оказий своего человека. Если сам он уголовными делами не занимается, то должен бы иметь соответствующего юриста в своей фирме – в крайнем случае в резерве. Но рассказ Валенсуэлы вроде бы этому противоречил. Руле пришел к нему с пустыми руками. Это наводило на мысль, что в деле больше непонятного, чем кажется. – Эй, Мик, ты слушаешь? – окликнул Валенсуэла. И я принял решение, которое впоследствии вновь столкнет меня с Хесусом Менендесом и о многом заставит жалеть. Но в тот момент выбор был сделан – просто очередной шаг, продиктованный повседневной необходимостью. – Приеду, – ответил я. – Увидимся в одиннадцать. Я уже собирался закрыть телефонную крышку, когда до меня опять донесся голос Валенсуэлы: – И ты ведь не забудешь про меня, Мик? Ну, ты понимаешь, если дело действительно окажется выгодным? Впервые Валенсуэла стремился получить от меня какие-то гарантии, что еще больше усилило мое беспокойство, и я постарался тщательно сформулировать ответ: такой, который удовлетворил бы и его, и адвокатскую коллегию – если бы она нас подслушивала. – Не беспокойся, Вэл. Ты в моем рождественском списке. Я захлопнул телефон прежде, чем он успел еще что-либо сказать, и велел своему шоферу подвезти меня к служебному входу здания суда. Очередь у металлоискателя там покороче и идет быстрее, а охрана обычно ничего не имеет против адвокатов-завсегдатаев, которые норовят пройти поскорее, чтобы успеть в суд к назначенному сроку. Размышляя о Льюисе Россе Руле и о возможных выгодах и опасностях, меня ожидающих, я снова опустил стекло – так, чтобы насладиться последними в это утро глотками свежего, чистого воздуха. В нем все еще ощущалась надежда. Глава 2 Когда я вошел в зал суда, по обеим сторонам от скамьи подсудимых было полно юристов, которые о чем-то договаривались и совещались. Я заключил, что заседание начнется в срок, так как увидел сидящего за столом судебного пристава. Это означало, что судья тоже скоро займет свое место. В округе Лос-Анджелес судебные приставы являются принявшими присягу помощниками шерифа, назначенными в тюремно-следственные подразделения. Стол пристава располагался за ограждением, но прямо возле перил – так чтобы граждане имели возможность подходить и задавать вопросы, не вторгаясь в пространство, отведенное для юристов обеих сторон и судебного персонала. Приблизившись к приставу, я увидел перед ним папку с сегодняшней повесткой дня. Прежде чем обратиться, я предусмотрительно взглянул на табличку на униформе. Там значилось: «Р. Родригес». – Слушай, Роберто, мой парень здесь? Гарольд Кейси? Судебный исполнитель повел пальцем по списку назначенных к рассмотрению дел, но сразу же остановился. Мне повезло. – Н-да, есть. Кейси. Второй по порядку. – Сегодня, значит, по алфавиту. Хорошо. У меня есть время пройти туда, увидеться с ним? – Нет, сейчас как раз выведут первую группу. Я только что позвонил. Судья уже выходит. У вас будет, вероятно, пара минут уже здесь, в боксе. – Спасибо. Я зашагал к калитке барьера, когда он меня окликнул: – И я не Роберто, а Ренальдо! – Да, конечно. Извини, Ренальдо. – Все мы, судебные приставы, на одно лицо, верно? Я не понял, была ли это попытка схохмить или подковырка в мой адрес. Я просто улыбнулся и прошел в калитку, приветственно кивнул нескольким знакомым и незнакомым юристам. Один остановил меня, чтобы спросить, как долго продлится слушание моего дела, так как хотел подойти к моменту выхода своего клиента. Я ответил, что намерен провернуть все быстро. На плановых слушаниях арестованные выводятся в зал суда группами по четыре человека и содержатся в специальном деревянном застекленном боксе, известном под названием «загон». Это позволяет обвиняемому посовещаться со своим поверенным, пока его дело еще не объявили. Я подошел к «загону» как раз в тот момент, когда пристав открыл дверь из помещения, где находилась временная камера для подсудимых, и четверых вывели в зал. Первым шагнул в бокс мой клиент Гарольд Кейси. Я занял позицию возле боковой стенки, так чтобы мы могли общаться без помех, по крайней мере с одной стороны, и сделал ему знак подойти поближе. Кейси был крупный и высокий – таких и стараются набирать себе «Ангелы дорог». Это группировка байкеров – или клуб, как состоящие в ней парни предпочитают ее называть. За время пребывания в ланкастерской тюрьме молодчик, по моему совету, коротко остриг волосы, побрился и теперь имел вид вполне презентабельный, если не считать татуировок, которые покрывали обе руки от самых плеч и выглядывали из-под воротника. Но тут уж ничего не поделаешь. Я не очень-то осведомлен, какое впечатление на присяжных производят татуировки, но подозреваю, что не слишком хорошее, особенно когда речь идет об оскаленных черепах. Зато я хорошо знаю, что присяжные в массе своей не жалуют волосы, собранные в «конский хвост», – как у обвиняемых, так и у адвокатов, которые их представляют. Кейси, или Рецидивисту – под этой кличкой его знали в клубе, – вменялось в вину выращивание, хранение и распространение марихуаны, а также другие преступления, связанные с наркотиками и оружием. В ходе ночной облавы на ранчо, где жил и работал Кейси, помощники шерифа обнаружили небольшой склад и мини-предприятие по выращиванию марихуаны. Конфисковали более двух тысяч полностью созревших растений, шестьдесят три фунта уже собранной конопли, расфасованной в пластиковые пакеты разного объема. Кроме того, арестовали двенадцать унций кристаллического метацина – им упаковщики посыпали сжатый урожай, чтобы придать ему дополнительную крепость, и небольшой склад оружия, значительная часть которого, как потом выяснилось, была украдена. Самого Кейси при этом нашли спящим на кушетке, в пяти футах от стола, где производилась расфасовка. Состав преступления налицо. Похоже, Рецидивиста подставили. Гособвинение в лице штата получило его тепленьким. К этому надо добавить, что прежде он уже дважды обвинялся в преступлениях, связанных с наркотиками, а за самое последнее отбывал условный срок. В штате Калифорния «три» – магическое число. По-хорошему Кейси светило не менее десяти лет тюрьмы. Вся странность этого дела заключалась в том, что обвиняемый с нетерпением ожидал предстоящего процесса и даже своего вероятного осуждения. Он не стал отказываться от права на безотлагательное судебное разбирательство[2 - Рассмотрение дел судом присяжных в открытом заседании.] и теперь, после почти трех месяцев тюрьмы, страстно к нему стремился. Таким желанием он горел потому, что единственное, на что он уповал, было апелляцией. Благодаря своему адвокату Кейси увидел луч надежды – тот зыбкий мерцающий свет, который лишь хороший адвокат может внести в безнадежный мрак такого дела, как это. Из мерцания родилась стратегия защиты, которая в конечном счете, возможно, приведет к освобождению Кейси. Замысел рискованный, и должен был стоить Кейси месяцев ожидания апелляции. Но тот понимал – так же хорошо, как и я, – что другого пути нет. Штат абсолютно обоснованно обвинил Кейси в производстве, расфасовке и сбыте наркотика, и улики с лихвой все подтверждали. Изъян в обвинении, которое выстроил штат против Кейси – та самая трещина, откуда пробивался луч, – состоял в способе добычи улики. Именно из-за этого дело было шатким. Моя задача состояла в следующем: выявить и расширить эту щель в ходе судебного процесса, использовать все возможное, зафиксировать это в протоколе и затем убедить апелляционный суд – чего я не смог сделать с судьей Ортоном Пауэллом на досудебной стадии – изъять представленные в данном деле доказательства. Все началось однажды во вторник в середине декабря, когда «Ангел дорог» зашел в хозяйственный магазин в Ланкастере и сделал ряд вполне безобидных приобретений – в том числе три электрические лампочки, применяемые для выращивания сельскохозяйственных культур методом гидропоники. Но только вот человеком, стоявшим позади него в кассу, оказался возвращавшийся со службы заместитель шерифа, который собирался купить рождественские лампочки для наружной гирлянды. Он опознал некоторые сюжеты татуировок, украшавших руки Кейси – в частности, особый знак «Ангелов дорог»: череп с нимбом, – и смекнул, что к чему. Находясь в тот момент не при исполнении, страж закона, однако, с сознанием долга проследовал за мотоциклистом вплоть до самого ранчо, находящегося в близлежащем Пэрлблоссоме. Информацию передали оперативной группе по борьбе с наркотиками при ведомстве шерифа, которая организовала облет ранчо на вертолете – без полицейских опознавательных знаков, зато с инфракрасной камерой ночного видения. Полученные фотографии, явственно зафиксировавшие густо-красное тепловое излучение от построек, передали на рассмотрение судье в виде аффидевита[3 - Письменное показание под присягой.] наряду с заявлением помощника шерифа о покупке лампочек для гидропоники. На следующее утро Кейси разбудили судебные исполнители с ордером на обыск. На более раннем слушании я доказывал, что все свидетельства против Кейси следует изъять из материалов дела, потому что вероятная причина обыска вытекала из нарушения права Кейси на частную жизнь. То, что заурядные покупки частного лица в магазине скобяных товаров стали трамплином для последующего вторжения в частную жизнь посредством слежки с земли, с воздуха и с помощью камеры ночного видения, по конституции сочтут чрезмерным. Судья Пауэлл отверг мои аргументы, и дело должно было разрешиться судебным процессом либо судебной сделкой. Тем временем появилась новая информация, которая могла увеличить шансы прошения Кейси об обжаловании. Анализ фотографий, сделанных камерой ночного видения во время облета жилища Кейси, выявил значительную детализацию изображения. А это свидетельствовало о том, что вертолет барражировал на расстоянии не более двух сотен футов от участка. Ранее Верховный суд США вынес решение, что разведывательный полет правоохранительных органов над владением подозреваемого не попирает права на частную жизнь лишь до тех пор, пока летательный аппарат находится в воздушном пространстве для гражданских судов. Я попросил своего сыщика Анхеля Левина проверить данные Федерального управления гражданской авиации. Над ранчо не пролегала ни одна авиатрасса ни одного аэропорта. Минимальный уровень высоты полета гражданского авиатранспорта находился на высоте тысячи метров. Таким образом, помощники шерифа, пытаясь обосновать облаву, нарушили право Кейси на частную жизнь. Теперь моей задачей было довести дело до суда и добиться от приставов и летчика свидетельских показаний о высоте полета над ранчо. Если скажут правду, то они у меня в руках. Если соврут – то же самое. Я не в восторге от идеи ставить в неловкое положение офицеров органов правопорядка на открытом заседании, но уповал на то, что они солгут. Если жюри присяжных видит, как коп лжет со свидетельской трибуны, дело вполне может сразу же и завершиться. Даже не придется просить суд об оправдательном вердикте. В любом случае я был уверен в своей победе. Требовалось лишь дождаться суда, и только одно тормозило нас. То, о чем я как раз собирался переговорить с Кейси, прежде чем выйдет судья и объявит наше дело. Мой клиент ленивой походкой прошагал в угол «загона», поближе ко мне, даже не подумав поздороваться. Ну и я – тоже. Он знал, что мне от него нужно. У нас уже был разговор. – Гарольд, сегодня у нас плановое слушание, – заговорил я. – Именно сейчас я должен сообщить судье, готовы ли мы к судебному разбирательству. Я уже знаю, что обвинение готово. Так что сегодня наша очередь объявить свое решение. – Ну и?.. – Ну и есть проблема. В прошлый раз, когда мы здесь встречались, вы обещали, что я получу кое-какие деньги. Вот мы опять здесь, Гарольд, а денег нет. – Не беспокойтесь. Ваши деньги у меня. – Потому-то я и тревожусь. Мои деньги у вас. А должны быть у меня. – Они на подходе. Я говорил вчера со своими парнями. Деньги будут. – Вы говорили то же самое и в прошлый раз. Я не работаю бесплатно, Гарольд. Тот эксперт, к которому мне пришлось обратиться по поводу фотографий, тоже бесплатно не работает. Ваш аванс давно исчерпан. Мне нужны еще деньги, или ищите себе нового адвоката. Например, государственного защитника. – Не надо государственного. Мне нужны вы. – Ну а у меня есть судебные издержки, и я должен что-то есть. Вы знаете, во что обходится мне еженедельная оплата «Желтых страниц»? Догадайтесь. Кейси ничего не ответил. – В штуку баксов. В среднем штука в неделю – только для того, чтобы держать там мое рекламное объявление. А есть еще выплаты по закладной, расходы на питание, на содержание ребенка и на бензин для «линкольна». Я не могу расплачиваться одними обещаниями. На работу меня вдохновляет «зелень». Похоже, на Кейси моя тирада не произвела впечатления. – Я тут наводил справки, – сказал он. – Сейчас вам нельзя просто так от меня отказаться. На данном этапе. Судья вам не позволит. Шум в зале затих – это из своего кабинета вышел судья и сделал два шага к судейской скамье. Судебный исполнитель призвал к порядку. Настал решающий момент. Я лишь посмотрел на Кейси долгим взглядом и отошел. Этот парень имел чисто обывательское, тюремное представление о законе и о том, как он действует. Надо сказать, по сравнению с большинством он был не так уж плохо подкован. Но его в этой области еще ожидали открытия. Я занял место у стола защитника, у барьера, отделяющего собственно суд от остальной части зала. Первое объявленное к слушанию дело касалось пересмотра поручительства, поэтому вскоре секретарь объявил: «Народ штата Калифорния против Кейси», – и я шагнул к столу. – Майкл Холлер, представитель защиты, – сказал я. Обвинитель также известил о своем присутствии. Это был молодой человек по имени Виктор Де Ври. Он, бедняга, и понятия не имел, что на него обрушится, когда начнется судебный процесс. Судья Ортон Пауэлл задал обычные вопросы: от том, не будет ли в последнюю минуту добровольного признания с отказом от дальнейшего рассмотрения в суде. У любого судьи всегда очень плотный график, и в первую очередь они стремятся избавиться от лишних дел посредством их досрочного разрешения. Меньше всего судья хотел бы услышать, что о соглашении речь не идет и что судебный процесс неизбежен. Но Пауэлл довольно спокойно воспринял наши с Де Ври скверные новости и спросил, согласны ли мы назначить судебное разбирательство на эту же неделю. Де Ври был согласен, я – нет. – Ваша честь, – сказал я, – мне бы хотелось отложить это до следующей недели, если возможно. – В чем причина такой отсрочки, мистер Холлер? – с некоторым раздражением вопросил судья. – Обвинение готово, и я тоже хочу покончить с этим делом как можно скорее. – Я в той же мере хочу с ним покончить, ваша честь, но у защиты есть проблема с установлением местонахождения одного важного свидетеля. Ключевого свидетеля, ваша честь. Я думаю, недельная отсрочка окажется достаточной. На следующей неделе мы сможем продолжить. Как и следовало ожидать, Де Ври воспротивился отсрочке. – Ваша честь, обвинение впервые слышит о недостающем свидетеле. У мистера Холлера было почти три месяца, чтобы его отыскать. Ведь именно он настаивал на безотлагательном судебном разбирательстве, а теперь его оттягивает. Я думаю, что это просто тактика проволочек, поскольку он стоит перед лицом такого… – Вы можете изложить остальные доводы перед жюри присяжных, мистер Де Ври, – сказал судья. – Мистер Холлер, как вы считаете, неделя отсрочки решит вашу проблему? – Да, ваша честь. – Хорошо, тогда встретимся с вами и с мистером Кейси в следующий понедельник, но вы должны быть во всеоружии. Это понятно? – Да, ваша честь. Спасибо. Секретарь объявил следующее дело, и я отошел от стола защиты. И стал наблюдать, как судебный пристав выводит моего клиента из «загона». Кейси, оглянувшись, бросил на меня взгляд. Его лицо выражало смесь злости и замешательства. Я подошел к Ренальдо Родригесу и спросил, можно ли мне пройти в помещение для арестантов за залом суда, чтобы еще раз побеседовать со своим подзащитным. Такая услуга являлась профессиональной привилегией, предоставляемой большинству адвокатов – завсегдатаев этого суда. Родригес встал, отпер дверь у себя за спиной и провел меня внутрь. Я не забыл, говоря «спасибо», правильно обратиться к нему по имени. Кейси находился в камере временного содержания вместе еще с одним обвиняемым – тем, чье дело рассматривалось первым. Камера была просторная, по двум ее стенам тянулись скамьи. Чем плохо, когда твое дело слушается одним из первых, так это тем, что потом приходится долго сидеть в этой клетке в ожидании остальных, пока не заполнится обратный автобус до окружной тюрьмы. Кейси подошел к решетке, чтобы поговорить со мной. – О каком там свидетеле вы толковали? – потребовал он ответа. – О мистере Грине,[4 - В пер. с англ. – «зеленый» (намек на цвет долларовых купюр).] – ответил я. – Мистер Грин – вот единственное, чего нам недостает, чтобы двигаться дальше. Лицо Кейси исказилось гневом. Я постарался предупредить его выпад. – Послушай, Гарольд, я знаю, что тебе надо сдвинуть дело с мертвой точки и довести его до суда, а потом – и до апелляции. Но по дороге ты должен оплатить фрахт. По собственному большому опыту я знаю: бесполезно требовать от кого-то деньги, когда птичка уже упорхнула. Так что хочешь вступить в игру – плати. Я закончил и уже повернулся к двери, но потом остановился. – Только не думай, что судья сейчас не понял, о чем речь, – прибавил я. – У тебя молодой обвинитель, который от усердия землю носом роет и которому не надо беспокоиться, когда и откуда поступит его зарплата. Но Ортон Пауэлл, прежде чем занял судейскую скамью, много лет проработал в защите. Он знает, что такое гоняться за ключевым свидетелем вроде мистера Грина. И он, вероятно, не слишком благосклонно посмотрит на обвиняемого, который не платит своему адвокату. Я ему намекнул, Гарольд, что если захочу скинуть с себя это дело, то сделаю это. Но предпочитаю прийти сюда в следующий понедельник, встать перед судьей и сообщить, что мы отыскали нашего свидетеля и готовы двигаться дальше. Ты понимаешь? Поначалу Кейси ничего не ответил. Он прошел в дальний угол камеры и сел на скамью. – Мне нужен телефон, – сказал он, не глядя на меня. – Звучит неплохо, Гарольд. Я сообщу об этом приставу. Позвони, а потом сиди и терпеливо жди результата. Увидимся на следующей неделе. Мы сдвинем это дело с мертвой точки. Я быстро зашагал к двери. Терпеть не могу находиться внутри тюремного помещения. Сам не знаю почему. Видимо, потому, что иногда эта грань кажется такой тонкой. Грань между адвокатом преступника и адвокатом-преступником. Порой мне даже трудно определить, по какую сторону решетки нахожусь. Для меня это всегда смертельный номер со счастливым исходом – то, что я вышел из камеры тем же путем, что и вошел. Глава 3 В коридоре, выйдя из зала суда, я опять включил сотовый и позвонил своему шоферу – сообщить, что выхожу. Потом проверил голосовую почту и обнаружил сообщения от Лорны Тейлор и Фернандо Валенсуэлы. Я решил не отвечать до тех пор, пока не окажусь в машине. Мой водитель Эрл Бриггс подогнал «линкольн» прямо к выходу. Эрл не вышел из машины, не распахнул передо мной дверцу. Его задача состояла в том, чтобы просто возить меня, отрабатывая мой адвокатский гонорар за освобождение на поруки после обвинения в сбыте кокаина. Я платил ему за работу двадцать баксов в час, но половину этого удерживал в счет возмещения долга. Такое занятие, конечно, приносило ему меньше, чем торговля кокаином, но было законным, более безопасным и он мог его в дальнейшем смело вносить в свое резюме. Эрл говорил, что хочет жить честно, и я ему верил. Подходя к машине, я услышал басы хип-хопа. Но едва я коснулся дверной ручки, Эрл вырубил музыку. Я сел на заднее сиденье и велел ему ехать в Ван-Нуйс. – Кого это ты сейчас слушал? – спросил я. – Мм… «Три-шесть-мафия». – «Грязный Юг»?[5 - Направление в музыке хип-хоп, возникшее в середине 1990-х гг.] – Точно. По прошествии многих лет я научился различать разные направления рэпа и хип-хопа – региональные и прочие. Надо сказать, такую музыку слушали большинство моих клиентов, причем многие из них на основе рэпа строили свою жизнь. Я наклонился и поднял коробку из-под ботинок, полную магнитофонных кассет по делу Бойлстона, и выбрал одну наугад. Я отметил номер кассеты и время в маленьком «бортовом журнале», который держу в той же обувной коробке, и передал кассету через спинку сиденья Эрлу, а тот вставил ее в магнитолу. Мне не пришлось просить его уменьшить громкость настолько, чтобы она почти сравнялась с фоновым шумом. Эрл проработал у меня три месяца. Он знал, что делать. Роджер Бойлстон был одним из тех подзащитных, которых назначал мне суд. Федеральные власти предъявили ему множество обвинений в торговле наркотиками. Отделение по борьбе с наркотиками в течение некоторого времени прослушивало его телефонные разговоры, что привело к аресту и конфискации шести килограммов кокаина, которые он намеревался распространить через дилерскую сеть. Имелись многочисленные магнитофонные записи – более пятидесяти часов телефонных разговоров с разными людьми: о том, какой товар на подходе и когда его ожидать. Он был легкой добычей для властей. Бойлстону, как ни крути, светило надолго отправиться за решетку, и я практически ничего не мог поделать – кроме того, чтобы пойти на судебную сделку: более мягкий срок взамен на сотрудничество со следствием. Впрочем, все это не имело значения. Что было для меня важно – так это магнитофонные записи. Я взялся за дело именно из-за них. Федералы обязались платить мне за прослушивание пленок в порядке подготовки к защите моего клиента. Это означало, что, прежде чем все будет улажено по делу Бойлстона, со мной рассчитаются минимум за пятьдесят часов. Поэтому я позаботился, чтобы эти записи постоянно прокручивались, куда бы я ни ехал на своем «линкольне». Таким образом, если мне когда-нибудь придется свидетельствовать в суде, смогу с чистой совестью сказать, что прослушал каждую из этих кассет, за которые выставил счет дяде Сэму. Сначала я перезвонил Лорне Тейлор. Лорна – мой менеджер. Телефонный номер ее офиса есть в моем объявлении в «Желтых страницах» и на тридцати шести автобусных остановках в районах с повышенным уровнем преступности, на юге и востоке округа. Сам же офис располагался в одной из спален ее частной квартиры в жилом комплексе «Кингс-роуд» в западном Голливуде. Этот же адрес известен членам калифорнийской коллегии адвокатов и секретарям судов как мой собственный. Лорна – это мой первый рубеж. Чтобы добраться до меня, надо начинать именно с нее. Номер моего сотового доступен лишь немногим, и Лорна выступает в роли диспетчера. Она резка, умна, профессиональна и красива. Впрочем, в последнее время оценить это последнее качество я имею возможность лишь примерно раз в месяц – когда за ленчем подписываю чеки. Забыл сказать: она также и мой бухгалтер. – Адвокатская контора, – ответила она, подняв трубку. – Извини, я до сих пор был в суде, – сказал я, объясняя, почему ей не ответил. – Что случилось? – Вэл до тебя дозвонился? – Угу. Сейчас еду на юг, в Ван-Нуйс. Должен приехать туда к одиннадцати. – Он звонил, чтобы убедиться, что ты успеешь. Судя по голосу, нервничает. – Он считает, что этот парень – курица, несущая золотые яйца. Хочет удостовериться, что ему что-нибудь перепадет. Я позвоню ему, чтобы успокоить. – Я кое-что проверила по Льюису Россу Руле. Кредитоспособность превосходная. В архивах «Таймс» имя встречается несколько раз в связи с операциями с недвижимостью. Кажется, он работает в риелторской фирме в Беверли-Хиллз, называется «Виндзорская жилищная собственность». Похоже, они занимаются разными эксклюзивными сделками – не такими домами, которые открыто выставляют на продажу. – Это хорошо. Что-нибудь еще? – По этому делу – нет. Как обычно, сижу на телефоне. Что означало: она ответила на обычное количество звонков – от тех, кто узнал номер на автобусных остановках и из «Желтых страниц», то есть от людей, которым требовался адвокат. Прежде чем звонящие попадали в поле моего зрения, им нужно было убедить Лорну, что они в состоянии оплатить то, о чем просят. Лорна – что-то вроде дежурной медсестры за конторкой в приемном покое. Вы должны предъявить ей действующую медицинскую страховку, и только потом она направит вас дальше – на осмотр к врачу. Рядом с телефоном у нее лежит тарифная сетка, где начальная сумма составляет фиксированные пять тысяч долларов – для арестованных за вождение в пьяном виде, а в конце почасовая оплата для обвиняемых в тяжких преступлениях. Лорна проверяет платежеспособность каждого потенциального клиента и высчитывает судебные издержки по делу. Говорят: не нарушай, если некогда сидеть. Лорна убеждена, что в данном случае поговорка должна звучать иначе: не нарушай, если нечем платить. Она принимает карточки «Мастер кард» и «Виза» и обязана получить подтверждение платежеспособности до того, как клиент выйдет на меня. – Знакомый кто звонил? – спросил я. – Да. Глория Дейтон из «Твин-Тауэрс». Я содрогнулся. «Твин-Тауэрс» – главная тюрьма города. В одной башне содержались женщины, в другой – мужчины. Глория Дейтон была дорогой проституткой, которая время от времени нуждалась в моих адвокатских услугах. Первый раз я представлял ее как минимум десять лет назад, когда она выглядела намного моложе, не употребляла наркотики и в глазах ее светилась жизнь. Сейчас я занимался ею, так сказать, на общественных началах. Я никогда не брал с нее денег. Просто старался убедить ее бросить такую жизнь. – Когда ее арестовали? – Сегодня ночью. Или, вернее, утром. Первая явка в суд назначена на сегодня, после обеда. – Не знаю, успею ли я с этим ван-нуйсским делом. – Есть небольшая проблема. Помимо обычных обвинений, еще хранение кокаина. Я знал, что Глория искала клиентов исключительно через Интернет, где она регистрировалась на многочисленных вебсайтах как Глори Дейз.[6 - Славные дни (англ.).] Она не стояла на панели и не ошивалась по барам. Если ее арестовывали, то обычно из-за того, что находящемуся под прикрытием офицеру полиции нравов удавалось обмануть ее систему проверки и назначить свидание. То, что при этом у нее оказался при себе кокаин, означало, что Глория опустилась еще ниже или это полицейская подстава. – Ладно, если она опять позвонит, скажи, что я постараюсь приехать. А если у меня не получится, то я попрошу кого-нибудь этим заняться. Ты не позвонишь в суд, чтобы уточнить время слушаний? – Я как раз этим занималась. Но, Микки, когда ты наконец скажешь ей, что помогаешь в последний раз? – Не знаю. Может, сегодня. Что там еще? – А разве для одного дня не достаточно? – Пожалуй, да. Мы еще немного поболтали о моем расписании на эту неделю, и я раскрыл свой лэптоп на откидном столике, чтобы сверить ее календарь с моим. У меня было назначено по паре слушаний на каждое утро, а на четверг – судебный процесс на весь день. Все эти дела имели отношение к наркотикам, а клиенты проживали в южной части города. Мой хлеб с маслом. В конце разговора я сказал Лорне, что перезвоню ей после ван-нуйсского слушания, чтобы известить, как продвинулось дело Руле. – И последнее. Ты упомянула, что компания, где работает Руле, занимается эксклюзивной недвижимостью, так? – Да. Все его сделки – на семизначные суммы, а иногда даже восьмизначные. Хомби-Хиллз, Бель-Эйр – такого типа жилье. Про себя я отметил, что общественное положение Руле могло бы сделать его объектом интереса со стороны средств массовой информации. – Слушай, а почему бы тебе не натравить на это Стикса? – Ты серьезно? – Да, возможно, это будет нам на руку. – Сделаю. – Созвонимся позже. Когда я захлопнул телефон, мы ехали по автостраде долины Антилоп, направляясь на юг. Времени оставалось достаточно, я вполне успевал в Ван-Нуйс к тому моменту, когда Руле впервые предстанет перед судом. Я позвонил Фернандо Валенсуэле, чтобы поставить его в известность. – Отлично, – ответил поручитель. – Тогда я жду тебя там. Во время разговора я увидел, как мимо проехали два мотоциклиста в черных кожаных жилетах, на их спинах были нашивки с изображением черепа и нимба. – Что-нибудь еще? – спросил я. – Да, есть еще кое-что, о чем, вероятно, я должен тебе сообщить, – сказал Валенсуэла. – Я тут узнавал в суде насчет первой явки и выяснил, что дело было передано прокурору Мэгги Макфиерс. Не знаю, станет ли это для тебя проблемой. Мэгги Макфиерс,[7 - Фиерс (fierce) – свирепый, жестокий (англ.).] она же Маргарет Макферсон, являлась одним из самых жестких и несговорчивых – воистину свирепых – помощников окружного прокурора при ван-нуйсском суде. Она также, по странному совпадению, являлась первой из двух моих бывших жен. – Проблемы будут не у меня, а у нее, – без колебаний ответил я. Дело в том, что обвиняемый имеет право выбрать угодного ему защитника. И если возникает конфликт интересов между защитником и обвинителем, именно обвинитель должен отступиться. Я знал: Мэгги меня обвинит, что от нее уплывет дело, которое вполне может оказаться громким, – но тут уж я ничем не мог помочь. Такое случалось и раньше. В моем ноутбуке до сих пор хранилось ходатайство о ее отстранении, когда наши дорожки вот так же пересеклись. В случае необходимости мне останется только заменить в тексте имя подзащитного и заново распечатать документ. Мне лучше остаться, ей лучше уйти. Мотоциклисты уже ехали перед нами. Я обернулся и посмотрел назад. Там, вслед за машиной, двигалось еще три «харлея». – Впрочем, ты ведь знаешь, то это значит? – спросил я. – Нет, а что? – Она будет выступать против освобождения под залог. Она всегда так делает, когда жертва преступления – женщина. – Черт, а она может этого добиться? Я рассчитываю на приличный куш, дружище. – Не знаю. Ты говорил, что у парня такая семья да еще Доббс. Может, что-нибудь из этого выйдет. Посмотрим. – Черт! Валенсуэла понимал, что у него из-под носа уплывает редкая возможность поживиться. – Увидимся на месте, Вэл. Я закрыл телефон и посмотрел через спинку сиденья, на Эрла. – Давно с нами этот эскорт?.. – Только что подъехали, – сказал Эрл. – Хотите, чтобы я что-нибудь сделал? – Давай узнаем, что им… Мне не пришлось договаривать. Один из мотоциклистов, ехавших сзади, прибавил скорость и, оказавшись вровень с «линкольном», сделал знак свернуть к природному заповеднику Васкес-Рокс. Я узнал в байкере Тедди Фогеля, тоже моего бывшего клиента и лидера «Ангелов дорог». Вероятно, он был также и самым крупным среди них. Весил фунтов триста пятьдесят, не меньше, и производил впечатление толстого ребенка, севшего на велосипед младшего братишки. – Съезжай с шоссе, Эрл, – сказал я. – Давай посмотрим, что там у него. Мы остановились на парковке под острыми скалами, названными в честь преступника, который прятался здесь больше века назад.[8 - Тибурцио Васкес (1835–1875), бандит Дикого Запада; одним из его убежищ был скалистый массив Васкес-Рокс, ныне природный заповедник.] Я увидел двоих людей, устроивших пикник на краю одного из самых высоких уступов. Не думаю, что я с удовольствием жевал бы сандвич в таком неудобном и опасном месте. Я опустил стекло, в то время как Тедди Фогель пешком направился ко мне. Остальные четверо «ангелов» заглушили двигатели, но остались на своих байках. Фогель наклонился и оперся о дверцу своей гигантской рукой. Я почувствовал, как машина накренилась на несколько дюймов. – Господин адвокат, что там за проволочка с нашим делом? – спросил он. – Все отлично, Тед, – сказал я, не желая использовать прозвище, которое ему дали в банде: Медведь. – А в чем дело? – Что там с «конским хвостом»? – Некоторым он не нравился, поэтому я его отстриг. – Присяжным, да? Вот уж сборище самодовольных придурков, как я погляжу. – В чем дело, Тед? – Мне звонил Рецидивист, из ланкастерского «загона». Он сказал, хорошо бы перехватить вас по дороге на юг. Сказал, что вы тормозите его дело, «зелени» требуете. Это правда, господин адвокат? Сказано это было буднично, непринужденно. Никакой угрозы в голосе или словах. Да я и не чувствовал, что мне угрожают. Два года назад дело Фогеля, когда ему вменяли похищение женщины при отягчающих обстоятельствах в виде словесных оскорблений и угроз физической расправой, я свел к обвинениям в нарушении общественного порядка. Медведь заправлял стриптиз-клубом на бульваре Сепульведа в Ван-Нуйсе – заведением, которым владели «Ангелы дорог». Арест произошел после того, как он узнал, что одна из его лучших танцовщиц уволилась и перешла работать в конкурирующий клуб, через дорогу. Фогель тогда перешел улицу вслед за ней, схватил ее в охапку прямо на сцене и отволок обратно. Надо сказать, что при этом девушка была голой. Проезжавший мимо автомобилист вызвал полицию. Мое выступление в суде по этому делу стало одним из лучших за всю мою практику, и Фогель это знал. Так что в отношении меня он питал слабость. – Он все правильно понял, – сказал я. – Я работаю за деньги. Если он хочет, чтобы я на него работал, то должен мне платить. – Мы дали вам в декабре пять кусков. – Они уже давно закончились, Тед. Больше половины ушло на эксперта, который должен свести доводы обвинения на нет. Остальное – оплата моих услуг, и я уже отработал эти часы. Если речь о том, чтобы довести дело до суда, тогда надо пополнить бензобак. – Вы хотите еще пять? – Нет, мне нужно десять, и я говорил об этом Рецидивисту на прошлой неделе. Судебный процесс продлится три дня, и мне придется доставить туда моего эксперта, который работает в фирме «Кодак», в Нью-Йорке. Я обязан покрыть его издержки, а ему требуется первый класс в воздухе и шато-мармон на земле. Похоже, он вбил себе в голову, что будет здесь пить в баре вместе с кинозвездами или что-то в таком духе. А такой отель стоит четыреста долларов в сутки, даже дешевые номера. – Вы убиваете меня, господин адвокат. Куда подевался тот ваш лозунг, что написан в «Желтых страницах»: «Разумное сомнение по разумной цене»? – Мне нравился этот лозунг. Он привлекал много клиентов, но не очень нравился калифорнийской коллегии адвокатов, и она заставила от него избавиться. Десять – вот моя цена, и она разумна, Тед. Если вы не хотите или не можете заплатить деньги, я сегодня сдаю документы в архив. Я выхожу из игры, и пусть обращается в департамент полиции, чтобы ему назначили государственного защитника. Я передам тому все материалы. Но полицейское ведомство вряд ли располагает таким бюджетом, чтобы оплачивать авиарейсы фотоэкспертам. Фогель чуть подвинул локоть на дверце моей машины, и та опять качнулась под его весом. – Нет-нет, мы хотим вас. Рецидивист для нас важен, вы же понимаете? Я хочу, чтобы он вышел на свободу и вернулся к работе. Я наблюдал, как Тедди запустил руку внутрь своего жилета. Рука была такая мясистая, что на месте костяшек на пальцах виднелись одни ямочки. Когда он вытащил ее обратно, в ней находился толстый конверт, который он протянул мне в машину. – Это наличные? – спросил я. – Точно. А чем плохи наличные? – Ничем. Но мне нужно дать вам расписку. Налоговая служба требует такой отчетности. Здесь все десять? – Все здесь. Я снял крышку с картонной коробки для документов, которую держу на сиденье рядом с собой. Книжечка с бланками находилась за папками с текущими делами. Я начал выписывать квитанцию. Большинство адвокатов, у которых отобрали лицензию, погорели как раз из-за финансовых нарушений. Небрежное делопроизводство или неоформленные деньги от клиентов, без уплаты налогов. Поэтому я аккуратно храню все отчеты и квитанции. Я никогда и ни за что не позволю, чтобы коллегия подобралась ко мне с этой стороны. – Значит, они были при тебе всю дорогу, – усмехнулся я, выписывая бумажку. – А если бы я согласился на пять? Что бы ты стал делать тогда? Фогель улыбнулся. У него не хватало одного из передних зубов внизу. Вероятно, результат драки в клубе. Он похлопал себя по груди с другой стороны. – Здесь, справа, у меня другой конверт, уже с пятью штуками, господин адвокат. В разговоре с вами я подготовился к разным поворотам. – Черт, теперь мне досадно, что не забрал у тебя все. Я оторвал ему копию квитанции и вручил через окно. – Она выписана на имя Кейси. Он мой клиент. – Меня вполне устраивает. Он взял квитанцию, снял руку с дверцы и выпрямился. Машина вернулась в нормальное положение. Я хотел спросить его, откуда поступили эти деньги, которое из предприятий криминального бизнеса их принесло. Пришлось ли сотне девушек танцевать сотню часов, чтобы он мог мне их заплатить. Но ответ на такой вопрос мне было лучше не знать. Я смотрел, как Фогель вразвалочку идет обратно к своему «харлею» и не без усилия перекидывает через сиденье ногу с мусорный бак толщиной. Я велел Эрлу выехать обратно на автостраду и ехать в Ван-Нуйс, где мне теперь требовалось сделать остановку у банка, прежде чем направиться в суд на встречу со своим клиентом. Пока мы ехали, я открыл конверт и пересчитал деньги: двадцати-, пятидесяти- и стодолларовые банкноты. Бензобак наполнили, теперь я был во всеоружии и готов заняться Гарольдом Кейси. Я доведу дело до суда и преподам урок его молодому обвинителю. Я выиграю – если не процесс, то уж апелляцию точно. Кейси вернется к своим «Ангелам дорог» – к своей семье и работе. Вопрос его виновности занимал меня меньше всего, когда я заполнял заявление на депозит для внесения гонорара на текущий счет. – Мистер Холлер, – обратился ко мне Эрл спустя некоторое время. – Что, Эрл? – Тот человек, который, прилетает из Нью-Йорка, эксперт… Мне надо будет встречать его в аэропорту? Я покачал головой: – Никакой эксперт из Нью-Йорка не прилетает. Лучшие в мире операторы и специалисты по фотографии живут здесь, в Голливуде. Эрл задумчиво кивнул и встретился со мной взглядом. – Понятно, – сказал он, вновь переводя взгляд на дорогу. А я внутренне улыбался. Я не сомневался по поводу того, что говорил или делал. В этом состояла моя работа. Так функционировала эта система. После пятнадцати лет практики на ниве закона я стал рассуждать о нем в очень простых терминах. Он представлял собой огромную ржавую машину, которая всасывала в себя людей, их жизнь и деньги. Просто вопрос механики. Я сделался знатоком того, как внедряться в эту машину, налаживать там что надо, а взамен извлекать то, что мне требовалось. У меня больше не оставалось иллюзий в отношении закона – как нечто такого, к чему бы я относился трепетно. Юрфаковские представления о преимуществах принципа состязательности в суде, о системе сдержек и противовесов, о поисках истины давным-давно были разъедены временем, как лица статуй древних цивилизаций. Закон не имел отношения к установлению истины, а касался лишь переговоров, умения торговаться и манипулирования. Я не имел дела с виной или невиновностью, потому что виновен тут был каждый. Хоть в чем-нибудь. Но это не имело значения, потому что каждое мое дело представляло собой здание, фундамент которого отливали переутомленные работники с неоправданно низкими зарплатами. Они ловчили и срезали углы. Они совершали ошибки. А потом замазывали эти оплошности ложью. Моя задача состояла в том, чтобы облупить эту краску и отыскать под ней трещины и бреши, запустить в них свои пальцы и инструменты и расширить настолько, чтобы либо дом обрушился вовсе, либо – если это не получится – мой клиент получил возможность выскользнуть. Многие люди считали меня дьяволом, но они ошибались. Я был скользким, засаленным ангелом. Настоящим «ангелом дорог». Во мне нуждались. Причем обе стороны. Я служил смазкой в механизме. Я позволял шестеренкам крутиться. Я помогал поддерживать мотор системы в рабочем состоянии. Но дело Руле должно было все изменить. Для меня. Для него. И конечно, для Хесуса Менендеса. Глава 4 Льюис Росс Руле находился в камере при зале суда, вместе с семью другими мужчинами, которых провезли на автобусе полквартала от ван-нуйсской тюрьмы. В камере было только двое белых, и они сидели у одной стены, тогда как шестеро чернокожих занимали скамью напротив. Разновидность расовой сегрегации. Хотя все они не знали друг друга, но в сплоченности – сила. Я посмотрел на белых мужчин, и, поскольку Руле предположительно являлся денежным мешком из Беверли-Хиллз, мне не составило труда провести различие между ними. Один был худой как щепка, с выражением отчаяния в слезящихся глазах сидящего на игле наркомана, который давно упустил свое время. Другой выглядел как загнанный олень в лучах прожекторов. Я выбрал второго. – Мистер Руле? – обратился я к нему, произнося имя так, как велел Валенсуэла. «Олень» кивнул. Я дал ему знак подойти к решетке, чтобы можно было говорить тихо. – Мое имя Майкл Холлер. Можно звать меня Микки. Я буду представлять вас сегодня на вашем первом суде. Мы находились в зоне ожидания, в задней части здания суда, куда адвокаты, как принято, допускаются без проблем, чтобы посовещаться со своими клиентами перед началом заседания. На полу, перед камерами, с отступом на три фута была начерчена синяя линия. Именно на таком расстоянии мне пришлось держаться от своего клиента. Метнувшись ко мне, Руле вцепился в решетку. Как и у других заключенных, на лодыжке, запястье и животе у него висели соединенные друг с другом цепи, которые снимали только перед залом суда. На вид ему было чуть за тридцать, и, несмотря на по меньшей мере шестифутовый рост и сто восемьдесят фунтов весу, он казался худощавым. Так воздействует на человека тюрьма. В глазах его застыла непривычная для меня паника. Большинству моих клиентов не раз доводилось бывать в арестантской камере, и они имеют мертвенно-холодный взгляд хищника. По-другому в тюрьме не выживешь. Но Руле оказался иным. Он выглядел не как хищник, а как испуганная жертва, и не заботился о том, видит ли это кто-нибудь. – Меня подставили, – сказал он громко и настойчиво. – Вы должны вытащить меня отсюда. Я просто выбрал не ту женщину, только и всего. Она пытается меня… Я жестом прервал его. – Следите за тем, что говорите, – приглушенно произнес я. – Вообще будьте осторожнее в высказываниях до тех пор, пока не выйдете отсюда и не сможете беседовать в приватной обстановке. Он огляделся, похоже, не понимая. – Никогда не знаешь, кто может подслушать, – пояснил я. – И никогда не знаешь, кто вас выдаст, – даже если вы ничего не говорили. Самое лучшее – вообще молчать о деле. Вы поняли? Лучше не болтать ни с кем и ни о чем. Точка. Он кивнул, и я знаком велел ему сесть на скамью, поближе к решетке. Сам сел напротив. – Пока я пришел просто познакомиться с вами. О деле поговорим, после того как мы вытащим вас отсюда. Я уже беседовал с вашим семейным адвокатом мистером Доббсом, и сейчас мы уведомим судью, что готовы внести залог. Все правильно? Я открыл папку дорогой кожи и приготовился делать записи во вставленном в нее блокноте. Руле кивнул. Он начинал учиться. – Итак. Расскажите мне о себе. Сколько вам лет, женаты ли вы, какие у вас связи в обществе. – Мм… мне тридцать два года. Я живу здесь всю жизнь – даже в школу ходил здесь. Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе… Не женат. Детей нет. Работаю в… – Разведены? – Нет, никогда не был женат. Работаю в нашей семейной фирме «Виндзорская жилищная собственность». Она названа в честь второго мужа моей матери. Занимаемся недвижимостью. Ее продажей. Я делал заметки и, не поднимая глаз от блокнота, тихо спросил: – Сколько денег вы заработали в прошлом году? Когда Руле не ответил, я посмотрел на него. – Зачем вам это знать? – спросил он. – Потому что я собираюсь вытащить вас отсюда сегодня же, еще до захода солнца. Чтобы это сделать, мне нужно знать все о вашем статусе. Это включает и ваше финансовое положение. – Я не знаю точно, сколько я заработал. Значительную часть этого принесли мои акции в компании. – Вы что, не заполняете налоговую декларацию? Руле глянул через плечо на сокамерников, а затем прошептал: – Да, заполняю. По ней мой доход составил четверть миллиона. – Вы хотите сказать, что, учитывая акции, ваш доход в действительности гораздо больше? – Верно. Один из сокамерников Руле подошел к решетке и встал рядом с ним – им оказался второй белый мужчина. Он был возбужден, руки находились в постоянном движении, судорожно хватались за бедра, за карманы, потом пальцы сцеплялись друг с другом… – Эй, мужик, мне тоже нужен адвокат. У тебя есть визитка? – Не для тебя, приятель. Тебе дадут государственного защитника. Я снова посмотрел на Руле и подождал секунду, чтобы наркоман отошел. Но тот не уходил. Я опять посмотрел на него. – Послушай, приятель, у нас частный разговор. Не мог бы ты нас оставить наедине? Наркоман опять сделал какое-то движение руками и зашаркал обратно в угол. Я вновь перевел взгляд на Руле. – Как насчет благотворительных организаций? – спросил я. – Что вы имеете в виду? – вздрогнул Руле. – Вы занимаетесь благотворительностью? Делаете взносы, пожертвования? – Да, фирма в этом участвует. Мы жертвуем в «Загадай желание»[9 - Фонд в Сан-Франциско, который исполняет желания детей, страдающих тяжелыми заболеваниями.] и на приют для беспризорников в Голливуде. Мне кажется, он называется «Дом друга» или как-то так. – Хорошо. – Вы меня вытащите? – Постараюсь. Против вас выдвинуто несколько тяжких обвинений – я специально уточнил это перед приходом сюда, – и у меня такое чувство, что прокурор будет ходатайствовать об отказе в поручительстве. То есть против освобождения вас под залог. Но это не так страшно. Я смог бы это уладить. – Против освобождения под залог?! – воскликнул он в панике. Все в камере посмотрели в его сторону, потому что это стало их коллективным кошмаром. Отказ в освобождении на поруки. – Успокойтесь, – произнес я. – Я сказал, что она собирается выступить с таким ходатайством. Я не говорил, что вопрос решен. Когда вас в последний раз арестовывали? Я всегда бросаю этот вопрос, чтобы иметь возможность понаблюдать за реакцией. Проверить, не ждет ли меня в суде сюрприз. – Никогда. Меня никогда не арестовывали. Вся эта история просто… – Знаю, знаю, но мы не будем беседовать об этом здесь, помните о чем я вам сказал? Он послушно кивнул. Я посмотрел на часы. Заседание суда должно было вот-вот начаться, а меня еще ждал разговор с Мэгги Макфиерс. – Мне уже пора идти. Увидимся через несколько минут в зале суда, а потом подумаем, как вас вызволить. Там не говорите ничего, пока не посоветуетесь со мной. Даже если судья спросит вас, как вы поживаете, не отвечайте, пока я не дам «добро». О'кей? – А разве мне не надо будет сказать, что я невиновен? – Нет, вас даже не станут об этом спрашивать. Сегодня просто зачитают то, что вам инкриминируется, поговорят об освобождении под залог и назначат дату предъявления обвинения. Вот тогда мы и будем заявлять о невиновности. Так что сегодня молчите. Никаких выступлений. Вы поняли? Он нахмурился, но согласился. – Вы справитесь, Льюис? Он угрюмо кивнул. – Теперь просто для сведения. За такое судебное слушание – где происходит первое появление арестованного в суде и обсуждается поручительство – я беру две пятьсот. У вас будут с этим проблемы? Он отрицательно покачал головой. Мне понравилось, что он не болтлив. Большинство моих клиентов слишком разговорчивы. Обычно они добалтываются прямиком до тюрьмы. – Прекрасно. Остальное мы сможем обсудить, когда вы выйдете отсюда, при встрече в приватной обстановке. Я захлопнул свою кожаную папку, надеясь, что он ее заметил и остался под должным впечатлением. – И последнее, – сказал я, вставая. – Почему ваш выбор пал на меня? Есть множество других адвокатов. Почему именно я? Этот вопрос не имел большого значения для наших взаимоотношений, но я хотел проверить правдивость слов Валенсуэлы. – Не знаю, – пожал плечами Руле. – Я вспомнил ваше имя по каким-то сообщениям в газетах. – Что именно вы читали? – Заметку о судебном процессе, где вам удалось исключить из дела улики против какого-то человека. Мне кажется, дело касалось наркотиков или что-то в этом роде. Вы выиграли, потому что в итоге не осталось ни одной улики. – Дело Хендрикса? Насколько я помнил, за последние несколько месяцев газеты писали только об этом деле. Хендрикс был еще одним клиентом из шайки «Ангелы дорог», и ведомство шерифа поставило на его «харлее» «жучок» системы «Джи-пи-эс», чтобы проследить за поставками наркотиков. Когда это проделывается на дорогах, тут все в порядке, но когда ночью он парковал мотоцикл в кухне своего дома, «жучок» представлял собой противоправное вторжение со стороны полиции. Судья закрыл дело в ходе предварительного слушания. Оно вызвало неплохой резонанс в «Лос-Анджелес таймс». – Не помню, как звали клиента, – сказал Руле. – Просто вспомнил ваше имя. Точнее, вашу фамилию. Когда я звонил сегодня по поводу залога, то назвал фамилию Холлер, просил связаться с вами и позвонить моему поверенному. А что? – Ничего. Простое любопытство. Я ценю то, что вы мне позвонили. Увидимся в зале суда. Я мысленно отметил расхождения в показаниях Руле и Валенсуэлы о том, как я получил это дело, и, оставив их для последующего рассмотрения, направился обратно, в зал суда. Там я увидел Мэгги, сидящую за столом обвинения с краю. Кроме нее, за ним сидели еще пять прокуроров. Стол был большой, в форме буквы «Г», за ним могло поместиться все множество сменяющих друг друга юристов, сидя тем не менее лицом к судье. Как правило, большинством рутинных слушаний, связанных с первой явкой в суд или предъявлением обвинения, занимался прокурор, прикрепленный к данному конкретному залу. В особых случаях появлялись шишки вроде Мэгги – из канцелярии окружного прокурора, со второго этажа соседнего здания. Подобный же эффект имели и телекамеры. Пройдя за барьер, я увидел человека, прилаживающего видеокамеру на штатив рядом со столом судебного пристава. Ни на камере, ни на одежде мужчины не наблюдалось никаких опознавательных знаков той или иной телевизионной компании. Просто какой-то журналист учуял громкое дело и намеревался потом продать видеоматериал. Когда ранее я справлялся у судебного пристава, под каким номером будет рассматриваться дело, он также сообщил мне, что судья уже санкционировал съемку. Мэгги рассматривала фотографии в досье. На ней прекрасно сидел темно-синий костюм в тонкую серую полоску, а волосы цвета воронова крыла были перевязаны сзади серой лентой, в тон полосе. Мне нравилось, когда она забирала волосы вот так, назад. Я подошел к своей бывшей жене и, наклонившись через плечо, шепнул на ухо: – Это вы бывший обвинитель по делу Руле? Она подняла голову, не разобрав, кто к ней обращается. Увидев меня, нахмурилась и резко захлопнула папку. – Нет! Только не это! – воскликнула она, прекрасно поняв, что я имел в виду. – Извини. Ему понравилось, как я выиграл дело Хендрикса, и он позвонил мне. – Этот сукин сын! Мне очень важно вести это дело, Холлер. Уже второй раз ты подкладываешь мне такую свинью. – Видимо, этот город недостаточно велик для нас обоих, – сказал я, скверно имитируя героя популярного телесериала. Мэгги лишь застонала в отчаянии. – Ну хорошо, – сказала она, сдаваясь. – Я мирно удалюсь после этого слушания. Если ты не возражаешь и против этого. – Мог бы и возразить. Ты ведь собираешься помешать его освобождению под залог? – Верно. Но мое отстранение ничего не изменит. Это была директива со второго этажа. Я понял. Это означало, что человек из ведомства окружного прокурора, контролирующий ход дела, видимо, дал команду воспрепятствовать освобождению этого арестованного на поруки. – У него положение и вес в обществе. И он никогда не привлекался. Я изучал ее реакцию, поскольку ранее не имел возможности проверить истинность утверждения Руле, что его прежде не арестовывали. Всегда достойно изумления, до чего же много клиентов врут о своих прежних взаимоотношениях с законом, хотя эта ложь не имеет никакого смысла. Но Мэгги никак не показала, что располагает какими-то другими сведениями. Возможно, мой подзащитный был действительно кристально чист. – Не имеет значения, совершал ли он что-либо ранее, – сказала Мэгги. – Важно только то, что он совершил минувшей ночью. Она открыла досье и стала быстро пролистывать фотографии, пока не нашла нужную. – Вот что твой столп общества натворил вчера вечером. Так что меня совершенно не интересует его социальный статус. Я просто должна быть уверена, что он не выйдет и не сделает это вновь. Фото размером восемь на десять дюймов изображало женское лицо крупным планом. Опухоль вокруг правого глаза была такой огромной, что он совсем заплыл. Нос сломан и свернут на сторону. Из каждой ноздри торчал пропитанный кровью марлевый тампон. Шов в девять стежков крест-накрест покрывал глубокую рану над правой бровью. Нижняя губа была рассечена и тоже раздулась. Страшнее всего выглядел глаз, что остался неповрежденным. Женщина смотрела в объектив камеры с испугом, болью и унижением, отчетливо читаемыми в этом одном, наполненном слезами глазу. – Если только все это сделал именно он, – заметил я, потому что так мне полагалось. – Ну еще бы! – отозвалась Мэгги. – Конечно, если только это сделал именно он. Ведь его всего-навсего арестовали в ее квартире, с руками, выпачканными в ее крови. Но ты прав, сомнение обоснованно. – Мне нравится, когда ты саркастична. У тебя с собой отчет об аресте? Мне бы хотелось получить экземпляр. – Ты можешь попросить его у того, кто примет у меня дело. Никаких одолжений, Холлер. Не тот случай. Я подождал, ожидая новых шпилек, новых вспышек негодования, может, нового града стрел, но она больше ничего не сказала. Решил, что пытаться вытянуть из нее что-то по делу – дохлый номер. Я сменил тему. – Ну ладно, – сказал я. – Как она? – Безумно перепугана и чертовски страдает от боли. Как же еще? Она подняла на меня взгляд, и я уловил в ее глазах молниеносную догадку и тут же, вслед, – осуждение. – Ты ведь спросил не о жертве, не правда ли? Я не ответил – не хотел ей лгать. – У твоей дочери все прекрасно, – сказала она небрежно. – Ей нравятся вещи, которые ты ей присылаешь, но она бы предпочла, чтобы ты немного чаще показывался сам. Это был уже не град стрел, а прямой удар, причем заслуженный. Получалось так, что я всегда куда-нибудь мчался по делам, даже в выходные. Внутренний голос говорил мне, что надо больше внимания уделять собственной жизни – например родной дочери. Наше время безвозвратно уходило. – Я знаю, – сказал я. – Начну прямо сейчас. Как насчет этих выходных? – Прекрасно. Хочешь, чтобы я сообщила ей об этом сегодня вечером? – Э… может, подождем до завтра, чтобы я знал точно? Она понимающе кивнула: мол, мы уже все это проходили. – Прекрасно. Дай мне знать завтра. На этот раз я не порадовался ее сарказму. – Ей что-нибудь нужно? – смиренно спросил я, стараясь загладить вину. – Я уже сказала. Чтобы ты больше присутствовал в ее жизни. – О'кей, обещаю. Она не ответила. – Я серьезно, Мэгги. Я позвоню тебе завтра. Она подняла на меня взгляд, уже готовая дать по мне залп из обоих орудий. Она делала это и раньше, говоря, что, когда дело касается отцовских обязанностей, я только болтаю и ничего не делаю. Но меня спасло начавшееся судебное заседание. Из кабинета вышел судья и поднялся по ступенькам к своему месту. Судебный исполнитель призвал присутствующих к порядку. Не сказав больше Мэгги ни слова, я отошел от стола обвинителей и сел на одно из мест у барьера. Судья спросил секретаря, нет ли каких дел, которые надо обсудить, прежде чем в зал выведут задержанных, Таковых не оказалось, и судья распорядился запустить первую группу. Как и в Ланкастере, в здешнем зале суда имелась большая изолированная площадка за стеклянной перегородкой, куда временно помещали арестованных. Я встал и подошел к проему в стеклянном ограждении. Увидев выходящего Руле, махнул ему рукой, чтобы тот подошел поближе. – Вы идете первым, – сообщил я. – Я попросил судью в порядке одолжения пустить вас вне очереди. Хочу попытаться вызволить вас отсюда. Я лгал. Ни о чем я не просил судью, а даже если и так, тот не стал бы в порядке одолжения делать для меня ничего подобного. Руле шел первым из-за присутствия в зале суда прессы. То была обычная практика – разбирать дела, вызывающие интерес СМИ, в первую очередь в качестве некой любезности по отношению к телеоператорам, которые потом спокойно могли отправиться по своим делам. Это также требовалось для снятия напряженной атмосферы в зале суда, чтобы потом адвокаты, ответчики и даже судья чувствовали себя спокойно. – Зачем там камера? – панически прошептал Руле. – Это из-за меня? – Да. Кто-то накапал ему по поводу вашего дела. Если не хотите попасть в объектив, попробуйте спрятаться за мной. Руле чуть переместился, так чтобы закрыть вид на себя со стороны оператора, находящегося на другом конца зала. Это уменьшало шансы репортера продать сюжет местному новостному каналу – что, конечно, было бы хорошо. И даже если бы он смог это сделать, в фокусе картинки оказался бы я. И это тоже меня устраивало. Дело Руле объявили к рассмотрению, при этом секретарь, конечно, переврал его имя. Мэгги известила о своем присутствии от имени обвинения, затем выступил я. Мэгги, как обычно, завысила обвинения, оправдывая свое прозвище. Руле наряду с попыткой изнасилования инкриминировалась теперь и попытка убийства. Это облегчало задачу прокурора отказать в поручительстве. Судья зачитал Руле его конституционные права и назначил дату заседания для официального предъявления обвинения – двадцать первое марта. Выступая от имени своего подзащитного, я обратился к суду со встречной просьбой разрешить освобождение арестованного на поруки, после чего последовало энергичное препирательство между мной и Мэгги под руководством судьи, который знал, что мы были прежде женаты, потому что присутствовал на нашей свадьбе. Пока Мэгги перечисляла увечья, нанесенные потерпевшей, я, в свою очередь, напирал на положение Руле в обществе, его благотворительную деятельность и даже указал на присутствовавшего в зрительских рядах Си-Си Доббса, предложив вызвать его на свидетельское место, дабы он подтвердил, что Руле находится на хорошем счету. Доббс был моим козырем. Его статус в профессиональных кругах затмевал общественное положение Руле и, безусловно, мог повлиять на судью, который удерживался на своем посту благодаря поддержке избирателей – равно как и спонсоров избирательной кампании. – Все дело в том, ваша честь, что гособвинение в лице штата не в состоянии аргументировать справедливость своего отказа в поручительстве. Оно не может доказать, что данный человек представляет опасность для общества или намеревается скрыться от правосудия, – сказал я в заключение. – Мистер Руле является благонадежным членом общества и не намерен предпринимать ничего агрессивного – разве что решительно разбить те ложные обвинения, которые против него выдвинули. Я употребил слово «разбить» намеренно, на тот случай, если заявление прозвучит в эфире и его услышит пострадавшая. – Ваша честь, – ответила Мэгги, – предлагаю оставить в стороне громкие фразы. Не следует забывать, что жертву зверски… – Мисс Макферсон, – прервал ее судья, – я думаю, мы уже достаточно дискутировали на эту тему. Мне известно о травмах жертвы – так же как и об общественном положении мистера Руле. Кроме того, у меня сегодня плотный график. Я намерен назначить залог в размере одного миллиона долларов, а также потребовать, чтобы за мистером Руле установили судебный надзор и обязали его отмечаться раз в неделю. Если он пропустит хоть один раз, то лишится своей свободы. Я бросил взгляд на зрительские места, где рядом с Фернандо Валенсуэлой, на первом сиденье в первом ряду, сидел Доббс. Я ждал от него сигнала, стоит ли мне согласиться с определением судьи о сумме залога или еще поторговаться. Порой, когда судья идет тебе навстречу, излишнее давление с целью выторговать больше – или в данном случае меньше – может дать обратный эффект. Доббс был худым мужчиной, брившим голову, чтобы скрыть плешь. Его худоба особенно выделялась на фоне впечатляющих размеров Валенсуэлы. Я увидел, что Доббс попросту встал и направился к выходу, и воспринял это как знак не высовываться лишний раз, позволив семейству Руле заплатить залог. Я снова повернулся к судье: – Спасибо, ваша честь. Секретарь тут же объявил следующее дело. Я взглянул на Мэгги. Она как раз захлопнула папку с делом, по которому ей больше не придется выступать обвинителем. Потом встала и, пройдя через калитку, зашагала по проходу прочь из зала суда. Она ни с кем не заговорила и не обернулась, чтобы взглянуть на меня. – Мистер Холлер? Я посмотрел на своего клиента. Сзади к нему подходил судебный пристав, чтобы увести обратно в камеру. Затем его должны были отвезти на автобусе через полквартала обратно, а несколько позже, в зависимости от того, насколько оперативно сработают Доббс и Валенсуэла, выпустить под залог. – Сейчас мы с Доббсом займемся вашим освобождением, – сказал я. – Потом соберемся все вместе и поговорим о нашем деле. – Спасибо, – сказал Руле, в то время как его уводили. – Спасибо, что приехали. – Помните мои слова. Не разговаривайте с посторонними. Вообще ни с кем не разговаривайте. – Да, сэр. Его увели, и я тоже стал собираться. Валенсуэла ждал меня у калитки с широкой улыбкой на лице. Назначенный за Руле залог был, вероятно, самым крупным в его практике. Когда я вышел из-за барьера, он похлопал меня по плечу: – Ну, что я тебе говорил? Мы много с этого поимеем, босс. – Посмотрим, Вэл, – сказал я. – Посмотрим. Глава 5 Каждый адвокат, задействованный в судебной машине, имеет два прейскуранта оплаты. Существует шкала А, куда входят суммы вознаграждений, которые адвокат желал бы получить за оказанные им услуги. Есть также шкала В – эти деньги он согласен взять, потому что большего клиент себе позволить не в состоянии. Привилегированный клиент – это тот, кто намерен довести дело до судебного процесса и у кого достаточно денег, чтобы заплатить адвокату по расценкам прейскуранта А. Первоначальная явка в суд первой инстанции, процедура предъявления обвинения, предварительное судебное слушание и сам процесс и последующая апелляция – все это сотни, если не тысячи оплачиваемых часов. Клиент может заправлять адвокатский бензобак в течение двух, а то и трех лет. В тех джунглях, где я охочусь, такие клиенты представляют собой редчайшую и самую желанную добычу. Казалось, Валенсуэла здесь попал в точку. Льюис Руле все больше походил на привилегированного клиента. До этого у меня был сезон засухи. Прошло уже почти два года с тех пор, как я имел хоть какое-то отношение к судебному делу, где фигурировали бы шестизначные суммы. Часто случалось, что планка сначала устанавливалась высоко, но клиенту так и не удавалось взять эту высоту. Когда я вышел из зала суда, Си-Си Доббс ждал меня снаружи, в холле. Он стоял у окна во всю стену, выходившего на небольшую площадь административного центра. Я быстрым шагом пошел к нему. На выходе из зала я опередил Валенсуэлу и хотел использовать это время, чтобы без помех поговорить с Доббсом. – Извините, – сказал Доббс, прежде чем я успел заговорить. – Я не мог больше оставаться там ни минуты. Так угнетающе видеть мальчика запертым в этот «загон» для скота. – Мальчика? – Льюиса. Я представляю их семью в течение двадцати пяти лет и, пожалуй, действительно все еще думаю о нем как о мальчике. – У вас есть средства, чтобы вытащить его отсюда? – С этим не будет проблем. Мне надо только связаться с матерью Льюиса, чтобы узнать, в какой форме она предпочтет это осуществить: предоставить в качестве залога недвижимость или подписать долговое обязательство. Для того, чтобы отдать в залог имущество на один миллион долларов, нужно проверить, что оно уже не заложено. Вдобавок суд может потребовать оценки стоимости недвижимости, что займет не один день, а Руле тем временем будет торчать в тюрьме. Долговое же обязательство оформляется через Валенсуэлу, за десять процентов комиссионных, которые обратно не возвращаются. Они останутся Валенсуэле в возмещение его рисков и хлопот, и именно это было причиной его широкой улыбки в зале суда. После уплаты налога у него в чистом виде осталось бы около девяноста кусков. И он вполне резонно беспокоился, чтобы я не забыл про него. – Могу я внести предложение? – спросил я. – Будьте так любезны. – Льюис несколько пал духом. На вашем месте я бы вытащил его как можно скорее. Для того чтобы это сделать, вам следует через Валенсуэлу выписать поручительство. Это будет стоить вам сотню кусков, но мальчик будет на свободе, в целости и сохранности. Вы понимаете, что я имею в виду? Доббс повернулся к окну и облокотился о перила, тянущиеся вдоль стены. Я посмотрел вниз и увидел, что площадь наполняется людьми с красно-белыми именными жетонами, которые, как я знал, выдаются присяжным заседателям. – Я понимаю, что вы имеете в виду. – Далее: в делах такого рода часто задействуют стукачей. – Что вы имеете в виду? – Я имею в виду других заключенных, которые скажут, что слышали, как кто-то что-то говорил. Особенно в делах, которые попадают в средства массовой информации. Они возьмут эту информацию из новостей и представят так, будто ее выдал наш парень. – Это же противозаконно! – возмутился Доббс. – Этого нельзя допускать! – Да, я знаю, но такое случается. И чем дольше он будет здесь сидеть, тем больше возможностей для таких людей. К нам подошел Валенсуэла и молча встал рядом, возле перил. – Я предложу ей внести залог, – сказал Доббс. – Я уже звонил, но она была на совещании. Как только перезвонит, мы двинемся дальше. Его слова вновь вызвали в памяти нечто раздражавшее меня во время слушания. – Она не могла прервать совещание, чтобы поговорить о своем сыне, попавшем в тюрьму? Я как раз задался вопросом, почему она не присутствовала в зале суда, если этот мальчик, как вы его называете, так чист и искренен. Доббс поглядел на меня как на зачумленного. – Миссис Виндзор очень влиятельная и занятая женщина. Уверен: если бы я сказал, что ее сын в критической ситуации, она бы немедленно подошла к телефону. – Миссис Виндзор? – Она вторично вышла замуж после развода с отцом Льюиса, Давняя история. Я кивнул и понял, что мне еще есть о чем поговорить с Доббсом. Но не в присутствии Валенсуэлы. – Вэл, почему бы тебе не уточнить, когда Льюиса повезут обратно в ван-нуйсскую тюрьму, чтобы ты мог заняться его освобождением? – Я уже знаю, – сказал Валенсуэла. – Он отправится первым автобусом после ленча. – Да, но все-таки сходи проверь еще раз, пока я закончу с мистером Доббсом. Валенсуэла уже собрался возразить, что ему незачем проверять еще раз, как вдруг сообразил, в чем дело. – О'кей, – сказал он. – Пойду проверю. Когда он ушел, я некоторое время изучающе смотрел на Доббса, прежде чем заговорить. Семейный адвокат выглядел лет на шестьдесят, вид у него был почтенный, чему, вероятно, способствовала тридцатилетняя практика работы с богатыми людьми. Я догадывался, что его деятельность приносит ему немало денег, но это не изменило его манеры держаться. – Если мы будем работать вместе, полагаю, мне следует спросить, как вас называть. Сесил? Си-Си? Мистер Доббс? – Сесил прекрасно подойдет. – Что ж, мой первый вопрос, Сесил, в следующем: будем ли мы работать вместе? Я принят на эту работу? – Мистер Руле ясно довел до моего сведения, что он хочет, чтобы вы занимались этим делом. По правде сказать, я бы не остановил на вас свой выбор. Вы вообще не значились в моем списке, потому что, откровенно говоря, я никогда о вас не слышал. Однако именно вас в первую очередь назвал мистер Руле, и я не стал возражать. В сущности, я считаю, что вы прекрасно показали себя в зале суда, особенно учитывая, насколько враждебна была настроена в отношении мистера Руле обвинитель. Я заметил, что «мальчик» уже превратился в «мистера Руле». Я спросил себя, что же так его возвысило в глазах Доббса. – Да, ее называют здесь Мэгги Макфиерс. Она очень предана своему делу. – Думаю, она немного переборщила. Как вы считаете, есть какой-то способ отстранить ее от дела, как вариант – заменить кем-то чуть более… приземленным? – Не знаю. Попытка повлиять на обвинителей может оказаться опасной. Но если вы думаете, что от нее лучше избавиться, я мог бы это устроить. – Приятно слышать. Жаль, что я не слышал о вас раньше. – Возможно. Не хотите ли сразу поговорить об оплате, чтобы покончить с этим? – Если вам угодно. Я оглядел коридор, дабы удостовериться, что поблизости нет других адвокатов. Ведя этот разговор, я намеревался следовать прейскуранту А. – Итак, за сегодняшний день я получу двадцать пять сотен, и Льюис уже дал на это согласие. Если далее вы захотите придерживаться почасовой схемы, то я беру три сотни в час и этот тариф увеличивается до пяти во время судебного процесса, поскольку иначе я просто не смогу работать. Если вы предпочтете фиксированную оплату, то моя цена шестьдесят тысяч – в том случае, если я принимаю дело на данном этапе и провожу его через предварительное слушание. Если мы заканчиваем судебной сделкой о признании подсудимым своей вины, с автоматическим отказом от дальнейшего рассмотрения дела в суде, то я возьму сверх того еще двенадцать. Если мы доходим до судебного процесса, то еще шестьдесят в день принятия этого решения и еще двадцать пять, когда приступим к отбору присяжных. Судя по обстоятельствам дела, судебный процесс займет не более недели, включая отбор присяжных, но если этот срок увеличится, я беру двадцать пять сотен в неделю дополнительно. Об апелляции поговорим, если возникнет такая необходимость. Я выждал паузу, чтобы посмотреть, как Доббс отреагирует. На его лице ничего не отразилось, поэтому я поддал жару: – Кроме того, еще до конца сегодняшнего дня мне потребуется тридцать тысяч авансом плюс десять для моего детектива. Я не желаю терять время и хочу, чтобы сыщик приступил к работе над делом прежде, чем оно просочится в СМИ и копы проболтаются кому-то из заинтересованных лиц. Доббс медленно кивнул. – Это ваша обычная цена? – Всегда, когда возможно. Я того стою. Во сколько вы оцениваете свою работу семейного адвоката, Сесил? Я был уверен, что небольшой семейный эпизод не оставит его с пустыми руками. – Это касается только меня и моего клиента. Но не беспокойтесь. Я включу обсуждение ваших гонораров в свою беседу с миссис Виндзор. – Отрадно слышать. И помните, мне нужно, чтобы мой детектив приступил к работе сегодня же. Я протянул ему визитную карточку, которую вынул из правого кармана пиджака. В этих карточках указывался мой личный телефонный номер. На визитках из левого кармана значился номер, по которому можно было соединиться с Лорной Тейлор. – У меня сегодня еще одно слушание, – сказал я. – Когда он окажется на свободе, мы договоримся о времени встречи. И желательно как можно скорее. Со мной можно связаться во второй половине дня и вечером. – Прекрасно, – сказал Доббс, убирая карточку в карман, даже не взглянув на нее. – Нам приехать к вам? – Нет, я к вам приеду. Хотелось бы посмотреть, как живут в многоэтажках Сенчури-Сити. Доббс улыбнулся с любезной непринужденностью. – Судя по вашему костюму, вы знаете и претворяете в жизнь присловье, что судебный защитник не должен очень хорошо одеваться. Ведь он хочет, чтобы присяжные прониклись к нему симпатией, а не завистью. Что ж, Майкл, адвокат из Сенчури-Сити тоже не может позволить себе офис лучше, чем у его клиентов. Так что могу вас заверить: наши конторы очень скромны. – Приятно слышать, – с той же непринужденностью улыбнулся я. Тем не менее, он меня задел. На мне был мой лучший костюм. Я всегда надеваю его по понедельникам. Дверь зала суда открылась, и из нее в коридор вышел оператор, он тащил видеокамеру и сложенную треногу. Доббс увидел его и мгновенно напрягся. – Пресса, – проговорил он. – Как нам это уладить? Миссис Виндзор не… – Подождите секунду. Я окликнул оператора, и тот направился к нам. Я тут же протянул ему руку. Ему пришлось опустить свою треногу и ответить на рукопожатие. – Меня зовут Майкл Холлер. Я видел вас в зале суда, когда вы снимали первый суд моего клиента. То, как я представился, служило определенным паролем. – Роберт Джиллен, – сказал оператор. – Друзья зовут меня Стикс.[10 - От англ. Sticks – Палки.] – Он кивнул на штатив в качестве пояснения. То, что Стикс назвал свое имя и фамилию, было также паролем. Он давал мне понять, что действует по определенному сценарию. – Вы здесь фрилансом или от какой-то телевизионной компании? – спросил я. – Я действую на свой страх и риск. – Как вы узнали об этом деле? Он пожал плечами, словно не хотел отвечать. – Есть источник. Коп. Я понимающе кивнул. Джиллен был своим и играл по правилам. – Сколько вы получите за свой материал, если продадите его новостному каналу? – Бывает по-всякому. Я беру семьсот пятьдесят за эксклюзивный материал и пятьсот за обычный. «Обычный» означало, что режиссер информационной программы, покупающий у него запись, знает, что тот имеет право продать отснятый материал конкурирующему каналу. Я обратил внимание, что Джиллен вдвое повысил свои обычные расценки. Хороший ход. Вероятно, пока снимал, он слушал, что говорилось в зале суда. – Вот что, – сказал я. – Как вы смотрите на то, что мы прямо сейчас купим у вас материал по цене эксклюзивного? Джиллен держался превосходно. Он помялся в нерешительности, как если бы сомневался в этическом аспекте предложения. – Ну хорошо, пускай будет тысяча, – добавил я. – О'кей, – сдался он. – Пленка ваша. Пока Джиллен ставил камеру на пол и вынимал из нее пленку, я вытащил из кармана пачку наличных и отложил двенадцать сотен из «ангельских» денег, что дал мне по дороге Тедди Фогель. Потом повернулся к Доббсу: – Могу я это израсходовать? – Вне всякого сомнения, – заверил он, широко улыбаясь. Я обменял наличные на пленку и поблагодарил Стикса. Тот убрал деньги в карман и зашагал в направлении лифтов счастливым человеком. – Замечательно, – сказал Доббс. – Нам необходимо во что бы то ни стало воспрепятствовать огласке. Эта пленка могла бы буквально уничтожить семейный бизнес, попади она… По правде сказать, полагаю, это одна из причин, по которой миссис Виндзор отсутствовала сегодня. Она не хотела, чтобы ее узнали. – Что ж, если история получит дальнейшее развитие, нам придется это обсудить. В то же время я сделаю все, что в моих силах, дабы избежать огласки. – Спасибо. Его сотовый начал вызванивать какую-то мелодию – Баха или Бетховена, а может, еще какого-нибудь классика, – не защищенную авторским правом, и Доббс, вытащив аппарат из кармана пиджака, посмотрел на маленький экран. – Это она. – Тогда я вас оставлю. Удаляясь, я слышал, как Доббс говорит: – Мэри, все под контролем. Нам надо сосредоточить усилия на том, чтобы освободить его из-под ареста. Потребуется небольшая сумма… Вызвав лифт, я думал о том, что имею дело с клиентом и семьей, для которых один миллион долларов – «небольшая сумма», а для меня – абсолютно непостижимая. Мои мысли скользнули назад, к комментарию, который Доббс высказал по поводу моего клиента. Вообще-то говоря, у меня в гардеробе не было костюма дешевле шестисот долларов и я всегда чувствовал себя хорошо и уверенно в любом из них. Меня интересовало, сказал ли он это, чтобы оскорбить, или же имел какие-то иные намерения – возможно, пытался уже сейчас, на ранней стадии, установить свой контроль надо мной и над ходом дела. Я решил держать с Доббсом ухо востро. Подпускать, но не перебарщивать. Глава 6 Поток машин, стремящихся в центр города, вливался в перевал Кауэнга-пасс, точно в горлышко бутылки. Я провел это время за телефонными звонками, стараясь не думать о нашем с Мэгги Макферсон разговоре в части выполнения мной родительских обязанностей. Моя бывшая жена была права в этом отношении – это-то меня и мучило. Слишком долго я ставил свои профессиональные обязательства выше родительских. Я пообещал себе исправить ситуацию. Просто, чтобы жить более спокойно, требовались время и деньги. Я подумал, что, возможно, как раз Льюис Руле сможет обеспечить мне и то и другое. Из «линкольна» я первым делом позвонил своему сыщику Анхелю Левину, дабы тот был во всеоружии на случай возможного совещания с Руле. Я попросил его провести предварительное расследование по данному делу, посмотреть, что можно выяснить. Левин рано вышел в отставку из полицейского управления Лос-Анджелеса, но поддерживал связь с друзьями, которые время от времени оказывали ему услуги. У него наверняка тоже имелся список людей, которых он одаривал к Рождеству. Я велел ему не тратить на поиск информации много времени, пока не уверюсь, что застолбил Руле как клиента, готового платить хорошие деньги. Не важно, что там говорил мне наедине Си-Си Доббс в коридоре суда. Я не поверю, что дело мое, пока не получу первый взнос. Затем я проверил состояние еще нескольких судебных дел, и снова позвонил Лорне Тейлор. Я знал, что, как правило, к полудню ей доставляют почту. Но она сказала, что ничего важного не приходило. Ни чеков, ни корреспонденции из судов, которые бы срочно требовали моего внимания. – Ты узнала, когда состоится предъявление обвинения Глории Дейтон? – Да. Похоже, они могут продержать ее до завтра. Что-то там с медициной. Я содрогнулся. Гособвинение в лице штата располагало двумя сутками, чтобы после ареста предъявить обвинение и передать дело в суд. Отсрочка первого появления Глории Дейтон в суде до следующего дня по медицинским причинам означала, что у нее наркотическая «ломка». Тогда это вязалось с тем, что при аресте у нее нашли кокаин. Мы не виделись с ней по меньшей мере месяцев семь. Ее движение по наклонной, судя по всему, было быстрым и резким. Тонкая грань между хранением наркотиков и наркозависимостью размылась. – Ты выяснила, кто выдвинул обвинение? – Лесли Фэр. Меня вновь передернуло. – Просто блеск. Ладно, съезжу туда и посмотрю, что можно сделать. Сейчас я все равно свободен, пока не получу вестей от Руле. Лесли Фэр ошибочно называли государственным обвинителем. По ее мнению, дать обвиняемому шанс или соблюдать принципы презумпции невиновности означало установить над освободившимся усиленный надзор полиции. – Мик, когда ты уже поумнеешь? – спросила Лорна, имея в виду Глорию Дейтон. – В смысле? – спросил я, хотя и так отлично знал, что она скажет. – Она подводит тебя всякий раз, как ты с ней связываешься. Никогда она не бросит такую жизнь. Когда она позвонит, можно побиться об заклад: получим два в одном. Все бы ладно, да ведь ты никогда не берешь с нее денег. Она имела в виду, что судебные дела Глории Дейтон станут более сложными и трудоемкими, так как обвинения в проституции теперь, вероятно, будут сопровождаться проблемами с наркотиками. Лорну беспокоило, что это означало больше работы для меня, но без увеличения дохода. – Ну, Лорна, коллегия адвокатов требует, чтобы юристы работали периодически на общественных началах, ради блага общества. Видишь ли… – Ты меня не слушаешь, Мик, – нетерпеливо оборвала она меня. – Именно поэтому распался наш брак. Я закрыл глаза. Ну и день! Я умудрился разозлить обеих своих бывших жен. – Какой у нее на тебя компромат? – продолжала Лорна. – Почему ты не берешь с нее даже по минимуму? – Послушай, у нее на меня ничего нет! О'кей? Можем мы теперь сменить тему? Я не сказал ей, что несколько лет назад, просматривая старые пыльные папки, оставшиеся от адвокатской практики моего отца, я обнаружил, что у него была слабость к так называемым «ночным бабочкам». Он защищал многих и мало с кого брал деньги. Вероятно, я просто продолжал семейную традицию. – Хорошо, – сказала Лорна. – Как прошла встреча с Руле? – Ты имеешь в виду, получил ли я работу? Думаю, что да. Вэл, видимо, как раз сейчас вытаскивает его из каталажки. После этого мы все соберемся. Я уже попросил Анхеля накопать что-нибудь. – Ты получил от них чек? – Еще нет. – Получи, Мик. – Я над этим работаю. – А как в остальном? – Я видел только фотографии, и на первый взгляд дела плохи. Смогу сказать больше после того, как увижу, что добудет Анхель. – А что собой представляет этот Руле? Я понял, что она имеет в виду. Что он собой представляет как клиент? Как воспримут его присяжные, если дело дойдет до суда? Порой дела выигрываются или проигрываются в зависимости от отношения членов жюри к подсудимому. – Производит впечатление инфантильного простака. – Он чист? – Никогда не бывал в казенном доме. – А он действительно это сделал? Она всегда задавала несущественные вопросы. Для стратегии ведения дела не имело значения, совершил ли подзащитный то, в чем его обвиняют, или нет. Важно было, какие улики и свидетельства против него имеются, а также можно ли их нейтрализовать и если да, то как. Моя работа состояла в том, чтобы затушевать эти доказательства, набросить на них серую вуаль. Серый – цвет разумного сомнения. Но вопрос, совершал ли обвиняемый вменяемое ему преступление или не совершал, всегда интересовал Лорну. – Кто знает, Лорна? Дело не в этом, а в том, является ли он платежеспособным клиентом. Я думаю, да. – Что ж, дай знать, если тебе потребуется какое-нибудь… О, постой, еще кое-что! – Что именно? – Звонил Стикс и сказал, что должен тебе четыреста долларов, отдаст при встрече. – Да, есть такое. – Тебе сегодня фартит? – Не жалуюсь. Мы попрощались вполне дружески, и, похоже, спор по поводу Глории Дейтон был на время забыт. Вероятно, ощущение уверенности в том, что богатый клиент на крючке и деньги на подходе, смягчило досаду Лорны по поводу моей работы даром. Впрочем, я спрашивал себя, стала бы она так сильно возражать, если бы я защищал бесплатно не проститутку, а наркодилера. Когда-то мы с Лорной состояли в недолгом и приятном браке, но быстро поняли, что зашли слишком далеко, спасаясь от депрессии после предыдущих разводов. Мы положили этому конец, остались друзьями, и она продолжала со мной работать – именно со мной, а не на меня. Единственно, когда я чувствовал себя неуютно, – когда она вдруг вновь начинала вести себя как жена, задним числом критикуя мой выбор клиента и назначенный гонорар. Окрыленный тем, что нашел общий язык с Лорной, я позвонил в офис окружного прокурора и попросил к телефону Маргарет Макферсон, застав ее за ленчем на рабочем месте. – Просто хотел сказать, что сожалею о сегодняшнем. Я знаю, для тебя важно было вести это дело. – Что ж, тебе оно, пожалуй, нужнее, чем мне. Видимо, он выгодный клиент, раз Си-Си Доббс таскает за ним рулон. Она имела в виду рулон туалетной бумаги. На высокооплачиваемых семейных адвокатов прокуроры обычно смотрят не иначе как на подтирателей задниц у богатых и знаменитых. – Да, мне бы он сейчас очень пригодился – я имею в виду доходного клиента, а не подтирщика. Мне уже давно так не везло. – Знаешь, не так уж тебе и повезло, не обольщайся, – прошептала она в трубку. – Несколько минут назад дело передали Теду Минтону. – Никогда о таком не слышал. – Это один из молодых подопечных Смитсона. Его недавно перевели из центра города, где он занимался обычными делами о хранении наркотиков. Вообще, можно сказать, не нюхал пороху, пока не перешел сюда. Джон Смитсон был амбициозным главой ван-нуйсского отделения канцелярии окружного прокурора и являлся скорее политиком, чем прокурором. Он сделал ставку именно на это свое качество, дабы быстро занять руководящий пост. Мэгги Макферсон как раз относилась к тем, кого он обошел. Едва заняв место, Смитсон начал подбирать себе штат молодых прокуроров, которые находились на хорошем счету и проявляли к нему лояльность за предоставленный шанс. – И что, этот парень никогда не выступал в суде? – спросил я, недоумевая, почему Мэгги назвала невезением оппонировать новичку. – Он провел здесь несколько процессов, но всегда в качестве помощника, в подтанцовке. Дело Руле станет его первым соло. Смитсон считает, что делает ему голевую подачу. Я представил ее сидящей в своем отсеке-кабинетике, вероятно, неподалеку от того места, где в точно таком же находился мой новый противник. – Я что-то не улавливаю, Мэгз. Если этот парень зеленый, то почему мне не повезло? – Потому что те, кого притаскивает Смитсон, все скроены на один лад. Напыщенные задницы. Они считают, что всегда правы и, более того… – Она еще понизила голос. – Они играют не по правилам. А о Минтоне ходит слух, что он вообще мошенничает. Будь начеку, Холлер. – Что ж, спасибо за предупреждение. Но она еще не закончила. – Многие из этих новых людей просто не понимают главного. Они смотрят на работу не как на призвание, даже не как на профессию. Для них она не имеет отношения к правосудию, а просто игра – баланс забитых и пропущенных голов. Им нравится вести в счете и наблюдать, как это проталкивает их по карьерной лестнице. В сущности, все они – те же смитсоны, только моложе. Призвание… Так она ощущала профессию, что в конечном счете стоило нам нашего брака. В теории она могла примириться, что замужем за человеком, который работает по другую сторону, но когда дело доходило до практики нашей работы… Нам еще повезло, что мы смогли продержаться восемь лет. «Как прошел день, милый?» – «О, мне удалось добиться судебной сделки, так что тот тип, убивший соседа по комнате ножом для колки льда, получил всего семь лет. А у тебя?» – «О, а я засадила на пять лет человека, укравшего стерео из машины…» Ну не стыковалось это – и все тут. Через четыре года у нас появилась дочь, и не ее вина, что мы продержались вместе так мало. Тем не менее, я ни о чем не жалел и нежно относился к своей дочери. Она была единственным подлинным достижением в моей жизни, тем, чем я мог гордиться. Если разобраться, то истинная причина наших редких встреч (под предлогом моей занятости) заключалась в том, что я чувствовал себя недостойным. Ее мать выступала героем. Она сажала в тюрьму плохих людей. Что хорошего мог рассказать о своей работе я, когда сам давно потерял об этом представление? – …Эй, Холлер, ты еще там? – Да, Мэгз, я здесь. Чем ты сегодня обедаешь? – Всего лишь восточным салатом – снизу, из кафетерия. Ничего особенного. А где ты сейчас? – Направляюсь в центр города. Послушай, скажи Хейли, что я приеду в субботу. Я составлю план. Мы совершим что-нибудь особенное. – Ты уверен? Я не хочу зря ее обнадеживать. Я почувствовал, как внутри меня поднялось что-то теплое: мысль о том, что моя дочь будет обнадежена нашей встречей. Чего Мэгги никогда не делала – так это не чернила меня в глазах дочери. Я всегда этим восхищался. – Да, уверен. – Отлично, я ей скажу. Дай мне знать, в какое время сможешь заехать, или я могу сама куда-нибудь ее подбросить. – О'кей. Я еще немного потянул время. Мне хотелось поговорить с ней подольше, но больше нечего было сказать. В конце концов я попрощался и закрыл телефон. Через несколько минут нас вынесло из горлышка бутылки. Я выглянул в окно и не заметил никакой аварии. Никого с прохудившейся шиной или дорожного патруля, припаркованного у обочины. Я не увидел ничего, что объясняло бы этот затор. Так часто бывало. Движение на автострадах в Лос-Анджелесе было непостижимым, как супружеская жизнь. Поток машин двигался, потом вдруг тормозил и останавливался без всякой причины. Я из адвокатской семьи. Этому делу посвятили себя мой отец, мой сводный брат, племянница и племянник. Отец стал знаменитым адвокатом во времена, когда еще не существовало кабельного телевидения и канала «Суд-ТВ». В течение почти трех десятилетий он оставался старейшиной уголовного права в Лос-Анджелесе. От Микки Коэна[11 - Знаменитый гангстер 40–50-х гг.] до мэнсоновских девочек[12 - Чарлз Мэнсон – американец, создавший вокруг себя религиозный культ. В 1969 г. его приверженцы зверски убили в Лос-Анджелесе семь человек, в т. ч. актрису Шэрон Тейт.] его клиенты всегда фигурировали в броских заголовках газет. Я оказался всего лишь запоздалым дополнением его жизни – неожиданный плод второго брака с второсортной киноактрисой, знаменитой своей экзотической латинской наружностью, но не талантом. Это смешение дало мне чернявую ирландскую внешность. Когда я появился, мой отец был уже стар, поэтому отошел в мир иной прежде, чем я достаточно повзрослел, чтобы по-настоящему его узнать или беседовать с ним о юридическом призвании. Он оставил мне только имя: Микки Холлер, легенда юриспруденции. Это имя и по сей день открывало многие двери. Но мой старший брат – сводный брат от первого отцовского брака – рассказал, что отец беседовал с ним об адвокатской профессии и о судебной защите. Он говорил, что стал бы защищать и самого дьявола, коль скоро тот в состоянии заплатить гонорар. Единственное выдающееся дело, от которого он отказался за всю свою карьеру, было дело Сирхана Сирхана.