Созвездие верности
Луанн Райс








Румер Ларкин и Зеб Мэйхью жили по соседству. С самого детства ребята не могли и дня прожить друг без друга. Никто не сомневался, что рано или поздно молодые люди поженятся. Но злое провидение вмешалось в их судьбы. И Зеб женился… на сестре Румер…






Луанн Райс

Созвездие верности


Посвящается Трейси Дивайн.

Памяти Мим.






Пролог


Зебулон Мэйхью царил в небе, а Румер Ларкин правила на земле. Вот так они поделили вселенную, когда им обоим было по пять лет, и до поры их отрочества ничего не менялось.

Румер вылезла вслед за Зебом из окна его спальни, прошла по козырьку над окнами первого этажа, а потом, схватившись за ставни слухового окна, вскарабкалась на самый верх.

– Подожди меня! – крикнула она Зебу, когда он, раскинув руки, побежал по краю наклонной крыши.

– Ты как черепаха, – сказал он, но все же остановился и, ухмыльнувшись, подал ей руку. Взяв ее, Румер вдруг ощутила электрический заряд, вызвавший у нее слабость в коленках, и еще сильнее стиснула его ладонь.

– На что будем смотреть? – спросила она, поспевая за ним, пока они шагали по самой крутой части крыши между покосившейся печной трубой и флюгером с фигуркой единорога.

– Ларкин, ну ты уж совсем! – возмутился он. – Если оно не прыгает и не скачет, ты о нем и не вспомнишь. Какое сегодня число?

Она замялась, думая, что сейчас он отпустит ее руку. Но он этого не сделал, и она понадеялась, что он не заметит, как дрожат ее пальцы. Для своих пятнадцати лет Зеб был довольно высоким, и она глядела снизу вверх на то, как его белокурую голову, словно нимб обрамлял Млечный Путь.

– Двенадцатое августа, – наконец сказала она.

– Точно. Метеоритный дождь Персеид – неужели я должен напоминать тебе о нем каждый год? Мы будем считать падающие звезды, и я не отпущу тебя, пока ты не насчитаешь хотя бы двадцать штук.

– Двадцать! – с притворным ужасом воскликнула она, в душе тайно радуясь тому, что для подсчета двадцати звезд понадобится не один час.

– Вон одна! – крикнул он, подняв ее руку. Она обернулась и увидела рассекший небо след белого огня. – Я бы показал тебе созвездие Рака, Сатурн или Юпитер, но я знаю, что тебе это неинтересно.

– Небо по твоей части, Астро-бой.

– Румер, девчушка-зайчишка, – поддразнил он ее в ответ.

Они уселись на крыше, на другой стороне от дымохода. Отсюда Румер могла рассмотреть пролив Лонг-Айленд, где темные, с белой пеной на гребне, волны колыхались у пляжа, похожего на полумесяц. К северу располагалась остальная часть Мыса Хаббарда – около сотни коттеджей на холме и в болотистой низине. Они жили на самом Мысе, который выдавался в пролив, образуя тупик, населенный пожилыми дамами, чьи отцы и деды первыми заложили здесь свои дома.

По соседству стоял коттедж семейства Румер, построенный в том же году, что и у Мэйхью, и в том же стиле. Хотя большинство людей приезжали на Мыс только летом, семьи Зеба и Румер жили тут круглый год. Однажды, когда ей было семь, она осталась у Зеба ночевать и во сне, как лунатик, вошла прямо в спальню его родителей – порою это случалось с нею и у себя дома…

– Еще! – сказал Зеб, пихнув ее в бок. – Теперь у тебя на две меньше.

– Я смотрю, правда, – ответила Румер, хотя на самом деле смотрела на окно своей ванной, где сквозь прозрачные занавески было видно, как ее сестра старательно брила ноги. – Надо бы сказать Элизабет, чтоб она опустила жалюзи, – пробормотала она.

– Ха, ты бы удивилась, узнав, что я видел! – засмеялся Зеб. – Даже если она их опустит, там останется небольшой просвет.

– Ты подсматриваешь? – разинув от изумления рот, спросила Румер.

– А ты как думала? Наши дома всего в двенадцати метрах друг от друга, и вдобавок жалюзи у вас ни к черту. Конечно, я подглядываю. Опля, еще один метеор!

Румер смерила его оценивающим взглядом. Но за кем именно он подсматривал: только за Элизабет или за обеими сестрами? И с какой стати это ее так разволновало? Ведь они были всего лишь друзьями, и ничего более. Но у Румер пересохло во рту, и ей очень хотелось, чтоб Зеб снова взял ее за руку.

– Пять, – указывая куда-то, сказал Зеб. – Шесть.

– Элизабет! – крикнула Румер. Она не могла спокойно наблюдать за тем, как ее восемнадцатилетняя сестра показывала всем желающим свои прелести. Лямки ее ночнушки сползли с плеч, грудь вывалилась наружу.

– Ты что задумала? – спросил Зеб, когда Румер, словно краб в луже от прилива, быстро засеменила по крыше.

– Предупредить ее.

– Я же сказал – не переживай по этому поводу.

– Ага, чтоб ты мог подглядывать за ней? – подколола его Румер, и ее сердце гулко забилось, когда он не сказал «нет». На небосводе высыпали мириады звезд, и мягкий ветерок шелестел в сосновых ветвях. Она затаила дыхание и ждала. Даже в темноте она увидела, как краска стыда залила лицо Зеба. Она подавила всхлип и вспомнила прошлогоднюю школьную вечеринку на Хэллоуин, когда они с сестрой были в одинаковых костюмах ведьм, и Элизабет – рассекая школьную сцену, словно помост бродвейского театра – выиграла звание «красавицы вечера».

– Ты мой лучший друг, – тихо сказал Зеб, и внезапно Румер поняла, что он мог услышать, как она шмыгнула носом.

Румер кивнула и зажмурилась изо всех сил.

– Даже лучше Пола и Энди, – назвав еще двух ближайших друзей с Мыса Хаббарда, продолжил он. Она ничего не ответила. – Я что-то не то сказал?

Она замотала головой.

– Ладно. Вернемся к небу. Какой сейчас счет – у меня семь, у тебя ноль? Ну, постарайся. Представь, если бы там, наверху, а не в старых терновых кустах, которые мы называем двором, были кролики, то ты, наверное, уже сошла бы с ума.

Но Румер не могла успокоиться оттого, что Элизабет выставляла себя напоказ. Ползя по крыше, она оставила Зеба позади. Он хотел стать астронавтом и все свое свободное время посвящал звездам. Девочку же обуревали непонятные чувства: смесь желания защитить сестру, ревности, сердечной боли и любви, – и, когда ей нужно было держаться покрепче, она ненароком поскользнулась.

– Уааааа! – завопила она, изо всех сил цепляясь ногтями рук и пальцами ног за кровлю.

– Давай руку! – наклонившись к ней, сказал Зеб.

– Не могу, – ответила она, медленно съезжая к карнизу.

– Ну же! Давай мне… – он запнулся, потому что тоже покатился вниз. И вот, обгоняя друг друга, они понеслись по наклонной крыше дома Мэйхью, по мху и лишайнику, под светом звезд и тенью деревьев. Однако Румер удалось уцепиться за водосточный желоб, а Зеб, не сбрасывая скорости, рухнул прямо в заросли азалий.

– Зеб!

Нет ответа. Дюйм за дюймом Румер стала карабкаться обратно наверх. Ее сердце так и норовило выскочить из груди. О боже, она убила его.

– Ох, – простонал он. – Моя нога…

– Ты жив! – прошептала она.

– Ты все еще там? Держись, Ру.

Рядом с домом росла высокая сосна. Черная дыра между колючими ветками и крышей зияла перед нею, но она должна была спуститься к Зебу. Сделав глубокий вдох, она сиганула на дерево, оцарапав лицо и ладони острыми сосновыми иголками. Нащупав смолистый ствол, она стала прыгать с ветки на ветку и, в конце концов, перепачкавшись в смоле, все-таки очутилась на земле.

За москитными сетками их домов мерцали голубые экраны телевизоров. Она расслышала закадровый смех из шоу Мэри Тайлер Мур. Их родители вместе ушли на ужин и до сих пор не вернулись. Зеб вывихнул лодыжку – Румер видела, как его ступня торчала под неестественным углом, и от этого ее слегка подташнивало.

На прошлой неделе Румер помогла раненому кролику, на позапрошлой – брошенной собаке, в июле – сломавшему крыло дрозду, а в июне – двум новорожденным котяткам. Ей нравилось выхаживать животных, но из-за своих чувств к Зебу она не смела даже прикоснуться к нему. Тогда она присела возле него и заглянула ему в глаза.

– Зеб, – шепнула Румер, сгорая от желания утешить его, вправить его лодыжку – в общем, помочь ему, так же как своим любимым кошкам, белкам и кроликам, – но она боялась причинить ему боль.

– Что стряслось?

Голос прозвучал у Румер из-за спины, но ей не пришлось оборачиваться. По тому, как Зеб быстренько уселся, чтобы не выглядеть слабаком в глазах самой красивой ведьмы Мыса Хаббарда, Румер поняла, что это Элизабет вышла на крыльцо.

– Пытался поймать падающую звезду, – пошутил Зеб.

– Мне показалось, что кто-то позвал меня, – сказала Элизабет, – но, выглянув в окно, я увидела только, как вы двое летели с крыши. С тобой все нормально, Зеб?

– Он в полном порядке, – ответила Румер, но она сама видела, что это было далеко не так. Но Зеб все равно храбро оперся о локоть, чтобы произвести впечатление на Элизабет. Тогда Румер оставила его со своей сестрой и пошла к дому Мэйхью, чтобы вызвать по телефону «скорую помощь».

– Если ты хотел покрасоваться передо мной, – говорила Элизабет, и, оглянувшись назад, Румер увидела, как ее сестра погладила Зеба по голове, – то тебе нужно было спуститься с небес на землю. Почему ты все время гоняешься за светом этих звезд? Ведь в них больше ничего нет. К тому времени, как свет звезды доберется до земли, ее самой может уже и не быть. Земля, Зеб. Здесь наше место.

– Правда? – промямлил Зеб так, словно всерьез воспринимал ее слова. – На земле?

– Да, на земле, – ответила Элизабет, и в эту минуту Румер возненавидела свою сестру за ее красоту, ради которой Зеб был готов забыть свои мечты, но еще больше она возненавидела Зеба – за то, что он так легко сдался.




Глава 1


Знак с надписью «ПРОДАЕТСЯ» столько времени торчал в кустах плюща, что почти превратился в привычную деталь пейзажа. Но вдруг однажды он исчез. С началом июля Мыс Хаббарда пробуждался от весенней спячки, поэтому такое событие не прошло незамеченным. Совершая свои вечерние моционы по тупику и поглядывая на старый дом Мэйхью, парочки терялись в догадках – да так громко терялись, что даже Румер Ларкин слышала их голоса.

Румер тоже размышляла на этот счет, но совсем чуть-чуть. У того дома, через сколько бы рук он ни прошел, был лишь один значимый хозяин – Зеб, который продал его десять лет назад, после развода с Элизабет.

Румер знала, что Мыс привлекал два типа людей. Те, что были похожи на ее семейство и оставались здесь навсегда, и те, кого больше волновали вопросы цен на недвижимость. Такие люди приезжали сюда, но надолго не задерживались. А женщины с Мыса – или les Dames de la Roche,[1 - Дословно Дамы со скалы (Дамы старой закалки) (фр).] как их называл Винни Хаббард – просто наблюдали за происходящим без особого интереса.

Солнце уже село, сгустились сумерки. В воздухе стоял аромат жимолости и чайных роз. Возле гаража, у каменной стены, цвели бледно-голубые и белые гортензии. Во дворах коттеджей росли символы Мыса Хаббарда – сосны и крупноплодные дубы. Послышался какой-то резкий назойливый звук – это ее отец обрабатывал наждачной бумагой дно своей лодки. Выглянув из кухонного окна, Румер смахнула с глаз волосы пшеничного цвета и поняла, что сейчас было самое время для прощания.

Она прошла в прихожую, где ее семья оставляла свои дождевики и резиновые сапоги. Поленья для растопки очага были свалены у стены – ее сосновые панели потемнели от времени и соленого морского воздуха. Лучины хранились в медном чайнике, а в углу стояли две клетки, которые Румер принесла из своего ветеринарного кабинета.

Они были прикрыты кусками яркой материи – старым чехлом и занавесками, – дабы зверье лишний раз не пугалось, и Румер присела, чтоб приподнять ткань с нижней клетки. Там, в глубине, затаился маленький коричневый кролик. Его влажные глаза блестели, а усики подергивались.

Она нашла его полтора месяца назад – он валялся без сознания рядом со статуей ангела, отмечавшей границу между ее двором и лужайкой Мэйхью. Отметки когтей у него на спине говорили о том, что он стал жертвой совы, которая подняла его высоко в воздух. Видимо, малыш дал ей отпор, выкрутился и полетел. Это было долгое падение, но Румер вправила ему лапку, зашила порезы, и кролик выжил.

– Ох, Румер, – сказала ей мать, когда в возрасте одиннадцати лет она провела всю ночь, присматривая за выпавшим из гнезда птенцом голубой сойки. – У природы свои законы. Иногда птички рождаются больными, и матери избавляются от них. Мы же не знаем…

– Я знаю, – упрямилась Румер. – Он просто слишком рано решил полетать. Он поправится. Я позабочусь о нем, а потом положу обратно в гнездо.

– Его не примут, Румер, – сказала миссис Мэйхью, лучшая подруга ее матери со времен детства. – Особенно после того, как к нему прикоснулись люди.

– Нет, примут, – твердо заявила Румер, мастеря ему гнездо в коробке из-под обуви. – Я уверена.

– Ладно, тогда не забывай заботиться и о себе. Хорошо, дорогая? Маленьким девочкам тоже нужно спать.

Румер слушала, но внутри у нее пылало такое возбуждение, что ей казалось – она уже никогда не заснет. Но когда на следующий день она отправилась посмотреть, как дела у маленькой сойки, то обнаружила ее хладный труп. От этого зрелища у нее судорогой свело живот, а пальцы отказывались слушаться ее, пока она осторожно трогала крылья птенчика, нащупывая сломанные косточки.

Теперь она вспомнила – Зеб помог ей похоронить птицу: у статуи ангела между их дворами. Тогда, стоя на коленях, выкапывая ямку и вдыхая запах свежей земли, она поняла, что хочет узнать все-все о лечении животных, и поэтому шепнула Зебу:

– Я стану ветеринаром.

– Серьезно, Ларкин? Хотя мне было ясно это еще когда тебе было пять лет…

Держа в руках кролика – который уже оправился после перелома, – она вышла на улицу. В высокой траве стрекотали кузнечики. Морские птицы с криками возвращались домой, на остров Галл-Айленд. Сосновые ветки шептались с ветром. Ее отец продолжал наждачить лодку. Чуть дальше по улице Винни распевала гаммы. Румер остановилась у изваяния ангела и положила кролика на землю в блестяще-зеленый мирт.

Тот замер, принюхался, а потом резво поскакал во двор Мэйхью. Румер спряталась в кустах и оттуда наблюдала за ним. «Я так и знала», – подумала она. Хотя в округе было полно других кроликов, ее выкормыш был членом старой семьи, жившей в глубокой норе под зарослями азалий.

Когда они с Элизабет и Зебом были детьми, матери рассказывали им обо всех животных, обитавших на Мысе, деревьях и цветах, что росли здесь, рыбах, плескавшихся в море, и звездах, сиявших в небе каждую ночь. Мэйхью и Ларкинам достались самые дикие, необжитые участки, поэтому детям было проще изучать и любить природу прямо на заднем дворе своих родительских домов.

Румер поглядела на соседний коттедж. Скольких бы владельцев он ни сменил, народ все равно называл его «Домом Мэйхью». Он стоял на гранитном фундаменте, его кровля по-прежнему отливала темно-зеленым, а в ставнях были вырезаны сосенки – в общем, ничего не изменилось с тех пор, когда тут жил Зеб. Забавно, но никто из трех последующих хозяев так и не удосужился сделать капитальный ремонт.

Высокие сосновые деревья отбрасывали тени на скалистую местность. Сады миссис Мэйхью были такими же, как и раньше: густые сплетения плюща и вирджинского винограда, редкие полевые цветы, вроде волчьей стопы и венериных башмачков, золотистых и ржаво-красных лилий, пробивавшихся – с таким душещипательным упорством! – из серого утеса, в основании которого кролики обустроили свою норку.

Посмотрев на запад, где был пляж и болота, Румер увидела зависший в небе полумесяц. Чуть ниже, справа от него, мерцала звезда. Меркурий? Венера? Она не могла определить наверняка; но появление планеты разбудило в глубине ее души что-то старое и почти забытое, и настолько горькое, что ей пришлось сорвать цветок жимолости и слизать нектар, чтобы прогнать этот другой привкус. В то же мгновение пение Винни смолкло.

Поглядывая на своего подопечного, она заметила, как из укрытия под азалиями вылезли еще два кролика. Они принюхались и попрыгали во двор. Румер видела, как шевелится бурьян – это кролики носились вокруг своего дружка, радуясь его возвращению.

Вдруг животные замерли, встали столбиком, превратились в статуи, наподобие каменного ангела. Обернувшись, Румер увидела, что кто-то поднимался к ней на холм. Это была Винни; Румер сразу узнала ее по сутулой походке и шуршанию подола ее длинной юбки по камням и траве. Позади нее шагала Куин Грейсон, с копной спутанных волос на голове, соседка Румер и слушательница ее курса по ветеринарии, который Ларкин читала в средней школе.

– Мы не опоздали? – спросила Винни, подойдя к Румер. Обитатели Мыса, как люди, так и звери, хорошо знали друг друга. Восьмидесятидвухлетняя Винни была здешней старейшиной. Куин уселась на землю, не сказав ни слова.

– Почти, – ответила Румер. – Я отпустила его пару минут назад – вон он, в азалиях. Видите?

– И семья приняла его обратно?

– А как же иначе.

– Прости, что я припозднилась. Я репетировала и совсем забыла о времени.

– А я заваривала чай для тетушки Даны и помогала с подготовкой к свадьбе… вместо зеленого чая я сделала чай из плодов нашего шиповника! Он ей понравился, и тогда… – затараторила Куин.

– Завтра у тебя экзамен на оказание первой помощи животным, Куин, – перебила ее Румер.

– Знаю, просто я хотела посмотреть на кролика… – ответила Куин. Мало чем отличаясь от диких зверей Мыса, она тем не менее пыталась быть прилежной ученицей. В течение семестра Румер преподавала в школе всего один предмет и изо всех сил старалась приглядывать за ней, но что она могла сказать девочке, которая провела большую часть своей жизни вне школьных стен?

– Что ж, миссия выполнена, – объявила Винни. – Ты видела, как кролика проводили домой, и теперь должна снова приняться за учебу. Только высокие отметки и лучшие достижения, Куин, вот чего мы ждем от тебя: в мире и так уже хватает посредственностей. Иди, читай книжки, чтобы мы потом гордились тобой.

– Доктор Ларкин, – улыбаясь, сказала Куин, – мне так неловко обращаться к вам в школе. Для меня и Элли вы всегда были просто Румер.

– Можешь называть меня, как тебе захочется, – ответила Румер. – А сейчас отправляйся домой. Забудь о свадьбе хотя бы на одну ночь и займись уроками…

– Я лучше пойду ловить лобстеров, – призналась Куин. – Я хочу просто жить этой жизнью, а не изучать ее.

Румер сдержала улыбку. Она вспомнила себя в возрасте Куин – тогда ее обуревали те же чувства; и как ни странно, они никуда не исчезли.

– Ну, пока тебе придется делать и то и другое.

– Вот именно, дорогая, – согласилась Винни.

Куин покачала головой, словно говоря, что Румер и Винни слишком стары, чтобы понять ее, и убежала.

– Да, на Мысе и до нее бывали тяжелые случаи… – пробормотала Винни.

В кустах метались светляки, в сумеречной дымке мерцали призрачные тени. Румер ощутила на своем плече ладонь пожилой женщины. Винни подбирала седые волосы в пучок на самой макушке и поэтому казалась выше ростом. Румер всем сердцем чувствовала, как ее переполняла любовь к соседке и подруге.

– Как ты думаешь, кто нынче купил его? – спросила Румер, указывая на зеленый дом.

– Надеюсь, какие-нибудь хорошие люди.

– С детишками, – вторила ей Румер. – Которые станут лазать по деревьям и полюбят здешних животных.

– И звезды с небом, что над нашей головой, – сказала Винни своим мелодичным голосом.

В словах Винни Румер уловила какой-то подозрительный намек и пристально взглянула на старую леди.

– Ничего страшного, дорогая, – заметив вопрос в ее взгляде, ответила Винни. – Не стоит так прислушиваться к болтовне старой женщины. Кстати, ты подготовилась к свадьбе?

Румер смахнула волосы со лба и кивнула. Дана Андерхилл, одна из женщин с Мыса, в субботу выходила замуж за Сэма Тревора – наконец-таки, после четырех лет совместной жизни. Они разбили у себя во дворе шатер, и сестра Куин, Элли, недавно заходила к ним, чтобы узнать, можно ли украсить праздничные столы розами и лилиями.

– Да, – ответила Румер, хотя ее вовсе не радовала идея посещения свадьбы. – Ты будешь петь?

– Ну, разумеется! Какая же свадьба на Мысе Хаббарда обходится без моего пения? – гордо заявила Винни, и Румер улыбнулась в ответ на ее беззастенчивое восхваление своих талантов. «Винни Хаббард слишком высокого мнения о себе», – подметила однажды бабушка Румер, Летиция Шоу, тем самым давая понять, что ей не нравилось, когда кто-то из ее подруг излишне зазнавался.

– Давненько у нас не было свадеб, – вздохнула Румер, все еще наблюдая за возившимися в траве кроликами.

– Не думаю, что это можно назвать истинно «нашей» свадьбой, – возразила Винни. – Сэм приезжий. Но я понимаю его любовь к Дане… – Ее голос стал тише, а взгляд заскользил по зеленому дому. Вокруг витал аромат жимолости и роз. – Воздух наш особенный, чувственный. Но ты же знаешь обычай: мальчишки с Мыса Хаббарда женятся на девчонках с Мыса Хаббарда.

– Некоторые да…

– Конечно, твоя прародительница все испортила. Сбежала с капитаном корабля, а потом погибла вместе с ним на отмели Викланд-Шоул. Так романтично, но совершенно напрасно. Все, что ей было нужно, находилось прямо у нее под носом, здесь!

Румер кивнула, припоминая эту давнюю историю. Легенда об Элизабет Рэндалл и Натаниэле Торне была известна почти всем – особенно с тех пор, как брат Сэма, Джо Коннор, нашел сокровища «Кембрии» – судна, которое стало их последним приютом.

– Но настоящие браки на Мысе Хаббарда… – не унималась Вини, – начались с моего прадеда и прабабки и продолжались до женитьбы Зеба на твоей сестре.

– Ну, они-то недолго продержались, – резко ответила Румер, посматривая на кроликов.

– У них никогда не было… – Винни запнулась и решила сменить тему. – К твоему сведению, он скоро приезжает.

– Он что? – У Румер похолодело в животе.

– Приезжает. На свадьбу Даны. Они с Майклом арендовали у меня домик для гостей. Зеб прислал мне чек, а я обналичила его, поэтому и говорю, что они приезжают. – Она махнула рукой на почти растворившийся во тьме ночи зеленый дом. – Наверное, он хотел бы пожить в своем старом коттедже, но ведь его уже продали. Мы немножко не сошлись по срокам – мои весенние постояльцы отбывали позднее обычного, но…

– Зачем ему это? Почему он возвращается после всего, что случилось? Да еще и с Майклом? – дрогнувшим голосом спросила Румер. Лед внутри ее растаял, и теперь она раскалилась от гнева. Она ни при каких обстоятельствах не желала встречаться с Зебом.

– Кто знает? – хмыкнула Винни, воздев руки к небу. – Возможно, он услышал зов сына с Луны, или куда там они летают. Свадьба Даны не более чем предлог – я думаю, что это шанс для него и Майкла побыть вместе.

– Тогда почему бы им не отправиться в другое место? – спросила Румер. – Зеб, должно быть, полный дурак, если решил приехать сюда.

– А как же Майкл? – сухо спросила Винни. – Неужели ты не хочешь увидеться со своим племянником?

– Сомневаюсь, что он меня помнит.

– Ну, ты могла бы освежить ему память. У тебя целое лето впереди.

– Лето?

– Да, они поживут здесь до осени.

– Ты, наверное, шутишь! – воскликнула Румер.

Ее словно прошила молния. Своим поступком Зеб разбил ей сердце и чуть не рассорил с семьей. Он женился на Элизабет, а Румер так и не сумела простить ни его, ни сестру.

Элизабет, Зеб и Майкл. Они наверняка были звездной семейкой: театральная актриса с надеждами на Голливуд, астроном и специалист по космическим программам, и их замечательный сын-вундеркинд, которого Румер толком и не знала. Эти новости пробудили в Румер давно забытые чувства – чувства, которые были неприятны тогда и так же неприятны теперь.

– Когда же они приезжают?

– До субботы – как раз к свадьбе. – Снова глянув на небо, Винни заторопилась к себе. – Похоже, этим летом мы не соскучимся.

– Винни, ты неисправимая оптимистка, – буркнула Румер.

– Так и есть, – на полном серьезе ответила Винни. – А как же иначе? – Она повернулась и стала спускаться с холма, оставив Румер наедине с кроликами.

Присев на землю, Румер поняла, что у нее дрожали руки.

Зеб ехал домой.

Зеб и Майкл.

Она подумала о той любви, обволакивавшей ее жизнь, подобно облакам, что окружили склоны гор. Любовь была и там, и тут. Облако на облаке, и еще одно сверху. Они все прибывали, загораживая собою малую спутницу Земли, и расступались, чтобы явить ей чистое звездное небо. Потом вновь набегали перистые облака – тончайшая пелена смягчала белизну луны и растекалась по созвездиям.

В сердце Румер не осталось места для нежности. С тех пор как Зеб взял в жены ее сестру, она стала похожей на творение художника-кубиста – одни лишь острые углы. Вдыхаемый воздух царапал ей горло и легкие. Поднявшись, она медленно побрела обратно к дому.




Глава 2


Перед ними расстилалась дорога, черная бесконечная лента асфальта. Через каньоны Юты, равнины Канзаса, взгорья западной Пенсильвании – они ехали домой. Зебу Мэйхью казалось забавным то, что он по-прежнему считал Коннектикут своим домом, хотя он не жил там уже много лет. Осев в Калифорнии, большую часть своего времени он посвящал небу. Элизабет частенько говаривала, что его настоящее пристанище – это Млечный Путь, и она была недалека от истины.

– Эй! – громко позвал он спавшего на соседнем сиденье молодого человека. Лежа, свернувшись в комок (насколько это было возможно для парня ростом под метр девяносто), тот никак не отреагировал. Зеб потряс его за плечо. – Просыпайся, не то все пропустишь.

– Ээээх…

– Я не шучу – открывай глаза и посмотри.

На это Зеб вообще не получил ответа. Спавший юноша просто повел плечами, поправил рюкзак, служивший ему подушкой, и опять вырубился. Чтобы не расстраиваться, Зеб крепко сжал руль. За промелькнувшие в окне двадцать пять сотен миль они сказали друг другу всего одиннадцать слов – и ни одного связного предложения.

Был чудесный июньский денек. Надавливая на педаль газа на шоссе № 70, Зеб слегка наклонился вперед, чтобы посмотреть на небо. Там, в безмятежной синеве, он видел свечение ярких точек, недоступных для взгляда других людей: спутники, планеты и звезды. У него был орлиный глаз, и он знал небо лучше, чем кто-либо еще. Пока солнечные лучи светили в его голубые глаза, он выискивал спутники, которые сам же запускал на орбиту, и космическую станцию, куда его порой заносило по долгу службы.

Обычно небо успокаивало его, но сегодня все было наоборот. Какой был толк от стопроцентного зрения, если сейчас он находился на Земле, зная, что больше никогда никуда не полетит.

Элизабет считала эту поездку очередной попыткой помириться с сыном; но ни она, ни остальные не догадывались о том, что у Зеба была еще одна задумка. Начальство приказало ему отдохнуть, причем как можно дальше от хьюстонской Лаборатории реактивного движения при Калифорнийском политехническом институте и новенькой Обсерватории и центра управления полетами в Лагуна-Нигел.

Там у него была собственная лаборатория. После последнего полета он повесил свой скафандр на гвоздь. С наступлением сентября его ждало возвращение в Калифорнию, а заодно с ним фанфары, интервью и гулянки. Все подбадривали его – ему досталась должность специалиста по космическим программам здесь, на Земле. В его распоряжении был солидный бюджет, лично им отобранная команда – и ворох надежд. США собирались отправить спутник на Марс, и Зебу предстояло возглавить процесс расшифровки получаемых фотоснимков – да и не только их.

Но до этого оставалось по крайней мере три месяца.

Сейчас же мысли Зеба были заняты совершенно другим. Каждую ночь она приходила к нему во сне. Он видел отблески солнца на ее золотистых волосах, нежную улыбку на губах, свет в ее голубых глазах, ощущал в своей руке тепло ее маленькой ладони, пока они вдвоем карабкались на самый верх крыши. В этих снах Румер по-прежнему оставалась его лучшим другом; тогда она еще не знала, что он предаст ее.

– Ты глухой, что ли? – спросил он Майкла.

Ответа не последовало. Зеб подумал о времени, проведенном в космосе, где с коллегами его связывали наушники и микрофон, и о том, как они болтали, вращаясь по околоземной орбите. Им было что обсудить – научные наблюдения, философию, старые байки, первую любовь. Он живо представил, каково бы это было снова оказаться на высоте в несколько сотен миль, общаться с друзьями и разглядывать эту длинную темную дорогу, что протянулась от моря до моря. Товарищество там, наверху, чем-то напоминало ему давнюю близость с Румер.

– От моря до сияющего океана, – громко сказал он. Но что, если было уже слишком поздно? И как можно было определить это «слишком поздно»? Он вспоминал свое детство и счастливые дни на Мысе Хаббарда. Мама всегда была рядом с ним, так же как и миссис Ларкин. Они ходили с детьми на пикники, брали их с собой на природу, катали на лодках к острову Галл-Айленд: Зеб жалел, что все это прошло мимо Майкла, но, к сожалению, Элизабет не захотела быть похожей на свою мать.

– Простые радости жизни – это для простаков, – смеясь, отвечала она, держа в руке фужер с мартини. – Вроде моей сестры. – И думая о ее сестре, Зеб чувствовал дрожь, пробиравшую его до костей.

Элизабет никогда не отрицала, что карьера была для нее на первом месте.

Зеб всегда был рядом с ней, особенно в те трудные годы перед их разводом, еще до того как Элизабет стала пациенткой «Центра Бетти Форд». Забавно, но стоило ей завязать со спиртным, как он почти перестал видеться с сыном. В Элизабет словно пробудилось чувство ответственности, и с тех пор она частенько брала Майкла с собой на натурные съемки.

Из-за всех этих поворотов судьбы Зеб редко встречался с сыном. Конечно, у него был домик на пляже в Дана-Пойнт, но разве он мог сравниться со съемочными площадками на Фиджи или в Париже? Чтобы наверстать упущенное в НАСА, Зеб посвятил все свое время занятиям на тренажере, после чего был назначен ответственным за рутинную, но трудоемкую процедуру выведения в космос полезной нагрузки. Работа помогла ему пережить разлуку с Майклом, но она же мешала их отношениям развиваться.

Поглядев на Майкла, Зеб тяжко вздохнул. Он вырос и очень изменился; Зебу казалось, что он отвернулся лишь на минуту, но умудрился за эту минуту пропустить всю жизнь своего сына. Сначала они с Элизабет проводили уик-энды с Майклом по очереди. Но когда сын стал подростком, Зебу пришлось пойти на уступки: Майкл дружил с детьми лос-анджелесских подруг матери, поэтому ему не хотелось оттуда уезжать.

Зеб пытался уважать желания Майкла, даже если они причиняли ему боль. Дело в том, что сын не хотел походить на своего отца. В отличие от доброй и заботливой матери, Зеб был черствым и твердым как кремень и считал, что все вокруг должны подчиняться его воле.

Зеб пытался спасти свой брак. Это было очень важно для него. Он допустил ошибку, но изо всех сил старался исправить ее – особенно после рождения ребенка. Он старался посвящать ему каждую свободную минуту. Какой бы требовательной ни была его карьера, он отказывался от многих полетов только для того, чтоб посидеть дома вместе с сыном.

У него было достаточно времени для размышлений, пока Элизабет пропадала в киностудии, а он оставался наедине с их малышом. Прокручивая в мыслях события своей жизни, он изнывал от душевных терзаний, словно футбольный болельщик после проигрыша любимой команды. Эх, если бы он поступил так, а не эдак… Зеб вспомнил тот день, когда сообщил Румер о том, что влюблен в ее сестру; он не забыл ее лицо, поначалу побелевшее от услышанных слов, а потом искаженное сердечной мукой. Он все еще чувствовал, как она в порыве гнева била кулачками по его груди.

Наедине с Майклом тогда – и наедине с ним сейчас. Покосившись на сына, Зеб подумал, что ему как единственному ребенку в браке без любви тоже, наверное, было непросто. У Зеба было точно такое же детство; уж он-то знал. Но, по крайней мере, Зеб не был копией своего отца.

Когда ему, как и Майклу, исполнилось семнадцать, его отец появлялся дома только по большим праздникам. Но когда он все же приходил, его хватало лишь на то, чтобы ругаться: «Почему ты все время ошиваешься с бабами? С матерью, с соседскими девками? У тебя есть выбор: либо ты продолжаешь таращиться на звезды и становишься сраным поэтом, либо ты плюешь на это и становишься мужчиной. Меня тошнит от того, что ты на моих глазах превращаешься в девку. Сюсюкались на крыше с Румер. Нет, ну вы подумайте, а! Не понимаю, что случилось с местными мальчишками?»

– Румер моя подруга, папа, – отвечал потрясенный Зеб.

– Люди подумают, что ты извращенец. Постоянно в компании баб – да у тебя даже волосы как у девчонки. Почему ты их не пострижешь? Так ты хотя бы будешь похож на мужика.

И вот теперь, сидя за рулем собственного авто, Зеб посмотрел на «конский хвост» Майкла. Тот был длиннее, чем самые смелые патлы Зеба. Он вспомнил, как однажды проснулся утром и обнаружил, что отец обрил его, пока он спал. В период Второй мировой войны его отец был летчиком эскадрильи, расквартированной в Рангуне; вернувшись домой, он устроился на работу в авиакомпанию «Пан-Америкэн». Служить своей стране и бороздить воздушные просторы – таковы обязанности настоящего мужчины, полагал его отец. А на то, что он подолгу пропадал черт знает где и с кем и не уделял должного внимания сыну, ему было наплевать.

Поэтому Зеб доверился матери. Она прекрасно понимала сына и одобряла его тягу к звездам. Когда ему было пять лет, в день рождения она подарила ему телескоп и путеводитель по небесным телам. Матери тоже было известно о его любви к сестрам Ларкин, но она никогда не пыталась пристыдить его по этому поводу.

– Никогда не суди своих друзей по внешности, – говорила она. – Ни пол, ни цвет кожи не имеют значения. Важно лишь то, что у них и у тебя внутри.

Мать была очень расстроена тем, что Зеб взял в жены Элизабет, а не Румер. Хотя его отец был доволен выбором сына, нахваливая красоту и чувство шика Зи, его мать так по-настоящему и не дала ему своего благословения. А Румер даже не явилась на свадьбу; Зеб догадывался, что его матери тоже не особо хотелось там присутствовать.

Его отец был околдован жгучими чарами Элизабет не меньше самого Зеба. Да и какой мужчина смог бы устоять? Сестры были похожи на серебро и олово: старшая сияла так ярко, что затмевала собой тихую и спокойную красоту младшей. Зеб был слишком молод и глуп, чтобы осознать, что прежде всего жена должна быть лучшим другом. Отец его этому не учил.

Теперь родителей Зеба нет в живых. Отец погиб в авиакатастрофе, пилотируя небольшую одномоторную «Сессну» на чартерном рейсе в Мартас-Виньярд. Это случилось в первый год после того, как Зеб закончил обучение в Калифорнийском политехе, и всего за несколько месяцев до его стартового полета на «Шаттле». А мать скончалась от сердечного приступа, не дожив пары дней до известия о беременности Элизабет. Таким образом, его родители, хоть и по отдельности, пропустили два самых важных события в его жизни – и Зеб до сих пор жалел об этом.

Зеб всегда ёжился, когда представлял себе картину гибели отца. Он сидел за штурвалом, перевозя двух друзей на турнир по гольфу. Один из них уцелел и сказал потом Зебу: «Твой отец погиб так же, как жил: занимаясь любимым делом и управляя самолетом подобно королю неба. Он погиб как настоящий мужчина».

Как настоящий мужчина… Зеб сжимал руль и гадал, мог ли он так называть себя сейчас, когда перестал летать в космос. Несомненно, отец высмеял бы его, если б узнал об этом, ведь возня в новой лаборатории не шла ни в какое сравнение с ощущением свободы полета. Столько воды утекло, а Зеб по-прежнему видел, как отец горестно качает головой, осуждая его жизнь.

– Эй! – снова позвал он сына. – Может, проснешься для разнообразия?

Майкл повернулся и еще глубже упрятал голову в свой рюкзак.

– Майкл, поговори со мной. Расскажи о своих мечтах и надеждах. Спроси меня о смысле жизни. Именно этим и занимаются отцы с сыновьями, когда едут через всю страну – обмениваются мнениями по разным непростым вопросам. Ну, давай же, повесели папашу.

– Я устал, пап, – проворчал Майкл.

– С чего это вдруг? Ты дрыхнешь уже сорок восемь часов. У тебя же было достаточно времени, чтобы как следует отдохнуть, ведь ты перестал ходить в школу – когда это было – в апреле, не так ли?

Молчание и сопение. Если бы Зеб бросил учебу, отец недолго думая просто пришил бы его. Сначала он поднял бы его на смех, а потом дал бы пинка под зад и выставил из дома. Зебу даже чудился его надменный голос: «Не хочешь ходить в школу, будь по-твоему. Тогда найди работу. Плати за себя. Встань на ноги».

Может быть, Зебу нужно было сказать то же самое Майклу? Что, если методы его отца в этом случае – наилучшее решение? Разбудить сына и строго побеседовать с ним. Объяснить ему, что они ехали в Коннектикут, где жил его дед, бывший учитель старой закалки, и что там ему не поздоровится, очень сильно не поздоровится.

– Лошади, – вместо этого сказал Зеб, заметив на поле двух гнедых жеребцов. Если Майклу что и нравилось, так это лошади. Но сейчас парнишка даже не пошевелился.

– Ну и ладно, – буркнул Зеб. – Давай похрапывай. Проспишь всю дорогу – проспишь всю свою жизнь, приятель.

Когда Зеб был пацаненком, отец называл его вторым пилотом. Он учил его смотреть по сторонам на перекрестке и говорить «путь свободен», прямо как на летном поле. Почему-то он предполагал, что они с Майклом достанут атлас дорог и будут планировать свой маршрут, заезжая по пути в Большой каньон, скотные дворы, «Грейсленд». И вот они вдали от Лос-Анджелеса, но ничего не происходит. Лишь пустота: черная дыра между отцом и сыном. Зеб мысленно вернулся почти на восемнадцать лет назад в Калифорнию, в день сложных преждевременных родов, когда он держал жену за руку и молился, чтобы ребенок выжил и был здоровым и счастливым…

Сегодня на дороге было мало машин; тень упала на капот их авто, и, выглянув из окна, Зеб наблюдал за краснохвостым сарычом, который держал в когтях пытавшегося вырваться кролика, пока птица не скрылась в лесу. Он опять подумал о Румер и вздрогнул, словно тот сарыч был ее посланником.

Зеба охватило беспокойство – в сотый раз за день. Взрыв в космосе хорошенько встряхнул его, все, что было у него в голове, переместилось в сердце. Тогда он ужасно перепугался и думал, что смерть не за горами. С тех пор жизнь изменилась: взрыв пробил в нем огромную дыру, и только поговорив с Румер, он мог залечить ее.

Он понимал, что прежних лет уже не вернешь; что им никогда не быть вместе. Но он должен был помириться с ней… или хотя бы попытаться. Именно поэтому он теперь и спешил в Коннектикут. Он надавил на педаль газа – стрелка спидометра сразу же метнулась за восемьдесят миль в час – чтобы удержать себя от проявления слабости и не повернуть назад.

Мыс Хаббарда, земля сестер. Зеб крутил руль и размышлял, каково будет снова встретиться с Румер, стоит ли ему говорить правду и станет ли она его слушать. Майкл что-то пробормотал во сне. Там, высоко наверху, выстланное невидимыми серебряными звездами голубое небо указывало им дорогу домой.




Глава 3


Куин Грейсон сидела в последнем ряду класса по ветеринарии – предлагавшейся в качестве курса по выбору в дополнение к биологии, – пристально глядя на свой экзаменационный листок и слушая оживленное скрипение карандашей своих однокашников. В них бушевало какое-то неистовое вдохновение. Похоже, всех детей просто раздирало на части от переизбытка ответов – они строчили так быстро, словно их жизнь зависела от того, как скоро им удастся выплеснуть на бумагу свои знания об оказании первой помощи животным.

Куин попыталась вчитаться в вопросы. Ее взгляд скользнул по словам. Ее мозг впитал их смысл, но ее сердце дало им от ворот поворот. Девочке не нравилось думать о щенках с глистами и о кошках, подавившихся рыбными костями.

– О нет! – воскликнула Куин, увидев рисунок канарейки с перебитым крылом. Ловля лобстеров для пропитания – одно, а уход за ранеными зверьми – уже совсем другое. Румер, доктор Ларкин, оторвалась от своих записей.

– Проблемы?

– Бедная канарейка, – всхлипнула Куин, и слезы защипали ей глаза. У нее было очень обострено чувство сострадания. Она считала это своей болезнью, такой же реальной, как, например, астма или сердечные шумы. Все началось в тот год, когда утонули родители Куин, и временами ее словно накрывало гигантской волной терзаний и мук.

Ученики дружно хихикнули, когда доктор Ларкин медленно встала со своего кресла и зашагала по проходу между партами. Она была небольшого роста, худенькая, в длинном светло-коричневом платье. Порой, когда она приезжала прямо из своего офиса в городской ветлечебнице, на ней был белый врачебный халат. Куин гадала, знала ли Румер о том, что дети осуждали ее чересчур простую одежду, тем самым словно заявляя, что сама хотела стать одним из своих драгоценных животных.

– В чем дело, Куин? – остановившись у ее стола, спросила доктор Ларкин.

– Она похожа на чью-то домашнюю зверушку, – ответила Куин, указывая на картинку с желтой птичкой, крыло которой было вывернуто под ужасным углом. Она закрыла глаза. – На что-то… любимое. Я не понимаю, как вы можете работать с этими калеками…

Сидевший перед нею мальчишка, Райан Хоуленд, прыснул со смеху:

– Это экзамен, Куин. Ты должна отвечать на вопросы, а не задавать их… К тому же люди едят пойманных тобою лобстеров. Они убивают их.

– Я разговариваю с доктором Ларкин, а не с тобой! – огрызнулась Куин и легонько толкнула его стул своим тяжелым башмаком.

– Эй, прекрати! – обернувшись к девочке, крикнул он. На его лице отобразилась смесь гнева и обиды.

Румер присела и посмотрела Куин в глаза. Куин знала, что она преподавала эту дисциплину от чистого сердца. У многих семей в Блэк-Холл были домашние животные, и Румер хотела привить детям чувство ответственности и заботы. Она подарила Куин взгляд, вопрошавший: «Ну и что же мне теперь с тобою делать»?

– Мне не следовало записываться на этот курс, – прошептала Куин. – Я поступила так только потому, что его читаете вы. Надо было выбрать вождение автомобиля. Машины не калечатся и не знают боли – они лишь ржавеют.

– Смысл этой дисциплины в том, – с улыбкой ответила Румер, – чтобы мы помогали нашим питомцам уберечься от бед. А сейчас заканчивай экзамен, хорошо?

Не открывая глаз и стараясь выкинуть из головы то, что Райан сказал об убийстве лобстеров, Куин слышала, как на улице в ветвях деревьев шумел ветер. Она представила, как бриз проносился над морем, минуя Викланд-Шоул, через Файрфлай-Бич, вверх по утесу, мимо болот, вокруг белых городских шпилей, и терзал ее душу. Она пыталась думать о том, как снабжать другие семейства пропитанием.

Куин заставила себя сконцентрироваться на следующем вопросе из теста: «В чем заключаются преимущества содержания более чем одного домашнего животного?» Может быть, это сродни отношениям между ней и ее сестрой? Она даже боялась помыслить о жизни без Элли. Но, возможно, вопрос как-то намекал на любовь: на то, что животным, как и людям, хочется быть вместе. Дружба, любовь…

Ее размышления перескочили на родителей, которые утонули на своем корабле и теперь навеки покоились вместе в глубине морской… Размечтавшись и не в силах сосредоточиться на зверье, она просто тупо смотрела на свой листок. Из широких окон справа от нее струился солнечный свет, а в воздухе плясали серебристые пылинки.

– Не слышу, чтобы ты писала, Куин, – прошептал Райан. – Это, наверное, потому, что ты ничего не знаешь о теплокровных животных. Ты имеешь дело только с холодными лобстерами – кстати, вы так похожи друг на друга. Скажи, а тебе нравится бросать их в кипящую воду?

– Ты не понимаешь…

– Скажи это лобстерам. Ты такая же холоднокровная, как и они.

У Куин свело живот. Она не могла с ним спорить, потому что он был прав. «Я холодная. После гибели родителей я изменилась, стала морской тварью», – подумала она, но ничего не сказала. В то же время ее так и подмывало накинуться на него и дергать его за волосы до тех пор, пока он не взмолится о пощаде. Она любила пойманных лобстеров и очень гордилась тем, что у нее было свое место в пищевой цепи.

– На сегодня с меня хватит, – тихо сказала Куин, затем с чувством собственного достоинства поднялась со стула, прошла к столу Румер и положила на него свой незаполненный экзаменационный листок. Хотя в расписании на тот день были и другие экзамены, она не собиралась на них идти.

– В каком смысле? – удивилась Румер.

– Я ухожу ловить лобстеров, – ответила Куин.

– Останься, – пытаясь удержать ее, попросила Румер. – Помни, что вчера сказала Винни – не подводи нас.

Но этот класс не мог вместить того гнева и печали, что накопились в сердце Куин, поэтому она сделала шаг назад. Взгляды их встретились. Куин промолчала. Никто во всем мире, даже ее подруга с Мыса, не догадывался, как тяжко жилось Куин Грейсон, и Куин понимала, что лучше бы Румер никогда и не узнала об этом.




– Значит, ее исключили? – спросил Сикстус Ларкин, усердно шлифуя леер своей гордости и радости – классической лодки класса «Нью-Йорк 30» производства «Херресхофф Мэнифакчури компани». Пальцы его рук были искривлены, словно древесные корни, но тем не менее он работал с поразительной ловкостью.

– Временно, пап, – сидя на скалистом выступе и наблюдая за отцом, ответила Румер. Разбуженный после долгой зимней спячки шлюп покоился на стапелях метрах в десяти над землей. С недавних пор Сикстуса одолел артрит, подаривший ему согбенную спину и скрип в суставах. Глядя на то, как отец балансировал на леере, Румер ужасно переживала, но сумела взять себя в руки и продолжила: – Директриса узнала, что Куин сбежала с экзамена, и теперь этот год ей не зачтется.

Отец хмыкнул и, не переставая шуршать наждачной бумагой, уперся коленом в крышу рубки. Его кожу, затвердевшую от летнего солнца и ветра, покрывали мельчайшие пятнышки олифы. На нем были высокие сапоги с отворотами, мятые коричневые брюки и белая рубашка – причем все вещи были испещрены дырками, совсем как у затрапезного бомжа. Румер вспомнила, что отец уже лет пятнадцать ходил в этих обносках каждый день.

– М-да, наша Куин – тот еще тяжелый случай, – пробурчал он, счищая заусенцы.

– Я такого никогда не говорила, – ответила Румер, усиленно потерев заболевшие глаза.

Прошлой ночью ей приснился кошмар. Потом она не могла заснуть и, лежа на пропитанных потом простынях, пыталась вспомнить, что же произошло. Зеленый дом, крыша, дуновение любви… А потом все разрушилось и изменилось: ложь, предательство, двое в чужой постели… Она вздрогнула от одной мысли об этом. Сюда возвращается Зеб – и старые раны вновь стали кровоточить.

– Ну, – продолжил ее отец, – на учительском жаргоне это называется «проблемы с дисциплиной». Нельзя допускать, чтоб дети уходили с занятий лишь потому, что им приспичило половить лобстеров. – Он усмехнулся. – Хотя мне по душе ее находчивость и смекалка.

– Мне тоже, но я боюсь спровоцировать ее. Она и так на грани.

– Одно я знаю точно – Куин не следовало уходить из школы. Если б я еще преподавал, то вернул бы ее и сделал строгий выговор.

Румер вздохнула:

– Быть ветеринаром гораздо проще. В школе я чувствую себя не в своей тарелке. Если б я не хотела хотя бы немножко пройтись по твоим стопам, то и не стала бы браться за эту затею с обучением. Дайте мне приплод от дикой кошки, и я справлюсь с котятами. Но когда в классе полно подростков, с презрительными усмешками жующих жвачку, я… Я не понимаю, как ты терпел все эти годы.

– Ну, и у меня бывали срывы, – улыбнулся отец.

– Я совсем недавно беседовала с Даной – у них с Сэмом и так полно забот с приготовлениями к субботе, а теперь она еще и за Куин переживает… И вообще сомневается, нужно ли им ехать в свадебное путешествие.

– Пусть Куин поживет у нас. Думаю, мы с тобой смогли бы наставить ее на путь истинный. Ведь сейчас она сродни тому же дикому котенку.

Румер улыбнулась.

– Они с Элли останутся у Макгреев. Но мы все будем им помогать.

– Эта девчонка особенная, – вытирая пот со лба, сказал он. – Я присматриваюсь к ней с тех самых пор, как они с сестрой пытались уплыть на Виньярд.

– Знаю.

– У детей, на долю которых выпадает столько неприятностей, жизнь не сахар. Куин, конечно, старается, но она – как заблудшая душа… ей нужно, чтоб мы сумели понять ее.

Румер кивнула. У ее отца и Куин было нечто общее. Хотя Сикстус, в отличие от Куин, не терял обоих родителей: его отец умер, когда он был еще ребенком. Мать работала допоздна и часто оставляла их с братом-близнецом одних на целый день.

– Я бы так и сгинул, если б не встретил мою Клариссу. Твоя мать была воплощением ангельского терпения.

– Да, – Румер кивнула.

– Похоже, в старости я как отец стал гораздо лучше того, каким был в молодости.

– Ох, пап…

Прислонившись к свернутому парусу, она с улыбкой смотрела на отца. Он был прав, но она ни за что не призналась бы в этом вслух. «Он одержим демонами», – говорила ее мать, когда Румер с Элизабет спрашивали у нее, почему папа был таким тихим и печальным.

«Демонами? – хмурилась Элизабет, наблюдая за тем, как отец уходил в очередное одиночное плавание, оставляя дома жену и дочерей. – То есть дьяволами? Они что, едят его изнутри?»

Румер вздрагивала, всем сердцем ощущая боль отца и сестры – Элизабет не могла понять, почему отец не брал ее с собой и почему он не хотел, чтоб она развеселила его. Она строила такие забавные рожи, что у Румер болели бока от смеха, но их отец просто уплывал, не обращая на них никакого внимания.

«Не настоящими дьяволами, – отвечала мать, пытаясь утешить Элизабет. – А воспоминаниями из прошлого. Его отец погиб рано, оставив матери ворох забот. И папе пришлось присматривать за своим братом…»

«Прямо как у нас с Элизабет», – сказала тогда Румер.

«Да, но это ты присматриваешь за мной, а не наоборот – хотя ты и младше меня», – смеялась Элизабет, обнимая ее и щекоча под мышками.

«А все потому, что я очень люблю тебя», – отвечала Румер, и у нее комок подступал к горлу, когда она думала о том, какой была бы ее жизнь без сестры. Она обожала Элизабет; защищала ее от родителей, прикрывая Элизабет, когда та не раз и не два воровала отцовское пиво и упивалась до бессознательного состояния; выгораживала сестру, когда та брала одеяло и уходила с мальчишками на Литтл-Бич; в общем, утаивала от матери с отцом то, что их старшая дочь была одной из самых шустрых девчонок в этом небольшом городишке.

– Знаешь, – нарушил молчание ее отец, – может быть, Куин и не нужна школа – из некоторых людей образование начисто вышибает дух. А то вдруг она станет художницей, поэтессой, актрисой или морячкой – короче, тем, что так путает местный народ.

Румер наблюдала за тем, как из норы под кустами азалий показалось кроличье семейство. В эту минуту то же самое происходило во всех дворах Мыса: с закатом зверье выбиралось на кормежку.

Она продолжала размышлять о своей сестре – неукротимой актрисе. Потерпев неудачу в попытке удержать отца от плаваний и общения с одной лишь Румер, Элизабет решила плюнуть на все это. Выпивка помогала ей забыться, но в то же время снижала ее отметки. Она бросила школу, уехала из города и вскорости – почти сама того не желая – стала «звездой». Ее успехами отец гордился больше, чем любыми учеными степенями, сертификатами и должностями в ветлечебнице, которые получала его младшая дочь. Румер показалось, что, говоря так о Куин, сейчас он имел в виду вовсе не ее.

– Винни говорила тебе о приезде Зеба с Майклом? – спросила она и поежилась; вчерашний сон снова напомнил о себе.

– Она намекала на что-то в этом роде. Знаю-знаю! Не смотри так на меня. Я не поверил ей, в противном случае я бы сразу сказал тебе. Кто бы мог подумать, что они вернутся сюда после стольких лет?

– Да уж, – Румер хотела равнодушно пожать плечами, но у нее не вышло. Внутри все дрожало, и она обхватила себя руками, чтоб унять дрожь.

– Когда я разговаривал с Элизабет в прошлую субботу, она ни о чем таком не упоминала, – продолжил он. – Она сейчас на съемках в Торонто, потом летит на острова; сказала, что, может быть, заскочит и к нам…

– Возможно она ничего не знает, – сказала Румер. – Ведь они же теперь в разводе.

– Точно, – буркнул ее отец и снова взялся за наждак. Ему, ирландскому католику, развод старшей дочери с мужем был вовсе не по душе. Он родился в графстве Голуэй, откуда семья перебралась в Галифакс, что в Новой Шотландии, и уже там его отец – на смертном одре, причем ни с того ни с сего – поручил своей жене «продать все вещи и переехать в Канаду».

Храбрая женщина, мать-одиночка Уна Виклоу Ларкин, села на корабль со своими сынишками-близнецами и отвезла их на материк. Сикстус безмерно чтил упорство и настойчивость своей матери и передал эти достоинства своим дочерям.

– Будет здорово снова повидаться с Майклом, – весело сказал отец.

– Но не с Зебом, – Румер упрямо покачала головой.

Отец хмыкнул и набросился на обшивку лодки. Морские прогулки под парусом оставались для него единственной возможностью вновь почувствовать себя свободным, как во времена бурной молодости, и Румер знала, что ему не терпелось как можно скорее спустить шлюп на воду.

Но сейчас она опять задумалась о делах давно минувших дней. Воспоминания о Зебе шипами ранили ее в сердце. Румер хотела убежать от них, спрятаться. Она никак не могла понять, что же было больнее: потерять Зеба из-за сестры или лишиться сестры из-за Зеба.

Но после всего случившегося тот мир, каким она себе его представляла, перестал для нее существовать. Она не умела держать удар, и небо обрушилось на нее всей тяжестью. Розы, посаженные ее матерью в саду, сразу же зачахли. Еще несколько недель с того дня Румер желала лишь одного – умереть…

Теперь же, взяв свой медицинский саквояж и попрощавшись с отцом, она зашагала вниз по холму. Ей было больше нечего сказать ему.

Зато ей было что вспомнить.

Крутя руль своего пикапа, на пассажирском сиденье которого стояла корзина с яблоками и морковью, она проехала через Мыс Хаббарда, затем под железнодорожным мостом, а оттуда свернула на главное шоссе. Похоже, сегодня старые воспоминания не хотели оставлять ее в покое. Восточнее тянулись покрытые позеленевшей ряской болота – и именно здесь брала свое начало река Коннектикут.

Как же было приятно и сладко – гулять там с лучшим другом. Тогда с Зебом они были неразлейвода и не собирались расставаться до конца своих дней. Их связывала золотая нить, которую никто не должен был разорвать. Где бы он ни был, она всегда ощущала его притяжение. А уж когда его пальцы прикасались к ее коже, она просто пылала в огне.

Воспоминания потекли мимо летних меандров, через пляж, над ручьями – прямиком к Индейской Могиле. Они ловили тут голубых крабов и отрывали им клешни, бегали наперегонки к плотам, вместе глядели кино на пляже. Она будто воочию видела гладкую шелковистую кожу Зеба, покрытую ровным золотистым загаром. Его взъерошенные белокурые волосы, его потрясающую улыбку: от этого образа ее до сих пор било током – словно кто-то невидимый давал ей понять, что не следует заходить так далеко.

Но она проигнорировала это предупреждение.

Каждый год был по-своему незабываем: в четвертое их лето они вместе научились классно плавать; на седьмое они отправились в лодке к острову Галл-Айленд; девятым летом Зеб и Румер носились по Мысу, доставляя жителям газеты; одиннадцатое они провели, плескаясь в море, ловили рыбу; к пятнадцатому лету Румер уж была без ума от него. Она постоянно думала о нем. Слушая по радио песни о любви, она вспоминала его и плакала, думая, что ей не хватит целой жизни на все то, что она возмечтала сделать вместе с Зебом.

Вероятно, и он тогда чувствовал то же самое. Когда им было шестнадцать, первый их поцелуй вызвал в сердце такой трепет, который можно было сравнить лишь с ощущением метеоритного дождя, когда он считал падающие звезды и говорил ей: «Ты мой лучший друг». Тогда сердце ее ухнуло, как звезда, куда-то вниз. И когда он рухнул с крыши – а она думала, что убила его… Румер не помнила, когда у них все началось, и даже предположить не могла, что когда-нибудь это закончится. Она думала, что Зеб всегда, всегда будет рядом.

Она вспомнила день, когда он с компанией других мальчишек уплыл на Ориент-Пойнт, и почему-то на обратном пути они задержались. Его отец возвращался из долгой поездки, и к его приезду Зеб должен был постричь лужайку перед домом. Румер вытащила газонокосилку и стала стричь лужайку вместо него. Позже он говорил ей, что, поднимаясь по каменной лестнице с парусами на плече, услышал урчанье мотора и быстро взбежал на холм к Румер, чтобы подарить ей соленый поцелуй и самостоятельно закончить начатую ею работу.

Жужжанье газонокосилки, хлопанье парусов, шуршанье ветра в ветвях на фоне ярких звезд. О, эти незабываемые звуки их короткой совместной жизни и дружбы! Румер разделяла его любовь к небу, а Зеб поддерживал ее мечту стать ветеринаром. Его губы, щекотавшие ее ухо, когда он что-то нашептывал ей, были такими мягкими. А взгляд – таким ласкающим. А руки – такими заботливыми и добрыми.

Теперь все это – в прошлом.

Они не давали никаких обещаний, и Зеб никогда не делал ей предложение. И тем не менее глубоко в душе она ни на секунду не сомневалась, что они всегда будут вместе. Всю жизнь. А как же обещания, для которых не нужны слова? Их связывала золотая нить: они понимали друг друга и без слов. Обещания скрывались в поцелуях, нежных прикосновеньях и учащенном биеньи их сердец. Переход от детской дружбы к влюбленности был отнюдь не простым, но они не отступались. Возможно, их отношения выдержали бы какие угодно испытания – за исключением вмешательства кого-то третьего. Особенно когда этим кем-то «третьим» для Зеба стала ее собственная сестра – Элизабет…

Еще один разряд тока, и очередная волна воспоминаний.

Прибавив газу, Румер мечтала о том, чтоб они вылетели из ее головы прямиком в открытое окно. Она перенеслась в канун их свадьбы. Боже, это было так недавно! И уже так давно! Двадцать лет назад. Разумеется, ее тоже пригласили. Элизабет даже попросила ее быть «подружкой невесты».

– Пожалуйста, Ру, – держа ее за руку, сказала сестра. – Я знаю, что тебе нелегко, но все пройдет… мы ведь тебя любим, понимаешь? – умоляла она, но это зловещее «мы» – «мы» Элизабет и Зеба – пронзило сердце Румер, как осколок троллева зеркала из «Снежной королевы», и заморозило его.

– Как ты можешь просить меня об этом? – спросила Румер, и голос ее предательски дрогнул.

– Но ты же моя сестра!

– Только поэтому?

– Конечно. Я не уверена, что смогу выйти замуж без твоей поддержки.

– Тогда не выходи замуж! – крикнула Румер, и ее слова повисли в воздухе. Элизабет была в шоке, ей словно влепили звонкую пощечину.

– Ну, перестань, – мягко сказала Элизабет. – Прошу тебя, побудь подружкой невесты. Стань частью нашей свадьбы.

– Не могу, – ответила Румер.

– Мы что, должны поссориться из-за этого парня? Давай-ка проясним кое-что: ты злишься на меня и хочешь, чтоб мы окончательно поругались? Он просто твой сосед, Румер. Он жил здесь целую вечность – у тебя было полным-полно времени, чтобы доказать ему, что ты любила его, если это и вправду так. А то, что вы вместе развозили газеты, еще не…

– У нас было не только это! – закричала Румер. – И ты знала… знала!

– Нет! Хотя… Я видела, как ты сохла по нему, но вы были всего лишь детьми. Ты бегала на свиданки с другими парнями, а он гулял с другими девчонками. Между вами не было ничего серьезного, Румер, что бы ты там себе ни воображала.

Румер проглотила комок, застрявший в горле, и ушла. Нет, побежала – всё дальше и дальше к морю.

Слезы так и катились по ее щекам. Даже теперь она чувствовала их солоноватый привкус. У нее в груди то холодело, то разгорался пожар, и ей становилось трудно, просто невыносимо дышать. Пытаясь глубоко вздохнуть, она испытывала такую ужасную боль, что ей казалось: ее сердце, ее легкие не выдержат, разлетятся на мелкие кусочки. Да, тогда ей хотелось умереть – не жить без него! О, как было хорошо представлять: вместо свадебного белого наряда Элизабет, вся в черном, стоит у ее гроба и, заламывая руки, шепчет: «Что я наделала? Что мы наделали?» А Зеб рыдает безутешно…

Элизабет кое-чего не знала. Зеб не раскрыл ей их тайну: она осталась только между ним и Румер. У них была магическая связь. Однажды они чуть было не занялись любовью. Как-то весной… да, они собирались распрощаться с детством.

Но что-то случилось: маленький пустяк – и они упустили свой шанс. Стоило Румер отвернуться, как налетела Элизабет и быстро утащила Зеба, который с радостью поддался ей.

Тогда, в тот день, после разговора с сестрой, Румер мчалась по пляжу мимо их знакомых и знакомых своей семьи. Они с Зебом выросли прямо на глазах у многих из них, развозя им газеты и водя дружбу с их детьми. А вдруг они все знали о тайных проделках Элизабет и Зеба? Видели, что старшая отбивает у младшей сестры ее друга? Видели – и молчали? От одной этой мысли Румер стало тошно.

Она и теперь задрожала, вновь представив себе, как Элизабет, широко раскрыв невинные глаза, просила ее сыграть роль подружки невесты. Почему ее родная сестра так поступила с нею? А Зеб? Как он мог? Они тогда предали ее! И не было им счастья, построенного на обмане, на предательстве, хоть она и не желала этого…

Предательство – это слово было слишком тяжелым, будто сошло из трагедий Шекспира. И то, что оно случилось здесь, в прекрасном и спокойном мире Мыса Хаббарда, было еще страшнее.

Тем летом, пока Элизабет готовилась к свадьбе, Румер должна была поступать в Ветеринарную школу при университете Тафтса; в середине июля ей пришло сообщение, что она зачислена на первый курс. Сколько слез она пролила, ожидая этого известия: слава богу, что она закончила обучение в колледже до всех тех событий.

Она уже почти ничего не соображала. В мозгах у нее образовалась какая-то каша. Тупо глядя на бумаги на своем столе, она не понимала, откуда они и зачем. Ее сердце замедлило ход, словно каждый его удар мог убить хозяйку. Днем ей хотелось спать, ночью – бродить как сомнамбула. И еще ей все время хотелось есть. На нервной почве началась булимия. Румер растолстела, но тогда ей было все равно. Даже мытье головы казалось ей адским трудом.

Это было единственное лето в ее жизни, когда она не плавала, не лежала на пляже.

Ее попа не влезала ни в одни джинсы. Глядя на себя в зеркало, Румер видела чужое опухшее лицо. Она постоянно сидела дома, сторонилась глядеть на коттедж Зеба и жила только в тех комнатах, окна которых были обращены на север.

Родители переживали за нее, но она их игнорировала. Хотя им было не до младшей дочери. Они строили планы по поводу свадьбы, отец был занят рассужденьями о замужестве Элизабет, а мать – покупкой платьев для себя и невесты, Румер не могла и не хотела их слушать.

И вот тогда-то и пришло это письмо из Тафтса. Оно стало для нее спасательным кругом в океане безнадеги. Румер ухватилась за него, как за последнюю соломинку. Она выучится на ветеринара! Ей так хотелось поделиться своей радостью с Зебом, и это разбивало ей сердце. Всю следующую ночь она горько рыдала и билась в истерике.

Она думала о природе, о том, как они вместе влюбились в нее. Как их поддерживали небо и земля. Как воздушные просторы принадлежали ему, а животные – ей. Как его руки гладили ее плечи; как их тела почти сливались в экстазе.

Да, только почти – увы, но самые чудесные мгновения в их жизни так и не наступили.

Румер очень бережно хранила воспоминания о тех мгновениях. Ее замечательная сестра-актриса, не знала, что сделали Румер и Зеб. Рядом с Элизабет, особенно со своим новым жиром, Румер была похожа на толстую, снедаемую мучениями, одинокую, оскорбленную, мстительную уродку, оберегавшую свой секрет с усердием достойным лучшего применения.

Они чуть было не занялись любовью; встреться они у Индейской Могилы, так оно и случилось бы.

«Я еще покажу вам!» – думала она: какое ей теперь было дело до Элизабет и Зеба? Румер отправилась своим путем. Она не нуждалась в обществе Зеба Мэйхью для осуществления своих заветных желаний. Она собиралась в Тафте, лучшую школу в округе; она собиралась стать ветеринаром.

За неделю до свадьбы сестры Румер перевезла свои вещи в Норт-Графтон, что в штате Массачусетс, и поселилась на третьем этаже викторианского особняка, битком набитого студиозусами. Непосредственно в день свадьбы она вышла на работу в местном приюте для бездомных животных.

Двумя днями ранее в пригороде Бостона машина сбила собаку помеси овчарки и Лабрадора. Хозяин отыскал своего питомца, а ветеринар заштопал его как сумел. В обязанности Румер входила влажная уборка и чистка стальных операционных столов. Но, пройдя на псарню и почувствовав на себе взгляд подернутых дымкой собачьих глаз, она опустилась на колени.

И вот, стоя на коленях перед клеткой, она прижала ладонь к проволочной сетке. Ветеринар сказал ей, что после таких ран пса ждала верная смерть, но хозяева просили хоть чем-нибудь помочь ему. Замерев на месте, она позволила умиравшему псу лизнуть ее пальцы. Его мягкий язык прикасался к ней с таким душераздирающим дружелюбием, что она почувствовала, как у нее внутри прорвало плотину накопленных эмоций. Она обнимала голову собаки и, прижавшись к решетке, рыдала, как никогда прежде.

Солнце уже скрылось за горизонт, через небольшое окно в бетонной стене бледная луна осветила заплаканную девушку, сидевшую на холодном полу до тех пор, пока не умер пес и пока не кончились торжества по случаю той треклятой свадьбы. Эти события смешались в ее воспоминаниях, и каждое из них было по-своему невыносимо печальным.

И когда все закончилось, Румер, как никогда ранее, воспылала необходимым желанием помогать животным.

Теперь она знала, что доброте незнакомого пса можно было доверять больше, чем всем словам родной сестры и бывшего лучшего друга.

Животные никогда не подводили ее, и она по мере сил старалась отвечать им тем же. Остановившись у фермы «Писдейл», она вылезла из грузовичка, прихватив с собой медицинский саквояж. Здешним хозяйством владел фермер Эдвард Маккейв. Это был джентльмен с весьма своеобразным характером. Он учился в Дирфилде и Дартмуте; был членом ассоциации фермеров, клуба «Ривер-Клаб» и читальни Блэк-Холла. За годы знакомства с ним Румер насчитала у него несколько длительных романов, которые порой приводили даже к помолвкам, но никогда не кончались свадьбой. А в последнее время его любовные похождения вообще сошли на нет.

Румер была ветеринаром для всех животных на ферме, а заодно помогала Эдварду в его благотворительной деятельности, которой он занимался в память о своей матери. Им было легко и приятно работать бок о бок; они оба обожали природу, прогулки пешком, поездки верхом и животных, в особенности Блю – лошадь, которую Румер получила после ветеринарной школы и содержала в конюшне на ферме.

В прошлом году Румер и сама стала объектом воздыханий Эдварда. Слово «любовь» ни разу не сорвалось с ее губ – Румер боялась разрушить их прекрасные дружеские отношения, но с недавних пор она чувствовала, что Эдвард хотел большего.

– Блю, – шагая через двор к полю, позвала она.

Конь, стоя у забора, тихонько заржал в знак приветствия. Крупный гнедой жеребец, уже не молодой, грива уж утратила свой прежний лоск и мягкость. Помахивая черным хвостом, он наклонил голову и подался мордой к Румер. Она отломила кусочек морковки, протянула ему, и его шелковистый язык тут же слизнул лакомство с ее ладони. Она прижалась к нему, обняла за шею, ощущая его тепло и любовь. И ей стало хорошо и спокойно.

Взобравшись на забор, Румер уселась ему на спину и поскакала в поле. Блю перешел на легкий галоп, обогнув каменные валуны, затем березовую рощу, и полетел к реке. Она думала о том, как долго они уже вместе – она и ее Блю. Да, шестнадцать лет назад она привозила сюда Майкла покататься на лошади; ее племяннику тогда только исполнилось два года, и это был его первый выезд на Мыс к своей тетушке, когда более-менее оттаяли отношения между нею и его родителями.

«Старина Блю», – шептала она ему на ухо, и ее голос терялся в порывах проносившегося по долине ветра.

«Лыб-лыб», – говорил Майкл про флюгер в виде трески на рыбном рынке, а молодого коня он называл «Бу».

«Блю, так его зовут», – сказала тогда Румер, придерживая карапуза на спине лошади; его крохотные ручонки крепко цеплялись за роскошную гриву.

«Бу, – сказал Майкл и указал на небо. – Па-па… бу».

«Да, папа сейчас в небе», – ответила Румер.

Подгоняя Блю по тропинке среди высоченных зарослей рододендронов и кальмии широколистной, Румер почувствовала, как у нее заколотилось сердце – словно она бежала сама, а не ехала на лошади. Несмотря на разлад между Румер, Зебом и Элизабет, она сама первая стала крепить свою дружбу с Майклом. Не все шло гладко, и порой ей приходилось нелегко, но Румер обожала его.

Элизабет тем временем добилась успеха на Бродвее, и оттуда метнулась прямиком в Голливуд, и все это происходило одновременно с восхождением Зеба к вершинам славы в Калифорнийском университете. Разумеется, они забрали Майкла с собой. Даже в самых страшных кошмарах Румер и представить не могла, что их разлучат на целых десять лет. Последний раз она видела Майкла, когда ему было семь.

За последним поворотом они вспугнули выводок перепелов. Румер выпрямилась и приструнила Блю. Положив ладони на его черную гриву, она скакала сквозь июньские сумерки. Когда они взобрались на каменистый холм за скотным двором, Румер не смогла скрыть улыбку, увидев у забора поджидавшего их седовласого фермера.

Обычное облачение Эдварда состояло из заправленных в старые ботинки рабочих штанов и бледно-зеленой замшевой рубашки. Его карие глаза за стеклами очков в роговой оправе казались очень большими. Прислонившись к ограде, он с улыбкой смотрел на спрыгнувшую с коня Румер.

– Как покатались? – спросил он.

– Чудесно, просто чудесно, – ответила она. – А как ты поживаешь?

– Вот увидел тебя, моя дорогая, и мне сразу полегчало.

– Спасибо, – Румер засмеялась. Эдварда воспитывала благородная и очень богатая дама, дочь мелкого «барона-разбойника», она-то и сумела привить своему сыну аристократические манеры.

– Правда, у меня есть скрытый мотив, – признался он. – Я собрал всех наших кошек, и теперь они готовы к ежегодной вакцинации. Кроме того, завтра приезжает браковщик, и мне нужно, чтоб записи по иммунизации молочного скота были в полном порядке.

– О'кей, – сказала она. – Тогда за дело.

Они прошли в большой хлев. Тут было темно, прохладно, пахло соломой, животными, свежей древесиной. Сквозь щели в стенах пробивались последние лучи заходящего солнца, в воздухе, в золотых этих лучах, плясали пушистые пылинки.

Эдвард закрыл кошек с котятами в одной из поилок, и только он снял крышку, как с десяток пушистиков выскочили и огласили помещенье писком и мяуканьем. Мамы-кошки были потомками первых обитателей фермы «Писдейл». Черные, черные с белой грудкой, темно-желтые и полосатые кошки… они терлись у ног Румер, а котята норовили взобраться по ее юбке.

Пока Эдвард выступал в роли ее помощника, Румер занималась ежегодным летним осмотром кошачьего семейства. На старых кошек уже имелись карточки с указанием их имен и состояния здоровья. В свою очередь, каждый новый котенок тоже получал карточку, прививку и имя.

– Дездемона, Абигейл, Т.С…

– Послушай-ка этого мальца, – сказал Эдвард, протянув ей крохотного черного котенка, громкое урчание которого было похоже на гул компрессорной установки. У Румер екнуло сердце – она вспомнила день, когда они с Зебом вместе развозили газеты и нашли бездомного котенка. Его мурлыканье напоминало рокот подвесного мотора, и поэтому Зеб назвал его «Эвинруд».

– Эвинруд, – сказала Румер, сделала ему прививку, а потом потерла спинку, чтобы разогнать кровь в месте укола. Но, несмотря на боль от иглы, котенок продолжал мурлыкать. – Куда разогнался, малыш?

– Ой-ой! – воскликнул Эдвард. – Врач не должен привязываться к пациенту.

– Издержки профессии, – ответила Румер, пытаясь унять внутреннюю дрожь, вызванную непрошеными воспоминаниями о Зебе. Она чмокнула котенка в нос и положила его на солому. Он сразу же вскарабкался по деревянной подпорке на сеновал к своим братьям и сестрам. – Эвинруд, – испытывая непонятное волнение, тихо повторила Румер.

– Это что-то новенькое, – сказал Эдвард.

– Не совсем, – возразила она. – Один человек придумал это имя много лет назад.

Он окинул ее недоуменным взглядом, но она просто молча смотрела на сеновал.

– У них тоже своя жизнь, – наблюдая за возней котят, сказал Эдвард. – Сон и молоко.

Но Румер лишь хмыкнула, вытерла пот со лба и зашагала к коровнику. Теперь в ней проснулась деловая хватка, заставившая ее сконцентрироваться на работе, а не на переживаниях о прошлом. Осмотрев стадо, она удостоверилась в том, что документы были оформлены надлежащим образом. Государственные браковщики обожали придираться к мелочам, а она считала себя ответственной за поддержание всех молочных коров в добром здравии.

– Ну и хватит на сегодня, – сказал Эдвард, когда она закрыла свой саквояж и вышла на скотный двор.

– Я еще вернусь завтра, – сказала она. – На тот случай, если вдруг некоторые котята остались без прививок.

– А если всех котят внезапно разберут по рукам, – спросил Эдвард и многозначительно прищурил веселые карие глаза. – Ты и в этом случае вернешься?

– Разумеется.

– Знаю, – обняв ее за плечи и погладив по спине, вздохнул он. – Чтобы повидаться с Блю… ты же никогда не бросишь его, да? Благодаря ему я хотя бы уверен, что ты не забудешь и меня.

– Я люблю Блю, – тихо сказала она и взяла его ладонь в свои руки. – Но ты мой друг, Эдвард. Я приезжаю сюда, чтобы повидаться и с тобой.

– Как скажете, доктор Ларкин, – он улыбнулся. – Как скажете.

– Я ведь помогала тебе с распределением стипендий, разве нет?

С недавних пор в их отношениях наметился заметный сдвиг. Он очень нравился Румер, но тем не менее она испытывала угрызения совести, ибо знала, что нравилась Эдварду еще больше. За прошедшие годы она крутила романы со многими мужчинами из Блэк-Холл, и у нее всегда было такое чувство, будто фермер терпеливо дожидался именно ее.

– Как насчет приглашения на свадьбу в эту субботу? Это тебя убедит? – спросила она.

– Возможно, – улыбаясь, кивнул Эдвард.

– Тогда решено, – и она поведала ему все детали. Заходящее солнце разлило лужу желтого света по полям и каменным стенам, облив природу прощальным золотым дождем и наполнив Румер тоской по чему-то необъяснимому. Блю стоял в высокой траве, поджидая ее. Отсюда ей казалось, что он все еще молодой жеребец, готовый в любую минуту сорваться с места и нестись вперед, пока вместо земли под ногами не окажется небо.

Совсем как тот парнишка, которого она когда-то знала и любила без памяти…

Забравшись в свой пикап, она помахала Эдварду на прощанье и уехала. Как только она свернула на береговую дорогу, ее сердце расшалилось не на шутку. Она не знала, что ждало ее дома. Или, если быть уж совсем точной – кто. Ей словно вживили часы с датчиком обратного отсчета. С каждой растаявшей секундой приближалась ее встреча с человеком, которого она теперь ненавидела больше всего на свете.




Глава 4


Как-то в среду утром он проснулся от мощного рева двигателя. Испугавшись, Майкл Мэйхью огляделся по сторонам. Прямо на них падал локомотив. Нет, они мчались наперегонки с поездом. Они находились на проселочной дороге и ехали параллельно рельсам, мимо солончаковых болот и невысоких домишек. Бросив взгляд на соседнее сиденье, он увидел, что его отец нацепил темные очки, – над верхушками деревьев ярко сверкало солнце.

– Где мы? – спросил Майкл.

– Там, – ответил Зеб.

– Там? – переспросил Майкл, потирая глаза и рассматривая незнакомые окрестности в надежде, что отец просто пошутил. – Значит, это оно самое?

Его отец, не отвечая, включил сигнал поворота и сразу под мостом, пока над их головами грохотал поезд, крутанул руль вправо. Майкл заметил деревянный указатель: «МЫС ХАББАРДА». Наверное, этот потрепанный щит провисел здесь целую вечность. Он увидел, как отец сделал глубокий вдох и так широко раскрыл глаза, словно увидел призрака и не знал, что делать дальше.

– Можем повернуть обратно, – сказал Майкл. – Я совсем не прочь вернуться в Калифорнию.

– Я с тобой не то что пять дней, пяти минут больше не желаю ехать, – бросил отец. – Ты за всю поездку произнес гораздо меньше слов, чем сказал сейчас!

Майкл отвернулся к окну. Он знал, что спорить бесполезно. Они с отцом были извечными противниками – но его отцу нравилось думать, что когда-нибудь между ними завяжется настоящая дружба. Лелея эту мысль, он чувствовал себя намного лучше. «Ну и черт с тобой», – думал Майкл, когда они въезжали на холм по извилистой дорожке, пролегавшей неподалеку от скрытого деревьями кладбища.

– Мы что, будем тут жить? – спросил он, обратив внимание на крошечный размер коттеджей. Видимо, они олицетворяли собой чье-то представление об уюте и красоте: блестящая краска на стенах, маленькие ставни на маленьких окнах, пляжные игрушки, наваленные на крыльце, а над входными дверьми таблички с именами вроде «Любимчик учителей», «Хайовер», «Гленвуд».

– Да, тут мы будем жить.

– А может, не стоит?

– Еще как стоит.

– Я не понимаю, зачем мы сюда приехали. Я даже не знаю этих людей… Ну, тех, которым вздумалось тут жениться, – презрительно ухмыльнулся Майкл.

– Дана Андерхилл и Сэм Тревор.

– Какая, на фиг, разница? – проворчал Майкл. Он покрутил головой – во дворах стояли маленькие «форды» и «тойоты». И это и есть знаменитый Мыс Хаббарда, место, где родились и выросли его родители? Когда-то давным-давно он уже бывал здесь, и у него сохранились смутные воспоминания о ловле крабов, рыбалке, прогулках верхом, играх в карты с теткой, о подводных заплывах со стайками луфари – в общем, о тех странных и веселых детских забавах, которые теперь не вызывали ничего, кроме вот этой ухмылки.

Их «рэйндж-ровер» медленно катил по узкой улице, притягивая к себе любопытные взоры местных жителей. Одни из них мыли свои машины, другие поливали клумбы, третьи мерно покачивались в плетеных креслах, читая газеты. Миновав знак с надписью «ТУПИК», они очутились на дороге, слева от которой было море, а справа возвышался скалистый утес. Какой-то ребенок выскочил на обочину и, задорно улыбаясь, показал им небольшую рыбешку, будто надеясь получить за это порцию аплодисментов.

– У меня такое ощущение, что мы уже не в Лос-Анджелесе, – сказал Майкл.

– Точнее некуда, – бросил отец, припарковав джип перед серым одноэтажным коттеджем по правую сторону от океана. Внезапно воздух огласился арией из какой-то оперы. Майкл вздрогнул и поежился. Он хотел спросить, откуда взялись эти звуки, но, обернувшись к отцу, увидел выражение его глаз – и осекся.

Положив руки на руль, его отец улыбался и выглядел… счастливым.

Только это слово пришло Майклу на ум. Напряжение с лица Зеба Мэйхью исчезло, загорелые морщинки разгладились, а взгляд смягчился. На секунду Майкл вернулся в прошлое, к тому отцу, которого он знал прежде и уже успел забыть. Что еще более странно, Майкл почувствовал, как и в нем самом произошли непонятные перемены.

– Пап? – спросил он.

– Это Винни, – ответил его отец. Но высказанные вслух слова разрушили проникновенную магию, и Зеб снова помрачнел. Он указал на небольшой серый дом и его уменьшенную копию, стоявшую рядом. – Она живет там, а мы остановимся, – он ткнул пальцем вправо, – вон там.

Майкл чуть не поперхнулся. Двое взрослых мужчин – разве могли они поместиться в таком… кукольном домике? Если не считать ужасной краски, он был похож на тот сарай, в котором их садовник хранил свой инвентарь. Потрепанная штормами и дождями кровля сияла серебром из-за соляного налета – неужели у этой Винни не было денег хотя бы на внешний ремонт?

Едва его отец вылез из джипа и открыл дверь багажника, чтобы достать их сумки, как пение тотчас же прекратилось. Хлопнула сетчатая дверь, и прежде чем обернуться и поздороваться с хозяйкой этих старых домиков, Майкл представил себе ее портрет: наверняка это была толстая, как и все оперные певицы, тетка в выцветшем халате – одним словом, типичная представительница Новой Англии.

К его удивлению, женщина оказалась почти того же роста, что и они с отцом. Ее белоснежные волосы были собраны в пучок на самой макушке, а ее жилистое тело скрыто под длинным, просторным платьем из шелка цвета изумруд. На ее веки были наложены зеленые тени, глаза подведены – совсем как для выступления на сцене. Шею украшал массивный золотой кулон в форме кошки, и Майклу показалось, что он уже где-то видел такой же. Женщина напомнила ему мать в дни постановки «Антония и Клеопатры» – только была она несравнимо больших, нежели Элизабет, размеров.

– Мои дорогие мальчики! – проплыв над лужайкой, воскликнула она. Раскинув руки в стороны, его отец и певица слились в таких крепких объятиях, что Майклу даже почудился хруст чьих-то костей.

– Зебулон Мэйхью, ах ты старый негодник!.. – сказала женщина, слегка отстранившись и смахнув волосы с его лба. – Ты, высоколетящий, глобус крутящий эскапист, где, ну где же ты пропадал столько лет? Бог мой, да ты совсем не изменился… совсем… – Внезапно она метнулась к Майклу и, сграбастав его своими ручищами, чуть не задушила до смерти.

– А ты! Господи, Майкл! Как же ты вырос! Да вы оба – такие взрослые! Неужто это все не сон?.. Майкл, когда я видела тебя в последний раз, ты сидел у меня на мостках с привязанным к веревке куском бекона и пытался выманить лобстера из-под камня, куда тот залез на время линьки. Тогда тебе было семь…

Майкл ответил ей вежливой улыбкой.

– Ты что, не помнишь меня? – Даже выражение ее лица было наигранным, словно она изображала из себя великую актрису. Сама о том не подозревая, Винни заинтриговала Майкла. – Я в отчаянии. И это после того, как я надела Кошку Фараона…

– Которую носила моя мать…

– Именно, – широко улыбнулась Винни. – Для своей звездной роли Клеопатры в «Винтер Гарден» на Бродвее… это было классно!

– Я помню это ожерелье, – сказал Майкл. Ему хотелось подойти ближе и как следует рассмотреть его. Там были рубиновые глаза, на которые он часами таращился будучи ребенком, и иероглифы, оберегавшие владельца от проклятия Сфинкса… – Оно превращается в брошку, не так ли? Если снять его с цепочки…

– Да, ты прав. Я одолжила его Элизабет на время выступлений; она сказала мне, что оно тебе так понравилось и ты не хотел, чтобы она его возвращала.

– Оно защищало ее от проклятья, – сказал Майкл и тут же смутился, пожалев о том, что вообще завел этот разговор. Но, что бы он ни думал, ему никак не удавалось оторвать взгляд от кошки. Его мать прикалывала ее к своему сценическому костюму.

– Ах да, – рассмеялась Винни. – Зловещий Сфинкс насылает несчастья на девяносто девять процентов актрис, осмелившихся примерить на себя имя Клеопатры. Ларингит, растяжения, ночные истерики… но с брошкой и твоей поддержкой ей ничто не угрожало.

– У Элизабет никогда не было ночных истерик, – сухо возразил Зеб. – Напротив, она всегда была бодрой и готовой к работе – назло критикам.

Винни хохотнула:

– Надеюсь, эти качества она переняла у меня. Ведь она, знаете ли, моя почетная племянница, на пару со своей сестрой. Однако Румер посвятила себя общению с животными, и это удается ей, как никому другому…

Майкл почувствовал на себе ее выразительный взгляд и попятился к машине, чтоб быть на расстоянии от нее и заняться выгрузкой багажа.

– А вы, молодой человек, наверняка блещете умом. С такими-то родителями…

– Если бы, – хмыкнул его отец. – Майкл решил, что учеба не для него. Он уже с апреля не посещает колледж.

Майкл оглянулся, ожидая увидеть удивление на лице Винни. Но нет, она радостно ухмылялась, словно только что повстречала Паваротти.

– Это объясняет землетрясение, – сказала она.

– В Коннектикуте бывают землетрясения? – удивился Майкл.

– Нечасто, но весной я как раз ощущала подвижки земной коры. Тогда я списала сейсмическую активность на случайное перемещение тектонических плит, но, похоже, причиной всему была взрывная волна от реакции твоих родителей.

– В твоих словах есть доля правды, – ответил Зеб. Майкл испытал огромное облегчение, когда его отец, видимо, желая сменить тему, отвернулся и посмотрел на высокий холм, туда, где среди зарослей деревьев стоял коттедж.

– Старый дом опять продали? – то ли спрашивая, то ли констатируя факт, сказал он.

– Да, – ответила Винни. – Рекламный знак сняли неделю назад. Я почти ничего не знаю о новых владельцах, за исключением того, что они хотят внести кое-какие изменения в декор. По крайней мере, так мне сказал риелтор.

– Выглядит совсем как в старые добрые времена… даже цвет тот же.

– Зачем портить идеал? – спросила Винни. – Если что-то исправно работает много-много лет подряд, то только дураки будут пытаться изменить это нечто. Таков урок, который мы все выучили ценою больших ошибок…

Странная женщина говорила загадками, и в поисках разъяснений Майкл обернулся к отцу. Зеб нахмурился и потупил взгляд, теперь ему было так же неловко, как и Майклу минутой ранее.

– В любом случае, – сказала Винни, посматривая поверх их голов на море, словно ей было невдомек, что из-за ее болтовни оба Мэйхью – и старший, и младший – скукоживались, как ужи на сковородке. – Новым хозяевам придется запомнить одну важную вещь: на Мысе Хаббарда никогда и ничего не меняется. За это мы его и любим…

– Пап, давай я отнесу сумки в дом, – пытаясь улизнуть, предложил Майкл.

– Конечно, Майкл. Винни, мы сейчас разберем наше барахло, а потом искупаемся. Если ты не против.

– Против? Да это входит в обязательную программу для моих гостей, дорогой.

– А Румер… – сказал Зеб, имея в виду тетку Майкла.

– Что насчет Румер, дорогой? – поинтересовалась Винни.

Зеб промолчал. Но, глянув на отца, Майкл увидел, что тот покраснел, был расстроен, смущен и не мог вымолвить ни слова. Но Винни оказалась женщиной терпеливой, и спустя пару минут его отец просто спросил:

– Как она?

– Сам увидишь, – ответила Винни. – Она знает о твоем приезде. И я уверена, что она зайдет поздороваться. Уроки, выученные на собственных ошибках…

Теперь Зеб зарделся как свекла. Майкл думал, что он скажет еще что-нибудь, но тут его внимание привлекли две девчушки, стоявшие чуть дальше по дороге. Он заметил их краем глаза и повернулся, чтобы рассмотреть во всех подробностях.

Одна была коротышкой в милом бело-розовом наряде и разительно отличалась от знакомых Майкла по Лос-Анджелесу; другая же была похожа на какого-то эксцентричного воина: растрепанные каштановые волосы, огромные солнцезащитные очки, большие резиновые сапоги и ярко-оранжевые штаны из непромокаемой ткани. Она смерила его подозрительным взглядом, а затем похлопала по плечу ту, что была помладше. Обе быстро повернулись и скрылись за поворотом.

Когда Майкл с отцом начали вытаскивать свои сумки, Винни бросила им через плечо:

– Если после плавания захотите половить крабов, я с радостью отдам вам вчерашний бекон для наживки. Можете не стучаться…

Майкл посмотрел на отца, гадая, какой же урок все они выучили ценою больших ошибок, но потом решил не спрашивать.




– Кто эти люди на джипе? – спросила Куин у Румер. После обеда она заскочила в школу, чтобы порыться в своем шкафчике, а потом погнала велосипед по Шорроуд к ветлечебнице Румер. Внутри здания стены были увешаны фотографиями людей с их домашними любимцами, плакатами организаций по защите окружающей среды и детскими рисунками зверей.

– Кто? – переспросила Румер. Обеденный перерыв скоро заканчивался, и она стояла в смотровой комнате, пересчитывая ампулы с вакциной от бешенства. Ее помощница была в собачьем питомнике дальше по коридору, где, наверное, играла с бродячими псами или проверяла состояние перенесших операции животных. Звонкий собачий лай эхом отражался от стен комнаты.

– Мужчина с мальчишкой, которые только что приехали на пляж. Новая машина, калифорнийские номера. Они похожи на каких-то гнусных богачей.

– Они уже здесь? – спросила Румер. Она была в таком шоке, словно Куин бросила на ее стол живого угря.

– Ага. Это те, о ком я думаю?

Румер ничего не ответила. Должно быть, она сбилась со счета, потому что начала заново перебирать склянки с лекарством. К ним подошла ее помощница – женщина возраста Румер по имени Матильда, – держа на руках забинтованного кота.

– Он пытается жевать наложенные швы, – сказала Матильда.

– Они чешутся, – мягко сказала Румер, ощупывая облезлого кота. – Правда, Оскар?

– Хелло, Куин, – сказала Матильда.

– Хелло, – смутившись, ответила Куин. Как и следовало ожидать, Матильда смотрела на Куин, недоумевая, почему она оказалась тут посреди учебного дня. Видимо, в ее глазах девушка выглядела последней неудачницей: вместо школьной формы на ней были старые потрепанные вещи: засаленные штаны и усеянные рыбьей чешуей сапоги – она еще не успела переодеться после осмотра своих ловушек для лобстеров. Словно желая подбодрить Куин, Матильда подарила ей широкую улыбку.

Румер смазала раны кота какой-то необычной мазью, а потом сделала ему повторную перевязку. Куин, чтобы не встречаться взглядом с Матильдой, рассматривала кошачьи усы. Она не знала фамилии этой женщины, но ей было известно, что она была разведена и жила в маленьком коттедже у озера. Люди говорили о несчастье, выпавшем на ее долю – что-то там про любовь, брак и мужчину.

Когда Матильда унесла Оскара, Румер повернулась к Куин:

– И что же привело тебя к нам сегодня?

– Не знаю, – призналась Куин. – Мне надо было наведаться в школу, чтоб забрать из шкафчика линейку. Вчера я выкинула, по меньшей мере, двухлобстеров, сомневалась, что они были допустимого размера. – Она достала из кармана линейку и помахала ею в воздухе.

– И ты зашла, чтобы показать ее мне? – улыбаясь, спросила Румер.

– Да, просто так. Ну и еще кое-что… Прости, что я ушла с твоего экзамена. Я хочу, чтобы ты знала: в моем поступке не было ничего личного.

– Спасибо, что сказала. Но тебе все равно придется наверстывать пропущенное – в летней школе.

– Летняя школа, брр… – поежилась Куин. – Это никуда не годится. Мне надо лобстеров ловить… После июня я не хочу ходить в школу. Точнее, не могу.

– Куин, не стоит искать легких путей, – произнесла Румер.

– Ловить лобстеров тоже нелегко!

– Знаю, но тогда ты не поступишь в колледж.

– Кому нужен этот колледж? С ним я просто потеряю все то, что у меня уже есть… Мне не терпится повзрослеть и стать настоящей Dame de la Roche. Я хочу быть похожей на тебя и Винни – никогда не выходить замуж и никуда не уезжать отсюда.

Румер хмыкнула.

– Даже тетя Дана предала нас! Но она хотя бы выходит за Сэма и остается здесь. Мне искренне жаль тех женщин, которые сбежали с Мыса – как, например, Элизабет Рэндалл. Или как твоя сестра! Те, что на джипе, – это ее родственники? Я слышала об их приезде, мне рассказывала тетя Дана.

– Наверное, да, – подозрительно спокойно ответила Румер. – Зеб и Майкл. Когда-то в давние времена ты даже играла вместе с Майклом.

– Судя по всему, то были очень давние времена. Он не похож на того, с кем у меня могло быть что-то общее.

– Когда они приехали?

– Я видела их часа два назад. Они болтали с Винни у нее во дворе. – Тут Куин вздрогнула, а ее сердце выполнило сальто-мортале. Ей померещилось, что в конце коридора стоит директор школы мистер Сарджент и наблюдает за тем, как она машет своей линейкой. – Румер, как по-твоему… если я попрошу прощения?.. Ты поговоришь с мистером Сарджентом, чтобы он отменил мне наказание? Я не хочу в летнюю школу.

– Не думаю, что я повлияю на него. Я преподаю один предмет, да и то раз в полгода. Но я попробую, – ответила Румер, и сразу же после этих слов хлопнула входная дверь. Куин услышала, как кто-то тянет на поводке крупную собаку – пес очень тяжело дышал и скреб когтями по линолеуму.

– Ладно, спасибо, – сказала Куин и, оставляя на полу след из серебристых чешуек, пошла за своим велосипедом.




Накрутив шесть миль до железнодорожного моста, она немного успокоилась. Вверх по холму, мимо кладбища и вниз с холма – прямиков к дому. Проезжая мимо мистера Сикстуса Ларкина, который занимался починкой любимой лодки, она подумала было остановиться и поболтать с ним. Ведь он понимал ее, как никто другой. Тетка рассказывала ей, что он лишился отца даже раньше Куин и что у него было тяжелое детство в Канаде. Еще у него был брат-близнец, который умер от пневмонии сколько-то там лет назад.

Притормозив у своего дома, Куин заметила Элли. Элли вернулась из школы раньше обычного – она была на два года младше Куин, и сегодня девятиклассникам вместо уроков устраивали водную прогулку на борту катера местного природного центра. Сейчас она поливала сад, чтобы ко дню свадьбы тот выглядел весьма опрятным и красивым. От одной мысли о том, что с ее сестрой могло случиться что-нибудь ужасное, тело Куин покрылось мурашками; для нее это было еще более ужаснее смерти родителей.

– Хелло, Эл, – сказала она.

– Куин, где ты пропадала?

– В школе.

Во взгляде Элли отразилось замешательство и обида. Она думала, что Куин врала ей, – разумеется, она слышала всю ту историю с ее исключением.

– Я на самом деле была там, Элли. Забирала линейку.

– Зачем?

– Чтобы измерять лобстеров. Не хочу попасть в тюрьму за ловлю мелкоты…

Элли встревоженно вздохнула, и Куин поспешила успокоить сестру:

– Шучу, шучу. Никто меня не арестует, Эл.

– Ну почему тебе так нравится влипать в неприятности? – прошептала Элли, у нее на глазах заблестели слезы. Куин ни на секунду не сомневалась, что это были слезы любви. Сестер связывали сильные, нерушимые узы; со дня смерти родителей они всегда заботились друг о друге. Куин была готова на что угодно, лишь бы ее сестренка перестала плакать, но вот чего ей никак не удавалось сделать, так это изменить саму себя.

– Мне не нравится, поверь, – призналась Куин. – Я пытаюсь, но… Извини, если я опять подвела тебя.

– Да не в этом дело, – Элли всхлипнула и вытерла слезы. – Просто я переживаю за тебя. Я не хочу, чтобы тебе было так тяжело.

– И я не хочу, – прошептала Куин, присев на валун, и увидела, что с другого конца улицы за ними наблюдает тот парень из Калифорнии. Ее так и подмывало швырнуть в него камнем и закричать, чтоб он не лез не в свое дело, но она не могла поступить так в присутствии Элли. У нее не было ни малейшего желания расстраивать сестру, но в то же время ей не нравилось, когда на нее пялились.

– Пусть они узнают, какая ты замечательная, – дрожащим голосом сказала Элли.

– Что? Кто?

– Твои одноклассники.

– А зачем это мне? Они считают меня странной. Зачем мне убеждать их в обратном?

– Они не считают тебя странной, Куин, – сказала Элли. – Просто они плохо тебя знают. Ты открываешься только самым близким людям.

– И что это за люди?

– Я, тетя Дана, Сэм… Румер, мистер Ларкин, миссис Маккрей, Винни… все те, кто любит тебя.

Куин потупила взгляд, уставясь на свои резиновые сапоги. Элли не закрыла кран на шланге, и звук стекавшей воды был похож на ласковое шуршанье водопада.

– Для всех остальных, – шепнула Элли, – ты словно загадочный лобстер.

– Я люблю лобстеров, – шепнула в ответ Куин.

– Знаю. Но у них такой толстый панцирь и большие клешни…

– Они не смогут поранить тебя, – усмехнулась Куин. – Ну, может, поцарапают слегка.

– Но люди-то этого не знают. Им видна только неприступная броня и жуткие клешни.

Элли передвинула шланг и теперь поливала спиреи, колючий кустарник белого шиповника и волнистый зеленый газон: все это было посажено их бабушкой. Она умерла прошлой зимой, и внезапно Куин стало очень тоскливо. Слова Элли гулко звенели у нее в ушах.

– Незачем прятаться, – сказала Элли. – Я хочу, чтоб все узнали тебя так же хорошо, как и я.

– Они не смогут, – зажмурившись, ответила Куин. – Мы столько пережили с тобой.

– Знаю… но не отгоняй от себя других людей. Ни к чему это.

– Эх, мне бы твою уверенность, – не открывая глаз, прошептала Куин.




Когда последние посетители забрали своих домашних любимцев, Румер занялась обходом питомника. Тут был кот Оскар, которого покалечила лиса; попавший под машину золотистый ретривер, беспокойная бродячая кошка с котятами и помет щенков, которые уцелели после плавания в наволочке по Ибис-Ривер. Она гладила и утешала их – бродяжкам нужно было привыкнуть к людям, а остальные скучали по своим семьям.

