Елена, любовь моя, Елена!
Лючано Де Крешенцо








Роман итальянского писателя Лючано Де Крешенцо выдержал только за полгода несколько изданий и переизданий в Италии, США, Англии, Швеции, Германии и других странах. В нем весело, с живостью и юмором писатель излагает «свою точку зрения» на Троянскую войну и бессмертные древнегреческие мифы.






Лючано Де Крешенцо

Елена, любовь моя, Елена!





ПРЕДИСЛОВИЕ


Я принадлежу к поколению, никогда не игравшему в индейцев и ковбоев. Не знаю, чем это объяснить: может, тем, что в сороковые годы у нас еще не было фильмов Джона Уэйна, а может, и тем, что Муссолини заставлял нас интересоваться не Диким Западом, а «чистой» классикой. Во всяком случае, мы, баллилы,[1 - Члены детской фашистской организации. (Прим. перев.)] затевая драку, разбивались на греков и троянцев, а не на индейцев сиу и кавалеристов Седьмого полка.

Первая сохранившаяся в моей памяти война мальчишек велась между четвертым «Б» и четвертым «В» неаполитанского лицея имени Умберто I, что на территории городского парка, как раз между пьяцца Виттория и так называемым Музыкальным павильоном (который по этому случаю стоял с выбитыми цветными стеклами). Мечи у нас были деревянные, а вместо щитов шли в ход крышки от мусорных баков с выведенной большими буквами надписью: «Смерть сынам Трои».[2 - По-итальянски «troia» – шлюха. (Прим. перев.)] Почему именно мы были греками, а они – троянцами, я до сих пор не понимаю: скорее всего потому, что четвертый «Б» первым до этого додумался. Конечно же, каждому из нас хотелось быть Ахиллом, но, чтобы заявить об этом вслух, нужно было помериться силой с моим одноклассником Аваллоне – буйволом со здоровенными, как окорока, ручищами.

Роли Диомеда, Аякса Теламонида, Аякса Оилида и Идоменея сразу расхватали ребята покрепче, так что мне пришлось довольствоваться ролью Эпистрофа из Фокиды – героя, которым пренебрег даже сам Гомер, лишь единожды упомянув его в числе славных вождей. Но, чтобы вам стало ясно, насколько это распределение ролей зависело от случая, достаточно будет сказать, что последнего ученика в классе простофилю Котеккью мы назначили хитроумным Одиссеем только потому, что ему покровительствовал Аваллоне.

Менелаем, естественно, не хотел быть никто, поскольку общеизвестно, что брат Агамемнона – рогоносец. Вот все и стеснялись этого имени. Но по справедливости сию неблагодарную роль следовало играть мне, и только мне, ибо как раз тогда мне изменила Елена Чераволо из третьего «А» (даже имя у изменницы было подходящее!).

Однажды я дожидался ее у дверей школы, как обычно в час дня. Уже вышли все ее подружки, только она не появлялась. Когда же я наконец справился о ней у какой-то белобрысенькой девчонки в очках, та не без ехидства ответила: «Твоя Елена смылась с уроков с Джорджо, ну с тем, долговязым, из четвертого «В». Я обомлел: мне, только что написавшему стихотворение, которое называлось «Елена, любовь моя, Елена», так хотелось прочесть его любимой по пути домой! До вечера ходил я как потерянный, а назавтра свершил акт самой гнусной мести – сказал Аваллоне, что хулиганы из четвертого «В» прозвали его «куском сала». Этого оказалось достаточно, чтобы тут же разразилась великая война между ахейцами и троянцами.

Аваллоне, то бишь Ахилл, был самым настоящим мафиозо: он требовал от каждого ученика нашего класса по сигарете в месяц, и тому, кто не выполнял его требования в срок, нельзя было позавидовать. Как-то всего лишь за слабую попытку проявить непослушание я получил такую трепку, что на всю жизнь ее запомнил. Зато и отомстил же ему я во время письменной по греческому! Когда этот верзила попросил у меня шпаргалку с переводом, я очень храбро ответил: «Меня зовут Эпистроф, я презренный фокидец и греческого не знаю. Если не можешь ничего написать сам, пусть тебе поможет твой приятель Одиссей!»

Подвигнутый этими воспоминаниями и испытывая почти неодолимое желание вновь пережить те дни, я в меру своих слабых сил попытался рассказать здесь о троянской войне – такой, какой ее увидел некий Леонтий – шестнадцатилетний юноша, отправившийся со своим наставником Гемонидом в Трою через девять лет после начала военных действий.

Леонтий ищет своего отца – царя Гавдоса: его уже пять лет считают без вести пропавшим, ибо никто из ахейцев не может с уверенностью сказать, что сам видел, как он погиб или попал в плен к троянцам. Есть, правда, еще одна гипотеза: не исключено, что дядя Леонтия Антифиний организовал заговор против его отца, чтобы завладеть царским троном на Гавдосе – небольшом островке к югу от Крита.

Едва ступив на сушу, юноша знакомится с Терситом – безобразным воином, которого все ненавидят за его злой язык. Послушать урода, так выходит, что Агамемнон – обыкновенный пройдоха. Ахилл – свирепый убийца, а Одиссей – завзятый мошенник. Поначалу Леонтий пытается защищать своих кумиров, но потом все же пасует перед очевидными фактами.

Действие романа восходит примерно к тому же времени, что и «Илиада», то есть все начинается со знаменитой ссоры между Агамемноном и Ахиллом, из-за которой «…великая скорбь на ахейскую землю приходит!»,[3 - Гомер, «Илиада», I, 254.] и заканчивается историей с троянским конем и последовавшей за ней резней. Леонтий, пристающий ко всем с расспросами о своем отце, знакомится с троянкой Экто и влюбляется в нее. Экто удивительно похожа на Елену. «Она или не она?» – с волнением спрашивает юноша. «Не она, – сурово отвечает ему Терсит, – да окажись она действительно Еленой, никогда не быть бы ей женщиной во плоти. Елена – призрак, облако в женском обличье, выдумка Геры, вознамерившейся уничтожить Трою!»

Этот двойственный, пробуждающий то страсть, то угрызения совести образ всегда живет в нас. Жертва или виновница – не все ли равно? – но именно Елена – главная в мире движущая сила.

Литература очень убедительно рисует ее неоднозначный образ. Елена – это воплощение женственности. Кто хоть раз в жизни испытал настоящую любовь, тот знает, о чем я говорю, знает, что ему никогда, ни на мгновение не удалось обладать любимой вполне: даже когда он сжимал ее в объятиях, даже когда она, обливаясь слезами, клялась ему в своей вечной любви.

Ах, Елена, любовь моя, Елена! Тебе посвящаю я свою книгу, надеясь встретить тебя вновь и страшась этой встречи.




ПО ПУТИ В ИЛИУМ





Глава I,


в которой мы знакомимся с Леонтием, шестнадцатилетним критским юношей, отправившимся в Трою на поиски пропавшего без вести отца, и в которой излагаются мифы о Талосе и Ифигении.




– Держись подальше, проклятый Стенобий, подальше! – орал Филоктерий. – Хочешь, чтобы Талос продырявил мне судно?! Не видишь, что ли? На нас гора надвигается!

Стенобий ничего не ответил, лишь поднял глаза к небу, словно призывая Зевса в свидетели: какие глупости приходится ему выслушивать!

– Я опасаюсь Талоса. Понимаешь? Не верю ему! – продолжал орать капитан. – Слушай, что я говорю: рано или поздно он продырявит мне судно. Если ты не перестанешь прижиматься к берегу, он разнесет корабль в щепки, вот увидишь!

– Клянусь всеми дочерьми Тавманта! – проворчал Стенобий. – Мне ли, первому ученику Ферекла, выслушивать этого слабоумного старца Филоктерия! Единственного на свете капитана, который все еще верит в россказни о бронзовом слуге!

Однако больше всего его раздражало, что Филоктерий повторял каждую фразу не менее двух раз, и, чтобы не слышать его причитаний, Стенобий спустился к zughitai[4 - На древнегреческих судах гребцы делились на thranitai, zughitai и thalamitai – в зависимости от места, на котором они сидели (на палубе, под палубой или в глубине трюма. Zugon – скамья, к которой приковывали гребцов. (Здесь и далее примеч. автора, за исключением отдельно оговоренных случаев.)] и приказал надсмотрщику немного отойти от берега. Он был раздражен и решил бросить якорь[5 - Железных якорей в те времена еще не существовало, поскольку железо считалось более редким металлом, чем золото. Якорями (eunai) во времена Гомера служили связки продырявленных камней, которые крепились на канатах к одной из мачт (см. Гомер, «Илиада», I, 436) и давали возможность лишь замедлять дрейф. Прибитые волной к берегу суда вытаскивали на сушу вручную.] в самом центре бухты Закрос, чтобы судно оказалось на равном удалении от любой точки побережья.




Историю о Талосе рассказывали тогда разве что новичкам, впервые ступившим на корабль. А история была такая. Однажды царь Крита Минос, которому досаждали непрестанные набеги пиратов-сардов, обратился за помощью к Гефесту, и тот подарил ему бронзового слугу (сегодня мы, пожалуй, назвали бы его роботом) по имени Талос, который каждую ночь трижды обегал остров и бросал огромные камни в приближавшиеся суда чужестранцев. Говорят, что Талое был особенно беспощаден к сардам: от злости он раскалялся добела и прижимал к себе всех, кто попадался ему на пути; несчастные вопили, но у Талоса их смертельные муки вызывали лишь смех.[6 - Отсюда и пошло выражение «сардонический смех».] Говорят еще, что у него была только одна вена, тянувшаяся от головы до лодыжки, и что однажды колдунья Медея, приворожившая Талоса любовным зельем, сама же и погубила его, вынув гвоздь, которым была заткнута эта вена.

На корме на связке канатов сидел юный воин – рыжеволосый и зеленоглазый Леонтий – единственный сын Неопула, царя маленького острова Гавдоса, что милях в двадцати от Крита. Юноша слышал воркотню Стенобия и понимал, что кормчий раздражен, но, будучи совсем неопытным, все же не мог не прислушаться и к словам капитана: даже если и не очень верить в миф о Талосе, зачем подставлять судно под камни? Ночь такая тихая, якорь вполне можно бросить вдали от берега. И ради чего рисковать? Ради нескольких метров каната? Все равно утром рабы вытащат судно на берег!




Всего два дня прошло с момента, когда они покинули Гавдос, а Леонтию казалось, что путешествие длится уже бог знает сколько времени. Вообще, не считая поездки с дядей Антифинием в Фест, он никогда не покидал своего острова. И хотя Леонтия приводила в восторг сама мысль, что он будет сражаться бок о бок с такими знаменитыми героями, как Аякс Теламонид или Ахилл, то есть с существами, равными в его представлении богам, юноше все же было страшновато. Да, не очень приятно знакомиться с миром во время войны. Леонтию только-только исполнилось шестнадцать, и всего несколько дней назад он стал обладателем chiton amfimaschalos – короткой туники, надев которую, юноши из зажиточных семей Гавдоса как бы оповещали сограждан о своем совершеннолетии. Об отце Неопуле у Леонтия остались весьма смутные воспоминания – время размыло его образ. В последний раз он видел отца девять лет назад, когда тот уезжал на войну. Больше о нем никто ничего не слышал.




– Просыпайся, Леонтий, солнце уже поднялось, – сказала ему мать. – Твой отец уезжает в далекую Трою. Скоро начнется обряд жертвоприношения.

Жертвоприношение! При воспоминании о том дне у Леонтия и сейчас сжимается сердце. Его козочку, его белоснежную козочку, которой он дал даже имя и с которой играл еще несколько часов назад, убили только для того, чтобы задобрить Посейдона! Правда, мама предупредила: «Леонтий, не играй с жертвенными животными, знай, рано или поздно их возложат на алтарь».

Но он, упрямец, все равно играл с ними. Нет, наверное, Посейдон – злой бог, если за то, чтобы ненадолго усмирить море, ему потребовалась жизнь такого милого создания. А перед отплытием на войну самого Леонтия в жертву богам принесли тельца.

– О Гемонид, – обратился он к сидевшему напротив пожилому мужчине, – ты, видевший свет и знающий больше, чем узнаю я, даже если мне удастся пережить старого Тифона, скажи, разве справедливо убивать ни в чем не повинных животных только для того, чтобы отвести от себя гнев какого-нибудь бога?

– Что ты имеешь в виду под словом «справедливо»? – отозвался Гемонид, имевший привычку отвечать вопросом на вопрос. – Если «справедливый» означает для тебя «священный», тогда все, что совершают жрецы, справедливо. Если под словом «справедливый» ты подразумеваешь «полезный», то знай, что нет ничего более полезного на свете, чем жертвоприношение. Дымом кормятся жрецы, а мясом жертвенных животных – бедняки, которым, не будь жертвоприношений и немножко везения при раздаче, вообще не довелось бы узнать вкус мяса.[7 - В Греции народ очень любил жертвоприношения еще и потому, что заканчивались они щедрой раздачей мяса беднякам, именовавшимся паразитами (что и означало «едящие мясо»). Лучшие куски разыгрывались по жребию. Однако мясо жертвенных животных съедали не везде: в некоторых местах почитание богов доходило до того, что убитых животных закапывали в землю или бросали в море. Говорят, в глубокой древности все люди были вегетарианцами, но однажды какой-то жрец подхватил упавший с жертвенного алтаря кусок жареного сала и облизал пальцы; тем самым он положил начало мясной диете]

– Я хочу сказать, – уточнил Леонтий, – что мы перед отъездом заклали тельца. Я сам там был. Я видел. Бедное животное упиралось изо всех сил: хотя тельца украсили лентами и разрисовали, он чувствовал, что его убьют, и пытался избежать смерти – брыкался, пятился назад, упирался копытами в землю. Но тщетно: рабы тянули его на веревках и подгоняли палками. Я видел, как верховный жрец перерезал ему горло. От уха до уха. Я видел, как глаза животного помутнели, когда его телом завладела смерть, как жрец погрузил свои унизанные перстнями пальцы в эту ужасную рану. Я смотрел и плакал. И думал: какая прибыль от этого богу? И еще: какое такое зло причинили мы Посейдону? Зачем ему насылать на нас бури и грозы?

– О юный Леонтий, – промолвил Гемонид, несколько обескураженный пламенными речами своего воспитанника, – твоя душа нежнее души девственницы, впервые пораженной Эротом, ты печешься о судьбе животного, которое все равно пошло бы на убой, хотя бы для утоления голода таких же смертных, как ты и я. Что же должна была сказать Клитемнестра, когда от нее оторвали любимую дочь, чтобы принести ее в жертву Артемиде?

– Ты о какой дочери?

– Об Ифигении из Авлида, которую принесли в жертву богам.

– Зачем же?

– Чтобы наказать Агамемнона, оскорбившего Артемиду неосторожным словом.

– А что такого он сказал?

– По правде говоря, ничего особенного. Поразив оленя стрелой прямо в лоб, он, кажется, воскликнул: «Даже сама Артемида не смогла бы выстрелить лучше!»

– А дальше?

– А дальше – ничего. Что, по-твоему, он еще должен был сказать?

– И из-за такой чепухи богиня на него обиделась? – возмутился Леонтий. – Может, он вообще пошутил, просто настроение у него было хорошее… А что натворила богиня? Погубила невинную девушку!

– Мальчик мой, – перебил его Гемонид, – видать, ты плохо знаешь Артемиду: это самая обидчивая из всех богинь. За какую-то малость она убила у бедной Ниобы четырнадцать детей! Правда, до сих пор никто не может сказать с полной уверенностью, действительно ли Ифигения погибла. Поговаривают, будто ее видели в далекой Тавриде.[8 - Нынешний Крым (Прим. перев.).]

– Расскажите-ка подробнее, как было дело.

– Когда разразилась война с троянцами, ахейский флот задержался в Авлиде в ожидании попутного ветра. Каждый вечер воины разводили на берегу костры, каждый вечер смотрели они на восток в надежде на благоприятные перемены. Самым жадным не терпелось поскорее высадиться в Трое: они перешептывались и заранее делили ждущую их там добычу—золото, серебро, женщин. Да только как назло ветры много дней подряд дули в противоположном направлении, а море мрачно ревело, угрожая даже судам, вытащенным на берег. Уставший от ожидания Агамемнон спросил у прорицателя Калханта, почему стихия так на него ополчилась. А жрец ответил, что Артемида очень обижена на него и ветер не уляжется до тех пор, пока в жертву ей не будет принесена старшая дочь Агамемнона. Агамемнон побледнел: Ифигения была его любимицей, да и у кого достало бы смелости сообщить об этом ее умнице-матери Клитемнестре? Выход из положения, как всегда, нашел Одиссей. Хитроумный итакец посоветовал Агамемнону отправить в Микены к царице Клитемнестре гонца с сообщением, что самый славный ахеец – быстроногий Ахилл вдруг воспылал любовью к Ифигении и хочет взять ее в жены. «Вот увидишь, – сказал Одиссей, – мать сразу же отправит ее сюда и еще порадуется своему счастью».

– Выходит, Ифигения не знала, что ее ждет смерть? – спросил взволнованный Леонтий.

– Конечно, нет, – подтвердил Гемонид, – она думала, что едет на свою свадьбу.

– …и чтобы понравиться будущему супругу, Ифигении, наверное, хотелось выглядеть еще краше, чем она была от природы, – подхватил Леонтий, все больше распаляясь от сцены, которую рисовало его воображение. – Подруги, конечно, обнимали ее и, с трудом скрывая зависть, говорили: «Ах, какая ты счастливая, какая у тебя будет замечательная свадьба!» Да и она сама, наверное, думала: «О, я, избранница богов, предназначивших мне в супруги самого сильного и самого благородного из героев!» А теперь, учитель, ответь мне, пожалуйста, можем ли мы называть «героем» человека, так обманувшего девушку?

– Ахилл не подозревал о коварном обмане, – заметил Гемонид, – а когда ему все рассказали, он просто взбеленился…

– Ну уж, взбеленился! – недоверчиво заметил Леонтий.

– …И решил освободить Ифигению силой, но она сама захотела принести себя в жертву во благо родины. Как же она была прекрасна, когда стояла на жертвеннике с распущенными по плечам длинными белокурыми волосами, ниспадавшими на ее беломраморное тело! А когда жрец распахнул на ней шафранового цвета одежды, чтобы вонзить нож ей в грудь, все воины – и отец, конечно, первый – отвели глаза. В этот момент Артемида с молниеносной быстротой похитила девушку, а на ее место положила окровавленного оленя. Есть свидетели, готовые поклясться, что они видели, как Ифигения в нежных объятиях Артемиды летела по небу, а кто-то даже утверждает, будто она теперь стала жрицей в варварской Тавриде. Правда ли все это, не скажу. Не исключено, что такой слух распустили сами ахейцы, чтобы смыть с себя пятно позора. Но, мой мальчик, перестань терзаться и подумай лучше о своем отце, ведь о нем, бедняге, мы действительно ничего не знаем. Жив ли он или уже сошел в мрачные чертоги Плутона?[9 - Древние греки из суеверия старались не называть имени Аида—владыки царства мертвых, и пользовались такими синонимами, как Плутон, Дит или Полидегмон.]

Всякий раз, когда кто-нибудь упоминал о Неопуле, Леонтий пытался восстановить в памяти его черты, но ему никогда это не удавалось. В голову приходили лишь второстепенные детали: высокий рост, властный голос, окладистая борода и нашейная цепь, украшенная клыками калидонского вепря.

В то утро толпа долго скандировала его имя: «Не-о-пул, Не-о-пул, Не-о-пул!»– и выкрикивала всякие добрые напутствия: «Желаем тебе стать самым знаменитым ахейцем!», «Да прославится остров Гавдос за морями!», «Пусть расположение богов сопутствует твоим судам до самой Трои!». С тех пор все вспоминали об отце, как о лучшем из смертных. Был он Неопул Честный, Неопул Мудрый, Неопул Справедливый и так далее.

Да, Леонтий совсем не знал отца. Девять лет назад тот уехал на войну, и уже почти пять лет от него не было никаких известий. Время от времени кто-нибудь возвращался с войны и рассказывал: «Его убил Деикоонт: Неопул мчался впереди всех и уже готов был одолеть стену Илиума, как пущенная жалким дарданцем стрела пронзила ему горло». «Да нет же, – возражал кто-то другой, – его убили фракийцы: он попал в устроенную ими засаду. Наш царь вступил в схватку с девятью врагами и погиб лишь потому, что один из них, подлый Пироф, похитил у него оружие и цепь, а тело бросил в бурные воды Скамандра». Но не успевали на острове приготовиться к траурной церемонии, как из Трои являлся еще какой-нибудь воин: «Стойте! Неопул жив! Его видели в Милете на одном из сорока кораблей царя карийцев Амфимаха, приковавшего его к скамье вместе с другими гребцами как жалкого раба». Единственно достоверным было то, что ни его трупа, ни оружия, ни драгоценной цепи с клыками вепря так и не нашли.

И вот теперь Леонтий направлялся в Трою, чтобы узнать правду об отце, а также потому, что за последний год жизнь его на острове Гавдос сделалась совершенно невыносимой: дядя Леонтия Антифиний, став правителем, оказался жестоким деспотом. Достаточно было кому-нибудь выразить свое несогласие с ним – даже если речь шла о сущем пустяке, – как назавтра где-нибудь на дороге находили труп этого человека. Повсюду—и в городе, и в деревне – у Антифиния были свои осведомители, а по острову он всегда передвигался под охраной десятка наемников, специально привезенных с Крита. Леонтий же, законный претендент на трон, был для Антифиния опасным конкурентом. И не удивительно, что на жизнь его уже не раз покушались. Однажды ночью во время празднеств в честь бога Диониса какой-то человек в маске сатира напал на него сзади, но Леонтию помогли спастись прохожие. Ряженого безумца схватили и отвели в тюрьму. Но он не успел даже произнести имя человека, подбившего его на преступление: Антифиний всадил в него кинжал. «Так будет с каждым, кто покусится на жизнь моего племянника!»– молвил тиран.

Мать Леонтия поняла, что жизнь сына висит на волоске, и в тот же вечер посадила его на судно, отплывавшее в Трою. «Лучше троянцы, чем родственники!»– сказала она. А для большей надежности приставила к сыну старого друга семьи, наставника и оружейных дел мастера Гемонида, чтобы тот оберегал юношу от врагов и еще пуще – от друзей. В молодости Гемонид был известным возничим колесниц и победителем многих состязаний в роще Онхест.[10 - Священная роща в Беотии, где находился алтарь, посвященный Посейдону. Там впервые стали проводиться регулярные гонки на колесницах. Гомер упоминает это название в «Илиаде» (II, 506.)]

– Гемонид, – спросил Леонтий, – это правда, что мудрый Нестор хотел взять тебя к себе возничим, а ты отказался от двадцати серебряных мин, только бы не покидать Гавдос?

– Да, правда, но тогда я был еще мальчишкой, а на острове жила девушка из Феста, которая, к величайшему моему горю, умерла в расцвете лет. Но лучше не предаваться воспоминаниям: ложе твое готово, пора тебе почивать.

– Я вовсе не хочу ложиться. Да еще в такую ночь, когда Борей унял свой гнев. Боги могут обидеться, если я не останусь под открытым небом!

– Ночь и впрямь может показаться тебе теплее материнских ладоней, но на рассвете, не сомневайся, сырость проберет тебя до костей.

Гемонид был не только наставником Леонтия, а еще его слугой, поваром, дегустатором и нянькой: каждый вечер он расстилал в трюме матрас, набитый сухими листьями, рядом с матрасом самого капитана. Впрочем, Леонтию как царскому сыну (а возможно, уже и царю – если отца его не было больше в живых) по праву принадлежало самое удобное место на судне.

Но Леонтий был демократом, ему претили кастовые привилегии. Неужели, говорил он, только потому, что я царский сын, мне надлежит спать под кровом, когда моим попутчикам, которые куда старше меня, приходится спать под открытым небом даже в непогоду?

Уж не потому ли люди так рвутся к власти, что всем хочется спать в тепле? Ради теплого местечка многие готовы убить ближнего своего. Антифиний, например, жаждал смерти Леонтия только из страха, что однажды тот захочет занять трон своего отца.

– Как, по-твоему, Гемонид, – продолжал Леонтий, – почему люди так стремятся к власти?

– Просто они не понимают, насколько удобнее полагаться на доброту других, – холодно ответил Гемонид. – Чтобы воздействовать на ближнего, нам даны два средства: любовь и власть. Первая держится на жажде нежности, вторая – на страхе. Осла заставляют работать с помощью морковки или палки. Почему-то цари и их сыновья предпочитают пользоваться палкой.




Нет, Леонтий был не таким, к власти он не стремился. Должно быть, царским сыном он родился по недосмотру Фатума. Юноша любил Калимнию, гавдосскую девчонку—красивую, добрую, хрупкую и нежную гавдосскую девчонку, и не было на свете такого царства – ни у Кносса, ни у Агамемнона, да что я говорю, даже у самого Зевса, на которое он променял бы свою любовь. Но, увы, из-за политических интриг ему пришлось покинуть любимую. Конечно же, он постарается возвратиться на родину как можно скорее, чтобы взять Калимнию в жены. Ах, надо бы ему перед отъездом набраться смелости и поговорить с дядей Антифинием, чистосердечно и просто рассказать ему о своих чувствах! «Послушай, дядя, – сказал бы он ему, – я считаю, что власть на Гавдосе по справедливости должна принадлежать тебе. Ты стар, некрасив, болен и не можешь рассчитывать на любовь молодой и красивой женщины. Я же хочу жениться на Калимнии – белокурой, нежнейшей, чистейшей Калимнии с губами цвета коралла. Кроме нее, мне не нужно ничего на свете. Мы не станем досаждать тебе, будем приходить на твои советы, возложив на голову венки, и украсим своим присутствием царскую свиту. Мы не покинем тебя в твой смертный час и позаботимся о твоих детях».

Пустые мечтания! Антифиний никогда не поверил бы его словам хотя бы потому, что, будучи человеком коварным, всех других считал столь же лживыми, жадными, готовыми на предательство, как и он сам. По вине таких людей как раз и случаются войны. Да, кстати, а с чего началась Троянская война?




CASUS BELLI[11 - Повод к войне (лат. – Прим. перев.).]





Глава II,


в которой мы выслушиваем гневную исповедь богини раздоров Эриды и задаемся целью установить причины Троянской войны, принимая за отправной момент протест Геи, появление на свет Елены и женитьбу Пелея на Фетиде.




– Я – Эрида, богиня раздоров. Все говорят, будто из-за меня началась Троянская война. Но скажите честно: кто начал первым? Я или они?.. Как это, кто «они»? Боги, естественно. Нужны имена? Пожалуйста. Первым посеял смуту Мом. Вы что, не знаете Мома? Сейчас я вам объясню. Этот тип вечно всем недоволен, от всего нос воротит, только и делает, что всех критикует. Мом как раз и подговорил Зевса, чтобы тот не приглашал меня на свадьбу Пелея и Фетиды. «Ради бога, – сказал он (так, кажется, и слышу его слова), – не зови ты эту Эриду, она может тебе весь праздник испортить! В последний раз, когда Эрида явилась на совет, она сообщила Адонису, будто накануне видела Афродиту на горе Лилибей с аргонавтом Бутом. Адонис полез на Бута с ножом, и если бы в дело не вмешалась Гестия, кто знает, чем бы все кончилось!»

Что верно, то верно: Мом действительно был сплетником. Не зря же он считался богом злословия. Всегда совал нос, куда не следует, и все ему было не по нраву. Однажды Афина предложила ему чудесный, удобный дом, но для Мома он был недостаточно хорош. «Возможно, дом и удобен, – сказал он, – но на мой вкус слишком уж громоздок: его трудно переставлять, когда вздумается, с места на место». Потом Гефест подвел к нему красивого и умного мужчину, но Мом сразу нашел изъян в нем тоже: «Насколько он станет прекраснее, если проделать ему в голове отверстие с дверцей: откроешь – и читай себе его тайные мысли». Наконец, Афродита показала ему женщину необычайной красоты, и Мому скрепя сердце пришлось все же признать, что она очаровательна. Правда, он тут же добавил: «Но что за ужасные у нее сандалии!»

– Ох, уж эти мне боги! – продолжала возмущаться Эрида. – Проходя мимо, делают вид, будто меня и на свете нет. А всего обиднее, что они никогда не приглашают меня на праздники. Зато когда я им нужна, так и кидаются ко мне с просьбами: «Эрида, дорогуша, подбей фракийцев на склоку, а то уже просто мочи нет терпеть их нахальные выходки!», «Эрида, сделай так, чтобы локры поссорились с абантами», «Эрида, твой брат Арес жалуется, что уже давно не было войн», «Эрида, Аид возмущается, что в его царство стало прибывать мало новых душ!» И я, дура, принимаюсь за дело, устраиваю пограничные конфликты между людишками, которые вовсе и не собирались воевать. А вот когда богам охота поразвлечься, когда можно попить и поесть всласть, все поднимают крик: «Это кого вы собираетесь звать? Эриду с ее раздорами? Ну уж нет, даже слышать о ней не желаем!» Неужели и мне нельзя немножко повеселиться?

Замечание резонное. Однако же и она сама, скажем прямо, не делала ничего, чтобы вызвать к себе симпатию: ну можно ли являться на совет богов с сотней гадов вместо волос, с окровавленной повязкой на лбу и с цепляющимися за подол восемью сорванцами – один отвратнее другого? Чтобы вы имели представление, о ком речь, вот вам имена ее деток: Голод, Скорбь, Забвение, Страдание, Битва, Тяжба, Беззаконие и Несправедливость.

– В общем, ответственность за начало Троянской войны лежит вовсе не на мне, – заявила Эрида в заключение. – Первой виновницей, по-моему, была Гея, Мать-Земля. Однажды я подслушала, как она жаловалась Зевсу: «Сделай же что-нибудь, просто мочи больше нет: все у меня спариваются, плодятся без конца, живут дольше, чем им предопределено, я уже не в состоянии таскать столько народу на своем горбу! Мойры сказали мне, что смертных насчитывается пять миллионов, и если не принять никаких мер, лет через десять их станет целых восемь». «Восемь миллионов! – воскликнул Зевс. – Так можно далеко зайти!»

Вот тогда-то он и решил создать Елену – самую прекрасную женщину на свете…

А я, мой читатель, сегодня думаю: стоило ли ради очередной войны сотворять новую шлюху? Мало их на Земле и на Олимпе? Так нет, ему, видите ли, понадобилась еще одна!




Существуют самые разные версии появления Елены на свет. Одни говорят, будто видели, как она вышла из серебряного яйца, упавшего с Луны и вытолкнутого рыбами на берег, а потом расклеванного голубями. Другие утверждают, что Зевс прикинулся лебедем, спасающимся от орла, спрятался под подолом у Немесиды и, оказавшись, так сказать, в подходящем месте, овладел ею. Появившееся в результате их соития яйцо Гермес спрятал между ляжек жены Тиндарея Леды, когда та сидела на скамье, широко расставив ноги. Чтобы отметить это дело, Зевс украсил небо двумя созвездиями – Лебедя и Орла. А что было отмечать, известно лишь самому богу! Наиболее благородной выглядит версия о банальном изнасиловании: прикинувшись лебедем, Зевс овладел Ледой, и та забеременела. В результате родилась Елена, Клитемнестра, Кастор и Полидевк, которые, впрочем, не обязательно все от Зевса, поскольку в тот день мадам спала еще и со своим законным супругом.




Но вернемся к свадьбе Пелея и Фетиды, на которую, как вы уже только что узнали, не пригласили богиню раздоров Эриду.

Фетида с самого начала доставила богам много хлопот. Поскольку она была очень красивой (возможно, даже не менее красивой, чем сама Афродита), ее домогались многие, и прежде всего Зевс и Посейдон. Скажем больше: эти два прощелыги даже поссорились за право обладать ею первым. Пользуясь своим jus primae noctis,[12 - Право первой ночи (лат. – Прим. перев.).] Зевс обставил брата и уже готов был совершить очередное насилие, как вдруг его схватила за руку Фемида:

– На твоем месте я бы ее не трогала! – воскликнула богиня правосудия.

– Это еще почему? – спросил Зевс, удивленный тем, что кто-то посмел ему перечить. – Насколько я знаю, она самая обольстительная из дочерей Нерея!

– Может, и обольстительная, – ответила Фемида, – да только над ней довлеет пророчество мойр.

– Мойры! Мойры! – разворчался Зевс. – Между прочим, эти распроклятые мойры тоже мои дочери. Но все равно я их не выношу! Предсказывают всякие ужасы и накликают великие беды! – Потом озабоченно спросил: – А что, собственно, говорят мойры?

– Что первенец Фетиды будет могущественнее отца. Ну, а теперь действуй, если у тебя достанет смелости.

Напуганный перспективой произвести на свет будущего претендента на олимпийский трон, Зевс не только унял свою страсть, но вообще запретил нимфе вступать в связь с любым богом. А под конец подсунул ей в качестве мужа простого смертного по имени Пелей, на совести которого было несколько преступлений, совершенных им в собственной семье.[13 - Здесь имеется в виду убийство Пелеем и Теламоном их брата Фока. Оба героя, оправдываясь, все валили на несчастный случай (диск, вырвавшийся из рук во время спортивных состязаний). При другом таком же «несчастном случае» Пелей убил и своего тестя Актора.] Фетида сразу же воспротивилась этому.

– Почему это у меня, бессмертной нимфы, одной из пятидесяти дочерей Нерея, муж должен быть смертным? – возмущалась она на всех перекрестках. Но тщетно: в те времена женщины и даже богини никакого веса не имели, а тут еще речь шла о воле самого Зевса. Что же касается согласия избранницы, то если какой-нибудь мужчина решал овладеть ею, он, не долго думая, приходил к бедняге домой и так или иначе, но своего добивался.

Пелей был не хуже и не лучше других: спрятался вблизи морского грота, где каждый день отдыхала нимфа, и стал ждать. Через полчасика он увидел, как Фетида подплыла к берегу верхом на дельфине – совершенно голая и с развевающимися на ветру волосами (потрясающее, наверно, было зрелище!). Но герой не шелохнулся: лишь дождавшись, когда нимфа уснет, этот отъявленный негодяй набросился на нее. Борьба была нешуточная. Фетида, извиваясь в лапах злодея, оборачивалась огнем, водой, львом, змеей, даже каракатицей. В этом последнем обличье она обдала Пелея с головы до ног чернилами, но нашему герою было все равно; каракатица так каракатица! И Пелей овладел ею (как он умудрился это сделать, ума не приложу). Так уж вышло, что, вырываясь от Пелея, царапая и кусая его, Фетида через несколько часов сама загорелась желанием и затихла в его объятиях, страстно отвечая на поцелуи. Сцена с Пелеем, мокрым от морской воды, пота и крови, обожженным, испачканным чернилами каракатицы и тем не менее пробудившим пламенную страсть в Фетиде, – одна из самых волнующих в нашей истории.




Свадьба была грандиозная. Пир устроили перед пещерой Хирона на горе Пелион при огромном стечении бивших копытами кентавров. Главные боги восседали на двенадцати изукрашенных алмазами тронах, а Ганимед без устали обходил всех, наполняя кубки нектаром. Музы пели, Пан играл на волынке, Орфей – на лире, Аполлон – на кифаре, сорок девять сестер Фетиды – нереиды – затеяли хоровод и осыпали гостей розами и лилиями, а над их головами кружили тысячи голубей. Сама супруга громовержца Гера держала в руке свадебный факел. Затем вестница Зевса Ирида ввела богов в пещеру, где они продефилировали перед новобрачными со своими дарами: Афина принесла копье, наконечник которого был выкован самим Гефестом, а древко сделано из ясеня, срубленного Хироном; Посейдон вошел, держа под уздцы двух бессмертных коней – Балия и Ксанфа (один из них был наделен даром речи); Дионис одарил новобрачных темно-красной жидкостью, которой никому и никогда еще не доводилось пробовать (впоследствии ее назвали «вином»).

По примеру авторов светских хроник мне следовало бы перечислить всех гостей. Кроме названных, там были Артемида со своим луком, Гестия с неизменной траурной вуалью на голове, вездесущий Зевс, мудрая Фемида, Деметра с дочерью Персефоной, Хирон в качестве шафера со стороны жениха и его жена Харикло, Амфитрита, Гермес с матерью, Гефест под руку с Афродитой, Арес с сыновьями – Блеском, Пламенем, Шумом и Ужасом и дочерью, кровожадной Энио, Нерей и Дорида – родители невесты, старик Хронос с женой Реей, а также три хариты: Аглая-Сияющая, Евфросина-Благомыслящая и Талия-Цветущая, отсутствие которых все сочли бы дурным предзнаменованием…

Там можно было увидеть и некоторых смертных, например, Теламона, Кадма и Тесея. Приносим извинения, если кого-то забыли—слишком уж много гостей набралось.

Все ели, пили, мирно беседовали, как вдруг в глубине пещеры показалась богиня раздоров Эрида. Гости так и оцепенели, музыка смолкла, а нереиды перестали танцевать. Эрида же, ни слова не говоря и ни на кого не глядя, пересекла поляну, подошла к главному столу и бросила на него золотое яблоко. Оно покатилось среди блюд с яствами и, опрокинув несколько кубков с нектаром, застыло перед новобрачными. Пелей взял яблоко и прочитал вычеканенное на нем слово: «Calliste», что означает «прекраснейшей». Он не знал, как быть с яблоком, и растерянно озирался по сторонам, однако быстро сообразив, что такой штукой можно и обжечься, передал его Зевсу.

Между тем на противоположном конце стола уже разгорелся спор между Афродитой и Афиной. Кто из них прекраснее? Кому должно достаться яблоко? Зевс внимательно оглядел всех' присутствующих богинь: не зря ведь он считался знатоком по этой части и не хотел попасть впросак. Прелестниц на пиру было много, но когда его взгляд упал на Афродиту, сомнения рассеялись: конечно же, самой красивой была она. Зевс уже был готов отдать яблоко ей, но под взглядом Геры так и застыл с поднятой рукой.

– Ну, решай же, отец! – торопил его Гермес, видя замешательство Зевса. – Кто, по-твоему, всех красивей у нас па Олимпе?

Гефест подошел к Зевсу и, делая вид, будто подливает в кубок нектар, прошептал ему на ухо:

– На твоем месте я бы, не раздумывая, выбрал Афродиту. Не потому, что она моя жена, нет, ни в коем случае! Просто совершенно очевидно, что она прекрасней всех: посмотри сам и скажи, неужели тебе не хочется сию минуту возлечь с ней?

– Еще как хочется! – признался Зевс (и это была чистая правда). – Я бы с радостью вручил яблоко ей. Но что скажет моя супруга? Решение еще не объявлено, а она уже готова испепелить меня взором.

Между тем гости принялись оживленно обсуждать вопрос: кто прекраснее всех и вообще, что такое красота? Физический дар или дар духовный? Большинство присутствовавших высказывалось в пользу Афродиты.

– Она, конечно, глуповата, спорить не буду, – говорил один, – но что до красоты, то тут и сомнений никаких быть не может: прекраснейшая – она!

– А я за Афину! – твердил другой. – Невозможно же заниматься любовью двадцать четыре часа в сутки. Когда-нибудь и перерыв приходится делать, и тогда, естественно, возникает потребность в общении. Но о чем разговаривать с Афродитой? О благовониях? О косметике? О шелковых тряпках? С Афиной же можно говорить о чем угодно. Афина – самая умная из богинь.

– Здесь ума не требуется, – возражал третий. – На яблоке что написано? Там написано: «прекраснейшей», а не «умнейшей». И потому яблоко должно быть вручено самой красивой. Остается только решить, какая из наших богинь действительно красивее всех. По мне, так Афродита слишком уж худа: признаться, я предпочел бы ей лилейнорукую Геру. Она… ну, как бы это сказать… вся такая пышная, такая цветущая, в общем, женщина что надо.

По выражению лица Зевса было заметно, что он не знает, как выйти из тупика, в который загнала его богиня раздоров. Не осмеливаясь обернуться, он затылком чувствовал грозный взгляд жены.

– Не встревай в это дело, – шепнула ему на ухо Фемида, – поручи его какому-нибудь смертному: пусть все неприятности падут на его голову.

Совет ее пришелся как нельзя более кстати: царь богов поднялся с трона и, кашлянув, чтобы прочистить горло, изрек:

– Дорогие мои богини, я старею и в женщинах стал разбираться хуже. На мой взгляд, вы все одинаково красивы, и мне хотелось бы иметь не одно, а тысячу золотых яблок, чтобы одарить каждую, как вы того и заслуживаете. Но три из вас, по-моему, все же превосходят по красоте всех остальных. Это Гера, Афина и Афродита. Теперь мне надо сделать окончательный выбор и установить, кто из названных богинь – прекраснейшая. Но, поскольку я – муж первой из них и отец второй и третьей, меня могут упрекнуть в необъективности, и потому я решил призвать в судьи кого-нибудь со стороны, то есть не из нашего круга. Скажем, одного из смертных.

Гости за столами возроптали. Каждый задавался вопросом: может ли смертный судить богинь? И что должен будет испытать этот бедняга, когда перед ним вдруг предстанут три богини с Олимпа? Не ослепнет ли он от такого блеска?

Чтобы восстановить тишину и продолжить выступление, Зевсу пришлось дважды стукнуть своим скипетром по столу.

– Умолкните вы, боги, – воскликнул он, – и выслушайте мою волю. Избранного мною смертного зовут Парисом. Это один из сыновей Приама и Гекубы. Он еще не знает, что в его жилах течет царская кровь, и считает себя жалким пастухом. Живет Парис на горе Иде – там, на другом берегу моря. Завтра Гермес покажет ему богинь, и пусть он решит, которая из них достойна яблока. А теперь выпьем за здоровье молодых!




ПРЕКРАСНЕЙШЕЙ





Глава III,


в начале которой рассказывается о страшном сне, привидившемся царице Трои Гекубе, а также о суде Париса и похищении Елены.




«Кто на Олимпе прекраснейшая, пусть решает Парис, сын Приама», – изрек Зевс. С этого момента на троянцев и посыпались беды. Но начнем все с начала, с рождения Париса.

Троя была небольшим, но могущественным городом, раскинувшимся на горе вблизи Геллеспонта, ныне Дарданелл. Из-за того, что пролив, соединяющий Эгейское море с Мраморным, в этом месте резко сужается, всем, кто проплывал по нему на Восток, приходилось держаться крутого троянского берега, за что троянцы, естественно, претендовали на плату.[14 - Троя контролировала все связи с Востоком. Через Дарданеллы перевозились драгоценные металлы – золото, серебро, медь и другие редкие товары, такие, например, как киноварь, нефрит, лен и конопля, не говоря уж о пшенице, которая на черноморских рынках стоила много дешевле, чем в Греции. Не следует также забывать, что в описываемые здесь времена за полным отсутствием нормальных сухопутных дорог все торговые связи были морскими.]

Тот, кто пытался проплыть мимо Трои тайком, на большой скорости или под прикрытием темноты, обязательно подвергался нападению, и весь товар у него отбирали. Для этого у Приама был десяток быстроходных судов, которые, словно ястребы, набрасывались на жертву из-за мыса Сигей и наказывали тех, кто старался проскочить незамеченным. Тут и подумаешь: а может, вовсе и не из-за золотого яблока Эриды ахейцы объявили войну троянцам?

Сегодня археологами установлено, что разрушенных и спаленных городов под названием Троя было не меньше десятка. Мы с вами займемся седьмым по счету,[15 - Время существования десяти Трой, руины которых обнаружены при раскопках на горе Гиссарлык: Троя-1—3000 лет до н. э.; Троя-2—2500 лет до н. э.; Троя-3—2300 лет до н. э.; Троя-4—2150 лет до н. э.; Троя-5—2000 лет до н. э.; Троя-6—1800 лет до н. э.; Троя-7а—1200 лет до н. э.; Троя-7б—1000 лет до н. э.; Троя-8—700 лет до н. э.; Троя-9—400 лет до н. э.; Троя, описанная Гомером, существовала в промежутке между Троей-7а и Троей-7б—вопреки утверждениям Шлимана, полагавшего, что ахейцами была сожжена Троя-3.] а именно той Троей, где царствовали Приам и Гекуба,[16 - Мне, как итальянцу, милее и привычнее латинское написание этого имени – Гекуба (по-гречески – Гекаба).] а население было смешанным, состоявшим из троянцев, илийцев и дарданцев.

У Приама и Гекубы было с полсотни сыновей и дочерей. Гимназистом я всегда думал: интересно, что творилось у них дома во время обеда, когда вся эта орава собиралась за столом? Детки поднимали галдеж, а папочка требовал отчета у мамы:

– Слушай, Гекуба, сколько их у нас?

– Полсотни.

– Ну, что ж… Только больше не надо! Понятно, что все они не могли быть детьми одной матери хотя бы потому, что у бедняги просто физически не хватило бы времени нарожать их столько. Если верить Гомеру, Гекуба произвела на свет лишь девятнадцать отпрысков (из них наиболее известны Гектор, Деифоб, Кассандра, Полидор, Троил, Парис и Поликсена), кроме того, у Приама был самый старший сын от умершей Арисбы – Эсак и еще тридцать детей «второго сорта», рожденных ему наложницами и случайными женщинами. Говорили, что Эсак унаследовал от деда по материнской линии способность предсказывать будущее. У него нередко случались также припадки эпилепсии, из-за чего его считали буйным помешанным.




Однажды ночью Гекуба проснулась вся в холодном поту. Ей приснился страшный сон.

– Приам…

– …?

– Приам…

– Ну что тебе? – пробормотал, просыпаясь, царь Трои.

– Приам, я видела сон.

– Какой сон?

– Ужасный!

– Ладно, утром расскажешь.

– Нет, я хочу рассказать сейчас же! – настаивала Гекуба. – Он такой жуткий, что до утра мне не дотерпеть.

– А который час? – спросил Приам в тщетной надежде отвлечь ее внимание.

– Послушай, лежу я в постели со схватками, – продолжала Гекуба взволнованно, – а рядом стоят повитуха и самые близкие няньки. Время идет, схватки становятся все нестерпимее, все мучительнее, но почему-то они не такие, как обычно… а совсем другие.

– Как это понять – другие?

– Ну такие, – пояснила Гекуба, – как если бы у меня внутри ворочались раскаленные головешки. Потом вдруг мой живот разверзся, и из него вывалилась груда пылающих поленьев, в которых кишели змеи. Несколько искр упало на пол, и огонь стал лизать стены. Тут я увидела, как сторукая эриния подхватила пламя и разнесла его по всему городу, и леса вокруг горы Иды запылали, словно огромный факел.

В те времена увидеть во сне эриний считалось дурным предзнаменованием: по традиции, эриний изображали с песьими головами, с крыльями, как у летучих мышей, со змеевидными волосами и с хлыстом в правой руке. Звали их: Мегера, Алекто и Писифона, то есть Злоба, Безумие и Месть. Главным занятием эриний было пробуждать совесть у убийц.[17 - Эринии долго грызли убившего собственную мать Ореста, хотя суд богов его оправдал. Защитник Ореста Аполлон, выступавший за торжество мужской силы, утверждал, что убийство собственной матери—не такое уж страшное преступление, поскольку женщина (по мнению того же Аполлона) – всего лишь вместилище для мужского семени. (Эсхил. «Эвмениды», 657).] Добившись их раскаяния, чудовища превращались в прекрасных эвменид.

Встревоженный сном жены, Приам созвал на совет самых известных в Троянском царстве прорицателей, среди которых были двое его собственных детей – уже упомянутый Эсак и угрюмая красавица Кассандра. Ясновидящие собрались в спальне Гекубы и стали разглядывать ее новорожденного сыночка – слабенького Париса.

Эсак долго думал (почему – неизвестно, ведь сон и так был яснее ясного), затем ткнул пальцем в малыша и зловещим басом изрек свой приговор:

– Он должен умереть!

– Что?!

– Выбирай: или он, или Троя!

– Что значит «или он, или Троя»? – переспросил Приам, соображавший, надо признать, туговато.

– Отец, заклинаю тебя! – воскликнул Эсак, падая на пол и дрыгая ногами. – Если ты не хочешь, чтобы наш чудесный город сгинул в огне, если ты не хочешь, чтобы твои дочери стали добычей врагов-насильников, а твоих сыновей, павших на поле боя, пожрали псы, немедленно убей этого ребенка и еще убей всех троянок, разрешившихся от бремени сегодня до захода солнца, вместе с их младенцами!

Приам растерялся: Эсак был человеком неуравновешенным, и не всегда следовало принимать его слова буквально. Достаточно сказать, что, когда одна троянская девица по имени Астеропа отвергла его, он каждый день вскарабкивался на скалу и пытался покончить жизнь самоубийством, бросаясь в море. Однако скала была недостаточно высока, и Эсак только шишки себе набивал, а погибнуть все никак не мог. Впоследствии боги, которым надоело быть свидетелями этих неудачных самоубийств, превратили Эсака в морскую птицу: «Пусть себе ныряет, сколько душе угодно, никому не докучая».[18 - См. Овидий, «Метаморфозы», XI, 755—95.] Приам не знал, стоит ли ему, послушав сына, загубить десятка три невинных душ или, не придав значения предсказанию, рискнуть и оставить детей в живых, памятуя, однако, что через двадцать лет кто-нибудь из них погубит его город. Между прочим, и в царском доме были две роженицы – его сестра Килла и жена Гекуба, принесшие по ребенку именно в тот день. С сестрой-то куда ни шло, характер у нее был прескверный, но на Гекубу у Приама рука не поднималась.

– Отец, – вопил между тем Эсак, – убей младенца! Убей его, пока он не убил всех нас!

Приам растерянно вертел головой, потом – надо же было что-то делать! – велел слугам задушить сестру Киллу и ее сына Муниппа. Он уже собирался покончить и с младенцем Парисом, но услышал крик Кассандры, тоже пожелавшей высказаться:

– Да, этот новорожденный должен умереть, иначе Трое грозит гибель!




А надо сказать, что в молодости Кассандру наказал Аполлон, сделав так, чтобы ей никогда никто не верил. Бог был к ней весьма неравнодушен и, пытаясь заманить девушку на свое ложе, пообещал наделить ее даром прорицания и свое слово сдержал. Кассандра же дар приняла, а домогательства бога с отвращением отвергла. И состоялся между ними примерно такой диалог:

– Кассандра, поцеловала бы ты меня, что ли!

– Не желаю!

– Ну один только раз!

– Я же сказала – нет!

– Один разок!

– Так и быть, – согласилась она. – Но ровным счетом один! Ясно?

И тут Аполлон изловчился и плюнул ей в губы, сделав так, чтобы ни единому ее предсказанию никто не верил.

В общем, то, что и Кассандра считала необходимым убить новорожденного, не только не подкрепило приговор Эсака, а, наоборот, лишь ослабило впечатление от его слов. Приам передумал и не стал убивать Париса, а призвал одного знакомого пастуха, некоего Агелая.

– Хочешь, убей его ты, – сказал он Агелаю, – но, прошу, сделай это подальше от дворца.

Агелай же был человеком добрым, из тех, кто и мухи не убьет, тем более ребенка! И потому он отнес Париса на гору Иду и положил его там прямо на снег. Как же он удивился, когда через пять дней выяснилось, что ребенок не умер от холода и голода: его нашла на горе и пригрела медведица. Пораженный чудом, Агелай положил Париса в пастушью сумку и, назвав его Александром,[19 - Имя Александр означает – «защищающий людей».] отдал на воспитание своей жене. Приаму же в доказательство выполнения приказа показал язычок, отрезанный у щенка. Кое-кто правда утверждает, будто всю эту историю Агелай придумал, а Париса спас лишь потому, что Гекуба ему хорошо заплатила.




Шестнадцать лет спустя, когда Александр (он же Парис) пас овец все на той же горе Иде, перед ним неожиданно предстали Гермес и три самые красивые на Олимпе богини: Гера, Афина и Афродита.

– О, благородный Александр! – начал бог. – Я – посланец Олимпа Гермес.

Парис протер глаза, думая, что все это ему снится.

– Ты у нас такой обаятельный, – продолжал Гермес, – и так хорошо разбираешься в женщинах! Отдай же яблоко прекраснейшей из этих трех богинь. Так повелел сам Зевс!

– Это я-то обаятельный? Это я-то разбираюсь в женщинах?! – удивился юноша. – Вероятно, о божественный посланец, ты меня с кем-то спутал!

Ведь Парис никого и ничего в жизни не видел, кроме своих овец, коз да мужланов вроде Агелая. Ну, была у него история с некоей Эноной, нимфой, дочерью речного бога Кебрена, – обычное юношеское увлечение, обычная пастораль: несколько поцелуев под забором, и ничего более. А теперь на него возлагали такую ответственность! Установить, которая из трех богинь прекраснее, – совсем не простое дело. Считайте, что то был первый конкурс на звание «Мисс Вселенная»!

– Как же, о бог, простой бедный пастух может судить о таких красавицах!? – пытался увильнуть от ответа юноша. – Если я даже присужу приз одной из них, кто оградит меня от гнева двух других? Нет, нет, не мне быть судьей в споре между прекраснейшими богинями: пожалуй, я разделю яблоко на три равные части и каждой из низ поднесу по дольке.

– О юный Парис, – гнул свое Гермес, на сей раз назвав пастуха его настоящим именем и потрясая кадукеем,[20 - Жезл посланца богов, имевший форму небольшого скипетра, обвитого двумя змеями. Гермес получил его от Аполлона в обмен на флейту.] – ты не смеешь ослушаться приказания Зевса-тучегонителя! И я ничем не могу помочь тебе в этом трудном выборе. Внимательно посмотри на них, если хочешь – потрогай их даже руками, но скажи все же, кто – Афина, Гера или Афродита – кажется тебе достойной приза!

Между тем богини, каждая на свой лад, старались завоевать его благосклонность. Чтобы выглядеть более привлекательными, они искупались в светлых водах родников, бьющих на горе Иде, и теперь вертелись вокруг Париса, подступая все ближе, завораживая его и опьяняя незнакомыми ароматами. От металлически холодных взглядов и сверкающего на солнце шлема Афины исходило мощное сияние. Величественная лилейнорукая Гера стала спиной к солнцу так, чтобы лучше высвечивались ее пышные формы. Афродита же облачилась в специально сшитую для такого случая орами и харитами тончайшую тунику, переливавшуюся всеми цветами радуги. Справа в тунике от плеча до щиколоток был разрез, оставлявший неприкрытым один бок богини и ее ногу.

– Мне как о них судить – вот так, когда они одеты, – спросил Парис дрожащим голосом, – или можно видеть их голыми?

– Никаких проблем! – ответил бог. – Если пожелаешь, они разденутся.

Афродиту упрашивать не пришлось: она тотчас развязала ленточку на плече, и туника соскользнула к ее ногам. На обнаженном теле богини остался лишь поясок.

У Париса дух захватило.

– Сними пояс! – воскликнула Афина.

– А ты сними шлем, – парировала ее выпад Афродита, – тогда не будешь казаться такой высокой!

Хочу сразу же прояснить вопрос о поясе: это была шелковая повязка, обладавшая волшебной силой. Кто бы ни увидел Афродиту в этом пояске, сразу же в нее влюблялся. На поясе были изображены все формы обольщения: Нежность, Нетерпение, Интимная близость, Привлекательность и Любовные речи. Афродита никогда его не снимала – даже когда ложилась в постель (ясно же, что в постели он был ей особенно нужен!). Вот и теперь, стоя перед Парисом – поясок-то ей пришлось все-таки снять, – она не выпускала эту драгоценность из рук, опасаясь, как бы кто-нибудь ее не похитил.

– О богини Олимпа! – воскликнул юный пастух, и лицо его стало белее, чем туника жрицы храма Афродиты в день ее посвящения. – Боюсь, что судить о вашей красоте – дело для меня непосильное. Но раз уж посланец богов говорит, что я не смею уклоняться, прошу вас: помогите мне сами. Пусть каждая из вас приблизится ко мне, и пока я буду ее разглядывать, две другие должны отойти в сторонку, чтобы я мог сосредоточить свое внимание на той, которая ближе. Так и сделали. Первой выступила Гера:

– Гляди хорошенько, о смертный! – сказала богиня. – И знай, если присудишь яблоко мне, я сделаю тебя самым могущественным и самым богатым человеком во всей Азии. Ты станешь властвовать на земле и на море, и люди будут трепетать при одном упоминании твоего имени!

Внушать трепет врагам, господствовать над Азией и заставить соседей признать главенство Трои было бы верхом мечтаний для царского сына, но не очень прельщало простого пастушка Париса, не знавшего не только, кто его родители, но и что такое Азия.

Второй подошла к нему Афина.

– О юный Парис, – сказала она, – ты силен и мудр, но все же ты не сильнейший и не мудрейший. Если присудишь яблоко мне, я сделаю так, что ты будешь выходить победителем из любых битв и навсегда запомнишься людям как самый умный из смертных.

«Самый умный? – подумал Парис, не вполне сознавая смысл сказанного. – А что значит – быть самым умным? И что это еще за битвы, в которых мне доведется одерживать победы? Не представляю, какие-такие битвы могут меня ждать».

Короче говоря, посулы Афины показались ему не очень-то заманчивыми.

Наконец наступил черед Афродиты. По мере того как богиня приближалась к Парису, сердце у него билось все сильнее, он даже почувствовал что-то вроде легкого недомогания, какое-то странное томление: зародившись в мозгу, оно медленно разлилось по всему телу.

– О Парис, ты мне нравишься! – сказала богиня и пристально посмотрела ему в глаза, так, словно не ему, а ей предстояло вынести свое суждение.

– Нравлюсь? Тебе? – пролепетал Парис.

– Да, и даже очень, – продолжала богиня. – Думаю, ты и сам догадываешься о своей красоте. И все же спрошу: хотел бы ты быть еще красивее? Хотел бы ты, чтобы женщины падали к твоим ногам? Так вот, если ты отдашь яблоко мне, я сделаю тебя самым желанным мужем на земле и дам тебе в жены Елену из Спарты – красивейшую женщину из всех, какие только видел кто-либо под сводами Урана!

Вот это уже было нечто конкретное: ему предлагали женщину, которую можно было взять к себе в постель!

– А какая она, эта Елена? – спросил, охваченный нетерпением, Парис.

– Лицо у нее благородное и нежное. На свет она появилась из лебединого яйца, ее отец – Зевс, мать – ослепительно-белая Леда. И еще у нее длинные шелковистые белокурые волосы, глаза – синее горных озер Парнаса, а бедра словно специально созданы для ласк настоящего мужчины. Сосцы ее грудей – как налитые солнцем виноградины, а грудь нежна и тепла, как…

– Довольно, хватит, я хочу ее! – воскликнул Парис, не дослушав даже, с чем можно сравнить грудь Елены.

Совершенно обезумев от восторга, он вопил на весь свет: «Елена, любовь моя, Елена!» – а Гера и Афина с помрачневшими лицами удалились, затаив в душе жажду жестокой мести и Парису, и всем троянцам.

Делая выбор между властью, умом и любовью, Парис остановился на любви, и ничего в том нет удивительного, поскольку только любовь была доступна его пониманию.

Признаюсь, на его месте (а может, даже и на своем) я тоже отдал бы предпочтение Афродите.




Однако, чтобы сдержать свое слово, богине предстояло немало потрудиться: Елена была уже замужем, а у пастуха Париса вид был, прямо скажем, не самый привлекательный. Для начала нужно было вернуть его на законное место – в царскую семью. Представьте себе, что по странному стечению обстоятельств именно в те дни в Трое проходили дарданские игры, и какой-то посыльный царя явился к Агелаю, чтобы отобрать быков для заклания. Между делом он рассказывал о предстоящих играх, о том, что их придумал отец Приама – Лаомедонт по совету самого Аполлона и что цель их – укрепить добрососедские отношения с ближними народами. Посыльный долго еще распространялся о предстоящих состязаниях, о достоинствах их участников, а также о богатых призах. Он сказал, что победителей ждут золотые треножники, медные вазы, фригийские рабыни и рабочий скот. Чем больше он расписывал призы, рабынь, скот и подвиги чемпионов, тем сильнее хотелось Парису испытать себя в этих играх.

– Отец, – не выдержав, воскликнул он, – позволь и мне участвовать в состязаниях!

– В состязаниях? – переспросил удивленный Агелай.

– Да, отец, в состязаниях! – повторил Парис. – Я тоже хочу помериться силами с другими в беге, борьбе и в кулачном бою.

Говоря это, он уже видел себя на пьедестале почета, на самой высокой его ступеньке, увенчанным лавровым венком и получающим приз из рук самого Приама.

Агелай сразу же попытался охладить его пыл:

– Мальчик мой, послушай человека, лучше тебя знающего, что такое превратности судьбы. Троя – коварный тысячеликий зверь, и пастуху, сыну пастуха, делать там нечего. В Трое так много улиц, и такие они запутанные, что еще до наступления темноты ты в ней заблудишься. А здесь у нас – солнце, вода, деревья… и жизнь твоя в безопасности.

Но слова Агелая, естественно, не урезонили Париса. На рассвете следующего дня он был уже в пути: юноша спешил в прекрасную Трою. Бедный приемный отец Париса незаметно следовал за ним. Чтобы не сбиться с пути, Парис долго шел по берегу Симоиса, пока ни увидел возвышавшиеся по левую руку стены большого города.




Стадион был построен за городскими воротами, южнее Трои. Когда Парису после нескольких неудачных попыток удалось наконец выйти на арену, кулачные бои были уже в разгаре. Приам сидел под балдахином на обтянутом кожей троне рядом с Гекубой и старшими детьми и собственноручно вручал призы победителям.

Юноша без труда одержал победу в отборочных соревнованиях и в финале выступал прямо перед царским троном. Он отправил в нокаут своего соперника-дарданца сокрушительным ударом в подбородок, хотя противник был крупнее и сильнее его, но за призом не пошел, ибо заметил, что на другом конце арены начинаются состязания в беге. Молниеносно поравнявшись с уже бегущими соперниками, он обогнал их всех и первым разорвал финишную ленту. И опять ему было не до получения приза: как раз в этот момент объявили о начале состязаний по борьбе. По обычаю гимнастов[21 - Ghymnos – греч. «обнаженный».] он сбросил тунику, натер тело маслом и, вступив в схватку, одолел самых прославленных борцов Троады.[22 - Область в Малой Азии вокруг Трои (Прим. пер.).]

Нечего и говорить, что во время каждого состязания Афродита, оставаясь невидимой, была с ним рядом: это она притупила бдительность гиганта-дарданца в финале кулачного боя; она же устроила ссору между двумя спортсменами, вырвавшимися вперед во время забега, и поставила подножку самому сильному из сыновей Приама – Гектору в поединке борцов.

Успехи Париса вызвали бурю негодования у местных болельщиков. Что возомнил о себе этот наглый волопас? Как посмел он не принять призов после победы? Может, он хочет нанести тем самым оскорбление царю Трои? Наиболее ловкие перелезли через ограду, выбежали на арену и уже собирались с ним расправиться, но Агелай, увидев, что Парис в опасности, бросился в ноги Приаму.

– О мой царь, – возопил добряк, – усмири своих подданных и знай, что юноша, одержавший победу во всех состязаниях, – твой любимый сын Парис!

В подтверждение своих слов он показал Гекубе брелок, который она повесила на шею своему младенцу, вверяя его судьбу Агелаю.

При этих словах со скамьи, стоявшей позади трона, поднялась женщина с безумным взглядом: это была уже известная прорицательница Кассандра. Несмотря на исказившую ее лицо гримасу гнева, она все равно оставалась красавицей! Бедная вещунья, шатаясь, словно пьяная, выступила вперед и, указывая одной рукой на безвестного победителя, другой рванула на груди свою черную тунику.

– Отец! – воскликнула она в отчаянии. – Убей этого юношу, не то из-за него погибнет Троя!

И вновь Приам не захотел ей поверить.

– Пусть погибает, раз уж так порешили боги, – ответил он гордо, – но от столь доблестного сына я и не подумаю отказаться!

А где находилась в это время Елена? В Спарте, естественно, ибо была она там царицей, женой Менелая. Однако прежде, чем Елена достигла столь высокого положения и зажила относительно спокойно, ей тоже немало довелось пережить.