[13 - Иорданец, убивший в 1968 г. американского политика Роберта Кеннеди – брата президента Джона Кеннеди.] Отец сказал моему брату, что слишком любил Бобби Кеннеди, чтобы защищать его убийцу, – несмотря на приверженность принципу, что обвиняемый заслуживает самой лучшей и самой энергичной защиты, какую только можно представить. Когда подрос, я прочел все книги об отце и о судебных делах с его участием. Я восхищался тем искусством, энергией и теми стратегиями, которые он выносил на процессы. Он был чертовски хорош в своем деле, и я горжусь тем, что ношу его имя. Но закон с тех пор стал иным. Серым и бесцветным. Идеалы давно свелись к понятиям и носили скорее факультативный характер. Зазвонил мой сотовый, и я взглянул на дисплей, прежде чем ответить. – Что случилось, Вэл? – Началось! Его уже успели отвезти обратно в тюрьму, но мы только что запустили процедуру освобождения. – Доббс внес залог? – Ты правильно понял! Его распирало от восторга. – Не впадай в эйфорию. Ты уверен, что он не сбежит? – Я никогда в этом не уверен. Заставлю его носить браслет. Если он уйдет, я остаюсь без дома. Я сообразил: то, что я принял за воодушевление от внезапной удачи – в виде залога в миллион долларов, – оказалось на самом деле нервным возбуждением. Пока вся эта история не завершится – так или иначе, – Валенсуэла будет натянут как струна. Хотя суд этого и не предписал, он намеревался надеть Руле на лодыжку специальный браслет с электронным отслеживающим устройством. Он не собирался рисковать с этим парнем. – Где Доббс? – Дожидается у меня в офисе. Я привезу туда Руле, как только его отпустят. Уже недолго осталось. – Мейзи на месте? – Да. – О'кей, я ей позвоню. Я отключился и набрал цифру для быстрого соединения с фирмой «Освобождение на поруки под залог». Секретарь и помощница Валенсуэлы сняла трубку. – Мейзи, это Мик. Можешь позвать к телефону мистера Доббса? – Конечно, Мик. Через несколько секунд Доббс взял трубку. Он казался чем-то смущенным и обеспокоенным. Об этом можно было судить по его тону. – Сесил Доббс слушает. – Это Микки Холлер. Как идут дела? – Знаете, если вы думаете, что я должен пренебрегать своими обязанностями по отношению к другим клиентам, сидя здесь и читая ваши журналы годичной давности, то это не так. – Разве у вас нет мобильного телефона для работы? – Да. Но с моими клиентами нужно общаться лично. – Понимаю. Что ж, хорошая новость: как я слышал, нашего мальчика вот-вот освободят. – Нашего мальчика? – Я имею в виду мистера Руле. Валенсуэла должен управиться в течение часа. Сейчас у меня встреча с другим клиентом, но, как я уже сказал, во второй половине дня освобожусь. Вы хотите участвовать в разговоре с нашим общим клиентом или предпочитаете, чтобы с этого момента я взял дело на себя? – Нет, миссис Виндзор настаивала, чтобы я сам тщательно следил за ходом дела. Вообще-то она может тоже принять участие в обсуждении. – Я не против того, чтобы встретиться с миссис Виндзор и засвидетельствовать ей свое почтение, но когда обсуждается дело, здесь должна присутствовать только группа защиты, в которую может входить семейный поверенный, но не мать. О'кей? – Понимаю. Скажем, в четыре часа у меня в конторе. Льюис приедет туда. – Я буду там. – На мою фирму работает сыщик. Я попрошу его тоже присутствовать. – В этом нет необходимости, Сесил. У меня есть мой собственный, и он уже приступил к работе. Встречаемся в четыре. Я выключил телефон прежде, чем Доббс успел начать прения на тему, чьего сыщика использовать. Мне нужно было внимательно следить, чтобы Доббс не взялся заправлять расследованием и определять стратегию ведения дела. Наблюдение – это одно. Но сейчас я являлся адвокатом Льюиса Руле, а не он. Когда затем я позвонил Анхелю Левину, тот сказал, что находится на пути в полицейское отделение Ван-Нуйса, чтобы забрать оттуда копию отчета об аресте. – И только-то? – спросил я. – Ирония твоя неуместна. В каком-то смысле мне потребовалось двадцать лет, чтобы добыть этот отчет. Я понял. Связи Левина, сложившиеся на протяжении долгих лет полицейской службы и теперь задействованные на рынке взаимных услуг и доверия, не подвели и на сей раз. Неудивительно, что он брал за свою работу до пяти сотен в день. Я сообщил ему о встрече в четыре, и он сказал, что приедет и представит нам мнение правоохранительных органов о данном деле. «Линкольн» остановился как раз в тот момент, когда я захлопнул телефон. Мы находились перед тюрьмой «Твин-Тауэрс». Зданию не было и десяти лет, но черный смог уже начинал намертво въедаться в его песочного цвета стены, окрашивая их в безрадостный серый. Это было печальное и отталкивающее место, в котором я проводил слишком много времени. Я открыл дверь машины и вышел, чтобы ступить в него снова. Глава 7 При входе имелось специальное окно, где выдавали пропуска только адвокатам, что позволило мне обойти длинную очередь посетителей, пришедших повидаться со своими близкими, сидящими в одной из башен. Когда я сообщил служащему фамилию заключенной, которую пришел навестить, он вбил ее в компьютер, но ни словом не обмолвился, что Глория Дейтон находится в медчасти и недоступна для посещения. Он напечатал на принтере пропуск, сделал бейдж и велел прикрепить его к одежде и не снимать, пока нахожусь на территории тюрьмы. Затем попросил меня отойти от окошка и подождать сопровождающую. – Это займет несколько минут, – сказал он. Из предыдущего опыта я знал, что мой сотовый телефон не работает на территории тюрьмы, а если бы я вышел за ее пределы, чтобы позвонить, то мог бы пропустить свой эскорт, и тогда пришлось бы проходить всю процедуру заново. Поэтому я не стал суетиться и начал изучать лица людей, что пришли навестить своих близких. В основном здесь находились черные и цветные. Большинство лиц выражали будничность происходящего. Все они, вероятно, знали здешние порядки куда лучше меня. Минут через двадцать крупная женщина в форме служащей охраны вошла в приемную и забрала меня. Я догадывался, что сейчас бы ее, с такими габаритами, не взяли на службу в ведомство шерифа. В ней было фунтов сто лишнего веса, и, похоже, передвижение в пространстве составляло для нее проблему. Но я также знал, что если уж кто-нибудь начинал там служить, то уволить его было практически невозможно. Пожалуй, единственное, что могла бы эта тетка сделать, случись в тюрьме побег, – это привалиться всей своей тушей к двери, дабы удержать ее в закрытом состоянии. – Извините, что так долго, – сказала она мне, пока мы ждали в специальной «ловушке» между дверьми, в башне, где помешались женщины. – Мне пришлось пойти ее поискать, чтобы удостовериться, что она еще у нас. Она подала сигнал в висящую над следующей дверью видеокамеру: мол, все в порядке, – и дверь с клацаньем отворилась. Баба протиснулась внутрь. – Она находилась в медчасти, ее приводили в порядок, – добавила охранница. – Приводили в порядок? Я не знал, что в тюрьме практиковалась наркотерапия, которая включала в себя «приведение в порядок» наркозависимых. – Да, она пострадала, – сказала служительница. – Малость поранилась в потасовке. Она сама вам расскажет. Я оставил на этом расспросы. В некотором смысле я испытал облегчение, что медобработка не касалась – по крайней мере напрямую – наркотерапии или последствий передозировки. Женщина провела меня в комнату для адвокатов, где я бывал не раз с разнообразными клиентами. В подавляющем большинстве это были мужчины, и вовсе не оттого, что я шовинист. Причина состояла в том, что мне всегда тяжело защищать женщин. Любая женщина в тюрьме: от проститутки до убийцы – а мне доводилось встречать и тех и других – это что-то горькое, жалкое и унизительное. Я заметил, что почти всегда мотивы их преступлений связаны с мужчинами, которые так или иначе использовали их в своих целях, жестоко обращались с ними, совращали, подвергали насилию, бросали, причиняли боль. Я это вовсе не к тому, что сами женщины не должны нести ответственности за свои поступки или что никто из них не заслуживал наказания. Среди женщин есть хищники, успешно конкурирующие с хищниками мужчинами. Но и в этом случае виденные мной женщины-заключенные разительно отличались от собратьев-мужчин из соседней башни. Мужчины и в тюрьме продолжают жить по законам привычной жизни: с помощью силы, обмана, уверток. У женщин, после того как за ними захлопывается дверь камеры, почему-то больше ничего не остается. Комната для посещений состояла из ряда кабинок, в которых адвокаты и клиенты могли сидеть и переговариваться, разделенные восемнадцатидюймовой перегородкой из оргстекла. В застекленной будке в конце помещения сидел служитель и наблюдал, предположительно не подслушивая. Если требовалось передать клиенту какие-то бумаги, их сначала показывали через стекло этому служителю для одобрения. Я подошел к кабинке, и мой эскорт удалился. Потом я подождал еще десять минут, прежде чем та же самая охранница появилась по другую сторону прозрачной перегородки, но уже с Глорией Дейтон. Я сразу заметил у нее фонарь под левым глазом и одинокий крестообразный стежок поверх маленькой рваной ранки на лбу, у самых волос. У Глории Дейтон были иссиня-черные волосы и оливковая кожа. Когда-то она была красива. Да, когда я представлял ее в первый раз, лет семь или восемь назад, она была очень красива. Той красотой, что ошеломляет, а потом ты встаешь в тупик, когда видишь, что она не нашла ей иного применения, кроме как продаваться незнакомым людям. Но сейчас, на мой взгляд, клиентка выглядела попросту огрубевшей. Черты лица стали неестественно жесткими. Над ней трудились далеко не лучшие пластические хирурги – да и в любом случае что они могут сделать с глазами, так много повидавшими? – Микки Мантл,[14 - Американский бейсболист (1931–1995), прославившийся своим искусством отбивать удары.] – произнесла она. – Ты вновь пришел за меня биться? Она сказала это голосом маленькой девочки, который, видимо, пользовался успехом у ее клиентов и на который они с готовностью отзывались. Только вот по мне, он звучал просто нелепо в сочетании с этим туго натянутым ртом и безжизненно-стеклянными, как у куклы, глазами. Она всегда называла меня Микки Мантлом, хотя к моменту ее рождения великий бейсболист уже давно сошел со сцены и она едва ли могла что-то знать о нем или его игре. Для нее это было просто имя. Подозреваю, она с тем же успехом могла бы называть меня Микки-Маусом – с той разницей, что мне бы это, пожалуй, не слишком понравилось. – Попытаюсь, Глория, – ответил я. – Что с твоим лицом? Как это случилось? Она лишь отмахнулась: – Небольшое разногласие с одной девушкой в нашей общаге. – Насчет чего? – Так, женская дребедень. – Ты что, употребляешь прямо здесь? Она поглядела на меня возмущенно, потом попыталась обиженно надуть губы. – Ничего подобного. Я внимательно к ней присмотрелся. Она казалась искренней. Может, правда драка была не из-за наркотиков. – Я не хочу здесь оставаться, Микки, – сказала она своим нормальным голосом. – Вполне тебя понимаю. Я и сам не хочу здесь оставаться и скоро должен уйти. В тот же миг я пожалел о последних словах и о том, что напомнил ей о ее положении. Но она, похоже, даже не обратила на них внимания. – Ты бы пристроил меня в какую-нибудь досудебную программу, где я бы могла прийти в себя? Я подумал: любопытно, что подсевшие на наркотики одинаково именуют противоположные понятия. И «кайфануть», и «протрезветь» – все это у них «прийти в себя». – Проблема в том, Глория, что мы проходили программу реабилитации в прошлый раз, помнишь? И она совершенно явно не дала результата. Так что на этот раз уж я не знаю. Видишь ли, у них есть разные варианты таких программ, и судьи с прокурорами не любят направлять людей вторично в то же самое место, особенно когда те однажды не воспользовались предоставленной возможностью. – Что ты имеешь в виду? – запротестовала она. – Я воспользовалась предоставленной возможностью. Я отбыла эту проклятую программу от звонка до звонка. – Верно. Это хорошо. Но затем, после окончания, ты опять взялась за свое, и вот где ты сейчас. Ни прокурор, ни судья не назовут это успехом. Я должен быть с тобой честным, Глория. Вряд ли у меня получится пристроить тебя в какую-то реабилитационную программу на сей раз. Думаю, ты должна приготовиться к тому, что сейчас они поведут себя жестче. Ее глаза страдальчески закрылись. – Я не могу здесь оставаться, – сказала она слабым голосом. – Послушай, в тюрьме тоже есть всякие программы. Ты вылечишься и выйдешь на свободу, получив еще один шанс начать с чистого листа. Моя собеседница покачала головой; она выглядела опустошенной и сломленной. – Ты уже давно в этой профессии, – продолжал я. – На твоем месте я бы подумал завязать и куда-то отсюда податься. Из Лос-Анджелеса, я имею в виду. Уезжай и начни все сначала. Она гневно посмотрела на меня: – Начать сначала и заняться – чем? Взгляни на меня. Что ты мне предлагаешь? Выйти замуж, нарожать детишек и разводить цветы? У меня не нашлось на это ответа, как и у нее. – Поговорим об этом в свое время. А сейчас давай займемся твоим делом. Расскажи мне, что произошло. – То, что всегда происходит. Я проверила парня на вшивость, и все вроде казалось нормальным. Он не вызывал опасений. Но оказался легавым – ну и все. – Ты сама к нему поехала? – Да, в «Мондриан».[15 - Фешенебельный отель.] У него был номер люкс – вот еще почему я купилась. Копы обычно не снимают таких номеров. Бюджет не позволяет. – Разве я не говорил тебе, как это глупо – брать с собой кокаин, когда работаешь? А уж если человек сам просит тебя принести, тогда уже точно это коп. – Я все это знаю, и он не просил меня. Я забыла, что у меня с собой кокаин, понимаешь? Мне его дал другой мужик, до этого. Что мне оставалось сделать – бросить его в машине, для парковщика? – Что за человек, который тебе его дал? – Мужик из «Тревлоджа»,[16 - Сеть недорогих мотелей.] на бульваре Санта-Моника. Я обслуживала его накануне, и он предложил его мне в качестве оплаты – ну, понимаешь, вместо наличных. Потом, выйдя от него, я проверила телефонные сообщения – меня ждал вызов от клиента из «Мондриана». Поэтому я сразу ему перезвонила, договорилась о встрече и поехала прямо туда. Я забыла, что у меня зелье в сумочке. Заинтересовавшись, я подался вперед. В деле мне показался некий просвет. – Этот парень из «Тревлоджа», кто он такой? – Не знаю, увидел мое объявление на сайте. Она находила клиентов через сайт, посвященный эскорт-услугам. – Он сказал, откуда он? – Нет. Мексиканец или кубинец, что-то в таком духе. Он сам был весь потный от наркоты. – Когда он давал тебе кокаин, ты не видела, есть ли у него еще? – Да, у него еще оставалось. Я надеялась на предложение прийти снова, но… похоже, я не то, чего он ожидал. В прошлый раз, когда я просматривал ее объявление на сайте LosAngelesDarlings.com, дабы убедиться, что она еще жива, размещенные там фотографии были по меньшей мере пяти-, а то и десятилетней давности. Неудивительно, что это вызывало некоторое разочарование, когда клиенты открывали двери своих номеров. – Сколько у него оставалось? – Не знаю точно. Но будь это последнее, он не стал бы мне отдавать. Веский довод. Просвет сделался ярче. – Ты проверила его документы? – Ясное дело. – Что именно? Водительские права? – Нет, паспорт. Он сказал, что у него нет прав. – Как его звали? – Гектор как-то там. – Ну же, Глория! Гектор… как дальше? Постарайся вспомнить. – Гектор что-то там Мойя. Там было всего три слова. Но я запомнила только «Мойя», потому что, когда он вынес кокаин, я сказала: «Гектор, Гектор, а есе мойя?» – О'кей, отлично. – Ты думаешь, это может как-то пригодиться? – Возможно. Зависит от того, кто этот парень. Если он наркодилер – скорее всего да. – Я хочу выбраться отсюда. – Ладно, послушай, Глория. Я иду к прокурору посмотреть, как она настроена и что я могу для тебя сделать. За тебя требуют залог в двадцать пять тысяч долларов. – Что?! – Да, это больше обычного – из-за наркотиков. У тебя ведь нет двадцати пяти тысяч, чтобы внести залог? Она покачала головой. Я увидел, как напряглись мышцы ее лица. Я знал, что последует дальше. – Ты не мог бы внести их за меня, Микки? Я обещаю, что… – Я не стану этого сделать, Глория. Это правило, и если я его нарушу, то наживу неприятности. Тебе придется перекантоваться здесь ночь, а утром тебя доставят в суд, чтобы предъявить обвинение. – Нет! – вырвалось у нее. Скорее стон, чем слово. – Я знаю, будет нелегко, но тебе надо обо всем хорошенько подумать. И в суд ты должна явиться трезвой как стеклышко. А не то у меня не останется даже шанса снизить сумму залога и вытащить тебя. Так что никакой дряни, которой здесь торгуют. Ты поняла? Она подняла руки над головой, как если бы защищалась от рушащегося потолка, стиснула кулаки жестом, полным ужаса. Ее ждала тяжелая ночь. – Ты должен вытащить меня завтра. – Я сделаю все возможное. Я дал знак, чтобы меня вывели. – Еще, последнее. Ты помнишь номер комнаты парня из «Тревлоджа»? Она задумалась секунду. – Да, он легкий. Три тридцать три. – Отлично, спасибо. Я посмотрю, как тебе помочь. Когда я встал, она продолжала сидеть. Вскоре вернулась моя конвоирша и сообщила, что мне придется подождать, пока она отведет Глорию обратно в общую камеру. Я взглянул на часы. Было почти два. Я еще не ел, и у меня начиналась головная боль. Оставалось всего два часа, чтобы попасть в офис окружного прокурора – к обвинительнице Лесли Фэр, поговорить о Глории, а затем – в Сенчури-Сити, на совещание с Руле и Доббсом. – А кроме вас, больше никто не может вывести меня отсюда? – раздраженно спросил я. – Я спешу в суд. – Извините, сэр, таков порядок. – Так поторопитесь, пожалуйста. – Я так и делаю. Через пятнадцать минут я понял, что мои жалобы возымели обратный эффект. Лучше бы я придержал язык. Подобно посетителю ресторана, который, отослав на кухню холодный суп, получает его обратно горячим, но со смачным привкусом слюны, мне следовало проявить благоразумие. Во время короткой поездки в деловую часть города, до центрального здания уголовного суда, я позвонил Анхелю Левину. Мой детектив находился в своем офисе, в Глендейле, и просматривал полицейские отчеты и прочие документы по делу Руле. Я попросил его отложить их в сторону и сделать несколько звонков. Хотелось проверить человека из номера 333 отеля «Тревлодж», на бульваре Санта-Моника. Я сказал, что информация была нужна мне вчера – зная, что у Анхеля есть свои источники и способы собрать сведения о нужном человеке. Меня совершенно не интересовало, как он это сделал. Меня интересовал только конечный результат. Эрл остановил машину перед зданием суда, и я велел ему пока сгонять к ресторану «Филиппе» и привезти нам сандвичи с ростбифом. Свой я бы съел по дороге в Сенчури-Сити. Я протянул ему через спинку сиденья двадцатидолларовую бумажку и выскочил из машины. Ожидая лифт в вечно наводненном людьми вестибюле здания суда, я достал из кейса тайленол в надежде остановить уже начинавшуюся от голода мигрень. Мне потребовалось десять минут, чтобы добраться до девятого этажа, и еще пятнадцать пришлось прождать, пока Лесли Фэр не осчастливила меня аудиенцией. Впрочем, я не роптал, потому что в это время как раз успел перезвонить Анхель Левин – прямо перед тем как меня к ней впустили. Прими она меня раньше, я бы не успел пополнить свои боеприпасы. Левин сообщал, что человек из номера 333 зарегистрировался в мотеле под именем Хильберто Гарсия. У него не потребовали удостоверения личности, поскольку он заплатил наличными на неделю вперед и внес пятидесятидолларовый задаток за телефонные разговоры. Левин также запросил по своим каналам названное мной имя, и всплыл некий Гектор Арранде Мойя, колумбиец, находящийся в розыске после побега из тюрьмы в Сан-Диего, когда федеральное Большое жюри[17 - Коллегия присяжных, определяющая, достаточно ли оснований для предания обвиняемого суду или производство дела следует прекратить.] предъявило ему обвинение в торговле наркотиками. Это была действительно ценная информация, и я планировал задействовать ее в разговоре с прокурором. Фэр делила кабинет с тремя другими обвинителями. В каждом углу стояло по письменному столу. Двое ее коллег в этот момент отсутствовали – вероятно, находились в суде, – но один человек, которого я не знал, сидел за дальним столом. Приходилось беседовать в зоне его слышимости. Мне это очень не нравилось, так как я давно обнаружил, что прокурор в такой ситуации часто склонен играть на публику и старается выглядеть сверхжестким и проницательным – порой за счет моего клиента. Я взял стул от одного из пустующих столов и сел напротив Фэр. Я пропустил обмен любезностями и перешел прямо к делу, потому что был голоден и спешил. – Сегодня утром вы приняли к производству дело Глории Дейтон. Она моя клиентка. Я хочу посмотреть, что можно для нее сделать. – Что ж, ей можно добровольно признать себя виновной и получить от одного до трех лет во «Фронтере».[18 - Женская тюрьма в г. Корона, штат Калифорния.] Прокурор произнесла это небрежно, с улыбкой, больше похожей на самодовольную ухмылку. – Я подумывал о программе реабилитации. – А я-то полагала, что она уже откусила от этого яблока и выплюнула. Не может быть и речи! – Послушайте, ну сколько кокаина было у нее при себе – пара граммов? – Не важно. Все равно это противозаконно. Глории Дейтон предоставляли множество возможностей встать на путь исправления и избежать тюрьмы. Но она их исчерпала. – Она повернулась к своему столу, раскрыла досье и бросила взгляд на первый лист. – Девять арестов за последние пять лет, – проговорила она. – Это ее третье обвинение, связанное с наркотиками, и она ни разу не проводила в тюрьме более трех дней. Забудьте о программе. Она должна наконец чему-то научиться, и сейчас как раз тот самый случай. Я не готова дискутировать на эту тему. Если она сама признает себя виновной, я дам ей от одного до трех. Если нет, выношу дело в суд, и ей придется надеяться на судью и его мягкосердечие. Я буду просить о максимальном сроке. Я кивнул. Примерно этого я от Фэр и ожидал. Правда, на деле приговор от одного до трех лет скорее всего выльется в девятимесячное заключение. Я знал, что Глория с этим справится и скорее всего этого заслуживает. Но у меня еще оставался козырь в запасе. – Что, если у нее есть предмет для торга? Фэр хмыкнула, словно над шуткой. – Например? – Номер комнаты в отеле, где крупный наркодилер делает бизнес. – Звучит несколько туманно. Это и было туманно, но по ее изменившемуся голосу я мог заключить, что она заинтересовалась. Каждый прокурор любит выгодные сделки. – Позвоните своим людям, которые занимаются наркотиками. Попросите у них информацию на Гектора Арранде Мойю. Он колумбиец. Я могу подождать. Она помедлила в нерешительности. Ей явно не нравилось, что ею манипулирует судебный адвокат, особенно когда рядом находится другой прокурор. Но крючок она уже заглотила. Фэр опять повернулась к столу и сделала телефонный звонок. Я слышал, как она велела кому-то предоставить ей данные на Мойю. Подождала некоторое время, затем выслушала ответ. Потом поблагодарила собеседника и положила трубку. Не спеша снова развернулась ко мне. – О'кей, – сказала прокурор. – Что она хочет? У меня ответ был наготове. – Она хочет, чтобы ее пристроили в какую-нибудь программу реабилитации. Чтобы по ее успешном прохождении все обвинения сняли. Она не дает в суде показаний против того типа, и ее имя не фигурирует в документах. Просто сообщает название отеля и номер, где он остановился, а ваши люди делают остальное. – Им потребуется выстроить судебное дело. Ей все равно придется свидетельствовать. Как я понимаю, те два грамма поступили от того человека. Тогда ей придется рассказать об этом. – Нет, не придется. Тот, с кем вы только что говорили, сообщил вам, что и без того имеется ордер на его арест. Вы можете повязать его за старые грехи. Она некоторое время переваривала мои слова, двигая челюстью взад и вперед, словно пробуя сделку на вкус и решая, стоит ли есть дальше. Я знал, что ее смущало. Сделка была выгодной, но дело тянуло на федеральную юрисдикцию. Никакой личной прокурорской славы для Лесли Фэр – если только она не лелеет мечту однажды перескочить в федеральную прокуратуру. – Федералы будут благодарны вам за это, – сказал я, стараясь надавить на ее совесть. – Он очень плохой парень. Вероятно, скоро расплатится в своем мотеле – и поминай как звали. А шанс схватить его будет упущен. Она посмотрела на меня, точно на какое-то вредное насекомое. – Не отрабатывайте на мне ваши штучки, Холлер. – Извините. Она опять погрузилась в раздумья. Я закинул удочку еще раз. – Коль скоро вам известно его местонахождение, вы всегда можете попытаться организовать подставную покупку. – Помолчите, сделайте одолжение. Вы мешаете думать. Я поднял руки в знак капитуляции и умолк. – Ладно, – сказала она наконец. – Дайте мне посоветоваться с боссом. Оставьте ваш номер, я перезвоню позже. Но сразу вам заявляю: если мы решим воспользоваться этой возможностью, ей придется пройти программу, предусматривающую строгую изоляцию. Например, в окружном медицинском центре при Университете Южной Калифорнии. Мы не намерены оставлять ее на свободе. Я подумал и согласился. Окружной медицинский центр при Университете Южной Калифорнии представлял собой больницу с тюремным крылом, в котором заключенные – пострадавшие в авариях, больные, наркоманы – проходили лечение. Там Глория Дейтон могла бы избавиться от зависимости и по завершении курса освободиться, и ей не будет предъявлено никаких обвинений и не придется отбывать дополнительный срок в тюрьме. – Меня это вполне устраивает, – сказал я и посмотрел на часы. Время поджимало. – Наше предложение в силе до завтрашней явки в суд первой инстанции. После этого я звоню в Управление по борьбе с наркотиками и узнаю, не захотят ли они сотрудничать напрямую. Тогда дело уплывет из ваших рук. Она посмотрела на меня с негодованием. Она знала: если я заключу сделку с федералами, те ее оттеснят. При столкновении интересов федералы всегда брали верх над штатом. Я встал и положил перед ней на стол свою визитную карточку. – Только попробуйте меня обойти, Холлер, – предостерегающе сказала она. – Если вздумаете со мной юлить, я отыграюсь на вашей клиентке. Я ничего не ответил и молча поставил на место позаимствованный стул. Тогда она смягчила тон: – В любом случае я уверена, мы сумеем уладить дело так, чтобы все остались довольны. Дойдя до двери кабинета, я обернулся: – Все, кроме Гектора Мойи. Глава 8 Контора адвокатов Доббса и Дельгадо располагалась на двадцать девятом этаже одной из башен-близнецов, создававших на фоне неба характерный силуэт Сенчури-Сити. Я пришел вовремя, но все остальные уже собрались в конференц-зале – огромной комнате с длинным полированным деревянным столом и одной стеклянной стеной, откуда, как на экране, открывался великолепный вид: западная часть города, далее хребет Санта-Моника и Тихий океан с далекими островами. День был ясный, и на самом краю горизонта Каталина с Анакапой[19 - Острова у берегов Южной Калифорнии.] виднелись вполне отчетливо. Чтобы заходящее солнце не слепило глаза, стекло закрыли пленкой, смягчающей яркое сияние, и создавалось впечатление, что комната одета в солнцезащитные очки. В темных очках пребывал и мой клиент. Льюис Руле сидел во главе стола, и его глаза скрывали «рэй-бэнз» в черной оправе. Из серого тюремного комбинезона он переоделся в темно-коричневый костюм поверх светлой шелковой тенниски. Сейчас я видел уверенного в себе, хладнокровного молодого руководителя риелторской фирмы, а не испуганного мальчика из «загона» в зале суда. Слева от Руле сидел Сесил Доббс, а рядом с Доббсом – аккуратно причесанная, в драгоценностях женщина: как я понял, доводившаяся Руле матерью. Я также понял, что Доббс не сообщил ей о моем отношении к ее присутствию на совещании. Стул справа от Руле пустовал в ожидании меня. Дальше сидел мой детектив Анхель Левин, а перед ним на столе лежала закрытая папка-досье. Доббс представил мне Мэри Алису Виндзор. Она пожала мне руку, и хватка у нее оказалась крепкой. Я занял свое место, и Доббс пояснил, что мать будет оплачивать защиту своего сына и согласна с условиями, которые я выдвинул ранее. С этими словами он подвинул мне через стол конверт. Заглянув внутрь, я увидел чек на шестьдесят тысяч долларов, в котором значилось мое имя. Столько я и просил, но в качестве первоначального платежа я ожидал только половину. Бывали у меня дела, на которых я зарабатывал в итоге и побольше, но единовременно я никогда не получал такой суммы. Чек был выписан со счета Мэри Алисы Виндзор. Банк солидный, надежный, как золото, – Первый национальный банк Беверли-Хиллз. Я закрыл конверт и подтолкнул его через стол обратно. – Мне нужно, чтобы оплата исходила от Льюиса, – пояснил я, глядя на миссис Виндзор. – Мне не важно – пусть даже вы дадите ему деньги, а он потом передаст их мне. Но я хочу, чтобы чек, который я получу, выписал Льюис. Я работаю на него, и это должно быть ясно определено с самого начала. Я знал, что такая позиция отличается от моей обычной практики, и примером тому служило хотя бы нынешнее утро – когда я принимал платеж от третьей стороны. Но в данном случае это было принципиально. Один взгляд через стол на Мэри Апису Виндзор и Си-Си Доббса – и я понял, что нужно дать им четко понять с самого начала: делом должен заправлять именно я, и именно мне суждено выиграть его или проиграть. Я никак не ожидал такой реакции, но лицо Мэри Виндзор напряглось и задеревенело. Почему-то в этот миг – своим плоским и квадратным лицом – она напомнила мне старые напольные часы моего отца. – Мама, – спокойно произнес Руле, одним словом предотвращая назревшую бурю. – Все в порядке. Я выпишу ему чек. Я смогу его обеспечить, пока ты не дашь мне денег. Она перевела взгляд с меня на сына, а затем – обратно на меня. – Хорошо, – сказала она. – Миссис Виндзор, – обратился я к ней. – Ваша материнская поддержка очень важна. И я имею в виду не только финансовую сторону. Если мы не преуспеем в снятии обвинений и дойдет до судебного процесса, очень важно, чтобы вы продемонстрировали вашу поддержку публично. – Не говорите глупостей, – сказала она. – Я пойду со своим сыном в огонь и в воду. Эти смехотворные обвинения должны быть сняты, а та женщина… она не получит от нас ни пенни! – Спасибо, мама, – сказал Руле. – Да, спасибо, – поддержал я. – Я не премину проинформировать вас – вероятно, через мистера Доббса, – где и когда потребуется ваша помощь. Приятно сознавать, что вы стоите на страже интересов вашего сына. Я больше ничего не сказал и замолчал, выжидая. Ей не понадобилось много времени, чтобы понять: ее попросили удалиться. – Но здесь и сейчас я вам не требуюсь, не так ли? – Верно. Нам нужно обсудить дело, и самым лучшим и наиболее правильным для Льюиса будет присутствие при этом только его команды. Право адвоката не разглашать информацию, полученную от клиента, не распространяется на других лиц. Вас могут вынудить свидетельствовать против своего сына. – Но если я уйду, как Льюис доберется домой? – У меня есть шофер. Он его доставит. Она посмотрела на Доббса в надежде, что тот, возможно, имеет больший вес и сумеет отменить мое распоряжение. Доббс, улыбнувшись, поднялся, предупредительно намереваясь отодвинуть для нее стул от стола. В конце концов она все же позволила ему это сделать и встала, чтобы удалиться. Доббс сопроводил ее аж за дверь конференц-зала, и я видел, как они обмениваются репликами в коридоре. Я не слышал, о чем они говорят. Потом она ушла, а адвокат вернулся обратно, закрыв за собой дверь. Я сообщил Руле некоторую предварительную информацию: что ему придется через две недели присутствовать на вынесении обвинения и подать соответствующее официальное ходатайство. Он получит возможность уведомить штат, что не отказывается от права на безотлагательное судебное разбирательство. – Вот первое решение, которое нам предстоит принять, – сказал я. – Хотите ли вы, чтобы тяжба растянулась на долгие месяцы или предпочитаете продвигаться вперед быстро, оказывая давление на штат. – А каковы варианты? – спросил Доббс. Я взглянул на него, потом – вновь на Руле. – Буду с вами полностью откровенным. Когда мой подзащитный не находится под стражей, я лучше потяну дело. В конце концов речь идет о свободе человека – так почему бы не извлечь максимум из ситуации, прежде чем молоток опустится? – Вы говорите о клиенте, который виновен, – уточнил Руле. – С другой стороны, – продолжал я, – если в выстроенной гособвинением версии есть слабые места, тогда отсрочка только сыграет штату на руку. Они выиграют время и усилят свои позиции. Видите ли, это наш единственный рычаг воздействия. Если мы не станем отказываться от права на безотлагательное судебное разбирательство, то это окажет сильное давление на прокурора. – Я не совершал того, что мне вменяют, – сказал Руле. – Я не собираюсь тянуть резину, я хочу, чтобы все это дерьмо поскорее закончилось. – Если мы воспользуемся правом немедленного рассмотрения дела, тогда теоретически они назначат вам дату суда в пределах шестидесяти дней с момента предъявления обвинения. Однако срок продлевается, когда на предварительном слушании судья рассматривает свидетельские показания и решает, достаточно ли материалов для суда. Стандартная процедура. Судья может отложить процесс, тогда вам вновь будет предъявлено обвинение и таймер заново установят на шестьдесят дней. – Не могу поверить! – сказал Руле. – Эта проклятая дребедень будет тянуться вечно. – Мы, конечно, могли бы отказаться от права на предварительное слушание. Оно только усилит их позиции. В вашем случае дело передали молодому прокурору. Тяжкие уголовные преступления ему в новинку. Постараемся воспользоваться этим. – Погодите минуту, – сказал Доббс. – Разве предварительное слушание не даст возможность увидеть, какими свидетельствами располагает штат? – По правде сказать, нет, – ответил я. – Теперь уже нет. Некоторое время назад законодатели постарались упростить судебную процедуру и превратили предварительное слушание в чистую формальность. Они практически стали учитывать свидетельства с чужих слов. Сейчас просто ставят на свидетельское место копа, который вел следствие, и он излагает судье показания всех остальных. Защита обычно даже не видит свидетелей. Если вы спросите меня, то наилучшей стратегией будет вынудить обвинение либо показать товар лицом, либо прикрыть лавочку. Заставить их уложиться в шестьдесят дней с момента предъявления обвинения. Как говорится, или докажи, что ты можешь, или заткнись. – Мне нравится эта идея, – сказал Руле. – Я хочу побыстрее покончить со всем этим. Я мысленно усмехнулся. Он произнес это, как если бы вердикт «невиновен» был только делом времени. – Что ж, может статься, дело даже не дойдет до суда, – предположил Доббс. – Если предъявленные обвинения не выдержат проверки временем… – Окружной прокурор не намерен отступать, – перебил его я. – Обычно копы предъявляют обвинения по максимуму, а потом окружной прокурор их сокращает. Здесь такого не произошло. Напротив, окружной прокурор их повысил. Это свидетельствует, во-первых, о том, что для них дело имеет особое значение, а во-вторых – что, когда мы начнем торговаться, они немного отступят. – Под «торговаться» вы подразумеваете сделку о признании вины?[20 - Судебная сделка, когда обвиняемый добровольно признается в наименее тяжком из вменяемых преступлений с автоматическим отказом от дальнейшего рассмотрения дела в суде.] – спросил Руле? – Да, о досудебном разрешении дела. – Забудьте об этом, никакого признания. Я не собираюсь садиться в тюрьму за то, чего не совершал. – Это не обязательно означает тюремный срок. У вас нет судимостей, биография чистая, хорошее… – Мне наплевать, что я смогу свободно перемещаться. Я не намерен признавать себя виновным в том, чего не совершал. Если для вас это проблема, тогда нам лучше расстаться прямо сейчас. Я пристально посмотрел на него. Почти все мои клиенты клянутся в своей невиновности. Особенно в нашем первом совместном деле. Но слова Руле прозвучали с горячностью и прямотой, каких я не встречал уже давно. Лгуны мямлят и запинаются. Они отводят взгляд. Глаза Руле вцепились в меня намертво. – Нужно также учитывать возможность гражданского иска, – добавил Доббс. – Признание себя виновным позволит этой женщине… – Я понимаю, – снова перебил я его. – Думаю, мы сейчас торопим события. Я лишь хотел дать Льюису общее представление о том, как все может сложиться. От нас, еще по крайней мере недели две, не потребуется никаких незамедлительных действий и окончательных решений. Только к моменту предъявления обвинения мы должны определиться, какой линии будем придерживаться. – Льюис год проучился в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, – сказал Доббс. – Думаю, представляет себе ситуацию. Руле кивком подтвердил. – Добро, – сказал я. – Тогда приступим. Льюис, давайте начнем с вас. Ваша мать сказала, что надеется увидеть вас за обедом. Вы живете в доме? Я имею в виду, в ее доме? – Я живу в гостевом домике. Она живет в самом доме. – Кто-нибудь еще проживает на территории вашего владения? – Да, горничная. В доме. – Ни братьев, ни сестер, ни друзей-подруг? – Нет. – И вы работаете в фирме своей матери? – Скорее, я ею управляю. Сама она сейчас уже не так много времени ей уделяет. – Где вы были вечером в субботу? – В суббо… вы, наверное, имеете в виду вчера, в воскресенье? – Нет, я имею в виду вечер субботы. Начните оттуда. – В субботу вечером я ничего не делал. Сидел дома и смотрел телевизор. – Один? – Да. – Что вы смотрели? – Фильм на DVD. Старый фильм Копполы «Разговор». – Итак, никого с вами не было и никто вас не видел. Вы просто посмотрели кино, а потом пошли спать? – В общем, да. – В общем, да. Хорошо. Переходим к воскресенью. Что вы делали вчера в течение дня? – Играл в гольф в «Ривьере», в обычной своей компании из четырех человек. Потом пришел домой, принял душ и переоделся, пообедал в доме матери… Вы хотите знать, что мы ели? – В этом нет необходимости. Но позднее мне, возможно, потребуются имена людей, с которыми вы играли в гольф. Что было после обеда? – Я сказал матери, что иду к себе, но вместо этого вышел из дому. Я заметил, что Левин уже начал делать пометки в маленькой записной книжке, которую достал из кармана. – На какой машине вы ездите? – У меня их две: «рейнджровер» две тысячи четвертого года, на нем я езжу с клиентами показывать недвижимость, и «порше-каррера» две тысячи первого – для меня лично. – Значит, вчера вечером вы поехали на «порше»? – Верно. – Куда вы поехали? – Я поехал за перевал. В долину. Прозвучало это так, словно мальчик из Беверли-Хиллз сделал рискованный шаг и спустился в соседнюю долину Сан-Фернандо, в рабочие районы. – Куда именно вы поехали?.. – На бульвар Вентура. Я пропустил стаканчик в «Нэтс-Норт», а затем немного проехал по улице до «Моргана», где тоже выпил. – В этих заведениях легко кого-нибудь подцепить, вы согласны? – Да. За тем я туда и поехал. Он произнес это как нечто само собой разумеющееся, и я оценил его честность. – То есть вы хотели кого-то найти. Женщину. Какую-то определенную, кого вы знали? – Нет, ничего такого. Я искал, с кем перепихнуться, только и всего. – Что произошло в «Нэтс-Норт»? – Только то, что там было довольно уныло и скучно, никаких перспектив, поэтому я ушел. Я даже недопил свою порцию. – Вы часто там бываете? Бармены вас знают? – Да, они меня знают. Вчера работала девушка по имени Пола. – О'кей, стало быть, там ничего вам не обломалось и вы ушли. Вы поехали в бар «Морган». Почему именно туда? – Просто еще одно заведение, где я бываю. – Там вас знают? – Должны знать. Я плачу хорошие чаевые. Вчера вечером за стойкой работали Дениз и Дженис. Они меня знают. Я повернулся к Левину: – Анхель, как зовут жертву? Левин открыл досье и достал из него полицейский отчет, но ответил раньше, чем заглянул в него. – Реджина Кампо. Друзья зовут ее Реджи. Двадцать шесть лет. Сообщила полиции, что она актриса, работает на телефоне в юридической консультации. – И надеюсь, это ненадолго, – добавил Доббс. Я проигнорировал его выпад. – Льюис, вы знали Реджину Кампо до вчерашнего вечера? – обратился я к молодому человеку. Руле пожал плечами: – В каком-то смысле. Я видел ее, она часто крутилась в баре и в окрестностях. Но я не был с ней знаком. Даже никогда не заговаривал. – А пытались? – Нет, как-то не удавалось к ней подобраться. Она всегда была с кем-то еще, и даже не с одним. Не люблю продираться сквозь толпу, знаете ли. Я ищу свободных. – Что изменилось вчера? – Вчера она сама ко мне подошла – вот что изменилось. – Расскажите нам об этом. – Тут не о чем рассказывать. Я тихо-мирно сидел у стойки, прикидывал варианты, а она сидела на другом конце, причем с каким-то типом. Так что я даже не обратил на нее внимания, потому что, судя по всему, ее уже зарезервировали, понимаете? – У-гу… Так что же произошло? – Ну, через некоторое время человек, с которым она разговаривала, встает – не знаю, отлить или покурить, – и как только он выходит за дверь, она снимается с места, проходит потихоньку вдоль стойки ко мне и спрашивает, не интересуюсь ли я. Я отвечаю, что да, интересуюсь, но как, мол, насчет того парня, который уже с ней? Она говорит, мол, не беспокойся, к десяти он уйдет и на остаток вечера она свободна. Написала мне свой адрес и велела подходить после десяти. Я сказал, что приду. – На чем она написала адрес? – На салфетке, но ответ на ваш следующий вопрос будет «нет» – я ее не сохранил. Адрес запомнил, а салфетку выбросил. Я работаю в сфере недвижимости. Я умею запоминать адреса. – Примерно во сколько это произошло? – Не знаю. – Но ведь она сказала – подходить к десяти. Вы же наверняка посмотрели на часы, чтобы уточнить, сколько придется ждать? – Я думаю, где-то между восьмью и девятью. Как только мужик вернулся, они ушли из бара. – А когда вы покинули бар? – Я пробыл несколько минут, а затем тоже ушел. Я заехал еще в одно заведение, прежде чем пошел к ней. – Куда именно? – Ну, она жила в Тарзане,[21 - Район Лос-Анджелеса.] так что я поехал на север, в «Фонарщик», он находился по пути. – Зачем? – Ну, понимаете, я хотел посмотреть, не подвернется ли что там. Нет ли чего получше, так чтобы не зря болтаться или… – Или что? Он так и не окончил своей мысли. – Снять другую? Он кивнул. – О'кей, и с кем вы разговаривали в «Фонарщике»? Где это, кстати? Единственное питейное заведение из его рассказа, которое я не знал. – На бульваре Вентура, рядом с Уайт-Ок авеню. Там я фактически ни с кем не говорил. Было полно народу, но, ей-богу, никого, кто бы меня заинтересовал. – Бармены вас знают? – Нет, пожалуй. Нет. Я там не часто появляюсь. – Обычно вам везет, прежде чем вы добираетесь до третьего бара? – Не-а, обычно я просто сдаюсь после второй попытки. Я глубокомысленно кивнул, только лишь затем, чтобы выиграть время и подумать, о чем еще спросить, перед тем как перейти к событиям в доме жертвы. – Как долго вы пробыли в «Фонарщике»? – Я бы сказал, около часа. Может, чуть меньше. – У барной стойки? Сколько вы выпили? – Две порции, у стойки. – Сколько всего вы выпили вчера вечером, до того как отправились в квартиру Реджи Кампо? – Мм… четыре, самое большее. За два… два с половиной часа. Один напиток остался нетронутым. «Морган». – Что вы пили? – Мартини. – Вы расплачивались кредиткой в этих заведениях? – Левин задал свой первый вопрос с начала беседы. – Нет, – покачал головой Руле. – Когда я хожу развлекаться, я плачу наличными. Я посмотрел на Левина, молчаливо вопрошая, есть ли у него еще вопросы. На данный момент он знал о деле больше, чем я. Я хотел предоставить ему свободу действий. Тот согласно кивнул, готовый к бою. – О'кей. Сколько было времени, когда вы добрались до жилища Реджи Кампо? – Без двенадцати десять. Я специально посмотрел на часы. Хотел удостовериться, что не постучусь в дверь слишком рано. – И чем вы занимались все это время? – Ждал на стоянке. Она сказала, в десять, поэтому я ждал до десяти. – Вы видели, как от нее вышел тот человек, с которым она ушла из «Моргана»? – Да, я его видел. Он вышел и уехал, а я пошел наверх. – На чем он уехал? Что за машина? – спросил Левин. – Желтый «корвет». Модель девяностых. Точно года не знаю. На этом вопросы Левина исчерпались. Я понимал, что он просто пытается подобраться к человеку, что был в квартире Реджи Кампо до Руле. Я снова перехватил нить беседы: – Итак, значит, он вышел, а вы вошли. Что было дальше? – Я вхожу в здание, ее квартира на втором этаже, я поднимаюсь и стучу, она открывает, я вхожу. – Погодите секунду. Мне не нужна стенография. Вы поднялись наверх. Как? По лестнице, на лифте? Расскажите подробности. – На лифте. – Кто-нибудь вас видел? Вы кого-нибудь? Руле отрицательно покачал головой. Я сделал ему знак продолжать. – Она чуть приоткрыла дверь, увидела, кто это, и пригласила войти. За дверью находился какой-то коридорчик, так что было довольно тесно. Я прошел вперед, чтобы она могла закрыть дверь. Вот почему она оказалась у меня за спиной. И поэтому я ничего не заметил. У нее в руке что-то было. Она меня этим ударила, я упал и сразу вырубился. Я молчал, раздумывал над услышанным, стараясь нарисовать в голове эту картину. – Выходит, она вас просто нокаутировала с самого начала? Она ничего не сказала, не выкрикнула, просто подошла сзади с чем-то тяжелым – и бабах? – Верно. – О'кей, и что потом? Что вы помните? – Все до сих пор как в тумане. Помню, как очнулся и увидел, что на мне сидят те два типа. Прижимают меня к полу. Потом приехала полиция. И «скорая». Помню, сидел, прислоненный к стене, в наручниках, а санитар совал мне под нос нашатырный спирт; вот тогда я действительно очнулся. – Вы по-прежнему находились в квартире? – Да. – А где была Реджи Кампо? – Она сидела на кушетке, и, пока другой санитар занимался ее лицом, истерично вопила и заправляла копу, что я на нее напал. Всю эту брехню. Что я вдруг ворвался, застиг ее врасплох и ударил в дверях кулаком. Якобы сказал, что собираюсь ее изнасиловать и убить, – чушь, которой я не делал! Я изогнулся, чтобы посмотреть на скованные за спиной руки, и увидел, что одну руку обернули чем-то вроде пластикового пакета, а на руке кровь. И тогда я понял: все это нарочно подстроили. – Что вы имеете в виду? – Она измазала мне левую руку кровью, чтобы выглядело, будто я ее ударил. Но я не левша. Если бы я хотел кого-то ударить, я бы действовал правой. Он изобразил в воздухе боксерское движение, чтобы проиллюстрировать на тот случай, если до меня не дошло. Я поднялся с места и прошел к окну. Солнце уже спустилось ниже уровня окна. Я смотрел сверху вниз на закат и чувствовал неясное беспокойство в отношении рассказа Руле. Он казался таким неправдоподобным, что мог, как ни странно, оказаться правдой. И это меня тревожило. Я всегда боялся, что не смогу распознать невиновного человека, если с ним столкнусь. Такая вероятность в моей работе являлась настолько малой, что я мог быть неготовым к подобной ситуации и ее проморгать. – О'кей, давайте еще немного поговорим об этом, – сказал я, любуясь великолепной панорамой. – Вы утверждаете, что, чтобы вас подставить, она измазала кровью вашу руку. Причем левую. Но если она намеревалась вас подставить, то почему не правую – ведь большинство людей правши? Разве она не стала бы ориентироваться на большинство? – Я повернулся обратно к столу, но встретил от каждого из присутствующих лишь бесстрастный, ничего не выражающий взгляд. – Вы сказали, она лишь чуть приоткрыла дверь, перед тем как вас впустить. Вы видели ее лицо? – Не полностью. – Что именно вам было видно? – Ее глаз. Ее левый глаз. – А вы вообще видели правую сторону ее лица? Когда входили в квартиру? – Нет, ее заслонила дверь. – Вот оно! – взволнованно произнес Левин. – Когда он пришел, у нее уже были все эти повреждения. Она прячет их от него, потом он входит и она наносит удар. Ее лицо уже было разбито с правой стороны, поэтому ей пришлось вымазать кровью его левую руку. Я кивал, размышляя над логикой услышанного. Аргумент казался разумным. – О'кей, – сказал я, поворачиваясь спиной к окну, но продолжая мерить шагами комнату. – Думаю, это сработает. Пошли дальше. Льюис, вы упомянули, что и прежде видели эту женщину в том баре, но никогда не имели с ней дела. Значит, она вас тоже не знала. Тогда с какой стати ей вас подставлять? Зачем она все это проделала? – Деньги! – последовал ответ. Но принадлежал он не Руле, а Доббсу. Я повернулся и посмотрел на него. Он знал, что высказался вне очереди, но, похоже, его это не заботило. – Это же очевидно, – продолжал семейный адвокат. – Она хочет содрать с него денег, с его семьи. Пока мы здесь беседуем, возможно, она уже лепит ему гражданский иск. Уголовные обвинения – это только прелюдия к гражданской тяжбе, чтобы его обчистить. Вот какова ее подлинная цель. Я вернулся на свое место и обменялся взглядом с Левином. – Сегодня в суде я видел фото этой женщины, – сказал я. – Пол-лица у нее превращено в сплошное месиво. Вы говорите, нам надо строить свою защиту на том, что она сама учинила над собой такое? Левин вытащил из папки листок бумаги – черно-белую ксерокопию фотографии, представленной в суде, – той, что показала мне Мэгги Макферсон. Распухшее, в кровоподтеках, лицо Реджи Кампо. Ксерокопия не производила должного впечатления. Источник Левина хорош, но не настолько, чтобы предоставить ему оригиналы. Детектив пододвинул изображение к Доббсу и его подопечному. – При официальной передаче материалов дела мы получим от обвинения подлинные снимки, – сказал я. – Там ее лицо выглядит много хуже, и если отталкиваться от вашей версии, то нам придется попотеть, убеждая присяжных в своей правоте. Я наблюдал, как Руле рассматривает фотографию. Может, он и нападал на Реджи Кампо, но на лице его никак не отразилось, что он изучает деяние собственных рук. На нем вообще ничего не отразилось. – И знаете, что я вам скажу? Я хороший адвокат и умею убеждать в зале суда. Но даже мне с трудом верится в эту историю. Глава 9 Теперь настала очередь Левина подключиться и вступить в беседу. Ранее мы с ним уже говорили на эту тему по телефону, пока я ехал в Сенчури-Сити, перекусывая бутербродом с ростбифом. Тогда я подключил свой сотовый к устройству громкой связи в машине и велел шоферу вставить в уши наушники. В первую же неделю работы Эрла я купил ему плейер айпод. Левин изложил мне основные моменты дела, в том минимальном объеме, чтобы подготовить к первоначальной беседе с клиентом. Сейчас Левин должен был перенять у меня бразды правления и пройтись по материалам дела уже более детально – имея на руках полицейские донесения и отчеты о свидетельских показаниях. Ему предстояло, выступив в роли обвинения, камня на камне не оставить от версии Льюиса Руле. Я хотел, по крайней мере на начальной стадии, возложить эту неприятную задачу именно на Левина: пускай выступит в роли плохого полицейского – тогда я, наоборот, предстану хорошим. Тем, к кому Руле проникнется симпатией и доверием. Левин, помимо копий полицейских отчетов, добытых через своего информатора, располагал собственными записями. В принципе все было совершенно законно: на эти материалы защита имела полное право, и они ей официально полагались в порядке представления документов по делу. Но, как правило, через судебные источники они поступали спустя недели – вместо нескольких часов, которые потребовались Левину. – Вчера вечером, в десять часов одиннадцать минут, – начал он, устремив взгляд в свои документы, – в полицейское ведомство Лос-Анджелеса поступил экстренный вызов от Реджины Кампо, проживающей в доме 76 по бульвару Уайт-Ок, квартира 2-11. Она сообщила, что в ее квартиру вломился неизвестный и напал на нее. Патрульные полицейские подъехали к зданию в десять семнадцать. Видимо, ночь выдалась спокойной, потому прибыли они на место довольно быстро. Обычно приезд по срочному вызову занимает больше времени. Так или иначе на парковке перед домом патрульных встретила мисс Кампо, которая сказала, что сумела убежать из квартиры. Она сообщила полицейским, что в тот момент там находились двое ее соседей: Эдвард Тернер и Рональд Аткинс, – которые задержали нарушителя. Офицер Сантос поднялся в квартиру и обнаружил подозреваемого – им оказался мистер Руле – лежащим на полу, под полным контролем Тернера и Аткинса. – Это те самые два гомика, что сидели на мне, – выпалил Руле. Я бросил на него взгляд и заметил в глазах вспышку гнева, которая тут же погасла. – Офицеры взяли подозреваемого под стражу, – продолжал Левин, словно не заметив реплики. – Мистер Аткинс… – Погоди минуту, – сказал я. – Где именно на полу его нашли? В какой комнате? – Не сказано. Я вопросительно посмотрел на Руле. – В гостиной. Недалеко от входной двери. Дальше мне так и не удалось пройти. Прежде чем продолжить, Левин сделал для себя пометку. – Мистер Аткинс предъявил раскрытый складной нож, который, по его словам, обнаружили на полу рядом с нарушителем. Полицейские надели наручники на подозреваемого, затем вызвали медиков, чтобы оказать первую помощь Кампо, а также Руле – у него имелись рваная рана и легкая контузия. Кампо отправили в медицинский центр «Холи-Кросс» для дальнейшего медицинского обследования и фотоосвидетельствования экспертом-криминалистом. Руле арестовали и определили в ван-нуйсский следственный изолятор. Квартиру мисс Кампо опечатали для обработки места преступления, а дело передали следователю Мартину Букеру из полицейского отделения долины Сан-Фернандо. Левин разложил на столе фотокопии других полицейских снимков, запечатлевших телесные повреждения Реджины Кампо: фотографии лица анфас и в профиль и два крупных плана шеи – с синяками и маленьким следом точечного прокола под челюстью. Качество копий было плохое, и я понимал, что серьезного изучения они не заслуживают. Но все же заметил, что все повреждения находятся с правой стороны лица. Руле оказался прав на этот счет. Либо кто-то неоднократно ударил ее левой рукой, либо она сама ударила себя правой. – Эти снимки сделаны в больнице, и там же мисс Кампо сделала заявление детективу Букеру. Суммируя ее показания, можно сказать, что она пришла домой вечером в субботу примерно в восемь тридцать и оставалась одна, пока около десяти не послышался стук в дверь. Мистер Руле представился ее знакомым, поэтому мисс Кампо открыла дверь. После чего незнакомец с ходу ударил ее кулаком в лицо, а затем поволок внутрь квартиры. При этом преступник, войдя, запер за собой дверь. Мисс Кампо сделала попытку защититься, но получила по меньшей мере еще два удара и упала на пол. – Какая чушь! – завопил Руле. Он стукнул обоими кулаками по столу и вскочил, при этом его стул откатился и громко врезался в широкое окно сзади. – Эй-эй, полегче, – предостерег его Доббс. – Ты разобьешь мне окно, а тут как в самолете. Нас всех вытянет наружу, и мы полетим вниз. Никто не улыбнулся в ответ на его попытку пошутить. – Льюис, сядьте на место, – спокойно произнес я. – Это всего лишь полицейские отчеты, ни больше ни меньше. В них не обязательно должна содержаться правда. Здесь представлена точка зрения на случившееся одного человека. Наша задача сейчас – просто получить первое представление о деле, понять, с чем мы столкнулись, чему будем противостоять. Руле прикатил свой стул обратно к столу и сел без дальнейших возражений. Я кивнул Левину, и тот продолжил. Я заметил, что Руле давно перестал вести себя как кроткая, смиренная жертва, которая предстала передо мной сегодня утром в камере. – Мисс Кампо заявила, что у напавшего на нее человека, когда тот ее бил, кулак был обернут белой тряпкой. Я бросил взгляд через стол на руки Руле и не увидел никаких опухлостей или ссадин на костяшках пальцев. Обертывание кулака тряпкой могло позволить ему избежать столь красноречивых примет. – Тряпку приобщили к уликам? – спросил я. – Да, – ответил Левин. – В описи вещественных доказательств она названа столовой салфеткой со следами крови. И кровь, и ткань сейчас находятся на экспертизе. Я кивнул и обратился к Руле: – Полицейские осмотрели ваши руки или сфотографировали? – Детектив только осмотрел мои руки, – кивнул Руле. – Но снимков никто не делал. Я кивнул и велел Левину продолжать. – Нарушитель сел на лежащую на полу мисс Кампо и схватил ее одной рукой за шею. Он сообщил мисс Кампо, что собирается ее изнасиловать и ему не важно, будет она при этом жива или мертва. Женщина не могла отвечать, потому что подозреваемый душил ее. Когда он ослабил давление, она, по ее словам, сказала, что не будет сопротивляться. Левин выложил на стол еще одну фотокопию – снимок складного ножа с черной рукояткой, заточенного до убийственной остроты. Это объясняло ранку под горлом жертвы на предыдущем фото. Руле подвинул фото к себе, чтобы взглянуть повнимательнее. – Это не мой нож, – медленно покачал он головой. Я не ответил, и Левин продолжил: – Подозреваемый и жертва встали. Он велел ей идти вперед и вести его в спальню, занимая позицию позади и прижимая острие ножа к левой стороне горла женщины. Когда мисс Кампо вошла в короткий коридорчик, ведущий в две имеющиеся в квартире спальни, она резко повернулась в тесном пространстве и толкнула подозреваемого на большую напольную вазу. После того как он, споткнувшись, упал, она метнулась в направлении входной двери. Сообразив, что преступник вскочит и настигнет ее раньше, чем она успеет выскочить за дверь, она по пути нырнула в кухню и схватила со стойки бутылку водки. В то время как нарушитель, пытаясь догнать ее, проходил мимо кухни, мисс Кампо шагнула из засады и ударила его бутылкой по затылку, отчего он свалился на пол. Тогда мисс Кампо перешагнула через упавшего и отперла входную дверь. Она выбежала из квартиры и вызвала полицию из нижней квартиры, которую снимают Тернер и Аткинс. Сами они поднялись этажом выше, где нашли подозреваемого на полу, в бессознательном состоянии. Когда он начал приходить в себя, они обездвижили его и остались в квартире до прибытия полиции. – Это немыслимо! – воскликнул Руле. – Сидеть здесь и выслушивать всякие бредни! Не могу поверить, что все это происходит со мной! Все это как сон. Я этого не делал. Она лжет! Она… – Если все это ложь, тогда данное дело станет самым легким в моей практике, – сказал я. – Я порву ее в клочья и выкину потроха в море. Но нам необходимо знать версию, представленную ею для протокола, – с тем чтобы иметь возможность расставить свои силки и капканы и начать охоту. И если вам кажется очень трудным выдержать наше сегодняшнее заседание – погодите, пока мы дойдем до суда: тогда прения вместо минут будут тянуться дни. Вам надо научиться себя обуздывать, Льюис. Вы должны помнить, что ваш черед высказаться настанет. Доббс похлопал Руле по руке пониже локтя – этакий славный отеческий жест. Тот отдернул руку. – Чертовски правильно открыть на нее охоту, – сказал он, запальчиво нацелив палец через стол в мою сторону. – Я хочу, чтобы вы обрушились на нее всей мощью, какой мы располагаем. – Именно за этим я здесь, и не сомневайтесь, я это сделаю. А теперь позвольте мне задать компаньону несколько вопросов, прежде чем мы завершим нашу сессию. Я сделал паузу в ожидании, что Руле еще что-нибудь скажет. Но тот молчал. Он откинулся назад в кресле и стиснул кисти рук. – У тебя все, Анхель? – спросил я. – На данный момент да. Я пока еще работаю над отчетами. Завтра утром должен получить расшифровку телефонного вызова в Службу спасения, и тогда появится больше материала. – Отлично. – Что там в отношении изнасилования? – Никаких экспертиз не проводилось. В отчете Букера говорится, она от них отказалась, поскольку до изнасилования дело не дошло. – Что за экспертизы? – спросил Руле. – При изнасиловании в условиях больничного стационара проводится следственная процедура, при которой с тела жертвы собирают жидкие выделения, частички волос и других тканей организма, – ответил Левин. – Никакого изнасилования не было! – воскликнул Руле. – Я ее и пальцем не… – Нам это известно, – перебил я. – Я спросил не поэтому. Я ищу слабые места в выстроенной штатом обвинительной версии. Жертва сказала, что ее не насиловали, но, согласно отчетам, преступление определенно носит сексуальный характер. Обычно полиция настаивает на проведении экспертиз, даже если жертва заявляет, что насилию не подвергалась. Они проводят их просто на тот случай, если жертва на самом деле была изнасилована, но ей слишком унизительно говорить об этом или же она пытается скрыть подробности преступления – например от мужа или родственников. Вообще это стандартная процедура, и тот факт, что она смогла уговорить следствие обойтись без нее, может оказаться для нас важным. – Она не хотела, чтобы в ней обнаружили ДНК первого парня, – предположил Доббс. – Допустим, – согласился я. – Это может вообще означать все, что угодно, а также стать слабым звеном в деле, трещиной, выгодной для нас. Идем дальше. Анхель, есть какое-либо упоминание о том человеке, которого Льюис видел с ней? – Нет, никакого. Он в отчетах не фигурирует. – А что обнаружили на месте преступления? – Этого отчета у меня нет, но мне сказали, что во время тщательного обыска в квартире не нашли сколько-нибудь значимых улик. – Хорошо. Никаких сюрпризов. Что с ножом? – На ноже кровь и отпечатки пальцев. Но никаких следов, указывающих на владельца. Маловероятно, что удастся установить, кому он принадлежит. Каждый может купить такие складные ножи в любом магазине рыболовного и туристского снаряжения. – Говорю вам, это не мой нож, – повторил Руле. – Приходится предположить, что отпечатки на нем принадлежат тому, кто предъявил нож полиции, – сказал я. – Аткинсу, – подсказал Левин. – Да, Аткинсу. Но меня не удивит, – продолжил я, поворачиваясь к Руле, – если и ваши на нем тоже обнаружатся. Неизвестно, что там происходило, пока вы находились без сознания. Если она нарочно измазала вам руку кровью, то вполне вероятно, что и ваши пальцы прижала к ножу. Руле кивнул в знак согласия и собрался что-то сказать, но я его опередил и обратился к Левину: – Она делала какие-нибудь заявления по поводу пребывания в «Моргане» в тот самый вечер, еще до прихода Руле? Левин покачал головой: – Нет, допрос жертвы проводился в пункте оказания первой помощи. Он был неформальным, носил общий характер, и более ранние события того вечера не затрагивались. Она не упоминала другого парня и вообще не упоминала бар «Морган». Просто сказала, что была дома с половины девятого. Ее спрашивали о том, что случилось в десять. Я уверен, эти пробелы восполнятся в ходе вторичного этапа расследования, как говорится, «по холодным следам». – О'кей, если состоится официальный допрос относительно предшествовавших событий, я хочу иметь его распечатку. – Само собой. Тогда допрос проведут по всем правилам, запишут на видео. – И если место преступления тоже заснимут на видео, я хочу и его видеть. Левин серьезно кивал. Он понимал, что сейчас я просто устраиваю шоу для клиента и досточтимого Доббса, давая им почувствовать, насколько хорошо владею ситуацией и что у меня задействованы все нужные рычаги. В действительности же мне вовсе не требовалось давать Анхелю Левину всех этих указаний. Он и без того знал, что надо делать и какие материалы для меня добыть. – Так, что еще? – спросил я. – У вас есть какие-нибудь вопросы, Сесил? Доббс, казалось, удивился, что фокус внимания неожиданно переместился на него. Он поспешно помотал головой: – Нет-нет, меня все устраивает. Мы хорошо продвигаемся, делаем серьезные успехи. Я не понял, что он подразумевал под продвижением, но не стал останавливаться на этой реплике. – Так что вы обо всем этом думаете? – обратился ко мне Руле. Я посмотрел на него и выдержал длительную паузу, прежде чем ответить. – Я думаю, штат выстроил против вас сильную обвинительную версию. У них есть вы, который присутствовал в доме жертвы, есть нож и нанесенные жертве телесные повреждения. А также улика в виде ее крови на вашей руке. Вдобавок фотографии оказывают мощное воздействие. И конечно же, у них есть ее свидетельские показания. Поскольку я никогда не видел эту женщину и не говорил с ней, то не могу сказать, насколько убедительна она будет. – Я снова замолчал, чтобы выжать что можно из еще более долгой паузы. – Но есть много такого, чего им не хватает. Нет свидетельств незаконного вторжения, нет ДНК подозреваемого, нет мотива и даже нет подозреваемого с мало-мальски криминальной биографией. Ведь существует масса оснований, причем законных, по которым вы могли находиться в ее квартире. Плюс… Я скользнул взглядом по Руле и Доббсу и посмотрел в окно. Солнце как раз садилось за Анакапу, окрашивая небо в розово-пурпурные тона. Это зрелище превосходило все, что я когда-либо видел из окна своего офиса. – Плюс что? – тревожно спросил Руле, не дождавшись, пока я сам договорю. – Плюс у вас есть я. Я вывел из игры Свирепую Мэгги. Новый обвинитель неплох, но он молод и неопытен и никогда не сталкивался прежде с подобными делами. – Так каков будет наш следующий шаг? – спросил Руле. – Следующий шаг будет за Анхелем, который продолжит свои изыскания. От него требуется разнюхать все, что в наших силах, об этой так называемой жертве и выведать, почему она солгала, что была одна. Нам надо выяснить, что она собой представляет и кто ее таинственный партнер, а также посмотреть, как это может сыграть нам на руку. – А что будете делать вы? – Я буду поддерживать связь с обвинителем. Налажу с ним контакт, постараюсь понять, к чему он клонит, и тогда мы сделаем выбор, каким путем следовать. У меня нет сомнений, что я найду подход к окружному прокурору и развенчаю все их построения, сведя дело к чему-то более приемлемому. Тогда вы сможете обратиться с соответствующим ходатайством и отделаться малой кровью. Но это потребует некоторой уступки. Вам приде… – Я уже сказал. Я не стану… – Я знаю, что вы сказали, но вы должны меня выслушать. Вероятно, мне удастся свести дело к так называемому заявлению о нежелании оспаривать обвинение – так что вам фактически даже не придется произносить слово «виновен». Но я не могу себе представить, чтобы штат полностью снял все обвинения. Вам, так или иначе, придется признать ответственность в какой-то части. Есть возможность избежать отсидки в тюрьме – правда, придется выполнять работы в коммунальной сфере. Итак, это я озвучил. Далее. Как ваш судебный поверенный я обязан уведомить вас об имеющихся возможностях и убедиться, что вы их осознаете. Я понимаю, это совсем не то, чего бы вам хотелось, но мой долг честно и объективно рассказать, какие у вас альтернативы. О'кей? – О'кей. Излагайте. – Вы, безусловно, понимаете, что всякие уступки с вашей стороны в уголовном деле сильно повышают шансы на успех любого гражданского иска, который вчинит вам мисс Кампо. Поэтому быстрое прекращение уголовного дела обойдется вам в конечном счете гораздо дороже, чем мой гонорар за защиту вас в суде. Руле решительно покачал головой. Судебная сделка с признанием вины в наименее тяжком из вменяемых преступлений и без того им не рассматривалась. – Я понимаю, какие у меня варианты, – сказал он. – Вы выполнили свой долг. Но я не собираюсь платить ей ни цента за то, чего не совершал. Я не собираюсь ни признавать себя виновным, ни даже просто отказываться оспаривать обвинения в несуществующих грехах. Скажите: если мы выйдем на процесс, сможем мы выиграть? Прежде чем ответить, я некоторое время пристально смотрел ему прямо в глаза. – Вы, конечно, понимаете: я не в силах предвидеть все, что может случиться до суда, и тут уж не берусь ничего гарантировать. Однако, судя по тому, что вижу сейчас, – да, я в состоянии выиграть это дело, – решительно произнес я. – Уверен. Мне показалось, что в глазах у Руле зажглась надежда. Он увидел вдали просвет. – Есть еще и третья возможность, – сказал Доббс. Я перевел взгляд на адвоката, спрашивая себя, что за камешек он собирается подбросить в закрутившийся механизм моего доходного предприятия. – И в чем же она состоит? – Мы сами энергично проводим свое собственное расследование, выжимаем все, что можно, из этой женщины и обстоятельств дела. Вероятно, даже подключим своих людей в помощь мистеру Левину. Мы проделываем адскую работу, выстраиваем собственную версию, подкрепляем ее уликами и свидетельствами, в затем предъявляем окружному прокурору. Выходим, так сказать, наперерез, упреждающим порядком, еще до того, как дело дойдет до суда, и таким образом перехватываем инициативу у обвинения. Мы продемонстрируем этому зеленому новичку то слабое место, из-за которого он определенно проиграет, и заставим его снять все обвинения, прежде чем он публично облажается. Вдобавок, я уверен, он работает под началом человека, который заправляет тамошним офисом окружного прокурора и который потому весьма чувствителен к политическому нажиму. И мы будем этот нажим оказывать, пока дела не примут нужный нам оборот. Я испытал желание пнуть Доббса ногой под столом. Его план не только подразумевал урезание моего крупнейшего за всю жизнь гонорара более чем вполовину, не только львиная доля клиентских денег уйдет сыщикам, включая его собственных, но вдобавок этот план мог исходить только от юриста, который никогда, за всю свою карьеру, не выступал в роли судебного защитника в уголовном деле. – Да, идея неплохая, но очень рискованная, – спокойно ответил я. – Если вы знаете, как разнести обвинение в пух и прах, и сунетесь к ним до суда, чтобы это продемонстрировать, вы тем самым дадите им в руки готовую подсказку, что надо делать и чего избегать в ходе процесса. Мне такая затея не импонирует. Руле кивнул, выражая солидарность со мной, и Доббс несколько поутих, озадаченный. Я решил пока не развивать эту тему и поговорить с ним позднее, в отсутствие клиента. – Как насчет СМИ? – спросил Левин, очень кстати меняя тему. – Да, верно, – подхватил Доббс, радуясь возможности поговорить о другом. – Мой секретарь сказал, что меня дожидаются телефонные сообщения от двух газет и двух телеканалов. – Меня, вероятно, тоже, – заметил я. Я не стал упоминать, что сообщения, дожидающиеся Доббса, оставила по моей просьбе Лорна Тейлор. Дело еще не успело привлечь внимание массмедиа, кроме разве что того свободного художника с видеокамерой, который появился на суде первой инстанции. Но я хотел заставить Доббса, Руле и его мать поверить, что все они в любой момент могут оказаться на страницах газет под кричащими заголовками. – Нам совершенно не нужна огласка в таком деле, – сказал Доббс. – Это наихудшая известность, какую только можно представить. Похоже, он был мастер изрекать банальности. – Всех представителей прессы направляйте ко мне, – сказал я. – Я знаю, как обращаться с массмедиа, и наилучший способ в данном случае – попросту их игнорировать. – Но мы же должны сказать что-нибудь в его защиту, – возразил Доббс. – Нет, мы не должны ничего говорить. Болтовня об уголовном деле подтверждает его существование. Если вы втягиваетесь в игру со СМИ, то не даете сплетне тихо угаснуть. Информация – это их воздух. Без нее они задохнутся. По мне, лучше пусть задохнутся. Или уж, во всяком случае, подождите, пока совсем уже нельзя будет их избегать. И если такое случится, только один человек будет говорить от имени Льюиса. И этот человек – я. Доббс нехотя выразил согласие. Я нацелил указательный палец в сторону Руле: – Ни при каких обстоятельствах не разговаривайте с репортером, даже для того чтобы отвергнуть обвинения в свой адрес. Если они попытаются вступить с вами в контакт, отсылайте их ко мне. Поняли? – Я понял. – Отлично. Я решил, что для первого совещания достаточно, и поднялся. – А сейчас, Льюис, я отвезу вас домой. Но Доббс не собирался так скоро выпускать подопечного из своих когтей. – Вообще-то я приглашен на обед матерью Льюиса, – сказал он. – Я мог бы его отвезти, поскольку все равно туда еду. Я выразил лицом полное одобрение. Да, похоже, судебные адвокаты по уголовным делам никогда не удостаиваются приглашений на обед. – Отлично, – сказал я. – В таком случае мы там с вами встретимся. Я хочу, чтобы Анхель увидел жилище Льюиса, а Льюис передаст мне чек, о котором мы говорили. Если они решили, что я забыл о деньгах, то им предстояло еще многое обо мне узнать. Доббс посмотрел на Руле и согласно кивнул, как бы давая санкцию. Затем улыбнулся мне. – Похоже на стоящий план. Тогда встретимся на месте. Пятнадцать минут спустя я сидел вместе с Левином на заднем сиденье «линкольна». Мы следовали за серебристым «мерседесом», в котором ехали Доббс и Руле. Я связался по телефону с Лорной. Единственное важное сообщение поступило от Лесли Фэр, прокурора по делу Глории Дейтон, – Фэр приняла условия сделки. – Итак, – сказал Левин, когда я захлопнул телефон. – Что ты обо всем этом думаешь? – Я думаю, что на этом деле можно заработать кучу денег и скоро мы получим первый взнос. Извини, что тащу тебя за собой. Не хотел, чтобы казалось, будто я еду туда исключительно за чеком. Левин понимающе посмотрел, но ничего не сказал. Через некоторое время я продолжил: – Пока еще не знаю, что думать. Что бы ни произошло в той квартире, это произошло быстро. Ни изнасилования, ни ДНК. Для нас это шанс и надежда. – Все это немного напоминает мне дело Хесуса Менендеса, только без ДНК. Ты его помнишь? – Да, хотя лучше бы забыть. Я старался не думать о моих прежних клиентах, которые сидели в тюрьме без надежды на апелляцию или какое-то послабление. Все, что ждало их впереди, – много томительных лет, которые тянутся и тянутся. Всякий раз я делаю все, что в моих силах, но порой и сделать ничего нельзя. Дело Хесуса Менендеса относилось как раз к таким. – Как у тебя сейчас со временем? – спросил я, возвращаясь к действительности. – У меня есть несколько других дел, но я могу их отложить. – Над нашим делом тебе придется работать по вечерам. Надо, чтобы ты походил по барам. Я хочу знать все о нашем парне и о той девице. Пока дело выглядит просто. Мы опровергаем ее показания и громим всю обвинительную версию. Левин кивнул. Он сидел, держа на коленях свой атташе-кейс. – У тебя есть в нем фотоаппарат? – Всегда с собой. – Когда приедем к ним в дом, сфотографируй пару раз Руле. Я не хочу, чтобы ты показывал в барах снимок, сделанный в полицейском участке. Это придаст расспросам ненужный оттенок. А ты можешь добыть фото женщины, где ее лицо не разбито? – У меня есть, с ее водительских прав. Оно недавнее. – Отлично. Пусти в ход оба портрета. Если найдем свидетеля, который видел, как она вчера вечером подходила к Руле в «Моргане», значит, попали в яблочко. – Именно с этого я и собирался начать. Дай мне неделю. Я появлюсь у тебя перед процедурой предъявления обвинения. Я кивнул. Несколько минут мы ехали молча, размышляя над этим странным уголовным делом. Мы двигались мимо фешенебельных жилищ Беверли-Хиллз, держа путь в соседний район, где нас ждали большие деньги. – И знаешь, что еще я думаю? Оставляя в стороне деньги и все прочее… есть шанс, что он не врет. Его история настолько замысловатая, что может оказаться правдой. Левин тихонько присвистнул. – Думаешь, что тебе вдруг попался невиновный человек? – Это был бы первый случай. Знай я об этом сегодня утром, назначил бы более высокий гонорар. Наценку на невиновность. Если ты невиновен, должен платить больше, потому что защищать тебя гораздо труднее. – Сущая правда… Некоторое время я размышлял над возможностью невиновности клиента и таящихся здесь подводных камнях. – Знаешь, что говорил мой отец о невиновных клиентах? – Я думал, твой отец умер, когда тебе было лет шесть. – Пять на самом деле. Меня даже не взяли на похороны. – И когда тебе было пять лет, он беседовал с тобой о невиновных клиентах? – Нет, я прочел об этом в книге спустя много лет после его смерти. Он говорил, что самый страшный для адвоката клиент – это клиент невиновный. Потому что если ты напортачишь и он сядет в тюрьму, это оставит в твоей душе шрам на всю жизнь. – Он так выразился? – Смысл такой. Он сказал, что с невиновным клиентом нельзя играть вничью. Никаких переговоров о судебной сделке. Никакой нейтральной зоны. На табло должны появиться буквы НВ – «невиновен». Никакого другого вердикта, кроме как «невиновен». Левин задумчиво слушал. – Важно то, что мой старик был чертовски хорошим адвокатом, и он не любил иметь дело с невиновными клиентами. Я тоже не уверен, что мне это нравится. Глава 10 Четверг, 17 марта В первом рекламном объявлении, которое я поместил в «Желтых страницах», говорилось: «Любое дело, в любое время, в любом месте», – но через несколько лет я изменил текст. Не то чтобы коллегия адвокатов против него возражала – возражал я сам. Я сделался более искушенным и разборчивым. Округ Лос-Анджелес являет собой измятое одеяло, покрывающее четыре тысячи квадратных миль – от пустыни до Тихого океана. На этом одеяле более десяти миллионов человек борются за жизненное пространство, и значительная их часть в качестве способа существования и заработка выбрала преступную деятельность. Статистика ежегодно фиксирует в нашем округе почти сто тысяч преступлений с применением насилия. В прошлом году было сто сорок тысяч арестов за тяжкие уголовные преступления и еще пятьдесят тысяч – за крупные, связанные с наркотиками и на почве секса. Прибавьте сюда вождение машины в нетрезвом виде – и можно каждый год дважды заполнять потенциальными клиентами стадион «Розовая чаша».[22 - Стадион в г. Пасадена, штат Калифорния, где ежегодно проводятся матчи по американскому футболу между победителями университетских команд.] Но тут надо помнить, что вам не нужны клиенты с дешевых зрительских мест. Вам нужны те, что сидят не дальше пятидесяти ярдов от поля. Те, у которых в карманах есть деньги. Попавшиеся преступники, словно в воронку, втягиваются в машину правосудия, которая включает свыше сорока зданий судов, раскиданных по всему округу. Эта сеть, не хуже сети забегаловок «Бургер кинг», тоже всегда готова вас обслужить – то есть, наоборот, подать как на тарелочке. Эти каменные крепости представляют собой нечто вроде специальных заводей, куда акулы – акулы правосудия – приходят поохотиться и покормиться. И ловкий, смекалистый хищник быстро уясняет, где располагаются самые изобильные места, где плавают наиболее выгодные клиенты. Впрочем, ожидаемый размер добычи часто бывает обманчивым. Клиентская база судебного учреждения не обязательно совпадает с социально-экономической базой окружающей местности. Так, например, здания судов в Комптоне, Дауни и восточном Лос-Анджелесе[23 - Пригороды Лос-Анджелеса с преимущественно испаноязычным или афроамериканским населением, неблагополучные в социальном и криминальном отношении.] неизменно обеспечивают мне поток доходных клиентов. Этим людям обычно инкриминируется торговля наркотиками, но их деньги ничуть не менее зеленые, чем у биржевых мошенников из Беверли-Хиллз. Утром семнадцатого я как раз находился в комптонском суде, представляя некоего Дариуса Макгинли при вынесении ему приговора. Преступник-рецидивист означает клиент-завсегдатай, многократный потребитель адвокатских услуг, и Макгинли как раз являлся таковым, как и многие другие мои клиенты. За период нашего знакомства его арестовывали по обвинению в продаже кокаина уже в шестой раз. На сей раз это случилось в «Никерсон-Гарденс», жилом комплексе, известном среди большинства его обитателей как «Никсон-Гарденс». Никто не мог мне сказать, было ли новое название просто сокращением первоначального или же получено в честь президента, находившегося у власти как раз в период возведения этого многоквартирного муравейника и одновременно рынка наркотиков. Макгинли взяли с поличным при передаче «из рук в руки» детского надувного шарика с дюжиной гранул кокаина переодетому агенту управления по борьбе с наркотиками. В то время бедолагу как раз выпустили на поруки после ареста за аналогичное правонарушение. Кроме того, у него уже имелось две судимости за торговлю наркотиками. Дела складывались, прямо сказать, скверно для Макгинли, которому исполнилось всего двадцать три года. После стольких его оскорблений в адрес системы у системы кончилось терпение. Карающая десница была занесена. И несмотря на то, что прежде Макгинли баловали приговорами с освобождением под залог или отсидкой в местной, окружной, кутузке, на сей раз обвинитель настроил суд на вынесение настоящего вердикта. Всякие переговоры о сделке между сторонами все равно начинались бы с тюремного срока и им бы заканчивались. В противном случае прокурор с радостью вынес бы на процесс два уголовных дела разом и потребовал бы двукратного срока. Выбор тяжел, но незатейлив. У гособвинения от лица штата были на руках все карты. Парня взяли с поличным на сбыте наркотика в крупном объеме, достаточном для двух уголовных дел. Короче говоря, сбыт кокаина подставному покупателю на сумму триста долларов стоил бы Макгинли самое малое трех лет жизни. Как и для многих моих молодых клиентов мужского пола из южной части города, тюрьма для Макгинли представляла собой нечто вполне предсказуемое, а возможно, и неотвратимое в его жизни. Он вырос с ясным пониманием, куда движется и что его ждет. Единственные вопросы состояли в том, когда и на какой срок и хватит ли отпущенных ему лет, чтобы этот срок отмотать. Во время наших многочисленных тюремных свиданий я узнал, что Макгинли исповедовал личную философию, сформированную влиянием жизни и смерти, а также музыки Тупака Шакура,[24 - Легендарный рэпер 90-х гг. XX в., кумир черной молодежи из бедных кварталов. Неоднократно был осужден за уголовные правонарушения; застрелен в рэперской разборке.] скандального и гиперагрессивного рэпера, безошибочно предсказавшего свою собственную насильственную смерть. Тексты Тупака Шакура стали источником надежды и безнадеги для этих Богом забытых облезлых кварталов, которые Макгинли считал домом. Что и говорить, южный Лос-Анджелес изобиловал юношами, которые несли в себе точно такое же видение мира, как Тупак Шакур и Дариус Макгинли. Мой подзащитный подолгу декламировал мне длинные речитативы с компакт-дисков Тупака. Он нередко расшифровывал мне значение этих трущобных текстов. Такое образование я ценил, потому что Макгинли являлся лишь одним из многочисленной армии моих клиентов, объединенных верой в неотвратимость судьбы и конечный жребий в виде «рая для головорезов» – места между небесами и землей, куда попадают все гангстеры. Для Макгинли тюрьма была лишь одним из этапов на пути движения туда, и он приготовился к этому испытанию. – Залягу на дно, поднаберусь сил и смекалки, а потом вернусь, – сказал он мне. Он дал мне «добро» на заключение судебной сделки и переслал пять тысяч долларов почтовым переводом – я не спрашивал, откуда они поступили, – и, вновь отправившись к прокурору, я добился, чтобы два подвешенных уголовных дела объединили в одно. А Макгинли, со своей стороны, не возражал признать себя виновным. Единственное, чего он просил добиться для него, – это определения в тюрьму неподалеку, чтобы его матери и троим малолетним детям не пришлось ездить к нему слишком далеко. Когда объявили начало судебного заседания, судья Дэниел Флинн появился в изумрудно-зеленой мантии, вызвавшей неискренние улыбки у многих юристов и судебных клерков в зале. Все знали, что он одевается в зеленое каждый год в двух случаях: во-первых, в День святого Патрика – семнадцатого марта, и во-вторых, в пятницу, перед футбольным матчем команды «Нотр-Дам» из католического ирландского колледжа с командой «Троянцы» из Университета Южной Калифорнии. Он был также известен среди юристов комптонского суда под кличкой Дэнни-Бой – имея в виду искаженные слова популярной песни: «Дэнни-Бой, тупой козел ирландский». Секретарь объявил дело к слушанию, я подошел и заявил о своем присутствии. Через боковую дверь вывели Макгинли, и он встал рядом со мной, в оранжевом тюремном комбинезоне, со скованными руками, пристегнутыми к цепи, охватывающей талию. Никто из его близких не присутствовал в зале суда, чтобы наблюдать, как его осудят. Он был один, если не считать меня. – Добрейшего вам утра, мистер Макгинли, – проговорил Флинн с ирландским акцентом. – Вы знаете, что сегодня за день? Я опустил глаза в пол. – День моего приговора, – невнятно пробурчал Макгинли. – И это тоже. Но я-то говорю о Дне святого Патрика, мистер Макгинли. О дне торжества ирландского наследия. Макгинли чуть повернул голову и посмотрел на меня. Он был неплохо образован в уличном смысле, но не в общекультурном. Он не понимал, что происходит: является ли этот выпад уже частью вынесения приговора или некой формой презрения со стороны белого человека. Я хотел сказать, что судья бестактен и, вероятно, расист. Вместо этого наклонился и шепнул ему на ухо: – Просто не обращай внимания. Он придурок. – Вы знаете происхождение вашего имени, мистер Макгинли? – спросил судья. – Нет, сэр. – А вам интересно узнать? – Вообще-то нет, сэр. Небось имя какого-то рабовладельца. На хрена мне знать этого ублюдка? – Прошу прощения, ваша честь, – поспешил вмешаться я. Снова наклонившись к Макгинли, я зашептал: – Дариус, притормози. Держи себя в руках. И следи за речью. – Он надо мной издевается, – проговорил тот. – Но он еще не вынес приговор. Ты хочешь запороть дело? Макгинли отодвинулся от меня и поднял глаза на судью: – Извините за мой язык, ваша честь. Я вырос на улице. – Заметно, – сказал Флинн. – Что ж, это позор, что вы так относитесь к своей истории. Но если вас не интересует ваше имя, то меня тем более. Переходим к вынесению приговора и отправке вас в тюрьму, не так ли? Он произнес последние слова так бодро, словно нас ожидало удовольствие отправить Макгинли прямиком в Диснейленд. После этого судебная процедура пошла быстро. В докладе по делу перед вынесением приговора не прозвучало ничего нового. Дариус Макгинли владел с одиннадцати лет одной-единственной профессией – наркодилер. Его единственная подлинная семья – банда. У него никогда не было водительских прав, хотя водил «БМВ». Он никогда не состоял в браке, хотя имел троих детей. Играла все та же старая песня и та же заезженная пластинка, прокручиваемая по дюжине раз на дню в залах суда по всему округу. Макгинли относился к сообществу, которое пересекалось с жизнью остальной части Америки только в залах судов. Он служил просто кормом, фуражом для машины правосудия. Машина хотела есть, а на тарелке дымился Макгинли. Флинн приговорил его к заранее согласованным нескольким годам тюрьмы и зачитал все стандартные юридические формулировки, прилагаемые к сделке между сторонами о признании подсудимым своей вины. Для смеха – хотя только его собственные подчиненные откликнулись на сомнительную шутку – он зачитал этот штамп на своем излюбленном местечково-ирландском наречии. После чего представление закончилось. Я знаю: Макгинли разносил смерть и разрушение в виде кокаина и, вероятно, совершил много других правонарушений и насильственных действий, которые так и остались неизвестными и никогда ему не вменялись. Но все равно после этого дела у меня остался скверный осадок. Я не могу отделаться от вечного ощущения: Макгинли – один из тех, кому изначально не представлялось шанса попробовать что-нибудь другое, кроме жизни уличного хулигана и члена шайки. Он никогда не знал своего отца и бросил школу в шестом классе, чтобы освоить торговлю кокаином. Он умел безошибочно считать деньги своего коммерческого предприятия, но никогда не имел счета в банке. Он никогда не бывал на лос-анджелесском пляже, не говоря уже где-то за пределами округа. И теперь его первым путешествием станет поездка в автобусе с решетками на окнах. Прежде чем его препроводили обратно в камеру при зале суда, чтобы затем в установленном порядке перебазировать в тюрьму, я пожал ему руку, пристегнутую цепью к поясу, и пожелал удачи. Я редко это делаю по отношению к своим клиентам. – Все путем, – сказал он мне. – Я вернусь. И я в этом не сомневался. В каком-то смысле Дариус Макгинли являлся для меня таким же выгодным клиентом, как и Льюис Руле. Только Руле скорее всего одноразовый случай. Зато с течением времени у меня возникло чувство, что Макгинли станет одним из клиентов, которых я называю «пожизненной рентой», и постоянным подарком судьбы – покуда будет плевать на неравенство шансов и продолжать жить. Я положил досье на Макгинли в свой кейс и через калитку двинулся обратно, в то время как секретарь уже объявлял следующее дело. За пределами зала суда, в наполненном людьми коридоре, меня уже ждал Анхель Левин. Сегодня мы должны были просмотреть и обсудить новую информацию и вновь открывшиеся обстоятельства по делу Руле. Анхелю пришлось подъехать ко мне, в Комптон, потому что в моем графике не нашлось достаточно времени. – Добрейшего вам утречка, – сказал Левин, гипертрофированно имитируя ирландский акцент. – Угу. Ты видел? – Просунул голову на минутку. Этот тип малость страдает расизмом, да? – Что вполне сойдет ему с рук, ведь с тех пор как суды объединили в один избирательный округ, его имя фигурирует во всех избирательных бюллетенях. Даже если люди в Комптоне встанут стеной, чтобы его прокатить, жители Уэстсайда все равно смогут их перевесить. Это безнадежно. – Как он вообще пролез на судейскую скамью? – Хм, ну как? Стань бакалавром права, сделай нужные пожертвования нужным людям – и ты тоже сможешь стать судьей. Он получил назначение от губернатора. Самое трудное, чтобы удержаться – выиграть первые выборы. Он их выиграл. Тебе никогда не доводилось слышать фразу: «Блин, проскочил, как Флинн!»