– Ты сегодня допоздна, – намывая хирургические инструменты, сказала Матильда.

– Да, почему-то не хочется уходить.

– Ну как, все готовы пожелать друг другу спокойной ночи?

– Вообще-то, у меня такое ощущение, что они готовы устроить друг другу бурный вечер, – ответила Румер. – Мама-кошка посматривает на ретривера – наверное, она боится, что он вырвется из клетки и сцапает ее котят.

– Бедняга еле ноги волочит, – вздохнула Матильда.

– Знаю, но объясни это ее инстинктам, – делая пометки в блокноте, сказала Румер.

– Ох уж эти инстинкты, – многозначительно сказала Матильда и смахнула челку со лба. Она была довольно крупной женщиной; однажды она поведала Румер, что в детстве мальчишки дразнили ее толстухой. К лацкану ее рабочего халата был приколот значок, который она получила от Румер в прошлом году: «За искреннюю заботу и сострадание к животным Блэк-Холла и всем диким зверям». Поскольку Румер проигнорировала ее замечание, Матильда напомнила о себе деликатным покашливанием.

– Что ты там говорила? – спросила Румер.

– Только то, что с учетом рассказанного Куин Грейсон, твои инстинкты должны бушевать сейчас в полную силу. «Люди на джипе» – это ведь они, правда?

– Угадала.

– И что ты чувствуешь?

– Ну, – сказала Румер, прислушиваясь к возившимся в конце коридора животным, – что-то вроде этого…

– У тебя внутри будто свора лающих собак? – Румер кивнула.

Матильда была ей другом ровно столько же, сколько помощницей по работе – восемь лет. Румер поддерживала ее во время развода; она убедила Матильду позвонить в службу защиты от домашнего насилия, сама возила ее к адвокату, держала ее за руку, пока Матильда плакала, и еще она купила Матильде розовый куст, который они посадили у нее в саду в день завершения бракоразводного процесса. И вот теперь Матильда уселась в углу на стульчик и пристально смотрела на свою начальницу.

– Что? – спросила Румер.

– Доктор Ларкин. Моя дорогая подруга Румер, – сказала Матильда. – Я так долго ждала той минуты, когда уже я смогу подбодрить тебя, и, по-моему, сейчас как раз такой случай.

Румер сделала глубокий вдох и закрыла глаза. Воздух растекся по ее легким, а на оборотной стороне век заплясали крохотные белые звездочки.

– Вот уж не думала, что их приезд совершенно выбьет меня из колеи, – призналась она. – Это Зеб и Майкл. Мой зять и племянник.

– «Зять»? Наверное, можно и так назвать его, – хмыкнула Матильда, словно у нее были большие сомнений по поводу этого конкретного определения их отношений.

– Ты права. Бывший зять, – поправила себя Румер.

– Уже ближе!

– Ну хорошо, мой бывший лучший друг, – уточнила через силу Румер.

– Ха, меня не проведешь! А как же насчет любви всей твоей жизни, а? Пока он не женился на кинозвезде, которая по странному стечению обстоятельств оказалась твоей сестрой!

– Ну, если в этом смысле… – промямлила Румер.

– Не удивительно, что у тебя внутри стая разъяренных псов. На твоем месте я бы вообще вывернулась наизнанку! Помню, как я впервые повстречала Фрэнка с его новой женой. И представляешь, где? В «Эй-энд-Пи», у стойки с подгузниками. Клянусь, я думала, что испарюсь в ту же секунду.

– И что, испарилась? – с улыбкой спросила Румер.

– Почти! – взволнованно воскликнула Матильда. – Но только потом, когда он не видел.

– Ты лишила его такого удовольствия, – заметила Румер.

– Точно. Ты бы гордилась мною. Я выпрямилась – сделала внушение своему позвоночнику и собрала внутренности в кулак. Затем я покатила свою тележку прямиком мимо них, посмотрела в глаза его новой жене и подмигнула ей.

– Правда?

– Конечно, – ответила Матильда. – А почему бы и нет? Я ведь уже знала, что ее ждет, даже если она сама еще об этом не догадывалась.

– Мужчины похожи на тигров, – заявила Румер. – Они не меняют свои полоски.

– Не в бровь, а в глаз, – поддержала ее Матильда. – Поэтому нет ничего странного в том, что от одного упоминания о Зебе тебя бросает в дрожь. Не важно, кто он: поколачивающий жену механик или знаменитый астронавт. Если они разбили тебе сердце, то все – пиши пропало.

– Но это было в другой жизни, – сказала Румер. – Я миновала стадию разбитого сердца. С тех пор, как рана зарубцевалась, минуло уже двадцать лет. Время лечит, так? Я стала ветеринаром, я иду за своей мечтой и не оглядываюсь назад. Он уже давно ничего для меня не значит… – Матильда посмотрела на нее как на самого безнадежного больного во всем белом свете.

– Что опять? – спросила Румер.

– Ох, доктор, – Матильда похлопала ее по плечу. – У вас серьезные проблемы.




Въехав на Мыс и поднявшись по Крестхилл-роуд к своему дому, откуда было видно уплывавшее за горизонт солнце, Румер немножко успокоилась. Во дворах притаились кружевные тени самых причудливых форм. Из кроличьих нор вдоль дороги высыпали их обитатели и теперь резвились на лужайках. В это время суток заходящее солнце еще цеплялось золотыми лучами за толстые ветви деревьев, вдоль берегов пролива уже загорались маяки, а Румер посещали призраки минувших лет; она вспомнила о словах Матильды, и ее на самом деле бросило в дрожь.

Она вспоминала свою мать; мать Куин, Лили Грейсон; и Элисабет Рэндалл. В ее жизни и ее прошлом было много хороших женщин.

Румер замерла и смотрела на маяк Викланд-Рок. В сгущавшихся сумерках блеснул его луч, а потом еще раз. Элисабет – прабабка ее бабушки – стольким пожертвовала ради любви. Она бросила свою дочь Клариссу – прапрабабку Румер – только для того, чтобы сбежать с капитаном дальнего плавания Натаниэлем Торном, а потом погибнуть, когда «Кембрия» потерпела крушение на отмели во время шторма.

А их мама – она так сильно любила Сикстуса Ларкина, что Румер не сомневалась в том, что это именно она спасла ему жизнь. Когда-то Румер думала, что между нею и Зебом будет нечто похожее.

Ее взгляд скользнул по крыше соседнего дома, и на секунду ей показалось, что она увидела себя и Зеба в детстве, как обычно, рассматривавших звезды в ночном небе. Кассиопея, Полярная звезда, Арктур, Большая Медведица… в этих звездах была вся история их дружбы.

Она никогда не думала, что способна ненавидеть, но именно это чувство владело ею, когда Зеб женился на Элизабет. У них с сестрой было правило – ни в коем случае не отбивать парней друг у друга.

Пока Элизабет не положила глаз на Зеба, мальчишки не становились причиной ссор двух сестер Ларкин.

– Я с тобой, а ты со мной, – взяв Румер за руки, сказала Элизабет, когда они стояли во дворе своего дома. Тогда был июль, сестрам исполнилось пятнадцать и восемнадцать, и вскоре Элизабет предстояло уехать для участия в ее первой внебродвейской постановке под названием «Дикая утка».

– Воистину так.

– Никакому мальчишке не удастся встать между нами.

– Ха, да вряд ли сыщется такой!

– Точно, Ру!

– Не верится, что мы обсуждаем эту тему. Если тебе кто-то нравится, то просто скажи мне.

– Ни слова о нем.

– Взаимно.

– Глотни-ка, – Элизабет протянула ей свою фляжку с бренди из ежевики.

– Мне вредно, – пытаясь отшутиться, сказала Румер. – И вообще, зачем ты пьешь?

– Затем, что алкоголем я бужу в себе огонь страсти! – воскликнула она и приложилась к горлышку.

– По-моему, ты уже и так страстная, – робко намекнула Румер.

– Страсти много не бывает. Вот поэтому нам лучше дать эту клятву. На чем мы остановились?

– Никогда не лезть в чужой огород, если дело касается мальчиков.

– Слабый пол, – прыснула Элизабет.

Румер тоже посмеялась.

– Хотя кому нужна такая клятва?

– В смысле?

– Ну, мы все прекрасно знаем, за кого ты выйдешь замуж…

– И за кого же?

– За своего звездочета. Но скажи мне, Ру, неужели ты не могла быть более оригинальной? Более безрассудной? Ведь он просто соседский парень.

– Зеб?

– Да, Зеб. Когда он впервые сделал тебе предложение? В шесть лет?

– В пять, – толкнув сестру локтем, сказала Румер.

– По крайней мере, обещай мне, что сперва переспишь с кем-нибудь другим. Если ты останешься верной Зебулону Мэйхью, ты никогда не поймешь, что потеряла. Хотя, должна признать, он вполне ничего.

– Да, он такой, – ответила Румер.

– Мышцы у него под футболкой тоже неплохи. Недавно я стояла на лестнице и увидела, как он голышом расхаживал по своей комнате. Мда, а парнишка-то подрос!

– Я заметила, – сказала Румер и посмотрела на заросли, разделявшие их участки, в надежде, что Зеб не подслушивал этот разговор. По правде, она даже и подумать не могла о том, чтобы встречаться с кем-то еще. У них была одна судьба, и они всегда любили друг друга. И, невзирая на подколки Элизабет, она по-прежнему считала Зеба самым обаятельным и привлекательным парнем на Мысе Хаббарда и во всем белом свете.

– Пообещай, что у тебя будет хотя бы пара любовников. И не бери пример с отца с матерью, сейчас иные времена.

– Не думаю, что это хорошая идея, – ответила Румер.

– Ты что, в пуританки записалась? Заодно и Зеб слегка приревнует, ему это полезно… Ведь все мальчишки на пляже исходят по тебе слюной. Тебя не убудет, если ты сходишь с ними на свиданки, только держись подальше от Билли Джонса. Он мой.

– Знаю, – Румер гадала, что же будет дальше. Хотя они с Зебом и любили друг друга, – в чем она не сомневалась, – у них еще не было ни одного свидания. Пока они лишь обменивались записками через шкафчик в «Фолейс».

– Ну, вот и хорошо – пора давать клятву. – Но тут Элизабет заметила странное выражение на лице Румер. – Что случилось?

– Иногда у меня появляется такое чувство, что мы с Зебом слишком близки, – сказала Румер. – Скорее как брат и сестра, а не…

Элизабет рассмеялась – с капелькой злорадства, как потом частенько казалось Румер.

– Поверь мне, Ру. Он не считает тебя своей сестрой. Я-то видела, как он смотрит на тебя – когда ты каталась на лодке с Джеффом Маккреем, он сидел на пляже и ждал твоего возвращения. Когда ты на той неделе играла в теннис с Хэлси Джеймсом, он заставил меня взять ракетку и пойти на соседний корт…

– Ага! Может быть, ты нравишься ему?

– Ха-ха-ха три раза. Ты бы его слышала! Он насмехался над самим Хэлси, его ударом слева, и всякий раз хохотал, когда тот делал двойную ошибку. Ты разве не видела, как он вколачивал мечи на мою половину? Он мне чуть голову не снес! Это он рисовался перед тобой.

– Ну, не знаю, – ответила Румер, хотя в душе надеялась, что все так и было.

– Он любит тебя, и отнюдь не братской любовью. И я ничего не выдумываю. Я играла рядом с ним и видела бугор под его шортами.

– Прекрати.

– А ты будто никогда не замечала? – запинаясь, спросила Элизабет. – Например, когда вы вместе сидели в шлюпке, а на нем были только плавки? На прошлой неделе, когда мы все ходили на Ориент-Пойнт, стоило тебе только нырнуть на дно за раковиной стромбиды, как хороший приятель твоего Зеба просто превратился во флагшток.

– Может быть, это не из-за меня… там были и другие девчонки, – смутилась Румер.

– Ну конечно, Лили и Дана Андерхилл, и я – все со своими парнями. Нет, это как раз из-за тебя – и твоего голубого бикини… тогда он, наверное, впервые увидел твои сиськи. Право слово, Румер, когда ты нырнула, у тебя все вылезло наружу…

– Я не нарочно, – стала оправдываться Румер.

– Тебе следует почаще так делать. Ты сразу привлекла внимание Зеба – у него был такой стояк, мало не покажется. Иногда я даже завидую тебе, – отхлебывая из фляжки, призналась Элизабет.

– Но ребята с тебя глаз не сводят, – возразила Румер.

– Ну и что? Я говорю о вашей с Зебом связи. Такого у меня ни с кем не было. Они влюбляются в меня, но никого из них надолго не хватает.

«Ты не должна давать всем кому попало», – хотела тогда сказать Румер, но произнесла другое:

– Когда ты пьешь, то теряешь бдительность, а парни пользуются твоей беззащитностью.

– Никто мною не пользуется, заруби это себе на носу! – крикнула Элизабет и споткнулась о корень дуба. Перепуганная миссис Мэйхью выглянула на улицу, но Элизабет успела затащить сестру в тень под дерево. – Вернемся к нашим баранам, то есть к клятве…

– Не отбивать друг у друга мальчишек? – спросила Румер.

– Да… чтобы лишить тебя всяких преимуществ, – фыркнула Элизабет и снова приложилась к фляжке. – Потому что я всегда останусь в выигрыше. Всегда, всегда. Не забывай об этом, сестренка…

– Не забуду, – Румер взяла Элизабет за руки, давая клятву.

«Но она же первой и нарушила ее», – подумала Румер. Это произошло так давно. Возможно, все это ей просто приснилось. Обещание, нарушенное обещание, любовь и последовавшая за этим гнетущая ненависть, которая чуть было не уничтожила Румер. Она вспомнила, как сказала сегодня Матильде в лечебнице: «Мужчины похожи на тигров. Они не меняют свои полоски».

Однако это было не так: Зеб свои полоски сменил. Он стал мутантом. Из человека, которому Румер верила как себе, превратился в незнакомого чужака. Он разорвал те золотые нити, что, казалось, так связывали их тогда…

Ее отец все еще чинил свою лодку; она слышала скрип его наждачки на фоне музыки ветра в кронах деревьев и плеска волн на пляже. Замерев на месте и не смея шелохнуться, Румер посмотрела на дорогу и где-то метрах в пятидесяти увидела машину Зеба. Ее сердце зашлось в бешеном танце, гулко отдававшемся у нее в висках.

Более десяти лет его носило за многие тысячи миль отсюда – в Калифорнии или на орбите, – и вот он вернулся.

Тигр, сменивший полоски.




Глава 5


Зeб Мэйхью никак не мог уснуть. Он ворочался на старой скрипучей кровати, вдыхая влетавший в открытые окна острый запах моря и зная, что чуть дальше, но совсем близко, спала Румер. Совсем как в детской игре: чем меньше ты стараешься о ком-либо думать, тем больше мысли об этом человеке лезут тебе в голову. Он уговаривал себя успокоиться, забыть ее, но, увы, это ни к чему не привело.

«Уроки, выученные на собственных ошибках…» Слова Винни так и звенели у него в ушах.

Он сам все испортил. Разбил сердце доброй девчушки, которую когда-то так любил. Чтобы исправить ошибку, он приехал домой – туда, где для него всегда сияли звезды. Он не думал, что она вновь станет ему другом, не говоря уже о взаимной любви, но надеялся вернуть хотя бы малую часть того, что у них было. Но больше всего ему хотелось узнать, сможет ли Румер простить его.

Как она это называла? Да, точно, магическая нить. Связь, та, что напрямую соединяла их души и сердца. Ему было достаточно просто ухватиться за эту нить, чтобы почувствовать их близость. Не потерять ее. Зеб подумал о том, сколько же раз он это делал. Он помнил, как трепетало ее сердце, когда они разделили свой первый поцелуй, еще только учась быть вместе.

Он помнил вечера у болот со спальным мешком и фонарем, в их тайном убежище, где он узнал, каково это – влюбиться в лучшую подругу. Хотя в нем бушевало яростное желание, он слишком уважал ее и не позволял себе ничего кроме ночных поцелуев. Тогда он думал, что у них еще будет предостаточно времени и на прочие забавы, но сам же и уничтожил их будущее своими руками.

– Твою мать, – вздохнув, выругался он сквозь зубы.

Ему казалось, что он никогда и не уезжал с Мыса. Он мог поклясться, что если б очутился на улице с завязанными глазами, то без труда нашел бы дорогу обратно. Он знал, что, выйдя под звездное небо, обязательно увидел бы ее. Хотя в темном бархате неба уже давно желтела луна, а в окнах всех соседских домов не горел свет, инстинкты призывали Зеба выбраться из постели – нельзя было терять ни минуты.

Летний полуночный воздух приятно щекотал ноздри. С востока до самого берега море скрывала тончайшая дымка. Коттедж Винни стоял прямо над скалами – скалами, где Зеб и Румер каждое лето ловили крабов. Элизабет не выказывала особого интереса к подобным развлечениям. «Ракообразные и морские водоросли меня не прельщают», – говорила она, наблюдая за тем, как Румер и Зеб спускались вниз, прихватив с собой ведра и наживку.

Сойдя с крыльца, Зеб босиком пробежался по траве. Потом отыскал взглядом дом Румер. И, вместо того чтоб повернуть налево, пошел прямо к склону. Камни под ногами были еще теплыми после солнечного дня. Спрыгнув к воде, он увидел, что прилив был в самом разгаре. Небольшие волны щекотали его пальцы и лодыжки, призывно маня в гости. Оглядевшись, он убедился, что кроме него тут никого не было, стянул футболку и шорты и нырнул в тихую бухту.

Июньская вода была чертовски холодной, и его тело словно пронзило электрическим разрядом. В то же мгновение отсчет времени замедлился, а затем и вовсе понесся в обратную сторону – год за годом, – и вот ему снова стало пятнадцать. Он чувствовал, будто Румер плывет рядом с ним и они прикасаются друг к другу. Заплывы вокруг Мыса всегда доставляли ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Соленая вода прощала все: она смывала грехи земной жизни, и человек будто рождался заново. Будущее было полно надежд. Он уже владел звездами, ему оставалось лишь добраться до них. И ничто не могло остановить его.

Сейчас же, перевернувшись на спину, он увидел вместо звезд лишь сизый туман, которым заволокло небо. От такого разочарования он даже замер. Но было одно надежное место, – где он надеялся все же увидеть звезды. Он был уверен в этом, так же как в том, что его звали Зеб. Он стал грести назад, вылез на берег, смахнул с себя капли морской воды и натянул одежду на мокрое тело. Теперь он намеревался исполнить задуманное любой ценой.

Он срезал путь через задние дворы соседских домов по знакомой тропке. Жителей Мыса не волновали проблемы в неприкосновенности границ частной собственности; земельные участки сливались воедино. Их разделяли лишь обветшалые изгороди из бамбука с бирючиной, в которых многие поколения детей проделывали дыры для большего удобства. Зеб знал их все и, миновав улицу, вскарабкался на холм Гекаты, перескочил штакетник и попал на свой старый двор.

Самый темный закуток на Мысе Хаббарда был таким же заросшим, как и прежде. Почувствовав приближение человека, звери быстро попрятались в кусты. Он слышал, как колышутся травы и шуршат ветки. Посмотрев на коттедж семейства Ларкин, он явственно ощутил присутствие Румер – словно та магическая связь никуда и не исчезала, – и понял: она дома.

В окне он заметил своего бывшего тестя. Сикстус засиделся допоздна – перед ним на обеденном столе были расстелены морские карты. Его спина напоминала вопросительный знак, а руки были скрюченными, морщинистыми. Как ни странно, но Зебу все еще казалось, что ему пятнадцать: все те печальные годы так и не обрушились на него. Он был обыкновенным пацаном с Мыса, еще не вкусившим бед и разочарований взрослой жизни, и у Сикстуса не было ни малейших причин, чтоб сердиться на него. На короткое мгновение он почти сумел забыть о своем падении с небес.

Рассматривая свой старый дом, Зеб перебирал в уме сотню возможных способов попасть внутрь. Он мог приподнять стекло в кухонной двери, отковыряв палкой замазку, просунуть руку и открыть щеколду. Он мог снять с торца проржавевшую решетку и спуститься в подвал. Или мог просто обойти дом и залезть на крышу по кладке дымохода…

– Ключ на прежнем месте.

Эти слова были похожи на удары острым ножом. Услышав ее голос, Зеб сразу обернулся. Сердце у него бешено колотилось, застряв где-то на полпути между мечтаниями юности и реальностью настоящей жизни. Румер стояла в темноте, белым пятном выделялась ее рубашка.

– Румер, – выдавил он.

– Мне уже рассказали о вашем появлении, – сказала она.

– Да, мы приехали сегодня днем…

– Новости здесь разлетаются быстро, – сказала она, и он похолодел от ее ледяного тона.

В свете лампы он смог отчетливо разглядеть женщину. Ее волосы напомнили ему цвет поля пшеницы – смесь серебра с золотом. Он двинулся вперед, словно желая заключить ее в братские объятия, однако она сделала маленький, но решительный шаг назад. Как оказалось, ей было невыносимо его общество. Даже на таком расстоянии он уловил гнев и неведомую прежде твердость во взгляде ее голубых глаз.

– Ты пришел проведать свой старый дом? – спросила Румер.

– Да. Я слышал, его опять продали…

– Вывеску сняли неделю назад. – Она отошла к высокой траве. – Ты объявился прежде новых владельцев…

– Я… я решил искупаться, – запинаясь, сказал он, – но скалы… они оказались накрыты туманом. Мне так хотелось посмотреть на звезды, и я понял, что у меня был лишь один выход…

Она кивнула, ибо всегда понимала его. Одной из граней их стародавней связи являлась любовь к звездам и природе, и какие бы эмоции ни обуревали теперь ею, Румер была готова помочь ему.

– У тебя еще есть такая возможность, – сказала она. – Старые хозяева покинули дом, а новые еще не успели влюбиться в него. Ключ лежит на прежнем месте. Я проверяла на днях, когда выпускала одного из кроликов…

– Все так же заботишься о местных кроликах? – спросил он и потряс головой, чтобы не рассмеяться.

– Да, – ответила она. – Теперь это моя профессия.

– Говори что хочешь, – улыбнулся он, – но мы-то оба знаем, что это твоя страсть.

Правда о том, кем они были сейчас, и кем они были всегда, повисла между ними в прохладном летнем воздухе. С пляжа на холм задувал легкий бриз, и Зеб поежился в своей мокрой одежде. Он не сводил глаз с Румер. Стоя там, недосягаемая и холодная, она все равно казалась ему сейчас совсем девчонкой, и когда ветер задул сильнее, ему нестерпимо захотелось привлечь ее к себе, прижаться, согреться – и исправить ошибки прошлого.

– Майкл с тобой? – спросила она.

– Да. Спит. Набирается сил – видать, утомился притворяться немым всю дорогу.

– Это возраст, – сказала Румер и вздохнула. – Я видела целый класс молчаливых мальчишек…

– А Майкла классы больше не интересуют. Разве сестра не рассказала тебе? Майкл бросил школу.

По равнодушному выражению лица Румер Зебу не удалось определить, знала она об этом или же нет. И общалась ли она теперь с Элизабет? Тут ему оставалось только гадать. Отношения сестер всегда сбивали его с толку. Женившись на Элизабет, он не то что не сроднился с ними, а даже в некотором смысле стал для них чужим человеком.

– Жаль, что так вышло, – сказала Румер.

– Ну, видимо, это наследственная творческая жилка. Зи пробилась на Бродвей и без колледжа за плечами – по ее словам, чересчур формальный подход к обучению запросто может уничтожить левое полушарие. Убить в нас артиста. Поэтому она полностью поддерживает сына.

– Не пойти в колледж – это одно, – резко сказала Румер. – Конечно, если он на самом деле так решил. Но не окончить даже школу…

Густой туман теперь добрался и до вершины холма. Задрав голову, Зеб не увидел ни одной звезды. Но он знал: стоит ему залезть на крышу, как небо откроет для него свои глубинные просторы: он будет слушать шепот созвездий, а они, в свою очередь, помогут ему осмыслить прожитые годы. Он пожалел, что до сентября и начала работы его новой лаборатории было еще два долгих месяца.

Глядя на Румер, он знал, что связывавшая их нить порвалась навсегда. Внезапно у него пропало желание карабкаться по лестнице, выступам дымохода или по плющу, обвивавшему одну из стен его старого коттеджа.

– Хочешь подняться наверх? – спросила Румер, уловив перемену в его настроении.

– Нет, – ответил он. – Это не мой дом. Он больше не принадлежит мне.

Дымку над их головами разорвал луч маяка с Викланд-Рок. Румер проводила его взглядом. Ее глаза были цвета чистого голубого неба. Зеб думал о том, что порой можно было наблюдать за звездами днем, прямо сквозь чистейшую синеву, и в то же время не иметь возможности увидеть их ночью, на том самом месте, где он без памяти влюбился в них.

– Это твой дом, Зеб, – хрипло сказала Румер. – Всегда был и всегда будет. Что бы ни случилось.

Зеб промолчал. Румер пристально смотрела на него, словно пытаясь прочесть послание, которое он боялся отправить ей. А он… он чувствовал, что она окончательно отвергла его: у нее теперь своя жизнь, и она не собиралась тратить время на переживания о прошлом. Уходя, Румер обернулась.

– Зайдешь с Майклом к нам завтра на ужин? Мы с отцом хотели бы увидеться с ним до свадьбы.

– Конечно, Румер. Спасибо…

– Будет здорово снова встретиться с Майклом.

Она зашагала прочь и больше не оглядывалась. Специально ли она это сказала – здорово встретиться с Майклом, но не с Зебом? Он смотрел на то, как она шла по траве к соседнему дому, а вокруг ее ног вились светлячки. В тени у подножия холма, на стапелях возле гаража, покоилась старая красавица лодка Сикстуса. А Зеб по-прежнему стоял у себя во дворе и обдумывал слова Румер.

В одном она ошибалась.

Это был не его дом, уже нет; ведь он сам отказался от него. Свадьба должна была состояться в субботу, то есть через полтора дня. А после этого в его распоряжении оставалось целое лето. Сейчас он чувствовал себя так плохо, что мог бы уехать отсюда и никогда больше не возвращаться. В Калифорнии его дожидалась собственная лаборатория; там он смог бы взбодриться, созвав свою команду. Он привез с собой книги и карты, чтобы начать исследования здесь, но, возможно, это было неподходящее место. Зеб опять задрал голову. Звезд так и не было видно.

Он услышал, как за нею тихо притворилась дверь. Щелчок замка заставил его сердце сжаться в комок. Этот звук был таким знакомым: в те давние времена он слышал его по меньшей мере миллион раз. Он отвернулся и посмотрел на другой дом – зеленый коттедж, в котором когда-то жила его семья.

Он думал обо всех ночах, когда его отец поднимался на крыльцо, ругая пробки на шоссе от аэропорта Кеннеди. Мать советовала Зебу не донимать отца, чтобы тот мог отдохнуть и расслабиться, до того как Зеб пристанет к нему со своими проблемами.

Зеб всегда помнил, что единственным человеком, которого его отец всегда встречал с улыбкой на лице, была Элизабет.

«Здравствуйте, мистер Мэйхью», – прислонившись к их фонарю, говорила она. – «Привет, Элизабет». – «Как полетали?» – «Чертовски утомился. Чтобы прийти в себя, мне нужно срочно искупаться и выпить. А вот чего мне не нужно, так это сплетни о том, что стряслось здесь, пока я летал в Брюссель и обратно». – «Просто я рада вас видеть, – отвечала она. – У меня-то все в порядке!» – «Ха, не шутишь? – говорил отец Зеба. – Ты же вылитая кинозвезда. Кто-нибудь говорил тебе об этом?» – «Только вы, мистер Мэйхью!» – «Вот станешь знаменитостью и будешь всем рассказывать, что соседний старикан первым заметил в тебе талант». – «Вы не старикан…» – «Ох, ну не надо». – «Нет, правда. Я считаю, что миссис Мэйхью несказанно повезло. Выйти замуж за пилота!»

Зеб и Румер сидели на крыше, подслушивая их разговор, а Зеб еще делал вид, что его сейчас стошнит.

– Вот лебезит без остановки, – говорил он. – К чему ей это?

– Она пытается смягчить его ради тебя же и твоей мамы, – хихикала Румер; ее очень веселили удивительные актерские способности сестры. – Она тренируется на нем в использовании своих женских чар.

– Ну, по-моему, он уже готов, – съязвил Зеб. – Еще чуть-чуть, и он пригласит ее на ужин.

– Но ведь она не делает ничего дурного, – сказала Румер. – Хотя я не уверена, что она сумеет вовремя остановиться.

– Она хорошенькая, – сказал Зеб. – Это уж точно. – Было ли Румер неприятно услышать от него такое?

Сейчас Зеб не мог сказать наверняка. Он помнил, как она наклонила голову, словно обдумывая его слова, а потом согласно кивнула: «Она красавица».

Так оно и было. Даже теперь красота его бывшей жены оставалась неоспоримым фактом. И тогда сестры разительно отличались друг от друга. Румер – худощавая, подвижная как ртуть, маленького роста, веснушки на носу, волосы прямые, соломенного цвета. Элизабет же – высокая роскошная девица, длинные ноги, грудь, бедра – всё при ней.

Но дело в том, что Зебу никто на свете был не нужен, кроме Румер. Ее чудесная простота, открытость, распахнутые навстречу миру глаза, доброта, ни грамма притворства. В Элизабет же всегда всего было слишком чересчур. Слишком громогласная, чересчур сексапильная, амбициозная гордячка. И неистовая. Но стоило ей возжелать кого-то, она включала свое обаяние на полную катушку, и после этого никто не мог устоять перед ней. Когда настал его черед, Зеб даже и не попытался противостоять такому откровенному напору. Она нравилась его отцу – Зеб в этом ни капли не сомневался, и он еще подростком понимал, почему его мать относилась к Элизабет довольно холодно. Возможно, тут не обошлось и без фрейдистских штучек – он решил перещеголять отца и отбить Элизабет у Мэйхью-старшего. И вот что тогда получилось: Зеб предал свою первую любовь и женился на сестре Румер.

И вот, стоя во дворе меж домов, где прошло их детство, он вспоминал события тех далеких дней. Двадцать лет назад… Они с Румер хотели сблизиться. Они встречались тайком ото всех, и их тела робко наверстывали то, что и так знали их сердца: они были страстно влюблены друг в друга.

В разлуке, учась зимою в разных колледжах, они ужасно тосковали друг по дружке, просто с ума сходили, и Зеб твердо решил во что бы то ни стало весною, на каникулах, овладеть своей подружкой. Для этого он разработал грандиозный план.

Весеннее равноденствие, начало марта. Столько всего интересного на природе: стаи перелетных птиц, волчья стопа и триллиум, проснувшиеся после спячки змеи, яркие созвездия. Он разбил свою палатку в низине за Индейской Могилой, в самом укромном местечке на Мысе Хаббарда. Тут их никто бы не потревожил. Они останутся наедине, у них будет полно времени, и на заре новой весны они станут любить друг друга по-настоящему.

Он просчитал каждую мелочь: звонок в ее общежитие, она приезжает домой, потом записка в шкафчике у «Фолейс» объясняет ей, где и когда. Но она так и не пришла. Маясь от скуки, Зеб ждал в палатке у Могилы, выслушивая дразнящее кваканье болотных лягушек. Возможно, она оказалась не готова. Может быть, он поторопил ее. Но он чувствовал себя оскорбленным и сомневался, что сумеет пережить такую обиду.

Но если б Румер откликнулась на его зов, отдалась бы она ему? И ждало ли их счастливое будущее? Зеб не был бабником, хотя Румер, наверное, думала иначе. До развода Элизабет была его единственной женщиной. И его судьбу предопределила первая же их ночь: он был ослеплен собственной глупостью и похотью. Он оказался в постели с Элизабет Ларкин, и этого уже было не исправить.

Теперь, пока он стоял на своем бывшем дворе, память без спросу напомнила ему о том, как все произошло. Как он пал жертвой Элизабет. Когда через несколько недель Элизабет пригласила его и свою сестру на первый спектакль, «Ромео и Джульетта», Румер приехала в Нью-Йорк. Зеб, негодуя из-за провала своего «грандиозного плана», вел себя так надменно, что она, смеясь, сказала ему, что возвращается в Хартфорд. «Там на меня, по крайней мере, никто не злится без причины», – съязвила Румер. И, должно быть, это не укрылось от глаз Элизабет. Потому что, провожая ее домой из театра, Зеб почувствовал, как она взяла его под локоть.

Он подумал о Румер и отдернул руку.

– Что с тобой, Зеб? – спросила Элизабет.

– Ничего, – ответил он. – Но мы с тобой всего лишь друзья.

– Как и вы с Румер?

Зеб промолчал. Но что именно было известно Элизабет? Что, если Румер проболталась ей? Конечно, сестры знали друг друга как облупленных, но Зеб надеялся, что Румер сумеет уберечь их отношения в тайне – даже от Элизабет.

– Я думала, вы с Румер скорее как брат с сестрой, а не… ну ты понял, – сказала Элизабет. – Может быть, в этом причина.

– Что за причина? – спросил он, и его сердце расшалилось не на шутку. Все-таки Румер рассказала ей. Возможно, у нее был миллион предлогов для отказа, а он просто был не в состоянии понять ее. Может быть, она разлюбила его. А вдруг у нее был кто-то еще?

– Причина, что вы никак не можете сойтись. Вам не суждено быть вместе, Зеб. Когда начинаешь с прочной дружбы, очень сложно совершить прыжок к следующей стадии. Она скорее что-то вроде твоей младшей сестры, понимаешь?

– А ты, получается, старше и мудрее?

– Эй! Старше не значит старее. – Она наклонилась и взъерошила ему волосы, ласково коснувшись пальцами его щеки.

– Прости, – ответил он. В горле у него вдруг пересохло, он с трудом сдерживал свое извечное и неодолимое влечение к Элизабет. Тут взгляд его упал на обочину дороги, среди мусора что-то блеснуло. Зеб наклонился, чтобы лучше рассмотреть необычный предмет, и с удивлением обнаружил, что это одна из брошек сестер Ларкин.

– Моя брошка! – воскликнула Элизабет и повисла у него на шее. – Ты нашел ее.

– Ты разве потеряла ее? – спросил он, чувствуя сквозь тонкую ткань рубашки ее упругую грудь.

– Да, – прошептала она. – Только что… Но какая разница? Ты нашел ее. – Дыхание Элизабет было таким теплым, но от него у Зеба мурашки бежали по коже.

– Элизабет, – словно умоляя ее остановиться, произнес он.

– Тяжело, наверное, переживать по младшей сестренке, – она погладила его шею и плечо, когда он отстранился. – Ею она и останется для тебя. Смирись с этим.

Он не ответил. Его чувства к Румер были отнюдь не братскими. Он помнил их объятия, жар ее поцелуя, его дикое желание накинуться на нее, но все это меркло перед вулканом страсти по имени Элизабет. Она была Королевой Мыса. Она разбудила в нем тот основной инстинкт, с которым он боролся на протяжении стольких лет.

– Понимаешь? – проворковала Элизабет, снова взяв его за руку. – Я, конечно, не психиатр, но и мне прекрасно видно, что вы больше подходите друг другу как друзья, а не как любовники. Любовники должны быть незнакомы, а порою даже нарушать запреты. Например, как мы с тобой, Зеб.

– Что? – он чуть не подпрыгнул от испуга, а она томно провела рукой по своей груди, нащупывая куда бы приколоть брошь.

– Запреты, Зеб. Только подумай, что скажут люди… – Он зажмурился, слыша, как кровь пульсировала у него в висках. Ага, запреты. Это просто убьет Румер.

Элизабет запустила руки ему под рубашку, и он поежился, когда она легонько поскребла ногтями его спину. Но, с другой стороны, что он значил для Румер? Долгое ожидание, отчаянные попытки, а она взяла и оставила его в палатке одного, и он снова был обречен ждать неизвестно чего. Видимо, крепкая дружба была для них пределом отношений. Возможно, все к тому и шло, и ему не следовало ловить журавля в небе, когда синица – вот она, в его руках… Но это он, он оказался в ловушке, и Элизабет была вовсе не синицей.

Пока Элизабет терла его грудь, у него во рту появился медный привкус. Его колени дрожали, ноги подкашивались. Ну почему это была не Румер? Черт, почему она отвергла его? Он притянул Элизабет к себе, и их губы слились в огненном поцелуе прямо в центре Нью-Йорка, а проклятая золотая брошка на ее груди колола его под ребра.

– Я не могу, Элизабет, извини, – сказал он, отшатнувшись от нее, пытаясь забыть то эротическое блаженство от ее ногтей и не понимая, что творится у него в голове. Он был не с той сестрой – как так получилось, что Румер отдалилась от него, а он и не заметил?

– Я прощаю тебя. Но теперь я хочу, чтобы ты накормил меня.

– Накормить тебя?

– Ну да, я проголодалась, – расхохоталась она. И эти слова прозвучали более чем двусмысленно. – Я отыграла в спектакле, и ты порадовал меня, найдя мою брошку. А сейчас мне нужна еда. И, разумеется, вино. Может, купишь мне бургер и бутылочку мерло, а я в знак благодарности выслушаю все твои проблемы? Разрешаю тебе называть меня Доктор Ларкин, если так тебе будет легче. Я даже поделюсь с тобой советом…

– Хороший совет мне бы не помешал.

– Ох, – вздохнула Элизабет, и в воздухе зазвенел ее смех. – Кажется, я знаю, чего ты хочешь… можешь не говорить мне. В конце концов, ты тот, кто стремится к звездам. Ты станешь пилотом – пилотом космического челнока… и это меня так возбуждает.

Ее ладонь скользнула по его локтю, потом с живота под рубашку, и снова по его коже побежали мурашки от прикосновения ее ногтей. Зеб тоже ее обнял. Дело в том, что ему было одиноко. Он учился в Нью-Йорке, и здесь у него вообще не было знакомых. Своей единственной родственной душой он считал Румер, а теперь между ними пролегла пропасть. Шепот Элизабет, ее руки на его теле – все это напоминало удар током, после которого он уже никогда не будет прежним…

Вспоминая пролетевшие годы, Зеб стоял у себя во дворе и тяжко вздыхал. Он тогда купил ей бургер, и они выпили вина. Люди в ресторане «Брэдлис» на Юниверсити-Плейс узнавали молодую актрису, которую только видели в спектакле, а он прямо-таки раздувался от гордости.

Может быть, в тот вечер он продал свою душу? Променял настоящие чувства на желание получить больше?

Больше славы, больше признания, больше внимания, больше одобрения? В особенности от отца: даже в ту первую ночь, держа за руки Элизабет Ларкин, пока из автомата звучала музыка джазового трио Рики Карски, Зеб был уверен – его отец решит, что он сделал правильный выбор и выиграл главный приз.

Или же это она сделала свой выбор?.. Синица в его руках? Как бы не так! Ее коготки, запущенные в его спину, напоминали коршуна.

Они переспали, и то мгновение навсегда связало их жизни: он уже не мог ее оставить. Его отец изменял матери, служа Зебу примером того, как нельзя поступать. Особенно после рождения Майкла…

Зеб поглядел на соседний дом. Нет, он не станет сбегать в Калифорнию; он вообще никуда не уедет отсюда. Он вернулся на восток, чтобы покаяться перед Румер, и не собирался останавливаться на полпути. Винни была права: он выучил свои уроки ценою больших ошибок. И теперь пришло время проверить полученные знания на практике.




Глава 6


С наступлением следующего дня, специально для свадьбы, разбили большой шатер. Майкл стоял в тени деревьев и наблюдал за работой возившихся с веревками мужчин. Ему довелось повидать множество вечеринок в Калифорнии, Хьюстоне и на киносъемочных площадках, куда он ездил с матерью по всему свету. «В такой шатер, – думал Майкл, усмехаясь, – поместится лишь самый маленький стол с закусками, какой я видел на премьерах фильмов с участием матери». Ха, но, оказывается, это недоразумение в синюю и белую полоску предназначалось для всей свадьбы: туда, внутрь шатра, затаскивали небольшие круглые столики.

Майкл решил прогуляться к пляжу. Он оставил отца на веранде, где тот занимался предварительными исследованиями для своего первого проекта в новой лаборатории. На потертом деревянном столе были разложены книги и подшивки разных документов; на полу, рядом с его креслом, лежали свернутые рулоны карт звездного неба, стояли кучей разнообразные измерительные приборы, валялись фотоснимки Земли, сделанные со спутников. Что бы там отец ни говорил о своей мечте прокатиться с сыном по стране, Майкл знал его скрытый мотив: Зебу нужна была машина, чтобы запихнуть туда все свое барахло.

В любом случае, сегодня юноша был предоставлен сам себе. Он пытался отыскать хоть что-то, напоминавшее ему детские впечатления. У южного края бывшего двора возле того коттеджа, где вырос его отец, пролегала заросшая тропка, прямиком спускавшаяся к пляжу, и Майкл предпочел идти по ней. Да, он провел здесь свои первые годы, и ему хотелось посмотреть, что же все-таки ему удастся вспомнить.

За поворот – вниз по велосипедной дорожке – мимо теннисных кортов и баскетбольных площадок – вдоль упиравшейся в замусоренную парковку каменной стены. С берега бухту скрывали бархатные коричневые головки рогоза. В памяти Майкла промелькнул образ: он с теткой на старой гребной шлюпке, возле островка, где гнездились лебеди.

Он обвел взглядом островок, но не заметил никаких лебедей. На волнах покачивались катера, обращенные, носом к причалу. Некоторые выделялись модерновой отделкой: стекловолокно, хромированные поручни, мощные моторы; другие, похоже, уже доживали свой морской век. И там, в самой древней и замшелой лодке – на нее можно было запросто лепить знак «опасно для жизни» – сидела та девчонка, которую он заприметил еще вчера.

На ней по-прежнему были непромокаемые штаны. Темные очки скрывали ее глаза, и когда она увидела Майкла, почему-то помрачнела. Неподалеку от нее лежали плетеные ловушки для ловли лобстеров. Проявляя недюжинную силу, она брала их по одной и перетаскивала на лодку.

– Не могу ли я чем-нибудь помочь? – подойдя ближе, спросил Майкл.

– Нет. Не то запачкаешься еще, – буркнула она недовольно.

Он чуть язык не проглотил. Что она такое говорит? Он вовсе не белоручка. Когда прошлой весной его мать уехала на съемки, он заменил почти половину кровли на крыше амбара. Сейчас на нем были те же джинсы, что и тогда: выцветшие, в дырках, с пятнами смолы. Старая футболка на его плечах трещала по швам, на голове была красная бандана, чтобы длинные волосы не растрепались.

– Куда ставить? – спросил он, подняв одну из ловушек, которая оказалась на удивление тяжелой – к ее дну были привязаны кирпичи для придания большего веса. – Вперед или назад?

– Спасибо, – ответила она, проигнорировав его вопрос, выхватила ловушку у него из рук и мастерски закинула ее на корму лодки. – Я и сама справлюсь.

– Как знаешь, – Майкл покачал головой, усмехнулся, что, как он надеялся, должно было подчеркнуть ироничность ситуации. Неужели девушка думала, что он хотел закадрить ее? Ага, может быть, лишь в ее мечтах. Даже младшие братья его калифорнийских подружек были гораздо симпатичнее нее. Тут он понял, что это ему порядком надоело, и демонстративно повернулся к ней спиной.

– Что? – спросила она, затаскивая на борт очередную корзину.

– Тебе что-то не нравится?

– Только твоя внешность.

Майкл был так ошеломлен, что у него отвисла челюсть. Он даже непроизвольно пригладил свои волосы. С самого рождения ему говорили, что он похож на мать, а ее называли одной из самых красивых женщин в Голливуде. Он никогда не думал, что его внешность может кому-то не понравиться.

– Моя что?..

– Твоя… внешность, – она медленно произнесла это по буквам, словно он был не только уродлив, но и туп как пробка.

– А что с ней такое, с моей внешность?.. – обиженно спросил он.

– Ты, наверное, заранее подготовился, – девчонка скорчила гримасу. – Вчера продефилировал на джипе… Кстати, здесь скорость ограничена до пятнадцати миль в час, чтоб ты знал… А расхаживаешь по округе, как хиппи из шестидесятых. Ты не поверишь, но это раздражает!

– А тебе какое дело? – заносчиво спросил Майкл.

– Я здесь живу.

Майкл стоял на причале и почему-то не трогался с места. Он находился в ступоре от ее грубости и уже придумал, по меньшей мере, пятьдесят колких ответов.

– Я имею полное право быть здесь, – сказал он.

– При чем тут право, богатенький мальчик? Все дело в справедливости.

– Объясни свою извращенную логику. Уверен, это будет как минимум забавно.

– Вы с отцом арендуете маленький домик у Винни, да?

– К несчастью.

– Что я говорила? Ты даже не хочешь жить у нас – я так и знала! Что человек с «рэйндж-ровера» забыл на Мысе Хаббарда? Особенно в коттедже у Винни? Ты же привык к особнякам, верно? В Малибу, или где там еще расслабляются VIPы?

– Малибу.

– Тогда вам надо было снять местечко в Фенвике, это на том берегу реки. Там у них огромные дома и миллионеры, среди них есть даже кинозвезда. Вы не должны были занимать коттедж Винни, а оставить его для семьи, которой он пришелся бы по душе. Для детей, которым нравятся песок, скалы и крабы. Понял?

– По-моему, мы уже выросли из песка, скал и крабов, – хохотнув, сказал Майкл.

Девчонка запустила руку в ведро с приманкой и, завопив как безумный ниндзя, швырнула в него пригоршню рыбьих голов.

– ОУ-ВАУ-ОУ! Ты-то, может быть, и вырос! – крикнула она.

– Ты больная, – пятясь от нее и стряхивая с футболки чешую, сказал Майкл. – И почему ты, кстати, не в школе? Наверняка тебя выгнали, такую психопатку. Вот черт!

– Я не психопатка! – прошипела она; очки сползли ей на кончик носа, когда она дернула пусковой трос своего мотора, и тот отозвался приветливым урчанием. Отчаливая, она окинула Майкла зловещим взглядом.

А он стоял и наблюдал за тем, как ее лодка медленно удалялась от берега. По гладкой поверхности бухты растекалась легкая рябь. Потом девчонка развернула свое корыто и направила его носом к морю.

Майкл смотрел ей вслед, пока она осторожно огибала остров, словно там до сих пор лебеди вили гнезда. Затем она проплыла под пешеходным мостиком, прокричала что-то неразборчивое, врубила мотор на полную мощность и унеслась по узкому каналу, подняв блестящую завесу брызг и оставив Майкла далеко позади.




Румер выставила на стол фарфоровый сервиз матери, жалея, что в эту трудную минуту рядом с нею не было Клариссы Ларкин. Ей казалось, что она не доживет до ужина, на который обещал прийти Зеб с ее племянником. Когда прошлой ночью она наткнулась на Зеба, ее чуть было не хватил сердечный приступ. Она думала, что подготовилась ко всему и уже ничто не могло выбить ее из привычной колеи.

Но стоило ей заметить Зеба за живой изгородью, как весь лед в ее жилах разом растаял. Ее пробрала дрожь от радости, отрицать которую было бессмысленно – словно каждая клеточка ее тела до сих пор помнила их прежнюю детскую любовь. Однако затем разум взял свое, ведь еще до сих пор были свежи совсем другие воспоминания, и холод отчуждения сковал ее сердце.

Теперь она не могла даже принарядиться нормально. Ей бы очень хотелось произвести хорошее впечатление на Майкла. Первым делом она напялила светло-синий сарафан «в стиле Элизабет», потом сменила его на хламиду, которая пришлась бы по душе Винни, и, в конце концов, проклиная себя за идиотизм, выбрала то, что собиралась надеть с самого начала: джинсы и белый хлопчатобумажный свитер.

На стене висели картины, вышитые ее матерью. Почти все они изображали пейзажи Мыса: лебеди на острове, дом миссис Лайтфут, маяк Викланд-Рок и еще целая серия, которую Румер так любила в детстве… они с Элизабет прозвали их «Гобелены с единорогом».

Кларисса Ларкин частенько добавляла элементы преданий Мыса в свои работы. Некоторые из них она создала в этом самом доме, еще будучи молоденькой девочкой. Однажды, когда ей было лет десять, она со своей подружкой Лейлой Турнель увидела в вечерних сумерках настоящего единорога. Белого-белого, с роскошной гривой и жемчужным рогом: он стоял среди азалий и лавровых кустов и смотрел на них нежными черными глазами.

Лейла выросла и вышла замуж за пилота – Джейкоба Мэйхью. Кларисса тоже выросла и открыла небольшой магазинчик с вышивкой у конгрегационалистской церкви в Блэк-Холле. И назвала его «Гобелен» – в честь магически прекрасных гобеленов с единорогом, выставленных в парижском музее Клуни и музее Клойстерс, что в Нью-Йорке.

Кларисса все дни проводила в магазине, вышивая собственные сюжеты: единорог Мыса ведет их с Лейлой среди дубов, остролистов, сосен и цветущих грушевых деревьев, его перламутровый нарвалов зуб нацелен на здание маяка. Под кустами азалий прятались кролики Мыса Хаббарда. Гармоничный зданий план создавали насыщенные краски темно-синего неба и зеленого коттеджа.

Именно в тот магазинчик, пока Кларисса воплощала в жизнь свою очередную задумку, одним чудесным июньским днем зашел Сикстус Ларкин. Он был учителем и приехал из Галифакса, чтобы преподавать в школе Блэк-Холла; и под мышкой у него был образец той вышивки, которую его мать сделала еще в детстве.

– Хотелось бы отреставрировать вышивку, – расстилая ткань на прилавке, хрипло сказал он.

– Какая прелесть! – мягко вздохнула Кларисса, разгладив своими нежными руками канву, которая была заляпана чем-то и побита молью.

– Хранил у себя в багажнике… Хотел было выкинуть, но потом вот увидел ваш магазин. Дай, думаю, пойду и посмотрю, можно ли что-то сделать.

– Вы правильно поступили, – сказала Кларисса, и когда ее взгляд встретился с его опустошенными голубыми глазами, их дальнейшие судьбы были предрешены. Кларисса всегда твердо верила, что их свел единорог с Мыса, и хотя Румер знала, что отец предпочитал научный подход во всем – даже в любви, она не сомневалась, что уж если Сикстусу об этом сказала его дорогая Кларисса, значит, так оно и было…

С востока задувал ветер, а Румер стояла у кухонного окна, посматривая на дорогу и море, надеясь, что погода испортится только после завтрашней свадьбы. И стоило ей увидеть во дворе мужчин, как сердце ее опять неистово забилось.

Майкл… Он так вырос за эти годы! Румер наблюдала за тем, как Зеб пролез через дырку в ограде, что-то сказал сыну и, нахмурившись, стянул с головы Майкла красную бандану. Все произошло настолько быстро, что она успела мысленно отметить лишь раздражение в глазах Зеба, недоуменное выражение на лице Майкла, электрический разряд в своем сердце от предвкушения встречи с Зебом и накрывшую ее целиком волну любви к племяннику.

– И кто это к нам пришел? – сказала она, точно так же, когда Майкл был совсем малышом.

– Хелло, – пробормотал Зеб. Их взгляды на мгновенье пересеклись. Румер почувствовала, что он раздумывал, обнять ее или нет, как прошлой ночью, и быстро проскочила мимо него. Тут был Майкл, ее повзрослевший племянник, прямо здесь, у ее дверей, и от одного его вида у нее на глаза навернулись слезы.

– Майкл, это твоя тетя Румер, – сказал Зеб. – Ты помнишь…

Румер не дала ему возможности ответить. Она шагнула вперед, поднялась на цыпочки и как следует обняла его. Когда-то он был таким маленьким, а сейчас просто огромный.

– Боже мой! Майкл! Мне просто не верится. Это и вправду ты?

– Ага, – кивнул он смущенно.

– Ты же помнишь меня, да? Скажи, что помнишь, я не переживу, если… – Она засмеялась сквозь набежавшие слезы. – Нет, не позволяй мне говорить тебе, что делать. Я хочу узнать, что ты на самом деле думаешь. Ты помнишь наши края?

– Вроде того. Чуть-чуть, – признался юноша.

– Ты же сказал мне, что вспомнил кое-что во время прогулки, – встрял Зеб.

Румер не могла налюбоваться на Майкла, а краем глаза поглядывала на Зеба, который пытался наставлять своего сына, чтобы тот сказал что надо, и не разочаровывал свою тетку. Хотя это ей не очень понравилось: ну, смешно, право, подсказывать такому парню, что ему следует говорить. Наверняка Лейла Мэйхью и Кларисса Ларкин улыбались им с небес, радуясь тому, что их внучок оказался в этом доме спустя столько лет.

– Выпьете чего-нибудь? – спросила она. – Чаю со льдом или, может, пивка?

– Пивко звучит неплохо, – улыбнулся Майкл.

– Ты еще не дорос до пива, – выйдя из кухни, проворчал дед. Хотя он только что принял душ, руки его были по-прежнему заляпаны коричневатой олифой. Он встал в сторонке и смерил внука прищуренным взглядом. – Или я не прав?

– А с какого возраста в Коннектикуте можно пить спиртное? – спросил Майкл.

– Ну, уж точно не с твоего, – ответил Сикстус. – Иначе меня можно считать древним ископаемым, а я к этому еще не готов. Проходи и пожми деду руку. Здорово, Зеб.

Они обменялись рукопожатиями, но Румер не хотелось отпускать от себя Майкла. Она взяла его под руку и провела с прихожей на кухню. Зеб и Сикстус приветствовали друг друга с некоторой натянутой опаской; Румер хорошо помнила их последнюю встречу.

Это было почти десять лет назад, на похоронах ее матери. С тех пор ее отец постарел: глядя на него глазами Зеба, она отметила седые волосы, сутулую спину, испещренное морщинами лицо.

Но и Зеб тоже не помолодел, хотя по-прежнему был поджарым, мускулистым, словом – находился в надлежащей форме. Румер заметила горестные морщинки, что залегли в уголках рта и прорезали его высокий лоб. В волосах серебрилась седина. Но его глаза были такими же яркими, так же блестели, словно он был еще мальчишкой, жившим по соседству. Румер украдкой посмотрела на него, отвела взгляд, но потом опять не удержалась.

Голубые глаза Зеба можно было сравнить со спокойным морем и чистым небом. Румер всегда думала, что они могли принадлежать только тому человеку, который познал все тайны необъятной Вселенной и ведал о том, где они были надежно спрятаны. Румер потрясла головой, чтобы смахнуть наваждение и навести порядок в своих мыслях, достала из холодильника напитки и поставила их на поднос.

– Ну, дорогу ты знаешь, – хрипло сказал Майклу Сикстус. Сегодня его снова мучил артрит; его скрюченные пальцы сжимали трость, а его согбенная спина была похожа на знак вопроса. – Веди нас на веранду.

– Тут всего одна дверь… – Майкл неуверенно посмотрел по сторонам, и Румер пришлось улыбнуться, чтоб парнишка почувствовал себя как дома.

Покуда Майкл разглядывал в бинокль местный пляж, Румер принесла закуски: сыр, печенье, креветки, крабовое мясо. Они беседовали на нейтральные темы: о жизни на Мысе, о том, что Винни вовсе не изменилась, о Дане и Сэме и о том, как они познакомились. Наконец разговор коснулся новой лаборатории Зеба.

– Лаборатория? – переспросил Сикстус. – Здесь, на земле?

– Да, – кивнул Зеб. – Старые астронавты не умирают – они сидят в лабораториях и медитируют на снимки звезд.

– Вместо того чтоб летать к ним? – спросила Румер.

– Вот был бы номер! – фыркнул Майкл.

– Новая обсерватория, – пояснил Зеб, – по-настоящему впечатляет. Бюджет никто не ограничивает, телескопы – самые лучшие в мире… Я буду тем человеком, который предскажет следующий метеоритный дождь. Если вы залезете в Интернет, а какой-нибудь умник посоветует вам поставить будильник на три утра, потому что именно в это время звезды будут падать со скоростью двадцать штук в минуту, то знайте – этим умником как раз и буду я.

– Но ты уже не будешь летать? – спросила Румер. Зеб пропустил ее вопрос мимо ушей и потянулся за очередной порцией креветок. Возможно, в его словах и скрывалась доля шутки, но его голубые глаза были предельно серьезны. Румер догадалась, что он больше не хотел бередить эту тему, и потому скрепя сердце она обратилась к племяннику:

– Майкл, твой отец сказал, что тебе все же удалось кое-что вспомнить на прогулке…

– Да, – юноша улыбнулся. – Помню, как ты катала меня на лодке. А на острове были лебеди.

– И вили гнездо, – подхватила она. – Ты помнишь? А Блю, ты помнишь Блю?

– Хм, Блю… – Майкл попытался отыскать в памяти это имя.

– Как дела у Зи? – спросил Сикстус, и впервые в воздухе повисло неловкое молчание.

– У мамы все отлично, – ответил Майкл. – Она на съемках в Торонто.

– Знаю. Но ей лучше выбраться домой хотя бы на пару дней, если, конечно, она не хочет, чтоб я задал ей трепку, – сказал Сикстус, и Майкл рассмеялся.

– Осторожней, па, – ведь Элизабет не только твоя дочь, но она еще и мать Майкла, – мягко напомнила Румер.

– Она была моей дочерью, до того как стала его матерью! – пробурчал Сикстус. – Ты знаешь, как она получила свое прозвище – Зи?

– В Калифорнии маму никто так не называет, – ответил Майкл.

– Ну, у нас-то тут Коннектикут. Видишь ли, при крещении ей было дано имя Элисабет, через «эс», как у ее пра-прапрабабушки – я не забыл еще одно «пра»? – поглядев на Румер, спросил он.

– Нет, по-моему, их как раз столько, – усмехнулась Румер, потягивая чай со льдом.

Сикстус кивнул.

– Ну, так вот, имя женщины, что жила у того маяка, – он вытянул жилистую руку в направлении маяка Викланд-Рок, – и сбежала со своим любовником, каким-то английским моряком. Верно, Румер?

– Верно, – поддакнула Румер, но рядом с нею сидел Зеб, и она почти не слушала рассказ отца.

– Запомни, имена очень многое значили для твоей бабушки, Клариссы Ларкин. Ее саму назвали в честь маленькой девочки, которую позже нашли у маяка. А твоя тетя носит имя Румер Годден, автора тех книг, которые так нравились ее матери, – продолжал Сикстус.

– Понятно, – несомненно, семейная история заинтриговала Майкла.

– Как бы там ни было, твоя бабушка называет своего первого ребенка – твою мать – Элисабет, в память об утопшей прародительнице. А твоя мать – по достижении почтенного возраста в тринадцать лет – заявляет нам, что меняет свое имя на Элизабет, через «зет». Потому что, как она сказала, она собирается прославиться так же или даже больше, чем Винни Хаббард, и хочет, чтобы критики знали, как правильно произносится ее имя. И взяла прозвище Зи, чтобы всем были ясны ее намерения.

– Значит, Зи – это из Элизабет, – сказал Майкл.

Румер видела, как парень перевел взгляд с деда на отца, но насупленное лицо Зеба словно окаменело. Они начали обсуждать упрямство Элизабет Рэндалл Ларкин Мэйхью, и по собственному опыту Румер знала, что это был не самый лучший способ поддержать разговор.

– Но зачем она это сделала? – спросил Майкл.

– Может быть, чтобы выделиться, – ответил Сикстус. – Или добавить шарма своей сценической таинственности. А может, чтоб успокоить меня.

– Или просто потому, что ей так захотелось, – тихо сказал Зеб, рассматривая соседний дом, и к нему обратились любопытные взгляды сына и бывшего тестя.

– Что? – спросил Майкл.

– Она всегда поступала так, как ей вздумается, – пояснил Зеб.

И Румер уловила горечь в его голосе. Ей тоже было нелегко, но, ради Майкла, она не могла позволить Зебу развить эту тему. Вдруг раздался телефонный звонок. Ее отец уже поднялся со стула, но Румер опередила его.

– Алло?

– Это я, – сказал Эдвард. – Я скучал по тебе.

– Я тоже скучала, – ответила она. – Я бы пришла, но была занята на работе. А теперь у нас гости.

– Правда? Я их знаю?

– Это мой племянник Майкл, – сказала она. – И его отец.

– А, знаменитый Зеб, – натянуто пошутил Эдвард. – Они и сейчас у тебя?

– Да.

– Ясно. Что ж, я просто хотел проведать тебя. И сказать, что с нетерпением жду завтрашней свадьбы.

– Что ж, до завтра, – согласилась Румер. – Передавай от меня привет Блю.

– Непременно.

Положив трубку, Румер пошла на кухню, а Зеб ястребиным взором пристально наблюдал за ней. Оставив мужчин одних, она услышала, как Майкл спросил:

– А это кто звонил?

– Приятель твоей тети, – ответил Сикстус. – Скоро он попросит ее руки, и тогда уж мне самому придется заботиться о себе. У него большая, красивая ферма возле реки, с лошадьми и коровами. Румер не верит в замужество, и возможно, ей удастся отказать Эдварду, но ветеринар в ее душе, думаю, не устоит перед той фермой и всеми тамошними обитателями.

Майкл хохотнул. Румер напрягла слух, пытаясь расслышать, что скажет Зеб, но ответом ей была тишина.




Они понравились Майклу, и это даже слегка удивило его. Не то чтоб его мать когда-либо плохо отзывалась о своей семье, но она давала ему понять, что они (наблюдая за возившимся с грилем дедом, Майкл подыскивал нужное слово) занудные. Да-да, именно так называла мать родичей с Мыса.

– Они хорошие, Майкл, – пыталась оправдываться Элизабет, когда он спрашивал ее: а не съездить ли им в Коннектитут к дедушке и тетке. – Очень хорошие, и я люблю их. Но этого мало. Я бы умерла, если б мне пришлось остаться жить там.

– Что, на самом деле? – удивленно спрашивал он.

– Ну, образно, разумеется. Я хочу сказать, что меня не очень радует идея проводить время в компании людей, которые изо дня в день наблюдают за морскими отливами и приливами и считают это счастьем. Надеюсь, ты понимаешь?

Раньше Майкл думал, что понимал, но теперь, когда он услышал, как дед выругался, зажигая спичку за спичкой в топке гриля, его стали терзать смутные сомнения. Весь этот край пробуждал в нем любопытство. С Атлантики дул прохладный ветер, поэтому Майкл прикрыл руками пламя, чтобы дед сумел развести огонь. Старик кивнул ему в знак благодарности.

– А как вы получили свое имя? – спросил Майкл. – Сикстус? Это нечто необычное. Из латыни, я думаю. Шесть, так?

– Я один из двух братьев близнецов, – ответил он, выкладывая на решетку филе тунца. – И когда я родился, доктор предложил матери назвать нас в честь двух последних английских королей. Но вместо этого она назвала нас в честь двух римских пап – Сикстуса и Клемента. – Он покосился на Майкла. – Ты должен быть ирландцем, чтоб оценить эту историю.

– О!

– Но ты ведь и есть ирландец. Кстати, мать водила тебя в церковь?

– Э, нет.

Дед нахмурился и пошевелил лопаточкой куски мяса.

– А надо бы, – сказал он. – Или ты сам должен был сходить. В этом мире есть вещи важнее ролей в фильмах, пальмовых деревьев или что еще у вас там.

– В Калифорнии?

– Да. Она такая умная, что не отпускает сына в церковь. И такая умная, что еще много чего не делает. – Старик посмотрел на внука, но на сей раз в его лице был не гнев, а печаль. – Сколько времени прошло, а она по-прежнему сторонится нас. Когда-то твой отец был мне словно сын родной. Ведь он вырос у меня на глазах. И мне жаль, что они развелись.

Майкл почувствовал, как у него скрутило желудок. Он уже давно перестал размышлять о разводе родителей и считал, что все остальные последовали его примеру. Его отец и мать пытались сохранить нормальные отношения. Он жил с матерью, но всегда мог связаться с отцом, где бы тот ни находился. Когда мать уезжала на съемки, большую часть времени парень вообще проводил в одиночестве. И по какой-то необъяснимой причине ему было приятно выслушивать наставления старика.

– Ладно, главное, что ты сейчас с нами, – сказал дед.

– Да. До сентября, пока отцу не придется возвращаться в лабораторию.

– А тебе пойти в школу… только вот загвоздка в том, что ты ее бросил.

Майкл что-то промямлил, у него не было ни малейшего желания вдаваться в подробности.

– Можешь ничего не объяснять. На своем веку я повидал достаточно мальцов вроде тебя, и я знаю одно – если уж они решили бросить учебу, то пусть так оно и будет. Но твоя тетя Румер…

При звуке ее имени Майкл посмотрел в сторону кухни. Он думал, что там идет оживленная беседа между его теткой и отцом, так же как и у него с дедом. Но к его немалому удивлению, тетя на кухне была совершенно одна и готовила соус для салата.

– Твоя тетушка это так не оставит, – сказал Сикстус. – Уж поверь мне. Она прилипнет к тебе как банный лист к причинному месту. Она очень хочет, чтобы ты окончил среднюю школу.

Где-то поблизости взревел подвесной мотор, и Майкл перевел взгляд вдоль холма и вниз к пляжу с бухтой. Там, в своем древнем корыте, сидела вчерашняя строптивая девчонка. Наверное, она оставила свои ловушки в море, потому что в лодке у нее было пусто. Дед заметил, куда смотрел его внук, и, усмехнувшись, покачал головой.

– Мда. Только этого нам и не хватало – чтоб ты спелся с Куин.

– Куин?

– Так зовут очаровательную ворчливую девчушку, которую ты сейчас разглядываешь.

– Мы с ней уже встречались… ну, более или менее. Когда я ходил на прогулку. Мне показалось, у нее было плохое настроение.

– У нее всегда плохое настроение, – хмыкнул дед. – За это мы ее и любим. Нужно проявлять снисхождение к тем, кого мы любим, Майкл. Понимаешь?

Майкл молчал, обдумывая слова деда. Он уже успел усвоить обратную истину: у них дома ошибки не прощали – ты либо должен был заткнуться, либо отправиться со своим мнением прямиком на улицу.

– А почему у нее всегда плохое настроение? – поинтересовался Майкл.

– Ну, не так-то легко это объяснить. Видишь ли, ее родители разбились на лодке, вон там, – он указал на пролив за пляжем. – С тех пор уж несколько лет прошло. И сейчас девочка понемножку приходит в себя. Непросто пережить нечто подобное, но на Мысе есть много людей, которые любят ее и поддерживают во всем.

Майкл кивнул и вдруг, непонятно отчего, ощутил, как его сердце упало куда-то вниз.

– Хорошо, что лето только началось, – сказал дед. – Для нас обоих хорошо.

– У вас уже есть какие-то планы? – спросил Майкл, но его дед лишь улыбнулся и пожал плечами.

Майкл кивнул. Он думал о Блю и Куин. Он думал о своей матери и недоумевал, почему она не желала приезжать сюда. И еще он думал о своей тете, в одиночестве делавшей на кухне салат, и об отце, почему он не зашел к ней на кухню и не поговорил с ней? Ведь Майкл видел, как его отец стоял посреди гостиной и глядел в окно – но не в небо, как обычно, а на соседний темно-зеленый коттедж.

С каждой минутой бриз становился холоднее, а с востока набегал туман, скрывая от глаз склон холма Кролики разбежались э поисках убежища и попрятались под массивными серыми валунами. Среди деревьев мелькнула чья-то тень. Майкл поежился и увидел: Куин вскарабкалась на причал и зашагала домой.

Погода менялась непредсказуемо, и юноша, сам того не ожидая, был рад – невзирая на ее грубое поведение – тому, что девочка успела вернуться с моря целой и невредимой.




Глава 7


В день свадьбы уже с утра зарядил сильный дождь. Куин была расстроена и тихо ругалась про себя. Лобстеров не волновала погода на поверхности моря; им нужно было питаться, и они забирались за наживкой в ее ловушки всегда, будь то дождь, снег или жара. Но Куин думала вовсе не о лобстерах, она переживала за тетю Дану и Сэма. Ей так хотелось, чтоб это был лучший день в их жизни.

Еще до появления солнца, в половине шестого, она в последний раз проверила ловушки. Подпрыгивая на волнах, она передвигалась от одного буйка к другому, поднимала веревки и открывала ловушки, пока ее нещадно поливал дождь. Она поставила на своей школьной линейке отметку у деления в три с четвертью дюйма, чтобы измерять панцирь лобстеров и брать только взрослых особей. Молодняк и яйценосных самок она выкидывала за борт. Но даже с учетом этого за один обход ей удалось выловить двенадцать лобстеров.

На обратном пути она свернула влево и направилась к отмели Викланд-Шоул. Сегодняшним утром сердце Куин было открыто всем ветрам, и ей хотелось навестить кое-кого. Сначала она проплыла мимо маяка, где когда-то давно жили Элисабет и Кларисса Рэндалл. Она отождествляла себя с той девочкой, которая лишилась матери в раннем возрасте, и ей была по душе храбрость женщины, пожертвовавшей всем ради приключений.

– Это не значит, что она тебя не любила, – громко сказала Куин призраку первой Клариссы. – Ты ведь знаешь, правда? – А добравшись до места, где Джо Коннор – брат Сэма, известный охотник за сокровищами – несколько лет назад поднял со дна «Кембрию», Куин склонила голову в память о любви Элисабет Рэндалл и Натаниэля Торна, молясь, чтоб чувства ее тети и Сэма были столь же крепки, но не так скоротечны.

На запад от острова Блок-Айленд растекался туманный рассвет, и лучи маяков постепенно блекли. Куин подняла голову к небу, сожалея, что там не было видно утренней звезды, на которую можно было б загадать желание. Но потом, не забыв про то, что ей надо было сделать еще одну остановку, Куин завела мотор и помчалась к середине пролива.

Она любила это место больше всего на свете. Хотя нигде не было ни надгробных камней, ни могил, она знала, что именно тут обитали души ее родителей. Их катер, «Сан-дэнс», утонул здесь шесть лет назад. Куин видела пролив из окна своей спальни, с холма на Мысе Хаббарда, но, попадая сюда, она испытывала совсем другие чувства.

В течение двух лет после их гибели Куин слышала и видела русалку. Она понимала, что это странно и необычно, но ей было наплевать: той русалкой была ее мама, она оставалась рядом, чтобы убедиться, что у нее, Элли и тети Даны все в порядке.

Задолго до этого мать Румер видела единорога, и Куин помнила, как она рассказывала, что когда на Мысе Хаббарда речь заходила о настоящей, глубокой любви, то магия была ни при чем: все происходило на самом деле. Куин всегда была уверена, что единорог олицетворял собою души умерших родственников миссис Ларкин.

Глядя на воду, Куин высматривала что-нибудь необычное. Она хотела, чтобы ее мама знала: сегодня ее сестра выходит замуж. Подумав об Элли, Куин попыталась представить, каково было бы ей, если б она пропустила ее свадьбу.

– Эй, мам! – громко позвала Куин. Она поискала взглядом случайный всплеск, незаметную волну, блеск серебристого хвоста и мерцание волос русалки. Ничего. Возможно, она просто утратила способность их видеть. Выросла из детских штанишек, так сказать. Но Куин приплыла сюда по особой причине, и никакой дождь не мог помешать ей.

Открыв свою морскую сумку, она достала из нее составленный этим утром букет белых цветов. Целую неделю они с Элли совершали набеги на местные сады, собирая цветы для свадьбы, и Куин решила, что тетя Дана не станет возражать, если она возьмет немножко для своей матери.

– Это тебе, мам, – сказала Куин, раскидывая любимые белые цветы матери по серым волнам. – Чтобы ты знала… что ты с нами. Тетя Дана сказала: если бы ты была жива, ты была бы главной подружкой невесты… а папа повел бы ее к алтарю…

Мотор ее лодки размеренно урчал. В небе кружили чайки, пониже летали крачки. Вдалеке маяк Викланд-Рок испустил свой луч в последний раз и погас до вечера. Из тумана выступала береговая линия Коннектикута: на западе был пляж Файрфлай-Бич, на востоке – Мыс Хаббарда. Но русалок не было нигде.

Проводив взглядом уносимые западным течением белые цветы, Куин развернула лодку и погнала ее обратно к берегу. Ей нужно было доставить лобстеров; ведь она обеспечивала главное угощение для свадьбы.

Через пару дворов от него находился дом Румер. Она заметила какое-то движение и обмерла, вспомнив единорога миссис Ларкин. Но что бы там ни было, оно быстро растворилось в дымке. Раздался грохот грома, сверкнула молния. Куин выкрутила ручку газа на полную мощность и рванула домой, рассекая непокорные волны.

– Если в день свадьбы идет дождь, то брак будет долгим и счастливым, – стоя под навесом шатра, изрек облаченный в визитку Сикстус Ларкин.

– Как мило, – сказала Августа Ренвик, слепя глаза окружающих своим шелковым сиреневым платьем. Она приходилась тещей брату Сэма. И Сэм обожал ее; она заботилась о нем как о собственном сыне. Ее седые волосы, украшенные живой сиренью, волнами ниспадали ей на плечи.

– Это не дождь, а вселенский потоп, – хохотнула Аннабель Маккрей; акцент выдавал в ней южанку не меньше, чем ее вычурная шляпка. – Похоже, в любую секунду случится нашествие саранчи.

– Красота и насыщенность эмоций напоминают мне сцену свадьбы из «Женитьбы Фигаро», – сказала Винни Хаббард и взмахнула рукой, словно изображая декорацию в театре Ла Скала. Она была в своем прекрасном египетском наряде, в который входили настоящий бурнус и Кошка Фараона, – в память погибшей когда-то Элисабет Рэндалл и в честь приезда Майкла. Покончив с карьерой примадонны, она с удовольствием помогла основать в Хартфорде музыкальную школу. Хотя теперь Винни давала только частные уроки, она отнюдь не утратила своего звездного величия.

– У тебя бывает хотя бы одна минутка, когда ты просто живешь спокойной жизнью, а не приплетаешь к ней какой-нибудь театр, в котором ты однажды побывала? – съязвила Августа.

– Очень редко, дорогая, – потягивая шампанское, с достоинством ответила Винни.

– Точно, и уж кому, как не мне, знать об этом, – подтвердила Аннабель. – Я ее любимая соседка…

– И про меня не забудьте, – сказала Геката Фрост, которая, как обычно, была одета в черное, но на сей раз ее черную пелерину украшали радужные вкрапления пурпурного шелка. – Пенье Винни – это музыка для наших душ. Хорошо или плохо, но она поет песни наших жизней. Самые лучшие видения посещают меня, когда она распевает арии из опер Пуччини.

– О, боже ж мой, – вздохнула Аннабель. – Хватит о твоих видениях, Геката. Не то дети подумают, что ты ведьма, а мы не…

– Она и есть ведьма, – сказала Винни, обнимая внезапно побледневшую Гекату. – Мы с ней выросли бок о бок, и дар ясновидения был у нее с самого детства. Аннабель, ты ведь приезжая.

– Только на Мысе Хаббарда тот, кто прожил здесь тридцать пять лет, по-прежнему будет считаться приезжим, – похлопав по спине Аннабель, сказал Сикстус. – И это ты, Анни. Молодая приезжая особа, у которой еще молоко на губах не обсохло. Ты не взрослела в компании видений Геки, как это было у Клариссы и Винни…

Свадьбы выбивали Сикстуса из привычной колеи. Он постоянно думал о бракосочетании Зи и о пустом, холодном ощущении в груди в тот день. Отправляясь в церковь, он вспоминал Румер, которая отказалась приехать домой и осталась в Нью-Йорке, в своей ветеринарной школе.

Его дочери, которые были единым целым, оказались разорваны на части соседским парнем. Порой на Сикстуса накатывало желание выпустить кишки Зебу Мэйхью – чтобы засранец на собственной шкуре понял, что он натворил.

Сикстус вздохнул и попытался сосредоточиться на сегодняшней свадьбе. Что было, то было. Элизабет развелась с Зебом и добилась успеха в Голливуде. Румер была лучшим в городе ветеринаром. Вон же она, смеется над чем-то вместе с Эдвардом Маккейвом. Сикстус понаблюдал за ними пару минут, гадая: уж не думает ли Эдвард, что это благодаря ему она так веселится?

Румер в совершенстве овладела мастерством маскировать свои чувства. После долгих лет терзаний по Зебу она научилась прятать истинные эмоции так, что и не откопаешь. И вот тому пример – ее лучезарная улыбка. С ее помощью Румер могла разогнать самые грозные тучи. Она была в голубом платье без рукавов, возле горла блестела старинная брошка ее матери. Она сделала себе красивую прическу – кончики аккуратно уложенных волос обрамляли изящные ямочки на ее щеках. То и дело слышался ее звонкий смех. Можно подумать, что это самые счастливые мгновения в ее жизни.

Но фокус заключался в том, подумал Сикстус, что нужно было заглянуть в ее глаза. Сегодня, из-за дождя, его мучал артрит, он всей тяжестью оперся о трость, дав отдых своим костям, и посмотрел на дочь. Все сокрытые тайны Румер жили в ее глазах. Ее смех, улыбка, были лишь прикрытием; тайный шифр скрывался в ее взгляде. Его загадочное дитя.

Сикстус отметил про себя, что в глазах дочери притаилась тревога. И это немало удивило его, особенно учитывая то, что здесь собрались ее старые знакомые. Все ее приятели и товарищи, ее дружок-фермер, сестры Грейсон, которых она так любила, все были рядом. Но, увидев, как взгляд Румер медленно, почти украдкой, проскользил над левым плечом Эдварда, мимо, – отец взломал ее тайный шифр.

Она смотрела на Зеба.

Он не смешивался с толпою местных жителей, он стоял поодаль, отдельно, но ведь он так давно с ними не встречался, почему же он не говорит с ними, а стоит в углу и мрачно пьет в одиночку?

«Иисус и святые угодники, – подумал Сикстус, – Зеб тоже смотрит на Румер!»

Румер нахмурилась и быстро отвернулась к Эдварду. Но взгляд Зеба не дрогнул. Он ни на секунду не выпустил ее из виду.

– О боже, – вздохнул Сикстус и проковылял к бару за новой порцией бренди. Его скрюченные пальцы сжимали стакан, пока его взор не устремился к покоившейся на стапелях у гаража лодке.

Вид парусника слегка успокоил расшалившееся сердце старика. То была его линия жизни, его надежда, его ангел-хранитель. Плавая на «Клариссе», Сикстус освобождался от боли и обретал молодецкую легкость. Румер не надо было беспокоиться за него, когда он уходил в море на своей любимой лодке. Она могла уделять больше внимания себе и своей жизни, вместо того чтоб присматривать за старым больным отцом.

Но, боже правый, как же ее жизнь нуждалась в таком внимании!

– Еще стопарик, – сказал Сикстус молодому бармену и протянул ему пустой стакан.




Глава 8


– Привет всем.

Румер вздрогнула от неожиданности и обернулась. В шаге от нее стоял Зеб, такой же высокий и бодрый, как обычно, и вызывающе глядел на нее и Эдварда. На нем был голубой блейзер и рубашка с галстуком; непривычно было видеть его на этом пляже разодетым в пух и прах.

– Здравствуй, – проглотив комок в горле, ответила Румер, и в воздухе повисло тяжелое молчание.

– Ты не собираешься представить нас друг другу? – спросил Зеб.

Чтобы соблюсти приличия, фермер протянул ему руку:

– Эдвард Маккейв.

– Зебулон Мэйхью.

– А-а, – понимающе протянул фермер.

Лицо Румер вспыхнуло, и она уставилась на Эдварда. Неужели он на самом деле это сказал? Судя по довольному выражению глаз Зеба, по этому «А-а» она сразу все понял. Теперь Зеб знал, что Румер рассказывала о нем.

– Судя по вашему кивку, вы кое-что про меня слышали. И что же она говорила обо мне? – спросил Зеб с нахальной усмешкой.

Румер едва не лопнула от гнева: каков нахал!

– Что ты возомнил о себе, Мэйхью? – спросила она. – По-твоему, я только тем и занимаюсь, что посвящаю всех в подробности твоих звездных эпопей? Или рассказываю всем о нашем детстве? Ведь это было давно, не правда ли?

– Но не для меня, – сверкая металлокерамикой, ответил Зеб. – Здесь, на Мысе Хаббарда, мне кажется, что еще вчера я был простым мальчишкой. Мы с тобой сидели на крыше и считали падающие звезды… это дало толчок моему увлечению космонавтикой. Знаешь, Эдвард, – он улыбнулся и наклонил голову вбок, – или можно Эд?

– Эдвард, – сказал Эдвард.

– Прошу прощения, Эдвард, – сказал Зеб и расплылся в искренней улыбке. Но тем не менее Румер почуяла неладное, и ее сердце заколотилось как бешеное.

– Благодаря тому вдохновению, вроде вечеров на крыше с Румер, я понял – ничто не могло удержать меня на земле. И когда мне представилась такая возможность, я рванул ввысь. И за это мне следует сказать спасибо Румер.

– Твоей свояченице, – сказал Эдвард и обнял Румер за плечи.

– Точно, – нарочито безразличным тоном ответил Зеб, но Румер заметила странное выражение в его глазах.

Музыка играла и до этого мгновения, но вдруг она зазвучала громче. Приближалось начало свадьбы. Зеб буравил Румер глазами. Она ощутила жгучее покалывание в груди, словно ее насквозь прошила молния. Эдвард крепко сжал ее ладонь и не отпускал. Очень медленно, дюйм за дюймом, Зеб перевел взгляд на Эдварда.

У такого поступка Зеба была своя цель и скрытый подтекст – Румер знала об этом по опыту работы с животными. В последний раз она видела подобное ожесточение в глазах самца мастифа, который пялился через прутья клетки на раненого хорька. У пса был вид охотника, напавшего на след, или зверя, поймавшего свою добычу.

Эдвард поправил репсовый галстук, лацканы своего пиджака и снова обнял Румер за плечи. У Румер по шее побежали мурашки, как это уже было с нею однажды, много лет назад, когда, проводя научные исследования у водопада Таккакау, что в Британской Колумбии, она обернулась и увидела, что с другого берега реки Йохо за нею наблюдает огромный медведь гризли.

Музыка зазвучала еще громче, но, зная, что позади нее стоит Зеб и не сводит с нее глаз, Румер почти ничего не слышала за гулом сердцебиения, отдававшегося в ушах.

Свадебная церемония прошла без сучка без задоринки. Куин и Элли, под большим зонтом в белую и голубую полоску, провели свою тетку от дома до шатра. Все трое шли босиком, потому что по такой грязи бессмысленно было идти в нарядной обуви.

Кремовое платье Даны просто светилось в грозовых отблесках. Винни Хаббард громко шептала, что творения устроительницы свадьбы Мэй Картье следует увековечить в коллекции одежды музея Метрополитэн. Зеб сидел рядом с ней и молча кивал, пытаясь забыть о том, как Румер прижималась к плечу Эдварда.

«Идиот, смотри куда-нибудь еще, – говорил он себе. – Например, на саму свадьбу».

Сэм и его шафер – его брат Джо – стояли у импровизированного алтаря. Дану и Сэма свело вместе мореплавание, поэтому изнутри шатер был украшен яркими спинакерами, сигнальными флажками, картами и массивными медными подсвечниками. На столах благоухали цветы, собранные девчонками со всего Мыса.

Руки Румер покрывал нежный загар. Ее голубое платье без рукавов ничего не скрывало – ее плечи казались сильными и в то же время такими хрупкими. Зеб отметил ее крепкие мускулы и тоненький серебряный браслет, который она носила на левом запястье. «Ты снова за свое», – шепнул ему внутренний голос, и Зеб заставил себя сосредоточить внимание на молодоженах.

Преподобный Питер Гудспид занял свое место у алтаря. Он был женат на Кли Ренвик, средней дочери Августы, и практически приходился Сэму близким родственником. С широкой улыбкой на губах Сэм поприветствовал свою невесту и ее племянниц. Он дал клятву любить и защищать Куин и Элли до самого дня своей смерти, и когда Питер спросил: «Кто выдает эту женщину замуж?», Куин и Элли торжественно, словно от этого зависела их жизнь, хором ответили: «Мы!»

Зеб старался слушать, что там говорили. Пастор зачитывал отрывок из книги «Дар моря»: «Когда ты кого-то любишь, то твоя любовь разнится день ото дня…» Все это звучало так красиво и чудесно, проплывая мимо сознания Зеба, который опять окунулся в размышления о своем прошлом.

Он вспоминал собственную свадьбу, где Зи – на сцене, будто играя свою самую грандиозную роль – декламировала стихи, которые для нее написал молодой талантливый поэт. Хотя она не плакала, у Зеба, напротив, к глазам подступали слезы, а сердце колотилось в груди, ибо слова признания были песнью любви, и тогда он понял, что никогда не любил женщину, которой сам же говорил эти слова.

Он посмотрел на Румер, но она заметила его взгляд и нахмурилась. Внутри у него все содрогнулось так, словно он оказался в эпицентре землетрясения. Тем не менее Зеб выдавил из себя улыбку. Но чем больше она сводила брови, тем сильнее его встряхивало.

В конце концов, она не выдержала и отвернулась. Эдвард, похоже, догадался, в чем было дело. Он глянул на Румер и увидел слезы. Затем он посмотрел на Зеба, и на его аристократичном лице отобразилась тревога. Опустив руку в карман, он вынул оттуда белый квадратик – льняной платок, который, по мнению Зеба, наверняка был помечен вышитой вручную монограммой и слегка накрахмален – и промокнул ее глаза.

Румер кивнула ему в знак благодарности, взяла платок и шумно высморкалась в него. Некоторые гости чуть не попадали со своих стульев. Эдвард в смятении отшатнулся от нее.

А Зеб по-прежнему наблюдал за ней и нагло ухмылялся.

Румер держала в правой руке наполненный соплями носовой платок Эдварда. Она пожалела, что это был не камень, иначе она запустила бы его Зебу прямо в лоб. Чего он хотел добиться, неустанно дразня ее своей ухмылкой?

Поначалу она расчувствовалась, еще бы: сентиментальная свадьба, вокруг друзья и близкие люди. А потом заметила, как Зеб таращился на нее и ухмылялся! – и все настроение пошло коту под хвост.

Музыка играла просто замечательная: «Отдайся любви» Кейт Вулф и «Совсем как дома» в исполнении Бонни Райт. Преподобный Гудспид кивнул девчонкам, чтобы они подняли белые плетеные корзинки с лепестками роз и пустили их по рядам.

– Пусть каждый из вас возьмет одну горсть, – воззвал пастор. – Поднесите ее к сердцу и наполните своими благословениями и пожеланиями добра. – Недалеко от нашего берега – и места тех событий видны из этого шатра, – начал преподобный Гудспид, – произошло два кораблекрушения. Там погибли прекрасные люди, которые очень дороги тем, кто собрался здесь сегодня. Элисабет Рэндалл и Натаниэль Торн, Марк и Лили Грейсон…

Зеб услышал, как Куин тяжко вздохнула, а потом увидел, что Элли взяла ее за руку и крепко сжала.

– Эти хорошие люди попали в шторм, – продолжал пастор, – возможно, стояла ясная ночь и, может быть, светила луна, но они попали в самую страшную бурю своей жизни. – Зеб подумал о своем последнем полете, отчего у него тут же сжался и заболел желудок, и он снова уставился на Румер.

– Нечто подобное ждет всех нас, – промолвил преподобный Гудспид. – И я хочу сказать… – Он поглядел на Куин, которая ответила ему кивком и широкой улыбкой.

– Я хочу сказать, – продолжил он, – что призываю вас любить так, словно вы очутились в самом центре бури столетия. Вы плывете по волнам житейского моря, взмываете на гребне бурунов, рассекаете залитые лунным светом воды, пока ваш такелаж покрывается льдом… но вы не перестаете любить друг друга. Вы любите друг друга так, словно каждый день может стать последним для вас обоих.

Преподобный Гудспид, улыбаясь, кивнул Сэму и Дане, и молодожены обменялись кольцами.

– Итак… данной мне властью объявляю вас мужем и женой. Жених может поцеловать невесту.

И их друзья, соседи, родственники и собравшиеся здесь дети стали подбрасывать в воздух лепестки роз, которые заранее благословили своими сердцами, оросив счастливую пару всей любовью, на какую только был способен Мыс Хаббарда.

Эдвард наклонился к Румер и мягко поцеловал ее в губы.

Дуновение прохладного ветра пощекотало ей шею, и она поняла, что кто-то еще смотрел на нее.




– Хорошая получилась свадьба, – руководя раздачей блюд из лобстеров, сказала Куин в тишине.

– Кроме той части, где говорилось про кораблекрушения, – сказал Майкл, поедая креветок из гигантской ракушки.

– В каком смысле?

– Помянешь на свадьбе катастрофу, считай: дело закончится разводом.

– Но не у моей тети с Сэмом, – ответила Куин. – К тому же ты разве не понял? Преподобный говорил о житейских бурях, а не о реальных кораблекрушениях. Он сказал, что беды, как и шторм, делают семью крепче. Если, конечно, есть любовь и страсть.

– А-а… Ну тогда ладно, – согласился Майкл.

– Это что, сарказм?

– Возможно, – Майкл пожал плечами. – Но что вы вообще тут знаете о любви и страсти, а? Без обид, но пригороды Коннектикута не славятся подобными…

– Да ты просто жалок! – воскликнула Куин. – Мыс Хаббарда – это тебе не «пригороды Коннектикута». У нас тут магия. Думаешь, я шучу? Вовсе нет. У нас есть духи, русалки, единороги… – заметив скептическое выражение на его лице, она спросила: – И ты ведь тоже что-то видел, не так ли?

– Нет.

– А по-моему, как раз да. Но ты не понял, что это, и чтоб не выглядеть дураком, предпочитаешь отмолчаться. Но у тебя было знамение…

Глядя на него снизу вверх, Куин чувствовала, что ее сердце вело себя как-то странно. Он вымыл и расчесал свои волосы; без банданы они выглядели такими опрятными и блестящими. Глаза у него были темно-зеленые – цвета усеянной камнями и морской капустой пещеры Винни.

– Что ты видел? – спросила она, сама подивившись своему любопытству.

– Тень, и больше ничего, – ответил он. – Она или оно было во дворе… в тумане. А может, это и был просто туман.

– Мы на Мысе Хаббарда, Майкл. Это был не просто туман.

Он отвернулся, чтобы наложить себе на тарелку еще вкусных креветок, и Куин осознала, что впервые назвала его по имени. Майкл. Твердое в середине, нежное в конце. Имя навеяло ей мысли о каменной стене, протянувшейся через холмы и луга, сквозь леса, удерживающей что-то внутри и что-то снаружи, построенной из покрытых мхом гранитных камней, прочной в одном месте и податливой в другом… по необъяснимой причине, это имя почему-то навевало ей мысли о каменной стене.




Румер и Эдвард стояли возле опоры шатра и наблюдали за тем, как Винни готовилась к сольному выступлению. Сестры Грейсон развесили поверху цветочные гирлянды, и еще они смастерили музыкальные подвески из раковин и обломков деревяшек, собранных после прилива. Ветер и плеск волн наполняли шатер звуками моря.

– Похоже, тебе очень неловко, – сказал Эдвард.

– Нет, я в порядке.

– Причина в Зебе, да?

– Забудь про Зеба, – ответила она. – Давай наслаждаться праздником.

– Твой отец сегодня не в духе, – сказал он.

– О, просто он очень волнуется из-за того, что оказался в центре внимания всех этих женщин. Они обожают его.

– Принести тебе что-нибудь из бара? – спросил Эдвард. – Сейчас мне не помешало бы выпить.

– Нет, с меня пока хватит, – Румер постучала пальцами по стакану.

Стоило Эдварду отойти, как к ней подскочил Зеб. Ее тут же бросило в жар, и она от волнения чуть не раздавила стакан.

– Вот мы и опять вместе, – улыбнулся Зеб.

– Какое меткое замечание!

– Да ну? – спросил он. – Видишь ли, быть здесь – для меня сущий пустяк.

– Это потому, что ты у нас такой знаменитый покоритель галактик?

– Нет, – тихо ответил он. – Я хочу сказать, если бы нам вдруг не повезло, то мы могли бы оказаться не здесь, а в черной дыре, например. Слышала о таких штуках?

– Читала немного.

– Ага, а я вот побывал в одной из них, – глядя в небо, сказал он. – И поверь мне, это то еще веселье.

– Правда? – она поглядывала на Эдварда, который задержался у стойки бара.

– Конечно. Ну, во-первых, это взорвавшаяся звезда. А кому захочется попасть в гости к взорвавшейся звезде? В ее центре такая гравитация, что даже свет не может улизнуть. В двух словах, это космическое торнадо – яростная, пожирающая всё и вся буря из звездных частиц. И кружит этот водоворот на одном месте со скоростью два миллиона миль в час.

– И ты был там? – засомневалась Румер.

– Точно так.

– Тогда как же тебе удалось спастись?

– Хороший вопрос, – он легонько чокнулся с ней своим стаканом. – Объясню при следующей нашей беседе. Пусть это будет для тебя нечто вроде продолжения сериала – тебе захочется узнать, что дальше, поэтому ты придешь завтра ко мне на ужин, и я тебе все расскажу.

– Мечтать не вредно.

– Ах да, значит, у тебя завтра поход в ресторан, или как это называется, в компании с твоим богатеньким выпускником чего-то там из «Лиги плюща»?

– Почему ты обзываешь его? Ты-то сам учился в Колумбийском университете.

– Да, но я не выставляю это напоказ. А он ходит с таким аристократичным видом, что кажется еще чуть-чуть – и его лицо лопнет от натуги. Где ты подцепила этого типа со стальной челюстью? Ну же, Румер, ведь тебе всегда были поперек горла подобные надменные типчики.

– Он замечательный, – глядя Зебу прямо в глаза, сказала она. – Ему нравлюсь я, а он мне. Я держу у него на ферме своего коня. Мы отличные друзья, которые вместе идут по жизни… – Увидев, что Эдвард о чем-то беседует с Аннабель, Румер нервно сглотнула.

– Тогда почему ты до сих пор не вышла за него?

– Может быть, потому что не верю в брак, – она пожала плечами. – Взять хотя бы мою сестру и тебя…

– Да уж, в этом пример с нас брать не стоит, – согласился Зеб.

Румер медленно выдохнула. Она смотрела на то, как Эдвард вежливо осведомился у Аннабель, чего бы та желала выпить, а потом передал ее просьбу бармену. Наслаждаясь вниманием мужчины, Аннабель прикоснулась к руке Эдварда и рассмеялась. Глядя на него, Румер обрела душевный покой. Но лишь она снова повернулась к Зебу, как всю ее безмятежность как ветром сдуло.

Он шагнул к ней поближе. Их тела чуть ли не соприкасались. Он бурно задышал, словно только что вернулся с пробежки. Все мысли у нее спутались, и она не могла промолвить ни слова.

Как бы забавно это ни прозвучало, но в детстве между ними никогда не было ничего подобного. Их тела двигались в унисон: плавали, катались на велосипедах, лазали по деревьям. А слова струились бурной рекой; они рассказывали друг другу буквально обо всем. Теперь, стоя так близко, Румер разглядела на его темном галстуке белые крапинки, изображавшие разные фазы луны.

– Напоминание о прогулках в небе, – заметила она. Зеб рассмеялся, испытав облегчение оттого, что она первой нарушила молчание, и поправил галстук.

– Подарок от Майкла на день рождения, – пояснил он.

– Хм, интересно, – сказала Румер. – Значит, он изменил свое мнение.

– В каком смысле?

– Когда он был маленьким, он отказывался верить в существование Луны и не хотел, чтобы ты летал туда. Помню, мы по вечерам сидели с ним на скалах, а он плакал, потому что небо было так далеко от нас. Ему было невыносимо думать о том, что ты покидал землю и исчезал в небе.

– А теперь он хочет, чтобы я улетел туда и не вернулся, – горько усмехнулся Зеб.

– Я не очень хорошо разбираюсь в детях, но отец в своей книге написал, что такое поведение подростков – в порядке вещей.

– Сикстус написал книгу? – Румер с гордостью кивнула:

– Ну, он называет ее кучей скрепленных страниц; но, как бы там ни было, это настоящая книга. Неизданная, конечно… учителя передают ее из рук в руки. Когда я начала преподавать свою дисциплину, то загодя сделала около двадцати копий. И в учительской их вмиг расхватали.

– Надо будет ознакомиться, – Зеб с интересом поглядел на облаченного в визитку ссутуленного Сикстуса, которого обступили Майкл, Куин, Элли и детишки Маккреев. – Может быть, он уедет, чтобы написать еще одну. На необитаемый остров или куда-нибудь в Мэн. По-моему, это было бы самое разумное объяснение.

– Объяснение чего? – не поняла Румер.

– Тревожного выражения в его глазах. Он явно куда-то собрался…

Румер нахмурилась и глянула на отца. В этом году артрит его совсем замучил, и он почти никуда не выезжал.

– Как мне кажется, он всего лишь хочет быть дома и работать над своей лодкой, – сказала она. – Он красит и шкурит ее вот уже целый месяц. Возможно, готовится к июльскому параду классических парусников.

– Что ж, может быть, и так…

Румер попыталась хотя бы немножко расслабиться. Она размышляла об их крепкой дружбе, и сейчас они стояли как раз там, где зародились те детские чувства, – на Мысе Хаббарда. Но воспоминания лишь разбередили ей душу. Сердце опять зашлось в диком танце.

– На тебе эта брошка, – Зеб дотронулся до золотой вещицы, приколотой у ее горла. Платье без рукавов, но с закрытым воротом, – и брошка.

Эту брошь родители подарили ей к школьному выпускному вечеру. Они заказали для каждой из сестер по золотой миниатюрной копии маяка Викланд-Рок.

Кларисса Ларкин сказала им, что брошки слегка отличались – но дочерям так и не удалось выяснить, чем именно. Они даже рассматривали их под лупой, под яркой лампой, но безуспешно. Они пересчитали ступеньки, кирпичи и отблески в линзе Френеля. Мать не могла нарадоваться упорству своих дочерей; но никакие мольбы были неспособны убедить ее раскрыть тайну отличий.

– Чего ты хочешь от меня? – спросила Румер.

– Ты сама знаешь, – хрипло сказал Зеб. Они стояли очень близко. Вдруг пронесся порыв ветра, и непослушный локон упал Румер на глаза. Зеб нежно протянул руку, словно это было самое привычное для него движение, и заправил волосы ей за ухо. Она поежилась от его прикосновения и сделала шаг назад.

– Что?

– Снова стать твоим другом. – Румер ощутила, как у нее в груди сошел с рельсов товарный поезд. Она не могла унять охватившую ее дрожь, и ей хотелось ударить его, сбить с ног, чтобы Зеб понял, каким же он был идиотом.

– Теперь это невозможно, – сказала она. – Да ты и сам это знаешь.

– Мы же выросли вместе, Ру. Нам известны все старые тайны друг друга.

– Но прошло двадцать лет, и давно уже появились новые, Зеб. Старые больше ничего не значат.

Эдвард взглянул в их сторону и замер, держа в одной руке стакан, а другой обнимая Аннабель. Он выглядел таким подавленным, будто застал Румер в момент измены. Она улыбнулась и жестом поманила его к себе. Ей не терпелось убедить друга в том, что он напрасно волновался. Она перестала улыбаться, но продолжала подавать ему знаки.

– Ты ошибаешься, Ру, – тихо продолжал Зеб. – Старые значат даже больше новых.

– Если бы все на самом деле было так, то ты выбрал очень странный способ, чтобы это доказать.

– Я был молод и глуп тогда…

Его слова больно задели Румер. Разве был смысл говорить ей об этом сейчас? Скользя взглядом по толпе гостей, она увидела Майкла, который о чем-то беседовал с Куин. Высокий и привлекательный, он словно воплощал лучшие черты своих родителей.

– Я совершил ужасную ошибку.

– Вовсе нет, – поглядывая на его сына, сказала Румер.

– Ру. – Зеб не отступался. Эдвард тем временем размашистым шагом уже спешил к ней.

– Ты поступил так, как захотелось тебе, – быстро сказала Румер, – и это поссорило наши семьи. Ты оказался эгоистом и наш разрыв тут ни при чем. К тому же ведь я потеряла свою сестру.

– Нет, – тихо сказал Зеб. – Еще как при чем.

Но тут к ним присоединился Эдвард, на сцену взошла Винни, и публика разразилась громкими аплодисментами. Она поклонилась, приняв шумные восторги собравшихся как должное. Заиграл оркестр, и, подчинив себе ревущий ветер, Винни начала петь.