Однажды царь Спарты и отчим Елены Тиндарей решил подыскать ей мужа, а поскольку девушка была необычайно красива, он призвал к себе самых богатых и отважных женихов того времени. В приглашении, разосланном с глашатаями по всем царствам Греции, без обиняков спрашивалось: сколько денег или драгоценностей готов выложить кандидат в мужья Елены, если выбор падет на него? Среди претендентов, сразу же откликнувшихся на приглашение, были: Аякс Теламонид, Одиссей, Филоктет, Менесфий, Тевкр, Диомед, Идоменей, Менелай и Патрокл. Каждый из них посулил Тиндарею трон, обширные земли и сказочные дары. Исключение составил один лишь Одиссей – царь крошечного острова, все богатство которого составляли камни да заросли крапивы:[23 - Пусть никого не удивляет, что царь мог быть бедняком: ведь для того, чтобы стать царем, в те времена достаточно было установить свою власть над каким-нибудь, пусть даже малюсеньким, селением или каменистым островком. Кроме того, бедность была естественным состоянием всех людей XII века до н. э. То и дело в мифологии встречаются имена царей—пастухов (см. историю Анхиса) и простых земледельцев. Мы можем прочесть об этом и у Геродота: «В древние времена встречались цари, у которых не было не только подданных, но и средств к существованию» (Геродот, «История», VIII, 137).] ему было просто нечего предложить за Елену. Самым благородным из претендентов оказался Агамемнон, который от имени своего брата Менелая расставил перед живо заинтересовавшейся принцессой огромное количество золотой и серебряной посуды. Тиндарей, ослепленный блеском даров, уже готов был ударить по рукам, но тут его отозвал в сторонку Одисеей.

– О благородный Тиндарей, – сказал он, – как тебе известно, у меня нет сокровищ, которые я мог бы тебе предложить, но иногда добрый совет бывает ценнее целого сундука драгоценностей. Если ты пообещаешь похлопотать за меня перед братом своим Икарием, чтобы он отдал мне в жены дочь – целомудренную Пенелопу, я дам тебе такой совет.

– Идет, – не задумываясь, ответил Тиндарей, – брата я уговорю, а теперь выкладывай совет, который дороже золота.

– Прежде чем ты назовешь имя жениха, – посоветовал Одиссей, – пусть каждый из претендентов поклянется, что если какой-нибудь чужеземец осмелится сказать о Елене хоть одно дурное слово, он с оружием в руках будет защищать ее честь.

На том и порешили. Тиндарей принес в жертву богам белого коня и разделил его на четырнадцать кусков – по числу претендентов, и все они, держа руку на куске мяса, поклялись защищать честь Елены даже ценой собственной жизни. Место, где состоялся этот ритуал, и по сей день можно увидеть в Спарте: оно так и называется – Конский курган.

Елене по уговору предстояло сыграть роль похищенной. Впрочем, ей это было уже не впервой: девочке не исполнилось еще и тринадцати лет, когда ее похитили два брата – Тесей и Пирифой. Случилось это в храме Артемиды, где Елена приносила в жертву богине козленка. Чтобы установить, кто из братьев первым вкусит с ней блаженство, они стали тянуть жребий. Удача выпала Тесею, и он запер Елену в Афидне – аттической крепости без окон и дверей, но с богатым убранством и множеством шелковых подушек. То была самая настоящая спрятанная в горах золотая клетка, и попасть туда можно было только через потайной ход, начинавшийся более чем за километр от крепостных стен.

Братья Елены – Кастор и Полидевк изъездили всю Грецию вдоль и поперек, но никак не могли найти эту тюрьму, пока в один прекрасный день один прохвост, грек по имени Академ, не указал им тайный ход. Так благодаря Академу они освободили сестру. Говорят, что за время пребывания в крепости Елена влюбилась в Тесея и родила от него девочку, ту самую, которая, как свидетельствуют предания, была принесена Агамемноном в жертву богам, чтобы они благоприятствовали походу ахейцев. От Менелая у Елены родилась дочь Гермиона и, кажется, еще три сына.[24 - Гомер, однако, утверждает («Одиссея», IV—12–14), что у Елены была только дочь – Гермиона.] В общем, если эти слухи верны, то Парис, похитивший Елену, получил не юную деву, а вполне зрелую мать пятерых детей.




Но вернемся в Трою. До начала войны оставался год. После возвращения Париса во дворец характер у него изменился: из тихого и застенчивого пастушка он вдруг превратился в самонадеянного царевича, наглого и самовлюбленного прожигателя жизни, обожавшего пышные одежды и застолья. Приам, стремившийся заключить союз с Мисией, задумал женить сына на царевне с Аргинусских островов, но Парис, памятуя об обещании, данном ему Афродитой, не желал даже знакомиться с другими невестами, и стоило ему встретить какого-нибудь спартанца, как он тотчас осведомлялся, не знает ли тот Елену, жену Менелая.

Наконец представился счастливый случай – ради такого, как говорится, пойдешь на все: Троя решила направить в Грецию послов, чтобы успокоить ахейцев и договориться с ними об условиях плавания по Геллеспонту. Требуя пошлину с мореплавателей, считал Приам, Троя не чинит произвола, а лишь старается по справедливости возместить затраты, которые ей приходится нести, охраняя пролив от пиратов. Ахейцы же придерживались иного мнения: не все ли им было равно, кто их грабит – троянцы или пираты? И потому они всерьез вознамерились ответить насилием на насилие.

В качестве послов троянцы избрали Энея и Париса. По приказу Приама до Элиона их сопровождал военный флот (надо же было произвести соответствующее впечатление на ахейцев), а Парис, чтобы освежить в памяти Афродиты ее обещание, установил на носу флагманского корабля прекрасную деревянную скульптуру, изображавшую богиню любви с маленьким Эротом на руках. Первым этапом на их пути была как раз Спарта, город, где безмятежно жили супруги Менелай и Елена.

С великим почетом приняли хозяева троянских посланцев. На торжественном обеде помимо царя с царицей присутствовали и братья Елены – Кастор и Полидевк. За столом разговор зашел о том, что больше подобает настоящему мужчине – похитить женщину или постараться обольстить ее с помощью поэзии. Двое из гостей, сторонники второго способа, обвинили Диоскуров (то есть Кастора и Полидевка) в том, что те похитили своих жен, причем даже не из любви, а из корысти, ибо после похищения отказались уплатить за них выкуп своему тестю Левкиппу. Такое обвинение возмутило братьев, и они дали достойный отпор обидчикам. Атмосфера за столом все больше накалялась, и Парис, воспользовавшись этим, стал ухаживать за хозяйкой дома и, взяв кубок, из которого царица пила вино, стал отпивать из него сам, нарочно пригубив его в том месте, где еще оставались влажные следы губ Елены. Менелай по рассеянности (а может быть, из-за легкого опьянения) ничего не заметил, а на следующий день совершил еще большую ошибку – по приглашению Идоменея уехал поохотиться на Крит, оставив хрупкую и беззащитную Елену во власти соблазнителя.

Но, черт побери, не такой уж хрупкой и беззащитной была эта дамочка, если, сбегая с Парисом, она нашла время заглянуть в храм Аполлона и обчистить его, прихватив все драгоценности, какие только были в хранилищах, погрузить на двух мулов все свое приданое и еще увести с собой пять прислужниц. Версия, по которой она якобы стала жертвой колдовства Афродиты, не вполне убедительна: когда убегают из дома к любимому, не прихватывают с собой столовое серебро!

Корабль, на котором находились влюбленные, сначала пристал к Кипру, затем к маленькому затерявшемуся в Эгейском море островку, где на морском берегу под небом, усыпанном звездами, сиявшими по воле Афродиты необыкновенно ярко, Парис и Елена провели свою первую ночь любви.

– О женщина, – шепнул ей юный царевич, – не будем терять время, ляжем рядом и предадимся любовным утехам.

– Да, мой прекрасный Парис, – ответила Елена, ничуть не смутившись. – Ты мне тоже желанен, как не был желанен никто в жизни. Пусть продлит Афродита эту ночь хоть на целый год!

И действительно, на протяжении нескольких дней погода стояла на диво удачная: Эгейское море было теплым и тихим, и любовники часто погружались в его воды не только днем, но и ночью. Чтобы никто не мог увидеть Елену в ее ослепительной наготе даже издали, Парис приказал отогнать корабль подальше в море и приковать весь экипаж, в том числе и троянцев, к скамьям. Эней – человек серьезный, был, мягко говоря, шокирован безответственным поведением двоюродного брата и, окончательно порвав с ним, возвратился в Трою.

По окончании медового месяца Парис тоже решил вернуться на родину, но Гера, памятуя о нанесенной ей обиде, напустила на его судно с десяток бурь – одна страшнее другой, которые еще долго швыряли его по всему Средиземному морю. Говорят, его заносило даже в Египет, Сирию и Финикию, и потому, естественно, к берегам Троады корабль Париса возвратился нескоро. Однако когда Парис все же добрался до дома, земляки оказали ему самый горячий прием: все, абсолютно все – от Приама до последнего горожанина – поздравляли его с благополучным прибытием, а главное – были совершенно очарованы Еленой, не подозревая, что наступит день, когда по ее милости словом «троя» станут называть женщин легкого поведения.




ТЕРСИТ





Глава IV,


из которой мы вместе с высадившимся на берег Леонтием узнаем, что Троянская война окончилась. Здесь же мы услышим рассказ о печальной судьбе Протесилая и Паламеда и встретим Терсита, который со свойственной ему злобностью выскажет все, что только можно сказать плохого об Одиссее, Ахилле и Агамемноне.




Кораблю Леонтия удалось протиснуться между двумя другими судами, и раздражительный капитан Филоктерий, до хрипоты напрягая голос, стал отдавать и отменять приказания, проклиная по своему обычаю всех подряд – Стенобия за то, что он не выполнял этих приказаний, матросов за то, что те подчинялись только Стенобию, соседей по стоянке, которые не соблюдали дистанцию, тех, кто не мог на берегу с лета подхватить концы, неблагоприятный ветер и течение, заваливавшие его корабль на левый борт, богов, чертей, чаек, троянцев и вообще каждого, кто попадался под руку.

Едва они причалили, вокруг судна собралась толпа любопытных. Тут были воины – странно одетые и говорившие на непонятных языках: этолийцы в двурогих шлемах, элеяне с длиннющими волосами, воины из Кефаллении, магнеты, куреты, пастухи, протягивавшие плошки с козьим молоком, усеянным насекомыми, скованные попарно эфиопские рабы, девочки – разносчицы воды, женщины малопочтенной профессии, рассчитывавшие подцепить клиентов, калеки, рыжеволосые и голубоглазые фракийские пленники, выкрикивавшие страшные пророчества прорицатели и много других мужчин, женщин и детей – грязных, оборванных и отощавших.

Да, черт побери, грязны были все без исключения: вода на побережье считалась роскошью, и той малости, которую удавалось собрать, едва хватало на утоление жажды. Источники чистой воды находились на внутренней территории, там, где Симоис впадал в Скамандр; место это контролировалось троянцами, и ахейцы приближаться к нему опасались.

Среди греков было распространено странное поверье – так называемое «проклятье Протесилая». Считалось, что человек, первым сошедший с судна на берег, первым же и погибнет. Нетрудно себе представить, что творилось при высадке: воины упирались, не желали спускаться первыми; матросы, несмотря на неистовые вопли Филоктерия, делали вид, будто у них еще полно дел на борту; герои, прославленные храбрецы, подталкивали друг друга в надежде, что найдется хоть один человек, не знающий об этом проклятии. В нашем случае подходящим простаком, на которого делали ставку все, был Леонтий: ничего не подозревавший юноша и впрямь уже собирался ступить на землю, но Гемонид преградил ему дорогу:

– Остановись, Леонтий, если не хочешь, чтобы проклятье Протесилая пало на твою голову.

– О каком проклятье ты говоришь, учитель?

– Девять лет назад – тогда Протесилай был еще жив, а теперь его кости давно уже сгнили – фессалийский царевич по имени Иолай прибыл в Трою. Он привел из далекого Иолка сорок груженных оружием черных кораблей со сдвоенными рядами гребцов. Вместе с ним прибыли его брат Подарк, разгромивший потом амазонок, а также непобедимый быстроногий Ахилл.

– Уж не моего ли Ахилла ты имеешь в виду? – спросил Леонтий, который при упоминании о любимом герое всякий раз приходил в ужасное волнение.

– Да, именно его, Ахилла Пелида. Как раз тогда Ахилла и вывел на чистую воду хитроумный Одиссей: ведь герой, переодевшись в женское платье, скрывался среди дочерей Ликомеда. Пришлось ему все-таки отправиться на корабле в Трою.[25 - Чтобы не отпускать сына в Трою, где его ждала верная гибель, мать Ахилла—Фетида укрыла его в царстве Ликомеда. Говорят, что переодетый в женское платье герой жил среди дочерей царя. Но однажды Одиссей, Нестор и Аякс, догадавшись об этом, отправились в царство Ликомеда и, желая разоблачить Ахилла, разложили перед царевнами кучу всяких драгоценностей и нарядов, чтобы каждая могла выбрать то, что ей по душе. Под дарами Одиссей спрягал оружие. Едва увидев его, Ахилл разорвал на себе платье и, издав боевой клич, схватил щит и меч. И все сразу стало на свои места.]

– Ну, а потом?

– Троянцы, – продолжал Гемонид, – поднятые по тревоге фригийцами, стоявшими на холмах Тенедоса,[26 - Остров, расположенный в нескольких милях от Троады. До начала войны с ахейцами троянцы использовали Тенедос как аванпост на пути пришельцев с Запада. Впоследствии он стал морской базой ахейцев.] выстроили свои порядки вдоль берега, и как только корабль с Протесилаем попытался пристать, закидали его острыми камнями и речной галькой.




В древности воины в битвах часто пользовались камнями. И неудивительно: в те времена железо считалось редким металлом,[27 - В древности было известно пять металлов: золото, серебро, медь, свинец и олово. Была распространена также бронза (сплав, состоящий из 90 % меди и 10 % олова). А железо встречалось чрезвычайно редко. Поскольку добывать его из руды еще не умели, в ходу было лишь железо метеоритного происхождения. Вообще древние греки считали, что небесный свод сделан из железа.] пожалуй, еще более редким, чем золото. Достаточно сказать, что когда проводились погребальные игры в честь Патрокла, среди самых ценных призов был брус железа. Тогда же Ахилл и сказал состязавшимся:
		«Встаньте, которым угодно и сей еще подвиг изведать!



		Сколько бы кто не имел и далеких полей и широких,—



		На пять круглых годов и тому на потребы достанет глыбы такой».[28 - «Илиада», XXIII, 831–834. (Цитаты из «Илиады» здесь и далее даются в переводах H. Гнедича. М., «Московский рабочий», 1982 г. – Прим. перев.).]








Короче говоря, лишь богатые могли иметь оружие, заслуживавшие этого названия, остальные устраивались кто как мог: в дело шли камни, дубины, деревянные вилы и т. п. Битвы в XII веке до н. э. начинались обычно с забрасывания противника камнями; только потом враждующие стороны сближались и пускали в ход кулаки и дубинки. Шлемы, копья, мечи, разукрашенные щиты, о которых так много говорится в «Илиаде» и «Одиссее», были исключительной привилегией героев; кстати, после каждого поединка победитель первым делом спускался с колесницы и захватывал оружие побежденного, даже если бедняга не успел еще испустить дух.

Тот, кто был настолько богат, что мог позволить себе иметь металлическое копье, действительно металлическое – от наконечника до рукояти, старался ни в коем случае не метать его во врага.




– После нескольких неудачных попыток, – продолжал Гемонид, – фессалийцам удалось наконец под градом камней подплыть к берегам Илиона, и Ахилл, жаждавший вражеской крови, уже готов был спрыгнуть на землю, но тут Фетида, сделавшись незримой, схватила сына за руку. Она-то знала от оракула, что первый ахеец, ступивший на эту землю, первым же и погибнет, и хотела во что бы то ни стало спасти Ахилла. Говорят еще, что одной рукой смиряя боевой порыв сына, другой она подталкивала Протесилая навстречу неотвратимому року. Не успел несчастный ступить на землю, как его пронзило копье Гектора.

Бедный Протесилай! Подумать только: ведь он уехал воевать на следующий день после женитьбы на Лаодамии, прекрасной дочери царя Акаста! Сколько лет он, сгорая от страсти, мечтал о ней, но отец девушки противился его желаниям. И вот, когда мечта Протесилая наконец сбылась, ему пришлось отправиться в Трою. И это после одной-единственной брачной ночи!

Сочувствуя такой беде, Гомер посвятил Протесилаю следующие горькие строки:
		«В Филаке он и супругу, с душою растерзанной, бросил,



		Бросил и дом полуоконченный: пал, пораженный дарданцем,



		Первый от всех аргивян с корабля соскочивший на берег».[29 - Гомер. «Илиада» (II, 700–705).]








Черта с два спрыгнул бы он – это уже говорю вам я, – не подтолкни его хорошенько Фетида. Как бы не так!

Узнав о смерти Протесилая, Лаодамия долго предавалась отчаянию, как и любая другая жена, окажись она в такой беде. К тому же разве не обидно ей было это издевательство с первой и единственной брачной ночью? Как несправедливо обошлась с ней судьба! Сначала несогласие отца на ее замужество, потом наспех сыгранная свадьба, отплытие Протесилая в Трою, и вот в довершение всего – трагическая гибель молодожена в ту самую минуту, когда он ступил на чужую землю. По долгом размышлении бедняжка пришла к выводу, что слишком уж жестоко поступили с ней злой Фатум и богиня Персефона, и потому именно у этой богини она решила испросить хотя бы еще одну ночь любви.

– О богиня Последнего Прибежища душ человеческих! – обратилась к ней Лаодамия. – Ты, ведающая, сколько горя приносит всем утрата любимых, ты, до сих пор сама вынужденная делить свое время между любящим мужем и оплакивающей тебя матерью, подари мне и моему злополучному супругу хоть короткое любовное свидание. Единственную ночь провел он со мной, и еще только об одной ночи прошу я тебя.

Персефона сочувственно выслушала Лаодамию и подарила ей столь желанную вторую ночь; а если быть точными, то не ночь, а три часа, которые супруги смогли провести вместе в абсолютной тайне.

Во время ночной грозы погибший герой явился прямо в опочивальню Лаодамии – в том самом военном снаряжении, в котором он уехал из дома, и с залитой кровью грудью.

– Ты здесь, любовь моя! – воскликнула Лаодамия, пылко обнимая супруга.

– Не теряй времени, дорогая, – поторопил он жену, слегка отстраняя ее от себя, чтобы можно было раздеться. – Дай мне поскорее взойти на вожделенное брачное ложе! Я так жажду твоих объятий, что просто терпенья больше нет! Всего лишь три часа подарили нам боги, зачем же тратить их на слова – даже на самые нежные, сокращая время наших ласк?

– Нет, Протесилай, постой! – вскричала она. – Нам дана одна только ночь…

– …Говоря точнее, радость моя, не ночь, а только три часа, – заметил он с педантичностью, пожалуй, чрезмерной в подобной ситуации.

– …эти жалкие три часа не смогут утолить мою страсть, и чем тратить время на пошлые объятия дай-ка я использую его по-иному. Посиди передо мной, не двигаясь, чтобы я могла изваять точную твою копию. Только так ты сможешь остаться со мной до конца моих печальных дней.

Сказано – сделано. Лаодамия (обладавшая, заметим, незаурядными способностями ваятельницы) велела рабам принести квинтал воска и стала лепить скульптуру человека в позе мужчины, обнимающего женщину. Окончив работу, она возложила статую на свою постель и устроилась в ее объятиях.

Отец, заметив долгое отсутствие дочери, послал слуг проследить за ней и, узнав, что она дни и ночи проводит в объятиях какого-то мужчины, высадил дверь ее опочивальни. Когда же горестный обман раскрылся, он повелел бросить статую покойного зятя в кипящее масло. Но в тот самый момент, когда воск начал таять, несчастная Лаодамия тоже бросилась в котел.

Леонтий и Гемонид не были суеверными, однако легенда о Протесилае – правдивая или нет – все же произвела на них впечатление, и они сочли за благо сойти с судна последними. Между тем Филоктерий блестяще разрешил проблему разгрузки судна. Капитан велел отвязать от скамьи самого пожилого гребца-ливийца и заставил его проложить дорогу остальным. Не исключено, что Филоктерий и сам собирался убить раба, но Гемонид сразу же встал на его защиту:

– Пусть живет, о Филоктерий! – воскликнул учитель. – Не видишь разве? Он же совсем седой!

– Потому я и решил прикончить его! – ответил с поразительным хладнокровием старый циник. – Этому ливийцу уже больше тридцати, и держать его гребцом не имеет смысла: ест и пьет он, как молодой, а темпа, задаваемого загребным, не выдерживает. Да хоть он и умрет, моей вины в том не будет: вспомни о проклятье Протесилая!

– Пусть так, – вмешался Леонтий, – но предоставь заботу о нем мойрам.

У Филоктерия в тот день было, вероятно, хорошее настроение, и он, правда, без большой охоты, все же отменил свой приказ о казни ливийца. Леонтий и Гемонид, гордясь тем, что сумели спасти человеку жизнь, направились было к лагерю ахейцев, но на их пути вдруг встал какой-то оборванный воин из Локриды.

– Зачем явились вы в Илион, о жители Крита? – спросил он. – Война окончена, все спешат в родные места и осаждают прорицателей, чтобы узнать, в какую сторону дуют ветры.

– Война окончена?! – воскликнул потрясенный учитель. – И чем же она окончилась?

– Вот это единственное, чего я так и не понял, – признался локридец. – Но вчера мой командир, лучший среди ахейцев копьеметатель Аякс Оилид, сказал мне: «О Листодемий, хочу сообщить тебе благую весть: завтра возвращаемся домой. Скажи своим товарищам, пусть погружают все на суда и готовятся спустить их на воду». Признаюсь, старец, известие это переполнило мою душу радостью, и теперь я жду не дождусь, когда вновь смогу обнять своих детей, а с ними и жену, если, конечно, за это время она не подыскала себе кого-нибудь помоложе.

– О Листодемий, лживый твой язык! – воскликнул другой ахеец, который в отличие от локридца был одет в изысканный кожаный thorax.[30 - Облегающая льняная или кожаная рубаха с нашитыми сверху металлическими пластинками числом от 250 до 500. Обычно ее носили богатые воины.] – Да ты просто ублюдок! Самый лучший копьеметатель – Идоменей, а не твой коротышка Аякс Оилид. Его счастье, что мы союзники и никто не заставил его помериться силой с моим командиром, не то он уже давно гнил бы в Аиде.

– А сам-то ты кто, червь вонючий, что осмеливаешься сомневаться в доблести моего вождя? – воскликнул первый воин, выхватывая из-за пояса что-то вроде дубинки длиной с полметра.

– Ничтожная вошь из ничтожной Локриды! – дерзко вскричал второй. – Если не веришь, что мой командир лучше твоего, так убедись по крайней мере, что я, Ариакс, сын Гаденория, ловчее тебя в искусстве кулачного боя[31 - Атлет обвязывал руки кожаными ремнями, которые скреплялись свинцовыми зажимами. Изобретение бокса приписывают Тесею. Чемпионами по кулачному бою в античные времена считались Полидевк, царь племени бебриков Амик и, конечно же, Геракл.] и дважды был чемпионом у себя на Крите!

– Да перестаньте же, ахейцы! – воскликнул Леонтий, становясь между двумя вооруженными воинами и прекращая ссору, грозящую перерасти в нешуточную драку. – Лучше скажите: война действительно окончилась?

– О благородный юноша, – с готовностью откликнулся Ариакс. Мастер поживиться на дармовщинку, он сразу же учуял, что дело пахнет доброй выпивкой. – Горло у меня сегодня сухое, как песок в пустыне, и уж, конечно, не солнце Дардании развяжет мне язык. Но если ты поднесешь мне чару фестского винца, кровь Диониса наверняка вернет мне дар речи. В нескольких шагах отсюда есть как раз лавчонка ликийца Телония.

Леонтий и Гемонид направились в указанное им Ариаксом заведение. К ним присоединился еще и Листодемий, который, позабыв о нанесенной ему обиде, а может, именно из-за нее, счел, что справедливость восторжествует, если кто-нибудь угостит его вином.

Листодемий был полувоином-полунищим; туника его пестрела заплатами, на ногах вместо обуви были накручены какие-то тряпки. Он угодничал перед богатыми, но задирался с хвастунами вроде Ариакса. Ариакс же смотрел на бедняков свысока: выставлял напоказ свой красный thorax с бронзовыми пластинками и, расхаживая по лагерю, наслаждался производимым впечатлением. Гемонид решил, что Листодемий—добрый малый, бедняк, а Ариакс – шакал, который, воспользовавшись сутолокой на поле боя, наверняка стащил этот thorax с какого-нибудь убитого. Тем более что его бронзовые пластинки были украшены троянскими узорами.

Ликиец Телоний оказался типичным оппортунистом – из тех, что умеют недурно устраиваться на любой войне: он поставил деревянную лавочку рядом с лагерем ахейцев, но продавал свой товар всем без разбора. Для Телония и троянцы, и ахейцы были всего лишь клиентами. Вознося хвалы Зевсу за то, что он обрек людей на такую долгую и кровавую войну, Телоний наливал вино в кубки воинам из обоих лагерей. На исход войны ему было в высшей степени наплевать.

Вино считалось напитком богатых, и Гемонид, как ни жаждал он новых вестей, прежде чем отдать деньги, поинтересовался, что почем, и только после этого заказал два стакана медового вина для Ариакса и Листодемия и по чашке ячменного напитка себе и Леонтию.

– Объясните же мне, друзья, – спросил он, – как случилось, что после стольких лет войны ахейцы решились наконец прекратить жестокую распрю, а два таких гордых вождя, как Менелай и Агамемнон, отказались от прекрасной Елены и оставили ее этому щеголю Парису?

А дело было так… – начал Листодемий, но его тут же перебил Ариакс:

– Замолчи, ты, локридец, и займись своим вином. Сегодня ты оказался в лавке Телония лишь благодаря мне. Да и вообще, что ты можешь рассказать, ведь на совете ты не был и тебе известно лишь то, что знают даже служанки из gynaiconitis,[32 - Помещение де находились женщины чаще всего занимавшиеся там прядением шерсти.] слышавшие разговоры прохожих.

– Ну тогда расскажи сам, проклятый критец, раз уж ты не можешь ни на минуту закрыть рот, – злобно отозвался Листодемий. – И пусть Гера подхватит твой голос, как она уже сделала это с болтливой Эхо!

Избавившись от соперника, Ариакс начал рассказывать. К их столу подошли и другие слушатели, среди которых был сам Телоний – единственный, говоря по правде, человек горевавший оттого, что войне пришел конец.

Мы все собрались возле корабля Герения.[33 - Когда Геракл изгнал царя Нестора из Пилоса, тот нашел приют в Герении (Мессения), за что и получил прозвище Герений.] Кроме нас, гам были Скедий и Эпистроф с отважными фокидцами, Аркесилай и Профенор со своими верными беотийцами, Тоанф с этолийцами, а также Леонфей и Менесфий.

Не собираешься ли ты перечислить нам и все корабли,[34 - В «Илиаде» Гомер приводит полный список судов, прибывших к берегам Трои. Всего их было 1172, а находившихся на них вождей – 47. Если предположить, что на каждом судне было в среднем по 50 воинов (не считая гребцов), то выходит, что рать ахейцев состояла из 60 000 человек. Надо учесть также, что каждое судно могло совершить несколько плаваний, доставляя к берегам Трои новое подкрепление.] запротестовал Листодемий, – не то еще девять лет войны понадобится только для того, чтобы назвать имена одних капитанов! И потом… Знаешь, что я тебе скажу? Это даже неприлично по отношению к тем кто нас тут угощает!

Ариакс проигнорировал его слова, а может, притворился, будто не обращает на них внимания, и невозмутимо продолжал.

– Как я уже говорил, там были все самые славные мужи. Каждый хотел высказать свое мнение, и никто не желал слушать других, пока наконец девять глашатаев своими громкими криками и кулаками не заставили толпу расступиться и немного успокоиться, хотя бы пока Агамемнон не взойдет на кормовой мостик судна Герения. Наш главный вождь поднял свой скипетр, и толпа мгновенно смолкла. Скипетр тот собственноручно изготовил и преподнес Зевсу великий мастер Гефест; от Зевса он перешел к Гермесу, от Гермеса к Пелопу, от Пелопа к Атрею, от Атрея к Фиесту, а уж от Фиеста к Агамемнону…

– О, Каллиопа, избавь нас от этой безудержной болтовни! – взмолился Листодемий, затыкая уши и возводя очи к небу. – Ты же знаешь, как я ненавижу пустобрехов, но они почему-то все время попадаются на моем пути!

– Ах ты, грязный локридец! – вскричал Ариакс. – Доколе ты будешь испытывать мое терпение?!

С этими словами он выхватил из ножен бронзовый меч и бросился на Листодемия, явно намереваясь пронзить его.

Леонтий и Гемонид вскочили и попытались удержать Ариакса. В поднявшейся суматохе они опрокинули стол, скамейки и только что поданные сосуды с вином. Ариакс был вне себя и походил на разъяренного демона. Он кричал, что все равно прикончит своего врага, и угомонить его не было никакой возможности. С сидевшей рядом проституткой приключилась истерика, и она стала кричать, точно резаная. Потом, слава богу, прибежали слуги Телония и кое-как утихомирили дерущихся; четыре человека загнали Ариакса в угол, а двое выставили из лавки Листодемия, наказав ему больше никогда не попадаться им на глаза.




Когда вновь установилась тишина, Гемонид попросил Ариакса продолжить рассказ. Но хвастун не сразу откликнулся на эту просьбу: сознавая, что взгляды всех присутствующих направлены на него, он медленно встал, злобно огляделся по сторонам и направился к двери, еще не решив: броситься ли догонять своего врага или воспользоваться наличием многочисленных слушателей, чтобы они могли раз и навсегда убедиться, какой он непревзойденный оратор. К всеобщему удовольствию, второе решение возобладало.

– Вот что сказал пастырь народов Агамемнон: «О, ахейцы, много лет прошло в тщетных попытках разрушить стены Трои. Многие из нас погибли в этой войне, многие остались без ног или без рук. Дерево наших судов уже начало гнить, канаты совсем истрепались, а там, на далекой родине, наши жены выходят на берег, надеясь увидеть паруса – те самые паруса, что девять лет назад унесли отцов от детей. Мы потеряли надежду завоевать Илиум, город с широкими улицами, и теперь нам остается одно: либо всем умереть ради прекрасных глаз Елены, либо погрузиться на наши черные суда и возвратиться к родным домам, где мы впервые увидели свет».

По толпе пронесся взволнованный ропот.

– Можете мне поверить, друзья, – продолжал Ариакс, не успел Агамемнон окончить свою речь, как все до единого собравшиеся ринулись к кораблям. Присутствовавшим при этом показалось, будто гигантская волна, о которой складывали легенды,[35 - Примерно в XVI веке до н. э. в результате мощного извержения вулкана на острове Фера гигантская волна прокатилась по Эгейскому морю, затопив его берега.] вновь отхлынула от Феры. Все возопили: «Домой! Домой!». И на радостях стали обниматься и плакать. Я тоже кричал и плакал. Действительно, если за девять лет нам не удалось завоевать Трою, то кто сказал, что мы завоюем ее именно теперь, на десятом году войны?!

Чья-то брань заглушила эту последнюю фразу: один из только что вошедших был не согласен с Ариаксом:

– Да что ты знаешь о войне, несчастный трус! Ты, который на протяжении девяти лет только и делал, что показывал врагу свой зад?

Ариакс попытался протиснуться сквозь толпу, чтобы сцепиться с провокатором, но оказался лицом к лицу с самим царем Итаки Одиссеем. Герой сжимал в правой руке скипетр Агамемнона, и это означало, что он, Одиссей, назначен теперь военачальником ахейцев. А на случай, если скипетра окажется недостаточно, группа итакцев, среди которых находился и гигант Еврибат, была готова заставить всякого отнестись к нему с должным почтением.

– Но Агамемнон сказал… – попытался возразить Ариакс.

– Агамемнон просто хотел испытать ахейцев, узнать, сыщутся ли среди них трусы вроде тебя, готовые клюнуть на приманку. Если кто-нибудь еще сомневается в этом, пусть выйдет: я с удовольствием прикончу его собственными руками.

Но тут раздался чей-то голос:

– Я не верю тебе, Одиссей, и никогда не поверю, что бы ты ни говорил, и сегодня, и вообще!

Всех ждала очередная неожиданность: на авансцену вышел новый персонаж. На сей раз публика увидела низкорослого неуклюжего воина с головой, по форме напоминающей грушу. Он был горбат и колченог, а в довершение всего на голове у него, как раз на самой макушке, торчал жиденький хохолок. Звали чудака Терситом. Все встретили его дружным смехом: очевидно, он был хорошо знаком завсегдатаям этого заведения.

– Ты кто? – спросил Одиссей.

– Я тот, кто не верит тебе, – ответствовал ему Терсит с церемонным поклоном, вызвавшим, естественно, новый взрыв смеха. – Но не потому, что я верю твоему свояку Агамемнону – этому ворюге, а потому, что нельзя доверять такому человеку, как ты, лжецу, который без обмана дня не проживет, и был обманщиком еще во чреве матери. Ты же не способен ни на единое слово правды, пусть даже самой невинной!

– Грязная тварь! Как ты смеешь обзывать ворюгой вождя народов? – закричал Одиссей, желая поставить на место этого урода и в то же время узнать, какими такими делишками запятнал свою честь Агамемнон за последнее время.

– Я действительно назвал его ворюгой, да простят меня остальные воры! – тотчас же откликнулся Терсит. – Атрид не просто вор, он всем ворам вор. Его шатры забиты бронзой, ему доставляют больше женщин, чем он способен использовать. Да еще попробуй угоди нашему вождю! Ему подавай самых красивых и молоденьких. А кто должен отыскивать их? Мы, клянусь Зевсом, мы, ахейцы! Кто раздобывает ему золото? Опять же мы, ахейцы, нападающие на ни в чем не повинных людей и убивающие их, чтобы отнять у них золото и принести добычу Агамемнону. Для него самого, бедняжки, это слишком утомительное занятие! А теперь мы должны еще взять Трою, потому что только тогда он сможет заполучить много золота и девушек, которых ему так недостает!

– Молчи ты, мерзкое насекомое! Молчи, если не хочешь сию же минуту расстаться с жизнью! – вскричал Одиссей.

Но ни угрозы Одиссея, ни его авторитет не произвели на Терсита никакого впечатления. Выйдя на середину круга, уродец медленно обвел взглядом слушателей, словно призывая их к тишине, и, понизив голос, продолжал:

– Братья, заклинаю вас, не верьте ему! Если Одиссей скажет, что вы живы, не верьте. Если Одиссей скажет, что у каждого из вас по две руки и по две ноги – пусть даже вам мнится, будто так оно и есть, – не верьте. Если Одиссей скажет, что высоко в небе светит солнце… не верьте – значит, сию минуту пойдет дождь. А если, выйдя отсюда, вы действительно увидите солнце, все равно не верьте. Можете не сомневаться, он бы этого не говорил, если бы не держал в уме какой-нибудь гнусный план!

– О, подлейший из подлых, о, змеиное жало, о, коровья лепешка, о, блевотина старого пьяницы! – вскричал Одиссей. – Да пусть Телемах никогда больше не назовет меня отцом, если я не расколошмачу твой горб, не втащу тебя за уши голым на корабль: там ты у меня поплачешь!

Он схватил Терсита за тунику и, швырнув на землю, принялся охаживать его своим скипетром, а сбежавшиеся итакцы стали полукругом так, чтобы никто не мог вмешаться в драку. Однако несчастный горбун, несмотря на град ударов, сыпавшихся на его грушевидную голову, продолжал изрыгать проклятья и твердить свое:

– И это Одиссей, ахейцы! Полюбуйтесь, какой он сильный! Как расправляется с калекой! Это же он предал Паламеда, сына Навплия, своего самого близкого друга, и обрек его на гибель!

Упоминание о Паламеде, да еще с таким комментарием, и вовсе привело Одиссея в неистовство, но, к счастью для Терсита, у царя Итаки были в то утро еще другие заботы, а потому, выдав калеке последнюю порцию тумаков, Одиссей помчался на берег в отчаянной попытке удержать ахейцев от бегства. Призыв Агамемнона породил в рядах союзников самое настоящее пацифистское движение: греки вдруг осознали, что им надоело воевать, и все как один решили возвратиться на родину. Пожалуй, только Одиссей с его незаурядным ораторским даром мог уговорить их остаться.

Когда герой скрылся, Телоний оказал Терситу первую помощь, промыв ему раны виноградной водкой собственного изготовления и перевязав голову льняной тряпкой, отчего тот стал еще смешнее: лысый череп с хохолком торчал над повязкой, и голова его стала походить на блюдо с халвой – сладостью, которую пилосские женщины обычно готовили к празднествам в честь Посейдона.

Терсит кряхтел от жгучих примочек, но был счастлив, что сумел наконец высказать все, что думал, человеку, которого он так ненавидел. Потрясенному этой сценой Леонтию не терпелось засыпать Терсита вопросами, и как только он убедился, что Терсит уже в состоянии говорить, стал делиться с ним своими сомнениями.

– О Терсит, сын Агрия, с детства мне рассказывали о подвигах героев, а сегодня мне и самому посчастливилось увидеть одного из них так близко, как я вижу сейчас тебя. Да, я видел Одиссея, царя Итаки, самого хитроумного из тех, кто пришел сюда сражаться с ничтожным Парисом. Но ты предостерег меня от знакомства с ним и, рискуя собственной жизнью, стал доказывать, что Одиссей не заслуживает уважения. Тогда позволь спросить: кому я должен верить – тебе или моим учителям?

– О мой мальчик, заклинаю тебя, – грустно отозвался Терсит, – пока разум тебя не покинул, не верь учителям, не верь никому, кто воспевает подвиги героев ради горсти винных ягод! Если хочешь знать правду, ищи ее у себя в голове, а не в сердце. Те, кого ты именуешь героями, просто-напросто прославленные злодеи, захватывающие чужие земли с единственной целью – грабить и насиловать. Они не ведают любви к ближнему и жалости к слабым. На честь Елены им наплевать: сокровища Приама – вот что для них главное, и они сделают что угодно, лишь бы завладеть ими. Агамемнон – жестокий убийца, он готов прикончить собственного брата, если тот встанет на его пути. И Ахилл – убийца: для него слава важнее жизни целого народа.

– Но он ведь герой! – возразил Леонтий.

– А что, по-твоему, значит быть героем?

– Это значит быть отважным.

– Отважным? – с иронией переспросил урод. – Разве можно назвать отважным воина, знающего, что он неуязвим, и вступающего в бой с другим воином, который, в отличие от него, совершенно беззащитен?

– Но у Ахилла, – вмешался в разговор Гемонид, – тоже есть уязвимое место…

– Да, только оно известно ему одному, а значит, если не случится чуда, никто и никогда не сможет его убить. Так давайте же раз и навсегда признаем, что Ахилл – убийца, как и ваш многоуважаемый Одиссей. Единственное их различие в том, что Ахилл убивает, не пряча лица, тогда как Одиссей предпочитает делать это, пуская в ход не меч, а обман. С помощью обмана он и Паламеда убил.

– А за что он его убил?

– За то, что Паламед разоблачил Одиссея на Итаке, когда тот прикинулся сумасшедшим, чтобы не идти на войну.

– Одиссей прикинулся сумасшедшим? – удивился Леонтий.

– Вот именно! Паламед, Агамемнон и Менелай отправились на Итаку – напомнить Одиссею об обязательствах, которые он взял на себя во время свадьбы Елены, тем более что не кто иной, как он сам и предложил заключить договор между бывшими женихами. Трое друзей нашли Одиссея на берегу моря, где он старательно вспахивал… песок. На голове у него была высокая крестьянская шапка, в плуг он впряг вола и осла и, идя за ними, засевал борозду солью.[36 - Мы, неаполитанцы, в таких случаях говорим: хоть сумасшедшим называй, но на войну не посылай.] «Несчастный! – воскликнул Менелай. – Должно быть, он сошел с ума!» Но догадливый Паламед выхватил из рук кормилицы малютку Телемаха – единственного сына, рожденного Одиссею Пенелопой, и положил его перед самым плугом. Тут уж обманщик не мог не остановиться.

– А дальше?

– Когда обман раскрылся, сын Лаэрта был вынужден покинуть Итаку, но в душе затаил зло и поклялся, что рано или поздно заставит Паламеда дорого заплатить за эту шутку! И как еще заставил! Нет в мире никого подлее Одиссея. Посмотришь на него – вроде бы мирный человек, в чужие дела не лезет, а он просто умеет выжидать. Живет себе и вроде бы ни на что не обращает внимания, но приходит день, когда ты меньше всего ждешь беды, когда ты утратил бдительность. Тут он тебя и подсекает! Хотя его и зовут Одиссеем,[37 - От греческого odyssomai – вскипать гневом.] он шагу не ступит, сто раз не подумав, то есть никогда ничего не предпринимает сгоряча. Сегодня, например, он избил меня, но не потому, что на него внезапно накатила ярость, нет, он хотел таким образом преподать урок ахейцам. С таким же успехом он мог бы крикнуть во всеуслышание: «И не помышляйте о возвращении на родину, не то вас ждет участь этого калеки!». Ахилл же – полная противоположность Одиссею: его надо опасаться именно тогда, когда он охвачен бешенством. Правда, злость с него быстро слетает.

– А как он все-таки наказал Паламеда? – продолжал расспрашивать Леонтий.

– Он закопал прямо под его шатром мешок с золотом и приказал одному воину-фригийцу написать подметное письмо Паламеду вроде бы от Приама: мол, настало время изменить ахейцам и заплатить делом за золото, которое тебе было послано. Потом он велел своим людям убить гонца-фригийца в нескольких метрах от ахейского лагеря, словно его там застигли, когда он пытался связаться с Паламедом, и устроил так, чтобы при убитом нашли письмо, якобы адресованное Паламеду царем Трои.

– Согласен, это была западня, – вмешался в разговор Гемонид, – но Паламед ведь мог все объяснить и напомнить, сколько добра он сделал ахейцам. Он славился во всех эгейских краях своей смелостью и… красивым почерком. Особенно его любили воины, которым он позволил коротать ночные дежурства за игрой в кости.

– Конечно, он пытался защищаться, но Одиссей посоветовал ахейцам обыскать его шатер, а когда прямо под лежанкой Паламеда был найден мешок золота, его тут же побили камнями. Говорят, когда в него полетели камни, он вскричал, обращаясь к небесам: «О Истина, я оплакиваю твою смерть, наступившую прежде моей!»

– А тебе откуда известны такие подробности? – спросил Гемонид недоверчиво.

– Фригийский посланец, тот, что писал письмо, перед тем как испустить дух, рассказал все одному беотийцу, а тот – мне. Когда я об этом узнал, сын Навплия, увы, был уже мертв. Да и вряд ли судьи мне поверили бы, ибо Одиссей успел тем временем убить и беотийца.

– О Терсит, я верю тебе, – прошептал потрясенный Леонтий. – А раз уж ты знаешь столько тайн и стольких людей, не скажешь ли, отчего умер благородный Неопул?

– Ты какого Неопула имеешь в виду? – спросил Терсит. – Неопула Честного, царя Гавдоса?

– Да-да, его.

– Говорят, он куда-то сгинул. Но сам-то ты кто, юноша? Уж не сын ли его?

– Да, и зовут меня Леонтием.

– Тогда слушай внимательно, о Леонтий, – сказал горбун, глядя юноше прямо в глаза, – ничего не могу тебе обещать, но, кажется, я знаю человека, которому ведома вся правда о судьбе твоего отца.

– Кто этот человек? – воскликнул Леонтий, вскочив со скамьи и схватив Терсита за руки.

– Успокойся, сынок. Человек этот – один фригийский купец, которого сейчас нет в нашем лагере. Он отбыл вчера в далекий Эфес за овсом и пшеницей, и в Илиум вернется не раньше, чем Селена дважды покажет свой полный лик.[38 - То есть не раньше, чем через два месяца.] Как только он возвратится, я сам приведу его к тебе – пусть расскажет все, что он видел и слышал.




МЕНЕЛАЙ ПРОТИВ ПАРИСА





Глава V,


в которой мы присутствуем при битве между ахейцами и троянцами, при поединке между Менелаем и Парисом и при встрече последнего с Еленой в их опочивальне.




Гемонид беспокоился: в то утро юный Леонтий решил тоже участвовать в битве, которая должна была вскоре начаться на троянской равнине. Встав на рассвете, юноша надел на себя плотную льняную кирасу, полностью покрытую бронзовой чешуей, медные оплечья, пару фессалийских поножей, а на голову водрузил korys – гигантский микенский шлем с подложенными под него кожаными подушечками. С одной стороны, шлем защищал голову, но с другой, был таким тяжелым, что чуть ли не каждые две минуты его приходилось снимать и давать голове отдых. Ко всему этому прилагались еще копье, щит и узкий меч с рукоятью из слоновой кости. В таком облачении Леонтий выглядел довольно внушительно, и тому, кто не знал юношу, он мог показаться настоящим воином.

Пока наш отважный Леонтий прилаживал свои доспехи, Гемонид собрал группу крепких юношей с Гавдоса и приказал им оберегать царевича в бою.

– Ваше дело – образовать вокруг него живую ограду, – сказал учитель. – Что бы ни случилось, трое из вас должны находиться впереди Леонтия, а остальные четверо – прикрывать его с боков и сзади: он наше знамя, а значит, должен вернуться домой живым и невредимым. Что мы скажем матери, если его вдруг убьют?!

Наконец маленький отряд критских воинов присоединился к колонне ахейцев. Шли молча, слышны были лишь скрип повозок да бряцание оружия. Вдали показалось облако густой пыли, и ветер донес до ахейцев громкие крики: приближались троянцы. В отличие от ахейцев, солдаты Приама подняли страшный шум – стучали мечами по щитам, издавали пронзительные вопли, размахивали пиками, словно бросая вызов самому небу, и были похожи на чаек, заметивших косяк рыбы.

– Чего это они так орут? – спросил Леонтий.

– Чтобы нагнать на нас страху, – строго ответил Гемонид.

– А мы что должны делать?

– Не обращать внимания.

Легко сказать! Троянцы бежали вприпрыжку и выкрикивали что-то непонятное. Они были крепкие, коренастые, грозные. В общем, с такими врукопашную вступать не очень-то хотелось. В отличие от них, вояки Агамемнона походили на стадо бычков, которых гонят на бойню.

Подойдя на достаточно близкое расстояние, ликийские лучники, союзники троянцев, стали для начала осыпать ахейцев стрелами, а потом камнями, так что греки и вовсе растерялись.

– Поднимай щит повыше! – наставлял Гемонид царевича. Потом, заметив, что мальчишка продолжает прикрывать щитом только грудь, закричал ему прямо в ухо: – Держи повыше, болван! Я же сказал, повыше! Грудь-то закрывать не нужно, голову береги!

– Но тогда я ничего не увижу, – запротестовал Леонтий.

– А на что тебе смотреть? – снова закричал Гемонид. – Не на что! Вот засветят тебе камнем в лоб, тогда узнаешь.

Но смотреть-то как раз было на что: впереди троянской рати выступал сам Парис, похититель Елены. Он принимал воинственные позы и выпячивал грудь, чтобы всем были видны его новые доспехи. Поверх кирасы он накинул на плечи шкуру черной пантеры, свисавшую почти до щиколоток. В руках у Париса были изогнутый лук, короткий меч и пара ясеневых копий с бронзовыми наконечниками.

– Эй, проклятые ахейцы, выходите помериться силой! Выходите! Пусть Зевс видит! И не поодиночке, а все вместе, все до единого! – кричал Парис и размахивал копьями, как бы взывая к небу.

Крики хвастуна долетели до слуха Менелая, как раз в тот момент подкатившего на своей колеснице. При одном только взгляде на соперника в Атриде вспыхнула жажда страшной мести: кровь бросилась ему в голову, вены на шее вздулись. Вот он, смертельный враг, отнявший у него жену, гнусный мерзавец, презревший священный закон гостеприимства! Всем, кто видел перекошенное от ярости и в то же время сияющее лицо Менелая, трудно было понять, что в данный момент перевешивает: обида или радость от того, что он встретился наконец с ненавистным соперником. Одним махом Менелай спрыгнул с колесницы и, обнажив огромный меч, словно фурия бросился на Париса.

– Совратитель жен, гнусный слизняк, проклятый вор чужого счастья, мерзкое насекомое! Ты недостоин смерти в поединке с настоящим воином! Посмотрим, хватит ли у тебя сил так же лихо расправляться с мужчинами, как с женщинами!

Менелай кипел такой ненавистью, что Парис счел за благо спрятаться в гуще троянцев.

– Ты где, презренный?! – кричал Менелай, который не мог разыскать Париса, укрывшегося за спинами своих воинов. – Убежал, мерзавец, да? Боишься показаться мне на глаза? Тебе бы только в постели сражаться!




Тем временем по всему лагерю происходили ожесточенные схватки между пешими воинами. Гемониду, защищавшему Леонтия, пришлось уложить троянца, который непонятно каким образом проник сквозь заслон телохранителей. Несмотря на свой преклонный возраст, учитель нанес противнику очень сильный удар и свалил его наземь. Когда юный царевич увидел, как кровь троянца обагрила землю, ему сделалось дурно. Его даже вырвало. Гемонид, воспользовавшись моментом, приказал своим людям немедленно перенести Леонтия в безопасное место.

Несмотря на то, что битва была в самом разгаре, Гектор заметил, как трусливо бежал Парис, и едва тот – такой красивый и элегантный в своей накидке из шкуры пантеры – приблизился, он окончательно вышел из себя и стал осыпать Париса ругательствами:

– О, проклятый Парис, о, глупый щеголь, о, неисправимый распутник, и зачем ты только на свет родился! Лучше умереть в утробе матери, чем так позорить свой народ! Посмотри, как смеются над нами длинноволосые ахейцы! Будь же мужчиной, сразись с Менелаем: может, испуская дух, ты поймешь наконец, у кого похитил жену!

Слова Гектора глубоко уязвили Париса: самый избалованный на свете красавчик вдруг почувствовал себя оскорбленным. Никогда еще никто так его не унижал, и вот теперь приходится сносить подобное от собственного брата! На какое-то мгновение в Парисе закипела кровь, и он снова стал тем отважным юношей, который спустился с горы Иды, чтобы победить всех в дарданских играх. Подойдя к Гектору, он с обидой сказал:

– А ты, брат, все такой же бессердечный. Твоя душа непреклонна, как топорище в руках дровосека, обтесывающего бревна для кораблей. Ты говоришь о моей красоте и любовных чарах так, словно один ты все решаешь. А ведь это дар богов: я ничего не просил, боги сами меня ими наградили, как тебя они наградили силой и отвагой. Чего же ты от меня требуешь? Чтобы я сразился с Менелаем? И сразу погиб? Этого ты хочешь? Так знай, я и сам жажду того же. Скажи троянцам и ахейцам, чтобы они прекратили сражение и освободили нам площадку. Мы с сыном Атрея – любимцем Ареса – будем биться с оружием в руках до последнего вздоха. Победителю достанется Елена, а погибшему его соратники устроят достойное погребение. Все остальные, заключив мир, смогут вернуться к родным очагам и обнять своих детей и жен.

Я понимаю: вряд ли в самый разгар битвы, под градом стрел, камней и палочных ударов какой-нибудь воин, даже мифический, мог вести столь пространные речи. И все же именно так описывается эта сцена в «Илиаде» Гомера. А я лишь излагаю его стихи своими словами.

Гектор и Агамемнон, не теряя времени, прекратили сражение. С полчаса еще длилась неразбериха, отменялись и отдавались приказы, улаживались споры и оповещались передовые посты. Наконец ахейцы и троянцы отложили оружие и освободили площадку, чтобы оба мужа Елены могли оспорить свое право на нее в поединке на копьях.

– Что тут происходит? – спросил Леонтий.

– Царь Спарты и троянец Ахилл будут биться до последней капли крови, – ответил Гемонид. – Тому, кто победит, достанется и женщина, и все добро убитого.

– А что будет с нами?

– Если верить вождям, чем бы ни кончился поединок, мы вернемся на Гавдос.

– Надо же! – воскликнул Леонтий искренне огорченный. – Как раз теперь, когда мне так хочется повоевать!

Гемонид промолчал, хотя мог бы напомнить своему воспитаннику о далеко не героическом финале его первой схватки с врагом. Старик пощадил самолюбие юноши.

– Скажи мне, о Гемонид, – снова спросил Леонтий, – кто, по-твоему, победит – Атрид или подлый Парис?

– Что касается силы, – ответил Гемонид, – то тут никаких сомнений нет: Менелай намного превосходит противника. Правда, он пониже ростом, чем Агамемнон, но все же на добрую ладонь выше Париса. Вопрос тут иной: если Менелай победит, согласятся ли троянцы выполнить условия договора? Сколько раз они клялись – я сам тому свидетель – богами, столько же раз изменяли своим клятвам.

– То, что троянцы не очень щепетильны в вопросах чести, было общеизвестно. А потому, прежде чем вступить в поединок, Атрид потребовал, чтобы соглашение было скреплено словом более авторитетного человека, чем юный Парис.

– О троянцы! – воскликнул царь Спарты, стоя на колеснице. – Я тоже считаю, что пора прекратить бессмысленное побоище. Принесите сюда двух агнцев – белого барана и черную овцу – в честь Солнца и Земли. Третью часть мяса жертвенных животных мы посвятим Зевсу. После этого пусть могучий царь Трои сам скрепит договор, ибо печальный опыт подсказывает мне, что нельзя полагаться на его спесивых и коварных отпрысков. У молодых людей головы горячие, все у них зависит от настроения, а сердца пожилых крепче скал: они умеют смотреть вперед, оглядываясь назад, и не нарушают клятв, данных перед богами.

Вскоре оповещенный об этом Приам в сопровождении совета старейшин[39 - Для тех, кто во всем любит точность, привожу имена этих старейшин: Панфой, Гикетаон, Фимет, Антенор, Ламп, Клитий и Укалегон.] появился на одной из башен скейских ворот. Старый царь захотел, чтобы при поединке присутствовала его невестка – Елена, и велел позвать ее. Появление Елены придворные встретили гулом голосов – одни с восторгом говорили о ее величественной осанке (совсем как у богини), другие называли ее главной и единственной виновницей всех обрушившихся на Трою несчастий.

– Иди сюда, дочь моя, сядь со мной, – сказал Приам Елене, давая ей место на своей скамье. – Сейчас мы увидим поединок между твоими мужьями – прежним и нынешним, поединок не на жизнь, а насмерть – копье на копье, меч на меч, щит на щит. Думаю, ты будешь одинаково переживать и за того, и за другого.

– О, я, подлая сука! – воскликнула, рыдая Елена. – Лучше бы мне околеть в тот день, когда я убежала с твоим красавчиком сыном, покинув надежное супружеское ложе, малую дочь и милых сердцу подруг! Горе мне, несчастной: что я могу? Только надрывать свою душу слезами!

Слова Елены вызвали у придворных новые комментарии: любившие ее, растрогались, ненавидевшие – обвиняли в лицемерии.

– Не обращай внимания на завистников, оговаривающих тебя, моя любезная дочь, – ласково сказал Приам, притягивая Елену за шею к себе и гладя ей волосы. – Не ты, считаю я, повинна в наших бедах, а одни только боги: это они наслали на нас ахейцев, они сделали твое несчастье поводом к войне.

Из третьей песни «Илиады» сам собой напрашивается вывод, на который историки никогда не обращали достаточного внимания. Ясно же, что и Приам потерял голову из-за Елены! Старый волокита, привыкший иметь в своем распоряжении сотни наложниц, он, должно быть, смертельно завидовал Парису с того самого дня, как тот привез ему такую роскошную сноху. В общем, ответственность за войну (и притом серьезную) я возложил бы и на него, ибо когда Менелай явился в Трою вместе с Одиссеем, чтобы по хорошему забрать свою супругу, другой царь, не такой неисправимый бабник, на его месте не задумываясь удовлетворил бы требование законного мужа.




Между тем Менелай и Парис готовились к великому единоборству.

Атрид, чтобы чувствовать себя менее скованным в движениях, вместо бронзовых почти пятикилограммовых доспехов надел легкую кожаную безрукавку, обшитую, естественно, медными пластинками. Зато взял довольно увесистый круглый щит, украшенный сценами и узорами, прославлявшими бога войны Ареса.

Парис же, верный своему имиджу первого красавца, и на сей раз не смог отказаться от эффектного появления перед публикой и потому водрузил на голову великолепный шлем, украшенный черным лошадиным хвостом, доходившим ему до пояса. К тому же он облачился в одолженный у своего брата Ликаона двойной thorax, закрывавший его от шеи до паха: это была самая настоящая бронзовая кираса толщиной чуть ли не в палец, практически непробиваемая и, как говорят, принадлежавшая некогда отцу Приама – легендарному Лаомедонту. Конечно, весила она слишком много, да что поделаешь – в ней Парис мог не опасаться рубящих ударов Менелая. Ну, а вдобавок он надел еще и украшенные серебряными пряжками бронзовые поножи.

– Да принесет Зевс победу честнейшему и поражение сластолюбцу! – воскликнул Леонтий.

– Не могу не согласиться с тобой, – заметил Терсит, – но хочу только спросить: кто, по-твоему, из этих двух злодеев «честнейший», а кто – «сластолюбец»? Не лучше ли просто сказать: «Да принесет Зевс смерть Парису!» – ибо таким неопределенным пожеланием ты рискуешь сбить с толку отца богов!

– В чем ты хочешь меня убедить, о коварный Терсит? – возмутился Леонтий. – Что они оба одинаково грешны?

– Конечно! А где, по-твоему, находился Менелай в тот вечер, когда Парис похитил у него эту распутницу?

– Он был на Крите… охотился вместе с Идоменеем…

– Да, на Крите, но не с Идоменеем, а в постели с другой распутницей – Кноссией, отдававшейся ему исключительно за деньги.

– О Терсит, как я тебя ненавижу! – воскликнул возмущенный до предела Леонтий. – Не хочу больше верить твоим гнусным выдумкам: только и делаешь, что всех поносишь!

– Ты не хочешь даже, чтобы я помог тебе узнать, куда делся твой отец?

– Нет, хочу. Но прошу тебя, – взмолился юноша, едва не плача, – постарайся не отзываться о нем худо. Сделай такое исключение хотя бы для моего отца!

– Не мне рассказывать о Неопуле дурное или хорошее, сынок. Это сделает мой друг – торговец, как только вернется из Эфеса.




Гектор и Одиссей отмерили необходимое для поединка пространство широкими шагами, очертили концом мечей границы площадки, затем пометили деревянные плашки (на одной была изображена секира, на другой – двойная башня Илиума) и положили их в шлем, чтобы жребий указал, кому метнуть копье первым. Жребий начать бой выпал Парису.

Сын Приама взял длинное ясеневое древко как раз посередине, подержал его немного в горизонтальном положении, словно хотел проверить, хорошо ли оно уравновешено, а затем внезапно, даже не взглянув на Менелая, нанес удар, явно желая захватить противника врасплох. Копье, попавшее точно в цель, все же не смогло пробить щит: оно согнулось и стало непригодным к бою.

Наступил черед ахейца нанести удар. Прежде чем метнуть копье, царь Спарты вознес молитву богам. Молился он громко, так, чтобы все могли его слышать:

– О Зевс, владыка Олимпа, о Фемида, блюстительница правосудия, помогите мне наказать того, кто первым нанес мне обиду, чтобы и впредь все знали, какая кара ждет каждого, кто нарушает законы гостеприимства и злоупотребляет доверием ближнего своего!

Копье Менелая с необычайной легкостью пробило прекрасный троянский щит Париса, но пощадило его владельца, успевшего уклониться в молниеносном движении, которое могло бы сделать честь любому знаменитому тореро наших дней.

После такой неудачи грек набросился на ненавистного врага с мечом. Он готов был изрубить Париса на куски, но меч, наткнувшись на знаменитую кирасу Лаомедонта, сломался после первого же удара.

– О отец богов Зевс! – взмолился ахеец (даже во время поединка он не мог воздержаться от длиннейших тирад). – Ни один из богов сегодня не причинил мне такого вреда, как ты! Мне, надеявшемуся, что пробил час отомстить моему вечному недругу, приходится роптать на рок, сделавший меня еще более несчастным. В довершение всех бед у меня не осталось даже оружия, которым я мог бы поразить негодяя, обманом отнявшего у меня жену.

Выплеснув свою обиду па богов, Менелай схватил Париса за украшавший его шлем конский хвост и, ослепленный яростью, поволок врага к лагерю ахейцев. Таща Париса за собой и выворачивая ему шею, Менелай едва его не задушил, но тут вдруг ремень у шлема лопнул, и Парис с задранными вверх ногами остался на земле. Надо сказать, что упали оба: Менелай отлетел в одну сторону со шлемом противника в руках, Парис, полузадушенный и очумелый, – в другую. Первым вскочил на ноги ахеец. Подобрав с земли одно из копий, он нацелил свой смертельный удар прямо в грудь Париса, но в этот момент густое темное облако опустилось на поле брани и скрыло от Менелая его жертву.

Фокус с облаком (это же совершенно ясно!) был делом рук Афродиты, вовремя укрывшей землю, чтобы спасти жизнь своему любимчику Парису. Как утверждает Гомер, уже через минуту этот тип оказался в опочивальне Елены, готовый к любовным схваткам. По мнению других авторов, сын Приама, увидев, какой оборот принимает дело, просто-напросто смылся. Мы, люди романтического склада, конечно же, за первый вариант.

Кто-то сообщил Елене, что Парис ждет ее в опочивальне. Этот «кто-то» был, разумеется, Афродитой, прикинувшейся старой пряхой. Елена, только что наблюдавшая за поединком с высокой башни, вряд ли имела основание гордиться поведением своего второго (или третьего, если считать Тесея) мужа.

– О дочь Зевса, – сказала ей, подмигнув, старая пряха, – твой Парис ждет тебя на позлащенном ложе: он так и сияет в своих чудесных одеждах, пропитанных благовониями. До чего хорош! И не скажешь, что ему пришлось участвовать в изнурительном единоборстве с таким могучим героем. Можно подумать, что он либо собирается на танцы, либо сию минуту вернулся с них!

Елена, приглядевшись хорошенько к старухе, заметила, что шея у нее гладкая и нежная, как шелк, и сразу поняла, с кем имеет дело.

– Ты снова совращаешь меня, о зловредная богиня! – возмутилась бедняжка. – Мало тебе убитых, которых по твоей вине оплакивают троянцы? Атрид же, одержавший победу, увезет меня в Спарту, хотя я ему теперь ненавистна. Я не желаю больше спать с Парисом. Иди к нему сама, если он тебе мил!

– Как смеешь ты разговаривать со мной таким тоном? – вскричала старая пряха и резко выпрямилась. – Может, ты хочешь, чтобы я перестала тебе покровительствовать? Чтобы моя любовь к тебе обратилась смертельной ненавистью? Ты уверена, что тебя это устроит? Ах, нет! Тогда следуй за мной, и чтоб слова я от тебя больше не слышала!

Парис ждал Елену. Благодаря волшебным чарам Афродиты он уже ничего не помнил о поединке.

– Твое ли место сейчас в супружеской постели? – накинулась на него Елена, не скрывая своего презрения. – Почему ты не на поле брани, где тебе должно защищать землю отцов своих и мою честь, которую сам ты и запятнал, заставив меня покинуть детей и мужа?

– Ты о чем, Елена? – удивился Парис, словно очнувшись от долгого сна. – Какие битвы, честь, земля отцов? Совершенно тебя не понимаю; ложись скорее со мной!

– Лучше бы ты погиб от руки врага своего! – запричитала сквозь всхлипывания бедняжка. – И он еще хвастался! Он, видите ли, сильней и лучше всех. Так знай, что в эту минуту доблестный Менелай разыскивает тебя по всей равнине. Иди и убей его, если ты действительно самый сильный!

– О женщина, умолкни! Не тебе рассуждать о делах ратных. Будь тем, чем сотворила тебя мать-природа!

Она сотворила тебя для того, чтобы ты лежала здесь, рядом! Менелай победил меня в первой схватке лишь потому, что ему помогала Афина. Но есть богиня, способная защитить и меня, и уж в следующий раз победа обязательно будет за мной. В общем, хватит этих пустых разговоров, выполняй свой долг: люби меня и не задавай лишних вопросов!

– О Парис, как же ты несправедлив и как груб со мной! – воскликнула Елена. – Постарайся, любимый, понять: меня раздирают противоречия. Я люблю тебя, но чувствую, с каким презрением относятся к нашим чувствам троянки. А хуже всего то, что я сама разделяю их презрение.

– Елена, любимая, – отозвался Парис с неожиданной нежностью. – Признаюсь, я тоже испытываю некоторую неловкость. Но поверь, никогда еще ты не была для меня столь желанной – даже в ту нашу первую ночь.

– Значит, ты меня любишь? – спросила Елена, тоже оказавшаяся во власти чар богини.

– Да, Елена, любимая, обожаю тебя! – воскликнул Парис. – И сгораю от нетерпения обладать тобой: ни минуты не могу жить, не ощущая на своем лице твоего дыхания!

