Нетерпеливый алхимик
Лоренсо Сильва


«Нетерпеливый алхимик» — это человек, который в погоне за золотом теряет самого себя и продает душу дьяволу. Именно таким оказался тихий и неприметный Тринидад Солер: инженер АЭС, добропорядочный семьянин, любящий отец и муж, обнаруженный мертвым в пригородном мотеле. Лоренсо Сильва мастерски закручивает интригу, наделяет главного героя, помимо прочих достоинств, еще и чувством юмора, создает целую галерею ярких портретов, затрагивает в романе множество самых разнообразных проблем современной Испании (от захоронения ядерных отходов и использования атомной энергии до иммиграции из Восточной Европы). Яркие и живые персонажи, легкий и ироничный стиль повествования, щедро сдобренный испанским колоритом, и смелый, нетривиальный сюжет не дают читателю заскучать и держат в напряжении до самого конца.


Лоренсо Сильва

НЕТЕРПЕЛИВЫЙ АЛХИМИК


Посвящается Лауре и Марии Анхелес, которые каждодневно несут нам свет культуры.


Природа драгоценного камня из оного минерала такова, что, когда его соединяют с медью, он становится хрупким, как стекло, но составляет с ним сплав.

С металлом же, подобным олову, он становится черным, с серебром приобретает белый цвет и так преображается с другими металлами. Оттого те, кто занимаются алхимией, что есть великая наука, должны быть осмотрительны, чтобы не умалить имени знания.

Алхимик служит улучшению природы вещей, а не ухудшению. А если он превращает благородный металл в презренный, значит, не понимает сути знания и искусства алхимии и не совершенствует естественное начало тел, а наносит им вред.

    
Альфонсо X Мудрый.[1 - Альфонсо X Мудрый (1221–1284) — король Кастилии и Леона. При Альфонсо X был издан сборник законов и составлены астрономические таблицы, получившие название «Альфонсовых». Альфонсо является составителем сборника «Песнопения во славу Пресвятой Марии», ему приписывается авторство «Всеобщей хроники» и «Всеобщей истории», а также «Трактата о магических свойствах драгоценных камней» — «Лапидария».] «Лапидарий».


Авторская ремарка:


Некоторые из мест, описываемых в романе, в той или иной степени соответствуют действительности. Однако персонажи, равно как и события, о которых идет речь, являются полнейшим вымыслом.


Глава 1

Добрая улыбка


Более неудобной позы было трудно себе представить. Тело лежало лицом вниз: вытянутые руки привязаны к ножкам кровати, голова повернута налево, ноги поджаты к животу. Ягодицы чуть приподняты над пятками, а между ними горделивой дугой торчал огромный каучуковый член красного цвета с розовым помпоном на конце.

— Я и не знал, что существуют такие штуковины, — оторопело выдавил из себя Руис.

— Те, кто специализируется на их изготовлении, — мастера на выдумки, — невозмутимо отозвался его непосредственный командир сержант Марчена.

— Похоже, над ним хотели пошутить.

— Это как посмотреть, капрал. Помпончик, конечно, веселенький, но ощущения у бедняги должны быть не из приятных, — отметил сержант, болезненно сморщившись. — Чтобы поддерживать член в вертикальном положении, надо загнать внутрь порядочный кусок.

— Наверное, вводили с вазелином, — предположил Руис.

— А потом грохнули красавчика? Чересчур мудрено, тебе не кажется?

В разговор вмешался мягкий женский голос:

— Не рано ли говорить об убийстве?

До сих пор моя помощница, гвардеец Чаморро, хранила молчание, поэтому ее реплика подействовала как ушат холодной воды, сильно озадачив спорщиков. Тут необходимо пояснить: мы с Чаморро провели на месте происшествия немногим больше пяти минут и три из них потратили на осмотр тела. Марчена и Руис, представлявшие территориальное подразделение Гражданской гвардии,[2 - Гражданская гвардия — жандармерия, имеющая военную организацию и выполняющая охранные функции внутри страны. Во времена Франко выполняла функции политической полиции.] прибыли сюда первыми и долго дожидались нас в номере, копя досаду на присланных из центра «умников», то бишь на нас. Однако моя помощница, когда надо, умела выпускать коготки, и только я, неоднократно испытавший их остроту на собственной шкуре, мог оценить тонкие оттенки ее язвительной иронии. Вопреки ожиданиям, Марчена оказался довольно проницательным и, услышав вопрос, видимо, испытывал сожаление по поводу слишком вольных предположений, которые он допустил в присутствии этой кисейной барышни. Насколько я мог судить в дальнейшем, несмотря на обманчивые манеры севильского повесы, сержант исповедовал крайне ортодоксальные взгляды. Он был воспитан в строгих правилах, прожил большую жизнь и в свои сорок пять лет свято верил, что женщинам нечего делать там, где речь идет о риске и опасности.

— И, правда, золотко, — сказал он, лукаво и в то же время с вызовом поглядывая на Чаморро. — Ума не приложу, как бы мы тут разобрались, если бы нам не прислали пару светлых голов из самого Мадрида?

— Шутить изволите, сержант? — сделала выпад Чаморро с каменным лицом.

— Боже упаси! — парировал Марчена с подозрительной кротостью. — Так и вижу: сначала он привязался к кровати, потом ногами затолкал себе в задницу этот телеграфный столб, а когда все получилось, помер под впечатлением от содеянного.

Виртуозный пассаж Марчены застал меня согнувшимся в три погибели над телом, чтобы хорошенько осмотреть узлы на запястьях. Я тяжело вздохнул и осторожно выпрямился, чувствуя хруст встающих на место позвонков. Подобно многим я часто льщу себя надеждой, будто знаю и понимаю больше других. В определенной степени моя самонадеянность имеет основание и подтверждается богатой биографией. Я родился в Уругвае тридцать шесть лет назад, отца практически не помню, еще ребенком вместе с матерью переехал в Испанию. Благополучно преодолев период отрочества со свойственными ему комплексами и разочарованиями, я потратил пять лет жизни на то, чтобы получить степень лиценциата[3 - Лиценциат — в некоторых странах Западной Европы и Латинской Америки первая ученая степень, дающая право преподавать в среднем учебном заведении, а также лицо, имеющее эту степень.] по психологии, однако очевидная невостребованность выбранного мною ремесла плюс постоянная безработица не добавляли мне оптимизма и подтолкнули к вступлению в ряды Гражданской гвардии. За долгие десять лет, проведенные в корпусе, я повидал немало убийств, и все они с большей или меньшей ясностью отложились в моей памяти. Некоторые расследования, несмотря на сложность, вполне соответствовали уровню моей квалификации — именно за них мне и платят, однако другие в силу своей изощренности, а может и простоты, ставили меня в тупик. И каждый новый случай вне зависимости от испытанных ранее ощущений лишь укреплял во мне горькое осознание того, что человек в стремлении поработить ближнего способен дойти до крайней степени абсурда и жестокости. Пожалуй, это единственное убеждение, выстраданное ценой многих проб и ошибок, которое устояло перед натиском моего скептицизма.

Все же кое-какие вещи не перестают меня удивлять, и за примером далеко ходить не надо. Тем утром, присутствуя при перепалке между сержантом и Чаморро над трупом замученного и опозоренного человека, я испытывал большую неловкость. Личный опыт привел меня к печальному заключению: жизнь безжалостна, и людям нравится измываться над себе подобными. Тем не менее у меня не укладывалось в голове, как двадцатилетняя девушка, к тому же неисправимая идеалистка, могла обсуждать с кем-нибудь наподобие Марчены неприглядные подробности смерти. Я ни на йоту не сомневался в ее способностях, сполна продемонстрированных ею за время нашей совместной работы; она не нуждалась ни в опеке, ни в помощи — по крайней мере, не больше, чем я. Скорее, меня обескураживала та деловитая непосредственность, с какой моя помощница воспринимала отвратительную изнанку реальности. Доходило до того, что она буквально силой заставляла брать ее с собой на место совершения особо жестоких убийств. Чтобы унять тревожные мысли, в редкие минуты отдыха я давал волю воображению и рисовал себе благостные перспективы, ожидавшие меня и Чаморро, избери мы иной жизненный путь.

На какое-то мгновенье я замешкался, пытаясь разобраться в путанице мыслей. Затем сержантские нашивки вместе с воспоминаниями о прежних промахах, до сих пор отравлявших мое сознание, поставили меня перед необходимостью быстро выйти из оцепенения. Собравшись, я сухо сказал:

— Не кипятись, Марчена. Она права.

— Мы просто немного поспорили, — оправдывался он. — Нет причины становиться на ее защиту — ты ей не отец.

— Надо же кому-то пресечь твои глупые наскоки, если она не в состоянии постоять за себя сама, — ответил я более дружелюбным тоном. — Держу пари, ты не найдешь ни единого следа насилия на теле. Посмотри, даже запястья девственно чисты. Может, Чаморро не так уж далека от истины, и парня настигла естественная смерть в разгар удовольствия?

В результате самоотверженных попыток мне, пусть не в полной мере, но все же удалось постичь характер моей помощницы, поэтому я не только не рассчитывал на ее благодарность, но и ничуть не удивился, когда, встретившись с ней взглядом, заметил недобрую искорку в ее глазах. Чаморро всегда предпочитала справляться с проблемами самостоятельно. Ей столько раз приходилось сталкиваться с недоверием и насмешками со стороны сильного пола, будь то военные или штатские, что она ожесточилась и полагала своим неотъемлемым правом ущемлять достоинство мужчин при каждом удобном случае, объявив против них беспощадный крестовый поход.

— Черт с вами, я готов допустить инфаркт, — примирительно сказал Марчена. — Но остается вопрос: кто воткнул ему в задний проход эту каучуковую сосиску?

Чаморро с тяжелым вздохом подняла глаза к потолку Я же ограничился замечанием:

— Возьмем инфаркт в качестве рабочей версии. Так сказать, для начала.

Нам с Чаморро редко выпадала удача осматривать труп непосредственно на месте преступления. Почти всегда приходилось довольствоваться горсткой фотографий того или иного качества да теми скудными сведениями, которые местные жандармы считали нужным нам сообщить. Однажды в одном популярном английском романе я вычитал следующую мысль: опытная ищейка обречена идти по давно остывшему следу. И хотя я никоим образом не претендовал на звание «опытного», мое положение эксперта центрального подразделения Мадрида обязывало меня играть роль прозорливого сыщика, особенно когда приходилось отправляться на расследование убийства в какую-нибудь отдаленную провинцию. Мы всегда приезжали с большим опозданием, поскольку к нам прибегали как к последнему средству. Обычно сообщение о случившемся доходило до нас на следующий день, в лучшем случае сразу после обнаружения «подарочка», но и тогда нам еще предстояло преодолеть порядка двухсот-трехсот километров, а судейские не любят ждать столько времени, тем более в компании покойника.

На этот раз нам повезло. Труп нашли всего в сотне километров от здания, где располагалась наша контора, точнее, в мотеле, на арагонской автостраде провинции Гвадалахара. Поскольку дежурный тут же уведомил нас о происшествии, не прошло и часа, как мы там нарисовались. Правда, дорога далась мне нелегко: Чаморро, так и не уверовавшая в мои выдающиеся способности гонщика, всячески препятствовала их применению на практике, даже не пытаясь скрыть своего страха. Тем не менее я умудрился развить бешеную скорость, и мы добрались до места раньше судьи, которому надо было проехать около шестидесяти километров от столицы провинции[4 - Столица провинции. — Имеется в виду город Гвадалахара — административный центр одноименной провинции. Население 63,57 тыс. человек (1990).] и который в отличие от меня не опасался прибыть к шапочному разбору. Мне же приходилось спешить, чтобы исследовать обстоятельства смерти до того, как успеют убрать труп. Если я чему-то и научился за десять лет, потраченных мною на установление мало приятных истин, так это тому, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

В мотеле царила неразбериха. У Марчены, Руиса и двух сопровождающих жандармов едва хватало сил удерживать любопытных на расстоянии от номера, где находилась жертва. Поэтому, узнав о бригаде, направленной к ним на помощь из центрального подразделения, они сочли за благо ограничиться оцеплением и ничего не трогать до нашего приезда.

Мы с Чаморро прихватили с собой эксперта-криминалиста. В его обязанности входило сфотографировать место происшествия и снять отпечатки пальцев. Он приступил к делу сразу, как только мы вошли в номер, и занимался им с таким отрешенным видом, будто нас вовсе не существовало, а во время стычки между Марченой и моей помощницей он даже не изменился в лице. Его сосредоточенность напомнила мне о моих обязанностях, и я приступил к сбору информации.

— Кто обнаружил тело? — спросил я у Марчены. Чаморро тем временем принялась осматривать одежду, сваленную у изголовья кровати.

— Горничная, — ответил сержант. — Бедняжка все еще не оправилась от шока.

— Личность установили?

Марчена напустил на себя непонимание:

— Кого, горничной?

— Марчена, прекрати свои шуточки.

— Спокойно, приятель. — Он озорно улыбнулся. — Мы нашли его бумажник — вон там, на одежде. Денег в нем не было, зато на кредитные карточки и документы никто не позарился. Здесь у меня его ДНИ.[5 - ДНИ — Национальный Документ Идентификации — официальное название документа, удостоверяющего личность.] — Марчена вытащил удостоверение личности из кармана своей куртки и неспешно прочитал: — Тринидад Солер Фернандес. Родители: Тринидад и Консоласьон. Место рождения: город Мадрид, провинция Мадрид. Дата рождения: четырнадцатое мая пятьдесят шестого года. Проживает в городе Гвадалахара, провинция Гвадалахара. Пол мужской — ну да это и так видно.

Последнее замечание не нуждалось в подтверждении, но Марчена произнес его столь многозначительным тоном, будто данное обстоятельство наделяло труп особыми полномочиями. По статистике женщины гораздо чаще становятся жертвами физического насилия и издевательств. Эта отвратительная закономерность сложилась в незапамятные времена и действует до сих пор. Для некоторых из них риск вообще неотъемлемый элемент профессии. Если бы на этой кровати лежала женщина, то девяносто из ста опрошенных с ходу увидели бы в ней проститутку и моментально успокоились: с проститутками вечно что-нибудь происходит. Но в данном случае дело касалось мужчины, и события принимали совсем другой оборот. Так или иначе, шаблонными гипотезами тут не отделаться.

— Известно, когда он въехал в номер?

— По всей видимости, прошлым вечером. Мы не знаем, в котором часу и был ли он один. У администратора, дежурившего ночью, сегодня выходной.

В голосе Марчены чувствовалось удовлетворение — наверное, он давал понять, что они тут тоже зря времени не теряли, или тем самым намекал: впереди много работы и основная ее часть выпадала на мою долю, кто знает? Нас прервал молчавший до сих пор криминалист:

— Разумеется, надо еще раз все проверить, но, насколько я могу судить, в комнате находились два либо три человека.

— Помимо покойного? — уточнил Марчена.

— Два-три человека, большего сказать не могу, — упрямо повторил криминалист, потом пожал плечами и добавил: — Надо еще снять отпечатки пальцев с трупа.

Уж такой это народ — криминалисты. Они никогда не торопятся и не говорят ничего конкретного, пока не подтвердят предварительные выводы, запершись в святая святых, коим местом почитают свою лабораторию. Порой мне кажется, они презирают людей вроде меня, поскольку мы живем в мире смутных ощущений и недоговоренностей — зачастую единственного подручного материала, доступного нам во время проведения следствия.

— Сержант, я тут кое-что отыскала! — окликнула меня Чаморро.

Марчена и Руис бросили на нее снисходительный взгляд. Они уже осмотрели одежду, в который сейчас рылась моя помощница. Я подошел к ней поближе поглядеть на находку без свидетелей.

— Похоже на пропуск, — сказала Чаморро, показывая мне белую карточку с зеленым логотипом. На обратной стороне виднелась магнитная полоска, а на лицевой, кроме логотипа, номер и крупная фотография, занимавшая три четверти карточки. Лицо Тринидада Солера освещала открытая добрая улыбка.

— Где вы ее нашли? — спросил Руис.

— В кармане. — Чаморро с мстительным проворством подняла куртку и тыкнула в нее пальцем.

Я внимательно рассмотрел странный логотип: две широкие, поставленные одна на другую трубы и что-то напоминавшее очертания гриба. Под изображением проступало ничего не говорившее мне слово.

— Кто-нибудь знает, что это такое? — спросил я у присутствовавших.

Марчена, болтавшийся без дела за кроватью, обогнул ее и подошел ко мне. Глянув через мое плечо на пропуск, он воскликнул:

— Вот те раз, Руис! Он работает на атомной станции.

— На атомной станции? — переспросил я.

— Именно так, — ответил Марчена и пояснил, медленно выговаривая слова: — Станция находится в сорока километрах отсюда и в пятнадцати от нашего городишки, если быть точным. На карточке указано ее название.

— И название поселка рядом с ней, — уточнил Руис.

— Интересно, в какой должности он там работает? — продолжил сержант. — Мы знаем многих сотрудников: часть из них живет в самом поселке. К тому же благодаря «зеленым» мы плотно сотрудничаем с их службой безопасности. Направляем туда подмогу, когда эти баламуты организовывают очередной марш протеста или перекрывают дорогу, чтобы не пропустить на станцию машины с оборудованием. Но лицо Тринидада мне не знакомо.

— Мне тоже, — сказал Руис, окинув взглядом покойника.

Больше мы ничего не успели выяснить, потому что объявился судья, а с ним — наше начальство, судебный медик и вся суетливая гоп-компания, которая обычно сопровождает высшие чины. Началась рутинная процедура, и мы, ребята попроще, скромно отошли на второй план. Судья, сорокалетний мужчина с надменным смурным лицом, без особого рвения отдал необходимые распоряжения и бесстрастно наблюдал за их исполнением, лишь слегка сморщив нос, когда криминалист под присмотром судебного медика извлек из тела забавную и вместе с тем омерзительную игрушку.

Наконец судебный медик закончил осмотр, и тело убрали. Капитан центрального подразделения, приехавший с судьей, призвал меня пред его светлые очи.

— Ваша честь, — почтительно начал он. — Позвольте представить вам нашего эксперта, ему поручено вести дело. Сержант Беливаква.

— Бевилаква, — поправил я, хотя понимал всю бесполезность моих поползновений.

— Я и говорю Беливаква, — упрямился капитан.

— Что за абракадабра? — развеселился вдруг судья, выйдя из состояния апатии. — Кто вас наградил такой фамилией?

Чтобы избавить себя от необходимости отвечать на один и тот же вопрос много лет кряду (поистине, мой далекий предок оставил мне неисчерпаемое наследство), пришлось выдумать пару невероятных историй, начисто отбивавших у шутников охоту позубоскалить. Действительно, с какой стати я должен выкладывать каждому встречному и поперечному всю свою подноготную!

— Мой отец был аргентинским танкистом, — сказал я, изображая смущение. — По меньшей мере так утверждает мать. Вы можете называть меня Вила, если угодно.

Глаза капитана округлились от удивления, судья же посмотрел на меня с явным недоверием. Оба почувствовали скрытую издевку, однако признали право личности не выставлять свою жизнь на всеобщее обозрение либо просто предпочли закрыть глаза на выходку столичного наглеца. Судья даже снизошел до вопроса:

— Ладно, Вила. У вас есть какие-нибудь наметки?

— Мало. Признаков насилия нет, к тому же, пока мы не поговорим с администратором, невозможно выяснить, когда и с кем он приехал. Судя по пропуску, потерпевший работал на атомной станции. На сегодня — все.

— Хорошо, — сказал судья, и я словно бы исчез из его поля зрения. Он повернулся к капитану и небрежно бросил: — Держите меня в курсе.

Когда все ушли, мы с Чаморро задержались ненадолго, чтобы еще раз внимательно осмотреть комнату. Мне хотелось запомнить каждую мелочь, запечатлеть в памяти нечто такое, о чем бы не пришлось сожалеть в ходе следствия через неделю-другую. Мы тщательно обыскали помещение, но не нашли ничего примечательного. В ванной царил порядок, в комнате все находилось на своих местах, пятна на покрывале и простыни были тщательно замыты. Хотя тело убрали, у меня перед глазами продолжал стоять образ несчастного, подвергнутого столь унизительной экзекуции.

— Не знаю, Чаморро, — подвел я неутешительный итог. — Чем больше я думаю об этом деле, тем меньше понимаю. Но что-то вынуждает меня исключить несчастный случай. Уж больно, как бы поточнее выразиться… больно красноречива его поза.

— У меня тоже появились сомнения, — проговорила моя помощница в раздумье.

— Значит, работаем над другой версией?

— Хорошо, хотя меня коробит от мысли, что придется признать правоту этого фанфарона Марчены.

— Надо относиться к жизни проще.

Чаморро заглянула мне в глаза и спросила:

— А ты сохранишь ко мне уважение как к профессионалу?

Моя помощница обладала удивительным даром без предупреждения подкидывать собеседнику неразрешимые задачи: например, ответить на прямо поставленный вопрос, не кривя душой.

— Не вижу причины, почему я должен потерять к тебе уважение, — вывернулся я.

На обратном пути я уступил руль Чаморро. Пока она вела машину, я внимательно рассматривал пропуск Тринидада Солера. Мне предстояло взвалить на себя неприятную обязанность (ведь должен же кто-то выполнять грязную работу?) по реконструкции событий, приведших его в злосчастный гостиничный номер. Для разминки я попробовал понять, что кроется за лицом на блеклой фотографии. Но все мои усилия тонули в его застенчивом взгляде и доброй открытой улыбке, которую уже успела сковать свинцовая печать смерти.


Глава 2

Он казался счастливым


В принципе двадцать четыре часа вполне достаточный срок для того, чтобы компетентный сыщик мог сдвинуть дело с мертвой точки. Однако на следующее утро после гибели Тринидада Солера мы с Чаморро все еще топтались на месте. По счастью, к расследованию подключились другие сотрудники, с лихвой восполнившие нашу нерасторопность.

Начнем с патологоанатома. Совершив над телом жестокий ритуал, в подробности которого лучше не вдаваться родственникам покойного, он констатировал остановку сердца. Само по себе данное обстоятельство ничего не значило: в конечном итоге любая смерть происходит именно по этой причине. Однако обнаруженный в крови жертвы адский коктейль из кокаина, бромозипама и множества других токсических веществ, щедро сдобренных алкоголем, вызывал массу дополнительных вопросов. Короче говоря, результаты аутопсии ничуть не приблизили нас к цели, напротив, делали путь к ее достижению куда более извилистым. К сожалению, тот факт, что покойный по самое горло был напичкан всякой дрянью, не прояснял главного: довел ли он себя до такого состояния по доброй воле или кто-то ему сильно помог. Если бы на теле имелись гематомы, второй вариант выглядел бы предпочтительней, с другой стороны, их отсутствие отнюдь не убеждало нас в обратном. Есть много способов принудить человека выпить отраву, для чего совершенно необязательно разукрашивать его тело синяками. Все зависит от воображения, и всегда найдется тот, у кого оно в избытке.

Криминалисты тоже внесли свою лепту. В комнате нашли отпечатки пальцев трех человек. Одним из них оказалась горничная, но у нее определенно отсутствовал мотив, кроме вполне невинного желания стереть пыль с комода. К тому же женщина до сих пор не отошла от потрясения, и мы приняли разумное, я бы сказал, в высшей степени похвальное решение исключить ее из числа подозреваемых. Вторые отпечатки, разумеется, принадлежали Тринидаду Солеру, а что касается третьих, то мы не смогли их идентифицировать ни в одной базе данных, к которым у нас имелся доступ. Те же пальчики фигурировали на каучуковом фаллосе.

Марчена с группой местных жандармов занялся розыском семьи погибшего, но сразу столкнулся с трудностями: Тринидад Солер уже не жил в Гвадалахаре по указанному в удостоверении адресу. Соседи по старой квартире рассказали, что он построил себе дом за городом, неподалеку от атомной станции, и пять месяцев назад переехал туда вместе с семьей. Марчена тут же помчался в поселок и столкнулся с женой Тринидада чуть ли не в дверях, когда она, по ее утверждению, как раз собиралась заявить о пропаже мужа. Марчена позвонил мне вечером и подробнейшим образом описал свой визит к вдове. Ее изумление и последующая скорбь показались ему неподдельными. Сначала он подумывал о том, как бы поделикатнее посвятить женщину в обстоятельства смерти мужа, но, рассудив, решил взвалить эту ответственную миссию на меня: дескать, и опыта мне не занимать, и психолог я неплохой. Я не преминул поблагодарить его за оказанную честь и поздравил с удачной идеей — теперь несчастная вдова узнает все из газет.

Последние не замедлили разразиться сенсацией. Громче всех кричали провинциальные издания, тише и спокойнее, благодаря запоздалому поступлению известий с периферии, реагировала национальная пресса. История слишком привлекала журналистов, чтобы обойти ее стороной: атомная станция, да еще пикантные подробности, которые вдова Тринидада Солера наверняка предпочла бы скрыть. Степень достоверности опубликованных материалов, не считая отдельных статей, где авторская фантазия побивала все мыслимые рекорды, настолько впечатляла, что невольно напрашивался вопрос: а не переквалифицировалось ли наше судебное ведомство в одно из успешных информационных агентств? Исходя из собственного опыта, могу с полной ответственностью заявить: ни одно расследование, представлявшее хотя бы минимальный интерес для любителей «клубнички», не имело шансов ускользнуть от внимания прессы. Я постоянно варился в этом котле, поэтому научился смотреть на нее сквозь пальцы и даже разработал собственную, пусть не блестящую, зато наглядную теорию. По-моему, число судейских чиновников, не имеющих призвания к юриспруденции и недовольных своим жалованьем, растет с головокружительной быстротой, и было бы глупо пытаться изменить прочно отлаженную систему взяток без предварительной подготовки.

Одна из газет, по-видимому получившая прежде других доступ к сливу информации, решила слегка разнообразить потускневшую новость, для чего уговорила лидера антиядерного движения, который на протяжении многих лет боролся против использования мирного атома в энергетике, поделиться своими впечатлениями на ее страницах. Тот, почуяв возможность забить решающий гол в ворота противника, разразился пространной, хотя и несколько путаной речью, недвусмысленно намекнув на связь между недавней смертью и непонятными, если не сказать темными, делишками, творившимися на станции в последнее время. Интервью заканчивалось следующей сентенцией: в любом случае, то есть независимо от результатов расследования, его, лидера «зеленых», не перестанет тревожить тот вопиющий факт, что наделенные огромной ответственностью работники, в чьих руках находится безопасность людей, ведут сомнительный образ жизни, и скандальная смерть Тринидада Солера лишнее тому подтверждение.

Когда на следующее утро мой шеф, майор Перейра, вызвал нас с Чаморро к себе, ксерокопия той публикации уже лежала у него на столе. Я многое повидал в жизни и считал работу под его началом щедрым подарком судьбы. Умный, рассудительный человек, Перейра с пониманием относился к моим убеждениям, существенно отличавшимся от его видения мира. Он не имел привычки кричать на подчиненных, никогда не прибегал к казарменной лексике, что позволяло мне приберечь до худших времен ощущение, будто мы отбываем службу в штрафном батальоне. Тем не менее вызов в такой ранний час явно не сулил нам вознаграждения за неусыпные труды, и мы приготовились к основательной взбучке.

— По вашему приказанию явились! — отрапортовал я с порога. Если в начале карьеры мне претило рьяное изъявление воинственного пыла, воспринимаемое мною как признак олигофрении, то с течением лет я научился использовать его для самозащиты. Какой командир не сменит гнев на милость, когда перед ним щелкают каблуками?

— Давай, Вила, проходи. И, ты, Чаморро, тоже, — махнул рукой шеф.

— По вашему приказанию… — пробормотала Чаморро, ошарашенная моим громогласным приветствием.

— Газеты видел? — поинтересовался Перейра, переходя сразу к делу.

— Некоторые.

— Взгляни-ка вот на эту, если она тебе еще не попадалась. — Он грозно сдвинул брови и швырнул мне ксерокопию.