Над головами слушателей полилась кристально чистая мелодия «Кара ди Аморе». Она смешивалась с ветром и плеском волн на пляже. Буря набирала силу – порывы ветра раскачивали шатер, и все жались друг к другу, словно боясь быть унесенными в далекие края. Эдвард взял ее за руку и крепко сжал. Интересно, почувствовал ли он, что она дрожала как осиновый лист?

Пытаясь выкинуть из головы последние слова Зеба, Румер отдала всю себя музыке, голосу Винни и ветру.

Когда с песнями было покончено, она отыскала Дану, обняла ее и пожелала ей, Сэму и девочкам счастья.

Потом, ощущая на сердце странное беспокойство, она схватила Эдварда за руку.

– Пойдем, – попросила она. – Я хочу уехать отсюда…

– Куда?

– На ферму.

– Тебе внезапно захотелось повидаться с Блю и выводком диких кошек? – рассмеялся Эдвард.

– Нет, Эдвард, – прошептала она, повиснув у него на шее. – Я хочу повидаться с тобой… побыть с тобой.

Они даже не успели толком попрощаться. Дана наблюдала за тем, как они бежали с холма под проливным дождем, и помахала им своим букетом. Румер махнула в ответ, прижав одну ладонь к сердцу, тем самым благодаря Дану за заботу. Пока Эдвард выруливал на своем «мерседесе» из тупика, Румер посылала Дане воздушные поцелуи и краем глаза заметила Зеба, недоуменно и негодующе глядевшего ей вслед.

– Какая теплая церемония, – сказал Эдвард. – В ней прямо-таки чувствовалось очарование «Свадебного магазина Мэй». Подвенечное платье, цветы, свечи… я говорил тебе когда-нибудь, что моя мать была одной из самых первых клиенток Эмили Данн? Потом она советовала ее своим старым друзьям из Питсбурга.

– Да, говорил, – поглаживая руку Эдварда, ответила Румер, но мысли ее были далеко.

– Должно быть, Сэм порядочный человек, раз согласился воспитывать двух племянниц Даны…

– Это точно, – Румер чмокнула его в ухо.

– Как же здорово, что они нашли друг друга!

– Эдвард, – сказала Румер, ослабив ему галстук и расстегнув верхнюю пуговицу на рубашке, – разве ты еще не понял, что я соблазняю тебя?

– Понял, дорогая, – ответил он. – Но и ты должна понять, что мне надо смотреть на дорогу.

– Тогда больше ни слова о Дане и Сэме, хорошо?

– О'кей, – он вцепился в руль обеими руками, пока она медленно расстегивала оставшиеся пуговицы на его рубашке.

Когда они подъехали к ферме, Эдвард высадил ее у боковой двери, ведущей в дом. Она прошла на кухню, откуда ей было видно, как он открыл амбар, загнал темно-зеленый автомобиль внутрь и смахнул налипшую у дверей грязь. Потом он отправился в коровник, проверил, как там дела у стада, и включил свет, чтобы буренкам было не так темно.

В углу кухни лежала пожилая овчарка по кличке Оразио. Румер присела рядом и почесала его за ушком. Какая-то кошка поцарапала ему морду, и теперь у него воспалился один глаз. Румер подошла к буфету, отыскала мазь, которую сама же прописала, вернулась к псу и помазала его рану.

Войдя, Эдвард постучал ногами, чтобы слетела грязь с его башмаков, а у Румер вдруг екнуло сердце. Чтобы выиграть немножко времени, она сделала вид, что осматривает Оразио. Эдвард тоже не торопился; он вымыл руки, повесил пиджак в шкаф и настроил приемник на классическую волну.

Все еще сидя подле собаки, Румер ощутила прикосновение рук Эдварда, скользнувших по ее плечам. Обернувшись, она поднялась и прильнула к нему. Ее сердце билось так сильно, что она боялась, как бы он не почувствовал стук сквозь ее платье. Он пробежался пальцами по ее лопаткам, а потом робко и нежно поцеловал ее.

– Объяснишь мне кое-что? – чуть отстранившись, спросил он.

– Конечно…

– В чем причина… всего этого?

– Причина? – переспросила она.

– Да. Мы были… вместе, наверное, уже… довольно долго. Мы ходили в рестораны, на вечеринки, но раньше ты никогда не изъявляла желания поехать ко мне домой.

– У нас постоянно был кто-нибудь еще. То у тебя, то у меня, – пояснила она; ее сердце заныло, а грудь словно опоясала стальная клетка. И она сжималась все туже, сдавливая ее сердце. Румер жаждала вырваться на свободу, избавиться от боли, отрешиться от этих чувств.

– А ты уверена, что сейчас что-то изменилось? – Ее сердце подпрыгнуло, но она кивнула.

– Да, Эдвард. Теперь только ты и никого больше. Эта буря открыла мне глаза, и я не смогла устоять…

– К тому же на свадьбах романтика просто витает в воздухе, – сказал он, гладя ее ладони. Снова притянув ее к себе, он чмокнул ее в губы, обвив рукою ее талию, повел к лестнице на второй этаж.

На стенах висели фамильные портреты. Ступеньки были устланы мягкими и чистыми домоткаными половиками, такими прелестными, что ей было жаль даже ступать по ним.

– Это мамина работа, – указывая под ноги, сказал он. – Видишь, она вышивала на них наши полевые цветы?

У Румер меж тем пересохло во рту. Ее так и подмывало остановиться, развернуться и удрать на улицу. Но рядом с ней шагал Эдвард – его дыхание щекотало ей ухо, а его рука лежала на ее талии. Она ведь сама это начала. «У меня есть на то веская причина», – уговаривала она себя.

Его спальня располагалась в передней части дома. Окна выходили на проселочную дорогу и восточные луга. Обойдя широкую кровать, Румер стала рассматривать корешки книг в аккуратном шкафчике красного дерева со стеклянными дверцами, развешанные вдоль стен акварели, парочку небольших старинных картин в серебряных рамках на комоде. На полированной крышке лежал элегантный шарф.

– Моя святая святых, – обведя комнату взглядом, гордо сказал Эдвард.

– Тут очень мило, – шепнула Румер, и ее сердце вздрогнуло от этого слова, но еще больше от мысли о его уязвимости – здесь было так чисто, все расставлено по местам, все столь безукоризненное – совсем как сам Эдвард. Она взяла его за руку и пошла к кровати, застланной бело-голубым покрывалом.

Целуясь, они опустились на ложе, неловко и неуклюже пытаясь стащить одежду друг с друга. Румер так зажмурилась, что на ее веках выступили капельки слез. В груди у нее надрывался загнанный мотор; последние двадцать четыре часа он работал на полную катушку. Но если бы у нее не было Эдварда, то неужели бы она просто быстренько переспала с первым попавшимся незнакомцем, к примеру, с кем-нибудь из гостей со свадьбы? В отместку? Но зачем? Что ей это даст? Утихнет буря в ее душе, она перестанет сходить с ума от воспоминаний? «О, Зеб, Зеб, ты продолжаешь терзать мне сердце… Зачем ты приехал сюда?»

– Ты очень дорога мне, – шептал между тем Эдвард, по-прежнему соблюдая приличия, словно они поднялись сюда попить чайку.

– Эдвард… – Его имя вспороло ее горло, и она, вдруг разрыдавшись, отпрянула от него.

Эдвард протянул к ней руку – может быть, чтобы утешить ее. Но Румер впала в неистовство, ее мучили извечные демоны и раздирали непонятные желания. Здесь был Эдвард, надежный и верный, но как бы ей ни хотелось заняться любовью, сейчас она прекрасно понимала, что этот порыв не имел к нему никакого отношения.

– Мне очень жаль, но я не могу, – пятясь к двери и размазывая слезы по щекам, призналась Румер.

– Все в порядке, – как и подобает галантному джентльмену, сказал Эдвард, разумеется, прощая ее. – Просто сейчас неподходящее время…

«Да, неподходящее», – подумала Румер. Но одно она теперь знала наверняка: в их случае оно навсегда таким и останется.




Глава 9


– Хорошая была свадьба, – сказал Сикстус в понедельник утром, прислонившись к своей красавице лодке и беря кружку горячего кофе из рук Румер. После разговора с Зебом на свадьбе и того, что чуть не произошло между нею и Эдвардом, она пребывала в таком замешательстве, что провела все воскресенье в одиночестве, скитаясь по мокрым пляжам.

Теперь же, перед отъездом в лечебницу – наутро у нее были запланированы две стерилизации, – она могла посвятить несколько минут кофе и болтовне с отцом. Позже Румер собиралась наведаться на ферму и искупить свою вину: она набрала побегов лилий, чтобы высадить их у стены дома Эдварда.

– Быстро же ты сбежала, – разминая скрюченные пальцы, сказал ее отец. – Я тебя почти и не видел после…

– Хм. Как ты с утра, пап? Ничего не болит?

– Болит – не болит, какая разница, – проворчал он. – Вы с Эдвардом удрали со свадьбы прямо как всамделишные любовники. Ну, по крайней мере, мне так показалось…

– Ты ошибся, – ответила Румер. – Вчера я была совершенно одна.

– Хорошо, – одобрил отец, – потому что…

Румер посмотрела на него взглядом, в котором читалось «ни слова больше», и Сикстус умолк.

– Эх, – сказал он, – почему бы нам не поговорить на более нейтральные темы, нежели счастье моей дочери? Например, о замужестве Даны…

Хотя день только начинался, воздух уже успел как следует прогреться. После грозы дышалось легко, ароматы цветов дурманили голову. В ветвях деревьев стрекотали цикады, а розовые кусты окутывала легкая дымка, Румер вызвала трубочиста – для своего коттеджа и дома Эдварда, – и сейчас тот выгребал золу и сажу из закопченного за зимние месяцы дымохода. Они с отцом слышали, как тот посвистывает на крыше. Его веселая мелодия предвещала чудесное лето, а измученная нравственно Румер сейчас, как никогда, нуждалась в душевной поддержке.

– Это была чудесная свадьба, – тихо сказала она.

– Такая чудесная, что ты решила поиграть в отшельницу, – буркнул отец, но, увидев насупленное выражение ее лица, поспешил перевести беседу в другое русло. – Винни была в своем репертуаре. Ей восемьдесят два, а она до сих пор поет, как Мария Каллас. И всякий раз, как она набирает воздуху в легкие и открывает рот, я думаю, что всем окнам на Мысе скоро настанет капут.

– Тут с нею могут соперничать только порывы ветра.

– Ты что, куда им до Винни!

– Дети были потрясены, – Румер обрадовалась их дружескому общению. – Знаешь, я смотрела на Майкла, так у него просто отвисла челюсть от удивления.

Сикстус усмехнулся.

– Парня трудно удивить.

– Ну, разумеется. Особенно после звездных ролей его матери и звонков отца с космической станции. – Упомянув Зеба, она вспомнила, как на церемонии он смахнул локон с ее лба. Она тут же решила выбросить его из головы. – У Майкла, конечно, весьма насыщенная жизнь.

– А у тебя, значит, нет? – осторожно спросил ее отец.

– Ну, почему же. Колледж, ветеринарная школа, работа интерном в Аппалачах и Скалистых горах, потом собственная практика, и теперь я занимаюсь любимым делом в самом лучшем месте на Земле…

– Не всем так везет, Румер. В смысле – заниматься любимым делом. Знаешь, насколько редки подобные случаи? У человека должна быть честность и сила воли, чтобы он сумел найти свой истинный путь, а затем не сходить с него. И не успокаиваться, если даже достигнет поставленной цели.

– Думаешь, мне это удалось?

– Еще как. Во всем, кроме одного.

Румер вздрогнула. Отец открыл рот, чтобы продолжить свою мысль, но потом заметил ее молящий взгляд и осекся.

– Возможно, Майкл станет настоящим парнем с Мыса, – Румер потягивала кофе и наблюдала за движением паромов через пролив.

– Вот пройдет лето, тогда и поглядим. Ты знаешь, что они пробудут здесь до осени?

Румер обожглась глотком кофе. Из-за кофеина у нее снова участилось сердцебиение. Стало быть, ей предстоит целое лето играть с Зебом в кошки-мышки. Румер подумала об Эдварде, но вместо прежнего умиротворения, которое нисходило на нее при мысли о том, что он где-то там в затянутых туманом холмах Блэк-Холла, ее грудь сдавило от стыда за свое вчерашнее поведение.

– Я лишь думаю о том, какое все-таки лето короткое – сто дней и ни часом больше, – а сколько еще надо сделать, – сказал отец.

– Это же лето, пап, – рассмеялась Румер. – Разве, наоборот, летом не нужно, отдыхать от забот?

– Увидим, доченька…

С востока появилось солнце, раскидывая свои горячие лучи среди белых сосен и дубов. Сикстус поставил свою кофейную кружку и взялся за кисть. Щурясь от яркого света, Румер глянула на часы, а затем посмотрела на дом. Трубочист разложил на крыше свои щетки, отсюда, с земли, они были похожи на стайку взлохмаченных ворон.

– Тебе, наверное, осталось совсем немного уроков по твоей дисциплине – на финишной прямой, так сказать, – вздохнул ее отец. – Мне всегда нравились последние деньки учебного сезона. Выпускники покидают школу… Скажи, а Эдвард уже выбрал того, кто получит стипендию?

– Да, Дороти Джексон, – ответила Румер.

– Держу пари, она без ума от коров, – хмыкнул он.

– На что ты намекаешь? – спросила она.

– Не кипятись, дорогая. Коровы – чудесные животные, а куры – превосходные птицы. Но за все эти годы Эдвард показал себя довольно узколобым джентльменом, не так ли? Он выбирает лишь тех, кто не равнодушен к буренкам: детство, проведенное на ферме, желание вести хозяйство или отправиться в далекий путь… А кто, например, ловит лобстеров, обожает море и остался без родителей?.. И вынужден оставить школу, чтоб зарабатывать на жизнь?.. Вот кому пригодилась бы стипендия для… – задумчиво проговорил Сикстус.

– Его мать хотела сберечь природное наследие Блэк-Холла, – сказала Румер. – Все эти прекрасные фермы исчезают буквально на глазах… их делят на мелкие участки и распродают. Мы же принимаем их существование как нечто само собой разумеющееся – даже импрессионисты Блэк-Холла находили в них вдохновение для своих картин. Они часть всех нас…

– Я этого не отрицаю, – ответил он. – Нет. Но просто… фермы – это страсть Эдварда, а не твоя. Возможно, теперь ему стоит подыскать себе другого помощника на распределение стипендий.

– Он тебе не нравится, да?

– Если б ты его любила, я бы и относился к нему иначе. Но, по-моему, тебе следует обустраивать собственную жизнь и становиться по-настоящему счастливой женщиной…

Румер поморщилась от этих слов отца. Счастье… она всегда хотела обрести его, так же как всегда хотела быть любимой.

– Не думаю, что ты должен говорить мне, что делать, – вздохнула она.

– Нет, конечно, я всего лишь твой отец. Просто так получилось, что я знаю тебя лучше, чем кто-либо еще.

Румер стало слегка не по себе. Вдруг они услышали рев автомобильного мотора. Улица Крестхилл-роуд заканчивалась тупиком, и в это время дня здесь обычно было тихо. В случае надобности, к местному почтовому отделению жители ездили на велосипедах или прогуливались пешком. Вытянув шеи, Румер с Сикстусом увидели появившийся из-за поворота шикарный «ягуар». Он остановился у подножия холма старого дома Мэйхью, и из него вышли двое.

– Новые хозяева? – спросила Румер.

Ее отец молча кивнул.

Они наблюдали за тем, как парочка – загорелые, светловолосые, обоим немного за сорок – обогнула машину и стала подниматься по полуразрушенным каменным ступенькам.

– Вот и посмотрим, кто такие, – Сикстус отложил кисть и банку краски, вытер руки о штаны и пошел навстречу приезжим. Они с Румер прошагали через свой двор под аркой, обросшей ежевикой, мимо каменного ангела и вышли на старый двор Мэйхью. Перед ними в высокой траве кормились два кролика, одним из которых был недавно выпущенный малец.

– Привет, – громко сказал Сикстус, и кролики ломанулись в свое убежище под кустами азалий. – Добро пожаловать.

От неожиданности парочка замерла на месте. Мужчина был в спортивной рубашке с короткими рукавами и светлых отглаженных слаксах, а волосы его были прилизаны к затылку в стиле «Уолл-стрит», модном пару лет тому назад. У его жены была роскошная прическа, одета «с иголочки», крупный бриллиант сверкал на ее ухоженных пальцах. У Румер защемило сердце, хотя она никак не могла понять – почему.

– Я Сикстус Ларкин, ваш сосед, – представился ее отец. – А это моя дочь, доктор Румер Ларкин.

– Здравствуйте, – сказал мужчина. – Я Тэд Франклин. Моя жена Ванесса.

– Очень приятно с вами познакомиться. Мы рады вашему приезду!

– Вы и впрямь доктор? – спросил приезжий.

– Ветеринар, – спокойно ответила Румер.

– А-а, – равнодушно протянул он, сразу утратив к ней всякий интерес. Порой Румер сталкивалась с подобной реакцией людей, которые не заводили домашних зверушек, не любили животных и к тому же считали, что ветеринары – это уж никоим образом не доктора.

Румер улыбнулась и пожала парочке руки, искренне недоумевая, почему они смотрят собеседнику не в глаза, а куда-то над его головой.

– Добро пожаловать на Мыс.

– Наш Мыс – то еще место, – усмехнулся ее отец. – Ну, я думаю, вы уже и сами догадались. Если у вас возникнут какие-нибудь вопросы, или вам что-то понадобится, просто позовите. Мы тут особо не манерничаем. Увидели открытое окно – засуньте туда голову и кликните хозяев!

– А какие именно работы вы проводите в своем доме? – прикрыв глаза ладонью, спросил Тэд Франклин, указывая на крышу их коттеджа.

– Работы? – спросил Сикстус.

– В смысле улучшения, – сказала Ванесса, кивая на покрытые пятнышками олифы руки Сикстуса.

– Ах, это? – он хохотнул. – Я готовлю лодку к спуску на воду. Вот и все. Каждый год этим занимаюсь. А там, – он махнул в сторону крыши, – Тим Хэнсон, лучший трубочист в округе. Рекомендую, не пожалеете.

– А почему вы спросили? – подала голос Румер. – Насчет улучшений.

– Ну, мы и сами собираемся кое-что сделать, – ответил Тэд. – Это же вполне нормально. Переделать тут многое не мешает…

– Переделать? – переспросила Румер, гадая, что тут вообще можно улучшать, и сердце у нее заныло чуточку сильнее.

Теперь Франклины словно воды в рот набрали. Возможно, они решили, что Румер и Сикстус не в меру любопытные соседи, и поэтому сочли за лучшее придержать свои планы при себе. Румер же ревниво относилась к этим коттеджам: она выросла здесь, и вся ее любовь брала начало от этой земли. И вообще, какие еще «улучшения» они придумали? Может быть, новый декор? А возможно – после стольких-то лет – они просто перекрасят дом. Например, в серый или белый цвет, вместо прежнего темно-зеленого.

Уловив намек, они с отцом снова обменялись с Франклинами рукопожатиями, пожелав им всего доброго. Потом Сикстус, прихрамывая, повел дочь обратно к старой лодке.

– От этого «ягуара» ничего хорошего ждать не приходится, – тихо признался ее отец.

– Почему? – в душе согласившись с ним, спросила Румер.

– Они могут потратить кучу денег на эту модернизацию – и только изуродуют нашу старину.

– Будем надеяться, что они не переусердствуют, – она поцеловала отца на прощанье, пытаясь забыть о том, что он очень расстроил ее своими замечаниями по поводу Эдварда.




Зеб сидел за импровизированным рабочим столом, на котором были раскиданы фотографии со спутников, различные документы, карты и книги. Хотя это путешествие на Мыс Хаббарда задумывалось как летний отпуск, Зеб поставил себе задачу собрать воедино все данные по последним десяти экспедициям, в которых он принимал непосредственное участие. НАСА предоставляло ему великолепную возможность: сейчас, когда он в прямом смысле спустился с небес на землю, они помогали ему организовать собственную кафедру в новом исследовательском центре в Калифорнии, между океанографическим институтом Скриппса и Калифорнийским политехом. Теперь ему оставалось только как следует подготовиться.

Но его разум отказывался подчиняться четкой задаче. В голове был полнейший хаос. «Сконцентрируйся», – приказывал он себе. Однако слова смешивались в черную кучу, а фотографии напоминали ему чернильные кляксы Роршаха.

«Ну-ка, ну-ка, что это?» – подумал он, безуспешно разглядывая чернильное пятно номер один. И постепенно прямо там, на снимке, проявилось изображение Румер. Она была в своем голубом платье, ее обнаженные руки покрывал нежный загар. Теперь промелькнули и другие изображения: то, как она плакала во время клятв, и вызов в ее взгляде, когда она укатила в «мерсе» со своим напыщенным дружком.

– Ну и козел! – вслух сказал Зеб, увидев в кляксе номер два самодовольную улыбку ухажера Румер.

Он просидел так еще пару часов, одновременно отвечая на звонки сотрудников своей команды. Один сообщал о неисправности в линзах нового телескопа, и Зеб целых двадцать минут обсуждал возникшую проблему с изготовителем из Швейцарии. И вообще, что он тут делает?

Обсерватория, лаборатория – сейчас для него все это было словно покрыто туманом. Он ужасно расстроился и от злобы чуть не выдернул телефонный провод из стены.

Пытаться управлять процессом, находясь за тысячи миль от основных событий – это ли не безумие? Какого черта он сюда прикатил? Вот в чем заключался самый главный вопрос. Его всегда выручала работа. А неудавшаяся личная жизнь губила его. Было ясно, что Румер не хочет иметь с ним ничего общего. Может быть, ему стоило оставить Майкла здесь, на попечение Румер и Сикстуса, а самому с головой окунуться в работу? Ну и что с того, что он уже отбракованный астронавт? В обсерватории его наверняка ждет радушный прием. И тогда его жизнь хотя бы немного наладится.

Услышав тихое постукивание, он в испуге вскочил со стула. Майкл ушел на прогулку – неужели он забыл, что на Мысе никто не пользовался ключами? Прошагав через комнату, он открыл дверь. За нею стоял Сикстус в своей привычной потрепанной одежде, от которой пахло лаком. К груди он прижимал большой ананас.

– Держи, – сказал Сикстус, вручая Зебу фрукт.

– Это еще зачем?

– Это символ гостеприимства. Ты, наверное, уже забыл? Все мореплаватели в роду Клариссы, возвращаясь из южных морей, везли с собой ананасы, которые жены потом крепили над входной дверью, в знак того, что их мужья вернулись домой целыми и невредимыми, и пусть друзья теперь заходят к ним в гости.

– Я помню, – сухо ответил Зеб. – Но я думал, что ты уже поприветствовал меня за ужином тем вечером.

– То было для Румер и Майкла. А это только между нами. По-моему, нам нужно кое-что обсудить.

– Заходи, – Зеб отступил в сторону. Бывший его тесть проковылял мимо него на затененную веранду. Прожив здесь всю свою жизнь, он знал этот коттедж – впрочем, как и все остальные на Мысе – как свои пять пальцев. Поморщившись от боли, старик уселся в плетеное кресло и тяжко вздохнул.

– Ты в порядке, Сикстус? – спросил Зеб, устроившись в соседнем кресле.

– Чертов артрит, – пожаловался старик. – Раньше летом я чувствовал себя лучше, а теперь уже без разницы.

– Извини. Тебе, должно быть, нелегко.

– Нелегко приходится Румер. – Сикстус нахмурился. – Она и так слишком напрягается, а вскоре ей придется завязывать мне шнурки.

– Думаю, она не будет возражать, – сказал Зеб.

Но Сикстус посмотрел на свои скрюченные пальцы и нахмурился еще больше. Потом он поднял голову, и его взгляд устремился к проливу.

– Там Куин таскает свои ловушки, – Сикстус поглядывал на маленькую лодку, переплывавшую от одного буйка к другому. Девчонка отлично освоила свое ремесло: она подцепляла буек, выбирала веревку, проверяла содержимое корзины, выкидывала мелкоту, убирала в ведро крупные экземпляры и двигалась дальше. Зеб и Сикстус наблюдали за ней, словно за балериной, выделывавшей на сцене изящные па. Спустя мгновение взор Зеба скользнул к скалам. Там, обхватив колени, сидел Майкл и не сводил глаз с Куин.

– Зачем ты пришел? – спросил Зеб.

Сикстус еще с минуту молча покачался в кресле. Посмотрев Зебу прямо в глаза, ответил вопросом на вопрос:

– А зачем ты приехал сюда? – спросил Сикстус.

– На свадьбу Даны.

– Хрень собачья, – сказал Сикстус. – Без обид, но это хрень. Из твоих друзей с Мыса Дана Андерхилл отнюдь не первая, кто выходит замуж. Тебя и Элизабет приглашали на свадьбу Лили Андерхилл, но ты не приехал – ты даже на ее похоронах не был. Ты пропустил свадьбу Хэлси, Пола, Марни. Так почему ты вернулся сейчас?

– У меня отпуск, Сикстус. Каждому из нас нужна передышка.

– Но ты никогда не приезжал сюда, пока был женат на Элизабет. Проводил отпуск отнюдь не на Мысе… – сурово отрезал тесть.

– Думаешь, если б я так делал, то это спасло бы наш брак? – спросил Зеб.

– Возможно. Но и хуже вам бы точно не стало. Когда бы я ни разговаривал с Элизабет, у меня складывалось такое впечатление, что тебе было приятнее находиться среди звезд, нежели рядом с ней и Майклом.

– Я никогда не хотел разлучаться с Майклом. Но я был специалистом по космическим программам и выполнял приказы начальства. В этом и состояла моя работа.

Заметил ли Сикстус его оговорку? Если да, то он не подал виду.

– Пребывание на орбите считалось необходимым условием, Сикстус. Нельзя просто так позвонить с космической станции и сказать, что хочешь сойти на ближайшей остановке.

– Но как ты там оказался? Ты шел в НАСА не для того, чтобы быть астронавтом, – ты зарекомендовал себя как эксперт по расшифровке фотографий со спутников. По крайней мере, это от тебя услышала Элизабет.

– Обстоятельства меняются. Люди меняются, Сикстус, – Зеб пытался не проболтаться насчет того, что отчасти он выбрал этот путь, чтобы удрать от старшей дочери старика. – Неужели я мог ответить отказом, когда мне предложили шанс полететь туда, наверх?

– А может быть, стоило.

– К тому же брак у нас ни к черту не годился и до… – Зеб не стал продолжать.

Сикстус ничего не сказал, но сурово поджал губы. Зеб понимал, что для него это была очень болезненная тема, и пожалел о сказанном. Ну, у него хотя бы хватило мозгов не заканчивать фразу «К тому же брак у нас ни к черту не годился и до того, как всё это началось». Все ведь и так об этом знали.

– Сикстус, – примирительно сказал Зеб, – ты ведь знаешь, что я с детства хотел стать астронавтом. И твои дочери постоянно дразнили меня звездочетом и еще…

– Да-да, я помню, – улыбнулся старик. – Астро-Бой, так они тебя называли.

– Вообще-то только Румер, но это не важно. Ты не против выслушать всю историю? Не хочу утомлять тебя, но, возможно, тогда ты перестанешь думать, будто я нарочно сбежал от Элизабет.

– Не волнуйся за меня, Зеб. Продолжай, – проворчал Сикстус.

Зеб закрыл глаза и перенесся на много лет назад. Он вспоминал, как его жизнь изменилась после знакомства с Гаем Чемберленом – его наставником в НАСА и одним из первых космических пилотов, благодаря которым Америка обратила свое внимание на звезды.

– Ну, я подал заявление в агентство, и они меня приняли. Я думал, что моя мечта осуществилась – я сменил желание быть астронавтом на нечто более приземленное…

– Спутниковые фотографии.

– Точно. А потом, как-то раз, этот пожилой астронавт и говорит мне: «Зеб, любой человек может найти причину, чтобы отправиться в космос. Для этого ведь и построили станцию: для различных программ и исследований. Туда поднимаются экологи, океанографы, даже экономисты». – «Экономисты?» – удивился тогда я. «Конечно. Они изучают западные равнины, где выращивают пшеницу и прочее, а потом составляют прогнозы для торгов по фьючерсам на Чикагской товарной бирже».

– Ничто не мешает им заниматься этим и с земли, – скептически усмехнулся Сикстус.

– Возможно, но они хотели увидеть все своими глазами. И я тоже не смог устоять, – гордо сказал Зеб.

Он оказался в одной из восьми групп пилотов и специалистов-исследователей, набранных НАСА с 1979 года – его класс из пятнадцати человек начал свое обучение в 1987 году. С отличным зрением, давлением 140 на 90 и ростом почти под 190 сантиметров Зеб являлся отличным кандидатом.

Он присоединился к другим гражданским и военным претендентам для участия в программе по отбору кандидатов в астронавты. Занятия в Космическом центре Джонсона включали следующие дисциплины: изучение систем «Челленджера», основы компьютерных наук и технологий, математику, геологию, метеорологию, дистанционное управление и навигацию, океанографию, динамику орбитальных полетов, физику, выживание на море, погружение с аквалангом, особенности скафандров и его любимую астрономию.

Пройдя армейский курс выживания на воде, он получил допуск к тренировкам, имитирующим работу в открытом космосе. Потом ему пришлось три раза проплыть двадцатипятиметровый бассейн в полностью укомплектованном скафандре и теннисных туфлях. В барокамере, под наблюдением инструкторов, он решал проблемы, связанные с высоким – гипербарическим и низким – гипобарическим атмосферным давлением. На борту переоборудованного «Боинга КС-135» он получал практический опыт пребывания в невесомости и впервые ощутил, что это такое – микрогравитация во время космического полета.

Следом за этим он тренировался на ОСС – односистемном симуляторе. Он изучил все, что было связано с организацией полетов космических челленджеров: предстартовую подготовку, взлет, выход на орбиту, вход в атмосферный слой и посадку. Он стал профессионалом в области управления полезной нагрузкой, выведения ее в космос и возвращения обратно, маневров и стыковок. Зеб Мэйхью шел к осуществлению своей мечты. Он становился астронавтом. Он рассказал все Сикстусу, от души наслаждаясь этой историей. Он обожал космос; и когда-то он обожал свою работу. Замолчав, он откинулся на спинку кресла и посмотрел на Сикстуса.

– Хорошая история, – похвалил Сикстус. – Тебя неплохо натаскали.

– Возможно, в отличие от меня, для тебя это ничего и не значит.

– Так ты хочешь сказать, что не пытался сбежать от нее? И что всему причиной издержки профессии?

– От Элизабет?

– Да, – взволнованно ответил Сикстус.

– Издержки профессии, – сказал Зеб и устыдился собственного вранья.

– Ив случае с Майклом тоже – издержки профессии?

– Думай обо мне что хочешь, но я люблю Майкла больше всего на свете. Я хотел… – Зеб запнулся, сжимая кулаки и сгорая от желания дать Сикстусу в морду, потому что старик посмел поставить под сомнение его заслуги на отцовском поприще. – Я хотел, чтобы он гордился мною.

– Наверняка он гордился. В смысле, гордится.

– Я должен был работать, – сказал Зеб, проклиная себя за то, что оправдывался перед бывшим тестем. – И мне приходилось нелегко. Брак был неудачным – с самого начала. Разве нет? Но я всегда выкраивал время, чтобы повидаться с Майклом. Зи уезжала на съемки вдали от Лос-Анджелеса и обычно забирала его с собой.

– Светская жизнь в самолете, – тихо сказал Сикстус.

– Тебя там не было, – возмутился Зеб.

– Конечно, не было. Ты ведь позаботился об этом.

Зеб придержал язык за зубами – его с головой захлестнули разочарование и ярость, и он хотел немедля накинуться на старикана с кулаками. Его так и подмывало сказать: «Это все твоя чертова дочь».

Сикстус и представить не мог, чем пожертвовал Зеб, чтобы окружить сына заботой и любовью. После разрыва с Элизабет он часто возил ее в реабилитационный центр, потому что считал себя главным виновником их брака. Майклу было шесть лет, и он ужасно переживал за мать, поэтому Зеб отказался от поездки в Россию, от участия во встречах по международному космическому сотрудничеству, а в последующие годы – и от огромного количества приглашений на другие конференции.

– По-твоему, мне вообще надо было наплевать на все? И безвылазно сидеть дома?

– Возможно, тогда для твоего сына дело обернулось бы совсем иначе.

Зеб сделал глубокий вдох. Отсюда, с веранды, он видел, как его сын наблюдал за девчонкой, таскавшей ловушки. Майкл сидел на краю моря, не шелохнувшись и все еще обхватив колени руками. Бывали и неудачные дни: Зеб задерживался на космодроме, а у Элизабет еще продолжались съемки, и тогда за Майклом присматривала нянька. Теперь, глядя на Майкла, Зеб ощутил боль в сердце при одной мысли о том, что его сын вот так же сидел на крыльце их дома, дожидаясь возвращения своих родителей.

– У тебя отличный послужной список, – разминая пальцы рук, сказал Сикстус. – Вот только твой сын почему-то бросил школу.

– Я прекрасно знаю об этом, черт подери.

– И как же ты собираешься исправлять ситуацию?

– Надеюсь, это лето поможет. Между нами что-то откроется, и мои слова обретут для него смысл. Я постоянно талдычу ему о важности образования, но он меня не слышит. Точнее, даже не слушает… Я хочу, чтоб он получил диплом и степень бакалавра. Надеюсь, он одумается, пожив рядом с вами. С тобой и Румер.

Сикстус прижал голову к плечу. Он глядел на скалы, на своего внука, а Зеб пытался угадать, о чем размышляет старик. Длинные волосы Майкла развевались на ветру, а его красная бандана словно кричала о нежелании подчиняться. Зебу стало слегка не по себе, как будто его только что выпустили из барокамеры. Он подумал об отце, который обрил своего сына во сне, и от этого воспоминания у него свело живот.

– Суть же не в степенях, – промолвил Сикстус.

– Ты-то можешь так говорить, – сказал Зеб, – потому что у тебя их несколько.

Старик покачал головой.

– Ты отнюдь не глуп, однако сейчас твои помыслы застряли на уровне детсада. У тебя тоже несколько степеней, и к чему они тебя привели, а?

Зеб жутко возмутился и с большим трудом взял себя в руки. Ему стоило огромных усилий заставить себя остаться здесь, на Мысе, и вдали от отца Элизабет он вполне мог бы обойтись без оскорблений. Зеб вскочил на ноги и принялся расхаживать взад-вперед.

– Ты несчастный человек, – тоже поднявшись с кресла, продолжил Сикстус. – Любой скажет тебе то же самое. Ты хоть считал морщины у себя на лбу? Ты получил от жизни по полной программе, и теперь никакие долбанные дипломы тебе не помогут.

– В сентябре открывается новая лаборатория! Там бюджет в сто пятьдесят миллионов долларов, а я назначен главным! Господи, Сикстус, чего ты добиваешься? Ты хочешь, чтобы я уехал? Так я уеду. Завтра же я отправлюсь на запад, Майкл может остаться или поехать со мной. – Зеб начал остервенело закидывать книги обратно в коробку, из которой сам же их недавно и доставал. – Мне не нужны проповеди – или как это называется – от человека, который меня презирает. Этого добра я наелся от своего отца.

Сикстус примирительно взял бывшего зятя за руку.

– Зеб.

– Отстань от меня, – Зеб отпихнул старика, продолжая упаковывать книги.

– Я вовсе не презираю тебя.

– Ага, ври больше.

– С чего ты вообще это взял?

– С того, как ты со мной разговариваешь. Ты презираешь меня за то, что я нанес рану Румер, женившись на Элизабет! И за то, что я плохой отец, потому что не позволял тебе видеться с внуком! Этого достаточно? – огрызнулся Зеб.

– Ух ты! – Сикстус покачал головой и смерил Зеба ясным взглядом своих бледно-голубых глаз. – Похоже, это как раз ты презираешь себя.

Зеб обмер. Книга, которую он держал, выпала у него из рук и с приглушенным звуком бухнулась в коробку. Так и есть. Сикстус был прав, и как бы сильно Зеб ни любил Мыс Хаббарда, все здесь наталкивало его на эту самую мысль.

– Зря потратишь свое время, – сказал Сикстус.

– Ты о чем?

– О самобичевании. Поверь, со мной было нечто подобное.

– Когда?

– Кхм, когда ты был маленьким. Простым соседским мальчишкой. Вы с Румер были без ума друг от друга, а Элизабет тянулась ко мне, к своему любимому отцу – только вот меня не было рядом с ней.

– Вздор, Сикстус. Это моего отца никогда не было рядом – как же, вольному пилоту не пристало сидеть дома. А ты подстригал газон, отдыхал в гамаке… плавал на своей лодке…

– Скорее уплывал от своей жены и дочерей, – сказал Сикстус. – Летчики могут летать куда глаза глядят, но и у моряков из маленького городка есть свои пути к уединению. Миновав брекватер, я оборачивался и смотрел на холм – где вы с Румер сидели на крыше твоего дома и болтали без умолку. А там, у скал, стояла Элизабет, глядела на меня и обливалась горючими слезами.

– Что-то у меня образ Элизабет не вяжется с рыданиями, – усмехнулся Зеб, вспоминая холодный взгляд ее прекрасных глаз.

– Ну, из-за моих частых побегов это дело ей постепенно надоело. Думаю, тогда-то она решила выстроить свою жизнь так, чтобы с нею больше никогда ничего подобного не случалось. Она и не предполагала, что ты рванешь туда, к звездам…

– Я никогда не врал ей. И я всегда возвращался.

– К чему, Зеб? – тихо спросил Сикстус.

– Чего ты от меня добиваешься? – взорвался Зеб. – Чтобы я признал, что мы не пара друг другу? Отлично! Я признаю это. Я совершил ошибку – испоганил наши жизни. И свою, и ее.

– И не только, – еще тише сказал Сикстус.

– Что за… Если ты хочешь обвинить меня во всех бедах на земле, то давай, вперед. Господи!..

– Была еще и третья жизнь, – сказал Сикстус. – Жизнь Румер.

Зеб немного поостыл.

– Она не желает меня знать, – вздохнул горестно он. – Я уже пытался с ней поговорить.

– Да ну?

– Да. Это одна из причин, ради которых я приехал сюда.

Сикстус кивнул: ведь он-то знал об этом с самого начала.

– Думаешь, тебе удастся вот так с налету замолить грехи и получить у нее прощение? – спросил он. – Через два десятка лет?

– Нет, не думаю, – ответил Зеб, хотя в глубине души у него была надежда на такой исход событий.

– Ты должен смотреть на вещи здраво, – сказал Сикстус. – Она так любила тебя! Это-то ты хоть понимаешь?

Зеб пожал плечами. Конечно, он знал, что она была влюблена в него. Так же как и он был влюблен в нее вот уже черт-те сколько лет, а точнее, всю свою жизнь. Но проблема заключалась в том, что поскольку они были очень молоды, а любовь пришла к ним так легко, он просто недооценил то, что имел. Он не знал, что упустил тогда настоящее, чудесное и незаменимое чувство, которого ему больше не суждено было обрести.

– И что с того? – спросил Зеб. – Она теперь с Эдвардом. Где она вообще его откопала? Ну и надменная же улыбочка у этого…

– Просто у этого дурака, – засмеялся Сикстус, – с детства в жопе кочерга.

– А я думал, ты одобряешь ее, – Зеб тоже засмеялся. – Тогда, за ужином, у меня сложилось такое впечатление, что ты уже благословил их.

– Хрена лысого я это сделаю. Я пытался поладить с ним ради нее. Пытался изо всех сил. Видишь ли, она держит своего коня на его ферме. За прошедшие годы с кем только она не встречалась, а Эдвард терпеливо ждал, пока она обратит на него внимание. Ведь даже слепцу ясно, что все это время он хотел заполучить ее. Ну а кто бы не захотел?

– Да уж, – пробурчал Зеб.

– А ты думал! Она красивая, замечательная женщина. И за свои добрые дела – заботу о старом отце и каждом долбанном животном, что попадается ей на пути… она заслуживает кого-нибудь получше Эдварда. Кого-нибудь стоящего.

– Ты о чем? – Зеб удивленно глянул на старика.

– Ладно, забудь. И какого черта я тут перед тобой распинаюсь? Ведь именно с тебя и начались все наши беды. Она убьет меня, если прознает о том, что я был здесь, – признался Сикстус.

– Это точно.

– Привяжет меня к колесу и четвертует, – угрюмо сказал он. – Повесит без суда и следствия, понял?

– Да, понял.

– В смысле, ты должен держать язык за зубами.

– О'кей.

– Я жалею о том, что вообще завел эту беседу. Моя дочь не нуждается в моей помощи, чтобы привлечь к себе мужчин – уж поверь мне, у нее их было ой-ой сколько. Те, которых я упомянул раньше, а потом еще врач, юрист, ветеринар, профессор, моряк… а теперь вот этот фермер.

– Эдвард.

– Ага, Эдвард. Но никому, ни одному из них, не удалось подарить ей счастье. Она замечательная, моя Румер; и она должна найти такого же необыкновенного человека. Уловил намек? Того, кто ни в чем не будет ей уступать. Вот что я сказал бы, если б она захотела услышать от меня совет по поводу обустройства своей жизни.

– Хороший совет, – кивнул Зеб.

– Да. Но и мое предложение тебе перестать заниматься соплежуйством ничуть не хуже. Снимай власяницу, хватит изображать из себя мученика. Наверстывай упущенное, молодой человек.

– Что? Ты…

– У тебя целое лето впереди, Зеб.

– Для чего?

– Ты сам прекрасно знаешь, не придуривайся, и мне ни к чему тебе это разжевывать. Я стар, ты молод. Много лет я совершал глупейшие ошибки, которых мог бы избежать. И этот совет я даю тебе бесплатно.

– И что это за совет такой?

– Когда Господь вручает тебе дар, прими его.

– Какой еще дар?

Зеб прекрасно понимал, о чем ведет речь старик, но его разум отказывался верить в то, что он – через двадцать лет! – сможет наверстать то, что потерял! Что он, именно он, составит счастье Румер…

– Правду. Правду о том, кто ты есть и что ты чувствуешь. В этой жизни у нас бывает лишь одна настоящая любовь, Зеб. Лишь одна.

– Как у тебя с Клариссой?

– Да. Мне подфартило, потому что, найдя ее, я сразу все понял. Другим так не везет. Сами того не зная, они выбрасывают свое счастье на помойку и только из-за того, что оно якобы недостаточно блестит. А потом всю жизнь роются и ищут то, утраченное, которое и было истинно стоящим, и корят себя за тот необдуманный поступок. И вот бродят здесь, на земле, как неприкаянные, потерянные души…

– Или там, в космосе, – сказал Зеб, вспоминая, что, когда его «Челленджер» мчался над Мысом Хаббарда, он ненароком припадал к иллюминатору и думал о том, что же она сейчас делает. Он вспомнил об упомянутой в разговоре с ней черной дыре, и кровь застыла у него в жилах. Ему так много хотелось рассказать ей! О том, что с ним произошло, о том, как он спустился с небес на землю. Рассказать ей обо всем, что увидел – и перечувствовал – за эти годы в невыносимой разлуке с ней. Но станет ли она его слушать?

– Не профукай это лето, Зеб, – посоветовал Сикстус.

– Она не будет со мной разговаривать.

– Тогда ты сам разговаривай с ней. Черт, при случае я буду отрицать, что ляпнул такое, но – ты должен доконать ее.

– А тебе-то все это зачем?

– Боже, да слышишь ли ты меня, Зеб?

В воздухе повисло напряженное молчание. До ушей Зеба доносились крики чаек, круживших возле берега. Они раздавались словно прямиком из его детства, и, чтобы не давать волю эмоциям, он прислонился к столу. Ему казалось, что он уловил скрытый смысл всего сказанного Сикстусом, но все же сомнения не покидали его: он не мог поверить в то, что старик не испытывал к нему ненависти.

– Затем, что я старый человек. Меня доканывает чертов артрит, и возможно, это моя лебединая песня – ну так напоследок я хотя бы сделаю что-нибудь полезное.

– Значит, в этом причина?

– Я очень люблю их обеих, – устало сказал Сикстус. – Элизабет и Румер. Видишь ли, Зеб, ты влюбился в соседскую девчонку, но женился не на ней, а на ее сестре.

– Знаю.

– Двумя ошибками всего не исправишь.

– А какая вторая?

Ответом ему был пристальный взгляд Сикстуса.

Зеб закрыл глаза. Он был тогда слишком молод, чтобы понять. Да, они с Румер были неразлучными друзьями, все делали вместе, их связывала магическая нить – а потом ему застила глаза нестерпимая страсть к Элизабет.

Той весной она ослепила его своими женскими чарами, и все, что было между ним и Румер, как-то сразу поблекло.

Неужели Сикстус разрешал ему – нет, он приказывал! – снова завоевать сердце Румер? Стало быть, это нечто из ряда вон. Зеб хотел уточнить, убедиться, но слова застряли у него в горле. Да и какой был во всем этом смысл? К сентябрю, а то и раньше, он будет сидеть в своем новеньком кабинете в исследовательском центре, расположенном в трех тысячах миль отсюда. Даже если Румер сможет простить его и забыть о том, что было, она никогда не согласится покинуть Мыс Хаббарда.

Чтобы сменить тему и немного отвлечься от собственных проблем, Зеб обратился к Сикстусу:

– Когда ты намерен рассказать ей?

– Ты о чем? – Зеб хохотнул.

– Минуту назад ты пристыдил меня в том, что я сбежал от семьи и улетел в космос. Значит, у меня имеется опыт в этой области. И я сразу вижу, если кто-то задумал уехать далеко и надолго.

– Что, так заметно? – удивился Сикстус, вскинув брови.

– Да. Заметно. А Румер еще не знает?

Сикстус покачал головой и уперся локтями в колени. Он выглядел совсем старым и поверженным, его лицо исказилось от боли.

– Нет.

– Тогда тебе лучше пойти домой и все рассказать ей. Она поймет, я уверен…

Сикстус прищурился и посмотрел на берег. Куин развернула свою лодку, чтоб подобраться ближе к Майклу. Тот поднялся с валунов и пытался что-то услышать за ревом мотора. На глазах у отца и деда он снял рубашку, прыгнул в воду, подплыл к лодке, и Куин помогла ему взобраться на борт. Потом эти двое направились к острову Галл-Айленд.

Лучи яркого солнца подсвечивали клумбу желтых лилий перед домом Винни. Зеб прикрыл глаза ладонью и посмотрел на небо. Звезды были повсюду. Белые огоньки в кристально-чистой синеве. Зеб – человек, который мог видеть звезды днем, – вспоминал о том, как плавал среди них, пока не лишился храбрости, и о ранних годах, прожитых здесь, на Мысе. Похоже, с возрастом он растерял всю былую мудрость.

– Куда же ты собрался? – спросил Зеб.

– Это неправильный вопрос, – тихо ответил Сикстус.

– Да? А какой же тогда правильный?

– «Почему?» – глядя на свои ладони, сказал Сикстус. – Этот…

– Ну, так расскажи мне.

– Потому что я стар. Потому что я не хочу висеть у нее на шее вечно… она слишком хорошая. Она готова пожертвовать своей жизнью ради того, чтоб ухаживать за старым больным отцом.

– То есть ты не намерен возвращаться?

– Пока не решил. Я знаю одно: мне необходимо это путешествие, чтоб потом сделать то, что придется. Не хочу сидеть в доме престарелых и жалеть, что не отправился в плавание, не пересек Атлантику, пока у меня было здоровье и силы.

Зеб кивнул. Ему, как никому другому, была понятна тяга к дальним странствиям и отчаянное желание сбежать на край света.

– Ты был для меня как сын, Зеб, – Сикстус был взволнован и расстроен, словно Зеб и ему разбил сердце. Мужчины молча смотрели друг на друга, пока время вершило свой привычный бег.

– Поговори с Румер, – попросил его Зеб.

– Обязательно, – Сикстус кивнул. – Если ты пообещаешь, что будешь присматривать за ней во время моего отсутствия.

– Наверное, это единственное, что я могу сделать, – буркнул Зеб. – Но ты должен объяснить мне: в чем вторая ошибка?

– В том, что тебя нет рядом с ней сейчас… – сказал старик. – Но ты и сам это знаешь. Потому и приехал.

Зеба внутри начала колотить жуткая дрожь. Он не нашелся, что ответить, но тут Сикстус протянул ему свою ладонь. Его крепкое, даже слегка жесткое рукопожатие затянулось на пару секунд дольше обычного.

Старый, ссутулившийся Сикстус поковылял к дверям, борясь не столько с физической, сколько с душевной болью. Зеб наблюдал за тем, как его бывший тесть медленно поднимался на Крестхилл-роуд, держа путь домой. Самого Зеба обуревало чувство вины, страх и печаль, но теперь к ним примешалось нечто неожиданное и давно забытое. Нечто похожее на надежду.




Глава 10


– Да, вот так! – громко крикнула Куин. – Теперь я сбавляю скорость. И когда мы подплывем ближе, хватай буек… давай, сейчас! – Она смотрела на то, как рослый, загорелый Майкл перегнулся через планшир, чтобы дотянуться до буйка из оранжево-белого пенопласта. На его коже блестели брызги соленой воды, и Куин никак не могла оторвать глаз от широких плеч парня.

Он выбирал веревку до тех пор, пока его рук не коснулись прилипшие к ней водоросли.

– Фу, какая гадость, – он брезгливо поморщился и бросил линь обратно в воду.

Куин пробралась к нему и, чертыхаясь, снова подцепила буек. Майкл отошел в сторону и наблюдал за тем, как она тащила ловушку наверх, не обращая никакого внимания на склизкую грязь.

– Нечего тут брезговать, чистюля, – сказала она. – Это просто морская капуста и водоросли. В них полно полезного йода, чтоб ты знал.

– Извини, что я бросил ее, – сказал Майкл, пока Куин одной рукой открывала крышку ловушки, а другой хватала щелкавших клешнями лобстеров.

– Да ладно, – засмеялась она. – Ты бы видел, что здесь творится в августе, когда приплывают медузы. Вот уж кто противные, так это медузы, бр-р-р! Тогда на веревках остаются их щупальца, и мне приходится надевать перчатки, чтобы не пораниться. И еще они жгут руки, эти медузы.

– Тебе нравится ловить лобстеров?

– Этим я зарабатываю на жизнь, – Куин пожала плечами, связывая клешни непослушных ракообразных.

Когда она повела лодку вдоль скалистого берега, Майкл рассмеялся.

– Но тебе же не о чем беспокоиться. Ты ведь живешь с теткой, разве нет?

– Да. Но я не намерена все время сидеть у нее на шее.

– Что? Лет-то тебе сколько? Небось, шестнадцать?

– Семнадцать, – ответила Куин. – А тебе?

– Почти восемнадцать.

– У тебя есть работа?

Майкл замялся, словно раздумывая, а не сказать ли «да», но затем, поскольку он был честным юношей, отрицательно помотал головой. Куин проверила еще три ловушки, а четвертую Майкл доставал уже сам. Он смог справиться с отвращением к слизи, и, засунув руку внутрь корзины, сумел поймать лобстера за панцирь и избежать его укусов.

– И долго ты этим занимаешься?

– Три лета. Я заработала свои первые деньги, когда мне было двенадцать – продавала хот-доги. Потом я развозила газеты – с этого начинали многие дети на Мысе Хаббарда. После я торговала зеленью в небольшой лавке на автостоянке. А чуть погодя Сэм купил мне эту лодку, и я стала добытчицей лобстеров.

– Круто, – сказал Майкл.

Чтобы полюбоваться зрелищем его развевающихся волос, Куин врубила мотор на полную мощность. Теперь, когда она закончила с ловушками, у нее было время, чтобы поразмыслить над тем, что он проплыл к ее лодке от самого берега. Зачем он это сделал? Таким парням его типа вряд ли нравились девчонки вроде нее. Он был такой изящный и красивый – она подумала, что он запросто мог бы податься в кинобизнес, так же как и его мать. И эти его беспечные манеры в общении, присущие богатеньким… Куин ничего подобного даже и представить себе не могла.

– Ну, на сегодня все, – она повернула к бухте.

– Можешь показать мне окрестности? – спросил он.

– В смысле, прокатить тебя на лодке? – уточнила она. Он кивнул. У Куин засосало под ложечкой. Он что, пытался пошутить над ней? Обычно она отшивала ребят за первые десять минут. Он же не только спрыгнул со скал, чтобы побыть с нею, но и нисколько не торопился возвращаться домой.

– О'кей, – сказала она. – Куда?

Он рассмеялся, заведя руки за голову, и его загорелая кожа натянулась поверх ребер.

– Ты же местная. Тебе и решать.

– Местная деревенщина? – уточнила Куин.

– Я такого не говорил.

Она кивнула; вся эта ситуация сбивала ее с толку. Наготове у нее было не меньше сотни едких ответов, но она промолчала. Вместо того чтобы ругаться, Куин направила лодку на запад и прибавила газу. Они промчались мимо Томагавк-Пойнт, природного заповедника и нескольких пляжных семейных общин. Дальше мелькнул Олд-Блафф, район развлечений с барами, мини-гольфом, каруселью и коктейлями со льдом. Наконец впереди, на утесе, возвышавшемся возле пролива, показался особняк Ренвиков.

– Это Файрфлай-Хилл, дом тещи брата Сэма, – пояснила Куин. – Наверное, теперь Августа стала моей приемной двоюродной бабушкой.

– Большой дом, – заметил Майкл.

– Ее муж, Хью Ренвик, был знаменитым художником, одним из импрессионистов Блэк-Холла – наш город известен творениями своих мастеров.

– Круто.

– Файрфлай-Бич – полоска белого песка как раз под домом – то место, где они находили золотые монеты. На протяжении многих лет члены их семейства обнаруживали эти странные монеты, прогуливаясь по пляжу… ходили слухи о несметном сокровище, но никто не мог понять, откуда оно взялось.

– С того корабля… Я помню, мама что-то говорила мне о нем, – сказал Майкл.

– С «Кембрии». Это была английская бригантина, груженная королевским золотом. Никто не знал об этом, пока из Флориды не приехал брат Сэма, Джо, который и занялся поднятием того судна. И так вышло, что он нашел не только золото…

– А что еще?

– Часть истории, – ответила Куин, глядя на море, туда, где затонула «Кембрия». – Ты должен знать ее… ведь ты же родственник участников тех событий, да?

– Ага, по линии Элисабет Рэндалл – она моя дальняя кто-то там, – сказал он.

– Ну вот, ее муж был смотрителем местного маяка, – Куин указала на маяк Викланд-Рок. Нагромождение голых скал располагалось прямо посреди пролива – так далеко от земли, что запросто могло бы сойти за уменьшенную копию Алькатраса. Рассказывая эту историю, Куин всегда ощущала комок в горле от мыслей о самых первых Элисабет и Клариссе.

– Ого, и значит там она жила, – сказал Майкл.

– Точно. В 1769 году. Я знаю, потому что в средней школе Блэк-Холла дети в обязательном порядке должны прочесть дневник Клариссы и узнать все подробности о последнем плавании «Кембрии». Это наша легенда, но Румер говорит, что это нечто большее – те записи позволяют нам увидеть, как жили люди того времени и как… – Куин умолкла, не в состоянии закончить фразу.

Майкл почувствовал ее настроение – иначе чем еще объяснить его встревоженный взгляд? Возможно, он был одним из тех мальчишек, которых тошнило от девчачьих слез и которые не раздумывая сиганули бы за борт при первых признаках плача.

– Что-то не так? – спросил он.

– Благодаря дневнику Клариссы мы можем заглянуть в самих себя, – Куин все же прослезилась. – Понять, каково это – жить на острове. Быть одинокими и покинутыми. И потерять в море свою мать.

– Твоя мать утонула?.. – придвинувшись к Куин, спросил Майкл.

– Да, – кивнула Куин, скользя взглядом по Хантинг-Граунд, где потерпел крушение парусник ее родителей. – И мой отец тоже.

– Мне очень жаль, – сказал Майкл. Хоть он и не прикасался к ней, но сидел так близко, что она почувствовала его энергетику. И, как если бы он обнял ее, Куин закрыла глаза и откинула голову назад.

– Спасибо, – прошептала она.

– Мне мало что известно о Клариссе и Элисабет, – тихо сказал Майкл. – О «Кембрии»… но мне хорошо знакома та часть, где про одиноких и покинутых.

– Но сейчас ты со своим отцом. Вы вместе.

– Мы проведем это лето в одном коттедже, – ответил Майкл. – Но мы не вместе.

– В каком смысле? – сдвинув бровки, удивилась Куин. Она была твердо уверена в том, что если бы родители вернулись к ней хотя бы на пять минут, то все ее горести и печали сразу бы испарились. Побыть рядом с ними, услышать их голоса…

– Вместе – это совсем не то, когда два человека просто живут в одной комнате, – пояснил Майкл. – Это такая штука, которая может сломаться. И уж если она сломана, ее уже вряд ли починишь. По крайней мере, в моем случае с отцом…

Хотя Куин заглушила мотор, лодку теперь раскачивали невысокие серебристые волны. Солнечные лучи отражались в водной глади, и девчонка сильно щурила глаза. В час прилива создавалось такое впечатление, будто маяк парит над морем. Его башня нависала над ними, отбрасывая длинную тень на весь пролив, пока Куин пыталась представить себя на месте бывших обитателей этого места. Возможно, Майкл был прав; возможно, вместе Элисабет и смотрителя маяка сломалось задолго до того, как она сбежала с капитаном Торном.

– А в твоей семье обсуждали эту легенду? – спросила Куин.

– Немного, – вспомнил Майкл. – У мамы и тетки есть брошки в виде маяка, и в детстве я любил слушать связанные с ними байки. Мать – а может, тетя – рассказывала мне то, что ей поведала ее бабушка о морских пещерах, где девчонка…

– Кларисса, – сказала Куин.

– В общем, где она пряталась…

– О морских пещерах? Никогда о них не слышала.

– Наверное, это просто еще одна старинная история. – Пусть так, но, заведя мотор, Куин направилась не к Мысу Хаббарда, а дальше в пролив. Они обогнули остров, рассматривая маяк и скалистый выступ, на котором он был построен, – но при полной воде им почти ничего не удалось разглядеть. Среди валунов гнездились чайки и крачки; их пронзительные крики звенели в воздухе, словно это стонали зловещие призраки со дна моря.

Куин поежилась. Она ощущала притяжение духов так же, как другие люди ощущали дуновение ветра. Сейчас здесь точно присутствовали Кларисса и ее мать, и они что-то говорили ей. Куин покосилась на Майкла, желая узнать, чувствует ли он то же самое, и с удивлением увидела на его лице такое взволнованное выражение, словно он собирался просить у нее руку и сердце. Удивительно! Она презирала его прежде, а он оказался таким романтичным! Чтобы сохранить спокойствие, она еще сильнее сжала руками румпель.

Куин показалось, что кто-то только что бросил ей спасательный круг. Но то были вовсе не призраки ее матери, отца, Клариссы Рэндалл. Нет, сердце ее сладко сжималось от присутствия этого чересчур красивого, слишком богатого, вовсе-не-в-ее-вкусе парня, который сидел на корме лодки и никак не мог – Куин даже боялась подумать о причинах его такого поведения – отвести от нее своих глаз цвета морской воды.

Майкл Мэйхью протянул ей незримую руку помощи, а Куин не могла понять – почему. Такое чувство контакта и близости для нее было в новинку. Ага, значит, он ее разыгрывает. Наверняка этот смазливый юнец задумал что-то похабное. И она решила защититься от него щитом привычной грубости. К черту сантименты!

– Так, что тут происходит? – нахмурив брови, выкрикнула она.

– Происходит? – не понял Майкл, удивившись перемене в настроении этой непредсказуемой дикарки.

– Да. Быстро выкладывай. Потому что у меня нет времени на дерьмовые отговорки.

– О чем ты говоришь?

– Я не говорю о своих родителях – ни с кем!

– Эй, я не заставлял тебя…

– Что ты вообще знаешь? Твои отец с матерью живы-здоровы. Дети вроде тебя не знают, что это такое. Ты сказал, что-то там меж вами сломалось и починить этого нельзя, а я говорю тебе: ты должен радоваться тому, что отец до сих пор рядом с тобой! – Она пересела от него к другому борту лодки.

– Тебе что, нравится постоянно изображать из себя психопатку?.. – спокойно спросил юноша, передернув плечами.

– Не смей называть меня психопаткой! – дрожа, воскликнула Куин, не понимая, отчего внутри у нее все свернулось в морской узел. Как она могла позволить застать себя врасплох?

– Ладно, не волнуйся ты так, не буду.

– Не подходи. Я серьезно!

– Я понял тебя, Куин. Давай вернемся на берег, хорошо?

Она кивнула, завела мотор и погнала лодку прочь от маяка. У нее вспотели ладони; никогда еще она не привозила кого-либо, кроме Элли, тети Даны и Сэма, так близко к месту гибели парусника своих родителей.

Но когда гнев прошел, а сердце ее слегка успокоилось, она взглянула на Майкла. Он выглядел сбитым с толку, ошеломленным, словно на самом деле не догадывался, за что это она вдруг отчитала его. Выходит, Куин ни с того ни с сего накинулась на человека, который – может быть, лишь может быть – просто пытался с ней подружиться.

Это было для нее уже слишком. Она прибавила газу, и они помчались обратно к Мысу Хаббарда.




Сквозь широкое окно струились лучи позднего утреннего солнца, а в воздухе раздавалось тихое урчание дарившего прохладу кондиционера. За окном, над полем, протянувшимся от дороги до леса, дрожало знойное марево. Над высокой травой метались стрекозы. В тени у стены были свалены доски от развалившегося сарая; на покосившейся балке устроился краснохвостый сарыч.

Румер, в балахоне с закатанными рукавами, стояла возле смотрового стола из нержавейки и разговаривала со старой кошкой.

Все эти дни она держалась только благодаря своей работе; оттого, что Зеб оставался на Мысе, и в не меньшей степени из-за происшествия с Эдвардом, она была вся как на иголках. Но сейчас, осматривая страдавшую насморком старую серо-белую кошку, Румер заставила себя сконцентрироваться на животном и не думать ни о чем другом.

– Она одна из красных, – сказала хозяйка кошки, Маргарет Портер. – Во время урагана Глория под нашим гаражом родились пятеро диких котят…

– Ого, и когда ж это было? – спросила Матильда.

– Семнадцать лет назад, – промывая уголки желтых кошачьих глаз, ответила Румер. – Я тогда была в Альберте; о том, что случилось, узнала из новостей по телевизору.

– Старая храбрая кошка, – с уважением и восхищением сказала Матильда.

– Все это время она жила на улице, – сказала Маргарет, придерживая кошку, которую ее дети называли просто Серой Кошечкой. – Никого не осталось, кроме нее и еще одного… ее братья и сестры все поголовно были ярко-оранжевыми, мы их называли «красные». Мы кормили их на веранде, выставляли им блюдца со сметаной, чтобы у них всегда были полные животики. На зиму мы пытались заманить их в дом, но, увы, они постоянно сбегали.

Румер осторожно погладила кошку; она знала, что неприрученные звери порой не переносили прикосновений человека, но Серая Кошечка стала мурлыкать и тереться о ее ладонь.

– Ох, она такая душка, – сказала Маргарет. – Со временем все больше привязывается к людям. Это началось после того, как умерла ее вторая сестра…

– Теряя родичей, – мягко сказала Румер, – она начала ценить вас как свою семью – свое племя. – Она прокашлялась, думая о детстве, о том, как сама приняла Зеба в собственное племя и как плохо ей было, когда он ушел. Держа на руках Серую Кошечку, Румер без особого труда нащупала ее кости и сухожилия, так как почти вся шерсть животного истерлась, и лишь кожа не давала ему рассыпаться на части.

– У нее серьезная простуда, – заявила Румер. – И, похоже, болезнь так просто не отступит…

– Когда мы с ней приходили к вам в последний раз, она чувствовала себя гораздо лучше. Но потом ей стало хуже, и антибиотики теперь не помогают.

– Она ест?

– Не так, как раньше, но ест.

Румер отвернулась к шкафчику с лекарствами и достала оттуда таблетки и мазь. Маргарет удерживала Серую Кошечку, поглаживая и успокаивая ее. Чтобы написать рекомендации по уходу, Румер протянула руку за черной авторучкой, которую получила от Эдварда в подарок на свой прошлый день рождения. Едва прикоснувшись к ней, Румер ощутила легкое головокружение.

Она не встречалась с Эдвардом со дня свадьбы Даны и последовавшего за этим кошмара. Наведываясь в гости к Блю, она специально приходила или рано на заре или поздно вечером, когда Эдвард пропадал в местном отделении ассоциации фермеров. Но она говорила себе, что всему причиной ее загруженный график и что только такое время суток вписывалось в ее рабочее расписание.

Однажды их отношения изменились, и она недоумевала, зачем ей понадобилось вдруг пересечь запретную черту и попытаться создать любовь на пустом месте.

Матильда упаковала лекарства в пакетик и вместе с Маргарет вышла из комнаты. В коридоре прозвенел звонок, и мгновение спустя появилась радостная Матильда.

– К тебе нежданный гость, – заявила она.

«Это Зеб», – почему-то решила Румер. Он ведь говорил, что ему необходимо пообщаться с ней, и, наверное, устал ждать, когда же она соизволит прийти к нему. Ладно, пусть ему не понравится то, что она собиралась сказать, но раз он сам напрашивается, то получит теперь по полной программе. Но, прошагав в приемную, Румер увидела там своего отца, сидевшего в кленовом кресле с номером «Нэшнлджиографик» в руках.

Поскольку она уже собралась с духом, чтоб спустить собак на Зеба, ею овладело странное разочарование.

– Привет, пап, – сказала она, а потом подошла к нему и чмокнула в лоб. – Что это занесло тебя сюда?

– Я пришел забрать доктора на обед, – улыбнулся он.

– Везучая же ты! – воскликнула Матильда. – Как бы я хотела, чтобы мой отец жил неподалеку и тоже приглашал меня домой пообедать.

– А почему бы тебе не пойти с нами, Мати? – спросил Сикстус. – Я сам все собирал, и сандвичей нам точно хватит на троих.

– Ох, Сикстус, – вздохнула Матильда. – Я ценю твою заботу, правда. Мой отец наверняка поблагодарил бы тебя. Но я лучше останусь здесь и буду присматривать за офисом.

– Что ж, может, как-нибудь в другой раз, – согласился Сикстус.

– Спасибо, Мат! – крикнула Румер, взяв сумочку и поспешая за отцом.

Сикстус проехал несколько миль по Шорроуд, а затем свернул налево. Проселочная дорога тянулась мимо полей, солончаковых болот и вилл, окруженных массивными стенами из серого камня местной добычи, и выходила к пыльной автостоянке чуть поодаль устья реки. В небе кружили орлики. Народ спускал свои лодки с пандуса прямиком на отмель, а Румер с отцом ела сандвичи с луфарью и наблюдала за этим оживленным действом.

– По пути к тебе я заскочил в школу, – сказал Сикстус. – Слышал, как Эдвард выступал перед старшеклассниками. Рассказывал, что его мать тоже училась в школе Блэк-Холла и сочла бы за честь познакомиться с Дороти Джексон.

– Он очень ревностно относится к своему делу.

– Его речь прямо-таки высекала искры; уснули всего лишь двадцать ребятишек, – усмехнулся отец.

Румер сердито зыркнула на него, одновременно жевала сандвич и следила за нырком орлика, который вылетел из воды, зажав в когтях трепыхавшуюся серебристую рыбешку.

– Так, что еще? Ах да. В учительской было собрание, где они обсуждали, что же делать с Куин; по-моему, их решение ей не понравится.

– Летняя школа?

– Да, – ответил он.

– Она никогда не согласится.

– Но у нее нет другого выбора, если она, конечно, хочет окончить школу в следующем году. Дана и Сэм переубедят ее – они вернутся из Ньюпорта и с Виньярда уже через несколько дней. У них будет достаточно времени, чтобы образумить Куин, потому как до начала занятий еще целых две недели.

Представив себе, какое нелегкое испытание выпало на долю Даны и Сэма, Румер не смогла сдержать смешок. Здесь было так приятно и уютно, что они с отцом какое-то время ели в полной тишине. Но Сикстус продолжал поглядывать на нее, отчего Румер решила, что ее отец задумал нечто большее, нежели обычный обед со своей дочуркой. Он положил руки на колени, сжимая и разжимая кулаки. Она знала о том, что артрит одолевал его постоянно. Но вот больно ли было ему и сейчас? Но он явно нервничал.

– Что случилось, пап? – спросила она.

– Случилось? С чего ты взяла?

– Ты сам не свой – ты что-то скрываешь от меня? Тебя опять замучил артрит?

– Нет, – Сикстус нахмурился. – Не более чем обычно. Не переживай… Я всего-то хотел взбодрить тебя своим присутствием и сандвичами с рыбой, а ты уже незнамо что вообразила. О-хо-хо, – он вздохнул и покачал головой.

Румер улыбнулась, потихоньку потягивая чай со льдом. Минуты уходили в вечность, пока они наблюдали за тем, как двое мужчин скатывали по пандусу прицеп со своей лодкой, в которой лежали удочки, рыболовные снасти и ведро. Один из них открыл пакет со льдом, высыпал содержимое в мини-холодильник и запихнул туда шесть банок пива.

– Поболтали утром с Зебом, – сказал ее отец.

– С Зебом? – удивленно переспросила она.

– Ага.

– О чем же?.. – Румер запнулась. Она хотела спросить: «О чем вы могли с ним болтать?», но потом передумала; в конце концов, наверняка там был Майкл. – Ну и как? – только и спросила она.

– Ну, у него есть новый проект в Калифорнии, – ответил отец. – Похоже, энтузиазм из него так и прет.

– Никогда бы не подумала, что Зеб, с его звездофилией, согласится работать в офисе, – сказала Румер, – или даже в обсерватории. Интересно, с чего бы это вдруг?

– А ты могла бы сама спросить у него.

Румер хмыкнула.

– По крайней мере, вы оба любите Майкла, – сказал Сикстус. – А парень явно нуждается в помощи. Он – потерянная душа, сам не знает, чего ему надо. Я хочу, чтобы ты помогла Зебу наставить его на путь истинный.

– Попытаюсь, – вздохнула Румер. – Ну а ты? Ты же учитель… и его дедушка.

– Я всегда помню о Майкле, – отец нарочно увиливал от прямого ответа на ее вопрос. – Он пробудет здесь совсем недолго – лишь до начала осени. Потом они с отцом опять устремятся на запад.

– А Зеб говорил о том, как ему тут, у нас? – пересилив себя, спросила Румер.

– Да. Кажется, он рад возвращению в родные края и счастлив новой встрече с тобой.

Румер нахмурила брови. Ее отец так пристально смотрел на нее, словно мог прочесть ее мысли.

– Какой вздор! – вспыхнула она. – Пусть говорит, что ему вздумается. Я не верю ни единому его слову. Он хотел о чем-то «поболтать» со мной, но я думаю, в этом нет смысла. Что еще он тебе наплел?

– Ну, он кое-что предложил мне. То, о чем я позабыл.

– Должно быть, на тебя произвело впечатление это кое-что от нашего мудреца Зеба.

– Поначалу я сказал ему, чтоб он не лез не в свое дело. Но потом оказалось, что он прав. Чертовски прав.

– Насчет чего? – Румер поглядела на отца и увидела, что он улыбается ей. Его морщинистое лицо излучало ту доброту и любовь, которые могли идти только от самого сердца. Улыбка старика дрогнула, но затем стала шире.

– Насчет тебя, – ответил он.

– Вы с Зебом обсуждали меня? – Румер едва не поперхнулась куском.

– Да, Румер. И помимо всего прочего, еще и то, что я был не до конца честен с тобой.

Что-то в глазах отца – возможно, новое сияние в их глубине – или в том, как он отдраивал свою лодку, – усерднее, чем в прошлые годы, – на одну крохотную секунду заставило сердце Румер замереть. Ее отец был готов рассказать ей то, чего она не желала от него слышать.

– Что стряслось, пап? Ты приболел? В смысле, помимо артрита? – Уже от этих слов у нее заныло горло.

– Нет, Румер. Я в порядке. В полном порядке. – Румер облегченно вздохнула и успокоилась.

– Но что же тогда?

– Я должен уехать. Причем далеко.

– Как это? – Она снова нахмурилась. Что он имел в виду? И вообще, куда он мог уехать? В Канаду, на съемки к Элизабет? Или отправиться в тур по Скалистым горам, Большому каньону или Новому Орлеану с группой учителей-пенсионеров? Она давно заметила аккуратную стопку приглашений от «Элдерхостел» на его столе. – И куда же это?

– В Галифакс, туда, где прошло мое детство. А оттуда в Ирландию, на свою родину.

– Но почему ты мне сразу не сказал? Неужели только потому, что ты боялся, будто я напрошусь с тобой, а тебе так хочется побыть одному? Знаешь, я не против. И я понимаю твое желание… ведь это в чем-то похоже на паломничество.

– В некотором роде да.

– Чтобы вернуться к своим корням? Посетить памятные места?

Ее отец кивнул. Как же она любила его! Он всегда был для нее самым мудрым и добрым. После смерти ее матери они остались вдвоем, и долгие месяцы и годы он медленно возвращался к нормальной жизни у нее на глазах. Она была очень рада тому, что он решился на такой поступок.

– Пап, но с чего ты взял, что я расстроюсь, а? Почему… – она смолкла. – Это из-за Зеба? Ты уезжаешь, потому что он здесь, а ты не хочешь его видеть?

– Нет. Я уже давно задумал это путешествие. Еще до того, как мы узнали о приезде Зеба.

– Но почему ты мне не сказал? Я ведь счастлива за тебя, пап.

– Потому что я поплыву, Румер.

Она не поняла. Она слышала какие-то звуки, вылетавшие из его рта, но они никак не складывались в осмысленное предложение. Может быть, он имел в виду океанский круиз? И вдруг до нее дошло.

Он говорил о своей лодке. Глянув на устье растворявшейся в проливе реки, она увидела на горизонте несколько парусов.

И тут же ее воображение во всех красках нарисовало его лодку за гаражом у подножия холма. «Кларисса» гордо покоилась на стапелях – великолепный шлюп из давних времен искрился в лучах полуденного солнца. Его белый корпус блестел, а палуба сияла. Этим утром Румер видела стайку воробьев, с громким чириканьем скакавших на сложенной мачте. Парусник отличался тем классическим изяществом, которое с любовью восстанавливал ее отец в течение последних лет, даже несмотря на то что с каждым днем артрит все больше сковывал его движения. – Один? – спросила она.

– Да, Румер.

– Отсюда до Новой Шотландии? – ахнула она. – А потом в Ирландию… Пап, но это же северная Атлантика! Там ужасные шторма, а волны просто огромные…

– Моя лодка выдержит, – сказал он. – Ведь это «Херресхофф».

– Но твой артрит, – возразила она. – Он же причиняет тебе столько боли, пап. Как ты с ним справишься? Как ты сможешь отреагировать в чрезвычайной ситуации?

– Возможно, это мой последний шанс, – ответил он. – Я все как следует обдумал, дорогая. Я не хочу умереть, прежде чем не переплыву Атлантический океан.

– Но зачем делать это в одиночку? – она крепко сжала его руки. – Арендуй лодку побольше, с капитаном. Пожалуйста, пап.

– «Кларисса» справится, милая. Лодки класса «Нью-Йорк 30» уже бывали в подобных переделках.

– Но хотя бы возьми с собой еще кого-нибудь.

– Это моя мечта; и я поплыву один, – с улыбкой ответил ей отец. Он крепко сжал ее ладонь, а потом нежно убрал свою жилистую руку, словно мысленно уже отправился в путь.

– Твоя мечта… – прошептала она.

– Если я уеду, чтобы исполнить мою, то, может быть, ты останешься и обретешь свою мечту… – тихо сказал старик.

– Я живу своей мечтой, – ответила она, – здесь, в нашем доме, с тобой, со своей работой…

– Этого мало, – Сикстус покачал головой. – Ты заботишься о старом отце, жертвуя собой ради меня… Я этого не хочу. Румер, надобно, чтобы и ты что-нибудь взяла от жизни, что-нибудь чудесное – и только для себя.

– У меня все есть, пап, – Румер сквозь слез глядела на мерцание летнего зноя поверх камыша и лазурных волн. – Ты ведь знаешь. Останься.

– Порой человек должен посетить родные места, чтобы выяснить, куда же идти дальше. Жизнь бежит вперед – как бы нам ни нравилось сегодня, завтра все равно наступит. Понимаешь?

Румер пожала плечами, но глубоко в душе она прекрасно понимала его. Не поэтому ли Зеб вернулся на Мыс Хаббарда? Чтобы оглянуться назад и узнать, что ждет его впереди?

Румер тряхнула волосами – это не имело никакого значения! Планы Зеба ее нисколько не касались. Но, зная, что ее отец намеревался сорваться в такое опасное путешествие, она не могла не волноваться. Отец был самой дорогой частью ее жизни; и Румер было так сложно представить, что она останется без его поддержки. А он? Как он будет один сражаться со стихией? Один, в открытом океане, со своей согбенной спиной и больными руками? И что будет с ней без него?..

– С тобой все будет в порядке, Румер, – будто услышав ее немой вопрос, ответил отец.

– Ох, знаю, пап, – вздохнула она. – Я лишь надеюсь, что ты…

– А со мной будет твоя мать, – хрипло сказал он. – В душе и сердце. Она присмотрит за мной. У тебя же есть…

– Эдвард, – быстро сказала она.

– Я лучше промолчу, – усмехнулся отец.

– Вот и хорошо.

Она подумала о ферме, запахе поля и коровьего стада, о добрых карих глазах Эдварда и своих ощущениях в его объятиях. Но ей все равно было тоскливо оттого, что ее отец твердо решил уехать.

– Придешь сегодня домой ужинать? – спросил он.

– Наверное. Но, скорее всего, я наведаюсь на ферму. Покатаюсь на Блю, повидаюсь с Эдвардом, посажу цветы у его стены… – Возясь в земле, она всегда обретала душевное равновесие. Но сейчас ладони у нее дрожали, и она пыталась зажать их между колен. Что с ней происходит?

– Ты уже брала с собой Майкла? – спросил Сикстус.

– Нет. Интересно, помнит ли он? Думаю, я не переживу, если он вообще все позабыл.

– Тебе не остается ничего, кроме как самой это выяснить, – сказал ее отец.

– Знаешь, лучше бы они вообще не приезжали, – с горечью призналась Румер.

– Не говори так, – отец уловил эту горечь в ее голосе и покачал головой.

– Па, мне понадобилось столько времени, чтобы привыкнуть к тому, что есть, – сказала она. – Но теперь они здесь, а ты покидаешь меня… – Румер вдруг расплакалась. – Извини, пап. Мне не следует жалеть себя. Мне еще нужны будут душевные силы…

– Не беда. Иногда можно и расслабиться, – утешил он дочку. – Но я обещаю тебе, Румер, все будет хорошо.

Обеденное время закончилось, ей пора было возвращаться в офис. Она чмокнула отца в щеку, и он повез ее обратно. Они ехали по твердой земле Блэк-Холла, и Румер старалась не думать об исполинских волнах, ураганных ветрах и о небольшом паруснике в открытом море. Они проехали мимо белых церквей, зеленых болот и рыбной лавки с ее замечательным флюгером в виде трески.

Румер никак не могла унять дрожь в руках; сердце так и подпрыгивало у нее в груди. Приезд Зеба сюда изменил буквально все. С мгновения их первой встречи и до сих пор ей казалось, что воздух вокруг нее словно наэлектризован; особенно чувствовалось это в такую душную погоду. Румер задумалась над тем, что сказал ей отец о посещении прошлого ради будущего, и мысли ее унеслись на много лет назад.




Майклу было два года.

Элизабет позвонила Румер посреди ночи – в Коннектикуте было три часа, а в Лос-Анджелесе полночь.

Элизабет что-то кричала в трубку заплетавшимся от выпитого языком.

– Майкл не хочет засыпать!.. Он все плачет и плачет.

– Он не болен? – встревожилась Румер. – Может быть, у него температура?

– Нет, дело не в этом… он расстроен. Он вечно расстроен!

– Из-за чего, Элизабет?

– Из-за криков.

Румер стиснула трубку в руке: одна ее половинка сгорала от желания выслушать подробности перебранки между Элизабет и Зебом, а вторая готова была нажать на сброс до того, как ее сестра скажет еще хоть слово.

– Радуешься, поди, – хлюпая носом, злорадно сказала Элизабет. – То, что мы с Зебом плохо ладим… Для тебя, наверное, это как бальзам на душу.

– Ну что ты говоришь, Зи? – упрекнула Румер сестру. Но ее сердце устроило дикую пляску, как это обычно бывало, когда она пыталась убедить себя в какой-нибудь лжи. Даже если ее мозг старался принять то, что она считала неприемлемым, ее сердце всегда знало правду.

– Ага, конечно. Ты же хочешь, чтоб мы с ним возненавидели друг друга, разве не так? Спишь и видишь, чтобы наш брак рассыпался! Чтобы ты смогла сказать: «Я так и знала» – и забрать его себе! – продолжила нести околесицу пьяная Элизабет. Но, как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

– Прекрати, Элизабет! – жестко прикрикнула Румер. – Ты ошибаешься насчет Зеба и всего остального! Мне нет дела до ваших отношений! Что с Майклом? Где он?

– Можешь говорить что угодно, – всхлипнула Элизабет, и она услышала, как в ее стакане звякнули кубики льда. – Но я-то прекрасно понимаю, что ты чувствуешь. Когда мы собираемся вместе, я вижу это в твоих глазах – наши с тобой отношения уже не те, что прежде, Румер. Ты обозлилась на меня. Даже сейчас у тебя такой равнодушный голос! Ты все время о том думаешь, что я увела его у тебя… Хотя вы оба были всего лишь друзьями…

– У нас тут три часа утра, и… – Румер пыталась перебить злой бред сестры.

– До этого ты никогда не жаловалась на мои поздние звонки!

– Хватит! Ты сказала, что Майкл плакал. Оставим старую тему в покое, – вновь холодно сказала она, испытав облегчение оттого, что ей удалось перевести разговор в другое русло. – Что с Майклом?

– А теперь ты еще скажешь, что я никудышная мать, – Элизабет все никак не унималась.

– Прекрати, Зи! Просто объясни, что с ребенком!

– Он сидит в своей кроватке и тискает ту дурацкую набивную лошадь, которую ты ему подарила.

– Правда? – спросила Румер, вспомнив восторг Майкла, когда она вложила игрушку ему в руки.

– Ну да. Он держит ее, укачивает и лепечет: бу, бу, бу…

– Он говорит: «Блю». Так зовут лошадку…

– Какая разница? Это сводит меня с…

– Элизабет, – перебила ее Румер, – пусть Майкл ненадолго погостит у меня. А? И ты могла бы приехать с ним…

– На следующей неделе я улетаю на съемки в Шотландию, – ответила ее сестра.

– А Зеб не будет против, если Майкл поживет у нас на Мысе?

– Зеб, – громко сказала Элизабет, словно хотела, чтобы муж, где бы он ни находился – в соседней комнате или на веранде, – услышал ее голос, – будет просто счастлив, я уверена. Он говорит, что ни на минуту не оставит Майкла наедине со мной… Что я… я плохая мать. А он весь такой расчудесный – астронавт, герой нации!.. – Звучал злой сарказм сквозь душившие ее слезы.

– Элизабет, – сказала Румер, – прошу тебя, успокойся. Надеюсь, Майкл тебя не слышит?

– Он – герой, – продолжала пьяная кинозвезда, – а я – как ты назвал меня, Зеб? Пьянчужка?

– Перестань, Элизабет, – Румер уже кипела от негодования, жалея, что ей не под силу пролезть в телефонную трубку и навести порядок на том конце провода. К тому же в ней пробудилась прежняя обида на Зеба и Элизабет.

– Ну, тяпнула я пару стопочек, – расплакалась Элизабет, – но только чтобы расслабиться… У меня ужасный стресс. Меня номинировали на «Оскара» за лучшую женскую роль второго плана, и ты представить себе не можешь, как мне хреново – я, именно я должна была получить премию!.. Ты же видела меня в «Огне из преисподней», да?

Остановить это словоизвержение было совершенно невозможно. Румер вспоминала, как Майкл зарывался лицом в гриву Блю, и ей, как никогда прежде, хотелось заключить малютку в свои объятия.

– Я была в ударе, – продолжала Элизабет. – Поверь, я знаю, когда у меня все получается, и это был как раз тот случай… и вот я должна лететь на какие-то сраные Гебриды, чтобы работать с тем же самым режиссером, который теперь относится ко мне так, как будто это я подставила его. Зебу наплевать, Майкл расстроен, – она грязно выругалась. – Ну, и как я могу оставить ребенка в таком состоянии одного с нянькой?

– Майкл хочет приехать сюда, – тихо сказала Румер. – Это правда, Элизабет.

– Чего?

– Он зовет Блю, – объяснила Румер. – Моего коня. Майкл его обожает.

– Блю – это тетушкина коняга? – спросила Элизабет куда-то в сторону, по-видимому, обращаясь к Майклу.

Румер услышала, как малец заверещал: «Як! Бу! Бу!»

– Вот оно что, – уже совершенно другим голосом сказала Элизабет. – Он говорит, что хочет увидеть коня?

– Бу! – взвизгнул на заднем фоне Майкл. Элизабет рассмеялась – несколько вымученно, вспомнила сейчас Румер. Словно тогда ее сестре было совсем не до смеха.

– Ты была первой любовью моего муженька – а теперь вот и мой сын без ума от тебя. А меня никто, никто не любит! – заорала она.

– Не говори так! – резко ответила Румер. Элизабет хмыкнула, и в ее стакане снова звякнул лед. Девять дней спустя, пока Элизабет снималась на фоне шотландской природы, а Зеб безвылазно сидел в Хьюстоне, изучая спутниковые фотографии открытой разработки полезных ископаемых в Западной Виргинии, Румер и Майкл снова были вместе и стали закадычными друзьями.

Румер брала малыша в долгие верховые поездки по сельской местности. Время бежало слишком быстро, и каждая секунда, проведенная в компании с племянником, была для нее бесценна…

Вспоминая все это в машине отца, Румер думала о его словах: «Если я уеду, чтобы исполнить мою мечту, то, может быть, ты останешься и обретешь свою». При мысли о разлуке с ним она расплакалась. Но ей согревало сердце то, что Майкл был здесь, рядом, и Румер размышляла, не окажутся ли ее мечты ближе, чем она предполагала.




Стряхивая с себя кристаллики соли и отгоняя запах лобстеров, Майкл брел по дороге, как вдруг увидел свою тетю Румер, которая спускалась с холма с ящиком саженцев. Она выглядела слегка сбитой с толку, будто только что обнаружила себя в собственном дворе и никак не могла понять, каким же ветром ее туда занесло. Куин отправилась на рынок продавать лобстеров, а дома Майкла дожидался отец.

– Привет, тетя Румер, – сказал Майкл.

– Привет, Майкл.

– Планы на сегодня?

– Да, – она поставила деревянный ящик в кузов своего грузовичка, потом оглянулась на него и, похоже, приняла какое-то решение. – Я хочу отвезти эти петуньи на ферму к моему другу Эдварду и высадить их в его саду. Прокатишься со мной?

– Конечно, – кивнул он, бросив взгляд в сторону коттеджа Винни. Его отец сидел на веранде и смотрел на море. Майкл был готов делать что угодно, лишь бы избежать еще одного вечера безуспешных попыток найти с отцом общий язык. Он забрался в кабину пикапа.

Они ехали вдоль берега, мимо зеленых болот и рыбного рынка. Хотя море было в паре миль отсюда, все здесь было словно пропитано солью. Старые потрепанные кровли, побелевшие обшивочные доски; окислившаяся и позеленевшая медь, изредка мелькавшая на крышах; флюгеры в виде корабликов; морские пейзажи в окнах картинной галереи; белые церкви. Часть садов разрослась далеко за пределы первоначальных границ, и теперь деревья искрились зеленым, белым и голубым, как будто цвета моря перебрались по скалам и хлынули на землю.

– Тут работали родители Куин, – Румер указала на желтый викторианский особняк на главной улице.

Что-то старое и непонятное заворочалось внутри Майкла. Он поглядел на тетку, пытаясь отыскать в памяти те дни, которые когда-то проводил вместе с ней. Воспоминания были приятными, но уж слишком далекими. Она звала Майкла к себе, когда его родители зашивались на работе… Тогда он в сопровождении няньки летел из Калифорнии в Коннектикут, и она везла его домой в точно таком же старом грузовичке.

Румер выбралась за город, проехала вдоль реки, а оттуда – на проселочную дорогу. Зеленые холмы пересекали каменные стены, а возле лавровых зарослей паслись олени. Они доехали до развилки и свернули налево. Грузовичок постепенно сбрасывал скорость и остановился, миновав ворота с надписью «Ферма Писдейл». Перед тем как открыть дверцу, Румер протянула Майклу яблоко. Она заметила его недоуменное выражение и пояснила:

– Оно тебе еще понадобится.

Майкл кивнул, а затем снял для нее с грузовика ящик с растениями. Она оставила цветы у длинной клумбы, тянувшейся вдоль стены белого дома. После этого они прошагали по широкой подъездной дорожке. Под ботинками его тетки хрустел гравий; Майкл же был босиком еще с прогулки на лодке с Куин. Мелкие камушки кололи ему пятки, и он уже хотел сказать тете, что подождет ее в машине, но тут до его ушей донеслось лошадиное ржание.

Там, в поле, стоял гнедой конь. Он приподнял уши и втянул ноздрями воздух. Нежно-желтое сияние растекалось по каменистому полю, над которым летали ласточки и метались стрекозы. Конь нагнул голову, затряс гривой, и у Майкла вдруг подступил к горлу комок.

– Он помнит тебя, – Румер положила ладонь на плечо Майкла.

Юноша прошел по тропинке к белому штакетнику, разломил яблоко на две части и положил одну половинку на ладонь. Конь протрусил через поле и остановился прямо перед Майклом.

– Блю, – прошептал Майкл, когда бархатистый нос коня пощекотал его предплечье. Пока конь жевал яблоко, Майкл гладил его шею и смотрел в темные, загадочные глаза Блю.

– Вы уже очень давно знаете друг друга, – улыбнулась Румер.

– Он до сих пор жив…

– Конечно, жив, – сказала его тетя. – Пусть он и стар, но его ничто не остановит. Ведь так, Блю?

Майкл никак не мог налюбоваться на коня. Странные воспоминания всплыли у него в голове: вот он плачет о лошадке, просит покататься, но его запирают в комнате. Еще тогда он услышал, как мать сказала ему, что это небезопасно и что он может покалечиться. Майкл повернулся к своей тете.

– Почему я не виделся с ним все эти годы? – спросил он.

– Твоя мама тебе не позволяла, – ответила Румер.

– Но почему?

– Потому что… – его тетя запнулась, не зная, как же ему объяснить. По ее лицу Майкл видел, что она пыталась отыскать ответ. Тогда он был всего лишь ребенком, и наверняка существовали такие вещи, о которых она не могла – или не хотела – говорить ему.

– Пожалуйста, скажи мне, – попросил он.

– Я не могу, Майкл, – грустно ответила она. – Она моя сестра и твоя мать…

Майкл ждал, но она будто специально избегала его взгляда. От волнения у него участилось дыхание. Он знал: давным-давно между его тетей и его отцом словно кошка пробежала. Никто никогда об этом не говорил, но Майкл чувствовал нутром, что это имело отношение к той причине, по которой ему не разрешали навещать свою тетю на Мысе Хаббарда и даже упоминать ее имя – как будто одно упоминание о Румер Ларкин могло причинить им всем ужасные несчастья.

В то же мгновение открылась входная дверь дома, и оттуда вышел мужчина – Эдвард, тот фермер, с которым его тетя была на свадьбе. Стройный, подтянутый, с осанкой, как у какого-нибудь герцога, и белесыми волосами, ниспадавшими на ворот пижонской рубашки. Его высокие коричневые сапоги для верховой езды сияли, словно лакированное дерево. Ему навстречу из хлева вышел работник фермы. Заметив Румер с Майклом, Эдвард помахал им рукой.

– Хелло! – крикнул он. – Румер, мы с Альбертом пойдем оценим ущерб от потопа на сеновале – найди меня потом, хорошо?

Тетя Румер не ответила. Она просто стояла как вкопанная. Эдвард замялся, надеясь услышать ее ответ.

– О'кей! – крикнул Майкл, тем самым избавив свою тетю от мучений. Эдвард еще раз помахал им и пошел в хлев.

– Что такое, тетя Румер? – спросил Майкл.

– Спасибо тебе за это, – не поднимая головы, она пыталась скрыть от племянника набежавшие слезы.

– Все в порядке? – спросил он.

– Да, – кивнула она, по-прежнему глядя куда-то в сторону.

Взобравшись на ограду, Майкл уселся на спину старого коня, обеими руками вцепился в его гриву, легонько пришпорил Блю и поскакал в поле. Соленый морской воздух щипал ему глаза.

«Куин бы здесь понравилось», – почему-то подумал Майкл. Он живо представил, как пронесся бы мимо, подхватил девчонку одной рукой и посадил впереди себя, как это делали герои старых вестернов. Подставив лицо ветру, он пытался понять, почему в прежние годы в его семье никто не упоминал имя его тети; интересно, а что же он сам тогда думал про нее?

Что она умерла? Или что его родители ненавидели Румер?

А он очень любил ее, вот что было тогда. Теперь он вспомнил.

Повернув обратно, чтобы помахать тете и поблагодарить ее за воссоединение с Блю, он увидел, что она стоит у штакетника и, уткнувшись головой в сложенные руки, рыдает так, будто кто-то разбил ей сердце.




Глава 11


Следующее утро опять началось с проливного дождя. Румер сидела в своем офисе, слушая, как капли воды стучали по крыше и листьям деревьев. Чья-то машина вылетела с мокрой дороги и сбила колли. Румер и Матильда все утро провели в операционной, сражаясь за жизнь собаки. Теперь, после напряженной работы, они принимали последних посетителей из числа тех, кому было назначено на более раннее время.

– Ну и непогода, – вздохнула Матильда, когда дождь припустил еще сильнее. – Ничто так не навевает на меня тоску, как запах промокшей собачьей шерсти.

– Надеюсь, мой отец сейчас на улице, – сказала Румер. – Пусть он на миг представит себе, каково ему будет в океане.

– Я всегда считала его здравомыслящим человеком, – Матильда качала головой. – А может, это просто оттого, что у него такая здравомыслящая дочь?

– Ну, спасибо, Мати, – улыбнулась Румер. – Я передам ему твое мнение.

Они подлечили страдавшего от колик спаниеля, бассета с инфекцией верхних дыхательных путей и двух кошек с ушными клещами. Если начинал пиликать телефон, тут же включался автоответчик. Потом Матильда, как обычно, должна была прослушать поступившие звонки и оставить для Румер стопку сообщений на ее столе. Провожая последнего на сегодня пациента, Матильда многозначительно прокашлялась.

– Доктор Ларкин, к вам посетитель.

Оторвав взгляд от своих записей, Румер увидела, что в дверном проеме стоит Эдвард. От изумления у нее буквально отвисла челюсть. Матильда замялась, не зная как поступить, а потом выскользнула из комнаты, оставив их наедине.

– Я за лекарством от глистов для Оразио и Артемиды, – пояснил Эдвард.

– А разве оно уже кончилось? – удивилась Румер. – Я ведь могла и сама привезти его тебе на ферму.

– Правда? – натянуто спросил он. – А вчера ты могла хотя бы поздороваться со мной. Тот юноша дал мне понять: ты слышала, как я говорил, что буду в хлеву.

– Это мой племянник Майкл, – сказала она. Во рту у нее пересохло от волнения.

– Да, мы встречались на свадьбе.

– Ну, ты же знаешь эту молодежь, Эдвард, – она должна была срочно придумать какую-нибудь историю и устыдилась, что такой отговоркой стал Майкл. – После прогулки верхом он сразу решил вернуться домой… поужинать, повидаться с Куин.

– Неужели у тебя не хватило времени на то, чтобы просто сказать мне «привет»?

– Нет, – ощущая тяжесть в груди, ответила она. – Прости.

– Мы с тобой почти не видимся, – тихо сказал он. – С того дня…

– Просто у меня столько дел, – выпалила она. – Сейчас разгар туристического сезона, и у нас теперь больше пациентов. А вчера отец сообщил мне, что отправляется в дальнее плавание… эта новость выбила меня из колеи.

– Тогда кто же я для тебя? – шагнув к ней, спросил он, прикоснувшись пальцами к ее лицу и нежно погладив щеку. – Друг, которому ты не можешь позвонить, даже когда тебе плохо?

– Нет, конечно, – ответила она, тяжело дыша. – Ты очень хороший друг, Эдвард. – От его физической близости Румер бросило в пот, а в голове у нее вертелись воспоминания о том, что едва ли не произошло между ними. Она еще никогда раньше никого не использовала вот так, никогда не обращалась с другим человеком, как с игрушкой, чтобы только удовлетворить собственные желания, обрести утешение и избавиться от страданий – но на прошлой неделе она почти переступила эту грань.

– Как насчет ужина? – спросил Эдвард.

– Ужина? – нервно сглотнув, переспросила она.

– Да, этим вечером. Мы могли бы пойти в «Ренвик-Инн» и послушать шум дождя, который падает на ветви ив, растущих у реки.

– Звучит заманчиво, – пробормотала она.

– Тогда ответь «да». Я смотаюсь домой, переоденусь, ты сделаешь то же самое, а потом я заеду за тобой…

– Прошу прощения, – послышался голос Матильды за дверью. Она постучалась и робко вошла. Ей явно было что-то нужно.

– Ох, ты, наверное, хочешь уйти? – обрадовалась Румер. – Не беспокойся, я сама закрою офис.

– Нет, мне еще надо вымыть клетки и поиграть с новоприбывшими, – сказала Матильда. – Но я подумала, что тебе стоит прочитать это важное сообщение. Оно поступило буквально только что.

Румер протянула руку, и Матильда передала ей клочок желтой бумаги: Зеб будет ждать у «Фолейс», в 17.30, срочно. Уголки ее рта легонько дернулись, а брови поползли вверх. Она смотрела на записку и пыталась совладать с собой.

– Когда звонили?.. – спросила Румер.

– Минут пять назад, – ответила Матильда.

– Что-нибудь случилось? – поинтересовался Эдвард.

– Ну-у, – неуверенно протянула Румер и почувствовала, что на лбу у нее выступили бисеринки пота. С какой стати появилось это послание? Она ведь четко дала понять Зебу, что не хочет будоражить прошлое, выслушивать его объяснения и заново переживать все беды своей семьи. Выходит, что он упорно продолжает добиваться своего? Или же это как-то связано с Майклом и предстоящим путешествием ее отца?

– Румер?

– Я… я н-не знаю, – запинаясь, ответила она и вдобавок еще покраснела от стыда. Эдвард пристально смотрел на нее. У нее было такое ощущение, словно ее разрывают надвое. Ей хотелось рассказать ему правду, но в то же время она была не готова стойко перенести то, что он мог бы сказать по поводу ее встречи с Зебом.

– Доктор просит вас перезвонить поскорее, – тихо намекнула ей Матильда.

– Кто? – переспросила Румер.

– А, профессиональная этика, – понимающе кивнул Эдвард. – Ничего страшного. Не заставляй своего коллегу-ветеринара ждать.

– Что ж, сходим на ужин как-нибудь в другой раз, – сказала Румер. – У меня выдался ужасный день, и после работы я хочу поехать домой, на Мыс. Прости…

– Не переживай, – он коснулся ее дрожащей руки. – Заканчивай с делами и позаботься о себе. Ты и впрямь выглядишь очень уставшей. – Он взял у нее сумку с лекарствами от глистов для собак и поцеловал в щеку. Они обменялись поцелуями, и она пообещала позвонить ему на следующий день.

– Доктор просит меня перезвонить как можно скорее? Какой еще Доктор! – спросила Румер у Матильды, как только за Эдвардом притворилась дверь.

– Насколько я помню из твоих слов, – сказала Матильда, – у Зеба Мэйхью есть докторская степень по астрономии, или астрофизике, или теоретической математике, или какая-то еще в этом же роде. Значит, он доктор, не правда ли?

– Да, – Румер прищурилась, глядя на свою помощницу. – А ты случаем не подслушивала под дверью?

– Как ты могла подумать такое? – она изобразила на лице смертельную обиду.

– Потому что я уже собиралась сказать Эдварду «да» и поужинать с ним в «Ренвик-Инн», и я не слышала, чтоб в последние полчаса звонил телефон.