И они бросились друг другу в объятия. Афродита вновь одержала победу.




БОГИ-БОЛЕЛЬЩИКИ





Глава VI,


в которой Зевс, вначале рассердившийся на Афродиту, Афину и Геру за их вмешательство в Троянскую войну, сменяет гнев на милость и выслушивает мольбы своей супруги. Попутно мы узнаем и о причинах, побудивших Ахилла отказаться от сражений.




В тот день Зевс был в дурном расположении духа. С самого утра на землю – от «царства семи островов»[40 - Поскольку многие греческие территории оспаривают право считаться родиной Одиссея, здесь под «царством семи островов» подразумевается группа островов у западного побережья Греции, а точнее – Итака, Закинф, Самос, Дулихий («Одиссея», IX, 21–24), Тафос («Одиссея», I, 419) и еще два совсем маленьких островка.] до последней бухты Геллеспонта – обрушилась страшная гроза с громом, молниями и ливнями, повсеместно сея ужас и смятение. Ветер со скоростью 150 километров в час носился над Грецией, с корнем вырывая деревья. Перед самым рассветом запыхавшийся Гермес обежал весь Олимп и стащил богов с их позлащенных лож: отец богов потребовал их к себе, и немедленно.

– А что случилось? – спросил Дионис, еще не вполне проснувшись (он был из тех, кто ложился спать поздновато).

– Понятия не имею, – ответил посланец богов. – Только лик у него грозен, как в тот раз, когда Прометей подсунул ему полтуши быка с костями.[41 - Во время жертвоприношений было принято делить убитое животное на две равные части: одну сжигали в честь богов, другую отдавали народу. Прометей ухитрился припрятать все мясо, чтобы отдать его людям, а шкуру половины туши, предназначавшейся Зевсу, набил костями.] Но тебе нечего беспокоиться, похоже, на сей раз мужчины ни при чем и гневается он только на женщин.

– Почему ты так решил?

– Потому что уходя я слышал, как он пробормотал себе под нос: «Она у меня еще получит!»

– А «она» – это кто? – снова спросил Дионис.

– Точно сказать не могу, но раз «она» – значит, либо богиня, либо какая-нибудь смертная! – вполне логично заметил Гермес. – Ну, я пошел: нужно позвать еще Афину, Ареса и Деметру. Не хватало, чтобы Зевс обрушил свой гнев и на меня!




Вряд ли стоит считать Зевса деспотом, просто он был эгоистом-жизнелюбом. Надо заметить также, что возможности отца богов были в известном смысле ограниченными: ведь он, как и все прочие, подчинялся Фатуму – единственному носителю абсолютной власти в мире. Хобби Зевса были женщины: незамужние, замужние, смертные и бессмертные – все ему годились, если были недурны собой и в теле; тут уж, добиваясь своего, он мог прибегнуть к самым недостойным трюкам. Не зря ведь его прозвали Geleios, то есть Всемогущим, а вернее – «дарующим зачатие»: где бы он ни проявлял свою прыть, через девять месяцев рождался ребенок. Чтобы перечислить все случаи насилия, отягощавшие совесть нашего Всемогущего, не хватило бы этой книги. Единственный известный нам «нормальный» супружеский акт был у него с Герой во время их свадебного путешествия: он начался на Самосе и длился целых триста лет (говорят, без перерыва).

Читая мифы, сразу же убеждаешься, что древние греки создали богов по образу и подобию своему, сделав их сплетниками, мздоимцами, эгоистами, завистливыми и злопамятными. Богини в их представлении были и того хуже (если это только возможно), то есть не отличались от неаполитанских простолюдинок, которых никак не назовешь образчиком человеческих добродетелей. Сам Зевс относился к богиням довольно терпимо, за исключением тех случаев, когда какая-нибудь из них переходила все допустимые границы приличия. Тут он мог разозлиться не на шутку.




Первой из сонма явилась Афродита: богиня любви только что встала с постели и накинула длинный до пят легчайший льняной пеплум, на сей раз распахнутый спереди – да так, что можно было видеть ее знаменитый пояс.

– Прикройся! – повелел ей Зевс, и Афродита тотчас сообразила, что момент для подобных вольностей не очень подходящий.

Вскоре прибыли и остальные: кто бегом, кто не успев как следует одеться, кто еще не окончательно проснувшись. Слух о том, что Зевс накричал на одну из богинь, уже облетел Олимп, и все – в первую очередь нимфы, – скромно потупив взоры, расселись на ступенях амфитеатра. Даже появление Гефеста, вызывавшего обычно приступ веселья своей нелепой походкой, в это утро прошло незамеченным. Каждый занял надлежащее место в Долине Совета (то есть в седловине между двумя вершинами Олимпа) и молча ждал, когда отец богов сообщит о причинах своего гнева.

– О отпрыски Великой Матери, – начал Зевс, – я велел созвать вас на симпосий, чтобы вы раз и навсегда запомнили, кто командует на Олимпе. Скажу яснее. Я хочу, чтобы вы знали: один только Зевс имеет право решать, виновен или не виновен какой-нибудь смертный в том или ином проступке, и лишь Зевс может установить ему меру наказания. Все остальные, даже если они считают себя обиженными, в крайнем случае могут пожаловаться мне, и опять-таки я, только я, вынесу свой приговор! Любая инициатива, проявленная без предварительного совета со мной, отныне и навсегда будет рассматриваться как оскорбление, нанесенное лично мне, и потому строжайшим образом караться.

По рядам собравшихся пробежал ропот. Боги недоуменно переглядывались: кто это осмелился вершить правосудие самолично? И кто сорвал планы Тучегонителя?

– Вчера на троянской равнине, – продолжал Зевс, – Афродита бессовестно вмешалась в поединок грека и троянца. Она прервала единоборство, которое, по моему замыслу, должно было положить конец бессмысленной войне, и сделала все возможное, чтобы погубить отважного Менелая. Она согнула ему копье, сломала на тысячу осколков меч, а под конец, когда бедняга, несмотря на помехи, уже чуть было не одержал победу, буквально увела у него из-под носа противника, прибегнув к старому фокусу с темным облаком.

– Я никогда не осмелилась бы на такое, – сказала, поднимаясь с места Афродита, – если бы не видела собственными глазами, как Гера и Афина вышли на поле битвы и стали – одна по правую, другая по левую руку Атрида. Спроси сам у Афины, не она ли первая замедлила полет Парисова копья!

– Если бы копье метал сам троянец, я бы его не тронула, – тотчас же парировала ее выпад Афина. – Но поскольку копье это направляла ты, я сочла возможным вмешаться – хотя бы для того, чтобы восстановить равновесие сил!

– Зевс только что сам назвал эту войну бессмысленной, – уточнила Афродита, а ты и вон та, вторая, которая прикидывается сейчас глухой, хотите, чтобы она обязательно продолжалась. Не вмешайся ты вчера, война бы уже окончилась: Менелай потерпел бы поражение, а Елена, к своей радости, преспокойно осталась бы в Трое.

– Я прекрасно все слышу, о самая бесстыжая из богинь! – вскричала возмущенная Гера. – А молчу потому, что не нахожу твои слова заслуживающими внимания!

– Не достаточно иметь уши, чтобы не быть глухой, – тут же нашлась Афродита. – Так и коровы могут гордиться тем, что они слышат!

От сравнения с коровами Гера утратила последние остатки self-control.[42 - Самообладание (англ. – Прим. перев.)] Царица Олимпа набросилась на соперницу, как фурия, – Геракл и тот не смог бы ее удержать.

– Да кто ты такая?! Ты же хуже pornai.[43 - Так в древности называлась уличные девки самого низкого пошиба.] Такие ошиваются возле военных лагерей и отдаются солдатам за просяную лепешку. Да что я, глупая, говорю?! Теперь pornai возненавидят меня за сравнение с тобой: их, бедняжек, толкает на это голод, а ты отдаешься просто так, вернее, тебе доставляет удовольствие отбивать мужей у других женщин.

– О благородная Гера, прости, если я тебя обидела, – с притворным раскаянием воскликнула Афродита. – Но не могу не заметить, что если бог ищет любви на стороне, значит, жена его больше не волнует. Не веришь, спроси у Зевса!

Ослепительная молния прервала эту перепалку.

– Умолкните, вы, женщины! – рявкнул Зевс, которому совсем не понравился пример с богом, ищущим любви где-то на стороне. – Стыдись, Гефест, неужели ты не можешь урезонить свою жену?

Гефест вздрогнул от неожиданности, но тотчас нашелся и вежливо запротестовал:

– О Кронид,[44 - Тем, кто забыл, напомню, что Зевс был сыном Кроноса.] сколько раз я пытался сделать это, но ты сам не пожелал мне помочь. Помнишь, однажды ночью, когда она спала с Аресом, я даже поймал эту парочку в бронзовую сеть! И какому наказанию ты, наш господин, подверг ее? Никакому. А как защитили мою честь остальные боги, когда я продемонстрировал им пойманных в сеть голых любовников? Они только посмеялись. Ведь я же застал их на моем брачном ложе! И потому, памятуя о таком прецеденте, могу только сказать: перед вами, о боги, Афродита – такая, какая уж есть и какой она вам нравится!

Последние слова Гефеста потонули в смехе (как вы сами понимаете, олимпийском). Историю с бронзовой сетью все действительно считали ужасно смешной. Вот как передавали ее на Олимпе злые языки.

Однажды сплетник Мом сказал Гефесту:

– Я слышал, твоя жена изменяет тебе с Аресом.

– Это невозможно, – ответил Гефест. – Афродите ненавистна война, а Арес ведь бог войны.

– Она ненавидит войну, но любит воителя.

– Ты клевещешь на нее, о Мом. Впрочем, все знают, какой ты лгун.

– Если не веришь, сделай вид, будто отлучаешься, и надолго, а сам проследи за своим брачным ложем.

– Я бы поверил тебе, – сказал Гефест, – но ты-то откуда знаешь, что делается в моей постели, когда меня нет дома?

– Мне сказал Гелиос. Каждое утро проезжает он по небу на своей солнечной колеснице, и ему сверху все видно.

Подозрение – кому это неведомо – точит человека, как червь: западает в душу, и от него уже не избавиться, а Гефест, хоть он был и бог, в этом смысле мало чем отличался от смертных. Слова Мома лишили его сна: Афродита так красива, а у этого бесноватого Ареса в довершение всего была кличка «бог с торчащим членом». И вот однажды, измученный сомнениями Гефест с помощью своих механических ассистенток[45 - Ассистентками у Гефеста были механические девы, сделанные им собственноручно из золота: они помогали ему в кузнице.] выковал из бронзы тончайшую, но очень прочную сеть и растянул ее под простыней на своем ложе.

– Афродита, любовь моя, – сказал он жене, – я отправляюсь на Лемнос доделывать механическую колесницу для Зевса и вернусь только завтра к вечеру.

А вернулся он, естественно, среди ночи и застал Афродиту в постели с богом войны – оба они, голые, запутались в ужасной бронзовой сетке. Афродита билась в истерике, а Арес грозился все разнести, если его сию же минуту не освободят. Но прежде, чем распутать сеть, бедный Гефест созвал в опочивальню всех богов, чтобы они могли убедиться de visu[46 - Воочию (лат. – Прим. перев.).] в факте измены. На призыв Гефеста с восторгом откликнулись одни лишь боги: богини отказались лицезреть голого Ареса.

Собрание, как вы догадываетесь, было весьма бурным. Аполлон, например, не упустил случая и поддел юного Гермеса:

– Бьюсь об заклад, ты охотно сам согласился бы оказаться в этой сети – лишь бы побыть вместе с Афродитой.

– Конечно, согласился бы, – ответил, краснея, Гермес. – И если наш добрый Гефест не возражает, я сейчас же готов занять место разгневанного Ареса.

– Да и я с радостью влез бы в ловушку, – признался Посейдон. – Просто не понимаю, почему Арес так рвется на свободу!

– Умолкните же! – вскричал Гефест, которому в этот момент было не до шуток. – Я не выпущу Ареса, пока он не даст мне столько золота, сколько я заплатил Зевсу за разрешение взять в жены Афродиту. И пусть Зевс, который сейчас все это видит, заставит Ареса выполнить мое условие.

– Золото дам тебе я, – вскричал взволнованный Гермес. – Я, я тебе дам золото!

– Нет, это я тебе его дам! – перебил его Посейдон, но тут же осмотрительно добавил: – Если, конечно, Зевс позволит.

Однако Зевс не пожелал вмешиваться. Он понимал, что Гефест слишком некрасив и потому недостоин прекрасной Афродиты. Можно понять бедняжку, иногда позволявшую себе некоторые вольности. Если уж на то пошло, он и сам едва не оказался в этой проклятущей сетке.

В общем, скандал окончился без всяких последствий для любовников и вынужденным смирением Гефеста. Позднее у Афродиты была любовь еще и с Гермесом, и с Посейдоном – она отблагодарила их таким образом за то, что в тот день они сумели по достоинству оценить ее красоту. От первого у нее родился сын по имени Гермафродит. Был он наполовину мужчина, наполовину женщина. А от второго – еще два сына.




Но вернемся к симпосию. Вторым запротестовал Аполлон.

– О Кронид-тучесгуститель! – воскликнул он. – Я отказываюсь тебя понимать! Этой ночью усердный Гермес вдруг разбудил меня словами: «Ну-ка, вставай, Аполлон, да поскорее, Зевс желает с тобой говорить». И я примчался в надежде, что смогу быть здесь полезен. Теперь выяснилось, что нуждаешься ты вовсе не во мне, а в Гере, Афине и Афродите, притом по делу, которое меня совсем даже не касается. Позволь же спросить: зачем ты велел поднять меня в такую рань? Известно ли тебе, что по твоей вине солнце сегодня встанет на час позже?

– Не я помешал Аполлону, – вскричал вконец разгневанный Зевс. – Это Аполлон своим постоянным вмешательством препятствует нормальному ходу Троянской войны. Может, ты забыл о своих кознях против ахейцев? И о моровой язве, которая на протяжении многих дней косила их войско?

Тут я (хотя у меня нет под боком музы-вдохновительницы, помогавшей Гомеру, когда он писал первую песнь «Илиады») не могу не рассказать и об Ахилле Пелиде, о его гневе, «который ахеянам тысячи бедствий содеял».[47 - Из начальных строк «Илиады».] Так что уж не взыщите, если мне придется вторично прервать свой рассказ о ходе генеральной ассамблеи богов.

За первые девять лет осады Трои ахейцы сожгли и разграбили почти все селения в округе. В двух из этих селений – а именно в Фивах[48 - Городок в Мизии, одноименный главному городу Беотии и египетским Фивам. Точное местоположение неизвестно. («Легенды и сказания Древней Греции», M., Изд-во «Правда», 1987, с. 305.– Прим. перев.)] и Лирнессе – были похищены две прекрасные девушки – Хрисеида и Брисеида, соответственно дочери Хриса и Бриса. При разделе добычи первая – настоящая красавица – досталась Агамемнону, а вторая (и по красоте занимавшая второе место) – Ахиллу. Несчастный Брис с горя покончил жизнь самоубийством, что же до отца Хрисеиды, то этот настойчивый жрец храма Аполлона пришел к шатру Агамемнона с богатыми дарами и с твердым намерением вернуть свою дочь. К сожалению, у Агамемнона в то утро было отвратительное настроение.

– Пошел прочь, старик! – закричал Агамемнон. – И не показывайся больше возле наших кораблей! Если я еще раз увижу, что ты здесь бродишь, тебя не спасет даже твоя жреческая повязка.[49 - Жрецы Аполлона носили на лбу белую повязку.] Я никогда не отпущу Хрисеиду, разве что прогоню ее, когда она состарится и будет уже негодна ни для тканья, ни для постели.

Напуганный и обиженный Хрис ушел, но найдя уединенное местечко, пал на колени и обратился к Аполлону с такой молитвой:

– О бог сребролукий, покровитель городов Хрисы, Киллы и Тенедоса, разве не на твоем алтаре сжигал я всегда самые тучные стегна быков и коз? Отомсти же ахейцам за мои слезы!

Аполлон не заставил себя упрашивать: схватил он уже упомянутый серебряный лук и на протяжении девяти дней осыпал стрелами ахейский лагерь. Сначала стрелы поразили мулов, потом – собак, за ними – женщин и под конец – мужчин. Это, конечно, метафора, ибо дело было не в стрелах, а в моровой язве, косившей и войско, и стада.

На десятый день Ахилл по совету Геры созвал совет вождей и предложил Агамемнону обратиться за помощью к прорицателю.

– О Атрид, – сказал он, – война и мор губят ахейцев! Мы должны позвать человека, умеющего гадать по внутренностям животных: пусть скажет, за что боги прогневались на нас.

Позвали Калханта – официального прорицателя ахейского воинства, того самого, что за девять лет до описываемых событий повелел принести в жертву Ифигению. Хмуро смотрел на него Агамемнон:

– О Калхант, надеюсь, больше ты не напророчишь мне несчастий?

– Не моя вина, что ты постоянно совершаешь ошибки! – молвил прорицатель, тыча в него указательным пальцем. – Ты нанес оскорбление сребролукому богу. Ты грубо вытолкал жреца, отвергнув его дары и мольбы. Ты не захотел вернуть дочь отцу и отца дочери. Так знай же, что Аполлон не перестанет чинить вред ахейскому войску до тех пор, пока длиннокудрая Хрисеида не вернется в объятия родителя своего, а в городе Хрисе не будут принесены Аполлону обильные жертвы.

– О гнусный предатель![50 - Калхант был родом из Трои, и потому Агамемнон считал его изменником.] – возмутился Агамемнон. – Ни разу из твоих уст я не слышал доброго слова! А теперь ты болтаешь еще о каких-то обидах, будто бы нанесенных мною богу, и требуешь, чтобы я возвратил лилейногрудую рабыню. Без обиняков скажу: Хрисеида нравится мне больше самой Клитемнестры – законной моей супруги, дожидающейся меня в Аргосе. Мне нравятся ее гладкая кожа, ее умелые руки. И все же я готов отказаться от девушки, но при условии, что ахейцы возместят мне столь большую утрату. Не оставаться же мне одному без добычи, захваченной в Фивах, где я больше всех рисковал жизнью!

– О чем ты говоришь, бесстыжий?! – изобличил его во лжи Ахилл. – Он рисковал жизнью! Да ведь я собственными глазами видел, что ты наблюдал за сражающимися ахейцами издали! Как же ты можешь требовать от нас часть добычи? С какой стати мы должны тебе ее отдать? Уж не за то ли мы обязаны тебе, что ты смотрел, как мы сражались? И кто же из нас, по-твоему, должен отказаться от своей доли?

В общем, возвращай дочь отцу, а в день, когда мы возьмем великую Трою, ты будешь щедро вознагражден. Клянусь честью, ты получишь втрое, а то и вчетверо больше того, что стоит эта рабыня.

– Нет, сын Пелея! – зло отозвался Агамемнон. – Не думай, что тебе удастся провести меня своими туманными обещаниями. Если ты так настаиваешь на возвращении Хрисеиды отцу, то знай, что я сумею возместить утрату: приду в твой шатер и заберу себе розовощекую Брисеиду.

Что ответил ему Ахилл, представить себе нетрудно. Мы не приводим здесь его слов лишь потому, что не хотим снижать эпический строй повествования. Достаточно сказать, что самыми мягкими выражениями в его устах были: «мешок с дерьмом», «ублюдок» и «сучья морда».

Разгневанный герой удалился в свой лагерь и отказался участвовать в военных действиях. Тщетно спустившаяся с Олимпа Афина пыталась уговорить Ахилла отказаться от своего решения.

Известие о его самоустранении было воспринято по-разному: троянцы возрадовались, ахейцев охватила паника. Одного только Терсита решение Пелида оставило равнодушным. Кто-то слышал, как он в ночной темноте вопрошал Афину.

– О богиня мудрости, – будто бы говорил он, – о светоносная и ясноглазая, скажи, кто, по-твоему, из ахейцев хуже: разбойник Ахилл, ворюга Одиссей или мздоимец Агамемнон? Не отвечаешь? Это значит, что все трое друг друга стоят!




Затеяв склоку с Афродитой и Ахиллом, Зевс допустил ошибку: дело в том, что все боги – кто в большей, кто в меньшей степени – «болели» за одно из двух воинств. Болельщиков, разбившихся на два лагеря, возглавляли Афродита и Аполлон (они стояли за троянцев), и Гера с Афиной (выступавшие за ахейцев). Были, правда, и такие, кто болел то за одних, то за других. Например, Посейдон сначала покровительствовал Идоменею и обоим Аяксам, а потом, когда Ахилл убил одного из его сыновей, перешел в лагерь противника. Гефест тоже поддерживал то Трою (когда он пребывал в мире с Афродитой), то греков (когда они с женой были в ссоре). И еще один пример непостоянства: Фетида помогала ахейцам, пока воевал Ахилл, но как только ее разгневанный сын укрылся в своем шатре, сразу переметнулась на сторону троянцев.




Наконец генеральная ассамблея закончилась, и все разошлись; остались только Гера и Афина.

– А вы чего сидите? – спросил Зевс. – Мне с вами не о чем больше толковать.

– Супруг мой и брат, – заговорила Гера, – я сама кое-что хочу тебе сказать. Ты самодур. Ведь все наши с Афиной старания пошли прахом! Неужели тебе угодно, чтобы подлый Парис, поправший священный закон гостеприимства, продолжал наслаждаться с Еленой?

– Да хватит этих разговоров о гостеприимстве! – взорвался Зевс. – Скажите просто, что вы все еще не можете ему простить историю с яблоком, предназначавшимся прекраснейшей!

– Какой пример ты показываешь смертным?! – воскликнула Афина, не поддаваясь на провокацию. – Ты, требующий, чтобы никто не смел желать жены ближнего!

– О зловредная Гера, о бездушная Афина, – возмущенно запротестовал Зевс, которому претили их нравоучения. – Чем вам насолила эта Троя, что вы так жаждете испепелить ее? Мне кажется, что если бы вам удалось проникнуть за ее высокие стены и съесть живьем Приама и его детей, вы не задумываясь сделали бы это. Знайте же, что я лично очень симпатизирую троянцам. Они ни разу не отказали мне в жертвоприношении, ни разу не поскупились на жертвенное возлияние или дым от жареного мяса. А что бы вы сказали, пожелай я сейчас уничтожить один из городов, которым покровительствуете вы?

– Мне дороже всего Аргос, Спарта и Микены, – невозмутимо сказала Гера. – Хочешь, уничтожь их, но тогда уничтожь и Трою!

Двое против одного! Даже хуже: две взбешенные женщины против одного мужчины, которому и ссориться уже расхотелось. В общем, Гера и Афина одержали победу, и Зевсу пришлось смириться с мыслью, что Троя должна пасть.

Прежде всего надо было решить вопрос, как возобновить сражения и сделать их еще более ожесточенными. Афине пришла в голову идея: в обличье троянского воина Лаодока она отправилась с визитом к вождю ликийцев Пандару.

О славный Пандар, – сказала преобразившаяся богиня, – почему бы тебе, искуснейшему из лучников на свете, тебе, пообещавшему Аполлону в жертву двух первородных агнцев, не выпустить одну из своих метких стрел в сердце тщеславного Менелая? Если ты поразишь эту цель, Парис сын Приама, будет тебе очень признателен!

Польщенный Пандар не стал долго раздумывать, а, выбрав из колчана новенькую стрелу, натянул тетиву, прижался щекой к воловьей жиле, прицелился в сына Атрея, все еще бродившего по лагерю в поисках Париса, и выстрелил. Но Афина, направляя удар, сознательно сделала так, чтобы стрела не попала Менелаю в сердце, а лишь слегка задела его бок. Светлоокая дочь Зевса
		«…возбраняет стреле смертоносной



		К телу касаться, ее отражает, как нежная матерь



		Гонит муху от сына, сном задремавшего сладким»[51 - Гомер. «Илиада» (IV, 129–131).]










ОРАКУЛ





Глава VII,


в которой мы присутствуем при второй битве между греками и троянцами и при попытках установить обстоятельства гибели Неопула. Вместе с Леонтием и Гемонидом мы посетим оракул Аполлона в Фимбре и во время этого путешествия услышим полную драматизма историю Троила.




Наставления Зевса не возымели никакого действия. Наоборот, никогда еще столько богов не шаталось по полю битвы. Даже такой узкий специалист, как Арес, которому в силу его профессии надлежало оставаться беспристрастным, тоже пошел на поводу у событий и, приняв облик простого наемника, стал воевать на стороне Приама. Известие об этом, а также продолжительное отсутствие Ахилла повергли ахейское войско в глубочайшее уныние: греки потеряли Ахилла, а противник приобрел Ареса – было из-за чего горевать!

А когда Пандар ранил Менелая, вражда между двумя противоборствующими лагерями вспыхнула с еще большей силой: греки обвинили троянцев в том, что те нарушили соглашение, а троянцы отвечали, что, грабя чужие земли, нельзя требовать от ограбленных корректного поведения.

После ухода Ахилла во главе ахейцев стал Диомед, сын царя Аргоса Тидея (не путать с Диомедом, у которого были плотоядные кони). Именно ему принадлежала заслуга в том, что грекам удалось устоять под натиском троянцев. Диомед был вездесущ: едва заметив, что перевес сил на стороне противника, он тотчас вмешивался в битву и восстанавливал равновесие. Диомед
		«Реял по бранному полю, подобный реке наводненной,



		Бурному в осень разливу, который мосты рассыпает».[52 - Гомер. «Илиада» (V, 87–88).]








Злые языки утверждают, будто энтузиазм Диомеда объяснялся тем, что он влюбился в Елену, влюбился с первого взгляда и потому воспринял ее похищение как личное горе.

Подстрекаемый Афиной, Диомед бурей налетал то на Пандара, то на Энея. Первого он убил очень эффектно, поразив стрелой в рот и нажимая древко до тех пор, пока наконечник стрелы не вышел у несчастного под подбородком; второго он ранил поднятым с земли огромным камнем. Диомед чуть было не прикончил поверженного Энея ударом меча, но Афродита спасла раненого, укутав своим волшебным плащом.[53 - Речь идет о пеплуме, изготовленном грациями я обладавшем волшебными свойствами.] В сумятице боя сама богиня была ранена, и Диомед при виде обливающейся кровью (к великому удовольствию Афины) Афродиты воспользовался случаем и стал осыпать ее оскорблениями:

– Ты и здесь приносишь всем одни только беды, о дочь Зевса! Мало тебе сбивать женщин с праведного пути!




У Афродиты имелось достаточно оснований действовать в пользу троянцев: она ведь была не только покровительницей Париса, но и нежной матерью Энея. Рассказывают, что лет за тридцать до описываемых событий Зевс за то, что Афродита отвергла его ухаживания, вынес ей приговор – влюбиться в смертного. И надо же, чтобы выбор его пал именно на троянца – некоего Анхиса, царя дарданцев, волопаса по профессии. Эта парочка спозналась, скажем так, в жалкой хижине, затерявшейся в горах Троады. Афродита куталась в красный плащ, а на Анхисе не было ничего, ибо, когда богиня вошла к нему в хижину, он преспокойно спал, укрывшись козьей шкурой. После мимолетной близости прекрасная богиня выскользнула из хижины так же бесшумно, как и вошла, но прежде, чем исчезнуть, сказала:

– Прощай, любовь моя! Это было прекрасно. Но, прошу тебя, никому ничего не рассказывай.

Анхис поклялся своей честью не раскрывать секрета, но на следующий же день, услышав в кабачке, как один пьянчуга расписывает прелести какой-то местной девчонки: «Иппаса у нас первая красавица, а в постели что твоя Афродита!» – возмутился:

– Не говори глупостей! Я спал и с той, и с другой и могу заверить: никакого сравнения!

Лучше бы Анхису промолчать. Услышав его похвальбу, Зевс света не взвидел от ярости (и от зависти тоже) и в наказание ударил в него молнией. Анхис остался жив только благодаря Афродите – покровительнице своих любовников: она умела отводить от них удары молний. Но, несмотря на помощь богини, бедняга от испуга согнулся в пояснице – да так и остался на всю жизнь согнутым. После этого союза как раз и родился Эней.




Но вернемся на поле брани. В тот день и боги, и смертные передрались не на шутку: даже Зевс не выдержал и на несколько мгновений сам ввязался в схватку, когда увидел, что опасность угрожает одному из его смертных сыновей, а именно – ликийцу Сарпедону.

На помощь Энею, которого чуть было не прикончил Диомед, бросились Аполлон и Арес. Аполлон, услышав вопли Афродиты, первым делом подменил героя его двойником, сделанным из облака, затем, взвалив настоящего Энея на плечи, вынес его с поля боя. Арес же привел с собой свою семью в полном составе: сестру Эриду – богиню раздоров, сыновей, звавшихся Ужасом и Страхом, а также дочь Энио в пропитанном кровью плаще.

Этот «меднобронный» бог Арес был, я бы сказал, древнейшим культуристом, этаким клубком мышц, грубой силы и жестокости. Кровь на Ареса действовала как наркотик: при одном ее виде в глазах бога появлялся жадный блеск. Делая все, чтобы не прекращалось сражение, он мог даже помочь врагу – вдохнуть жизнь в погибшего, привести в чувство, заставить вновь взяться за оружие – только для того, чтобы тут же убить его снова.

В лагере противника яростно бились на стороне ахейского воинства – обе до крайности распаленные – Афина и Гера. Гера, мчащаяся на серебряной колеснице, запряженной парой вороных коней, чем-то напоминает мне одну из вагнеровских героинь. Она орала, как одержимая, охаживала коней золотым кнутом и размахивала серебряным копьем с огромным, сплошь усыпанным алмазами наконечником. Более практичная Афина одолжила у Аида его знаменитый шлем-невидимку и все сметала на своем пути, не показываясь противнику.

Диомед же, не довольствуясь тем, что уже скрестил оружие с Афродитой и Аполлоном, решил схватиться с самим Аресом и, к своему великому удивлению, после нескольких выпадов ухитрился ранить его в пах. По словам Гомера, Арес от боли взревел так, как могли бы взреветь одновременно девять или десять тысяч воинов.[54 - Гомер. «Илиада» (V, 859–861).]

Чем мне нравятся греческие боги, так это своей приземленностью. Они не только всесильны и всеведущи, как боги других религий, но еще и страдают, радуются, орут и сердятся, как участники общего собрания жильцов многоквартирного дома. В известном смысле боги классической мифологии мало чем отличаются от святых моего детства, к которым я обращался с молитвами, когда жил в Неаполе – хотя бы от того же св. Януария, однажды вдруг закапризничавшего в день, когда ему полагалось явить чудо, и потому наслушавшегося немало упреков от верующих; или от св. Антония, который всыпал розог св. Януарию только за то, что чудо он явил в другой, а не в назначенный день[55 - Здесь имеется в виду история, имевшая место в Неаполе во время революционных событий 1899 года. Рассказывают, что когда св. Януарий совершил чудо растворения крови в присутствии французского генерала Макдональда неаполитанцы выставили на улице Кататалана картину, изображавшую св. Антония, порющего розгами св. Януария.] – и тот, и другой, можно сказать, прямые потомки гомеровских богов – вспыльчивых, но отходчивых, яростных и в то же время человечных. Даже каноническое христианство с его Адом, Чистилищем и Раем в значительной мере унаследовало наивность и антропоморфизм греческих мифов. В Неаполе и по сей день главные святые подразделяются на категории в зависимости от их компетенции, и если нужно испросить у них помощи, то с молитвой обращаются к тому святому, который особо отличился именно в интересующей вас области: св. Лючия помогает страждущим болезнями глаз, св. Антоний исцеляет больных животных, св. Христофор покровительствует путешественникам, св. Паскуале скрепляет помолвки и так далее, вплоть до св. Кира, «ведающего» внутренними болезнями и вообще всякими недомоганиями.




Второй день битвы оказался для Леонтия более удачным, чем первый: он никого не убил, но и сам не был даже ранен, а главное – его не рвало при виде крови. И вечером, у костра, он рассказал по меньшей мере десять раз кряду, как ему удалось отразить нападение гиганта-троянца ростом не меньше метра и восьмидесяти сантиметров.[56 - В те времена средний рост людей был очень невелик. Мужчина ростом 1 м 70 см уже считался гигантом. Несколько лет назад был найден хорошо сохранившийся скелет отца Александра Македонского – Филиппа (IV в. до н. э.), и оказалось, что ростом он был не выше нашего известного эстрадного певца Рашеля.]

– Я уже собрался прикончить его, просунул даже меч ему под щит, но пущенная кем-то стрела поразила его на мгновение раньше! Вот жалость! Еще секунда, и я убил бы своего первого троянца!

– Да, он вел себя молодцом, – подтвердил Гемонид, на чьей совести и была, между прочим, та самая таинственная стрела.

– Агамемнон объявил, – продолжал Леонтий, – что по соглашению с противником два дня и две ночи сражений не будет, надо предать земле погибших. Мы можем воспользоваться этим и сходить к оракулу Аполлона Фимбрского.

Решение проконсультироваться у оракула они приняли после разговора с неким Артинеем, их соседом по палатке, производившим впечатление человека себе на уме и не любящего болтать лишнего.

– В последний раз я видел твоего отца, – сказал Артиней, – когда он уходил на разведку вместе с царем Маталаса Эванием. Вдвоем, без эскорта они решили добраться до вершины Ретейского мыса, чтобы разработать новый план наступления на Илион. Все это не заслуживало бы особого внимания, если бы один карийский торговец – имя его я запамятовал – не сказал мне, что Эвания и твоего дядю Антифиния связывают узы тесной дружбы.

– Что ты хочешь этим сказать? – сразу же встревожился Гемонид.

– Только то, что сказал: Эваний – друг Антифиния.

– Говори же, Артиней! – не отставал от него Гемонид. – Поясни нам свою мысль! Может, ты намекаешь на то, что благородный Неопул пал не от руки троянца, а был убит человеком, считавшимся его другом?

– Все возможно, о честный Гемонид, но, уверяю тебя, ничего определенного я не знаю, – ответил Артиней, быстро меняя тему разговора. – Знаешь ведь, как бывает, когда стоишь на часах: чтобы убить время, люди слушают и рассказывают не одну только правду… Но ты человек мудрый, ты не станешь верить россказням ночных дозорных.

Кому непременно надо было узнать, что же все-таки «рассказывают люди», а может, кое-что еще, следовало лишь обратиться к Терситу – официальному сплетнику ахейского воинства. И потому Леонтий и Гемонид направились в лавчонку Телония, где и нашли Терсита. Он, как обычно, с кем-то ссорился. На этот раз – с подтрунивавшими над ним аркадцами.

– О друг наш Терсит, – обратился к нему Гемонид, – ты, не ведающий лжи, ты, у кого на языке только то, что на уме, скажи, не известен ли тебе человек по имени Званий?

– Какого Звания ты имеешь в виду, друг? Здесь, в Трое, есть два Звания, – ответил Терсит, как всегда, обнаруживая поразительную осведомленность. – Один – уроженец Фтии, конокрад, а другой – из Маталаса. Этот, чтобы стать царем, убил своего брата Эваста.

– Боюсь, что нам нужен именно второй, – заметил Гемонид. – И еще скажи нам, Терсит, каким образом Эваний убил своего брата?

– Он его отравил. Напоил речной водой.

– Речной водой? – удивленно воскликнул Леонтий. – Кто же мог отравить воду в целой реке?

– Яд был не в реке, – пояснил Терсит, прямо-таки наслаждаясь наивностью юноши, – он был в плошке, которую Антифиний поднес Эвасту.

– Выходит, отравитель – Антифиний, а не Эваний? – снова спросил Леонтий.

– Да, но в выигрыше остался Званий.

С того дня подозрение, павшее на Антифиния и Звания, лишило Леонтия сна. Необходимо было произвести тщательное расследование среди критского воинства. С кого начать? Как раздобыть нужные сведения? Кого спросить? Кто-то посоветовал Гемониду обратиться к оракулу:

– Купи перворожденного ягненка и принеси его в жертву Аполлону: как знать, может бог устами прорицателя Калханта укажет тебе верный путь.

Мир Гомера без оракулов немыслим: рождения, путешествия, войны, отъезды, женитьбы, выбор места для закладки новых городов – в истории всех этих событий первым шагом была консультация с оракулом. В Беотии, например, профессия прорицателя (mantica, как их называли в те времена) была самой распространенной после землепашца.

Греческое слово mainesthai обозначает все, что «вне нас», или что еще только должно произойти – в отличие от того, что хранит наша память и что уже «внутри нас», иными словами, от всего, уже происшедшего. Если память – это осознание прошлого, то mainesthai – предвидение будущего, но уже предрешенного Фатумом, чего-то такого, что даже сам Зевс изменить не в силах, но может предсказать оракул.

Толкователями предсказаний были в основном мужчины, но в исключительных случаях эту роль выполняли и женщины – например, Пифия в Дельфах или Плеяды – жрицы храма в Додоне. Жрецы стояли, можно сказать, «над партиями»: у них не было ни родины, ни семьи, ни пристрастий, они не могли влиять на Фатум и ограничивались тем, что с некоторым опережением сообщали о его намерениях. Калхант, сам троянец, служил ахейцам, но не считался предателем. От него требовалось лишь, истолковывая намерения Фатума, «попасть в точку», и больше ничего. Предания гласят, будто он умер в тот день, когда встретил более сведущего прорицателя – Мопса. Обоих попросили предсказать, сколько поросят принесет свинья и сколько плодов даст фиговое дерево. Ответ Мопса из Колофона оказался абсолютно точным, тогда как у Калханта получилось на одного поросенка больше и на один плод меньше. В результате Калхант от стыда наложил на себя руки.

Самым лучшим считался оракул в Фимбрском храме Аполлона – на вершине холма, в деревушке, расположенной немного южнее Трои. Чтобы добраться туда, нужно было пройти берегом вверх по течению Скамандра больше десяти километров.

– Я уже был там однажды, – сказал Терсит, – и вообще хорошо знаю Калханта. Если хотите, могу проводить вас к нему.

Поскольку путь был неблизким, наша троица решила нанять у ликийца Телония ослов и повозку.

– Ослы лучше, чем лошади! – сказал Терсит. – Ослы передвигаются медленнее, зато не так быстро устают, так что к назначенному месту всегда приходят первыми. Главное – с самого начала хорошенько бить их кнутом, чтобы они сразу поняли, с кем имеют дело.

Надо заметить, что микенские лошади ничего особенного собой не представляли: они были чуть покрупнее пони, и в повозку, как и в самую легкую боевую колесницу, их приходилось запрягать парами.

Леонтий и его друзья отправились в путь ранним утром, чтобы успеть вернуться засветло, а если не выйдет, то пораньше на следующий день. Они прихватили с собой перворожденного ягненка, приличный запас винных ягод, оливок, меда и по хорошей пшеничной лепешке на брата.

– Это верно, что нам придется пройти очень близко от стен Трои? – спросил Леонтий.

– Нет, – ответил Терсит, – мы свернем к югу – путь будет подлиннее, зато и поспокойнее.

– А правда, что на Фимбрских холмах стоят лагерем свирепые мисийцы?[57 - Жители Мисии – местности в Малой Азии.] – снова спросил Леонтий, который, между нами говоря, не отличался особой храбростью.

– Да, но мы же идем к оракулу, так что опасаться нам, собственно, нечего.

– Ты полагаешь, что достаточно будет сказать мисийцам: «Мы идем к святилищу Аполлона», – чтобы они отнеслись к нам уважительно? – спросил несколько озадаченный Гемонид. – Не очень-то похоже, чтобы эти люди строго соблюдали правила приличия!

– Естественно, они не всегда последовательны, и лучше бы нам с ними не встречаться, – ответил Терсит. – Но такой противник, как Аполлон, им тоже вряд ли нужен, они же это хорошо понимают.

– Возможно, ты прав, – согласился Гемонид, хотя объяснение это показалось ему недостаточно убедительным. – И все же нам лучше держаться подальше от хоженых троп.

Но Терсит не ошибался: намерение посетить храм служило своего рода охранной грамотой, поскольку Аполлон, безусловно, стяжал себе славу самого мстительного бога. Достаточно вспомнить, как всего четырех дней от роду он потребовал у Гефеста лук и стрелы, чтобы убить змея Тифона, нанесшего обиду его матери.

– А известно тебе, о Гемонид, почему сребролукий бог против ахейцев? – снова заговорил Терсит.

– Должно быть, из-за обиды, нанесенной Агамемноном его любимому жрецу Хрису.

–. Вовсе нет, все началось еще раньше.

– А из-за чего?

– Да из-за этого разбойника Ахилла!

– О Терсит, – взмолился Леонтий, – неужели ты станешь марать своим злым языком еще и Пелида, лучшего из ахейцев?!

– Лучшего? В чем же это? – саркастически усмехнулся Терсит. – В убийстве, грабежах, насилии? Задавая вопросы, мой мальчик, старайся формулировать их точнее, в противном случае я не смогу дать тебе исчерпывающий ответ.

Леонтий надулся. С Терситом невозможно было вести серьезный разговор: он полагал, что знает все лучше всех, и болтал без умолку.

– Ладно, Терсит, – вмешался Гемонид, стараясь предотвратить ссору. – Если тебе очень уж хочется, расскажи, как получилось, что Пелид обидел бога. Путь наш долог, и рассказ твой поможет нам скоротать время. Постарайся только не слишком расцвечивать его выдумками.

– Шли первые годы войны, – начал Терсит. – Однажды Пелид вступил в схватку с необычайно красивым молодым троянцем Троилом, который был самым младшим из оставшихся в живых сыновей Приама. Те, кому посчастливилось видеть его, говорят, что он был красивее самого Адониса. Так вот, Троил вел бой по всем правилам, Ахилл же, вместо того чтобы отвечать ударом на удар, все вилял, ходил кругами, как охваченная любовной страстью трясогузка «Не отказывайся от моих ласк, о мой смуглый красавчик, – говорил он, – если не хочешь, чтобы я сегодня же убил тебя у стен Трои. Подумай, во что превратится твоя нежная мордашка после того, как я поработаю над ней своим мечом». Но юноша не пожелал отвечать на любовные приставания мирмидонца. К тому же на помощь Троилу поспешил тогда Гектор: вместе с братом они отразили выпады врага. Тут Терсит остановил повозку.

– А что было дальше? – спросил Леонтий, недовольный тем, что урод прервал свой рассказ.

– А дальше, мой мальчик, нам надо утолить жажду, – ответил Терсит, спрыгивая на землю. – Если память мне не изменяет, вон за теми тополями должен быть родник с чистой холодной водой. Там мы сможем попить и запастись водой на обратный путь.

– Ладно, только поскорее, – поторопил его Леонтий.

Напившись и наполнив водой мехи, Терсит продолжил свой рассказ:

– Троил был влюблен в девушку по имени Брисеида[58 - Речь идет о той самой Брисеиде, которую Ахилл сделал потом своей рабыней.] и каждый раз в полнолуние назначал ей свидание в фимбрской роще, что вблизи храма Аполлона. В общем, на сей раз неотвратимый Фатум поставил на пути юного любовника сына Пелея – Ахилла. Увы, бедный Троил был приперт к стене: мог ли он без помощи Гектора устоять в поединке с таким чемпионом, как Ахилл?

– Ну, ну, дальше! – вновь воскликнул Леонтий, заметивший, что Терсит намерен вторично прервать свой рассказ.

– Спокойнее, парень. Мне хочется пить.

– Ты пил совсем недавно!

– Да, но я к тому же еще и говорил.

– Ладно, пей, только, пожалуйста, поскорее!

Терсит спокойно поднял маленький мех и, несмотря на то, что Леонтий буквально дрожал от нетерпения, пустил струю воды себе в рот, да так, что часть ее попала и на одежду. Потом утер губы рукой и сказал:

– У воды на равнине совсем другой вкус. Иногда мне кажется, что троянцы ее отравляют.

– Да поразит тебя Зевс своей молнией, о Терсит, – снова возмутился Леонтий. – Доскажешь ли ты наконец свою историю?

– Что за спешка, парень? Подумай, какой путь нам еще предстоит одолеть, и как бы ни были многочисленны преступления, совершенные твоим героем, наступит момент, когда мне больше не о чем будет рассказывать.

– Ты пока доскажи историю с Троилом, – сухо ответил ему Леонтий, – а потом я и сам позабочусь о том, чтобы заткнуть тебе рот!

В ответ на эту реплику юного царевича Терсит рассмеялся, но рассказ все же продолжил.

– Ахилл всячески пытался соблазнить Троила: нашептывал на ухо слова любви, обещал подарить пару белых голубей. Потом, убедившись, что юноша не намерен удовлетворить его желание, налетел на него, как ястреб. Троил резко отскочил и бросился бежать. Трижды обежал он вокруг храма и трижды ощущал на своем затылке дыхание настигающего его Ахилла. Тот уже совсем было его догнал, но в последнюю минуту Троил вбежал в храм… Кстати, от кого-то я слышал, что он мог быть даже незаконным сыном Аполлона, рожденным вроде бы Гекубой… Вам на этот счет ничего не известно?

– Ненавижу тебя, Терсит, ненавижу! – взорвался Леонтий, и лицо его побагровело от ярости. – Ты не умеешь рассказывать истории: только дойдешь до самого интересного места и переключаешься на другое! Скажешь ты мне – добром прошу, – как повел себя Ахилл в храме? Удалось ему настигнуть Троила?

– Конечно же, он настиг его, в противном случае он бы не прославился как самый быстроногий из смертных! Он настиг Троила как раз у статуи Аполлона, и здесь, в этом священном месте, прижал парня к себе с такой страстью, что переломал ему ребра. На следующее утро Калхант нашел Троила мертвым. С тех пор Аполлон и перешел на сторону троянцев.

– Я слышал, – вступил в разговор Гемонид, – что по предсказанию дельфийского оракула Троя не падет, пока не погибнет Троил, кони Реса не напьются воды из Скамандра и не будет похищен Палладий.[59 - Палладий – небольшая деревянная статуя, изображавшая Афину Пал ладу. Говорят, она упала с неба во время возведения Трои и сама заняла свое место в храме. Внутри у нее было устройство, позволявшее ей потрясать копьем.] Тебе тоже известно о таком предсказании?

– Да, верно, оно существует! И два из этих событий уже произошли. Остается только украсть Палладий.




Между тем наши путники достигли подножия холма: одинокий храм выделялся на нем, как лилия среди увядших виноградных лоз. На нижней его ступеньке они увидели застывшего в неподвижности старика, который казался белее мраморных плит святилища: белыми были его туника, борода и ниспадавшие на плечи волосы.

– Здравствуй, о почтенный Калхант, – приветствовал его Терсит, – со мной пришли два друга: им хотелось бы заглянуть в прошлое.

– Что делать им с прошлым, которого уже не изменишь? – ответил старик. – Лучше обратиться к будущему. На него тоже нельзя повлиять, но оно хоть не кажется таким неизменным.

– Неужели и будущее нельзя изменить? – спросил Гемонид.

– Конечно, его не изменишь хотя бы потому, что оно уже сложилось в намерениях Необходимости, хотя нам оно и представляется неопределенным.

Леонтий, не понявший ни слова из того, что сказал жрец, все же выступил вперед и изложил цель своего визита.

– Вот тебе, о божественный Калхант, перворожденный агнец: принеси его в жертву сребролукому богу. Меня зовут Леонтием, прибыл я с Гавдоса, а к тебе пришел, чтобы узнать о судьбе моего отца – Неопула. Многие говорят, что он погиб, хотя тела его так и не нашли. Но если он мертв, скажи, кто убил его? Враг в честном поединке или кто-то из своих, замысливший подлое дело?

– Есть ли у тебя какой-нибудь принадлежавший Неопулу предмет, с которым тебе не жалко расстаться?

Леонтий в отчаянии глянул на Гемонида, потом вдруг вспомнил, что нашейная цепь у него украшена двумя изображениями головы Диониса – двумя маленькими серебряными медальонами, которые отец подарил Леонтию, когда тот был еще ребенком. Медальоны изображали двуликого бога: одно лицо его весело смеялось, другое – горько плакало.

– Это подойдет? – спросил Леонтий, протягивая медальоны жрецу.

– Ты уверен, что к ним прикасалась рука твоего отца?

– Да, я в этом уверен.

– Достаточно одного: решай сам, какой ты хочешь мне отдать, и помни, что вернуть его я не смогу.

Юноша засомневался. Он чувствовал, что его выбор каким-то образом скажется на приговоре оракула.

– Тебе важно, чтобы именно я выбрал медальон? – спросил Леонтий.

– Нет, и по двум причинам, – отвечал старец. – Во-первых, потому, что в результате выбора прошлое все равно не изменится. Во-вторых, потому, что выбираешь не ты, твоей рукой управляет Фатум.

Леонтий все еще ничего не понимал, но чувствовал, что отдать нужно медальон со смеющимся Дионисом.

– Идите за мной, – сказал Калхант, и все последовали за ним в святилище.

В самом центре храма было что-то вроде колодца, прикрытого мраморной плитой. Отодвинув ее, Калхант стал спускаться в узкий подземный ход, держась за прибитый к стенкам веревочный поручень. Жрец двигался быстро, чего нельзя было сказать об остальных: спустившись ступенек на десять, они оказались в полной темноте. У Калханта не было факела, а слабый свет от входа на такой глубине совсем померк. Наконец они очутились в просторной и очень сырой пещере. О том, что она просторна, свидетельствовали отраженные ее стенами голоса. Калхант велел всем остановиться, затем бросил взятый у Леонтия медальон в пустоту. Всплеск воды подсказал пришельцам, что перед ними небольшое подземное озеро. Еще один шаг – и они упали бы в воду. Жрец пробормотал непонятное заклинание, и вода слегка засветилась, словно к поверхности медленно всплывало какое-то тело. Уж не медуза ли? Нет, не медуза.

а лицо. Лицо Неопула? Все подумали именно так хотя черты его были слишком расплывчатыми чтобы можно было утверждать это с уверенностью. Затем во все сгущающейся темноте под сводами пещеры раздался голос Калханта. Голос был мрачный доносившийся издалека, словно старик вдруг отошел от них:

– Твой отец испил воду и был поражен в сердце!




ОТРАВИТЕЛЬ ЭВАНИЙ





Глава VIII,


в которой нам рассказывают легенду об аргонавтах, и прежде всего о женщинах Лемноса. Мы узнаем также, что в ходе расследования подозрение падет на Эвания и что делегация ахейцев отправится наконец к Ахиллу в надежде убедить его вновь взяться за оружие.




Дурные вести пришли с места сражений: ахейцы из осаждающих превратились в осажденных. За спиной у них были корабли и чуть больше двух километров побережья – единственная маневренная площадь. Следовавшие одна за другой атаки троянцев вынудили ахейцев укрыться в своем стане, но в любую минуту их могли сбросить в море. В том, что этого не произошло, была заслуга Нестора, который по ночам не покладая рук возводил стену вокруг лагеря ахейцев.

У битв, описанных Гомером, есть привлекательная особенность: они выглядят своеобразными спортивными состязаниями. Стоило одному из воинов вызвать кого-нибудь на поединок, как все тотчас спешили превратить поле боя в ринг. Поскольку для окончания работ по возведению стены требовалось еще немного времени, Одиссей, как всегда, нашел выход из положения, предложив провести поединок между чемпионами. Гектор охотно подхватил эту идею и вызвался лично защищать цвета Трои. В ахейском же лагере решили, что сильнейшим воинам[60 - Храня верность истории, скажем, что «сильнейших» было девять. Вот их имена: Агамемнон, Диомед, Идоменей, Мерион, Эврипил, Фоас, Одиссей и оба Аякса – большой и малый.] следует тянуть жребий из шлема. К великому огорчению Диомеда (и к столь же великой радости Одиссея), судьба оказалась благосклонной к Аяксу Теламониду, которого прозвали «большим», чтобы отличить от низкорослого Аякса Оилея.

И закипел «яростный танец Ареса»[61 - Гомер. «Илиада» (V, 421).] (очень уж хочется процитировать «Илиаду»). Приносились жертвы богам, велась усиленная подготовка, зачитывались правила боя; сам поединок длился целый день (что давало ахейцам дополнительных двадцать четыре часа для возведения стены), но ни тому, ни другому участнику единоборства не удалось одержать победу. Когда стемнело, все разошлись по домам, чтобы обсудить ход битвы.

А Леонтий не переставал думать о словах оракула: «Твой отец испил воды и был поражен в сердце».

– Итак, – пришел к заключению юноша, – не от вражеской стрелы или копья погиб мой отец, а от плошки с отравленной водой!

– Похоже на то, – осторожно согласился Гемонид.

– О учитель, зачем ты меня расхолаживаешь! – накинулся на него Леонтий. – Порой ты бываешь уклончивей самого оракула: как можно утверждать и не утверждать что-то одновременно? У меня лично нет никаких сомнений: отца отравили, и у его убийцы есть имя, всем нам известное – Эваний!

– Справедливости ради надо сказать, что известно нам только одно: Неопул умер, испив отравленной воды, – уточнил Гемонид, – но нигде не сказано, что отравителем был Эваний. Тут еще надо разобраться.

– Разобраться, разобраться! – вскричал Леонтий, едва не плача. – В чем это ты еще собираешься разбираться? Всем известно, что царь Маталаса – убийца и разбойник. Разве не он убил единокровного брата своего? Даже Терсит это подтверждает.

– Да, но наверняка и среди троянцев можно найти не одного отравителя, так что разобраться все-таки нужно.

– Тогда пошли к нему!

– И что мы ему скажем? – не без иронии заметил Гемонид. – «Прости нас, о Эваний, но нам хочется услышать от тебя самого, не ты ли отравил Неопула?»

Леонтий не ответил. Нахмурившись, юноша думал о том, какую страшную месть он уготовит критцу. По правде говоря, если бы все зависело от него одного, он убил бы Эвания сразу же, в тот же день, не ища никаких дополнительных доказательств его вины. С него было достаточно, что Эваний убил собственного брата.

– Ну уж нет, – охладил его пыл Гемонид, – мы не имеем нрава ошибаться. Нам нужны доказательства, а чтобы добыть их, нужно тенью следовать за Эванием, порасспросить других критцев, отыскать кого-нибудь из его недругов: пусть расскажет обо всех его гнусных делах. Только после этого мы сможем призвать Эвания на совет старейшин.

– А как нам связаться с критцами?

– Станем посещать их кабачки, слушать сказителей, расспросим рабов, матросов, игроков в кости, гетер. Я узнал, например, что сегодня вечером многие из них придут на встречу с аргонавтами.

За период между экспедицией аргонавтов и Троянской войной сменилось два или три поколения. Аргонавтами были отцы многих наших героев: например, Пелей, Навплий, Оилей, Теламон, Тидей и Лаэрт, соответственно родители Ахилла, Паламеда, Аякса-малого, Аякса-большого, Диомеда и Одиссея. В Троянской войне участвовали четыре ветерана того легендарного похода, а именно: Аскалаф, Иалмен, Эвриал и Пенелей – все уже пожилые, весьма уважаемые мужи. Раз в месяц, в полнолуние, эта четверка собиралась на небольшой площадке и рассказывала о подвигах Ясона.

Корабль «Арго» с пятьюдесятью героями на борту отправился из Иолка в Колхиду с единственной целью – добыть золотое руно – шкуру барана, подвешенную на дубе в роще, посаженной в честь бога Ареса. Вполне возможно, что речь шла вовсе не о шкуре животного, а о какой-нибудь тысчонке золотых самородков, хранившихся в недрах Кавказа или рассыпанных в русле реки Фаси.[62 - Связь между бараньей шкурой и золотом могла возникнуть в сознании людей благодаря тому, что жители Колхиды собирали золотые крупинки в русле реки Фаси (ныне – Риони), расстилая в нем бараньи шкуры. Не исключено, что именно это золотое руно и искали аргонавты.]

Легенда гласит, что после смерти царя Иолка Кретея трон должен был перейти к его единственному законному сыну Эсону, но сводный брат Эсона Пелий, как это часто случается в царских семьях, бросил законного наследника в темницу и захватил власть. Прошли годы, узник умер, а Пелий получил предсказание оракула – опасаться людей, обутых на одну ногу. Если и есть что-либо достоверное в греческих мифах, так это то, что оракулы никогда не ошибались. Действительно, через десять лет к Пелию пришел юноша в одной сандалии. Это был сын умершего Эсона Ясон, явившийся с требованием вернуть ему престол. Пелий случайно встретил его на берегу реки и, заметив, что с сандалиями у Ясона не все в порядке, решил обмануть судьбу.

– Дорогой мой племянничек Ясон, – сказал Пелий, – ты же знаешь, как я тебя люблю! В свое время я взошел на трон только потому, что твой отец был нездоров. Теперь, когда ты здесь, я без разговоров тебе его уступаю. Хочу только попросить тебя об одной небольшой услуге. Нас, жителей Иолка, преследует призрак некоего Фрикса. По словам жрецов, этот несчастный требует вернуть ему баранью шкурку, которую он много лет назад забыл на ветке дуба в Колхиде. Ты доставишь нам эту вещь, и я с радостью возвращу тебе трон.

Старый жулик отлично знал, что эта «вещь» была знаменитым золотым руном, совершенно недоступным, ибо днем и ночью его охранял не ведающий сна дракон. Но Ясон был не из тех, кого можно испугать таким пустяком: со всей Эллады собрал он славнейших героев и отправился к Черному морю.[63 - Некоторые считают, что золотое руно находилось не у Черного моря а в Италии, в месте впадения реки По в Адриатическое море.]

Как в мифе о Тесее, так и в истории с аргонавтами герою помогла женщина. Эта была Медея, дочь Ээта, царя страны, где хранилось руно. Медея была бессмертной колдуньей, которой к тому же покровительствовала сама Гера. Короче говоря, она влюбилась в Ясона и, добившись от него обещания жениться на ней, усыпила дракона с помощью зелья, одолевшего его бессонницу. Но как и Ариадну, наш герой надул колдунью. Правда, Медея этого заслуживала. Достаточно вспомнить, как после похищения золотого руна, желая помешать отцу догнать их корабль, на предложение Ясона убить ее малого братца Апсирта, а труп бросить в море, Медея ответила:

– Ладно, но давай разрубим его на куски, тогда папа, собирая их, задержится еще больше.

Могут возразить, что, мол, вина в данном случае не Медеи, а Эрота, зажегшего в ее сердце любовь к Ясону. Но согласитесь, что даже у любви должны быть свои границы!

Заполучив золотое руно, Пелий не пожелал расстаться с царством, и Медея покончила с ним, прибегнув к одному из своих фокусов: она заявила, что может омолодить любое живое существо, и в доказательство, окунув в чан с шипящим маслом козла, вынула из чана новорожденного козленка. Сраженные увиденным, дочери Пелия, не взирая на вопли несчастного старика, бросили его в чан, надеясь, что он вынырнет оттуда помолодевшим и веселым.

Однако, вернув себе царство, Ясон изменил Медее и женился на коринфской красавице Главке[64 - Говорят, в окрестностях Коринфа есть родник, который до сих пор называют Главкой: именно в него несчастная бросилась в тщетной попытке сбить пламя с платья, подаренного Медеей.] (ее еще называют Креусой). Разъяренная колдунья послала новобрачным свадебные дары: ей – миленькое самовозгорающееся подвенечное платье, ему – трупы рожденных от него младенцев.[65 - Сколько всего было детей у Медеи и Ясона точно установить не удалось. Одни считают, что четырнадцать семь девочек и семь мальчиков; другие же утверждают, будто их было только двое: Меример и Ферет. Из одних текстов мы узнаем, что их убили коринфяне, из других – что их прикончила сама Медея назло Ясону (спасся только Фессал, основавший впоследствии город Фессалию).]

Собрания аргонавтов проходили возле палатки Аскалафа. Ветеранов усаживали на четыре деревянных трона в центре небольшой площадки – так, чтобы каждый мог их хорошо видеть. Вокруг толпились слушатели, в основном – молодежь, прибывшая к стенам Трои за последние три года: те, что были поближе, садились на землю, остальные же стояли позади, образуя живое кольцо. В числе этих последних были и Леонтий с Гемонидом, накинувшие на себя – от сырости – бараньи шкуры. В самом первом ряду справа от аргонавтов устроилась группа критцев во главе с Мерионом, Идоменеем и Эванием.

– А правда, – спросил один беотиец, обращаясь к Иалмену, – что кто-то из вас умел ходить по воде, как посуху?

– Да, и звали его Эвфем, – отвечал аргонавт. – Способностью этой его наделил отец – Посейдон. От Эвфема-то и народилось особенно много детей на острове Лемнос.

– О почтенный Иалмен, ты, одинаково искусный копьеметатель и рассказчик, поведай нам историю о лемносских женщинах, только смотри, не утаивай ни единой подробности: все равно тебя изобличат во лжи те, кто слышал ее уже не раз.

– Пусть лучше вам расскажет ее мой брат Аскалаф, – ответил Иалмен. – Он первый вместе с сыном Гермеса Эхионом договорился с Гипсилилой, ему и рассказывать.

Аскалаф поднялся и, прокашлявшись, стал говорить – нарочито медленно, делая продолжительные паузы и растягивая слова. Голос у него был глухой, волосы совершенно седые, лицо в глубоких морщинах. А блики от жаровни и вовсе делали Аскалафа похожим на покойника. При известной доле фантазии его можно было принять за выходца из царства Аида.

– Нас долго носило по морю, запасы пищи и воды иссякли. Зефир в тот день отказался подгонять наш корабль: пришлось нам попеременно садиться на весла. Даже самых слабых Геракл заставлял грести так, что они, откидываясь, едва не касались головами колен сидевших сзади. Навплий, великий Навплий, сын Навплия, задавал темп своим зычным голосом, а дева Аталанта, которую Артемида наделила даром орлиного зрения, глядела вперед с носового мостика. Вдруг она закричала: «Земля!» – и мы увидели по правому борту голубоватые очертания какого-то острова. Это был Лемнос, тот самый Лемнос, где поломал ноги Гефест, когда охваченный гневом Зевс низринул его с Олимпа.

– И красивый был этот Лемнос? – спросил кто-то. Аскалаф ответил не сразу. Закатив глаза и словно пытаясь разглядеть что-то под опущенными веками, он ответил:

– Лемнос был зеленее лугов Кносса, а яблонь[66 - Я иногда удивляюсь: почему из стольких существующих па земле фруктов в легендах фигурируют главным образом яблоки? Адам и Ева, суд Париса, сад Гесперид… – в каждом из этих мифов говорится о яблоках. Куда, интересно, подевались груши, персики, вишни?] там росло больше, чем в саду Гесперид. И надо же, чтобы за год до того именно на этом острове произошел прискорбный случай: лемносские мужчины похитили сотни белокурых и голубоглазых фракийских девушек, чтобы заменить ими своих законных жен, от которых, говорили они, ужасно воняет. – Это правда?

– Признаться честно, вонять от них воняло… и даже очень! – подтвердил Аскалаф. Затем, обернувшись к своим друзьям, спросил: – Ведь я не преувеличиваю, о Пенелей?

Пенелей кивком головы подтвердил его слова. По исказившей его лицо брезгливой гримасе слушатели поняли, что издаваемый женщинами Лемноса дурной запах был просто невыносим.

– Одни считали, – продолжал Аскалаф, – что вся причина, была в индиго – растении с тошнотворным запахом. Из его листьев выжимали голубоватый сок, который лемносские женщины использовали в косметических целях. Другие объясняли это местью Афродиты. Говорят, незадолго до нашего прибытия некоторые женщины Лемноса отказались от физической близости с мужьями, и обиженная Афродита наградила их всех без разбору запахом, способным отбить охоту у любого мужчины.

– Рассказывай дальше!

Мужчины Лемноса загнали женщин в загородку, устроенную в подветренной стороне острова, и запретили им появляться в столице. Но однажды ночью отвергнутые жены, распалившись не хуже амазонок, перебили всех фракийских наложниц и всех своих мужчин – отцов, сыновей, мужей.

– И никому не удалось спастись?

– Никому, за исключением Тоанта – отца царицы. Ходили слухи, что Гипсипила, поддавшись жалости, накануне расправы посадила его в лодку без весел и пустила по воле волн.

– А как они встретили вас?

– Мы осторожно пристали к берегу. Еще раньше, находясь примерно милях в десяти от острова, мы увидели на берегу вооруженную толпу. Это лемносские женщины, словно муравьи, сотнями выбегали из зарослей. Чтобы не дать нам высадиться, они взялись за оружие своих убитых мужчин. Но, как я уже сказал, у нас совсем не оставалось ни воды, ни провианта, и положение было безвыходным. На берег мы вышли только вдвоем с Эхионом – хитрым и велеречивым сыном Гермеса. При этом мы высоко держали над головой палки.[67 - Поднятая над головой палка в те времена выполняла роль нашего белого флага.]

– Вас же могли растерзать! – воскликнул какой-то юноша, захваченный рассказом.

