Ученица Холмса
Лори Р. Кинг


Мэри Рассел #01






Еще один кирпичик в здание мировой `шерлокиады`: на этот раз знаменитый сыщик выступает в роли наставника юной Мэри Рассел, которая осваивает под руководством Холмса науку криминалистики и вместе с ним участвует в расследовании преступлений.






Лори Р. Кинг

Ученица Холмса



«The Beekeeper's Apprentice» 1994, перевод И. Холикова




Предисловие редактора


Первым делом спешу уверить читателя, что не имею никакого отношения к книге, которую вы держите в руках. Да, я пишу романы, но даже воспаленное воображение писателя-романиста имеет свои границы, мое же исчерпало себя задолго до того, как откуда-то появилась идея рассказать о Шерлоке Холмсе, взявшем себе в ученики бойкую на язык пятнадцатилетнюю полуамериканку, рьяную феминистку. И вот я думаю: если даже Конан Дойль не удержался от того, чтобы скинуть Холмса в пропасть со скалы, то уж, конечно, юная смышленая девица с ходу размозжила бы голову великому детективу.

Однако это не объясняет, как эта история стала достоянием печати.

Все началось несколько лет назад, когда подъехавший к моему дому почтальон привез не семена овощей, которые я заказывала, а очень большую, сплошь обклеенную упаковочной лентой, картонную коробку, вес которой достигал максимально разрешенного для пересылки по почте. После бесполезных расспросов проверив адрес на коробке, который оказался действительно моим, я вздохнула и поплелась на кухню за ножом, чтобы разрезать плотную липкую ленту. Покончив с лентой, принялась кромсать плотную упаковку, по щиколотку погружаясь в клочки картона. Надо сказать, мой нож оказался здесь не самым подходящим инструментом.

Внутри я обнаружила сундук – большой, тяжелый, старомодный металлический сундук, весь в наклейках разных отелей. Кто-то предусмотрительно обрывком липкой ленты прикрепил к нему сбоку ключ. Я вставила ключ и повернула его, чувствуя то, что, вероятно, ощущала Алиса, держа в руках бутылочку с надписью «Выпей меня». Пока я стояла, глядя на беспорядочно рассованное содержимое, к моему любопытству начала примешиваться тревога. Я отдернула руку и отошла от сундука; мысли о маньяках и безумцах пронеслись в моей голове подобно газетным заголовкам. Я спустилась с крыльца и обошла вокруг дома, всерьез собираясь вызвать полицию, но, вернувшись в дом через заднюю дверь, решила сначала сварить себе кофе. С чашкой в руке я подошла к окну, чтобы взглянуть на странный предмет еще раз. Сверху видны были побитый металл сундука и великолепный пурпурный бархат, который выстилал его; я наблюдала, как на него забрался кот и, пригревшись на солнышке, уснул. Мои опасения, связанные с подложенным взрывным устройством, тут же рассеялись, и через несколько секунд я уже стояла на коленях рядом с сундуком. Спихнув кота, я принялась изучать содержимое сундука.

Оно было весьма странным. Не столько сами вещи, сколько их сочетание, в котором не было никакого смысла: шитый бисером и украшенный каймою бархатный плащ, мужской купальный халат, расшитая кашемировая шаль удивительно тонкой работы, треснувшая лупа, два кусочка цветного стекла, которые могли быть только парой необычайно толстых и ужасно неудобных контактных линз, длинный кусок ткани, который, как впоследствии определил один из моих друзей, был раскрученным тюрбаном, восхитительное изумрудное ожерелье, которое я поспешно отнесла в дом, чтобы затолкать подальше под подушку, пустой спичечный коробок, мужская, с изумрудом, булавка для галстука, палочка для еды из слоновой кости, английский железнодорожный справочник с расписанием движения поездов на 1923 год, три странных камешка, толстый болт с проржавевшей гайкой, маленькая деревянная шкатулка, украшенная резьбой и инкрустацией, изображающими пальмы и тропических животных, «Новый завет» в потертом от частого употребления белом кожаном переплете с красными буквицами и золотым обрезом, монокль на ленте черного шелка, коробка с газетными вырезками, многие из которых содержали информацию о различных преступлениях, и масса других мелких вещичек, которые были в беспорядке напиханы в сундук.

А на самом его дне лежала рукопись, листы которой были прошнурованы узкой красной лентой и скреплены в месте узла восковой печатью с буквой Р.

За пару недель я прочитала ее в надежде разобраться, кто же все-таки прислал мне все это, но чтение ничего не дало, хотя истории, изложенные в рукописи, были интересными и даже захватывающими.

Я попыталась выяснить мучивший меня вопрос через почтовую контору, но в отделе доставки мне сказали лишь то, что некий молодой человек принес эту посылку и заплатил за ее доставку наличными.

Недоумевая, я уложила плащ, халат и бумаги обратно в сундук и задвинула его в шкаф (изумруды я отправила на хранение в банковский сейф).

С тех пор, месяц за месяцем, прошло несколько лет, пока однажды пасмурным днем, подобным целой веренице таких же серых дней, когда ничего не выходило из-под моего пера, а безденежье принимало угрожающие размеры, я с неожиданной завистью, вспомнила легкость стиля и несомненный дар рассказчика, которыми обладал автор той рукописи, что покоилась в глубине моего шкафа.

Я вытащила сундук, извлекла из него кипы бумаг и отправилась перечитывать их в кабинет; затем, подгоняемая отчаянием, равно как и необходимостью ремонта прохудившейся крыши, напоминавшей о себе течью в потолке, я принялась переписывать послание неизвестного автора. Сгорая от стыда, я послала рукопись моему издателю, но когда та позвонила мне через несколько дней и осторожно заметила, что это не похоже на другие мои труды, я ее прервала, во всем созналась, попросила вернуть мне рукопись почтой, уселась за стол и вновь уставилась в чистый лист бумаги.

На следующий день она позвонила опять, сказала, что проконсультировалась с юристом фирмы, что истории действительно ей понравились, хотя надо бы взглянуть на оригинал, и что она с удовольствием опубликовала бы ее, если бы я согласилась отказаться от своих прав на тот случай, если объявится настоящий автор.

Долго выбирать между гордостью и ремонтом крыши не пришлось. Само собой, я ради самоуважения подчеркнула, что мои права на эту рукопись весьма относительны.

Не знаю, какова во всем этом доля правды, но не могу отделаться от ощущения, что это не выдумка, как бы абсурдно это ни звучало. Все же я скорее предпочту продать рукопись (даже и отказавшись от авторских прав), нежели лишиться прекрасного изумрудного ожерелья, которое я, наверное, никогда не надену.

Далее читателю предлагается – практически в первозданном виде, так, как написал ее автор, первая из присланных мне историй. Все, что я сделала, это лишь поправила отвратительное правописание и сгладила неровности стиля. Собственно, я даже не знаю, что еще сказать. Я смею только надеяться, что публикация произведения, названного автором «На отречение королевы» (такое нескладное название – она явно не новеллист!), приведет не к судебной тяжбе, а хоть к каким-то ответам на мучащие меня вопросы. И если кто-нибудь из вас знает, кто такая Мэри Рассел, дайте мне знать, пожалуйста. Я умираю от любопытства.

Лори Р. Кинг

* * *


В результате небольшого расследования, которое я провела в библиотеке Калифорнийского университета, я выяснила, откуда были взяты цитаты, которыми автор начинает каждую главу: из философского трактата по пчеловодству 1901 года, принадлежащего перу Мориса Метерлинка, под названием «Жизнь пчелы».




Вступление: от автора


Пожилой философ, выйдя в отставку, уединился в этом месте...

Здесь он, утомленный людской назойливостью, нашел себе убежище...




Дорогой читатель!

С годами я стала понимать, что взросление не всегда желанно. Не спорю, в физическом плане в этом есть определенные прелести, но что меня раздражает больше всего, так это то, что прошлое, столь реальное для меня, в глазах окружающих погружалось в туман истории. События Первой мировой войны искажались в самодеятельных душевных песнях и приукрашенных образах, порой очень впечатляющих, но далеких от действительности; смерть на войне представлялась бескровной. Двадцатые годы превратились в глазах людей в карикатуру; одежда, которую мы носили, висит теперь в музеях, а те, кто еще помнят начало этого сумасшедшего века, начали потихоньку уходить. С нами уйдут и наши воспоминания.

Не знаю, когда я впервые осознала, что Шерлок Холмс из плоти и крови. Холмс, которого я так хорошо знала, был для всех остальных лишь плодом воображения некоего доктора. Но меня это по-настоящему захватило, и появилось ощущение, будто я тоже, заразившись Холмсом, участвую в процессе превращения реального события в факт литературы. Мое чувство юмора быстро вывело меня из этого состояния, но ощущение было весьма специфическим.

Теперь процесс этот давно завершен: истории Уотсона об этом человеке, которого мы оба знали, стали жить собственной жизнью, а живой Холмс стал полулегендой. Литературным персонажем.

С одной стороны, это забавно. Теперь многие авторы пишут романы о Шерлоке Холмсе, помещают его в необычайные ситуации, заставляют произносить немыслимые фразы, тем самым усугубляя легенду.

Я не удивлюсь, если мои собственные воспоминания будут расценены с той же позиции. Действительно забавно.

Как бы там ни было, но я должна заявить, что на этих страницах изложена история моего сотрудничества с Холмсом с самого начала. Читатель, ранее не знакомый с привычками и характером этого человека, может не заметить некоторых несоответствий известной версии. Те же, кто успел проглотить все тома сочинений Конан Дойля, смогут обнаружить у меня целый ряд мест, в которых очевидны отличия от рассказов доктора Уотсона, и подумают, что речь идет о каком-то другом, «ненастоящем» Шерлоке Холмсе.

Единственное, что я могу ответить на это, так это то, что они совершенно правы. Холмс, которого встретила я, отличался от детектива, жившего на Бейкер-стрит, 221-6. Он был уже в возрасте и недавно отошел от дел. Кроме того, все вокруг изменилось: мир был уже не таким, как во времена королевы Виктории, автомобили и электричество заменили кебы и газовые фонари, телефоны вмешались в жизнь даже сельских жителей, а ужасы на военных фронтах подтачивали здоровье каждой втянутой в орбиту войны нации.

Однако думаю, что даже если бы мир не изменился и я встретила бы Холмса в его молодые годы, все равно его портрет, написанный мною, разительно отличался бы от нарисованного Уотсоном. Уотсон всегда чрезвычайно высоко оценивал своего друга, исходя при этом из того, что сам считал себя ниже и всегда испытывал влияние Холмса. Не поймите меня превратно – я очень уважаю доктора Уотсона, но он всегда был таким наивным и порой не замечал очевидных вещей, несмотря на свои благоразумие и человечность. Я же явилась в этот мир бунтаркой, уже в три года вертела как хотела моей невозмутимой няней-шотландкой и растеряла наивность и благоразумие, которые, возможно, у меня были, уже к подростковому возрасту.

Мне потребовалось много времени, чтобы обрести их вновь.

Мы с Холмсом подходили друг другу. Его опыт, конечно, не шел ни в какое сравнение с моим, но его наблюдательность никогда не превышала моей так, как это было с доктором Уотсоном. Мои глаза и ум функционировали по той же самой модели. Мы действовали на одной территории. Так что я вполне допускаю, что мой Холмс не тот, что Холмс Уотсона. Мой ракурс, моя кисть, мое использование красок и теней резко отличаются от его. Предмет всегда один, только глаза и руки художника изменяют его по собственному усмотрению.

М.Р.Х.




Книга первая

Ученичество

Ученица пчеловода





Глава 1

Два оборванца


Когда мы обнаруживаем признаки мощного интеллекта в ком-то другом, это производит на нас такое впечатление, какое произвел на Робинзона Крузо отпечаток человеческой ноги, увиденный им на песчаном пляже его острова.




Мне было пятнадцать, когда я впервые встретила Шерлока Холмса. Уткнувшись носом в книгу, я прогуливалась по Суссекским холмам и едва не сбила его с ног. В свое оправдание могу сказать, что это была интереснейшая книга, а кроме того, было очень трудно наткнуться на кого-то, вообще встретить другого человека в этом безлюдном уголке земли в этом военном 1915 году. За семь недель, что я блуждала с книгой в руках среди овец, которые сами уходили с моего пути, и между зарослями терновника, которые я, в результате довольно болезненного опыта, научилась инстинктивно избегать, мне не доводилось ни разу налетать на человека.

Было начало апреля, стоял прохладный солнечный день. Автором книги, что я читала, был Вергилий. Я улизнула из тихого фермерского домика на рассвете, избрав довольно необычное для себя направление – на юго-восток, к морю, где и провела не один час, сражаясь с латинскими глаголами, при этом немыслимым образом преодолевая каменные преграды и огибая изгороди; я, наверное, не заметила бы и моря, если бы, споткнувшись о гальку, не ступила ногой в воду.

Именно в этот момент я почувствовала, что кроме меня во всей Вселенной все-таки есть еще кто-то, и сейчас этот кто-то, не далее чем в четырех футах от меня, кашлянул, прочищая горло. Книга выпала у меня из рук; с бьющимся сердцем, собрав все свое достоинство, я поверх очков уставилась на фигуру, сгорбившуюся у моих ног. Это был худой, седеющий мужчина лет пятидесяти в суконной кепке, допотопном твидовом пальто и довольно приличных туфлях. Позади него на земле лежал потрепанный армейский рюкзак. Должно быть, это был бродяга, оставивший остальные свои пожитки за кустами, или просто чудак, но явно не пастух.

Мужчина ничего не сказал, он просто с иронией смотрел на меня. Я подняла книгу и смахнула с нее пыль.

– Ну и что вы тут делаете? Лежите в засаде, подстерегая кого-то? – спросила я.

В ответ на это он приподнял бровь, улыбнулся снисходительной и в то же время раздражающей улыбкой и открыл рот, чтобы заговорить с той манерной медлительностью речи, что так отличает хорошо образованного английского джентльмена из высших слоев общества.

– Думаю, про меня с трудом можно сказать «лежу в засаде», – заметил он, – поскольку я открыто сижу здесь на берегу и занимаюсь своим делом. И, конечно же, я не мог предположить, что на меня будет совершено столь решительное нападение.

Скажи он что-нибудь другое или хотя бы в ином тоне, я бы просто извинилась и ушла, и тогда жизнь моя сложилась бы по-другому. Но он, сам того не подозревая, задел какие-то чувствительные струны моей души. Как я уже говорила, в то утро я покинула дом с первыми лучами солнца, чтобы избежать встречи с тетей. Причиной столь раннего моего ухода была ссора, за день до того вспыхнувшая между нами. Поводом же к ней послужил тот факт, что за три месяца моего пребывания в ее доме я успела второй раз вырасти из туфель. Небольшого роста, опрятная, ворчливая, остроумная и находчивая женщина, моя тетя гордилась своими миниатюрными руками и ногами. Она постоянно заставляла меня чувствовать себя неуклюжей, нескладной и к тому же готовой моментально обидеться, когда речь шла о моем росте и, соответственно, о размере ноги. В довершение всего она в качестве аргумента в этих бесконечных перепалках со мной привлекла и финансовую проблему и, понятно, вышла победителем.

Невинные слова незнакомца и далеко не невинный тон подействовали на меня как красная тряпка на быка. Расправив плечи и вздернув подбородок, я приготовилась дать достойный отпор. Я понятия не имела, где очутилась и кем был этот человек, мне было наплевать, находилась ли я на его земле или он на моей, был ли он опасным душевнобольным, беглым каторжником или лордом. Я была в ярости.

– Вы не ответили на мой вопрос, сэр, – напомнила я.

Не обратив никакого внимания на мое возбуждение, незнакомец заставил меня предположить, что он, в общем-то, ничего и не заметил.

– Вы имеете в виду, что я тут делаю?

– Именно так.

– Я наблюдаю за пчелами, – сказал он и, отвернувшись, продолжал созерцать склон холма.

Ничто в этих словах не выдавало признаков безумия. Тем не менее, сунув книгу в карман и усевшись на землю на безопасном от него расстоянии, я продолжала настороженно за ним наблюдать.

Вдруг я заметила какое-то движение в цветах. Это действительно были пчелы, неутомимо собирающие пыльцу, перелетающие от одного цветка к другому. Я разглядывала их, не находя ничего заслуживающего внимания, как вдруг заметила только что прилетевших, странно отмеченных особей. С виду это были обыкновенные пчелы, но с маленькой отметиной на спинке. Любопытно, что же он наблюдал? Я взглянула на чудака, который сосредоточенно уставился куда-то в пространство, и, сгорая от любопытства, повнимательнее посмотрела на пчел. И быстро пришла к выводу, что пятна на спинках у пчел вовсе не были естественными, это была краска. Затем я увидела одну пчелу с немного смещенной отметиной и еще одну, на спинке у которой было не только красное, но и синее пятнышко. Пока я наблюдала за всем происходящим, еще две пчелы, на этот раз с красными отметинами, улетели в северо-западном направлении. Я внимательно следила за красно-синей пчелой, пока та не набрала вдоволь пыльцы и не улетела на северо-восток.

Немного подумав, я встала и, распугивая овец и ягнят, поднялась по склону холма. Взглянув оттуда на деревню и реку, я сразу определила свое местонахождение. Мой дом был почти в двух милях отсюда. Я уныло покачала головой и, подумав о странном человеке и его пчелах с красными и синими отметинами, вернулась, чтобы с ним попрощаться. Он не поднял глаз, и я сказала ему:

– Мне кажется, что для нового улья вам лучше выбрать пчел с синими отметинами. Те, которых вы пометили только красными, похоже, из сада мистера Уорнера, синие же живут намного дальше и, скорее всего, они дикие.

Я достала книгу из кармана и, взглянув на незнакомца, собралась пожелать ему всего хорошего, но заметила на его лице такое выражение, что невольно онемела, слова будто застряли у меня в горле. Он стоял с открытым ртом, немного похожий на вытащенную из воды рыбу, и глазел на меня так, словно у меня выросла вторая голова. Он медленно поднялся, при этом все же закрыв рот, но взгляд его оставался прежним.

– Что вы сказали?

– Прошу прощения, вы что, плохо слышите? – На этот раз я немного повысила голос и повторила: – Для нового улья вам придется выбрать пчел с синими пятнами, потому как те, что с красными, наверняка принадлежат мистеру Уорнеру.

– Я не туг на ухо, просто не сразу сообразил, о чем вы. Скажите, а как вы узнали о моих намерениях?

– Мне кажется, это очевидно, – сказала я бесстрастно, хотя даже тогда знала, что подобные вещи не кажутся очевидными большинству людей. – Об этом свидетельствуют пятна краски на ваших пальцах и носовом платке. Единственной причиной для того, чтобы метить пчел, на мой взгляд, является желание выяснить, где находится их улей. Итак, вас интересуют либо сами пчелы, либо их мед, но сейчас не время собирать мед: три месяца назад были сильные заморозки, которые погубили многие ульи. Поэтому полагаю, вы выслеживаете этих пчел для того, чтобы устроить собственный улей.

В выражении его лица не было больше ничего рыбьего. Скорее он напоминал теперь хищного орла, который с высоты своего полета холодно-пренебрежительно смотрит на жалкие создания, копошащиеся внизу.

– Бог ты мой, – насмешливо произнес незнакомец, – оно еще и мыслит.

Мой недавний гнев постепенно утих, пока я наблюдала за пчелами, но после такого оскорбления вспыхнул с новой силой. Чего добивался этот тощий, высокий, возмутительный человек от меня, юной и безобидной незнакомки?

– Более того, оно полагает, что пожилым людям следовало бы иметь манеры получше, – набросилась я на него и вдруг вспомнила сплетни, которые слышала, и книгу, которую читала во время долгой болезни, узнала его и ужаснулась. Я всегда считала, что большая часть историй доктора Уотсона является плодом больного воображения сего джентльмена. При этом меня раздражало, что читателя он считал таким же недалеким тугодумом, как он сам. Но как бы там ни было, за всей этой литературной поделкой стояла фигура настоящего гения, одного из величайших умов своего поколения, человека-легенды.

Я пришла в ужас: мне довелось увидеть такого замечательного человека, и я еще его оскорбляла и мешала ему сосредоточиться, подобно Моське, лающей на слона. Я была готова провалиться сквозь землю.

К моему удивлению и испугу, он только насмешливо улыбнулся и наклонился, чтобы поднять свой рюкзак, внутри которого позвякивали баночки с краской. Шерлок Холмс выпрямился, поглубже натянул свою старомодную кепку на седеющие волосы и посмотрел на меня усталыми глазами.

– Молодой человек, я...

«Молодой человек!» Это было уже слишком. Ярость вновь вспыхнула во мне с новой силой. И пусть я не была слишком чувствительной, пусть оделась в мужскую одежду, но все равно это было слишком. К черту страх! К черту «легенду»!

– Молодой человек?! – повторила я. – Чертовски здорово, что вы ушли на покой, если это все, что осталось от ума величайшего детектива! – С этими словами я сорвала свою кепку, и длинные светлые косы упали мне на плечи.

На его лице можно было прочесть целую гамму эмоций (отличная награда за мою победу): простое удивление сменилось унылым признанием поражения. Он удивил меня: лицо его расслабилось, тонкие губы дрогнули, вокруг серых глаз сетью собрались легкие морщинки, и наконец, закинув голову назад, он разразился восторженным смехом. Так я впервые услышала, как смеется Шерлок Холмс. И хотя это было далеко не в последний раз, я никогда не переставала удивляться, как этот аскет с гордым лицом разразился тогда таким обезоруживающим смехом. Всегда хотя бы малая доля его смеха относилась к нему самому, и этот раз не был исключением. Я сдалась.

Достав платок, торчащий из кармана пальто, он вытер глаза. Небольшое пятнышко синей краски появилось на его переносице. А потом он взглянул на меня так, будто видел впервые. Спустя минуту, махнув рукой в сторону цветов, он спросил:

– Вы знаете что-нибудь о пчелах?

– Совсем немного, – призналась я.

– Но вы интересуетесь ими? – предположил он.

– Нет.

На этот раз обе его брови поднялись вверх.

– Почему же так категорично?

– Насколько я знаю, эти неразумные существа всего лишь инструмент для появления плода на дереве. Рабочие пчелы трудятся неустанно, трутни делают... в общем-то, делают они немного. Матки же обречены до конца своих дней плодить новых особей на благо улья. А что происходит, когда появляется еще одна матка? Ее заставляют драться с другими матками до смерти, тоже на благо улья. Пчелы – великие труженицы, это так, но производит каждая пчела за всю свою жизнь даже меньше простой десертной ложки меда. Каждый улей мирится с тем, что регулярно сотни тысяч часов кропотливой работы идут насмарку, мед похищается людьми только для того, чтобы намазать им тост, воск уходит на свечи. И нет того, чтобы объявить войну или устроить забастовку, как это сделала бы любая мыслящая и уважающая себя раса. Мне кажется, у людей с пчелами много общего.

Пока я говорила, Холмс присел на корточки, наблюдая за пчелой с синим пятном. Когда я замолчала, он ничего не сказал, лишь протянул свой тонкий длинный палец и нежно коснулся мохнатого тельца, ничуть его не беспокоя. На несколько минут воцарилась тишина, и так продолжалось до тех пор, пока нагруженная пыльцой пчела не улетела на северо-восток. Он проводил ее взглядом и почти про себя пробормотал:

– Да, очень похоже на гомо сапиенс. Наверное, поэтому они так меня интересуют.

– Интересно, насколько «сапиенс» вы находите большинство «гомо»? – теперь я была на знакомой почве, на почве разума и логики, моя любимая почва, на которую я не ступала много месяцев. К моему удовольствию, он ответил:

– "Гомо" вообще или только мужчин? – спросил он с подчеркнутой серьезностью, заставившей меня подумать, не смеется ли он надо мной.

– О нет. Я феминистка, но не мужененавистница. Вы, сэр, в общем-то, больше похожи на мизантропа. Но как бы там ни было, в отличие от вас, я считаю женскую половину расы намного более разумной.

Он опять рассмеялся, более сдержанно на этот раз, и я поймала себя на том, что теперь уже сама пытаюсь спровоцировать его.

– Молодая леди, – произнес он с легкой иронией, делая ударение на втором слове, – вы дважды рассмешили меня за один день, это больше, чем удавалось кому бы то ни было за такой же промежуток времени. Я не могу предложить вам взамен столь много юмора, но если вас не затруднит дойти со мной до моего дома, я, пожалуй, угощу вас хоть чашкой чая.

– Было бы очень приятно, мистер Холмс.

– Ах, у вас неоспоримое передо мной преимущество. Вы определенно знаете мое имя, и к тому же здесь некому меня представить.

Высокопарность его речи была забавна, учитывая, что оба мы выглядели сущими оборванцами.

– Меня зовут Мэри Рассел. – Я протянула руку, которую он взял в свою тонкую, сухую ладонь. Мы обменялись рукопожатием, будто скрепляя мирный договор.

– Мэри, – произнес он на ирландский манер, растягивая первый слог, – подходящее ортодоксальное имя для такой смиренной девушки, как вы.

– Я думаю, меня так назвали в честь Магдалины, а не Пресвятой Девы.

– Ах, тогда все понятно. Ну что ж, пойдемте, мисс Рассел? Моя хозяйка наверняка найдет, что поставить на стол.

Это была чудесная прогулка, почти четыре мили по холмам. Мы коснулись множества тем, которые легко нанизывались на общую нить пчеловодства. Холмс увлеченно жестикулировал, сравнивая разведение пчел с теорией Макиавелли о государстве, и коровы, фыркая, разбегались в стороны.

Он остановился посреди ручья, чтобы проиллюстрировать свою теорию, сопоставляя процесс роения пчел с экономическими корнями войны, приводя в качестве примеров германское вторжение во Францию и «нутряной» патриотизм англичан. Он достиг высот ораторского искусства на вершине холма и стремительно спустился по другой его стороне, напоминая большую птицу, собирающуюся взлететь.

Остановившись, он обернулся и, увидев, что я за ним не поспеваю как в прямом, так и в переносном смысле, умерил свой пыл. Чувствовалось, что у него обширные познания в этой области, более того, выяснилось, что он даже написал книгу под названием «Практическое руководство по пчеловодству». Он с гордостью заявил, что принята она была хорошо (и это говорил человек, который, как я помнила, некогда отказался от рыцарского звания, пожалованного ему покойной королевой); в книге описывались эксперименты, проделанные над одним ульем, названным Королевской Резиденцией, – этим и объясняется ее провокационный подзаголовок – «С некоторыми наблюдениями за отречением королевы».

Мы шли, Холмс говорил, и под действием солнца и успокаивающего, хотя местами и непонятного монолога я ощущала, как что-то тяжелое и давящее где-то внутри меня понемногу отступает и интерес к жизни, который, как я думала, навсегда потерян, начал все более ощутимо давать о себе знать. Когда мы подошли к его дому, мы были уже закадычными друзьями.

Стало заявлять о себе и нечто другое, причем с увеличивающейся настойчивостью, – за последние месяцы я привыкла не обращать внимания на голод, но здоровому молодому организму после долгого дня на свежем воздухе, после всего лишь одного бутерброда на завтрак трудно сконцентрироваться на какой-нибудь другой мысли, кроме как о еде. Я надеялась, что «чашка чая» будет поосновательней, и размышляла, как бы подкинуть подобную идею на тот случай, если она не будет осуществлена сразу. Когда хозяйка появилась в дверях, я на время забыла о своих волнениях. Это была та самая многострадальная миссис Хадсон. Миссис Хадсон, которую я всегда недооценивала, читая все эти истории доктора Уотсона. Вот вам еще один пример человеческой тупости – неспособность признать камень действительно драгоценным до тех пор, пока его не поместят в золотую оправу.

Дорогая миссис Хадсон! Она стала для меня впоследствии замечательным другом. В ту же первую встречу она была, как всегда, невозмутима. И сразу заметила то, чего не заметил ее работодатель, – что я была жутко голодна, – и захлопотала над своими припасами, дабы удовлетворить мой ненасытный аппетит. Мистер Холмс запротестовал, когда на столе стали одна за другой появляться тарелки с хлебом, сыром, разными закусками и пирожками, но замолчал, увидев, как я со всем этим справилась. Я была благодарна ему за то, что он, в отличие от тети, не смущал меня комментариями по поводу моего аппетита, а наоборот, пытался поддержать меня, сделав вид, что тоже ест. Когда я откинулась на спинку стула с третьей чашкой чая, то почувствовала себя впервые за много недель вполне удовлетворенной. Миссис Хадсон убрала со стола.

– Большое спасибо, мадам, – сказала я.

– Я рада, что вам понравилось, – ответила она, не глядя на мистера Холмса, – мне не приходится слишком уж заботиться о еде, разве только доктор Уотсон приедет. Он, – кивнула она в сторону человека, сидевшего напротив меня с трубкой, – он ест меньше кошки. Совсем меня не ценит, совсем.

– Миссис Хадсон, – запротестовал он, – я ем как всегда, это вы готовите столько, будто в доме живет человек десять.

– Кошка бы и то голодала, – убежденно повторила она. – Но вы хоть что-то съели сегодня, и меня это радует. Если вы закончили, то вас дожидается Уилл, он хочет переговорить с вами по поводу дальней изгороди.

– Меня вовсе не волнует дальняя изгородь, – возмутился он. – Я плачу ему, чтобы это он за меня заботился об изгородях, стенах и всем таком прочем.

– Ему нужно с вами поговорить, – настаивала миссис Хадсон. Я отметила, что мягкая настойчивость, видимо, была ее излюбленным методом, позволяющим ладить с ним.

– О черт! Зачем я уехал из Лондона? Мне надо было поставить ульи где-нибудь в пригороде и остаться на Бейкер-стрит. Посмотрите по книжным полкам, мисс Рассел, может, вас тут что-нибудь заинтересует. Я буду через пару минут. – Он схватил трубку, спички и вышел; миссис Хадсон возвела очи горе и исчезла на кухне, а я осталась одна в тихой комнате.

Дом Шерлока Холмса был типичным суссекским коттеджем. Вместо главной комнаты на первом этаже когда-то было две, но сейчас она представляла собой широкое помещение с огромным каменным камином, темными потолочными балками, дубовой дверью, ведущей на кухню, и удивительно широкими окнами, выходящими на южную сторону, где холмы постепенно сменялись морем. Два кресла-качалки, видавший виды плетеный стул и диван стояли вокруг камина, круглый стол и четыре стула разместились на солнечной стороне у южного окна (где я сидела). Письменный стол, стоявший на западной стороне, был завален грудой бумаг и разных предметов. Стены занимали шкафы и книжные полки.

Сегодня меня больше интересовал сам хозяин, нежели его книги, но все же я с любопытством взглянула на названия. («Кровавые случайности Борнео» стояли между «Размышлениями о Гете» и «Преступлениями страсти в Италии восемнадцатого века»). Я обошла комнату (табак все так же в персидской комнатной туфле у камина, я улыбнулась, увидев это; несколько разобранных револьверов в деревянном ящике с надписью «Лимоны из Испании» на одном из столов, на другом – три пары почти одинаковых карманных часов, уложенных с большой тщательностью, так что их цепочки были параллельны; мощная лупа, набор кронциркулей, листы бумаги, исписанные колонками цифр).

Я успела бросить лишь беглый взгляд на четкий почерк писавшего, как услышала за дверью голос Холмса.

– Может быть, присядем на террасе?

Я быстро положила на место взятый со стола листок, который, похоже, являлся трактатом о семи видах гипсовых растворов и их сравнительной эффективности при снятии отпечатков с различных типов почвы, и согласилась, что действительно было бы приятно посидеть на свежем воздухе. Мы взяли наши чашки, но когда я последовала за Холмсом к французскому окну, мое внимание привлек странный предмет, прикрепленный к южной стене. Это был длинный ящик, всего лишь несколько дюймов в ширину, но высотой почти в три фута, и в комнату выступал дюймов на восемнадцать. Казалось бы, ничего особенного – ящик как ящик, но, приглядевшись, я заметила, что его стенки были съемными.

– Мой экспериментальный улей, – сказал мистер Холмс.

– Пчелы? – воскликнула я. – Прямо в доме? Вместо ответа он отодвинул одну из съемных панелей, обнаружив под ней изящный пчелиный улей со стеклянной передней стенкой. Я присела от восторга. Внутри улья шла своя бурная жизнь, хотя на первый взгляд казалось, что пчелы просто бесцельно мечутся взад-вперед.

Я смотрела, пытаясь понять смысл хаотичного движения. Через трубу в днище нагруженные пыльцой пчелы попадали в улей и через нее же вылетали, избавившись от груза. Труба меньшего размера вверху, вероятно, сделана для вентиляции.

– Видите матку? – спросил мистер Холмс.

– Она здесь? Интересно, найду ли я ее.

Я знала, что матка – самая большая пчела в улье, но все же мне потребовалось довольно много времени, чтобы узнать ее среди двух сотен сыновей и дочерей. Наконец я ее нашла и удивилась, как это мне не удалось сразу ее разглядеть. В два раза больше остальных пчел, она казалась представительницей другой расы. Я задала хозяину несколько вопросов – не боятся ли они света, было ли потомство таким же стабильным, как в обыкновенных ульях, – и он задвинул панель, провожая меня в сад. Ведь меня, как я запоздало вспомнила, не интересовали пчелы.

За французским окном мне открылось пространство, выложенное каменными плитами и защищенное от ветра с одной стороны стеклянной теплицей, пристроенной к стене кухни, и старой каменной оградой с двух других. Терраса была нагрета до такой степени, что воздух над ней колебался, w я почувствовала облегчение, когда мы спустились ниже, под сень медно-красного бука, где стояло несколько уютных деревянных стульев. Я выбрала стул, с которого открывался вид на Ла-Манш и маленький сад, разбитый чуть ниже дома. Мне были видны опрятные ульи среди деревьев, и пчелы, обрабатывающие едва распустившиеся цветы. Защебетала птичка. Из-за ограды послышались два мужских голоса, постепенно удалившиеся. С кухни едва доносился негромкий звон посуды. На горизонте появилась маленькая рыбацкая лодка, которая потихоньку плыла в нашем направлении.

Внезапно я осознала, что мне, как гостю, надо бы начать разговор. Я поставила свой холодный чай на стол и повернулась к хозяину дома.

– Вы сделали это своими руками? – спросила я, показывая на сад.

Он иронично улыбнулся, то ли из-за ноток сомнения, прозвучавших в моем голосе, то ли уловив в моем вопросе обычную дань приличиям, – точно сказать не могу.

– Нет, это все миссис Хадсон со старым Уиллом Томпсоном, который был когда-то садовником в этом поместье. Когда я впервые приехал сюда, я заинтересовался садоводством, но с моей работой это плохо сочеталось. Я бы возвращался каждый раз после многодневного отсутствия к засохшим грядкам или к зарослям ежевики. Но миссис Хадсон находит в этом удовольствие, надо же заниматься чем-то еще, кроме как заставлять меня есть ее стряпню. Для меня же это просто хорошее место, где можно посидеть и спокойно поразмышлять. Кроме того, сад кормит моих пчел, ведь большинство цветов выбрано с учетом качества получаемого с них меда.

– Очень приятное место. Оно напоминает мне наш сад, в котором я играла, когда была совсем маленькой.

– Расскажите мне о себе, мисс Рассел.

Я послушно начала было излагать свою незамысловатую биографию, но какая-то легкая тень невнимания с его стороны меня остановила. Я усмехнулась.

– Почему бы вам самому не рассказать обо мне, мистер Холмс?

– Так... похоже, это вызов?

В его глазах сверкнула искорка интереса.

– Точно.

– Очень хорошо, но с двумя условиями. Во-первых, вы простите издержки моего старого перегруженного интеллекта, который порядком поизносился и заржавел без долгих тренировок. Жизнь с миссис Хадсон и Уиллом – не лучший шлифовальный камень для острого ума.

– Не думаю, что ваш ум так уж сильно заржавел, но принимаю это условие. Каково же другое?

– Что вы таким же образом расскажете обо мне, когда я закончу.

– Ладно, я попробую, даже если придется стать объектом ваших насмешек. – В итоге мне явно не удалось этого избежать.

– Прекрасно. – Он потер руки, и внезапно я почувствовала, как на мне сосредоточился пытливый взгляд ученого. – Передо мной некая Мэри Рассел, названная так в честь своей бабушки по отцовской линии.

На мгновение я опешила, но, догадавшись, откуда ветер дует, дотронулась до старинного медальона с инициалами М.М.Р., который проглядывал в распахнутом вороте моей рубашки. Я кивнула.

– Ей, вероятно, шестнадцать? Или пятнадцать? Да, пятнадцать лет, но несмотря на молодость и на то, что она не учится в школе, она собирается сдавать вступительные экзамены в университет.

Я ощупала книгу в своем кармане и вновь кивнула.

– Она, очевидно, левша, и один из ее родителей – еврей, наверное, мать. Да, определенно мать. И она умеет читать и писать на иврите. В настоящее время она ростом на четыре дюйма ниже, чем ее отец, ведь это его костюм? Ну как? – спросил он, явно довольный собой.

Я лихорадочно соображала.

– Иврит? – спросила я.

– Такие следы чернил на ваших пальцах могли остаться только при письме справа налево.

– Да, конечно. – Я посмотрела на следы чернил возле ногтя на большом пальце левой руки. – Весьма впечатляюще.

Он махнул рукой.

– Ерунда. Но акценты небезынтересны. – Он вновь уставился на меня, потом откинулся на спинку кресла, положил локти на подлокотники, сцепил пальцы и, закрыв глаза, продолжил: – Итак, акценты. Она недавно переехала из отцовского дома в западной части Соединенных Штатов, скорей всего из Северной Калифорнии. Ее мать была еврейкой-кокни, а сама мисс Рассел выросла на юго-западной окраине Лондона. Она переехала в Калифорнию год или два назад. Произнесите, пожалуйста, слово «мученик». – Я произнесла. – Да, два года назад. Вскоре родители погибли, вероятно, при том же несчастном случае, в который мисс Рассел попала в сентябре или октябре прошлого года. Несчастный случай, который оставил рубцы на ее шее, голове и правой руке, а также некоторую слабость в той же руке и не очень хорошо сгибающееся левое колено.

Игра внезапно перестала быть забавной. Я сидела как замороженная, с лихорадочно бьющимся сердцем, слушая холодный, сухой звук его голоса.

– После выздоровления она вернулась в семью матери, к малосимпатичной и скуповатой родственнице, которая едва ее кормит. О последнем свидетельствуют худоба ее хорошо сложенного тела и то количество пищи, которое она бы никогда не проглотила за столом у незнакомого человека, если бы руководствовалась исключительно хорошими манерами. – Тут он открыл глаза и увидел мое лицо.

– О Боже. – В его голосе прозвучала странная смесь добродушия и невольного раздражения. – Мне ведь уже указывали на эту мою бесцеремонность. Извините, что расстроил вас.

Я покачала головой и потянулась за остатками холодного чая в моей чашке. Мне было трудно говорить, впечатление было такое, будто в горле огромный ком.

Мистер Холмс встал и ушел в дом. Немного погодя он вернулся с двумя изящными фужерами и бутылкой светлого напитка. Он налил его в фужеры и предложил мне, назвав напиток медовым вином, конечно же, собственного приготовления. Он сел, и мы оба отпили по глотку чего-то очень душистого, похожего на ликер. Наконец ком рассосался, и я снова услышала пение птиц. Я глубоко вздохнула и посмотрела на него.

– Двести лет назад вас бы сожгли, – попыталась пошутить я.

– Мне говорили об этом и раньше, – отметил он, – хотя я с трудом представляю себя в роли ведьмы, колдующей над своими горшками со снадобьями.

Я слабо улыбнулась. Он откашлялся.

– Гм, стоит ли мне закончить? – спросил он.

– Как хотите, – с трепетом ответила я.

– Родители этой молодой леди были весьма обеспеченны. Их наследство в сочетании с ее ошеломляющим интеллектом не позволили неимущей родственнице подмять ее под себя. Поэтому леди и шатается по холмам, предоставленная самой себе.

Похоже, он заканчивал, и я собрала свои рассеянные мысли.

– Вы совершенно правы, мистер Холмс. Я являюсь наследницей, а что касается тети, то ее представления о том, что должна делать молодая девушка, явно не совпадают с моими. А поскольку ключи от кладовой находятся у нее, а мое послушание она пытается купить за еду, я частенько ухожу в таком состоянии, в каком ушла и сегодня. Как бы то ни было, в ваших рассуждениях есть два изъяна.

– О?

– Во-первых, не я приехала в Суссекс к тете. Дом и ферма принадлежали моей матери. Когда я была маленькой, мы часто бывали здесь летом. Это были самые счастливые дни моей жизни. Тетя была вроде смотрительницы поместья. И хотя она будет опекать меня в течение еще шести лет, по правде говоря, это она живет со мной, а не я с ней. – Кто-нибудь другой, может, и не уловил бы нотки отвращения в моем голосе. Поэтому я быстро переменила тему, дабы не выдать еще каких-нибудь подробностей своей личной жизни. – Во-первых, я всегда рассчитываю время так, чтобы возвращаться домой до наступления темноты. Мне скоро надо будет уходить, поскольку через пару часов уже стемнеет, а мой дом в двух милях от того места, где мы встретились.

– Мисс Рассел, – спокойно сказал он, не настаивая на предыдущей теме, – один из моих соседей удовлетворяет свою страсть к автомобилям, работая таксистом. Миссис Хадсон пошла попросить его подбросить вас до вашей дорогой тетушки. Так что можете спокойно отдыхать еще часа полтора.

Я опустила глаза в смущении.

– Мистер Холмс, боюсь, мои сбережения не настолько велики, чтобы позволить себе такие траты. Ведь я уже и так потратилась на Вергилия.

– Мисс Рассел, у меня солидные сбережения, но трачу я очень мало. Прошу вас разрешить мне эту маленькую причуду.

– Нет-нет, я не могу.

Он посмотрел на меня и сдался.

– Ну ладно, тогда предлагаю компромисс. Я возьму на себя эту и последующие траты, как бы предоставляя вам заем. Полагаю, ваше будущее наследство позволит вам рассчитаться со мной.

– О да, – засмеялась я, живо вспомнив сцену в нотариальной конторе, когда глаза тети загорелись от жадности, – с этим проблем не будет.

Он посмотрел на меня проницательным взглядом и, поколебавшись, деликатно заговорил:

– Простите за навязчивость, мисс Рассел, но меня интересуют темные стороны человеческой натуры. Позвольте узнать, а что если?..

Я мрачно улыбнулась.

– В случае моей смерти тетя будет получать лишь определенную ежегодную выплату. Едва ли больше того, что она имеет сейчас.

– Понятно, а теперь насчет займа. У вас будут мучительно болеть ноги, если вы отправитесь домой в этих туфлях. Хотя бы сегодня воспользуйтесь такси.

Было что-то странное и ироничное в его последнем предложении. Мы сидели и смотрели друг на друга в тихом вечернем саду, и мне показалось, что он нашел во мне приятного собеседника. Мы составляли странную пару: очкастая девчонка и высокий язвительный отшельник, наделенный блестящим умом. Я уже не сомневалась, что это далеко не последний визит в этот дом. Я заговорила, принимая его скрытое предложение дружбы:

– Когда по три-четыре часа в день проводишь в дороге, остается очень мало времени на что-то другое. Я принимаю ваше предложение о займе. Пусть только миссис Хадсон все записывает.

– Она очень скрупулезна в подсчетах, в отличие от меня. Выпейте еще моего вина и расскажите Шерлоку Холмсу о нем самом.

– Так вы уже закончили?

– Ну, можно еще поговорить об очевидных вещах, упомянуть о вашей обуви, о позднем чтении при плохом свете, о том, что у вас есть несколько дурных привычек, что ваш отец курил и, в отличие от большинства американцев, в одежде предпочитал качество моде. Я все-таки остановлюсь. Теперь ваша очередь, но предупреждаю, я хочу услышать от вас что-нибудь отличное от того, что вы могли почерпнуть у моего восторженного друга Уотсона.

– Я постараюсь избежать заимствования его проницательных наблюдений, – сухо сказала я, – хотя интересно, если написать вашу биографию по его историям, не будет ли это палкой о двух концах. На мой взгляд, опусам Уотсона не всегда можно верить, иногда они представляют вас намного старше. Я не очень хорошо угадываю возраст, но вам ведь ненамного больше пятидесяти? О, извините. Некоторые люди не любят говорить о своем возрасте.

– Сейчас мне пятьдесят четыре. Конан Дойль и иже с ним посчитали, что я буду выглядеть более привлекательно, если мне увеличить возраст. Юность не внушает доверия, неважно в книгах или в жизни, – к этому, увы, я пришел, когда обосновался на Бейкер-стрит. Мне тогда едва исполнился двадцать один год, и у меня было еще очень мало дел. Между прочим, надеюсь, у вас нет привычки угадывать. Гадание – это слабость, которая появляется от лени и не имеет ничего общего с интуицией.

– Буду иметь это в виду, – сказала я, протягивая руку за фужером, чтобы сделать глоток и заодно поразмыслить о том, что я видела у него в комнате. Я тщательно взвешивала слова: – Ну, для начала: вы выходец из состоятельной семьи, хотя ваши отношения с родителями едва ли были безоблачными. И по сей день вы частенько думаете о них, пытаясь сжиться с этой частью прошлого. – Увидев, что его бровь поднялась, я объяснила: – Поэтому вы держите старую семейную фотографию на своем рабочем столе, а не повесили ее на стену, чтобы забыть. – Ах, как приятно было прочитать на его лице высокую оценку и услышать, как он пробормотал: «Очень хорошо, действительно очень хорошо». Я почувствовала себя уверенней.

– Могу еще добавить, что именно поэтому вы никогда не говорили с доктором Уотсоном о своем детстве. Ему было бы трудно понять странности одаренного ума. Я не буду совать нос в чужие дела, но осмелюсь заметить, что это способствовало вашему раннему решению отдалить себя от женщин, поскольку женщина могла стать бы для вас всем и это бы не сочеталось с вашим причудливым партнерством с доктором Уотсоном. – Выражение его лица невозможно было описать – нечто среднее между оскорбленным и веселым, с примесью злости и раздражения. В конце концов оно стало насмешливым. Я почувствовала себя значительно лучше, переварив боль, которую он случайно мне причинил, и поднажала.

– Как бы там ни было, я не собираюсь вторгаться в вашу личную жизнь. Прошлое важно лишь в той мере, в какой оно соотносится с настоящим. Вы здесь потому, что хотели избежать жизни среди ограниченных умов, умов, неспособных вас понять уже только в силу их неполноценности. Вы очень рано отошли от дел, двенадцать лет назад, очевидно, чтобы изучать совершенство и единство пчелиного общества и работать над вашим опусом по сыскному делу. На книжной полке возле вашего письменного стола я увидела семь законченных томов, и, судя по количеству чистой бумаги, вам предстоит написать по меньшей мере столько же. – Он кивнул и подлил нам вина. Бутылка была почти пустой.

– Что касается вас и доктора Уотсона, – продолжала я, – то здесь вряд ли можно сказать что-нибудь новое. Кстати, мне кажется, вы едва ли оставили свои химические опыты, о чем свидетельствуют состояние ваших манжет и эти довольно свежие кислотные ожоги на руках. Вы больше не курите сигарет, судя по вашим пальцам, но часто пользуетесь трубкой, а еще ваши пальцы говорят о том, что вы по-прежнему дружите со скрипкой. Вас совершенно не заботят пчелиные укусы (так же как и ваши финансы и сад), потому что на вашей коже их очень много – как новых, так и старых, – а гибкость вашего тела доказывает справедливость некоторых теорий о пчелиных укусах как средства от ревматизма. Или от остеохондроза?

– В моем случае это ревматизм.

– Кроме того, вы не оставили своей прежней жизни – точнее, она не оставила вас. На вашем подбородке можно различить светлое пятно, свидетельствующее о том, что прошлым летом вы носили бородку, которую потом сбрили. Дело в том, что солнечных дней было еще слишком мало, чтобы пятно исчезло полностью. А поскольку обычно вы не носите бороды и выглядели бы с ней, на мой взгляд, весьма неприятно, то, вероятно, вы носили ее в качестве маскировки в течение нескольких месяцев. Возможно, это было связано с началом войны, может быть, вы следили за кайзером.

Он уставился на меня рассеянным взглядом, не выражающим ничего, и долго изучал меня. Я улыбнулась самодовольной улыбкой. Наконец он заговорил:

– Я сам вас просил об этом, не так ли? Вы знакомы с работами доктора Зигмунда Фрейда?

– Да, но Фрейд слишком увлечен патологией поведения.

Внезапно в цветочной клумбе послышался шум. Два рыжих кота как ошпаренные выскочили оттуда и, промчавшись по лужайке, исчезли в проломе садовой стены.

– Двадцать лет назад, – пробормотал он, – даже десять. Но здесь? Сейчас? – Он покачал головой и опять посмотрел на меня. – Что же вы будете изучать в университете?

Я улыбнулась. Трудно было удержаться; я знала, как он на это отреагирует, и предвкушала его смущение.

– Геологию.

Его реакция была бурной, как я и предполагала. Мы встали и немного прошлись. Я полюбовалась морем, пока он обдумывал мой ответ, и к моменту нашего возвращения он согласился, что теология не хуже, чем что-нибудь другое, хотя и отметил, что считает это пустой тратой времени. Я не стала спорить.

Вскоре приехала машина, и миссис Хадсон вышла, чтобы заплатить водителю. Холмс ввел ее в курс нашего договора, чем сильно ее позабавил. Она пообещала все записывать.

– Мне нужно закончить один опыт, поэтому прошу извинить меня, – сказал он. Как я поняла позже, он просто не любил говорить «до свидания». Я протянула ему руку и едва не отдернула, когда он поднес ее к губам, вместо того чтобы пожать, как это было раньше. Он дотронулся до нее сухими губами и отпустил.

– Приходите к нам в любое время. Кстати, у нас есть телефон. Но спрашивайте лучше миссис Хадсон, так как она старается оградить меня от нежелательных звонков. – Кивнув, он повернулся, чтобы уйти, но я его остановила.

– Мистер Холмс, – спросила я, чувствуя, что краснею, – разрешите задать вам один вопрос.

– Конечно, мисс Рассел.

– Чем заканчивается «Долина страха»? – выпалила я.

– Что? – удивленно спросил он.

– "Долина страха". Я ненавижу эти сериалы, «Долина страха» будет идти еще целый месяц, и было бы любопытно узнать от вас, чем все закончилось.

– Это одна из сказок Уотсона, я правильно понял?

– Конечно. Это дело Бирлстоуна и Скауэров, Джона Макмурдо и профессора Мориарти, и...

– Да, кажется, я припоминаю это дело, хотя меня всегда интересовало, почему, если Конан Дойль так любит псевдонимы, он не дал их также мне и Уотсону.

– Так как оно закончилось?

– Я не очень-то помню. Вам придется спросить Уотсона.

– Но вы же должны помнить, чем закончилось дело, – изумилась я.

– Само дело – да, но я ведь даже не догадываюсь, как изобразил его доктор Уотсон. Мисс Рассел, Уотсон много чего мог изменить. Всего вам хорошего. – Он вернулся в коттедж.

Миссис Хадсон, стоявшая неподалеку, сунула мне в руки сверток – как она сказала, «на дорожку». Судя по весу свертка, этого мне должно было хватить даже для того, чтобы, обманув бдительность тетки, дополнить мой вечерний рацион. Я сердечно поблагодарила ее.

– А тебе спасибо за то, что пришла сюда, детка, – сказала она. – Вот уже несколько месяцев я не видела его таким жизнерадостным. Приходи еще, пожалуйста.

Я пообещала, что обязательно приду, и залезла в машину. Автомобиль тронулся. Так началось мое долгое знакомство с мистером Шерлоком Холмсом.

* * *


Я считаю необходимым прервать мой рассказ и сказать несколько слов об одном человеке, чтобы более к этому не возвращаться. Я говорю о своей тетке.

В течение семи лет после гибели моих родителей до того, как мне исполнился двадцать один год, она жила в моем доме, тратя мои деньги, управляя моей жизнью, ограничивая мою свободу, стараясь изо всех сил держать меня под контролем. Не знаю точно, сколько родительских денег прилипло к ее рукам, но после того, как она меня наконец оставила, она купила дом в Лондоне, хотя явилась ко мне без гроша. Я не стала вдаваться в подробности, оставив ей это в качестве платы за службу. И не поехала на ее похороны спустя несколько лет, распорядившись, чтобы дом отошел ее бедной двоюродной сестре.

Я старалась игнорировать свою тетку, когда она жила со мной, и это выводило ее из себя. Ничтожная личность, она постоянно пыталась доказать свое превосходство над другими. Она заслуживала жалости, но своими действиями вызывала только ненависть.

Как бы там ни было, я буду продолжать по возможности игнорировать ее в своем рассказе. Это своего рода месть.

Она всячески пыталась помешать моему знакомству с Холмсом. Больше всего ее задевало то, что оно давало мне жизнь и свободу. Я легко принимала субсидии от миссис Хадсон, и к моему совершеннолетию у меня накопился довольно приличный долг. (Само собой разумеется, первым делом, которое я провела через нотариальную контору, было оформление чека на сумму моего долга для мистера Холмса с пятью процентами для миссис Хадсон. Не знаю, потратила ли она их на благотворительные цели или отдала садовнику, но деньги она взяла.)

Тетя хотела пресечь мои посещения мистера Холмса угрозами, что распустит слухи и сплетни по всей округе. Раз в год угрозы переходили в скандалы, и мне приходилось контратаковать, обычно при помощи шантажа. Однажды я даже просила Холмса воспользоваться своим именем, которое, несмотря на отставку мэтра, всегда значило очень много, и заявить официальным лицам о недопустимости распространения о нем низких слухов. Письмо, которое она после этого получила, и особенно адрес на конверте, заставили ее замолчать на полтора года. Борьба достигла апогея, когда я решила сопровождать мистера Холмса в шестинедельной поездке на континент. Тетке удалось заставить меня хотя и не отменить эту поездку, то отложить ее. Но в целом до моего двадцать первого дня рождения у меня не было с ней никаких проблем.

Вот и все о единственной сестре моей матери. Я оставляю ее здесь, никчемную и безымянную, и надеюсь, она не будет часто вторгаться в мой дальнейший рассказ.




Глава 2

Ученица колдуна


Один человек пришел сюда, в школу пчел, чтобы поучиться у матери-природы... получить урок упорной, хотя и неинтересной работы; и друзой урок... научиться наслаждаться восторгом беспечных дней, которые, сменяясь в глубинах пространства, сливаются в прозрачный шар, оставляя ощущения тех пробелов в памяти, что и дни безоблачного счастья.




Спустя три месяца после того, как в мою жизнь, жизнь пятнадцатилетней девочки, вошел Шерлок Холмс, я уже считала его своим лучшим другом, наставником, доверенным лицом, заменившим мне отца. Не проходило недели, чтобы я не провела хотя бы дня в его доме, а то и трех или четырех, когда помогала ему в осуществлении его экспериментов и проектов. Сейчас мне кажется, что даже с родителями я не была так счастлива, даже с моим отцом, который был прекрасным человеком. После нашей второй встречи мы отбросили "мистерам и «мисс». Через несколько лет научились понимать друг друга с полуслова, но я забегаю вперед.

Первые несколько недель я чувствовала себя каким-то тропическим семенем, попавшим во влажную и теплую среду. Я расцвела: и телом, благодаря заботе миссис Хадсон, и умом, благодаря этому странному человеку, который бросил свою работу в Лондоне и приехал в самый спокойный на свете загородный дом, чтобы выращивать пчел, писать свои книги и, возможно, встретить меня. Не знаю, какой судьбой нас расположило менее чем в десяти милях друг от друга. Но знаю, что никогда и нигде не встречала ума, подобного Холмсу. По его словам, он тоже не встречал равного моему. Если бы я не нашла его, я, вероятно, стала бы подобием своей тети. Я совершенно уверена, что мое влияние на Холмса тоже было значительным. Он пребывал в стагнации и, вероятно, загнал бы себя в могилу раньше срока. Мое присутствие, моя, если хотите, любовь придали смысл его жизни с того самого первого дня.

Если Холмс заменил мне отца, то бесспорно и то, что миссис Хадсон стала мне второй матерью. Конечно, между ними были строго деловые отношения типа домоправительница – хозяин, несколько согретые долгой привычкой друг к другу. Тем не менее, она была мне матерью, а я ей дочерью. У нее был сын в Австралии, который писал ей каждый месяц, а я была ее единственной дочерью. Она откормила меня, я поправилась и в течение первого года нашего знакомства выросла на два дюйма, за второй год на полтора, достигнув своего теперешнего роста без малого шесть футов. В конце концов рост перестал меня беспокоить, но долгое время я была довольно неуклюжей и совершенно не умела пользоваться украшениями. Когда я поступила в Оксфорд, Холмс преподал мне несколько уроков восточных единоборств, которые пошли на пользу всем моим мышцам. Миссис Хадсон, конечно, предпочла бы уроки балета.

Присутствие миссис Хадсон в этом доме сделало возможными для меня визиты к его одинокому хозяину. Она научила меня ухаживать за садом, пришивать пуговицы, готовить простые блюда. Она научила меня быть женственной. Именно она, а не моя тетя, рассказала мне о женском теле (так, как оно описывалось в учебниках анатомии, можно было скорее сбить с толку). Это она отвела меня в лондонские парикмахерские и магазины одежды, и когда я вернулась из Оксфорда в день своего восемнадцатилетия, то произвела на Холмса ошеломляющее впечатление. К счастью, доктор Уотсон как раз гостил тогда у Холмса. Думаю, если бы не он, я бы убила мистера Холмса своим появлением в таком виде.

Что касается Уотсона, то этого милого человека я стала называть дядей Джоном, к его величайшему удовольствию. Сначала я готова была его возненавидеть. Как можно так долго работать с Холмсом и так мало узнать о нем? Как мог довольно интеллигентный человек не ухватить суть с самого начала? Как мог он быть настолько глуп? – негодовал мой разум подростка. Мало того, из его рассказов выходило, что Холмс брал его с собой для одной из двух целей: пострелять из револьвера (хотя Холмс сам был прекрасным стрелком) или чтобы Уотсон, играя под дурачка, составлял более выгодный фон для детектива. Что нашел Холмс в этом шуте? О да, я была готова ненавидеть его, уничтожить своими язвительными репликами. Однако все получилось совсем по-другому.

Однажды ранним сентябрьским днем я без предупреждения пришла к Холмсу. Во время первой осенней непогоды провода телефонного сообщения в деревне были оборваны, поэтому я и не смогла позвонить и известить о своем намерении прийти. Дорога являла собой грязное месиво, и вместо того, чтобы воспользоваться велосипедом, который я купила (на деньги миссис Хадсон, разумеется), я надела высокие ботинки и отправилась пешком. Пока я шла по сырым холмам, взошло солнце и установилась жара. Подойдя к дому, я оставила грязные ботинки за дверью и прошла через кухню, вся вспотевшая и в грязи. Миссис Хадсон не было на кухне, что было довольно странным обстоятельством для столь раннего часа, но из гостиной доносились приглушенные голоса, и один из них, не знакомый мне определенно принадлежал лондонцу. Вероятно, сосед или гость.

– Доброе утро, миссис Хадсон, – тихо сказала я, предполагая, что Холмс все еще спит. Он часто спал по утрам, так как у него был свой странный распорядок. Я набрала воду в раковину, чтобы смыть пот с лица и грязь с ладоней. Умывшись, я протянула руку за полотенцем, но обнаружила, что крючок пуст. Пока я шарила в слепом раздражении в поисках полотенца, со стороны дверей послышался шум и мне в руки сунули полотенце. Я схватила его и прижала к лицу.

– Спасибо, миссис Хадсон, – произнесла я. – Мне показалось, вы с кем-то разговаривали. Ничего, что я пришла в это время? – Не услышав ответа, я подняла глаза и увидела представительного усатого человека, стоявшего в дверях с сияющей улыбкой на лице. Даже без очков я сразу узнала его и успокоилась. – Доктор Уотсон, я полагаю? – Я вытерла руки, и мы обменялись рукопожатием. Он задержал мою руку, вглядываясь в мое лицо.

– Он был прав. Вы хорошенькая.

Это смутило меня окончательно. Кто, черт возьми, был этот «он»? Конечно, не Холмс. Да еще и «хорошенькая». Истекающая потом, в шерстяных чулках с дырками на больших пальцах, со спутанными волосами, с грязными до колен ногами – и хорошенькая?!

Я освободила руку и нашла свои очки на буфете. Как только я их надела, его лицо сразу приобрело четкие очертания. Он смотрел на меня с таким удовольствием, с таким восторгом, что я даже не знала, что и делать, а просто стояла. Глупо.

– Мисс Рассел, я так счастлив в конце концов встретить вас. Буду краток, потому что Холмс должен скоро проснуться. Я хотел бы поблагодарить вас, поблагодарить от всего сердца за то, что вы сделали для моего друга за последние несколько месяцев. Если бы я прочитал это в истории болезни, то ни за что бы не поверил, но я наблюдал все это собственными глазами и поэтому верю.

– Наблюдали что? – задала я идиотский вопрос. Мне показалось, я выступаю в роли какого-то шута.

– Уверен, вы знали о том, что он был болен, хотя вряд ли догадывались, какая у него болезнь. Я в отчаянии наблюдал за ним, поскольку знал, что если все будет так продолжаться, он вряд ли дотянет до следующего года. Но с мая он прибавил в весе семь фунтов, сердечный ритм нормализовался, кожа порозовела, и, по словам миссис Хадсон, он стал спать, хоть и урывками, но спать. И он говорит, что даже перестал употреблять кокаин, к которому последнее время еще более пристрастился. Просто бросил. Я верю ему. И я благодарю вас от всей души. Вы сделали то, чего не смог сделать я, – вытащили из могилы моего лучшего Друга.

Я стояла сгорая от смущения. Странно, Холмс был болен? Да, он выглядел тощим и кожа его была серого цвета, когда мы встретились в первый раз, но он совсем не был похож на умирающего. Язвительный голос из соседней комнаты заставил нас обоих почувствовать себя неловко.

– Уотсон, хватит пугать ребенка своими страшными историями. – Холмс стоял в дверях одетый в халат мышиного цвета. – Так уж и из могилы? Я был скорее переутомлен, но едва ли стоял одной ногой в могиле. Я допускаю, что Рассел помогла мне расслабиться, но едва ли я ем больше, когда она здесь. Уотсон, я бы не хотел, чтобы ты волновал ребенка, слышишь?

Когда Уотсон повернулся ко мне, он выглядел таким смущенным, что остатки моей неприязни к нему улетучились, и я рассмеялась.

– Но я хотел лишь поблагодарить ее...

– Очень хорошо, ты ее поблагодарил. А теперь давай попьем чаю, пока миссис Хадсон приготовит нам завтрак. Смерть и воскрешение, – фыркнул он, – какая глупость!

Я с удовольствием вспоминаю тот день, хотя тогда меня беспокоило ощущение, что я раскрыла книгу на середине и пытаюсь восстановить предыдущие главы. В разговоре упоминались незнакомые мне места и имена, за которыми скрывались целые приключения. Я была в таком положении, в котором любое третье лицо, в данном случае я, непременно почувствовало бы себя неловко, но как ни странно, я неловкости не испытывала. Трудно сказать, почему это было так. Даже за те несколько недель, что я знала Холмса, мы успели стать настоящими друзьями, к тому же я больше не боялась Уотсона, который в свою очередь всегда держался со мной по-свойски и никогда на меня не обижался. До того дня я бы сказала, что его разум слишком затуманен, чтобы увидеть в моем лице какую-нибудь угрозу. К полудню я уже поняла: он слишком любил Холмса, чтобы упустить хоть что-то, связанное с ним. Причиной тому был тот факт, что его натура была слишком широкой, чтобы исключить хоть что-нибудь касающееся Холмса.

День прошел быстро. Мне понравилось дополнять трио старых друзей – Холмса, Уотсона и миссис Хадсон. Когда после ужина Уотсон пошел собирать вещи, чтобы успеть к вечернему поезду в Лондон, я села возле Холмса, чувствуя смутную потребность перед кем-нибудь извиниться.

– Мне кажется, вы догадывались, что я заочно его ненавидела, – произнесла я наконец.

– Ода.

– Теперь я понимаю, почему вы к нему привязаны. Он, ну такой... хороший что ли. Конечно, он не обладает блестящим умом, но когда я думаю о той боли и том зле, что ему довелось вынести... Это как-то отполировало его, не правда ли? Очистило.

– "Отполировало". Хорошо сказано. Мне было полезно видеть свое отражение в глазах Уотсона, когда я расследовал сложное дело. Он многому научил меня, например научил понимать, как живут люди, что ими движет. Он заставляет меня быть сдержанным, этот Уотсон, – сказал он, но, увидев сомнение в моем взгляде, добавил: – Конечно, сдержанным настолько, насколько я могу быть.

Так моя жизнь началась заново в то лето 1915-го. Первые годы войны я провела под покровительством Холмса, хотя и не сразу поняла, что посещала не просто друга, но учителя, который учил меня не научным дисциплинам, а именно своей профессии. Я не представляла себя детективом, я была студенткой, изучающей теологию, и собиралась посвятить свою жизнь исследованию не темных глубин человеческого поведения, а высот человеческих знаний о божественном. Многие годы я и не догадывалась, что эти два полюса могут иметь точки соприкосновения.

Я стала его ученицей, сама не осознавая этого факта. Однажды, несколько лет спустя, я напомнила ему фразу, которую он пробормотал в саду в первый день нашего знакомства: «Двадцать лет назад, даже десять. Но здесь? Сейчас?» Я спросила, что он имел в виду, но, конечно же, он сказал, что это была мимолетная мысль. Однако, поскольку Холмс всегда считал себя всезнающим, я в это не верю. Это было совершенно не в стиле такого джентльмена, как Холмс, брать в ученики молодую женщину. Двадцать лет назад, во времена Виктории, союз, подобный нашему, был бы немыслим, и даже десять лет назад, при Эдуарде, сельское общество было бы шокировано таким симбиозом, и нам бы пришлось нелегко.

Как бы то ни было, стоял 1915 год; представители высших классов пытались сохранить старый уклад жизни, но безуспешно – это только усиливало всеобщий хаос. Во время войны каждая клетка английского общества претерпела значительные метаморфозы. Необходимость заставила женщин работать вне дома, и женщины, одев мужскую обувь, пошли на заводы, фабрики, в поля. Нужды короля и страны, равно как и постоянное беспокойство за сражающихся на фронте, снизили требования приличий: людям просто не хватало энергии на все условности.

Присутствие в доме миссис Хадсон сделало возможным для меня проводить долгие часы с Холмсом. То, что мои родители погибли, и то, что тетя не вмешивалась в мои дела, если только они не затрагивали ее лично, также способствовало этому. Сельская жизнь и сельское общество имеют свои особенности, но грубый сельский житель узнает настоящего джентльмена с первого взгляда, поэтому фермеры доверяли Холмсу, на что здесь не мог бы рассчитывать ни один горожанин. Возможно, какие-нибудь сплетни и появлялись, но я практически никогда их не слышала. Сейчас мне кажется, что Холмс сам выступал в качестве своего рода барьера в наших отношениях, точнее та часть его натуры, которая тяготела к социальным обычаям, в особенности касающимся женщин. Женщины представлялись ему каким-то заморским племенем, которому едва ли можно было доверять. Однако события вносили свои коррективы. Холмс оказался не очень разборчив в знакомствах и в делах. Он дружил с людьми разных общественных слоев: с младшим сыном герцога, с ростовщиком, по роду своей профессии общался с королями, пахарями, с женщинами сомнительной репутации. Он не чурался общения и с темными личностями, появлявшимися порой в его резиденции на Бейкер-стрит. И даже миссис Хадсон была однажды вовлечена в его расследование дела об убийстве (это было описано доктором Уотсоном в «Глории Скотт»).

Я знаю, что с самого первого дня он старался обращаться со мной скорее как с парнем, чем как с девушкой; казалось, он научился преодолевать любое неудобство, связанное с моим полом, попросту игнорируя его. Для него я была просто Рассел, а не существо женского пола, и поэтому мы свободно проводили вместе целые дни и иногда даже ночи. Он был прежде всего прагматиком и не тратил времени на то, что его не интересовало.

Я встретилась с Холмсом случайно и, как и Уотсон, стала его привычкой. Мои взгляды, моя одежда и даже моя фигура способствовали тому, чтобы он не замечал моего пола. К тому времени, когда я выросла в женщину, я уже стала частью его жизни и ему было слишком поздно в себе что-либо менять.

Однако все это было впереди, а пока я об этом даже не догадывалась. У меня просто вошло в привычку приходить к нему и, беседуя, прогуливаться с ним по округе. Иногда он знакомил меня с экспериментом, над которым работал, при этом нам обоим становилось ясно, что у меня не хватало знаний, чтобы полностью понять ту или иную проблему; это приводило к тому, что он нагружал меня книгами и отправлял домой, где я пополняла свои знания. Иногда я находила его за рабочим столом окруженным кипами всевозможных бумаг, и он с удовольствием прерывался, чтобы прочитать мне то, над чем работал. Следовали новые вопросы, и я уносила с собой и новые книги.