Я быстро проглядел те места, где речь шла о смерти Тринидада Солера, заявлениях представителя антиядерного движения и двух-трех выдумках писак, бесстыдно использовавших избитые клише типа: «Из материалов, любезно предоставленных нашей газете следственными органами…»

— Мир полон кривотолков, господин майор, — осторожно начал я.

— Это всем известно, Вила, — прервал меня Перейра. — Я хочу, чтобы ты обратил внимание на другое.

Я напустил на лицо выражение крайней сосредоточенности — испытанный трюк, к которому прибегаешь, когда силишься угадать желание начальства.

— Видишь ли, — смилостивился надо мной Перейра после многозначительной паузы, — газетчик, видимо, нащупал самое больное место, и теперь нам будут дышать в затылок соответствующие инстанции. Надеюсь, ты улавливаешь разницу между спокойным ведением следствия и работой под постоянным нажимом?

— Так точно, господин майор.

— Так вот, нам уже дышат в затылок. Небось кто-нибудь из Министерства промышленности прочитал новость за завтраком и, приехав на службу, от нечего делать позвонил кому следует. У них там сейчас заварушка с продлением лицензии на эксплуатацию атомной станции, и публичный скандал им не на руку.

— А мне кажется, газетчик попал пальцем в небо, — сказал я, размахивая ксерокопией. — Скорее всего, смерть этого человека имеет такое же отношение к атомной станции, как ухищрения Койота — к поимке Дорожного Бегуна.[6 - Имеется в виду мультипликационный фильм «Хитрый Койот и Дорожный Бегун». В каждой серии демонстрируются смешные попытки Койота поймать птицу, похожую на страуса.]

На какое-то мгновение я засомневался в способности Перейры оценить мое чувство юмора. Действительно, шутка не произвела на него должного впечатления, но не разозлила, — и на том спасибо!

— Очень может быть, — согласился он, — если руководствоваться здравым смыслом. Однако, скажи на милость, сколько раз тебе приходилось иметь дело со здравым смыслом в наше бессмысленное время?

Я оглянулся на Чаморро. Она явно не собиралась принимать участие в моих подсчетах.

— Итак? — Майор ждал от меня доклада.

— Пока преждевременно пускаться в догадки, — начал было я. — Мы выяснили только…

— Именно это я и хочу от тебя услышать, Вила. Что вы выяснили и каков ваш план действий? И не вздумай уличать меня в капризе или нетерпении. Просто я хорошо знаю, с кем придется иметь дело. Попомни мои слова, они вызовут меня на ковер еще до полудня, и я предпочел бы владеть вопросом.

Перейра обладал одним неоценимым качеством. Хотя блестевшая на его погонах восьмиконечная звездочка давала ему право делать с подчиненными что угодно и без объяснений: например, заставить отжаться пятьдесят раз в самый неподходящий момент, он всегда аргументировал свои приказы доводами, которые превращали их исполнение в именины сердца. Чтобы спасти любимого шефа от нахлобучки, я был готов забыть о своем отвращении к рапортам и бросился излагать все известные мне факты с не виданным доселе энтузиазмом.

Результаты вскрытия и отчет криминалистов лежали у него на столе, поэтому я передал ему только суть телефонного разговора с Марченой и сведения о семье погибшего.

— У него остались жена и двое детей. Внешне вполне благополучная семья, если не считать маленькой странности — человек провел ночь неизвестно где, а жена не заявила о пропаже до четырех часов следующего дня. Впрочем, это не имеет особого значения. Она утверждает, будто перед приходом Марчены собиралась идти в полицию. Завтра или послезавтра мы ее допросим и, надо полагать, узнаем что-нибудь новое. Сейчас необходимо дать ей время с миром похоронить мужа.

— Смотрите не затягивайте, надо брать ее за бока, пока она тепленькая, — предупредил нас шеф с несвойственной ему жесткостью.

— Что до администратора, — продолжил я, — то вчера его не смогли найти. У него был выходной, и он уехал куда-то отдыхать. Но я только что говорил с мотелем: сейчас администратор на месте, и мы побеседуем с ним в ближайшее время.

— Хорошо, — отметил Перейра. — Напомни, погибший находился в номере один?

— Говорят, с ним была женщина, но я не стал выяснять подробности по телефону.

Я скосил глаза на свою строптивую помощницу. Мне не удалось посвятить ее в эту важную деталь — помешал звонок Перейры, прозвучавший в тот момент, когда я уже открыл рот, чтобы все ей рассказать. Но Чаморро не знала о моих благих намерениях и принялась сверлить меня испепеляющими взглядами. Теперь попробуй ее убеди, что я по-прежнему ей доверяю и не стоит принимать мое упущение так близко к сердцу, — одним словом, меня ожидала сплошная морока.

— Вчера я перекинулся парой слов с одним из работников атомной станции, — продолжил я. — Он отвечает за связи с общественностью. Нервный, доложу я вам, субъект, тем не менее я выудил из него кое-что полезное: Тринидад Солер числился инженером в отделе… как его там? Сейчас не припомню названия.

— Отдел противолучевой защиты, — уточнила Чаморро с плохо скрываемой досадой.

— Вот-вот! Звучит забористо, но, кажется, не имеет никакого отношения к непосредственному управлению станцией. Что-то второстепенное: контроль или снабжение. Я хочу сказать, Тринидад Солер не относится к тем, кого подпускают к рубильнику.

— Не части, я записываю, — попросил Перейра. — Твои сведения помогут мне немного сгладить обстановку наверху. Хотя кто их знает? — Он обреченно вздохнул и замолк.

— Мы договорились встретиться сегодня в полдень. — Я закончил свой рапорт и перешел к лирическому отступлению. — Этот специалист по связям на прощанье произнес целую речь, поди, позаимствованную из инструкции по приему посетителей: дескать, наши двери всегда открыты, можете располагать нами как заблагорассудится, мы покажем все, что ни пожелаете, и далее в том же духе.

— Ладно, — пробурчал Перейра, рассматривая свои записи. — Хоть малая, да зацепка. Это все?

— Все, господин майор.

— Добро, — протянул он, поднимаясь со стула. На его майорском языке последняя реплика предвещала конец аудиенции. Мы с Чаморро в совершенстве постигли смысл начальственных телодвижений и научились предугадывать малейшее желание старшего по званию, поэтому разом вскочили на ноги. Перейра тяжелой поступью направился к столику с телефоном, оставив на наше усмотрение выбор подходящего момента, чтобы ретироваться. Но прежде, чем выйти из кабинета, я захотел лишний раз убедиться, насколько глубоко мне удалось проникнуться теми надеждами, которые возлагал на меня шеф. Для этого я использовал стандартный прием:

— Будут ли еще какие указания, господин майор?

Перейра мотнул головой и смерил меня туманно-меланхолическим взглядом. У него тоже имелись в запасе свои приемы, и, хотя он не часто к ним прибегал, я знал их наперечет. Для пущей убедительности шеф облек переданную на расстоянии мысль в словесную форму:

— Действуй по обстановке, Рубен. Прошу только об одном: добудь мне кость, а я уж постараюсь бросить ее собакам до того, как они вцепятся мне в лодыжку. И поторопись — время не ждет.

— Так точно, господин майор. Разрешите идти?

Четверть часа спустя Чаморро вела патрульную машину по улицам Мадрида. Я расположился рядом и расслабился, приводя в порядок растерзанные мысли. Мне нравилось смотреть на мою помощницу: при каждом маневре она не забывала включить световой сигнал, элегантно выбиралась из заторов, не злоупотребляя проблесковым маячком, и, вообще, прилежно следовала навыкам, полученным в школе вождения. Сидевшие за рулем мужчины таращились на нее рачьими глазами, стараясь рассмотреть светлые волосы и тонкую, как тростинка, фигурку. Я пристально наблюдал за их поведением, потому что подобные экзерциции укрепляли мою веру в предсказуемость человеческой породы и действовали на меня умиротворяющим образом. Ненавижу романтиков и неврастеников — только путаются под ногами да мешают работать.

Мы редко пользовались патрульной машиной и редко надевали форму, однако в то утро сделали исключение. Мне пришло в голову придать большей официозности нашему первому визиту на станцию. Когда я сообщил Чаморро о моей блестящей идее, она лишь пожала плечами и ответила:

— Как скажешь.

Многих гвардейцев раздражает зеленый цвет. Форма даже в сопровождении скромного кепи вместо прежней помпезной треуголки лишает возможности спокойно перемещаться по городу и превращает каждый твой шаг в зрелище для зевак Чаморро, впрочем, носила ее часто и с удовольствием. В нашем подразделении она была единственной, кто отличался настоящей гвардейской выправкой и безукоризненным внешним видом. Из нее получился бы прекрасный кадровый офицер, если бы она не провалилась на вступительных экзаменах в три военных академии и с отчаяния не пошла служить в Гражданскую гвардию. Может, оно и к лучшему? Насмотревшись на никчемных выпускников этих академий, я невольно усомнился в критериях, какими там руководствуются при наборе слушателей и оценке их знаний.

К патрульным машинам моя помощница относилась с прохладцей, будучи крайне привередливой в вопросах чистоплотности. Всякий раз, когда мы собирались куда-нибудь ехать, она возмущенно протестовала:

— У меня в печенках сидят эти свиньи! Неужели трудно вытряхнуть за собой пепельницу?

В такие минуты Чаморро поворачивалась ко мне жесткой гранью: она проявляла твердость и не меняла мнения подобно тому, как звезды, о которых она читала по ночам в толстых учебниках астрономии, никогда не меняют орбит. Чтобы в полной мере удовлетворить свою тайную страсть к познанию иных миров, она поступила на заочное отделение университета. Временами я смотрел на эту девочку и удивлялся: как могло произойти, что за какой-то год она стала неотъемлемой частью моего существа? Я не узнавал в себе волка-одиночку, чуждого всяким привязанностям. Но то был я, и приходилось мириться с неизбежностью.

Мы быстро выбрались из города и покатили по шоссе. Езда на патрульной машине доставляет мне едва ли не чувственное наслаждение: завидев нас, водители норовят сбросить скорость до ста двадцати километров в час, притворяясь законопослушными гражданами ровно до тех пор, пока мы не исчезаем из виду. Во избежание аварийной ситуации предел установленной на шоссе скорости равен ста десяти километрам; разумеется, данные ограничения не распространялись на экстремальные случаи. Чаморро старалась придерживаться правил, но всегда находился какой-нибудь лихач, который плевать на них хотел. В тот день в его роли выступил пятидесятилетний мужчина на «Мерседесе», обогнавший нас около Алкалы.[7 - Алкала — округ в провинции Мадрид, 201 тыс. 380 жителей. Алкала знаменита одним из старейших в Испании университетом (1459 год) и тем, что там в 1498 году родился Сервантес.]

— До чего же хочется врубить сирену и приструнить наглеца! — рассердилась Чаморро.

— Все равно нам его не догнать, если он сам того не пожелает, — скептически заметил я. — И потом, у нас нет ни показаний радара, ни его фотографии. Имей в виду: у владельца «Мерседеса» всегда найдется хороший адвокат — подаст жалобу и в три счета выиграет дело.

— Ну и пусть. Зато мы испортим ему утро.

— Расслабься — за нас постарается его простата.

— Какой же ты, однако, размазня! — Она повернулась ко мне и прибавила: — Иногда!

— Чаморро! — Я выразительно постукал по нашивкам. Меня слабо волновало ее панибратское отношение, когда мы были наедине, но больно ранила та бесцеремонность, с какой она пользовалась моей приязнью и награждала меня эпитетами, никак не вязавшимися с ангельским лицом приходской гитаристки.[8 - Приходской гитарист — группа молодых музыкантов, сопровождавших обряды крещения, венчания и причастия в приходских церквах.] Пропадала бо́льшая часть ее очарования.

Через полчаса мы добрались до мотеля и прямиком направились к стойке администратора, где, нервно сглатывая слюну, сидел пухлый паренек лет двадцати от роду. Он поднялся нам навстречу и представился с обреченным видом человека, взявшего на себя вину «бостонского душителя»[9 - Бостонский душитель — маньяк по имени Альберто де Сильво, который с 1962 по 1964 год изнасиловал и задушил 13 женщин.] или доктора Менгеля.[10 - Доктор Менгель — самый известный из нацистских врачей-преступников, прозванный «Ангелом смерти».]

— Не волнуйтесь, сеньор Ториха, — попытался успокоить его я. — Мы всего лишь зададим вам пару-тройку вопросов. И очень важно, чтобы вы рассказали нам все без утайки.

— Да, да, — промямлил он.

— Для начала опишите мне женщину.

— Конечно, — он энергично закивал головой, — такую разве забудешь: лет двадцать с хвостиком, очень высокая — за метр восемьдесят, блондинка. Похожа на вас, но еще светлее, — уточнил он, обращаясь к Чаморро.

— Дальше, — грубо оборвала его моя помощница. Когда я однажды осмелился высказать суждение о цвете ее волос, то столкнулся с ледяным молчанием и теперь сочувствовал несчастному администратору, который ни сном ни духом не ведал о наложенном на данную тему табу.

— Ага, — продолжил он. От смущения его лицо окрасилось всеми оттенками багровых тонов, и я испугался, как бы его не хватил апоплексический удар. — Особо запомнились ее глаза — ярко-синие, словно она носила контактные линзы.

— Контактные линзы, вы уверены?

— Да нет. Я упомянул их просто так, для сравнения.

— Понятно, — вмешалась моя помощница. На ваш взгляд, она привлекательна?

— Издали — самая офигенная из тех, кого я видел в жизни, — сознался администратор и тут же устыдился своей откровенности, покраснев еще больше, хотя больше было некуда.

Мы имели готовые для ориентировки данные: блондинка, метр восемьдесят ростом, с синими глазами и привлекательной внешностью.

— А какие-нибудь особые приметы? Не помните? — подтолкнул я его наводящим вопросом.

— Не помню. Честно говоря, ничего не приходит на ум, даже родинки. Она казалась ненастоящей, точно кукла какая. Разве только… не знаю, так ли это важно…

— Что?

— Эта женщина похожа на иностранку. Наверное, она из России, — в общем, откуда-то оттуда, и говорила с сильным акцентом.

Наконец дело обретало реальные очертания, хотя предвещало нам уйму непредвиденных хлопот. Мы все аккуратно записали.

— Значит, говорила с акцентом. А что именно?

— Почти ничего. Они попросили комнату: чистую, уютную. Блондинка заполнила бланк, потом взяла ключ, и все.

— Бланк заполняла она?

— Да, но указала его данные и дала ему подписать.

Мы с Чаморро переглянулись, и моя помощница спросила:

— Как он выглядел?

Лицо парня растянулось в улыбке.

— Вдрызг пьяным или обкуренным, а может, и то и другое. Ржал, словно полудурок, и все время твердил одни и те же слова, будто разговаривал сам с собой.

— Какие слова?

— «Черт подери, какое блаженство!» И так без конца. Мне он показался счастливым.

Трогательно-безыскусные откровения Торихи окончательно выбили меня из колеи. Когда пытаешься восстановить последние шаги погибшего, начинаешь проникаться к нему неизбежным, хотя и нежелательным в нашей работе сочувствием. А тут еще выясняется, что Тринидад Солер подошел к последней черте под ручку с блондинкой, куда более взрывоопасной, чем все атомные станции мира, и при этом таял от удовольствия.

Мы заканчивали допрос. Парень никогда раньше не видел ни Тринидада Солера, ни блондинки, однако напоследок вспомнил, в котором часу они приехали в мотель.

— Между двенадцатью и двенадцатью с четвертью. Я точно знаю, потому что по радио началась спортивная программа.

Согласно результатам вскрытия смерть Тринидада Солера наступила около часу ночи. Его блаженство длилось недолго.


Глава 3

Водяной пар


Хотя я прожил в Мадриде тридцать лет, а от него до Алькаррии[11 - Алькаррия — округ в провинции Гвадалахара с двадцатью одним муниципалитетом. Примечателен тем, что в нем родился лауреат Нобелевской премии по литературе 1984 года испанский писатель Камило Хосе Села.] рукой подать, раньше мне там бывать не приходилось. Я понял, что мы недалеко от городка, только после того, как машина свернула с автострады и пошла петлять по проселочным дорогам. Пока мы ехали по центральному шоссе, у меня создавалось впечатление, будто строителям специально приплачивают за обезличивание окружающего ландшафта под предлогом безопасности движения. Теперь же перед нами предстала совершенно иная картина.

Стояла пасмурная, но тихая погода; из-за облаков урывками проглядывало солнце, окрашивая небо в ослепительно-стальной цвет. Кругом бушевала весна. Поля зерновых являли изумрудную зелень всходов, то тут, то там вздыбливались гребни холмов и пригорков, утыканные дикими деревьями и кустарниками, и было отрадно видеть островки первозданной растительности, которым удалось уцелеть перед наступлением цивилизации. Одно из преимуществ службы в Гражданской гвардии заключается в частых поездках за город, что дает возможность ощутить живое дыхание природы. Меня, сугубо городского жителя, не имеющего представления, с какой стороны взяться за мотыгу, приводят в восторг сельские пейзажи.

Теперь машину вел я. Чаморро откинулась на спинку переднего сиденья и глядела в окно, погрузившись в свои мысли. Наконец она решила поделиться ими со мной:

— Если верить показаниям администратора, то на Тринидада Солера в один вечер свалилось столько приятных искушений, что он умер от переизбытка эмоций, — просто не выдержал.

— Ты так думаешь? — рассеянно спросил я, поглощенный дорогой.

— Инженеру выпала сумасшедшая ночь, — усмехнулась моя помощница. — Только представь: отбросить повседневные заботы и забыться в объятиях белокурой секс-бомбы, осуществить мечту всей жизни и сойти с поезда, увозившего прочь толстую жену и несносных маленьких варваров под названием «дети».

— С чего ты взяла, будто она толстая?

— Может, и не толстая, зато вряд ли дотягивает до метра восьмидесяти — ставлю свою месячную зарплату.

— Разве это главное?

— В главном она тоже едва ли дотягивает до идеала. Наш любитель острых ощущений сделал ей двоих детей, а они, согласно законам всемирного тяготения, кого угодно опустят с небес на землю.

Я прищелкнул языком. Чаморро опять оседлала своего любимого конька, и нужно было срочно ее чем-нибудь отвлечь.

— Виргиния, почему ты считаешь мужчин австралопитеками с семенными железами вместо мозговых извилин? Поостерегись, — подобное предубеждение идет во вред профессиональным качествам следователя.

Чаморро легко краснела, особенно когда ее называли по имени. Уловка, конечно, недостойная, я бы даже сказал, коварная, однако я редко пускал ее в ход по соображениям экономии: мне надлежало крайне бережно расходовать скудный запас тех преимуществ перед моей напарницей, которые все еще сохранились в моем загашнике.

— Я вовсе так не считаю, — слабо сопротивлялась она.

— И потом, советую тебе хорошенько поразмыслить над вопросом, из каких денег нам платят зарплату и нет ли в ней посмертного вклада несчастного Тринидада Солера, с кровью отрывавшего от себя кругленькую сумму, чтобы исправно платить налоги. Хулить человека, дающего тебе хлеб насущный, — последнее дело. Погибший имеет право на элементарное уважение, и в память о нем мы обязаны выяснить, почему и от чьей руки он принял позорную смерть.

Я условился с Марченой заехать к нему перед визитом на атомную станцию. Поэтому сначала мы направились в Алькаррию, где находилось самое крупное в районе территориальное подразделение Гражданской гвардии. Строго говоря, речь шла не о городе, а о заурядном населенном пункте, сильно разросшемся за последнее время. В центре его высилась огромная церковь — непременный атрибут множества испанских деревень, как больших, так и до смешного малых, — и романтические развалины средневекового замка, органично вписавшиеся в не лишенный приятности пейзаж: зеленую долину, речку и непролазную чащобу по обоим берегам.

Немного поплутав, мы выбрались к штаб-квартире — приличного вида зданию в новой части города рядом с шикарными виллами. Пока мы парковались, Марчена вышел на улицу поздороваться.

— Добро пожаловать в нашу цитадель, — сказал он. — Прошу прощения, что не выстроил в вашу честь почетного караула. Ба, неужто к нам пожаловала сама Чаморро! Да еще в форме гвардейца.

— Форма гвардейца положена мне по уставу, господин сержант, — ответила моя помощница, кисло улыбнувшись.

— Тебе идет, — добавил Марчена. — Правда, маленько старит, извини, но факты — упрямая вещь.

— Не переживайте, господин сержант. Мне на кастинг не идти.

— Куда-куда не идти?

— Оставь ее в покое, Марчена, — вмешался я. — У нас новости.

Мы вошли в здание и передали ему содержание утренней беседы с шефом и сведения, полученные от администратора мотеля. Марчена внимательно слушал, выводя что-то шариковой ручкой в лежащем на столе блокноте. Когда я закончил, он помолчал, потом, сделавшись серьезным, проговорил:

— Три месяца назад неподалеку от шоссе нам случилось разнести один занюханный притон, в котором работали русские, чешские и польские проститутки. Естественно, все без документов и все вывезены с родины обманом. Ты знаешь, как это делается. Так вот, никто из них и близко не подобрался к метру восьмидесяти. Несмотря на смазливые мордашки, вид у них был довольно потасканный и не вызывал никаких чувств, кроме брезгливости. Из комендатуры поступил приказ покончить со злачными местами на вверенном мне участке. Конечно, нельзя ручаться, что у меня не осталось ни единой шлюхи, однако иммигранток ты здесь не найдешь, будь спокоен. Только национальный продукт: «Сделано в Испании».

— Тогда у меня не укладывается в голове, каким образом Тринидаду удалось снять здесь русскую проститутку. Может, девушку подложили под него намеренно? Но сейчас важно другое: почему он повез ее в мотель, а не куда-нибудь подальше от дома? Возьмем, к примеру, тебя, Марчена. Ты решил изменить жене с голливудской богиней, не считаясь ни с какими тратами, — куда бы ты с ней поехал?

— Только в Голливуд, ближе никак — надо знать мою жену.

Чаморро смотрела то на меня, то на Марчену с застывшим, словно гипсовый слепок, лицом.

— Ладно, — вздохнул я. — Сначала надо собрать факты, а уж потом попробовать в них разобраться. Что вам удалось нарыть?

Марчена поудобнее устроился в кресле и начал перечислять.

— Посмотрим, — сказал он. — Я поговорил кое с кем из моих знакомых на станции. По их данным, Тринидад Солер не отличался оригинальностью: спокойный, работящий и своей выгоды не упускал, словом, ничего интересного. Никто не помнит, чтобы он с кем-то конфликтовал, скорее наоборот, старался всем угодить. Недавно на его отдел совершила набег комиссия с целой упряжкой аудиторов и, не найдя к чему придраться, вынесла ему благодарность за хорошую работу. Безупречный руководитель, только крылышек не хватает! Затем я вытряхнул душу из всей округи вплоть до последней шпаны — ты ведь знаешь, у меня с ними разговор короткий, и опять осечка.

— Значит, у нашего героя ни с того ни с сего перегорели пробки, — сделала вывод Чаморро. — Или кто-то их вывинтил.

— Соседи по старой и новой квартирам почти с ним не встречались. С женой чаще, поскольку она ходит по магазинам. Свободное от работы время он проводил либо дома, либо где-то далеко от наших пределов. Те, кто с ним иногда общался, — продавец газетного киоска и хозяин бакалейной лавки — находят его вежливым и необыкновенно приятным человеком. Вот, собственно, и все. Занавес опускается.

— Мы здорово влипли, — подытожил я. — Стоит мне подумать о Перейре, как у меня по затылку начинает струиться холодный пот. Если так дальше пойдет, мы уткнемся в глухую стену еще до начала расследования.

— Похоже на то, — сказал Марчена, нахмурив лоб. — Разве что вдова даст нам ниточку, чтобы распутать клубок.

— Вряд ли, — возразил я. — По-моему, ей известно об этом деле столько же, сколько мне об игре в поло.

Марчена чуть помедлил, обдумывая ответ.

— Я не утверждаю, будто она в курсе его шашней, — уточнил он свою мысль. — Но у нее за плечами много лет жизни с этим человеком и кому как не ей знать о его слабостях. Хотя при разговоре с вдовой у меня возникло странное ощущение, будто она ждала какого-то несчастья. Не могу объяснить словами — да ты сам поймешь, когда с ней встретишься.

— Хорошо. — Я встал. — Сейчас мы отправляемся на атомную станцию. Что ты нам посоветуешь?

Марчена пожал плечами.

— Постарайтесь напроситься на обед. У них в столовой кормят вкусно и до отвала, все свеженькое — прямо с огорода. С тех пор как мне довелось стать командиром подразделения, меня туда часто приглашают на торжественные мероприятия, наверное, в благодарность за помощь: я неоднократно посылал им подкрепления, предупреждал телексом о готовившихся акциях протеста и вызывал спецназ.

— Спецназ? Так серьезно?

— Да нет. Просто время от времени возникает необходимость вразумить горстку зарвавшихся «зеленых». Они перекрывают дорогу машинам или рвутся залезть на трубу, чтобы повесить какой-нибудь плакат. Однако атомщики считают нас буквально спасителями. Честно говоря, такая роль мне не по нутру — я и сам немного «зеленый». Посмотри, — пошутил он, показывая на униформу. — Но ничего не поделаешь. Они находятся под защитой закона, а я его слуга. Верно?

Мы с Чаморро переглянулись и настороженно кивнули.

— В остальном они милые общительные ребята, — продолжил Марчена. — Порой даже чересчур. Зарабатывают кучу денег, ездят на шикарных тачках, живут в огромных особняках. Я понятия не имею, чем они там занимаются, но вне поля своей деятельности выглядят не опасней моей бабушки. Им есть что терять.

Марчена немного упростил ситуацию, но в целом я был согласен с его анализом. Безусловно, атомщики никогда не фигурировали в числе тех выродков, которые, имея за душой не меньше сорока приводов, сначала угоняют машину, а потом, совершив несколько кровавых убийств ни в чем не повинных людей, подыхают сами от рук полиции. Закоренелые преступники не получают образование в Оксфорде и не отдыхают на Мальдивах.

Мы увидели атомную станцию за несколько километров, когда ехали по шоссе. Вдали возвышались две широкие трубы, пускавшие в небо клубы белесого дыма. Рядом с ними торчала еще одна, поменьше и поуже, однако из нее не выходило ничего такого, что можно было увидеть невооруженным глазом. Их объединяла огромная бетонная полусфера. Фантасмагорическое сооружение стояло посреди пустынного пейзажа и внушало невольное уважение.

— От станции исходит дух святотатства, — заметил я вслух. — Она бросает вызов божественному устройству мира. Тебе, вероятно, безумно интересно посмотреть на нее изнутри, верно?

— Почему ты так уверен? — насторожилась Чаморро.

— Потому что в ядерном реакторе и в недрах звезд бьется одно и то же сердце.

— Очень поэтично, сержант. Но позвольте вам заметить: в реакторе происходит расщепление атомного ядра, а в недрах звезд — процесс термоядерного синтеза.

— По-моему, у них много общего, — поддразнивал я ее.

— Ничего. Два прямо противоположных явления, — ответила она тоном оскорбленной добродетели.

При входе на территорию нас остановил цербер службы безопасности в форме, обвешанной светящимися нашивками с символикой охранного предприятия — скрещенными мечами и драконами; картину довершали очки в пол-лица и револьвер тридцать восьмого калибра с выпиравшей из кобуры рукояткой. Я мысленно пожалел: зачем мы не прихватили с собой пару автоматов, чтобы, не сходя с места, объявить конкурс на лучшее «скобяное изделие».

— Добрый день. Что вам угодно? — спросил он, и в его голосе послышалась скрытая угроза.

Я сообщил ему имя ожидавшего нас человека, и он неторопливо прошествовал в будку. Снял трубку, выждал несколько секунд, что-то сказал, потом быстро закивал головой и стремительным движением нажал на кнопку, которая открывала шлагбаум. Пока тот поднимался, охранник, не отнимая от уха телефона, неуклюже махнул рукой, давая понять, что путь свободен.