– Сначала царица сказала, что даст нам необходимую пищу и воду, если только никто больше не высадится на берег. Но потом в разговор вступила старуха, похоже, ее кормилица. «О моя царица, – сказала она, – на какое будущее обрекаешь ты своих подданных, ведь у нас нет мужчин, способных продолжить наш род! Недалеко время, когда все лемниянки состарятся и ослабеют, весь наш люд выродится, и Лемнос станет добычей карийских пиратов. Ты поступишь мудро, если прикажешь каждой из нас, каждой, без исключения, вступить в любовную связь с этими чужеземцами: от их семени появится на свет новое поколение – крепче и храбрее прежнего». Предложение старухи было принято. Самые красивые и молодые женщины легли с нами, а пожилые начали стаскивать на берег пшеницу, полбу, мед, оливки, овес, муку, вино и мехи с родниковой водой.

В «партере» поднялся взволнованный ропот. Со всех сторон посыпались вопросы:

– А они хоть красивые, эти лемниянки?

– Как вы могли вытерпеть запах индиго?

– Сколько их было?

– Да что-то около тысячи, – ответил Аскалаф, – а нас сорок восемь, без Аталанты и Геракла, отказавшегося покинуть корабль. Если не считать неспособных рожать старух, на каждого из аргонавтов пришлось по четырнадцать женщин. Всего на любовь ушло семь дней и семь ночей.

– А как же все-таки вонь? – снова поинтересовался кто-то из слушателей.

– К ней мы довольно скоро притерпелись, – признался Аскалаф, – перестали обращать на нее внимание. Царица влюбилась в Ясона и не хотела отпускать его с острова. Да и мы, по правде говоря, охотно остались бы у таких гостеприимных хозяек, если бы не Геракл, который, устав ждать, сошел однажды ночью на берег, долго стучал в городские ворота, а потом увел всех на корабль, вырвав героев из женских объятий или уведя от застолья. У Гипсипилы от Ясона родилась двойня: Эвней и Неброфон. Первый до сих пор царствует на Лемносе.

– О ахейцы! – послышался в темноте чей-то голос. Все оглянулись. Некий Талфибий со знаком власти Гермеса вышел в центр круга и попросил слова.

– О ахейцы, правитель народов великий Агамемнон, – сказал он, – нуждается в вашей поддержке: вы все до единого должны явиться к шатру Ахилла!

К шатру Ахилла? Ночью? Зачем?

– Пелид, – продолжал Талфибий, – уже давно не участвует в битвах; пора напомнить герою о его обязанностях и обещаниях. Пора ему позабыть о личных обидах и наказать дерзких сынов Приама. Делегацию возглавят: царь Саломина Аякс-большой, царь Финикии почтенный Феникс и царь Итаки многоумный сын Лаэрта Одиссей. А вы, о наши благородные друзья с Крита, из Фив, Пилоса, Коринфа и сотен городов Фессалии, Элиды, Аркадии и Этолии, следуйте за этими посланцами: пусть быстроногий герой знает, как возрадуются ахейцы его возвращению!

Все поднялись и толпой направились к шатру Ахилла. На берегу их ожидал готовый присоединиться к посланцам Терсит.




Когда ахейцы подошли к шатру Ахилла, герой, полулежа и держа в руках серебряную цитру, распевал эпические гимны. Перед ним сидел и молча слушал верный его друг Патрокл.

При виде Одиссея, Аякса Теламонида и, главное, старого Феникса, к которому, говорят, Ахилл был особенно привязан, он быстро поднялся им навстречу.

– О мой добрый Феникс, о славные друзья, воистину благословенны боги, направившие ко мне ваши стопы! Садитесь вокруг жаровни и усладите мой слух вашими речами! – воскликнул он и, обернувшись к Патроклу, добавил: – А ты, сын Менетия, налей в чашу побольше вина и поменьше воды и предложи моим друзьям по кубку зелья, привезенного нам из Феста.

Поначалу все было, как на обычной дружеской пирушке земляков, воины обнимались, хлопали друг друга по плечам, здравицы следовали одна за другой Патрокл смешивал вино с водой, а Ахилл поджаривал на огне нанизанные на вертел куски мяса.

Остальные, в том числе и Терсит, держались в сторонке, но прислушивались к каждому слову героев. По своему положению некоторые из них могли бы сидеть перед огнем вместе с остальными посланцами – взять хотя бы того же Идоменея или Эвания. Первый был царем Кносса, второй – Маталаса, но они не осмеливались вмешиваться в дела парламентеров. Слишком важно было для достижения ахейцами окончательной победы участие Ахилла в сражениях, чтобы сорвать переговоры каким-нибудь неудачным словом. Все знали, что герой чересчур обидчив и из-за всякого пустяка может впасть в гнев. Не случайно в число посланцев входили три человека, лучше других умевшие вести переговоры – хитрец Одиссей, отважный воин Аякс-большой и Феникс – старик, которого Пелид чтил больше отца родного.

Первым взял слово Одиссей:

– Спасибо тебе, Ахилл, за угощение, но не ради твоего вина добирались мы до самого устья Скамандра. Ход войны неблагоприятен для ахейцев, и никто из нас нынче ночью не сможет предаться Морфею с уверенностью, что завтра он еще раз увидит, как Гелиос в своей огненной колеснице окунается в море. Дарданцы теснят ахейскую рать и уже вплотную подошли с горящими факелами к нашим черным кораблям, чтобы поджечь их. Гектор носится по лагерю и похваляется, будто он самый сильный из смертных. До того разважничался, что и тебе сейчас вряд ли удалось бы поставить его на место!

– О сын Лаэрта, – перебил Одиссея Ахилл, – ты зря тратишь слова! Не со мной тебе обсуждать ход войны, а с твоим вождем – могучим пастырем пародов Агамемноном: ведь он, а не я командует нашим войском.

– Так именно Агамемнон и послал нас к тебе, о сын Пелея! – с улыбкой отвечал Одиссей. – Атрид велел передать, что если ты отринешь свою, пусть и праведную, обиду и снова выступишь против врага вместе с ним, он преподнесет тебе семь еще не знавших огня треножников, десять золотых талантов, двадцать медных лоханей и двенадцать быстроногих коней, уже одержавших не одну победу в состязаниях. Кроме того, он подарит тебе семь женщин редкостной красоты и мастериц на все руки. Наконец, ты получишь от него дар, который, думаю, придется тебе особенно по сердцу… – Здесь Одиссей, искуснейший оратор, выдержал многозначительную паузу, – Брисеида, рабыня с тонкими лодыжками, из-за которой было столько споров, вернется к тебе неоскверненной, поскольку Агамемнон поклялся, что ни разу не возлежал с ней в постели или в каком-нибудь другом месте, как это бывает у красивой женщины с ее полновластным хозяином.

Ахилл ничего не ответил Одиссею: вперив глаза в пустоту и упрямо набычась, он продолжал сидеть неподвижно. Гости выжидательно смотрели на героя: неужели он не примет подарков? Неужели не согласится принять обратно Брисеиду и вернуться на поле брани?

Одиссей видя, что Ахилл все еще колеблется, сразу же перешел к перечислению дополнительных даров.

– Это еще не все, – сказал он. – В день, когда мы сокрушим великую Трою, ты сможешь нагрузить свои корабли серебром и золотом до отказа и еще взять себе двадцать троянок, уступающих по красоте разве что самой Елене. Наконец, Агамемнон отдаст тебе в жены одну из своих трех дочерей, а в приданое ей – семь многолюдных городов Мессении: Кардамилу, Энопу, Геру, Феры, Эпею, Анфею и Подас, славящиеся своими тучными стадами и виноградниками.

Тут Ахилл понял, что отмалчиваться больше нельзя, тем более что назавтра все присутствующие станут, конечно, расписывать щедрость Агамемнона и его, Ахиллову, неблагодарность.

– О сын Лаэрта и Зевсов потомок, о хитрый и велеречивый Одиссей! Поскольку мне, как врата Аида, противны все, кто говорит одно, а на уме держит другое, буду излагать свои мысли ясно и четко: какая радость сражаться за ахейцев? Ведь у них равную прибыль имеет и тот, кто не щадит своей жизни, выступая в первых рядах, и тот, кто наблюдает за битвами с отдаленного холма. Двенадцать городов подверг я разорению здесь, в Троаде, и все двенадцать раз добыча полностью доставалась Атриду. Он, отсиживавшийся в тылу, отдал воинам лишь малую толику добычи, себе же оставил много. И не его, а мой меч повергал в ужас троянцев. Когда я вступал в сечу, Гектор не осмеливался отходить далеко от стен Илиума.

Последнюю фразу Ахилла покрыли одобрительные крики присутствующих.

– Пелид говорит чистую правду, – подтвердили ветераны. – Никогда еще Гектор не подходил так близко к нашим кораблям!

– Так вот, мой искусный посланец, – продолжал Ахилл, – возвращайся-ка к своему Агамемнону и посоветуй ему самому выйти на поле брани. Пусть теперь он возьмет в руки оружие и сразится с неудержимым сыном Приама, и пусть один из них погибнет в открытом бою: когда поединок ведется честно, слава делится поровну между победителем и погибшим в сражении. Я спрашиваю вас: вождь Агамемнон или не вождь? Может, он вождь только тогда, когда нужно делить добычу? И вот что я скажу вам на прощание: да постигнет сына Атрея погибель! Даже если бы он посулил мне в десять, в двадцать раз больше того, что ты, Одиссей, здесь перечислил, я все равно пожелал бы ему погибнуть!

Выслушав эту гневную отповедь Ахилла, Феникс взял руки героя в свои и сказал:

– О Ахилл, воин с добрым сердцем и грубыми речами, когда ты еще мальчишкой[68 - Судя по мифам, Ахилл отправился на войну, когда ему было всего пятнадцать лет.] отправился в Трою, твой отец сказал мне: «Феникс, будь всегда с ним рядом, подкрепляй его дух своими советами», – и одному только Зевсу известно, в каком я долгу теперь перед отцом твоим Пелеем. В детстве ты плохо ел, и мне приходилось уговаривать тебя. Сейчас я обращаюсь к тебе с мольбой: смири свое гордое сердце и не прогоняй посланцев, не выслушав их до конца. Придет день, когда ахейцы за одно это будут почитать тебя наравне с богами.

Тут Ахиллу пришлось сменить тон, хотя он по-прежнему оставался непреклонным.

– О мой добрый Феникс, о мой дорогой па,[69 - Так ласково называл Ахилл своего опекуна.] не проси меня о помощи Агамемнону, слишком жестокую обиду нанес он мне при всех аргивянах! Но если ты настаиваешь, сделай мне сегодня подарок: останься у меня ночевать, как в те добрые давние времена, когда ты рассказывал мне перед сном о подвигах героев. А завтра вместе подумаем, как нам быть. Что лучше – стать свидетелями разгрома ахейцев или покинуть эту злосчастную землю и вернуться во Фтию, до которой отсюда всего три дня плавания на корабле?

Тут от группы слушателей отделился Терсит. Он и прежде все время порывался что-то сказать, но то ли из благоразумия, то ли желая дать возможность посланцам выполнить свою миссию до конца, помалкивал. Последние же слова Пелида вывели его из равновесия: неужели этому греку так безразлична судьба его соотечественников?!

– О могучий сын Пелея, – воскликнул урод, бросаясь Ахиллу в ноги, – прости своего раба Терсита за его последнюю попытку убедить тебя вновь взяться за оружие: к дарам, обещанным Агамемноном, я хочу добавить и свой скромный подарок – медный обол. Иногда и один обол может перевесить чашу весов в ту или другую сторону. Я бы, конечно, мог истратить его в лавчонке Телония на кубок вина, но, думаю, лучше отдать его тебе, лишь бы увидеть победу ахейцев! Но и это еще не все: я готов даже стать твоим любовником, если Агамемнон не захочет вернуть тебе Брисеиду.

Дружным хохотом встретили присутствующие эту остроумную шутку Терсита, но наш уродец уже поднялся с земли и, тыча пальцем в Пелида, стал осыпать его оскорблениями:

– О убивец юношей в храмах,[70 - Явный намек на убийство Троила.] о растлитель беспомощных дев, как смеешь говорить о честном бое ты, не ведающий даже, что такое честь! Рука твоя сильна, да зрение плоховато: ты не видишь ничего, что выше твоего эгоизма. Только и слышишь от тебя, что о дарах, да о разделе добычи, о разграбленных городах и прекрасных наложницах, словно война – это дело алчных торгашей, а не защита родины, и трофеи – не возмещение причиненного ей ущерба. О чудовище в человеческом облике…

Тут горбун был вынужден прервать свою тираду, так как Ахилл, словно дикий зверь вскочил с места с одним лишь желанием – убить провокатора. Но, к счастью для Терсита, все присутствующие стали удерживать героя, и горбун успел бежать прежде, чем до него дотянулась рука Ахилла. В поднявшейся суматохе на Эвании распахнулась накидка, спасавшая его от холода, и Леонтий заметил на его груди цепь, украшенную клыками вепря, – цепь Неопула.




КЛЫКИ ВЕПРЯ





Глава IX,


из которой мы узнаем о том, как Нестор допрашивал Эвания; об охоте на калидонского вепря, о внезапном нападении троянцев на собравшихся ахейцев и о том, как по просьбе Нестора Патрокл облачился в доспехи Ахилла.




Леонтий жаждал немедленного отмщения. Уже одного того, что Эваний носил ожерелье его отца, было более чем достаточно, чтобы приговорить предателя к смерти. Теперь оставалось только схватить критца и заставить его признаться в преступлении. Но осмотрительный Гемонид посоветовал Леонтию сначала хорошенько подумать, чтобы не наделать ошибок.




– Ведь мы стремимся не к кровной мести, о Леонтий, а к установлению истины. У меня же история с отравлением Неопула вызывает немало сомнений. Так, например, хотелось бы знать, кто был организатором убийства. Не твой ли дядюшка Антифиний? И почему это Эваний без смущения носит при себе вещи, казалось бы, явно выдающие его вину? Почему тело твоего отца так и не было найдено?

Я тоже хочу это знать, Гемонид, – ответил юноша, – но не вижу иного способа установить истину: по-моему, надо любыми средствами заставить открыть ее человека, которому она ведома. А разве вежливыми расспросами можно добиться от убийцы полного признания?

– Да, если спрашивать будет уважаемый человек, которому он не сможет солгать.

– И кто же это?

– Ну, хотя бы Нестор, Агамемнон или Феникс, а то и все они вместе. Публичное признание в присутствии всеми почитаемого царя или его приближенных само по себе может стать нравственным приговором твоему дяде Антифинию, а это в политическом отношении тебе выгоднее, чем кровная месть – поспешная и уж во всяком случае бессмысленная.

– Ты твердишь о политических выгодах, – воскликнул вконец раздосадованный Леонтий, – а я вспоминаю, как в детстве, сидя на руках у отца, всегда хватался за эти подвески, словно только они одни и не позволяли мне упасть. Ты продолжаешь верить, будто на убийцу могут произвести впечатление седины уважаемого всеми царя, а я считаю, что лишь острый меч, приставленный к горлу негодяя, может заставить его признаться!




Жилище Нестора Геренского считалось самым большим и самым богатым во всем ахейском лагере – в отличие от многих других, оно было сложено воинами из камня на манер микенских домов. Шесть маленьких комнат располагались вокруг мегарона, прямоугольного помещения с жаровней посередине. В центре его крыши, сплетенной из тростника и соломы и обмазанной глиной, было квадратное отверстие, через которое выходил дым.

Старый царь молча и очень внимательно выслушал Леонтия и Гемонида. Ничего не сказал он и тогда, когда Гемонид поведал ему об ответе оракула. А затем послал гонца в лагерь критцев позвать Эвания и передать, чтобы тот прихватил с собой нагрудную цепь с клыками вепря. Между тем пришла девушка-фракийка и поставила на стол большую медную чашу, украшенную двумя парами золотых целующихся голубков. Налив в нее прамнейского вина, девушка добавила туда золотистого меда, горсть ячменной муки и немного тертого козьего сыра.[71 - Рецепт этого гомеровского коктейля я целиком заимствовал из XI песни «Илиады» (638–641). Некоторые переводчики опускают в нем мед, тогда как, по мнению других, о его наличии говорит слово kukesis (обозначающее и мед, и перемешивание).] Нестор собственноручно разлил напиток по кубкам и предложил гостям отведать его.

– Выходит, ты единственный сын благородного Неопула? – спросил старец, когда Леонтий окончил свой рассказ.

– Да. У меня есть только сестра – Ланикия, годом старше меня.

– Я знавал Неопула еще до твоего появления на свет. В то время ему было столько, сколько тебе сейчас, а может, даже меньше. Ты так на него похож! Увидев тебя под портиком моего дома, я даже решил, что это его призрак явился ко мне из Аида.

– О благородный геренец, – воскликнул Леонтий, осмелев от ласковых речей царя, – я был мал, когда отец покинул Гавдос, и, конечно же, плохо его помню. И потому очень прошу тебя рассказать мне о нем. Как он выглядел? Какой у него был нрав? Действительно ли он был так мудр, как говорят люди? Я думаю, что если все до сих пор так хорошо его помнят и называют Честным, значит, он того заслуживал.

– Ты правильно думаешь, – подтвердил Нестор, гладя юношу по голове. – Насколько мне известно, твой отец никогда никого не обманывал, и ни у кого не было оснований обижаться на него. Мы с ним познакомились во время охоты на калидонского вепря: твой отец был самым молодым из собравшихся героев, но никому не уступал в храбрости.

Я слышал об этой охоте не от отца, а от других. Но, увы, каждый новый рассказчик добавлял и новые подробности, упоминал новых героев. А ты, о благородный государь, имевший счастье лично участвовать в этой охоте, можешь поведать нам всю правду и о ней, и, главное о том, как вел себя в Калидоне Неопул.

– Поскольку сам Зевс осчастливил меня, позволив участвовать в охоте вместе с благородными и отважными героями – а некоторые из них были даже сынами богов, я в ожидании прихода критца постараюсь вспомнить, как было дело. Надеюсь, память мне еще не изменяет.

Как и всегда когда Нестор начинал какой-нибудь рассказ, вокруг него тотчас собиралась жадная до интересных историй аудитория. Из соседних комнат вышли его многочисленные домочадцы, наложницы, старые слуги и воины. Все молча расселись у ног рассказчика. Историю о калидонском вепре всегда слушали с особым вниманием. Услышать же истинную правду из уст самого участника охоты – такое доводилось не каждому.

– Все началось с того, что не была принесена жертва Артемиде. Царь Калидона и мой близкий друг Ойней забыл внести эту богиню в список тех, кому приносились ежегодные жертвы, и обидчивая дочь Лето решила, как это ей свойственно, проучить обидчиков, наслав на этолийские поля вепря – огромного, высотой с доброго коня и весом с быка. Крестьяне Калидона стали приходить к царю с жалобами: у одного страшный зверь убил сына, пропоров ему клыком горло, у другого погубил целое стадо. Где бы ни прошло чудовище, повсюду оно оставляло за собой кровавый след: вырванные с корнем деревья, опустошенные поля и трупы животных. Тогда сын Ойнея Мелеагр решил устроить охоту на зверя и разослал по всей Элладе гонцов, чтобы они призвали в Калидон героев, особо отличившихся в копьеметании. На призыв откликнулись спартанцы Диоскуры, мессенские близнецы Идас и Линкей, а также Тесей, Ясон, Адмет, Теламон, Пирифой, Пелей и еще много других – всех сейчас и не перечислить.

– А мой отец?

– Твой отец прибыл из Аргоса в свите Амфиария. Это был смышленый юноша, веселый, но не легкомысленный. Да, уже тогда он отличался благоразумием, впоследствии принесшим ему славу человека мудрого и честного. Он явился в коротенькой тунике, без меча, лука и копья, а с одним только вертелом.

– Вертелом?

– Да, мой мальчик, с вертелом: в те времена настоящее оружие было редкостью, и главной защитой смельчаков считалась храбрость, а не бронзовая кираса.

– А что было потом?

– Много чего было потом, и не все складывалось для охотников благоприятно, ибо против нас выступала сама Артемида, и охота задерживалась из-за разных трудностей. Первую из них создала дева Аталанта, заявившая о своем желании участвовать в охоте наравне с мужчинами. Говоря по правде, Аталанта слыла женщиной необычной, если вообще можно назвать ее женщиной. Не потому, что она была некрасива, отнюдь: многие влюблялись в нее и… поплатились за это жизнью. Но ее повадки были такими неженскими, и крови она жаждала ничуть не меньше, чем герои-мужчины, так что уместнее было бы сравнить ее с Аресом, а не с Афродитой. Говорят, когда она родилась, отец ее, Иос, давно мечтавший о сыне, отнес девочку на пустынную гору, где ее вскормила своим молоком медведица.

– Но чем помешала вам Аталанта?

– Прежде всего, по мнению некоторых – например, Кенея, Анкея и Кефея, – не пристало героям отправляться на охоту вместе с женщиной.

– Но разве Кеней сам не был женщиной? – заметил Гемонид, всегда все знавший лучше других.

Ну да, конечно, в детстве Кенея даже звали Кенидой, – подтвердил Нестор, – но, повзрослев, дева, спасаясь от страсти Посейдона, умолила богов сделать ее мужчиной и действительно превратилась в непобедимого воина. Он-то и участвовал в калидонской охоте. Лапифы рассказывают, что после смерти тело Кенея внезапно вновь приобрело женские очертания.

– Тогда почему же именно он с такой нетерпимостью отнесся к Аталанте? – не сдавался Гемонид.

Очень часто больше всех шуму поднимают те, кому следовало бы помалкивать! Но в данном случае самыми непримиримыми оказались Анкей и Кефей, потребовавшие, чтобы женщина охотилась в одиночку, то есть чтобы ей никто не оказывал помощи даже в случае крайней необходимости. Потом произошел прискорбный случай: два пробегавших мимо кентавра – Илей и Рек, – увидев Аталанту в глухом лесу одну, попытались овладеть ею силой, и она была вынуждена убить их. Но предварительно оскопила обоих своим топором…

– А как выглядел вепрь? – перебил Нестора Леонтий, не любивший описания кровавых сцен.

– Вепрь был ужасен с виду, – уточнил Нестор. – Из пасти у него текла желтая пена, глаза были налиты кровью. Когда нам после долгой погони удалось выгнать его из густого ивняка, он с необычайной яростью набросился на нас. Первым от его клыков пал Анкей, сын Актора; одним движением головы зверь подбросил несчастного вверх, поразив в самый пах, а потом превратил его в кровавое месиво. Я спасся чудом, уцепившись с помощью твоего отца за ветку дерева. Потом мы решили напасть на зверя сообща, двигаясь полукругом, но сумятица была такая, что некоторые охотники невольно ранили или даже убили своих товарищей. Пелей, метнув копье, убил Эвритиона, Пирифой и Линкей одновременно ранили друг друга.

– А мой отец?

– Твой отец, сидя на дереве, первым метнул свой вертел и ранил зверя в лопатку. Тотчас же, но с другой стороны поразили вепря Ификл и Аталанта. Амфиарию двумя ловко пущенными стрелами удалось ослепить чудовище, а Мелеагр прикончил его своим копьем. Тут начались споры из-за трофеев: кому достанется шкура, кому копыта, кому клыки? Мелеагр, тайно питавший нежные чувства к Аталанте, предложил отдать все ей: «Первой поразила зверя Аталанта, – твердил он, – и не вмешайся мы, она, конечно, и одна бы с ним справилась».

Это правда?

– Нет, неправда! И потому, что первым вепря поразил твой отец, и потому, что по закону шкура зверя достается не ранившему его, а убившему. Еще больше запутали дело вмешавшиеся в спор дядья Мелеагра: старший из них – Плексипп – вырвал из рук Аталанты только что снятую шкуру, утверждая, что она по праву принадлежит ему как самому старшему из участников охоты. Тут Мелеагр, недолго думая, набросился на дядю с мечом и пронзил его. В общем, в тот день много чего случилось, и слишком долго пришлось бы перечислять погибших из-за этого чудовища.[72 - После охоты Мелеагр, по подстрекательству своей жены Клеопатры, убил и других дядьев, чем навлек на себя гнев матери Алфеи.] Да, проклятье Артемиды было не пустым словом!

– Но как же вышло, что при стольких прославленных претендентах, превосходивших отца и по возрасту, и по силе, клыки достались именно ему?

– Да просто все, не желая облагодетельствовать кого-нибудь из соперников, решили отдать этот трофей безвестному юноше. Воспротивился этому решению только…

Но кто именно воспротивился решению, Леонтий так и не узнал, ибо в этот самый момент в дом вошел Эваний. За ним на почтительном расстоянии следовала группа островитян. Критец с обиженным видом вышел на середину помещения. На его груди позвякивала цепь, украшенная клыками вепря.

– О Эваний, сын Косинида, о славный возничий колесниц, – сразу же заговорил Нестор, – тебе конечно же ведом царь Гавдоса и мой дражайший друг Неопул. Так вот, он исчез: трупа его не нашли на поле брани, и оружие его не досталось троянцам. Одни говорят, будто, отправившись в дозор к стенам Трои, он был сражен стрелой какого-то дарданца, другие клянутся, что он пал от руки грабителя, позарившегося на его доспехи. Сейчас здесь с нами юный Леонтий, единственный сын Неопула, и он утверждает, что видел на тебе цепь, принадлежащую его отцу. Впрочем, я и сам могу засвидетельствовать, что клыки вепря, красующиеся сейчас у тебя на груди, – те самые, что в день благополучной охоты на калидонского вепря мы единодушно решили отдать Неопулу Честному.

– О благородный Нестор, – отвечал Эваний, едва тот договорил, – я не столь искусен в хитроумии и недомолвках, как Одиссей, и хотел бы услышать от тебя прямое обвинение. Ибо если меня обвиняют в том, что я убил Неопула, чтобы заполучить его доспехи, то моим ответом может быть только удар меча.

– Ты слишком горячишься, о Эваний, из-за простого вопроса, – сказал Нестор, ничуть не смущаясь реакцией критца. – Лучше бы тебе приберечь свою ярость до схватки с троянцами. Пока же ответь мне на один вопрос: как попала к тебе цепь Неопула?

– Ты знаешь, о Нестор, что я мог бы тебе не отвечать, так очевидно оскорбление, нанесенное мне твоими словами, – гневно воскликнул Эваний, – но поскольку я уважаю твои седины, то отвечу так, как мог бы ответить отцу моего отца, призвав на подмогу все свое терпение и смирение: эту цепь я выменял на бронзовые поножи и изукрашенный щит у Двух Источников вблизи Трои. Там, в месте, где сливаются две реки, стирают прачки. Принесла ее мне женщина редкостной красоты – с длинными белокурыми волосами и вроде бы голубыми глазами. Я говорю «вроде бы», потому что цвет глаз у нее переменчивый – то зеленый, то небесно-голубой. А кожа такая белая и бархатистая, что готов поклясться: она родом с Аргинусских островов. И если сын Неопула хочет получить эту цепь в память об отце, пусть возместит мне, честно купившему ее, а не снявшему с покойника, расходы и вернет то, что я отдал чужеземке с переливчатыми глазами: изукрашенный щит и бронзовые поножи.

В те времена, как вы сами догадываетесь, еще не существовало понятия «скупка краденого», и потому никто не мог бы обидеть Эвания больше, чем это сделал Нестор. Во всяком случае, Гемонид и, несколько менее охотно, Леонтий приняли слова критца за правду и попросили его поточнее указать место, где можно встретиться с таинственной красавицей. Насколько мне известно, южнее Трои действительно били Два Источника: в одном из них вода была ледяная, а в другом – обжигающе горячая.[73 - «Теплой водою струится один, и кругом непрестанноПар от него подымается, словно как дым от огнища;Но источник другой и средь лета студеный катится,Хладный, как град, как снег, как в кристалл превращенная влага».Гомер, «Илиада», XXII (149–153).] Говорят также, что место это посещали только троянки, приходившие туда группами под охраной воинов – стирать белье своим мужьям.

Эваний посоветовал Леонтию и Гемониду, решившим отправиться к Двум Источникам, вести себя очень осторожно и обязательно переодеться ликийскими торговцами. Он еще не кончил рассказа о женщине с переливчатыми глазами, как донесшийся с улицы шум прервал их беседу. В мегарон вбежал запыхавшийся гонец.

– О укротитель коней Нестор, – закричал он, – ахейцам нужна твоя неотложная помощь: Гектор сломал стену в крайнем левом углу нашего лагеря, и множество троянцев с копьями переправились через оборонительный ров! Диомед ранен в пятку, у царя народов Агамемнона пронзена стрелой рука, а у Одиссея кровоточит жестокая рана. Прекрасный Эврипил, любимый сын Эвемона, распростерт на земле, и ему врачуют раны фессалийцы. К тебе, о Нестор, послал меня царь Махаон, сын Асклепия, тяжело раненный в плечо длиннокудрым Парисом: никто не может извлечь из его раны стрелу о трех наконечниках. Махаон просит, чтобы ты приехал поскорее на колеснице и привез с собой искусного целителя, умеющего обращаться с такими наконечниками, поскольку Подалирий, брат его, и тоже сын Асклепия, отбивается от дарданцев. Спеши же, сын Нелея, спеши, дорога каждая минута!

Если дорога каждая минута, мог бы возразить ему Нестор, то ты не болтал бы так долго, а просто попросил меня как можно скорее привезти достойного врачевателя. Махаон, один из самых близких друзей Нестора, сам был искуснейшим лекарем. И он, и брат его Подалирий переняли искусство врачевания у отца – Асклепия, обученного некогда кентавром Хироном. Первый специализировался в хирургии, второй слыл знатоком внутренних болезней.

Прибыв на поле боя, Нестор сразу же понял, что положение весьма серьезное: враг наступал со всех сторон и порядки ахейцев вот-вот могли быть смяты. В нескольких местах троянским колесницам удалось проникнуть в ахейский лагерь, и через образовавшиеся проломы хлынули, как река в половодье, толпы громко орущих людей с копьями. Они все ближе подступали к шатрам. Аякс Теламонид и Одиссей яростно отбивались от наседавших на них десятков троянцев. Следуя за Гомером, мы можем сравнить эту сцену с битвой ветвисторогих оленей против стаи кровожадных шакалов.[74 - Гомер. «Илиада» (XI, 474).] Но несмотря на отвагу ахейцев, враг захватывал все новые позиции.

Между тем Парис, опьяненный радостью победы над Диомедом, всячески издевался над ним.

– О спесивый Тидид, – кричал он, – наконец-то я в тебя попал! Не зря потрачена моя стрела. Ах, попасть бы тебе пониже живота: ты, наглый, был бы уже сейчас на пути в Аид!

– О сын Приама, – отвечал ему Диомед. – Да ты просто лучник, вот кто! Хвалишься своей прической, перемигиваешься с девчонками, но, будь у тебя, хилый франт, хоть немного мужества, ты отбросил бы лук – оружие трусов – и, как воин с воином, сразился бы со мной на мечах. Ты похваляешься, что поразил меня, хотя и задел-то только пятку! А мне это все равно, что царапина, нанесенная ревнивой женщиной или неосторожной служанкой.

Нестор не терял времени зря: с помощью возничего Эвримедонта, он подхватил раненого друга и быстро увез его к себе домой. Здесь Махаон, превозмогая боль, сумел объяснить поджидавшему раненых молодому хирургу, как надо извлекать трехглавый наконечник стрелы. Сын Асклепия не издал ни единого стона: одной рукой он вцепился в плечо Нестора, а другой поднес ко рту волшебную траву с болеутоляющими свойствами.

Минут через десять явился Патрокл, ближайший друг Ахилла. Едва завидев героя, Нестор пригласил его в мегарон, где собрались и остальные.

– Присаживайся, о сын Менетия, – сказал он, – и испей с нами прамнийского вина.

– Благодарю тебя, о потомок Зевса, – ответил Патрокл, – но не время сейчас мешкать. Я послан тем, кто, как тебе известно, легко впадает в гнев и накидывается, бывает, даже на меня, ни в чем не повинного. А сюда я пришел, чтобы узнать имя раненого героя, которого ты привез на колеснице. Благодаря тебе я могу видеть его собственными глазами: это Махаон, искуснейший наш врачеватель. Мы, правда, узнали его издалека, но Ахилл хотел убедиться, что предположения его верны. А теперь я бегу, чтобы сообщить ему обо всем.

– Неужели Ахилла только сейчас обеспокоила судьба ахейцев? – проворчал возмущенный Нестор. – Разве не видит он, что самые отважные герои уже выведены из строя и что очень скоро всем нам придет конец на этом троянском берегу? Слишком близко подошли враги к черным кораблям, с минуты на минуту можно ждать рокового для нас окончания войны. Увы, нет у меня былой силы. Ах, если бы можно было снова стать молодым, как в пору войны с элеянами из-за каких-то жалких коров.[75 - Нестор имеет в виду войну между мессенцами и элеянами из-за стад коров.] А теперь, сын Менетия, вся моя надежда на то, что ты, возглавив мирмидонцев, придешь с ними к нам на помощь. Если быстроногий Ахилл не желает сражаться, облачись в его доспехи ты: пусть враг думает, будто сын Пелея снова воюет.




У ДВУХ ИСТОЧНИКОВ





Глава X,


в которой рассказывается о том, как Гера, желая помочь ахейцам, соблазняет Зевса и усыпляет его, а Леонтий отправляется к Двум Источникам и с помощью незнакомой прачки встречает женщину с переменчивыми глазами.




«Переоденьтесь ликийскими торговцами», – посоветовал им Эваний. Скажите пожалуйста, оказывается, чтобы стать ликийцем, достаточно начернить лицо и надеть грязный хитон! Гемонид с его черной бородищей еще и смог бы обмануть не очень придирчивого троянца. С Леонтием же, этим типичным анатолийцем, дело обстояло из рук вон плохо: рыжие волосы, зеленые глаза и усеянное веснушками лицо! Но внешность внешностью, а вот как быть с языком? Леонтий не знал ни слова по-ликийски.

Тут им на помощь пришел владелец кабачка Телоний: за соответствующую мзду добрый человек согласился служить им и переводчиком, и проводником, и гримером. Он раздобыл необходимую одежду и жирной мазью собственного изготовления (очевидно, той самой, которой он смазывал детали пресса для выжимки оливкового масла) зашпаклевал все до единой веснушки на лице Леонтия.




Между тем в войне сложилось новое соотношение сил из-за двух обстоятельств: одно было божественного, а другое – сугубо стратегического характера. Гера и Патрокл смешали воюющим все карты: богиня – поручив Посейдону подбодрить ахейцев, а грек – согласившись надеть доспехи своего друга Ахилла.

Как известно, Зевс не позволял богам вмешиваться в военные действия по очень простой причине: ему хотелось, чтобы дела шли естественным путем, чтобы никто не нарушал извне военного равновесия и он мог бы в полной мере насладиться «матчем» Греция – Троя. Вечером, укладываясь спать, Зевс думал: «Интересно, удастся ли завтра троянцам разгромить ахейцев?» Или: «А вдруг Агамемнон все-таки возьмет Трою?» И хотя в его распоряжении было множество оракулов, он принципиально не желал узнавать, каким будет окончательный результат. Каждое утро спозаранку он отправлялся на бельведер и с горы Иды следил, чтобы ни боги, ни полубоги не вздумали выступить на стороне одного из соперников.

«Пожалуй, надо как-то усыпить Зевса, – рассудила Гера, – иначе мне так и не удастся спуститься вниз и помочь ахейцам».

Положение греков действительно становилось все хуже и хуже: еще одни сутки, и троянцам удалось бы сбросить их в море. Хозяйка Олимпа понимала, что для спасения ее любимчиков греков во что бы то ни стало нужно увести Зевса с бельведера.

– Придется, видно, позаимствовать пояс у Афродиты! – воскликнула лилейнорукая богиня и отправилась с визитом к сопернице.

Вполне понятно, что убедить Афродиту расстаться со своим главным оружием даже на каких-нибудь полчаса, было делом нелегким, но Гера все равно решила попытать счастья.

О пеннорожденная Афродита, – сказала она, – я знаю, ты меня ненавидишь, ибо я помогаю ахейцам, а ты – троянцам, но есть вещи поважнее наших распрей, и ты, богиня любви, не сможешь отказать мне: мой отец Кронос и моя мать Рея уже давно не знают радости любви. Они живут далеко за Океаном, куда сослал их Зевс, и очень печалятся. Так вот, если ты хотя бы на одну ночь одолжишь мне свой волшебный пояс, я дам его матери, и она сможет разжечь прежнюю страсть у Кроноса.

Надо сказать, что несмотря на приписываемое Афродите коварство, эта богиня весьма сочувственно относилась к подобным просьбам, поскольку главную свою задачу видела в том, чтобы приносить мужчинам и женщинам удовлетворение – в эротическом, разумеется, плане. Узнав, что на свете появилась еще одна пара, познавшая полноценные любовные утехи, она приходила в восторг и рассказывала об этом событии встречному и поперечному, даже тем, кому на такие вещи вообще наплевать. В общем, просьба Геры вызвала у Афродиты прилив сочувствия.

Гера же, завладев поясом, использовала его в личных целях: она бросилась к Зевсу на гору Иду и, покачивая бедрами, стала прохаживаться по бельведеру, пока отец богов не начал бегать за ней следом. Как известно, на некоторые провокации Зевс поддавался очень легко. Схватив жену за руку, он неуклюже попытался прямо тут, на глазах у всех, уложить ее на землю. Богиня, естественно, изобразила благородное негодование:

– Что же это ты делаешь, о любвеобильный бог? Неужели ты намерен возлечь со мной в присутствии других богов? Если тебя охватило такое уж неодолимое желание, что ты не можешь дождаться покровительницы любви – ночи, давай уединимся в тайной опочивальне, которую нам подарил Гефест, и там будем предаваться любви до тех пор, пока не обессилеем и сон не смежит нам веки.

– Не знаю, что на меня сегодня нашло, – сказал охваченный необычайным возбуждением Зевс, – но должен признаться, о моя обожаемая супруга, что никогда еще мне не доводилось испытывать такого страстного желания – даже когда я ухитрился овладеть женой Иксиона. Но не беспокойся: сейчас мы сделаем так, что никто ничего не заметит.

По его знаку с неба спустилось золотое облако и накрыло супругов, а под ними образовался мягкий зеленый ковер, сотканный из крокусов, свежего клевера и гиацинтов.

Да только богиня успела тайно сговориться с богом сновидений Морфеем.[76 - Морфей не всегда действовал в интересах Геры, наоборот, он частенько не давал Зевсу уснуть. Достаточно вспомнить, как однажды Морфей усыпил на три дня и три ночи все человечество, чтобы позволить Зевсу не спеша наслаждаться любовью с женой Амфитриона.]

– Сегодня я намерена переспать с божественным Зевсом, – сказала она ему, – и если ты сделаешь так, чтобы после этого он тотчас уснул, я отблагодарю тебя – отдам тебе в жены Пасифею, о которой ты уже давно мечтаешь.

Все так и было: Зевс сразу начал похрапывать, а воспользовавшаяся этим Гера послала на поле брани Посейдона.

Вмешательство бога внесло в ход войны коррективы: ахейцы перешли в решительное контрнаступление. Аякс Теламонид, швырнув здоровенный камень в Гектора, ранил его в грудь. Диомед, Одиссей и Аякс Оилид уничтожали врагов пачками, а появившийся в доспехах Ахилла Патрокл обратил троянскую рать в бегство. Сыграли свою роль и грозные мирмидонцы, призванные Ахиллом из Фтии. Гомер в «Илиаде» сравнивает их с осиным роем, растревоженным неосторожным путником.[77 - Гомер, «Илиада» (XVI, 259–265).]

Проснувшись, Зевс не мог поверить собственным глазам: он оставил троянцев атакующими и уже готовыми поджечь своими факелами вражеские корабли, теперь же они отступали под натиском ахейцев. Мало того, среди павших в первый же час боя оказался и один из любимейших сыновей бога – ликиец Сарпедон. Зевс сразу сообразил: произошло нечто непредвиденное и, конечно же, связанное с его супругой.

– Ах, мерзавка! – возопил он зычным голосом. – Ты соблазнила меня, чтобы обвести вокруг пальца! И за это понесешь суровую кару! Я сам буду беспощаден и другим – смертным и бессмертным – не позволю прийти тебе на помощь, как в тот раз, когда я подвесил тебя к небу.[78 - Справедливости ради надо заметить, что в тот раз были наказаны и Аполлон с Посейдоном: Зевс направил их к Лаомедонту работать каменщиками при возведении стен вокруг Трои.]

Он намекал на одно весьма давнее событие. Хозяйка Олимпа, страдавшая из-за постоянных измен Зевса, однажды замыслила против него заговор и с помощью некоторых других богов привязала вероломного к супружескому ложу сотней кожаных ремней, завязанных таким же количеством волшебных узлов, которые придумал Гефест. Стоило развязать один из узлов, как все остальные автоматически затягивались еще туже. Бедный Зевс долго изрыгал ругательства и проклятия в адрес своих мучителей, но никто не обращал на него внимания: все были поглощены решением вопроса о том, кому заменить Зевса на олимпийском троне. Одна лишь богиня Тефия пришла ему на помощь.

Опасаясь, как бы борьба за трон не вылилась во вселенский беспорядок, она попросила гиганта Бриарея развязать своей сотней рук все сто узлов одновременно.

Освобожденный Зевс схватил Геру и подвесил ее за руки к небу, привязав к щиколоткам две тяжеленные золотые наковальни. Несчастная кричала, плакала, молила о пощаде, но никто, даже самые важные боги – Аполлон, Посейдон, Аид и др., – не осмелился прийти на помощь. Так и висела бедняжка посреди неба, словно люстра, много-много дней. Единственным, кто рискнул заступиться за Геру, оказался хромой ее сын Гефест, тот самый, которого она, родная мать, едва произведя на свет, сбросила с горы. Завидев Гефеста, который направлялся к отцу, тыча в него указующим перстом, Зевс даже словом его не удостоил, а просто снова швырнул с Олимпа вниз, да так, что Гефест, упав на остров Лемнос, сломал себе и вторую ногу.




Глубокой ночью при свете почти полной луны Леонтий, Гемонид и Телоний направились к Двум Источникам. Идти предстояло не очень далеко – всего-то пять или шесть километров, – зато почти под самыми стенами Трои, что было небезопасно. Сначала наши герои продвигались по берегу Скамандра до слияния его с Симоисом, затем повернули налево.

Густые заросли ивняка, лотоса, земляных орехов, тамариска и тростника укрывали их от троянцев, несших караул на башнях. В действительности Два Источника оказались не у слияния рек, как говорил Эваний, а немного южнее, и последний отрезок пути дался им особенно трудно из-за болота, кишевшего кусачими водяными блохами. Но наши герои преодолели все препятствия и прибыли на место за час до рассвета. Кругом было тихо и пустынно. Гомер описывает Два Источника так:
		«Там близ ключей водоемы широкие, оба из камней,



		Были красиво устроены; к ним свои белые ризы



		Жены троян и прекрасные дщери их мыть выходили».[79 - Гомер. «Илиада» (XXII, 153–155).]








Как раз возле этих водоемов и стали наши ахейцы поджидать троянок. Телоний выложил на каменную стенку несколько кругов козьего сыра, прихваченных из дома, и когда появились первые прачки, стал громко нахваливать его.

– Глядите, какой прекрасный товар приготовил вам Телоний! Ах, до чего же хорош сыр Телония! – кричал он. – Вы только попробуйте его, женщины, и узнаете наконец, что такое пища богов!

Наш торговец решил одним выстрелом убить двух зайцев, и, помогая своим друзьям, сам неплохо зарабатывал на козьем сыре.

Прачки приходили небольшими группами, неся на голове корзины с бельем. Не так ли делают и сегодня женщины у нас в Чочарии? Просто удивительно, как некоторые обычаи сохраняются во времени на самых разных географических широтах! За каждой группой прачек поодаль следовали двое вооруженных копьями воинов. Среди женщин попадались и хорошенькие, но не было ни одной с переливчатыми глазами, похожей на ту, о которой говорил Эваний. Прождав еще пару часов, павшие духом ахейцы стали расспрашивать прачек.

О женщина, – обратился Телоний к одной толстушке, решившей прицениться к сыру, – не знаешь ли ты случайно троянку с переливчатыми глазами – то голубыми, как небо, то зелеными, как луговая трава?

– По правде говоря, я не уверена, что она троянка, – ответила прачка, – но я знаю ее и могу с уверенностью сказать: таких красавиц не часто увидишь под нашим небом. Наверняка ты имеешь в виду подругу Поликсены Экто.

– Да, да, именно Экто! Теперь я и имя вспомнил, – соврал Телоний. – Почему же она не пришла сегодня к источникам?

– Она не часто приходит, – с кислой миной ответила прачка. – Ей же не так тяжело живется, как мне, бедной вдове, на руках у которой старик отец и четверо детей. Муж мой в прошлом году упал со стены и умер, и теперь мне приходится стирать на чужих людей. А она и своего-то белья не стирает: для этого у нее есть невольницы, и сюда она приходит просто так, от нечего делать. Но если тебе надо что-то ей передать, подари мне, торговец, кусок сыра, и я с радостью выполню твое поручение.

– Да вот, мой друг хотел с ней познакомиться, – уточнил Телоний. – Потом, наклонившись к женщине, шепнул ей на ухо: – Влюбился!

Прачка разочарованно вздохнула:

– Вот так всегда! Важнее всего для мужчин красота! Кому нужна хорошая хозяйка в дом? О будущей жене надо судить по тому, какова она днем. Ночное дело – не главное.

– О женщина, – продолжал Телоний, пропуская мимо ушей сетования незнакомки, – я дам тебе сейчас полкруга сыра, а если завтра ты познакомишь нас с Экто, я подарю тебе целый.




Но и назавтра таинственная Экто не пришла, зато прачка появилась снова.

– Экто велела тебе передать, – сказала она, хватая сыр, пока Телоний не успел его убрать, – что из-за нового приказа Приама она не может прийти к Двум Источникам. Если твой друг хочет познакомиться с ней, пусть пойдет со мной один к перекрестку у Трех Курганов.

– Одного не пущу! – воскликнул Гемонид на чистом ликийском.

– Как хочешь, а я пойду! – возразил Леонтий, забыв о всякой осторожности и заговорив по-гречески, вернее – на гавдосском наречии. Затем, обращаясь к прачке, добавил: – Иди вперед, о женщина, я последую за тобой.




Пока они шли, Леонтий вспомнил, сколько опасностей подстерегает их на пути. Не раз ведь пожилые воины в ахейском лагере предупреждали его, например, о кознях эмпус.

– Никогда не ходи, парень, на перекресток у Трех Курганов: там тебя подстерегут эмпусы! – говорили они ему. А он сейчас как раз туда и направлялся.

Да, конечно, все это легенды, но когда тебе твердят об опасности постоянно, она начинает казаться вполне реальной.

Эмпусы, эти порождения Гекаты, были мерзкими демонами в женском обличье. Обычно они обретались на перекрестках дорог и подлавливали мужчин, внезапно распахивая перед ними платье и обнажая грудь. Говорят еще, что у них были ослиные ягодицы, хвост и бронзовые копыта, которые они скрывали под длинной, до земли, юбкой. А заманив какого-нибудь бедолагу, они впивались ему зубами в горло и высасывали из него всю кровь.

Древние греки неизменно изображали Страх с женским лицом, и почти все чудовища в их мифах обряжены в женское платье. Вспомните хотя бы о гарпиях, граях, мойрах, эриниях, тельхинах, эмпусах, Горгонах, Ламии, Химере, Ехидне и так далее: все они – женщины с крыльями нетопыря, лающим голосом, змеевидными волосами, налитыми кровью глазами и всякими устрашающими атрибутами.

Леонтий еще не забыл угрозы кормилицы.

– Не будешь слушаться, – говорила она, – я позову Ламию: пусть тебя съест!

Ламия родила от Зевса множество детей, но ревнивая Гера убивала их одного за другим.[80 - Богиня забыла убить только самую младшую дочку Ламии – Скиллу.] И потому Ламия бродила по ночам и в отместку убивала чужих детей, правда, отдадим ей должное, выбирая при этом самых плохих. Чтобы Ламия казалась еще ужаснее, говорили, будто Зевс наделил ее способностью вынимать из орбит собственные глаза, а потом вставлять их обратно. Это не так уж плохо, если сравнить ее с сестрами – граями, у которых был только один глаз и один зуб на троих, и всякий раз, когда им надо было посмотреть или поесть, они пользовались этим глазом и зубом по очереди.

Гемонида такие вещи совершенно не беспокоили, он боялся только настоящих, живых людей, и прежде всего, конечно, вооруженных копьями троянцев, Леонтию же так не терпелось узнать, что случилось с отцом, что он не раздумывая принял предложение женщины.

– Я догадалась, что ты не ликиец, – сказала она ему, как только они остались наедине, но по мне все равно – что ликийцы, что троянцы, что ахейцы. Устрой мне еще сыру, а я тебе устрою любовное свидание.

Когда же Леонтий увидел наконец Экто, у него перехватило дыхание: никогда еще в жизни ему не доводилось лицезреть таких красавиц. Дело было не только в ее внешности, а в каком-то совершенно неуловимом, непостижимом обаянии. По телу юноши пробегали странные магнетические волны, он не мог отвести глаз от ее лица. Сначала он даже подумал, что перед ним сама Елена: до того описания прекрасной царицы Спарты, которые он слышал во время ночных дозоров, подходили к женщине, стоявшей перед ним.

– Но… – пролепетал Леонтий, – ты же…

– Елена? – предварила его слова незнакомка и улыбнулась. – Нет, я не Елена, я Экто, просто я похожа на Елену. В Трое многие называют меня ее именем, но этим они лишь мне льстят. Елена куда красивее…

– А мне как тебя звать? Экто или Елена?

– Зови, как хочешь, о мой прекрасный ахеец. Если тебе приятно называть меня Еленой, да будет так: я стану твоей Еленой, той самой, которая раньше принадлежала Тесею, потом Менелаю, а теперь – жена Париса. Но тогда и тебе придется изображать моего любовника, ласкать меня и нашептывать слова любви!

Мурашки забегали по спине Леонтия еще сильнее – и от удовольствия, что он произвел впечатление на такую необыкновенную женщину, и от страха, что в нем сразу же распознали ахейца.

– Зачем тебе понадобилась эта встреча? – спросила Экто.

– Я хотел бы узнать…

– Ах, значит, ты не влюблен… – разочарованно протянула она и надула губки.

– Да, то есть нет… – ответил Леонтий, совершенно сбитый с толку. – …Я только хотел спросить, не ты ли продала царю Маталаса Эванию драгоценную цепь, украшенную двумя клыками вепря. Этот трофей некогда принадлежал моему отцу, благородному Неопулу, он уехал девять лет назад на войну, и вот уже пять лет, как мы о нем ничего не знаем. Никто не может сказать мне, пал ли он, пораженный стрелой троянцев, или принял смерть от руки подлого предателя, держат ли его в цепях как пленника или он умер. А если умер, то где его останки – в земле или на дне реки? О женщина, равная по красоте богиням, пожалей бедного ахейца, назови имя человека, подарившего тебе эту цепь! Меня зовут Леонтием, и мне скоро исполнится семнадцать. Помоги найти тело моего отца, чтобы я мог достойно похоронить его останки и привезти известие о нем моей матери.

«Как странно, – думал он между тем. – Идя на эту встречу, я подготовил куда более убедительные слова и намеревался узнать побольше подробностей, не выдавая себя». Но встретившись с незнакомкой, Леонтий вдруг раскрыл перед ней душу и рассказал даже то, что могло бы ему повредить. Короче, врать он не умел.

Экто, судя по всему, была поражена его признаниями.

– Выходит, ты и есть Леонтий? – протянула она так, словно слышала о нем раньше.

– Да, меня зовут Леонтием, и я ищу останки своего отца. Если ты, о женщина, столь же добра, сколь и красива, сделай милость, скажи, как оказалась у тебя цепь с клыками калидонского вепря?

– Мне дала ее Поликсена – младшая из дочерей Приама и единственная, знающая тайну исчезновения твоего отца. Если ты вернешься сюда завтра, я устрою тебе с ней свидание. Думаю, излишне говорить, что никто не должен знать о наших встречах – ни ахейцы, ни троянцы.

Но Леонтий, придя в кабачок Телония, немедленно стал со всеми подробностями рассказывать о происшедшем каждому, кто хотел его слушать, а описывая Экто (которая, как он считал, была самой Еленой), покраснел, как рак. По его словам выходило, что даже Афродита не идет с ней ни в какое сравнение: да, прекрасная богиня и та по красоте уступала Экто.

– Вот как, – заметил Гемонид, – выходит, ты уже успел забыть Калимнию?

– Калимнию? – отозвался Леонтий. – Ах, да, Калимния!

По тому, как было произнесено это имя, сразу стало ясно, что для невесты с Гавдоса нет больше места в его сердце: Экто вытеснила даже память о ней.

– Так как, говоришь, зовут женщину, похожую на Елену? – спросил Терсит.

– Экто. Ее зовут Экто. Но мне больше нравится называть ее Еленой.

– Не вижу в этом ничего удивительного, – сказал Терсит. – Ты лишний раз подтверждаешь то, что я вчера говорил ахейцам: мы воюем из-за женщины, которой не существует. Вернее, Елена – не женщина, а подобие женщины. Впрочем, что такое ektos?[81 - По-гречески ektos означает «вне». Отсюда и слово эктоплазма.] Это внешняя оболочка, видимость, дым. Елена – призрак!

– Неужели, по-твоему, Парису невдомек, что он занимается по ночам любовью с облаком? – ухмыльнулся Телоний.

– Да, невдомек! Сейчас я вам все объясню, – продолжал Терсит. – Эту историю мне рассказал некий Тоний – египетский вельможа, который встретил Париса и Елену через несколько дней после их бегства из Спарты. Корабль, на котором находились любовники, из-за бури, устроенной Герой, сел на песчаную отмель в дельте Нила. Парис первым сошел на сушу и, убедившись, что положение очень серьезно, был вынужден снять цепи с zughitai, чтобы они могли столкнуть судно в море. Кстати, именно в этом месте находилось святилище Геракла, а по древней традиции любой раб, вознесший молитву богу в этом святилище, сразу же становился вольным человеком. Zughitai, воспользовавшись тем, что с них сняли оковы, толпой ворвались в святилище и, обретя свободу, пожаловались жрецам на злодеяния их бывшего хозяина.

– Ну, а дальше? – спросил Леонтий, единственный, пожалуй, человек, веривший россказням Терсита.[82 - Мысль о том, что Елена была призраком, содержится во II книге «Истории» Геродота (стр. 113–120), а также в одноименной трагедии Еврипида. «Я никогда не была в Трое, – говорит у него Елена. – Гера дала сыну Приама призрак, сделанный из облака, которому она придала мои черты».]

– А дальше они все явились к царю Мемфиса Протею и без утайки рассказали ему, как коварный Парис поступил с Менелаем.

– Что же сделал Протей?

– Он ужасно рассердился и велел без промедления заковать изменника в цепи, – ответил Терсит и торжественным тоном повторил речь, которую, по его мнению, произнес царь Мемфиса перед Парисом: «О худший из худших, ты соблазнил жену человека, принявшего тебя как гостя, но тебе этого показалось мало. Льстивыми словами и посулами ты вскружил ей голову и убедил покинуть детей, мужа и родной дом. Но и этого тебе показалось недостаточно. Ты уговорил ее прихватить с собой золото и серебро, хранившиеся в храме Аполлона. И мне следовало бы наказать тебя по заслугам, то есть предать смерти, но я поклялся перед богами никогда больше не убивать чужестранцев. И потому я просто изгоняю тебя из моего царства, но прежде отниму у тебя и любовницу, и сокровища, чтобы вернуть их при случае доблестному Менелаю».

– Что ты мелешь, Терсит! – с издевкой воскликнул Телоний. – Елена преспокойно прибыла в Трою под руку с Парисом. Я сам видел, как она спускалась с корабля в своем небесно-голубом пеплуме, расшитом мастерицами Сидона, видел, как все без исключения троянцы во главе с Приамом хором восхищались ее красотой!

– Никто и не сомневается в том, что ты ее видел, о Телоний, – согласился Терсит, – но я еще не закончил свой рассказ. Когда Гера поняла, что без Елены Трою разрушить не удастся, она взяла облако и сделала из него подобие женщины, во всех деталях повторяющее черты любовницы, из-за которой начался спор. В общем, она заставила Париса поверить, будто ему удалось бежать вместе с его любимой.

– А почему тогда Протей не возвратил Елену Менелаю? – справедливо заметил Гемонид.

– Да потому, что Менелай в свою очередь совершил гнусное преступление. Преследуя Париса, он явился в Египет и, чтобы задобрить богов, принес им в жертву двух египетских младенцев. Возмущенный такой жестокостью, Протей решил не возвращать ему ни Елену, ни сокровища, похищенные из храма Аполлона.

– И Елена ничего не предприняла, чтобы соединиться с Парисом?

– Нет, она решила забыть и Париса, и Менелая. Сегодня у нее новое имя – Афродита-Чужеземка, и все поклоняются ей как богине.

– Ну, а та Елена, что находится в Трое, – снова вмешался Леонтий. – Елена, которая вместе с Парисом живет сейчас во дворце Приама, кто она?

– Это призрак, одна только видимость. Теперь понятно, что второе ее имя – Экто.

Леонтий был озадачен: на его взгляд, Экто была настоящая, живая женщина, пожалуй, даже слишком живая.

– По-твоему, выходит, – возразил Терситу Гемонид, – что все мы, ахейцы и троянцы, девять лет сражаемся просто из-за какого-то облака?

– Именно так! – ответил Терсит торжествующе. – Впрочем, удивляться нечему: всякий раз, влюбляясь в женщину, мы ищем в ней не реальное живое существо, а лишь призрак, подобие женщины, чистую идею! Вот почему я лично ненавижу женщин, а заодно и поэтов, их воспевающих!

– Возможно, ты и прав, – сказал Телоний, – но твои слова, поверь мне, как раз и свидетельствуют о том, что ты тоже влюблен. Не станешь же ты отрицать, что женщины прекраснее всего на свете!

– Нет, и это неверно, – возразил колченогий. – Великий Тиресий считает, что если любовное наслаждение разделить на десять частей, то девять из них достается женщине и только одна – мужчине.[83 - Однажды Зевс и Гера заспорили о том, кто получает больше чувственного наслаждения в любви – мужчина или женщина. Зевс утверждал, что женщина, Гера же придерживалась противоположной точки зрения. Они попросили Тиресия рассудить их, и Тиресий ответил, что наслаждение, испытываемое женщиной, в десять раз сильнее ощущений мужчины, за что разгневанная Гера ослепи па его. Зевс же наградил Тиресия даром прорицания.]

– Ну, а когда женщина – облако, мужчине достается и того меньше, – заключил не без иронии Гемонид.




Когда Леонтий снова встретился с Экто, он первым делом прикоснулся к ее руке и, убедившись, что перед ним вполне телесное существо, облегченно вздохнул.

– Елена, любовь моя, Елена, – сказал он ей, – как же я боялся, что ты – всего лишь видение!

– Если бы я была видением, то пришла бы к тебе этой ночью во сне, о мой милый, и не заставила бы тебя преодолевать столько препятствий ради этой нашей встречи.

– А где же Поликсена?

– Сейчас мы пойдем к ней. Но сначала я должна завязать тебе глаза. Совсем близко отсюда, в лесу, есть подземный ход, который приведет нас прямо в Трою. Я сама возьму тебя за руку и стану твоим поводырем. Но ты должен обещать мне, что ни в коем случае не снимешь повязку. Если ты сделаешь это хоть на одно мгновение, я исчезну навсегда. Вспомни об Орфее.

Так начался их долгий путь по лесной чащобе. Ноги Леонтия то и дело попадали в колючие кусты ежевики, ветки хлестали его по лицу. Но вот он всем телом почувствовал промозглую сырость и понял, что они уже спустились в подземный ход. Женщина вела Леонтия за руку и ласково приговаривала:

– Ты будешь самым первым ахейцем, ступившим на землю Трои, но я никому не дам тебя в обиду.

Любой на месте Леонтия дрожал бы от страха при одной только мысли, что он уже в стане врага, но рука Экто была такой нежной, что юноша согласился бы идти с завязанными глазами как можно дольше. Повязка была очень тугой, и узел натирал Леонтию затылок, но ему и в голову не приходило сдвинуть повязку: сама мысль, что Экто может исчезнуть, приводила его в трепет. Такое ведь уже случилось с Орфеем, и Леонтий не хотел зря рисковать. Он лишь сильнее сжал руку своей проводницы и поднес ее к губам.

– Елена, любовь моя, Елена, – сказал он, – если эта повязка необходима, чтобы мы могли быть рядом, я готов не снимать ее до конца жизни.




ПОЛИКСЕНА





Глава XI,


в которой мы вместе с Леонтием попадаем в Трою, знакомимся с Поликсеной и присутствуем при погребальных играх в честь Патрокла. Кроме множества прочих новостей, мы здесь узнаем о похищении Палладия Одиссеем и Диомедом и о пламенной любви Поликсены к Ахиллу Пелиду.




Когда Экто сняла с его глаз повязку, Леонтий увидел, что они находятся в глубине небольшой пещеры, приспособленной под дровяной сарай. Взяв юношу за руку, Экто повела его к выходу.

– Ну вот, наконец-то, – сказала она со вздохом облегчения, помогая ему ступать среди бревен, – мы уже в Трое. Теперь слушай, что я скажу. Если не хочешь, чтобы тебя разоблачили, не отходи от меня ни на шаг и ни с кем не заговаривай.

После полной темноты Леонтию сначала было трудно на солнце, но понемногу глаза его привыкли к свету, и он увидел Трою с ее «широкими улицами» во всем великолепии. Между нами говоря, улицы оказались не такими уж широкими, как их описывали, во всяком случае, они были не шире тех, что Леонтий видел в Фесте, куда они ездили с дядей Антифинием. Очевидно, описывая подвиги героев, поэты всегда немного преувеличивают.

У выхода из пещеры Леонтий заметил двух вооруженных стражников, которые оглядели его не без любопытства, но ничего не спросили, ибо были, очевидно, в сговоре с Экто.

– Вот там я живу: видишь дом? – спросила она, указывая ему на узкую дверь.

– Какой? – удивился Леонтий. – Тот, перед которым сломанная ступенька?

– Да. Именно так его здесь и называют: «Дом со сломанной ступенькой».

– Разве ты не во дворце живешь? Не вместе с Парисом?

– Во дворце живет Елена, а не Экто, – ответила женщина улыбнувшись. – Бедная Экто живет в маленьком доме со старым и больным мужем.

Леонтий промолчал: не все ли равно, Елена она или Экто, главное, что он ее любит.

– А где живет Поликсена? – спросил он чуть погодя.

– Вот она-то как раз живет во дворце, но встречаемся мы с ней в святилище Афины.

– Тогда пошли скорее! – заторопил ее Леонтий.

– Тебе не хочется сначала заглянуть ко мне? – спросила Экто. – Познакомиться с ним?

– С кем?

– С моим мужем. Он инвалид, потерял на войне руку.

– Нет, не желаю его видеть! Мне приятнее думать, что у тебя нет никакого мужа, – решительно сказал юноша, ускоряя шаг.

– Ты истинный ахеец! Все вы сначала что-то напридумываете, а потом начинаете верить своим же фантазиям!




Леонтий с интересом наблюдал за снующими по улице троянцами. Для него было неожиданностью, что враги, в сущности, ничем не отличаются от греков. Те же лица, те же женщины, матери семейств, в поте лица занимающиеся теми же делами, что и женщины у него на родине: носят воду от источника, таскают мешки с мукой, прикрикивают на детей, хлопочут по дому. Даже городской дурачок походил на гавдосского. Троянские воины в обыденной жизни – если не считать различия в снаряжении – были совсем как ахейские: такие же шумливые и веселые, обычные молодые ребята. У большинства из них даже пушок на щеках еще не пробился. «Если бы противники могли присмотреться друг к другу, – подумал Леонтий, – когда они сидят за столом со своими детьми, женами и родителями, наверно, и войны никогда бы не было!»

Они шли вдоль троянской стены и минут через десять добрались до Скейских ворот. В шумной, крикливой толпе воинов, рабов, женщин и торговцев юный ахеец остался незамеченным. Леонтий глянул за ворота и менее чем в двух километрах от городских стен заметил необычное движение ахейской рати, в передних рядах которой неслись боевые колесницы. Ахейцы направлялись к северу, из чего можно было сделать вывод, что битва между греками и троянцами произойдет где-то на берегах Симоиса. Ничего больше понять он не мог, ибо для этого ему пришлось бы выйти за ворота или подняться на одну из башен. Между тем и из Трои стали выходить отряды пеших воинов и выезжать боевые колесницы. Все они тоже направлялись к месту слияния двух рек. По яростным крикам, которыми командиры подбадривали своих ратников, Леонтий понимал, что битва будет отчаянной, и не мог не испытывать угрызений совести: его товарищи рискуют жизнью, а он, видите ли, волочится за замужней женщиной. «Я ведь пришел сюда затем, – утешал он себя, – чтобы узнать что-нибудь об отце». Но это была уже неправда или неполная правда: в Трою Леонтий проник еще и потому, что умирал от желания вновь увидеть Елену, или Экто, или как там ее зовут.