Итак, мы проводили много времени в прогулках по округе как в солнечную погоду, так и в дождливую, и даже снежную, – изучая следы, сравнивая образцы грязи, наблюдая, как тип почвы влияет на характер и долговременность сохранения отпечатка ноги или копыта. Мы посетили всех соседей в радиусе десяти миль по меньшей мере раз, где изучали руки доярки и дровосека, сравнивали их мозоли и мускулатуру рук и, если они позволяли, спин. Нас можно было часто увидеть на дороге глубоко погруженными в беседу или наклонившимися над чем-то: высокий, худой седой мужчина в суконной кепке и долговязая девушка со светлыми косичками, фермеры на полях дружески махали нам руками и даже обитатели особняков, проносившиеся мимо в «роллс-ройсах», приветствовали нас звуком клаксона.

Осенью Холмс начал меня удивлять. Когда начались дожди, наши прогулки сократились вместе с продолжительностью светового дня: в то время как люди умирали на фронтах Европы, а Лондон бомбили цеппелины, мы играли в разные игры. Одна из них была, конечно, шахматы, но существовали и другие – например, упражнения в выборе и анализе материалов. Он начал с того, что давал мне описания своих дел и просил расследовать их на основе собранных им фактов. Однажды мне попался один случай, не из его практики, – случай из газеты. Это было убийство, совершенное в Лондоне. Дело показалось мне очень запутанным, но, как бы там ни было, человек, который, на мой взгляд, был виновен, действительно вскоре был осужден.

Однажды я пришла, как мы и договаривались, к Холмсу и нашла записку, которая была приколота к двери. Содержание было очень простым:

"Р., найди меня.

X."

Я сразу поняла: он не хотел, чтобы я искала его наудачу, непродуманно, и отнесла записку миссис Хадсон, которая покачала головой, будто корила нас за детские игры.

– Вы не знаете, о чем это он? – спросила я.

– Нет. Если я когда-нибудь пойму этого человека, я уволюсь с чувством глубокого удовлетворения. Сегодня утром, когда я, стоя на коленях, мыла пол, он подошел и попросил меня послать Уилла в деревню, чтобы он отнес сапожнику его новые туфли, у которых вылез гвоздь. Уилл собрался идти, а мистер Холмс и его туфли пропали. Куда? Я никогда его не пойму.

Я стояла, напрягая мозг в течение нескольких минут, как вдруг меня осенило. Я вышла за дверь и, конечно же, обнаружила там множество следов. Однако из-за недавнего дождя земля вокруг дома была практически чистая. Я обнаружила следы с отметкой вылезшего гвоздя немного дальше. Они вели к той части цветочной клумбы, где Холмс выращивал травы для разных лекарств и опытов. Здесь я нашла туфли, но не Холмса. На лужайке не было никаких следов. Я застыла в изумлении, пока не увидела, что несколько маковых коробочек были свежесрезаны. Я вернулась домой, отдала туфли удивленной миссис Хадсон и нашла Холмса там, где, я знала, он будет, – в его лаборатории, склонившимся над маковыми коробочками. На ногах у него были шлепанцы. Он поднял голову, когда я вошла.

– Не догадываешься?

– Нет.

– Хорошо. Тогда давай я покажу тебе, как готовится опиум.

Занятия с Холмсом шли на пользу моим глазам и разуму, но вряд ли могли пригодиться при подготовке к экзаменам в Оксфорде. Женщин не больно-то принимали в университет, но образование, которое там давали, было очень хорошее. Сначала я расстроилась, когда узнала, что меня не примут в мои шестнадцать лет в связи с трудностями военного времени, могли бы еще добавить – и в связи с моим полом. Однако я была так поглощена занятиями с Холмсом, что едва ли заметила изменение в своих планах.

Если бы все так и шло, у меня были бы серьезные проблемы со сдачей экзаменов, поэтому мне был необходим кто-то, кто мог восполнить пробелы в моем образовании. Здесь мне посчастливилось немного больше, потому что я нашла уволившуюся директрису сельской школы, которая согласилась давать мне уроки. Благословенна будь мисс Сим, которая привила мне любовь к английской литературе, и дала мне базовые знания в гуманитарных науках. Я обязана ей успешной сдачей экзаменов.

Я поступила в Оксфорд осенью 1917 года. С Холмсом я провела два года и к весне 17-го могла идти по следу десять миль, отличить бухгалтера из Лондона от учителя из Бата, дать подробное описание человека по его ботинку, замаскироваться так, чтобы сбить с толку миссис Хадсон, и различить пепел ста двенадцати самых известных сортов сигарет и сигар. Кроме того, я могла бы процитировать большие отрывки из произведений греческих и римских классиков, Библии и Шекспира и описать места основных археологических раскопок на Среднем Востоке.

Но все же за всеми нашими играми и упражнениями мы помнили, что в воздухе, которым мы тогда дышали, витала смерть, смерть и ужас, и в нас росла уверенность, что жизнь никогда не будет прежней, ни для кого. Пока я росла и мой ум насыщался знаниями, молодых сильных ребят отправляли на Западный фронт протяженностью в пятьсот миль, чтобы они сражались в грязи под огнем, в путанице колючей проволоки.

Эти годы жизнь не была нормальной. Каждый занимался не свойственной ему работой: дети на полях, женщины на фабриках. У каждого были родственники или знакомые, убитые на войне, раненые или покалеченные. В одной из соседних деревень после войны не осталось ни одного мужчины в возрасте от четырнадцати до сорока шести.

Я была достаточно молода, чтобы адаптироваться к этой ненормальной жизни и не находить ничего странного в том, чтобы проводить по утрам время в ближайшем временном госпитале, делая повязки для пузырящейся кожи, стараясь не вдыхать запах плоти, пораженной гангреной, и думая, кто же в следующий раз окажется на этом месте. Далее следовал полдень с Холмсом возле микроскопа и бунзеновской горелки и наконец – вечер за рабочим столом с погружением в греческий текст. Это было сумасшедшее время, но как бы то ни было, безумие вокруг меня и смятение во мне самой как-то уравновешивали друг друга, и я ухитрилась выжить между ними.

Иногда я задавалась вопросом, как мог Холмс спокойно разводить пчел, ставить свои опыты и вести долгие разговоры здесь, в Суссексе, со мной в то время, как его страну поглощали живьем на полях Вердена и Ипра. Правда, временами он давал консультации, это я знала точно. Изредка у Холмса появлялись странные люди и запирались с ним на весь день, а после исчезали в ночи. Дважды он выезжал в Лондон на недельные тренировочные курсы, но когда он вернулся во второй раз с тонким порезом на лице и изнурительным кашлем, который мучил его целый месяц, я поинтересовалась, какого рода тренировкой он занимался. Он тогда смутился и отказался отвечать. Я не услышала ответа и по прошествии нескольких лет.

Вскоре я стала задаваться вопросом, к чему нужен университетский диплом, к чему преследовать преступников, даже убийц, когда полмиллиона солдат истекают кровью в Вердене, когда никто из отправлявшихся на фронт не уверен, что не вернется в Англию изувеченным.

Состояние безысходности охватило меня в один из пасмурных дней начала 1917 года, когда я сидела у кровати молодого солдата и читала ему письмо от его жены, а спустя некоторое время увидела, как он захлебнулся собственной кровью из простреленного легкого. Большинство семнадцатилетних девушек доплелись бы до дома и там бы выплакались. Я же ворвалась в дом Холмса и излила свою ярость, набросившись на пробирки и приборы на глазах у озадаченного детектива.

– Какого черта мы здесь делаем? – возмущалась я. – Неужели мы ничего не можем? Конечно, там нужны шпионы или переводчики, или кто там еще, а мы тут сидим и играем в игры.

Я продолжала в том же духе еще какое-то время. Когда же начала иссякать, Холмс молча встал и пошел попросить миссис Хадсон приготовить чаю. Он сам его принес и разлил по кружкам. Мы сели.

– Это из-за чего? – спокойно спросил он.

Я опустилась на стул, внезапно почувствовав себя смертельно уставшей, и рассказала ему. Он отпил свой чай.

– Так ты считаешь, что мы здесь ничего не делаем. Нет, не отступай от своей позиции, ты совершенно права. На первый взгляд, за редкими исключениями, мы вроде бы отсиживаемся здесь, пережидаем войну. Мы оставили ее шутам, что у власти, и доверчивым труженикам, которые покорно маршируют умирать. А что после, Рассел? Ты в состоянии заглянуть подальше: что будет после того, как закончится это безумие? Существуют две вероятности, не так ли? Первая – мы проиграем войну. Даже если в нее вступит Америка, теплые тела, чтобы забить ими траншеи, и пища кончатся у нас раньше, чем у Германии. Я допускаю и вторую – нам удастся отбросить их. Что тогда? Правительство начнет перестройку, те, кто выживет, вернутся в свои дома, и с виду воцарятся покой и счастье. Но это будет лишь с виду, на поверхности, а вместе с тем резко возрастет преступность, которая склонна питаться падалью и процветать под носом у невнимательных властей. Если мы выиграем войну, понадобятся люди с моими, с нашими способностями.

– А если нет?

– Если мы проиграем? Неужели ты думаешь, что человек, способный менять внешность и подмечать детали, будет бесполезен в оккупированной Британии?

Мало что можно было возразить на это. Я утихомирилась и вернулась к книгам. Впоследствии мне представилась возможность сделать кое-что конкретное в связи с войной.

Когда подошло время учебы в Оксфорде, я решила остановиться на двух науках: химии и теологии – творениях материального мира и глубин человеческого разума.

* * *


Эти последние весна и лето поправляющегося Холмса были особенно напряженными. В то время как Соединенные Штаты вступили в войну, моя учеба у знаменитого детектива стала довольно напряженной и забирала у нас обоих много сил. Наши химические эксперименты усложнились, а задачи, которые он мне предлагал, отнимали у меня целые дни. Иногда я удостаивалась улыбки за удачное решение, и мне казалось, что эти своего рода экзамены я сдавала весьма успешно.

В конце лета экзамены постепенно закончились, сменившись долгими беседами. Хотя за Ла-Маншем продолжалось массовое кровопролитие и воздух сотрясали гул аэропланов и дребезжание стекол, и хотя я знала, что мне предстоит провести еще немало часов на станции чрезвычайной медицинской помощи, главное, что я помню о лете 1917 года, это какое красивое было небо. Моим летом были небо и холмы, на склонах которых мы проводили в беседах целые часы. Я купила маленькие шахматы из слоновой кости и носила их в кармане; мы сыграли в них бесчисленное множество партий на открытом воздухе. Я храню их и по сей день, и каждый раз, когда открываю коробку, мне кажется, что я слышу запах свежескошенного сена.

Однажды теплым, спокойным вечером после заката мы возвращались с прогулки. Когда мы проходили мимо фруктового сада, в котором стояли ульи Холмса, он внезапно резко остановился и наклонил голову, к чему-то прислушиваясь. Спустя мгновение он кашлянул и направился к калитке сада. Я последовала за ним и, подойдя поближе, услышала то, что его искушенный слух уловил на большем расстоянии: высокий звук, напоминающий нескончаемый и пронзительный, но в то же время тихий крик, который исходил из улья перед нами.

Холмс стоял уставившись на белый, мирный с виду ящик, потом с раздражением щелкнул языком.

– Что это? – спросила я. – Что значит этот их шум?

– Такой звук издает рассерженная матка. Этот улей уже дал одно потомство, но, похоже, не собирается на этом останавливаться. На прошлой неделе у новой матки был брачный полет, и она торопится умертвить своих соперниц. Обычно рабочие пчелы с ней заодно, но сейчас они, вероятно, зная, что она собирается дать новое потомство, не позволяют ей сделать это. Они покрыли королевские ячейки сотов толстым слоем воска, так что она не может достать принцесс, а те в свою очередь не могут ответить на ее вызов.

– А что произойдет, если одна все же вырвется из плена?

– Матка имеет преимущество и наверняка ее убьет.

– Даже если ей все равно придется покинуть улей?

– Стремление убить в ней неосознанно, оно определяется инстинктом.

Через несколько недель я уезжала в Оксфорд. Холмс и миссис Хадсон устроили мне проводы. Когда пробил час расставания, я обняла миссис Хадсон и повернулась к Холмсу.

– Спасибо вам. – Это было все, что я смогла из себя выдавить.

– Научись чему-нибудь, – сказал он, – найди учителей и научись. – И это было все, что он смог сказать мне. Мы пожали друг другу руки, и наши жизненные пути разделились.

Оксфордский университет, в который я поступила в 1917 году, представлял собой лишь тень прежнего великолепия. Количество его обитателей составляло десятую часть от их числа в 1914 году до войны и было в несколько раз меньше, чем после эпидемии «черной смерти».

Малочисленные бледные, отмеченные ранами войны, изнуренные преподаватели в черных мантиях да считанные студенты, включая меня, – вот и все, кто составлял население студенческого городка.

Я много ожидала от университета и, признаться, не обманулась в своих ожиданиях. Я нашла учителей, как велел мне Холмс, даже до того, как из Франции вернулись уцелевшие преподаватели-мужчины, оставив там многих товарищей. Я узнала женщин и мужчин, которых не пугали моя гордость, острый ум, которые бросали мне вызов и состязались со мной. Некоторые из них превосходили даже Холмса в способности давать краткие и точные оценки. Я, к своему удивлению, обнаружила, что не скучаю по Холмсу, а тот факт, что тетя была далеко от меня, немного смягчал мое раздражение правилами поведения (чтобы уйти на прогулку, необходимо было спрашивать разрешение; в каждой общей вечеринке требовалось присутствие не менее двух женщин; общие вечеринки в кафе позволялись только с двух до пяти тридцати пополудни, а если позже, то только с разрешения, и т.д. и т.п.). Многие девушки находили эти правила возмутительными. Я была менее критична, вероятно, потому, что достигла большего проворства в преодолевании за короткое время заборов и перемещении с крыш в верхние окна зданий.

Единственное, на что я не рассчитывала в университете, так это на веселье. Я знала, что Оксфорд – всего лишь маленький городишко, состоящий из грязных каменных зданий, переполненных ранеными солдатами. В университете было несколько студентов-выпускников, несколько преподавателей пенсионного возраста и несколько мужчин, отправленных с фронта по болезни или вследствие ранений и контузий. Пища была скудной и однообразной, отопление нерегулярное, всюду постоянно ощущалось присутствие войны, поэтому нам часто приходилось отрываться от учебы.

Как-то утром в один из первых моих дней в Оксфорде я сидела в комнате, пытаясь починить книжную полку, которая только что обрушилась под тяжестью книг, когда в дверь постучали.

– Войдите, – сказала я.

– Извините, – начал голос, затем более уверенно: – Извините, с вами все в порядке?

Я надвинула очки на нос, отбросила волосы с лица и встретилась взглядом с леди Вероникой Биконсфилд, одетой в ужасно безвкусное желто-зеленое шелковое платье, которое абсолютно не сочеталось с цветом ее лица.

– В порядке? Конечно. А, книги. Нет, они не упали на меня, я просто лежу на них. У вас случайно нет такой штуки, как отвертка?

– Нет, не думаю.

– Ну и ладно. Может, у швейцара есть. Вы кого-то искали?

– Вас.

– Тогда вы меня нашли.

– Петруччо, – сказала она и остановилась, ожидая чего-то.

Я села на пятки среди обломков в изумлении, но быстро нашлась:

– Давай, поцелуй меня, Кэт. Ну как?

Она захлопала в ладоши и воскликнула:

– Да, так и есть. Голос, рост. Она даже знает текст! Можете сыграть это в комедии?

– Я, э-э...

– Конечно, мы не будем швыряться настоящей пищей в сцене, где Кэт кидает ее в слуг. Это ведь не очень приятно.

– Могу ли я спросить...

– О, извините, как глупо с моей стороны. Вероника Биконсфилд. Зовите меня Ронни.

– Мэри Рассел.

– Да, я знаю. Сегодня вечером, Мэри, в девять часов в моей комнате. Первое представление за две недели.

– Но я... – запротестовала я, но она уже исчезла.

Я просто не осознала всей степени невозможности отказаться от участия в затее Ронни Биконсфилд. В тот вечер я была у нее в комнате вместе с десятком других участников, а спустя три недели мы поставили «Укрощение строптивой», и не думаю, что в этом строгом учебном заведении когда-нибудь звучали такие взрывы смеха. Потом у нас появилось несколько мужчин, и меня освободили от исполнения роли Петруччо.

Но, как бы то ни было, я продолжала участвовать в этом забавном драматическом кружке, поскольку у меня обнаружили способности к перевоплощению, хотя я ни разу не упомянула имени Шерлока Холмса. Уж не знаю, как я, стеснительная интеллектуалка Мэри Рассел, ухитрилась стать главной героиней лучшей шутки года, но однажды в разгар летнего триместра я перевоплотилась в индийского магараджу (с тюрбаном на голове), обедая со студентами-выпускниками Балиол-колледжа. Чувство риска добавляло всему этому особую прелесть, хотя если бы нас раскусили, то наверняка бы выгнали или, в лучшем случае, оставили второй раз на тот же семестр.

Карьера Ратнакара Санжи в Оксфорде длилась весь май. Его видели в трех мужских корпусах, он участвовал в вечеринке у эстетов из Крайстчерча (где продемонстрировал изысканные манеры), его заметили на футбольном матче (где он выпил изрядное количество пива и исполнил две доселе неизвестные версии одной из хулиганских песен), и он даже выразил свое мнение в статье одной из университетских газет под заголовком «Мнение магараджи об Оксфорде». Конечно, в итоге все выплыло наружу. Впрочем, меня так и не поймали, поскольку если в паб заходил Ратнакар Санжи, то с черного хода выходила мисс Мэри Рассел. Университетские смотрители тщательно обыскивали все злачные места; несколько молодых людей, которые обедали или просто общались с Санжи, были строго предупреждены, но скандала не получилось, вероятно, потому, что никто так и не нашел женщину, которая, по слухам, играла во всем этом главную роль. Конечно, в женских корпусах были также произведены проверки. Вызывали Ронни, которую по темпераменту считали способной на такое, но когда вслед за ней по пятам вошла я, производившая впечатление тихой и начитанной, никто не принял во внимание мой рост и тот факт, что я носила очки, похожие на очки Санжи, и меня освободили от допроса.

Заговор оставил мне два последствия: несколько хороших друзей (ничто не объединяет так, как пережитая вместе опасность) и вкус свободы, который я почувствовала, приняв облик другого человека.

Все это вовсе не свидетельствует о том, что я совершенно забросила учебу. Я посещала лекции и семинары. Я проводила много времени в библиотеке Бодли, особенно до начала карьеры Санжи в мае, куда меня манили ощущение всего этого книжного богатства и даже запах книг. Оксфордские химические лаборатории были просто чудом современности по сравнению с оборудованием Холмса. Они освещались электрическими лампами, в них были радиаторы центрального отопления и даже – чудо из чудес – кран с водопроводной водой. Рукомойник в углу моей комнаты сделал возможным превратить и ее в маленькую лабораторию.

Увлекательные занятия и общественные нагрузки оставляли мне мало времени на сон. И в конце триместра, в декабре, я еле выбралась домой, опустошенная первыми неделями в университете. К счастью, проводник в поезде не забыл обо мне и вовремя разбудил к пересадке на другой поезд.

Второго января 1918 года мне исполнилось восемнадцать. Когда я подошла к двери дома Холмса, мои волосы были тщательно уложены, на мне было темно-зеленое бархатное платье, а в ушах сверкали бриллиантовые серьги моей матери. Когда миссис Хадсон открыла дверь, я с удовольствием заметила, что она, Холмс и доктор Уотсон были в строгих вечерних нарядах. Когда доктор Уотсон вывел Холмса из близкого к апоплексическому удару состояния, вызванному моей внешностью, мы пообедали и выпили шампанского, после чего миссис Хадсон вынесла торт со свечами и все трое поздравили меня с днем рождения и вручили подарки. Миссис Хадсон подарила мне пару серебряных расчесок для волос, Уотсон – чудесный письменный набор в маленьком кожаном футляре, состоявший из блокнота, ручки и чернильницы. В маленькой коробочке, которую положил передо мной Холмс, была простая скромная брошь из серебра с вкраплениями жемчуга.

– Это очень красиво, Холмс.

– Она принадлежала моей бабушке. Попробуй ее открыть.

Я стала искать застежку или кнопочку, но мои внимание и ловкость были притуплены количеством выпитого шампанского. В конце концов он взял ее из моих рук и, нажав на две жемчужины, сам открыл. Внутри был портрет молодой женщины со светлыми волосами и взглядом, который я сразу узнала, – взглядом Холмса.

– Ее брат, французский художник Верне, нарисовал ее в день восемнадцатилетия, – сказал Холмс, – ее волосы были очень похожи на твои, даже в старости.

Портрет помутился у меня в глазах, и слезы потекли по щекам.

– Спасибо. Спасибо вам всем, – выдохнула я и начала всхлипывать. Миссис Хадсон положила меня спать в комнате для гостей.

Среди ночи я проснулась под действием остатков алкоголя в крови, и мне показалось, что я слышала мягкие шаги у своей двери, но когда прислушалась, то услышала лишь тихое тиканье часов за стеной.

* * *


Я вернулась в Оксфорд через неделю. Зимний триместр мало чем отличался от предыдущих осенних недель. Теоретическая математика и догматы иудаизма постепенно становились моими главными предметами, причем они казались не взаимосвязанными только на первый поверхностный взгляд. Опять я с головой зарывалась в книги в моей любимой библиотеке Бодли, опять я участвовала в проектах Ронни Биконсфилд (на этот раз это была «Двенадцатая ночь»). К концу семестра опять возник Ратнакар Санжи, чтобы в следующий раз снова появиться уже в мае. И опять к концу триместра я почувствовала себя опустошенной, подобно выжатому лимону.

Смотрителями дома, где я жила, была пожилая чета Томасов. Когда я уезжала, мистер Томас помог мне донести вещи до кеба, который ждал на улице. Он с трудом поднял чемодан, нагруженный книгами, и я поспешила ему помочь. Он размял руки и осуждающе посмотрел на чемодан, а потом на меня.

– Конечно, меня это не касается, мисс, но я надеюсь, вы проведете каникулы не за рабочим столом. Когда вы приехали сюда, на ваших щеках цвели розы, а теперь от них не осталось и следа. Дышите больше свежим воздухом, и, когда вы вернетесь, ваш мозг будет работать намного продуктивнее.

Я очень удивилась, поскольку это была самая длинная фраза, какую я когда-либо слышала от него, но поспешила его уверить, что собираюсь проводить много времени на открытом воздухе. На станции я увидела свое отражение в зеркале и убедилась, что действительно выглядела изможденной, с темными кругами под глазами, и это очень меня расстроило.

На следующее утро после приезда домой меня разбудила непривычная тишина, в которой прозвучала трель какой-то птички. Я натянула свою старую рабочую одежду, перчатки, шерстяную шапку, поскольку март стоял довольно холодный, и отправилась на поиски Патрика. Патрик Мэйсон был большим, медлительным, флегматичным суссекским фермером пятидесяти двух лет с грубыми руками и сломанным носом. Он управлял фермой с тех пор, как мои родители поженились. Он был на три года старше моей мамы, и они когда-то вместе бегали по полям, и, мне кажется, он даже по-своему любил ее всю жизнь. Конечно, он почитал ее как свою госпожу. Когда его жена умерла, оставив ему шестерых детей, зарплата управляющего – это было все, на что он мог содержать семью. Когда самому младшему его ребенку исполнилось восемнадцать, он разделил свою землю и стал жить на ферме, которая теперь принадлежала мне. Вообще-то это была скорее его земля, чем моя, ведь это он трудился на ней и ухаживал за хозяйством.

До сих пор все мои попытки вмешаться в фермерские дела встречались вежливым недоверием, вероятно, так же встречались и попытки Марии Антуанетты внести изменения в молочное производство у крестьян Версаля. Я хотя и была хозяйкой и в принципе имела право делать все, что мне заблагорассудится, мне не хотелось ему перечить. Он все делал так, как считал нужным, и я никогда не интересовалась, как шли дела, а он мне никогда не рассказывал. В это утро все должно было перемениться.

Я с трудом спустилась с горки к главному амбару. Утро было похоже на зимнее, мое дыхание сразу превращалось в пар. Я выкрикнула его имя. Его голос раздался у меня где-то за спиной. Я вернулась и нашла его вычищающим стойло.

– Доброе утро, Патрик.

– Добро пожаловать, мисс Мэри. – Еще в детстве, по какому-то негласному соглашению, он начал называть меня «мисс Мэри».

– Спасибо, Патрик, так приятно вернуться домой, но мне нужна твоя помощь.

– Конечно, мисс Мэри. Это может подождать, пока я закончу здесь?

– О, конечно, мне бы не хотелось отрывать тебя от дела. Я хочу, чтобы ты дал мне какую-нибудь работу.

– Какую-нибудь работу? – изумился он.

– Да, Патрик. Последние полгода я провела сидя за партой с книгой в руках, и если я не вспомню, как работают мои мышцы, они попросту атрофируются. Я жду твоих распоряжений, что необходимо сделать здесь в первую очередь. С чего мне начать? Может, помочь тебе закончить работу в этом стойле?

Патрик быстро убрал скребок и как бы невзначай загородил мне вход в стойло.

– Нет, мисс, я сам закончу с этим. Чем бы вам хотелось заняться?

– Тем, что нужно сделать, – сказала я тоном, не терпящим возражений, дабы он понял всю серьезность моих намерений.

– Ну хорошо... – Он в отчаянии посмотрел по сторонам, и его взгляд остановился на метле.

– Может, хотите подмести? В мастерской на полу надо убрать стружки.

– Хорошо. – Я схватила большую метлу, и когда через десять минут он зашел в мастерскую, я яростно поднимала облака пыли и стружек, которые столбом стояли в воздухе.

– Мисс Мэри, видите ли, вы слишком торопитесь. Думаете вымести пыль за дверь быстрее, чем она поднимется в воздух?

– Что ты имеешь в виду? А, поняла, сейчас я смету ее отсюда.

Я взяла метлу и смела пыль с верстака, при этом зацепив и скинув на пол набор инструментов. Патрик подобрал сломанный резец и посмотрел на меня так, как будто я напала на его сына.

– Вы когда-нибудь пользовались метлой?

– Ну, вообще-то мне не часто приходилось этим заниматься.

– Тогда будет лучше, если вы перенесете дрова.

Я перевезла несколько тачек с дровами и подумала, что необходимо нарубить щепок для растопки. Едва я, вооружившись двусторонним топором, собралась колоть дрова на большом камне у задней двери, как Патрик выскочил из дома и спас меня от увечья. Он отвел меня к специальному чурбану и показал маленький топорик и как им пользоваться. Когда спустя два часа я спустилась с горки, у меня была лишь небольшая кучка щепок, но мышцы все гудели.

Дорога к дому Холмса, казалось, стала длиннее с тех пор, как я последний раз ездила по ней на велосипеде; возможно, причиной этому было странное ощущение в желудке, какая-то нервозность, что ли. Все было прежнее, но я была другой и впервые усомнилась, смогу ли вынести это, смогу ли соединить две такие разные стороны моей жизни. Я все сильней давила на педали и, когда последний поворот остался позади и я увидела знакомый дом и легкий дымок, поднимавшийся из кухонной трубы, я почувствовала постепенное облегчение, а когда открыла дверь и вдохнула до боли знакомый запах, я поняла, что я дома и в безопасности.

– Миссис Хадсон? – позвала я, но кухня оказалась пустой. Рыночный день – вспомнила я и начала подниматься по лестнице.

– Холмс?

– Это ты, Рассел? – с легким удивлением спросил он, хотя я за неделю письмом известила их о дне своего прибытия домой. – Хорошо. А я как раз просматривал результаты тех экспериментов по типологии крови, что мы ставили в январе, перед твоим отъездом. Мне кажется, я понял, в чем заключается суть проблемы. Посмотри свои записи, вот здесь. А теперь взгляни на препарат под микроскопом...

Старый добрый Холмс, как всегда экспансивный и несдержанный. Я послушно села за микроскоп и почувствовала, будто никуда отсюда и не уезжала. Все встало на свое место, и все мои сомнения улетучились.

В третью среду моих каникул я снова отправилась к Холмсу. В этот день миссис Хадсон обычно выезжала в город, и мы собрались поставить довольно зловонный эксперимент, но когда я вошла в кухню, я услышала голоса, доносившиеся из гостиной.

– Рассел? – позвал он.

– Да, Холмс.

Я вошла в дверь и поразилась, увидев Холмса в обществе элегантно одетой женщины, лицо которой показалось мне знакомым. Автоматически я начала вспоминать, при каких обстоятельствах мы могли встречаться, но Холмс прервал ход моих мыслей.

– Входи, Рассел. Мы ждали тебя. Это миссис Баркер. Ты должна ее помнить: они с мужем живут в поместье. Они купили его за год до того, как ты приехала сюда. Миссис Баркер, это и есть та молодая леди, о которой я вам говорил. Ну а теперь, когда она здесь, будьте добры, изложите нам свою проблему. Рассел, наливай себе чай и садись.

Это было нашим первым совместным делом.




Глава 3

Повелительница псов


Когда они чувствуют запах дыма, им кажется, что это не нападение врага... но сила природного катаклизма, – и они подчиняются.




Мне кажется, то, что мы с Холмсом будем работать вместе над одним из его дел, было неизбежно. Хотя он и ушел на покой, тем не менее временами проявлял свои старые привычки: странные визитеры, неустойчивый режим, отказ от еды, долгое времяпрепровождение со своей трубкой и нескончаемые часы игры на скрипке. Дважды я приходила к нему без предупреждения и не заставала его. Я не вмешивалась в его дела, поскольку знала, что они у него самые исключительные или щекотливые, расследование же обычных преступлений он оставлял полицейским агентам.

Я немедленно задалась вопросом, что же такого необычного мог увидеть Холмс в этом деле. Тот факт, что миссис Баркер была его соседкой и весьма состоятельной дамой, едва ли помешал бы Холмсу отправить ее в местное отделение полиции, если бы ее дело показалось ему простым, однако было заметно, что оно его очень заинтересовало. Миссис Баркер, однако, была явно шокирована его странными манерами и, поскольку большую часть ее рассказа Холмс ерзал в своем кресле и смотрел в потолок, она разговаривала преимущественно со мной. Я же, зная его довольно хорошо, понимала, что кажущийся недостаток интереса, как раз наоборот, говорит о глубокой внутренней концентрации. Тем не менее, я внимательно выслушала ее историю.

– Вы, вероятно, знаете, – начала она, – что мы с мужем купили поместье четыре года назад. До войны мы жили в Америке, но Ричард, мой муж, всегда хотел вернуться домой. У него было несколько удачных деловых операций, и мы приехали в Англию в 1913 году, чтобы выбрать дом. Здесь мы нашли поместье, которое нам понравилось, и купили его как раз перед самой войной. Конечно, с теперешними военными неурядицами отреставрировать дом было очень трудно, да и долго, но все же одно крыло теперь вполне пригодно для жилья.

Однако это не имеет прямого отношения к делу. Главное то, что год назад мой муж несколько дней проболел. Сначала мне казалось, что это просто расстройство желудка, но через пару дней он уже лежал в кровати весь в поту и стонал. Доктора не могли понять, в чем дело, и мне показалось, что они уже начали отчаиваться, когда внезапно жар прошел и он уснул. В течение недели или около того он полностью выздоровел.

С тех пор подобное повторялось десять раз, хотя и не в такой острой форме. Каждый раз все начиналось с холодного пота, затем наступали спазмы и бред, и наконец сильный жар и глубокий сон. В первую ночь он не выносит моего присутствия, но вскоре все становится на свои места до следующего раза. Доктора были сбиты с толку; они предполагали отравление, но дело в том, что он всегда ест одно и то же, а я всегда наблюдаю за приготовлением пищи. Это не отравление, а болезнь. Я знаю, о чем вы думаете, мистер Холмс.

На это утверждение Холмс приподнял одну бровь.

– Вы думаете, зачем я пришла к вам по сугубо медицинскому вопросу. Мистер Холмс, мне кажется, это не вопрос медицины. Мы консультировались у многих специалистов и здесь, и на континенте. Мы встречались даже с доктором Фрейдом, не исключая возможности какого-то типа умственного расстройства. Никто не дал нам сколько-нибудь вразумительного ответа, за исключением доктора Фрейда, который предположил, что это выражение физиологического протеста организма мужа против женитьбы на женщине, которая на двадцать лет моложе его. Вы слышали что-нибудь подобное? – спросила она с негодованием.

Мы понимающе покачали головами.

Холмс заговорил из глубин своего кресла.

– Миссис Баркер, будьте добры, скажите, почему вы считаете, что болезнь вашего мужа – не чисто медицинский вопрос?

– Мистер Холмс, мисс Рассел, я ведь не должна просить вас поклясться, что то, о чем вы сейчас услышите, не покинет стен этой комнаты. Думаю, ваша полная осведомленность в этом вопросе и доверительность – вещи сами собой разумеющиеся. Видите ли, мистер Холмс, мой муж является советником в правительстве Великобритании. Он не посвящает меня в свою работу, но я не могу не обращать внимания на дела, которые делаются буквально перед моим носом. Кстати, телефонная линия протянута на такое большое расстояние именно потому, что премьер-министру может в любой момент потребоваться связь с моим мужем. Все вокруг думают, что линию провели, потому что нам просто захотелось потратить деньги, но уверяю вас, это была не наша идея.

– Миссис Баркер, тот факт, что ваш муж является государственным советником, и тот, что он периодически болеет, вовсе не обязательно должны иметь связь между собой.

– Вероятно, это так, но я заметила одну очень странную вещь. Болезнь моего мужа всегда связана с одним и тем же погодным явлением. Она всегда проявляется при относительно ясной погоде, но никогда – в туман или в дождь. Я заметила это шесть недель назад, когда после долгого периода снегопада и дождей установилась хорошая погода. Стояла ясная звездная ночь, когда мой муж вновь заболел после почти двухмесячного перерыва. Тогда я заметила, что так было практически всегда.

– Миссис Баркер, а когда вы были в Европе и консультировались у докторов, болел ли ваш муж и какая была погода?

– Мы провели там около семи недель, причем было несколько ясных ночей, и его здоровье оказалось в полном порядке.

– Я полагаю, миссис Баркер, что это не все, что вы хотели сказать нам, – произнес Холмс. – Прошу вас, заканчивайте ваш рассказ.

Женщина вздохнула, и я с удивлением заметила, что ее руки с красивым маникюром дрожали.

– Вы правы, мистер Холмс. Я хотела упомянуть еще две вещи. Первая: он опять заболел две недели назад, спустя месяц после того, как меня заинтересовало это странное совпадение с ясной погодой. В тот вечер, когда началась его болезнь, он, как всегда, попросил меня оставить его одного. Я вышла на улицу подышать свежим воздухом. Погуляв немного по саду и заметив, что уже совсем поздно, я повернула к дому и случайно бросила взгляд на окна комнаты мужа. И тут я увидела мигающий свет на крыше как раз над его комнатой.

– И вы подумали, что, возможно, это ваш муж передает таким образом государственные секреты кайзеру, – безразличным тоном прервал ее Холмс.

Миссис Баркер страшно побледнела и покачнулась вместе со стулом. Я вскочила на ноги, чтобы удержать ее, в то время как Холмс сходил за бренди. Она не упала в обморок, и глоток бренди окончательно привел ее в чувство, но она по-прежнему оставалась бледной, когда мы опять сели на свои места.

– Мистер Холмс, как вы догадались?

– Дорогая моя, вы ведь сами сказали мне об этом, – терпеливо ответил он, видя ее замешательство, – вы сказали, что болезнь связана с ясными ночами, когда сигналы можно увидеть за многие мили, причем все это время он проводит в одиночестве. Судя по вашей реакции, вы разрываетесь между желанием узнать правду и опасением, что ваш муж может оказаться предателем. Если бы вы подозревали кого-то другого, это бы вас так не расстраивало. А теперь расскажите мне о вашей прислуге.

Дрожащей рукой она подняла бокал с бренди, сделала глоток и продолжила:

– У нас пять постоянных слуг, которые живут в доме. Остальные помогают нам днем и приходят из деревни. С нами живут: Терренс Хауэл, слуга моего мужа и дворецкий, Сильвия Якобс, моя служанка, Салли и Рональд Вудз, повар и главный садовник, и наконец Рон Атенс, который смотрит за конюшней и машинами. Терренс долгие годы служит мужу, Сильвию я взяла на работу восемь лет назад, а остальных – когда купили дом.

Холмс смотрел в угол с отсутствующим видом, затем резко поднялся.

– Мадам, если вы будете столь любезны и отправитесь сейчас домой, то, вероятно, пара соседей заглянет к вам после обеда. Как насчет трех часов? Неожиданный визит, понимаете?

Леди поднялась, застегивая сумочку.

– Благодарю вас, мистер Холмс, надеюсь... – она опустила глаза, – если мои опасения окажутся верными, то выходит, я вышла замуж за предателя. Если же я неправа, то мне будет стыдно за то, что в моей голове родились подобные мысли о моем муже. Но я считаю это своим долгом.

Холмс дотронулся до ее руки, и она посмотрела на него. Он улыбнулся, в глазах его светилась доброта.

– Мадам, в истине нет измены. В ней может быть боль, но честно посмотреть правде в глаза, считаться со всеми возможными выводами, вытекающими из реальных фактов, может лишь действительно благородный человек. – Холмс временами мог быть очень возвышенным, вот и сейчас его слова произвели благоприятное действие на женщину. Она слабо улыбнулась, сжала его руку и ушла.

Мы с Холмсом провели наш запланированный эксперимент и в два часа вышли из дома, оставив двери и окна открытыми, чтобы выветрить последствия эксперимента, и направились к поместью. Мы приблизились к нему со стороны полей, внимательно изучая здание.

Трехэтажный особняк доминировал над всей округой, поскольку находился на самом высоком холме. Помимо этого, одно его крыло переходило в высокую квадратную башню. Она вносила элемент диспропорции в строение, которое, в отличие от этого нароста, производило впечатление уютного и крепкого. Я сказала об этом Холмсу.

– Да, архитектор, вероятно, очень хотел постоянно иметь возможность видеть море, – ответил он. – Уверен, что при тщательном изучении топографической карты мы увидим соотношение между этой башней и ущельем вон там.

– Вы правы. Они действительно соотносятся.

– Ах, вот куда ты ходила, пока я перешнуровывал ботинки.

– Да, я хотела взглянуть на ваши карты, поскольку не знаю этого района так хорошо, как вы.

– Полагаю, что комнаты в верхнем этаже принадлежат Ричарду Баркеру. Придай своему лицу выражение случайно проходящего мимо соседа. А вот и хозяин.

С этими словами он громко крикнул:

– Здравствуйте!

Вслед за этим произошло нечто невообразимое. Пожилой джентльмен вскочил со стула, повернулся к нам спиной и принялся ругаться неприличными словами. Мы с любопытством переглянулись, но сразу поняли причину его необычного поведения, когда огромная свора собак выскочила из-за террасы и с шумным лаем ринулась к нам. Пестрый поток пронесся мимо пожилого джентльмена, не обращая никакого внимания на его жесты. Мы с Холмсом отступили на шаг и приготовили тяжелые посохи, которые всегда брали с собой для подобных случаев, но собачье скопище попросту окружило нас с сумасшедшим лаем, тявканьем и визгом. Пожилой человек подошел, что-то говоря, но это не возымело никакого действия. Наконец выбежал второй мужчина, а за ним и третий, которые кинулись в это собачье море, хватая животных за хвосты и длинную шерсть. Их голоса постепенно стали перекрывать лай, и наконец порядок был восстановлен. Исполнив свой долг, собаки стояли и сидели с высунутыми языками и виляющими хвостами, ожидая продолжения забавы. В это время из дома вышли миссис Баркер и ее муж, и собаки повернулись к хозяйке.

– Дорогая, – заявил мистер Баркер, – нам положительно необходимо что-то делать с этой сворой.

Она строго посмотрела на собак и заговорила с ними:

– Как вам не стыдно? Так-то вы встречаете соседей, которые пришли к нам в гости?

Ее слова возымели необычайный эффект: пасти закрылись, головы опустились, хвосты перестали вилять. Виновато поглядывая на нас, животные потихоньку удалились. Их было всего семнадцать, от двух крохотных йоркширских терьеров до огромного волкодава, который вполне мог весить сто пятьдесят фунтов. Миссис Баркер стояла подбоченясь, пока последняя из собак не исчезла в зарослях кустарника, потом она повернулась к нам, качая головой.

– Прошу прощения за это. К нам так редко заходят посетители, что, боюсь, ваш приход вызвал у них всплеск эмоций.

– Бог создал собак, чтобы они лаяли и кусали, так что в этом нет ничего предосудительного, – вежливо заметил Холмс. – Прошу прощения, мы так и не представились. Меня зовут Холмс, а это Мэри Рассел. Мы прогуливались здесь неподалеку и хотели подойти поближе, чтобы получше рассмотреть ваш симпатичный дом. Мы больше не побеспокоим вас.

– Нет-нет, – сказала миссис Баркер, прежде чем ее муж успел произнести хоть одно слово, – вам необходимо отдохнуть. Как насчет хереса или, если еще не поздно, чая? Я полагаю, чай? Мне кажется, мы соседи. Я видела вас, когда вы шли по дороге. Меня зовут миссис Баркер, а это мой муж. – Она повернулась к двум мужчинам. – Спасибо, Рон, они успокоились надолго. Терренс, не мог бы ты сходить к миссис Вудз и сказать, что мы собираемся пить чай и что нас будет четверо? Мы будем в оранжерее через несколько минут. Благодарю.

– Это очень любезно с вашей стороны, миссис Баркер. Я уверен, что мисс Рассел совсем не мешает отдохнуть, так же как и мне, после нашей прогулки. – Он повернулся к хозяину усадьбы, стоявшему сзади и смотревшему на жену, в то время как она разговаривала с собаками, с гостями и отдавала распоряжения прислуге. – Мистер Баркер, это самое интересное здание, какое я видел в наших краях. Оно восходит к началу восемнадцатого века, не так ли?

Очевидный интерес Холмса к конструкции здания повлек за собой разговор о трещинах в фундаменте, древесных жучках, ценах на уголь и отрицательных качествах английских торговцев. После чая нам было предложено обойти дом. Пока мы тащились в башню по узкой лестнице, мистер Баркер уже поднялся в маленьком лифте и встретил нас наверху.

– Я всегда хотел иметь башню из слоновой кости, – улыбнулся он. – Вот почему я купил эту башню с домом. Лифт, конечно, роскошь, но мне тяжело взбираться по лестнице. Здесь находятся мои комнаты. Взгляните, какой вид.

Перед нами открылась чудесная панорама. Восторгаясь ею и комнатами, мы вернулись к лестнице, но прежде чем начали спускаться, Холмс резко повернулся и направился к приставной лестнице в конце коридора.

– Надеюсь, вы не будете возражать, если я поднимусь на вершину этой башни. Я буду через пару минут. – Его голос затих вместе с удаляющимися шагами.

– Но, мистер Холмс, там небезопасно, – запротестовал мистер Баркер. Он повернулся ко мне. – Не пойму, почему та дверь не заперта. Я велел Рону подыскать к ней замок. Последний раз я заходил туда три года назад, и мне там абсолютно не понравилось.

– Он будет осторожен, мистер Баркер, и я уверена, что через минуту он вернется. А вот и он.

Длинные ноги Холмса вновь появились на лестнице, и его глаза, казалось, потемнели, когда он радостно обернулся к нам.

– Благодарю вас, мистер Баркер, у вас очень интересная башня. А теперь расскажите о тех произведениях искусства, что висят у вас в холле внизу. Новая Гвинея, не так ли? Река Сепик, я полагаю?

Мистер Баркер был успешно отвлечен и даже начал спускаться по лестнице, поддерживаемый Холмсом под руку, рассказывая ему о своих путешествиях в дикие части света. Перед тем как уйти, мы успели восхититься несколькими великолепными бронзовыми вещицами из Африки, культовыми предметами австралийских аборигенов, тремя эскимосскими резными моржовыми бивнями и изысканной золотой фигуркой, напоминающей о культуре инков. Баркеры проводили меня до дверей, и мы уже попрощались, как вдруг Холмс ринулся назад мимо них.

– Я же должен лично поблагодарить повара за великолепный чай. Как вы думаете, сможет ли она дать мисс Рассел рецепт тех замечательных розовых пирожных? Кухня внизу, да?

В ответ на изумленные взгляды Баркеров я лишь пожала плечами, как бы говоря, что не отвечаю за странности его поведения, и кинулась за ним. Когда я догнала его, он тряс руку сбитой с толку маленькой женщины с седыми волосами и румяными щеками, энергично благодаря ее. Другая женщина, моложе и симпатичнее, сидела за столом с чашкой чая.

– Благодарю вас, миссис Вудз. Мисс Рассел и я просто в восторге от вашего чая. Он помог нам восстановить силы после того, как эти ужасные собаки едва нас не съели. Их у вас и в самом деле многовато. А вам приходится заботиться о них? О Боже, ведь с этим может справиться только мужчина. Они, вероятно, много едят – только успевай готовить, и все это на вашу голову?

В ответ на его тираду миссис Вудз разразилась странным девичьим хихиканьем.

– О сэр, они доставляют много хлопот городскому мяснику. Сегодня утром мы все трое ходили получать заказ. Там было около двадцати фунтов одних только костей.

– Собакам нужно много костей, не так ли? – спросила я, не понимая, куда клонит Холмс, но оказалось, он уже узнал все, что ему нужно.

– Ну, ладно, спасибо вам еще раз, миссис Вудз, и не забудьте, что мисс Рассел хочет получить рецепт пирожных.

Она помахала нам из двери кухни на прощание. Собаки лежали на земле и не обращали на нас никакого внимания. Мы обошли вокруг дома и зашагали по дороге.

– Холмс, к чему это вы об этих пирожных? Вы ведь знаете, я ничего не смыслю в готовке. Или вы полагаете, что здесь кроется причина болезни мистера Баркера?

– Это хитрость, Рассел. Как ты думаешь, кто еще пользуется этой телефонной линией, кроме нас и Баркеров? Я не имею в виду птиц.

Линия над нашими головами была облеплена черными тельцами. Я посмотрела на Холмса и прочитала выражение удовлетворения без всякой тени злорадства на его лице.

– Извините, Холмс, но что мы ищем? Вы видели что-нибудь на крыше?

– Ах да, Рассел, это я должен извиняться. Конечно, ты ведь не видела крышу. Если бы ты была там, то нашла бы вот это, – сказал он, протягивая мне маленькую щепку черного дерева, – и несколько сигаретных окурков, которые мы изучим, когда вернемся домой.

Я осмотрела крохотную щепку, но она ни о чем мне не сказала.

– Холмс, хоть намекните.

– Рассел, ты меня разочаровываешь. Это ведь элементарно.

– В самом деле элементарно?

– Точно. Ну хорошо, поразмысли над следующим: деревянная щепка на вершине башни, куда никто не поднимается; рыночный день; кости; новогвинейское искусство; отсутствие яда и лес, через который проходит эта дорога.

Я остановилась как вкопанная. Мой мозг энергично заработал, в то время как Холмс, положив руки на свой посох, с интересом наблюдал за мной. Деревянная щепка... кто-то был на башне... мы это знали, но почему... рыночный день... кормить собак костями, а в это время... телефонная линия.

– Вы полагаете, это дворецкий?

– Посмотрим. Давай поищем в лесу обглоданные кости.

Через десять минут мы наткнулись на полянку, где нашли их, причем довольно много.

Мясник поставлял собакам кости в течение уже нескольких месяцев, судя по тому, что некоторые кости были старыми и сухими.

– Рассел, ты не хочешь слазить наверх? Или мне сделать это самому?

– Ну, если вы одолжите мне свой пояс для страховки, то с удовольствием.

Мы осмотрели ближайшие столбы и быстро обнаружили на одном из них следы шипов.

– Вот этот, Рассел.

– Я не видела на его ботинках никаких шипов или признаков того, что он недавно в них лазил куда-то, а вы? – спросила я, расшнуровывая собственные тяжелые ботинки.

– Нет, но уверен, что если мы поищем в его кладовой, то непременно найдем пару ботинок с характерными царапинами и отметинами.

– Все, я готова. Ловите, если упаду.

Сделав петлю из наших поясов и обмотавшись одним ее концом, я начала медленно подниматься. Я добралась до верхушки без приключений, закрепилась там и стала осматривать провода, прикрепленные к столбу. Отметины были четко видны.

– Есть следы того, что к линии подключались, – крикнула я Холмсу, стоящему внизу, – кто-то был здесь несколько дней назад, судя по тому, что в месте контакта мало пыли. Может быть, вернемся сюда еще раз, чтобы снять отпечатки пальцев?

Я спустилась вниз и отдала Холмсу пояс. Он с сомнением разглядывал пряжку пояса.

– Думаю, нам понадобится что-то покрепче, – заметила я.

– Если позволит погода, то нам удастся поймать самого обладателя этих пальцев, возможно, уже сего дня ночью или завтра. Напомни мне, когда мы вернемся домой, чтобы я позвонил хозяйке, которая так хорошо приняла нас сегодня, и поблагодарил ее, а также осведомился о здоровье ее мужа.

Солнце начало садиться, когда мы вернулись к Холмсу. Он отправился в лабораторию с сигаретными окурками, а я отыскала снедь, которую нам оставила миссис Хадсон, и сварила кофе. Мы наспех поели, сидя за микроскопами.

– Сигареты произведены на маленькой табачной фабрике в Портсмуте. Думаю, тамошняя полиция могла бы навести необходимые нам справки. Но сначала миссис Баркер.

* * *


Леди сама взяла трубку. Холмс еще раз поблагодарил ее за гостеприимство, и я догадалась, судя по его реакции на ее слова, что она была не одна.

– Миссис Баркер, мне бы также хотелось поблагодарить и вашего мужа. Он недалеко? Нет? О, извините, мне очень неприятно это слышать, но он выглядел нездоровым еще в обед. А скажите, ваш муж курит сигареты? Я так и думал, что нет. Нет-нет, это пустяк. Послушайте, миссис Баркер, я уверен, что с вашим мужем будет все в порядке, понимаете? Все в порядке Да. Спокойной ночи, мадам, спасибо вам еще раз.

– Значит, сегодня, Холмс?

– Выходит, что да. Мистер Баркер удалился в свою комнату в сопровождении слуги. Рассел, почему бы тебе не отдохнуть немного? Я пока позвоню людям, которые в курсе подобных вещей. Уверен, что у нас есть по меньшей мере два часа.

Я последовала его совету и, несмотря на возбуждение, быстро заснула под звук его голоса, который доносился из соседней комнаты. Проснулась я от шума мотора и визга тормозов. Спустившись вниз, я увидела мистера Холмса в компании двух мужчин.

– Молодец, Рассел, собирайся. Одень свою самую теплую куртку, мы можем пробыть там довольно долго. Рассел, это мистер Джонс и мистер Смит, они приехали из Лондона, чтобы принять участие в нашей маленькой прогулке. Джентльмены, это мисс Рассел, моя правая рука. Ну что, вперед? – Холмс взял маленький рюкзак, надвинул свою матерчатую кепку, и мы сели в машину.

Поместье было в трех милях езды по дороге. Бесшумно мы пересекли зеленую лужайку и остановились у того места, где начинается сад. Легкий ветерок относил наш запах в сторону от собачьей своры, которая жила в доме.

– Уверен, что отсюда мы сможем увидеть вершину башни. Вы, коллеги, должны быть на месте – в ущелье и у моря, все понятно?

– Да, мистер Холмс. Мы условились на одиннадцать часов. Сейчас без десяти. Мы готовы.

Наконец свет в доме погас. Мы ждали очень долго. В час ночи я наклонилась и прошептала на ухо Холмсу:

– Наверняка было не так поздно, когда миссис Баркер увидела свет. Может быть, все-таки не сегодня.

Холмс не ответил, погруженный в свои мысли.

– Рассел, ты ничего не замечаешь на башне? Я уставилась в темную башню, возвышавшуюся над нами, так что глазам стало больно. И когда ненадолго отвела взгляд, тут мне и показалось, что я различаю в темноте какое-то движение. Я издала легкое восклицание, и Холмс тут же вскочил.

– Скорее, Рассел, на дерево. Мы тут сидим слепые как кроты, а он находится далеко от края башни и невидим для нас. Наверх, Рассел. Что там?

Поднявшись, я неожиданно увидела мигающий свет, направленный в сторону гор и моря.

– Там! – Я поспешила вниз, в кровь царапая руки. – Он там подает свои сигналы, – закричала я, в то время как мои спутники уже кинулись к дому. Я поспешила вслед за ними, перепрыгивая через клумбы вокруг фонтана, как вдруг ночь как будто взорвалась. Семнадцать глоток неистово залаяли и зарычали в ответ на вторжение. Послышались мужские крики, звон разбитого стекла и треск выбитой двери. Я слышала, как Холмс кричал на своих помощников, потом завизжали и завыли собаки, кто-то начал кашлять и чертыхаться, где-то разбилось стекло. По всему дому стал зажигаться свет, и я увидела, как собаки мечутся из стороны в сторону. Резкий запах ударил мне в нос, едва я перешагнула порог. Все внутри было теперь освещено, в том числе и башня. Я побежала в ее направлении, слыша тяжелые шаги у себя над головой. Затем они затихли вместе с голосами, и я поняла, что все вышли на крышу.

Внезапно меня поразила мысль. Прошло целых двадцать секунд от начала тревоги и до того, как Холмс ворвался в дом. Что если... Я замерла, прикидывая ситуацию, и через мгновение уже залезла под лестницу и притаилась там. Вдруг сверху послышались тихие шаги, кто-то поспешно спускался вниз. Я просунула руки между ступенек и, увидев незнакомый ботинок и моля Бога, чтобы это не оказалась нога Смита, Джонса или Баркера, вцепилась в нее. За воплем и шумным падением сверху послышались шаги и голоса. Я медленно вылезла из своего укрытия и пошла посмотреть, что натворила.

Стоя на верхней ступеньке и глядя на скорчившуюся внизу фигуру Терренса Хауэла, я почувствовала, что внутри у меня что-то сжимается. Затем рядом со мной оказался Холмс, который обнял меня за плечи, в то время как двое мужчин пробежали мимо нас. Меня трясло.

– О Боже, Холмс, я убила его. Я не думала, что он упадет так сильно. Господи, как я могла это сделать? – Мне казалось, что я вновь и вновь чувствую, как хватаюсь за ногу и вижу кувыркающееся тело. До меня донесся голос:

– Миссис Баркер, будьте добры, позвоните доктору. У него тяжелое ранение головы и несколько переломов, но он еще жив.

Чувство облегчения заполнило меня, и внезапно я ощутила головокружение.

– Холмс, мне нужно немного посидеть.

Он усадил меня на верхнюю ступеньку. Его рюкзак плюхнулся рядом, и краем глаза я заметила, как он достал маленький пузырек. Он вытащил пробку, и в мои ноздри ворвалось зловоние, напомнившее о нашем утреннем эксперименте. Я откинулась назад, больно ударившись головой о каменную стену. Из глаз брызнули слезы, и свет померк передо мной. Когда зрение восстановилось, я увидела Холмса с обеспокоенным выражением на лице.

– Рассел, ты в порядке?

Я кивнула головой.

– Да, но не благодаря ароматным продуктам ваших опытов, Холмс. Честно говоря, я сомневаюсь, стоит ли приводить кого-нибудь в чувство таким образом, но то, что это прекрасное оружие против своры собак, сомнению не подлежит.

В его глазах я увидела облегчение, и вскоре к ним вернулось обычное насмешливое выражение.

– Как только сможешь встать, Рассел, мы пойдем к мистеру Баркеру.

Я протянула руку, и он помог мне подняться. Мы прошли в комнату пожилого джентльмена.

В комнате стоял специфический запах пота и болезни. Кожа больного была бледной и влажной, а глаза пустыми и ничего не выражающими.

– Рассел, оботри его лицо, пока не пришла миссис Баркер. Я пойду посмотрю, что можно найти в комнате Хауэла. А вот и миссис Баркер. Ваш муж нуждается в вас. Пошли, Рассел.

Миссис Баркер что-то взволнованно спрашивала, но Холмс просто прошел мимо. Я последовала за ним.

– Что мы ищем? – спросила я.

– Пакетик с порошком или пузырек с жидкостью. Я начну с гардероба, а ты с ванной.

Спальня вскоре заполнилась вещами и одеждой, которые вылетали из гардероба, а в ванной витал смешанный аромат всяких одеколонов, лосьонов, масла, которые я все тщательно перенюхала. Мой несчастный нос почти перестал воспринимать запахи, когда наконец я нашла пузырек, который пах как-то не так. Я принесла его в спальню, где Холмс стоял по колено в одежде и постельном белье.

– Холмс, вы ничего не нашли?

– Сигареты, сделанные на фабрике в Портсмуте, и ботинки с шипами. А что у тебя?

– Не знаю, я больше ничего не чувствую. Что-то экзотическое. Понюхайте сами.

Он быстро понюхал и ту же выскочил из комнаты, высоко держа пузырек.

– Ты нашла его, Рассел! Теперь надо прикинуть, сколько ему дать. – Он подошел к ступенькам лестницы и крикнул наверх:

– Джонс, он еще не проснулся?

– Нет, похоже, придется ждать не один час.

– Ладно, – сказал он мне, – тогда поэкспериментируем. Миссис Баркер, – она посмотрела на нас, сжимая в руках влажное полотенце, – у вас есть маленькая ложка? Да, эта подойдет. Рассел, давай ты, у тебя рука тверже. Начнем с двух капель. Будем повторять процедуру каждые двадцать минут и посмотрим, что получится. Влей ему между зубов. Хорошо. Теперь ждем.

– Мистер Холмс, что это?

– Это противоядие, нейтрализующее яд, который действует на вашего мужа, мадам. Оно, вероятно, концентрированное, поэтому я боюсь навредить мистеру Баркеру слишком большой дозой. Ему придется принимать его всю оставшуюся жизнь, но если он будет делать это регулярно, он никогда больше не заболеет.

– Но я ведь говорила вам, что его не отравили. А то бы и я заболела.

– О нет. Больше года он яда не получал. Он регулярно получает противоядие. Впрочем, как и вы, но вам это не страшно. Вы говорили, что его слуга провел с ним много лет. А был ли он с ним в Новой Гвинее?

– Да, абсолютно точно. А почему вы спрашиваете?

– Мадам, одно из моих хобби – яды. Существует очень небольшое количество редких ядов, которые, попадая в организм, постепенно поражают нервную систему. От них невозможно избавиться, но их действие можно остановить, регулярно принимая противоядие. Один из этих ядов используется племенем, живущим в районе реки Сепик в Новой Гвинее. Именно оттуда произведения искусства в вашем холле. Яд вырабатывается из очень редкого вида моллюска, обитающего в этой части Новой Гвинеи. Противоядие же получают из растения, встречающегося также исключительно там. Очевидно, слуга вашего мужа знал об этом. Я полагаю, вскоре он сам нам расскажет, почему решился на предательство, но как бы там ни было, он это сделал и год назад решил использовать яд. Ваш муж обычно ведет телефонные переговоры по рыночным дням, я прав?

– Как вы узнали об этом? Вудзов обычно отвозил в город Рон, а я или совершала променад или каталась на автомобиле. А Хауэл...

– Хауэл выгуливал собак, не так ли?

– Да, но как...

– Они уходили в лес, он залезал на телефонный столб и подслушивал разговоры вашего мужа, пока собаки грызли кости. Далее в ясную ночь он не давал ему противоядия, потом проникал на крышу и передавал информацию связному на побережье. О, кажется, пора.

Два сонных глаза открылись на бледном лице и остановились на миссис Баркер.

– Дорогая, – прошептал хозяин дома, – что делают здесь эти люди?

– Рассел, – тихо произнес Холмс, – мне кажется, нам лучше оставить их вдвоем и пойти помочь перенести мистера Хауэла. Миссис Баркер, бережно храните пузырек, пока я не исследую его содержимое и не научусь делать это противоядие. Доброй ночи.

На лестнице мы столкнулись с врачами, поднимавшимися по узким ступеням. Джонсон встречал их у дверей. Внезапно раздался знакомый шум. Холмс достал из рюкзака свой пузырек, но я его остановила.

– Дайте сперва я попробую, – сказала я. Откашлявшись, я выпрямилась во весь рост (больше шести футов в этих ботинках) и, открыв дверь, увидела свору. Я уперла руки в бедра и впилась в псов взглядом.

– Как вам не стыдно! – Семнадцать челюстей медленно закрылись, и тридцать четыре глаза уставились на меня. – Как вам всем не стыдно! Так вы встречаете агентов Его Величества? Что вы о себе думаете?

Семнадцать морд посмотрели друг на друга, на меня, на людей в дверях. Волкодав первым поджал хвост и скрылся в темноте, за ним одна за другой ушли другие собаки.

– Рассел, в тебе много неизведанных глубин, – пробормотал Холмс. – Напомни мне позвать тебя, если в округе вдруг объявится дикий и хищный зверь.

Мы увидели, как предателя-дворецкого вывели через ворота, и, болтая о разных вещах, пошли по темной дороге вдоль телефонной линии домой.




Глава 4

Мое первое дело


Лучше мелкое и гнусное, чем вообще ничего...




Дело Баркера было первым, в котором мы скооперировались с Холмсом (если можно назвать кооперацией, когда один ведет, а другой следует его инструкциям). Оставшиеся дни весенних каникул пролетели незаметно, и вскоре я вернулась в Оксфорд, порядком поздоровевшая благодаря трудотерапии под руководством Патрика, с сознанием, что впервые участвовала в расследовании уголовного дела. (Должна сказать, что все закончилось поимкой около десятка немецких шпионов и выздоровлением мистера Баркера, за что миссис Баркер была нам очень признательна.)

Когда я вернулась в гостиницу, мистер Томас, как мне показалось, был вполне удовлетворен моим внешним видом. Таким образом, я с обновленным энтузиазмом вернулась к математике, теологическим исследованиям и к карьере Ратнакара Санжи. Я дала себе слово больше гулять по холмам, окружающим город (конечно, с книгой в руках), и к концу учебного года, в июне, не чувствовала себя такой измочаленной, как в прошлый раз.

На весну и лето 1918 года пришлись события значительной важности как для страны, так и для одной отдельно взятой студентки. Кайзер начал свой последний массированный натиск, и осунувшиеся лица вокруг меня помрачнели еще больше. Нам плохо спалось за темными занавесками. А потом словно каким-то чудом немецкое наступление захлебнулось, а союзные войска, поддержанные техникой и людскими ресурсами Соединенных Штатов, начали контрнаступление. Даже массированный майский налет на Лондон не переменил растущей уверенности в том, что силы Германии на исходе и что после долгих лет противостояния забрезжил наконец впереди свет надежды.

Я приехала домой в середине лета. Мне было восемнадцать с половиной, и я чувствовала себя сильной и взрослой, мне казалось, что весь мир лежит у моих ног. В то лето я всерьез начала интересоваться делами моей фермы и стала задавать Патрику вопросы о наших планах на послевоенное будущее.

Я обнаружила, что за время моего отсутствия Холмс изменился. Не сразу, но можно было заметить, что его немного смущала эта молодая женщина, которая неожиданно выросла из Мэри Рассел. Не то чтобы я стала совершенно другой, просто немного округлилась и окрепла, но по-прежнему носила ту же одежду и заплетала волосы в две длинные косички. Главная перемена была в моих движениях, в том, как мы встречались взглядом. Я почувствовала свою силу и начала ее пробовать, и, вероятно, именно это заставило его почувствовать себя постаревшим. Я впервые обратила на это внимание, когда однажды он обошел холм, вместо того чтобы взобраться на него, а потом спуститься. Не то чтобы он стал дряхлым стариком – это было далеко не так. Он просто сделался более рассудительным, и иногда я, выкидывая что-нибудь безрассудное, ловила на себе его задумчивый взгляд.

Тем летом мы несколько раз ездили в Лондон, и я заметила, как сильно он там менялся, словно сама атмосфера воздействовала на него, заставляя свободнее двигаться. Лондон всегда был его домом, деревня же им так и не стала. Он вернулся к своему сочинению и опытам отдохнувшим и взялся за них с удвоенной, энергией. Если воспоминания о лете перед поступлением в Оксфорд были связаны для меня с прогулками под солнцем и многочисленными партиями в шахматы, то это лето запомнилось двумя случаями, точнее делами.

Я сказала «двумя», хотя первый случай вряд ли можно было назвать делом, скорее шуткой. Это произошло июльским утром. Я нашла в журнале статью, посвященную новейшим американским разработкам в сельскохозяйственной технике, и понесла ее Патрику. Он был на кухне, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Я отняла у него горячий чайник, прежде чем он успел обжечься, и спросила, в чем дело.

– О, мисс Мэри, ничего страшного. Просто эта Тилли Уайтнек, которая держит гостиницу с трактиром. Ее вчера обокрали.

Названное заведение располагалось на дороге между Истборном и Льюисом и пользовалось популярностью у местных жителей и людей, приезжавших на праздники и уик-энды. Патрик также был одним из его завсегдатаев.

– Обокрали? Но ее не ранили?

– Нет, все спали. – Ага, подумала я, значит – кража со взломом. – Они выломали заднюю дверь и забрали выручку из кассы и кое-что из съестных припасов. Все произошло очень тихо – никто ничего не услышал, пока утром Тилли не спустилась вниз и не увидела, что задняя дверь распахнута. У нее в кассе денег было больше обычного, так как перед этим состоялось несколько шумных вечеринок и на то, чтобы отвезти выручку в банк, просто не хватило времени.

Я посочувствовала пострадавшей, отдала Патрику статью и вернулась в дом в раздумье. Решив позвонить Холмсу, я назвала номер, и пока миссис Хадсон просила его к телефону, я присела на краешек стола, глядя из окна на расстроенного Патрика, проходившего через двор. Наконец Холмс подошел к телефону.

– Холмс, помните, вы рассказывали мне несколько недель назад о серии краж со взломом в ряде гостиниц и публичных домов Истборна?

– Едва ли пару случаев можно назвать серией, Рассел. Знаешь, ты заставила меня прервать сложный опыт с гемоглобином.

– Теперь уже три, – сказала я, не обращая внимания на его протест, – вчера ночью обокрали приятельницу Патрика из гостиницы, что вниз по дороге.

– Дорогая Рассел, я ушел на покой. Я больше не занимаюсь розыском пропавших пеналов и выслеживанием неверных мужей.

– Дело в том, что грабитель забрал деньги, когда в кассе их было больше обычного, – настаивала я, – не очень-то приятно осознавать, что вор где-то рядом, и, кроме того, – добавила я, чувствуя его полное равнодушие к этой проблеме, – Патрик мой друг.

– Очень рад за тебя, Рассел, что ты считаешь управляющего фермой своим другом, но это вовсе не означает, что ты должна втягивать меня в эту историю. До меня дошли слухи, что в Суссексе существует полиция. Думаю, ты будешь настолько любезна, что предоставишь им возможность заняться своим делом, а мне – своим.

– Но вы не возражаете, если я все-таки вмешаюсь?

– Боже упаси, Рассел, если у тебя море свободного времени, которое некуда девать, то ради Бога. Только советую не раздражать констеблей больше, чем следует.

Он повесил трубку. С раздражением я бросила свою и отправилась за велосипедом.

Пока добралась до гостиницы, я вся взмокла и пропылилась. Мне пришлось изрядно подергать за рукав деревенского полицейского, чтобы увидеть место преступления. Но никто и слышать не хотел о том, чтобы пропустить меня в дом. Даже хозяйку и всех ее работников заставили выйти в другую комнату.

– Обещаю вам, – умоляла я, – я ничего не нарушу. Я всего лишь хочу взглянуть на ковер.

– Не могу, мисс Рассел. Приказ никого не пускать.

– И это, естественно, означает, – послышался возмущенный голос хозяйки, – что я не могу поесть у себя на кухне и, стало быть, лишилась не только вчерашней выручки, но и сегодняшней. О, здравствуйте, так это та самая мисс Рассел, у которой работает Патрик, не так ли? Пришли взглянуть на место преступления?

– Пытаюсь, – отозвалась я.

– Ради Бога, Джемми, разреши ей... Ну, ладно-ладно, констебль Роджерс, дай ей хотя бы взглянуть. Она умная девушка, и то, что она здесь, лучше, чем целая толпа твоих инспекторов.

– Да, Роджерс, разреши ей взглянуть, – раздался голос со стороны дверей. – Ручаюсь, она ничего не испортит.

– Мистер Холмс! – воскликнул пораженный констебль, выпрямившись.

– Холмс! – воскликнула и я. – Мне казалось, вы заняты.

– К тому моменту, как ты отпустила меня от телефона, кровь свернулась, – произнес он безразлично.

Игнорируя реакцию окружающих на его появление, Холмс махнул рукой молодому констеблю:

– Пусти ее, Роджерс.

Тот уступил. С раздражением я устремилась к началу ковровой дорожки. Ковер был почти новым и быстро выдал все свои секреты, тем более что накануне ограбления он был вычищен. Почти касаясь щекой ковра, я нашла отпечаток ноги и заговорила, обращаясь к Холмсу.