Гонсало Собредо, специалист по связям с общественностью, выглядел несколько растерянным. Он поджидал нас на ступеньках широкой лестницы, ведущей в «Приемную» — так называлось здание, примостившееся на склоне небольшого холма приблизительно в четырехстах метрах от энергоблоков. Собредо был прекрасно одет и распространял вокруг себя терпкий запах дорогого одеколона. Я не мог определить марку, поскольку подобного рода парфюмерия выходила за рамки моего бюджета.

— Прошу прощение за маленькое неудобство, — поспешил извиниться он. — Люди из службы безопасности слишком вольно трактуют инструкции.

— Не беспокойтесь, все в порядке, — утешил я его. — Станция — частная собственность, и у нас нет ордера. Вы не обязаны пускать нас по первому требованию.

— Ради всего святого! — всполошился Собредо. — Как могло прийти эдакое в голову — мы всегда вам рады.

Специалист по связям с общественностью проводил нас в огромную комнату, напоминавшую кинозал. В глубине действительно виднелся экран, но на месте партера стоял длинный прямоугольный стол, а около него нас ожидали двое мужчин. Один из них, в свитере и вельветовых брюках, производил впечатление человека, не имевшего привычки озадачивать себя правилами этикета. Правда, его одежда не отличалась дешевизной, однако придавала своему владельцу раскованный вид. Другой, рыжий тридцатилетний мужчина атлетического телосложения, излучал самодовольство и казался полной противоположностью первому: темный пиджак с золочеными пуговицами, небесно-голубая рубашка и розовый галстук.

— Луис Давила, начальник эксплуатационного отдела, и Рауль Саенс-Сомонтес, юрист нашей компании, — представил их Собредо, кивнув сначала на мужчину в свитере, а затем на щеголя в розовом галстуке. — Сержант Вилавекия и сеньорита, простите, запамятовал вашу фамилию.

— Чаморро, — отрапортовала моя напарница и покосилась на юриста, в свою очередь, не сводившего с нее удивленного взгляда.

— Вилавекия, — со смаком повторил он фамилию, которой одарил меня Собредо. — У вас итальянские корни?

— Нет, — отрезал я, пытаясь воспроизвести убийственно-гипнотический взгляд, так славно удававшийся Шону Коннери.

Мы уселись за стол, и «главный по связям» взял ситуацию под свой контроль.

Он еще раз медовым голосом поприветствовал нас от имени руководства компании, упомянув о том, как много и успешно сотрудничает персонал с силами правопорядка, и тут же, без экивоков, обрушил на наши головы прочувственную, однако тщательно выверенную речь о прискорбных событиях, послуживших причиной нашего визита. После приличных случаю стенаний по поводу примерного во всех отношениях сотрудника и скабрезных подробностей его смерти, он перешел к предвзятому освещению трагедии в прессе и нежелательному скандалу, в который вовлекли атомную станцию некие силы.

— Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что данный вопрос для нас столь же болезнен, сколь и щекотлив, — добавил он. — Тем не менее мы готовы оказать вам всяческое содействие, поскольку более чем кто бы то ни был заинтересованы в скорейшем установлении истины, разумеется, при сохранении права семьи покойного на строгую конфиденциальность.

Я, признаться сказать, понятия не имел, как следует себя вести на протокольных сборищах. Моя профессиональная деятельность ни в роли безработного психолога, ни в роли служащего Гражданской гвардии нимало не способствовала приобретению нужной изворотливости. Поэтому, рискуя прослыть неучтивым собеседником, я все-таки поспешил перевести разговор в практическое русло.

— Видите ли, сеньор Собредо, — начал я. — Вчера в мотеле обнаружили труп, и это все, чем мы располагаем на сегодняшний день. Для поимки убийцы, если таковой имеется, нам надлежит собрать необходимый минимум информации, а так как погибший работал у вас на предприятии, мы воспользовались вашей любезностью, чтобы задать несколько вопросов. Сама станция в настоящий момент нас не интересует. Покойный с таким же успехом мог трудиться, скажем, на консервном заводе или в лавке москательных товаров.

— И все же, сержант, неплохо бы уяснить: вы находитесь на атомной станции, а не в москательной лавке, — заметил юрист.

— Мне без разницы. Я не занимаюсь охотой на газетных уток, а ищу факты и людей, которые помогут восстановить картину произошедшего.

— Разумеется, вы правы, — поспешил вмешаться Собредо. — Прошу прощения за излишнюю горячность, но войдите в наше положение: живем тут, словно на пороховой бочке: что ни день, то неприятности!

— Ваша компания имеет лицензию и действует в соответствии с законом, — сказал я с намерением прекратить бесполезные пререкания. — Будь у меня по данному вопросу особое мнение, уж поверьте, я приберег бы ее для другого случая.

— Меня бы не удивило, окажись вы в рядах «зеленых», — не унимался адвокат. — Сегодня только ленивый не пытается представить нас кучкой негодяев, рискующей жизнями других ради собственной наживы.

Тут поневоле призадумаешься: для чего и кому нужно было тащить сюда этого расфуфыренного всезнайку. Уж, не для того ли, чтобы спровоцировать меня на скандал? Возможно, я ошибался, но, по-моему, Собредо задавал себе тот же вопрос. Давила, начальник эксплуатационного отдела, сохранял видимый нейтралитет и лишь изредка хмурил брови.

— Давайте вернемся к личности Тринидада Солера, если вы не возражаете, — предложил я, избегая смотреть на юриста. — Какое у вас сложилось о нем впечатление?

Возникла неловкая пауза, затем Собредо кивнул Давиле, и тот начал говорить.

— Как человек, — он лучший из тех, кого я знаю, — сказал он спокойным, но не терпящим возражения тоном. — И специалист неплохой. Правда, ничего из ряда вон выходящего, но на моей памяти еще никому не удавалось собрать команду из одних суперменов. Я предпочитаю деятельных и вменяемых работников, а он, безусловно, принадлежит к их когорте.

— Судя по вашим заверениям, вы не допускаете даже мысли о том, чтобы Солер занимался неблаговидными делами, — бросил я.

— Абсолютно не допускаю, — подтвердил Давила, не моргнув глазом.

— А вы не замечали в нем ничего странного в последнее время? Например, подавленного настроения, повышенной возбудимости или чрезмерной обидчивости?

— Нет, — покачал головой начальник эксплуатационного отдела. Разве только… Он недавно переехал в новый дом и заканчивал его отделку. Вы же знаете: постоянные разборки с архитектором, инженером-строителем, каменщиками, поставщиками и так далее. Он был немного на взводе, но не более.

Я имел весьма слабое понятие о разборках с архитектором, поскольку купил готовую квартиру и не заподозрил в ней даже намека на полет дизайнерской фантазии. Однако мог легко вообразить ту степень раздражения, которое должны испытывать состоятельные люди, постоянно бодаясь с рабочими, электриками и сантехниками.

— Значит, у него новый дом?

— Да.

— Большой?

— Да, как сказать… нормальный, — нерешительно ответил Давила, и впервые в его плавной речи возникла заминка.

— Нормальный — это сколько?

— Метров четыреста или чуть больше.

— Включая участок?

— Нет, только дом.

— Ничего себе! — присвистнул я и переглянулся с Чаморро, разделявшей мое удивление.

— Не поймите меня превратно, — оправдывался Давила, осознав свою промашку. — Я живу в реальном мире и вижу, что такой дом не каждый себе позволит. Но для работников станции, особенно уровня Тринидада Солера, в нем нет ничего необычного, принимая во внимание невысокую стоимость земли. Поселок находится в ста сорока километрах от Мадрида и в шести от ядерного реактора, и, как вы сами догадываетесь, покупателей на такие участки негусто.

Мною овладело редкое, но совершенно недопустимое во время следствия чувство. Я, сам того не желая, начинал испытывать к Давиле глубокую симпатию. Мне чрезвычайно импонировали его искренняя, уравновешенная натура и независимые, хотя и крайне взвешенные суждения.

— Итак, Тринидад Солер жил по средствам, я вас правильно понял? — спросил я, желая расставить все точки над «i».

— Если присовокупить к новому дому еще и квартиру по прежнему местожительству в Гвадалахаре да «БМВ», о чем вы наверняка информированы, то правильно, — ответил Давила, чуть заметно улыбаясь.

— Ядерная энергия и впрямь недурственное изобретение, — не удержался я. — Раз тут такие заработки, то мне впору подать в отставку и наняться к вам швейцаром.

— Нашим благосостоянием мы обязаны умению профсоюзов выбивать надбавки за вредность, — робко поддержал мою шутку Собредо, — и газеты со своими страшилками насчет опасности атомных станций тоже сыграли не последнюю роль: что называется, с паршивой овцы хоть шерсти клок Однако не надо перегибать палку — миллионером у нас не станешь.

— Сержант, — опять вмешался юрист. — Я хотел бы уточнить: к чему все эти разговоры? До сих пор я считал беднягу Тринидада Солера жертвой, а вы рады бы упечь его в тюрьму даже мертвым.

— Сеньор Санс… — отомстил я за поругание моей фамилии.

— Саенс-Сомонтес.

— Вот-вот, Саенс. Мы приехали сюда за фактами. Если нам потребуется ваш совет по ведению расследования, мы непременно к вам обратимся.

— Я лишь хотел напомнить, кому вы служите, — ответил юрист, раздув щеки от спеси.

— Будьте спокойны, я этого не забываю, сеньор адвокат, — сказал я, разозлившись не на шутку. — И не собираюсь злоупотреблять вашим временем. Поэтому вернемся к сути дела. Мне не до конца ясно, чем конкретно занимался покойный.

— Противолучевой защитой, — выпалила Чаморро.

Собредо вновь кивнул Давиле, и тот пояснил.

— Не вдаваясь в сложные технические вопросы, Солер следил за тем, чтобы персонал, работающий в зоне повышенной радиации и с радиоактивными отходами, не получал чрезмерной дозы облучения. Для предотвращения подобных инцидентов существует ряд контролирующих устройств, и в обязанности Тринидада Солера входило обеспечение их бесперебойного функционирования.

— Его должность требует высокой квалификации и сопряжена с серьезной ответственностью, не так ли?

— Как и любая другая у нас на станции, — констатировал Давила без малейшего пафоса. — Мы заставляем вертеться сложную машину.

— Я начинаю понимать. Надо думать, она доставляет вам немало беспокойства.

— Разумеется. К счастью, пока обходилось без серьезных неприятностей.

— А у сегодняшних газет иное мнение.

— Вот вы и прокололись, сержант! — Юрист издал торжествующий крик и подпрыгнул на месте. — Недаром я говорил, что вы попали под влияние прессы.

— Я только на нее ссылаюсь.

— На станции имели место проблемы, типичные при эксплуатации установки подобного масштаба, — пояснил Собредо. — Все они своевременно и в должной форме доведены до сведения компетентных лиц и решены в соответствии с действующим законодательством. Информация занесена в журнал регистрации и неоднократно проверялась инспектирующими органами. Как видите, нам скрывать нечего.

— Ясно. А эти проблемы случайно не отразились на хозяйстве сеньора Солера?

— Нет, — отрезал Давила. — За все историю существования атомной станции никто не получал радиоактивных доз, превышающих установленные нормы.

Дальше продолжать разговор не имело смысла: новые вопросы лишь затягивали наш визит. Мы поднялись, и наши собеседники проводили нас до ворот. Там мы с Чаморро немного задержались, окидывая прощальным взглядом грозного монстра.

— Если у вас появилось желание осмотреть станцию изнутри, то это можно устроить, — предложил Собредо.

— Не такая уж она и страшная, — заверил нас юрист.

— Спасибо, как-нибудь в другой раз, — отклонил я приглашение. — Сегодня у нас много работы. Хотя трудно уйти, не задав еще одного вопроса. Позвольте полюбопытствовать, что за дым идет из больших труб?

— Это не трубы, а башни, — ответил Давила и опустил глаза, словно стыдясь своего педантизма. — В них охлаждается вода открытого цикла; она поглощает тепло закрытого цикла, в который через третий цикл поступает тепловая энергия, выделяющаяся в ядерном реакторе. Система кажется громоздкой, зато исключает утечку радиации.

Хотя мы ничего не поняли, объяснения Давилы успокаивали и настраивали на миролюбивый лад. У штурвала стоял испытанный кормчий, и казалось немыслимым, чтобы его команда не приняла необходимых мер для предотвращения кораблекрушения. В нем подкупали простота и лаконичность, умение четко выражать мысли, и даже его сдержанная, но очевидная привязанность к тому страшному порождению человеческого гения, которым он управлял, внушали безграничное доверие.

— Так, значит, дым… — протянул я.

— Пар, — сказал он и весело рассмеялся. — Всего лишь водяной пар.


Глава 4

Хоть кто-то на его стороне


Наблюдая, как в зеркале заднего обзора стремительно уменьшается силуэт атомной станции, я спросил Чаморро:

— Твои соображения?

Моя помощница помедлила несколько секунд, обдумывая ответ.

— Думаю, мы не продвинулись ни на шаг, — наконец проговорила она.

— Почему?

— Их послушать, так там тишь, да гладь, да божья благодать. Им бальзам на душу, а нам — очередной «висяк».

— А вдруг у них и в самом деле все в порядке? — засомневался я.

— Ты уверен?

— Давай рассуждать логически, — предложил я. — Собредо платят за то, чтобы, обхаживая посетителей, он делал хорошую мину при плохой игре, поэтому его слова не стоит воспринимать всерьез. Меня больше интересует начальник эксплуатационного отдела: судя по поведению и манере одеваться, в его задачи не входит создание благоприятного имиджа. Он представляется мне вполне надежным, а если на кнопки нажимают такие люди, нет основания накручивать себя страхами, будто атомная «кастрюля» попала в руки авантюристов. Пока я могу вменить им в вину лишь легкомысленный подход к выбору юриста, представляющего интересы компании. Где они умудрились откопать такого идиота?! Возьмись он за дело Марии Горетти,[12 - Мария Горетти (1890–1902) — третий ребенок в бедной крестьянской семье из Средней Италии. Однажды сын человека, у которого семья Горетти арендовала землю, попытался ее изнасиловать и нанес ей четырнадцать ножевых ран. В 1950 году Папа Пий XI ее канонизировал.] суд не только оправдал бы убийцу, но еще и обвинил девушку в сексуальных домогательствах.

— Какое же ты все-таки животное! — пристыдила меня Чаморро, обнаруживая неплохую осведомленность в истории религии. Сегодня знание жития святых — не в чести́ среди ее сверстников.

— Ладно. Уже и пошутить нельзя, — покаялся я. — В любом случае, наша неприязнь к юристу еще не дает нам права подозревать всех сотрудников. Вероятно, он из блатных или чей-нибудь сынок.

— Выходит, персонал не имеет никакого отношения к убийству?

— Выходит так, по крайней мере, до тех пор, пока у меня не появятся новые факты, — настаивал я. — Сомнительно, чтобы кто-нибудь из атомщиков способен спланировать и организовать подобное преступление, — слишком безрассудным оно выглядит. Хотя кое-кому неймется внушить журналистам именно такую идею. Разумеется, атомная станция — это тебе не москательная лавка. Ну и что? На ней работают обычные люди, только платят им лучше, — вот и вся недолга. Тут я готов согласиться с Марченой: им гораздо выгоднее разъезжать на «БМВ» и греть задницу на Карибах, чем замышлять убийство.

— Тогда пустим эту гипотезу побоку? — не отставала Чаморро.

— Э, нет! В нашем деле нельзя пренебрегать никакими версиями. Думаю, нам не помешало бы досконально изучить хронику сбоев за последние годы. Как насчет второй половины дня, не возражаешь?

Сказано — сделано. Вернувшись в Мадрид, мы на несколько часов засели в отделе периодики. Каждый случай, в той или иной степени касавшийся объекта нашего внимания, подробно обсуждался в прессе, так что мы собрали обильный урожай. Сначала газеты подавали саму новость, затем свои к ней комментарии, а напоследок отчеты высших чинов Управления по ядерной безопасности перед парламентом. Ну и, конечно, не обошлось без «зеленых»: манифестации, пикеты и другие акции протеста. Насколько удалось выяснить, проблемы, как и заверял Собредо, носили незначительный характер: мелкие поломки электрооборудования, небольшие просчеты при выполнении дизайнерских работ, нарушение регламента и сбои при работе ручного управления. Однако в выступлениях перед членами парламента чиновники с маниакальным упорством старались преуменьшить их серьезность и надоедливо бубнили свое: на станции не существует ни малейшего риска как для персонала, так и для населения в целом, причем последнее находится в более выгодном положении в силу своей удаленности от источника радиации.

Заверения властей в какой-то степени убаюкали сознание людей, однако не развеяли их тревоги до конца. В данном вопросе мы с Чаморро выглядели полными профанами (несмотря на то, что моя помощница понимала разницу между ядерным делением и синтезом) и не могли судить о важности деталей, которые обсуждали специалисты на своей профессиональной тарабарщине, а главное, были не в состоянии предвидеть последствий, попади эти детали в поле зрения посвященных. Мы также не знали, имели ли место другие, избежавшие огласки инциденты, ни о роли Тринидада Солера, окажись он в них замешан. Хотя начальник эксплуатационного отдела категорически отвергал подобную возможность, моя симпатия к Давиле не являлась основанием, чтобы слепо доверять его утверждениям.

Следователь — сродни хорошему управляющему и должен просчитывать вероятность того или иного варианта. Он не может работать по всем направлениям одновременно, будь у него семь пядей во лбу, помноженные на неутомимую жажду деятельности. В этом смысле самым эффективным способом ведения дела является осторожное зондирование почвы именно там, где открываются обозримые перспективы при минимальной затрате сил. Поэтому мы решили до поры до времени оставить атомную станцию в покое и переключиться на другие, не менее важные дела, до которых у нас не доходили руки.

В тот же вечер я позвонил вдове Тринидада Солера, и, надо сказать, она не произвела на меня впечатления убитого горем человека. Хотя в ее тоне проскальзывали скорбные нотки, вместе с тем ощущались ясность, уверенность и нечто такое, что пробуждает во мне подспудное влечение к женщине, — глухой, чуть хрипловатый тембр. Когда я слышу аналогичный голос, передо мной неумолимо возникает образ Лаурен Бэколл из фильма «Вечный сон».[13 - «Вечный сон» («Большой сон») — один из лучших фильмов детективного жанра. Снят режиссером Хоуксом по роману Раймонда Чэндлера.] И я снимаю шляпу перед Филиппом Марлоу в исполнении Хемфри Богарта (на мой взгляд, несколько неуклюжем), поскольку только он в силах противостоять чувственным чарам этой великолепной самки.

Согласно моим записям, жену Тринидада звали Бланка Диес. Я обратился к ней со всем пиететом, отмеренным мне Богом, не забывая вставлять «донья» и прочие традиционные формулы почтительного обращения к женщине. На просьбу встретиться завтра утром она ответила:

— Не могу сказать, чтобы я была в восторге от вашего предложения. Откровенно говоря, хотелось бы забыть весь этот ужас, иначе от горьких дум у меня взорвется голова. Тем не менее приезжайте, и чем скорее — тем лучше.

Я пообещал уложиться до обеда, затем позвонил Чаморро и сообщил наше расписание на завтра.

— Хорошо, — согласилась она. — В форме?

— Нет, в штатском, — ответил я. — Пора действовать более тонкими методами.

— Ладно.

В трубке слышалась музыка, лившаяся откуда-то из глубины дома. Это был Чет Бейкер,[14 - Чет Бейкер — сказочно популярный американский трубач и певец. Последние пятнадцать лет прожил в Европе. Умер в 1988 году в Амстердаме, выпав из окна в наркотическом опьянении.] чей диск я подарил ей на Рождество, — надо же в кои-то веки проявить в отношении к подчиненным некое подобие человеческих чувств. (А может, я пытался обмануть самого себя и мною руководили чувства совсем иного свойства?) Я узнал мелодию, конечно же «Не для меня». Мы закончили разговор, а музыка продолжала звучать у меня в ушах. Я никогда не бывал в квартире Чаморро и не проявлял склонности менять сложившегося положения вещей, находя это неуместным. Но тот факт, что мой закадычный друг Чет не только пробрался в дом моей помощницы, но еще и занял тепленькое местечко в ее сердце, доставлял мне искреннее удовольствие и вызывал смутную зависть.

Часто мною овладевает глубокое смятение. Оно подкрадывается незаметно и в любое время суток, когда я сталкиваюсь с неразрешимыми проблемами на службе или задумываюсь над тем, какого дьявола я делаю в этом мире, но особенно оно донимает меня по ночам, и тогда приходит спасение в виде какого-нибудь занятия, сопряженного с физической работой. Где-то я вычитал, будто древние евреи обязательно обучали своих чад ремеслу, даже если ставили во главу угла развитие их интеллекта, поскольку с присущей этому народу прозорливостью полагали, что без трудовых навыков образованный человек рискует превратиться в обыкновенного бездельника. Я же, не то чтобы по недосмотру матери, а в силу стесненного положения семьи, так и не получил никакой мастеровой профессии. Если быть до конца честным, то и образование у меня не ахти какое, но раз уж на мою долю выпало зарабатывать на жизнь головой, то приходилось искать занятие, компенсирующее этот недостаток И я нашел.

Той ночью, подобно многим другим, мне захотелось скоротать часы бессонницы художественной росписью. Я достал с полки кисти и уникальную фигурку — настоящий раритет, обнаруженный мною недавно в антикварной лавке. Это был стрелок Алькантарского кавалерийского полка,[15 - Алькантара — город, основанный в 1166 году на берегу Тахо рыцарями ордена Калатравы, впоследствии прозванным Алькантарским религиозным орденом, чье имя носит Алькантарский кавалерийский полк.] полностью истребленного в битве при Монте-Арруит летом 1921 года.[16 - Речь идет об одной из военных кампаний (1909–1927), предпринятой Испанией в Марокко.] К тому времени благодаря увлечению оловянными солдатиками я собрал внушительную армию, состоявшую сплошь из проигравших сражение воинов (единственное, но обязательное условие для того, чтобы попасть в мою коллекцию), начиная со спартанцев царя Леонида[17 - Леонид (508/507–480 до н. э.), спартанский царь с 488 года. В греко-персидских войнах в 480 году возглавил греческое войско против персидского царя Ксеркса. Погиб в сражении у Фермопил, прикрывая с небольшим отрядом спартанцев отступление греческого войска. В античных преданиях Леонид — образец патриота и воина.] и кончая обтрепанными анархистами Колонны Дуррути.[18 - Дуррути — испанский монархист, приговоренный к смертной казни в Испании, Аргентине и Чили за многочисленные убийства. Во время гражданской войны в Испании (1936–1939) организовал колонну, сражавшуюся против Франко. Погиб в 1936 году, защищая Мадрид.] Однако лить немногие могли сравниться с моим стрелком в экспрессии: изорванная в лохмотья форма, низко опущенная голова, сабля наголо и агонизирующая лошадь. Подобное пристрастие к проигравшим объясняется тем, что мне приходится постоянно копаться в жизни неудачников, и с каждым днем я все более отдалялся от лагеря победителей и сближался с побежденными. Дело тут не только в сочувствии, а прежде всего в практической выгоде. Тот, кто ищет дружбы лопающегося от сытости богача, часто остается с носом или в лучшем случае срывает весьма сомнительный куш с горьким привкусом унижения. Отдавая дань памяти несчастным алькантарским стрелкам, я успокаивал свою мятущуюся душу. Пока моя рука водила кистью по глазам оловянного солдатика, придавая им большей выразительности, мне вдруг вспомнился Тринидад Солер, который независимо от счастливой или несчастливой жизни, выпавшей на его долю, тоже оказался в стане побежденных. Теперь от него отвернулись все те, кто лил над его гробом ханжеские слезы и произносил хвалебные речи. Даже его вдова хочет лишь одного — поскорее вычеркнуть мужа из своей памяти. И я пообещал бедному, всеми покинутому Тринидаду: как бы ни распорядилась мною судьба, я всегда буду на его стороне; мертвые не воскресают, но пусть мои слова послужат ему утешением хотя бы на том свете.

Лег я поздно и проспал всего два или три часа, а утром пришлось заглотнуть не одну чашку кофе, прежде чем ко мне вернулась способность соображать. Придя на работу, я прямо на пороге получил ощутимый удар под дых, вернувший мои мозги в исходное состояние, — до нас добралась национальная пресса и развеяла прахом все наши начинания. Кто-то из журналистов успел переговорить с администратором, и длинноногая русская стала предметом нездорового интереса прессы. Некоторые газеты заслали своих ищеек в архивы, где мы с Чаморро провели почти весь вчерашний день, и, украв у нас из-под носа результаты титанической работы, ознакомили читателей с кратким обзором происшествий на атомной станции.

— Нравится? — полюбопытствовала Чаморро.

Она выглядела неизменно свежей и бодрой; ее влажные после утреннего купания, аккуратно подобранные волосы красиво оттеняли черты лица, придавая им особенную отчетливость и чистоту.

— Похоже, мне предстоит объясняться с Перейрой, — обреченно проговорил я.

Шеф принял меня в темных очках, чем вызвал несказанное удивление, поскольку на дворе стояла пасмурная погода. Перехватив мой недоуменный взгляд, он недовольно буркнул:

— Ячмень вскочил.

У меня появились дурные предчувствия, однако все обошлось без большой крови. Перейра выслушал мой отчет о сделанной и предстоящей работе и проявил понимание. В конце концов, расследование не длилось и полутора дней, и не следовало предъявлять к нам слишком высоких требований. Перед тем, как распрощаться, Перейра дал мне наставление:

— Подключи всех наших людей. Пусть они перевернут вверх дном район вокруг атомной станции и хоть из-под земли, но отыщут кого-нибудь, кто видел Тринидада Солера с этой русской, или как ее там.

— Есть, господин майор.

— Что ж, подождем результатов, но хочу сказать по секрету: мне на них глубоко начхать. Просто смертельно надоели истеричные писаки. Сейчас меня гораздо больше волнует мой глаз.

Перейра редко открывал душу перед посторонними, и я предпочел сделать вид, будто ничего не слышал. Целее буду.

— Разрешите идти?

Мы взяли камуфляжный автомобиль и направились по знакомой дороге в Алькаррию, с которой уже успели сродниться.

За окном серело типичное для Мадрида дождливое утро с низким гнетущим небом. По мокрому скользкому асфальту толчками продвигались вперед сотни тысяч машин, и озлобленные водители с трудом сдерживали желание стукнуть кулаком по приборной панели, чтобы разнести вдребезги выдвижной монитор. Мы еле выбрались из города, а когда перед нами открылась широкая автострада, Чаморро перестала церемониться с акселератором и тискала его своей изящной ножкой с непозволительной для сеньориты фривольностью. Я злорадно усмехнулся: оказывается, мы тоже не из камня сделаны и весьма чувствительны к пробкам!

Жилище Тринидада Солера выглядело как настоящая вилла и, даже не достроенное, поражало претенциозностью. Дом стоял на вершине холма, откуда открывался потрясающий вид на долину. На дальнем плане маячили силуэты башен, продолжавших извергать в небо клубы пара. Во дворе зияла огромная яма, должно быть, вырытая под будущий бассейн. Дом стоял особняком от поселка, и я поразился, каким образом рядовому сотруднику атомной станции удалось получить разрешение на застройку столь престижного места.

Когда мы подошли к ограде, откуда ни возьмись, появились два ротвейлера. Собаки двигались бесшумно, даже не рычали, и, остановившись, уставились на нас немигающими глазами.

— Парочка идеальных убийц, — сказала Чаморро и поежилась от страха. — Специально натренированы для нападения врасплох.

Мы позвонили, и собаки залаяли. Минуты через полторы в дверях дома появилась женщина. Она знаком попросила нас подождать, меж тем как сама, с зонтом в одной руке и двумя цепями в другой, направилась к калитке. Наклонившись над собаками, она моментально пристегнула цепи к ошейникам.

— Прошу прощения. На днях отведу их к ветеринару, чтобы усыпить, — сказала она равнодушным голосом.

Оттащив собак от ограды, женщина привязала их около конуры, метрах в тридцати от входа, и открыла калитку.

— Добрый день, — поздоровалась она, протягивая мне руку. — Бланка Диес.