– Идем же, нас ждет Поликсена! – поторопила Леонтия женщина, потянув его за тунику.

В центре храма во всем своем блеске красовалось небольшое деревянное изображение Афины, так называемый Палладий. Увидев его, Леонтий вспомнил, что говорил ему Гемонид, когда они ходили к оракулу Аполлона: «Трою не смогут разрушить до тех пор, пока Палладий стоит в храме. Кто-нибудь из наших непременно должен его похитить». И вот именно у него, Леонтия, есть сейчас такая возможность: протяни руку, схвати Палладий и беги к своим. Если действовать неожиданно и воспользоваться тем, что ворота открыты, он сможет это сделать. Потом о его подвиге будут рассказывать у костров: всем захочется услышать легенду о Леонтии Гавдосском – юном критце, сумевшем выкрасть Палладий! Но вид двух вооруженных воинов, охранявших святыню, сразу же охладил его пылкие мечтания о славе.

Как гласила легенда, деревянное изображение Афины упало с неба во время возведения Трои, и не просто упало, а своим ходом переместилось в центр храма.

Говорили также, что внутри Палладия был спрятан механизм, благодаря которому богиня время от времени потрясала копьем. Леонтий долго вглядывался в Афину, но никакого движения так и не заметил.

Подумать только: спустя всего несколько дней Палладий действительно будет украден. И кем? Двумя отпетыми жуликами – Одиссеем и Диомедом, вернее, даже одним из них.

Похищение было совершено ночью, после длившейся целый день кровопролитной битвы, то есть когда были все основания полагать, что выбившихся из сил троянцев сморил крепкий сон. Двое храбрецов вышли в путь незадолго до полуночи и направились прямо к восточной стене, где было меньше охраны, поскольку она считалась почти неприступной. Лазутчики прихватили с собой огромную лестницу, специально сделанную итакскими плотниками по меркам, снятым Одиссеем «на глазок».[84 - Рассказывают, что, желая проникнуть в Трою и разведать обстановку, Одиссей переоделся нищим и велел Диомеду избить себя до крови. В таком плачевном виде он попросил у троянцев убежища, а те сжалились над ним.] Однако, несмотря на расчеты, лестница оказалась недостаточно высокой, так что одному из героев пришлось вскарабкаться другому на плечи. Но кто перелез через стену, а кто остался снаружи? Кто похитил Палладий? На следующий день и тот, и другой заявили, что подвиг совершил именно он. Одиссей кричал, что он проделал все в одиночку, а Диомед якобы вырвал похищенный Палладий у него из рук. Диомед же доказывал, что, когда он нес Палладий, Одиссей накинулся на него и ему чудом удалось спастись от смерти: в свете взошедшей луны он увидел на земле тень руки с занесенным кинжалом и отскочил. Определенно можно сказать лишь одно – в ахейский лагерь наши джентльмены явились в следующем порядке: Одиссей бежал впереди, а Диомед поспешал за ним, пиная его в зад. Такая форма придания ускорения вошла потом в историю как «импульс Диомеда».

Но вот наконец в храме появилась младшая дочь Приама Поликсена. Леонтий приветствовал ее, склонив голову. Первое впечатление было приятным: перед ним стояла хрупкая девушка с тонкими чертами лица, чем-то похожая на его сестру Ланикию.

– Это Леонтий, – представила юношу Экто, – я тебе о нем рассказывала.

– Сын Неопула? – спросила Поликсена, явно пытаясь выиграть время.

– Да, именно он.

Поликсена разглядывала Леонтия еще несколько секунд: было заметно, что она не вполне ему доверяет. Все-таки юноша явился из вражеского стана. Потом Поликсена перевела умоляющий взгляд на Экто.

– Ну же, Поликсена, смелее, – подбодрила ее та, – скажи сама, о чем мы договорились с тобой прошлой ночью. Ты не знаешь Леонтия, но можешь мне поверить: он человек очень душевный, и никто лучше его не поймет твоих тревог.

– Мы знакомы с Неопулом уже четыре года, – начала Поликсена, опустив глаза, – …и я могла бы о нем рассказать многое, но мне нужна твоя помощь.

– Я готов сделать для тебя все, о чем попросишь, – ответил Леонтий, как обычно не соизмеряя свои обещания с возможностями.

– Мне хотелось бы… – прошептала Поликсена, но тотчас умолкла.

– Короче говоря, – взялась за дело Экто, – Поликсена хочет, чтобы ты связал ее с Ахиллом.

– С Ахиллом! – удивленно протянул Леонтий, но потом, решив, что не совсем ее понял, спросил: – Ты какого Ахилла имеешь в виду? Уж не Пелида ли?

– Да, да, именно Пелида, – подтвердила Экто. – Хочешь верь, хочешь нет, о Леонтий, но только это правда: когда Ахилл расправился с Троилом в храме Аполлона, Поликсена тоже была там. Дрожа от страха, она спряталась за статую бога. Бедняжка поневоле присутствовала при чудовищном насилии, совершенном над ее братом, но на нее произвела неотразимое впечатление любовная ярость Ахилла. Ей бы возненавидеть человека, убившего ее брата, а с ней приключилось нечто противоположное: должно быть, Эрот перевернул ей сердце.

– Но это же ужасно! – вырвалось у Леонтия. – И при чем здесь мой отец?

– Мы с тобой совершим обмен, – сказала Поликсена ледяным тоном. – Ты передашь мое послание Ахиллу, а я потом расскажу тебе все о Неопуле. Ну, а насколько ужасна моя любовь, судить богам.

– И ты считаешь, что наш герой, Ахилл, захочет иметь дело с такой испорченной особой, как ты? – отрезал Леонтий, решительно не желавший скрывать своего презрения к Поликсене.

– О ахеец, – спокойно ответила Поликсена, – прибереги поучения для женщин своей страны и подумай хорошенько. Если ты действительно хочешь узнать о судьбе своего отца, передай Ахиллу следующие слова: «Поликсена согласна на назначенный тобой день и час».

– Ты хочешь сказать, что вы с Пелидом уже знакомы? Что он предложил тебе встретиться? – спросил Леонтий.

– Конечно же, знакомы, – ответила Поликсена, снисходительно усмехнувшись. – Он не только знает меня, но и жаждет моей любви! Уже трижды встречались мы с ним в храме Аполлона.

– В храме Аполлона! – воскликнул потрясенный Леонтий. – В том самом месте, где он убил юного Троила?!

Поликсена не ответила, вернее – не успела ответить из-за внезапно поднявшегося шума и умолкла на полуслове.

Сотни троянцев высыпали на улицы, чтобы воздать хвалу непобедимому Гектору. «Должно быть, случилось что-то серьезное», – подумал Леонтий. Ему хотелось расспросить прохожих, но, боясь подвести Экто, он воздержался от вопросов. Между тем через Скейские ворота в город уже стали входить троянские воины. Среди них было много раненых, но лица у всех сияли: по-видимому, троянцы одержали важную победу и им не терпелось рассказать о ней тем, кто оставался дома. Женщины взбирались на откосы, на стены, чтобы приветствовать возвращающихся победителей.

Экто увидела, что в воротах показался вождь пеонов Астеропей, славившийся своим ораторским искусством. Лицо его было забрызгано грязью, меч окровавлен, и весь вид его говорил о том, что он опьянен только что одержанной победой.

– О добрый Астеропей, что случилось, почему все ликуют, словно войне пришел конец? – спросила она.

– Народ не только глуп, но еще и несправедлив, – ответил Астеропей. – Он превозносит Гектора, убившего Патрокла, но забывает, что первым поразил его Эвфорб.

Услышав, что Патрокл убит, Леонтий не сдержал крика ужаса. Он сразу представил себе неизбежные следствия гибели героя: безумное горе Ахилла, уныние в ахейском лагере, потерявшем одного из самых отважных, самых любимых воинов и так далее. Юноше хотелось узнать обо всем подробнее, но он, боясь выдать себя, только повторял:

– Патрокл?! Погиб?!

– Да, Патрокл, сын Менетия, – подтвердил Астеропей, – и надо сказать, погиб как герой! На моих глазах провел он три атаки и в три приема уложил девять дарданцев. Он уже чуть было не смял наши порядки, но ему вдруг пришлось сразиться с неизвестным героем в сверкающих доспехах, которого раньше никто не видел у стен Трои. Чужеземец отразил атаку Патрокла и выбил у него из рук копье и меч. Тут кто-то закричал: «Да это же сам Аполлон, сребролукий бог!» Признаюсь, я тоже не выдержал и стал кричать вместе со всеми: «Ну, конечно же, это сребролукий Аполлон, он пришел на помощь троянцам!» О том, что это действительно бог, можно было догадаться по его золотому щиту и прекрасному лицу.

Понемногу вокруг Астеропея собралась толпа любопытных, жаждавших услышать подробности.

– Может, ты знаешь что-нибудь об Атимнии, сыне Амисодара? – со слезами на глазах спросила какая-то простолюдинка.

– А о его брате Мариде?

– Ты не видел случайно моего мужа Гериманта?

– Нет, не видел. Но я видел Гектора на колеснице, которой управлял его сводный брат Кебрион, – ответил Астеропей, радуясь столь обширной аудитории. – Патрокл поднял с земли здоровенный камень – плоский, но с зазубренными краями, и изо всех сил запустил им в злополучного возничего. Острым краем он попал ему прямо в лоб, и голова его раскололась, словно спелая тыква, разрезанная зеленщиком для двух хозяек на равные части. Кебрион вывалился из колесницы, и смертная пелена уже начала заволакивать ему глаза, когда Гектор соскочил на землю и встал между ним и Патроклом. Тут разгорелась кровавая битва за труп. Оставшийся безоружным Патрокл рвался к мечу Кебриона, Гектор же хотел отвезти тело брата безутешному отцу.

Слушая эти речи, можно было подумать, будто Астеропей болеет за Патрокла. В действительности же он завидовал Гектору, на которого затаил давнюю обиду из-за проигранного ему когда-то кулачного боя.

– А что делали другие? – спросила Поликсена, приходившаяся сестрой не только Гектору, но и Кебриону. – Почему никто не помог моему брату подобрать тело несчастного возничего?

– Потому что каждый из нас был вынужден сражаться одновременно с двумя или тремя ахейцами. Я бился со славным мирмидонским укротителем коней Писандром, но словно этого было мало, на меня накинулся еще и Менесфий.

– А что было потом? Что потом? – посыпались вопросы слушателей.

– Вы только представьте себе эту сцену, – обрадовался редкостной возможности продемонстрировать свое красноречие Астеропей. – Вообразите, будто Гектор – лев, а Патрокл – вепрь и оба они одновременно подошли к источнику, чтобы напиться. Каждый из них понимает, что сделать это сможет, лишь убив соперника. И они смотрят друг другу в глаза. Смотрят долго и между тем понемногу сближаются. Оба такие гордые, прекрасные…

– Ладно, все это и так понятно, – воскликнул один из слушателей, которому, хоть он и оценил по достоинству мастерство рассказчика, не терпелось поскорее узнать, чем кончилась схватка.

– Патрокл наклонился, чтобы поднять меч Кебриона, – невозмутимо продолжал Астеропей, – и уже почти схватил его, но тут дарданец Эвфорб нанес ему мощный удар в спину: сын Менетия раскинул руки, и Гектор, воспользовавшись этим, пронзил его копьем насквозь.

– А потом? Потом?.. – спросила раскрасневшаяся Поликсена. Она с жадностью слушала Астеропея, проявляя какой-то нездоровый интерес ко всем этим кровавым историям.

«Теперь понятно, – подумал Леонтий, – почему она влюбилась в Ахилла. А ведь с виду – чистая харита!»

– Потом Гектор так нажал на копье, что оно воткнулось в землю, пригвоздив к ней Патрокла. Затем он попрал тело врага ногой и сказал: «О глупый Патрокл, как ты ошибся, собираясь разграбить наши города и увести в рабство наших женщин. Ты не знал, ничтожный, что на твоем пути встанет Гектор – чемпион по метанию копья. Не помогла тебе даже дружба со спесивым Ахиллом!» Патрокл же успел ему так ответить: «Что ж, гордись, сын Приама, если считаешь это делом своих рук. Но знай, что и тебе скоро придет конец: у Клото, прядущей нить твоей жизни, не осталось пряжи на веретене, Лахесис отмерила длину нити, а Атропос уже приготовила острые ножницы! Убьет же тебя именно тот Ахилл, которого ты назвал сейчас спесивцем, и тень которого я уже вижу у тебя за спиной в облике неотвратимого Фатума».

Услышав такое пророчество, Поликсена разрыдалась и ушла. Леонтий хотел было побежать за ней, но Экто схватила его за руку.

– Это бесполезно, о Леонтий, – сказала она. – Я ее хорошо знаю: она не скажет тебе ничего, пока не встретится с быстроногим Ахиллом.

Тем временем Астеропей продолжал свой рассказ, чем дальше, тем больше изобиловавший подробностями. Было ясно, что Патрокл, пронзенный копьем, не мог произнести такую пространную речь, какую вложил ему в уста троянец. Но вошедший в раж Астеропей был рад случаю излить наконец свою обиду на Гектора.

– Как только Патрокл испустил дух, Гектор и Эвфорб затеяли между собой свару. Оба считали, что имеют право на оружие Пелида: первый доказывал, что он убил Патрокла, второй же настаивал на том, что ранил его именно он. Но вот к месту происшествия прибыл пастырь народов светлокудрый Менелай.

«О Эвфорб! – воскликнул Атрид. – Я уже убил брата твоего Гиперенора, теперь пришел твой черед. Видно, самой судьбой мне предназначено собственноручно отправить в царство Аида всех детей Панфоя». А Эвфорб ему в ответ: «Сегодня, о Менелай, ты заплатишь мне за все! Ты сделал вдовой жену моего брата, едва успевшую войти в дом супруга, ты принес горе и слезы нашим родителям. А теперь самое большое мое желание – преподнести им твою голову на красивом плетеном блюде!» Сказав это, Эвфорб метнул в Менелая копье, но оно согнулось словно соломинка, не пробив щит ахейца. Менелай же проткнул Эвфорбу горло. Хлынувшая из раны кровь обагрила его белоснежную тунику и кудри, скрепленные золотыми и серебряными обручами.

– Почему же Гектор не пришел к нему на помощь?

– Он был очень занят: раздевал Патрокла, – не без язвительности ответил Астеропей.

– Но ты сам видел в его руках оружие Ахилла?

– Это верно, что его доспехи украшены золотыми пряжками?

– И как реагировал на все Пелид?

– Что же теперь будет с телом Патрокла? Гектору удалось привязать его к колеснице?

– Правда, что битва еще не окончена? Вопросов было столько, что Астеропей не успевал отвечать. Но чем больше народу толпилось вокруг, тем увереннее чувствовал себя оратор. Для удобства публики он даже вскарабкался на невысокую каменную ограду.

– Жители Трои, слушайте меня! Как морские волны в бурю схлестываются с волнами впадающей в море реки, так сегодня схлестнулись троянцы с длинноволосыми ахейцами: и те, и другие хотели унести с собой тело Патрокла, и каждый, лишь бы не уступить его врагу, готов был отдать собственную жизнь. Много народу полегло в этой схватке. Но когда уже казалось, что победа улыбнулась нашим, поле боя накрыло вдруг черное облако. И враг, воспользовавшись этим, утащил труп, из-за которого полегли многие. Я видел собственными глазами, как погибли Аписаон, Эрилай, Лаогон, Атимний, Подей, Амфикл и братья Форкий и Ипотоф. Но видел я и десятки ахейцев в лужах крови, а среди них – Батикла, Скедия, Ликофрона, Перифета, Ота из Киллы…




Экто и Леонтий, устав от речей Астеропея, ушли, а он, стоя на камнях, все перечислял погибших и раненых.

Задерживаться в Трое было уже бессмысленно, да и опасно. Кроме того, как сказала Экто, с заходом солнца сменят охранявших пещеру стражей, с которыми она была в сговоре.

Обратный путь показался Леонтию более приятным. Прежде чем выйти из подземного хода, Экто снова завязала ему глаза, чтобы он, отойдя на достаточное расстояние, не нашел пути назад. Леонтий, не сопротивляясь, как послушный ребенок, позволил надеть на себя повязку, тем более что Экто (или, если угодно, Елена) вела юношу, приобняв его и положив голову ему на плечо, словно они и впрямь любовники. Она была так ласкова, что Леонтий, совсем перестав владеть собой, попытался ее поцеловать.

– Не надо, милый, – сказала Экто с упреком, – не забывай, что у меня есть муж, и я ему верна!

– Неправда, Елена, не надо обманывать: никакого мужа у тебя нет, а если есть, то не один, а много, и, значит, можно причислить к ним и Леонтия Гавдосского! Поверь: я сильнее всех буду любить тебя, любить до самой смерти! Да что я говорю – «до смерти», нет, и после смерти тоже… как Орфей!

Елена, то есть Экто, улыбнулась и погладила его по голове.

– Нет, о Леонтий, не собираюсь я включать тебя в число своих мужей. Уж скорее я стала бы тебе матерью. Ну, а теперь прощай, мой мальчик, и когда договоришься с Ахиллом, приходи к Двум Источникам. Я же попытаюсь выведать у Поликсены все, что ей известно о Неопуле.




ПЛАЧ АХИЛЛА





Глава XII,


в которой Фетида просит Гефеста выковать для ее сына новое оружие, а мы становимся свидетелями горя Ахилла, потерявшего своего друга Патрокла. Заканчивается глава описанием грандиозной битвы между богами у стен Трои.




Фетида вступила в бронзовый дворец Гефеста. Встретивший гостью на пороге карлик Кедалион провел ее в огромную кузницу. Там среди языков пламени в клубах дыма сидел великий искусник и, обливаясь потом, ковал бронзовые прутья. Судя по тени, падавшей от Гефеста на стены, можно было подумать, что ростом он выше Геракла, а лицом прекраснее Аполлона. В действительности же бог этот был невысок, некрасив и хром. Вокруг разлетались сверкающие искры, полыхали горны, текли реки расплавленного золота и серебра.

В углу кузницы двадцать столиков-треножников, изготовленных для отца богов, ждали окончательной отделки. Они были снабжены колесиками и во время пира могли сами и подкатывать к столу, и укатывать назад. Другим чудом техники были здесь золотые служанки, двенадцать механических дев:
		«…золотые, живым подобные девам прекрасным,



		Кои исполнены разумом, силу имеют и голос».[85 - Гомер. «Илиада» (XVIII, 418).]








То есть, по-нашему, роботов, наделенных способностью мыслить и говорить.

– Главное их достоинство в том, что я могу остановить их, когда угодно, – говорил обычно Гефест, посмеиваясь. – Жаль, нет у меня возможности делать то же самое с моей женой Афродитой. Будь я способен на это, включал бы ее по ночам, в постели, а выключал утром, едва она раскрывает рот.




В дверях появился карлик с горящим факелом.

– Мой добрый хозяин, – сказал он, – к тебе тут гостья, способная преисполнить тебя радости.

Он отступил, чтобы пропустить Фетиду. При виде гостьи Гефест действительно от радости едва не потерял голову: схватив свою палку из слоновой кости, он, хромая, поспешил ей навстречу.

– О Фетида, о свет очей моих, какое счастье видеть тебя здесь! Ты знаешь, как признателен я тебе и Эвриноме, спасшим меня от смерти в морской пучине, когда моя сука-мать сбросила меня с Олимпа.

– О дорогой Гефест, – сказала опечаленная Фетида, ласково обнимая Гефеста, – боюсь, что пришло время мне просить у тебя, умелец, помощи…

– …Ты только прикажи, о Фетида, и я с радостью, как всегда, выполню твое повеление, – почтительно отвечал ей бог.

– Тебе, вероятно, известно, с каким отвращением согласилась я на супружество с Пелеем, взявшим меня силой, – сказала Фетида краснея. – Но этого пожелал великий Зевс, и я никак не могла уклониться от его неправедной воли.

– Мне ведомо, дорогая, как ты страдала, и с того дня я всеми силами души возненавидел Пелея, хотя порой, к собственному своему удивлению, даже завидую ему, – признался неисправимый волокита Гефест.

– У нас родился прелестный ребенок, которого я нарекла Ахиллом, – сказала Фетида, начав свой рассказ, пожалуй, слишком издалека. – Едва малыш научился ходить, я отнесла его на гору Пелион и доверила заботам Хирона, который мог дать ему все полезные знания. Добрый кентавр вскормил его костным мозгом льва и медвежьим жиром, и ребенок вскоре стал таким сильным, что уже в шесть лет убил своего первого вепря. Но Калхант предсказал, что сын мой погибнет в сражении. И я, чтобы не пустить Ахилла на войну сменила ему имя и, переодев в женское платье, спрятала его среди дочерей царя Ликомеда.

– Мне эта история известна, – прервал ее Гефест, – но слышал я, что сам Ахилл рвался в битву против Трои.

Признаюсь, Фатум спросил его, какая жизнь ему больше по душе – долгая и скучная или короткая, но славная…

– …И Ахилл выбрал славу, – заключил Гефест.

– Совершенно верно. Но сейчас он находится в Троаде и предается отчаянию, ибо Гектор, сын Приама, убил самого близкого его друга, а враги похитили его оружие – дар богов его отцу.

– Твоему горю можно помочь, о моя милая Фетида, – утешил ее искусный мастер. – Сейчас я выкую для Ахилла новое оружие и доспехи – еще более прочные и прекрасные, чем те, что боги подарили на свадьбу Пелею. Если бы я мог отвести от него смертельную опасность, я и это сделал бы с радостью, но, поскольку я не наделен такой силой, пусть хоть доспехи Ахилла будут достойны его доблести.

Прежде чем приступить к работе, хромоногий бог схватил лемносскую губку и отер ею пот со лба и косматой груди. Служанки поднесли ему серебряный ящик, из которого он вынул золотые щипцы и молот. Удары молота разнеслись под бронзовыми сводами, как колокольный звон, и чем сильнее стучал бог по наковальне, тем светлее и радостнее становилось его лицо. А механические девы носились взад-вперед по кузнице: раздували мехи, раскаляли горны, плавили олово в тиглях, выливали в формы золото и серебро.

Первым делом бог огня принялся за щит: он сделал его пятислойным – два слоя из бронзы, два – из меди и один – из золота. Рисунки на центральном круге изображали Вселенную – с солнцем, луной, морем, небом, землей и созвездиями. Звезды Большой Медведицы располагались вокруг большой звезды (не Полярной ли?), которая «единая чуждается мыться в волнах Океана»[86 - Гомер. «Илиада» (XVIII, 489).]), то есть одна из всех никогда не скрывается за горизонтом. Затем Гефест изобразил на щите сцены из жизни двух городов: одного – мирного, другого – охваченного войной. В первом можно было увидеть брачные пиршества и праздничные шествия; во втором, осажденном, как Троя, в первых рядах нападающих выделялись позолоченные Арес и Афина. В круге, окаймлявшем центральную часть щита, Гефест воспел мирную сельскую жизнь, изобразил пахарей, жнецов и крестьян, собирающих виноградные гроздья. Затем шли сценки из жизни скотоводов – пастухи отражали нападение двух львов на стадо волов; юноши и девушки плясали там перед крестьянским домом. Все это он обрамил широким серебряным ободом, являвшим собой реку Океан.

Когда я был мальчишкой, учеником младших классов гимназии, описания Ахиллова щита привели меня в такой восторг, что я изобразил его на куске картона и подарил учительнице. Она, в свою очередь, передала его директору, и, к великой моей гордости, было решено выставить мой щит в актовом зале. Может, он и до сих пор там?!




Леонтий понимал, что в этот день ему не удастся повидать Ахилла. Да и только ли в этот… Кто знает, как долго придется ждать удобного случая.

Пелид, уткнувшись носом в пыль, лежал ничком на земле у ног убитого Патрокла и предавался отчаянию. Голова его была посыпана пеплом, хитон измазан сажей. Чуть поодаль, в уголке, плакали его друзья – Антилох, Эвдор и Писандр. В глубине шатра громко рыдали рабыни, бия себя кулаками в грудь и царапая до крови лицо.

– О женщины, – промолвил, всхлипывая, Ахилл, – чем зря рвать на себе волосы, омойте лучше тело моего бедного друга, умастите его, изувеченного, елеем, сотрите с него сгустки крови и наполните раны, нанесенные троянскими копьями, растопленным жиром животного, которому минуло девять лет. Только так вы сможете отвратить от тела Патроклова мух и не дать ему зачервиветь.

– Но тело героя сейчас даже целее, чем было при жизни, – успокоила его одна из рабынь. – Должно быть, какая-то богиня посетила нас ночью и наполнила его ноздри нектаром и амброзией.

Ахилл слегка приподнял голову, желая убедиться в правоте слов рабыни, а потом снова стал корить себя:

– О Ахилл, Пелеев сын, и не стыдно тебе оставаться в живых, коли не сумел ты сохранить жизнь любимейшему другу? Где обретался ты, когда Патрокл скрестил оружие одновременно с богом и с двумя смертными? Ты сидел на солнечном бреге, бездельник, и любовался морем! А ведь сам, помнится, клялся отцу Патрокла Менетию защищать его сына от всех напастей и вернуть живым и здоровым в Опунт с подобающими трофеями – рабынями, серебром и золотом! О лживый Ахилл, о клятвопреступник Ахилл!

Голос героя становился все мрачнее. Вдруг он исторг из своей груди такой могучий крик, что его услышали даже Зевс на Олимпе и Фетида на дне морском:

– Патро-о-окл!

«Человек таким голосом кричать не может, нет!» – подумали они.

Воины окружили жилище Ахилла, но никто не осмеливался переступить его порог. Внезапно дверь с грохотом повалилась на землю, и взорам собравшихся предстал охваченный исступлением Ахилл совершенно нагой, с налитыми кровью глазами Мгновение стоял он неподвижно в тени зеленого навеса, потом с отчаянием в глазах, словно безумный, помчался к берегу: в эту минуту он был похож на коня, удирающего от возничего.

– Патро-о-окл! снова вскричал герой, мчась по мелководью и взметая фонтаны брызг.

– Ахилл потерял рассудок! решили испуганные ахейцы. – И может прикончить любого, кто станет у него на пути!

– Но он же голый и безоружный, – заметила одна женщина. – Попытайтесь хотя бы остановить его, пока он не разбился о скалы.

– Безоружный-то он безоружный, но все равно может убить, – возразили ей самые боязливые, стараясь держаться от Ахилла подальше. – Он и голыми руками придушит.

Некоторое время спустя подошли главные вожди: первым явился Аякс Теламонид со своим неизменным другом Тевкром, за ними – Одиссей, Диомед, Менелай, Нестор и, наконец, на колеснице, влекомой парой белоснежных коней, великий Агамемнон, вождь всего греческого воинства. Узнав, что сын Пелея лишился рассудка, он пожелал убедиться в этом самолично. Через несколько минут мнимого безумца окружила сотня вооруженных воинов, чтобы попытаться удержать его. Но тут Ахилл внезапно остановился сам, и на лице его вновь появилось свойственное ему выражение спокойной суровости. Он недоуменно огляделся по сторонам, словно очнувшись от дурного сна, и заговорил своим низким, ровным голосом:

– О мои соратники, о мои испытанные в битвах друзья, однажды мы с Агамемноном поссорились из-за прекрасной розовощекой девы, и это был, поверьте, поистине счастливый день, но не дня нас, а для Гектора и всего рода Приамова. Ах, если бы Брисеида погибла от стрелы Артемиды в тот самый день, когда я пленил ее в Лирнессе! Но сегодня я укрощаю свой гнев и клянусь вам, братья: долго будут лить теперь слезы троянские женщины с узкими опоясками на бедрах!

– О слуги Ареса, – воскликнул, в свою очередь, Агамемнон, – хочу сказать вам, что если мы тогда и поссорились, то повинны в том не сами: Зевс, Фатум и эринии настроили против меня богиню ошибок Ату. Она помрачила мой разум! Злобная богиня легкими шагами ступает по головам людей и заставляет их творить ошибки так, что сами они того не замечают. Правильно сделал отец богов, когда схватил Ату за длинные ее косы и низверг с Олимпа!

– А я, – подхватил его слова Пелид, – стал жертвой обманщицы Холле, речи которой, как известно, бывают слаще меда, капающего с пчелиных сот!

В общем, как и всегда, натворив глупостей, люди попытались свалить всю вину на богов: им не хотелось признать свою ошибку, значит, отвечать за нее должны были Ата, Аполлон, Зевс и Холле.

– Забудем прошлое, о Пелид! – предложил Агамемнон, протягивая руки. – Теперь уж все равно, кто из нас двоих получил большую выгоду и кто пролил больше горьких слез. Все мы – ахейцы, и это главное!

Хочешь не хочешь, приходится констатировать, что почти всем распрям когда-нибудь наступает конец: враги становятся друзьями, так называемая вечная ненависть оказывается совсем не вечной. Не зря поется в одной неаполитанской песне: «Кто получил, тот получил, а кто отдал, тот и отдал».




Поскольку ссора с Агамемноном окончилась преломлением хлеба и кубком вина, Ахиллу оставалось только дожидаться возвращения матери с новыми доспехами. А когда герой увидел оружие, выкованное для него Гефестом, он, конечно же, пришел в невероятное возбуждение и пожелал немедленно опробовать его в битве с троянцами.

Первым делом он приказал Автомедонту приготовить колесницу, но возничий и сам об этом позаботился, и три коня – Балий, Ксанф и Педас уже более часа нетерпеливо перебирали копытами.

– О Балий и Ксанф, – обратился Ахилл к двум из них (полагаю, к великой обиде третьего), – сегодня у вас одна только задача: вынести меня с поля боя живым и невредимым, чего вы не сделали с моим другом Патроклом. Увы, лишь в жестокой схватке ахейцам удалось отбить его тело.

На что Ксанф – он один из тройки обладал даром речи – не без горечи ответил:

– Можешь поверить, о Пелид, что мы-то рады вернуть тебя в твой шатер в целости и сохранности. Но знай: смерть уже дышит тебе в затылок. И в этом повинны не мы, простые кони, а бог, который могущественнее даже самого Зевса-тучесгустителя.

– О Ксанф, – воскликнул Ахилл, разочарованный столь не оригинальными речами, – ты тоже предрекаешь мне раннюю погибель? Все знают, что Фатум определил мне умереть молодым и вдали от отчего дома. После долгих раздумий я сам выбрал такую судьбу. Родившемуся героем важнее всего прожить отведенное ему мойрами время в радости. Для меня же нет большей радости, чем убивать врагов… да, убивать, убивать и еще раз – убивать!..

– Я предупреждаю тебя, – сказал Ксанф (возможно, его устами говорила сама Фетида), – возьмешь снова оружие в руки – смерти тебе не миновать.

Тут вперед вышел Леонтий, решивший все-таки передать Ахиллу просьбу Поликсены о свидании. Как знать, не заставит ли любовь такой прекрасной девушки изменить отношение героя к превратностям судьбы?! Леонтий уже готов был заговорить с Ахиллом, но его опередили старик Феникс и обливающаяся слезами Брисеида.

– Только не заставляй меня есть, добрый мой Феникс, – запротестовал Ахилл, увидев, что старик направился к нему с блюдом всякой вкусной еды, – в моем теле не осталось места ни для чего, кроме жажды расплатиться с врагами. А ты, розовощекая Брисеида, утри слезы: пусть за нас все решит сама судьба.

Невольница, уже основательно расцарапавшая себе лицо и грудь после гибели Патрокла, поняла, что настаивать бесполезно: Ахилл был упрям, и никто не смог бы повлиять на его решение.

Надев на себя выкованные Гефестом доспехи, герой потряс ясеневым копьем,[87 - Подаренное Хироном ясеневое копье не пропало вместе с остальным оружием во время битвы Патрокла с Гектором. Копье было особенным, и поднять его мог один только Ахилл.] подаренным его отцу добрым Хироном, и легко, несмотря на громоздкое снаряжение, вспрыгнул на колесницу. Леонтий лишь посмотрел вслед герою, умчавшемуся к стенам Трои в сопровождении горланящих мирмидонцев.

Появление Ахилла на поле битвы побудило Зевса изменить свое решение о невмешательстве богов. Теперь, когда равновесие сил было нарушено, он позволил богам вмешиваться в ход событий и помогать своим любимцам. Артемида, Аполлон, Арес, Афродита, Латона и бог реки Скамандр поспешили на помощь троянцам. Афина, Гера, Гермес, Посейдон и Гефест выступили за ахейцев. Свою позицию не определила только богиня раздоров Эрида, которую интересовало лишь число жертв: чем больше народу гибло у нее на глазах, тем больше радости она испытывала.

Вступив в бой, Ахилл тщетно искал встречи с Гектором. Он нетерпеливо вглядывался вдаль – туда, где сливались две реки и возвышались троянские стены, но могучая фигура врага все не показывалась. Единственным заслуживающим его внимания воином оказался Эней, но бог Посейдон, хоть он и поддерживал ахейцев, увел его у Ахилла буквально из-под носа, прибегнув к уже избитому трюку с темным облаком. И тогда, охваченный безумный яростью, Пелид стал разить всех подряд. Среди прочих его жертв оказался и вождь пеонов Астеропей, с которым мы познакомились в предыдущей главе. Этот несчастный, увидев героя, не бросился от него наутек, как сделал бы любой благоразумный человек. Нет, он, оставаясь верным себе, впал в ораторский раж и начал рассказывать Ахиллу, чей он сын да чей внук.

– Я родом из благодатной Пеонии, – заявил он высокопарно, – и привел с собой храброе войско копейщиков. Мое племя восходит к богу Аксия – реки, орошающей страну пеонов хрустально-чистой ледниковой водой; мой отец – знатный Пелегон, прославленный копьеметатель, а отец моего отца – сам Аксий, бог реки. Таков, о великодушный Пелид, род человека, которого ты видишь перед собой!

Пелид же отнюдь не великодушно перерезал бедняге горло, так и не дав тому возможности познакомить его со своим генеалогическим древом.




Однако не все столкновения заканчивались чьей-нибудь гибелью: в ходе другой стычки быстроногий Ахилл одним махом захватил в плен сразу двенадцать противников. Вы лучше не спрашивайте меня, как ему удалось в одиночку связать сразу двенадцать человек. Но как-то он все же ухитрился это проделать. Во всяком случае, известно, что, связав пленных по рукам и ногам, он передал их одному из своих помощников.

– Этих отложи в сторонку, – сказал он. – Их я прикончу потом, на могиле Патрокла.

И не только в данном случае проявилась кровожадная натура Ахилла. Вспомним, как он убил Ликаона – сына Приама, которому не было еще и пятнадцати. Разоружить мальчишку и вонзить ему меч в сердце Ахиллу ничего не стоило.

– Не убивай меня, о благородный Ахилл, будь милосердным! – молил его со слезами на глазах Ликаон. – Сжалься над моей молодостью! Неужели моя несчастная мать для того произвела меня на свет, чтобы я погиб так рано! Ты уже убил моего брата Полидора, пронзив его насквозь своим не знающим пощады копьем. Наверно, мы прогневали чем-то Зевса, раз он поставил нас обоих на твоем пути. Но знай, я всего лишь наполовину брат Гектора, ибо матери у нас разные. Возьми меня лучше в плен, о великодушный герой: увидишь, отец даст за меня богатый выкуп.

Пустые слова! Ахилл все равно убил юношу и, пронзенного копьем, взял его за ногу и швырнул в воду Скамандра. Не следовало бы ему этого делать! Разгневанный столь жестоким поступком, бог реки стал вздувать свои воды, и высокая, метров в десять, смертоносная волна, выйдя из берегов, обрушилась на Пелида. Но тут же последовала немедленная реакция Геры: как посмело это захудалое божество вмешиваться в ее планы?! Гера кликнула на помощь своего сына Гефеста.

– Давай скорее, деточка, хромоножка моя! – сказала она ему. – Давно пора поставить Скамандра на место! Раз и навсегда! Накажи его, нашли на него великое пламя, и пусть оно не гаснет, пока Скамандр не высохнет до последней капли! А я попрошу Нота и Зефира хорошенько раздуть огонь.

Гефест тотчас выполнил приказ, и оба берега реки запылали. Волна отхлынула назад, вся земля в округе сразу же высохла, и очень скоро от реки осталось лишь голое каменистое ложе.

Все это произошло на глазах грозно насупившего брови Ахилла и объятого ужасом Леонтия. Юноша следовал за героем с того самого момента, когда тот поднялся вместе с Агамемноном на боевую колесницу. Леонтий видел, как Ахилл убивал троянцев и брал пленных, как он в одиночку сражался против десятков врагов, в каждой схватке одерживая победу. Вид сражающегося Ахилла был, должно быть, неповторимым зрелищем. Если верить Гомеру, то никакой воин на свете не смог бы противостоять ему хотя бы одну минуту. Но день удивительных неожиданностей еще не кончился: вскоре юный Леонтий стал свидетелем совершенно потрясающих событий.

Возвращаясь в ахейский стан, он вдруг увидел на равнине множество огромных, высотой не менее двух метров воинов: они наскакивали друг на друга, словно распаленные любовной страстью козлы. А оружие их сверкало так ярко, что Леонтию, чтобы не ослепнуть, пришлось прикрыть глаза рукой. Он сумел различить Артемиду, пускавшую серебряные стрелы в Гермеса, и Гермеса, уклонявшегося от них то вправо, то влево и бросавшегося на богиню с обнаженным мечом. Он видел, как Арес в обагренных кровью одеждах, набычившись, кидается на Афину, чтобы пронзить копьем ее щит.

– Ах ты тварь ползучая, – кричал бог, – забыла, как подговаривала Диомеда ранить меня до крови? Знай же, этого я тебе никогда не прощу! Ты сама управляла копьем Тидея и сделала так, чтобы наконечник его поранил мое прекрасное тело! Сейчас ты у меня узнаешь, какую муку причиняет бронзовый наконечник, вонзаясь в живот!

Но Афину совершенно не пугали его угрозы, наоборот, ведь только в борьбе был для нее смысл жизни.

Она выставила против копья Ареса свой щит и, подобрав с земли острый камень, изо всех сил запустила им в шею скотины Ареса. Удар был таким сильным, что бог войны лишился чувств.

– О безмозглая куча мяса! – закричала Афина, смеясь ему в лицо. – Поймешь ли ты когда-нибудь, что я превосхожу тебя и силой, и умом? Что я хитрее тебя да и копьем владею лучше?

Она уже хотела нанести ему второй удар, но тут Афродита, схватив Ареса за ноги, ловко оттащила бога в сторону. Ее вмешательство, однако, не ускользнуло от внимания Геры, которая тут же стала осыпать ее оскорблениями.

– Вы только поглядите на эту неверную суку, защищающую своего любовника! О ясноглазая Афина, не упускай эту грязную тварь! Пронзи ее благоуханное тело своим бронзовым копьем!

Аполлон вызвал на поединок Посейдона. Но тот, прежде чем скрестить с ним оружие, предложил ему хорошенько подумать:

– Ты моложе меня, о солнцеликий Аполлон, но у меня за плечами, как известно, немалый опыт. Если уж тебе так хочется, давай померяемся силами, однако не забывай, как обошелся с нами скупец Лаомедонт, когда мы возвели ему стены вокруг Трои: неужели он заслуживает, чтобы мы защищали его род?

– Ты прав, о могучий бог-землетряситель, – согласился Аполлон, – смертные не заслуживают божественной помощи. – Пусть грызутся между собой!

– Что ты делаешь, о трусливый брат мой! – воскликнула Артемида, заметившая, как Аполлон вложил меч в ножны. – Ты бежишь? Испугался? У тебя задрожали коленки? Отныне не желаю слышать твоих хвастливых уверений, будто ты сильнее Посейдона!

Надо заметить, что когда дело дошло до рукоприкладства, богини действовали с куда большим остервенением, нежели боги. Особенно это относится к Афине и Гере, получившим такой афронт на суде Париса.

Вообще-то и богини, и боги, за исключением Посейдона, довольно охотно включились в схватку. Великий кузнец Гефест возобновил свой поединок со Скамандром, пустив в ход природные катаклизмы: огонь против воды, извержение вулканов против наводнений, искры против грязи. Дикарка Артемида, подстрекаемая матерью Латоной, старалась поразить всех, кто поддерживал ахейцев. Гермес хотел напасть на Аполлона сзади, но сребролукий бог вовремя заметил этот маневр и, размахивая огромным мечом, стал гоняться за ним по равнине. Убить друг друга они, конечно же, не могли, поскольку от рождения были бессмертными, но причинить боль, да еще какую, умели! Повсюду только и слышались вопли, звон мечей и щитов, ужасные оскорбления и взаимные обвинения в старых – и понесенных, и причиненных – обидах.

Сидя на вершине горы Иды, Зевс наблюдал за потасовкой и от души смеялся: какой спектакль разыграли перед ним эти задиры боги! Даже то, что они переломали свое золотое и серебряное оружие и растрепали друг другу прекрасные светлые кудри, ему казалось ужасно смешным.

Пока боги цапались между собой, Ахилл, воспользовавшись случаем, продолжал разить всех направо и налево. Объятые ужасом троянцы с радостью бы укрылись за городскими стенами, но он, неумолимый, стоял как раз между ними и Скейскими воротами, и каждому, сделавшему хоть полшага в сторону города, неминуемо пришлось бы сначала сразиться с ним.

Аполлон, поняв, в каком критическом положении оказались троянцы, решил во что бы то ни стало вывести из строя вечно ускользающего от него Ахилла и тем помочь своим любимцам. Приняв обличье троянского воина Агенора, он стал провоцировать героя.

– О сын Пелея, о глупый мечтатель! – сказал он. – Ты и впрямь рассчитываешь сокрушить Трою в одиночку? Так знай же, что нас в городе великое множество, а каждый троянец, когда его вынуждают защищать свой дом, жену и детей, становится сильнее самого сильного воина. Чего же ты добьешься? Только собственный смерти!

Пелид, который, как вы, вероятно, уже заметили, лишних слов не любил, накинулся на Агенора (то есть на Аполлона в облике Агенора), а тот, прикинувшись испуганным, бросился бежать. Ахилл, естественно, погнался за ним, и это позволило троянцам скрыться за городскими стенами.

Забежав в лесную чащу, Аполлон вдруг повернулся и посмотрел на Ахилла с ехидной улыбкой. Затем, приняв свой нормальный вид, стал высмеивать героя:

– Ты что же это, жалкий смертный, преследуешь бессмертного? Неужто рассчитываешь убить бога? Разве тебе не известно, что моя жизнь не подвластна мойрам? Троянцы уже укрылись за стенами, а ты, обманутый, догонял меня и заблудился в лесу.

Ахилл понял, что его провели, и если раньше он был разъярен, то теперь и вовсе стал похож на сорвавшегося с цепи быка. Проклиная на чем свет стоит Аполлона и кипя от бешенства, он бросился к Скейским воротам. И там, к удивлению своему, увидел какого-то троянца, на котором можно было сорвать зло. Троянец стоял неподвижно, опершись о щит и, казалось, только Ахилла и поджидает. Это был Гектор. Его смертельный враг.




ГИБЕЛЬ ГЕКТОРА





Глава XIII,


в которой мы вместе с Зевсом будем присутствовать при схватке между Ахиллом и Гектором и при гибели троянца. Затем станем свидетелями погребальных игр в честь Патрокла и прихода Приама в шатер Ахилла с просьбой вернуть ему тело сына.




Как известно, даже Зевс не был властен над мойрами. Их мать – Ананке (что означает «неизбежность») поместила мойр в гроте на берегу белого озера, находившегося в самом центре небесного свода. Клото (прядущая) день и ночь пряла нить жизни каждого смертного, Лахесис (дающая жребий) отмеряла длину нити, а Атропос (неотвратимая) безжалостно обрезала ее своими ножницами. Желая узнать судьбу какого-нибудь человека, Зевс мог только прибегнуть к психостазии – то есть положить на чаши золотых весов души, например, двух сражающихся воинов и «взвесить» их судьбу: если одна из чаш опускалась, это означало, что находящаяся на ней душа стремится в Аид, и никто, даже он, отец богов, не мог оспорить решение Ананке.




В отличие от остальных троянцев, Гектор не сбежал, а поджидал Ахилла у Скейских ворот. По-видимому, он решил, что только единоборство между ним и ахейским чемпионом сможет положить конец этой кровопролитной войне: один из них в тот день должен погибнуть! Отец и мать, стоя на стене, тщетно упрашивали сына войти в город.

– Зачем тебе, – кричали они, – мериться силами с этим безумцем, да к тому же – неуязвимым… Подумай о своей молодой жене, подумай о сыне Астианаксе, которому нет еще и двух лет, и о нас, так любящих тебя несчастных стариках!

Гектор не слушал их: он считал своим долгом сразиться с сыном Пелея. Но когда перед ним предстал наконец Ахилл с налитыми кровью глазами, «Гектор увидел, и взял его страх»,[88 - Гомер, «Илиада», XXII (136).] и бросился он бежать вдоль троянских стен что было мочи.

Трижды обежали город герои. Казалось, Пелид вот-вот настигнет ненавистного врага, но всякий раз рука его не дотягивалась до Гектора – не хватало всего нескольких сантиметров. Гомер рассказывает, что глядевшим на Гектора и Ахилла со стены, казалось:
		«Словно во сне человек изловить человека не может,



		Сей убежать, а другой уловить напрягается тщетно».[89 - Гомер, «Илиада», XXII (199–200).]








Поняв, что троянец уклоняется от боя, Зевс положил души обоих героев на чаши своих золотых весов и приподнял их, чтобы увидеть, чья судьба перетянет: чаша с душой Гектора резко опустилась. Тогда отец богов посмотрел на Афину и едва заметно кивнул головой. Богиня страшно обрадовалась, что Зевс позволил ей вмешаться в ход единоборства: она тотчас приняла облик Деифоба и подлетела к герою.

– Остановись, о брат, – сказала она ему, – и сразись с Ахиллом, не ведая страха. Видишь – я рядом с тобой и не оставлю тебя без подмоги.

– Благодарю тебя, о Деифоб, – ответил Гектор с улыбкой, – я всегда любил тебя больше всех братьев, но сегодня, поверь, ты стал мне еще дороже – ведь только тебе одному из всех троянцев достало смелости выйти за ворота.

Сказав это, Гектор обратил лицо к Ахиллу и воскликнул:

– Больше я не побегу от тебя, сын Пелея, готовься сразиться со мной и умереть!

– Нет, это тебе надо готовиться: я-то готов сражаться с рождения! – насмешливо ответил ему Ахилл. – Постарайся хоть немного продержаться, не то наш поединок кончится, даже не начавшись.

– Не думай, о Пелид, что ты уже победил: немало тебе придется потратить сил, чтобы одолеть меня. Но знай, если по воле Зевса победа будет за мной, я не стану терзать твое тело, а верну его в целости ахейцам, чтобы они воздали ему должные почести. Обещай и со мной поступить так же.

– Не торгуйся, проклятый пес, – ответил Пелид, охваченный яростью, – пойми наконец, что ты обречен! Как не может быть лада между людьми и львами, между волками и овцами, так никогда не будет согласия между Гектором и Ахиллом! Итак, не теряй времени и защищайся: Арес и без того заждался этой схватки и теперь по праву жаждет своей порции крови!

С этими словами Ахилл метнул в Гектора ясеневое копье – дар Хирона, но троянец резко наклонился, и оно, едва не задев героя, пролетело над ним. Афина, все еще в обличье Деифоба, подняла копье с земли и вернула его Пелиду.

Теперь пришел черед Гектора: его копье попало в самый центр щита, выкованного Гефестом, но хотя удар был невероятной силы, оно не оставило на нем даже царапины. Тщетно взывал Гектор к брату, моля принести ему другое копье, а обернувшись, увидел, что нет никакого брата. Оно и понятно, ведь то был не настоящий Деифоб, а обманувшая Гектора богиня. Ахилл же, не теряя времени, метнул свое копье снова и поразил Гектора в шею, правда, не перебив ему горла.

– О Гектор, глупец, – вскричал Ахилл, – неужели ты думал, что все сойдет тебе с рук? Тебе, убившему Патрокла? Так знай же, что я брошу твой труп на съедение псам и птицам.

– Не будь таким жестокосердым, о сын Пелея, – взмолился Гектор, прикасаясь руками к коленям победителя. – Не бросай мой труп на растерзание псам. Отдай его моим родителям: они отблагодарят тебя, дадут столько золота и бронзы, сколько ты сам пожелаешь.

– Отдать им твое тело? Ни за что! – ответствовал разъяренный Ахилл. – А теперь слушай меня, падаль: я не съем твое мясо сам и не выпью твою кровь только потому, что ты мне противен. Но собаки тебя сожрут, даже если твой отец предложит мне в десять раз больше золота, чем весит твой труп.

Когда Гектор испустил дух, Ахилл снял с него доспехи, затем, проделав в его щиколотках две дырки, протянул через них прочные кожаные ремни, привязал тело поверженного героя к колеснице и помчал коней во весь опор по равнине, чтобы все видели, как жестоко он расправился со своим врагом. А со стен неслись душераздирающие вопли троянок, в ужасе наблюдавших за надругательством над телом любимого сына Приама.




Двенадцать дней продолжались погребальные игры в честь Патрокла. Ахилл потребовал, чтобы ахейцы сложили пирамиду для костра высотой в сто футов и, взобравшись на верхушку этой поленницы, собственноручно обезглавил двенадцать юных троянцев, захваченных им в плен накануне. Полагая, что и такое жертвоприношение не вполне отражает его любовь к другу, он повелел одновременно убить и изжарить на том же костре по паре овец, коз, быков, свиней, собак и даже коней. Гомер рассказывает, что кровь, как из чанов, лилась вокруг Менетидова тела.[90 - Гомер. «Илиада» (XXIII, 35).]

Мирмидонцы по фессалийскому обычаю остриглись наголо и укрыли своими волосами покойного. Последним этот похоронный обряд свершил Пелид. А пока герой состригал свои длинные белокурые волосы, его друзья плакали так горько, так безутешно, что, по словам Гомера, весь песок на берегу пропитался их слезами.

Как обычно бывает на погребальных церемониях, плач постепенно перешел в крики ликования: так греки погребальными играми в честь Патрокла отметили и победу над Гектором.

Никогда еще в кабачке Телония не собиралось столько проституток и любителей выпить. Все смешалось: тосты, песни, споры и драки. Одни величали Ахилла за его подвиг, другие осуждали его за чрезмерную жестокость. Ну, а когда дело доходило до споров, тот тут, конечно, не было равных Терситу.

– Только помешанный мог так надругаться над трупом! – кричал урод. – Хотите услышать новость? Хотите узнать, какую штуку выкинул наш герой сегодня утром?..

Все смолкли, желая послушать, что же такое еще содеял Пелид.

– …Он привязал тело Гектора за ноги к колеснице и трижды обвез вокруг дровяной пирамиды!

– Ну и что? – спросил Ариакс. – Это его право, разве не он убил Гектора в честном поединке?

– Что верно, то верно, – заметил кто-то из присутствующих, – но я на его месте не стал бы измываться над трупом. И вообще я согласен с Терситом: рано или поздно боги рассердятся на нас за такую жестокость.

– А уважение? Где уважение к противнику? – продолжал неистовствовать Терсит. Гектор – враг, согласен, но это не значит, что мы должны отказать ему в уважении! Давайте обратимся к фактам: троянец всегда шел в сражение с открытым лицом, в первых рядах, как настоящий мужчина, и никогда не пользовался луком – оружием трусов. А каков наш Ахилл? Говорят, он вообще неуязвим, если не считать одного местечка на его теле, которое известно только ему, и никому больше. И еще утверждают, что он пользуется покровительством Геры, Фетиды, Афины и невесть скольких еще богов. С такими покровителями даже я вышел бы в чемпионы!

С некоторых пор у Леонтия отношение к Ахиллу изменилось. Он по-прежнему восхищался его силой, но некоторых поступков героя не одобрял. К тому же Леонтий незаметно для себя самого привязался к Терситу, ибо понял, что бедняга не просто грубый задира: он пытается по-своему, пусть и неуклюже, утвердить новую мораль. И еще ему стало очевидно, что подступиться к Ахиллу с каждым днем все труднее: этому препятствовали сначала гибель Патрокла, потом поединок с Гектором, потом подготовка к погребальным играм… Кто знает, когда он дождется удобного момента, чтобы передать ему слова Поликсены!

– Я сам ахеец, – продолжал Терсит, – и тоже желал победы Ахиллу, но по-человечески я не мог не болеть за Гектора. Жена и сын были всего в нескольких шагах от троянца, он тоже мог бы укрыться за стенами, но все-таки остался ждать Пелида, а точнее – свою верную гибель.

– И у Ахилла есть сын, – заметил Ариакс.

– …Да, но сын Ахилла не такой малыш, как Астианакс, – возразил Терсит. – Его сын, Неоптолем, убийца еще покровожаднее отца!




Короче говоря, наш уродец отвергал право сильного. Он считал, что по шкале нравственных ценностей защита слабых и любовь к ближнему важнее власти и победы в бою.

– Терсит не хочет понять, – сказал Гемонид, когда они выходили из кабачка, – что все живое существует за счет других живых существ: лев нападает на леопарда, леопард пожирает лису, а та, в свою очередь, питается мышами. Разве лев виноват, что по воле богов родился именно львом? И мышь не повинна в том, что родилась мышью. Вот и Ахилл не виноват, что он – Ахилл, а Терсит – что он Терсит.

– Но кого следует считать большим героем, – спросил Леонтий, – выходящего на бой льва или малую мышь, отстаивающую правду?

– Ты на что это намекаешь? – возмутился Гемонид. – На то, что у Терсита мышиная физиономия?

– Ну, если говорить о внешности… то какое-то сходство с мышью у него действительно есть, зато сердце у него – львиное, это уж точно.

Вот такой ночной разговор состоялся между учителем и учеником. Они говорили о добре и зле, о необходимости и случайности, о милосердии и отваге, и еще о том, что порой умение прощать требует больше смелости, чем кровная месть. Уже стемнело, дорога все время петляла, в довершение всего факел Леонтия почти совсем догорел и с минуты на минуту мог погаснуть.

– Поторапливайся, парень, – сказал Гемонид, – если не хочешь, чтобы нас накрыла кромешная тьма.

Внезапно, когда темень и впрямь стала непроглядной, они услышали скрип колес настигающей их колесницы. Леонтий и Гемонид резко обернулись и увидели на дороге мерцающий свет факела и странную повозку, запряженную парой жалких мулов. На шатком настиле сидели два старых оборванца: один держал вожжи и время от времени чмокал, подгоняя мулов, другой, словно мраморное изваяние, возвышался на огромной плетеной корзине, не подавая никаких признаков жизни. И все же, несмотря на отрепья и вперенный в пустоту взгляд, в фигуре этого человека с седой бородой и длинными, ниспадающими на плечи волосами было что-то величественное.

– О юный воин, – обратился к Леонтию возница, – мы направляемся к жилищу доблестного сына Пелея – везем ему богатые дары. Увы, ночь застигла нас в пути, а зрение у нас уже не то, что прежде. Не можешь ли ты указать нам дорогу?

– Мы также следуем в стан ахейцев, – как всегда вежливо ответил Леонтий. – Если ты последуешь за нами, старик, то не собьешься с пути. И вообще, мы уже, можно сказать, у цели.

Узнав, что путники направляются к Ахиллу, Леонтий решил воспользоваться случаем и вместе со старцами проникнуть в его дом. Как знать, может, ему повезет и он сумеет обменяться парой слов со строптивым героем.

Когда путники прибыли в расположение мирмидонцев, их остановила стража. Леонтий, уже считавший себя официальным проводником гостей, выступил вперед:

– О фтийские воины, – начал он, стараясь подражать глашатаям, – перед вами два престарелых, а потому заслуживающих почтения мужа. У них нелегкая задача – вручить корзину, полную драгоценных даров, самому доблестному из ахейцев. Кто он, по-вашему? Одиссей? Аякс Теламонид? Менелай? Или сын Тидея Диомед?

Но не успел Леонтий перечислить всех возможных кандидатов на получение даров, как рядом выросла фигура Пелида.

– Ты кто? – без всяких церемоний спросил он, обращаясь прямо к белобородому старцу. – И что нужно тебе от меня в столь поздний час?

– Я Приам, царь Трои.

Услышав эти слова, все так и обомлели. Даже сам Ахилл вздрогнул.

– Я приехал сюда за телом своего сына, – продолжал престарелый царь, спускаясь с повозки. – За него, о Пелид, я готов целовать тебе руки, те самые руки, что лишили Гектора жизни.

Сказав это, он опустился на колени, тщетно пытаясь поцеловать руки Ахилла. Но тот опередил старца, поднял склоненную седую голову и ввел его к себе в дом. Следом за ними туда вошли возничий и Леонтий с Гемонидом.

В доме у огня сидели и пили вино два друга Пелида – Алкимедон и Автомедонт. Широким жестом Ахилл пригласил гостей сесть на подушки и взять кубки с кипрским вином, но старик, содрогнувшись от ужаса, отказался.

– Молю тебя, о сын Пелея, не усаживай меня, не подноси к моим губам никакого питья. Мы здесь укрываемся от непогоды, а мой Гектор лежит на голой земле, и никто о нем не печется. Позволь мне сегодня же забрать его останки и увезти в Трою!

– Не раздражай меня, о старец, – сурово изрек Пелид, – Патрокл тоже пролежал целый день в грязи – и именно из-за твоего сына Гектора, копьем проткнувшего ему живот.

– Подумай о своем отце, потомок Зевса, подумай о Пелее! – продолжал умолять его Приам. – Мы с ним одного возраста, он так же, как и я, стоит уже на пороге мрачного Аида. Но у него есть хотя бы надежда увидеть тебя, тогда как мне незачем просыпаться, когда Эос из далекой Колхиды возвещает о наступлении утра! Так верни же мне тело любимого сына! Я клянусь, что отдам тебе все золото, какое только у меня есть.

То ли потому, что Приам упомянул о Пелее, то ли в Ахилле вдруг проснулись человеческие чувства, только он – представляете? – растрогался и согласился на обмен. Решили, что Приам выдаст ему столько золота, сколько весит убитый герой. И еще было объявлено одиннадцатидневное перемирие, чтобы дать троянцам возможность должным образом проститься с убитым чемпионом.

Но тут как раз возникают разные версии: одни говорят, будто Приам отдал выкуп той же ночью, а другие – что выкуп был уплачен лишь на следующий день и под стенами Трои.

Ахейцы возложили тело Гектора на одну чашу огромных весов, а на другую троянские женщины, проходя мимо, клали свои драгоценные украшения. Последней к весам подошла Поликсена. Она была так прекрасна, что увидев ее, ахейцы онемели от восторга. Девушка, убедившись, что троянцам никогда не собрать нужного количества золота, разделась донага и нарочито медленно сама возлегла на чашу. Правда, кто-то утверждает, будто Поликсена вовсе не выходила из Скейских ворот, а ограничилась тем, что бросила со стены на весы несколько своих золотых браслетов, но все равно Ахилл с первого же взгляда влюбился в нее.

Похороны Гектора были не менее горестными и пышными, чем похороны Патрокла. Они длились одиннадцать дней: девять дней отвели на оплакивание, один – на погребальную церемонию и один – на поминальный пир. Стенания и вопли троянцев были столь громкими и отчаянными, что от шума замертво падали на землю стаи птиц.




Но вернемся к той ночи. Когда Приам ушел, Леонтий, понимая, что никогда ему больше не представится возможности поговорить с таким спокойным и благодушно настроенным Ахиллом, набрался храбрости и сказал:

– Прости, о сын Пелея, что такой молодой воин, как я, посмел обратиться к тебе. Я Леонтий, сын благородного Неопула, царя Гавдоса. Благодаря стечению обстоятельств я имел счастье познакомиться с Поликсеной, младшей дочерью Приама, и она велела передать тебе, что хочет встретиться с тобой еще раз. Больше сказать мне нечего.

– Благодарю тебя за эту весть, о сын Неопула, – ответил Пелид, – но в жизни моей уже не осталось времени для любви. Ахейцы оплакивают отважного Патрокла, а троянцы оплакивают своего обожаемого Гектора. Пусть и Поликсена оплакивает своего убитого брата! Когда-нибудь и ей, и мне доведется испить воды из Леты,[91 - Лета (или Забвение) – река в Аиде. По преданию, испив ее воды, души умерших забывают свою былую земную жизнь. После чего, как думал Платон, они перевоплощаются и начинают новую жизнь на земле. Другие авторы (Аристофан, например) считают, что Лета – это просто название источника или даже равнины.] и тогда, как знать, может, мы с ней и встретимся.




АМАЗОНКИ





Глава XIV,


в которой мы познакомимся с амазонками и сможем присутствовать при смертельных поединках между Ахиллом и Пенфесилеей, между Ахиллом и Мемноном. В заключение мы встретимся с Экто – на сей раз в ахейском стане – и навсегда простимся со злополучным Терситом.




Амазонки[92 - Слово «амазонка» по-гречески означает «без груди»: имя воительниц объясняют якобы существовавшим у этого племени обычаем выжигать у девочек одну грудь – чтобы сподручней было владеть луком. Может, оно и так, но я лично в это не верю. Гораздо больше меня устроило бы другое толкование этого слова: в слегка измененном звучании оно означает «без боевой колесницы». Ведь амазонки действительно первыми отказались от колесниц и стали ездить верхом.] часто упоминаются в народных сказаниях. Нет такой мифологии, в которой не звучала бы тема женщин-воительниц. Их можно встретить и в греческих, и в индейских, и в китайских, и в кельтских мифах (вспомним валькирий и живодерку Миннегагу). Однако, чтобы понять, о ком идет речь в данном случае – о мифических или настоящих живых существах, следует отличать амазонок, ставших воительницами в силу необходимости, от амазонок, у которых воинственность была в самой их природе. Первые встречались не так редко, как принято думать: в древности, напав на какое-нибудь селение, захватчики-грабители, желая обезопасить себя на будущее от мстителей, обычно истребляли все мужское население, включая стариков и детей. Естественно, что вдовы были вынуждены брать в руки оружие – вероятно, оставшееся у них от убитых мужей, – и защищаться от новых набегов.

Подлинными до сих пор считаются те амазонки, царицами которых были сестры Ипполита и Пенфесилея[93 - Самыми известными царицами амазонок были: Антиопа, Антианара, Ипполита, Ламфада, Лисиппа, Марпесса, Меланиппа, Мирина, Амфала и Пенфесилея.] и которые обитали на территории, простирающейся от берегов Черного моря до нынешней Каппадокии. Раз в год они наносили визит соседним народам и вступали в браки с чужеземцами ради продолжения рода, но всех появившихся на свет мальчиков либо сразу убивали, либо отправляли в другие земли. Конечно, не обходилось без исключений из правила. Достаточно вспомнить хотя бы царицу амазонок Лисиппу, воспылавшую нежной страстью к собственному сыну. Кое-кто, наконец, утверждает, будто домашними делами у амазонок занимались рабы-мужчины, особенно – хромые. Судя по всему, история насчет хромых восходит к некоей царице Антианаре, считавшей, будто хромые мужчины особенно хороши в любовных играх.

В мирное время амазонки носили черные одежды, а вступая в войну, надевали латы из змеиной кожи и брали в руки обтянутые змеиной же кожей щиты, напоминавшие по форме лист плюща. Ежегодно простым голосованием, то бишь поднятием руки воительницы избирали себе двух цариц: одну – на мирное время, другую – на время войны. Первая – ее можно сравнить с нашим министром внутренних дел – ведала вопросами правосудия и вообще государственными делами, вторая же брала бразды правления в свои руки лишь тогда, когда племени амазонок угрожал внешний враг.

Но каким образом амазонки очутились в Трое? Судя по всему, чисто случайно. Если верить древним авторам, однажды во время охоты царица Пенфесилея нечаянно убила свою сестру Ипполиту и, опасаясь мести эриний (а еще больше – подруг Ипполиты), отправилась в царство Приама, чтобы получить там очищение.[94 - В мире героев Гомера совершившему особо тяжкое преступление (например, убийство кого-нибудь из родных) следовало умилостивить эриний и пройти через обряд очищения, который могла совершить лишь царствующая особа.] Она попала туда в самый разгар погребальной церемонии: весь двор оплакивал только что убитого Гектора, и троянцам была необходима немедленная военная помощь. Парис, помимо столь желанного очищения, обещал ей много золота и серебра при условии, что она приведет в Трою с берегов Черного моря свои грозные кавалерийские отряды.[95 - Утверждают, будто во времена царствования Мирины племя амазонок насчитывало добрых три тысячи пеших и тридцать тысяч верховых воительниц.]