– Отпечаток принадлежит человеку со средним размером стопы, ботинок остроносый, вывернут наружу; каблук изношен. Кроме того, тут крохотные кусочки гравия, темно-серые и черные, или...

Холмс опустился на колени рядом со мной и достал лупу, которую я забыла взять. Через линзу я отчетливо увидела три маленьких камешка.

– Темный гравий со следами дегтя и масла. А здесь внизу... кажется, кусочек красноватой почвы, он прилип к краю ковра.

Холмс взял тяжелую лупу из моих рук и молча держал ее передо мной, знаком показывая, чтобы я продолжала. Он превратил это в настоящий экзамен.

– А где у нас красноватая почва? – спросила я. – Кажется, на южной окраине деревни, в районе реки. Не возле дома Баркеров?

– Думаю, она не такая уж красная, – сказал Холмс, – под сильной лупой можно увидеть, что это скорее похоже на глину. – Больше он ничего не сказал. Ладно, пусть будет так. Я повернулась к констеблю Роджерсу, который чувствовал себя явно неловко.

– Вы много ездите по разным дорогам. Не обращали ли вы внимания, где недавно проводились дорожные работы? – Тот посмотрел на Холмса, как бы спрашивая его разрешения, и, очевидно получив его, перевел взгляд на меня и ответил:

– Около шести миль к северу, дорога к мельнице. И еще один участок восточнее дома Уорнера. Ближе работы не велись уже месяц.

– Благодарю вас, это немного сужает круг поисков. Могу ли я теперь побеседовать с вами, миссис Уайтнек?

Я отвела приятельницу Патрика в сторону и стала спрашивать адреса и имена ее работников, пообещав, что как только прибудет инспектор, ей разрешат пользоваться кухней. Это подействовало на нее как катализатор.

– Патрик сказал, что вор взял также и продукты? – спросила я ее.

– Да, четыре чудесных окорока, которые я только принесла из коптильни. И три бутылки лучшего виски. Даже не знаю, чем мне все это заменить. А вы уверены, что он разрешит мне воспользоваться кухней?

– Уверена, что разрешит. Даже если ему что-то ударит в голову, то он, скорее всего, захочет оставить нетронутым лишь ковер и дверь, чтобы снять с нее отпечатки пальцев. Если я что-нибудь найду, я вам обязательно расскажу.

Снаружи солнце было в зените, и узкая деревенская улочка казалась раскаленной. Я представила себя на мгновение членом бригады рабочих-дорожников и поспешно отогнала прочь эту мысль. И тут почувствовала локоть Холмса.

– Я хочу взглянуть на ваши топографические карты, если можно, – сказала я.

– Все ресурсы фирмы в вашем распоряжении, – ответил он.

Мы доехали до коттеджа Холмса на автомобиле, который его сосед использовал в качестве такси.

Поприветствовав миссис Хадсон, я прошла в кабинет Холмса, где хранились его карты, и нашла ту, которая мне была нужна, отметив пять мест, где встречалась красноватая глина. Холмс занялся чем-то другим, но когда он подошел к столу за какой-то книгой, то как бы невзначай дал мне еще два ориентира.

– Спасибо, – сказала я его спине, – везде, кроме одного места, где встречается красная почва, местность скалистая... Холмс, вам это интересно? – Он даже не взглянул на меня, погруженный в свою книгу, но сделал рукой жест, чтобы я продолжала. И я повиновалась. – Только в двух местах мы имели сочетание красноватой почвы, недавних дорожных работ и присутствия служащих гостиницы. Одно – двумя милями севернее по Хэтфилдской дороге, а другое – западнее к реке. – Я замолчала, ожидая реакции, а когда ее не последовало, пошла к телефону. Видимо, мне придется вести дело самой, правда, под критическим надзором. Пока я ждала, чтобы меня соединили, я внезапно вспомнила, что не слышала, чтобы такси уехало, и действительно, выглянув в окно, я увидела, что машина стоит у дома, а ее водитель откинулся на спинку своего сиденья с книгой в руках. Я почувствовала раздражение, потому что не собиралась задерживать машину.

Наконец меня соединили с гостиницей.

– Миссис Уайтнек? Это Мэри Рассел. Приехал инспектор? Правда? Констебль Роджерс, должно быть, очень разочарован. Скажите, миссис Уайтнек, кто из ваших работников сегодня на рабочем месте и каков график их работы? Да-да. Хорошо, благодарю вас. Да, я свяжусь с вами. – Я повесила трубку.

– Приходил инспектор Митчел, осмотрел место, отругал констебля Роджерса за бесполезную трату времени и ушел, – сообщила я и, получив ответ, который ожидала, – молчание, села взглянуть на список имен. Среди них были горничная Дженни Вартон, которая живет на северной дороге и работает до восьми, и Тонни Сильвестр, новый буфетчик, который уходит после семи. Его дом у реки.

И что же дальше?

Не могла же я пробраться к ним в дома и учинить там обыск в отсутствие хозяев. И в то же время я могла случайно увидеть деньги в коробке где-нибудь под кроватью или под ванной, или почувствовать запах окороков... Стоп, запах четырех окороков, а что если...

– Холмс, как вы думаете... Хотя ладно. – Я вновь сняла телефонную трубку и попросила другой номер. Холмс перевернул страничку книги.

– Миссис Баркер, доброе утро. Это Мэри Рассел. Как поживаете? А как муж? Рада, что у вас все хорошо. Да, нам посчастливилось тогда, не правда ли? Миссис Баркер, я по поводу ваших собак, не найдется ли у вас хорошей ищейки? Да, которая может взять след по запаху. Есть? А не могли бы вы одолжить его мне ненадолго? Нет-нет, я сама заберу его. А он нормально переносит езду в автомобиле? Хорошо, я скоро буду. Большое спасибо.

Я повесила трубку.

– Холмс, не возражаете, если я воспользуюсь машиной, которая так терпеливо ждет возле дома?

– Конечно, – ответил он и поставил книгу обратно на полку.

Мы подъехали к гостинице, где я взяла сохранившийся окорок и завернула его в чистое полотенце, после чего отправилась к дому Баркеров. Злобная свора набросилась на приближавшийся автомобиль, ввергнув водителя в шок и заставив выругаться. Казалось, едва мы выйдем, нас тут же разорвут на части, но как только я ступила на землю, оказавшись в самой середине своры, все собаки тут же замолчали и потихоньку ретировались. Миссис Баркер вышла из дома, держа в руке ошейник и поводок, и, взглянув с удивлением на своих присмиревших питомцев, подошла к зарослям кустарника и вытащила оттуда специалиста, выглядевшего очень виновато. У него были длинные уши, шерсть, которая росла клочками, и брюхо, почти волочившееся по земле. Она подвела его к нам и вручила мне поводок.

– Это Юстиниан, – сказала она и добавила: – Их всех зовут по именам императоров.

– Понятно. Думаю, ваш император вернется домой еще до заката. Пошли, Юстиниан. – Пес не спеша подошел к машине, прыгнул в нее и, устроившись там, тщательно облизал ботинок Холмса.

Сначала я попросила водителя проехать по дороге в северном направлении. На пересечении дорог мы вылезли. Юстиниан старательно нюхал, но безуспешно. После этого мы поехали по дороге, ведущей к мельнице, вблизи которой жил Тони Сильвестр. Там мы опять вышли из машины. И шли довольно долго – странная процессий из собаки, людей и автомобиля, – и я начала уже сожалеть о том, что ввязалась в это дело. Холмс молчал. Впрочем, ему и не нужно было говорить.

– Еще полмили, – процедила я сквозь зубы, – и я подумаю, что либо этот человек вообще не шел пешком, либо императорский нюх не так хорош. Вперед, Юстиниан! – Я достала полотенце и дала ему понюхать еще раз. – Ищи! Ищи!

Он остановился, будто подумал о чем-то, сел, почесался за левым ухом, потом резко вскочил, шумно чихнул и спустился с дороги. Мы последовали за ним, но теперь нам пришлось двигаться быстрее. Он провел нас по тропинке вдоль забора и вывел в поле. Холмс помахал водителю, чтобы он ждал нас, и мы поспешили за Юстинианом.

– Что это? – внезапно спросил Холмс, нагнувшись.

Это была банкнота в десять шиллингов, вдавленная тяжелым лошадиным копытом в мягкую почву. Холмс осторожно извлек ее и отдал мне.

– Не очень профессионально сделано, правда, Рассел? У него даже не хватило терпения, чтобы насладиться своим трофеем дома.

– Я занялась этим расследованием не из-за того, что оно обеспечивает стимулирование мысли, – огрызнулась я, – я всего лишь хотела помочь другу.

– Ну, нельзя быть такой критичной, одно может не исключать другого. Однако я попробую успеть домой засветло и все-таки закончить свой опыт с гемоглобином. О, похоже, мы... похоже, ты нашла дом мистера Сильвестра.

Едва заметная тропинка привела нас к безлюдному маленькому каменному домику. Поблизости не было ни души, на наши крики никто не вышел. Юстиниан тянул нас к маленькой коптильне, стоявшей немного в стороне и испускавшей круги ароматного дыма. Он подошел к ней, сунул нос в щель и завилял хвостом, раздраженно повизгивая. Я открыла дверь и в наполненном темным дымом помещении увидела три окорока и часть четвертого. Вытащив из кармана нож, я отрезала большой кусок и бросила его Юстиниану.

– Умный пес. – Я погладила его и тут же отдернула руку, когда он на меня зарычал. – Глупая собака, я не собираюсь отбирать у тебя то, что только что сама дала.

– Рассел, а где ты будешь искать ящик с деньгами?

– Вероятно, он находится в каком-нибудь труднодоступном месте, типа стропил коптильни или подвала. Ничего, что требовало бы большого воображения или мощного интеллекта. Я допускаю, что это был ловкий ход – спрятать окорока в действующей коптильне, – но это работа скорее преступного инстинкта, чем ума.

– Да, – вздохнул он, – вся моя жизнь отравлена преступниками, у которых только и были что инстинкты, никакого ума. Оставляю этого тебе. Ты ищи, а я пока схожу обратно и подгоню машину. Тебе открыть дом? – вежливо спросил он, доставая свою связку отмычек.

– Да, будьте добры.

Денег не оказалось ни на стропилах коптильни, ни в подвале. Не нашла я их ни подвязанными в колодце, ни под кроватью, ни на чердаке, ни даже под половицей. Водитель был рад участию в этом дельце и готов был ждать сколько угодно, но тем не менее уже становилось поздно. Мы встретились с Холмсом на крохотной кухне среди гор грязной посуды. Сильвестр прошлым вечером ужинал бобами, судя по немытой сковороде, стоявшей на буфете. Ломти четвертого окорока лежали в тарелке на шкафу. Над ними кружились мухи.

– Он поступил не очень умно, украв их, но спрятал он их хорошо, – сказала я.

– Это точно. В котором часу он освободился, по словам миссис Уайтнек? Правильно, в семь часов. Сейчас шесть тридцать, нужно отпустить машину. Думаю, мы отправим водителя с запиской к нашему другу констеблю, присутствие которого понадобится около семи тридцати, верно?

– Возможно, чуть позже. Доехать на велосипеде от гостиницы досюда займет у него по меньшей мере минут двадцать. Будет не очень здорово, если полиция возьмет его по дороге домой.

– Ты права, Рассел, пусть будет семь сорок пять. Хорошо, я напишу записку и попрошу водителя отдать ее констеблю Роджерсу.

– Пусть он отвезет Юстиниана обратно. Пес вернется домой покрытый славой.

Машина развернулась перед домом и уехала, а Холмс куда-то исчез и появился, держа в руке ржавую стамеску и молоток.

– Что вы делаете, Холмс? – спросила я, когда он был на полпути к двери. Он остановился.

– Извини, Рассел. Я стал забываться. От старых привычек трудно избавиться. Я положу это на место.

– Подождите, Холмс, я просто хотела спросить.

– А, тогда ладно. Дело в том, что я не раз имел возможность наблюдать, тот факт, что когда человек видит прямую угрозу какой-то вещи, которой дорожит, он непроизвольно бросается к ней. У тебя, несомненно, другой план. Извини за вмешательство.

– Нет-нет. Все в порядке, Холмс.

Он закрыл дверь кухни своими отмычками, затем вдребезги разбил замок. После чего спрятал инструменты, а я прошла на кухню, чтобы взять из свертка, лежавшего на столе, четыре кусочка черствого хлеба. Потом я вернулась в коптильню и отрезала несколько ломтиков окорока. Обычно я не ем свинину, но в тот раз решила сделать исключение: отряхнув с сальной поверхности грязь, я сделала несколько бутербродов, после чего посмотрела на свою руку, на окорок, а потом на пол.

– Холмс! – крикнула я.

– Что-то нашла, Рассел?

– Холмс, а мы оба кое-чего не заметили.

– Не понял?

– Этот окорок клали на красную глинистую землю, и на полу коптильни остался такой же красный след. Мне кажется, неплохо было бы его изучить. Держите бутерброд – к сожалению, пива у меня к нему нет.

– Одну минуту. – Холмс прошел через искореженную дверь на кухню, откуда послышались стук и звон бьющегося стекла, после чего он появился с большой бутылкой эля и двумя стаканами. – Пошли?

Мы перенесли наш пикник на пригорок неподалеку от дома. Вскарабкавшись на него, замаскировались и приступили к трапезе, не прекращая наблюдения за домом. Изучение почвы позволило обнаружить несколько отпечатков, схожих с тем, что мы видели на ковре в гостинице.

Я откусила бутерброд и поморщилась. Хлеб был не слишком свежим.

– Я полагаю, Холмс, он сам приведет нас к ящику с деньгами. Мне нравится этот окорок, и хорошо, что у нас есть чем его запить.

– Окорок весьма неплох, несмотря на то, что прокоптился дважды. Думаю, миссис Уайтнек будет настолько любезна, что поделится им с нами в качестве оплаты. Полагаю, Рассел, нам лучше занять позицию в этих кустах, которые хорошо нас скроют и одновременно обеспечат отличный обзор.

Так мы и поступили. Наконец появилась наша добыча. Он въехал во двор через ворота и зашел в дом. Мы жевали и пили, укрывшись за листвой. Мы видели, как Сильвестр застыл, пораженный видом разбитой двери, потом зашел внутрь, где обнаружил следы обыска, после чего выскочил наружу, озираясь по сторонам, и устремился вверх по склону в нашем направлении. Его лицо было красным и лоснилось от пота, пока он карабкался, и я заметила, как он оступился и поранил голень. На полпути он неожиданно лег и, засунув руку между двух больших камней, извлек оттуда ящик. Мы заметили, как расслабилось его тело, едва он его коснулся.

– Ну, давай, – пробормотал Холмс, – теперь отнеси его вниз, как хороший мальчик. Вот так, молодец!

Сильвестр, прижав железный ящик к груди, начал спускаться вниз, лавируя между камнями. Один раз он чуть не упал, и я замерла, опасаясь, что он покатится вниз и переломает себе все кости, заодно рассыпав деньги, но он отделался лишь ушибленным коленом и благополучно закончил спуск. В его лице читалось нетерпение, смешанное с ликованием, когда он рысью вбежал в дом, сжимая в руках тяжелый ящик. Мы с Холмсом допили пиво и последовали за ним.

– Рассел, мне кажется, самое время вызвать подкрепление. Я останусь здесь, а ты сбегай к дороге и приведи сюда констебля Роджерса, только тихо!

– Холмс, если меня слушалась собака Баркеров, то это вовсе не означает, что и констебль Роджерс меня послушается. Мне кажется, лучше пойти вам.

– Гм. Наверное, ты права. Но в любом случае, если ты здесь останешься, не при каких обстоятельствах не приближайся к мистеру Сильвестру. Крыса, загнанная в угол, может укусить. Рассел, не надо ненужного геройства.

Я уверила его, что не собираюсь брать этого человека, тем более голыми руками, и мы разделились. Я спряталась за коптильней, откуда могла видеть реку, и, набрав горсть камней, принялась упражняться в жонглировании. Мне удалось достичь того, что в воздухе одновременно находилось пять камней, когда что-то промелькнуло у дома.

Послышалось какое-то царапанье, затем глухой удар. Кухонная дверь распахнулась, и оттуда выскочил наш парень с испуганным лицом и черными волосами, теряя на бегу банкноты. Вдогонку ему неслись крики и топот ног, но Сильвестр бежал быстро и имел неоспоримое преимущество. Ускоряясь, он пролетел мимо меня, и я не раздумывая схватила один из своих камней и запустила в него. Камень угодил ему по ноге и, видимо, заставил ее онеметь на время, судя по тому, что он со всего размаху упал на землю. Я тотчас же схватила другой камень, но тут подоспели Холмс с Роджерсом.

* * *


В тот вечер мы ужинали в гостинице у миссис Уайтнек. Холмс ел окорок, а я наслаждалась бараниной в мятном соусе, а оба мы лакомились крошечным картофелем и глазированной морковью и разными другими деликатесами, которыми богат Суссекс. Миссис Уайтнек лично обслужила нас за столом и выглядела очень довольной.

Спустя некоторое время я откинулась на спинку стула и вздохнула, чувствуя себя вполне счастливой.

– Спасибо, Холмс. Это было здорово.

– Ты даже получила то грубое и неприкрашенное удовлетворение, характерное для ищейки, не так ли?

– Да. Не могу представить себя всю жизнь занимающейся подобного рода делами, но для летних каникул это вполне подходящее занятие. Вы согласны?

– Ну, если расценивать это как тренировку, то ты, Рассел, провела расследование на очень приличном профессиональном уровне.

– Да? Спасибо, Холмс, – сказала я, чувствуя какую-то глупую радость.

– Кстати, где ты научилась так бросать камни?

– Мой отец считал, что все молодые девушки должны уметь это делать, и еще хорошо бегать. Он очень любил спорт и пытался внедрить крикет в Сан-Франциско за лето до... до несчастного случая. Он и научил меня.

– Потрясающе, – пробормотал мой собеседник.

– Он тоже так считал. Согласитесь, очень полезный навык. Всегда можно найти, чем запустить в негодяя.

– Quid erat demonstrandum[1 - Что и требовалось доказать (лат.).]. Как бы там ни было, Рассел... – Он уставился на меня холодным взглядом, и я внутренне сжалась, приготовившись встретить поток критики, но он мне только и сказал: – Теперь, Рассел, насчет того опыта с гемоглобином...




Книга вторая

Вдали от дома

Дочь сенатора





Глава 5

Бродячая цыганская жизнь


Схватите ее, плените ее, увезите ее прочь.




Случай в гостинице миссис Уайтнек был больше похож на шутку, и даже такой мастер раздувать из мухи слона, как доктор Уотсон, и тот с трудом превратил бы это дело в захватывающее повествование. Полиция наверняка поймала бы Сильвестра, а тридцать гиней и четыре окорока, даже в те дни, когда продуктов хронически не хватало, вряд ли могли бы послужить хорошим заголовком для статьи в «Таймс».

И все же среди множества шумных событий тех лет этот случай занимает особое место в моей памяти только из-за того, что именно тогда Холмс впервые дал мне свободу действий и принятия решений. Конечно, еще тогда я понимала, что если бы дело представлялось ему хоть сколько-нибудь значительным, я бы играла привычную для себя вспомогательную роль. Однако несмотря на это, чувство удовлетворения я втайне испытывала еще очень долго. Хоть и маленькое дело, но зато мое собственное.

То, что свалилось на нас спустя пять недель, превратило предыдущий случай в детскую забаву. Похищение дочери американского сенатора было не шуткой, а делом международной важности, драматичным и напряженным, классическим делом Холмса, в котором мне довелось участвовать, хотя и во второстепенной роли. Расследуя это дело, я стала понимать многие вещи и соприкоснулась с темными сторонами жизни, так хорошо известными Холмсу.

Это дело связало нас, будто двоих выживших после стихийного бедствия людей, на всю оставшуюся жизнь. Оно придало мне уверенности в себе и, как это ни парадоксально, научило меня быть более осторожной в своих суждениях. Оно также послужило уроком и Холмсу, который наконец-то осознал, что меня нужно уважать и принимать всерьез.

И все же я едва не упустила это дело. Даже теперь по моей спине пробегают мурашки при одной мысли об этом. Если бы оно прошло мимо меня, если бы Холмс просто исчез в то солнечное лето, как уже не раз с ним бывало, и не разрешил мне присоединиться к нему, Бог знает, как бы все получилось.

* * *


К обеду жаркого дня середины августа наша сенокосная команда дошла до конца последнего поля и изможденная разбрелась по домам. В этом году с нами работал мужчина – молчаливый, суровый и замкнутый молодой человек, почти мальчик, который хотя и не трудился больше всех, но самим своим присутствием не давал нам возможности расслабиться. Благодаря ему мы закончили работы раньше обычного, к полудню восемнадцатого числа. Я дотащилась до дома, ощущая густой аромат из кухни Патрика и мечтая лишь о том, чтобы забраться под чистую простыню и поспать часиков двадцать, но вместо этого проследовала в ванную, стащила с себя грязный комбинезон, соскребла с кожи сцементированную потом корку пыли и сенной трухи, переоделась и, уставшая, но с чувством свободы, которое почти всегда овладевает человеком после окончания тяжелой работы, вскарабкалась на велосипед и поехала к Холмсу.

Когда я не спеша проезжала по дорожке, ведущей к его дому, до меня донеслись знакомые звуки, приглушенные каменными стенами. Музыка, но не та, которую обычно играл Холмс. Веселый танцевальный мотив. Я нажала на педали, обогнула дом и вошла через кухонную дверь. Когда я очутилась в гостиной, я едва узнала Холмса в загорелом черноволосом мужчине, прижимавшем скрипку к подбородку, покрытому двухдневной щетиной. Легкая тень опасения мелькнула на его лице и тут же сменилась улыбкой, блеснувшей золотым зубом. Но меня трудно было одурачить. После того как я отметила его первую реакцию на мое появление, я уже была начеку.

– Холмс, – начала я, – только не говорите мне, что вы собираетесь на деревенскую свадьбу.

– Привет, Рассел, – сказал он небрежно, – рад тебя видеть. Очень рад. Здорово, что пришла сюда, теперь мне не придется заниматься писаниной. Я хотел попросить тебя проследить за опытом с растениями. Всего лишь несколько дней, в этом нет ничего сложного...

– Холмс, что происходит?

Он вел себя как-то странно.

– Что происходит? Ничего не происходит. Просто мне нужно уехать на несколько дней, вот и все.

– У вас дело?

– Ох, Рассел, хватит...

– Почему вы не хотите, чтобы я знала об этом? Только не надо нести мне всякую чушь о государственной тайне.

– Но это именно государственная тайна. Я не могу тебе рассказать. Может быть, позже. Но мне в самом деле нужно, чтобы ты...

– Следила за вашими растениями, Холмс, – раздраженно подхватила я, – только не надо мне говорить о важности этого опыта.

– Рассел! – произнес он с обидой в голосе. – Я оставляю вам свои растения только потому, что меня попросил человек, которому я не мог отказать.

– Холмс, – в моем голосе зазвучали предостерегающие нотки, – вы говорите с Рассел, а не с Уотсоном и не с миссис Хадсон. Я нисколько не боюсь вас. Мне хотелось бы знать, почему вы намереваетесь улизнуть, ничего мне не сказав.

– "Улизнуть"! Рассел, я так рад, что ты здесь.

– Холмс, я не слепая. Вы уже полностью собрались, только туфли еще не надели, а в углу комнаты стоит уложенная сумка. Повторяю – что происходит?

– Рассел, мне очень жаль, но я не могу взять тебя с собой.

– Почему нет, Холмс? – Я разозлилась всерьез. Он тоже.

– Потому что, черт возьми, это может быть опасно!

Я стояла, глядя на него широко открытыми глазами, и, когда вновь услышала свой голос, с удивлением отметила, что он звучал спокойно и ровно.

– Дорогой мой Холмс, предположим, что вы не говорили мне всего этого. Я выйду в ваш сад, чтобы немного погулять, повосхищаться цветами – минут этак на десять. А когда вернусь, мы начнем наш разговор сначала.

Я вышла из дома, аккуратно прикрыв за собой дверь, и отправилась пообщаться с Уиллом и двумя котами. Вскоре до меня вновь донеслись звуки скрипки. На этот раз это была классическая мелодия. Десять минут спустя я вернулась через ту же дверь.

– Добрый день, Холмс. Хорошо выглядите в этом наряде. Правда, на вашем месте я бы не надевала оранжевый галстук к рубашке красного цвета – впрочем, в этом есть определенная оригинальность. Итак, куда мы направляемся?

Холмс взглянул на меня из-под полуопущенных век. Я кротко стояла в дверях, скрестив руки. Наконец он фыркнул и бросил скрипку в футляр.

– Ну, хорошо, Рассел. Может, я и сумасшедший, но мы попытаемся. Слышала что-нибудь о похищении у Симпсонов? Ты следишь за газетами?

– Последний раз видела их несколько дней назад. Потом я помогала Патрику с сеном.

– Ясно. Взгляни на это, пока я схожу наверх.

Он вручил мне пачку вырезок из «Таймс» и исчез в лаборатории.

Я разложила их по датам. Первая, датированная десятым августа, представляла собой маленькую заметку с последней страницы. В ней сообщалось, что американский сенатор Джонатан Симпсон собирается провести отпуск с семьей – с женой и шестилетней дочерью – в Уэльсе.

Статья, появившаяся через три дня, занимала центральное место на первой странице. Ее огромный заголовок гласил:

ПОХИЩЕНА ДОЧЬ СЕНАТОРА. ТРЕБУЮТ БОЛЬШОЙ ВЫКУП

В статье речь шла о том, что Симпсоны получили аккуратно отпечатанную записку с сообщением, что их дочь украдена и что у главы семейства есть неделя на то, чтобы найти двадцать тысяч фунтов. Там также говорилось, что если он обратится в полицию, ребенок умрет. Статья не объясняла, как информация проникла в газеты или как Симпсон должен избегать полиции при том, что все это известно прессе. В одном из последних номеров газеты были помещены фотографии несчастных родителей.

Я поднялась в лабораторию, где возился Холмс, и, прислонившись к косяку, спросила:

– Кто позвонил вам?

– Миссис Симпсон.

– Вы не очень-то довольны.

– Как я могу быть довольным? Уэльс утопает в грязи, след недельной давности, никаких отпечатков, никто никого не видел, родители в истерике, и, поскольку никто не знает, что делать, они решили вытащить старого Холмса. Старый Холмс – чудотворец. – Он уныло уставился на свой оцарапанный палец, и я обмотала его пластырем. – Читая чепуху Уотсона, человек может подумать, что у меня никогда не бывало промахов и ошибок, которые мучают меня и мешают спать по ночам. Рассел, я знаю подобные дела, я знаю, как они начинаются, и все эти признаки налицо. Это дело попахивает провалом, и мне бы очень не хотелось быть где-нибудь неподалеку от Уэльса, когда найдут тело ребенка.

– В таком случае откажитесь от дела.

– Не могу. Всегда остается маленькая вероятность, что эти старые глаза что-нибудь разглядят. – Он засмеялся. – Вот вам пример фразы для записок Уотсона: Шерлок Холмс верит в удачу. Теперь, Рассел, сиди смирно, а я тем временем наложу эту мерзость тебе на лицо.

Масса, которую он вытряхнул из мензурки, была черной и гадкой на вид, тепловатой и скользкой наощупь. Он покрыл ею все мое лицо, включая нос и уши. Я терпела и сидела тихо.

– Будем изображать цыган. Сначала доедем до Кардиффа, где встретимся с Симпсонами и возьмем повозку, после чего двинем дальше, на север. Я собирался нанять возчика, но, поскольку ты работала в команде Патрика, полагаю, и сама неплохо справишься. Не думаю, что в Оксфорде ты научилась чему-нибудь полезному, например предсказывать судьбу.

– Этажом ниже меня живет девушка, которая замечательно гадает на картах Таро. Полагаю, что смогу воспроизвести ее жаргон. К тому же я могу жонглировать.

– Где-то в буфете была колода карт. Да сиди же спокойно. Я известил Скотланд-Ярд, что буду в Кардиффе завтра.

– По-моему, в записке говорилось, что срок – одна неделя. Что же вы собираетесь предпринять за два дня?

– Записка – это всего лишь предупреждение, чтобы родители не втягивали в дело полицию. Никто не принимает подобные заявления всерьез, тем более сами похитители. У нас есть время до первого сентября. Сенатор Симпсон пытается найти деньги, но это его разорит, – заметил он и добавил: – Сенатор, даже такой могущественный, как Симпсон, – не всегда богатый человек.

– Итак, едем в Уэльс. Вы думаете, ребенок там?

– Местность довольно глухая, никто не слышал звука проезжавшего автомобиля после наступления темноты, а полиция перекрыла все дороги к шести утра. Посты на дорогах стоят до сих пор, но и Скотланд-Ярд, и полиция Уэльса, и американцы – все думают, что она в Лондоне. Пока они занимаются там, мы свободны в наших действиях здесь. Да, я думаю, она все еще в Уэльсе, более того, мне кажется, что она находится в радиусе не более двадцати миль от того места, где ее похитили. Я же сказал – сиди спокойно! – зарычал он. Я не могла видеть его лица, потому что он был занят моим ухом.

– Какое хладнокровие, – вздохнула я, не имея в виду ребенка.

– Да, хладнокровие и осторожность: записка отстукана на обыкновенной дешевой бумаге, вложена в простой конверт, печаталась на самой заурядной машинке, которой года три-четыре, а отправлена она была из Лондона. Никаких отпечатков пальцев. Орфография, подбор слов и пунктуация просто ужасны. Расположение текста на листе обычное; человек, который печатал, оставлял одинаковые отступы в начале каждого абзаца, а давление на клавиши свидетельствует о том, что он знаком с основами машинописи. Если не обращать внимания на напускную неграмотность, то в целом записка чистая.

– Напускная неграмотность?

– Напускная, – ответил он. – За всем этим стоит ум, Рассел, холодный и расчетливый, это не какой-нибудь там необразованный деревенщина. – Отвращение к преступлению вообще, которое читалось в его лице и голосе, постепенно уступало место жажде расследования. Я ничего не сказала, и он продолжил свое занятие, покрывая мне руки по локоть этой гадостью. – Поэтому мы не будем рисковать. В то же время с их стороны мы едва ли можем рассчитывать на оплошности. Мы не прекратим наш маскарад, пока это будет возможным, а начнется он, как только мы покинем этот дом. Не знаю, сможешь ли ты выдержать так долго. Если нет, лучше скажи сейчас, поскольку малейшая оплошность может стоить ребенку жизни. Не говоря уже о политических сложностях, которые возникнут, если мы позволим важному и влиятельному политическому деятелю потерять ребенка на нашей земле. – Его голос был почти мягким, но, взглянув в его глаза, я едва не дрогнула. Это была уже не игра в Ратнакара Санжи, где величайшим наказанием могло быть исключение из университета; здесь мы рисковали жизнью ребенка. А может, и своими собственными жизнями. Ничего не стоило отказаться от участия в этом деле, но я решила: если не сейчас, тогда когда же? Если бы я тогда отказалась, где еще мне довелось бы увидеть в действии невообразимое сочетание случая и отваги? Я сглотнула слюну. Он повернулся и поставил мензурку на стол.

– Готово, – констатировал он, – кажется, неплохо. А теперь сходи в ванную и покрась волосы вот этим.

Я взяла у него пузырек с черной краской, прошла по коридору до ванной комнаты, и спустя некоторое время на меня из зеркала смотрела женщина с волосами цвета воронова крыла и кожей оттенка кофе с молоком, одетая во множество разноцветных юбок, шалей из сундуков Холмса и увешанная золотыми и просто блестящими побрякушками.

Я одела очки, чтобы изучить свое отражение получше, но, взглянув в зеркало, решила, что мои обычные очки не подходят к новому имиджу, и я заменила их на другие, в золотой оправе и со слегка окрашенными стеклами. Отступив на шаг, я попыталась улыбнуться обольстительной улыбкой, но не выдержала и расхохоталась.

– К счастью, сегодня у миссис Хадсон выходной, – промолвил Холмс, когда я, кружась, влетела в гостиную, – садись, посмотрим, как ты можешь управляться с этими картами.

Мы вышли с наступлением темноты, чтобы успеть на последний поезд, уходящий на восток. Предварительно я позвонила тете, поставив ее в известность, что я отправляюсь со своей подругой леди Вероникой в Беркшир, поскольку у нее недавно умерла бабушка и ей была необходима помощь друзей. Я повесила трубку, как только она разразилась бурей протестов и угроз. По моем возвращении она была вне себя от злобы, но зато не стала усложнять дела звонками в полицию по поводу пропавшей племянницы.

Высадившись из омнибуса на станции, мы подхватили наши многочисленные свертки и устремились к кассе. Я сняла очки и убрала их в карман, но даже полуслепая я не могла ошибиться в том, что кассиру не доставило удовольствия наше появление.

– Да, сэр, – холодно произнес он.

– Первый класс до Бристоля, – объявил Холмс.

– Первый класс? Извините, вряд ли это вам подойдет. Может, лучше второй?

– Не-а, лучше первый. Сегодня день рождения моей дочки, и она хочет первый.

Кассир взглянул на меня, и я смущенно улыбнулась. Это, казалось, немного смягчило его.

– Ну, хорошо, может, подыщем вам что-нибудь. Но вам придется сидеть в своем купе. Не ходите по вагону и не тревожьте пассажиров.

Холмс выпрямился и мрачно взглянул на него.

– Если они не будут беспокоить нас, мы тоже не будем. Сколько с нас?

Кассир пристыженно отвел глаза. Мы живописно вскарабкались на поезд с нашими сумками и свертками, и до конца поездки купе было в нашем распоряжении. Я вытащила материалы по делу, которые Холмс вручил мне для изучения, но усталость от долгой и напряженной работы под палящим солнцем дала о себе знать. Холмс разбудил меня уже в Бристоле, где мы сняли два номера в скромном отеле возле вокзала и проспали до утра.

Оставшаяся часть поездки до Кардиффа была не столь комфортабельной, как ее начало, и когда Холмс помог мне слезть с поезда, мои отекшие ноги подогнулись под тяжестью сумок. Когда я смогла идти, он нагнулся ко мне и негромко произнес:

– Теперь, Рассел, мы посмотрим, на что ты способна. Встреча с Симпсонами назначена на двенадцать в кабинете старшего инспектора Коннора. Мысль о том, чтобы попасть туда через главный вход, не очень хороша, поэтому нужно, чтобы нас арестовали. Только аккуратно, Рассел.

Он подхватил две самые маленькие сумки и поспешил вперед, оставив меня с другими четырьмя. Я последовала за ним к выходу мимо констебля, наблюдавшего за толпой и, конечно, за нами. У двери образовалась давка, и Холмс внезапно резко остановился, чтобы не налететь на ребенка. Я врезалась в него и уронила сверток, и не успела я его поднять, как множество ног принялись пинать мой багаж, и прежде всего ноги, обутые в живописные цыганские ботинки.

Продираясь сквозь локти и плечи, я бросилась за свертком и, когда наконец догнала его и нагнулась, чтобы подобрать, что-то налетело на меня сзади и отбросило к стене, где я запуталась в куче юбок и сумок. Голос над моей головой прорычал:

– А, черт возьми, ты что, не в состоянии удержать сумки? Мне надо было взять твоего брата, он хоть стоять может нормально. – Тяжелая рука схватила меня за плечо и встряхнула так, что я отлетела в сторону и оказалась среди элегантно одетых молодых людей. Руки в перчатках подхватили меня, и движение в дверях прекратилось вообще.

– Чертова девчонка, да ты еще хуже своей матери, бросаешься в объятия незнакомых мужчин. А ну-ка иди сюда и собери свое барахло, – проорал он, выдернул меня из рук моих спасителей и швырнул к сумкам. Слезы выступили у меня на глазах после удара о стенку. Несколько робких голосов раздалось в мою защиту, но никто даже не пошевелился, чтобы остановить моего «папашу».

– Но, пап, они всего лишь хотели мне помочь...

Я увидела его стремительно приближавшуюся руку и попыталась увернуться, но не успела. Опять отлетев к стене, я вскрикнула, когда его нога ударила по чемодану, стоявшему рядом со мной.

Наконец раздался полицейский свисток.

– Эй, вы, прекратите это, – закричал уэльский блюститель порядка. – Какой позор, вы же бьете ребенка!

– Она не ребенок, и ей в самый раз врезать хорошенько, научить уму-разуму.

– Ну уж нет, – возразил он и схватил Холмса за поднятую руку, – мы этого не допустим. Отведем вас обоих в участок, может, это умерит ваш пыл. – Он посмотрел на меня внимательнее и повернулся к молодым людям. – Потрудитесь, джентльмены, проверить свои карманы, а вдруг что пропало?

К моему счастью, все у всех оказалось на месте. Мы оба набросились с крикливыми оскорблениями на констебля, и он быстро запихал нас в полицейский фургон и увез. В фургоне мы ни разу не взглянули друг на друга. Я случайно чихнула и не смогла сдержать улыбку, которая так и лезла мне на физиономию.

В участке констебль грубо схватил Холмса за скованные наручниками руки и увел. Я осталась с другим, более молодым полицейским, который не знал, как ему держаться со мной, ибо никак не мог решить – то ли я была невинной жертвой, то ли еще большей негодяйкой, нежели мой отец. Потребовалось много времени и сил, прежде чем я сумела убедить его в том, что это было недоразумением и что мне необходимо срочно поговорить со старшим инспектором Коннором. В конце концов я оказалась перед дверью, где на медной табличке было написано его имя. Дама с тонкими губами прошипела мне, чтобы я оставалась на месте, и отправилась поговорить с секретаршей. Та бросила на меня уничтожающий взгляд, но меня это не волновало. Я была здесь, а часы показывали всего лишь двадцать минут первого.

Однако, к моему ужасу, секретарша решила проявить характер. Она покачала головой и ткнула рукой в сторону закрытой двери, видимо, не собираясь пропустить меня к человеку, который сидел в кабинете. Тогда я вытащила из вместительного кармана ручку и листок бумаги и, немного подумав, написала на нем имя ребенка, судьба которого привела сюда нас с Холмсом. Я сложила его втрое и протянула секретарше.

– Сожалею, мисс, – сказала я, – но я не стала бы беспокоить старшего инспектора, не будь уверена, что он захочет меня увидеть. Будьте добры, просто отдайте ему вот это. Если и тогда он меня не примет, я спокойно уберусь отсюда.

Она недоверчиво взглянула на сложенную записку, но, похоже, моя настойчивость и высокий стиль речи все же возымели действие, потому что она взяла записку и отнесла за дверь. Голоса там сразу же затихли, затем послышался ее извиняющийся голос, и через секунду я оказалась перед остолбеневшим от моего вида человеком средних лет с редеющими рыжими волосами, одетым в плохо сидящий на нем твидовый костюм.

– Тысяча чертей, – вскричал он, – послушайте, мисс, вы зря сюда пришли, потому что здесь вы едва ли...

Я прервала поток его речи всего двумя словами.

– Шерлок Холмс, – произнесла я.

Он дернул головой, как будто я дала ему пощечину. Отступив на шаг, он вперил в меня внимательный взгляд, и мне стало забавно видеть его в таком замешательстве. Он сузил глаза.

– А как вы узнали о... – Он остановился, взглянул на удивленную секретаршу, вернулся, чтобы закрыть за ней дверь, после чего провел меня в меньший, более скромный кабинет. Прикрыв дверь, инспектор повернулся ко мне.

– Объясните, что вы имели в виду? – велел он.

– С удовольствием, – с улыбкой повиновалась я. – Не будете возражать, если я присяду?

Он впервые посмотрел на меня другими глазами, пораженный оксфордским произношением цыганки, и я отметила эффект, который произвело на него это несоответствие речи и внешности. Жестом указав на стул, он отвел взгляд. Я села и стала ждать. Он тоже сел.

– Благодарю вас, – сказала я, – в одной из ваших камер сидит один джентльмен – мой «папаша». Это и есть Шерлок Холмс. Видите ли, он не хотел, чтобы кто-то узнал о том, что он прибыл сюда по делу Симпсонов, поэтому мы предпочли прибыть на встречу через заднюю дверь. Ваши люди были очень вежливы и предупредительны, – поспешила я заверить его, несколько кривя душой.

– Боже мой, – выдохнул он. – Шерлок Холмс в камере?! Дональдсон! – Дверь позади меня отворилась. – Приведи ко мне цыгана, которого вы арестовали сегодня на вокзале. Лично доставь его.

Воцарилась тяжелая тишина. Потом Коннор ненадолго отлучился к двум американцам, которые ждали в соседнем кабинете. В течение нескольких минут до меня доносились их голоса. Затем я услышала, как он отдал распоряжение секретарше:

– Мы будем пить чай, мисс Картер, с бисквитами. Симпсонам отнесите тоже. А нам сюда три чашки, слышите? Да, три.

Он вернулся ко мне, осторожно опустился в кресло напротив и сцепил пальцы над столом.

– М-да, – начал он, – забавно получается. Почему мне не сообщили... что его будет сопровождать еще кто-то?

– Он сам не знал об этом до вчерашнего дня. Меня зовут Мэри Рассел. Я буду помогать ему в этом деле.

Его рот открылся, но появление Дональдсона и Холмса предотвратило все дальнейшие расспросы. Холмс по-прежнему был в наручниках, но глаза его искрились весельем. Ему явно нравилось эта ситуация, несмотря на то, что на щеке его темнел свежий синяк, а губа с левой стороны опухла. Коннор ошеломленно уставился на него.

– Дональдсон, что это значит? Что случилось с его лицом? И снимите с него эти чертовы наручники! Холмс перебил его:

– Все в порядке. Они выполняли свою работу.

Коннор внимательно посмотрел на Холмса, потом перевел взгляд на сержанта.

– Мистер Дональдсон, спуститесь в камеры и скажите вашим людям с большими кулаками, что я больше не потерплю подобных вещей. Мне плевать на то, что они думают об этом. Повторяю: такого больше не будет. Это очень плохо, Дональдсон, я расстроен, идите.

Как только сержант вышел, появилась мисс Картер с подносом, на котором стояли три чашки и тарелка с бисквитами; она делала вид, что не обращает на нас внимания, но все же постреливала в нашу сторону любопытными глазками. Очевидно, люди вроде нас не были частыми гостями у Коннора.

Наконец дверь за ней закрылась, и Холмс занял стул возле меня.

– Е ы как раз вовремя, Рассел. Надеюсь, я не причинил тебе вреда?

– Всего-то пара царапин. К счастью, вы не разбили мне очки. А сами-то как?

– Я уже сказал, что все в порядке. Старший инспектор Коннор, я полагаю, вы уже познакомились с Мэри Рассел?

– Да, она... представилась. Как ваша помощница. Мистер Холмс, а это так уж необходимо?

В вопросе не было ничего предосудительного, но когда я увидела, как Холмс, не отвечая, молча смотрел на него, я вспыхнула с головы до ног. И встала.

– Холмс, я полагаю, вам лучше самому заняться этим делом. Я вернусь домой и...

– Ты сядешь.

Я повиновалась, не глядя на старшего инспектора.

– Старший инспектор, мисс Рассел – действительно моя помощница. Как в этом деле, так и в других. – Это было все, что он сказал, и этого оказалось вполне достаточно. Коннор откинулся в своем кресле, прочистил горло и бросил на меня извиняющийся взгляд, считая ненужным добавлять что-либо еще.

– Помощница. Хорошо.

– Совершенно верно. Ее присутствие не должно ни в коей мере стеснять вас. Симпсоны здесь?

– В соседнем кабинете. Я подумал, нам хорошо бы поговорить сначала без них.

– Правильно. А сразу после встречи мы исчезнем из города. Я настаиваю на том, чтобы в округе остались только посты на дорогах, а все ваши люди ушли, как я уже говорил.

– Как вы сказали, – кивнул Коннор, хотя по тону его голоса я поняла, что лишь приказ сверху заставляет его подчиняться указаниям Холмса, что его вовсе не радует.

Холмс взглянул на него, затем также откинулся на спинку стула и, поправив поношенную жилетку, улыбнулся своей тонкой улыбкой.

– Думаю, нам надо прояснить некоторые вещи, старший инспектор. Я согласился заняться этим делом только при условии, что моя команда будет иметь приоритет на этом маленьком клочке уэльской земли. Если угодно, можете считать это требованием. Кроме того, я заявляю, что мисс Рассел является здесь моим представителем и в мое отсутствие ее требования и пожелания должны выполняться неукоснительно. Итак, старший инспектор, договорились?

– Но, мистер Холмс, – начал Коннор, – я не думаю, что...

– Молодой человек, вам достаточно сказать «да» или «нет». Если вы согласитесь, мы будем разговаривать с Симпсонами и начнем поиски. Если же ответите «нет», тогда можете отдать мисс Рассел ее сумки, а я отдам вам взамен все материалы по этому делу. Решение за вами. Лично я был бы рад вернуться к своим опытам и своей кровати. Ну, так что же?

Холодные серые глаза встретились с ярко-голубыми глазами инспектора, и через пару секунд голубые сдались.

– У меня нет выбора, не так ли? Я думаю, эта женщина попросту оторвет мне голову. – Он встал из-за стола, и мы последовали за ним в соседний кабинет.

На аристократических лицах двоих людей, которых мы там увидели, можно было прочесть странную смесь ужаса, изнеможения, отчаяния и безропотной готовности подчиниться судьбе. У обоих были серые, до нельзя усталые лица. Мужчина не встал, когда мы вошли, а лишь взглянул мимо нас на Коннора. Чай на столе был нетронутым.

– Миссис Симпсон, сенатор, разрешите представить вам мистера Шерлока Холмса и его помощницу мисс Мэри Рассел.

Сенатор отшатнулся, подобно ближайшему родственнику умершего, пораженному в разгар похорон неуместной шуткой, и Холмс быстро произнес:

– Прошу прощения за мой несколько необычный наряд. Ради безопасности вашей дочери я решил, что лучше нам будет зайти в участок не через центральный вход, а через задний и в таком вот виде. Могу вас уверить, что и внешний вид мисс Рассел – такая же маскировка, как и мой золотой зуб.

Симпсон все понял и, встав, пожал Холмсу руку. Миссис Симпсон была, похоже, безразлична к нашему облику. С того момента, как Коннор произнес имя Холмса, она ни на минуту не отрывала глаз от его лица. Подобно утопающему, у которого появилась надежда на спасение. Холмс пододвинул стул и сел, я села сбоку, а Коннор на свое место за рабочим столом.

– Теперь, – оживленно заговорил Холмс, – к делу. Я читал ваши показания, видел фотографии, пробежал глазами показания свидетелей. Мне нет необходимости вновь задавать вам те же вопросы. Я расскажу вам, как сам себе представляю случившееся, а если что-нибудь пропущу, вы меня поправите.

Он начал пересказывать информацию, которую почерпнул из материалов по делу и газет: решение отдохнуть в горах Уэльса, поселившись в палатке, путешествие поездом до Кардиффа и автомобилем дальше в глубь страны, два дня в мире и спокойствии и пробуждение утром третьего дня, когда обнаружилось, что ребенок исчез.

– Я ничего не пропустил? – Американцы посмотрели друг на друга и покачали головами. – Очень хорошо, у меня только два вопроса. Во-первых, почему вы приехали именно сюда?

– Боюсь, что это я... настояла, – сказала миссис Симпсон. Ее руки дрожали, сжимая шелковый платочек. – Джонни не отдыхал по-настоящему два года, даже выходных почти не было, и я ему заявила, что если он не возьмет отпуск, то мы с Джесси соберемся и уедем к моим родителям. – Ее голос срывался, и Холмс, как всегда в подобных ситуациях полный искреннего сочувствия, подсел к ней поближе и взял за руку, чтобы заставить посмотреть ему в глаза.

– Послушайте меня, миссис Симпсон. Это не было случайностью, – сказал он, – ваша дочь была похищена вовсе не потому, что случайно оказалась на уэльских холмах в неподходящее время. Я знаю похитителей. Если бы ее не похитили здесь, в Уэльсе, то это произошло бы во время прогулки с няней в парке, она могла исчезнуть из собственной спальни. Это было намеренное, тщательно спланированное преступление. В этом нет вашей вины.

Она, конечно же, разрыдалась, и пришлось налить ей немного бренди, чтобы успокоить.

– Но почему вы решили приехать сюда? – настаивал Холмс. – Насколько заблаговременно была спланирована эта поездка и кто был в курсе?

Ответил сам сенатор:

– Мы хотели уехать подальше от цивилизации. Лондон – я не буду придерживаться дипломатического этикета, – Лондон – ужасное место: воздух тяжелый, ночью никогда не увидишь звезд, шум страшный, да еще эти бомбежки. Уэльс казался нам идеальным местом для отдыха. Я взял недельный отпуск, а планировать его мы начали еще в конце мая.

– Вам никто не предлагал выбрать именно это место для поездки?

– Кажется, нет. Семья моей жены происходит из Абериствита, так что мы в общем знаем эту местность. Она гориста, как Колорадо, где я вырос, но настоящих гор там нет, поэтому мы и сочли ее идеальной для отдыха в палатке. Несколько дней никаких нагрузок, ведь Джесси была... Джесси, она такая маленькая. Просто отдых.

– А приготовления – снаряжение, транспорт, вы ведь отправились из Кардиффа на автомобиле, не так ли? И вы распорядились, чтобы он вернулся за вами через пять дней. Кто занимался всем этим?

– Мой личный секретарь. Он англичанин. Мне кажется, его брат посоветовал, где взять палатку, но вам лучше спросить об этом у него самого.

– У меня есть вся информация, мистер Холмс, – отозвался из-за стола Коннор, – я представлю ее вам.

– Благодарю вас, старший инспектор. А теперь, сенатор, перейдем к тому последнему дню. Вы погуляли, купили сосисок и хлеба в деревне, приготовили и съели их в пять часов. После ужина вы оставались в палатке и читали, потому что пошел дождь. К одиннадцати заснули, а проснувшись, обнаружили, что ваша дочь исчезла.

– Но она не ушла! – вмешалась миссис Симпсон. – Джессика не выходила из палатки одна. Она боится темноты и не выйдет даже к лошадям. Я знаю, что ей очень нравились эти дикие пони, что бродили вокруг, но она ни за что не пошла бы за ними – кто угодно, только не моя Джесси.

Холмс разглядывал ее искаженное страданием лицо.

– Тогда я перехожу ко второму вопросу. Как вы себя чувствовали, проснувшись утром?

– Как мы себя чувствовали? – Сенатор недоуменно взглянул на Холмса, и на мгновение вопрос показался нелепым и мне. – Как, черт побери, по-вашему мы должны были себя чувствовать? Проснуться утром и на найти и следа своей дочери?

Холмс остановил его движением руки.

– Это не то, что я имел в виду. Естественно, вы были охвачены паникой и смятением, но я спросил о вашем физическом состоянии. Так как же вы себя чувствовали?

– Совершенно нормально, но точно не помню. – Он взглянул на жену.

– Я помню. Я чувствовала себя плохо. Голова была тяжелой. Но воздух на улице был необыкновенно свежим, казалось, будто вдыхаешь шампанское. – Она посмотрела на Холмса; – Мы были под воздействием снотворного?

– Может быть. Инспектор, что вы сделали с сосисками?

– Разумеется, мы подвергли их исследованию. В двух оставшихся ничего не обнаружили. Пожилые супруги, владеющие магазином, где были куплены продукты, вполне безобидны.

В течение получаса Холмс продолжал расспрашивать инспектора и Симпсонов, но безрезультатно. Никаких таинственных врагов, никаких незнакомцев, замеченных за день до того, деньги для выкупа были получены из Америки, от отца мистера Симпсона. Когда расспросы подошли к концу, сенатор был смертельно бледен, а его жену начало трясти. Холмс поблагодарил их:

– Мне очень жаль, что пришлось подвергнуть вас этой процедуре. Но никто не знает, какая именно незаметная деталь может оказаться важной для расследования. Рассел, у тебя есть какие-нибудь вопросы?

– Только один, о самом ребенке. Как, вы думаете, миссис Симпсон, она переносит все это? Какова ее реакция на то, что ее оторвали от родителей, скорее всего, совершенно незнакомые люди? – Я боялась, что мой вопрос добьет ее, но, как ни странно, этого не случилось. Она выпрямилась и впервые взглянула на меня.

– Джессика – очень замкнутый и в то же время уверенный в себе ребенок. Она умна и не склонна поддаваться панике. По правде говоря, при условии хорошего содержания она, возможно, будет переживать меньше, чем ее мать. – Призрачная улыбка промелькнула на ее лице. Больше вопросов у меня не было.

Коннор проводил чету Симпсонов и вернулся с толстой папкой.

– Здесь полный отчет, все, что мы нашли, копии отпечатков, протоколы допросов местных жителей. Я думаю, вам лучше взять все с собой, чтобы не задерживаться здесь.

– Да, я хочу отправиться как можно быстрее. Где найти фургон?

– Северная окраина города, на дороге к Кэрфилли. Конюшнями владеет Гвилхем Эндрюс. Его нельзя назвать другом полиции, и я не рискнул бы повернуться к нему спиной в критической ситуации, но он – то, что вам нужно. Вас довезти на машине?

– Нет, не думаю, что это подойдет для пары цыган. Кроме того, вам необходимо поговорить с мисс Картер и сержантом Дональдсоном. Будет не очень здорово, если все управление узнает, что сенатор Симпсон целый час беседовал с парой арестованных цыган. Будем считать, что вы просто отпустили нас, сделав предупреждение. Вы знаете, где нас искать, и если захотите со мной поговорить, пусть один из ваших констеблей задержит меня. Но пусть сделает это поаккуратнее. Обещаю, что больше не буду бить свою дочь на вокзалах.

Коннор натянуто улыбнулся. Вероятно, по мнению старшего инспектора, его служебное положение не располагало к юмору.

Мы встали. Коннор также поднялся, затем после секундного колебания, обошел вокруг стола и протянул Холмсу руку.

– Прошу прощения, мистер Холмс, за не очень теплый прием в этом здании. Я недавно на этом месте, но это я не в оправдание, просто объясняю. – Холмс пожал протянутую руку.

– У вас хорошие подчиненные, мистер Коннор. Они молоды, но под вашим чутким руководством быстро повзрослеют.

– Они повзрослеют, мистер Холмс. А теперь разрешите пожелать вас счастливого пути и удачной охоты, если можно так выразиться. И вам, мисс Рассел.

Вскоре мы уже шли по улице, направляясь к окраине города, где располагались конюшни Эндрюса. Холмс оставил меня в конторе и отправился на поиски хозяина. Пока я стояла, немного пожонглировала, так как читать что-то было бесполезно, и вскоре услышала голоса. Появился неприятный грузный человек, за ним плелся Холмс, от которого сильно пахло виски. Эндрюс уставился на меня, но Холмс отвлек его внимание, помахав перед его носом деньгами.

– Ну, что ж, мистер Эндрюс, значит, мы договорились. Спасибо вам за то, что вы придержали для меня фургон моего брата. Вот то, что с меня причитается. Пошли, Мэри, фургон во дворе.

– Минуточку, мистер Тодд, здесь не хватает шиллинга.

– О Бог ты мой, прошу прощения, должно быть, я его потерял. – Трясущимися руками Холмс отсчитал еще несколько монет. – Теперь в расчете. Бери сумки, девчонка, – проворчал он.

– Да, папуля. – Я кротко последовала за ним через грязный двор к цыганскому фургону, стоявшему в стороне. Косматая лошадь-тяжеловоз стояла в оглоблях. Закинув вещи, я обошла фургон, чтобы разобраться с упряжкой. Обнаружив, что она отличается от упряжки для сельскохозяйственных работ, я все же отметила некоторое сходство и быстро освоилась. Я лихо вскарабкалась на деревянное сиденье рядом с Холмсом, и тот вручил мне вожжи. Его лицо не выражало абсолютно ничего. Я повернулась и увидела, что на нас смотрят. Взяв вожжи в руку, я стеганула свободным концом по широкой спине передо мной. Лошадь послушно тронулась, и мы отправились по дороге на север, на поиски Джессики Симпсон.




Глава 6

Ребенок, похищенный из постели


Пусть ее вернут... и они примут ее с необычайным и трогательным радушием... Странный праздничный гимн.




На самой окраине города Холмс заставил меня остановиться.

– Боюсь, нам необходимо тщательно проверить это сооружение, – сказал он, – потому что, похоже, у нас скоро отвалится колесо. А это будет не к чему. Распряги лошадь, осмотри ее хорошенько. Уверен, ты обнаружишь потертости. Надеюсь, ты знаешь, что с ними делать. Мазь у меня в сумке.

Он исчез под фургоном, и пока я распрягала и чистила измученную лошадь, он подтягивал болты и смазывал оси. Когда я наконец снова запрягла лошадь и поискала глазами Холмса, то увидела его длинные ноги, торчавшие из-под фургона.

– Вам помочь? – спросила я.

– Зачем нам два механика? Я уже почти закончил. – Прошла минута. Я молчала, а он кряхтел там внизу.

– Холмс, я должна спросить вас кое о чем.

– Не сейчас, Рассел.

– Мне нужно знать. Мое присутствие... Оно вас тяготит?

– Не мели чепухи.

– Скажите, Холмс... Коннор почти обвинил вас... меня... мне просто нужно знать, причиняю ли я какое-нибудь неудобство своим присутствием.

– Дорогая моя Рассел, тебе не надо утешать себя мыслью, что если уж ты уговорила меня взять тебя на эту чудесную прогулку, то я не в силах от тебя отказаться. К моему большому... О черт! Дай мне, пожалуйста, кусок ветоши. Спасибо. К моему большому удивлению, Рассел, ты оказалась весьма компетентной помощницей, и я бы даже сказал – ценной. Для меня это большое облегчение. Дай мне большой гаечный ключ. – Его ноги пролезли еще дальше под фургон. – Коннор – дурак. То, что думают он и ему подобные, меня совершенно не интересует, да и тебя, похоже, это мало волнует. Ты ничего не можешь поделать с тем, что ты женщина, но я тоже должен быть полным идиотом, чтобы только из-за этого обстоятельства не признавать твоих талантов.

– Кажется, я понимаю.

– А потом, – добавил Холмс, понизив голос, – что тебе стесняться такого известного старого холостяка, как я.

На это мне было нечего ответить. Через несколько минут Холмс, грязный как рудокоп, выполз из-под фургона, привел себя в порядок, насколько это было возможно, и мы двинулись дальше.

Мы не спеша ехали на север в нашем пестром, на редкость неудобном фургоне, при этом в горку или когда уставали от тряски на неудобных деревянных сиденьях – шли пешком. Холмс беспрестанно вышучивал, поддразнивал меня, прохаживаясь насчет моей новой роли, критикуя мою походку и речь, пополняя мою лексику типичными словечками и оборотами уэльских сельских жителей. Если бы не постоянная тревога за жизнь ребенка, висевшую на волоске, прогулка наша была бы просто очаровательной.

Мы шли и ехали, ехали и шли через Гламорган, Гвент и затем Повис, после чего взяли западнее к поросшим папоротником зеленым холмам Брекон-Биконс. Мы проезжали мимо пасущихся овец, мимо ферм, обнесенных деревянными изгородями, поселков и деревушек. Пастухи с недоверием поглядывали на нас, в то время как их тощие черные собаки, лежавшие на земле с высунутыми языками и готовые сорваться с места в любой момент, не обращали на нас никакого внимания. Деревенские дети бежали за нами с пронзительными криками, а потом долго стояли, засунув пальцы в рот и переминаясь с одной грязной ноги на другую, и с любопытством разглядывали наше красно-зелено-золотое великолепие.

Иногда мы ненадолго останавливались и давали детям представление. Я жонглировала, доставала разноцветные платочки из их карманов и монетки из грязных ушей, а когда появлялись их матери, гадала им, потом из ближайшего трактирчика выходил Холмс, вытирая рукой рот, и доставал свою скрипку. Я предсказывала судьбу по линиям и глубоким бороздам на натруженных руках, шептала всякую чушь о сомнительных знакомствах, о благополучии, ожидающем их в будущем, сулила родителям здоровых детей и счастливую старость. Вечерами, когда приходили мужчины, женщины заметно беспокоились, косясь на меня ревнивым взглядом, но когда мой папаша начинал рассказывать что-то занимательное, они прощали мне и внимание, и заигрывание своих мужей.

На второй день мы миновали полицейский кордон, и нас предупредили, что мы въезжаем в охраняемую зону. На третий день мы достигли места, где останавливались Симпсоны, после чего проехали еще милю и остановились сами. Я приготовила чай и, судя по репликам Холмса относительно нашего ужина, поняла, что немного преуспела в кулинарном искусстве.

Когда сковородки наконец были чисты, мы зажгли керосиновую лампу и, укрывшись в фургоне, вновь пересмотрели все бумаги, которые дал нам Коннор: фотографии, машинописные записки похитителей, протоколы бесед с родителями и свидетелями, сделанная в ателье глянцевая фотография Джессики, улыбающейся во весь рот, в котором не хватало зуба. Каждая бумажка и все они вместе взятые выявляли катастрофическую нехватку солидных улик, а между тем похитители нередко, получив свой выкуп, возвращали взамен мертвое тело, труп, который не сможет уже ничего рассказать.

Холмс выкурил три трубки и молча залез на свою верхнюю койку. Я закрыла папку на улыбающейся детской мордашке и, потушив лампу, тоже улеглась. Я долго не могла заснуть и бездумно лежала в темноте, даже когда дыхание наверху стало ритмичным. Наконец, к исходу короткой летней ночи, я погрузилась в тяжелый сон, обернувшийся в конце концов часто посещавшим меня кошмаром, он снова и снова заставлял меня терзаться чувством страха, одиночества и вины. Это была какая-то жуткая, расплывчатая нереальность, вышедшая из глубин моего подсознания и преследовавшая меня уже много ночей. Но на этот раз, не успев достигнуть апогея, она была оборвана резким голосом, и я вновь оказалась в цыганском фургоне.

– Рассел? Рассел? Что с тобой?

Я села.

– Нет. Да. Все в порядке, Холмс. – Я попыталась успокоиться. – Извините, что разбудила вас. Это был дурной сон. Наверное, из-за беспокойства за ребенка. Иногда такое бывает. Не стоит волноваться.

Он подошел к маленькому столику, зажег спичку и поднес к свече. Я отвернулась.

– Тебе нужно что-нибудь? Может, выпить? Чего-нибудь горячего?

Его забота тронула меня.

– Нет! Не надо, Холмс, спасибо. Все сейчас пройдет. Ложитесь.

Он стоял спиной к свету, и я почувствовала, что он смотрит на меня. Я поспешно потянулась за очками и курткой.

– Выйду подышать свежим воздухом. Ложитесь, – повторила я и выскочила из фургона.

Через двадцать минут я наконец замедлила шаг, а еще через десять остановилась и присела на какую-то темную груду, оказавшуюся развалинами каменной ограды. В небе можно было видеть яркие звезды – редкость для этого дождливого уголка дождливой страны, а в воздухе пахло сеном, травой и лошадьми. Я глубоко вдохнула ночную прохладу и вспомнила слова миссис Симпсон, сравнившей его с шампанским. Интересно, могла ли Джессика насладиться этим.

Кошмар ушел. Кошмары и тягостные воспоминания – все это началось после гибели родителей. Сегодня ночью, благодаря разбудившему меня Холмсу, жуткое действие сна не было таким сильным. Спустя час, порядком продрогнув, я с первыми проблесками восхода вернулась в постель и уснула.

Утром никто из нас не обмолвился о событиях прошедшей ночи. Я сварила на завтрак кашу, которой миссис Хадсон не стала бы кормить даже цыплят. Позавтракав, мы отправились обходным путем к покинутому лагерю Симпсонов, прихватив в собой лопату.

Там никого не оказалось. Обвисшая палатка все так же стояла на прежнем месте, а неподалеку от входа на темном кострище валялась пара забытых кастрюль, в которых миссис Симпсон готовила еду. Все в лагере пропахло старой, мокрой золой и напоминало детскую игрушку, брошенную под дождем. Я содрогнулась от этой мысли.

Заглянув в палатку, я увидела смятые постели, сумки с одеждой. Все было брошено в спешке и, по полицейским законам, оставалось пока нетронутым. Холмс обошел вокруг палатки, осматривая залитую дождем землю.

– Сколько у нас времени? – спросила я.

– Коннор распорядился, чтобы констебль, охраняющий это место, был отозван до девяти часов. Так что – чуть меньше двух часов. О!

Услышав это восклицание, я опустила полог входа и поспешила обогнуть палатку, чтобы увидеть цыгана склонившимся с мощным увеличительным стеклом к парусине. Внимательно осмотрев ее, он извлек из кармана вечное перо и попробовал просунуть его в палатку. Я зашла внутрь и, отодвинув постель, увидела то, что обнаружил Холмс: маленькую дырочку в шве, которая была сделана каким-то острым режущим предметом.

– Вы так и предполагали? – спросила я.

– А ты? – Я хотела состроить ему рожу через парусину, но передумала: вдруг догадается.

– Трубка для сонного газа?

– Правильно, Мэри, – сказал он, и вечное перо исчезло.

Я встала, уткнувшись головой в мокрый и мягкий потолок, и посмотрела в угол, где спала Джессика Симпсон. По словам родителей, единственными вещами, пропавшими из ее рюкзака, были туфли. Ни свитер, ни чулки, ни даже ее любимая кукла. Всего лишь туфли.

Кукла по-прежнему была здесь. Она валялась между сбитых постелей. Я подняла ее, разгладила смятую одежду и убрала шелковистые волосы с широких ярко раскрашенных глаз. Кукла улыбалась.

– Почему ты не расскажешь нам, что здесь произошло той ночью, а? – спросила я у нее. – Это сэкономило бы много времени.

– О чем это ты? – донесся приглушенный голос Холмса.

– Да нет, это я так. А что если мы заберем куклу с собой? Вряд ли на этот счет будут серьезные возражения.

– Не думаю. Они оставили здесь эти вещи специально для того, чтобы мы смогли посмотреть. Здесь все было заранее сфотографировано.

Я опустила куклу в карман юбки, еще раз окинула все взглядом и вышла. Холмс стоял спиной к палатке, упершись кулаками в бока, и задумчиво смотрел на долину.

– Обозреваете окрестности? – спросила я.

– Если бы ты, Рассел, похитила ребенка, как бы ты увезла его?

Я прикусила губу, подумала немного и взглянула на холмы.

– Лично я воспользовалась бы автомобилем, но никто из местных не слышал звука мотора той ночью. Если же идти пешком, то нести ребенка весом почти в пятьдесят фунтов непросто даже для здорового мужчины. – Я бросила взгляд на землю, усеянную множеством следов. – Конечно. Лошади. Никто не обратил внимания на еще несколько пар следов. Они приехали сюда верхом, не так ли?

– Это действительно печально, когда современная девушка, попав в деревню, начинает думать об автомобилях. Долго думаешь, Мэри. Это же очевидно. Теология оказывает губительное влияние на мыслительные способности, этого я и боялся.

Я махнула рукой.

– Да брось, папаша, это не моя вина.

– Ладно уж. Итак, куда?

– Не к дороге. Слишком много шансов быть увиденными.

– Значит, вниз по долине и на холмы? – заключил он.

– Жаль, нам не удалось побывать здесь неделю назад, могли бы кое-что увидеть.

– Если были лошади...

– Я бы объехала ближайшую деревню вдоль по холму, – закончила я.

– У нас остался час до возвращения стражей порядка. Давай еще поищем, может, что и найдем. Я поднимусь на холм, а ты осмотришь его подножие.

Мы разошлись и в течение сорока пяти минут обследовали землю вокруг палатки, но так ничего и не нашли. У меня уже разболелись и спина и шея, когда мы достигли крайних точек поиска и повернули к середине. Что-то привлекло мой взгляд, но это был просто скол камня, на который наступило копыто. Я пошла было дальше, но повернулась, чтобы еще раз взглянуть. Могло ли неподкованное копыто оставить на камне след? Мне подумалось, что вряд ли.

– Хол... ой, папаша! – позвала я.

Он повернул голову и быстро направился ко мне с лопатой на плече. Пока дошел до меня, слегка запыхался. Я показала ему свое открытие, и он наклонился с лупой, чтобы получше разглядеть.

– Хорошая работа. Теперь посмотрим, насколько далеко это продвинет нас на пути к разгадке. – И мы двинулись в том направлении, куда вели нас следы копыт, и через час были за пределами круга поиска полиции.

Я и Холмс заметили белое пятно одновременно. Это был маленький носовой платок, втоптанный в грязь. Холмс поднял его и расправил за кончики. В углу была пометка «Дж.»

– Интересно, случайность ли это? – поинтересовалась я. – Могла ли она намеренно его бросить? Может ли шестилетняя девочка вообще додуматься до этого? Мне кажется, что нет.

Мы продолжили поиски, и через несколько минут моя уверенность была поколеблена, поскольку на ветке куста висела узкая голубая лента.

– Это Джесси. Это ее ленточка для волос.