Я замешкался, рассматривая ее тонкие пальцы, соперничавшие белизной[19 - Бланка по-испански означает «белая».] с именем хозяйки, потом ответил на ее пожатие и поднял глаза. Чаморро выиграла пари: женщина была среднего роста. Будучи человеком воспитанным, я не стал искать подтверждения злопыхательским намекам моей помощницы относительно негативного воздействия беременностей на гравитационное поле земли и внешность женщины. Зато с полной ответственностью могу заявить: Бланка Диес отнюдь не поражала пышными формами, равно как и эффектностью или тем, что подразумевают под данным словом. У нее имелись иные достоинства. Я это понял, когда увидел ее темные, глубоко посаженные глаза, угольно-черные волосы, изысканный овал бледного лица. Еще подростком я отчаянно влюбился в Жанну д’Арк. Она вызывала во мне жгучий интерес, и мое воображение окружало ее ореолом мистической красоты, которую я тщетно пытался разглядеть в портретах, случайно попадавших мне под руку. И даже повзрослев, я подсознательно продолжал искать ее черты в других женщинах. Однако никак не мог предположить, что спустя двадцать лет встречу ее в Алькаррии, облеченную в плоть и кровь сорокалетней вдовы.

— Сержант Бевилаква, — промямлил я, обомлев от неожиданности. — Моя сотрудница гвардеец Чаморро.

— Входите, а то вымокнете.

Мы быстрым шагом прошли по еще не утрамбованной дорожке к дому. Бланка Диес пригласила нас в гостиную, но мы, изумленные ее гигантскими размерами, замерли на пороге. Огромные окна выходили на долину, еле различимую за туманной пеленой дождя. Вдова Тринидада Солера без церемоний предложила нам сесть и расположилась напротив, в кресле-качалке. Черный свитер с высоким воротом закутывал ее всю вплоть до подбородка. Секунд десять она молча смотрела на нас бездонными глазами, потом, словно подчеркивая свое безразличие, спросила ровным тоном:

— Вы нашли ту женщину?

— Нет, — признался я. — И нам будет трудно ее найти, если вы не укажете нам какой-нибудь след.

С губ вдовы сорвался нервный смешок.

— Не знаю, чем тут можно помочь. Я еще не оправилась от смерти мужа и хожу как в тумане. Думала, вот придете вы и все мне объясните. Например, ответите на вопрос: правда ли то, о чем пишут в газетах?

Мне поднесли горькую чашу, но я должен был испить ее до дна:

— Отчасти. Журналисты вечно выдумывают небылицы. У нас мало фактов, но одно мы знаем наверняка: вашего мужа нашли обнаженным и связанным в номере мотеля. Анализы показали высокое содержание алкоголя и наркотиков в его крови. Что до остальных подробностей, то, вероятнее всего, он приехал туда в сопровождении привлекательной особы, которая говорила с иностранным акцентом, и они предавались не совсем обычным забавам, о чем свидетельствует извлеченный из его тела предмет.

— Жалкие потуги сгладить острые углы эвфемизмами, сержант, — ответила вдова, проигнорировав мои лингвистические изыски. — Тем не менее я вам благодарна.

Я с болью наблюдал, как тускнеют благородные черты Жанны д’Арк, подергиваясь налетом оскорбительного высокомерия, но жизнь порой преподносит нам и не такие метаморфозы и только для того, чтобы побольнее ранить. Я вытащил острие шпаги из кровоточивших ребер и перешел в наступление:

— Сеньора Диес, ваш муж часто не ночевал дома?

Вдова взяла секундный таймаут и ответила:

— Иногда, однако это не входило у него в привычку.

— Почему? Вы не ладили?

— Всякое бывало, — ответила она. — Двое детей, новый дом, старая квартира, его работа, моя работа и многочисленные шрамы, оставшиеся после двенадцати лет совместной жизни. В общем, горы все тех же проблем, какие возникают у любой другой супружеской пары. Вас интересует, любила ли я его? Отвечаю: несомненно, любила. А если вы хотите знать, любил ли меня он, то придется поехать на кладбище и спросить у могилы Тринидада. Мне казалось, что любил.

Она говорила без запинки, отчетливо произнося каждое слово, словно отвечала заученный урок и была уверена в хорошей оценке. Из всего ее монолога я выудил только одну зацепку, позволявшую продолжить допрос.

— Могу я спросить, чем вы занимаетесь?

— Можете. Я переводчик.

Ее профессия меня удивила, и я высказал свои сомнения вслух:

— А ваше уединение не мешает работе?

— Абсолютно. Для связи у меня есть телефон и компьютер. Мне присылают тексты, я их перевожу и отправляю по Интернету. Это вполне устраивает как меня, так и моих работодателей, поскольку они всегда в цейтноте.

— Какими языками вы владеете?

— Английским и в первую очередь немецким. Немного хуже — итальянским и французским: в этих странах либо меньше изобретают, либо не умеют продавать свою продукцию.

Несмотря на любезность тона, ее взгляд недвусмысленно намекал на несостоятельность попыток залезть к ней в душу. Я рисковал нарваться на очередную колкость и переменил тему:

— Хочу задать вам один деликатный вопрос, сеньора Диес. Вам что-нибудь известно об алкогольных или наркотических пристрастиях мужа?

— Насколько я знаю, он ограничивался бокалом вина за обедом и ужином.

— А наркотики употреблял?

— Нет. Разве только таблетки, которые прописал ему врач.

— Какие таблетки?

— Я не разбираюсь в лекарствах. Последние несколько месяцев его мучили бессонница и приступы тахикардии, иногда случались конвульсии. Пришлось обратиться к врачу, и тот сказал, что у мужа депрессивное состояние. То ли после стресса, то ли из-за нарушения каких-то там химических процессов в организме, откуда мне знать? Ему прописали лекарство, и он почувствовал улучшение.

— У вас сохранилась упаковка?

— Думаю, да.

Она вышла и через минуту вернулась с пластиковым флаконом. Я заметил название — «Бромозепам». Потом вытащил инструкцию и прочитал тот пункт, где говорилось о последствиях при передозировке и о взаимодействии с другими препаратами. Таблетки были совсем маленькими, точно игрушечными.

— А не будете ли так любезны припомнить, по какой причине у вашего супруга мог случиться нервный срыв? — продолжал допытываться я.

— Ни по одной конкретно и по сотне самых разных, что, в сущности, одно и то же. Например, работа, переезд, кризис среднего возраста — он разменял пятый десяток и отдавал себе отчет, как мало времени ему оставалось на активную жизнь. Депрессия — штука непредсказуемая, сержант.

Я не мог составить мнения об искренности ее показаний, но четко понимал: прямыми вопросами многого от нее не добиться. Даже если она лгала, то была слишком умна, чтобы себя выдать, поддавшись на мои инквизиторские уловки.

— У вас хороший дом, — вскользь заметил я.

— Неплохой, — устало согласилась она. — Муж им очень гордился. И вот видите…

— Не сочтите за бестактность, но, судя по обстановке и кое-каким другим вещам, ваш супруг не стеснялся в средствах, не правда ли?

— Ему прилично платили, да и мой гонорар — не капля в море, — самодовольно заметила она. — Я специализируюсь на сложных темах, а в наше время трудно найти переводчика, который бы не подсовывал вместо добросовестной работы откровенную халтуру.

Опять прокол. Тут мне ничего не обломится и, хотя я подставлял под удар свою репутацию порядочного человека, тем не менее решил зайти с другого боку, взывая к чувствам оскорбленной женщины.

— Мне неловко спрашивать, госпожа Диес, но ваш ответ существенно повлияет на ход следствия. Муж встречался с другими женщинами после женитьбы?

— Насколько я знаю, нет, — отрезала она.

— Однако три дня назад он таки пошел на такой шаг. Как вы это объясните?

Впервые с начала разговора Бланка Диес утратила невозмутимость. Она медленно растерла руки, хрустнув пальцами, и продолжила:

— Вы неправильно выбрали объект для подобных вопросов, сержант. Лучше обратитесь к самому себе, и тогда вы поймете, ради чего любящий, уравновешенный и привыкший отвечать за свои поступки мужчина вдруг нанимает шлюху и совершает безумные поступки. Ради того, чтобы расплатиться за них жизнью? Ответьте, а заодно посоветуйте, что мне сказать детям сейчас и потом, когда они подрастут? Какими словами донести до них страшную правду: в того, кого они называли своим отцом, неожиданно вселилось безумие похоти и отбило интерес ко всему на свете, кроме блондинки с упругими сиськами.

Я слушал и думал: если она хотела поставить меня на место, то ей это вполне удалось. Взглянув на обеих женщин, я затрепетал, словно преступник перед суровым судом присяжных, обвинившим меня в смертном грехе, а именно, в моей принадлежности к той половине человечества, которая имеет отвратительную привычку писать стоя.

К счастью, у моей помощницы была мертвая хватка, и она не растерялась.

— Послушайте, сеньора Диес, — начала она проникновенным голосом. — Для нас очень важно выяснить, произошла ли смерть вашего мужа случайно или в результате убийства. При отсутствии новых свидетельств в пользу насильственной смерти мы вынуждены принять за рабочую версию первый вариант. Тогда нам не нужно тратить время на поиски случайной подружки вашего супруга.

— Мне совершенно безразлично, найдете вы ее или нет! — вспылила вдова.

Мы исчерпали свои возможности до дна, и нам оставалось только откланяться.

— Хорошо, сеньора Диес. Так и запишем: вы склоняетесь к мысли, что у Тринидада Солера случилось нервное расстройство на эротической почве, я правильно вас понял?

— Нет, неправильно. У меня нет никаких мыслей по этому поводу, сержант, — холодно ответила она, взяв себя в руки, — я лишь жду результатов вашего расследования.

Бланка Диес проводила нас до калитки. Ротвейлеры сидели на цепи, хотя и делали бешеные попытки сорваться. Смотреть на их оскаленные морды не доставляло нам удовольствия — как сказал кто-то из мудрецов, любая цепь не прочнее своего самого слабого звена. Дождь почти перестал, вдова Тринидада Солера медленно шла за нами, скрестив на груди руки. Когда мы очутились за калиткой, я осторожно сказал:

— Прошу простить нас за беспокойство. Постараемся держать вас в курсе.

Бланка Диес рассеянно кивнула. Растрепанные ветром волосы и белые длинные пальцы, судорожно сжимавшие локти, делали ее похожей на беззащитную девочку.

— Я хочу кое-что пояснить, сержант, — сказала она на прощанье. — Для меня существовал и будет существовать только один Тринидад Солер, — от него я родила двух детей, мы пережили много горя, и он всегда был рядом. К концу жизни нам улыбнулась удача, но он не успел воспользоваться благополучием, которого мы добились вместе. Вот и все. Только таким он останется в моей памяти. А по поводу несчастного, чье тело вы обнаружили в мотеле, то он не имеет ко мне ни малейшего отношения.


Глава 5

Таких дылду нас отродясь не водилось


В полдень мы сговорились встретиться с Марченой и его командой в штаб-квартире территориального подразделения. Хотелось пообедать всем вместе, а заодно и похвастаться успехами, если позволительно употребить такое слово, — слишком благодушно оно звучит, имея в виду наше недавнее фиаско у вдовы. После разговора с Бланкой Диес нас с Чаморро обуяло чувство страха перед фатальным невезением, и мы совсем сникли.

Марчена с присущей ему напористостью еще раз прочесал свой район в поисках людей, которые могли дать показания о перемещениях Тринидада Солера незадолго до его смерти. В соответствии с инструкциями, полученными мною от шефа — а я довел их до сведения Марчены слово в слово, — особый упор делался на то, чтобы разжиться хоть какой-то информацией о злополучной блондинке.

По имевшимся у нас данным, последними, кто видели Тринидада в живых, помимо администратора мотеля, были сотрудники службы безопасности: они выпустили его машину с территории атомной станции в 18.05. Бланка Диес утверждала, что домой он не возвращался, следовательно, с этой минуты вплоть до 0.15, то есть до времени появления Солера в мотеле (по показаниям того же администратора), в его жизни образовалась черная дыра. Местные гвардейцы вывернулись наизнанку, пытаясь заполнить этот промежуток времени свидетельствами очевидцев, но тщетно.

— В течение шести часов Тринидад никому не попадался на глаза, — сообщил Марчена, — ни здесь, ни в своем поселке. Он как сквозь землю провалился. Мы сделали поквартирный обход — все впустую, а когда спрашивали о блондинке, то нас поднимали на смех: «Метр восемьдесят, говорите? Черт возьми, я бы не пропустил такую крошку!» Сам понимаешь, на четвертом шутнике пропадает всякое желание продолжать расспросы.

— Понимаю, — сказал я, глядя в потолок.

Складывалась аховая ситуация: вот сидим мы здесь умудренные опытом сыщики — голова в порядке, руки, ноги на месте — и беспомощно смотрим друг на друга, не зная, в каком направлении действовать дальше. Так чувствует себя человек на Северном полюсе в роковой момент, когда у него кончились спички, и он лихорадочно соображает, чем бы разжечь огонь. На несколько секунд, показавшихся нам вечностью, в комнате воцарилась вязкая тишина, как нельзя лучше отражавшая наше душевное состояние.

— Готов поклясться, — нарушил молчание Марчена, — что в тот вечер он куда-то уехал: скорее всего, в Гвадалахару или в Мадрид. Смотрите: час туда, час обратно, и у него остается еще четыре часа на любовные шалости.

— Твое предположение дает нам возможность определиться с девушкой, — одобрительно заметил я.

— И лишнюю головную боль, — возразила Чаморро. — Здесь ей негде укрыться, а вот в Мадриде — легче легкого, и искать ее там все равно что иголку в стоге сена.

Я разделял опасения моей помощницы. Работа в сельской местности имеет свои изъяны, и среди них первое место занимает скука, навеянная примитивной вульгарностью происшествий. Как правило, они ограничиваются драками с пальбой из охотничьих ружей, которые время от времени затеваются в маленьких селениях. Вместе с тем местные жандармы имеют ряд преимуществ, в частности, замкнутость пространства, где все друг друга знают и где ни одно нарушение закона не проходит бесследно. Когда привыкаешь к неторопливому укладу провинции, трудно переключиться на большой город, тем более на Мадрид, — приходит неверие в способность изменить ход вещей, а вслед за ним — неодолимая лень.

— В Мадриде нам не избежать общения с полицией, — предостерег я.

Перспектива явно не пришлась по вкусу моим собеседникам. На лицах Марчены, Руиса и даже Чаморро появилось выражение резкой неприязни, смешанное с презрением. В нашей повседневной работе мелочное соперничество между силовыми структурами приводит к серьезным осложнениям, и происходят они в основном из-за того, что сотрудники одного ведомства считают для себя зазорным обращаться за помощью к коллегам из другого.

— Согласитесь, крайне неразумно предпринимать самостоятельные действия на чужой территории, — пытался вразумить я своих товарищей. — У нас уйдут месяцы, чтобы узнать десятую долю той информации, которую любой полицейский выложит за пять минут, не успев проглотить чашку кофе.

— Принято, но сначала нужно обработать уже имеющиеся у нас факты, — предложил Марчена. — Сдается, мы сбрасываем со счетов одну деталь: в спектакле под названием «безукоризненная репутация Тринидада Солера», разыгранном дружным хором статистов с атомной станции, присутствует маленькая нестыковка. Главный герой принимал таблетки.

— Антидепрессанты, — не преминула подать голос Чаморро.

— Думаешь, я о них забыл? — спросил я. — С одной стороны, ты прав, и таблетки действительно со скрипом вписываются в общий контекст, а с другой — они могут стать ключом для раскрытия преступления.

— Как это? — удивился Марчена.

— Отвлекитесь на секунду и послушайте мою версию, — предложил я. — Слабый духом человек неожиданно для себя начинает зарабатывать большие деньги, на этой почве у него развивается мания величия. Тринидад Солер задумывает отгрохать себе особняк и сразу сталкивается с массой проблем: сложности со строительством, непомерные расходы, долги и так далее. Он всегда мечтал о таком доме, однако трудно осуществимые мечты порой являются тем камнем преткновения, который пускает под откос всю нашу жизнь. Заботы растут как снежный ком, не дают ему ни минуты покоя, а тут еще нелады во взаимоотношениях с женой. Он принимает все слишком близко к сердцу, появляются бессонница, тахикардия, конвульсии. Врач прописывает ему сильнодействующие психотропные средства, но они приводит к изменению его личности — к сожалению, с определенным типом людей такое иногда случается. И вот в один прекрасный день вместо того, чтобы вернуться домой, Тринидад Солер берет машину и едет куда глаза глядят. По дороге пропускает рюмочку-другую. На непьющего человека даже небольшое количество алкоголя оказывает негативное действие, а если учесть, что его организм ослаблен лекарствами, то он быстро доходит до кондиции. Затем, возможно чисто случайно, ему подворачивается проститутка. Он с ней болтает, мысленно прикидывает, во сколько она ему обойдется, и принимает спонтанное решение пуститься во все тяжкие. На сцену выходят наркотики, которые в комбинации с алкоголем и таблетками образуют «коктейль Молотова». Тринидад уже себя не контролирует и отвозит девушку в придорожный мотель. В пылу любовных утех у него, по выражению нашей Чаморро, сгорают предохранители. Дабы не объясняться с полицией, блондинка сматывается, попутно прихватив из бумажника все деньги. Впрочем, трусость и жадность этой мерзавки в данный момент нас не интересуют. Тут и драме конец.

Чаморро задумалась над моими словами. Марчена немного помолчал, а потом замотал головой.

— Черт возьми, Вила! — восхитился он. — Вот что значит хорошее образование. Мне бы такое и в голову не пришло, а ведь все проще пареной репы.

— Как раз из-за простоты моя история рискует оказаться полным бредом — от начала и до конца, — предостерег я. — У меня сильное подозрение, что она продиктована не Тринидадом Солером, а тем, кто чрезвычайно заинтересован в подобной трактовке событий. Тем не менее на сегодня — это единственно приемлемое допущение, и я буду его придерживаться до тех пор, пока мы не перестанем прохлаждаться и не добудем конкретных доказательств.

Наш разговор затянулся до вечера. В тот день мы никуда не спешили, поскольку воспользовались любезным приглашением Марчены переночевать у него дома — мне вдруг приспичило проснуться утром под звон колоколов, да и с окрестностями не помешало бы ознакомиться. Его хлебосольная супруга всеми правдами и неправдами старалась залучить нас на ужин, однако после бурного спора мы вырвались из ее цепких рук и пошли прогуляться по городу, над которым уже сгущалась темнота.

Обнесенная кое-где сохранившейся стеной его старая часть располагалась между двух холмов. На первом, что повыше, виднелся полуразрушенный замок, на втором — церковь в романо-готическом стиле с широким нефом и затейливым фасадом. Напротив входа был разбит ухоженный сквер со смотровой площадкой, откуда открывалась панорама нижнего города. Неподалеку стоял старинный дворец с недавно повешенной мемориальной доской, гласившей, будто бы в нем родилась принцесса,[20 - Принцесса — намек на принцессу Эболи, дочь Дьего-де-Мендосы, вице-короля Перу (1540–1592). Вышла замуж за знатного испанского вельможу принца Эболи. По версии большинства историков, влюбленный в нее испанский король Филипп II подверг ее пожизненному заточению. В поэме Шиллера «Дон Карлос» образ принцессы Эболи является продуктом поэтического вымысла.] которая славилась необычайной красотой и столь же необычайной трагической судьбой. Узкие, вымощенные булыжником и чисто подметенные улочки круто понимались вверх. Мы шли не спеша, уступая дорогу редким прохожим. Наступила прохладная влажная ночь, и, казалось, город погрузился в вековой сон.

Мы остановились перевести дух на смотровой площадке. Чаморро оперлась о перила и стала задумчиво смотреть на городские огни.

— Как легко здесь дышится, — сказала она.

— Большая редкость, тем более для самого крупного в этом районе населенного пункта.

Моя помощница подняла лицо к небу. Облака постепенно рассеивались, и в просветах мерцали мириады звезд.

— А небо какое! — воскликнула она. — Не чета нашей помойке, расцвеченной неоновыми огнями. В такие минуты у меня возникает желание попросить перевода, сюда или в Касерес[21 - Касерес — город на западе Испании, в Эстремадуре, на высоте 439 м над уровнем моря. Административный центр провинции Касерес. Население 87,2 тыс. человек (2004).] — все равно, лишь бы подальше от мадридского ада.

— За чем же дело стало?

Чаморро рассеянно ответила:

— Не хочу плясать под дудку какого-нибудь субчика вроде Марчены, — сказала она. — Видеть его днем и ночью, в форме и штатском, и так всю неделю — выше моих сил.

— Марчена не такой уж плохой человек.

— Я этого не говорю. Но он никогда не будет воспринимать меня всерьез. И потом, работа в провинции сопряжена с массой предрассудков. Мне не хотелось бы оказаться на месте моей бывшей сокурсницы, которая, получив назначение в маленький город, через несколько дней отправилась на дискотеку в топике и облегающих джинсах. Ты не представляешь, что тут началось: у музыкантов от шока чуть инструменты не попадали из рук.

— Отчаянная у тебя подружка.

— Да нет, просто любит танцевать — по-моему, не бог весть какое преступление.

— Верно, — поддакнул я.

— Существует еще одна причина, — еле слышно добавила она.

— Какая?

— Мне нравится работать с тобой.

Она потупила взгляд. Природа одарила Чаморро чрезмерной застенчивостью. Однако когда я увидел, с какой самоотверженностью она пытается ее побороть, то безоговорочно согласился работать с ней в паре. Тем не менее наш первый совместный рейд оказался для нее большим испытанием: отсутствие опыта плюс ощущение вины за то, что мне ее навязали. Теперь она совсем не походила на робкую и вечно сомневавшуюся девочку, наоборот, в ее поведении проскальзывал апломб, противный ее натуре. Для достижения цели она, словно азартный картежник, ставила на кон всю свою волю, однако столь опасная игра стоила ей слишком большого напряжения и вызывала во мне беспокойство. Я отдавал себе отчет: под бравадой скрывается хрупкая, ранимая душа, которая, как ни странно, являлась питательной средой для ее бесстрашия и которую Чаморро лишь в исключительных случаях выпускала наружу. Когда это случалось, мне приходилось собирать в кулак остаток внутренних сил, чтобы не переступить за черту служебных отношений.

— Тоже мне, нашла причину, — бодрился я. — Что бы ты там себе ни нафантазировала, во мне нет ничего необыкновенного. Я — тварь ползучая, каких в нашем корпусе наберется тысяч пять, — не меньше, не говоря уж о несостоявшихся психологах, — их вообще немереное количество.

— Надо полагать, твоя исключительность как раз и состоит в «пересечении множеств»,[22 - Пересечение множеств (математический термин) — множество, состоящее из всех тех элементов, которые принадлежат одновременно всем данным множествам.] — сказала Чаморро, явно надо мной подтрунивая.

— Опять ты со своей математической абракадаброй. Сколько можно! — возмутился я. — У меня давно выветрилась из головы школьная программа. К тому же позволь сделать тебе небольшое внушение: хотя некоторые кретины и считают это признаком хорошего тона, истинно воспитанные люди никогда не употребляют в разговоре непонятных собеседнику терминов.

— Ты меня прекрасно понял.

— Поверь, приспособиться к новому начальнику не так уж трудно, — продолжал я наставления, чувствуя, как с каждым словом тает моя уверенность. — Возьмем майора Перейру — он далеко не худший вариант. Однако мне доводилось служить с такими уродами, что тебе и не снилось. Несколько лет тому, в смутные времена[23 - Смутные времена — имеется в виду попытка военного переворота. 23 февраля 1981 года подполковник Гражданской гвардии Антонио Техеро во главе 300 автоматчиков ворвался в здание Кортесов (парламента) и в течение суток держал депутатов в заложниках. Благодаря смелости и решительности короля Хуана Карлоса мятеж был подавлен.] я попал к одному лейтенанту, так вот, у него окончательно снесло крышу, и он стал таскать в кармане пистолет с взведенным курком. Остальное домысли сама. И ничего — как видишь, я выжил.

Чаморро промолчала. Дул свежий ветерок, и мы стояли, подставлял ему наши разгоряченные лица.

— По твоим повадкам легко определить, Рубен… — заговорила наконец Чаморро. Ее обращение меня насторожило, — раньше она старательно избегала называть меня по имени. К тому времени, когда мы стали проводить вместе целый день, она, с моего разрешения, избавилась от обременительной обязанности говорить мне «вы» и предварять каждую фразу уставным «господин сержант», но пользовалась данной ей привилегией весьма тактично.

— Определить что? — спросил я с безотчетной надеждой услышать более смелое признание.

— Степень твоего интереса к той или иной женщине.

Я покрылся холодной испариной. Интересно, куда она клонит?

— Видел бы ты свою физиономию там, у вдовы, — сказала она насмешливо. — Она тоже обратила на нее внимание.

Я деланно рассмеялся, скрывая разочарование.

— Ты ошибаешься. Мое поведение — всего лишь своеобразная тактика в работе со свидетелем. Женщины имеют обыкновение расслабляться в обществе тех мужчин, которые, по их мнению, испытывают к ним половое влечение. Считая их низшими существами, они часто забывают про защиту. Если мне нужно добиться от женщины какой-нибудь информации, я прикидываюсь пленником ее чар, а она даже не подозревает, что у меня совсем иные мотивы.

— Какие?

— Любопытство, чистой воды. С первой минуты нашего знакомства вдова вызвала у меня именно такое чувство. Возможно, излишне сильное, не отрицаю. Однако любопытство — штука переменчивая. Оно с тобой, пока присутствует некая загадка. А когда срывается последний покров, или чуть раньше, оно исчезает, и приходится устремляться на поиски новой тайны. Женщинам не следует заблуждаться насчет любопытных мужчин. Но боюсь, они слишком падки на лесть и из раза в раз повторяют одну и ту же ошибку.

Чаморро ничего не ответила. То ли оценивала мою искренность, то ли думала совсем о другом.

— Во всяком случае, мне удалось превратить слабость в силу, — продолжал я, хватаясь за соломинку в попытках отвести от себя подозрения. — И извлечь максимум пользы из своего неуемного любопытства — на то я и следователь.

Услышав слово «следователь», Чаморро встрепенулась и неуверенно сказала:

— А во мне нет ни капли любопытства. Мне кажется, будто я хочу узнать лишь самое необходимое и только для того, чтобы закрыть дело, а закрыв, немедленно о нем забыть.

— Поэтому из нас получилась неплохая команда. Твой умственный аскетизм оберегает меня от проявлений необузданной фантазии.

— Тебя послушать, так я просто пугало какое-то, — посетовала она.

Допущенная мною бестактность на несколько секунд лишила меня дара речи, но требовалось срочно сгладить неловкость, и, набрав в легкие побольше воздуху, я проговорил:

— Что ты, Виргиния! У меня и в мыслях не было обидеть тебя.

Оба поняли, что пора прекратить играть словами, и отправились поужинать в маленький ресторанчик Обслуживавший нас официант оказался разговорчивым малым и тут же поделился с нами впечатлением, которое произвела на жителей смерть инженера. Хотя никто, кроме нескольких сослуживцев, толком не знал погибшего, скудные о нем сведения, приправленные воображением, породили массу фантастических историй, однако ни одна из них не была связана с атомной станцией напрямую. Я стал осторожно направлять официанта в сторону интересовавшей нас темы.

— Что вы хотите от меня услышать? — спросил он. — Станция меня кормит, кстати, как и многих других, тут живущих. Если бы не она, то Алькаррия давно бы превратилась в город-призрак, из тех, что показывают по телевизору в документальных фильмах: молодежь разбежалась, старики рискуют оказаться заживо погребенными под обломками ветхих зданий. А теперь посмотрите на нас: кругом чистота и порядок, к нашим услугам новая библиотека, приличные коттеджи, нам даже перепадает кое-что из крутящихся здесь денег. Поначалу нас немного коробило, когда сюда приезжали на шикарных лимузинах и смотрели на нас сверху вниз. Сейчас мы подружились, играем в домино, я купил немецкую машину, пусть не такую роскошную, но все же иностранную. Понятно?

— А радиация? — поинтересовался я.