Ахейцы, увидев мчавшихся на них амазонок, пустились наутек. Эти странные, покрытые змеиной кожей существа с длинными распущенными волосами и одной обнаженной грудью, внушали им особый страх: ведь греки, привыкшие к колесницам, впервые в жизни увидели людей, гарцующих на конях. Амазонки показались им свирепыми кентаврихами. Не убежал лишь один герой. Разумеется, это был Ахилл, бестрепетно поджидавший Пенфесилею.

Существуют разные версии относительно исхода поединка. Одни приписывают окончательную победу амазонке, другие – Ахиллу,[96 - В начале XIX века Генрих фон Клейст написал драму «Пенфесилея», в которой царица амазонок побеждает греческого героя и едва не губит его от избытка любовной страсти.] третьи изображают Пенфесилею вечной девственницей, а четвертые – и вовсе жертвой странного проклятия, по которому она постоянно оказывается добычей насильников. По мнению этих последних, наша амазонка была так прекрасна и обольстительна, что всякого мужчину, увидевшего ее, непременно охватывало любовное неистовство. Сие обстоятельство было сопряжено для Пенфесилеи со множеством неудобств, ибо ей даже летом приходилось носить бронзовые доспехи, чтобы скрывать свои прелести от мужских глаз.

Поединок Пенфесилеи с Ахиллом был ужасен: в какой-то момент амазонка, поняв, что ей ни за что не одолеть героя, попыталась скрыться от него в лесу, но Ахилл сразу же настиг ее и пронзил своим знаменитым ясеневым копьем.

Увидев распростертую на земле бездыханную амазонку, Ахилл тотчас снял с нее доспехи и только тут понял, что сражался с женщиной. Оказавшись жертвой довлевшего над Пенфесилеей проклятия, он тоже овладел ею, но потом взвалил труп Пенфесилеи на плечи и вынес его из леса, чтобы достойно предать земле. Ахейцы же, потрясенные появлением этого странного воинства, увидев мертвую царицу амазонок, потребовали, чтобы Пелид отдал ее труп на растерзание псам, ибо единодушно сочли, что она превысила пределы возможного, назначенного богами женщине.[97 - Поединок между Ахиллом и Пенфесилеей в «Илиаде» не описан.]

За долгие годы войны вблизи ахейского лагеря возник настоящий рынок, где можно было купить что душе угодно – от эфиопских рабынь до подержанного оружия, от вышивок фригийских мастериц до волшебных трав, заживляющих раны. Там была даже лавка военных сувениров, где продавались продырявленные шлемы, мечи ликийского литья, троянские щиты.

Как-то ранним утром Леонтий и Гемонид отправились на рынок, чтобы запастись провиантом на зиму. Толкаясь среди живописных лотков и нахваливавших свой товар торговцев, они обсуждали последние подвиги Пелида.

– Странный тип этот Ахилл, – заметил Гемонид, – то безжалостно убивает десятки врагов, словно они не люди, а мухи, то вдруг влюбляется, как мальчишка, в первую встречную!

– Да, – согласился Леонтий и добавил: – И вообще он непостоянен в своих чувствах. Сначала потерял голову из-за Брисеиды, казалось, он просто умрет, если кто-нибудь ее отнимет. Потом, как ни в чем не бывало, влюбился в Поликсену, а под конец и вовсе в Пенфесилею – царицу, которую сам же и убил в единоборстве! Скажи мне, учитель, может ли настоящий мужчина сходить с ума из-за какой-то убитой женщины?

– Это объясняется тем, – ответил Гемонид, – что все истории, имеющие отношение к Пелиду, так или иначе сопряжены со смертью. Его любовь всегда трагична хотя бы потому, что сам Фатум привязывает Ахилла к его же жертвам!

Юный критец хотел было продолжить разговор с учителем, но тут его окликнула какая-то нищенка:

– О Леонтий, сын Неопула, яви милосердие, подари мне обол, один только обол, я очень голодна.

Это была прокаженная, с головы до ног закутанная в черное покрывало, что явно свидетельствовало об ужасной болезни, изъязвившей ее тело. Леонтий невольно прибавил шаг; с самого детства черные одеяния прокаженных внушали ему страх. На Гавдосе был один старый-престарый прокаженный, живший за счет общины. Каждый день островитяне оставляли ему еду в дупле дерева, но за это требовали, чтобы он никогда не появлялся в селениях.

– Не убегай, о Леонтий, – не отставала от него нищенка, – не убегай, если хочешь снова увидеться с Экто.

При имени Экто юноша остановился, как вкопанный. Только теперь до него дошло, что «прокаженной» была его обожаемая подруга.

– Ты здесь?! – воскликнул Леонтий. – Неужели тебе непонятно, какой опасности ты себя подвергаешь?

– Конечно, понятно. Потому я и обрядилась в это черное покрывало.

– Ты пришла сюда ради меня? Чтобы повидаться со мной? – спросил Леонтий, охваченный волнением. – О любимая! Я тебя обожаю!

Юноша готов был тут же сжать Экто в объятиях, целовать и миловать, но удержался, опасаясь обратить на себя внимание окружающих.

– Ради тебя и ради Поликсены, – уточнила Экто. – Моя подруга просила напомнить тебе о твоем давнем обещании.

– Экто, любовь моя, я уже говорил об этом с Ахиллом, но он сказал, что сейчас не время для такого рода встреч.

– Как раз самое время, – заверила его Экто. – И знай, что Ахилл и Поликсена уже виделись семь ночей тому назад и, к взаимной радости, предавались любви.

– Так зачем же делать из меня посланца, если они и так встречаются где и когда им угодно? – не без раздражения спросил Леонтий.

Экто же, не обращая внимания на его слова, продолжала настаивать:

– Поликсена хочет передать Ахиллу, что она принимает его предложение и согласна выйти на него замуж. Все уже готово для брачной церемонии. Ты сам приведешь Ахилла к оракулу Аполлона Фимбрского в первую ночь полнолуния.

– Замуж? За Ахилла? Но ведь война…

– Благодаря этому браку войне как раз и можно будет положить конец, – успокоила его Экто. – Ну, а теперь, мой юный друг, я должна вернуться в Трою: мне и впрямь слишком опасно оставаться среди ахейцев.

– Елена, любовь моя, Елена! – закричал Леонтий, но удержать ее не смог. Женщина исчезла в толпе.

Юноша в отчаянии бросился за ней, перевернул на бегу повозку, доверху нагруженную арбузами, и сбил с ног десяток оборванцев. Он звал Экто, громко выкрикивая имя любимой, но так и не сумел ее отыскать. Она растворилась в толпе, словно мираж в пустыне.

Выбившись из сил, едва переводя дух, Леонтий остановился. Он еще надеялся, что Экто сама вдруг появится перед ним, но тут голос Терсита вернул его к реальности:

– Что ты здесь делаешь, о юный Леонтий, возвышаясь среди арбузов, словно мраморная колонна?

– А? Что? – отозвался Леонтий, ничего не понимая.

– У меня для тебя важные новости, – сказал колченогий.

– Важные новости? – механически переспросил Леонтий.

– Помнишь, я говорил тебе об одном фригийском торговце, который отправился в Эфес? Так вот, сегодня я его встретил, и он рассказал мне всю правду о твоем отце.

– О моем отце?! – воскликнул юноша, приходя наконец в себя. – О, молю тебя, мой добрый Терсит, говори же скорее, назови имя его убийцы!

– Дело обстоит вовсе не так, как ты думаешь, – охладил его пыл Терсит. – Я расскажу тебе обо всем спокойно сегодня у Телония. Вечерком, когда сядет солнце. Жди и надейся. Мы придем вместе с фригийцем и выпьем вместе медового вина.

– Но скажи хоть что-нибудь сейчас… – взмолился Леонтий.

– Сейчас не могу, меня ждут другие дела, – отрезал Терсит и тоже исчез в рыночной толчее, совсем как несколькими минутами раньше исчезла Экто.




Между тем Ахилл совершил еще один славный подвиг: покончил с эфиопом Мемноном – последним союзником троянцев, вступившим в войну после гибели Гектора. Мифологи рассказывают, что этот Мемнон был красивейшим из всех смертных. А за сходство с Пелидом и за мужество в битвах его прозвали «черным Ахиллом». Мемнон командовал войском, состоявшим из двух тысяч пеших эфиопов и сусианцев и двухсот боевых колесниц. Выступив на стороне Трои, он сразу учинил такое побоище, что войско Приама подошло к самым ахейским судам и едва не подожгло их. Его единственная ошибка заключалась, пожалуй, в том, что он убил Антилоха, сына Нестора, и последнего близкого друга Ахилла. Как и в случае с Патроклом, мстительный Пелид, узнав о гибели Антилоха, с бешеной яростью обрушился на вражеские порядки и стал искать встречи с эфиопским вождем.

Нечего и говорить, что поединок героев был поистине эпическим еще и потому, что обоим помогали их божественные бессмертные матери – Фетида и богиня утренней зари Эос. Зевс, увидев, что воины схватились за оружие, взвесил их судьбы на своих золотых весах. Все стало ясно: черный должен погибнуть.

У Мемнона было копье о двух наконечниках, что позволяло втыкать его в землю всякий раз, когда оно становилось помехой в бою. Таким образом, Мемнон обладал большей свободой движений. Ахилл был менее хитер, зато более агрессивен в рукопашном бою. В тот день, ослепленный жаждой мести, он, низко пригнув голову, бросился на противника и, стащив его с колесницы, мечом срубил ему голову.

Эос потребовала для сына таких пышных похорон, чтобы они навсегда запомнились смертным, и Зевс сделал все, чтобы ее требование было выполнено. Овидий рассказывает, что когда тело героя горело на костре, хлопья сажи, смешавшись с дымом, превратились в хищных птиц.[98 - Овидий. «Метаморфозы» (XIII, 600–620).] Птицы эти, получившие название мемнонид, разделившись на две стаи, набрасывались друг на друга и замертво падали в огонь. По мнению других авторов, женщины, влюбленные в Мемнона, так долго оплакивали своего кумира, что Зевс, не выдержав, превратил их в цесарок.

Жаждавшие встречи с Терситом Леонтий и Гемонид справедливо решили, что найти его можно скорее всего в стане мирмидонцев: такую блестящую победу Ахилла его солдаты, конечно же, должны были отметить, а одержимый духом противоречия Терсит не мог упустить удобного случая, чтобы не развенчать героя. И действительно, едва Пелид появился под зеленым навесом, чтобы сорвать причитавшуюся ему по праву порцию аплодисментов, как рядом с ним все увидели лысый череп колченогого.

– Ну какой же ты молодец, о сын Пелея! – насмешливо воскликнул Терсит, усаживаясь в первом ряду. – Тебя так и распирает от гордыни! Пожалуй, придется расширить выкованные Гефестом доспехи – до того наш герой напыжился!

– Что ты хочешь сказать, вошь несчастная? – спросил, позеленев от злости, Ахилл. – Я сражался и одержал победу! – воскликнул он, надвигаясь на Терсита. – Тебе никогда так не сражаться и не побеждать, ибо единственное, на что ты способен, – это обливать помоями героев!

– Я ничего плохого не имею в виду, о Пелид, – невозмутимо продолжал урод, – хочу только напомнить ахейцам – пусть они потом долгими зимними вечерами рассказывают об этом своим детям, – что ты не только убил в бою отважного Мемнона, но еще и изнасиловал несчастную мертвую женщину – царицу амазонок Пенфесилею. Ну, а если это, по-твоему, геройский поступок, можешь им похваляться. Но я бы на твоем месте помалкивал!

Лучше бы Терситу не вспоминать о Пенфесилее! Ахилл, рассвирепев, нанес ему удар такой силы, что несчастный упал, словно молнией пораженный. Тщетно Гемонид и другие доброхоты пытались вернуть его к жизни: Терсит умер мгновенно, а вместе с ним умерла и великая надежда Леонтия услышать правду об исчезновении Неопула.

«Теперь остается надеяться только на Поликсену!» – подумал Леонтий и заплакал.




АХИЛЛЕСОВА ПЯТА





Глава XV,


в которой мы присутствуем при свадьбе Поликсены и Ахилла и гибели последнего от руки Париса; затем – при споре из-за доспехов Пелида, в результате которого Аякс Теламонид потерял рассудок. И, наконец, при поединке между Филоктетом и Парисом, приведшим к гибели прекрасного троянца.




В XII веке до н. э. человек, путешествовавший вместе с Ахиллом, мог чувствовать себя в полной безопасности: одного его присутствия было достаточно, чтобы враги, бандиты и злоумышленники держались на почтительном расстоянии. И все же юный Леонтий охотно отказался бы от такого попутчика: после того как Пелид убил Терсита, юноша утратил всякое уважение к герою.

– Я здесь только для того, чтобы узнать о судьбе моего отца, – сказал он Гемониду, – и в дальнейшем не собираюсь иметь дела с Ахиллом и ему подобными!

– Ты уверен, что сразу же после свадебной церемонии Поликсена расскажет тебе о Неопуле?

– Я верю Экто, а вот Поликсене, признаться, не очень. Да и как можно доверять женщине, которая влюбляется в убийцу брата, да еще такого жестокого убийцу? Поверь, учитель, они достойны друг друга, и если этой чете суждено иметь когда-нибудь детей, сыновья их будут еще злее кентавров, а дочери – страшнее гарпий.

– Экто мы тоже увидим в Фимбре? – спросил Гемонид. – Она обещала прийти.

– Очень хорошо: наконец-то я смогу с ней познакомиться…

– …и убедиться, что она – живая женщина, а не порождение моей фантазии.




Кортеж, состоявший из колесниц и пеших воинов, медленно двигался по узкой дороге, тянувшейся вдоль берега Скамандра. Впереди ехал на колеснице Ахилл со своими верными друзьями Алкимием и Автомедонтом, за ними следовала колесница Феникса с возничим Писандром, третьей была колесница Леонтия и Гемонида, любезно предоставленная в их распоряжение Идоменеем. Эту группу сопровождал, держась на почтительном расстоянии, большой отряд мирмидонских копьеметателей.

Поликсена пожелала, чтобы Ахилл явился на Фимбрскую равнину один, и притом безоружный, – пусть их встреча будет романтичной. И все же мудрый Феникс проявил твердость: либо вооруженный эскорт из сотни греков, либо свадьбе не бывать. Но если Феникс не доверял Поликсене, то кое-кто не доверял даже Фениксу, и прежде всего самому Ахиллу. Диомед повел против Пелида самую настоящую клеветническую кампанию, открыто обвиняя его в сговоре с врагами, а в обоснование своих подозрений рассказал о ночной встрече с Приамом и о любовных свиданиях Ахилла с юной Поликсеной. И потому, едва забрезжило утро, он вместе с Одиссеем и Аяксом Теламонидом отправился к оракулу Аполлона и устроил там засаду, чтобы доказать предательство Ахилла. Обида и недоверие Диомеда объяснялись еще и тем, что, как мы знаем, Ахилл прикончил Терсита, приходившегося Диомеду двоюродным братом.




Поликсена, одна, стояла неподвижно на верхней ступени лестницы храма. По правде говоря, не было в ней ничего такого, что особенно ценилось тогда в женщинах, – ни пышных форм, ни широких бедер, которыми славились троянские женщины, ни сильных рук, столь необходимых в хозяйстве. И все же, хрупкая и стройная, она была необычайно красива. Грудь Поликсены едва обозначалась под туникой, и если бы не длинные и гладкие волосы, ниспадавшие до самого пояса, ее можно было принять за мальчика. Стоя вот так, неподвижно, против света, она казалась одной из статуй, украшавших святилище.

Ахилл направился к ней с протянутыми руками, опередив на несколько шагов Феникса, Алкимия и Автомедонта, но Поликсена повелительным жестом остановила их.

– Вели своим друзьям, о Пелид, – сказала она, – подождать снаружи. Мы были в храме одни, когда предавались здесь любви, одни должны мы сейчас предстать перед лицом бога!

– Для меня Феникс – второй отец, – возразил герой, – а в Фимбре он представляет всех ахейцев. Приведи и ты кого-нибудь из своих родных, чтобы они скрепили наш союз от имени троянцев. С особой радостью я увидел бы здесь Приама, с которым мы уже знакомы, но если он, царь, не может покинуть Трою, пусть придет кто-нибудь из твоих достойных братьев.

– Сегодня здесь никто не должен делиться на ахейцев и троянцев, – живо отреагировала Поликсена. – Сегодня праздник бога Аполлона, и я должна предстать перед его алтарем только с тобой. Соединив наши судьбы, мы покажем народам земли, как преодолеваются ненависть и обиды.

Пришлось Пелиду смириться с требованием девушки, и он попросил друзей остаться у нижней ступени лестницы.

Леонтий же тем временем нетерпеливо искал глазами свою обожаемую Экто. Не увидев ее поблизости, он углубился в небольшую рощу, темневшую слева от храма, и тут перед ним выросла фигура прятавшегося в кустах Одиссея.

– Ты куда направляешься, парень? – крикнул царь Итаки, обнажая меч. – И что тебе надо здесь, вдали от ахейского стана?

– Я – из эскорта великого сына Пелея, – отвечал до смерти напуганный Леонтий, – а в роще я потому… в общем, мне показалось, будто одна женщина…

– А как это ты, критец, оказался в эскорте мирмидонца? – спросил Одиссей.

– Да я, как бы это сказать… – пролепетал юноша. Увидев за спиной царя Итаки Диомеда и Аякса Теламонида, он окончательно утратил присутствие духа.

Но не успел Леонтий окончить фразу, как страшный крик, донесшийся из храма, заставил всех оглянуться. Под портиком святилища они увидели Ахилла, прижимавшего руки к животу, в котором засела стрела.

Вторая стрела торчала у героя из пятки. Шатаясь, словно пьяный, сын Пелея несколько секунд еще удерживался на верхней ступеньке, потом тяжело рухнул и оглушительно грохоча доспехами, скатился вниз по лестнице. Подбежавший к герою Феникс успел услышать его последние слова:

– Поликсену… Поликсену… на костре…




Но что же произошло? А то, что вступив в храм, Поликсена взяла Ахилла за руку и, подведя к алтарю Аполлона, у подножия статуи бога обняла жениха. Ахилл повернулся к Аполлону спиной и, целуя Поликсену, закрыл глаза. В этот момент из-за статуи вышел брат Поликсены Парис с уже натянутой тетивой.[99 - То, что Парис вышел именно из-за статуи Аполлона, многих навело на мысль, что Ахилла убил не Парис, а принявший облик Париса Аполлон. Похоже, у бога действительно были личные счеты с Ахиллом, который ловким приемом каратэ когда-то уложил его сына Кикна: удар пришелся по затылку – единственному его уязвимому месту. Фетида с самого рождения Ахилла знала о силе его удара, и чтобы сын не убил (пусть даже случайно) кого-нибудь из множества детей, которых Аполлон наплодил по всей земле, приставила к нему раба Мнемона, чтобы тот через каждые полчаса напоминал Ахиллу о такой опасности. Но когда Фетида узнала, что Ахилл все же убил Кикна, она расправилась и с Мнемоном – за то, что раб недоглядел и своевременно не напомнил Ахиллу о возможной беде.]

Первая же выпущенная Парисом стрела попала Ахиллу в пятку. Пелид резко обернулся, словно пораженный тем, что кто-то осмелился на него напасть. Но не успел он разглядеть лицо врага, как вторая стрела вонзилась ему прямо в живот, у нижнего края лат. Ухватившись за выступ алтаря, Ахилл все еще пытался удержаться на ногах, и тут Поликсена с ненавистью высказала ему все, что накипело у нее на душе.

– Неужели ты, Пелид, и впрямь подумал, будто я могу тебя полюбить? Да, я возлежали с тобой, но знай, что делала я это только для того, чтобы выведать тайну твоей неуязвимости, а ты в своей слепой гордыне тут же мне ее и выдал. Теперь, гадина, подыхай! Испускай дух в том самом храме, где ты убил моего брата Троила!




Для тех, кто этого не знает (неужели сегодня найдутся такие?), скажу, что у Ахилла было одно лишь слабое место – пятка. Дело в том, что когда он родился, его матушка Фетида, желая сделать сына неуязвимым, крепко держа малыша за правую пятку, окунула его в воды Стикса. Окуни она, глупая, сына дважды – первый раз, держа за ногу, а второй – за руку, разве можно было бы его убить?!




У нижних ступеней лестницы началась яростная борьба за труп героя. Все друзья Ахилла, в том числе и Леонтий с Гемонидом, оказались в окружении появившихся невесть откуда троянских воинов, которыми командовали Деифоб и Парис.

Диомед, Аякс Теламонид и Одиссей сражались, как львы, стараясь продержаться до прибытия мирмидонцев. Важнее трупа для них были доспехи Ахилла. Не вижу ничего удивительного в том, что из-за этих знаменитых доспехов и греки, и троянцы готовы были сражаться до последней капли крови! Аякс убил Асия – одного из братьев Гекубы. Диомед, следуя его примеру, прикончил двух карийцев – Настеса и Амфимаха. Одиссей же, убедившись, что на подмогу Парису спешат все новые отряды троянцев и что сопротивляться им до бесконечности невозможно, отправил Писандра на колеснице к своим – за подкреплением. Так что вскоре вокруг тела героя завязалась настоящая жестокая битва, в ходе которой Аяксу Теламониду удалось все же взвалить себе на плечи весившего больше ста двадцати килограммов (с доспехами, разумеется) Ахилла и под прикрытием размахивавшего мечом Одиссея унести его в стан ахейцев.

Из-за этого впоследствии возникли серьезные споры. Кому вручить знаменитые доспехи и оружие, выкованные Гефестом? Аяксу, который фактически перенес тело героя из Фимбры в ахейский стан, или Одиссею, прикрывавшему с мечом в руках отступление Аякса?

Агамемнон решил поставить этот вопрос перед самими захваченными в плен троянцами:

– Кто, по-вашему, нанес больший урон Трое – Аякс или Одиссей?

И все, не задумываясь, ответили:

– Одиссей.

Действительно, выдумки хитроумного царя Итаки причинили троянцам куда больший ущерб, чем грубая сила сына Теламонова.

Решение это, естественно, пришлось не по душе Аяксу.

– Как же так, – протестовал возмущенный гигант, – разве я отказывал ахейцам, когда они просили меня поддержать их в битве? А теперь… теперь, когда надо передать кому-то оружие моего двоюродного брата Ахилла, то самое, которое я, и никто другой, вырвал из рук врага, что делают эти неблагодарные? Отдают все Одиссею, которого мало кто видел в первых рядах сражающихся!

Огорчение Аякса было так велико, что бедняга лишился рассудка и однажды, оказавшись в загоне для скота, вступил в бой с баранами, которых принял за ахейских военачальников. Сокрушая их, он называл всех по имени. Говорят, за одну ночь Аякс порешил больше сотни животных, а двух белоногих овнов привязал даже к столбам, чтобы сподручнее было с ними расправляться. Бедные бараны отчаянно брыкались, а он всячески поносил их:

– Вот тебе, Агамемном, и еще, и еще… получай! По удару за каждую твою подлость и еще по удару за каждого преданного тобой человека! А ты, Одиссей, непревзойденный обманщик, знай: хорошенько отдубасив тебя, я еще отрежу лживый твой язык и брошу его свиньям!

На рассвете, совершенно обессиленный Аякс вознес молитву Гермесу, чтобы тот препроводил его тень на Асфоделевый луг,[100 - То есть в потусторонний мир. Гомер описывает Асфоделевый луг в XII песне «Одиссеи», где душа Ахилла говорит, что предпочла бы быть рабой бедняка, нежели царицей Аида. Асфоделий – растение семейства лилейных, находящееся под покровительством Персефоны. Древние греки считали, что он – излюбленная пища умерших, и потому выращивали его прямо на могилах.] и эриниям – чтобы они отомстили за него. Затем герой воткнул свой меч рукояткой в землю и бросился на него так, чтобы острие попало в единственное уязвимое его место – подмышку.[101 - Когда Аякс родился, Геракл, желая сделать его неуязвимым, обернул младенца с ног до головы шкурой немейского льва, но не заметил в шкуре дырку – как раз у подмышки ребенка.]

У моряков есть легенда: говорят, что во время возвращения на Итаку Одиссей попал в жестокий шторм и потерял все доспехи Ахилла, но они, по воле Фетиды, не утонули – волны вынесли их на берег у Ретейского мыса, к самой могиле Аякса.




Похороны Ахилла, естественно, по пышности вполне соответствовали положению и заслугам погибшего, хотя, если уж быть совсем откровенными, придется признать, что воины его недолюбливали, ибо не могли простить ему долгого отсутствия на поле брани. Группа нереид во главе с Фетидой собралась вокруг покойного и, умастив его тело драгоценными благовониями, безутешно оплакивала героя. Девять муз завели погребальную песнь, продолжавшуюся семнадцать дней и семнадцать ночей. По такому случаю с троянской равнины прибыл и пятнадцатилетний сын Ахилла Неоптолем, родившийся на Скиросе,[102 - Если хорошенько посчитать, получится, что Неоптолему было в то время не больше одиннадцати лет, но, судя по приписываемым ему ратным подвигам, меньше пятнадцати ему никак не дашь.] когда переодетый в женское платье герой скрывался среди дочерей и наложниц царя Ликомеда.

На восемнадцатый день тело Ахилла было сожжено на костре. Его прах смешали с прахом Патрокла и поместили в изготовленную Гефестом золотую урну, которую захоронили на Сигейском мысу, в месте, обращенном в сторону Фтии. И по сей день мореплавателям, пересекающим пролив грозовой ночью, кажется, будто до них долетает голос Ахилла, декламирующего стихи божественного Гомера, а с троянской равнины доносятся конский топот, грохот колесниц и бряцание оружия.

Неоптолем, именуемый также Пирром, поклялся, что не успокоится, пока не заколет Поликсену на могиле отца, и он выполнил бы эту клятву не дрогнув, если бы совет старейшин во главе с Агамемноном вдруг не помиловал девушку, сославшись на ее юный возраст. В действительности же Агамемнон хотел умилостивить Кассандру – сестру Поликсены и свою новую наложницу. Однако ахейцы, узнав о решении вождя, возроптали: «Что важнее – меч Ахилла или постель Агамемнона?» На этот вопрос им ответил сам Пелид, а вернее, его тень. Как-то ночью она явилась воинам на Сигейском мысу, и они услышали ее стенания: «Разве мне не полагается моя доля трофеев?» Тогда девушку вытащили из узилища и за волосы приволокли на Ахиллов курган. Там она сама распахнула на своей белоснежной груди тунику, чтобы Неоптолем мог вонзить в нее карающий меч.

После смерти Ахилла и Аякса греков охватило беспокойство: кроме Диомеда, среди них не осталось больше героя, способного устрашить троянцев. За девять лет войны для всех стала очевидной горькая правда: самым действенным оружием оказался не меч, а лук, и если среди троянцев было много выдающихся лучников, которыми все они очень гордились, то ахейцы считали постыдным пускать в ход лук – оружие трусов, а не героев. Географ Страбон прочитал на какой-то древней колонне изречение, запрещавшее пользоваться в битвах любым метательным оружием, даже камнями. Плутарх в своих «Моралиях» рассказывает о солдате, который, умирая, воскликнул: «Мне не так страшна смерть, как сознание, что принял я ее от стрелы белоручки-лучника».

Но и без того Агамемнон не мог больше продолжать войну: прошло почти десять лет после начала боевых действий, и царя снедала тоска по дому. Жена его – красавица Клитемнестра с нетерпением ждала возвращения супруга, а их трое детей уже так выросли, что, вернувшись, он мог бы их и не узнать. Но главное – ради чего все это? Ради трофеев, которых к тому времени могло основательно поубавиться, поскольку все богатство Приама ушло на выкуп тела Гектора? Хорошенько все взвесив, Агамемнон решил, что оставаться долее у стен Трои совершенно бессмысленно. С другой стороны, и домой с пустыми руками возвращаться не подобало: как посмотрят на это ахейцы? Многого он не требует, достаточно, если Парис позволит себя убить! Да только как заставить этого трусливого троянца выйти на равнину?

Из всех детей Приама Парис, безусловно, был самым осторожным: он никогда не участвовал в открытом бою, а в тех случаях, когда ему все-таки приходилось покидать город, он прятался где-нибудь в хорошо защищенном месте и оттуда метал в противника свои проклятые стрелы. Наиболее верным способом выманить его из Трои было, пожалуй, объявить состязание в стрельбе из лука. Тщеславный Парис наверняка примет вызов: но кто рискнет сразиться с ним? Единственным возможным противником Париса был Тевкр – сводный брат Аякса Теламонида, но после самоубийства Аякса с Тевкром и заговаривать об этом не стоило: он так ненавидел Агамемнона, что ни в коем случае не стал бы сражаться во славу сына Атреева! Кто-то назвал имя Филоктета – забытого героя, которого греки девять лет назад бросили раненым на каком-то острове в Эгейском море.

Филоктет вне всяких сомнений был искуснейшим лучником среди ахейцев – ведь именно он получил лук и стрелы в наследство от самого Геракла.[103 - Когда Геракл надел на себя подаренную ему Деянирой и отравленную кровью кентавра Несса и терзавшую его тело рубаху, он, чтобы не мучиться, предпочел погибнуть в огне. И потому, увидев случайно проходившего мимо Филоктета, попросил его разжечь костер, который он сам для себя сложил, и за это подарил ему лук и стрелы.] По пути в Трою на маленьком острове Неа[104 - Неа – по-гречески значит «новый», то есть остров, внезапно появившийся в море в результате извержения вулкана. По всей вероятности, он так же внезапно и исчез. Что касается острова, на котором бросили Филоктета, то тут существуют две версии: по мнению одних, это был Лемнос, по мнению других – Тенедос.] Филоктета ужалила в ногу ядовитая змея, и загноившаяся рана стала издавать такое зловоние, что товарищи по плаванию высадили его на первом же клочке суши.

Воспользовавшись перемирием, объявленным по случаю похорон Ахилла, Одиссей решил немедленно отправиться за Филоктетом. Он нашел его на пустынном берегу, где тот бродил в одиночестве, разъяренный, как дикий зверь.

– Приветствую тебя, о Филоктет! Как жизнь? – ничуть не смущаясь, заговорил Одиссей. – Все еще считаешь себя самым метким стрелком из лука среди ахейцев?

– Мне бы только встретиться с теми, кто бросил меня на этом проклятом острове, – ответил ему лучник, – я бы показал им, какая верная у меня рука!

Слово за слово, и Одиссей, пообещав показать его рану Подалирию или даже самому Махаону, сумел-таки убедить Филоктета вернуться в Троаду и присоединиться к ахейцам.




Поединок между Парисом и Филоктетом стал еще одним эпическим событием в истории Троянской войны.

Перед началом единоборства, как полагалось, оба чемпиона, каждый в меру своей изобретательности, с полчасика ругали друг друга на чем свет стоит.

– О Филоктет, сын Пеанта, – кричал Парис, – я умру скорее от твоей вони, чем от стрелы, пущенной из твоего лука!

– От тебя, о потомок Приама, тоже здорово несет! – отвечал ему Филоктет. – Только от моей вони меня могут избавить сыны Асклепия, а твоя останется при тебе на века, как пример гнуснейшей подлости.

– Прошу тебя, о вонючий герой, не становись с наветренной стороны, – не сдавался Парис, – как я натяну тетиву, если мне придется зажимать нос руками?!

– Тебе бы пожалеть мои бедные стрелы! – не оставался в долгу Филоктет, указывая на свой колчан. – О, как бы хотелось им вонзиться в кучу дерьма, а не в твой дряблый живот!

Каждую более или менее удачную остроту встречали хор восторженных похвал в одном лагере и насмешливые крики и улюлюканье – в другом. Но вот словесная дуэль кончилась, герои перешли наконец к делу, и тогда всем стало ясно, что Филоктет и впрямь великий стрелок, причем не только прекрасно владеющий луком, но и ловко уклоняющийся от стрел противника. Парису ни разу не удалось поразить цель, зато ахеец попал в красавчика по меньшей мере трижды: первая стрела пронзила Парису руку, вторая попала ему в правый глаз, а третья – в щиколотку.

Но, несмотря на тяжелые раны, Парис умер не сразу. Троянцы унесли его на гору Иду в надежде, что бывшая любовница Париса Энона сумеет исцелить его своим колдовством. Однако нимфа, все еще не простившая Парису того, что он предпочел ей Елену, сначала отказала ему в помощи. Потом, правда, раскаявшись, она прибежала в Трою с волшебной мазью, чтобы вырвать Париса из объятий смерти, но ей даже не разрешили войти в город, ибо герой уже испустил дух на руках законной супруги.

Со смертью Париса у старого Приама возникла новая проблема: кому из сыновей отдать руку овдовевшей Елены? Претендентов было двое – Деифоб и Елен. Выбор пал на первого, и это настолько возмутило второго, что он, тайно покинув осажденный город, переметнулся на сторону ахейцев, где его с распростертыми объятиями принял Одиссей. Воспользовавшись случаем, царь Итаки тут же выведал у Елена все троянские тайны – толщину стен, численность охраны, время смены караула и так далее.

По словам Елена, умелого толкователя предсказаний оракулов, выходило, что Троя не падет до тех пор, пока ахейцы не раздобудут лопаточную кость Пелопии. Агамемнон, суеверный, как и все в те далекие времена, немедленно отправил гонца в Элиду за драгоценной реликвией.

А как отнеслась к такому перемещению из одной постели в другую сама Елена? Ведь у бедняжки это был уже четвертый муж! После Тесея, Менелая, Париса ее отдали еще и Деифобу. Впоследствии Фатум предназначит ее и пятому мужу – Ахиллу, но уже по ее смерти.

Не известно, изменилось ли отношение Елены к троянцам после того, как Парис сошел со сцены. Приняла ли она с покорностью все, к чему ее принуждали, или пыталась сопротивляться? На этот счет существуют разные, причем совершенно противоречивые версии. Одни называют Елену воплощением супружеской измены, разлучницей и губительницей семейного очага, другие же видят в ней жертву обстоятельств, которые были сильнее ее. В книге «Разграбление Трои» поэт Стесихор отозвался о Елене так плохо, что ее душа в Аиде не выдержала и воззвала к богам с просьбой ослепить клеветника, но потом, узнав, что автор книги пересмотрел свои поспешные выводы, попросила зрение ему все-таки вернуть.

Во всяком случае, для мифологов Елена остается персонажем сомнительным, не поддающимся четкому определению. Само ее имя – Елена – очень созвучно со словом «Селена», то есть «Луна».

Для Эсхила оно было равнозначно «гибели судов, гибели героев, гибели городов».[105 - Эсхил. «Агамемнон», стихи, 689–690.] К числу множества бед, которые принято сваливать на Елену, относится и изобретение наркотиков, в частности морфина. Когда по окончании войны сын Одиссея Телемах в слезах и печали навестил Елену в Спарте и пожаловался ей, что не имеет никаких вестей от отца, Елена, желая утешить юношу, дала ему успокоительное средство, изготовленное из собственных слез – так называемый элениум, благодаря которому Телемах забыл обо всех своих горестях.[106 - Читаем у Гомера в «Одиссее» (IV, 220–226):«В чаши она круговые полить вознамерилась соку,Гореусладного, миротворящего, сердцу забвеньеБедствий дающего; кто вина выпивал с благотворнымСлитого соком, был весел весь день и не мог бы заплакать,Если бы и мать и отца неожиданной смертью утратил,Если бы нечаянно брата лишился иль милого сына,Вдруг пред очами его пораженного бранною медью».(«Одиссея». Перевод В. Жуковского. Издательство «Московский рабочий». М., 1982 г.)]

Более человечной выглядит Елена, описанная Овидием в «Метаморфозах»: поэт показывает ее нам дряхлой старушкой, сидящей перед зеркалом. Молча разглядывает она свои морщины, седые волосы, дряблую шею и сама удивляется: неужели же это и есть Елена – та самая, дважды похищенная?[107 - Овидий. «Метаморфозы» (XV, 232–236).]




ДЕРЕВЯННЫЙ КОНЬ





Глава XVI,


из которой мы черпаем сведения о деревянном коне и о разрушении Трои. В преданном огню городе, где царят грабеж, разбой и всяческое насилие, Леонтий ищет свою Экто и узнает наконец правду об отце.




– Троя непобедима! – заявил Елен на высшем совете ахейцев. – Слишком метки лучники, стоящие на ее стенах, и слишком толсты стены, ее окружающие. О ахейцы, не забывайте, что стены эти были возведены за одну ночь Аполлоном и Посейдоном и что рукам человеческим не под силу разрушить созданное богами.

У обласканного Одиссеем предателя Елена сомнений не было: продолжайся война еще сто лет, грекам не удастся разрушить троянские стены. В общем, было необходимо придумать какую-нибудь военную хитрость, чтобы с ее помощью войти в город и добиться того, чего не удалось до сих пор добиться силой.

– Есть у меня одна идея, – сказал Одиссей, вставая и выходя в центр круга, образованного самыми главными вождями. – Давайте построим в честь Афины деревянного коня и оставим его на берегу, а потом спустим на воду наши корабли – будто мы решили отплыть на родину.

– Коня? Деревянного? – удивленно спросил Агамемнон. – И ты полагаешь, что деревянный конь сможет уничтожить Трою?

– Я даже уверен в этом! Лишь бы нашлось несколько отважных воинов, готовых забраться к нему в брюхо, даже если это грозит им гибелью, – ответил искусный лжец.

– По-твоему, о сын Лаэрта, троянцы так глупы, что собственными руками затащат этого твоего начиненного вооруженными воинами коня в город?

– Да, если он у нас будет выше самых высоких троянских ворот, то есть Скейских!

Тут Агамемнон и вовсе перестал что-либо понимать. Он и так считал, что враги даже не подумают по доброй воле вводить коня в город, а уж если колосс будет выше городских ворот… Нет, не представлял он себе, как можно осуществить план Одиссея. Но хитроумный царь Итаки главную ставку делал именно на это.

– Недурная идея, – заметил Диомед, – но она недостойна настоящих мужей.

Мужество, по-гречески andreia, было пунктиком Диомеда. Герой в полном смысле этого слова, сын Тидея, не допускал никакого иного типа борьбы, кроме открытого, честного единоборства между двумя чемпионами: пусть победит сильнейший! Одиссею же спортивный дух был совершенно чужд. От деда по материнской линии – Автолика он унаследовал искусство обводить ближнего своего вокруг пальца, и если в каком-либо деле Одиссею не удавалось одурачить хоть кого-нибудь, оно не приносило ему никакого удовольствия.




Строительство коня было поручено Эпею – самому трусливому из ахейцев, который, однако, не менее чем упорным нежеланием участвовать в битвах, славился своим плотницким мастерством. С виду Эпей совсем не был похож на малодушного человека: природа наградила его широченными плечами и сокрушительным ударом правой. Он был так могуч, что во время погребальных игр в честь Патрокла побил всех своих конкурентов по кулачным боям.

Эпей и построил коня, внутри которого могли поместиться двадцать три воина со всем снаряжением. Входная дверца была искусно замаскирована и открывалась с помощью приспособления, секрет которого был известен только изобретателю. На одном боку коня вывели надпись: «Афине от греков с благодарностью».

Относительно числа вооруженных воинов, поместившихся в коне, долго потом велись споры: одни говорили, что их было двенадцать, другие называли числа двадцать три, тридцать и даже три тысячи, что, по-моему, уж слишком. Кто там мог находиться по полному праву? Конечно, Менелай, Одиссей, Диомед и Неоптолем. Что до остальных, то вопрос решался жеребьевкой, в которой участвовали только представители царских семей – по одному от каждой, направившей своих воинов к стенам Трои. Союзников насчитывалось всего восемнадцать, следовательно, восемнадцать было и участников операции. Ну, а двадцать третьим взяли Эпея. Он, бедняга, всячески пытался увильнуть от этого дела: брыкался, когда его силой пропихивали в брюхо коня, грозился, что разнесет кулаками его деревянные бока, умолял Агамемнона позволить ему остаться. Но никого не тронули эти мольбы. Эпей один знал секрет дверцы, и потому его присутствие действительно было необходимо.

Когда пришло время выбирать представителя Крита, в урну положили кости с именами Идоменея, Мериона, Эвания и Леонтия. Жребий выпал юному Леонтию, но Гемонид тут же запротестовал:

– О вождь народов Агамемнон, я считаю, что для такого дела нужны крепкие нервы и военный опыт, и потому не представляю себе, как шестнадцатилетний мальчишка может быть принят в число избранных…

– О старый Гемонид, – отвечал ему Агамемнон, – посмотри на Неоптолема, так и рвущегося в бой. Он еще моложе Леонтия, и все же, сам видишь, ему не терпится поскорее забраться в брюхо коня.

– Я тоже хочу участвовать в сражении… – начал было Леонтий, но тут же смолк, потому что Гемонид просто-напросто зажал ему рот рукой.

– Душа Ахилла призывает Неоптолема отомстить за отца, – стоял на своем учитель. – А я убежден, о сын Атрея, что если ты удостоишь меня чести заменить нашего мальчонку, весь отряд героев лишь выиграет от моих полезных советов.

– Здесь речь идет не о твоей мудрости, старик, а о воле самих богов, – снова заговорил Агамемнон. – Если таково решение Фатума, как же мы, смертные, можем перечить ему?




Ахейцы спустили на воду свои черные корабли, поставили паруса и поплыли в сторону Греции, а вернее, сделали вид, будто возвращаются в Грецию, а сами, отплыв на несколько миль, спрятались за островом Тенедосом. Чтобы картина выглядела как можно убедительнее, они предали огню все, что было выстроено ими за десять лет войны: каменные дома, глинобитные и камышовые хижины, загоны для скота, поля пшеницы, военные укрепления и так далее. На берегу остались только деревянный конь и двоюродный брат Одиссея некий Синон, который спрятался в болоте – чуть севернее сожженного лагеря.

Когда стражи, дежурившие на башнях, сообщили Приаму, что ахейцы отбыли и что их корабли скрылись за горизонтом, все жители Трои, в том числе женщины и дети, не веря своему счастью, высыпали на берег, где на пьедестале горделиво возвышался деревянный конь. Троянцы рты разинули от удивления: никогда в жизни они не видели ничего более грандиозного!

– Что нам делать с этим чудом? – удивленно спрашивали они друг друга. – Сломать его или доставить в Трою?

Мнения разошлись.

– Смотрите! – воскликнул Тиметий, один из немногих троянцев, умевших читать, и указал на надпись, выведенную на боку коня. – Это дар, оставленный богине Афине! Перетащим его в город, и богиня навеки будет нам благодарна.

– Ни за что! – вскричал царь дарданцев Капий. – Афина всегда была за ахейцев и не заслуживает такого дара. Давайте лучше сожжем его здесь же, на берегу, и развеем прах по ветру!

– Я не согласен с тобой, о доблестный Капий, – возразил ему Приам. – Тиметий прав. Я тоже считаю, что, уничтожив коня, мы проявим неуважение к богине. Пожалуй, разумнее будет при помощи катков ввезти его в город и посвятить Афине, заменив им украденный у нас Палладий.

В бурный спор внесла свою лепту, естественно, и Кассандра. Неистовая дочь Приама прибежала на берег растрепанная и, как одержимая, закричала:

– Вижу во чреве ужасного чудовица тысячи вооруженных воинов! Уничтожь его, отец, пока он не начал извергать из своего нутра наших врагов! Да, я вижу: в руках у них зажженные факелы, а из зубов брызжет змеиный яд. Это дикие, жаждущие крови звери, они убивают мужчин, насилуют женщин, режут детей. Вижу воды Скамандра, до самого устья окрашенные кровью!

Как обычно, предсказывая, в сущности, правду, Кассандра так утрировала детали, что пророчества ее не вызывали никакого доверия. Если бы вместо описания тысячной рати, гадов и врагов, извергаемых конем, она ограничилась простой фразой: «Ой, да здесь же, внутри, двадцать три воина!» – ей, возможно, поверили бы и даже сам царь из простого любопытства повелел бы своим телохранителям выломать у коня брюхо и посмотреть, что там в середке. Но такова уж была Кассандра: либо она до крайности драматизировала свои прорицания, либо вовсе молчала.

Однако здесь ей на помощь поспешил жрец храма Аполлона Лаокоон.

– Как же вы простодушны, троянцы, – сказал он, – и как плохо знаете Одиссея! Неужели вы поверили, что ахейцы и впрямь уплыли?

– Так что же нам делать?

– Уничтожить коня, – отрезал Лаокоон.

– Но это же дар!

– Не верю грекам, дары приносящим![108 - Известный стих Вергилия, вошедший потом в поговорку: «Бойтесь данайцев, и дары приносящих!» «Энеида» (II, 49).] – крикнул он и изо всей силы метнул в коня копье. Оно вонзилось в спину колосса, пробив обшивку на несколько сантиметров. Это посеяло панику среди присутствующих. Не подними троянцы ужасного шума, они, конечно, услышали бы, как глухо звякнуло в утробе коня оружие и как вскрикнул испуганный Эпей. Леонтий тоже едва не закричал. Вы только поставьте себя на его место: шестнадцатилетний мальчишка очутился, можно сказать, в деревянном гробу, в темноте, с двадцатью двумя незнакомыми ему воинами, прекрасно понимая, что в любую минуту их всех могут обнаружить и сжечь живьем. Доносившиеся до его слуха предложения троянцев кого угодно привели бы в ужас: сначала – «спалим его», потом – «бросим в море», а затем последовали предложения Тиметия ввести коня в город, крики Кассандры и удар копья Лаокоона, пробившего обшивку в нескольких сантиметрах от головы Неоптолема. Да тут инфаркт можно было получить! К чести сына Ахилла надо признать, что он, в отличие от Леонтия, сохранял полное самообладание и только попросил сидевшего рядом с ним на одной скамье Тоанта немного подвинуться, так как ему мешает торчащий бронзовый наконечник копья.

Кто-то из троянцев, опасаясь, как бы богиня не обиделась, вытащил копье из коня – к немалому облегчению сидевших в нем ахейцев. Ведь до этого момента бедняги находились в кромешной тьме, а теперь благодаря пробитой копьем дырке хоть и с трудом, но могли кое-что разглядеть. Леонтий, например, увидел, как тихо плачет сидевший напротив него Эпей. Но вот до них вдруг донесся шум: это троянцы тащили Синона – «подсадную утку», оставленную Одиссеем в болоте. Связанный по рукам и ногам, он предстал перед Приамом. Ахеец отчаянно рыдал и, не жалея бранных слов, поносил своего двоюродного брата.

– О великий Приам, славящийся своей мудростью по обе стороны моря, пощади Синона! – говорил он, жалостно всхлипывая. – Мне пришлось скрываться здесь от вероломнейшего из смертных – Одиссея.

– Я слишком хорошо знаю Одиссея, возможно, даже лучше, чем ты, – признался старый царь, – и боюсь его хитроумных выходок больше, чем подвигов на поле брани. Но поведай же нам, что с тобой приключилось.

– О потомок Зевса, – продолжал Синон, несколько приободренный сочувственным тоном Приама, – хоть мы с Одиссеем и двоюродные братья, он назначил меня в жертву Посейдону, но не для того, чтобы задобрить бога – это было бы естественно перед дальним морским путешествием, – а для того лишь, чтобы избавиться от опасного свидетеля, который по прибытии на родину мог бы изобличить его как убийцу. Я имел несчастье выслушать от одного раба признание о преступном плане, который вынашивал лукавый Одиссей против злополучного Паламеда.

– Если твои слова – правда, – сказал царь, – то как же тебе удалось остаться в живых? Насколько я знаю, Одиссей никогда не прощает своих врагов.

– А получилось так, что когда жрец уже занес надо мной жертвенный нож, Борей наслал на нас свежий ветер из Колхиды, и все бросились к кораблям, чтобы спустить их поскорее на воду. Тогда я, связанный, скатился с алтаря и кое-как добрался до болота.

– Скажи же, о Синон, – продолжал расспрашивать Приам, – с какой целью ахейцы оставили на берегу это огромное чучело? И почему придали ему форму коня?

– Потому что мы, греки, почитаем Афину – коней покровительницу: не зря ведь именуют ее еще и Гиппией. Последнее время богиня гневалась на нас за то, что мы похитили Палладий. Вот Калхант и посоветовал нам построить коня, чтобы смягчить гнев богини.

– Но зачем же такого огромного?

– Чтобы богиню умилостивить и чтобы вы, троянцы, не могли втащить его в город. Однажды Одиссей и Эпей подобрались к самым Скейским воротам и на глазок прикинули высоту их арки. А потом построили коня так, чтобы он не прошел в ворота.

– Похоже, он подучен Одиссеем, – вскричал Лаокоон и, обнажив меч, бросился на Синона, но два телохранителя Приама успели его удержать.

– Да я ненавижу Одиссея больше всех на свете! – запротестовал ахеец.

– Неправда, неправда! – продолжал неистовствовать Лаокоон, обращаясь к троянцам. – Это Одиссей научил его таким речам, а он теперь лжет и сам знает, что лжет!

– Пусть Афина покарает меня на этом месте, если я говорю неправду! – с поразительной дерзостью продолжал стоять на своем Синон.

– Хорошо, – согласился Лаокоон, – но поскольку речь идет о конях, сейчас Посейдон укажет нам, лжешь ты или нет.[109 - Если верить мифам, именно Посейдон создал лошадей. Во всяком случае, лошади появились на свет в результате попытки Посейдона изнасиловать Деметру. Богиня, стремясь избавиться от посягательств коллеги на свою честь, оборотилась кобылой, что заставило Посейдона, в свою очередь, превратиться в жеребца. Но если дело обстояло именно так, то первой создательницей лошади по праву должна считаться Деметра.] Я принесу в жертву создателю коней быка и попрошу его послать нам свое божественное знамение!

Зачем он это сказал! Из морской пучины у острова Тенедос всплыли на поверхность два огромных морских змея; они быстро достигли берега и обвили тела двух мальчиков, игравших у воды. Это были сыновья Лаокоона. Тщетно пытался жрец освободить детей от мертвой хватки гадов: после короткой борьбы чудовища раздавили и детей, и его самого.

В Неаполе в городском парке есть мраморная репродукция группы «Гибель Лаокоона и его сыновей», оригинал которой хранится в музее Ватикана.[110 - Плиний-старший приписывает создание этой группы родосским скульпторам Агесандру, Полидору и Атенодору. Считается, что она украшала дворец императора Тита. Плиний. «Естественная история» (XXXVI, 37).] Мальчишкой я подолгу стоял перед ней как зачарованный и думал: интересно, бросился бы мой отец в подобной ситуации спасать меня от таких чудовищ или нет? Помню, пытаясь лучше «прочувствовать» сцену, я взбирался на пьедестал «группы» и читал наизусть стихи Вергилия:
		«…Змеи же прямо



		К Лаокоону ползут и двоих сыновей его, прежде



		В страшных объятьях сдавив, оплетают тонкие члены».[111 - Вергилий. «Энеида» (II, 203).]








Сожрав своих жертв, морские гады уползли в город и свернулись у ног статуи Афины. Теперь божественное знамение было осознано всеми: «Змеи наказали Лаокоона за то, что он противился принесению дара Афине, и свернулись у ног богини, свидетельствуя тем самым, что подвластны ее воле».

Но если хорошенько подумать, то истолковать происшедшее можно было и проще, и, главное, разумнее: «Берегитесь, троянцы, опасности, грядущей с Тенедоса!»

После этого у троянцев не оставалось никаких сомнений: коня нужно ввести в город и установить на самом высоком месте, как ясно дала им понять богиня. Предприятие, скажем прямо, было не из легких, ибо к весу коня прибавлялся и вес двадцати трех воинов в доспехах и с оружием. Однако египтяне своими пирамидами доказали, что, если сильно захотеть, можно сделать и невозможное, а троянцы не желали ни в чем им уступать. С помощью сложной системы канатов и катков они умудрились дотащить деревянное чудище до Скейских ворот, а затем, сломав центральную арку, протиснули через нее коня в город.[112 - В числе многих ворот, развалины которых и по сей день можно увидеть в Трое, есть одни – на западном участке некогда окружавшей город стены, – отличающиеся от остальных и заделанные разнокалиберными камнями. Логично предположить, что именно через эти ворота был втащен в город деревянный конь: очевидно, потомки троянцев не пожелали восстанавливать ворота и лишь кое-как заложили пролом.] Наконец они добрались до самого трудного участка – крутого подъема от ворот к храму Афины. Это была узенькая, ведущая вверх дорожка без всяких оградительных бортиков. Несколько раз возникала опасность, что конь, с трудом удерживаемый троянцами, рухнет на крыши расположенных ниже домов.

В ту ночь троянцы долго еще пили и пели. Беднягам просто не верилось, что теперь можно наконец лечь спать, не опасаясь очередной ночной атаки противника. Ахейцы убрались восвояси, и война по воле Зевса окончилась. После десяти лет сражений, кровопролитий и слез можно было впервые уснуть спокойно!

Женщины прямо на улицах накрыли столы, украсив их цветами и ветками лавра. Приам повелел забить двенадцать быков, чтобы все в ту ночь могли наесться досыта, а из его погребов выкатили двенадцать джар вина, каждая – в рост воина.

Но один человек не участвовал в празднестве – просто потому, что не поверил в уход ахейцев. Этим человеком была Елена. Она, гречанка, прекрасно знала Одиссея и его способность обводить всех вокруг пальца. Пока троянцы ели и пили, Елена поднялась на холм и села напротив коня. Проведя в молчании несколько часов, она затем трижды обошла чучело и погладила его ноги, словно надеялась уловить хоть какое-нибудь сотрясение. Догадавшись об уловке героев, Елена даже стала разговаривать с ними, подражая голосам их жен.

– Диомед, ты слышишь меня? Я – Эгиалея, твоя любящая супруга. Ах, как мне хочется прижать тебя к груди… А ты, Сфенел, узнаешь меня? Скажи, сколько времени прошло с тех пор, как ты уехал из Тиринфа? О, обожаемый мой супруг, выйди из утробы коня и осыпь меня своими жаркими поцелуями, на которые способен один лишь ты… О Антиклес, верный мой муж, неужели забыл ты о наших безумных ласках? Почему же томлюсь я здесь, в плену у дарданцев, а ты не приходишь мне на помощь, не освобождаешь меня?..

Тут Антиклес не выдержал: вскочив на ноги, он попытался – правда, тщетно – открыть дверцу в брюхе коня. Однако Одиссей оказался проворнее и загородил ему выход, причем, согласно версии греческого поэта V века Трифиодора, едва его не задушил.[113 - Трифиодор. «Iliupersis» (463–490).] Гомер же утверждает, что когда Елена стала подражать голосу его жены, Одиссей просто зажал ему рот рукой.[114 - Гомер. «Одиссея» (IV, 271–289).]

После неудавшейся провокации Елена ушла, а Одиссей начал «обратный отсчет времени». Первым на землю ступил Эхион. Если называть вещи своими именами, то правильнее будет сказать не «ступил», а, сорвавшись с веревочной лестницы, стукнулся о землю головой, да так, что сломал себе шею. Выбравшиеся из коня герои разбились на три группы. Первая, возглавляемая Диомедом, набросилась на стражей, вторая направилась к царскому дворцу, где Менелай и Неоптолем намеревались совершить обряд кровной мести, а третья – во главе с Одиссеем – двинулась к Скейским воротам, чтобы открыть их уже подошедшему двадцатитысячному греческому войску.

Но кто именно зажег огонь, чтобы сообщить ахейцам об удачно завершенной операции «Конь»? Одни считают, что это сделал Одиссей, другие называют Синона, а некоторые и вовсе Елену – совершенно незнакомую нам Елену, раскаявшуюся грешницу, решившую перейти на сторону своих соотечественников.

Леонтий входил в группу мстителей, которые должны были убить Приама и истребить всю царскую семью. Однако в голове у юноши было совсем другое. Во что бы то ни стало хотел он спасти Экто, увезти ее к себе домой, взять в жены и жить с ней в счастье и согласии до конца своих дней. Но ведь если Экто и Елена – одно лицо, ему, естественно, рассчитывать было не на что, поскольку распоряжаться ее судьбой мог только Менелай. Зато если Экто – всего лишь Экто, то он, один из героев, прятавшихся в брюхе коня, мог потребовать ее себе как трофей. Так думал Леонтий, сбегая вниз по безмолвным улочкам Трои.

Юный критец замыкал отряд и при первой же возможности нырнул в боковую улочку, чтобы поскорее попасть в дом Экто. Было жарко, на улицах валялись пьяные троянцы. Один из них, прикорнувший в каком-то уголке, открыл глаза и, заметив Леонтия, решил, что грек ему снится. Ткнув в его сторону пальцем, он изрек:

– О проклятый ахеец, да поразит тебя молнией Зевс! Что нужно тебе в Трое? Разве ты не знаешь, что война кончилась?

Леонтию ничего не стоило убить пьяного троянца – тот сидел на земле и не смог бы оказать никакого сопротивления, но Леонтий пришел в Трою не за тем, чтобы убивать, и в этого ужасного коня влез с одной лишь целью – спасти Экто. Ему предстояло отыскать ее и поскорее увести на корабль. Он, пожелавший сделать Экто царицей Гавдоса, готов был защищать ее ценой собственной жизни…

То, что Леонтий однажды уже побывал в Трое, очень ему помогло: пройдя два-три перекрестка, он оказался как раз напротив дома со сломанной ступенькой. Дверь была открыта. В первой комнате никого не оказалось, как, впрочем, и во второй, и в третьей. Вообще в доме не было никаких признаков жизни – ни одежды, ни мебели, ни джар с водой или зерном. Выходит, Экто обманула его: дом был явно необитаемым, и давно – не меньше года!

А что, если и самой Экто никогда не существовало, если она действительно была лишь видением, миражем, порождением его фантазии и жажды любви, что, собственно, всегда и пытался доказать ему Терсит? В общем, Леонтию ничего не оставалось, как отправиться в царский дворец и установить de visu,[115 - De visu (лат.) – воочию, собственными глазами, лично. (Прим. перев.)] можно ли считать Экто и Елену одним лицом.

Между тем Одиссей распахнул Скейские ворота, и ахейцы хлынули на улицы Трои. Сцены, разыгравшиеся на глазах юного гавдоссца, по жестокости еще не знали себе равных в истории: ничего подобного не мог бы вообразить даже человек, обладающий самой извращенной фантазией, такая там началась резня, столько было горящих домов, заколотых стражников и вышвырнутых из окон младенцев…

Леонтий не мог перенести этого зрелища: его рвало, и потому юноше, увы, не раз пришлось останавливаться.
		«Кто о кровавой резне той ночи расскажет?



		Хватит ли смертному слез, чтобы наши страданья оплакать?»[116 - Вергилий. «Энеида» (II, 361–362). Перевод С. Ошерова. Издательство «Художественная литература». M., 1979 г. (Прим. перев.)]








– не преувеличивая, вопрошал Вергилий.

Много троянцев было убито во сне – с их лиц еще не сошло выражение блаженства: ведь по случаю окончания войны они только что так напились и наелись!

Всех троянцев мужского пола уничтожали до единого, невзирая на возраст. В первую очередь ахейцы убивали детей – чтобы со временем те не превратились в грозных мстителей. Неоптолем схватил двухлетнего сына Гектора Астианакса за ногу и швырнул его через стену. Что касается женщин, то их жизнь зависела только от внешности – привлекательных и молодых, то есть способных рожать, уводили на корабли. Всех остальных, не раздумывая, убивали ударом меча.

При виде какого-нибудь ахейца, который вытаскивал из дома бьющуюся у него в руках женщину, Леонтий трепетал от одной только мысли, что ею может оказаться Экто. Переступая через трупы, уклоняясь от вышвыриваемых из окон вещей, юноша добрался наконец до царского дворца, обширные залы которого гудели от плача, криков и стенаний.

Первым ахейцем, которого он там увидел, был Неоптолем, сопровождаемый неразлучными друзьями – Автомедонтом и Перифантом. Безжалостный сын Ахилла остановился и хохоча сунул ему под нос отрезанную голову старика – голову Приама, царя Трои. Тут Леонтия вновь одолел приступ рвоты.

– Вот какой конец ждет всех врагов моего отца! – с победоносным видом заявил Неоптолем.

– Да разве ж он теперь враг! – возмутился Леонтий. – Я сам видел, как после гибели Гектора Приам целовал Ахиллу руки!

– И еще будет целовать, поверь мне, Леонтий, особенно теперь, познакомившись с моим мечом! Наверно, они уже и повстречались в мрачном Аиде, и старик поведал моему отцу, что сын его – самый отважный из ахейцев!

С этими словами Неоптолем швырнул окровавленную голову на кучу отбросов. Леонтию хотелось подобрать бедную седую голову и отдать ее Гекубе, но он не осмелился взять ее. Нет, он был явно не создан для войны. Как же ему хотелось найти поскорее Экто и убежать с ней как можно дальше от Трои!

Выйдя во внутренний дворик царского дворца, он увидел за алтарем пожилую женщину и с ней десяток девушек: укрывшись там, они жались друг к дружке в отчаянной попытке спастись от рыскавшей по дворцу солдатни. Это была Гекуба со своими служанками. Елены, однако, Леонтий не нашел и здесь.

Сидевший в брюхе коня рядом с ним греческий герой Акамант, схватив за руку одну из девушек – Климену, хотел утащить ее с собой, но остальные вцепились в нее и не отпускали.

– Где Елена? – спросил Леонтий друга.

– Не знаю, – ответил Акамант, занятый Клименой. – Иди к Менелаю, он тоже ее ищет.

– Виновница наших бед спряталась в храме, – с готовностью подсказала Гекуба, тщетно надеясь, что Акамант оставит в покое свою жертву и побежит разыскивать Елену. – Возьмите ее себе, о мужчины, если это доставит вам удовольствие, и пощадите порядочных женщин!

Но Акамант не поддался на уловку и с удвоенной энергией принялся отрывать от остальных красавицу Климену. Леонтий же помчался вверх по тем же улочкам, по которым недавно спускался, но, влетев в храм, не нашел там ни Елены, ни тем более Экто. Зато он увидел Кассандру, отбивавшуюся от свирепого Аякса Оилея.

Воин схватил деву и старался овладеть ею. Кассандра же, сопротивляясь, ухватилась за деревянную статую Афины, которой заменили Палладий, и вопила еще громче, чем тогда, когда прорицала всякие несчастья.

Леонтий беспомощно наблюдал за этой сценой. Что делать? Аякса-малого можно было усмирить, лишь вступив с ним в поединок не на жизнь, а насмерть. За Экто он, конечно же, пошел бы на все, а вот ради Кассандры…

Между тем Оилей так рванул деву к себе, что та упала за землю в обнимку со статуей богини. Распаленный воин, не обращая на это внимания, как-то изловчившись, все же изнасиловал ее. В древних текстах отмечается, что в этот момент глаза статуи устремили взор к небу, да так и остались навсегда – в знак того, что Афине отвратительно подобное кощунство. Между прочим, она не оставила насильника безнаказанным: по пути на родину Аякс-малый потерпел кораблекрушение, а когда он попытался спастись, ухватившись за вершину скалы, Афина выкрала у Зевса молнию и расколола эту последнюю опору героя: свою смерть он нашел в морской пучине.

Леонтий совсем пал духом: он не нашел ни Елены, ни Экто и не знал, где же их искать. Счастье еще, что он не знал, где дом Деифоба, в противном случае ему пришлось бы присутствовать при куда более жестокой сцене, чем та, которую он увидел в храме.

Младший брат Париса Деифоб, всего за месяц до падения Трои получивший в жены Елену, как и все его предшественники, безумно в нее влюбился. В ту ночь на свою беду он пытался защитить жену от одновременного нападения двух самых опасных вождей греческого воинства – Менелая и Одиссея. И если первый появился с мечом в руках прямо перед ним, то второй, славящийся своим коварством, проникнув через черный ход, напал на хозяина дома сзади. Деифоб резко обернулся, и Менелай, немедленно воспользовавшись этим, причинил ему сразу несколько ужасных увечий: сначала отрубил Деифобу руки, потом ноги, нос, уши и язык, и лишь когда троянец превратился в безобразный кусок мяса, добил его окончательно.

Прикончив Деифоба, обманутый супруг переключился на Елену и уже занес было над нею свой карающий меч, но дочь Тиндарея, не дав разъяренному герою опомниться, распахнула тунику на своей белоснежной груди. Тут Менелаю изменили силы, и меч выпал у него из рук.[117 - Эта сцена напоминает мне одно старое стихотворение Сальваторе Ди Джакомо. Поэт, разгневанный изменой любимой женщины, осыпает ее оскорблениями и готов жестоко отомстить, но увидев ее, прекрасную, как никогда, заключает свои стихи словами: «Бедное сердце мое, бедное сердце! Как легко тебя усмирить. И пусть мне от этого будет лишь хуже, жажду я примиренья, да, примиренья я жажду!»]