Мы прошли еще немного, но больше не обнаружили никаких следов. Далее тропинка разветвлялась: одна ее часть вела вверх через холм, а другая спускалась вниз к деревьям. Мы остановились в нерешительности, глядя на две тропинки, но не увидели больше ни лент, ни каких-либо других сигналов.

– Я пойду по верхней тропинке.

– Подождите. Вам не кажется, что земля возле тех деревьев истоптана?

Мы спустились вниз и действительно увидели множество следов какой-то бурной деятельности. Холмс осторожно обошел это место, затем быстро наклонился и поднял что-то невидимое для меня. Затем он продолжил свое тщательное исследование, подобрал еще какой-то предмет и наконец разрешил мне приблизиться.

– Она соскочила с лошади, – сказал он, ощупывая землю, – она была босиком. Они хоть и взяли ее туфли, но не позаботились о том, чтобы их надеть. Руки у нее были развязаны. Здесь, – указал он пальцем на землю. – Видишь эти параллельные линии? Это пальцы ее ног. А здесь линии подлиннее? Это пальцы рук. Она встала с земли, опершись на руки после прыжка с лошади, и бросилась к кустам. – Холмс показывал мне все следы, я их различала, несмотря на недавно прошедший дождь. Он поднялся и пошел в том направлении, куда они вели. – Девочка добежала до этого места, и здесь ее поймали, схватив за ночную рубашку, от которой оторвалась пуговица. – Он протянул мне предмет, который подобрал раньше. – И за волосы, которые, конечно же, были распущены, потому что она сняла ленту. – Он показал мне несколько волосков.

– Боже мой, – простонала я, – надеюсь, они не причинили ей вреда, когда поймали.

– На земле нет никаких доказательств, свидетельствующих об этом, равно как и об обратном, – протянул Холмс в раздумье. – А кстати, что у нас было с луной двенадцатого августа?

Я была абсолютно уверена, что луна была здесь ни при чем, но, немного подумав, все же ответила:

– Она была полной на три четверти, и дождь прекратился. Джесси, вероятно, могла видеть достаточно хорошо, чтобы понять, где тропинка разветвляется, и поэтому пыталась оставить след. Во всяком случае, мы теперь знаем ее путь. Наша мисс Симпсон еще совсем ребенок. Но не думаю, что нам удастся обнаружить новые следы.

– Да, это маловероятно, но все же убедимся в этом до конца.

Мы прошли по лошадиным следам, но больше не встретили отпечатков подкованных копыт. В следующем распадке мы остановились.

– Мэри, девочка моя, пора обратно в фургон. Позавтракаем, и цыгане начнут свое представление.

Вернувшись к фургону, мы очутились в компании высокого констебля с мрачным выражением лица.

– Что это вы двое делаете здесь? – спросил он.

– Делаем? Мы здесь ночевали, и кажется, это очевидно, – ответил Холмс и прошел мимо него, чтобы положить лопату на место.

– А куда вы уходили на все утро?

– Мы искали трюфели.

– Что?

– Трюфели. Маленькие такие грибы, которые очень дорого стоят в магазинах. Богатые лорды и леди очень их любят. А встречаются они часто в горах.

– Трюфели, ну что ж, хорошо, но в таком случае вам бы понадобились свиньи, не лопаты.

– Свиньи ни к чему, если у вас есть особый дар. Моя дочка, она умеет находить трюфели.

– Скажете тоже. – Он с недоверием посмотрел на меня, и я застенчиво ему улыбнулась.

– Ну, и нашла ли ваша дочь, с этим ее даром, хоть один трюфель?

– Нет, сегодня нет.

– Ну ладно. Вам не мешало бы убраться отсюда. В течение часа.

– Может, позволите нам сперва пообедать, – угрюмо проворчал Холмс, хотя время было еще вовсе не обеденное.

– Хорошо, пообедайте. Но через два часа чтоб духу вашего здесь не было, не то окажетесь в камере. Два часа.

Он скрылся за горкой, а я села и с облегчением захихикала.

– Трюфели! Во имя всего святого ответьте, разве в Уэльсе есть трюфели?

– Полагаю, что да. Посмотри, что бы нам поесть, пока я покопаюсь в картах.

Топографические карты Холмса были довольно крупного масштаба. Он отодвинул стол и, достав из небольшого шкафчика несколько карт, расстелил их на полу. Я вручила ему бутерброд и бутылку пива.

– Вот наш маршрут, – указал он. – Покинутый лагерь вот здесь, а след уводит нас вот сюда вдоль этой контурной линии. – Кончик коричневого пальца скользнул вдоль линии холма, затем перенесся на другую карту и остановился на развилке дороги. – А отсюда куда? Она должна быть спрятана до рассвета. В доме или в автомобиле, фургоне, повозке...

– Но не... под землей?

– Думаю, что нет. Если бы они хотели ее убить, то, несомненно, сделали бы это, когда она пыталась убежать. Зачем им дальше рисковать. А я не видел никаких следов крови в том месте.

– Холмс! – воскликнула я в отчаянии.

– В чем дело, Рассел?

– Ни в чем. Вы просто говорили это так... бессердечно.

– А что ты думаешь о хирурге, который содрогается при мысли о боли, которую должен причинить пациенту? Я полагал, ты давно уже поняла это, Рассел. Позволяя эмоциям вмешиваться в расследование, мы лишь мешаем руке хирурга. А теперь, зная то, что ребенок был похищен не раньше полуночи, что к пяти часам уже светло, что у похитителей не было автомобиля, – мы сильно сужаем круг наших поисков, – сказал он и очертил на карте полукруг с центром в развилке дороги, где след пропадал. – В этом районе нас должен интересовать достаточно большой населенный пункт, где есть телефон и где тот факт, что кто-то выписывает лондонскую «Таймс», не сильно бросается в глаза.

– Понятно, – кивнула я.

Он достал еще несколько карт большего масштаба и соединил их вместе, после чего мы оба склонились над линиями дорог, тропинок, речушек и домов. Я задумчиво стряхнула с карты пыль и произнесла:

– В этом направлении есть только четыре маленькие деревни. Пять, если считать самую отдаленную, но чтобы доехать до нее засветло, им пришлось бы передвигаться очень быстро. Все деревни расположены достаточно близко от дороги и, вполне вероятно, имеют телефонную связь. Вот эти две вроде шире разбросаны, чем другие, здесь вероятность найти несколько частных особняков намного больше. Но вряд ли нам удастся осмотреть их за один день.

– Конечно, нет.

– Но у нас считанные дни до истечения срока выкупа.

– Знаю, – бросил Холмс с раздражением, – запрягай лошадь.

Когда констебль вернулся, нас уже не было, но до деревни мы добрались только затемно. Холмс пошел в трактирчик, который располагался в подвале какого-то дома, в то время как я распрягала и чистила лошадь, пытаясь одновременно сконцентрироваться на разговоре с детьми, которые появились сразу же, как только мы приехали. Я заметила, что в разговоре с незнакомцем среди детей всегда находится один ребенок, который определенно является лидером по отношению к остальным. На этот раз роль лидера досталась очень грязной девчонке лет десяти. Остальные лишь вставляли отдельные реплики и замечания. Я не обращала на них внимания, пытаясь выяснить для себя главное.

– А вы цыганка?

– А как ты думаешь? – спросила я.

– Мой папа говорит, что да.

– Твой папа ошибается. – Гнетущая тишина воцарилась в ответ на это заявление. Но минуту спустя девочка продолжала:

– Если вы не цыганка, тогда кто же?

– Ну, мы называем себя «рома».

– Рома? Но ведь это глупо! Они ходили с копьями и давно умерли.

– Это римляне[2 - По-англ. – roman (в отличие от romany – рома, цыгане).]. А мы – рома. Хотите угостить лошадку? – Маленький мальчик протянул руку за овсом. – А в вашей деревушке можно где-нибудь поужинать?

Детвора посовещалась и вынесла свое решение:

– Мэдди, беги домой и спроси у своей мамы. Давай побыстрее.

Крохотная девчонка, разрываясь между желанием остаться и гордостью порученным ей заданием, не спеша прошла вниз по дороге и исчезла в трактирчике.

– А что, у вас нет сковородки? – спросило меня существо крохотного роста и неопределенного пола.

– Я не люблю готовить, – сказала я с важностью. Вновь воцарилась тишина, еще более тяжелая, чем в первый раз, и я поняла, что сказала лишнее. – А телефон у вас есть? – спросила я у малыша.

– Телефон?

– Ну да, телефон, знаешь, такая штука, которую берешь в руку и говоришь в нее, а другой человек за много миль от тебя все слышит? Уже слишком темно, и я не вижу здесь проводов.

По изумленным лицам я поняла, что это была не та деревня. Один ребенок встрепенулся.

– Мой папа звонил один раз, когда Гран умер и нужно было сообщить об этом брату в Кэрфилли.

– А куда он ходил звонить?

Он выразительно пожал плечами.

– А зачем вам телефон?

– Чтобы позвонить своему биржевому маклеру. – И прежде чем они успели меня спросить, что это такое, я продолжила: – А у вас здесь много бывает незнакомцев?

– О да, много. Вот совсем недавно проезжала машина с англичанами, и она останавливалась здесь. Они выпили у мамы Мэдди и поехали дальше.

– Просто проезжающие не в счет, – заметила я, – я имею в виду тех, кто приезжает, ест, Пьет, живет здесь. Здесь немного бывает таких, правда?

Судя по их лицам, они едва ли могли предложить мне хоть мало-мальски подходящую группу незнакомцев. Я вздохнула. Может быть, завтра. А пока...

– Ладно, мы пока здесь, но задержимся ненадолго. Хотите сгоняйте домой и скажите остальным, что будет представление. Целый час. А если моему папаше слишком понравится местное пиво, – добавила я, – еще и погадаю. Ну, живо.

Ужин был хорошим и вкусным, а выручка от представления очень скромной. Наутро, еще до рассвета, мы двинулись дальше.

В следующей деревне были телефонные провода, но она состояла всего лишь из нескольких разбросанных строений. Ни мой малолетний информатор, ни завсегдатаи трактирчика не могли припомнить, чтобы здесь недавно были незнакомцы. Мы двинулись дальше после полудня, не останавливаясь на представление.

Очередной населенный пункт вселил в нас надежду. Телефонная линия, много домов и даже кое-какие сведения в ответ на мой вопрос о незнакомцах. Сердце мое затрепетало. Однако спустя некоторое время выяснилось, что к незнакомцам там отнесли двух английских леди, которые переехали сюда жить еще шесть лет назад.

Чтобы добраться до других деревень, нам пришлось вернуться немного назад по дороге, и ближе к закату я почувствовала, что смертельно устала от твердого деревянного сиденья и постоянной тряски. Мы зажгли фонарь и, спустившись на землю, пошли пешком, ведя лошадь под уздцы. Я тихо сказала Холмсу:

– А могли похитители быть местными? Я знаю, скорее всего, это приезжие, ну а вдруг?

– Местные крестьяне похитили дочь американского сенатора, использовав сонный газ, после чего написали письмо с требованием о выкупе в «Таймс», – насмешливо произнес он. – Пораскинь мозгами, данными тебе Богом, Мэри. Местные почти наверняка были вовлечены во все это, но не они одни.

Мы вошли в четвертую деревню, где впервые нас не встретила ватага ребятишек.

– Полагаю, уже слишком поздно для малышей, – пробормотал Холмс и с отвращением взглянул на маленький трактир. – Возьму красного вина поприличней, – вздохнул он и отправился выполнять свою постылую обязанность.

Я остановила лошадь, нашла и разогрела банку бобов над маленькой горелкой в фургоне. Холмс отсутствовал очень долго, и я уже начала подумывать о том, чтобы ложиться спать, когда послышался его громкий голос:

– ...Моя скрипка, где моя скрипка? Сейчас я сыграю вам танцевальную мелодию, самую веселую, какую вы когда-нибудь слышали.

Я вскочила, сон моментально улетучился. Дверь фургона распахнулась, и внутрь ввалился мой старикан-папаша. Он споткнулся на узких ступеньках и с размаху плюхнулся прямо мне на колени.

– А, дорогая моя крошка, – громко продолжал он, пытаясь подняться, – ты не знаешь, куда я дел свою скрипку? – Он наконец поднялся и протянул руку за скрипкой, лежавшей на полке. При этом он наклонился ко мне и зашептал в ухо. – На цыпочках, Рассел: двухэтажный белый дом в полумиле к северу, одно дерево перед фасадом, одно сзади. Его сняли в конце июня, живут там пять человек, шестой, вероятно, приходит и уходит. Черт подери! – рявкнул он. – Я же велел тебе сменить струну. – Вновь наклонившись, он продолжал: – Я немного пошумлю перед домом. А ты его обойди, только ради Бога осторожно, и попытайся разглядеть все, что сможешь, не подходя слишком близко. Возьми с собой револьвер, но воспользуйся им только для того, чтобы в случае необходимости спасти свою жизнь. Остерегайся охраны или собак. Если тебя заметят – все пропало. Справишься?

– Думаю, да, только...

– Мэри, дорогая, – заорал он пьяным голосом, – вижу, ты чертовски устала. Ложись спать и меня не жди.

– Но, папаша, а ужин?..

– Нет уж, Мэри, не буду я портить это чудесное пиво какой-то там жратвой. Давай, Мэри, двигай в страну снов.

Он вывалился из фургона, громко хлопнув дверью. Его скрипка сразу же ожила, а я стала собираться. Натянув брюки, я прихватила моток шелковой веревки, маленький бинокль, карманный электрический фонарик размером с карандаш и револьвер. Окинув последним взглядом фургон, я увидела тряпичную куклу. Повинуясь какому-то странному импульсу, я запихнула ее в карман на счастье, и тихо выскользнула на улицу. Миновав трактир, я устремилась к большому квадратному дому, стоявшему особняком в стороне от дороги.

Подойдя к нему поближе, я нырнула в кусты и притаилась в них, разглядывая дом в бинокль. В окнах нижнего этажа за тонкими, но плотными занавесками горел свет. Ничего не было видно, только вроде бы из углового помещения доносились голоса. С фасада окна в верхнем этаже были темными.

За десять минут моего сидения в засаде единственным живым существом, которое я заметила в доме, был высокий мужчина, который прошел по комнате с лампой в руке. Вблизи не было видно ни охранников, ни собак, и я пробралась поближе к флигелю, где пахло углем и парафином. Свет падал из зашторенных окон и, хотя и слабо, освещал землю. Я прождала еще десять минут, но так ничего и не заметила.

Тогда я решила обойти здание вокруг и, пройдя через сад и преодолев заборчик, оказалась с другой стороны дома. Передо мной открывался вид также и на двор.

С этой стороны в помещении наверху горел свет. Судя по расположению окон, я заключила, что там было две комнаты. Свет горел в правой. К моей радости, занавески в ней были либо порваны, либо неплотно прикрыты, потому что яркая полоса света падала на подоконник. Если бы я смогла забраться повыше, то с легкостью бы увидела то, что происходит в комнате.

Я огляделась вокруг. Где-то поблизости обязательно должна быть горка, но в темноте я могла с уверенностью сказать лишь то, что сразу за домом ее не было. Тогда я взглянула на строение рядом со мной. Шиферная крыша должна была выдержать мой вес, а с нее мне было бы видно все. Я взяла ящик, днище которого было проломлено, но стенки казались довольно крепкими, и, встав на него, залезла наверх. Едва я очутилась на крохотной крыше и похвалила себя за минимум произведенного при этом шума, как задняя дверь дома настежь распахнулась и очень крупный мужчина с ужасно ярким фонарем в руке появился на ступеньках.

Холмс продолжал шуметь. Безумное желание соскочить вниз и раствориться в темноте охватило меня и тут же исчезло, оставив лишь напряжение в мускулах и желание вжаться в трещины крыши, но когда мужчина был уже на полпути, я заметила, что он хоть и шел в моем направлении, но ничего не держал в руках, равно как и на уме. Его занимало лишь посещение помещения подо мной. Но все же в течение семи минут (целой вечности), пока он не ушел обратно, я чувствовала себя сидящей на бочке с порохом и старалась не шелохнуться, чтобы шифер не дай Бог не треснул. Наконец он удалился, и я испытала огромное облегчение.

Постепенно мое сознание сделало два вывода. Во-первых, комната, из которой он вышел, была кухней и, во-вторых, что особенно важно, на его появление во дворе не последовало никакой реакции. К тому же он, как я заметила, ничего такого и не ожидал. Значит, ни собак, ни охраны.

Вероятно.

Небо было озарено светом луны, и когда я встала и выпрямилась во весь рост, то почувствовала себя слоном, попавшим на площадку для крикета. К тому же угол оказался не совсем удачным. Все, что я увидела в свой бинокль, было лишь дверным проемом в противоположной стене комнаты. Я спустилась с крыши строения, отнесла ящик обратно и остановилась, глядя на окно и размышляя.

Если охраны нет, то что мне стоит влезть на дерево прямо возле дома? Оно было развесистым, с густой кроной и крепкими ветками. Оттуда я смогла бы видеть очень многое, сама оставаясь при этом невидимой, что было бы, конечно, безопаснее, чем слоняться по двору, пока кто-нибудь меня не заметит.

Как бы то ни было, для начала мне требовалось освободиться от лишних вещей. Недалеко от дерева была разросшаяся живая изгородь, возле которой я и побросала свои юбки и ботинки, предварительно засунув куклу в задний карман брюк, а остальные вещи распихав по другим карманам. Холмс прервал свой концерт на некоторое время, и я, приложив ухо к окну кухни, убедилась, что все события, а точнее игра в карты, происходят в другом конце дома.

До нижних веток дерева было не дотянуться и не допрыгнуть, поэтому я размотала веревку с пояса (всегда носите с собой кусок веревки, это самая полезная вещь на свете) и накинула ее на ветку, что росла в сторону дома. С ее помощью я влезла по стволу наверх и вскоре была на уровне окна.

И судьба благоволила мне, потому что она была там.

Сначала я могла видеть только часть смятой постели, и сердце мое упало, но, поднявшись чуть повыше, я увидела подушку и маленькую головку с темно-каштановыми волосами, грубо заплетенными в косичку. Волосы Джессики Симпсон. Лицо Джессики Симпсон.

Половина моей задачи была выполнена: мы знали, что она здесь. Вторая половина, намного более важная, заключалась в том, чтобы найти путь, как бы ее оттуда вытащить. К несчастью, не было ни одной достаточно толстой ветки, которая росла бы вблизи ее окна. Однако дерево примыкало к другой, темной комнате. (Внезапно до меня донеслись пьяные выкрики и нестройное пение со стороны поселка – вероятно, Холмс нашел себе поклонников.) Я немного переместилась и увидела, что одна из ветвей почти касается стены здания. Прекрасно. Но что же дальше? Там в стене не было даже мало-мальски удобного выступа, который соединял бы два окна. К тому же я с трудом представляла себе Холмса, спускающегося, подобно пауку, на веревке по дымоходу. Нет, скорее всего, единственный возможный путь – через темную комнату.

Пять человек, возможно шесть. Четверо играли в карты – четыре голоса, поправилась я, и один человек был неизвестно где. Внизу? В комнате с ребенком? Или в темной комнате? Впрочем, сегодня это не так важно, но завтра, когда мы вернемся...

Именно тогда меня осенила мысль настолько безумная, что я содрогнулась, изумившись сама себе. «Это ведь не игра, Рассел, – строго наказала я себе, – делай то, что тебе велели, и возвращайся в фургон».

Но мысль сверлила меня, подобно бураву, и я, притаившись и, внимательно наблюдая за окнами широко раскрытыми глазами, не могла от нее отделаться; мой ум анализировал, взвешивал и размышлял. Что если мне, не дожидаясь Холмса, осуществить спасательную операцию?

Безумие. Взять в свои неопытные руки жизнь ребенка... Я покачала головой, как бы отгоняя назойливую муху, и устроилась поудобнее на своем наблюдательном посту. Хор голосов окреп, усилился и начал перемещаться в сторону поселка. Через минуту люди в доме его услышат... Я пододвинулась, чтобы лучше видеть освещенную комнату.

И тут навязчивая идея взбудоражила меня с новой силой. Как еще могли мы провернуть операцию, если не через темное окно, в то время как они будут отвлечены криками со стороны фасада здания. К чему нам прямая демонстрация силы? Ребенок станет заложником в еще большей степени, когда к ее головке приставят дуло пистолета. А как сам Холмс надеялся попасть к ней, если не по этим тонким веткам? Холмс, которому уже под шестьдесят и которого наверняка страшит риск поломать кости, должен будет балансировать на этой же ветке. К тому же он намного тяжелее меня. Да и при шуме возле фасада дома люди внутри непременно насторожатся.

Бред, чушь. Мне вряд ли удастся это сделать, я не смогу даже вынести ее через окно, по ветке, вниз по дереву прочь отсюда, даже если она не будет сопротивляться, а она обязательно будет. Даже рассудительный и умный ребенок может испугаться, если его вытащит из кровати странная женщина и унесет в ночь во второй раз.

Мой разум метался между двух огней, между необходимостью тщательной подготовки операции и осознанием того, что нам едва ли представится такая возможность еще раз; между необходимостью следовать указаниям Холмса и осознанием того, что наверняка это единственный наш шанс, и я молила Бога о том, чтобы Холмс чудесным образом явился передо мной и избавил меня от терзаний.

Я слышала, они пели рождественские хоралы. Каким-то образом мой папаша смог поднять всю местную пьянь, организовать ее и двинуть шествие под аккомпанемент сумасшедшей скрипки. Это был великолепный уэльский хор, распевающий рождественские хоралы на английском языке в маленькой уэльской деревушке теплой августовской ночью. Внезапно все показалось мне возможным, словно что-то меня подтолкнуло.

В полосе желтого света промелькнула тень. Я подалась вперед и увидела спину мужчины. Он был в рубашке с закатанными рукавами и в жилетке, а на голове у него красовалась кепка. Он стоял у открытой двери рядом с изголовьем кровати Джессики. Постояв немного, он высунулся в коридор (кажется, это его голос выкрикивал что-то неприличное поверх нарастающего шума), затем открыл дверь пошире и вышел.

Если бы я не увидела широкой спины, удалившейся через дверь, то никогда бы не решилась сделать это, никогда бы не двинулась к темному окну. Даже когда я зацепила шелковую веревку за более высокий сук, почти задыхаясь от принятого решения, какая-то часть меня продолжала призывать к благоразумию.

До меня донеслись громкое беспорядочное треньканье и взрыв хохота; я ступила одной ногой на оконный карниз, балансируя в треугольнике, образованном веревкой, веткой и карнизом, достала карманный нож,

(Мы бродим святочной толпой средь зелени листвы...)

раскрыла самое тонкое лезвие, вставила его между рамами и скорее почувствовала, чем услышала, легкий щелчок. Окно приоткрылось, я застыла в ожидании, но изнутри не последовало никакой реакции на мои действия. Тогда я открыла окно полностью и, проскользнув внутрь помещения, ступила босой ногой на дощатый пол в готовности отразить атаку, однако никто на меня не набросился; комната была пуста, и, вздохнув с облегчением, я устремилась к

(Любовь и радость ждут тебя...) двери. Коридор и лестница были пусты, только снизу доносились голоса. Дверь в освещенную комнату была приоткрыта. Я вытащила куклу из кармана брюк и ступила в ужасно светлый проход.

(Возрадуйся и с нами будь, Господь благословит...)

– Джессика! – прошептала я. – Не пугайся. Кое-кто хочет увидеть тебя. – Держа куклу перед собой, я открыла дверь шире и увидела очень серьезное для шести лет лицо. Джессика отпрянула, опершись на локти, и, изучая мою грязную, но все же ласковую физиономию, ждала.

– Джесси, твои мама и папа прислали меня за тобой. Ты же хочешь домой? Нам нужно идти прямо сейчас, а то эти люди нас остановят.

– Я не могу, – прошептала она.

Боже мой, что же на этот раз?

– Почему?

Не говоря ничего, она села и откинула покрывало с ног, обнаружив металлическую цепь, один конец которой был прикреплен к ее ноге, а другой к ножке кровати.

– Я пыталась убежать, и они надели на меня вот это.

Разгул на улице приближался к апогею. До меня доносились какой-то треск, звон разбитого стекла, яростные крики и последовавший за всем этим пьяный смех. Скоро они вернутся, и нам до этого нужно исчезнуть. Что ж, придется слегка пошуметь.

– Минутку, дорогая. Подержи куклу.

Ее руки обхватили любимую игрушку, а я наклонилась осмотреть цепь. Прочная и новая, она была прикреплена одним концом с маленьким обручем к ее щиколотке висячим замком, а другим к ножке кровати – болтом размером с мой мизинец. Кровать была дешевой, но деревянные ножки добрых трех дюймов толщины казались очень прочными. Мне виделся только один выход, и оставалось надеяться, что я не переломаю себе ноги.

Я забралась на угол кровати, перенесла вес своего тела на левую ногу, потом, подняв правую, нанесла сокрушительный, подобный взрыву удар. Удар был сделан под несколько неверным углом и, как выяснилось потом, стоил мне трещины в кости. Однако это была небольшая цена, потому что у кровати осталось только три ножки. Джесси была свободна. Не обращая внимания на шум, я наклонила кровать, подхватила цепь вместе с ножкой и девочку и перекинула ее через плечо, подобно мешку с картошкой.

Ключ был в замке, и я предусмотрительно повернула его, когда выходила, и положила в карман. Едва я юркнула в темную комнату, как на лестнице послышались тяжелые шаги. Я закрыла дверь и, распахнув окно, в течение нескольких неприятных секунд балансировала на карнизе, держась за веревку и пытаясь закрыть окно. Я чуть не уронила Джесси, но она не издала ни звука, только вцепилась мне в плечо одной рукой, а другой сжала покрепче свою куклу. Наконец мне удалось закрыть окно, и я начала спускаться вниз, когда в дверь маленькой пленницы постучали. Послышались крики.

– Держись крепче, – прошептала я и, обдирая руки, буквально слетела вниз и бросилась к живой изгороди. Внезапно входная дверь распахнулась, и я только и успела сделать, что прижать ладонь к губам ребенка.

На этот раз мужчина, вышедший во двор, был вооружен массивным пистолетом. Прижав руку еще плотнее к теплому лицу девочки, я видела, как он прошелся по двору, постоял под деревом, где мы были всего лишь несколько секунд назад и посмотрел на освещенное окно.

– Она не выходила на улицу, Оуэн. Окно плотно закрыто, – прокричал он вверх. Я не услышала, что ему ответили из дома, поскольку звук голоса потонул в шуме, доносившемся со стороны дороги, но мужчина подошел на несколько футов ближе к нам и начал всматриваться в листву дерева, высоко задрав при этом голову. Мы с ребенком еле дышали, чувствуя биение сердец друг друга, но девочка не издала ни единого звука, а я в свою очередь не смела шевельнуться, опасаясь, что или цепь звякнет, или мои очки сверкнут в свете кухонного окна. Мужчина ходил по двору минуты две-три, пока голос из дома не позвал его, и тогда он зашел внутрь. Едва дверь закрылась, я подхватила ребенка, свои ботинки и побежала прямо босиком.

– Все нормально, Джессика, ты держишься молодцом, веди себя тихо, и мы скоро будем в безопасности. Эти люди впереди – они наши друзья, хотя могут и не знать этого, причем, скорее всего, так оно и есть. Нам нужно быстренько спрятаться куда-нибудь и дождаться приезда полиции, после чего ты увидишь своих родителей. Хорошо?

Я почувствовала щекой, как она кивнула. Еще я почувствовала тряпичную куклу, которая приютилась как раз между нами. Я двигалась быстро, но осторожно, сжимая в руке цепь и ножку кровати, чтобы она не гремела, и придерживаясь тени. Миновав толпу, я оглянулась и обнаружила, что меня все же заметили: из центра толпы взметнулась рука и помахала нам. Холмс нас увидел, и остальное теперь было за ним.

Я заскочила в фургон только для того, чтобы собрать одеяла и еду, после чего мы с Джессикой спрятались у подножия холма, очертания которого были смутно видны с дороги. Я провела в темноте довольно много времени, и мои глаза могли различать предметы. Мы расположились под деревом, росшим неподалеку. Я опустила девочку на землю и села рядом, оставив руку на ее плече. Наконец-то можно было перевести дух. Посидев и отдохнув немного, я устроила ее у себя на коленях и укрыла нас обеих одеялами.

Отдых, конечно, был относительным, поскольку я вся дрожала во взмокшей от пота одежде. Я представила себе лица этих людей, когда им удалось открыть дверь в комнату, и начала глупо хихикать. Джессика всхлипнула, и я подавила истерику, дважды глубоко вздохнула и прошептала ей в ухо:

– Ты теперь в безопасности, Джессика, в полной безопасности. Эти люди теперь не найдут тебя. Мы просто собираемся дождаться здесь полиции, которая заберет их, а потом приедут твои родители и увезут тебя домой. Дай я получше заверну тебя в это одеяло, чтобы ты не простыла. Есть хочешь? – Я почувствовала, как она покачала головой. – Ну ладно. А теперь давай будем сидеть тихо-тихо, как мышки. Хорошо, Джессика? Я буду с тобой, и твоя кукла теперь тоже с тобой. Кстати, меня зовут Мэри.

Она молча кивнула мне, и я укутала ее одеялами, сама же прислонилась спиной к дереву и стала ждать. Тоненькое тельце в моих руках постепенно расслабилось, и наконец, к моему удивлению, она уснула. Я слышала последние пьяные вопли возвращавшихся домой гуляк, а через полчаса мимо по дороге пронеслись несколько машин. Отдаленные крики, два выстрела, при звуке которых ребенок вздрогнул во сне, а потом восстановилась тишина. Через час я услышала звук быстрых шагов и увидела среди деревьев свет фонаря.

– Рассел?

– Я здесь, Холмс. – Я вытащила карманный фонарик из корзины с едой и мигнула ему. Он взобрался на холм и остановился, глядя на нас. Я не могла разглядеть выражения его лица.

– Холмс, мне очень жаль, но я... – начала было я, но тут Джессика проснулась от звука моего голоса и вскрикнула, увидев Холмса в свете фонаря. Я попыталась ее успокоить.

– Нет, Джесси, это друг. Он мой друг и друг твоей мамы, это он поднял весь тот шум, чтобы я смогла забрать тебя из дома. Его зовут мистер Холмс, и он не всегда выглядит так чудно.

Девочка немного успокоилась, услышав это. Я свернула одеяла, отдала их Холмсу и пошла вниз, держа ребенка на руках.

Мы принесли Джесси в фургон, зажгли свет и одели ее в одну из моих шерстяных юбок. Потом мы поужинали, и Холмс нагрел воды, после чего промыл и осмотрел мою больную ногу, туго замотал ее, а остаток воды использовал, чтобы приготовить кофе и сбрить свою запущенную щетину. Джессика настороженно следила за каждым его движением. Побрившись, он сел и показал девочке, как вынимается его золотой зуб, после чего достал из кармана свою связку отмычек и разложил их перед ней на столе, спросив, не возражает ли она, чтобы он снял цепь с ее ноги. Она отпрянула от него, прижавшись ко мне.

– Джессика, – сказала я, – никто не притронется к тебе без твоего согласия. Хочешь, я сама сниму с тебя эту цепь, только для этого тебе придется сесть на стол, у меня так ничего не выйдет с тобой на коленях.

Она не ответила. Мы подождали немного, потом Холмс пожал плечами и потянулся за отмычками. Джессика шевельнулась и медленно протянула ему ногу. Без всяких комментариев он взялся за дело, стараясь прикасаться к ней как можно меньше, и через две минуты цепь упала на пол. Девочка очень серьезно на него посмотрела, и он ответил ей таким же взглядом. После этого Джессика опять прижалась ко мне и сунула большой палец в рот.

Мы сидели, дремали и ждали, пока на дороге не послышался шум двигателя машины, которая затормозила как раз возле фургона. Из машины вышли Симпсоны, и Джесси бросилась в объятия матери, обхватив ее руками и ногами, словно не собиралась больше отпускать никогда в жизни. Мистер Симпсон обнял их обеих и повел к машине; я же обнаружила, что зрение мое помутнело, – впрочем Холмс тоже шумно шмыгнул носом.




Глава 7

Разговор с мисс Симпсон


...Управлять всем, не приказывая, получать повиновение, но не признание.




Дело завершается всегда долго, тягуче и неприятно, и в своем повествовании я предпочла бы не утомлять читателя описанием последующих нескольких часов. Всю ночь мне задавали вопросы, пытались что-то от меня узнать, потом я встречалась с преступниками, не в силах скрыть при этом своего отвращения. В конце концов наступило утро, и я в полном физическом изнеможении повалилась на кровать, чтобы забыться на несколько часов, но стук кулака в дверь фургона вскоре разбудил меня. Несколько чашек черного кофе не прибавили бодрости ни моему мозгу, ни телу. Я испытала легкое облегчение, только увидев, как последние автомобили развернулись и наконец-то уехали. Я протерла усталые глаза и потрогала больную ногу, мечтая о теплой ванне, после чего обнаружила, что сил моих хватает только на то, чтобы сидеть на подножке фургона и наблюдать за пасущейся лошадью.

Просидев так больше часа, я наконец заметила Холмса, который восседал на пеньке и методично втыкал карманный нож в дерево перед собой.

– Холмс?

– Да, Рассел.

– Дела всегда заканчиваются так серо и тоскливо?

Он помолчал с минуту, потом резко поднялся, постоял немного, глядя на дорогу, ведущую к дому с платанами. Когда он взглянул на меня, на его губах была печальная улыбка.

– Не всегда. Но как правило.

– Отсюда и кокаин?

– Отсюда, как ты правильно заметила, и кокаин.

Я зашла в фургон, налила еще кофе и вышла с теплой чашкой поймать последние лучи заходящего солнца. Напиток был каким-то маслянистым, с тошнотворным запахом, и я вылила его на траву. Глядя, как кофе впитывался в землю, я отрывисто сказала то, что совсем не собиралась говорить:

– Холмс, я не думаю, что смогу спать здесь сегодня. Знаю, уже поздно, и едва мы выедем на дорогу, как нам придется останавливаться, но вы не будете сильно возражать, если мы все же отправимся сегодня, не останемся здесь на ночевку? Мне действительно кажется, что я не вынесу этого. – Мой голос немного дрогнул в конце, но, взглянув на Холмса, я увидела на его лице искреннюю и нежную улыбку.

– Мэри, девочка моя, ты прямо-таки читаешь мои мысли, я как раз собирался сказать тебе то же самое. И если ты запряжешь эту клячу в фургон, я в одну минуту соберу все вещи.

Это, конечно, заняло больше минуты, но солнце еще только вставало, когда наш фургон развернулся и двинулся в обратном направлении по дороге, которой прибыл сюда два дня назад. Я вздохнула свободнее. Через несколько миль Холмс тоже откинулся назад и глубоко вздохнул.

– Холмс? Как вы думаете, поймают ли того, кто за всем этим стоит?

– Возможно, но маловероятно. Он был очень осторожен. Его никто ни разу не видел; разумеется, сам он никогда не бывал здесь, не видел ни дома, ни дерева. Эти пятеро были наняты, им платили, но анонимно. У них не было ни адреса, ни номера телефона. Все указания похитители получали по почте. Те записки, что я видел, были отпечатаны на одной и той же машинке, которая вскоре будет лежать, если уже не лежит, на дне Темзы. Скотланд-Ярду может посчастливиться, и он отыщет след, но что-то говорит мне, что вряд ли это произойдет. Как бы то ни было, рано или поздно он опять поднимет голову, и, возможно, тогда нам удастся его увидеть. Рассел? Рассел, я тебя умоляю, не засыпай за рулем. Отдай мне поводья и иди спать. Нет уж, иди. Я управлял лошадьми, когда тебя еще и в помине не было. Иди, Мэри. – И я отправилась спать.

Проснувшись через несколько часов в тишине, я услышала, как открылась дверь фургона. Ботинки осторожно прошли по деревянному полу, зашуршала верхняя одежда, и Холмс взобрался на свою койку. Я повернулась и вновь погрузилась в сон.

Слава Богу, что мы возвращались назад так же, как и ехали туда, не спеша добираясь в своем фургоне до Кардиффа. Если бы мы воспользовались автомобилем и сразу же окунулись в дела, а потом поездом добрались до дома, то к концу путешествия я, да и Холмс тоже, были бы изнурены и измождены до крайности. А так за два дня пути мы потихоньку приходили в себя. Мы ехали и беседовали; Холмс то курил трубку, то наигрывал легкие веселые или лиричные мелодии на своей скрипке. Мы много говорили, но не о деле, которое только что раскрыли, а о посторонних вещах.

Оставив лошадь и фургон Эндрюсу, мы поймали кеб, закинули в него свои вещи и поехали в лучший отель, который знал наш водитель. Отель действительно оказался неплохим. Ванны были глубокими и теплыми, в них можно было нежиться часами. Спустя некоторое время мои волосы вновь посветлели, только кожа хранила едва заметный смуглый оттенок. Я стояла перед зеркалом и завязывала бантик на шее, когда в дверь постучали.

– Рассел?

– Входите, Холмс, я почти готова.

Он вошел, и я заметила, что его кожа также еще слегка смугловата, хотя седина вновь появилась на висках. Он сел и стал ждать, пока я расчешу свои все еще влажные волосы, и я подумала, что он, вероятно, единственный человек, который может вот так просто сидеть рядом и смотреть на меня без особой потребности в разговорах. Наконец я закончила и взяла ключ от номера.

– Пошли?

Измученные Симпсоны были на седьмом небе, как мы и ожидали. Миссис Симпсон не переставала нежно гладить дочку, словно желая еще раз убедиться в том, что она рядом. Сияющий мистер Симпсон извинился за то, что ему предстоит вскоре уехать, так как его срочно вызывают в Лондон. Между ними сидела Джессика. Мы церемонно поприветствовали друг друга. Я заметила у девочки небольшой синяк, который уже начал проходить, на левой скуле. Прежде, в темноте, я его не увидела. Я спросила у нее про куклу, на что она очень серьезно ответила, что кукла в полном порядке, поблагодарила меня и спросила не желаю ли я осмотреть ее комнату в отеле. Я извинилась перед остальными и последовала за Джессикой в коридор. (Отель, в котором остановились Симпсоны, был значительно роскошнее, чем наш.)

В номере мы присели на ее кровать и поболтали. Меня представили медвежонку, двум кроликам и щенку. Она показала мне несколько книг, и мы поговорили о литературе.

– Я могу их читать, – сообщила она мне с легкой тенью самодовольства.

– Вижу.

– Мисс Рассел, а вы могли читать, когда вам было шесть лет? – Странно, но в ее тоне не было и тени хвастовства, просто констатация факта.

– Да, думаю, что могла.

– Я так и знала, – ответила она, удовлетворенно кивнув головой, и расправила платье у куклы.

– Как зовут твою куклу?

Меня удивила ее реакция на столь простой вопрос. Руки ее застыли, она устремила взор на лицо куклы, лежавшей у нее на коленях, и закусила губу. Ее голос, когда она ответила, был очень тихим.

– Раньше ее звали Элизабет.

– Раньше? А как ее зовут теперь? – Я видела, что это было важно, но не могла понять степень важности.

– Мэри. – Она произнесла это шепотом и через несколько секунд подняла взгляд и посмотрела мне прямо в глаза. Я ее поняла.

– Мэри, да? Как меня?

– Да, мисс Рассел.

Теперь была моя очередь разглядывать свои руки. Когда я заговорила, мой голос был не очень твердым.

– Джессика, ты могла бы сделать для меня кое-что?

– Да, мисс Рассел.

Никакого колебания. Я могла попросить, чтобы она бросилась для меня из окна, и, судя по ее голосу, она не задумываясь сделала бы это. С радостью.

– Ты могла бы называть меня Мэри?

– Но мама сказала...

– Я знаю, мамы любят, чтобы у их детишек были хорошие манеры, и это действительно важно. Но мне бы очень хотелось, чтобы ты называла меня просто Мэри. У меня никогда... – Что-то встало у меня в горле, и я с трудом проглотила, это что-то, вздохнула и продолжила: – У меня никогда не было сестры, Джессика. У меня был брат, но он погиб. Мои мама и папа тоже погибли, так что у меня уже давно нет семьи. Ты хотела бы быть моей сестрой, Джесси?

Обожание, которое светилось в ее глазах, – это было для меня уже слишком. Я привлекла девочку к себе, чтобы не видеть ее глазенок. Ее волосы пахли чем-то душистым и свежим. Когда я ее обняла, она заплакала, причем плач ее был мало похож на детский – казалось, плакала взрослая женщина. Я покачала ее, не говоря ничего. Через несколько минут она только всхлипывала, потом тяжело вздохнула и замолчала.

– Теперь тебе лучше?

Она кивнула, прижавшись ко мне. Я погладила ее по головке.

– Слезы для того и нужны, чтобы смывать страх и укрощать ненависть.

Как я и предполагала, мои последние слова вызвали незамедлительную реакцию. Она отстранилась и посмотрела на меня горящими глазами.

– Я ненавижу их. Мама не верит мне, но я действительно ненавижу их. Это так. Если бы у меня был пистолет, я бы убила их всех.

– Ты думаешь, что действительно смогла бы это сделать?

Она задумалась на мгновение, затем ее плечи медленно опустились.

– Наверное, нет. Но мне бы хотелось.

– Да. Они отвратительны, они причинили много зла тебе и твоим родителям. Я рада, что ты не смогла бы застрелить их, потому что не хочу, чтобы ты отправилась в тюрьму, но ты можешь их ненавидеть. Никто не имеет права делать то, что сделали они. Они похитили тебя, ударили и связали, как собачонку. Я тоже их ненавижу.

От удивления у нее открылся рот.

– Да, я ненавижу их, и знаешь за что я ненавижу их больше всего? Я ненавижу их за то, что они украли твое счастье. Ты ведь больше не доверяешь людям, не так ли? Ты уже не та, какой была еще несколько недель назад, а ведь шестилетняя девочка не должна бояться людей. – Ребенок нуждался в помощи, но было ясно, что ее родители вряд ли одобрят вмешательство психиатра. Я попробовала взять на себя часть его функций.

– Мэри?

– Да, Джессика.

– Ты спасла меня от этих людей. Ты и мистер Холмс.

– Да, мы помогли полиции вернуть тебя, – осторожно сказала я, несколько покривив душой. Мне хотелось узнать, что было у нее на сердце. И слишком долго ждать не пришлось.

– Знаешь, иногда я просыпаюсь, и мне кажется, что я все еще нахожусь в той комнате. И даже... я даже слышу, как позвякивает цепь. И еще днем, днем тоже мне иногда кажется, что я сплю и сейчас проснусь и рядом с кроватью будет сидеть один из этих людей в маске. Я знаю, что я опять с мамой и папой, но вроде бы и нет. Ты понимаешь, о чем я говорю? – спросила она потерянно.

Наглядный пример «влияния острых драматичных переживаний на неокрепшую детскую психику», припомнила я кое-что из моих познаний в области психоанализа и почти автоматически взяла тон доктора, старающегося вернуть пациента к действительности правдивым анализом случившегося.

– О да, Джессика, мне знакомо это чувство. Оно мне очень и очень знакомо. Оно ведь связано со всеми остальными чувствами, не так ли? Тебе кажется, что где-то здесь есть доля и твоей вины, что если бы ты была проворнее, то смогла бы убежать. – Она уставилась на меня, как будто за моей спиной выросли крылья. – Ты даже сердишься на своих родителей за то, что они не смогли спасти тебя раньше.

Это произвело эффект прорыва плотины.

– Я почти убежала, но поскользнулась и упала, и он поймал меня, потом я решила, что они меня отпустят, если я перестану есть, но я была так голодна и к тому же не могла избавиться от цепи на ноге, а рядом всегда был кто-то из них. А дни шли и шли, и никто не приходил, и я подумала, что, может быть... вдруг мама и папа уехали в Америку и не захотели взять меня с собой. – Последние слова она произнесла шепотом.

– Ты говорила с мамой об этом?

– Я пыталась вчера, но она заплакала. Я не люблю, когда мама плачет.

– Да, – согласилась я и почувствовала вспышку ярости к женской слабости, – она была очень расстроена, но через пару дней она успокоится. Тогда попробуй еще раз или поговори с папой.

– Я попробую, – вымолвила она неуверенно. Я положила руки ей на плечи и заставила посмотреть на меня.

– Ты веришь мне, Джесси?

– Да.

– Я имею в виду, действительно ли ты мне доверяешь? Ведь взрослые часто не говорят детям правды, стараясь их успокоить, но веришь ли ты, что я сейчас тебе скажу именно правду?

– Да.

– Тогда послушай меня, Джессика Симпсон. Я знаю, ты наверняка слышала это и от других людей, но теперь ты слышишь это от меня, от твоей сестры Мэри, и это правда. Ты сделала все, что могла, и сделала это просто замечательно. Ты оставила нам носовой платок и ленту для волос, чтобы мы догадались, где тебя искать...

– Так делали Гензель и Гретель, – воскликнула она.

– Правильно, так всегда можно найти след в лесу. Ты пыталась убежать, несмотря на то, что они причинили тебе боль, а потом, когда тебя привезли туда, где ты не могла ничего сделать, ты терпеливо ждала, ты держалась молодцом и не делала ничего, что могло вызвать у них желание причинить тебе боль. Ты ждала нас. Несмотря на то, что тебе было так страшно и очень-очень одиноко. А когда пришла я, ты повела себя как очень разумный человек, ты оставалась спокойной, дала мне возможность унести тебя сквозь эти колючие ветки и за все время не издала ни звука, даже когда я придавила тебе руку, спускаясь с дерева.

– Было не очень больно.

– Ты была мужественной, разумной и терпеливой. И как ты сама заметила, это еще далеко не конец, тебе придется еще долго быть мужественной, разумной и терпеливой и ждать, чтобы злость и страх улеглись. Они непременно улягутся. («А кошмары?» – прошептало мое сознание.) Но не сразу, до конца они никогда не исчезнут. Ты веришь мне?

– Да, но я все еще очень зла на них.

– Хорошо. Будь злой. Ты имеешь право быть злой по отношению к тому, кто без всякой причины причиняет тебе боль. Но ты можешь постараться избавиться от чрезмерного страха?

– Быть злой и... счастливой? – Это сочетание, казалось, поразило ее. Она взглянула на меня, немного подумала и вскочила. – Я буду злой и счастливой.

Она выбежала из комнаты. Я последовала за ней, держа в руке куклу Мэри. Когда я вошла в гостиную, Джессика объясняла изумленной матери свою новую философию жизни. Я встретилась взглядом с Холмсом, и он поднялся. Миссис Симпсон сделала движение, словно собираясь его остановить.

– Как, мистер Холмс, разве вы не останетесь на чай? Мисс Рассел?

– К моему великому сожалению, мадам, нам необходимо посетить полицейский участок и успеть на поезд, который отправляется ровно в семь часов. Нам пора.

Джессика обвила меня руками. Я наклонилась к ней и поправила ее платьице.

– Ты умеешь писать, Джесси?

– Немножко.

– Ну ладно, может быть, мама поможет тебе как-нибудь написать мне письмо. Я буду рада получить от тебя весточку. И не забудь оставаться счастливой при своей злости. До свидания, Джесси.

– До свидания, сестрица Мэри, – прошептала она так, чтобы ее мать ничего не слышала, и захихикала.

* * *


Мы покинули смущенного старшего инспектора Коннора, который дал нам машину, чтобы мы могли успеть в Бристоле на более ранний поезд и поскорее покинули его владения. Опять в нашем распоряжении было все купе, хотя на этот раз мы выглядели менее вызывающе. Бристоль за окнами вагона сменился полями, и Холмс достал свою трубку и кисет с табаком. Между нами оставалось что-то, что нужно было прояснить.

– Холмс, вы не хотели, чтобы я занималась этим делом вместе с вами, – начала я. Он проворчал нечто утвердительное. – Сожалеете теперь об этом?

Он сразу понял, к чему я клоню. Однако даже не взглянул на меня, а лишь достал изо рта трубку, внимательно осмотрел мундштук и, прежде чем ответить, набил трубку табаком.

– Я действительно воспринял твою идею без особого энтузиазма. Признаю это. Но надеюсь, ты понимаешь, что твои способности здесь ни при чем. Я работаю один. Я всегда работал в одиночку. Даже с Уотсоном, он просто служил мне еще одной парой рук, а вовсе не был полноценным помощником. Но ты – ты совсем другое дело. Я убедился, что ты не относишься к типу людей, которые безоговорочно подчиняются прямым указаниям. Я колебался не потому, что опасался твоих промахов, боялся, что ты поставишь ногу куда-нибудь не туда, а потому, что боялся ввести тебя в заблуждение каким-нибудь указанием. Но на поверку все оказалось совсем наоборот, и ты самостоятельно завершила дело.

– Я очень сожалею, Холмс, но поскольку...

– Бога ради, Рассел, – прервал он меня нетерпеливо, – не надо извиняться. Я знаю, каковы были обстоятельства, и ты сделала абсолютно правильный выбор. Ты совершила бы большую ошибку, если бы не использовала такой шанс. Признаюсь, что я был просто ошеломлен, когда увидел тебя бегущей по дороге с ребенком на руках. Уотсон никогда бы себе такого не позволил, даже не принимая в расчет его больную ногу. Великая сила Уотсона всегда заключалась в его огромной преданности и исполнительности. Его самостоятельные действия всегда заставали меня врасплох, поэтому я никогда не поддерживал их, но тебя я допустил к этому делу, потому что рано или поздно мне пришлось бы это сделать, и ты с честью выполнила свою задачу. Правда, я не предполагал, что едва выпущу тебя из поля зрения, как ты возьмешь на себя столь опасную миссию. – Он немного помолчал и затянулся своей трубкой. Выпустив изо рта колечко дыма, он взглянул на меня, и я заметила в его глазах искорки. – Полагаю, что в подобной ситуации я поступил бы похожим образом.

В одно мгновение не менее двадцати фунтов свалились у меня с плеч, и я помолодела лет на пять. Несмотря на столь завуалированный комплимент, я была до неприличия рада и отвернулась к окну, чтобы скрыть довольную, до ушей улыбку на лице. Но постепенно мои мысли вновь вернулись к спасенной девочке и к испытанию, которое она вынесла. Холмс словно читал мои мысли.

– Что ты сказала Джесси, что она так обрадовалась? Она была совершенно другим человеком, когда мы уезжали.

– Правда? Это хорошо. – И только потому, что меня спросил об этом сам Холмс, я ответила: – Я сказала ей то, что сказал мне один человек, когда моя семья погибла. Думаю, это пойдет ей на пользу.

Я сидела и глядела на наши отражения в темнеющем окне, Холмс курил свою трубку, и до самого Сифорда никто из нас не проронил ни слова.

* * *


Холмс правильно предвидел конец дела. Преступники в Уэльсе получали хорошие деньги и указания из Лондона по почте. Все было тщательно рассчитано – и выбор дома, и покупка одежды в Кардиффе, и сборка газового ружья, и маршрут ухода от палатки, и объявление в газету, и маски (это свидетельствовало о том, что убийство, к счастью, не входило в их планы). Когда их взяли, все нити оборвались, и мы остались с пятью марионетками и сознанием того, что человек, державший в руках эти нити, ушел от правосудия.




Книга третья

Партнерство

Игра затевается





Глава 8

Наше дело


Засады, устроенные внезапными сумерками... Холодная угроза зимы...




Оксфордский календарь вмещает в себя традиционные три триместра, и каждый имеет свою особенность. Год начинается с осеннего триместра, который длится почти до Рождества, за это время студенческие тела и умы, порядком отдохнувшие и расслабившиеся за лето, вновь входят в ритмы университетской жизни. Дни становятся короче, небо тускнеет, каменные и кирпичные постройки города становятся темными от дождя, а мысли – более собранными.

Время второго триместра, с Рождества до Пасхи, совпадает с зимой и началом весны, когда дни начинают удлиняться и природа являет первые ростки новой жизни. В мае, на Троицу, приходит третий триместр, и все вокруг тогда бурлит и расцветает под солнцем. Это время сдачи экзаменов за год.

Из всех триместров больше всего мне нравится осенний, когда отдохнувший ум начинает работать особенно интенсивно, а улицы почти сплошь покрыты мокрыми осенними листьями.

Теперь, вспоминая первый триместр 1918 года, я не могу отделить его от последующих бурных событий. Я была рада снова заняться накачиванием своего ума знаниями. За первый год я прочно встала на ноги и заложила фундамент, на котором теперь можно было начинать строить основное здание. Я больше не изнуряла себя долгими часами сидения в библиотеке Бодли, хотя внутри меня что-то замирало, когда я чувствовала запах книг. Я начала серьезно заниматься с преподавателями, и хорошо помню, с каким интересом и уважением они порой на меня смотрели, и это радовало меня не меньше, чем «неплохо, Рассел», произнесенное Холмсом. Еще я никогда не забуду тот день, когда пушки на полях Европы наконец замолкли. Это был день всеобщей радости и восторга, с криками, объятиями и поцелуями.

Едва ли можно назвать делом то, что приключилось в конце осеннего триместра. Клиентами в нем выступали мы сами, ибо речь шла о спасении наших собственных жизней. Все это обрушилось на нас подобно шторму, угрожая нашим жизням, психике и нашим с Холмсом отношениям.

Для меня лично это началось отвратительным мокрым декабрьским вечером. Я по горло была сыта Оксфордом с его метеосюрпризами: снег сменялся противным ледяным дождем. Я была одета по погоде, но даже мои высокие ботинки и непромокаемый плащ пришли в плачевное состояние, пока я дошла от Бодли до дома. К этому времени меня чуть ли не тошнило от погоды, от Оксфорда, от моих преподавателей, и к тому же я смертельно устала, чертовски проголодалась и чувствовала, что вот-вот заболею.

Только одно обстоятельство удерживало меня от полного отчаяния – уверенность, что все это ненадолго. Я успокаивала себя мыслями о том, что завтра уже буду далеко отсюда и вечером в это же время погружусь в кресло у огромного камина с бокалом чего-нибудь согревающего в ожидании роскошного ужина в приятной компании и буду наслаждаться хорошей музыкой. Не говоря уже о симпатичном старшем брате Вероники Биконсфилд, который должен приехать домой на Рождество.

Самое чудесное – это Рождество вдали от моей тети. Я собиралась поехать к Ронни в Беркшир на две недели, начиная с завтрашнего дня. И уже давно могла бы быть у нее, как минимум еще три дня назад, если бы не досадная задержка, вызванная последним заданием одного из самых капризных и вредных преподавателей. Но теперь все было позади: задание выполнено, что стоило мне целых шести часов в Бодли. Наконец я была свободна. Завтрашняя перспектива немного согревала меня, несмотря на бушующее вокруг ненастье.

Тем не менее, пока я добиралась до своего жилища, я чувствовала себя мокрой курицей. На пороге я стряхнула с себя воду и достала носовой платок, чтобы протереть очки, после чего толкнула дверь.

– Добрый день, мистер Томас.

– Скорее вечер, мисс Рассел. Погода, я вижу, чудесная.

– О, чудесный вечер для прогулки, мистер Томас. Почему бы вам с супругой не сходить погулять? На улице просто восхитительно. О, какая прелесть! Это сделала миссис Томас? – Я надела очки и уставилась на маленькую нарядную рождественскую елку, которая стояла в углу.

– Да, это дело ее рук. Красиво, не правда ли? Да, кстати, тут для вас кое-что есть. Подождите, я сейчас. – Старик повернулся к стойке для корреспонденции, где каждая ячейка соответствовала определенной комнате. Моя была в третьем ряду крайней слева. – Вот. Это вечерняя почта, а это вот письмо от старой, э-э, пожилой женщины. Она заходила сюда и спрашивала вас.

Среди почты оказалось еженедельное послание миссис Хадсон. Холмс писал редко, так же как и доктор Уотсон (теперь дядя Джон). Я взглянула на другой конверт.

– Женщина? А что она хотела?

– Я даже не знаю, мисс. Она сказала, что ей нужно поговорить с вами, а когда я сообщил, что вы вернетесь позже, передала для вас вот это.

Я с любопытством осмотрела конверт. Он был дешевым, такие всегда можно купить на любой почте или вокзале, и аккуратным почерком на нем было написано мое имя.

– Это ваш почерк, мистер Томас, не так ли?

– Да, мисс. Конверт был чистым, когда она дала его мне, и я надписал его.

Стараясь не трогать угол, где остался смазанный отпечаток большого пальца, я открыла конверт специальным ножичком, который дал мне мистер Томас, и извлекла смятое содержимое. К моему изумлению, там оказалось лишь рекламное объявление стекольных мастерских, что были расклеены по всему городу. Перевернув объявление, я увидела на обратной стороне в самом центре след собачьей лапы, свидетельствующий о том, что листок валялся на улице, прежде чем был помещен в конверт. Я вновь перевернула его в недоумении. Мистер Томас наблюдал за мной, вероятно, испытывая то же чувство, но из вежливости ни о чем меня не спрашивал. Я посмотрела на листок против света. По-прежнему ничего.

– Довольно странное послание, мисс Рассел.

– Да уж. У меня есть тетя с причудами, это похоже на ее фокусы. Полагаю, это приходила она. Прошу прощения, если она причинила вам беспокойство. Как она выглядела?

– Ну, вы знаете, мисс, я бы никогда не подумал, что она ваша родственница. У нее черные волосы и она некрасива... ах, прошу прощения, мисс, но мне кажется, ей бы пошла на пользу консультация с доктором-косметологом, он помог бы ей справиться с этой огромной безобразной бородавкой на подбородке.

– А когда она здесь была?

– Около трех часов назад. Я предложил ей остаться и дождаться вас, хотел угостить ее чашкой чая, но когда пошел открыть заднюю дверь, то услышал, как она сказала, что, пожалуй, пойдет, а когда вернулся, она уже ушла. Если она придет снова, мне провести ее к вам?

– Думаю, что не стоит, мистер Томас. Лучше пошлите кого-нибудь за мной, и я спущусь сама.

Мне не хотелось, чтобы незнакомка пришла прямо ко мне. Я перевела взгляд на ячейку, откуда мистер Томас только что извлек письмо. Очень любопытно. Кто же это мной интересовался и, что самое главное, зачем?

Поблагодарив мистера Томаса, я прошла по коридору и, сев на нижнюю ступеньку лестницы, сняла ботинки. Не думаю, что сделала я это только из-за того, что они были неудобными, просто они запачкались и мне не хотелось доставлять миссис. Томас лишних хлопот с уборкой. Так или иначе, но я поднялась по лестнице в одних чулках, ни единым шорохом не выдавая своего присутствия.

Здание было тихим. Слышен был только шум дождя на улице. Раньше, бывало, поднимаясь по этой лестнице, я удивлялась, сколько шума могли наделать несколько женщин, живущих по соседству. Вот комната Вероники, двери закрыты, что было довольно редким явлением. Мне казалось, я ощущаю ее присутствие, слышу звуки разгульной вечеринки, которую она устраивала неделю назад. А вот комната Джейн Делафилд, тихой, но решительной девушки, которая любит какао. А вот Кэтрин, ее симпатичный брат имеет странное увлечение – кажется, он выращивает розы. Нет, ирисы. Все они уже разъехались по домам, в свои семьи, где тепло и безопасно, в то время как Мэри Рассел, замерзшая и одинокая, поднимается по холодным деревянным ступенькам в свои апартаменты.

На верхней площадке я повернула за угол и достала ключ. Я потянулась к дверной ручке и, погруженная в свои мысли, никак не связанные со странной женщиной, едва не наткнулась на свою чем-то перепачканную дверь. Ключ был уже в дюйме от замка, когда я застыла, ощутив себя автомобилем, вынужденным резко затормозить. Блестящая дверная ручка была вся в грязи, а на замочной скважине виднелись маленькие свежие царапины. Под дверью проступала полоска света...

Я встряхнула головой. Давай, Рассел, не будь такой подозрительной. Миссис Томас часто оставляет свет для меня и разжигает камин, если я задерживаюсь до темноты. Нет никаких причин для беспокойства. Но я была раздражена и из-за погоды, и из-за вынужденной необходимости отложить поездку в Беркшир. Нервы мои были на пределе. Я заглянула в замочную скважину и, чувствуя себя полной идиоткой, под дверь. Ничего не увидев, я вновь достала ключ, но прежде окинула взглядом все вокруг, не заметив ничего зловещего. Однако, пробегая взглядом по коридору, я увидела, точнее мне показалось, что увидела, что-то малозначительное, какую-то деталь. Я медленно вернулась к лестничной клетке и удивилась, заметив на подоконнике грязь, два листа плюща и дождевые капли.

Как это сюда попало? Как такая грязь могла избежать швабры миссис Томас?

«Нет, Рассел. Твое воображение заходит уж слишком далеко. Вероятно, это сама миссис Томас открывала окно, чтобы выгнать моль, отсюда и капли дождя с листвой и... Нет? Тогда это садовники, которые подстригали весной плющ, а теперь вернулись закончить свое занятие? Но зачем им открывать окно?»

Я взяла себя в руки и вернулась к своей двери, где в течение нескольких минут стояла, сжимая в руке ключ и не решаясь им воспользоваться. Больше всего я желала, чтобы со мной оказался револьвер, который Холмс заставил меня взять, но он остался в комнате, в ящике шкафа, и был так же бесполезен, как если бы находился где-нибудь в Китае.

Дело в том, что у Холмса были враги, и их было много. Он объяснял мне это не раз, подчеркивая, что и мне следует быть осторожной, дабы не стать объектом мести его «знакомцев». Я считала, это маловероятным, но тем не менее не могла не признать, что все возможно. И именно тогда, тем дождливым вечером, стоя возле своей двери, я вспомнила давнее предостережение Холмса. Неужели и я теперь стала жертвой чьей-то ненависти к Холмсу?

Меня так и подмывало спуститься по лестнице и попросить мистера Томаса вызвать полицию, но представив оксфордских констеблей с их манерами разгуливающими здесь в грязной обуви, я призадумалась. Они могут спугнуть злоумышленника, и мне потом вряд ли доведется спать здесь спокойно.

Исключив полицию, я оставила себе два варианта. Я могла открыть дверь ключом и встретиться лицом к лицу с тем, кто там находился, но годы общения с Холмсом не прошли для меня даром, и я отбросила эту мысль. Оставалось одно: проникнуть в свою комнату другим путем. К несчастью, единственный другой путь лежал через окна, которые выходили на задний двор и находились на высоте двадцати пяти футов. Летом я один раз влезала в окно по плющу, но тогда было сухо, тепло и светло. Я знала, что стебли выдержат мой вес, но выдержат ли его мои пальцы?

«Боже мой, Рассел, да это же всего лишь двадцать пять футов. Ты стала ленивой в своем Оксфорде, целыми днями просиживая за партой или в библиотеке. Холода испугалась? Но наверху-то опять согреешься. У тебя действительно нет другого выбора. Так что вперед», – сказала я себе.

Пройдя по коридору, я спустилась на один лестничный пролет, затем прошла по другому коридору к другой лестнице в конце его. Она вела во внутренний двор. Я сняла шерстяные чулки, куртку и оставила их вместе с ботинками и сумкой в темном углу. Очки я положила в карман рубашки и застегнула его на пуговицу, после чего, глубоко вздохнув, бросила себя в объятия бушующей непогоды.

Температура, пока я была в здании, еще больше упала, у меня захватило дыхание, когда ледяная вода попала мне за шиворот. Я схватилась вмиг замерзшими руками за ветки плюща и начала подниматься, заметив, что пальцы ног перестают чувствовать что-либо. Я уже сто раз пожалела, что не попросила мистера Томаса вызвать полицию, но тем не менее продолжала подниматься почти механически.

Достигнув второго ряда темных окон, я уже могла видеть освещенные окна своей комнаты прямо у себя над головой. С удвоенной энергией я продолжила подъем. Медленно я поравнялась со своим первым окном и заглянула в щель между занавесок. В этой комнате никого не было, только горел камин. Проклиная все на свете, я, с трудом сгибая руки, переместилась к другому окну. Здесь плющ был тоньше, и я чуть не упала, но успела схватиться за карниз. Ветер заглушил шум, и я прильнула к окну.

На этот раз мне повезло больше. Даже без очков я могла разглядеть пожилую женщину, которую описывал мистер Томас. Она сидела у камина, склонившись над книгой и вытянув ноги в чулках. Я нашарила карман рубашки, расстегнула его и извлекла очки, едва их не уронив. Мне удалось в конце концов нацепить очки на нос, и лицо незнакомки сфокусировалось. Даже издалека она выглядела крайне мерзко, с ее отвратительной черной бородавкой, которая напоминала большое насекомое, ползущее по подбородку. Я отпрянула от окна и лихорадочно соображала, как мне быть. Нужно что-то делать, и побыстрее, пока мои руки совершенно мне не отказали.

Струйки ледяной воды стекали по моей спине к босым ногам. Мозг функционировал медленно из-за холода, но что-то в этой женщине показалось мне знакомым. Что же? Наступив одной ногой на каменный карниз, я вновь всмотрелась в фигуру. Может, ухо? И тут внезапно все встало на свои места. Я просунула свои многострадальные пальцы между рамами и попыталась открыть окно. Женщина подняла голову, затем встала и подошла, чтобы помочь мне. Я взглянула на «нее» со злостью.

– Черт бы вас побрал, Холмс, что вы здесь делаете? И, ради Бога, помогите мне забраться в комнату, а не то вам придется соскребать меня с тротуара.

Вскоре я стояла дрожа на ковре своей комнаты и вытирала очки занавеской, дабы как следует разглядеть лицо Холмса. Он стоял передо мной в поношенной одежде пожилой женщины с этой жуткой бородавкой на лице, ничуть не смущаясь тем, что заставил меня совершить такой подвиг – влезть в окно по плющу, да еще в такой дождь.

– Черт возьми, Холмс, ваша любовь к драматическим представлениям могла стоить мне сломанной шеи, а если после всего этого я заработаю воспаление легких, то это будет исключительно благодаря вашим фокусам. Отвернитесь. Мне нужно снять эту одежду. – Он послушно развернул стул к стене, и я неуклюже стянула с себя перед камином мокрую одежду, влезла в длинный серый халат, который оставила на табуретке еще утром, после чего взяла полотенце, чтобы вытереть волосы.

– Можете теперь повернуться. – Я кинула мокрую одежду в угол, чтобы разобраться с ней позже. Мы с Холмсом были близкими друзьями, но мне не хотелось размахивать своим нижним бельем перед его носом. Всякая дружба имеет свои границы.

Я подошла к ночному столику, взяла расческу и, подвинув табуретку к огню, стала расчесывать мокрые волосы, которые в тепле постепенно высыхали. Кончики пальцев, носа и ног начало покалывать, к ним возвращалась прежняя чувствительность. Холмс нахмурил брови.

– У тебя есть бренди?

– Вы же знаете, что я не пью.

– Я ведь не спрашиваю, пьешь ли ты, – произнес он терпеливо, – меня интересует, есть ли оно у тебя. Я хочу немного бренди.

– Тогда полагаю, что вам придется обратиться к моей соседке.

– Мне кажется, молодая девушка будет не очень рада визитеру вроде меня.

– Это не играет никакой роли, потому что она уехала на каникулы в Кент.

– Что ж, в таком случае будем считать, что она дала нам свое разрешение. – Он вышел в коридор, но потом его голова вновь появилась в дверях. – Кстати, не трогай эту штуку на столе – это бомба.

Я уставилась на черную коробку, опутанную множеством проводков. Вскоре вернулся Холмс с бутылкой моей соседки и двумя ее же бокалами. Он щедро наполнил мой бокал и налил чуть поменьше себе.

– Бренди не очень хорошее, но в этих бокалах оно может показаться вкуснее. Выпей, – велел он.

Я послушно отпила глоток, после чего сразу закашлялась. Но это заставило меня перестать дрожать, и, когда я допила, по всему моему телу до самых кончиков пальцев на ногах разлилось приятное тепло.

– Полагаю, вы знаете, что алкоголь – далеко не лучшее лекарство? – сердито спросила я.

Я действительно была сильно рассержена всем этим маскарадом, да еще эта бомба, лежавшая на моем столе.

– Если бы в этом не было необходимости, я бы не дал тебе бренди. Как бы там ни было, я вижу, что это тебе помогло, и давай побыстрее заканчивай со своими волосами и устраивайся поудобнее. У нас впереди долгий разговор. Ах, какой я стал в старости забывчивый. – Он подошел к корзинке, с какими женщины ходят за покупками, и достал оттуда сверток, который, как я сразу догадалась, был посылкой от миссис Хадсон. Мое настроение сразу поднялось.

– Какой приятный сюрприз. Дай Бог здоровья миссис Хадсон. Однако я не в состоянии вот так сидеть и есть перед грязной старухой, у которой по подбородку ползет насекомое. А если после вас в комнате останутся еще и блохи, то на мое прощение не рассчитывайте.

– Это чистая грязь, – заверил он меня и отклеил мерзкую бородавку, после чего встал и, сняв с себя юбку и блузу, сел уже прежним Шерлоком Холмсом.

– Вот теперь можете пожелать мне приятного аппетита.

Я закончила вытирать волосы и с жадностью протянула руку за пирожком с мясом. У меня были хлеб и сыр, но эти пирожки, даже двухдневной давности, были намного вкуснее.