– Ну, хорошо, звонок поступил чуть раньше, пока ты делала прививку от бешенства Бутси Макмахону. Я разбирала сообщения и подумала, что тебе не помешает какое-нибудь разнообразие в выборе, перед тем как ты окончательно испортишь себе вечер.

– Ужин с Эдвардом не испортил бы мне вечер…

– Как скажешь, Док, – хитро улыбнулась Матильда.

– Ты прямо как мой отец! – возмутилась Румер.

– Ну, меня ругали и похуже, – Матильда так и просияла от радости.

– Неужели это так срочно? – Румер все еще вертела бумажку в руке. – Как думаешь, что ему нужно?

– Без понятия, – Матильда указала на часы. – Но тебе лучше поторопиться, уже почти пять пятнадцать.

Тяжко вздохнув, Румер надела плащ и, накинув капюшон на голову, поспешила на улицу. Под струями дождя лужайка перед крыльцом превратилась в серебристо-зеленое полотно. Над дорожкой мокрыми ветвями нависали величавые клены, с них тоже лило как из ведра, и пока Румер шла к машине, плащ ее вымок до нитки.




Глава 12


В понимании Румер и прочих les Dames de la Roche здание, где располагался магазин «Фолейс», мало чем отличалось от обычного амбара. Зеленая краска на его кровле облупилась, из-за чего крыша приобрела патину старой бронзы. Румер припарковала свой грузовичок на песчаной автостоянке. Повинуясь привычке, она сняла плащ и мокрые башмаки; войти в дождь в «Фолейс» в уличной обуви считалось чуть ли не святотатством.

Прикрыв голову, она забежала внутрь. Просторный зал магазина был заполнен полками с продуктами, книгами, журналами, наживкой и снастями, надувными плотами и фонариками – в общем, товарами для отдыха на море. У стены напротив входа находился небольшой бар с прилавком из нержавейки и высокими стульями.

За углом, рядом с таксофоном, стояли четыре старых стола. Их деревянные крышки были исцарапаны, покрыты следами от кружек с горячим кофе, вырезанными ножом инициалами и сигаретными ожогами, которые остались с тех пор, когда курение тут еще было разрешено. Часы показывали пять тридцать, а Зеб еще не объявился. Румер была всегда так занята, что почти не посещала этот магазин и кафе, но сейчас она, недолго думая, прямиком прошагала к своему любимому столику в углу, удобно устроилась в дубовом кресле, чтобы попить чайку и послушать шум барабанившего по крыше дождя.

Потягивая чай, она разглядывала сердца и инициалы у себя перед носом. Сколько же мальчишек и девчонок с Мыса Хаббарда оставили здесь свидетельства своей любви: ТР + ЛА, СЕ + КМ, ДМ + СП, ЗМ + РЛ. Зеб Мэйхью + Румер Ларкин. Она улыбнулась, увидев нетронутыми их инициалы. Зеб вырезал их в шутку, еще до того как между ними кроме дружбы возникло нечто новое, сильное, необъяснимое. Им обоим было тогда по шестнадцать лет; и когда однажды утром они развезли газеты и зашли сюда погреться, он заявил, что и лучшие друзья тоже заслуживают быть увековеченными на этом нетленном дереве столешницы.

Пытаясь найти объяснение тому, что согласилась прийти сюда, Румер прикрыла глаза. «Фолейс» был частью их прошлого – они с Зебом частенько пили тут лимонад в жару и горячий шоколад в стужу. Потом она изредка покупала здесь что-либо, но многие годы боялась сесть за этот стол. Медленно, словно остерегаясь подвоха, ее пальцы скользнули по дубовой крышке к ручке ящика с правого бока.

В столе был широкий выдвижной ящик. Возможно, изначально он задумывался как составляющая рабочего места, но какими-то судьбами стол оказался в «Фолейс». Кто была та первая девчонка, что спрятала в нем записку любимому мальчишке? С течением времени ящик стал хранилищем «секреток», в которых юные влюбленные признавались в своих чувствах, приглашали на Литтл-Бич или к Индейской Могиле, а в особых случаях даже просили руки и сердца.

Придерживая чашку с чаем одной рукой, другой Румер перебирала записки. Она старалась прогнать лишние эмоции – подобная старомодная романтика была не для нее, женщины аналитического склада ума. В детстве ей казалось, что ящики обладают некой магической силой, но она уже давно распрощалась с этими заблуждениями.

И тем не менее, начав читать, не могла остановиться.

Это было что-то вроде традиции – пообедать, просматривая любовные послания. Мистер Фолей – внук самого первого владельца – гордился тем, что не выбросил ни одно из них.

Похоже, время тоже позаботилось о них. Записки накладывались одна на другую, выстилая белым дно ящика. Иногда авторы забирали их; а бывало, что и те, кому была адресована «секретка». Остальные же так и лежали в своем первозданном виде. Самые старые были написаны десятилетия назад, пожелтели от времени, и, как и тогда, пылились в ящике, представляя собой лирическую историю этого места, которое так много значило для всех жителей Мыса Хаббарда.

– Хелло, Румер.

Услышав голос Зеба, Румер подняла голову. Он стоял возле стола в блестящем желтом дождевике, шортах и насквозь промокших кроссовках.

– Хелло, Зеб.

– Ты все-таки получила мое сообщение.

– Да. А что стряслось?

Не отвечая, Зеб жестом попросил официантку принести ему горячего шоколада. Потом он стряхнул воду с волос, заодно обрызгав и Румер.

– Эй, – сказала она, смахивая с себя капли.

– О, извини. Просто надо слегка обсохнуть.

– Ага, тогда обсыхай вон там, – сказала она, указывая на коврик у входа в десяти футах от стола.

– Да брось ты, Ларкин. Чуток воды тебе не повредит. Ты же ветеринар – неужели ты никогда не купала какого-нибудь лохматого пса? Ведь они постоянно отряхиваются…

– Лохматый пес. В самую точку, – сказала она, глядя на взъерошенные светлые волосы, ниспадавшие на его голубые глаза. Однако в этих глазах сверкнул огонек, и она поежилась. – Так о чем ты хотел поговорить?

– Прежде чем рассказать тебе, я хотел бы выпить немножечко вот этого, – сказал он и слизал языком половину взбитых сливок с чашки своего шоколада. – По-моему, я даже простудился.

– Что, у твоего джипа прохудилась крыша? – спросила она.

– Не, – признался Зеб, устроившись за столом. – Я целый день гонял на своем старом велике.

– На велике?

– Нуда, старый добрый «Ралли». Валялся у Винни в гараже. Наверное, она решила, что он слишком хорош, чтобы отправлять его на свалку. Но, как бы то ни было, я ничего не буду обсуждать, да и домой не вернусь, пока не допью этот шоколад.

– Укрепляет организм, – кивнула она, а он рассмеялся. – Что смешного?

– Именно это ты говорила, когда мы развозили газеты. Я жаловался на то, что приходится так рано вставать, а ты подкупала меня обещаниями здорового организма: после работы приводила меня в «Фолейс» и покупала мне горячий шоколад.

– Да, бывали у нас утречки вроде сегодняшнего…

– Зато мы тогда накопили много денег…

– Ага, пока нас не уволили из-за тебя.

– Я не виноват! – воскликнул Зеб и прыснул со смеху.

– Как же! А кто тогда издевался над бедной миссис Вильямс?..

– Она плохо поступила с тобой – ты ловила крабов на ее участке ручья, и за это она отняла у тебя башмаки и деньги на карманные расходы.

– То был день не из приятных, – нахмурилась Румер. – Пришлось обойтись без мороженого.

– Видишь? Я просто заступился за тебя.

– Но незачем было осквернять ее газету.

– Говорит Дорогая Эбби…

Румер сдержала улыбку: чтобы поквитаться с миссис Вильямс, Зеб начал писать в ее газете разные послания. Он отыскивал колонку «Дорогой Эбби», пририсовывал облачко к ее картинке и оставлял в нем советы собственной выпечки: «Возлюби ближнего своего», «Плохой день? Оставь свои проблемы при себе», «Да, у тебя головная боль, тебе плохо: но не стоит срываться на других» и, наконец – тот, за который их уволили, – «Гори, детка, гори».

– Что самое удивительное, она ведь довольно долго не жаловалась на наши проделки, – сказала Румер.

– Может быть, она думала, что эти облачка на самом деле были частью колонки «Дорогой Эбби». Я очень старался, чтобы все выглядело по-настоящему.

– Нет же, она знала!

– Возможно, ты и права. Наверное, ей нравилось внимание со стороны. Понимаешь, да? Кстати, она еще живет здесь?

– Она умерла, Зеб. Уже лет пятнадцать назад, если не больше.

– Черт! – Зеб бабахнул кулаком по столу. – А я-то думал попросить у нее прощения.

– Похоже, ты опоздал самую малость…

– Не сыпь мне соль на рану, Ларкин…

Несмотря ни на что, они улыбнулись и почтили молчанием память старой миссис Вильямс. Зеб поднялся и пошел еще раз наполнить их чашки чаем и горячим шоколадом. Вернувшись, он чокнулся с Румер.

– Хорошо, – сказал он.

– Что хорошо?

– Теперь я готов рассказать тебе, в чем, собственно, дело. То есть зачем я устроил эту встречу.

– Тебя послушать, так мы как будто шпионы, у которых тайная явка.

– В этом есть доля истины, Ларкин. Я хочу, чтобы ты побыла плохим парнем.

– Плохим парнем?

– Ну, образно, конечно… Думаю, это скорее будет похоже на игру хороший полицейский/плохой полицейский.

Она устало вздохнула:

– Зеб, не тяни резину.

– Ладно. Это насчет Майкла. Ему нужно помочь…

– Он не заболел? – у нее екнуло сердце.

– Наш бросивший школу мудрец здоров как лось. Порой мне хочется схватить его за шкирку и потрясти как следует, а иногда усадить на диван и заставить его объяснить мне, что же я сделал не так.

– Ну, и что тебе мешает?

Словно желая все обратить в шутку, Зеб попытался улыбнуться. Но это ему не удалось.

– Знаешь, Ру, я боюсь услышать то, что он мне скажет. Что у него самые эгоистичные в мире родители и что я не уделял ему достаточно своего внимания…

– Если ему надо высказаться, – спокойно заметила Румер, – то тебе лучше собраться с силами и выслушать его.

– Спасибо! Какой замечательный совет, вы только подумайте…

– Пожалуйста, Зеб. Но если тебе или Элизабет опять потребуется союзник в войне с Майклом, то советую искать его где-нибудь в другом месте.

Он резко отодвинулся от стола, чуть не опрокинув свое кресло. Она заметила вспыхнувший гнев в его глазах, глубокую складку меж бровями, сжатые кулаки, но не подала виду.

– Зеб, – попросила она мягко. – Сядь.

– Забудь. Я, видно, ошибся. Решил, что…

– Нет, ты не ошибся. Особенно если это касается Майкла. Что я могу для него сделать?

Зеб неохотно опустился обратно в кресло. За последние пять минут его лицо переменилось так, словно его до смерти измучили переживания. Он выглядел уставшим, поверженным и постаревшим лет на десять. Морщины в уголках его глаз и рта прорезались еще сильнее; он стиснул губы в струнку.

– Я хочу, чтобы он пошел в летнюю школу, – сказал он. – Знаю, что в Блэк-Холле есть такой курс – слышал краем уха, как Майкл разговаривал с Куин. И, кстати, твой отец подкинул мне эту же идею. Наверное, в глубине души я надеялся, что приезд сюда пойдет Майклу на пользу. Что Сикстус возьмет его под свое крыло.

– Но он скоро отправляется в плавание, – пробормотала Румер.

– Да, – чуть громче сказал Зеб, наблюдая за ее реакцией.

Румер пожала плечами, чтобы отбросить волнение и сосредоточиться на Майкле.

– В общем, поскольку отец уезжает, ты ждешь помощи от меня, правильно?

– Да. Ты нравишься Майклу: когда он пришел домой после прогулки на твоем коне, я просто не узнал его – парень был безумно счастлив. Думаю, он поговорит с тобой… и еще я надеюсь, что пойдет на все, чтоб ты гордилась им.

– Но как же вы с Элизабет?

– Сейчас он для нас потерян, – вздохнул Зеб. – Я не могу тебе толком ничего объяснить, и от этого мне еще хуже, но он не хочет иметь с нами ничего общего. За прошедшие годы, похоже, мы здорово подвели его. Мы занимались каждый своими проблемами, а мальчишка рос сам по себе…

– Это не только ваша проблема. В Америке полно таких семейств, где дети несчастны.

Зеб замер. Он покраснел, но его голубые глаза были яснее чистого неба.

– Он ребенок родителей, которые никогда не любили друг друга, – тихо ответил Зеб, и Румер ощутила, как спина у нее покрылась мурашками. – Согласись, такие условия – не лучшая обстановка для взросления единственного сына…

– Зеб, – она подняла ладонь, словно защищаясь и не желая слышать его слова о неудачном браке с Элизабет.

– Никогда, Румер! – возразил он. – Никогда, с самого первого дня! Это была ошибка…

– Прекрати! – крикнула она. – Мы сейчас говорим о Майкле! Он живой человек, он не ошибка, неужели ты не понимаешь? При чем здесь мальчик, которого родили люди, не любившие друг друга?

На них стали оглядываться покупатели и посетители бара. Оттого, что Зеб смотрел ей прямо в глаза, у Румер расшалилось сердце. Будто намереваясь взять ее за руки, он начал медленно возить ладонями по столу. Их указательные пальцы соприкоснулись, и она отпрянула. Опять удар током!

– Румер, прошу, выслушай меня, – сказал Зеб. Но в ответ она замотала головой.

– Я обязательно помогу тебе с Майклом, – спокойно сказала она. – Чем угодно. Я знаю, что мой отец поступил бы так же. И кстати, ты знал о его планах?

Зеб открыл рот, словно раздумывая над тем, чтоб перевести беседу обратно на тему о Майкле. Но потом решил, что не стоит, и признался:

– Да, со вчерашнего дня. Он сказал, что не будет трезвонить об этом, пока не обсудит все с тобой.

– А ты случайно не подначивал его? – спросила Румер. – Потому что мне бы очень не хотелось этого.

Зеб сухо рассмеялся.

– Будто он стал бы меня слушать; да и ни к чему мне его подначивать. Он сам принял решение, Румер, – это его миссия.

Она покачала головой.

– Я знаю, что он любит море и тоскует по родным местам. Но чтобы он вот так взял и поплыл в Ирландию через Канаду… Это же безумие!

– Как и полеты на Луну, – кивнул Зеб. – Но ведь люди туда летают.

– Тебе не кажется, что это плохой пример? У астронавтов есть оборудование, поддержка…

Словно размышляя над ее словами, Зеб с минуту помолчал, а потом сказал:

– Твой отец ничем не отличается от них. У него есть отличный парусник; и он сможет заручиться твоей поддержкой… с твоего согласия, разумеется.

– Не дави на меня, Зеб. Я еще пока не готова разлучаться с отцом. Я пришла сюда только затем, чтобы узнать, чего ты хотел… И я скорее продолжу чтение записок из ящика, нежели стану рассуждать о том, как мой отец пересечет Атлантику на своей «Клариссе».

– А, этот ящик, – Зеб вдруг помрачнел.

– Сколько же тут наших старых знакомых, – улыбнулась Румер, перебирая бумажки и вспоминая прошедшие времена, когда они с Зебом тоже оставляли здесь записки друг другу.

– Смотри-ка, – сказал Зеб. – Вот наши инициалы, что я вырезал ножом. – Он начал водить кончиками пальцев по дубовой крышке, поглаживая буквы ЗМ + РЛ. И у Румер снова по коже побежали крохотные электрические разряды, как будто он трогал ее, а не стол.

– Дети по-прежнему пользуются этим ящиком, – сменив тему разговора, сказала Румер.

– По-прежнему – и навсегда. – Зеб запустил руку в ворох бумажных обрывков. – Ага, вот: «Пойдешь во вторник на пляж смотреть кино? Я принесу одеяло и что-нибудь от насекомых., а ты приноси себя.»– Они немного посмеялись.

– Да, в этом ящике полно летней любви, – сказала Румер, и неприятная дрожь снова вернулась к ней.

– Летняя любовь – штука сложная. И изменчивая, как море. То прилив, то отлив…

– Почему? По-моему, совсем наоборот – ведь это солнце, счастье…

– Потому и сложная, Румер. Она оторвана от реальности. Люди влюбляются на пляже, но они не могут унести с собой в зиму песок и море. Это отнюдь не просто. А зачастую даже невозможно.

Румер закрыла глаза. Зеб и Элизабет? Или он имел в виду их детские отношения? Лед растекся у нее по жилам. Ей хотелось замять эту беседу и покончить с этой встречей. Она уже собралась сделать последний глоток чая, как услышала шлепанье босых ног по деревянному полу «Фолейс».

– Вон, смотри – ветеринар!

– Точно, это доктор Ларкин, она делает уколы нашему псу.

– Скажи ей!

Оглянувшись, Румер увидела девчонку, на всех парах летевшую к их столику. Влажные каштановые волосы развевались у нее за спиной, ее рот был открыт в немом отчаянии, а следом за ней поспешали еще трое десятилетних ребятишек. Румер уже встречала их на пляже и узнала девочку, это была Алекс, дочка Джейн Ловелл.

– Доктор Ларкин, там раненый поморник!

– Что с ним, Алекс?

– Мне кажется, он проглотил что-то острое. Он задыхается, и у него из клюва идет кровь.

– Где? – Румер кивнула Зебу и быстро зашагала к выходу из магазина.

– На кладбище. Мы пошли туда, чтоб рассказывать страшилки под дождем; и вот мы сидим под большим деревом, там, где земля посуше, как вдруг из могил раздается этот ужасный звук…

– Я подумала, что это привидение, – сказала другая девчонка.

– Ларкин, на велосипед, – Зеб догнал ее, снял свой дождевик и набросил ей на плечи. – Давай.

Румер пошла за Зебом к стоянке для велосипедов. Дождь из ливня превратился в теплую морось. От прогулок по скалам и пляжам у нее ныли ноги. Зеб выкатил велосипед к дороге, и она, как в детстве, как в юности, взобралась на раму, а он ухватился крепко за руль и начал крутить педали, направляясь к железнодорожному мосту.

Их лица находились близко-близко, а его дыхание согревало ей ухо. В его руках ей было надежно – и ужасно страшно. Она закрыла глаза и сосредоточилась на том, чтобы не свалиться в какую-нибудь лужу.

По правую сторону высился лес, и, подъехав к грунтовой дороге, Зеб повернул на нее. Колеса велосипеда крутились у них под ногами, взбивая комья грязи и отбрасывая мелкие камушки. Под нависшими над ними пышными кронами кленов и дубов дождя совсем не было. Они добрались до поляны с небольшими зелеными холмиками, на которых были повсюду раскиданы надгробные камни.

Следом за ними на кладбище примчались дети.

– Сюда! – крикнула Алекс Ловелл, покатив к низкому холму, где высился огромный умирающий дуб, на ветвях которого уже давным-давно не росли листья. Румер спрыгнула на землю, а Зеб оставил велосипед в траве на обочине.

Вдвоем они взбежали наверх, и Румер ошеломленно выдохнула от душераздирающего зрелища, представшего ее глазам. Крупный поморник лежал на боку, из его клюва и раны на горле текла кровь. Сначала Румер подумала, что птица мертва, но вдруг она стала трепыхаться, жалобно крича и пытаясь выплюнуть застрявший в горле предмет. Поморник бил по земле своими большими черно-коричневыми, с белой оторочкой, крыльями, будто пытаясь взлететь, но сил у него явно не хватало. Каркнув словно ворон, он закашлялся и затих, тяжело дыша.

– Вы спасете его? – заплакала Алекс.

– Почему он так бьется? – надтреснутым голосом спросила ее подружка. – Что-то порезало ему шею.

– Не мешайте мне, хорошо? – похлопав девчушек по плечам, сказала Румер. Она понимала, как больно им было видеть мучения птицы. Дрожа и хлюпая носами, девчонки отошли под ветви дуба.

Румер перевела взгляд на Зеба. Он затравленно глядел на поморника, а в его глазах отражался страх; она вспомнила, что в детстве он не переносил вида крови. Он перевел дух и повернулся к Румер:

– Говори, что мне нужно делать.

– Может быть, тебе лучше присоединиться к девочкам, – посоветовала она. – Или отвезти их в «Фолейс», чтобы уберечь от лишних переживаний.

Он замотал головой.

– Но тебе же потребуется помощь, разве нет? Я буду твоим ассистентом, согласна?

Румер кивнула. Сейчас у них не было времени на споры. Румер сняла дождевик и вернула его Зебу.

– Ты сможешь придерживать птицу, чтоб она не билась? Если сможешь, заверни его в плащ, чтоб он не смог махать крыльями и не пытался улететь – иначе он навредит себе. Или нам.

– Понял, – Зеб развернул плащ и подошел к птице. Румер придержала его за локоть и молча попросила не спешить. Она осторожно прошла вперед, чтобы как следует рассмотреть, с чем им предстояло иметь дело. Желтые глаза поморника были подернуты пленкой; его изогнутый клюв мог соперничать с остроотточенной бритвой. По его белым перьям ржаво-красными пятнами растекалась свежая кровь. Румер разглядела нечто вроде серебристой нити, свисавшей из клюва раненого поморника. Ее взгляд скользнул вниз, к его шее, и там она увидела это: среди перьев торчал блестящий кусочек металла, пробивший изнутри его горло.

– Он проглотил рыбу, – тихо сказала она. – Которая, в свою очередь, проглотила крючок.

– Вижу, – Зеб тоже разглядел изогнутое цевье.

Румер затаила дыхание. Ей еще не приходилось заниматься чем-то без применения наркоза, но теперь некогда было везти птицу в клинику. Своими безуспешными попытками избавиться от крючка поморник медленно убивал себя, лишь глубже всаживая его себе в горло.

– Придется попотеть, – почти шепотом сказала она, наблюдая за тем как поморник снова забился в конвульсиях. – У тебя на велике есть бардачок?

– Даже лучше, – ответил Зеб, вытащив из кармана «Лэзермен».[2 - Многофункциональный инструмент в корпусе пассатижей нож, кусачки и прочее «в одном флаконе».]

– В нем есть кусачки?

– А то!

– Отлично, – Румер взяла пассатижи, облизнула губы; во рту у нее все пересохло.

– Говори со мной, Ларкин, – попросил он. – Что с тобой?

– Я не хочу еще больше поранить его.

– Но ты же хирург, ведь так? Тебе когда-нибудь приходилось оперировать в полевых условиях?

– Да, но только с анестезией… – Румер глянула на поморника; глаза птицы уже заволокло предсмертной дымкой. Он бился в агонии. – Боюсь, он умрет, если мы не поможем ему.

– Румер, ты стала ветеринаром, потому что обожаешь животных. И конечно тебе не хочется наблюдать за его агонией, поэтому давай спасем его. Договорились?

Румер подняла взгляд на засохшее дерево. Она знала о том, что его уже давно облюбовали морские птицы; они ловили рыбу в устье реки, а потом прилетали сюда, чтобы полакомиться своими жертвами. Подтверждением тому была земля вокруг мощного ствола мертвого дуба: тут крутом валялись рыбьи кости, клешни крабов и хвосты скатов.

– Договорились, – кивнула она.

Зеб развел полы дождевика, словно два крыла. Подкравшись к поморнику сзади, одним быстрым движением он спеленал птицу. У Румер гулко колотилось сердце – хотя поморник потерял много сил, страх подстегнул его, и он опять стал бить своими мощными крыльями. Зеб пытался удержать птицу, развернув ее тело к Румер, чтобы она смогла вытащить крючок.

Поморник вертел шеей, и кровь опять хлынула из его раны. Прекрасно понимая, что ей грозила потеря пары пальцев, Румер метнулась к щелкавшей клювом птице.

Все произошло так быстро, что она с трудом могла в это поверить: она ухватила поморника за шею, раскрыла кусачки, отрезала заостренный кончик крючка и, потянув за леску, извлекла из его горла остатки металла. Вблизи ей удалось разглядеть порез на его шее.

Но действия Румер до ужаса разозлили поморника. И хотя Зеб крепко держал его, птица, избавившись от крючка, обрела утраченные силы и остервенело рвалась на свободу. Дергая головой, она без устали шипела и вращала острым клювом, так и норовя выклевать Румер глаза. Дикая птица в окровавленном дождевике Зеба стала прямо-таки живым торнадо.

– Выпускай его! – отпрыгнув в сторону, крикнула Румер.

Зеб отпустил поморника, и тот, встряхнув чуть ли не каждым своим пером, расправил мощные крылья и полетел – сначала покачиваясь как пьяный, а потом выпрямившись, как стрела, – к устью реки. Девчушки завизжали от восторга, а потом оседлали свои велосипеды в надежде нагнать птицу.

Сердце Румер трепыхалось в грудной клетке, будто это ее ранили. Ей еще никогда не приходилось спасать жизнь животному или птице в столь экстремальной ситуации. Она посмотрела на Зеба, провожавшего взглядом птицу, пока та не скрылась за верхушками деревьев. И тут он в душевном порыве обнял Румер и прижал к себе. Испытывая неземное блаженство, она запрокинула голову. Он стал гладить ее мокрую спину, его губы заскользили по ее щеке. Его разгоряченное дыхание обжигало ей кожу, и они оба – как в детстве – бурно радовались торжеству жизни.

– Ты справилась, Ларкин, – прошептал он. – Ты спасла ему жизнь.

– Мы спасли, – поправила она его.

– Невероятно! Потрясающе! А как он улетал…

– Ты видел? Это было бесподобно.

– Я подумал сначала, что он не сможет лететь из-за своей раны; думал, тебе придется его заштопать.

– Я бы так и поступила, будь у меня со мной мой саквояж – но теперь он выздоровеет сам. Дикие животные попадают в переделки и похуже.

– Правда? – Зеб снова стиснул ее в объятиях, так, чтобы она смотрела ему прямо в глаза. Он сам выглядел раненым поморником, словно пережил нечто такое, о чем Румер и подумать не могла. Он глядел на нее, и она, затаив дыхание, замерла в его руках.

– Правда, – тихо ответила она. Потом, ощутив, что кровь взыграла в ней, Румер заставила себя дышать ровнее и сделала большой шаг назад, отстранившись от Зеба на безопасное расстояние. Она изо всех сил пыталась побороть собственные чувства и избавиться от этого наваждения. – Давай лучше пойдем отсюда…

– Румер…

– Мне надо домой, – промямлила она.

– Ну, еще пять минут, прошу.

– Мне и впрямь надо…

– Слушай, я только что помог тебе, ведь так? Мы спасли жизнь поморнику – и теперь ты прославишься среди ветеринаров и любителей птиц. Поэтому за тобой должок, Ларкин. Подари мне небольшую прогулку.

Румер передернула плечами, но все-таки и пошла за ним. Это было кладбище Мыса Хаббарда, и на многих надгробиях стояли даты еще времен Войны за независимость английских колоний в конце XVIII века. В детстве они с Зебом приходили сюда посетить умерших, которых вовсе не знали. Известно было лишь то, что здесь похоронены останки давних жителей Мыса, и уже хотя бы по этой причине их стоило любить и поминать.

Став чуть постарше, ребятня с Мыса проводила тут спиритические сеансы, играла в «вышибалы» на полянке и быстренько «занимались любовью» в густых кустах, на мягкой траве. Шагая рядом с Зебом и чувствуя, что их объединяла история тех давних лет, Румер запыхалась и покраснела.

На верхушке небольшого холма под каменной плитой с гравюрами ангелов и чаек было могила миссис Вильямс, а рядом – ее мужа.

– Не обижайтесь на Румер – это была не ее идея, – обратился Зеб к той женщине, которой он когда-то пакостил в газете.

– Хотя я вполне могла бы попросить Зеба перестать проказничать, – призналась Румер над надгробьем миссис Вильяме.

– Думаешь, она простила нас?

– Надеюсь, да.

– Я хочу быть прощенным, – пробасил Зеб, взяв Румер за руку. Вдруг до нее дошло, что его слова не имеют никакого отношения к миссис Вильямс. Они побрели дальше и задержались возле могил родителей Зеба. Румер молча помолилась и краем глаза увидела, что Зеб делает то же самое.

Потом они на минутку остановились у могилы Клариссы, матери Румер, что располагалась во внешнем круге, в центре которого покоился ее предок Исай Рэндалл. На надгробии был вырезан маяк Викланд-Рок и выбиты следующие слова: «Кларисса Ларкин, любимая жена и мать, да не угаснет ее звезда».

Эти слова потрясли Румер, потому что они были чистейшей правдой: звезда ее матери будет сиять вечно. Вспомнив, что отец собрался отправиться в опасное плавание, Румер помолилась матери и попросила ее присмотреть за ним. Зеб склонил голову. Румер гадала, что подумали бы их родители, если б увидели их вместе, да к тому же на кладбище.

Когда они спустились с холма вниз, где в траве лежал его велосипед, дождь уже почти перестал. Крупные капли еще падали с ветвей деревьев, но там, в вышине, ветер разогнал облака и подарил Мысу пятна яркой небесной синевы. Зеб прокатил велосипед по грунтовке и вывел его на шоссе. Этот «Ралли» был довольно древним ископаемым – черный, погнутый, с двумя корзинами для газет, прикрепленными по обе стороны заднего колеса.

Здесь, на дороге, Зеб снова подхватил Румер и усадил ее на раму спереди. Удерживая равновесие, чтоб ненароком не опрокинуть велосипед, Зеб вскочил в седло, вцепился в руль, а подбородком прижался к макушке своей любимой. И будто не было тех двадцати лет вдали друг от друга, как давным-давно, Зеб и Румер проехали по Мысу Хаббарда, мимо домов, в которых тогда кто-то дожидался их газет.

Чувствуя прикосновения рук Зеба, она закрыла глаза и мечтала о том, чтоб эта поездка никогда не заканчивалась. Не знать, к чему все приведет, – вот что самое тяжелое в жизни. Двадцать лет назад она твердо верила в то, что они с Зебом так и состарятся, катаясь вместе на этом старом драндулете.

– Спасибо тебе, – сказала она. – За спасение птицы.

– Думаешь, с ним все будет в порядке?

– Не знаю. Надеюсь, что да.

Зеб прищурил глаза. Их подернула легкая пелена тумана, или то были непролитые слезы. Он пристально глядел на Румер, и она чувствовала, как сердце вырывалось у нее из груди. Ключи от пикапа у нее в руке стали похожи на раскаленную головешку. Зеб потрогал пальцем ее плечо, и она чуть не вспыхнула ярким пламенем.

– Я хочу, чтобы с ним было все в порядке.

– Я тоже.

– И я хочу, чтобы у нас все было в порядке – чтобы мы снова стали дорогими друг другу людьми, – прошептал Зеб. – Очень-очень. Держи ухо востро, Румер. В самый неожиданный для тебя момент я постараюсь доказать тебе, что имею в виду.

– Не стоит, – замялась Румер.

– Еще как стоит! – воскликнул он. – Просто будь начеку, ладно? Ты сразу все поймешь, когда увидишь это!

Пытаясь унять дрожь, Румер кивнула. Потом она села в кабину грузовичка. Небо над их головами уже совсем прояснилось. Зеб держал у груди свой испачканный кровью дождевик Во взгляде, которым он буравил лицо доктора Ларкин, читалось незнакомое ей доселе волнующее напряжение. Дрожащими руками Румер крутанула руль и выехала с парковки перед «Фолейс».

Взглянув в зеркало заднего вида, она увидела, что Зеб по-прежнему стоит у магазина, но смотрит не вслед ее пикапу, а в небо, будто надеясь увидеть там спасенного ими поморника, парящего в лазурной синеве.




Глава 13


Первым фильмом летнего сезона на Мысе пустили картину 1962-го года выпуска «Как был завоеван Дикий запад». Его показывали и прошлым летом, и позапрошлым, одним словом – каждый год: хотя в видеопрокатах было полно новых кинофильмов, почему-то сюда всегда притаскивали старый бобинный проектор с такими фильмами, как «Крутящие луну», «Пушки острова Наварон», «Флиппер» и «Мэри Поппинс».

Мистер Филан, пляжный полицейский, самостоятельно устанавливал экран, который представлял собой огромную белую простыню, натянутую между чем-то, отдаленно напоминавшим стойки футбольных ворот. Потом они водружали проектор на променад и ждали наступления темноты. Миссис Ловелл из Женского клуба сидела у входа на пляж и продавала билеты по пятьдесят центов за штуку.

Большинство знакомых Куин считали себя слишком взрослыми для киносеансов на пляже, но только не она. Сеансы под шум моря помогали ей расслабиться и успокоиться – особенно сегодня. Она получила письмо из которого узнала, что ее все-таки упекли в летнюю школу. Та еще радость, откровенно говоря.

Куин пришла на пляж заранее, чтобы подготовить себе место разбросав песок, она вырыла приличное углубление для своей пятой точки и вдобавок соорудила песчаную спинку, дабы наслаждаться фильмом полулежа. Потом она постелила одно одеяло на землю, а вторым укрылась, чтобы было потеплее. Элли ходила за «веселушками» и теперь, прибежав обратно, быстро юркнула к ней под одеяло.

– Какое для меня?

– С поджаренным миндалем.

– Ты супер! – воскликнула Куин, срывая обертку. – А у тебя что?

– С розовым лимонадом.

Куин облизывала мороженое, размышляя о том, как же эти «веселушки» были похожи на людей. Ты был тем, что ты ел: Куин была хрусткой и пряной, как жареный миндаль, а Элли была нежной и розовой, как розовый лимонад.

– Слыхала про поморника? – спросила Элли.

– Ага, Румер и мистер Мэйхью спасли ему жизни, – ответила Куин.

– А вот и сын мистера Мэйхью, – Элли показала на пешеходный мостик. – Может, отпразднуем все вместе.

– Ну, блин, – сказала Куин. – У меня почему-то сразу пропал аппетит.

Майкл Мэйхью спускался к пляжу; его длинные волосы были забраны под красную бандану. Несмотря на ее слова, сердце Куин на мгновение обмерло. Она попыталась переключить свое внимание на мороженое, но вместо этого стала думать о том, как ужасно повела себя во время их последней встречи на лодке.

– Он хороший, – сказала Элли. – Мы с ним поболтали, пока я собирала цветы. Интересно, знает ли он, что его отец помог Румер спасать поморника.

– Наверняка он уписается от восторга.

– Он любит природу, – продолжала Элли. – Я это сразу поняла. Чего ты злишься?

– Может быть, тебе стоит походить к нему на свиданки, – съехидничала Куин. – И тогда вам устроят местную фирменную свадьбу.

– Куин, а ты покраснела.

– Заткнись! Ничуть не бывало!

– Нет ничего страшного в том, что Майкл тебе нравится. Это я тоже сразу поняла, – рассмеялась Элли.

– Чушь!.. Но как ты это поняла?

– Ну, по тому, что ты заводишься всякий раз, когда он проходит мимо. Ты делаешь вид, как будто ненавидишь его.

– Так оно и есть.

– Но я тебе не верю, – сказала сестренка. – Это как в том январе, когда Стивен Берд стащил с тебя пальто и зашвырнул его на дерево.

– Он меня ненавидел!

– Нет, Куин. Этим он показывал, что ты нравилась ему… Ничего-то ты не понимаешь в мальчишках.

– А ты откуда все это знаешь?

Элли пожала плечами, не забывая смаковать свой розовый лимонад.

– Ну… просто знаю. Вон он идет…

Они вдвоем наблюдали за тем, как Майкл Мэйхью прошел мимо импровизированного кинотеатра прямиком к пляжу с лодками. После слов Элли жареный миндаль уже не казался Куин верхом совершенства. Но она все равно жевала его; теперь на вкус он ничем не отличался от морского песка.

Для защиты от комаров Куин припасла специальный аэрозоль и сандаловые палочки. Хотя на пляж не разрешалось приносить ничего кроме мороженого, она тайком протащила несколько упаковок сосаток и красных лакричных конфет. Она предложила угощенье сестре, но Элли была слишком занята усиленным облизыванием своего розового лимонада.

Ожидая начала сеанса, Куин думала о том, почему ей так тревожно. Слева от нее под сумеречным небом черным алмазом поблескивал пролив Лонг-Айленд. Впереди, над болотами и тропинкой к Литтл-Бич, висела вечерняя звезда в компании взошедшего полумесяца. Она надеялась, что раненый поморник благополучно добрался до своего гнезда у реки.

– Ты могла бы поймать его на обратном пути, – предложила Элли.

– Кого?

– Куин! Меня не обманешь. Ты знаешь кого – Майкла.

– Да, но зачем?

– Не в смысле ловить его как лобстера, нет, – просто позвать его. Ясно? Может быть, он тоже захочет посмотреть кино.

– Сомневаюсь.

– А ты попробуй.

– Но с какого перепугу?

– С такого, что ты уже давно живешь здесь и знаешь все пляжные секреты. Ты могла бы проявить что-то вроде гостеприимства. И, собственно говоря, я сейчас уйду, чтоб не мешать тебе.

– Пожалуйста, останься…

Сестренка откинула верхнее одеяло, чмокнула Куин в лоб и пошла домой. Теперь Куин сидела в одиночестве и ужасно дрожала – причем вовсе не от морского бриза. Ее желудок никак не мог решить, что же ему больше нравится: срываться со свистом в пятки или подлетать к самому горлу. Еще чуть-чуть, и ее точно бы стошнило.

И тут – в точности, как предсказывала Элли, – Куин увидела Майкла Мэйхью, шагавшего обратно вдоль линии прибоя. На нем были мешковатые джинсы и черная футболка, бандана во тьме казалась совсем черной. У Куин не на шутку расшалилось сердце – она замерла, разрываясь между желанием спрятаться в своей песчаной норе, так чтобы остаться незамеченной, и необходимостью признать то, что Элли была кое в чем права насчет ее чувств к Майклу.

– Хелло! – услышала она чей-то хриплый голос – и только тут поняла, что он принадлежал ей самой.

Оглянувшись, Майкл повернулся и подошел к ней.

– Хелло, – он возвышался над нею подобно скале.

– Ты слышал про поморника? – спросила она.

– Ага, – кивнул он. – Я как раз хотел отыскать его.

– Правда? – Куин изумилась.

– Ну да, отец рассказал мне о том, что произошло.

– Они с Румер спасли птице жизнь.

– Знаю. И он теперь радуется этому как ребенок.

– Да?

Куин перевела дух. Уже от одной их беседы у нее кружилась голова. Такое свободное общение казалось ей очень странным – оно было подозрительно нормальным.

– Кино останешься смотреть? – все тем же, охрипшим от волнения голосом спросила она.

– Кино? – Он нахмурился и обвел взглядом пляж. – Так вот что это. Они показывают фильмы на пляже?

– Ага. Сбегай домой за одеялом, вырой ямку – и получай удовольствие от просмотра.

Майкл стоял возле нее и с удивлением таращился на променад, где стояло неведомое ему чудо техники – проектор. Мистер Филан наматывал пленку на бобины, жена держала перед ним фонарик, чтобы он не засунул что-нибудь туда, куда не надо. Темнота сгущалась с каждой минутой – сеанс должен был начаться вот-вот.

– Или… – протянула Куин.

Майкл посмотрел ей в глаза. Во что она себя втягивала?

– Или ты мог бы подсесть ко мне, – закончила она свою фразу.

Он постоял еще мгновение, подарив Куин самый выразительный взгляд из всех, который когда-либо дарили ей. Она ощутила, как ее лицо загорелось, и ее чувство превратилось не в раздражение, а в тепло, которое согрело ее изнутри. Она приподняла одеяло, и Майкл забрался на ее самодельный лежак.

– Добро пожаловать в мою пещеру, – засмеялась девчонка.

– Спасибо, – он сел прямо, будто внутри у него была палка.

Очень нежно, почти утратив контроль над собственной рукой, Куин дотронулась до его груди и помогла ему откинуться на песчаную спинку. Она ощутила, как напряжение оставило его тело и заструилось по ее пальцам, словно они были неким магнитом. Не сводя с нее глаз, Майкл поежился.

– Держи, – сказала она, протянув ему зажженную сандаловую палочку, вокруг которой вились тонкие струйки дыма, тут же подхваченные восточным ветром.

– Чтоб отгонять злых духов? – пошутил Майкл.

– Да, – невозмутимо сказала она. – И приваживать добрых.

– В самом деле? – он воткнул палочку в песок рядом с собой. Теперь со всех сторон их окружал дурманящий запах благовоний. Куин поразмыслила над его вопросом насчет «злых духов» и вздохнула – о, если бы он только знал! Мыс Хаббарда был так называемым axis mundi – местом, где встречались миры.

Здесь танцевали умершие – иногда летними ночами она видела своих родителей кружащими на скалах под одну лишь ей слышимую мелодию. Мать Румер в детстве сталкивалась с единорогами, которые бродили в тумане среди кедровых деревьев; когда она пошла за ними, они привели ее на кладбище, где на холме стоял призрак ее матери вместе с ее прародительницей и тезкой, дочерью утопшей жены смотрителя маяка, Клариссой Рэндалл.

– Злые духи? – подкалывая ее, не отступался Майкл.

Куин сделала глубокий вдох. Она понимала – по своему опыту жизни без родителей, – что там, где обитало добро, неподалеку всегда таилось и зло Майкл хотел посмеяться над тем, к чему у Куин было предельно серьезное отношение.

– Ты же не подшучиваешь надо мной, а? – спросил он.

– Я никогда не шучу по поводу духов.

Он кивнул. Куин заметила, что он пытался осмыслить то, что она сказала.

– Я рада, что ты не потерял своих родителей, – продолжила она. – Ты бы понял меня, если бы было все иначе.

Темные облака, замершее море и пустынный пляж прорезал луч маяка.

– Это все равно, как если бы я потерял их, – грустно сказал он. – Помнишь, я говорил тебе, тогда, на лодке…

– Я знаю, что ты так думаешь, – неожиданно для себя проворковала она. – Но они живы, и ты всегда сможешь вернуть их, если захочешь. Когда же они погибают и невозвратимы – это совсем другое. Поверь мне.

На свадьбе тети Даны Куин уже размышляла над его именем – Майкл, и в тот день оно вызвало у нее ассоциации с «каменной стеной». Теперь, заглянув ему в глаза, она подумала: «Господи, несчастный мальчишка». Эти слова растапливали ей сердце, и она по мере сил боролась с ними. Элли мысленно наставляла ее: Куин почти слышала, как она повторяла: «Будь с ним мила».

– Ты снова собираешься слететь с катушек? – спросил Майкл. – Жду не дождусь, когда же ты начнешь орать.

– Ха. Очень смешно.

– Рад, что ты так думаешь.

Ночной бриз принес с собой морскую прохладу, и Куин подтянула одеяло чуть повыше. Она вспоминала о том, как ее родители расстилали это одеяло на пляже и часами сидели на нем со своими дочерьми, греясь в лучах летнего солнца. Сейчас, много лет спустя, оно выглядело совсем стареньким, побитым молью.

– Но я почему-то не смеюсь, – проворчала Куин.

– Пока, – съязвил Майкл. – Но ночь только началась.

– Если ты меня так ненавидишь, зачем ты залез ко мне?

– Ты сама меня пригласила. И теперь я не прочь посмотреть кино.

– Точно, – сказала Куин. – Кино.

К своему ужасу, она почувствовала, как Майкл Мэйхью под одеялом взял ее за руку.

Мальчишки еще никогда не трогали ее. Его рука была большой и сильной, и когда он сжал ее ладонь, ее просто обдало жаром, ударило током. Это было в новинку для Куин – держаться за руки на пляже или вообще где-либо еще, – и не успела она еще сильно удивиться приятному покалыванию в пальцах, как испытала просто шок: Майкл нагнулся к ее лицу и поцеловал в губы.

Ого! Перед глазами у Куин вспыхнула молния, а прилив первобытной страсти накрыл ее с головой гигантской волной. Это ощущение отступило, потом опять нахлынуло подобно морскому приливу. Горячий, влажный рот Майкла прильнул к ее губам так, словно у них была одна кожа на двоих.

– Что происходит? – задохнулась девчонка.

– Просто мне хочется тебя целовать. Есть еще вопросы?

– Ты сумасшедший, – прошептала Куин.

– Вполне возможно.

– Кино начинается…

– Люди как раз целуются в кино.

– Но не я, – Куин пыталась освободиться, но он крепко обхватил ее шею руками, и они слились в долгом поцелуе.




Глава 14


Он попросил ее держать ухо востро.

Он сказал, что она сразу поймет, когда увидит это. И вот, целые сутки после того как они спасли поморника, Румер сгорала от любопытства и смутного беспокойства. К своему удивлению, она обнаружила, что невольно пыталась высмотреть Зеба среди окружающих. Услышав шорох колес велосипеда по гравиевой дорожке, она вытягивала шею. Это было безумие, и она велела самой себе прекратить панику.

В своем офисе она составила отчет для Службы охраны дикой природы штата, заполнив необходимые бланки с описанием того, что случилось с поморником. Каждый вопрос, на который ей приходилось отвечать, возвращал ее мысли к Зебу. О, он просто заполонил ее всю, и хотя она пыталась избавиться от него, ощущение от прикосновения его рук было настолько реальным, что от него невозможно было избавиться.

– Как это было? – перебирая бланки, спросила Матильда, улучив свободную минутку.

– Как операция на смерче, – улыбнулась Румер. – У той птицы было больше энергии, чем у сотни диких кошек. Своими когтями и клювом она могла бы…

– Жаль, что меня там не было.

– Ну, у меня нашелся ассистент, – сказала Румер. – В некотором роде.

– Правда?

– Ты не поверишь, им оказался Зеб.

– Доктор Ларкин! Вы что-то от меня скрываете!

– Да ничего особенного. Мы сидели в «Фолейс», болтали, а потом прибегают дети и рассказывают нам про поморника. У него не оставалось другого выбора.

– И как он, справился?

– Вполне, – Румер представила себе, как Зеб крепко удерживал разбушевавшуюся птицу.

– Может, стоит взять его к нам как ветеринара на день? – спросила Матильда, намекая на начатую Румер два года назад программу, позволявшую старшеклассникам поработать денек в ее офисе, чтобы на собственном опыте узнать, каково это – лечить зверей.

– Ни за что! – отрезала Румер. – Но ты не подменишь меня после обеда? Хочу повидаться с Блю; мы с Эдвардом собирались съездить к реке.

– Нет проблем, – вздохнула Матильда и пристально посмотрела на доктора Ларкин. – Но я думаю, что любой человек, усмиривший раненого поморника, достоин быть принятым в семью. – Потом, словно осознав смысл своих слов, она прикусила губу. – Прости, я ляпнула лишнее.

– Да, но мы это уже пробовали, разве нет? Принять Зеба в свою семью…

– Вот мы и вернулись к вопросу о полосках, – сказала Матильда. – Может ли тигр их сменить?

– Не знаю. Но даже если так, то сумею ли я простить и забыть?

– Забыть – никогда, – Матильда обняла ее. – Простить – может быть.

Румер кивнула. Она изнывала от желания выбежать на улицу, забраться в машину, примчаться на ферму и оседлать Блю. Эдвард наверняка ждал ее, уже подготовив лошадей к поездке. Она живо представила себе, как он работает в хлеву и заботится о своем стаде. Этой мыслью она хотела укротить свое сердце, отвлечься от переживаний по поводу неведомого ей сюрприза Зеба. Бедный Эдвард, избранный, чтобы спасти ее от чувств, заставлявших ее краснеть и дрожать при одном лишь упоминании о Зебе.




Румер была у себя в офисе, а Сикстус куда-то уехал на целый день. Зеб стоял во дворе, думая, будет ли видна его работа в лунном свете. Он взял катушку и стал медленно раскручивать ее, перелезая с ветки на ветку старого дуба, росшего меж их дворами, – первого дерева, на которое когда-то девчонкой вскарабкалась Румер. Услышав звук шагов по каменным ступенькам, он посмотрел вниз. То была Винни.

– Меня поймали с поличным, – усмехнулся Зеб.

– Да, а разве нет? Средь бела дня сидит на дереве во дворе Румер… что ж, теперь с тебя причитается, – откашлявшись, сказала Винни.

– Что?

– Ты должен поболтать со мной. Поэтому… бросай свои дела и повесели старушку.

Рассмеявшись, Зеб спустился вниз. Какой бы старой ни была Винни, он знал, что она проживет еще лет сто. Она протянула ему руку, он поцеловал ее, а потом взял в свою ладонь и крепко держал, пока они стояли на участке промеж двора Румер и его старого коттеджа.

– Ты прекрасна, – сказал он. – И молода, как никогда.

– Дорогой, мне уж не петь ни в Метрополитен-опере, ни в парке Бушнелл. Миновали деньки продюсеров Моше Паранова и доктора Наги, моих любимейших друзей. Они столько сделали, чтобы познакомить Хартфорд с оперой. Прежде Коннектикут в этом смысле был полнейшим захолустьем. Они наняли меня, и ох – теперь мне так грустно. И осталась я одна…

– Но ты все еще с нами, Винни, – Зеб расчувствовался при виде слез, стекавших по ее морщинистым щекам. Он обнял ее за хрупкие плечи. – Я понимаю тебя.

– Правда? – Он кивнул.

– Жить, имея замечательные отношения с людьми, которыми ты дорожишь, а потом взять и потерять все это…

– Наши судьбы до странного похожи, – промокнув глаза кружевным платочком, сказала Винни. – Мы оба познали вкус славы. Знаешь, а ведь я переживала за тебя.

– Почему?

– Потому что ты зачем-то взял и спустился на бренную землю после десяти лет головокружительных полетов к звездам.

– Да, – он еще крепче сжал певицу в объятиях. – Так оно и есть.

– Я и сама взлетала к звездам, – вздохнула она. – Со сцены Нью-Йорка, Милана, Венеции… даже Хартфорда… Это было такое невероятное ощущение…

– Тебе было нелегко… сменить свой род деятельности? – аккуратно подбирая слова, спросил Зеб.

– Ох, какой ты у нас обходительный, – рассмеялась Винни. – Ты о том, когда мой голос перестал привлекать полные залы народу и мне пришлось преподавать?

Зеб поглядел в небо, где на фоне синевы ему подмигивали яркие искорки звездных алмазов.

– Тебе, наверное, тяжело будет работать в лаборатории? – спросила она. – И изучать полеты, вместо того чтоб летать самому?

– Да, – признался он, и у него засосало под ложечкой. – Будет тяжело.

– Может быть, ты расскажешь кому-то из нас о том, что случилось с тобой там, наверху.

– Когда-нибудь, – кивнул он, рассматривая созвездия. – Может быть, когда-нибудь.

– Жизнь продолжается, Зеб. Я могла бы впасть в уныние и сожалеть по поводу битком набитых залов оперных театров, но вот она я, твердо стою на земле, здесь, на Мысе Хаббарда.

– Где все тебя любят, – улыбнулся Зеб.

– То же годится и для тебя. Уныние – один из смертных грехов, знаешь? Тебе не стоит впадать в отчаяние. Тебя здесь тоже все помнят и любят.

– Ну, не все… – возразил Зеб.

– А, Румер? Наш дорогой доктор Ларкин…

– По-моему, она хочет, чтоб у меня в заднице появилась ракета и чтоб я улетел на ней туда, откуда вылез.

– Ха, но ты ведь вылез с Мыса Хаббарда, – усмехнулась Винни.

– Я про Калифорнию, – уточнил Зеб. – Там у меня лаборатория.

– Но у тебя, похоже, еще остались дела здесь. Дети рассказали мне о том, как вы с Румер спасали поморника. Теперь, наблюдая за тем, как они рыбачат в бухточке перед моим домом, я думаю о моем дорогом друге Зебулоне Мэйхью и его новоприобретенном даре исцеления.

– Спасибо, Винни.

– И к тому же очевидно, – она потрогала катушку в левой руке Зеба и с улыбкой посмотрела ему в глаза, – что твои дела здесь необходимо закончить.

– Это просто глупость, ничего больше, – Зеб смутился. Винни покачала головой.

– Нет, дорогой. Все великие оперы посвящены обреченной любви. Упущенным возможностям, ужасным болезням, разбитым сердцам, предательствам… Уж кому, как не мне, знать об этом, ведь я пела их все.

– Может, поделишься советом?

– О чем речь! – сверкнув глазами, ответила Винни.

– Слушаю тебя.

– В операх величайшие истории любви заканчиваются трагедией. Но для Мыса Хаббарда такой финал вовсе не обязателен. Твоя любовь началась в Акте первом, в годы твоего детства. Акт второй – это та глупость, которую ты натворил с Элизабет. Но он уже закончился.

– И сейчас…

– Сейчас лето, Акт третий, – Вини ласково погладила его руку, а потом деревянную катушку.

– Что я должен делать? – Зеб и впрямь желал это знать, нуждаясь в порции мудрости старой женщины, так долго любившей его и Румер. Он убеждал себя в том, что ему нужно лишь прощение, но, обнимая Румер после спасения поморника, понял, что хотел гораздо большего. Он ждал, что скажет Винни.

– Мальчик мой, – тихо сказала она, одарив его серьезным взором своих зеленых глаз, – ты ни в коем случае не должен отступать. Она все еще любит тебя – но боится в этом признаться. Не поддавайся на ее уговоры. А ты не бойся…

– Чего не бояться? – перебил Зеб.

– Одного или пары красивых жестов, – Винни похлопала по катушке и чмокнула его в щеку. – А теперь мне надо успеть встретить двух учеников по вокалу. Пока.

– Спасибо, Винни.

Посмотрев ей вслед, Зеб задрал голову кверху и увидел кружившего в небе поморника. Он парил в воздухе, расправив крылья на ветру. Это казалось так легко просто рассекай себе просторы, лениво разглядывая пляж и море. Но Зеб знал, что птица охотилась, сражалась за свое место под солнцем наперекор всем опасностям, подстерегавшим ее этим чудесным днем.

Когда Винни, шурша полами своего длинного платья, скрылась за оградой собственного двора, Зеб ухватился за самую нижнюю ветку и снова влез на дерево. Мысли о Румер теплой волной захлестнули его сердце, и со всевозрастающей страстью и желанием овладеть ею он продолжил делать то, за чем его застала Винни.




Возвращаясь вечером домой, Румер мечтала лишь об одном – поплавать и напиться чаю. Голова у нее гудела, словно пчелиный улей. Даже катаясь вдоль реки на Блю, – Эдвард скакал рядом на своей Лиффи, – она почти не слушала то, что говорил ей Эдвард. Она ловила взглядом каждую птицу в небе, гадая, как там поправлялся поморник, и снова и снова переживая волнение от объятий Зеба.

Теперь же, остановив авто перед своим домом, она увидела желтые машины и толпу вокруг и, обессилев, уткнулась лбом в руль.

– Румер, ты только глянь! – прокричала Аннабель. – Крестхилл-роуд захватили подрядчики и рабочие! Это началось после обеда – грузовые фургоны, самосвалы, прицепы и бульдозер прогромыхали под мостом и въехали на Мыс, как будто целая армия захватчиков.

– Что правда, то правда, – сказала облаченная в бело-зелено-оранжевый балахон Винни, появившись в сопровождении своих учеников по вокалу. – Конечно, Аннабель немного сгустила краски, но тем не менее это было поистине ужасно.

Подобно пугливому животному, Геката прокралась через свой затененный двор и выглянула из-за гаража. Дочери Аннабель, на которых были разноцветные купальники, взявшись за руки, покачивали головами.

– Где мой отец? – спросила Румер, хотя сама искала глазами Зеба. Рабочие собрались в старом саду Мэйхью и что-то обсуждали с новым владельцем коттеджа.

– Сикстус уехал в Хоторн за картами для своего плавания.

– А вы в курсе, что вообще происходит? – спросила Румер, наблюдая за людьми у старого дома Мэйхью. Новый хозяин стоял в верхней части двора, указывая рукой то туда, то сюда, а подрядчик что-то быстро записывал в своем блокноте. Из-за густых кустов было сложно понять, что же они там делали. Кроликов нигде не было видно; судя по всему, они попрятались в свои норки.

– Вот в чем вопрос, – пропела Винни. – Черт побери, что здесь происходит?

– Много чего, – доложила Аннабель. – Я заглянула в окно того грузовика и обнаружила там целые залежи свернутых планов с чертежами.

– Разве им никто не сказал о законе молотка? – спросила Винни.

– Ну, пока они еще не взялись за молотки, – ответила Румер, и у нее екнуло сердце, когда она увидела, что рабочие выгружали лопаты и кирки.

– Именно что пока, – сказала Геката. – Но они непременно возьмутся… и скоро… О, сколько же у них инструментов!

– Отец как в воду глядел, – вздохнула Румер. – Когда мы встретились с новыми владельцами, они как раз говорили об «улучшениях»…

– Улучшения! Какое напрасное занятие! – промурлыкала Геката, покачивая головой и перекатывая на языке букву Р. – Ведь природа подарила нам такую красоту вкупе с чувствами и способностью наслаждаться ею.

На дороге был припаркован автомобиль Винни – оранжевый «вольво», и женщины обступили его, словно пытаясь согреться. Румер грудью прислонилась к дверце. Винни отпустила своих учеников и положила ладонь на руку своей подруге.

– Дорогая, твоя грудь. Никогда не сдавливай ее, – проворчала Винни, отогнав Румер от машины. – Не хочешь пойти со мной в разведку? Раз уж та земля между твоим домом и коттеджем Гекаты, то, по-моему, вам обеим следует пойти туда.

Румер глянула вниз, на летний домик, который арендовал Зеб. Она пожалела о том, что его не было с ними в эту минуту, и, не увидев там ни Зеба, ни Майкла, кивнула и повела Винни с Гекатой вверх по полуразрушенной каменной лестнице, увитой колокольчиками и лилиями.

– Мистер Франклин, – забравшись на вершину холма, сказала Румер, – позвольте представить вам двух наших соседок, Винни Хаббард и Гекату Фрост.

– Как поживаете? – спросила Геката.

– Очень рада, – Вини протянула руку так, будто ожидала, что он поцелует ее. Однако он этого не сделал – да еще вдобавок не признал в ней местную знаменитость, – она перешла прямиком к делу. – Чем именно вы здесь занимаетесь?

– Занимаюсь? – приезжий опешил от ее вопроса. – Консультируюсь со своим подрядчиком.

– Понятно, – кивнула Винни. – Но вы разве не в курсе, что до Дня труда вообще нельзя проводить никаких работ?

Мистер Франклин рассмеялся:

– Не обижайтесь, мисс Хаббард, но позвольте это решать мне, а не вам.

– Я тут ни при чем, – ответила Винни. – Таков закон молотка, и у нас, на Мысе, все его соблюдают.

– Люди приезжают сюда летом, чтобы отдохнуть, – сказала Румер. – Сбежать от суеты города и поразмыслить над смыслом жизни.

– И чтобы творить, – поддержала ее Винни. – Здесь много неординарных личностей… писатели, музыканты… и нам необходимо спокойствие духа, чтоб наши творения расцвели в полную силу. Ведь тут мы все обрели убежище от шума и гама внешнего мира.

– Я слышал, как там внизу кто-то пел, – указав на берег, сказал новый владелец. – Причем очень громко. Разве это не шум?

– Пение – это вовсе не шум! – всплеснула руками Винни.

– Это музыка, – снисходительно объяснила Геката, словно их собеседник был из школы умственно отсталых.

– Теперь это моя собственность, – ответил мужчина – Захочу строить – и построю. Ничего личного, но такие вот дела. Мы не будем ночевать в доме, прежде чем не внесем некоторые улучшения, как раз ими я и собираюсь заняться. Я уже представил наши планы на рассмотрение в комитет по зонированию, – можете не переживать, мы уточним все до последней кочки. Я хороший парень, об этом вам скажет любой мой знакомый. Я привык соблюдать правила, но мы не хотим упускать лето…

– Этим летом вы не будете махать здесь молотком! – серьезно заявила Винни.

– Мистер Франклин, – сказала Геката, – я уверена, что коттедж приглянется вам и без всяких изменений – просто проведите в нем ночь или уик-энд. Возможно, вы влюбитесь в него без оглядки и сочтете все эти расходы и возню пустой тратой времени и денег.

– Никакая ночь в этом пожароопасном клоповнике не заставит меня передумать, – пропустив мимо ушей слова женщин, возразил мистер Франклин. – Моя жена видела летучих мышей в отдушинах и пришла в ужас. Потолок в нескольких местах протекает. А из шкафов так и несет затхлостью.

– Фу-ты ну-ты, – засмеялась Винни. – Зачем же вы купили старый дом, если вам не по душе старина?

– Летучие мыши такие милашки, – сказала Геката. – Они здорррово ловят москитов.

Румер шагнула в сторонку. Она заметила мордочки кроликов, выглянувших из-под кустов азалий. Возможно, они услышали голоса ее самой, Винни и Гекаты и, набравшись смелости, решили разведать обстановку. Присев, Румер опустила руку в норку. В ее ладонь тут же уткнулись теплые носы с мягкими усиками.

Когда она подняла голову и посмотрела на свой дом, то вдруг увидела какой-то отблеск среди деревьев. Она прищурилась, пытаясь разглядеть предмет. Но потом солнце спряталось или набежала тень – и мерцание исчезло.

Винни по-прежнему спорила, а Геката старалась утихомирить ее. Румер прикрыла глаза, сердцем зная, что в этой битве им не выиграть. Мужчина стоял на своем. Может быть, благодаря закону молотка он повременит до Дня труда, но потом перемены все равно наступят. Глядя над высокой травой на отцовскую лодку у себя во дворе, рядом с тем деревом, где сверкнуло что-то золотое, Румер чувствовала себя кораблем, который несло на скалистый берег.




Повидавшись с Винни, Зеб оседлал свой велик и катался по холмам Блэк-Холла. Чтобы как следует пропотеть, он исколесил все мощеные и половину проселочных дорог, жалея о том, что холмы были недостаточно крутыми. На уме у него была лишь одна забота – что же подумает Румер, когда обнаружит его сюрприз.

Он непрестанно вспоминал ее.

Утром ему доставили посылку из Калифорнийского политеха, в которой были спутниковые снимки с его последнего полета и письменная просьба помочь с их расшифровкой. Открыв конверт с фотографиями, он разложил их на своем столе. Картинка получилась смазанной и плохо различимой. Он знал, что присланные изображения показывали Северный полюс, сфотографированный спутником «Терра». Этот аппарат был частью полезной нагрузки в его последней экспедиции, и беглый просмотр снимков вызвал у Зеба воспоминания о взрыве. На снимках были тюлени – сотни тысяч зверьков, пойманных в ледяную ловушку, – и Зеб немедля подумал о Румер.

Что бы она сказала, если б узнала…

Он продолжил работу под аккомпанемент волн, разбивавшихся о скалы у дома Винни. Соседство страха и спокойствия выбивало его из колеи – ужас в космосе, животные, которые остались без еды на Северном полюсе, а в противовес им летний денек на Мысе Хаббарда и приятная неожиданность для Румер.

Взрыв «Челленджера» стал для Зеба сигналом к пробуждению. Разве он мог так близко подобраться к смерти и не увидеть, как жизнь проносится у него перед глазами? Да и что это была за жизнь? Много лет назад он отверг свою единственную любовь: ранил ее сердце, оставил ее с переполненной ненавистью душой.

По собственной глупости Зеб уже однажды потерял Румер. Теперь, гоня свой велосипед обратно на Мыс, он был твердо уверен в том, что сделает все возможное, чтобы вернуть ее. К тому времени, как он добрался до Крест-хиллроуд, над бухтой Винни взошла луна, и декорации. Для сюрприза были готовы. Машина Ру стояла на дороге у подножия холма; ему оставалось лишь постучать в ее Дверь, вытащить ее из дома и…

– Зеб?

Ее голос жутко напугал его. На мгновение Зебу показалось, что она словно сошла к нему прямиком из его буйных фантазий.

– Привет, Румер.

– Мне нужно поговорить с тобой, – сказала она.

– Забавно, – а мне – с тобой, – усмехнулся он. – Я как раз поднимался к тебе.

Она стояла в тени. Сосновая ветка загораживала свет из окон коттеджа Винни, поэтому Румер было сложно разглядеть. У Зеба участилось сердцебиение: ее силуэт был таким родным и знакомым. Он уловил изгибы ее груди и бедер и сглотнул слюну. Когда Румер подошла ближе, глаза ее блеснули в свете луны, и стоило Зебу заметить ее улыбку, сердце его застучало подобно отбойному молотку.

– Ты уже видела? – спросил он.

– Что? А-а… То, о чем ты мне говорил?

– Да, – ответил он, радуясь тому, что она не забыла.

– Вообще-то, нет. Меня отвлекла кутерьма на холме. Ты видел, что там творится, когда въезжал сюда?

– Нет, а что?

– Ну, ты пропустил парад тяжелой техники у твоего старого дома. Похоже, у новых владельцев планы гораздо больше, чем мы предполагали.

Зеб молча смотрел на нее. Он так долго знал ее, что не мог не заметить напряженность во взгляде ее глаз, нерешительность походки и легкий отзвук смеха в ее голосе в те мгновения, когда она старалась поддержать дружеский разговор. Оставив велосипед у гаража Винни, Зеб собрался уже обнять ее, но потом сдержался.

– И чего ты хочешь от меня? – вытягивая шею и пытаясь разглядеть грузовики, спросил Зеб. – Чтоб я устроил взрыв на стройке?

– Неплохая идея, Мэйхью.

– Пойдем, – он взял ее за руку. – Посмотрим, что можно сделать.

– Ты шутишь, да?

Задрав голову к небу и проигнорировав ее вопрос, он спросил:

– А какие у нас сегодня звезды?

– Очень яркие, – сказала она. – Хотя луна восходит быстро, и чем она выше, тем они становятся тусклее.

Они миновали улицу и прошли через двор Гекаты, в траве резвились светляки. Низкие ветви деревьев буквально шлепали им по головам. Румер поспешала впереди Зеба, а высокая трава гладила ее длинные ноги. Затем они перелезли через старую стену из гранита, добытого когда-то у скалистого берега Винни.

– Ну и?.. Предлагаешь взбираться по дымоходу? – спросил он.

– Не совсем. Есть другой способ.

– Надеюсь, в тюрьму нас за это не посадят.

– Идем, – не обратив внимания на его слова, сказала Румер и быстро зашагала по бурьяну.

Ему не пришлось бежать за ней; он в точности знал, куда она шла. На него навалилась вся тяжесть времени, что они провели вместе и порознь на этой планете, и он ощутил, как его насквозь прошил электрический разряд. Она стояла в сторонке, и он увидел то место, которое было так знакомо ему: под валуном у кустов азалий, за расщелиной, где прятались кролики. Присев на корточки, он просунул пальцы под камень и достал ключ. А когда он снова взглянул на нее, сердце у него расшалилось не на шутку.

– Но это больше не мое, – прошептал он. Может, им стоило забыть о крыше и звездах? Взгляд Зеба метнулся к соседнему двору. Ведь именно там был сюрприз, который он приготовил для нее. Он сгорал от нетерпения в ожидании той секунды, когда Румер посмотрит туда, но в то же время он не хотел, чтобы она отворачивалась от него.

– Знаю, – бросила она, не оборачиваясь.

– И дом уже не принадлежит мне.

Румер немного помолчала. Ее взор скользнул меж домов и устремился к маяку Викланд-Рок. Пару секунд она не моргая глядела на луч света, словно в нем содержалось некое послание.

– А я думаю, как раз наоборот, – сказала она. – Но только сегодня.

– Только сегодня? – переспросил он удивленно.

– Сейчас дом в некотором роде вообще никому не принадлежит. Прежние хозяева его продали, а новым он пока не по душе. Если хочешь, то, по-моему, не будет ничего страшного в том, если мы поднимемся на крышу – в последний раз.

Они прошли к дверям. Зеб сжимал в руке истертый временем металлический ключ. Не додумался ли кто-нибудь сменить замок? Сетчатая дверь скрипнула, когда он отворил ее. Деревянные ступеньки надрывно вздыхали под их шагами. От небольшой веранды к двери на кухню – настоящей мечте взломщика. Широкое стекло, один замок. Зеб вставил ключ, провернул его, раздался щелчок – и они оказались внутри.

В доме пахло в точности, как раньше. Пряный аромат морского воздуха, запах корицы, покрытые плесенью диванные подушки. На сосновом полу по-прежнему лежали потрепанные коврики, сплетенные еще его матерью. Бывшие владельцы ничего здесь не меняли.

– Боже, это словно путешествие назад во времени, – прошептал он.

– Как говорит Винни, – тоже шепотом ответила Румер, – зачем портить то, что и так совершенно?

Миновав гостиную, они поднялись вверх по старой деревянной лестнице. Зеб считал: один, два, три, четыре. Четвертая ступенька до сих пор громко скрипела – она и в детстве частенько выдавала его, когда он пытался тихонько улизнуть из дому.

– И что, новые хозяева хотят все это изменить? – спросил он.

– Тсс, – Румер приложила палец к губам. – Давай пока забудем о них…

На втором этаже он прошел вдоль левой стены к спальне родителей. Когда он заглянул в нее, то увидел на том месте, где они спали, знакомый до боли железный остов кровати с синельным покрывалом. В полумраке он вспомнил, как просыпался от кошмаров, прибегал сюда и стоял в дверях, глядя на спящих родителей.

Годы спустя они с Элизабет провели здесь пару ночей. Время быстро пролетело, и сейчас он смотрел на кровать и видел себя там, где спал его отец, а Элизабет – там, где спала его мать: у окна, выходившего на пляж. Зебу всегда было не по себе, когда он тискал Элизабет под носом у Румер. Поэтому их набеги сюда были скоротечными и сумбурными.

Румер первой шагнула в его старую комнату. От его коллекций уже давным-давно ничего не осталось, их попросту выбросили: всех этих насекомых, ракушки, морских звезд и прочее. И его метеорит тоже. Он упал на землю прямо здесь – у тупика Крестхилл-роуд, как будто притяжение Мыса вырвало его из космоса. Зеб подобрал метеорит, невзирая на опасения матери по поводу того, что тот мог оказаться радиоактивным, и поставил маленький шероховатый камень на полку, сколоченную из прибившихся к берегу деревяшек.

Теперь же, ощущая прилив душевных сил, Зеб открыл окно и высунулся наружу. Полуобернувшись, он протянул руку Румер и помог ей взобраться на подоконник. Придерживая друг дружку, они пролезли вдоль кровли у мансарды, а потом по крутому спуску вскарабкались на верхнюю часть крыши.

– Не поскользнись, – сказала Румер.

– А то что? Опять сломаю лодыжку? – спросил он.

– Просто напоминаю тебе, Зеб, – запыхавшись, ответила она, пока они пытались сохранить равновесие, чтоб не скатиться вниз. Дюйм за дюймом они продвигались к тому месту, находившемуся точно между покосившимся дымоходом и флюгером в форме единорога, где они и уселись.

Отсюда небо казалось таким ясным, каким Зеб еще не видел его со дня своего приезда на восток. Этот дом располагался на самой верхней точке Мыса, и, взобравшись на крышу, они оказались выше уровня морской дымки. Приплыв с востока, над бухтой покачивалась большая золотистая луна. А небо было устлано мириадами блестящих звезд, как затканным ковром.

– Бывало, я смотрела наверх, – сказала Румер, – и пыталась угадать, где же ты…

– Правда? – Зеб скользил пытливым взглядом по Млечному пути.

– А ты думал, что я не буду? Что я вычеркну всё это из памяти напрочь?

– Да, Румер. Особенно после всего, что я сделал…

– Расскажи-ка мне лучше о земных новостях, – перебила она его. – К примеру, о работе, которая заменит тебе полеты.

Он вспомнил снимки, которые изучал днем, и отчет, составленный для лаборатории в Калифорнийском политехе.

– Сегодня я просмотрел кое-какие фотографии. Спутники НАСА обнаружили ледовый щит. В северной части России.

– И они хотели, чтобы ты расшифровал эти фото?

– Да.

– Что такого необычного во льде? К тому же на севере России – наверное, там всегда сплошной лед.

– Но не так, как сейчас, – тихо ответил Зеб.

Во дворе внизу зашуршали ветви кустов. «Какое-нибудь животное ползет сквозь заросли», – подумал Зеб. Видя то, как Румер склонила голову набок и с интересом слушала звуки, которые издавал неведомый зверь, он скрепя сердце решил поведать ей все остальное, не переставая спрашивать себя, зачем вообще завел разговор на эту тему.

– Дело в том, – продолжал Зеб, – что на снимках видно четыреста тысяч тюленей, попавших в ледяную ловушку.

– В ледяную ловушку? – ахнула Румер. – Столько тюленей?!

– Да.

– Но как это произошло? А в России знают об этой беде? – она расстроилась не на шутку.

– Их путь в Баренцево море был заблокирован. Из-за невероятно сильного ветра на северном выходе из Белого моря образовался ледовый затор… тюлени должны были начать свою миграцию месяц назад, но теперь они еще в западне.

– И ты это увидел?

– На фотографиях можно четко различить воду и ледовый щит.

– Зеб, что же с ними будет?

– Они голодают, – Зеб воочию представил себе снимок, зная, что никакому ветеринару не под силу спасти их.

Ему даже не пришлось смотреть на Румер, чтобы понять, что она заплакала. От ее всхлипов у него сдавило грудь. Румер всегда была такой: если птенец вываливался из гнезда, она лезла на дерево и водружала его обратно. Если лебедь цеплялся за рыболовную леску, она прикрывала голову от ударов его мощных крыльев и освобождала птицу. Он видел, как она переживала за поморника, и знал, что она пошла бы на все ради тюленей.

– Что мы можем сделать? – спросила она.

– Ничего, – ответил Зеб. – В том-то вся проблема. Мы видим, что творится, однако развитие ситуации неподвластно нам. И все эти спутниковые технологии, позволяющие заглянуть в любую точку мира, сейчас попросту бесполезны. Вот что я думал, когда…

– Что когда?..

Он не хотел рассказывать ей. У него в ушах опять зазвучали отголоски того взрыва. Он сжал зубы так, что у него свело челюсть.

– Поэтому тебе очень повезло с работой. Ты помогаешь животным, спасаешь их жизни. Как с этим поморником…

– Но мы пока не знаем, удалось ли ему выжить, – вздохнула Румер.

– Я знаю, – сказал Зеб. – Я видел его сегодня.

– Правда? Когда?

Зеб перевел дух. Он сидел рядом со своей лучшей подругой, в окружении звезд, вдыхая давний аромат жимолости, ощущая на себе действие настоящей магии летней ночи Мыса Хаббарда.

– В обед, – он поднял руку. – Когда занимался этим…

Румер повернула голову. Она заглянула через ограду в свой собственный двор. Над домами на другой стороне улицы взошел диск луны и замер среди высоких темных сосен. Его свет, проникавший сквозь сучья, сделал свою работу: на ветвях росшего между домов старого дуба засияли золотые нити.

– Что это? – удивленно выдохнула она.

– Это специально для тебя, – Зеб взял ее руку. – Потому что я хочу, чтоб ты снова поверила в нас с тобой…

– Поверить в нас с тобой? – эхом отозвалась она.

– В то, как все было раньше, – прошептал он. – Когда ты говорила, что нас соединяет магическая золотая нить.

– Зеб…

– И что она останется навсегда, – добавил он. Румер больше не могла вымолвить ни слова. Комок в горле мешал ей говорить. Глядя на дерево, где в паутине медной проволоки плясал лунный свет, она словно перенеслась в прошлое. Его рука согревала ее ладонь, и она взглянула ему прямо в глаза.

Зеб смотрел наверх, мимо флюгера-единорога, туда, где Арктур вершил свой бег. Под этим углом казалось, что звезда словно насажена на рог мифического существа. Зеб подумал о противоположном ракурсе, о созерцании Земли из космоса, и у него снова свело челюсть. Но он захотел рассказать ей.

– Я много раз пролетал над… – начал он.

– Над Мысом Хаббарда? – перебила она.

– Да.

– И ты видел? Правда?

– Я знал, чувствовал. Мое воображение рисовало наши дома. Наш двор, сад. Эту крышу, откуда мы смотрели на звезды…

Румер обхватила себя руками, чтобы бившая ее дрожь не доконала ее.

– Но большую часть времени я думал о другом. Я прижимался лбом к иллюминатору «Челленджера» и видел звезды, луны, планеты… а потом Землю.

– Оттуда она выглядит иначе, да? – Он кивнул.

– Чудесная бело-голубая планета… да, она выглядит иначе. – Он снова поглядел в небо, вспоминая, каково это было смотреть сюда – вниз.

– Должно быть, в космосе она похожа на луну или звезду.

– И да, и в то же время нет, – слыша собственное сердцебиение, ответил Зеб. «Что это?» – недоумевал он. В скафандре все эхом проходило через его шлем, и он засыпал под успокаивающую колыбельную своего пульса.

Но здесь, на крыше, разговаривая с Румер о полете, он словно услышал ритм своей жизни.

– Нет? – спросила Румер.

– Ну… в другом смысле, – сказал Зеб.

– Я понимаю.

– Эта маленькая сфера, она так далеко… и в ней содержится все, что я люблю… деревья, океаны, музыка, искусство… я постоянно думал о нашей магической нити.

– Сотворенной из золота, – глядя на луну, сказала Румер.

– И люди. Майкл… – Сердце гулко забилось у него в груди, он прижался лицом к щеке Румер и шепнул: – Ты.

Румер вздрогнула, неожиданно обернулась и, удивив Зеба, уткнулась лицом в его плечо. Он ощущал ее дыхание на своей коже, и от этой физической близости у него по спине побежали мурашки.

– Ру… – сказал он.

Она не пошевелилась, но он почувствовал, что настроение у нее переменилось. В воздухе вокруг них повеяло прохладой.

– Зачем? – прошептала она.

– Что зачем, Ру?

– Ох, Зеб. Я никогда не думала, что она порвется… я поклялась, что этого никогда не будет. Но, увы, это случилось – она порвалась навеки, и ничто уже не восстановит ее. Теперь у меня есть другой. Эдвард…

– Ру, пожалуйста…

– Но зачем, зачем ты женился на Элизабет? Ты все разрушил! Разорвал сам… – она вдруг отпрянула от него и скатилась по крыше в окно прямо под ними. Он не видел ее, но слышал, как она бежала через пустой дом. Сетчатая дверь хлопнула у Румер за спиной, она пронеслась по своему двору и скрылась за дверью на кухню.

Луна взобралась еще выше, и на двор Румер спустилась тень. Кусты стали темными, безжизненными. А золотая нить утонула в непроглядной черноте.




Глава 15


Сикстус позвонил Оливье де Кубзаку из хоторнской фирмы «Боут Воркс» и договорился о спуске «Клариссы» на утро этой пятницы. Поскольку Оливье участвовал в регате у Ньюпорта, за главного был сам Сикстус. Он спускал свою лодку на воду каждое лето, начиная с момента ее покупки в 1966 году, и на сей раз все тоже обошлось без сюрпризов. Они отвезли шлюп метров на пятьдесят вниз по Крестхилл-роуд, скатили его на заброшенные рельсы, а затем столкнули в пролив Лонг-Айленд.

– Почему вы держите ее в своем гараже, а не в доках Хоторна? – спросил один из рабочих, протягивая Сикс-тусу счет для оплаты.

– Потому что экономлю, – ответил Сикстус. – Потому что на Мысе Хаббарда есть этот старый эллинг, которым больше никто не пользуется, и денег здесь с меня не берут. Раньше, лет сто назад, тут была каменоломня, и они проложили эти рельсы для погрузки камней на лодки.

– Сто лет назад, – сказал начальник бригады, Ричард Страун, осматривая ржавую колею. – Лишь немногим старше твоей красавицы лодки. Когда ее построили, а, Сикстус?

– В тысяча девятьсот пятом, – ответил мистер Ларкин. – Как раз на стыке двух веков. Нашел ее в одном из дворов Силвер-Бэй, в довольно плачевном состоянии. Хозяин ее умер, а у его жены было полно забот помимо какой-то старой лодки. – При мысли о том, что «Клариссу» можно называть «какой-то старой лодкой», он покачал головой.

– И ты, значит, приобрел ее… – с улыбкой сказал Ричард, – за бесценок.

– Да, за бесценок, – кивнул Сикстус, почувствовав укол совести. Ему пришлось заменить часть обшивки правого борта и полностью все медные части судна. Паруса и бегучий такелаж тоже заждались обновления. Руль растрескался, киль покрылся трещинами. Гнездо мачты и ее бронзовая опора требовали скорейшей замены. Кокпит нуждался в восстановлении прежнего убранства. Покупая лодку за три сотни долларов, Сикстус вел себя так, будто делал женщине большое одолжение. А по правде, один из самых красивых парусников в мире достался ему буквально за бесценок.

– Что ж, она попала в руки к тому, кто ее любит, – сказал Ричард. – Наверное, сейчас бывший владелец улыбается тебе с небес и желает доброго пути.

– Хоть бы так, – проворчал Сикстус, втайне надеясь, что владелец не осыпал его голову проклятиями за обман беспомощной женщины. Резкая боль пронзила его плечи, и Сикстус подумал: не было ли это знаком праведного гнева мертвого моряка?

Когда рабочие уехали, Сикстус поплыл на «Клариссе» к причалу, и, снова без памяти влюбившись в свою лодку, простил себе те давние прегрешения.

– Только ты и я, дорогая, – шепнул он. – И мы с тобой доберемся до самой Ирландии в целости и сохранности. В противном случае Румер нас не простит, – обращаясь к лодке, Сикстус словно беседовал с собственной женой. Он изменил название судна – хотя ему говорили, что такой поступок может накликать беду, – с «Цереры» на «Клариссу».

– Бог не покарает меня за верность любимой женщине, – шутил Сикстус. – К тому же я преподавал миф о Церере почти сорок лет, и у них с Клариссой есть кое-что общее – дочери. И то, как они любят их всем сердцем. – Продолжая болтать, Сикстус вдруг понял, что пытался развеять собственные суеверия. В конце концов, «Кларисса» взяла верх, и он предоставил Румер почетную обязанность разбить бутылку шампанского и тем самым окрестить лодку.

Вспомнив все это, Сикстус приступил к составлению списка важных дел. Он отчаливал на рассвете субботы и не хотел затеряться в океане без должного количества съестного. Услышав гуденье подвесного мотора, он поднял голову и увидел, что это Майкл с Куин проводили инспекцию своих лобстерных ловушек.

– Что тут у вас?! – громко крикнул Сикстус.

– Привет, Сикс! – ответила Куин. Майкл помахал ему рукой.

Подозвав ребят поближе, Сикстус прислонился к комингсу. Ему понадобилось меньше пяти секунд, чтобы все понять: они были по уши влюблены друг в дружку. Сикстус присвистнул. Интересно, знают ли об этом тетка Куин и отец Майкла?

– Почему ты не в школе? – спросил он.

– У нас есть работа, – ответила Куин.

– А как же летняя школа? Тебя ведь это тоже касается, Майкл.

– Я помогаю Куин, – сказал он, но по удивленному выражению, промелькнувшему на лице Куин, Сикстус предположил: она наверняка ничего не знала о том, что Майкл бросил учебу.

– Лобстеры – это, конечно, замечательно, но вы должны подумать и о будущем. По-вашему, десять лет спустя вы вот так же радостно будете таскать ловушки посреди холодной зимы? Под снегом, с замерзшими веревками и кусками льда на руках?

– Ну да, а почему бы и нет? – улыбнулась Куин.

– Кроме того, сегодня нет снега, – сказал Майкл. – Сейчас замечательная погода и двадцать семь градусов в тени. Какие уж тут уроки, дедушка. На это даже ты ничего не сможешь возразить.

– С таким отношением к жизни, молодой человек, тебе ничего не светит. Carpe diem: «Не упускай возможность». Ладно, хорошо: но как насчет завтра, и послезавтра, и послепослезавтра? Нужно смотреть вперед, причем вам обоим… на горизонт и дальше.

– Горизонт принадлежит тебе, Сикстус, – с уважением произнесла Куин. – Ведь это ты у нас плывешь в Ирландию.

– Но только благодаря тому, что я окончил среднюю школу, – рассмеялся он.

– С чего ты это взял? – удивился Майкл. – Ты плывешь в Ирландию?

– Вы наверняка заметили, какая у меня лодка. Так вот, я управляю ею, ориентируясь по секстанту и компасу – а для этого мне нужны познания в математике. В общем, чтоб удачно переплыть океан, мне пригодится все мое образование. Английская литература, история, наука…

– А какой прок от английской литературы? – поинтересовалась Куин.

– Буду развлекать себя, чтоб не расслабляться. В мгновения скуки я могу читать сонеты Шекспира, которые заучил наизусть пятьдесят лет назад, и цитировать «Макбета».

– Представляю себе эту картину, – рассмеялась Куин.

– Да, дедушка – должно быть, свой актерский талант мама получила от тебя, – поддакнул Майкл.

– Не переводите разговор на другие темы, – строго сказал Сикстус. – Вас записали в летнюю школу, и вы в нее пойдете.

– Рррр, – умело подражая тигру, зарычала Куин.

– Рычите сколько влезет, но от занятий вам не отвертеться, – сказал Сикстус, потом повернулся к ним спиной и продолжил свои приготовления.

Покончив с лобстерами, Майкл и Куин насквозь пропахли рыбьими головами, которые использовали в качестве приманки. Майкл наблюдал за тем, как она привязывала лодку к слипу, познавая разницу между веревками для носа, кормы и шпринга. В ее движениях сквозило изящество, словно она провела на лодках всю свою жизнь, и он счел ее таланты невероятно привлекательными. В ней не чувствовалось апатии или самодовольства девчонок из Лос-Анджелеса – как раз наоборот. Куин была самой настоящей уроженкой Новой Англии.

– О чем это говорил Сикстус? – собирая снасти, спросила она. – Тебе что, нужна летняя школа?

– Я сейчас промеж двух огней, – ответил Майкл. Куин рассмеялась.

– Значит, тебя тоже выперли?

– Нет, – сказал Майкл, подумав о том дне, когда он решил оставить учебники в своем шкафчике, уйти из школы на перемене между уроками английского и французского и больше никогда не возвращаться. Тогда внутри у него была ужасная пустота, необъятнее целого космоса. – Я хочу сказать, что тот этап в моей жизни уже пройден, а новый пока не начался. Одна дверь затворилась, а другая еще не открылась. Так что я вроде как в коридоре.

Куин наклонила голову вбок, подставив солнечным лучам свои растрепанные темно-рыжие волосы.

– Если честно, то я ничего не поняла. Мне неприятно тебе это говорить, но сейчас ты разглагольствуешь, как одна из тех несчастных жен-врачей.

– Как кто?

– Ну, как в ток-шоу Опры Уинфри… Элли всегда смотрит этот бред – она хочет стать психологом, когда вырастет. Я же смотрела раза два и хохотала ужасно. Получается, в Калифорнии люди вот так вот и разговаривают? Совсем как врачи у Опры?

– Тсс, – сказал Майкл, прижав палец к своим губам. Возможно, ей было невдомек, что своими подколками она больно ранила его. Пока Куин заканчивала дела с лодкой, Майкл лежал на волноломе, ощущая под собой тепло прогретого бетона. Только что он попытался открыться ей – ведь она сама вдохновила его на этот подвиг. Такого у него никогда не было ни с родителями, ни с друзьями, ни с подружками. Хоть она и оскорбила его в лучших чувствах, он не смог удержаться от того, чтобы не посмотреть на нее.

А Куин уже была рядом – свесившись из лодки, она прильнула щекой к его лицу.

– Прости, Майкл, – сказала она. – Я пошутила, но Элли говорит, что порой мои шутки заходят слишком далеко.

– Ничего страшного, – улыбнулся он.

Они взяли ведро с лобстерами, остатки наживки и пошли домой. Прошагав по песку, пешеходному мостику и дорожке за желтым домом, Куин указала на огромный валун, нависавший над тропкой.

– Раньше здесь собирались индейцы, – сказала она. – Еще до постройки всех этих домов. Однажды сюда приезжал археолог и нашел следы древнего костра, наконечники стрел и прочие каменные орудия труда.

– Должно быть, здесь они добывали себе пропитание, – Майкл с интересом оглядывал лесистую местность и сверкающую воду.

– Совсем как мы, – ответила Куин, пока лобстеры сучили клешнями о крышку пластмассового ведра. – Я буду жить здесь, так же как они, и умру здесь. Когда-нибудь я покажу тебе Индейскую Могилу…

– Прекрати! – резко сказал Майкл. – Почему ты все время заводишь разговоры о смерти?

– Потому что она часть нас самих, – пожала плечами Куин. – Часть наших жизней.

– Это неправда, – возразил Майкл, и внезапно ему захотелось, чтоб она ушла и оставила его в покое.

– Нет, правда, – с ужасной печалью в глазах сказала Куин. – Когда человек теряет родителей в таком возрасте, как мы с Элли, чтобы продолжать жить, он вынужден смириться с этим. Конечно, это все очень грустно, но знаешь, я уже не боюсь смерти.

Тропинка закончилась у тупика на Крестхилл-роуд. Мыс был от них по правую руку, и они прошли мимо двух коттеджей прямиком во двор к Винни и ее домику для гостей. Пока они стояли на крыльце, Майкл не мог решить, чего же ему хотелось: избавиться от Куин и ее болтовни о смерти или пригласить девчонку в дом, чтобы уже там поцеловать ее. Страсть взяла верх, и он распахнул дверь.

Они очутились на крохотной старой кухне. В его калифорнийском доме даже кладовка была больше. Он наблюдал за тем, как Куин открыла шкафчики, нашла закопченную кастрюлю и стала наливать в нее воду. Потом она водрузила ее на старую эмалированную плиту, зажгла горелку, насыпала в воду соль.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Буду готовить лобстеров. Масло у вас есть? – Он достал маленький кусок из холодильника.

– Но сейчас еще совсем рано…

– Лобстер – великолепная утренняя закуска, – назидательно сказала Куин. – Это богатый источник белка. Сэм иногда рыбачит с острогой и приносит домой черных окуней. По его словам, они отличная пища для мозгов…

Вода в кастрюле постепенно нагрелась, и капельки влаги на ее боках с шипением испарились. Майкл прислонился к перекошенному столу, и Куин метнулась к нему. Он поцеловал ее.

Они обнимались еще пару минут, пока не закипела вода и не начала греметь крышка кастрюли.

– Хочу кое-что тебе показать, – держа его за руку, сказала она, заглядывая в ведро. Лобстеры притихли и смирно лежали на дне.

– Что?

– Это касается пищевой цепочки и течения жизни. Для всего имеется своя причина, Майкл, так было и так будет… ты не забыл те рыбьи головы, которые мы использовали для приманки?

Он кивнул.

– Ну вот, это таутога. Рыба, которая водится возле брекватера. Мы с Элли поймали их два дня назад. А ловили мы их на пескожила. Эти пескожилы собирают питательные вещества из песка… понимаешь? Один кормит собой другого и так далее… в общем, теперь эти лобстеры накормят нас с тобой.

Майкл выпустил лобстера; тот упал в кастрюлю и почти мгновенно покраснел. Куин осторожно бросила своего. Затем она оставила масло растапливаться на плите и обвила Майкла руками. Ощущая тепло и упругость ее тела, он прижал ее к себе, мечтая о еще большей близости.

Они тискали друг друга где-то с минуту, пока у Майкла не успокоилось сердце. Раздался писк автоматического звонка; лобстеры полностью сварились и приобрели алый окрас. Они вынесли все на улицу, поставили на дощатый пол и улеглись рядом с кастрюлей, тарелками и растопленным маслом.

Майклу еще никогда не доводилось пробовать вареных лобстеров.

– Только так и нужно их есть, – заявила Куин. – Дома, вблизи моря. Сначала ты уважительно киваешь воде, а потом благословляешь лобстеров.

Майкл подумал о пышных банкетах, на которые его брала мать: там были «лобстер-термидор», «лобстер из Саванны», коктейли с лобстерами и лобстеры по-ньюбургски – красивые блюда с распотрошенным мясом лобстеров под обильным соусом.

Здесь же это была настоящая жизнь в ее первозданном виде. Куин научила его, как расправляться с лобстером голыми руками. Надо было разламывать панцирь и пальцами выдавливать оттуда вкусное подсоленное мясо. Он ощущал себя человеком, который использовал все свои пять чувств и впервые получал удовольствие от жизни: летнее солнце согревало их тела, плеск волн эхом отдавался у них в ушах, а по жилам растекалось незнакомое блаженство любви. Сначала Куин обсосала мясо с лапок лобстера, а потом скормила ему клешню, истекавшую тягучим маслом.

Они ели и страстно целовались. Все вокруг казалось таким естественным и чудесным. Поглядев вниз, на скалы, Майкл увидел у причала парусник своего деда. Раньше мысль о том, что дедушка собрался переплыть океан, пугала его, но теперь – уже нет. Общество Куин придало ему храбрости, которую он еще толком не осознал.

– Я хочу сделать… – сказал он.

– Что?

– Что-нибудь серьезное.

– Как твой отец? Когда он полетел в космос?

– По-твоему, это серьезно? – Майкл слегка расстроился.

Она помотала головой.

– Нет, но другие-то думают наоборот.

– И что тогда «серьезно» в твоем понимании? – спросил он.

– О, – сказала она. – Любовь, конечно.

– А что ты знаешь о любви? – тяжело дыша, спросил он.

– Я живу ею, – прошептала она. – С самого детства. Любовью к родителям, потом к сестре, к тете Дане и Сэму, ко всем людям на нашем Мысе. Для меня любовь – самое важное в жизни…

– Я тоже хочу ее, – безудержно желая любви, сказал Майкл. Он мечтал о жизни в коттедже и ловле лобстеров до конца своих дней. Куин выйдет за него замуж, и они всегда будут вместе.

– Почему ты бросила школу? – помолчав, спросил он.

– Меня исключили, – грустно сказала она. – Я сделала то, чего мне не стоило делать… вышла из себя.

– Это я уже видел, – он нежно погладил ее по волосам.

– Да… и это плохо. Хотела бы я… – она нервно сглотнула, – чтобы ничего подобного никогда не происходило. В смысле – вернуться в школу до той минуты, как мне пришлось уйти… ведь мой класс станет выпускным.

– И что тебе теперь нужно сделать? – спросил он.

– Ходить в летнюю школу, – она сказала так, словно для нее это был конец света.

– Но ты не хочешь?

– Нет, потому что я очень люблю лето. Лобстеров, пляж, рыбалку с острогой, все. Мне не по душе сидеть в душной комнате – даже если об этом просит твой дедушка.

– Хочешь, я пойду с тобой? – обняв ее, прошептал Майкл.

– Что?

Он сам не верил в то, что сказал, но для него все вдруг встало на свои места. Встреча с Куин пробудила в нем желание стремиться к будущему. Она разожгла в нем огонь, и теперь он хотел быть во сто крат лучше, чем прежде. Повторно же познакомившись со своей тетей после долгой разлуки и увидев то, какую большую роль для нее и дедушки играло образование, Майкл понял, что, возможно, просто недооценил себя.

– Я пойду в летнюю школу вместе с тобой, – прошептал он. – Когда начинаются занятия?

– По-моему, они уже начались, – ответила Куин.

– Возможно, дедушка замолвит за нас словечко. Поговорит со знакомыми учителями, попросит их помочь нам наверстать то, что мы пропустили.

– Мы пойдем вместе…

– А почему бы и нет?

– Я еще никогда не ходила в летнюю школу, – прошептала Куин, – и у меня никогда не было приятеля.

– Целых две обновки за раз, – Майкл расплылся в улыбке.

– Мне будет непросто изменить себя, – предупредила она его.

– Знаю, – он притянул ее к себе на старом колючем одеяле, разостланном поверх дощатого пола. Он нежно целовал ее, зная, что каждая секунда была на счету, что она была очень чувственной, что жизнь подарила им поездку, которая могла закончиться в любое мгновение. Да, теперь у Майкла Мэйхью были планы, да еще какие!




Глава 16


Пролетели два летних дня, и утро отплытия Сикстуса наступило с легким ветерком и лучами теплого солнца. Сикстус проснулся спозаранку. Расхаживая по дому, он чувствовал, как трещали его суставы. Артрит набирался сил; Сикстус почувствовал боль в самом сердце. Он так боялся стать зависимым; ему уже доводилось быть свидетелем тому, как подобное случалось с его друзьями. Но он скорее бы умер, нежели повис на шее у Румер мертвым грузом. Выглянув в окно, он облегченно вздохнул. Погода сегодня была чудесной, и Румер не пришлось бы волноваться по этому поводу.

Однако к восьми часам в воздухе появился странный холодок, а на горизонте обозначилась темная линия. Пока «Кларисса» покачивалась у причала, все обитатели Мыса собрались на скалах, чтобы проводить Сикстуса Ларкина в дальний путь. Народ, как обычно, веселился от души, но в этой радостной атмосфере ощущалось нечто зловещее. Румер стояла рядом с отцом и почему-то молчала. Он сказал ей, что она могла бы пригласить Эдварда; но, очевидно, она этого не сделала – фермера-аристократа нигде не было видно.

– Дражайший наш, а как у тебя с пресной водой? – спросила обеспокоенная Винни. – Ты же не будешь пить из океана…

– У меня есть водогонный аппарат, – ответил Сикстус, непрерывно сжимая кулаки и пытаясь размять непослушные пальцы. – И опреснитель, который уничтожит всю соль до последней крупицы, так что морская вода превратится в родниковую. Не переживай.

– А пропитание? – с беспокойством спросила Аннабель. – Что ты будешь есть?

– Устричный сок, – сказал Сикстус. – У меня его целый запас – в нем много белка, и его не нужно готовить.

– Звучит устрашающе, – поморщилась Геката.

К ним подошел Зеб и положил к ногам Сикстуса большую картонную коробку.

– Это морожено-сушеные продукты прямиком из НАСА. Вот этим мы набиваем желудки на орбите.

Сикстус кивнул, будучи тронут тем, что Зеб вообще выбрался сюда. Глянув на Румер, он увидел, что она смотрела куда угодно, но только не на Зеба, старательно избегая его взгляда.

– Посмотри, что мне принес Зеб, – сказал ей отец.

– Пальчики оближешь. Морожено-сушеные макароны и сыр, – Румер усмехнулась, взяв в руки одну из покрытых фольгой упаковок.

– Не вредничай, Ларкин, – сказал Зеб. – В космосе это самый смак.

Сикстус вздохнул, и они повернулись к нему. Тревога повисла в воздухе – хотя все прогнозы обещали ясное небо, старик всеми костями и ноющими суставами чувствовал приближение шторма.

– Что такое, пап? – перепугалась Румер. – Ты в порядке?

– Я хочу, чтобы вы оба… – строго сказал он, но потом запнулся.

Люди – даже непослушные дети – не ставят себе целью испоганить собственные жизни, но порой родители видят, что их отпрыски совершают ужасные ошибки, которые потом выливаются в нечто большее, подобно тому как тучи с моря приносят за собой жестокую бурю. Сикстус все никак не мог понять, почему Элизабет положила глаз на Зеба: в те годы в лучшем случае он ей только нравился, а в худшем они едва ладили, однако это не помешало ей устроить за него войну, на которой не брали пленных.

Зеб расцвел довольно поздно, вспоминал Сикстус. Еще в семнадцать он был невысок для своего возраста и вытянулся лишь за последний год учебы в Колумбийском колледже. Прибавив в высоту несколько сантиметров и накачав себе за зиму мускулатуру, он объявил о своих планах поступить в аспирантуру при Калифорнийском университете Лос-Анджелеса.

Сикстус всегда считал, что Элизабет клюнула именно на ту часть, которая называлась «Лос-Анджелес». Она работала в Нью-Йорке, у нее хватало ролей в театрах на Бродвее. Ездила и на гастроли, сыграла Порцию на летнем празднике в Беркшир-Хиллс, Джульетту в Монтоке и Южном Манхэттене, половину персонажей в «Как вам это понравится» на Шекспировском фестивале в Центральном парке. Но мечтала Элизабет, конечно же, о Голливуде. А Румер пригласила Зеба посмотреть Элизабет в «Ромео и Джульетте». Именно тогда между Элизабет и Зебом разгорелся огонь. И началось их долгое путешествие в никуда…

Сикстус вздохнул. Какая же роль отводилась ему во всем этом безобразии? Ведь он должен был заметить то, что творилось у него под носом. Что-то – может быть, виновато его невнимание как отца? – прошло мимо, и Элизабет превратилась в чрезвычайно требовательную девушку. Она вдруг осознала свою притягательность, сексапильность и стала требовать внимания к своей особе, признания, любви, даже парня, который судьбою был предназначен младшей сестре. Страсть прошла – а любви не было, и брак распался. Эгоистичная актриса шла своим путем, сломав жизнь Румер, мужу и сыну… М-да-а…

– Ты хочешь, чтобы мы… что? – переспросил Зеб.