– Экто, Экто, любовь моя, где ты? – кричал между тем Леонтий, бегая по улицам Трои. Кричал и плакал. Он осматривал дома – опустевшие или забитые трупами и умирающими троянцами, продолжая звать любимую, но никто не мог ему ответить.

– Экто, Экто, где ты?

Леонтий переворачивал на улицах все женские трупы, чтобы заглянуть им в лицо. Пытался – тщетно, конечно, – расспрашивать умирающих:

– Экто, вы не видели Экто?

В городе уже начали полыхать первые дома. Троя горела, а Леонтий все еще не знал, где искать ему любимую. Вдруг, пробегая вдоль городских стен, он увидел дровяной сарай, а за ним – потайной ход. Что, если Экто укрылась именно там, в тоннеле? Языки пламени уже лизали дровяной сарай, и чтобы пробраться туда, надо было пройти сквозь завесу огня и дыма. Но Леонтий не испугался: стащив тунику с убитого троянца, он обмотал ею голову и, пригнувшись, бросился в пламя.

Леонтию казалось, что он вот-вот задохнется, но он вбежал в пещеру, с которой действительно начинался подземный ход, и сразу же в глубине, у стены увидел Экто: она держала на руках маленького ребенка, а рядом стоял убеленный сединами мужчина. Правой руки у него не было, а в левой он сжимал длинное ясеневое копье. Отбросив тунику, которой была обмотана его голова, Леонтий выхватил меч. Он уже был готов поразить троянца, как вдруг Экто узнала его.

– Не надо, Леонтий! – закричала она. И стоявший рядом мужчина сразу опустил копье.

– О сын! Сын мой! Я же отец твой, Неопул!




ЭПИЛОГ


Меня зовут Криний,[118 - Греческ. – источник.] недавно мне исполнилось пятнадцать. Я сын троянки по имени Экто и критского героя Неопула. Сам я родился в Трое и прожил там до трехлетнего возраста. Когда-то мой отец был царем Гавдоса – нашего маленького острова, находящегося чуть южнее Крита, а сейчас он предается отчаянию в мрачном царстве Аида, так как его убил родной брат Антифиний в тот самый день, когда он вернулся на родину.

Поскольку мне было только три года, помнить, как было дело во всех подробностях, я, конечно, не могу, однако нередко у меня возникает чувство, будто я сам присутствовал при убийстве отца. Так и вижу эту сцену: клинок, вонзающийся в грудь, кровь, брызнувшую из раны, горе, и слезы моей матери, люди, бегущие на помощь.

Мы высадились на Гавдосе после долгого и трудного плавания. Народ встречал нас криками ликования, и меньше чем за час жрецы приготовили все необходимое для принесения жертвы Посейдону за то, что он послал нам попутный ветер. Черного бычка украсили гирляндами из листьев лавра и приготовили к закланию, девушки по критскому обычаю затеяли хоровод, а на берегу соорудили деревянный помост, обращенный в сторону Трои.

Началась церемония, но тут между братьями разгорелся спор из-за того, кому подобает занять главное место на помосте. «Не понимаю, почему, – сказал Антифиний моему отцу, – ты претендуешь на трон, ты, перешедший на сторону троянцев! Неужели тебе хочется, чтобы царицей Гавдоса стала рабыня из вражского лагеря?» «Знай же, Антифиний, – решительно возразил ему отец, – что именно Экто спасла мне жизнь, когда я был уже одной ногой в Тартаре. Я не сделал бы ее царицей, если бы моя законная супруга не умерла в прошлом году. Ты считаешь, что я не достоин править моим народом? Тогда пусть царем станет мой сын Леонтий: защищая родину, он рисковал жизнью, в то время как ты, нелишне будет заметить, отсиживался здесь и наслаждался привилегиями, которые дарует власть».

Очень скоро спор перешел в ссору, а затем и в драку. Антифиний, извернувшись, нанес Неопулу смертельную рану мечом, но его самого забили камнями островитяне, ненавидевшие Антифиния за жестокость и злоупотребления.

Сейчас царь Гавдоса – Леонтий, мой брат, ставший мне как бы вторым отцом, ибо через год после того, как моя мать Экто овдовела, он женился на ней. Леонтий добрый, он любит нас, и мы тоже отвечаем ему любовью.

Когда ахейцы предали Трою огню, герои, проникшие туда в деревянном коне, получили право первыми выбирать себе пленниц, но Леонтий не захотел взять себе рабыню, а испросил у Агамемнона разрешения освободить Неопула и его жену Экто. Как говорил мой старый учитель Гемонид, никто и ни в чем не мог отказать Леонтию, таким храбрецом он всегда был в битвах. Что касается остальных, то Менелай забрал себе свою Елену. Неоптолему досталась вдова Гектора Андромаха, Акамант получил Климену, Агамемнон отнял Кассандру у Аякса-малого, чтобы наказать его за нанесенное им оскорбление Афине, а Одиссей взял себе на корабль Гекубу, но очень скоро был вынужден бросить ее в море, так как она все время осыпала его проклятиями.

Я родился в результате целого ряда случайностей. В первые годы войны мой отец Неопул сражался в рядах ахейцев, и во время одной из битв ему начисто отрубили руку. Почти бездыханный, оказался он под горой трупов греческих и троянских воинов. Моя мать Экто, выйдя с подругами из города, чтобы оказать помощь своим, увидела этого еще дышавшего ахейца, и ее охватила внезапная жалось к нему. Оторвав от своей туники кусок ткани, она кое-как перевязала ему рану и остановила кровь. Потом напоила его водой из волшебного источника, благодаря чему Неопул не только быстро выздоровел, но и влюбился в Экто: он испил воды, и его пронзила стрела Эрота.

Так что своим появлением на свет и именем Криний я обязан этому источнику. Но вода водой, а говорят еще, что моя мать в молодости была очень красивой. Правда, она и сейчас красива. Многие зовут ее Еленой за поразительное сходство с царицей Спарты, только в отличие от Елены-прекрасной у моей матери прекрасна не только внешность, но и душа.




МИФОЛОГИЧЕСКИЙ СЛОВАРИК


АВГИЙ – царь Элиды. Его настоящим отцом был Посейдон. Участвовал в походе аргонавтов. Владелец знаменитых конюшен, очищенных Гераклом (7-й подвиг). Герой утверждал, что очистит конюшни за один день, Авгий же не верил ему и побился с Гераклом об заклад, обещав в случае проигрыша отдать герою десятую часть своих стад. Когда Геракл отвел протекавшие вблизи реки и направил их воды так, что они смыли все нечистоты, Авгий не выполнил своего обещания, за что и был убит Гераклом.

АВТОЛИК – сын Гермеса. Был жуликоват. Получив в дар от отца способность превращать белых коров в черных и наоборот, стал постоянно красть скот у Сизифа – своего соседа. Сизиф, видя, что его стадо все убывает, а стадо Автолика увеличивается, велел нацарапать на копытах своих коров слова: «Украдена у Сизифа». Когда А. был изобличен и схвачен, Сизиф, воспользовавшись его отсутствием, стал приставать к его дочери – жене Лаэрта Антиклее. От их связи родился Одиссей, у которого, выходит, отец был вором, дед тоже вором, а прадед – Гермес – богом – покровителем воров.

АВТОМЕДОНТ – возничий Ахилла.

АГАМЕМНОН – сын Атрея, царь Микен и брат Менелая, предводитель ахейского войска. Принес в жертву Артемиде свою дочь Ифигению, чтобы богиня послала направлявшемуся к Трое ахейскому флоту попутный ветер. По возвращении на родину был убит своей женой Клитемнестрой и Эгисфом на пиру в собственном доме.

АГЕЛАЙ – пастух. Вопреки приказу Приама он не убил Париса, а вырастил его как собственного сына.

АГЕНОР – троянский воин. Аполлон, приняв его облик, удалил с поля боя погнавшегося за А. Ахилла, позволив тем самым троянцам укрыться за городскими стенами.

АГЕСИЛАЙ – одно из имен Аида.

АГЛАЯ (сияющая, она же Пасифея) – самая юная из трех харит, сестра Евфросины (благомыслящей) и Талии (цветущей). В А. был влюблен Морфей.

АГРИЙ – отец Терсита.

АДМЕТ – муж Алкестиды. Артемида позволила ему отсрочить смерть, если кто-нибудь согласится умереть вместо него. Почувствовав приближение смерти, Адмет отправился к престарелым родителям с чашей яда, но они отказались умереть вместо сына. Тогда на смертном одре заменила его жена Алкестида. А. участвовал в походе аргонавтов.

АДОНИС – родился на Кипре из ствола дерева. Подобравшая А. Афродита передала его на воспитание Персефоне. А. вырос прекрасным юношей, с которым не желали расстаться ни Афродита, ни Персефона. Вмешавшийся в спор Зевс постановил, что четыре месяца в году А. будет жить с Афродитой, четыре – с Персефоной, а еще четыре – с кем пожелает. Свои «свободные» четыре месяца А. тоже провел с Афродитой, что вызвало безумный приступ ревности у бога Ареса, наславшего на юношу вепря. Афродита горько оплакивала погибшего А., и ее слезы тут же превращались в цветы анемона.

АИД (у римлян – Плутон) – бог царства мертвых. Сын Кроноса и Реи, брат Зевса и Посейдона. Когда Кроноса свергли, весь мир был разделен на три части: Зевсу досталось Небо, Посейдону – Море, а Аиду – загробное царство. Вопреки воле Зевса и Деметры А. женился на их дочери Персефоне. В древности люди из суеверия не называли его по имени, а прибегали к различным синонимам (напр., Агесилай, Дит, Полидегмон).

АКАДЕМ – второстепенный персонаж, известный лишь тем, что он сообщил Кастору и Полидевку, куда Тесей спрятал выкраденную им Елену. Афиняне посвятили ему рощу, в которой много лет спустя Платон основал свою академию. Кто бы мог предположить, что именем какого-то безвестного человека, однажды сыгравшего роль доносчика, будут впоследствии названы такие выдающиеся художественные и научные учреждения, как Французская академия или Academy Hall!

АКАМАНТ – сын Тесея и Федры. Один из греческих героев, спрятавшихся внутри троянского коня. В Трою он отправился с целью разыскать свою бабушку Эфру, которая прислуживала Елене и была похищена вместе с ней.

АКАСТ – сын царя города Иолка Пелея, участник похода аргонавтов и охоты на калидонского вепря. Его жена Астидамия влюбилась в Пелея, но, отвергнутая им, заявила, будто герой ее изнасиловал. Разгневанный А. попытался уничтожить мнимого любовника, отдав его на растерзание свирепым кентаврам. Но Пелея спас Хирон – единственный мудрый и благородный кентавр.

АКТОР – царь города Феры. Дал приют Пелею, бежавшему с родины после того, как он по ошибке убил своего сводного брата Фока. Участвовал в экспедиции аргонавтов.

АЛЕКТО – богиня зла. Одна из трех эриний, сестра Мегеры (ненависть) и Тисифоны (мщение).

АКСИЙ – бог одноименной реки.

АЛЕКСАНДР – то есть «защищающий людей». Это имя было дано Парису, когда он еще жил на горе Иде.

АЛКЕСТИДА – дочь царя Пелея, жена царя Фер Адмета, добившегося ее руки в результате победы на состязании женихов. Поскольку Адмет забыл принести жертву Артемиде, богиня отомстила ему: юный муж нашел на брачном ложе вместо жены клубок страшных змей. Задобрив Артемиду жертвоприношениями, Адмет получил от богини право откладывать свою смерть, если найдется желающий заменить его. Когда Аид явился за Адметом, тот попросил одного из своих престарелых родителей спасти его и испить яд из кубка, который он им принес, но родители отказались. Тогда Алкестида вырвала из его рук кубок и сама выпила яд, пожертвовав собой ради мужа.

АЛКИМЕНА – мать Геракла и Ификла.

АЛКИМИЙ – друг Ахилла.

АЛТЕЯ – дочь царя Фестия, мать Деяниры и Мелеагра. Когда Мелеагру было семь лет, мойры предсказали, что он умрет, едва догорит пылавшее в этот момент в очаге полено. Алфея выхватила полено из огня, погасила его и спрятала в надежном месте. Но когда сын ее влюбился в деву Аталанту и убил своих дядьев, поспорив с ними во время охоты, А. в отместку снова бросила в огонь спрятанное полено, чтобы оно догорело до конца.

АМАЗОНКИ – см. текст, глава XIV.

АМИК – сын Посейдона и нимфы Мелии, царь племени бебриков, первый чемпион по кулачному бою. Этот великан обладал невероятной силой. Вступил в поединок с Полидевком не на жизнь, а насмерть. Поединок выиграл Полидевк, но он пощадил А. и даровал ему жизнь.

АМИСОДАР – отец двух троянских воинов: Атимния и Марсия.

АМФИАРАЙ – сын Оиклея, участник похода аргонавтов и калидонской охоты.

АМФИКЛ – троянский воин.

АМФИМАХ (1) – сын Ктеата, вождь эпейцев, союзник ахейцев.

АМФИМАХ (2) – сын Номия, вождь карийцев, союзник троянцев.

АМФИТРИОН – сын Алкея, царь Тиринфа. Зевс, влюбившийся в верную жену А. Алкмену, принял облик ее мужа и задержал ход времени, остановив движение Солнца, Луны и ор. От союза Алкмены и Зевса родился Геракл.

АМФИТРИТА – нимфа, дочь Нерея, любовница Посейдона. Жила в золотом дворце на дне моря.

АНАНКЕ (божество необходимости и неизбежности) – мать мойр, вершительница судьбы человека, а потому ее воля была превыше воли самих богов.

АНДРОМАХА – дочь царя Ээтиона, супруга Гектора и мать Астианакса. Как и Пенелопа, считалась в мире гомеровских героев идеальной женой. После падения Трои стала рабыней Неоптолема, от которого родила троих детей. Некоторые авторы утверждают, что после смерти Неоптолема она вышла замуж за Елена – предавшего троянцев брата Гектора. По другой версии, бывшая любовница Неоптолема прекрасная Гермиона убила А. из ревности вместе с ее сыном Молоссом.

АНКЕЙ-большой – сын Актора, участвовал в походе аргонавтов и в охоте на калидонского вепря, во время которой погиб.

АНКЕЙ-малый – двоюродный брат Анкея-большого. Также участвовал в плавании аргонавтов.

АНТЕНОР – мудрейший из троянцев, советник Приама. С самого начала пытался уговорить Париса расстаться с Еленой. Это спасло ему жизнь после захвата Трои ахейцами, за что его сочли предателем. Добравшись до Италии, он основал там город Падую.

АНТИАНАРА – царица амазонок, считавшая хромых мужчин «особо искусными в любовных играх».

АНТИКЛ – греческий воин из числа тех, что прятались в брюхе троянского коня. Он один поверил, что слышит голос не Елены, а своей жены. Опасаясь, что А. может всех выдать, Одиссей задушил его.

АНТИЛОХ – сын Нестора, друг Ахилла. Был убит в Троянской войне Мемноном, когда пытался заслонить собой отца.

АНТИОПА – по-видимому, другое имя царицы амазонок Меланиппы.

АНТИФИНИЙ – дядя Леонтия (вымышленный персонаж).

АНХИС – сын Каписа и Темисты, отец Энея. Был влюблен в Афродиту, но за то, что он хвастал связью с нею, Зевс искалечил его. По преданиям, А. – один из немногих, кому удалось уцелеть после падения Трои, так как его вынес оттуда на плечах сын – Эней.

АПИСАОН – пеонский воин, сын Гиппаса, союзник троянцев.

АПОЛЛОН – бог, второй по значению после Зевса. Сын Зевса и Лето, родился вместе с сестрой Артемидой на острове Делос. По приказу ревнивой Геры беременную Лето преследовал змей Пифон. А. трех дней от роду убил Пифона и сразу же прославился, как бог, скорый на расправу. Он убил Ниобу, содрал шкуру с сатира Марсия, осмелившегося состязаться с ним в игре на флейте, наслал мор на лагерь ахейцев, обидевших его жреца Хриса. У А. было множество любовных связей, но иногда его постигали и неудачи: достаточно вспомнить историю Дафны, которая предпочла превратиться в лавр, лишь бы избавиться от его преследований. А. считался покровителем музыкантов и поэтов и имел в своем распоряжении девять муз. Ему посвящен самый знаменитый греческий оракул – Дельфийский.

АПСИРТ – малолетний брат Медеи и сын царя Колхиды. Жестокая Медея и ее любовник Ясон убили А. и, разрубив его тело на куски, бросили в море, чтобы пораженный горем отец, собирая части тела сына, прекратил погоню за беглецами.

АРГО – строитель корабля, получившего его имя. На этом судне совершили свою экспедицию аргонавты. Сам А. тоже принимал в ней участие.

АРГОНАВТЫ – участники плавания на «Арго» за золотым руном. Принято считать, что их было пятьдесят, но в литературе известны пятьдесят шесть имен аргонавтов. Это: Акаст, Адмет, Анкей-большой, Анкей-малый, Амфиарий, Арго, Аскалаф, Астерий, Актор, Авгий, Бут, Калаид, Канет, Кастор, Кефей, Кеней, Корон, Девкалион, Эхион, Геракл, Эргин, Эвфем, Эвриал, Эвридамонт, Фалер, Фан, Ясон, Иалмен, Идас, Идмен, Ификл, Ифит, Ил, Лаэрт, Линкей, Мелампод, Мелеагр, Мопс, Навплий, Нестор, Оилей, Орфей, Палемон, Пеант, Пелей, Пенелей, Периклимен, Пирифой, Полифем, Полидевк, Стафил, Теламон, Тидей, Тифий, Зет и единственная женщина – Аталанта. Итак, мы насчитали пятьдесят шесть имен – по числу греческих городов, претендовавших на звание родины хотя бы одного из аргонавтов.

АРЕС – бог войны, сын Зевса и Геры. Символ жестокой силы, этакий античный Рембо. Несмотря на свои незаурядные физические данные, не был неуязвим. В свое время его ранили Диомед, Афина, Геракл и многие другие. При виде крови приходил в ужасное возбуждение, и когда в мире затухали войны и мало людей умирало насильственной смертью, он ходил к Зевсу жаловаться. Дети А. унаследовали воинственные повадки отца. А кони его носили имена: Блеск, Пламя, Шум, Ужас. А. пользовался большим успехом у женщин, но главной его любовницей была Афродита.

АРИАДНА – дочь критского царя Миноса и Пасифаи, сводная сестра чудовищного Минотавра. А. влюбилась в Тесея и помогла ему выбраться из лабиринта, дав герою клубок нити, который позволил ему найти обратную дорогу. Тесей увез А. с Крита, но потом покинул ее на острове Наксос. Бог Дионис влюбился в А., вступил с ней в брак и вознес ее на Олимп.

АРИАКС – критский герой (вымышленный персонаж).

АРКЕСИЛАЙ – вождь беотийцев, приведший в Трою пятьдесят кораблей.

АРТЕМИДА (у римлян Диана) – дочь Зевса и Лето, сестра Аполлона, богиня охоты. Будучи такой же мстительной, как и ее брат, А. погубила много людей – либо за то, что они чем-то ее обидели, либо за то, что испытали к ней нежные чувства. Среди убитых А. были гигант Титий, четырнадцать детей Ниобы и гигант Орион. Богиня-девственница была прекрасна, жестока и холодна, как ледышка. Ее часто отождествляли с Луной, как Аполлона – с Солнцем.

АРТИНЕЙ – сосед Леонтия по военной палатке (вымышленный персонаж).

АСИЙ – брат Гекубы.

АСКАЛАФ – сын Ареса, брат Иалмена, вместе с которым они царствовали в городе Орхомене. Участвовал в плавании аргонавтов и в Троянской войне, во время которой был убит Деифобом.

АСКЛЕПИЙ (у римлян Эскулап) – сын Аполлона, считавшийся отцом Медицины. Его мать – Коронида, которую Аполлон увидел в Фессалии, когда она омывала ноги в озере. Этого оказалось достаточно, чтобы он воспылал к ней нежными чувствами и овладел ею. Беременную Корониду он оставил под охраной белого ворона, но девушка изменила богу в тот же день со смертным – юным Исхием. Разгневанный Аполлон изрешетил тело Корониды стрелами, Исхия поразил молнией, а ворона из белого сделал черным. Позднее, мучимый угрызениями совести, он спустился в Аид и с помощью Гермеса извлек из трупа своей бывшей любовницы еще живого ребенка – Асклепия. По мнению жителей г. Эпидавра, искусству врачевания А. обучил кентавр Хирон. Легенда гласит, что, получив в дар от Афины два сосуда с кровью Медузы (farmacon), он каплями из одного сосуда мог воскрешать мертвых, а из другого – умерщвлять живых.

АСТЕРИЙ – сын Комета, участник плавания аргонавтов.

АСТЕРОПА – троянская девушка, влюбившаяся в старшего сына Приама Эсака.

АСТЕРОПЕЙ – пеонский воин, сын Пелегона. Был убит Ахиллом.

АСТИАНАКС – сын Гектора и Андромахи. Менее чем двухлетним младенцем был сброшен Неоптолемом с троянской стены.

АТАЛАНТА – дочь Иаса и Климены. Иас бросил новорожденную дочь на горе Партений, где ее вскормила своим молоком медведица. А. выросла сильной, смелой, мужественной. Вернувшись под родительский кров, она была вынуждена по воле отца искать себе мужа. Но А. поставила условие: жених должен победить ее в состязании по бегу или умереть. Таким образом она убила одного за другим всех претендентов на ее руку, но тут к ней посватался Меланион (по другой версии – Гиппомен), который по совету Афродиты бросил во время бега на землю три золотых яблока, и А., не удержавшись от искушения, трижды останавливалась, чтобы подобрать их. Проиграв в состязании, А. была вынуждена выйти замуж. У нее родился сын Партенопей. А. участвовала и в походе аргонавтов, и в охоте на калидонского вепря.

АТА – богиня ошибок. Она была так легка, что, когда пробегала по головам людей, ее никто не замечал. За то, что А. дала неверный совет Зевсу после рождения Геракла, отец богов схватил ее за волосы и сбросил с Олимпа. А. упала на небольшую гору во Фригии, которая получила название Холм Ошибки.

АТИМНИЙ – сын троянского воина Амисодара.

АТРЕЙ – сын Пелопа и отец Агамемнона и Менелая. Больше всего на свете ненавидел своего брата Фиеста. А. знал, что у него в стаде появился золотой барашек, и предложил в народном собрании присудить царский трон тому, кто предъявит златорунного барашка. Между тем Фиест, соблазнив жену А. Аэропу, уже успел с ее помощью выкрасть барашка. А., желая отомстить брату, убивает троих детей Фиеста и подает ему на пиру угощение, приготовленное из мяса убитых. Лишь отведав Атреева меню, Фиест видит головы своих детей. Он обращается за советом к оракулу и узнает, что отомстить брату за злодеяние сможет, только став любовником собственной дочери Пелопии. Так родился Эгисф, который убил А. и вернул царство Фиесту. Да, забыл сказать, что Пелопия, переспав с отцом, не отказалась разделить ложе и с дядей.

АТРОПОС – одна из мойр, та, что обрезала нить жизни людей своими ножницами. В переводе с греческого ее имя означает «неумолимая».

АФИНА (у римлян Минерва) – появилась на свет из головы Зевса. Однажды отец богов почувствовал ужасную головную боль и обратился за помощью к сыну своему Гефесту, который, будучи не медиком, а кузнецом, не придумал ничего лучшего, как раскроить отцу голову топором. Из раны вдруг вышла А. в военных доспехах, с копьем и в шлеме. И греки, и римляне считали ее олицетворением мудрости, благодаря которой она не раз одерживала победу над Аресом – олицетворением грубой силы. А. открыто выступала на стороне ахейцев, поскольку Парис не признал ее прекраснейшей. Известна также под именем Афины-Паллады.

АФРОДИТА (у римлян Венера) – богиня любви. Родилась из крови оскопленного Урана, которая попала в море и образовала пену. Она «старше» других богов Олимпа, в том числе и Зевса. У А. был только один муж – Гефест, но много любовников (Арес, Адонис, аргонавт Бут, Гермес, Посейдон и Анхис, от которого она родила Энея). В результате знаменитого суда Париса официально была признана прекраснейшей на Олимпе.

АХИЛЛ (сын Пелея и Фетиды, самый знаменитый из греческих героев. Чтобы сделать его неуязвимым, мать окунула его, новорожденного, в воды реки Стикс: только пятка, за которую она его держала, осталась уязвимой. А. был отдан на воспитание мудрому кентавру Хирону, который научил его пользоваться оружием. Фетида, зная, что А. суждено погибнуть на войне, попыталась спрятать сына среди дочерей царя Ликомеда на острове Скирос. Однако хитроумный Одиссей разоблачил А. и заставил его взяться за оружие. Во время осады Трои А. поссорился с Агамемноном из-за рабыни Брисеиды и отказался от участия в сражениях. На поле брани он вернулся лишь тогда, когда Гектор убил самого близкого его друга Патрокла. Мстя за павшего героя, А. в единоборстве убивает Гектора, но, в свою очередь, находит смерть от стрелы Париса, поразившего его в пятку.

АЯКС ОИЛИД – царь Локриды, сын Оилея. В отличие от Аякса Теламонида был невысокого роста, зато лучше всех в ахейском войске метал копье и в беге уступал одному лишь Ахиллу. Отличался агрессивным и спесивым нравом. Повсюду таскал за собой, словно собаку, двухметровую дрессированную змею.

АЯКС ТЕЛАМОНИД – царь Саламина, сын Теламона и двоюродный брат Ахилла. Был огромен ростом и могуч, но добродушен. Новорожденного А. Т. Геракл завернул в шкуру немейского льва, благодаря чему тело его сделалось неуязвимым – за исключением тех мест, которые остались неприкрытыми из-за проделанных, в шкуре дырочек для шнуровки. А. Т. сошел с ума и покончил с собой из-за того, что ему не отдали доспехов и оружия погибшего Ахилла.

БАЛИЙ И КСАНФ – сыновья Зефира и гарпии Подагры. Два бессмертных коня – свадебный подарок Посейдона Пелею. Вместе с третьим конем – Педасом они служили Ахиллу во время Троянской войны.

БАТИКЛ – мирмидонский воин, служивший Ахиллу.

БОРЕЙ – сын Астрея и богини Эос, жил в холодной Фракии и был олицетворением северного ветра (трамонтаны). Его братья – Зефир (западный ветер) и Нот (ветер южный – сирокко).

БРИАРЕЙ – сын Урана и Геи, один из сторуких и пятидесятиглавых гигантов. Заточенный отцом в подземном царстве, он был затем освобожден Зевсом и вместе с ним выступил против титанов.

БРИСЕИДА – дочь Брисея (другое ее имя – Гипподамия). Жизнь Б. сложилась очень несчастливо: сначала она была рабыней Ахилла, убившего ее мужа в Лирнессе, потом ее отнял у Ахилла Агамемнон – в качестве компенсации за потерянную Хрисеиду.

БРИС – отец Брисеиды.

БУТ – участник экспедиции аргонавтов и один из любовников Афродиты.

ГАДЕНОР – отец Ариакса (вымышленный персонаж).

ГАНИМЕД – сын Троя. Он был так прекрасен, что Зевс решил похитить его, послав за ним орла. Не исключено, что орлом оборотился сам Зевс. С точностью можно лишь утверждать, что сразу же после похищения отец богов поместил в центре неба созвездие Орла. Оказавшемуся на Олимпе Г., как и Гебе, было вменено в обязанность прислуживать богам за столом.

ГАРПИИ – дочери морского божества Тавманта и океаниды Электры, полуженщины-полуптицы. Их имена: Аэлла, Окипета и Келайно. Считалось, что злобные гарпии насылают на мореплавателей бури. Г. мучили царя Финея, проклятого богами за невольное преступление: они пачкали его пищу, вызывая у него отвращение к еде.

ГЕБА (у римлян Ювента) – дочь Зевса и Геры, богиня юности.

ГЕКАТА – дочь титанидов Перса и Астерии, богиня мрака, ночных видений и чародейства. Мать злобных эмпус и волшебницы Кирки.

ГЕКТОР – сын Приама и Гекубы, самый главный троянский герой. Был женат на Андромахе и имел единственного сына – Астианакса. Г. – олицетворение мужественного воина, образцового супруга и нежного отца. Убил в единоборстве Патрокла, затем сам был убит Ахиллом. Лишь после унижений и просьб Приаму удалось уговорить Ахилла вернуть ему тело сына.

ГЕКУБА – известна, главным образом, как жена Приама и мать Гектора. После падения Трои стала рабыней Одиссея, Одни мифологи считают, что она, предпочтя рабству смерть, бросилась с корабля в море. По мнению других, товарищи Одиссея, которых Г. осыпала проклятьями, не выдержав, побили ее камнями. Когда ахейцы разгребли камни, вместо Г. они нашли собаку с огненными глазами.

ГЕЛИОС – бог солнца, которого иногда путают с Аполлоном. Сын титанов Гипериона и Фейи, брат Селены (луны) и Эос (утренней зари). Г. проезжал по небу в огненной колеснице, запряженной четверкой коней. Считалось, что утром он появляется из страны эфиопов, а вечером окунается в Адриатическое море.

ГЕМОНИД – учитель Леонтия (вымышленный персонаж).

ГЕРЕНИЙ – прозвище Нестора, долгое время проживавшего в Герении (на северо-восточном побережье Мессенского залива).

ГЕФЕСТ – бог огня и кузнечного дела. Сын Зевса и Геры. Мать, увидев, что рожденный ею младенец некрасив, сбросила его с Олимпа в Эгейское море. Фетида и Эвринома подобрали Г. и воспитали его в морском гроте. Он был самым мастеровитым из всех богов, ему приписывается множество изобретений, Однажды за то, что Г. заступился за свою мать, Зевс вторично сбросил его с Олимпа: Г. упал на остров Лемнос и сломал себе ноги. Зато женился он на прекраснейшей из богинь – Афродите, которая изменяла ему без зазрения совести.

ГЕРА (у римлян Юнона) – дочь Кроноса и Реи, сестра и жена Зевса. Воплощенная ревность. Не будем утверждать, что Зевс не давал ей никакого повода для ревности, но месть ее бывала очень уж беспощадной. Так Г. с необычайной яростью ополчилась на троянцев за то, что Парис осмелился назвать Афродиту более красивой, чем она.

ГЕРАКЛ (у римлян Геркулес) – сын Зевса и Алкмены. Само появление его на свет было необычным. Алкмена очень нравилась Зевсу, но она хранила верность своему мужу Амфитриону и ни в какую не соглашалась стать любовницей отца богов. Тогда Зевс решил принять обличье Амфитриона и остановить время: по его приказу замерли Солнце, Луна и Оры, так что он мог спокойно предаваться адюльтеру. В результате родился Г., который был так силен, что, когда ревнивая Гера наслала на него двух огромных гадов, он, совсем еще малыш, задушил их у себя в колыбели. Зевс обещал сделать Г. бессмертным при условии, что тот совершит двенадцать подвигов по приказанию царя Тиринфа и Микен Эврисфея. Г. выполнил все: добыл шкуру немейского льва, убил лернейскую гидру и эриманфского вепря, изгнал из стимфалийского леса птиц с железными перьями, поймал кернейскую лань, одолел критского быка, коней Диомеда, быков великана Гериона и пса Кербера, очистил Авгиевы конюшни, похитил золотой пояс царицы Ипполиты и вынес золотые яблоки из сада Гесперид.

ГЕРМАФРОДИТ – сын Гермеса и Афродиты. Родился он мальчиком, а когда вырос и превратился в прекрасного юношу, в него страстно влюбилась нимфа Салмакида. Боги, растроганные этой любовью, слили ее с Г. в одно двуполое существо.

ГЕРМЕС (у римлян Меркурий) – сын Зевса и Майи. Вестник богов, покровитель путников и воров. Сделал себе из панциря черепахи лиру. Пойманный с поличным при краже у Аполлона коров, чтобы уладить дело, отдал ему эту лиру в обмен на стадо. Изображали Гермеса молодым человеком с бородкой, с крылышками у щиколоток, в островерхой шапочке и с жезлом, обвитым двумя змеями (кадукей) – символом профессии глашатая.

ГЕРМИОНА – прекрасная дочь Менелая и Елены, обещанная отцом в жены Оресту. Потом Менелай отменил свое решение и выдал Г. замуж за сына Ахилла Неоптолема. Г. из ревности убила рабыню Неоптолема Андромаху (вдову Гектора). Когда же ее первый жених Орест убил Неоптолема, вышла замуж за него.

ГЕСПЕРИДЫ – нимфы, дочери Атланта, титана, который по приговору Зевса держал на своих плечах весь мир. Они – хранительницы золотых яблок в саду, находившемся в мифической Атлантиде (по другим источникам – в Марокко). Их имена: Эгла (сияние), Эритея (или Аретуса – красная) и Геспера (или Гесперетуса – вечерняя).

ГЕСТИЯ (у римлян Веста) – богиня семейного очага, дочь Кроноса и Реи. Ее первую съел отец, из нутра которого всех съеденных им детей потом выпустил Зевс. Имя Г. редко встречается в греческих мифах – очевидно, потому, что она домоседка (а может, и вообще абстрактная фигура). Г. охраняла домашний очаг – и на Олимпе тоже, так что вне дома ее видели действительно чрезвычайно редко.

ГЕЯ – мать всех богов и людей. Г. отождествляли также с ее дочерью Темис (или Фемидой). Она породила ор и мойр и ведала гармонией природы. От своего сына Урана Г. родила Рею – мать Деметры и, следовательно, почиталась как охранительница домашнего очага и пашни. Но она же родила Урану и циклопов, и титанов, впоследствии восставших против отца.

ГЛАВКА – второе имя Креусы, невесты Ясона.

ГОРГОНЫ – чудовищные порождения морских божеств Форкия и Кето. Их было три сестры: Сфено, Эвриала и Медуза. Бессмертными были только две первые.

ГРАИ – сестры горгон, чудовища с женскими лицами. Их имена: Энио, Памфредо и Дино. Они родились старыми и имели на троих один зуб и один глаз, которыми пользовались по очереди. Персей выкрал у них зуб и глаз, и граи были вынуждены раскрыть секрет, как убить Медузу.

ГИПЕРЕНОР – сын Панфоя, брат Эвфорба. Во время Троянской войны был убит Менелаем.

ГИППАСА – юная троянка (вымышленный персонаж).

ГИППИЯ – прозвище Афины, покровительницы лошадей.

ГИПСИПИЛА – дочь Тоанта, царица острова женщин – Лемноса. Она позволила аргонавтам высадиться на своем острове и снабдила их водой и провиантом с условием, что аргонавты сойдутся с лемносскими женщинами и продлят их род. Говорят, во время этой операции Г. влюбилась в Ясона и родила от него Неброфона и будущего царя острова Лемнос – Эвнея.

ДЕВКАЛИОН – сын Прометея. Однажды Зевс, разгневавшись на смертных, попытался погубить человечество, учинив потоп. Спаслись только Д. и его жена Пирра, у которой родился сын Эллин (от него и произошли эллины). Д. – участник экспедиции аргонавтов.

ДЕИКООНТ – сын Геракла, троянский воин.

ДЕМЕТРА (у римлян Церера) – богиня плодородия и земледелия, дочь Кроноса и Реи, сестра и в то же время любовница Зевса, от которого у нее родилась дочь Персефона. Аид похитил Персефону и унес в свое подземное царство, после чего Д. отказалась исполнять свои божественные функции. В результате вмешательства Зевса Персефона стала три месяца в году жить у Аида, а девять месяцев – с матерью. На протяжении тех трех месяцев, что Персефона находилась в царстве мертвых, Д. «не работала» и потому на земле наступала зима.

ДЕИФОБ – сын Приама и Гекубы. После гибели Париса женился на Елене, за что и был убит Менелаем, притом с особой жестокостью.

ДЕЯНИРА – дочь Энея и Алтеи, сестра Мелеагра и Тидея. Вышла замуж за Геракла. Когда же он изменил ей, Д. в отместку подарила ему тунику, пропитанную ядовитой кровью кентавра Несса – своего бывшего возлюбленного. Геракл, будучи не в состоянии сорвать с себя отравленную тунику, невыносимым мукам предпочел гибель в огне.

ДИМ (ужас) – сын Ареса.

ДИОМЕД (1) – сын Тидея. В числе множества приписываемых ему подвигов – нанесение ран Афродите и Аресу во время Троянской войны, а также основание некоторых итальянских городов (Бриндизи, Беневенто и др.). Уйдя от изменившей ему по наущению Афродиты жены Эгиалеи, скрылся в Италии, где женился на дочери одного из царей.

ДИОМЕД (2) – сын Ареса, кормивший своих коней человечьим мясом. Геракл, узнав о такой жестокости Д., убил его (см. седьмой подвиг Геракла).

ДИОНИС (у римлян – Вакх) – бог виноградарства и виноделия. Сын Зевса и Семелы. В день, когда родился Д., Семела захотела взглянуть в лицо Зевсу, и он поразил ее молнией. Когда Д. подрос, он открыл свойства виноградной лозы и с тех пор неустанно ходил по белу свету, повсеместно насаждая виноградарство. Говорят, Д. дошел до самой Индии. В походах бога сопровождали пьяные сатиры и полубезумные менады. Д. влюбился в покинутую Тесеем Ариадну и привел ее с собой на Олимп. С культом Д. в Греции и Италии связаны празднества, сопровождавшиеся вакхическими безумствами и оргиями.

ДИОСКУРЫ – см. Кастор и Полидевк.

ДИТ – другое имя: Аид.

ДОЛОН – троянский воин. Одиссей и Диомед, взяв Д. в плен, обещали сохранить ему жизнь, если он раскроет им некоторые военные тайны. Добившись своего, ахейцы не сдержали слова и убили троянца.

ДОРИДА – дочь Океана и Тефии, супруга Нерея и мать пятидесяти нереид.

ЕЛЕН – сын Приама и Гекубы, брат-близнец Кассандры, «специалист» по предсказаниям оракулов. После гибели Гектора возглавил троянское войско, но когда погиб Парис, а ему не отдали в жены Елену, он переметнулся на сторону ахейцев и раскрыл Одиссею секреты, с помощью которых можно было взять Трою (похищение Палладия, владение лопаточной костью Пелопы, прибытие Неоптолема и Филоктета с луком и стрелами Геракла и строительство деревянного коня). Уехав в Грецию, он унаследовал от Неоптолема его царство и женился на вдове Гектора Андромахе.

ЕЛЕНА – история ее такова. Богиня Немесида, спасаясь от приставаний Зевса, превращалась то в рыбу, то в мышь, то в пчелу, то в косулю, но тщетно, ибо Зевс сам тотчас же превращался в бобра, кота, шершня, льва и в прочих хищников. Во время очередного превращения, когда богиня стала гусыней, Зевс, став лебедем, все же овладел ею. Снесенное гусыней яйцо отец богов внедрил в лоно Леды, жены царя Спарты Тиндарея, когда она сидела на скамье, расставив ноги. Из яйца родились: Елена, Клитемнестра, Кастор и Полидевк. Не все они были детьми Зевса, поскольку в те дни Леда спала и с собственным мужем. У Е., считавшейся самой красивой из смертных, была очень бурная жизнь. Сначала ее, еще совсем девочку, похитил Тесей, потом она вышла замуж за Менелая, но была похищена вторично, на сей раз – Парисом. После гибели Париса ее отдали в жены Деифобу. В конце концов Е. снова вернулась к Менелаю. Некоторые считают, что после смерти она сошлась на том свете с Ахиллом.

ЕХИДНА – дочь Тартара и Геи, невеста Тифона. Полуженщина-полузмея. Жила в одной из пещер Пелопоннеса, в Киликии. Излюбленной ее пищей были живые люди. Е. убил во сне многоглазый Аргус.

ИАЛМЕН – сын Ареса. Участвовал в экспедиции аргонавтов и в Троянской войне.

ИАС – сын Ликурга, муж Климены и отец Аталанты.

ИДАС – сын Афарея, брат-близнец Линкея. Аргонавт и участник калидонской охоты. Он и Линкей должны были жениться на дочерях Левкиппа, но их невест похитили братья Диоскуры. В схватке из-за невест И. убил Кастора, а Полидевк – Линкея. Зевс положил конец их борьбе, убив И.

ИДАМОН – сын Аполлона, известный прорицатель. Аргонавт.

ИДОМЕНЕЙ – царь Крита и внук Миноса. Один из героев ахейского войска. В качестве бывшего жениха Елены привел под Трою восемьдесят кораблей. Возвращение на родину у И., как и у всех ахейцев, было сопряжено с разного рода трудностями. Когда его корабль попал в бурю, И. пообещал Посейдону принести в жертву первого же человека, которого он встретит, ступив на землю. Как водится, ему и тут не повезло: первым встречным оказался его собственный сын. Не успел мальчик произнести слово «папа», как И. занес над ним меч. Но внезапно раздавшийся громкий шум отвлек внимание героя и мальчик успел убежать.

ИКСИОН – царь лапифов в Фессалии, муж Дии, дочери Деионея. Чтобы не платить выкуп за жену, И. сталкивает тестя в яму с тлеющими углями. В связи с этим Зевс вызывает И. на Олимп, но тот, как ни в чем не бывало, начинает ухаживать за Герой. Потеряв терпение, отец богов подстраивает ему ловушку: кладет ему в постель созданный из облака двойник Геры. Месть Зевса ужасна – он жестоко избивает И., заставляя тысячу раз выкрикивать: «Почитайте благодетелей!» – а потом приковывает к колесу, вечно вращающемуся в небе. И. был отцом кентавров.

ИЛ – прекрасный юноша, в которого, судя по всему, был влюблен Геракл. И. участвовал в плавании аргонавтов, но во время короткой остановки у какого-то острова сошел с судна, чтобы запастись водой, и был похищен нимфами. Геракл, горько рыдая, искал его по всему острову. Но тщетно.

ИОЛАЙ – см. Протесилай.

ИППОЛИТА – дочь Ареса, царица амазонок. Во время своего девятого подвига Геракл по приказу Эврисфея украл у нее золотой пояс – подарок отца. Одни считают, что герой отнял пояс силой, другие полагают, что он заставил И. влюбиться в него. Первые утверждают, что И. была убита Гераклом, вторые – что ее по ошибке убила сестра Пенфесилея.

ИФИГЕНИЯ – дочь Агамемнона и Клитемнестры (по другой версии – дочь Тесея и Елены). Если это так, то, вероятно, во избежание скандала тетка Клитемнестра просто выдавала ее за собственную дочь.

ИФИКЛ – сын Амфитриона и Алкмены, брат-близнец Геракла, однако не сын Зевса. Когда Гера послала двух змей убить близнецов в колыбели, И., будучи сыном человека, заплакал. От его плача проснулся Геракл и задушил змей голыми руками. И. – аргонавт и участник калидонской охоты.

ИФИТ – брат Эвристея. Аргонавт.

ИХЕТАОН – сын Лаомедонта, брат Приама.

ЗЕВС (у римлян Юпитер) – сын Кроноса и Реи. Единственный младенец, не проглоченный отцом. Он вырос на Крите, где его выкормила коза Амалфея, а затем заставил отца изрыгнуть всех своих проглоченных братьев и сестер и с двумя из них поделил Вселенную. Посейдону досталось море, Аиду – царство умерших, а Зевсу – небо. Считался самым главным из богов. Был женат на Гере, но часто изменял ей, плодя детей по всему белому свету. Ведал небесными стихиями. Любимым его оружием была молния.

ЗЕТ – сын Борея. Вместе с братом Калаидом участвовал в экспедиции за золотым руном.

ЗЕФИР – сын Астрея и Эос, брат Нота и Борея, идентифицировался с западным ветром.

КАДМ – сын финикийского царя Агенора и Телефассы. Был отправлен отцом на поиски похищенной Зевсом сестры Европы, но, не найдя ее, не мог вернуться домой. Тогда он решил помочь Зевсу в его борьбе с гигантом Тифоном. После долгих неудач К. обратился к дельфийскому оракулу Аполлона и получил указание следовать за коровой: там, где корова остановится, К. должен заложить город. Животное легло отдыхать в Беотии, где и был основан город Фивы. Но прежде К. пришлось убить дракона, сына Ареса. Зубами убитого дракона он засеял поле, на котором выросли свирепые воины (спарты). В Фивах К. женился на дочери Ареса Гармонии.

КАЛАИД (или Калаис) – сын Борея, имевший на ногах крылья. Участвовал в плавании аргонавтов вместе с братом Зетом.

КАЛИМНИЯ – невеста Леонтия (вымышленный персонаж).

КАЛЛИОПА – муза эпической поэзии и красноречия, жена Аполлона и мать Орфея и сирен.

КАЛХАНТ – внук Аполлона. Официальный жрец ахейского войска. Покончил с собой из-за того, что уступил в ясновидении другому жрецу – Мопсу.

КАЛИДОНСКИЙ ВЕПРЬ – чудовище, которое мстительная Артемида наслала на земли калидонского царя Ойнея. В охоте на калидонского вепря участвовало множество героев, среди которых были: Идас, Линкей, Тесей, Ификл, Пирифой, Кастор, Полидевк, Ясон, Теламон, Нестор, Пелей, Эвритион, Амфиарай, Адмет, Кеней, Анкей-большой, Кефей и Аталанта. Охотников сопровождал и Асклепий – знаменитый врачеватель античности.

КАНЕТ (он же Эвбей) – один из аргонавтов.

КАПИС (1) – сын Ассарака, царь дарданцев, муж Фемисты, отец Анхиса.

КАПИС (2) – троянский воин, друг Энея, основатель итальянского города Капуи.

КАССАНДРА – дочь Приама и Гекубы. Влюбившись в К., Аполлон наделил ее даром прорицания, но когда девушка отвергла его, он плюнул ей в губы и сделал так, чтобы никто не верил ее предсказаниям. После Троянской войны К., взятая в наложницы Агамемноном, была убита Клитемнестрой.

КАСТОР и ПОЛИДЕВК (ДИОСКУРЫ) – близнецы, сыновья Леды, Зевса и Тиндарея. Ввиду двойного отцовства один из братьев был смертным, другой – бессмертным. Когда Кастора убили, Полидевк попросил у Зевса разрешения лечь вместо брата в могилу. Тогда отец богов наделил обоих Диоскуров полубессмертием (один день в Аиде, один – на Олимпе) и посвятил им созвездие Близнецов. Братья принимали участие в экспедиции аргонавтов.

КЕБРИОН – возничий колесниц и сводный брат Гектора.

КЕДАЛИЙ (или Кедалион) – карлик, подручный Гефеста. Когда Орион ослеп, он посадил себе К. на плечи, и карлик указал ему место восхода солнца, отчего Орион вновь обрел зрение.

КЕФЕЙ – сын Ликурга, участвовал в плавании аргонавтов и в охоте на калидонского вепря.

КЕНЕЙ – сын Элата, первый в истории человек, сменивший пол. Вначале он был прекрасной нимфой Кенидой, в которую влюбился Посейдон. Дева согласилась вступить с ним в связь при условии, что бог сделает ее (потом, разумеется) непобедимым воином-мужчиной. Участвовал в походе аргонавтов и в калидонской охоте.

КЕНТАВРЫ – полулюди-полукони, дети Иксиона и Тучи. Славились своим буйным нравом и жестокостью. Потерпев поражение от лапифов (племени, населявшего Фессалию), К. расселились по всей Греции.

КЕРАН – в Троянской войне участвовали два К. Один из них, ликииец, воевал на стороне троянцев, другой, критец, – на стороне ахейцев.

КЕРКИСЕРА – одно из имен, под которым скрывался Ахилл, отправленный Фетидой в женском платье ко двору царя Ликомеда.

КИКН – это имя носили многие мифологические персонажи – сыновья Аполлона, Ареса, Посейдона. В нашей истории рассказывается о К., участвовавшем в Троянской войне и убитом Ахиллом. Умирая, он издал крик, похожий на лебединую песнь, и потому после смерти боги превратили его в птицу.

КИЛЛА – сестра Приама.

КЛЕОПАТРА – дочь Идаса и жена Мелеагра. Когда муж ее умер, К. с горя повесилась. Боги превратили ее в цесарку (не путать с Клеопатрой – царицей Египта).

КЛИМЕНА – служанка Елены и мать Аталанты.

КЛИТЕМНЕСТРА – дочь Тиндарея и Леды, близняшка Елены, Кастора и Полидевка. Сначала была замужем за Танталом – сыном Фиеста (не путать с Танталом – отцом Пелопа), затем – за Агамемноном. Когда Агамемнон уехал на войну, К. некоторое время сохраняла верность мужу, но потом изменила ему с Эгисфом. Впрочем, можно ли ее за это порицать? Агамемнон убил ее первого мужа и сына от первого брака, погубил собственную дочь – Ифигению, а в довершение всего влюбился в Хрисеиду и, наконец, в Кассандру. Когда Атрид вернулся с войны, К. преподнесла ему одежду с зашитыми рукавами: пока Агамемнон пытался натянуть ее на себя, Эгисф пронзил его мечом. Заодно К. приказала убить и Кассандру. Сама же впоследствии погибла от руки собственного сына Ореста.

КЛИТИЙ – сын Лаомедонта, брат Приама, один из троянских старейшин.

КЛОТО – пряха, одна из мойр.

КНОКТИЯ – любовница Менелая (вымышленный персонаж).

КОРОН – предводитель лапифов, сын Кенея. Участвовал в плавании аргонавтов.

КОСИНИД – отец Эвания (вымышленный персонаж).

КРИНИЙ – сын Неопула и Экто (вымышленный персонаж).

КРЕОНТ – брат Иокасты. В некоторых трагедиях Софокла ему отводится роль злодея. Он обещал отдать сестру (вдову Лая) в жены тому, кто освободит Фивы от Сфинкса. Этот подвиг совершил Эдип, который, сам того не ведая, убил своего отца и женился на собственной матери. На совести К. лежит также ответственность за смерть Антигоны – дочери царя Эдипа, вся вина которой заключалась в том, что она вопреки приказу К. предала земле прах своего брата Полиника.

КРЕТЕЙ – сын Эола и основатель города Иолка.

КРОНОС – сын Урана и Геи. Был низвергнут отцом в Тартар, но по наущению Геи оскопил серпом отца. Воцарившись вместо отца, К. завел привычку поедать своих новорожденных детей, так как по предсказанию Геи его должен был лишить власти собственный сын. Когда наступил черед младенца Зевса, К. подсунули вместо ребенка запеленатый камень, который он и проглотил. Зевс подросли, дав отцу волшебное питье, заставил его изрыгнуть своих проглоченных братьев и сестер, среди которых были Аид, Посейдон, Гера, Деметра и Гестия.

КСАНФ – см. Балий и Ксанф.

ЛАМИЯ – дочь Бела и Ливии, любовница Зевса. Гера из ревности убила всех ее детей за исключением Скиллы. Бедняжка, обезумев от горя, превратилась в чудовище и стала похищать и пожирать чужих детей. По ночам она вынимала свои глаза, чтобы заснуть, а они в это время несли «караульную службу».

ЛАМИТИЯ – сестра Леонтия (вымышленный персонаж).

ЛАМП – сын Лаомедонта, один из троянских старейшин.

ЛАОДАМИЯ – дочь царя Акаста, наделенная даром ваяния. Выйдя замуж за Протесилая, провела с ним лишь первую брачную ночь. Ушедший на войну Протесилай был убит троянцами. Л. упросила Персефону вернуть ей супруга хотя бы еще на одну ночь. Воспользовавшись добротой богини, она за одну ночь изваяла восковую статую Протесилая, чтобы взять ее к себе в постель. Акаст, решив, что дочь сошла с ума, повелел бросить статую в котел с кипящим маслом. Следом за статуей бросилась туда и Лаодамия.

ЛАОКООН – сын Антенора, жрец храма Аполлона. Известен тем, что воспротивился введению деревянного коня в Трою. В то время, как он уговаривал троянцев не поддаваться на военную хитрость Одиссея, два страшных морских гада задушили самого Л. и его двоих сыновей на глазах у охваченной ужасом толпы.

ЛАОГОН – троянский воин.

ЛАОДОК – в Троянской войне участвовали два Лаодока: один – сражался на стороне ахейцев, другой – на стороне троянцев. В нашем повествовании упоминается Л., причислявшийся к мудрейшим мужам Трои. Он – сын Антенора и брат Лаокоона.

ЛАОМЕДОНТ – сын Ила и Эвридики, отец Приама, один из первых царей Трои. При возведении стен вокруг города воспользовался помощью Аполлона и Посейдона, но по окончании работ отказался им платить. Боги разгневались, и Посейдон наслал на город морское чудовище. Чтобы усмирить его, Л. пришлось привязать к скале свою дочь Гесиону (впоследствии ее спас Геракл).

ЛАОТОЯ – рабыня Приама, мать Ликаона и Полидора.

ЛАЭРТ – известен, главным образом, как отец Одиссея, хотя отцовство его сомнительно, ибо мать Одиссея – Антиклея была изнасилована Сизифом ровно за девять месяцев до рождения сына. Участвовал в экспедиции аргонавтов.

ЛАХЕСИС – одна из трех мойр – «дающая жребий», то есть отмеряющая нить жизни человека.

ЛЕТО (у римлян Латона) – дочь титанов Кея и Фебы. Возлюбленная Зевса. Ревнивая Гера наслала на нее Пифона, который преследовал Л., не давая ей возможности разродиться. Но ветер Нот унес ее на своих крыльях на остров Делос, где она и произвела на свет близнецов – Аполлона и Артемиду.

ЛЕДА – жена Тиндарея и мать Елены, Клитемнестры, Кастора и Полидевка. По мнению одних мифологов, была изнасилована Зевсом, оборотившимся лебедем, по мнению других, только выносила яйцо в своем лоне, которое гусыня-Немесида зачала от Зевса-лебедя.

ЛЕОНТЕЙ – вождь фессалийцев в Троянской войне.

ЛЕОНТИЙ – юноша с о. Гавдоса (вымышленный персонаж).

ЛЕВКИПП – царь Мессении, отец Левкиппид – Фебы и Гилаиры, сначала похищенных Кастором и Полидевком, а потом взятых в жены близнецами Идом и Линкеем.

ЛИКАОН – сын Приама и Лаотои. Был убит Ахиллом.

ЛИКОМЕД – царь о. Скироса. Фетида прятала у него своего сына Ахилла, нарядив его в женское платье. Л. дал приют и Тесею, но, испугавшись, что герой посягнет на скиросский трон, столкнул его со скалы в море.

ЛИНКЕЙ – сын Афарея, брат-близнец Ида. Аргонавт и участник охоты на калидонского вепря. В борьбе с Диоскурами за жён Левкиппид Ид убил Кастора, Полидевк же убил Линкея.

ЛИСИППА – одна из цариц амазонок. Питала нездоровую страсть к собственному сыну, что не отвечало законам амазонок, изгонявших из своего царства всех мужчин. Похоже, что толкнула ее на эту любовь Афродита, решившая наказать Л. за ее отвращение к браку. Говорят, сын Л. предпочел кровосмешению смерть и наложил на себя руки.

ЛИСТОДЕМИЙ – локридский воин (вымышленный персонаж).

МАЙЯ – одна из плеяд. Дочь Атланта. От союза с Зевсом у нее родился Гермес.

МАРАФИЙ – сын Менелая и Елены (существование его не доказано).

МАРИД – троянский воин, сын Амисодара.

МАХАОН – сын Асклепия. Прославленный хирург гомеровской эпохи. Вместе с братом Подалирием перенял у отца искусство врачевания. Оба брата принимали участие в Троянской войне и лечили от ран Менелая, Телефа и Филоктета.

МЕДЕЯ – дочь Ээта, фигура в высшей степени спорная. Влюбившись в Ясона, М. помогла ему завладеть золотым руном, находившимся под охраной ее отца в колхидском лесу. Чтобы задержать отца, пустившегося в погоню за судном Ясона, М. разрубила на куски и бросила в воду тело своего младшего брата Апсирта. М. – колдунья: она заставила врага Ясона Пелия прыгнуть в котел с кипящей водой (для омоложения). Когда же Ясон бросил ее, чтобы жениться на Креусе, М. сначала убила двоих детей, рожденных от Ясона, потом подарила невесте Ясона заколдованное платье: надев его, Креуса умерла в страшных муках.

МЕДУЗА – самая младшая из трех горгон. От рождения была прекрасной, но имела неосторожность вступить в любовную связь с Посейдоном перед статуей Артемиды. Богиня-девственница сочла себя оскорбленной и превратила М. в ужасное чудовище с шипящими змеями вместо волос, с кабаньими клыками, бронзовыми когтями, пламенеющими глазами и крыльями нетопыря. Кто осмеливался взглянуть ей в лицо, немедленно превращался в камень.

Персей ухитрился убить М., глядя не на нее, а на ее отражение в щите. Из перерезанного горла М. вышли двое детей Посейдона: Хрисаор и Пегас (крылатый конь). Кровь М., капавшую справа, Афина использовала для приготовления целебного зелья, воскрешавшего мертвых, а из крови, капавшей слева, приготовила сильный яд.

МЕЛАМПОД – сын Амитаона (некоторые считают, что Посейдона) и Идоменеи. За то, что он предал земле двух убитых змей и проявил заботу об их детях, был любим животными. Понимал язык птиц и даже насекомых. Благодаря этой своей способности услышал однажды, о чем говорят между собой два червяка-древоточца, и спас людей, выведя их из дома, в котором вскоре рухнул потолок. Аргонавт.

МЕЛАНИППА (другое имя – Антиопа) – царица амазонок. Сумела освободить сестру Ипполиту, взятую в плен Гераклом, сама же была убита Теламоном.

МЕЛЕАГР – сын Ойнея и Алтеи, брат Деяниры. Когда он родился, мойры предсказали, что жить он будет до тех пор, пока не догорит полено, тлевшее в тот момент в очаге. Ойней и Алтея убрали полено подальше (сегодня мы бы сказали – спрятали в сейф). Когда же М. убил своих дядьев, рассерженная мать снова бросила полено в огонь. После смерти М. Алтея вместе с сестрами героя покончила жизнь самоубийством и Артемида превратила их в цесарок.

МЕМНОН – сын Тифона и Эос, царь Эфиопии и Египта. Считался прекраснейшим из всех темнокожих. Прибыв в Трою на помощь Приаму, убил многих ахейцев, в том числе и сына Нестора Антилоха. В свою очередь был убит Ахиллом в результате длительного поединка. Во время похорон М. хлопья пепла от костра, на котором сожгли его труп, превратились в хищных птиц, получивших название мемнонид, а слезы его матери – в росу.

МЕНАДЫ (у римлян вакханки) – спутницы бога Диониса. Непрестанно жевали листья плюща (или чего-то еще) и, охваченные неистовством, устраивали ритуальные оргии.

МЕНЕЛАЙ – сын Атрея и брат Агамемнона. Известен как муж Елены, сбежавшей с Парисом. У Елены от него была только дочь – Гермиона (некоторые авторы считают, что детей у них было больше). Одна из рабынь родила ему также сына, которому дали имя Мегапент, что в переводе означает «великие страдания», тем самым как бы подчеркивая, сколько страданий М. перенес из-за жены. Снова заполучив Елену, М. хотел ее убить, но, потрясенный ее красотой, все же простил изменницу.

МЕНЕСФИЙ – вождь мирмидонцев в Троянской войне.

МЕНЕТИЙ – царь Опунта, сын Актора и отец Патрокла.

МЕРИОН – вождь критцев, друг Идоменея. Искуснейший стрелок из лука. Победитель погребальных игр в честь Патрокла.

МЕРМЕР – сын Ясона и Медеи, убитый в отрочестве матерью, которая пожелала таким образом отомстить Ясону.

МИНОС – сын Зевса и Европы, муж Пасифаи. Чтобы заполучить критский трон, обещал принести в жертву Посейдону самого красивого быка. Бог послал ему из моря прекраснейшего белого быка, но бык был так хорош, что М. решил оставить его себе, а вместо него принести в жертву другого. Обиженный Посейдон сделал так, что Пасифая влюбилась в быка и родила от него чудовище – Минотавра, получеловека-полубыка, питавшегося человечьим мясом. По заказу М. архитектор Дедал построил лабиринт, в котором и было спрятано чудовище. А чтобы никто не узнал секретов строителя, М. заточил в лабиринт и самого Дедала с его сыном Икаром, но им удалось бежать с помощью восковых крыльев, изготовленных Дедалом. Наконец, М. повелел доставлять Минотавру на съедение по семи юношей и девушек в год. Во время одной из этих экспедиций Тесей с помощью дочери М. Ариадны убил Минотавра, а сам выбрался из лабиринта. В загробном мире М. стал судьей над душами умерших.

МИНОТАВР – свирепое чудовище, получеловек-полубык, рожденный женой критского царя Миноса Пасифаей от быка. Был убит Тесеем.

МИРИНА – царица амазонок. Бывшая царица Ливии. Убив у себя в царстве всех мужчин, она перебралась на о. Лемнос и проделала там то же самое. Мать Гипсипилы и жена Тоанта.

МНЕМОН (напоминающий) – человек, которого Фетида приставила к Ахиллу, чтобы он каждые полчаса напоминал герою о запрещении убивать детей Аполлона (который мог за это уничтожить его самого). К сожалению, однажды М. забыл предупредить хозяина об опасности, и Ахилл убил сына Аполлона Кикна, а потом прикончил и М.

МНЕМОЗИНА (память) – дочь Урана и Геи, мать девяти муз.

МОЙРЫ (у римлян парки) – по одним источникам – дочери Мрака и Ночи, по другим – Зевса и Фемиды. Плутарх, например, называет их порождениями Ананке (неизбежности), а Платон – сестрами Ананке. М. ведали жизнью человека с момента его рождения до самой смерти. Клото пряла нить жизни, Лахесис отмеряла ее длину, а Атропос отрезала отмеренный кусок своими ножницами.

MOM – сын Гипноса и Ночи, бог злословия. Именно он посоветовал Зевсу создать Елену, из-за которой и началась великая война.

МОПС – сын Аполлона и Манто, самый знаменитый прорицатель всех времен. Из-за него покончил с собой прорицатель Калхант, которого М. победил в профессиональном состязании.

МОРФЕЙ – сын Гипноса и Ночи, бог сна. Обычно его изображали стариком с огромными крыльями. Приближение М. к постели было таким бесшумным, что никому и никогда не удавалось его лицезреть. По мнению Овидия, у М. было два брата: Фантас – бог прекрасных сновидений и Фобейтор – бог ночных кошмаров.

МУНИПП – сын Киллы и внук Приама.

МУЗЫ – дочери Зевса и Мнемосины. Их было девять, жили они под покровительством Зевса на горе Геликон. Богини поэзии, искусств и наук. Их имена: Каллиопа (эпическая поэзия и красноречие), Клио (эпическое пение и история), Эрато (любовная поэзия), Эвтерпа (музыка), Мельпомена (трагедия), Полигимния (священные гимны), Талия (комедия), Терпсихора (танцы), Урания (астрономия).

НАРЦИСС – сын беотийского речного бога Кефисса и нимфы Лириопы. При его рождении прорицатель Тиресий предсказал, что Н. проживет до старости, если не увидит своего лица. Поэтому мать убрала из его жилища все зеркала и прочие отражающие предметы. Но однажды мучимый жаждой Н. склонился над прудом и увидел свое отражение. По одним источникам он, попытавшись обнять его, упал в воду и утонул, по другим – пронзил себя мечом из-за невозможности любить самого себя. Из капель его крови выросли цветы – нарциссы.

НАВПЛИЙ – опытный мореплаватель, аргонавт. Узнав, что его брат Паламед, несправедливо обвиненный в предательстве, убит ахейцами, решил отомстить за него и распустил слух, будто ахейские вожди вступают в любовную связь с троянками. Он же зажег ложные маяки вдоль всего Эвбейского побережья, чем погубил много ахейских кораблей, возвращавшихся из Трои.

НАСТЕС – вождь карийцев, союзник троянцев.

НЕБРОФОН – сын Ясона и Гипсипилы.

НЕЛЕЙ – отец Нестора.

НЕМЕЙСКИЙ ЛЕВ – плод кровосмесительной связи Ортра с Ехидной. Его шкура была неуязвимой и не боялась никакого металлического оружия. Геракл, тщетно пытавшийся поразить его стрелами, в конце концов загнал льва в пещеру и там задушил голыми руками. Затем он изготовил себе из головы льва шлем, а из его шкуры – плащ.

НЕМЕСИДА – богиня мести, почитавшаяся и греками, и римлянами.

НЕОПУЛ – отец Леонтия (вымышленный персонаж).