Спустя некоторое время я отвлеклась от пиршества и заметила, что Холмс наблюдает за мной с выражением любопытства на лице, которое тут же сменилось его обычным выражением некоторого превосходства.

– Я была голодна, – сообщила я, сама не знаю зачем, вроде как оправдываясь, – я имела дело с ужасным преподавателем, из-за которого пришлось пропустить ленч и к тому же проторчать полдня в библиотеке. Что-то не могу припомнить, завтракала ли я сегодня. Впрочем, вполне возможно, что да, но это было уже давно.

– Что же тебя так захватило на этот раз?

– Тема, которая могла бы представлять интерес и для вас. Мы с преподавателем математики занимались проблемами теории и столкнулись с задачами, решение которых предложил ваш старый знакомый.

– Полагаю, ты имеешь в виду профессора Мориарти? – Его голос был таким же холодным, как и дождь за моим окном, но это меня не смутило.

– Совершенно верно. Я провела весь день, изучая некоторые статьи, опубликованные им. Меня интересовали ум и личность не меньше, чем математика.

– И какое впечатление сложилось у тебя об этом человеке?

– Приходит на ум сравнение с хитрейшим и коварнейшим зверем. Его хладнокровное и жестокое использование логики и языка меня потрясло. Мне казалось, в нем есть что-то змеиное, но это было бы несправедливо по отношению к змеям. Уверена, что если бы автор был мне незнаком, то даже один стиль его статей сам по себе заставил бы мои волосы встать дыбом.

– Будучи сама хорошим млекопитающим, ты сделала правильный вывод, – сухо заметил он.

– Ах, – произнесла я, чувствуя, что мой язык немного развязался под действием бренди, – я никогда не считала вас хладнокровным, разве не так, мой дорогой Холмс?

Какое-то мгновение он сидел очень тихо, а потом откашлялся.

– Да, ты права, благодарю.

Я предоставила ему возможность убрать со стола. Его движения казались мне ужасно неловкими, но поскольку он терпеть не мог, когда кто-то замечал его недуги, я ничего не сказала. Вероятно, его где-то просквозило в этой женской одежде, и теперь его ревматизм вновь разыгрался.

– Если вы положите это вон туда, то у меня будет прекрасный завтрак.

– К сожалению, нет, я должен положить все это назад в корзину. Это может пригодиться нам завтра.

– Холмс, я не хочу ни о чем и слышать. У меня на завтра планы. Я уезжаю в Беркшир. Я и так уже отложила эту поездку на три дня и не собираюсь больше задерживаться, даже из-за вас.

– Рассел, у тебя нет выбора. Мы должны исчезнуть, прежде чем они найдут нас.

– Кто? Холмс, что происходит? Только не говорите, что мы опять должны выйти туда. – Я махнула рукой в направлении окна, за которым стучали тяжелые капли дождя, вот-вот готового перейти в снег. – Я еще даже не высохла после первого раза. И что это у вас – действительно бомба? А зачем вы ее сюда принесли? Говорите же, Холмс!

– Хорошо. Буду краток: мы должны уйти отсюда, но не сию минуту, бомба была прикреплена к твоей двери, когда я пришел, а по поводу «что происходит» я могу сказать, что это попытка убийства.

Пораженная, я уставилась на него, а потом на опутанный проводами механизм и почувствовала, как похолодела спина. Когда дар речи ко мне вернулся, я снова заговорила, обнаружив, к своему удовольствию, что голос мой по-прежнему тверд.

– Кто же хочет убить меня? И как вы об этом узнали? – Мне показалось, что спрашивать «почему» не было смысла.

– Неплохо, Рассел. Пытливый ум бесполезен, если ты не можешь контролировать им свои эмоции. Скажи мне для начала, почему ты влезла сюда по плющу, вместо того чтобы войти через дверь? У тебя не было с собой револьвера, и ты решила, что если залезешь через окно, то застанешь врасплох своего посетителя. – По его сухому тону трудно было понять, почему это было так для него важно.

– Информация. Мне, чтобы принять решение, нужно было узнать, что меня ожидало. Если бы у меня засела вооруженная банда, я бы спустилась вниз и велела мистеру Томасу вызвать полицию. Кстати, это вы оставили пятно на дверной ручке, чтобы я его заметила?

– Да.

– А грязь и листья на подоконнике?

– Грязь была там еще до моего прихода. Один листик добавил я, чтобы ты уж точно заметила.

– К чему эти загадки, Холмс? Зачем же было рисковать?

Он посмотрел мне прямо в глаза и очень серьезно сказал:

– Потому что, дорогая моя, мне нужно было быть абсолютно уверенным в том, что, несмотря на усталость, холод и голод, ты поймешь эти маленькие намеки и сделаешь правильный выбор.

– Едва ли письмо, оставленное вами, можно назвать «маленьким намеком». Слишком грубо для вас. Вы что, не могли спросить у миссис Хадсон номер моей комнаты? Она бывала у меня раньше. – Что-то здесь не увязывалось.

– Я не видел миссис Хадсон несколько дней.

– Но еда?

– Старый Уилл принес ее мне. Ты ведь знаешь, он для нас несколько больше, чем просто садовник.

– Да, конечно. Но, вы-то сами где были?.. – Я умолкла, помнила странную неуверенность его движений, все факты слились в единое целое... – Боже мой, бы ранены. Они сначала хотели убить вас, ведь так? Куда вы ранены? И насколько серьезно?

– Да так, получил несколько довольно неприятных ссадин на спине, и все. Боюсь только, придется попросить тебя помочь мне переодеться, но не сейчас. Человек, подложивший бомбу, думает, что я умираю. Дело в том, что спустя некоторое время после того, как меня положили в больницу, одного беднягу переехала машина, и он до сих пор лежит там с забинтованной головой и моим именем на табличке над койкой. И могу добавить, что рядом с ним постоянно дежурит полицейский.

– Больше никого не ранило? Миссис Хадсон?

– Миссис Хадсон в порядке, хотя половина стекол с южной стороны повылетели. Теперь в доме, да еще в такую погоду, крайне неуютно, поэтому она уехала к своей приятельнице до конца восстановительных работ. Нет, бомба была не в доме: они заложили ее в один из ульев. Кто-то, он или она, заложил ее, должно быть, ночью, рассчитывая, что она застанет меня на утреннем обходе. Возможно, он использовал радиовзрыватель или бомба реагировала на шаги, но, в любом случае, я могу только радоваться, что она не взорвалась прямо под носом у меня.

– Кто, Холмс? Кто это?

– У меня в голове три имени, хотя этот забавный ход – заложить бомбу в улей – я вряд ли могу соотнести с их уровнем. В прошлом я посадил четырех «пиротехников». Один из них мертв. Второй освободился пять лет назад, хотя я слышал, что он покончил с прошлым и стал отличным семьянином. Третий вышел на свободу полтора года назад и, видимо, живет где-то в Лондоне. Четвертый сбежал из Принстауна прошлым летом. Любой из троих мог подложить мне бомбу, которая, надо сказать, была вполне профессионально установлена. Но твоя бомба – совсем другое дело. Подобные устройства столь же индивидуальны, как и отпечатки пальцев. Я не очень разбираюсь в бомбах, и поэтому, чтобы прочитать конкретно этот отпечаток пальца, мне нужен эксперт. Мы захватим его с собой, когда поедем.

– А куда мы поедем? – терпеливо спросила я, чувствуя, что все мои планы касательно чудесного праздника неумолимо рушатся.

– Конечно же, в большую выгребную яму.

– В Лондон? Но почему?

– Майкрофт, дитя мое, мой брат Майкрофт. Он имеет связи в Скотланд-Ярде и без особого труда сможет достать нужную информацию. Майкрофт сделает всего лишь один телефонный звонок – и узнает примерное местоположение всех трех наших кандидатов, а также кто из них является наиболее вероятным автором этого произведения, – он кивнул головой в сторону стола. – Предположим, мой убийца по-прежнему считает, что я нахожусь в больнице и, полагаю, он вряд ли как-то свяжет тебя и Майкрофта, если учесть, что вы никогда друг друга не видели. У него мы будем в безопасности в течение одного-двух дней и сможем выяснить, не появятся ли какие-нибудь следы. В Суссексе след оказался слишком холодным. Я спешно выехал сюда, но все же не успел застать преступника за работой. И очень сожалею об этом. Перед тобой уже не тот Шерлок Холмс, каким он был раньше, а лишь его жалкое дряхлое подобие.

– Виной тому – бомба, которая едва вас не убила. – Он небрежно махнул рукой с длинными пальцами. – Едем прямо сейчас?

– Думаю, что нет. Он уже знает, что бомба не сработала. И уж, конечно, догадывается, что сегодня ты будешь в полной боевой готовности. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что ты не вызвала полицию. Сегодня он не будет ничего предпринимать, а завтра или подложит тебе еще одну бомбу или, если он достаточно умен и гибок, будет более изобретателен и воспользуется снайперской винтовкой, а может, попробует сбить тебя автомобилем, если ты предоставишь ему такую возможность. Но как бы там ни было, ты не должна ее предоставить. Мы выйдем из дома до рассвета, но не раньше. А пока можешь отдохнуть.

– Спасибо, – ответила я, оторвав взгляд от бомбы, – но сначала ваша спина. Сколько понадобится марли?

– Думаю, немало. У тебя есть?

– Одна из моих соседок – через две двери – подрабатывает медсестрой в больнице. Если вы проделаете с ее дверью ту же операцию, какую только что проделали с дверью другой моей соседки, у нас будет марли сколько угодно.

– Ох, Рассел, ты напомнила мне кое о чем. Подарок к дню рождения. – Холмс достал маленькую узкую коробочку, завернутую в блестящую бумагу. – Открой это.

Я развернула коробочку, сгорая от любопытства, так как презенты Холмса обычно бывали «со значением». Открыв оклеенную темным бархатом коробочку, обычную коробочку для ювелирных изделий, я обнаружила внутри набор новеньких блестящих отмычек, точную копию его собственных.

– Как романтично, Холмс. Миссис Хадсон была бы очень вами довольна.

Он щелкнул языком и поднялся.

– Ну что ж, попробуем их?

Спустя некоторое время мы вновь были возле камина, разжившись несколькими квадратными ярдами марли, большой катушкой лейкопластыря и бутылкой с антисептическим раствором. Я налила ему полный бокал бренди. Когда он снял рубашку, я поняла, что нам потребуется почти вся марля. Я еще раз наполнила его бокал и приготовилась к делу.

– Конечно, было бы лучше, чтобы это сделал Уотсон.

– Если бы он был сейчас здесь, то, без всякого сомнения, мы бы так и поступили. Но его здесь нет, поэтому делай все сама. – Он выпил второй бокал бренди, и я налила ему третий, после чего взяла в руки ножницы.

– Лично я убедилась на собственном опыте, что можно отвлечь сознание от боли, если переключиться на какой-нибудь посторонний раздражитель. Ага, вспомнила. Холмс, расскажите мне историю короля Богемии и Ирен Адлер. – Холмс редко терпел поражение, но эта дама провела его с легкостью. Ее фотография стояла на его книжной полке, как бы напоминая ему о давнем деле, и рассказ о Той Женщине должен был непременно отвлечь его, помочь выдержать перевязку.

Сначала он отказался, но когда я начала отрывать кусочки пластыря, бинтов и кожи, он заговорил сквозь стиснутые зубы:

– Все началось весной 1888 года, если не ошибаюсь – в марте, когда ко мне явился король Богемии и попросил меня – о Боже, Рассел, может, оставишь мне немного кожи? – попросил меня ему помочь. Дело в том, что он связался с женщиной, которая совершенно не подходила для династийного брака. Она была оперной певицей. К его несчастью, она его любила и отказалась вернуть фотографию, на которой они были запечатлены вместе. Эту фотографию ему было необходимо получить, и для этого он нанял меня.

По мере того как я делала свое дело, рассказ Холмса прерывался стонами, а над его бровями появились капельки пота. Я закончила прежде, чем он завершил рассказ, и потому он продолжал, пока я возилась с его окровавленной рубашкой. Завершив свой рассказ финальным описанием того, как Ирен и ее новый муж обвели вокруг пальца и детектива и монарха, Холмс допил остаток бренди и, тяжело дыша, уставился в огонь.

Я повесила выстиранную рубашку сушиться поближе к огню и повернулась к измотанному человеку, сидящему рядом со мной.

– Вам бы немного поспать. Ложитесь на мою кровать... нет, я не желаю ничего слышать. Вам надо полежать на животе некоторое время, кресло для этого не подходит. Никаких возражений – я призываю вас отбросить галантность и застенчивость во имя рациональной необходимости. Идите.

– Опять я потерпел поражение. Ну что ж, сдаюсь, – проворчал он и направился за мной. Я разобрала постель и помогла ему лечь, после чего осторожно натянула на его голые плечи одеяло.

– Спокойной ночи.

– Завтра тебе надо будет переодеться в молодого человека. Надеюсь, у тебя есть что-нибудь подходящее, – сказал он, уткнувшись лицом в подушку.

– Конечно.

– Возьми маленький рюкзак с самым необходимым. Если придется скрываться долго, купим новую одежду.

– Я сейчас же все соберу.

– И напиши записку для мистера Томаса, что ты уехала на несколько дней, так как узнала, что мистер Холмс тяжело ранен.

– Хорошо. Спите.

Я написала записку, в которой еще попросила мистера Томаса позвонить Веронике Биконсфилд и сказать ей, чтобы она не встречала поезд, которым я должна была приехать, и села заплетать волосы, которые наконец-то высохли. (Единственное неудобство, связанное с длинными волосами, – их мытье зимой.) Я смотрела на угли, а мои руки автоматически заплели косу, которая доходила мне до пояса, и перевязали ее в конце ленточкой. Закончив с одной косой, я начала заплетать вторую, когда из темного угла комнаты услышала тихий и хриплый голос Холмса.

– Я как-то спросил у миссис Хадсон, почему это ты носишь такие длинные волосы. Она мне ответила, что это признак женственности.

Мои руки застыли. Впервые за все время нашего знакомства он сказал мне что-то, касающееся моего облика. Уотсон ни за что бы в это не поверил. Я улыбнулась и продолжила свое занятие.

– Да, я полагаю, она так и думает.

– Это правда?

– Мне кажется, что нет. Короткие волосы слишком неудобны, их всегда нужно расчесывать и подстригать. Длинные намного лучше, как это ни странно.

Ответа не последовало, и вскоре до меня донеслось тихое похрапывание. Я достала из шкафа еще одно одеяло и устроилась с ним в кресле. Положив очки на маленький столик рядом с собой, я уснула.

Первый раз я проснулась через несколько часов, задеревенев в кресле и не понимая, где нахожусь. Огонь в камине догорел, но я увидела завернутую в одеяло фигуру, которая сидела у окна и смотрела в ночь. Я встала и потянулась за очками.

– Холмс? Нам что...

Фигура быстро повернулась и подняла палец.

– Нет, тише, дитя мое, спи пока. Я просто думаю, насколько это возможно без моей трубки. Поспи еще немного. Я разбужу тебя, когда будет пора.

Я положила очки обратно на столик, подбросила угля в огонь и опять устроилась в кресле. Вновь погружаясь в сон, я пережила, ощутила, увидела один из тех памятных снов, которые оседают в уголках сознания и потом, задним числом, кажутся вещими.

Мне приснилась одна фраза, причем листок с ней, отпечатанной крупными буквами, вроде бы оказался у меня прямо перед глазами. Фраза эта была мне знакома и взята из философского вступления к книге Холмса по пчеловодству. Он там писал: «Пчелиный улей следует рассматривать не как совокупность отдельных особей, а как родственный коллектив, в котором все члены находятся в состоянии зависимости друг от друга. Если обычную пчелу оторвать от ее братьев и сестер, она умрет, даже если будет получать идеальные пищу и уход. Пчела не может существовать вне улья».

Я чуть не проснулась от удивления, или это мне только показалось, но когда я посмотрела на Холмса, у него на щеке была отчетливо видна капля дождя.

Конечно, это невозможно. Теперь я совершенно уверена, что все мне приснилось, но зрительное впечатление было таким достоверным. Я упомянула об этом не как о исторической правде, просто это свидетельство того сложного состояния, в котором пребывал мой мозг... и, как я уже говорила, предсказание грядущих событий.




Глава 9

Игра. Начало


Мы должны распутать то, что погружено во мрак.




– Проснись, Рассел, – произнес кто-то прямо мне в ухо, – игра затевается!

В комнате было темно, так как горела только бунзеновская горелка, и пахло кофе.

– Бог за Гарри! Англия и Святой Георгий! – прошептала я, продолжая речь Генриха.

– Точно. Только боюсь, в этой игре борзые будут гнаться за нами. Вставай, выпей кофе. Следующий твой горячий напиток может быть очень нескоро. И насчет одежды. Одевай все самое теплое, что у тебя есть, а я пока отнесу твоей соседке то, что мы у нее позаимствовали. Кстати, – добавил он, – ты успеешь купить другую бутылку этого ужасного бренди до ее возвращения. Свет включать не надо, мы должны быть невидимыми.

Когда он вернулся, я была одета как парень и держала в руках свои самые тяжелые ботинки.

– Надену их на выходе. У мистера Томаса отличный слух.

– Рассел, ты знаешь здание лучше меня, но все же, думаю, будет правильно, если мы выйдем с другой стороны. Твое крыло может находиться под наблюдением с улицы.

Я задумчиво отхлебнула горячий кофе и поморщилась.

– Вы что, не могли сполоснуть мензурку, прежде чем варить в ней кофе? Он отдает серой, которую я использовала в своих опытах вчера. Хорошо еще, что я не экспериментировала с мышьяком.

– Я сначала понюхал. Немного серы оказывает полезное действие на кровь.

– Она испортила кофе.

– Тогда не пей его. Давай, Рассел, хватит бездельничать.

Я сделала большой глоток мерзкого напитка и вылила остальное в раковину.

– Есть другой путь, – предложила я, – если воспользоваться им, то можно миновать и улицу и заднюю аллею, причем вряд ли кто-нибудь не изучавший средневековой карты этой местности, может о нем знать. Надо пройти через довольно грязный дворик, – добавила я.

– Ну что ж, хорошо. Не забудь только свой револьвер, Рассел. Он может нам пригодиться только в том случае, если не будет валяться в твоем шкафу рядом с этим отвратительным сыром.

– Не трогайте мой сыр, вы просто завидуете моему утонченному вкусу.

– Это я не удостою ответом. Выходи, Рассел.

Мы бесшумно прокрались по коридорам на чердак, где с помощью моих новых отмычек открыли дверь и попали в подобие кельи, куда никто не входил лет сто пятьдесят вплоть до прошлого лета, когда кто-то нашел в библиотеке Бодли манускрипт с ее описанием. Вскоре мы вышли на ужасно скользкую крышу, покрытую льдом и двумя дюймами снега над ним. Наконец Холмс не выдержал.

– Рассел, ты что, заблудилась? Мы плутаем в этом лабиринте почти двадцать минут. У нас мало времени, я надеюсь, ты это понимаешь.

– Понимаю. Но другой возможный наш маршрут предполагал, чтобы мы кое-где висели на руках и перепрыгивали с крыши на крышу. Разумеется, физический дискомфорт – для вас ничто, но мне бы хотелось вновь заняться вашей спиной как можно позже. – Больше я ничего ему не сказала, сконцентрировав свое внимание на выбранном маршруте.

Наконец мы попали в грязный двор, заваленный всяческим хламом. Вжавшись в нишу двери, я шепотом сказала Холмсу:

– Как видите, кроме как через эту и две другие двери, которые закрыты, сюда не попасть. Я вижу две проблемы: во-первых, за воротами на улице могут быть наблюдатели, а во-вторых, они могут узнать, как мы ушли, если, обшарив округу, найдут здесь наши следы. В принципе мы можем опять подняться на крыши.

– Рассел, ты меня просто разочаровываешь. Видеть только две возможности! У нас больше нет времени штурмовать высоту. Они скоро поймут, что ты от них убежала, поэтому оставить следы будет не страшно. Мы не оставим им моих следов. А если тебя все же выследят, воспользуйся своим револьвером.

Я вздохнула и, сунув руку в карман, осторожно вышла во двор. Оглянувшись, я увидела Холмса, который шел по моим следам, задрав юбку так, что видны были его брюки. В другое время и при других обстоятельствах эта сцена вызвала бы у меня дикий хохот, но сейчас мне было не до смеха. Пройдя через ворота с револьвером в руке, я никого не увидела.

Мы проследовали таким образом по аллее до главной дороги, где первые прохожие уже успели превратить снег в грязь. Здесь мы пошли быстрее – Холмс в облике старухи и я, «деревенский мальчишка». Холмс поменял свою грязную черную юбку и черный платок на похожие темно-синие, бородавка же вообще исчезла с его лица, уступив место множеству гнилых зубов. Это было ненамного лучше, на мой взгляд, но на меня тоже обращали внимание – хотя бы потому, что мое лицо было скрыто за шарфом и шапкой.

– Рассел, не надо так вышагивать! – яростно прошептал Холмс мне в ухо. – Выбрасывай ногу перед собой, когда идешь, и немного растопырь локти. Будет лучше, если ты глупо откроешь рот и, ради Бога, сними очки хотя бы на некоторое время, пока мы не выйдем за город. Я не дам тебе врезаться во что-нибудь. И неплохо будет, если ты слегка опустишь голову.

Я ссутулясь тащилась по улице, окруженная утренним туманом, временами останавливаясь, чтобы помочь своей пожилой «мамаше». Когда окончательно рассвело, мы уже стояли на Банберийской дороге, которая вела из города на север.

– К северу, удаляясь от Лондона? Да, день у нас будет долгим.

– Так безопаснее. Попробуй остановить вон тот фургон, может, подвезет нас хоть несколько миль.

Я послушно вышла на дорогу и обратилась к фермеру, возвращавшемуся из города в пустом фургоне, с просьбой «помочь моей мамочке добраться до Банбери, чтобы повидать внучатого племянника», фермер оказался человеком разговорчивым и болтал без умолку всю дорогу, что избавило нас от необходимости сочинять для него какую-нибудь историю. Пока мы добирались до Банбери, я научилась улыбаться глупой улыбкой из-под козырька шапки и почти перестала щуриться. Проводив взглядом удаляющийся фургон, я повернулась к Холмсу.

– В следующий раз мы сделаем так: я буду глухой старухой, и вы сможете смеяться над любыми шутками.

Холмс усмехнулся и зашагал дальше по дороге.

* * *


Под вечер мы наконец-то попали в Лондон, вконец измотанные. Мы вышли из Оксфорда в северо-западном направлении, а в Лондон вошли с юго-востока, прошагав одному Богу известно сколько миль, чтобы обогнуть город и зайти в него так, чтобы миновать оксфордскую дорогу, которая наверняка была объектом наблюдения. От Банбери до Броутон-Поггз и Хангерфорда через Кент и Гринвич, пешком, на повозках, подводах и фургонах, мы в конце концов оказались в Лондоне, к которому вели все дороги. Судя по молчанию Холмса, я догадывалась, что его спина сильно болит, но все что я могла сделать для него – это купить бутылку бренди. У Майкрофта можно будет оказать более существенную помощь.

После обеда опять пошел снег, но не настолько сильный, чтобы парализовать движение на улицах. В половине восьмого мы вылезли из омнибуса на Пэл Мэл в сотне ярдов от клуба «Диоген», основателем и владельцем которого был Майкрофт Холмс.

Холмс выудил из кармана огрызок карандаша и смятый конверт. При свете фонаря, под которым мы стояли, его пальцы, торчавшие из дырявых перчаток, казались синими. Он медленно написал несколько строк и протянул мне конверт. Его тонкие губы казались пурпурными на бледном лице, которое он прикрывал шалью, чтобы скрыть двухдневную щетину.

– Отнеси это к парадной двери клуба. Вряд ли тебя пропустят внутрь, но отнесут это Майкрофту, если ты скажешь, что это от его кузена. У тебя есть полкроны на тот случай, если возникнет заминка? Хорошо. Буду ждать тебя здесь. Кстати, Рассел, можешь опять надеть свои очки.

Я пошла вперед, с трудом передвигая ноги в насквозь промокших ботинках, которые с утра были такими сухими. Швейцар у входа был не очень настроен пропустить меня, но я была настойчивой и через минуту оказалась в теплом помещении клуба. Мои очки сразу же запотели, и когда где-то рядом со мной прозвучало: «Я Майкрофт Холмс. Где мой брат?» – я почти наугад, ничего не видя протянула руку в вероятном направлении говорящего. Он подхватил и осторожно пожал ее своей большой рукой; пожатие это напоминало погружение в мягкое сдобное тесто. Я уставилась поверх очков на его огромную фигуру.

– Он ждет на улице, сэр. С вашего позволения, он нуждается, точнее мы нуждаемся, в ночлеге и горячем ужине. А также, – добавила я, понизив голос, – в докторе.

– Да, я знаю, что он ранен. Миссис Хадсон позвонила мне и подробно рассказала обо всем, при этом она настаивала, чтобы я взял с собой доктора Уотсона и отправился в Суссекс. Мне стоило труда убедить ее в том, что пользы от этого будет мало и что врачи в Суссексе ничуть не хуже. В конце концов я убедил ее ничего не говорить старине Уотсону до тех пор, пока Шерлок не окрепнет настолько, чтобы принимать посетителей. Честно говоря, я был немало удивлен, когда узнал от моих друзей из Скотланд-Ярда, что брат из больницы исчез. Неужели его раны так легки?

– Нет, вовсе нет. Я уверена, они очень болезненны, но его жизнь вне опасности, если только он не занесет в них инфекцию. Он нуждается в отдыхе, пище и покое.

– И стоит на холоде! – Он приказал подать его пальто, и мы вышли на улицу, где по-прежнему шел снег. Мои очки быстро отпотели, и я взглянула в направлении уличного фонаря.

– Я оставила его здесь, – показала я.

Мой новый знакомый был мужчиной солидной комплекции, однако оказался на удивление проворным и первым подбежал к скорчившейся на перевернутом ящике фигуре в темно-синем и помог ей подняться.

– Добрый вечер, Майкрофт, – сказал Холмс. – Прошу прощения за вторжение в твою спокойную жизнь со своей маленькой проблемой, но, к сожалению, кто-то пытается свести счеты со мной и с мисс Рассел. Думаю, ты не откажешься нам помочь.

– Шерлок, ты глупец, потому что не обратился ко мне раньше. Я бы избавил тебя от целого дня напряженной работы. К тому же ты знаешь, как меня всегда интересовали твои дела, конечно, за исключением тех, что требовали интенсивной физической активности. Пошли в мои апартаменты.

Едва мы вошли в здание напротив клуба, мои очки вновь запотели, и я уже без них начала осторожно подниматься по лестнице, ступая позади братьев. Оказавшись в просторной гостиной, мы плотно задернули занавески, я бросила свой рюкзак на пол, только после этого вспомнив о лежавшем там взрывном устройстве, и плюхнулась в кресло перед камином. Майкрофт послал за едой и сунул нам в руки по стакану с чем-то горячим. Тепло и покой – это было все, что меня интересовало в тот момент.

Должно быть, я так и задремала, потому что через некоторое время почувствовала руку Холмса у себя на плече и услышала его голос у себя над ухом:

– Рассел, я не позволю тебе провести вторую ночь в кресле в скрюченном состоянии. Вставай и пойдем для начала перекусим.

Я покорно встала и надела очки.

– Могу ли я вымыться? – обратилась я не то к Холмсу, не то к его брату.

– Конечно, – воскликнул Майкрофт Холмс и проводил меня в маленькую комнату, где стояла кушетка. – Это будет ваше временное пристанище. Ванная и тому подобное вот здесь. Наверное, вам понадобится переодеться... я тут позаимствовал кое-что у соседки. – Он выглядел слегка смущенным некоторой интимностью этого предложения, но я любезно его поблагодарила, и он вздохнул с облегчением. Было видно, что он, как и Холмс до встречи со мной, не привык принимать у себя женщин.

– Только одно, – начала я нерешительно и сразу заметила беспокойство в его глазах. – Раны вашего брата... не позволяйте ему спать в кресле. Если здесь ему будет лучше...

Его лицо прояснилось.

– Нет, не беспокойтесь, мисс Рассел. У меня достаточно места для всех нас. – Он оставил меня и пошел распорядиться насчет ужина.

Я быстро помылась и одела толстый голубой халат, который нашла на вешалке. Сунув ноги в маленькие мягкие тапочки, я вышла, чтобы присоединиться к братьям, уже сидящим за столом.

Когда я появилась в комнате, Майкрофт немедленно встал из-за стола и помог мне сесть. Холмс (вернувшийся в свое нормальное состояние, с белыми зубами и т. д.) посмотрел сначала на него, потом на меня, положил нож и вилку на стол и медленно поднялся, загадочно улыбаясь. Я села, братья также уселись, причем в уголках рта Холмса по-прежнему пряталась улыбка. Напоминания о моей женственности всегда его удивляли. Как бы там ни было, я не могла винить его за это, поскольку они удивляли меня не меньше.

Еда была великолепной, а вино приятно пощипывало язык. Мы болтали о том о сем, и наконец, отодвинув от себя пустую тарелку, я изрекла:

– Полный желудок, легкость в голове и осознание безопасности ночлега. О чем еще может мечтать человек? Благодарю вас, мистер Холмс.

Мы пересели к огню, и Майкрофт налил всем бренди. Я взяла свой бокал и с мыслью о постели вздохнула.

– Холмс, а как насчет доктора?

– Нет, не сегодня. Мне не нужен доктор. Никто не должен знать о том, что мы здесь.

– А ваш клуб, а повар?

– В клубе умеют молчать, – успокоил меня Майкрофт, – а повару я сказал, что жутко голоден.

– Итак, никакого доктора. Даже Уотсона?

– Особенно Уотсона.

Я вздохнула еще раз.

– Ну что ж, буду считать, что это еще одна проверка моих способностей. Очень хорошо, несите марлю.

Майкрофт отправился за всем необходимым, а Холмс принялся расстегивать свою рубашку.

– Чем мне отвлечь вас на этот раз? – спросила я. – Может быть, история Мориарти, Рейхенбахский водопад?

– Рассел, меня не надо ничем отвлекать, – отрезал он. – Кажется, я уже говорил тебе, что нельзя назвать острым ум, который не может контролировать ощущения своего тела.

– Да, говорили, – ответила я кисло, – тогда, может, заставите ваш ум заштопать эти дыры в вашей рубашке. Впрочем, вряд ли ее можно будет спасти.

Марля на его спине, представшая перед моими глазами, была покрыта бурыми пятнами, а кожа под ней пребывала в плачевном состоянии. Как бы там ни было, но раны более или менее затянулись, кроме одной.

– Мне кажется, здесь остались осколки, – покачала головой я, после чего взглянула на Майкрофта, который сидел в углу и наблюдал за моими действиями. – Не могли бы вы принести что-нибудь для горячей припарки?

В следующие полчаса я делала Холмсу горячие припарки, они же с Майкрофтом обсуждали историю двух недавних покушений. После они выслушали меня, и Холмс трясущимися руками раскурил свою трубку.

– А бомба? – поинтересовался Майкрофт.

– В рюкзаке Рассел.

Майкрофт достал бомбу и, сев за стол, принялся ее изучать.

– Завтра отнесу ее одному своему приятелю для исследования, но, мне кажется, она похожа на ту, что извлекли при расследовании попытки взрыва банка на Вестерн-стрит несколько лет назад.

– И все же, знаешь ли, я поместил этого человека, его звали Диксон, в самый конец списка возможных организаторов покушений. Пять лет назад, когда Диксона освободили, инспектор Лестрейд сообщил мне, что он женился, у него родилось двое детей, он добился определенного успеха на работе и обожает семью. Вряд ли это подходящая кандидатура.

Пока Холмс говорил, в моем мозгу родилось смутное подозрение, и когда он остановился, я спросила:

– Холмс, вы говорили, что миссис Хадсон уехала, а не кажется ли вам, что надо уговорить Уотсона перебраться куда-нибудь в гостиницу на два-три дня или отправиться повидать родственников, пока мы не узнаем, в чем дело?

Он дернулся, и, видимо, это причинило ему боль, поскольку он чертыхнулся и на этот раз медленнее повернулся ко мне с выражением тревоги на лице.

– Боже мой, Рассел, как же я мог... Майкрофт, где телефон? Рассел, поговори с ним. Только смотри не обмолвись о том, где ты теперь находишься или что я с тобой. Знаешь его номер? Хорошо. Ох, не дай Бог, чтобы с ним что-то случилось из-за моей абсолютной, непроходимой глупости...

Я взяла телефон и стала ждать, пока меня соединят. Обычно Уотсон рано приходил с работы и сразу ложился спать, а сейчас было уже начало двенадцатого. Холмс, глядя на меня, грыз в волнении ноготь большого пальца. Наконец меня соединили, и я услышала сонный голос на другом конце линии:

– М-м-да?

– Уотсон, дорогой дядюшка Джон, узнаете? Это Мэри, я должна... нет, со мной все в порядке. Послушайте, дядюшка, я... нет, с Холмсом тоже все нормально, точнее было нормально, когда я в последний раз разговаривала с ним. Послушайте, дядя Джон, вы должны выслушать меня. Слушаете? Хорошо, да, прошу прощения за столь поздний звонок, знаю, что разбудила вас, но вам нужно немедленно покинуть ваш дом, сейчас же. Да, я знаю, что уже поздно, но наверняка есть какая-нибудь гостиница, где вы могли бы остановиться, даже в столь поздний час. Что? Да, хорошо. А теперь соберите вещи и отправляйтесь. Что? Нет, у меня нет времени на объяснения, но на нас с Холмсом было организовано два покушения, подложены бомбы и... да. Нет. Нет, моя не взорвалась, а у Холмса лишь пара несерьезных ранений, но, дядя Джон, вы можете тоже оказаться в большой опасности, поэтому побыстрее покиньте свой дом. Сейчас же. Да, миссис Хадсон жива и здорова. Нет, Холмс не со мной, и я сама не знаю точно, где он. – Я повернулась спиной к Холмсу, чтобы не видеть его и тем самым иметь возможность продолжать столь беззастенчиво лгать. – Он велел мне позвонить вам. Нет, я не в Оксфорде, я в гостях у подруги. А теперь, пожалуйста, сделайте так, как я прошу. Я позвоню вам в гостиницу, когда услышу что-нибудь от Холмса. И, дядюшка, вы не должны говорить кому бы то ни было об этом разговоре, понимаете? Никто не должен знать о том, что Холмс может быть где-нибудь, кроме как дома. Я знаю, вы не очень хорошо умеете притворяться, но это очень важно. Знаете, ведь что будет, если об этом узнают газеты. Перебирайтесь в отель, оставайтесь там и ни с кем не разговаривайте, пока я вам не позвоню. Хорошо? Ах, спасибо. Я буду чувствовать себя спокойнее. Надеюсь, вы не передумаете? Хорошо. До свидания.

Я повесила трубку и посмотрела на Холмса.

– Миссис Хадсон? – спросила я.

– Нет нужды беспокоить ее в столь поздний час. Скоро утро.

Напряжение в комнате спало, и усталость вновь завладела моим телом. Я накинула рубашку на спину Холмса, взяла очки и встала.

– Джентльмены, желаю вам спокойной ночи. Полагаю, наши планы прояснятся завтра?

– Когда мозги будут посвежее, – проворчал Холмс. – Спокойной ночи, Рассел.

– Надеюсь, Холмс, сегодня вы дадите вашему телу возможность отдохнуть.

Он взял свою трубку.

– Рассел, бывают случаи, когда физические недуги могут быть использованы для концентрации сознания. Я был бы полным дураком, если бы не воспользовался этой возможностью.

И это я слышала от человека, который даже не мог сидеть в кресле, прислонившись к спинке. У меня просто челюсть отвисла, и я высказалась довольно жестко, хотя тут же пожалела о своих словах.

– Без всякого сомнения, именно столь мощная концентрация и объясняет то, почему вы забыли о Уотсоне.

Но сказанного вернуть было уже нельзя, и поэтому я поспешила пожелать ему хорошего сна.

– Еще раз спокойной ночи, Рассел, – произнес он с резкостью, которая, вероятно, отозвалась болью в его спине, зажег спичку и поднес ее к трубке. Я взглянула на Майкрофта, который лишь пожал плечами, и отправилась спать.

Было очень поздно или очень рано, когда табачный дым перестал просачиваться через мою дверь.




Глава 10

Проблема пустого дома


Избиение мужских особей...




Серым ненастным утром меня разбудил крик уличного торговца, и пока я лежала и шарила по полу рукой, пытаясь найти свои часы, до меня донесся тихий звон посуды. Быстро натянув смятые брюки и рубашку из рюкзака, я вышла в гостиную.

– Кажется, я еще не совсем проспала завтрак, – заявила я прямо с порога, и тут слова застряли в моем горле, потому что за столом я увидела третью фигуру.

– Дядюшка Джон! Но как...

Холмс освободил стул и отошел с чашкой в руке к окну, где занавески были слегка раздвинуты. Он двигался с осторожностью и выглядел как раз на свой возраст, но в лице его не было боли, подбородок был гладко выбрит, а волосы тщательно причесаны.

– Боюсь, мой биограф все-таки впитал в себя кое-какие мои уроки, Рассел, – произнес он с забавной ноткой огорчения, за которым скрывалось нечто более серьезное. Он поморщился, когда Уотсон довольно хихикнул и откусил от своего бутерброда.

– Элементарно, мой дорогой Холмс, – сказал он, на что Холмс лишь неопределенно хмыкнул. – Где еще могла быть с тобой Мэри, тем более когда вы оба в опасности, как не у твоего брата? Выпей чаю, Мэри, – предложил он и взглянул на меня поверх очков, – хотя я все же жду от тебя извинений за то, что ты сказала мне неправду. – Он не выглядел обиженным, его голос был ровным, и я поняла, что Холмс часто его обманывал, поскольку Уотсон, как я уже говорила, лгать не умел совершенно. Впервые я поняла, сколько страданий добавило ему это обстоятельство, ведь он не мог чувствовать себя на равных со своим другом, который, будучи наделен более светлым умом, просто им манипулировал. Я села на освободившийся стул и взяла его руку в свою.

– Мне очень жаль, дядя Джон. Я действительно очень сожалею, но я боялась за вас и боялась, что если вы придете сюда, они вас выследят. Я хотела, чтобы вы остались в стороне от всего этого.

Он порозовел до самых бровей.

– Ну хорошо, моя дорогая, хорошо. Я понимаю. Просто знай, что я уже давно сам за себя отвечаю, и едва ли меня можно сравнить с маленьким ребенком, плутающим в лесу.

С моей стороны было неловко лишний раз ему напоминать, что его место занял более молодой и активный помощник, к тому же еще и женского пола. И вновь я была поражена великодушием этого человека.

– Я знаю это, дядя Джон. Мне надо было иметь это в виду. Но как вы... как вы сюда попали? И когда успели сбрить усы? – Судя по коже, сделал он это совсем недавно.

Холмс заговорил, по-прежнему стоя у окна, тоном, в котором читались одновременно и гордость и раздражение отца на умную, но несвоевременную шутку, которую выкинуло его дитя.

– Переоденьтесь, Уотсон, – велел он.

Уотсон покорно отставил чашку, встал из-за стола и направился за дверь, где с усилием влез в заплатанный плащ, доходивший ему до пят, потрепанный котелок, вязаные шерстяные перчатки без трех пальцев и шарф, который он обмотал вокруг шеи.

– Я взял это у привратника из гостиницы, – с гордостью пояснил он. – Холмс, это как в старые добрые времена. Я покинул гостиницу через кухню, побывал в трех ресторанах и на вокзале Виктория, проехал в двух трамваях, омнибусе и кебе. Последние четверть мили я шел целый час. Не думаю, что сам Холмс смог бы проследить за мной, если бы не знал, куда я направляюсь, – подмигнул он мне.

– Но почему, дядя Джон? Я же сказала, что позвоню вам.

Уотсон даже слегка раздулся от гордости.

– Я врач, и друг мой ранен. Это был мой долг прийти сюда.

Холмс пробормотал что-то, раздвигая занавески немного шире. Уотсон ничего не услышал, мне же показалось, что он произнес нечто вроде «Доброта и жалость отравят последние дни моего существования».

– Уотсон, я не позволю вам измываться над моим эпидермисом. Его и так осталось у меня немного после того, как с ним поработала крошка Рассел. Я уже имел дело с двумя докторами и целой сворой медсестер в больнице. У вас что, проблемы с пациентами?

– Нет, вы позволите мне осмотреть ваши раны, потому что, пока я этого не сделаю, никуда отсюда не уйду, – сурово сказал Уотсон.

Холмс яростно посмотрел на него, а потом перевел взгляд на нас с Майкрофтом, потому что мы залились смехом.

– Ну хорошо, Уотсон, только давайте закончим с этим побыстрее. У меня много дел.

Уотсон взял свой медицинский саквояж и вышел, сопровождаемый Майкрофтом, помыть руки. Я с отчаянием взглянула на Холмса. Он закрыл глаза и кивнул, а затем показал жестом в сторону окна.

– В конце улицы, – бросил он и направился вслед за Уотсоном.

Я осторожно отодвинула занавеску и выглянула в окно. Снег подтаял, и на стенах зданий появились желто-серые пятна. В конце улицы сидел слепой мужчина, продававший карандаши. Трудно было говорить о какой-то торговле в этот час, и я продолжала наблюдать за ним несколько минут. Когда я уже собралась отойти от окна, к слепому подошел ребенок и опустил что-то в его кружку, получив взамен карандаш. Я задумчиво посмотрела вслед ребенку, который побежал дальше. С виду обыкновенный школьник. Слепец запустил руку в кружку, словно для того, чтобы пощупать монетку, но я успела заметить, что это был смятый клочок бумаги. Нас обнаружили.

В комнату вошел Майкрофт и налил себе чаю. За дверью послышался шум, и я напряглась, но брат Холмса оставался спокойным.

– Утренние новости. – Он встал, чтобы забрать почту. Потом Уотсон что-то спросил у него, он вручил мне газету, и у меня захватило дух. На первой странице я прочитала:

ТЕРРОРИСТ СТАЛ ЖЕРТВОЙ СОБСТВЕННОГО ИЗОБРЕТЕНИЯ. ВАТСОН И ХОЛМС – МИШЕНИ?

Мощная бомба взорвалась сегодня, через несколько минут после полуночи, в доме доктора Уотсона, известного биографа мистера Шерлока Холмса, убив человека, ее устанавливавшего. Очевидно, доктора Уотсона не было дома, но никто из его близких и соседей не знал, где он. Дому нанесен серьезный ущерб. Вспыхнувший в результате взрыва пожар был быстро локализован. Других жертв нет. Представитель Скотланд-Ярда заявил нашему корреспонденту, что террорист был опознан как Джон Диксон. Мистер Диксон был осужден в 1908 году за попытку взрыва банка на Вестерн-стрит в Саутгемптоне.

До нас дошли неподтвержденные слухи о бомбе, взорвавшейся совсем недавно на отдаленной ферме мистера Холмса в Суссексе, а один надежный источник проинформировал нас о том, что при взрыве детектив был серьезно ранен. В следующих выпусках мы будем публиковать новые подробности о происшествии.

Я перечитала заметку еще раз, не веря в реальность происходящего. Мое сознание было словно окутано туманом, и я никак не могла выйти из этого состояния. Руки сами собой положили газету на стол поверх чашек и яичной скорлупы, а потом упали мне на колени. Я не знаю, сколько времени прошло, пока я не услышала голос Майкрофта, наклонившегося к моему плечу:

– Что с вами, мисс Рассел? Может быть, еще чаю?

Я протянула руку и указала пальцем на газету. Прочитав ее, он медленно опустился на стул. Взглянув на него, я увидела пытливые глаза – глаза Холмса, потонувшие в мясистом, бледном лице, и поняла, что его мозг работает так же лихорадочно и так же бесплодно, как и мой.

– Нам действительно крупно повезло, – вымолвил он наконец, – мы успели как раз вовремя.

– Вовремя для чего? – поинтересовался Холмс, входя в комнату и застегивая рубашку.

Майкрофт вручил ему газету, и Холмс присвистнул, прочитав заметку. Когда вошел Уотсон, Холмс повернулся к нему.

– Мне кажется, дружище, что мы должны быть искренне и глубоко благодарны Рассел.

Уотсон прочитал о своем чудесном спасении и упал на свой стул, который Холмс предусмотрительно подпихнул под него.

– Майкрофт, дай доктору виски. – Но тот уже и сам сообразил это. Трясущейся рукой Уотсон взял стакан, словно не замечая его. Внезапно он вскочил и схватил свой черный саквояж.

– Я должен ехать домой.

– Вы не должны делать ничего подобного, – отрезал Холмс и забрал саквояж из его рук.

– Но хозяйка дома, мои бумаги! – Его голос дрогнул.

– В газете написано, что никто не пострадал, – рассудительно заметил Холмс, – бумаги подождут, с соседями и полицией вы свяжетесь позже. А пока пойдете спать. Вы всю ночь провели на ногах и перенесли сильное потрясение. Выпейте виски.

По старой привычке Уотсон подчинился своему другу и выпил, после чего обвел всех сонным взглядом. Майкрофт взял его за локоть и проводил в комнату, которую не так давно занимал Холмс.

Холмс зажег свою трубку. Мы молчали, хотя мне казалось, что я слышу, как мы думаем. Холмс уставился в одну точку на стене, я нашла в кармане кусочек проволоки и, сгибая его в руках, нахмурилась. Майкрофт сел на стуле между нами и тоже выглядел озабоченным.

Мои пальцы теребили проволочку, выделывая из нее самые разные фигуры, пока она наконец не сломалась. Не выпуская из рук сломанные кусочки, я нарушила молчание:

– Ну что ж, джентльмены, признаюсь, что я сбита с толку. Может ли кто-нибудь из вас объяснить, почему, если за Уотсоном следили и, соответственно, было известно, что его нет дома, Диксон все же попытался установить бомбу. Вряд ли его интересовали дом или бумаги Уотсона.

– Действительно непонятно, не так ли, Майкрофт?

– Это существенно меняет суть дела, согласись, Шерлок?

– Диксон работал не один...

– И он не был главным действующим лицом.

– А если и был, то его компаньоны оказались на удивление ненадежными, – добавил Холмс.

– Вероятно, его не проинформировали о том, что его жертва покинула дом...

– Но было ли это случайностью или сделано намеренно?

– Мне кажется, у преступников должна быть хоть какая-то организованность...

– К сожалению, Майкрофт, это не государственные структуры.

– Верно, но хотя бы на элементарном уровне, чтобы обеспечить преступнику возможность выжить...

– И все же странно. Я не могу себе даже представить, чтобы Диксон мог сработать так неуклюже.

– Но ведь это же не самоубийство? После серии подготовленных этими мстителями убийств?

– Никто из нас не погиб, – напомнил ему Холмс.

– Пока, – пробормотала я, но они не обратили на меня внимания.

– Может, это какая-нибудь провокация? Надо подумать.

– Если его кто-то нанял... – начал Холмс.

– Может быть, Лестрейд проследит поступления на его банковский счет? – с сомнением в голосе предложил Майкрофт.

– ...и это не было просто прихотью моих старых знакомцев...

– Вряд ли.

– ...объединиться, чтобы уничтожить меня и всех моих близких...

– Полагаю, я был бы следующим, – произнес Майкрофт.

– ...тогда почему же мертв Диксон?

– Несчастный случай или самоубийство не подходят. А не мог ли тот, кто его нанял, сам взорвать его?

– Не теряй голову, Майкрофт, – одернул его Холмс.

– Это вполне обоснованный вопрос, – запротестовал тот.

– Да, возможно, – смягчился Холмс, – а если бы кто-нибудь из твоих людей взглянул на это до Ярда?

– Может, не до, но хотя бы одновременно.

– Впрочем, вряд ли там можно что-то найти.

– Но почему?

– Кто знает, может, кто-то избавился таким образом от необходимости платить? – практично заметил Майкрофт.

– Не думаю, что тут дело в деньгах.

– Пожалуй, если учесть, что бомба, приготовленная для мисс Рассел, высочайшего качества, – согласился Майкрофт.

– Меня особенно бесит то, что Диксон для нас теперь недоступен, – проворчал Холмс.

– Может, поэтому его и убрали?

– Но ему же не удалось расправиться с нами, – возразил Холмс.

– Они были недовольны его провалом и решили использовать иные методы.

– Это обнадеживает, – вставила я, – бомб больше не будет. – Но Холмс продолжил:

– Возможно, ты права. И все же мне очень нужно было бы с ним поговорить.

– Я сам виноват. Мне бы сразу же надо было установить за ним наблюдение, но...

– Ты же не мог предполагать, что он появится так быстро.

– Если бы только я добрался до Рассел чуть-чуть пораньше...

В конце концов мне надоел этот словесный теннис, и я вмешалась:

– Вы не могли «добраться до Рассел», потому что пролежали без сознания до вечера понедельника в результате воскресной попытки разнести вас на мелкие части.

Холмс посмотрел на меня, Майкрофт Холмс на своего брата, а я на свои руки.

– Я не говорил, что был без сознания, – мрачно заметил Холмс.

– И еще вы пытались уверить меня в том, что бомба взорвалась в понедельник вечером. Однако не учли, что я кое-что понимаю в этом деле. Кроме того, ранам на вашей спине было по меньшей мере сорок восемь часов, но никак не двадцать четыре, когда я увидела их в первый раз. В понедельник я была у себя до трех часов, и вы не связывались со мной. Миссис Томас развела огонь в обычное время. Так что в пять часов вы были еще без сознания. Однако когда я вернулась в восемь, мистер Томас чинил что-то в коридоре перед моей дверью без всякой на то необходимости. Теперь я знаю, что он знаком с вами, и все стало на свои места. Очевидно, где-то между пятью и восемью вы позвонили ему и велели приглядывать за моими комнатами до моего, возвращения. – Я полагаю, во вторник вы попросили его под каким-нибудь предлогом не пускать меня к себе до вашего появления – вы собирались приехать, несмотря на ранения. Однако мне кажется, вы думали прибыть значительно раньше, и поэтому мистер Томас покинул свой пост, как вы ему и велели, по истечении установленного времени. Что же задержало вас до шести тридцати?

– До шести двадцати двух. Целый ряд различных непредвиденных обстоятельств. Лестрейд опоздал на наше совещание, медсестра спрятала мою одежду, потом принесли пострадавшего парня, и я договаривался с медицинским персоналом, чтобы вновь прибывшего положили вместо меня; когда я наконец добрался до дома, то оказалось, что там полно полиции, и мне пришлось ждать, пока они уйдут на обед, и только тогда я пробрался в дом, чтобы взять все, что мне было нужно, и осмотреть то, что осталось от улья. Спасибо Уиллу, если бы не он, мне бы ни за что не справиться. Кроме того, я опоздал на поезд, а в Оксфорде никак не мог поймать такси.

– А почему бы вам было не позвонить из больницы? Или не послать телеграмму?

– Я послал телеграмму. Томасу. С какой-то крохотной станции, где, мне кажется, поезда останавливаются самое большое шесть раз в год. А в Оксфорде я позвонил ему и сказал, чтобы он ничего тебе не говорил.

– Но, Холмс, что побудило вас приехать? Почему вы решили, что мне угрожает опасность? Или это была простая предосторожность? – Он выглядел каким-то скованным, но вовсе не из-за больной спины. – У вас была какая-нибудь причина...

– Нет! – Это последнее слово, произнесенное мною, заставило его повысить голос, и нам стало ясно, что в его действиях не было никакой логической последовательности. – Нет, это было просто наваждение. Здравый смысл требовал, чтобы я оставался на месте преступления, предварительно известив тебя, чтобы была начеку, но я... честно говоря, я не смог подчиниться логике. Я только и думал о том, как бы побыстрее добраться до твоей двери, и когда обнаружил, что в состоянии ходить, тут же отправился к тебе.

– Как странно, – сказала я. – Я хотела было привести очередной контраргумент, но, немного подумав, решила, что не стоит. – Очень странно, – повторила я, – но все же приятно. Если бы не вы, я почти наверняка воспользовалась бы дверью, поскольку там были лишь две царапины на замочной скважине, один маленький листик и кусочек грязи на подоконнике.

С чувством облегчения Холмс ответил:

– Ты бы это заметила.

– Может быть. Но вряд ли додумалась бы до того, чтобы забраться наверх по плющу, да еще в такую жуткую ночь. Я сильно сомневаюсь на этот счет. В любом случае, вы пришли, обнаружили и обезвредили взрывное устройство. Кстати, а как сами-то вы попали ко мне, тоже по плющу? С такой спиной – вряд ли. Или вам удалось обезвредить бомбу не входя в комнату, стоя за дверью?

Холмс встретился глазами с братом и покачал головой.

– Учеба сделала ее совсем сумасшедшей, – произнес он и повернулся ко мне. – Рассел, всегда есть альтернатива. Альтернатива, Рассел.

Я замерла в изумлении, затем признала поражение.

– Лестница, Рассел. Во дворе стояла приставная лестница. Ты, должно быть, видела ее в течение последних нескольких недель.

Холмс и его брат разразились смехом, когда увидели выражение моего лица.

– Ну, хорошо, я совершенно упустила это из виду. Итак, вы взобрались по лестнице, обезвредили бомбу, спустились вниз, убрали лестницу и вернулись через коридор, оставив один листик и отпечаток лапы в конверте. Но, Холмс, вы не могли уж очень-то разминуться с Диксоном. Ведь все шло практически одно за одним.

– Думаю, мы разошлись на улице, но не разглядели друг друга за пеленой дождя.

– Это говорит о том, что Диксон или его босс были обо мне хорошо осведомлены. Преступник знал, где находятся мой комнаты. Он также знал, что миссис Томас будет убираться в них, и ждал, пока она уйдет. Это он мог видеть с улицы. Он поднялся по плющу в темноте, залез в окно и установил свой смертоносный сюрприз... – Я вспомнила, что хотела спросить у Майкрофта: – А мог он выйти через дверь после того, как установил бомбу?

– Конечно. Она была подготовлена таким образом, что устанавливалась на боевой взвод, когда дверь закрывалась.

– После он вышел через окно и исчез, и все это заняло у него чуть больше часа. Шустрый человек был этот мистер Диксон.

– И все же спустя тридцать часов он совершает фатальную для себя ошибку и погибает при взрыве в доме Уотсона, – задумчиво произнес Холмс.

– Наша юная леди напомнила мне о другом факте, над которым также стоит задуматься, – заметил Майкрофт Холмс. – Это осведомленность Диксона о ее привычках. То же самое можно сказать и в отношении тебя.

– То, что я проверяю ульи перед сном? Но, по-моему, так делает большинство пчеловодов, разве нет?

– Но ты же сам объявил во всеуслышание, что это твоя привычка, – в своей книге, не так ли?

– Да, это верно, к тому же, не случись это вечером, произошло бы утром.

– Не вижу большой разницы, – вздохнул Майкрофт.

– Думаю, надо было купить собаку, – с сожалением сказал Холмс.

– Однако ни в одном официальном отчете не упоминается имя мисс Рассел.

– Вне всякого сомнения, в деревне все знают о нашем сотрудничестве.

– Итак, этот парень читал твою книгу, знает деревню и знает Оксфорд.

– Возможно, Лестрейду удастся узнать что-нибудь по этому поводу.

– И надо еще иметь в виду, что он использовал, точнее использует, детей в качестве посланников.

– Довольно не похоже на обычных моих знакомцев, замечаешь?

– Да, ты говорил, но Уотсон сегодня забыл о том, что они предпочитают себя не обнаруживать.

– Мне не нравится то, что убийца использует детей, – произнес Холмс.

– Да, и это пагубно сказывается на их морали, надо думать, мешает их сну.

– И их учебе, – добавил нравоучительно Холмс.

– Но кто? – вырвалось у меня. – Кто это может быть? Не думаю, что у вас много врагов, которые ненавидят вас так сильно, что хотят смерти не только вашей, но и всех ваших друзей, и не жалеют денег на наблюдателей и террористов, к тому же они достаточно умны, чтобы организовать все это на таком уровне.

– Я все время думал над этим вопросом, Рассел, но без всякого результата. Есть немало таких, что подходят под первую категорию, кое-кто из них располагает солидными финансами, но я не могу припомнить никого, кто подходил бы под третью. Мне непонятно, чей сильный ум стоит за всем этим.

– Вы говорите, это сильный ум, да? – спросила я.

– Да, бесспорно, он умен. Умный, целеустремленный, по меньшей мере состоятельный и абсолютно безжалостный.

– Похоже на Мориарти, – бросила я в шутку, но он воспринял это всерьез.

– Да, в точности он.

– Но, Холмс, вы же не имеете в виду...

– Нет-нет, – поспешно добавил он, – рассказ Уотсона абсолютно точен. Он мертв. Это похоже на другого Мориарти, о котором мы не знаем. Кажется, для меня пришло время возобновить старые связи с преступным миром этого славного города. – Его глаза заблестели, а у меня замерло сердце.

– Сегодня? Но ведь ваш брат...

– Майкрофт вращается в гораздо более высоких кругах, чем те, что я имею в виду. Его область – политиканство и шпионаж, она мало пересекается с миром террористов и голодных уличных мальчишек. Нет, мне нужно пойти и навести справки самому.

– Я с вами.

– А вот этого ты не сделаешь. И не смотри на меня так, Рассел. Не то чтобы я пекусь о твоей добродетели, хотя в лондонских трущобах можно увидеть такое, от чего твои глаза полезут на лоб. Дело в том, что это задача как раз для одного старика, который давно известен в самых низах лондонского общества своими редкими визитами. Спутник вызовет комментарии, кривотолки.

– Но ваша спина?

– С ней все в порядке, спасибо тебе.

– А что сказал Уотсон? – настаивала я.

– Что она заживает гораздо быстрее, чем я того заслужил, – ответил он тоном, ясно дающим понять, что вопрос закрыт. Я сдалась.

– Значит, вы хотите, чтобы сегодня я осталась здесь?

– Это вовсе не обязательно, даже будет лучше, если ты уйдешь отсюда, и они будут это знать. Как мы... ах, да, – вздохнул он, вспомнив что-то. – Да, именно так. Майкрофт, где у нас коробочка с гримом?

Его брат поднялся со стула и вышел. Холмс покосился на меня.

– Рассел, если я ничего не узнаю к семи часам, то в семь сорок пять встречаемся в Ковент-Гардене. И в зависимости от результатов дня определимся, что делать дальше: вернуться ли сюда или отправиться домой как раз к Рождеству. – Последние его слова я восприняла с большой долей скептицизма.

– Надеюсь, сегодня вы будете осторожны более обычного, постараетесь остаться незамеченным и беречь спину? И всегда будете держать наготове револьвер, не так ли?

Он уверил меня в том, что будет предельно осторожен, после чего дал мне ряд инструкций, касающихся соблюдения маскировки, и объяснил, как добраться до Ковент-Гардена.

Вошел Майкрофт с маленьким чемоданчиком в руке, поставил его перед Холмсом и с беспокойством взглянул на нас.

– Сначала вы поедите, Шерлок. Будь добр, не тащи мисс Рассел на этот холод, предварительно ее не накормив.

Завтрак был всего лишь два часа назад, но Холмс не стал возражать.

– Да, конечно. Одни приготовления займут не меньше часа. Так что распорядись пока, чтобы нам приготовили ленч.

– Но первым делом, – напомнила я, – телефон. – Я заставила Холмса поговорить с миссис Хадсон. Это был долгий разговор, но в конце концов она согласилась остаться там, где находилась, и не приезжать ни в коттедж, ни в больницу. Мой разговор с Вероникой Биконсфилд был намного короче, и все же лгать друзьям всегда труднее, чем посторонним людям, и я не думаю, что она поверила в какие-то мои срочные проблемы. Расстроенная, я вернулась к еде, которую только принесли, Холмс же в это время готовил себя к вылазке.

Шерлок Холмс избрал себе профессию, и она подходила ему, как перчатка к руке. В восхищении, граничащем с благоговением, мы наблюдали, как его страсть бросать вызов судьбе, его жажда острых ощущений, его внимание к деталям, артистизм и пытливый ум объединились, чтобы трансформировать его лицо с помощью грима в подобие лица его брата. Вблизи сходство казалось незначительным, но стоило отойти на несколько ярдов, и оно становилось очевидным. Он вынул изо рта специальные прокладки, и я поспешила проглотить остатки моего ленча.

– Не знаю, насколько оправданно было пожертвовать собственными усами ради маскировки со стороны Уотсона, но тебе, Рассел, вовсе не помешало бы немного волос под носом. Майкрофт, будь добр, сходи и принеси брюки и пиджак Уотсона, которые лежат на его кровати, а также найди что-нибудь подходящее для прокладок и побольше лейкопластыря. – Вскоре под его руками я почувствовала, что прокладки утолщили мои щеки, на бровях добавилось волос, а на лбу появились нарисованные морщины. Он критично меня осмотрел.

– Не слишком двигай лицом. А сейчас я порву пару одеял, и ты ими укутаешься, чтобы за полнотой скрыть свой рост. Снимай рубашку, Рассел, – сказал он ровным голосом, и это было настолько обычно и естественно, что я уже взялась за воротник, когда Майкрофт неловко хмыкнул.

– Шерлок, разве это так уж необходимо? Мне кажется, пластырем можно приклеить к ее одежде все что угодно, а?

– Что? – Холмс непонимающе взглянул на него и только тут понял, в чем дело. – Ну да, конечно. – Он выглядел слегка ошарашенным. – Иди сюда.

С помощью различных ухищрений он придал моей фигуре очертания тела Уотсона, после чего надел на меня его шляпу, шарф и перчатки, оставив открытым только лицо в очках Уотсона, которые, впрочем, вполне мне подходили.

Холмс проделал сходную процедуру с собой, и вскоре мы стояли как пара египетских мумий. Он облачился в пальто брата и прибавил последние штрихи к своему гриму.

– Теперь еще раз прокрутим наш план... А, вот и Уотсон, вы как раз вовремя.

– Холмс? Это вы? А где мои брюки? Что вы делаете? – Удивленный и сонный голос Вэтсона напомнил мне об абсурдности всего этого предприятия, и расхохоталась. Холмс-Майкрофт искоса посмотрел на меня, но тут настоящий Майкрофт присоединился ко мне, и вскоре даже сам Холмс заулыбался.

– Мой дорогой Уотсон, мы делаем ноги. Враг выследил вас, чего я и опасался, или уже дежурил у дома. Если они притащились за вами, тогда, вероятно, они еще не знают, что я нахожусь в доме моего брата. К моему удовольствию, здесь слишком много «если», но от этого мало пользы. Пока. Я выйду сейчас, преобразившись в своего брата. Рассел – через двадцать минут одетая как вы, Уотсон. За дверью я поверну направо, поскольку мой маскарад более совершенен. Рассел же пойдет налево, так что они будут видеть ее только на расстоянии. Через двадцать минут после ее ухода вы двое тоже отправляетесь вместе, без головных уборов, медленно поворачиваете направо и следуете вниз по улице. У вас обоих будут револьверы, но я уверен, они не посмеют совершить двойное убийство средь бела дня. Уотсон, вы пойдете с Майкрофтом и будете в полной безопасности. Встретимся как только сможем.

Он надел шляпу Майкрофта, которая тут же съехала ему до бровей. Не обращая внимания на наши улыбки, он снял ее, наклеил изнутри несколько слоев пластыря и снова надел. Потом он обмотал шею шарфом Майкрофта, а на руки натянул его кожаные перчатки. С лица Майкрофта на меня смотрели глаза Холмса.

– В семь сорок пять, Рассел, где договорились. Ты знаешь, что делать. И, ради Бога, будь осторожна.

– Холмс? – Это был голос Уотсона. – Дружище, с вами все будет нормально? Я имею в виду вашу спину. Может, вам прихватить кое-что? У меня в саквояже флакон морфия... – замялся он.

Холмс с изумлением посмотрел на него, затем заразительно засмеялся. И успокоился лишь тогда, когда его гриму стала угрожать опасность.

– И после стольких лет знакомства... – развел он руками, – вы предлагаете мне морфий. Мой дорогой Уотсон, у вас настоящий талант все преувеличивать. – Холмс немного смягчился и приподнял бровь. – Вы же знаете, что я никогда не принимаю наркотики, когда расследую дело, Уотсон. – Он засунул в рот свои прокладки и вышел.

За ним сразу же увязался маленький оборванец, который до этого болтался возле слепого продавца карандашей. Вскоре надо было идти и мне. Я повернулась к Майкрофту, чтобы поблагодарить его и пожать ему руку, затем во внезапном порыве потянулась и поцеловала его в щеку. Он густо покраснел. Уотсон обнял меня, что, вероятно, со стороны выглядело очень трогательным, и я вышла на улицу с черным медицинским саквояжем в руке и револьвером в кармане.

За дверью я сразу почувствовала, что за мной наблюдают не только Уотсон и Майкрофт Холмс сверху, но и враждебные глаза сзади. Мне стоило большого труда спокойно шествовать походкой Уотсона, но я старательно играла свою роль и для всех остальных была всего-навсего пожилым доктором, возвращавшимся домой. Следуя инструкциям Холмса, я остановила кеб, но передумала и направилась в западном направлении, к Грин-парку, и поймала другой кеб. Отказалась и от него и на следующей улице села наконец в третий. Я громко назвала адрес Уотсона, но когда мы проезжали по Парк-лейн, изменила направление. Возле дома, о котором мне сказал ранее Холмс, я вышла, щедро заплатив кебмену, и поднялась на третий этаж, потом прошла по коридору до двери с надписью «Хранилище». С помощью ключа, который дал мне Холмс, я ее открыла и зашла внутрь. Включив свет, закрыв дверь и прислонившись к ней, я наконец перевела дух.

* * *


Все шло как было задумано. Хранилище было одним из потайных мест Холмса, которые находились в самых неожиданных местах по всему Лондону, от Уайтчепеля до Уайтхолла. Уотсон в одном из своих рассказов как-то упоминал о них, Холмс также пару раз затрагивал эту тему, но я никогда не бывала ни в одном из таких убежищ.

Это была небольшая старая комната без окон, в которой было только самое необходимое для жизни, но зато множество вещей и приспособлений для перемены внешности. В длинных железных ящиках, занимавших чуть ли не четверть комнаты, лежала различная одежда, а перед огромным столом, заваленным всякими карандашами, красками и коробочками, висело большое зеркало, окруженное электрическими лампами. Кухня состояла из раковины, газовой плитки и двух кастрюль. Там еще стояли стул и маленький столик, весь в пятнах краски. Из другой мебели была длинная софа, занимавшая еще четверть комнаты, и кричащих цветов китайская ширма, стоявшая за «кухней». Ширма, как я и предполагала, отделяла туалет.

Освоившись немного, я стала избавляться от своего наряда. Я аккуратно сложила одежду Уотсона, чтобы вернуть ему впоследствии, другие элементы маскарада – пластырь, прокладки и прочее – побросала за софу, грим с лица смыла над раковиной и, порывшись в куче одежды, достала оттуда рубашку и надела ее вместо своей, испорченной пластырем, которую также бросила за софу.

В кухне я обнаружила коробочку с чаем, чайник и несколько банок сгущенного молока. Приготовив чай, я налила его в кружку и села за стол, разглядывая предметы, находившиеся в комнате. Меня поразил сам факт ее существования. Странным все же был этот человек. Иметь полный шкаф усов, бород, разноцветных париков, как женских, так и мужских? Неужели Холмс в самом деле надевал эту рубашку? Сколько нормальных мужчин имеют в своем гардеробе ленточки для волос, нижнее женское белье, три пары накладных ресниц, две дюжины галстуков, коробку из-под сигарет, заполненную искусственными зубами? Но что самое главное, как ему удавалось незаметно содержать все это? Как он втащил сюда эту софу, не привлекая ничьего внимания, а зеркало? Да, это было большое здание, но неужели никто не обратил внимания на временами доносящийся из «хранилища» шум, на звук льющейся по ночам воды, на посещения странных лиц? Интересно, что бы сказал Холмс, если бы его задержали в гриме одного из самых отвратительных представителей низов и потребовали объяснений. Кто устанавливал раковину, оборудовал туалет? И кто, черт возьми, платил за газ, за электричество?

Чем больше я думала, тем больше разгоралось мое любопытство. Зачем этому человеку понадобилось подобное убежище, которое могло выдержать долгую осаду? Я нашла разложенными прямо на софе три банки трубочного табака, пакет с фунтом кофе и множество книг. Было совершенно ясно, что это было убежище не для отдыха и расслабления, ибо Холмс с его ростом вряд ли хорошо спал бы на этой софе. Разумеется, он приезжал сюда не отмечать праздники, о чем говорила узкая дорожка, вытоптанная по центру ковра от одного края к другому и свидетельствующая о том, что он часами ходил туда-сюда в раздумье.

Да, либо мой друг был болен паранойей, либо жизнь этого скромного пчеловода со странными способностями была гораздо сложнее и даже опаснее, чем я полагала.

Тем не менее, я не считала его сумасшедшим.