— Какая к черту радиация! Радиация, холестерин — меня не запугать подобной чепухой. В свое время мне приходилось служить в Сахаре, где я действительно чуть не загнулся во время той заварушки.[24 - Речь идет о военных действиях в Западной Сахаре, против народно-освободительного фронта «Полисарио». В 1976 году Испания отказалась от притязаний на этот регион в пользу Марокко и Мавритании, и там была провозглашена Сахарская Арабская Демократическая Республика, а в 1991 году вступило в силу соглашение о прекращении огня.] Меня определили в Смару — опаснейшее, доложу я вам, местечко. По дороге в Айун мы заблудились в пустыне и вот тут-то испугались не на шутку. Представьте, брести по колено в песке без воды и пищи, не зная, куда идешь, и ожидая с момента на момент нападения либо арабов, либо стервятников. А вы говорите радиация! Разве ее сравнишь с тем, что выпало на нашу долю тогда — в горле пересохло, яйца скукожились до размеров анисового зернышка. Извините за подробности, сеньорита.

Чаморро в знак прощения подняла обе руки.

— Это вам не всякие новомодные штучки, которых не видишь и не ощущаешь, — продолжил парень. — Вы скажете, радиация и холестерин убивают незаметно? А я вам отвечу: что ж, жизнь тоже убивает незаметно, однако мы существуем! У меня в крови полно холестерина, а если уж он мне по фигу, то ваша радиация и подавно.

Слушая парня, я думал: при таком отношении населения теряет смысл агрессивная кампания, развернутая официальной прессой в защиту ядерной энергии. Она приносит станции больше вреда, чем пользы, поскольку всякая реклама производит прямо противоположный эффект вплоть до полного отторжения.

Мы спросили, где можно пропустить стаканчик, и парень предложил нам на выбор три заведения, упомянув среди них то ли паб, то ли дискотеку с символическим названием «Уран». Пить нам не хотелось, тем не менее мы были не прочь взглянуть на вечерние развлечения местного населения и, ощутив биение его пульса, завершить наш суточный мониторинг.

В «Уране» сидели человек двенадцать — совсем немало для будничного дня, принимая во внимание немногочисленность жителей поселка. За стойкой расположились трое или четверо светловолосых мужчин, по всей видимости, иностранцев. Как выяснилось позже, это были немецкие специалисты, работавшие на атомной станции. Они сосредоточенно поглощали выпивку большими глотками. Остальная публика явно принадлежала к уроженцам Алькаррии и имела разные возрастные категории. Из представительниц слабого пола, помимо тучной мужеподобного вида барменши, мы увидели только двух девушек, поэтому появление Чаморро вызвало в баре заметное оживление.

Сделав заказ, мы попытались разговорить женщину за стойкой. У меня ничего не получилось — она либо игнорировала мои вопросы, либо смотрела на меня с таким презрением, что у меня застревали слова в горле, а вот Чаморро оказалась на высоте и даже умудрилась выжать из нее что-то похожее на улыбку. Между ними завязалась оживленная беседа, прерываемая лишь на время, которое требовалось барменше, чтобы заправить горючим бездонные баки немцев. Моя помощница в результате ловких маневров подвела барменшу к интересующей нас теме, и та, смакуя каждое слово, пустилась в откровения:

— Он как-то приходил сюда, месяца два или три назад. Тот самый, про кого вы спрашиваете, инженер со станции, — я узнала его фотографию в сегодняшней газете. И вот что интересно — он был не один.

— Не с той ли блондинкой под метр восемьдесят, о которой твердит вся пресса? — встрял я, не удержавшись.

Барменша смерила меня уничижающим взглядом. Потом повернулась к Чаморро и спросила:

— Метр восемьдесят — это сколько? Примерно, как ты?

Чаморро была высокой, чуть выше меня, и очень стройной. Данное обстоятельство иногда осложняло мне соблюдение служебной иерархии, зато выручало в случаях, подобных этому. До меня, в конце концов, дошло, кто в баре хозяин, и я стушевался.

— Нет, — ответила Чаморро с запинкой. — Еще выше.

— Таких дылд у нас отродясь не водилось, — категорично заявила барменша.

— А та женщина, случайно не блондинка?

— Скорее брюнетка, и вся из себя… беленькая-беленькая.

— Молодая или в годах?

Барменша недобро усмехнулась.

— Это для кого как. На вид лет двадцать восемь, двадцать девять.

Выражение лица нашей собеседницы не предвещало ничего хорошего. Чаморро опасалась настаивать на продолжении разговора, и я не возражал, поскольку несовпадение во мнениях насчет оценки женского возраста могло завести барменшу слишком далеко. Не стоило дразнить эту людоедку, тем более отдавать ей на заклание мою помощницу. Мы расплатились и отчалили восвояси.

На улице еще долго слышалась гремевшая в баре музыка — заезженная запись некогда популярной песни «На флоте» в исполнении группы «Виллидж Пипл».[25 - «Виллидж Пипл» — диско-группа, популярная в семидесятых годах прошлого века. Названа «Виллидж» в часть одного из районов Нью-Йорка.] Мы вернулись в штаб-квартиру и встретили там Марчену. Несмотря на поздний час, он не ушел спать, однако для удобства переоделся в уютный вязаный свитер бордового цвета.

— Руис с ребятами разбираются с одной семейной ссорой, — пояснил он. — Житейские мелочи, но на всякий случай я решил пока не ложиться.

Он слушал радио. Мы устроились рядом и принялись рассказывать ему про барменшу из «Урана». Новость вызвала в нем немалое удивление, но он не успел ничего сказать, потому что на пойманной им волне начали передавать интервью с руководителем одной из групп экологов. Речь велась все о том же, уже набившем оскомину продлении лицензии на эксплуатацию атомной станции, которая в данный момент рассматривалась правительством.

— До чего тесен мир! — воскликнул Марчена.

Экологист говорил четко и убедительно, не растекаясь мыслью по древу. Его низкий бархатный голос звучал на редкость проникновенно, а приводимые аргументы отличались взвешенностью и объективностью.

— Что бы там ни говорили, а производить энергию на основе технологий с радиоактивными отходами — полнейшее безумие. Ведь нам предстоит хранить их на протяжении сотен тысяч лет, — рассуждал он. — Вы в состоянии объять умом такой промежуток времени? Для сравнения скажу: вся история человечества — возьмем на вскидку шумеров — не превышает и шести тысяч. Кем мы себя возомнили, чтобы жертвовать жизнью многих, даже не нами зачатых, поколений?!

— Культурный гад! И не так уж далек от истины, — одобрительно хмыкнул Марчена.

Лидер «зеленых» демонстрировал великолепное знание вопроса: он хорошо изучил хронику аварий на атомной станции и относился к ним с гораздо большей тревогой, чем представители официальных властей. Однако когда журналист попытался перевести разговор на недавнюю смерть инженера, то получил достойную отповедь.

— Не в моих правилах строить догадки на пустом месте, тем более когда затрагиваются сокровенные чувства людей; интимная сфера — материя деликатная и заслуживает уважительного отношения. Мне остается только выразить искренние сожаления по поводу заявлений некоторых моих товарищей, использовавших непроверенные факты в личных целях. Прежде всего, нам следовало бы сосредоточиться на решении собственных проблем, а расследованием пусть занимается полиция.

— Господи, сделай так, чтобы Перейра находился у приемника! — взмолилась Чаморро.

— Даже среди «зеленых» встречаются умные ребята, — прибавил Марчена.

— Шустрый мужик, — сказал я с восхищением. — Он вполне осознает свою власть и предпочитает расходовать ее бережно, не стреляя из пушки по воробьям.

— Власть? — удивилась Чаморро. — А по-моему, все с точностью до наоборот. Разве он не принадлежит к группе борцов против существующей системы?

— До чего же ты наивная, Виргиния. Его речь транслируют по радио, притом на всю страну, перед ним заискивают журналисты. Он сам часть системы. Конечно, ему как защитнику природы приходится исполнять кое-какие санитарные функции, но он далеко не тот революционер, каким ты пытаешься его изобразить. Помнишь, я как-то рассказывал тебе о Юнге[26 - Карл Юнг (1875–1961) — швейцарский психолог, основатель аналитической психологии. Защитил диссертацию на тему: «О психологии и патологии в так называемых оккультных феноменах».] и его неудобоваримых теориях, которыми нас пичкали в университете? Он еще возомнил себя чуть ли не гением, а все потому, что простаки, принимавшие его за колдуна и толкователя снов, буквально ломились к нему на прием. Однако в одном я готов с ним согласиться: революционер только воду мутить горазд, он груб, порочен и крайне агрессивен. А наш зеленый друг скорее напоминает сладкоголосую сирену и предпочитает завлекать народ совсем другими песнями.

— Что-то я плохо улавливаю твою мысль, — сказал Марчена, зевая во весь рот.

— Забудь. Главное, у нас стало одной проблемой меньше.


Глава 6

Машинист «Паровоза генерала»[27 - «Паровоз генерал» — знаменитый немой фильм (1927) американского актера и режиссера Бастера Китона (1895–1966). Китон — наиболее одаренный комик немого кино после Чарли Чаплина.]


Колокола будили меня через каждый час. Поначалу мне было приятно слышать их мелодичный звон и снова зарываться головой в подушку, но когда пробило четыре, я разозлился и стал придумывать разные способы избавления от этой пытки вплоть до ее полного запрещения. «Мы наткнулись на церковь, Санчо»,[28 - Цитата из «Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского» (1605) М. Сервантеса.] — машинально процитировал я и тут сообразил, что местные жители вряд ли обращают на них внимание подобно тому, как меня давно перестал беспокоить грохот мусоровоза, который каждое утро собирает по всему кварталу огромные контейнеры и опрокидывает их содержимое в свое ненасытное чрево как раз у меня под окном.

Ближайшую пятницу мы решили посвятить обходу окрестностей, хотя до нас там уже побывала команда Марчены. Итак, сняв форму и прикинувшись невинными туристами, мы отважно пустились в путешествие и не пожалели: весна располагала к прогулкам. Деревья покрывала густая сочная листва, с гор бежали полноводные реки, а кругом, куда хватало глаз, пестрели полевые цветы. Встреченные по пути деревеньки не отличались разнообразием, но выглядели ухоженными и благополучными, особенно та, что находилась рядом с атомной станцией. Получая львиную долю из местного бюджета и употребляя ее во благо своих жителей, она с гордостью выставляла напоказ гранитные тротуары, мраморные фонтаны, затейливые часовенки, плантации розовых кустов и походила на золотую химеру, порожденную атомным веком. Все в ней дышало уютом и приветливостью.

Несмотря на окружавшие нас живописные картины, мы вовсе не собирались наслаждаться пасторальными идиллиями, — нас интересовал только след, могущий прояснить обстоятельства смерти, которую уже язык не поворачивался называть убийством. После посещения «Урана» открылись новые факты из жизни Тринидада Солера, в частности, его многократные измены жене с молодыми искательницами приключений, что склоняло нас в пользу несчастного случая, спровоцированного жестким сексом на фоне наркотического и алкогольного опьянения. Как бы удивительно ни выглядела данная версия, в нашей практике не раз всплывали примеры двойной жизни. Иногда просто диву даешься, к какой чудовищной лжи прибегают люди ради удовлетворения темных страстей.

Нам не удалось вытянуть из местных жителей ничего такого, о чем бы уже не знал Марчена. К нему привыкли, ему доверяли, в то время как с нами просто не захотели разговаривать, всячески демонстрируя свою неприязнь. Обостренная подозрительность вообще свойственна обитателям маленьких селений, а деревни, находившиеся в непосредственной близости от станции, жили в ощущении затишья перед бурей, которая вот-вот сметет их с земли ядерным вихрем. О станции говорили неохотно, а если осмеливались высказать какое-либо суждение, то в исключительно положительном ключе и подкрепляли его точно такими же доводами, какие мы уже слышали от служившего в Сахаре официанта. Устав от безрезультатных поисков, мы вернулись в город и на минутку зашли в отделение, чтобы попрощаться с Марченой.

— Как дела? — спросил он.

— Никак, — уныло подвел я итог. — Ходим по замкнутому кругу.

— Что собираетесь делать?

— Подозреваю, что майор Перейра не в восторге от наших кувырканий на лоне природы, поэтому я предложу ему поручить дальнейшие розыски твоей команде — вдруг вам повезет.

— А ты, значит, сдаешься, — недоверчиво заключил Марчена.

— Не совсем. У меня осталась одна зацепка: белокурая подружка Соледада, рост — метр восемьдесят, говорит с русским акцентом. Последую твоему совету и займусь ее поисками в Мадриде.

— А потом?

— Потом? — переспросил я и пожал плечами. Надо будет повидаться с Бланкой Диес и уведомить ее о закрытии дела за отсутствием состава преступления. Может, хоть это ее проймет, и она осчастливит нас ранее неизвестными подробностями из своей семейной жизни, как знать? А нет, так отправим материалы в архив, и конец, если только у судьи не будет иного мнения. Хотя вряд ли, поскольку он ни разу не поинтересовался ходом следствия. Жаль — не хотелось бы уезжать отсюда с неприятным осадком в душе. Однако ничего не поделаешь: такова жизнь.

В понедельник с утра пораньше я предстал перед Перейрой с намерением изложить ему план дальнейших действий. Он встретил меня в прекрасном расположении духа, и я сразу догадался почему: на нем не было черных очков. Он слушал меня внимательно, одобрительно кивая головой.

— Отлично, Вила, — сказал он, когда я закончил. — Конечно, разыскать длинноногую русскую — перспектива заманчивая, но не настолько, чтобы гоняться за ней по городам и весям, рискуя сломать себе шею. К счастью, шумиха в газетах заметно поутихла, да и заголовки потеряли прежнюю остроту. А когда полковник позвонил в пятницу тому высокому чину из Министерства промышленности, чей интерес к происшествию в мотеле переполошил наше ведомство, тот и не вспомнил, о чем речь. Мало того, он даже не выслушал до конца доводы полковника, подтверждающие ненасильственный характер смерти. «Зеленые» тоже стали проявлять больше благоразумия и уже не жаждут крови. Чего еще желать?

На какое-то мгновенье я почувствовал себя Бастером Китоном в той знаменитой сцене из фильма «Паровоз генерал», где машинист во весь опор мчит свой паровоз по рельсам, думая, будто спасается от преследования толпы, но внезапно оборачивается и понимает: сзади никого нет. Вот и память о бедном Тринидаде Солере, который не шел у меня из головы все последнее время, порастала быльем.

Вероятно, именно поэтому я решил продолжить расследование, и чем безнадежнее оно выглядело, с тем большим отчаянием я хватался за единственную ниточку, тянувшуюся к неуловимой блондинке. Тем же утром я позвонил в полицию и попросил связать меня с кем-нибудь, кто занимается элитарными проститутками в Мадриде. Разговаривавший со мной дежурный довольно хмыкнул и спросил с явной издевкой:

— А вам для чего, сержант?

— Уж, наверное, не для того, чтобы прожигать деньги в публичных домах. И будь любезен, обращайся по уставу: «господин сержант» — ты на службе, — одернул я зарвавшегося шутника. — Да и я тут не бирюльки играю, а расследую убийство.

Услышав раздражение в моем голосе, да вдобавок магическое для каждого полицейского слово «убийство», дежурный понял, что выбрал неудачный момент для упражнений в остроумии. Он ненадолго прервал разговор, потом деловитым тоном отослал меня к инспектору Савале, сообщив его адрес и телефон. Я поблагодарил и повесил трубку.

Позвонив инспектору, я попросил его о встрече, и тот с готовностью согласился. По телефону он показался мне вполне симпатичным человеком, хотя и не без претензий на роль все и вся отрицающего скептика. Наше знакомство только подтвердило первое впечатление. Колоритная внешность Савалы могла бы послужить источником вдохновения для художников-фовистов: брюки цвета спелого граната, розовая рубашка, небесно-голубой пиджак, подбородок и щеки заросли как минимум трехдневной щетиной, а на мизинце красовался массивный золотой перстень с печаткой. Его кабинет выглядел так, словно по нему разом прошлись братья Маркс:[29 - Братья Маркс: Чико, Граучо, Гуммо, Зеппо. Американские актеры в амплуа комиков-эксцентриков. К середине 1920-х годов, определились четко обозначенные комедийные маски братьев: делового человека, постоянно недовольного окружающими, — у Граучо и рыжего ирландского клоуна, обуреваемого манией уничтожения всего, что только попадется на пути.] один навел порядок, а другой тут же перевернул все вверх дном. Он тепло с нами поздоровался, с удовольствием посматривая на мою помощницу.

— Надо же, как расцвела наша доблестная гвардия! — воскликнул он.

Я ввел его в курс, сообщив, на каком этапе застряло следствие, потом рассказал о блондинке и коснулся ее предположительной национальной принадлежности. Савала слушал меня с преувеличенным вниманием, норовя запустить мизинец с печаткой себе в нос.

— Не знаю, Беликува… В голову не идет ничего путного.

— Бевилаква, с твоего позволения, а для экономии сил и времени просто Вила.

— Пусть будет Вила, но это не меняет сути. Ты не представляешь, сколько красивых девчонок под стать твоей блондинке втянуты в торговлю живым товаром: танцовщицы, несостоявшиеся модели, да и состоявшиеся тоже.

Чаморро деликатно кашлянула.

— Возможно, я преувеличиваю, но все равно их тьма тьмущая. Положим, не все такие высокие: метр восемьдесят — я правильно понял? Но, согласись, когда видишь роскошную девку, тебя мало волнуют ее пропорции и легко впасть в заблуждение относительно роста.

— Придется отталкиваться от того, чем мы располагаем.

— Ладно, другой ориентир тоже ничего нам не дает. Поди их разбери, кто они на самом деле: русские, украинки, эстонки, латышки, литовки, белоруски, чешки, польки, болгарки… Хотя надо признать, лишь немногие подходят под твое описание блондинки с русским акцентом. Но и в этом случае ее трудно отыскать: в тех местах, о которых мне известно, похожих девушек нет, а в других работают нелегальные иммигрантки и в той мере, в какой им позволяет профессия, предпочитают не высовываться.

— При таком положении вещей у меня почти не остается шансов, — согласился я. — Будь в нашем распоряжении хотя бы ее фотография, а так… Но все же я попытаюсь.

Савала оставил нос в покое и принялся тереть глаза. Потом театрально вздохнул и сказал:

— Пожалуй, у меня есть кое-что на примете — эффективный и надежный канал. Если не сможешь им воспользоваться, тогда остается одно: обзванивать номера по объявлениям в газетах либо искать свои источники информации. Да сопутствует тебе удача!

Савала долго копался в бумагах и наконец вытащил роскошно изданный рекламный проспект цвета слоновой кости с золотой звездой на обложке. Он нерешительно подержал его в руках, потом перебросил мне через стол.

— Фирма «Голден стар»,[30 - «Голден стар» (англ.) — золотая звезда.] — пояснил он, — здесь собраны сливки мадридской проституции.

Мы с Чаморро принялись листать проспект, оказавшийся не чем иным, как альбомом с прекрасно выполненными фотографиями. Он насчитывал двадцать страниц, на которых были размещены по два-три портрета сказочно красивых девушек. Последние четыре страницы занимали изображения мужчин на все вкусы, начиная с мускулистого атланта и кончая хрупким юношей с нежным лицом. Под фотографиями мы увидели имена и краткую информацию для клиентов, а на тыльной стороне обложки — телефон мадридского отделения.

— Сюда звонят владельцы предприятий, когда надо заключить торговую сделку с каким-нибудь магнатом или политиканом из стран третьего мира, — пояснил Савала. — Впрочем, как ты, наверное, догадался по последним снимкам, вовсе не обязательно быть ни магнатом, ни политиком, ни, к слову сказать, мужчиной. Если решается судьба миллиардного контракта, они готовы ублажать любого извращенца, лишь бы получить прибыль. Фирма предлагает отменный товар: ухоженные, хорошо воспитанные юноши и девушки, владеющие несколькими языками. Покажись ты с одним из этих созданий, скажем, в отеле «Ритц», даже всевидящее око администратора не заподозрит в нем обыкновенную шлюху.

У Чаморро от удивления округлились глаза. Хотя ей не раз приходилось иметь дело с убийствами, она не утратила способности негодовать при непосредственном соприкосновении с той пакостью, которая лезет изо всех щелей нашего подлунного мира.

— По этому телефону ты найдешь некую Надю, — втолковывал нам Савала. — Когда ее позовут, скажи, что ты от Лучо Савалы, и она ответит на все твои вопросы. Может, тебе повезет и у нее в запасе припрятано что-то похожее на твою русскую дылду.

Я поблагодарил инспектора за сотрудничество и с прицелом на будущее выразил надежду на скорую встречу.

— Всегда к услугам Гражданской гвардии, — вывернулся хитрец. — Люблю военных — надежный народ.

Мы набрали указанный в проспекте номер, и после небольшой заминки в трубке раздался голос с едва уловимым иностранным акцентом. Его обладательница холодно представилась, назвавшись Надей. Я сослался на Савалу, и Надя тут же оттаяла:

— Ага. Если вы от Лучо, то добро пожаловать.

Надя назначила встречу и дала адрес своей фирмы, расположенной в престижном квартале Кастельяны,[31 - Имеется в виду Пасео-де-ла-Кастельяна, где сосредоточены крупные банки, всевозможные офисы и коммерческие предприятия.] куда мы и направились, умело лавируя среди пробок. Был понедельник, рабочий день еще не кончился, поэтому дорога не успела застыть в транспортном коллапсе. Над городом повисли серые, набухшие влагой облака, грозясь обрушить потоки дождя на семенивших по тротуарам прохожих. Здание, где находился офис, отличалось роскошью и носило следы недавнего ремонта. Нам открыл швейцар, и на его лице тут же нарисовалось выражение брезгливости и безотчетной злобы, типичное для всех представителей данной профессии, однако он беспрепятственно пропустил нас в холл. Мы вошли в лифт и нажали кнопку восьмого этажа. На лестничную клетку выходили две двери. Мы позвонили в квартиру, обозначенную буквой «А». Навстречу нам вышла дамочка среднего роста, лет тридцати. Крашенные в рыжий цвет волосы играли медным отливом, а с плеч красивыми складками ниспадало умопомрачительное платье стоимостью никак не меньше двухсот тысяч песет. Мы попросили позвать Надю.

— Представьтесь, пожалуйста, — попросила дамочка, растягивая слова на латиноамериканский манер.

— Рубен Бевилаква.

— Какое звучное имя. Настоящее?

— Разумеется, нет.

Дамочка растянула рот в заученной улыбке и провела нас в приемную. Ждать долго не пришлось. Через полминуты она вернулась и знаком попросила нас следовать за ней. Мы пошли по бесконечно длинному коридору, и я мысленно прикинул общую площадь помещения: получилось около четырехсот квадратных метров. Коридор привел нас в большую, отделанную деревом комнату, похожую на кабинет. У стола стояла женщина, чуть старше той, что нас встретила. На вид ей было лет тридцать пять, блондинка, скорее всего, крашеная, рост — где-то под метр восемьдесят, а когда я опомнился от шока и заглянул ей в глаза, они брызнули на меня нежно-фиалковыми искорками. Я вспомнил о Савале и по достоинству оценил его умение преподносить сюрпризы.

— Господин Бевилаква? — нежно проворковала она с тем безукоризненным произношением, с каким говорят только иностранцы.

Я представил Чаморро. Надя сжала ей руку тонкими длинными пальцами и окинула оценивающим взглядом.

Мы сели напротив. Я обратил внимание на массивные золотые браслеты, шелковую блузку и тонкий слой пудры, покрывавшей щеки моей новой знакомой. Надя была немолода; время оставило свои отметины вокруг глаз и рта, но они совсем не портили лица, напротив, придавали ее осеннему увяданию особый шарм безмятежности и великолепия.

— Как поживает наш друг Лучо? — спросила она.

— Отлично. Он шлет вам привет.

— В чем я сильно сомневаюсь — наш шалунишка не способен на такой подвиг, — усмехнулась она.

Погрязнув в изъявлениях вежливости и вкрадчивых полунамеках, я рисковал провалить все дело, поэтому сразу взял быка за рога:

— Мы ищем женщину.

— Тогда вы обратились по адресу.

— Точнее, девушку лет двадцати, очень высокую, с синими глазами.

— Вы не отличаетесь оригинальностью, Рубен. Не правда ли, Виргиния?

Чаморро вымученно улыбнулась (или мне просто почудилось?).

— По всей видимости, она приехала из России или из другой страны Восточной Европы, — добавил я. — Неделю назад, в Гвадалахаре в ее присутствии умер мужчина.

Надя оторвала спину от кожаного кресла и напряженно подалась вперед. На ее лицо набежала мрачная тень, губы и нос скривились в недовольную мину.

— У нас нет к ней претензий, — поспешил заверить я. — По всем признакам смерть носит случайный характер, и девушка должна выступить свидетелем. Обычная процедура, ей нечего бояться.

— Вы не похожи на полицейских, — озадаченно ответила Надя.

— Мы из Гражданской гвардии, — признался я.

— А я уж было удивилась, — слишком вы… Как бы лучше выразиться? Строгие и ходите как по струнке.

— Все зависит от людей, с которыми приходится общаться. Если того требует дело, мы с Чаморро готовы пройтись колесом или спеть дуэтом в стиле «Панк»,[32 - Имеется в виду французский электронный дуэт «Дафт-Панк».] — сказал я, пытаясь разрядить обстановку.

— В принципе, мне безразлично, откуда вы. — Она немного успокоилась. — Вас послал Лучо, значит, все в порядке. Русская, говоришь? Во-первых, я сама из России, и в нашем заведении есть еще несколько русских девочек. Одна из них как раз подходит: немногим больше двадцати, высокая, синеглазая. Но случись с ней какая неприятность, я бы обязательно знала. Кроме того, мы редко обслуживаем Гвадалахару.

— Я не утверждаю, будто она работает у вас, — уточнил я. — Но, вполне вероятно, что кто-нибудь из ваших девушек о ней слышал. Наверняка есть место, где они видятся с соотечественницами, и тогда…

Надя неприязненно усмехнулась.

— Некоторые встречаются в православной церкви, раз в неделю. Но мы туда не ходим. А эта девушка, она точно русская, ты уверен?

— Нет.

— Ну не знаю, — отмахнулась она. — Обратись ты ко мне в девяносто первом, то есть в год моего приезда в Испанию, все бы выглядело намного проще. В те времена нас от силы набиралось десятка два-три. А сейчас тысячи славянских красоток устремились в Европу в поисках Эльдорадо.

— Понятно, — огорчился я. — Жаль, что не существует такой страны.

— На то она и мифическая.

— Тем не менее лично у вас все сложилось как нельзя лучше.

— Я не гонялась за призраками. Много работала, удачно вложила деньги, потом воспользовалась накопленным опытом и открыла собственное заведение. Мне никогда не хотелось попасть на страницы глянцевых журналов, о чем мечтает большинство молодых дурочек У них, видите ли, привлекательное тело! Ну и чего они добились? Грязной койки в пансионе, меж тем как у меня фирма и твердое положение.

Надя говорила по-испански с сильным акцентом, но с течением лет, проведенных в Мадриде, благодаря упорству и незаурядным способностям, она научилась свободно изъясняться на чужом языке, демонстрируя большой запас лексики. Данное обстоятельство, вместе с другими не менее сильными сторонами ее натуры, позволяло ей ловко манипулировать собеседником.

— Раз вы специализируетесь на вывозе девушек из России, — вмешалась Чаморро, — то, как минимум, должны знать, где они могут работать помимо вашего заведения.

— Не обольщайся, дорогая, — сказала Надя. — Я переправляю девушек только для своих нужд и поверь, они стоят мне слишком много хлопот, чтобы влезать в чужие дела. Имейте в виду, существует масса способов проникнуть в Испанию: кто-то приезжает на свой страх и риск, кто-то по студенческой визе либо по контракту с модельными агентствами и авиакомпаниями. И с каждым днем растет число охотников разрабатывать эту золотую жилу. Молодая свежая плоть в ходу и всегда приносит прибыль. Многие не хотят мириться со старостью и готовы платить огромные деньги за иллюзию обновления.