– Забудь, – сказала Румер. – Просто он приготовился попрощаться и знает, как я не люблю такие мгновения, – правильно, пап?

– Да, дорогая.

– Не очень-то поверив ее отговорке, – Зеб хмыкнул и выжидательно смотрел на Сикстуса.

– Что случилось, пап? – спросила Румер. – Ты передумал плыть?

– Нет, милая. Но ты бы не стала возражать, не так ли? – Она поглядела на лодку.

– Хотела бы я соврать и ответить «нет», – вздохнула она.

– Ты никогда не лгала мне, – сказал Сикстус. – Ты мой светоч правды. Стоит мне посмотреть в твои глаза, и я уже знаю все до мельчайших подробностей.

– Как по-твоему, в Канаде ты увидишься с Элизабет? – спросила Румер.

– Я бы сказал, что это маловероятно.

– В каком смысле? Она же там на съемках.

– Да, но у нее плотный график – о чем она неустанно напоминает нам.

– Надеюсь, что вы все-таки встретитесь; я знаю, что ты был бы рад этому, – сказала Румер, и Сикстус увидел, как Зеба передернуло.

Заметив в праздничной толпе Майкла, Сикстус ощутил приступ застарелой печали по поводу того, чего оказались лишены Румер и ее племянник. Бросив пить, Элизабет поняла, как много Румер и Майкл значили друг для друга, и тотчас же запретила Майклу приезжать сюда. У нее всегда находилась веская причина, которая редко когда соответствовала действительности: «Он приболел, мы вместе улетаем на съемки, на лето мы отправляемся в Экс-ан-Прованс».

– Та-ак, – бросив взгляд в сторону «Клариссы», протянула Румер, – надеюсь, ты взял с собой радиомаяк?

– То есть радиопередатчик? Да, взял, – кивнул Сикстус.

– Конечно, ты не потеряешься в море, – сказала она. – Но я хочу, чтоб он был у тебя на тот случай, если ты заскучаешь и надумаешь связаться с нами!

– Ты печешься обо мне так же, как я в свое время о тебе, – обняв дочь за талию, сказал Сикстус. Такую заботу он еще мог принять от нее: заботу под названием любовь.

Он вспомнил, как Румер с Зебом целыми днями пропадали на природе. Они плавали к острову Галл-Айленд, а оттуда до парка штата «Стоуни Нек». Однажды они взяли шлюпку и отправились через пролив Лонг-Айленд к мысу Ориент-Пойнт. А как-то ночью они поскакали на лошадях к вершине Серендипити-Хилл, чтобы полюбоваться яркими звездами. Сикстусу и Клариссе очень тяжело далось решение не вмешиваться в их дела, дать им простор для роста и присматривать за ними издалека.

– Этого она и хочет, – сказал Зеб. – Заботиться о тебе. – Румер по-прежнему смотрела куда-то мимо Зеба. Но в конце концов она сдалась.

– Это правда, пап, – сказала Румер, и Сикстус увидел, как блеснули слезы в ее глазах. Чтобы не расплакаться самому, он уставился на свои башмаки. Сколько еще пройдет времени, прежде чем он совсем расклеится и не сможет жить без посторонней помощи?

– Я бы вовсе не переживал, если бы ты сказал, что во время плавания будешь пользоваться электронными приборами, – вздохнул Зеб.

– Убеди его, Зеб, – попросила Румер. Сикстус покачал головой и усмехнулся:

– Я старый ирландец, который хочет повторить подвиг своих предков – переплыть океан. Только в этот раз я направляюсь в противоположном направлении – обратно в Ирландию. У меня есть отличный секстант. А тебе, Зеб, как никому другому должна быть понятна ценность звезд. Для меня они – карта, расстеленная на небе. Именно они будут указывать мне путь.

Зеб согласился:

– Да, но ведь есть способы гораздо проще. GPS, например… Я лично запускал навигационные спутники в помощь судоходам.

Сикстус улыбнулся в ответ. Он хорошо понимал увлечение молодого поколения GPS и компьютерами – им лишь нужно было навести курсор, пару раз щелкнуть мышкой, и заветные координаты тут же появлялись на экране. Подобное плавание было сродни готовке по поваренной книге – в соответствии с указаниями другого человека – без полного понимания сути дела.

– Спасибо, Зеб. Румер, ты же знаешь – я бы ни за что не отправился, не прихватив с собой электронику. Радиомаяк у меня на борту – не переживай. Но это на крайний случай. А так я поплыву, ориентируясь по звездам и по солнцу.

– Просто мы хотим, чтоб ты был готов на случай чего, – сказал Зеб.

– Ну, если я ими так и не воспользуюсь, то не стоит обижаться по этому поводу, – Сикстус похлопал его по спине. – У меня ведь классический «Херресхофф», а не какое-то пластиковое корыто. Когда строили эту лодку, лучше секстанта ничего не было.

– Пап…

К ним подошла Винни. На плечах ее темно-синего шелкового балахона красовались огромные эполеты – в честь отплытия Сикстуса. Возможно, она надевала их, когда пела в опере «Фрегат его величества "Пинафор"», а может, среди ее поклонников затесался адмирал?

– Дражайший наш… – начала Вини.

– Что случилось, милая? – уловив волнение в ее голосе, спросил Сикстус.

– Будь добр, заверь меня, что эта твоя чудесная лодка годится для вояжа по Атлантике.

Сикстус рассмеялся, радуясь тому, что его отвлекли от эмоционального прощания с Румер и Зебом, которые теперь украдкой поглядывали друг на друга.

– «Кларисса» справится, Винни.

– И такие парусники уже пересекали океан? – не отступалась она.

– Да.

– И ими тоже управлял всего один человек? – спросила Румер.

– Наверняка. Я не первопроходец, любимая. Я всего лишь повторю то, что уже было сделано до меня. В 1978 году человек по имени Ллойд Бергсон в одиночку поплыл в Норвегию на своем «Какаду II» – это тоже лодка класса «Нью-Йорк 30».

– И он успешно добрался туда? – Румер об этом не знала.

– Да, – сказал Сикстус, и у него расшалилось сердце из-за того, что он боялся ее следующего вопроса.

– Что-то не так? – шагнув в сторонку от Румер и Винни, спросил Зеб.

– Ты о чем?

– Да на тебе лица нет. Что на самом деле стряслось с «Какаду II»?

– Он затонул на обратном пути. Не говори об этом Румер, хорошо? Я помню, что с ней творилось во время твоих полетов; она неустанно глядела наверх – в ужасе, что тебя поглотит черный космос.

– Тогда она ненавидела меня, – сказал Зеб. – Ведь я был женат на Элизабет.

– Это уже в прошлом, – спокойно ответил Сикстус.

– В каком смысле?

– Послушай, Зеб. Я был против вашего развода – потому что это против моей веры. Но есть одна старая поговорка: чему быть, того не миновать.

– По-моему, в физике было нечто похожее.

– В физике, природе, в человеческом сердце, – сказал Сикстус. – Нельзя остановить приливную волну, ураган или падающее дерево. Окажешься на пути, и пиши пропало. Вот что у вас с Румер было здесь, на Мысе, много-много лет назад. Не вздумай останавливаться на сей раз.

Отвернувшись от Зеба и больше не желая ничего ему говорить, Сикстус смешался с толпой, чтобы попрощаться со своими знакомыми. Откуда-то прибежала Куин и повисла у Сикстуса на шее.

– Пожалуйста, будь осторожен, – попросила девчушка. – Не столкнись с каким-нибудь китом. Я слыхала, что в Гольфстриме они повсюду. И смотри, не врежься в беспечную рыбу-луну – они громадные, и считается, что они любят греться на солнышке у самой поверхности воды.

– Да, дедушка, старайся избегать опасности, – добавил Майкл.

– Обещаю.

– Если тебе станет одиноко, – тихо сказала Куин, – ты можешь сделать то же, что и я…

– И что это, милая?

– Тогда я закрываю глаза и думаю о своих родителях, – ответила она. – Где бы я ни была и как бы плохо мне ни было, я всегда слышу их голоса. У моря, возле прибоя, это даже проще. Но лучше всего, когда я одна на своей лодке и чувствую, как они… наполняют меня надеждой, любовью поддерживают и подбадривают. Думаю, с Клариссой у тебя будет точно так же, Сикстус.

– С лодкой?

– Нет, с Клариссой, твоей женой. Ведь она никогда не покидала тебя.

– Ох, конечно, Куин, – Сикстус взял девчушку за руку. Он всегда чувствовал, что их связывало нечто общее. Ему казалось поразительным, что в таком молодом возрасте ей было известно так много о настоящей любви и человеческих отношениях. О, развитая, живая душа! Возблагодарив Всевышнего за то, что она стала подружкой Майкла, он поцеловал ее в лоб.

– Твое место в колледже, Куин. И чтобы попасть туда, прошу тебя для начала позаниматься в летней школе.

– А мы пойдем вместе, с завтрашнего дня, – сказал Майкл.

– Что? В летнюю школу?

– Ага, – кивнула Куин. – Мы бы и сегодня пошли, но нам хотелось проводить тебя в дальнее плавание.

– Но почему? – удивился Сикстус. – Почему вы передумали?

– Мы встретились, – прямо ответила Куин. – И всё сразу обрело другой смысл…

Майкл улыбнулся деду.

Сикстус обнял и расцеловал детишек, а потом вернулся к своим взрослым друзьям. Аннабель Маккрей, зная о любви Сикстуса к ирландской литературе, подарила ему сборник стихов Йетса и роман Джеймса Джойса «Портрет художника в юности».

Геката, как обычно в черном, вручила ему маленькую склянку с рыбьими костями, цветки гортензии и масло из печени трески. Будучи кузиной тетушек-волшебниц из свадебного магазина, она знала толк в талисманах и оберегах.

– На удачу, дорррогой, – промурлыкала она, вложив в его руки бутылку, и Сикстус ответил ей поцелуем.

Винни вручила ему небольшой магнитофон и стопку кассет с лучшими оперными ариями.

– Одни из моих самых любимых. Счастливого пути, мой дражайший друг, – и она крепко обняла его.

– Спасибо, Винни, – Сикстус расчувствовался от всей той любви, что изливала на него семья и соседи. Хотя миссис Лайтфут – пожилая женщина, которая жила на окраине Мыса в маленьком домике и никогда не покидала его, – и не пришла, возле своего дома она подняла мачту с американским флагом, дополнив его сигнальными флажками, гласившими «доброго пути!».

Окинув взглядом скалистый берег и увидев, что прилив повернул в море, Сикстус понял: час расставания настал. От коттеджа Маккреев доносились звуки романтических мелодий Коула Портера. Если бы Кларисса была здесь, Сикстус подхватил бы ее под руки и закружил вместе с нею на причале. Но сейчас он обнял Румер, и они стали медленно танцевать.

– Я буду скучать, пап, – сказала дочь.

– Ты глазом моргнуть не успеешь, как я уже вернусь, – заверил он ее.

– Позвони, когда доберешься до Галифакса.

– Обещаю.

– В Новой Шотландии живет Малаки Кондон… вот его телефон, – протянув Сикстусу визитку, сказал Сэм Тревор. – Он отличный мужик, океанограф, его родной дом – буксир у пристани в Луненбурге. Если вам что-либо понадобится, просто звякните ему. Он выйдет в залив Мэна и встретит вас.

Сикстус взял визитку, главным образом для того, чтобы успокоить дочь и чтобы она не боялась, что он будет там совсем один.

– Я верю в тебя, пап, – сказала Румер.

– Это для меня самое главное, любимая.

У нее к глазам опять подступили слезы. Оглянувшись, Сикстус увидел болтавшего с Винни Зеба и жестом подозвал его.

– Потанцуй с ней, – тихо произнес он над головой Румер.

Зеб кивнул.

Звучала мелодия песни «Каждый раз, когда мы прощаемся с тобой».

– Она так нравилась твоей матери, – еле слышно прошептал Сикстус. Теперь ему хотелось лишь одного: остаться наедине с Клариссой и уплыть с нею в заслуженный отпуск. Он крепко сжал Румер в объятиях, чмокнул дочурку в лоб и передал ее Зебу. Она начала вырываться, словно намеревалась взобраться на борт и уплыть вместе с отцом, но Зеб не выпустил ее из своих крепких рук.

– Потанцуй со мной, Ру, – попросил он. – И мы вдвоем проводим Сикстуса за горизонт.

– Лучше бы он остался, – захлюпала она носом на плече у Зеба.

– Помни про крышу, – прошептал он. – Помни, о чем мы говорили тогда… ты не должна мешать ему… ведь это его мечта.

Так оно и было. Сикстус вовсе не боялся предстоявшего путешествия. Мир открывал перед ним свои врата: море было безграничной дорогой у него под ногами, а ветер дул ему в спину, подгоняя вперед. Он отнес подарки на лодку и сложил в каюте. До сих пор звучал Коул Портер, и Винни взяла высокую ноту. Les Dames de la Roche стояли на своих любимых скалах Мыса Хаббарда, махая Сикстусу, покуда он отвязывал канаты.

Затем Сикстус нацепил на голову белую фуражку с козырьком и поднял паруса. Сначала раздулся главный, потом кливер, и «Кларисса» грациозно заскользила прочь от причала. Сердце у него стучало, словно отбойный молоток. Наверное, только Куин знала, что теперь он остался наедине со своей женой на лодке, названной в ее честь; он ощущал ее присутствие так же явно, как и порывы ветра вокруг себя. Она была его напарником и любимой, его бессмертным проводником. С берега кричали их друзья, желая им удачи и счастья.

Куин завела мотор своей лодочки, и они вдвоем с Майклом проводили Сикстуса до выхода из бухты. Голоса постепенно затихали, пока единственными звуками не остались шум ветра в парусах, плеск волн о корпус и гудение подвесного мотора Куин.

– Не забудьте! – крикнул Сикстус уже издали. – Вы оба пообещали мне пойти в школу.

– А ты не забывай, что обещал быть осторожным и вернуться на Мыс Хаббарда целым и невредимым! – крикнула в ответ Куин.

– Обязательно. Я всегда держу свое слово.

– И я тоже, – сказала она.

Они добрались до красного буя, обозначавшего северную границу отмели Викланд-Шоул, где Сикстусу предстояло взять влево и оставить Мыс Хаббарда позади.

– Мы уже готовы посмотреть, как ты заплывешь за горизонт, – сказала Куин, покружив вокруг «Клариссы», и отплыла в сторону, чтобы Сикстус мог сдвинуть румпель и развернуть судно. Паруса колыхнулись, потом ветер вновь наполнил их, и шлюп взял курс на восток, мимо маяка Викланд-Рок.

– Удачи в школе, детишки! – прокричал Сикстус.

– Остерегайся штормов у Пойнт-Джуд! – ответила Куин.

– Непременно! – Сикстус усмехнулся, зная, что она имела в виду тот случай, когда они с Элли чуть не потонули, попав в сильную бурю по пути на Мартас-Виньярд.

Он бросил прощальный взгляд на свой дорогой Мыс, скользнув взглядом по коттеджам с яркими ставнями, по буйным садам и хлопавшим на ветру американским флагам. Мыс Хаббарда был основан ирландскими иммигрантами, простыми работягами и бедняками, которые не прогадали, пустив корни у пролива Лонг-Айленд. Он любил эту землю всем сердцем и знал, что частичка ее осталась у него с собой. Когда ему на глаза попался старый дом Мэйхью, Сикстус помолился за новых владельцев – чтобы они прониклись духом этого места, – а потом увидел, что Румер и Зеб по-прежнему махали ему с пристани.

Он поднял руку в знак прощания. Сейчас боль почти покинула его; спина у него слегка скрипела, подобно старой лодке, но солнечные лучи согревали ее и гнали артрит прочь.

– Не забывай, мы любим тебя! – крикнула Куин.

– Никогда, – удаляясь от них, ответил Сикстус. – И вы не забывайте, что я люблю вас. Идите в школу, дети, и учитесь как следует!

– Обещаем, дедушка! – уверенно прокричал Майкл. И после этого Сикстус Ларкин обогнул мыс и устремился навстречу Атлантическому океану и своей судьбе.




Глава 17


Проводив Сикстуса и попрощавшись с соседями, Румер и Зеб вместе пошли домой. Они поднялись на холм, пройдя мимо гаража, за которым ее отец трудился над «Клариссой». В траве валялись щепки и банки из-под лака и краски – напоминание о тяжелейшей работе, проделанной для восстановления прежнего величия лодки.

Когда они вошли в ее дом, оконные занавески трепыхались в объятиях свежего бриза. Музыка до сих пор нагоняла на Румер печаль. Сейчас гобелены с единорогом выглядели невероятно яркими и живыми, как никогда прежде. Зеб был рядом с ней, и, стоя босиком в своем коттедже, она хотела снова потанцевать с ним, повинуясь грустной музыке, ветру и нетленным духам Мыса. На сердце у нее лежала тревога за отца, но она решила не подавать виду.

– Чай будешь? – спросила она.

Зеб кивнул, не сводя с нее глаз.

Держа чайник под краном, Румер заметила, как дрожат ее руки. Увидев, что она волнуется, Зеб забрал у нее чайник и сам наполнил его водой. Догадывался ли он, что не разлука с отцом, а он сам, ее звездочет, был причиной этого волнения? Он поставил чайник на горелку и развел огонь. Румер все еще ощущала прикосновение его ладоней во время танца. В ней вдруг проснулось дикое желание, и она медленно повернулась к нему. Зеб прочел в ее взгляде пробудившуюся страсть, шагнул к ней и обнял. Сильный и загорелый, он доставлял ей неземное блаженство, лаская ее чуть пониже спины и прижимая к своей груди. Она поднялась на цыпочки, так же как тогда, когда они танцевали на теннисных кортах, и прильнула к нему всем телом. Она дрожала от кончиков волос до пяток, чувствуя на себе всю упругость крепкого тела Зеба.

Чайник шипел на плите, и Румер боялась, что он вскипит, прежде чем они с Зебом решат, что же делать дальше. Это была кухня ее детства; Элизабет жарила яичницу прямо на этой вот плите. А в этой духовке ее мать готовила индейку ко Дню благодарения. И сколько же раз сюда приходило семейство Мэйхью, чтобы всем вместе попить кофейку!..

Давние образы всплыли перед ее глазами: вот они с сестрой босиком шлепают по полу, держа в маленьких ручонках кружки с Санта-Клаусом; вот с Зебом, уже подростками, наполняют холодной водой бутылки для долгого плавания через пролив…

– Румер, – шептал Зеб, целуя ее шею.

– Что мы делаем? – она взъерошила его волосы, отчаянно пытаясь избавиться от дурных воспоминаний и сомнений. И запрокинула голову, чувствуя, как его жадные губы скользнули по ее губам.

Закипел чайник. И отнюдь не с тихим звуком; его свист взрезал воздух, словно сирена, разрушив то, что соединило их на это мгновение. Зеб шагнул назад. Румер выключила горелку. Ее сердце гулко колотилось, и внутри она ощущала такой же разброд и шатание, что и снаружи – когда Зеб прикоснулся к ее плечу и попытался повернуть ее лицом к себе, она даже не смогла пошевелиться.

– Ру…

– Тебе не кажется это странным? – прошептала она.

– По-моему, это… чудесно и потрясающе!..

– Возможно, – пробормотала она.

– Но?..

– Не знаю. Я не уверена.

– Той ночью, на крыше, когда ты спросила меня, зачем я женился на Элизабет и разорвал нить?..

– Нет, Зеб. Не сейчас…

– Выслушай меня, Румер. Я тогда не думал, что ты так сильно влюбишься в меня. Мы пытались в тот последний год – я держал тебя за руку. Мы целовались, ходили в кино… Я попросил тебя о встрече на День весеннего равноденствия…

– Да, было начало весны, – шепнула Румер.

– Но ты не пришла!

– Если бы я смогла, то обязательно пришла – ты это прекрасно знаешь! – задыхаясь, сказала Румер, и он отшатнулся от нее.

– Но тогда почему?.. Ведь я так ждал тебя у Индейской Могилы…

Румер зажмурилась, стараясь вспомнить события минувших лет. Они как раз заканчивали учебу в колледжах. Экзамены, письменные работы, подача документов в аспирантуру… но она сделала бы что угодно, абсолютно все, чтобы быть с Зебом. Он предложил ей приехать домой на выходные, и она согласилась. Она проверила ящик и ждала его телефонного звонка.

– Ты переметнулся к Элизабет, – чуть не плача, сказала Румер.

– Мне очень жаль, – стал оправдываться Зеб. – Но я ушел к ней лишь после того, как ты подвела меня, и когда я решил, что вовсе не нужен тебе… Я ужасно расстроился тогда…

– Прекрати, Зеб, – сказала Румер. У нее разболелось сердце; ее отец только что отчалил в открытое море, а воспоминания о детстве уже начали на нее охоту. Это была кухня ее семьи; они с Элизабет были сестрами. Они стояли прямо здесь, на этом месте, и мать говорила им: «Вам предстоит завести еще много друзей, но сестра у каждой из вас будет только одна!»

– Пожалуйста, послушай…

– Не сейчас! – завопила она. – Перестань, я не хочу больше ничего слушать!

– Но ты выслушаешь меня до конца лета, – Зеб уже почти рычал. – Ты должна, Румер. Я знаю, что ты чувствуешь ко мне, потому что испытываю к тебе то же самое. Знаешь, что твой отец сказал мне сегодня? Нельзя преградить дорогу шторму.

– Оставь меня, Зеб! Не дави на меня. – Он придвинулся ближе.

– Может быть, я хочу защитить себя, – еле дыша, сказала она. – Возможно, я просто не хочу оказаться в той же ситуации, что и двадцать лет назад. Когда я любила человека, который не видел того, что было у него под самым носом.

– Но сейчас совсем не то, что двадцать лет назад, – напирал он.

– Да, половина наших жизней уже прошла.

– И ты готова испоганить оставшуюся половину? – схватив ее за руки, спросил он.

– У меня замечательная жизнь, – дрожащим голосом ответила она. – Я обожаю свою работу. Я лечу зверей, спасаю домашних животных…

– Спасаешь поморников, – напомнил ей Зеб. – На пару с тем, кто способен понять… – Он слегка разжал пальцы, по-прежнему крепко держа ее, а затем прижался к ней, и его губы скользнули по ее горячему рту.

– Я не верю тебе, – прошептала она.

– И напрасно.

– Мы и раньше так целовались, – бормотала она, пока он целовал ее. – И посмотри, к чему это привело.

– Тогда я был глуп.

– А теперь уже нет?

– Нет, – он долго не отрывался от ее губ, крепко держал и не выпускал. Наконец отпустил и грустно сказал: – Теперь я поумнел.

– С чего это вдруг? – Румер едва перевела дыхание.

– С того, что понял, что не могу жить без тебя. Что ты как раз и была той единственной, которую я желал и любил, Румер.

– Ты… – промямлила Румер. У нее сдавило грудь. Она сгорала от желания спросить его: «Ты, значит, никогда не любил Элизабет?» Она очень хотела услышать, как он ответит «не любил»; нет, ей было просто необходимо услышать эти два слова.

– Валяй, – сказал он. – Спрашивай, что угодно.

– Не могу.

Ее мысли неслись, словно дикие кони: Индейская Могила, записки в «Фолейс», Элизабет в роли Джульетты, Зеб в роли Ромео… они вместе сбежали в Калифорнию. У них родился ребенок. Они стали семьей.

– Что бы ты ни говорил, Зеб, – успокоившись, сказала она, – это не изменит того, что случилось.

– Понимаешь, Ларкин. – Он поцеловал ее в волосы, а затем сделал большой шаг назад, давая ей ту свободу, о которой она просила, и направился к дверям. – Вот здесь ты ошибаешься.

– То есть мы можем изменить прошлое?

– Да. Во имя настоящего и будущего. Нашего…

– Но как? – спросила она. Возможно, в ее голосе прозвучало сомнение, но по-настоящему это была отчаянная мольба – ее сердце так расшалилось, что она уже приготовилась просто лечь и помереть на этом самом месте.

– Мы можем исправить былую ошибку, – ответил он. – У нас впереди целое лето.

– Правда?

– Правда.

– Но каким образом?

– Любовью, Ларкин. Любовь способна на многое – неужели при своей работе с больными животными ты так и не поняла этого?

Она промолчала, а Зеб не стал дожидаться ее ответа. Она видела, как он прошел через кухню, а потом услышала тихий хлопок входной двери. Она закрыла глаза, сберегая остатки прикосновений его губ и ладоней. Даже после того как он ушел, Румер, закрыв глаза, еще долго ощущала его присутствие. Постояв немного на кухне, она позволила своему сердцу слегка сбавить обороты. Она не открывала глаза, покуда не услышала раскаты грома.

Откуда-то издалека над спокойным морем донеслись эти тревожные раскаты, хотя небо сияло лазурной синевой, на которой не было ни облачка.




Глава 18


Дети сдержали свое обещание. И Куин, и Майкл отправились на занятия в летнюю школу. Они вместе выполняли домашнюю работу, вместе готовились к тестированию, помогали друг другу писать рефераты. И оба скучали по Сикстусу, жалея о том, что его не было рядом, дабы поддержать их добрым словом, советом.

На пятый день после отплытия отца Румер заскочила за ними после школы, чтобы всем вместе наведаться на ферму. Она приехала на Мыс из своего офиса и остановила машину напротив коттеджа Зеба. Высоко в небе парил поморник, таская рыбешек из бухточки Винни. Румер загадала желание, чтобы Зеб вышел на крыльцо, – а вдруг, это как раз тот самый поморник, которого они спасли? Она вытянула шею, пытаясь рассмотреть в окне силуэт Зеба. Они не виделись с тех пор, как он целовал ее на кухне. Сидя в своем авто, она прикрыла глаза. Всю прошлую ночь Зеб снился ей. Они сидели вдвоем на крыше и созерцали синее-пресинее небо. Вниз срывались солнечные лучи, окрашивая кроны деревьев в золотой цвет. Держа Зеба за руку, она испытывала неземное блаженство. Но как только она повернулась в надежде поцеловать его, он вдруг испарился; слышался лишь язвительный смех Элизабет, эхом отдававшийся среди деревьев.

Дети забрались в кабину ее грузовичка, и, глянув на поморника в последний раз, Румер выехала на дорогу.

– Как дела в школе? – спросила она.

– Хорошо, – ответила Куин.

– Неплохо, – сказал Майкл.

– Да уж, это самый полупустой ответ из всех, что я когда-либо слышала, – улыбнулась Куин.

– В каком смысле?

– Ну, ты же знаешь старый вопрос… когда ты смотришь на стакан, то, как по-твоему: он наполовину пуст или наполовину полон?

– А есть разница? – спросил Майкл.

– Ну, – сказала Куин, – разница большая. Ответ говорит о твоем мировоззрении. Вот кто ты, например: оптимист или пессимист?

Румер ощутила, как у нее участилось сердцебиение. Куин, сама не подозревая, в точности выразила ее состояние – Румер целую неделю избегала Зеба, думая о том, что пошло не так в их отношениях, и пытаясь унять разгоревшееся внутри жгучее пламя желания.

– Я наполовину полный человек, – заявила Куин. – Но это сейчас, раньше все было иначе. Когда мои родители утонули, я была наполовину пуста. Меня тошнило от всего вокруг. Летние дни были чересчур жаркими, зимой было слишком холодно; мне разонравилось мороженое, а если мы шли в кино, то всегда на тот фильм, который мне не хотелось смотреть…

Вполуха слушая Куин, Румер размышляла о себе. Отец говорил ей, что и школьники многому могут научить своих преподавателей, и в который раз он оказался прав. Зеб был здесь, он снился ей каждую ночь, лето неумолимо пролетало – но Румер все еще продолжала жить прошлым, терзаться от старых обид и свершившегося тогда предательства, не обращая внимания на магическую золотую нить. Игнорируя его самые настоящие поцелуи, его самые настоящие слова.

Она завезла ребят в «Парадайз Айс-Крим», где они прикупили себе мороженого, чтобы побаловаться сладким по пути до фермы. В приемнике звучала их любимая музыка, и Куин громко подпевала. Майкл крутил ручки кондиционера и люка в крыше кабины. Потом они принялись болтать об уроках и домашней работе.

И вот Румер свернула на подъездную дорожку к ферме и едва не испытала шок: Эдвард сидел на крыльце рядом с какой-то женщиной.

У нее были светлые волосы, она была одета в легкое платье цвета барвинков. Румер узнала ее по прогулкам в Художественном музее Блэк-Холла. Энни Бенц, куратор зала американских импрессионистов – сильная, умная, симпатичная. Идеальная пара для Эдварда, подумала Румер, ощутив странный приступ облегчения вперемежку с разочарованием. Должно быть, Эдварду надоело то, как она с ним обращалась, и поэтому Румер стало ужасно стыдно.

– Кто это? – спросил Майкл.

– Одна из знакомых Эдварда, – ответила Румер.

– Но ведь он же твой приятель, – поддразнивая Румер, сказала Куин. – Ты не ревнуешь?

– Нет, – тихо ответила Румер. – Нисколько.

– Я тебя понимаю, – Куин призадумалась. Румер могла бы поклясться, что видела искры, которые высекали мыслительные процессы в ее голове. И девчонка изрекла: – По-моему, Эдвард ни наполовину пустой, ни наполовину полный. Он просто серединка на половинку. Ни то ни се…

Майкл хохотнул, тайком поглядев на нее.

– Куин, как это человек может быть просто «серединкой на половинку»? Посмотри на его ферму – она огромная. У него есть лошади, коровы, хлева, большой дом, масса работников…

– Вещи и деньги не учитываются при определении полноты человека, – заявила Куин. – Правильно, Румер?

– Я не могу сказать про Эдварда ничего плохого, – ответила Румер. Они подошли к штакетнику и увидели, как через поле к ним поспешал Блю. От высокой травы поднималось горячее марево, а под ногами у коня кружили стрекозы. – Он всегда прекрасно относился ко мне.

– Но почему ты не вышла за него замуж? – спросил Майкл.

– Потому что она любит другого, – безапелляционно отрезала Куин, отчего у Румер отвисла челюсть.

– Ты о чем? – спросил он.

– Да так, ни о чем, – Куин улыбнулась и пожала плечами.

Румер решила не обращать внимания на ее высказывание. Она бросила еще один взгляд в сторону парочки, мило беседовавшей на крыльце. Было ли у нее с Эдвардом хотя бы раз что-либо подобное? Голова у нее была забита одним Зебом: она, словно лошадь, била воображаемую землю копытом, желая убежать, расправить крылья и улететь в синюю даль, оставив за собой громовой след.

– Твой отец поплыл в Ирландию, – крепко сжав ладонь Румер, сказала Куин. – Вот какой дух у тебя внутри! Тебе мало обыкновенных посиделок на крыльце! В тебе слишком много страсти для таких пустяков. И я знаю…

Румер смотрела на девочку во все глаза, надеясь, что она закончит свою фразу. Но тут Блю призывно заржал, возвещая о своей готовности для верховой прогулки. Куин подбежала к нему и накормила яблоком, пока Майкл терпеливо дожидался ее.

Когда они с Куин взобрались на спину Блю и понеслись по полю, Румер прислонилась к ограде и погрузилась в раздумья. Да, действительно, по-настоящему любила она лишь одного человека. Теперь Зеб был здесь, в Коннектикуте, а что же она? Почему она отталкивала его всякий раз, как он пытался приблизиться к ней? Неужели Элизабет так и будет стоять меж ними, хотя и находясь в разводе с мужем и за тыщу миль отсюда?

Она смотрела на то, как дети крепко держались друг за друга, мчась по зеленому полю. Отсюда, сквозь легкую дымку, ей казалось, что Майкл – это молодой Зеб. У него тот же овал лица, те же глаза, та же стать… Правда, волосы у Майкла длиннее, чем у Зеба, перед тем как их ему отрезал отец, но ниспадали они точно так же и сверкали на солнце ничуть не меньше.

Сердце ее всполошилось, когда Зеб приехал, и вот уже которую неделю она ощущала, как оно бьется, падает, сжимается, колотит молотом в ее грудь. А пульсирующая кровь превратилась в раскаленную лаву. Румер вспомнила, как стояла с Зебом у себя на кухне и хотела, чтобы он продолжал обнимать и целовать ее. Что же такое он хотел сказать ей, и почему ей было так тяжело его выслушать?

Вся в напряжении и тревоге, она следила за детьми, пока они не скрылись из виду, а потом стала растравлять себя мыслями о сестре: ведь Элизабет столько лет подряд прятала от нее Майкла!

Поначалу, когда Румер требовалось утолить жажду общения с племянником, она просила коллег подменить ее, а сама улетала в Калифорнию или же звонила Элизабет и договаривалась о приезде Майкла в Коннектикут. Вдвоем они проводили дни и недели, полные безмятежного блаженства, – пока не настал тот час, когда Румер стала бояться, что Элизабет положит конец их встречам.

Оглядываясь в прошлое, она поняла, что полностью погрязла во лжи. Ее просто выворачивало наизнанку именно по той причине, что Элизабет и Зеб все еще были вместе. Но снаружи она пыталась играть роль доброй тети – лишь для того, чтобы иметь возможность видеться с Майклом.

– Смотри-ка, что у тетушки есть для тебя! – воскликнула Элизабет, когда Румер привезла с собой плюшевого коня.

– Он совсем как Блю, – Румер вложила огромную мягкую игрушку Майклу в руки. – Помнишь моего коня? А то, как я придерживала тебя у него на спине и ты катался по полю? Можешь называть его Блю, – шептала Румер, гладя душистые волосы малыша и нежную щеку. – Так же как и настоящего Блю… Блююююююю.

– Буууу, – ответил Майкл, как будто вспомнив, как они отдыхали на ферме «Писдейл» всего-то пару месяцев назад.

– Ага, Бу, – сказала Элизабет, прихлебывая джин с тоником. Ее не было с ними на ферме, и она не понимала, что их связывало. Но Румер была уверена, что от ее внимания не ускользнуло то, как у Майкла загорелись глаза, когда он обвил ручонками шею своей тетки; и наверняка она заметила безграничный восторг своей сестры – когда ее глаза наполнились слезами при виде этого мальчугана. – Просто «Бу» – это мое нынешнее состояние.

– Но что случилось? – спросила Румер.

– Не знаю, каким местом я думала, выходя замуж за Зеба. Ты совершенно правильно поступила, когда избавилась от него.

– Элизабет! – резко оборвала сестру Румер, и у нее засосало под ложечкой: она не могла поверить тому, что услышала. – Не надо. Давай не будем обсуждать Зеба…

Он пропадал в Калифорнийском политехе, где занимался анализом данных со спутников; а на следующий день ему предстояло отправиться в Хьюстон. Румер предпочла посетить Элизабет и Майкла именно в период своего зимнего отпуска, ведь она точно знала, что Зеба не будет дома. Но она все равно была против того, чтобы Элизабет плохо говорила о своем муже, особенно в обществе Майкла. И ей уж точно не хотелось ворошить прошлые события…

– Румер, ты же моя сестра. Мне не с кем поболтать… Я так несчастна… – Элизабет отпила из бокала. Она пьянела на глазах.

– Но как ты можешь быть несчастна? – спросила Румер, прижавшись губами к виску Майкла. – Ведь у тебя есть все это. У тебя такой чудесный сын!

– Буууууу, – подбрасывая коня, ворковал Майкл.

– Буууууу твоему папаше! – допив свой напиток, злобно ответила Элизабет и пошла к буфету, чтобы сделать себе еще порцию коктейля. Они сидели в просторной гостиной, окна которой выходили на тихоокеанское шоссе и горы Санта-Ана. Теперь Румер слышала лишь отдаленное гудение автомобилей и звон кубиков льда, которые Элизабет бросала в свой стакан. Она почувствовала, что сестра отчего-то разозлилась, и это напугало ее.

– Если ты не хочешь меня слушать, – сказала Элизабет, – то зачем тогда приехала?

– Повидать тебя и Майкла.

– Да ну? – спросила она. – А по-моему, только одного Майкла.

– Он мой племянник, – держа на коленях Майкла и его игрушку, спокойно ответила Румер. Ее сердце словно сдавили незримые тиски; на самом деле ей не хотелось слушать эти разговоры – и еще меньше хотелось, чтобы их слышал Майкл. Да еще видел, как напивается его мать, распаляясь в гневе на отсутствующего мужа за свою неудавшуюся личную жизнь.

– Мне предстоит сниматься в серьезном фильме, – Элизабет расплакалась. – А всем наплевать… Мне очень тяжело, Ру.

– Но почему?

– Я представляла себе брак совсем иначе. Особенно с Зебом. Он был так мил, так обходителен… А теперь он постоянно чем-то недоволен. Его не волнует ничего из того, что я делаю. Он с удовольствием ходит на свою работу или катается с Майклом по округе. Они пропадают в этих своих поездках, а я остаюсь здесь одна-одинешенька.

– Ты же много работаешь, Зи, – напомнила ей Румер. – И у тебя всегда есть новые роли.

– Да, и я специально подбирала их так, чтобы сниматься здесь, в Калифорнии, чтобы быть рядом с домом. Но клянусь тебе, Ру, в следующем году я уеду отсюда – в Стамбул, Кению, Бангкок, к черту на рога! Короче, чем дальше, тем лучше. – Отхлебнув джина, она всхлипнула и закашлялась.

– Не пей так много, – Румер попыталась отобрать у нее бокал.

Элизабет резко отбросила руку сестры, и спиртное выплеснулось на нее саму и на Румер.

– Ты не понимаешь!..

Поставив бокал у бара, она вдруг схватила Майкла, прижала ребенка к груди. И хотя он вырывался, протягивая руки к своей игрушке, она крепко держала и не отпускала его. Шагая с ним по комнате, она споткнулась о его кубики.

– Осторожно! – крикнула Румер, но было уже поздно.

Мать и дитя с грохотом рухнули на пол. Майкл ударился головой и заревел: вне себя от ужаса она подскочила к ним, однако все обошлось – кресло частично смягчило падение, и у них не было ни синяков, ни царапин.

Взяв Майкла на руки, Румер осмотрела его голову, но не обнаружила даже малейшей шишки. Пока он истошно орал, она чмокнула его в лоб, вручила ему коня и стала укачивать малыша в своих объятиях.

– Отдай его мне, – протянув руки, сказала Элизабет. Но Майкл уткнулся лицом в шею Румер и тяжело задышал.

– Оставь его в покое, – прошептала Румер. – Хотя бы на минуту.

– Да как ты смеешь? – возмутилась Элизабет. – Строит тут из себя Мать Терезу! По-твоему, люди никогда не спотыкаются и не падают? Ты что, хочешь устыдить меня в том, что я плохо забочусь о своем малыше? Что я пьяница и не могу удержать ребенка?

– Нет, Элизабет, – Румер покачала головой, понимая, что любые уговоры будут бесполезны, и страшно переживая за Майкла.

– Хрена лысого я тебе поверила! – орала Элизабет, распаляясь все больше.

– Мы не должны так себя вести перед малышом. Он ведь все понимает…

– Ты просто завидуешь мне, вот в чем дело! – продолжала Элизабет, не внимая голосу разума. – А все потому, что Зеб выбрал меня, а не тебя! И потому, что у меня есть этот ребенок…

Майкл обернулся и с тревогой посмотрел на мать заплаканными глазами. Конечно, он все понимал – но не мог осознать, почему мама ходит взад-вперед, почему у нее такое перекошенное лицо и почему она ненавидит милую тетю, подарившую ему лошадку? Потянувшись к матери, малыш снова зашелся в безудержном плаче.

– Видишь! Ты только еще больше расстроила Майкла. Иди ко мне, любимый…

Румер отвернулась и молча вышла из комнаты. Она сгорала от желания повыдергать сестре волосы и надавать ей пощечин. Стоя на широком балконе, откуда открывался прекрасный вид на горную гряду, она пыталась совладать с эмоциями. Но хуже всего было то, что Элизабет попала в самую точку: да, Румер смертельно завидовала ей. Что если Элизабет выпроводит ее и запретит встречаться с Майклом?

Обернувшись, Румер увидела, что Элизабет сидит на полу и горько плачет. Майкл променял маму на игрушечного коня и стал тащить его к балкону. Он прижал свою ладонь к стеклу со стороны комнаты, а Румер прижала свою снаружи. В то мгновение, пытаясь прикоснуться к нему сквозь стекло, она твердо решила пойти на что угодно, лишь бы остаться с ребенком рядом.

Отодвинув балконную дверь, она прошла в комнату.

– Я хочу, хочу, чтоб ты… – хлюпая носом, сказала Элизабет.

Румер была уверена, что сейчас она добавит: «Убралась вон».

– Послушай, – тихо сказала Румер, осторожно подбирая слова, – чем я могу тебе помочь? Может, тебе нужно выговориться? Если да, то я всегда готова выслушать тебя. Ведь я люблю тебя, люблю Майкла.

– Ты любишь Зеба… – захлебываясь слезами, прошептала Элизабет.

– Нет, – резко ответила Румер, не сводя глаз с Элизабет. – Он твой муж и мой зять, ничего более.

– Правда?

– Конечно. Так чем я могу тебе помочь? – Элизабет сжала ее руку, все никак не могла успокоиться.

Придерживая Майкла у груди, Румер раскачивалась взад-вперед, надеясь как-то успокоить малыша. Как часто ему приходилось наблюдать свою мать в подобном виде? У нее похолодело в животе В его взгляде сквозила безумная тревога, а тельце содрогалось от отрывистых всхлипов.

– Сгоняешь на кухню? – наконец спросила Элизабет. – Принеси салфеток и льда – после обеда у меня визит к фотографу, и я не хочу идти на студию с опухшими глазами.

– Сейчас, – ответила Румер, и, чертыхаясь, пошла выполнять просьбу сестры. За кухонным столом сидели нянька и домработница и, распивая чай, молча смотрели ей в спину.

Она присматривала за Майклом, пока Элизабет уезжала на фотосессию, и потом, пока кинозвезда рекламировала свой новый фильм на встрече с журналистами в Сенчури-Сити. Тогда же, в обед, когда Элизабет позвонил продюсер ее последнего проекта, Румер пришлось соврать, что Элизабет плавает в бассейне. Тогда как, по правде говоря, ее сестра валялась в спальне мертвецки пьяная. С каждым подобным звонком и каждой такой ложью Румер чувствовала, как теряет частичку себя. Но она хотела быть с Майклом…

Ночь за ночью Румер лежала в своей постели без сна, не смыкая глаз, и вспоминала, вспоминала, пытаясь оправдать себя – или попытаться возненавидеть Зеба?.. Она не знала, зачем ей это нужно – но было очень больно… Однажды днем, пока Элизабет спала, Румер позвонила Зебу в Хьюстон.

– Мэйхью, – отозвался он в телефонную трубку.

– Зеб, это Румер, – она чуть не упала в обморок от звука его голоса.

На том конце провода повисло напряженное молчание, но потом он прокашлялся и заговорил:

– Ты еще в Калифорнии?

– Что у вас происходит? – проигнорировав его вопрос, спросила она.

– В том смысле, почему я здесь, а не там? Ну, такая уж у меня работа, Румер. Я бы и приехал повидаться с тобой, но…

– Я вовсе не об этом! – перебила его Румер. – Ты ничем не лучше Элизабет – вы оба уверены, что мир вращается только вокруг вас. Я же говорю о Майкле.

– А что с ним? Он в порядке, – проворчал Зеб. – Он лучший ребенок из всех, что…

– Он не в порядке! – возразила Румер. – Он словно канат, который вы решили перетянуть каждый в свою сторону. Не знаю, что творится между тобой и Элизабет, и если честно, мне наплевать на это! Но Майкл не канат, он живой! И если он будет и дальше так страдать, Зеб, то клянусь, я заберу его.

– Ты – что?.. – переспросил он.

– То, что слышал! Я заберу его на Мыс!

– Сейчас же позови к телефону Элизабет, – рявкнул Зеб.

– Не могу, – ответила Румер. – Она спит. В полной отключке.

Это подействовало на Зеба. Он притих, а Румер пыталась совладать с накатившей на нее волной чувств и переживаний.

– Тебе ведь известно о ее запоях, не так ли?

– Да. Известно.

– И что же ты сделал по этому поводу?

– Боже, Румер! Да ничего я не делал! Я уже прятал, бил, выливал ее бутылки…

– Зеб! Я не о ней! Я говорю о Майкле! Как ты можешь оставлять ребенка одного с ней, когда она расхаживает по квартире в таком виде?

– Но он не один – с ними живет Мэри. А до нее была Кэтрин. Их, конечно, надолго не хватает, но зато всегда есть кто-то рядом.

– И, по-твоему, этого вполне достаточно? Достаточно для взыскующей любви души вашего сынишки?!

Опять воцарилось молчание, и стук собственного сердца гулом отдавался у Румер в ушах.

– Нет, недостаточно, – честно признался Зеб. – Обычно я сижу с ним. В прошлом месяце я отказался от тренировок, чтобы быть с Майком. Но сейчас не выдержал и решил уехать… Потому что я узнал о твоем приезде…

– О моем приезде? – она тяжело задышала.

– Да, Румер…

– То есть ты уехал, когда узнал о том, что я прилетаю в гости к Майклу? Ты не желал видеться со мной? – перенести это было нелегко.

– Ну да, – сказал он. – Были и другие причины.

– «Другие причины»?

– Ты думаешь, я из камня и ничего не чувствую? Я действительно не хотел встречаться с тобой, – ответил он. – Впрочем, так же как и ты со мной.

– Вот тут ты прав.

– Ну вот, теперь ты в курсе событий. Мы с Элизабет оказались в непростой ситуации. Я не могу заставить ее прекратить попойки, но я не могу постоянно быть с ними рядом. Но когда ты с Майклом, у меня спокойно на душе – и что бы там ни говорила Элизабет, у нее тоже. Поэтому ответ на нашу проблему заключается в том, чтобы ты как можно чаще виделась с ним.

– Если б я могла, то не расставалась бы с ним ни на минуту.

– Заведи свою практику в Лос-Анджелесе; будешь лечить зверушек местных звезд, – сказал Зеб.

– Я живу на Мысе Хаббарда. Там моя родина, там мой отец, – резко ответила Румер.

– Не надо вставать в позу. Я знаю, что ты теперь из нового поколения Dame de la Roche…

– Как и наши с тобой матери.

– Ага.

Румер сжала в руке телефонную трубку и крепко зажмурилась.

– Так как же насчет Элизабет? – спросила она, переводя разговор в нужное русло.

– У нас с ней давно ничего не было… Мы не… – промямлил Зеб, но Румер остановила его.

– Прекрати! – крикнула она. – Меня не интересуют подробности вашей супружеской жизни! Разве ты не должен помочь своей жене? Ты бежишь от проблем! Но ты, именно ты обязан избавить себя и меня от переживаний в те дни, когда Майкл будет оставаться со своей матерью! Потому что, Зеб – это я тебе обещаю, – если у вас ничего не изменится, а она окончательно сопьется, я попытаюсь забрать его у вас, чего бы это мне ни стоило!

– Я не позволю тебе, – сказал Зеб.

– Тогда не доводи меня до этого. Найди для нее хорошую клинику, Зеб. Если на это время тебе понадобится помощь с Майклом, то можешь рассчитывать на меня. Я позабочусь о нем…

– Ладно, Румер. Попытка не пытка. Но она очень упрямая и вряд ли согласится лечиться.

– Я тоже упрямая. И не позволю, чтобы вы причиняли вред своему сыну.

– Слышу, Ларкин, слышу, – мрачно ответил Зеб. – Я сделаю все возможное, хорошо?

– Надеюсь, что так и будет, – она больше была не в силах терпеть безумие этих воспоминаний и чувств, накрепко связавших их всех. – Она моя сестра, и как бы там ни было, я желаю ей только добра…

– Знаю, Румер, – прошептал Зеб. – Знаю…

Промелькнули годы. Майкл прилетал на восток, а Румер по первому зову – на запад. Элизабет ненадолго бросала пить, а потом принималась пьянствовать с новой силой. Когда Элизабет слишком выматывалась, она уезжала из дому и пару дней поправляла свое здоровье там, где лечили алкоголиков. Она посещала реабилитационный центр в Фениксе, а заодно проходила месячный курс в Сан-Франциско. Но очередной срыв, стресс: то не дали роль, то «прокатили» с «Оскаром», то еще какой-либо финт – и все летело к черту, и снова кубики льда звенели в стакане, и снова рыданья по телефону, и упреки, и проклятья в адрес Зеба, который не был предназначен ей судьбой. Ревность, злоба, ненависть, отчаяние – о, сколько, чувств владело этой актрисой, личная жизнь которой не сложилась по ее же вине…

Майкл рисовал на картинках Мыс Хаббарда и признавался тете, что хотел бы всегда жить здесь, а не в Калифорнии. Он катался на Блю, вцепившись в гриву коня, и умолял тетю не прогонять его, не увозить обратно к матери. Сама мысль об этом разбивала Румер сердце.

– Я никогда не прогоню тебя, – обещала она. – Твоя мама выздоровеет, ты поедешь домой, но потом сможешь вернуться ко мне и Блю. Когда угодно…

Но он не вернулся. Элизабет не позволила ему. Она так и не объяснила причину своего решения; ей всегда было некогда. Когда Румер хотела слетать на запад, Элизабет говорила, что слишком занята. Майкл понемногу взрослел; у него появились личные интересы, и если бы Румер все же приехала, то он не смог бы оторваться от своих занятий, чтобы провести время вместе с теткой.

Румер редко давала волю нахлынувшим на нее воспоминаниям, но вот теперь, этим летним полднем, стоя у белого штакетника, она никак не могла выбросить их из головы. Прискакав обратно, дети сказали ей, что им нужно торопиться домой, чтобы доделать уроки. Румер спросила у них, не подождут ли они еще пару минут.

– Конечно, тетя Румер, – сказал Майкл и помог ей взобраться на спину Блю, которого они оба так безумно любили.

Глядя вниз на почти взрослое лицо Майкла, она улыбнулась и снова почувствовала, как у нее заныло сердце. Румер показалось, что он ощутил то же самое; она заметила это в его глазах и в том, как он, не моргая, внимательно смотрел на нее.

– Ты знаешь… – сказала она, пока теплый ветер развевал его каштановые волосы, – что я никогда специально не нарушала данное тебе обещание?

– Да, – спокойно ответил он. – Я всегда это знал.

– Я рада, – кивнула Румер.

Куин молча наблюдала за ними, но она все понимала: Румер любила племянника больше, чем собственного сына, если бы он у нее был. К сыну она была бы строга, а Майкл ей был дорог, ибо был обделен любовью и вниманием своих родителей. Майкл потрепал гриву Блю, и Румер поскакала в поле.

– Бууууу! – прокричал племянник ей вслед. Возможно, с крыльца на нее смотрели Эдвард и Энни; но ее это уже ни капли не волновало. Румер пронеслась вдоль каменной стены, потом вверх по холму и вниз к речке.

Мчась по ее берегам, она скользила взглядом по стремительному потоку воды и до сих пор слышала, как Майкл – и маленький ребенок, и без пяти минут мужчина – звал их коня по имени. Пустив Блю галопом, Румер представляла себе Зеба, единственного мальчишку, которого она любила, и этим жарким летним днем его образ все больше и больше заполнял ее мысли.

Тем же вечером Майкл ужинал с отцом в одной из местных забегаловок. Потом они немного поиграли в гольф, и Майкл рассказал ему о поездке на Блю. Когда они вернулись домой, его отец пошел поплавать у скал, а Майкл засел за учебники. Вдруг раздалась телефонная трель. Думая, что это Куин, он сломя голову бросился поднимать трубку. Но в динамике прозвучал щелчок: звонили с сотового.

– Майкл?

– Мама?

– Да, это я. Связь просто ужасная. Я сейчас в своем трейлере на съемочной площадке у черта на рогах. Ты меня слышишь?

– С трудом.

– Ладно. Видимо, тут ничего не поделаешь. С тех пор как ты оказался в нашей глуши, я впервые смогла улучить минутку, чтобы позвонить тебе. Ты хоть живой? Еще не помер со скуки?

– Я в порядке, – ответил Майкл.

– Ну надо же! Мне сообщили, что твой дед отправился в путешествие. У меня не хватило духу, чтобы перезвонить и выяснить все подробности… ты же знаешь, что я не сильна в прощаниях. Он отплыл без происшествий?

– Да.

– Слава богу. Он, конечно, совсем рехнулся, если решил в одиночку добраться до Канады, но таков уж твой дед. Он безгранично верит во всемогущество литературы. И если Мелвилл и Джозеф Конрад писали о том, как здорово бороздить морские просторы, твоему деду непременно надо опробовать это на личном опыте. Как там тетя Румер?

– Чудесно.

– Наверное, сама не своя. Без его-то компании. Она неспособна жить одна.

– С ней все нормально. – Его мать рассмеялась.

– Ты просто ее не знаешь. Говорю тебе, сейчас она ужасно расстроена. Я очень люблю ее, но она чересчур привязана к нашему отцу.

Майкл живо представил себе, как тетя Румер каждый день садилась в свой грузовичок и ехала на работу. Он подумал о животных, которых она лечила, о спасении поморника. И еще он вспомнил, как она скакала по полю верхом на Блю.

– У нее полно дел, – сказал он.

– Ну, разумеется, – усмехнулась его мать. – Так она отвлекает себя от терзаний по твоему папаше.

– Что?

– Только не говори мне, что ты не заметил, как она обмирает от одного его вида.

– Нет, не заметил.

– Ведь она была влюблена в него. Мы никогда не разговаривали с тобой на эту тему, но теперь ты уже достаточно взрослый, чтобы знать. Это было скорее похоже на шутку… застенчивая малышка Румер и Зеб. Я в том смысле, что как они вообще могли быть вместе? Ветеринарша и астронавт… – его мать снова язвительно рассмеялась.

– Но почему бы и нет? Тебе-то он был не нужен.

– А вот это совсем невежливо с твоей стороны, Майкл, – ответила его мать. Может быть, она расстроилась? Майкл не мог определить, но смех из ее голоса точно исчез.

– Это правда.

– Правда – штука довольно субъективная, – сказала его мать. – Все зависит от того, кто ее озвучивает. Ты не в курсе всей истории. Дело в том, что мы переросли друг друга. Печально, конечно, но с кем не бывает. Вот влюбишься и сам узнаешь, что это такое. Кстати, есть какие-нибудь новости от Аманды?

Аманда Джонс, дочь знакомого Элизабет, известного продюсера Бастера Джонса. Аманда, как никто другой, подходила под определение «восхитительная красотка». Она была изящной «куколкой Барби», уже успевшей засветиться в двух фильмах и трех музыкальных клипах. Она умела петь, танцевать, занималась кино и модельным бизнесом. Весной Майкл гулял с ней, и его мать была вне себя от радости.

– Абсолютно никаких, – равнодушно ответил он теперь.

– Держи ее на коротком поводке, – посоветовала ему мать. – Она для тебя идеальная пара. Ты должен помнить, что не каждому везет так, как тебе. На своем пути ты встретишь еще много девчонок, но только Аманда из твоего круга и подходит тебе…

– Из какого это – моего круга? – разозлился Майкл.

– О-о! Это самое важное, Майкл. Свой круг – это общие интересы, общие знакомые, это прекрасно, сын мой!.. Только тогда ты сможешь стать счастливым…

Майкл представил себе Аманду за ловлей лобстеров, или на пляжном песке в стареньком одеяле, или утром на крыльце разламывающей клешню сваренного лобстера – и рассмеялся от души. Как же они с матерью далеки друг от друга! Как две параллельные, что никогда не пересекутся.

– А ты-то сама знаешь, что такое счастье? – спросил он.

– Тише! – хохотнула его мать. – Не бей меня, я всего лишь излагаю тебе истину нашей жизни. Ты уже знаешь, откуда берутся дети… так вот, это еще сложнее и тяжелее. Поэтому не отпускай Аманду – не стоит терять ее.

– Нет, стоит, – подумав о Куин, сказал Майкл.

– Что?

– Аманда Джонс меня совсем не интересует.

– Похоже, ты там уже с кем-то развлекаешься. Не так ли, Майкл? Послушай свою маму – не глупи. Ты не с Мыса Хаббарда и должен радоваться этому. Не растрачивай себя по пустякам. Немножко поиграл и хватит. Ах да, а кто она?

Майкл замолчал, накручивая на руку телефонный провод. Что-то подсказывало ему не раскрывать матери правду о Куин. Он был уверен, что она непременно попыталась бы испортить их отношения. Оберегая свою любовь, он решил, что нужно перевести разговор на другую тему.

– Вы же с отцом были вроде бы одного круга. Я видел дома, в которых вы выросли, – они стоят по соседству.

– Да, ты прав. Но это не тот крут, который сближает. Просто мы жили по соседству. А если уж говорить об общих интересах, то твой папаша, наверное, должен был жениться на твоей тете Румер. Ну, так кто она? – мать решила допытаться о девушке, которую полюбил сын. – Давай колись.

– По-моему, они были бы счастливы, – не желая отвечать, тихо сказал Майкл.

Молчание в трубке. На мгновение Майклу показалось, что их разъединили, но потом его мать спросила:

– Что ты сказал?

– По-моему, они были бы счастливы.

– Они?

– Да. Мой отец и тетя Румер.

– С какого перепугу ты несешь такую чушь?

– Но они прекрасно смотрятся вместе.

– Вместе? И где это они были вместе?

– Они танцевали на пристани, – сказал Майкл, – когда мы все провожали дедушку. И еще она приглашала нас на ужин.

– Просто твой отец вежлив и не смог ей отказать, – ответила она. – Ничего более.

– Как знаешь.

– И в каком это смысле они танцевали?

– Ну я же сказал. Играла музыка. Они танцевали.

– Как мило! – съязвила Элизабет. – Когда это было – в час дня? Типично для Мыса Хаббарда. Говорю тебе, Майкл, такой сентиментальной чепухи я еще никогда не слышала. Почему бы им не оставить моему отцу хотя бы каплю собственного достоинства, а? И позволить ему уплыть без того, чтоб каждая старушка махала ему вслед льняным платочком… и с Румер во главе всей честной компании.

– Было очень весело, – сказал Майкл.

– А, забудь. Послушай меня. Отдыхай хорошенько и звони своей мамаше время от времени. Съемки все тянутся и тянутся, и порой мне требуется какое-нибудь развлечение.

– Где ты сейчас?

– В канадской рыбацкой деревушке на краю света. Представь себе, в Новой Шотландии – так что я, вероятно, встречу твоего деда, если он доберется сюда. Целый день напролет в гавани снуют катера рыбаков… от запаха лобстеров меня уже выворачивает. Мои волосы, одежда, все провоняло – это ужас какой-то.

Слово «лобстер» вновь напомнило Майклу о Куин. Из окна он видел ее буйки неподалеку от бухты и своего отца, плававшего в свете звезд.

Его мать совершенно не понимала, что на самом деле имело значение. Что такое настоящая, а не голливудская жизнь. И вплоть до этого лета Майкл ничем не отличался от нее.




Глава 19


Зеб вытащил из сарая Винни старую шлюпку, и вместе с Майклом они счистили с нее заросли паутины, купили пару новых весел и уключин и спустили ее на воду возле скал. Хотя Майкл скорее предпочел бы проводить свое время вместе с Куин, он составлял отцу компанию, пока тот возил его на Галл-Айленд и Томагавк-Пойнт, вспоминая свои заплывы времен мальчишества.

– Тут здорово, – сказал как-то Майкл, гребя через бухту.

– Отличное место, чтобы провести юность, – согласился Зеб. – Как думаешь, ты смог бы здесь жить?

Майкл обдумал вопрос и честно ответил:

– Да. Вполне. А ты мог бы вернуться сюда?

Зеб вспомнил сказанное Румер и свою клятву все исправить. С тех пор она с ним не разговаривала. И теперь его подгоняла вперед та вера, что запускала людей на Луну.

– Да, – тоже честно ответил Зеб. – Мог бы.

Зеб продолжал плавать даже в те дни, когда Майкл был занят. Его спина обгорела на солнце, а мышцы потихоньку ныли. Он пытался избавиться от внутреннего напряжения, терпеливо дожидаясь следующего шага Румер. После заката солнца он видел свет в ее коттедже на холме. Однажды он даже разглядел ее изящный силуэт в окне второго этажа.

В другой раз ему померещилось, будто она наблюдает за ним в бинокль. Она стояла на своей веранде, прижав окуляры к глазам, и смотрела на то, как он гребет через бухту. Он был без рубашки и истекал потом. Не в силах сдержать себя, он расправил плечи. Если она все-таки следила за ним, то он хотел выглядеть на все сто. Благодаря тренировкам в НАСА он был мускулистым и подтянутым; желая поразить ее своими развитыми мышцами, он с еще большим остервенением принялся махать веслами.

Но когда он поднял голову, Румер уже нигде не было видно.

На следующий день он заприметил ее на почте. Катаясь на велосипеде, он собирался заскочить за газетами и письмами, а потом прикупить молока. Румер остановилась там по дороге в школу. Дети – Куин и Майкл – вместе сидели в кабине и обсуждали какое-то задание: Майкл ушел до того как проснулся Зеб, и все для того, чтобы провести лишний час с Куин. Пока Зеб налегал на педали, спеша вверх по обочине, Румер с охапкой писем забралась в свой грузовичок и, выруливая с парковки, прокричала:

– Они опаздывают в школу – я их подвожу! – По-видимому, ее не впечатлила его скорость, мышцы и ловкость в управлении велосипедом. «Значит, ей наплевать», – подумал Зеб. Наверное, тогда она просто рассматривала птиц в телескоп, надеясь заметить среди них спасенного поморника, а вовсе не пялилась на его бицепсы. А может быть, она вообще искала на горизонте точку парусника своего отца.

В конце концов, потеряв всякое терпение и вспомнив о своем обещании Сикстусу присматривать за ней, Зеб собрался с духом и решил проведать ее. Оставив весла в лодочном сарае, Зеб побрел на вершину холма и услышал какой-то гвалт, доносившийся от ее дома. Румер была у себя во дворе и, размахивая руками, орала на мужчину в сером костюме, который стоял за кустами в старом дворе Зеба.

Подойдя ближе, он увидел выражение глаз Румер: в них бушевала безумная ярость. Пока она крутила головой и отчаянно жестикулировала, пшеничные волосы разметались по ее лицу. Словно защищаясь от нее, мужчина сложил руки на груди, и тут Зеб увидел у него за спиной бригаду рабочих с бензопилами и кирками – судя по всему, они ожидали распоряжений своего босса. На небольшой подъездной дорожке валялся спиленный дуб.

– Прошу вас, успокойтесь, – говорил мужчина. – Какое вы имеете право указывать мне, что я могу, а что нет пилить у себя во дворе?

– На том дереве беличье дупло, – Румер указывала дрожащей рукой на поломанные ветви. У кроны того, что раньше было невысоким дубом, валялся ворох осыпавшихся листьев, а вокруг него скакала взрослая белка, издавая звуки, больше напоминавшие отчаянные крики. – Там внутри детеныши. Они родились лишь на прошлой неделе…

– Мне очень жаль, – ответил мужчина. – Но я имею полное право заниматься изменением ландшафта своей собственности.

– Но детеныши…

– Чего вы вообще ко мне привязались? Не суйте нос в чужие дела!

– Посмотрите на нее, – сказала Румер, глядя на безуспешные попытки белки пробраться к дуплу.

– Румер! – стоя возле ее порога, крикнул Зеб.

Но она, не обратив на него никакого внимания, пролезла через кусты и подошла к срубленному дереву. Пока она пыталась добраться до дупла, торчавшие отовсюду ветки царапали ее лицо. Мама-белка, почуяв очередную угрозу, запрыгнула Румер на спину и вцепилась коготками ей в спину сквозь джемпер. Будучи привычной к подобным ситуациям, отважная ветеринарша начала разгребать листья.

– Вы не можете так просто заходить на мой двор, – сказал мужчина. – Вы что, не понимаете границ частной собственности? Боже, дамочка. С меня достаточно идиотского «закона молотка» и прочей хрени, которую вы тут придумали, чтобы помешать мне заниматься тем, чего я хочу. Убирайтесь от этого дерева…

Зеб видел, как Румер пыталась откопать дупло бедного зверька. Когда она подняла детенышей с земли, мама-белка, вопя от горя, заметалась у нее на плечах.

Присев возле нее, Зеб ощутил, как у него участилось сердцебиение. Он помог Румер вытащить из дупла листовой кокон, одновременно пытаясь защитить ее от нападок обезумевшей белки. Румер запыхалась и тяжело дышала. Чтобы не дать ей просунуть руку внутрь кокона, Зеб накрыл ее пальцы своей ладонью.

– Они мертвы, Ру, – тихо сказал он. – Не трогай их…

– А что, если нет? – повернувшись к нему, спросила она, сверкнув голубыми глазами.

Зеб осознал, что она могла быть права, к тому же он не сомневался, что ей надо было лично убедиться во всем. Теперь Румер была ветеринаром, а не просто влюбленной в животных девчушкой, но он по-прежнему чувствовал исходивший от нее поток переживаний и эмоций. Осторожно развернув листья, она прикоснулась к неподвижным серым бельчатам.

– Ох, – только и выдохнула она. Бельчата не шевелились. У Зеба перехватило дыхание, пока он лихорадочно думал обо всех зверях, живших в этих двух дворах – его и Румер. Их матери называли свои участки «заповедником». Неофициально, разумеется, но с ними соглашались и остальные соседи. Все эти гнезда, переплетенные заросли и прорытые норки служили прекрасным жильем и убежищем для самых разных животных.

Зеб помог Румер взять на руки бархатистых бельчат. Потом он пошел за ней, но ему преградил дорогу мужчина в сером костюме.

– Это какое-то безумие, – сказал он. – Мы всего лишь срубили мое дерево, а она уже слетела с катушек. Ей бы следовало поблагодарить меня – ведь я расчищаю это место. После чего стоимость нашей недвижимости возрастет как на дрожжах.

– Стоимость недвижимости?

– Ну да. Вы знаете, какой мог бы быть у нас вид из окон, спили мы подчистую эти деревья? Блок-Айленд слева и Файрфлай-Бич справа.

– Но вы и так можете их видеть, – тихо сказал Зеб. – За деревьями.

– А я хочу, чтобы ничто не загораживало мне обзор. Цены на землю устремятся к небесам, поверьте, когда я избавлюсь от банальных дубов и сосен, а затем посажу тую. У меня есть архитектор по ландшафтному дизайну, а не просто бригада работяг. Самый настоящий профи, и он сделает из этой дыры конфетку. Только подождите немного…

Зеб кивнул и не спеша зашагал по холму к коттеджу Румер. Опешивший мужчина осекся на полуслове.

– А вы?.. – Наклонив голову вбок, он гадал, почему лицо Зеба показалось ему таким знакомым.

– Друг вашей соседки.

– По-моему, я вас уже где-то видел. Точно, вы астронавт, не так ли? В прошлом месяце по ТВ была одна передача, где рассказывали о знаменитых уроженцах Коннектикута…

– Простите, – Зеб пошел дальше. – Но я должен повидаться со своей подругой.

– Что ж, – сказал раздосадованный мужчина. – Надеюсь, вам удастся ее успокоить. Она ненормальная. Если она снова попробует мне помешать, то я церемониться с ней не буду – ведь это мой двор… Неужели я не могу делать в нем все, что мне заблагорассудится? Хоть бы она образумилась. Потому что я хочу стать хорошим соседом.

– Можно дать вам совет? – спросил Зеб, поглядев на сбитого с толку мужчину. – Будьте поосторожней со здешними животными. Местные жители к ним очень привязаны. Они даже назвали этот двор заповедником. Если вы еще не поняли, то скоро поймете…

– Это ж обыкновенные грызуны, – сказал он. – Белки, кролики – они не более чем мелкая неприятность, разве нет? Наверное, по-другому может думать только ветеринар…

Зеб не стал ничего отвечать. Он просто постучал в дверь коттеджа Румер и прошел в дом. Она стояла на коленях на полу в прихожей рядом со старыми клетками для кроликов, один за другим отрывая листья от кокона с детенышами. Мама-белка атаковала коттедж; в попытке прорваться к своему выводку она прицепилась к сетке на кухонном окне.

– Детеныши мертвы? – присев, спросил Зеб.

– Да, – ответила Румер. Ее голос напрягся, ее щеки намокли от слез. Она двигалась очень медленно, так, словно каждая косточка в ее теле нестерпимо болела. – Но даже если б они выжили, мать не вернулась бы за ними из-за моего запаха. Таков образец поведения животных, но впервые я узнала об этом от твоей матери.

– Я помню, – сказал Зеб. Его мать просила их быть осторожными, когда они лазали по деревьям и кустам – в детстве они были очень любопытны, и она опасалась, что дети, сами того не желая, сгонят зверьков с насиженных мест.

– Они внутри? – Румер кивнула.

– Дай-ка посмотреть, – Зеб отодвинул листочки. Там оказались четыре бельчонка, каждый размером с полевую мышь. Их серебристые шкурки блестели в свете кухонной лампочки, их хвосты только-только начали распушаться. Румер держала их в своих ладонях и рыдала. Подождав пару минут, Зеб забрал у нее мертвых зверьков. Он вынес бельчат вместе с коконом на улицу и положил на выступ скалы, чтобы мать могла их увидеть. Она сразу же спрыгнула с окна. Дико визжа, белка снова и снова перебегала от одного из своих погибших малышей к другому. Оставив ее наедине со своим горем, он вернулся в дом.

Румер все еще сидела на полу. Зеб наклонился, взял ее под мышки и поставил на ноги. Он помнил, как двадцать пять лет назад, развозя утренние газеты, они нашли сбитую машиной кошку. Румер тогда спрыгнула с велосипеда и схватила мертвую кошку на руки, а Зеб сел подле нее и обнял их обеих.

– Почему это случилось? – хлюпала она носом. – Если бы он предупредил меня, то я залезла бы наверх и спасла их.

– Скорее всего, он об этом даже не подумал, – Зеб живо представил себе недоумевающее выражение на лице соседа.

– Я никогда не плачу на работе, – сказала Румер. – То есть очень редко… но когда я увидела, как спилили дерево, как пострадали звери… Белки Мыса Хаббарда; ведь они, наверное, потомки тех, повадкам которых обучала меня твоя мать. И они такие маленькие… они неспособны защитить себя.

– Знаю, – кивнул Зеб.

Он крепко сжимал ее в объятиях, пока она проливала горючие слезы.

– Думаешь, я идиотка? – спросила она. – Раз переживаю по подобным пустякам?

– Вовсе нет. Ты же Румер.

– Что это значит? – прошептала она.

Зеб выпустил ее из своих рук и провел в гостиную. Летний ветерок задувал в открытые окна, принося терпкий запах соли и цветов. Тысячу раз он бывал в этой комнате, сначала как друг Румер, затем в качестве влюбленного в нее, а потом уже как муж Зи и отец Майкла. Повсюду висели семейные фотографии, но стоило ему заглянуть в голубые глаза Румер, как все снимки отошли на второй план.

– Румер, – прижав ладони к ее лицу, сказал он.

– Объясни мне, что это значит, – попросила она.

– Это значит любовь, – пылко ответил он. – Любовь ко всем и ко всему.

– Но посмотри на меня, – сказала она. – Я одна… я не могу быть с кем-то еще.

– И я тоже не могу, – сказал Зеб.

Он никогда не мог быть с кем-либо еще, кроме нее. Как долго он знал, что она та – единственная? Похоже, целую вечность. Ну, по крайней мере, с самого детства уж точно. Но им овладела страсть к ее сестре, и из-за этого он сам все разрушил.

– Зеб, в чем дело? – спросила она.

– Ни в чем, – ответил он, но потом передумал и потянулся к ее руке. Она взяла его ладонь; их обоих трясло, словно осиновые листья.

– Расскажи мне, Зеб.

Зеб никак не мог унять дрожь. Он встал и подошел к барометру, висевшему на северной стене. Постучав по нему пальцем, он увидел, как ртуть медленно струилась по стенкам стекла. Он гадал, где же сейчас был Сикстус, и надеялся, что непогода минует старика. Румер тихо последовала за ним; когда она встала рядом, он ощутил жар от ее тела.

– Пожалуйста, Зеб, – сказала она. – Расскажи мне, что стряслось.

Зебу хотелось привлечь ее к себе и не отпускать до утра. Неужели она не знала, как долго он сдерживал свои чувства? Нечто подобное было у них и раньше; как тяжело им было перейти от дружеских отношений к чему-то большему. И ему и ей это давалось отнюдь не просто. Но много лет назад они шаг за шагом нащупывали путь к новому и неизведанному.

Их ухаживания развивались по стандартному для Мыса Хаббарда сценарию – они оставляли записки друг другу в выдвижном ящике «Фолейс». Перед первым поцелуем он боялся, что она повалится на землю и станет смеяться. Румер была для него совсем как младшая сестра. Чуть позже – как лучшая подруга. Но как можно фантазировать о плотских утехах с сестрами или друзьями? Ведь это считалось верхом неприличия.

В случае с Элизабет все оказалось иначе. Она была для него запретным плодом – но в то же время обыкновенной соседской девчонкой. Из двух сестер Ларкин она была олицетворением риска – подростком Зеб подглядывал за ней, когда она переодевалась у открытого окна. Брея ноги в ванной, она делала все для того, чтобы обеспечить парню самый полный обзор. А выходя из душа, она не сразу брала полотенце, а еще пару минут расхаживала нагишом по комнате. И мало-помалу она свела Зеба с ума.

Но куда ей было до Румер! Румер Ларкин проникла в его мысли и прочно обосновалась в его сердце. Она была частью его, в точности как соленая вода и море. Он знал Румер лучше, чем кто бы то ни было; он знал ее наизусть – ну, так ему тогда казалось. Хотя он с легкостью представлял себе, как целует Элизабет – даже силой овладевает ею, – прикосновения к Румер страшно пугали его. Чтобы от закидывания подружки водорослями продвинуться к жарким поцелуям, ему требовалась помощь.

Здесь его и выручил ящик. Старый ящик из «Фолейс», где все наивные парочки оставляли свои любовные записки. Будучи детьми, они обожали в голос поржать над самыми сентиментальными письменами, сидя на деревянных креслах в кафе. Позже, став подростками, они читали признания на клочках бумаги уже без лишнего гогота, представляя себе свои собственные будущие любовные послания.

Зеб первым решился на этот шаг: его потуги вылились в написанное для Румер школьное сочинение, темой которого было созвездие двух лучших друзей. В этом тексте рассказывалось о живших у моря мальчишке и девчонке (о нем самом и Румер). Спустя многие годы, после ловли крабов и рыбы большими сетями, они во время сильного шторма потеряли друг друга. Решив, что им уже не суждено встретиться, мальчишка лишился последних надежд. Он отправился в свою морскую пещеру, чтобы умереть там, так он тосковал без своей подружки. Но тут поднялись гигантские волны, и внезапно он очутился в воде. И вдруг, в глубине он заметил мерцавшие нити света звезд. Оказалось, что это была сеть девчонки. И она вытащила его на берег и заключила в свои объятия, а потом они улетели на небо, где и стали жить-поживать, и их любовь светила им путеводной звездой.

Румер эта история очень понравилась: он помнил, как она на радостях обвила руками его шею. Пару секунд они крепко держали друг друга; он уткнулся носом в ее шею, чувствуя запах ее лимонного шампуня. Она откинула голову назад, и он поцеловал ее в губы, после чего в их жизнях начался новый этап. Им было по шестнадцать лет.

Через пять лет наступило время для следующего прыжка вперед. Они как раз заканчивали обучение – Зеб в Колумбийском колледже, а Румер в Тринити-колледже. Их отношения развивались по нарастающей, пробуждая в них желание заняться любовью. Даже сейчас Зеб был уверен, что тогда Румер хотела этого не меньше его. Они оба были серьезными и рассудительными, но все выжидали, пока им стало совсем невмоготу.

Однако Румер так и не смогла переступить эту грань. Он как-то даже наведался в ее колледж, они жарко целовались, но она вдруг испугалась, что их застукает ее соседка по комнате. В другой раз, уже в Нью-Йорке, они сидели в комнате Зеба с зажженными свечами, и их обволакивал приглушенный джаз; но тут позвонила Элизабет и попросила помощи в проблеме, разрешить которую было под силу лишь Румер.

И наконец в первый день весны он ждал ее у Индейской Могилы, но она так и не пришла тогда.

Румер осталась дома, а Зеб напрасно надеялся увидеть ее.

Он ждал в палатке любовь всей своей жизни, и она даже не сумела придумать правдоподобную отговорку. Она сказала, что проверила ящик, но не нашла там его записки. Почему же она хотя бы честно и открыто не призналась ему, что по-прежнему любила и желала его, но просто еще была не готова?

Если бы у них все обернулось иначе, то смогли бы они изменить ход дальнейших событий? Он убеждал себя, что в таком случае не переметнулся бы к Элизабет – хотя ведь она сама первая и спровоцировала его. Он был убежден, что если Румер и считала себя обманутой, ее страдания ничем не отличались от того, что пришлось пережить ему в тот час, когда она подвела его.

Прошли годы супружества с Элизабет, и он мог видеться с Румер лишь в те дни, когда она приезжала в Калифорнию навестить Майкла. Они были одной большой счастливой семьей; при встрече со своей любимой тетей мальчуган верещал от восторга. Зеб был вежлив, нежен, но нарочито держался на расстоянии, не желая ворошить старые события. Но когда в прошлом сентябре в космосе прогремел тот взрыв, все его мысли были только о Румер.

Через двор от них, под окном коттеджа стоял мужчина в костюме. Он разговаривал со своим «профи» по ландшафтному дизайну, указывая на те деревья и кусты, которые требовалось спилить.

– От этих сосен придется избавиться, – сказал он. – И от того бамбука тоже.

Взревела бензопила.

Румер подошла к окну и выглянула на улицу. Зеб обнял ее за талию и увлек обратно в комнату.

– Не надо, – прошептал он. – В это дерево попала молния… оно все равно умрет. Видишь обугленную сторону? И как бы то ни было, оно принадлежит ему. Он имеет полное право делать все, что ему взбредет в голову.

– Но я люблю то дерево, – жалобно сказала она. – Мы с тобой лазали на него.

– Мама просила нас не тревожить гнездо малиновки…

– Может, мне все-таки поговорить с ним? Думаешь, я не смогу помешать ему?

– Нет не сможешь, – ответил он. – Он считает, что, избавляясь от растительности, тем самым повышает стоимость наших участков.

– Он так сказал? – ахнула Румер.

Зеб кивнул. Поглядев в окно, он заметил, как новый владелец возбужден и какую испытывает радость. Ведь он недавно купил этот дом и теперь обустраивал его по своему вкусу. И он имел на это право. Но от подобных мыслей Зеба выворачивало наизнанку, и он чувствовал, как Румер дрожала в его руках.

– Стоимость наших участков… – прошептала Румер. – Но при чем тут деньги? Вся ценность в этой земле… в этом чудесном Мысе.

– Ему этого понять не дано. В этом все дело.

Они стояли у окна и глядели на бухту. Люди постепенно покидали пляж; на песке осталось всего несколько ярких зонтиков. Мороженщик позвонил в колокольчик, соблазняя сластями проходивших мимо ребятишек. У брекватера покачивалась пара рыбацких лодок, а в море белели паруса яхт.

– Это чудесное место, – сказал Зеб.

Румер шмыгнула носом и, похоже, удивилась, когда он взял ее ладонь и повел за собой к диванчику. Они уселись, и он тяжко вздохнул. Ценность земли… Новый сосед подвигнул Зеба на философские размышления; он понял, что Румер горевала не только об умерших бельчатах и спиленных деревьях. Источником ее печали было их детство, их воспоминания и все то, что они когда-то упустили.

– Что с тобой? – спросила Румер.

– На днях ты спросила меня, почему я больше не летаю в космос.

– Я даже не знаю, верить тебе или нет. Ведь это дело всей твоей жизни.

– Уже нет, – Зеб покачал головой.

– Тогда расскажи мне, почему.

– В сентябре прошлого года там наверху кое-что случилось, – он нежно гладил ее руку. – Из-за этого я и спустился на землю.

Она пристально посмотрела ему в глаза.

– Ты глядел вниз, а я наверх… столько ночей, когда я видела сны, мое тело улетало туда, к тебе… К моему старому другу Зебу.

Скользнув взглядом по небу и позолоченным облакам с розовым отливом заката, Зеб вздохнул:

– Мне казалось, что я слишком далеко отсюда… вот о чем я думал. Я думал: а как же я вернусь? Увижу ли снова своих любимых и знакомых? Я прижимался лбом к иллюминатору и смотрел вниз, на Землю, и клянусь, мы как раз пролетали прямо над Мысом Хаббарда, когда…

– Что произошло?

– Взрыв челленджера.

Румер широко раскрыла глаза от удивления и приготовилась слушать. Она не могла знать, что, рассказывая эту историю, он каждый раз ощущал тот взрыв в собственном теле. На Мысе же царило безмятежное спокойствие; они с Румер сидели бок о бок, а Зеб вновь очутился во власти воспоминаний.

Его пальцы впились в край диванной подушки, на которой он сидел. Это было непроизвольное движение; он его даже не заметил. Но Румер увидела и взяла его за руку. Их пальцы сомкнулись, даря друг другу тепло и умиротворение. У Зеба вспотела ладонь, но Румер все равно держала ее, не сводя с него глаз. Его волнение и боль передались ей – так остро она чувствовала любимого, его переживания.

– Загорелась электропроводка, – тихо сказал он. – У меня уже был подобный опыт; мы решили, что ничего серьезного… – Пусть так, но ему вновь почудился запах горелой резины и плавящегося пластика, от которого слезились глаза и першило в горле. Порою Зебу мерещилось, что гарь и дым впитались в его кожу и волосы, и он уже никогда не сможет смыть с себя это…

– Но по ощущениям это напоминало землетрясение. Нас будто кто-то хотел вышвырнуть прочь из неба. Было впечатление, что мы попали в черную дыру.

– И долго?..

– Это длилось всего несколько секунд, – сказал Зеб. – Компьютерная система сообщила нам, что загорелось в панели управления с правого борта… Наш пилот, Мэл Дэвис, сразу же ринулся туда. Он отлично справился – мы быстро отключили неисправные приборы.

– А там был огонь?

– По крайней мере мы ничего не видели. Но пришли к выводу, что еще легко отделались – ведь когда мы услышали… вернее, почувствовали взрыв, то не знали, что и думать. Дело в том, что неисправность в принципе была незначительной. Существует установленный порядок действий; и мы постоянно отрабатывали их на земле. Мы локализовали возгорание и благодаря этому избежали аварийной ситуации.

– Но ведь вы находились в космосе, – сказала Румер. – Наверняка вам было страшно.

– Нас отлично натаскали, – сказал Зеб и услышал гулкое биение своего сердца, – для таких случаев В симуляторе бывали взрывы и помощнее. Но, да – мы находились в космосе. Ужасно далеко от всего, что мне было так дорого. И от тех, кого я любил…

Он помнил, как вместе с Мэлом тушил пожар. Когда опасность миновала, Мэла стал душить смех. Но это была истерика. А Зеб даже смеяться не мог, он был в ступоре.

– От Майкла? – уточнила Румер, дав ему помолчать.

– И от тебя…

– От меня?

– Да. От тебя и от Майкла, – взволнованно повторил Зеб. – Мы летели на такой огромной скорости – совершили последний виток на орбите, после чего пошли на снижение. Но мои мысли неслись еще быстрее. Ты и Майкл… я не мог дождаться посадки, чтобы немедля не навестить вас.

– Ты звонил тогда, в сентябре, – вспомнила Румер. – Отец говорил мне…

– Да. Я хотел, чтобы ты взяла трубку, но к телефону подошел Сикстус… Он сказал, что ты работаешь где-то в поле. По-моему, я ничего не говорил ему о взрыве – он решил, что я просто справлялся о твоем и его здоровье. Тогда я и узнал от него о свадьбе Даны будущим летом. Потом я звякнул Винни – насчет аренды ее гостевого домика. Со мной что-то случилось. С сердцем, с мозгами, которые раньше были набекрень. Я начал думать. Мне требовалось произвести переоценку ценностей. Отыскать непреходящие ценности в этом мире, понимаешь? Я пытался выделить то, что было по-настоящему важно в моей жизни. На это ушло немало времени, но я все-таки понял, что нужно сделать.

– Приехать сюда?

– Да, сюда, домой, встретиться с тобой, – потерев затылок, устало сказал Зеб. – И привезти сюда Майкла. Я знал, вернее, надеялся, что это пойдет ему на пользу. Тут мой дом… Хоть я и жил в других городах, душой я всегда оставался жителем нашего неповторимого Мыса.

– Да, – прошептала Румер. – Ведь твое место здесь, у нас.

– Я долго пытался отрешиться от всего…

– Но ты не смог. И взрыв в космосе согнал с тебя всю прежнюю шелуху.

Снаружи, вгрызаясь в ствол сосны, визжала бензопила. У Зеба от этого звука прямо-таки заболел живот. Он думал о спиленных новым соседом деревьях, которые они с Румер так любили. Он должен был рассказать ей и выяснить, что она чувствовала– эта необходимость нарастала в нем с каждым днем, сжимая сердце и сдавливая горло. Такое состояние напомнило ему стартовое окно – когда для ответственного задания отводилось ничтожно мало времени.

Они стояли рядом и под звуки уничтожения любимого дерева смотрели на закат Желтый свет растекся по пляжу и морю, и Зеб подумал о стартовых окнах. Как-то в июне планировался запуск челленджера «Эндевор» для дальнейшей стыковки со спутником «Эврика» с целью возвращения его на Землю после года, проведенного на орбите. При окне в семьдесят одну минуту они добрались до цели на шестьдесят седьмой.

В другой раз им предстояло запустить ракету «Дельта II», чтобы вывести на орбиту вокруг Земли и луны американо-японский космический аппарат «Геотейл». Стоял июль – это было почти десять лет назад, – и в их распоряжении было двадцатидвухминутное окно. И невзирая на сложный расчет кеплеровских элементов, они выполнили свою задачу.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

– О стартовых окнах.

– А какое отношение они имеют к нам?

– Ну, – пояснил Зеб, – они представляют собой жесткие временные рамки для неких событий. Например, для пролета орбитальной станции, с которой нужно состыковаться челленджеру… или час суток, когда полезная нагрузка спутника должна оказаться над конкретным регионом планеты. Или… – он нервно сглотнул, – тот отрезок времени, в течение которого человек все еще может исправить допущенные ошибки.

– Вроде продажи своего дома, – тихо дополнила Румер.

– Я совсем не это имел в виду… – сердито возразил Зеб.

– Но почему же ты не сохранил его? – с надрывом спросила она.

– Я не мог, Румер. Причина в разводе. Возможно, если б мы подождали, пока уляжется пыль от споров, нам удалось бы сберечь его… Но Элизабет была категорически против. Она заявила, что если когда-нибудь и захочет приехать сюда, то поживет у вас с отцом… ей был неприятен сам факт, что я останусь владельцем дома по соседству с тобой. Поэтому мы выставили его на продажу, и он был куплен в первый же месяц.

– А может быть, ты выкупишь его обратно? – мечтательно спросила Румер, с болью в сердце глядя в окно на жужжащие бензопилы.

– Интересно, что для этого понадобится сделать? – вопросом на вопрос ответил Зеб.

– Не знаю, – прошептала она.

Зеб посмотрел в ее глаза. Лето бежало вперед; вскоре его ожидало возвращение в Калифорнию, на место новой работы. И его стартовое окно понемногу сужалось. В тот день, тридцатого сентября, кашляя на борту челленджера от белого дыма, он понял, что просто обязан помириться с Румер. И вот теперь он неотрывно смотрел в ее голубые глаза – эта женщина, эта девочка была той единственной, кого он любил на протяжении всей своей жизни. О ком думал все годы, даже когда не было ни минуты свободной. С самого детства, когда они были еще моложе Майкла и Куин, она не уходила из его сердца.

– Скажи мне, что случилось тогда? – решил допытаться Зеб.

– Когда?

– В тот первый день весны. Мы должны были встретиться у Индейской Могилы, а ты так и не пришла…

– Я уже объясняла тебе – я приехала домой из колледжа в надежде увидеться с тобой, но не получила от тебя никакой весточки. Почему ты мне не веришь?

– Потому что я оставлял тебе записку.

– В ящике?

– Да.

– Но я не нашла ее, Зеб.

– Возможно, ты была не готова, – не обратив внимания на ее слова, сказал он. – Может быть, я поторопил тебя.

Она выглядела сбитой с толку, а глаза ее подернулись туманной дымкой, словно она пыталась что-то припомнить. Из окон им был виден пляж, бухта, деревья вдали и дорожка к Литтл-Бич. За лесами, в укромном месте, был тайный путь через реку к Индейской Могиле. Зеб ожидал ее правдивого ответа.

– Я искала записку, – покачав головой, сказала Румер. – Ждала твоего звонка. Я не знала, где ты был. Прождала всю ночь. Ты хотя бы мог позвонить мне Или зайти и поговорить. Мы взялись бы за руки, спустились бы на пляж, а оттуда по тропинке… Я помогла бы тебе разбить палатку! Почему ты не пришел?

– Я хотел, чтоб у нас все было согласно традициям Мыса Хаббарда. Раньше ящик никогда не подводил. Я думал, что тебе понравится.

– Наверняка, – кивнула она – Но потом ты повел себя со мной очень холодно и надменно. Не смотрел на меня…

– Я был обижен, – сказал он.

– Ты думал, что тебя отвергли? – поджав губы, спросила она и, когда он кивнул, продолжила: – Я знаю, что это такое. На целых два месяца ты словно забыл о моем существовании. А затем мы поехали на спектакль, где играла Элизабет, и все изменилось. Я решила, что тебе было легче любить ее, нежели меня.

– Румер… – промямлил он.

– Думаешь, спустя столько лет это еще имеет какое-нибудь значение? – печально спросила она.

Вдруг забренчал телефон. Сикстус добрался до Новой Шотландии и звонил из Луненбурга. Тем временем «профи» по ландшафтам принялся рубить бамбук, увитый жимолостью.

Румер болтала с Сикстусом, сидя на диванчике возле камина. Зеб слушал ее голос, мягкий и счастливый от общения с отцом, которому теперь не угрожали опасности океана.

Зеб зажмурился. Он хотел, чтобы Румер узнала, как ему хотелось услышать ее голос в телефонной трубке прошлой осенью. Он был в таком шоке; взрыв заставил его оглянуться назад и признать тот факт, что он совершил ужасную ошибку.

«Любовь вечна, – говаривала его мать. – Если ты когда-нибудь решишь, что потерял ее, то вернись в наш заповедник. Она будет ждать тебя здесь».

У Зеба задрожали руки. На улице бензопилы с ревом уничтожали заповедник их детства. Румер тихо говорила по телефону, и ее голос успокаивал его душу, проникая в самое сердце. Когда она подняла голову, их взгляды встретились. И Румер продолжила беседу с отцом, ни на мгновение не отрывая глаз от Зеба.




Глава 20


В дождливые дни у «Фолейс» было полно народу: расстроенные туристы старались занять себя просмотром книг и журналов; дети пили горячий шоколад или сосредоточенно листали новые комиксы, дружеские компании распивали чай, а подростки развлекались у музыкального автомата. В такое время ящиком с записками пользовались все кому не лень – одни оставляли послания, другие их тут же сразу и прочитывали. Клочки бумаги были похожи на ожившие граффити.

По прошествии многих лет записки как будто превращались в опавшие листья на лесной земле. Некоторые оседали на дно, остальные забирали адресаты, а какие-то просто исчезали. Самые старые разваливались прямо в руках – места сгиба изнашивались, а края застревали в щелях ящика.

Румер, Майкл и Куин сидели вокруг одного из разукрашенных инициалами деревянных столов. Потягивая чай, Румер наблюдала за тем, как они писали домашнее сочинение на тему второго акта «Ромео и Джульетты». Решив сделать небольшой перерыв, они принялись расшифровать старые инициалы, вырезанные на крышке стола.

– Это мои родители, – сказала Куин. – ЛА+МГ. И тетя Дана с ее старым приятелем: Д + Т.

– А вот мой отец, – сказал Майкл. – ЗМ – вряд ли тут есть еще кто-то с именем на «3». Но вместо ЭЛ рядом с ним РЛ…

Румер покраснела и помешала ложечкой сахар в чашке.

– Все было так давно.

– Значит, РЛ – это ты? – Румер кивнула.

– Мы были с твоим отцом очень хорошими друзьями. Но ты это уже знаешь, не так ли? Насколько я помню, он вырезал наши инициалы шутки ради. Между нами не было ничего серьезного, Майкл.

– Похоже, раз он их вырезал, для него это было достаточно серьезно.

– Мы вместе развозили газеты… По-моему, одним прохладным, дождливым утром, вроде сегодняшнего, мы заскочили сюда купить горячего шоколаду. Мальчишка, который мне нравился, сидел, кажется, вон там… – она указала рукой на кафе. – И твой отец решил подразнить его. Вроде так все и было.

– Мама говорила, что считала тебя своей главной соперницей, – сказал Майкл.

– Ого! – воскликнула Куин. – Шекспировская драма у нас на Мысе Хаббарда. Две сестры и один парнишка!

– Тебе так говорила Элизабет? – удивилась Румер. Майкл кивнул:

– Ага. И еще она рассмеялась, ведь очевидно… – Румер зарделась как свекла. Очевидно, ее сестра имела в виду то, что Румер ей и в подметки не годилась.

– А в чем дело? – спросила Куин. – Румер замечательная!

– Она считает меня чересчур провинциальной, – выдавив улыбку, ответила Румер. – Да, Майкл? – Но ее племянник смутился, и она, не желая ставить его в неловкое положение, сменила тему разговора. – Вы уже оставляли друг другу записки?

– Какие еще записки? – поинтересовался Майкл.

– В этом ящике, – сказала Румер, выдвинув ящик с кучей белых и пожелтевших от времени бумажек.

– Любовники, – глядя Майклу в глаза, сказала Куин, – оставляют здесь друг для друга записки. Это традиция Мыса Хаббарда.

– Хм, хорошая идея, – Майкл вынул из кармана ручку.

– Ты тоже так думаешь, да? – Куин тоже вытащила ручку из копны волос. На столе перед ней лежала тетрадь с выписками из «Ромео и Джульетты». Она начала в ней что-то писать, прикрывая строчки ладонью.

Румер улыбнулась. Она недоумевала, кого же они пытались обмануть, сохраняя спокойствие и не давая особой воли чувствам. С недавних пор Куин стала носить колечко из четырех скрученных жилок медной проволоки; и у Майкла было точно такое же, судя по всему, в пандан колечку Куин.

Посматривая на детей, она унеслась мыслями в прошлое. Сколько бы радости ей ни доставляли записки Зеба, она знала, что от них приключались и неприятности.

Однажды вечером, еще до своих внебродвейских постановок, Элизабет пришла сюда купить содовой и застала Румер за написанием любовного послания.

– Ух ты, что это тут у нас? Оказывается, моя сестренка повзрослела! Как и наш соседушка… – В то время Румер и Зебу было по девятнадцать лет, они как раз начинали учебу в колледже, совмещая ее с первой влюбленностью.

Оглядываясь назад, Румер понимала, что с того мгновения все и переменилось. Элизабет словно увидела Зеба в новом свете. И, что еще хуже, Румер боялась, что Зеб тоже это заметит. Как Румер могла помогать своей сестре, если та решила приударить за ним? Она продолжала обмениваться с Зебом записками через ящик, страшась того дня, когда он очнется и поймет, что нравился Элизабет… В конце концов это и произошло.

– Что все это значит, Румер? – снова взявшись за уроки, спросила Куин.

– Значит? – переспросила она, отогнав свои мечтания.

– «Ромео и Джульетта».

– Что касается актерской части, то это – к моей сестре, – рассмеялась она. – А я простой сельский ветеринар.

– Но ты знаешь больше нас, – не отступалась Куин. – Ну же…

– Да, – сказал Майкл. – Их семьи – Монтекки и Капулетти противились тому, чтоб их дети встречались. Враждовали меж собою, вплоть до убийства. А мальчик и девочка любили друг друга больше всего на свете… и Всевышняя сила предначертала им быть вместе.

– Иногда этого недостаточно, – ответила Румер.

– А нам можно вырезать тут свои инициалы? – водя пальцем по столу, спросила Куин. – В смысле, официально?

– Ну, мистер Фолей еще никогда не возражал против этого?

Кивнув, Куин достала из рюкзака свой рыбацкий нож. Затем она тщательно запечатлела на дереве угловатые закорючки. Румер думала, что это будут заглавные буквы от их с Майклом имен, но вместо этого Куин вырезала РМ+ДК.

– Ромео Монтекки и Джульетта Капулетти, – сказала Куин. – Чтобы никогда не забывать. Судьба свела этих двоих вместе, но родные семьи помешали им обрести счастье.

Глядя на «3» и «Р» от Зеба и Румер, Румер почувствовала, что на глаза у нее навернулись слезы.

– Ромео и Джульетта, – сказала Куин. – Возможно, я эмоционально неполноценная, но это для вас.

– Куин, дорогуша, – запричитала Румер. – Ты не…

– Из их истории Шекспир сделал трагедию, – сказал Майкл, осторожно забрав у Куин ножик, и начал выводить изящные буквы на одном из свободных от писанины кусочков широкой столешницы. – А для нашей есть лишь вот это маленькое место. Лето пройдет очень быстро, и нам лучше поторопиться.

– Потому что ты уедешь до Дня труда, – вздохнула Куин.

– Тсс, не надо, – прошептал Майкл.

Румер смотрела, как он вырезал КГ и ММ в виде переплетенных букв, и сочла, что лучше не говорить им о том, что инициалы сами по себе ничего не значат. Впрочем, так же как и записки, которые они еще напишут и оставят в ящике. Символы могли остаться навеки, но если судьба не уготовала парочке счастья и любви, то уже никакие вырезания и послания не в силах были что-либо изменить.

Слова Майкла напомнили ей о недолговечности лета. Уже скоро они с отцом вернутся в Калифорнию. Румер поежилась, словно ее обдало первым ветром осени, который прилетел из Канады и наполнил воздух морозной прохладой.

Зебу не сразу удалось отыскать Франклинов, но все-таки он добился своего. Из архивов в мэрии Блэк-Холлаь он выяснил, что участок на Крестхилл-роуд был зарегистрирован на компанию «Тэд Беннинг Инкорпорэйтэд», штаб-квартира которой располагалась в Нью-Глендейле, что в Коннектикуте. Поговорив со строительным инспектором, он узнал, что Тэд Франклин подал запрос на переделку своего земельного участка в соответствии с предоставленными планами.




Гоня свою машину на север через долину реки Коннектикут, Зеб отключил дворники. Дождь закончился, но дорога по-прежнему была скользкой. Он миновал леса, мосты, пруды и небольшие города с белыми колокольнями. Теперь, чтобы выполнить данное Сикстусу обещание, он должен был сохранить в неприкосновенности участок Румер и ее счастье и попытаться выкупить заповедник их детства.

Нью-Глендейл был старым промышленным городком, известным своими качественными по производству гвоздей и шурупов заводами. Однако технический прогресс застал владельцев заводиков врасплох, и поэтому в центре города можно было увидеть немало старинных заброшенных зданий, чьи огромные, лишенные стекол окна выходили к реке.

Компания «Тэд Беннинг» представляла собой сеть предприятий, раскинувшуюся от Нью-Хейвена до Спрингфилда. Их центральный офис находился на углу между «Бургер-Кинг» и пустовавшим продовольственным магазином. Многие витрины были заколочены досками, а возле ломбарда курили трое мужчин. «Ягуар» Тэда парковался перед магазином, где продавали постельные принадлежности и кровати.

– Решили прикупить новую кровать? – спросил менеджер, пока Зеб шагал по демонстрационному залу.

– Не сегодня, – ответил он. – Я хотел бы встретиться с Тэдом Франклином.

– А, с боссом, – с улыбкой сказал мужчина. – Он отличный парень. Правда, я не уверен, что он у себя… но если и так, то вам надо будет войти со стороны склада. Видите тот знак?

– Да, спасибо.

Зеб прошагал мимо кроватей «королевского» и «царского» размеров, двухъярусных кроватей с персонажами диснеевских мультфильмов на подголовниках и обыкновенных коек. Свернув за угол в подсобку, он наткнулся на стеклянную кабинку секретарши.

– Выбираете кровать, сэр? – спросила она.

– Нет, я к мистеру Франклину.

– Ваше имя, пожалуйста.

– Зебулон Мэйхью.

Кивнув, она нажала кнопку интеркома, и в это же мгновение внутренняя дверь открылась. Словно услышав свое имя сквозь стены, к ним вышел сам Франклин. Он был аккуратно причесан и облачен в темный костюм; на манжетах его рубашки, выглядывавших из рукавов ровно на дюйм, красовались личные монограммы. Зеб, в старых джинсах и футболке, протянул ему руку.