У меня не было никаких сомнений насчет того, что комнатой последний раз пользовались не так давно. Заварка в чайнике казалась относительно свежей, на посуде и столе осело совсем немного пыли, а воздух, хоть и душный, не был застоявшимся, и в нем чувствовался запах табака. Я покачала головой. Даже я не подозревала, насколько по-прежнему активной была его жизнь.

Я задалась вопросом, что же делать мне дальше. Конечно, я могла остаться здесь, пока не подойдет время нашей с Холмсом встречи. При мысли о взрывных устройствах и воображаемых убийцах кружка чая, разогретые бобы и какая-нибудь книга казались мне более чем соблазнительными.

Однако там, на улице, были Холмс и Уотсон с Майкрофтом, и прятаться в этой дыре значило для меня просто струсить. Нелогично, но верно. Вряд ли я могла что-то сделать для них, но мое самолюбие настаивало на том, что надо идти. Конечно, знай я, насколько хитер и изворотлив был наш противник, я скорее всего не покинула бы своего убежища.

После четырех лет войны манера одеваться претерпела серьезные изменения, стала гораздо менее требовательной, и даже представителей высших слоев общества можно было частенько увидеть в одежде, немыслимой до 1914 года. И все же у меня ушло довольно много времени, прежде чем я смогла отыскать себе что-нибудь подходящее. Это была твидовая юбка достаточной длины и более или менее приличная блузка. Чулки и подвязки я нашла быстро, но с туфлями были проблемы. Нога Холмса была больше моей, а выбор женской обуви был ограничен. Я нашла пару алых босоножек на четырехдюймовом каблуке и попыталась представить в них Холмса. У меня не хватило воображения. (Но если не Холмс, то кто же? Я поставила их, пораженная этой мыслью. «Не отвлекаться, Рассел», – приказала я себе.) Взяв пару черных туфель на низком каблуке, я обнаружила, что по крайней мере могу в них ходить.

Я включила свет и села перед зеркалом. (Интересно, многих ли молодых женщин учили основам макияжа мужчины?) Надев жемчужное ожерелье и маленькие серьги, я повязалась платком и взглянула на свое отражение.

Забавно. Ничто не подходило мне ни по размеру, ни по цвету, а ноги уже начали болеть, и все же я твердо решила идти. Я собрала одежду Уотсона, выключила свет, сделала глубокий вдох и резко дернула дверь.

Не последовало ни взрыва бомбы, ни выстрелов, и никто на меня не бросился. Я закрыла за собой дверь и отправилась тратить деньги, которые так бессовестно одолжила у брата Холмса.




Глава 11

Еще одна проблема: старый кеб


И теперь и всегда какой-то неожиданной волной на фоне штиля мы осознаем тот факт, что мгновение способно разрушить все, что мы себе навоображали.




Моей первоочередной задачей было вернуть Уотсону его одежду, но, покидая здание, я обнаружила, что выхожу из магазина. Убежище Холмса было расположено почти идеально, и я запросто могла провести там несколько дней, ни разу не высунув носа на улицу, поскольку это был один из двух лондонских магазинов (не буду говорить какой, так как эта укромная комната может еще пригодиться), в которых можно было найти все на свете. Здесь я не только была в безопасности, но и могла купить еду и даже развлекаться.

Обрадованная этим открытием, я отослала узел с одеждой Уотсона в клуб Майкрофта, после чего вернулась в убежище, где допила свой чай, немного передохнула и наконец, ближе к второй половине дня, не спеша вышла из здания. Здесь я столкнулась с проблемой. Холмс настаивал на том, чтобы я придерживалась обычного своего распорядка, только мне нужно было взять четвертый кеб, а тут прямо перед носом у привратника стоял только один-единственный. Я дала привратнику хорошие чаевые и покачала головой.

Через пятнадцать минут подъехал третий кеб. Уже начинало темнеть, и в это время все они были свободны. Кеб казался очень теплым, а мое новое одеяние совсем не грело. Наверняка Холмс не рассчитывал на мою негибкость. Я взглянула через дверь на кебмена, сделала шаг назад и махнула, чтобы проезжал. Кебмен выглядел очень раздраженным, что, вероятно, можно было сказать и обо мне. Не обращая внимания на привратника, я поплелась было вниз по улице, когда предо мной внезапно возник старый, видавший виды кеб, в который была впряжена такая же старая доходяга-лошадь.

– Кеб, мисс? – раздался голос возницы этого анахронизма на колесах.

Я мысленно послала Холмсу проклятие. По сравнению с другими этот кеб был намного холоднее. Я объяснила, куда мне нужно, погрузила свои покупки, сделанные ранее в магазине, и села. Привратник посмотрел мне вслед так, будто я была ненормальной. Возможно, он был и прав.

Тогда я еще совсем не знала Лондона, хотя и изучала карты, поэтому прошло некоторое время, прежде чем я поняла, что мы едем в другом направлении. Точнее, не то чтобы в совершенно другом, но мы делали очень большой крюк. Первой моей мыслью была та, что кебмен нарочно удлиняет маршрут, чтобы вытрясти из меня побольше денег за проезд. Я уже открыла было рот, но тут меня поразила страшная мысль: а что если меня выследили? Что если кебмен был одним из людей слепого торговца карандашами? Сначала я испугалась, но затем рассвирепела. Высунувшись из окошка, я вывернула шею, чтобы увидеть возницу.

– Эй, приятель, куда это ты меня везешь? Так мы не попадем в Ковент-Гарден.

– Попадем, мисс. Это более удобный путь, так мы избежим дорожных пробок, мисс, – подобострастно проскулил голос.

– Хорошо, а теперь послушай. У меня здесь заряженный револьвер, и я пристрелю тебя, если ты немедленно не остановишься.

– Но, мисс, вы же не сделаете этого, – прохныкал он.

– С каждым мгновением я все больше убеждаюсь, что придется. Останови кеб сейчас же!

– Но, мисс, я не могу сделать этого, действительно не могу.

– Почему же?

Показалась лохматая голова, и я уставилась на нее.

– Потому что, если мы остановимся, то опоздаем в театр, – сказал Холмс.

– Вы! Вот негодяй! – вспылила я. Оружие дернулось в моей руке, и Холмс, увидев это, быстро убрал голову. – Послушайте, вот уже второй раз за три дня вы разыгрываете со мной ваши дурацкие спектакли. – Я поймала изумленный взгляд прохожего и понизила голос. – Если вы еще раз проделаете нечто подобное и в моей руке опять будет оружие, я не ручаюсь за последствия, слышите? Я за себя не отвечаю, и это так же верно, как то, что мою мать звали Мэри Маккарти.

Я откинулась на спинку сиденья и перевела дух. Через пару минут до меня донесся тоненький голосок:

– Да, мисс.

Не доезжая до театра, он повернул свой старый кеб в темный переулок, примыкающий к одному из бесчисленных лондонских маленьких парков. Дверь кеба распахнулась, и Холмс уставился на меня.

– Твою мать звали не Мэри Маккарти, – произнес он.

– Да, ее звали Джудит Клейн. Просто не надо меня больше пугать так, пожалуйста. Я хожу перепуганная и к тому же слепая с того момента, как покинула квартиру вашего брата, и очень устала.

– Прошу прощения, Рассел. Мое извращенное чувство юмора не раз подводило меня и раньше. По рукам?

– По рукам.

Он влез в кеб.

– Рассел, теперь твоя очередь повернуться ко мне спиной. Едва ли я смогу войти в театр в обличье кебмена.

Я поспешно вылезла через дверь с другой стороны. Через несколько минут он появился из кеба в пальто и шляпе, с усами и тростью, под пальто вечерний костюм. К нему подошел небольшого роста мужчина, тихонько что-то насвистывая.

– Добрый вечер, Билли.

– Добрый вечер, мистер... Добрый вечер, сэр. – Он дотронулся до шляпы, приветствуя и меня.

– Билли, смотри не сверни себе шею среди этих коробок. И если замерзнешь – под сиденьем есть плед. Единственное, что от тебя требуется, это не заснуть. Держи ухо востро.

– Все будет в порядке, сэр. Не беспокойтесь. Удачного вам вечера, сэр, мисс.

Я была настолько смущена, что даже не заметила, как он взял меня под руку.

– Холмс, как вы меня нашли?

– Ну, не буду утверждать, что это просто совпадение, я полагал, будто мое убежище тебе, возможно, придется по душе и ты проведешь там весь день. К тому же и привратник, когда я говорил с ним час назад, и служащий, которому ты отдала посылку для Уотсона, заверяли меня, что ты еще не выходила. Рассел, это промах. Надо было оставить эти брюки.

– Понимаю. Извините. А что вы разузнали новенького?

– Видишь ли, я не разузнал абсолютно ничего. Ни одной сплетни, ни единого слова, никто даже понятия не имел о каких-либо поползновениях против старого Холмса. Должно быть, я теряю чутье.

– А может, ничего и не было?

– Может быть. В общем, любопытная ситуация. Я заинтригован.

– А я замерзла. Итак, что мы собираемся делать сейчас?

– Мы будем слушать голоса ангелов и людей, дитя мое, и погрузимся в мир музыки Верди и Пуччини.

– А после?

– После мы наконец-то пообедаем.

– А потом?

– Боюсь, что мы забьемся назад в квартиру моего брата и будем выглядывать из-за занавесок.

– Кстати, как ваша спина?

– К черту мою спину, я хочу, чтобы ты прекратила рассуждать на эту тему. К твоему сведению, меня осмотрел отставной военврач, который промышляет тем, что делает подпольные операции и латает огнестрельные раны. Он сказал, что это пустяк, и велел убираться, так что я нахожу эту тему утомительной.

Я была рада, что его настроение улучшилось.

Вечер, который последовал за всем этим, остался в моей памяти надолго. Дважды я засыпала и, проснувшись, обнаруживала свою голову на плече Холмса, но он, казалось, ничего не замечал. Он был настолько увлечен музыкой, что, я уверена, начисто забыл о моем присутствии, забыл, где находится сам, забыл, как дышать. Мне никогда особо не нравилась опера, но в тот вечер – к сожалению, не могу вспомнить, что именно мы слушали, – даже я начала кое-что понимать. (Между прочим, здесь я позволю себе опровергнуть записи биографа Холмса, поскольку никогда не видела, чтобы Холмс мягко покачивал рукой в такт музыке, как однажды написал Уотсон.)

В антракте мы выпили шампанского и отошли в тихий уголок, чтобы поменьше быть на виду. Холмс умел быть очаровательным, когда хотел, но в тот вечер он просто блистал, рассказывая о своих беседах с представителями высших каст Индии и тибетскими ламами, о последних своих исследованиях, посвященных губной помаде и ее разновидностям, рассуждая о музыкальном мире вообще и только что услышанных нами ариях в частности. Я была поражена этим Холмсом, которого впервые видела таким беззаботным, с трудом верилось, что этот же человек часами может пребывать в унылом, подавленном настроении, писать скучноватые монографии на тему дедукции как науки и метить краской пчелиные спины, дабы проследить их путь по Суссекским холмам.

– Холмс, – спросила я, когда мы вышли на улицу, – я понимаю, что вопрос может показаться вам несколько детским, но скажите – вы чувствуете себя в ладу с самим собой? Я спрашиваю исключительно из любопытства, вам не обязательно отвечать.

Он предложил мне руку, и я оперлась на нее.

– "Кто же я такой?" Ты это имеешь в виду? – Он улыбнулся и ответил самым странным образом: – Ты знаешь, что такое фуга?

– Вы уходите от разговора?

– Нет.

Некоторое время, пока мы шли в тишине, я думала, что же он хотел этим сказать.

– Я поняла. Две отдельные части фуги могут показаться совершенно не связанными между собой, пока слушатель не получит полное о ней представление, и вот тогда внутренняя логика музыки и обнаружит скрытую связь.

– С тобой приятно разговаривать, Рассел. Уотсону потребовалось бы на это не менее двадцати мучительных минут. О, это еще что такое? – Он дернул меня за руку, и мы остановились в тени здания, которое только что обогнули, с замиранием сердца уставившись на неровные отблески ламп и очертания шлемов и фуражек констеблей в том месте, где мы оставили кеб и Билли. Были слышны громкие голоса, подъехала карета «скорой помощи». Холмс прислонился спиной к стене.

– Билли? – прошептал он хриплым голосом. Как они могли нас выследить? Рассел, я что, теряю хватку? Я никогда не встречал человека, который мог бы сделать это. Даже Мориарти не смог бы. – Он тряхнул головой, словно для того, чтобы прояснить мысли. – Я должен осмотреть место, прежде чем эти болваны затопчут все доказательства.

– Подождите, Холмс. Это может быть ловушкой. Возможно, нас поджидает кто-нибудь с духовым ружьем или винтовкой.

Холмс внимательно осмотрел улицу и медленно покачал головой.

– За весь вечер мы несколько раз представляли собой отличные мишени. Учитывая такое скопление полицейских, это было бы слишком большим риском для него. Нет, пойдем. Единственное, на что я надеюсь, это на то, что расследование ведет человек, у которого есть хоть крупица здравого смысла.

Я последовала за ним настолько быстро, насколько позволяли мне мои каблуки. Подойдя поближе, я увидела маленького жилистого человека, который протянул руку Холмсу, здороваясь. На вид ему было лет тридцать пять.

– Мистер Холмс, рад видеть вас. А я-то гадал, не измените ли вы свою внешность? Мне кажется, вы должны иметь какое-то отношение ко всему этому.

– Инспектор, к чему такому «этому»?

– Видите ли, мистер Холмс, кеб... Могу ли я чем-нибудь вам помочь, мисс? – Последние слова были адресованы мне.

– А, Рассел, мне бы хотелось представить тебя моему старому другу. Это инспектор Лестрейд из Скотланд-Ярда. Его отец был моим коллегой по ряду дел. Лестрейд, это моя... – Быстрая улыбка мелькнула на его губах. – Моя помощница, мисс Мэри Рассел.

Лестрейд уставился на нас двоих, а затем разразился смехом, к моему негодованию. Неужели такова будет реакция каждого полицейского?

– Ох, мистер Холмс, вы такой же шутник, как раньше. А я уж совсем позабыл ваши шутки.

Холмс выпрямился в полный рост и холодно посмотрел на него.

– Лестрейд, я хоть раз позволял себе шутки, которые касались бы моей профессии? Хоть когда-нибудь? – Последние слова прозвучали в холодном воздухе резко, подобно выстрелу, и юмор Лестрейда быстро улетучился. Остатки улыбки придали его лицу что-то крысиное. Он бросил на меня быстрый взгляд и откашлялся.

– Ну да, хорошо, мистер Холмс, я полагаю, вам бы хотелось посмотреть, что они оставили от вашего кеба. Один из наших людей давно знал Билли, еще со старых времен, и решил позвонить мне. Не сомневаюсь, за сегодняшнюю работу он получит повышение по службе. О своем товарище можете не волноваться, с ним будет все в порядке уже, я полагаю, через день-два. Похоже, это был хлороформ. Он уже начинал приходить в себя, когда его нашли.

– Спасибо вам за это, инспектор. Вы уже осмотрели кеб изнутри?

– Нет-нет, мы еще ничего не трогали. Только заглянули туда. Я же говорю, что этот человек получит повышение. Он сообразительный.

Я заметила одного из людей в форме, который слонялся неподалеку от нас и прислушивался к нашему разговору. Я подтолкнула локтем Холмса и обратилась к Лестрейду:

– Инспектор, мне кажется, это он, вот тот, не так ли? – Человек, на которого я обратила внимание, видимо, услышал мои слова, поскольку поспешно отошел, смутившись. Холмс и Лестрейд посмотрели в его сторону.

– Вообще-то да, но как вы угадали?

Холмс прервал его:

– Лестрейд, вам еще не раз предстоит убедиться в том, что мисс Рассел никогда не угадывает. Она иногда выдвигает экспериментальные гипотезы, но никогда не гадает.

– Я рада за этого человека, – добавила я, – он возвращается к положению, которое занимал когда-то. Люди, подобные ему, могут служить примером для молодых полицейских.

Теперь все внимание Лестрейда было приковано ко мне.

– Так вы его знаете, мисс?

– Если мне не изменяет память, я никогда не видела его прежде.

Холмс тем временем смотрел на кеб с непроницаемым лицом.

– Тогда как же...

– Но это же так очевидно. Человек его возраста может занимать столь невысокий пост либо в силу, скажем так, ограниченных умственных ресурсов, либо вследствие смещения вниз по служебной лестнице. Вряд ли это было что-то криминальное, иначе он уже давно не был бы в форме. Судя по морщинам на его лице, можно сделать вывод о том, что несколько лет назад он пережил большое горе и долгое время пытался залить его алкоголем, однако не так давно ему удалось преодолеть этот затянувшийся кризис – несомненно, усилием воли, поэтому он может служить примером остальным, – закончила я и наградила потрясенного Лестрейда самой невинной из своих улыбок. – Все очень просто, инспектор.

Маленький человек широко открыл рот и снова засмеялся.

– Да-а, мистер Холмс, понимаю, что вы имели в виду. Не знаю, как вам это удалось, но это явно ваши умозаключения. Вы абсолютно правы, мисс. Его жена и дочь погибли четыре года назад, и он стал пить, даже на службе. Мы держали его только на бумажной работе, где он не мог причинить никакого вреда, но год назад он взял себя в руки и, думаю, в ближайшее время наверстает упущенное. А теперь пойдемте, я возьму фонарь, и мы осмотрим ваш кеб. – Он отошел в сторону и прокричал кому-то, чтобы ему принесли фонарь.

– Рассел, тебе не кажется, что твое шоу было слишком драматичным? – пробормотал Холмс.

– Хороший ученик воспринимает все лучшее от своего учителя, – ответила я.

– Ну, что же, пойдем посмотрим, что теперь можно воспринять от этого старого кеба. Я жажду узнать что-нибудь новенькое о человеке, который преследует нас и наших друзей. Надеюсь, наконец удастся поймать какую-нибудь ниточку.

Кеб был освещен множеством фонарей, и его потрепанный корпус выглядел еще хуже, чем при уличном освещении.

– Вот здесь мы нашли вашего человека, – показал Лестрейд, – мы старались не ходить здесь, но все же пришлось его поднимать и переносить. Он лежал на боку, в старом поношенном костюме, накрывшись пледом.

– Что? – Костюм был Холмса, а плед – из кеба.

– Да, он был накрыт пледом и сладко спал.

Холмс передал Лестрейду свои шляпу, пальто и трость и достал из кармана небольшую, но мощную лупу. Пригнувшись к земле, он стал похож на большую гончую, которая ищет след. Наконец он издал легкое восклицание и извлек из другого кармана маленький конвертик.

– Что ты скажешь по поводу этого, Рассел? – спросил он, указывая на мостовую.

Я подошла поближе и увидела следы.

– Две пары ног? Одна сегодня побывала в грязи, а другая... Это не масло?

– Да, Рассел, но здесь где-то должна быть и третья. Возле двери кеба? Нет? Может быть, внутри. – С этими словами он отворил дверь. – Лестрейд, пусть ваши люди снимут все отпечатки пальцев, хорошо?

– Да, сэр. Я уже послал за экспертом, он вскоре должен быть здесь. Человек он новый, но, говорят, хороший специалист. Его зовут Макриди.

– О да, Рональд Макриди. Его статья о типах преступников заслуживает интереса, как вы думаете?

– Я, э-э, незнаком с ней, мистер Холмс.

– Жаль. И все же рекомендую, лучше позже, чем никогда. Рассел, все это были твои вещи, да?

Я посмотрела через его плечо. Что сталось с теми красивыми и довольно дорогими нарядами, что я купила? Я осталась лишь в тех платье и плаще, что были на мне, все остальное превратилось в бесформенные разноцветные лоскуты. Обрывки синей шерсти, зеленого шелка, белого полотна устилали кеб изнутри вперемешку с кусками разорванных коробок, бечевок и бумаги, в которую все это было завернуто. Кожаное сиденье было изрезано, и повсюду валялся конский волос, которым оно было набито.

Холмс принялся осматривать все через лупу, в то время как Лестрейд держал фонарь. Были новые конверты, новые записи и вопросы. Вскоре приехал эксперт и снял отпечатки пальцев. Тем временем кто-то разжег костер, и полицейские собрались вокруг него, грея руки и ворча. Уже было поздно и заметно похолодало. Все чаще до меня доносилось недовольное ворчание. В кебе было тесно, и потому я вылезла оттуда и подошла к констеблям.

Я улыбнулась самому высокому из них, который оказался рядом со мной.

– Я хотела сказать, что очень рада тому, что вы здесь, все вы. Видите ли, мистер Холмс не совсем здоров, к тому же он уже не тот, каким был раньше, поэтому присутствие представителей закона является для нас большим подспорьем. Особенно ваше, мистер... – Я наклонилась к констеблю, который был старше остальных.

– Фаулер, мисс. Том Фаулер.

– Особенно ваше, мистер Фаулер. Мистер Холмс отметил вашу оперативность. – Я улыбнулась всем остальным. – Спасибо всем вам за бдительность и усердие.

Вернувшись к кебу, я заметила, что ворчание прекратилось. Когда Лестрейд отошел, я взяла фонарь, чтобы посветить Холмсу.

– Итак, ты считаешь, что я состарился? – спросил он с иронией.

– Только не ваш ум. Я сказала это, чтобы воодушевить полицейских, которым надоело здесь торчать без толку. Может, я кое-что и преувеличила, но теперь они будут повнимательнее.

– Кажется, я уже говорил тебе, что здесь на нас вряд ли нападут.

– А я начинаю подозревать, что этот ваш противник знает вас достаточно хорошо, чтобы, планируя свои действия, принимать во внимание ваши соображения.

– Эта мысль уже приходила мне в голову, Рассел. Так вот, – он сел, – теперь твоя очередь. Мне нужно, чтобы ты все осмотрела. Есть ли здесь какие-нибудь обрывки не твоей одежды? Это займет некоторое время, и я пришлю тебе в помощь вон того высокого полицейского, другого попрошу принести глотнуть чего-нибудь горяченького, а сам отправлюсь на осмотр окрестностей.

– Холмс, пожалуйста, возьмите кого-нибудь с собой.

– После твоей речи они будут из кожи лезть вон, чтобы защитить мое старое немощное тело.

Мне потребовалось какое-то время, чтобы разобрать содержимое кеба, но вскоре с помощью молодого констебля Митчелла я извлекла наружу кучу кусков бумаги и лоскутов материи. В моих руках в результате оказалось три конвертика с вещественными доказательствами. Мы вылезли из кеба, отряхнулись и выпили горячего сладкого чая. Тем временем появился Холмс со своими телохранителями.

– Благодарю вас, джентльмены, за помощь. Теперь выпейте чайку. Давайте-давайте, – сказал он и хлопнул самого ревностного констебля по спине, подталкивал его к горячему питью. – Ну, Рассел, что-нибудь нашла?

– Одну пуговицу с обрывком коричневого твида, которая была срезана чем-то острым. Еще один ошметок светло-серой глины. И один светлый волос, но не мой – этот значительно короче. Кроме того, много пыли, грязи и мусора – кеб явно давно не чистили.

– Им не пользовались долгое время, Рассел, так что эти твои находки малоинтересны.

– А вы, Холмс, что вы нашли?

– Несколько интересных вещей, но мне нужно выкурить над ними трубку, а может даже, и две, прежде чем я скажу что-либо по этому поводу.

– Холмс, долго мы еще здесь пробудем?

– Еще с час. А что?

– Я пила шампанское, потом кофе, а теперь чай. Не думаю, что смогу протянуть еще час.

– Конечно. – Он оглянулся, оценив недостаток женской компании. – Пусть старина Фаулер покажет тебе место в парке. Возьми с собой фонарь.

Я с достоинством окликнула констебля, названного Холмсом, и объяснила ему задачу, после чего он вывел меня по тропинке в парк. Мы беседовали о детях и прочих вещах, а когда дошли до маленького строения, где я уединилась, он остался ждать меня снаружи. Решив свою проблему, я пошла помыть руки. Я положила фонарь на полку под зеркалом. Протянув руку к крану, я увидела на нем прилипшую светло-коричневую глину. Я поднесла фонарь поближе, не веря своим глазам.

– Мистер Фаулер, – крикнула я.

– Мисс?

– Пойдите позовите мистера Холмса.

– Мисс? Что-то не так?

– Нет; все в порядке, просто приведите его.

– Но я не должен...

– Я буду в безопасности. Идите!

После секундного колебания его тяжелые шаги быстро удалились в ночь. Я слышала его громкий голос, ответные крики и топот бегущих по тропинке в мою сторону людей. Холмс ступил на порог и остановился в нерешительности.

– Рассел?

– Холмс, может человек, которого мы ищем, быть женщиной?




Глава 12

Побег


Она постоянно избегает нас; она отрекается от всех наших правил и разбивает все наши стандарты.




– Рассел, это как раз тот самый вопрос, над которым я собирался поразмышлять с моей трубкой. К тому же ты избавила меня от величайшего греха, который сыщик не может себе позволить: от способности не видеть очевидного. Покажи, что ты нашла.

Его глаза возбужденно сверкали в лучах фонарей. Послали еще за фонарями, и вскоре маленькое каменное строение засияло светом, Фаулеру доложили, что уборка там проводилась вчера до восьми вечера. Я отошла в сторону и вместе с Лестрейдом наблюдала за работой Холмса, который придирчиво осматривал даже самые незначительные предметы и детали, постоянно бормоча что-то себе под нос и изредка давая указания.

– Опять ботинки, маленькие ботинки, каблуки, не новые. Ага, велосипедист. Лестрейд, вы выставили пикеты? Хорошо. Она пошла сюда, здесь она стояла. О! Еще один светлый волос, да, слишком длинный волос, чтобы быть мужским, я полагаю, и совершенно прямой. Рассел, пометь, пожалуйста, эти конверты. Грязь у нее на руках, следы в раковине и на полке. Но нет отпечатков пальцев. Перчатки? – Холмс взглянул невидящим взором на свое отражение в зеркале и тихонько присвистнул сквозь зубы. – Почему у нее на перчатках была грязь и зачем ей было ее смывать?

Этот вопрос сбивает меня с толку. Лестрейд, еще света вот сюда, и пусть фотограф еще раз снимет кеб, после того как Макриди закончит. Так, как я и думал, она правша. Умылась, стряхнула воду с рук, точнее с перчаток, – и к двери. Эй, приятель, сойди с отпечатков ног. Небо, помоги нам! Теперь на улицу, потом... нет? Не на улицу, обратно на тропинку, вот здесь и здесь. – Он выпрямился и, нахмурившись, посмотрел на голые ветки над головой. – Но в этом нет никакого смысла... Лестрейд, сегодня мне понадобится ваша лаборатория, и, кроме того, необходимо, чтобы весь парк был оцеплен, дабы ничья нога не ступала сюда до тех пор, пока я не увижу его при дневном свете. Рассел, сегодня будет дождь?

– Я не специалист по лондонскому климату, но не думаю, что дождь будет. Для снега же, конечно, слишком тепло.

– И все же вероятность есть. Бери эти конверты, Рассел. Нам предстоит много чего сделать до рассвета.

По правде говоря, это Холмсу предстояло много чего сделать, поскольку в лаборатории был только один микроскоп, к тому же Холмс не сказал мне, что он ищет. Я немного посидела рядом с ним в лаборатории, чувствуя, что веки постепенно тяжелеют, несмотря на большое количество выпитого кофе, и следующее, что я осознала, был тот факт, что уже наступило утро. Холмс стоял у окна и курил трубку. Попытавшись встать, я почувствовала, что все мое тело задеревенело после нескольких часов в неудобной позе. Мой позвоночник громко хрустнул, когда я откинулась на спинку стула, и Холмс повернулся.

– А, Рассел, – произнес он с усмешкой, – ты что, всегда спишь на стульях? Сомневаюсь, чтобы твоя тетя это одобрила. Не говоря уже о миссис Хадсон.

Я протерла глаза и посмотрела на него.

– Судя по вашему юмору, вы довольны своими ночными исследованиями, не так ли?

– Наоборот, дорогая Рассел, абсолютно недоволен. В моей голове гнездятся смутные подозрения, но ни одно из них меня не удовлетворяет. – Он невидящим взглядом уставился на оконную раму, потом перевел свои стальные глаза на меня и улыбнулся.

– Я расскажу тебе обо всем по пути в парк.

– Но, Холмс, будьте разумны, как я выйду в таком виде? – Он посмотрел на мое мятое платье, испачканные чулки и неудобные туфли и кивнул.

– Я узнаю, есть ли здесь женщина, которая могла бы нам помочь. – Не успел он пошевелиться, как в дверь постучали.

– Войдите.

Вошел и остановился в дверях молодой констебль.

– Мистер Холмс, инспектор Лестрейд просил сказать вам, что для молодой леди пришла какая-то посылка, но...

Холмс кинулся из комнаты, отметая все сплетни о старости, боли в спине и ревматизме. Я слышала, как он кричал:

– Не трогайте посылку, не трогайте ее, позовите специалиста по обезвреживанию бомб, оставьте ее, Лестрейд, вы задержали человека, который ее принес?..

Я последовала за ним вниз по лестнице. Молодой полицейский посторонился, давая мне пройти.

– Я как раз и собирался сказать, что посылкой уже занимаются специалисты, а инспектор Лестрейд намерен пригласить мистера Холмса на допрос молодого человека, который ее принес, но мистер Холмс выскочил, даже не дав мне возможности закончить, сэр. – Последние его слова были адресованы появившемуся Лестрейду, который перехватил Холмса на ходу. Внизу я увидела несколько человек, колдовавших над каким-то свертком. На мгновение воцарилась тишина, и все смотрели на них. Наконец Холмс повернулся к Лестрейду.

– Так вы задержали того, который принес это?

– Да, он здесь. Он говорит, что час назад его остановил на улице мужчина и предложил две гинеи за доставку посылки. Это был человек небольшого роста, со светлыми волосами и в теплой куртке. Сказал, что посылка для его друга, которому она понадобится утром, но сам он не может ее доставить. Он дал ему одну гинею и даже взял адрес, чтобы после доставки прислать вторую.

– На которую ему нечего рассчитывать.

– Он тоже так думает. Впрочем, он не больно-то умен, даже не знает толком, сколько это – гинея, ему просто нравится ее блеск.

Все это время мы наблюдали за работой двух специалистов, за их напряженными лицами, пока они осторожно снимали бечевку, разрезали бумагу и доставали содержимое, которое оказалось смятой одеждой. В конце концов на столе остались лежать шелковая юбка, шерстяная кофта, брюки, две пары шерстяных чулок и пара туфель. Из всего этого вылетела и упала на пол записка.

– Наденьте перчатки, прежде чем ее поднять, – распорядился Холмс.

Удивленный полицейский надел перчатки и, подняв записку, передал ее Лестрейду. Тот прочел ее и передал Холмсу, а Холмс медленно зачитал ее вслух голосом, в котором слышались нотки беспокойства и сомнения:

"Дорогая мисс Рассел,

Зная, что Ваш компаньон испытывает определенные затруднения и вряд ли сможет обеспечить Вас нормальной одеждой, прошу Вас принять это с моими наилучшими пожеланиями. Вы будете чувствовать себя вполне удобно.

Доброжелатель".

Холмс несколько раз моргнул и отдал записку Лестрейду.

– Отправьте это в лабораторию, путь поищут отпечатки пальцев, – проворчал он, – одежду надо проверить на наличие пятен, ржавчины и прочего. Выясни, откуда она взялась. И, ради Бога, найди кого-нибудь, кто сможет обеспечить мисс Рассел «нормальной одеждой», не то это дело вообще не сдвинется с мертвой точки. – Когда он повернулся в холодной ярости, я услышала, как он выдохнул: – Это уже чересчур.

Вскоре появилась масса одежды, и форменной, и штатской, вся очень неудобная. В парк мы поехали на полицейской машине. Лестрейд сидел рядом с водителем, а Холмс сзади со мной. Он молчал, погруженный в свои мысли, и смотрел в окно, барабаня длинными пальцами по колену. Он не распространялся о своих лабораторных изысканиях, и я решила отложить расспросы до более подходящего момента. В парке он порыскал в течение нескольких минут по тропинкам, затем кивнул сам себе и залез обратно в машину. На все вопросы Лестрейда он ответил глубоким молчанием, и мы так же молча вернулись в Скотланд-Ярд, где прошли в кабинет Лестрейда и остались там с Холмсом вдвоем.

Холмс подошел к рабочему столу, выдвинул ящик и извлек оттуда пачку сигарет. Достав одну, он прикурил от спички и отошел к окну, где встал спиной ко мне, уставившись невидящим взором на набережную. Докурив сигарету до конца, он вернулся к столу и с силой вдавил окурок в пепельницу.

– Я должен отлучиться, – резко сказал он, – и я не хочу, чтобы кто-то из этих твоих неуклюжих приятелей меня сопровождал. Они испортят мне все дело, одним своим видом распугав тех, кто мне нужен. А пока меня не будет, составь список всего необходимого и отдай его здешнему... наверное, у них есть какой-нибудь заведующий хозяйством. Одежда на два-три дня, и ничего лишнего. Мужская или женская – на твой выбор. Будет неплохо, если ты добавишь также пару вещей для меня, ты знаешь мои размеры. Это сэкономит немного времени. Я вернусь через пару часов.

Я встала, в душе моей кипела злость.

– Холмс, вы не можете так поступить со мной. Вы ничего не сказали, не поделились вашими планами, только пихаете и кидаете меня туда-сюда. А ведь у меня тоже могут быть планы, которые вы вовсе не учитываете, и держите меня в неведении, будто я Уотсон. А теперь еще намереваетесь уйти и оставить меня с каким-то списком. – Он уже двинулся в направлении двери, и я, продолжая бубнить, последовала за ним. – Сначала вы называли меня своей помощницей, а теперь обращаетесь как с прислугой. Даже ученик заслуживает большего. Я хочу знать...

Я как раз подошла к окну, когда раздался звук, подобный громкому шлепку ладони по столу. Холмс отреагировал моментально и бросился на меня, сбив с ног. Окно разлетелось на сотни острых как бритва осколков, мы упали на пол, и Холмс схватил меня за плечо.

– Ты ранена?

– Боже мой, это было...

– Рассел, ты в порядке? – яростно переспросил он.

– Да, мне кажется. А вы... – Но он уже бежал к двери, в которой показалось лицо инспектора с широко раскрытым ртом. Холмс схватил его в охапку, и они вместе кубарем скатились с лестницы.

Я тихонько подошла к разбитому окну и выглянула из него одним глазом. Паровой буксир двигался вниз по реке, а на мостовой стояла мама с ребенком и с изумлением смотрела вслед удалявшемуся кебу. Через секунду из здания выскочили Холмс и другие люди, которые окружили ее, отчаянно жестикулируя и засыпая вопросами. Я увидела, как Холмс посмотрел наверх в сторону окна, у которого стояла я, повернулся, чтобы сказать что-то инспектору в твидовом костюме, после чего ссутулясь побрел назад в Ярд.

Спустя некоторое время кабинет Лестрейда наполнился людьми, которые стали замерять углы и извлекать пули из стены. Однако никто не догадался заткнуть или занавесить чем-нибудь окно, из которого дул ледяной ветер. Поэтому я перешла в кабинет по соседству, где не было окон. Когда вошел Холмс, я уже знала, что спорить с ним бесполезно, и все же попробовала.

– Я думаю, одежда понадобится нам из расчета на несколько дней, так что уточни список, Рассел, – были его первые слова, – и держись подальше от окон, не ешь, не пей ничего, в чем абсолютно не уверена, и держи револьвер под рукой.

– Не бери конфетки у незнакомых дяденек, так? – спросила я с сарказмом, но он не рассердился.

– Правильно, я вернусь через два-три часа. Будь готова к выходу, как только я появлюсь.

– Холмс, вам нужно хотя бы...

– Рассел, – прервал он меня и, подойдя ближе, схватил за плечи, – мне очень жаль, но время – деньги. Ты просила рассказать, что происходит, и я сделаю это. Ты хочешь быть в курсе, я понимаю, но подожди немного. Мне бы хотелось, чтобы ты сама сделала последнее умозаключение. Не сейчас, Рассел. Пожалуйста, удовлетворись пока тем, что есть. – Он обхватил руками мою голову, наклонился и поцеловал меня в бровь. Я села, как громом пораженная, и просидела так довольно долго после того, как он ушел... именно поэтому он, вероятно, так и поступил.

* * *


То, что Холмс был так возбужден, не давало никаких шансов дождаться его через два-три часа. Раздраженная, я передала список молодой женщине-полицейскому, приложив к нему свои последние деньги, и вернулась в кабинет без окон. И тут я вспомнила о посылке, которая пришла сегодня утром и которую я видела только издалека. Зайдя в лабораторию, я побеспокоила человека в белом халате, который стоял у стола с туфлей в руке. Он повернулся, когда я вошла, и я лишилась дара речи, когда увидела, что он держал в руке. Это была моя туфля.

Эта пара туфель, которая теперь лежала в лаборатории, была похищена из моей комнаты еще осенью. Я проходила в них неделю в октябре, а когда через две недели стала искать их, то не нашла. Это меня огорчило, но, откровенно говоря, больше потому, что я приняла это за признак рассеянности, которая с каждым днем прогрессирует. Я полагала, что где-то их оставила. И вот они здесь.

Я с облегчением заметила, что одежда была мне незнакома, хотя и соответствовала моему вкусу. Она была новой, купленной в большом магазине в Ливерпуле, и недешевой. Это было все, что могли выжать эксперты.

Записка, прилагавшаяся к посылке, лежала поодаль. Я подошла и взяла ее. Она была серой от порошка для выявления отпечатков пальцев, но бумага была слишком грубой, чтобы на ней остались отпечатки. Я прочла ее, автоматически отметив про себя особенности шрифта, и уже хотела было положить на место, как вдруг все внутри у меня похолодело. Да, это было слишком для одного дня. Я села на табуретку и через некоторое время поделилась с экспертом тем, что увидела. Когда появился Лестрейд, я сказала ему то же самое. Спустя некоторое время я вновь вернулась в кабинет без окон, куда женщина-полицейский принесла покупки, доложив, что отбирала все очень тщательно. Я пробормотала что-то о благодарности и села, погрузившись глубоко в свои мысли.

Когда ворвался Холмс с растрепанными волосами и горящими глазами, я уже пришла в себя и разбирала покупки. Увидев его, я вздрогнула и уронила ботинок.

– Боже мой, Холмс, где вы были, откуда этот ужасный запах? Полагаю, в доках, и, судя по вашим ногам, осмелюсь предположить, что вы лазили по отстойникам, но этот неприятный сладковатый дурман? Что это?

– Опиум, мое дорогое дитя. Его запах впитывают в себя волосы, одежда, хотя сам я его и не курил. Мне надо было быть уверенным, что за мной не следят.

– Холмс, нам нужно поговорить, но я не могу дышать в вашем присутствии. Здесь есть довольно приличный душ в отделении для заключенных. Возьмите эту одежду, но смотрите, чтобы она не соприкасалась с тем, что на вас сейчас.

– Нет времени, Рассел. Нам нужно убираться.

– Вовсе нет. – Моя новость была важной, но она могла и подождать, а это нет.

– Что ты сказала? – спросил он. Шерлок Холмс не терпел пререкательств, даже с моей стороны.

– Я знаю вас достаточно хорошо, Холмс, и догадываюсь, что нам предстоит долгое и опасное путешествие. Но если уж выбирать, что лучше – дышать этой гадостью или быть разорванной на куски взрывом бомбы, то я бы предпочла последнее. С радостью.

Холмс посмотрел на меня и, поняв, что меня не переубедить, замысловато, как заправский докер, выругался и выскочил за дверь, яростно требуя у бедного полицейского за дверью указаний по поводу душа.

Когда он влетел обратно, я была уже переодета в парня и готова идти. Мне в голову пришла мысль, что в этом путешествии с Холмсом новая одежда очень быстро превратится в обноски.

– Очень хорошо, Рассел, я чистый. Пошли.

– Здесь чашка чая и бутерброд, а я пока осмотрю вашу спину.

– Ради Бога, женщина, мы должны быть в доках через тридцать пять минут! У нас нет времени чаевничать.

Я спокойно села и положила руки на колени, с интересом наблюдая, как его скулы слегка покраснели, а глаза сузились от нетерпения. Он явно нервничал, потому что сорвал куртку так резко, что одна пуговица с его новой рубашки покатилась по полу. Я положила ее в карман и взяла марлю, пока он глотал свой чай. Рана почти зажила, и я обработала ее довольно быстро, так что через пять минут мы были уже на улице.

Мы устроились на заднем сиденье автомобиля, который ехал очень быстро. Водитель был больше похож на отъявленного хулигана, чем на владельца транспортного средства, но я ничего не сказала по этому поводу. Наконец, когда мы были уже к югу от моста Тауэр, Холмс нарушил молчание.

– Послушай Рассел, – начал он, – я не хочу, чтобы ты...

Но я прервала его, ткнув свой указательный палец ему в лицо. (Сейчас вспоминая все это, я удивляюсь, как могла я, девятнадцатилетняя девушка, тыкать пальцем в лицо человека втрое старше меня, да к тому же еще и моего учителя, но тогда это не имело никакого значения.)

– Нет уж, Холмс, это вы послушайте. Я не могу заставить вас доверять мне, но и не позволю, чтобы вы делали из меня дурочку. Вы мне не нянька и не обязаны охранять и защищать меня. Я не давала вам повода усомниться в моих способностях детектива. Вы также признали, что я достаточно взрослая, потому что не далее чем десять минут назад назвали меня женщиной. И я на правах взрослого равноправного партнера могу принимать собственные решения. Я видела, что вы пришли голодный и уставший, и посчитала своим долгом защитить наше партнерство, положив конец вашей глупости. Да, глупости. Вы считаете, что физические лишения никак на вас не сказываются, но вы ошибаетесь, Холмс. Ум, даже ваш ум, находится в зависимости от тела. Отсутствие воды, еды, открытые раны ставят наше партнерство, и меня в частности, под угрозу. А этого как раз я и не хочу.

Я забыла о водителе, который одобрительно откликнулся на эту драматическую декларацию. Он разразился смехом и даже хлопнул рукой по рулю.

– Здорово, мисс, – прогоготал он, – почему бы вам не заставить его стирать по ночам носки, а? – Только тут я наконец смутилась и покраснела.

Водитель по-прежнему хихикал, и даже Холмс смягчился, когда мы прибыли на место. Это была грязная и мрачная верфь неподалеку от Гринвича. Река была грязной и темной, вода высокой и очень холодной на вид. Возле пирса плавал труп собаки. Место было безлюдным, только из-за стоявших в отдалении зданий доносились голоса и шум машин.

– Спасибо вам, молодой человек, – поблагодарил шофера Холмс, – пошли, Рассел.

Мы осторожно спустились вниз к железным воротам, которые тихо открылись перед нами и так же тихо закрылись. Человек, который открыл ворота, проводил нас в дальний конец верфи, где стоял невзрачный катер. Мужчина на палубе поприветствовал нас.

– Добрый день, мистер Холмс. Добро пожаловать на борт, сэр.

– Я очень рад видеть вас, капитан, действительно очень рад. А это моя... – Он покосился на меня. – Моя помощница, мисс Рассел. Рассел, капитан Джонс управляет одним из самых быстрых катеров на реке. Он согласился взять нас в море.

– В море? О Холмс, я не думаю, что...

– Рассел, давай будем говорить быстро и коротко. Джонс, мы можем отправляться?

– Да, сэр, и чем быстрее, тем лучше. Если вы спуститесь вниз, малыш Брайн покажет вам ваши места. – Мальчик появился, как только мы поднялись на борт по узкому трапу. Он открыл дверь и высунул голову, после чего пошел помогать отцу.

Узенькая лестница вела вниз в каюту, где с одной стороны было маленькое подобие кухни, а с другой стояли стулья и диван, прикрепленные к полу. Передняя часть каюты открывалась в коридор с двумя дверями в маленькие спальни, между которыми были расположены туалет и ванная. Очень удобно и со вкусом. Мы удобно устроились на стульях, двигатель заревел, и за иллюминаторами замелькали кварталы Лондона. Я наклонилась вперед.

– А теперь, Холмс, я должна вам сказать кое-что...

– Сначала немного бренди.

– Вы слишком часто угощаете меня спиртным, – заметила я.

– Это против морской болезни.

– Я не страдаю морской болезнью.

– Мисс Рассел, мне кажется, события последних дней несколько ослабили твою память. Если мне не изменяет слух, то, что ты только что сказала, неправда. На палубе ты собиралась мне сказать, что не хочешь в море, потому что тебе может быть плохо, не так ли?

– Ладно, допустим, я не люблю морские путешествия. Давайте свое бренди. – Я сделала два больших глотка и поставила стакан на стол. – А теперь, Холмс...

– Да, Рассел, ты хочешь узнать результаты моего сегодняшнего опиумного похода и...

– Холмс, – почти закричала я, – послушайте же меня.

– Конечно, Рассел. Я весь внимание, просто я думал...

– Туфли, Холмс, туфли, которые были в посылке. Это были мои, мои собственные туфли, их украли еще в Оксфорде. Они исчезли где-то двенадцатого-тринадцатого октября.

На полминуты воцарилось молчание.

– Боже праведный, – вымолвил он наконец, – как странно. Я очень благодарен тебе, Рассел, что бы я без тебя делал?

Это так взволновало его, что я не сразу решилась сообщить ему вторую часть новости.

– Это еще не все. Но сначала допейте бренди, Холмс. Та записка, что была в туфле. Я очень внимательно изучила ее, очень внимательно, и пришла к выводу, что она отпечатана на той же машинке, что и записка с требованиями о выкупе Джессики Симпсон.

Удар не был смягчен, факты были убийственны, но самое главное заключалось в том, что это сказала ему я, а для него это был очень чувствительный удар. Дважды за два дня я спасла его от серьезной ошибки. Первую еще можно было понять, хотя она чуть не стоила жизни Уотсону, но эта вторая... Догадка была у него прямо под носом, у него в руках. Она коренным образом меняла ход расследования, и он упустил это из виду. Он резко встал и, повернувшись ко мне спиной, отошел к иллюминатору.

– Холмс, я...

Он поднял палец, и я проглотила слова, которые могли сделать только хуже: "Холмс, еще четыре дня назад вы истекали кровью. Холмс, за последние восемьдесят часов вы спали самое большое двенадцать. Холмс, вы были взволнованы, когда увидели записку и поэтому не обратили внимания на особенности буквы "а", вытянутую "л" и сжатую "м", но вспомнили бы об этом позже, если не сегодня, то завтра или послезавтра". Как бы там ни было, но ничего этого я не сказала, потому что он услышал бы только одно: «Холмс, вы оплошали».

Мы уже проплыли Лондон, когда я заметила, что его спина расслабилась и он поднял голову. Я облегченно вздохнула и заняла позицию у другого иллюминатора.

Через десять минут он вернулся на свое место, достал трубку и сел.

– Ты абсолютно уверена, да?

– Да. – Я начала описывать ему отличительные черты, которые заметила, но он оборвал меня:

– В этом нет необходимости, Рассел. Я тебе всецело доверяю. – Он выпустил облачко дыма и потушил спичку. – И твоему уму, – добавил он. – Неплохо. Это означает, что теперь у нас есть мотив.

– Месть за неудавшееся похищение Джессики.

– Это, и осознание того, что мы можем отреагировать на любую подобную попытку в будущем. Кроме того, любой хоть мало-мальски знакомый с литературными опусами Уотсона знает, что Шерлок Холмс всегда доберется до того, кто ему нужен. В данном случае – это женщина. – Я с удовольствием отметила в его голосе свойственные ему иронию и юмор, и больше ничего. – Но меня крайне интересует тот факт, почему я не могу ничего выяснить о ней.

Я постаралась уйти от щекотливой темы и спросила о результатах его исследований за последние восемнадцать часов. Он с удивлением посмотрел на меня.

– Восемнадцать часов? Мне кажется, я держал тебя в курсе.

– Ваше бормотание в парке было неприличным, а если вы разговаривали со мной в лаборатории перед рассветом, то я вас не слышала.

– Странно, мне казалось, ты меня внимательно слушала. Ну что ж, хорошо. Что касается парка, точнее останков старого кеба. Там работали двое здоровенных мужчин и один, как я думал, поменьше и полегче, в ботинках с квадратными каблуками. Двое подошли к Билли сзади, пока он стоял возле лошади и, очевидно, с кем-то разговаривал. Как бы то ни было, они лишь сбили его с ног, а с хлороформом работали Маленькие Ботинки. Твоей одеждой занимались двое здоровяков, в то время как маленький оставался с Билли и держал у его лица маску с хлороформом. Когда они закончили, Маленькие Ботинки забрались внутрь и методично искромсали ножом сиденье. Это был обоюдоострый нож с короткой ручкой и узким лезвием длиной около шести дюймов.

– Мерзкое оружие. С выкидным лезвием?

– Скорее всего. Меня беспокоят обстоятельства этого погрома. Тебе что-то показалось странным?

– Надрезы. Они действительно странные, все одинаковой длины и сделаны в одном направлении, причем заканчиваются они перед краем сиденья. Будто под кожей искали что-то. Не было ли там свидетельств того, что кто-то рылся внутри сиденья?

– Нет, не было. И не меньше меня интересует вопрос, почему именно Маленькие Ботинки, их босс, сам сделал эти надрезы? Я что-то недопонимаю, Рассел. Надо будет посмотреть фотографии – может, они освежат мою память.

– А когда это будет?

По его лицу пробежала усмешка.

– Это сделаешь ты, Рассел. Нет, дай мне объяснить все в конце, сообразно логике. Ты уже хорошо знаешь, что я не люблю отвлекаться во время рассказа.

– Напомню: в кебе я обнаружила пуговицу с четким отпечатком большого пальца крупного мужчины, светлый волос и следы светло-коричневой грязи на полу и сиденьях...

– Итак, пока ты разбиралась в лохмотьях своей одежды, я пошел по следу. Грязь была видна очень хорошо, она вывела меня через парк на дорожку, посыпанную мелким гравием. Здесь след терялся. Потом ты обнаружила такую же грязь в женском туалете, после чего я пришел к выводу, что две пары больших ног ушли тем же путем, как и пришли, по дорожке с твердым покрытием, однако Маленькие Ботинки передвигались задом наперед, они прошли через парк, вошли в туалет, вымыли руки и вышли к тому месту, где все трое встретились, после чего они сели в автомобиль или кеб и уехали. Причем и здесь Маленькие Ботинки тоже шли пятясь.

– Поэтому вы и хотели взглянуть на следы при свете дня? Чтобы убедиться, что их обладатель действительно шел вперед спиной?

– Точно. Ты читала мою работу по отпечаткам ног под названием «Сорок пять способов скрыть след»? Нет? В ней я упоминал, что не раз использовал так называемые реверсивные, или обратные, следы, а также следы, скрытые внутри других, в чем ты сама убедилась во вторник утром. Однако их легко обнаружить при внимательном изучении. Еще одна статья, над которой я работаю, посвящена проблемам различий между женскими и мужскими следами. Я показывал ее тебе? Нет, конечно, тебя ведь не было. Я пришел к выводу, что независимо от того, во что обута нога, расположение пальцев и то, как каблук ставится на землю, может обнаружить пол их обладателя. Идея осенила меня во время одного из наших разговоров. Кажется, это было вечером. После внимательного изучения того, что обнаружила ты, и моего дознания в парке днем я окончательно убедился, что это была женщина около пяти с половиной футов ростом и довольно худая – менее ста двенадцати фунтов. Возможно, блондинка...

– Только возможно?

– Только возможно, – повторил он. – Она умна, начитанна и не лишена чувства юмора.

– Вы имеете в виду записку.

– Я знал об этом и раньше. Ты читала мою монографию по почвам Лондона?

– "Записки об отличительных признаках..." – начала я.

– Да, эту. Я не настаивал на том, чтобы ты изучала Лондон, но сам я провел большую часть жизни в этом городе. Я вдыхал его воздух, ходил по его земле и я знаю его, как муж знает свою жену. – Я не отреагировала на это сравнение, несмотря на его многозначительное «знаю». – Некоторые из лондонских почв я могу узнать по одному только виду, другие требуют изучения под микроскопом. Почва, которую я обнаружил в кебе и в раковине, была необычна лишь в некотором смысле. Дом на Бейкер-стрит, в котором я жил, был построен именно на ней, но на поверхность она выходит лишь в нескольких местах, и отличить образец из одного места от образца из другого можно только с помощью сильной лупы.

– Значит, грязь с Маленьких Ботинок была родом с Бейкер-стрит.

– Как ты догадалась? – спросил он с улыбкой.

– Осенило, – сухо ответила я. Он приподнял одну бровь.

– Злые шутки тебе не идут, Рассел.

– Извините, но о чем говорит тот факт, что она побывала на Бейкер-стрит, прежде чем отправиться в парк?

– Объясни это сама, – потребовал он.

Я послушно прокрутила в голове факты, пытаясь ухватиться за что-нибудь. Грязь, которая была на тропинке, в кебе, на сиденьях (на сиденьях?), на дорожке (кажется, там ее было совсем немного?) и в женском туалете (абсурд и издевательство) на полу и в раковине (в раковине – значит?..).

– Грязь была у нее на руке. На левой руке и правом ботинке. – Я замолчала, не веря самой себе, и бросила взгляд на Холмса. Его серые глаза лучились. – Это хорошо поставленная инсценировка. Она хотела, чтобы вы знали, что она была здесь, и она специально испачкала обувь грязью с Бейкер-стрит, чтобы утереть вам нос. Более того, она специально вымыла руки в женском туалете, чтобы вы знали, если еще не догадались к тому времени, что он это она. Я не могу в это поверить, ведь надо же быть просто сумасшедшим, чтобы самому выдать себя таким образом. В какую игру она играет?

– На редкость неприятная игра. В ней фигурируют три бомбы и смерть, но я согласен, что в фокусе с посылкой и взорвавшимся ульем есть доля юмора. Меня мучает одно... – промолвил он и умолк.

– Да?

– Ничего, Рассел. Просто рассуждения без оснований, бесплодные попытки найти истину. Мне казалось, что во всем преступном мире был только один человек, наделенный подобным умом, – это профессор Мориарти. Если бы я знал намерения снайпера, который стрелял в нас сегодня, когда мы были в кабинете Лестрейда, или то, какие цели преследовал Диксон в своих попытках, или хотя бы... Да, я полагаю... – и он вновь умолк.

– Холмс, я правильно вас понимаю? Все эти действия, направленные против нас, не имели своей целью нас уничтожить?

– Уничтожить? Нет. И ты права, ты правильно поняла меня. Я не верю в серию провалов, в то время как лицо, стоящее за всем этим, заставляет нас вновь и вновь убеждаться в его высокой компетентности. Случайности могут быть, но меня настораживают совпадения, и, кроме того, я полностью отрицаю существование у меня ангела-хранителя. Да, – задумчиво произнес он, – это серьезная проблема.

– Стоит трех выкуренных трубок, не так ли, Холмс? – заметила я.

– Нет-нет, пока нет. Никотиновая медитация служит для обдумывания реальных фактов, а не для того, чтобы извлекать их из ничего. Мне не кажется, что у нас есть все факты.

– Пусть, но ведь вы можете поразмышлять и вообще, абстрактно. Если она не хочет убивать нас, то каковы же ее намерения?

– Я не говорил, что она не собирается убивать нас. Скорей всего, она пока не собирается этого делать. И если мы предположим, что события последних дней соответствовали ее намерениям, то остаются три вероятности: первая – она пока не хочет убивать нас; вторая – она хочет, чтобы мы знали, что имеем дело с умным, обеспеченным и безжалостным противником, который полностью контролирует нас; и третья – она хочет, чтобы мы не высовывались либо покинули Англию.

– И это как раз то, чем мы сейчас занимаемся?

– Точно, – бесстрастно подтвердил он.

– Я... – Я просто застыла в ожидании.

– Ее действия требуют от меня этого. Она знает меня достаточно хорошо, чтобы предположить, что я пойму ее намерения и откажусь сотрудничать с ней. Поэтому я сделаю то, чего хочет она.

В конце концов я решила, что бренди повлияло на интенсивность и качество моих мозговых процессов. Я покачала головой и спросила его:

– А почему бы просто не исчезнуть на несколько дней? Неужели действительно необходимо...

– Бежать? – перебил он. – Ретироваться? Скрыться? Ты совершенно права. Еще сегодня утром я мог бы согласиться, что нескольких дней уединения в квартире Майкрофта или в одном из моих убежищ будет вполне достаточно. – Я содрогнулась при мысли о нескольких днях в той комнате с Холмсом. – Но сегодняшнее происшествие заставило меня изменить свое мнение. Посылка с одеждой – это была всего лишь умная шутка. А вот пуля... Та пуля. Она чуть не задела тебя. Я уверен, что все было просчитано, – произнес он хоть и не глядя на меня, но я все же почувствовала что-то в его голосе.

Чтобы скрыть это «что-то», он резко поднялся и принялся расхаживать взад-вперед по каюте, заложив руки за спину.

– Я начинаю чувствовать себя щепкой, плывущей по волнам неизвестно куда. Очень неприятное чувство. Если бы я была одна, то, скорее всего, доверилась бы волнам, пусть несут куда захотят, а я посмотрю. Но, так или иначе, это не выход из положения.

– И какой же тогда выход? Наступление? Всеобщая атака? На кого? Это все равно что колотить туман битой для игры в крикет. Оборона? Но как защищаться от миража? Она читала сказки Уотсона, мою книгу о пчелах, мои монографии о почвах и следах, которые недоступны для широкого круга читателей, и Бог его знает что еще. Женщина! Она повернула против меня мои же собственные исследования, причинила мне физические и моральные страдания, выбила меня из колеи на целых пять дней, преследовала меня от самого моего дома, пока не вынудила уйти в море. И ты знаешь, – заметил он и достал свою трубку, – она даже проникла в одно из моих убежищ! Да, сегодня, там были следы... Я до сих пор не могу поверить, что это могла сделать женщина. Она предвосхищает мои умозаключения, составляет для меня сценарии моих же собственных действий и при этом оставляет впечатление, что для нее это не более чем увлекательная игра. Даже Мориарти не заходил так далеко, а он действительно был мастером своего дела, причем мастером с большой буквы. – Он замолчал, после чего резко расправил плечи.

– Да, это соперник, не знающий себе равных, – заявил он уже более спокойным голосом и зажег свою трубку. Выпустив изо рта облачко дыма, он продолжил:

– Рассел, я тут подумал над твоими словами, которые ты произнесла сегодня утром. Ты ведь знаешь, что я частенько задумываюсь над мнениями других людей и особенно над твоими. Вынужден признать, что твой протест совершенно оправдан. Ты уже действительно взрослая и, учитывая твою натуру, я был вдвойне неправ, обращаясь с тобой как с Уотсоном. Приношу свои извинения.

Я восприняла это с недоверием, ожидая вероятного подвоха, но он продолжал совершенно бесстрастным голосом, как будто рассказывал мне о погоде:

– Сегодня во время моих бесплодных скитаний среди людских отбросов Лондона я почему-то подумал о твоем будущем. Мне не давала покоя одна мысль, точнее вопрос: «Чем должен заниматься ученик, сдавший выпускной экзамен?» Ведь все экзамены, которые я заставлял тебя сдавать, ты сдала на «отлично». В этом случае выбор у меня небогатый. Учитывая исключительность этого дела, вполне резонно предположить, что самое наилучшее – это убрать тебя из-под огня, как я поступил и с Уотсоном, до тех пор, пока что-нибудь не прояснится. Нет, не перебивай меня. К моему величайшему неудовольствию, я обнаружил, что не могу этого сделать. Я начал думать об этом еще в Уэльсе. Но сейчас, когда все повернулось таким образом, у меня просто нет другого выхода. Поэтому... – Он замолчал, вынул изо рта трубку, посмотрел в нее, сунул обратно в рот и полез в карман. В моей голове мелькнули две мысли: «Слава Богу, наконец-то» и «Боже мой, он собирается избавиться от меня».

Он извлек из кармана портсигар и достал оттуда маленький свернутый клочок тонкой бумаги, бросил его передо мной и занялся вытряхиванием пепла из трубки, в то время как я развернула листок. На нем было всего лишь пять строк, написанных в спешке от руки неровным почерком:

Египет – Александрия – Саид Абу Бахадр

Греция – Фессалоники – Томас Каталеро

Италия – Равенна – Фр. Доменико

Палестина – Яффа – Али и Махмуд Хазр

Марокко – Рабат – Питер Томас.

За каждым именем следовал ряд цифр, напоминавших обозначение радиочастот. Я подняла голову, но Холмс вновь стоял у иллюминатора спиной ко мне.

– Я уже не раз говорил, что считаю недооценку опасности проявлением скорее глупости, чем храбрости, тем более в нашем положении. Иначе, если бы я руководствовался другими принципами, я не дожил бы до своих лет. Это так же верно, как и то, что положение вещей очень серьезное. Я признаю это не без стыда. Но рассчитываю на время и расстояние. Я знаю, хотя пришел к этому медленно и болезненно, что они могут быть сильным оружием. Должен признаться, что все происходящее не по мне. Я предпочитаю прямую атаку, ее интенсивное развитие и быстрое завершение.

– И что же вы предлагаете, Холмс? – спросила я настороженно. Самое долгое его путешествие длилось три года; нечто подобное, несомненно, отразится на моем университетском дипломе.

– Это продлится не очень долго. Но достаточно, чтобы посеять сомнения у нашего противника. Может быть, она в чем-то ошиблась? Или я попросту решил исчезнуть? Где же я? Кроме того, это позволит Майкрофту и бестолковому Скотланд-Ярду распространить информацию и начать расследовать мое исчезновение. К тому моменту, когда мы вернемся (я вздрогнула: мы!), она уже упустит свой шанс. Она будет в ярости, потеряет осторожность, обнаружив, что мы поломали ее планы, ее традиционную тактику угрозы, вызова, ответа и контратаки. К счастью или к несчастью, ты тоже вовлечена в это дело. – Мое внутреннее ликование быстро сменилось нахлынувшими противоречивыми вопросами и чувствами: «Может быть, он хотел исчезнуть, потому что с ним была я? И куда он собирался отправиться? В Тибет?»

– Более того, ты вовлечена в него в качестве моей помощницы. Под влиянием сложившихся обстоятельств у меня нет выбора: я должен тебе доверять.

Я не нашла никакого разумного ответа на это заявление и выпалила первое, что пришло мне в голову:

– А что бы вы сделали, если бы в ту ночь я вошла в свою комнату через дверь?

– Гм. Интересно. Ладно, это к делу не относится. Мы сейчас здесь, и это так, а не иначе. И, чтобы удовлетворить твои требования о равных правах для партнеров, я предоставляю тебе право принять следующее наше решение. Куда мы поедем? Знаешь, Рассел, – весело добавил он, – я, пожалуй, не помню, был ли у меня хоть какой-нибудь отпуск за последние четверть века.

За истекшие трое суток я видела бомбу в своей комнате и последствия взрыва еще одной на спине Холмса, провела тринадцать трудных и напряженных часов, добираясь до Лондона, едва не пристрелила Холмса, пыталась приобщиться к высокой моде, образчики которой превратились в лохмотья, почти ничего не ела, мало спала, мерзла, а кроме всего прочего, в меня еще и стреляли, и теперь, после всего этого, от меня ждали какого-то решения. Это было уже слишком, но я себя переборола.

Взглянув на двухдюймовый клочок бумаги в своих руках, на котором было написано пять строк, я спросила:

– А это все?

– Ни в коем случае. Капитан Джонс готов просто кружить по морю, если мы попросим его об этом, или доставить нас в Южную Африку. Главное, что нам нужно, это держаться подальше от Соединенного Королевства недель шесть или восемь.

– Два месяца! Холмс, я не могу отсутствовать два месяца, меня выгонят, если я столько пропущу. А моя тетя поднимет на ноги целую армию. А миссис Хадсон, а Уотсон...

– Миссис Хадсон отправляется завтра в путешествие.

– В путешествие? Миссис Хадсон?

– Кажется, ей нужно навестить родственников в Австралии. Не беспокойся и о Уотсоне; самая большая опасность, которая его подстерегает там, куда его спрятал Майкрофт, это подагра. Преподаватели в университете не будут иметь ничего против, поскольку их проинформируют, что ты уехала по срочным семейным делам. Тетю тоже поставят в известность о том, что ты в отъезде.

– Боже праведный! Если Майкрофт сможет ее приручить, ему просто цены нет. – Я чувствовала, что мои доводы разбиты.

– Итак?

– Кто эти люди? – спросила я. Холмс взял бумажку из моих рук.

– Это почерк Майкрофта, – ответил он.

– И у Майкрофта есть... дела, связанные с поездками по этим местам?

– Вроде того. Он сказал, что если мы решим ретироваться с поля боя, то могли бы принести кое-какую пользу Его Величеству. – Глаза Холмса светились восторженным огнем, и я поняла, что он уже все решил. Он помахал бумажкой перед моим носом. – Я уже испытал на себе, что задания Майкрофта всегда несут в себе массу развлечений, – добавил он.

Я забрала бумажку обратно, расправила ее на столе и указала на четвертую строку:

– Вот.

– Что?

– Палестина. Израиль, Сион, Святая Земля. Я хочу прогуляться по Иерусалиму.

Холмс медленно покачал головой.

– По правде говоря, я не выбрал бы это место. Греция – да. Марокко – может быть. Даже Египет, но Палестина? Очень хорошо, выбор твой, и я уверен, что наша противница никогда не догадается, куда мы поехали. Палестина так Палестина.

К полуночи мы проплыли мимо побережья Франции и, сохраняя радиомолчание, продолжили путь. Капитан Джонс зашел к нам в каюту. Он резко выделялся среди членов команды редкими рыжими волосами, довольно запущенными ногтями, прямой осанкой и суровыми, но вежливыми манерами. Мальчик был уменьшенной копией своего отца. Все они были отобраны Майкрофтом, который где-то прятался вместе с Уотсоном.

– Добрый вечер, Джонс, – сказал Холмс. – Бренди? Или виски?

– Нет, спасибо, сэр. Я не пью в море. Не стоит искать приключений, сэр. Я спустился к вам, чтобы спросить, не определились ли вы с дальнейшим маршрутом.

– Палестина, Джонс.

– Палестина, сэр?

– Палестина. Знаете – Израиль, Сион, Святая Земля. Полагаю, этот маршрут обозначен на ваших картах?

– Конечно, сэр. Видите ли, дело в том... Вы ведь давно там не были? Теперь это далеко не лучшее место. Там была война, вам, должно быть, известно об этом? – проговорил он.

– Конечно, известно. В Лондоне отдадут все необходимые распоряжения.

– Очень хорошо, сэр. В таком случае я ложусь на курс сегодня?

– Можно и утром, Джонс, нам незачем спешить, не так ли, Рассел?

Я открыла глаза.

– Совершенно незачем, – произнесла я и снова закрыла их.

– В таком случае утром, сэр, мисс. – Его шаги затихли наверху.

Холмс тихо встал, и я почувствовала, что он смотрит на меня.

– Рассел?

– М-м-м.

– Сегодня больше ничего делать не надо. Иди спать. Или тебя опять укрыть одеялом?

– Нет-нет, я пойду. Спокойной ночи, Холмс.

– Спокойной ночи, Рассел.

* * *


Я пробудилась ранним серым утром, когда звук двигателей изменился. Проходя через каюту за стаканом воды, я увидела силуэт Холмса, который сидел на стуле, прижавшись коленями к подбородку, с трубкой в руках, и смотрел на море. Ничего не сказав, я вернулась к себе, и не думаю, что он меня заметил. Я проспала весь день и проснулась только теплым, почти летним вечером.

Впрочем, что уж там было говорить о лете, поскольку вслед за солнечной погодой последовали несколько дождливых недель, но все же солнца было достаточно, чтобы мы с Холмсом смогли позагорать на палубе. Лондон, укутанный покрывалом своих тяжелых желтых туманов, представлялся нам другим миром, в то время как мы грелись и дремали под теплым солнцем, и я частенько ловила себя на мысли, что хорошо бы наша преследовательница уже умерла от бронхита или от воспаления легких.

Дни летели быстро. К моему удивлению, Холмс не тяготился вынужденным бездействием, а отдыхал и веселился. Целыми часами мы играли в различные интеллектуальные игры. Он демонстрировал знание тонкостей кодов и шифров. Мы проводили эксперименты на предмет того, когда различные нагретые вещества начинают самовоспламеняться, но капитану это не понравилось, и мы прекратили эти опыты. Прошло Рождество с горящим пудингом и свечами, с крекерами и бумажными коронами, и после обеда Холмс поднялся на палубу с шахматной доской.

Мы сыграли с ним всего лишь несколько партий до моего поступления в Оксфорд, и некоторое время теперь приноравливались к гамбитам и стилю игры друг друга. За последние полтора года я значительно повысила свой уровень в этом отношении. Мы играли регулярно, несмотря на то что с самого начала черный слон, а затем, белый король упали за борт и нам пришлось использовать вместо них солонку и большой земляной орех.

Холмс выигрывал большинство партий, но не все. Он был хорошим игроком, с живым воображением, однако предпочитал немыслимые гамбиты и отчаянные комбинации хорошо построенной позиционной обороне или атаке. Шахматы были для него не более чем упражнением, порою скучным, и всегда лишь жалкой альтернативой настоящей игре.