Разговор производил на меня тягостное впечатление: куда бы мы ни направляли поиски, чья-то злая воля становилась на нашем пути и захлопывала перед нами все двери. Мы словно брели по темному бесконечному туннелю и с каждым шагом теряли желание и силы выбраться на свет. Однако мне не хотелось признавать поражения, и, отступая, я попытался обеспечить возможность дальнейшего общения с прекрасной Надей.

— В любом случае, — вкрадчиво просил я, — мы будем вам крайне благодарны, если вы поделитесь с нами теми слухами, которые дойдут до ваших прелестных ушек — Имеющий уши да услышит! — ответила Надя елейным тоном. — Не волнуйтесь: постараюсь что-нибудь разузнать.

Надя проводила нас только до дверей кабинета, чему я страшно обрадовался, так как у меня одеревенела шея от необходимости постоянно закидывать голову, чтобы видеть ее лицо. Прежде чем проститься, она обратилась к Виргинии:

— Вряд ли ты прислушаешься к моему совету, и, скорее всего, будешь права. Но, по-моему, ты упускаешь свой шанс. Правда, тело немного грубовато — должно быть, от излишней физической нагрузки и отсутствия должного ухода, однако все это поправимо, стоит лишь захотеть.

Чаморро густо покраснела, но невероятным усилием воли взяла себя в руки. Видимо, слова Нади задели ее за живое.

— Ваш телефон у меня записан, при случае позвоню, — ответила она, прикидываясь невинным агнцем. — Теперь у меня нет нужды в деньгах.

— Дай-то Бог! — грустно проговорила Надя.

Пока мы шли по коридору, в проеме боковой двери показалась юная жрица любви в купальном халате и наброшенном на голову полотенце. Не тронутое макияжем лицо дышало свежестью и казалось прозрачным. Она посмотрела на нас огромными серыми глазами, промурлыкала что-то на непонятном языке и скрылась за той же дверью, откуда появилась.

Мы простились с рыжеволосой латиноамериканкой, вошли в лифт, и я сказал:

— Чем раньше мы выкинем все это из головы, тем здоровее будем.

— Хотя у нас разные побудительные мотивы, я целиком «за», — ответила Чаморро.

Дни проходили за днями; мы без особого энтузиазма предпринимали кое-какие действия и постоянно связывались с Марченой в надежде услышать новости. Все впустую. Когда Перейра затребовал нас к себе с рапортом, нам ничего не оставалось, кроме как констатировать смерть в результате несчастного случая и предложить сдать дело в архив. Судья принял нашу аргументацию и, недолго думая, подписал постановление.

Солнечным апрельским днем мы взяли патрульную машину и отправились к Бланке Диес. По дороге ни я, ни Чаморро не проявляли особой склонности к словоохотливости. На нас тяжелым грузом давило ощущение тревоги, собственной несостоятельности и, главное, полной безысходности.

Вдова приняла нас с холодной вежливостью. Она не преминула намекнуть на срочный перевод и уже прямым текстом попросила сократить визит до минимума. По сравнению с прошлым разом я заметил кое-какие перемены. На ней были очки и открытая широкая блузка, которая позволяла среди прочих прелестей оценить по достоинству ее лилейную шейку. И еще одна немаловажная перемена: ей уже не требовалось охранять нас от ротвейлеров.

Она провела нас в ту же гостиную, и теперь ничто не мешало любоваться из окна великолепным видом залитой солнцем долины. Я, стараясь не злоупотреблять казенной лексикой, изложил ей содержание своего рапорта, уже одобренного судебными инстанциями. Бланка Диес выслушала нас с невозмутимым лицом, ни разу не прервав вопросами. Когда я закончил, она села на софу, оперлась о подлокотник и повернулась к окну. Погрузившись в свои думы, она долго держала паузу, пока у нас с Чаморро, сидевших на кончике стула с кепи в руках, не затекло от неподвижности тело.

— Прекрасно, сержант, — проговорила она наконец, избегая встречаться со мной взглядом. — Вероятно, вы сделали все от вас зависящее. Если таково ваше мнение, значит, так тому и быть.

— Не думайте, будто мы в восторге от результатов расследования, сеньора Диес, — оправдывался я. — Я совершенно не убежден в правильности принятого решения, однако не располагаю доказательствами, чтобы утверждать обратное.

Вдова медленно повернула ко мне лицо. Оно покрылось красными пятнами и блестело от слез. На секунду мне померещились языки пламени, а за ними корчившаяся в муках фигура Жанны д’Арк. От жалости у меня екнуло сердце.

— Ну что ж, буду жить в неведении, терзаясь сомнениями. Однажды вы испытаете то же самое, поскольку рано или поздно все через это проходят. И тогда поймете ту беспредельную боль, которая заполняет все мое существо, не оставляя места для других чувств. Меня уже ничто не способно ни ранить, ни оскорбить. Я его потеряла, остальное не имеет значения. И мне совершенно безразлична ваша возня вокруг его смерти.

Я не находил ответа. Чтобы сохранить лицо, иной раз лучше воздержаться от слов: как говорится, молчание — золото.

— В любом случае, — добавила вдова, вытирая слезы, — благодарю вас за хлопоты. Вы добросовестно выполнили работу и показали себя профессионалами.

На обратном пути мы остановились на смотровой площадке и зашли выпить кофе в ресторанчик под названием «Панорама Алькаррии». Он находился неподалеку от шоссе, на возвышении, откуда открывался захватывающий вид. Некоторое время мы молча любовались пейзажем, думая каждый о своем.

— Когда долго смотришь на какой-нибудь предмет, пытаясь проникнуть в его суть, то изображение сливается и становится мутным, — проговорила моя помощница. — Другими словами, не замечаешь очевидного.

— Знаю, Чаморро. Но не могу остановиться: меня не переделаешь.


Глава 7

Падший ангел


Незаметно пролетели три месяца. На смену весне пришло лето, на нас с Чаморро свалилось еще несколько трупов, и за всей этой канителью мы не заметили, как настала долгожданная пора отпусков. Однако что-то мешало нам предаться радостному предвкушению отдыха: несмотря на стремительный бег дней, засосавший нас в водоворот текущей работы, ни я, ни моя помощница не могли полностью освободиться от чувства вины перед Тринидадом Солером. Пока я занимался очередным расследованием, мне было не до него, однако по ночам или в метро перед глазами неумолимо вставало его согнутое пополам тело на грязной постели, и мною овладевало безотрадное чувство неисполненного долга.

Вероятно, через много лет мы с Чаморро перевернули бы эту бесславную страницу нашей биографии, и смерть Тринидада Солера осталась бы в нашей памяти лишь как рядовой эпизод, если бы не привередница судьба, которая нежданно-негаданно повернула время вспять, стряхнув архивную пыль с давно забытой истории.

Его величество случай любит рядиться в карнавальные одежды и иногда не прочь пошутить. На этот раз он нацепил на себя маску нахального йоркширского терьера, отзывавшегося на кличку Куки. Однажды его хозяева ехали по пустынному шоссе провинции Паленсия,[33 - Паленсия — административный центр одноименной провинции. Знаменита тем, что там появился первый в Испании университет, основанный в 1212 году.] как вдруг Куки загорелось сходить по своим делам. Скуля и тявкая, песик закатил такую истерику, что водитель счел нужным остановиться перед первым же поворотом и выпустить косматого василиска из машины. Почуяв свободу, Куки молнией метнулся в заросли и исчез минут на пять-шесть, а вернувшись, вскарабкался на заднее сиденье и притих. Когда хозяйка обернулась посмотреть, чем он там занимается, то увидела у него между лап какую-то непонятную вещицу, но не стала ее отнимать, зная сердитый нрав своего питомца. Наконец Куки надоела игра, и он, свернувшись калачиком, задремал; рядом лежал странный предмет продолговатой формы. Хозяйка осторожно взяла его в руки и тут же с ужасом отбросила. Это был человеческий палец, по виду указательный, — невероятной длины и почти без кожи.

Час спустя находку передали в ближайший пункт Гражданской гвардии. С трудом определив место, где Куки выскочил из машины, жандармы принялись рыскать по кустам и прилегавшей к ним местности в радиусе до двухсот метров, однако безрезультатно. Позже вызвали оперативную группу с ищейками. Перед самой темнотой в километре от шоссе собаки нашли разрытую яму и тело, частично обглоданное волками. Место было глухое — один из тех забытых богом уголков, которые еще сохранились в провинциях Испании. Хищники растащили останки вокруг захоронения, поэтому реконструкция скелета казалась почти непосильной задачей: ряд мелких костей и четыре пальца руки так и не удалось найти.

Меж тем в середине августа мы с Чаморро вернулись из отпуска и увидели на нашем столе непочатый край новых дел, а среди них — папку с материалами по последнему происшествию. Покалякав с коллегами о пустяках и попутно выяснив (разумеется, в той степени, в какой мне позволяло чувство такта и данный мною обет не обсуждать внешность Чаморро), где моя помощница умудрилась приобрести столь эффектный загар, окрасивший ее лицо и руки в золотисто-бронзовый цвет, я принялся рассеянно просматривать документы. Дойдя до паленсийской находки, я заинтересовался историей ее обнаружения и наткнулся на предположительную дату смерти, зафиксированную судебным медиком: она произошла четыре месяца назад. Расследование дела с большим сроком давности сулит мало подвижек и, как правило, превращает труп в классического «глухаря», тем не менее что-то заставило меня погрузиться в изучение деталей. Жертва была убита единственным выстрелом в затылок, пуля девятого калибра застряла в черепе, однако гильзу не нашли. Речь шла о молодой женщине двадцати-двадцати двух лет. Последняя информация имела немаловажное значение, поскольку по манере совершения убийства узнавалась рука опытного профессионала или по меньшей мере умелого дилетанта, а преступники такого уровня редко выбирают своей мишенью слабый пол.

Я позвал Чаморро, показал ей материалы и попросил с ними ознакомиться, чтобы вынести свое суждение. Она унесла папку к себе и принялась за чтение. Через полчаса моя помощница уже стояла передо мной и тыкала загорелым пальцем в одну из строчек отчета о вскрытии. Я прочитал: «Рост: 1,79 метра».

— Дьявольщина! — вырвалось у меня.

— Ты подумал то же самое, признайся? — Чаморро сияла от радости.

— Я подумал, что отпуск только усугубил мой врожденный кретинизм, и, если тебе пришла в голову именно такая мысль, то мы совпали во мнениях, — покаялся я. — Надо же было так опростоволоситься!

— Тебя сбила с толку «семерка». К похожему трюку прибегают крупные магазины при составлении ценников, и он безотказно действует на всех.

— Удар ниже пояса, Виргиния! — возмутился я. — Ничто не способно оскорбить меня больше, чем попытки поставить мой интеллект вровень «со всеми».

— Не придирайся к словам. Лучше скажи, как нам теперь с этим быть?

— Разумеется, пустить в ход. Смотри, рост женщины — почти метр восемьдесят, и она убита около четырех месяцев назад. Как мне подсказывает интуиция, последнее убийство имеет прямое отношение к предыдущему делу, и в этом смысле у нас не труп, а конфетка. Он принадлежит чрезвычайно привлекательной особе, предположительно проститутке, приехавшей откуда-то из Восточной Европы и бесследно исчезнувшей в окрестностях Мадрида. Надо срочно связаться с полицией — не исключено, что у них есть заявление о пропаже русской девушки.

— Если о ней вообще заявили, — усомнилась Чаморро.

— Скрестим пальцы на удачу!

По лицу моей помощницы пробежала тень недовольства.

— Будет тебе! Наконец-то колесо фортуны повернулось в нашу сторону, а ты мрачнее тучи, — подбодрял я Чаморро.

— Кому ты собираешься звонить, часом не Савале? — насторожилась она.

— Отличная идея.

— Будь в его распоряжении такое заявление, он должен бы позвонить тебе первым, логично?

— Просто не сообразил, — неуверенно возразил я.

Нам повезло: Савала не уехал в отпуск и был на месте. Когда я с ним поздоровался, его голос на другом конце трубки прозвучал с некоторым недоумением, но в конце концов он удосужился меня вспомнить.

— Конечно, конечно! — воскликнул он. — Ты еще искал одну русскую девушку, верно? Я тут совсем отупел: не признать бравого гвардейца да еще с фамилией макаронщика![34 - Фамилия «макаронщика» — намек на прозвище итальянцев из-за их пристрастия к макаронам.]

— Полегче на поворотах, инспектор, — возразил я. — Так ведь и обидеться недолго, только не знаю, за кого в первую очередь: то ли за моих предков, то ли за всех жандармов мира.

— На обиженных воду возят. Ну и как? Нашли?

— Возможно. Собственно, поэтому я с тобой и связался.

Я вкратце описал ему происшествие в Паленсии и изложил нашу версию. Савала молча слушал. Потом пару раз натужно кашлянул и заговорил с уже знакомой мне индифферентностью:

— В последние месяцы мне ничего такого не попадалось, тем не менее надо будет поспрашивать у тех, кто непосредственно занимается розыском пропавших. Я не по этой части — не хватает терпения.

Через час Савала перезвонил мне сам.

— Глухо, — сказал он. — Я просмотрел все бумаги и потолковал с судебными медиками. Имеющимся в вашем распоряжении данным соответствуют две девушки: проститутка из Каса-де-Кампо[35 - Каса-де-Кампо — парк, расположенный на правом берегу реки Мансанарес на западе Мадрида.] да стриптизерша одного из притонов Центрального района.[36 - В Испании различают три района (зоны) по климатическим условиям: Северный, Центральный и Южный. Центральный район охватывает Мадрид, Кастилию, Ла-Манчу и Эстремадуру.] Проститутка из Каса-де-Кампо — чернокожая зулуска, а стриптизерша — светловолосая полячка, но всего метр семьдесят ростом. Как видишь, мне нечем тебя порадовать.

— Не переживай, — ответил я. — Похоже, это дело кем-то проклято.

Выбитые из колеи плохими вестями, мы с Чаморро молча стояли перед папкой, пытаясь собрать осколки разбитых надежд.

— Ладно, — проговорил я бодрым тоном. — Считай, что во всем виновато временное помрачение рассудка, навеянное отпускной эйфорией и провалом расследования в Алькаррии, которое занозой засело в мозгу и не дает нам покоя. Однако взрослые люди должны с достоинством держать удар, поэтому предлагаю начать расследование с чистого листа, словно мы никогда не слышали ни о каком Тринидаде Солере, ни о его смерти.

Принятое решение обязывало нас окунуться с головой в базу данных, чтобы ознакомиться с делами всех пропавших без вести в последние двенадцать месяцев, а затем отобрать тех, чьи параметры совпадали с заключением судебных экспертов по паленсийскому трупу. У нас на руках имелось большое преимущество — высокий рост, однако объявленных в розыск двадцатилетних девиц тоже немало, и, как правило, они уходят из дома по собственной воле и в основном из-за семейных неурядиц. В ходе работы мы могли столкнуться еще с одним затруднением: компьютеризация коснулась архива лишь частично, и заданный по росту автоматический поиск не гарантирует стопроцентного результата. В довершение ко всему просмотр огромного количества порталов быстро утомляет внимание и порождает предательские сомнения в действенности подобного времяпрепровождения, поскольку родственники порой вообще не заявляют об исчезновении. Правда, такие случаи редки, но они бывают.

Допустим, мы нашли бы подходящую кандидатуру, но и тогда дело не намного продвинулось бы вперед: предстояла идентификация трупа, от которого в буквальном смысле слова остались рожки да ножки, и произвести ее можно лишь путем сопоставления результатов рентгенодиагностики зубной челюсти. Разумеется, у каждого из нас имеются такие снимки, но, когда они совершенно необходимы для расследования убийства, отыскать их представляется почти непосильной задачей для родственников, при условии, что таковые вообще существуют. Иногда опознанию помогает одежда, однако рядом с паленсийским трупом нашли только белые хлопчатобумажные трусики, — слишком банальный аксессуар, чтобы сослужить нам службу.

Вот такие невеселые мысли, да еще некстати свалившаяся напасть в виде муторной послеотпускной хандры, терзали меня в тот понедельник, когда около двенадцати часов дня мы с Чаморро изготовились броситься в атаку на компьютер. В успех предприятия верилось не больше, чем, скажем, в воскрешение матери олененка Бэмби. Надежды было ничтожно мало, но она не покинула нас полностью, — недаром я сохранил святую веру в воссоединения мамы оленухи со своим малышом.

Так или иначе, но понедельник прошел впустую. На следующий день, то есть во вторник, я появился в конторе с опозданием, одуревший от липкой жары и донельзя обозленный решением городских властей увеличить интервалы между поездами в летнее время, — подобное тупоумие могли проявить лишь те, кто никогда не пользовался метро. Чаморро сидела за компьютером, а раскаленный добела принтер выплевывал листы бумаги.

— Черт подери! Откуда столько рвения, Чаморро? — поинтересовался я. — Что до меня, то я чувствую себя разбитым еще до начала сражения.

Она обернулась. Как известно, способность моей помощницы к притворству бесконечно стремится к нулю, вследствие чего я сразу заметил торжествующий блеск в ее глазах. Она подождала, пока принтер не выдаст последний лист, и сложила его вместе с остальными. Потом, не произнеся ни слова, протянула мне всю стопку и, как школьница, сложила руки за спиной.

Я стал читать, и первая же строчка, несмотря на жару и раздражение, зазвучала для меня сладчайшим хоралом: «Имя: Ирина Котова. Национальность: белоруска. Дата и место рождения: 12 мая 1977, город Витебск, находящийся в непосредственной близости от границы с Россией. Рост: метр восемьдесят (прибл.). Вес: семьдесят пять килограммов (прибл.). Очень светлая блондинка. Глаза: синие. Особые приметы: отсутствуют. Пропала 6 апреля в Коста-дель-Соль.[37 - Коста-дель-Соль — курорт на побережье Андалусии, от города Малага на запад до Гибралтара. Общая протяженность пляжей — более 300 км.] Заявление об исчезновении подано 16 апреля неким Василием Олекминским, назвавшимся ее бойфрендом. Национальность: белорус, возраст: 27 лет. Им же предоставлена недавно сделанная фотография потерпевшей. Причины ее исчезновения ему неизвестны…»

Я наслаждался сухой прозой протокола, словно возвышенной поэзией. Враз улетучилась подавленность и угрызения совести, мучившие меня все эти дни. Перестала донимать даже расплавляющая мозги жара.

Я посмотрел на Чаморро и не смог удержаться от восклицания:

— Солнышко ты мое!

— Благодари мой, как ты выражаешься, «умственный аскетизм».

— Нет мне ни прощения, ни забвения… — пошутил я.

— Насколько я понимаю, ты извиняешься. Кто бы мог подумать!

— Я бы упал перед тобой на колени, но меня останавливает перспектива быть препровожденным в психушку. Военные — люди жесткие и, когда дело касается нервных расстройств, действуют гораздо решительней гражданских.

Не теряя времени, мы связались с нашим отделением в Малаге.[38 - Малага — город и порт на юге Испании, на Средиземном море, в автономной области Андалусия. Административный центр провинции Малага и центр виноделия (традиционное производство десертных вин). Второй по величине город Андалусии. Население 525,9 тыс. человек (2004), с пригородами 834,5 тыс. человек.] Для порядка нас, словно мяч, отфутболивали из одного отдела в другой, пока трубку не взял лейтенант Гамарра, чей выговор выдавал в нем южанина. Он нехотя признал, что дело об исчезновении белоруски поручили ему.

— Сейчас точно не помню, — сказал он. — Хотя, погоди, — действительно через мои руки проходило нечто похожее. Когда пропадает кто-то из этой публики, мы особо не утруждаемся. За ними не уследишь: они то появляются, то исчезают, то перебиваются с хлеба на воду, то, глядишь, уже разъезжают в кабриолетах. А иной раз изрешечивают друг друга пулями в каком-нибудь шикарном особняке. Ими занимаются специально обученные кадры из СЕСИД[39 - СЕСИД — аббревиатура названия организации: Высший центр информационной защиты.] и Службы информации. Мы, мелкие сошки, мозги и оружие у нас жиденькие, поэтому на рожон не лезем.

Я рассказал Гамарре о находке в Паленсии и о тех фактах, которые давали нам основания увязать исчезновение Ирины Котовой с обнаружением трупа.

— Надо же! Впервые слышу, что в Паленсии происходят какие-то события, — изумился он. — В моем представлении ее вовсе не существует и учитель географии в колледже просто морочил нам голову. Ладно, перейдем к сути. Ты уверен в вескости этих оснований?

— Пока не очень, — ответил я. — И чтобы мало не показалось, заделаю-ка я вам, господин лейтенант, еще один карамбольчик.

Я вкратце обрисовал ему историю Тринидада Солера.

— Послушай, Вила, — недоверчиво проговорил он, — я не пойму, чего ты добиваешься? Сварить наваристую похлебку из костей давно высохшего скелета?

— Пришлите мне фотографию девушки, тогда все станет на свои места.

— Конечно, пришлю, за этим дело не станет. Однако не забывай, отсюда до Паленсии путь неблизкий.

— Расстояние — не самое серьезное препятствие, с которым нам приходилось сталкиваться, господин лейтенант. У меня еще одна просьба: если вас не затруднит, то помогите мне выйти на некоего Василия Олекминского, и как можно скорее.

— Какого еще Василия?

— Дружка этой Котовой. Он нам нужен для опознания останков.

— Понятно. Тотчас отдам распоряжение. Не волнуйся, разыщем, но при условии, что он не залег на дно.

Перейра находился в отпуске. Мне было жалко тревожить его покой, хотя, надо признать, к моим альтруистическим побуждениям примешивался суеверный страх спугнуть удачу. А судья из Гвадалахары мнил себя птицей слишком высокого полета, чтобы терзаться бессонницей по поводу преждевременно закрытого дело Тринидада Солера. Так или иначе, но мы с Чаморро решили придержать новость до получения обещанной фотографии.

Фотография пришла на следующий день. Мы вскрыли конверт дрожащими от благоговения руками и таким же манером извлекли его содержимое. Моментальный снимок стандартного размера запечатлел огромного мужчину с рыжими усами и девушку, чуть ниже ростом, позировавшими на фоне моря. Мы с Чаморро впились взглядом в лицо Ирины Котовой.

— Она похожа на ангела, — проговорила Чаморро с горечью.

— Действительно ангел, но падший, — уточнил я.

— В нашем мире с ангелами сплошь и рядом происходят подобные вещи.

— Выше нос, Чаморро! Ты у меня совсем расквасилась.

— Ничего не могу с собой поделать, — уныло сказала она. — Ты только посмотри: у нее вся жизнь впереди, и она могла бы быть счастлива до конца дней, если бы не ее лицо. Красота подписала ей смертный приговор; она, будто магнитом, притягивает к себе жирных вонючих кабанов. И больше всего меня бесит, что за их скотство расплачиваются несчастные несмышленыши вроде Ирины Котовой, меж тем как кабаны продолжают нагуливать себе брюхо, похрюкивая от удовольствия в своих свинарниках.

— Не знаю. Все выглядит намного сложней и запутанней. Готов держать пари, она сознательно выбрала свою судьбу и была ею довольна, — возразил я.

— А мне кажется — по недомыслию.

При появлении Чаморро у нас в корпусе она сразу стала объектом перешептывания относительно своей не слишком ярко выраженной женственности. Имеется в виду распространение тех злостных слухов, кстати сказать, совершенно беспочвенных, которые, как сорняки, прорастают на любом месте, где собираются более трех человек. Хотя, может, и не таких уж беспочвенных: она действительно не носила юбок, никогда не подводила глаза и не красила губы. Я же, неоднократно и с удивлением наблюдавший, с какой необычайной сметливостью и воодушевлением она берется за расследование того или иного дела, полагал, что тут не обошлось без старания остаться незамеченной, и винил природную стеснительность моей помощницы. Но сейчас, после ее гневной обличительной тирады, строгость в подборе одежды и нежелание подчеркивать сильные стороны своей внешности предстали передо мной совсем в ином свете.

— Да не переживай ты так. Ведь не всех же их убивают, — заключил я, пытаясь ее утихомирить.

— Не всех. Тех, кто избегает гибели, используют до мозга костей, а потом выкидывают за ненадобностью на помойку. И эти дурочки доживают свой век в нищете, любуясь фотографиями, где они красивы и молоды, и пьянеют от ненависти к миру.

— В тебя сегодня словно бес вселился. Любой человек тоскует по юности, даже я, притом, что мне крепко досталось в молодые годы.

— Тебе трудно меня понять, сержант, — оборвала меня Чаморро с осуждением в голосе. — Ты — мужчина.

— Ради Бога! — взвыл я. — Красная карточка! Удаляю тебя с поля.

— Как скажешь.

— Ладно, Чаморро. Общение с тобой чрезвычайно поучительно. Но у нас незавершенное дело, а потому — за работу; она, как известно, является источником физического и умственного здоровья.

Удручающий разговор над фотографией Ирины Котовой выветрил у меня из головы весь энтузиазм, с каким начиналось сегодняшнее утро. Я всегда старался снизойти, в лучшем смысле этого слова, к несчастью людей, чью смерть мне случалось расследовать. В мои задачи входила попытка понять, кем они были при жизни, а затем, в пределах допустимого, вникнуть в суть их видения окружающего мира. И, как следствие, я привязывался к моим подопечным, точнее сказать, к тому, что от них осталось в зыбких воспоминаниях родственников и друзей. Подобный подход к расследованию требует бережного расходования сил. Но разве можно требовать от человека хладнокровия, когда дело, в которое он вложил столько ума и сердца, наконец-то стало на рельсы? Взывая к мертвым, мы продолжаем жить дальше, а жизнь налагает слишком суровые обязанности, чтобы сдерживаться в редкие минуты душевного подъема.

Окрылив себя надеждой, я сел за руль сам и на головокружительной скорости пролетел стокилометровое расстояние, отделявшее нас от мотеля. Стоял солнечный летний день, автострада была свободной, и, хотя сидевшая рядом Чаморро замкнулась и ушла в себя, я, услышав по радио хит летнего сезона (вздорную легко забывающуюся мелодию), увеличил звук и стал подпевать во всю мощь своих легких.

Чаморро вынула из кармана блузки фотографию Ирины Котовой и предъявила ее администратору Торихе. За прошедшие три месяца с момента нашей с ним встречи тот отпустил бородку, видимо, намереваясь предать себе вид скучающего аристократа, однако реденькая поросль на его лице не только не выполняла отведенную ей претенциозную роль, но, скорее, делала его похожим на телепроповедника из Майами. Парень уставился на фотографию немигающими глазами и смотрел на нее около минуты.

— Нет ни капли сомнения, — подтвердил он. — Это та самая девушка.


Глава 8

Приключения благородного капитана Труэно[40 - Капитан Труэно — герой серии комиксов Виктора Мора, издаваемых в Испании и других испаноязычных странах с 1956 по 1998 год и пользовавшихся большой популярностью. Капитан Труэно — благородный рыцарь XII века, странствовал по всему свету с группой единомышленников, верша справедливость и сражаясь за свободу против притеснителей во славу дамы сердца.]


Лейтенант Гамарра позвонил мне из Малаги в среду сразу после полудня. Новости были неутешительными.

— Русский бесследно исчез, — мрачно сказал он.

— Только не это, господин лейтенант! — взмолился я.

— И у нас нет ни малейшего понятия, где его искать. Он оставил несколько адресов, когда подавал заявление о розыске. Вчера мы по ним наведались, но, как выяснилось, парень не появлялся ни на одной из квартир уже больше полутора месяцев. То ли вернулся в Россию, то ли переехал на Мальорку, а может, лежит сейчас на дне залива и кормит рыб.

— Попытайтесь еще раз, — попросил я. — Без его показаний я не сумею объединить дело об исчезновении Ирины Котовой с убийством в Паленсии. Если не удастся связать концы, в моем арсенале останутся лишь сумбурные, хотя и многообещающие гипотезы.

— Спокойно, сержант, мы делаем все от нас зависящее, — неприязненно ответил Гамарра, очевидно недовольный моей настойчивостью. — Однако не воображай, будто я все брошу и побегу ставить посты на дорогах. Без тебя работы хватает! Ты отдаешь себе отчет, куда ты звонишь и какое время года на дворе? У нас самый разгар курортного сезона, да еще и ярмарка.[41 - В каждом крупном городе Испании проводится ярмарка с распродажей изделий местного народного промысла и массовыми гуляниями.]