? – Нет, не слышал. – Тебе понравится. Примерно шесть лет назад Флинн получил назначение от губернатора. Это случилось еще до слияния судов. Тогда судьи избирались голосованием в том районе, где председательствовали. Инспектирующий судья по округу Лос-Анджелес проверяет его дипломы и рекомендации и очень быстро понимает, что перед ним человек с множеством политических связей, но без всякого таланта и судейского опыта, необходимых для успешного исполнения обязанностей на этой должности. Флинн выполнял скорее административные функции, подготавливая дела к слушанию. Вероятно, не мог найти для себя суд, не говоря уже о деле для рассмотрения. Поэтому главный судья сплавляет его сюда, в комптонский уголовный суд, так как, по правилам, чтобы сохранить за собой назначение, ты должен год после этого проработать судьей. Он решил, что Флинн напортачит, вызовет в народе недовольство и его не переизберут. Через год он вылетит. – И с плеч долой. – Вот именно. Но только вышло по-иному. В первый же день и час подачи документов для переизбрания в офис избирательной комиссии бодрым шагом входит Фредерика Браун с намерением состязаться с Флинном. Ты знаешь Фредди Браун из Даунтауна? – Лично – нет. Слышал о ней. – Она тут всем даст сто очков. Помимо того, что она чертовски хороший адвокат, она черная, она женщина и она популярна среди здешнего населения. Она бы разгромила Флинна со счетом пять – один, а то и больше. – Так какого же дьявола Флинн сохранил свое место? – К чему я и подбираюсь. Когда Фредди внесли в избирательный список, никто больше даже не стал регистрироваться. С какой стати: она являлась бесспорным фаворитом. Хотя казалось несколько странным, что она хочет стать судьей и урезать себе доходы. Ведь в то время на своей адвокатской работе она наверняка имела хорошую шестизначную сумму. – Так. И что же произошло? – А произошло то, что пару месяцев спустя, в последний час регистрации кандидатов, Фредди опять входит в офис и вычеркивает свое имя из бюллетеня. – То есть Флинн оказывается единственным претендентом и сохраняет за собой должность! – Ты правильно понял. Потом происходит слияние судов, и теперь его уже никакими силами оттуда не выжить. На лице Левина читалось возмущение. – Ну мерзость! Что за хреновина? Разве от этого не несет за версту нарушением закона о выборах? Ведь явно имел место сговор. – Только в том случае, если ты сумеешь его доказать. Фредди утверждала, что никто ее не подкупал и она не участвовала ни в каких махинациях с целью оставить за Флинном судейскую должность. Она просто передумала, вышла из игры, так как поняла: не сможет она на судейское жалованье поддерживать привычный ей уровень жизни. Но скажу тебе одну вещь: похоже, Фредди всегда выигрывает процессы, где судит Флинн. – И это называется системой правосудия! – Да, так это называется. – А что ты думаешь о деле Блейка? Его трудно было обойти. Только о нем все и толковали в последнее время. Роберта Блейка, теле- и киноактера, днем раньше оправдали в ван-нуйсском Высшем суде[25 - Промежуточная судебная инстанция в ряде штатов США между судами первой инстанции и Верховным судом штата.] по делу об убийстве жены. Окружной прокурор и полиция Лос-Анджелеса проиграли еще одно громкое дело, вызвавшее широкий общественный резонанс, и, куда ни сунься, везде обсуждали эту тему. И СМИ, и большинство людей, далеких от судебной практики, не могли взять этого в толк. Однако на самом деле не имело значения, совершал ли Блейк убийство, – главное состояло в том, представили ли в суде достаточное количество доказательств, чтобы признать его виновным. Это были две совершенно отдельные, не зависящие друг от друга вещи, но общественная дискуссия, развернувшаяся вслед за вердиктом, смешала их воедино. – Что я думаю? – переспросил я. – Я восхищаюсь присяжными за то, что не дали себя уболтать, сфокусировавшись именно на уликах. Если улик нет – так их там и нет. Меня возмущает, когда окружной прокурор считает, что они могут этак запросто, малой кровью, въехать в обвинительный приговор верхом на здравом смысле. «Если это был не он, то кто же еще?» Довольно, знаете ли! Хватит валять дурака! Вы хотите осудить человека, упечь его до конца дней в клетку, а потом подверстать свои убогие улики? Так не надейтесь, что присяжные станут подыгрывать вам в этой игре! – Говоришь как истинный судебный адвокат. – Эй, послушай, ты и сам зарабатываешь на хлеб благодаря адвокатам, приятель. Ты должен хорошо заучить этот рэп. Так что забудь о Блейке. Я ревнив и завистлив и уже устал о нем слушать. Ты сказал по телефону, что у тебя есть для меня хорошие новости. – Есть. Куда пойдем обсудить, что я добыл? Я взглянул на часы. До одиннадцати мне необходимо было попасть в центр города на плановое слушание уголовного суда – я и так уже не явился на него накануне. После чего в мои планы входило отправиться в Ван-Нуйс, на первую встречу с Тедом Минтоном, прокурором, принявшим дело Руле от Мэгги Макферсон. – У меня нет времени куда-то идти, – сказал я. – Мы можем взять кофе и посидеть в моей машине. У тебя материалы с собой? В ответ Левин приподнял свой кейс и постучал по нему костяшками пальцев: – Все здесь. Но как быть с водителем? – О нем не беспокойся. – Тогда приступим. Глава 11 После того как мы оказались в «линкольне», я велел Эрлу проехаться и поискать какой-нибудь «Старбакс». Мне нужно было выпить кофе. – Тут поблизости нет «Старбакса», – ответил он. Я знал, что Эрл родом из этого района, но никак не ожидал, что существует такое место в этом округе, или даже во всем мире, в радиусе мили от которого нельзя было бы найти какой-нибудь «Старбакс». Но меня не интересовали такие подробности. Мне просто хотелось кофе. – Ладно, тогда просто поезди вокруг и поищи место, где продают кофе. Только не слишком удаляйся от здания суда. Мы потом сюда вернемся, чтобы высадить Анхеля. – Будет сделано. – И еще, Эрл. Надень наушники, пока мы тут немного поговорим о деле, о'кей? В поисках кофе Эрл повел «линкольн» по Акация-авеню, включив свой айпод и вставив наушники. С переднего сиденья донесся приглушенный ритм хип-хопа, и на откинутом столике, встроенном в спинку водительского сиденья, Левин раскрыл свой кейс. – Итак, чем ты меня порадуешь? – спросил я. – Сегодня я встречаюсь с прокурором и хочу иметь на руках больше козырей, чем он. В понедельник нас еще ждет предъявление обвинения в суде. – Думаю, у меня здесь несколько козырей, – сказал Левин. Он порылся в портфеле и приступил к презентации. – Давай начнем с твоего клиента, а потом поговорим о Реджи Кампо. Твой парень почти чист перед законом. Помимо штрафных талонов за неправильную парковку и превышение скорости (избегать этих нарушений, похоже, для него целая проблема, и еще большая проблема – оплачивать штрафы) я ни черта не смог на него нарыть. Он прямо образцовый гражданин. – А что там со штрафами? – Дважды за последние четыре года множество парковочных талонов и пара-тройка талонов за превышение скорости у него скапливались неоплаченными. Оба раза дело доходило до вызова к судье, и твоему коллеге Доббсу приходилось вмешиваться, чтобы заплатить и уладить дело. – Рад, что Си-Си хоть на что-то годен. Под словом «заплатить» ты, надеюсь, подразумеваешь штрафы, а не взятки судьям? – Будем надеяться, что так. Если не считать этого, у твоего Руле имеется только одно маленькое пятнышко в кристальной биографии. – Это как? – На первой нашей встрече, когда ты рассказывал ему, чего следует ожидать и как себя вести, нам заявили, что он разбирается в судебной системе, потому что год изучал право в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Ну, я решил это проверить. Видишь ли, половина того, чем я занимаюсь, имеет целью выяснить, кто лжет. Или кто лжет больше других. Поэтому я проверяю почти все – прорву всякой всячины. В большинстве случаев это нетрудно сделать, потому что данные есть в базе. – Да, понимаю. Так что с юридическим факультетом? Это неправда? – Похоже, что так. Я справился в секретариате университета, и оказалось, что он никогда не значился в списках. Я поразмыслил над этим. Разговор о юридическом образовании завел Доббс, а Руле только кивнул. Довольно странная ложь для обоих – ведь она не приносила им никакой пользы. Это побудило меня задуматься над ее психологической подоплекой. Было ли это каким-то образом связано со мной? Может, они хотели дать мне понять, что Руле стоит на одной доске со мной? – Получается, если он солгал о чем-то таком, то… – размышлял я вслух. – Вот именно, – подхватил Левин. – Мне хотелось, чтобы ты знал об этом. Но должен заметить, что пока это единственный отрицательный момент. Он, может, и соврал насчет университета, но, похоже, не соврал в отношении своей истории – по крайней мере в той части, что я смог проверить. – Расскажи мне. – Ну, пути его передвижений в ту ночь подтверждаются. У меня есть свидетели, которые подтвердили его пребывание в «Нэтс-Норт», «Морган» и затем – в «Фонарщике», причем без колебаний. Он делал там именно то, о чем нам рассказывал. Вплоть до количества заказанных мартини. Всего четыре, причем по крайней мере один он оставил на барной стойке недопитым. – Они настолько хорошо его помнят? Помнят, что он даже не допил свою порцию? Я всегда бываю подозрителен в отношении чьей-то превосходной памяти, потому что такой вещи не существует. И моя работа в том и заключается, а все профессиональные навыки на то и направлены, чтобы выявлять пробелы в памяти свидетелей. Всякий раз, когда кто-то помнит слишком много, я начинаю нервничать – особенно если это свидетель защиты. – Нет, я не просто полагаюсь на память бармена, – сказал Левин. – У меня тут есть одна вещь, которую ты очень полюбишь, Мик. И советую сильно полюбить и меня тоже, потому что она стоила мне штуку баксов. Со дна своего кейса он вытащил мягкий футляр, в котором находился маленький DVD-плейер. Я видел прежде людей, использовавших подобные в самолетах и даже подумывал о приобретении такого в машину. Водитель мог бы пользоваться им, пока ждал меня из зала суда, а я – время от времени вот для таких случаев. Левин стал вставлять в плейер диск. Но прежде чем он успел его запустить, машина остановилась, и я поднял глаза. Мы перед заведением под названием «Закусочная». – Давай сначала возьмем кофе, а потом посмотрим, что там у тебя, – сказал я. Я спросил Эрла, не надо ли принести что-нибудь и ему, но он отказался. Мы с Левином вышли из машины и вошли в забегаловку. Пока стояли в небольшой очереди за кофе, Левин рассказывал мне о диске, который нам предстояло посмотреть в машине. – Я прихожу к «Моргану» и собираюсь поговорить с барменшей Дженис, но та отсылает меня сначала уладить вопрос с управляющим. Я иду в глубь кафе, к нему в офис, и он спрашивает, о чем именно я собираюсь говорить с Дженис. Что-то, думаю, здесь не так. Зачем этому мужику надо знать так много, понимаешь? А потом все становится понятно, когда он делает мне одно предложение. Говорит, что в прошлом году у них случилась в баре неприятность. Мелкая кража из кассового аппарата. Причем именно тогда там работало с дюжину барменов, и он не мог вычислить, кто был нечист на руку. – И установил видеокамеру. – Точно. Скрытую камеру. Поймал вора и надрал ему задницу. Но ему так это понравилось, что он не стал ее убирать. Она записывает каждый вечер с восьми до двух на пленку с высокой плотностью размещения. Всего на ней умещается четыре вечера. Система с тайм-кодом. Если возникает какая-то проблема или недостача, он может отмотать назад и проверить. Поскольку подсчет проводится каждую неделю, то всего пленок две, чтобы запускать их по очереди, поэтому у него всегда записи целой недели, которые можно отсмотреть. – Тот вечер, который нас интересует, сохранился на пленке? – Да. – И он потребовал за нее тысячу долларов. – Ты опять угадал. – Копы об этом не знают? – Они даже еще не приходили в бар. Они до сих пор работают над показаниями Реджи. Я кивнул. Это было вовсе не таким уж редким явлением. На полицейских висело слишком много уголовных дел, которые требовали досконального расследования. В любом случае материала по этому делу и так имелось предостаточно: жертва, она же свидетель, подозреваемый, схваченный на месте преступления, кровь жертвы на подозреваемом и даже оружие. У них не было причин копать дальше. – Но нас интересует барная стойка, а не кассовый аппарат, – сказал я. – Я понимаю. Но кассовый аппарат стоит у стены как раз за барной стойкой. Камера над ним незаметно вмонтирована в датчик дыма на потолке. А задняя стена помещения зеркальная. Я взглянул на картинку и быстро сообразил, что в зеркале можно видеть весь бар целиком. Только как бы наизнанку. Я скопировал запись на диск, потому что так нам будет легче управлять изображением: увеличивать его и выделять нужные участки, – ну, сам понимаешь. Подошла наша очередь. Я попросил большую порцию кофе со сливками и сахаром, Левин взял бутылку воды. Мы понесли наши напитки обратно в машину. Я велел Эрлу не трогаться, пока мы не посмотрим диск. Я могу читать, едучи в машине, но решил, что смотреть в маленький экран плейера, трясясь по улицам, чревато морской болезнью. Левин включил плейер и стал сопровождать изображение комментарием. На экране возникло снятое сверху, с потолка, изображение прямоугольной барной стойки в заведении «Морган». Работали две барменши. Обе девушки были в черных джинсах и белых рубашках, завязанных под грудью так, что обнажались плоские животы, пупки с пирсингом и татуировки, выползающие на спину из-под брючных ремней. Как и сказал Левин, камеру установили так, чтобы давать обзор задней стены бара с кассовым аппаратом, но зеркальная поверхность стены отражала и сидящих в ряд посетителей за стойкой. Я увидел Льюиса Руле, в одиночестве, в неподвижном центре рамки. В левом нижнем углу был счетчик кадров, а в правом – время и дата. Этот таймер показывал восемь одиннадцать вечера, шестое марта. – Вот Льюис, – сказал Левин. – А вон там Реджи Кампо. Он постучал кнопками, остановил изображение, а затем передвинул его правый край в центр. С короткой стороны стойки, направо от Руле, сидели вместе мужчина и женщина. Левин навел на них фокус, дав изображение крупным планом. – Ты уверен, что это она? – спросил я. Я видел снимки этой женщины только с сильно разбитым и распухшим лицом. – Да, это она. А это наш мистер Икс. – Понятно. – А теперь следи. Он пустил запись дальше и опять расширил изображение до полного кадра. Затем начал быстро проматывать ее вперед. – Льюис пьет свой мартини, болтает с барменшей, и больше ничего не происходит почти в течение часа, – пояснил мой друг. Он сверился со страницей в записной книжке, где были помечены номера кадров. В нужный момент снизил скорость до нормальной и опять передвинул картинку так, чтобы в центре экрана оказались Реджи Кампо и мистер Икс. Я заметил, что теперь таймер показывал восемь сорок три. Мистер Икс взял со стойки пачку сигарет и зажигалку и слез с табурета. Потом он исчез из зоны видимости вправо. – Он идет к входной двери, – сказал Левин. – У них перед дверью на крыльце место для курения. На мониторе появилась Реджи Кампо, которая проводила взглядом мистера Икса, а потом сама соскользнула с табурета и направилась вдоль стойки, за спинами сидящих в ряд клиентов. Проходя мимо Руле, она вроде как провела пальцами левой руки по его плечам, легким, почти щекочущим движением. Тот обернулся и стал смотреть на ее удаляющуюся фигуру. – Вот тут она слегка с ним пофлиртовала, закинула удочку, – прокомментировал Левин. – Уходит в туалет. – Руле излагал все это несколько иначе, – заметил я. – Он сказал, что она подошла к нему и дала… – Погоди, не спеши, – сказал Левин. – Она же должна вернуться из уборной, как ты понимаешь. Я ждал, наблюдая за Руле у стойки. Потом сверился со своими часами. Пока я укладывался в график, но мне никак нельзя было пропустить сегодняшнее плановое слушание. Я уже и так основательно испытал терпение судьи, не явившись накануне. – Вот она возвращается, – сказал Левин. Подавшись к экрану, я следил, как Реджи Кампо идет обратно вдоль стойки. На этот раз, приблизившись к Руле, она протиснулась между ним и человеком, сидящим на соседнем табурете. Протискиваться ей пришлось боком, и ее груди вминались в правую руку Руле. Явное заигрывание, если я хоть что-то в этом понимаю. Она что-то произнесла, и Руле приблизил ухо к ее губам, чтобы расслышать. Через несколько секунд он кивнул, и я увидел, как она сунула ему в руку нечто похожее на смятую бумажную салфетку. Они обменялись еще парой слов, а затем Реджи Кампо поцеловала Льюиса Руле в щеку и, отойдя прочь от стойки, двинулась обратно к своему месту. – Ты великолепен, Миш,[26 - От mish-mash – беспорядочная мешанина (англ.).] – сказал я, назвав его по имени, которое дал ему после того, как он рассказал мне о своем смешанном еврейско-мексиканском происхождении. – И ты говоришь, копы не в курсе? – На прошлой неделе они об этом ничего не знали, но ведь пленка до сих пор у меня. Так что, конечно, у них ничего нет и, вероятно, они даже не знают о ней. Согласно правилам представления материалов по делу, мне бы полагалось передать пленку противной стороне, после того как Руле официально предъявят обвинение. Но тут тоже имелась некоторая тонкость. Фактически я не был обязан передавать что-либо до тех пор, пока точно не удостоверюсь, что намерен использовать улику на судебном процессе, что давало мне больше свободы действий и некоторый резерв времени. Я знал: имеющийся на диске материал важен и его, без сомнения, задействуют на суде. Уже сам по себе он мог послужить разумным основанием для сомнений. Похоже, он выявлял знакомство или даже близкие отношения между жертвой и ее обидчиком, что не отражалось в версии гособвинения. Более того – и более важно! – это ставило жертву в такое положение, когда ее поведение могли истолковать как действия, повлекшие за собой все последующие события – по крайней мере отчасти. Конечно, это не означает, что все случившееся впоследствии не является преступлением, но присяжных всегда интересует причинно-следственная связь между преступлением и поведением замешанных в него лиц. Видеозапись в данном случае размывала черно-белые краски до полутонов. А я как судебный адвокат работал именно с такой палитрой. Оборотная сторона медали заключалась в том, что диск был уж очень хорош, даже чересчур. Он напрямую противоречил заявлению жертвы полицейским о том, что она не знала напавшего на нее человека. Видеозапись бросала на нее тень, фактически уличала во лжи. А бывает достаточно одной небольшой неправды, чтобы развалить все судебное дело. Запись являлась тем, что я называю «ходячим доказательством». Дело могли закрыть еще прежде, чем оно дойдет до суда. Клиент попросту уплывет из моих рук. А вместе с ним уплывет и мой большой куш. Левин уже опять перематывал изображение вперед. – А теперь взгляни вот на это. В девять они с мистером Иксом уходят. Но приглядись к нему внимательно, когда он встает. Левин сфокусировал картинку на Кампо и неизвестном мужчине. Когда таймер показал восемь пятьдесят девять, он начал в медленном темпе прокручивать изображение. – Вот, они готовятся отчалить. Следи за его руками. Я посмотрел. Запрокинув голову, человек сделал последний глоток напитка. Затем соскочил с табурета, помог слезть спутнице, и они вышли из зоны видимости камеры вправо. – Что там было? – быстро спросил я. – Что я пропустил? Левин вернул картинку обратно, до того момента, когда неизвестный мужчина допивает. Потом остановил изображение и указал на экран. Левая рука мужчины, когда он откинулся назад для удержания равновесия, лежала на стойке бара ладонью вниз. – Он держит стакан правой рукой, – сказал он. – А на запястье левой мы видим у него часы, и человек как будто бы правша, верно? – Да, ну и что? Какой вывод? Удары по лицу жертве нанесли слева. – Вспомни, о чем я тебе только что говорил. Я стал вспоминать. Через секунду до меня дошло. – Зеркало. Все выглядит наоборот. Он левша. Левин кивнул и сделал сжатой в кулак рукой движение, как будто наносил кому-то прямой удар левой. – На этом все дело может и закончиться, – произнес я, не уверенный, что это к лучшему. – С Днем святого Патрика тебя, дружище, – вновь с ирландским акцентом проквакал Левин, не осознавая, что, вероятно, перед моими глазами предстал крах выгодного предприятия. Я сделал долгий глоток горячего кофе и попытался обдумать дальнейшую стратегию. Я не видел никакого способа придержать улику до суда. Копы в конце концов наверстают упущенное и узнают о пленке. Если выяснится, что я утаил ее от следствия, мне может сильно не поздоровиться. – Я пока еще не знаю, как стану это использовать, – сказал я. – Но думаю, я не погрешу против истины, если скажу, что мистер Руле, его мамаша и Сесил Доббс будут тобой очень довольны. – Скажи им, что они могут выразить свою признательность в денежной форме. – Ладно, есть там что-нибудь еще на диске? Левин принялся прокручивать вперед. – В общем-то нет. Руле читает, что написано на салфетке, и запоминает адрес. Затем торчит там еще минут двадцать и сваливает, оставив на стойке недопитую порцию. Он замедлил перемотку на том месте, где Руле уходил из бара. Молодой человек сделал глоток мартини и вернул его на стойку. Взял салфетку, которую дала ему Реджи Кампо, скомкал в руке и затем, вставая, бросил на пол. Левин извлек DVD и вложил обратно в пластиковую коробку. Затем выключил плейер и стал его убирать. – Из видеоматериалов это все. Я протянул руку к переднему сиденью и тронул Эрла за плечо. В ушах у него по-прежнему торчали наушники. Он вытащил один и обернулся ко мне. – Поехали к зданию суда, – сказал я. – Оставь их в ушах. Эрл сделал, как я велел. – Что еще? – спросил я Левина. – Еще Реджи Кампо, – ответил он. – Она далеко не Белоснежка. – Что ты узнал? – Тут дело даже не в том, что я узнал, а что я думаю. Ты сам видел на пленке, что это за птица. Не успел один мужик отлучиться, как она сует любовные записки другому, который сидит в одиночестве. Вдобавок я навел кое-какие справки. Она актриса, но в настоящее время не работает. Если, конечно, не считать проб и прослушиваний в приватной обстановке… так скажем. Он протянул мне профессионально изготовленный фотоколлаж с изображением Реджи Кампо в различных позах и образах – что-то вроде рекламного проспекта, какие обычно рассылаются помощникам режиссеров по кастингу. Самая большая фотография представляла лицо крупным планом. На этом снимке я впервые увидел его без жутких синяков и кровоподтеков. Реджи Кампо была очень привлекательной женщиной, и что-то в ее лице показалось мне знакомым, но я не мог так сразу это определить. Не видел ли я ее прежде в каком-нибудь телефильме, шоу или рекламе? Я перевернул лист и прочитал на обороте ее послужной список. Там указывались постановки, которых я никогда не видел, и реклама, которой не помнил. – В полицейских отчетах она называет своим нынешним работодателем компанию «Топсейл телемаркетинг». Они находятся в Марине. Принимают предложения на участие во всяком телемусоре, что гоняют в ночное время. Тренажеры и тому подобное. Но как бы там ни было, это работа на день, по мере спроса. Только Реджи Кампо за последние пять месяцев не проработала там ни дня. – То есть ты пытаешься мне сказать, что она всех морочила? – Я наблюдал за ней последние три вечера, и… – Что ты делал? Я в ужасе уставился на него. Если частного сыщика, работающего на судебного адвоката, поймают на слежке за жертвой насильственного преступления – расплата грянет такая, что мало не покажется, причем расплачиваться придется мне. Все, что потребуется от противной стороны, – это прийти к судье и пожаловаться на преследование и запугивание жертвы и свидетеля, и мне в два счета впаяют неуважение к суду – быстрее, чем ветер с Санта-Аны перелетит перевал Сепульведа. Как жертва преступления Реджи Кампо была священна и неприкосновенна вплоть до того момента, когда появится на свидетельской трибуне в зале суда. Только тогда она может перейти в мои руки. – Не беспокойся, не беспокойся, – сказал Левин. – Я наблюдал издалека. И я рад, что сделал это. Синяки и кровоподтеки либо уже сошли, либо она накладывает кучу косметики, потому что дама принимает массу визитеров. Все – мужчины, все – по одному, все – в разное время, но после наступления темноты. Впечатление, что она стремится за вечер втиснуть в свою танцевальную программку по меньшей мере двух партнеров. – Она цепляет их в барах? – Нет, она сидит дома. Наверное, они постоянные клиенты, потому что хорошо знают дорожку к ее двери. У меня записано несколько автомобильных номеров. При необходимости могу навестить их и попытаться получить кое-какие ответы. Я также немного поснимал на инфракрасную видеопленку, но еще не перекинул на диск. – Нет, воздержись пока от посещения этих парней. До нее могут дойти слухи. Нам надо вести себя с ней очень осторожно. Мне наплевать, хитрит она или нет. – Я отпил еще немного кофе, стараясь решить, как дальше с этим поступить. – Ты ведь навел о ней справки, да? Судимостей нет? – Нет, абсолютно чиста. Я вообще подозреваю, что она новичок в своем занятии. Знаешь, женщины, которые хотят быть актрисами, – мучительное зрелище. Оно тебя изматывает. Вероятно, начала с того, что стала время от времени там и сям принимать небольшую помощь от мужчин. Потом это стало бизнесом. Она перешла из любительниц в профессионалки. – И ничего не зафиксировано в официальных полицейских отчетах, что ты получил раньше? – Не-а. Как я тебе уже сказал, копы не слишком потели над этим расследованием. По крайней мере до сегодняшнего дня. – Если она перешла из любительниц в профессионалки, то могла и додуматься расставить силки на такого парня, как Руле. Он ездит на хорошей машине, носит хорошую одежду… ты видел его часы? – Да, «Ролекс». Если они настоящие, значит, он вот так, запросто, таскает на себе десять кусков. Она могла заметить их с другого конца бара. Может, поэтому и выбрала из всех посетителей именно его? Мы вернулись обратно к зданию суда, высадить Анхеля. Отсюда я собирался двигаться в деловую часть города. Я спросил Левина, где он припарковался, он указал Эрлу на автостоянку. – Все это хорошо, – сказал я. – Но получается, что Льюис солгал не только насчет университета. – Да, – согласился Левин. – Он знал, что ее услуги возмездные. Он должен был тебе сказать. – Что ж, теперь я сам потолкую с ним об этом. Мы подъехали к тротуару, рядом с платной стоянкой на Акация-авеню. Левин вынул из портфеля какую-то папку, перетянутую резинкой. Он протянул мне документ, и я увидел, что он представляет собой счет почти на шесть тысяч долларов за восемь дней сыскной работы и возмещение расходов. Судя по тому, что я услышал в течение получаса, цена была даже заниженной. – В этом досье содержится все, о чем мы только что говорили, плюс диск, – сказал он. Я не без колебаний взял папку. Своим действием я присваивал приватному досье статус официальных документов по делу. Отказ забрать ее у Левина обеспечил бы мне нечто вроде буфера, определенную свободу для маневра, когда в беседе с прокурором мы окунемся в обсуждение следственных материалов. Я побарабанил пальцами по счету. – Я сообщу Лорне, и мы вышлем чек. – Как там Лорна? Я по ней скучаю. Когда мы состояли в браке, Лорна обычно много ездила вместе со мной и ходила в суд в качестве зрителя. – Она молодец. Все та же Лорна. Левин чуть приоткрыл свою дверцу, но не спешил выходить. – Ты хочешь, чтобы я продолжил слежку за Реджи? Вот так вопрос. Дав на это добро, я утрачу всякую возможность отрицать свою причастность, если что-то сложится не так. Потому что на данный момент я уже знаю, чем занимается мой сыщик. Я помедлил в нерешительности, потом кивнул. – Близко не подходи. И не перепоручай никому. Я доверяю только тебе. – Не беспокойся. Займусь этим лично. Какие еще указания? – Левша. Нам надо выяснить, кто он такой, этот мистер Икс. Имеет ли он отношение к данной истории или просто очередной клиент. Левин кивнул и снова выбросил вперед сжатую в кулак левую руку. – Заметано. Он опять надел солнцезащитные очки, распахнул дверцу машины и выбрался наружу. Потом потянулся за своим кейсом и так и не откупоренной бутылкой воды, попрощался и захлопнул дверь. Я смотрел, как он идет через стоянку, высматривая свою машину. Мне следовало бы впасть в эйфорию по поводу всего, что я только сейчас узнал. Дело оборачивалось в пользу моего клиента. Но я по-прежнему чувствовал какое-то беспокойство, причину которого никак не мог осознать. Эрл выключил музыку и ждал моих распоряжений. – Отвези меня в центр города, Эрл, – попросил я. – Нет проблем, – отозвался он. – К главному зданию уголовного суда? – Да, и вот еще: кого ты сейчас слушал в своем айподе? До меня кое-что доносилось. – Это был Снуп.[27 - Американский рэпер, продюсер и актер с Западного побережья.] Хочу поставить его погромче. Я не стал возражать – рэпер наш, лос-анджелесский, да еще бывший обвиняемый в убийстве, который в схватке с судебной машиной сумел оправдаться. Нельзя представить себе более вдохновляющего сюжета для тех, кто вырос на улице. – Эрл, – снова обратился я к нему, – поезжай по трассе семь-десять. Мы опаздываем. Глава 12 Сэм Скейлз был голливудским мошенником. С помощью особых интернет-схем он выявлял номера чужих кредиток и идентификационные данные. Карточки он затем продавал на теневом финансовом рынке. В первый раз, когда я с ним столкнулся, его арестовали при продаже номеров шестисот кредиток с прилагаемой к ним верификационной информацией: данными об окончании срока действия, идентификационными номерами социального страхования и паролями законных владельцев. Погорел он, потому что продал все это заместителю шерифа под прикрытием. Скейлз достал эти номера и прочую информацию, разослав электронные сообщения пяти тысячам клиентам некой компании из штата Делавэр, продававшей через Интернет препарат для снижения веса «Трим-слим-6». Список украл из корпоративного компьютера хакер, работавший на Скейлза. Затем, воспользовавшись компьютером в интернет-кафе и временным электронным адресом, Скейлз разослал письма всем, кто значился в списке. Представившись советником Федерального управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов, он оповестил адресатов о том, что на их кредитные карты будет возвращена полная стоимость приобретенного ими продукта «Трим-слим-6», так как проведенная проверка показала неэффективность продукта и его изымают из продажи. Он также сообщал, что производители, стремясь избежать обвинения в мошенничестве, согласились возместить покупателям все затраты. Электронные послания завершались инструкциями, как подтвердить согласие на возмещение. Требовалось указать номер кредитки, срок ее действия и все остальные идентификационные данные. Из пяти тысяч адресатов нашлось шесть сотен, кто заглотил наживку. Затем Скейлз организовал на черном финансовом рынке продажу шестисот номеров кредиток и их данных за десять тысяч наличными. Это означало, что в течение нескольких дней предполагалось оттиснуть на пластиковых болванках украденные номера и пустить карточки в обращение. Такая афера должна была вызвать миллионные потери. Но ее пресекли в кофейне западного Голливуда, где Скейлз вручил распечатку покупателю, получив взамен толстый конверт с наличными. Когда парень вышел на улицу, неся деньги, а в себе – охлажденный кофе с молоком, без кофеина, его встретили помощники шерифа. Оказалось, что он продал номера переодетому полицейскому. Скейлз нанял меня, чтобы я выхлопотал ему судебную сделку. Ему было в то время тридцать три года, и ничего криминального за ним не числилось, хотя имелись подтверждения, что он никогда официально не работал. Фокусируя внимание обвинителя скорее на факте кражи номеров кредиток, чем на потенциальных убытках от данного мошенничества, я сумел добиться для Скейлза желаемого решения по делу. Он признал себя виновным лишь в одном уголовном преступлении – похищении идентификационных данных – и получил год условно, шестьдесят дней принудительных работ в калифорнийском транспортном ведомстве и четыре года испытательного срока. Это случилось в первый раз три года назад. Тогда Сэм Скейлз не воспользовался предоставленным ему шансом. Теперь он вновь находился под арестом, и я защищал его уже по другому делу о мошенничестве. Причем было ясно с самого начала: спасти его от тюрьмы я не смогу. Двадцать восьмого декабря прошлого года Скейлз использовал некую подставную компанию, чтобы зарегистрировать во Всемирной паутине домен – sunamihelp.com. На главной странице веб-сайта он поместил фотографии жертв и разрушений – последствий недавнего стихийного бедствия. Вызванное землетрясением в Индийском океане невиданной силы цунами опустошило побережье Индонезии, Шри-Ланки, Индии и Таиланда. Сайт просил своих посетителей внести пожертвования в фонд «Зунами хелп», который потом распределит эти средства среди многочисленных организаций, помогающих пострадавшим. На сайте также помещалась фотография красивого мужчины европейского типа – преподобного Чарлза, прибывшего в регион с высокой миссией распространения христианства в Индонезии. В своем личном обращении он просил проявить искреннее участие. Скейлз был дерзок, но не глуп. Он не собирался красть деньги, поступающие в фонд. Он хотел только получить информацию по кредитным карточкам, используемым для пожертвований. Тем не менее расследование после ареста показало, что все выплаты на самом деле переадресовывались далее в американский Красный Крест и не имели отношения к последствиям цунами. Но и информация с кредиток тоже переадресовывалась – только на черный финансовый рынок. Скейлз попался, когда на сайт наткнулся детектив Рой Вундерлих из специального подразделения лос-анджелесской полиции по раскрытию афер. Зная, что стихийные бедствия всегда притягивают к себе любителей легкой поживы, Вундерлих начал искать сайты, в названиях которых слово «цунами» фигурировало с орфографической ошибкой. В Интернете нашлось несколько легальных сайтов, собиравших средства для пострадавших, и детектив стал вбивать в поисковик множество подобных вариантов. Его идея состояла в том, что мошенники станут поступать точно так же, открывая сайты для отлавливания потенциальных лохов – скорее всего с более низким уровнем образования. В числе нескольких сомнительных веб-страниц, обнаруженных детективом, оказалась и «sunamihelp.com». Большую часть своих находок он перенаправлял соответствующему подразделению ФБР, занимающемуся проблемой на общенациональном уровне. Но когда он проверил доменную регистрацию «sunamihelp.com», то наткнулся на некий лос-анджелесский почтовый ящик, что давало Вундерлиху правовую основу придержать «sunamihelp.com» для себя. Этим делом он занялся вплотную. Электронный адрес оказался одноразовым, но Вундерлих легко не сдавался. Он запустил в игру пробный шар, то есть сделал контрольную закупку, или, в данном случае, контрольное пожертвование. Номер кредитной карты, которую использовал детектив для двадцатидолларового пожертвования, круглые сутки контролировался подразделением по борьбе с подделками карт «Виза». Они должны были немедленно информировать Вундерлиха о любой покупке, произведенной с этого счета. Через три дня после пожертвования кредитку использовали для оплаты одиннадцатидолларового ленча в ресторане «Гамбо-Пот» на Фермерском рынке на углу Фарфакс и Третьей авеню. Вундерлих знал, что с картой совершили пробную операцию. Нечто недорогое и легко покрываемое наличными – на тот случай если бы кредиткой не удалось расплатиться. В ресторане все прошло благополучно, после чего Вундерлих и еще четыре детектива из группы отправились на Фермерский рынок – обширную территорию со старыми и новыми магазинами и ресторанами, где всегда толклось много народу, что делало место идеальным для кредитных мошенников. Четверо распределились по торговому комплексу и ждали, в то время как Вундерлих отслеживал использование карточки по телефону. Два часа спустя после первой оплаты картой вновь воспользовались – для приобретения шестисотдолларового кожаного жакета в магазине «Нордстром» на том же рынке. Детективы арестовали молодую женщину, как раз когда она завершала покупку жакета. Затем следствие перешло в так называемую цепную фазу, когда полиция продвигалась от одного подозреваемого к другому, по мере того как те выдавали сообщников, и аресты осуществлялись по цепочке. В конце концов полиция вышла на человека, сидящего на вершине пирамиды, – то есть на Сэма Скейлза. Когда история попала в СМИ, Вундерлих, говоря о Скейлзе, дал ему прозвище Цунамский Свенгали,[28 - Человек, обладающий властью управлять волей людей и заставлять их делать то, что он хочет (персонаж романа «Трилби» Дж. дю Морье).] потому что большинство жертв надувательства оказались женщинами, которые хотели помочь симпатичному священнику, чье фото красовалось на сайте. Это разозлило Скейлза, и во время моих с ним бесед он стал называть детектива Вундеркиндом. Я прибыл в сто двадцать четвертый отдел на тринадцатом этаже здания уголовного суда к 10.45, но зал был пуст, если не считать Марианны, секретаря судьи. Я прошел за ограждение и приблизился к ее столу. – Вы как, коллеги, еще проводите тут плановые слушания? – спросил я. – Все в сборе. Ждем вас. Я позову остальных и сообщу судье. – Она в бешенстве? Марианна пожала плечами: она не хотела говорить за судью. Тем более перед адвокатом. Но в определенном смысле она дала мне понять, что судья не в восторге. – Скейлз пока еще здесь? Не увезли обратно? – Видимо, да. Я не знаю, куда девался Джо. Я подошел к столу защиты, сел и стал ждать. Наконец дверь, ведущая во временное помещение для арестованных, открылась, и оттуда появился Джо Фрей, судебный пристав, приписанный к его двадцать четвертому отделу. – Мой парень еще там, не увезли? – Почти увезли. Мы думали, вас опять не будет. Хотите к нему? Он придержал для меня стальную дверь, и я шагнул в маленькое помещение, где находилась лестница, ведущая на четырнадцатый этаж – в тюрьму при здании суда, и две двери – в камеры меньшего размера, относящиеся к судебному залу. В одной из дверей имелось окошко на случай консультаций клиента с адвокатом, через стекло я увидел Сэма Скейлза, сидящего в одиночестве за столом, в оранжевом тюремном комбинезоне и наручниках. До суда его держали под стражей без права освобождения под залог, потому что арест произошел до окончания предыдущего испытательного срока, который я выхлопотал для него по делу «Трим-Слим-6». Это была крайне удачная для него судебная сделка, и вот теперь все мои старания пошли прахом. – Наконец-то, – произнес Скейлз, когда я вошел. – Можно подумать, ты куда-то спешишь. Ты готов к тому, о чем мы договорились? – У меня нет выбора. Я сел напротив него. – Сэм, выбор есть всегда. Но позволь мне объяснить еще раз. Тебя взяли с поличным, так? Тебя поймали на выманивании денег у людей, которые хотели помочь другим, пострадавшим от сильнейшего стихийного бедствия. У обвинения – трое твоих подельников, которые выторговали себе поблажки, дав показания против тебя и номера найденных у тебя кредиток. Если довести дело до суда, судьи и присяжные проявят к тебе столько же сочувствия, как к какому-нибудь потрошителю детей. Может, даже меньше. – Мне все известно, но я же ценный член общества. Я мог бы обучать людей. Направьте меня в школы. Направьте в загородные клубы. Дайте мне испытательный срок, и я расскажу людям, чего им надо остерегаться в этой области. – Тебя им надо остерегаться. Ты упустил свой шанс, полученный в прошлый раз, и прокурор сказал, что нынешнее их предложение – последнее. Единственное, что я могу тебе гарантировать, – снисхождения не будет. Как много моих клиентов похожи на Сэма Скейлза! Они искренне верят, что еще не все потеряно, что за дверью еще есть свет. И именно я тот человек, которому приходится объяснять им, что дверь заперта да и лампочка давно перегорела. – Тогда, как я понимаю, мне больше ничего не остается, – сказал Скейлз, глядя на меня полными сурового обвинения глазами за отказ найти для него выход. – Это твой выбор. Хочешь судебного процесса – пойдем на процесс. Ты получишь десять лет плюс тот год, что не догулял до конца испытательного срока. Ты их по-настоящему разозлил, парень, и они могут просто передать тебя ФБР. А те, если захотят, свободно вздернут тебя за мошенничество в общефедеральном масштабе с использованием электронных средств. – Позвольте спросить кое о чем. Если мы выйдем на судебный процесс, мы можем выиграть? Я едва не рассмеялся, но у меня все еще оставалось к нему доля сочувствия. – Нет, Сэм, мы не можем выиграть. Ты разве не слушал, что я твердил тебе в течение двух месяцев? Ты у них в кулаке со всеми потрохами. Ты не можешь выиграть. Но я здесь для того, чтобы сделать так, как пожелаешь. Если хочешь судебный процесс, пойдем на процесс. Но должен предупредить: тебе придется уговорить свою мать заплатить мне снова. Мое оплаченное время заканчивается сегодня. – Сколько она уже вам заплатила? – Восемь тысяч. – Восемь кусков! Это же деньги с ее проклятого пенсионного счета! – Я удивлен, что у нее вообще там что-то осталось, с таким сыном. Он метнул в меня разящий взгляд. – Извини, Сэм. Мне не следовало этого говорить. Судя по тому, что она мне рассказывала, ты хороший сын. – Черт, надо было пойти учиться на гребаного юриста! Вы такой же плут, ничуть не лучше меня. Вы об этом знаете, Холлер? Просто та бумажка, которую вам выдали, делает вас легальным мошенником, только и всего. Адвоката всегда винят в том, что он зарабатывает себе на жизнь. Как будто это преступление – хотеть получать деньги за выполненную работу. Если б я только пару лет назад слез со студенческой скамьи, слова Скейлза вызвали бы у меня бурную, почти бешеную, реакцию. Но к этому времени я выслушал подобные оскорбления достаточно много раз, я к ним привык и стал воспринимать философски. – Что я могу тебе сказать, Сэм? Это наш не первый разговор. Он кивнул и ничего не ответил. Я воспринял его реакцию как знак того, что он примет предложение окружного прокурора: четыре года в исправительных учреждениях штата и штраф в размере десяти тысяч долларов, после чего последуют пять лет условного пребывания на свободе, под надзором полиции. Освободится он года через два с половиной, но последующий контроль будет невыносимым для прирожденного афериста и сомнительно, что он продержится без эксцессов. Через несколько минут я встал и покинул камеру. Постучал в наружную дверь, и судебный пристав Фрей впустил меня обратно в помещение суда. – Он готов к выходу, – сказал я. Я занял место за столом защиты, а вскоре Фрей вывел Скейлза и усадил рядом со мной. На Сэме по-прежнему были наручники. Он ничего мне не сказал. Еще через несколько минут из своего кабинета на пятнадцатом этаже спустился Гленн Бернаскони, обвинитель, приписанный к сто двадцать четвертому отделу, и я сообщил ему, что мы готовы к вынесению решения по делу. В одиннадцать утра вышла из своего кабинета и заняла судейскую скамью судья Джудит Шампейн, и Фрей потребовал тишины. Судья, миниатюрная привлекательная блондинка, работала некогда прокурором, да и на судейской скамье провела по меньшей мере столько же, сколько я в своей профессии. Всю жизнь она являлась приверженцем старой школы – суровая, но справедливая, она управляла залом суда как феодальным поместьем. Иногда даже брала на работу собаку, немецкую овчарку Юстицию. Будь сейчас у судьи Шампейн хоть малейшая свобода действий при вынесений приговора, Сэм Скейлз получил 6ы на всю катушку. Судебной сделкой я спас его от этой участи. Именно такую услугу я оказал Сэму Скейлзу – не важно, знал он о ней или нет. – Доброе утро, – сказала судья. – Я рада, что сегодня у вас нашлось время приехать, мистер Холлер. – Я приношу свои извинения, ваша честь. Я задержался на судебном заседании у судьи Флинна в Комптоне. Больше мне ничего не пришлось объяснять. Судья знала Флинна. Как, впрочем, и все остальные. – Да еще в День святого Патрика, ни больше ни меньше, – добавила она. – Да, ваша честь. – Как я понимаю, принято решение по делу Цунамского Свенгали. – Она тут же посмотрела на секретаря. – Мишель, вычеркните это из протокола. Потом опять перевела взгляд на противоборствующие стороны. – Принято решение по делу Скейлза. Это так? – Так, – ответил я. – Мы принимаем предложение штата. – Отлично. Бернаскони наполовину прочитал, наполовину произнес по памяти юридическую формулировку принятия от обвиняемого заявления о признании себя виновным. Скейлз отказывался от своих прав на судебное разбирательство и признавал себя виновным в предъявленных обвинениях. Он не произнес ничего более помимо формального заявления. Судья приняла соглашение и в соответствии с ним вынесла приговор. – Вы счастливчик, мистер Скейлз, – сказала она по окончании. – Убеждена, что мистер Бернаскони был весьма щедр по отношению к вам. От меня бы вы этого не дождались. – Я не чувствую себя таким уж счастливчиком, – сказал Скейлз. Судебный пристав Фрей похлопал его по плечу, приглашая на выход. Скейлз встал и повернулся ко мне. – Я так понимаю, на этом все? – произнес он. – Удачи, Сэм, – ответил я. Его вывели через стальную дверь, и я наблюдал, как она за ним закрывается. Руку я ему не пожал. Глава 13 Ван-нуйсский административный центр представлял собой длинную, залитую бетоном открытую площадку, окруженную комплексом официальных учреждений. На одном ее конце находилось здание ван-нуйсского отделения полиции Лос-Анджелеса. Вдоль длинной стороны расположились два здания суда, напротив них – публичная библиотека и здание городской администрации, а в дальнем конце этого коридора из стекла и бетона – здание федеральной администрации и почта. Я ждал Льюиса Руле на одной из бетонных скамеек, возле библиотеки. Несмотря на прекрасную погоду, было довольно пустынно. Не то что накануне, когда это место наводнили фотографы, телеоператоры, газетчики и репортеры всех мастей, окружившие Роберта Блейка и его адвокатов, стараясь поставить знак равенства между вынесенным Блейку вердиктом «невиновен» и непричастностью к преступлению. Стоял славный тихий день, послеобеденная пора – обычно в такое время я люблю побыть на солнышке. Большая часть моей работы протекает в лишенных солнечного света залах суда без окон или на заднем сиденье автомобиля, поэтому я стараюсь выйти на свежий воздух при всякой возможности. Я был раздражен, потому что Льюис Руле опаздывал и потому что слова Сэма Скейлза о том, что я легальный мошенник, травили мне душу и жгли мозг, точно раковая опухоль. Наконец я увидел Руле, шагающего ко мне через площадь, и поднялся ему навстречу. – Почему так долго? – резко спросил я. – Я же сказал, приду, как только смогу. Я как раз показывал дом, когда вы позвонили. – Давайте прогуляемся. Я направился в сторону здания федеральной администрации, потому что так мы могли пройти самый длинный отрезок по прямой, перед тем как повернуть и двинуться обратно. Через двадцать пять минут мне предстояла встреча с Минтоном, молодым прокурором, назначенным вести наше дело. Я вдруг подумал, что мы с Руле выглядим не как адвокат и его клиент, обсуждающие судебное дело, а скорее как адвокат и его риелтор, обсуждающие захват земельного участка. Я был в костюме от Хьюго Босс, а Руле – в костюме бронзового цвета, зеленой водолазке и легких туфлях типа мокасин, с маленькими серебряными пряжками. – В Пеликаньей бухте ничего не придется показывать, – сказал я. – Что вы хотите этим сказать? Что это? – Это дивное местечко, где находится тюрьма строгого режима, куда отправляют людей за тяжкие преступления сексуального характера. Вы будете чудесно смотреться там в вашей водолазке и мокасинах. – Послушайте, в чем дело? О чем вы? – Об адвокате, который не может иметь дело с клиентом, если тот ему врет. Через двадцать минут у меня в этом здании встреча с тем, кто хочет отправить вас в Пеликанью бухту. Для того чтобы попытаться спасти вас от этой участи, мне необходим максимум информации – все ресурсы, какие только можно собрать. И когда вы мне лжете, делу это нисколько не помогает. Руле остановился и посмотрел на меня. Потом выставил вперед ладони, как бы демонстрируя абсолютную искренность. – Я вам не врал! Не делал я ничего подобного. Не знаю, чего хочет та женщина, но я… – Позвольте спросить вас кое о чем, Льюис. Доббс сказал, что вы год учились на юридическом в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, помните? Вам там хоть немного рассказывали о доверии и обязательствах, связывающих адвоката и его клиента? – Не знаю. Не помню. Я пробыл там не очень долго. Я грозно надвинулся на него: – Знаете, что я вам скажу? Вы паршивый лгун! Не учились вы год ни в каком университете. Вы не провели там ни единого дня, черт вас дери! Он опустил руки, и они шлепнулись по бокам. – И вы из-за этого так взбеленились, Микки? – Именно. И отныне не смейте называть меня Микки! Так зовут меня друзья. А не завравшиеся клиенты! – Какое отношение к делу имеет, посещал я десять лет назад юридический факультет или нет? Я не вижу тут… – Потому что если вы соврали мне в этом – значит, соврете в чем угодно, а я не могу в таких условиях вас защищать! Я произнес последние слова слишком громко. Увидел, что две женщины, сидящие на ближайшей скамейке, смотрят на нас. На блузках виднелись значки членов жюри присяжных. – Пойдемте! Вон туда. Я зашагал обратно, в сторону полицейского участка. – Послушайте, – слабым голосом произнес Руле. – Я солгал из-за своей матери, о'кей? – Нет, не о'кей. Объясните. – Видите ли, моя мать и Сесил думают, что я целый год посещал юридический факультет. Я хочу, чтобы они продолжали в это верить. Ведь он завел с вами этот разговор, а я просто как бы согласился. Но прошло десять лет! Какая проблема? – Проблема в том, что вы мне лжете, – ответил я. – Вы можете врать своей матери, Доббсу, вашему священнику и полиции. Но когда я напрямую спрашиваю вас о чем-то, не смейте лгать! Мне необходимо действовать с позиции уверенности в том, что я получаю от вас факты. Поэтому, когда я задаю вам вопрос, отвечайте правду! В остальных случаях можете говорить все, что душе угодно, – все, что льстит вашему самолюбию. – Ладно, ладно. Я понял. – Если вы не посещали университет, тогда где вы провели год? Руле помотал головой: – Нигде. Просто ничего не делал. Большую часть времени сидел у себя в квартире, неподалеку от студенческого городка, читал и думал, чего же на самом деле хочу от жизни. Единственное, что я знал точно, – не хочу быть юристом. Не в обиду вам сказано. – Никакой обиды. Итак, вы пришли к тому, что начали продавать недвижимость богачам. – Нет, этим я занялся позднее. – Он рассмеялся в самоуничижительном тоне. – На самом деле я мечтал стать писателем – в колледже специализировался по английской литературе – и пытался написать роман. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что способностей у меня нет. В конце концов я пошел работать к матери. Так ей хотелось. Я успокоился. Все равно большая часть моего гнева была напускной. Я старался обработать его, подготовить для более важных расспросов и решил, что теперь он для них готов. – Что ж, Льюис, теперь, когда вы во всем сознались и повинились, расскажите мне о Реджи Кампо. – А что я должен о ней рассказать? – Вы ведь собирались платить ей за секс, не так ли? – Что побуждает вас так ду… Я прервал его, остановившись и дернув за лацкан дорогого пиджака. Он был выше меня и крупнее, но преимущество в этом разговоре осталось за мной. – Отвечай на вопрос, мать твою! – Ладно, ладно… да… я собирался ей платить. Но как вы узнали? – Потому что я чертовски хороший адвокат. Почему вы не сказали мне в первый день? Вы что, не видите, как это меняет дело? – Все из-за матери… Я не хотел, чтобы она знала… ну, вы понимаете. – Льюис, давайте присядем. Я подвел его к одной из длинных скамеек у здания полицейского участка. Здесь они пустовали, и никто не мог нас подслушать. Я сел, он опустился справа от меня. – Ваша мать отсутствовала, когда мы обсуждали дело. Насколько я помню, ее не было и тогда, когда мы говорили о юридическом факультете. – Да, но Сесил бы узнал, а он все ей рассказывает. Я кивнул и мысленно взял себе на заметку отныне полностью исключить присутствие Сесила Доббса на наших совещаниях. – Хорошо; думаю, я понял. Но как долго вы собирались утаивать это от меня? Разве вы не видите, как все поворачивается? – Я не юрист. – Льюис, позвольте немного просветить вас насчет того, как работает машина правосудия. Вы знаете, в чем заключается моя миссия? Я нейтрализатор. Моя работа состоит в том, чтобы сводить на нет судебное дело, выстроенное против вас штатом. Иначе говоря, взять каждое мельчайшее доказательство и найти способ вывести его из состязательного процесса. Представьте, что я выступаю в роли эдакого уличного циркача, которых можно встретить на Венецианском бульваре. Вы когда-нибудь гуляли там? Видели человека, который вертит целую уйму тарелок на палочках? – Наверно, да. Я там давно не был. – Не важно. У этого парня есть такие маленькие палочки, он ставит на каждую из них по тарелке и запускает вертеться, так чтобы они находились в равновесии и не разбились. Он запускает множество одновременно и ходит от тарелки к тарелке и от палочки к палочке, проверяя, что все крутятся и не падают. Улавливаете мою мысль? – Думаю, да. – Ну так вот, Льюис, по тому же принципу формируется и обвинительная версия, которую штат выдвигает против обвиняемого. Набор вертящихся тарелок. И каждая из них представляет собой отдельный блок улик против вас. Моя работа – взять каждую тарелку, остановить ее вращение и обрушить на землю с такой силой, чтобы она разлетелась вдребезги и больше не использовалась. Если, скажем, синяя тарелочка – кровь жертвы на ваших руках, то мне надо найти способ ее опрокинуть. Если на желтой тарелке нож с отпечатками ваших пальцев – следовательно, опять-таки мне надо свалить ее наземь. Нейтрализовать. Вы понимаете, что я хочу сказать? – Да, понимаю. Я… – А теперь смотрите. В наборе тарелок есть одна большая, здоровенное блюдо. И если она упадет, то утянет за собой вниз и все остальные. Все тарелки. Все судебное дело рассыплется. Вы знаете, что это за блюдо, Льюис? Он отрицательно покачал головой. – Самое большое блюдо – жертва, главный свидетель против вас. Если мы сумеем обрушить это блюдо, тогда всему шоу конец и толпа направится к выходу. Я подождал несколько мгновений, чтобы увидеть его реакцию. Он ничего не сказал. – Льюис, в течение почти двух недель вы скрывали от меня способ, дающий мне возможность свалить наше большое блюдо. Возникает вопрос: «зачем?» Зачем состоятельному человеку – с часами «Ролекс» на руке, автомобилем «порше» на стоянке и адресом на Хомби-Хиллз – с ножом добиваться секса от женщины, которая и без того им торгует? Когда вы сводите суть к этому вопросу, дело начинает разваливаться, Льюис. Потому что ответ прост: он этого делать не станет. Здравый смысл подсказывает, что не станет. И когда вы приходите к такому заключению, все тарелочки перестают вращаться. Вы видите фальсификацию, вы видите подставу, и теперь уже обвиняемый начинает выглядеть как жертва. Я посмотрел на него. Он кивнул. – Я сожалею, – сказал он. – И вполне резонно. Дело начало бы рассыпаться уже почти две недели назад, и мы, вероятно, не сидели бы сейчас здесь, будь вы честны со мной с самого начала. Тогда я понял, от чего на самом деле исходил мой гнев; и причина его состояла не в том, что Руле опоздал, или солгал, или что Сэм Скейлз обозвал меня легальным мошенником. Просто я увидел, как мой большой куш уплывает из-под носа. В этом уголовном деле не будет ни судебного процесса, ни шестизначного гонорара. Единственное, что мне удастся сохранить, – это предварительный гонорар, который я получил в самом начале. Судя по всему, дело закончится сегодня же, когда я явлюсь в канцелярию окружного прокурора и выложу Теду Минтону все, что знаю и чем располагаю. – Мне очень жаль, – снова сказал Руле плаксивым голосом. – Я не хотел все испортить. Я сидел, созерцая землю между своими ступнями. Не глядя на него, протянул руку и положил ему на плечо. – А я сожалею, что накричал на вас, Льюис. – И что мы будем делать дальше? – У меня есть еще несколько вопросов к вам по поводу того вечера, а потом я иду вон в то здание, чтобы встретиться с прокурором и свалить наземь все его тарелки. Думаю, что к тому времени как я выйду оттуда, дело уже закроют и вы получите возможность вернуться к вашим показам особняков богачам. – Даже так? – Ну, формально он может захотеть, чтобы вы пришли в суд и попросили судью объявить дело закрытым. Руле потрясенно разинул рот. – Мистер Холлер, не могу выразить, как я… – Можете звать меня Микки. Извините за мои давешние слова. – Нет проблем. Спасибо. Так какие вопросы вы хотите мне задать? Я подумал несколько секунд. Мне действительно больше нечего было утрясать с Минтоном. Я экипировался под завязку и стал просто ходячим свидетельством защиты. – Что говорилось в записке? – спросил я. – Какой записке? – Той, что она дала вам в баре. – О, ее адрес, и под ним подписано: «400 долларов», а еще ниже: «Приходи после десяти». – Очень плохо, что сама записка не сохранилась. Но, думаю, мы и так имеем достаточно. Я кивнул и посмотрел на свои часы. У меня оставалось еще пятнадцать минут до встречи, но я уже закончил с Руле. – Сейчас можете идти, Льюис. Я позвоню вам, когда все закончится. – Вы уверены? Я мог бы подождать здесь, если хотите. – Не знаю, сколько это займет. Мне придется выложить перед ним имеющиеся у нас аргументы. Ему, вероятно, придется передать все своему боссу, что потребует некоторого времени. – Что ж, ладно; тогда, наверное, я пойду. Но ведь вы мне позвоните, да? – Да, позвоню. Вероятно, в понедельник или во вторник нам еще придется повидаться с судьей, и на этом уже все закончится. Он протянул мне руку, и я пожал ее. – Спасибо, Мик. Вы лучший в своем деле. Я знал, что, наняв вас, заполучил лучшего адвоката. Я смотрел, как он шагает через площадь и проходит между двумя зданиями суда, направляясь в сторону автомобильной стоянки. – Да, я лучший, – проводив его взглядом, вслух сказал я себе. Почувствовав чье-то присутствие, я обернулся и увидел человека, садящегося на скамейку рядом со мной. Он тоже посмотрел на меня, и мы одновременно узнали друг друга. Это был Ховард Керлен, детектив из отдела убийств ван-нуйсского полицейского отделения. В течение нескольких лет мы не раз сталкивались по одним и тем же судебных делам. – Так, так, так, – проговорил Керлен. – Гордость калифорнийской адвокатской коллегии. Надеюсь, не беседуете сами с собой, а? – Может быть. – Если пойдет такая молва, ваша репутация может пострадать. – Меня это не тревожит. Как поживаете, детектив? Керлен доставал сандвич из жесткого бумажного пакета. – Тяжелый день. Поесть некогда. Он раскрыл упаковку, и взору предстал бутерброд с арахисовым маслом, помимо которого в нем был слой чего-то еще, но я не мог разобрать, чего именно. Я взглянул на часы. У меня по-прежнему оставалось несколько минут до того, как встать в очередь к металлоискателю на входе в здание суда, но я сомневался, что хочу провести эти минуты с Керленом и его непотребного вида сандвичем. Я подумывал, не поднять ли тему вердикта, только что вынесенного Блейку – не проехаться ли слегка по лос-анджелесской полиции, – но Керлен нанес удар первым. – Как там мой парень, Хесус? – спросил детектив. В свое время Керлен вел следствие по делу Хесуса Менендеса. Он прижал его так сильно, что бедняге не оставалось ничего другого, кроме как добровольно заявить о признании своей вины и надеяться на лучшее. Он был еще жив, насколько я знал. – Не имею понятия, – ответил я. – С тех пор я с Хесусом не общался. – Ну да. Я так полагаю, что, как только они признают себя виновными, от них вам уже мало проку. Нет апелляции – нет и навара. Я кивнул. Копы не скрывали своей предвзятости, когда речь заходила о судебных адвокатах. Их собственные следственные действия проводились, конечно же, далеко не безупречно. Они не верили в систему правосудия, основанную на принципе сдержек и противовесов. – Так же как и вам, видимо, – ответил я. – Вперед, за следующим преступником. Надеюсь, ваш тяжелый день означает, что вы добываете мне нового клиента? – Я смотрю на это иначе. Как раз задавался вопросом, хорошо ли вы спите по ночам. – А знаете, каким вопросом я задавался? Что за чертовщина у вас в сандвиче. Он продемонстрировал то, что осталось от бутерброда. – Арахисовое масло и сардины. Масса качественного белка, чтобы зарядиться после трудного дня охоты за всякими паразитами на теле общества. А также бесед с ними. Вы не ответили на мой вопрос. – Я сплю прекрасно, детектив. И знаете почему? Потому что играю важную роль в системе. Такую же необходимую, как и ваша. Когда кого-то обвиняют в преступлении, он имеет возможность проверить систему на прочность и для этого обращается ко мне. Вот в чем смысл. Когда человек это понимает, у него нет проблем со сном. – Хорошая сказочка. Надо думать, вы в нее верите, когда, засыпая, закрываете глаза. – А как насчет вас, детектив? Вы, опуская голову на подушку, никогда не терзались вопросом: а не засадил ли я за решетку невиновного человека? – Нет! – тут же отозвался он с набитым ртом. – Никогда такого не было и никогда не будет! – Вероятно, удобно иметь такую уверенность. – Один человек как-то сказал мне: когда добираешься до конца пути, то должен посмотреть на поленницу, сложенную обществом, и поразмыслить, добавлял ли ты в нее, пока жил, или только брал. Так вот, Холлер, я в поленницу добавляю. И поэтому хорошо сплю по ночам. Но меня занимают такие, как вы. Все вы, адвокаты, только гребете из этой поленницы. – Спасибо за проповедь. Учту в следующий раз, когда стану рубить дрова. – Вижу, вам она не понравилась. Тогда у меня есть для вас анекдот. Знаете, в чем разница между сомом и судебным адвокатом? – Хм… не знаю, детектив. – Один – придонный падальщик, а другой – рыба. Он шумно захохотал. Я встал. Мне пора было идти. – Надеюсь, вы чистите зубы после подобной пищи, – заметил я на прощание. – Иначе туго придется вашему напарнику. Я зашагал прочь, размышляя о том, что он сказал о поленнице, а Сэм Скейлз – о легальном мошеннике. Сегодня такие сентенции сыпались на меня со всех сторон. – Спасибо за совет! – крикнул мне вдогонку Керлен. Глава 14 Тед Минтон добился конфиденциальности нашей беседы по делу Руле, назначив встречу, когда помощник окружного прокурора, занимавший с ним один кабинет, присутствовал на слушании в суде. Молодой юрист встретил меня в зале ожидания для посетителей и повел к себе. Мне он показался не старше тридцати лет, но его вид, осанка и манеры говорили о самоуверенности. По сравнению с ним я был старше лет на десять и имел в активе сотни судебных процессов, тем не менее он не выказывал в отношении меня никаких признаков пиетета. Он держался так, словно встреча являлась для него просто скучным мероприятием, досадной помехой – в общем, неким вынужденным неудобством, с которым, хочешь не хочешь, приходится мириться. Что ж, обычное дело, ничего нового. Мне только на руку. Когда мы добрались до его маленького офиса без окон, он предложил мне стул своего соседа по кабинету и закрыл дверь. Мы сели и посмотрели друг на друга. Я дал ему возможность заговорить первым. – Итак, – сказал он. – Прежде всего я хотел с вами повидаться. Я здесь лицо в каком-то смысле новое и еще не познакомился со многими членами адвокатской коллегии. Знаю, вы один из тех юристов, сфера деятельности которых охватывает весь округ, но мы прежде друг с другом не сталкивались. – Возможно потому, что вы не так много работали в судебных процессах. Он улыбнулся и кивнул, как если бы я заработал очко. – Пожалуй, это правда, – сказал он. Тем не менее должен вам сказать, что, когда я учился на юриста в Южнокалифорнийском университете, то читал книгу о вашем отце и судебных процессах, которые он вел. Кажется, она называлась «Холлер для защиты». Что-то в таком духе. Интересный человек и интересные времена. Я с улыбкой кивнул в ответ. – Он скончался задолго до того, как я мог по настоящему его узнать, но в доме имелось несколько книг о нем и я прочел их все по многу раз. Вероятно, именно поэтому я выбрал эту стезю. – Наверняка нелегко знакомиться со своим отцом по книгам? Я пожал плечами. Я не считал, что нам с Минтоном нужно общаться настолько близко, чтобы это обсуждать, особенно в свете того, что я собирался с ним сделать. – Но видимо, такое все же случается, – сказал он. – Н-да… Он деловито хлопнул в ладони и стиснул их, жестом, который мог означать: «Итак, приступим». – О'кей, мы собрались здесь, чтобы поговорить о Льюисе Рулете, не так ли? – Его фамилия произносится на французский лад: «Ру-ле». – Ру-ле. Понял. Давайте посмотрим; у меня тут есть для вас кое-что. Он крутанулся на стуле спиной к столу, достал тонкую папку и, повернувшись обратно, протянул мне. – Я хочу играть честно и в открытую. Здесь собраны для вас последние результаты следствия на данный момент. Я знаю, что не обязан предоставлять их вам до официального предъявления обвинения, но, черт возьми, хочу проявить гостеприимство. Мой опыт показывал: когда прокуроры говорят вам, что играют с вами честно и честнее честного, надо держать ухо востро. Я пролистал досье, но особенно ни во что не вчитывался. То, что собрал для меня Левин, было по меньшей мере вчетверо толще. Меня не удивило, что у Минтона так мало. Я подозревал, что он от меня что-то утаивает. Большинство прокуроров вынуждают вас бороться за получение материалов проведенного штатом расследования – обращаться за ними по многу раз, вплоть до жалоб судье, – а Минтон непринужденно, как бы между делом, передавал мне по крайней мере часть материалов. Либо ему еще предстояло научиться многому, что, по моим представлениям, свойственно прокурорам, занимающимся делами о тяжких преступлениях, либо тут крылся какой-то подвох. – Здесь все? – спросил я. – Все, чем я располагаю. Это было в порядке вещей. Если у прокурора пока не хватало каких-то материалов, тогда он мог задержать передачу документов защите. Я знал абсолютно достоверный факт – будучи некогда женатым на прокурорше, – что для обвинителя вполне естественно велеть полицейским детективам повременить с представлением всех бумаг, а потом заявить защитнику, что хочет играть честно, на деле не давая ему практически ничего. Адвокаты часто называют правила обеспечения их следственными документами мошенническими. Правда, то же можно сказать и про другую сторону. Понятно, ведь представление документов по делу – улица с двусторонним движением. – Вы собираетесь выйти вот с этим на судебный процесс? Я помахал в воздухе папкой, как бы подчеркивая ее легковесность, как и самого дела. – Пока это не важно. Но если вы хотите поговорить о досрочном решении, о судебной сделке, то я готов вас выслушать. – Нет, ну о какой судебной сделке можно говорить? Мы идем вперед с открытым забралом. Мы намерены отказаться от права на предварительные переговоры и выходим прямо на процесс. Никаких проволочек. – Он не намерен отказываться от безотлагательного судебного разбирательства? – Ни в коем случае. У вас шестьдесят дней, начиная с понедельника, чтобы выстроить свою версию либо отказаться от обвинений. Минтон лишь чуть поджал губы, как если бы сказанное мной стало не неприятным сюрпризом, а лишь малым неудобством. Дымовая завеса удалась ему неплохо. Я знал, что нанес чувствительный удар. – Что ж, в таком случае, вероятно, нам следует поговорить о документах с вашей стороны. Что у вас есть для меня? Он оставил свой обходительный тон. – Я пока свожу материалы воедино, картина еще не полная, – ответил я. – Но она будет готова к моменту предъявления обвинения, в понедельник. Однако наверняка большая часть того, чем я располагаю, и без того уже находится вот в этой вашей папке, как вы считаете? – Вполне возможно. – Вам ведь уже известно, что так называемая жертва, из-за которой возбудили дело против моего клиента, проститутка? И что с момента так называемого инцидента она продолжает свое занятие? Рот Минтона открылся примерно на полдюйма, и хотя тут же опять закрылся, его реакция являлась красноречивым знаком. Я нанес ему еще один чувствительный удар, однако он тотчас от него оправился. – Собственно говоря, – произнес он, – я осведомлен о роде ее деятельности. Но меня удивляет, что об этом известно вам. Надеюсь, вы не шныряете вокруг моей жертвы, мистер Холлер? – Зовите меня Микки. А то, чем я занимаюсь, должно интересовать вас меньше всего. Лучше вглядитесь хорошенько в дело, Тед. Я знаю, вы новый человек в таких процессах и не захотите дебютировать провалом. Особенно после фиаско с Блейком. Но нынешнее дело непростое, в нем зарыта кусачая собака, и она цапнет вас за одно место. – В самом деле? Каким же образом? Я посмотрел мимо его плеча, на стоящий позади компьютер. – Он читает DVD? Минтон обернулся назад. Устройство выглядело довольно древним. – Должен. Что у вас есть? Я отдавал себе отчет, что демонстрировать противнику запись камеры видеонаблюдения из бара – все равно что выложить перед ним главный козырь. Но я был также уверен, что если он его увидит, то в понедельник уже не состоится никакое предъявление обвинения да и само дело рассыплется. Моя же задача заключалась в ликвидации судебного дела и вызволении моего клиента из-под прессинга государственной машины. И в данном случае как раз имелось средство этого добиться в ближайшее время. – У меня на руках пока нет всех улик и документов, но зато есть вот это, – сказал я. Я протянул Минтону DVD-диск, полученный от Левина. Прокурор вставил его в компьютер. – Копия пленки из бара «Морган», – пояснил я, пока он запускал устройство. – Ваши ребята так и не дошли туда, но мой человек это сделал. Тут представлена запись того самого воскресного вечера, когда случилось предполагаемое нападение. – Запись могли подделать. – Могли, но она настоящая. Можете сами ее проверить. В моем распоряжении оригинал, и я предоставлю его в ваше распоряжение после предъявления обвинения. После недолгой возни Минтон запустил диск. Он молча смотрел запись, в то время как я обращал его внимание на время в углу экрана и на те же самые тонкости, на которых останавливался Левин, – в том числе на мистера Икса и его левую руку. По моему указанию Минтон перемотал запись вперед, а потом замедлил, чтобы получше разглядеть момент, когда Реджи Кампо приблизилась к моему клиенту у стойки бара. На лице прокурора выражалась хмурая сосредоточенность. Когда запись закончилась, он извлек диск и задержал в руке, немного приподняв. – Могу я оставить это у себя до получения оригинала? – Сделайте одолжение. Минтон вложил диск обратно в конверт и положил на стол, поверх стопки папок. – О'кей, что еще? – спросил он. Теперь рот открылся у меня. – Что вы подразумеваете под «еще»? Этого разве не достаточно? – Для чего? – Послушайте, Тед, может, прекратим валять дурака? – Будьте так добры. – О чем мы сейчас вообще толкуем? Данная видеозапись не оставит от уголовного дела камня на камне. Давайте забудем о предстоящем предъявлении обвинения и о судебном процессе и поговорим о том, чтобы на будущей неделе отправиться вместе в суд с заявлением о снятии всех обвинений и прекращении производства по делу. Я хочу раз и навсегда покончить с этой мерзкой тяжбой, Тед. Причем без сохранения за истицей права на повторные иски. Чтобы уж больше никаких наездов на моего парня, если вдруг кому-нибудь тут придет в голову передумать. Минтон улыбнулся и покачал головой: – Не могу на это пойти, Микки. Женщину жестоко избили. Она стала жертвой зверского нападения, и я не собираюсь снимать никаких обвинений против… – Зверского нападения? Да она уже целую неделю как опять занимается своими штучками. Вы… – Откуда вам это известно? Я покачал головой: – Слушайте, я пытаюсь вам помочь, спасти от конфуза, а вы о чем беспокоитесь – не перешел ли я какую-то черту по отношению к жертве… Что ж, Тед, у меня есть для вас новости. Она отнюдь не жертва. Разве вы не видите, с чем здесь столкнулись? Если дело дойдет до суда присяжных и они увидят этот диск, все ваши тарелочки посыплются. Обвинение проиграет дело, и вам придется возвращаться и объяснять вашему боссу Смитсону, почему вы не заметили надвигавшейся беды. Я не так хорошо, как вы, знаю Смитсона, но убежден в одном: он не любит проигрывать. А после вчерашнего провала я бы сказал, что он не любит этого чуть-чуть больше. – Проститутки тоже могут стать жертвами. Пускай даже любительницы. Я покачал головой и решил выложить все свои козыри: – Она его подставила. Она знала, что он богат, и заманила в ловушку. Она хочет затащить его в суд и развести на деньги. Она либо сама разбила себе лицо, либо попросила своего дружка из бара – того, левшу. Ни одно жюри присяжных в мире не купится на то, что вы собираетесь им впарить. Кровь на руке и отпечатки пальцев на ноже – все подстроили уже после того, как его вырубили. Минтон кивал, как если бы соглашался с моей логикой, но затем вдруг понес что-то невразумительное. – Меня беспокоит то, что вы, кажется, пытаетесь запугать пострадавшую: выслеживая ее, нарушая ее покой. – Как? – Вы знаете правила, под которыми подписывается юрист, взяв на себя обязательства по судебному делу. Мой совет: оставьте жертву в покое, а не то в следующий раз нам придется беседовать об этом с судьей. Я потряс головой и широко развел руками: – Вы вообще слушаете, о чем я вам говорю? – Да, я все слышал, и выбранный мной курс не меняется. Впрочем, у меня есть к вам предложение, и оно останется в силе только до понедельника, до предъявления обвинения в суде. После этого все ставки аннулируются и судьбу вашего клиента будут решать судья и присяжные. И вы не устрашили меня своими шестьюдесятью днями. Я буду готов и во всеоружии. Я почувствовал себя словно под водой – как будто все мои слова превращались в пузыри и расходились в разные стороны, уплывая наверх. Цели они совершенно не достигали. И вдруг до меня дошло: в деле имеется нечто мне неизвестное. Я что-то упустил. Что-то важное. И как бы зелен и неопытен ни был Минтон, но он не был глупцом, и я лишь по оплошности решил, что он действует необдуманно. Канцелярия окружного прокурора округа Лос-Анджелес получила в свое распоряжение нескольких лучших выпускников юридического факультета. Минтон уже упомянул Южнокалифорнийский университет, а я знал, что там юридическая школа готовит первоклассных специалистов, которым не хватало лишь опыта. Возможно, Минтону и недоставало практики, но это не означало, что ему недоставало знаний и интеллекта. Я понял: чтобы разобраться, что к чему, мне следует вглядеться в себя, а не в Минтона. – Что я тут упустил? – спросил я. – Я не знаю, – ответил Минтон. – Вы юридический ас. Что вы могли упустить? Какое-то время я сидел, уставившись на него и постепенно начиная понимать. В нашем расследовании имелся какой-то пробел. В его тонкой папке лежало нечто такое, что отсутствовало в толстом досье, собранном Левином. Нечто, позволявшее легко игнорировать попытку мошенничества со стороны Реджи Кампо. Потому и прозвучали так весомо слова Минтона: «Проститутки тоже могут быть жертвами». Мне жутко захотелось прокрутить все обратно, изучить папку с документами, переданную Минтоном, чтобы сравнить их с уже известными. Но теперь я уже не мог сделать это в его присутствии. – О'кей, – сказал я. – Что у вас за предложение? Он его не примет, но я передам. – Итак, ему придется отсидеть тюремный срок. Это не подлежит обсуждению. Мы готовы снять часть обвинений, свести все к нападению со смертоносным оружием и покушению на изнасилование с нанесением побоев. Мы остановимся на среднем нормативном уровне, что составит примерно семь лет. Я кивнул. Нападение со смертоносным оружием и покушение на изнасилование с нанесением побоев… Семилетний приговор на деле скорее всего выльется в четыре года. Неплохое предложение, но только при условии, что Руле виновен в преступлении. Если же нет, тогда никакой вариант обвинителя не являлся для нас приемлемым. Я пожал плечами: – Я ему передам. – Помните: только до предъявления обвинения. Так что, если он согласится, вам лучше утром в понедельник первым делом позвонить мне. – Хорошо. Я закрыл свой кейс и поднялся. Я подумал, как Руле сейчас, вероятно, сидит и ждет от меня звонка – подтверждения, что его кошмар закончился. Вместо этого я сообщу ему о судебной сделке ценой в семь лет. Мы с Минтоном пожали друг другу руки, я сказал, что объявлюсь, и направился к выходу. В коридоре, ведущем в зал ожидания, я наткнулся на Мэгги Макферсон. – Хейли чудесно провела время в воскресенье. Она только об этом и говорит. Сказала, ты собираешься приехать и в эти выходные. – Да, если нет возражений. – А с тобой-то все в порядке? У тебя какой-то оглушенный вид. – Кажется, неделя выдается непростой. Рад, что завтра у меня нет плановых слушаний. Как для Хейли лучше – в субботу или в воскресенье? – И то и другое будет прекрасно. Ты только что от Теда? Встречался по делу Руле? – Да, обсуждали сделку. – Я поднял портфель, показывая, что несу с собой прокурорское предложение о добровольном признании обвиняемым своей вины. – Теперь предстоит всучить это клиенту. Задача не из легких. Парень утверждает, что не совершал преступления. – Я думала, они все так говорят. – Но не так, как он. – Что ж, удачи тебе. – Спасибо. Мы направились в противоположные стороны, а потом я кое-что вспомнил и окликнул ее. – Эй, с Днем святого Патрика! Она обернулась и двинулась обратно, в мою сторону. – Стейси сегодня посидит с Хейли пару лишних часиков, и мы нашей компанией собираемся после работы в «Четыре зеленые полянки». Как насчет пинты «зеленого» пива? Не хочешь присоединиться? «Четыре зеленые полянки» были ирландской пивной, неподалеку от административно-торгового центра. Ее часто посещали юристы от обеих сторон. Корпоративная неприязнь ослабевала под воздействием «Гиннесса» комнатной температуры. – Не знаю, – сказал я. – Думаю, мне придется съездить встретиться со своим клиентом, но как знать – может, я и вернусь к тому времени. – Ну, смотри – я свободна только до восьми, а потом я уйду, чтобы отпустить Стейси. – О'кей. Мы снова расстались, и я покинул здание суда. Скамья, где я сидел с Руле, а затем с Керленом, пустовала. Я сел, открыл портфель и вынул папку со следственными материалами штата, полученную от Минтона. Я листал уже виденные ранее отчеты, копии которых достал мне Левин. На первый взгляд здесь как будто не имелось ничего нового – разве что отчет о сравнительном анализе отпечатков пальцев, который подтверждал то, что мы и так знали: кровавые отпечатки на ноже принадлежат моему клиенту Льюису Руле. Но все равно содержание досье не объясняло поведение Минтона. Я продолжал листать дальше, и вдруг обнаружил разгадку в бумагах об орудии преступления. Документ, добытый Левином, представлял собой совершенно другой отчет – точно из другого судебного дела и явно о другом оружии. Жадно проглатывая новую информацию, я почувствовал, что вспотел. Меня подставили. Я выглядел дураком во время встречи с Минтоном, и хуже того – меня подтолкнули к тому, что я слишком рано выложил ему свой главный козырь. Теперь он располагал записью из бара и массой времени, чтобы подготовиться к нейтрализации этой улики в суде. Наконец я захлопнул папку и вытащил мобильник. Левин ответил после двух гудков. – Как прошло? – спросил он. – Заслужили премию? – Не сказал бы. Ты знаешь, где находится офис Руле? – Да, на Кэнон-драйв, в Беверли-Хиллз. Точный адрес есть в досье. – Встречай меня там. – Сейчас? – Через тридцать минут. Я оборвал звонок без дальнейших обсуждений, а затем кнопкой быстрого набора вызвал Эрла. Наверное, он ехал в наушниках, потому что не откликался до седьмого гудка. – Подъезжай, забери меня, – распорядился я. – Отправимся через холм. Я закрыл телефон и встал со скамейки. Шагая к проходу между зданиями судов, к месту встречи с Эрлом, я был зол как черт. На Руле, на Левина, а больше всего – на самого себя. Но я также видел и позитивную сторону случившегося. Единственное во всей этой каше не подлежало сомнению: мой многотысячный гонорар возвращался в повестку дня. Нашему судебному делу предстояло пройти всю дистанцию целиком, до самого судебного процесса, – если только Руле не примет предложения штата, что я считал равносильным снегопаду в Лос-Анджелесе. Всякое случается, конечно, но я не поверю, пока не увижу собственными глазами. Глава 15 Когда у богатеев Беверли-Хиллз возникает желание выкинуть небольшое состояние на одежду и драгоценности, они едут на Родео-драйв. Когда им хочется спустить состояние побольше – на дома и кондоминиумы, – они отправляются несколькими кварталами дальше, на Кэнон-драйв, где обосновались серьезные фешенебельные компании, занимающиеся операциями с недвижимостью. Там в витринах залов, словно картины Пикассо и Ван Гога, на богато украшенных золотом подставках красовались фотографии многомиллионных риелторских предложений. Вот в тех-то краях, в четверг после обеда, я и нашел фирму «Виндзорская собственность» и – Льюиса Руле. К тому моменту как я туда добрался, Левин уже ждал меня – причем довольно долго. Он сидел в демонстрационной комнате с очередной бутылкой воды, в то время как Руле вел телефонные переговоры в личном кабинете. Секретарша в приемной, загорелая блондинка с прядью, словно серп, свисавшей по одну сторону ее лица, сообщила, что нужно подождать всего несколько минут, а затем мы оба сможем войти. Я кивнул и отошел от стола. – Ты не хочешь сказать мне, что случилось? – спросил Анхель. – Да, когда войдем. Две стороны демонстрационной комнаты были оснащены проволочными нитями, тянущимися от пола до потолка, на них крепились рамки размером восемь на десять с фотографиями и историями предлагаемых участков. Делая вид, что изучаю дома, о которых не мечтал бы и через сто лет, я таким манером продвигался к коридору в глубине комнаты, ведущему во внутренние помещения. Шагнув в него, я заметил открытую дверь и услышал голос Льюиса Руле. Судя по всему, он планировал показ особняка на Малхолланд-драйв клиенту, и тот – как я понял – хотел, чтобы его имя сохранялось в тайне. Я бросил взгляд назад, на Левина, который по-прежнему сидел, как пришитый, у входа. – Чушь все это, – произнес я и, махнув ему, чтобы шел за мной, решительно двинулся по коридору. Сделав несколько шагов, я вошел в роскошный офис. Здесь стоял непременный письменный стол, заваленный бумагами и толстыми каталогами, но самого Руле за столом не наблюдалось. Он расположился в зоне отдыха, справа от стола, скрючившись на диване с сигаретой в одной руке и телефонной трубкой в другой. При виде меня он изумленно вытаращил глаза, и я подумал, что девка в приемной, видимо, и не думала сообщать ему о нашем приходе. Вслед за мной в кабинет вошел Левин, а за ним – пытаясь нас остановить – спешила секретарша, раскачивая из стороны в сторону «серпом». При этом мне все время казалось, что он вот-вот срежет ей нос. – Мистер Руле, простите, они сами прошли сюда, без разрешения. – Лиза, мне надо идти, – произнес Руле в трубку. – Я тебе перезвоню. Он положил трубку на рычаг стоявшего на стеклянном кофейном столике телефонного аппарата. – Все в порядке, Робин, – сказал он секретарше. – Ты можешь идти. Тыльной стороной ладони он произвел пренебрежительный жест в сторону двери, как бы веля ей убраться. Робин взглянула на меня так, словно я был пшеничным полем, которое ей хотелось бы скосить своим платиновым серпом, и вышла из комнаты. Я закрыл дверь и вновь посмотрел на Руле. – Ну как там? – спросил он. – Все позади? – Не сказал бы, – ответил я. С собой у меня имелось то самое досье с полученными от штата документами по делу с настоящим отчетом об орудии преступления. Я подошел ближе и швырнул папку на кофейный столик. – Я преуспел только в том, что выставил себя дураком в офисе окружного прокурора. Дело штата Калифорния против вас по-прежнему в действии, и нам, по всей вероятности, придется выходить на судебный процесс. У Руле вытянулось лицо. – Не понимаю, – произнес он. – Вы, кажется, собирались накрутить хвост этому парню. – Пока что хвост накрутили мне. Потому что вы в очередной раз сказали мне неправду! – И, посмотрев на Левина, добавил: – А также потому, что подложили нам свинью. Руле раскрыл папку. На первой же странице красовалось цветное фото ножа со следами крови на черной рукоятке и кончике лезвия. Но это был не тот нож, отчет о котором Левин добыл через свои источники в полиции и показывал нам на совещании в конторе у Доббса. – Что за чертовщина? – спросил Левин, глядя на фото. – Это нож. Подлинный. Тот, что имел при себе Руле, отправляясь на квартиру Реджи Кампо. Тот, на котором ее кровь и его инициалы. Левин сел на диван с противоположного края от Руле. Я остался стоять, и оба они вопросительно устремили на меня взгляд. Я начал с Левина. – Сегодня я отправился на встречу с окружным прокурором, чтобы надавать ему пинков под зад, а кончилось тем, что он мне надавал. Кто твой источник, Анхель? Ты знаешь, что этот тип подсунул тебе колоду с краплеными картами? – Постой, постой. Не мо… – Нет, это ты постой. Тот отчет, что ты получил по какому-то безвестному ножу, не имел к делу никакого отношения. Его подсунули нам, чтобы одурачить, и им это прекрасно удалось. Потому что я как последний идиот, посвистывая и пританцовывая, заявился к прокурору в кабинет, уверенный, что уж сегодня-то мне никак не проиграть, и выложил ему на блюдечке видео из бара. Небрежно швырнул им наш главный козырь! Да вот только – проклятие! – никого наш козырь не покрыл. – Посыльный, – сказал Левин. – Что? – Курьер. Тот парень, который носит отчеты от полиции до канцелярии окружного прокурора и обратно. Я сообщаю ему, какие дела меня интересуют, и он делает для меня дополнительные копии. – Что ж, они взяли его в оборот и блестяще все провернули. Можешь позвонить ему и сказать, что, если ему понадобится судебный адвокат, на меня пусть не рассчитывает. Я заметил, что вышагиваю туда-сюда перед диваном, но так и не остановился. – А вы! – обратился я к Руле. – Теперь, когда у меня есть отчет о подлинном орудии убийства, вдруг обнаруживается, что нож не только изготовлен на заказ, но и на нем ваши чертовы инициалы. Вы опять мне солгали! – Я не лгал! – взвизгнул Руле. – Пытался вам сказать. Говорил, что нож не мой. Я сказал это дважды, но никто меня не слушал. – Тогда следовало пояснить, что вы имели в виду. Просто сказать: «Нож не мой», – равнозначно заявлению, что вы ничего не совершали. Вам следовало сказать: «Послушайте, Мик, здесь, кажется, проблема, потому что у меня действительно был нож, но это не его фотография». Вы что думали, все вам просто так сойдет с рук? – Пожалуйста, не могли бы вы говорить потише? – взмолился Руле. – Там могут находиться клиенты. – Да мне плевать! Засуньте их себе… Там, куда вас закатают, клиенты вам больше не понадобятся. Вы разве не видите, что эта улика перекрывает все, что у нас есть? Вы идете к проститутке с орудием убийства! Нож вам не подкинули! Он ваш собственный! А это означает, что мы уже не можем придерживаться версии мошенничества. Как мы докажем, что она все подстроила, если у обвинителя явное доказательство: входя в ее квартиру, вы имели при себе нож? Парень не ответил, но я и не дал ему такой возможности. – Вы благополучно совершили все то, что вам вменяют, мать вашу! – Я обличительно нацелил на него указательный палец. – И вы у них в руках. Неудивительно, что они не потрудились провести дополнительные изыскания в баре. Этого и не требовалось, когда у них был ваш собственный нож с вашими собственными кровавыми отпечатками. – Я не делал этого! Это ловушка! – Ну и кто сейчас орет? Послушайте, мне безразлично, что вы там рассказываете. Я не могу работать с клиентом, который со мной неискренен, не видит пользы в том, чтобы посвятить адвоката в то, что действительно случилось. Так вот: окружной прокурор сделал вам предложение о судебной сделке, и, я думаю, вам следует его принять. Руле выпрямился и, взяв со столика пачку сигарет, вытащил одну и прикурил от той, что еще горела. – Я не собираюсь признавать себя виновным в том, чего не совершал, – неожиданно спокойно произнес он после глубокой затяжки. – Семь лет. Выйдете на свободу через четыре. У вас есть время подумать до понедельника, когда состоится вынесение обвинения, после чего предложение теряет силу. Подумайте над этим, а потом сообщите мне, что согласны на него. – Нет. Я не собираюсь делать ничего подобного, и если вы не хотите доводить дело до судебного процесса, я найду кого-нибудь другого, кто это сделает. Левин держал в руках досье с материалами следствия. Я протянул руку и выхватил у него папку, чтобы зачитать вслух, начиная с отчета об орудии преступления. – Вы этого не совершали? – сказал я. – О'кей, если это так, тогда будьте любезны объяснить, зачем вы отправились к проститутке со сделанным на заказ ножом в стиле «черный ниндзя», с пятидюймовым лезвием да еще с вашими инициалами, выгравированными на нем – дважды, с обеих сторон? Закончив зачитывать выдержки из отчета, я швырнул его обратно Левину. Он пролетел мимо рук и ударился ему в грудь. – Потому что он всегда при мне! Руле произнес эти слова с такой силой, что в комнате воцарилась неожиданная тишина. Я по инерции прошелся еще раз туда и обратно и уставился на него. – Он всегда при вас, – повторил я, скорее утвердительно, чем вопросительно. – Вот именно! Я риелтор. Вожу дорогие автомобили. Ношу дорогие украшения. И встречаюсь с незнакомыми людьми в пустых домах. И вновь он предоставил мне паузу. Как бы ни был я возбужден, я все-таки умею распознать проблеск надежды, когда таковой появится. Левин взволнованно подался вперед и поглядел сначала на Руле, потом на меня. Он тоже увидел этот проблеск. – О чем вы? – спросил я. – Вы же продаете дома богатым людям. – Как вы можете узнать, богатые они или нет, если они звонят вам и говорят, что хотят осмотреть дом? Я растерянно развел руками. – У вас должна быть какая-то система их проверки, идентификации, верно? – Конечно, мы можем наскоро проверить их платежеспособность – запросить отчет об их кредитных операциях и обратиться за рекомендациями, – но все равно дело чаще сводится к той информации, которую они дают нам сами, а люди такого статуса не любят ждать. Если они требуют показать им недвижимость, они действительно этого хотят. Кроме нас, в этом городе масса других риелторов. Если мы не станем действовать быстро, найдется кто-нибудь другой. Я кивнул. Просвет начал расширяться. Здесь могла скрываться возможность что-то исправить. Нечто такое, с чем я смогу работать дальше. – Знаете ли, ведь тут случались убийства, – добавил Руле. – Каждый риелтор знает, что существует определенная опасность, когда едешь в какой-нибудь дом в одиночку. Какое-то время орудовал даже «коттеджный насильник» – нападал на женщин в пустых домах, грабил… Моя мать… Он не закончил фразу. Я ждал, но он так больше ничего и не сказал. – Что с вашей матерью? Руле помялся в нерешительности. – Как-то раз она поехала показывать дом в Бель-Эйр одна, посчитав это безопасным, поскольку как-никак все-таки Бель-Эйр. Тот человек ее изнасиловал и оставил связанной. Когда она не вернулась в контору, я поехал ее искать, и нашел в том доме. Его глаза смотрели в пустоту, мыслями он был далеко. – Как давно это было? – спросил я. – Около четырех лет назад. После того случая она перестала сама продавать. Работает только в своем офисе и ни разу больше не ездила показывать ни один дом. Продажами теперь занимаюсь только я. И вот когда и зачем я обзавелся ножом. Ношу его с собой уже четыре года, везде, кроме самолетов. И он точно так же лежал у меня в кармане, когда я пошел в ту квартиру. Я совсем о нем не думал. Я опустился в кресло по другую сторону стола и стал соображать. В голове начало вырисовываться, как эти обстоятельства можно было бы использовать – как вариант сохранить первоначальную версию защиты, построенную на совпадениях. Руле стал жертвой подтасованных фактов. Фактов, сфабрикованных Кампо. И эта подтасовка подкрепилась случайным обстоятельством – женщина нашла нож, когда, вырубив ударом по голове, обшаривала его карманы. С этим, вероятно, имело смысл работать. – Ваша мать обращалась в полицию? – спросил Левин. – Уголовное расследование проводилось? Руле покачал головой, гася недокуренную сигарету в пепельнице. – Нет, она чувствовала себя слишком неловко, боялась, что информация просочится в газеты. – Кто еще в курсе? – спросил я. – Мм, я… и Сесил. Уверен, что он тоже знает. Видимо, больше никто. Это нельзя использовать. Она… – Без ее разрешения – нет, – заверил я. – Но ее случай может сыграть важную роль. Мне придется поговорить с ней. – Нет, я не хочу, чтобы вы… – Ваша жизнь и средства к существованию поставлены на карту, Льюис. Вас отправляют в тюрьму, и всей вашей карьере и жизненному успеху придет конец. Не беспокойтесь о своей матери. Она сделает все, чтобы защитить свое дитя. Руле понурился и покачал головой: – Ну, не знаю… Я шумно выдохнул, стараясь вместе с выдохом выпустить все накопившееся во мне напряжение. Катастрофы, кажется, удастся избежать. – Мне ясно одно, – сказал я. – Я снова иду к окружному прокурору и от вашего имени отвергаю судебную сделку. Мы выйдем на процесс и попытаем счастья с присяжными. Глава 16 Удача продолжала нам сопутствовать. Очередной камень из-под выстроенной обвинением версии мы вытащили в тот же вечер. Высадив Эрла на перехватывающей автостоянке, где он парковал собственную машину, я сам повел лимузин обратно в Ван-Нуйс, в питейное заведение «Четыре зеленые полянки» – стихийно и издавна облюбованное служителями Фемиды, прямо-таки корпоративное место встреч. Оно находилось на бульваре Виктория – видимо, именно поэтому юристам пришелся по вкусу этот паб. Здесь с левой стороны тянулась барная стойка, а справа стояли в многолетних царапинах деревянные столики. Паб был битком набит посетителями – насколько вообще возможно заполонить ирландский бар вечером в День святого Патрика. Мне даже показалось, что толпа увеличилась по сравнению в предыдущими годами – наверное, из-за того, что праздник записных пьянчуг пришелся на четверг и многие патриотичные выпивохи взяли в пятницу отгул. Я тоже заблаговременно озаботился тем, чтобы пятницу оставить свободной. Я всегда делаю себе выходной день после Дня святого Патрика. Когда я начал продираться сквозь скопление людей в поисках Мэгги Макферсон, из прячущегося где-то в глубине музыкального автомата грянул неизменный «Дэнни-Бой». Но играла панк-роковая версия начала восьмидесятых, и ее басы лишали меня всякой возможности что-либо услышать – даже если, увидев знакомые лица, я поздороваюсь и спрошу, не видел ли кто мою бывшую жену. Обрывки разговоров, доносившиеся до меня, пока я протискивался, похоже, касались Роберта Блейка и его ошеломляющего приговора, вынесенного днем ранее. В толпе я наткнулся на Роберта Джиллена. Оператор потянулся в карман и, вытащив четыре хрустящие сотенные бумажки, передал мне – банкноты, вероятно, из тех самых десяти, что я уплатил ему две недели назад в коридоре ван-нуйсского суда, стараясь произвести впечатление на Сесила Доббса своими навыками общения с прессой. Мои издержки на Руле уже вылились в тысячу. Четыре сотни являлись барышом. – Я так и думал, что наткнусь на тебя здесь, – прокричал он мне в ухо. – Спасибо, Стикс, – ответил я. – Оплачу этими счет в баре. Он засмеялся. Я посмотрел мимо него в толпу, разыскивая глазами свою бывшую жену. – Обращайся в любое время, старик, – сказал он. Он хлопнул меня по плечу, а я, протиснувшись мимо него, стал двигаться дальше. Наконец я увидел Мэгги в конце зала. За столиком теснились шесть женщин – прокуроры и секретари ван-нуйсского суда. Большинство из них я знал, по крайней мере шапочно, но место действия оказалось неудачным – я чувствовал себя не в своей тарелке, потому что мне пришлось стоять и вопить, перекрикивая музыку и людской гам. Плюс тот факт, что они являлись обвинителями и взирали на меня как на приспешника дьявола. На столе стояли два больших кувшина «Гиннесса», и один из них – полный. Но мои шансы пробиться сквозь толпу к бару, чтобы добыть себе бокал, равнялись нулю. Мэгги заметила мое затруднение. – Ничего страшного! – прокричала она. – Мы же раньше не брезговали друг другом! Я усмехнулся и понял, что те два кувшина на столе были не первыми. Я сделал глоток и почувствовал наслаждение – пиво обладало отменным вкусом. «Гиннесс» всегда придавал мне вескости, основательности, некий прочный, надежный стержень. Мэгги сидела посредине левой скамейки кабинки, между двумя молодыми прокуроршами, которых, как я знал, она взяла под свою опеку. В ван-нуйсском суде многие женщины более молодого возраста тянулись к моей экс-жене, потому что Смитсон окружил себя прокурорами типа Минтона. Стоя рядом с их столиком, я поднял стакан, чтобы выпить за Мэгги, но она не могла ответить тем же, потому что из ее бокала пил я. Тогда она взяла полупустой кувшин и чокнулась им. – За наше здоровье! Пить из сосуда она, правда, не стала: поставив его обратно, шепнула что-то коллеге, сидевшей с краю, и та приподнялась, пропуская Мэгги. Моя бывшая жена встала и, чмокнув меня в щеку, сказала: – Дамам всегда легче добыть бокал в подобной ситуации. – Особенно красивым, – прибавил я. Она посмотрела на меня своим особенным взглядом и, повернувшись лицом к толпе, что пятью рядами выстроилась между нами и баром, вдруг пронзительно свистнула, привлекая внимание одного из стопроцентно ирландских парней за стойкой, что мастерски орудуют рукоятками пивных кранов и умеют изобразить рисунок на поверхности пены в вашем бокале – в виде арфы, или ангела, или голой женщины. – Мне нужен бокал на пинту! – крикнула она. Бармену пришлось читать по губам. И, подобно тинейджеру, которого носит на руках толпа на концерте рок-группы «Пери-Джем», чистый бокал проделал к нам путь от барной стойки, и мы чокнулись. – Ну что? – сказала она. – Дела идут лучше, чем когда мы столкнулись с тобой в коридоре? Я кивнул: – Немного. – Что, Минтон тебя зашугал? Я снова кивнул: – Он, да еще и копы… В общем, да. – Из-за того парня, Корлисса? Я уже сказала им, что он полнейшее дерьмо и ему ничего не стоит наплести все, что угодно. Они все такие. Вместо ответа я сделал медленный глоток из своего бокала, постаравшись напустить на себя знающий вид – словно сказанное ею не явилось для меня полнейшей неожиданностью и имя Корлисса мне давно известно. – Наверное, мне не следовало о нем болтать, – сказала она. – Но это не имеет значения. Если Минтон настолько глуп, что решит задействовать парня, то я уверена: ты просто размажешь такого очевидца по стенке. Я догадался, что она говорит о каком-то свидетеле. Но, просматривая официальное досье, я не встретил упоминания ни о каком свидетеле по имени Корлисс. Тот факт, что она ни в грош его не ставила, позволил мне сделать вывод, что Корлисс – какой-то осведомитель, скорее всего просто тюремный стукач. – Как вышло, что ты в курсе? – спросил я наконец. – Минтон обсуждал его с тобой? – Да нет, это как раз я направила его к Минтону. Как бы я ни относилась к подобной информации, мой долг – переадресовать его к нужному прокурору, а уж дело Минтона – с ним разбираться. – А почему Корлисс обратился именно к тебе? Она посмотрела на меня нахмурившись, потому что ответ был очевиден. – Ну, потому что ведь я занималась первым появлением твоего клиента в суде. А этот тип сидел там же, в «загоне» для обвиняемых. И решил, что дело по-прежнему веду я. Теперь до меня дошло. Руле на слушании вызвали первым вне алфавитной очереди. Вероятно, Корлисса, арестанта на букву «К», вывели в зал суда в одной группе с Руле. Он видел, как мы с Мэгги спорим по поводу освобождения Руле под залог, и подумал, что она продолжает курировать дело. Наверное, связался с ней по телефону. – Когда он тебе позвонил? – спросил я. – Я и так слишком много тебе выдаю, Холлер. Я не… – Просто скажи, когда он позвонил. Слушание состоялось в понедельник, значит – в тот же день? О деле не сообщалось ни в газетах, ни по телевидению. Поэтому я не понимал, откуда Корлисс выудил ту информацию, которую потом постарался всучить прокурорам. Едва ли от самого Руле. Я достаточно застращал Льюиса, чтобы отвратить от болтовни в общей камере. Без подсказки со стороны средств массовой информации Корлиссу, видимо, пришлось пользоваться только отрывочными сведениями, услышанными в зале суда, когда зачитывались обвинения и мы с Мэгги дискутировали. Я тут же понял, что этого было вполне достаточно. Мэгги, убеждая судью держать Руле в тюрьме без права выхода под залог, вполне четко обрисовала нанесенные Реджи Кампо увечья. Если Корлисс в тот момент находился в зале суда, то узнал все детали, необходимые для состряпания якобы услышанной в общей камере исповеди, – вот тюремный донос и готов. – Да, он позвонил мне в понедельник, в конце дня, – ответила наконец Мэгги. – Ну а почему ты решила, что все это бредни? Он проделывал такое и раньше? Профессиональный стукач, верно? Я шарил наугад, пытаясь что-нибудь нащупать, и Мэгги это знала. Она покачала головой: – Уверена: все, что потребуется, ты узнаешь в порядке представления документов по делу. Не могли бы мы сейчас просто выпить по-дружески пинту «Гиннесса»? Мне через час уходить. Я кивнул, но мне не терпелось узнать больше. – Вот что, – сказал я. – Думаю, ты уже выпила достаточно пива для одного Дня святого Патрика. Довольно с тебя «Гиннесса». Как посмотришь, если мы выберемся отсюда и пойдем куда-нибудь перекусить? – Зачем? Чтобы ты продолжил свои расспросы? – Нет, чтобы поговорить о нашей дочери. Ее глаза тревожно прищурились. – А что такое? Что-то произошло? – Мне, во всяком случае, ни о чем таком неизвестно. Просто хочется поговорить с тобой о ней. – И куда же ты меня ведешь? Я назвал один дорогой итальянский ресторан на бульваре Вентура, в Шерман-Оукс, и ее взгляд потеплел. Туда мы ходили отмечать годовщины свадьбы и беременность. Наша квартира, которую она по сей день занимала, находилась оттуда в нескольких кварталах, на Диккенс-стрит. – Думаешь, мы успеем поесть там за час? – спросила она. – Да – если выйдем прямо сейчас и сделаем заказ не глядя. – У тебя на все есть ответ. Дай я только быстренько попрощаюсь с коллегами. – Я поведу машину. Я правильно сделал, что сел за руль, потому что она держалась на ногах не очень твердо. Нам пришлось пройти до «линкольна», шагая бок о бок и тесно соприкасаясь, а затем я помог ей сесть в машину. Я поехал по бульвару Ван-Нуйс на юг, к бульвару Вентура. Через несколько мгновений Мэгги приподнялась и вытащила из-под себя конверт с компакт-диском, который мешал ей сидеть, – диск Эрла. Один из тех, что он слушал, ожидая меня из залов судов. Один из тех, что через наушники подпитывал его энергией. На диске была запись исполнителя в стиле «Грязный Юг» – Лудакриса.