Однажды жарким полднем, когда мы проплывали мимо острова Крит, Холмс в очередной раз поднялся на палубу с шахматами. Мы сыграли три полупартии, которые иначе и назвать было нельзя, ибо я сдавалась все три раза на середине игры, видя, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Однако в четвертой завязалось отчаянное сражение. В ответ на мой захлебнувшийся ферзевый гамбит он повел настолько яростное наступление, что мои фигуры оказались парализованными. Я попробовала сыграть ладьей, но через два хода потеряла ее. Вражеские пешки почти вплотную приблизились к моему королю, который был защищен одним лишь ферзем. Именно с его помощью мне удалось несколько разрядить обстановку, но тут Холмс ударил своими тяжелыми фигурами, и вскоре мой ферзь был съеден его конем.

– Что с тобой, Рассел? – участливо спросил он, – это не похоже на тебя.

– Так уж вышло, Холмс, – ответила я и пошла пешкой, после чего картина внезапно резко изменилась не в пользу моего оппонента. Его король попал под удар двух пешек и слона, в то время как мой был надежно прикрыт оставшимися фигурами. В три хода я поставила ему мат.

Мне хотелось прыгать, скакать, целовать от радости капитана Джонса, но вместо этого я попросту рассмеялась. Он посмотрел на меня с изумленным выражением лица, потом, выйдя из этого состояния, хлопнул себя по колену и залился восторженным смехом. Наконец он вернулся к доске, проанализировал последние шесть ходов и покачал головой.

– Неплохо, Рассел. Здорово. Признаться, такого я не ожидал. Мои дети меня превзошли, – с пафосом произнес он.

– У меня была похожая ситуация в игре с преподавателем математики несколько месяцев назад, вот я и извлекла из нее урок.

– Не ожидал, что ты поймаешь меня пешками. Хорошая комбинация.

– Да, согласна. Иногда приходится приносить в жертву ферзя, чтобы спасти партию.

Он с удивлением посмотрел на меня, потом его лицо внезапно изменилось: черты обострились, а само лицо побледнело, несмотря на то, что его кожа была коричневой.

– Холмс? Холмс, с вами все в порядке?

– Гм? А, да, Рассел, все нормально. Лучше не бывает. Благодарю тебя за интересную игру. Ты предоставила мне много пищи для размышлений. – Суровое выражение его лица смягчилось, и он улыбнулся. – Спасибо, дорогая Рассел. – Он едва дотронулся рукой до моей щеки, после чего встал и ушел вниз. Я осталась сидеть на залитой солнцем палубе, победа в моих руках превратилась в пепел.

Я не видела его до тех пор, пока мы не прибыли в Яффу.




Отступление

Передышка





Глава 13

Пуп земли


...Оно сослужит хорошую службу – восстановит наше мужество и вдохновит на поиски в новом направлении.




Я не подозревала, насколько сильно жаждала увидеть Палестину, пока один из ее городов, предложенных нам в списке, не появился в моем поле зрения. Я не сомневалась, что однажды совершу паломничество к истокам моего народа, однако паломничество – это запланированное событие, к которому разум и, наверное, сердце должны готовиться заранее. Я же была в смятении, почва уходила у меня из-под ног, родные места таили в себе угрозу, но эта чужая земля встретила меня, укрыла и обогрела. Я, у которой не было ни дома, ни семьи, нашла здесь и то и другое.

Палестина, Израиль, самые несчастные из стран; на протяжении четырех тысяч лет их разоряли, грабили и разрушали. В третьем тысячелетии до Рождества Христова – саргонские аккадцы[3 - Жители города-государства в Месопотамии Аккада во время правления царя Саргона.], в конце второго тысячелетия нашего времени – англичане. Святая для половины мира узкая полоска земли, каждый дюйм которой истоптан ногами завоевателей, бесплодная земля, единственное богатство которой – ее дети. Палестина.

К концу дня мы плыли на юг вдоль отдаленного берега, но с наступлением темноты капитан повернул на восток, к порту. Появился Холмс со своим рюкзаком, и едва забрезжил рассвет, нас отвезли на шлюпке к берегу. Место нашей высадки было южнее Яффы, или Яфо, города, европейское население которого во время войны было вынуждено бежать от арабского натиска. Можете представить мое состояние, когда нас передали в руки двух арабских головорезов и покинули. Прежде чем лодка исчезла в ночи, мы растворились в глубине опустошенной войной земли.

Они не были головорезами, точнее, должна отметить, они были не совсем головорезами. Они даже не были арабами. Мы называли их так, как они нам представились, – Али и Махмуд, но в более холодном климатическом поясе их бы скорее нарекли Альбертом и Мэттью, а их английский говорил о хорошем университетском образовании. Холмс объяснил, что, хотя они, по их заявлению, были родными братьями и даже близнецами, на самом деле в лучшем случае они являлись братьями троюродными. Я не стала дальше интересоваться ими и ограничилась наблюдением за их жестами, которыми они сопровождали свою арабскую речь.

Если двое наших спутников не были теми, за кого себя выдавали, то они были далеко не единственными в своем роде. Это с таким же успехом относилось и к судну, на котором мы прибыли из Англии, и к его команде, члены которой вряд ли были простыми моряками, несмотря на присутствие на борту ребенка; и даже мы двое были не теми, кем представлялись: отцом и сыном, двумя загорелыми светлоглазыми бродягами. Само наше присутствие на этой земле казалось мне слегка нереальным. Первые две недели мы просто слонялись без очевидной цели, выполняя различные поручения, которые казались нам бессмысленными. Мы добыли документ из закрытого дома, возродили пошатнувшуюся дружбу двух старых друзей, составили детальные карты, двух до зевоты незначительных районов. В течение всего времени нашего пребывания там меня не покидало чувство, будто за нами наблюдают, хотя я и не могла поручиться, что кто-то испытывал наши способности или ждал, когда подвернется подходящее для нас дело. Тем не менее жизнь была достаточно опасной и лишенной всяких удобств. Вскоре я вошла во вкус подобной жизни, как это случалось уже раньше, в Уэльсе. Если Майкрофт имел целью организовать нам экстравагантные каникулы, то, бесспорно, он в этом преуспел.

Нельзя сказать, что мы находились под его контролем. Имя Майкрофта открыло для нас несколько дверей, сгладило некоторые шероховатости, однако путешествовать, пользуясь время от времени его именем, вовсе не означало быть под его защитой. В самом деле, во время наших скитаний по Святой Земле мы не раз попадали в довольно интересные ситуации, порою весьма опасные. Холмс, к примеру, едва не угодил в руки бандитов, и нам пришлось выкручиваться по собственному усмотрению.

Мы оба получили ранения, но не очень серьезные. В меня раз стреляли из пустыни, в другой раз я подверглась нападению трех вооруженных бандитов в арабском квартале. Их даже не остановило обнаруженное под моим тюрбаном такое количество волос, им было все равно, кого грабить – мужчину или женщину. В тот день я едва не совершила убийство, но моей жертвой мог стать не бандит, а Холмс – за ту медлительность, с какой он пришел мне на помощь.

Я, как уже говорила, нашла сочетание некоторой нереальности и азарта довольно привлекательным. Все это давало мне определенное представление о том, что такое разведка. Единственное, о чем я думала тогда, это о том, что мы были вне досягаемости нашей таинственной преследовательницы, и о том, что Майкрофт нам здорово помог в этом деле.

Впрочем, не буду утомлять читателя подробным отчетом о нашей поездке в Палестину; хотя в ней было немало интересного, она не имеет практически никаких точек соприкосновения с делом, которое заставило нас туда приехать. Это было отступление, основной пользой от которого было то, что мы установили баланс в наших отношениях и приняли решение о дальнейших действиях по расследованию нашего дела, в то время как Майкрофт и Лестрейд собирали для нас информацию. Эта поездка изменила мой внутренний мир, дала мне возможность почувствовать вкус истории, а ощущение Палестины как своего рода убежища сделало меня еврейкой в еще большей степени. Но все это представляет больший интерес для меня, чем для читателя.

Я не собираюсь перегружать читателя описанием местных достопримечательностей. Короче, четыре дня мы жили в грязной хижине близ Яффы, потом двинулись на юг. Мы шли через заброшенные поселения кочевников, мимо разрушенных храмов, через пустыню, раскаленную даже в январе. Мы шли и ехали по дикой местности к Мертвому морю и на исходе дня, прежде чем взошла луна, окунулись наконец в его целительные воды, и я почувствовала свет звезд на моем обнаженном теле. Мы повернули на север и прикоснулись к покрытым трещинами остаткам мозаичных полов, к выложенным из цветного камня изящным рыбам и нежным гроздям винограда, и среди впечатляющих руин храмовых стен и, уже более поздних, следов побед генерала Алленби. Мы спали в бедуинских палатках из козьих шкур и в пещерах, выдолбленных в скалах, на теплых плоских крышах под звездами и в роскошных пуховых постелях во дворце паши, и под армейским грузовиком, и под рыбацкой лодкой, и просто на земле под открытым небом. Мы пили холодный кислый лимонад с евреями в сионистском поселении, горячий, приторно сладкий мятный чай с бедуинским шейхом, «Эрл Грей» с консервированным молоком в доме высокопоставленного офицера в Хайфе. Мылись мы довольно редко (в этом заключается один из главных недостатков моего маскарада).

Мы приберегли Иерусалим на самый конец, кружа вокруг него в наших скитаниях, дважды приближаясь к нему мучительно близко и как бы в смущении удаляясь, пока наконец не подошли к нему однажды вытянутыми высохшими холмами в компании кучки бедуинов и их истощенных коз. Мы стояли в лучах заката, на вершине Елеонской горы загоревшие дочерна, со сбитыми ногами и пропыленные насквозь (даже Холмс, обычно чистоплотный как кошка). Перед нами возвышался он, город городов, пуп земли, центр Вселенной, который, кажется, растет из самых недр земли, на удивление маленький, как драгоценный камень. Сердце замерло у меня в груди, и мое сердце запело во мне, и древний иврит полился из моих уст: «Возрадуйтесь с Иерусалимом, и поставьте во главе веселия своего, вселюбящие его». Мы полюбовались закатом, после чего легли спать прямо среди могил, к ужасу наших проводников. А на утро мы увидели солнце, обнявшее нежными руками стены города, и пробудившее его к сверкающей, бурлящей жизни. Я возрадовалась и почувствовала невыразимую благодарность за все это. Мы сидели, ожидая, и только когда лучи превратили бело-золотые стены в ослепительно сверкающие, мы вошли в город. Радость переполняла меня. Три дня мы ходили по его узким улицам, ели на его базарах, вдыхали запах его храмов. Мы трогали его стены, чувствовали его пыль на губах и, когда его покидали, – ощущали в себе важную перемену.

Мы шли теперь на север, цвет неба потемнел, и мы остановились, развели два костра, поставили три палатки, достали воды и сварили мягкое и нежное козье мясо, которое, казалось, было основной едой Али и Махмуда, после чего Махмуд угостил нас кофе, который сам приготовил и разлил по маленьким чашечкам. Вскоре наши спутники отправились отдыхать. Мы с Холмсом не торопились отходить ко сну. Он курил, а я смотрела на созвездия. Неожиданно для себя я запела, и звезды услышали древний гимн Изгнания, песнь людей, оторванных от своей земли, от дома своего Господа и принужденных плакать на реках Вавилона сотни поколений назад.

Мой голос затих. На вершине горы завыли шакалы. Откуда-то издалека донесся шум мотора, прокричал петух. Наконец, с чувством облегчения, напоминающим то, что приходит после долгих, мучительных размышлений, когда вырисовывается окончательное решение, я встала, чтобы пойти в палатку. Холмс потянулся и выбил пепел из трубки.

– Я должен поблагодарить тебя за то, Рассел, что ты привезла меня сюда. Антракт оказался весьма поучительным.

– В этой стране есть еще одно место, где я хотела бы побывать, – ответила я ему, – мы будем проходить через него на пути в Акку. Спокойной ночи, Холмс.

* * *


Спустя два дня мы сидели на вершине горы, открытой всем ветрам, и смотрели вниз на пропитанную кровью Ездрилонскую долину. Здесь генерал Алленби разбил турецкую армию пятнадцать месяцев назад; здесь крестоносцы потерпели отчаянное поражение семьсот тридцать лет назад; здесь состоялось не одно сражение за последние три тысячи лет за право владения узкой полоской земли, соединяющей Египет и Африку с Европой и Азией. Гора Мегиддо (Ар Мегиддо), возвышающаяся над долиной, дала имя последней решительной битве: здесь суждено начаться Армагеддону. Однако в тот вечер до нас доносились лишь отдаленный лай собак и звон колокольчиков, привязанных к шеям коз. С утра нам надо было продолжать путь к Акке, крепости крестоносцев, где нас должна ожидать лодка, чтобы вернуть в холод английского января и к продолжению борьбы с неизвестным противником. Все время, что были здесь, мы лишь косвенно касались причин, которые привели нас сюда, но я знала, что Холмса раздражало вынужденное безделье, в то время как другие делали его кровную работу, даже если этими «другими» был его брат Майкрофт. Однако он умело скрывал свое раздражение. Наконец, на вершине той горы, глядя на поле многочисленных битв, я рискнула затронуть тему, которую мы оба старательно избегали.

– Итак, Холмс, Лондон ждет нас.

– Да, Рассел, ты права. Это действительно так. – В его серых глазах внезапно загорелся огонь, который я не наблюдала несколько недель.

– И каков будет ваш план?

Он сунул руку в карман своих грязных штанов и извлек оттуда трубку с кисетом.

– Для начала скажи мне, для чего ты привела нас обоих сюда?

– Сюда? Кажется, я говорила вам о моей матери, не так ли?

– Да, ее звали Джудит. Напомни мне эту историю, Рассел. Я стараюсь забывать вещи, которые не имеют отношения к тому, что может пригодиться мне в работе, а библейские истории, как правило, не относятся к категории последних.

Я улыбнулась.

– Может быть, эта история как-нибудь вам пригодится. Я прочитала ее с мамой, когда мне было семь лет. Моя мать была мудрой женщиной и понимала, что изучение религии будет делом трудным, поэтому решила начать с этой истории, тем более что в ней фигурирует ее имя. Американское Джудит, а еврейское – Юдифь.

– История Юдифи и Олоферна.

– Это произошло здесь, в маленьком городке в стороне от Иерусалимской дороги, мимо которого мы только что проходили. Олоферн возглавлял ассирийскую армию, которая пришла покорить Иерусалим. На их пути встал маленький городок. Тогда он обложил его и начал осаду. По истечении тридцати четырех дней в городе кончилась вода, и горожане предъявили Господу ультиматум: дай нам воду в пять дней, или мы позволим этой армии обрушиться на Иерусалим. Весть об этом решении дошла до молодой и красивой вдовы по имени Юдифь. Их малодушные речи возмутили ее. Она надела свое лучшее платье и, покинув город, направилась в лагерь Олоферна. Она сказала ему, что хочет спастись от грядущего разорения, избежать страданий в осаде. Естественно, тот пригласил ее в свой шатер, она напоила его, и, когда, пьяный, он уснул, Юдифь отсекла ему голову и вернулась с ней в родной город. Захватчики отступили, Иерусалим был спасен, а два с половиной тысячелетия спустя женщины, названные в ее честь, рассказывают на ночь своим детям эту кошмарную историю.

– Поучительная история, Рассел, но едва ли ее стоит рассказывать малышам.

– Моя мать начала мое теологическое образование довольно рано. Через год мы уже читали такие истории, перед которыми история о Юдифи кажется детским лепетом. Как бы там ни было, именно поэтому я хотела побывать здесь, чтобы посмотреть, где стояли войска Олоферна. Вы услышали ответ на свой вопрос?

Он вздохнул.

– Боюсь, что да. Кажется, ты поняла, о чем я думал, когда мы сюда плыли, не так ли?

– Об этом трудно было не догадаться.

– И ты предлагаешь в качестве альтернативы вот это? – спросил он, махнув рукой в сторону темнеющей долины.

– Да, – ответила я.

– Нет уж, Рассел, извини, но я не пущу тебя во вражеский лагерь, потому как сомневаюсь, что наш противник окажется беззаботным пьяницей.

– Я не принесу себя в жертву, Холмс, и не покину вас. – Я почувствовала некоторое облегчение, но решила, что буду смелой до конца.

– Я не говорю, что ты должна покинуть меня, Рассел, тебе необходимо лишь притвориться, будто это так. – Он встал, зашел в палатку и вернулся со знакомой деревянной доской в руках. Расставив фигуры так, как они стояли в нашей партии, которую мы разыгрывали у Крита до моей потери ферзя, он развернул доску и приготовился играть черными. На этот раз я взяла его ферзя в оборот и загнала его в угол. Однако борьба шла с переменным успехом, поскольку я знала его намерения и старалась избежать острых углов.

Темп игры постепенно замедлялся, мы все чаще погружались в долгие раздумья. Мы даже не заметили, как над нами начали зажигаться первые звезды, пока Али не принес маленький керосиновый фонарь и не поставил его на камень рядом с нами. Холмс провел сложную комбинацию и съел моего второго слона. Я выиграла ладью, но через два хода его конь забрал мою. (Кони были страшным оружием Холмса.) Махмуд принес две чашечки кофе, сунул их нам в руки, после чего постоял немного, глядя на доску, и, ничего не сказав, ушел.

Игра была долгой. Я знала, что он хотел повторить мою неожиданную победу в ситуации, аналогичной той, когда я пожертвовала ферзя, однако я не давала ему возможности манипулировать мной и держалась подальше от его пешек, с большой осторожностью играя ферзем, пока он не сменил тактику игры. Пустив вперед свои пешки, он вклинился в мою оборону. Я бросила в бой уцелевшую ладью, однако она увязла, поэтому мне пришлось подтянуть туда же и ферзя. Увлекшись битвой, я не заметила, как одна из пешек, которая всего лишь несколько ходов назад была так далеко, стояла теперь перед моим краем доски. Последовал очередной ход, и в моем тылу объявился новый вражеский ферзь. Судьба игры была практически решена. Через несколько ходов Холмс поставил мне мат, и на этот раз была моя очередь смеяться и качать головой.

– Холмс, она никогда не поверит в это, – только теперь возразила я.

– Поверит, если все произойдет естественно. Эта женщина заносчива и тщеславна, она выходит из себя от того, что мы от нее ускользнули, и это сделает ее неосторожной; вряд ли она усомнится в том, что старому бедному Шерлоку Холмсу не удалось провести в ферзи свою пешку и он остался одиноким, беззащитным и беспомощным. – Он дотронулся кончиком пальца до черного короля. – Она набросится на меня, – он коснулся белого ферзя, – и тут мы ее возьмем. – Он взял черную пешку и потер ее ладонями, словно хотел согреть, а когда раскрыл ладони, вместо пешки там лежал черный ферзь. Холмс поставил его на доску и откинулся назад с видом человека, ведущего долгие и деликатные деловые разговоры. – Это хорошо, – произнес он, – в самом деле, очень хорошо. – Его глаза блеснули в свете лампы странным огнем, который я уже видела неделю назад, когда перед ним стоял молодой бандит с огромным ножом в руке.

– Это опасно, Холмс, – покачала я головой, – действительно опасно. А что если она поймет наши намерения? Что если она играет не по правилам? Что если... – Слова застряли у меня в горле. – Что если я провалюсь?

– Если бы да кабы. Конечно, это опасно, Рассел, но я едва ли смогу прожить остаток жизни в Палестине или за спинами телохранителей. – Его голос звучал вполне спокойно, но мне захотелось вдруг спрятаться от всего этого.

– Мы ведь не знаем, каковы будут ее действия, – вскричала я, – пускай хотя бы для начала Лестрейд приставит к вам охрану. Или пусть это сделает Майкрофт, если не хотите, чтобы Скотланд-Ярд вмешивался в это. До тех пор, пока мы не узнаем, какова будет ее реакция.

– Мы с таким же успехом можем поместить объявление о наших намерениях в «Таймс», чтобы получше ее проинформировать, – с сарказмом заметил он. – Пойми, Рассел, теперь я чувствую нашего противника, я знаю ее стиль, ее средства. Она нанесла мне несколько ударов, но тем самым выявила свои собственные слабые стороны. Все ее атаки строились на ее знании моей натуры, моих правил ведения игры. Когда мы вернемся, она будет ожидать, что я опять начну метаться, искать, применяя свои старые методы, как делал это всегда. Она знает, что я буду действовать именно так, но... я не буду. Вместо этого я сложу оружие и стану ходить без всякой защиты. Она отступит ненадолго, чтобы понаблюдать за моими действиями. Будет подозрительна, затем решит, что я сошел с ума, и возликует, прежде чем нанести последний удар. Но ты, Рассел, – он сделал движение рукой, и я увидела, что место белого короля занял черный ферзь, – ты постоянно будешь начеку и ударишь первой.

Боже всевышний. Мне всегда хотелось нести большую ответственность. Я сделала усилие, чтобы взять под контроль свой голос.

– Холмс, я полагаю, это не будет излишней скромностью, если скажу, что у меня нет опыта в подобного рода играх, как вы это называете. Малейшая ошибка с моей стороны может оказаться фатальной. У нас должно быть хоть какое-нибудь прикрытие.

– Я подумаю об этом, – сказал он наконец и, наклонившись, заглянул мне в лицо все с тем же странным блеском в глазах, – как бы то ни было, я хочу, чтобы ты поняла одно: я знаю твои способности лучше, чем ты. Ведь я сам тренировал и учил тебя. Я знаю, из какого теста ты сделана, я знаю твои сильные и слабые стороны. Все это я узнал за четыре года, и особенно за последние несколько недель. Я ни капли не жалею, что решил поехать сюда с тобой, Рассел. Однако если ты все же чувствуешь, что не в состоянии сделать это, то пусть будет так. Я не стану упрекать тебя и считать это твоей слабостью. Мне придется обратиться к Майкрофту, хотя я не знаю, чем он сможет помочь, ты же присоединишься к Уотсону. Дело затянется надолго, но, думаю, оно не будет безнадежным. В любом случае, тебе решать.

Его слова были сказаны спокойным голосом, но скрывавшийся за ними смысл меня потряс, ибо то, что он мне предлагал, могло заставить задуматься любого взрослого мужчину. Рассудительный Холмс, который редко с кем даже советовался, Холмс, которого, мне казалось, я так хорошо знала, этот Холмс теперь собирался броситься в пропасть, рассчитывая только на то, что я поймаю его внизу.

Более того, этот человек не позволял рисковать даже своему приятелю Уотсону, служившему до этого в армии, он постоянно защищал и оберегал меня, был настоящим джентльменом викторианской эпохи – и вот он теперь подвергал опасности не только свою, но и мою жизнь. Эта перемена, которую я заметила в нем, меня удивляла, как и та отчаянная решимость, с которой он готовился к бою. В нем не осталось сомнений, все было решено, и он ясно дал мне понять, что собирается обращаться со мной на равных. Он вручал мне не только свою жизнь, но и мою собственную.

Я знала об интеллекте этого человека, о его гуманизме и великодушии, но не догадывалась, что он обладал такой силой духа. Это новое знание было подобно землетрясению.

Не знаю, как долго я смотрела на маленькую шахматную фигурку, вырезанную из дерева, но когда я подняла голову, то увидела, что сидящий напротив меня человек словно ждет чего-то. Я не сразу поняла, что он задал мне вопрос. Решать было нечего.

– Столкнувшись с необъяснимым, – вымолвила я дрогнувшим голосом, – некоторые выбирают невозможное.

Он одобрительно улыбнулся, а затем произошло чудо. Холмс протянул свои длинные руки ко мне, я как испуганный ребенок подошла к нему, и он меня обнял, сначала неуклюже, а затем более свободно, пока я не почувствовала, что дрожь внутри меня унялась. Ощущая биение его сердца, я чувствовала себя в безопасности. Свет лампы дрогнул и погас, оставив нас двоих в темноте.

* * *


Два дня спустя мы увидели стены Акки, возведенные еще крестоносцами и столь не похожие на залитые солнцем камни Иерусалима, что остались в восьмидесяти милях отсюда. Золотые стены Иерусалима искрились и сияли, а город стонал неслышимой песней радости и боли, а стены Акки были тяжелыми и толстыми, и их песня была многоязычным погребальным плачем. Прохожие невольно держались середины улиц, избегая тени. Даже Али и Махмуд, идя, как обычно, впереди нас шага на четыре, придерживались центра улицы, словно стены были грязными. Я пыталась отогнать это мрачное настроение, но оно упрямо возвращалось.

– Интересно, что бы нам поведали эти камни, если бы смогли заговорить? – произнесла я.

– Для ума, привыкшего наблюдать и делать выводы, не составит труда узнать характер создателя по его творению, – сказал Холмс и указал на высокие здания, нависшие над нами и словно пытавшиеся закрыть небо. – Взять, к примеру, музыку Моцарта: безумная радость и плач заложены в его мелодиях.

Наконец мы вышли к воде, но, повернув за последний угол, обнаружили, что Али и Махмуд исчезли. Внезапно я почувствовала, что мне не хватает этих двух спин, маячивших перед нами в течение недель, но Холмс улыбнулся и подтолкнул меня вперед. Прежде чем двинуться самому, он выкрикнул в воздух:

– Мархаба! Счастливо вам, Али и Махмуд!

Я присоединилась к нему, и мы подошли к берегу, где мы сидели за чаем до наступления темноты. Там нас и нашел один из членов экипажа, доставившего нас в Яффу месяц назад.

Вскоре мы стояли на палубе и смотрели, как огни Палестины тают за кормой. Иерусалима не было видно, но мои глаза, казалось, ощущали легкое сияние на юго-востоке, словно там пряталась частичка солнечного света. Я запела на иврите.

– Ты пела это той ночью, не так ли? – спросил Холмс. – Что это?

– Это псалом, одна из самых выразительных древнееврейских песен.

Я перевела ему несколько строк:

"На реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе.

На вербах посреди его повесили мы наши арфы.

Там пленившие нас требовали от нас слов песней, и притеснители наши – веселия: «Пропойте нам из песней Сионских».

Как нам петь песню Господню на земле чужой?

Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя.

Прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя".

– Аминь, – пробормотал он, в который раз удивляя меня.

Огни окончательно растворились в темноте, и мы спустились вниз.




Книга четвертая

Мастерство

Вступление в битву





Глава 14

Действие начинается


Попробуйте изолировать ее – и какими бы хорошими ни были условия ее содержания, через несколько дней она умрет не от голода и холода, а от одиночества.




Двигатели стали набирать обороты и, судя по дрожанию корпуса под ногами, скорость увеличилась, прежде чем мы добрались до каюты. Я поспешила в ванную, где с удовольствием скинула пропитанную потом и пылью заплатанную мужскую одежду. Спустя час, трижды сменив воду, я преобразилась: ногти вновь порозовели и просветлели, волосы стали чистыми, а кожа живой и гладкой. Надев просторный халат, купленный в Наблусе, я вышла из ванной, вновь после нескольких недель скитаний и лишений чувствуя себя женщиной. Холмс уже помылся и сидел в кресле с «Таймс». Он был в белой рубашке и халате, и, глядя на него, трудно было поверить, что долгое время он не брился и спал, завернувшись в козьи шкуры. Я налила большую чашку английского чая, немного отпила и почувствовала полное умиротворение.

Послышался стук в дверь, затем голос капитана:

– Добрый вечер, мистер Холмс, разрешите войти?

– Входите, Джонс, входите.

– Надеюсь, вы неплохо провели время в Палестине, сэр? – спросил капитан.

– Простые удовольствия для простых людей, – проворчал Холмс.

Капитан опытным взглядом оценил свежие царапины на его лице и повязку, которая виднелась из-под рукава халата. Он даже раскрыл было рот, чтобы прокомментировать это, но прежде чем позволить себе такую дерзость, он сделал видимое усилие, закрыл рот и повернулся, чтобы притворить дверь. Холмс посмотрел на меня с выражением, подозрительно напоминавшим недоверие.

– А вы, капитан Джонс, – сказал он, – мне кажется, провели неплохой январь, хотя, похоже, мало были на борту корабля. Как дела во Франции? Жизнь там уже вошла в прежнюю колею? – Воцарилась тишина, и я, подавшись вперед, увидела изумленное лицо капитана.

– Откуда вы знаете, где я был? Ох, извините: добрый вечер, мисс. – Он дотронулся до фуражки.

– Невелика тайна, Джонс. Судя по вашей коже, вы долгое время не были на солнце, точнее с тех пор, как покинули нас, а ваша новая помада для волос и часы на запястье свидетельствуют о том, что вы посетили Париж. Не беспокойтесь, – добавил он, – я не шпионил за вами. Это все я увидел только сейчас.

– Рад слышать это, мистер Холмс. Если бы что-то оказалось не так, я был бы вынужден передать вас в руки кое-каких людей, которые задали бы вам несколько неприятных вопросов. Не обижайтесь, сэр, но это моя работа.

– Я все понимаю, Джонс, и вижу только то, что не так уж, в общем-то, и важно.

– Пожалуй, так будет лучше всего, сэр. Ах да, вот пакет для вас. Он был прислан с нарочным из Лондона неделю назад и вручен мне лично в руки.

Я стояла ближе к нему и протянула было руку, но тут раздался резкий голос Холмса:

– Нет, не мисс Рассел, Джонс. Сейчас и впредь все официальные документы должны передаваться только мне одному. Вы понимаете, капитан?

В наступившей тишине Холмс поднялся и, шагнув вперед, спокойно взял пакет из рук капитана и отошел к иллюминатору, чтобы вскрыть его. Джонс проводил его глазами, затем перевел взгляд, полный непритворного изумления, на меня. Я вспыхнула, резко повернулась и ушла к себе в каюту, с шумом захлопнув дверь. Спустя некоторое время я услышала, как дверь на палубу закрылась за капитаном. Итак, мы начали нашу игру.

Через пару минут я услышала легкий стук в дверь – два раза. Я встала и отошла к иллюминатору.

– Входите, Холмс.

– Рассел, этот пакет довольно... ага, вижу. Разум был готов, а сердце нет, не так ли? – Не могу понять, как он догадался о том, что я расстроена, глядя на мою спину.

– Нет-нет, я просто не ожидала, все произошло так внезапно. – Я повернулась лицом к нему. – Не ожидала, что мы начнем так быстро. Но, как бы то ни было, все к лучшему. Теперь капитан знает, что что-то не так, и я сомневаюсь, что смогла сыграть подобную сцену. Я не Сара Бернар. – Я выдавила из себя улыбку.

– Боюсь, нам предстоит пережить еще немало болезненных моментов, связанных с этим.

– Ничего не поделаешь. Так что там в пакете от Майкрофта?

– Вот, смотри сама. Наша противница на редкость изобретательна. Меня поражает ее стиль. Не помню ни одного случая в своей практике, когда такое огромное количество нитей ни к чему не ведут. Мне надо сходить за моей трубкой.

Пакет был довольно объемистым. Отложив чтение пяти писем миссис Хадсон на потом, я взглянула на послание Майкрофта. Несколько страниц лабораторных отчетов из Скотланд-Ярда, касающихся отпечатков пальцев в кебе, пуговицы с кусочком материи, анализ трех бомб, один из которых более подробный. Это было описание бомбы из улья, которое выявило интересную деталь. Оказалось, что бомба, которая взорвалась, когда Холмс проверял ульи, была заложена не в том улье, который он проверял, а в соседнем. Люди Майкрофта обнаружили ее остатки среди обломков.

– Значит, она не собиралась убивать вас?

– Я был рад это узнать. Признаться, сей факт меня беспокоил. Я не имею в виду саму попытку убийства, а то, что меня хотели уничтожить первым. Как я понимаю, она хотела убить тебя и Уотсона, чтобы причинить мне боль, но о какой боли могла идти речь, если бы я был мертв? Я рад, что все прояснилось. К тому же этот факт еще раз подтверждает, что ты будешь в безопасности, если мы разделимся. Мне придется нанять охрану для миссис Хадсон, когда она вернется из Австралии, а опеку Уотсона мы поручим Майкрофту.

Остальной материал был менее важным, но не лишенным интереса. Отпечатки пальцев на нетронутой бомбе из моей комнаты принадлежали Диксону, отпечатки в кебе – мне, Холмсу, Билли, владельцу, еще одному кебмену (обоих Лестрейд допросил и отпустил), а также двум другим людям, один из которых оставил отпечаток большого пальца на пуговице. Этот человек был известен полиции и вскоре арестован. Его сообщнику удалось скрыться, и, судя по слухам, он уехал в Америку. Задержанный был именно тем, кто сбил с ног Билли, в чем он и признался, однако, несмотря на угрозу длительного тюремного заключения, не сказал ни слова о своем боссе. Следует отметить, что его жена с двумя сыновьями-подростками недавно переехала в новый дом, и хотя на их банковском счету практически ничего нет, они выложили изрядную сумму наличными.

Я посмотрела на Холмса, который сидел окутанный серым дымом.

– Еще один семейный человек, как я вижу.

– Читай дальше, сюжет развивается быстро.

Следующий документ касался погибшего Джона Диксона. Он действительно жил счастливо со своей женой и детьми, работал в музыкальном магазине. За полтора месяца до взрыва первой бомбы он получил наследство от дальнего родственника, который умер в Нью-Йорке. По словам вдовы, ему сообщили, что наследство состоит из двух равных частей, и вторую он получит через четыре-пять месяцев. Он начал поговаривать об университете для детей и хирургической операции, необходимой одному из них, они запланировали даже поездку во Францию следующим летом. Однако, получив первую часть денег, он стал каким-то скрытным: врезал замок в дверь чулана и целые часы проводил там. (Расследование выявило следы взрывчатого вещества и кусочки проволоки того же типа, что использовались в моей бомбе.) Он уезжал несколько раз на один-два дня и возвращался усталым и озабоченным, но странным образом возбужденным. Субботним вечером в середине декабря он покинул дом, сказав, что вернется через несколько дней и после больше уже не будет никуда ездить. Жена и тесть пытались отговорить его от поездки, поскольку был конец года – очень напряженное время, в магазине полно покупателей, – но он был непреклонен.

Ранним утром в четверг он был убит взрывом бомбы, очевидно, вследствие каких-то неполадок в часовом механизме. Через неделю на имя его жены поступил банковский чек, направленный из нью-йоркского банка. Полиция обнаружила, что счет был открыт несколько недель назад женщиной, которая внесла наличные. Странная приписка сообщала, что сумма второго платежа будет ровно вдвое больше.

– Пометь себе, Рассел, что надо будет узнать у Лестрейда о состоянии рассудка Диксона на момент смерти.

– Вы полагаете, что это могло быть самоубийством? В обмен на будущее благополучие семьи?

– Так или иначе, но это добавляет новые черты к портрету нашего врага. Она обладает международными связями, о чем свидетельствует большое количество американской валюты, кроме того, она выполнила свое обязательство даже после смерти человека. Она – убийца с чувством чести. Довольно забавно.

Я вернулась к пакету, в котором оказались описание бомбы, несколько больших фотографий кеба и туалета и письмо от Майкрофта. Я взглянула на первое, отложила фотографии в сторону и взяла письмо Майкрофта. Прежде всего он писал о бомбе: соглашался с тем, что это была работа Диксона, добавив, что хотя детонатор был сделан в Америке до 1909 года, он подвергался воздействию лондонского воздуха в течение многих месяцев. Кроме того, он упомянул о снайпере, стрелявшем в меня. По этому поводу он написал следующее:

"Дело в том, что паровой катер, с которого, как полагали в Скотланд-Ярде, стреляли в мисс Рассел, был нанят анонимно. Капитану было приказано мчать на всех парах, как только он услышит звук, «похожий на выстрел».

Что касается вашей преследовательницы, то ничего нового сказать не могу. Три дня назад ко мне подошел какой-то тип с лицом, напоминающим жабью морду как чертами, так и цветом, и прошептал, что у него есть записка для моего брата. Общее содержание записки: Лефти говорит, что город кишит бродягами из Глазго с ящиками, полными пчел, и жена грозит кому-то несчастьем.

Думаю, это может представлять для тебя интерес.

Сердечные поздравления по поводу успеха ваших дел в Палестине, я и не сомневался, что вы справитесь, но министр и премьер бесконечно вам благодарны.

Надеюсь, вы оба будете в порядке, когда получите это послание. С нетерпением жду вашего возвращения.

Майкрофт".

Я оторвала взгляд от письма и посмотрела на Холмса.

– Бродяги из Глазго? Ящики с пчелами?

– Это сленг кокни. Незнакомцы, у которых много денег, – пчелы и мед, жена, чье-то несчастье. Жена. Женщина.

Я кивнула, отложила письмо, взяла фотографии, разложила их на низком столике перед диваном и стала внимательно изучать, фотограф сделал несколько снимков, сначала сфотографировав, как выглядел кеб перед нашим приходом, затем после того как я там убралась.

– Какой был в этом смысл, Холмс? Зачем нападать на одежду, а не на нас? Даже Билли не причинили особого вреда. Вы не возражаете, если я открою иллюминатор?

– Да, воздух здесь немного спертый. Вот так, хорошо. Но через пару минут лучше его прикрыть, мы ведь не хотим, чтобы нас услышали. Мне кажется, она сделала это демонстративно, хотела показать, что она знала, где мы, и могла сделать то же самое и с нами. И наконец, чтобы окончательно оставить меня с носом, она сыграла со мной мою же шутку со следами задом наперед и грязью с Бейкер-стрит. Нет никаких сомнений в том, что это была демонстрация, но только ли? Не думаю. Взгляни поближе на надрезы на сиденьях, вот здесь. – Он пододвинул мне несколько фотографий. – Видишь что-нибудь?

Я посмотрела на изрезанные сиденья. Отдельные линии пересекались, а некоторые были параллельны. Я сняла очки и взглянула еще раз.

– Это что, головоломка? – спросила я. – Ну-ка дайте мне карандаш и блокнот, Холмс.

Первые два разреза пересекались в центре, и я записала в блокнот X. Следующие два соединялись в конце, и я написала V. Через несколько минут строка в моем блокноте выглядела следующим образом:

XVXVI IXXI IХI IXXI IXXIVXXXI

– Римские цифры? – удивилась я. – Это что-нибудь значит для вас?

Холмс внимательно изучал страницу, но я поняла, что нет, не значит, и надела очки.

– Двадцать пять римских цифр. Может быть, их нужно сложить? – Я произвела в голове простое вычисление, десять плюс пять, плюс десять и так далее.

– Сто сорок пять, если это двадцать пять раздельных цифр. Хотя, конечно, можно складывать пятнадцать, семнадцать, двадцать два, двенадцать и так далее.

– И что же?

– Разница небольшая, это особенность римских цифр – все равно сумма получится близкая. Смотрите – 143.

– Интересно. А число между ними 144, дюжина дюжин.

– Да, и если увеличить это число вдвое, то получим число 288 – это количество наличных долларов, которые были в столе моего отца, когда он погиб. Холмс, эту игру с цифрами можно продолжать до бесконечности.

– А что если мы переведем цифры в буквы и получим один из самых простых кодов?

Мы попробовали, но ничего не получили. Если читать это как 15, 17, 22, 12, 22, 24, 20, 11, то получалось OQVLVXTK, и никакая другая комбинация не несла в себе большего смысла. В конце концов я не выдержала.

– Слишком много вариантов, Холмс. Без ключа мы не сможем даже узнать, слово это или комбинация каких-нибудь цифр, например географические координаты.

– И тем не менее она оставила это для нас. Где же тогда ключ?

– Судя по ее стилю, я бы сказала, что ключ одновременно скрыт и очевиден. Это наилучшее средство спрятать что-либо.

Уже было поздно, и мои глаза начали слипаться.

– Я согласна, что она демонстрировала возможности своего интеллекта. Она выиграла несколько очков в этом раунде. Интересно, каким был бы ее следующий ход, если бы мы не удрали, воспользовавшись услугами Майкрофта? Может быть, она отрезала бы Уотсону нос, чтобы намекнуть на то, что в любой момент может снести ему голову?

– Ладно, ближе к делу. Какими будут ее действия теперь, когда мы вернемся домой? Как долго она будет сомневаться, прежде чем решит, что мы в самом деле разругались и это сломало и опустошило меня? Она хочет не просто уничтожить меня, и это очевидно. Она хочет сначала меня унизить. Очень хорошо, предоставим ей эту возможность. Будем ждать, что она предпримет.

Он аккуратно сложил бумаги и фотографии обратно в конверт и встал, глядя на меня.

– Ну что ж, Рассел. Спасибо за то, что показала мне Палестину. Возможно, нам еще долго не доведется с тобой вот так свободно поговорить. Я желаю тебе спокойной ночи – и до свидания, увидимся, когда жертва попадет в западню. – Его губы нежно коснулись моего лба, и он ушел.

* * *


Так началось наше отчуждение. У нас с Холмсом было лишь несколько дней, чтобы освоить свои роли двух друзей, отвернувшихся друг от друга, отца и дочери, ставших вдруг чужими, почти любовников, превратившихся в злейших врагов. Все актеры знают, что для того, чтобы войти в роль, уяснить все ее нюансы, необходимо время. Чтобы наш план сработал, мы должны освоить ее в совершенстве до прибытия в Англию. Необходимо было иметь в виду, что за каждым нашим шагом будут наблюдать, и малейшая ошибка может стать роковой.

Чтобы играть роль, надо в нее вжиться. Актер всегда должен симпатизировать своему герою, сколь бы несимпатичным он ни был на самом деле, иначе игра будет выглядеть фальшиво. Этим мы и руководствовались. И когда на следующее утро встали с постелей, мы не играли врагов, мы ими были. Мы встречали друг друга с ледяной вежливостью, которая постепенно перерастала во взаимные яростные нападки. Я изображала из себя студентку, которая решила, что ее учитель заслуживает лишь колких замечаний, Холмс отвечал язвительными контратаками и острым, подобно бритве, сарказмом. Мы резали друг друга обидными репликами, после чего расходились по своим каютам.

В первый день это давалось мне с трудом. Я постоянно себя спрашивала: «А что бы я делала, если бы все так и было на самом деле?» Это утомило меня, и я легла в тот день рано. На следующий день все прошло намного легче. Холмс ни разу не сбросил своей маски, я тоже. Однако, проходя за бренди в общую каюту мимо каюты Холмса, я прислонилась плечом и головой к переборке рядом с его дверью.

– Холмс?

– Да, Рассел.

– Холмс, вам никогда не казалось, что, играя какую-нибудь роль в течение нескольких дней, потом трудно бросить ее сразу?

– Да, иногда это представляет собой определенные трудности. – Его голос был спокойным. – Когда я несколько лет назад целую неделю работал в доках, расследуя одно дело, то на следующий день после ареста преступника я оделся и в привычное время вышел из дома, направляясь в доки, и опомнился только на Оксфорд-стрит. Да, в роль вживаешься. С тобой этого еще не произошло?

– Не совсем.

– У тебя хорошо получается, Рассел. Со временем будет легче.

– Именно этого я и опасаюсь, Холмс, – прошептала я.

– Не волнуйся, я верю в тебя, Расе. Его простые слова меня успокоили.

– Спасибо за доверие, Холмс, – ответила я и почти почувствовала, как он улыбается.

– Я буду изредка посылать тебе письма в Оксфорд. Все они будут самыми обычными, но если мне вдруг понадобится, направлю секретную информацию. Ты, в свою очередь, станешь время от времени писать миссис Хадсон, когда она вернется из Австралии, а уж она постарается оставлять твои письма на видных местах.

– Вы полагаете, для нее будет безопасно вернуться в Суссекс?

– Удержать ее не представляется возможным. Майкрофту пришлось почти похитить ее, чтобы отправить в путешествие. Думаю, нам придется нанять еще одного-двух слуг, конечно же, агентов Майкрофта.

– Бедная миссис Хадсон. Она так огорчится, когда узнает, что мы рассорились.

– Да, ты права, кроме того, это огорчит и доктора Уотсона. Надеюсь, что это затянется не дольше, чем на несколько месяцев.

– Боже, вы думаете, это может продлиться так долго?

– Наша противница осторожна и терпелива. Она умеет ждать.

– Вы правы. Как всегда.

– Твоя тетя, я думаю, обрадуется. Дела на ферме вынудят тебя изредка приезжать в Суссекс.

– Несомненно, – ответила я и задумалась. – Холмс, мне кажется, что в этом деле нам пригодился бы автомобиль.

– В этом, думаю, ты можешь рассчитывать на Майкрофта. Ты сможешь даже приехать ко мне пару раз для перемирия.

– Которое, конечно же, не состоится.

– Конечно. Мы устроили хорошую западню, Рассел. Она потребует от нас терпения и контроля за своими действиями. Мы поймаем ее, Рассел. Она не чета нам. А теперь иди спать.

– Спасибо, Холмс.

Я легла и вскоре заснула, но на рассвете ко мне вернулся мой кошмар. Очнулась я на полу, обхвативши голову руками, и разражаясь отчаянным, полным ужаса криком, эхом отразившимся от стены. Все старые симптомы были налицо: холод, ледяной пот, ком в горле, сильное сердцебиение и одышка. Затем дверь распахнулась, и сильные руки Холмса схватили меня за плечи.

– Рассел, что это?

– Уйдите, уйдите, оставьте меня одну. – Мой голос был хриплым и резал слух. Я встала и чуть не упала, Холмс подхватил меня и помог сесть на кровать. Я сидела, обхватив голову руками, а Холмс стоял рядом, пытаясь завязать пояс на моем халате. Наконец он вышел и вскоре вернулся со стаканом в одной руке и с трубкой в другой.

– Выпей это.

К моему удивлению, это было не бренди – вода, прохладная, сладкая вода, слаще медового вина. Я поставила пустой стакан на стол, заметив, что руки мои почти перестали дрожать.

– Спасибо, Холмс. Извините, что разбудила вас. Можете опять идти спать.

– Накинь одеяло на себя, Рассел, ты можешь простудиться. Если не возражаешь, я еще немного посижу.

Он поставил стул у изголовья моей кровати, сел, заложив ногу на ногу, и закурил трубку. Воздух наполнился запахом серы и табака. Мои мысли вновь вернулись к кошмару. Это проявление бессознательного не раз обращало меня к работам Фрейда, Юнга и других представителей европейских школ психоанализа. Я пыталась проанализировать его, разложить на составные части, отбросить его от себя, противопоставить ему всю силу моего разума, но все было тщетно.

Единственное, что я не решалась сделать, это рассказать кому-нибудь об этом. Однажды тетя проявила излишнюю настойчивость, пытаясь узнать о моих ночных беспокойствах, и я ударила ее в лицо и сбила с ног. Соседи по Оксфорду также проявляли к этому интерес, но я избегала обсуждения этой темы. У меня всегда в глубине души была мысль поделиться с кем-нибудь об этом, и теперь, к своему ужасу, почувствовала, что больше не могу держать это в себе.

– Мой брат, он был настоящим гением. Научившись читать в три года, он к пяти освоил комплексную геометрию. Его потенциал был поистине гигантским, но он умер, когда ему было всего девять, на пять лет больше, чем мне. И это я... убила его! – Мой голос сорвался, и в течение нескольких минут был слышен лишь шум двигателей. Со стороны Холмса не последовало никакой реакции. Я перевернулась на спину и закрыла лицо руками, словно свет резал мне глаза, но на самом деле я боялась увидеть его лицо.

– И вот ко мне приходит этот кошмар. Только это не кошмар, это память, до малейшей детали. Мы ехали на машине вдоль побережья южнее Сан-Франциско. Отец уходил в армию через неделю. Ему сначала отказали из-за больной ноги, но в конце концов взяли на службу в разведку. Это был наш последний семейный уик-энд, и мы направлялись в свою лесную хижину, где всегда отдыхали. Я была трудным ребенком, мне очень хотелось отправиться погулять со своими школьными друзьями, но взамен этого вместе со всеми пришлось ехать в лес. Настроение у всех было плохое: мать была огорчена отъездом отца, отец был озабочен тем же. Дорога там плохая и в нескольких местах проходит вдоль обрывов высотой в несколько сот футов. Короче, мы ехали как раз по краю одного из них, приближаясь к слепому повороту, когда я начала препираться с братом. Отец повернулся, чтобы прикрикнуть на нас, и машину отнесло к середине дороги. Из-за поворота на большой скорости вылетела встречная машина, и мы столкнулись. Наша перевернулась, меня выбросило из нее, и последнее, что я видела, прежде чем машина полетела вниз, был силуэт брата. Незадолго до этого отец до отказа заполнил бак. От них ничего не осталось. Лишь на похороны удалось собрать кое-что из останков. – Тишина. Зачем я все это ему рассказала? Зачем?

– Сначала я едва не сошла с ума. Я пыталась покончить с собой, но один очень хороший врач меня убедил, что лучше не умирать, а постараться сделать так, чтобы моя жизнь оказалась полезной. Например, хоть немного заменить брата. Это оказало свое действие. Я больше не думала о самоубийстве. Но со следующей недели меня стал посещать этот кошмар.

Холмс кашлянул.

– Как часто он приходит?

– Теперь нечасто. Последний раз это было в Уэльсе. Я думала, что наконец избавилась от него, но оказалось, что нет. Я никогда никому не говорила об этом. Никогда. – Мои мысли вновь вернулись к осколкам стекла и кускам искореженного металла, которые я видела с обрыва.

– Рассел, я...

Я перебила его:

– Если вы хотите уверить меня в том, что это не моя вина и что я не должна так казнить себя, то лучше не стоит, Холмс, если не хотите действительно поставить под угрозу нашу дружбу.

– Нет, Расс, я не это хотел сказать. Дай мне закончить. Конечно, это ты была невольной причиной их смерти. Это было не убийство, но именно ты спровоцировала несчастный случай. Это останется на твоей совести.

Я не поверила своим ушам. Я взглянула на него и увидела на его лице зеркальное отражение той боли, которую чувствовала сама, однако у Холмса ее острота была сглажена мудростью и прожитыми годами.

– Я просто хотел сказать, что нельзя жить одним чувством вины, нужно еще что-то.

Его мягкие слова потрясли меня, словно землетрясение. Я закрыла глаза, а когда снова их открыла, поняла, что кошмар, мучивший меня столько лет, больше не является тайной, груз спал с моих плеч, теперь я смогу жить спокойно, не чувствуя его постоянного гнета. И впервые с тех пор, как вышла из больницы, я вздохнула свободно и разрыдалась.

* * *


Наутро мы продолжили играть наши роли. Нам было теперь легче, потому что и тем вечером и последующими я слышала легкий стук в дверь – два раза, после чего заходил Холмс и, посидев со мной несколько минут, уходил. Мы беседовали о разных вещах, но в основном о моей учебе. Несколько раз я читала ему Библию, которую купила на старом базаре в Иерусалиме. Эти минуты давали мне душевное равновесие. С момента утреннего пробуждения и до самого вечера Холмс был моим врагом, и весь день мы поливали друг друга грязью, и моряки избегали нас, однако ночью баталии утихали, и мы, подобно тому, как английские и немецкие солдаты пели друг другу веселые песни и обменивались сигаретами в рождественскую ночь 1914 года, мы тоже могли отдохнуть и поболтать.

Я окрепла и, пока позволяла погода, часами нежилась на палубе под солнечными лучами. Моя кожа стала еще темней, а волосы светлее. Холмс же, напротив, сильно сдал. Он редко выходил из каюты; тарелки с едой, которые ему приносили, возвращались почти нетронутыми, зато возле его каюты было невозможно дышать от табачного дыма. Он много пил, и я думаю, что он вернулся бы и к кокаину, если смог бы его достать. Его лицо приобрело какой-то желтоватый оттенок, а глаза покраснели. Наконец однажды ночью я не выдержала.

– Холмс, мне кажется, будет мало смысла в том, что вы убьете себя раньше, чем она сможет до вас добраться. Или вы хотите облегчить ее задачу?

– Рассел, уверяю тебя, что все не так плохо, как тебе кажется.

– Холмс, судя по вашему лицу, ваша печень сильно сдает, а по вашим глазам видно, что вы не спали несколько дней. – Я удивилась, почувствовав, что моя кровать трясется, и только тут поняла, что он давится от смеха.

– У старика остались в запасе кое-какие хитрости. Рассел, на корабле я обнаружил много специй и взял чуть-чуть, желтого цвета. И если слегка потереть ими глаза, то краснота сохранится надолго. Уверяю тебя, я себе не враг.

– Но вы ничего не ели за последние несколько дней, и вы слишком много пьете.

– Алкоголь уходит в основном в раковину, за исключением небольшого количества, для запаха. А что касается еды, то я разрешу миссис Хадсон откормить меня, когда мы вернемся. Видишь ли, Рассел, как только я сойду с трапа, все должны увидеть, что я разбит и подавлен и что мне все безразлично.

– Что ж, но мне необходимы гарантии того, что вы будете беречь себя в мое отсутствие. Я не могу допустить, чтобы вы себе навредили.

Он улыбнулся.

– Я обещаю. Могу даже пообещать, если хочешь, стирать свои носки по вечерам.

– В этом нет необходимости, Холмс. Миссис Хадсон справится с этим лучше.

* * *


Мы вернулись в Лондон серым утром, загорелые и утомленные постоянными ссорами. Я стояла одна на палубе, глядя на приближающийся город, и чувствовала неловкость по отношению к капитану и команде, которая за моей спиной готовилась к швартовке. По мере приближения я начала различать знакомые лица на берегу. Уотсон взволнованно искал глазами Холмса, Лестрейд стоял чуть позади, недоумевая, куда же он подевался. Майкрофт держался в стороне с ничего не выражающим лицом. Они приветственно помахали мне, как только мы причалили, но я не ответила. Едва был спущен трап, я подхватила свои сумки и, опустив глаза, устремилась на берег. Уотсон протянул руку, а Лестрейд окликнул меня:

– Мисс Рассел!

– Мэри? Мэри, подожди, что случилось?

Я повернулась и, не глядя на Майкрофта, холодно бросила:

– Да?

– Куда вы? В чем дело? Где Холмс?

Я заметила какое-то движение на палубе и, повернувшись, встретилась глазами с Холмсом. Он выглядел ужасно. Серые глаза блестели в глубине красных глазниц, желтая кожа обвисла на скулах, воротник рубашки был мятым, пуговица на жилетке расстегнута. Я собралась с силами и едко произнесла:

– Вот он, джентльмены, великий мистер Шерлок Холмс. Спаситель народов, величайший ум века, дар Божий человечеству. Джентльмены, я оставляю его вам.

Наши глаза встретились еще раз, и я увидела в них тень одобрения и понимания. Резко развернувшись на каблуках, я пошла прочь. Уотсон, должно быть, захотел вернуть меня, потому что до меня донесся насмешливый голос Холмса:

– Пускай идет, нам с ней не по пути. Она хочет оставить свой след в этом мире, разве вы не видите? – Он повысил голос до крика мне вслед. – И я не завидую мужчине, который с ней столкнется!

Я завернула за угол и поймала кеб. После этого я не видела Холмса два месяца.




Глава 15

Разделение


Она одна в этом мире, средь пробуждающейся весны.




Вернувшись в Оксфорд, я с головой погрузилась в учебу. Я пропустила больше месяца, и хотя программа в Оксфорде не очень-то связана с присутствием на лекциях и семинарах, однако непосещение отмечается и учитывается. Мне повезло, что моя преподавательница математики чем-то болела, а та, что вела греческий, по каким-то причинам задержалась после Рождества. Я быстро повысила свой рейтинг в глазах оставшихся преподавателей и, к своему собственному удивлению, почувствовала, что наверстала упущенное.

Я изменилась в ту весну. Во-первых, я больше не носила брюки и ботинки, зато пополнила свой гардероб дорогими платьями и юбками. Мы разошлись с Ронни Биконсфилд, зато я пыталась завязать приятельские отношения с другими девушками моего возраста. Их общество мне нравилось, хотя порой и не хватало терпения общаться с ними подолгу. Я стала много гулять одна по Оксфорду и его окрестностям и ходить в церковь, где просто сидела и слушала. Как-то я даже пошла на концерт с тихим молодым человеком, с которым мы вместе посещали лекции. Мы слушали Моцарта, играли хорошо, но я очень устала в тот день и заснула на середине. Молодой человек больше меня не приглашал.

Я стала меньше есть, работала в основном по утрам, порой, чтобы уснуть, позволяла себе бренди. Другими словами, я стала больше походить на Холмса. Он любил все человечество, которое не могло ни понять, ни принять его, теперь и я превратилась в подобную ему мыслительную машину.

Холмс пребывал в мире и покое у себя на юге. Миссис Хадсон вернулась из своего путешествия в конце февраля. Ее первое письмо было коротким, она была потрясена тем, в каком состоянии находился Холмс. В своих письмах она не просила и не обвиняла, но это ранило меня еще больше, особенно когда она просто сообщала, что однажды Холмс вообще не ложился спать или стал поговаривать о продаже своих ульев. Лестрейд приставил охрану к его коттеджу и пытался сделать то же для меня, но я отказалась. Я не верила в то, что кто-то из людей Лестрейда мог бы защитить меня лучше, чем я сама, кроме того, их постоянное присутствие было бы невыносимым.

Уотсон также писал длинные трогательные письма, касающиеся в основном здоровья Холмса. Однажды он приехал в Оксфорд навестить меня. Я вытащила его на длинную прогулку, чтобы не сидеть и не смотреть ему в глаза. В конце концов, замерзший, он уехал в сопровождении своего телохранителя.

Зима после теплой Палестины казалась очень холодной. Я читала свою Библию, думала об Олоферне и дороге в Иерусалим.

В начале марта я получила от Холмса телеграмму – это был его излюбленный способ коммуникации. Текст был простым:

ПРИЕДЕШЬ НА КАНИКУЛЫ

ХОЛМС

Я открыто прочитала ее возле конторки мистера Томаса, после чего придала своему лицу раздраженное выражение и пошла наверх. На следующий день я направила ему ответный вопрос:

СТОИТ ЛИ

РАССЕЛ

Вскоре в моем почтовом ящике лежал ответ:

ПОЖАЛУЙСТА ПРИЕЗЖАЙ МИССИС ХАДСОН ТОЖЕ БУДЕТ РАДА

ХОЛМС.

Через два дня я отправила телеграмму, в которой сообщила, что приеду.

Выкроив свободное время, я посетила исполнителей воли моих покойных родителей и попросила, чтобы мне выдали определенную сумму вперед из моего наследства, в полное владение которым я вступала через два года, – мне нужно было купить автомобиль. Дело было быстро улажено, и на следующий день я отправилась в гараж Моррис-Оксфорд, где оплатила покупку и приобрела первичные навыки вождения. Вскоре я ездила уже довольно прилично.

Именно тогда, за две недели до окончания триместра, я впервые обнаружила, что за мной следят. Я была сильно погружена в себя, часто читала на ходу, так что, вполне возможно, просто не заметила этого раньше. Впервые я обратила внимание на какого-то мужчину, когда выходила из дома. Я внезапно вспомнила, что забыла книгу, быстро повернула назад и боковым зрением увидела человека, который тоже неожиданно резко остановился и наклонился, чтобы завязать шнурок. Я уже была наверху и вставляла ключ в замочную скважину, когда меня осенило: туфли у него были без шнурков. После этого я стала повнимательнее и обнаружила, что вместе с тем типом действуют еще одна парочка – женщина с мужчиной. Если бы не школа Холмса, я, бесспорно, не заметила бы, что неподалеку от меня выгуливают одного и того же бульдога.

Меня волновало только одно: если бы я действительно порвала с Холмсом, то я не скрывала бы свое раздражение от того, что за мной следят. Как бы там ни было, но я хотела сперва посоветоваться с Холмсом. Впервые за мной пытались следить, и мне не терпелось их спугнуть. Интересно, неужели наша противница допускала, что я их не вижу? Конечно, их было довольно трудно заметить, и тем не менее...

Я решила продолжать в том же духе и стала еще более рассеянной, пока в один прекрасный день, идя с книгой перед носом, не воткнулась в фонарный столб на Хай-стрит. Я вышла из своего рассеянного состояния, обнаружив, что сижу на земле, люди ахают, глядя на мое окровавленное лицо, а молодая женщина протягивает мне мои разбитые очки. Я вернулась домой с большим куском пластыря на лбу, и мне пришлось воспользоваться запасными очками. Я очень старательно играла свою роль.

Когда мои старые очки починили, я обнаружила, что по-прежнему нахожусь под наблюдением. Я решила, что в Суссекс поеду на машине, а не на поезде, и рассказала об этом всем своим соседям по гаражу за день до отъезда. Я хотела быть уверенной, что преследователи отправятся за мной, поскольку я не в меньшей степени боялась потерять след их хозяйки.

За все время поездки они использовали пять машин, что свидетельствовало о больших деньгах, стоявших за ними. Я записала их номера и постаралась запомнить и машины, и водителей. Когда я остановилась у трактира позавтракать, то заметила целующуюся молодую пару, вышедшую из знакомой машины. Когда же я притормозила у Истборна, чтобы выпить чаю, то мимо проехал пожилой человек, сменивший молодую пару двадцать миль назад, а у гостиницы в Мор-рисе я обратила внимание на женщину, которая гуляла с моим знакомым бульдогом. Вскоре я увидела ее за рулем позади меня. Огни ее машины пронеслись дальше, только когда я свернула к своей ферме. Я вздохнула с облегчением, убедившись, что она меня не потеряла. Мне хотелось, чтобы они были свидетелями моего невинного поведения и впоследствии доложили бы об этом своему боссу.

Моя тетя была... была как всегда. Утром я обнаружила, что дела на ферме идут хорошо благодаря Патрику. Он сопровождал меня, пока я приветствовала коров, осматривала потомство, которое недавно принесла кобыла по имени Викки, и разговаривала с соседями по поводу приобретения трактора. Тогда впервые за целый месяц я надела брюки и высокие ботинки и почувствовала, что вовсе от них не отвыкла. Я пригласила Патрика к себе на чашку чая, но он, не испытывая особой любви к моей тете, предложил зайти в его маленький домик.

Чай был горячим, крепким и сладким, в самый раз для холодного весеннего утра. Мы беседовали о чем-то, когда он сказал:

– Какие-то люди в деревне спрашивали о вас. – В деревне трудно не заметить или скрыть что-либо. Очевидно, это были люди из города, с которыми мы имели дело.

– Да? И когда это было?

– Три-четыре недели назад.

– И что же они спрашивали?

– Просто интересовались вами, откуда и кто вы такая. И еще они спрашивали про мистера Холмса и как часто вы видитесь. Они спрашивали это у Тилли. – Я заметила, что он стал часто видеться с Тилли. – Она сразу и не обратила внимания на вопросы, потому что все было как бы между прочим, в разговоре. И только узнав, что на почте интересовались тем же, она насторожилась.

– Интересно. Спасибо тебе.

– Это не мое дело, но почему вы больше с ним не встречаетесь? Похоже, его это очень расстраивает.

Я посмотрела в его открытое лицо и сказала ему то, что вполне могло бы быть правдой:

– Ты знаешь беговую лошадь Тома Уорнера, которой он так гордится?

– Да, прекрасный скакун.

– Ты бы мог запрячь ее вместе с Викки в плуг?

Вопрос был настолько глупым, что он с удивлением посмотрел на меня, прежде чем ответить.

– Вы хотите сказать, что мистер Холмс хочет сделать вас ломовой лошадью?

– Ладно, мне пора. Дело не в ломовой лошади, а в несовместимости беговой и ломовой лошадей. Это то, что произошло между мной и Холмсом.

– Он хороший человек. Вы хоть навестили бы его. Я думаю, он будет рад. Его садовник говорит, что он болен.

– Да, пожалуй, навещу. Как раз сегодня после обеда.

Он принял возбуждение в моем голосе за проявление нервозности и взял мою руку в свои огромные ладони.

– Не волнуйтесь. Просто помните, что вам не работать в одной упряжке, и все будет в порядке.

– Я так и делаю, Патрик, спасибо тебе.

* * *


Я приехала к Холмсу в четыре часа, зная, что как раз в это время миссис Хадсон подает чай. Едва заглушив двигатель, я услышала звуки скрипки Холмса. Скрипка и сама по себе – один из самых меланхоличных инструментов, да еще учитывая то, как играл Холмс...

Я громко хлопнула дверцей, чтобы прекратить это, и вытащила из машины корзину с разными сырами и фруктами, которые привезла из Оксфорда. Выпрямившись, я увидела, что дверь коттеджа открыта, а Холмс с лицом, не выражающим совершенно ничего, стоит на пороге.

– Привет, Рассел.

– Привет, Холмс. – Я шла по дорожке и пыталась понять, что скрывается за этими безразличными серыми глазами, но не смогла. Подойдя к нему, я протянула корзину.

– Это для вас и миссис Хадсон.

– Очень мило с твоей стороны, Рассел, – вежливо сказал он, однако глаза его по-прежнему были пусты. Он отступил назад, чтобы дать мне пройти. – Входи, пожалуйста.

Я отнесла корзину на кухню и кое-как выдержала встречу с миссис Хадсон, боясь разрыдаться. Я позволила себя обнять и поцеловала ее, после чего вновь стала только вежливой.

Она накрыла стол с невероятным количеством еды и без умолку рассказывала о корабле, о Суэцком канале, о Бомбее и о семье своего сына.

– Как ты поранила голову, Мэри? – спросила она наконец.

Я решила превратить это в шутку, но она не удалась. Миссис Хадсон неловко улыбнулась и выразила радость по поводу того, что стекло не попало мне в глаз. Все это время Холмс просто сидел и смотрел на меня, словно я была букашкой под микроскопом. Наконец миссис Хадсон извинилась и оставила нас.

Мы допили чай, и я рассказала ему, чем занималась в течение триместра. Он задал мне несколько вопросов, и вновь воцарилась тишина. Наконец я решила поинтересоваться, над чем он работает сейчас в своей лаборатории. Он без всякого интереса рассказал о своих опытах, после чего поставил чашку и вяло махнул рукой в сторону лаборатории.

– Хочешь посмотреть?

– Да, конечно, если только вы хотите показать мне это. – В любом случае это было бы лучше, чем сидеть за столом, возя по тарелке ломтик крошащегося сыра.

Мы встали и прошли в лабораторию – большую комнату без окон. Он закрыл дверь, и я увидела, что никаких опытов там не проводится. Повернувшись его спросить, я увидела, что Холмс стоит возле двери, засунув руки в карманы.

– Привет, Рассел, – произнес он еще раз, только теперь его лицо было живым и открытым, а глаза смотрели в мои глаза. Я не могла вынести этого и резко повернулась к нему спиной, закрыв глаза и сжав кулаки. Я не в силах была вести с ним по-прежнему дружеские разговоры, не переставая одновременно играть свою роль. Через несколько секунд послышался легкий стук в дверь – два раза, и я улыбнулась с облегчением. Он понял. Он пододвинул мне табуретку, и я села на нее спиной к нему с закрытыми глазами.

– У нас около пяти минут, чтобы не вызвать подозрений, – сказал он.

– Значит, за вами тоже следят?

– За каждым движением, даже в гостиной. Они как-то договорились с соседями и засели на деревьях с биноклями. Это позволяет им читать по губам. Уилл говорит, что по деревне ходят слухи о каком-то глухонемом, появившемся здесь недавно.

– Патрик сказал, что кто-то выспрашивал о нас с вами. Уж эти мне городские – не знают, что в деревне ничего не скроешь.

– Да, они уверены в себе. Я догадывался, что и за тобой тоже следят.

– Я заметила их две недели назад: двое мужчин и женщина. Сюда меня сопровождали пять машин. У нашей леди есть деньги.

– Мы знаем об этом.

Я чувствовала спиной его взгляд.

– Ты в порядке, Рассел? С января ты потеряла семь фунтов и, кроме того, не высыпаешься.

– Всего лишь шесть фунтов, а не семь, а сплю я столько же, сколько и вы. Я очень занята. – Я понизила голос до шепота. – Холмс, я хочу, чтобы это побыстрее закончилось. – Я почувствовала, что он приблизился, и поспешно встала. – Нет, не подходите близко ко мне, я не выдержу этого. И я сомневаюсь, что найду в себе достаточно сил, чтобы приехать сюда еще раз. Мне легче в Оксфорде, и больше не просите меня приезжать сюда, пока все не кончится.

На некоторое время воцарилось молчание, после чего он произнес новым для меня глухим голосом:

– Да-да, я понимаю. – Он остановился и откашлялся, после чего заговорил как обычно: – Ты совершенно права, Рассел. От этого мы ничего не выиграем, скорее потеряем. Теперь к делу. У меня есть копии фотографий, которые я сделал специально для тебя. Я показал Майкрофту ту нашу серию римских цифр, но ни он, ни я не можем выжать из них хоть чего-нибудь толковое. Но я знаю, что в них что-то есть. Может, ты сможешь докопаться. Снимки в конверте – держи.

Я взяла конверт и сунула во внутренний карман.

– Теперь нам надо возвращаться, Рассел. А через десять минут начнем все сначала, и ты уйдешь, кипя от злости, прежде чем миссис Хадсон предложит ужин. Да?

– Да, Холмс. До свидания.

Он вернулся в гостиную, и через пару минут я присоединилась к нему. А минут через двадцать он начал отпускать язвительные замечания в мой адрес, и около шести я выскочила из дома, громко хлопнув дверью и даже не попрощавшись с миссис Хадсон. Проехав две мили, я остановила машину и прижалась лбом к рулю. Все это было слишком уж реально.