— Хорошо живете, Бог вам в помощь! — вырвалось у меня.

— Э, нет, Вила! Прибереги свои чертовы шуточки для другого случая. Это приезжие балдеют от травки и заливают себе глаза белым вином — а мы вкалываем как негры.

— Я и не думал шутить, напротив, хотел выразить вам сочувствие, господин лейтенант.

— Ладно. Поиски будут продолжены, обещаю. Но и вы тоже подсуетитесь, пока суд да дело. У вас теперь есть фотография, верно? Покажите ее кому-нибудь из судебных медиков в Мадриде, и пусть ее сличат с найденным черепом. Потом забейте информацию в компьютер — и полный порядок.

— Возможности техники не беспредельны, господин лейтенант, — обескураженно сказал я. А про себя подумал: раз уж мы заговорили о русских, то благодаря компьютеру была проведена идентификация останков одной из дочерей[42 - Дочь Николая II — имеется в виду идентификация Марии Николаевны по останкам из второго захоронения и найденной в Эрмитаже окровавленной рубашки Николая II, в которой он был во время совершенного на него покушения в Японии.] Николая II, безоговорочно подтвердившая ее смерть вместе с остальными членами царской семьи. Но я предпочел особенно не распространяться на эту тему.

— Твою мать, сержант. Распустил нюни, словно у тебя раньше не разваливалось ни одного дела, — сказал Гамарра менторским тоном, в котором чуть ли не физически ощущался вес его лейтенантских звездочек. — Устав велит поддерживать боевой дух даже в моменты поражения.

— Так точно, господин лейтенант. Но мне никак не обойтись без русского. Даже в случае установления личности погибшей без ее официального опознания следствие упрется в тупик и будет похоронено в той же яме, где обнаружили тело, и я — рядышком.

— Кроме находящихся в моем распоряжении скромных средств, могу предложить тебе лишь гостеприимство, — закончил Гамарра. — Коли взбредет охота приехать и самому заняться розысками, — добро пожаловать. А мы подсобим.

— Ловлю вас на слове, господин лейтенант.

Момент требовал вмешательства Перейры. В моем сердце кипело нетерпение вернуться к делу Тринидада Солера. Уже одно опознание администратором мотеля фотографии Ирины Котовой могло послужить достаточным условием для возобновления следствия. А принимая во внимание почти полное совпадение дат исчезновения девушки, зафиксированное заявлением о пропаже, и смерти Тринидада Солера, то не хватало только доброй воли. Но, вспомнив о судье, я сильно напрягся: вряд ли он примет на веру мои теоретические выкладки без увесистого пакета конкретных доказательств, опровергавших любое возражение. Мне надлежало раздобыть факты, свидетельствовавшие о том, что женщина, приехавшая с инженером в мотель, и женщина, убитая пулей в затылок, — одно и то же лицо. Другого способа укротить несговорчивость судьи не предвиделось.

Прежде чем набрать номер мобильного телефона шефа, я долго маялся, поскольку по вполне понятным причинам всегда отчаянно трусил проявлять инициативу. После пятого гудка, вместо голоса Перейры в трубке послышались призывные звуки «ламбады» в прескверной обработке. Надо полагать, шеф развлекался не в элитном яхт-клубе.

— Кто говорит? — крикнул он в трубку.

— Господин майор, это Вила.

— Кто-кто? Не расслышал, Вила? Погоди, я отойду от динамика, будь он трижды проклят.

В глубине слышались радостный визг детей, громкое разноязычье взрослых, пытавшихся их унять, и фонтанирующий рев усилителей. Должно быть, Перейра ушел далеко, потому что, когда в трубке опять раздался его голос, я сумел различать слова.

— Наверное, я изловил вас не вовремя, — усомнился я.

— Время — понятие растяжимое и все зависит от того, где и как ты его проводишь, — заметил Перейра. — Например, в данный момент я пополняю число жертв форменного надувательства и преступления против здоровья нации в одной из забегаловок Аликанте.[43 - Аликанте — город и порт в Испании, на Средиземном море, в автономной области Валенсия. Административный центр провинции Аликанте. Население 350 тыс. человек (2002).] И горю желанием снова окунуться в работу.

— Сожалею, но боюсь, предстоящий разговор исполнит ваше желание раньше, чем вы предполагали.

Я описал ему последние события, стараясь приводить лаконичные, но исчерпывающие доводы. Перейра слушал меня внимательно, вставляя в каждую паузу воинственное «угу». Это воодушевляло, поскольку являлось знаком, что чаша весов склоняется в мою сторону. Отсутствие интереса или, не приведи господи, ревнивая подозрительность к собеседнику сопровождалась мрачным «хм».

— Понятно, — проговорил он. — Чем я могу помочь?

Перейра явно уклонялся от ответственности, для чего прибег к обтекаемой формулировке — тонкое искусство, которым он владел в совершенстве и которому безуспешно пытался меня научить.

— Нам с Чаморро хотелось бы получить ваше добро на срочный вылет в Малагу. Нужно во что бы то ни стало определить местонахождение Василия, а тамошние ребята, естественно, не могут бросить работу ради поисков одного человека. Они загружены по самое горло.

— У тебя губа не дура, Вила. Так уж и вылет! А почему бы тебе не сесть за руль и не поупражняться немного в вождении? Уж больно ты изнежился.

— Моя старая кляча сломалась, и до сентября ни одна мастерская не возьмет ее в ремонт. Просить машину у начальника нашего парка тоже не выход: я не знаю, на какой срок она мне понадобится — может, на день, а может, и на все десять, и он говорит, будто я ломаю ему график. Не ссориться же с ним, в самом деле!

— И что вы будете делать в Малаге без машины?

— Одолжим или возьмем напрокат.

— Лучше укради, — приказал он мне. — У нас перерасход бюджета, а впереди четыре долгих месяца.

— Так вы даете нам разрешение?

— Даю, но только на неделю — и ни днем больше.

— Спасибо, господин майор.

— Вила!

— Да, господин майор.

— То, как ты относишься к работе, в высшей степени похвально. Надеюсь, твое усердие не просто зуд в одном месте, или я ошибаюсь?

Подчиненному не след злоупотреблять доверием начальника, тем более вводить его в заблуждение, но если уж врать — так со слезой в голосе.

— Нет, не ошибаетесь, господин командир, — истово подтвердил я.

— Хорошо. Я спросил только для того, чтобы между нами не оставалось недомолвок А насчет зуда в одном месте, то я неспроста о нем упомянул, и тебе известно почему.

Я понимал, куда он клонит, и сильно опасался употреблять в его присутствии такие туманные понятия, как «интуиция», «ощущение», «предчувствие» и иже с ними. По темпераменту Перейра принадлежал к картезианцам,[44 - Картезианство — направление в философии и естествознании XVII–XVIII вв., теоретическим источником которого были идеи Р. Декарта. Исходные принципы картезианской гносеологии — самодостоверность сознания (декартовское «мыслю, следовательно, существую») и теория врожденных идей.] но если вам угодно узнать, что сие означает, то, выражаясь без затей, ему просто не хватало воображения. В этом смысле он был неподражаем и ассоциировался в моем сознании с пробным камнем, на котором проверяют консистенцию драгоценных металлов, а в моем случае — жизнеспособность того или иного суждения. Поскольку мне приходилось предупреждать его выходки и пребывать в постоянной готовности к парированию ударов — частенько довольно грубых, но всегда метких, — я значительно преуспел в карьере полицейского и стал несравненно лучшим профессионалом, чем изначально замышляла природа, одарив меня весьма скромными талантами.

Получив разрешение Перейры, я позвонил Чаморро.

— Собирай чемодан, — сказал я. — Мы едем к морю.

— К морю?

— Разыскивать Василия.

— Но… А почему не в Гвадалахару? — спросила она растерянно. — Что нам делать в Малаге? Мне кажется, лучше…

— Сейчас на первом месте — Василий, в Гвадалахару мы всегда успеем.

На следующее утро мы приехали в аэропорт «Барахас» с вещами и намерением поспеть на рейс, вылетавший в восемь тридцать, по крайней мере, так значилось в расписании. Тем не менее в девять часов мы все еще ожидали, когда объявят номер выхода на посадку. Зал был битком забит. Пристроившаяся слева от меня Чаморро нехотя листала глянцевый журнал, иллюстрирующий личную жизнь артистов и публичных людей во всех пикантных подробностях. Я, чтобы рассеяться, тоже шарил глазами по страницам, где помещался отчет о морской прогулке. Те, кто на борту яхты демонстрировал перед камерой бронзовый загар, роскошные туалеты и все ипостаси водных процедур, от ныряния до стильного плавания, на суше ратовал за искоренение голода и несправедливости на земле, а также старательно исполнял роль борцов за светлое будущее всего человечества. В девять двадцать пять моя кротость взбунтовалась и, обозвав меня «дураком», направила к стойке справочного бюро.

— Рейс задерживается по техническим причинам; такую информацию дает монитор, и мне нечего добавить, — повторяла женщина за стойкой, едва осмеливаясь поднять глаза на толпу разъяренных людей, хотя правильнее будет сказать, на разъяренных и отчаявшихся когда-либо улететь людей.

— Вы кучка бессовестных никчемных негодяев, — презрительно бранился загорелый холеный мужчина лет сорока, зачехленный, как контрабас, в один из тех дорогих пиджаков пронзительно желтого цвета, в каких богатые бездельники забавляются игрой в поло.

Мне больно видеть, когда обижают слабого. Более того, на меня накатывает неукротимый стих благородной ярости. Возможно, сказываются последствия юношеского увлечения героическими легендами о подвигах короля Артура и удивительными похождениями Капитана Труэно. Я обратился к желтому пиджаку:

— Раз уж вам пришла охота сорвать на ком-нибудь злость, отлупите начальника аэропорта или пристрелите пилота, — посоветовал я ему. — А сеньориту оставьте в покое. И обращайтесь к ней на «вы», она вам не прислуга.

— Откуда взялся этот чокнутый?

Я вытащил бумажник и сунул ему под нос служебное удостоверение.

— Сеньорита, не угодно ли вам подать на этого господина в суд за нанесение оскорбления? — спросил я девушку за стойкой.

— Что? Как? — растерянно лепетала та.

Желтый пиджак остолбенел, не в силах объять умом, что отныне полиция, призванная ловить наркоманов, бродяг, воров-карманников и прочее отребье, обрушит карающий меч правосудия на его напомаженную голову.

— Ничего страшного, — упрашивала девушка за стойкой. — Виноваты нервы, надо отнестись с пониманием.

Я повернулся к возмутителю спокойствия.

— Слышали? Сеньорита вас прощает. А теперь: кругом, шагом марш, и подумайте, в какой момент и почему вы превратились в бузотера. Вдруг — исправитесь.

— Как вы смеете?.. — Он задергался, налившись краской гнева.

— Что смею? — Я подошел к нему вплотную.

Поскольку вылет откладывался, я молил всех богов подряд, чтобы этот тип отколол еще какой-нибудь номер, а я, изрядно потрепав ему нервы, меж тем убью время. Видимо, бродящая у меня в голове идея вызвать его на новый скандал перекочевала на мое лицо, чем заставила желтый пиджак позорно покинуть поле боя. Должно быть, он привык боксировать только в спарринге, со слабым противником.

В знак признательности за поддержку женщина из справочного бюро по секрету сообщила мне истинную причину задержки:

— Воздушные трассы перегружены из-за частичной забастовки диспетчеров и пилотов двух авиакомпаний и общей забастовки обслуживающего персонала в трех аэропортах. А самолет, который должен доставить вас в Малагу, вылетел из Барселоны с опозданием ввиду небольшой аварии.

— Вы рекомендуете взять машину?

— Лучше подождите. Через час все прояснится.

Я вернулся на место.

— Зачем ты сцепился с этим субъектом? — спросила Чаморро с любопытством.

— Сам не знаю. Он из тех, кто воображает, будто владение золотой кредитной карточкой дает ему право открывать ногой любую дверь. Хотя как посмотреть. Некоторые прекрасно сочетают богатство с умением прилично себя вести.

— Что-что?

— Оставим, Чаморро. В нашем самолете произошла какая-то поломка, и неизвестно, сможет ли он лететь дальше. Через час все узнаем.

Посадку объявили только в одиннадцать утра. Но на этом мои злоключения не закончились. Когда я поднялся на борт, со мною произошел новый конфуз. Бросив случайный взгляд на кабину, я на какое-то мгновенье встретился глазами с пилотом. Профессия летчика никогда не вызывала во мне восторга, но и особой предвзятости тоже, поэтому я ничем не мог задеть его чувств. Однако зрачки пилота загорелись мстительным огоньком, и он резко отвернулся. Через пять минут над моим креслом склонилось чрезвычайно любезное лицо.

— Сеньор. Я отвечаю за безопасность пилотов и пассажиров на этом судне. Сожалею, но вы должны немедленно покинуть самолет.

— С какой стати?

— По распоряжению командира экипажа. Повторяю, вы должны покинуть самолет.

— Вероятно, произошла ошибка.

— Никакой ошибки, сеньор. Сожалею, но вынужден настаивать. Мы поможем вам вынести ручную кладь.

— Не смейте трогать мои вещи! — Я врос в кресло, не веря своим ушам. — Скажите командиру, пусть он явится сюда лично и попробует вывести меня силой.

Более парадоксальную ситуацию невозможно себе вообразить: командир экипажа и вдруг проходит в салон туристического класса, в котором вместе с остальными «отбросами общества» сидел я, и как раз на месте, где громче всего слышался гул моторов. Чтобы совершить такой акт мужества, ему сначала требовалось по меньшей мере перевоплотиться в капитана «Титаника» и спуститься в нижнюю часть трюма к ютившимся рядом со стоком нечистот эмигрантам. Суперкарго, тяжело вздохнув, побрел по проходу в направлении кабины и спустя минуту вернулся.

— Командир экипажа уполномочил меня довести до вашего сведения, что он является верховной властью на судне. А вы как пассажир в соответствии с правилами полета должны подчиняться его приказам. В противном случае мы вызовем на борт представителя Гражданской гвардии.

— Далеко ходить не придется, — ответил я. — Если вы во мне так нуждаетесь, то мне будет приятно оказать вам содействие. Сержант Гражданской гвардии Бевилаква к вашим услугам.

Я вынул служебное удостоверение и вложил ему в руку.

— Передайте его командиру вместе с заверениями в совершеннейшем к нему почтении. Ну-с, пошевеливайтесь, а насчет удостоверения, то я вам верю. Вы ведь его не присвоите, не правда ли?

Суперкарго внимательно изучил документ. Затем вернул его мне и зашагал по уже проторенной дорожке к кабинке пилотов. Через две минуты он снова завис над моим креслом.

— Прошу меня извинить, сержант, — пробормотал он смущенно. — Я принял вас не за того. Непростительная с моей стороны оплошность. Я действительно…

— С кем не бывает? Ничего страшного.

Когда суперкарго убрался под оторопелыми взглядами соседних с нами пассажиров, я шепнул Чаморро на ушко:

— Все-таки насколько важно добиться определенного положения в жизни. Сначала оказываешься в полном дерьме, а потом не только благополучно из него выбираешься, но еще заставляешь перед собой извиняться.

— Могу я поинтересоваться, что с тобой сегодня происходит? — подивилась Чаморро.

— Ровным счетом ничего. Они сами напросились. Я слишком ленив для скандалов, и тебе это известно как никому другому.

После всех перипетий мы благополучно приземлились в Малаге. В воздухе ощущалась удушливая жара и предреволюционная обстановка, созданная скопищем обгоревших на солнце туристов, которые, толкаясь чемоданами, теснились в коридорах и залах аэропорта в ожидании вылета. Наблюдая за ожесточенными людьми, получившими вместо приятного отдыха лишь бесконечную борьбу за место под солнцем, я стал подозревать, что старушка Европа, пресыщенная устроенным бытом, время от времени нарочно устраивала своим чадам светопреставление — должно быть, во искупление грехов.

Помыкавшись в пробках, сопоставимых с мадридскими в часы пик и, судя по номерам машин, созданных отчасти по вине все тех же вездесущих мадридских водителей, мы наконец добрались до кабинета лейтенанта Гамарры. Перед нами предстал худощавый мужчина с волосатыми руками и порывистыми, плохо скоординированными движениями. Он встретил нас с чрезвычайной любезностью.

— Добро пожаловать в Коста-дель-Соль. Великолепное место, — заверил он нас и добавил: — В любое время года.

— Мы уже заметили, — ответил я.

Я чувствовал себя не лучшим образом: тут и жара, и абсурдные приключения по дороге, и томившая меня неизвестность в отношении нашего расследования, окруженного странными событиями, и мне казалось, будто в моем мозгу завелась какая-то червоточина, которая, разлагая его на фрагменты, не давала возможности собрать мысли воедино. Чаморро, напротив, пользуясь преимуществами молодости, показала себя в полном блеске умственных способностей. К довершению впечатления не могу не упомянуть про золотистый загар на фоне яркого летнего платья и магическую притягательность взгляда. Недаром первые минуты нашего знакомства лейтенант не замечал ничего вокруг, кроме моей помощницы.

— Было бы неплохо, чтобы вы нас сориентировали, откуда начать поиски, — промямлил я, стараясь выйти из ступора.

— Хорошо, — сказал он, очевидно, борясь с тем же состоянием. Если все заумные антропологические теории о взаимосвязи между физиономическими особенностями человека и наклонностями его натуры, какие мне приходилось изучать, правда, не помню, где и когда, не являются полным бредом, то Гамарра соответствовал типу человека, наделенного пылким чувственным темпераментом. — По логике вещей, — продолжил он, — вы, наверное, начнете с посещения его последнего пристанища. Вот вам адрес, оставленный Василием, когда он подавал заявление о розыске.

Гамарра протянул мне листок бумаги с адресом. Я стал читать: конечно же «Вистамар»[45 - «Вистамар» (исп.) — вид на море.] — вполне предсказуемый шаблонный ярлык, приклеиваемый к каждому жилому комплексу, расположенному недалеко от моря, затем номер корпуса, квартиры и название одного из поселков средних размеров, которые сковали побережье железобетонной цепью уродливых зданий, навсегда покончив с этим благодатным уголком природы.

— Больше никаких сведений? Например, род его деятельности или какие-нибудь привычки, — спросила Чаморро.

— А как же? — ответил Гамарра, напустив на лицо столько благости, что я даже растерялся — его поведение разрушало все мои построения о физиогномике как техники психологического анализа. — Здесь написано, что он представитель.

— Представитель чего? — поспешил вставить я.

— Там написано, представитель. А что и кого он представляет — неизвестно.

По лицу Гамарры бродила скользкая улыбочка. На какое-то мгновенье я засомневался, чему она обязана: то ли вожделению, внушенному прелестями Чаморро, то ли он просто наслаждался моими муками. А может, и то и другое вместе взятое, поскольку лейтенант откинулся на спинку кресла и, явно рисуясь, проговорил:

— Ты нас совсем ни во что не ставишь, Вила. Однако не воображай, будто меня каким-то образом задевает твое пренебрежение; все вы, северяне, одним миром мазаны, — я уже привык.

Меня так и подмывало объяснить ему, что к чему, но я уже давно научился избегать подобных ловушек в разговоре, а потому вовремя удержался. Зачем давать человеку пищу для переливания из пустого в порожнее?

— Право, я не так уж плох, как вы обо мне думаете, господин лейтенант, — ограничился я замечанием.

— Тебе лучше знать. Так вот, сержант. Я обещал продолжить поиски и сдержал слово. У меня припасена приятная неожиданность.

— Неужели вы его нашли?

— Конечно нет. Ты узнал бы об этом в первую очередь. Я не собираюсь делать за тебя работу, но облегчить ее — всегда пожалуйста. Тому не будет недели, как вашего Василия видели в одном модном клубе. По словам моих информаторов, он уже и думать забыл о своей милашке.

— Надеюсь, мне не придется умолять вас сообщить название клуба, господин лейтенант.

— Разумеется, нет. Название и адрес на обратной стороне листа.

Как и любому человеку, мне неприятно чувствовать себя последним болваном, но я вынужден был признать, что недооценил Гамарру. Перевернув листок, я прочитал: «Распутин».

— Надо же, какое совпадение!

— Я могу вас проводить, — предложил он как бы невзначай. — Эта часть побережья похожа на лабиринт, в котором легко заблудиться.

— Нет необходимости, господин лейтенант, — в ужасе отпрянула Чаморро. — Мы сами справимся.

Я бросил на нее взгляд. Выражение ее лица говорило: она скорее сунула бы голову в пасть Минотавру, чем согласилась провести еще несколько минут в компании лейтенанта.


Глава 9

Бедный Григорий


Мы разместились неподалеку от города в пансионате, принадлежавшем военному ведомству. В последние дни от невиданного наплыва отдыхающих здесь творилось что-то похожее на вавилонское столпотворение, преимущественно из отставников, которые не упустили случая отхватить себе лучшие номера. Нам повезло: кто-то отказался от брони, однако пришлось разделить один номер на двоих. Если совместное проживание и вызвало в Чаморро смущение, то она держала его при себе. Я же пришел в отчаяние. Мне, подобно Симеону Столпнику,[46 - Симеон Столпник — сирийский монах (ум. 459), святой, избравший следующий вид подвига: стояние на «столпе» для углубленной молитвы. Считается основателем «столпничества», так как простоял на столпе более 30 лет.] предстояла ночь сладких искушений от Лукавого.

Пообедали мы там же, в столовой пансионата, и после кофе я предложил Чаморро вздремнуть, разумеется, в одиночестве, а сам решил прошвырнуться по окрестностям или, за неимением лучшего, пойти в салон проглотить очередную порцию вздора, предлагаемого телевидением. Чаморро с благодарностью приняла мою жертву, и два следующих часа я провел в полузабытье, один на один с мрачными мыслями, прерванными ненадолго документальным фильмом — трогательной и печальной историей о постепенном вымирании львиного прайда в кратере вулкана Нгоронгоро. Не спорю, фильм от начала и до конца постановочен, тем не менее данное обстоятельство ничуть не умаляет его художественных достоинств. У меня слабость к таким историям; они ассоциируются с распутыванием тончайших нитей преступления. В них все подлинно, цельно, все закономерно и оправданно и одно явление неумолимо вытекает из другого. Тут не имеют значение ни содержание, ни идея, а важно, какими изобразительными средствами они передаются; даже такую высокую трагедию, как гибель львиц в Нгоронгоро, можно живописать тончайшими мазками истинного художника, а можно намалевать грубой кистью маляра.

Чаморро спустилась в холл около семи часов. Она приняла душ, подкрасилась и надела короткое платьице. Я напряг шейные мускулы, силясь отвлечь их от властного приказания нервных импульсов свернуть мне голову набок, но все напрасно — в мои ветреные мозги через округлившиеся глаза уже проникло видение стройных загорелых ножек моей помощницы, которые доселе не удавалось видеть ни единому смертному. Однако смотреть только ей в лицо оказалось не лучшим выходом. В то лето в прическе Чаморро появилось больше осветленных прядей, чем обычно, а когда она приглаживала волосы, то моя воля слабела, и по телу проходил уже испытанный несколько лет назад блаженный трепет. Она представлялась мне (и тут я сдаюсь на милость постыдной очевидности) живым воплощением Вероники Лейк.[47 - Вероника Лейк — легенда Голливуда 40-х годов. Несчастная звезда после бурных романов закончила свои дни, работая официанткой одного из баров Манхэттена.] Несомненно, Вероника — никудышная актриса, заносчивая, хамоватая, да еще и коротышка, но все эти и многие другие ядовитые толки в ее адрес не могли смягчить гнездившегося в душе болезненного чувства. Теперь судьба уготовила мне новые, более суровые испытания, подарив помощницу, обладавшую колдовскими чарами возрождать к жизни давно исчезнувшие миражи.

— Я решила заранее приготовиться к выходу, — объяснила она, увидев мою вытянутую физиономию. — Все равно мы скоро пойдем в клуб, верно? И лучше надеть что-нибудь легкомысленное, чтобы сразу вписаться в обстановку. Думаешь, сойдет?

— Еще как сойдет.

— Тебе, я вижу, не нравится.

— Конечно, нравится, — божился я.

В новом платье Чаморро чувствовала себя не в своей тарелке.

— Когда у тебя такое лицо, у меня возникает ощущение, будто ты меня экзаменуешь, — сказала она, опустив глаза. — И я никогда не выдержу экзамена.

Я был на волосок от признания, какого рода экзамен скрывался под моим оценивающим взглядом: лишь с такой очаровательной спутницей у меня появлялись шансы обойти громилу, обязательно стоящего в дверях «Распутина», — одного или в сопровождении какого-нибудь мужчины меня бы и близко к нему не подпустили. Но взыгравший во мне Симеон Столпник предостерег меня от опрометчивого шага, расценив его как капитуляцию.

— Что за нелепая мысль! — ответил я, стараясь унять предательскую дрожь в голосе. — Выбрось из головы эту чушь. А я пойду переоденусь.

Через полчаса мы пустились в путь. Гамарра предоставил нам машину, и, похоже, только потому, что никто из комендатуры не отваживался ею пользоваться, — громыхающий вонючий драндулет, которому место на распродаже металлолома и из-за которого наверняка будут лупить друг друга прутьями по голове скупщики ржавого железа. Было невыразимо жаль сажать в него такое эфемерное создание, как Чаморро, но что касалось меня, то я находился с ним в полной гармонии. Однако пришлось себя окоротить: Чаморро — не моя девушка, а подчиненная, мы ехали не на прогулку, а на работу, и машина была не просто машиной, а ведомственным транспортом, кстати, не таким уж плохим, принимая во внимание бюджетные ограничения, наложенные на нас компетентными властями по каким-то только им одним ведомым высшим соображениям.

По шоссе нам навстречу шел поток автомобилей, возвращавшихся с пляжа. Когда мы добрались до места назначения, в море еще бултыхались припозднившиеся купальщики. Мы припарковали нашу булькающую кофеварку на приморском бульваре. Небо быстро темнело, по листве пробежал живительный ветерок, и жара стала спадать. До открытия клуба еще оставалось время, и я предложил Чаморро прогуляться по набережной. Она согласилась.

Отголоски далекого детства, проведенного на берегах Рио-де-ла-Плата,[48 - Рио-де-ла-Плата — самая широкая река в мире (42 км в дельте). Она соединяет реки Парана и Уругвай, образуя лиман с водным пространством в 36 000 кв. км, на берегу которого стоит Буэнос-Айрес — столица Аргентины.] кажутся мне теперь сказочным сном из иного, уже не принадлежащего мне мира, а запечатлевшиеся в памяти картины из сознательной жизни никак не связаны с бескрайними водными просторами. И оттого при виде моря мое сердце сжимается и начинает учащенно биться. Особенно в часы заката, когда слышится плеск волн и воздух, обволакивая тело, становится объемным и звучным. Чаморро выросла в Кадисе,[49 - Кадис — город на юго-западе Испании, в автономной области Андалусия. Административный центр провинции Кадис. Население 160 тыс. человек (2001). Крупный транспортный узел и промышленный центр юга страны. Порт в Кадисском заливе Атлантического океана.] хотя полностью утратила особенности южного выговора. Ее семья до сих пор живет в этом городе, куда перевели служить ее отца, полковника морской пехоты. Должно быть, в ней говорили наследственность или привычка, но море оставляло мою помощницу равнодушной. И это равнодушие, очертившее ее профиль невидимой линией отчуждения, делало Чаморро неприступной и еще более обольстительной.