[29 - Американский рэпер, актер и музыкант; лауреат премии «Грэмми».] – Неудивительно, что мне так неудобно сидеть, – сказала она. – Ты что, это слушаешь, разъезжая по судам? – Вообще-то нет. Это Эрла. В последнее время он меня возит. По правде сказать, Лудакрис не в моем вкусе. Я вообще-то скорее консерватор: Тупак, Дре[30 - Американский продюсер и актер, уроженец Лос-Анджелеса.] и прочее в таком духе – вот мои пристрастия. Она засмеялась, так как подумала, что я шучу. Через несколько минут мы уже подъезжали к дверям ресторана. Парковщик взял ключи от машины, и мы вошли внутрь. Хозяйка нас узнала и повела себя так, словно с момента нашего последнего визита прошла пара недель. На самом деле мы наверняка оба не раз бывали здесь в последнее время – правда, по отдельности и в другой компании. Мы заказали бутылку шираза, а потом, пропустив салаты с закусками, – пасту, не заглядывая в меню, и попросили официанта поторопиться. Когда он ушел, я посмотрел на часы – в нашем распоряжении оставалось еще сорок пять минут. Вполне достаточно. «Гиннесс» продолжал действовать на Мэгги. Она запьянела на очаровательный, соблазнительный лад, о чем говорила ее несколько ироническая, кривоватая улыбка. Она никогда не делалась вульгарной, неприятной или агрессивной под воздействием алкоголя. Она всегда становилась милее, добрее, человечнее. Вероятно, благодаря этому мы обзавелись совместным ребенком. – Пожалуй, тебе лучше сейчас не пить вина, – заметил я. – А то завтра голова будет трещать. – Обо мне не беспокойся. Я сама решу, что и когда пить. Она улыбнулась мне, и я ответил ей тем же. – Как ты вообще, Холлер? Я серьезно. – Прекрасно. А ты? Я тоже серьезно. – Лучше не бывает. С Лорной у вас уже все закончилось? – Угу, и мы даже друзья. – А нас с тобой как можно назвать? – Не знаю. Иногда, наверное, противниками, я полагаю. Она покачала головой: – Мы не противники, если не ведем одно судебное дело. К тому же я всегда на страже твоих интересов. Как с этим подонком Корлиссом. – Спасибо за помощь, но он все равно успел навредить. – Я просто не могу уважать прокурора, который пользуется услугами тюремных стукачей. И тут не имеет значения, что твой клиент еще больший подонок. – Он ни за что не скажет, что именно, по словам Корлисса, наболтал мой парень. – Ты о ком? – Да о Минтоне. Просто намекнул, что у него появился информатор. Он не собирался раскрывать все карты. – Это непорядочно. – Так и есть. Конечно, все дело в официальной передаче документов, но судью нам назначат только после предъявления обвинения. Так что мне пока еще некому жаловаться, и Минтон это прекрасно понимает. Поэтому ты совершенно права – играет он не по-честному. Ее щеки порозовели. Я сумел нажать на нужные кнопки, и она рассердилась. Для Мэгги единственным способом победить была честная игра, игра по правилам. Вот почему она являлась хорошим прокурором. Мы сидели в углу на длинной, обитой материей скамье, тянувшейся вдоль стены. Мэгги наклонилась ко мне сказать что-то на ухо, но не рассчитала, и мы стукнулись головами. Она рассмеялась, потом сделала еще одну попытку и, понизив голос, заговорила: – Якобы Корлисс спросил твоего парня, за что его арестовали, и тот сказал, что дал одной суке то, чего она заслуживала, – ударил ее кулаком, когда она открыла ему дверь. Мэгги опять подалась назад, но сделала это слишком быстро и у нее закружилась голова. – Ты в порядке? – Да, но давай сменим тему? Я больше не хочу говорить о работе. Слишком много всяких козлов, это угнетает. – Конечно. Официант как раз принес вино и спагетти – все сразу. Вино оказалось хорошим, и от тарелок исходил домашний уют. Мы молча принялись за еду. Потом ни с того ни с сего, как гром среди ясного неба, Мэгги вдруг выдала: – Признайся: ты ведь ничего не знал о Корлиссе? Абсолютно ничего, пока меня черт не дернул протрепаться. – Я знал, что Минтон что-то скрывает. Я предполагал, что тюремный сту… – Чушь. Ты напоил меня, чтобы выведать сведения. – Ух, по-моему, когда мы встретились, ты уже была пьяна. На какой-то момент вилка со свисающей макарониной застыла в ее руке над блюдом, затем она повернула ее зубчиками в мою сторону. – Протест принят. Так как с нашей дочерью? Я и не ожидал, что она вспомнит, и пожал плечами: – Думаю, ты справедливо высказала мне на прошлой неделе. Нам с ней нужно больше общаться. Отец должен играть более значительную роль в жизни ребенка. – Ну и?.. – Ну и я хочу играть эту более значительную роль. Мне нравится видеть, как она меняется, развивается. В ту субботу, когда я повел ее в кино, я сидел чуть поодаль, так что мог наблюдать со стороны, как она смотрит на экран, и смотреть как бы ее глазами, понимаешь? – Да-да, у меня то же самое, я понимаю. – Так что не знаю… Я думал – может, нам составить какой-то график? Чтобы мы регулярно встречались. Она могла бы иногда оставаться у меня ночевать – ну то есть если захочет. – Ты уверен в том, что сейчас говоришь? Это что-то новенькое. – Да, потому что я раньше как следует ее не знал. Ну, когда она была маленькой, я не умел по-настоящему с ней общаться и толком не понимал, что с ней делать. Чувствовал себя неловким, не представлял, как себя вести. А теперь все не так. Мне нравится с ней разговаривать, просто находиться рядом. Я учусь у нее больше, чем она у меня, – это абсолютно точно. Неожиданно я почувствовал на моей ноге руку Мэгги. – Здорово, – сказала она. – Я очень рада от тебя такое слышать. Но надо двигаться не торопясь, постепенно, не спешить. Ты не слишком-то часто общался с ней последние четыре года, и я не хочу, чтобы она прониклась надеждами, а потом ты исчез с горизонта. – Я понимаю. Мы можем взять такой темп, какой тебя устроит. Просто имей в виду: теперь я намерен больше присутствовать в ее жизни. Обещаю. Мэгги улыбнулась мне с желанием верить. Сам себе я пообещал то же самое. – Что ж, замечательно. Я действительно рада. Тогда прямо возьмем календарь, наметим числа и посмотрим, как пойдет. Она убрала руку с моего колена, и мы продолжили ужин молча, пока почти все не доели. И тут Мэгги еще раз меня удивила. – Кажется, я не смогу сегодня вести машину, – сказала она вдруг. – Мне пришло в голову то же самое. – Нет, по-моему, ты абсолютно в форме. Ты выпил всего полпинты в па… – Нет, я имел в виду, что подумал то же самое о тебе. Но ты не беспокойся, я отвезу тебя домой. – Спасибо. Потом она опять протянула руку под столом и положила мне на запястье. – А утром отвезешь обратно до машины? Мэгги нежно мне улыбалась. Я смотрел на нее, стараясь постичь эту женщину, которая четыре года назад выставила меня вон. Женщину, которую мне почему-то так и не удалось вычеркнуть из своей жизни. Разрыв с ней толкнул меня очертя голову удариться в новую связь. И я знал с самого начала – долго она не продлится. – Конечно, – ответил я. – Непременно. Глава 17 Пятница, 18 марта Пробудившись, я обнаружил свою восьмилетнюю дочь спящей между мной и моей бывшей женой. Из готического, как в кафедральном соборе, окна высоко в стене лился утренний свет. Когда я раньше жил здесь, оно всегда действовало мне на нервы, потому что впускало спозаранок слишком много света. Глядя на световой узор на наклонном потолке, я мысленно прокрутил случившееся вчера и вспомнил, что в итоге выпил в ресторане почти всю бутылку вина, оставив один бокал. Я отвез Мэгги домой, проводил в квартиру, где увидел, что наша дочь уже спит – в собственной постели. Потом, отпустив приходящую няню, Мэгги откупорила еще одну бутылку вина. Когда и с ней было покончено, она взяла меня за руку и повела в спальню, которую мы делили четыре года, а потом, следующие четыре года, – уже нет. Сейчас меня беспокоило, что после выпитого я совершенно не помнил, стало ли мое возвращение в спальню триумфом или, наоборот, фиаско. Также не мог восстановить в памяти, какие слова я говорил и какие обещания, возможно, давал. – Это нечестно по отношению к ней. Я повернул голову и увидел, что Мэгги тоже проснулась и смотрит на ангельское личико нашей спящей дочери. – Что нечестно? – То, что она увидит тебя здесь. Она может проникнуться ненужными надеждами или понять все неправильно. – Как она сюда попала? – Я ее перенесла. У нее опять был кошмар. – Как часто ей снятся кошмары? – Обычно всегда, когда она спит одна. В своей комнате. – Получается, она все время спит здесь? Что-то в моем тоне ей не понравилось. – Только не начинай. Ты и понятия не имеешь, каково это растить ребенка в одиночку. – Я знаю. Я ничего и не сказал. Так как мне лучше сделать – уйти до того, как она встанет? Я мог бы одеться и сделать вид, что только сейчас зашел – забрать тебя и довезти до твоей машины. – Не уверена. Лучше оденься. Постарайся ее не разбудить. Я выскользнул из постели, забрал свою одежду и направился по коридору в ванную. Меня смутило, насколько ее отношение ко мне изменилось за ночь. Всему причиной алкоголь, решил я. Или, вероятно, что-то сделанное или сказанное мной после того, как мы добрались до квартиры. Я быстро оделся, вернулся в спальню и осторожно заглянул внутрь. Хейли все еще спала. С руками, раскинутыми в стороны по подушкам, она походила на ангела с крыльями. Мэгги натягивала футболку поверх тренировочных штанов, которые я помнил у нее еще со времен нашего брака. Я приблизился к ней. – Я пока пойду, – шепнул я. – То есть как это? – раздраженно отозвалась она. – Я думала, ты отвезешь меня до машины. – Но я понял, ты не хочешь, чтобы девочка, проснувшись, меня увидела. Так что давай я перехвачу где-нибудь кофе и через часок мы все вместе поедем за машиной, а потом я подброшу Хейли до школы. Могу даже забрать ее позднее, если хочешь. У меня сегодня нет плановых слушаний. – Даже так? Ты собираешься возить ее в школу и из школы? – Она моя дочь. Ты разве ничего не помнишь из того, что говорилось вчера вечером? Она подвигала нижней челюстью, и опыт подсказывал, что сейчас вступит в бой тяжелая артиллерия. Чего-то я недопонимал. По какой-то причине Мэгги вдруг переключила скорость. – Да, конечно, но я подумала, ты это просто так. – То есть? – Я думала, ты стараешься выведать насчет своего дела. Ну иди затащить меня в постель. Не знаю… Я рассмеялся и покачал головой. Все вчерашние фантазии насчет нас с ней быстро растаяли. – Не я тащил кого-то по лестнице в спальню, – хмыкнул я. – О, значит, все-таки из-за судебного дела. Ты хотел разнюхать, что мне известно. Я долго не отвечал, глядя на нее. – Мне тебя не переиграть, верно? – Да, когда ты неискренен, когда ведешь себя как судебный адвокат. В состязаниях по словесному метанию ножей из нас двоих она всегда оказывалась лучшей. По правде сказать, меня устраивало, что в нынешнем моем деле изначально из-за конфликта интересов мне не пришлось схватиться с ней в суде. По прошествии лет некоторые люди – преимущественно адвокаты, пострадавшие от Мэгги в зале суда, – стали утверждать: дескать, затем я на ней и женился, чтобы не сталкиваться с ней в профессиональной сфере. – Ладно, слушай, – сказал я. – Я вернусь через час. Если хочешь прокатиться до своей машины – которую ты не могла вчера вести, потому что перебрала, – то будь готова к этому времени и собери Хейли. – Не надо. Мы возьмем такси. – Я довезу вас. – Нет, мы возьмем такси. И говори потише. Я бросил взгляд на дочь, все еще спящую, несмотря на словесную перепалку родителей. – А как насчет нее? Ты хочешь, чтобы я повел ее куда-нибудь завтра или в воскресенье? – Не знаю. Позвони мне завтра. – Прекрасно. До свидания. Мы расстались в спальне. От ее многоквартирного дома я прошагал вниз по Диккенс-стрит полтора квартала, прежде чем нашел свой «линкольн», неуклюже припаркованный у обочины. На ветровом стекле красовался штрафной талон за парковку у пожарного гидранта. Я сел в машину и бросил бумажку на заднее сиденье. Займусь ею при первой возможности. Не стану, как Льюис Руле, дожидаться судебных ордеров. В этом округе полно копов, которые с большой радостью арестуют меня по такому предписанию. Ссоры всегда вызывают у меня голод, и сейчас я просто зверски хотел есть. Я выехал обратно к бульвару Вентура и направился в сторону Студио-Сити. Было довольно рано, особенно учитывая вчерашние празднования Дня святого Патрика. Я добрался до ресторанчика «Дюпар» возле Лорен-каньон прежде, чем тот наполнился людьми, и занял столик в глубине зала, заказав несколько блинчиков и кофе. Стараясь выкинуть из головы Мэгги, я открыл портфель и вытащил блокнот и досье с делом Руле. Прежде чем погрузиться в документы, я позвонил в Глендейл, Анхелю Левину, разбудив его. – У меня есть для тебя работа. – А ее нельзя отложить до понедельника? Я только пару часов назад вернулся домой. Хотел уже с сегодняшнего дня начать выходные. – Нет, это не может ждать, и после вчерашнего за тобой должок. Тем более ты даже не ирландец. Нужно собрать информацию об одном человеке. Накопать по максимуму. – Ладно, погоди минуту. Я слышал, как он кладет на стол телефонную трубку – вероятно, чтобы взять бумагу с ручкой. – О'кей, выкладывай. – Некто по фамилии Корлисс, его доставили в суд вместе с Руле, помнишь, седьмого марта? И вызывали его как раз вслед за Руле. Обоих вывели в зал в первой группе, и они вместе сидели в «загоне». Теперь он пытается настучать на моего клиента, и я хочу знать о нем как можно больше, чтобы сунуть мордой в толчок. – А имя известно? – Нет. – А за что его взяли? – Нет, и даже не уверен, там ли он до сих пор. – Спасибо за помощь. А что, по его словам, наговорил ему Руле? – Что избил какую-то суку, которая получила по заслугам. Смысл такой. – О'кей, что еще? – Все, если не считать сделанного мне намека, что Корлисс не первый раз этим занимается. Выясни, на кого он капал в прошлом, – возможно, как-то пригодится. Поройся получше в его биографии. Люди из ведомства окружного прокурора обычно так не делают. Они боятся лишней информации. Им проще оставаться в неведении. – Ладно, я займусь этим. – Дай мне знать, когда что-нибудь выяснится. Я закрыл телефон – как раз подоспели мои блинчики. Я щедро сдобрил их кленовым сиропом и принялся за еду, одновременно вновь пролистывая следственные материалы, выданные мне прокурором. Единственным сюрпризом пока по-прежнему был отчет об орудии преступления. Все остальное, кроме цветных фотографий, я уже видел в папке, что собрал для меня Левин. Тогда я перешел к ней. Как и положено сыщику, работающему по найму, Левин нашпиговал досье всем, что попалось в заброшенный им невод. Здесь лежали даже копии штрафных талонов за неправильную парковку и повестки о вызове в суд за превышение скорости, которые Руле накопил за последние годы в большом количестве, не считая нужным их оплачивать. Такое обилие макулатуры сильно раздражало, так как приходилось продираться сквозь массу ненужных бумаг, чтобы добраться до чего-то более подходящего для защиты. Я просмотрел почти все материалы, когда к столику подошла официантка с кофейником, намереваясь заново наполнить мою чашку. Увидев на одном из отложенных в сторону цветных снимков разбитое лицо Реджи Кампо, она в ужасе шарахнулась от меня. – Простите, – сказал я. Я прикрыл фотографию одной из папок и махнул девушке, чтобы она вернулась, и та подошла и налила мне кофе. – Работа, – выдал я в качестве сомнительного объяснения. – Я не хотел вас напугать. – Могу только надеяться, что вы поймаете ублюдка, который совершил такое. Она решила, что я коп. Вероятно, потому, что не брился целые сутки. – Как раз это я и делаю. Она отошла, а я вернулся к досье. Когда вытягивал из-под папки фотографию Реджи Кампо, я обратил внимание на неповрежденную часть ее лица. Его левую сторону. Что-то неожиданно поразило меня, пока я держал фото в таком положении. Волна узнавания, ощущение чего-то знакомого вновь накатило на меня, как в тот день, когда я впервые увидел ее цветной портрет. Но опять я не смог определить причину. Я чувствовал, что эта женщина похожа на какую-то другую, которую я знал или которую по крайней мере видел раньше. Но на какую? Я не сомневался, что буду терзаться вопросом, пока не вспомню, и размышлял об этом, потягивая кофе и барабаня пальцами по столу, а потом решил кое-что попробовать. Я взял изображение Кампо и согнул его вдоль, так чтобы на одной стороне оказалась правая, опухшая сторона лица, а на другой – безупречная левая. Затем я положил сложенное пополам фото во внутренний карман пиджака и встал из-за стола. В туалетной комнате никого не было. Я быстро подошел к раковине, наклонился, достал карточку и приложил ее сгибом к зеркалу левой стороной. Отражение создало целый образ здорового лица. Я пялился на него довольно долго, пока наконец не понял, где оно мне встречалось. – Марта Рентерия, – пробормотал я. Дверь в туалетную резко распахнулась, и вихрем ворвались двое подростков, прямо на ходу расстегивая ширинки. Я быстро отдернул снимок от зеркала и сунул в карман, повернулся и зашагал к двери. На выходе меня настигнул взрыв хохота. Вернувшись за столик, я собрал свои папки и фотографии и сложил все обратно в кейс. На столе в качестве оплаты счета и чаевых оставил весьма приличную сумму и в спешке покинул ресторан. Такое впечатление, что у меня пошла аллергическая реакция на какую-то еду. Лицо горело, под воротничком выступил пот. Казалось, я слышу, как колотится под рубашкой сердце. Через пятнадцать минут я остановил машину перед хранилищем на Окснард-авеню в северном Голливуде. Там, за двойными дверями гаража, в моем распоряжении пятнадцать сот квадратных футов площади, которые принадлежат человеку, чьего сына я защищал по делу о хищении средств. Я помог ему избежать тюрьмы, уладив дело до суда. Вместо гонорара отец предоставил мне этот склад на год в бесплатное пользование. Но его сын, подсевший на наркотики, продолжал то и дело попадать в беду и соответственно мой срок бесплатного владения все время продлевался. Здесь находились материалы по закрытым делам, а также два других автомобиля марки «Линкольн». В прошлом году, когда мне перепала кругленькая сумма, я купил сразу четыре «линкольна», чтобы уменьшить стоимость страховки. Идея была в том, чтобы использовать каждый из них до тех пор, пока пробег не составит шестьдесят тысяч, а затем передать в прокат автомобилей, занимающийся доставкой пассажиров в аэропорт и обратно. Пока что мой план работал. Я ездил уже на втором «линкольне», и скоро подходила очередь третьего. Подняв одну из дверей гаража, я прошел к архиву: подписанные коробки с документами располагались в хронологической последовательности на стеллажах. Я нашел полки с делами двухлетней давности и водил пальцем по спискам имен, пока не наткнулся на Хесуса Менендеса. Я снял коробку с полки на пол и опустился на корточки. Дело Менендеса закончилось быстро. Он почти сразу признал себя виновным, и окружной прокурор даже не успел толком им заняться. Поэтому его дело состояло всего из четырех папок, да и те большей частью содержали копии документов, относящихся к полицейскому следствию. Я перебрал бумаги в поисках фотографий и наконец, в третьей папке, нашел то, что искал. Хесус Менендес признался перед судом в убийстве Марты Рентерии, двадцатичетырехлетней танцовщицы. Она была смуглой брюнеткой с темными глазами и широкой белозубой улыбкой. Ее нашли с ножевыми ранениями в своей квартире в районе Панорама-Сити. Перед тем как заколоть, ее избили, и удары – в противоположность Реджи Кампо – пришлись на левую сторону ее лица. Я нашел в деле ее фото крупным планом, с прилагающимся отчетом о вскрытии. И вновь согнул снимок вдоль, так чтобы на одной половинке осталась нетронутая часть лица. Сидя на полу, я положил перед собой обе сложенные вдвое карточки: Реджи Кампо и Марты – и приставил одну к другой по линии сгиба. Не считая того, что одна из женщин умерла, а другая – нет, обе половинки почти идеально подошли друг к другу. Женщины были настолько похожи, что могли бы сойти за сестер. Глава 18 Хесус Менендес отбывал пожизненный срок в «Сан-Квентине»[31 - Старейшая тюрьма в Калифорнии, расположена к северу от Сан-Франциско.] из-за того, что вытер свой пенис о висевшее в ванной махровое полотенце. Под каким бы углом ни смотреть – суть сводилась именно к этому. Полотенце стало его роковой ошибкой. Сидя, раскинув ноги, на цементном полу склада с веером разложенных вокруг бумаг из досье, я заново знакомился с обстоятельствами дела, над которым работал двумя годами ранее. Менендеса признали виновным в убийстве танцовщицы Марты Рентерии. Он последовал за ней до ее дома в Панорама-Сити от расположенного в восточном Голлливуде стриптиз-клуба «Дом кобры», изнасиловал, а затем более пятидесяти раз ударил ножом, выпустив из ее тела столько крови, что она просочилась сквозь постель и образовала лужу на деревянном полу, а затем стала капать с полтолка нижней квартиры. Тогда-то и вызвали полицию. Дело Менендеса стало громким, но строилось целиком на косвенных уликах. Кроме того, он сам навредил себе, признавшись полиции – еще до того, как к делу подключился я, – что находился в квартире девушки в ночь убийства. Но окончательно его погубила ДНК на розовом махровом полотенце в ванной комнате жертвы. Эту улику я не мог нейтрализовать – такую вращающуюся тарелочку невозможно было сбросить наземь. Судебные адвокаты называют подобную улику айсбергом, потому что из-за нее корабль идет ко дну. Я взялся за дело Менендеса в качестве, так сказать, торговца, продающего товар заведомо с убытком с целью привлечения покупателей. Менендес не имел достаточно средств, чтобы оплатить время и усилия для выстраивания основательной и всесторонней защиты, но дело приобрело значительный общественный резонанс и я с удовольствием обменял свой труд на бесплатную рекламу. Менендес обратился ко мне, потому что всего за несколько месяцев до его ареста я успешно завершил дело его старшего брата Фернандо, связанное с героином, сведя предъявленное обвинение в хранении и продаже только к хранению. Вместо тюрьмы парень получил всего лишь условный срок. Следствием моего успеха стало то, что Фернандо позвонил мне в ту ночь, когда Хесуса арестовали за убийство Марты Рентерии. Перед этим Хесус добровольно отправился в ван-нуйсский полицейский участок, чтобы поговорить с детективами. Дело в том, что портрет его накануне показали в «Новостях» по всем местным телеканалам, и особенно активно его крутили на испаноязычных. Тогда он сказал родственникам, что пойдет к копам, чтобы оправдаться, и вернется домой. Но он так и не вернулся, поэтому его брат позвонил мне. Я сказал Фернандо, что надо раз и навсегда зарубить себе на носу: никогда не ходить в полицию, не проконсультировавшись с адвокатом. До того как брат Менендеса позвонил мне, я уже видел многочисленные телевизионные сообщения об убийстве «экзотической танцовщицы», как окрестили Рентерию. В сводках показали и нарисованное полицейским художником лицо мужчины латинского типа, он, как установило следствие, шел за жертвой из клуба. Я знал, что опережающий, еще до ареста, интерес массмедиа к делу скорее всего придаст ему широкую гласность, которую обеспечит телевидение, и я смогу хорошо на этом поживиться. Я согласился взять дело. Бесплатно. Что называется, ради общественного блага и во имя торжества самой судебной системы. Кроме того, дела об убийствах немногочисленны и попадаются редко. Поэтому всегда, когда есть возможность, я стараюсь их не упустить. Менендес был двенадцатым по счету обвиняемым в убийстве в моей практике. Первые одиннадцать отбывали тюремные сроки, но ни одного не приговорили к смерти. Я считал это своим достижением. К тому времени как я встретился с Менендесом в изоляторе ван-нуйсского полицейского участка, он уже сделал заявление, из-за которого стал подозреваемым номер один. Хесус признался детективам Ховарду Керлену и Дону Крафтону, что он, как и передавалось в «Новостях», последовал за Рентерией к ней домой, но пребывал там с полного согласия и одобрения хозяйки. Он пояснил, что ранее в тот же день выиграл одиннадцать тысяч долларов в Калифорнийскую лотерею и собирался обменять часть этих денег на некоторые знаки внимания со стороны Рентерии. Он сказал, что у нее в квартире они с обоюдного согласия вступили в сексуальные отношения – хотя, разумеется, выразил это не в таких терминах – и что, когда он от нее ушел, она была жива-здорова и стала богаче на пятьсот долларов. Детективы Керлен и Крафтон пробили в рассказе Менендеса многочисленные бреши. Во-первых, ни в день убийства, ни накануне в штате Калифорния не проводилась никакая лотерея, и местный мини-маркет, где он, по его словам, обналичил свой билет, не располагал сведениями о выплате выигрыша в размере одиннадцати сотен долларов ни Менендесу, ни кому-то еще. К тому же в квартире жертвы нашли всего около восьмидесяти долларов наличными. И наконец, отчет о вскрытии показал, что синяки и другие телесные повреждения в области вагины были несовместимы с так называемыми нормальными сексуальными отношениями, по взаимному согласию. Медэксперт сделал вывод, что девушку зверски изнасиловали. Никаких отпечатков пальцев, кроме принадлежавших хозяйке, в квартире не имелось. Предметы в квартире оказались тщательно протерты. В теле убитой не обнаружили семенной жидкости – это свидетельствовало о том, что либо насильник пользовался презервативом, либо семяизвержения при половом контакте не случилось. Однако в ванной комнате, примыкавшей к спальне, где произошли нападение и убийство, эксперт-криминалист с помощью инфракрасной лампы обнаружил небольшое количество спермы на розовом полотенце, висевшем на крючке рядом с унитазом. Следствие выстроило версию, согласно которой после всего им совершенного преступник пошел в ванную, снял презерватив и спустил его в туалет, а затем вытер половой член висевшим тут же полотенцем, которое затем повесил обратно на крючок. Прибрав за собой и протерев все, к чему мог прикасаться, он позабыл о полотенце. Следствие держало в секрете место обнаружения спермы и сопутствующую версию. Соответственно она не попала в СМИ, став козырной картой Керлена и Крафтона. Исходя из допущения, что Менендес действительно побывал в квартире жертвы, но лжет в остальном, его арестовали по подозрению в убийстве без права освобождения под залог до суда. Детективы получили ордер на обыск, у Менендеса взяли образцы слюны и отправили в лабораторию на предмет сравнения ДНК с уже имевшейся на полотенце. Вот на какой стадии я принял дело. Как любят говорить мои коллеги, «„Титаник“ вышел из дока, а айсберг уже поджидал». Менендес сильно навредил себе болтовней детективам – в том числе лживой. Еще не зная об анализе ДНК, я усмотрел в деле для Хесуса Менендеса некоторый шанс. Моя задача, таким образом, состояла в том, чтобы нейтрализовать вред от его показаний – которые, кстати, после того как о них раззвонили СМИ, считались уже бесспорным признанием. Менендес родился в Мексике и в Америку переехал в восьмилетнем возрасте. В доме все говорили только по-испански, и в школу он ходил испаноязычную, вплоть до четырнадцати лет – когда попросту ее бросил. По-английски он объяснялся через пень-колоду, а уровень его понимания показался мне еще ниже. Керлен и Крафтон не позаботились о том, чтобы предоставить переводчика, и, если верить протоколу допроса, ни разу даже не поинтересовались, нуждается ли Менендес в таковом. В эту трещину в следственной процедуре я и собирался вклиниться. Основу дела против Менендеса составили его показания на допросе в полиции – они являлись главной вращающейся тарелкой. Если бы мне удалось ее сбить, большинство остальных рухнули бы следом. Я планировал обрушиться на метод ведения допроса, поскольку подозреваемый был не в состоянии уяснить свои права. Я говорю о поправке Миранды[32 - Арестованного обязаны предупредить, что у него есть право хранить молчание и не говорить ничего, что могло бы свидетельствовать против него.] – ее либо зачитал ему Керлен, либо представили ему в виде документа на английском языке и он подписал его по распоряжению следователя. Дело после ареста приостановилось на две недели – до того момента, когда поступили результаты анализа из лаборатории, которые показали идентичность ДНК слюны Менендеса с той, что получили из спермы на полотенце в туалете жертвы. Обвинению уже не требовались ни допрос, ни признания. ДНК безоговорочно делала Менендеса зверским насильником и убийцей. Я мог бы испробовать тип защиты, примененный в деле О. Джея Симпсона,[33 - Обвиняемый в нашумевшем процессе 1970-х гг. по делу об убийстве бывшей жены и ее друга, которого оправдали из-за допущенных процессуальных нарушений.] – подвергнуть сомнению достоверность анализа. Но и обвинители, и криминалисты так многому научились с тех пор, что я понимал: присяжных убедить мне едва ли удастся. ДНК стала тем самым поджидавшим айсбергом, и приобретенный судном импульс движения не позволял избежать с ним встречи. Окружной прокурор сам обнародовал результаты анализов на пресс-конференции и объявил, что его ведомство затребует для Менендеса смертного приговора. Он добавил, что детективы также отыскали трех свидетелей, видевших, как Менендес выбросил нож в реку Лос-Анджелес. Несмотря на то, что ножа на дне не нашли, он охарактеризовал показания как надежные – их дали соседи Менендеса по комнате. Учитывая обстоятельства дела и угрозу смертного приговора, я решил, что защита как в деле О. Джея будет слишком рискованна. Взяв с собой в качестве переводчика Фернандо Менендеса, я отправился в ван-нуйсскую следственную тюрьму и сказал Хесусу, что его единственная надежда – судебная сделка, которую через меня предлагает ему окружной прокурор. Если Менендес добровольно признает себя виновным, я смогу добиться для него пожизненного заключения с возможностью досрочного освобождения. Я обещал ему, что он выйдет на свободу через пятнадцать лет, и сказал, что это его единственный шанс. Беседа вышла скорбной и душераздирающей. Братья плакали и заклинали меня придумать другой способ. Хесус настаивал на своей непричастности к убийству Марты Рентерии. Он признал, что соврал детективам для защиты Фернандо. Тот дал ему деньги после месяца удачной торговли неочищенным героином. Хесус посчитал: раскрытие причин щедрости брата повлечет за собой еще одно уголовное дело – уже в отношении Фернандо. Они умоляли меня провести свое расследование. Хесус уверял, что у Рентерии в тот вечер в «Доме кобры» были еще поклонники. Он и заплатил ей очень много, так как ради него она отказала другому соискателю. В конечном счете Хесус выдал, что действительно выбросил нож в реку, но причиной послужил страх. Нож не являлся орудием убийства, Хесус его использовал на поденных работах, но он так походил на тот, который описывали в теленовостях, что он избавился от него, прежде чем идти в полицию. Я выслушал их, но разочаровал: ни одно из обстоятельств не помогло бы делу. ДНК – только она имела значение. Хесус стоял перед выбором – добровольно согласиться на пятнадцать лет или выйти на судебный процесс, рискуя получить смертный приговор или пожизненное, но только уже без возможности освободиться досрочно. Я напомнил Менендесу, что он еще молодой человек. По выходе на свободу ему исполнится только сорок лет. У него останется время пожить. Короче говоря, покидая следственный изолятор, я уносил с собой согласие Хесуса Менендеса пойти на сделку с обвинением. С тех пор я видел его всего только раз – на судебном заседании, где он сознался в убийстве и выслушал свой приговор, а я стоял перед судьей, проводя парня через процедуру признания. Первоначально его отправили в Пеликанью бухту, а позднее перевели в «Сан-Квентин». Через коллег я узнал, что Фернандо опять замели – на сей раз за употребление героина. Но ко мне он не обратился, а нанял другого адвоката, и меня это не удивило. Сидя на полу складского помещения, я раскрыл судебно-медицинский отчет о вскрытии тела Марты Рентерии. Я искал две особенности – к ним тогда, вероятно, никто особенно не приглядывался: ведь дело закрыли и материалы следствия потеряли свою актуальность. Никого больше не интересовали подробности. Первое, что я хотел посмотреть, – ту часть отчета, где говорилось о пятидесяти трех ножевых ранениях, нанесенных Рентерии во время нападения. В разделе «Характер ранений» неизвестное оружие описывалось как «лезвие длиной не более пяти дюймов и шириной не более одного». Также в отчете отмечалось наличие зазубренных, неровных краев в верхней части ран жертвы, указывающих на неровный контур верхней части лезвия. То есть данное оружие относилось к тем, что вызывают повреждения тканей как на входе в тело, так и на выходе. Небольшая длина лезвия позволяла предположить, что действовали фальцующимся складным ножом. К отчету прилагался грубо схематичный рисунок лезвия без рукоятки. Контур показался мне знакомым. Я притащил брошенный в другом конце комнаты кейс и открыл. Из папки с материалами, переданными мне обвинением, я вытащил фото раскрытого ножа с выгравированными на лезвии инициалами Льюиса Руле и сравнил с зарисовкой из отчета о вскрытии. Они были чертовски похожи. Затем я взял другой старый отчет – со словесным описанием орудия убийства – и наткнулся на абзац, почти дословно совпадающий с тем, что я буквально накануне зачитывал в офисе Руле. В нашем нынешнем деле орудие описывалось как изготовленный на заказ нож в стиле «черный ниндзя» с лезвием пять дюймов в длину, один дюйм в ширину и одну восьмую дюйма толщиной. Но те же параметры принадлежали и ножу, которым убили Марту Рентерию. Тому самому, что якобы выбросил Хесус Менендес в реку Лос-Анджелес. Я понимал: пятидюймовое лезвие не является чем-то уникальным, оно еще ни о чем не свидетельствовало, но чутье подсказывало, что я на пороге чего-то важного. Я старался не позволить жару, нараставшему у меня в груди и в горле, отвлечь меня и попытался удержать мысль. Я стал разбираться дальше. Мне требовалось удостовериться в отношении одной специфической раны, но не хотелось смотреть на фотографии в конце отчета – фотографии, холодно задокументировавшие зверски изуродованное тело Марты Рентерии. Вместо этого я открыл страницу, где рядом изображались два контура одного и того же тела: вид спереди и вид сзади. Здесь судмедэксперт отмечал раны и нумеровал их. На втором рисунке никаких меток не было, а на первом значились пронумерованные точки: от 1 до 53. Картинка напоминала некий жуткий ребус, в котором требуется соединить точки, и я не сомневался: когда Менендес еще не явился в полицию, Керлен – или другой детектив, – пытаясь найти хоть что-нибудь, соединял их в надежде, что убийца зашифровал здесь свои инициалы или оставил еще какой-нибудь дьявольский ключ. Я изучил область шеи и увидел по обеим ее сторонам две точки. Они фигурировали под номерами 1 и 2. Я перевернул страницу и посмотрел на описания ранений. Описание раны номер 1: «Неглубокий прокол в нижней правой части шеи с гистаминовым уровнем, характерным для состояния до наступления смерти, что указывает на насильственный характер раны». А вот описание раны номер 2: «Неглубокий прокол в нижней левой части шеи с гистаминовым уровнем, характерным для состояния до наступления смерти, что указывает на насильственный характер раны. Размер прокола на 1 см больше, чем у раны № 1». Это означало, что раны нанесли, когда Марта Рентерия была еще жива. И похоже, объясняло, почему их первыми внесли в список. Медэксперт предположил: раны, вероятно, стали результатом того, что нож прикладывали к шее жертвы. Так убийца держал жертву под контролем. Я опять вернулся к материалам обвинения по делу Кампо и извлек фотографии Реджи Кампо и отчет о ее врачебном осмотре в медицинском центре «Холи кросс». У Кампо была маленькая колотая ранка внизу, с левой стороны шеи, и никаких ран с правой стороны. Затем я стал пробегать глазами по ее заявлению полицейским, пока не наткнулся на ту часть, где она описывала, как получила эту рану. Она сказала, что мужчина потянул ее вверх с пола и, поставив на ноги, велел вести его в спальню. Он направлял ее сзади, схватив правой рукой за бретельку бюстгальтера, а левой – приставив кончик ножа к шее с левой стороны. Почувствовав, что он на миг ослабил хватку и положил руку ей на плечо, она, изловчившись, резко выкрутилась и толкнула его на большую напольную вазу, а затем убежала. Я понял теперь, почему у Реджи Кампо оказалась только одна ранка на шее, а не две, как у убитой Марты Рентерии. Если бы напавший на Кампо довел ее до спальни и положил на кровать, то, забравшись сверху, стал бы держать нож в той же самой руке – то есть в левой – и лезвие переместилось бы на другую сторону ее шеи. Когда потом ее нашли бы мертвой на кровати, она имела бы те же самые проколы по обеим сторонам шеи. Я отложил папки в сторону и долго сидел, скрестив ноги, на полу, не двигаясь. Мои мысли казались чем-то вроде шепота внутри, во мраке сознания. Перед глазами у меня стояло лицо Хесуса Менендеса с полосами слез, когда он говорил мне, что невиновен, когда умолял ему поверить – а я твердил одно: что он должен признать свою вину. Мои слова являлись тогда не только советом юриста. У него не было денег, не было защиты, а значит, не было шансов. А я сказал ему, что у него практически нет выбора. И хотя в конечном счете решение принял он и именно его губы произнесли перед судьей «виновен», сейчас я – бывший его адвокат – чувствовал себя так, словно сам приставил нож системы к его шее и вынудил произнести это слово. Глава 19 Прилетев в Сан-Франциско, я к часу дня уже выехал с огромной площадки проката автомобилей в Международном аэропорту и двинулся на север. В салоне «линкольна», который мне дали, стоял такой запах, словно в прошлый раз в нем катался какой-то курильщик – то ли арендовавший машину, то ли приводивший ее в порядок для меня. Я не представляю, как попасть куда-либо в самом Сан-Франциско. Я только знаю, как проехать через него. Три или четыре раза в год мне приходится ездить в тюрьму «Сан-Квентин», что у залива Сан-Франциско, пообщаться со своими клиентами или свидетелями. Дорогу туда я бы объяснил вам с легкостью. Но спросите меня, как добраться до башни Койт[34 - Одна из узнаваемых достопримечательностей Сан-Франциско, башня в стиле ар-деко.] или Рыбачьей пристани[35 - Весьма популярное среди туристов место на побережье, а также собственно причал.] – и тут возникнет проблема. К двум часам я пересек город и миновал мост «Золотые ворота». Я чувствовал себя прекрасно и поспевал в срок. Из предыдущего опыта я знал, что посещения адвокатов заканчиваются в четыре. Тюрьме свыше сотни лет, и она выглядит так, будто душа каждого заключенного, сидевшего или умершего там, навеки отпечаталась на ее темных стенах. Из всех тюрем, какие я когда-либо посещал (а я в свое время перебывал с визитами во всех тюрьмах Калифорнии), эта навевала самые мрачные мысли. Мой кейс осмотрели, а меня заставили пройти через металлоискатель. После этого по мне все равно прошлись подобными ручными устройствами в порядке дополнительной проверки. Но даже тогда мне не позволили напрямую общаться с Менендесом, так как я заранее, за пять дней, не подал заявку на посещение. Поэтому меня поместили в комнату, где гостя от заключенного отделяла стенка из оргстекла с отверстиями размером в десятицентовик, через которые полагалось разговаривать. Я показал охраннику стопку из шести фотографий, их я принес для Менендеса, и он сказал, что мне придется показывать снимки через стекло. Я сел, убрал фотографии и уже довольно скоро по ту сторону прозрачной перегородки увидел Хесуса. Два года назад Хесуса Менендеса отправили в тюрьму молодым человеком. Сейчас он выглядел на те самые сорок лет, что я обещал ему к освобождению, если признает себя виновным. Он смотрел на меня глазами совершенно безжизненными, напоминающими камешки гравия на автостоянке. При виде меня он нехотя опустился на стул. Теперь ему от адвоката было не много пользы. Мы не стали церемониться с приветствиями, и я прямиком приступил к делу: – Послушай, Хесус, мне незачем спрашивать тебя, как ты поживаешь. Я и так знаю. Но тут открылись некоторые новые обстоятельства, и они могут повлиять на твое дело. Мне нужно задать тебе несколько вопросов. Ты меня понимаешь? – Зачем сейчас вопросы? Раньше у тебя их не возникало. Я кивнул: – Ты прав. Мне следовало тогда задать тебе больше вопросов, а я этого не сделал. Теперь я знаю гораздо больше. По крайней мере думаю, что знаю. Я пытаюсь восстановить справедливость. – Чего ты хочешь? – Я хочу, чтобы ты рассказал мне о том вечере в «Доме кобры». Он пожал плечами. – Девушка, которая там была, – я с ней поболтал, и она сказала мне идти за ней домой. – Он опять пожал плечами. – Я пошел к ней, но я ее не убивал. – Давай поговорим еще немного о ночном клубе. Ты утверждал, что тебе пришлось произвести впечатление на нее и показать ей деньги и что ты потратил больше, чем хотел. – Верно. – Ты еще упомянул, что какой-то другой человек пытался с ней сблизиться. Ты это помнишь? – Си, он обратился к ней. Она подошла, но вернулась ко мне. – И поэтому ты заплатил ей больше, правильно? – Да, так. – О'кей, ты запомнил того человека? Если бы ты увидел его фото, ты бы его узнал? – Думаю, да. – О'кей. Я открыл свой кейс и вынул веер снимков – шесть штук; в их числе – сделанный при аресте Льюиса Руле. Фото остальных пятерых мужчин я отобрал из своих архивных коробок. Я встал и начал одну за другой прижимать изображения к стеклу. Я подумал, что, растопырив пальцы, смогу удержать все шесть прижатыми. Менендес встал, чтобы приглядеться поближе. Почти тотчас из верхнего репродуктора загремел голос: – Отойдите от стекла. Оба отойдите от стекла и сядьте на место, иначе собеседование будет окончено. Я покачал головой и чертыхнулся. Собрал фотографии вместе и вернулся на стул. Менендес тоже сел. – Охранник! – окликнул я. Я наблюдал за Менендесом и ждал. Никто не шел. – Охранник! – крикнул я опять, уже громче. Наконец дверь открылась, и на моей половине комнаты появился охранник. – Вы закончили? – Нет. Мне нужно, чтобы он посмотрел на эти фотографии. – Я показал пачку. – Сделайте это через стекло. Ему не разрешается что-либо от вас получать. – Но я их тут же заберу назад. – Не важно. Вы не имеете права ничего ему давать. – Но если вы не позволяете ему подходить к стеклу, как он их увидит? – Меня это не касается. Я махнул рукой, сдаваясь. – Ладно, хорошо. Тогда могли бы вы побыть здесь с минуту? – Зачем? – Понаблюдать. Я собираюсь предъявить ему фотографии и если он кого-то опознает, хочу, чтобы вы это засвидетельствовали. – Не впутывайте меня в ваше дерьмо. Он пошел к двери и скрылся за ней. – Проклятие! – сказал я. Я перевел взгляд на Менендеса: – Ладно. Тогда так, Хесус, я все равно тебе их покажу. Возможно, ты узнаешь кого-нибудь из них с того места, где сидишь. Одну за другой я поднимал и останавливал фотографии примерно на расстоянии фута от стекла. Менендес подался вперед. Когда я держал первые пять, он смотрел на каждую, немного раздумывал, потом качал головой. Но на шестом снимке я увидел, как глаза его вспыхнули. Похоже, какая-то жизнь в них все-таки сохранилась. – Вот этот, – сказал он. – Это он. Я повернул фото к себе, чтобы убедиться. Да, им оказался Руле. – Я помню, – настаивал Менендес. – Он самый и есть. – Ты твердо уверен? Менендес кивнул. – Почему ты так уверен? – Потому что я знаю. Пока сижу здесь, думаю про ту ночь все время. Я кивнул. – Кто он? – спросил Хесус. – Пока не могу этого открыть. Просто имей в виду – я пытаюсь вытащить тебя отсюда. – Что мне надо делать? – То, что ты делал до сих пор. Сиди тихо, береги себя и постарайся остаться целым и невредимым. – Да уж, и невредимым… – Я все понимаю. Но как только у меня что-то появится, ты сразу об этом услышишь. Я хочу освободить тебя, Хесус, но это может занять некоторое время. – Ведь ты мне велел сюда отправиться. – В тот момент я полагал, что другого выбора нет. – Почему ты даже не спросил меня: ты убивал ту девушку? Ты мой адвокат, но тебе было наплевать. Ты даже не слушал. Я встал и громко позвал охранника. Потом ответил: – Для того, чтобы на основе закона защищать тебя, мне не требуется ответ на этот вопрос. Если бы я спрашивал моих клиентов, виновны ли они в тех преступлениях, которые им вменяют, очень немногие сказали бы мне правду. А если бы и сказали, возможно, тогда бы я не смог защищать их в полную силу. Охранник открыл дверь и посмотрел на меня. – Готов идти, – сказал я. Я взглянул на часы и прикинул, что если не попаду в пробку, то пожалуй, успею на пятичасовой авиарейс обратно до Бербанка. В крайнем случае на шестичасовой. Я бросил фотографии в портфель и закрыл его. Обернувшись, снова посмотрел сквозь стекло на Менендеса, который все так же сидел на своем стуле по ту сторону. – Могу я просто прижать руку к стеклу? – спросил я охранника. – Только скорее. Я перегнулся через конторку и приложил к перегородке ладонь с растопыренными пальцами. Я ждал, пока Менендес сделает то же самое, ответив на тюремное рукопожатие. Менендес встал, наклонился вперед и плюнул на стекло. – Ты тогда даже не пожал мне руку, – сказал он. – Я не пожму твою. Я кивнул. Мне показалось, что по его акценту я даже понял, откуда он родом. Охранник, насмешливо фыркнув, велел мне пройти в дверь. Через десять минут я находился вне тюремных стен – хрустел подошвами по гравию парковки, направляясь к моему арендованному автомобилю. Я проделал четыреста миль ради пяти минут, но именно эти минуты выпили все мои силы. Думаю, самая низкая точка на графике моей жизни и профессиональной карьеры наступила часом позже, когда автопоезд вез меня обратно в аэропорт, к терминалу «Юнайтед эйрлайнз». Поскольку мне не пришлось уже следить за дорогой и за тем, чтобы успеть в срок, я только и размышлял об этом уголовном деле. Вернее, о двух делах. Я уперся локтями в колени, положив лицо на руки. Воплотился в реальность величайший страх моей жизни, причем происходило это уже в течение двух лет, только я этого не знал. Не знал вплоть до последнего времени. Передо мной предстала невиновность, а я не разглядел ее, не распознал. Я бросил ее в топку прожорливой судебной машины, как все остальное. Теперь невиновность стала холодной, безжизненной, мертвой, словно ее запрятали в крепости из камня и стали. И с этим грузом мне предстояло жить. Сознание того, что, выйди мы на судебный процесс, Хесус скорее всего находился бы сейчас в камере смертников, мало радовало. Невозможно было утешиться тем, что мы избежали фатального исхода, так как теперь я знал доподлинно: Хесус Менендес невиновен. Настоящая редкость, почти чудо – невиновный человек, – явилась мне, а я ее не распознал. Я от него отвернулся. – Не задался денек? Я поднял голову. В вагоне напротив меня, но несколько наискосок, сидел человек. Остальные места пустовали. Выглядел он лет на десять старше меня, а редеющие на лбу волосы придавали ему умудренный вид. Вероятно, он даже являлся адвокатом, но меня это не интересовало. – Все в порядке, – сказал я. – Просто устал. И я выставил руку ладонью наружу – в знак того, что не хочу разговаривать. Обычно я езжу с наушниками (какими пользуется Эрл), вставив их в уши и протянув проводок в карман пиджака. Они ни с чем не соединяются, но это удерживает людей от разговоров. Сегодня утром я слишком спешил, чтобы про них вспомнить. Слишком спешил, чтобы дойти до такой вот опустошенности. Мужчина понял намек и больше ничего не говорил. Я вернулся к своим мрачным мыслям о Менендесе. На практике итог заключался в том, что мой клиент виновен в убийстве, за которое другой мой клиент мотает пожизненный срок. Я остро нуждался в правильном решении, нужно было выработать какой-то план, раздобыть доказательства. Но в данный момент, сидя в поезде, я мог только думать о потухших глазах Хесуса Менендеса, потому что знал: я и есть тот самый человек, который погасил в них свет. Глава 20 Едва сойдя с самолета в Бербанке, я включил сотовый. Никакой генеральный план мне на ум не пришел, зато я определил следующий шаг, и начинался он со звонка Анхелю Левину. Телефон зажужжал в моей руке, извещая о доставке новых сообщений. Я решил, что прочту их после того, как дам Левину поручение. Он взял трубку и сразу же спросил, видел ли я его послание. – Нет, не успел, – ответил я. – Я только что с самолета. – С самолета? Где же ты был? – На севере. Что ты узнал? – Просто последние уточненные данные по Корлиссу. Если ты не по этому поводу, тогда по какому? – Какие у тебя планы на вечер? – Так, болтаюсь без дела. Не люблю выходить из дому по пятницам и субботам. Не лучшее время для профессионалов. Слишком много пьяных на дорогах. – Так вот, я бы хотел встретиться. Мне необходимо с кем-то поговорить. Происходит нечто скверное. Левин, видимо, уловил что-то в моем голосе, потому что немедленно внес изменения в свою пятничную политику домашнего затворничества, и мы договорились о встрече в ресторане «Коптильня», в Бербанке, у киностудии «Уорнер бразерс». Он находился недалеко как от аэропорта, так и от дома Левина. В гаражной службе я протянул свой билет человеку в красной форменной куртке и в ожидании своего «линкольна» стал проверять сообщения, сброшенные на голосовую почту. Их было три, и все пришли во время моего часового перелета из Сан-Франциско. Первое прислала Мэгги Макферсон. «Майкл, я просто хотела извиниться за то, как вела себя сегодня утром. Сказать по правде, я просто злилась на саму себя за вчерашние слова и поступки. Я перенесла раздражение на тебя, а этого делать не следовало. Мм… если ты поведешь куда-нибудь Хейли завтра или в воскресенье, она очень обрадуется. И возможно, я сама тоже смогу присоединиться. Как бы ни сложилось, дай мне знать». Она не часто называла меня Майклом, даже когда мы состояли в браке. Она относилась к тем женщинам, что могут вполне обходиться твоей фамилией и превратить это в проявление нежности. Разумеется, при желании. Она всегда звала меня Холлером. С того самого дня, как мы встретились в очереди к металлодетектору на входе в здание уголовного суда. Она тогда направлялась в офис окружного прокурора, а я – в зал, где выносилось обвинение моему клиенту, арестованному за вождение в нетрезвом виде. Я сохранил послание, чтобы как-нибудь прослушать еще раз, и перешел к следующему. Я ожидал, что оно от Левина, но автоматический голос доложил, что звонок поступил с номера с междугородным кодом 310. В следующий момент заговорил Льюис Руле. «Это я, Льюис. Просто хотел отметиться, узнать, как и что. После событий вчерашнего дня интересуюсь, в каком состоянии наши дела. У меня тоже есть что рассказать». Я нажал кнопку «стереть» и перешел дальше, к третьему и последнему сообщению. Вот оно уже было от Левина. «Эй, босс, перезвони мне. У меня кое-какая информация по Корлиссу. Ладно. Его имя Дуэйн Джеффри Корлисс. Он на игле и стучал на сокамерников здесь, в Лос-Анджелесе, еще пару раз до нашего случая. Так что тут вроде бы ничего нового, да? Вообще его арестовали за кражу мотоцикла. Корлисс, видимо, планировал обменять его на дозу мексиканского героина. Донос на Руле он использовал, чтобы выторговать себе девяностодневную программу принудительной реабилитации в условиях закрытого стационара в окружной больнице при Университете Южной Калифорнии. Так что мы не сможем подобраться к нему и поговорить, если только какой-нибудь судья тебе это не устроит. Весьма хитроумный шаг со стороны обвинения. В любом случае я собираю по нему данные. В Интернете нашлась кое-какая информация с его делишками в Фениксе, причем для нас весьма приятная. Просто бомба, ему уже не отмыться. Наверняка к понедельнику уже смогу это подтвердить. Пока что все. Позвони мне после выходных. Я собираюсь бездельничать». Я стер сообщение и закрыл телефон. – Можно не продолжать, дальше все ясно, – сказал я себе. Как только я услышал, что Корлисс ширяется, мне больше уже не требовалось никаких сведений. Я понял, почему Мэгги не доверяла этому парню. Наркоманы – подсевшие на иглу – являлись самыми безбашенными и ненадежными участниками этой пресловутой судебной машины. При первой же возможности, чтобы получить дозу или выторговать себе очередную метадоновую программу реабилитации, они наклепают на родную мать. Все они были лжецами, и любого из них не составило бы труда выставить таковым в суде. Меня, однако, озадачило то, что задумал наш обвинитель. Хотя имя Дуэйна Корлисса не фигурировало в следственных материалах, переданных мне Минтоном, тем не менее прокурор вел себя так, словно имел дело с настоящим, полноценным свидетелем. Он обеспечил Корлиссу трехмесячную программу реабилитации, чтобы оградить от всяких неожиданностей. Процесс по делу Руле должен был начаться, как раз когда эта программа наркотерапии подойдет к концу. Действительно ли наш молодой прокурор прятал Корлисса? Или просто запихнул стукача в чулан, на дальнюю полку, чтобы знать, где он и чем занимается, – на тот случай, если вдруг в суде понадобятся его показания? Минтон явно действовал, рассчитывая, что мне о Корлиссе ничего не известно. И если бы Мэгги Макферсон по оплошности не проговорилась, я бы о нем и не узнал. И все равно он играл в опасную игру. Судьи не жалуют обвинителей, которые так открыто игнорируют правила представления сведений по делу противной стороне. Это навело меня на размышления о возможной стратегии защиты. Если Минтон окажется настолько глуп, что попытается запустить в суд Корлисса, то я даже не стану возражать против допущенных им нарушений. Напротив, я позволю ему посадить наркомана на свидетельское место, с тем чтобы потом, перед лицом присяжных, порвать такого свидетеля в клочья, словно чек о получении денег с кредитной карты. Все будет зависеть от того, какие сведения откопает для меня Левин. Пусть он продолжит искать информацию на Дуэйна Джеффри Корлисса. Так, чтобы ничего не осталось за бортом. Я также думал и о том, что Корлисс, проходя программу своей принудительной реабилитации, сейчас пребывает в изолированном медицинском учреждении. Но Левин ошибся – так же как и Минтон, – если решил, что там свидетель для меня недоступен. По случайному совпадению мою клиентку Глорию Дейтон – согласно сделке – поместили в ту же больницу по аналогичной программе. И хотя в окружном медицинском центре при Южнокалифорнийском университете предусмотрен целый ряд подобных программ, существовала вероятность, что они с Корлиссом в одной и той же терапевтической группе или, на худой конец, встречаются в столовой. По всей видимости, я напрямую не выйду на Корлисса, но как адвокат Дейтон вполне мог бы связаться с ней, а она, в свою очередь, – передать мое послание Корлиссу. Подогнали мой «линкольн», и, сунув человеку в красной куртке пару долларов, я выехал из аэропорта и направился на юг по шоссе Голливуд-Уэй к центру Бербанка, где находились все студии. Я добрался до «Коптильни» раньше Левина и заказал в баре мартини. Висящий над головой телевизор передавал последние новости финальных игр студенческого чемпионата по баскетболу. В первом круге Флорида разгромила Огайо. Броская надпись в нижней части экрана гласила: «Мартовское безумие»,[36 - Каждый год в первый месяц весны внимание баскетбольной Америки переключается с НБА на студенческую лигу.] – и я поднял за него свой бокал. Уж я-то знал, как никто, что это такое. Вошел Левин и заказал перед обедом пива. Все того же молодого пива, оставшегося от вчерашнего ирландского веселья. Вероятно, накануне посетителей было не так уж много. Возможно, они все ушли в «Четыре зеленые полянки». – Нет опохмелки лучше зеленого зелья, – проговорил мой друг с тем провинциальным ирландским акцентом, который уже со вчерашнего дня начинал устаревать. Он отпил из слишком полного бокала, так чтобы отойти с ним от стойки, и мы двинулись туда, где стояли столики. Нас провели к красной полукруглой кабинке. Мы сели друг напротив друга, и я поставил возле себя на пол кейс. Когда подошла официантка, мы заказали по полной программе: салат и бифштекс с картошкой. Я также попросил их фирменного сырно-чесночного хлеба. – Это хорошо, что ты сидишь дома по выходным, – сказал я Левину, как только она удалилась. – После этих гренок запах просто убийственный. – Придется рискнуть. Довольно долго мы сидели молча. Я чувствовал, как алкоголь делает свое дело, подбираясь к моему чувству вины. Надо будет непременно заказать еще, когда принесут салаты. – Итак? – произнес наконец Левин. – Ты хотел что-то обсудить. Я кивнул. – Собираюсь поведать тебе одну историю. Не все ее детали известны или находятся на своих местах. Но я изложу все так, как сам понял, а потом ты скажешь мне, что думаешь и как следует поступить. О'кей? – Валяй. Я люблю истории. – Не думаю, что эта тебе очень понравится. Она началась два года назад с… Я замолчал, пережидая, пока официантка не расставит на столе наши салаты и сырный хлеб. Я спросил еще одну порцию коктейля «водка-мартини», хотя еще не прикончил первую. Я хотел, чтобы между нашими состояниями не было большой разницы. – Так вот, – произнес я, когда та отошла. – Началась эта история два года назад, с Хесуса Менендеса. Ты ведь его помнишь? – Да, мы упоминали его на днях. Дело, в котором все решила ДНК. Он, как ты любишь говорить, надолго сел за решетку, потому что вытер свой пенис о розовое махровое полотенце, – усмехнулся он. Он говорил правду: я действительно частенько сводил дело Менендеса до такого абсурдно-тривиального, вульгарного утверждения. Я всегда использовал этот пример, чтобы посмешить народ в «Четырех зеленых полянках», когда мы с другими адвокатами обменивались анекдотами из профессиональной жизни. Но это случалось до того, как открылась новая информация. Я не улыбнулся в ответ на шутку. – Ну так вот получается, что это сделал не Хесус. – Что ты имеешь в виду? Кто-то другой вытер его член о полотенце? – На этот раз Левин громко засмеялся. – Нет, ты не понимаешь. Я говорю, что Хесус Менендес невиновен. Лицо Левина сделалось серьезным. – Он в тюрьме. И ты сегодня летал в «Сан-Квентин». Я кивнул. – Позволь мне вернуться к событиям того времени и все рассказать по порядку. Я не загружал тебя по делу Менендеса, потому что там нечего было расследовать. Имелась ДНК подозреваемого, его собственное изобличающее заявление и трое свидетелей, которые видели, как он выбросил в реку нож. Нож так и не нашли, но свидетелями являлись его собственные товарищи по комнате. Для защиты дело казалось безнадежным. Честно говоря, я и взялся-то за него ради лишней рекламы. В общем, единственное, что я сделал, – убедил его пойти на судебную сделку. Уговорил выступить с добровольным признанием своей вины. Он сопротивлялся, твердил, что ни в чем не виноват, но альтернативы не существовало. ДНК сулила смертную казнь. Без сделки он получал либо смерть, либо пожизненное. Я сумел добыть ему пожизненное, но главное – вынудил паршивца это принять. Прямо-таки заставил. Я взглянул на свой нетронутый салат и понял, что есть не хочу. Тянуло только пить и предаваться чувству вины. Левин ждал, когда я полностью выскажусь. Он тоже ничего не ел. – На тот случай, если ты не помнишь – дело касалось убийства молодой женщины по имени Марта Рентерия. Танцовщицы в клубе «Дом Кобры» на Ист-Сансет. Ты ведь не скатился до того, чтобы бывать на этом шоу, нет? Левин покачал головой. – У них там нет сцены, – продолжал я. – Есть что-то вроде оркестровой ямы посередине. Ее выступление начиналось с того, что оттуда поднимались парни, наряженные Аладдинами, неся такую большую корзину, якобы с коброй, на двух бамбуковых шестах. Они опускали ее на пол, и заводилась музыка. Потом с корзины снималась крышка, из нее появлялась танцующая девушка, и уже с нее самой снималась одежда. Нечто вроде варианта стриптизерши из торта. – Это Голливуд, – сказал Левин. – Здесь без зрелищ не обойтись. – Так вот, Хесусу Менендесу шоу понравилось. У него было одиннадцать сотен долларов, которые дал ему брат, наркодилер, и он запал на Марту Рентерию. Может потому, что она была единственной танцовщицей ниже его ростом. А может, потому, что говорила с ним по-испански. После ее выступления они посидели и поболтали, затем она немного покрутилась среди других гостей, вернулась к нему, и вскоре он узнал, что на нее претендует еще один парень в клубе. Он переиграл того, предложив ей пять сотен. – Но он ее не убивал? – Вот именно. Он поехал за ней на своей машине. Пришел туда, они занимались сексом, спустил в унитаз свой презерватив, вытерся полотенцем и отправился домой. История начинается после его ухода. – Появился настоящий убийца. – Настоящий убийца стучит в дверь, вероятно, прикидывается Хесусом, который что-то забыл. Она ему открывает. Или, не исключено, свидание заранее назначили – она ожидает посетителя и впускает его. – Тот другой человек из клуба? Которого перещеголял Менендес? Я кивнул: – Именно. Он входит, бьет ее несколько раз кулаком, чтобы сломить сопротивление, достает свой фальцнож, приставляет к ее шее, одновременно толкая в спальню. Знакомо звучит, да? Только ей не так повезло, как спустя пару лет Реджи Кампо. Он кладет ее на кровать, надевает презерватив и бросается на нее. Теперь нож находится уже с другой стороны на шее жертвы, и он удерживает его, пока насилует. А кончив, убивает. Он ударяет ее этим ножом множество раз. Это преступление можно бы назвать многократным убийством, если бы такое существовало. Что-то там варится у него в его долбаном больном мозгу, пока он это делает. Подоспел мой второй мартини, и, забрав его прямо из рук официантки, я одним махом влил в себя половину. Она спросила, закончили ли мы со своими салатами, и мы оба отмахнулись, давая понять, чтобы их унесли нетронутыми. – Через минуту будут ваши стейки, – доложила она. – Или вы хотите, чтобы я сразу выкинула их в мусорный бак и сэкономила вам время? Я поднял на нее вопросительный взгляд. Она улыбалась, но я так погрузился в свою историю, что не понял, о чем она говорит. – Не важно, – ответила она. – Сейчас я их принесу. Я без заминки вернулся к рассказу. – После того как она умерла, убийца стал прибирать за собой. Он делал это обстоятельно, не жалея времени: куда ему спешить? Она никуда не денется и никого не позовет. Он протер все в квартире, чтобы не осталось его отпечатков. И при этом уничтожил и следы пребывания Менендеса. Позже это обернулось скверно для Менендеса, когда он пошел в полицию объяснять, что он тот самый человек из теленовостей, но что он не убивал Марту. Те посмотрели на него и сказали: «Тогда почему на тебе были перчатки?» Левин покачал головой: – О Господи, дружище, если это правда… – Это правда, не беспокойся. Менендес нанял адвоката, который однажды выручил его брата, но этот самый адвокат оказался неспособным распознать невиновного человека, уткнувшись в него носом. Адвокат талдычил только о судебной сделке. Он даже ни разу не спросил парня, совершил ли тот убийство. Он просто принял как данность его виновность, потому что у обвинения имелась эта чертова ДНК на полотенце и свидетели, видевшие, как он выбросил свой нож. Адвокат взялся за дело и добился сделки на наилучших возможных условиях. На самом деле он был очень доволен собой, потому что хотел спасти Менендеса от смерти и в один прекрасный день дождаться его досрочного освобождения. Поэтому он обрушил на Менендеса молоток правосудия. Он заставил его встать в зале суда и произнести «виновен». После чего Хесус отправился в тюрьму, и все довольны и счастливы. Штат доволен потому, что сэкономлены деньги на судебный процесс, а родственники Марты Рентерии довольны, потому что им не придется появляться на суде, где фигурировали бы ужасные фотографии вскрытия и свидетельства о том, как их дочь танцевала обнаженной и водила домой мужчин за деньги. А адвокат доволен, потому что благодаря этому делу он засветился на телевидении по меньшей мере раз шесть плюс спас еще одного клиента от камеры смертников. Я заглотнул остатки мартини и огляделся, ища нашу официантку. Мне требовался еще один. – Хесус Менендес сел в тюрьму молодым человеком. Я только что его видел, и он выглядит не на двадцать шесть, а на сорок. Он некрупный, субтильный парень. Ты знаешь, что происходит с такими, как он, в подобных местах. Я смотрел прямо в стол, когда там появилась тарелка с шипящим стейком и дымящимся картофелем. Я поднял глаза на официантку и велел ей принести еще мартини. Я не сказал «пожалуйста». – Лучше бы тебе притормозить, – заметил Левин, когда она ушла. – Наверное, в этом округе не найдется ни одного копа, который бы с радостью не упек тебя на пару лет. Тебя охотно потащат в участок и подставят твою рожу под фотовспышки. – Знаю, знаю. Это последний. А если слишком запьянею, то не поведу машину. У ресторана всегда дежурит такси. Решив, что пища поправит дело, я вонзил нож в стейк и съел кусочек. Затем взял ломтик сырного хлеба из корзинки, где он лежал обернутым в салфетку, но тот уже остыл. Я бросил его в тарелку и отложил вилку. – Послушай, я понимаю, что ты грызешь себя из-за этого дела, но ты кое о чем забываешь, – сказал Левин. – Да? О чем же? – Его ситуацию и шансы. Дело было тухлое. Ему светила смертельная инъекция, дружище. Я тогда тебе не помогал, потому что там для меня работы не нашлось. Его зажали в кулаке, и ты спас его от смертной казни. В этом и состоит твоя работа, и ты выполнил ее хорошо. И вот теперь ты говоришь, что знаешь, как все произошло на самом деле. Ты не должен мордовать себя за то, что тогда чего-то не увидел. Я сделал рукой жест: ни слова больше. – Парень оказался невиновен. Я должен был это распознать и что-то сделать. Вместо этого я подошел формально, просто не глядя провел все рутинные юридические процедуры. – Чушь. – Нет, не чушь. – Ладно, рассказывай дальше. Кто тот второй человек, который постучал в ее дверь? Я открыл стоящий рядом кейс и запустил в него руку. – Я сегодня посетил «Сан-Квентин» и показал Менендесу шесть фото. Все это – портреты моих клиентов. Большей частью бывших. Менендес выбрал его меньше чем за десять секунд. Я швырнул Левину через стол изображение Льюиса Руле. Снимок приземлился лицом вниз. Левин перевернул его, несколько секунд рассматривал и потом так же, лицом вниз, положил обратно на стол. – Позволь мне показать тебе еще кое-что, – сказал я. Моя рука потянулась обратно в кейс и вытащила две перегнутые пополам фотографии – Марты Рентерии и Реджи Кампо. Я огляделся удостовериться, что поблизости нет официантки с моим мартини, и затем передал их ему в руки через стол. – Что-то вроде пазла, – сказал я. – Сложи их вместе и посмотри, что получится. Левин сложил из двух лиц одно и кивнул, поняв значимость моего открытия. Убийца, Руле, словно вел прицельный огонь по женщинам определенного типа, которые походили на некий образ или отвечали определенным параметрам, возбуждавшим в нем желание. Дальше я показал набросок орудия убийства, сделанный патологоанатомом, производившим вскрытие Марты Рентерии, и прочитал описание двух ранок, обнаруженных на ее шее. – Ты помнишь ту видеокассету из бара? – спросил я. – Там запечатлен убийца за работой. Как и ты, Руле заметил, что мистер Икс левша. Поэтому при нападении на Реджи Кампо он бил ее кулаком левой руки и нож держал тоже в левой. Этот парень прекрасно знает, что делает. Он увидел открывшуюся возможность и использовал ее. Реджи Кампо оказалась несказанно везучей женщиной. – Ты думаешь, были еще и другие? Другие убийства, я имею в виду? – Вполне вероятно. Вот этим я и хочу, чтобы ты занялся. Проверь все убийства, где в качестве орудия фигурирует нож. Потом добудь портреты жертв и посмотри, соответствуют ли они определенному типу внешности. И ищи не только среди нераскрытых преступлений. Ведь дело об убийстве Марты Рентерии считалось закрытым. Левин подался вперед: – Послушай, старик, я ведь не смогу так широко закидывать сеть, как может себе позволить полиция. Тебе надо привлечь к этому делу копов. Или обратиться в ФБР. У них есть свои спецы по серийным убийцам. Я покачал головой: – Нет. Он мой клиент. – Менендес тоже твой клиент, и ты должен его вытащить. – Я над этим работаю. И вот почему мне нужен ты, Миш. Мы оба знали, что Мишем я называю его всякий раз, когда мне требуется что-нибудь выходящее за пределы наших профессиональных взаимоотношений, когда задействуется прилегающая к ним территория – дружба. – Как насчет наемного убийцы? – спросил Левин. – Он бы решил наши проблемы. Я кивнул, оценив его шутку. – Да, смерть Руле сильно облагородила бы наш мир. Но пожалуй, не позволила бы выручить из тюрьмы Менендеса. Левин снова подался вперед. На сей раз он был серьезен. – Я сделаю все, что в моих силах, Мик, но не думаю, что ты идешь по верному пути. Ты можешь заявить, что имеет место конфликт интересов, и отказаться от дела Руле. А затем начинай заниматься вызволением Менендеса из Квентина. – С помощью чего? – С помощью опознания по фотографии. Это солидный аргумент, надежное доказательство. Он совершенно не знает Руле и тем не менее уверенно выбирает его фото из пачки. – Кто в это поверит? Я же его адвокат! Все – от копов до комиссии по помилованию – скажут, что опознание подстроено. Нет, все это теория, Анхель. Мы с тобой знаем, где правда, но ни черта не можем доказать. – А как насчет ранений? Нужно сравнить имеющийся у них нож из дела Кампо с ранами из дела Марты Рентерии. Я покачал головой: – Ее кремировали. Они располагают только описаниями и фотографиями вскрытия, а это недостаточно убедительно для суда. К тому же я не желаю выглядеть адвокатом, который подкладывает такую свинью своему собственному клиенту. Если я подведу кого-то одного – значит, могу подвести их всех. Мне нельзя представать в таком свете, а не то я всех растеряю. Я должен придумать что-то другое. – По-моему, ты не прав. Мне кажется… – Пока что я буду действовать, как если бы ничего не знал, понимаешь? Но ты разузнай. Все, что можно. Веди это дело отдельно от дела Руле, так чтобы формального расследования как бы не проводилось и не было формальных отчетов. Заноси все материалы в досье Менендеса и оформляй мне счета по тому делу. Хорошо? Прежде чем Левин успел ответить, официантка принесла третий мартини. Я отмахнулся, жестом велев унести его обратно. – Не надо. Просто дайте счет. – Ну, знаете, я ведь не вылью его обратно в бутылку, – возразила она. – Не беспокойтесь, я заплачу. Просто не хочу больше. Отдайте его тому, кто готовит сырный хлеб, а мне просто принесите счет. Она повернулась и пошла прочь, явно раздосадованная тем, что я не предложил напиток ей. Я вновь перевел взгляд на Левина. Он выглядел так, словно открывшаяся правда больно уязвила его. Я прекрасно понимал его чувства. – Хорошенькое выгодное дельце я себе подцепил, а? – Да уж. Как у тебя получится вести себя естественно с этим парнем, если ты вынужден, с одной стороны, доверительно с ним взаимодействовать, а с другой – тишком подкапываться под него? – С Руле? Я намерен видеться с ним как можно реже. Только когда это крайне необходимо. Он сегодня оставил мне сообщение, что-то хотел доложить. Но я не стану перезванивать. – Почему он выбрал именно тебя? Я хочу сказать, с какой стати ему понадобилось нанимать того самого адвоката, который в состоянии сопоставить факты и сообразить, что к чему? Я покачал головой: – Не знаю. Я сам думал об этом всю дорогу, пока летел обратно. Возможно, он боялся, что я так или иначе дознаюсь о его делах и свяжу концы с концами. Но, становясь моим клиентом, он обретает уверенность: я несу перед ним моральные обязательства – защищать его и не выдавать. По крайней мере вначале. Плюс деньги. – Какие деньги? – Деньги его мамочки. Дело-то выгодное. Он понимает, насколько велика для меня эта сумма. Крупнейший гонорар за всю мою карьеру. Вероятно, он рассудил, что я закрою глаза и сделаю вид, что меня это все не касается, – лишь бы сохранить приток денег. Левин молча согласился. – А может, так и поступить? – бросил я. Эту шутку вызвала водка, но Левин не улыбнулся, а потом я вспомнил лицо Хесуса Менендеса за тюремным стеклом и не смог изобразить даже подобие усмешки. – Послушай, мне надо, чтобы ты сделал еще одну вещь, – сказал я. – Присмотрись к нему самому. К Руле. Выясни все возможное, не подбираясь слишком близко. И проверь историю с его матерью, об ее изнасиловании в пустом доме в Бель-Эйре, который она продавала. Левин кивнул: – Будет сделано. – И не передоверяй это никому. Наша дежурная хохма. Как и я, Левин работал в одиночку, сыщик-единоличник в театре одного актера. Ему некому было ничего передоверять. – Ладно. Сам займусь. Он ответил как обычно, но на сей раз недоставало той притворной юмористической искренности, что он раньше вкладывал в свои слова. Он ответил так по привычке. Официантка, проходя мимо стола, положила наш счет, не сказав ни слова благодарности. Я бросил поверх него кредитку, игнорируя урон, нанесенный ее чувствам. Мне просто хотелось поскорее уйти. – Не попросишь, чтобы она завернула тебе с собой стейк? – спросил я. – Пожалуй, – сказал Левин. – Хотя я что-то потерял аппетит. – А как насчет твоей собаки? – Это мысль. Я и забыл о Бруно. Он огляделся, ища официантку, чтобы попросить коробку. – Забери и мой тоже, – сказал я. – У меня нет собаки. Глава 21 Несмотря на хмель, я преодолел слалом под названием Лорен-каньон, не разбив «линкольн» и не угодив в руки полиции. Мой дом находился на Фэрхольм-драйв и располагался террасами, то есть поднимался уступами от южного конца каньона. Все здешние дома выстроены вдоль улицы, и единственная проблема, с какой я столкнулся, подъезжая к своему дому, – то, что какой-то кретин припарковал свой внедорожник прямо перед моим гаражом и я не мог попасть к себе. Найти место для парковки на узкой улице всегда трудно, и свободный пятачок перед воротами моего гаража обычно так и манил, особенно в конце выходного дня, когда кто-то из соседей непременно устраивал вечеринку. Я проехал мимо дома и нашел достаточно большое для «линкольна» пространство кварталах в полутора. Чем больше я удалялся от своего дома, тем больше злился на неизвестного нарушителя. Меня захватил целый букет мстительных фантазий: от плевка на ветровое стекло нахала до отвинчивания ему зеркала заднего вида, и от прокалывания шин до пинков по крыльям. Но вместо этого я написал довольно сдержанную записку на желтом листочке: «Это место не для парковки! В следующий раз вы будете отбуксированы». В конце концов, никогда не знаешь, кто ездит на внедорожнике в Лос-Анджелесе, и если шуганешь кого-нибудь за неправильную парковку перед твоим гаражом, они все равно узнают, где ты живешь. Я прошел обратно пешком и как раз пристраивал записку под дворник нарушителя, когда заметил, что автомобиль этот – марки «рейнджровер». Приложил ладонь к капоту – тот был холодным на ощупь. Я бросил взгляд поверх гаража, на те окна своего дома, что виднелись отсюда, но свет там не горел. С силой прихлопнув сложенную записку «дворником», я стал подниматься по ступенькам к фасадной террасе и входной двери. Я практически не сомневался, что Льюис Руле сидит там в одном из кресел с высокой спинкой, самозабвенно глядя на мерцающую огнями панораму города. Но его там не оказалось. Тогда я прошел до угла веранды и взглянул вниз, на город. Именно отсюда открывался вид, побудивший меня купить этот дом. В самом доме все было абсолютно заурядным и старомодным. Но терраса с видом на Голливудский бульвар вызывала миллион мечтаний. Для оплаты первого взноса я использовал деньги от предыдущего сверхприбыльного клиента. Но когда уже въехал сюда, а нового ничего выгодного не подворачивалось, пришлось получить скидку на оплату с помощью второй закладной. Правда заключалась в том, что я каждый месяц из кожи лез, чтобы просто уплатить очередной взнос. Конечно, мне давно следовало бы избавиться от этой зависимости, но вид с веранды парализовывал мою волю. По всей вероятности, когда ко мне придут, чтобы отобрать ключ и лишить права пользования этим жилищем, я буду сидеть и пялиться вниз, на город. Я знаю вопрос, возникающий при взгляде на мой дом. Даже учитывая мои отчаянные усилия удержаться в нем – справедливо ли, что когда прокурор и адвокат разводятся, адвокат получает дом на горе с видом на миллион, тогда как его жена с малолетней дочерью остается в квартире с двумя спальнями, в долине? Дело в том, что Мэгги Макферсон могла купить дом по своему выбору, и я бы помогал ей в этом изо всех своих сил. Но она отказалась переехать, так как в то время ожидала служебного повышения с переводом в центр. Покупка собственного дома на Шерман-Оукс или еще где-то произвела бы нежелательное впечатление, и ее бы истолковали как стремление укорениться на одном месте, удовлетвориться имеющимся уровнем жизни. А ее не устраивал уровень какой-то там рядовой обвинительницы из ван-нуйсского отделения ведомства окружного прокурора. Она не ожидала, что ее обскачет по службе некий Джон Смитсон или какой-нибудь из его молодых выскочек. Она была амбициозна и стремилась к повышению в виде перевода в центральную часть города, где прокурорами по наиболее серьезным и громким делам работали предположительно наиболее способные и талантливые юристы – лучшие из лучших. Она отказывалась принять простую истину: чем ты лучше, тем большую угрозу представляешь для вышестоящих, особенно если те заняли свою должность посредством выборов. Я знал, что Мэгги никогда не пригласят в центр. Она была для этого слишком хороша. Время от времени истина пробивалась к ее сознанию, и она вдруг разражалась язвительными замечаниями, изливая желчь. Случалось, что она позволяла себе резкое высказывание на какой-нибудь пресс-конференции или отказывалась сотрудничать со следователями из центральной канцелярии. Или, например, по пьяной лавочке пробалтывалась судебному адвокату и, по совместительству, бывшему мужу о том, что ему знать никак не полагалось. В глубине дома зазвонил телефон. Я подошел к входной двери и стал возиться с ключами, чтобы успеть открыть ее и вовремя попасть внутрь. Мои телефонные номера и те, кто их знал, составляли некую иерархию вроде пирамиды. Номер в «Желтых страницах» мог заиметь каждый. На следующей ступени пирамиды находился номер моего сотового, который был у ближайших коллег, сыщиков, поручителей, постоянных клиентов и других винтиков судебной машины. Вершиной служил мой домашний номер. Он не предназначался ни для клиентов, ни для знакомых юристов – кроме одного. Прежде чем включился автоответчик, я успел-таки войти и сорвать трубку висящего на кухне телефона. Звонил как раз тот самый юрист, обладающий правом звонить по этому номеру, а именно – Мэгги Макферсон. – Ты получил мои сообщения? – Получил одно, на сотовый. А что случилось? – Ничего особенного. Я оставила и на этот номер. Уже очень давно. – О, меня весь день не было дома. Я только что вошел. – Где же ты был? – Да вот слетал в Сан-Франциско и обратно, а сейчас только что вернулся с обеда с Анхелем Левином. Тебя удовлетворил мой ответ? – Я просто полюбопытствовала. А что там в Сан-Франциско? – Клиент. – То есть, иными словами, ты ездил в «Сан-Квентин». – Ты, как всегда, слишком умна для меня, Мэгги. Тебя невозможно провести. А почему ты звонишь? Какая-то особая причина? – Просто узнать, получил ли ты мое извинение. И еще выяснить, не собираешься ли куда-нибудь повести завтра Хейли. – На оба вопроса ответ «да». Но, Мэгги, не требуется никаких извинений, и кому, как не тебе, это знать. Я сожалею о том, как вел себя перед уходом. И если моя дочь хочет провести завтрашний день со мной – значит, и я хочу. Скажи ей, что мы могли бы съездить на пирс. Или сходить в кино. Что она пожелает. – Ну, вообще-то она просила съездить в торговый центр. Она произносила это так, словно ступала по стеклу. – В торговый центр? Тоже неплохо. Я ее свожу. А что такого крамольного в торговом центре? Ей нужно там что-то конкретное? Внезапно я почувствовал в доме необычный запах. Пахло дымом. Стоя посреди кухни, я проверил плиту и духовку. Они оказались выключены. Меня ограничивали пределы помещения, потому что телефон не был беспроводным. Я дотянул его до двери и включил свет в столовой. Она казалась пустой, а свет достигал соседней комнаты – гостиной, которую я прошел, когда входил в дом. Но она тоже выглядела пустой. – Там есть место, где можно изготовить на заказ плюшевого медведя. Сам выбираешь ему внешний вид и рычалку, а вместе с набивкой вставляешь маленькое сердце. Все это очень мило. Теперь мне уже хотелось поскорее закончить разговор и тщательнее обследовать дом. – Отлично. Я с ней съезжу. Какое время подойдет? – Я думаю, часов двенадцать? Мы бы там сначала пообедали. – Мы? – Тебе это неприятно? – Нет, Мэгги, вовсе нет. Так я подъеду к полудню? – Было бы чудесно. – Тогда пока. Я повесил трубку, не дожидаясь ее ответа. У меня дома имелся пистолет, но коллекционный, он на моей памяти не стрелял и хранился в деревянном футляре в стенном шкафу моей спальни, в задней части дома. Поэтому я осторожно выдвинул кухонный ящик и достал из него короткий, но острый столовый нож. Затем через столовую и гостиную прошел в холл и осторожно направился в заднюю часть дома. В холле находилось три двери. Они вели соответственно в спальню, в ванную и во вторую спальню, последнюю я превратил в свой рабочий кабинет, единственный мой стационарный офис. В кабинете на письменном столе горела лампа. Из коридора, с того места, где стоял, я ее не видел, но точно знал, что она включена. Я отсутствовал два дня, но не помнил, чтобы оставлял ее включенной. Я медленно приблизился к открытой двери, отдавая себе отчет, что, вероятно, как раз этого от меня и ждет неизвестный злоумышленник. То есть чтобы я сфокусировался именно на свете, льющемся из кабинета, в то время как незваный гость затаился в темной спальне или ванной. – Заходите смелее, Мик. Это всего лишь я. Я узнал голос, но он ничуть не придал мне спокойствия. В комнате сидел Льюис Руле. Я шагнул и остановился на пороге. Мой клиент дожидался меня в черном кожаном вертящемся кресле у письменного стола. Он развернулся лицом ко мне и закинул ногу на ногу. Его левая брючина задралась кверху, и я увидел на ноге электронный браслет, который велел ему носить Фернандо Валенсуэла. Я подумал, что если Руле пришел убить меня, то, по крайней мере, его присутствие здесь не останется незамеченным. Но это меня не слишком утешило. Я привалился к дверному косяку, чтобы спрятанный за спиной нож не бросился в глаза. – Так вот, значит, где вы вершите великие адвокатские дела, – сказал Руле. – Приблизительно. Зачем вы здесь, Льюис? – Пришел повидаться с вами. Вы не ответили на мой звонок, поэтому я хотел удостовериться, что мы все еще одна команда, понимаете? – Меня не было в городе. Я только что приехал. – А как же насчет обеда с Анхелем? Разве не об этом вы рассказали тому, кто сейчас звонил? – Он мой друг. Я обедал по пути из аэропорта Бербанка. Как вы узнали, где я живу, Льюис? Он кашлянул и усмехнулся: – Я же работаю с недвижимостью, Мик. У меня есть возможность выяснить, где проживает то или иное лицо. В сущности, я даже являлся в свое время источником информации для «Нэшнл инкуайрер». Вы не знали? Я мог рассказать им, где живет любая знаменитость и за какими бы подставными лицами и корпорациями она ни скрывала свои приобретения. Но потом я бросил это занятие. Деньги приносило хорошие, но отдавало такой безвкусицей… Ну, вы понимаете, что я имею в виду, Мик? В общем, я бросил. Но я по-прежнему могу разузнать, где проживает любой человек. Могу даже выяснить, исчерпал ли он свой кредит по закладной и вовремя ли производит выплаты. Он посмотрел на меня с проницательной улыбкой, давая понять, что в курсе моего финансового положения. Что этот дом – кредитная дыра, что здесь нет ничего ценного и что я обычно на месяц задерживаю платежи по двум закладным. Фернандо Валенсуэла, вероятно, не принял бы это жилье в качестве обеспечения даже пятитысячного залога. – Как вы сюда проникли? – спросил я. – Ну, забавная история. Так получилось, что у меня все время был ключ. Еще с тех пор, как этот дом выставлялся на продажу. Давно ли? Примерно года полтора, да? Тогда я захотел взглянуть на него, так как подумал, что мой клиент заинтересуется домом из-за живописного вида. Поэтому я взял ключ из корпоративного бокса. Я приехал сюда, огляделся и моментально понял – вариант не для моего клиента, тот хотел что-нибудь поприличнее, и я сразу ушел, забыв вернуть ключ на место. Есть у меня такая дурная привычка. Ну не странно ли: через столько лет оказывается, что мой адвокат живет в этом самом доме? И кстати, вижу, вы никак его не обустроили. Конечно, отсюда есть на что посмотреть, но, ей-богу, дом нуждается в обновлении. И тут я понял, что он хранит мои долговые документы еще со времен дела Менендеса. И что скорее всего знает, куда сегодня я ездил и с кем встречался. Мне вспомнился мужчина в автопоезде. «Не задался денек?» Позднее я видел его же в самолете до Бербанка. Не следил ли он за мной? Не работал ли на Руле? Не был ли сыщиком, которого Сесил Доббс подключил к делу со своей стороны? Я не знал ответов на все вопросы, но не сомневался в одном: единственная причина появления Руле в моем доме – он понял, что мне все известно. – Чего вы на самом деле добиваетесь, Льюис? – спросил я. – Вы пытаетесь меня запугать? – Нет-нет, это мне следовало бы испугаться. Как я догадываюсь, вы держите за спиной какое-то оружие. Что это, пистолет? Я крепче сжал нож, но не вынул его из-за спины. – Чего вы хотите? – Хочу сделать вам предложение. Не насчет дома. Насчет ваших услуг. – Я уже и так давно к вашим услугам. Прежде чем ответить, он крутанулся на стуле туда и обратно. Я обежал взглядом письменный стол, проверяя, все ли на месте. В глаза мне бросилось, что он использовал в качестве пепельницы керамическую плошку, предназначенную для скрепок, – ее смастерила для меня моя дочь. – Я размышлял о нашем соглашении на предмет оплаты и о трудностях, сопутствующих делу, – сказал он. – Откровенно говоря, Мик, думаю, ваше вознаграждение занижено. Поэтому в дополнение я хочу установить новую шкалу оплаты. Вы получите ту сумму, о которой мы условились, причем в полном объеме, еще до начала судебного процесса. Но я теперь намерен добавить бонус за доведение дела до успешного конца. Когда жюри присяжных, состоящее из людей, равных мне по общественному положению, признает меня невиновным в этом гнусном преступлении, ваш гонорар автоматически удвоится. Я выпишу чек прямо в вашем «линкольне», как только мы отъедем от здания суда. – Оно, конечно, хорошо, Льюис, но калифорнийская коллегия адвокатов запрещает судебным защитникам принимать премии в зависимости от результатов судебных процессов. Я все равно не смог бы ее принять. Это более чем щедро, однако не могу. – Но здесь нет никакой калифорнийской коллегии, Мик. И мы не обязаны рассматривать эти деньги как премию по результатам. Это просто часть нашего рабочего соглашения. Ведь в конечном счете вы все равно добьетесь успеха, не так ли, Мик? Он пристально посмотрел на меня, и я прочел в его взгляде угрозу. – Когда речь идет о судебном процессе, тут нельзя ничего гарантировать. Ситуация всегда может сложиться непредсказуемо. Тем не менее, на данный момент я по-прежнему считаю, что у нас хорошие шансы. Лицо Руле медленно растянулось в улыбке. – Что я могу предпринять, чтобы они стали еще лучше? Я подумал о Реджи Кампо. Все еще живой и готовой выступить в суде в качестве свидетеля обвинения. Она и понятия не имела, против кого ей предстоит давать показания. – Ничего, – ответил я. – Просто сидите тихо и ждите. Не забивайте голову никакими идеями. Ничего не предпринимайте. Дела идут своим чередом, и все у нас будет в порядке. Я хотел отвлечь его от мыслей об опасности, которую представляла Реджи Кампо. Он не ответил. – Впрочем, тут всплыла одна вещь, – сказал я. – В самом деле? И какая же? – Я не знаю подробностей. То, что мне известно, поступило из источника, не имеющего права сообщить больше. Но похоже, у окружного прокурора в резерве есть тюремный стукач. Вы ни с кем не болтали о вашем деле, находясь в камере, а? Помните, я запретил вам с кем-либо разговаривать? – Я и не разговаривал! Кто бы он ни был, этот стукач, он лжец! – Большинство из них и есть лжецы. Просто хотел удостовериться. Я позабочусь об этом, если возникнет необходимость. – Прекрасно. – Еще одно. Вы говорили со своей матерью насчет дачи свидетельских показаний о нападении на нее в пустом доме? Нам необходимо обоснование того, что у вас находился при себе нож. Руле скорчил недовольную гримасу, но не ответил. – Мне нужно, чтобы вы с ней это проработали, – сказал я. – Может оказаться очень важным сделать акцент на этом перед жюри. Кроме того, это, вероятно, переманит симпатии на вашу сторону. Руле кивнул. Он увидел благоприятное для себя обстоятельство. – Вы могли бы ее убедить? – спросил я. – Я попрошу. Но с ней будет нелегко договориться. Она никогда не заявляла в полицию. И вообще никого не посвящала, кроме Сесила. – Нам надо, чтобы она дала показания. Тогда мы вызовем Сесила их засвидетельствовать и, таким образом, подкрепить ее слова. Это, конечно, менее надежно, чем полицейский отчет, но сработает. Нам нужны ее показания, Льюис! Я думаю, если она выступит свидетелем, жюри нам поверит. Присяжные в этом смысле – все равно что пожилые дамы. – О'кей. – Она когда-нибудь рассказывала вам, как выглядел тот человек, о его возрасте – какие-нибудь приметы? Руле покачал головой. – Она не могла разглядеть. На нем была лыжная маска… защитные очки. Они скрывали лицо. Он прятался за дверью и кинулся на нее в ту же секунду, как она вошла. Он действовал очень быстро и абсолютно беспощадно. Голос его сейчас дрожал, что меня озадачило. – Но вы, кажется, упомянули, что преступник являлся потенциальным покупателем и она только намеревалась показать жилье. А получается, он раньше ее оказался в доме? Руле поднял на меня взгляд: – Да. Каким-то образом он уже туда пробрался и поджидал. Это ужасно. Я кивнул. Мне не хотелось дальше вести с ним разговор. Мне хотелось, чтобы он убрался из моего дома. – Хорошо, Льюис, спасибо вам за предложение. А теперь, с вашего разрешения, я отправлюсь спать. У меня был трудный день. Свободной рукой я показал на коридор, ведущий к прихожей. Руле поднялся с вертящегося стула. Пропуская его, я отступил в коридор, а затем – в открытую дверь своей спальни. Нож я держал за спиной наготове. Но Руле всего лишь прошел мимо меня. – А завтра вы везете развлекать свою дочь, – обронил он. Меня пронзил холод: он слышал мой разговор с Мэгги. Я промолчал, однако он не унимался: – Не знал, что у вас есть дочь, Мик. Наверное, славно иметь дочь? Двигаясь по коридору, он обернулся и бросил на меня быстрый взгляд через плечо. – Красивая, – прибавил он. Вся моя инертность мгновенно преобразилась в импульс. Я вышел из комнаты в коридор за ним, с каждым шагом во мне нарастал гнев. Я крепче стиснул в руке нож. – Откуда вы знаете, как она выглядит?! – потребовал я ответа. Он остановился. Я – тоже. Он опустил взгляд на нож в моей руке. – Фотография на вашем столе, – спокойно ответил он. Я и забыл про фотографию. Маленький, обведенный в рамочку снимок на чайной чашке, сделанный в Диснейленде. – О! – выдохнул я. Он улыбнулся, прекрасно зная, о чем я подумал. – Спокойной ночи, Мик. Желаю вам насладиться завтра обществом вашей дочери. Вы, вероятно, не так уж часто с ней видитесь. Он отвернулся, пересек гостиную и холл и открыл входную дверь. Прежде чем покинуть дом, опять посмотрел на меня. – Вам бы хорошего адвоката, – сказал он. – Такого, что добился бы для вас опекунства. – Нет. Ей лучше с матерью. – Спокойной ночи, Мик. Спасибо за беседу. – Спокойной ночи, Льюис. Я выступил вперед, чтобы закрыть за ним. – Приятный вид, – промолвил он с крыльца. – Да, – сказал я, затворяя дверь. Я продолжал стоять у двери, держась за ручку и выжидая, пока не услышу его шаги на улице. Но несколько секунд спустя он постучал. Я прищурился, внутренне собираясь с силами, и, держа наготове нож, открыл. Руле вытянул вперед руку. Я отпрянул. – Ваш ключ, – произнес он. – Я подумал, вам следует его забрать. Я взял ключ с его протянутой ладони. – Благодарю. – Не стоит благодарности. Я снова закрыл дверь и запер. Глава 22 Вторник, 12 апреля День начался лучше, чем мог бы пожелать любой судебный адвокат. Мне не надо было ни присутствовать в суде, ни встречаться с клиентами. Я позволил себе поспать подольше, провел утро за чтением газеты, которую проштудировал от корки до корки, а курьер доставил мне билет на открытие сезона лос-анджелесской бейсбольной команды «Доджерс», на дневную игру, – в среде адвокатской братии существовала освященная временем традиция присутствовать на таких матчах. Билет прислал мне Анхель Левин, он пригласил пять человек из числа тех судебных защитников, с кем сотрудничал. Так сказать, благодарственный жест своим работодателям. Я не сомневался, что во время матча остальные станут ворчать и жаловаться на то, что я монополизировал Левина в ходе подготовки к суду дела Руле. Но я не намеревался допустить, чтобы упреки испортили мне настроение. У нас имелось пока достаточно времени до судебного процесса; мы находились еще на той стадии, когда судебная машина движется с устойчивой, неторопливой инерцией. Суд по делу Руле должен был начаться через месяц. По мере приближения срока я брал все меньше и меньше клиентов. Мне требовалось подготовиться и выстроить стратегию. Хотя до процесса оставалось еще несколько недель, наш успех или поражение, несомненно, ковались именно теперь – с помощью накапливаемой сейчас информации. Поэтому я очистил свой рабочий график от всего лишнего. Я согласился только на «постоянных» клиентов, да и то лишь за хорошие деньги, уплаченные вперед. Сам процесс представлял собой заключительный рывок, что-то вроде выстрела из рогатки. Ключ к нему лежал в подготовке. Все досудебные формальности и предсудебное следствие – это те процедуры, в ходе которых в пращу закладывается подходящий камень и резинка медленно оттягивается назад до предела. А в итоге, уже непосредственно в ходе процесса, вы отпускаете ее и снаряд летит точно в цель. Достижение поставленной цели – вердикта «невиновен» – является смыслом и оправданием всех предварительных действий. И вы можете поразить ее, только если выбрали подходящий камень и правильно оттянули резинку – со всей тщательностью и на всю возможную длину. Большую часть работы по натяжению выполнял Левин. Он продолжал вкапываться в самую подноготную обоих судебных дел – и Руле, и Менендеса. Мы выработали стратегический план и назвали его «двойная праща», потому что он по замыслу поражал сразу две намеченные цели. У меня не оставалось сомнений, что, когда в мае процесс начнется, наша резина будет оттянута назад до предела и готова выстрелить. Со своей стороны обвинение подготовительной работой тоже помогало нам зарядить рогатку. На протяжении нескольких недель после предъявления Руле официального обвинения следственное досье прокуратуры толстело по мере поступления новых отчетов экспертизы и в результате дальнейших следственных действий пополнялось более исчерпывающими выводами и заключениями. Одним из значимых продвижений стало установление личности мистера Икс, левши, сидевшего вместе с Реджи Кампо в баре «Морган» в день преступления. Детективы лос-анджелесского управления полиции и с помощью видеопленки, о которой я поставил в известность прокурора, идентифицировали этого мужчину, предъявив кадр с его изображением нескольким проституткам и девушкам из службы эскорта, арестованным отделом нравов. Мистера Икс звали Чарлз Тэлбот. Его знали многие работницы сферы сексуальных услуг как постоянного клиента. Некоторые говорили, что он владеет круглосуточным магазинчиком на бульваре Резеда. Полицейские без труда нашли и допросили Тэлбота. Из материалов следствия, представленных мне по официальным каналам, выяснилось, что вечером шестого марта Чарлз Тэлбот покинул квартиру Реджи Кампо до десяти часов и направился к своему магазинчику. Он пошел присмотреть, как идут дела, и отпереть ящик, где хранились сигареты для автомата, потому что только у него одного имелся ключ. Видеонаблюдение подтвердило, что он находился там с 22.09 до 22.51 и загружал сигареты под прилавок. Следствие сняло подозрение с Тэлбота как виновника или соучастника преступления, произошедшего уже после того, как он покинул квартиру Кампо. Этот человек просто являлся одним из ее клиентов. Но нигде в материалах следствия и документах обвинительной стороны не упоминался Дуэйн Джеффри Корлисс, тюремный стукач, обратившийся к прокурору с доносом на Льюиса Руле. Либо Минтон решил вообще не использовать его в качестве свидетеля, либо придерживал до поры до времени, рассчитывая предъявить только в самом крайнем случае. Я склонялся к последнему, полагая, что Минтон не случайно спрятал его, определив в тюрьму на программу реабилитации, где пациенты изолированы от внешнего мира. Он не стал бы себя так утруждать, если бы не хотел держать Корлисса за кулисами, но под рукой. Меня это вполне устраивало. Чего Минтон не ведал – так это что Корлисс являлся тем самым камнем, который я собирался заложить в свою рогатку. И поскольку в представленных документах штата почти не уделялось внимания жертве преступления, Анхелю Левину пришлось самому энергично заняться Реджи Кампо. Он обнаружил в Интернете веб-сайт под названием Pinkmink.com,[37 - Розовая норка (англ.).] на котором она размещала рекламу своих услуг. Это стало важным открытием. Потому что хотя и не было прямых доказательств, что женщина непременно проститутка, но, согласно ее же собственному объявлению, имела «широкие взгляды и любила поозорничать, а также не возражала против садомазохистских игр». Неплохой боезапас. В глазах присяжных информация такого рода могла соответствующим образом повлиять на отношение к свидетелю. А Кампо выступала в роли и того и другого. Кроме того, Левин теперь глубже изучал биографию и привычки Льюиса Руле и установил, что тот был неважным студентом и сменил пять частных школ в Беверли-Хиллз и его окрестностях. Он действительно продолжил образование в Университете Южной Калифорнии и окончил его с дипломом по английской литературе, но Левин выискал нескольких его бывших однокашников, которые сказали, что Руле набирался ума, покупая у других студентов готовые задания, ответы к тестам и даже выпускную дипломную работу на тему жизни и творчества Джона Фанте.