Глава 16

Дочь голоса


Так ли уж безусловно, что новое поколение... сделает что-то, что не сделали вы?




Унылые недели продолжали тянуться одна за другой. Соглядатаи по-прежнему следили за мной, а я упорно делала вид, что ничего не замечаю вокруг себя. Начался третий триместр, и я была слишком занята, чтобы помнить о нашем актерстве. Но по ночам частенько просыпалась. Мне казалось, что я слышу два легких удара в дверь, но, конечно, ничего такого не было. Каждую свободную минуту я проводила в библиотеке Бодли. Однако, как ни странно, кошмар больше не приходил ко мне по ночам.

Весна набирала силу, и вскоре повсюду давало о себе знать биение новой жизни. Все потянулось вверх, к солнцу. Я чувствовала это скорей интуитивно, поскольку на улице бывала мало, с головой погрузившись в дела.

Я игнорировала многочисленные приглашения друзей и знакомых на различного рода пикники и не отрывалась от своей работы. И только к концу мая я поняла, что держу в руках тонкие пока ниточки, ведущие к разгадке нашего дела.

Приехав из Суссекса, я столкнулась с проблемой, куда спрятать конверт, который дал мне Холмс. Я не была уверена, что в моей комнате он будет в безопасности, но в то же время и не могла постоянно носить конверт с собой. В конце концов я пришла к выводу, что самое надежное место за моим столом в библиотеке Бодли, где стояли многочисленные тома, с которыми я работала. Это было рискованно, но все же лучше, чем покупать сейф или с подозрительной регулярностью посещать банк, что непременно насторожило бы нашего врага. Это был минимальный риск, который я могла себе позволить. Кроме того, в библиотеку не пускали широкую публику, так что моим шпионам приходилось долгими часами торчать на улице, мое же место находилось в самом дальнем углу читального зала, и я могла видеть все, что творилось в нем. В течение нескольких недель часами я сидела над этой цепочкой римских цифр. Как и Холмс, я теперь достаточно хорошо знала нашего врага, чтобы быть уверенной в том, что это какая-то запись, но, как и Холмс с братом, не могла ее разгадать.

Однако сознание обладает способностью продолжать работу над какой-нибудь проблемой автоматически, и когда из уст вылетает восклицание «Эврика!», кажется, что сам Бог подсказал вам решение. Слова, которые подсказывает внутренний голос, не всегда четки и ясны, они могут быть странными и загадочными. Пророки называют это Дочерью голоса Бога, а она говорит шепотом и намеками. Холмс научился усмирять шум в голове с помощью трубки или игры на скрипке, чтобы лучше слышать этот голос. Рассеянное внимание и внутренняя концентрация позволяют услышать даже самый тихий шепот Дочери голоса.

В тот день я много работала, провела бессонную ночь, сходила на лекцию, дописала реферат и дважды доставала фотографии, изучая в сотый раз каждую деталь этих снимков, особенно сами цифры. Я даже перевернула их вверх ногами, ожидая, что увижу что-нибудь новенькое, но ничего не прояснилось. Мне уже надоело всякий раз прикрывать их невинной бумажкой, когда кто-то проходил мимо моего стола.

После обеда, когда движение у моего стола оживилось, я не выдержала и, засунув фотографии обратно в конверт и убрав в свое потайное место, вышла из библиотеки в отвратительном настроении. Мне было все равно, что подумают соглядатаи. Пусть себе топают. В голове у меня мелькнула безумная мысль, что, может быть, и нет никакого врага, может, Холмс просто сошел с ума и это одна из его маленьких штучек.

Добравшись до своей комнаты, я немного успокоилась, но, бросив взгляд на письменный стол, почувствовала, что больше не могу. За стеной в комнате соседки послышался шум. Я вышла в коридор.

– Привет, Дот! – позвала я. Она появилась на пороге.

– О, привет, Мэри. Хочешь чаю?

– Нет, спасибо. У тебя есть какие-нибудь планы на вечер?

– Путешествие в ад вместе с Данте, но я с удовольствием отложу это. А что такое?

– Меня тошнит от всего этого, я не могу видеть книги, и думаю...

– Тебя? Тебя тошнит от книг?

Ее лицо не выразило бы большего изумления, смешанного с недоверием, если бы у меня вдруг выросли крылья. Я засмеялась.

– Да, даже Мэри Рассел иногда пресыщается. Я собираюсь пойти поужинать у Траута, после чего отправиться на концерт органной музыки. Как ты?

– Когда выходим?

– Полчаса тебе хватит?

– Сорок пять минут было бы лучше.

– Хорошо. Я вызову кеб.

Это был приятный ужин. Дороти познакомилась с очередным обожателем, и мы пошли на концерт. Играли в основном Баха, чья музыка отличается красотой и четкой, чисто математической уравновешенностью. Хорошая музыка и бокал шампанского успокоили мои нервы, и я легла спать еще до полуночи, что за последние месяцы со мной случалось крайне редко.

Около трех часов ночи я подскочила на кровати, чувствуя, как кровь стучит у меня в ушах, а дыхание такое, будто я только что пробежала вверх по лестнице. Мне приснился сон, но вовсе не мой прежний кошмар, а что-то непонятное, какая-то смесь реального и воображаемого. С книжной полки на меня смотрело лицо, полуприкрытое светлыми волосами, в руках у призрака была трубка. Он прокричал: «Ты ничего не знаешь!» Голос был не то женский, не то мужской. Потом призрак жутко засмеялся и с силой бросил вниз трубку, которая казалась одной из принадлежавших Холмсу. Трубка разбилась на мелкие кусочки, и я стала их поднимать. Нагнувшись под шкаф за одним из них, я нащупала какой-то предмет. Вытащив его, я увидела, что это была книга по истории правления Генриха VIII.

Я включила свет и надела очки, после чего легла опять. Холодный пот высох, сердце вновь забилось в прежнем ритме, но я знала, что уже не усну, поэтому надела халат и приготовила чай.

Через несколько минут я сидела с чашкой и обдумывала это странное видение. Мне редко снились другие сны, кроме моего кошмара, а с тех пор, как моя семья погибла, я не припомню никаких других. Все было не случайно, но в чем же дело? Некоторые детали были понятны, некоторые нет. Почему, например, призрак со светлыми волосами был и мужчиной и женщиной, в то время как мы совершенно точно установили, что наш противник – женщина. Разбитая трубка была следствием моего беспокойства за Холмса, а книги – просто важной частью моей жизни, я не могла представить себя без них, даже во сне. Но почему книги по истории? Я никогда не питала любви к истории. Тогда при чем здесь король Генрих? Этот беспутный, скрюченный подагрой старик со своим множеством жен, всех их он принес в жертву своему желанию иметь сыновей, будто они были в чем виноваты. Интересно, что сказал бы Фрейд по поводу этого сновидения? Я вернулась в комнату. Если уж я проснулась в три часа утра, то надо было воспользоваться возможностью позаниматься. Я села за работу, но мои мысли постоянно возвращались ко сну. Генрих VIII. Что это могло значить?

Первую половину дня я продолжала работать, потом пообедала, поглотив количество еды, соразмерное разве только с последним обедом миссис Хадсон.

Затем я отправилась на лекцию. На полпути остановилась. Генрих VIII. Если чего не знаешь – иди в библиотеку. В библиотеке я просмотрела несколько книг о том периоде, но это не дало никакого ключа, никакого толчка сознанию. Уже без всякой надежды я достала фотографии, разложила их на столе перед собой, и именно тогда я услышала голос и на меня снизошло озарение.

Мы с Холмсом обсуждали то, что шифр основывался на использовании цифр в качестве заменителей букв, где, к примеру, 1 могла быть буквой А, 2 – Б, а сочетание 3 – 1 – 2 будет читаться как ВАБ.

В нашем случае были использованы не арабские, а римские цифры, и поскольку они не были разделены пробелами, то можно было только догадываться о количестве цифр – двадцать пять их было или семь, или что-то среднее. Здесь мы с Холмсом сдались, поскольку в том, что мы получали, не было никакого смысла. Однако, несомненно, она рассчитывала, что мы сможем понять это послание. К тому же, скорее всего, ключ к шифру не должен быть сложным, и если его найти, то загадка быстро разрешится. В этом я не сомневалась.

Мне казалось, ключ был найден маленькой Дочерью голоса и заложен в мой сон, чтобы я догадалась. Генрих VIII для меня ничего не значил, но число восемь значило очень многое. Если бы у людей было четыре, а не пять пальцев, то мы бы считали не десятками, а восьмерками. Единица и ноль означали бы восемь, одиннадцать было бы то же, что и девять, а двадцать – то же, что и шестнадцать. Я выписала первые двадцать шесть чисел в восьмеричной системе на листок бумаги, а внизу расставила буквы алфавита:

123456710111213141516172021222324252627303132

ABCDEFGKIJKLMNOPQRSTUVWXYZ

Теперь осталось только правильно разделить двадцать пять римских цифр, чтобы получилось что-нибудь осмысленное. Хотя я уже знала их наизусть, я выписала их еще раз, чтобы иметь перед глазами:

XVXVIIXXIIXIIXXIIXXIVXXXI

Двадцать пять цифр, единицы, пятерки и десятки. Я начала с первых десяти, XVXVIIXXII. Последняя I могла относиться к следующей и быть частью числа девять. XVXVI, или 10-5-10-5-1, давали Н-Е-Н-Е-А, что, если только она откровенно не издевалась над нами, не имело никакого смысла. Если брать первые XV как 15, то получалось МНЕА. X – V – XVII = десять, пять, семнадцать, и получалось НЕО. Это было лучше, но не то. Тогда я попробовала большие числа, которые можно было сложить из двадцати пяти цифр. Получилось пятнадцать, семнадцать, двадцать два, двенадцать, двадцать два, двадцать четыре и тридцать один. Если использовать десятичную систему, получалось OQVLVX. Число 31 являлось камнем преткновения, потому что в алфавите всего двадцать шесть букв. Однако в восьмеричной системе это читалось как MORJRTY. Я целую минуту смотрела на то, что получилось. Затем рука сама собой разделила число 12 так, что получалось 11 – 1. Получилось МОРИАРТИ.

Но Мориарти не мог сделать этого. Преступный профессор математики погиб от руки Шерлока Холмса в пучинах водопада в Швейцарии около тридцати лет назад. Тогда почему его имя было здесь? Может, это чья-то месть за его гибель? Или наша преследовательница хотела провести параллель между делом прошлым и настоящим? Не помню, как долго я сидела в библиотеке, но за окном уже начало смеркаться, когда маленькая Дочь голоса что-то нашептала мне опять, и я вспомнила, когда слышала имя Мориарти в последний раз. В моей голове отчетливо прозвучали мои собственные слова: «Мы с преподавателем математики занимались проблемами теории и столкнулись с задачами, решение которых предложил ваш старый знакомый» – и голос Холмса: «...Ты имеешь в виду профессора Мориарти?..»

Преподавательница математики. У нее были не светлые волосы, которые мы нашли в кебе, а темные, тронутые сединой. Однако именно она предложила мне задачу Мориарти на использование восьмеричной системы в тот самый день, когда мне заминировали дверь, а через три дня, теперь я в этом не сомневалась, вырезали эти цифры в сиденье кеба. Моя преподавательница математики Патриция Донливи, которая отсутствовала по причине непонятной болезни с начала недели. Моя преподавательница математики, сильная женщина с могучим умом, у которой я многому научилась, которой я восхищалась, с которой разговаривала о жизни и о Холмсе. «Другой Мориарти», – сказал Холмс и попал как раз в точку. Я содрогнулась. Моя преподавательница математики.

Я подняла голову и увидела, что кто-то стоит возле моего стола, на котором открыто лежали фотографии, вычисления и окончательная расшифровка. Это был один из работников библиотеки. У него был вид человека, который ждет, чтобы его заметили.

– Извините, мисс Рассел, но нам пора закрываться.

– Как, уже? О Боже, мистер Дуглас, я даже не заметила. Одну минутку.

– Не спешите, мисс. Мне еще нужно немного прибраться, я просто хотел предупредить вас заранее. Я выпущу вас, когда вы спуститесь вниз.

Я стала поспешно собирать разбросанные по столу бумаги обратно в конверт, и мне в голову пришла неприятная мысль. Сколько людей видели то, над чем я работала? Ведь я увлеклась настолько, что полностью потеряла осторожность и не обращала внимания на проходящих мимо.

Мистер Дуглас выпустил меня и, пожелав спокойной ночи, закрыл дверь. Во дворе было темно и пустынно, только статуя Томаса Бодли одиноко возвышалась посередине. Я побрела домой, погруженная в свои мысли. Что же делать дальше? Позвонить Холмсу, надеясь, что никто не подслушает? Отправить ему шифрованную телеграмму? Но я сомневалась, что смогу составить ее достаточно быстро, да еще такую, чтобы Холмс смог ее прочитать, а Патриция Донливи нет. А если поехать к нему – не насторожит ли это шпионов? Неосторожное движение может навредить Холмсу. И где мисс Донливи? Как ее искать теперь?

И вот среди этих дум в моей голове зародилось какое-то непонятное беспокойство. Я резко остановилась и попыталась сосредоточиться. Что же беспокоило меня? Шумная улица? Нет, народу немного. Мысль о телефоне? Нет, подожди; назад. Мало народу? Шпионы! Где мои соглядатаи? И тут я осознала, что за мной никто не следил после того, как я вышла из библиотеки Бодли; их убрали от меня. Я бросилась бежать.

Мистер Томас удивленно посмотрел на меня, когда я с шумом ввалилась в дверь, еле дыша.

– Мистер Томас, звоните Холмсу, мне нужно поговорить с ним. Дело чрезвычайной важности. – Я была благодарна старику за то, что он не стал притворяться, будто не знает его, а просто взглянул на меня и взял трубку.

Я стояла, нервно барабаня пальцами по стойке. Мне хотелось кричать от того, как все тянулось страшно медленно. Наконец нас соединили. Лицо мистера Томаса вытянулось.

– Понятно, – сказал он, – спасибо. – Он повесил трубку и посмотрел на меня.

– Линия повреждена где-то в районе Истборна. Могу ли я сделать что-нибудь для вас, мисс?

– Да. Вы можете сходить в гараж и распорядиться, чтобы выкатили мою машину. Я буду готова через несколько минут.

Мистер Томас удалился, оставив свое место, а я бросилась вверх по ступенькам, на ходу доставая ключ. У своей двери я остановилась. На блестящей медной ручке грязное пятно.

– Холмс? – прошептала я. – Холмс? – и распахнула дверь.




Глава 17

Силы объединены


Предприятие надежно, но полно трудностей и опасно. Похоже, оно было задумано каким-то высшим разумом, который способен предугадывать наши желания.




– Хорошо, что здесь нет другой бомбы, Рассел. От тебя немного бы осталось. – В моем кресле, глядя на меня поверх очков, сидел пожилой священник, которого я уже видела в библиотеке.

– О Боже, Холмс, как я рада вам, – воскликнула я и бросилась к нему. Я с удовольствием почувствовала, что он ничуть не ослабел за это время, потому что сжал меня так, что косточки хрустнули.

– Холмс, Холмс, мы снова можем говорить, все кончено, я знаю, кто она, но я боялась, что опоздала, мои шпионы исчезли, телефонная связь прервана, и я уже собралась взять револьвер и ехать в Суссекс, но вы здесь и...

Холмс прервал мой поток слов:

– Очень хорошо, Рассел, я рад, что тебе приятно видеть меня живым, но не могла бы ты выражаться яснее, особенно про телефон и шпионов? – Он снял накладную бороду, а я рассеянно подняла с пола упавшую бровь и отдала ему.

– Я работала в Бодли после обеда...

– О, ради Бога, Рассел, неужели за время моего отсутствия твой ум притупился?

– Ах да, конечно, вы ведь там были. Почему же не дали мне знать?

– Да, чтобы все это не произошло прямо там. Я думал, тебе еще придется немного поработать там, и решил подождать тебя здесь. К тому же я заметил, что ты на грани какого-то открытия, и боялся, как бы оно не вылетело из твоей головы. Я громко шмыгнул носом над твоим ухом, если помнишь, но когда и это не привлекло твоего внимания, я просто ушел. Что же ты нашла? Я видел, ты работала над римскими цифрами, но издали мне трудно было сказать, куда увели тебя твои мысли.

– Да, Холмс. Это был шифр. Римские цифры, но не в десятичной, а в восьмеричной системе. Там было написано «Мориарти». А знаете, с кем я работала над восьмеричной системой за три дня до начала всего этого?

– Да, помню, это был твой преподаватель математики. Но как...

– Да, это именно она дала мне задачи Мориарти, правда, это было как бы между прочим и...

– А, теперь понимаю. Да, конечно.

– Конечно что?

– Я должен был догадаться, что она женщина.

– Разве вы не знали? Кажется, я говорила об этом. Но она не блондинка, поэтому...

– А где же она теперь? Я получу большое удовольствие от поимки этой женщины, если она будет настолько любезна, что попадется в нашу ловушку, хотя бы уже из-за того, чтобы не проводить остаток жизни, опасаясь взрыва бомбы и не притворяться, что мне ненавистно одно упоминание твоего имени.

– О да. Но, похоже, она клюнула. По крайней мере, она убрала своих соглядатаев от меня. Она могла догадаться, что я делала, или же решила действовать, но поскольку телефонная связь нарушена, я думаю...

– Ты права, Рассел, и это значит, что нам снова нужно исчезнуть. Одень что-нибудь подходящее. Возможно, нас ожидает грубая работа.

Я прошла в другую комнату и в две минуты переоделась в мужскую одежду. Еще через тридцать секунд я стояла в ботинках, с револьвером и пригоршней патронов в кармане.

Наше появление на лестнице произвело настоящий переполох. Одна из моих соседок как раз вышла из ванной, когда мы чуть не столкнулись с ней. Она завизжала и прижала к телу халат.

– Мужчины! Двое мужчин в коридоре!

– О Боже, Ди, это же я, – пришлось крикнуть мне.

Она вместе с другими соседками наклонилась через перила, глядя, как мы бежим вниз.

– Мэри? Но кто это с тобой?

– Старый друг моей семьи!

– Но это мужчина!

– Я тоже это заметила!

– Но мужчинам сюда нельзя! – Их голоса затихли наверху.

– Рассел, мне нужен телефон мистера Томаса... А вот и он. Прошу прощения, Томас.

– Извините, сэр, чем могу помочь? Мисс Рассел, кто это? Простите, сэр, что вам угодно? Сэр, это служебный телефон. Сэр...

– Мистер Томас, моя машина готова? – вмешалась я.

– Что? Ах да, мисс, сейчас будет готова. Мисс, кто этот джентльмен?

– Друг семьи, мистер Томас. Боже мой, наша Диана что-то там кричит наверху. Вам стоит сходить наверх, мистер Томас. Может, ей нужна помощь. Я выведу этого моего друга. Да, друг семьи. Очень старый. Да. До свидания, мистер Томас, я не вернусь сегодня.

– А может, и завтра, – прокричал Холмс. – Пошли, Рассел!

Машину быстро выкатили из гаража, как только мы подошли. Смотритель гаража задержался.

– Это вы, мисс Рассел?

– Да, Хью, спасибо большое. Пока.

Удивительно, но я никого не сбила, пока выезжала из города. Что мужчины понимают в вождении? Выехав из Оксфорда, я повернулась к Холмсу.

– Все же зачем вы приехали?

– Послушай, Рассел, ты и в самом деле думаешь, что это наилучшая скорость именно для этой дороги и этих условий?

– Ну, я могла бы ехать чуть быстрее, Холмс. Полагаю, машина выдержит.

– Нет, я не это имел в виду.

– Тогда что... А, конечно, вам нужен другой маршрут. Вы правы, как всегда, Холмс. Посмотрите сзади, там должна быть карта, а в кармане на дверце фонарик. Кстати, Холмс, у вас опять отклеилась бровь.

– Черт побери, – пробормотал он и снял остатки маскировки.

– Из вас получился неплохой священник. Так вот, видите на карте дорогу от Оксфорда до Истборна, здесь мы можем повернуть налево. Видите?

Холмс после заявил, что это ночное ралли отняло у него десять лет жизни, но я находила удовольствие в возможности покататься на большой скорости по неосвещенным сельским дорогам в обществе человека, с которым не могла нормально говорить в течение стольких месяцев. Правда, за эти часы сказал он немного.

Раз, когда мы, объезжая телегу с сеном, пронеслись в нескольких дюймах от каменной стены, я обратила внимание на не свойственную ему сдержанность. Спустя несколько минут я спросила его, хорошо ли он себя чувствует.

– Рассел, если ты решишь принять участие в гонках на Гран-При, обратись за консультацией к Уотсону. Это по его части.

– Зачем, Холмс? У вас есть сомнения относительно моих способностей в вождении?

– Нет, Рассел, на этот счет у меня, в общем-то, сомнений нет. У меня есть сомнения по поводу благополучного конца нашего путешествия. По поводу нашего прибытия к месту назначения.

– А то, что нас ждет, когда мы прибудем, вас не тревожит?

– Конечно, и это тоже, но этот вопрос в данный момент не стоит так остро. Рассел, ты заметила то дерево сзади нас?

– Да, это был хороший дуб, не правда ли?

– Надеюсь, он остался цел, – пробормотал он. Я весело засмеялась. В конце концов мы выехали на дорогу, которая вела прямо к дому. Я посмотрела на лицо Холмса, освещенное бледным светом луны.

– Вы собираетесь рассказать, как вы оказались в Оксфорде? И о ваших планах на ближайшие несколько часов.

– Рассел, я действительно думаю, что тебе стоит сбросить скорость. Мы не знаем, где можем встретить наших врагов, поэтому ни к чему привлекать их внимание. Они полагают, что ты все еще в Оксфорде, а я в своей постели.

Я снизила скорость, что, как мне показалось, его успокоило.

– Я приехал в Оксфорд поездом, таким простым видом транспорта, который намного удобнее твоей гоночной машины.

– Холмс, она вовсе не гоночная.

– После сегодняшней гонки я так не думаю. Но как бы то ни было, я с большой грустью сообщаю, что твой друг мистер Шерлок Холмс серьезно заболел. Похоже, на прошлой неделе он простудился и вскоре уже лежал в кровати с пневмонией. Он отказался лечь в больницу, в определенное время к нему приходят медсестры. Каждый день его навещает доктор, но лицо врача мрачнеет, когда он завершает осмотр больного. Рассел, ты представляешь, как трудно найти специалиста, который может одновременно и врать и исполнять свои обязанности. Слава Богу, что у Майкрофта есть связи.

– Как вам удалось отделаться от Уотсона?

– Он приезжал ко мне раз. Это было на прошлой неделе. Мне пришлось битых два часа проводить с ним разъяснительную работу, чтобы в итоге отказаться от его услуг. Можешь себе представить, что произошло бы с нашим планом, если бы он выходил от меня с виноватым видом. Этот человек совсем не умеет врать. Я беспокоюсь за моего дорогого друга Уотсона и не переживу, если что с ним случится. Поэтому он снова ушел в подполье.

– Бедный дядя Джон. Нам надо будет очень много объяснить ему, когда все закончится.

– Он простит нас, как всегда. Однако продолжаю.

Я подумал, что моя тяжелая болезнь должна активизировать эту женщину, и собирался поговорить с тобой об этом, когда ты приедешь, поскольку знал, что ты получила письмо миссис Хадсон, однако ситуация менялась быстрее, чем я ожидал, и мне пришлось отправиться в Оксфорд, чтобы проконсультироваться с тобой, и там я обнаружил, что ты, в свою очередь, сама собираешься сюда.

– Что же все-таки заставило вас приехать?

– Помнишь, я говорил тебе о тех, кто следил за мной? Они совсем забыли об осторожности, в темноте можно было увидеть огоньки их сигарет, а днем – блики от линз. В прошлом месяце Майкрофт преподнес мне маленький подарок – мощный телескоп, и я провел немало времени за занавесками спальни, наблюдая за ними. И вдруг вчера они внезапно исчезли. К ним подошел человек, которого я раньше не видел, они с ним поговорили, после чего испарились, бросив все свое барахло. Я послал туда старого Уилла, чтобы он все осмотрел и принес мне то, что могло представлять для меня интерес. В былые времена он мог сделать это совершенно незаметно.

Он вернулся через два часа с прекрасным набором мусора. Упаковка из-под сыра, старый каблук от ботинка, бутылка из-под вина. Я забрал все это в лабораторию и что же обнаружил? Оксфордский сыр, грязь с каблука – из Оксфорда. Я выкурил несколько трубок и решил успеть на утренний поезд и провести, таким образом, день в постели. Между прочим, сегодня после обеда доктор вышел от меня с обнадеживающей улыбкой, ночную сиделку убрали, и в течение некоторого времени из окон моей спальни доносились звуки скрипки. Знаешь, Рассел, из всех чудес современной техники граммофон представляется мне наиболее полезным. Кстати, – добавил он, – миссис Хадсон в курсе дела.

– Я полагаю, вам едва ли было обойтись без нее. Ну и как она?

– Она с восторгом присоединилась к нам и проявила недурные актерские способности, к моему удивлению. Женщины не перестают меня удивлять.

Я оставила это заявление без комментариев.

– Понятно. Что же дальше?

– Все указывает на скорую развязку. Ты согласна, Рассел?

– Вне всякого сомнения.

– Кроме того, интуиция подсказывает мне, что она захочет встретиться со мной лицом к лицу. Тот факт, что она не взорвала мой коттедж или не отравила мой колодец, свидетельствует о том, что она не хочет просто моей смерти. Я имел дело с преступными умами в течение сорока лет и уверен в том, что она встретится со мной, чтобы насладиться моей слабостью и своей победой. Единственный вопрос – придет ли она ко мне или меня приведут к ней.

– Это не единственный вопрос. Гораздо более важный – встретимся мы с ней или нет?

– Нет, дорогая Рассел. Это не вопрос. У меня нет другого выбора. Я – приманка, ты не забыла? Ты – охотник. Нам нужно только решить, как тебе лучше нанести удар. Должен признаться, – сказал он, – что я с нетерпением жду встречи с ней.

Я резко затормозила, чтобы объехать прохожего.

– Холмс, будьте осторожны, не стоит недооценивать Патрицию Донливи. Нет, не надо ничего говорить. Я буду иметь в виду, что для того, чтобы привлечь ваше внимание, нужно взорвать рядом бомбу.

– Рассел! Я бы ни за что не подумал...

– Ничего, Холмс, ничего. Через две минуты мы будем на моей ферме, а вы так ничего мне и не сказали о своих планах. Говорите же, Холмс!

– Ну хорошо. Я позвонил Майкрофту и попросил его прислать пару самых надежных людей. Вчера ко мне приходило много народа, но сегодня мой приятель-доктор объявит, что я выздоравливаю и мне нужны покой и тишина. Миссис Хадсон ляжет пораньше, а мы затаимся и будем ждать. Мне кажется, твой управляющий Патрик надежный человек.

– Вполне. Мы можем оставить машину в сарае и пройти к моему коттеджу пешком. Полагаю, вы так и рассчитывали.

– Ты знаешь мои методы, Рассел. О, вот мы и на месте.

Я проехала через ворота к старому сараю, стоявшему в стороне. Холмс выскочил и распахнул двери. Я въехала внутрь. Викки и ее потомство с удивлением уставились на странную черную колымагу, нарушившую их покой.

– Пойду предупрежу Патрика, чтобы он держал двери закрытыми. Буду через пару минут.

Я вошла в дом Патрика и поднялась по ступенькам в его комнату. Он спал обычно очень крепко, но в конце концов мне удалось его разбудить.

– Патрик, ради всего святого, проснись, сарай и стойло могут сгореть, а ты так и будешь спать.

– Что? Сарай? Огонь? Иду! Кто это? Тилли?

– Нет-нет, Патрик, не пожар, не надо вставать, это я, Мэри.

– Мисс Мэри? Что случилось? Дайте я зажгу свет.

– Не надо света, Патрик. Не вставай. – В лунном свете я увидела, что верхняя часть его тела обнажена, и у меня не было никакого желания узнать то же и о другой. – Я только хотела сказать, что в сарае стоит моя машина. Сделай так, чтобы ее никто не видел. Очень важно, чтобы никто не знал о том, что я здесь. Даже моя тетя. Сделаешь, Патрик?

– Конечно, но где вы будете?

– В коттедже Холмса.

– Что-то случилось, мисс Мэри, да? Могу ли я помочь?

– Если понадобишься, я пошлю тебе записку. А пока смотри, чтобы никто не видел мою машину. Ложись спать, Патрик. Извини за то, что разбудила тебя.

– Удачи вам, мисс.

– Спасибо, Патрик.

Холмс ждал меня у дома. Мы отправились окольными путями, которые я знала наизусть. На этот раз на вершинах холмов, чтобы отдышаться, останавливалась я, а не Холмс. Сказывались часы, проведенные в библиотеке.

Наши голоса были бы слышны очень далеко в ночи, поэтому мы почти не разговаривали. Луна скрылась, и стало совсем темно. Наконец мы подошли к краю фруктового сада Холмса, и он прошептал мне в ухо:

– Обойдем кругом и через заднюю дверь пройдем прямо в лабораторию. Там сможем зажечь свет, его не будет видно. Держись мест потемнее и помни, что где-то здесь притаилась охрана.

Спустя пять минут дверь щелкнула, и я шагнула в темное помещение, где пахло химикатами, табаком, пирожками и еще чем-то.

– Заходи, Рассел, – послышался его голос.

Я прошла дальше и остановилась.

– Стой здесь, пока я не зажгу свет. Я тут кое-что передвинул с тех пор, как ты была здесь в последний раз.

В свете вспыхнувшей спички я увидела его профиль, склонившийся над лампой.

– Надо заткнуть щель под дверью тряпками, – произнес он и, прибавив света в лампе, повернулся ко мне.

– Мой нос говорит мне, что миссис Хадсон приготовила чудесные пирожки, – вздохнула я и увидела лицо Холмса. Он смотрел в темный угол, и то, что он там увидел, состарило его черты, ввергло в отчаяние и усталость. Я сделала два шага вперед и едва не наткнулась на дуло пистолета, направленное прямо на меня. Я взглянула на Холмса и впервые увидела страх в его глазах.

– Доброе утро, мистер Холмс, – прозвучал знакомый голос, – мисс Рассел.

Холмс медленно выпрямился и выдохнул мертвым голосом:

– Мисс Донливи.




Глава 18

Решающее сражение


...В ее узком, практичном уме не было места для эмоций.




– В чем дело, мистер Холмс? Кстати, где же вы так долго пропадали? В Афганистане? Или в Нью-Йорке? А вы, мисс Рассел? Что же вы не приветствуете свою преподавательницу? Вы даже не извинились за вашу последнюю курсовую работу, которая была мало того, что безграмотной, да еще и написанной в спешке.

Со звуком ее голоса у меня возродились воспоминания о том, как мы занимались у нее, как пили чай перед камином и как однажды она даже угостила меня редким сухим хересом. Я полагала... я полагала, что знала, как она ко мне относится, и вот теперь стояла перед ней подобно собачке, побитой любимым хозяином.

– Вы похожи на пару ослов, – сказала она с раздражением, и эти слова вернули меня к реальности. – Присядьте, мисс Рассел. Мистер Холмс, пока этот пистолет будет нацелен на мисс Рассел, не будете ли вы любезны включить электрический свет, лампы которого я вижу над нашими головами? Только двигайтесь очень осторожно: оружие заряжено, и мне нужно совсем небольшое усилие, чтобы нажать на курок. Благодарю вас, мистер Холмс. Кстати, выглядите вы значительно лучше, нежели мне сообщали. А теперь, будьте любезны, принесите вон тот стул и поставьте его рядом со стулом мисс Рассел. Чуть дальше. Хорошо. Лампу передвиньте на книжную полку.

Да, вот сюда. Теперь садитесь. Только не забывайте все время держать руки на столе. Оба. Хорошо.

Я села на расстоянии вытянутой руки от Холмса и посмотрела в угол на преподавательницу математики. Она сидела так, что на нее падала тень от книжных полок, оставляя на свету только ее ноги и дуло пистолета. Видны были лишь поблескивающие глаза и зубы, а также золотая цепочка и медальон, который она носила на шее.

– Мистер Холмс, мы видимся в последний раз. Я ждала этой встречи очень долго.

– Лет двадцать пять или чуть больше, не так ли, мисс Донливи? Или вы предпочитаете, чтобы я называл вас фамилией вашего отца?

В лаборатории воцарилась тишина. Я с изумлением смотрела на Холмса. Неужели он знал эту женщину? Ее отца...

– О, мистер Холмс. Вы все еще в хорошей форме, я вижу. Может, объясните все мисс Рассел.

– На сиденье кеба мисс Донливи написала свое собственное имя, Рассел. Это дочь профессора Мориарти.

– Вы удивлены, мисс Рассел? Но вы ведь сами говорили мне о блестящем уме вашего друга. Какая жалость, что он разместился в теле мужчины.

С усилием я овладела своими мыслями и направила их в русло разработанного нами ранее плана.

– Я не могу согласиться с вами, мисс Донливи, – возразила я, глядя на свои руки, – ум и тело мистера Холмса вполне соответствуют друг другу.

– Мисс Рассел, – воскликнула она, – остра, как всегда. Должна признаться, что мне всегда нравился ваш интеллект. Кстати, я забыла, что вы... разошлись. Меня всегда интересовало, что вы в нем нашли? Мы могли бы многое сделать с вами, если бы не эта ваша глупая привязанность к мистеру Холмсу.

Я ничего не ответила, а лишь изучала свои руки.

– Но теперь привязанность исчезла, не так ли? – заметила она печальным голосом. – Грустно наблюдать, как старые друзья расходятся и становятся врагами.

В моем сердце забилась надежда, но лицо оставалось бесстрастным. Если она верит в это, у нас еще есть шанс. Обдумать этот вопрос мне было некогда, потому что Холмс, быстро на меня взглянув, заговорил ничего не выражающим голосом:

– Хватит, мисс Донливи. Мне кажется, вы жаждете сказать мне что-то.

Дуло пистолета на ее колене задрожало, и после промелькнувшего секундного страха я поняла, что она смеется, и услышала это. Она играла со мной. Мы могли ввести ее в заблуждение на некоторое время, но наши действия были разгаданы и теперь у нас не было никакого шанса.

– Вы правы, мистер Холмс. Времени у меня мало, а вы отняли у меня за последние несколько дней столько энергии. Как вы понимаете, у меня ее немного. Я умираю. Да, мисс Рассел, мое отсутствие в университете вполне обоснованно. В моем животе краб с клешнями, которого нельзя извлечь. Я собиралась подождать еще несколько лет, но теперь уже нет времени. Еще немного, и у меня не хватит сил, чтобы справиться с вами. Это должно произойти сейчас.

– Очень хорошо, мисс Донливи, я к вашим услугам. Давайте отпустим мисс Рассел и обсудим наши дела.

– Ну нет, мистер Холмс, извините. Этого я сделать не могу. Она стала частью вас, и я не могу иметь дело с вами, исключая ее. Она остается. – Ее голос стал холодным и резким, и мне с трудом верилось, что с этим человеком я пила чай и смеялась перед камином. Я вздрогнула, и она заметила это.

– Мисс Рассел холодно, и, я полагаю, она устала. Мы все устали, но осталось совсем немного. Давайте, мистер Холмс, я уверена, что у вас есть вопросы, которые вы хотели бы мне задать. Можете начинать.

Я посмотрела на него. Он как раз вытирал рукой лоб, и на мгновение его глаза сверкнули триумфом из-под ладони, встретившись с моими, и вновь стали пустыми.

– У меня нет вопросов, мисс Донливи.

Оружие дернулось в ее руке.

– Нет вопросов! Но, разумеется, у вас есть... – Она овладела собой. – Мистер Холмс, не надо меня раздражать.

– В самом деле, мисс Донливи, у меня нет вопросов по этому делу. Оно было очень интересным, но теперь все позади.

– Действительно? Может, будете столь любезны разъяснить мисс Рассел и мне связь событий. Руки на стол, мистер Холмс. Мне бы не хотелось заканчивать так быстро. Благодарю. Можете начинать.

– С событий прошлой осени или двадцативосьмилетней давности?

– Как хотите, впрочем, возможно, мисс Рассел предпочла бы узнать все с самого начала.

– Очень хорошо. Рассел, двадцать восемь лет назад я, будем называть вещи своими именами, убил профессора Джеймса Мориарти, отца твоей преподавательницы. То, что это было актом самообороны, не снимает с меня ответственности за его падение в Рейхенбахский водопад, хотя он сам искал меня, чтобы убить. Я выследил его, выявил его преступную деятельность и был непосредственной причиной его смерти. Однако я совершил тогда две ошибки, хотя и не мог предвидеть следующие события. Во-первых, мое трехлетнее отсутствие в Англии позволило реорганизовать империю Мориарти, и, когда я наконец вернулся, она стала уже международной. Моей второй ошибкой было то, что я позволил семье Мориарти, существование которой было одним из его главных секретов, исчезнуть из моего поля зрения. Его жена и юная дочь уехали в Нью-Йорк, и больше их никто не видел. По крайней мере, я так думал. Донливи – это девичья фамилия вашей матери, не так ли?

– Ага, значит все-таки у вас есть вопросы! Да, это так.

– Это мало меняет дело, мисс Донливи. Какая разница, был ли это волос вашего отца, тот, который вы оставили в кебе, чтобы я его нашел? Или в какой комнате склада находился снайпер, прежде чем выстрелить в мисс Рассел? Или кто подорвал бомбу, от которой погиб Диксон, – вы или один из ваших людей?

Незначительные детали едва ли меняют картину в целом.

– Интересно это слышать от человека, который всегда основывает свое расследование на самых незначительных деталях. Однако я отвечу. Да, это был волос моего отца, оставшийся с тех дней, когда он носил длинные волосы. Моя мать хранила его в медальоне. Сейчас этот медальон ношу я. Да, один из моих друзей, вооруженный снайперской винтовкой, действительно был на складе, хотя Скотланд-Ярд до сих пор ищет катер. Ну как можно было добиться подобной точности, стреляя с катера, качающегося на волнах? А что касается Диксона, то он знал, что рискует. Я щедро расплатилась с его семьей, вы не можете этого отрицать.

– Какова цена человеческой жизни? Сколько гиней смогут возместить вдове мужа, а детям их отца? Вы убили его, мисс Донливи, собственноручно или через одного из своих помощников? Вы решили, что он умрет в прошлом ноябре, когда открыли в Нью-Йорке банковский счет, с которого ему платили. А теперь он мертв.

Некоторое время мы сидели в полной тишине.

– Как великодушно защищать человека, который едва не убил вас и двух ваших близких друзей.

– Джон Диксон был профессионалом высокого класса, мадам. За всю свою карьеру он никого не убил, лишь однажды ранил, пока вы не вытащили его из его убежища. Полагаю, вы добились этого, чем-то угрожая его семье. Не надо играть со мной в эти игры, мадам, с разными там вашими случайностями и демонстрациями оскорбленного самолюбия – мое терпение имеет свои границы.

Вновь воцарилась тишина. Наконец дуло пистолета слегка отклонилось от меня. Все ее внимание было теперь приковано к Холмсу. Через минуту из угла вновь донесся ее голос, и в нем прозвучала нотка уважения.

– Похоже, вас трудно ввести в заблуждение. Да, вы совершенно правы: я действительно хотела его смерти, мне нужно было убрать его со своего пути, потому что он выдал бы меня при первом же удобном случае. Но я никогда не углублялась в самоанализ и привыкла не обращать внимания на второстепенные детали, когда передо мной стоит цель. Я думаю, мисс Рассел может подтвердить мои слова.

Дуло вновь нацелилось на меня. После двух долгих минут молчания она вновь заговорила, и я поняла, что Холмс просчитался и его успешный гамбит, вместо того чтобы отвлечь ее, наоборот дал ей почувствовать свое превосходство. Она решила задеть его самое слабое место, подвергнуть остракизму его гордость и независимость.

– Я думаю, – медленно сказала она, – думаю, что буду называть вас Шерлок. Странное имя. О чем только думал ваш отец? Тем не менее у нас в течение стольких лет были такие близкие отношения – правда, односторонние до сегодняшнего дня – что, мне кажется, пора сделать их взаимными. Обратитесь ко мне по имени.

Прежде чем она закончила свою речь, я знала, что эта женщина была опаснее ее пистолета. Она летуча подобно парам бензина и злобна как ядовитый паук. Мои мысли не могли найти ни малейшей возможности, за которую можно было ухватиться, чтобы как-нибудь ее отвлечь. Все что я могла делать, это сидеть и полагаться на огромный опыт Холмса.

– Мадам, я думаю, что едва ли...

– Подумайте хорошо, Шерлок.

Холмс либо не понял угрозы, либо решил ее проигнорировать.

– Мисс Донливи, я...

Прогремел выстрел, и я почувствовала – что-то задело мою руку, и только успела подумать, что хорошо бы миссис Хадсон не услышала выстрела и не оказалась здесь, как пришла боль. Холмс повернулся и увидел меня схватившейся левой рукой за раненую правую.

– Рассел, ты...

– Она в порядке, мой дорогой Шерлок, и я советую вам сидеть спокойно, иначе с ней будет далеко не все в порядке. Благодарю вас. Уверяю, что я выстрелила с таким расчетом, чтобы нанести минимальное повреждение. Я ничего не делаю наполовину, включая обучение стрельбе. И, кстати, не волнуйтесь, ваша охрана не помешает нашему разговору: охранники и миссис Хадсон крепко спят. А теперь, дорогая, уберите руку, мы посмотрим, что там у вас. Видите. Почти ничего. Хороший выстрел – думаю, вы согласитесь. Мне очень жаль, мисс Рассел, что пришлось так поступить. Надеюсь, вы понимаете, что я не привыкла стрелять в своих учеников. – Она остановилась и перевела взгляд на Холмса.

– А теперь, дорогой Шерлок, вернемся к теме. Так как вы должны называть меня?

Это был голос женщины, уверенной в своей силе. Я почувствовала тошноту, подкатывающую к горлу, и это меня разозлило. Со злостью росло и самообладание.

– Я жду, Шерлок. – Оружие шевельнулось в ее руке.

Ответ Холмса напоминал плевок:

– Патриция.

– Вот так лучше. Надо бы поработать над интонацией, но это придет. Как я уже говорила, я знаю вас очень хорошо. Догадываетесь, что именно вы были моим хобби с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать? Да, довольно долго. Я жила в Нью-Йорке. Моя мать умирала, и в киоске возле больницы я увидела журнал с вашей фотографией на обложке. В нем была напечатана история о том, как вы не погибли, но зато убили моего отца. Моя мать умирала долго, и у меня было много часов, чтобы обдумать, как однажды я встречусь с вами. Я унаследовала дело моего отца, хотя меня больше интересовала математика. Дело шло само собой, пока я училась. Мои управляющие были очень мне преданны. Между прочим, это продолжается и сегодня. Они изредка консультировались со мной в университете. Я просто говорила им, что нужно сделать, а они уж сами решали как. Все мои требования выполнялись беспрекословно.

– Например, два несчастных случая, жертвами которых стали двое преподавателей незадолго до того, как появились вы, – неожиданно для себя выпалила я и пожалела, что привлекла ее внимание.

– Значит, вы слышали об этом, мисс Рассел? Да, бедняги, не так ли? Наконец-то у меня было занятие, которое я могла спокойно сочетать со своим хобби. Я собирала каждое слово, написанное вами или о вас. Я узнала о вас все. Я нашла три ваших убежища в Лондоне, хотя, полагаю, должно быть еще по меньшей мере одно. Мне больше всего понравилось то, что с коврами, однако они уже порядком пообветшали. – Она остановилась, ожидая реакции, но, ничего не услышав, продолжила раздраженным тоном: – Найти Билли не составляло никакой проблемы, а уж выследить его тем вечером, когда вы ходили в оперу, было просто детской забавой. Я хотела использовать его против вас, напомнив ему о темном прошлом его сестры, но не стала этого делать. – Опять пауза и опять никакого ответа.

– Да, я знаю о вас почти все, Шерлок. Я знаю, почему сын миссис Хадсон так поспешно эмигрировал в Австралию, знаю о вас и женщине по фамилии Адлер, о шраме на вашей спине и о том, как вы его получили. У меня есть даже весьма привлекательная фотография, на которой вы запечатлены выходящим из парилки в турецких банях. А! Это расшевелило вас, не так ли? – прокаркала она в ответ на восклицание Холмса. – Я даже купила и оформила на подставное лицо ферму через горку от вашей и могла наблюдать за вами из окна спальни.

Целых пять лет семь моих агентов обретались в вашей округе, и мне был известен каждый ваш шаг. А потом – о ирония судьбы! – ко мне пришла учиться мисс Рассел. Большего мне нечего было и желать: это было мое маленькое связующее звено с умом убийцы моего отца. Если бы я жила в углу вашей комнаты, я и то не смогла бы узнать больше, чем узнала от мисс Рассел. Это было восхитительно.

Во время летних каникул я занималась делами фирмы, чтобы быть в курсе семейного бизнеса. И тут до нас дошли слухи, что один американский сенатор собрался отдохнуть вдали от цивилизации, и мы решили одолжить у него дочь. Как вам известно, затея была не очень успешной, но вообразите себе мое удовольствие, когда я узнала, что вы тоже занимаетесь этим делом, правда, с другого конца. Поражение того стоило. Это было возможностью встретиться с вами.

И вот, в связи с этим поражением, у меня родился план. Я решила похитить мисс Рассел, отвезти ее туда, где вы не смогли бы ее найти, и публично поиграть с вами какое-то время. Я строила планы. В Ливерпуле купила для нее одежду, довольно неплохую, правда? Жаль, что она ей не пригодилась. Один из моих людей украл у нее пару туфель, дабы подчеркнуть связь между двумя похищениями. Я планировала похитить ее в конце триместра, дабы мое отсутствие не вызвало ненужных толков.

Слушать, как она говорит обо мне в такой манере, было крайне неприятно, но я не отреагировала. Моя правая рука пульсировала, в пальцах ощущалось покалывание.

– Но в конце октября ситуация изменилась. Мой врач сказал, что я умру в этом году, и мне пришлось пересмотреть планы. Я решила упростить дело, будучи не в состоянии позволить себе поиграть с вами в кошки-мышки. Я попросту убью вас всех и покончу с этим. И если все узнают, что вы потерпели поражение от меня, что ж, тем лучше. Мне терять нечего.

К концу триместра все было готово. Я оформила отпуск по болезни, из которого уже не вернусь, наняла мистера Диксона и как раз перед тем, как покинуть Оксфорд, предложила мисс Рассел несколько задач, решенных в свое время моим отцом. Последующие несколько дней были довольно напряженными. Я очень сердилась на мистера Диксона за то, что он перестарался с вашей бомбой, и мне пришлось на день отложить установку бомбы для мисс Рассел, чтобы дать вам возможность ее обезвредить. Мне не нужен был доктор Уотсон, хотя это было забавно, не правда ли? Старый дурак. За квартирой вашего брата постоянно наблюдал мальчишка, и я знала, что вы были там, прежде чем вас упустила. На следующий день мне пришлось сделать ставку на Билли, и я оказалась права. Он вывел нас прямо к вам. Мне очень жаль вашу одежду, мисс Рассел. Должно быть, она стоила вам больших денег.

– В действительности деньги были моими, – вмешался Холмс.

Она вновь повернулась к нему.

– Ну и ладно. А как вам понравилась моя маленькая игра в парке? Мне здорово помогли ваши работы по отпечаткам ног.

– Это было весьма умно, – холодно бросил Холмс.

– "Это было весьма умно..." – она ждала продолжения.

Он проговорил его сквозь сжатые зубы, к моему облегчению. Я начала думать, что злость его была настоящей.

– Это было очень умно, Патриция, – почти выплюнул Холмс.

– Так, значит, вы согласны? Но я чрезвычайно огорчилась, когда вы исчезли на этом проклятущем катере. Я очень разозлилась. Вы знаете, сколько мне стоило постоянное наблюдение за доками? Не говоря уже о других портах? Я была уверена, что вы вернетесь в Лондон, но проходили недели, а вас все не было. Мои управляющие стали волноваться и выражать недовольство по поводу расходов. Мне пришлось избавиться от двух из них, прежде чем остальные успокоились. А время, мое бесценное время, оно уходило впустую! Наконец вы вернулись, но я не могла поверить, когда мой человек доложил мне, как вы выглядели и как себя вели. Даже рискнула приехать и лично убедиться в этом. Я и не подозревала, что это могла быть игра. Конечно, с вашей стороны – да, я могла бы в это поверить, но я никак не ожидала, что мисс Рассел способна на такую качественную игру, ведь это не то, что разъезжать переодевшись цыганкой. Я догадалась о маскировке, только когда вы вместе вошли в эту дверь.

Ее голос зазвучал более хрипло, и оружие в руке стало временами дергаться. Мы с Холмсом сидели спокойно: он – с выражением вежливой скуки на лице, а я – пытаясь выглядеть молодой и глупой. Кровь из раны перестала течь, хотя рука немного онемела. Когда Донливи заговорила вновь, в ее голосе почувствовалась усталость. Я ждала от Холмса указаний действовать.

– Итак, переходим к настоящему, Шерлок, дорогой мой, как вы думаете, зачем я пришла?

Его ответ был странным.

– Вы хотите возвыситься надо мной.

– Патриция. – Пистолет угрожающе поднялся.

– Патриция, дорогая. – В его сардоническом тоне чувствовалась издевка.

– Возвыситься над вами, полагаю, это одна сторона дела. И все?

– Уничтожить меня, причем публично, чтобы отомстить за вашего отца.

– Отлично. А теперь, мисс Рассел, вы видите справа от вас на полке конверт? Наверху. Встаньте и возьмите его, только медленно, помните об этом. Хорошо, отнесите его обратно к столу и положите перед Шерлоком. Теперь садитесь, руки на стол. Так. Этот документ – ваша предсмертная записка самоубийцы, Шерлок. Чтобы вы знали, она отпечатана на вашей собственной машинке. Прочтите и положите перед мисс Рассел, если хотите, чтобы она ее прочитала. Вы не дотронетесь до нее, мисс Рассел, и не оставите отпечатков пальцев. Пожалуйста, Шерлок, прочитайте ее, ведь никогда не стоит подписывать документ, предварительно с ним не ознакомившись. – Она весело рассмеялась.

Это и в самом деле было предсмертное письмо. Оно начиналось с утверждения, что он, Шерлок Холмс, будучи в здравом уме, просто не видит смысла в своем дальнейшем существование, и далее перечислялись причины. Главной из них было то, что я покинула его, хотя меня он прямо и не обвинял. Затем шли пространные сетования на то, что расследования дел были записаны доктором Уотсоном совершенно неправильно. Я читала страницу за страницей. Наконец дошло до дела Мориарти, и там было сказано, что оно целиком сфабриковано. Безобидный профессор укрывал женщину, которой домогался Холмс. Он преследовал профессора, пока не убил его. Документ заканчивался извинениями в адрес великого человека, которого так оболгали, и всего человечества, введенного в заблуждение.

Сочинение было впечатляющим. Читателю навязывалась мысль, что письмо написал эгоист с расшатанными психикой и нервами, измученный наркотиками и строивший свою репутацию, расправляясь с людскими карьерами и жизнями. Простые белые листы бумаги с напечатанными строками, если когда-нибудь увидят свет, вызовут грандиозный скандал и, весьма возможно, превратят имя Шерлока Холмса в объект насмешек и оскорблений. Я была потрясена.

– У вас замечательный талант писателя-фантаста, – холодно заметил Холмс, – но, конечно же, вы не думаете, что я подпишу это.

– Если вы этого не сделаете, я застрелю мисс Рассел и обставлю все так, будто это сделали вы. Это будет выглядеть как убийство и самоубийство.

– А если я подпишу?

– Если подпишите, то я разрешу вам сделать себе одну инъекцию, которая станет последней. Мы заберем мисс Рассел и отпустим ее после того, как газеты опубликуют ваше письмо. У нее не будет никаких доказательств, что это совершила я, абсолютно никаких, а я уже буду далеко.

– Вы дадите мне слово, что не причините никакого вреда мисс Рассел?

Он был совершенно серьезен, даже я не сомневалась в этом.

– Холмс, нет! – воскликнула я.

– Вы дадите мне слово? – повторил он.

– Я даю вам слово: мисс Рассел не будет причинено никакого вреда.

– Нет, ради Бога, Холмс! – Я не могла смотреть и слушать спокойно. – Почему вы должны верить ей? Она убьет меня, как только вас не станет.

– Мисс Рассел, – возразила она, – мое слово – это моя честь. Разве я не заплатила посмертно мистеру Диксону? Я обеспечиваю семью одного из моих людей, который сидит в тюрьме, хотя мне от него нет и не будет никакой пользы. Я даже послала вторую гинею тому парню, который принес тогда одежду в полицию. Мое слово твердо, мисс Рассел.

– Я верю вам, Патриция. Не знаю почему, но верю. Я достану вечное перо из внутреннего кармана, – сказал он и медленно сделал это. Я с ужасом смотрела, как он снял колпачок, открыл последнюю страницу и положил вечное перо. Оно не писало. Он потряс его, но безуспешно, и поднял глаза.

– Боюсь, что оно высохло. Патриция. Вот там на полке стоят чернила.

Она поколебалась, опасаясь подвоха, но Холмс терпеливо сидел с вечным пером в руке.

– Мисс Рассел, возьмите чернила, а не то я сделаю в вас еще одну дырку.

Я уставилась на Холмса, который сидел приподняв одну бровь и глядел на меня.

– Чернила, пожалуйста, Рассел. Похоже, твоя преподавательница ставит нам шах и мат.

Я резко отодвинула стул, чтобы скрыть зародившуюся надежду, взяла бутылку и, поставив ее перед Холмсом, села на место. Он отодвинул бумаги, открутил крышку, заправил вечное перо, после чего положил его на стол, закрутил крышку, отодвинул бутылку, вновь взял вечное перо и, пододвинув документ к себе, застыл с вечным пером в руке.

– Вы, конечно же, знаете, что ваш отец тоже совершил самоубийство?

– Что?!

– Самоубийство, – повторил он. Надев колпачок на вечное перо, он положил его на стол перед собой, взял бутылку с чернилами, подержал ее в руке и, погруженный в раздумье, отставил в сторону, после чего наклонился вперед, опершись на локти. – О да, это было самоубийство. После того как я уничтожил его организацию, он последовал за мной в Швейцарию, где сам назначил мне свидание в том месте. Он знал, что не может тягаться со мной в силе, и все же не взял оружия. Странно, вам не кажется? Более того, он приказал своему сообщнику кидать в меня камни, потому что подозревал, что не сможет увлечь меня за собой.

Нет, это было самоубийство. – Его голос стал жестким, а каждый раз, когда он называл ее по имени, его губы искривлялись, словно он произносил скверное ругательство. Поток слов продолжал течь.

– Вы говорите, что знаете меня, Патриция Донливи, – произнес он, делая язвительный акцент на ее имени, – я тоже знаю вас, мадам. Я знаю вас как дочь вашего отца. У вашего отца был превосходный ум, который вы унаследовали, но так же, как и он, вы покинули мир честной мысли, чтобы творить зло. Его люди убивали, грабили, шантажировали, отравляли людей наркотиками. Для вашего отца не было ничего святого. Наркотики, пытки, проституция – все это входило в сферу его деятельности. И каждый раз почтенный профессор оставался чистеньким и продолжал заниматься наукой. Ничто не трогало его – ни агонии, ни кровь, ни ужас всего того, что совершалось по его указке. Его интересовала только выгода, так же как и вас, мадам. Он покупал красивые платья своей жене и играл с дочкой в математические игры. Так было, пока не пришел я, Шерлок Холмс. Я разгромил его организацию, я превратил имя Мориарти в синоним ужаса, так что даже его дочь не может открыто его носить, и в конце концов, когда от его жизни ничего не осталось, когда я загнал его в угол, откуда он не мог ускользнуть, он отправился на дно Рейхенбахского водопада, где и нашел свою смерть. Ваш отец, Патриция Донливи, был мерзкой болячкой на лице Лондона, и я, Шер...

Она издала звериный вопль. Оружие взметнулось до уровня лица Холмса, и я, схватив тяжелую бутылку с чернилами, с силой бросила ее, попав ей по руке. Комната озарилась вспышкой выстрела, и пистолет отлетел к стене. Она выскочила из темного угла, бросилась за ним и уже схватила его, когда я налетела на нее. Мы покатились по полу, осыпаемые дождем книг, пробирок и пузырьков. Она была невероятно сильна в порыве ярости и гнева. Я прижала ее всем телом и сдавила рукой запястье, чтобы отвести оружие от Холмса. Медленно-медленно это начало мне удаваться, как вдруг я почувствовала, что ее горячая ладонь пуста, а над ухом у меня снова прогремел выстрел. Она дернулась подо мной и слегка закашлялась, после чего ее правая рука ослабела, а левая сползла по моей спине. Некоторое время я лежала в ее объятиях, потом мое зрение сфокусировалось на пистолете, который лежал возле нее, и я оттолкнула его подальше, чтобы она не смогла дотянуться, и только тогда я подумала: «Куда же ушла вторая пуля? Ведь был второй выстрел?» Оглянувшись, я увидела, что Холмс цел и невредим, но что-то было не так с моим правым плечом. И тут наконец пришла боль, огромный, всепоглощающий взрыв боли, который потряс меня и, вырвав из меня крик, бросил в глубокий черный колодец.




Заключение

Снимая доспехи





Глава 19

Возвращение домой


Большинство из живущих приходит к пониманию того, что смерть отделена от любви лишь чем-то вроде прозрачной мембраны.




Бесконечные часы казались неделями в море темноты, лабиринте неясных образов и голосов, доносившихся с той стороны невидимой стены. Кошмар без конца, ужас без пробуждения. Волосы моего брата, мелькающие в окне автомобиля. Патриция Донливи в растекающейся луже ярко-красной крови. Какие-то неясные образы. Опять Донливи, уже перед моей больничной койкой, предлагает мне броситься вниз с обрыва. Холмс, одиноко сидящий на полу своей лаборатории. Жар и озноб сменяли друг друга, и я лежала погруженная в мир кошмаров. Медленно, но упрямо мое тело начало побеждать. Жар отпустил, и вскоре я почувствовала, что прихожу в себя, что лежу на спине, и лишь тонкая пелена отделяет меня от белого потолка, белых стен, какого-то оборудования над моей головой и пары серых глаз, которые спокойно меня разглядывают. Наконец мыльный пузырь лопнул, и пелена исчезла. Я моргнула.

– Холмс, – произнесли мои губы, хотя звука не было слышно.

– Да, Рассел. – Глаза улыбались.

Несколько минут я смотрела на них, смутно понимая, насколько важны они для меня. Я попробовала восстановить в памяти все обстоятельства, но хотя я и помнила события, их эмоциональная сторона казалась мне преувеличенной. Я закрыла тяжелые веки.

– Холмс, – прошептала я, – я рада, что вы живы.

Я заснула и проснулась утром, чувствуя на своих закрытых веках свет солнечных лучей. Сияние в нескольких местах прерывалось силуэтами людей. Я скосила взгляд, но тут кто-то прошел мимо, и я услышала звук задвинутой шторы. Теперь мне было видно Холмса, стоявшего по одну сторону кровати, и незнакомого человека в белом халате – по другую. Незнакомец взял в руку мое запястье. Холмс наклонился и надел на меня мои очки, после чего сел на краешек кровати, чтобы я его видела. Он с утра побрился, но, судя по кругам под глазами, спал мало.

– Мисс Рассел?

Я оторвала взгляд от Холмса и посмотрела на открытое молодое лицо доктора.

– С возвращением, мисс Рассел. Вы заставили нас немного поволноваться, но сейчас все в порядке. У вас сломана ключица, вы потеряли много крови, но если не считать еще одного шрама к вашей коллекции, с вами все будет нормально. Хотите пить? Хорошо. Сестра сейчас принесет. Только немного, пока вы вновь не привыкните глотать. Мистер Холмс, у вас есть пять минут. Не разрешайте ей много говорить. Еще увидимся, мисс Рассел. – Он вышел в сопровождении сиделки, и его голос, удаляясь, постепенно затих в коридоре.

– Да, Рассел. Наша добыча попала в западню, однако едва не забрала тебя с собой. Столь щедрое жертвоприношение не входило в мои планы.

Я облизнула пересохшие губы.

– Извините. Я слишком медлила. Вы ранены?

– Ты среагировала очень быстро, как я и предполагал. Если бы ты промедлила, ее пуля причинила бы моим внутренностям серьезные неприятности, но благодаря твоему отцу, научившему тебя играть в крикет, твоя здоровая левая рука спасла меня от них. Это я должен извиняться, Рассел. Если бы я был попроворнее, пистолет не выстрелил бы вообще, твоя ключица была бы в порядке, а она ожидала бы суда.

– Она мертва?

– Да. Я не буду волновать тебя деталями, по крайней мере сейчас, потому что люди в белых халатах не очень-то обрадуются, если у тебя участится пульс, но она мертва, и Скотланд-Ярд разбирает ее бумаги, которые обеспечат Лестрейда работой на много лет. Не говоря уже о его американских коллегах. А теперь закрывай глаза. – Его голос отдалился. – Спи, Расс.

* * *


После обеда меня разбудили голоса. Надо мной склонилась сиделка, увидела, что я проснулась, и сунула мне в рот термометр. Когда рот освободился, я заговорила. Собственный голос казался мне чужим, а напряжение мышц отдавало в ключице.

– Пить, пожалуйста.

– Конечно, мисс. Давайте я подниму вам изголовье. – Голоса затихли. Она повернула ручку, и вместо потолка глазам моим предстали моя кровать, стены и посетители, поднявшиеся со своих стульев в углу. Сестра-сиделка протянула мне стакан, и я отпила немного через соломинку, невзирая на боль при глотании.

– Еще, мисс?

– Не сейчас, спасибо, сестра.

– Если я вам понадоблюсь, позвоните. Десять минут, джентльмены, и не утомляйте ее.

– Дядя Джон, ваши усы уже почти такие же, как раньше (Старый дурак...)

– Привет, дорогая Мэри. Ты выглядишь лучше, чем три дня назад. Здесь хорошие врачи.

– Мистер Холмс. Я счастлива поприветствовать вас более подобающим образом, чем когда мы виделись в последний раз. – На добродушном лице Майкрофта можно было, однако, заметить тень озабоченности.

– Ради Бога, мисс Рассел, не думаю, что нам необходимы эти формальности. – Толстое лицо улыбнулось мне, и я почувствовала, что очень устала. Что они здесь все делают?

– Брат Майкрофт. Да. И Холмс. Выглядите бодро. Похоже, вы отдохнули с утра.

– Да, немного. По соседству с тобой пустует палата, вот я ею и воспользовался. Как ты себя чувствуешь, Рассел?

– Я ощущаю, будто сквозь меня пролетел огромный кусок свинца и прихватил на вылете изрядное количество меня самой. А что говорят врачи? (Почему они не уходят? Я, наверное, отупела от этих обезболивающих средств.)

Уотсон откашлялся.

– Пуля прошла через шею, не задев позвонки. Она сломала ключицу и повредила множество кровеносных сосудов, прежде чем выйти из передней части „плеча и закончить свой путь в сердце мисс Донливи. Врачи соединили обломки ключицы, хотя мышцы там довольно серьезно повреждены. Боюсь, ты теперь не рискнешь одеть открытое платье. Кстати, откуда у тебя эти шрамы?

– Уотсон, я думаю... – начал Холмс.

– Да, Холмс, все в порядке.

Я прикрыла глаза.

– Это был несчастный случай несколько лет назад, дядя Джон. Попросите Холмса рассказать вам эту историю. А я немного посплю, если не возражаете.

Они вышли, но я не заснула. Я лежала и думала о стенах Иерусалима и о том, что ушло во мне вместе с моей преподавательницей математики.

* * *


Я пролежала в больнице много дней, и вскоре способность двигать рукой и шеей ко мне вернулась. Когда приехала тетя, я отказалась ее видеть. Было решено, что я поживу в коттедже Холмса, к величайшей радости миссис Хадсон и тревоге врачей.

В его доме я послушно спала, ела, читала, сидя на солнце, и тренировала руку, чтобы вернуть ей силу, но все это было в пустоте. Я не видела снов, но стала ловить себя на том, что частенько сижу и долго смотрю в одну точку, не моргая. Пробыв в коттедже две недели, я как-то прошла в лабораторию и остановилась, глядя на чистый пол и книжные полки, вновь висящие на стенах. Я дотронулась до двух пулевых отверстий в стенах, но не почувствовала ничего, кроме смутной тревоги.

Лето шло, мое тело окрепло, но никто не предлагал мне вернуться домой на ферму. Мы с Холмсом изредка беседовали об Оксфорде, книгах и моей учебе. Его часто не было дома, но я не спрашивала почему, а сам он ничего не говорил.

Однажды я вошла в гостиную и увидела на столике шахматы. Холмс работал за другим столом и, подняв голову, должно быть, заметил на моем лице выражение крайнего отвращения, с которым я смотрела на тридцать две фигурки и березовые квадраты. Я повернулась к нему.

– Боже мой, Холмс, неужели вам не надоели шахматы? Уберите их, избавьтесь от них. Если хотите, чтобы я от вас ушла, – я уйду, но не заставляйте меня смотреть на это. – Я выбежала из комнаты и хлопнула дверью. После обеда, проходя мимо, я заметила, что шахматы по-прежнему там. Я ничего не сказала, но стала избегать этой комнаты. Шахматы оставались на столике. Я – в других комнатах коттеджа.

Холмс стал раздражать меня все больше и больше. Запах его трубки действовал мне на нервы. Его скрипка заставляла меня уходить на долгие прогулки или прятаться за дверью спальни, но я не уезжала к себе. Я начала беспричинно нападать на него, но он всегда был терпелив и даже нежен и старательно избегал открытых столкновений. В последнюю неделю июля я наконец решила покинуть коттедж, собрать вещи и вернуться в Оксфорд. Через неделю.

В таком состоянии я и пребывала, когда пришло письмо. Я сидела на пригорке с раскрытой книгой и смотрела на холмы. Я не слышала, как Холмс подошел ко мне, но возник он внезапно, сопровождаемый запахом табака, и протянул мне конверт. Я взяла его.

Это было письмо от маленькой Джессики, написанное ее детским почерком. Я представила, как она его писала, склонившись над листом бумаги с карандашом в маленькой руке. Я улыбнулась, и это меня удивило – я отвыкла улыбаться. Потом взяла письмо и начала читать его вслух:

"Дорогая сестренка Мэри!

Как твои дела? Мама сказала мне, что плохая тетя ранила тебя в руку. Надеюсь, теперь тебе уже лучше.

У меня все нормально. Вчера к нам приходил странный человек, но я держалась за мамину руку и была храброй и сильной, как ты. Иногда мне снятся плохие сны, и я даже кричу, но когда вспоминаю, как ты спускалась со мной по дереву – настоящая мама-обезьянка, – я смеюсь и снова засыпаю. Ты приедешь ко мне, когда поправишься?

Передавай привет мистеру Холмсу. Я тебя люблю.

Джессика Симпсон".

«Храбрая и сильная, как ты», – прошептала я и принялась смеяться, чувствуя боль в горле и плече, после чего у меня потекли слезы и я зарыдала. Потом я заснула, и мне приснилось, как нежные, заботливые руки Холмса гладят мои волосы.

Когда я проснулась, солнце склонилось к западу, Холмс сидел рядом. Я неуклюже повернулась, чтобы освободить плечо. Холмс достал трубку и нарушил молчание.

– Мне надо бы съездить во Францию и Италию на шесть недель. Собираюсь вернуться к началу твоих занятий. Поедешь со мной?

Я лежала и смотрела, как он набивал трубку, а потом ее раскуривал. Сладкий запах табака поплыл вверх. Я улыбнулась сама себе.

– Боюсь, что я тоже начну курить трубку, Холмс. Он бросил на меня строгий взгляд, потом его лицо смягчилось, и он кивнул, словно давая добро. Мы сидели вместе, пока солнце не стало похожим на огромный красный диск, наполовину погруженный в море. Холмс выбил трубку о каблук, встал и помог подняться мне.

– Дашь мне знать, когда будешь готова для партии в шахматы, Рассел.

Через двадцать минут мы не спеша направились к его ульям, и он отошел их проверить. Я стояла и наблюдала, как последние рабочие пчелы возвращались домой с грузом пыльцы. Подошел Холмс, и мы направились к коттеджу.

– Я уступлю тебе фигуру, Рассел.

– Но не ферзя?

– О нет, больше никогда. Ты слишком хорошо играешь для этого.

– В таком случае играем на равных.

– В таком случае я выиграю.

– Не думаю, Холмс. В самом деле, не думаю.

В коттедже было светло и тепло, пахло табаком и ужином, который нас ожидал.


notes



Примечания





1


Что и требовалось доказать (лат.).




2


По-англ. – roman (в отличие от romany – рома, цыгане).




3


Жители города-государства в Месопотамии Аккада во время правления царя Саргона.