НЕОПТОЛЕМ – сын Ахилла и Деидамии. Известен также под именем Пирра. Пятнадцатилетним юношей проявил необычайную жестокость при расправе над населением павшей Трои: собственноручно убил Приама и Поликсену, сбросил с высокой стены малыша Астианакса. Возвратившись на родину, взял в наложницы вдову Гектора Андромаху, чем навлек на себя гнев официальной невесты Гермионы. Девушка подняла на бунт жителей Дельф и призвала их побить Н. камнями за то, что он якобы намерен ограбить храм Аполлона.

НЕРЕИДЫ – пятьдесят морских божеств – дочери Нерея и Дориды. Их всегда изображали верхом на дельфинах или на всяких морских чудовищах. Самыми известными были: Фетида, Амфитрита и Галатея.

НЕРЕЙ – морское божество, сын Понта и Геи; до Посейдона считался богом моря. Отец пятидесяти нереид. Жил со своей семьей в золотом дворце на морском дне.

НЕСС – кентавр, сын Иксиона и Нефелы. Влюбился в жену Геракла Деяниру и пытался ее похитить, за что и был убит Гераклом. Однако, прежде чем испустить дух, Н. подарил Деянире немного своей крови с наставлением использовать ее против обидчиков. Деянира, следуя совету кентавра, когда Геракл начал ухаживать за дочерью Эврита Иолой, подарила мужу тунику, пропитанную кровью Н. Едва герой надел на себя эту тунику, она приросла к его телу, причиняя невыносимую боль. Этим мучениям герой предпочел смерть на костре.

НЕСТОР – сын Нелея и Хлориды, царь Пилоса, прозванный также Герением. Славился своей мудростью и был единственным сыном Нелея, не павшим от руки Геракла: во время расправы он находился вдали от дома, в Герении. Н. прожил долгую жизнь, участвовал в борьбе лапифов против кентавров, в экспедиции аргонавтов, в охоте на калидонского вепря и в Троянской войне.

НИОБА – дочь Тантала. Опрометчиво похвасталась одной из подруг своим многочисленным потомством. «У Лето, – сказала она, – всего двое детей, а у меня четырнадцать!» И зря! Сверхмстительные Аполлон и Артемида схватились за луки и убили всех детей Н. (Аполлон – мальчиков, Артемида – девочек). Боги превратили Н. в скалу, из которой бьет родник. Это ее слезы.

НОТ – сын Астрея и Эос, брат Зефира и Борея. Южный ветер (сирокко).

ОДИССЕЙ – сын Лаэрта, царь Итаки. Знаменит своей хитростью. Потеряв надежду заполучить в жены Елену, с помощью Тиндарея женился на ее двоюродной сестре Пенелопе, которая родила ему сына – Телемаха. Одиссей – автор хитроумного плана захвата Трои с помощью деревянного коня. После окончания войны О. еще десять лет мотало по белу свету. Вернувшись наконец на Итаку, он застал там новых женихов Пенелопы, желавших вместе с ней заполучить и царский трон. Прибегнув к очередной хитрости, О. расправился со всеми соперниками и занял свое законное место.

ОЙНЕЙ – царь Калидона, отец Деяниры, Тидея и Мелеагра. Артемида, которую О. оскорбил, не принеся ей жертву после сбора урожая, наказала его, наслав на Калидон огромного свирепого вепря. О. решил устроить охоту на зверя и пригласил участвовать в ней самых отважных героев Эллады.

ОКЕАН – сын Урана и Геи. В результате его союза с сестрой Тефией родились океаны, моря и реки. О. – единственный из титанов никогда не восставал против богов.

ОИЛЕЙ – царь Локриды, отец Аякса-малого. Аргонавт.

ОМФАЛА – царица амазонок. Заставила Геракла, явившегося к ней за очищением после убийства Ифита, три года носить женское платье и прясть шерсть. Дело кончилось тем, что О. влюбилась в героя и нарожала ему детей.

ОРЕСТ – сын Агамемнона и Клитемнестры. Вошел в историю как мститель: с помощью сестры Электры отомстил за смерть отца, убив мать – Клитемнестру и ее любовника Эгисфа.

ОРФЕЙ – сын Ойагра (а может – Аполлона) и Каллиопы. Непревзойденный певец. Своими песнями укрощал зверей и сдвигал горы. Влюбившись в Эвридику, спустился после ее смерти в царство теней, чтобы вернуть любимую к жизни. Песнями же усыпил бдительность Харона, Кербера, судей, распоряжавшихся душами умерших, и самих Аида и Персефону. Вызволив Эвридику, он, к сожалению, тут же ее и потерял, нарушив данное богам обещание не оборачиваться, пока они не покинут загробный мир. Умер, растерзанный спутницами Диониса менадами, которые расправились с ним таким образом за то, что после утраты Эвридики он больше не желал вступать в связь с женщинами.

ОРЫ – богини времен года, дочери Зевса и Фемиды. Вначале их было только три: Эвнолия (благозаконие), Дике (справедливость) и Ирена (мир). Затем к ним прибавились Карпо (созревание) и Талло (цветение). Позднее их стало двенадцать, а под конец и вовсе двадцать четыре.

ПАЛАМЕД – сын Навплия. Ему приписывается изобретение чисел, мер длины и весов, метательного диска, маяков, некоторых букв алфавита, военного искусства, а главное – игральных костей и шашек. П. разоблачил Одиссея, когда тот, не желая идти на войну, прикинулся сумасшедшим. За это Одиссей отомстил П., обвинив в предательстве и спрятав в его палатке золото, якобы полученное им от троянцев. За что ахейцы побили П. камнями.

ПАЛЕМОН – сын Гефеста. Участвовал в плавании аргонавтов.

ПАН – бог лесов, сын Гермеса и нимфы Пенелопы. П. родился козлоногим, с рожками и весь был покрыт шерстью. Мать, увидев его, ужаснулась и выбросила вон, но Гермес подобрал П. и принес на Олимп, где он понравился всем богам. Главным его занятием было гоняться за нимфами и играть на свирели.

ПАНДАР – сын Ликаона, вождь ликийцев. Известен как меткий стрелок из лука: именно он поразил своей стрелой Менелая, только что завершившего поединок с Парисом, из-за чего вновь вспыхнула вражда между ахейцами и троянцами.

ПАНФОЙ – благородный троянец, друг Приама, отец Гиперенора, Эвфорба и Полидаманта.

ПАРИС – сын Приама и Гекубы. После того как мать П. увидела после родов дурной сон, младенца оставили на горе Иде, но он выжил благодаря вскормившей его своим молоком медведице и заботам пастуха Агелая. П. вырос красивым и сильным. Зевс поручил ему выбрать прекраснейшую из трех богинь (Гера, Афина и Афродита), что принесло П. уйму неприятностей. Прекраснейшей он назвал Афродиту, пообещавшую ему за это любовь самой красивой в мире женщины – Елены. Так возник повод к Троянской войне. П. убил Ахилла, а сам был убит Филоктетом.

ПАСИФЕЯ (она же Аглая) – одна из трех харит.

ПАТРОКЛ – сын Менетия, царь Опунта, ближайший друг Ахилла. Их можно назвать соучениками, поскольку оба прошли курс обучения у кентавра Хирона. Когда Ахилл самоустранился от военных действий в знак протеста против присвоения Агамемноном Брисеиды, П. взял в руки оружие Ахилла и перебил множество троянцев, среди которых был сын Зевса Сарпедон. Но Гектор убил П., тело которого ахейцы отняли у врага с огромным трудом. В честь П. были проведены пышные погребальные игры. После гибели Ахилла прах друзей был смешан и захоронен в одной урне.

ПЕАНТ – сын Тавмака, отец Филоктета. Аргонавт.

ПЕДАС – вместе с Балием и Ксанфом составлял тройку коней, которых запрягали в колесницу Ахилла.

ПЕЛЕГОН – сын бога реки Аксия, царь пеонов, отец Астеропея.

ПЕЛЕЙ – сын Эака и брат Теламона. Был не очень удачливым воином: по ошибке убил своего сводного брата Фока, а во время охоты на калидонского вепря также случайно убил собственного тестя – кентавра Эвритиона. Благородный кентавр Хирон с трудом спас его от своих разъяренных собратьев. По воле Зевса П. женился на Фетиде, и от этого брака родился на свет Ахилл. Участвовал в экспедиции аргонавтов.

ПЕЛОПС – сын Тантала и отец Атрея и Фиеста. Дал имя Пелопоннесу. В грязном бельишке его семейства любили покопаться Софокл, Эсхил и Еврипид, внеся тем самым важный вклад в развитие греческой трагедии. Когда П. был еще младенцем, отец изрубил его на куски, сварил и подал на стол богам. Раскрыв обман, боги наказали Тантала, а П. оживили.

ПЕЛОПИЯ – дочь и любовница Фиеста.

ПЕНЕЛОПА – жена Одиссея и мать Телемаха. Считалась образцом супружеской верности, в сущности полная противоположность Елене. Когда П. выходила замуж, ее отец Икарий хотел, чтобы молодожены остались в его доме, в Акарнании, но П. закрыла лицо вуалью, что означало: «Папа, я хочу остаться наедине с Одиссеем». В утешение себе Икарий построил Храм Невинности. П. прославилась тем, что днем ткала погребальный саван для свекра Лаэрта, а ночью распускала его и таким образом, ссылаясь на неотложную работу, целых три года водила за нос настойчивых женихов.

ПЕНФЕСИЛЕЯ – дочь Ареса, царица амазонок. По ошибке убила свою сестру Ипполиту и отправилась в Трою к Приаму, чтобы испросить у него очищения. Явившись в город в самый разгар войны, П. сочла своим долгом выступить на стороне троянцев. Ахилл в единоборстве убил амазонку и, потрясенный красотой девы, овладел ею, уже мертвой.

ПЕРИКЛИМЕН – сын Нелея и внук Посейдона. Аргонавт. Во время плавания рассорился с Гераклом. Поскольку Посейдон наделил внука способностью оборачиваться любым животным, П. долго избегал мести героя, но однажды, когда он превратился в орла, Геракл подбил его отравленной стрелой.

ПЕРИФАНТ – в Трое было два Перифанта: один – троянский глашатай, второй – друг Неоптолема.

ПЕРИФЕТ – ахейский воин.

ПЕРСЕЙ – сын Зевса и аргосской царевны Данаи. Отец Данаи Акрисий, узнав от оракула, что смерть он примет от собственного внука, посадил свою дочь и внука в корзину и бросил в море. В спасенную рыбаком у о. Сериф Данаю влюбился царь Полидект, который тоже решил отделаться от ее сына и подверг его нечеловеческим испытаниям. Тогда П. похитил у трех сестер грай их единственный глаз и единственный зуб и вернул похищенное лишь после того, как они указали ему путь к нимфам, обладавшим шапкой-невидимкой и крылатыми сандалиями. С помощью этих предметов П. убил смертную горгону – Медузу, затем вернулся в Аргос, но деда там не нашел: напуганный Акрисий бежал в Лариссу. П. уговорил старика вернуться, но случайно убил его во время состязаний в метании диска. Удрученный случившимся, герой ушел из Аргоса и обосновался в Тиринфе, где стал царем и положил начало династии ахеменидов (Персия).

ПЕРСЕФОНА (у римлян Прозерпина) – дочь Зевса и Деметры. Была похищена Аидом и унесена в царство теней. Мать искала ее девять дней и девять ночей, а когда нашла, Зевс приказал вернуть ей дочь, если П. за это время не прикасалась к пище смертных. П. поклялась, что все это время ничего не ела, но ее разоблачил садовник Аскалаф: «Я собственными глазами видел, как госпожа клала в рот зернышки граната». Из-за этой истории с гранатом (который с того дня стал считаться любимым плодом усопших) переговоры были прерваны. Тут Деметра объявила забастовку, и все деревья и поля перестали плодоносить. Очень скоро земля оскудела, и человечество едва не погибло от голода. Пришлось Зевсу пойти на компромисс и вмешаться снова. По его решению две трети года П. могла проводить с матерью, а одну треть – с супругом Аидом. И эту треть года Деметра продолжала сидеть сложа руки (вот вам и причина зимы). А доносчика Аскалафа она превратила в сыча.

ПИРИФОЙ – сын Иксиона, царь лапифов, участник экспедиции аргонавтов и калидонской охоты. Пригласил на свою свадьбу с Гипподамией кентавров, которые перепились и решили похитить новобрачную. Тогда П. с помощью лапифов Нестора и Тесея устроил настоящее побоище и убил много кентавров. Вместе с Тесеем похитил Елену, но по жребию она досталась Тесею. Опять-таки с Тесеем пытался похитить Персефону, но их схватил Аид и посадил на скалу, с которой они не могли слезть. Тесея с трудом удалось спасти Гераклу, а П. так и остался на скале.

ПИРРА – одно из имен, под которыми скрывался Ахилл, прячась среди дочерей царя Ликомеда. (Не путать с Пиррой – женой Девкалиона.)

ПИСАНДР – в Трое было два Писандра: один – сын Антимаха, троянец, другой – ахеец, сын вождя мирмидонцев.

ПИФОН – чудовищный змей, рожденный Геей и обладавший даром прорицания. Сторожил оракул Геи и Фемиды в Дельфах. Однажды Гера, приревновав Зевса к беременной Лето, повелела П. преследовать несчастную и не давать ей родить. Но ветер Нот унес Лето на плавучий остров Делос, где и родились Аполлон и Артемида. Говорят, после этого остров навсегда утвердился посреди Эгейского моря на четырех золотых столпах. Говорят еще, что никому больше не позволялось на нем рожать: всех делосских женщин к моменту родов перевозили на соседние острова. По преданиям, Аполлон уже на четвертый день после рождения попросил у Гефеста лук и стрелы и убил П. в Дельфах. Именно в этом месте появился один из главных оракулов Аполлона. А в честь П. были учреждены Пифийские игры.

ПЛЕКСИПП – сын Фестия, брат Алтеи. Был убит своим племянником Мелеагром за то, что посмел отнять у Аталанты шкуру калидонского вепря.

ПЛЕЯДЫ – семь нимф. Дочери титана Атланта и океаниды Плейоны. Они родились в Аркадии, но, преследуемые Орионом, вместе с матерью при помощи Зевса перенеслись на небесный свод, образовав одноименное созвездие. Самой известной из них была Майя, мать Гермеса. Остальных звали: Алкиона, Меропа, Келено, Электра, Стеропа, Тайгета.

ПОДАЛИРИЙ – сын Асклепия и брат Махаона. Наравне с отцом и братом считался прекрасным врачевателем, но, в отличие от Махаона-хирурга, преуспевал в лечении внутренних болезней.

ПОДАРК – сын Ификла и брат Протесилая, несравненный бегун. Уступал в беге только Ахиллу. Убил амазонку Клонию.

ПОДЕЙ – сын Ээтиона, троянский воин.

ПОЛИДЕГМОН – одно из имен Аида.

ПОЛИДЕВК (у римлян Поллукс) – см. Кастор и Полидевк.

ПОЛИДОР – сын Приама. У Гомера его убивает Ахилл. По мнению других авторов, П., прихватив с собой много золота, еще до начала резни укрылся у царя Херсонеса Полиместора. Когда Троя пала, Полиместор убил П. и присвоил троянское золото.

ПОЛИФЕМ – сын Посейдона. (Не путать со знаменитым киклопом Полифемом.) Аргонавт.

ПОЛИКСЕНА – дочь Приама и Гекубы. Присутствовала при зверском убийстве своего брата Троила Ахиллом и поклялась отомстить ему. Прикинувшись влюбленной в Ахилла, она предложила ему себя в качестве выкупа за тело убитого Гектора. В постели П. выведала у Ахилла секрет его «уязвимой пяты» и сообщила его брату – Парису, а тот убил Ахилла. За свой подвиг поплатилась жизнью: сын Ахилла Неоптолем убил П. на могиле своего отца.

ПОСЕЙДОН (у римлян Нептун) – сын Кроноса и Реи, брат Зевса и Аида, владыка моря, один из главных богов Олимпа. Жил в огромном золотом дворце на дне морском. Символом его могущества был трезубец, подаренный ему Телхином (или Телксионом).

ПРИАМ – сын Лаомедонта, царь Трои. Имел пятьдесят детей, девятнадцать из которых родила ему Гекуба. Самыми знаменитыми из них были: Гектор, Парис, Троил, Деифоб, Кассандра и Поликсена.

ПРОМЕТЕЙ – покровитель человечества, сын титана Иафета. Однажды при заклании быка, тушу которого следовало поделить поровну между Зевсом и жителями города Сикиона, он набил костями шкуру той половины, что причиталась Зевсу, а все мясо отдал людям. Отцу богов такая махинация не понравилась, и в отместку он отнял у людей огонь. «Ах, вам захотелось мяса? – сказал Кронид. – Так ешьте его сырым!» Но П. не сдался: поднявшись на Олимп, он украл искру с колесницы Солнца и отнес ее на землю. За эту вторую проделку Зевс повелел приковать П. к высокой скале на Кавказе. Прилетавший ежедневно орел выклевывал у него печень, которая за ночь вырастала снова, так что муки П. были вечными.

ПРОТЕЙ – сын Посейдона, страж морских чудовищ. Жил на дне моря вблизи острова Фарос (в устье Нила). Провидец, обладавший способностью приобретать самые различные формы и обращаться в огонь, воду, дерево, животных и т. д., что он и делал – лишь бы уклониться от необходимости прорицать. Однажды, избегая встречи с Менелаем, превратился сначала во льва, потом в дракона, пантеру, вепря, дерево и, наконец, в воду. На склоне лет стал царем Египта.

ПРОТЕСИЛАЙ – сын Ификла. Имя свое, в переводе с греческого означающее «тот, кто прыгает первым», он получил после того, как был сражен стрелой Гектора, когда первым спрыгнул с ахейского корабля на землю Трои.

РЕС – вождь фракийцев и союзник троянцев. Славился своими белыми конями. Оракул предсказал, что Троя не достанется врагам до тех пор, пока белые кони Р. не напьются воды из Скамандра. Был убит во сне Одиссеем и Диомедом.

РЕЯ – дочь Урана и Геи, сестра и жена Кроноса, от которого у нее родились Зевс, Гера, Деметра, Гестия, Посейдон и Аид. Когда Кронос стал пожирать своих детей, чтобы никто из них не мог свергнуть его с трона, Р. подменила последнего ребенка – Зевса – запеленатым камнем, а сына тайком вырастила на Крите.

САРПЕДОНТ – сын Зевса и Лаодамии. Участвовал в Троянской войне и был убит Патроклом.

СЕЛЕНА (Луна) – богиня, дочь титанов Гипериона и Тейи, сестра Гелиоса и Эос. Ее изображали прекрасной девой, мчащейся по небу в колеснице, влекомой двумя белыми конями. Иногда С. отождествляли с Артемидой.

СИЗИФ – сын Эола, основатель Коринфа. Слыл самым хитрым и осторожным человеком своего времени. Когда Зевс похитил Эгину, С. сообщил об этом ее отцу богу реки Асопа и получил в награду за донос новый источник пресной воды для Коринфа. Зевс в наказание отправил его в царство теней и приказал Аиду заковать его там в колодки. Но хитрый С. попросил Аида объяснить ему, как это делается, и, изловчившись, заковал самого Аида. В результате на земле перестали умирать люди – к великому неудовольствию Ареса, постаравшегося сделать все, чтобы вызволить властителя царства мрака. С. же придумал новую уловку: сказал, что жена оставила на земле его тело непогребенным и выхлопотал трехдневный отпуск для устройства собственной могилы. Назад он, естественно, не вернулся. Когда С. умер действительно (то есть естественной смертью), его обрекли на вечную муку – вкатывать на гору тяжелый камень, который тут же срывался с вершины вниз. Таким образом, он работал без перерыва, и думать ему было уже некогда.

СИНОН – греческий воин, двоюродный брат Одиссея. Когда ахейцы сделали вид, будто отплывают от берегов Трои, С. добровольно остался на берегу, прикинувшись жертвой Одиссея. Представ перед Приамом, заявил, что едва избежал смерти, так как был свидетелем козней Одиссея против Паламеда. Именно он убедил троянцев в том, что деревянный конь оставлен греками в дар богине Афине. Считается также, что С. зажег огонь на стенах Трои, дав тем самым знать ахейцам, что их уловка с деревянным конем удалась.

СКАМАНДР – одна из рек на троянской равнине. В древности С. считался также богом, сыном Зевса и Дориды. Был женат на нимфе Идее, у которой родился от него сын Тевкр – родоначальник троянской династии.

СКЕДИЙ – сын Перимеда, вождь фокейцев.

СКИЛЛА – единственная дочь Ламии, которую по недосмотру не убила Гера. Когда С. подросла, она обольстила Главка, пробудив ревность в волшебнице Кирке. Увидев купающуюся в ручье С, Кирка бросила в воду ядовитое зелье и превратила девушку в чудовище о шести головах и двенадцати ногах. Стыдясь своего вида, С. спряталась в пещере на крутой горе у Мессинского пролива (по другую сторону которого жило еще одно чудовище – Харибда) и стала пожирать проплывавших мимо мореходов.

СТАФИЛ – сын Диониса. Вместе с братом Фаном участвовал в экспедиции аргонавтов.

СФЕНЕЛ – такое имя носили несколько героев. Наш С. – тот, что сидел в брюхе деревянного коня. Это сын Капанея и друг Диомеда. Привел в Трою двадцать пять кораблей.

СТЕНОБИЙ – кормчий корабля, на котором прибыл в Трою Леонтий (вымышленный персонаж).

ТАВМАНТ – сын Понта и Геи, отец гарпий.

ТАЛИЯ – одна из девяти муз – покровительница комедии. Она же – одна из трех харит – «цветущая».

ТАЛОС – известен под кличкой Бронзовый Слуга. Робот, изобретенный Гефестом и подаренный им Миносу для защиты Крита от пиратов. Каждую ночь Т. трижды обегал остров и швырял огромные камни в приближающиеся суда. У него была одна-единственная вена, которая тянулась от рта до пятки. Медея, усыпив Т., ухитрилась вынуть гвоздь, которым была заткнута эта вена. В результате Т. истек кровью и умер.

ТАЛФИБИЙ – самый знаменитый из ахейских глашатаев. Служил Менелаю. Когда Т. возвратился после войны в Спарту, соотечественники соорудили в его честь святилище. Имя – Талфибий – стало нарицательным и вошло в обиход как синоним слова «глашатай».

ТАНТАЛ – фригийский царь, сын Зевса и Плуто. Любитель светских развлечений. Пользуясь благосклонностью олимпийских богов, был удостоен чести принимать участие в их пирах. Однажды он пригласил богов к себе, но когда выяснилось, что в доме к обеду нет «второго», он решил подать им мясо своего убитого сына Пелопа. Однако боги сразу раскрыли обман и с отвращением встали из-за стола. Одна лишь Деметра по рассеянности продолжала обгладывать косточку убитого юноши. Боги наказали Т., приговорив его к вечным мукам голода и жажды. Его привязали к дереву, плоды которого росли у его рта, но стоило Т. потянуться к ним, ветви сразу поднимались, а как только он пытался сделать глоток, вода в пруду, в который его погрузили, опускалась. Легенда гласит также, что боги оживили Пелопа, причем Гефест даже заменил ему недостающую косточку кусочком слоновой кости.

ТЕВКР – сын Теламона. Будучи малого роста, в бою обычно прятался за щитом сводного брата Аякса Теламонида, а затем, выскочив внезапно из-за щита, пронзал врага копьем или разил его мечом. Когда Т. вернулся на Саламин, отец отправил его в ссылку за то, что тот не сумел спасти Аякса.

ТЕЛОНИЙ – ликиец, хозяин кабачка (вымышленный персонаж).

ТЕЛАМОН – сын Эака, брат Пелея. После того как он случайно убил своего сводного брата Фока, его сослали вместе с Пелеем на остров Саламин. Участвовал в калидонской охоте и в экспедиции аргонавтов. Имел трех жен, а именно: Главку, Перибею (мать Аякса-большого) и Гесиону (мать Тевкра).

ТЕЛЕМАХ – сын Одиссея и Пенелопы, родившийся незадолго до отплытия Одиссея на войну. Поскольку Одиссею на войну отправляться никак не хотелось, он прикинулся сумасшедшим, но Паламед, разгадав его хитрость, положил перед плугом, которым Одиссей вспахивал песок, его младенца-сына. Впоследствии Т., видя, что после десяти лет войны отец не возвращается, стал разыскивать его по всей Греции. Навестил он в Спарте и Менелая, где Елена, желая смягчить переживания Т., дала ему выпить так называемый элениум – успокоительное средство, а скорее всего, просто наркотик.

ТЕЛЬХИНЫ – дочери или сыновья Моря. С виду ничего особенного собой не представляли: вместо лица у них были песьи морды, а вместо рук – плавники. Это они подарили трезубец Посейдону и серп Кроносу (чтобы он оскопил отца – Урана). Говорят также, что они придумали туман, из-за чего Зевс хотел с ними расправиться. Чтобы скрыться от его гнева, Т. постоянно меняли свое местожительство.

ТЕРСИТ – сын Агрия, двоюродный брат Диомеда, ахейский воин. Его отличительной чертой было то, что он всегда всем говорил правду в лицо. Однажды Т. обвинил Ахилла в некрофилии, за что тот убил его ударом кулака.

ТЕСЕЙ – сын Эгея, один из самых знаменитых героев Эллады. В списке его многочисленных подвигов – первое похищение Елены, расправа с Минотавром, убийство разбойника Перифета (приканчивавшего прохожих бронзовой палицей) и посещение царства мертвых вместе с Перифоем. Был правителем Афин и первым человеком, попытавшимся объединить все народы, населявшие Грецию. Вместе с Гераклом воевал против амазонок, а также, как и все прочие герои, участвовал в охоте на калидонского вепря и в экспедиции аргонавтов. Когда Т. вернулся в Афины, оказалось, что его трон занят. После этого Т. направился за помощью к царю Скироса Ликомеду, но тот, опасаясь за собственный трон, сбросил героя в море с высокой скалы.

ТЕФИЯ – дочь Урана и Геи, жена Океана, родившая ему множество детей – океанов, морей и рек.

ТИДЕЙ – сын Ойнея и Перибеи. Жена Деипила родила ему сына Диомеда. Т. участвовал в экспедиции «семеро против Фив» и в плавании аргонавтов.

ТИМЕТ – зять Приама, муж Киллы. Приам, неверно истолковав предсказания Кассандры и Эсака, убил вместе с другими троянками и только что разрешившуюся от бремени собственную сестру Киллу. Т. через десять лет отомстил ему, уговорив троянцев ввести деревянного коня в город.

ТИНДАРЕЙ – сын Периера. Муж Леды, родившей ему четверых близнецов: Елену, Клитемнестру, Кастора и Полидевка. Но не все эти дети были его, так как в тот же день Леда спала еще и с Зевсом. Когда Т. решил отдать Елену в жены какому-нибудь ахейскому царевичу, Одиссей подсказал ему ценную идею: заставить всех женихов скрепить договор о том, что если кто-нибудь обидит Елену, они сообща будут защищать ее честь. В благодарность за этот совет Т. убедил родного брата Икария выдать свою дочь Пенелопу замуж за Одиссея.

ТИРЕСИЙ – слепой прорицатель. Одни авторы считают, будто его ослепила Афина за то, что он подглядывал, когда она купалась в озере. По мнению других, зрение у него отняла Гера – за то, что он не поддержал богиню в ее ссоре с Зевсом. Чтобы как-то смягчить суровую кару, боги наделили его даром предвидения.

ТИСИФОНА – эриния, богиня мести.

ТИФОН – сын Лаомедонта, один из самых красивых мужчин во всей мифологии. Влюбившаяся в него богиня утренней зари Эос уговорила Зевса сделать Т. бессмертным. К сожалению, богиня забыла испросить для любимого вечную молодость, так что Т. в конце концов превратился в старую развалину, и от него отвернулись все, даже сама Эос.

ТОАНТ (1) – сын Андремона, царь этолийцев. Привел в Трою флот из сорока кораблей. Был в числе воинов, прятавшихся в деревянном коне.

ТОАНТ (2) – сын Диониса и Ариадны, царь Лемноса, отец Гипсипилы. Дочь спасла его от гибели, посадив в лодку и пустив в море в тот самый день, когда женщины Лемноса решили перебить всех мужчин до единого.

ТРОИЛ – самый младший сын Приама и Гекубы. Был убит Ахиллом в храме Аполлона Фимбрийского на глазах у сестры Поликсены.

УРАН – божество, олицетворявшее небо. Он сын и в то же время муж Геи, родившей ему много детей: титанов, киклопов, сторуких чудовищ (Бриарея, Котта и Гия). Опасаясь, как бы кто-нибудь из них не лишил его власти, У. упрятал всех в глубокий Тартар. Но Гея подговорила детей восстать против отца, а самый младший из них – Кронос – оскопил его серпом.

ФАЛЕР – сын Алкона. Был спасен отцом в колыбели, где его чуть ни проглотила змея. Участвовал в походе аргонавтов. Искуснейший лучник. Ему посвящено название афинского порта.

ФАН – сын Диониса, критец, участвовал в экспедиции аргонавтов.

ФАРЕТ (или Ферет) – сын Ясона и Медеи. Был убит в отрочестве матерью, пожелавшей таким образом отомстить Ясону.

ФАТУМ (рок, предопределение, судьба). – См. Ананке.

ФЕМИДА (Темис) – богиня правосудия, дочь Урана и Геи, сестра и любовница Зевса, которому она родила много детей, в том числе ор и мойр. От мужа Каписа родила сына Анхиса. Зевс не раз пользовался ее мудрыми советами.

ФЕНИКС – сын беотийского царя Аминтора. Ложно обвиненный в изнасиловании наложницы отца, был ослеплен и отправлен в ссылку. По просьбе Пелея кентавр Хирон возвратил Ф. зрение. Пелей сделал Ф. воспитателем своего сына Ахилла и послал его вместе с ним на Троянскую войну.

ФЕССАЛ – третий сын Ясона и Медеи. Мать хотела убить его, как и Мермера и Фарета, но ему удалось скрыться. Впоследствии основал Фессалийское царство.

ФЕТИДА – дочь Нерея и Дориды. Поскольку оракул предсказал, что ее первенец будет непобедимым, Зевс не разрешил ей вступать в брак с кем-либо из богов. Изнасилованная Пелеем, Ф. родила сына – Ахилла, которому была предсказана славная смерть на войне. Ф. всячески старалась спасти сына: пыталась сделать его неуязвимым и с этой целью окунула в воды Стикса, прятала среди дочерей Ликомеда и всегда была с ним рядом в битвах, но в конце концов ей пришлось все же смириться с волей Фатума.

ФЕРЕКЛ – знаменитый кораблестроитель. Построил судно, на котором бежали Парис и Елена.

ФИЕСТ – сын Пелопса и брат Атрея.

ФИЛОКТЕРИЙ – капитан судна (вымышленный персонаж).

ФИЛОКТЕТ – сын Пеанта. Получил в дар от Геракла лук и колчан, полный отравленных стрел, за то, что Ф. поджег костер, на котором решил прекратить свои муки герой. (Геракл был облачен в хитон, который Деянира пропитала ядовитой кровью кентавра Несса.) Впоследствии Ф. ужалила змея, и рана его стала издавать такое зловоние, что ахейцы во время плавания к берегам Троады бросили его на необитаемом острове. Спустя почти десять лет Одиссей привез Ф. в Трою, и тот убил Париса одной из своих стрел.

ФОБОС (страх) – один из сыновей Ареса.

ФОК – сын Эака. Был случайно убит своими сводными братьями Теламоном и Пелеем во время состязаний по метанию диска.

ФОЛ – сын доброго кентавра Силена. Приютил Геракла и угостил его вином кентавров, что последним очень не понравилось. В результате во время битвы Геракла с кентаврами Ф. «случайно» погиб.

ФОРКИС – фригиец, союзник троянцев.

ФРИКС – сын Афаманта. Чтобы сбежать от мачехи Ино, хотевшей его убить, Ф. и его сестра Гелла вскочили на златорунного барана, который отнес их в Колхиду. К несчастью, Гелла упала в море, которое с тех пор звалось Геллеспонтом. Ф. же, прибыв на место, принес златорунного барана в жертву Зевсу, а шкуру его повесил на дуб.

ХАРИКЛО – нимфа, жена кентавра Хирона.

ХАРИТЫ – дочери Зевса и океаниды Эвриномы. Воплощение добра и радости. Их имена: Аглая (сияющая), Эвфросина (благомыслящая) и Талия (цветущая). В различных мифах их число и имена различны.

ХИМЕРА – чудовище, рожденное Ехидной и Тифоном, как и Кербер (трехглавый пес – страж Аида), Лернейская гидра (водяной многоглавый змей) и двуглавый Орф. От кровосмесительного брака с этим последним у Ехидны родились также Немейский лев и Сфинкс (знаменитая крылатая львица с женским лицом).

ХИРОН – кентавр, сын Кроноса. В отличие от остальных кентавров имел добрый нрав и обладал познаниями в разных областях (медицина, музыка, астрономия, владение оружием). Воспитал многих героев, среди которых были Пелей, Ахилл, Нестор, Диомед, Асклепий, Мелеагр, Патрокл, Кастор и Полидевк.

ХРИСЕИДА – дочь жреца храма Аполлона Хриса. Захваченная в плен Агамемноном в Фивах, была возвращена отцу по велению разгневанного бога.

ЭАК – отец Пелея и Теламона. Рожденный Эгиной от изнасиловавшего ее Зевса, стал царем острова, получившего имя его матери. Гера, разгневанная очередной изменой супруга, наслала на остров тысячи змей, которые отравили на нем всю воду. Вскоре подданные Э. вымерли, и тогда он обратился к Зевсу с просьбой превратить в людей муравьев. Так возникло племя мирмидонцев (мирмидоны по-гречески – муравьи).

ЭВАНИЙ – царь Маталаса (вымышленный персонаж).

ЭВАСТ – брат Эвания (вымышленный персонаж).

ЭВЕМОН – отец Эврипила.

ЭВМЕНИДЫ – имя, которое приобретали эринии после того, как убийца каялся в своем преступлении. Из страшилищ они сразу превращались в молодых заботливых женщин.

ЭВНЕЙ – сын Ясона и Гипсипилы.

ЭВРИМЕДОНТ – возничий Нестора.

ЭВРИНОМА – богиня. Строго говоря, первый персонаж в истории. Она вышла обнаженная из Хаоса и, пожелав танцевать, отделила небо от моря – просто, чтобы иметь какую-то опору для ног. От ее телодвижений возник ветер, который, в свою очередь, превратился в змея Офиона. Увидев Э., змей тут же овладел ею. В результате этого соития Э. родила вселенское яйцо, из которого вышли друг за другом – Солнце, Земля, Луна, звезды, деревья, животные. Все было бы хорошо, если бы змей не стал хвастливо называть себя создателем Вселенной. За такие речи Э. ударила Офиона ногой в морду и выбила ему все зубы. Из этих самых зубов как раз и родились люди.

ЭВРИДАМАНТ – о нем известно только то, что он участвовал в экспедиции аргонавтов.

ЭВРИДИКА – прекрасная нимфа, дочь Аполлона, влюбившаяся в чудесного певца Орфея. Убегавшую от какого-то назойливого поклонника Э. укусила ядовитая змея. Сраженный горем, Орфей отправился за Э. в загробный мир, с тем чтобы вернуть ее на землю, но не выполнил указания богов (не оглядываться) и утратил ее навсегда.

ЭВРИПИЛ – вождь фессалийцев в Троянской войне. Во время разграбления Трои ему досталась статуя Диониса. Едва взглянув на нее, Э. лишился рассудка. Однако оракул предсказал, что он исцелится, как только увидит какое-нибудь поистине ужасное зрелище. Предсказание это сбылось, когда он присутствовал при заклании мальчика и девочки в храме Артемиды.

ЭВРИСФЕЙ – царь Тиринфа и Микен, внук Персея, прямой потомок Зевса, который наделил его огромной силой противодействия двоюродному брату Гераклу, родившемуся после Э. По воле Геры Э. создал Гераклу множество трудностей.

ЭВРИТИОН – сын Актора, царь Фтии, отец Антигоны. Во время охоты на калидонского вепря случайно был убит своим зятем Пелеем.

ЭВФОРБ – сын Панфоя, троянский герой.

ЭВФРОСИНА (радость) – одна из трех харит.

ЭГИАЛЕЯ – дочь царя Сикиона Адраста и жена Диомеда. Поверив сплетнику Навплию, изменила мужу с Кометом.

ЭГИСТ – сын и в то же время внук Фиеста. В греческой трагедии играет роль мстителя. Он убил не только своего дядю Атрея, но и двоюродного брата Агамемнона, предварительно совратив его жену Клитемнестру. В свою очередь, был убит сыном Агамемнона Орестом.

ЭКТО – троянка, которую полюбил Леонтий (вымышленный персонаж).

ЭЛЕКТРА – дочь Агамемнона и Клитемнестры; вместе с братом Орестом она отомстила за убийство отца. Героиня целого ряда классических трагедий.

ЭМПУСЫ – дочери Гекаты. Кровожадные демоны в женском обличье. Прятали свои ослиные зады и бронзовые копыта под длинными юбками. Их излюбленным местом были перекрестки дорог, где э., завидев путника, внезапно обнажали перед ним свою грудь. Заманив мужчину, эти чудовища целовали несчастного в шею и высасывали у него всю кровь.

ЭНЕЙ – сын Анхиса и Афродиты, царь дарданцев. Во время Троянской войны ему всячески помогали боги, особенно Посейдон, Аполлон и сама Афродита. Э. удалось спастись от устроенной греками резни вместе с сыном Асканием и старым отцом Анхисом. Переселившись в Италию, Э. участвовал в основании Рима.

ЭНИО – дочь Ареса, богиня войны. Она сопровождала отца в боях, и ее туника всегда была обагрена кровью.

ЭНОНА – нимфа, жившая на горе Иде. Влюбившийся в Э. Аполлон наделил ее даром прорицания. Впоследствии нимфа влюбилась в Париса и, узнав, что он отправился в Спарту, предсказала ему все несчастья, которые обрушатся на Трою из-за Елены. Когда троянцы принесли к Э. смертельно раненного Париса, она, единственная, в чьих силах было спасти жизнь любимого, отказала ему в помощи. Позже, раскаявшись, Э. поспешила в Трою с волшебным зельем, но Парис был уже мертв.

ЭОС – богиня утренней зари, сестра Гелиоса и Селены, мать ветров: Зефира, Борея и Нота. Каждое утро своими розовыми перстами она растворяла небесные врата, чтобы выпустить из них колесницу Гелиоса. Среди ее многочисленных любовников были Арес (к которому ее очень ревновала Афродита), Орион, Кефал и Тифон.

ЭПЕЙ – сын Панопея. Известный кулачный боец, прославившийся, однако, трусостью. Э. – победитель погребальных игр в честь Патрокла и строитель легендарного деревянного коня. Некоторые считают, что, возвращаясь из Трои, он высадился в Италии, где основал город Метапонто. По другой версии, потерпев кораблекрушение у берегов Италии, Э. прошел ее всю пешком и основал город Пизу – в память о своем родном городе Писе (Элида). Однажды в Трое он сотворил из дерева прекрасную статую Гермеса. Рыбаки хотели изрубить ее на дрова, но им не удалось даже поцарапать ее, тогда они попытались сжечь ее целиком, но статуя не загорелась, а когда они бросили ее в море, она запуталась у них в сетях. Тут уж им не оставалось ничего другого, как поставить ее в святилище.

ЭПИСТРОФ – вождь фокидян, участник Троянской войны.

ЭРГИН – сын Посейдона, царь Милета. Несмотря на молодость, был совершенно седым. Участвовал в экспедиции аргонавтов.

ЭРИДА – богиня раздоров, дочь Эреба и Ночи. Обиженная тем, что ее не пригласили на свадьбу Пелея и Фетиды, бросила на стол богов золотое «яблоко раздора», на котором было вычеканено слово «Прекраснейшей». Из-за него-то и разгорелся спор между Герой, Афиной и Афродитой, а впоследствии началась Троянская война.

ЭРИМАНФ – троянский воин.

ЭРИНИИ (у римлян фурии) – богини мести, рожденные Геей, которая впитала капли крови оскопленного ею Урана. Звали их Алекто, Тисифона и Мегера. Изображали их с хлыстом или зажженным факелом в руке. Главной их функцией было истязать тех, кто опорочил себя особо жестокими деяниями. Но стоило преступнику раскаяться, как Э. из злобных существ превращались в добрых покровительниц законности и получали имя эвменид (благомыслящих).

ЭРОТ (у римлян Купидон) – бог любви. Данные о его генеалогии отличаются неопределенностью: одни полагают, что он сын Ареса и Афродиты, другие – что он рожден Гермесом и Артемидой, а кое-кто склонен даже считать его порождением Хаоса и первым существом, вышедшим из серебряного яйца. Благодаря Э. на свете появились все смертные и бессмертные. Обычно его представляли крылатым мальчиком с золотым луком в руках. Каждый, кого он поражал своей стрелой, сразу же влюблялся в первого встречного.

ЭСАК – старший сын Приама, рожденный Арисбой. Был наделен даром толкования снов. Именно он вместе с Кассандрой правильно истолковал сон Гекубы при рождении Париса. Э. обычно не верили, так как он был со странностями и страдал эпилепсией. Легенда гласит, что, влюбившись в юную и не разделявшую его чувств Стеропу, он ежедневно бросался со скалы в море, но всякий раз оставался в живых. Наконец боги сжалились над Э. и превратили его в морскую птицу.

ЭСОН – сын Кретея, царь г. Иолка и отец Ясона. Был свергнут с трона сводным братом Пелием, а затем восстановлен в своих правах Ясоном, возвратившимся из экспедиции за золотым руном.

ЭТИОЛ – так звали сына, якобы рожденного Еленой от Менелая.

ЭХИОН – греческий герой, первым вышедший в Трое из деревянного коня. При этом он споткнулся и сломал себе шею.

ЭХО – нимфа, отличавшаяся болтливостью. Зевс во время частых отлучек из дома поручал ей развлекать своей болтовней Геру. Гера же, поняв, в чем тут дело, сорвала зло на нимфе, лишив ее голоса, а вернее, позволив ей повторять лишь последнее слово, произнесенное другими. Э. влюбилась в Нарцисса, но, не встретив взаимности, стала таять от любви и в конце концов истаяла совсем. И по сей день в некоторых местах слышится ее голос, увидеть же ее никому не дано.

ЭЭТ – сын Гелиоса, царь Колхиды, отец Медеи и Апсирта. Когда Э. преследовал на корабле Ясона и Медею, похитивших у него золотое руно, он был вынужден неоднократно останавливаться, чтобы подбирать части тела Апсирта, по приказу Медеи изрубленного на куски и выброшенного в море.

ЯСОН – сын Эсона. Был отправлен в Колхиду за золотым руном дядей Пелеем, узурпировавшим трон Иолка, по праву принадлежавший Ясону. Руководил экспедицией аргонавтов, в которой участвовали самые знаменитые герои того времени. В этом предприятии Я. очень помогла Медея, дочь царя Ээта – хранителя золотого руна. Когда же через десять лет совместной жизни Я. решил бросить Медею, чтобы жениться на Креусе, Медея отомстила ему, убив двоих рожденных ею от Я. детей и подарив его новой невесте платье, пропитанное жгучим ядом.


notes



Примечания





1


Члены детской фашистской организации. (Прим. перев.)




2


По-итальянски «troia» – шлюха. (Прим. перев.)




3


Гомер, «Илиада», I, 254.




4


На древнегреческих судах гребцы делились на thranitai, zughitai и thalamitai – в зависимости от места, на котором они сидели (на палубе, под палубой или в глубине трюма. Zugon – скамья, к которой приковывали гребцов. (Здесь и далее примеч. автора, за исключением отдельно оговоренных случаев.)




5


Железных якорей в те времена еще не существовало, поскольку железо считалось более редким металлом, чем золото. Якорями (eunai) во времена Гомера служили связки продырявленных камней, которые крепились на канатах к одной из мачт (см. Гомер, «Илиада», I, 436) и давали возможность лишь замедлять дрейф. Прибитые волной к берегу суда вытаскивали на сушу вручную.




6


Отсюда и пошло выражение «сардонический смех».




7


В Греции народ очень любил жертвоприношения еще и потому, что заканчивались они щедрой раздачей мяса беднякам, именовавшимся паразитами (что и означало «едящие мясо»). Лучшие куски разыгрывались по жребию. Однако мясо жертвенных животных съедали не везде: в некоторых местах почитание богов доходило до того, что убитых животных закапывали в землю или бросали в море. Говорят, в глубокой древности все люди были вегетарианцами, но однажды какой-то жрец подхватил упавший с жертвенного алтаря кусок жареного сала и облизал пальцы; тем самым он положил начало мясной диете




8


Нынешний Крым (Прим. перев.).




9


Древние греки из суеверия старались не называть имени Аида—владыки царства мертвых, и пользовались такими синонимами, как Плутон, Дит или Полидегмон.




10


Священная роща в Беотии, где находился алтарь, посвященный Посейдону. Там впервые стали проводиться регулярные гонки на колесницах. Гомер упоминает это название в «Илиаде» (II, 506.)




11


Повод к войне (лат. – Прим. перев.).




12


Право первой ночи (лат. – Прим. перев.).




13


Здесь имеется в виду убийство Пелеем и Теламоном их брата Фока. Оба героя, оправдываясь, все валили на несчастный случай (диск, вырвавшийся из рук во время спортивных состязаний). При другом таком же «несчастном случае» Пелей убил и своего тестя Актора.




14


Троя контролировала все связи с Востоком. Через Дарданеллы перевозились драгоценные металлы – золото, серебро, медь и другие редкие товары, такие, например, как киноварь, нефрит, лен и конопля, не говоря уж о пшенице, которая на черноморских рынках стоила много дешевле, чем в Греции. Не следует также забывать, что в описываемые здесь времена за полным отсутствием нормальных сухопутных дорог все торговые связи были морскими.




15


Время существования десяти Трой, руины которых обнаружены при раскопках на горе Гиссарлык: Троя-1—3000 лет до н. э.; Троя-2—2500 лет до н. э.; Троя-3—2300 лет до н. э.; Троя-4—2150 лет до н. э.; Троя-5—2000 лет до н. э.; Троя-6—1800 лет до н. э.; Троя-7а—1200 лет до н. э.; Троя-7б—1000 лет до н. э.; Троя-8—700 лет до н. э.; Троя-9—400 лет до н. э.; Троя, описанная Гомером, существовала в промежутке между Троей-7а и Троей-7б—вопреки утверждениям Шлимана, полагавшего, что ахейцами была сожжена Троя-3.




16


Мне, как итальянцу, милее и привычнее латинское написание этого имени – Гекуба (по-гречески – Гекаба).




17


Эринии долго грызли убившего собственную мать Ореста, хотя суд богов его оправдал. Защитник Ореста Аполлон, выступавший за торжество мужской силы, утверждал, что убийство собственной матери—не такое уж страшное преступление, поскольку женщина (по мнению того же Аполлона) – всего лишь вместилище для мужского семени. (Эсхил. «Эвмениды», 657).




18


См. Овидий, «Метаморфозы», XI, 755—95.




19


Имя Александр означает – «защищающий людей».




20


Жезл посланца богов, имевший форму небольшого скипетра, обвитого двумя змеями. Гермес получил его от Аполлона в обмен на флейту.




21


Ghymnos – греч. «обнаженный».




22


Область в Малой Азии вокруг Трои (Прим. пер.).




23


Пусть никого не удивляет, что царь мог быть бедняком: ведь для того, чтобы стать царем, в те времена достаточно было установить свою власть над каким-нибудь, пусть даже малюсеньким, селением или каменистым островком. Кроме того, бедность была естественным состоянием всех людей XII века до н. э. То и дело в мифологии встречаются имена царей—пастухов (см. историю Анхиса) и простых земледельцев. Мы можем прочесть об этом и у Геродота: «В древние времена встречались цари, у которых не было не только подданных, но и средств к существованию» (Геродот, «История», VIII, 137).




24


Гомер, однако, утверждает («Одиссея», IV—12–14), что у Елены была только дочь – Гермиона.




25


Чтобы не отпускать сына в Трою, где его ждала верная гибель, мать Ахилла—Фетида укрыла его в царстве Ликомеда. Говорят, что переодетый в женское платье герой жил среди дочерей царя. Но однажды Одиссей, Нестор и Аякс, догадавшись об этом, отправились в царство Ликомеда и, желая разоблачить Ахилла, разложили перед царевнами кучу всяких драгоценностей и нарядов, чтобы каждая могла выбрать то, что ей по душе. Под дарами Одиссей спрягал оружие. Едва увидев его, Ахилл разорвал на себе платье и, издав боевой клич, схватил щит и меч. И все сразу стало на свои места.




26


Остров, расположенный в нескольких милях от Троады. До начала войны с ахейцами троянцы использовали Тенедос как аванпост на пути пришельцев с Запада. Впоследствии он стал морской базой ахейцев.




27


В древности было известно пять металлов: золото, серебро, медь, свинец и олово. Была распространена также бронза (сплав, состоящий из 90 % меди и 10 % олова). А железо встречалось чрезвычайно редко. Поскольку добывать его из руды еще не умели, в ходу было лишь железо метеоритного происхождения. Вообще древние греки считали, что небесный свод сделан из железа.




28


«Илиада», XXIII, 831–834. (Цитаты из «Илиады» здесь и далее даются в переводах H. Гнедича. М., «Московский рабочий», 1982 г. – Прим. перев.).




29


Гомер. «Илиада» (II, 700–705).




30


Облегающая льняная или кожаная рубаха с нашитыми сверху металлическими пластинками числом от 250 до 500. Обычно ее носили богатые воины.




31


Атлет обвязывал руки кожаными ремнями, которые скреплялись свинцовыми зажимами. Изобретение бокса приписывают Тесею. Чемпионами по кулачному бою в античные времена считались Полидевк, царь племени бебриков Амик и, конечно же, Геракл.




32


Помещение де находились женщины чаще всего занимавшиеся там прядением шерсти.




33


Когда Геракл изгнал царя Нестора из Пилоса, тот нашел приют в Герении (Мессения), за что и получил прозвище Герений.




34


В «Илиаде» Гомер приводит полный список судов, прибывших к берегам Трои. Всего их было 1172, а находившихся на них вождей – 47. Если предположить, что на каждом судне было в среднем по 50 воинов (не считая гребцов), то выходит, что рать ахейцев состояла из 60 000 человек. Надо учесть также, что каждое судно могло совершить несколько плаваний, доставляя к берегам Трои новое подкрепление.




35


Примерно в XVI веке до н. э. в результате мощного извержения вулкана на острове Фера гигантская волна прокатилась по Эгейскому морю, затопив его берега.




36


Мы, неаполитанцы, в таких случаях говорим: хоть сумасшедшим называй, но на войну не посылай.




37


От греческого odyssomai – вскипать гневом.




38


То есть не раньше, чем через два месяца.




39


Для тех, кто во всем любит точность, привожу имена этих старейшин: Панфой, Гикетаон, Фимет, Антенор, Ламп, Клитий и Укалегон.




40


Поскольку многие греческие территории оспаривают право считаться родиной Одиссея, здесь под «царством семи островов» подразумевается группа островов у западного побережья Греции, а точнее – Итака, Закинф, Самос, Дулихий («Одиссея», IX, 21–24), Тафос («Одиссея», I, 419) и еще два совсем маленьких островка.




41


Во время жертвоприношений было принято делить убитое животное на две равные части: одну сжигали в честь богов, другую отдавали народу. Прометей ухитрился припрятать все мясо, чтобы отдать его людям, а шкуру половины туши, предназначавшейся Зевсу, набил костями.




42


Самообладание (англ. – Прим. перев.)




43


Так в древности называлась уличные девки самого низкого пошиба.




44


Тем, кто забыл, напомню, что Зевс был сыном Кроноса.




45


Ассистентками у Гефеста были механические девы, сделанные им собственноручно из золота: они помогали ему в кузнице.




46


Воочию (лат. – Прим. перев.).




47


Из начальных строк «Илиады».




48


Городок в Мизии, одноименный главному городу Беотии и египетским Фивам. Точное местоположение неизвестно. («Легенды и сказания Древней Греции», M., Изд-во «Правда», 1987, с. 305.– Прим. перев.)




49


Жрецы Аполлона носили на лбу белую повязку.




50


Калхант был родом из Трои, и потому Агамемнон считал его изменником.




51


Гомер. «Илиада» (IV, 129–131).




52


Гомер. «Илиада» (V, 87–88).




53


Речь идет о пеплуме, изготовленном грациями я обладавшем волшебными свойствами.




54


Гомер. «Илиада» (V, 859–861).




55


Здесь имеется в виду история, имевшая место в Неаполе во время революционных событий 1899 года. Рассказывают, что когда св. Януарий совершил чудо растворения крови в присутствии французского генерала Макдональда неаполитанцы выставили на улице Кататалана картину, изображавшую св. Антония, порющего розгами св. Януария.




56


В те времена средний рост людей был очень невелик. Мужчина ростом 1 м 70 см уже считался гигантом. Несколько лет назад был найден хорошо сохранившийся скелет отца Александра Македонского – Филиппа (IV в. до н. э.), и оказалось, что ростом он был не выше нашего известного эстрадного певца Рашеля.




57


Жители Мисии – местности в Малой Азии.




58


Речь идет о той самой Брисеиде, которую Ахилл сделал потом своей рабыней.




59


Палладий – небольшая деревянная статуя, изображавшая Афину Пал ладу. Говорят, она упала с неба во время возведения Трои и сама заняла свое место в храме. Внутри у нее было устройство, позволявшее ей потрясать копьем.




60


Храня верность истории, скажем, что «сильнейших» было девять. Вот их имена: Агамемнон, Диомед, Идоменей, Мерион, Эврипил, Фоас, Одиссей и оба Аякса – большой и малый.




61


Гомер. «Илиада» (V, 421).




62


Связь между бараньей шкурой и золотом могла возникнуть в сознании людей благодаря тому, что жители Колхиды собирали золотые крупинки в русле реки Фаси (ныне – Риони), расстилая в нем бараньи шкуры. Не исключено, что именно это золотое руно и искали аргонавты.




63


Некоторые считают, что золотое руно находилось не у Черного моря а в Италии, в месте впадения реки По в Адриатическое море.




64


Говорят, в окрестностях Коринфа есть родник, который до сих пор называют Главкой: именно в него несчастная бросилась в тщетной попытке сбить пламя с платья, подаренного Медеей.




65


Сколько всего было детей у Медеи и Ясона точно установить не удалось. Одни считают, что четырнадцать семь девочек и семь мальчиков; другие же утверждают, будто их было только двое: Меример и Ферет. Из одних текстов мы узнаем, что их убили коринфяне, из других – что их прикончила сама Медея назло Ясону (спасся только Фессал, основавший впоследствии город Фессалию).




66


Я иногда удивляюсь: почему из стольких существующих па земле фруктов в легендах фигурируют главным образом яблоки? Адам и Ева, суд Париса, сад Гесперид… – в каждом из этих мифов говорится о яблоках. Куда, интересно, подевались груши, персики, вишни?




67


Поднятая над головой палка в те времена выполняла роль нашего белого флага.




68


Судя по мифам, Ахилл отправился на войну, когда ему было всего пятнадцать лет.




69


Так ласково называл Ахилл своего опекуна.




70


Явный намек на убийство Троила.




71


Рецепт этого гомеровского коктейля я целиком заимствовал из XI песни «Илиады» (638–641). Некоторые переводчики опускают в нем мед, тогда как, по мнению других, о его наличии говорит слово kukesis (обозначающее и мед, и перемешивание).




72


После охоты Мелеагр, по подстрекательству своей жены Клеопатры, убил и других дядьев, чем навлек на себя гнев матери Алфеи.




73

		«Теплой водою струится один, и кругом непрестанно



		Пар от него подымается, словно как дым от огнища;



		Но источник другой и средь лета студеный катится,



		Хладный, как град, как снег, как в кристалл превращенная влага».








Гомер, «Илиада», XXII (149–153).




74


Гомер. «Илиада» (XI, 474).




75


Нестор имеет в виду войну между мессенцами и элеянами из-за стад коров.




76


Морфей не всегда действовал в интересах Геры, наоборот, он частенько не давал Зевсу уснуть. Достаточно вспомнить, как однажды Морфей усыпил на три дня и три ночи все человечество, чтобы позволить Зевсу не спеша наслаждаться любовью с женой Амфитриона.




77


Гомер, «Илиада» (XVI, 259–265).




78


Справедливости ради надо заметить, что в тот раз были наказаны и Аполлон с Посейдоном: Зевс направил их к Лаомедонту работать каменщиками при возведении стен вокруг Трои.




79


Гомер. «Илиада» (XXII, 153–155).




80


Богиня забыла убить только самую младшую дочку Ламии – Скиллу.




81


По-гречески ektos означает «вне». Отсюда и слово эктоплазма.




82


Мысль о том, что Елена была призраком, содержится во II книге «Истории» Геродота (стр. 113–120), а также в одноименной трагедии Еврипида. «Я никогда не была в Трое, – говорит у него Елена. – Гера дала сыну Приама призрак, сделанный из облака, которому она придала мои черты».




83


Однажды Зевс и Гера заспорили о том, кто получает больше чувственного наслаждения в любви – мужчина или женщина. Зевс утверждал, что женщина, Гера же придерживалась противоположной точки зрения. Они попросили Тиресия рассудить их, и Тиресий ответил, что наслаждение, испытываемое женщиной, в десять раз сильнее ощущений мужчины, за что разгневанная Гера ослепи па его. Зевс же наградил Тиресия даром прорицания.




84


Рассказывают, что, желая проникнуть в Трою и разведать обстановку, Одиссей переоделся нищим и велел Диомеду избить себя до крови. В таком плачевном виде он попросил у троянцев убежища, а те сжалились над ним.




85


Гомер. «Илиада» (XVIII, 418).




86


Гомер. «Илиада» (XVIII, 489).




87


Подаренное Хироном ясеневое копье не пропало вместе с остальным оружием во время битвы Патрокла с Гектором. Копье было особенным, и поднять его мог один только Ахилл.




88


Гомер, «Илиада», XXII (136).




89


Гомер, «Илиада», XXII (199–200).




90


Гомер. «Илиада» (XXIII, 35).




91


Лета (или Забвение) – река в Аиде. По преданию, испив ее воды, души умерших забывают свою былую земную жизнь. После чего, как думал Платон, они перевоплощаются и начинают новую жизнь на земле. Другие авторы (Аристофан, например) считают, что Лета – это просто название источника или даже равнины.




92


Слово «амазонка» по-гречески означает «без груди»: имя воительниц объясняют якобы существовавшим у этого племени обычаем выжигать у девочек одну грудь – чтобы сподручней было владеть луком. Может, оно и так, но я лично в это не верю. Гораздо больше меня устроило бы другое толкование этого слова: в слегка измененном звучании оно означает «без боевой колесницы». Ведь амазонки действительно первыми отказались от колесниц и стали ездить верхом.




93


Самыми известными царицами амазонок были: Антиопа, Антианара, Ипполита, Ламфада, Лисиппа, Марпесса, Меланиппа, Мирина, Амфала и Пенфесилея.




94


В мире героев Гомера совершившему особо тяжкое преступление (например, убийство кого-нибудь из родных) следовало умилостивить эриний и пройти через обряд очищения, который могла совершить лишь царствующая особа.




95


Утверждают, будто во времена царствования Мирины племя амазонок насчитывало добрых три тысячи пеших и тридцать тысяч верховых воительниц.




96


В начале XIX века Генрих фон Клейст написал драму «Пенфесилея», в которой царица амазонок побеждает греческого героя и едва не губит его от избытка любовной страсти.




97


Поединок между Ахиллом и Пенфесилеей в «Илиаде» не описан.




98


Овидий. «Метаморфозы» (XIII, 600–620).




99


То, что Парис вышел именно из-за статуи Аполлона, многих навело на мысль, что Ахилла убил не Парис, а принявший облик Париса Аполлон. Похоже, у бога действительно были личные счеты с Ахиллом, который ловким приемом каратэ когда-то уложил его сына Кикна: удар пришелся по затылку – единственному его уязвимому месту. Фетида с самого рождения Ахилла знала о силе его удара, и чтобы сын не убил (пусть даже случайно) кого-нибудь из множества детей, которых Аполлон наплодил по всей земле, приставила к нему раба Мнемона, чтобы тот через каждые полчаса напоминал Ахиллу о такой опасности. Но когда Фетида узнала, что Ахилл все же убил Кикна, она расправилась и с Мнемоном – за то, что раб недоглядел и своевременно не напомнил Ахиллу о возможной беде.




100


То есть в потусторонний мир. Гомер описывает Асфоделевый луг в XII песне «Одиссеи», где душа Ахилла говорит, что предпочла бы быть рабой бедняка, нежели царицей Аида. Асфоделий – растение семейства лилейных, находящееся под покровительством Персефоны. Древние греки считали, что он – излюбленная пища умерших, и потому выращивали его прямо на могилах.




101


Когда Аякс родился, Геракл, желая сделать его неуязвимым, обернул младенца с ног до головы шкурой немейского льва, но не заметил в шкуре дырку – как раз у подмышки ребенка.




102


Если хорошенько посчитать, получится, что Неоптолему было в то время не больше одиннадцати лет, но, судя по приписываемым ему ратным подвигам, меньше пятнадцати ему никак не дашь.




103


Когда Геракл надел на себя подаренную ему Деянирой и отравленную кровью кентавра Несса и терзавшую его тело рубаху, он, чтобы не мучиться, предпочел погибнуть в огне. И потому, увидев случайно проходившего мимо Филоктета, попросил его разжечь костер, который он сам для себя сложил, и за это подарил ему лук и стрелы.




104


Неа – по-гречески значит «новый», то есть остров, внезапно появившийся в море в результате извержения вулкана. По всей вероятности, он так же внезапно и исчез. Что касается острова, на котором бросили Филоктета, то тут существуют две версии: по мнению одних, это был Лемнос, по мнению других – Тенедос.




105


Эсхил. «Агамемнон», стихи, 689–690.




106


Читаем у Гомера в «Одиссее» (IV, 220–226):
		«В чаши она круговые полить вознамерилась соку,



		Гореусладного, миротворящего, сердцу забвенье



		Бедствий дающего; кто вина выпивал с благотворным



		Слитого соком, был весел весь день и не мог бы заплакать,



		Если бы и мать и отца неожиданной смертью утратил,



		Если бы нечаянно брата лишился иль милого сына,



		Вдруг пред очами его пораженного бранною медью».








(«Одиссея». Перевод В. Жуковского. Издательство «Московский рабочий». М., 1982 г.)




107


Овидий. «Метаморфозы» (XV, 232–236).




108


Известный стих Вергилия, вошедший потом в поговорку: «Бойтесь данайцев, и дары приносящих!» «Энеида» (II, 49).




109


Если верить мифам, именно Посейдон создал лошадей. Во всяком случае, лошади появились на свет в результате попытки Посейдона изнасиловать Деметру. Богиня, стремясь избавиться от посягательств коллеги на свою честь, оборотилась кобылой, что заставило Посейдона, в свою очередь, превратиться в жеребца. Но если дело обстояло именно так, то первой создательницей лошади по праву должна считаться Деметра.




110


Плиний-старший приписывает создание этой группы родосским скульпторам Агесандру, Полидору и Атенодору. Считается, что она украшала дворец императора Тита. Плиний. «Естественная история» (XXXVI, 37).




111


Вергилий. «Энеида» (II, 203).




112


В числе многих ворот, развалины которых и по сей день можно увидеть в Трое, есть одни – на западном участке некогда окружавшей город стены, – отличающиеся от остальных и заделанные разнокалиберными камнями. Логично предположить, что именно через эти ворота был втащен в город деревянный конь: очевидно, потомки троянцев не пожелали восстанавливать ворота и лишь кое-как заложили пролом.




113


Трифиодор. «Iliupersis» (463–490).




114


Гомер. «Одиссея» (IV, 271–289).




115


De visu (лат.) – воочию, собственными глазами, лично. (Прим. перев.)




116


Вергилий. «Энеида» (II, 361–362). Перевод С. Ошерова. Издательство «Художественная литература». M., 1979 г. (Прим. перев.)




117


Эта сцена напоминает мне одно старое стихотворение Сальваторе Ди Джакомо. Поэт, разгневанный изменой любимой женщины, осыпает ее оскорблениями и готов жестоко отомстить, но увидев ее, прекрасную, как никогда, заключает свои стихи словами: «Бедное сердце мое, бедное сердце! Как легко тебя усмирить. И пусть мне от этого будет лишь хуже, жажду я примиренья, да, примиренья я жажду!»




118


Греческ. – источник.