[38 - Американский новеллист и сценарист (1909–1983).] Гораздо более мрачный образ Руле складывался в его уже взрослой жизни. Левин нашел многочисленных женщин, которые сказали, что Руле жестоко обращался с ними – либо в физическом, либо моральном плане, либо в том и в другом. Две из них знали Руле по Южнокалифорнийскому университету и имели подозрения, что Руле добавлял в их напитки на студенческих вечеринках наркотик, а затем использовал их сексуально. Никто из них впоследствии не заявлял властям о своих подозрениях, но одна девушка на другой день после вечеринки сделала анализ крови. По ее словам, в крови обнаружили следы гидрохлорида кетамина, успокоительного средства, применяемого в ветеринарии. К счастью для защиты, ни на одну из этих женщин следователи обвинения пока не вышли. Левин также пристальнее вгляделся в дело пятилетней давности об изнасилованиях в домах. Четыре женщины – все четверо риелторы – сообщили, что подверглись нападению и были изнасилованы человеком, поджидавшим их внутри пустых домов. Преступления так и остались нераскрытыми, но прекратились одиннадцать месяцев спустя после обращения первой жертвы. Левин поговорил с экспертом лос-анджелесской полиции, работавшим над шестью подобными делами. Тот сказал, что нутром всегда чуял: насильник не являлся лицом случайным и посторонним; скорее кем-то из своих. Преступник, по-видимому, знал, как проникать в эти дома и как заманивать туда женщин-агентов без сопровождения. Следователь предполагал, что тот сам состоял в риелторском сообществе, но, поскольку никого не арестовали, гипотеза так и осталась недоказанной. Однако помимо этих догадок Левин не имел почти ничего подтверждающего, что Мэри Алиса Виндзор стала одной из безымянных жертв того же самого насильника, что просто не стали обращаться в полицию. Мать Льюиса согласилась побеседовать с нами на эту тему и дать в суде показания о своей тайной трагедии, но только если ее свидетельство будет жизненно необходимо. Дата нападения, которую она назвала, находилась во временном интервале зафиксированных полицией изнасилований, приписываемых «насильнику-риелтору». Помимо этого, Виндзор представила нам журнал деловых встреч и другую документацию, подтверждающую, что она действительно занималась продажей дома в Бель-Эйр, где, по ее словам, на нее совершили нападение. Но в конечном счете мы могли полагаться только на ее слова. Не было ни медицинской справки, ни больничных записей о курсе лечения от последствий изнасилования. И никакого полицейского протокола. Тем не менее, когда Мэри Виндзор подробно изложила свою историю, она совпала с рассказом Руле почти во всех подробностях. И мне, и Левину показалось несколько странным, что Льюис так хорошо осведомлен о подробностях. Если его мать решила держать происшествие в тайне, скрыть от врачей и полиции, тогда зачем ей понадобилось делиться столь многочисленными деталями своих мучений с сыном? Этот вопрос побудил Левина выдвинуть гипотезу столь же интригующую, сколь и омерзительную. – Я думаю, он знает все детали, потому что сам присутствовал при этом, – сказал Левин, когда после беседы с миссис Виндзор, мы остались наедине. – Ты хочешь сказать, он наблюдал, как насилуют его мать и ничего не предпринимал? – Нет, я хочу сказать, что он и был тем самым человеком в лыжной маске и очках. Некоторое время я молчал. Мне показалось, что на подсознательном уровне я, пожалуй, ощущал то же самое, но сама мысль была слишком чудовищной, чтобы пробиться на поверхность. – О Господи… – пробормотал я. Левин, посчитав, что я не согласен, принялся меня убеждать: – Мэри очень сильная женщина. Она сама с нуля выстроила свою компанию, а конкуренция у нас в этой сфере беспощадная. Эта леди упорная и волевая, и трудно вообразить, чтобы она не заявила о подобном происшествии в полицию, если хотела наказать обидчика. В моем представлении люди делятся на два вида. Одни исповедуют философию «око за око», другие – «подставь другую щеку». Виндзор, бесспорно, относится к первым, и я не могу представить, что она стала бы хранить такой секрет, если только не желала покрыть преступника. То есть получается, что тот насильник и есть наш клиент. Поверь мне, старина. Руле – воплощение дьявола, квинтэссенция зла. Я не знаю, как он к этому пришел, но чем больше я в него всматриваюсь, тем больше вижу само зло в чистом виде. Понятно, что все подобные изыскания проводились в тайне. Что и говорить, это были не биографические данные, которые хоть в малейшей степени могли пригодиться для судебной защиты. Такого рода информацию приходилось скрывать от официального следствия – поэтому очень мало из того, что узнали я или Левин, отражалось на бумаге. Но в то же время подобные сведения я использовал для принятия решений, для выстраивания стратегии предстоящего судебного процесса и линии адвокатской защиты. В 11.05, когда я стоял перед зеркалом, примеряя бейсболку «Доджерс», зазвонил мой домашний телефон. Прежде чем ответить, я взглянул на дисплей и увидел, что это Лорна Тейлор. – Почему твой сотовый отключен? – спросила она. – Потому что меня нет. Я же сказал тебе: сегодня никаких звонков. Я иду на бейсбольный матч с Мишем, и мы договорились встретиться там пораньше. – Кто такой Миш? – Я говорю об Анхеле. Ты зачем меня отвлекаешь? – добродушно упрекнул я. – Я подумала, тебе будет приятно на это отвлечься. – Недавно пришла почта, а там – уведомление на твое имя из второго окружного. Второй окружной апелляционный суд проверял все дела, выходившие из округа Лос-Анджелес, и являлся первым апелляционным барьером на пути в Верховный суд. Но вряд ли Лорна станет звонить мне, чтобы сообщить об отказе. – По которому делу? У меня всегда находилось четыре или пять дел на апелляции во втором окружном. – По делу одного из твоих «ангелов». Гарольда Кейси. Ты выиграл! Новость меня потрясла. Не сам выигрыш, а подгаданный момент. Конечно, я старался продвигать апелляцию максимально быстро: составил краткое письменное изложение дела с перечислением доводов защиты еще прежде, чем вынесли вердикт, а также заплатил дополнительно за срочные расшифровки всех стенограмм заседаний и подал ходатайство об ускоренной апелляции. Но даже при этом не ждал результатов по делу Кейси раньше чем месяца через два. Я попросил Лорну зачитать текст, и лицо само собой растянулось в широкой улыбке. Заключение апелляционного суда слово в слово повторяло мое резюме. Судейская коллегия из трех человек вплоть до мельчайшей запятой согласилась с моей аргументацией: факт пролета патрульного шерифского вертолета над ранчо Кейси содержал в себе необоснованное нарушение права частной собственности. Апелляционная инстанция отменила обвинительный приговор Кейси, заключив, что обыск, при котором нашли мини-ферму по выращиванию марихуаны методом гидропоники, являлся незаконным. Штату теперь предстояло решить, выносить ли заново дело Кейси на рассмотрение суда. И тут, при реальном взгляде на вещи, имелись все основания сказать, что о повторном привлечении к суду не может идти и речи. У штата не останется доказательств, поскольку апелляционный суд рассудил, что все улики, собранные в ходе обыска на ранчо, не станут учитываться. Решение второго окружного было полной победой защиты, а они не так уж часто случаются. – Мать честная, вот так повезло пропащему! – Где он, кстати? – спросила Лорна. – Он, вероятно, до сих пор в пересыльной тюрьме, но вообще-то его отправляли в Коркоран. Сделай вот что. Отпечатай штук десять копий судебного постановления, положи их в конверт и отошли Кейси в Коркоран. У тебя вроде имеется адрес. – А разве его не должны сразу выпустить? – Пока нет. Он отбывал условный срок, а вследствие ареста утратил на него право, и апелляция автоматически на это не распространяется. Он не выйдет на свободу, пока не пройдет комиссию по условно-досрочному освобождению и не оспорит доказательства, полученные с нарушением гарантированных конституцией прав личности. То есть пока не докажет, что его условный срок прервался в результате незаконного обыска. Вероятно, пройдет недель шесть, пока все это уладится. – Шесть недель? Невероятно. – Не совершай преступления, раз на отсидку нет времени. Я пропел это в духе Сэмми Девиса[39 - Американский музыкант, певец, комедийный актер (1925–1990).] из старого телешоу. – Пожалуйста, не пой мне в ухо, Мик. – Извини. – Зачем отсылать десять копий? Разве одной не достаточно? – Потому что одну он оставит себе, а остальные девять распространит среди товарищей по несчастью, после чего твой телефон начнет звонить. Адвокат, который может выиграть дело в апелляционном суде, ценится в тюрьме на вес золота. Они примутся звонить, а ты проведешь селекцию, выискивая тех, у кого есть родственники и кто в состоянии платить. – У тебя ведь всегда свой расчет, не правда ли? – Стараюсь по крайней мере. Что там еще новенького? – Все как обычно. Звонки, о которых, как ты мне сказал, не хочешь слышать. Ты ездил вчера в окружной стационар навестить Божественную Глорию? – Если ты говоришь о Глории Дейтон, то да, я ее навестил. Выглядит она так, словно самое страшное уже позади. Тем не менее, ей еще нужно пробыть там больше месяца. Если уж оставаться до конца честным, Глория Дейтон выглядела даже лучше, чем я сказал. Я уже несколько лет не видел ее столь энергичной, с таким огоньком в глазах. Вообще-то целью моей поездки в закрытый стационар при окружном медицинском центре Южнокалифорнийского университета было поговорить с ней кое о чем важном, но то, что я нашел ее близкой к выздоровлению, стало приятным дополнением. Как и следовало ожидать, Дорна сильно сомневалась на ее счет. – Интересно, как долго это продлится на сей раз? Прежде чем она опять наберет твой номер и скажет: «Я в беде. Мне нужен Микки»? Последнюю часть фразы она произнесла гнусавым, хныкающим голосом, имитируя нашу клиентку. Воспроизвела она очень точно, но все равно я почувствовал себя неловко. Лорна увенчала все это импровизацией про несравненного адвоката Микки на мелодию из диснеевского мультика. – Пожалуйста, не пой мне в ухо, Лорна. Она засмеялась в трубку. – Просто обращаю твое внимание. Но я улыбался, стараясь только, чтобы она не заметила. – Отлично. Приму к сведению. А сейчас мне пора. – Ну что ж, желаю хорошо провести время… бесценный Микки-Маус. – Можешь петь эту песню хоть весь день, а «Доджерс» могут продуть «Гигантам» хоть двадцать-ноль, но настроения мне вам все равно не испортить. Я все равно замечательно проведу время. После таких новостей какие меня будут поджидать неприятности? Завершив разговор, я направился в свой домашний офис и взял номер сотового телефона Тедди Фогеля, формального лидера «Ангелов». Я сообщил ему приятные новости и предположил, что он, вероятно, сумеет донести их до Рецидивиста быстрее, чем я, – ведь «ангелы дорог» сидят в каждой тюрьме. Их систему связи, возможно, могло бы перенять ЦРУ и ФБР. Фогель сказал, что он этим займется. Потом добавил, что те десять кусков, переданных мне месяц назад на обочине дороги неподалеку от Васкес-Рокс, оказались стоящим вложением. – Приятно слышать, Тед, – ответил я. – Имейте меня в виду, когда в следующий раз вам понадобится адвокат. – Непременно. Он дал отбой, я тоже захлопнул мобильник. Затем из стенного шкафа в коридоре я взял свою первую бейсбольную перчатку и направился к выходу. Поскольку я предоставил Эрлу оплаченный день отгула, то сам поехал на машине к центру города, к стадиону «Доджерс». Движение на улицах было поначалу небольшое, пока я не подобрался ближе к цели своего путешествия. Открытие бейсбольного чемпионата, да еще на своем поле, – это всегда аншлаг, даже если игра проходит в будний день. Начало сезона – священный ритуал, праздник весны, который тысячами притягивает служащих в деловую часть города. Это единственное спортивное событие в неторопливом, безмятежном Лос-Анджелесе, где вы видите мужчин в накрахмаленных белых рубашках и строгих галстуках. Все они сегодня удрали с работы. Нельзя считать сезон начавшимся, пока нет еще всех этих нескладных подач и упущенных возможностей. Пока не заявит о своих правах суровая реальность. Я пришел на трибуны первым. Мы сидели в четвертом ряду, на тех местах, что добавились к стадиону в межсезонье. Кажется, Левин превзошел самого себя, чтобы купить такие билеты у одного из местных брокеров. По крайней мере, эти деньги наверняка можно было бы вычесть из налогооблагаемой базы как издержки на корпоративное развлекательное мероприятие. Идея состояла в том, что Левин тоже прибудет сюда пораньше. Накануне он звонил и сказал, что хотел бы малость пообщаться со мной наедине. Кроме того, наблюдая, как на поле орудуют битами, и оглядывая улучшения, произведенные новым владельцем на стадионе, мы бы обсудили мою важную поездку к Глории Дейтон, а Анхель представил бы мне результаты новейших изысканий по разным аспектам дела Руле. Но Левин не успел приехать на стадион загодя, зато появились четыре других адвоката, причем трое в галстуках (прямо из зала суда), и мы с ним упустили свой шанс поболтать с глазу на глаз. Я знал этих четверых коллег по так называемым «судовым делам», по которым мы работали вместе. В сущности, адвокатская традиция посещать матчи «Доджерс» началась с этих «судовых дел». Используя широкие полномочия, предоставленные для того, чтобы прекратить поток наркотиков, береговая охрана США пристрастилась останавливать подозрительные суда в любой части океана. Когда находили груз золота – то есть, иначе говоря, кокаина, – арестовывали и судно, и команду. Многих прокуроров дополнительно прикомандировали к окружному суду США в Лос-Анджелесе. Все это повлекло судебные процессы порой над двенадцатью и больше ответчиками зараз. Каждый обвиняемый имел своего собственного защитника, большинство адвокатов назначались судом и оплачивались дядей Сэмом. Дела были прибыльными, доход стабильным, и мы хорошо порезвились. Кто-то бросил идею проводить производственные совещания адвокатов на стадионе «Доджерс». Однажды все мы поднатужились и купили отдельную ложу на матч бейсбольной команды «Чикаго кабз». Мы тогда действительно толковали о деле – аж несколько минут во время седьмой подачи. Но вот уже начались предваряющие матч церемонии, а Левин все не появлялся. На поле из корзин выпустили сотни голубей, и они взмыли, образовав некие фигуры, под громкие аплодисменты описали круг над стадионом, а затем поднялись ввысь и скрылись из виду. Вскоре после этого бомбардировщик-невидимка «В-2», жужжа, пролетел над стадионом, вызвав еще больший гром аплодисментов. Таков уж он, Лос-Анджелес. Всем приятно, и чуток иронии для полного счастья. Игра началась, но Левина так и не было. Я включил свой сотовый и попытался ему позвонить, хотя очень мешал шум. Толпа на стадионе неистовствовала, изо всех сил надеясь, что сезон не закончится опять разочарованием. Телефон Анхеля не отвечал, и я оставил сообщение на голосовую почту: «Миш, где ты, дружище? Мы на стадионе, и места великолепные, но одно из них пустует. Мы тебя ждем». Я захлопнул телефон, посмотрел на остальных и пожал плечами: – Не понимаю. Его мобильник не отвечает. Свой, не выключая, я повесил обратно на пояс. Прежде чем первая подача завершилась, я уже пожалел о своих словах Лорне, что не стану переживать, если «Гиганты» разгромят нас со счетом 20:0. Они вели уже 5:0, прежде чем «Доджерс» получила свой первый в сезоне шанс ударить по мячу. Так что толпа уже в начале игры разочаровалась. Я слышал, как люди жаловались на завышенные цены, неоправданные новшества и сверхкоммерциализацию стадиона. Один из адвокатов, Роджер Миллз, оглядевшись, отметил, что рекламных логотипов здесь больше, чем на автогонках. «Доджерс» зубами цеплялись за лидерство, но четвертая подача сорвалась, и «Гиганты» загнали Джефа Уивера за центральную стенку. Я использовал вынужденную паузу во время смены подающих, чтобы похвастаться решением апелляционного суда по делу Кейси. Коллеги остались под впечатлением, хотя один из них, Дэн Дейли, предположил, что я получил ускоренный, поверхностный разбор дела, так как трое судей значатся в моем рождественском списке. Я в ответ заметил Дейли, что он, очевидно, проигнорировал служебную записку адвокатской коллегии насчет недоверчивого отношения присяжных к адвокатам с длинными волосами, собранными в хвост. У Дейли он спускался аж до середины спины. Как раз во время того же затишья в игре я и услышал звонок своего телефона, сорвал его с пояса и стремительно распахнул, даже не взглянув на дисплей. – Анхель?! – Нет, сэр, это детектив Лэнкфорд из полицейского участка в Глендейле. Я говорю с Майклом Холлером? – Да, – ответил я. – У вас есть минутка поговорить? – Она у меня есть, но я не уверен, что мы сможем хорошо слышать друг друга. Я на матче «Доджерс». Нельзя ли отложить этот разговор, пока я вам не перезвоню? – Нет, сэр, нельзя. Вы знаете человека по имени Анхель Аарон Ливайн? Он… – Да, я его знаю. Что случилось? – Боюсь, что мистер Ливайн мертв, сэр. Он был убит у себя в доме. Я качнулся вперед так резко и так низко, что ткнулся головой в спину сидящего впереди человека. Тогда я дернулся назад и, зажав рукой одно ухо, крепко прижал к другому телефон. Я ничего не видел и не слышал. – Как это случилось? – Я втянул в себя воздух и перестал дышать. – Мы не знаем, – ответил Лэнкфорд. – Потому-то сейчас и находимся здесь, на месте преступления. По всему выходит, что в последнее время он работал на вас. Не могли бы вы сюда приехать ответить на некоторые вопросы и помочь нам? Я выдохнул и постарался, чтобы голос звучал спокойно, с нормальными интонациями: – Я сейчас приеду. Глава 23 Дом моего друга находился в нескольких кварталах в стороне от бульвара Брэнд. Тело Анхеля Левина обнаружили в задней комнате бунгало. Это была большая застекленная комната на солнечной стороне, она первоначально, очевидно, планировалась под артстудию, телестудию или фотоателье, но Анхель превратил ее в свой домашний офис. Он, как и я, не нуждался для ведения дел в отдельном помещении. Он не ходил на службу в какое-то определенное место, не давал рекламу со своим телефоном в «Желтые страницы». Он работал на защитников и получал задания в виде устных распоряжений. Пять адвокатов, с которыми он планировал встретиться на бейсбольном матче, являлись живым свидетельством его квалификации и успехов на этом поприще. Патрульные, им приказали меня дождаться, велели мне оставаться в передней комнате, пока детективы не вернутся из задней части дома и не поговорят со мной. Здесь же, неподалеку, дежурил полицейский, на тот случай если я решу бешено рвануть в глубь дома или, наоборот, к входной двери. Он стоял так, чтобы держать под контролем оба направления. Я сел, ожидая и думая о своем друге. В машине, по пути от стадиона, я решил, что знаю, кто убил Анхеля Левина. Мне не требовалось входить в заднюю комнату, смотреть на улики или выслушивать какие-то свидетельства, я и так понял, кто убийца. В глубине души я чувствовал, что Анхель подобрался к Льюису Руле слишком близко. И именно я являлся тем человеком, который послал его на это задание. Единственный открытый вопрос состоял в следующем: что мне теперь следует предпринять? Минут через двадцать в комнату вошли двое полицейских. Я поднялся, и мы начали беседовать стоя. Один из них представился Лэнкфордом, тем самым детективом, что мне позвонил. Он был старший в паре, так сказать, ветеран сыска. Его напарником оказалась женщина по фамилии Собел. С виду она не производила впечатление человека, уж очень долго занимающегося раскрытием убийств. Мы не стали обмениваться рукопожатиями. На детективах были резиновые перчатки. Помимо перчаток на руках, на ногах у них были бумажные бахилы поверх обуви. Лэнкфорд жевал резинку. – Итак, вот что мы имеем на данный момент, – неприветливо произнес он. – Ливайн в своем кабинете сидел на вертящемся стуле, развернувшись спинкой к столу, так что он находился к преступнику лицом. Его убили одиночным выстрелом в грудь. – Лэнкфорд постучал себя по грудной клетке. Послышался глухой звук пуленепробиваемого жилета под рубашкой. – Из какого-то мелкокалиберного оружия. По мне – похоже на двадцать второй калибр, но для окончательного заключения надо подождать коронера. Я поправил его. И сейчас, и раньше, по телефону, он произносил фамилию погибшего как «Ливайн». Я сказал, что фамилия рифмуется с именем «Кевин». – Ну Левин так Левин, – кивнул он. – Как бы там ни было, после выстрела он попытался встать или просто упал лицом вперед на пол. Он умер, лежа на полу ничком. Убийца обыскал кабинет, и мы в настоящее время затрудняемся определить, что он искал или, возможно, нашел и унес с собой. – Кто его обнаружил? – спросил я. – Соседка. Она увидела, что собака бегает сама по себе по двору. Вероятно, преступник выпустил собаку перед тем, как совершить убийство, или сразу после того. Соседка заметила, что пес бегает как неприкаянный, узнала его и привела обратно. Она нашла входную дверь открытой, вошла и обнаружила тело. Пес не очень-то тянет на сторожевого, если вы спросите мое мнение. Какой-то клубок шерсти. – Ши-тцу, – сказал я. Мне доводилось прежде встречаться с этим псом и слышать о нем от Левина, но я не мог вспомнить кличку. То ли Рекс, то ли Мустанг – словом, имя, дающее ложное представление о его внешних данных. Прежде чем задать свой вопрос, детектив Собел сверилась с блокнотом. – Мы не обнаружили ничего, что бы могло вывести нас на ближайшего родственника, – сказала она. – Вы не знаете, у него есть какие-нибудь родные? – По-моему, мать живет где-то на востоке. Он родился в Детройте. Возможно, она там. Думаю, они не слишком много общались. Женщина кивнула. – Мы нашли его ежедневник. На протяжении последнего месяца ваше имя значится там почти на каждой странице. Он работал над каким-то специфическим делом для вас? Теперь я кивнул: – Над парой-тройкой разных дел. Над одним в особенности. – Вы не хотите рассказать нам, в чем оно состояло? – Я сейчас веду дело, которое скоро завершится судебным процессом. В следующем месяце. Попытка изнасилования и убийства. Левин занимался сбором улик и помогал мне подготовиться к процессу. – Хотите сказать, помогал запутывать следствие, да? – вмешался Лэнкфорд. Я понял, что вежливость Лэнкфорда по телефону была напускной – льстивой уловкой, чтобы заставить меня приехать. Теперь его поведение изменилось. Казалось, даже резинку он жевал более агрессивно, чем когда вошел в комнату. – Как вам будет угодно это называть, детектив. Каждый человек имеет право на судебную защиту. – Да, конечно, и все они, понятное дело, белее снега. Просто всему виной родители, которые слишком рано отняли их от титьки, – проворчал Лэнкфорд. – В общем, этот парень, Ливайн, прежде был копом, не так ли? Он опять стал произносить фамилию неправильно. – Да, он работал в полиции Лос-Анджелеса. Был детективом и входил в оперативную группу по борьбе с преступлениями против личности, но после двенадцати лет службы вышел в отставку. Можете проверить. И его фамилия произносится «Левин». – Да, я понял, как «Кевин». Видимо, невмоготу стало работать на хороших парней, да? – Полагаю, это зависит от вашего взгляда на вещи. – Не могли бы мы вернуться к вашему делу? – вмешалась Собел. – Как имя вашего подзащитного? – Льюис Росс Руле. Дело будет рассматриваться в ван-нуйсском высшем суде под председательством судьи Фулбрайт. – Он сейчас под стражей? – Нет, выпущен под залог. – Существовала какая-нибудь неприязнь между Руле и мистером Левином? – Мне об этом ничего не известно. – А могло быть что-то на гомосексуальной почве? – спросил Лэнкфорд. – Что? Почему вы это говорите? – Жеманная собачка, да и вообще вся обстановка в доме. У убитого имеются фотографии только мужчин и собаки. Повсюду: на стенах, рядом с кроватью, на пианино. – Приглядитесь внимательнее, детектив. Вероятно, это один и тот же мужчина. Его партнер умер несколько лет назад. Не думаю, что с тех пор у него был еще кто-нибудь. – Держу пари, что от СПИДа. Я не стал ничего подтверждать. Просто ждал. С одной стороны, меня раздражала манера Лэнкфорда, но с другой, я сообразил, что его тактика расследования в духе «выжженной земли» помешает ему связать преступление с Руле. Это меня вполне устраивало. Мне надо задержать его недель на пять-шесть, в каком-то смысле направить по ложному следу, а тогда уже будет не важно, свяжет ли он воедино нужные факты и обстоятельства. К тому времени мой собственный план будет уже доведен до конца. – Этот парень ходил патрулировать заведения, где собираются голубые? – спросил Лэнкфорд. Я пожал плечами: – Понятия не имею. Но если это убийство на гомосексуальной почве, почему обыскан лишь его кабинет, а не весь дом? Лэнкфорд кивнул. Он казался захваченным врасплох логичностью моего вопроса, но затем сразил меня неожиданным ударом: – Так, а где вы были сегодня утром, советник? – Что? – Рутинный вопрос. Место преступления свидетельствует, что жертва знала своего убийцу. Левин пустил стрелявшего в глубь дома. Как я уже сказал, он, вероятно, сидел на вертящемся стуле, когда получил пулю. Мне представляется, что он чувствовал себя в присутствии убийцы легко и свободно. Мы обязаны проверить все связи убитого, профессиональные и светские, и мы их проверим. – Вы хотите сказать, что в этом деле я подозреваемый? – Нет, просто пытаюсь разобраться в ситуации и очертить круг подозреваемых. – Я все утро находился дома. Собирался на встречу с Анхелем на стадионе «Доджерс». Выехал из дома на стадион около двенадцати и был там, когда вы позвонили. – А ранее? – Я уже сказал, что был дома. Один. Но примерно в одиннадцать мне позвонили по телефону, и этот звонок застал меня дома, а я живу в получасе езды отсюда. Если его убили после одиннадцати, тогда я чист. Лэнкфорд не клюнул эту приманку. Он не стал сообщать мне время смерти. Может, оно и не было известно на тот момент. – Когда вы говорили с ним в последний раз? – произнес он. – Вчера вечером, по телефону. – Кто кому звонил и зачем? – Он позвонил мне и спросил, не мог бы я приехать на матч пораньше. Я сказал, что смогу. – Для чего? – Он любит… любил поглядеть, как отбивающий орудует битой. Сказал, мы могли бы немного поболтать по поводу дела Руле. Ничего специфического, но просто он не отчитывался передо мной уже примерно с неделю. – Благодарю за сотрудничество, – проговорил Лэнкфорд с сарказмом. – Вы хоть осознаете, что я сейчас сделал то, от чего предостерегаю каждого своего клиента и всякого, кто готов слушать? Я разговаривал с вами в отсутствие своего адвоката, предоставил вам свое алиби. Вероятно, я сошел с ума. – Я же сказал: спасибо. К разговору опять подключилась Собел: – Вы можете рассказать нам что-нибудь еще, мистер Холлер? О мистере Левине или о его работе? – Да, нечто, что вам, вероятно, следует проверить. Но я хочу говорить об этом конфиденциально, без посторонних. Я посмотрел на патрульного полицейского в коридоре. Собел проследила мой взгляд и поняла, что я не хочу лишних свидетелей. – Офицер, не могли бы вы подождать снаружи? – попросила она. Полицейский вышел, явно недовольный – очевидно потому, что был удален женщиной. – О'кей, – сказал Лэнкфорд. – Что там у вас? – Мне придется уточнить даты, но несколько недель назад, еще в марте, Анхель выполнял для меня кое-какую работу по другому делу. Поручение было связано с одним из моих клиентов, который дал показания против наркодилера. Анхель сделал несколько звонков, помог установить личность того типа. Впоследствии я слышал, что тот человек – колумбиец и был прочно связан с наркомафией. У него могли быть дружки… Я умолк, предоставляя им самим домыслить дальнейшее. – Ну, не знаю, – вздохнул Лэнкфорд. – Тут все проделано чисто. Не похоже на убийство из мести: ни перерезанного горла, ни отрезанного языка. Всего один выстрел да обыскали кабинет. Что могли искать подручные наркодилера? Я пожал плечами: – Вероятно, имя того моего клиента. Судебная сделка, которой я добился, предполагала сохранение его имени в тайне. Лэнкфорд задумчиво покивал головой. – Как зовут клиента? – Я не могу вам ответить. Привилегия конфиденциальности во взаимоотношениях между адвокатом и клиентом. – Прекрасно, вот мы и столкнулись с ерундой. Как прикажете расследовать дело, если мы даже не знаем имени вашего клиента? Вас не заботит, что ваш друг лежит здесь на полу с куском свинца в сердце? – Конечно, заботит. По-моему, я тут единственный, кого это заботит по-настоящему. Но я также связан профессиональными правилами и правовой этикой. – Ваш клиент может находиться под угрозой. – Мой клиент в безопасности. Мой клиент за решеткой. – Это ведь женщина? – вставила Собел. – Вы постоянно говорите «клиент», избегая слов «он» или «она». – Мы сейчас беседуем не о моем клиенте. Если вам нужно имя дилера, то это Гектор Арранде Мойя. Он в федеральной тюрьме. Как я понимаю, обвинение предъявила администрация по контролю за применением законов о наркотиках, отделение в Сан-Диего. Это все, что я могу вам сообщить. Собел занесла все это в блокнот. Хотелось верить, что я накидал им довольно информации, чтобы увести в сторону от дела Руле и от гомосексуального аспекта. – Мистер Холлер, вы когда-нибудь бывали в кабинете мистера Левина? – спросила Собел. – Неоднократно. Правда, в последний раз уже несколько месяцев назад. – Вы не возражаете пройти с нами в ту комнату? Может, обнаружите что-нибудь из ряда вон выходящее или заметите, чего не хватает. – Он еще там? – Жертва? Да, он на том же месте, где его нашли. Я кивнул. Я не был уверен, что хочу видеть мертвого Анхеля Левина. Внезапно я почувствовал, что обязан увидеть его и должен сохранить в памяти это зрелище. Оно понадобится, чтобы подпитывать то мое решение и мой план. – Ладно, я пойду. – Тогда наденьте вот это и не прикасайтесь ни к чему, пока будете там находиться, – велел Лэнкфорд. – Следственные действия на месте преступления не закончены. Он достал из кармана сложенную пару бумажных бахил. Я присел на кушетку и надел их. Потом последовал за сыщиками по коридору в комнату, где находился убитый. Тело Анхеля Левина оставалось в том же положении, в каком его обнаружили. Он лежал ничком на полу, с лицом, повернутым вправо, с открытыми ртом и глазами. В неудобной, неуклюжей позе: одно бедро выше другого, руки под телом. Судя по всему, Анхель Левин упал с вертящегося стула, который сейчас стоял позади него. Я немедленно пожалел о своем решении войти в эту комнату. Вдруг сообразил, что этот последний, финальный взгляд на лицо Анхеля вытеснит у меня все остальные его образы. Мне придется постараться забыть его, чтобы не пришлось больше глядеть мысленным взором в эти мертвые глаза. Вот так же было и с моим отцом. Мое единственное воспоминание связано с образом мужчины на кровати. Он был лучшим из лучших и был изничтожен раком. Все остальные зрительные образы своего отца, которые я хранил, являлись фальшивыми. Это фотографии из книг о нем, которые я прочитал. В комнате работали несколько человек: эксперты-криминалисты и люди из ведомства судмедэксперта. Очевидно, на моем лице отразились ужас и отвращение. – Знаете, почему мы не можем прикрыть труп? – обратился ко мне Лэнкфорд, заметив мое состояние. – Из-за таких, как вы. Из-за О. Джея. Так называемое перемещение улик. То, на что вы, адвокаты, любите набрасываться. Так что больше никаких закрывающих тело простыней. Пока мы не унесем его отсюда. Я промолчал. Он прав. – Не могли бы вы подойти к письменному столу и сказать нам, не замечаете ли чего-то необычного? – спросила Собел, явно испытывая ко мне сочувствие. Я был благодарен за то, что меня попросили это сделать, потому что в этом случае я мог не смотреть на тело. Я шагнул к столу, представлявшему собой соединение трех рабочих столов с ящиками и отделениями, которое образовывало изгиб, соотносящийся с углом комнаты. Мебель, насколько я помнил, была из «ИКЕА» в близлежащем Бербанке. Простота и функциональность, никакой роскоши. Помещавшаяся в углу центральная секция оснащена компьютером и выдвижным лотком для клавиатуры. Два других стола по бокам представляли собой идентичные друг другу рабочие поверхности, и, вероятно, Левин использовал их, чтобы держать отдельно материалы по разным расследованиям. Я прилип взором к компьютеру, потому что меня интересовало, какую информацию добавил Левин в электронное досье Руле. Моя заинтересованность не укрылась от Собел. – У нас нет специалиста-компьютерщика, – произнесла она. – Очень маленький отдел. К нам приходит в помощь человек из ведомства шерифа, но, по-моему, жесткий диск был вынут. Она указала авторучкой под стол, где системный блок компьютера хоть и стоял вертикально, но одна сторона его пластмассового кожуха была снята и приткнута рядом, с задней стороны. – Скорее всего, для нас там ничего не окажется, – добавила она. – Что вы скажете насчет столов? Я окинул взглядом стол слева от компьютера. Бумаги и папки разбросаны как попало. Я посмотрел на ярлыки и узнал имена. – Некоторые из них – мои клиенты, но все это старые дела. – Эти папки, наверное, попали сюда из картотеки в стенном шкафу, – предположила Собел. – Убийца мог вывалить их на стол, чтобы сбить нас с толку. Скрыть то, что он в действительности искал или унес. А вон тот стол? Мы переместились к столу справа от компьютера. Здесь уже не было такого беспорядка. На столе ежедневник, в котором Левин вел текущий счет своих рабочих часов и отмечал, на какого именно адвоката трудился в тот или иной момент. Я просмотрел записи и увидел свое имя, которое бесчисленное множество раз повторялось последние пять недель. Подтверждаюсь сказанное детективами: в последнее время Левин практически полностью работал на меня. – Не знаю, – сказал я. – Не знаю, что искать. Не вижу ничего, что помогло бы. – Что ж, от большинства адвокатов и того меньше проку, – пробурчал у меня за спиной Лэнкфорд. Я не стал защищать себя. Сыщик находился возле трупа, и я не хотел видеть, что он с ним делает. Я протянул руку к настольной вертящейся картотечке – просто чтобы посмотреть имена на карточках. – Не трогайте! – воскликнула Собел. Я отдернул руку. – Извините. Просто хотел взглянуть на имена. Я не… Я чувствовал себя не в своей тарелке, не знал, что сделать и сказать, был сбит с толку. Хотелось уйти и выпить чего-нибудь. У меня возникло ощущение, что вожделенный лакомый «доджерс-дог», еще недавно казавшийся таким вкусным – там, на стадионе, – встал поперек горла. – Эй, взгляните-ка сюда! – раздался сзади голос Лэнкфорда. Мы с Собел обернулись и увидели, как люди судмедэксперта медленно переворачивают труп Левина. Кровь испачкала переднюю сторону надетой на нем спортивной рубашки с логотипом «Доджерс». Но Лэнкфорд указывал на руки покойника, которые прежде не были видны, заслоненные телом. Два средних пальца левой руки подогнуты к ладони, тогда как два пальца по краям полностью выпрямлены. Это было нечто вроде «козы». – Парень был фанатом техасской длиннорогой коровы? – спросил Лэнкфорд. Никто не засмеялся. – Что вы об этом думаете? – обратилась ко мне Собел. Я уставился на пол, на последний, предсмертный жест моего друга, и лишь покачал головой. – О, кажется, я понял, – произнес Лэнкфорд. – Это что-то вроде знака. Своего рода шифр. Он хочет нам сообщить, что это дело рук дьявола. Я вспомнил, как Левин назван Руле дьяволом и говорил об имеющихся у него доказательствах, что тот само зло в чистом виде. И я догадался, что означало последнее движение моего друга. Умирая на полу своего кабинета, он пытался предупредить меня о чем-то. Глава 24 Я двинул в «Четыре зеленые полянки» и заказал порцию «Гиннесса», но очень быстро переключился на водку со льдом. Я не считал, что есть смысл отсрочивать ход событий. На экране телевизора над барной стойкой заканчивался матч с участием «Доджерс». Парни в голубой форме собрались с силами, отставая теперь всего на два очка. Бармен не отрывал глаз от экрана, но меня уже больше не занимало открытие бейсбольного сезона, как не интересовал и перелом в игре на подаче перед девятым иннингом. После второй порции водки я вытащил на стойку бара сотовый телефон и стал звонить. Сначала я позвонил тем четырем адвокатам, с которыми был на матче. Сразу по получении печальных новостей мы покинули стадион, но мои коллеги, уходя домой, знали лишь, что Левин мертв. Затем я позвонил Лорне, и та начала плакать. Я разговаривал с ней сквозь этот плач, потом она задала вопрос, которого я надеялся избежать: – Это из-за того дела? Из-за Руле? – Не знаю, – солгал я. – Я рассказал копам о деле, но их, похоже, больше заинтересовало то, что он был голубым. – Голубым? Я знал, что это сработает как отвлекающий момент. – Он это не афишировал. – А ты знал и не сообщил мне? – Это была его жизнь. Если бы он хотел всем рассказывать, он бы рассказывал – я так считаю. – Детективы считают, что дело в этом? – В чем? – Ну, что его убили на гомосексуальной почве. – Они сами постоянно об этом спрашивали. Неизвестно, что у них на уме. Они будут вникать во все, и, надеюсь, это даст какие-нибудь результаты. Наступило молчание. Я поднял глаза на экран в тот момент, когда на табло побежала строкой победа «Доджерс» и на стадионе зашумели болельщики. Бармен издал боевой клич и с помощью пульта запустил голос комментатора на полную мощность. Я отвернулся и закрыл рукой одно ухо. – Наводит на размышления, не так ли? – промолвила Лорна. – О чем? – О том, чем мы занимаемся. Микки, когда поймают того ублюдка, который это сделал, ведь он вполне может позвонить мне, чтобы стать твоим клиентом. Я привлек внимание бармена, погремев льдом в своем пустом стакане. Хотелось добавки. Я не собирался рассказывать Лорне, что уже работаю на ублюдка, убившего Анхеля. – Лорна, перестань, смотри на вещи проще. Ты становишься… – Но такое вполне вероятно! – Послушай, Анхель был моим товарищем по работе и единственным другом. Но я не намерен менять профессию и убеждения лишь потому, что… – А может, следовало бы. – Она опять заплакала. Бармен принес мне напиток, и я одним махом опрокинул его в себя. – Лорна, хочешь, чтобы я приехал? – Нет. Я не знаю, чего хочу. Просто все так ужасно! – Ты помнишь Хесуса Менендеса? Он был когда-то моим клиентом? – Да, но при чем тут… – Он был невиновен. И Анхель как раз работал над этим делом. Мы с ним оба над этим работали. Собирались вытащить его из тюрьмы. – К чему ты это говоришь? – К тому, что мы не можем и не должны проглотить предостережение и остановиться на полдороге. То, чем мы занимаемся, важно. Необходимо. Когда я произнес эти слова, мне и самому они показались неискренними, бессодержательными, пустопорожними, показными. Лорна не ответила. Вероятно, я сбил ее с толку, поскольку был сбит с толку сам. – Лорна, мне надо сделать еще несколько звонков. – Ты сообщишь мне, когда выяснишь насчет похорон? – Да. Захлопнув телефон, я решил взять тайм-аут перед следующим звонком. Я подумал над последним вопросом Лорны и понял, что, очевидно, именно мне придется организовывать похороны. Если только на сцене не появится пожилая женщина из Детройта, отрекшаяся от Анхеля Левина двадцать пять лет назад. Я поставил свой стакан и сказал бармену: – Принесите мне «Гиннесса» и себе тоже налейте порцию. Решил, что пора сбавить обороты, а единственный способ в данном случае – перейти на «Гиннесс», поскольку изрядное время занимало наполнить бокал из крана. Когда бармен наконец принес мне бокал, я увидел, что поверху, на шапке пены, он с помощью тонкой струи из крана изобразил лиру. Такую лиру, с какой рисуют ангелов. Прежде чем отпить, я приветственно приподнял свой стакан. – Господи, благослови мертвых! – произнес я. – За умерших! – отозвался бармен. Я мучительно глотал пиво из своего бокала, и густой напиток был как некий известковый раствор, который я лил в себя, чтобы там, внутри, скрепить какие-то кирпичи. Внезапно я почувствовал, что вот-вот заплачу, но в это время зазвонил мой телефон. Я схватил его, не взглянув на дисплей, и сказал «алло». Алкоголь придал моему голосу неузнаваемое звучание. – Это Мик? – с сомнением произнес голос. – Да, кто говорит? – Льюис. Я только что услышал новости об Анхеле. Соболезную, старина. Я отдернул телефон от уха, словно это была какая-нибудь ядовитая змея, которая могла меня ужалить. Отвел руку за спину, приготовившись запустить телефоном в зеркало на задней стенке бара, как вдруг увидел в нем собственное отражение. Тогда я остановился и приложил телефон к уху. – А-а, извращенец, как ты вообще… Я осекся и принялся смеяться, неожиданно сопоставив то, как я его обозвал, с гипотезой Анхеля Левина о том, что и впрямь проделывал Руле. – Прошу прощения, – сказал Руле. – Вы пьете? – Ты чертовски прав, я пью. Откуда, мать твою, тебе уже известно, что случилось с Мишем? – Если под Мишем вы подразумеваете мистера Левина, то мне только что позвонили из полиции Глендейла. Женщина-детектив заявила, что хочет поговорить со мной о нем. Этот ответ сразу отрезвил меня по меньшей мере на две порции выпитой водки. Я выпрямился на табурете. – Собел? Она звонила? – Да. Сказала, что узнала мое имя от вас. Это будет обычный, рутинный допрос. Она едет сюда. – Куда? – В офис. Я решил, что Собел не будет грозить никакой опасности, даже если она приедет одна, без Лэнкфорда. Руле не станет ничего предпринимать против копа, особенно в своем офисе. Меня больше беспокоило, что каким-то образом Собел и Лэнкфорд уже вышли на Руле и получится так, что я окажусь ограбленным: у меня отнимут шанс лично отомстить за Анхеля Левина и Хесуса Менендеса. Не оставил ли Руле после себя отпечатки пальцев? Не видел ли какой-нибудь сосед, как он входил в дом Левина? – Больше она ничего не говорила? – Сказала, они допрашивают всех его клиентов за последнее время… над чьими делами он работал, и я из них самый недавний. – Не говорите с ней. – Вы уверены? – Только в присутствии своего адвоката. – А они не проникнутся подозрениями, если я не стану отвечать? Если не предоставлю им какого-то алиби или еще чего-нибудь? – Это не имеет значения. Никаких разговоров с ними без моего разрешения. А я не разрешаю. Свободная рука у меня сжалась в кулак. Невыносима мысль предоставлять юридические советы человеку, который, я был уверен, только сегодня утром убил моего друга. – Ладно, – произнес Руле. – Я пошлю ее своей дорогой. – Где вы находились сегодня утром? – Я? Здесь, у себя в офисе. А что? – Вас кто-нибудь видел? – Ну, Робин пришла в десять. Не раньше. В мозгу у меня нарисовался образ женщины с прической в виде серпа, свисающей на лицо. Я не знал, что ответить Руле, потому что не знал, в какое время наступила смерть Левина. И мне не хотелось упоминать об электронном браслете с датчиком передвижения, который предположительно был намертво закреплен на его лодыжке. – Позвоните мне после ухода детектива Собел. И помните: вне зависимости от того, что станет говорить вам она либо ее напарник, не ведите с ними никаких бесед. Они могут наплести вам все, что угодно. Именно так они всегда и поступают. Что бы они вам ни сказали, относитесь к этому как ко лжи. Они могут просто обмануть бдительность человека и вывести его на беседу. Если они заявят, будто я дал «добро» на вашу беседу, знайте: это ложь. Снимите трубку и позвоните мне, а я велю им идти ко всем чертям. – Хорошо, Мик, я понял. Я так и сделаю. Спасибо. Он дал отбой. Я закрыл мобильник и брезгливо бросил его на барную стойку, словно что-то нечистое. – На здоровье, – сказал я. Я отхлебнул еще четверть пинты, потом опять взялся за телефон. Используя скоростной набор, позвонил на сотовый Фернандо Валенсуэле. Тот был дома, уже вернулся со стадиона. Это означало, что он выехал рано, чтобы избежать пробок. Типичный лос-анджелесский болельщик. – Ты по-прежнему держишь на Руле браслет спутникового слежения? – Да. – Как эта система действует? Можно проследить, где человек находился раньше или где находится в данный момент? – Прибор действует в глобальном масштабе, определяет местонахождение в любой точке мира. Постоянно излучает сигнал. Этот сигнал можно отследить по времени, чтобы определить, где человек находился в конкретный момент. – Этот прибор у тебя с собой или в офисе? – Он у меня в лэптопе, старик. А в чем дело? – Хочу выяснить, где этот человек побывал сегодня. – Ладно, только дай мне его включить. Подожди у телефона. Я стал ждать, прикончил свой «Гиннесс» и велел бармену налить мне еще порцию, прежде чем Валенсуэла запустил свой лэптоп. – Ты сейчас где, Мик? – В «Четырех зеленых полянках». – Что-то случилось? – Да, кое-что. Ты его включил или как? – Смотрю на него. С какого момента ты хочешь проверить? – С сегодняшнего утра. – О'кей. Наш парень, хм… не очень-то много перемещался сегодня. В восемь сигнал движется от его дома до офиса. Потом, похоже, он предпринял небольшую поездку в окрестностях офиса, пара кварталов – наверно, ходил обедать, – затем опять вернулся в свою контору. Он и теперь там. Несколько мгновений я переваривал услышанное. Бармен принес мне новую порцию. – Вэл, как эту штуку снять? Как от нее избавиться? – Ты имеешь в виду, будучи на его месте? Никак. Это невозможно сделать. Она закрепляется болтом, и тот гаечный ключик, который его запирает, уникален. Он как настоящий ключ. Он у меня в единственном экземпляре. – Ты абсолютно уверен? – Да. Вот он у меня, на цепочке для ключей, дружище. – И никаких копий – например, от изготовителя? – Такое не предполагается в принципе. К тому же это и не имеет значения. Если браслет сломается – скажем, если он действительно умудрился открыть его, – на мой компьютер мгновенно поступает сигнал тревоги. Кроме того, устройство снабжено так называемым детектором массы. Как только я прицепил эту малютку к его ноге, так сразу же буду получать на компьютер сигнал тревоги, если система почувствует, что на другом конце ничего нет. А такого сигнала я не получал, Мик. Так что единственный вариант – пила. Отпилить ногу, оставить браслет на лодыжке. Единственный способ. Я отпил верхнюю часть своей новой порции. На сей раз бармен не утруждал себя никакими художественными изысками. – А как насчет батарейки? Если она сдохла? Тогда ты теряешь сигнал? – Нет, Мик. Это у меня тоже под контролем. На браслете имеется гнездо для подзарядки. Каждые несколько дней подопечный должен включать его на несколько часов в сеть, чтобы подзарядить. Пока сидит за письменным столом или еще где, пока спит. Если потенциал батареи упадет ниже двадцати процентов, я получаю на компьютер сигнал тревоги, тогда я звоню своему подопечному и велю включить подзарядку. Если он этого сразу не сделает, я получаю еще один сигнал тревоги, уже при пятнадцати процентах потенциала, а затем – при десяти процентах. Парень сам начинает пищать, то есть посылать телеметрический сигнал: бип-бип, – и у него нет возможности выключить его. При подобных обстоятельствах не очень-то дашь деру. А эти последние десять процентов дают мне пять часов слежки. За пять часов, будь спокоен, я его без труда разыщу. – О'кей, о'кей. – Наука меня убедила. – А что случилось? Я рассказал ему о Левине и о том, что полиции, вероятно, придется проверить Руле и его браслет на лодыжке, и система спутникового слежения сыграет роль алиби для нашего клиента. Валенсуэлу свалившаяся новость ошеломила. Может, он и не был так дружен с Левином, как я, но знал его долго. – Что, по-твоему, произошло, Мик? – тревожно спросил он. Я понимал: он хочет выяснить, не думаю ли я, что Руле убийца или тот человек, который стоит за преступлением. Валенсуэла не был посвящен во все, что знал я, и в те материалы, что собрал Левин. – Тебе лучше держать ухо востро с этим парнем. – И ты тоже будь настороже. – Непременно. Я захлопнул телефон, размышляя, нет ли чего-нибудь, чего Валенсуэла может не знать. Например, не нашел ли Руле какой-либо хитрый способ снимать с ноги браслет или нейтрализовать систему слежения. Меня убеждало научно-техническое объяснение, но не человеческая сторона дела. Всегда существуют глупейшие ошибки, недочеты, ляпы. Человеческий фактор дает сбой. К моему месту за стойкой ленивой походкой подошел бармен. – Эй, приятель, вы не теряли ключи от машины? Я обернулся, удостовериться, что он обращается ко мне. – Нет. – Уверены? Кто-то нашел ключи на стоянке. Вы лучше проверьте. Я потянулся в карман пиджака, потом вытащил руку и демонстративно вытянул вперед, растопырив ладонь. На ней лежало мое кольцо с ключами. – Вот, видите, мои клю… Быстрым и опытным движением бармен смел ключи с моей ладони и улыбнулся. – Уже само попадание на эту удочку надо бы сделать тестом на трезвость, – произнес он. – В любом случае, приятель, машину ты не поведешь – хотя бы в ближайшее время. Когда будешь готов идти, я вызову тебе такси. Он отошел от стойки – на тот случай, если я лелею намерения прибегнуть к насильственным действиям. Но я лишь кивнул. – Твоя взяла, – сказал я. Он швырнул мои ключи на заднюю конторку, где выстроились бутылки. Я посмотрел на часы. Не было еще и пяти. Сквозь пелену алкоголя ко мне начинала пробиваться совесть. Я выбрал себе легкий выход. Выход труса – напиться перед лицом ужасного события. – Можете это забрать, – пробормотал я, указывая на свой бокал с «Гиннессом». Я взял телефон и набрал еще один номер. Мэгги Макферсон отозвалась мгновенно. Суды обычно закрываются к половине пятого. В последние час или два перед окончанием рабочего дня прокуроры находятся на своих местах, за письменными столами. – Привет, рабочий день не закончился? – Холлер, ты? – Да. – Что случилось? Ты пьян? У тебя странный голос. – Думаю, на сей раз мне может понадобиться, чтобы ты отвезла меня домой. – Где ты? – В «Четырех зеленых полянках». – Что? – В «Четырех зеленых полянках». И я уже провел здесь некоторое время. – Майкл, что случилось? – Анхель Левин мертв. – О Боже, что с ним? – Убит. Не могла бы ты доставить меня до дому? Я здорово перебрал. – Только позвоню Стейси, договорюсь, чтобы она подольше посидела с Хейли, а потом сразу же приеду. Только не пытайся уехать сам, хорошо? Просто сиди на месте и жди. – Не беспокойся, бармен меня не выпустит. Глава 25 Захлопнув телефон, я заявил бармену, что изменил мнение и выпью еще одну пинту, дожидаясь своего эскорта. Вытащил бумажник и положил на стойку кредитную карточку. Он выдал мне счет, затем налил еще «Гиннесса». Бармен так долго наполнял стакан, отчерпывая пену, чтобы полнее его налить, что я едва пригубил его к тому моменту, как в бар вошла Мэгги. – Ты слишком быстро, – отметил я. – Хочешь выпить? – Нет, для выпивки слишком рано. Давай я просто отвезу тебя домой. – О'кей. Я слез с табурета, не забыв забрать свою кредитку и телефон, и покинул бар, обхватив экс-жену за плечи, чувствуя себя так, словно спустил большую часть «Гиннесса» и водки в канализацию, а не в собственную глотку. – Я припарковалась прямо перед входом, – сказала Мэгги. – «Четыре ядреные подлянки»… Как ты думаешь, откуда взялось такое прозвище? Что, этим заведением владеют четверо? – Нет, «четыре» вместо «for» – то есть «для». Это не цифра «четыре». Паб для таких людей, как судебный адвокат Холлер. В общем, для алчных юристов-кровососов. – Ну спасибо. – Тебе незачем благодарить. Это не о тебе. Ты же не адвокат, а обвинитель. – Сколько ты выпил, Холлер? – Между много и слишком много. – Не испачкай мне машину. – Обещаю. Мы сели в автомобиль, одну из дешевых моделей «ягуара». Это была первая машина, купленная ею самостоятельно, без того, чтобы я держал ее руку и помогал выбирать. Она предпочла «ягуар», поскольку он предоставлял ей возможность чувствовать себя стильно и утонченно, давал ощущение класса. Но всякий, кто разбирается в автомобилях, знает, что это просто прифрантившийся «форд». Я не стал спорить и портить ей удовольствие. То, что доставляет удовольствие ей, радует и меня – кроме того раза, когда она решила, что развод со мной прибавит ей счастья. Мне он большой радости не прибавил. Она помогла мне сесть в машину, и мы тронулись. – И не вздумай вырубиться, – прибавила Мэгги, выезжая с парковки. – Я не знаю дороги. – Поезжай на ту сторону горы через Лорел-каньон. После этого надо только свернуть влево у подножия. Хотя предположительно путь лежал из города в пригород, при пробках в конце рабочего дня добраться до Фэрхольм-драйв занимало у меня почти сорок пять минут. По дороге я рассказал ей об Анхеле Левине и о том, что случилось. Она не отреагировала так, как Лорна, потому что не знала Анхеля. Хотя я был знаком с ним много лет и использовал как частного сыщика, вышло так, что он стал моим близким другом только после нашего с Мэгги развода. Именно Анхель не раз отвозил меня домой из «Четырех зеленых полянок», когда мой брак стал распадаться. Пульт для открывания моего гаража остался в «линкольне», на стоянке за баром, поэтому я велел Мэгги припарковаться на площадке перед воротами. Я также сообразил, что мои ключи от дома надеты на том же кольце, что и ключ от «линкольна», и их тоже конфисковал бармен. Нам пришлось пройти вдоль боковой стороны дома, к заднему крыльцу, и достать запасной ключ (тот самый, что отдал мне Руле) из-под пепельницы на столе для пикников. Задняя дверь вела в мой кабинет. Это хорошо, поскольку в пьяном состоянии я был рад избежать восхождения по ступеням к парадной двери. Это не только изнурило бы меня, но вдобавок моя спутница увидела бы открывающуюся с террасы панораму и это напомнило бы ей о несправедливом несоответствии между жизнью честного прокурора и алчной адвокатской пиявки. – О, как трогательно! – воскликнула Мэгги. – Наша старая чашка. Я проследил за ее взглядом и увидел, что она смотрит на фотографию нашей дочери на чайной чашке, которую я держал на письменном столе. Я испытал волнение при мысли, что невзначай заработал в некотором роде очко в ее глазах. – Да-а, – рассеянно-небрежно произнес я, стараясь нащупать возможность выгадать на этом какое-нибудь преимущество для себя. – Куда тебя? Где спальня? – спросила она. – Ох, ты – сама предупредительность. Направо. – Ты извини, Холлер, но я не смогу остаться надолго. Я выторговала у Стейси пару лишних часов, а с такими пробками на дороге мне уже надо трогаться в обратный путь. Мэгги довела меня до спальни, и мы сели рядом на кровать. – Спасибо тебе за помощь, – сказал я. – Услуга за услугу, а как же иначе? – А я подумал, ты расплатилась со мной в ту ночь, когда я отвозил тебя домой. Она приложила руку к моей щеке, повернула мое лицо к себе и поцеловала. Я расценил это как подтверждение того, что мы действительно занимались любовью в ту ночь. До этого я чувствовал себя выпавшим из жизни из-за того, что не помнил. – «Гиннесс», – произнесла она, оторвав свои губы от моих. – И еще водка, немного. – Хорошее сочетание. Тебе будет плохо утром. – Сейчас еще так рано, что мне будет плохо ночью. Послушай, почему бы нам не поехать и не пообедать в «Дэн Тэн»? У дверей сейчас дежурит Крейг, так что… – Нет, Мик. Мне надо домой, к Хейли. А тебе поспать. Я сделал жест, означающий «сдаюсь». – О'кей, о'кей. – Позвони мне утром. Я хочу поговорить с тобой, когда ты протрезвеешь. – Ладно. – Хочешь, я тебя раздену и укрою одеялом? – Нет, все в порядке, я сам справлюсь. Я откинулся назад на кровати, скинул туфли, перекатился к краю и выдвинул ящик ночного столика. Оттуда я вытащил пузырек тайленола и компакт-диск, который подарил мне клиент, Деметриус Фолк. Он был членом уличной банды из Норуока, известным в своей среде как Лил Демон. Однажды он поведал мне, что ночью ему было видение, что ему суждено умереть молодым и насильственной смертью. Он дал мне этот диск и велел поставить, когда он умрет. И я это выполнил. Пророчество, полученное Деметриусом, сбылось. Его застрелили из проезжавшей мимо машины месяцев через шесть после того, как он подарил мне этот диск. «Волшебным фломастером» он написал на нем «Вредквием по Лилу Демону». То был сборник баллад, отобранных им с компакт-диска Тупака. Я вставил диск в стоящий на тумбочке плейер, и вскоре послышался ритмический саунд песни Тупака «Господи, благослови мертвых». Эта песня была скорбным салютом в честь павших товарищей. – Ты слушаешь такие штуки? – недоверчиво прищурилась Мэгги. Я пожал плечами, насколько это у меня получилось – лежа и облокотившись на постель. – Иногда. Помогает лучше понять многих из моих клиентов. – Это люди, которым место в тюрьме. – Некоторым – возможно, но очень многие имеют что сказать. Среди них встречаются истинные поэты, а этот парень был лучшим. – Был? Кто это – тот, кого застрелили возле музея автомобилей на бульваре Уилшир? – Нет, ты говоришь о Бигги Смоллзе. А это покойный великий Тупак Шакур. – Не могу поверить, что ты слушаешь подобную галиматью. – Я же сказал: помогает. – Сделай мне одолжение – не слушай в присутствии Хейли. – Не беспокойся, не стану. – Мне пора идти. – Побудь еще немного. Мэгги уступила, но напряженно сидела на краю кровати. Я чувствовал, что она старается уловить слова рифмовки. Для этого требуется тренированное ухо и время. Следующая песня называлась «Жизнь продолжается», и я наблюдал, как напряглись ее шея и плечи, когда она разобрала слова. – Можно, я пойду, пожалуйста? – попросила она. – Мэгги, побудь несколько минут. Я протянул руку и уменьшил звук. – Слушай, я совсем выключу, если ты споешь мне, как раньше. – Не сегодня, Холлер. – Никто не знает Свирепую Мэгги Макфиерс так, как знаю я. Она улыбнулась, и я молчал, вспоминая те времена. – Мэгги, почему ты со мной остаешься? – Я же сказала, что не могу остаться. – Нет, я не имею в виду сегодня. Я говорю о том, как ты остаешься лояльной ко мне, не очерняешь меня перед Хейли и оказываешься на месте всякий раз, когда я в тебе нуждаюсь. Вот как сегодня. Не много мне известно людей, чьи бывшие жены по-прежнему хорошо к ним относятся. – Не знаю. Наверное, потому, что вижу в тебе задатки хорошего мужа и хорошего отца, каким ты однажды станешь. Я кивнул, надеясь, что она права. – Расскажи мне что-нибудь. Чем бы ты занималась, если бы не могла быть прокурором? – Ты серьезно? – Да, кем бы ты была? – Я никогда по-настоящему над этим не думала. Сейчас я занимаюсь именно тем, чем всегда хотела заниматься. Мне повезло. С какой стати мне желать что-либо менять? Я открыл пузырек с тайленолом и проглотил две таблетки не запивая. Следующая песня была «Так много слез», еще одна баллада для потерянных и пропащих. Она казалась подходящей к моменту. – Наверное, я была бы учительницей, – произнесла Мэгги. – В начальной школе, где маленькие девочки вроде Хейли. Я улыбнулся: – Миссис Макфиерс, миссис Макфиерс, собака съела мое домашнее задание. Она двинула меня кулаком по руке. – На самом деле это славно, – сказал я. – Ты была бы хорошей учительницей… кроме тех случаев, когда оставляла бы детишек в наказание после уроков без права освобождения под залог. – Смешно. Ну а ты? Я покачал головой: – Из меня бы не получился хороший учитель. – Чем бы ты занимался, если бы не был адвокатом? – Не знаю. Но у меня есть три лимузина. Думаю, я бы мог организовать прокат лимузинов с шофером, возить людей в аэропорт. – Я бы тебя наняла, – улыбнулась Мэгги. – Отлично. Вот уже один клиент. Дай мне доллар, и я прилеплю его к стене клейкой лентой. Но добродушное подшучивание не срабатывало. Я откинулся назад, прикрыл ладонями глаза и попытался отогнать прочь из памяти этот день, отогнать воспоминание об Анхеле Левине, лежащем на полу в своем доме, со взглядом, устремленным в вечно черное небо. – Знаешь, чего я раньше всегда боялся? – Чего? – Что не распознаю невиновности. Что невиновность будет тут, прямо у меня перед глазами, а я ее не замечу, не разгляжу. Речь не о вердикте «виновен – невиновен». Я имею в виду именно невиновность. Невиновность, неиспорченность, простосердечие. Но знаешь, чего мне на самом деле следовало бояться? – Чего, Холлер? – Зла. Зла в чистом виде. – Что ты хочешь сказать? – Большинство людей, которых я защищаю, не олицетворяют собой зло, Мэгги. Они виновны – да, но они не есть зло. Понимаешь, о чем я? Тут есть разница. Ты слушаешь их и слушаешь эти песни – и осознаешь, почему они сделали именно такой выбор, почему их жизнь сложилась так, а не иначе. Люди просто стараются устроиться, стараются выжить с тем, что им дано, но начать с того, что некоторым из них и не дано ни черта! Но это не есть зло. Зло – это другое. Оно есть, оно существует, и когда оно проявляется… Я не знаю… Не могу объяснить. – Ты пьян, вот в чем все дело. – Мне следовало опасаться одного, а я опасался противоположного. Она протянула руку и погладила мне плечо. Последняя песня была «Жить и умереть в Лос-Анджелесе», моя любимая на этом самодельно записанном диске. Я начал тихонько мычать в такт, а потом, когда зазвучал припев, стал подпевать. Скоро я уронил руки на кровать и уснул прямо в одежде. Я так и не услышал, как женщина, которую любил больше, чем кого-либо в жизни, покинула мой дом. Потом она мне скажет, что последнее, что я пробормотал, засыпая, было: «Я больше не могу». И говорил я вовсе не о пении. Глава 26 Среда, 13 апреля Я проспал почти десять часов, но когда проснулся, было все еще темно. На плейере светились цифры 5.18. Я попытался погрузиться обратно в сон, но дверца уже захлопнулась. К 5.30 я выкатился из кровати; покачнувшись, обрел равновесие и двинулся в душ. Стоял под его струями до тех пор, пока горячая вода в баке не сделалась холодной. Тогда я вышел и оделся, экипируясь для очередного дня сражения с судебной машиной. Было по-прежнему слишком рано, чтобы звонить Лорне, уточнять расписание на день, но я держу на своем письменном столе календарный план, всегда соответствующий текущему моменту. Я пошел в кабинет с ним свериться, и первое, что заметил, была долларовая бумажка, прикрепленная клейкой лентой к стене над столом. Мой адреналин подскочил на несколько пунктов, а мозг стремительно заработал: я решил, что деньги на стене оставил какой-нибудь незваный гость в качестве угрозы или некоего послания. Потом я вспомнил. – Мэгги, – вслух произнес я. Я улыбнулся и решил оставить долларовую банкноту на стене. Потом вытащил из портфеля календарь и проверил свое расписание. Похоже, утро у меня свободно до одиннадцати часов, когда должны начаться слушания в Высшем суде долины Сан-Фернандо. Разбиралось дело одного повторного клиента, которому вменялось хранение наркотиков и соответствующих принадлежностей. Чепуховое обвинение, едва ли достойное затрачиваемых денег и времени, но моя клиентка, Мелисса Меткофф, уже и так находилась на испытательном сроке за целый букет правонарушений, связанных с наркотиками. Если же при этом она попадалась даже на такой малости, как хранение наркоманской аптечки, ее условно-испытательный срок летел ко всем чертям и в результате ей грозил срок от шести до девяти месяцев. Это все, что имелось в моем календаре на сегодня. После суда в Сан-Фернандо мой день был свободен, и я мысленно поздравил себя за прозорливость, которую, видимо, включил, оставив себе остаток дня после этого слушания свободным. Конечно, при составлении графика я не знал, что смерть Анхеля Левина швырнет меня в неурочный час в «Четыре зеленые полянки», но все равно интуиция оказалась на высоте. Слушание по делу Меткофф требовало от меня адвокатского опротестования способа обнаружения наркотика. Дело в том, что порция кокаина была найдена в результате обыска ее транспортного средства дорожной полицией Нортриджа за опасную езду. Кокаин обнаружили в закрытом центральном отделении приборной панели. Меткофф сказала мне, что не давала полицейским разрешения обыскивать машину, однако они это сделали. Моя аргументация состояла в том, что на обыск не было согласия владельца и никакой веской причины. Если Меткофф остановили за опасное вождение, то не имелось оснований обыскивать закрытые отделения автомобиля. Довод шаткий, я это знал, но папаша Меткофф заплатил мне хорошие деньги, чтобы я сделал все для его непутевой дочери. И именно этим я и собирался заняться в одиннадцать часов в суде округа Сан-Фернандо. На завтрак я проглотил две таблетки тайленола и заел их яичницей с тостами и кофе. Яичницу я щедро сдобрил перцем и сальсой.[40 - Острый соус из помидоров, лука и чили, обычно подаваемый к мексиканским или испанским блюдам.] Все это привело в действие нужные рычаги механизма и обеспечило его топливом, чтобы выдержать бой. За завтраком я листал страницы «Лос-Анджелес таймс», выискивая сообщение об убийстве Анхеля Левина. Необъяснимым образом такового не было. К чему бы глендейлской полиции подобная секретность? Потом я вспомнил, что «Таймс» каждое утро выходил в нескольких региональных вариантах. Я жил в Уэстсайде, а Глендейл относился к долине Сан-Фернандо. Новость об убийстве в долине могла быть сочтена редакторами «Таймс» как недостаточно важная для уэстсайдских читателей, которым хватало и своих, местных, убийств, чтобы еще забивать голову чужими. В общем, я не нашел сообщения о Левине. Я решил, что придется купить второй экземпляр «Таймс» в газетном киоске по пути в суд Сан-Фернандо и еще раз поискать. Размышления, к какому киоску я направлю за газетой Эрла Бриггса, напомнили мне, что у меня нет машины. «Линкольн» стоял на приколе у «Четырех зеленых полянок» (если только его не украли за ночь), и я не смогу вернуть свои ключи до одиннадцати, когда паб откроется на ленч. Проблема. Ранее я углядел автомобиль Эрла на перехватывающей стоянке пригородных автомобилей, где мы с ним встречаемся каждое утро. Старая «тойота» с низкой посадкой и крутящимися хромированными дисками. Я подозревал также, что салон провонял куревом. Мне не хотелось в ней ехать. В северном округе это почти гарантированно грозило тем, что тебя остановит полиция. В южном же – являлось приглашением такую машину обстрелять. Мне также не хотелось, чтобы Эрл забирал меня прямо из дома. Я никогда не позволяю своим водителем знать, где я живу. Наконец я придумал план: взять такси до своего пакгауза в северном Голливуде и воспользоваться одним из стоящих там новых лимузинов. «Линкольн» у «Четырех зеленых полянок» так или иначе имел свыше пятидесяти тысяч миль пробега. Вероятно, распечатывание новой тачки поможет мне преодолеть депрессию, которая непременно возникнет из-за гибели Анхеля Левина. Вымыв в раковине посуду и сковородку, я решил, что уже не рано и можно рискнуть разбудить звонком Лорну, подтвердить свое дневное расписание. Я вернулся в кабинет и, когда поднял телефонную трубку своего домашнего телефона, услышал прерывистый звук тонального вызова, свидетельствовавший, что меня ждет по меньшей мере одно телефонное сообщение. Я набрал номер поиска, и электронный голос сообщил, что я пропустил вызов, поступивший накануне в 11.07 утра. Когда тот же голос произнес номер упущенного вызова, я обомлел. То был номер сотового телефона Анхеля Левина. Я проморгал его последний звонок! «Привет, это я. Ты, видимо, уже уехал на матч и небось отключил свой мобильный. Если не поймаешь этот звонок, то заловлю тебя прямо на трибунах. Но знай: у меня есть для тебя еще один козырь. Думаю, ты на все сто…» Он замолчал на секунду, потому что где-то там, на заднем плане, у него залаяла собака. «…на все сто согласишься, что я добыл для Хесуса пропуск на выход. Ладно, я должен бежать, не могу больше разговаривать, дружок…» Это все. Он повесил трубку, не попрощавшись и ради хохмы даже перейдя в конце на тот дурацкий провинциальный акцент. Провинциальный акцент всегда меня раздражал. Теперь он звучал для меня как музыка. Больше я его уже не услышу. Я нажал кнопку и снова прослушал послание, а потом проделал то же самое еще трижды, прежде чем наконец сохранил сообщение и положил трубку. Сел на вертящийся стул перед столом и постарался сопоставить послание с тем, что уже знал. Первая головоломка связана со временем звонка. Я уехал на матч не раньше по крайней мере половины двенадцатого. Однако я почему-то пропустил звонок от Левина, поступивший на двадцать минут раньше. Это никак не укладывалось у меня в голове, пока я не вспомнил о звонке от Лорны. Да, в 11.07 мой телефон был занят – я разговаривал с Лорной. Мой домашний телефон использовался так редко и так мало людей знало этот номер, что я не побеспокоился установить на аппарате систему уведомления о поступившем вызове. Это означало, что последний звонок Левина был сброшен на систему голосовой почты и я никак не мог о нем узнать, беседуя с Лорной. Это объясняло обстоятельства, сопутствующие звонку, но отнюдь не его содержание. Левин, несомненно, что-то откопал. Он не был юристом, но понимал, что такое улика, и умел оценить ее значимость. Левин обнаружил нечто такое, что позволило бы мне вызволить из тюрьмы Менендеса. Он нашел Хесусу пропуск на выход из Квентина. Пропуск на волю. Последнее, что оставалось обдумать, – заминка в разговоре, вызванная лаем собаки. Я бывал в доме у Левина раньше и знал, что его пес легковозбудимый, нервный брехун. Всякий раз, подходя к дому, я слышал его тявканье задолго до того, как успевал постучать в дверь. Лай на заднем плане телефонного сообщения и то, что Левин поспешил завершить разговор, намекали, что кто-то к нему пришел. Какой-то гость, и это вполне мог оказаться убийца. Я осмысливал информацию и решил, что неожиданно всплывший звонок был той уликой, которую я не имел права утаить от полиции. Ясно, что содержание сообщения породит новые вопросы, на них мне будет трудно ответить, но это перевешивалось важностью установления точного времени преступления. Я пошел в спальню и порылся в карманах джинсов, в которых был накануне матча. В одном заднем кармане нашел корешок билета и визитные карточки, что вручили мне Лэнкфорд и Собел перед моим уходом из дома Левина. Из двух я выбрал карточку Собел и заметил, что на ней проставлена только фамилия: «Детектив Собел», – без имени. Набирая номер, я спрашивал себя – почему. Может, она, подобно мне, имела две разные визитки в разных карманах: одну – с именем и фамилией, другую – официальную, с одной фамилией. Детектив отозвалась на звонок сразу же, и я решил выяснить, что можно получить от нее, прежде чем поделиться с ней имеющимися у меня сведениями. – Есть какие-нибудь новости в расследовании? – спросил я. – Не очень-то много. Не очень много такого, чем я могу с вами поделиться. Пока мы, так сказать, систематизируем уже имеющиеся улики. Получены кое-какие результаты по баллистике и… – Вскрытие произведено? Быстро… – Нет, результатов вскрытия не будет до завтра. – Тогда каким образом вы получили баллистические данные? Она не ответила, но я мгновенно сообразил. – Вы нашли стреляную гильзу. Его застрелили из автоматического оружия, выбросившего гильзу. – Вы догадливы, мистер Холлер. Да, мы обнаружили гильзу. – Я участвовал во множестве судебных процессов. И называйте меня Микки. Забавно: убийца обшарил дом, но не подобрал гильзу. – Вероятно, потому, что она прокатилась по полу и упала в отверстие воздушного отопления. Убийце потребовалась бы отвертка и масса времени. Я кивнул. Да, это счастливая случайность. Счастливый билет. Я знал бессчетное число случаев, когда мои клиенты садились в тюрьму лишь потому, что копам вот так неприлично везло. Однако знавал я и множество клиентов, которые отделывались легким испугом, поскольку им улыбнулась удача. По большому счету все уравнивалось. – И что, ваш партнер был прав насчет двадцать второго калибра? Она взяла паузу, прежде чем ответить, видимо, решая, стоит ли ей переступать некую грань, открывая результаты расследования мне – лицу пусть и не постороннему, и даже заинтересованному в раскрытии преступления, но тем не менее все-таки врагу – судебному адвокату. – Да, он был прав. Благодаря отметинам на гильзе мы даже точно знаем, какое оружие ищем. Из проведенных за годы многочисленных допросов экспертов по баллистике и огнестрельному оружию я знал, что по отметинам, оставленным на пулевых гильзах, можно определить тип оружия, даже не держа его в руках. Когда имеешь дело с автоматическим оружием, боек взрывателя, казенная часть, эжектор и экстрактор сразу же после выстрела оставляют характерные следы на гильзе, по которым оружие можно идентифицировать. Анализ всех четырех видов отметин в совокупности способен вывести на конкретную марку и модель. – Выяснилось, что мистер Левин сам имел пистолет двадцать второго калибра, – сказала Собел. – Но мы нашли его в закрытом футляре у него дома, и это не «вудсман». Вот чего мы не обнаружили, так это его сотового телефона. Он у него был, однако… – Он разговаривал по нему со мной прямо перед тем, как его убили. Последовало несколько секунд молчания. – Вы сообщили нам вчера, что последний раз беседовали с ним в пятницу вечером. – Верно. Но именно в связи с этим я вам и звоню. Анхель позвонил мне вчера утром в одиннадцать ноль семь и оставил сообщение. Я получил его только сегодня, потому что, расставшись вчера с вашими людьми, просто пошел и напился. Потом я прямиком отправился спать и не знал, что меня ждет телефонное сообщение. Анхель звонил по поводу одного из дел, над которым работал для меня, – побочное дело, вне основного графика. Это тяжба, связанная с апелляцией, и клиент отбывает срок в тюрьме. Дело несрочное. Словом, содержание сообщения не так уж важно, но звонок помогает разобраться со временем. И еще, заметьте, пока он наговаривал мне сообщение, было слышно, как там залаяла собака. Она так делала всякий раз, как кто-нибудь посторонний подходил к двери. Я знаю, поскольку бывал у него не раз, – собака всегда лаяла. Снова она облила меня леденящим молчанием, прежде чем ответить. – Я кое-чего не понимаю, мистер Холлер. – Чего именно? – Вы заявили нам вчера, что находились дома примерно до полудня, а затем уехали на матч. А теперь вы утверждаете, что мистер Левин оставил вам сообщение на домашнем телефоне в одиннадцать ноль семь. Почему же вы не ответили на звонок? – Потому что в это время сам разговаривал, а в моем телефоне нет режима удержания вызова. Можете проверить по регистрационной записи в телефонной компании – увидите, что я принимал телефонный звонок от своего менеджера, Лорны Тейлор. Я беседовал с ней, когда позвонил Анхель. Не имея функции перевода вызова в режим удержания, я о звонке не знал. И конечно же, он решил, что я уже уехал на стадион, поэтому просто оставил сообщение. – Да, теперь я понимаю. Вероятно, нам понадобится ваше письменное разрешение, чтобы взглянуть на документацию телефонной компании. – Нет проблем. – Где вы сейчас? – Дома. Я дал ей адрес, и она сказала, что они с напарником подъедут ко мне. – Если можно, побыстрее. Примерно через час мне надо отправляться в суд. – Мы выезжаем прямо сейчас. Я закрыл телефон, чувствуя себя неуютно. За годы работы мне приходилось защищать с десяток убийц, а значит – общаться со следователями по особо тяжким преступлениям. Но при этом меня самого никогда не допрашивали. Получалось, что Лэнкфорд, а вот теперь и Собел относились с подозрением к каждому моему ответу. Это порождало у меня вопрос: что они такое знают, чего не знаю я? Я привел в порядок вещи на письменном столе и закрыл портфель. Мне не нужно, чтобы они увидели что-то, чего я не собирался демонстрировать. Потом прошел через дом и осмотрел каждую комнату. Последняя остановка была в спальне. Я убрал постель и положил футляр с компакт-диском «Вредквием по Лилу Демону» в ящик тумбочки. Неожиданно у меня что-то щелкнуло в голове. Я сел на кровать, вспоминая нечто, сказанное Собел. Она совершила оплошность, проговорившись, и поначалу я не придал этому значения. Собел сказала, что они нашли принадлежавший Анхелю Левину пистолет 22-го калибра, но его номер не соответствует номеру пистолета, из которого он был убит. Она сообщила, что это не «вудсман». По неосторожности она выдала мне марку и модель оружия убийцы. Я знал, что «вудсман» – автоматический пистолет, производимый фирмой «Кольт». Я знал это, поскольку сам владел моделью «Кольт-Вудсман спорт модел». Его завещал мне много лет назад отец. Точнее, остался мне после его смерти. Тогда я был ребенком. Но и став взрослым, никогда не вынимал его из деревянного футляра. Я поднялся с кровати и шагнул к стенному шкафу в спальне. Двигался как в тумане, осторожными, неуверенными шагами. Выставил вперед руку и оперся о стену, а затем – о створку шкафа, словно нуждаясь в поддержке. Полированная деревянная коробка на месте: на полке, где ей и полагалось быть. Я протянул обе руки, чтобы снять ее, а потом понес обратно в комнату. Я поставил коробку на кровать и щелкнул медной задвижкой. Поднял крышку и извлек обертку из промасленной ткани. Пистолета не было. Часть вторая Мир без правды Глава 27 Понедельник, 23 мая Денежный чек от Руле был учтен банком без проблем. В первый день судебного процесса у меня было больше денег на счету, чем когда-либо в жизни. Если бы я захотел, то мог бы отказаться от объявлений на автобусных скамейках и перейти на рекламные щиты. Я мог бы также арендовать целиком всю заднюю обложку «Желтых страниц» вместо половины страницы внутри, которые позволял себе ныне. Наконец-то я получил сверхдоходное, привилегированное дело, и оно уже начало приносить свои плоды. В смысле денег, конечно. Утрата Анхеля Левина навсегда сделала эту самую привилегию провальным проектом. Три дня мы провели за отбором членов жюри присяжных и теперь готовились к постановке нашего шоу. Процесс должен начаться завтра и был запланирован максимум на три дня: два – для обвинения, и один – для защиты. Я уведомил судью, что мне понадобится день для представления присяжным версии защиты, но на самом деле львиная доля моей работы должна была быть выполнена уже во время изложения дела прокурором. Всегда есть нечто электризующее в самом факте начала судебного процесса. Некая нервозность, охватывающая тебя изнутри, пробирающая до самых печенок. Так много всего поставлено на карту: репутация, личная свобода человека, отлаженность и работоспособность самой системы. Действительно, есть что-то невероятно волнительное, будоражащее в том, что двенадцать незнакомых друг с другом людей сидят и судят твою жизнь и работу. Это я имею в виду себя, адвоката судебной защиты; судейство в отношении обвиняемого – совершенно отдельная вещь. Я за всю жизнь так и не смог к этому привыкнуть, да, сказать по правде, и не хотел бы привыкать. Я могу лишь сравнить это чувство с тем волнением и напряжением, когда стоишь в церкви перед алтарем в день своего венчания. Я имел такой опыт дважды и вспоминаю об этом всякий раз, когда судья открывает заседание и требует тишины. Хотя мой опыт участия в судебных процессах существенно перевешивал опыт моего оппонента, не могло быть двух мнений относительно того, какое место в этой системе я занимаю. Я был человеком, в одиночку противостоящим гигантской утробе системы. Лицом заведомо второстепенным, в заведомо невыгодном положении. Да, конечно, я состязался с прокурором на его первом процессе в деле о фелонии. Но это преимущество сглаживалось, и в немалой степени, авторитетом и могуществом штата, представлявшего противную сторону. В распоряжении прокурора – мощь системы правосудия. И против всего этого в одиночку выступал я. Да еще мой преступный клиент. Я сидел за столом защиты рядом с Льюисом Руле. За моей спиной не было секунданта и детектива: из какой-то странной лояльности по отношению к Анхелю Левину я не взял человека ему взамен. Впрочем, преемник Анхеля мне, в сущности, уже и не требовался. Сам процесс и то, как он будет разворачиваться, станет выполнением его последней воли и последним доказательством его разыскных умений и талантов. В первом ряду зрительской галерки сидели Си-Си Доббс и Мэри Алиса Виндзор. В соответствии с предсудебным постановлением судья позволил матери Руле находиться в зале только во время вступительной речи. Поскольку она была внесена в список свидетелей защиты, ей не полагалось прежде своего выступления выслушивать ничьих других показаний. Она будет ждать за дверью, в коридоре, вместе с верной комнатной собачкой, Си-Си Доббсом, пока я не вызову ее на свидетельскую трибуну. Также в первом зрительском ряду, но не рядом с ними, сидела уже моя группа поддержки, состоявшая из Лорны Тейлор, в темно-синем костюме и белой блузке. Она выглядела отменно, и ее легко можно было бы спутать с одной из когорты женщин-адвокатов, что каждый день практиковали в суде. Но она здесь ради меня, и я несказанно благодарен ей за это. Остальные зрительские места были заняты выборочно. Там сидели несколько репортеров печатных изданий, собиравшихся надергать цитат из вступительных речей, да несколько адвокатов и любопытствующих граждан. Никаких телевизионщиков. Процесс пока привлек лишь поверхностное внимание общественности, и это хорошо. Это означало, что наша стратегия сдерживания огласки себя оправдала. Мы с Руле сидели молча, ожидая, пока судья займет свое место и распорядится впустить присяжных на специально огороженную скамью, чтобы можно было начать. Я пытался успокоиться, мысленно повторяя то, что намеревался сказать присяжным. Руле уставился прямо перед собой, на герб штата Калифорния, прикрепленный к фронтальной части судейской скамьи. Секретарь суда приняла телефонный звонок, произнесла несколько слов и повесила трубку. – Две минуты! – громко объявила она. – Две минуты! Когда судья звонил в зал суда, это означало, что присутствующим следует находиться на своих местах и быть готовыми к началу. Мы были готовы. Я бросил взгляд на Теда Минтона, сидящего за столом обвинения, и увидел, что он делает то же, что и я, – успокаивает себя мысленным повторением речи. Я наклонился вперед и стал просматривать записи в лежащем передо мной блокноте. Затем Руле неожиданно тоже подался вперед и, почти столкнувшись со мной головой, зашептал, хотя в шепоте пока что не было необходимости: – Вот оно, Мик, решающий час наступает. – Я знаю. Со времени гибели Анхеля Левина мое общение с Руле приобрело характер принужденной, холодной корректности. Я терпел его, потому что был вынужден. Но на протяжении дней и недель перед судебным процессом виделся с ним как можно реже и старался разговаривать как можно меньше, когда процесс уже начался. Я знал: единственное слабое место в выстраданном мною плане – моя слабость. Я боялся, что любое взаимодействие с Руле может спровоцировать меня выплеснуть наружу мою ярость и желание лично отомстить за смерть друга. Три дня, во время которых происходил отбор присяжных, оказались настоящей пыткой. День за днем мне приходилось сидеть с ним бок о бок и выслушивать его снисходительные замечания о предполагаемых заседателях. Я выдержал лишь потому, что просто взял за правило его игнорировать. – Вы готовы? – спросил он. – Стараюсь. Как вы? – Я-то готов. Но хотел сообщить вам кое-что, пока мы не приступили. Я покосился на него. Он сидел очень близко. Это могло бы ощущаться навязчивым, даже если бы он был мне приятен – не говоря уже о той ненависти и отвращении, что я к нему испытывал. Я отодвинулся. – Что именно? Он тоже отодвинулся. – Вы ведь мой адвокат, не правда ли? Я снова подался вперед, пытаясь увернуться. – Льюис, в чем дело? Мы провели вместе в этом деле свыше двух месяцев, теперь сидим здесь, отобрав присяжных, готовые к судебному процессу. Вы заплатили мне более ста пятидесяти кусков, и сейчас вам понадобилось спрашивать, правда ли, что я ваш адвокат? Разумеется, да. В чем дело? Что-нибудь произошло? – Ничего. – Он опять подался ко мне и продолжил: – Я хочу сказать вот о чем. Если вы мой адвокат, я могу вам что-либо сообщить и вы обязаны хранить это в тайне, даже если речь пойдет о преступлении. И даже не об одном. Ведь все это входит в рамки привилегированных отношений между адвокатом и клиентом, не так ли? Я почувствовал тошноту. – Да, Льюис, так – если только вы не собираетесь сообщить мне о готовящемся преступлении. В этом случае я освобождаюсь от морального кодекса адвоката и получаю право уведомить полицию, дабы предотвратить преступление. В сущности, это был бы мой долг – их уведомить. Адвокат – судебное должностное лицо. Итак, что вы хотели мне сообщить? Не забывайте, мы получили двухминутное предупреждение. Заседание вот-вот начнется. – Я убивал людей, Мик. Я в замешательстве взглянул на него: – Что? – Вы услышали. Он прав. Я услышал. И незачем мне изображать изумление: я и без того знал, что он убивал людей, в том числе Анхеля Левина, и даже воспользовался моим пистолетом – хоть я и не понимал, как ему удалось перехитрить прикрепленный к его лодыжке браслет «Джи-пи-эс». Я просто поразился, что он решил сообщить мне об этом как бы между прочим, за две минуты до начала судебного процесса по его делу. – Зачем вы мне это говорите? – спросил я. – Я как раз собираюсь защищать вас от этого обвинения, а вы… – Потому что вы и так знаете. И потому что знаю, в чем состоит ваш план. – Мой план? Какой? Он лукаво улыбнулся: – Да будет вам, Мик. Это же просто. Вы защищаете меня по данному делу. Прилагаете все усилия, получаете большие бабки, выходите победителем, а я выбираюсь отсюда целым и невредимым. Но затем, когда все закончится и деньги окажутся на вашем счету, вы оборачиваетесь против меня, поскольку я уже не ваш клиент. Швыряете меня на съедение копам, с тем чтобы выпустить на свободу Хесуса Менендеса, загладить свою вину и вернуть себе самоуважение. Я промолчал. – Ну так вот я не могу этого допустить, – тихо произнес он. – Отныне я ваш навеки, Мик. Говорю вам: я убивал людей, и, представьте, Марта Рентерия была одной из них. Она получила ровно то, чего заслуживала, а если вы расскажете это копам или еще как-то используете сказанное мною против меня, тогда вы очень долго не сумеете заниматься адвокатской практикой. Да, вы можете преуспеть в извлечении Хесуса из небытия. Но меня уже никогда не будут преследовать судебным порядком по причине «ненадлежащего осуществления вами своих профессиональных функций». Кажется, это называется «плоды ядовитого дерева», и это дерево – вы, Мик. Я все еще был не в состоянии ничего сказать и просто снова кивнул. Руле, несомненно, все тщательно обдумал. Я мысленно поинтересовался, насколько серьезно ему помог в этом Сесил Доббс. Определенно кто-то натаскивал моего клиента по части закона. Я наклонился к нему и прошептал: – Пойдемте со мной. Я встал и, миновав калитку, быстро зашагал к выходу. За спиной послышался голос секретаря: – Мистер Холлер? Мы уже начинаем. Судья… – Одну минуту! – бросил я на ходу, не оборачиваясь и подняв указательный палец. Я толкнул дверь в тускло освещенный тамбур, задуманный как буфер, не пропускающий в коридор звуки из зала суда. Вторые двойные двери вели уже в коридор. Я посторонился и подождал, пока Руле тоже ступит в тесное пространство. Как только он вошел, я сгреб его и, развернув спиной к стене, крепко к ней притиснул, упершись руками ему в грудь. – Какого хрена ты тут выделываешь? – Полегче, Мик. Я просто подумал, что нам обоим следует знать, на каком мы свете нахо… – Сукин сын! Ты убил Анхеля, а он всего лишь работал на тебя! Он старался помочь тебе! Мне хотелось переместить руки повыше, к шее, и задушить его на месте. – В одном вы правы, Мик. Я действительно сукин сын. Но вы ошибаетесь насчет всего остального. Левин вовсе не старался помочь мне. Он старался похоронить меня, и подобрался слишком близко. За это он и получил по заслугам. Я вспомнил последнее сообщение Левина на моем домашнем телефоне. «Я добыл Хесусу пропуск на выход из Квентина». Что бы он ни обнаружил, из-за этого-то он погиб. И погиб прежде, чем смог донести информацию до меня. – Как ты это проделал? Раз уж исповедуешься мне тут во всем, говори: как ты обошел «Джи-пи-эс»? Твой браслет показал, что ты даже не приближался к Глендейлу. Он улыбнулся мне, как мальчик, который не собирается делиться игрушкой. – Скажем так: это патентованная информация, составляющая мою частную интеллектуальную собственность. Кто знает: может, я умею воспроизводить трюк старика Гудини? В его словах я услышал скрытую угрозу, а в улыбке увидел то самое дьявольское зло, которое некогда увидел Анхель Левин. – Не вздумайте вбивать себе в голову никаких завиральных идей, Мик, – добавил он. – Вы ведь знаете, у меня на сей счет есть страховой полис. Я сильнее прижал его, приблизился почти вплотную. – Послушай, ты, кусок дерьма. Я требую, чтобы ты вернул мне пистолет. Ты думаешь, что заложил бомбу и подключил детонатор? Ничего подобного. Это я ее заложил. И ты не доедешь куда надо на этой неделе, если я не получу оружие обратно. Понял? Руле медленно дотянулся до моих рук, обхватил запястья и отнял их от своей груди. Потом принялся разглаживать на себе рубашку и поправлять галстук. – А если я предложу соглашение? – медленно произнес он. – В конце судебного процесса я выхожу из зала суда свободным человеком. Я продолжаю оставаться на свободе, а в обмен на это – пистолет никогда не попадет… ну, скажем так, в нежелательные руки. – Он имел в виду Лэнкфорда и Собел. – Видите ли, Мик, мне действительно страшно бы этого не хотелось. Множество людей рассчитывают на вас. Множество клиентов. И вы, конечно, не пожелаете отправиться туда, куда отправляются они. Я отступил от него на шаг. – Обещаю тебе одно, – проговорил я с гневом и ненавистью. – Если ты меня подставишь, то вовек не избавишься от меня. Ясно? Руле начал растягивать рот в улыбке. Но прежде чем он успел ответить, дверь из зала открылась и в тамбур выглянул судебный исполнитель Михан. – Судья на месте, – сурово объявил он. – Она требует вас в зал. Немедленно! Я опять посмотрел на Руле. – Я спросил: ясно? – Да, Мик, – добродушно ответил он. – Все кристально ясно. Я отодвинулся от него, вошел в помещение и двинулся по проходу. Судья Констанс Фулбрайт со своего возвышения сопровождала взглядом каждый мой шаг. – Как мило с вашей стороны почтить нас сегодня своим присутствием, мистер Холлер. Где-то я уже это слышал… – Простите меня, ваша честь, – произнес я, проходя в калитку. – У нас с моим клиентом возникла непредвиденная ситуация. Нам необходимо было посовещаться. – Совещания с клиентом вполне могут проводиться за адвокатским столом, – отозвалась она. – Да, ваша честь. – Не думаю, что мы с самого начала берем верный тон, мистер Холлер. Когда мой секретарь объявляет двухминутную готовность, это означает, что все – в том числе адвокаты и их клиенты – должны находиться на месте и быть готовы приступить к работе. – Приношу свои извинения, ваша честь. – Это еще не все, мистер Холлер. Перед завершением нынешнего заседания попрошу вас подойти к секретарю со своей чековой книжкой. Я налагаю на вас штраф в размере пяти тысяч долларов за неуважение к суду. Не вы распоряжаетесь в этом зале, сэр. Здесь я командую. – Ваша честь… – А сейчас не могли бы мы заняться присяжными? – повысила она голос, обрывая мой протест. Судебный пристав отворил дверь в комнату присяжных, и двенадцать членов жюри и двое запасных начали заполнять скамью. Я наклонился к Руле и прошептал: – Вы задолжали мне пять тысяч. Глава 28 Вступительная речь Теда Минтона представляла собой пример механического применения прокурорского оружия, причем избыточной мощности. Вместо того, чтобы сообщить присяжным, какие свидетельства и улики он собирается представить и что именно эти улики призваны доказать, прокурор постарался вообще истолковать им смысл событий чуть ли не от сотворения мира. – В чем сущность данного дела? О чем оно? Это дело о хищнике, – говорил он. – Льюис Росс Руле – человек, который вечером шестого марта вышел на охоту в поисках добычи. И если бы не исключительное стремление женщины остаться в живых, мы бы занимались тут делом об убийстве. Он стремился к созданию масштабного живописного полотна, а это почти всегда является ошибкой. Масштабное полотно подразумевает умозаключения и выводы, переводит факты в разряд подозрений. Всякий опытный прокурор, имеющий за спиной с дюжину и более судебных процессов по делам о тяжких уголовных преступлениях, скажет вам, что обвинитель должен быть лаконичным. От присяжных требуется осуждение, а не понимание. Я скоро сообразил, что Минтон приобрел себе в лице одного из присяжных этакого счетчика-арбитра. Так я называю члена жюри, непрерывно в течение всего процесса делающего для себя заметки. Вступительная речь – не выдвижение доказательств, и судья Фулбрайт ранее предупредила об этом жюри. Но женщина с краю, в переднем ряду, стала записывать, как только Минтон начал свое выступление. Хорошо. Я любил таких педантичных арбитров, ведь они документируют именно то, что, выражаясь юридическим языком, будет представлено и доказано в ходе судебного разбирательства, и по окончании просматривают свои записи, чтобы все перепроверить. Короче, они ведут счет. Я открыл таблицу с именами и фамилиями присяжных, которую заполнял на прошлой неделе, и увидел, что этим добровольным секретарем была Линда Трулак, мать семейства с бульвара Резеда. Всего в составе жюри имелось три женщины, и миссис Трулак – одна из них. Минтон приложил много усилий к тому, чтобы свести женскую составляющую к минимуму. На мой взгляд, он боялся, что в какой-то момент в ходе разбирательства установят, что Реджи Кампо торговала собой за деньги, и он потеряет симпатии женщин-присяжных, а в конечном итоге и их голоса при вынесении вердикта. Полагаю, он был прав в этом своем предположении, поэтому я со своей стороны столь же усердно стремился получить женщин в наш список. Оба мы в итоге использовали все положенные нам по закону двадцать отводов, и, вероятно, это явилось главной причиной того, что процедура отбора присяжных затянулась на три дня. Я заполучил в жюри трех женщин, и мне не хватало лишь одной, чтобы помешать обвинительному приговору. – Далее. Вам придется услышать свидетельские показания самой жертвы о своем образе жизни, который, бесспорно, нельзя приветствовать, – сообщил Минтон присяжным. – Суть сводится к тому, что она продавала сексуальные услуги мужчинам, которых приводила к себе домой. Но я хочу, чтобы вы помнили: в данном случае род занятий жертвы не имеет отношения к предмету судебного разбирательства. Любой человек может стать жертвой преступления, связанного с насилием над личностью. Любой! Вне зависимости от того, чем человек зарабатывает себе на жизнь, закон не допускает, чтобы его избивали, ему угрожали, приставляя к телу острие ножа, или как-то иначе вынуждали испытывать страх за собственную жизнь. Не имеет значения, каким образом люди обеспечивают себе пропитание. В любом случае все они находятся под такой же защитой закона, как и мы с вами. Мне стало ясно, что Минтон категорически избегает слов «проституция» или «проститутка» из страха, что это может повредить делу. Тогда я специально записал эти слова в свой блокнот, с которым собирался выйти произносить речь. Я планировал компенсировать упущение обвинителя. Минтон охарактеризовал имеющиеся улики. Он поговорил о ноже с инициалами обвиняемого на лезвии. Порассуждал о крови, обнаруженной на его левой руке. И предупредил присяжных, чтобы они не дали защите сбить себя с толку попытками затушевать или запутать улики. – Это очень ясное и понятное дело, – сказал он в завершение речи. – Перед вами человек, напавший на женщину в ее собственном доме. Намеревался изнасиловать ее и убить. И единственно благодаря милости Божьей она сможет появиться здесь, перед вами, чтобы поведать о том, что произошло. На этом он поблагодарил жюри за внимание и занял свое место за столом. Судья посмотрела на свои часы, затем – на меня. Было 11.40, и она, вероятно, прикидывала, объявить ли перерыв или позволить мне выступить со своей вступительной речью. Обязанность судьи – следить за тем, чтобы присяжные чувствовали себя комфортно и при деле. Большое количество перерывов, коротких и длинных, зачастую неплохо решает этот вопрос. Я знал Конни Фулбрайт по меньшей мере лет двенадцать, познакомился еще задолго до того, как она стала судьей. За свою жизнь в юриспруденции она перебывала и судебным обвинителем, и судебным адвокатом. Знала эту кухню с обеих сторон. Если не считать того, что она чересчур скора на штрафные санкции за неуважение к суду, Конни хороший и справедливый судья – пока дело не доходит до назначения наказания. Адвокат шел в зал суда, где заправляла Фулбрайт, зная, что находится в равном положении с прокурором. Но если присяжные выносили вашему подзащитному вердикт «виновен», следовало подготовиться к худшему. Фулбрайт была одним из тех судей в судебном округе, которые выносят наиболее суровые приговоры. Возникало ощущение, что она наказывает вашего клиента и вас за то, что этим судебным разбирательством вы отняли у нее время. Если имелась какая-то вилка в мере наказания при вынесении приговора, она всегда давала по максимуму, будь то тюрьма или условный срок. Я знал, каким прозвищем наградили ее адвокаты, работавшие в суде округа Ван-Нуйс. Они звали ее не Фулбрайт, а Филбайт.