– Я так и знал! – приветствуя Зеба рукопожатием, воскликнул Франклин. – Риелтор рассказывал мне, что прежде домом владела знаменитая чета, а увидев ту передачу, я сделал нехитрые выводы, и вот он собственной персоной – Зебулон Мэйхью. Значит, я попал в яблочко! Вы тот астронавт. А жена ваша – известная киноактриса. Добро пожаловать.

Зеб зашел в кабинет, который своей пышностью производил впечатление гибрида алькова Марии Стюарт и маркиза де Сада. Повсюду были награды со специализированных выставок и подписанные фотографии людей на фоне своих кроватей. Низкий ореховый стол, с вазой свежих роз, окружал уголок из мягких белых кресел. Возле полировальной машины для обуви были небрежно брошены белые диванные подушки. На стенах висели мутноватые картины а-ля Дега с изображением нагих женщин. Пол был устлан толстым персидским ковром. Рабочий стол красного дерева, по-видимому, когда-то принадлежал какому-нибудь королю или президенту; стена позади него была задрапирована красными атласными занавесами.

– Людям нравится создавать определенное настроение, – посмотрев по сторонам, сказал Франклин. Между бровей у него обозначилась крохотная морщинка. – Возможно, вам все это покажется безвкусицей, но я люблю лично проверять разные штуки, прежде чем выставлять их в демонстрационном зале.

– Да, в этом есть свой смысл, – прищурясь на атласные занавеси, ответил Зеб.

– Вас удивляет, что они такие красные? – спросил Франклин, криво усмехаясь. – Похоже, так уж заведено: мужчины от них без ума, а женщины их ненавидят. В прошлом месяце жена повесила там наверху белый глазок. Сказала – для разнообразия. Она мой декоратор.

– Здорово, – с тонкой иронией заметил Зеб. – Вам повезло, что вы занимаетесь этим вместе.

Франклин кивнул.

– Наверное, вы имеете в виду бизнес, но на самом деле правильнее было бы сказать – жизнь. Ведь это словно дар небес, не правда ли? Идти по жизни с тем, кого ты любишь. Чего еще желать? Я семейный человек… любой вам это подтвердит. Итак, что вас привело ко мне? Судя по всему, вы вовсе не за новой кроватью…

– Нет, – ответил Зеб.

– Ага, тогда это по поводу бывшего вашего домика, да? – Зеб кивнул, и Франклин жестом предложил ему сесть.

– Я купил его для Ванессы, – пояснил он. – Ее семья снимала коттедж на Мысе Хаббарда, когда она была еще маленькой девочкой. С тех пор она всегда мечтала поселиться там.

Зеб сразу опечалился. Он надеялся на то, что всему причиной была обычная выгодная сделка с недвижимостью, но никак не эмоциональная привязанность к Мысу.

– Я зарабатываю кучу денег, – признался Франклин. – И если честно, то я уж и не знаю, на что их тратить. Дорогие машины, новый кухонный гарнитур, элитные школы для детей…

– Я хотел бы выкупить у вас этот дом, – перебил Зеб.

– О-хо-хо, – Франклин рассмеялся. – Хотите купить мой дом?

– Точно.

– Интересно, – Франклин нахмурился.

Зеб сидел не шелохнувшись и спокойно ждал ответа. Его взгляд скользил по настенным снимкам другого дома, в котором, скорее всего, Франклины жили в Нью-Глендейле. Новый особняк колониального стиля был поистине огромным, с невероятным множеством окон в самых неожиданных местах. Пейзаж вокруг него ничем примечательным особо не выделялся – чистенькие заборчики, бутафорские валуны, водопад и мраморные статуи.

– Это ваш? – спросил Зеб.

– Конечно, – гордо сказал Франклин. – Как я уже говорил, у меня есть профи по ландшафтному дизайну. Парень – настоящий художник, он гордится своей работой, понимаете? Гляньте на водопад… он потратил на него столько сил. Ему пришлось расчистить землю и построить искусственный водоем… впрочем, вы еще увидите. Он собирается сделать то же самое и на Мысе.

Зеб тяжко вздохнул. Он-то надеялся, что Румер никогда не увидит ничего из плодов творчества знакомого Франклина. Повернув голову, он посмотрел мужчине прямо в глаза.

– Мистер Франклин, вы продадите мне дом?

От удивления Франклин раскрыл рот, но быстро взял себя в руки.

– Я вот пытаюсь понять, что вы задумали? Должно быть, он вам очень нужен. Раз вы не поленились приехать сюда в такой дождливый день. Я не люблю недомолвок – если вы приехали и беседуете со мной один на один, вместо того чтоб сразу отправиться в агентство по торговле недвижимостью, значит, он вам нужен позарез.

– Да. – У Зеба не было ни малейшего желания препираться, врать или ходить вокруг да около. Он просто хотел выкупить дом и порадовать Румер.

– А насколько позарез? – наклонившись вперед, спросил Франклин. – Я хотел бы знать: впрямь ли он вам так нужен? Особенно после того, как я рассказал вам, какое значение он имеет для Ванессы.

– Давайте так: вы называете сумму, а я выплачиваю ее вам.

Франклин в восторге хлопнул ладонью по столу.

– Вам придется сыграть со мной в одну игру… назовите свою цену, – улыбаясь, предложил Франклин. – Ну же. Вы ведь в курсе, сколько я за него заплатил?

– Сто восемьдесят тысяч.

– И все-то вы знаете! Не хило, да? А за сколько вы с женой продали его? Тысяч за девяносто?

– Около того, – помолчав, ответил Зеб.

– Без обид, но именно столько он и стоил. Дом превратился в обветшалую хибару – это, кстати, слова риелтора. Со всех сторон его окружают деревья и кусты, банально замусоривая то, что могло бы стать отличным земельным участком. И к тому же там полным-полно всякого зверья. Поэтому вот что, мистер Мэйхью: если хотите купить дом, то вам придется заплатить мне столько, сколько он будет стоить после того, как я над ним поработаю.

– Вы о чем?

– Когда я внесу свои улучшения, его цена вырастет вдвое, а то и втрое.

– Так вы что, хотите сначала модернизировать, а уж потом продать его? – ахнул Зеб.

– Ну, не сразу, – ответил Тэд. – Но со временем – несомненно. Мы, конечно, выберем что-нибудь получше. Например, домик прямо на берегу…

– Но вы же сказали, что ваша жена обожает его, – возразил Зеб, и у него по спине побежали мурашки.

– Только само место – Мыс Хаббарда. У нее нет интереса к конкретным домам.

«Да ты просто сраный козел! – хотел крикнуть Зеб, но сдержался.

Вместо этого он выдохнул и начал медитировать, что обычно помогало ему преодолевать разные трудности вроде клаустрофобии или чувства изоляции и одиночества в открытом космосе, попутно гадая, на что ему придется пойти, чтобы заполучить дом сейчас, сегодня, до того как новый владелец спилит там все деревья и построит водопад.

Франклин выдвинул ящик стола и достал оттуда какие-то чертежи. Потом он передвинул их через стол к Зебу. Просмотрев планы, Зеб понял, что именно Тэд Франклин собирался сотворить с землей, чтобы впихнуть туда свой водопад.

– Не надо, – тихо сказал Зеб.

– Это будет великолепно.

– Вы что, намереваетесь взорвать часть скалы?

– Что тут поделаешь! Все для пруда и водопада. Городские власти вынуждают меня установить отстойник больших размеров – со времен закладки дома нормы по этой части успели измениться. Тут будут два новых декора… один со стороны пляжа, а другой возле скал. А вот здесь, – он ткнул пальцем в планы, – прямо на крыше, будет джакузи. Красота, сидишь в водичке, наслаждаешься видом…

Зеб закрыл глаза и подумал о том виде, что открывался когда-то с его старой прогнувшейся крыши. Он вспомнил, как укладывал кровлю вместе с отцом, и живо представил себе флюгер в форме единорога, который его мать как-то смастерила в качестве рождественского подарка для всей семьи. Еще он припомнил свои посиделки у дымохода под руку с Румер, когда они наперебой угадывали небесные созвездия.

– И вы планируете снести старый дом? – спросил Зеб. – Чтобы построить вот этот?

– Именно, – ответил Тэд Франклин. – Вашей подруге понравится – обещаю. Я очень бережно отношусь к своим соседям… И постараюсь не причинять ей никаких неудобств. Простите, Зеб… могу я вас так называть? Но дом не продается. Вообще-то мне надо было сразу сказать вам об этом.

Пребывая в легком шоке, Зеб кивнул и прислонился к спинке кресла. Теперь ему хотелось лишь одного – вернуться обратно на Мыс, к Румер.

– Знаете, у меня тут появилась неплохая идея, – сказал Франклин. – Вы никогда не подумывали над съемками в рекламе? О работе перед камерой?

– Нет, – ответил Зеб.

– Я к чему спросил, – продолжил Франклин. – Из вас получилась бы отличная представительская персона для бизнеса наподобие моего – вас узнают по имени и в лицо, ну, не все, конечно… – Он рассмеялся. – Так я сумел бы немного сэкономить, понимаете? Я хотел сначала поговорить с Полом Ньюменом… ведь он из Коннектикута – по правде, вас с ним показывали в одной и той же передаче. Он живет неподалеку от моего зятя и время от времени приезжает на Лайм-Рок… Но потом понял, что мне не потянуть его запросы в финансовом плане.

Зеб направился к дверям.

– Ну, что скажете? Я бы заплатил вам любые деньги – насчет Ньюмена это была шутка. Я уверен, мы бы с вами прекрасно сработались. Астронавт, продающий мои кровати, звучит здорово.

– Мне очень жаль, – Зеб засмеялся. – Но я вынужден отказаться.

– Однако между нами ведь не будет никаких проблем? – обеспокоенно спросил Франклин. – Потому как я чувствую ваш враждебный настрой. Я надеялся, что вы приехали, чтобы подружиться.

Зеб поднялся.

– Люди любят Мыс. Они не оперируют понятиями дворов и границ собственности. Они просто любят свою землю, – слыша эхо голоса Румер, тихо сказал он. – Все скалы, деревья – они называют его заповедником.

– Чудесно, – кивнул Франклин. – Мне нравится.

– Вот что, наверное, и привело вашу жену обратно на Мыс Хаббарда… любовь к этому месту.

– Вполне возможно.

– Но все изменится, если вы начнете разбрасывать динамит и визжать бензопилой, – сказал Зеб. – Вы измените ландшафт и погубите животных.

Франклин пожал плечами:

– Жена хочет водопад и джакузи. И зверьё ей не по душе. Я не собираюсь подводить ее. Я уже потратил кучу денег, а теперь потрачу еще больше.

– Тогда вы обретете врагов в лице всех своих соседей, – Зеб подумал о Винни, Гекате, Миссис Лайтфут, Аннабель, Дане, Куин и, конечно же, о Румер.

– Это я как-нибудь переживу, – ответил Франклин, и в его взгляде и голосе появился ощутимый холодок. Зеб понял, что перемирию уже не бывать. Кивнув, он вышел из офиса – прочь от Тэда Франклина и его планов.




Глава 21


Сикстус Ларкин за всю свою жизни никогда не видел ничего более красивого, чем полуостров и провинция Новая Шотландия – разумеется, за исключением Мыса Хаббарда. Местный пейзаж был так близок его сердцу – острые скалы, высокие сосны и спокойные заводи. Воспоминания родом из детства, как плохие, так и хорошие, навалились на него в ту же минуту, когда он оказался на расстоянии прямой видимости от берега. В одно мгновение они преобразили его – изнутри наружу, – словно и не было этих долгих лет разлуки.

– Поразительно, Кларисса, – сказал он вслух, скорее обращаясь к призраку жены, а не к своей лодке. – Я чуть не забыл, насколько силен во мне канадский дух. Думаешь, добравшись до Ирландии, я почувствую то же самое?

Он взял курс на Люнебург, в гавани которого туда-сюда сновали рыбацкие катера. Среди лодочных мастерских пестрели ярко-красные и синие здания. Здесь же он увидел «Блюноуз», рыболовецкую шхуну, изображенную на канадских монетах в десять центов, и памятник рыбакам с именами тех, кто сгинул в море. Давным-давно мать приводила его сюда вместе с братом…

Поблагодарив самого себя за удачное плавание, Сикстус направил «Клариссу» прямиком к городскому причалу. От качки на море ноги у него свело, руки и тело устали, к тому же он был так измотан, что хотел забыться сном как минимум на неделю. Позвонив Румер из телефона-автомата и сообщив ей о своем прибытии на место, он направился обратно к докам.

– Должно быть, вы Сикстус Ларкин, – сказал вышедший ему навстречу мужчина. Высокий седовласый здоровяк улыбнулся и протянул Сикстусу руку.

– А вы, стало быть, Малаки Кондон. Особенно если учесть, что здесь у меня не осталось ни одного знакомого. Как вы узнали меня?

– Сэм Тревор посоветовал мне высматривать классический «Херресхофф», и он был чертовски прав – «Кларисса» просто великолепна.

– Спасибо, Малаки. Я назвал ее в память о даме сердца.

– Надо думать, о миссис Ларкин?

– Да, – кивнул Сикстус.

– Ну, судя по тому, что я узнал от Сэма, нам будет о чем поболтать. Мы ирландцы, наши суда пришвартованы в Новой Шотландии, и, кроме того, мы учителя. Как насчет того, чтоб перекусить у меня на буксире?

Сикстус подавил зевок. Он обдумал необходимость сна и питания, и его желудок выиграл.

– Ловлю тебя на слове, ты сам предложил.

– Может, сперва поспишь часок-другой? Этого, конечно, мало, но для начала сойдет. А я дам тебе знать, когда у меня все будет готово.

– Сэм снова оказался прав, – не в силах сдержать зевоту, сказал Сикстус. – Ты хороший человек. Увидимся…

Часом позже, почти минута в минуту, Сикстус услышал перезвон обеденного колокольчика. Он так толком и не успел отдохнуть, но все же теперь он чувствовал себя несколько бодрее. Поплескав на лицо холодной водой, он сменил рубашку и побрел вдоль причала к «Архангелу» – выкрашенному в красный цвет старому буксиру Малаки.

– Хорошее название для лодки, – одобрил Сикстус. – Как раз в духе католика-ирландца.

– Это в память о моем сыне, Габриеле, – предложив Сикстусу пива, ответил Малаки. – Он и его мать присматривают за мною с небес.

– У нас с Клариссой точно так же, – сказал Сикстус. – А как еще может быть на лодке, названной в честь ангела?

– Тогда выпьем, – сказал Малаки, и они чокнулись бутылками, – за наших ангелов и твое путешествие.

Мужчины потягивали пиво и ели охлажденных креветок, пойманных в заливе Мэна. Сикстусу было нелегко расковыривать их своими негнущимися пальцами, и он заметил, что это не ускользнуло от внимания Малаки. Выкидывая хвостики креветок за борт, они вскоре прикормили целую стайку рыб. Серебристые плавники сверкнули под темной кромкой воды, а потом быстро исчезли. Малаки поставил пленки с записями дельфиньих песен, которые он собственноручно записал на гидрофон у острова Биг-Танкук, а Сикстус рассказывал, как за ним последние шестьдесят миль плыл малый полосатик.

– Нет лучшего способа развеяться, – усмехнулся Малакки, – чем прогулка по морю в одиночку.

– Точно, – согласился Сикстус. – Сейчас я на пенсии, живу с дочерью. Она работает ветеринаром.

– А-а, – Малаки указал рукой на гидрофоны для записи звуков морских млекопитающих. – Любительница животных. Такие девушки мне по душе.

– Да, наверное, она смогла бы многое понять на этих твоих пленках. Что касается знания поведения животных, то тут ей нет равных. И еще она отважная и упрямая, вся в меня. С недавних пор мне стало казаться, что я лишаю ее нормальной жизни – она была так занята работой и готовкой для своего старика, что на себя у нее времени почти не оставалось. Вот я и решил отплыть…

Малаки кивнул:

– Правильно сделал. Когда я начинаю сильно скучать по Габриелю, то напоминаю себе, что, по крайней мере, никогда не садился ему на шею – понимаешь, я слишком скрипуч и староват для жизни на лодке, и если бы Габри поселился бы где-нибудь в пригороде с женой и детишками, то я уверен, что он предложил бы мне квартиру над своим гаражом.

– Скрипуч, это в самую точку, – Сикстус скептически поглядел на свои скрюченные руки.

– Артрит?

– Да. Прошлой осенью купил себе трость. Не знаю, что будет дальше… Протезирование таза, операция на спине, пожизненный запас «Эдвила»… а Румер станет моей нянькой. Мы-то с ней живем не в квартирах, а в одном доме. И в этом доме она провела всю свою жизнь, если уж говорить начистоту.

– Господи Иисусе! – воскликнул Малаки, с хмурым видом посасывая мясо креветки. – Ты что, хочешь удушить бедняжку? Или превратить ее в хозяйку дома престарелых?

– Знаю, знаю, – кивнул Сикстус, сделав большой глоток пива.

– А она случаем не в разводе?

– Она никогда и не выходила замуж, – старик откинулся на спинку кресла.

– Елы-палы! Ты вовремя смотался оттуда. Главное, чтоб девчушка не упустила такую возможность. Кстати, у нее есть кто-нибудь на примете?

– Боже, Малаки, я вовсе не пытаюсь ее сосватать. Румер хорошо и без всякого мужа. По правде, последний ухажер, – подумав об Эдварде, сказал он, – был никуда негодным. И если бы мне пришлось повести ее к алтарю на их свадьбе, то потом я бы считал секунды до того мгновения, когда священник спросит насчет возражений. Она умеет спасать жизни животным, а вот свою чуть не сгубила.

– Да ну?

– Да.

Малаки усмехнулся:

– Значит, теперь ей нужен тот, кто позаботится о ней.

– Чужой заботы ей тоже не надо. Румер добрая и чувственная, но и в делах она не промах. Она окончила Тафте – самую престижную ветеринарную школу в стране. У нее отличная лечебница – все местные жители несут к ней своих животных. Так что она преуспевает.

– И это ты, конечно, говоришь как человек совершенно беспристрастный, – достав трубку, сказал Малаки.

– Разумеется.

– Значит, она единственный ребенок в семье?

– Нет, – поглядывая на безмятежную гавань, ответил Сикстус. – У нее есть сестра.

– А сестра не из тех, кто присматривает за старым больным отцом? Совсем не сиделка, в отличие от Румер?

Сикстус хохотнул, представив себе Румер в роли сиделки. Потом, подумав об Элизабет, он ответил:

– Нет. Ее сестра отнюдь не сторонница семейной жизни. Скорее, наоборот.

– А, вон оно что. Ну и замечательно. Когда люди сами заботятся о себе, тем лучше для всех остальных. Выживает сильнейший – что в дикой природе, что в семье. Пожилой родитель может пожрать заботливое дитя. Ну, или лишить его личной жизни. А ты, видать, мудрый и хороший малый.

– Я и уплыл, чтобы не допустить ничего подобного, – проворчал Сикстус. – Ты спрашивал, имеется ли у Румер кто-нибудь на примете. Так вот. Да, имеется.

– Кто-то кроме тунеядцев?

– Мой бывший зять.

– Ну и ну, – усмехнулся Малаки. – А что же по этому поводу думает ее сестра?

Сикстус призадумался. Возможно, причиной всему была усталость, или то, что он оказался вдали от дома, или дружелюбие Малаки, но у Сикстуса развязался язык.

– Э, ситуация осложняется еще и тем, что Зеб, мой бывший зять, сначала был влюблен в Румер, а потом взял да и женился на Элизабет.

– А какие отношения между девчонками?

– Раньше они были очень близки, – тихо сказал Сикстус. – А теперь Элизабет развелась, Румер одна, и Зеб вылез тут как тут.

– И ты хочешь, чтобы они снова сошлись?

– Я не знаю, чего я хочу, – ответил Сикстус. – И ни к чему мне вмешиваться. Перед отплытием я взял с него обещание, чтоб он присмотрел за ней. Что я еще мог сделать?

– Да уж. Ничего.

– Я всего лишь отец. Черт, у тебя здесь отличная койка, Малаки. Я так понимаю, ты тут один живешь?

– Ну, – у Малаки заблестели глаза. – Большую часть времени…

– Подружка?

– Да. Возможно, ты ее знаешь – она приезжает из ваших краев, из Хоторна. Люсинда Роббинс…

– Ну, конечно, я знаком с Люсиндой. Она была библиотекарем, пока не ушла на пенсию…

Малаки кивнул:

– Да, это она.

– А ты везунчик, – сказал Сикстус.

– Аминь, друг.

Малаки уже доставал вторую порцию пива и креветок, как вдруг они услышали стук каблучков по пристани.

Женщина была высокая и стройная, а ее лицо скрывала низко надвинутая шляпа.

– Разве это не… – удивленно спросил Малаки, опустив поднос. – Разве это не кинозвезда? Как же ее зовут? Она всегда играет сексапильных шпионок и шекспировских дамочек…

– Элизабет Рэндалл, – Сикстус поставил банку пива на палубу и перелез через поручни.

– Точно, Элизабет Рэндалл, – сказал Малаки, и у него отвисла челюсть, когда он увидел, что его гость обнимается с кинозвездой.

– Моя дочурка, – сказал Сикстус, с улыбкой глядя на красивое лицо своей старшей девочки.

– Пап, что ты здесь делаешь? – спросила Зи, познакомившись с Малаки и проводив отца до его лодки.

– А я-то думал, что все и так понятно, – ответил Сикстус. – Новая Шотландия – это мой перевалочный пункт на пути в Ирландию.

Зи улыбнулась и покачала головой. Никто не владел искусством преувеличения, как ее отец, – подумать только, дерзкий заплыв до Ирландии! Да к тому же на столетней лодке! Элизабет была рада тому, что отвязалась от своего сопровождающего, и если бы кто-то прознал об этом, даже ее друг и продюсер Бад Стентон, то невелика беда – она могла бы сказать, что ходила посмотреть съемки местного развлекательного шоу неподалеку от причала.

Но это было просто изумительное совпадение. Зи слушала рассказ отца об одиночном плавании от Мыса Хаббарда до Люнебурга, о том, как он спал всего несколько часов за четыре дня и прятался в кубрике, спасаясь от огромных волн.

– Они были не ниже трех метров, – сказал ее отец. – Даже выше, чем в нашем проливе.

– Но и это ничто по сравнению с открытым океаном, – обняв отца, сказала Элизабет. – Моя тезка утонула на корабле во время шторма. У меня всегда было какое-то предчувствие…

– Да ну? – удивился ее отец. – И это у моей практичной Зи?

– Знаю-знаю, только никому не говори. Ведь я напористая уроженка Новой Англии… слава богам, что Эбигэйл Кроу проложила дорогу в Голливуд для нас, рассудительных женщин. Но это правда, пап. Я росла, постоянно думая о гибели Элисабет Рэндалл на отмели Викланд-Шоул, так что я очень впечатлительная!

– Другими словами, это означает «не уплывай»? – засмеялся ее отец.

– В яблочко, папа.

Сикстус зевнул, и на его загорелом лице прорезались миллионы морщинок. Он потер свои подернутые туманной дымкой глаза, и Элизабет ласково покачала головой. Сколько же раз она видела его таким измотанным: то он допоздна исправлял ошибки в письменных работах, то зачитывался какой-нибудь книгой, то проверял, как там шли дела у няньки Зи. Пройдя «двенадцать шагов» организации «Анонимных алкоголиков», она примирилась со своим прошлым и застарелой обидой на отца.

– Тебе надо выспаться, – Элизабет показала отцу на постель. – До завтрашнего дня я совершенно свободна. Я буду сидеть на этой вот палубе и радоваться тому, что за мной не гоняется десяток личных консультантов, а ты отправляйся в страну грез. Но когда ты проснешься, я хочу выслушать всю историю целиком.

– Какую еще «всю историю»? О китах и акулах, которых я видел в море? Или о красивых облаках на горизонте? А может, о том, как править ночью по звездам?

– Господи, нет, конечно. Природа – это по части Румер. А звезды – это Зеб. Мне нужны все сплетни, пап. Мельчайшие подробности о возвращении моего бывшего мужа на свою историческую родину. Договорились?

Ее отец покачал головой. Он был слегка изумлен ее напору, но в большей степени опечален. Он никогда не любил распускать слухи и считал, что Зи следовало оставить свой брак в прошлом и позволить всем продолжать жить дальше. Она тоже так думала, но ничего не могла с собой поделать. В любом случае, тема приезда Зеба на Мыс Хаббарда под бочок к Румер была слишком острой, чтобы так просто ее бросить. Особенно если учесть то, что там с ними был и Майкл.

– Забудь, дорогая, – сказал ее отец. – Сделай мне и себе одолжение и выкинь это все из головы. Теперь дайка мне поспать, а поболтаем позже.

– «Отдыхай, папуля», – ответила Зи словами Греты Гарбо из «Ниночки».

Около часа она как заведенная мерила шагами палубу. В отличие от спокойной сестры, Зи выросла человеком сверхэнергичным. Из нее получился бы хороший руководитель: она хотела все знать, за всем присматривать, все контролировать – даже находясь на другом краю страны. Сам факт встречи с отцом был сродни чуду – невзирая на то, что он постарел и сгорбился – однако ей не давали покоя возникшие из ниоткуда призраки Зеба и Румер.

И все же чары Люнебурга вскоре овладели ею. Его свежий воздух и кристально чистая вода в гавани. Сидя в кубрике, она почувствовала, как ее убаюкивал плеск волн и качка шлюпа. Несколько недель подряд она не могла вырваться со съемочной площадки; и как же замечательно было избавиться наконец от укладок, косметики, смены гардероба, продюсеров с режиссером, которые постоянно чего-то требовали от нее. И не успела она и глазом моргнуть, как уснула.

Проснувшись на рассвете, она обнаружила, что отец накрыл ее одеялом. Он сидел напротив, читая Библию и попивая кофе.

– «Меня уже не спасти, добрый человек», – глянув на Библию, сказала она.

– Ах… дочурка, которая с утра пораньше цитирует Джеймса Тербера, – усмехнулся ее отец. – Какой же я везунчик!

Она улыбнулась, вспоминая, как вместе с Румер сосредоточенно читала утянутую у матери книжку Тербера «Мужчины, женщины и собаки». На Мысе Хаббарда все сходили с ума по этому произведению, и они с сестрой знали его наизусть. Отец протянул ей чашку кофе, и, приподнявшись на локте, она взяла горячий напиток.

– Сейчас я, наверное, черт-те на кого похожа, – наблюдая за медленными движениями отца, сказала она. Утренний туман промочил все, что только можно, и ее волосы не были исключением.

– Ну, я твой отец, а не партнер по фильму. Я видел тебя и в более разобранном состоянии.

– Ох, спасибо. Из твоих уст это звучит как комплемент. – Пару минут они молча пили кофе. Денек начинался распрекрасный, что особенно подчеркивала то непередаваемое сияние канадского побережья, с которым Элизабет успела хорошенько познакомиться на съемках фильмов в Новой Шотландии. Небо было ярко-голубым, но одновременно и золотым. Восходящее солнце только-только показалось на горизонте, и его теплые лучи засверкали на гладкой поверхности моря.

– Нет, я серьезно, Элизабет. Здорово снова увидеть тебя. Мы так давно не встречались с тобой…

– Поди, ты и не думал, что я появлюсь?

– Ты обычно держишься на таком расстоянии…

– Лишь от нашего дома, пап. Там много призраков.

– Ты о сестре, что ль? Она знает тебя как облупленную, и вы с ней могли бы поговорить о чем угодно.

Элизабет не ответила и просто смотрела на водную гладь. Конечно, он был прав, но было и еще кое-что. Он не понимал, что вина перед Румер буквально грызла Элизабет изнутри. Ее победе над спиртным в немалой степени поспособствовало решение загладить былые грехи. Хотя имя Румер шло первым в списке для покаяния, пока что Элизабет не хватало смелости, чтобы перейти от размышлений к реальным действиям.

– У нас площадки в Лорлтоне и Галифаксе, – сменив тему разговора, сказала она. – Неподалеку отсюда.

– Да, мне знакомы эти города, – кивнул ее отец. – Ребенком я бывал в обоих.

– Правда? По-моему, ты говорил, что жил в Галифаксе…

– Да, но я знаю и Лорлтон, – ответил он. Его лицо помрачнело, и Зи подумала, что это все из-за воспоминаний о тяжелом взрослении без отца. Сикстус и его брат начали работать смолоду; на колледж он зарабатывал, развозя молоко.

– В Лорлтоне очень мило, – сказала она. – Он похож на новоанглийский город капитанов. Роскошные белые дома, лужайки до самой гавани, яхты у причала, белые заборчики, герани на окнах. Совсем как в Эдгартауне или Нантакете – сюжет нашего фильма как раз о китобоях из Нантакета. Съемки проходят в Лорлтоне, потому что там почти так же красиво, да и нашим жмотам-продюсерам не столь накладно для кармана.

– Возможно, и красиво, но… – Сикстус почему-то нахмурился. – Ладно, не важно. Сколько у тебя еще времени?

– Следующая сцена у меня сегодня в четыре. Мы могли бы провести целый день вместе. Ну, разве не чудесно? А теперь давай, выкладывай!

Зи пришлось довольствоваться рассказом о лодке и Мысе, о Винни, Гекате, миссис Лайтфут, Кэмпбеллах и Маккреях, о свадьбе Даны и Сэма.

– О, это, наверное, была буффонада в лучших традициях Dames de la Roche, – поморщилась Зи. – Одна из них вышла замуж. Да к тому же за мужчину моложе себя! Кстати, на сколько лет моложе?

– Они очень счастливы, – ответил ее отец – Сэм обожает ее, и он заменит отца Куин и Элли.

– Девчушки Грейсон… – с горечью сказала Зи. – То, что случилось с их родителями, просто ужасно. Дана взяла их к себе?

– Что тут удивительного? – тихо сказал ее отец. – Одна тетя любит своих племянниц, другая – племянника, вот и все. Это же нормально!

Элизабет вздрогнула при мысли о том, как отчаянно пыталась она настроить Майкла против Румер. А что еще ей оставалось делать? Ведь Румер была такой хорошей, а Элизабет как мать «облажалась по полной программе».

– Да, как ни странно, сейчас он учится в летней школе, причем довольно неплохо.

– Небеса разверзлись, что ли?

– Ну, хотел бы я приписать эту заслугу себе, но, сказать по правде, тут постарались Румер и Куин.

Зи слегка опешила. Она нервно сглотнула, дабы не выдать своих эмоций, которые нахлынули на нее с такой мощью, что ей даже не верилось. Как она могла негодовать по поводу того, что было хорошо для Майкла?

– Кто?.. – переспросила она, и у нее зашумело в ушах. – Почему же мне ничего не сообщили?

– Ну, мы-то знали, как ты обрадуешься, – сыронизировал Сикстус. – Думаю, мы просто решили пустить все на самотек и посмотреть, что из этого выйдет.

– Они могли бы позвонить мне, – тихо сказала Зи. – Румер. Или Зеб.

– Так ведь она пыталась, – напомнил ей отец. – Когда звонила, чтоб пригласить тебя на мое отплытие.

Чтобы не покраснеть, Элизабет медленно выдохнула – в точности как ее учили. Да, Румер звонила. И не один раз. Зи получала сообщения на свою голосовую почту от агента, из студии… однажды она перезвонила, чтобы отказаться, но только специально в то время, когда Румер была на работе.

Размеренно дыша, Зи выдавила из себя улыбку. В голове у нее все перемешалось, и чтобы сохранить самообладание, она решила переменить тему разговора.

– Ну да ладно… – произнесла она, и ее улыбка стала еще шире – Наверное, муж Дане в сыновья годится, а?

– Эй, полегче! – прикрикнул на нее отец. – Зеб тоже был моложе тебя. В возрасте твоей младшей сестры, если уж на то пошло.

– Удар ниже пояса, – сказала Элизабет, и ее улыбка угасла.

– Извини.

– По-твоему, я бесчувственная рыба? И поэтому ты отвечаешь мне уколом на укол.

– Возможно.

– Что ж, тогда добей меня остальными новостями. Как там Зеб? Я слышала, он теперь в образе знаменитости, вставшей на путь истинный. Пожертвовал карьерой, чтобы проехать через всю страну со своим сыном – хотя я убеждена, что Майкл был против этой затеи.

– Надеюсь, ты над ним не подтрунивала? Парню ведь нужен отец.

– Я им не мешала, пап.

– Элизабет, я на своей шкуре уяснил, что обида на собственных родителей не приводит ни к чему, кроме саморазрушения. Похоже, ты простила мне все мои ошибки…

– Я люблю тебя, пап, – ответила она. – К тому же, у тебя их было не так уж и много.

– Ну, то же самое относится и к Майклу. – Такое впечатление, что у семейства Ларкин в роду одни неблагополучные родители – моя мать, я и, может быть, даже вы с Зебом…

– Особенно Зеб, – подчеркнула она, хотя и знала, что отец был прав.

– Я знаю, что корни всего этого уходят к тому времени, когда сестра нанесла тебе визит и забила тревогу по поводу твоего пьянства. После чего Зеб стал переживать, что она отберет у вас Майкла, если ты не исправишься.

– Отчасти я благодарна ей, – вынуждена была признать Элизабет. – Но это был сущий ад…

– Представляю.

– Зеб следил за мной, словно полицейский. А когда у него был полет, он нанимал еще пару сиделок и нянек, чтобы Майкл ни на минуту не оставался наедине со мною. Он внушил мне, что я могла причинить вред своему родному ребенку… – Она запнулась, ибо спустя одиннадцать трезвых лет поняла, что все к тому и шло.

– Наверное, ему следовало проявить больше такта, – согласился Сикстус. – Но он боялся лишиться сына. Ваш брак разваливался. Все были на нервах.

– А я была пациенткой клиники для алкоголиков, – Зи покачала головой. – Это к слову о нервах…

– Как бы то ни было, это лето он проводит вместе с Майклом. Пытается прочистить ему мозги, чтоб тот в дальнейшем получил хорошее образование.

– Только прожженный учитель будет так волноваться об образовании.

– Я стал учителем, чтобы помогать детям, – спокойно ответил Сикстус.

– Ты стал учителем, потому что у них отпуска на целое лето, – засмеялась Элизабет. – Признавайся, пап! В этом нет ничего плохого! Погляди, какой бесподобный летний денек – может, прокатимся и отдохнем? А по дороге ты растолкуешь мне, почему я не должна злиться на Румер за то, что она решила взять на себя обустройство жизни Майкла… ведь она все-таки ему не мать, а тетка.

– Думаю, она и сама это прекрасно понимает, и не стоит ей это втолковывать!




Глава 22


Чтобы отметить школьные успехи ребят, Румер и Зеб взяли их с собой на ужин в «Лобстервилль». Старинный семейный ресторан находился в Маунт-Хоуп, в тридцати минутах езды от Блэк-Холла. Зеб свернул на широкую автостоянку, и все сразу же восхитились роскошным видом рыбацких катеров, особняками баронов-разбойников и длиннющим мостом над проливом. Зеб покосился на Румер. Прохладный бриз гонял мурашки по ее обнаженным плечам, а с ним от такого чудесного зрелища чуть не приключился инсульт.

– Это праздничный ресторан, – сказала Куин. – Родители приводили нас сюда, когда мы были еще совсем маленькими… по-моему, отец тогда только-только купил новый офис.

– У всех есть счастливые воспоминания о «Лобстервилле», – улыбнулась Румер. – Нас приводили сюда, когда мы получали хорошие оценки… родители бронировали столик у окна и разрешали нам заказывать все что угодно.

– Круто! Значит, с вас бифштекс, – сказала Куин.

– И это в «Лобстервилле»? – рассмеялась Румер.

– Конечно. Лобстеры – это моя работа и мой хлеб насущный… так что теперь мне нужна передышка!

– Тебя послушать, так ты словно родом из Новой Шотландии, – сказала Румер. – Отец говорил мне, что раньше тамошние фермеры использовали лобстеров даже для удобрения полей. А в одной тюрьме заключенных пять дней подряд кормили похлебкой из лобстера. Она им до смерти надоела, и они объявили голодовку.

– Никаких голодовок, – возразила Куин. – Подать мне кусок мяса! Непрожаренный, с кровью – но если у них его нет, то что уж поделаешь. Это так здорово! И вам ни к чему было поощрять нас… ведь это всего лишь промежуточные баллы.

– Да, но зато у тебя одни пятерки, – ответил Зеб.

Майкл молча вылез из джипа и встал возле Куин. Последнюю свою пятерку он получил еще в восьмом классе. Ему бы следовало гордиться новым достижением, что и делал его отец.

– Ну и как тебе «Лобстервилль»? – шагая рядом с сыном, спросил Зеб.

– Нормально.

Зеб кивнул. Они с Зи возили Майкла по самым лучшим ресторанам мира. «Тайллевен» и «Амброзия» в Париже, «Танте-Клэр» в Лондоне, «Чантерелль» и «Нобу» в Нью-Йорке, «Орсо» и «Дю-Кафе» в Лос-Анджелесе. Посиделки у океана они устраивали в «Прибрежной Иве» в Санта-Монике или в своем любимом байкерском баре «Сеть Нептуна» на Малибу. Похоже, Майкл не горел особым желанием обедать здесь; Зеб очень надеялся, что он не скажет ничего такого, что могло бы как-то обидеть его тетю. Ведь она буквально светилась от восторга, выбрав это место.

– У них должны быть отличные морские блюда, – сказал Зеб.

– Знаю. Все в порядке, пап. – Взяв Куин за руку, он увлек ее за собой, оставив Зеба наедине с Румер. Под ногами у них хрустел гравий вперемешку с колотыми ракушками. Румер обняла его за пояс.

– У вас с Майклом дела идут на лад, – сказала она.

– Да, – ответил Зеб. – Точно.

Моральная поддержка была как нельзя кстати, но в ту секунду его больше всего волновала ее маленькая невесомая рука, от которой у него вдоль позвоночника расходились волны жгучей энергии.

Они представились одному из Китингов из семейства владельцев ресторана, а потом прошли к стойке бара. Бармен предложил взрослым сауэр фирменного приготовления, но все четверо предпочли заказать чай со льдом. Зеб поглядывал на Румер, мечтая о том, чтобы она снова прикоснулась к нему.

– Ты не пьешь, тетя Румер? – спросил Майкл.

– Очень редко, – ответила она. Майкл кивнул.

Пока молодые влюбленные подталкивали друг друга в бока, обмениваясь шутками про лобстеров и домашнее задание, Зеб пытался подобраться поближе к Румер. Он хотел погладить ее ладонь, потрогать ее кожу. Он сгорал от желания прижаться к ней и заключить в крепкие объятия. В ее глазах горел яркий огонек счастья. Но так ли это было на самом деле? Неужели для счастья ей хватило обеда с ним, Майклом и Куин?

Услышав из динамика свою фамилию, Зеб повел всех в обеденный зал. Там их приветствовала милая молодая особа и проводила к столику у окна. У девушки был слуховой аппарат и говорила она громче обычного, но как же она просияла, когда Румер перекинулась с ней парой фраз на языке жестов.

– Где ты этому научилась? – спросила Куин. Румер глянула на Зеба, и тот медленно покраснел.

– Расскажи ей, Зеб, – попросила она.

– Мы научились в детстве. Чтобы переговариваться по ночам, когда все уже спали.

– Из окон? – удивился Майкл.

Зеб кивнул, не сводя глаз с Румер. В настенной лампе мерцало пламя свечей, озаряя ее голубые глаза и согревая ее бледно-золотистые волосы; вспоминая те дни, когда он изучил язык жестов только для того, чтобы общаться с ней, и, наслаждаясь ее красотой, Зеб испытывал невероятное возбуждение.

– Она глухая, – сказала Куин Румер, – и ты знаешь, как разговаривать с ней. Хотя я здорова, раньше я тоже жила в своем замкнутом мире. И ты всегда знала, как поговорить со мной. Только ты одна.

– Ну, в твоем случае это было легко, – улыбнулась Румер.

– Такая уж у нас Румер, – поддакнул и Зеб.

– В каком смысле? – спросил Майкл.

– Она заботится обо всех и о каждом. Вот почему она самый лучший ветеринар в наших краях.

– Ну и льстец же ты, – отшутилась Румер.

Но она чувствовала, что говорил он от чистого сердца, и ей нравилось то, что он так хорошо знал ее; Зеб увидел, как у нее зарумянились щеки. Столько лет – со дня женитьбы на Элизабет – он ощущал себя пещерным затворником. Один, вдали ото всех, а вместо любви к окружающим – общение с высшими силами. Но теперь он находится на своей земле, в своей семье, и ему еще никогда не было так хорошо. Тут его больно уколола мысль об отъезде и возвращении на Западное побережье, и его взгляд метнулся к Румер. Разве он может снова ее бросить?

– Я знаю наверняка, что стану ветеринаром, – говорила меж тем Куин. – Буду лечить птиц и зверушек с наших берегов. Или учителем, как Сикстус. Преподавателем, который ловит лобстеров. Или преподающим ловцом лобстеров.

– Тогда тебе надо пойти в колледж, – сказал Майкл.

– И окончить школу, – добавила Румер. – Получить степень магистра… но не переживай, Куини. Ты на верном пути… твои пятерки – это первые шажки к заветной цели. Я так горжусь вами обоими.

Пытаясь сосредоточиться на беседе, а не на глазах Румер, Зеб посмотрел на Майкла.

– Я тоже. А что насчет тебя, Майкл?

– Меня?

– Ну, к примеру, Куин мечтает быть ветеринаром или учителем… а ты что скажешь?

– Наверное, мне тоже хотелось бы обучать других, – тихо ответил он. – Как дедушка. Или стать рыбаком.

– Мы могли бы ловить лобстеров где угодно, – сказала Куин. – И повидать мир.

– Точно. – Майкл улыбнулся Куин, и теплота из его глаз перенеслась прямиком в сердце его отца. – А далеко ли мы уплывем на твоей лодке?

– Ей нипочем любая непогода, – ответила Куин. – Но для дальних странствий нам наверняка понадобится второй мотор.

– Ого… вы двое уже навострились удрать? – обменявшись взглядами с Румер, спросил Зеб.

– Ну, если бы мы и захотели, то сделали бы это тайком, – признался Майкл.

– Не сейчас, мистер Мэйхью, – поддержала его Куин. – Сначала нам нужно отучиться в колледже.

– В общем, куда она, туда и я, – резюмировал Майкл. Зеб хотел было посмеяться над сыном, но выражение лица Майкла просто ошеломило его. Парень был предельно серьезен.

Подошла официантка, сверкнула улыбкой и спросила, интересуют ли их описания сегодняшних фирменных блюд. Наверное, кто-то ответил «да», потому что она начала рассказывать о гребешках и лобстерах в масле, однако, Зеб почти не слушал ее. Он размышлял.

Итак, его сын уже отправился в большую жизнь своим собственным путем. Турбины взревели, старт ракеты состоялся, а Зеб все прошляпил. Теперь официантка собирала заказы; когда подошла очередь Куин, Майкл взял ее за руку и сказал:

– Она будет бифштекс. Ей нравится непрожаренный, с кровью. Но если вы такое не готовите, то ничего страшного.

– Ох, Майкл, – тихо проворчал Зеб, когда официантка подарила ему свою самую дружелюбную из улыбок.

Зебу еще предстояло выяснить, хорошо это или плохо, но он был сражен наповал тем фактом, что его сын доверял самому себе и твердо знал, чего хотел от жизни. Румер сидела возле него, и каждой клеточкой своего тела Зеб ощущал ее близость. Но почему он не сумел поверить в то, что судьба предначертала им быть вместе? Почему он сразу не понял, что это глупая гордыня говорила в нем, когда она подвела его в тот единственный раз, той ночью, из-за которой их жизненные пути разошлись, а магическая нить разорвалась?

И он молча сидел, глядя на своего сына, пока Румер не шепнула официантке:

– Дайте нам подумать еще минутку.




Когда они выехали из Люнебурга, Сикстус попросил Зи прокатить его к Блю-Рокс. То была типичная пустошь с несколькими рыбацкими хижинами на сваях у береговой линии. Скалы были покрыты толстым слоем саргассовых водорослей, источавших запах соли и гнили. Каким бы ясным ни выдавался денек, над валунами всегда дрожало марево испарений.

– Мы с братом рыбачили в этих краях, – сказал Сикстус. – Когда наша мать была занята на работе.

– Но ты же говорил, что вы жили в Галифаксе.

– Так оно и было.

– Но это же черт знает сколько миль отсюда!

– Да-да. Однако с работой в те годы была сущая беда… и ей приходилось браться за все, что удавалось найти. Мы приезжали сюда вместе с ней и иногда ночевали здесь.

– А что она делала?

– Прибиралась в домах обеспеченных людей… потом она стала ухаживать за ними, когда они болели… после чего она встретила доктора, который нанял ее присматривать за новорожденными малышами, в общем, у нее были обязанности сиделки.

– И это на дому?

– Нет, дорогая. Не на дому. – Опять притомившись, вероятно, от тряски за время плавания по морю, Сикстус посмотрел на Элизабет. Писаная красавица с большими карими глазами и чарующей улыбкой, доставшейся ей от матери. Ее каштановые волосы ниспадали изящными локонами, подчеркнуто оттеняя высокие скулы. Как же повезло его дочерям: они родились умными, красивыми и любимыми.

Своим молчанием он давал Зи возможность быстро перевести разговор в другое русло. Ведь низкооплачиваемые работы вряд ли входили в сферу ее интересов; и Сикстус был удивлен тем, что она так и не оставила эту тему в покое и просила его продолжать далее свой рассказ.

– Я свожу тебя туда, дорогая. И, если тебе этого так хочется, покажу, где работала твоя бабушка. Это в восточном Лорлтоне, неподалеку от того города, где у вас проходят съемки.

– Отлично, – кивнула она. – Я согласна. Залезай. – Что он и сделал, хоть и не без труда. Возможно, посещение родных мест еще больше состарило его.

Они направились на север по прибрежному шоссе. Мелькавшие за окном бухточки и заливы наполняли Сикстуса острым чувством ностальгии. Некоторые дома казались не тронутыми временем, и он гадал, остались ли еще в этом районе потомки семей тех старых работников. На улицах сияли белизной особняки в викторианском стиле, которым был нипочем даже самый сильный морской ветер.

– Чуть притормози, – попросил он дочь, когда они подъехали совсем близко. Он сразу же узнал здание почты, ставшую еще выше огромную сосну, на которую когда-то мальчишкой взбирался на пару с братом, и старый склад, где они любили играть в прятки.

– Что это за место? – проследив за его взглядом, спросила Элизабет.

– Здесь жила чета Кутберт.

– А кто они?

– Джин и Ричард Кутберт Они руководили заведением, в котором работала моя мать; называлось оно «Роддом имени Кутберта».

– Ох ты… Приют для матерей-одиночек?

– Да, Элизабет.

– Но что здесь делала твоя мать?

– Ну, как и многие другие ирландки-эмигрантки, она выполняла работу уборщицы и нянечки. Она обожала детей – она была прекрасной матерью для нас и старалась поддержать девушек, приходивших сюда рожать своих первенцев. Некоторые из них сами еще были почти дети.

Он замолчал и поглядел на свою дочь, желая понять, как она восприняла его рассказ. Очевидно, Элизабет было неловко, но она все равно смотрела на тот большой мрачный дом.

– Изначально она должна была подметать полы и мыть туалеты, но так вышло, что она стала родственной душой для многих из этих девчонок. Со временем она получила солидный опыт по акушерской части и приняла немало родов.

– Похоже, ей было совсем нелегко, – сказала Зи.

– Она любила свою работу.

– Не могу понять, почему.

– Ну, ей всегда нравилось помогать другим… очень нравилось.

– Должно быть, свою святость Румер унаследовала от нее.

– Да, она была святой, – у Сикстуса вдруг спазмой сдавило горло. – Что правда, то правда.

Он откинулся на спинку удобного кожаного сиденья, а его жилистая рука ухватилась за ручку двери. Спортивный автомобиль дочери был небольшой, уютный, всего лишь для двух человек. Сикстус не мог поверить, что когда-нибудь будет вести беседу на такую тему именно с Элизабет… Это было интересно скорее Румер, но уж точно не Зи. Но вот пришло такое время – время откровений, и старшая дочь изменилась и с интересом слушала историю отца о своей бабушке, которой не знала.

– К сожалению, она была совсем одна, – вздохнул он. – Как бы она ни старалась, ей не удавалось помочь им всем.

– Правда? – Элизабет сбоку посмотрела на грустное лицо и помрачнела.

– Здесь родилось много детей, – продолжил Сикстус, проигнорировав ее вопрос. – Их плетеные колыбельки стояли ровными рядами, словно коробки с едой на полках в продуктовой лавке. Помню, как мы с братом бродили и разглядывали младенцев… мать впускала нас, когда погода была слишком скверной для рыбалки.

– Ну, значит, все оказалось не так уж и плохо.

– Но ведь так было не каждый день. Мы тоже были детьми; мы нуждались в материнской заботе. Но и в деньгах тоже… поэтому мама работала с утра до ночи. И чем дольше это продолжалось, тем больше она привязывалась к чужим малышам.

– А что делали вы?

– Мы были предоставлены сами себе. Играли на берегу, у скал; брат стал пропускать школу. Нажил себе неприятностей полный вагон – конечно, я пытался вразумить его, но он просто хотел привлечь ее внимание к своей особе…

– Вашей матери? – Элизабет вздрогнула. Напомнило ли это ей ту ситуацию, в которой побывала и она сама со своим отцом? А может быть, то, что происходило между ней и Майклом?

– Да. Она приходила домой совершенно измотанной… Там были дети всех возрастов. Карапузы, ползунки… не говоря уже о молодых роженицах.

– И твоя мать ухаживала за ними.

– Да, как я сказал, мы очень нуждались в деньгах. К тому же у нее было добрейшее сердце.

– Печально, – Элизабет поджала губы. Сикстус покосился на нее. В то же мгновение он почувствовал, как внутри дочери словно что-то захлопнулось. Вся эта история больно ранила ее. Она стала переключать передачу на полный ход, но Сикстус накрыл ее руку своей ладонью.

– Погоди, – сказал он. – Еще не все.

– Это просто ужасно, папа, – в глазах ее блестели слезы. – Но теперь я знаю, что случилось, – хотя я всегда догадывалась, что у тебя было тяжелое детство… И, право, мне очень жаль.

– Не извиняйся, милая. Ты-то здесь при чем? Это я виноват. Я самовольно превратился в отца-затворника, а потом переложил свою боль на тебя, старшую дочку, и больше не могу этого отрицать.

– Да не переживай ты так.

– Говори что угодно, а я все равно буду переживать. Прости меня, Элизабет. Я не уделял тебе достаточно времени, когда ты была маленькой девочкой, и я знаю…

Элизабет зажмурилась, словно желая выкинуть из головы мучительные воспоминания, и смахнула слезы, предательски покатившиеся по щекам.

– Наглядевшись здесь горя, изматываясь и физически, и душевно, моя мать стала выпивать, – продолжал Сикстус. – Сначала лишь по стаканчику шерри перед сном – чтобы расслабиться после тяжелого дня. Обычно она плакала, рассказывая нам о младенцах, которые были больны, недоношены… с последними дела обстояли хуже всего, и она очень переживала, когда не могла ничем им помочь.

– Майкл тоже родился недоношенным, – призналась Элизабет.

Сикстус кивнул. Он помнил, что дочь родила на семь недель раньше положенного срока. Майкла прямиком из родильной палаты перевели в закрытый кувез, где он и пролежал еще с месяц. И пока он там находился, не проходило и дня, чтоб Сикстус не думал о подопечных своей матери, о тех недоношенных младенцах, которые не выжили; молясь за своего внука, он молился и за их ангельские души.

– Пьянство украло ее душу, – с горечью в голосе сказала Элизабет. – То же самое произошло и со мной.

– Это моя вина. Меа culpa, – добавил Сикстус по-латыни, горестно вздохнул и погладил ее руку. – Все твои беды – от моего отчуждения… И это заставило тебя…

– Никто никогда не сможет «заставить» другого человека пить, – резко возразила Элизабет и прибавила газу. – Зачем ты привез меня сюда?

– Я хотел, чтобы ты узнала, Зи, – ответил Сикстус, вспоминая то, как его старшая дочь стояла на высоком скалистом берегу и протягивала руки так, словно ей было под силу удержать своего отца от бегства в море. – В нашей семье многое нужно исправить. И это лето как нельзя кстати.

– И что же нам нужно «исправить»?

– У нас не очень-то хорошие отношения. У меня с тобой, у тебя с Румер. Я старею, Элизабет. И хочу, чтобы мои дочери наконец поладили друг с дружкой. Очень хочется верить в то, что мы все еще способны забыть и простить. И покаяться в сотворенных грехах…

– Мне нечего прощать и не в чем каяться, – холодным тоном бросила Элизабет. – Хотя Румер наверняка думает иначе. Она-то уж точно винит меня во всех смертных грехах.

– Она работает над собой, – сказал Сикстус. – Зачем же еще нам дана жизнь? Разве не для того, чтоб примириться со своим прошлым и пытаться счастливо жить в настоящем?

– Значит, вот в чем смысл твоего путешествия? Примирение с прошлым?

– Отчасти, – Сикстус похрустел пальцами. – А в оставшейся части это просто одно большое приключение. Я всегда хотел сплавать домой – в Канаду.

– А как же Ирландия? – Сикстус рассмеялся.

– Возможно, добравшись туда, я отдам себя на попечение ирландской братии или какому-нибудь другому приходу. Чтобы они, а не твоя сестра, позаботились обо мне в старости. Я ни в коем случае не хочу быть для нее обузой.

– По-моему, она о тебе иного мнения, – тихо сказала Элизабет.

– Может быть. Но я уже принял решение.

– Что ты имел в виду, когда сказал, что Румер «работает над собой»?

– Ну, вместе с Майклом и Зебом, – улыбнулся Сикстус. Но, посмотрев в глаза старшей дочери, он понял, что попался в ловушку или, наоборот, расставил ее.

– И что она делает вместе с ними? – Сикстус перевел дух.

– У нее с ними родственные отношения, Элизабет. Такие же продолжительные, как и у тебя.

– Но они – не ее семья! – возразила она, не желая идти навстречу отцовским наставлениям.

– Как ты можешь так говорить? Майкл – ее племянник. Зеб – ее старинный друг.

– Они моя семья, отец! – Элизабет вцепилась в руль так, что побелели костяшки пальцев.

Сикстус устало потер глаза.

– Откуда у тебя эти собственнические замашки? Они могут быть и твоими, и ее одновременно. Она сильно страдала все эти годы, когда ты не позволяла ей встречаться с Майклом. И она ничего не забыла, Элизабет. Нравится тебе это или нет.

– Ну, все понятно, – кивнула Элизабет. – Я причинила ей боль, а потом заливала свои проступки водкой; получается, что Румер у нас просто святоша.

– Святых на земле уж не осталось, Зи.

– Верно. Она такая «святая», что тебе пришлось отправиться в гребаную Ирландию лишь для того, чтоб она не чувствовала себя обязанной стирать твои старые подштанники.

– Ты не права… – Сикстус устало вытянул затекшие ноги.

– Как знаешь, пап.

Элизабет сжала губы в тонкую полоску. Сикстус видел, что она сгорала от желания высадить его из машины. Он с горечью думал о своих дочерях, одна из которых обладала способностью дарить и исцелять, а вторая давным-давно замкнулась в своем внутреннем злом мирке.

– Мне нужно торопиться на съемочную площадку, – сказала она.

– Элизабет…

– Сколько ты здесь еще пробудешь?

– Два-три дня, – ответил отец. – Лето скоро закончится, и мне надо отчаливать, чтобы успеть в Ирландию до осенних штормов. – Его руки скрутило такой болью, словно в них проникал морозный морской воздух.

Элизабет хмыкнула.

– А ты? Долго еще пробудешь на съемках? – спросил ее отец.

– Нет. В крайнем случае, день или два. Потом мы сворачиваемся, а я беру отпуск на пару недель Знаешь, надеюсь, мы снова увидимся… но это как получится. Большую часть времени меня буквально разрывают на части, пап – да хоть у Зеба спроси. Стоит мне появиться перед камерой, и всем сразу от меня что-то надо. Этот выходной был редким исключением.

– Я не хотел расстраивать тебя, – наблюдая за ее заострившимся лицом, сказал Сикстус.

– Ты ни в чем не виноват. Просто я вся на взводе. Это очень серьезный фильм, и – ко всему прочему – я просто ненавижу нашего урода-режиссера. А тут еще мысли о святоше Румер и о том, как она охмуряет моего сына с мужем, пытаясь занять мое место…

– Она никого не охмуряет.

– Это ты говоришь, чтоб меня успокоить. А я-то чувствую…

– Я люблю тебя, Зи.

– И я тебя, пап.

– Заглянешь ко мне завтра?

– Если смогу.

Но он чувствовал, что уже не увидит ее здесь. Ох, таинства бытия родителей и детей! На своем восьмом десятке Сикстус только-только начал в них разбираться.

После того как она подвезла его к причалу, он вылез из ее спортивного авто и поковылял к своей лодке. Он размышлял о том, что уплыть в далекие моря было бы гораздо проще, нежели остаться. Его сердце жутко ныло, а горло свело судорогой. Он обернулся, чтобы помахать на прощание своей старшенькой, и увидел, что ее машина уже уносится прочь. Щурясь от яркого солнца, он поднял руку. Дочь никак не могла его видеть, но отец все равно стоял и махал ей вслед.




Глава 23


А летние деньки пока еще тянулись и тянулись. Солнечные лучи отражались в белесых облаках, изящными кружевами обвивая небо, цеплялись за ветви деревьев и потрепанные кровли домов, до тех пор пока на западе не появлялась вечерняя звезда, которая словно на ниточке повисала промеж крон дубов.

Сытые и довольные пары возвращались домой после обеда в «Лобстервилле». Миновав эстакаду перед въездом на Мыс, Румер ощутила близость родного дома, который дарил безопасность и уют.

Знакомые старые деревья высились вдоль петляющей дороги, а их разлапистые ветви создавали роскошный зеленый полог над головой у путников. Зеб высадил сына и его девушку у дома Куин – отпраздновав свои промежуточные успехи, теперь они должны были подналечь на завтрашние уроки. Румер пожелала им доброй ночи и сказала, что встретится с ними завтра.

– Вот они, наши будущие студенты, – улыбнулась она, когда они с Зебом остались наедине. Их взгляды пересеклись, и у нее вновь учащенно заколотилось сердце.

– Ничего себе, да? – Зеб не сводил с нее глаз. – От бросивших школу разгильдяев до тинейджеров с четкой целью, и все это за одно лето.

– Не стоит недооценивать моего племянника или Куин, – пытаясь поддержать разговор, сказала Румер, пока у нее в голове бешено крутилась лишь одна мысль: что же будет дальше? Зеб взял ее ладони в свои руки и стал целовать их.

Джип остановился рядом с каменной стеной у подножия ее основания. Румер обернулась, желая поблагодарить его за чудесный вечер или пригласить к себе в гости, – она еще сама не решила, что именно врать, – и увидела, что Зеб, открыв от изумления рот, смотрит куда-то мимо нее.

– Румер… – шепнул он.

– Что случилось? – она повернула голову.

– Деревья.

– Ох, Зеб, – Румер прижала руку к груди.

Они вылезли из машины. В воздухе стоял запах сосновой смолы и свежеспиленного дерева. Все дело было не в том, что что-то мешало, нет, как раз наоборот: нечто огромное просто исчезло. В южной части мыса виднелся слишком большой край неба. Хотя уже спускалась ночь, во дворе у Румер по-прежнему было светло. Поначалу она решила, что это было одно дерево – только одно большое дерево.

– Я не верю, – прошептала она, когда до нее все-таки дошло.

– Он начисто вырубил весь сад, – Зеб подтвердил ее опасения.

– Их нет, – выдохнула она. – Их больше нет. – Опередив Зеба, она вбежала на его старый двор. Пока они с детьми отсутствовали, кто-то спилил все до единого деревья. Они были свалены на земле в виде бревен, еще не обструганных, – подобно отходам с лесопилки в ожидании своей участи под циркулярной пилой. Над головами у них зияло звездное небо. Румер металась от пня к пню, которые раньше были деревьями: большим кедром, белой сосной, старинными дубами, сассафрасом, катальпой и молодыми сосенками. Среди травы остались лишь белые проплешины, из которых вытекал сок.

– Как они могли?! – вскричала она. – Все деревья!

– Невероятно, – Зеб был просто в шоке.

– Они ничего не пожалели. Все пропало!

– Не думал, что они начнут действовать так скоро, – сказал Зеб. – Я-то полагал, что у нас еще есть время противостоять этому вандализму.

– Так скоро… – повторила Румер его слова. Неужели он что-то знал об этом? – О чем ты говоришь?

– Я видел планы. Чертежи…

– Ты знал! И не сказал мне?

Задохнувшись, она бросилась на него и принялась бить кулаками в его грудь. Он поймал ее за запястья и хорошенько встряхнул.

– Перестань, Румер! Выслушай меня. Я представить не мог, что такое случится. Что он зайдет так далеко. Я-то считал, что он спилит пару деревьев или какие-нибудь кусты. Но никак не все подряд!

– Ох, Зеб, – прижавшись к нему, сказала Румер. – Он завел бензопилу и порубил их – он даже не выбирал и не раздумывал.

– Да. Ведь ему наплевать. Они мешали ему, и он от них избавился.

Румер никак не могла проглотить подступивший к горлу комок, и Зеб еще крепче обнял ее. Она тоже была в шоке, словно на ее глазах произошла ужасная авария. Она рыдала горючими слезами, а Зеб утешал ее, нежно гладя по голове.

Постепенно ночь вступила в свои права; старый двор Мэйхью так зарос ежевикой, деревьями и лозами жимолости, что они превратились в неотъемлемую деталь ландшафта, и она уже привыкла видеть во тьме их смутные очертания. У побитой каменной лестницы росли – до сегодняшнего дня – старые розы и гортензии.

Внезапно внутри нее что-то щелкнуло. Для Румер годы отношения к Мысу как одному большому семейному и заповедному участку закончились. Эта земля уже не принадлежала Зебу; да и ей самой тоже. Жесткая реальность пронзила ее сердце, и она даже слегка сгорбилась, словно пытаясь защитить себя.

Румер поняла, что больше никогда ногой не ступит в этот двор. Дуб с расщепленным стволом исчез, а вместе с ним погибли и кусты азалий. Вдоль скалистого выступа цвели редкие лилии, высаженные еще матерью Зеба, – единственное зеленое пятно на сером фоне. Румер огляделась по сторонам, отыскивая бедных кроликов, ведь прятаться им было негде.

– Мы могли бы переселить их, – словно прочитав ее мысли, сказал Зеб.

– Не знаю, – взгляд Румер скользил по расщелине, за которой была кроличья нора. – Ведь это был их дом.

– Румер… – сказал он.

Она не думала, что ей станет еще хуже, однако ее сердце было иного мнения. Зеб смотрел на нее с такой тревогой, пытаясь забрать ее боль своими сверкавшими, как звезды, глазами, что она почувствовала, как у нее защемило в груди.

– Что?

– Я не хотел тебе сразу все рассказывать – я надеялся, что сумею помешать ему… но Франклин уже отправил свои планы на рассмотрение городским властям.

– Что с того? – дрожащим голосом спросила Румер. – Он не собирается дожидаться их решения. Деревьев нет – и ничто их уже не вернет!

– Скала, Ру, – сказал он.

– О чем ты? – она непонимающе посмотрела на него.

– Он запросил разрешение на подрыв скалы. Он хочет установить джакузи, для которой ему потребуется огромный отстойник. Поэтому он будет взрывать часть скалы. Понимаешь, Ру?

– Но это же коренная порода, – наклонившись к земле, сказала она и провела пальцами по шероховатым выступам, которые еще хранили тепло от дневного солнца. Должно быть, Зеб пошутил; конечно же, он просто разыгрывал ее. Никто – даже человек вроде Франклина – не мог вот так приехать и разрушить хребет Мыса Хаббарда.

– Он заложит туда динамит.

– Но зачем? Зачем ему покупать наш участок, если он горит желанием уничтожить его первозданную красоту? Тут не строительная площадка и не пригород… другого такого места не сыскать во всем Коннектикуте. Это как в Мэне или Новой Шотландии – морена, еще с ледникового периода..

– Знаю, – тихо ответил Зеб. – Разлом видно даже из космоса. В смысле, можно разглядеть контуры, по которым скалы Мыса Хаббарда соединялись с побережьем Африки. Это потрясающе.

– Он не может так поступить! – воскликнула Румер. Спокойствие Зеба вгоняло ее в отчаяние, потому что сейчас она поняла, что он говорил на полном серьезе. – Он не может подгонять под свои нужды то, что было здесь вечно! Мы должны, мы все обязаны помешать ему!

– Он уже… – вздохнул Зеб.

– Деревья, – прошептала Румер, глядя в пустое темное небо, туда, где раньше были ветви.

– Кролики, Румер, – взяв ее за плечи, напомнил Зеб.

– Что?

– Возможно, это наш последний шанс до взрыва. Хочешь, переселим их вместе?

Она заплакала, не желая принимать такую правду. Все было как в кошмарном сне, ей хотелось заорать, что этот новый владелец не имеет права уничтожать многие тонны докембрийской коренной породы. Но теперь-то она знала, на что был способен мистер Франклин: этим утром здесь росли пятидесятиметровые вековые деревья, а нынче от них ничего не осталось.

– Кролики откажутся покидать свое убежище.

– Знаю. Но если кто и сможет помочь им безболезненно переселиться, так это ты.

Румер нервно сглотнула и подумала о пустых клетках в прихожей.

– На какое-то время мы можем оставить их у меня дома. Пока не решим, что делать дальше.

– Отлично. Пойдемте, доктор Ларкин.

Припав к земле, Румер положила ладонь на поверхность скалы. Увидев ее движение, Зеб запустил руку под большой валун. Ключ был на своем месте. Зеб достал его и положил себе в карман – в конце концов, он по праву еще принадлежал ему.

– Я притащу что-нибудь, чтоб перенести кроликов, – Зеб побежал к соседнему коттеджу.

Пока его не было, Румер наклонилась к норе, попыталась заглянуть внутрь, но не увидела ничего кроме темноты. Ребенком она очень боялась темных нор и пещер. Ей казалось, что там скрывались всякие ужасы вроде гномов, троллей или ядовитых змей. И сейчас она была скорее той маленькой девочкой, нежели опытным ветеринаром. Закрыв глаза и призвав на помощь духов своей матери, бабушки, миссис Мэйхью, Клариссы Рэндалл и всех единорогов с русалками Куин, Румер медленно просунула руку в нору.

Кончики ее пальцев нащупали мягкий мех.

– Все в порядке, не бойтесь, – прошептала она.

Возможно, кролики натерпелись страху, когда визжала бензопила и как подкошенные падали деревья, и теперь просто не могли пошевелиться. Зеб вернулся с наволочкой от подушки, и Румер стала вынимать дрожавших кроликов по одному и складывать их в эту импровизированную авоську: всего их оказалось семь – двое взрослых и пятеро крольчат.

Вверху беззвучно метался ветер, не находивший здесь знакомых листьев. Он с тихим присвистом несся по небу, задевая яркие звезды. Подхватив наволочку, они зашагали к дому Румер. Вдруг с дороги раздался громкий звук двигателя, а ночной мрак перерезал свет фар.

Фары заскользили по земле, обнажив ее поистине лунный пейзаж – полысевший склон на серой скале. Грузовик проехал, гул его мотора растворился вдали. Румер померещились призрачные силуэты высоких дубов и сосен. Неужели они когда-то росли здесь?

Она зажмурилась, чтобы сохранить воспоминания обо всех этих деревьях, по которым ей так нравилось лазать, об их чудесных ветвях, в тени которых росли многие поколения людей и животных. Потом, сделав глубокий вдох, она открыла глаза и повела Зеба с кроликами к своему дому.




Выглянув поутру в окно, Майкл не поверил тому, что увидел. На другой стороне улицы вокруг старого дома Мэйхью возвышался холм, который был голым, как скала. По правде, то и была скала: необъятное нагромождение гранита, на вершине которого стоял темно-зеленый коттедж его семьи. Его отец встал спозаранку; лежа в постели и думая о Куин, Майкл слышал, как он заваривал кофе и раскладывал документы с фотографиями для своей каждодневной работы.

Майкл задержался в коридоре между своей комнатой и письменным столом отца, чтобы заправить рубашку в джинсы. Его отец сидел, низко склонив голову, и что-то сосредоточенно рассматривал.

– Пап? – окликнул его Майкл.

– С добрым утром, Майкл. Выспался?

– Да. Что случилось там, на улице?

– В смысле – на холме?

– Деревья пропали.

– Новый хозяин решил спилить их, – ответил отец, и по его тону Майкл понял, что он был расстроен.

– Все выглядит очень странно, – сказал Майкл. – Не так, как должно быть. Это новый хозяин, да?

– Да. Но он имел на это право.

У Майкла сдавило грудь. Ну почему отец опять разговаривал с ним как с ребенком? Разумеется, Майкл знал, что новый владелец имел полное право свалить деревья, – но не было ли это слегка не в тему? Он видел, что отцу было плохо – ему оставалось только догадываться о том, как себя чувствовала тетя Румер и какова будет реакция Куин, и поэтому он хотел что-нибудь сказать, чтобы тем самым поддержать Зеба.

– Но ему все равно не следовало так поступать, – сказал Майкл.

– Людские законы и законы природы не всегда идут рука об руку, – ответил его отец.

Майкл обдумывал услышанное, удивляясь, почему его отец всегда говорит так, будто озвучивает телесериал для «Нэшнл джиографик». Подойдя к столу, он заглянул через плечо Зеба. Черно-белые снимки были покрыты заметной рябью, делая их еще более сложными для расшифровки. Разглядев обширные участки мутно-черного, размыто-серого и точки белого цвета, Майкл тоже расстроился: работа отца напомнила ему о скором отъезде из Коннектикута.

– Что это? – спросил он.

– Фотографии из космоса, – сказал его отец. – С прошлой зимы.

– А что на них?

– Дом тети Румер.

– Правда? – Майкл наклонился поближе. Его отец провел по снимку пальцем.

– Вот это Атлантический океан.

Скользя взглядом по огромному черному пятну справа, Майкл понял, что белые точки на самом деле были бурунами на волнах. Океан вносил свои воды в пролив Лонг-Айленд, а оттуда в бухточку Винни.

– Здесь маяк Викланд-Рок, – показал Зеб. – Было б разрешение получше, ты смог бы побывать на месте, где затонула «Кембрия» и погибла прародительница твоей матери. Но этот снимок немного темноват. Вот Мыс, дом Винни… а через улицу наш старый коттедж и двор тети Румер…

– А это дом Куин, – сказал Майкл, и отец с улыбкой посмотрел на него.

– Да. – Тут дом Куин.

– А для чего все это? – спросил Майкл.

Его отец молчал, не отрывая глаз от холмов с лощинами, несметного количества деревьев и редких домов, которые вместе и представляли собой Мыс Хаббарда. Он сконцентрировался, словно перед ним был разложен план нашей планеты или целой Вселенной. Под снимки местных территорий были подсунуты другие, которые Майкл уже видел раньше: задымленные спутниковые фотографии лесных пожаров, случившихся в Монтане прошлым летом.

– Я смотрю на Землю, – сказал наконец его отец. Он провел ладонью по Мысу и скалистому выступу, который врезался прямиком в пролив Лонг-Айленд, подобно божественному персту, указующему в море.

– Зачем? – спросил Майкл.

– За тем, что боюсь, – тихо ответил его отец, – того, что может натворить человек.

– Ну, а какой прок от такого рассматривания?

Отец словно не слышал его. Он просто молча постукивал пальцами по столу. Майкл с облегчением вздохнул – на часах было полвосьмого, пора встретиться с Куин и идти в школу.

– Не знаю, Майкл, – внезапно обернувшись к Майклу, сказал Зеб. – Я и впрямь не знаю, какой из этого выйдет прок.

– Тогда зачем ты изучаешь эти снимки?

– Пытаюсь узнать кое-что.

– Что узнать?

– Как стать лучше…

Майкл ничего не понял. Все, что касалось космоса, напоминало ему о том, как его отец любил улетать, исчезать в небе и наблюдать за миром из черной дали. Похоже, он снова взялся за старое: сидя на Мысе, обретя твердую почву под ногами, его отец с куда большей радостью пялится на снимки Земли со спутников. Майкл пожал плечами и шагнул к дверям; ему нужно было как можно скорее отыскать Куин и предупредить ее, прежде чем она сама увидит, что здесь стряслось.

– Хорошенько позанимайся в школе, ладно? – остановил его Зеб.

– Постараюсь, – Майкл на мгновение поразился тому, что они стали общаться как нормальные отец и сын.

– Я горжусь тобой, Майкл, – обернувшись, сказал ему отец. – Твои отметки – это просто что-то. Так держать.

– Спасибо, пап. Я не подведу, – взяв свои учебники, сказал Майкл и вышел из дому.




Глава 24


На следующий день кролики заполонили прихожую. Пришла Матильда, чтобы помочь Румер выстлать клетки соломой с листьями и закрепить по бокам обломки камней для воссоздания прежних условий обитания животных. На верхних решетках они расстелили куски яркой материи.

– Лето выдалось шумное, – сказала Матильда.

– Да уж, – ответила Румер. – Похоже, новый хозяин сумел обойти закон молотка, применив бензопилы.

В соседнем дворе копошились рабочие. До Дня труда оставалась всего неделя, и поэтому они готовились выложиться по полной программе. Бригада подрывников делала замеры при помощи желтой ленты. Строители сняли с дома белые ставни и побросали их на обочине, как обыкновенный мусор.

Румер тут же приволокла ставни к себе домой. Она не могла допустить, чтоб их выбросили; белые доски из отличного дерева, украшения в виде вырезанных фигурок крошечных сосенок, – все это было очень дорого ее сердцу. Она твердо решила найти им какое-то применение.

– Тук-тук, есть кто дома? – открыв дверь, спросил Зеб. Подняв голову от клеток, Румер улыбнулась. Он был в джинсах, в белой футболке, и его сильные руки светились загаром после заплывов вокруг Мыса на старой шлюпке. Он ринулся к ней, в глазах молнией полыхало желание, но тут он заметил сидевшую в углу Матильду.

– Ох! – воскликнул он и вдруг остановился как вкопанный.

– Зеб, это Матильда Чедвик, – сказала Румер. – Мати…

– Привет, Зеб, – поздоровалась она. – Помогаю Румер обеспечить кроликам домашний уют.

Зеб рассмеялся.

– Ну, по-моему, я нашел, куда их можно переселить. Здесь, на твоем холме, Румер, – на другой стороне следующего дома от моего… то есть коттеджа Франклинов – между скалами и травяным садом.

– Возле роз? – мысленно пытаясь нарисовать то место, спросила Румер. Ее мать так обожала чайные розы, что засадила ими целый участок на верхнем дворе.

– Да, – сказал Зеб. – Там есть под камнями туннель; конечно, он не так незаметен, как тот, что под азалиями, но очень похож. Вокруг кедровых стволов вьется жимолость и глицинии; мы могли бы сдернуть их вниз и прикрыть проход в нору.

Румер обрадованно кивнула. Разговаривая, Зеб постепенно подбирался к ней, словно желая как можно скорее заключить ее в свои объятия. Он стоял так близко; Румер была уверена, что если бы не Мати, он уже давно поцеловал бы ее.

Но все ее грезы улетучились, когда к соседнему двору подъехал грузовичок «Службы борьбы с вредителями» города Нью-Глендейл. В то же мгновение они втроем выбежали на улицу. Куин и Майкл уже расспрашивали водителя, объяснявшего ребятам, что мистер Франклин нанял его, чтобы он залил ядом норы грызунов и тем самым «устранил проблему на корню».

– Но это недальновидное решение, – промямлила Матильда. Румер с Зебом хотели вмешаться, но их опередила Куин.

– «Устранил проблему»! – вопила она. – Ах, вот как! Но проблема в том, что говнюки вроде него считают грызунами кроликов и белок! Может быть, для кого-то это и так, но для нас они как родная семья! Как домашние животные! Разве у вас никогда не было, например, собаки? Или кошки с хомяком?

– Ты что, совсем сумасшедшая? – опешил водитель.

– Не смейте называть меня сумасшедшей! – крикнула Куин.

– Отвали, – сказал мужчина и повернул распылитель в ее сторону.

Матильда взвизгнула.

– И не смейте, – прошипела Куин, – направлять на меня эту штуку!

Прежде чем Румер успела ей помешать, Куин выбила канистру из рук водителя. Схватив ее, она понеслась к пляжу и своей лодке, а Майкл преградил мужчине дорогу, и тому ничего не осталось, кроме как громко ругаться в свой сотовый телефон.

– Что это было? – выпучив от удивления глаза, спросил Зеб.

– Ты еще не видел ее в действии? – спросила Румер, когда он взял ее за руку. Его прикосновение послало электрический разряд прямиком в ее коленки, и ей пришлось незаметно скрыть свою улыбку от «истребителя вредителей».

– И кто теперь сможет сказать, что девчонки – это слабый пол? – спросила Матильда.

– Она потрясная, – с придыханием сказал Майкл.

– Откуда девчушка с побережья Коннектикута знает такие приемчики? – с напущенным изумлением спросил Зеб, но Румер уловила в его голосе нотки уважения и восхищения. Мужчина тем временем продолжал что-то орать в сотовый телефон, багровея от ярости прямо на глазах.

– Просто девчушек с побережья Коннектикута сильно недооценивают, – ответила Матильда.

– Мой босс вызывает копов, – подойдя к ним, сказал водитель. – Ее ждут большие неприятности – большие, мать ее так, неприятности.

– Следите за выражениями, – резко сказал Зеб.

– Эта психованная кидается на меня словно ниндзя, крадет мою канистру с ядом, а у вас еще хватает наглости говорить, чтобы я следил за выражениями? – выпалил мужчина.

– В точности так, – ответил Зеб.

– Да пошел ты на хрен! – взорвался мужчина. – Пошли вы все на хрен! Босс сказал, что от вас с самого начала были одни неприятности. Что ж, теперь держитесь за свои табуретки. Он отличный парень, просто замечательный, но если вы перейдете ему дорогу…

– Нас спасет ниндзя, – с улыбкой ответила Румер.

– Ага, убийца кроликов, – приблизившись к водителю, заявил Майкл; его красная бандана яростно сверкала на солнце, как боевой флаг.

– Вы все равно опоздали, – сказала Матильда. – Мы взяли кроликов под свою защиту. Так что вы только зря приехали.

– Она еще поплатится, – пригрозил мужчина. – Ох, как поплатится! В той канистре токсичные отходы – и что бы она с ними ни сделала, ее ждут большие неприятности. Она может даже в тюрьму попасть, и не думайте, что мой босс пожалеет ее. Сучка мелкая.

Тут Майкл ринулся к нему, но Румер с Зебом удержали его за руки.

– Вы ее родители? – спросил мужчина.

– Почему бы вам не убраться отсюда? – предложил Зеб – но не со зла, а ради самого мужчины. Его лицо сильно покраснело; очевидно, он страдал от апоплексии.

– Я требую от вас ее имя и адрес, чтобы знать, куда высылать полицейских. Так вы ее родители? Господи Иисусе, она просто бешеная. Ее нужно держать в клетке. И я позабочусь, чтобы все этим и закончилось – я дам свои показания! Кто вообще за нее в ответе? Вы? Черт дери, вы ее родители или кто?

– Я отвечаю за нее, – сказал Майкл.

– Майкл… – встрял его отец.

– Я отвечаю за нее, – высвободившись из объятий отца и тетки, повторил Майкл и подошел к обвинителю Куин. – Она моя подруга. Все, что вы хотите сказать ей, можете сказать мне.

– Да пошел ты! – мужчина рассмеялся, покачал головой, залез в свой грузовик и укатил прочь.

Когда угроза миновала, Куин прискакала наверх по каменной лестнице. В руках у нее была серебряная канистра с ядом, и она поставила ее на землю, чтобы броситься на шею Майклу.

– Я слышала, как ты поддержал меня. Спасибо тебе, спасибо.

– Нам надо поговорить, – строго сказал Зеб.

– Сначала, – ответила Куин, – нам нужно избавиться от этого. – Она указала на канистру. – Я думала отвезти ее в море и там вылить – в проливе Лонг-Айленд есть место, где сбрасывают токсичные отходы, на юго-востоке от Хантинг-Граунд. Разве от этой капли яда кому-нибудь станет хуже? Но так поступили бы они, а не я. Я же не собираюсь травить морских обитателей.

– Мы могли бы позвонить в службу по ликвидации ядов, – сказала Румер. – Наверное, это лучший выход из ситуации. Или в полицию – чтобы они сами разобрались с тем мужиком.

– Мы могли бы им все объяснить, – сказала Матильда.

– И что же мы стали бы им объяснять? – спросил Зеб.

– То, что я сделала, – ответила Куин. – И почему. То, что важно в этой жизни. Где мы. С кем мы. С Мысом Хаббарда, друг с другом… ведь это очень важно. У Шекспира в «Ромео и Джульетте» люди всегда умирают за то, во что они верят и любят. Правда, Майкл?

– Точно, – согласился Майкл.

– Значит, это как раз то, во что я верю и что люблю. За что я готова умереть. Мы расскажем им, что любим это место…

Зеб кивнул.

– И что за него стоит умереть, – добавила Куин.

– Ты молодец, – похвалил ее Зеб.

Румер же ничего не сказала. Для нее взросление на Мысе значило абсолютно все. Оно давало детям – и взрослым – ощущение причастности к чему-то вечному, верных друзей и дом, в который стоило вернуться. Когда-то оно свело ее с Зебом, и вот теперь все повторяется.

– Спасибо, – сказала Куин.

– Тебе нравится природа?

– Очень.

– Возможно, после школы ты могла бы приехать в Калифорнию и поработать в моей лаборатории.

– Правда? – спросила она, и Майкл заметно повеселел.

У Румер екнуло сердце. Зеб всегда говорил, что вернется на запад, чтоб открыть центр подготовки полетов. Но Мати посмотрела ей прямо в глаза и подарила успокаивающий взгляд.

– Конечно, – улыбнулся Зеб. – Именно такие бойкие исследователи нам и нужны.

– Ух ты, – Куин так и лучилась от восторга, обдумывая свое радужное будущее.

Румер молча размышляла над их словами. Люди вырастали здесь, а потом уезжали: такое случалось постоянно, каждый год. Каким бы немыслимым ни казалось сейчас желание Куин покинуть это место, много лет назад столь же непросто было представить себе, что Зеб в ее возрасте вознамерится покинуть родные пенаты. Румер была исключением – за всю свою жизнь она не изменила ни дому своему, ни Мысу, ни своими принципам.

Спустя некоторое время ко двору подкатила полицейская машина. Из нее вылезли два суровых полицейских. Сразу же за их автомобилем, взвизгнув покрышками, остановился грузовик «борца с грызунами-вредителями».

– Вот она! – размахивая руками, закричал он. – Эта девчонка напала на меня и украла канистру! А потом сбежала на пляж и, наверное, вылила ее в воду. Маленькая хулиганка! Спросите у нее, куда она дела яд! Ну же, спросите ее!

– Офицер, канистра с ядом у нас, – шагнув вперед, заявила Румер.

– Вы доктор Ларкин? – спросил один из копов. – Ветеринар?

– Да, это она, – вместо нее гордо ответила Матильда.

– Мы весьма сожалеем, – сказал Зеб. – Наверное, Куин передался мой гнев. Ситуация была напряженной, особенно учитывая…

– Я понимаю вас, – спокойно ответил полицейский. – Но мы все равно собираемся допросить девушку.

– Нет, – Майкл выступил и закрыл девочку своим торсом.

– Все в порядке, – мягко прошептала Куин. Румер заметила морщинки тревоги на лбу Майкла и любящий взгляд Куин, который она подарила ее племяннику. Они все стояли так близко, словно были связаны воедино незримой нитью. Закрыв глаза, чтобы запечатлеть в памяти это неповторимое мгновение, Румер спрашивала себя: почему подобная близость не длится вечно?

– Со мной ничего не случится, – сказала Куин Майклу, и он кивнул ей.

– Мисс, пройдемте, – позвал ее коп.

– Я буду здесь, – глядя ей в глаза, сказал Майкл, когда она повернулась к полицейским.

– Арестуйте ее! – потребовал истребитель вредителей.

– Будьте осторожны, – тихо сказал Зеб полицейскому.

– Жаль, что с нами нет Сикстуса, – Куин вдруг всхлипнула. – На Мысе все меняется! Он бы этого не допустил. Он не позволил бы пилить деревья и травить кроликов… Как же я хотела, чтобы он был здесь!

– Я тоже, – обняв Куин, сказала Румер и посмотрела Зебу в глаза.

– И все мы, – сказала Матильда, когда полицейский шагнул к девчушке. Пока Куин отвечала на его вопросы, Румер и Зеб стояли рядом с ней. Румер ощущала близость Зеба и слышала гулкое биение собственного сердца. Глянув на Зеба поверх головы Куин, она увидела яростный блеск в его глазах.

Этот его взгляд не имел никакого отношения к Мысу, к полиции, к проблемам Куин: все дело было в Румер, в его желании обладать ею, и в той, другой причине, по которой им приходилось ждать.




Буксир покачивался из стороны в сторону на волнах от большого рыболовецкого траулера, державшего курс в открытое море. Сикстус сидел на палубе в кресле рядом с Малаки и одной рукой подергивал леску с наживкой. У макрели был период жора, и старики таскали ее одну за другой. Сверху стайка казалась черной, но порой мелькали яркие полоски на бочках рыбешек, отчего создавалось впечатление, будто под водой плавали блестящие серебряные тигры.

– Еще одна, – Сикстус бросил добычу себе под ноги.

– Сколько уже, семь? Для ужина почти самое то.

– Да? А ты что будешь есть?

– Ты хочешь сказать, что умнешь зараз семь штук макрелей?

– Так они же маленькие.

– Все равно. Семь штук?

Сикстус кивнул. Он думал о продолжении плавания и о прибытии в Ирландию, одновременно гадая, что там готовили в домах престарелых. Хотя здесь Сикстус питался вполне неплохо – обеды с Малаки, с Элизабет, да он и сам порой готовил себе блюда из лучшей рыбы и лобстеров Люнебурга, – ему недоставало любимой стряпни Румер.

Он скучал по помидорам с Мыса Хаббарда, кукурузе из Силвер-Бэй, телятине Блэк-Холла и лобстерам Куин. И вообще он очень стосковался по дому.

– Ну, если ты считаешь, что семи недостаточно, тогда мне лучше еще порыбачить. Ты должен поднабраться жирку, чтоб потом было что сбрасывать во время долгого путешествия. – Малаки проверил наживку на крючке и бросил ее обратно за борт. – Кстати, когда ты отчаливаешь?

– Завтра, – ответил Сикстус.

– Ирландия зовет, – сказал Малаки. – Она ждала столько лет, а теперь ты не хочешь терять ни минуты, чтобы добраться туда?

– Да, – кивнул Сикстус. – Еще восемнадцать дней через океан…

– Пока ты будешь в пути, кто-то может занять твою койку в пансионе для старичков.

– Ну, я, наверное, повременю отправляться на покой.

– Ты что-то задумал?

– Может быть. К тому же я отправляюсь туда по другой причине. Понимаешь, это мой заслуженный отпуск. Точнее, наш с Клариссой.

Малаки молча кивнул и раскурил свою трубку.

– Ну как, повидался с дочерью? – спросил он.

– С Элизабет? Да, все прошло замечательно.

– Она красавица, – сказал Малаки. – Я не пропускаю ни одного фильма с ее участием.

– Она была бы рада это услышать.

– И значит, ты с ней прокатился по острову? Что, искал свои корни?

– Я как большое дерево. Корни мои повсюду.

– А разве не у всех так? – спросил Малаки. – К нашим годам у любого человека найдется корешок то здесь, то там.

– Только мы растрачиваем себя по пустякам.

– Ты так думаешь?

Сикстус пожал плечами, наблюдая за мерцанием черно-серебристых рыбок у борта буксира. Чуть дальше у самого причала его уже ждала готовая к отплытию «Кларисса».

Раньше он считал, что ему выпал счастливый жребий – совершить странствие в свое прошлое и избавить Румер от лишних хлопот. Но когда он приплыл сюда и встретил Элизабет, в нем снова что-то пробудилось: глубокая любовь, которая связывала все поколения его семейства. Он знал, что был готов пожертвовать чем угодно, чтобы снова увидеть мать. И наконец-то уяснил для себя, что не хочет умирать вдали от Румер.

Внезапно, прямо здесь, на палубе у Малаки, Сикстус почувствовал, что прямо по его курсу наступил мертвый штиль.

– Эх, – вздохнул он.

– Это еще что? – спросил Малаки.

– Не знаю, – ответил Сикстус. – Похоже, пару секунд назад я кое-что понял.

– И это в твоем-то возрасте?

– Ты полагаешь, что в моем возрасте уже ничему и научиться нельзя?

Малаки усмехнулся и закусил мундштук трубки.

– Боже правый! Для школьного преподавателя ты, оказывается, немного глуповат, если допускаешь подобные мысли. Наверняка ты знаешь, что как раз сейчас и начинается главный процесс обучения – когда ты стал свободен от всей своей молодецкой дури.

– Молодецкой дури… – повторил Сикстус, пробуя на язык новое выражение. – Лихо сказано!

– Ну, ты же в курсе, о чем я. Наш эгоизм, бравады, хвастовство, «кобелизм», карьера, махинации, подковёрные маневры, поездки, интрижки с девушками, лучшая должность, гранты на исследования. Уловил?

– Да, – ответил Сикстус. – Только ты забыл упомянуть чувство вины и обиды. Теперь пробил час избавления от них.

– Черт, вот балда! Самое главное я упустил.

– Малаки, ты веришь в грехи отцов и матерей?

– Еще как верю.

– А ты веришь в то, что дети должны расплачиваться за них?

– Интересный вопрос. А почему?.. Ты что, имеешь в виду своих дочерей?

Сикстус подумал о Румер и Элизабет, затем о Майкле, а потом о собственных родителях. Его отец умер в Голуэйе, а его храбрая мать перевезла своих сыновей сюда, в Новую Шотландию. Она была похоронена на Фокс-Пойнт, всего за несколько миль от «Роддома имени Кутберта».

– Своих дочерей, – кивнул Сикстус. – И себя.

– Отцы и дочери, – задумчиво произнес Малаки. – Матери и сыновья. Должно быть, Господь трудился внеурочно, когда изобрел эти запутанные отношения. Если честно, именно поэтому мне и нравится иметь дело с дельфинами.

– Хочу съездить на могилу матери, – сказал Сикстус. – А уж потом, скорее всего, и поплыву.

– Без проблем, я свожу тебя, – предложил Малаки. – Если, конечно, твоя дочь не…

– Она занята, – спокойно ответил Сикстус.

– Ну-ну. Ладно, дай мне знать, когда будешь готов. После того как съешь семь своих макрелей. И потом, значит, махнешь в Ирландию?

– Помнишь, мы говорили о корнях? – спросил Сикстус.

– Конечно. Новая Шотландия, Голуэй… они у тебя везде.

– Так вот, у каждого дерева есть стержневой корень, – пояснил Сикстус. – Другими словами, он важнее всех остальных. От него зависит, будет ли дерево жить или погибнет. И мой стержневой корень… – Он умолк, не в силах справиться с эмоциями.

– В Коннектикуте, – тихо закончил его фразу Малаки. – На Мысе Хаббарда, рядом с Румер. Ну, разумеется. Я это сразу понял. Зачем искать мелкие корешки, когда ты уже нашел самый главный? Ты решил вернуться домой, ведь так?

– Да, Малаки. Я возвращаюсь домой.




Глава 25


На второй день пребывания в доме Румер мама-крольчиха перестала кормить двух своих малышей. Румер сидела рядом и молча наблюдала: мать продолжала ухаживать за остальными, игнорируя этих двух крольчат, забившихся в угол клетки.

Солнце еще не взошло, но Румер и не думала о сне: нервы у нее были на пределе, и она молилась, чтобы в дверях появился Зеб. Он был так близко, всего лишь перейти дорогу, и она мысленно представила себе, как он лежит в постели. Интересно, спит ли он так же плохо, как и она, и ощущает ли он связь между ними, – не то чтобы новую, но и заметно отличавшуюся от того, что было раньше, – которая мерцала подобно золотой нити.

Вздохнув, Румер собрала кроликов и поехала в свой ветеринарный офис на Шорроуд. Много лет назад на этом повороте дороги стояла темно-коричневая конюшня, в которой было стойло пегой лошадки, получившей от Сикстуса шуточное прозвище Старушка. Румер всегда любила лошадей, и та кобылка стала одной из первых.

Румер купила конюшню и прилегавшую к ней землю, но на второй год владения во время сильного урагана конюшня развалилась. Теперь она вспомнила об этом, и ее взгляд беспокойно скользнул по останкам рухнувшего строения. Одинокие доски и бревна торчали из земли подобно некой абстрактной скульптуре.

Отперев офис, Румер взяла небольшую бутылочку и несколько упаковок молочной смеси для детенышей животных. На столе лежала записка, которую Матильда оставила после вчерашнего рабочего дня: «Звонил Эдвард».

Румер сунула записку в карман. Потом она завернула одного крольчонка в мягкую тряпку и покормила его из подогретой бутылочки. Она напоила и его братцев с сестренками, а затем пошла проведать своих пациентов – приходившего в себя после операции колли, двух стерилизованных кошек и обезвоженную гончую.

Она управилась с делами ровно в семь, за час до приезда Мати. Размяв затекшую шею, почувствовала скопившуюся внутри энергию от долгого предвкушения того мгновения, когда же они с Зебом наконец-то останутся наедине – каждый раз им мешало какое-нибудь событие катастрофического масштаба. Спиленные деревья, злобный истребитель вредителей… Что дальше?

Зная, что лишь одно могло избавить ее от избыточного напряжения, Румер забралась в свой грузовичок и направилась на север, чтобы повидаться с Блю. У нее было достаточно времени покататься на Блю, поболтать с Эдвардом, а потом еще успеть вернуться на работу.

Миновав ворота фермы «Писдейл», Румер свернула на каменистую подъездную дорожку. Эдварда нигде не было видно – обычно он уже не спал в такой час, – но окна первого этажа были открыты настежь, и хлопчатые занавески слегка трепыхались на ветру. Погладив пару местных кошек, она прошагала по двору прямиком к каменной стене, где ее дожидался Блю.

– Готов порезвиться? – спросила она. – Сгоняем с тобой к реке…

– Румер?

Услышав свое имя, она обернулась. Позади нее стоял Эдвард, засунув руки в карманы своих старых штанов. Румер нервно сглотнула, вспомнив их последнюю ночь и то, как она повела себя, увидев Зеба на свадьбе Даны.

– Привет, Эдвард, – подойдя к нему, сказала она. – Как поживаешь?

– Спасибо, отлично, – ответил он со своим любимым новоанглийским акцентом. – А ты?

– У меня тоже все в порядке.

Морщинки тревоги избороздили его лоб, и Румер перестала улыбаться. Она поняла, что он припас для нее плохие новости.

– Что случилось, Эдвард?

– Давненько тебя не видел.

– Знаю.

– Похоже, ты очень занята. Блю начал скучать…

– Для Блю я всегда свободна, – сказала она. – Я навещаю его каждый день.

– Но только в те часы, когда меня не бывает дома?

– Ох, Эдвард!

– Слишком много времени уходит на свидания с Зебом?

– Не так уж и много, – ответила она. – Но бывает.

– Наверное, все к тому и шло. Особенно учитывая вашу давнюю историю. Теперь я наконец-то прозрел.

– Ну, тут есть разные причины.

Румер наблюдала за тем, как солнце поднималось над деревьями на другой стороне луга и его медовый свет медленно растекался по каменной стене и серым скалам. Еще она думала о том, что Эдвард ошибался насчет их давней истории, которая лишь мешала им начать все сначала.

– Я кое с кем встречаюсь, – признался он. – С Энни Бенц.

– Да, я видела ее здесь на днях. Я рада за тебя, Эдвард.

– Как это мило с твоей стороны – порадоваться за меня.

Румер промолчала. Она чувствовала, что Эдвард напряженно ждал от нее какой-нибудь колкости в ответ на свой сарказм. На ней были старые одежки, в которых она кормила кроликов, и на груди у нее остались ворсинки шерсти вперемешку с пятнами молочной смеси.

– Я оставил тебе записку в офисе, – сказал он.

– Знаю – я решила не перезванивать, а сразу же приехать.

– Я тут подумал. Я вынужден просить тебя подыскать новый дом для Блю.

– Для Блю?

Он кивнул, и белесая челка упала на его покрытый морщинами лоб. Он прикрыл глаза от яркого солнца.

– Мне очень жаль, Румер. Но Энни чувствует себя неловко, когда ты рядом. У нас с ней все только начинается, понимаешь? И я не хочу, чтобы она огорчалась. К тому же ей известно, что ты значила для меня. Я так надеялся, что однажды между нами завяжется нечто серьезное…

– Но ведь это и есть дом Блю, – ошеломленно произнесла Румер. – Просто я… просто я никогда не думала, что ему придется жить где-либо еще.

– Я мог бы предложить тебе продать его, – сказал Эдвард. – Но я знаю, что ты не согласишься. Пока можешь держать его здесь; уверен, что ты найдешь для него хорошее местечко – например, в «Конюшнях Блэк-Холла». Или в «Ривер Фармс», в Хоторне.

Румер взяла себя в руки и с трудом кивнула.

– Да, разумеется, Эдвард. Пусть Энни не переживает…

– Прости, – сказал он. – Все так запуталось. Я столько времени ждал, что в наших отношениях наступят перемены, но раз ничего подобного не происходит, я хочу устраивать свою жизнь…

– Мне очень жаль, что этого не произошло, – вздохнула Румер.

– В самом деле? – спросил он. Румер молчала.

– Я так и думал.

В голосе Эдварда, как лед в бокале, звякнула прохладца, его глаза помрачнели. Как бы она ни определяла их нынешнее состояние – друзья или почти любовники, – это был разрыв, причем окончательный, и по идее такое событие не могло пройти для них безболезненно. Тем не менее Румер воспрянула духом и чувствовала себя так, словно у нее с плеч свалилась тяжеленная ноша.

– Спасибо тебе за то, что разрешал держать его здесь все эти годы.

– Зато я мог видеться с тобой каждый день… Можешь кататься на Блю сколько угодно, пока не найдешь для него новое место.

– Эдвард… мне правда жаль…

– Мне тоже.

Он чмокнул ее в щеку, сделал шаг назад и остановился.

Румер кивнула. Глаза Эдварда наполнились печалью и последними следами угасающей надежды. Она оглянулась по сторонам: вот стоял красный хлев, в котором кормились буренки. Каменные стены пересекали зеленевшие поля. Старинный белый дом отличался роскошным величием, а цветы, благоухавшие в садах, уходили корнями к тем растениям, что высаживала еще его мать. Должно быть, жить в таком месте мечтала чуть ли не каждая женщина.

Наконец Эдвард круто повернулся и зашагал к двери, ведущей на кухню.

Пока Румер брела к Блю, ее сердце сжалось в комок. Светились ли его глаза, так же как и раньше г Была ли его грива такой же блестящей? Она знала, что конь был очень ранимым, и не сомневалась, что он уже догадался о предстоявшем расставании со своим домом. Забыв оседлать Блю, Румер взобралась на его спину и поскакала в поле.

Проносясь по дорожке вдоль речки, Румер чувствовала, как ее сердце билось в такт со стуком подков Блю по каменистой земле. Она размышляла о скоротечности жизни и о том, как легко люди совершают непростительные ошибки. Это послание было буквально повсюду: в трепетавших листьях деревьев, в потоке воды, колышущем тростник, что рос у заиленных берегов.

Румер вцепилась в гриву Блю, а мысли ее кружились в бешеном водовороте… Без всякого принуждения конь пустился галопом. Он несся вперед так быстро, что Румер пришлось пригнуть голову, чтобы не наткнуться глазами на какой-либо сук. Теперь невозможно было понять, где заканчивалась она и начинался Блю. За всю жизнь подобная связь у нее была лишь с одним существом. И звали это существо – Зеб.

Она думала о Зебе, который покрыл такое расстояние, чтобы добраться на Мыс Хаббарда: он приехал из Калифорнии, вернулся со звезд, из самого далекого прошлого. Галопируя у широкой реки, она наблюдала за тем, как паутина солнечных лучей раскидывалась вплоть до побережья Хоторна. Она обдумывала узы, которые соединяли вместе разных людей, и решила, что из них важны лишь две разновидности: любовь и магическая золотая нить, протянувшаяся из детства прямиком в будущее.