[41 - От англ. Fullbite – Уж куснет так куснет.] – Мистер Холлер, – сказала она, – вы планируете приберечь ваше выступление на потом? – Нет, ваша честь. Но я буду весьма краток. – Хорошо, тогда мы выслушаем вас, а потом сделаем перерыв на обед. По правде сказать, я и сам не знал, сколько времени займет моя речь. Минтон говорил минут сорок, и я знал, что займу примерно столько же. Но я сказал судье, что буду краток, просто потому, что мне не нравилась сама идея, что присяжные отправятся на обед, услышав лишь прокурорскую версию, и будут пережевывать ее вместе со своими гамбургерами и салатом из тунца. Я встал и направился к специальному возвышению, находящемуся между столиками обвинения и защиты. Этот зал принадлежал к недавно отремонтированным и модернизированным помещениям старого здания суда. Здесь имелись две отгороженные скамьи для присяжных, по обеим сторонам от судейского места. Все выполнено в светлом дереве, включая заднюю стену за судейской скамьей. Дверь в кабинет судьи в этой стене почти незаметна: ее линии маскировались фактурой дерева. Единственное, что ее выдавало, – это дверная ручка. Фулбрайт вела свои судебные процессы как федеральный судья. Юристам с обеих сторон не разрешалось приближаться к свидетелям и никогда не разрешалось приближаться к скамьям присяжных. Им полагалось выступать только с этой трибуны. Сейчас, когда я стоял посередине, присяжные находились на той скамье, что располагалась справа от меня, ближе к прокурорскому столу, чем к адвокатскому. Это меня вполне устраивало. Я не хотел, чтобы они слишком пристально вглядывались в Руле. Я хотел, чтобы он в некоторой степени являл для них загадку. – Леди и джентльмены, господа присяжные заседатели, – начал я, – меня зовут Майкл Холлер, и на этом судебном процессе я буду представлять мистера Руле. Рад сообщить вам, что процесс, по всей вероятности, будет быстрым. Он займет еще лишь несколько дней вашего времени. В конечном счете вы наверняка заметите: нам потребовалось больше времени, чтобы отобрать вас в жюри, чем чтобы представить вам обе версии. Мне показалось, что обвинитель, мистер Минтон, сегодня посвятил свою речь рассказу о том, как, по его мнению, надо трактовать улики и что собой представляет мистер Руле. Я же посоветую вам просто сесть поудобнее, выслушать показания свидетелей и позволить вашему здравому смыслу рассудить, что все это значит и кто такой мистер Руле. Говоря, я переходил взглядом от одного присяжного к другому. Я редко опускал голову, чтобы заглянуть в блокнот, который положил перед собой на кафедру. Мне хотелось, чтобы они видели: я непринужденно беседую с ними, говорю то, что приходит в голову. – Обычно я люблю отложить свою вступительную речь на потом. В процессе по уголовному делу защита всегда имеет выбор: произнести ли преамбулу в первый же день – как это сделал мистер Минтон – либо непосредственно перед второй частью, когда защита приступит к своей аргументации. Я мог бы подождать и сделать свое заявление перед вызовом в суд свидетелей защиты и обнародованием наших доказательств. Как правило, я выбираю второй вариант. Но данное дело иного характера. Оно иное, поскольку материалы обвинения, по существу, не будут расходиться и с материалами защиты. Разумеется, вы услышите и некоторых свидетелей защиты, но душой и сердцем данного дела явятся свидетельства и улики обвинения – а также то, как вы решите их интерпретировать. Я ручаюсь вам, что в этом зале суда родится новая интерпретация фактов и улик, в корне отличная от той, что только что обрисовал мистер Минтон. А когда настанет время представить версию защиты, то очень возможно, что в этом отпадет необходимость. Я взглянул на счетчика-арбитра и увидел, как ее карандаш бегает по странице блокнота. – Полагаю, вам суждено обнаружить на этой неделе, что дело сводится к поступкам и побуждениям одного лица. А именно: проститутки, которая увидела мужчину с явными признаками богатства и решила сделать его объектом своих притязаний. Улики докажут это ясно и недвусмысленно; это будет продемонстрировано и самой свидетельницей обвинения. Минтон встал и заявил протест, сказав, что я выхожу за рамки дозволенного, пытаясь очернить главную свидетельницу штата бездоказательными инсинуациями. Для такого протеста не имелось законных оснований. То была просто дилетантская попытка послать сигнал присяжным. Судья ответила тем, что подозвала нас обоих к себе. Мы подошли сбоку к судейской скамье, и судья щелкнула по нейтрализатору звука, который начал посылать из стоящего перед ней микрофона «белый шум» в сторону скамьи присяжных, не позволяя им слышать, что говорится. Она расправилась с Минтоном оперативно, прямо-таки по-гангстерски. – Мистер Минтон, я знаю, вы человек новый в процессах по фелониям, поэтому, вижу, мне придется обучать вас по ходу дела. Никогда не позволяйте себе в моем зале суда заявлять протест во время вступительной речи противной стороны. Оппонент сейчас не занимается представлением доказательств. Мне не важно: пусть даже он скажет, что ваша собственная мать подтверждает алиби подсудимого, – не смейте протестовать перед моим жюри. – Ваша че… – Я все сказала. Возвращайтесь на свои места. Она повернула кресло обратно лицом к центру зала и новым щелчком отключила «белый шум». Мы с Минтоном молча вернулись. – Протест отвергается, – объявила судья. – Продолжайте, мистер Холлер, и позвольте вам напомнить, что вы обещали быть кратким. – Спасибо, ваша честь. Я так и собираюсь поступить. Я сверился со своими записями, а затем вновь кинул взгляд на присяжных. Зная, что припугнутый Минтон сейчас будет молчать, решил чуть повысить градус риторики, отойти от своих записей и затем уже приступать к завершению. – Леди и джентльмены, по существу, вам предстоит здесь решить – это кто в данном деле истинный хищник: мистер Руле, преуспевающий бизнесмен с безупречной репутацией, или признанная проститутка, занимающаяся выдаиванием денег из мужчин в обмен на секс. Вы услышите свидетельские показания, что так называемая жертва занималась проституцией с другим мужчиной всего лишь за несколько минут до предполагаемого покушения. И вы также услышите в показаниях, что уже через несколько дней после этого якобы угрожавшего ее жизни нападения она вновь вернулась к своему занятию, продолжая торговать сексом за деньги. Я покосился на Минтона и увидел, что он буквально кипит. Минтон уткнулся взглядом в стол перед собой и медленно качал головой. Я обратился к судье: – Ваша честь, не могли бы вы проинструктировать обвинителя воздержаться от демонстраций перед жюри? Я не воздействовал на присяжных и никоим образом не пытался их отвлечь во время его вступительной речи. – Мистер Минтон, – выразительно возвысила голос Фулбрайт, – будьте так добры, сидите спокойно и окажите защите такую же учтивость, какую оказали вам. – Да, ваша честь, – кротко произнес Минтон. На данный момент присяжные увидели, что прокурора осадили уже дважды, а мы ведь еще не покончили со вступительной речью. Я воспринял это как хороший знак, и это придало мне уверенности. Я опять посмотрел на жюри и заметил, что секретарь по-прежнему что-то строчит. – И наконец вы услышите показания многих свидетелей обвинения – то есть свидетелей, представленных штатом, – которые обеспечат абсолютно приемлемое объяснение большинству вещественных доказательств. Я говорю о крови и о ноже, которые упомянул мистер Минтон. Сама версия, выстроенная обвинением – будь то в отдельных компонентах или в целом, – снабдит вас более чем основательным сомнением в отношении вины моего клиента. Могу вам гарантировать: в конце прений у вас окажется один-единственный выбор. А именно – вам не останется ничего иного, как признать, что мистер Руле невиновен в предъявленных ему обвинениях. Можете занести это в свои блокноты. Спасибо за внимание. Идя к своему месту, я подмигнул Лорне Тейлор. Она одобрительно кивнула мне в ответ: молодец, хорошо сработал. Затем мое внимание отвлеклось на две фигуры, сидящие двумя рядами выше ее, – на Лэнкфорда и Собел. Они потихоньку проскользнули в зал уже после того, как я в первый раз оглядел зрительскую галерку. Я сел на свое место, проигнорировав одобрительный жест в виде поднятого большого пальца, показанный мне моим клиентом. Мои мысли были заняты двумя детективами из глендейлского участка. Я спрашивал себя: что они делают в зале суда? Стерегут меня? Дожидаются возможности арестовать? Судья отпустила присяжных на обед, и все остальные стоя дожидались, пока дама-счетчик и ее коллеги друг за другом покинут помещение. После их ухода Минтон попросил судью о еще одной аудиенции сбоку от судейской скамьи. Он хотел попытаться пояснить заявленный им протест и исправить причиненный ущерб, но не прилюдно. Судья ответила отказом. – Я голодна, мистер Минтон, и мы уже завершили этот эпизод. Ступайте обедать. Она покинула судейское место – и зал суда, еще недавно такой притихший, если не считать голосов юристов, мгновенно наполнился гомоном зрителей и сотрудников суда. Я убрал блокнот в портфель. – Это было по-настоящему здорово, – сказал Руле. – Думаю, мы уже ведем в счете. Я взглянул на него с каменным лицом. – Это не игра. – Знаю. Просто фигура речи. Послушайте, я обедаю вместе с Сесилом и матерью. Мы хотели бы, чтобы вы к нам присоединились. Я покачал головой: – Я обязан вас защищать, Льюис, но не обязан с вами обедать. Вынув из портфеля чековую книжку, я поспешил уйти прочь. Обойдя стол, приблизился к секретарше, чтобы выписать чек на пять тысяч. Не так жаль было денег, как неприятна предстоящая критика со стороны коллегии адвокатов, которая, я знал, следит за каждым упреком в неуважении к суду. Покончив с этим малоприятным делом, я повернулся и увидел, что Лорна с улыбкой ждет меня по ту сторону ограждения. Мы планировали пойти вместе пообедать, а затем ей придется отправиться обратно в свой офис на дому, занять боевой пост у телефона. Ведь через три дня я опять вернусь к работе и мне понадобятся клиенты. Чтобы укомплектовывать свой рабочий график, мне без нее не обойтись. – Чувствую, за ленч сегодня лучше заплатить мне, – с улыбкой заметила мой менеджер. Швырнув чековую книжку в стоявший на столе портфель, я закрыл его и через калитку подошел к Лорне. – Было бы неплохо. Затем бросил взгляд на скамью, где совсем недавно видел Лэнкфорда и Собел. Но теперь их там не было. Глава 29 На послеобеденном заседании прокурор начал представлять присяжным выстроенную обвинением версию, и очень скоро мне стала ясна стратегия Теда Минтона. Первыми четырьмя свидетелями были вызваны: диспетчер Службы спасения, двое патрульных, приехавших на вызов Реджи Кампо, и медик низшего звена, оказавший ей первую помощь перед отправкой в больницу. Ясно, что в расчете на предполагаемую стратегию защиты Тед Минтон хотел четко и недвусмысленно установить, что Кампо была зверски избита и действительно являлась жертвой в данном преступлении. Неплохая стратегия. В большинстве случаев ее хватило бы для достижения желаемого результата. Диспетчера-телефонистку Службы спасения привлекли главным образом в качестве статиста, дабы ознакомить аудиторию с уликой в виде зарегистрированного телефонного призыва Кампо о помощи. Отпечатанную расшифровку разговора раздали присяжным, чтобы они могли читать ее одновременно с прослушиванием хрипящей аудиозаписи. Я заявил протест на том основании, что прослушивание аудиозаписи, когда достаточно было бы письменной расшифровки, некорректно, поскольку имеет целью создание у присяжных заведомо предубежденного мнения, но судья живо отвела мой протест, еще прежде чем Минтон успел возразить. Запись прослушали, и было очевидно, что прокурор пошел с сильной карты, поскольку члены жюри замерли и в полнейшей сосредоточенности слушали, как Кампо кричит и молит о помощи. Ее голос звучал, как у человека, обезумевшего от страха. Именно это Минтон и намеревался продемонстрировать присяжным, и они не обманули его надежд. Я не рискнул подвергнуть диспетчершу перекрестному допросу, зная, что это могло бы дать Минтону возможность прокрутить запись снова. Диспетчера сменили двое патрульных полицейских. Их показания разнились, потому что, направленные диспетчером Службы спасения, они по прибытии в многоквартирный дом в Тарзане поделили обязанности. Одна оставалась рядом с жертвой, тогда как второй поднялся в квартиру и сковал наручниками человека, на котором сидели верхом двое соседей Кампо. Этим человеком и оказался Льюис Росс Руле. Офицер Вивьен Максвелл описала Кампо как взлохмаченную, избитую и перепуганную женщину. Кампо беспрестанно спрашивала, может ли она не опасаться и схвачен ли вломившийся к ней в дом бандит. Даже после того как ее заверили и в том и в другом, Кампо по-прежнему пребывала в страхе и помрачении – в какой-то момент даже уговаривала женщину-полицейского расчехлить пистолет и держать его наготове, на тот случай, если нападавший вырвется. Когда Минтон закончил опрашивать этих свидетелей, я встал, чтобы провести свой первый на судебном процессе перекрестный допрос. – Офицер Максвелл, – обратился я к женщине-полицейскому, – вы спрашивали мисс Кампо о том, что случилось? – Да, спрашивала. – Что именно вы ее спросили? – Я спросила, что произошло и кто сотворил с ней такое. Ну, вы понимаете – кто нанес ей побои. – Что она вам ответила? – В ее дверь постучался мужчина и, когда она открыла, ударил ее кулаком. Она сказала, что он ударил ее несколько раз, а затем выхватил нож. – Он выхватил нож после того, как ее ударил? – Да. Она была в тот момент ранена, перепугана и в тяжелом моральном состоянии. – Понимаю. Она сообщила вам, что это был за мужчина? – Нет, она заявила, что не знает этого человека. – Вы специально спрашивали, знаком ли он ей? – Да, и она ответила, что нет. – То есть в десять часов вечера она просто отворила дверь незнакомому человеку? – Она сформулировала это иначе. – Но, по вашим словам, она сообщила, что его не знает, верно? – Да. Так она выразилась. Она сказала: «Я не знаю, кто он такой». – Вы занесли это в ваш рапорт? – Да. Я приобщил рапорт патрульного полицейского к вещественным доказательствам защиты и попросил Максвелл зачитать выдержки из него присяжным. Эти выдержки включали слова Кампо, что нападение явилось ничем не спровоцированным и произошло от рук незнакомца. – «Жертва не знает человека, который на нее напал, и не понимает, почему подверглась нападению», – зачитала офицер Максвелл выдержку из своего собственного рапорта. Следующим давал показания напарник Максвелл, Джон Сантос. Он сообщил присяжным, что Кампо привела его в свою квартиру, где он обнаружил на полу, недалеко от входа, человека в полубессознательном состоянии. Его прижимали к полу двое соседей Кампо, Эдвард Тернер и Рональд Аткинс. Один из них сидел верхом на груди поверженного, другой – на ногах. Сантос показал, что у лежащего были измазаны кровью одежда и левая рука. Сантос засвидетельствовал тождество между тем поверженным и нынешним обвиняемым, Льюисом Россом Руле. Он добавил, что Руле выглядел как человек, пострадавший от контузии или повреждения головы и который вначале не реагировал на команды. Сантос перевернул его лицом вниз и сковал руки на спине наручниками. Затем полицейский взял пластиковый пакет для вещественных доказательств, находившийся у него в специальном кармане на ремне, и обернул им окровавленную руку Руле. Сантос показал, что один из мужчин, державших Руле, вручил ему складной фальцнож, который был раскрыт и имел кровь на рукоятке и на лезвии. Он добавил, что поместил в пакет для улик также и этот предмет и передал его детективу Мартину Буккеру, как только тот прибыл на место преступления. В ходе перекрестного допроса я задал Сантосу два вопроса: – Офицер, была ли кровь на правой руке обвиняемого? – Нет, на его правой руке крови не было, а иначе я обернул бы пакетом и ее. – Понимаю. Итак, имеется кровь на левой руке и нож с кровью на рукоятке. Не показалось ли вам тогда, что если бы обвиняемый держал этот нож, то он должен был бы держать его левой рукой? Минтон заявил протест, сказав, что Сантос всего-навсего патрульный полицейский и данный вопрос вне сферы его компетенции. Я возразил, что ответ на данный вопрос требует только здравого смысла, а не каких-либо специальных знаний. Судья отвела протест, и секретарь повторила мой вопрос свидетелю. – Мне так показалось, – ответил Сантос. Следующим давал показания медицинский работник Артур Метц. Он рассказал присяжным, как держалась Кампо, когда он оказывал ей помощь менее чем через полчаса после нападения, и о степени ее повреждений. На его взгляд, она претерпела три серьезных воздействия на лицо. Он также упомянул маленькую колотую рану у нее на шее. Все ранения он описал как неглубокие, но болезненные. На специальном пюпитре перед присяжными была выставлена в увеличенном виде фотография лица Кампо – та самая, которую я видел на самом первом судебном слушании. Я заявил протест, аргументируя тем, что данное фото наводит на предвзятое истолкование, поскольку изображение намного увеличено против естественных размеров, однако судья Фулбрайт отклонила мое возражение. Тогда, при перекрестном допросе Метца, я использовал фотографию, против которой только что возражал. – Когда вы говорили, что вам показалось, будто она претерпела три воздействия на лицо, что вы подразумевали под словом «воздействие»? – спросил я. – Ее чем-то ударили. Либо кулаком, либо каким-нибудь тупым предметом. – То есть, проще говоря, кто-то ударил ее три раза. Не могли бы вы с помощью лазерной указки показать на фотографии членам жюри места, где эти воздействия имели место? Я отстегнул от кармана своей рубашки лазерную указку и поднял ее повыше, показывая судье. Она дала мне разрешение отнести ее Метцу. Я включил указку и передал ему. Тот поместил красный светящийся кончик лазерного луча на изображение разбитого лица Кампо и круговыми движениями обвел три зоны, куда, по его мнению, наносились удары. Он обвел правый глаз, правую щеку и область, включающую правую сторону рта и носа. – Благодарю вас, – произнес я, забирая у него указку и возвращаясь за кафедру. – Итак, если все три удара пришлись по правой стороне ее лица, то они должны были исходить с левой стороны нападавшего, верно? Минтон заявил протест, пояснив, что вопрос находится вне сферы компетенции свидетеля. И вновь я в качестве аргументации апеллировал к здравому смыслу, а судья отвела возражение прокурора. – Если нападавший находился к ней лицом, удар должен был исходить слева, – сказал Метц. – Разве что он бил ее тыльной стороной руки. Тогда, конечно, он мог нанести его и правой. Свидетель закивал, довольный собой. Он, видимо, считал, что помогает обвинению, но слегка перебарщивал в своих стараниях и тем самым скорее помогал защите. – Нападавший трижды ударил мисс Кампо тыльной стороной ладони, вызвав при этом такие повреждения? Я указал на фото на экспозиционной подставке. Метц пожал плечами, осознав, что, пожалуй, был не так уж полезен обвинению. – Вероятно. – Вероятно, – повторил я. – Ну а можете вы предположить какую-либо другую возможность, объясняющую столь сильные повреждения, кроме прямых ударов левой? Метц опять пожал плечами. Он был не очень-то внушительным свидетелем, особенно после двух копов и диспетчера, которые были весьма точны в своих показаниях. – А если бы мисс Кампо понадобилось самой ударить себя по лицу кулаком? Не пришлось ли бы ей тогда действовать правой ру… – Ваша честь, это неслыханно! – стремительно вскочил со своего места Минтон. – Предположить, что жертва сама учинила над собой подобное, – это не только публичное оскорбление суда, но и всех жертв насильственных преступлений вообще! Мистер Холлер опустился до… – Свидетель сказал, что все вероятно, – возразил я, стараясь приглушить этот фонтан демагогии. – Я пытаюсь рассмотреть… – Возражение принимается! – оборвала дискуссию Фулбрайт. – Мистер Холлер, не развивайте эту тему, если только вами не руководит нечто большее, чем чисто исследовательский интерес. – Да, ваша честь. Больше нет вопросов. Я вернулся за стол, посмотрел на присяжных и по их лицам понял, что допустил ошибку. Достигнутый положительный эффект я превратил в отрицательный. Очко, набранное мной при вопросе о преступнике-левше, нейтрализовалось предположением, что пострадавшая сама разбила себе лицо. Три женщины из числа присяжных были особенно мной недовольны. Тем не менее, я постарался сфокусироваться на положительной стороне дела. Приятно заранее знать чувства присяжных – прежде чем сама Кампо взойдет на свидетельскую трибуну и я задам ей аналогичный вопрос. Руле подался ко мне и зашептал: – Какого черта вы вытворяете? Я молча повернулся к нему спиной и обвел взглядом зал. Он был почти пуст. Лэнкфорд и Собел не вернулись, репортеры тоже ушли. Оставалось лишь несколько случайных зевак, похожих на произвольное сборище пенсионеров, студентов-правоведов и юристов, пережидающих, пока начнутся слушания с их участием в других залах. Но я рассчитывал, что один из этих зевак являлся «подсадной уткой» со второго этажа, из канцелярии окружного прокурора. Тед Минтон, наверное, и совершал сегодня самостоятельный полет, без инструктора, но я подозревал, что его босс захочет присмотреть за ним и за делом, которое он ведет. Я знал, что играю не только на жюри присяжных, но и на соглядатая. По плану к концу судебного процесса я должен был посеять панику у представителей второго этажа, которая рикошетом отзовется в Минтоне и вынудит молодого прокурора пойти на крайние меры. Собственно, крайних мер я и добивался. Послеобеденное заседание продолжалось. Минтону предстояло еще научиться ведению дела и манипулированию присяжными – такому, что приходит с годами и опытом судебных заседаний. Я смотрел в оба на скамью присяжных – туда, где сидели подлинные судьи, – и видел, что члены жюри начинали скучать по мере того, как свидетели выходили давать свои показания, в мельчайших подробностях совпадавшие с предыдущим прямолинейным изложением событий той ночи обвинителем. Сам я задавал мало перекрёстных вопросов и старался поддерживать на лице выражение, имитирующее выражения лиц присяжных. Минтон явно стремился приберечь свой самый убойный, веский и убедительный материал для второго дня. Тогда он, очевидно, вызовет ведущего детектива по делу, Мартина Буккера, чтобы тот свел вместе все детали, а вслед за ним – жертву, Реджину Кампо, чтобы та окончательно довела всю картину преступления до сознания присяжных. Метод, хорошо зарекомендовавший себя на практике: завершать дело на силовой и эмоциональной ноте, – и он оправдывал себя в девяноста процентах случаев. Но из-за этого метода первый день двигался с черепашьей скоростью. К концу дня процесс оживился – вызвали последнего свидетеля. Минтон пригласил на свидетельскую трибуну Чарлза Тэлбота, который снял Реджину Кампо в «Морган» вечером шестого марта и ушел вместе с ней на квартиру. В сущности, Тэлбот мало что мог предложить обвинению. Он был вызван в суд главным образом для того, чтобы засвидетельствовать: когда он выходил от Кампо, та находилась в добром здравии. В общем-то ни за чем больше. Однако его появление спасло суд от начинавшей воцаряться скуки. Причина в том, что Тэлбот в своем лице явил присяжным человека абсолютно иного образа жизни, совершенно противоположного их собственному, а присяжным всегда любопытно заглянуть по ту сторону. Тэлботу пятьдесят пять лет. У него крашеные светлые волосы, которые никого не ввели в заблуждение, и полусмазанные татуировки морского содержания на обоих предплечьях. Он был двадцать лет как разведен и владел круглосуточным магазинчиком под названием «Квик-Квик». Бизнес обеспечивал ему достаточные жизненные средства и комфортный образ жизни: он имел квартиру в Уорнер-центре, последнюю модель «корвета» и возможность вести ночную жизнь, в том числе широкий выбор городских поставщиц сексуальных услуг. Все это Минтон обозначил в самом начале своего прямого допроса. Можно было буквально почувствовать, как воздух застыл в зале суда, когда присяжные жадно впились взорами в Тэлбота. Затем прокурор быстро подвел свидетеля к событиям 6 марта, и тот стал рассказывать, как подцепил Реджи Кампо в баре «Морган» на бульваре Вентура. – Вы знали мисс Кампо до того, как встретились с ней вечером? – Нет, не знал. – Как вы познакомились с ней в баре? – Я просто позвонил ей и сказал, что хочу провести с ней время, а она предложила встретиться в «Моргане», Мне было знакомо это место, поэтому я сказал: «Нет проблем». – А как вы ей позвонили? – По телефону. Несколько присяжных засмеялись. – Прошу прощения, я понимаю, что вы для этого воспользовались телефоном. Я имею в виду, откуда вы узнали, как с ней связаться? – Увидел ее рекламу на веб-сайте, и мне понравилось. Я взял и позвонил ей, мы назначили встречу. Очень просто. Ее номер был в объявлении. – Вы встретились в «Моргане»? – Да, она сказала, что там назначает свои свидания. Я пришел туда, мы выпили по паре коктейлей, поболтали, понравились друг другу – ну и все. И оттуда отправились к ней домой. – Отправившись к ней на квартиру, вы вступали там с ней в сексуальные отношения? – Ясное дело, вступал. Зачем бы я стал приходить? – Вы ей заплатили? – Четыре сотни баксов. Она того стоила. Я увидел, как лицо одного из мужчин-присяжных заливается краской, и понял, что правильно оценил его во время отборочной сессии на прошлой неделе. Мне сразу захотелось иметь его в составе нашего жюри, ведь он принес с собой Библию и читал ее, пока проходили собеседования с кандидатами. Минтон не обратил на это внимания, поскольку фокусировался лишь на кандидатах в момент опроса. Но я углядел Библию, и когда подошла очередь этого человека, задал ему мало вопросов. Я посчитал, что его легко будет восстановить против жертвы по причине рода ее занятий. Сейчас его вспыхнувшее лицо подтвердило это. – В какое время вы покинули ее квартиру? – спросил Минтон. – Где-то без пяти десять. – Она сообщила вам, что ждет прихода другого человека? – Нет, она ничего об этом не говорила. По правде сказать, судя по поведению, она вроде как собралась уже завязать на этот вечер. Я встал и заявил возражение: – Не думаю, что мистер Тэлбот компетентен оценить по поведению мисс Кампо, каковы были ее дальнейшие планы. – Возражение принято, – произнесла судья прежде, чем Минтон успел выдвинуть контрдовод. Обвинитель продолжил: – Мистер Тэлбот, не могли бы вы описать, в каком состоянии вы оставили мисс Кампо, когда покидали ее незадолго до десяти часов вечера 6 марта? – В полностью удовлетворенном. В зале суда раздался громкий взрыв хохота, и Тэлбот с гордостью улыбнулся. Я проверил, как себя чувствует человек с Библией, и у него был такой вид, словно ему намертво свело челюсти. – Мистер Тэлбот, – сказал Минтон. – Я имею в виду состояние ее здоровья. Не было ли на ней телесных повреждений или кровоподтеков, когда вы уходили? – Нет, она была в полном порядке. Когда я уходил, она была как огурчик. А все потому, что я знаю, как их окучивать. Он улыбнулся, гордый своими речевыми оборотами. На сей раз смеха не последовало, и судья решила, что с нее довольно его двусмысленностей. Она призвала его держать свои цветистые высказывания при себе. – Извините, судья, – промолвил он. – Мистер Тэлбот, – продолжил Минтон. – Мисс Кампо не была ранена, когда вы ее покидали? – Нет. – И не в крови? – Нет. – И вы ее не били и никак физически на нее не воздействовали? – Нет же. Все, что мы делали, было по взаимному согласию и к обоюдному удовольствию. – Благодарю вас, мистер Тэлбот. Прежде чем подняться с места, я несколько секунд смотрел в свои записи. Нарочно хотел взять интервал, чтобы четко обозначить границу между прямым допросом и перекрестным. – Мистер Холлер, – подстегнула судья. – Вы желаете подвергнуть свидетеля перекрестному допросу? Я встал и двинулся к возвышению. – Да, ваша честь. Я положил блокнот на крышку кафедры перед собой и посмотрел на Тэлбота. Тот в ответ все еще приятно улыбался, но я знал, что не долго ему оставалось меня любить. – Мистер Тэлбот, вы правша или левша? – Левша. – Левша, – эхом отозвался я. – А разве не правда, что вечером шестого марта, перед тем как вы покинули квартиру Реджины Кампо, она попросила вас неоднократно ударить ее кулаком в лицо? Минтон вскочил: – Ваша честь, нет никаких оснований для подобного рода вопросов! Мистер Холлер просто пытается замутить воду с помощью подобных вопиющих заявлений, замаскированных под вопросы! Судья вопрошающе посмотрела на меня. – Судья, это часть той концепции защиты, которую я обрисовал в своей вступительной речи. – Я намерена разрешить. Только будьте кратким, мистер Холлер. Вопрос был повторен Тэлботу. – Это неправда, – натянуто усмехнулся тот и покачал головой. – В жизни я не причинил боли женщине. – Вы ударили ее кулаком трижды, не так ли, мистер Тэлбот? – Нет, я этого не делал. Ложь. – Вы заявили, что никогда в жизни не причинили боли женщине. – Верно. Никогда. – Вам знакома проститутка по имени Шакилла Бартон? Тэлботу пришлось подумать, прежде чем ответить. – Не помню такой. – На веб-сайте, где она размещает рекламу своих услуг, она пользуется именем Шакилла Шэклз. Теперь припоминаете, мистер Тэлбот? – О'кей… да. Пожалуй, да. – Вы когда-нибудь пользовались ее услугами как проститутки? – Один раз. – Когда именно? – Наверное, год назад. – Вы не причиняли ей в тот раз боли? – Нет. – А если бы она пришла в зал суда и сообщила, что на самом деле вы причиняли ей боль, ударив кулаком левой руки, она бы солгала? – Солгала бы, да еще как! Да, я ее опробовал, и мне не понравились эти садомазо штучки. Я человек доброй воли, истинный миссионер. Я ее и пальцем не тронул. – Не тронули? – Я хочу сказать, не бил ее кулаком и не применял никакого насилия. – Благодарю вас, мистер Тэлбот. Я сел на место. Прокурор не озаботился возобновлением прямого допроса свидетеля, и Тэлбота отпустили. Минтон сказал судье, что в ходе изложения обвинительной версии ему осталось представить еще двух свидетелей, но что их показания будут продолжительными. Судья Фулбрайт сверилась с часами и объявила на сегодня перерыв, отложив рассмотрение дела до завтра. Итак, у обвинения оставалось два свидетеля. Я знал, что это детектив Буккер и сама пострадавшая, Реджи Кампо. Похоже, что Минтон собирался обойтись без показаний тюремного стукача, которого ранее упрятал в режимную больницу, в программу реабилитации наркоманов. Имя Дуэйна Корлисса так и не всплыло – ни в списке свидетелей, ни в каких-либо еще материалах, официально переданных защите обвинением. Я подумал: может, Минтон узнал о Корлиссе те же компрометирующие факты, что успел нарыть и Анхель Левин перед смертью? В любом случае ясно, что Корлисс отброшен обвинением за ненадобностью. И значит, мне требовалось это изменить. Собирая в портфель бумаги и документы, я решил поговорить с Руле. Он сидел, ожидая, когда я его отпущу. – Итак, что вы думаете? – спросил я. – Я думаю, что вы сработали очень хорошо. Создали немало моментов обоснованного сомнения. Я щелкнул замками своего кейса. – Сегодня я только заронил семена. Завтра они дадут ростки, а в среду расцветут пышным цветом. Вы еще ничего не видели. Я встал и поднял кейс со стола. Он был тяжелым от кучи документов и моего компьютера. – Увидимся завтра! – бросил я и вышел из-за ограждения. Сесил Доббс и Мэри Виндзор ждали Руле в холле, перед дверями в зал суда. Когда я появился, они ринулись ко мне. – До завтра! – бросил им я, проходя мимо. – Постойте, погодите минуту! – окликнул сзади Доббс. Я обернулся. – Мы стоим здесь как пришитые, – произнес он, догоняя меня вместе с Виндзор. – Как там дела? Я пожал плечами: – Пока что идет изложение версии обвинения. Единственное, чем я занимаюсь, – раскладываю наживки, плету сети, заявляю возражения. Завтра, видимо, настанет наша очередь. А в среду мы двинемся в наступление и отправим их в нокаут. Мне нужно подготовиться. Направляясь к лифту, я увидел, что несколько присяжных с нашего процесса опередили меня и тоже собираются ехать вниз. Среди них находилась и наш добровольный арбитр. Я зашел в соседнюю туалетную комнату, чтобы не пришлось спускаться вместе с ними. Поставил портфель на стойку между раковинами и вымыл лицо и руки. Взглянул на себя в зеркало, стараясь обнаружить признаки стресса от судебного дела и всего, что с ним связано. Нашел, что выгляжу вполне приемлемо. Достаточно нормальным и спокойным для судебного адвоката, играющего против обвинения и против своего клиента одновременно. Холодная вода подействовала благотворно: я почувствовал себя свежим, – и вышел, надеясь, что присяжные уже уехали. Их там действительно не было. Вместо них на площадке у лифтов стояли Лэнкфорд и Собел. Лэнкфорд держал в руке пачку бумаг. – Вот и вы, – произнес он. – Мы вас ждали. Глава 30 Документ, что вручил мне Лэнкфорд, оказался ордером на обыск. Он давал полиции полномочия обыскать мой дом, офис и машину на предмет обнаружения пистолета 22-го калибра, системы «Кольт», модели «Вудсман спорт» с серийным номером 656300081-52. В санкции на обыск говорилось, что предположительно данный пистолет является орудием убийства Анхеля А. Левина 12 апреля сего года. Лэнкфорд предъявил мне ордер с гордой ухмылкой на лице. Я изо всех сил постарался вести себя так, словно это самая обычная вещь. Такая, с которой я имею дело через день, а по пятницам – дважды. Но, по правде сказать, у меня едва не подгибались колени. – Как вы это получили? – спросил я. Абсурдная реакция на абсурдный момент. – Подписано, скреплено печатью и доставлено по назначению, – ответил Лэнкфорд. – Ну так с чего желаете начать? Автомобиль ведь у вас с собой? Тот «линкольн», в котором вас развозят повсюду как дорогую проститутку. Я проверил подпись на последней странице и увидел, что это судья какого-то глендейлского карликового суда, о котором я никогда не слышал. Они обратились к местному, и он сообразил, что, когда настанет время выборов, ему пригодится поддержка полиции. Я начал оправляться от шока. Может, этот обыск просто блеф? – Чушь собачья, – сказал я. – Ваш ордер противоречит Уголовному кодексу. Я мог бы аннулировать его за десять минут. – Судье Фулбрайт он показался вполне законным, – промолвил Лэнкфорд. – Фулбрайт? Какое она имеет в этому отношение? – Ну, мы знали, что вы участвуете в судебном процессе, поэтому решили, что нам следует спросить у нее, приемлемо ли предъявлять вам этот ордер. Не хотелось ссориться с такой дамой, сами понимаете. Она заявила, что если по окончании судебного заседания – то она не возражает. И ни слова не добавила об Уголовном кодексе или о чем-либо еще. Наверное, они ходили к Фулбрайт в обеденный перерыв, сразу после того, как я видел их в зале заседания. Я догадывался, что это идея Собел – все-таки сначала посоветоваться с судьей. Такой тип, как Лэнкфорд, был бы только рад вытащить меня прямо из зала суда и сорвать судебный процесс. Мне пришлось соображать быстро. Я взглянул на Собел – она внушала мне больше симпатий. – Я сейчас нахожусь в середине трехдневного судебного процесса, – произнес я. – Не могли бы мы отложить это до четверга? – Черта с два! – рявкнул Лэнкфорд, прежде чем его напарница успела что-либо ответить. – Мы не выпустим вас из виду до тех пор, пока не проведем обыск. Мы не намерены предоставить вам время избавиться от оружия. Итак, где ваш автомобиль, адвокат из «линкольна»? Я проверил, как написана санкция на обыск. Ей полагалось быть очень специфической, и мне подфартило. В ней изложено требование на обыск «линкольна» с калифорнийским номером. Я сообразил, что кто-то, видимо, записал номер автомобиля в тот день, когда меня вызвали в дом Анхеля Левина прямо со стадиона «Доджер». Потому что речь в этой бумаге шла о старом «линкольне», о том, на котором я ездил в тот день. – Автомобиль у меня дома. Когда я на судебном процессе, я не пользуюсь услугами шофера. Сегодня утром я приехал на машине моего клиента и обратно тоже собирался ехать вместе с ним. Вероятно, он ждет меня внизу. Разумеется, я солгал. Тот «линкольн», на котором я приехал, стоял в гараже здания суда. Но я не мог позволить копам его обыскивать, поскольку там действительно лежал пистолет, в подлокотнике заднего сиденья. Не тот пистолет, который они искали, а его замена. После убийства Анхеля Левина и после того, как я обнаружил, что мой пистолет исчез, я попросил Эрла Бриггса достать мне оружие для защиты. Я знал, что если обратиться к Эрлу, то не придется дожидаться десять дней. Но я не знал уголовную историю этого пистолета, а также зарегистрирован ли он, и мне совсем не хотелось выяснять это с помощью глендейлской полиции. Но мне подфартило, потому что «линкольн» с пистолетом внутри не был тем «линкольном», который указывался в ордере на обыск. Указанный же автомобиль стоял у меня дома, в гараже, в ожидании потенциального покупателя из службы проката лимузинов, чтобы тот пришел и осмотрел его. И именно этот «линкольн» предписывалось обыскать. Лэнкфорд забрал у меня ордер и сунул к себе во внутренний карман. – Не беспокойтесь о том, кто вас повезет, – сказал он. – Мы вас доставим. Поехали. Спускаясь на лифте и выходя из здания, мы, слава Богу, не столкнулись с Руле или его свитой. И вскоре я уже ехал на заднем сиденье «гранд-маркиза», думая, что сделал правильный выбор, приобретя «линкольн». В «линкольне» просторнее, и езда более плавная. Вел машину Лэнкфорд, а я сидел позади него. Окна были задвинуты, и было слышно, как он жует резинку. – Можно мне еще раз взглянуть на ордер? – спросил я. Лэнкфорд не пошевельнулся. – Учтите, я не намерен пускать вас в дом, пока не получу возможность досконально ознакомиться с ордером. Я мог бы сделать это по дороге и сэкономить вам время. А иначе… Лэнкфорд вытащил ордер из кармана и передал мне через плечо. Я понимал, почему он колебался. Обычно в ходатайстве об ордере копам полагалось полностью излагать все детали расследования, дабы убедить судью, что для ордера имеются достаточные основания. Они не любили, чтобы объект этот ордер читал, поскольку это выдавало их планы и лишало преимущества. Проезжая мимо большой автостоянки на бульваре Ван-Нуйс, я посмотрел в окно. На постаменте перед дилерским центром «Линкольн» красовалась новая модель лимузина. Я снова опустил взгляд на ордер, открыл его на разделе «Резюме» и стал читать. Лэнкфорд и Собел проделали неплохую работу, надо отдать им должное. Одна – я подозревал, что это была именно Собел, – занялась аспектом выстрела, заложила мое имя в автоматизированную систему обработки данных по огнестрельному оружию и вытащила призовой номер. Компьютер сообщил, что я зарегистрирован как владелец пистолета той же самой марки и модели, что и орудие убийства. Бойкий ход, но он все равно не создавал достаточных оснований. Фирма «Кольт» производила пистолет модели «Вудсман» свыше шестидесяти лет. Это означало, что их было произведено, наверное, с миллион – и, значит, мог быть миллион подозреваемых. Итак, сначала получили тонкий дымок, потом еще потерли друг о друга палочки, чтобы получить желаемое пламя. В прилагаемом кратком ходатайстве утверждалось, будто я укрыл от следователей факт владения оружием указанной марки. Там говорилось также, что я сфабриковал алиби, когда меня первоначально допрашивали по поводу смерти Левина, затем сделал попытку направить следствие по ложному пути, подсунув липовый след наркодилера Гектора Арранде Мойи. Хотя мотив не является достаточным основанием для получения ордера, полицейские все равно подверстали в свое резюме для ходатайства некий мотив – утверждая, что жертва убийства, Анхель Левин, принуждал меня давать ему задания следовательского характера, а я отказывался ему платить по завершении этих расследований. Но не это вопиющее утверждение имело решающее значение. Ключевым пунктом обоснования заявки на обыск оказался факт фабрикации мною своего алиби. Дескать, по моим словам, во время убийства я находился дома, но этому утверждению противоречило сообщение на моем домашнем телефоне, поступившее перед предполагаемым временем убийства, и это доказывало, что дома меня не было. В общем, я лжец. Я медленно прочитал формулировку дважды, но мой гнев не утихал. Швырнул ордер рядом с собой на сиденье. – В каком-то отношении действительно жаль, что я не искомый вами убийца, – произнес я. – Да? Это почему же? – отозвался Лэнкфорд. – Потому что этот ордер – кусок дерьма, и вы оба это знаете. Он не выдерживает никакой критики. Я сказал вам, что телефонное сообщение поступило, когда я уже беседовал по телефону – что может быть проверено и доказано. Только вы поленились или не хотели это проверять, поскольку тогда было бы трудновато получить ордер – даже у вашего карманного судьишки из Глендейла. Ваша ложь свидетельствует как о вашей профессиональной халатности, так и о нарушении закона. Это документ, не имеющий юридической силы. – Я сидел позади Лэнкфорда, и мне лучше была видна Собел. Говоря все это, я наблюдал за ее лицом в поисках признаков сомнения. – А предположение, что Анхель вымогал у меня работу и я не желал платить, просто анекдот. Вымогал – с помощью чего? И за что я ему не заплатил? Я платил ему всякий раз, как получал выставленный счет. Парень, говорю тебе: если вот так вы работаете по всем уголовным делам, то мне пора открывать свой филиал в Глендейле. Я запихну этот ордер прямо в задницу вашему начальнику. – Вы солгали насчет пистолета, – проговорил Лэнкфорд. – И у вас были деньги Левина. Они значатся у вас в приходно-расходной книге. Четыре штуки баксов. – Я ни о чем не лгал. Вы ни разу не спрашивали меня о пистолете. – Солгали по умолчанию. – Чушь собачья! – Четыре куска. – Ах да, четыре куска. Убил его, пожалев четыре тысячи! – воскликнул я с сарказмом. – Вот тут вы меня подловили, детектив. Это мотив. Но думаю, вам и в голову не пришло проверить, выставлял ли он мне на тот момент счет на четыре штуки. Или посмотреть, оплатил ли я ему только что выставленный, за неделю до смерти, счет-фактуру на шесть тысяч долларов. Лэнкфорд был непоколебим. Но я увидел, как сомнение начинает проявляться на лице Собел. – Не имеет значения, сколько и когда вы ему платили, – сказал Лэнкфорд. – Шантажист никогда не бывает удовлетворен. Невозможно прекратить платить, пока не достигнешь точки необратимости. Вот в чем вся штука. В точке необратимости. Я потряс головой. – А какой же компромат он имел на меня, что вынуждал давать ему работу и платить вплоть до точки необратимости? Лэнкфорд и Собел обменялись взглядами, и Лэнкфорд кивнул. Собел достала из кейса файл и протянула его мне через спинку сиденья. – Посмотрите, – предложил Лэнкфорд. – Вы проглядели это, когда обыскивали место преступления. Он спрятал это в ящике комода. Я раскрыл папку и увидел, что она содержит несколько цветных фотографий восемь на десять. Снимки сделаны издали, и на каждом изображен я. Фотографировавший следил за моим «линкольном» несколько дней и в диапазоне нескольких миль, причем на каждом снимке зафиксировано время. Я был запечатлен с различными персонами, в которых легко узнал своих клиентов. Проститутки, уличные наркодилеры и «ангелы дорог». Запечатленные моменты можно было интерпретировать как подозрительные, поскольку они отображали какой-нибудь краткий миг времени: мужчина-проститутка в мини-шортах, высаживающийся с заднего сиденья моего «линкольна»; Тедди Фогель, передающий мне в машину толстую пачку наличных через окно. Я захлопнул папку и швырнул ее обратно через спинку сиденья. – Вы меня разыгрываете? Вы хотите сказать, что Анхель шантажировал меня вот этим? Что он вымогал у меня деньги при помощи вот этой туфты? Люди – мои клиенты. Это шутка, или я чего-нибудь не понимаю? – Калифорнийская коллегия адвокатов может не посчитать это шуткой, – возразил Лэнкфорд. – Мы слышали, что вы в натянутых отношениях с коллегией. И Левин знал это. Он это использовал. Я потряс головой, словно стараясь избавиться от наваждения. – Невероятно! Я знал, что мне нужно перестать говорить. Я с самого начала повел себя неправильно с этими людьми. Понимал, что мне надо просто захлопнуть рот и таким образом выйти из затруднительного положения. Но я испытывал необоримую, можно сказать, всепоглощающую потребность их убедить. Я начинал сознавать, почему так много уголовных дел стряпается в комнатах для допросов при полицейских участках. Люди просто не умеют вовремя заткнуться. Я попытался определить места, где сделаны находящиеся в папке снимки, вспомнить, к чему они относились. Фогель, вручающий мне свиток купюр на автостоянке перед стриптиз-клубом «Ангелов», на бульваре Сепульведа. Это произошло уже после суда над Гарольдом Кейси, и Фогель платил мне тогда за подачу апелляции. Мужчину, зарабатывавшего на жизнь проституцией, звали Терри Джонс, и я представлял его в деле, где ему вменялось приставание к людям на улице, – это случилось в первую неделю апреля. Мне пришлось тогда разыскивать его прямо на бульваре Санта-Моника накануне судебного заседания, чтобы убедиться, что он на него явится. Ясно, что все снимки сделаны в промежутке времени между тем утром, когда я взялся за дело Руле, и моментом, когда убили Анхеля Левина. Затем убийца подбросил их на место преступления. Все это являлось частью гнусного плана Руле держать меня под контролем. Снабдить полицию всем необходимым для того, чтобы повесить убийство Левина на меня. Почти всем – кроме орудия убийства. До тех пор пока Руле держал у себя под спудом это оружие – он держал в руках и меня. И хотя этот замысел повергал меня в бездны отчаяния, я не мог не восхищаться его дьявольским хитроумием. Я попытался опустить стекло в машине, но кнопка не работала. Попросил Собел открыть окно, и она выполнила мою просьбу. В автомобиль стал задувать свежий ветер. Вскоре Лэнкфорд посмотрел на меня в зеркало заднего обзора и попытался начать разговор с другой стороны. – Мы проследили историю этого «вудсмана», – сказал он. – Вы ведь знаете, кто владел им когда-то, не правда ли? – Микки Коэн, – небрежно ответил я как о чем-то само собой разумеющемся, пялясь на отвесные склоны Лорен-каньона. – Как к вам попал пистолет Микки Коэна? Я ответил, все так же не отводя глаз от окна: – Мой отец был адвокатом, а Микки Коэн – его клиентом. Лэнкфорд присвистнул. Коэн был одним из самых знаменитых гангстеров, когда-либо называвших Лос-Анджелес своей родиной. Он был из тех времен, когда гангстеры соперничали с кинозвездами за броские заголовки газет. – И что же? Он прямо так и подарил вашему старику пистолет? – Коэн обвинялся в нападении с применением огнестрельного оружия, и мой отец защищал его. Коэн утверждал, что это самооборона. Был процесс, и мой отец добился вердикта «невиновен». Когда оружие было возвращено, Микки отдал его моему отцу. Что-то вроде подарка на память, если можно так выразиться. – А ваш старик когда-нибудь интересовался, скольких людей этот Мик угрохал из своего пистолета? – Не знаю. Я, в сущности, не знал своего отца. – А как насчет Коэна? С ним вы когда-нибудь встречались? – Мой отец представлял его в суде еще до того, как я вообще появился на свет. Пистолет перешел ко мне по наследству. Неизвестно, почему отец решил завещать его мне. Мне было всего пять лет, когда он умер. – А вы, значит, выросли и стали адвокатом, как милый старый папочка, и, будучи хорошим адвокатом, зарегистрировали оружие. – Я подумал, что, если его когда-нибудь украдут или с ним что-нибудь еще случится, мне бы хотелось иметь возможность вернуть его. Далее на Фэрхольм-драйв. Мы начали подниматься в гору, к моему дому. После чего я выдал им скверные новости: – Спасибо, что подвезли. Вы, ребята, конечно, можете обыскивать мой дом, и кабинет, и автомобиль сколько захочется. Но должен сообщить: вы зря теряете время. Я не только не тот человек, который вам нужен, но и никакого пистолета вы тут не найдете. Я увидел, как голова Лэнкфорда, снова бросившего на меня взгляд в зеркало заднего вида, дернулась вверх. – Это почему же, советник? Вы уже от него избавились? – Потому что пистолет был украден из моего дома и где он, я не знаю. Лэнкфорд засмеялся. Я прямо-таки видел радость в его глазах. – Ну да, украден… Как удобно. Когда это случилось? – Затрудняюсь ответить. Я годами не проверял наличие пистолета. – Вы обратились по этому поводу в полицию или подали заявление в страховую компанию? – Нет. – Значит, кто-то приходит и крадет у вас пистолет Микки Коэна, а вы об этом даже не заявляете. Особенно после того, как только что сказали нам, будто зарегистрировали пистолет на свое имя, на случай если такая вещь приключится. Вы же юрист. Вам не кажется, что подобное заявление звучит странно из ваших уст? – Согласен, но только я знаю, кто его украл. Это сделал один клиент. Он сам сообщил мне, что украл пистолет и если я пойду на него заявлять, то это будет означать попрание клиентского доверия, поскольку мое обращение в полицию приведет к его аресту. Что-то вроде заколдованного круга, детектив. Собел обернулась и посмотрела на меня. Наверное, она подумала, что я сымпровизировал все это, сочинил прямо на ходу. – Звучит как юридическая тарабарщина и полная чушь, Холлер, – усмехнулся Лэнкфорд. – Но это правда. Мы приехали. Паркуйтесь прямо перед гаражом. Лэнкфорд подвел автомобиль на пятачок перед моим гаражом и заглушил мотор. Прежде чем выйти, он обернулся и произнес: – Какой клиент украл пистолет? – Я уже сказал: не могу вам этого раскрыть. – О'кей, на данный момент ваш единственный клиент – Руле, не так ли? – У меня много клиентов. Но я не могу назвать вам имя. – Как вы считаете, не следует ли нам отследить маршруты его передвижений по браслету и посмотреть, не бывал ли он в последнее время в ваших краях? – Делайте что хотите. Он действительно был здесь. У нас однажды состоялось тут совещание. В моем в кабинете. – Может, тогда он его и взял? – Я не сказал вам, что он его взял, детектив. – Да… Что ж, так или иначе, этот браслет исключает участие Руле в убийстве Левина. Мы проверяли эту «Джи-пи-эс». Выходит, единственным подозреваемым остаетесь вы, советник. – А вы остаетесь попусту терять время. Я вдруг подумал кое-что о ножном браслете Руле, но постарался этого не показать. Наверное, некий намек на разгадку его фокуса в стиле Гудини. Я хотел сам проверить это позже. – Мы что, так и будем здесь сидеть? Лэнкфорд отвернулся от меня и вышел из машины. Потом отпер мою дверцу, поскольку внутренняя ручка была заблокирована, чтобы можно было перевозить подозреваемых и арестованных. Я посмотрел на обоих детективов. – Хотите, чтобы я показал вам футляр из-под пистолета? Увидев, что он пуст, вы сможете уехать и сэкономить нам всем время. – Не так быстро, советник, – сказал Лэнкфорд. – Мы собираемся прочесать тут все. Я возьмусь за автомобиль, а детектив Собел займется домом. Я покачал головой: – Не так быстро, детектив. Я вам не доверяю. Ордер ваш подозрительный. Сами вы мне тоже подозрительны. Оставайтесь вместе, так чтобы я мог наблюдать за вами обоими, либо подождите, пока я вызову сюда второго наблюдателя. Мой менеджер появится через десять минут. Я вызову ее, чтобы за вами проследила, а вы спросите ее, звонила ли она мне в то утро, когда убили Анхеля Левина. Лицо Лэнкфорда потемнело от обиды и гнева, но он сдержался. Я решил дожать его. Достал мобильник и открыл его. – Но только сначала позвоню вашему судье и проверю, действительно ли… – Ладно, – решил Лэнкфорд. – Начнем с машины. Вместе. Потом перейдем к дому. Я закрыл телефон и убрал его в карман. – Отлично. Подойдя к клавишной панели на стене гаража, я набрал комбинацию цифр, и дверь стала отъезжать вверх, открывая взору черно-синий «линкольн», дожидающийся осмотра покупателя. Лэнкфорд посмотрел на номер и сердито покачал головой. – Да, верно. Он шагнул в гараж, его лицо все еще было напряжено от сдерживаемого гнева. Я решил разрядить обстановку. – Послушайте, детектив. Знаете, в чем разница между сомом и судебным адвокатом? Он злобно уставился на номерной знак моего «линкольна». – Один – придонный падальщик, – продолжил я. – А другой – рыба. Какой-то миг его лицо оставалось каменным, затем оно растянулось в улыбке, и он разразился резким, неприятным хохотом. В гараж вошла Собел, не слышавшая шутки. – Что такое? – спросила она. – Я потом тебе расскажу, – ответил Лэнкфорд. Глава 31 Им потребовалось полчаса, чтобы обыскать «линкольн» и перейти в дом, где они начали с кабинета. Все это время я лишь наблюдал, вступая в беседу, когда приходилось давать комментарий о чем-либо, вызвавшем заминку в их поисках. Они мало общались между собой, и становилось все яснее, что между напарниками существует некий разлад относительно направления, в котором Лэнкфорд повел расследование. В какой-то момент обыска Лэнкфорд получил звонок по мобильному и вышел на веранду поговорить без свидетелей. Шторы на застекленной двери были подняты, и, стоя в коридоре, я мог, глядя в одну сторону, видеть, как он торчит там и разговаривает, а глядя в другую – наблюдать за Собел в моем кабинете. – Вам все это не очень-то по душе, не правда ли? – обратился я к ней, когда ее партнер не слышал моих слов. – Не имеет значения, как я к этому отношусь. Мы расследуем дело, вот и все. – Ваш напарник всегда так держится или только с адвокатами? – В прошлом году он потратил пятьдесят тысяч на адвоката, пытаясь добиться опекунства над своими детьми, но так и не смог. Перед этим мы проиграли крупное дело об убийстве – из-за юридических формальностей. Я понимающе кивнул: – И он возложил вину на адвоката. Но кто нарушил правила? Она не ответила, и это подтвердило, что именно Лэнкфорд совершил юридическую оплошность. – Картина ясна, – промолвил я. Я снова посмотрел в сторону крыльца, узнать, как там Лэнкфорд. Он нетерпеливо жестикулировал, точно стараясь объяснить что-то недоумку. Наверное, тому самому адвокату по вопросам опеки. Я решил сменить тему: – Вам не кажется, что вами в расследовании манипулируют? – О чем вы? – О фотографиях, спрятанных в комоде, о пулевой гильзе, очень кстати отыскавшейся в вентиляционном отверстии в полу. Как-то уж очень удобно. – Что вы хотите сказать? – Я ничего не хочу сказать. Задаю вопросы, которые вашего напарника, похоже, не интересуют. Я опять бросил взгляд на Лэнкфорда. Он нажимал кнопки своего сотового, делая новый звонок. Я отвернулся и шагнул в открытую дверь кабинета. Собел шарила за файлами в выдвижном ящике картотечного шкафа. Не найдя пистолета, задвинула ящик и перешла к письменному столу. – А как вы расцениваете адресованное мне сообщение Анхеля? – тихо проговорил я. – Насчет того, что он отыскал Хесусу Менендесу пропуск на волю. Что, по-вашему, он имел в виду? – Мы еще не пришли к какому-либо заключению на сей счет. – Жаль. Я думаю, это важный момент. – Все важно, пока жизнь не докажет обратное. – Знаете, тот судебный процесс, в котором я сейчас участвую, весьма интересен. Советую вам прийти и посмотреть. Вы могли бы узнать кое-что поучительное. Она посмотрела на меня. На миг наши взгляды встретились. Потом Собел подозрительно прищурилась, будто пыталась оценить, действительно ли предполагаемый убийца переманивает ее на свою сторону. – Вы серьезно? – Да, почему бы нет? – Что ж, начнем с того, что, будучи под стражей, вы не сумеете участвовать в суде. – Эй, да ведь нет пистолета – нет и уголовного дела. Потому-то вы сюда приехали, не так ли? Она промолчала. – Кроме того, это ведь идея вашего напарника. Вы с ним не заодно. Могу поклясться. – Типичный адвокат. Полагаете, что знаете все маневры? – Нет, это не про меня. Все больше убеждаюсь, что я полный профан. – Это ваша дочь? – Собел указала на фотографию на чайной чашке на столе. – Да. Хейли. – Приятное созвучие: Хейли Холлер. Назвали в честь кометы? – Что-то вроде. По-другому пишется. Идея жены. Вошел Лэнкфорд и громко оповестил Собел о только что полученном звонке от начальника, который сообщал, что они опять в игре и должны заняться очередным глендейлским делом об убийстве – независимо от того, закончено дело Левина или нет. Он не сообщил о том, куда звонил сам. Собел сказала, что закончила обыскивать кабинет. Пистолета не нашла. – Говорю же вам, нет его здесь, – произнес я. – Зря тратите свое время. И мое тоже. У меня завтра судебное заседание, и мне надо подготовиться к допросу свидетелей. – Теперь займемся спальней, – проговорил Лэнкфорд, игнорируя мои возражения. Я шагнул в коридор, давая им возможность пройти в следующую комнату. Там, в спальне, они двинулись вдоль кровати – каждый со своей стороны – к двум парным ночным столикам. Лэнкфорд выдвинул верхний ящик тумбочки и извлек оттуда компакт-диск. – «Вредквием по Лилу Демону», – прочел он. – Вы, очевидно, чертовски меня дурите. Я не ответил. Собел быстро открыла два ящика тумбочки и нашла их пустыми, если не считать полоски презервативов. Я отвернулся. – Беру на себя стенной шкаф, – объявил Лэнкфорд, покончив с ночным столиком и оставив ящики открытыми, в типично полицейской манере. Он вошел в шкаф-купе, и вскоре оттуда послышался его голос: – Ну, вот оно! Он вышел из шкафа, держа в руках деревянный футляр. – Браво! – воскликнул я. – Вы нашли пустой ящик из-под пистолета. Наверное, вы детектив. Лэнкфорд с усилием тряхнул ящик в руках прежде, чем поставить на кровать. Либо он пытался дразнить меня, либо в футляре находилось что-то тяжелое. Легкий холодок пробежал у меня вниз по спине. Я вдруг сообразил, что Руле мог с тем же успехом еще раз прокрасться в мой дом, чтобы вернуть оружие на место. Лучше тайника не придумаешь. Вот уж где я стал бы искать пистолет в последнюю очередь, коль скоро убедился, что он исчез. Я вспомнил странную усмешку Руле, когда сказал ему, что хочу получить свой пистолет обратно. Не потому ли он улыбался, что я его уже получил? Лэнкфорд щелкнул металлическими щеколдами и поднял крышку футляра. Потом извлек на свет божий промасленную ткань. Пробковое гнездо, где некогда покоилась пушка Микки Коэна, все так же зияло пустотой. Я с облегчением выдохнул. – Ну, что я вам говорил? – быстро произнес я, стараясь замаскировать вздох. – Угу. То, что вы нам и говорили, – сказал Лэнкфорд. – Хайди, у тебя есть мешок? Надо забрать ящик. Я с любопытством посмотрел на Собел. По мне, она совсем не походила на Хайди. Я даже подумал, не было ли это просто прозвищем, принятым среди коллег в участке? Или, может, такое имя и явилось причиной, по которой она не стала помещать его на визитной карточке. Как-то недостаточно сурово оно звучало для детектива из отдела убийств. – В машине, – ответила она. – Неси сюда, – велел Лэнкфорд. – Вы хотите забрать пустой футляр от пистолета? – удивился я. – Зачем он вам? – Все это – звенья одной цепи улик, советник. Вам-то уж следовало бы знать это. Кроме того, он пригодится, поскольку у меня предчувствие, что пистолета мы так никогда и не отыщем. Я покачал головой: – Если пригодится, то лишь в ваших мечтах. Ящик ни о чем не свидетельствует. – Он свидетельствует о том, что вы владели пистолетом Микки Коэна. Тут прямо так и сказано, на этой медной пластинке, которую приделал ваш папаша или еще кто. – Ну так что из этого следует, черт подери? – А то, Холлер, что я сейчас, пока стоял у вас на крыльце, сделал звонок. Дело в том, что мы поручили одному из наших поднять старое дело Микки Коэна о необходимой самообороне. Оказалось, в архиве полицейского управления Лос-Анджелеса до сих пор хранятся данные баллистической экспертизы. Большая удача для нас, что материалы дела сохранились. Господи, через пятьдесят лет! И я все понял! Они возьмут пули и гильзы из дела Коэна и сравнят их с аналогичными вещественными доказательствами из дела Левина. Свяжут убийство Левина с оружием Микки Коэна, которое, в свою очередь, свяжут со мной через футляр от пистолета и через данные автоматизированной компьютерной системы по огнестрельному оружию. Я сомневался, что Руле, разрабатывая свой план удержания меня под контролем, мог вообразить, как ловко полиция сумеет выстроить уголовное дело, даже не имея на руках самого пистолета. Я стоял и молчал. Собел покинула комнату, избегая смотреть на меня, зато Лэнкфорд поднял взгляд от деревянного ящика с ухмылкой киллера на лице. – Что приумолкли, советник? Онемели перед лицом неоспоримых доказательств? Я наконец обрел способность говорить. – Сколько времени займет баллистическая экспертиза? – выдавил я. – Что ж, для вас мы сделаем исключение – проведем в срочном порядке. Так что идите и наслаждайтесь жизнью, пока еще можете. Но не смейте покидать город. – Он расхохотался, опьяненный своим головокружительным успехом. – Господи, я считал, подобное произносят лишь в кино! Но вот же, я только что произнес! Жаль, моего напарника здесь не было. Собел вернулась с большим коричневым бумажным пакетом и рулоном красной клейкой ленты для упаковывания улик. Я смотрел, как она укладывает футляр из-под пистолета в мешок и запечатывает лентой. Я спрашивал себя, сколько времени есть в моем распоряжении и не оторвались ли колеса от той машины, что я запустил в движение. Я начал ощущать себя таким же опустошенным, как и тот деревянный ящик, который Собел только что замуровала внутри жесткого бумажного мешка. Глава 32 Фернандо Валенсуэла жил в предместье Валенсия. Добраться туда от моего дома на излете часа пик стоило часа езды. Валенсуэла переехал из Ван-Нуйса несколько лет назад: три его дочери приближались к возрасту старшеклассниц и их безопасность и качество образования вызывали у него беспокойство. Жившие в округе люди тоже искали прибежища подальше от города, и время его езды до работы увеличилось с пяти минут до сорока пяти. Но он был счастлив. Его здешнее жилище симпатичнее на вид, а дети – в безопасности. Он жил в доме, выстроенном в испанском стиле, с красной черепичной крышей, среди распланированной жилой застройки, полной таких же домов, с красными черепичными крышами. Это были условия, о которых простой поручитель под залог мог только мечтать, но к ним прилагался непомерный ежемесячный ценник. Я добрался туда к девяти часам вечера. Подъехал к гаражу, который почему-то стоял открытым. Одна его часть была занята мини-вэном, а другая – пикапом. На полу между пикапом и верстаком с полным набором инструментов стояла большая картонная коробка, на которой было написано «SONY». Она была длинная и узкая. Я присмотрелся внимательнее и увидел, что это коробка от плазменного телевизора с пятидесятидюймовым экраном. Я вышел из машины, приблизился к парадной двери и постучал. После долгой паузы дверь открыл сам хозяин. – Мик! Что ты здесь делаешь? – Ты знаешь, что дверь твоего гаража открыта? – Мать честная! Мне же только что доставили плазменный телевизор! Он оттолкнул меня и побежал через двор, чтобы взглянуть в гараж. Я закрыл его входную дверь и последовал за ним. Когда я шагнул в гараж, он стоял рядом со своим телевизором, улыбаясь. – Ох, старик, знаешь, такого бы никогда не случилось в Ван-Нуйсе! Этот паразит, наверное, уже давно ушел. Давай пройдем здесь, через гараж. Валенсуэла повел меня к двери из гаража в дом. По дороге щелкнул выключателем, отчего гаражная дверь начала опускаться, как занавес. – Эй, Вэл, погоди минутку, – сказал я. – Давай лучше поговорим тут. Здесь спокойнее. – Но Мария, наверное, захочет с тобой поздороваться. – Как-нибудь в другой раз. Он повернулся ко мне, и в глазах его появилось беспокойство. – Что случилось, босс? – Случилось то, что я сегодня провел некоторое время с копами, расследующими убийство Анхеля. Они заявили, что вычеркивают Руле из списка подозреваемых из-за его ножного браслета. – Да-да, – энергично закивал Валенсуэла. – Они приходили поговорить со мной через несколько дней после случившегося. Я продемонстрировал им систему, рассказал, как она работает, и представил маршрут передвижения Руле за тот день. Они увидели, что он безвылазно сидел за работой. И я также продемонстрировал им другой браслет, который у меня есть, и наглядно объяснил, что его показания невозможно подделать. Он же снабжен детектором массы. Основной фокус в том, что человек не может снять его. Система сразу среагирует, и я буду знать. Я привалился спиной к пикапу и скрестил руки на груди. – А двое копов не интересовались, где в то воскресенье находился ты? Вопрос подействовал на Валенсуэлу как удар под дых. – Что ты сказал, Мик? Мой взгляд переместился вниз, на коробку с телевизором, а затем снова встретился с его взглядом. – Он каким-то образом все-таки ухитрился убить Анхеля, Вэл! Сейчас на карту поставлена моя задница, и я хочу знать, как он это проделал. – Мик, послушай меня, он чист. Браслет не покидал его ноги. Машина врать не станет. – Да, машина-то не станет… Потребовалось некоторое время, чтобы до него дошло. – Ты что это говоришь такое, Мик? Он шагнул ко мне, всей позой выражая нарастающую агрессию. Я остановился, прислонившись к грузовику, и опустил руки. – Вэл, где ты был утром в тот вторник? – Ах ты, сукин сын! Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? – воскликнул он, переходя в боевую позицию. На какой-то миг я потерял бдительность, решив, что он секунду назад наградил меня тем самым эпитетом, каким я лишь сегодня утром наградил Руле. В следующую секунду Валенсуэла ринулся на меня и резким ударом припечатал к грузовику. Я нанес ему ответный удар, еще сильнее и резче, и он, не удержавшись, отлетел назад, прямо на телевизионную коробку. Та опрокинулась и с внушительным стуком ударилась об пол, а в следующий момент мой противник оказался сидящим на ней. Изнутри коробки раздался громкий треск. – А, черт! – взревел Валенсуэла. – Ты разбил экран! – Ты сам меня толкнул, Вэл. Я дал сдачи. – О Господи! Он подполз к боковой стороне коробки и попытался поднять ее, но коробка была слишком тяжелая, громоздкая и не поддавалась. Я приблизился с другой стороны и помог ему ее выровнять. Когда коробка вернулась в прежнее положение, мы услышали, как внутри со стеклянным звоном посыпались какие-то осколки. – Сволочь! – завопил Валенсуэла. Дверь, ведущая в дом, открылась, и из нее выглянула жена Валенсуэлы, Мария. – Привет, Микки. Вэл, что тут за шум? – Иди, иди отсюда! – отмахнулся муж. – Да, но что это за… – Закрой дверь, я сказал! – заорал он. Она постояла, уставившись на нас, потом закрыла дверь, и послышался звук поворачиваемого замка. Похоже, грядущую ночь Валенсуэле предстояло провести наедине с телевизором. Я опять перевел взгляд на него. Он потрясенно разинул рот. – Восемь тысяч долларов, – прошептал он. – Сейчас делают телевизоры стоимостью восемь тысяч долларов? Я изумился. Куда катится мир? – Это было со скидкой. – Вэл, откуда у тебя деньги на такой телевизор? Он посмотрел на меня, и к нему вернулась ярость. – А откуда, ты думаешь, черт тебя дери? Бизнес, парень. Благодаря Руле у меня чертовски удачный год. Но будь я проклят, Мик! Я не снимал с него браслет, чтобы он мог пойти и убить Анхеля. Я знаю Анхеля столько же, сколько и ты. Я этого не делал! Не надевал браслет на себя и не разгуливал в нем, пока он ходил его убивать. И сам тоже не убивал его ради гребаного телевизора. Если ты не можешь в это поверить, тогда просто выметайся вон отсюда, чтобы я тебя в жизни больше не видел! Мгновенная мысль о Хесусе Менендесе вспыхнула у меня в голове. Тогда я не сумел разглядеть невиновности в его мольбах. Я не хотел, чтобы такое повторилось снова. – Хорошо, Вэл, – произнес я. Я шагнул к двери в дом и нажал кнопку, отпирающую гараж. Когда повернулся, то увидел, что Валенсуэла взял с верстака резак и режет ленту на коробке с телевизором. Точно стремится подтвердить то, что мы уже и так знали о плазменном экране. Я прошел мимо него и покинул гараж. – Я разделю с тобой убытки, Вэл. Велю Лорне выслать тебе утром чек. – Не трудись. Я скажу, что его в таком виде доставили. Я подошел к своей машине и оглянулся на него. – Тогда позвони мне, когда тебя будут судить за мошенничество. После того как возьмешь сам себя на поруки. Я сел в «линкольн» и выбрался с подъездной дорожки. Когда я вновь кинул взгляд на гараж, то увидел, что Валенсуэла закончил распаковывать коробку и теперь просто стоял рядом с ней, глядя мне вслед. Машин в городе было мало, и я миновал расстояние за короткий срок. Я как раз входил в дверь своего дома, когда зазвонил домашний телефон. Я снял трубку в кухне, подумав, что это, наверное, Валенсуэла; звонит сообщить, что уходит работать к другому адвокату. В тот момент мне было безразлично. Но звонила Мэгги Макферсон. – У вас все в порядке? – спросил я. Обычно она не объявлялась так поздно. – Да. – Где Хейли? – Спит. Я не хотела звонить, пока она не угомонилась. – Что-нибудь случилось? – Сегодня по нашему офису о тебе ходили странные слухи. – Ты имеешь в виду, что я убил Анхеля Левина? – Холлер, это серьезно? Кухня была слишком мала для стола и стульев. Я не мог отойти далеко при коротком телефонном шнуре, поэтому уселся на кухонную стойку. Сквозь окно над раковиной виднелись мерцающие огни в деловой части города и зарево на горизонте, исходившее от стадиона «Доджер». – Да, положение серьезное. Меня подставили, и я на грани ареста за убийство Анхеля. – О Боже, Майкл, неужели такое возможно? – Много разных составляющих: порочный клиент, злобный, завистливый коп, глупый адвокат, соль и сахар по вкусу – вот и блюдо готово. – Это Руле? Он убил? – Я не могу обсуждать с тобой своих клиентов, Мэгз. – Что ты собираешься делать? – Не беспокойся, у меня все под контролем. Со мной все будет в порядке. – А с Хейли? Я понимал, о чем она. Она просила меня оградить от всего этого Хейли. Нельзя, чтобы девочка ходила в школу и слышала, как дети болтают об ее отце как о подозреваемом в убийстве, чье имя и лицо красуются во всех «Новостях». – С Хейли все будет нормально. Она ничего не узнает. Никто вообще не узнает, если я разыграю все правильно. Мэгги промолчала, и мне больше нечего было сказать, чтобы ее убедить или утешить. Я сменил тему разговора, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, даже ободряюще: – Как там твой приятель Минтон сегодня после заседания? Она ответила не сразу, видимо, не желая менять тему. – Выглядел он прекрасно. Но Смитсон послал туда, к вам, наблюдателя, потому что это первый сольный выход Минтона. Я удовлетворенно кивнул. Я как раз рассчитывал на Смитсона, который командовал ван-нуйсским филиалом и как начальник направил кого-то приглядывать за новичком Минтоном. – Есть какая-нибудь обратная связь? – Нет, пока нет. Во всяком случае, я не слышала. Послушай, Холлер, я действительно беспокоюсь насчет того дела. Ходят слухи, будто тебе предъявили ордер на обыск прямо в зале суда. Это правда? – Н-да. Но не волнуйся. Говорю тебе, я контролирую ситуацию. Все закончится хорошо. Обещаю. Я не сумел унять ее страхов. Она думала о нашей дочери и о вероятном скандале. Она также немного думала и о себе и о том, как это скажется на ее шансах продвинуться по службе, если ее бывшего мужа лишат звания адвоката или обвинят в убийстве. – Если все полетит к чертям, ты ведь еще не передумала быть моим первым клиентом? – Ты о чем? – «Агентство по предоставлению лимузинов с шофером» под началом экс-адвоката. Ты поддержишь коммерцию? – Холлер, ситуация не располагает к шуткам. – А это вовсе не шутка, Мэгги. Я уже некоторое время подумываю о том, чтобы уйти из системы. Еще до того, как началась нынешняя заваруха. Я именно об этом говорил тебе в тот вечер. Не могу больше этим заниматься. Последовало долгое молчание, прежде чем она ответила: – Как бы ты ни поступил, мы с Хейли полностью тебя поддерживаем. Я был тронут. – Ты не представляешь, насколько мне важны эти слова. Она вздохнула в трубку: – Как тебе это удается, Холлер. – Что именно? – Ты судебный адвокат с сомнительной репутацией, дважды разведенный, с оставленной восьмилетней дочерью. И все мы тебя до сих пор любим. Теперь надолго замолчал я. Вопреки всему я улыбался. – Спасибо, Свирепая Мэгги, – наконец промолвил я. – Спокойной тебе ночи. – И повесил трубку. Глава 33 Вторник, 24 мая Второй день судебного процесса начался с вызова в срочном порядке нас с Минтоном в кабинет судьи. Судья Фулбрайт хотела побеседовать только со мной, но правила ведения судебного процесса не позволяли ей общаться со мной с глазу на глаз о чем бы то ни было, исключив из беседы прокурора. Кабинет ее просторный, с письменным столом и отдельным гостиным уголком, окруженный тремя стенами полок с юридической литературой. Она велела нам занять места перед своим столом. – Мистер Минтон, – начала судья, – я не могу приказать вам не слушать, но мне нужно поговорить с мистером Холлером, и надеюсь, вы не будете слушать или участвовать. Разговор не имеет отношения к вам и, насколько я знаю, к делу Руле. Минтон, застигнутый врасплох, не понимал, как реагировать. Он удивленно открыл рот и сплел пальцы. – Мистер Холлер, есть ли что-либо, что вам необходимо довести до моего сведения? Имея в виду, конечно, что вы сидите рядом с прокурором? – Нет, судья, все в порядке. Извините, если вам вчера доставили беспокойство. Я старался как мог изобразить на лице сокрушенную улыбку, как бы давая понять, что ордер на обыск – просто докучливый момент, причиняющий напрасные неудобства. – Едва ли это можно назвать беспокойством, мистер Холлер. Мы вложили много времени в это судебное дело. Один лишь отбор присяжных… Надеюсь, все это не пойдет прахом. Я не намерена проделывать все заново. Мой рабочий график и так переполнен. – Простите, судья Фулбрайт, – произнес Минтон. – Могу я просто спросить, что… – Нет, не можете! – оборвала она его. – То, о чем мы говорим, не касается процесса, за исключением разве что хронометража. Если мистер Холлер заверяет меня, будто у нас нет никакой проблемы, тогда я верю ему на слово, не требуя подробных разъяснений. – Она многозначительно посмотрела на меня. – Могу я рассчитывать на ваше слово, мистер Холлер? Я помедлил в нерешительности, прежде чем ответить. Судья намекала мне, что придется платить адскую сумму, если я нарушу слово и глендейлское расследование приведет к полному срыву процесса по делу Руле либо к судебному разбирательству с нарушением процессуальных норм. – Даю вам слово. Она встала и повернулась к вешалке в углу. Там на плечиках висела ее черная мантия. – Хорошо, тогда вернемся к делу, господа. Нас ждут присяжные. Мы с Минтоном покинули кабинет и вошли в зал суда со стороны секретарского стола. Руле ждал, расположившись на адвокатском стуле. – Какого черта все это значит? – шепнул мне Минтон. Он, конечно, прикидывался дурачком. Он не мог не слышать тех же самых слухов, которых набралась в кулуарах канцелярии окружного прокурора моя бывшая жена. – Ничего, Тед. Одна чепуха, связанная с другим моим делом. Вы готовы сегодня завершить свою часть? – Зависит от вас. Чем дольше вы будете нас задерживать, тем больше времени мне понадобится разгребать всю ту лапшу, которую вы тут навешаете. – Хм, лапшу, говорите? Вы смертельно ранены, истекаете кровью и даже сами этого не сознаете. – Я так не думаю, – доверительно улыбнулся он мне. – Можете назвать это смертью от тысячи бритвенных порезов, Тед. Один такой порез не способен привести к летальному исходу. Но все дело в их количестве. Добро пожаловать в юридическую школу по делам о фелонии. Я расстался с ним и двинулся к столу защиты. Не успел я сесть, как Руле взял меня в оборот. – Зачем вас вызывала судья? – требовательно зашипел он мне на ухо. – Ничего особенного. Она напомнила, как следует вести себя с жертвой на перекрестном допросе. – С той женщиной? Она так и назвала ее – жертвой? – Льюис, прежде всего говорите потише. Она действительно жертва в данном уголовном деле и на этом процессе. Вы, может, и обладаете редкой способностью считать себя ни в чем не виновным, однако же нам – ладно, пусть будет мне! – все еще предстоит убедить в этом жюри. Он воспринял упрек так, словно я валял дурака у него перед носом. – Хорошо, хорошо, что она сказала? – Она сказала, что не позволит мне особенно вольничать на перекрестном допросе. Напомнила, что Реджина Кампо – жертва. – Я рассчитываю на вас в том, чтобы порвать ее в клочья, цитируя ваше собственное выражение в тот день, когда мы впервые встретились. – Да, но дела обстоят несколько иначе, чем в день нашей встречи, вам не кажется? А ваша маленькая каверза с моим пистолетом вот-вот рванет прямо мне в лицо. И откровенно вам заявляю: садиться из-за вас в тюрьму я не намерен. Если мне придется всю оставшуюся жизнь возить людей в аэропорт, то я пойду на это. И пойду с готовностью – коль скоро иного выхода не будет. Вам понятно, Льюис? – Мне понятно, Мик, – бойко произнес он. – Уверен, вы что-нибудь придумаете. Вы человек умный, ловкий, продувной. Я повернул голову и посмотрел на него. К счастью, мне не пришлось ничего отвечать. Судебный пристав призвал суд к порядку, и судья Фулбрайт заняла свое место. Первым из припасенных свидетелей Минтон вызвал детектива полиции Лос-Анджелеса Мартина Буккера. Буккер для обвинения – свидетель надежный и основательный. Настоящая скала. Его ответы были четки, лаконичны и давались без колебаний. Детектив представил суду ключевую улику – нож с инициалами моего клиента, и в ходе прямого допроса осветил присяжным все этапы расследования дела о нападении на Реджи Кампо. Он показал, что вечером 6 марта дежурил ночью в Ван-Нуйсе, в одном из полицейских участков долины Сан-Фернандо. В квартиру Реджины Кампо его направил командир дежурной бригады, который, получив донесение от патрульного начальника, рассудил, что происшествие требует немедленного расследования. Буккер объяснил, что шесть детективных отделов в долине полностью укомплектованы людьми только в дневное время. Он показал, что в сферу обязанностей детектива, несущего ночное дежурство, входят ситуации, требующие быстрого реагирования, и на ночного дежурного часто возлагаются задания неотложного характера. – Что позволяло предположить, что данный случай требует неотложного вмешательства, детектив? – спросил Минтон. – Повреждения, полученные жертвой, арест подозреваемого, а также уверенность, что было предотвращено более тяжкое преступление, – ответил Буккер. – А именно? – Убийство. Судя по всему, подсудимый намеревался убить ее. Я мог бы заявить протест, но решил воспользоваться сменой диспозиции во время перекрестного допроса, поэтому промолчал. Минтон попросил Буккера перечислить следственные действия, которые он предпринял на месте преступления и впоследствии – когда допрашивал Кампо, пока она получала медицинскую помощь в больнице. – Перед тем как отправиться в больницу, вы должны были получить краткие рапорты офицеров Сантоса и Максвелл относительно происшедшего со слов жертвы, не так ли? – Да, они представили мне краткий обзор событий. – Они сообщили вам, что жертва зарабатывала продажей сексуальных услуг? – Нет. – Когда вы об этом узнали? – Ну, у меня сложилось довольно ясное представление об этом, когда, находясь в ее квартире, я увидел кое-какие предметы, которые она там держала. – Какие? – Предметы, которые я бы описал как приспособления сексуального назначения, а в одной из спален находился встроенный шкаф, где содержалось белье, пеньюары и одежда сексуально-провоцирующего характера. В той комнате имелся также телевизор, а в выдвижных ящиках под ним – коллекция порнографических видеофильмов. Мне объяснили, что потерпевшая проживала в квартире одна, но показалось, будто обе спальни активно использовались. Тогда я подумал, что первая спальня была собственно хозяйки – то есть она спала в ней, когда находилась одна, – а другая служила для ее профессиональной деятельности. – Рабочее место на дому? – Можно назвать и так. – Это изменило ваше мнение относительно того, что она является жертвой в данном происшествии? – Нет, не изменило. – Почему? – Потому что каждый человек может стать жертвой. Проститутка или папа римский – не имеет значения. Жертва есть жертва. Сказано – точно отрепетировано, решил я. Минтон сделал контрольную пометку в своем блокноте и двинулся дальше. – Итак, когда вы приехали в больницу, то расспрашивали жертву в отношении своей гипотезы – я имею в виду состояние спален и то, чем она зарабатывала на жизнь? – Да, спрашивал. – Что она вам сказала? – Прямо и откровенно ответила, что она проститутка. Никак не пыталась скрыть это. – Что-либо из сказанного ею отличалось от тех отчетов и докладов, которые вы ранее собрали на месте преступления? – Нет, нисколько не отличалось. Она сообщила мне, что открыла обвиняемому дверь и он в ту же секунду ударил ее кулаком в лицо и повлек с собой в квартиру. Обвиняемый применял угрозы и силу, затем вытащил нож. Он заявил ей, что собирается изнасиловать ее, а потом убить. Минтон педантично продолжал зондировать ход ведения следствия, стараясь выявить как можно больше подробностей, и тем самым довел присяжных до состояния смертной скуки. Записывая вопросы, которые собирался задать Буккеру в ходе перекрестного допроса, я наблюдал за присяжными и видел, что их внимание начинает рассеиваться под действием столь обильной информации. После полутора часов прямого допроса настал мой черед потрошить полицейского детектива. Моей целью являлся стремительный пиратский набег – «туда и обратно». Если Минтон производил, можно сказать, доскональное судебно-медицинское вскрытие всего дела, я желал лишь молниеносно запустить руку и выхватить то, что мне требовалось. – Детектив Буккер, Реджина Кампо объяснила вам, почему она солгала полиции? – Мне она не лгала. – Может, не вам, но она сообщила первым прибывшим на место полицейским, Сантосу и Максвелл, что не знает, зачем подозреваемый пришел к ней на квартиру, не так ли? – Я не присутствовал при их разговоре, поэтому не могу подтвердить или опровергнуть истинность данного утверждения. Я только знаю, что во время первого допроса она была сильно напугана. Ее избили, ей угрожали изнасилованием и смертью. – То есть вы полагаете, что в подобных обстоятельствах лгать полиции допустимо? – Нет, я этого не сказал. Я сверился со своими записями. Я не собирался выстраивать длинную последовательность вопросов. Палил в упор, почти наугад, стараясь не дать ему опомниться. – Вы составили опись одежды, обнаруженной в той спальне, которую, по вашим словам, мисс Кампо использовала для занятий проституцией? – Нет. То было просто мое наблюдение. Это не имело отношения к данному делу. – Могли бы подойти какие-нибудь из обнаруженных вами нарядов и принадлежностей для садомазохистских упражнений? – Я не специалист в этой области. – А что вы скажете по поводу порнографических видеофильмов? Вы записали их названия? – Нет, я этого не делал. Причина та же: я не был уверен, что это имеет отношение к расследованию и к установлению личности того, кто так зверски обошелся с женщиной. – Вы не помните, сюжеты каких-либо из этих порнофильмов не были связаны с садомазохистскими играми или чем-то подобным? – Нет, не помню. – Так, а вы не советовали мисс Кампо избавиться от кассет и тех одеяний из шкафа, прежде чем группу адвокатов мистера Руле допустят осмотреть квартиру? – Определенно ничего подобного я не делал. Я вычеркнул это из своего списка и продолжил: – Вы когда-нибудь беседовали с мистером Руле о том, что произошло в квартире мисс Кампо в ту ночь? – Нет. Прежде чем я получил возможность к нему подобраться, он уже окружил себя плотным кольцом адвокатов. – Он воспользовался своем конституционным правом хранить молчание? – Да. – Таким образом, насколько вам известно, он ни разу не разговаривал с полицией о том, что случилось? – Совершенно верно. – На ваш взгляд, мисс Кампо получила удары большой силы? – Да, бесспорно. Ее лицо было сильно разбито, рассечено и распухло. – Тогда, будьте добры, расскажите присяжным о повреждениях от ударов, которые вы обнаружили на руках мистера Руле. – Он обмотал кулак тканью, чтобы избежать следов. На его руках не было повреждений, насколько я мог видеть. – Вы как-то задокументировали отсутствие повреждений? Буккера вопрос озадачил. – Нет. – Иными словами, вы сфотографировали повреждения, полученные мисс Кампо, но не сочли нужным зафиксировать отсутствие повреждений у мистера Руле – я вас правильно понял? – Мне не показалось нужным фотографировать что-либо, чего нет. – Как вы узнали, что он обернул кулак тканью, дабы уберечься от повреждений? – Мисс Кампо сообщила мне, что увидела, как его рука была обмотана тканью непосредственно перед тем, как он ударил ее в дверях. – Вы нашли ткань, которой он предположительно обернул свою руку? – Да, она находилась к квартире. Салфетка, наподобие ресторанной. На ней была кровь. – Кровь мистера Руле? – Нет. – Было ли на ней что-либо, свидетельствующее о ее принадлежности обвиняемому? – Нет. – Значит, в пользу этого мы имеем лишь слова мисс Кампо, не так ли? – Да. Я позволил себе паузу, делая пометки в своем