Развернув Блю, Румер поскакала домой.




Глава 26


Зная о том, что Румер весь день проведет на работе, Зеб сплавал на шлюпке до маяка Викланд-Рок и обратно. Он вернулся к закату и обнаружил в сарае для весел горящую свечу, рядом с которой лежала записка: «Приходи». Он сразу же узнал ее почерк.

С ног до головы обрызганный соленой водой, Зеб решил не принимать душ. Он пролез через участок Гекаты и, перескочив низкую стену, очутился на своем старом дворе. Подрядчик уже отметил кусок скалы для подрыва; здесь же лежали штабеля кровли и досок для строительства, которое планировалось начать сразу же после Дня труда. От норы кроликов воняло пестицидами; старые сады были уничтожены, и мертвые растения вперемежку с кустами валялись в куче возле уличного камина.

Проходя мимо, Зеб ощутил судорогу в горле. Он вспоминал все те годы, что держался на расстоянии от этого места и пытался выкинуть его из головы. И тем не менее память и эмоции снова привели его сюда. Его коробило от того, что растения его матери были выброшены словно мусор, а небольшой очаг – который собрал его отец из пляжных камней и у которого они частенько собирались всей семьей – помечен для закладки взрывчатки.

Зеб глянул на дом Румер. В каждом ее окне горело по свече.

Хотя пора цветения уже миновала, лилии его матери еще росли где-то тут неподалеку. Всматриваясь в темноту, он увидел втоптанные в землю изящные зеленые листья. Он опустился на колени и руками откопал трубчатые корни. Они были посажены рядом друг с другом, и он без труда отыскал остальные. Одна, вторая, третья лилия… он нашел двадцать три корня, прежде чем ему это надоело.

Они зацветут и на следующее лето – красными, золотистыми и желтоватыми лепестками. Зеб перетащил их во двор Румер и рассадил вокруг входа в расщелину, которая, как он надеялся, станет для кроликов новым домом.

– Что ты делаешь? – спросила Румер из проема кухонной двери.

Зеб поднял голову и смахнул грязной ладонью волосы со лба.

– Принес тебе цветов, – сказал он. – Хочу отдать мамины лилии той, кому они не безразличны.

– Ох, Зеб… – Неужто ее голос дрогнул? Она стояла в свете кухонной лампочки над крыльцом, и ее лицо скрывала тень. Но когда она подошла к нему и присела на корточки, он увидел широкую улыбку на ее губах. В ее ресницах сверкнули слезы. Он слегка отодвинулся, чтобы не мешать ей, и она принялась энергично разбрасывать комья грязи.

Тоненькое платьице плотно облегало ее фигуру; Зеб заметил ее невероятную худобу, а от наблюдения за тем, как она копалась в земле, у него зачесалось сразу в нескольких местах. Ее левое запястье охватывал ремешок с мужскими часами, и она неустанно его поправляла. От нее пахло вербеной и лавандой – а может быть, этот аромат принесло ветром со стороны травяного сада.

– Цветы просто чудесны, Зеб.

– Ну, так и будет, когда они зацветут на следующей лето.

– Ты нашел мою записку?

– Да.

– Я весь день ждала тебя, – сказала она. – Даже с работы ушла.

– И с чего это вдруг?

– Ну, Блю лишился стойла в своем любимом хлеву.

– Как так?

– Эдвард влюбился в другую и решил, что пора завязывать с прошлыми делами. Поэтому он попросил меня забрать Блю…

– И что ты будешь с ним делать?

– Не знаю. Можно заново отстроить конюшню, которая была возле моей лечебницы – помнишь?

– Там жила Старушка.

– Да, – кивнула она. – Та старая кобылка.

– Кажется, ты все время порывалась прокрасться туда и покататься на ней, – сказал он.

– Она была моей первой любимой лошадью. А первая любовь – это не кот наплакал.

– Точно, – согласился Зеб, слушая гулкое биение своего сердца. – Думаешь, Блю сильно переживает?

– Нет, он понимает, что тут ничего не попишешь, – сказала Румер. – Блю самый лучший. Он справится; за всю жизнь у меня был лишь один друг, похожий на него.

– И кто бы это мог быть? – повернувшись к ней, усмехнулся Зеб. Их взгляды встретились; ее глаза сияли темно-голубыми отблесками цвета воды из северной бухты. Не в силах совладать с собой, он протянул руку и погладил ее щеку своими грязными пальцами.

– Ты, – прошептала она. – Мой верный друг… Зеб.

– Твой друг наделал много ошибок, – шепнул он в ответ, – которые не так-то просто забыть.

– Не он один, – целуя его испачканную в земле ладонь, сказала она.

– Главной твоей ошибкой была любовь ко мне, – Зеб близко склонился к ее милому лицу.

– Ты не прав, – возразила она. – Она была настоящей и от всего сердца. Я поняла это утром, после того как Эдвард сказал мне, что я должна искать новое пристанище для Блю. Я поспешила домой – мне не терпелось скорее увидеться с тобой. В жизни все так быстро меняется, Зеб. И мне не хочется терять то единственное, во что я искренне верю…

Румер запрокинула голову. Минуту назад ее глаза дико пылали, когда она рассказывала ему о Блю, но теперь в них воцарилось спокойствие и глубокое-глубокое понимание. Прильнув ближе, он смахнул светлые волосы с ее лба и поцеловал ее.

Звезды спустились с небес на землю. Сейчас все годы полетов в космос в поисках далеких миров показались ему фальшивкой: ведь важные звезды были прямо здесь, на Мысе Хаббарда. С самого детства Зеб мечтал об этом. Румер была его возлюбленной, и отступать было некуда.

Они целовались так долго, будто им оставалось жить лишь до завтрашнего утра и словно все грехи им уже были отпущены.

Ночь окружила их тишиной, которую изредка нарушали сверчки в жимолости и цикады на старых дубах. Стоя на коленях, Румер крепко обнимала его, и он хотел, чтобы это мгновение длилось вечно.

– Я следил за тобой из космоса, – шептал он. – Я никогда не забывал… даже будучи с Элизабет. Я ни на секунду не выпускал тебя из виду.

– Все то время, что я жила на Мысе и заботилась о животных… пока я каталась на Блю, я так скучала по тебе…

Старые часы ее отца, из чистого золота с ремешком из черной кожи (учителя из Блэк-Холла подарили их ему в день ухода на пенсию), отстукивали неумолимое время.

– Отец оставил их тебе? – смахнув грязь с циферблата, спросил Зеб.

– Да, – кивнула она. – В плавание он взял свой хронометр, чтобы лучше ориентироваться на море.

– Он хотел оставить здесь частичку себя, – заглядывая в ее голубые глаза, сказал Зеб. – Потому что он любит тебя.

– Знаю, – прошептала она.

– То же касается и меня, – ощущая дуновения ветерка, сказал Зеб. – Только вместо того чтоб оставлять частичку себя позади, я посылал ее вперед. От самого сердца, все эти годы… Я посылал ее тебе оттуда, сверху. Со скоростью света…

– Спасибо, – Румер нежно погладила его по щеке.

– Но я был так далеко, – Зеб снова поцеловал ее, – что она только сейчас добралась сюда.

Глубоко внутри у Зеба было такое ощущение, будто он никогда и не покидал эти края. Они поднялись с земли, и Зеб провел Румер на ее кухню.

Румер открыла воду, и они с Зебом вымыли руки над старой эмалированной раковиной. Он смутно помнил, как в раннем детстве сидел вместе с этой девчонкой на этом вот столе, а ее мать смывала с их ног пляжный песок. Пока горячая вода стекала по их ладоням, он продолжал целовать Румер, чувствуя прилив крови во всем теле.

Они прошли через столовую, мимо окон, смотревших на его старый коттедж, который без белых ставенок стал обнаженным. Шагая по гостиной, он поежился, увидев на стене фотографии Элизабет и постеры с рекламой ее ролей в «Ромео и Джульетте», «Сне в летнюю ночь», «Гедде Габлер» и «Дикой утке». Румер тоже замешкалась.

Зеб взял ее за плечи и поцеловал.

– То, что ты был женат на моей сестре, навсегда останется между нами, – прошептала она.

– Не в наших силах изменить прошлое, – пристально глядя в ее глаза, ответил он. – Но если бы я мог, то сделал бы это. Для меня ты единственная, Румер. И всегда была ею…

– Но ты любил Элизабет, – сказала она. – И не можешь этого отрицать.

Зеб провел рукой по ее волосам. Нет, этого он не мог отрицать. Просила ли она солгать ей? Его любовь к Элизабет была подобна падающей звезде: дикой, яркой, но быстро сгоревшей и растворившейся в пустоте.

– Все закончилось, так и не успев начаться, – прошептал он на ухо Румер. – Это было настоящее чувство, и тут я не могу покривить душой. И оно подарило мне Майкла, Румер. Да и в некотором роде связало меня с тобой. В общем, то был метеор, а ты моя звезда. Ты у меня навеки, Ру.

– Знаю, – проворковала она. – Потому что испытываю к тебе то же самое.

Они поднялись по лестнице, держась за руки. Обшитые деревянными панелями стены сохранили дневное тепло и в свете лампочек отливали коричневым золотом. Лестница вывела их на небольшую площадку, а потом уже на второй этаж. Прожив столько лет по соседству, Зеб бывал здесь всего-то пару раз. Ступая по запретным ступенькам дома девчушек Ларкин, Зеб ужасно возбудился. Румер увлекла его за собой в свою спальню. Одно ее окно выходило на пляж, другое – на старый коттедж Зеба. В каждой детали этой комнаты жила душа Румер: хотя полы и стены были из темного дерева, остальное убранство светилось белым. Скромная мебель сначала была отбелена, затем выкрашена вручную, а дополняли интерьер сверкавшие своей белизной аккуратные полочки.

В книжном шкафу стояли учебники, томики с поэзией, романы и путеводитель по звездам. На комоде лежали ракушки, деревяшки и скорлупа яиц брюхоногих моллюсков. Вокруг зеркала расположились фотографии Майкла в возрасте от ребенка до юнца. На туалетном столике покоилась рамка со снимком, на котором Зеб и Румер на велосипедах развозили газеты.

Но не это привлекло внимание Зеба, и у него на миг перехватило дыхание. Вместо прежних медных или железных прутьев Румер приладила в изголовье своей кровати белые резные ставни от его старого дома. Создавалось впечатление, что они всегда были именно на этом месте. Темные стены просвечивали сквозь выпиленные сосенки. Зеб взглянул в голубые глаза Румер.

– Ты сама смастерила? – Она кивнула:

– Я не могла позволить строителям выбросить их на помойку… и поначалу не могла придумать, что с ними делать; я хотела, чтоб они были там, где я видела бы их каждый день.

– И ты превратила их в изголовье кровати. – Румер улыбнулась:

– Они оберегают мои сны.

Зеб нежно обнял ее. Она была такой маленькой и мягкой, словно кукла, но его обуревали отнюдь не игрушечные чувства. Укротив свой нарастающий пыл, он нежно уложил ее на двуспальную кровать, не переставая обмениваться с нею поцелуями, полными страсти, скопившейся за многие годы.

В открытые окна задул солоноватый ветер и потревожил белые занавески. Зеб помнил, как сидел в своей комнате, пуская слюну на эти самые лоскуты полупрозрачной ткани. Он представлял себе, как они прикасались к телу Румер, проносились над ее кроватью, а теперь он наконец-то оказался на их месте.

Она запустила руки под его футболку и подняла ее вверх. Ее ладони скользили по груди Зеба, отчего тот трясся как осиновый лист.

Он начал медленно расстегивать перламутровые пуговки на ее платье. В них искрился проникавший сквозь окно лунный свет. Пуговицы были сделаны из ракушек, поднятых со дна моря, и они были такой же частью природы, что и та женщина, которая их носила. Высвобождая каждую пуговку, он прижимался губами к ее коже.

– Зеб, – прошептала она, вся дрожа.

Проведя рукой по ее платью, он обнаружил золотую брошку в форме маяка, которая была приколота к ее воротничку. Зеб аккуратно снял ее и осторожно положил на туалетный столик. В то же мгновение по комнате метнулся луч настоящего маяка. Проследив за ним взглядом, Зеб вспомнил о спасенных кораблях и о судне, которое разбилось. Он совсем растрогался; нежно сжав лицо Румер в своих ладонях, он думал о том, как же долго им пришлось идти друг к другу.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

– О доме, – ответил он.

– В Калифорнии?

Он покачал головой, смахнув пшеничные волосы с ее глаз. Дом – это понятие было гораздо необъятнее, чем просто географическое место. Оно не заключалось в каком-либо штате, городе или здании. Ни в норе кроликов или пастбище Блю; его не было ни в Лос-Анджелесе, ни на космической станции, ни даже на Мысе Хаббарда.

– Это там, где я живу, – прошептал он. – Мой дом здесь.

– На Мысе?

– С тобой. Где бы ты ни была.

– Но ведь тебе придется уехать.

– Знаю, – сказал он.

– Я не хочу думать об этом сегодня, – прошептала она. – Каждый день приближает нас к расставанию, а мы только-только начали…

– Знаю, Ру.

– Тогда помолчи, Зеб. Не вспоминай об этом сейчас. – Но он не мог ничего с собой поделать. Даже с учетом всей той любви, что расцвела между ними, оставалась еще и холодная действительность: ему предстояло возглавить лабораторию, и теперь он не мог пойти на попятный.

К тому же он знал, что Румер никогда не согласится покинуть Мыс Хаббарда.

Она легонько застонала, и он прилег рядом с ней. Старые пружины заскрипели под их телами; по крыше царапали ветви гигантских дубов, а сосновые ветки шуршали, болтая о чем-то с морским бризом.

Ее кожа была столь же мягкой, как и раньше. Она жарко целовала его в губы, пальцами гладила его спину, пока они стягивали одежду друг с друга.

Он видел ее голой в детстве, но и предположить не мог, что его взгляду предстанет такая красотка. Он ошеломленно выдохнул и бросился целовать ее плечи, ключицы, грудь.

Оттого, что он помнил ее очень застенчивой, Зеб думал, что это проявится и в постели. Но, возможно, любовь к природе придала ей сил и уверенности в себе. Или же все дело было в том, что они шли к этому мгновению всю свою жизнь.

Едва прикоснувшись к ее животу, он попал пальцем в чувствительное место, и она рассмеялась. Он тоже хохотнул, чтобы избавиться от излишнего напряжения. Потом их взгляды встретились, и когда вспыхнул огонь маяка, их смех умолк. Они обнялись и стали покачиваться в ритме ветра и моря. Они словно очутились в лодке, плавно плывущей по волнам, и тут он проник в ее лоно, принявшее его с таким влажным жаром, какой ему и не снился.

– Неужели это происходит на самом деле? – прошептала она.

– Да, потому что это и есть мы, – ответил он тоже шепотом.

– Я и не знала.

– Я тоже. – Он прильнул к ней, одной рукой обхватив ее за спину, а другой лаская лицо.

Они целовались без остановки, почти не дыша, а волны становились все выше и сильнее, и их лодка начала трещать по швам. Их трясло, они налетали на рифы, прорываясь сквозь шторм, ни на секунду не разжимая страстных объятий.

– Не отпускай меня, – шептал он, пока она дрожала под его телом.

– Никогда! – воскликнула она.

Румер трепетала, тяжко дыша, а он обнимал ее так крепко, как еще никого и никогда. Они слились воедино, они делили одну кожу на двоих, и ее тепло стало его теплом. Его сердце, словно ракета на старте, пыталось вырваться из груди и унестись в неизведанные дали.

Но он не боялся, потому что с ним была Румер, которая, как маяк, указывала ему верный путь.

– У меня есть ты, – ласково шептала она, положив руки ему на плечи. – Я люблю тебя, Зеб, я всегда любила только тебя.

– Румер, – со стоном прошептал он и изверг в нее мощный поток своих раскаленных чувств, – и я тоже всегда любил только тебя.

Они еще долго держали друг друга, раскачиваясь на простынях. В комнате по-прежнему висели их искренние слова. Они смешались с ветром, став частью воздуха Мыса Хаббарда. Зеб вдыхал их полной грудью, ощущая рядом с собой податливое тело Румер. Ему казалось, что они были не просто вместе, нет, они слились в единое целое.

– Я всегда хотел тебя. Всегда хотел, чтоб ты позвала меня домой, – сказал он, глядя в ее голубые глаза, в которых отражались все противоречия их жизней. – Ты – причина моего пребывания на этой земле.

– Не исчезай, Зеб, – прошептала она. – Останься у нас. Не возвращайся в Калифорнию.

Он молчал и думал о своей лаборатории, проектах и ожиданиях, которые на него возлагали коллеги.

– Тогда составь мне компанию, – сжимая ее руки, попросил он. – Ты так долго заботилась о своем отце, Куин, других жителях Мыса. Теперь позволь мне позаботиться о тебе, Румер. Я люблю тебя, так что поедем вместе. Пожалуйста…

– Я не могу. Мыс Хаббарда – моя родина, Зеб. Как сказала Куин, мое место здесь.

– Будь со мной, Ру, – не унимался он. – Пусть наше место будет там, где мы с тобой вдвоем…

Но она ничего не ответила. Их убаюкивал плеск волн с пляжа. Уж не слышала ли она в этом плеске просьбу остаться и не уезжать?

Не сдерживая своих эмоций, он приник головой к ее груди, пока она нежно поглаживала его спину. Луч маяка метался вдоль стены, чертя незримую линию, а Зеб уже потерял счет времени. Румер обнимала его, и они слушали шлепанье волн по песку. Он то проваливался в пучину сна, то выбирался из нее, но каждый раз, глядя на Румер, он видел, что она не спала, а взгляд ее широко раскрытых голубых глаз был устремлен в окно. Он спрашивал себя, не значило ли это, что она обдумывала его слова.

– Я хочу, чтоб ты была со мной, Ларкин. Тут ли, там, какая, собственно, разница? – не вытерпев, спросил он.

– Есть разница, – ответила она с легкой грустинкой, потому что знала: лето вскоре закончится, и он умчится в свою новенькую космическую обсерваторию и снова покинет ее, как и много лет назад.

– Румер…

– Для НАСА есть разница, – сказала она. – Думаешь, они не стали бы возражать, если б ты пожелал остаться здесь?

Ему ужасно не хотелось думать об этом сейчас. Румер лежала в его объятьях, вдалеке над темной водой кричали чайки, а о скалы разбивался прибой. Зеб закрыл глаза. Никогда в жизни он не был еще так счастлив.




Глава 27


Дом был почти идеален. Огромный, с надежной кровлей, тремя каминами, широкими верандами и лужайками до самого пролива Лонг-Айленд, он словно молил, чтоб в нем провели лето. Девчушки в сарафанчиках должны были кататься на качелях, мальчишки с растрепанными вихрами приносили бы свежепойманную рыбу, а на кухне лимонад тек бы рекой. И тра-ля-ля. Что же касается внутреннего убранства, то здесь хозяева слегка перестарались. Повсюду, абсолютно в каждом углу был ситец. Леопардовые коврики Элси ди Вульф, которые еще сгодились бы для манхэттенской квартирки десятилетней давности, тут были совершенно ни к селу ни к городу. И что самое забавное, на купленных с аукциона портретах кисти импрессиониста из Блэк-Холла Хью Ренвика были изображены не члены семьи владельца дома, а какие-то чужие люди.

– Наверное, не стоит говорить о том, – сказала Марни Маккрей Кэмпбелл, которая приехала, чтобы помочь Элизабет с переездом, – что это не первоначальные хозяева. – Давнишние подруги с интересом разглядывали портреты.

– Да, я уж и сама догадалась.

– Подобное происходит сплошь и рядом. Родственники передают эти пляжные дома через поколения, но вдруг у какого-нибудь наследника возникает потребность в деньгах, и все идет с молотка. Ну, по крайней мере, последние владельцы купили Ренвика для своих стен. Интересно, было ли им известно о том, что он жил на Файрфлай-Бич…

– Как раз за рекой, – посмотрев в сторону Мыса Хаббарда, сказала Элизабет.

– По-моему, старички мистер и миссис Боуэн перевернулись бы в своих гробах, если б увидели здешнюю ванную комнату из мрамора. До продажи дом был таким потрепанным и обладал неким неземным очарованием… Но ты-то что собираешься делать? Ах да, еще я рада, что заплесневелые плетеные кресла остались в целости и сохранности.

– Ага… – улыбнулась Элизабет. – Буду сидеть в них на веранде, попивая чаек, и пялиться на хибару Эбигэйл Кроу в поисках вдохновения.

– Да, это как раз напротив, – Марни указала на примостившийся в низине между пляжем и болотами перекошенный белый домик в окружении виргинских сосен. – Теперь две наши местные кинозвезды живут прямо здесь, под боком друг у друга. Ты и впрямь думаешь, что Барбара Уолтере выберется сюда, чтобы взять у тебя интервью?

– Возможно, – кивнула Элизабет, хотя и знала, что этого никогда не случится. Записка оказалась слишком короткой; Зи была немного обижена тем, что Барбара не захотела подстраиваться под рабочий график Элизабет Рэндалл. Не желая обнажать перед Марни свои настоящие чувства, она потянулась и сказала: – В любом случае, у меня будет полно времени, чтоб поразвлечься с сестрой и сыном.

– Зеб все еще снимает домик у Винни, – напомнила Марни.

Элизабет нарочито равнодушно зевнула:

– Да ну?

– А ваш развод… он хоть прошел мирно? – покраснев от излишнего любопытства, спросила Марни. Хотя они были подругами с самого детства, в нынешнем положении Элизабет ответы на подобные вопросы могли стать пищей желтой прессы.

– Более-менее, – ответила Элизабет. – Но мы уже вряд ли будем друзьями.

– Похоже, он очень радуется своему возвращению на Мыс.

– Наверное, встречается с Румер? – затронув больную тему, спросила Элизабет.

– Да, причем частенько.

– Ну, это не удивительно. После развода он ушел в загул по бабам. Похоже, все женщины Лос-Анджелеса хотели встречаться с астронавтом. Но никаких продолжительных отношений он так и не завязал: мне кажется, он просто боялся, что ему не дадут, а они боялись, что им так и не удастся затянуть его вовсю к алтарю. В общем, сегодня у него одна, а завтра другая, понимаешь? И вот он наконец-то добрался и до Восточного побережья.

– Ох, Элизабет, – рассмеялась Марни. – Он вовсе не такой! Особенно с Румер. Ведь она столько значит для него.

Элизабет на это презрительно хмыкнула. Да, ее брак сложился не слишком удачно, но тем не менее она потратила на него десять лет своей жизни. Лишь небесам ведомо, в каком расцвете сейчас была бы ее карьера, если б она не разрывала себя на части, пытаясь играть роль жены и матери, вместо того чтобы быть просто женщиной: возможно, тогда у нее было бы уже три «Оскара», как у Эбигэйл Кроу, а не единственная жалкая номинация. И все же слова Марни разбудили у нее внутри старое, ядовитое чувство зависти к сестре.

– Вы с сестрой по-прежнему близки, не так ли?

– Чем больше проходит времени, тем меньше у нас с ней общего, – призналась Элизабет. – По-моему, она горюет по своей несбывшейся мечте – «кровати с одинаковыми изголовьями и новенький джип в гараже».

– Ох, тут я с тобой не согласна, – сказала Марни. – По мне, так твоя сестра – самый счастливый человек из всех, кого я знаю.

– Она одинокая женщина, которая разговаривает с кошками и собаками, – съязвила Элизабет.

– Ох, Элизабет, какая же ты злая! Она лучший ветеринар во всей нашей округе. Разве это не чудесно, что вы обе претворили свои мечты в жизнь? И вы обе добились успеха в своих делах… мы всегда знали, что ты станешь знаменитой актрисой, а Румер будет работать с животными. Les Dames de la Roche очень гордятся вами.

– Ну, уж их-то компашку точно обделили на раздаче мозгов, – ответила Элизабет, но потом увидела, как лицо Марни вытянулось от обиды. – Разумеется, это не касается нынешнего поколения…

– Да ладно проехали, – оглядевшись вокруг, Марни убрала в сумочку договор об аренде. – Теперь это твой дом. Если что понадобится, звони. Во всяком случае, я наверняка еще увижу тебя на Мысе.

– Непременно увидишь, – Элизабет равнодушно глядела на безмятежную водную гладь, но купаться ей вовсе не хотелось. Какая-то заноза беспокоила ее сердце.




Пока дети готовились к экзаменам, а Румер занималась поисками подходящей конюшни для Блю, Зеб высаживал лилии вдоль границы двора Румер и участка Франклинов. Он размышлял над вопросом, который они с Румер задавали друг другу в постели: останется ли она здесь на следующее лето и увидит ли, как зацветут эти лилии? Зеб думал, что если бы все пошло так, как хотел он, то она поехала бы с ним в Калифорнию. И каждое лето они могли бы брать отпуск и возвращаться сюда, на Мыс Хаббарда.

Прошлой ночью он заснул с мыслями о Западном побережье: Румер откроет новую лечебницу, перевезет своего коня, он начнет работать в новой лаборатории, а Майкл будет рассекать волны на Дана-Пойнт. Но, проснувшись поутру, он учуял соленый воздух Атлантики, который сильно отличался от соленого воздуха Тихого океана, услышал крик местных чаек, совсем не похожий на тот, с Дана-Пойнт, – и понял, что не сможет никуда уехать или забрать Румер с собой.

Зеб пробудился с новым чувством – теперь он обрел свое истинное место: дома, с Румер, на Мысе Хаббарда. Он стал частью здешней природы, подобно скалам, деревьям и лилиям.

На флагштоке Винни висел флаг штата Коннектикут; на ярко-голубом лоскуте материи был изображен щит с рисунком из трех виноградных лоз и девизом на латыни Qui Transtulit Sustinet («Кто пересадил, тот оберегает»). Хотя он имел отношение к первым поселенцам, прибывшим из Массачусетса в 1630 году, Зеб и свою жизнь считал серией пересадок. Сначала в Нью-Йорк, потом в Лос-Анджелес, оттуда в Хьюстон, затем в космос и далее в Дана-Пойнт.

Как же здорово быть дома!

Здесь от почвы исходил такой приятный запах; она была теплой и каменистой на ощупь, пока он выкапывал новые ямки для лилий. Он помнил, как его мать возилась в двух метрах отсюда, выпалывая сорняки вокруг изящных, высоких стеблей, отдавая частичку себя этой земле. Элизабет такие забавы не интересовали; за те годы, что они вместе владели старым домом, Зеб ни разу не видел ее в саду.

Он тоже не был рьяным садоводом, но подумал, что человек со временем привыкает ко всему новому. Ему нравилось ощущать близость и привязанность к земле. Это было так не похоже на всю его предыдущую жизнь, и, задрав голову к небу, он никак не мог поверить в то, что когда-то провел там шестьдесят три дня подряд. Хотя Зеб не собирался забывать свои мечты, он понимал, что без Румер любовь к звездам лишена всякого смысла.

– Ну, чего только не случается, если у тебя нет с собой пушки, – раздался голос от подножия холма.

Поглядев на дорогу, Зеб увидел Тэда Франклина, вылезавшего из своего «ягуара». На нем были серые брюки, белая сорочка и красно-коричневый вязаный жакет на пуговицах. Зеб недоумевал, почему он всегда одевался как на парад.

– По-моему, это слишком близко к моему двору, – заметил Франклин.

– Возьмете немного? – спросил Зеб, протянув ему грязную ладонь с горстью корней маминых лилий.

– Похоже на какой-то мусор, – Франклин отмахнулся и состроил гримасу отвращения. – Что это за фиговины?

– Просто старые растения, – ответил Зеб, гадая, услышал ли Франклин иронию в его голосе.

– Спасибо, не надо. Мой спец по ландшафтному дизайну сделает конфетку из этого места. Тут будут новые растения – потрясающе красивые, скажу я вам. Ведь он не просто какой-то там газонокосилыцик. Он дипломированный архитектор по ланд…

– Да, вы уже упоминали об этом, – перебил его Зеб.

– Ну, раз уж я вас здесь увидел, то давайте кое-что обсудим.

– Что нам обсуждать? – Зеб вздрогнул. Неужели Франклин принял его предложение? Даже без деревьев и старых садов, Зеб с радостью бы купил этот участок. Что бы ни случилось, он хотел избавить Румер, себя и всех остальных друзей с Мыса от ужасного зрелища, когда будут взрывать скалу. И вдруг его осенило: они могли бы построить здесь новую конюшню для Блю.

– Девчонку с воровскими замашками.

«Куин», – подумал Зеб и промолчал. Глаза его все еще были затуманены грезами о будущем: конюшня, небольшое пастбище и тропинка вдоль утеса, ведущая прямиком к пляжу…

– Она совершила ошибку, – сказал Франклин. – И откровенно говоря, я не знаю, как мне поступить по этому поводу.

Зеб поднял голову. Франклин спрашивал у него совета?

– А какие есть варианты?

– Ее тетя художница, – сказал Франклин. – Из настоящей богемы, как, впрочем, почти половина местных жителей. У меня маловато опыта общения с такими людьми. А она, похоже, ничего не понимает – твердит о том, что девчонка извинилась, что они «решили все по-домашнему», и якобы больше не о чем беспокоиться.

– Да, Куин наказали, – согласился Зеб. Он знал, потому что Майкл ужасно мучился, не имея возможности проводить время в ее компании. Она уже не встречала его до школы, не гуляла с ним после занятий, не ходила в пляжный кинотеатр или на посиделки в «Фолейс». Дана разрешила Куин ловить лобстеров – но только из-за того, что в начале лета Куин сама купила приманку и ловушки, а оставленные без присмотра, они лишь навредили бы популяции здешних лобстеров, – и еще она позволяла ей один час в день делать уроки вместе с Майклом.

– По-вашему, этого достаточно? – спросил Франклин. – Девчонка крадет крысиный яд, а ее всего-то наказывают?

– Во-первых, – не отводя взгляда, сказал Зеб, – она ничего не крала. Только спрятала – минут на десять. Она знает, что провинилась, и сожалеет об этом. Во-вторых, если бы полицейские заподозрили что-либо серьезное, то уже начали бы разбираться, в чем тут, собственно, дело.

– Значит, вы признаете, что это все-таки тянет на «дело», – ответил Франклин.

– Нет. Я не…

– У меня сложилось впечатление, что местные постоянно пытаются ставить мне палки в колеса. Сначала вы заявились в мой офис. Теперь кто-нибудь мог бы подумать, что вы намеревались оскорбить и запугать меня…

– Вовсе нет, – возразил Зеб. К его удивлению, Франклин слегка обиделся – в его темных глазах отразилось страдание. – Я просто хотел попросить вас продать мне землю и дом.

– Да, это я понял.

– Ну, тогда продайте.

– Нет. Если она вам так нужна, стало быть, не обошлось без какого-то подвоха, – усмехнулся Франклин, посматривая на Зеба. – Что, здесь спрятано старинное сокровище?

– Да, но в ином смысле.

– И в каком же?

– Сокровище – это сама земля, – ответил Зеб. – И то, как некоторые из нас любят ее.

– Следовательно, мои планы вам не нравятся.

– А разве они обязаны нам нравиться?

– Нам?

– Ну, – Зеб смахнул волосы с глаз и на мгновение выкинул из головы образ Блю в новом стойле на своем старом дворе. Его взгляд скользнул вниз по участку Румер: найдется ли там местечко за гаражом? – Здешним жителям тяжело наблюдать за тем, что вы творите.

Пока Франклин осматривал соседние дворы, его губы вытянулись в струнку. Он медленно пересчитал сосны и дубы до тупика и обратно… Сожалел ли он о том, что не мог вырубить их все под корень, чтобы облагородить Мыс по своему вкусу с помощью своего верного «профи» по ландшафтам?

– Это мое право, – сложив руки на груди, ответил Франклин.

– Кто бы спорил…

– Жена всегда мечтала о летнем домике в этих краях… – Зеб кивнул. Давным-давно об этом же мечтали его дед с бабкой и бабушка Румер. И потом они вместе – подобно многим другим дедушкам и бабушкам их друзей – поселились на Мысе.

– Это достойная мечта, – сказал он.

– И я надеялся на совершенно иной прием, – ответил Франклин, – более дружелюбный, что ли.

Он выглядел настолько смущенным и сбитым с толку, что Зеб даже пожалел его. Человек тратил сотни тысяч долларов на то, чтобы «сделать конфетку» из своей собственности, – но пока он думал, что его деяния заслуживали восхищения, окружающие не видели в них ничего, кроме варварского уничтожения природы.

– Так и будет, – сказал Зеб человеку, который уже приготовился снести бульдозером его старый дом и построить что-нибудь модерновое и ужасное, не вписывающееся в этот прекрасный пейзаж.

– Что-то не похоже.

– Это особенное место, – спокойно ответил Зеб. – Здесь мы заботимся друг о друге.

– Тогда кто-то должен вразумить ту девчонку – мой рабочий просто выполнял свою работу. И что бы она там ни говорила о последствиях… деньги платил я. И я хочу, чтоб она ответила по всей строгости закона.

– Когда люди совершают ошибки, мы не держим на них зла. Здесь у нас много детей – и они неминуемо ошибаются. Такая у них пора в жизни. Возраст. Вспомните сами… Догадываетесь, о чем я?

Франклин нахмурился.

– Вы говорите, что надеялись совсем на другой прием, – продолжил Зеб. – Я уверен, что со временем так и будет. Но если бы вы поняли, как все тут устроено, то сразу же могли бы стать частью этого места. Я хотел купить вашу землю, чтобы спасти ее.

– Спасти ее! Господи, что такого ужасного в моем стремлении улучшить свой участок?

– Послушайте, вы сказали, это ваше право – ваша земля, ваше право. Если хотите, я покажу вам спутниковые фотографии наших скал, где вы увидите остатки морены эпохи ледникового периода по обе стороны Атлантики. Это хребет Коннектикута, а вы собираетесь подорвать его.

– Черт возьми! Так вот в чем дело! С меня довольно ваших безумных бредней…

Но в Зебе уже взыграли эмоции, и теперь он мог думать лишь о том, как бы набить Франклину морду.

– Все дело в Куин, – тихо сказал он, борясь с желанием перепрыгнуть через ограду и пинком запустить своего собеседника в направлении ближайшей туманности.

Словно почуяв угрозу в его словах, Франклин охнул. Поправив манжеты рубашки и жакета, он сделал большой шаг назад. Глядя на него, Зеб взял себя в руки, подавив свой животный порыв распотрошить беднягу на части.

– Нельзя приехать на Мыс Хаббарда, – сказал Зеб, – наворотить дел, а потом надеяться, что люди не будут расстраиваться по этому поводу.

– Если они расстроены, – ответил Франклин, – это их проблемы, а не мои.

Зеб улыбнулся. Ему было нечему радоваться, но его переполняло сочувствие к Румер; и что удивительно, оно было обращено на Тэда Франклина.

– Вы все узнаете, – сказал Зеб, – когда поживете здесь. Постепенно они простят вам то, что вы сделали с землей, и примут в свою семью. Возможно, на это уйдет лет десять, но так уж у них заведено… Если с ним ничего не случится, то Сикстус Ларкин пригласит вас поплавать под парусом, а Винни Хаббард запишет вашу жену в почетные члены les Dames de la Roche – хоть вы и задумали взорвать все свои roches… Румер возьмет ваших детишек под свое крыло и научит их вести списки всех увиденных птиц… может быть, вам повезет, и вы встретите единорогов или призраков. Ведь это чертовски волшебный край.

– Вы окончательно свихнулись, – пятясь к дому, сказал Франклин.

– Да, – глядя ему в спину, признал Зеб. – И ничего тут не попишешь…

Буквально в то же мгновение он услышал урчание мотора спортивного автомобиля; посмотрев на улицу, он увидел, что по Крестхилл-роуд катил классический «бьюик» с откидным верхом в сопровождении «плимута». Машины остановились у подножия холма Франклина, и из них высыпала компания подростков. Водитель и пассажир из «бьюика» – невысокого роста светловолосые мальчишки-близнецы – окинули коттедж собственническими взглядами.

– У тебя настоящий пляжный домик, Барт! – крикнула одна из девчонок из «плимута». – Здрасьте, мистер Франклин!

– Ага, – проигнорировав отца, кратко ответил парнишка. Они с братом были выряжены ничуть не хуже самого Тэда Франклина: их одежда словно сошла со страниц каталогов мод, и, похоже, они еще не успели к ней толком привыкнуть. – Но выглядеть он будет совсем по-другому. Мы снесем этот зеленый сарай и построим что-нибудь приличное.

– Барта и Лэнса Франклинов устроит только усадьба! – рассмеялась девчушка.

– В точку, – согласился этот паренек. Открыв багажник авто, он достал оттуда полотенца и складные стулья. Его друзья извлекли те же принадлежности из «плимута». Они готовились поплавать и отдохнуть на пляже, прихватив с собой стопку коробок с пиццей.

– Это ваши сыновья? – тихо спросил Зеб.

Франклин, все еще бледный после их разговора, пропустил вопрос мимо ушей, и Зеб прекрасно понимал почему.

– У нас есть частный спуск к пляжу, – сказал один из близнецов с напускным безразличием. – Вот по этой тропинке к лестнице…

– По правде говоря, это не совсем частный спуск, – обратился к нему Зеб. – Им пользуются все, просто он проходит через ваш двор.

Подросток глянул на Зеба так, словно тот был грязным куском жвачки на подошве его башмака.

– Я знаю, – с улыбкой продолжил Зеб. – Я жил здесь, когда был в вашем возрасте.

Мальчишка никак не отреагировал на замечание Зеба; он не стал представлять своих друзей отцу, и, судя по всему, такое поведение сына было Тэду не в новинку. Чувствуя угрызения совести, Зеб пожалел о том, что недавно хотел накинуться на него с кулаками.

Франклин развернулся и ушел. Собирая упавшие на землю корни лилий, Зеб был на седьмом небе от счастья. Оказалось, что у кого-то отношения с сыновьями складывались еще хуже, чем у него с Майклом. А они-то как раз день за днем восстанавливали то, что было ими совсем утрачено. Майкл защищал Куин и очень гордился этим. Он неустанно твердил, что женится на ней, и хотя Зеб считал это совершенно бредовой идеей для таких юных лет, ему удавалось сдерживаться и не облекать свои мысли в слова.

Космос, магазины с постельными принадлежностями и кроватями… не было никакой разницы в том, где ты работал. В миллионе миль отсюда или чуть дальше по улице: все зависело от того, что было внутри, в твоем сердце. Мало-помалу Зеб осваивал эти азы, которые ему преподавала Румер.

Флаг Винни хлопал на ветру, его лазурное полотнище сливалось с небесным фоном, оставляя заметным лишь белый девиз: Qut Transtuht Sustinet…

Вопрос заключался в следующем: кто кого и куда пересадит? Он – Румер в Калифорнию или она его обратно на Мыс Хаббарда? Одному из них предстояло вытянуть свои корешки и переехать, потому что Зеб понимал: им ни за что не продержаться очередную зиму друг без друга. И вот, сидя на земле и наблюдая за трепетавшим в порывах морского бриза флагом Коннектикута, он ощутил комок в горле. Потому что хоть он и любил этот край больше всего на свете, жизнь его была связана со звездами, да к тому же управление НАСА подарило ему собственную лабораторию.

В Калифорнии.




Румер еще не нашла подходящую конюшню для Блю. Либо они находились чересчур далеко – в сорока минутах скитаний по проселочным дорогам, на пароме через реку Коннектикут, а то и на окраинах Хоторна, – либо были слишком запущены, с пожароопасными условиями содержания животных и старой прокисшей соломой. Проезжая города и сёла, она начала думать о том, как же ей нравился этот уголок мира и какой чудесной казалась ей южная часть Новой Англии.

Огромные клены, белые церквушки, красные амбары и хлева, виды на речку, парусники у причалов. Она знала названия всех полевых цветов, росших вдоль обочин, и отлично разбиралась в том, на каких фермах покупать помидоры и персики. На почтовых ящиках мелькали фамилии ее бывших учеников: повзрослев, многие из них поселились прямо здесь.

Это была родина Румер, разве нет? Когда Сикстус завершит свое путешествие, то он непременно возвратится сюда, ожидая встретить ее на пороге дома. Он очень постарел. Они не затрагивали эту тему, но Румер всегда знала, что поддержит его и в болезни, и в радости. Для него не будет ни домов престарелых, ни палат с сиделками по вызову. Он останется здесь, на Мысе Хаббарда.

Блю тоже обожал эти места. Он был истинно коннектикутским конем: для него стали родными и широкие поля с солоноватым воздухом, и каменные стены, и низко летавшие по ночам совы.

Но пока Румер крутила руль пикапа, ей стало казаться, что она пыталась в чем-то убедить себя. Потому что как бы она ни хотела верить в то, что никогда не сможет покинуть этот край, ее сердце раздирали совершенно иные чувства. Конечно, Мыс Хаббарда всегда был и будет ее домом, но как она могла спокойно сидеть в нем, зная, что упустила свой шанс провести остаток жизни вместе с Зебом?

Припарковав свой грузовичок у подножия холма, Румер увидела Зеба на верхнем дворе, ее сердце так и подпрыгнуло от радости. Она поднялась по каменным ступенькам и устремилась в его объятия. Он прижал ее к груди, целуя ее пшеничные волосы, и впервые за целый день она ощутила спокойствие и уют: что бы ни происходило, с Зебом она всегда была счастлива.

– Что-нибудь удалось найти? – спросил он.

– Ничего подходящего для Блю. Все конюшни слишком далеко от моря. – Она улыбнулась, потому что это была такая же хорошая отговорка, как и все остальные.

– А, по-твоему, он будет против? – спросил Зеб. Румер кивнула:

– Да, он очень придирчив, когда дело касается морского бриза.

– Ах, – Зеб поцеловал ее шею и положил свои ладони чуть пониже ее спины, – в Калифорнии тоже есть океан. Думаешь, тихоокеанский бриз не придется ему по душе?

– Не знаю, – прошептала она.

– А я думаю, что твой отец ответил бы «да».

– Почему ты так решил? – спросила она, но Зеб обезоружил ее улыбкой.

– По-прежнему никаких вестей от Сикстуса? – спросил он.

Румер покачала головой. Она надеялась, что он позвонит ей два дня назад и скажет, что отплыл из Новой Шотландии в Ирландию. Если бы так и было, то она обязательно обсудила бы с ним идею Зеба. Она могла бы спросить его мнения по поводу ее отъезда в Калифорнию. Возможно, она тоже взяла бы заслуженный отпуск – один год без ветеринарских забот, и ничто не помешало бы ей вернуться обратно. Но, не дождавшись звонка, она набрала номер Малаки и попала на автоответчик: «Сейчас меня нет. Оставьте сообщение».

Кратко, по делу, это очень похоже на ее отца. Неужели она не услышит его голос еще восемнадцать, а то и двадцать дней, пока он не доберется до Голуэя? Обычно Сикстус Ларкин давал о себе знать при любых обстоятельствах.

Румер было не по себе, ее терзали переживания о Блю и об отце, ей не удавалось убедить Зеба остаться, и она никак не могла решиться уехать. Такое состояние преследовало ее и в детстве: ей нравилось быть уверенной в том, что все дорогие ее сердцу люди в безопасности, о них заботятся, и они находятся там, где она всегда сможет их найти. Но с годами жизнь понемногу учила ее не цепляться за тех, кто хотел уйти.

Сначала она отпустила Зеба в Колумбийский колледж, откуда он проложил дорогу к голубому небу и звездам. Еще сложнее ей было отпустить его, когда он женился на Элизабет и превратился из лучшего друга в мужа сестры. Она не стала удерживать Зи, которая отправилась в Голливуд, забрав с собой Зеба и Майкла.

Пока текло время, ей пришлось отпустить мать на небеса, животных на волю, отца в море, а соседские деревья – на опилки. Мало-помалу она училась принимать то, что ей преподносила судьба, а не то, чего хотелось бы ей самой.

Но разве могла Румер вновь отпустить Зеба и продолжать жить как ни в чем не бывало? И это после того, как он позвал ее с собой – что, если это их последний шанс быть вместе? Она мучительно размышляла о том, куда же теперь пристроить Блю и когда же ее отец причалит к ирландскому берегу, но это не шло ни в какое сравнение с тем ужасом, какой она испытывала при мысли о прощании с Мысом Хаббарда, пусть и вдвоем с любимым человеком. Значит, чтобы последовать за новой мечтой, ей надо было принести в жертву старую? И к тому же, как она могла просить Зеба отказаться от работы в лаборатории, от дела всей его жизни?

– Ты что-то копал? – вернувшись на бренную землю и заметив грязь у него под ногтями, спросила она.

– Посадил еще парочку лилий, – ответил он. – Теперь кроличья нора надежно сокрыта от посторонних глаз. Когда будешь готова, мы можем попробовать выпустить их туда.

Румер глянула на соседний участок. Там стоял Тэд Франклин, в свете солнечных лучей рассматривавший свои чертежи. Увидев его и зная о том, что ожидало старый коттедж, на месте которого планировали возвести особняк, Румер поежилась. Она перевела взгляд на кусок голой земли, где еще недавно росли кусты азалий, и загрустила.

– Интересно, остались ли там ядовитые испарения? – прошептала она. – Кролики могут погибнуть, если попытаются пробраться в свою родную нору.

– Я загородил ее валуном, – сказал Зеб. – Еще в ту ночь, когда мы забрали кроликов.

Румер вздрогнула в его объятиях; она-то этого не знала. Она была так занята собиранием стебельков и листьев и переноской кроликов в завязанной наволочке, что проглядела, как Зеб принял дополнительные меры предосторожности. И что же еще она упустила? Порой ей казалось, что она в одиночку заботилась о собственной жизни, Мысе и любимых созданиях – но, как оказалось, она ошибалась. И очень сильно.

– Если бы только Блю жил вместе с нами на Мысе Хаббарда, – мечтательно произнесла она.

– А почему бы и нет? – спросил Зеб. – На время мы могли бы переделать гараж в конюшню.

– Тут недостаточно простора, – она покачала головой. – Он привык к бескрайним полям…

– Так в его распоряжении будет целый пляж, – засмеялся Зеб. – И вдобавок дорожки на Литтл-Бич, к Индейской Могиле… по крайней мере, до наступления зимы.

– А потом? – спросила она, гадая, куда его – или их обоих – занесет этой зимой.

– Мы что-нибудь придумаем, – прошептал Зеб.

– Зеб…

– Тебе понравится Дана-Пойнт, Румер. И Блю тоже – высокие утесы над берегом океана, а рядом плещутся киты и дельфины. Моя лаборатория находится неподалеку – и по вечерам я буду приходить домой. Мы могли бы огородить двор, а ты целыми днями каталась бы верхом на Блю. И, конечно, каждое лето мы могли бы возвращаться сюда, на Мыс.

Румер улыбнулась таким радужным перспективам, но не успела ответить.

В ту же секунду они услышали с дорожки от пляжа раздраженные голоса. Зеб усмехнулся:

– Неужели накупались?

– Ты о чем? – спросила Румер.

– Смотри…

Тэд Франклин свернул чертежи и прошагал к поднявшейся по ступенькам компании тинейджеров.

– Что случилось? – спросил он.

– Это полный отстой! – сказал невысокий блондинистый мальчишка. – Сначала какая-то тетка заявила, что нам нельзя играть в футбол на пляже, а потом приперся охранник.

– А вы объяснили им, что это ваша собственность? – спросил Тэд.

– Ну, разумеется! Но они не стали нас слушать. В общем, мы сваливаем отсюда, – сказал клон первого блондина.

– В каком смысле «сваливаете»?

– Мы поедем на Сторожевую гору, – ответил паренек. – Туда, где приличные дома, а не сральники вроде этих. Надо было покупать там, отец. А это место я просто ненавижу.

– Но ты полюбишь его, Барт. Подожди, я покажу тебе планы…

– Вперед, – сказал мальчишка своим друзьям. – Уже поздно, и если мы поторопимся, то еще успеем нормально отдохнуть на пляже.

– А Сторожевая гора далеко? – спросила девчушка.

– В получасе езды, – ответил Барт. – Сорок пять минут максимум.

– Спускайтесь вниз и отстаивайте свои права, – строго сказал Франклин. – Я столько горбатился, чтобы купить этот пляжный дом, и вам, черт подери, должно здесь понравиться.

– Отстань, пап! – резко ответил мальчуган. – Неужели ты не понял? Это место – долбаная дыра!

Потом они на пару с близнецом залезли в свое желтое авто с откидным верхом, взревел двигатель, а Барт высунул в окно руку и сделал неприличный жест. Предназначался ли он его отцу, Мысу или же Вселенной? Румер не знала. Стоя в тени кроны дуба и прижимаясь к Зебу, она искренне сочувствовала Тэду Франклину.

– Не стоит, – покрепче обняв ее, прошептал Зеб.

– Что не стоит?

– Я вижу твои мысли насквозь, Ру. Ты думаешь, что однажды они обретут здесь свой дом.

– А разве может быть иначе?

– Не каждому по вкусу то, что есть на Мысе, – ответил он. – Если кто-то приезжает сюда с намерениями переделать все на свой лад, то это добром не кончается.

– Нам придется жить с ним, – сказала Румер. – Ведь он наш сосед.

– Возможно. Но это никак не отменяет того печального факта, что он козел.

– Может быть, он поймет, что этот дом и земля не для таких, как они, – предположила она, – и примет твое предложение о продаже…

– Сомневаюсь, что он пойдет на это, Румер. И уж точно, не сейчас. Ему не позволит его гордыня. Но пообещай мне кое-что – как бы я ни хотел осчастливить своего сына, не разрешай мне покупать ему классический кабриолет, хорошо? Когда будешь кататься на Блю среди холмов – на Дана-Пойнт или на Мысе Хаббарда, – повторяй себе под нос, что не станешь жить с засранцем, который так балует своего ребенка…

Румер даже не знала, смеяться ей или плакать. Она повернулась к нему, чтобы поцеловать, и уже была поглощена этим процессом, когда раздался громкий рык мощного автомобильного мотора. Наверное, близнецы что-то забыли – или они вернулись извиниться перед отцом.

Хлопнула дверца машины – но теперь уже у подножия ее холма, а не Франклинов. Откинув голову, она увидела знакомое нахмуренное лицо.

– Опля, – сказала она и покраснела так, словно ее поймали с поличным.

– Зи, – тихо произнес Зеб.

– Привет честной компании! – изобразив улыбку, крикнула Элизабет, поднимаясь по ступенькам. – Я приехала отпраздновать восемнадцатилетие сына… Кстати, он с вами?




Глава 28


– Похоже, соседи немного переусердствовали с бензопилами, – сказала Элизабет, расположившись на выцветшем диванчике в гостиной и поглядывая в окно. – Что случилось с деревьями?

– Их больше нет. Новым владельцам позарез нужны виды на море и огромный отстойник, – ответила Румер, занявшая старое кресло.

– Вожделенный символ статуса – необъемный отстойник, – сухо заметила Элизабет, наблюдая в окно за новым хозяином, который мерил шагами свой двор.

Румер промолчала. Зеб ушел домой. «Скорее сбежал, – думала Элизабет. – Трус». Румер сидела тихо, наверное, пытаясь скрыть свои чувства, но у нее не получалось. Элизабет видела, что ее переполняли эмоции. Раньше сестры играли в прятки за предметами мебели, на которых теперь сидели. В этой самой комнате мать много раз говорила им: «Вам предстоит завести еще много друзей, но сестра у каждой из вас будет только одна». Элизабет без труда прочла во взгляде сестры эти слова, которые омрачали ее светлое лицо подобно бегущим по небу облакам.

– Это что-то новенькое, – сказала Элизабет. – Я и не могу вспомнить, когда в последний раз мы всем актерским составом чихвостили соседей и обсуждали их отстойники.

– Видимо, как раз для этого ты и вернулась домой, – мрачно ответила Румер. – Мы здесь сразу переходим к сути дела.

Элизабет потянулась, а потом сверкнула улыбкой:

– Ты что, уже приготовилась защищаться, а?

– Защищаться? – Старшая сестра рассмеялась:

– М-да, кажется, я права… особенно это чувствуется в том, как ты об этом спросила: «Защищаться?» Словно ты на страже. Расслабься, Румер. У нас с тобой не поединок фехтовальщиков. Хотя, если ты очень хочешь, можно и устроить…

– Не хочу, – Румер сделала глубокий вдох, будто принуждая себя соблюдать рамки приличий. Элизабет со своего диванчика видела, как сосредоточенно думала Румер. – Просто мы с тобой долго не общались. Расскажи мне обо всем, Элизабет. И перво-наперво, как там отец?

– Прилежная дочурка… разумеется, таким и должен быть твой первый вопрос. Странно, что ты столько времени терпела. Ну вот, отец был… как отец.

– То есть?

– Ну, ты знаешь – читал морали с серьезным видом. А потом уплыл, все как обычно.

Румер даже не моргнула, ей явно не понравилось высказывание Элизабет об их отце. Мало того, что оно разозлило ее, так еще и причинило ей душевную боль. Но она сдержалась.

– Как он себя чувствовал? Он был в хорошем настроении?

– В нормальном. Он устроил мне странную экскурсию по своим памятным местам. Нечто вроде документальной хроники о его жизни в Новой Шотландии. Судя по всему, перед тем как решиться на важный шаг в своей жизни, он хотел освежить воспоминания.

– Какой еще шаг? Он ведь плывет в Ирландию, а оттуда домой, разве нет?

Элизабет пожала плечами:

– Наверное. Он очень постарел.

– Это тебе так кажется, потому что ты давно не видела его, – пристально глядя на Элизабет, сказала Румер.

«Чтобы точнее нанести удар», – подумала Элизабет и улыбнулась в ответ.

– Ну, на мою долю выпала жизнь без единой свободной минуты. И я удивилась, узнав, что ты отпустила его одного. Он весь какой-то скрюченный – это из-за артрита, да?

– Да, но я не хотела его останавливать, – сказала Румер. – Он так мечтал об этом путешествии. Но, как ты думаешь, почему он не позвонил мне перед отплытием из Канады?

Элизабет снова передернула плечами. Ей было так непривычно сидеть в этом старом доме. Тут изо всех щелей лез дух семейства Ларкин; и вряд ли ей стоило удивляться тому, что Румер по-прежнему была хранительницей родовых ценностей, желавшей с секундомером отслеживать даже походы в туалет. Их словно поменяли местами после своего рождения: Румер приняла на себя роль старшенькой и ответственной сестрички, а Элизабет досталась участь эгоистичной, самонадеянной младшенькой.

– По-моему, он что-то задумал, – ответила Элизабет.

– Что, к примеру?

– Дорогуша, я не ясновидящая. Отец никогда не посвящал меня в свои дела, прежде чем свалить подальше в море. Понятно?

Ей хотелось уйти от разговора об отце и перевести беседу на Зеба, но она решила не торопиться. Это и вправду было странно – Румер больше не выказывала чувства вины; несмотря на развод, Элизабет всегда будет иметь на него первоочередное право благодаря их сыну и браку, и она думала, что ее сестре следовало бы смириться с этим фактом.

Но Румер просто молча пялилась на водную гладь пролива Лонг-Айленд, словно там в любое мгновение мог объявиться парусник Сикстуса.

Элизабет прокашлялась:

– Ты чем-то расстроена?

– Нет… скорее обеспокоена.

– Он взрослый человек.

– Знаю, но…

– И он не обязан рассказывать дочерям все свои секреты. Но это отнюдь не говорит о том, что он останется там. Возможно, ему всего лишь захотелось почувствовать себя свободным, отдохнуть. Если он живет с тобой, это еще не означает, что у него не может быть собственных желаний в жизни.

– Знаю, – ответила Румер, и облако гнева затуманило ей глаза.

Элизабет пожевала губы; она сама толком не понимала, зачем пыталась вывести сестру из себя. Ее грудь тоже разрывал жгучий гнев.

– Прости, – тихо сказала Элизабет. – Но порой ты бываешь такой неуемно настырной.

Румер широко раскрыла глаза, на ее щеках появились красные пятна. Элизабет подавила смешок; ничего не изменилось, она по-прежнему, как и в детстве, могла манипулировать своей сестрой, словно куклой. Но чтобы не ссориться, она наклонилась вперед и прикоснулась к руке Румер.

– Наверное, поэтому ты и стала прекрасным ветеринаром.

– Из-за того, что я неуемно настырная? – уточнила Румер.

– Ну, я неудачно выразилась. Извини. Возможно, надо было сказать «бдительная». В том смысле, что ты наблюдаешь за всеми этими собачками и кошками, чтобы выяснить, чем же им можно помочь. Ведь они не могут разговаривать, в отличие от обычных больных… – улыбнулась Элизабет. – Тебе всегда удавалось вызывать наружу самые потаенные чувства – что у людей, что у животных.

– Ладно, – расстроившись, ответила Румер. – Забудем об этом. Теперь я по-настоящему переживаю. Ведь он должен был что-нибудь сказать или хотя бы намекнуть – я уже начинаю сомневаться в истинной причине его отъезда.

– Уверена, что он все расскажет по возвращении. – Элизабет встала и прошлась по просторной комнате, осматривая картины, книги и ракушки. Каждый предмет вызывал у нее давние воспоминания – о родителях, сестре, Зебе.

– Но когда он вернется? – спросила Румер.

– Когда будет готов, Ру, – рассердилась Элизабет.

– Ты же встречалась с ним, – сказала Румер. – Отец стареет; что, если с ним случится беда?

– О, – спокойно возразила Элизабет, – похоже, в отсутствие отца ты нашла новый объект для своей заботы.

Румер опять промолчала, и только красные пятна на ее лице стали еще ярче, будто сестра отхлестала ее по щекам. От внимания Элизабет не ускользнуло то, что Румер не красила свои волосы, в которых серебристая седина смешивалась с ее натуральным светло-каштановым цветом. На ум Элизабет сразу пришел образ одной близкой подруги ее возраста – колесившей по свету из Калифорнии в Нью-Йорк, а оттуда в Европу, – которая тоже предпочитала не менять естественный цвет своих волос. И как бы забавно это ни прозвучало, но седина не старила Румер, а придавала ей вид эдакого мудрого ребенка.

– Зеба? – спросила Румер, страстно сверкая глазами.

– Моего бывшего мужа, – подчеркнула актерским тоном Элизабет. – Да. Зеба.

– Я ждала этого.

Элизабет натянуто рассмеялась. Она отлично поднаторела в деле управления эмоциями младшей сестры. Все было так просто: выверенный взгляд, недовольная усмешка, бодрая улыбка или печальное покачивание головой. Порицающий тон, ободряющие объятия… все эти приемы, в которых она поднаторела на сцене и в кино, срабатывали до сегодняшнего дня. Но сейчас сестры пристально смотрели друг на друга, и Румер, выдержав наглый взгляд сестры, одержала моральную победу и не опустила повинную голову.

– Чего ждала? – спросила Элизабет.

– Что ты спросишь меня о Зебе. Ведь ты ради этого и примчалась сюда, верно?

– Мне что, нельзя было приехать в мой родимый дом? И, по-твоему, это обязательно должно быть связано с Зебом?

– Прежде ты не очень-то рвалась сюда, – проигнорировав второй вопрос, сказала Румер.

– Ну, повидав отца, я вдруг ощутила приступ тоски по семье и дому. Скоро день рождения моего сына, он здесь, и я решила свалиться как снег на голову.

Румер сделала глубокий вдох. Потом она наклонилась и взяла ладони Элизабет в свои руки. Элизабет так удивилась этому, что у нее расшалилось сердце, а во рту все пересохло от нервного напряжения.

– Я рада, что ты приехала, – улыбнулась Румер. – Что бы ни произошло между нами, я люблю тебя. И я рада снова встретиться с тобой.

Элизабет рассмеялась – она была прекрасно обучена; и на сцене, и перед камерой ей частенько приходилось реагировать на высказывания, которые она считала отнюдь не смешными. И вот теперь, общаясь со своей сестрой, она оказалась в такой же ситуации, и актерские приемы снова помогали ей заглушить истинные, болезненные чувства, которые скопились у нее глубоко внутри.

– Правда? – спросила она. – Потому что, когда я увидела, как ты целовала Зеба, у меня сложилось совсем иное впечатление.

– Вы разведены, Элизабет. И я больше не переживаю по этому поводу, – пожав ей руку, тихо ответила Румер.

Потом она ушла на кухню заварить чай, оставив Элизабет одну в их семейной гостиной. Элизабет посмотрела в тот угол, куда их мать всегда ставила рождественскую елку, и словно из ниоткуда на ее глаза навернулись слезы.

Она повернулась к окну и оглядела пляж. Там было полно отдыхающих с подстилками и яркими полосатыми зонтиками. Опять на нее нахлынули воспоминания об одном воскресенье, когда она вместе с Румер и родителями пыталась построить самый большой замок из песка; о «веселушках», которые покупал им отец; о том, как она смотрела вслед Румер и Зебу, уходившим ловить крабов, и чувствовала себя брошенной; о лебедях на островке посредине бухты.

Вытерев глаза, она перевела взгляд на причал, к которому были привязаны лодки с катерами. Они словно подросли с того дня, когда она была здесь в последний раз, а потом она вдруг заметила, что над впадавшей в пролив речушкой навели мостки повыше – чтобы под ними могли проплывать более крупные суда. Деньги и праздность: все это служило достойным объяснением бардака по соседству и длиннющих катеров. Она припомнила поговорку с наклейки, которую много раз видела на бамперах прицепов с яхтами: «Единственное, чем отличаются мужчины и мальчишки, так это размером своих игрушек».

Разглядывая лодки, она вдруг ошеломленно моргнула.

Там, на корме жуткой на вид лодчонки, лежал ее сын. Она где угодно узнала бы его долговязую фигуру, каштановые волосы, его калифорнийский загар и фирменную красную бандану.

– Майкл, – прошептала она.

– Он всегда там, – сказала Румер, поставив на столик серебряный поднос с не подходившими друг другу по цвету белой и голубой фарфоровыми чашечками, сахарницей и молочником с рисунком из розочек.

– На той тошнотворной лодке?

– Ну, скорее с девчонкой, которой она принадлежит.

– А кто она?

– Куин Грейсон.

– Дочка Лили?

– Да.

– Должно быть, она до сих пор сама не своя после гибели родителей…

– Зи, не вороши прошлое, – мягко попросила Румер. – Она прекрасная девушка. И Майклу она подходит как нельзя лучше. Он делает отличные успехи в летней школе, подумывает о колледже; сейчас они занимаются уроками. Видишь, они читают книгу?

Взяв бинокль, Элизабет принялась разглядывать двух подростков. Да, перед ними лежала открытая книга, но она видела лишь то, как они держались за руки, как непрерывно двигались их губы, словно у них был миллион тем для разговора.

– Что он делает? – спросила она.

– У них любовь, – Румер рассмеялась, причем с явным злорадством, как показалось Элизабет.

Элизабет совсем пала духом. Ей не хотелось слышать подобные новости от сестры в тот же день, когда она застала ее лобзающейся с Зебом. Элизабет гневно обернулась и вперила грозный взгляд прямо в Румер.

– У тебя нет своих детей, – заявила она.

– Нет…

– Майкл всего лишь твой племянник, а не сын. Мы с тобой уже это проходили, когда я ездила на лечение. Ты пыталась отнять его у меня, как и после его рождения.

– Я всегда любила Майкла, – простодушно ответила Румер.

– Ты никогда не понимала, Румер, что всему есть предел. Возможно, в отношениях с лошадьми это проявляется не столь сильно, но у людей дела обстоят совсем по-другому. Он – мой сын!

– Я никогда и не сомневалась в этом.

– И Зеб женился на мне.

– Этого я никогда не забуду, – мрачно ответила Румер, невозмутимо глядя на Элизабет.

– Вот и отлично, – Элизабет вдруг ощутила прилив первобытной ненависти к сестре, сгорая от желания набить ее невозмутимую морду. Она чувствовала себя злобной мачехой, а то и гадкой колдуньей, и теперь твердо решила пойти на что угодно, лишь бы рассорить Румер с Зебом. И забрать обратно то, что принадлежало только ей. Майкла…

– Подумай об этом на досуге. А я пока пойду, повидаюсь со своим сыном.




– Мама… Что ты тут делаешь? – удивленно спросил Майкл, глядя на нее из лодки, в которой он сидел вместе с Куин.

– Боже мой! – сказала его мать, властно протягивая ему руку. Сейчас она изображала королеву Англии. Властную, блистательную, потрясающую воображение. – Когда ты успел подрасти на шесть дюймов?

Майкл поднялся, взял ее за руку и, слегка наклонившись, поцеловал ее. Поначалу он подумал, что она хотела спуститься к ним, но, поняв, что она пыталась вытащить его на причал, он высвободил свою ладонь и вернулся к Куин.

Куин же будто оцепенела, как это обычно с ней бывало, если случалось нечто неожиданное. Она втянула голову в плечи, как боязливая черепаха, и нахмурила брови. Но постепенно ее гримаса неодобрения исчезала, превращаясь в улыбку, что, по идее, должно было оказать на мать Майкла хорошее впечатление.

– Так-так, – сказала его мать, наградив Куин голливудской улыбкой. Майкл почуял неладное – его мать явно преследовала свои интересы, и он уже начал догадываться, какие именно. – Твое личико мне знакомо. Ты чья дочка?

– Лили Андерхилл Грейсон. Я Куин.

– О господи. Ну и повзрослела же ты!

– Спасибо, – ответила Куин. Майкл обнял ее и привлек к себе – она успокоилась, думая, что его мать желала им только добра, однако все неприятности были еще впереди. Майкл и хотел бы порадоваться встрече с матерью – он скучал по ней этим летом, – но от нее исходила чуждая ему, смешанная с гневом энергетика, и поэтому он мечтал лишь о том, чтобы она убралась восвояси.

– Мне так жаль твоих родителей, – с печалью в голосе продекламировала его мать. Куин с достоинством приняла ее лживые соболезнования; она кивнула, а затем посмотрела в ту сторону, где десять лет назад утонули ее родители.

– Это было просто ужасно.

– Да, – кивнула Куин и насупилась.

– Мам? – спросил Майкл, намекая ей на то, чтобы она ушла. Он прекрасно знал ее; сейчас она подготавливала почву для чего-то поистине драматического. Возможно, она станет травить какие-нибудь байки о периоде его детства.

– Что учим? – поинтересовалась она.

– Шекспира, – ответила Куин.

– «Ромео и Джульетту», – добавил Майкл.

– Бог мой! Я играла Джульетту в то лето, когда мы с твоим отцом влюбились друг в друга, – улыбнулась она. – Пусть он тебе все расскажет – это самая романтическая история, какую ты только сможешь представить себе.

– Я уже слышал ее, – бросил Майкл.

– А что в ней такого? – спросила Куин.

– Давайте я расскажу, – предложила его мать. – Я играла на сцене театра «Ларк». Твой отец приехал на мой спектакль вместе с тетей Румер, но она ушла пораньше… чтобы успеть на наш поезд.

– До Мыса Хаббарда?

– Ну, разумеется. Любовь здесь рекой течет, это точно, – улыбнулась его мать, и на миг Майклу почудилось, что все обойдется. – Тут витает что-то в воздухе, воде, ветре…

– Винни говорит, что это афродизиак, – сказала Куин.

– Вряд ли Винни следует говорить подобные вещи детям…

– Мы не… – начал было Майкл, но мать заткнула ему рот своей ослепительной улыбкой и продолжила: – Ну, так вот, твой отец преподнес мне розы…

– С тетей Румер, – добавил Майкл. – Они же купили их вместе, да? Еще до того, как она уехала домой на поезде.

– Вполне возможно, – Элизабет зыркнула на сына негодующе. – Ну да ладно; по дороге в театр на мне была моя брошка в виде маяка – та, что мне подарила наша мать. Я считала ее талисманом; театральные актеры ведь очень суеверны, Куин, и прежде чем подняться на сцену, я всегда прикасалась к ней ровно три раза. И так вышло, что в ту ночь, по пути в театр, я ее потеряла. И мне пришлось пропустить обычный ритуал. Я была очень расстроена.

– Представляю, – прошептала Куин. – Я бы умерла, если б обронила мамину брошку.

– Что ж, идем дальше. Представление закончилось, и все вышли на улицу, в чудесную теплую ночь… по улицам слонялись толпы прохожих, народ слушал музыку, спешил в рестораны… а мы с Зебом брели по Грейт-Джонс-стрит – и честное слово, я вообще не помню, что была там раньше… – Элизабет снова улыбнулась и посмотрела Майклу в глаза. – Ну же, Майкл! – подстегнула она сына. – Расскажи своей подруге, что произошло потом.

– Отец поднял ту брошку на дороге, – тихо произнес он.

– Правда? – сверкая глазами, спросила Куин.

– Да, – решительно кивнула его мать. – Зеб просто глянул под ноги и рядом с канализационным стоком, представляешь, посреди… ну вы сами понимаете чего, увидел мою брошку.

– Которую для вас изготовила мать! – восторженно воскликнула Куин.

– И теперь ты знаешь, – сказала Элизабет, – почему «Ромео и Джульетта» имеет особое значение для нашей семьи.

– Мне тоже очень нравится это произведение, – с дрожью в голосе ответила Куин.

– Где ты поселилась? – глядя на мать, спросил Майкл. Гулявшие неподалеку люди обращали на Элизабет Рэндалл внимание, притворяясь, будто бы не узнали ее. Это случалось везде, где бы она ни появилась, и он видел, что такой прием очень нравился его матери.

– Я тут подумала, а может, мне поселиться у вас с отцом?

У Майкла похолодело внутри. Уж не пошутила ли она? А как же его отец и тетя Румер? Он видел, как прошлой ночью они гуляли, держась за руки. А пару дней назад, прогуливаясь поутру в компании Куин до тети Румер, которая обычно отвозила их в школу, он мог поклясться, что это его отец тайком спускался по каменным ступенькам от ее коттеджа, на ходу заправляя футболку в джинсы.

– Э-э… – промычал он.

– Что, Майкл? Ты не хочешь меня видеть? – спросила она.

Как объяснить ей, что его полностью устраивало нынешнее положение дел? Его отец изменился: он был веселее, приятнее в общении, расслабился, что ли. Они с Майклом теперь ужинали вместе, чему Майкл был только рад. По правде говоря, когда однажды вечером Зеб ушел на супчик к тете Румер, Майкл даже заскучал по нему.

– Ладно, что уж тут попишешь, – быстро сказала его мать. – Я по твоему лицу вижу, что не хочешь.

– Мам, ты не так…

– Девушка должна знать, когда ей не рады, правильно, Куин?

Куин опять оцепенела и нахмурилась, не в силах понять странных хитросплетений в отношениях между членами семейства Мэйхью.

– Как мило, что вы снова обрели друг друга, – помолчав, сказала его мать, задумчиво разглядывая болота.

– «Снова»? – переспросила Куин.

– Мам?

– Дорогуша, вы играли вместе еще в детстве. А вот Аманда никогда не знала его в таком возрасте. Они были уже совсем взрослыми…

– Эй! – Майкл замотал головой в надежде утихомирить свою мать.

– Аманда? – с сомнением повторила Куин, ища ответы во взгляде Майкла.

– Подруга Майкла, – пояснила с улыбкой Элизабет. Почему-то слово «подруга» прозвучало из уст его матери еще ужаснее, нежели «возлюбленная». Куин была ошеломлена, а потом ее плечи поникли, она вся словно сжалась в комок.

– В каком смысле совсем взрослыми?

– Ну, помимо друзей детства, есть друзья и во взрослой жизни, – сказала Элизабет.

– Ты знала отца еще будучи маленькой, – выпалил Майкл. – И потом вышла за него замуж.

Его мать рассмеялась.

– Если честно, то друзьями детства были твой отец и тетя Румер, а я в некотором роде наблюдала за ними со стороны, пока не улучила свой час. В чем-то это похоже на ваши с Амандой отношения. Я слышала, что она очень терзается этим летом.

– Почему? – спросила Куин. – Что с ней случилось?

Майкл хотел схватиться за шнур стартера, завести мотор и увести лодку как можно дальше в море, пусть его мать болтает тут сама с собой. Сердце его гулко колотилось в груди, а ладони у него стали холодными и липкими. Он понимал, что Куин не соответствовала высоким стандартам его матери и что причиной ее разглагольствований было именно это.

– Мам, не надо, – тихо попросил он.

– Она так скучает по Майклу, – объяснила Элизабет. – Ей очень тяжело без него. Я отлично знаю ее отца; он спрашивал у меня, можно ли Аманде приехать сюда погостить, и я сказала: а почему бы и нет?

– Я не знала, что у тебя есть другая, – протянув руку к лицу Майкла, прошептала Куин и ужасно побледнела.

– Нет, Куин, – наклонившись к ней, сказал Майкл. – Ты – единственная.

– Ты уверен? – цепляясь пальцами за его локоть, взмолилась Куин.

Майкл обнял ее, сердце у него окончательно расшалилось, а его мать стояла и молча глядела на них. Зачем она так поступала? Получается, раз у нее ничего не вышло с его отцом, она решила, будто все связанное с Мысом Хаббарда должно приносить лишь одни беды. Утешая Куин, всем телом чувствуя, как она дрожит, Майкл внезапно осознал горькую правду о любви.

Она заключалась не в том, чего ты хотел или на что ты надеялся, и не в том, что нравилось другим: смысл любви был в том, что просто было. И она была больше и необъятнее, чем Майкл мог себе представить в самых смелых мечтах. И это не имело никакого отношения к красоте Аманды, к дружбе его матери с ее отцом или к тому, что взрослые решили, будто они созданы друг для друга.

Этим летом Майкл узнал, что истинная правда о любви часто не соответствовала тем историям, что рассказывали о ней. Наблюдая за своим отцом и тетей Румер, он видел, что тот был безумно счастлив, как никогда ранее, – и это в корне противоречило болтовне его матери. Майкл знал, ибо сейчас, обнимая Куин, он держал в своих руках настоящую любовь и ни за что на свете не собирался отпускать ее.

Посмотрев на свою мать, он увидел, что она тоже поняла свою ошибку. Она-то думала, что Майкл просто баловался, что все это несерьезно. В ее глазах промелькнула тень расстройства, словно она сожалела, что теперь уже нельзя взять свои слова обратно.

– Майкл? – глядя на него, спросила она, но Майкл помотал головой и закрыл глаза, не затем чтобы избавиться от нее, а чтобы стать ближе к Куин.

– Куин, – шептал он в ее темно-рыжие волосы, – не плачь. Не бойся. Я люблю только тебя…

Но Куин отпрянула, вскарабкалась на причал и убежала. И Майкл бросился вслед за своей любимой, оставив свою мать в безмолвном одиночестве.




Когда Элизабет ушла поприветствовать Майкла, Румер встретилась с Зебом возле живой изгороди. Она подумала, что они словно тайные любовники, которым удалось оказаться вместе лишь на пару мгновений. Они страстно целовались и никак не могли разжать своих объятий. Здесь они были надежно скрыты от чужих глаз.

– Зачем она приехала? – спросил Зеб, когда они решили немного отдышаться.

– На день рождения Майкла.

– Нет, это она так говорит. Но есть и другая причина.

– Откуда ты знаешь?

– Но ты ведь тоже об этом знаешь, Румер. Она прослышала о нас – возможно, ей рассказал твой отец или какая-нибудь подруга. Или даже Майкл.

– Как она может знать про нас? – спросила она, проведя пальцами по его шелковистой гладко выбритой щеке. – Ведь мы сами до недавнего времени ничего не знали про нас.

– Но зато весь остальной Мыс знал, – ответил Зеб. – Твой отец, Винни…

– Мати, – добавила Румер.

– Я начинаю переживать, – у Зеба гневно сверкнули глаза. – По поводу того, что нам принесет явление Элизабет.

– Хотела бы я сказать, что волноваться не о чем, – мягко сказала Румер. – Но, к сожалению, это не так. Все невероятно запуталось. Она моя сестра, и я пытаюсь любить ее. Я хочу, чтобы отношения между нами наладились и мы стали такими же, как Марни с ее сестрами, как в свое время Дана с Лили, а теперь Куин с Элли. Чтобы мы стали теми сестрами, которых хотела видеть в нас мать. Всю свою жизнь я мечтала об этом. И так было в детстве… но, увы, не потом. И не сейчас.

– Не позволяй Элизабет изменить то, что есть у нас. Оно наше, Румер. Только наше – не позволяй ей все разрушить.

Румер откинула голову и посмотрела Зебу в глаза. Они были ясно-голубыми, в точности такими, какими она помнила их целых двадцать лет.

– Но и ты тоже не должен позволять ей, любимый!




Глава 29


Несясь сломя голову по тропинке от пляжа, Майкл слышал впереди себя топот ног Куин. Свернув за холм, он оказался посреди лесной чащи, в которой раньше стояла охотничья избушка Фиш-Хилл. Здесь дорожка сузилась, стала темнее из-за кустов и густых зарослей с обеих сторон. Она вела его мимо поворота к Индейской Могиле, прямо туда, где заканчивался лес и начинался Литтл-Бич.

Майкл понял, куда бежала Куин; пару недель назад она показывала ему то место, где еще давным-давно, в то лето, когда погибли ее родители, закопала здесь свой дневник. Он чуть сбавил шаг и огляделся.

– Куин? – позвал он, обходя большой валун. Краска почти истерлась, но очертания огромных челюстей акулы по-прежнему виднелись на каменной глади.

Он услышал ее плач и пошел на этот звук. Куин лежала на боку в сухом песке чуть выше линии прилива – границу моря отмечали ракушки, зеленые водоросли и выброшенные на берег куски деревяшек. Майкл опустился рядом с ней на колени и посмотрел ей в глаза.

– Куин?

Не в силах вымолвить ни слова, она закрыла лицо ладонями. Майкл поднял ее себе на колени, словно дитя. Она плакала горючими слезами. Майклу тоже хотелось расплакаться; встреча с матерью довольно странно повлияла на него. Хотя поначалу он очень злился на нее за то, что она затеяла разговор об Аманде, теперь душа его переполнилась печалью, жалостью к матери и чувством одиночества. Пытаясь как-то разобраться со своими чувствами, он крепко обнимал Куин и раскачивался взад-вперед.

– Извини, что я так повела себя перед твоей мамой, – прошептала она чуть погодя, когда ее голосу вернулась капелька уверенности.

– Не стоит, – сказал Майкл. – Ей самой нужно просить прощения.

– По всему видно, что она ненавидит меня.

– Вовсе нет, но в любом случае это не имеет никакого значения.

– Мне не нравится, когда меня ненавидят, – призналась Куин. – Многие люди относятся ко мне точно так же… это потому, что я совсем не похожа на них. Твоя мама просто хочет защитить тебя…

Убаюкивая ее, Майкл молча слушал, как ее голос смешивался с плеском волн.

– Когда ты только приехал, – хлюпала носом Куин, – я думала, что ты не обратишь на меня внимания. Здесь полным-полно красивых девчонок – они носят бикини и разные модные штучки, а не балахоны и старые отцовские шорты. Они красят лаком ногти, а не рисуют им цифры на буйках для ловли лобстеров. Они носят ювелирные украшения вместо рыбьей чешуи и веревочных браслетов. Должно быть, они совсем как твоя Аманда…

– Ну, Аманда точно не пылает особой страстью к чешуе, – усмехнулся он. – И она вовсе не моя.

– Я знаю о своих странностях, – прошептала она. – И ничего не могу с ними поделать. По-моему, я уже как-то говорила тебе…

– Ты сказала, что тебя словно подменили.

– Да. Я впечатлительная девушка, со странностями, которые стали проявляться еще сильнее после смерти моих родителей. Я смотрю, как Элли – такая милая и нормальная – переживает из-за того, что у нее нет блеска для губ и подходящего цвета носков, и у меня сразу же кружится голова.

– Может быть, она такая в противоположность тебе, – сказал Майкл.

Не поднимая головы с его колен, Куин покосилась на него одним глазом.

– Потому что того, что ты чувствуешь, с избытком хватает вам обеим, – прошептал он.

– Я много чего чувствую. Когда это произошло в первый раз, я сидела прямо вот тут – на этом самом месте – и ждала появления русалки. Я думала, что она моя мама… и верю в это по сей день. Я оставляла ей белые цветы и слышала, как она пела, успокаивая мое разбитое сердце.

– У тебя было разбито сердце? – вздрогнув всем телом, спросил Майкл.

– Да. Было. Оно и сейчас осталось таким.

Они сидели не шелохнувшись и обнимая друг друга, а волны прилива подбирались к ним все ближе и ближе, лаская их голые пятки.

– Разбитые сердца никогда полностью не срастаются, – прошептала Куин. – Их нельзя исцелить – и не верь тому, кто скажет иначе. Но я считаю, что если тебе повезет, ты обретешь в жизни то, что поможет тебе жить дальше даже с раненым сердцем.

– И что, например?

– Например, Мыс Хаббарда… людей, лилии, скалы и розы, кроликов, лобстеров, Румер, Винни… тебя.

– Меня, – задыхаясь, прошептал Майкл.

– Ты приехал этим летом и полюбил меня, – сказала Куин. – Но я не могла в это поверить. Я решила, что тут какая-то ошибка. И что скоро меня ждет послание от Бога: «Извиняй, ошибочка вышла».

– Ты не получишь такого послания.

– Мне попросту не верилось, – сказала она, дрожа у него на коленях. Потом, протянув руку, она нежно провела пальцами по его щеке. – Почему тебе понравилась я, а не кто-то вроде Аманды?

Он рассмеялся.

– Ты даже не знаешь Аманду…

– Нет, знаю, – заупрямилась Куин. – Наверняка она такая же, как и первые девчонки в нашей школе. Эштон, Меган или Изабелла. Которые выглядят как модели, никогда не едят булочек, чтоб не растолстеть, получают лучшие отметки и каждую субботу ходят по магазинам вместе со своими матерями…

– Я могу и ошибаться, – сказал Майкл, – но, по-моему, ты слишком уж все обобщаешь. Возможно, у них нет и половины твоего счастья.

– Почему ты так решил?

– Потому что ты знаешь, какая ты настоящая. Ты не выделываешься, не ходишь, как по подиуму, не заигрываешь со взрослыми мужиками, у которых есть «бентли»… Тебе всё это просто по барабану. Ты умная, ты умеешь чувствовать, ты живая, а не кукла, выставленная на продажу…

– И что в этом такого хорошего? – лукаво спросила Куин.

– Всё.

– Ну, ты тоже знаешь, какой ты есть. – Куин ласково провела рукой по его лицу.

– Сейчас да, – кивнул он. – А раньше было по-другому. Но я пытался стать похожим на отца. Он тоже настоящий. Знаешь, мне даже хотелось заполучить шрам, – вспомнил вдруг Майкл. – У отца их несколько – от падений с деревьев, с крыши, после занятий на тренажере… Я думал, что если и у меня будет шрам, то я стану еще больше походить на него.

– Но для этого тебе совсем не обязательно обзаводиться шрамами, – прошептала Куин.

– Да, но когда-то я считал шрам некой отметкой, которая должна была подтвердить, будто я не слабее отца. И я надеялся, что тогда он будет относиться ко мне иначе.

– Тебе казалось, что он тебя не любит? – Майкл пожал плечами.

– Да, наверное. Но именно этим летом я понял, что ошибался.

– Как?

– Ну, он и сам был очень несчастен. Их брак оказался неудачным. Мама выпивала да к тому же обвиняла в этом его…

– Но разве он был в том виноват? – спросила Куин.

– Нет.

– Да и она, скорее всего, тоже не виновата. Просто у них не было любви. Поэтому она стала пить, а он улетал к звездам.

Майкл молча смотрел на девушку. Как же она все понимает, эта замечательная дикарка с Мыса Хаббарда!

– Твоей маме здесь не нравится, правда? – спросила Куин.

Майкл покачал головой.

– Она говорила, что мы никогда не вернемся на Мыс Хаббарда – и ее слова оказались почти пророческими. Хотя дом оставался нашим до самого их развода, мы начали проводить летние отпуска в других местах… На Гавайях, на ранчо в Монтане, на островах Океании, в Европе… Иногда с нами ездила тетя Румер. Я помню, как скучал по ней и по Блю.

– Ее коню…

– Ага. Еще давно, чтобы я помнил о нем, она привезла мне плюшевого коня. Я назвал его Блю… но однажды я заснул, а когда проснулся, его нигде не было.

– И что же с ним случилось?

Майкл закрыл глаза и еще немного погладил ее волосы.

– Я знаю, что случилось. Моя мать или спрятала его, или выбросила.

– Почему?

– По той же причине, по какой она хочет свести меня с Амандой, – прошептал Майкл. – Потому что так уж она устроена… ей кажется, что чем сильнее я привязываюсь к Мысу Хаббарда, тем больше удаляюсь от нее.

– Но здесь ее дом. Как и у Румер с твоим отцом. Майкл помотал головой.

– Нет, она считает иначе. Не знаю почему, но она всегда была такой. Ей хотелось вырваться отсюда и никогда не возвращаться. И она не хочет, чтобы я был здесь. Она – актриса, и в жизни ей тоже хочется играть какую-нибудь роль. То ли злодейки, то ли еще кого-то…

– Но я рада тому, что ты со мной.

Покрепче обняв ее, Майкл целовал ее макушку, уши, щеки.

– Это сама судьба решила, что мы должны быть вместе. Потому и отец вернулся за своей судьбой, и меня привез, чтоб я встретил тебя…

– Думаю, твоя мама попытается нас рассорить, – вздохнула Куин.

– Это ей не удастся! – прижимая Куин к своей груди, возразил Майкл, пока прохладные волны касались их ног, подбираясь все выше и выше. В лучах солнца блестели их кольца из медной проволоки. Скалы вокруг них отливали ярким серебром, подобно облакам, бегущим по голубому небу.

Он провел пальцем по ее лицу и поцеловал в щеку. От нее пахло теплом и сладостью. Волны пытались захлестнуть их, приглашая остудить горячие головы и поплавать в море. Майкл еще не знал, куда их вынесет в конце концов. Но, наблюдая за своим отцом и тетей Румер, он понял, что кораблекрушение, перенесенное в молодости, оставляет след на всю жизнь. Главное – выплыть, вспомнить все хорошее и не терять свою первую и единственную любовь.

Майкл притянул к себе Куин, целуя ее и зная, что, как бы ни обернулись дальше дела, он никогда не потеряет из виду горизонт и не выпустит штурвал из своих мужественных рук.




Гольфстрим быстро подгонял «Клариссу» домой, а Сикстус Ларкин и Малаки Кондон от души наслаждались деньками на морском просторе. По ночам вдоль бортов шлюпа занималась биолюминесценция – океанский огонь, обязанный своей жизнью той скорости, на которой они прорывались сквозь богатые планктоном воды. В дневное время неподалеку от них плавали горбатые киты и шароголовые дельфины, сверкая своими телами. Бедняга Малаки однажды не вытерпел и либо бросал за борт гидрофон, либо хватал свою видеокамеру в надежде запечатлеть то мгновение, когда солнечный луч поймает в объективе блестящий черный бок или острый спинной плавник.

– По-моему, ты задумал открыть свое шоу на канале «Дискавери», – держа руку на румпеле, засмеялся Сикстус.

– Вот еще, – буркнул Малаки. – Я ученый до мозга костей, и подобная ерунда меня не волнует.

– Нет-нет, – подначивал его Сикстус, – ты мечтаешь о собственном шоу. С названием вроде «Малаки – погонщик китов»… Ну как у парня, что выискивает ядовитых змей, или у того, который путешествует по рифам, изучая белых акул.

– Они нехорошие люди, – закусив мундштук трубки, сказал Малаки. – Будят у публики ненависть к животным… Нет, Сикстус, я просто делаю свой маленький вклад, подбрасываю пищу в реку знаний о китообразных. Как учитель ты должен понимать всю ценность моего труда. Ведь капля за каплей может и ведро наполнить…

– Ты прав, Мал. И я уважаю тебя за это.

– К тому же Люсинду весьма возбуждают разговоры о знаниях.

– Еще бы! Она же библиотекарь. Думаешь, она разинет рот от удивления, когда ты нарисуешься в Хоторне?

– Ха, надеюсь, что так и будет. Я уже староват для импульсивных поступков, но если земляк-ирландец предлагает мне путешествие на юг на своем «Херресхоффе», то как я могу отказаться? Кроме того, я уже довольно долго не видал свою Люсинду. – Пока Сикстус выверял курс, Малаки тихо пускал облачка дыма. «Кларисса» скользила по водной глади, и от ее изящного милого носа расходились белые волны.

Сикстус глядел вперед на висевшее над морем солнце, которое выстилало ему путь своими золотыми лучами, словно манившими его домой. Он размышлял о том, как всю свою жизнь мечтал отправиться в одиночку через океан, устроив поединок человека с природой. Он уже и не помнил, сколько классов под его началом изучали «Моби Дика»; он и сам всегда грезил поисками духовного богатства, семейных ценностей и белого кита.

– Малаки, ты когда-нибудь задумывался, – спросил он, – над тем, насколько мы одиноки?

Друг, сидевший с подветренной стороны, чтобы быть поближе к волнам и своим любимым китам, запустил пальцы в воду и кивнул:

– Каждый день. Разве не в этом все дело?

– Какое дело?

– Твое путешествие.

– Ну, не знаю.

– Ты проверяешь себя, Сикстус, – сказал Малаки, – и пределы того, на что ты способен.

– А, к чертям! Я тут думал о Зебе. Об этих его полетах в космос, когда он был наедине со скафандром и своим пульсом в наушниках. Порою проще увидеть ошибки молодого поколения, нежели свои собственные.

Он представил себе, как Зеб пытается наверстать упущенное, проводя лето на Мысе Хаббарда в компании Майкла, стараясь закрепиться на этой твердой земле вместо далеких звезд из своих мечтаний. И еще он надеялся, что Зеб не подвел его и как следует заботился о Румер. И что она, в свою очередь, тоже заботилась о нем.

– И чему же тебя научили ошибки молодого поколения в этот раз?

– Тому, что каждому нужны глаза, в которые он сможет заглянуть.

– Глаза? – приподняв кустистую бровь, спросил Малаки.

– Ну да. Даже капитан Ахав, который смотрел в пустоту моря, нашел в ней Моби Дика. Обнаружив белого кита и гоняясь за ним до самой своей смерти, он позабыл об одиночестве – у него были глаза, в которые он мог заглянуть.

– Твою мать, ты все еще не забыл свои учительские замашки, да?

– Такое не загубишь, не пропьешь.

– Ладно. Продолжаем разговор. Вот, к примеру, у меня есть Люсинда. У капитана Ахава был Моби Дик. А как насчет тебя?

Сикстус по-прежнему держал румпель, щурясь от солнечного света.

– Ты ведь наверняка размышлял об Ирландии, не так ли? – продолжал Малаки. – О взглядах чужих глаз. Медсестры, сиделки, ортопеды… может быть, какой-нибудь доктор будет заглядывать через день-два. Ты же об этом думал, да?

– Угу.

– Но это отнюдь не те глаза, в которые тебе хочется глядеть, я прав?

– Да, совсем не те.

– Ну, так скажи мне, Сикстус: в чьи тогда?

Сикстус нервно сглотнул, глядя на золотистые отблески среди волн. В детстве у него были брат и мать, и он повторно обрел их в этом плавании до Новой Шотландии. В молодости он нашел Клариссу, и она подарила ему двух дочерей – и они до сих пор были у него. Но главным образом – даже наиглавнейшим – у него был Мыс Хаббарда, Румер, Куин, les Dames de la Roche, а также – по крайней мере на это лето – Зеб и внучок Майкл.

– Моей семьи и моих друзей, – прохрипел он, – с Мыса Хаббарда.

– Я рад, что ты все понял до того, как очутился бы в «Шейди-Акрс» или каком-либо еще ирландском доме престарелых.

– Вина – очень странная штука.

– Вина?

– Да. Я испытываю чувство вины, потому что у меня есть дочь, которой я небезразличен. Причем настолько, что она позволяет мне сидеть у себя на шее.

– А ты не думал, что она просто любит своего папашу? Конечно, ты старый и брюзгливый, но мы ведь все становимся такими с возрастом.

– Я самый счастливый человек на земле.

– Ну, в соответствии с научными определениями, – на полном серьезе изрек Малаки, – и практическим доказательством, которое сидит у меня перед глазами, я бы сказал, что это так и есть. Причем твой покорный слуга прочно удерживает второе место.

– Аминь, братан, – сказал Сикстус, когда они обогнули Кейп-Код и взяли прямой курс на Лонг-Айленд.




Глава 30


Несмотря на всю свою решимость, Румер не знала, как вести себя с Зебом, когда Элизабет находилась поблизости. Она совершала и говорила какие-то глупости, подобно молоденькой девчонке, а вовсе не зрелой женщине. Но что бы ни началось между ними из-за этой внезапной преграды, оно лишь обретало большую силу. Вечером все они должны были собраться у Румер, чтобы отметить день рождения Майкла, и у нее заранее тряслись поджилки от одной мысли о том, чем мог обернуться этот семейный праздник. Не только для нее, но и для Майкла, для Зеба…

– Ну и как тебе с Элизабет под боком? – спросила Матильда, пока они мыли руки перед утренней операцией на пожилом терьере Джека Рассела.

– Непросто, – ответила Румер, намыливая запястья и предплечья.

– Вас же всегда называли «девчушки Ларкин»? А меня с сестрами «девчушки Меткалф». Разве не ужасно, что почти половину своего детства мы провели, пытаясь выцарапать друг другу глаза из-за того, что кто-то брал чужие шмотки без разрешения?

– Странно, что ты заговорила об этом, – вытирая руки полотенцем, сказала Румер. – Элизабет выдала мне, что я, мол, никогда не понимала, что всему есть предел. Предел. – Она произнесла слово так, будто оно было из иностранного языка.

– Ну, а кто первым наплевал на эти пределы? Разве ты не любила Зеба всю свою жизнь? И кто, как не твоя сестра, украла у тебя то, что было тебе так дорого? Ей замуж не терпелось, а никто не брал, тогда она и соблазнила юного Зеба, чужого парня…

Румер приложила стетоскоп к грудной клетке пациента, которого звали Дэнни. Он дышал с трудом, а его сердце натужно колотилось. Его хозяева, Робинсоны, любили терьера как своего родного ребенка с того самого дня, когда он появился у них шестнадцать лет назад. Румер сделала глубокий вдох и подняла со стола скальпель.

– Да, – немного погодя ответила Румер. – Она украла у меня Зеба. Но это так низко – ссориться с сестрой из-за мужчины.

– Вовсе нет, – глядя ей в глаза, заявила Мати. – Это твоя жизнь. Если за счастье приходится сражаться, то неужели оно того не стоит? Ты умна, Румер. Когда речь заходит о животных и их владельцах, то ты доктор. Для меня ты мудрый наставник. А вот для самой себя…

– Я не вижу перед собой четкого пути, – Румер перевела дух и переключила все свое внимание на Дэнни. Она сверилась с рентгеновским снимком и сделала надрез. Резвясь с хозяевами, Дэнни проглотил мячик для гольфа, и тот застрял в верхней части его толстой кишки, причиняя ему страшные неудобства. Что еще хуже, пес сначала изжевал мячик, и теперь каучуковый жгут, которым мяч был наполнен, вылез наружу.

Работая, Румер размышляла о том, как велика жизнь и как бесславно ее можно закончить, проглотив обыкновенный мячик. Она думала об отличиях между кинозвездой и ветеринаром. Хотя одна профессия была более эффектной, другая могла вернуть семье любимого пса живым и здоровым. Румер умела расставлять приоритеты, и она знала, что было много способов заставить человека страдать. Война с сестрой за мужчину не была столь уж низким делом; как сказала Мати, это была жизнь Румер.

Она наложила Дэнни швы и оставила пометки в его карте. Ей еще предстояло сделать пару звонков насчет новой конюшни для Блю, а вечером ее ждал день рождения Майкла. Она уже подумывала отменить торжество, лишь бы не видеть Элизабет и Зеба вместе за праздничным столом.




Румер надеялась, что драки не будет, но даже если все обернется иначе, сейчас она была готова. Отец до сих пор не давал о себе знать, и от этого у нее расшалились нервы.

Ей было достаточно малейшего повода, чтобы сорваться с катушек, и теперь она собиралась идти до конца.

Румер выставила на старый дубовый стол фарфоровый сервиз, доставшийся ей от матери. На пару с Куин они отполировали серебро и намыли до блеска хрусталь.

– Его мать ненавидит меня, – сказала Куин. – Мне не следует быть здесь.

– Не бери в голову! Тебя пригласил Майкл, – утешала ее Румер.

– Не стоило, – сказала Куин. – Я могу увидеться с ним и попозже…

– Это ужин в честь его восемнадцатилетия, – возразила Румер, заключив Куин в объятия. – И как, по-твоему, он будет себя чувствовать, если ты не придешь? Не переживай по поводу его матери. Я займусь ею.

– А вы с ней раньше были так же дружны, как мы с Элли? – спросила Куин.

– Да, но это было давно, – Румер опечалилась, потому что этот вопрос вызвал у нее яркие воспоминания о детской близости с сестрой и о том, как она скучала по этой их связи, ощущая ее утрату.

– Она сильно отличается от тебя, – Куин нахмурила брови.

– Так и есть. Тебя это беспокоит?

– Просто мне всегда казалось, что сестры копируют друг друга. Но это совсем не так! Иногда у меня складывается впечатление, что мы даже не из одной семьи. То же самое можно подумать, глядя на вас с Элизабет. Понимаешь, когда я вырасту, я хочу быть такой, как ты, но боюсь, а вдруг мне выпадет судьба твоей сестры.

– Почему? – удивилась Румер.

– Ну, мы с Элли такие же разные, как и вы. И характеры у нас тоже совершенно не похожи… Она милашка – наверное, совсем как ты в нашем возрасте.

– Ты тоже милая, – сказала Румер. – Помимо всего прочего.

– Угу, но она Милашка – вот как ее называют другие люди. Меня же никто и никогда. В этом наша разница.

Румер покосилась на свой старый снимок с Элизабет.

– Хотела бы я, чтобы между сестрами было все иначе. Ну откуда берутся эти дурацкие определения? Как будто только одна может быть милашкой, другая красоткой, а третья умницей…

Куин склонила голову набок и посмотрела на Румер.

– Держу пари, что в детстве красоткой называли твою сестру.

– Да, – ощутив неожиданный болезненный укол в сердце, ответила Румер.

– Ну, зато ты теперь просто красавица, – сказала Куин. – Твоя сестра по-прежнему красотка, но красавица-то теперь ты. Держу пари, она тоже это поняла.

– Сомневаюсь, – усмехнулась Румер.

– Зря. Она не может этого не заметить. Ее красота – не знаю, как сказать… да и стоит ли… Ну, это что-то стандартное, гламурное… Таких много, понимаешь? Пруд пруди…

Румер от души засмеялась:

– Ох, Куин, с твоим-то длинным языком! Ну, валяй, продолжай.

– Ну, ее красота это ее лицо. Кожа, глаза, нос… в общем, все на поверхности. А твоя гораздо глубже. Как жемчужина на дне моря. Она в твоих глазах. Знаю, это странно, что я сумела разглядеть ее в тебе, но ничего не поделаешь. Только слепой ее не увидит – а мистер Мэйхью очень даже зрячий.

– Да ну?

– О да. Он так пялится на тебя, будто хочет выпить всю одним залпом.

– Ох, Куин, – повторила Румер. Куин, сама того не подозревая, вернула ей душевное спокойствие, хорошее настроение и самообладание.

– Да-да. Он влюблен в тебя по уши…

Но в это мгновение к холму прикатил «порше» Элизабет. Она достала из него гору подарков и стала осторожно подниматься по ветхим каменным ступенькам, придерживая подол шелкового вечернего платья.

Зеб с Майклом вышли с веранды, где они как раз настраивали телескоп, который Зеб торжественно вручил сыну перед ужином.

– Потрясно, – восхищенно сказал Майкл. – Он управляется через компьютер, и микродвигатель позволяет ему следить за звездами всю ночь напролет. Его можно направить на Сатурн и наблюдать за планетой до самого восхода солнца. Короче, этот телескоп не многим хуже того, что будет установлен в его новой лаборатории.

– И в него можно разглядеть даже кольца? – спросила Куин.

– Разумеется, – кивнул Зеб. – Подожди, пока стемнеет, и мы все тебе покажем.

– А может быть, для начала откроете мои подарки? – появившись в дверях, спросила Элизабет. Она разложила их на выдвижном столике и притянула к себе Майкла.

В мамин хрусталь и медные подсвечники Румер поставила белые свечи, пламя которых трепетало на морском ветру. Майкл уселся в кресло Сикстуса, и Румер сразу же взгрустнула об отце. Как жаль, что он отсутствует на восемнадцатилетии своего внука – и не видит своих дочерей вместе после стольких лет.