блокноте, затем продолжил допрос свидетеля. – Детектив, когда именно вы узнали, что Льюис Руле отрицает применение им силы и угроз в отношении мисс Кампо и что намерен решительно защищаться от обвинений? – Это было, когда он нанял вас, я полагаю. В зале суда послышался приглушенный смех. – Вы пытались найти иные объяснения увечьям, которые получила мисс Кампо? – Нет, она рассказала мне о случившемся, и я ей поверил. Обвиняемый избил ее и собирался… – Спасибо, детектив Буккер. Просто постарайтесь ответить на вопрос, который я вам задал. – Я это и сделал. – Если вы не искали никаких иных объяснений, поскольку поверили мисс Кампо, то можно с достаточной уверенностью утверждать: все дело полностью построено на ее словах, не так ли? Исключительно на заявлениях мисс Кампо о событиях в ее квартире вечером 6 марта? Буккер задумался. Он сознавал, что я увлекаю его в ловушку его же собственных показаний. Как говорится в поговорке, нет западни опаснее, чем та, в которую сам себя загонишь. – Дело не только в ее словах, – произнес он. – Есть вещественные доказательства. Нож. Раны на ее теле. Не только слова являются доказательством. Он убежденно закивал, подкрепляя сказанное. – Но разве в плане объяснения полученных ею ран и других улик обвинение не отталкивалось от того, что мисс Кампо сама изначально вам сообщила? – Можно сказать и так, – нехотя признал он. – Именно она является тем древом, на котором выросли все плоды, разве нет? – Я бы не стал употреблять подобные слова. – Тогда какие слова вы употребили бы, детектив? Вот теперь я его поймал. Буккер ерзал на своем свидетельском стуле. Минтон встал и заявил протест, утверждая, что я травлю свидетеля. Наверное, нечто подобное он видел по телевизору или в кино. Судья велела ему сесть на место. – Можете отвечать на вопрос, детектив, – сказала она. – В чем был вопрос? – спросил Буккер, стараясь выиграть время. – Вы не согласились со мной, когда я охарактеризовал мисс Кампо как единственное дерево, на котором выросли все свидетельства обвинения. Если я не прав, как бы вы описали ее место в данном уголовном деле? Буккер быстро вскинул руки, как бы показывая, что сдается. – Она жертва! Бесспорно, она занимает важное место, потому что рассказала нам о том, что случилось. Мы обязаны были опираться на ее показания, чтобы направить ход расследования. – И вы опирались на ее показания? – Да. – Кто еще видел, как обвиняемый напал на мисс Кампо? – Больше никто. Я кивнул, как бы подчеркивая ответ для жюри. Бросил взгляд на скамью присяжных и обменялся взглядами с теми, что сидели в первом ряду. – Хорошо, детектив. Сейчас я хочу спросить вас о Чарлзе Тэлботе. Как вы узнали об этом человеке? – Мм… обвинитель… мистер Минтон, велел мне разыскать его. – А вам известно, откуда мистер Минтон узнал о его существовании? – Это вы его информировали. У вас была видеокассета из того бара, на которой он заснят вместе с жертвой за пару часов до преступного инцидент. Я понимал, что этот поворот в показаниях может стать удобным моментом для предъявления суду этого самого видео, но мне хотелось с этим повременить. Хотелось, чтобы, когда я стану демонстрировать видеозапись членам жюри, на свидетельской трибуне находилась жертва. – А до этого момента вы не считали важным разыскивать того человека? – Нет, я просто не знал о нем. – Когда вы наконец узнали о Тэлботе и разыскали его, вы обследовали его левую руку, дабы установить, не имелось ли на ней каких-либо ссадин, могущих образоваться в результате неоднократных ударов кого-либо кулаком в лицо? – Нет, я этого не делал. – Потому что были уверены в своем выборе на роль преступника мистера Руле? – Это не был выбор, а то направление, на которое нас вывело следствие. Я начал искать Чарлза Тэлбота не ранее чем через две недели после того, как преступление совершилось. – То есть вы хотите сказать, что если у него и были на руке повреждения, то они к тому времени уже сошли, так? – Я не специалист в этом деле, но – да, так я подумал. – То есть вы вообще не смотрели на его руку, не правда ли? – Нет, специально не смотрел. – Вы спрашивали кого-либо из сотрудников мистера Тэлбота, видели ли они синяки, ссадины или иные повреждения на руке своего босса непосредственно после случившегося? – Нет. – Вы даже и не рассматривали никого, кроме мистера Руле, не так ли? – Нет, не так. Я подхожу к каждому делу непредубежденно и с открытыми глазами. Но Руле находился там и с первых же минут был взят под стражу. Жертва опознала в нем нападавшего. Естественно, что он приковал наше внимание. Сначала он был одним из подозреваемых, а позднее – после того как обнаружились его инициалы на ноже, который приставлялся к горлу мисс Кампо, – он стал единственным, если вам угодно. – Как вы узнали, что к горлу мисс Кампо приставлялся нож? – Она сообщила нам об этом, и у нее на шее была обнаружена колотая ранка, что свидетельствует в пользу ее показаний. – Вы говорите, что проводился некий судебно-медицинский анализ, подтвердивший соответствие ножа ранке на ее шее? – Нет, это было невозможно. – Итак, вновь мы имеем только слово мисс Кампо в пользу того, что нож приставлял к ее горлу именно мистер Руле. – У меня тогда не было причин сомневаться в ее словах. Нет их и сейчас. – Итак, без предъявления каких бы то ни было объяснений вы, очевидно, и нож с инициалами обвиняемого готовы счесть крайне веским доказательством его вины, не так ли? – Да. И я бы сказал: с предъявлением хорошего объяснения! Он принес туда этот нож с единственной мыслью… – Вы специалист по чтению мыслей, детектив? – Нет, я детектив. И я просто говорю, что думаю. – «Думаю» – здесь ключевое слово. – Это то, что мне известно из вещественных доказательств и свидетельств по делу. – Я рад, что вы так уверены в себе, сэр. На данный момент у меня нет больше вопросов. Я сохраняю за собой право еще раз вызвать детектива Буккера – уже как свидетеля защиты. У меня не было намерения вновь вызывать Букера на место для дачи свидетельских показаний, но я подумал, что эта угроза может произвести правильное впечатление на жюри. Я вернулся на свое место, а Минтон пытался компенсировать причиненный мной урон и залечить нанесенные раны с помощью повторного прямого допроса. Правда, урон на уровне впечатлений, полученных присяжными в результате перекрестного допроса, и тут уж мало что можно исправить. Однако с позиции защиты Буккер всего лишь мальчик, удачно подставленный для битья. Настоящий урон будет нанесен позже. После того как Буккер сошел со свидетельского возвышения, судья объявила первый, утренний, перерыв. Она велела присяжным быть на месте через пятнадцать минут, но я знал, что перерыв продлится дольше. Судья Фулбрайт была заядлой курильщицей и уже получала широко обнародованные административные взыскания за курение тайком в своем кабинете. Это означало, что теперь, чтобы ублажать свою привычку и избегать последующего скандала, ей приходилось спускаться на лифте, покидать здание и стоять снаружи, в зоне для въезда тюремных автобусов. Я прикинул, что у меня есть по крайней мере полчаса. Я вышел в коридор побеседовать с Мэри Алисой Виндзор и поработать со своим сотовым. Было похоже на то, что во время дневного заседания мне предстоит заниматься свидетелями. Первым ко мне подошел Руле – ему хотелось поговорить о перекрестном допросе Буккера. – По-моему, все прошло по-настоящему удачно для нас. – Для нас? – Вы поняли, что я имею в виду. – Невозможно определить, удачно ли оно прошло, пока не получишь окончательный вердикт. А сейчас оставьте меня одного, Льюис. Мне нужно сделать несколько звонков. И кстати, где ваша мать? Она, вероятно, понадобится мне сегодня днем. Она намерена появиться? – Сегодня утром у нее деловая встреча, но она придет. Просто позвоните Сесилу, и он ее доставит. Он отошел, но его место сразу занял детектив Буккер. Он приблизился, возмущенно нацелив в меня палец. – Это не сработает, Холлер, – заявил он. – Что именно? – Ваша грязная защита. Вы с треском провалитесь! – Увидим. – Я пожал плечами. – Еще как увидим. Да, верно, вы набрали себе несколько очков, пытаясь замазать Тэлбота. Несколько броских очков. Купите тележку и таскайте их с собой. – Я всего лишь выполняю свою работу, детектив. – И это та еще работа! Ложью зарабатывать себе на жизнь! Уловками отводить людям глаза от правды! Жить в мире без правды! Позвольте задать вам вопрос. Вы знаете, чем сом отличается от адвоката? – Нет, в чем же разница? – Один – грязный придонный падальщик, а другой – рыба. – Это сильно, детектив. Он отошел, а я остался стоять улыбаясь. Не из-за шутки и не потому что догадался, что скорее всего именно Лэнкфорд, пересказывая анекдот Буккеру, распространил оскорбление с судебных защитников на всех адвокатов вообще. Я улыбался, потому что выпад подтверждал: Лэнкфорд и Буккер общаются. Они недавно беседовали, а это означало, что события движутся в нужном направлении, играют мне на руку. Мой план все еще был на плаву. Я все еще имел шансы. Глава 34 Каждый судебный процесс имеет главное событие: свидетеля либо улику, становящиеся осью, вокруг которой все крутится в ту или иную сторону. В данном случае главным событием была заявлена Реджи Кампо: жертва и одновременно свидетель обвинения, – и всей обвинительной версии, похоже, предуготовано было вертеться вокруг ее выступления и на основе ее показаний. Однако хороший судебный защитник всегда имеет своего дублера, и я имел своего – свидетеля, который за кулисами неприметно дожидался часа выйти на авансцену и на которого я рассчитывал, чтобы переместить центр тяжести судебного процесса. Когда Минтон после перерыва вызвал Реджину Кампо и ее ввели в зал, проводив на место для дачи свидетельских показаний, можно было смело сказать, что все глаза устремились к ней. Я и сам тоже впервые видел ее живьем и был удивлен, но скорее приятно. Маленькая, даже миниатюрная. Ее нерешительная походка, хрупкая фигурка и общий невнушительный вид опровергали образ изощренной, расчетливой интриганки, которую я нарисовал в коллективном сознании присяжных. Минтон определенно изучал, с чем ему предстоит иметь дело. В отношении Кампо он, очевидно, пришел к выводу, что лучше не переигрывать. Он экономно провел ее через дачу показаний. Начав с личной биографии, постепенно перешел к событиям 6 марта. История Реджи Кампо была печально неоригинальна, и именно на это делал ставку Минтон. Она поведала историю молодой привлекательной женщины, десять лет назад приехавшей в Голливуд из Индианы с надеждой сделать карьеру в кино. В карьере случались удачные начинания и досадные спады, эпизодические появления в телефильмах и телешоу и периоды вынужденного бездействия. Поначалу она представляла собой новое, непримелькавшееся личико, и всегда находились мужчины, желающие задействовать девушку в каких-нибудь маленьких незначительных ролях. Когда же лицо перестало быть таким уж свежим и непримелькавшимся, она научилась находить работу в кабельных телесериалах, часто требовавших от артистки появления обнаженной. Свои доходы она дополняла приработками в модельном бизнесе, где тоже позировала обнаженной, и легко соскользнула в мир предоставления сексуальных услуг в обмен на протекцию и покровительство. В конце концов окончательно отбросила благопристойный фасад и стала откровенно предоставлять сексуальные услуги за деньги. И так, постепенно, подошла к тому вечеру, когда столкнулась с Льюисом Руле. В смысле фактов ее изложение событий той ночи не противоречило показаниям предыдущих свидетелей. Но чем ее версия разительно отличалась, так это манерой подачи материала. Кампо, с ее лицом в обрамлении темных кудряшек, казалась маленькой потерявшейся девочкой. В последней части своего выступления она и вовсе предстала испуганной, готовой вот-вот разрыдаться. Ее нижняя губа и палец дрожали от страха, когда она указала на человека, в котором опознала своего обидчика. Руле, в свою очередь, уставился на нее бесстрастным, ничего не выражающим взглядом. – Это был он! – с неожиданной силой произнесла она. – Это – зверь, которого надо изолировать от людей! Я решил пропустить реплику без возражений. Достаточно скоро я получу шанс заняться ею. Минтон продолжал прямой допрос, ведя Кампо через подробности ее побега и спасения, а затем спросил, почему она сразу не сообщила правду приехавшим патрульным. Имея в виду, что она знала, кто был напавший на нее человек и как он там оказался. – Я перетрусила, – произнесла она. – Испугалась, что они вообще не поверят мне, если я скажу, зачем он пришел. Хотела сначала убедиться, что его арестуют, потому что до смерти его боялась. – Вы жалеете сейчас об этом решении? – Да, потому что теперь понимаю: это поможет ему оправдаться и выйти на свободу и он опять сотворит с кем-нибудь то же самое. Я заявил протест против этого ответа как заведомо предвзятого, то есть наносящего ущерб установлению истины, и судья приняла мое возражение. Минтон задал своей свидетельнице еще несколько вопросов, но, похоже, высший пик допроса уже миновал и прокурору следовало остановиться, пока он не затушевал эффект от дрожащего пальца, уставленного в преступника. В целом прямой допрос Кампо продолжался менее часа. Было почти 11.30, но судья, против ожидания, не объявила перерыв на обед. Она сообщила присяжным, что хочет получить за этот день как можно больше свидетельских показаний и что жюри отправится на поздний, укороченный, перерыв. Это заставило меня задуматься, не знает ли она чего-либо, чего не знаю я. Не звонила ли ей во время утреннего перерыва глендейлская полиция, чтобы предупредить о моем неизбежном аресте? – Мистер Холлер, ваша очередь! – нетерпеливо подстегнула меня Фулбрайт, стараясь избежать простоя в работе. Я пошел к кафедре со своим блокнотом и взглянул в записи. Уж коль скоро я пообещал провести сражение тысячи бритв, то на этой свидетельнице обязан применить их по крайней мере половину. Я был готов. – Мисс Кампо, вы прибегали к услугам адвоката, чтобы возбудить дело против мистера Руле по поводу так называемых событий 6 марта? Она посмотрела так, словно ожидала вопроса, но не первым из всей обоймы. – Нет, не прибегала. – Разговаривали вы с каким-либо адвокатом об этом деле? – Я никого не нанимала для того, чтобы возбудить против него судебное дело. В настоящий момент я заинтересована единственно в том, чтобы убедиться, что правосудие… – Мисс Кампо! – перебил я. – Я не спрашивал вас, нанимали вы адвоката и в чем состоят ваши интересы. Я спросил, разговаривали ли вы с адвокатом – с любым адвокатом – об этом деле и возможном судебном иске против мистера Руле. Она смотрела на меня очень внимательно, пытаясь разгадать, что кроется за вопросом. Я спросил со всей вескостью человека, которому что-то известно, кто имеет необходимые доказательства, чтобы подкрепить свой выпад. Вероятно, Минтон наставлял ее относительно важнейших аспектов ее свидетельских показаний: не попадись на лжи. – Разговаривать с адвокатом – да. Но это был не более чем разговор. Я его не нанимала. – Потому что обвинитель велел вам никого не нанимать, пока следствие по делу не закончится? – Нет, он ничего об этом не говорил. – Почему вы беседовали с адвокатом об этом деле? Каждый раз, прежде чем ответить, мисс Кампо погружалась в стандартный набор внутренних колебаний. Меня это устраивало. Согласно представлениям большинства, правду говорить легко и приятно и она дается без усилий. А чтобы солгать, требуется время. – Я разговаривала с ним потому, что хотела знать свои права и убедиться, что закон станет защищать меня. – Вы спрашивали его, можете ли вы вчинить гражданский иск мистеру Руле с целью потребовать возмещения ущерба? – Вообще-то я всегда считала, что беседа человека со своим адвокатом – это конфиденциально и не подлежит разглашению. – Если желаете, то можете рассказать членам жюри, о чем вы разговаривали с вашим адвокатом. Вот и нанесен первый глубокий бритвенный надрез. Кампо оказалась в невыгодной позиции. Как теперь ни ответь, выглядеть она будет не лучшим образом. – Я лучше оставлю это при себе, – произнесла она. – Очень хорошо, вернемся к событиям шестого марта. Но я бы хотел отойти чуть дальше назад, чем это сделал мистер Минтон. Давайте вернемся в бар «Морган», когда вы впервые заговорили с моим подзащитным мистером Руле. – Хорошо. – Что вы делали в тот вечер в «Моргане»? – Я кое с кем встречалась. – С Чарлзом Тэлботом? – Да. – То есть вы встретились с ним, чтобы прикинуть, стоит ли вести его к себе домой и там заняться с ним сексом за деньги, я правильно понял? Она помедлила в нерешительности, потом кивнула. – Пожалуйста, ответьте. – Да. – Могли бы вы назвать этот метод достаточной мерой предосторожности? – Да. – Некой формой безопасного секса? – Да. – Я имею в виду, что ведь в вашем деле приходится тесно общаться с незнакомыми людьми, поэтому вы должны себя обезопасить, правильно? – Да. – Люди вашей профессии называют это тестом на безопасность, защитой от извращенца, не так ли? – Я никогда это так не называла. – Но это правда, что вы встречаетесь с предполагаемыми клиентами в общественных местах вроде бара «Морган», дабы отсеять нежелательные элементы и удостовериться, что ваши новые знакомые не сумасшедшие и не маньяки, прежде чем вести их в свою квартиру? Разве не так? – Так. Но никто ни от чего не застрахован. – Правда. Итак, когда вы находились в «Моргане», вы заметили мистера Руле, сидящего за той же стойкой, что вы и мистер Тэлбот? – Да, он был там. – А прежде вы его когда-нибудь видели? – Да, я видела его прежде – там и в других местах. – Вы когда-нибудь с ним общались? – Нет, мы никогда не перемолвились и словом. – Вы когда-нибудь замечали, что он носит часы «Ролекс»? – Нет. – Вы когда-нибудь видели, что он подъезжает или уезжает от одного из таких заведений в «порше» или в «ренджровере»? – Нет, я никогда не видела его за рулем. – Но вы видели его прежде в «Моргане» и в иных подобных местах? – Да. – Но никогда не беседовали с ним? – Верно. – Тогда что побудило вас приблизиться к нему? – Я знала, что он свой человек в этой игре. – Что вы подразумеваете под словами «свой человек в этой игре»? – Я имею в виду, что в предыдущие разы, когда его видела, я могла точно сказать, что он ходок. Наблюдала, как он уходил с девушками, которые занимались тем же, чем и я. – Вы видели, как он уходил с другими проститутками? – Да. – Уходил куда? – Не знаю, просто уходил из бара. В отель или к девушке на квартиру. – Ну а почему вы считали, что они вообще покидали заведение? Может, они выходили на улицу покурить? – Они садились в его машину и уезжали. – Мисс Кампо, минуту назад вы показали, что никогда не видели мистера Руле за рулем. Теперь вы утверждаете, что видели, как он садился в свою машину с женщиной, такой же проституткой, как и вы сами. Так какое же из этих ваших утверждений правда? Она поняла свою оплошность и на миг онемела. – Я видела, как он садился в машину, но я не знала, какой она марки. – Вы не замечаете подобных вещей, верно? – Обычно нет. – Вы знаете разницу между «порше» и «ренджровером»? – Кажется, одна большая, другая маленькая. – В машину какого типа садился в тот раз мистер Руле? – Не помню. Я замолчал, решив, что на данный момент выдоил все, что можно, из противоречий в ее показаниях. Потом опустил взгляд в свой список вопросов и двинулся дальше. – Эти женщины, которые, по вашим словам, уезжали вместе с мистером Руле, их после этого кто-нибудь видел? – Я не понимаю. – Они исчезли? Вы их позднее когда-нибудь видели? – Нет, не исчезли, я видела их. – Они были избиты или поранены? – Нет, насколько я знаю. Но я не спрашивала. – Но все это не противоречило вашим представлениям, что приближаться к мистеру Руле и флиртовать с ним вполне безопасно, не так ли? – Я не знаю насчет безопасности. Я только видела, что он сидит там и, похоже, присматривает себе девушку, а тот человек, с которым я была в это время, уже сказал мне, что в десять часов должен будет уйти, потому что ему надо возвращаться в свой магазин, присмотреть за бизнесом. – Что ж, не могли бы вы объяснить жюри, почему вам не потребовалось предварительно пообщаться с мистером Руле – вот как это было с мистером Тэлботом, – дабы подвергнуть его тесту на безопасность? Ее взгляд метнулся к Минтону. Она надеялась на помощь, но таковой не поступило. – Я просто подумала, что он человек известный, предсказуемый. Не темная лошадка. Вот и все. – То есть вы сочли его безопасным? – Наверное, да. Мне нужны были деньги, и я совершила ошибку. – Вы сочли, что он богат и может разрешить ваши финансовые затруднения? – Нет, ничего подобного. Просто я увидела в нем возможного клиента, не новичка в этой игре. Такого, который знает, на что идет. – Вы показали, что в предыдущих случаях видели мистера Руле с женщинами, которые практиковали тот же род занятий, что и вы? – Да. – То есть с проститутками? – Да. – Вы их знаете? – Мы знакомы. – А вы делитесь друг с другом профессиональной информацией, так сказать, в порядке корпоративной любезности? В том смысле, предостерегаете ли их в отношении тех клиентов, которые могут быть опасными или отказаться платить? – Иногда. – И они распространяют ту же корпоративную этику и на вас, верно? – Да. – Сколько из них предостерегали вас в отношении Льюиса Руле? – Ну, никто мне такого не говорил, а иначе я бы с ним не пошла. Я кивнул и долго смотрел в свои записи, прежде чем продолжить. Расспросил о подробностях событий в баре «Морган», а затем представил пленку от камеры видеонаблюдения из бара. Минтон возразил против показа этого сюжета присяжным без должного обоснования, но его протест был отклонен. Телевизор на подставке с колесиками был вывезен и поставлен перед скамьей присяжных, и видеозапись продемонстрирована. По тому напряженному вниманию, которое проявили к ней присяжные, чувствовалось, что они страстно увлечены самой идеей – увидеть проститутку за работой. Равно как и перспективой увидеть двух главных фигурантов дела в те моменты, когда они не знали, что за ними наблюдают. – Что содержалось в той записке, что вы ему передачи? – спросил я, после того как просмотр окончился и телевизор отодвинули к боковой стене помещения. – Наверное, просто мое имя и адрес. – Вы не написали ему цену за услуги, которые намеревались оказать? – Может, и написала. Не помню. – Какова нынешняя цена, которую вы запрашиваете? – Обычно я беру четыреста долларов. – Обычно? А в каких случаях отступаете от этой таксы? – Зависит от того, что пожелает клиент. Я бросил взгляд через весь зал на скамью присяжных и увидел, что лицо человека с Библией каменеет от неловкости. – Вы когда-нибудь занимаетесь со своими клиентами любовными играми с садомазохистским уклоном? – Иногда. Хотя это всего лишь игра, не более. Никто не получает никаких травм. Это просто такая роль. – Вы хотите сказать, что до той ночи, 6 марта, клиенты никогда не наносили вам побоев? – Да. А этот человек нанес мне побои и пытался убить… – Пожалуйста, просто отвечайте на мои вопросы, мисс Кампо. Спасибо. Теперь давайте вернемся к событиям в «Моргане». Отвечайте только «да» или «нет». В тот момент, когда вы дали мистеру Руле салфетку со своим адресом и ценой, вы были уверены, что он для вас не опасен и имеет при себе значительные денежные средства, чтобы заплатить вам четыреста долларов, которые вы запрашиваете за свои услуги? – Да. – Так почему же у мистера Руле не оказалось при себе никакой наличности, когда полиция обыскала его? – Не знаю. Я ее не брала. – Вы знаете, кто это сделал? – Нет. Я медлил, будто в нерешительности, по-прежнему предпочитая выделять переходы от одной темы к другой с помощью периодов молчания. – Итак… э-э… вы ведь продолжаете работать проституткой? – спросил я. Кампо, поколебавшись, ответила утвердительно. – И вас устраивает работа? – Ваша честь, какое это имеет отношение к… – поднялся с места Минтон. – Возражение принимается, – произнесла судья. – О'кей, – сказал я. – В таком случае разве не правда, мисс Кампо, что вы несколько раз говорили клиентам, будто лелеете надежды оставить свое занятие? – Да, это правда, – заявила она. – Разве не правда также, что вы рассматривали возможные финансовые аспекты данного судебного дела в качестве способа покончить с этим бизнесом? – Нет, не правда! Этот человек напал на меня. Он собирался убить меня! Вот в чем все дело! Я подчеркнул что-то в своем блокноте, создав тем самым еще одну паузу. – Чарлз Тэлбот являлся вашим постоянным клиентом? – Нет, в тот вечер в «Моргане» я встретилась с ним впервые. – Он выдержал проверку на безопасность? – Да. – Был ли Чарлз Тэлбот тем человеком, который ударил вас кулаком в лицо 6 марта? – Нет, не был. – Вы предложили поделить с мистером Тэлботом барыши, которые получите в результате выигрыша иска против мистера Руле? – Нет, не обещала. Это ложь! Я поднял взгляд на судью. – Ваша честь, могу я попросить моего клиента сейчас подняться с места? – Сделайте одолжение, мистер Холлер. Я махнул Руле, чтобы тот встал из-за стола защиты, и он подчинился. Я снова посмотрел на Реджину Кампо: – Итак, мисс Кампо, вы уверены, что это тот самый человек, который ударил вас вечером 6 марта? – Да, он. – Сколько вы весите, мисс Кампо? Она отшатнулась от микрофона, огорошенная вопросом, столь беспардонным и являющимся грубым вторжением в ее частную жизнь – даже после стольких вопросов о ее сексуальной жизни. Я заметил, что Руле начал опускаться обратно на стул, и сделал ему знак стоять. – Я точно не знаю, – пробормотала Кампо. – В вашем рекламном объявлении на сайте вы оцениваете свой вес в сто пять фунтов. Правильно? – Видимо, да. – Значит, если присяжные решат поверить вашей интерпретации событий 6 марта, тогда им ничего не останется, как поверить, что вы сумели побороть мистера Руле и вырваться у него из рук. Я указал на Руле, который был не менее шести футов ростом и превосходил ее по весу по крайней мере фунтов на семьдесят пять. – Да, именно так все и было. – И это произошло, когда он якобы приставлял нож к вашему горлу. – Я хотела жить! Человек способен на поразительные вещи, когда его жизнь в опасности! Она исчерпала последние аргументы и принялась плакать, словно мой вопрос заново пробудил в ней весь ужас пережитого. – Можете садиться, мистер Руле. Ваша честь, на данный момент у меня больше нет вопросов к мисс Кампо. Я занял свое место рядом с Руле. Я чувствовал, что перекрестный допрос прошел хорошо. Моя бритва произвела множество ран. Версия обвинения истекала кровью. Руле наклонился ко мне и шепнул лишь одно слово: – Блестяще! Минтон возобновил прямой допрос, но теперь прокурор выглядел не более чем мошкой, суетящейся над открытой раной. Нельзя переиграть ответы, которые дала его ключевая свидетельница, как невозможно изменить образы и впечатления, которые я поселил в головах присяжных. Через десять минут Минтон закончил, и я отмахнулся от повторного перекрестного допроса, ощущая, что прокурор мало чего достиг в ходе своей второй попытки и я вполне могу оставить все как есть. Судья спросила обвинителя, имеет ли он еще каких-нибудь свидетелей, и Минтон ответил, что хотел бы подумать над этим в обеденный перерыв, прежде чем решить, завершить ли ему представление обвинительной версии от имени штата. В обычной ситуации я бы заявил протест, желая знать, следует ли мне сразу после обеда поставить на свидетельское место своего свидетеля. Но я оставил все как есть. Я чувствовал, что Минтон испытывает давление со стороны начальства и пребывает в нерешительности. Я хотел подтолкнуть его к решению и подумал, что, если спокойно отпустить его на обед, это поможет делу. Судья отпустила присяжных на перерыв, дав им час вместо обычных полутора. Она намеревалась не дать процессу застопориться. Сказала, что заседание откладывается до половины второго, а затем немедленно покинула свою скамью. Как я догадывался, ее гнала потребность срочно выкурить сигарету. Я спросил Руле, сумеет ли его мать присоединиться к нам на ленч, чтобы мы могли обсудить ее будущие показания, время которых подоспеет во второй половине дня, если не сразу же после перерыва. Он сказал, что это устроит, и предложил нам встретиться во французском ресторане на бульваре Вентура. Я напомнил ему, что времени у нас в обрез и его матери лучше встретиться с нами в «Четырех зеленых полянках». Мне не нравилась мысль вести их в мое святилище, но я знал, что мы сможем там быстро поесть и вернуться в суд. Тамошняя пища наверняка могла тягаться с французским бистро на бульваре Вентура, но меня это не волновало. Встав и отвернувшись от стола защиты, я увидел, что зрительские ряды пусты – все спешно устремились на обед, и только Минтон ожидал меня возле ограждения. – Могу я переговорить с вами минутку? – спросил он. – Разумеется. Мы подождали, пока Руле пройдет через калитку в барьере и покинет помещение суда, и лишь тогда начали разговор. Я знал, что меня ожидает. Обычное дело для прокурора – при первых признаках затруднений закидывать удочку на предмет заключения судебной сделки на сниженных условиях. А Минтон понимал, что у него затруднения. Ключевая свидетельница по основному событию оказалась в лучшем случае легкой добычей для провокационных вопросов. – В чем дело? – спросил я. – Я раздумывал над вашими словами о тысяче бритв. – Ну и?.. – Хотел бы сделать вам предложение. – Вы в этом деле человек новый. Разве не нужно, чтобы кто-нибудь вышестоящий дал вам «добро» на предложение судебной сделки? – Я и сам наделен кое-какими полномочиями. – Тогда скажите, что вы уполномочены предложить мне. – Я снижу уровень обвинений до нападения при отягчающих обстоятельствах и нанесения тяжких телесных повреждений. – И?.. – Сброшу запрашиваемый срок до четырех лет. Это предложение было существенной уступкой. Но Руле, если он его примет, все равно на четыре года окажется за решеткой. Принципиальная разница состояла в том, что предложение выводило данное уголовное дело из статуса преступлений на сексуальной почве. Руле по выходе из тюрьмы не пришлось бы отмечаться у местных властей в качестве лица, совершившего сексуальное преступление. Я взглянул на своего собеседника так, словно он только что оскорбил память моей матери. – Полагаю, это смело, Тед, – учитывая, как ваша козырная свидетельница проявила себя на свидетельской трибуне. Вы видели присяжного, который повсюду таскает с собой Библию? Пока она давала показания, у него был такой вид, будто его вот-вот стошнит на священную книгу. Минтон промолчал. Я мог бы поручиться, что он даже вообще не заметил присяжного с Библией. – Не знаю, – с сомнением произнес я. – Мой долг – передать ваше предложение своему клиенту, и я это сделаю. Но я также намерен сказать ему, что он будет дураком, если примет его. – Тогда чего вы хотите? – У такого дела, как это, может быть лишь один вердикт, Тед. Я собираюсь сказать своему подзащитному, что ему следует дождаться разрешения дела в его пользу. Полагаю, с этого момента процесс пойдет гладко. Идите обедать. Я оставил его там, где он стоял, у калитки, и, шагая по проходу между рядами, почти ожидал, что он выкрикнет мне вслед новое предложение. Но Минтон удержался. – Предложение остается в силе до половины второго, Холлер! – вместо этого крикнул он странным тоном. Я поднял руку и помахал не оборачиваясь. Выходя из дверей зала суда, я хотел верить, что его тон был лишь призвуком отчаяния, закравшимся в голос. Глава 35 По возвращении в зал суда из «Четырех зеленых полянок» я намеренно игнорировал Минтона, намереваясь подержать его в состоянии неведения как можно дольше. Все это являлось частью моего плана, состоящего в том, чтобы подтолкнуть его и ход судебного процесса в нужном мне направлении. Когда все мы расселись за столы, готовые к выходу судьи, я кинул на него взгляд издали, желая встретиться глазами, а затем отрицательно покачать головой. Но ничего не вышло. Он кивнул, всем видом стараясь изобразить уверенность в отношении хода дела – мол, все идет как надо – и сожаление по поводу решения моего клиента. Минутой позже судья заняла свое место, впустила в зал присяжных, и Минтон тотчас свернул свою художественную самодеятельность. – Мистер Минтон, у вас есть еще свидетель? – спросила судья. – Ваша честь, на данный момент обвинение завершило представление доказательств. Со стороны Фулбрайт последовало легкое замешательство. Она внимательно посмотрела на Минтона, затратив на это на секунду дольше, чем полагалось бы. Наверное, присяжные уловили этот знак удивления. Затем судья перевела взгляд на меня. – Мистер Холлер, вы готовы продолжить от имени защиты? Согласно общепринятой практике мне полагалось бы по окончании представления обвинением своей версии попросить судью напутствовать присяжных о вынесении оправдательного вердикта. Но я не стал этого делать – из опасения, что сейчас вдруг окажется тот редкий случай, когда подобная просьба будет удовлетворена. Я не мог позволить судебному процессу завершиться так рано. Я ответил, что готов продолжить. Моей первой свидетельницей была Мэри Алиса Виндзор. Она вошла в зал суда в сопровождении Сесила Доббса, который затем занял место в первом ряду зрительской галерки. В зеленовато-голубом костюме с шифоновой блузкой, Виндзор с царственной осанкой прошествовала мимо судейской скамьи и заняла место на свидетельской трибуне. Никто бы не предположил, что за обедом она съела картофельную запеканку с мясом. Я очень быстро провел ее через рутинную процедуру установления личности, а также обозначил, в каких отношениях, кровных и деловых, она находится с Льюисом Руле. Потом я попросил у судьи разрешения показать свидетельнице нож, который обвинительная сторона приобщила к делу в качестве вещественного доказательства. Разрешение было дано, я приблизился к столу секретаря, чтобы забрать оружие, которое по-прежнему было завернуто в прозрачный пластиковый пакет для вещдоков. Нож сложили таким образом, чтобы виднелись инициалы на лезвии. Я отнес его обратно и положил перед свидетельницей. – Миссис Виндзор, вы узнаете этот нож? Она взяла пакет и постаралась разгладить складки пластика на лезвии, чтобы найти и прочитать инициалы. – Да, узнаю, – произнесла она наконец. – Это нож моего сына. – А почему вы так уверены? – Потому что он неоднократно показывал его мне. Я знала, что он всегда носит его при себе, и порой нож приходился очень кстати в офисе, когда приходили наши брошюры и требовалось разрезать веревки, которыми перевязываются упаковки. Он был очень острым. – Как долго у него имеется этот нож? – Четыре года. – Вы как будто бы точно определяете срок. – Да. – Почему вы столь уверены? – Мой сын обзавелся им для защиты четыре года назад. Почти ровно четыре. – Для защиты от чего, миссис Виндзор? – В нашем бизнесе мы часто показываем дома людям. Иногда нам приходится бывать в том или ином доме наедине с незнакомыми. Было несколько случаев, когда риелтор подвергался нападению, ограблению или… даже был убит или изнасилован. – Известны ли вам случаи, когда Льюис был жертвой подобного преступления? – Лично он – нет. Но он знает тех, с кем это происходило. – Что именно? – Женщину изнасиловал и ограбил человек, который угрожал ей ножом. Именно Льюис обнаружил ее после того, как все было кончено. Поэтому первое, что он сделал после этого, – пошел и приобрел нож для защиты. – Почему нож, а не пистолет? – Сначала он сказал мне, что собирается обзавестись пистолетом, но ему хотелось иметь нечто, что можно постоянно носить при себе и так, чтобы оно не бросалось в глаза. Он обзавелся ножом и приобрел еще один для меня. Вот почему я знаю, что он владеет им почти четыре года. Она подняла пакет с ножом повыше, чтобы лучше разглядеть его. – Мой точно такой же, только инициалы другие. С тех пор мы оба постоянно носим их с собой. – Иными словами, если бы ваш сын имел при себе этот нож вечером шестого марта, такое его поведение показалось бы вам совершенно естественным, я правильно понял? Минтон заявил возражение, сказав, что я не выстроил Виндзор надлежащего обоснования для ответа на этот вопрос. Судья произнесла: – Принимается, – имея в виду возражение, – но Мэри Виндзор, не подкованная в области процессуальной практики, решила, что судья разрешает ей отвечать. – Он носил его с собой каждый день, – сказала она. – Шестое марта ничем не отлича… – Миссис Виндзор! – возвысила голос судья. – Я приняла возражение обвинителя. Это означает, что вы не должны отвечать. Пусть присяжные не принимают ее ответ во внимание. – Простите. – Следующий вопрос, мистер Холлер, – распорядилась судья. – У меня все, ваша честь. Благодарю вас, миссис Виндзор. Мэри Виндзор начала подниматься со стула, но судья снова сделала ей замечание, велев оставаться на месте. Я вернулся за свой стол, тогда как Минтон, напротив, поднялся. Я окинул взглядом зрительские ряды и не увидел знакомых лиц, если не считать Си-Си Доббса. Он ободряюще улыбнулся мне, но я не отреагировал. Ответы Мэри Виндзор уже мне, на прямом допросе, точно следовали сценарию, выработанному нами за ленчем. Она в сжатой форме донесла до жюри объяснение по поводу ножа, однако оставила в показаниях скрытую информацию – минное поле, куда в дальнейшем предстояло ступить Минтону. Свидетельские показания Виндзор в ходе прямого допроса не распространялись далее того, что я ранее представил Минтону в рутинной сводке материалов по делу. Если он захочет узнать больше, то вскоре услышит под ногой убийственный щелчок. – Скажите, – начал прокурор, – инцидент, побудивший вашего сына носить с собой пятидюймовый фальцнож, когда произошел? – 9 июня 2001 года. – Вы уверены? – Абсолютно. Я повернулся на стуле, чтобы лучше видеть лицо моего соперника. Я просто читал по нему. Он думал: вот тут для него кроется что-то важное. То, что Алиса Виндзор точно воспроизвела дату, несомненно, указывало на наличие сфабрикованных, ложных показаний. Минтон был приятно возбужден. – Было ли какое-нибудь сообщение в газете о нападении на вашу коллегу-риелтора? – Нет. – Проводилось ли полицейское расследование? – Нет, не проводилось. – И тем не менее вам известна точная дата. Как такое возможно, миссис Виндзор? Вам сообщили дату непосредственно перед вашим свидетельским выступлением? – Нет. Мне никогда не забыть тот день, когда я подверглась нападению. Она выдержала паузу. Я увидел, как по меньшей мере трое присяжных застыли с открытыми ртами. Минтон сделал то же самое. Я почти физически ощутил, как капкан захлопнулся. Я буквально услышал это самое «щелк!». – Мой сын тоже никогда не забудет его, – продолжила Виндзор. – Когда он пошел меня искать и обнаружил в том доме, я была связана. Голая, в крови. Для него было страшной травмой увидеть меня в подобном состоянии. Полагаю, именно это явилось одной из причин, почему он пристрастился носить с собой нож. В каком-то смысле он корил себя, что не приехал туда раньше и не смог воспрепятствовать насилию. – Понимаю, – проговорил Минтон, уткнувшись в свои записи. Он оцепенел, не зная, что сказать или сделать дальше. Боялся оторвать ногу от земли, опасаясь, что мина сдетонирует и грохнет. – Мистер Минтон, у вас есть еще вопросы? – поинтересовалась судья с плохо скрытой нотой сарказма в голосе. – Еще один момент, ваша честь, – отозвался прокурор. Он заново пробежался по своим записям и попытался хоть как-то спасти положение. – Миссис Виндзор, вы или ваш сын обращались в полицию после того, как это случилось? – Нет. Льюис хотел, а я – нет. Я считала, что это лишь усугубит травму. – Значит, в полицейских сводках это преступление не зафиксировано, правильно? – Да. Я чувствовал, что Минтон хочет довести дело до логической концовки и спросить, обращалась ли она к врачу после нападения. Однако, опасаясь очередной ловушки, отказался от вопроса. – Таким образом, получается, что в подтверждение того, что нападение действительно имело место, мы имеем только ваше слово? Ваше и вашего сына, если он решит давать показания. – Оно имело место. Я живу с этим каждый день. – Но мы вынуждены полагаться лишь на ваше свидетельство. Она бесстрастно посмотрела на обвинителя. – Это вопрос? – Миссис Виндзор, вы пришли сюда, чтобы помочь своему сыну, не так ли? – Если удастся. Он хороший человек и не стал бы совершать это гнусное преступление. – И вы пошли бы на все, чтобы спасти сына от осуждения и, вероятно, от тюрьмы, не так ли? – Но я не стала бы лгать о подобных вещах. Под присягой или не под присягой – не стала бы лгать. – Но вы хотите спасти сына? – Да, хочу. – А спасти его означает солгать ради него? – Нет. – Благодарю вас, миссис Виндзор. Минтон поспешно вернулся на свое место. У меня был только один вопрос на повторном прямом допросе: – Миссис Виндзор, сколько вам было лет, когда на вас было совершено это нападение? – Пятьдесят четыре года. Я сел. Минтон тоже больше не имел вопросов, и Виндзор отпустили. Я попросил судью позволить ей остаться среди зрителей до окончания процесса, поскольку теперь ее показания были уже выслушаны. При отсутствии возражения со стороны обвинителя просьбу удовлетворили. Моим следующим свидетелем стал детектив полицейского управления Лос-Анджелеса Дэвид Лэмкин, который являлся общефедеральным экспертом по преступлениям на сексуальной почве и в свое время занимался следствием по делу «насильника-риелтора». В ходе краткого допроса я установил обстоятельства указанного дела и наличие пяти заведенных полицией аналогичных уголовных дел, по которым проводились расследования. Я быстро подобрался к пяти ключевым вопросам, необходимым мне для подтверждения показаний Мэри Виндзор. – Детектив Лэмкин, каков был возрастной диапазон работавших в недвижимости женщин, ставших жертвами этого насильника? – Это были уже опытные, признанные профессионалы, сделавшие успешную карьеру в бизнесе. У всех возраст выше, чем обычный средний возраст жертв насилия. Насколько я помню, самой молодой было двадцать девять лет, а самой старшей – пятьдесят девять. – То есть женщина пятидесяти четырех лет входила бы в возрастной диапазон, привлекавший насильника, я правильно понял? – Да. – Могли бы вы сообщить жюри, когда произошли первое из зафиксированных нападений и последнее? – Да. Первое случилось 1 октября 2000 года, а последнее – 13 июля 2001-го. – Таким образом, 9 июня 2001 года вполне соответствует периоду времени, в котором орудовал насильник, избравший своей целью женщин-риелторов? – Да. – В ходе ваших расследований вы пришли к предположению или уверенности, что имелось более пяти случаев изнасилования, совершенных этим субъектом? Минтон заявил возражение, поскольку вопрос носит умозрительный характер. Судья поддержала его протест, но это не имело значения. Вопрос сам по себе имел значимый характер, и то, что присяжные увидели, что прокурор скрывает от них ответ, уже являлось выигрышем. Минтон удивил меня на перекрестном допросе. Он в достаточной степени оправился после своей оплошности с Виндзор и обрушил на Лэмкина три веских вопроса, ответы на которые были благоприятны для обвинения. – Детектив Лэмкин, скажите, оперативная группа, расследовавшая данную серию преступлений, обнародовала какие-либо предостережения для женщин, работающих в сфере недвижимости? – Да. По следам двух происшествий мы разослали целевые листовки-предостережения. В первый раз они были адресованы всем лицензированным риелторским фирмам в районе, а следующая рассылка пошла всем лицензированным брокерам-риелторам лично: и мужчинам, и женщинам. – Рассылки содержали информацию с описанием насильника и его методов? – Да. – Если кто-нибудь захотел бы сфабриковать историю о том, будто подвергся нападению этого самого насильника, то рассылки обеспечили бы его всей необходимой информацией, включая методы, которыми насильник пользовался? – Да, такая вероятность существовала. – У меня все, ваша честь. Минтон сел, гордый собой, и когда у меня тоже не оказалось больше вопросов, Лэмкина отпустили. Я попросил у судьи несколько минут, чтобы посовещаться со своим клиентом, и наклонился поближе к Руле. – Ну вот и все, – произнес я. – Теперь у нас остались лишь вы. Если только нет чего-нибудь такого, что вы от меня утаили, вы чисты и Минтон мало что может с вами поделать. Вы будете в безопасности на свидетельской трибуне, если не дадите себя расколоть. Вы по-прежнему хладнокровны? Руле с самого начала повторял, что будет давать показания как свидетель защиты и опровергнет предъявленные обвинения. За ленчем он снова подтвердил свое желание, требуя, чтобы ему предоставили такую возможность. Я всегда осознавал риск, связанный с предоставлением клиенту возможности давать свидетельские показания. Это палка о двух концах. Все, что обвиняемый говорит, может быть обращено против него же, если обвинение сумеет истолковать это в свою пользу. Но я также знал, что какие бы предупреждения ни получали присяжные в отношении права обвиняемого хранить молчание, им всегда хочется услышать, как он уверяет, что, дескать, ничего подобного не совершал. И если лишить присяжных этого лакомства, они могут затаить на тебя злобу. – Я хочу это сделать, – прошептал Руле. – Я справлюсь с прокурором. Тогда я отодвинул назад свой стул и поднялся. – Защита вызывает Льюиса Росса Руле, ваша честь. Глава 36 Льюис Руле быстрым шагом двинулся к свидетельской трибуне, как баскетболист, извлеченный со скамьи запасных и отправленный к столу судьи-секретаря, чтобы, отметившись, влиться в игру. Он даже внешне – осанкой, позой, движениями – производил впечатление человека, горящего нетерпением получить возможность защитить себя. Он сознавал, что его настрой не пройдет незамеченным для жюри. Покончив с необходимыми вступлениями, я приступил к существу дела. Отвечая на мои вопросы, Руле открыто признал, что пошел в бар «Морган» вечером 6 марта в поисках женской компании. Он не утверждал, что стремился получить услуги именно проститутки, но был не против и такой возможности. – Мне и прежде доводилось бывать с женщиной, которой надо платить, – сказал он, – поэтому я ничего не имел против. Он показал, что специально не стремился установить зрительный контакт с Реджиной Кампо, пока она сама не подошла к нему, когда он сидел за стойкой. Он заявил, что именно она была инициатором, но в тот момент это его не обеспокоило. Заигрывание было ни к чему не обязывающим. Кампо сообщила, что освободится после десяти и он может зайти. Руле описал усилия, предпринятые им в течение следующего часа в «Моргане», а затем в «Фонарщике» с целью найти женщину, которой не пришлось бы платить, но сказал, что ему это не удалось. Затем он поехал по адресу, который дала ему Кампо, и постучал к ней в дверь. – Кто открыл вам на стук? – Она сама. Приоткрыла дверь и посмотрела на меня в образовавшийся просвет. – Вы говорите о Реджине Кампо? Женщине, что давала показания сегодня утром? – Да, совершенно верно. – Через створ открытой двери вам было видно ее лицо? – Нет. Она приоткрыла дверь, и в эту щель я не мог видеть ее лицо целиком. Только левый глаз и небольшую часть лица с той же стороны. – Как именно была открыта дверь? Через эту щель вы могли видеть лицо женщины с правой или с левой стороны? – Если смотреть от меня, дверная щель находилась справа. – Итак, давайте еще раз убедимся, что мы полностью это прояснили. Щелка приоткрытой двери была от вас справа, правильно? – Да. – Таким образом, если она стояла за дверью и смотрела в щель, она должна была смотреть на вас левым глазом? – Совершенно верно. – Вы видели ее правый глаз? – Нет. – В таком случае, если бы она имела синяк, или порез, или иное повреждение на правой стороне лица, могли бы вы это заметить? – Нет. – О'кей. Что произошло дальше? – Она увидела, что это я, и пригласила войти. Открыла дверь пошире, но по-прежнему стояла за ней. – Вы могли ее видеть? – Не полностью. Она использовала дверь как своего рода заслон. – Что случилось дальше? – Ну, там за дверью было что-то вроде тамбура или прихожей, и она указала мне на арочный проем в жилую комнату. Я направился, куда женщина указала. – Означало ли это, что она оказалась позади вас? – Да, когда я повернул в сторону жилой комнаты, Кампо оказалась у меня за спиной. – Она закрыла дверь? – Думаю, да. Я слышал, как дверь закрылась. – А потом? – Что-то ударило меня сзади по голове. Я упал и потерял сознание. – Сколько времени вы находились без сознания? – Наверное, долго, но ни полиция, ни кто-либо не сообщил этого мне. – Что вы помните после того, как пришли в сознание? – Я помню, мне было трудно дышать, и когда я открыл глаза, на мне кто-то сидел. Я лежал на спине, а какой-то человек сидел на мне. Я попытался шевельнуться и понял, что у меня на ногах тоже кто-то сидит. – Что случилось дальше? – Они по очереди твердили мне, чтобы я не двигался, и один из них сказал, что у них мой нож и, если я попытаюсь шевельнуться или бежать, они пустят его в ход. – Правда ли, что вскоре явилась полиция и арестовала вас? – Да, через несколько минут прибыли полицейские. Они надели на меня наручники и подняли на ноги. И вот тогда я и заметил, что у меня кровь на пиджаке. – А как обстояло дело с вашей рукой? – Я не видел, потому что руки были скованы наручниками за спиной. Но я услышал, как один из мужчин, из тех, что сидели на мне, сказал полицейскому, что у меня на руке кровь, после чего полицейский обернул мне руку пластиковым пакетом. Я это почувствовал. – Как попала кровь на вашу руку и пиджак? – Кто-то нанес ее туда, потому что я этого не делал. – А вы левша? – Нет. – Вы не ударяли мисс Кампо кулаком левой руки? – Нет. – Угрожали ей изнасилованием? – Нет, не угрожал. – Вы говорили, что намерены ее убить, если она станет сопротивляться? – Нет, не говорил. Я надеялся почувствовать с его стороны хотя бы часть того жаркого и яростного возмущения, что увидел в нем в первый день, в офисе Си-Си Доббса, но Руле был холоден и уравновешен. Я решил, что, прежде чем закончить прямой допрос, мне придется действовать с напором, чтобы разжечь в нем хоть толику былого гнева. Ранее, за ленчем, я говорил ему, что хочу это видеть, и сейчас не вполне понимал, в чем дело и куда этот пыл подевался. – Вы разозлены тем, что вам предъявили обвинение в нападении на мисс Кампо? – Конечно же, разозлен. – Почему? Он открыл рот, но так ничего и не сказал, словно задохнувшись. Казалось, он задохнулся от возмущения тем, что я задал подобный вопрос. Наконец он заговорил: – Что значит «почему»?! Вас когда-нибудь обвиняли в чем-нибудь, чего вы не совершали, а вы даже ничего не могли сделать, кроме как ждать? Просто ждать и ждать, неделями и месяцами, пока вам наконец не предоставят шанс явиться в суд и сказать, что вас подставили. Но там, в суде, выясняется, что вам надо опять ждать – пока обвинитель пригонит свору лжецов и заставит вас выслушивать их ложь. А вам остается опять смиренно ждать своего шанса. Конечно, вы разозлитесь, еще как! Вы будете злы как сто чертей! Я невиновен! Я этого не совершал! Превосходно. Все по делу и выражало мнение всякого, кого когда-либо в чем-либо ложно обвиняли. Это было даже больше, чем я мог ожидать, но я напомнил себе правило: вовремя остановиться. Лучшее – враг хорошего. Я сел на место. Если решу, что что-нибудь здесь упустил, то восполню это на повторном прямом допросе. Я посмотрел на судью: – У меня все, ваша честь. Минтон был на ногах и готов к бою прежде, чем я успел занять свое место. Он двинулся к возвышению, не отрывая от Руле пылающего взгляда. Откровенно демонстрировал жюри, какого он мнения об этом человеке. Его глаза словно лазеры насквозь пронизывали помещение. Минтон вцепился в край своей трибуны так неистово, что побелели костяшки пальцев. Все это, конечно, не более чем спектакль для жюри. – Вы отрицаете, что прикасались к мисс Кампо! – с пафосом произнес он. – Вот именно, – парировал Руле. – Если верить вашим показаниям, она просто сама себя избила кулаком до полусмерти или попросила это сделать практически незнакомого мужчину, которого прежде никогда не видела. И все это ради того, чтобы вас подставить. Так по-вашему? – Не знаю, кто это сделал. Единственное, что мне известно, – не я. – Но вы утверждаете, что Реджина Кампо лжет. По вашим словам выходит, что она пришла сегодня в зал суда и нагло солгала перед судьей, членами жюри присяжных и всем светом. Произнося это, Минтон тщательно расставлял акценты и делал подчеркнуто выразительные паузы, тряся головой от отвращения. – Я не совершал того, что она мне приписывает. Единственное объяснение – один из нас лжет. И это не я. – Это решать присяжным, не так ли? – Да. – А нож, которым вы предположительно обзавелись для самозащиты? Утверждаете ли вы перед лицом жюри, что жертва в таком случае каким-то образом выяснила, что у вас есть нож, и использовала его для того, чтобы вас подставить? – Я никогда не показывал этот нож ни ей лично, ни в баре, где она могла находиться. Так что я не знаю, как она узнала о нем. Думаю, когда она стала обшаривать мои карманы в поисках денег, обнаружила и нож. Я всегда держу нож и деньги в одном кармане. – О, так вы теперь также приписываете Реджине Кампо кражу денег из вашего кармана, мистер Руле? – У меня было при себе четыреста долларов. Когда я оказался арестован, они исчезли. Кто-то же их взял? Вместо того чтобы заострять внимание Руле на деньгах, Минтон предпочел более мудрую тактику. Прокурор сознавал, что, как ни повернись разговор, ему пришлось бы в лучшем случае столкнуться с беспроигрышным утверждением. Если же он попытается выдвинуть версию, будто у Руле вообще не было при себе никаких денег и целью его нападения было просто попользоваться девушкой на халяву, то в этом случае он понимал, что я представлю налоговые декларации Руле, а это бросит серьезную тень на саму идею, что богач не мог себе позволить заплатить проститутке. Тут в ведении допроса был очень узкий проход, сродни проходу между Сциллой и Харибдой – который юристы любят называть минным полем и патовой ситуацией, – и Минтон оставил эту тему. Он перешел к заключительной части. Театральным жестом прокурор поднял приобщенное к делу вещественное доказательство в виде фотографии избитого и кровоточащего лица Реджины Кампо. – Итак, вы утверждаете, что Реджина Кампо лжет? – произнес он. – Да. – Она подстроила так, чтобы кто-то нанес ей побои, или нанесла их себе сама? – Я не знаю, кто это сделал. – Но не вы? – Нет, не я. Я бы не смог так поступить с женщиной. Я не стал бы причинять ей боль. – Руле указал на фото, которое Минтон продолжал держать. – Ни одна женщина не заслуживает такого, – сказал он. Я облегченно откинулся на спинку стула. Руле только что произнес фразу, которую я велел ему каким-то образом ввернуть в один из ответов во время дачи показаний. «Ни одна женщина не заслуживает такого». Теперь дело за Минтоном. Ему полагалось заглотнуть наживку. Он умен и хитер. Обязан сообразить, что Руле отворил для него дверь. – Что вы подразумеваете под словом «заслуживает»? Вы считаете, насильственные преступления сводятся к тому, получают ли жертвы по заслугам? – Нет. Я имел в виду иное: вне зависимости от того, чем она зарабатывает свой хлеб, нельзя было так ее избивать. Никто не заслуживает, чтобы с ним обошлись подобным образом. Минтон опустил фотографию и поглядел на нее несколько секунд, после чего вновь перевел взгляд на Руле: – Мистер Руле, мне больше не о чем вас спрашивать. Я по-прежнему чувствовал, что выигрываю свое бритвенное сражение. Я сделал все возможное, дабы уловками загнать Минтона в такое положение, из которого ему останется лишь один выход. Сейчас как раз наступал «час истины» – на деле убедиться, достаточным ли окажется это самое «все возможное». После того как молодой прокурор сел на место, я решил не задавать своему клиенту новых вопросов. Он стойко выдержал наскоки Минтона, и я ощущал, что ветер дует в наши паруса. Я встал и оглянулся на часы, висевшие на задней стене зала суда. Половина четвертого. Затем обратился к судье: – Ваша честь, защита закончила выступление. Она кивнула, тоже посмотрела поверх моей головы на часы и распустила жюри на послеполуденный перерыв. Когда присяжные покинули помещение суда, она посмотрела на стол обвинения, где Минтон, опустив голову, что-то писал. – Мистер Минтон? Прокурор поднял глаза. – Заседание еще не окончено. Обратите на это внимание. Обвинение имеет контрдоказательства? Минтон встал. – Ваша честь, я бы попросил, чтобы мы прервались на сегодня и штат получил бы время рассмотреть кандидатуры опровергающих свидетелей. – Мистер Минтон, до конца сегодняшнего заседания у нас остается еще по меньшей мере полтора часа. Я уже сказала, что хочу поработать сегодня как можно продуктивнее. Где ваши свидетели с контраргументами? – Откровенно говоря, ваша честь, я не предполагал, что защита так быстро закончит представление доказательств, предъявив всего лишь трех свидетелей, и я… – Он честно предупредил об этом во вступительной речи. – Да, но судебное разбирательство двигалось быстрее, чем предполагалось. Мы идем с опережением на полдня. Я позволю себе просить суд об одолжении. Я буду поставлен в сложное положение, если меня обяжут немедленно представить опровергающего свидетеля, которого я ожидаю в суде не ранее шести вечера. Я повернул голову и посмотрел на Руле, который вернулся на место. Я кивнул ему и подмигнул левым глазом, чтобы судья не заметила этого. Пока все выглядело так, будто Минтон заглотнул наживку. Теперь важно постараться, чтобы судья не заставила ее выплюнуть. Я встал. – Ваша честь, у защиты нет возражений против отсрочки. Мы могли бы использовать это время для подготовки решающих доводов и напутствия присяжным. Сначала судья посмотрела на меня, озадаченно нахмурившись. Такое было редкостью, чтобы защита не возражала против затягивания процесса обвинительной стороной. Но затем семя, брошенное мной в землю, начало прорастать. – Что ж, вероятно, в ваших словах есть здравое зерно, мистер Холлер. Если мы сегодня закончим пораньше, то, надеюсь, завтра сразу после представления контраргументов приступим к итоговым выступлениям. И уже больше никаких заминок и проволочек, за исключением обсуждения напутствия присяжным. Это понятно, мистер Минтон? – Да, ваша честь. Я буду готов. – Мистер Холлер? – Это моя идея, судья. Я буду готов. – Очень хорошо. Тогда план такой. Присяжные вернутся, и я распущу их до завтра. Они успеют разъехаться до часа пик, а завтра работа потечет так гладко и быстро, что уверена: к послеполуденной сессии жюри уже приступит к совещанию. Она посмотрела на Минтона, а потом на меня, словно побуждая кого-либо из нас не согласиться с ней. Когда же мы не проявили такого желания, она встала и покинула судейскую скамью, видимо, горя нетерпением выкурить сигарету. Через двадцать минут, когда присяжные уже отправились домой, а я за своим столом собирал вещи, ко мне подошел Минтон: – Могу я с вами переговорить? Я бросил взгляд на Руле и велел ему идти к выходу вместе со своей матерью и Доббсом, добавив, что позову его, если он мне понадобится. – Но я хочу побеседовать с вами, – возразил он. – О чем? – Обо всем. Как, по-вашему, я выступил? – Вы выступили хорошо, и все идет как надо. Думаю, мы в хорошей форме. Затем, кивнув в сторону стола прокурора, за который уже опять вернулся Минтон, я понизил голос до шепота: – Он тоже это понимает. По-моему, он созрел для нового предложения. – Следует ли мне находиться поблизости, чтобы услышать, в чем оно состоит? Я отрицательно покачал головой: – Нет, для нас не имеет значения, в чем оно состоит. Для нас существует лишь один вердикт, не так ли? – Абсолютно. Вставая, он похлопал меня по плечу, и я с трудом сдержался, чтобы не отпрянуть. – Не прикасайтесь ко мне, Льюис, – произнес я. – Если хотите выразить мне свою признательность, лучше верните чертов пистолет! Он промолчал, ухмыльнулся и двинулся к калитке, отделяющей пространство суда от остальной части зала. После его ухода я бросил взгляд на Минтона. Сейчас его глаза горели отчаянием. Ему позарез нужен обвинительный приговор по этому делу, обвинительный приговор любой ценой. – В чем дело? – У меня есть к вам другое предложение. – Слушаю. – Я готов еще понизить уровень обвинений. Пусть это будет простое нападение, без отягчающих обстоятельств. Шесть месяцев в окружной тюрьме. Учитывая, что они опустошают это исправительное заведение в конце каждого месяца, ваш клиент, вероятно, пробудет там не более шестидесяти дней. Он говорил о федеральном предписании перестать переполнять окружные пенитенциарные учреждения. Поэтому независимо от того, к какому наказанию приговаривался обвиняемый в зале суда, приговоры, следуя необходимости, часто радикальным образом урезались. Предложение действительно было хорошим, хотя это никак не отразилось на моем лице. И я понимал, что исходит оно не иначе как со второго этажа. Минтон сам не имел полномочий снижать так сильно. – Прими он ваше предложение, – возразил я, – и она обчистит его в гражданском суде. Сомневаюсь, что он пойдет на это. – Чертовски хорошее предложение! – возмутился Минтон. Я догадывался, что вышестоящий наблюдатель, присланный оценивать первое значимое дело Минтона, дал ему неудовлетворительную оценку и теперь молодой прокурор получил указание завершить судебное дело получением от подсудимого добровольного признания вины. Черт с ним, с процессом, и со временем, потраченным судьей и присяжными, – добейся хоть какого-никакого добровольного признания. Ван-нуйсский филиал ведомства окружного прокурора не любил проигрывать дела, а ведь и двух месяцев еще не прошло со времен фиаско в деле Роберта Блейка. И сейчас, когда дела опять пошли туго, они из кожи вон лезли, стараясь любой ценой сохранить лицо. Минтон получил полномочия торговаться и занижать цену как только возможно – лишь бы чего-нибудь добиться. Руле обязан был сесть, пусть даже всего на шестьдесят дней. – Вероятно, с вашей точки зрения, это чертовски хорошее предложение. Но оно все равно означает, что я обрекаю клиента признаться в том, чего, по его словам, он не совершал. Вдобавок данное решение по делу оставляет открытой дверь для гражданского иска. То есть, пока он будет сидеть в окружной тюряге, стараясь на протяжении двух месяцев уберечь свою задницу, Реджи Кампо со своим адвокатом обчистят его за милую душу. Понимаете? Не очень-то гладко выходит, если взглянуть на дело с его стороны. Если спросите моего мнения – я бы довел процесс до конца. Я считаю, мы выигрываем дело. Вспомните о человеке с Библией – это означает, что как минимум один присяжный склоняется на нашу сторону. Но как знать? Может, за нас и все двенадцать. Минтон с силой ударил ладонью по столу: – О чем, черт подери, вы толкуете?! Вы знаете, что это он сделал! Он преступник, Холлер! И шесть месяцев, не говоря уже о шестидесяти днях, за то, что он учинил над этой женщиной, просто детские игрушки! Это какая-то дьявольская ирония, лишающая меня сна и покоя, но наши постоянно следили за ходом процесса и считают, что жюри у вас в руках, – вот почему я вынужден пойти на это предложение. Я с веским щелчком захлопнул свой кейс и поднялся: – В таком случае, Тед, я надеюсь, вы сумеете добыть что-нибудь стоящее в качестве контраргументов. Теперь все ваши надежды только на жюри. И должен сказать вам, дружище, вы все больше и больше походите на человека, который вышел в бой на бритвах нагишом. Лучше бы вам перестать прикрывать причинное место, а начать отбивать удары. Я вышел за ограждение. На полпути к дверям в коридор остановился и оглянулся на него: – Эй, а вообще, Тед, знаете что? Если вы теряете сон из-за этого дела или из-за какого-нибудь другого, тогда вам лучше бросить работу и поискать что-либо еще. Вы с ней не справитесь. Минтон опустился на стул и уставился на пустую судейскую скамью прямо перед собой. Он не желал смиряться с тем, что я сказал. Пусть посидит и поразмышляет. Я решил, что разыграл все правильно. Окончательно это выяснится утром. Я вернулся в «Четыре зеленые полянки», чтобы поработать над своей заключительной речью. Мне не потребуется тех двух часов, которые предоставила нам судья. Я заказал в баре «Гиннесс» и отнес его к одному из столиков, чтобы посидеть в одиночестве и подумать. Обслуживание столиков начнется не раньше шести. Я набросал несколько базовых тезисов, но интуитивно чувствовал, что в основном буду отзываться на заключительное выступление гособвинителя. Еще до начала судебного процесса Минтон добился от судьи Фулбрайт разрешения использовать компьютерную программу для подготовки презентаций, так называемый PowerPoint,[42 - Программа Microsoft Office для создания и проведения презентаций; позволяет демонстрировать на экране отдельные страницы, содержащие текст и изображения.] для придания наглядности своим доводам. У молодых прокуроров стало последним писком моды поставить в зале суда экран и пускать на него световые сигналы с помощью компьютерной графики, словно нельзя просто доверять присяжным, чтобы те думали и делали выводы своим собственным умом. Теперь все это полагалось впаривать им, как по телевизору. Мои клиенты редко имели деньги, чтобы оплачивать мои гонорары, не говоря уже о презентациях с PowerPoint. Руле в этом смысле являлся исключением. Захоти он – и на деньги матери мог бы нанять Фрэнсиса Форда Копполу, чтобы монтировал ему картинки для PowerPoint. Но я никогда даже не поднимал этот вопрос. Я твердо придерживался старой школы. Любил выходить на ринг в одиночку. Минтон мог запускать себе на большой экран, что ему заблагорассудится. Когда наступит моя очередь, я хотел, чтобы жюри смотрело лишь на меня. Если я сам лично не смогу их убедить, то и никакой компьютер не сумеет. В половине шестого я позвонил Мэгги Макферсон в офис. – Пора домой, – сказал я. – Наверное, вам, важным шишкам – судебным адвокатам, и пора. Мы, скромные госслужащие, должны работать до темноты. – Почему бы тебе не сделать перерыв? Встретимся за кружкой «Гиннесса» и куском мясной запеканки, а потом возвращайся к работе. – Нет, Холлер, не могу. Кроме того, я знаю, что тебе нужно. Я рассмеялся. Не было такого случая, когда бы она, по ее мнению, не знала, что мне нужно. Большей частью она была права, но не на сей раз. – В самом деле? И что же? – Ты намерен опять ко мне подлизаться и выудить, что замышляет Минтон. – Вот уж ничего подобного, Мэгз. Минтон для меня – открытая книга. Наблюдатель из вашей конторы выставил ему плохие оценки, поэтому Смитсон велел мальчику побыстрее закруглиться, выклянчить хоть что-нибудь и – пулей домой. Но Минтон уже заранее запланировал устроить в заключение маленькое шоу с привлечением PowerPoint и желает теперь рискнуть, вытащить это на суд публики. Кроме того, у него кровь кипит от праведного гнева, так что ему не по душе идея абы как закруглиться. – Мне она тоже не нравится. Смитсон всегда боится проиграть, особенно после Блейка. Поэтому вечно стремится играть на понижение. Но тем самым роняет престиж, подрывая авторитет и правосудия, и прокурорского ведомства. Так нельзя себя вести. – Я всегда говорил, что они продулись с делом Блейка в ту минуту, как пошли в обход тебя. Скажи им, Мэгги. – Если когда-нибудь представится такая возможность. – Когда-нибудь представится. Ей неприятно было много говорить о своей застопорившейся карьере. Она вернулась к прерванной теме: – Что ж, голос у тебя бодрый. Вчера тебя подозревали в убийстве, а сегодня прокурор у тебя в руках и просит пощады. Что изменилось? – Ничего. Думаю, просто затишье перед бурей. Послушай, позволь спросить тебя кое о чем. Ты когда-нибудь интересовалась, сколько времени занимает баллистическая экспертиза? – Какая именно? – Выявление соответствия между пулей и гильзой. – Зависит от того, кто этим занимается, – я имею в виду, какое ведомство. Но если им действительно необходимо срочно получить результат, они могут получить его и за двадцать четыре часа. Я ощутил в животе тяжелый камень тошнотворного страха. Понял, что счет, вероятно, идет на часы. Удивительно, что я вообще пока на свободе. – Впрочем, в большинстве случаев такого не происходит, – продолжила Мэгги. – Два-три дня – вот сколько это обычно занимает в случае необходимости. А если нужен полный комплект тестов, то может занять и больше. Бывает, что пуля повреждена и трудно поддается расшифровке. Над ней тогда приходится поработать. Вряд ли что-либо из этого могло мне помочь. Я знал: на месте преступления обнаружили гильзу от пули. Если Лэнкфорд и Собел установят ее соответствие пуле, выпущенной пятьдесят лет назад из пистолета Микки Коэна, то придут по мою душу незамедлительно, а насчет дополнительных тестов позаботятся позже. – Эй, ты еще там? – окликнула Мэгги. – Да. Просто немного задумался. – Голос у тебя уже не такой радостный. Хочешь поговорить об этом, Майкл? – Нет, не сейчас. Но если в итоге мне понадобится хороший адвокат, ты знаешь, кому я позвоню. – Ну уж конечно! – Возможно, ты изумишься. Я подпустил еще одну долгую паузу в разговор. Уже одно то, что Мэгги находилась на другом конце провода и я мог слушать ее молчание, несло с собой уют и умиротворение. – Холлер, мне надо возвращаться к работе. – О'кей, Мэгги, давай упрячь всех этих плохих парней за решетку. – Обязательно. – Доброй ночи. Я закрыл мобильник и некоторое время думал о разных вещах, потом снова открыл телефон и позвонил в отель «Шератон юниверсал» узнать, есть ли у них свободные номера. Я решил, что в качестве меры предосторожности сегодня мне не следует ехать домой. Там меня вполне могут ожидать два детектива из Глендейла. Глава 37 Среда, 25 мая В среду, после бессонной ночи в скверном отеле, я приехал к зданию суда рано утром и, к своему удивлению, не обнаружил теплой компании глендейлских детективов, поджидающих меня с улыбками на лицах и ордером на арест в руках. Горячая волна облегчения прокатилась по мне, когда я проходил через металлоискатель. Я был в том же самом костюме, что и накануне, но надеялся, что никто этого не заметит. Все-таки рубашка и галстук свежие. Я всегда держу запасные в багажнике «линкольна», на случай жарких летних дней, когда дела обязывают выезжать в близлежащую пустыню и кондиционер в машине не выдерживает. Когда я добрался до зала судебных заседаний, закрепленного за судьей Фулбрайт, то опять-таки с удивлением обнаружил, что не являюсь первым прибывшим. Там уже находился Минтон, он устанавливал в зрительских рядах экран для своей высокотехнологичной презентации. Поскольку зал суда строился еще до начала эры компьютерных презентаций, здесь не предусмотрели место для двенадцатифутового экрана – так чтобы его было видно и присяжным, и судье, и защитнику с обвинителем. Изрядный кусок пространства, отведенного для зрителей, окажется занятым экраном, и всякий, сидящий позади него, лишится возможности лицезреть шоу. – Кто рано встает, тому Бог подает! – приветствовал я Минтона. Он бросил на меня взгляд, оторвавшись от работы, и, как мне показалось, не ожидал увидеть меня столь же рано. – Приходится самому обеспечивать всю материально-техническую часть. Это головная боль. – Вы вполне можете вместо этого выступить на старомодный лад: просто посмотреть на присяжных и поговорить с ними по-человечески. – Нет, спасибо. Так меня больше устраивает. Вы беседовали со своим клиентом о предложении? – Да. Никакой торговли. Видимо, мы все-таки доведем судебный процесс до конца. Я поставил кейс на свой стол и призадумался. Итак, значит, Минтон подготавливает заключительное слово. Интересно, означает ли этот факт его отказ предъявить суду опровергающего свидетеля с контраргументами? Меня вдруг охватила паника. Я бросил взгляд на стол обвинения и не увидел ничего, что давало бы мне ключ к разгадке планов Минтона. Я знал, что могу напрямую спросить его, но не хотел разрушать впечатление той небрежной, незаинтересованной уверенности в себе, которое стремился производить. Ленивой походкой я прошелся до стола судебного пристава Билла Михана, который заправлял делопроизводством в суде у Фулбрайт, и увидел у него на столе целую уйму веером разбросанных бумаг. Где-то здесь, наряду с ежедневной повесткой дня и списком дел, назначенных к слушанию, должен иметься и список лиц, на данный момент находящихся в суде под стражей. – Билл, хочу сходить взять чашечку кофе. Тебе чего-нибудь принести? – Нет, дружище, спасибо. Я завязал с кофеином. Пока по крайней мере. Я понимающе улыбнулся. – Это список привезенных арестантов? Можно взглянуть, нет ли там каких моих клиентов? – Конечно, смотри. Михан протянул мне несколько скрепленных вместе страниц. Это был поименный список всех заключенных, которые в данный момент находились в тюремных камерах при здании суда, будучи доставлены сюда на время. За каждым именем следовал номер зала суда, куда заключенный направлялся. Я небрежно пробежался глазами по списку и быстро отыскал в нем имя Дуэйна Джеффри Корлисса. Минтоновский осведомитель находился тут, в здании суда, и направлялся в зал, закрепленный за Фулбрайт! Я едва не вздохнул с облегчением, но вовремя сдержался. Кажется, Минтон все-таки собирался разыграть партию так, как я рассчитывал, к чему так долго готовился. – Что-то не так? – спросил Михан. Я отдал ему список. – Нет, а что? – Не знаю. Просто у тебя такой вид, будто что-то случилось. – Пока еще ничего, но случится. Я покинул зал суда и спустился на несколько этажей, в кафетерий. Стоя в очереди, чтобы заплатить за кофе, я увидел, как сюда же вошла Мэгги Макферсон и направилась к большим кофейникам. Заплатив, я приблизился к ней сзади, когда она насыпала себе в кофе порошок из розового пакетика. – Сахаринчик, – прокомментировал я. – Моя бывшая жена тоже говорила, что терпеть не может кофе с сахаром. Она обернулась: – Брось валять дурака, Холлер. Но при этом Мэгги улыбалась. – Брось, Холлер, а то закричу, – продолжил я. – Эту присказку она тоже любила повторять. И даже очень часто. – Что ты здесь делаешь? Ты же должен находиться на шестом этаже, готовиться выдергивать Минтону шнур из розетки. – Меня это не заботит. Рекомендую тебе самой туда подняться и поглядеть на наше шоу. Старая школа против новой, битва века. – Вряд ли получится. Кстати, не этот ли костюм был на тебе вчера? – Да, это мой счастливый костюм, мне в нем всегда сопутствует удача. А откуда ты знаешь, в чем я был вчера? – О, я на пару минут заглянула к вам. Ты был слишком занят, допрашивая своего клиента, поэтому не заметил. Мне было приятно, что она замечает мои костюмы. Я знал: это что-нибудь да значит. – В таком случае почему бы тебе опять не заглянуть в щелку сегодня на утреннем заседании? – Не могу. Слишком занята. – Что у тебя? – Принимаю дело об убийстве от Энди Севила. Он увольняется, уходит в частный бизнес, и начальство поделило его дела между остальными. Мне досталось хорошее. – Рад за тебя. А обвиняемому не требуется адвокат? – И думать не смей, Холлер. Я не собираюсь потерять из-за тебя еще одно дело. – Просто пошутил. У меня и своих полно. Она накрыла чашку крышкой и подхватила ее со стойки с помощью слоя салфеток, чтобы не обжечься. – Вот и у меня тоже. Так что желаю тебе сегодня удачи – но никак не могу. – Да, понимаю. Надо держаться своей компании. Главное, не забудь приободрить Минтона, когда он приползет к вам побитой собакой. – Постараюсь. Она вышла из кафетерия, а я двинулся к свободному столику. У меня оставалось пятнадцать минут до начала утреннего заседания. Вытащил сотовый и позвонил своей второй бывшей жене. – Лорна, это я. Корлисс тут. Ты все помнишь? – Да. – О'кей, просто хотел удостовериться. – Удачи тебе, Микки. – Спасибо. Она мне пригодится. Жди следующего звонка. Я закрыл телефон и собрался подняться на несколько этажей, в зал суда, когда увидел детектива из полиции Лос-Анджелеса, незабвенного Ховарда Керлена, который продирался ко мне между столиками. Не похоже было, чтобы коп, отправивший в тюрьму Хесуса Менендеса, заглянул сюда скушать бутерброд с сардинами и арахисовым маслом. В руках у него была какая-то сложенная бумага. Он добрался до моего столика и выложил бумагу прямо перед чашкой с кофе. – Что это за дерьмо? – требовательно произнес он. Я принялся разворачивать документ, хотя уже знал, что это такое. – Похоже на повестку с вызовом в суд, детектив. Уж вам-то положено знать, что это такое, право слово. – Вы понимаете, о чем я, Холлер. Какую игру вы затеяли? Наколоть меня хотите? Я не имею ничего общего с вашими делами там, наверху, и не желаю участвовать в вашей хреновине. – Это никакая не игра и не хреновина. Вас вызывают в суд в качестве опровергающего свидетеля. – Опровергать что? Я уже сказал вам, и вы прекрасно знаете: я не имею отношения к данному делу. Им занимался Марта Буккер. Я только что с ним разговаривал, и он утверждает – это какая-то ошибка. Я примиряющее кивнул, словно надеясь уладить недоразумение. – Послушайте, сделаем вот что: поднимитесь в зал суда и сядьте там на галерке. Если это ошибка, я все улажу как можно быстрее. Полагаю, займет не более часа. Я вас вызволю, и вы опять пойдете ловить своих плохих парней. – А может, лучше так: я ухожу прямо сейчас, а вы тут улаживайте без меня в свое удовольствие? – Нет, детектив. Совершенно законная повестка, так что вы обязаны явиться в указанный зал суда, если только каким-то иным образом не будете освобождены от этой повинности. Я же сказал: постараюсь разобраться как можно быстрее. Сначала пойдет один свидетель обвинения, а потом сразу настанет моя очередь, и я позабочусь об этом. – Просто чушь свинячья! Он отвернулся от меня и возмущенно потопал через кафетерий обратно к выходу. К счастью, повестку оставил у меня. К счастью – потому что она была липовая. Я не зарегистрировал ее у секретаря суда, и нацарапанная внизу подпись была моей. Чушь или нет – а я был уверен, что детектив Керлен не покинет здание суда. Он понимает, что такое долг и закон. Ведь он живет этим. Именно на это я и рассчитывал. Керлен будет сидеть в зале суда, пока его не отпустят. Или пока не поймет, зачем я его туда вызвал. Глава 38 В 9.30 Фулбрайт запустила жюри на скамью присяжных и без промедления приступила к намеченными на день задачам. Я бросил взгляд назад, на галерку, и увидел Керлена в заднем ряду. Выражение лица у него было унылое, если не злое. Он сидел рядом с дверью, и я не знал, надолго ли его хватит. По моим прикидкам, мне понадобится тот самый час, о котором я ему говорил. Обведя взглядом остальную часть помещения, я увидел Лэнкфорда и Собел, сидящих на скамье рядом со столом судебного пристава. Скамья предназначалась для личного состава сил охраны правопорядка. Хоть на их лицах нельзя было ничего прочесть, все-таки детективы предоставили мне отсрочку. Но я задавался вопросом, есть ли в моем распоряжении даже тот самый час, что был мне жизненно необходим. – Мистер Минтон, – возвысив голос, нараспев проговорила судья, – штат подготовил какие-нибудь контрдоводы? Я повернул голову обратно, в сторону суда. Минтон встал, нервно поправил пиджак, похоже испытывая некоторые колебания. Но затем все-таки взял себя в руки, собрав волю в кулак. – Да, ваша честь. Штат вызывает в качестве опровергающего свидетеля Дуэйна Джеффри Корлисса. Я встал и заметил, что судебный пристав Михан тоже поднялся. Он направился во временное помещение для арестованных при зале суда, чтобы вывести оттуда Корлисса. – Ваша честь, – обратился я к судье, – кто такой Дуэйн Джеффри Корлисс? И почему меня заранее не уведомили о нем? – Судебный пристав Михан, подождите минуту, – распорядилась судья. Михан застыл на месте, с ключом от камеры в руке. Далее судья, принеся извинения присяжным, сказала, что им придется пройти обратно в комнату для совещаний и побыть там, пока их не пригласят. После того как присяжные скрылись за дверью позади своей скамьи, судья устремила вопрошающий взгляд на Минтона. – Мистер Минтон, вы не хотите рассказать нам об этом вашем свидетеле? – Дуэйн Корлисс – наш добровольно сотрудничающий свидетель, который имел разговор с мистером Руле, будучи в изоляторе предварительного заключения, сразу после ареста. – Чушь! – рявкнул Руле. – Я не разговаривал с… – Замолчите, мистер Руле! – велела судья. – Мистер Холлер, растолкуйте вашему клиенту всю серьезность неупорядоченных выкриков в моем зале суда. – Спасибо, ваша честь. Наклонившись, я зашептал Руле на ухо: – Великолепно. Теперь сохраняйте хладнокровие, и с этого момента положитесь на меня. Он кивнул и откинулся на спинку стула, сердито скрестив на груди руки. Я выпрямился. – Простите, ваша честь, но я разделяю возмущение своего клиента относительно последних, отчаянных, потуг обвинения. Мы впервые слышим о мистере Корлиссе. Мне бы хотелось знать, когда и в какой момент он возник из небытия, со своим разговором. Минтон продолжал стоять. Я подумал, что это впервые за все время процесса, когда мы стоим бок о бок и спорим, стоя перед судьей. – Мистер Корлисс в первый раз вступил в контакт с обвинением через другого прокурора – через того, который вел заседание на первой явке подсудимого в суд, – произнес Минтон. – Однако тогда его обращение не было доведено до моего сведения – вплоть до вчерашнего дня, когда на корпоративном совещании меня спросили, почему я не даю ход этой информации. Понятно, что это ложь, но не такая, которую я хотел бы разоблачить. Разоблачить ее означало бы предать гласности оплошность, допущенную при мне Мэгги Макферсон в День святого Патрика. Не говоря уже о том, что это вызвало бы крушение всех моих планов. Мне следовало быть крайне осторожным. С одной стороны, мне требовалось энергично протестовать против появления Корлисса на свидетельской трибуне, но с другой – столь же необходимо было проиграть этот спор. Я изобразил на лице максимум возмущения, на какое был способен. – Неслыханно, ваша честь. Только лишь потому, что в ведомстве окружного прокурора проблемы с передачей информации, мой клиент вынужден терпеть ущерб, поскольку не был уведомлен, что обвинение припасло против него еще какого-то свидетеля. Совершенно ясно, что этому человеку нельзя позволять свидетельствовать. Слишком поздно, чтобы вызывать его на свидетельскую трибуну. – Ваша честь, – поспешно вмешался Минтон, – у меня не было времени самому побеседовать с мистером Корлиссом или допросить его под присягой. Поскольку я занимался подготовкой к своей заключительной аргументации, я всего лишь успел сделать распоряжение о его доставке сюда. Его показания являются ключевыми в версии обвинения, служат контрдоводом показаниям заинтересованного свидетеля мистера Руле в свою пользу. Не допустить его на свидетельскую трибуну означает нанести серьезный ущерб штату. Я лишь развел руками и бессильно улыбнулся. Своим последним высказыванием Минтон угрожал судье потерей поддержки окружного прокурора, в случае если она когда-нибудь столкнется на выборах с кандидатом от оппозиции. – Мистер Холлер? – обратилась ко мне судья. – Имеете вы еще что сказать, прежде чем я вынесу решение? – Я хочу лишь заявить свой протест для протокола. – Я записала. Если бы я предоставила вам время изучить и допросить мистера Корлисса, сколько бы вам потребовалось? – Неделя. Теперь уже Минтон напустил на лицо фальшивую улыбку и покачал головой: – Смехотворно, ваша честь. – Хотите пройти в заднюю комнату и поговорить с ним? – спросила меня судья. – Я вам разрешу. – Нет, ваша честь. Если вы спросите мое мнение, то все тюремные осведомители – лжецы. Мне ничего не даст его допрос, поскольку все, что слетит с его уст, будет ложью. Все. Кроме того, дело не в том, что он имеет сказать. Дело в том, что другие имеют сказать о нем. Вот для чего мне понадобилось бы столько времени. – Тогда я своей властью разрешаю ему свидетельствовать. – Ваша честь, если вы намерены впустить его в этот зал суда, мог бы я попросить об одном одолжении для защиты? – В чем состоит ваша просьба, мистер Холлер? – Я бы хотел выйти в коридор и сделать краткий телефонный звонок своему детективу. Это займет менее минуты. Судья подумала несколько секунд и кивнула. – Идите. А я приглашу жюри. – Благодарю вас. Я торопливо шагнул за ограждение и устремился по центральному проходу. По дороге встретился взглядом с Ховардом Керленом, и тот одарил меня одной из своих самых презрительных усмешек. В коридоре я набрал сотовый номер Лорны Тейлор, и она тотчас откликнулась. – О'кей, сколько времени тебе потребуется, чтобы добраться сюда? – Минут пятнадцать. – Ты не забыла про распечатку и пленку? – Все здесь, у меня. Я взглянул на свои часы: без четверти десять. – Мы вот-вот начинаем. Не тяни с приездом, но, когда появишься, хочу, чтобы ты подождала в коридоре за дверью суда. Затем в 10.15 войдешь в зал и передашь это мне. Если я буду занят перекрестным допросом, просто сядь в первом ряду и подожди, пока я тебя замечу. – Ясно. Я закрыл телефон и вернулся в зал. Присяжные уже сидели на своих местах, а Михан выводил из камеры временного содержания человека в сером комбинезоне. Дуэйн Корлисс был тощим, с тонкими, свисающими прядями жирными волосами, которые явно недополучали мыла и воды в режимном отделении окружного медицинского центра при Университете Южной Калифорнии, куда его запихнули по программе реабилитации наркоманов. На запястье пластмассовый значок с фамилией. Я узнал парня. Тот самый сокамерник Руле, просивший у меня визитную карточку. Это было в день ареста Руле и первого судебного слушания, когда я приехал знакомиться со своим клиентом. Михан подвел арестанта к свидетельской трибуне, секретарь суда привел его к присяге. Минтон тут же перехватил инициативу. – Мистер Корлисс, вас арестовали пятого марта сего года? – Да, полиция арестовала меня за кражу со взломом и хранение наркотиков. – Вы сейчас находитесь в заключении? Корлисс обвел взглядом пространство. – Э… да нет вроде бы. Я просто нахожусь в зале суда. Я услышал за спиной хриплый смешок Керлена, но больше никто его не поддержал. – Нет, я хочу спросить: в настоящее время вы отбываете срок в тюрьме? Когда не находитесь в зале суда? – Я прохожу программу реабилитации в режимном отделении окружного медицинского центра. – Вы наркозависимы? – Да. У меня зависимость от героина, но в настоящий момент я встал на путь исправления. Я больше не употреблял с тех пор, как меня арестовали. – То есть уже более шестидесяти дней? – Так точно. – Вы узнаете подсудимого в этом данном судебном процессе? Корлисс посмотрел на Руле и кивнул: – Да. – Почему вы его узнаете? – Я встречался с ним в камере предварительного заключения, когда меня арестовали. – Вы говорите, что после того, как вас арестовали, вы тесно сблизились с подсудимым Льюисом Руле, тоже арестованным? – Да, на следующий день. – Как это случилось? – Ну, мы были оба в ван-нуйсской тюрьме, но в разных камерах. Потом, когда нас повезли в суд, мы находились вместе – сначала в автобусе, потом в судебном «загоне», а затем – когда нас вместе вывели в суд на первую явку. Мы были вместе все это время. – Когда вы говорите «вместе», что вы подразумеваете? – Ну, мы вроде как держались поближе друг к другу, поскольку были единственными белыми парнями в группе. – Так, а вы о чем-то разговаривали, пока были вместе все это время? Корлисс кивнул, и в тот же миг, одновременно с ним, Руле решительно покачал головой. Я предостерегающе коснулся его рукава, чтобы он воздержался от демонстраций. – Да, разговаривали, – ответил Корлисс. – О чем? – В основном о сигаретах. Нам обоим хотелось курить, но в тюрьме не разрешают. Корлисс с философским видом развел руками – мол, ну что тут поделаешь, – и несколько членов жюри, видимо, курильщики, улыбнулись и закивали. – Вы дошли с ним до той точки сближения, когда поинтересовались у мистера Руле, что привело его в тюрьму? – спросил Минтон. – Да. – Что он ответил? Я быстро встал и заявил протест, но так же быстро мой протест отклонили. – Так что он вам сказал, мистер Корлисс? – Ну, первым делом спросил меня, за что я сижу, и я рассказал. А потом я спросил, за что он сидит, и он ответил: «За то, что дал по заслугам одной суке». – Таковы были его слова? – Да. – Он пояснил, что подразумевал под этими словами? – Нет, больше он об этом ничего не говорил. Я напряженно подался вперед, ожидая, что Минтон сейчас задаст следующий, вполне очевидный и логически вытекающий отсюда вопрос, но он этого не сделал, а двинулся дальше. – Скажите, мистер Корлисс, было вам обещано что-либо – мной лично или канцелярией окружного прокурора – в обмен на ваши показания? – Не-ет. Я просто подумал, что будет правильно, если я об этом сообщу. – В каком состоянии находится ваше уголовное дело? – Обвинения против меня по-прежнему в силе, но говорят, если я успешно пройду программу, с меня могут часть из них снять. По крайней мере по наркотикам. Еще пока не знаю, как насчет кражи со взломом. – Но я ведь не обещал помочь вам в этом отношении? – Нет, сэр. – У меня больше нет вопросов. Я сидел неподвижно, напряженно и неотрывно глядя на Корлисса. – Мистер Холлер! Перекрестный допрос? – наконец подтолкнула меня к действию судья. – Да, ваша честь. Я встал и оглянулся на дверь, словно надеясь, что она отворится и оттуда явится чудо. Потом посмотрел на большие часы над дверью второго выхода и увидел, что они показывают пять минут одиннадцатого. Переводя взгляд обратно на свидетеля, я отметил, что пока еще не потерял Ховарда Керлена. Он по-прежнему сидел в заднем ряду, с той же пренебрежительной ухмылкой. Я понял, что это, наверное, его обычное выражение лица. – Мистер Корлисс, сколько вам лет? – обратился я к свидетелю. – Сорок три. – Вас зовут Дуэйн? – Так точно. – Какие-нибудь еще имена? – Когда я был подростком, меня называли Ди-Джей – Дуэйн Джеффри, понимаете? – А где вы выросли? – В Мезе, штат Аризона. – Мистер Корлисс, сколько раз до этого вас арестовывали? Минтон заявил возражение, но судья отклонил его. Я знал, что она полна решимости дать мне максимум свободы действий с этим свидетелем, поскольку именно защита, предположительно захваченная врасплох, являлась несправедливо обойденной стороной. – Сколько раз до этого вас арестовывали, мистер Корлисс? – Раз семь. – Значит, вы за свою жизнь перебывали в целом ряде тюрем, не так ли? – Да, так. – Все они были в округе Лос-Анджелес? – Ну, в основном. Но меня арестовывали еще и в Фениксе. – Значит, вы не понаслышке знаете, как устроена система? – Я просто стараюсь выжить. – И порой «выжить» означает донести на своих товарищей, не так ли? – Ваша честь? – снова воззвал Минтон, поднимаясь с места. – Сядьте на место, мистер Минтон, – остановила его Фулбрайт. – Я дала вам свободу действий, чтобы наверстать упущенное, когда позволила пригласить этого свидетеля. Теперь мистер Холлер получает причитающуюся ему долю. Свидетель будет отвечать на вопрос. Стенографист заново зачитал вопрос Корлиссу. – Наверно, так, – ответил он. – Сколько раз вы доносили на других заключенных? – Не знаю. Несколько. – Сколько раз вы давали показания в суде по вызову обвинения? – Это вместе с моими собственными делами? – Нет, мистер Корлисс. В пользу обвинения. Сколько раз вы являлись свидетелем обвинения против какого-нибудь своего товарища по камере? – Я думаю, это четвертый раз. На моем лице отразилось изумление и ужас, хотя я не испытывал ни того ни другого. – То есть вы профессионал, мистер Корлисс, не правда ли? Можно сказать, что род ваших занятий – тюремный стукач-наркоман. – Я просто говорю правду. Если я слышу, как люди рассказывают нехорошие вещи, то чувствую, что обязан доложить об этом. – Но вы сами стараетесь заводить с людьми такие разговоры, чтобы они рассказывали вам эти нехорошие вещи, верно? – Нет, не стараюсь. Наверное, я просто дружелюбный. – Дружелюбный… То есть вы рассчитываете, что сидящие перед вами присяжные поверят, будто какой-то совершенно незнакомый человек вдруг начинает рассказывать вам, что влепил по заслугам одной суке? Я правильно понял? – Он так сказал. – То есть он невзначай упомянул об этом, а потом вы опять вернулись к разговору о сигаретах? – Не совсем. – Не совсем? Что вы подразумеваете под «не совсем»? – Он еще сказал мне, что проделывал такое и прежде. Мол, прежде выходил сухим из воды – выйдет и теперь. Он этим похвалялся. Заявил, что в прошлый раз насмерть убил одну суку и ему за это ничего не было. На мгновение я замер, потом бросил взгляд на Руле, который сидел неподвижный как статуя, с выражением глубочайшего изумления на лице. Я снова повернулся к свидетелю: – Вы… Я начал и остановился, как человек на минном поле, который только что услышал под ногой щелчок. Боковым зрением я видел, как напряглась фигура Минтона. – Мистер Холлер! – поторопила меня судья. Я оторвал свой остановившийся взгляд от Корлисса и, стряхнув оцепенение, обратил его к судье: – Ваша честь, на данный момент у меня больше нет вопросов. Глава 39 Минтон вскочил с места, точно боксер из своего угла на истекающего кровью противника. – Повторный прямой допрос, мистер Минтон? – спросила Фулбрайт. Но он уже находился возле свидетельской трибуны. – Непременно, ваша честь! Он устремил взгляд на присяжных, как бы подчеркивая важность наступающего момента, а затем на Корлисса. – Вы сказали, что он похвалялся, мистер Корлисс. Как это было? – Ну, он рассказал мне о том случае, когда убил девушку и ему это сошло с рук. – Ваша честь, – поднялся я, – все это не имеет никакого отношения к данному делу. Показания свидетеля не являются контраргументами по отношению к каким-либо свидетельствам, ранее предложенным защитой. Свидетель не имеет права… – Ваша честь, – перебил меня Минтон, – это информация, извлеченная на свет самим адвокатом ответчика. Обвинение обязано ее рассмотреть. – Я разрешаю это сделать, – постановила Фулбрайт. Я опустился с притворно подавленным видом, и Минтон ринулся вперед. Двигался он именно туда, куда нужно, в точном соответствии с моим планом. – Мистер Корлисс, скажите, мистер Руле приводил какие-либо подробности того, предыдущего, инцидента – убийства женщины, когда он, по его словам, вышел сухим из воды? – Он называл ту девушку танцовщицей-змеей. Она танцевала в каком-то кабаре. Вроде бы появлялась на сцене из какого-то ящика. Я почувствовал, как Руле вцепился пальцами в мой бицепс, и ощутил в ухе его горячее дыхание. – Что это еще за хрень?! – прошипел он. Я обернулся к нему: – Не знаю! Какого дьявола вы ему наболтали? – Ничего я не болтал! – опять зашипел он сквозь стиснутые зубы. – Это ловушка. Вы меня подставили! – Я?! О чем вы говорите? Я сказал вам, что не имел возможности подобраться к этому парню в закрытую больницу. Если не вы наговорили ему этого дерьма, значит, кто-то еще. Подумайте. Кто? Я отвернулся и устремил взгляд на Минтона, стоящего возле свидетельского места и продолжающего допрос стукача. – Мистер Руле говорил еще что-нибудь о той танцовщице, которую, по его словам, он убил? – Нет, только это. Минтон еще раз проверил свои записи, чтобы убедиться, не упустил ли чего, затем удовлетворенно кивнул: – Это все, ваша честь. Судья посмотрела на меня. Я уловил на ее лице почти сочувствие. – Со стороны защиты будет повторный перекрестный допрос? Прежде чем я успел ответить, за спиной, у двери, послышался какой-то шум. Я обернулся и увидел входящую Лорну Тейлор. Она торопливо спускалась по проходу между рядами прямо к барьеру, отделяющему суд. – Ваша честь, могу я на секунду отвлечься, чтобы поговорить со своей сотрудницей? – Поторопитесь, мистер Холлер. Я перехватил Лорну у дверцы в ограждении и забрал у нее видеокассету, обернутую кусочком бумаги, закрепленной при помощи аптечной резинки. Как мы и договорились ранее, Лорна зашептала мне на ухо: – В этом месте я делаю вид, будто шепчу тебе что-то очень важное. Ну что? Как идут дела? Я сосредоточенно кивал, снимая резинку с кассеты и глядя на клочок бумаги. – Прекрасно выдержала время, – тихо похвалил я. – Теперь мы во всеоружии. – Можно мне остаться и посмотреть? – Нет, я не хочу, чтобы ты присутствовала. Не желаю, чтобы кто-нибудь заговорил с тобой, после того как все это произойдет. Мы молча, кивками, распрощались, и она удалилась. Я вернулся к свидетельской трибуне. – Повторного перекрестного не будет, ваша честь. Я сел на место и стал ждать. Руле жадно схватил меня за руку: – Что у вас там? Я оттолкнул его: – Перестаньте меня трогать. У нас новая информация, которую мы не можем выносить на перекрестный допрос. – И перевел взгляд на судью. – Есть еще какие-нибудь свидетели, мистер Минтон? – спросила она. – Нет, ваша честь. Больше никаких контраргументов. – Свидетель отпускается. Судебный пристав Михан направился через зал к Корлиссу. Судья посмотрела на меня, и я начал подниматься. – Мистер Холлер, встречный контраргумент? – Да, ваша честь, защита хотела бы пригласить Ди-Джей Корлисса обратно, чтобы он ответил на встречный довод. Михан остановился на полдороге, и глаза всех присутствующих устремились ко мне. Подняв повыше, я показал всем кассету и бумагу, которые передала мне Лорна. – У меня есть новая информация о мистере Корлиссе, ваша честь. Я не мог вынести ее на перекрестный допрос. – Хорошо. Действуйте. – Могу я лишь на момент отвлечься, судья? – Очень коротко. Я опять сел и придвинулся поближе к Руле. – Послушайте, я не знаю, что происходит, но это и не имеет значения, – зашептал я. – То есть как не имеет значения? Вы что… – Послушайте меня. Не имеет значения, потому что я все равно способен нейтрализовать этого свидетеля. Пусть он даже заявил бы, что вы убили двадцать женщин. Если человек лжец, то он лжец. Если я его дискредитирую, уже ничто из сказанного им не пойдет в расчет. Понимаете? Руле кивнул и, похоже, успокоился. – Тогда уничтожьте его. – Уничтожу. Но прежде я должен знать, есть ли что-нибудь еще, что ему известно и может всплыть. Есть ли что-нибудь такое, от чего мне надо держаться подальше? Руле прошептал медленно и отчетливо, словно втолковывая ребенку: – Я – не – знаю. Потому что я вообще с ним не разговаривал. Я не настолько туп, чтобы болтать о сигаретах и убийстве с первым встречным! – Мистер Холлер! – поторопила судья. Я поднял голову: – Да, ваша честь. Держа в руках кассету и прилагавшуюся к ней бумагу, я поднялся и опять двинулся к трибуне. По дороге я бросил беглый взгляд на зрительскую галерку и увидел, что Керлен исчез. У меня не было возможности узнать, как долго он просидел и насколько много услышал. Лэнкфорд тоже пропал. Только Собел сидела, но она избегала смотреть на меня. Я перевел все внимание на Корлисса. – Мистер Корлисс, можете ли вы сообщить присяжным, где и когда мистер Руле произвел эти свои саморазоблачения насчет убийств и прочего? – Когда мы находились вместе. – Где именно, мистер Корлисс? – Ну, в автобусе, когда нас везли, мы не общались, поскольку сидели в разных местах. Но когда нас привезли в суд, то там мы сидели в одном «загоне». Мы были там вместе с другими парнями – еще человек шесть, примерно. И вот там мы и беседовали. – И эти шестеро других парней стати свидетелями того, что вы разговаривали с мистером Руле. Верно я вас понял? – Наверняка. Они же там были. – То есть вы утверждаете, что, если бы я пригласил их сюда, одного за другим, и спросил, помнят ли они, как вы с мистером Руле разговаривали, они бы это подтвердили? – Они должны бы подтвердить, но… – Но что, мистер Корлисс? – Просто они, вероятно, не станут говорить, вот и все. – Потому что никто не любит стукачей – да, мистер Корлисс? Корлисс пожал плечами: – Думаю, да. – Ладно, давайте удостоверимся, что мы все правильно себе уяснили. Вы не общались с мистером Руле в автобусе, но беседовали с ним, когда находились вместе в пересыльной камере при здании суда. Где-нибудь еще? – Да, еще мы говорили, когда нас вывели оттуда в зал суда. Ну, знаете, они сажают вас в такую застекленную клетку, и вы ждете, пока выкрикнут вашу фамилию, чтобы разбирать ваше дело. Там мы тоже немного поговорили, пока его не вызвали. Он шел первым. – Это было в суде, где предъявляют обвинения по первоначальной формулировке? Там, где происходит первая явка перед судьей? – Да. – Вы помните, что конкретно он сказал вам, когда вы находились в зале суда? – Нет, точно не помню. Мне кажется, он мог как раз тогда и сообщить мне о девушке-танцовщице. – Хорошо, мистер Корлисс. Я снова поднял и показал суду кассету, охарактеризовав ее как видеопленку, на которой запечатлена первая явка Льюиса Руле в суд, и попросил присовокупить ее к вещественным доказательствам со стороны защиты. Минтон попытался воспрепятствовать этому на том основании, что я не представил ее ранее, в ходе официального открытия материалов по делу, но его протест был легко и быстро зарублен судьей – мне даже не пришлось спорить по данному поводу. Затем он опять возразил, ссылаясь на отсутствие идентификации подлинности кассеты. – Я просто пытаюсь сэкономить суду время, – произнес я. – Если потребуется, могу пригласить человека, который примерно в течение часа снимал этот фильм в зале суда, чтобы тот засвидетельствовал его подлинность. Но я думаю, что ваша честь сумеет самостоятельно, с одного взгляда, убедиться в подлинности фильма. – Я намерена дать разрешение на просмотр, – сказала судья. – После просмотра обвинение сможет снова заявить свой протест, если будет к тому расположено. Комбинированный телевидеоаппарат, которым я пользовался ранее, вкатили в зал и поставили под таким углом, чтобы изображение на экране было доступно Корлиссу, присяжным и судье. Минтону пришлось пересесть на стул сбоку от скамьи присяжных, чтобы видеть все в полной мере. Видеозапись просмотрели. Она длилась двадцать минут и демонстрировала Руле с того момента, как он вошел в зал суда, в специально отгороженный для арестантов бокс, и до того, как был выведен из помещения после дебатов о внесении залога. Во всем фильме не было такого момента, когда Руле разговаривал с кем-либо, кроме меня. Когда пленка закончилась, я оставил телевизор на месте, на тот случай, если он снова понадобится. – Мистер Корлисс, – с легким раздражением обратился я к свидетелю, – вы видели хоть где-нибудь на ленте момент, когда вы с мистером Руле беседуете? – Мм… нет. Я… – Тем не менее вы засвидетельствовали под присягой и будучи осведомлены о наказании за лжесвидетельство, что, пока вы оба находились в зале суда, он признался вам в неких преступлениях, не так ли? – Да, но я мог ошибиться. Он, наверное, сказал это, когда мы были в «загоне»… в пересыльной камере суда. – Вы солгали присяжным, не так ли? – Я не хотел. Так мне запомнилось, но, видимо, я ошибся. Меня сегодня утром доставили самолетом. В голове все перемешалось. – Не иначе. Позвольте спросить вас: когда в 1989 году вы давали в суде показания против Фредерика Бентли, в голове у вас тоже все перемешалось? Корлисс хмуро свел брови, но промолчал. – Вы ведь помните Фредерика Бентли, не правда ли? Минтон вскочил: – Протестую, ваша честь! При чем здесь 1989 год? Куда это нас выводит? – Ваша честь, – произнес я, – это выводит нас к вопросу о правдивости свидетеля. И вопрос определенно является ключевым в данном случае. – Доведите вашу мысль до конца, мистер Холлер, – распорядилась судья. – И в темпе, пожалуйста. – Да, ваша честь. Я взял полученный с кассетой листок бумаги и использовал его как шпаргалку во время своих последних вопросов к Корлиссу. – В 1989 году Фредерик Бентли был с вашей помощью осужден за изнасилование шестнадцатилетней девушки в ее постели, в Фениксе. Вы помните? – Вряд ли… Смутно, – пробормотал Корлисс. – С тех пор я употребил слишком много наркотиков. – На том судебном процессе вы показали, будто Бентли признался вам в этом преступлении, пока вы находились вместе в арестантской камере в полицейском участке. Правильно? – Как я уже сказал, мне трудно вспомнить такие давние времена. – Полицейские поместили вас в ту камеру, потому что знали: вы горите желанием сообщить компрометирующие сведения, не так ли? Даже если бы вам пришлось их выдумать? Мой голос звучал все громче. – Я этого не помню, – отозвался Корлисс. – Но я не выдумываю. – Далее, восемь лет спустя, человек, который, по вашим словам, признался вам в этом деянии, был задним числом оправдан – когда анализ ДНК показал, что насильником являлся другой человек. Разве это не правда? – Я не… я имел в виду… это было давно. – Вы помните, как после освобождения Фредерика Бентли вас интервьюировал репортер газеты «Аризон стар»? – Смутно. Я помню, что кто-то звонил, но я ничего не сказал. – Он сообщил вам, что анализы ДНК реабилитировали Бентли, и спросил, не сами ли вы сфабриковали то признание. Помните? – Я не знаю. Я вытянул руку с бумагой в сторону судейского места: – Ваша честь, у меня здесь архивный материал из «Аризон стар». Он датирован 9 февраля 1997 года. Моя сотрудница наткнулась на него, когда пропустила имя Ди-Джей Корлисса через поисковую систему «Google». Я прошу, чтобы газетный материал был приобщен к вещественным уликам со стороны защиты и был допущен в качестве доказательства как исторический документ, детализирующий признание по умолчанию. Моя просьба вызвала яростное противодействие со стороны Минтона, выражавшего сомнение в аутентичности и правовой обоснованности улики. В конце концов судья рассудила в мою пользу. По правде сказать, она и сама проявляла признаки того же возмущения, что я искусственно на себя напускал, и Минтон имел мало шансов. Судебный пристав отнес компьютерную распечатку Корлиссу, и судья велела ему прочитать ее. – Я не очень хорошо читаю, судья, – произнес он. – Постарайтесь, мистер Корлисс. Тот взял бумагу и, уткнувшись в нее лицом, стал читать: «Человек, ложно осужденный за изнасилование, был освобожден в субботу из Аризонского исправительного учреждения и дал торжественное обещание добиваться правосудия для других ложно осужденных. Фредерик Бентли, тридцати четырех лет, отсидел почти восемь лет в тюрьме по обвинению в изнасиловании шестнадцатилетней девушки. Жертва нападения опознала в насильнике своего соседа Бентли, а анализы крови выявили ее тождественность типу спермы, взятой с тела жертвы. Версия была подтверждена на судебном процессе тюремным информантом, заявившим, что Бентли признался ему в этом преступлении, когда они вместе находились в пересыльной камере. На протяжении всего процесса и даже после вынесения приговора Бентли упорно отстаивал свою невиновность. Как только суды штата признали результаты анализов ДНК юридически правомочным доказательством, Бентли нанял адвокатов, чтобы добиться проведения такого анализа – с использованием спермы, собранной с тела жертвы изнасилования. В начале года судья отдал распоряжение произвести этот анализ, и полученный результат показал, что Бентли не являлся означенным насильником. На вчерашней пресс-конференции в отеле „Аризона Билтмор“ недавно освобожденный Бентли яростно обрушился на тюремных информантов и призвал принять в штате закон, который наложил бы строгие ограничения на их использование полицией и судами. Информантом, который под присягой заявил, будто Бентли признался ему в изнасиловании, оказался некий Д. Дж. Корлисс, уроженец Мезы, арестованный ранее по обвинению, связанному с наркотиками. Когда ему рассказали об оправдании Бентли и спросили, сфабриковал ли он свое свидетельство, Корлисс отказался от комментариев. На своей пресс-конференции Бентли заявил, что Корлисс хорошо известен полиции как стукач и использовался в нескольких уголовных делах, когда ему поручали сблизиться с тем или иным подозреваемым. Бентли заявил, что обычная практика Корлисса состоит в том, чтобы фабриковать признания, если он не может вытянуть их из подозреваемых. Дело против Бентли…» – Спасибо, мистер Корлисс, – сказал я. – Думаю, этого достаточно. Корлисс опустил распечатку и воззрился на меня как ребенок, который открыл дверь в доверху набитый стенной шкаф и увидел, что содержимое вот-вот повалится ему на голову. – Вас привлекали за лжесвидетельство по делу Бентли? – спросил я его. – Нет, никогда! – энергично возразил он, словно этот факт полностью оправдывал его. – Потому что полиция соучаствовала с вами в фабрикации дела против мистера Бентли? Минтон заявил протест: – Уверен, мистер Корлисс не имеет ни малейшего понятия, что лежало в основе решения привлекать его или не привлекать. Фулбрайт сочла возражение обоснованным, но меня это уже не волновало. Я так далеко продвинулся с этим свидетелем, что догнать меня было невозможно. Я перешел к следующему вопросу: – Кто-либо из прокуроров или полицейских просил вас сблизиться с мистером Руле и подтолкнуть его к откровению? – Нет, просто, я думаю, так уж мне повезло. – Вас не просили вытягивать признание у мистера Руле? – Нет. Несколько мгновений я вглядывался в него с выражением невыразимого отвращения. – У меня все. Я сохранял эту драматическую позу, призванную выразить гнев и гадливость, пока шел к своему месту, и, прежде чем сесть, театральным жестом швырнул перед собой на стол коробку с видеокассетой. – Мистер Минтон? – вопросила судья. – У меня все, – тихо ответил он. – О'кей, – проговорила Фулбрайт. – Я намерена отпустить жюри на ранний обеденный перерыв. Я бы хотела, чтобы все вы вновь собрались здесь ровно в час дня. Натянув на лицо деланную улыбку, она обратила ее к присяжным и держала на лице, пока они выходили из зала суда. Улыбка спала с ее лица в тот момент, когда дверь за ними закрылась. – Я хочу видеть представителей обеих сторон у себя в кабинете, – скомандовала она. – Немедленно! Судья Фулбрайт не стала ждать никакого ответа. Она покинула свою судейскую скамью так быстро, что ее мантия взметнулась за ней, точно черное одеяние старухи с косой. Глава 40 К тому времени как мы с Минтоном прошли в кабинет позади зала суда, судья Фулбрайт уже закурила сигарету. После одной длинной затяжки она загасила ее о стеклянное пресс-папье, а затем убрала окурок в пластиковый пакет с застежкой, который вынула из своей сумочки. Закрыла пакет, сложила его и положила в сумку. Ее задачей было не оставлять свидетельств своего правонарушения ночным уборщикам или кому-либо еще. Судья выпустила дым в вентиляционное отверстие в потолке и посмотрела сверху вниз на Минтона: – Мистер Минтон, во что, черт вас дери, вы превратили мой судебный процесс?! – Ваша че… – Замолчите и сядьте! Оба! Мы сделали, как она велела. Судья села напротив и подалась к нам через стол. Смотрела она по-прежнему на Минтона. – Кто занимался подготовкой этого вашего свидетеля? – спросила она уже спокойно. – Кто производил проработку его биографии? – Э-э… это было… вообще-то мы прорабатывали данные… изучали его послужной список только по округу Лос-Анджелес. В отношении его не было никаких сигналов опасности. Я проверил его фамилию по базе данных – правда, без инициалов. – Сколько раз его использовали в нашем округе до сегодняшнего дня? – В суде – только раз. Но я нашел еще три уголовных дела, по которым он предоставлял информацию. По Аризоне ничего не всплыло. – И никто не догадался проверить, фигурировал ли этот человек где-либо еще, никто не попробовал другие варианты фамилии? – Думаю, нет. Видите ли, он перешел ко мне от предыдущего прокурора по этому же делу. Я решил, что она уже проверила его. – Чушь! – резко бросил я. Судья обратила взгляд ко мне. Да, я мог спокойно сидеть и смотреть, как идет ко дну Минтон, но не собирался позволить ему утопить вместе с собой Свирепую Мэгги. – Предыдущим прокурором по данному делу была Мэгги Макферсон, – продолжил я. – Оно числилось за ней не более трех часов. Она – моя бывшая жена. Как только она увидела меня на первоначальном слушании, прекрасно поняла, что ее отстранят. И дело в тот же день передали вам, мистер Минтон. Когда же, по вашему мнению, она должна была выяснять подноготную вашего свидетеля? Особенно этого, который выполз из-под своего камня уже после первого судебного слушания. Она просто переадресовала его вам, вот и все. Минтон открыл рот, чтобы что-то сказать, но судья его опередила: – Не имеет значения, кто должен был это сделать. Так или иначе, это не было проделано должным образом. В любом случае поставить этого человека на свидетельскую трибуну – неправомерно со стороны обвинения. – Ваша честь, – хрипло воскликнул Минтон, – я сделал… – Приберегите это для своего босса. Вам его понадобится убеждать. Каково было последнее предложение, сделанное гособвинением мистеру Руле? Минтон, казалось, оцепенел, потеряв дар речи. Я ответил за него: – Простое нападение, без отягчающих обстоятельств. Шесть месяцев в окружной тюрьме. Судья вскинула брови: – И вы это отвергли? Я покачал головой: – Мой клиент не пойдет на признание вины. Добровольное признание вины нанесет ему непоправимый моральный ущерб. Он готов рискнуть на вердикт. – Вы хотите, чтобы судебное разбирательство было признано неправосудным?[43 - В котором было допущено нарушение процессуальных норм.] Я рассмеялся и покачал головой: – Нет, я не хочу признания процесса неправосудным. Нужно дать обвинению время подчистить свои ошибки и недочеты, привести дела в порядок, а затем продолжить. – Тогда чего бы вы желали? – спросила она. – Ну, скажем, вердикт, перед которым присяжные получили бы от судьи напутствие, очень бы подошел. Что-нибудь без права последующих претензий и обоснованных жалоб со стороны обвинения. В любом ином случае мы благополучно выйдем из затруднительного положения. Судья кивнула и стиснула пальцы. – Вердикт с предварительным напутствием судьи присяжным – в данном случае это смехотворно, ваша честь, – произнес Минтон, наконец обретая голос. – Так или иначе, мы подошли почти к финалу судебного процесса. Мы могли бы вполне довести его до обычного вердикта. Присяжные этого заслуживают. Только из-за того, что обвинением была допущена одна ошибка, нет смысла дискредитировать весь процесс. – Не глупите, мистер Минтон, – отмахнулась судья. – Речь не о том, чего заслуживают присяжные. А что касается моего мнения, то и одной подобной ошибки достаточно. Я не хочу, чтобы апелляционный суд высшей инстанции обрушил все это на меня, а они непременно так и сделают. Тогда мне придется расхлебывать ваше неправомер… – Ну не знал я криминальной биографии Корлисса! – воскликнул Минтон. – Богом клянусь, что не знал! Неожиданная энергия, с какой прозвучали эти слова, на миг вызвала тишину в кабинете. – Так же как не знали о ноже, Тед? – промолвил я. Фулбрайт перевела взгляд с Минтона на меня, потом – обратно на Минтона. – О каком ноже? Минтон ничего не ответил. – Сообщите ей, – подтолкнул я. Минтон покачал головой: – Я не понимаю, о чем он говорит. – Тогда вы мне скажите, – велела судья. – Видите ли, судья, если бы вам, на месте защиты, пришлось дожидаться от ведомства окружного прокурора официального представления документов по делу, вероятно, вас бы это тоже стало допекать, – начал я. – Свидетели и улики исчезают, версии меняются – можно прозевать дело, если сидеть в бездействии. – Так что там насчет ножа? – Мне необходимо было начинать работать над делом, двигаться вперед. Я поручил своему детективу раздобыть нужные нам материалы по его каналам, пораньше, без проволочек. Это вполне честная игра. Но оказалось, что они уже поджидали его и подсунули липовый отчет о ноже, чтобы я не знал об инициалах. Я и не знал, пока не получил пакет официальных документов. Губы судьи вытянулись в прямую жесткую линию. – Это дело рук полиции, а не канцелярии окружного прокурора, – поспешно произнес Минтон. – Полминуты назад вы заявили, будто не знаете, о чем речь, – заметила Фулбрайт. – Теперь вдруг оказывается, что знаете. Вы согласны, что этот эпизод действительно имел место? Минтон нехотя кивнул: – Да, ваша честь. Но клянусь, я не… – Знаете, о чем это говорит мне? – оборвала его судья. – Это говорит мне о том, что с самого начала штат не играл в деле честно, по правилам. Не имеет значения, кто именно был повинен, и сыщик мистера Холлера, вероятно, действовал ненадлежащим образом. Штат должен быть выше этого. А как показали сегодняшние события в моем зале суда, именно этого-то и не было. – Ваша честь… – Ни слова больше, мистер Минтон. Полагаю, я наслушалась достаточно. А сейчас оба ступайте. Через полчаса я займу свое место и объявлю, как нам быть дальше. Пока не знаю, какое решение я приму, но в любом случае вам, мистер Минтон, оно не понравится. И еще: предписываю вам пригласить в зал суда вашего босса, мистера Смитсона, чтобы он это услышал. Я встал. Минтон не шевельнулся. Он казался примерзшим к месту. – Я сказала, вы свободны! – крикнула судья. Глава 41 Через дверь, рядом со столом судебного секретаря, я вслед за Минтоном вернулся в зал суда. Он был пуст, если не считать сидевшего за своим столом судебного пристава Михана. Я забрал кейс и направился к дверце в ограждении. – Эй, Холлер, подождите, – окликнул меня Минтон, собирая вещи со стола. Я остановился возле барьера и оглянулся: – Что? Минтон подошел ко мне и указал на заднюю дверь из зала суда. – Давайте выйдем здесь. – Мой клиент будет ждать меня с той стороны. – Просто выйдем на минутку. Он направился к двери, я последовал за ним. В тамбуре, где два дня назад я выяснял отношения с Руле, Минтон остановился, чтобы выяснить отношения со мной. Но он молчал. Подбирал слова. Я решил подстегнуть его. – Пока вы пойдете за Смитсоном, я, пожалуй, заскочу в редакцию «Таймс» на пару минут – убедиться, знает ли судебный репортер, что через полчаса здесь будет настоящий фейерверк. – Послушайте, – пробормотал Минтон, – нам надо это уладить. – Нам? – Но только не ходите в «Таймс», хорошо? Дайте мне номер вашего сотового и минут десять времени. – Для чего? – Я дойду до своего офиса и там решу, что можно сделать. – Я не доверяю вам, Минтон. – Ну, если благополучие вашего клиента вам дороже дешевого газетного заголовка, то вы должны поверить мне на десять минут. Я отвернулся и сделал вид, что обдумываю предложение. Наконец опять посмотрел на него. Наши лица разделяло не более двух футов. – Знаете, Минтон, я мог бы проглотить ваши штучки. И нож, и высокомерие, и все остальное. Я профессионал, и мне приходится жить бок о бок с этими прокурорскими пакостями каждый день моей жизни. Но когда вы только что попытались свалить свой провал с Корлиссом на Мэгги Макферсон – вот тогда я решил, что не будет вам никакой пощады. – Послушайте, я не делал ничего намеренного… – Минтон, мы здесь одни. Ни телекамер, ни микрофонов, ни свидетелей. И вы будете мне рассказывать, что до вчерашнего рабочего совещания ни разу не слышали о Корлиссе? Он злобно нацелил в меня палец: – А вы станете мне рассказывать, что никогда не слышали о нем до сегодняшнего утра? Может, я и неопытен, но я не глуп, – произнес он. – Вся стратегия вашей защиты была направлена на то, чтобы вынудить меня прибегнуть к Корлиссу. Вы с самого начала знали, как сможете разделать его. И вероятно, получили сведения от своей бывшей. – Если можете это доказать – докажите. – О, не беспокойтесь, я бы смог… если бы у меня оставалось время. Но у меня лишь полчаса. Я медленно поднял руку и сверился с наручными часами. – Скорее двадцать шесть минут. – Дайте мне номер вашего сотового. Я продиктовал, и он ушел. Я выждал в тамбуре пятнадцать секунд и открыл дверь. Руле стоял у стеклянной стены и смотрел на раскинувшийся под нами административно-общественный центр. Его мать и Си-Си Доббс сидели на скамье у стены напротив. Чуть поодаль я увидел детектива Собел, слоняющуюся по коридору. Руле заметил меня и быстро двинулся в мою сторону. Вскоре его мать и Доббс последовали за ним. – Как там дела? – спросил Руле. Прежде чем ответить, я подождал, пока все они собрались. – Думаю, все вот-вот рванет. – Что вы имеете в виду? – спросил Доббс. – Судья рассматривает возможность прямого вердикта. Очень скоро мы узнаем. – Что значит «прямой вердикт»? – произнесла Мэри Виндзор. – Когда судья забирает это право из рук присяжных и сама выносит оправдательный приговор. Она раскалена, потому что, по ее словам, Минтон допустил в случае с Корлиссом злостно неправомерное поведение и ряд других промахов. – И она может это сделать? Просто взять и оправдать его? – Она судья. Она может сделать что захочет. – О Боже мой! Виндзор поднесла руку ко рту. У нее был такой вид, словно она вот-вот разрыдается. – Я сказал, что она рассматривает эту возможность, – предостерег я. – Это не означает, что подобное непременно произойдет. Однако она уже предложила мне объявить все разбирательство неправосудным, и я категорически отказался. – Вы от этого отказались? – взвизгнул Доббс. – Почему, скажите на милость? Зачем, во имя всего святого, вы это сделали? – Потому что это бессмысленно. Штат может тут же заявить обоснованную жалобу и вновь привлечь Льюиса к судебной ответственности – но на сей раз уже лучше подготовившись, поскольку знает все наши карты. Забудьте о неправосудном процессе. Мы не собираемся за свой счет устраивать им ликбез. Нам необходимо получить нечто твердое и окончательное, без возможности дальнейших жалоб, претензий и повторных разбирательств. Или же, если судья откажется от такого варианта, мы уже сегодня доводим дело до вердикта присяжных. Даже если приговор окажется для нас неблагоприятен, у нас есть солидные основания для апелляции. – Разве право решать не должно принадлежать самому Льюису? – спросил Доббс. – После всего, что он… – Замолчите, Сесил! – резко оборвала его Виндзор. – Замолчите и перестаньте подвергать сомнению все, что делает для Льюиса этот человек. Он прав. Нам не пройти через все это вторично! У Доббса был такой вид, точно она дала ему шлепка. Он даже отступил на шаг от нашего совещательного совета. Я посмотрел на Мэри Виндзор и увидел иное лицо. Лицо женщины, которая начала свой бизнес с нуля и довела его до вершины. Я также посмотрел другими глазами на Доббса, сознавая, что он, вероятно, всю дорогу нашептывал ей на ухо медоточивые гадости обо мне. Потом я отбросил эти мысли и сосредоточился на насущном. – Есть только одна вещь, которую ведомство окружного прокурора ненавидит больше, чем поражение в судебном процессе, то есть вердикт присяжных не в свою пользу, – произнес я. – И эта одна вещь – пощечина от судьи в виде прямого приговора, особенно после выявления неправомерного поведения со стороны обвинителя. Минтон спустился к себе на этаж, поговорить со своим боссом, а тот мастер политической интриги и всегда держит нос по ветру. Наверное, мы что-нибудь выясним уже через несколько минут. Руле стоял прямо передо мной. Я посмотрел ему за плечо и увидел, что Собел все еще маячит в холле. Она беседовала по сотовому. – Послушайте, – продолжил я, – сейчас все мы просто спокойно выжидаем, не сдавая позиций. Если я не услышу вестей от окружного прокурора, тогда через двадцать минут мы возвращаемся в зал суда и слушаем, что решила судья. Оставайтесь поблизости. Если позволите, я хотел бы пройти в туалетную комнату. Я отошел от них и зашагал по коридору к Собел, но Руле отделился от матери и ее адвоката и, догнав меня, остановил, схватив за руку. – Я все-таки хочу знать, откуда Корлисс взял то дерьмо, что там рассказывал! – воскликнул он. – Какая разница? Это работает на нас. Вот что важно. Руле приблизил свое лицо к моему: – Человек со свидетельской трибуны называет меня убийцей. Как это может работать на нас? – Да потому что никто ему не поверил. И вот почему судья так взбешена. Они прибегли к услугам профессионального лжеца, поставив его на свидетельское место, чтобы он сообщил о вас самые мерзкие вещи. Представить этого типа присяжным лишь затем, чтобы в результате он был разоблачен как лжец, – профессионально неправомерное поведение со стороны прокурора. Почти профнепригодность. Неужели вы не понимаете? Мне пришлось повысить ставки, обострить ситуацию. Это единственный способ вынудить судью надавить на обвинение. Я делаю именно то, Льюис, ради чего вы меня наняли. Я вытаскиваю вас из петли. Я наблюдал, как он размышлял над услышанным. – Так что оставьте все как есть, – заключил я. – Возвращайтесь к матери и Доббсу и дайте мне сходить пописать. – Нет, – покачал он головой, – я не собираюсь оставлять все как есть, Мик. Я не желаю с этим мириться. – Он ткнул пальцем мне в грудь. – Тут происходит что-то еще, и оно мне не нравится. Вы не должны кое о чем забывать, Мик: у меня ваш пистолет. А у вас – дочь. Вы должны… Я взял его руку с вытянутым пальцем и рывком отодрал от своей груди. – Не смей угрожать моей семье! – воскликнул я. – Хочешь подкатываться ко мне – отлично, давай этим займемся! Но если ты хоть когда-нибудь вздумаешь угрожать моей дочери, я закопаю тебя так глубоко, что никто никогда не найдет. Ты понял, Льюис? Он медленно кивнул и ухмыльнулся: – Конечно, Мик. Именно. Мы поняли друг друга. Я отпустил его руку и направился в дальний конец коридора, где Собел, похоже, все-таки не просто разговаривала по телефону, а дожидалась меня. Я шагал, ничего не видя; мысли об угрозе в адрес моей дочери застилали мне обзор. Но, приблизившись к Собел, я отогнал их. Когда я подошел, она как раз закончила свой телефонный разговор. – Детектив Собел! – приветствовал я. – Мистер Холлер, – отозвалась она. – Могу я спросить, зачем вы здесь? Собираетесь меня арестовать? – Я тут потому, что вы меня пригласили, помните? – Э… нет, не помню. Она недоверчиво прищурилась. – Вы сказали, мне будет полезно посмотреть на ваш процесс. Я вдруг сообразил, что она имеет в виду тот неловкий и непростой разговор у меня дома, в кабинете, во время обыска, вечером в понедельник. – Ох, верно, а я и забыл. Что ж, рад, что вы воспользовались моим предложением. Я и вашего партнера видел, чуть раньше. Куда он подевался? – О, он здесь, неподалеку. Я постарался прочесть между строк и сообразить, что скрывается за этими словами. Она так не ответила на вопрос о моем аресте. – Ну и что вы об этом думаете? – Я повел рукой назад, в сторону двери в зал суда. – Очень интересно. Жаль, что нельзя было превратиться в муху и посидеть на стене в кабинете судьи. – Что ж, оставайтесь, не уходите. Дело еще не закончено. – Наверное, останусь. Завибрировал мой мобильник. Я достал его из-за пояса. Дисплей показывал, что звонок исходит из канцелярии окружного прокурора. – Мне нужно принять звонок. – Конечно, пожалуйста, – отозвалась Собел. Раскрыв телефон, я зашагал в обратную сторону – туда, где Руле мерил шагами пространство холла. – Алло? – Микки Холлер? Это Джон Смитсон из ведомства окружного прокурора. Как проходит ваш день? – Бывали дни и получше. – Но, уверяю вас, все изменится, когда вы услышите, что я хочу вам предложить. – Я весь внимание. Глава 42 Сверх обещанных тридцати минут судья не выходила из своего кабинета еще пятнадцать. Все ждали: мы с Руле – за столом защиты, его мать и Доббс – позади нас в первом ряду. За столом обвинения Минтон уже не солировал. Рядом с ним сидел Джон Смитсон. Я подумал, что это, вероятно, вообще первый случай в этом году, когда он самолично появился в зале суда. Минтон выглядел подавленным и разбитым. Его, сидящего возле Смитсона, можно было принять за подсудимого рядом со своим адвокатом. Выражением лица он уж точно напоминал обвиняемого. Полицейского детектива Буккера в зале не было, и я задавался вопросом, на службе он или еще где; а может, просто никто не озаботился позвонить ему и сообщить плохие новости. Я оглянулся на большие часы на задней стене, одновременно пробежав взглядом по галерке. Экран для минтоновской презентации с привлечением новейших технологий унесли, что тоже было весьма демонстративно. Я увидел Собел в заднем ряду, но ни ее партнер, ни Керлен так и не появились. Простые зрители тоже отсутствовали, кроме Доббса и Виндзор, но они не в счет. Пустовал и ряд, зарезервированный для прессы. Средства массовой информации так и остались в неведении. Вместо «Лос-Анджелес таймс» я предпочел вести дела со Смитсоном. Судебный пристав Михан потребовал от присутствующих внимания, и судья Фулбрайт торжественно прошествовала на свое место. Над нашими столами разнесся аромат сирени. Можно было догадаться, что перед этим она выкурила там, у себя, сигарету или две и щедро полилась духами для маскировки. – Как я поняла из слов своего секретаря, в деле «Народ штата против Льюиса Росса Руле» достигнут определенный прогресс. Минтон встал: – Да, ваша честь. Он замолчал, словно не мог заставить себя говорить дальше. – Ну так что, мистер Минтон? Вы собираетесь переслать мне новости телепатически? – Нет, ваша честь. Минтон опустил глаза на сидящего Смитсона и получил от него отмашку. – Штат заявляет ходатайство о прекращении дела против Льюиса Росса Руле, отказавшись от всех обвинений. Фулбрайт кивнула, точно ожидала подобного поворота. Я услышал, как кто-то позади меня резко втянул воздух, и догадался, что это Мэри Виндзор. Она знала, что должно было произойти, однако сдерживала чувства, пока самолично не услышала желанную весть в зале суда. – Имеется в виду отклонить иск с преюдицией или без? – спросила судья. – Отклонить с преюдицией.[44 - Отклонение судом иска без сохранения за истцом права на предъявление иска по тому же основанию.] – Вы уверены, мистер Минтон? Ведь это означает: без всяких повторных претензий со стороны штата. – Да, ваша честь, я знаю, – произнес Минтон с оттенком раздражения, досадуя, что судье пожелалось толковать ему закон. Фулбрайт записала что-то, затем опять посмотрела на Минтона. – Уверена, для занесения в протокол штату требуется представить какое-то объяснение такому ходатайству. Мы долго отбирали присяжных и более двух дней слушали показания свидетелей. Почему штат решил пойти на подобный шаг на данном этапе, мистер Минтон? С места поднялся Смитсон, высокий и худой, с бледным лицом. Он являл собой типичный образчик прокурора. Никто не хочет видеть окружным прокурором человека тучного, а именно этот пост Джон Смитсон надеялся в один прекрасный день занять. На нем был серый костюм, а также его, так сказать, фирменный логотип: красно-коричневого цвета галстук-бабочка в комплекте с таким же носовым платком, выглядывающим из нагрудного кармана. Среди юристов шла молва, будто консультант по политическим вопросам посоветовал ему начать выстраивать себе узнаваемый медиаимидж – с тем чтобы, когда настанет предвыборная гонка, избиратели чувствовали, что уже знают его. Нынешняя ситуация была единственной, когда он не хотел, чтобы СМИ донесли его образ до избирателей. – Позвольте мне, ваша честь, – сказал он. – Отметьте в протоколе появление помощника окружного прокурора Джона Смитсона, главы ван-нуйсского отделения. Добро пожаловать, Джон. – Судья Фулбрайт, я пришел к выводу, что в интересах правосудия обвинения против мистера Рулета должны быть сняты. Фамилию Руле он произнес неправильно. – Это все объяснения, которые вы можете представить, Джон? – осведомилась судья. Смитсон взял паузу для обдумывания, прежде чем ответить. Поскольку в зале не присутствовали репортеры, протокол заседания опубликуют и его слова позднее станут достоянием гласности. – Судья, до меня дошли сведения, будто имелись процессуальные нарушения в ходе следствия и последующего судебного преследования. Деятельность представляемого мной ведомства зиждется на твердой вере в моральную чистоту нашей системы правосудия. Я лично стою на страже этого необходимого атрибута в ван-нуйсском отделении и отношусь к этому очень, очень серьезно. Таким образом, для нас предпочтительнее прекратить дело, чем видеть, как правосудие подвергается компрометации в какой-либо степени. – Благодарю вас, мистер Смитсон. Было весьма ободряюще это услышать. Судья сделала новую запись, а затем с высоты своего места обвела нас взглядом. – Ходатайство штата удовлетворяется, – объявила она. – Все обвинения против Льюиса Руле снимаются окончательно. Мистер Руле, вы освобождаетесь от судебного преследования и свободны в своих передвижениях. – Благодарю вас, ваша честь, – произнес я. – Мы все еще ждем возвращения присяжных в час дня, – продолжила Фулбрайт. – Я соберу их и объясню, что дело разрешилось. Если кто-либо из вас, обвинитель и защитник, желает тоже прийти сюда в это время, я уверена, у них найдутся для вас вопросы. Тем не менее вам не обязательно возвращаться. Я кивнул, но не сказал, что вернусь, потому что даже не собирался. Двенадцать человек, которые были столь важны для меня на протяжении минувшей недели, в один миг выпали из сферы внимания. Они были сейчас не более значимы для меня, чем водители, что едут мимо по автостраде в противоположную сторону. Они проехали и больше не занимают внимания. Фулбрайт покинула судейскую скамью, и первым, кто вышел из зала суда, был Смитсон. Он не имел ничего сказать мне или Минтону. Его первейшая забота – дистанцироваться от прокурорской катастрофы. Я бросил взгляд на Минтона и увидел, что его лицо утратило всякие краски. Я сделал для себя вывод, что скоро увижу его фамилию в «Желтых страницах». Вряд ли его теперь оставят в ведомстве окружного прокурора, и придется ему примкнуть к рядам судебных адвокатов. Его первый судебный опыт в деле о фелонии дорого ему обошелся. Руле стоял у ограждения, отделяющего суд от зрителей, и, перегнувшись через него, обнимал мать. Доббс поздравительным жестом положил руку ему на плечо, однако все же чувствовалось, что семейный адвокат еще не оправился после резкого упрека, полученного в коридоре от Виндзор. Когда с объятиями было покончено, Руле обернулся и не без колебаний пожал мне руку. – Я в вас не ошибся, – произнес он. – Знал, что вы тот, кто мне нужен. – Хочу получить назад свой пистолет, – холодно промолвил я, не выражая радости от только что достигнутой победы. – Понятно, что хотите. Он опять отвернулся к матери. Несколько секунд я пребывал в нерешительности, затем вернулся к столу защиты, открыл портфель и стал убирать в него все материалы. – Майкл! – окликнул меня кто-то сзади. Оказалось, это Доббс протягивает мне руку через ограждение. Мне пришлось пожать ее. – Отлично сработано! – воскликнул он, будто я нуждался в его похвалах. – Мы все очень высокого мнения о вашей работе. – Спасибо за предоставленный шанс. Вы ведь вначале колебались в отношении меня. Я был достаточно учтив, чтобы не упоминать вспышку Виндзор в коридоре и ее слова о том, что Доббс злословил за моей спиной. – Только потому, что я вас не знал. А теперь знаю. Теперь знаю, кого рекомендовать своим клиентам. – Спасибо. Но надеюсь, вы имеете дело с такими клиентами, которые не нуждаются в моих услугах. Он рассмеялся: – Я тоже надеюсь! Настала очередь Мэри Виндзор. Она простерла ко мне руки через ограждение: – Мистер Холлер, спасибо вам за моего сына! – Не за что. Берегите его. – Я всегда берегу. – Почему бы вам всем не выйти пока в коридор, а я подойду через минуту? Мне нужно утрясти кое-какие дела с секретарем и мистером Минтоном. Я вернулся к столу, огляделся и подошел к секретарю. – Сколько мне понадобится времени, чтобы получить подписанную копию приказа судьи? – Мы зарегистрируем его после обеда. Можем выслать вам копию, если не хотите возвращаться. – Было бы великолепно. А не могли бы вы переслать ее мне по факсу? Секретарь ответила, что так и сделает, и я дал ей номер факса в офисе Дорны Тейлор. Я еще точно не знал, что собираюсь делать с этой бумагой, но предполагал, что обладание копией приказа о прекращении судебного дела должно как-то помочь получить лишнюю пару-тройку клиентов. Вернувшись к своему столу за кейсом, я заметил, что детектив Собел покинула зал суда. Оставался один Минтон. Он тоже стоял и собирал вещи. – Жаль, не удалось увидеть эту вашу штуку с PowerPoint, – сказал я. – Да, она была очень хороша. Полагаю, это бы склонило присяжных на нашу сторону. – Что собираетесь теперь делать? – Не знаю. Посмотрю, сумею ли как-то разрулить ситуацию и удержаться на своей работе. Он сунул папки с материалами под мышку. У него не было портфеля. Ему всего лишь требовалось спуститься на второй этаж. Собравшись, он посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом. – Единственное, что я знаю точно: не желаю оказаться по вашу сторону барьера. Стать таким, как вы, Холлер. Думаю, для этого я слишком люблю спокойно спать по ночам. Он вышел через калитку в ограждении и быстрым шагом устремился прочь из зала суда. Я покосился на секретаря, чтобы понять, слышала она или нет. Кажется, нет. Я чуть помедлил, прежде чем последовать за Минтоном. Забрал свой кейс и не торопясь тронулся к двери. По дороге окинул взглядом пустую скамью присяжных и государственный герб на передней стене. Покивал головой и вышел из зала. Глава 43 Руле со свитой дожидался меня в коридоре. Я бросил взгляд в обе стороны и вдали, у лифтов, опять увидел Собел. И вновь она разговаривала по мобильнику, якобы в ожидании лифта, но кнопка вызова не горела. – Майкл, не хотите пообедать вместе с нами? – завидев меня, воскликнул Доббс. – Мы собираемся отпраздновать! Я заметил, что теперь он называет меня моим полным именем. Победа делает всех великодушными. – Э-э… – промолвил я, глядя не на него, а вдаль, на Собел. – Наверное, не получится. – Почему? У вас явно нет сегодня судебного заседания. Я наконец удостоил Доббса вниманием. У меня было сильное желание сказать, что я не смогу с ними обедать, поскольку хотел бы никогда больше не видеть ни его, ни Мэри Виндзор, ни Льюиса Руле. – Думаю, мне придется задержаться здесь до часу дня и побеседовать с присяжными, когда они вернутся. – Зачем? – спросил Руле. – Это поможет мне узнать их мнение и выяснить, в каком состоянии находились наши дела. Доббс похлопал меня по плечу: – Вечно учится, вечно совершенствуется. Я вас понимаю. Он обрадовался, что я не иду с ними обедать. Наверняка сейчас ему хотелось спровадить меня подальше и без помех поработать над восстановлением своего имиджа в глазах Мэри Виндзор. Вернуть себе былой авторитет. Я услышал гулкий звук лифта и обернулся. Собел стояла перед открытыми дверями. Она уезжала. Но вдруг, к моему удивлению, из лифта вышли Лэнкфорд, Керлен и Буккер и присоединились к ней. Они дружно зашагали в нашу сторону. – Что ж, тогда оставляем вас наедине с вашими обязанностями, – сказал Доббс, стоявший спиной к приближавшимся детективам. – У нас заказан столик «У Орсо», и, боюсь, мы уже не успеваем вовремя на ту сторону холма. – О'кей, – сказал я, по-прежнему глядя вдоль коридора. Доббс, Виндзор и Руле повернулись и двинулись прочь – как раз в тот момент, когда детективы приблизились к нам. – Льюис Руле! – возвестил Керлен. – Вы арестованы! Будьте любезны повернуться и завести руки за спину. – Нет! – пронзительно вскрикнула Мэри Виндзор. – Вы не имеете… – В чем дело? – воскликнул Доббс. Керлен не ответил и не стал ждать, пока Руле добровольно выполнит требование. Он шагнул вперед и грубо развернул его кругом. Когда он проделывал этот насильственный маневр, глаза Руле встретились с моими. – В чем дело, Мик? – спокойно спросил он. – Этого не должно было случиться. К сыночку рванулась Мэри Виндзор: – Руки прочь от моего сына! Она схватила Керлена сзади, но Буккер и Лэнкфорд быстро среагировали и отодвинули ее – учтиво, но решительно. – Отойдите назад, мэм. Не то я возьму вас под стражу, – предупредил Буккер. Керлен начал зачитывать Руле его права, Виндзор держалась позади, но она не молчала: – Как вы смеете? Вы не имеете права! Она дергалась на месте, и казалось, лишь какие-то невидимые руки удерживают ее от того, чтобы вновь наброситься на Керлена. – Мать, – произнес Руле таким тоном, в котором было больше веса и властности, чем у любого из трех детективов. Виндзор обмякла. Она сдалась. Но Доббс – нет. – За что вы его арестовываете? – негодующе воззвал он. – По подозрению в убийстве, – объяснил Керлен. – В убийстве Марты Рентерии. – Это немыслимо! – закричал Доббс. – Все, что говорил там свидетель Корлисс, признано ложью. Вы с ума сошли! Судья закрыла дело из-за его лжи! Керлен оторвался от зачитывания Руле его прав и посмотрел на Доббса: – Если все это было ложью, тогда откуда вы знаете, что он говорил о Марте Рентерии? Осознав свою оплошность, Доббс отступил на шаг. Керлен усмехнулся: – Да-да, я так и думал. Он взял Руле за локоть и развернул обратно, к себе лицом. – Пошли! – скомандовал он. – Мик? – позвал меня Руле. – Детектив Керлен, – произнес я, – могу я поговорить минуту со своим клиентом? Керлен пристально посмотрел на меня и кивнул. – Одна минута. Скажите ему, чтобы вел себя прилично, и все пройдет гораздо легче для него. Он подтолкнул Руле в мою сторону. Я взял своего клиента под руку и отвел на несколько шагов, чтобы нас никто не услышал. Потом приблизился к нему вплотную. – Вот и все, Льюис. Это наше прощание. Мы с тобой закончили. Теперь уж ты сам. Ищи себе нового адвоката. В глазах его отразился шок. Лицо потемнело, нормальное человеческое выражение на нем сменилось злобой. Это было холодное бешенство в чистом виде, и я понял: именно такую беспредельную ненависть видели Реджина Кампо и Марта Рентерия. – Мне не понадобится адвокат, – проговорил он. – Ты думаешь, они смогут слепить дело из того бреда, которым ты напичкал своего лживого стукача? Лучше еще раз подумай. – Им не понадобится стукач, Льюис. Будь уверен, они найдут что-нибудь покрупнее. Вероятно, уже нашли. – А как же быть с тобой, Мик? Ты разве забыл кое о чем? У меня твой… – Я помню. Но это больше не имеет значения. Им не нужен мой пистолет. Они уже получили все, что требовалось. Но что бы ни случилось со мной, я буду знать, что я тебя уничтожил. После судебного процесса и всех апелляций они все-таки всадят иглу в твою руку, и этим ты будешь обязан мне, Льюис. Запомни. – Я невесело усмехнулся и придвинул лицо еще ближе. – Это тебе за Анхеля Левина. Может, тебя и нельзя отправить в преисподнюю за его убийство, но не обольщайся – ты туда обязательно отправишься. Я выждал секунду, чтобы услышанное получше запечатлелось в его сознании, затем отступил и кивнул Керлену. Они с Буккером подошли с обеих сторон и взяли Руле под руки. – Ты подставил меня, – сказал Руле, умудряясь оставаться спокойным. – Ты не адвокат. Ты работаешь на них. – Пошли! – велел Керлен. Они начали увлекать его за собой, но он молниеносно стряхнул их с себя и вновь устремил ко мне свои налитые злобой глаза. – Это не конец, Мик! – бросил он. – Завтра же утром я буду на свободе. Что ты станешь делать тогда? Что тебе тогда останется? Ты не можешь защитить всех! Они ухватили его крепче и грубо поволокли к лифтам. На сей раз Руле пошел без борьбы. Миновав половину пути, причем его мать и Доббс тащились за ним сзади, он повернул голову, чтобы через плечо вновь посмотреть на меня. Он ухмылялся, и это вдруг насторожило меня. «Ты не можешь защитить всех». Ледяной озноб страха сковал мою грудь. Кто-то уже вызвал лифт, и он открылся, когда к нему приблизилась вся компания. Лэнкфорд сделал знак отойти назад и вошел в лифт. Туда же втолкнули Руле. Доббс и Виндзор собрались последовать за ними, но были остановлены повелительно выставленной рукой Лэнкфорда. Дверь начала закрываться, и Доббс в бессильной злобе ударил по соседней кнопке. Я очень хотел надеяться, что вижу Льюиса Руле в последний раз, но испуг намертво застрял у меня в груди, колотясь и трепыхаясь там, словно мотылек, угодивший в фонарь на веранде. Я зашагал прочь и едва не наткнулся на Собел. Я даже не заметил, что она не уехала с остальными. – У вас ведь достаточно материала на него? – спросил я с надеждой. – Вы ведь не стали бы действовать так скоропалительно, если бы не имели достаточно улик, чтобы удержать его. Его не выпустят? – Не нам решать. Это в компетенции окружного прокурора. Видимо, все будет зависеть от того, что они смогут выудить из него на допросе. Но вплоть до недавнего времени у него был очень умный и находчивый адвокат. Скорее всего подозреваемый прекрасно подкован и не сообщит полиции ничего. – Тогда почему вы не подождали? – Не я их вызвала. Я сокрушенно покачал головой. Мне хотелось сказать ей, что они действовали слишком поспешно. Это не входило в мой план. Я намеревался лишь заронить семя подозрения. Полагал, что затем все будет проделано не торопясь и наверняка. Мотылек страха бился и порхал внутри, и я опустил голову. Не покидала мысль, что все мои хитросплетения окончились ничем, оставив меня и моих близких беззащитными под прицелом жестоких глаз убийцы. «Ты не можешь защитить всех». Похоже, Собел уловила мои страхи. – Но мы постараемся удержать его под арестом, – произнесла она. – У нас есть показания информанта и тот талон. Сейчас мы работаем над вещественными доказательствами и заключениями судебно-медицинской экспертизы. Мой взгляд метнулся к ней: – Какой талон? На ее лице появилось удивленно-недоверчивое выражение. – Я думала, вы сами догадались. Мы связали эти вещи сразу же, как только информант упомянул о танцовщице-змее. – Да-да, о Марте Рентерии. Но что за талон? О чем вы? Я шагнул к ней вплотную, и Собел резко отшатнулась. Дело было не в отсутствии свежести дыхания, а в безумии моего отчаяния. – Не знаю, следует ли говорить вам, Холлер. Ведь вы адвокат защиты. Его адвокат. – Уже нет. Я уже сложил с себя обязанности. – Не важно. Он… – Послушайте, вы благодаря мне арестовали этого человека. Меня могли за это дисквалифицировать. Меня едва не отправили за решетку за убийство, которого я не совершал. О каком талоне вы говорите? Она медлила в нерешительности, и я тоже ждал. Наконец она отважилась: – Последние слова Анхеля Левина. Он сказал, что добыл Хесусу пропуск на выход. – И что это означало? – Вы правда не знаете? – Послушайте, расскажите же мне! Прошу вас! Она уступила. – Мы отследили все последние действия Левина. Перед самым убийством он наводил справки по поводу штрафных повесток Руле в суд за нарушение правил парковки. Он даже получил с них печатные копии. Мы составили опись бумаг, которые находились у него в кабинете, и в конце сравнили весь набор с тем, что у нас в компьютере. Не хватало одного талона. Одной копии. Мы не знали, забрал ли его убийца или просто Левин пропустил эту копию. Мы пошли и сами распечатали ее. Талон был выписан два года назад вечером 8 апреля. Это вызов в суд за парковку машины перед пожарным гидрантом в квартале 600–700 на Блит-стрит, в Панорама-Сити. Все мгновенно встало на свои места, головоломка сошлась, точно последняя песчинка провалилась через горлышко песочных часов. Анхель Левин действительно добыл спасение Хесусу Менендесу. – Марту Рентерию убили два года назад, 8 апреля, – проговорил я. – Она как раз жила на Блит-стрит, в Панорама-Сити. – Да, но мы-то этого не знали. Не увидели связи. Вы сказали нам, что Левин работал для вас над разными делами. Дело Хесуса Менендеса и дело Льюиса Руле – два отдельных, самостоятельных расследования. Левин их по отдельности и хранил, в разных папках. – Да ведь то были досье, связанные с официальным представлением документов по делу противной стороне. И он держал дела раздельно, чтобы мне по ошибке не передать вместо материалов по Руле какие-нибудь обнаруженные им документы по Менендесу. – Один из ваших адвокатских подходов. Он-то и мешал нам увязать воедино оба момента до тех пор, пока свидетель не упомянул о танцовщице-змее. Эта информация их увязала. – Значит, тот, кто убил Анхеля Левина, взял копию талона? – Мы так считаем. – Вы проверили телефоны Анхеля на предмет прослушивающего устройства? Кто-то как-то узнал, что он обнаружил талон. – Мы их проверили. В них ничего не было. «Жучки» могли удалить сразу после убийства. Или прослушивался чей-то еще телефон. Иными словами – мой. Тогда становилось понятно, почему Руле так много знал о моих действиях и даже с удобством ждал меня в моем доме в тот вечер, когда я вернулся из поездки к Менендесу. – Мне придется его проверить, – произнес я. – Означает ли это, что с меня сняты подозрения в убийстве Анхеля? – Не обязательно, – ответила Собел. – Мы по-прежнему хотим увидеть результаты баллистической экспертизы. Уже сегодня мы рассчитываем кое-что получить. Я молча кивнул. Собел помялась, явно желая сообщить мне еще что-либо или о чем-нибудь спросить. – Так что? – спросил я. – Не знаю. Есть еще что-нибудь, о чем бы вы хотели сказать мне? – Нет. – В самом деле? В зале суда мне показалось, будто вам хочется сообщить нам многое. Я молчал некоторое время, пытаясь прочесть между строк. – Чего вам от меня надо, детектив Собел? – Вы знаете. Я хочу получить убийцу Анхеля Левина. – Что ж, и я хочу того же. Но я не могу представить вам Руле в этом качестве. Я не знаю, как он это проделал. И говорю это вам не для протокола. – И, значит, мы опять на перепутье… Она задумчиво посмотрела в конец коридора. Подтекст ее замечания был ясен. Если баллистическая экспертиза даст положительный результат, убийство Левина может так и остаться висеть на мне. И полиция станет использовать это как рычаг давления. Или скажи, как Руле это проделал, или садись за преступление сам. Я сменил тему. – Как вы думаете, через сколько времени Хесус Менендес может выйти на свободу? Она пожала плечами. – Трудно сказать. Зависит от версии обвинения, выстроенной против Руле, – если у них есть какая-нибудь версия. Но одно я знаю точно: они не могут судебным порядком преследовать Руле, пока другой человек сидит в тюрьме за то же самое преступление. Я подошел к стеклянной стене и положил руку на поручень ограждения. Я чувствовал смесь эйфории и тревожного страха, и тот мотылек все метался в моей груди. – Только это меня сейчас и заботит, – тихо проговорил я. – Его освобождение. Это – и еще Анхель. Она встала рядом со мной. – Не знаю, чем вы сейчас занимаетесь на свой страх и риск, но лучше предоставьте все остальное нам. – Я предоставлю, а ваш напарник возьмет да и упечет меня в тюрьму за убийство, которого я не совершал. – Вы играете в опасную игру. Оставьте все это, не предпринимайте ничего самостоятельно. Я посмотрел на нее, потом – снова вниз, на застроенную административными зданиями площадь. – Да, конечно, – вздохнул я. – Теперь уже оставлю. – Удачи вам. – Вам тоже. Собел ушла, а я остался и опять стал смотреть вниз, на площадь. Я увидел, как Доббс и Виндзор пересекают бетонные квадраты, направляясь к стоянке машин. Мэри Виндзор при ходьбе тяжело опиралась на руку своего поверенного. Я сомневался, что они по-прежнему собираются на обед в «У Орсо». Глава 44 К вечеру начали распространяться слухи. Не какие-то подробности, а просто общая молва о том, как я выиграл дело: добился, что окружной прокурор заявил ходатайство об окончательном снятии иска, – и все лишь затем, чтобы моего клиента сразу повязали за убийство, прямо за дверьми того самого зала суда, где я только что добился его оправдания. Я получал звонки от каждого второго знакомого адвоката. Я получал звонок за звонком, пока мой сотовый в конце концов не сдох. Все коллеги поздравляли меня. В их глазах дело не имело изнаночной стороны. Руле был просто максимально фартовым клиентом, мне привалило редкое счастье. Я получил гонорар по тарифу А сначала за один судебный процесс, а затем, по тому же тарифу, получу за следующий. Двойной куш за одну работу, о чем большинство судебных адвокатов могут лишь мечтать. И конечно, когда я отвечал, что не стану браться за новое дело, каждый спрашивал, не замолвлю ли я за него словечко перед бывшим клиентом. Был и один звонок на мою домашнюю линию, которого я ждал больше всего. Он пришел от Мэгги Макферсон. – Жду твоего звонка весь вечер, – произнес я. Я мерил шагами кухню, ограниченный телефонным шнуром. Дома проверил свои телефонные трубки на предмет «жучков», но никаких следов прослушивающих устройств не обнаружил. – Извини, я была в конференц-зале. – Слышал, вас созвали по поводу дела Руле? – Да, и вот почему я звоню. Его собираются освободить. – Они его отпускают? – Да. Продержали девять часов в комнате для допросов, но он так и не раскололся. Наверное, ты слишком хорошо натаскал его насчет того, что можно и чего нельзя болтать. Он тверд как скала, и они ничего не сумели выжать из него, а это означает, что улик против него недостаточно. – Ты ошибаешься. Достаточно. У них есть парковочный талон, и должны быть свидетели, могущие подтвердить его присутствие в «Доме Кобры». Даже Менендес опознал его. – Тебе известно не хуже, чем мне, что Менендес – никто и ничто. Он бы опознал кого угодно, лишь бы выйти на свободу. А если есть другие свидетели из «Дома Кобры», то потребуется время, чтобы их разыскать. Парковочный талон, конечно, свидетельствует о том, что он был в тех окрестностях, но отнюдь не о том, что он находился в ее квартире. – А как насчет ножа? – Они над этим работают, но это тоже потребует времени. Видишь ли, мы должны сделать все как следует, по всем правилам и процессуальным нормам. Таков был клич Смитсона, а уж поверь мне: он тоже не хочет его отпускать, еще как! Это сделает нынешний провал в суде еще менее приятным для нас. Но просто пока еще рано. Не подошло ни время, ни место. Они собираются выпихнуть его на свободу и провести судебно-медицинскую экспертизу, заручиться данными прочих спецов и поискать свидетелей. Если Руле подойдет по всем параметрам, тогда мы возьмем его, а тот, другой твой клиент, выйдет на свободу. Тебе не надо беспокоиться. Но мы должны проделать все безупречно. Я бессильно мазанул кулаком по воздуху. – Это был фальстарт! Проклятие, нельзя было брать его сегодня! – Наверное, они рассчитывали, что девять часов допроса дадут свой результат. – Дураки они, если так думали. – Что поделаешь – у всех свои недостатки. Я был раздражен ее отношением, но молчал. Мне надо, чтобы она держала меня в курсе событий. – Когда точно его отпустят? – спросил я. – Не знаю. Все только что закрутилось. Керлен и Буккер явились сюда доложить об этом, и Смитсон только что отослал их обратно в полицейский участок. Когда они туда вернутся, сразу его отпустят, как я понимаю. – Мэгги, послушай меня внимательно. Руле знает о Хейли. Наступил отвратительно долгий момент тишины, прежде чем она ответила. – Что ты такое говоришь, Холлер? Ты позволил впутать нашу дочь в… – Я ничего не позволял. Он проник ко мне в дом и увидел ее портрет. Это не значит, что ему известно, где она живет или как ее зовут. Но он знает о ней и хочет опять прибрать меня к рукам. Поэтому ты должна немедленно ехать домой. Я хочу, чтобы ты находилась рядом с Хейли. Забирай ее, и уходите из квартиры. Будьте осторожны, избегайте рискованных действий. Что-то удерживало меня от того, чтобы все ей рассказать – о том, что сегодня в коридоре здания суда Руле практически напрямую угрожал расправой моей семье. «Ты не можешь защитить всех». Я бы решился ей все рассказать – но только в качестве последнего средства, – если бы она отказалась сделать то, что я прошу. – Я немедленно иду домой, – сказала она. – И мы едем к тебе. – Нет, ко мне не приезжайте. – Почему? – Потому что он может прийти ко мне. – Это безумие. Что ты собираешься предпринять? – Еще не знаю. Просто забери Хейли, и отправляйтесь куда-нибудь в безопасное место. Потом позвони мне по мобильному на этот номер, но не сообщай, где вы находитесь. Будет лучше, если даже я не буду знать. – Холлер, вызови полицию. Они смогут… – И что я им скажу? – Ну не знаю… Скажи, что тебе угрожают. – Адвокат защиты рассказывает полиции, что чувствует угрозу… Да уж… они все разом переполошатся. Может, даже вышлют группу захвата. – Ну что-то же надо делать. – Я и считал, что сделал. Полагал, он просидит за решеткой до конца своих дней. Но ваши люди наломали дров, и вот теперь вы его отпускаете. – Этого было недостаточно. Даже наших знаний о возможной угрозе для Хейли недостаточно. – Тогда поезжай к нашей дочери и позаботься о ней. Предоставь мне остальное. – Еду. Но она не положила трубку. Казалось, ей хочется дать мне возможность сказать еще что-нибудь. – Я люблю тебя, Мэгз, – произнес я. – Вас обеих. Будь осторожна. Я дал отбой, прежде чем она успела ответить. Набрал номер сотового Фернандо Валенсуэлы. После пяти звонков он отозвался. – Вэл, это я, Мик. – Черт. Знал бы, что ты, не стал бы отвечать. – Мне нужна твоя помощь. Вернее, одолжение. – Моя помощь? Ты просишь меня о помощи – после вопросов, что задавал мне на днях? После того, как обвинил меня? – Послушай, Вэл, это чрезвычайный случай. То, что я наговорил в тот вечер, было неуместно, и я приношу извинения. Я заплачу за твой телевизор, сделаю все, что захочешь, но мне необходима твоя помощь. Я подождал. – Чего ты от меня хочешь? – спросил он. – Руле еще носит тот браслет на ноге? – Да. Я знаю, что произошло в суде, но я не получал от него известий. Один из моих агентов в суде сообщил, что копы опять забрали его. – Они его забрали, но уже вот-вот отпустят. Он, вероятно, позвонит тебе, чтобы ты снял с него браслет. – Я сейчас уже дома, старик. Он может связаться со мной завтра. – Именно этого я и хочу. Заставь его подождать. – Пока не вижу никакого одолжения с моей стороны, парень. – Сейчас поймешь. Открой свой лэптоп и последи за его перемещениями. Когда он покинет полицейский участок, мне надо, чтобы ты знал, куда он направляется. Сделаешь это для меня? – Прямо сейчас? – Да, прямо сейчас. У тебя какие-нибудь проблемы? – Что-то вроде. Я был готов к другому аргументу, но этот меня удивил. – Помнишь, я говорил тебе об аварийной сигнализации на браслете, которая питается от батарейки? – Да. – Так вот: примерно час назад я получил сигнал, что мощность упала до двадцати процентов. – А как долго ты можешь следить за ним, пока батарея совсем не сдохнет? – От шести до восьми часов активного слежения, прежде чем сигнал перейдет на режим слабой пульсации. Тогда сигнал станет появляться каждые пятнадцать минут в течение пяти часов. Я обдумал ситуацию. Мне нужно только продержаться ночь, будучи уверенным, что Мэгги и Хейли в безопасности. – Фокус в том, что когда он на режиме слабой пульсации, то начинает пищать, – продолжил Валенсуэла. – Тогда можно слышать, как объект приближается. Либо он сам устанет от писка и подзарядит батарею. Или опять выкинет тот самый трюк в стиле Гудини, подумал я. – Ладно. Ты еще говорил мне, что существуют другие сигналы, которые ты мог бы встроить в программу слежения. – Да. – Можешь так настроить ее, чтобы поступал сигнал, если он приблизится к определенной цели? – Да, это как в случае с человеком, покушающимся на растление малолетних: можно настроить так, чтобы сигнал тревоги подавался, когда субъект, например, подходит к школе. Это должна быть фиксированная цель. – Ясно. Я продиктовал ему адрес квартиры на Диккенс-стрит в Шерман-Оукс, где жили Мэгги и моя дочь. – Если он окажется в радиусе десяти кварталов от того места, перезвони мне. Не важно, в какое время. В любое. Это и есть моя просьба об одолжении. – Что это за место? – Дом, где живет моя дочь. Последовало долгое молчание, прежде чем Валенсуэла произнес: – С Мэгги? Думаешь, этот тип решит туда отправиться? – Не знаю. Надеюсь, что, пока у него на ноге следящее устройство, он не станет дурить. – Ладно, Мик. Считай, что сделано. – Спасибо, Вэл. Звони мне на домашний. Мой сотовый скончался. Я дал ему номер, и на какой-то момент замолчал, спрашивая себя, что еще могу сказать, чтобы реабилитироваться перед ним за свое предательство два дня назад. Потом решил оставить все как есть. Необходимо сосредоточиться на опасности. Я перешел из кухни в кабинет и крутанул картотечную стойку на своем столе. Найдя нужный номер, схватился за стоящий на столе телефон. Набрал номер и стал ждать. Заглянув в окно, заметил, что на улице дождь. Похоже, скоро он разойдется не на шутку. Интересно, влияет ли погода на спутниковое устройство слежения. Я отбросил эту мысль, потому что на том конце провода подняли трубку. Тедди Фогель, вожак «Ангелов дорог». – Говорите. – Тед, это Микки Холлер. – Советник! Как поживаете? – Сегодня вечером не очень. – Тогда я рад, что вы позвонили. Чем могу быть полезен? Прежде чем ответить, я опять посмотрел в окно, на дождь, медля в нерешительности. Я понимал, что если продолжу, то окажусь в долгу перед людьми, от которых никогда не хотел бы зависеть и ничем не быть им обязанным. Но выбора не было. – Сегодня вечером никто из ваших не появится в моих краях? – спросил я. Я знал, что Фогель неизбежно удивится, что его адвокат взывает к его помощи. Тем более что было очевидно: помощь такого рода, которая идет в одной связке с грубой силой и пушками. – Есть несколько ребят, присматривающих за порядком в клубе. А в чем проблема? Клубом назывался стриптиз-бар на бульваре Сепульвела, недалеко от Шерман-Оукс. На это я и рассчитывал. – Моей семье угрожает опасность… Тед. Мне нужно несколько крепких ребят, чтобы организовать отпор, даже захватить парня, если потребуется. – Вооруженных и очень опасных? Я помедлил в нерешительности. – Да, вооруженных и очень опасных. – Звучит по-нашему. Куда им подъехать? Фогель готов был действовать без промедления. Он понимал, насколько им выгоднее держать меня в руках всецело, чем на предварительном гонораре. Так, чтобы можно было всегда иметь под рукой. Я продиктовал ему адрес квартиры на Диккенс-стрит, также дал описание внешности Руле и одежды, в какой он был в этот день в суде. – Если он покажется у той квартиры, необходимо остановить его, – добавил я. – И чтобы ваши люди выехали немедленно. – Заметано. – Спасибо, Тед. – Вам спасибо. Мы рады вас выручить, после того как вы столько раз выручали нас. Да уж, это точно, подумал я, кладя трубку и сознавая, что зашел за одну из тех граней, на которые надеешься даже никогда не наткнуться, не говоря уже о том, чтобы их пересечь. Я снова бросил взгляд за окно. Дождь превратился в ливень и тяжелым потоком стекал с крыши. У меня не было сточного желоба на задней стороне дома, и вода обрушивалась сплошной прозрачной стеной, заслоняя видимость и смазывая огни вдалеке. Бесконечный дождь в этом году – ничего, кроме дождя. Я вышел из кабинета и вернулся в переднюю часть дома. На столе в обеденной нише лежал пистолет, который дал мне Эрл Бриггс. Я задумчиво разглядывал оружие и перебирал мысленно все предпринятые мной шаги. Главный момент заключался в том, что я действовал вслепую, точно пилот без навигационных приборов, и в этом своем полете подверг опасности не только себя одного. Во мне нарастала паника. Я снял телефонную трубку с кухонной стены и позвонил Мэгги на сотовый. Она сразу ответила. – Где ты сейчас? – Подъезжаю к дому. Соберу кое-какие вещи, и уезжаем. – Хорошо. – Что мне сказать Хейли? Что ее отец поставил ее жизнь под угрозу? – Нет, Мэгги. Это Руле. У меня не было возможности контролировать его. Однажды я вернулся домой и застал его у себя в кабинете. Он ведь занимается недвижимостью – знает, как разыскать нужный дом и в него проникнуть. Вот тогда он и увидел ее портрет на моем столе. Что я… – Не могли бы мы поговорить об этом позже? Мне сейчас надо войти в дом и забрать свою дочь. Не «нашу» дочь – «свою». – Да, конечно. Позвони мне, когда переберетесь в другое место. Она отключила телефон, и я медленно повесил трубку на рычаг. Так и не отнимая руки от трубки, качнулся вперед, пока мой лоб не коснулся стены. Я не знал, что еще придумать. Мог лишь ждать, пока Руле сделает следующий ход. Телефон зазвонил, я вздрогнул и отпрянул. Трубка упала на пол, и я подтянул ее за шнур. Это был Валенсуэла. – Ты получил мое сообщение? Я только что звонил. – Нет, я говорил по телефону. А что? – Значит, хорошо, что я перезвонил. Он движется. – Куда?! Я слишком громко выкрикнул это в телефон. У меня сдавали нервы. – Едет из Ван-Нуйса на юг. Позвонил мне и сообщил, что хочет снять браслет. Я сказал ему, что я уже дома и пусть позвонит завтра. Велел подзарядить батарейку, чтобы аппарат не начал сигналить среди ночи. – Хорошая мысль. Где он сейчас? – Пока в Ван-Нуйсе. Я старался представить Руле за рулем. Если он движется на юг, это означает, что он держит путь прямиком на Шерман-Оукс, в тот район, где живут Мэгги и Хейли. Но он мог также просто ехать через Шерман-Оукс к себе домой, за гору, – путь туда тоже лежал в южном направлении. Нужно подождать, чтобы выяснить точно. – Насколько показания «Джи-пи-эс» на этой штуке соответствуют текущему моменту? – спросил я. – Все в реальном времени, старик. Вот где он сейчас: только что миновал перекресток под шоссе 101. Может, просто направляется домой, Мик? – Не исключено. Просто подождем, пока он проедет Вентуру. Следующая улица – Диккенс-стрит. Если он там повернет – значит, едет домой. Я начал ходить взад-вперед по кухне, прижав к уху телефонную трубку. Я знал, что даже если Тедди Фогель немедленно отправил своих парней на задание, они все равно отстанут на несколько минут. От них мне сейчас нет пользы. – А как насчет дождя? Он не влияет на работу «Джи-пи-эс»? – Не думаю. – Это утешает. – Он остановился. – Где? – У светофора, где Мурпарк-авеню. Оставался еще квартал до Вентуры и два – до Диккенс-стрит. Из трубки донесся пищащий звук. – Что это? – Сигнал тревоги за десять кварталов, о котором ты просил. Писк прекратился. – Я выключил его. – Сейчас перезвоню тебе. Не дожидаясь ответа, я дал отбой и позвонил на мобильный Мэгги. Она опять ответила сразу же. – Где вы? – Ты велел мне не говорить. – Выехали из дому? – Нет пока. Хейли собирает фломастеры и раскраски – хочет взять их с собой. – Проклятие! Выметайтесь оттуда! Немедленно! – Мы спешим, как только мо… – Убирайтесь! Я перезвоню. Ответь обязательно! Я отключился и опять позвонил Валенсуэле: – Где он? – На Вентуре. Видимо, снова попал на светофор, потому что не движется. – Ты уверен, что он на дороге, а не припарковался там где-нибудь? – Не уверен. Он мог и… нет, все, опять движется. Черт, свернул на Вентуру. – В какую сторону? Я опять начал вышагивать, с такой силой прижимая трубку к уху, что оно заболело. – Направо… э… то есть на запад. Он едет на запад. Сейчас он вел машину параллельно Диккенс-стрит, в направлении дома моей дочери, и находился уже на расстоянии квартала. – Опять остановился, – сообщил Валенсуэла. – Это не перекресток. Похоже, что посреди квартала. Наверное, припарковался. Я лихорадочно зарылся свободной рукой в волосы, как человек находящийся на грани отчаяния. – Черт! Мой сотовый не работает. Позвони Мэгги и сообщи, что он направляется к ним. Вели ей немедленно садиться в машину и уезжать оттуда! Я прокричал в телефон номер Мэгги и, бросив трубку, выскочил из кухни. Я знал, что мне потребуется минимум двадцать минут, чтобы добраться до Диккенс-стрит, – а это означало на скорости шестьдесят миль в час преодолеть в «линкольне» извивы Малхолланд-драйв. Но я просто не мог сидеть сложа руки и выкрикивать по телефону распоряжения, когда моя семья находилась в опасности. Схватив со стола пистолет, я поспешил к двери. Я засовывал его в карман, одновременно открывая входную дверь. Там, за дверью, с насквозь промокшими от дождя волосами, стояла Мэри Виндзор. – Мэри, в чем де… Она подняла руку, и я увидел в ней маленький блестящий предмет. И в тот же миг раздался выстрел. Глава 45 Звук был оглушительным, а вспышка – яркой, как у телекамеры. В первый момент показалось, будто меня лягнула лошадь, но это пуля ворвалась в тело. Мгновение я стоял столбом, а потом полетел навзничь. С размаху ударился о деревянный пол и врезался в стену гостиной, рядом с камином. Обеими руками я попытался дотянуться до дырки в животе, но правая рука застряла в кармане. Тогда я прижал к ране левую и попытался сесть. Мэри Виндзор шагнула в дом. Мне приходилось глядеть на нее, лежа на полу, снизу вверх. Через открытую дверь за ее спиной виднелся льющий стеной дождь. Она вновь подняла пушку и стала целиться мне в лоб. На миг передо мной вспыхнуло лицо дочери, и я понял, что не дам этой твари уйти. – Ты попытался отобрать у меня моего сына! – выкрикнула Виндзор. – Думал, что после этого я позволю тебе спокойно унести ноги? И тогда я вдруг прозрел. Все сошлось, оформилось, откристаллизовалось. Я понял, что нечто подобное она сказала и Анхелю, перед тем как его убить. Догадался также, что не было никакого изнасилования в пустом доме в Бель-Эйре. Она была матерью, произведшей на свет зверя, и сама готова была защищать его зубами и когтями. И тут же в памяти у меня всплыли слова Руле: «В одном вы правы. Я действительно сукин сын». Своим последним жестом Левин не о дьяволе хотел напомнить, а изобразить пальцами букву М: Мэри, мать, – а может, и W – Виндзор – с какой стороны посмотреть. Виндзор шагнула ко мне. – Отправляйся в ад, – проговорила она. Она медленно, основательно нацеливала руку, придавая ей устойчивое положение для выстрела. Я тоже стал поднимать свою правую, по-прежнему застрявшую в кармане пиджака. Наверное, она сочла это оборонительным жестом, потому что совсем не спешила: наслаждалась моментом, оттягивая миг расплаты, наслаждалась местью. До тех пор, пока я не выстрелил. От удара Мэри Виндзор резко швырнуло назад, и она упала на спину прямо на пороге открытой двери. Ее пистолет с металлическим стуком отскочил на пол, и я услышал, как из нее самой исторгся высокий, пронзительный, воющий звук. Затем раздался топот взбегающих по ступеням крыльца ног. – Полиция! – крикнул женский голос. – Бросай оружие! Я посмотрел на дверь и никого не увидел. – Оружие на пол, и выходите с поднятыми руками! На сей раз гремел мужчина, и этот голос я узнал. Я вытащил пистолет из кармана пиджака и, положив на пол, отпихнул от себя. – Оружие на полу, – произнес я так громко, как только позволяла рана в животе. – Но я не могу встать, у меня огнестрельное ранение. Мы оба ранены. Я увидел, как в дверном проеме показался пистолетный ствол, за ним – рука, а за ней – мокрый черный плащ детектива Лэнкфорда. Он шагнул в дом, а за ним, быстро, след в след, его напарница. Оказавшись в холле, Лэнкфорд ногой отпихнул пистолет от тела лежащей Виндзор. Свой собственный он держал нацеленным на меня. – Кто-нибудь еще есть в доме? – спросил он. – Нет. Послушайте меня… Я попытался сесть, но острая боль пронзила тело. – Не двигаться! Лежать на месте! – крикнул Лэнкфорд. – Выслушайте меня. Моя семья… Собел громко отдавала распоряжения в портативную рацию, вызывая две машины «скорой помощи» – для двух раненых с огнестрела. – Одну машину, – поправил Лэнкфорд, пистолетом указывая на Виндзор. – Эта мертва. Собел убрала рацию в карман дождевика и приблизилась ко мне. Опустившись на колени, отняла мою руку от раны и вытащила рубашку из брюк, чтобы осмотреть повреждение. Затем опять прижала мою руку к пулевому отверстию. – Прижмите как можно сильнее. Из раны идет кровь. Вы слышите меня? Прижмите руку покрепче. – Послушайте меня, – снова начал я. – Моя семья в опасности. Вы должны… – Держите! Она сунула руку в свой плащ и, вытащив из-за пояса сотовый телефон, включила его и нажала кнопку скоростного набора. На том конце сразу же ответили. – Это Собел. Везите его обратно. Его мать только что пыталась застрелить адвоката, но тот ее опередил. Несколько секунд она слушала, потом спросила: – Тогда где он? Собел выключила телефон, и я вопросительно уставился на нее. – Не беспокойтесь, его схватят. Ваша дочь в безопасности. – Вы за ним следите? Она кивнула. – Мы шли по следам вашего плана, Холлер. У нас было не так уж мало улик против него, но мы надеялись на большее. Помните, я говорила, что нам нужно рассеять сомнения в отношении убийства Левина? Мы рассчитывали, что если отпустим его на свободу, то он продемонстрирует тот же самый трюк – покажет нам, как сумел добраться до Левина. Но получилось, что эту загадку разрешила его мать. Я все понял. Несмотря на вытекающую из меня кровь и жизнь, я смог свести концы с концами. Освобождение Руле было инсценировкой. Они надеялись, что он пустится на охоту за мной, обнаружив свой загадочный метод обходить электронную систему слежения – применив тот же трюк, который использовал, идя на убийство Анхеля Левина. Но оказалось, это сделала за него мать. – А Мэгги? – спросил я слабым голосом. Собел покачала головой. – Она в полном порядке. Ей пришлось участвовать в игре вместе с нами, потому что мы не знали, поставил ли Руле прослушивающее устройство на вашем телефоне или нет. Она не могла сообщить вам, что они с Хейли в безопасности. Я закрыл глаза, не зная, благодарить ли мне судьбу за то, что они живы и здоровы, или злиться на Мэгги за то, что использовала отца своей дочери в качестве приманки для убийцы. Я опять попытался сесть. – Я хочу ей позвонить. Она… – Не шевелитесь. Просто лежите, и все. Я опять положил голову на пол. Было холодно, меня била дрожь, и одновременно прошибал пот. Я чувствовал, что слабею и дыхание делается поверхностным. Собел вынула из кармана рацию и потребовала у диспетчера расчетное время прибытия медпомощи. Диспетчер доложила, что машина в шести минутах езды. – Подержитесь еще чуть-чуть, – попросила Собел. – Все будет хорошо. Судя по тому, куда попала пуля, вы должны поправиться. – Пот… Я хотел сказать «потрясающе», вложив в эту реплику побольше сарказма, но сознание у меня помутилось. Рядом с Собел встал Лэнкфорд и тоже стал смотреть на меня. Рукой в перчатке он поднял пистолет, из которого стреляла Мэри Виндзор. Я узнал отделанную перламутром рукоятку. Пистолет Микки Коэна. Мой пистолет. Пистолет, из которого она убила Анхеля. Он кивнул, и я воспринял это как своего рода знак. Пожалуй, такой, что в его глазах я поднялся ступенькой выше: видимо, оттого, что выполнил за них работу, вытащив на свет гнусного убийцу. Может, это было даже предложением о перемирии или после этого он перестанет ненавидеть адвокатов. Я кивнул ему в ответ, и это маленькое движение заставило меня закашляться. Во рту я почувствовал странный вкус и сообразил, что это кровь. – Только не вздумайте тут отключаться при нас, – быстро произнес Лэнкфорд. – Если придется делать судебному адвокату искусственное дыхание «рот в рот», нам после этого не выжить. Он улыбнулся, я тоже. Потом перед глазами стала стелиться темнота. И вскоре я уже, покачиваясь, как на волнах, уплывал по ней вдаль. Часть третья Открытка с Кубы Глава 46 Вторник, 4 октября Прошло пять месяцев с тех пор, как я в последний раз был в зале суда – на том достопамятном судебном процессе. За это время мне сделали три хирургические операции, чтобы привести в порядок тело, дважды предъявляли иск в гражданском суде – и со стороны полицейского департамента Лос-Анджелеса, и со стороны Калифорнийской ассоциации адвокатов. Мой банковский счет был высосан досуха расходами на медицинское обслуживание, на проживание, пособием на ребенка и даже издержками на людей из моего окружения – да-да, на племя адвокатов. Но я выжил, несмотря ни на что, и сегодня, впервые с тех пор как Мэри Алиса Виндзор подстрелила меня, выхожу на прогулку без палки и отупляющих обезболивающих средств. Для меня это первый реальный шаг к возвращению в строй. Как ни крути, трость – символ слабости. Никому не нужен судебный адвокат, который выглядит слабым. Я должен уметь стоять прямо, пружинить мышцами – насквозь изрезанными хирургом, чтобы извлечь пулю, – и, конечно, вновь научиться двигаться самостоятельно. Только тогда я почувствую, что сумею, как и прежде, уверенным шагом войти в зал суда. Я сказал, что не был там все это время, но это не означает, что сам я не являюсь объектом судебного разбирательства. Хесус Менендес и Льюис Руле судятся со мной, и эти судебные дела, вероятно, будут тянуться не один год. Иски у них отдельные, независимые друг от друга, но оба моих бывших клиента обвиняют меня в профессиональной некомпетентности и нарушении адвокатской этики. Несмотря на всю конкретику выдвинутых против меня обвинений, Руле так и не смог дознаться, каким образом я предположительно добрался до Дуэйна Джеффри Корлисса, в закрытое медицинское учреждение при Южнокалифорнийском университете, и напичкал его конфиденциальной информацией, абсолютно не подлежавшей разглашению. И маловероятно, что когда-нибудь дознается. Глория Дейтон давно покинула эту больницу. Она прошла программу реабилитации, взяла двадцать пять тысяч долларов, которые я ей дал, и переехала на Гавайи, чтобы начать новую жизнь. А Корлисс, который, вероятно, лучше кого-либо понимает, как важно держать язык за зубами, предпочитает держаться старой версии, уже изложенной под присягой: мол, будучи под арестом, Руле признался ему в убийстве девушки-змеи. Он избежал обвинений в лжесвидетельстве, поскольку привлечение его к суду дискредитировало бы дело штата против Руле и явилось бы самобичеванием ведомства окружного прокурора. Мой адвокат говорит мне, что судебная тяжба Руле против меня является просто попыткой спасти лицо, без всяких на то оснований, и что в конце концов истец оставит меня в покое. Очевидно, когда у меня не останется больше денег, чтобы платить адвокату. Но Менендес никогда не оставит меня в покое. Именно он является мне по ночам, когда я сижу один на веранде своего дома с миллионной закладной и смотрю на раскинувшийся внизу вид стоимостью в миллион долларов. Менендес был помилован губернатором и освобожден из «Сан-Квентина» через два дня после обвинения Руле в убийстве Марты Рентерии. Но он лишь поменял один пожизненный приговор на другой. Выяснилось, что в тюрьме его заразили СПИДом, а от этой напасти губернатор помилований не выдает. Вообще никто не выдает. Все, что происходит с Хесусом Менендесом, полностью лежит на моей совести. Я это знаю и живу с этим каждый день своей жизни. Мой отец был прав. Нет клиента страшнее, чем невиновный человек. И нет клиента, оставляющего более страшные шрамы. Менендес настроен ко мне враждебно и хочет получить компенсацию за моральный ущерб, наказав меня деньгами и за мои действия, и за мое бездействие. И он имеет на это право. Но каковы бы ни были мои юридические ошибки и этические промахи в ходе того судебного дела, я сознаю, что в конце концов все же переломил ход событий, чтобы поступить по совести. Обменял злодея на его жертву. Благодаря мне Руле сидит за решеткой. Несмотря на старания его нового адвоката (сейчас он пользуется услугами юридической фирмы Дэна Дейли и Роджера Миллза), Руле уже больше никогда не видать свободы. Из того, что я слышал от Мэгги Макферсон, штат выстроил против него непробиваемое судебное дело по обвинению в убийстве Марты Рентерии. Они также прошли по стопам Анхеля Левина и связали Руле еще с одним убийством: как выяснилось, этот молодчик выследил до самой квартиры женщину, прислуживавшую посетителям бара в районе Голливуда, изнасиловал ее, после чего зарезал. Криминалистическая экспертиза его ножа доказала соответствие между этим оружием и смертельными ранениями на теле той женщины. Именно криминалистика стала для Руле айсбергом, который он заметил слишком поздно. Его корабль дал течь и обречен пойти ко дну. Сейчас его борьба идет лишь за то, чтобы остаться в живых. Усилия адвокатов направлены на заключение судебной сделки о добровольном признании, дабы уберечь своего клиента от смертельной инъекции. Они намекают на другие убийства и изнасилования, в которых он готов был бы сознаться в обмен на свою драгоценную жизнь. Каков бы ни был результат: жизнь или смерть, – Руле, несомненно, исчезнет из нашего мира, и в этом я обретаю утешение для своей души. Именно это поставило меня на ноги лучше всякой хирургии. Мы с Мэгги Макферсон тоже прикладываем старания для заживления наших ран. Она привозит ко мне в гости нашу дочь каждый уик-энд и часто сама остается на день. Мы сидим на веранде и разговариваем. Мы оба знаем, что именно наша дочь – то, что нас спасет. Я давно перестал злиться на Мэгги за использование меня в качестве приманки для убийцы. А Мэгги, считаю, больше не держит зла на меня за те решения, которые я принял. Калифорнийская коллегия адвокатов рассмотрела все мои действия и отправила меня отдыхать на Кубу – так судебные адвокаты называют временное отстранение от работы за «поведение, не подобающее званию адвоката» – сокращенно CUBA.[45 - Аббревиатура от Conduct Unbecoming an Attorney – CUBA.] Я был изъят из употребления на девяносто дней. Таково идиотское решение комиссии. Они не сумели доказать никакого конкретного нарушения адвокатской этики в эпизоде с Корлиссом, поэтому наказали меня за то, что я позаимствовал пистолет у Эрла Бриггса. Тут мне повезло. Пистолет не был украден и оказался зарегистрирован. Он принадлежал отцу Эрла, так что мое этическое нарушение оказалось незначительным. Я не стал утруждать себя оспариванием приговора коллегии или подачей апелляции на решение о своем временном отстранении. После получения пули в живот девяносто дней отпуска выглядели не так уж плохо. Срок отстранения оказался очень кстати для поправки здоровья. Здоровье я поправлял, в основном сидя в купальном халате пред телевизором и глядя канал «Суд-ТВ». Ни коллегия, ни полиция не усмотрели каких-либо этических или криминальных нарушений с моей стороны в убийстве Мэри Алисы Виндзор. Она явилась ко мне в дом с украденным оружием. Выстрелила первой, а я – потом. За квартал от моего дома Лэнкфорд и Собел видели, как она сделала первый выстрел в проем моей входной двери. Самозащита в чистом виде. Но вот что является не столь ясным, так это мои чувства по отношению к этому поступку. Я хотел отомстить за своего друга Анхеля Левина, но отнюдь не кровавым способом. Теперь я убийца. То, что власти штата сочли это приемлемым, служит мне слабым утешением. Абстрагируясь от всех расследований и официальных выводов, я считаю, что в объединенном деле Менендеса–Руле я был виновен в поведении, не подобающем мне самому. И мое наказание за это суровее любого, какое могут наложить на меня власти штата или адвокатская коллегия. Ну да не важно. Все это останется при мне, когда я вернусь к работе. К моей работе. Я знаю свое место в этом мире, и в первый же день после окончания вынужденного безделья выведу из гаража свой «линкольн», опять выеду на дорогу и пущусь на поиски какого-нибудь бедолаги. Не знаю, куда я направлюсь и какие дела придутся на мою долю. Знаю только, что опять буду здоров и готов встать на чью-нибудь защиту в этом мире, лишенном правды. Благодарности Замысел этого романа родился много лет назад под влиянием случайной встречи и разговора с адвокатом Дэвидом Огденом на стадионе, во время бейсбольного матча команды «Лос-Анджелес доджерс», – за что автор навсегда останется ему благодарен. Хотя характер и деяния моего героя, адвоката Микки Холлера, полностью вымышлены и целиком являются плодом авторского воображения, роман не смог бы появиться без помощи и руководства со стороны адвокатов Дэниела Ф. Дейли и Роджера О. Миллза, которые позволили мне наблюдать их работу и выстраивание стратегии ведения судебных дел, а также старались, чтобы сфера судебной защиты получила достоверное отражение на этих страницах. Всякие неточности или преувеличения в области отображения закона или юридической практики целиком лежат на совести автора. Судья главного суда первой инстанции Джудит Шампейн и ее сотрудники Джо, Марианна и Мишель предоставили автору возможность полного доступа в кабинет судьи, зал суда и примыкающие к нему пересыльные камеры, а также отвечали на любые задаваемые вопросы. Автор в неоплатном долгу перед судьей и ее сотрудниками. Кроме того, большую помощь в написании книги я получил от Аси Мучник, Майкла Питча, Джейн Вуд, Террилла Ли Лэнкфорда, Джерри Хутена, Дэвида Лэмкина, Лукас Фостера, Каролин Крисс и Памелы Маршалл. И последнее, хотя и не менее важное. Автор хотел бы выразить благодарность Шэннону Берну, Мэри Элизабет Кэппс, Джейн Дэвис, Джоэлу Готлеру, Филиппу Спитцеру, Лукасу Ортису и Линде Коннелли за их помощь и поддержку во время написания этой книги. notes Примечания 1 В английском алфавите буква, с которой начинается фамилия Кейси (Casey), – третья. – Здесь и далее примеч. пер. 2 Рассмотрение дел судом присяжных в открытом заседании. 3 Письменное показание под присягой. 4 В пер. с англ. – «зеленый» (намек на цвет долларовых купюр). 5 Направление в музыке хип-хоп, возникшее в середине 1990-х гг. 6 Славные дни (англ.). 7 Фиерс (fierce) – свирепый, жестокий (англ.). 8 Тибурцио Васкес (1835–1875), бандит Дикого Запада; одним из его убежищ был скалистый массив Васкес-Рокс, ныне природный заповедник. 9 Фонд в Сан-Франциско, который исполняет желания детей, страдающих тяжелыми заболеваниями. 10 От англ. Sticks – Палки. 11 Знаменитый гангстер 40–50-х гг. 12 Чарлз Мэнсон – американец, создавший вокруг себя религиозный культ. В 1969 г. его приверженцы зверски убили в Лос-Анджелесе семь человек, в т. ч. актрису Шэрон Тейт. 13 Иорданец, убивший в 1968 г. американского политика Роберта Кеннеди – брата президента Джона Кеннеди. 14 Американский бейсболист (1931–1995), прославившийся своим искусством отбивать удары. 15 Фешенебельный отель. 16 Сеть недорогих мотелей. 17 Коллегия присяжных, определяющая, достаточно ли оснований для предания обвиняемого суду или производство дела следует прекратить. 18 Женская тюрьма в г. Корона, штат Калифорния. 19 Острова у берегов Южной Калифорнии. 20 Судебная сделка, когда обвиняемый добровольно признается в наименее тяжком из вменяемых преступлений с автоматическим отказом от дальнейшего рассмотрения дела в суде. 21 Район Лос-Анджелеса. 22 Стадион в г. Пасадена, штат Калифорния, где ежегодно проводятся матчи по американскому футболу между победителями университетских команд. 23 Пригороды Лос-Анджелеса с преимущественно испаноязычным или афроамериканским населением, неблагополучные в социальном и криминальном отношении. 24 Легендарный рэпер 90-х гг. XX в., кумир черной молодежи из бедных кварталов. Неоднократно был осужден за уголовные правонарушения; застрелен в рэперской разборке. 25 Промежуточная судебная инстанция в ряде штатов США между судами первой инстанции и Верховным судом штата. 26 От mish-mash – беспорядочная мешанина (англ.). 27 Американский рэпер, продюсер и актер с Западного побережья. 28 Человек, обладающий властью управлять волей людей и заставлять их делать то, что он хочет (персонаж романа «Трилби» Дж. дю Морье). 29 Американский рэпер, актер и музыкант; лауреат премии «Грэмми». 30 Американский продюсер и актер, уроженец Лос-Анджелеса. 31 Старейшая тюрьма в Калифорнии, расположена к северу от Сан-Франциско. 32 Арестованного обязаны предупредить, что у него есть право хранить молчание и не говорить ничего, что могло бы свидетельствовать против него. 33 Обвиняемый в нашумевшем процессе 1970-х гг. по делу об убийстве бывшей жены и ее друга, которого оправдали из-за допущенных процессуальных нарушений. 34 Одна из узнаваемых достопримечательностей Сан-Франциско, башня в стиле ар-деко. 35 Весьма популярное среди туристов место на побережье, а также собственно причал. 36 Каждый год в первый месяц весны внимание баскетбольной Америки переключается с НБА на студенческую лигу. 37 Розовая норка (англ.). 38 Американский новеллист и сценарист (1909–1983). 39 Американский музыкант, певец, комедийный актер (1925–1990). 40 Острый соус из помидоров, лука и чили, обычно подаваемый к мексиканским или испанским блюдам. 41 От англ. Fullbite – Уж куснет так куснет. 42 Программа Microsoft Office для создания и проведения презентаций; позволяет демонстрировать на экране отдельные страницы, содержащие текст и изображения. 43 В котором было допущено нарушение процессуальных норм. 44 Отклонение судом иска без сохранения за истцом права на предъявление иска по тому же основанию. 45 Аббревиатура от Conduct Unbecoming an Attorney – CUBA.