– Может, позвонить в береговую охрану? – подойдя к окну, спросила она.

– Зачем? – Элизабет передернула обнаженными плечами. – Отец – превосходный моряк. Пусть наслаждается своим путешествием. И вы тоже переживаете за него? – Она обвела взглядом комнату.

Майкл и Куин дружно кивнули. Элизабет принялась разгребать кучу подарков, которыми она хотела осыпать своего сына. Зеб промолчал, но Румер уловила его мимолетный взгляд. И в его голубых глазах она увидела нечто веселое и дразнящее, отчего у нее по коже побежали мурашки.

– Зеб, – спросила она, – а что думаешь ты?

– Скажи ей, Зеб, – рассмеялась Элизабет, – что наш папа уже взрослый мальчик.

– Я думаю, с ним все в порядке, – ответил Зеб, по-прежнему не сводя с Румер страстного взора.

Элизабет довольно усмехнулась: бывший муж поддержал ее!

У Румер заныл живот. Она знала, что Зеб вовсе не поддерживал ее сестру, но ведь Элизабет думала иначе. Румер встряхнула головой и посмотрела на телефон. Возможно, ей самой стоит позвонить в береговую охрану; еще день-другой подобных переживаний, и она готова схватиться за трубку телефона, невзирая на возражения Зеба и Элизабет. Ее отец обещал дать о себе знать до отплытия в Ирландию; хотя она сомневалась, что он мог находиться посреди Атлантики, не отправив предварительно запрос на прием в пансион, ее мучили тревожные догадки о том, почему он до сих пор хранил молчание. Элизабет положила ладони на плечи Майклу.

– Мы уже достаточно ждали, – сказала она. – Такое напряжение сводит меня с ума! Ну же, открывай подарки… с какого начнешь?

– С подарка Куин, – ответил он, сверкнув глазами в ее сторону.

– Ну, мой совсем маленький… – Куин вручила ему небольшую коробочку.

– Как мило, – сухо отметила Элизабет.

– Я думала, что ты откроешь ее немного позже, – сказала Куин.

– Правда?

Зеб все еще глядел на Румер. Вспоминал ли он их самих в этом же точно возрасте? Румер поежилась, на секунду вернувшись в прошлое, в те дни рождения, которые они праздновали вместе – она помнила, что Зеб всегда стоял рядом с ней и помогал задувать свечи на праздничном торте.

– Это… личное, – прошептала Куин.

– Секретничаем, – недовольно буркнула Элизабет.

– Мам!.. – резко сказал Майкл.

– Да ради бога. Я всего лишь мать! Ладно – какой следующий?

– Этот, – Майкл выбрал сверток Румер и, открыв его, изумленно выпучил глаза, обнаружив внутри перьевую ручку и бутылочку чернил. Румер показала ему, как пользоваться новым подарком, а заодно чмокнула в щеку.

– Я сохранила ее еще когда училась в колледже, – объяснила она. – Родители вручили мне ее при поступлении. Поначалу я писала ею доклады, но это было слишком утомительно – я всегда отвлекалась на упражнения в каллиграфии, – так что потом я использовала ее для своего журнала, списка увиденных птиц, писем домой…

– О боже, Ру… – удивилась Элизабет. – На ней даже есть твои инициалы! РГЛ.

– Ну и что? – спросил Майкл.

– Просто… она выглядит такой потрепанной.

– А мне нравится, – сказал Майкл, взвешивая ручку на ладони. Он схватил листок бумаги и принялся писать, выводя имя Куин, но мать взяла его за запястье и наградила убийственной улыбкой.

– У тебя еще будет время для мемуаров, – мрачно пошутила Элизабет.

– Это любовное письмо, – глядя ей прямо в глаза, заявил Майкл.

– Как знаешь. Ну, давай, открой другой подарок. Какой-нибудь из моих!

Майкл взял тот, что лежал наверху большой кучи. Постепенно пробираясь к крышке стола, он нашел часы «Таг-Хойер», набор запонок с его монограммой («Это на тот день, когда ты поведешь меня на вечеринку в честь моей золотой статуэтки», – сказала его мать), новый ноутбук и черную кожаную куртку.

– Ого, спасибо, мам, – Майкл от души обнял ее.

– Хорошо, что твой отец додумался приехать из Калифорнии на джипе, – сказала Элизабет. – Так что у тебя хватит места, чтобы увезти всю эту добычу домой.

Куин тихонько вздохнула, и Румер увидела, что Майкл старался сдержать улыбку. Но чем сильнее он пытался, тем шире она становилась.

– Опять секреты, – сказала Элизабет. – Не очень-то вежливо держать всех нас в неведении – ты обижаешь меня в лучших чувствах. Ну, а теперь очередь Куин.

Зеб улыбнулся и ободряюще посмотрел на девочку.

– Тут ничего особенного, – тихо сказала Куин, пока Майкл медленно развязывал бечевку. – Я сделала его сама.

– Самодельные подарки лучше всех, – изрек Зеб. Элизабет поджала губы и глянула на гору подарков, которые Майкл хоть и открыл, но так и оставил валяться на столе. Он даже не примерил свои часы. Румер ощутила жалость к своей сестре.

Помимо того, что лента была связана из шнурков, оберточная бумага на поверку оказалась куском газеты. Выглянув из-за плеча Майкла, Румер увидела, что это была первая страница «Нью-Лондон Дей».

– За шестнадцатое июня, – прошептала Куин.

– Мы встретились в тот день!

– Мне пришлось порыскать среди газетных стопок в нашем гараже, чтобы отыскать ее; по счастью, тетя Дана была занята приготовлениями к свадьбе и забыла выкинуть старье.

Пальцы Майкла стали двигаться быстрее, он порвал шнурки и вскрыл обертку. Когда газета упала на пол, в руках у него оказалась тетрадь в коричневой коленкоровой обложке.

– Что это тут у нас? – спросила Элизабет, пока Майкл прятал свой презент на коленях.

– Может быть, это личное, – сказала Румер, наблюдая за Куин.

– Чепуха! – возразила Элизабет. – Правда, Куин?

– Это одновременно и личное, и общее, – пояснила девочка. – Это дневник. Мысли принадлежат мне, хотя и не я их написала.

Румер знала, как Куин дорожила своим дневником, поэтому ей не терпелось увидеть, что же скрывали его страницы. Зеб отошел от стола, прокрался у всех за спинами и тайком обнял Румер. Она затрепетала от его прикосновения и от предвкушения откровений из дневника Куин.

Не спеша Майкл перевернул титульный листок.

Куин нарисовала несколько фигурок с человечками. Майкл безошибочно узнал себя в красной бандане, проверяющим ловушки на лобстеров вместе с Куин. Конечно, это она с растрепанными от ветра волосами. А вот и ее лодка, и две фигурки сидят рядышком, погруженные в чтение книг. И еще они же на самолете, летящем над океаном, их лица в одном иллюминаторе. На последней картинке, нарисованной с наибольшей любовью, девчушка целует в лоб мальчишку.

– Это мы, – взяв ее за руку, прошептал Майкл.

– Но тут еще кое-что, – читая из-за его спины, сказала Элизабет. – Строки… из Шекспира… о, боже мой!

– Что такое? – спросил Майкл.

– Мой дорогой! – воскликнула Элизабет. – Это Джульетта! Акт третий, сцена вторая – моя любимая! «Быстрей, огнем подкованные кони…», – пропела она.

– Блю, – прошептал Зеб на ухо Румер.

– Мам, но здесь написано совсем другое, – сказал Майкл. – В первой стро…

– Я знаю, что там написано, дорогой. Причем дословно – я всего лишь привела ту строчку, которая начинает монолог Джульетты. Ну, так знаю я эту сцену? Разве нет, Зеб?

– Знаешь, – тихо ответил Зеб.

– «Ромео и Джульетта»! – с горящими глазами, воскликнула Элизабет. – Наш звездный час… – Она потрогала свою брошку, приколотую на груди. – Помнишь, когда ты нашел ее? И где, в канализационном стоке! Из всех улиц Нью-Йорка; порой я думаю о тех часах, что она пролежала в грязи… а ты просто наклонился и поднял ее, пока мы проходили мимо.

– Я помню, – сказал Зеб. – Удивительное совпадение…

– Это судьба! – рассмеялась Элизабет. – Потеряв брошку, я уж и не думала, что когда-нибудь вновь увижу ее.

– Но отец нашел ее, – равнодушно повторил Майкл, словно эта история была навязшей в зубах семейной легендой.

– Я до сих пор ношу ее, – заявила гордо Элизабет. – А ты, Ру? Ты сберегла свою?

– Конечно, – Румер кивнула.

– Наши особенные брошки. Они отличаются друг от друга; в одной из них был заключен какой-то секрет…

– Секрет? – удивилась Куин.

– Да. Наша мама однажды обещала нам раскрыть какую-то тайну этих брошек, – сказала Румер. – Но она умерла, и тайна умерла вместе с ней.

– Покажите их Куин, – предложил Майкл. – Держу пари, она уж точно найдет этот секрет.

Пока Румер подымалась по лестнице за своей брошкой, она слышала, как Элизабет взяла дневник Куин и стала читать. Сцена с Джульеттой в саду Капулетти была наполнена страстью, напряжением, возбуждением и предвкушением ожидания встречи с Ромео. Слова разбередили Румер душу, напомнив о том, как долго она ждала Зеба: в общем, целую жизнь.

Ей было невыносимо мириться с тем, что ее сестра там, внизу, вошла в образ и напрямую обращалась к Зебу, играя перед ним какую-то свою роль. Ей что-то было нужно, а главное – хотелось доказать всем, что главная здесь она. От этого у нее защемило сердце, и она никак не могла избавиться от жгучей боли. Ведь ровно девятнадцать лет назад тела Зеба и Элизабет слились воедино, и от этого соития вскорости они зачали ребенка, своего сына Майкла.

Элизабет тем временем мастерски произносила монолог, и ее голос разносился так звонко, будто бы она была не в стенах их старого дома, а на сцене огромного театра. Румер вспомнила тот вечер, когда они с Зебом пошли на этот спектакль, и поежилась.

Спустившись вниз с золотой брошкой в руке, Румер как раз подоспела к громким овациям в честь выступления сестры. Громче всех хлопала Куин, ее лицо светилось от радости, ведь она услышала такие чудесные стихи из уст матери Майкла.

У Румер зашлось сердце от горестных воспоминаний. Тогда Элизабет как раз играла Джульетту в театре «Ларк»; сидя среди зрителей, Румер пребывала в неописуемом восторге, грезя о том, что все это действо рассказывало о ней и о Зебе. Однако уже той ночью, пока она ехала на поезде домой, Зеб нашел брошку Элизабет, и они стали любовниками.

– Брависсимо! – кричала Куин, отбивая ладоши. Румер подошла к ней и положила на ее шершавую от рыбалки ладонь свою брошку. Куин посмотрела ей в глаза и улыбнулась.

– Погляди-ка и на мамину, – сказал Майкл.

Куин сосредоточенно переводила взгляд с одной брошки на другую. Румер уже давно перестала пытаться выяснить, в чем же заключалось их отличие. Возможно, в день изготовления этих украшений ее мать осеняла их разными благословениями – по одному для каждой из своих совершенно разных дочерей.

Обе броши были высотой примерно в один дюйм. Маяк на них был точной копией маяка Викланд-Рок – того, сложенного из кирпичей, с четырьмя небольшими окошками, расположенными друг над другом, и с мощным фонарем на самом верху. От основания башни расходился скалистый остров. На броши он был выполнен из крохотных золотых самородков.

– Остров совсем как настоящий, – сказала Куин, водя по поверхности брошек указательным пальцем.

– А с чего мы вдруг решили, что Куин отыщет секрет отличия брошек?

– Потому что у Куин очень хорошо получается, – сказала Румер, положив руку на плечо девчушке, – видеть истинную природу вещей. Она всегда была такой. Насколько мне известно, только она встречалась с единорогом мистера и миссис Мэйхью.

– Да, – прошептала Куин. – Туманными ночами.

– Ты сказала, что я тоже видел одного, – поддержал ее Майкл. – В день свадьбы твоей тети.

– Ох, неужели ты начал баловаться марихуаной? – пошутила Элизабет, но никто не обратил на нее внимания. Все взгляды были устремлены на Куин, однако никто, кроме Румер, не уловил то мгновение, когда она разгадала секрет. Даже Майкл.

Но Румер знала Куин с самого ее рождения. Годы научных трудов научили ее подмечать мельчайшие детали. Ту мимолетную секунду, когда что-то щелкает, и факты встают на свои места, и все внезапно обретает смысл. Она занималась этим и в школьной лаборатории, и на практике, и на работе.

У Куин от волнения покраснели щеки и шея. Моргнув, она покачала головой и протянула броши их законным владелицам.

– Извините, – мягко сказала она, но при этом выразительно посмотрела на Румер. Затем Куин покосилась на Зеба и покраснела еще больше.

– Ладно. Ты хотя бы попробовала, – сказала Элизабет. – Итак, как насчет торта?

– Подожди, – остановил ее Майкл. – Есть еще кое-что…

– Как тебе будет угодно, дорогой. Ты наш именинник.

– Я хочу, чтобы Куин прочитала мне свой подарок.

– Прочитать? – улыбнулась Куин.

– Ага. Строчки… Акт третий, сцена вторая, – улыбнулся в ответ Майкл.

Элизабет усмехнулась.

– Значит, устами младенцев глаголет истина, – вздохнула она. – Не хочу хвастаться, но вы только что слышали лучшую Джульетту из всех Джульетт… скажи им, Зеб.

Зеб проигнорировал слова Элизабет, он глядел на Куин и подбадривал ее кивком.

– Давай, Куин.

– Я не смогу, особенно после такого грандиозного выступления, – сказала Куин.

– Еще как сможешь, – возразила Румер. – Пусть все идет от твоего сердца, как когда ты заносила эти строчки в свой дневник.

– Ты справишься, Куин, – передав девчонке брошку Румер, сказал Зеб. – Приколи ее на удачу.

Куин не стала прицеплять брошку, а просто зажала ее в своей ладошке. Она закрыла глаза, как будто набираясь сил и вдохновения золота, любви и близости Майкла. Румер просто предчувствовала потрясающее выступление, и еще до того как Куин открыла рот, она уже точно знала, что оно-то и будет восхитительным, потому что будет искренним.
		– Приди, о ночь, приди, о мой Ромео.








Страсть в ее голосе потрясла Румер до кончиков волос. Не сводя глаз с Майкла, Куин продолжила:
		– Мой день в ночи, блесни на крыльях мрака



		Белей, чем снег на ворона крыле!



		Ночь кроткая, о ласковая ночь,



		Ночь темноокая, дай мне Ромео!



		Когда же он умрет, возьми его



		И раздроби на маленькие звезды



		Тогда он лик небесный так озарит,



		Что мир влюбиться должен будет в ночь



		И перестанет поклоняться солнцу.[3 - Перевод Т. Щепкиной-Куперник (Прим. ред.).]








Утирая слезы, Румер думала, что Куин сделает то же самое. Но ее вниманием целиком владел Майкл. Он глядел на нее своими яркими глазами со всей любовью, на которую только было способно его сердце.

– Ты бесподобна! – сказал он.

– Это было лично для тебя, – Куин расплылась в улыбке.

– Маленькие звезды, – прошептал Майкл. – Я подарю их тебе, когда мы поженимся.

– Что? – Элизабет ахнула.

– Мы собираемся пожениться, – сказал Майкл.

– Ты спятил! – повысив голос, воскликнула его мать. Зеб сохранял спокойствие. Напустив на лицо некую суровость, он наблюдал за развитием драмы. Он почувствовал в своем сыне мужество, непреклонность и целеустремленность. Майкл словно решил для себя, что, достигнув восемнадцатилетия, ему уже во что бы то ни стало нужно жениться на Куин Грейсон.

– Отговори их, – обратилась Элизабет к Зебу. Но он молчал. Тогда она повернулась к Румер: – Ты слышишь меня? Скажи им, что это противозаконно.

– В любви нет ничего противозаконного, – заявила Румер.

– Но не в таком возрасте!

– В таком возрасте? – удивился Зеб.

– Да! Пусть гуляют сколько влезет. Кино на пляже, катанье на лодке, Литтл-Бич, любовные записки в ящике «Фолейс»… этим они хотя бы не загубят свои жизни.

Произнося свою тираду, Элизабет посмотрела Румер прямо в глаза, а потом резко отвела взгляд в сторону. Атмосфера таинственности наполнила комнату. У Румер заколотилось сердце, и она поняла, что настало время поглядеть правде в лицо, от чего она так долго пряталась. Взгляд Элизабет пронзил Румер подобно острому ножу, и ей понадобились все силы, чтобы перевести дух.

Майкл и Куин крепко держались за руки. Румер видела, что они были настолько поглощены своей любовью, что им было наплевать на все, что творилось вокруг. Она слышала гулкое биение собственного пульса и обнимала себя руками за плечи, чтобы унять нервную дрожь.

– С днем рождения, Майкл, – сказала наконец Румер.

– Спасибо, – ответил он.

– Может быть, вы с Куин хотите побыть наедине?

– Я его мать, – хищно улыбнулась Элизабет. – Не надо выставлять меня страшилой, испортившей праздник…

Не зная, как поступить, Майкл замялся.

– Давайте попробуем связаться с дедушкой по радио, чтобы он тоже смог тебя поздравить. Или, раз уж тетя Румер так за него переживает, позвоним в береговую охрану. Я уверена, что он не хотел бы пропустить твой день рождения…

– Давайте, – с расстроенным видом сказала Куин.

– Он в порядке, – заверил Зеб сына. – Идите, повеселитесь и проведите ночь как следует. Увидимся позже.

– А ты уверен, что с ним ничего не случилось? – спросил Майкл.

Зеб кивнул.

– Да, уверен. Он в полном порядке.

Держась за руки, Майкл и Куин забрали дневник и выскользнули из дома. Румер слышала, как их голоса затихали вдали, пока они бежали по дорожке к бухте. Пару мгновений спустя она увидела, что они завели мотор на лодке Куин, зажгли бортовые огни и направились в пролив – чтобы избавиться от общества взрослых и остаться вдвоем.

– Он в порядке, – снова повторил Зеб.

– Откуда ты знаешь? Ты тоже, что ли, ходил в одиночное плавание?

– Нет, вовсе нет.

– Но тогда как? – спросила Румер. – Путешествие в Ирландию слишком опасно для него… а он даже не попрощался. Я переживаю, Зеб. Возможно, он попал в беду, а то и… – Она запнулась, устрашившись собственных предположений.

– Он на пути домой, – обняв Румер, сказал Зеб.

– Пардон? – спросила Элизабет. – Я не понимаю, с чего ты это взял. Когда я видела его в последний раз, он готовился отплыть в Голуэй – не обнадеживай ее, Зеб. Пусть повзрослеет и поймет, что у ее отца тоже есть своя жизнь.

– Прямо сейчас он проходит залив Баззардс, – сказал Зеб. – Если он не собьется с курса, то к полуночи успеет обогнуть мыс Джудит.

– Как ты узнал? – спросила Румер.

– Я отслеживаю его перемещения.

– Отслеживаешь?..

– Неужели ты думала, что я отпущу его в Ирландию без присмотра? Навигационное оборудование работает в обе стороны; сигнал, который он посылает, чтобы определить свое местоположение, может быть использован даже с целью его обнаружения из космоса. Я послал его частоты на один из своих спутников, после чего наблюдал за ним с небес.

– Зеб…

Закрыв глаза, Румер вспомнила, как он говорил ей, что присматривал за ней оттуда, сверху, на протяжении всех этих лет.

– Я хотел, чтобы он преподнес тебе сюрприз, – признался Зеб. – И решил, что раз уж он не позвонил тебе, то у него была для этого весомая причина.

От услышанного даже Элизабет лишилась дара речи. Она стояла как завороженная и переводила взгляд с Зеба на Румер и обратно.

– Я сгоняю в коттедж, – сказал Зеб, – и принесу распечатку… чтобы ты сама посмотрела и перестала волноваться.

– Спасибо тебе, – прошептала Румер. – За то, что не упускал его из виду.

– Я сделал это для тебя. Ты подождешь? Я мигом.

– Да, иди, со мной все будет в порядке, – спокойно сказала Румер и повернулась к Элизабет. – Нам с сестрой нужно кое-что обсудить.




Глава 31


– Тебе не удастся их разлучить, – тихо сказала Румер, шагнув к сестре.

– Пардон?

– Ты уже потренировалась на нас с Зебом, когда мы были в их возрасте.

– Знаешь, с меня хватит. Я наелась вашего Мыса Хаббарда до конца своей жизни, – Элизабет взяла с кресла свою шаль и укутала обнаженные плечи. Ей стало зябко.

Румер схватила ее за запястье. У нее расшалилось сердце, и она втянула сестру обратно в комнату.

– Тем летом, до твоего выступления в «Ромео и Джульетте» на сцене театра «Ларк»… до того, как ты потеряла свою брошку, а Зеб нашел ее…

– Что?

– Мы с ним влюбились друг в друга, – ответила Румер.

– Ну и что? А женился он на мне, а не на тебе!

– Ты все видела, – сказала Румер. – Ты читала те записки, которые мы оставляли в ящике у «Фолейс»; я знаю, Элизабет, и не надо притворяться, будто ты не понимаешь, о чем я говорю. Ты сама упомянула об этом только что. Ты читала, что он писал мне, и поняла, что наши отношения изменились.

– Ты совсем рехнулась!

– До меня дошло, – в голове Румер роился вихрь мыслей, а в душе и в теле принялся бушевать торнадо Ей хотелось схватить Элизабет за волосы и закрутить по комнате, как маленький листок в трубе дымохода.

– Что дошло?

– Пару минут назад, когда ты говорила про Майкла с Куин. Ведь этим и занимаются местные подростки, да, Зи? Они оставляют любовные послания в ящике.

– Ну и что?

– Я вспомнила тот день, когда мы с тобой сидели там, и ты прочла все, что было написано.

– Я не помню…

– У нас тогда начиналась любовь, – сказала Румер. Слова хлынули из нее наружу. – Я была с ним, а он со мной… мы менялись. И мы… мы хотели стать взрослыми, отдаться друг другу.

– А вот об этом я не желаю ничего слышать!

– Но этого не случилось, – ответила Румер, и в ней снова забурлила старая невыносимая печаль по утраченной любви. – Ты знала, ты почувствовала это – и, по-моему, именно тогда ты решила действовать.

– Я ни хрена не понимаю, о чем ты лопочешь!

– Нет, понимаешь! – прошипела Румер. – Потому что я рассказала тебе. Мы были так близки с тобой. Ты знала обо всех мальчишках, которые нравились мне; я ничего не скрывала от тебя.

– Ты безумно влюблена в Зеба всю жизнь, – ответила Элизабет. – Словно маленький глупый щенок – и что, по-твоему, я должна была делать?

– Мы были детьми! – вскричала Румер. – Мы оба были «щенками». Но мы взрослели, все менялось. Мы были лучшими друзьями, но мы любили друг друга! Слышишь, Элизабет?

– Любили? – спросила Элизабет, закатив глаза, будто в шутку. – Это вы-то с Зебом?

Румер шагнула вперед – внутренняя сила овладела ею, боль сдавила ей сердце, голову – и, подняв руку, она ударила свою сестру по лицу. Звук пощечины разлетелся по комнате подобно раскату грома. Элизабет завопила и прижала ладонь к щеке.

– Да как ты посмела? – схватив Румер за волосы, орала она. – Как ты смеешь бить меня?

– Ты заслужила это, – заявила Румер, с силой оттолкнув ее. – За то, что шутила надо мной и Зебом. И вообще за все хорошее.

– Да что с тобой такое? – спросила Элизабет, и слезы навернулись ей на глаза, когда она бухнулась в синее кресло.

Румер отошла в сторонку. В ее теле закипала энергия, которую подпитывало все то, что она так долго сдерживала на протяжении нескольких лет: ярость, ненависть, печаль и грусть. Все вернулось на круги своя. Неужели она и впрямь смогла ударить свою любимую сестру? У нее горела ладонь.

Медленно, словно во сне, она прошагала на кухню. Достав из раковины чистую сухую тряпку, она намочила ее холодной водой. Потом вернулась в гостиную и протянула ее своей сестре. Элизабет, даже не глядя, взяла тряпку и приложила ее к покрасневшей щеке.

– Он был нашим соседом, – будто проваливаясь в собственные воспоминания, еле слышно сказала Элизабет. – Он сох по нам обеим. Одно лето по тебе, следующее по мне. Помнишь, как он свалился с крыши, когда подглядывал за мной в окно? А ты тогда была с ним!

– Он упал, пытаясь спасти меня, – ответила Румер.

– Конечно, ты любила его, – продолжала Элизабет. – В этом я не сомневаюсь. По правде, из-за этого у меня всегда щемило сердце. Я не вру, Румер. Потому что знаю, как больно тебе было видеть нас – меня и Зеба – вместе.

Румер закрыла глаза.

– Спиртное не принесло мне облегчения. Я катилась под горку, увлекая всех за собой. Несомненно, я могла бы быть более обходительной с твоими чувствами. Возможно, если бы я была трезвой, то вообще не увязалась бы за Зебом. Я поняла бы, что ты испытывала по отношению к нему, и просто отпустила б его на все четыре стороны.

– Просто так, – сказала Румер.

– Да. А что?

Румер пыталась дышать через нос. Как бы ее сестра ни старалась оправдать произошедшее, Румер знала, что между ними все было по-настоящему, и это разрывало ее на части.

– Ящик, – тихо сказала она.

– Ага, опять старая песня про «Фолейс»? – стукнув ладонью по столу, спросила Элизабет.

– Потому что оттуда все и началось.

– Записки в ящике, – усмехнулась Элизабет. – В каком-то дурацком ящике.

– Поначалу, в восемнадцать, девятнадцать лет мы с Зебом не были способны на большее… мы стеснялись говорить об этом глаза в глаза. Но, увидев, что он писал мне, ты решила отбить его у меня. Ты прочла слова Зеба и стала завлекать его в свои сети. Ты была старше, опытнее и меня, и его. Его-то тебе удалось затащить в постель, хотя он был моложе тебя… И он любил меня! – выкрикнула Румер с болью. Конечно, у тебя ушло на это много времени, но ты не отступалась.

– Не дури. Даже если б это и было так, и если бы ваша великая любовь и вправду была столь великой, разве она не устояла бы под напором банального флирта? Не важно, заигрывала я с ним или нет. Если мы на самом деле переспали, или как ты это называешь, в Нью-Йорке той ночью, – неужели вы не могли потом все прояснить и помириться?

Румер закрыла глаза и погрузилась в дела давно минувших дней. Это было весеннее равноденствие… поздний март. Пока Зеб сидел у Индейской Могилы, Румер ждала от него весточки. Она приехала домой из колледжа – она была готова на все, что угодно.

А у Элизабет как раз еще оставалось два дня до предварительных показов «Ромео и Джульетты». Многие годы Румер мучилась этим вопросом: если бы они с Зебом все-таки встретились, то сошелся бы он потом с Элизабет? Румер облажалась – Зеб долго ждал ее, а потом чувствовал себя таким оскорбленным, что даже не хотел смотреть ей в глаза.

– Я хочу знать, – сказала Румер, – любила ли ты его хотя бы капельку? Или всему причиной было твое нежелание отдавать его мне?

– Какие ужасы ты говоришь мне! Я всегда любила тебя.

– Ведь я была не такой, как ты, – продолжала Румер. – Не такой красивой, не такой успешной, не актрисой, а обыкновенным ветеринаром, заботящимся о животных, вместо того чтоб изображать Джульетту…

– Думай, что хочешь, – Элизабет пожала плечами.

– Просто скажи мне, – попросила Румер. Она была на грани, волна гнева снова накрыла ее чуть ли не с головой. Она чувствовала, как ее неумолимо несло на скалы мощным приливом – еще немного, и она могла бы разбиться. Столько лет работы над собой, самообладания, переживания – только внутри, ни одного наружу… И вот – плотину прорвало.

И вдруг волна гнева исчезла. Она поняла: разговор теперь шел отнюдь не о ней и о Зебе. Нет, о двух сестрах, одна из которых – старшая – предала младшую. Румер выпустила ярость из своей груди наружу, и слезы хлынули из ее глаз.

Глубоко вздохнув, она взяла сестру за руку. Ее дрожащие пальцы погладили ладонь Зи. Взоры сестер встретились, и они не отрываясь смотрели друг на друга. Сердце Румер стучало подобно огромному молоту, пока она глядела в прекрасные карие и чуточку раскосые глаза Элизабет, но тут они заморгали и ускользнули в сторону. Вверх, вниз, к морю.

– Мы с тобой были так близки, – сказала Элизабет. – Ты говоришь, что я была красивой, что я была актрисой…

– Да.

– Но ты была лучше, Румер. Мама и отец очень гордились тобой – всеми твоими достижениями. Каждый день новая награда. Помнишь, как мисс Конвей выдавала золотые звездочки вдобавок к высшим оценкам?

Румер кивнула.

– Ну вот, каждый день ты приходила домой с письменными работами, усеянными золотыми звездочками. Мама вешала их на дверцу холодильника, пока там совсем не осталось свободного места. Отец вешал их на свою доску с документами. Повсюду были эти звезды…

Мысленно представив себе свои золотые звездочки, Румер залилась краской смущения. Ей было так приятно, когда родители гордились ею; она и не подозревала, что тем самым ущемляла самолюбие сестры.

– Я тоже хотела звезд! – вспыхнула Элизабет.

– Но ты же стала одной из них.

– Какой прок только в красоте? Я любовалась собой в зеркало, но мечтала стать умнее, чтобы быть похожей на тебя. Иногда мне казалось, что я словно злая мачеха в «Белоснежке». Ты была такой естественной – ни макияжа, ни завивки для волос… И все любили тебя.

– Но тебя ведь тоже любили.

– Я чувствовала, что Зеб питает ко мне страсть. Хочет меня. Сохнет по мне, – тихо проговорила Элизабет. – С годами это было невозможно не заметить. Я была сексапилкой, жившей по соседству, и его это очень возбуждало. Я частенько видела, как он подглядывал за мной в окно… и нарочно подолгу возилась с лямками лифчика. Порой я его вовсе не надевала. Ты была его маленькой подружкой – вы вместе развозили газеты, ловили крабов… детские забавы…

– Но наши чувства были настоящими, – возразила Румер.

– Вы были неразлейвода, верно, но вы никогда не брали меня с собой. И не подпускали к себе. Возможно, я и ревновала – но не к тебе, а к нему. Точнее, к его власти над тобой.

– Я просто любила его. Больше жизни, – прошептала Румер.

– Я знаю. – Подняв голову, Элизабет попыталась улыбнуться. – Я думала, что, может быть, сумею заполучить хотя бы кое-что, чего не будет у Румер.

– Зеба? – спросила Румер, и от этого признания у нее похолодело в животе.

Ее сестра кивнула.

– Не только, еще я хотела, чтобы он обожал меня. Понимаешь? В некотором роде у вас с ним еще не было такого. Но потом…

– Той, последней весной… – напомнила Румер. Элизабет пожала плечами, и ее лицо передернулось.

– Да, я почувствовала ветер перемен. В том, что ты рассказывала мне, и в том, как он смотрел на тебя. По-новому смотрел. Тем же самым взглядом, которым буравил меня долгие годы. И еще его записки в ящике…

Румер ждала затаив дыхание.

– К тому времени я работала в театре уже около двух лет. Живя в Нью-Йорке… я повидала уродов и козлов всех мастей. Там был этот продюсер… к тому же женатый, и я завела с ним интрижку. – Она поглядела на сестру с вызовом, но и с грустью. – Да, знаю – ты, с твоими принципами никогда бы не пошла на такое.

Румер молча слушала, зная, что ее сестра была права – она сама никогда бы не стала заводить интрижку ради карьеры. Да и вообще, она была слишком цельной натурой, чтобы разменивать себя на пятаки.

– Я надеялась, что он бросит жену и женится на мне. Мы бы завели детишек, открыли бы свою театральную труппу и жили бы долго и счастливо. Но он не бросил ее… ни один из них не бросил.

– Ни один из них?

– Ну, он был не последним продюсером… и не последним женатым мужчиной. В конце концов, я добилась своего и получила роль Джульетты. Внутри у меня была пустота, как в большом металлическом барабане. Я даже не знала, как мне удастся сыграть Джульетту. Как я смогу изображать любовь и страсть, при том, что мое собственное сердце было мертво.

– Но ты прекрасно справилась, – сказала Румер.

– Я прежде всего актриса, – засмеялась Элизабет. – Я собралась с силами и… создала мысленный образ Джульетты – современной, настоящей Джульетты, которая стояла на балкончике и ждала своего Ромео – и сделала ее частью себя. И знаешь, кто послужил вдохновением для этого образа?

– Кто?

– Ты, – сказала Элизабет.

На мгновение Румер лишилась дара речи.

– Я вспомнила, как ты стояла на веранде в ожидании Зеба. Не только в том году, а на протяжении всей нашей жизни. Ты была молодой девушкой, в сердце которой жила любовь к соседнему мальчишке. Да, ты просто дышала ею…

Румер кивнула.

Слезы заструились по щекам Элизабет. В уголках рта залегли морщины подлинного, а не наигранного страдания и раскаяния за содеянное.

– Я так долго хранила этот секрет, – сказала она.

– Прошу тебя, расскажи мне, – попросила Румер.

– Тем вечером в Нью-Йорке… я и не предполагала, что у меня с ним что-то будет. Я знала, что он был влюблен в тебя. Он отсидел весь спектакль, видел, как ты ушла… Клянусь, он думал лишь о том, чтоб позвонить тебе. Но потом этот случай с брошкой…

– С той, что подарила нам мама?

– Да, – ответила Элизабет. – Ты ошибаешься, если думаешь, что я специально потеряла ее. Она просто упала. Да, невероятно, но факт. Защелка сломалась, и она отцепилась с моего платья на углу Грейт-Джонс и Лафайет… к тому времени, когда мы возвращались, ее уже почти не было видно под грудой фантиков от конфет. Пока шло представление, я так боялась, что потеряла ее навсегда… Ты уехала, а Зеб провожал меня до дому.

– И она по-прежнему валялась там? – спросила ее Румер.

– Да. Представь себе, – дрожащим голосом ответила Элизабет. – Я спускалась с тротуара и споткнулась. Велика ли была вероятность, что я споткнусь именно о тот бордюр и как раз в то самое мгновение… а Зеб будет стоять рядом со мной? Типичная байка из биографии актеров… особенно если учесть, что я только что сыграла лучший в своей жизни спектакль. Благодаря вдохновению моей младшей сестренки, которая была Джульеттой для Ромео-Зеба.

Румер словно онемела; она видела, что Элизабет до сих пор была очарована совпадениями того далекого злосчастного дня.

– Когда Зеб подобрал брошку, я повисла у него на шее и вела себя так, чтобы у него сложилось впечатление, будто я обязана ему абсолютно всем: удачей, талантом, местом в труппе театра… и я заставила его в это поверить, Румер. Клянусь, я сделала вид, будто все было предначертано судьбой. А может быть, тогда судьба и впрямь вмешалась в наши жизни – как знать? Ведь это было нечто из ряда вон. Я убедила его в том, что свершилось великое чудо – этакий момент истины, который войдет в исторические справочники «Кто есть кто» в театрах Америки.

– И в ту ночь у вас… – прошептала Румер.

– У нас все и произошло, – с горечью призналась ее сестра.

– Началось с момента истины… – Румер запнулась, – когда он нашел твою брошку.

– Да, вероятно, ты права, – глядя прямо в глаза Румер, согласилась Элизабет. – Но до этой истины было еще кое-что. В каком-то, несравнимо большем, смысле мы с Зебом начали со лжи…

– Какой лжи?

Элизабет закрыла глаза и наконец тяжко вздохнула. И в этом ее вздохе было столько внутренней боли, что Румер ощутила ее всем своим существом. Пощечина по-прежнему пылала на лице Элизабет.

– Пойдем, – помолчав, Элизабет встала и взяла сестру за руку. – Хочу тебе кое-что показать. Но для начала я сниму свое дурацкое платье. Дай мне какие-нибудь джинсы и свитер…

Сестры наведались в гараж и вытащили оттуда свои велосипеды. Элизабет не ездила на своем давно – да и вообще на каком-либо другом велике – уже незнамо сколько лет. Они поехали вниз по Крестхилл-роуд, в противоположную сторону от тупика. В ночном воздухе парили ароматы жасмина, жимолости, роз, сосновых иголок и соли. Элизабет, которой принадлежал огромный особняк на пляже в Малибу, чувствовала, что Атлантика у нее в крови и что как раз сегодня она, как никогда, снова стала самой собой.

Когда они добрались до холма позади теннисных кортов, Румер наклонилась вперед, чтобы прибавить скорости. Зи уловила то мгновение, когда это должно было произойти – они с сестрой исколесили этот маршрут вдоль и поперек. Они притормозили у светофора, а потом обогнули Рэйнбоу-Энд – коттедж с самыми роскошными садами – и выскочили на запорошенную песком парковку.

Маленькие камушки зашуршали под шинами их велосипедов. Зи налегала на педали, постепенно отрываясь от сестры. Хотя путь им предстоял неблизкий, она хотела подышать богатым, сбивающим с ног запахом гниющих болот и свежим, ярким, солоноватым, полным жизни морским бризом.

Румер не отставала, ее переднее колесо поравнялось с задним колесом Элизабет. Созвездия Зеба сияли у них над головами, а две сестры, по очереди обгоняя друг друга, мчались и петляли зигзагами в некоем подобии велосипедного балета из своего далекого детства. У Элизабет комок стоял в горле, пока она вспоминала, как просто ей было звать Румер за собой и делать все вместе, вдвоем. Сестра у каждой из вас будет только одна. «Воистину так», – думала Элизабет, и как же сильно она умудрилась разрушить то ценное, что было между ними. Сколько раз за все эти годы она порывалась позвонить Румер? И обсудить с ней радостные новости, восторженные отзывы критиков, свои переживания из-за мастопатии, слова и поступки маленького Майкла…

Элизабет вспомнила, что по собственной воле прятала ребенка от родной сестры, и начала задыхаться. Ведь в летнее время он мог бы отдыхать в этом волшебном месте, однако угрызения совести не позволяли ей отпускать его к тете. Уже неподалеку от «Фолейс» Элизабет поняла, что ее час пробил, что как бы ни отреагировала Румер, она вскоре освободится от груза, давившего ей на плечи все эти годы. Ей пришлось слишком многим поплатиться ради сегодняшнего вечера.

Магазин располагался почти что в самом центре Мыса Хаббарда. От него во все стороны расходились стройные ряды коттеджей – до пляжа, железной дороги, болот и бухточки. Кладбище, на котором покоилась их мать и родители Зеба, лежало чуть к северу, за поворотом дороги. Они оставили велосипеды у стойки – здесь не принято было запирать их на цепь. Молча испросив прощения у матери, Элизабет взяла Румер за руку и поднялась с нею по ступенькам.

– Помнишь, когда ты была маленькой, я привозила тебя сюда и мы покупали здесь дешевые конфетки?

– И еще мороженое. Тогда ты тоже держала меня за руку, – кивнула Румер.

Они прошли мимо единственной кассы, в которой сидела девчушка – вероятно, дочь одной из их подруг – и читала журнал в ожидании покупателей. Несколько человек с корзинками под мышкой бродили среди рядов с товарами. Барную стойку атаковала ребятня, и Элизабет вспомнила, как раньше сиживала там в компании своих друзей. После стольких десятилетий стены потемнели от соленого воздуха; сбитые из широких досок полы были потерты и исцарапаны кроссовками, ботинками, шпильками многих поколений жителей Мыса Хаббарда.

Кое-кто из присутствовавших в зале заметил кинозвезду. Она слышала, как они шептались, видела, как они дергали своих приятелей за рукава, кивком головы пытаясь тайком указать на нее. У нее заныло сердце: да, она была знаменита. Сбылось ее желание, загаданное давным-давно, еще в тени школьных успехов младшей сестренки: Элизабет стала звездой.

– Что ты хочешь мне показать? – спросила Румер.

– О, я думаю, ты уже знаешь, – тихо ответила Элизабет.

Не отпуская руку сестры, она провела ее к столику с ящиком. Придвинув для нее стул, Элизабет уселась рядом. Она так тяжело дышала, словно только что финишировала на марафонской дистанции. Под потолком вращались лопасти большого вентилятора, а в открытое окно залетали струйки тумана.

Но что, если там ничего не было? Ведь прошло двадцать лет. Что, если уборщики давно уже все выбросили? А вдруг владельцы постелили новую плитку или линолеум? Однако каким-то непостижимым образом Элизабет знала, что ничего из этого не произошло. На Мысе Хаббарда редко что-то менялось, и поэтому она была уверена, что найдет то, что ей необходимо было отыскать.

Румер открыла ящик и рассеянно провела пальцами по обрывкам бумаги, словно в надежде, что спустя столько времени ей в руку как по мановению волшебной палочки выпала бы оставленная Зебом записка. Но это было маловероятно: здесь лежали многие годы слои посланий, которые приносили, забирали и перекладывали с места на место. Многие из старейших записок обрели свой последний приют в альбомах для вырезок и фотографий; самые свежие принадлежали перу молодых людей вроде Майкла и Куин.

– Ее здесь нет, – сказала Зи.

– Чего нет? – не понимая, спросила Румер.

– Ты разве не догадывалась, что она на самом деле существовала, не так ли?

Румер в шоке воззрилась на нее. Сердце Элизабет устроило дикие пляски; кровь закипела у нее в жилах. Еще никогда, ни на одном из своих выступлений она не нервничала так.

– Это… – прошептала Элизабет. Нагнувшись под старый дубовый стол, она просунула пальцы в щель между половицами. Как и два десятилетия назад, одна из них держалась только на честном слове. Мистер Фолей так и не удосужился вбить в доску хотя бы пару гвоздей. Трясущейся рукой она шарила в пыли, пока не наткнулась на свернутую бумажку.

Не разворачивая ее, она передала записку Румер.

Едва Румер увидела этот пожелтевший грязный клочок, как у нее на глаза навернулись слезы.

– Я нашла ее по ошибке, – тихо сказала Элизабет. – Пришла сюда попить чаю и обдумать свою роль… а когда открыла ящик, то сразу же узнала его почерк. И я прочла записку.

– Последняя записка от Зеба, – прошептала Румер. – Он ведь уверял меня, что написал ее…

– Мне очень-очень жаль, – вздохнула Элизабет.

Она смотрела на то, как ее сестра плакала, читая слова любви, написанные им много лет назад; слова, которые неотступно преследовали Элизабет каждый божий день и которые она знала наизусть.

«Ру, любимая!

Можешь ли ты встретиться со мной сегодня вечером в восемь? Думаю, ты знаешь где – у Индейской Могилы. Я принесу палатку и поставлю ее в маленькой долине. Там мы будем вместе, и нас никто не потревожит. Сгораю от нетерпения и жду тебя.

Зеб».

– Ты прочла и спрятала ее, – сказала Румер.

– Да, – пробормотала Элизабет. Но, подняв голову, она с удивлением увидела, что глаза ее сестры уже сухие и что они ярко блестят. Их переполняла боль, но помимо нее Элизабет заметила, как разгораются в них искры старой любви. Они светились так же, как и прежде, когда девочки делились между собой тайнами, волшебными секретами и любовью. И мама говорила им, что они заведут себе еще много друзей, а вот сестра каждой из них будет только одна.

– Мне очень жаль, Румер, – тихо сказала она. Румер кивнула и стала снова читать записку Зеба. – Я убеждала себя в том, что это вовсе не отразится на ваших отношениях, что если судьба и впрямь сулит вам быть вместе, то вы все равно обретете свой путь. Тогда я и в мыслях не держала, что одна эта записка будет иметь такое огромное, прямо-таки решающее значение.

– Все имеет свое предназначение, – сказала Румер. – У всего есть свой смысл.

– Ты о чем?

– О жизни, Элизабет. Я размышляла об этом целую вечность – не только об этой записке. Обо всем. О том, почему жизнь обернулась именно так, а не иначе. Об ошибках, которые мы не в силах исправить. О глупостях, которые мы делаем поневоле. Об обидах, которые саднят сердце и которых мы не можем простить. Видишь, как порою незначительное событие, вроде неполученной записки, может оказать решающее значение на дальнейшую жизнь и сломать ее… Мою. Его. Твою.

– Знаешь, а ведь наши жизни могли сложиться совсем по-другому, – Элизабет вытерла мокрые глаза. – Ты бы вышла за Зеба, и у вас был бы свой сын…

– Мы уже никогда не узнаем этого. Сложилось так, как сложилось, – дрожащим голосом сказала Румер. – И я люблю тебя, Элизабет. И прощаю. Ты моя единственная сестра. Если бы ты не вышла замуж за Зеба, то и Майкл не появился бы на этот свет… Все было бы наверняка иначе. А Майкл… Он неповторим! Я влюбилась в него с первого взгляда… у него твоя улыбка и глаза отца.

– Он лучшее из того, что мы с Зебом сделали вместе, – улыбнулась Элизабет.

Румер потупила взгляд и молча кивнула.

– Ты хорошая тетя, Румер. Позаботься о Майкле, пока не кончится лето.

– Ты о чем? Но ты ведь живешь всего лишь на другом берегу реки, в Ившэме…

Элизабет покачала головой.

– Я возвращаюсь домой. В Лос-Анджелес.

– Но Коннектикут – тоже твой дом.

– Уже нет. Мне здесь слишком тяжело… столько воды утекло с тех давних пор.

– Но я не хочу быть причиной твоего отъезда, – нахмурилась Румер.

– Ты и не будешь ею. Просто я должна уехать. – Элизабет резко отодвинула свой стул, и Румер тоже встала из-за стола. Склонив голову, Элизабет ощутила, как ее накрыло волной печали. Но вовсе не из-за того, что она сожалела о потере Зеба, а потому, что она никогда и не любила его всерьез. Она вообще не умела любить. Сейчас же просто сожалела о тех годах, что они с Румер потеряли. Годах, которые она могла бы провести со своей сестрой. Она сыграла столько ролей женщин с непростыми судьбами, со страхом в сердце и злыми в деяниях. И словно молния пронзила ее, когда, стоя посреди «Фолейс», она осознала, что и в жизни была одной из них.

– Элизабет, я люблю тебя, – повторила Румер.

– Я недостойна твоей любви.

– Нет, еще как достойна, особенно после сегодняшнего вечера, – не выпуская из пальцев измятую бумажку, Румер улыбалась и плакала одновременно. – Мне кажется, ты подарила мне мою прежнюю жизнь. Спасибо.

– Ох, сестренка, – всхлипнула Элизабет и обняла Румер. Однако, покинув Мыс Хаббарда той же ночью, Элизабет твердо знала, что уже никогда, никогда не вернется сюда.




Глава 32


Сикстус Ларкин опоздал к воссоединению своих дочерей на двенадцать часов. Как раз тогда, когда Элизабет выезжала с Мыса Хаббарда, чтобы забрать свои вещи из Ившэма, Сикстус на «Клариссе» проплывал мыс Брентон-Пойнт неподалеку от Ньюпорта.

Зеб отслеживал его путь. Благодаря сигналам передатчика он мог отмечать местонахождение Сикстуса на карте в своем ноутбуке и наблюдать за тем, как зеленая точка придвигалась все ближе и ближе. Майкл, Куин и Румер сидели рядом с ним, слушая раздававшееся из динамика успокаивающее «пип-пип-пип», которое заверяло их в том, что Сикстус Ларкин возвращается домой.

Хотя Элизабет никак не объяснила свой внезапный отъезд, Зеб этому нисколько не удивился. Он уже привык к стремительным переменам в настроении своей бывшей жены; но сейчас он переживал за Майкла.

– Она так ничего и не сказала? – спросил он у Румер на следующее утро, когда они собрались все вместе, чтобы дожидаться Сикстуса. Он обнимал ее и прижимал к своей груди. Один раз, невзирая на присутствие детей, он в страстном порыве поцеловал ее в макушку.

– Она попросила присмотреть за Майклом, – Румер решила умолчать о том, что произошло между ней и Элизабет.

– Может, было что-нибудь еще? – допытывался Зеб. Непросто было укрыть от него то, о чем болело ее сердце.

– Я расскажу тебе, Зеб, правда, – сказала Румер, взяв его за руку. – Она была моей сестрой еще до того, как я познакомилась с тобой. И я порой забываю, что нас с ней связывает общее прошлое.

– И теперь ты хочешь поберечь те воспоминания?

Румер кивнула. Ее ясные глаза, изящные плечи, аромат ее волос – все это будило в Зебе безумное желание, которое разгоняло кровь по его телу и кружило ему голову.

– Вообще-то это здорово, Майкл, что твоя мать приехала к тебе на день рождения, – собравшись с духом, выпалил Зеб.

– Да, – согласился сын.

– Я ужасно смущалась, – сказала Куин, – когда читала строчки из монолога Джульетты перед такой известной актрисой.

– Ты говорила гораздо искреннее, – заявил Майкл.

– Нет, дело в мастерстве, – возразила Куин. – Мне ни за что не сравниться с ней.

– Думаешь, она уехала из-за нашего желания пожениться? – спросил Майкл, и Зеб покосился на Румер.

Одна его половина хотела поддержать своего сына – метнуться в небо и достать оттуда солнце, луну и звезды, – дабы у Майкла и Куин была долгая счастливая жизнь и они не повторяли горький опыт его и Румер. Когда время брало свое веское слово, людям приходилось жить далеко друг от друга – порой в разных уголках страны. Но то, что их сердца наконец готовы были биться в унисон, еще не означало, что им ничто не помешает.

Но вторая половина Зеба хотела, чтобы Майкл не торопился: а вдруг он решит, что ему надо учиться там, где они не смогут встречаться с Куин? А если он поймет – на следующей неделе или через год, – что еще не готов связать свою судьбу с этой девочкой и что ему хочется поглазеть на мир? А что, если ему приглянется вдали от нее какая-нибудь другая? А что, если подобные мысли придут в голову Куин?

Прокашлявшись и пытаясь подобрать нужные слова, он увидел, что Румер прошла по комнате, а затем села между влюбленными детьми. Она улыбнулась, посмотрела на Майкла с Куин, а потом на Зеба. От ее взгляда, лучистого, женственного, полного желания, он просто балдел. Нет, он ни за что на свете не хотел больше терять ее! Теперь все было предрешено. Понимала ли это Румер или нет, но с сегодняшнего дня и до конца времен она целиком принадлежала Зебу.

– Я твоя тетя, – сказала она Майклу. – И твоя подруга, – повернулась она к Куин.

– Навеки, – ответила Куин.

– Ты хочешь отговорить нас? – вспылил внезапно Майкл. – Тогда скажу сразу: у тебя ничего не выйдет!

– А вы уже беседовали на эту тему с Даной и Сэмом? – спокойно спросила у них Румер.

– Еще нет, – буркнул Майкл. – Но я намереваюсь просить ее руки.

– И как ты думаешь, что они тебе ответят? – усмехнулся Зеб.

– Хотите – верьте, хотите – нет, – на полном серьезе сказала Куин, – но они дадут свое согласие.

– Ты и вправду так думаешь? – Румер взяла Куин за руку.

Куин кивнула, и вдруг улыбка сползла с ее лица, к глазам подступили слезы, она заморгала, чтобы не дать им выплеснуться наружу.

– Они желают мне только счастья, – хрипло прошептала она.

– А я хочу, чтоб они узнали, как я люблю ее, – сказал Майкл.

У Зеба перехватило дыхание. Бывали случаи, когда он с трудом узнавал своего сына. Как же сильно Майкл верил в себя, в свою любовь к этой молодой девушке! Откуда только у него взялась такая непоколебимость и отвага?

Зеб вспомнил прошлый год, драматические события в космосе. Он думал о звездах, которые взрывались с невероятно разрушительной силой, оставляя после себя лишь черные дыры. Вихрь, огромный космический водоворот, всасывающий все в свою пустоту. Его брак с Элизабет был ошибкой, такой кошмарной ошибкой, черной дырой в его жизни. Рядом с ним не было Румер, и поэтому на остальное ему было наплевать.

Зеб не хотел возвращаться в космос. Больше никаких полетов, ни за какие коврижки. Он был взрослым человеком, который только теперь осознал: все, чего ему хотелось от жизни и без чего он не мог двигаться дальше и просто жить, – находилось прямо здесь, у него под носом. Мыс Хаббарда, любимая женщина и его сын, потерянные было и вновь обретенные. Конечно, мечты о небе всегда будут с ним, но, чтобы не утратить их навсегда, он должен был остаться тут, рядом с Румер.

– Давайте, я расскажу вам историю, – предложила Румер.

– Только если ты не будешь пытаться отговорить нас! – опять взорвался Майкл.

– Да успокойся ты! – цыкнул на сына Зеб, а затем подошел и обнял его.

– Когда я была еще очень молодой, даже моложе вас, – продолжала спокойно Румер, – я влюбилась в мальчишку с Мыса Хаббарда.

Зеб прислонился к косяку двери, выходившей на крытую веранду. Ноутбук помигивал синим экраном, сигнализируя о том, что Сикстус подплывал все ближе – мимо мыса Напатри-Пойнт у Сторожевой горы, острова Фишере, маяка Скалистый…

– И мы тогда думали, что целую вечность будем всегда вместе… – Румер замолчала, чтобы собраться с духом, и вздохнула: – И хотела бы я соврать вам, что так оно и было…

– Вы расстались? – спросила Куин, хотя прекрасно знала, о чем и о ком шла речь.

Румер кивнула, стараясь не смотреть в сторону Зеба.

– Я-то думал, что это будет история с какой-нибудь моралью, – усмехнулся Майкл. – Типа того: они любили друг друга и жили долго и счастливо.

– Но ты же знаешь, чем закончилась эта история, – мягко сказала Румер, взяв своего племянника за руку. – Потому что в этом-то и есть вся мораль.

– Какая? – Зебу тоже очень хотелось узнать, что за мораль.

– А такая, что наша любовь всегда была с нами и никуда не исчезала.

– Но ведь вы больше не были друзьями! – воскликнула Куин.

– У каждого из нас были дела. Важные дела – нам надо было ходить в школу, определять свой путь на будущее, получать ученые степени… найти себе любимую работу…

– Один из вас даже женился на другой, – дополнила рассказ Куин. – И у него родился чудесный сын… – Она покосилась на Майкла.

– Но я не хочу, чтобы ты выходила за кого-то еще! – воскликнул Майкл.

– А я не хочу, чтоб ты женился на другой…

– Когда ты закрываешь глаза, – глядя на Румер, сказала Куин, – и смотришь в будущее… думая обо мне и Майкле… что ты там видишь?

– Она не Геката, – сказал Майкл.

– Знаю, – ответила Куин. – Но я доверяю ей… – Румер закрыла глаза и положила ладони на колени.

– Что ж. Я вижу, что вы держитесь за руки.

– А мы женаты? И мы никогда не разлучались? – Румер легонько пожала плечами:

– Не знаю, Куин. Я не обладаю подобным даром. Но я точно видела вас вместе – и тут нет ничего удивительного. Просто всем понятно, что вы любите друг друга.

– Ты не ясновидящая? – спросил Майкл.

– Нет.

– А твоя мать… она была провидицей? – спросила Куин.

– Не совсем, – ответила Румер. – Просто она была очень чуткой и ранимой. Она видела единорога и верила в призраков… Но нет, мама не умела предвидеть события будущего.

– Тогда как ты объяснишь то, что Кларисса Ларкин знала, верила, что тебе суждено быть вместе с Зебом – мистером Мэйхью? – торжествующе улыбнулась вдруг Куин.

Румер была просто ошеломлена. Что такое говорит эта девочка?

– Твоя брошка, – пояснила Куин, сияя полными любви голубыми глазами. – Вот в чем заключался секрет! Вот чем отличались ваши брошки! Твоя мать знала, что вы с Зебом – идеальная пара.

– Но как?.. – спросила Румер. От волнения она охрипла. В глубине души она осознавала правоту Куин, но боялась признать это. Она подняла дрожащую руку к груди и отстегнула мамину брошь. – Куин взяла ее в руки. Вот, смотри. На брошке Элизабет был самый обыкновенный маяк, – показала она, касаясь пальцем крохотных золотые скал, едва различимых кирпичиков на башне, окон и фонаря. – Просто маяк и ничего более… А теперь взгляни на стену. Как раз под верхним окошком.

Румер недоуменно пожала плечами:

– Просто маленькие кирпичики лежат совсем рядышком, и все…

– А между ними известковый раствор, – вмешался Зеб. – Все из золота – на них шероховатость чуть больше, чтобы отметить то место, где цемент скрепляет кирпичи. И что же? – он тоже вопросительно глядел на Куин.

– Вот тут, – сказала девочка, проведя пальцами по кирпичикам, которые соединял раствор более глубокого, темного цвета.

– О, боже мой! – вскрикнула Румер.

– Там что-то написано!.. – ахнул Майкл.

– Прочитайте. Видите эти две крохотные буквы?..

– 3 – Р, – с придыханием, едва сдерживая рвущийся из души то ли крик, то ли плач, прочла Румер. – Зеб и Румер.

– Твоя мать знала с самого вашего детства, – опять торжествующе заявила Куин. – Заказывая золотые брошки, она не сомневалась в том, что только тебе суждено быть с Зебом.

– Получается, мы обманывали самих себя, – Зеб взял руки Румер и стал покрывать их поцелуями. Это был момент истины – он ощущал его всем своим нутром и видел это в любящем взгляде Румер, в том, как она тянется к нему всем существом. Они могли бы отдать жизнь за этот момент истины, за это прозрение, за свою негасимую звезду любви…

– И что, по-вашему, именно это должно убедить нас не торопиться со свадьбой? – с ехидцей спросил Майкл, любуясь озаренными светом лицами отца и своей тетушки. – Или я чего-то не понял? Выходит, нам надо разлучиться на пару десятков лет, чтобы потом найти друг друга и осознать, каких ошибок и глупостей мы натворили за годы, проведенные в разлуке, да?

– А я как раз поняла, – держа его за руки, прошептала Куин. – Твоя тетя заглянула в наше будущее, и она уверена, что мы будем вместе – так же как и Кларисса в случае с ней и Зебом. И знаешь, что убеждает лучше любых слов?

– Что? – сдвинул брови Майкл, глядя в ее глаза.

– То, что они теперь вместе, Майкл. Навсегда. Уж этого ты отрицать никак не сможешь…

Майкл не ответил. Зеб почувствовал, что его сын призадумался. «Не отступай! – хотел крикнуть ему Зеб. – Не сдавайся. Не отпускай ее от себя ни на минуту!»

– Как у тебя с плотницким ремеслом? – спросил Зеб.

– Неплохо, а что? – Майкл нахмурился, словно ему не верилось в то, что в столь высокую по накалу чувств минуту его отец вдруг ляпнул такую банальность, опустив сына с небес на землю.

– Я слышал, ты соорудил конюшню для лошади своей матери.

Майкл потер лоб, вспоминая. Господи, неужели это было совсем недавно, весной? Ему казалось, что с тех пор прошла вечность. Или то происходило в другой жизни?

– Это был небольшой амбар, который мы пристроили к основному зданию. И все. Ну да, я помогал, – нехотя признал он, непонимающе глядя на отца.

– А теперь поможешь мне построить конюшню для твоей тети? – спросил Зеб. Румер посмотрела на него блестящими от слез глазами.

– В смысле? – спросил Майкл. – Когда? Почему… для тети?..

– Я неверно выразился, – засмеялся Зеб. – Ну, конечно же, не для тети, а для Блю! Сейчас. Ей нужно где-то держать Блю. Ему отказали от места на ферме. Так что на этой неделе приступай к работе.

– Но у меня еще занятия в школе… – проворчал Майкл, оглядываясь на Куин.

– Тогда будешь помогать мне после школы, – твердо сказал Зеб. – Потому что именно этим я и займусь. Построю конюшню для Блю. Прямо возле лечебницы твоей тети, в том поле, где раньше жила Старушка.

Румер, как и Майкл, ничего не понимала. По щекам ее текли слезы. Столько всего навалилось за эти дни! Отец возвращается домой, Элизабет призналась в своем вероломстве, Румер обрела записку, золотая брошь с пророчеством матери… А теперь еще и конюшня для Блю… Как все это пережить, совместить – и не разрыдаться?

– Зеб, – тихо спросила она, – а как же Калифорния?

– Мы не едем! – Зеб шагнул к ней и крепко обнял, невзирая на то, что дети таращились на них. Но теперь его ничто не волновало, кроме того, что они любили друг друга и что он готов пойти на все ради нее. Но ведь и она… она тоже была готова для него на все. Такая любовь…

– А твоя новая лаборатория?

– Ее возглавит кто-нибудь еще. Я же подыщу себе место здесь. Не переживай. Калифорния – это мое прошлое, – Зеб поцеловал ее в губы.

– И это что – наше будущее? – улыбнулась Румер, обведя рукой старый дом, веранду, море за окном.

Зеб огляделся вокруг. Да, в доме было полным-полно старых вещей: выцветшие чехлы на диванчиках, плетеные кресла, покоробленные от времени и соленого морского ветра черно-белые фотографии обеих семей, корзины с ракушками, которые девчонки собирали еще в детстве. Здешний воздух кишмя кишел разными духами. Воспоминания словно выпрыгивали на вас из каждой стены. Он мысленно нарисовал себе иной образ – из стекла, хрома и нержавеющей стали новенького исследовательского центра на Западном побережье – и тут же выбросил его из головы.

– Да, – кивнул Зеб, взяв Румер на руки и прижав к своей груди. – Это наше будущее.




К тому времени, как Сикстус принял первый горячий душ за целую неделю и пообедал в компании Румер, солнце успело завершить свой дневной обход и уже пряталось за деревьями у позолоченных болот. На Мыс опустились голубые сумерки, но старик до сих пор еще не мог оправиться от шока, испытанного в то мгновение, когда он увидел, что новые соседи сотворили со своим участком. С двором и садом Мэйхью…

– Милый дом, – произнес он, сидя на кухне рядом с Румер.

– Мне не верится, что ты здесь, пап, а не на полпути в Голуэй.

– Мне тоже. Не так мы с Клариссой планировали провести свой отпуск.

– И что же случилось?

– А-а, я передумал, – махнул он скрюченной рукой. – Наверное, соскучился по дому.

Он наблюдал за тем, как Румер держала у себя на ладони маленького крольчонка из спасенного семейства и пыталась скормить ему побольше молочной смеси. От этого у него кольнуло сердце – младшая дочь всегда находила кого-то, кто нуждался в ее заботливых руках. Сикстус поерзал в своем кресле, и его суставы и кости заскрипели. Но он был несказанно рад возвращению домой и обществу своей дочери.

– Приезжала Элизабет, – спокойно сказала Румер.

– Знаю. Майкл рассказал. Ты наверняка думаешь, что она и меня посвящала в свои планы?

– Она решила свалиться на нас как снег на голову.

– После того, что я наговорил ей про тебя и про Зеба, – опечалился Сикстус. Хитрые помыслы старшей дочурки всегда ужасали его.

– Ну, мы с ней кое в чем уже разобрались, – пояснила Румер.

– А, – вздохнул Сикстус.

– Что такое, пап? – забеспокоилась Румер.

– Ничего, – он потер глаза. – Просто устал.

– А твое путешествие не разочаровало тебя? – спросила она. – Все было так, как ты мечтал?

– В некотором смысле даже больше, чем хотелось. Вероятно, поэтому я и решил не плыть дальше.

– Я думала, ты всегда мечтал пересечь Атлантику…

Сикстус с улыбкой смотрел на то, как Румер, неторопливо накормив одного детеныша кроликов, отпустила мальца на пол и пошла к клетке за его братцем или сестренкой.

– Да. Но желание вернуться победило. Меня не было всего пару недель, а мой дом уже полон кроликов.

– Прости, пап, – улыбнулась Румер. – Мы с Зебом спасли их с соседнего двора. Все так быстро меняется. Мне больно думать, что ты приехал и застал тут такое.

– Они срубили деревья подчистую, – сказал Сикстус. – Уже подходя к бухте, я поискал взглядом высоченную сосну, но ее нигде не было. Я правил свой шлюп на то дерево более тридцати лет, с того времени, как оно переросло своих соседей…

– Теперь все переменится, – вздохнула она. – Во вторник, после Дня труда, тут такое начнется!..

Сикстус почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Он словно плыл посреди океана и только что ухнул вниз с трехметровой волны.

– Это уже чересчур, – сказал он. – Значит, сейчас ты еще сообщишь мне, что отправляешься в Калифорнию вместе с Зебом.

– Мы любим друг друга, пап. Всегда любили, но лишь сейчас поняли, что наше чувство живо, как никогда прежде. Оно уже не покинет нас.

– Конечно, не покинет…

– Я не могу оставить тебя, пап, – призналась она. – Ни тебя, ни Мыс.

Сикстус нервно сглотнул. Руки у него слишком тряслись, чтобы тянуться к ней – да и был ли в этом смысл? – разумеется, она должна уехать. Поэтому он вцепился в свои запястья, чтобы унять дрожь, и сделал глубокий вдох.

– Но ты должна, – пробасил он. – Вы не можете опять потерять друг друга.

– Я не уеду.

«Она опять приносит себя в жертву», – подумал Сикстус. Его любимая дочь хочет отказаться от счастья ради жизни здесь, рядом с ним. Эдвард, ее отец, ее животные… Когда же она будет счастлива? После его смерти? Или когда похоронят последнюю из Dames de la Roche?

Сикстус подумал о своей матери и о тех жертвах, на которые она шла для него с братом. Она так сильно переживала за сыновей, за недоношенных младенцев, боялась потерять работу, а благополучие всех, кого угодно, кроме себя самой, волновало ее больше всего на свете. И в конце концов это ее и доконало… И тут сердце подсказало Сикстусу, что нужно было сделать.

Он встал с кресла, опершись на плечо Румер, вышел с ней на улицу. Они стояли на своем дворе под небом, искрящимся мириадами августовских звезд. Внизу, у болот, выводил трели козодой, а в ветвях дубов начали свою вечернюю работу неутомимые цикады.

– Ты доверяешь своей матери? – помолчав, спросил Сикстус.

Румер посмотрела на него, силясь улыбнуться.

– Конечно.

– Тогда прислушайся к ней.

– Пап… ее давно уже нет с нами.

– Милая, если ты по-настоящему любишь это место – если ты и впрямь думаешь, что это обитель любви, духов и вечности, – тогда ты знаешь, что твоя мать сейчас здесь, Румер! Так скажи же мне, о чем, по-твоему, она говорит? Ты слышишь ее слова, а?

– О том, что мне нужно быть с Зебом…

– Ах, Кларисса, – прошептал Сикстус.

– Но жить здесь, пап. Зеб тоже об этом знает. Он возводит конюшню для Блю – на лугу возле моей клиники. Он уже сделал подробные чертежи, заказал материалы. Они с Майклом вместе примутся за работу.

– Зеб остается? Он не хочет, чтобы ты поехала с ним?

– Нет, пап. Как мы можем! Ведь наше место тут.

– Спустя столько лет, – Сикстус не уставал поражаться чудесам этой жизни.

– Я хочу быть с ним, пап, – сказала Румер. – Я всегда об этом мечтала.

– Мечты должны осуществляться, если ты грезила ими так долго…

– Да, – согласилась она.

Сикстус кивнул. Они молча стояли на скалистом утесе в верхней части своего двора. Сикстус пришел в этот дом, в котором Кларисса провела свое детство, почти сорок лет назад. Она приняла его, сделав так, чтобы он ощущал себя частичкой этого места с самого первого дня.

– Знаешь, как мне здесь нравится? – прошептала Румер.

– Кажется, да. Ведь я наблюдал почти за каждой минутой твоей жизни.

– Жаль, что Элизабет не разделяет моих чувств. – Сикстус тяжко вздохнул. Лето подходило к концу, но его ждала осень с ее листопадом и тыквами, которые еще предстояло вырезать. Потом зима – со снегом во дворе, на деревьях, скалах и пляже. Затем наступит весна, когда надо будет расчищать свой участок, снова шкурить и красить «Клариссу» и готовить ее к новому морскому сезону. У него было полно времени, чтобы поразмыслить над тем, что он увидел и почувствовал в Канаде, и чтобы восстановить отношения с Элизабет и полюбить ее чуточку больше. Ритм жизни на Мысе Хаббарда обязательно поможет ему в этом.

– Прости ее, Румер, – Сикстус провел пальцами по лицу своей дочурки.

– Я уже простила, пап, – ответила она. У Сикстуса комок подступил к горлу.

– Это хорошо. Простив сестру, ты обрела свободу. А теперь позволь мне побыть одному, ладно? У меня выдалось долгое, непростое путешествие, и я так рад снова оказаться дома.

– Я тоже рада за тебя.

– Что-нибудь придумала на вечер?

– Встретиться с Зебом, – сказала она. – У нас сегодня давно обещанное свидание…

– А. Это хорошо, – сказал Сикстус. – Очень хорошо.

– Тебе еще что-то нужно, прежде чем я уйду?

– Только объятия и поцелуй, Румер, – усмехнулся ее отец. – Как в те давние времена, когда ты была моей младшенькой.

– Я ею навсегда осталась, – она обвила руками его шею. О, как он был рад за нее! Румер была таким хорошим человеком. В отличие от нетерпимой Элизабет, она была терпеливой. Все эти годы она ждала воссоединения с тем единственным, кого так сильно любила, и выстроила для себя замечательную жизнь.

Сикстус жалел о том, что его мать не была знакома с Румер. Его просто распирало от гордости за свою чудесную младшую дочь.

Стоя на скале, Сикстус задрал голову к звездам и потянулся к небу. Он закрыл глаза, думая о Клариссе, и привлек ее к своей груди, прямо в свое сердце. Не шелохнувшись и не дыша, он крепко обнимал свою жену и возносил ей благодарность за все: за семью, за любовь, за свое успешное возвращение домой. И даже зажмурившись, он видел, как пурпурно-черное небо озарялось всполохами метеоров. Сегодня, позабыв о вечном покое, звездопад пришел в движение.

Невзирая на боль в суставах, Сикстус Ларкин пошевелил ногой. Его подгоняла музыка планет. Он нежно придерживал свою жену, скользя над серыми скалами с вершины их холма на Мысе Хаббарда, где они танцевали под темным бархатным небом, усеянным мириадами звезд.




Глава 33


Чтобы добраться до Индейской Могилы, Румер пошла через пляж. Ночь выдалась ясной. Было уже прохладно, в мягком воздухе ощущался осенний холодок. Ступни на мокром песке оставляли отпечатки, и их тут же слизывали волны. Румер вспомнила слова отца: «Простив сестру, ты обрела свободу». Свободу от предательства, обид и боли. Прощение – великая вещь. Уж если Христос заповедал любить, и прощать, и благословлять проклинающих вас, то как же можно было не простить Элизабет, раскаявшуюся в своих деяниях? И вот теперь, двадцать раз перечитав ту давнюю записку, она спешила на то, давнее свидание, которое назначил ей Зеб двадцать лет назад! Она была свободна и любима!

Теплая морская вода пенилась вокруг лодыжек Румер, навевая на нее мысли о ночных заплывах в компании Зеба, когда им обоим было по шестнадцать. Страшный и одновременно волнующий океан обтекал в темноте их тела. Удаляясь от берега, они нежно касались друг друга коленкой или бедром, держались за руки и глядели друг другу в глаза. Их руки были распростерты над гладкой бухтой, в которую гляделась луна и отражались звезды. Тихие волны плескались, наполняя их глаза и рты солеными брызгами.

Над их головами проплывал луч маяка Викланд-Рок, и Румер думала о том, что ее прародительница погибла в кораблекрушении всего в миле отсюда. Она гадала, держал ли капитан Элисабет за руки и пытались ли они помочь друг другу доплыть к берегу.

– Если бы мы попали в кораблекрушение, – сказала она Зебу, пока ее глаза щипало от соли, – то я непременно бы спасла тебе жизнь.

– Забавно, что ты упомянула об этом, – он еще крепче сжал ее ладони. – Но сначала я спас бы твою.

– Зеб, ты забыл, что я обучалась спасанию на водах, – улыбнулась она. – Я сумела бы зацепить тебя специальным хватом и оттащить к берегу.

– Вот таким хватом? – Зеб обвил рукой ее шею и боком поплыл к пляжу. В темной пучине большая рыбина задела ее ногу, и она взвизгнула. Но Зеб не выпустил ее, он продолжал грести, пока они оба не очутились на безопасном мелководье.

И теперь, торопясь к Индейской Могиле, Румер вспоминала, как же ей нравились его нежные и надежные объятия. В играх и беготне им было так легко прикасаться друг к другу. Жизнь на пляже подразумевала активный отдых – плавание, лазанье по деревьям, футбол. И Зеб всегда был готов подставить ей свое плечо; он тащил ее на руках к воде и тянул за собой в море.

Когда они плавали той ночью, думал ли он о том, чтобы поцеловать ее? Она очень хотела этого. Спустя неделю поцелуй все-таки состоялся, и она чуть не вывернулась наизнанку. Сердце упало куда-то вниз, потом подпрыгнуло чуть ли не к горлу – от счастья и испуга она чуть не задохнулась тогда… Да, скачок от дружбы был, пожалуй, опаснее любой хищной рыбины из глубин океана.

И вот теперь Румер торопилась на романтическое свидание с Зебом. В черноте спустившейся на Мыс ночи она вскарабкалась по тропинке у поваленного дерева, потом прошла мимо развалин Фиш-Хилл, через дубовую чащу, а затем по водопроводной трубе над самой глубокой и заиленной речушкой на этих болотах.

Она прихватила с собой фонарик. Желтое пятно скакало перед ней, пока она пробиралась среди свисающих лиан и длинных сучьев. Свет фонарика привлек москитов, и они мигом окружили женщину туманным звенящим облаком.

Сразу же за брекватером небо и море рассекал мощный луч маяка Викланд-Рок. Вперед-назад, чтобы корабли не сбивались с курса. Вверху, в летнем небе, сияли созвездия, которым вскоре предстоял переход в осенний сентябрь.

Пауки наплели своих паутин буквально повсюду: в ветках, на высокой траве, рогозах, мертвом дереве. Румер чувствовала шелковистые нити на своем носу, губах, руках и голенях. Когда она смахивала их, они прилипали к ее пальцам. К тому времени, когда она наконец добралась до Зеба, который стоял у холма, где был похоронен индеец, смех прямо-таки душил ее.

– Ну вот, теперь ты знаешь, каково это – быть ученым на земле, – сказала она.

– Теперь мне не страшна даже черная дыра, – прошептал он, заключая ее в объятия.

Они поцеловались, а потом принялись счищать паутинки со своих щек. В ушах у них гудели разные болотные насекомые. По небу снова пронесся луч маяка и выхватил в нем летучую мышь, взмывшую на дерево.

– Боишься, Мэйхью? – весело спросила она.

– Не-а, Ларкин. Это ведь наша с тобой территория.

– Разве это не романтично? – сердце Румер немного успокаивалось.

– Да, Ру. Знаешь, я подумал – не удивительно, что мы так страдали все эти годы, не побывав тут в самом начале.

– Как, по-твоему, почему влюбленные парочки с Мыса Хаббарда неустанно выбирают именно это место, а? – спросила Румер, слыша шорохи в камышах и плеск чьих-то лап в реке.

– Потому что тут страшно, – притянув ее к себе, ответил Зеб. – И это хороший повод, чтоб пообниматься вот так же крепко.

– Да, в объятиях любимого можно не бояться ничего, – Румер откинула голову назад, и они слились в страстном поцелуе, игнорируя жужжание и стрекот, искренне поражаясь тому, что им понадобилось ужас сколько времени, чтобы в конце концов их свидание на Индейской Могиле все-таки состоялось.

Наобнимавшись вдоволь, она стала разглядывать его лицо в свете звезд. Светлые волосы Зеба растрепались, сверкавшие в ночи глаза ни на миг не выпускали ее из виду, словно он был готов – в любую секунду – подхватить ее на руки и спасти от кого бы то ни было. Но тут вниманием Румер целиком и полностью завладела его футболка.

«Кэмп-Курант», – посветив фонариком, прочла она. В благодарность за успехи в деле развозки прессы газета «Хартфорд-Курант» давным-давно прислала ему и ей по футболке – темно-зеленого цвета, с фирменным шрифтом и изображением веселых детишек, наслаждавшихся отдыхом в лагере. Та, что была на нем, уже давно выцвела и пообтрепалась.

– Ты до сих пор берег ее? – удивилась она.

– Я запрятал ее в сундук и оставил в гараже у Винни. Это одна из вещей с Мыса Хаббарда, которую я не мог ни выбросить, ни взять с собой в Калифорнию.

– Потому что ты был уверен, что вернешься сюда, – Румер прикоснулась к старой, кое-где уже побитой молью, зеленой ткани футболки, одновременно лаская его кожу.

– До нынешнего лета я ни в чем не был уверен, – признался Зеб.

– Вот уж не думала я, что эта футболка снова попадется мне на глаза… – прошептала она, но потом смолкла, чтобы собраться с духом. – По правде, я думала, что и тебя больше никогда не увижу. После того, как Винни сказала мне, что ты арендовал ее коттедж, я была в шоке. Я не спала ночами, гадая, о чем же заговорить с тобой при первой встрече.

– Судя по всему, ты и видеть-то меня не хотела.

– Да, не хотела, – согласилась Румер.

– Поэтому нам нужно было подобрать безопасные темы, – сказал Зеб. – О Майкле, о твоем отце…

– Звездах, – добавила она, взглянув на небо. – Я думала, что мы поговорим о Млечном Пути, о том, каково тебе было летать там, наверху, и глядеть на нас тут, внизу.

– На тебя, Румер, – сказал Зеб. – Бороздя просторы космоса, я присматривал за тобой. Я сгорал от желания узнать, чем же ты занималась, не повстречала ли ты кого-нибудь еще. Я представлял себе, как ты каталась на коне, о котором мне рассказал Майкл, на Блю, а потом придумал новое созвездие.

– И какое же?

– Девушка на крылатом коне.

– Как на Пегасе…

– Да, – Зеб кивнул. – Только этот конь летает очень низко. Он держится ближе к земле, перемахивая каменные стены и живую изгородь, разделявшую наши дворы. Ветер задувает кроликам в уши, когда конь проносится мимо. Девушка очень любит его. Она берет его с собой в потрясающие странствия – по морю, отмели Викланд-Шоул, к Индейской Могиле… А потом каждую ночь скачет на нем домой.

– А где же ее дом?

– На Мысе Хаббарда, разумеется.

– Теперь все изменится, – чувствуя, как к горлу подступил комок, грустно сказала она.

– Из-за Франклина? – спросил он.

Она не ответила, потому что у нее недостало сил договорить.

Взяв Зеба за руку, Румер, словно держа в поводу звездного коня, повела его за собой на другой берег узкого ручейка. Болотная трава щекотала им ноги. Румер была босиком, и ее ступни проваливались в мягкую, теплую жижу. Постепенно земля стала тверже, появились и камни. Подымаясь наверх, они держались за руки.

Вершину холма венчала древняя Индейская Могила. Собственно, могилы как таковой здесь давно уже не было, так жители Мыса называли весь этот холм, увенчанный причудливым изваянием идола, воззрившегося в небо подобно каменным бабам с острова Пасхи. По сохранившейся издавна легенде, индеец, когда-то похороненный здесь, был из племени пиантиков. Его большая семья состояла из коренных жителей этой чудесной местности; все его предки когда-то охотились и рыбачили здесь, живя в простецких вигвамах, раскинувшихся на холмах и в лесу.

Когда индейцев переселили в резервации, они уже не могли проводить много времени у моря. Этот Дядя Лот (так кто-то начертал на его надгробном камне) был рабом в одной из богатейших семей с мыса Томагавк-Пойнт. Румер помнила, как однажды прогуливалась тут в компании матери Зеба; та взглянула на изваяние и опечалилась. На вопрос Румер миссис Мэйхью ответила, что ей грустно из-за того, что Дядя Лот был вынужден рабствовать на людей, которые у него же и украли его исконную землю, ею родину.

– Не мешало Тэду Франклину бы прийти сюда, – тихо сказал Зеб, поглядывая на гранитное надгробье. – Мы бы познакомили его с духом Дяди Лота. Может быть, тогда до него дошло бы, что эту землю нужно любить… а не просто владеть ею.

– Жаль, что тебе не удалось все-таки уговорить его продать дом.

– Я пытался, Ру, – взяв ее лицо в свои ладони, сказал Зеб.

– Он слишком горд своим приобретением. Он никогда не будет здесь счастлив, но из принципа ничего нам не продаст.

– Я пробовал и так, и эдак, говорил ему, что заплачу даже вдвойне. В общем, любую цену. Я думал, что оно того стоит даже без деревьев. Ведь все ради твоего счастья…

– Я знаю, где мое счастье.

– Где?

– Рядом с тобой…

– Хочешь, чтоб у нас был домик прямо здесь? – воскликнул Зеб. – Может быть, чуть поодаль от Мыса… что скажешь, если я построю дом возле твоей лечебницы? Там так просторно. Я вот ходил, пытаясь подобрать участок под конюшню, и подумал…

– Но это ведь уже не на Мысе, – возразила Румер.

– Да, но очень близко. И тогда мы смогли бы уединиться вдвоем – знаешь, твой отец глаз с меня не спустит, пока я не докажу ему серьезность своих намерений…

– Не говоря уже о les Dames de la Roche…

– Именно, Ларкин. Понимаешь, да? А так у нас все получится. Я бросаю работу в лаборатории и примериваю на себя профессию строителя. Сначала конюшня, потом дом… Ну, что скажешь?

– Не могу поверить, что ты хочешь отказаться от своей карьеры, – Румер поглядела ему прямо в глаза. – Почему, зачем?

– Потому что я хочу быть с тобой.

– Но пожертвовать такой потрясающей возможностью… Ты уверен?

Зеб указал на небо. Другой рукой он обвил ее плечи, и она наблюдала за тем, как он щурился в черную ночь, словно планируя межзвездные маршруты, по которым ему всегда хотелось пролететь на своем челленджере.

– Они никуда не денутся, – сказал он. – Звезды по-прежнему будут там, наверху. На мое место в Калифорнии претендуют еще десять спецов по спутниковым фотографиям. Так что с поиском замены проблем не будет. Но чего мое начальство пока еще не знает, так это моих грандиозных планов по поводу Восточного побережья.

– Ты о чем?

– О новенькой с иголочки обсерватории, где-нибудь на полпути отсюда в Провиденс, что в штате Род-Айленд. Нам еще придется подобрать подходящую площадку. Матильде надо будет поработать за двоих – потому что, разделавшись со строительством, я буду брать тебя с собой в путешествия по округе. Я собираюсь открыть лабораторию, и она непременно будет в пределах недолгой поездки на машине от…

– …Мыса Хаббарда?

– От нашего с тобой дома, Румер. Он всегда будет там, где ты.

И потом, держа ее за руки, Зеб опустился на колени у Индейской Могилы. Вокруг поднимались теплые испарения с земли, а над головами у них сверкали звезды, и Зеб привлек ее к себе.

– Я так люблю тебя, Ларкин, – сказал он, когда ее коленки уткнулись во влажную почву.

– Взаимно, Мэйхью.

Румер моргнула, гадая, почему же Зеб выбрал это место – среди всех прочих прекрасных уголков Мыса Хаббарда – для той давней встречи. Двадцать лет назад они могли бы заняться здесь любовью – но почему именно тут? Почему оно имело для них такое большое значение? Отгоняя назойливых насекомых, она посмотрела на изваяние Дяди Лота.

И ясный как день ответ был прямо там, у нее под носом. Этот человек любил Мыс – его природу и наследие, – так же как и Румер с Зебом. Если легенда не врала, то он был в услужении у тех, кого ненавидел – за варварскую кражу этого чудесного, прекрасного края. Ведь Зеб уже сказал: Дядя Лот, как никто другой, понимал, что землю нужно любить, а не просто владеть ею.

– Спасибо тебе, Дядя Лот, – произнесла она вслух, когда Зеб помог ей подняться.

– За что, Румер? Почему ты благодаришь его?

– Потому что научил всех нас, – ответила Румер. – Всех детей с Мыса Хаббарда, которые знают про него…

– Чему научил?

– Ты сам знаешь, – она поцеловала Зеба. – Тому, что на самом деле мы никогда не покидали этот край, который так безумно любим. Что бы ни происходило и куда бы нас ни заносил ветер судьбы…

– Значит, вот что я упустил двадцать лет назад? – спросил Зеб.

– Вовсе нет, – прошептала она. – Ты и тогда знал об этом. Ты же вернулся, разве не так?

– И все это время я присматривал за тобой, оттуда, сверху…

В небе полыхнул луч маяка, заслонив собой все звезды. Румер думала о своей прародительнице Элисабет, матери первой Клариссы. Уплыв с капитаном Торном, она упустила то же самое. Они потерпели крушение и утонули неподалеку от земли, которая могла спасти их.

– Завтра приедут бульдозеры, – Румер просто задохнулась от осознания того, что двор Франклинов, бывший двор Мэйхью – лицо Мыса Хаббарда – навеки изменит свой облик, а они с Зебом бессильны как-либо помешать этому.

– Знаю.

– Ты так старался не подпускать их сюда…

– Но этого оказалось недостаточно, – Зеб еще крепче сжал ее ладонь. – Пойдем, – он потянул ее за локоть.

– Обратно ко мне? – спросила она.

– Нет, к нашему зеленому дому. Моему дому… в последний раз.

Они побежали, летя сквозь лесную чащу, словно сам Дядя Лот придавал им сил и подгонял вперед. Спускаясь вниз по тропинке, Зеб поддерживал ее, чтобы она не упала. На главном пляже они гулко топотали по серебристому песку. Держась за руки, пронеслись через мостик, а оттуда вверх по ступенькам к дорожке, ведущей во двор Зеба.

Там, на лысом холме, высился зеленый коттедж. Его роскошное окружение из сосен и дубов исчезло, и теперь он стоял один-одинешенек под черным звездным небом. У Румер защемило сердце – и так, вероятно, будет всякий раз, когда ее глаза опять не смогут найти любимые деревья.

Зеб прошел к большому валуну и только потом вспомнил, что старинного медного ключа там не было, а замки в дверях уже поменяли. Поглядев на дорогу, они с Румер удостоверились в том, что у обочины не было машины Франклинов. Сам дом был окутан темнотой, внутри не горело ни одной лампочки.

Встав у северной стены, Зеб ухватился за повидавшую виды трубу дымохода. На ней были небольшие выступы, образованные кирпичами, выложенными из широкого основания в прямую узкую колонну. Он подтянулся до самого низкого упора для ног и поглядел вниз через плечо.

– Справишься?! – крикнул он Румер.

– Проще простого, Мэйхью! – крикнула она в ответ. – Ты хоть представляешь, сколько раз по утрам я забиралась сюда, чтобы постучать в твое окно, когда ты просыпал время развозки газет?

– Знаю, Ларкин, – Зеб подал ей руку и втащил за собой наверх.

С кирпича на кирпич они ползли по трубе. Добравшись до нижнего ската крыши, Зеб чуть отстранился и пропустил Румер вперед. Она по-крабьи проползла мимо слуховых окон, а уже оттуда вскарабкалась на второй ярус. Вцепившись в открытые ставни, она рывком забралась на самый верх крыши.

Зеб поспешал следом за ней. Усевшись бок о бок, они перевели дыхание. С моря на болота и Индейскую Могилу дул мягкий бриз, отгонявший назойливых москитов. Румер взяла Зеба за руку, думая обо всех обещаниях, которые они дали друг другу в эту ночь.

С этой крыши, знакомой ей с детства, глядела она на расчищенную площадку, где прежде росли деревья, на каждый камушек и поросший мхом валун. Запах свежесрубленной древесины не выветрился до сих пор. В воздухе парил аромат подъельника и нектара жимолости. «Это наше место, – подумала она. – Я земля, а он небо. Я тяну его вниз с небес, а он увлекает меня клуне. Куда бы нас ни занесло, все началось именно здесь».

– Это мой дом! – прокричал Зеб звездам. Он вел себя как мальчишка, и как же она любила его!

Мириады звезд мерцали у них над головами – белые огоньки на бархатисто-черном ковре небосвода. Румер разглядела Орион, Большую Медведицу, Арктура и Плеяды. Все эти годы звезды оберегали Зеба, а потом вернули ей. Она молча вознесла благодарственные молитвы небесам, а потом переключила свое внимание на дела земные.

– Твой дом, – повторила Румер.

– Этот дом, эта крыша, – Зеб глядел вниз, на улицу, где торчал желтый бульдозер и кран с железной бабой для сноса зданий. – Они завтра исчезнут.

– Мне не верится, – ответила Румер. Безграничная любовь к Мысу Хаббарда взыграла у нее внутри и выплеснулась наружу, когда Зеб обнял ее. Один край крыши оберегал дымоход, а за другим присматривал единорог с флюгера. Слезы брызнули у нее из глаз, когда она подумала о том, что у них было и что они завтра утратят навсегда.

– Это называется компромисс, Ру, – прошептал он. – Правда нашей жизни…

– Почему нельзя сделать так, чтобы некоторые вещи оставались вечно? – спросила она. – Деревья, скалы… этот старый-старый дом…

– Мы все равно будем вместе. Мы сохраним это в своем сердце, в своей памяти. Открой свою душу, Ларкин: впусти туда это мгновение, чтобы мы никогда не забыли о нем.

– Никогда… – повторила Румер. Вытерев глаза рукавом футболки Зеба, она заглянула в окно своего коттеджа и увидела отца, задремавшего прямо в кресле. На коленях у него лежала раскрытая книга.

Она подумала об учительском пособии Сикстуса Ларкина, и у нее в голове прозвенели слова: «Поймите, что каждому ребенку нужен приют, его собственный заповедник».

Здесь и был ее заповедник. Мыс Хаббарда и эти поросшие травой старые дворы. Здесь Румер узнала, кем она была на самом деле – девчонкой, которая так любила животных, что решила стать ветеринаром. Мыс был ее классной комнатой, а в этих дворах, как говаривала миссис Мэйхью, – ее заповедник.

– Там, наверху, – Зеб поднял руку, – есть новое созвездие, о котором я уже упоминал. Хотел бы я подарить его тебе, Румер.

– Девушка на крылатом коне, – задрав голову, она будто воочию увидела скачущего по небу коня, шею которого обвивала руками девушка, и они припадали к земле, перелетая через скалы, кусты и кроликов. – Они только начали свое ночное путешествие? Или уже заканчивают?

– Начали, – целуя ее волосы, ответил Зеб.

– Как оно называется? Это новое созвездие?

– Ну, у него может быть лишь одно название. Поскольку это вы с Блю летите ко мне домой, – сказал Зеб, – и раз вы с ним и мы с тобой самые верные друзья на свете, то я нарекаю его Верность.

– Да, Зеб, – Румер покрепче обхватила его за шею. – Что бы ни случилось, давай поклянемся всегда любить этот край.

– Без вопросов.

– И друг друга.

– Навеки, Румер, – Зеб нежно поцеловал ее в глаза и в губы. – Как всегда.

Разжав свои объятия, они вдруг услышали чьи-то голоса. Они замерли, чтобы их никто не заметил, и разглядели на дороге скопление народа. Люди что-то оживленно обсуждали. Затем вспыхнули спички, защелкали зажигалки. И следом одна за другой темноту осветило множество свечей.

– Что это? – прошептал Зеб.

От благоговейного трепета Румер лишилась дара речи.

Они молча наблюдали за тем, как Майкл, держа зажженную свечу, поднялся на холм к дому Румер. Он открыл дверь без стука, а затем разбудил своего деда. Протерев глаза, Сикстус стряхнул с себя сон, и Майкл помог ему выбраться из кресла.

– Где тетя Румер? – спросил Майкл, спускаясь с дедом к подножию холма.

– Гуляет где-то с твоим отцом, – ответил Сикстус.

В оранжево-золотистом пламени свечей Румер увидела лица всех les Dames de la Roche и их мужей, сыновей и приятелей. Там стояли Аннабель, Марни, Шарлотта, Дана, Элли, Сэм, Куин, Майкл, Сикстус, Геката и даже затворница миссис Лайтфут. Наверное, кто-то позвонил и Матильде, потому что на дороге прогромыхал ее старый «вольво», и она тоже присоединилась к общему собранию. Постепенно яркие огни свечей растеклись по всей длине Крестхилл-роуд в неком подобии траурной, но в то же время и радостной церемонии.

– Что происходит? – еще раз спросил шепотом Зеб.

– По-моему, это ночной дозор, – ответила Румер. – Для твоего дома.

У них не было с собой ни свечек, ни спичек, ни зажигалок, но в едином порыве печали и торжества они воздели руки к звездам. Когда явилась Винни в своем ярко-белом – в тон седым волосам – балахоне и начала петь, все слушали ее с молчаливым почтением.

– Хорошее лето, чтобы вернуться домой, – сказал Зеб.

– Отличное лето, чтобы вновь встретиться с тобой, – сказала Румер.

– Завтра этот коттедж канет в Лету, – сжав посильнее ее ладонь, вздохнул он. – Но ты, я, Майкл и Блю…

– По-прежнему будем здесь, – подхватила Румер. Они поцеловались, удерживая друг друга, чтобы не свалиться с крутой крыши. Внизу женщины и мужчины Мыса распевали песни, и Румер знала, что они будут стоять там всю ночь, пока не оплавятся их свечи, пока не начнет свой разбег железная сокрушительная баба.

– Я дома! – прокричал Зеб, и его голос унесло ветром к морю, к небесам и спустился вниз к людям, стоявшим на улице, которую они так сильно любили.

– Кто это там на крыше? – спросила Аннабель.

– Ты и сама знаешь, кто, – проворчала Винни. – Румер и Зеб. Кто ж еще?

– Это вы там вдвоем?! – крикнул Сикстус, поднеся свечу к лицу.

– Да, это мы, – ответила Румер, и морской бриз тут же подхватил ее слова.

Куин и Майкл заулюлюкали, а потом Куин издала то, что можно назвать только воплем дикого ниндзя. Когда эхо затихло среди гранитных утесов, остальные продолжили пение. И к ним присоединилась Румер Ларкин, которая все так же правила на земле, вместе с Зебулоном Мэйхью, который до сих пор царил в небе. Хотя у них не было свечей, они тянули руки вверх, пока их пальцы не схватили по звезде, струящийся свет которых, подобно райскому сиянию, наделял красотой все, чего он касался – и скалы с крышей, и ужасный бульдозер.

Луч маяка продолжал свой бег по водной глади, указывая морякам безопасный путь домой. В его ярких всполохах отражалось небо, океан, болота, Индейская Могила и магазин «Фолейс». Он пролетал над гнездом поморника, «Клариссой» у причала, старым двором семейства Ларкин и новым пастбищем Блю, озаряя участки дворов и оплетая золотыми нитями каждое дерево. Взобравшись на высокий холм, луч маяка выхватывал из объятий темноты старый зеленый коттедж Мэйхью в его последнюю ночь на этой земле, освещая широкую крышу и сидевших на ней двух лучших друзей, которые были безумно влюблены друг в друга.




Эпилог


На рассвете следующего дня появился посыльный с письмом. Оно было написано на веленевой почтовой бумаге, и к нему прилагалась пачка заверенных нотариусом документов. Поначалу посыльный стучался в кухонную дверь дома Румер, но потом обнаружил ее возле дуба на границе со старым двором Зеба.

– Что это? – удивилась она.

– Просто поставьте свою подпись, – ответил курьер. – Подтверждение получения должно быть у отправителя до семи утра, а сейчас как раз почти столько.

Румер чувствовала себя ужасно вымотанной. Ночной дозор выдался очень долгим.

Некоторые соседи продержались всю ночь, другие разошлись по домам, где и заснули тревожным сном. Свечи их либо сгорели без остатка, либо погасли от ветра. Майкл и Куин примостились возле каменного ангела, укрывшись стеганым одеялом от влажного морского воздуха. Румер с Зебом покинули свой пост на крыше только с наступлением рассвета, оставив зеленый дом наедине с его кошмарной судьбой.

Подписав квитанцию, Румер взяла конверт.

Взвешивая его на ладони, она увидела, что на соседний участок прибыла бригада рабочих. Ровно в семь часов – когда и должен был начать свою работу кран с железной бабой, – люди в спецодежде завели свою тяжелую технику. Румер почуяла запах выхлопных газов и приготовилась услышать первый жуткий, сокрушительный удар по зеленому коттеджу.

– Что там? – спросил Зеб, глядя на конверт.

– Не знаю, – рассеянно ответила Румер, все ее внимание было приковано ко двору Мэйхью. Ее мало волновало содержимое письма, но она знала, что прочесть его все равно нужно. Оторвав клейкую полоску, она извлекла из конверта лист плотной бумаги, украшенный монограммой ее сестры.

– Это от Элизабет, – сказала она.

– Читай вслух, если хочешь, – Зеб обнял ее для пущей поддержки.

«Дорогие мои, – прочла Румер. – Сейчас, после бессонной ночи, вы, наверное, похожи на свежевыжатые лимоны. Да, я знаю: вы были на страже до самого утра, терзая себя переживаниями по поводу зеленого дома. Мне очень жаль, что я не смогла избавить вас от подобных мучений, но, к сожалению, шестеренки сделок с недвижимостью крутятся слишком медленно, даже когда я лично вращаю их.

Да, все правда: это я купила дом. Зеленый дом и, должна добавить, тот безлесный участок, на котором он стоит. Пусть деревья из вашего детства исчезли навеки, но ведь можно посадить новые. К тому же так любимые вами скалы теперь никто не взорвет.

Тэд Франклин, оправдав свою омерзительную славу, был, впрочем, довольно сговорчив. Разумеется, он хочет, чтобы мы считали, будто деньги для него не имеют никакого значения, но, по правде говоря, еще как имеют! Деньги всегда важны для тех людей, которые пытаются убедить вас в обратном. Поэтому я предложила ему их целую кучу, присовокупив обещание сыграть в одном-единственном рекламном ролике его компании.

Его убедил этот пункт с «единственным». Если бы я переборщила, предложив вместо одного целый сериал, то он почуял бы подвох и отказался. Однако я пустила в ход все свое самообладание – ведь я не зря играла шекспировских героев, дорогие мои, – ив итоге вышла победительницей.

К несчастью для Франклина, мой агент скоро сообщит ему, что вопросы, связанные с появлением в ТВ рекламы, находятся вне моей компетенции и что я не имею права выполнять свое импульсивное, искреннее – хоть и опрометчивое – обещание.

Ну да ладно. Все будет в порядке. В общем, теперь все счастливы. Я предложила Франклину изящный выход из ситуации, которая могла обернуться для него адом имени Мыса Хаббарда. Я дала зеленому домику шанс остаться на своем месте, а скалам – возможность сохранить свой первозданный вид. Вам же, мои дорогие Румер и Зеб, я предлагаю мечту, которую вы всегда заслуживали.

И эти документы имеют к ней непосредственное отношение.

Я отказалась от прав на дом и собственность в пользу вас обоих. Можете считать это моим ранним – или запоздалым, это как посмотреть – свадебным подарком. От судьбы не уйдешь.

Что еще сказать?

С любовью, Элизабет».

Румер зажмурилась изо всех сил. Потом, когда она открыла глаза и скользнула взором от письма к лицу Зеба, который выглядел совершенно сбитым с толку, на соседнем дворе взревел двигатель бульдозера.

Румер чуть не закричала – что, если они ничего не знали и собирались снести спасенный Элизабет дом? Возможно, шашки с динамитом уже были заложены и таймер начал обратный отсчет. Но прежде чем она успела сказать хоть слово, рабочие побросали свой инвентарь и стали спускаться с холма к дороге.

Грузовики один за другим давали задний ход.

И наконец большой желтый бульдозер загромыхал прочь по Крестхилл-роуд. Зажав письмо в кулаке, Румер повисла у Зеба на шее.

– Он наш, Ларкин! – закричал Зеб.

– Он и вправду наш, Мэйхью, – прошептала Румер.

Наблюдая за бульдозером, покуда тот не исчез из виду, и дрожа всем телом, Румер понимала, что Элизабет Рэндалл – звезда Голливуда, выдающаяся актриса – все-таки осталась дочерью Сикстуса и Клариссы Ларкин. Она осталась матерью Майкла.

Но, что важнее всего, сейчас и во веки веков, Элизабет осталась любимой сестрой Румер.


notes



Примечания





1


Дословно Дамы со скалы (Дамы старой закалки) (фр).




2


Многофункциональный инструмент в корпусе пассатижей нож, кусачки и прочее «в одном флаконе».




3


Перевод Т. Щепкиной-Куперник (Прим. ред.).