Пейзаж по левую руку от нас утомлял взор безликим нагромождением блоков светлых тонов с преимуществом белого: жилые комплексы, отели, торговые центры. Казалось, весь город был пропитан фальшью и обнажал свою истинную душу только зимой, но с таким опустошающим воздействием, что заезжий человек предпочел бы остаться в обманчивом ощущении праздника. По его призрачным улицам бродили курортники и упрямо цеплялись за отпуск, словно эти короткие дни лихорадочной радости могли искупить год тяжелого труда где-нибудь в глубине полуострова или в угрюмой, окутанной туманами Северной Европе. Единственными, кто верил в летнее чудо с такой же святой простотой, с какой каждый из нас в определенном возрасте верит в «Дары Волхвов»,[50 - «Дары Волхвов» — религиозный праздник, который отмечается в Испании 6 января. В этот день взрослые наряжаются в костюмы волхвов и устраивают для детей маскарад с новогодними подарками.] были дети. Они считали каникулы настоящими, поскольку могли предаться полной праздности, вопреки всем попыткам родителей отравить им счастье напоминанием о скучных занятиях в колледже. Детский восторг не знал границ, а на лицах взрослых, особенно если присмотреться, читались настороженность и грядущее разочарование, которое обещало покончить с невыносимым притворством под названием отдых.

— Ничего не могу с собой поделать, — сказал я. — Лето в подобных местах действует на меня угнетающе.

— Почему? — спросила Чаморро.

— Слишком бросается в глаза обман.

— Какой обман?

— Картонное счастье фирмы «Тетрабрик»:[51 - Фирма «Тетрабрик» специализируется на термосвариваемых картонных пачках для молока и других продуктов.] упаковка изящная, но изготовлена из отходов.

— Откуда столько скепсиса? Все не так уж плохо.

— Тебе нравится?

— Мне — да, — сказала Чаморро, окидывая взглядом приморский бульвар; ее глаза светились оживлением, свойственным ребенку, когда он смотрит на карнавальную кавалькаду. И я с горечью почувствовал, как между нами возникает еще одна непреодолимая стена.

Меж тем надвигалась ночь, и мы пошли перекусить в кафе с ценами, которые не только отвечали нашим мизерным командировочным, но и обещали соответствующий уровень кормежки. Набив желудок чем-то неудобоваримым, мы предприняли разведывательный рейд вокруг «Распутина». Клуб представлял собой стоявшее особняком оштукатуренное здание в мавританском стиле, правда, слегка подпорченном двумя разноцветными куполами в форме луковиц. Должно быть, декоратор страдал полным отсутствием художественной жилки, иначе ему не пришла бы в голову нелепая идея украшать сугубо светское строение религиозными атрибутами в русском духе. Над входом, в центре ядовито-фиолетового неонового пятна, сияло слово «Распутин», окаймленное ярко-красной подсветкой и желтыми мерцающими лампочками.

— Мать честная к непорочной любви зовущая! — воскликнул я.

— На спине лежащая и всем дающая, — подхватила Чаморро богохульную частушку.

— Видел бы это бедный Григорий…

— Кто?

— Григорий Распутин, духовный символ заведения и фактический владелец бренда.

— А почему бедный? Разве он не был то ли убийцей, то ли колдуном либо кем-то в этом роде?

— Ничего подобного. Распутин — человек необыкновенного обаяния; он завоевал расположение царских дочерей, потчуя их чаем и прельщая занимательными историями. После его убийства девочки очень сокрушались и даже ездили возложить цветы на могилу своего любимчика в день его именин.

— Ты надо мной подтруниваешь.

— Нет, правда.

— Откуда ты все это знаешь?

— Да так Читал книгу об убийстве Романовых, чисто из криминалистического интереса. Исследования останков царской семьи, сделанные русскими, очень полезны с технической точки зрения…

— Вот оказывается, чем ты занимаешься. — Она сочувственно покачала головой, будто разговаривала с больным.

— Есть люди, читающие книжки и похуже, — запротестовал я. — Например, про вампиров. Однако никто их не принимает за ненормальных.

В дверях клуба стояли два охранника: один — дочерна загорелый тип, стриженный под «микрофон»[52 - Под «микрофон» (молодежный сленг) — прическа, имитирующая шапку негритянских волос.] и крашенный под блондина, другой — чуть посветлее, со сколотым на затылке пучком длинных волос. Толщина их бицепсов превышала объем моей головы, а размер треуголки, которую мне иногда приходится на себя натягивать, равен шестидесяти одному сантиметру. Они спокойно перебрасывались словами в ожидании посетителей.

— Останемся здесь, пока не подвалит народ, — решил я. — Лучше изловить его у входа, если он вообще появится. Ты не забыла прихватить с собой снимок?

— Нет.

Мы увеличили фотографию Василия Олекминского, где он стоит рядом с Ириной. Получилось довольно сносно, во всяком случае, вполне узнаваемо, чтобы тотчас выделить его из толпы.

Толпа не заставила себя ждать. У входа выстроился ослепительный кортеж, вполне соответствовавший меткой характеристике лейтенанта Гамарры, которую он дал завсегдатаям этого заведения у себя в кабинете. И тут я интуитивно понял, почему у него возникло предложение проводить нас до клуба: очевидно, его вдохновляло не только желание побыть в обществе Чаморро, но и возможность поглазеть на экстравагантную публику. Громилы-охранники пропускали лишь посетителей, чьи габариты намного превышали параметры телосложения нормальной человеческой особи, остальные, за исключением владельцев кабриолетов и приятелей хозяев заведения, безжалостно отсеивались. Те же, кому удавалось пройти, наверняка провели не один день у тренажерных станков и немало способствовали возникновению целой сети гимнастических залов на побережье.

Шло время, а Василий Олекминский все не появлялся. Когда стрелки часов приблизились к полуночи, я сказал Чаморро:

— Может, он сегодня не придет. Давай войдем и провентилируем обстановку на месте.

— Как скажешь.

— Чаморро!

— Что?

— А ну-ка спусти с плеч бретельки и покрути бедрами.

— Сам покрути! — рассердилась она.

— Я бы покрутил, но боюсь, что меня неправильно поймут.

— Хорошо, — сдалась она, — я попробую, но мне это не нравится — слишком убого выглядит.

— Ничего не поделаешь, иной раз срабатывают именно такие уловки.

И действительно, сработало, но не до конца. Чаморро прошествовала между расступившимися громилами как королева, однако мне в грудь уперлась огромная темная лапа, и я почувствовал себя Джессикой Ланж[53 - Джессика Ланж (Ленг) — (р. 20 апреля 1949), американская киноактриса. Была танцовщицей и фотомоделью. Дебютировала в «Кинг-Конге» (1976), где получила роль скорее за великолепные внешние данные, чем за актерские способности. Впоследствии неоднократно номинировалась на «Оскара», пока в 1982 и в 1994 годах не получила этот приз за роль в фильмах «Тутси» и «Голубое небо».] перед Кинг-Конгом в ремейке знаменитого фильма. Хотя, будь я на самом деле Джессикой, со мной вряд ли обошлись столь неподобающим образом.

— Это частный клуб, — прошипел смуглолицый громила с таким видом, словно делал мне великое одолжение.

— Глупости, — небрежно бросил я. — Та девушка — не член клуба, однако вы ее не завернули.

— Нет, член. Мы только что оформили ее вступление, — нагло соврал длинноволосый охранник.

Чаморро обернулась, поспешив мне на помощь.

— Пропустите, он со мной, — сказала она повелительным тоном.

— Нельзя, принцесса, — сочувственно ответил длинноволосый. — Распоряжение шефа.

— Какое еще распоряжение?

— Давать от ворот поворот всяким голодранцам. На нем шмотки с распродажи.

Я засопел, свирепо вращая круглыми, как блюдца, глазами, но промолчал. Чертов охранник попал в самое яблочко.

— Что за предрассудки! — возмутилась Чаморро, не теряя апломба. — Какое-то провинциальное свиное логово, а не клуб. Ноги моей здесь больше не будет!

Она потянула меня за рукав, но я не двигался с места, все еще находясь в пограничном состоянии между потрясением и жгучим стыдом из-за того, что меня публично изобличили в прижимистости. Вот уж действительно, все тайное когда-нибудь становится явным.

— Эй, принцесса, — окликнул Кинг-Конг.

Чаморро обернулась, смерив его уничижительным взглядом. Охранник склонил голову набок и осклабился.

— Проходите, — позволил он.

— Благодарю за любезность, — ответила Чаморро и быстро потащила меня за собой.

Оказавшись рядом с длинноволосым, я не удержался от злорадного замечания:

— Вы легко отделались, ребята. Я все равно прошел бы внутрь — если не по-хорошему, так по-плохому. Мы здесь на официальном задании.

— Шевели копытами, чучело гороховое, — довольно хмыкнул громила, — а то раздумаем.

В клубе царила атмосфера, нарочно созданная для удовлетворения самых низменных инстинктов; в ней все дышало пороком: неимоверное количество танцевальных площадок с ослепительной подсветкой, дымовая завеса, фантасмагорическое лазерное шоу и дергавшиеся точно эпилептики гого — профессиональные танцовщицы. За полукруглой стойкой выстроился целый выводок официанток с неестественно тонкими талиями, что наводило на мысль о пластической операции по удалению нижних ребер. Над центральным помостом возвышалась кабина, а в ней, словно на электрическом стуле, корчился зомби в наушниках.

Мы подошли к стойке и заказали выпивку: тоник для Чаморро и виски для меня. Подобный выбор не случаен, он позволяет завязать непринужденную беседу с тем, кто тебя обслуживает. Ничего серьезного, обычный треп вроде: «Лед убивает вкус» или «Щедро наливаешь, детка», так как почти у всех официанток отказывает глазомер, когда в стакане нет кубиков льда. Мелочи, конечно, но для начала разговора вполне сгодятся. Однако официантка из «Распутина» весьма искусно притворилась глухой, а может, и впрямь недослышала, кто ее разберет? На всякий случай я напряг голосовые связки и прокричал:

— Мне надо найти одного русского парня, Василия, — он мой приятель. Ты его здесь часом не видела?

Куда там! Никакого эффекта. Официантка молча удалилась, грациозно покачивая бедрами в такт музыке.

Многократно испытанный маневр не удался и с другими девушками. Максимум, чего я добился, был отрицательный ответ, выраженный исключительно мимическими средствами. Похоже, официанток специально натаскивали на то, чтобы не вступать с клиентами ни в какие другие разговоры, кроме как о напитках и ценах. У Чаморро дела шли лучше: она расположила к себе изящную рыжеволосую девушку с толстой длинной косой, кончик которой болталась у нее где-то в районе кобчика.

— Да, здесь бывают русские, — сообщила рыжеволосая. — Но сегодня я никого не видела. Точно говорю, потому что их нельзя не заметить.

Услышав комментарии Чаморро насчет русских, я усомнился. В такой толчее трудно кого-нибудь вычислить, разве только те приволокут с собой ракеты или пустят по посетителям очередью из автомата Калашникова. Мы пошли искать, куда бы присесть. Если не суждено встретить Василия, то нам предоставлялся шанс хотя бы выпить заказанное и спокойно отдохнуть в ожидании событий.

Вдруг во всю мощь динамиков грянули ударные инструменты, создав какофонию звуков, отдаленно напомнивших мне знакомую мелодию. Собравшиеся встретили этот выброс звуковой лавы взрывом аплодисментов и приветственными криками. Те, кто в этот момент находились за столиками, устремились на танцплощадки, как по мановению колдуна Вуду. Когда я немного освоился с давлением на барабанные перепонки, то понял, чем вызван подобный ажиотаж. Конечно же, это был «Распутин» в исполнении группы «Бони М.» — что-то вроде гимна клуба, который приберегают для кульминационных моментов.

Звездное скопление красоток и их породистых (правда, не всегда) кавалеров, словно в горячечном бреду, кружилось и скакало под оглушительный рев усилителей:
		Он мог бы нести слово Божье


		(Не could preach the Bible)


		Как проповедник,


		(Like a preacher,)


		Полный экстаза и огня,


		(Full of ecstasy and fire,)


		Но он обладал еще одним даром


		(But he also was the kind of teacher)


		Зажигать страстью женские сердца…


		(Women would desire…)


— Какой успех, Чаморро! — ошеломленно прокричал я. — И это двадцать лет спустя.

— Столько?! Не может быть, — в нерешительности отозвалась она.

— Как минимум. Надо снять шляпу и поклониться «Бони М.» в ноги только за то, что они продержались до сегодняшнего дня. Группа стала классикой, не хуже Баха.

— Не перебарщивай.

— Точно говорю. Хотел бы я видеть, чтобы беднягу Баха с его ариями из «Страстей по Матфею» встречали с таким же восторгом.

— Зачем ты трогаешь духовную музыку? Тебе мало других примеров, — пристыдила меня Чаморро. — Еретик!

— Повтори. Еще ни одна девушка не называла меня еретиком. Неплохо звучит!

— Лучше следи за своим виски, — отмахнулась она. — А то как бы тебе не одуреть окончательно.

В ее словах прозвучал недвусмысленный намек, и я принял его к сведению. Однако до тех пор, пока мне удавалось сохранять над собой контроль, не было нужды волноваться. На меня вдруг навалилась усталость, и я подумал: все равно вечер пройдет впустую, и не будет ничего страшного, если я немного расслаблюсь. Меж тем танцующие пары пришли в совершенное неистовство, достигнув высшей точки эмоционального накала, когда зазвучал последний рефрен:
		Ра, Ра, Распутин,


		(Ra, Ra, Rasputin,)


		Самая мощная в России любовная машина,


		(Russia’s biggest love machine,)


		Таким он оставался до самой смерти.


		(And so they shot him till he was dead.)


Музыка кончилась, и в наступившей тишине мне послышался непонятный шум, идущий из глубины зала. Я напряг зрение и увидел группу людей: трое парней, одетых в открытые майки серебристо-голубого оттенка и темные брюки, и пятеро девиц в таких же майках и коротких юбчонках в тон мужским брюкам. Все женщины были за метр семьдесят, будто вышли из одного инкубатора, отличаясь лишь по цвету волос: две брюнетки, остальные — блондинки. Девушки поводили плечами и брезгливо морщились, словно унюхали в зале нестерпимую вонь. Парни казались гигантами — каждый легко преодолевал двухметровую отметку, и на лице одного из них я разглядел характерные усы, похожие на колосья ржи с острыми кончиками.

— Есть, Чаморро! — воскликнул я.

— Что?

— Это он, Василий! — Я осторожно кивнул в сторону пришедших. — Вон там.

Мы, затаив дыхание, смотрели, как компания подошла к стойке бара, образовав вокруг себя пустое пространство. Они заказали выпивку. Обслуживающая их официантка поставила на стойку восемь стаканов, ведерко со льдом и заиндевелую бутылку водки. Василий тут же завладел бутылкой, отбросившей платиновый блик на фиолетовую подсветку, и отошел от стойки. Остальные потянулись за ним. Толпа расступалась перед ними, как воды Черного моря перед Моисеем. Компания уселась в укромном углу на возвышении.

— Что будем делать? — спросила Чаморро с тревогой в голосе.

— Пусть прежде выпьют, а потом посмотрим, — решил я, опустошив до дна свой стакан.

Мы продолжали наблюдать за ними на расстоянии. Они ничем не проявляли оживления — только потягивали медленными глотками водку и смотрели в зал, словно на клетку с обезьянами в зоопарке. Через некоторое время две темноволосые девушки и блондинка спустились на помост, стали в центр и принялись выделывать па, не обращая ни на кого внимания, хотя иногда сталкивались с другими танцующими. Я отслеживал уровень алкоголя в бутылке и порции, которые перекочевывали в желудок Василия. Он пил много.

— Будем любоваться на них всю ночь? — тормошила меня Чаморро.

— Нет. Не будем.

— Тогда что?

— Произведем лобовую атаку без предварительной подготовки. Я сначала подумал завести флирт с той белобрысой на танцплощадке, чтобы посмотреть на реакцию ее приятелей. Но боюсь, девица нацепила линзы с фильтрами и не сумеет меня разглядеть. А ты бы тем временем занялась Василием, однако он не танцует, поэтому эта идея отметается в корне. Давай лучше сразу возьмем их на абордаж, официально представившись гвардейцами, но для этого надо подождать, пока они не выпьют всю водку.

— Ты уверен в успехе?

— Нет, но придется рискнуть, Чаморро.

Один из парней тоже спустился на помост со второй светловолосой девушкой. За столом остались Василий, третий мужчина и последняя блондинка.

— Как раз подходящий случай. Пошли, — сказал я.

Мы пересекли зал и поднялись к столику Василия и его компании. Они заметили нас, когда мы только подходили к возвышению: мужчины смотрели на нас мутным взглядом, словно спрашивая, какого рожна нам надо; на лице блондинки нарисовалось выражение смертельной скуки, смешанной с отвращением.

— Василий Олекминский? — спросил я, выбрав из своего запасника самую строгую интонацию.

— Слушаю вас, — ответил он, все еще недоумевая.

Его приятель уставился на Чаморро, а в глазах блондинки проклюнулось что-то вроде любопытства: она смотрела на меня, как смотрят на насупленную мордочку хомячка, которого вдруг поднимают за задние лапки.

— Гражданская гвардия, — представился я и показал Василию удостоверение. — Не могли бы уделить нам минуту внимания? Мы хотим задать вам несколько вопросов.

Блондинка резким движением расцепила свои невообразимо длинные и невообразимо бледные с синими прожилками ноги и испуганно откинулась назад. Жалкий триумф, но, отдавая дань справедливости, я вынужден признать, что добился его не столько своей находчивостью, сколько трусостью противника, тем не менее он меня воодушевил на дальнейшие действия.

— О чем ты хочешь меня спросить? — поинтересовался Василий. Он говорил с сильным иностранным акцентом.

— Об Ирине Котовой.

Василий резко помрачнел. Я воспользовался заминкой и несколько секунд украдкой наблюдал за поведением блондинки, но она еще не опомнилась от страха. Парень за столом опасливо глянул на Василия.

— Не надо так пугаться, — заверил я. — Мы только хотим развеять кое-какие сомнения.

— Вы ее нашли? — спросил Василий с неожиданной тоской в голосе.

— Может, отойдем в сторонку?

— Что с ней произошло? Отвечай!

На его лице появилось выражение непритворной мольбы, и если он ломал комедию, то добился желаемого эффекта. Глаза подернулись слезой, хотя у меня возникли подозрения, что тут не последнюю роль сыграло количество выпитой водки. Я почувствовал за спиной чье-то присутствие и, обернувшись, увидел темноволосую девицу, которая только что вернулась с танцплощадки и вся лоснилась от пота. Она буравила меня сердитым взглядом и через ее руки, покрытые перламутровыми капельками влаги, я увидел, как к столику подходят трое остальных девиц. Вскоре на меня уставилось четыре пары глаз, искрящихся всеми оттенками радужной оболочки — от светлого, подернутого матовой дымкой, до темного, как ночной океан. В этот момент мое вздорное подсознание отдало приказ втянуть диафрагму, да так резко, что я едва не задохнулся. Однако смог взять себя в руки и расслабиться, крепко выругавшись себе под нос.

— Лучше поговорим наедине, сеньор Олекминский, — настаивал я.

Пока мы удалялись от оставшейся за столиком компании, я успел уговорить свой живот вести себя прилично, но действовал исключительно лаской. В конце концов, он является полноправным членом моего организма и может на свой лад выражать восхищение при виде такой неописуемой красоты.


Глава 10

У нее была душа


После «Распутина» у меня в ушах стоял такой страшный шум, что я временно потерял способность воспринимать окружающие звуки, в том числе собственный голос. Повысив его до крика, я предложил Василию пойти на открытую террасу уличного кафе, видневшуюся в конце приморского бульвара. Он кивнул с тем же выражением обреченности и подавленности, которое появились у него на лице, когда мы объяснили ему цель нашего визита в клуб, и поплелся за мной с поникшей головой, не вынимая рук из карманов. Мне было странно и отчасти неловко шагать рядом с этим великаном. Его голубая переливающаяся металлическим блеском майка уныло повисла на мощных плечах и казалась карикатурно-уродливым атрибутом балаганного шута.

Мы сели, Василий вытер глаза своими ручищами и поднял на меня испытующий взгляд.

— Выкладывай, не томи, — попросил он.

— Боюсь, у меня плохие новости, — начал я издалека. — Прежде всего, должен вас предупредить: информация носит гипотетический характер, несмотря на основания считать ее близкой к истине. Однако, повторяю, это всего лишь версия, и вы нам нужны для того, чтобы ее подтвердить или опровергнуть.

— Она мертва, — прошептал Василий чуть слышно, но я понял его по движению губ.

— Может быть, и так. Мы обнаружили труп со сходными физическими параметрами далеко отсюда, в Паленсии. По заключению эксперта, предположительное время смерти вполне сопоставимо с датой исчезновения Ирины.

Далее произошла непостижимая вещь, заставившая нас с Чаморро опешить от изумления. Гигант согнулся пополам, закрыл лицо руками и безутешно разрыдался. Через полминуты он сложил их перед собой, будто в молитве, а сам поднял глаза к небу и исторгнул жалобный стон, в котором слышались произносимые на чужом языке слова. По его щекам катились слезы, геркулесовские мускулы дрожали как листья на ветру. Мы растерянно молчали, ожидая, пока он не успокоится и не преодолеет душевную боль. Наконец, всхлипывая и вздыхая, он проговорил:

— Я все это время предвидел несчастье и как в воду глядел. Ирина не могла уйти от меня просто так, не объяснив причины.

— Есть маленький шанс, что это не она, — повторил я.

— Она, я чувствую, — возразил он, покачав головой. Потом прижал ладонь к груди и добавил: — Вот здесь, внутри.

— Вероятно, вы догадываетесь, почему мы к вам обратились. Нам понадобится ваша помощь для ее опознания.

— Она… в плохом состоянии? — запинаясь, спросил он.

Я опустил глаза и ответил, подбирая щадящие слова:

— Опознание будет нелегким, тело слишком долго пролежало в земле.

— Но… Отчего она умерла?

— От пулевого ранения, — сказал я, не вдаваясь в подробности.

— Нет, твою мать, не верю! — взорвался он и яростно стукнул кулаком по столу, едва не расколов его пополам.

Я наблюдал за Василием. Несмотря на несуразную манеру одеваться, он, безусловно, принадлежал к числу натур с огромным обаянием. Наряду с физической мощью, в его поведении была раскованность, присущая уверенным в своей неотразимости красавцам. Она ощущалась в непринужденных жестах, в кошачьих движениях гибкого тела, в повадке время от времени поглаживать себя по рукам и бицепсам. Многие из тех, кого природа обделила прирожденной естественностью, пытаются повторить ее в неуклюжей, вымученной форме и выглядят совершенными идиотами. Напротив, в Василии все чувства проявлялись спонтанно, а потому внушали расположение. От него исходил мощный заряд энергии. Его слезы и горе, которые он даже не дал себе труда скрыть или хотя бы не обнажать до такой степени, выдавали внутреннюю импульсивность, сравнимую лишь с той яростью, с какой он минуту назад ударил по столу. Я вспомнил, что ему всего двадцать семь, то есть на десять лет меньше, чем мне. Подумать только — такой великан, а младше меня! Разум отказывался принимать разницу в возрасте, причем не в мою пользу, тем не менее я не находил иного выхода, кроме как сделать над собой усилие и достойно исполнять отведенную мне роль.

— Мне бы хотелось кое-что выяснить, сеньор Олекминский, — продолжил я.

— Спрашивайте, — ответил он, все еще кипя яростью.

— Почему вы заявили об исчезновении Ирины только через десять дней?

Его сведенные судорогой черты разгладились, утратив гневное выражение. Василий задумался.

— Я уже рассказывал твоему сослуживцу, когда подавал заявление, — вспоминал он. — Ей иногда приходилось отлучаться по работе на короткое время. Но в тот последний раз ее отсутствие слишком затянулось, и я подумал: вероятно, она рассердилась на меня за какую-нибудь чепуху, не знаю… Потом заподозрил неладное и заявил о пропаже.

— Задержка объясняется только этим?

— Не понял?

— Где и кем работала Ирина? И вы, кстати?

— Она, нет, я…

Мы с Чаморро переглянулись.

— Хорошо, сеньор Олекминский, — пришел я ему на выручку. — Давайте договоримся с самого начала: нас волнует труп и, соответственно, убийца, чьей жертвой, возможно, стала ваша девушка. Все остальное — не важно. Я не стану мучить вас вопросами о роде вашей деятельности, даже не поинтересуюсь, в порядке ли ваши документы. Но с условием: вы расскажете обо всем, что имеет непосредственное отношение к преступлению.

Василий посмотрел на меня в упор своими серо-стальными глазами, требуя подтверждения моей искренности, и я с честью выдержал его взгляд. Признаться, это далось мне нелегко, но необходимо было войти к нему в доверие. Я вовсе не считаю себя человеком кристальной честности, однако в случае с Василием придется поднатужиться и стать таковым хотя бы на время и только для него. Он искал у меня защиты, и я не имел права обмануть его надежды.

— Хорошо, — собрался с духом он. — Какие сведения вы хотите получить?

— Например, когда вы в последний раз видели Ирину или с ней разговаривали?

— В день ее исчезновения. Я просидел у Ирины до вечера, затем у меня возникли кое-какие дела, и я ушел. Она тоже ушла, а около двенадцати ночи позвонила. Наш телефонный разговор оказался последним.

— Вы помните, о чем конкретно шла речь?

— Ей подвернулась выгодная работа — богатые клиенты из Мадрида — и предстояла поездка на три-четыре дня.

— Вас это не удивило?

— Она так уже делала, — понуро признал Василий. — Ее занятие приносит большие деньги.

Чаморро опередила мой вопрос:

— У вас есть какие-нибудь соображения по поводу этих клиентов?

— Нет, мне известно о них лишь то, что они из Мадрида; Ирина поддерживала постоянную связь с несколькими типами, которые хорошо платили. Какие-то важные шишки — они приезжали сюда летом или на уик-энд и всегда ей звонили. Одних я знаю, но только в лицо, других никогда не видел.

— Вы не могли бы дать нам поименный список? — спросил я.

— Нет.

— Обещаем действовать с предельным тактом, чтобы избежать огласки, — заверил я.

— Нет, со списками ничего не получится. У меня на слуху всего лишь три имени: помню, одного звали Луисом, другого — Педро, и мелькал еще какой-то Хавьер. Вот и все. Удивительно, что я вообще их запомнил.

— А как вы полагаете, какую сумму они предложили Ирине за сопровождение в течение этих трех-четырех дней? — спросила Чаморро.

— Трудно сообразить так сразу, — сказал Василий, пожимая плечами. — До миллиона,[54 - Миллион — имеется в виду миллион песет. Песета — денежная единица в Испании, равная 100 сентаво. В 2002 году была заменена евро (на 1998 год 65 тысяч песет равнялись приблизительно 500 долларам, а по курсу 1967 года 70 песет равнялись 1 доллару).] а то бери и выше. Ирине платили столько, сколько она запрашивала.

— Значит, дела у нее шли хорошо, — сделал вывод я.

— Лучше, чем у любой из девушек Таких, как она, — больше нет. Ни здесь, ни в других местах, где мне доводилось бывать раньше.

Я подумал, что в судьбах Тринидада Солера и Ирины Котовой прослеживается одно любопытное совпадение: если удастся идентифицировать паленсийские останки, то оба они погибли на пике финансового процветания, когда, казалось, жизнь к ним вполне благоволила и как раз в той области, в какой каждый мечтает добиться успеха.

— Еще пару-тройку чисто формальных вопросов, — сказал я, осторожно прощупывая почву. — Припомните, может, кто-нибудь угрожал вашей девушке или плохо с ней обращался? Другими словами, не знаете ли вы человека, имевшего намерение причинить ей зло?

— Надо оказаться последним сукиным сыном, чтобы желать зла Ирине, — сказал он твердо. — Она была не только самой красивой женщиной в мире, но самой доброй и жизнерадостной; в нее нельзя не влюбиться. Никто и никогда не поднимал на нее руки, никто и никогда ей не угрожал, по крайней мере, я об этом ничего не слышал. А если бы кто-либо отважился на такую подлость, Василий, — он ударил себя по груди, — раскроил бы ему череп.

Я приближался мелкими шашками к неминуемой теме и собирался затронуть ее в решительной, но вместе с тем предельно деликатной манере:

— Какого рода отношения вас связывали?

— Нас? — с его губ слетел горький смешок. — Как тебе сказать?

— А так и скажите. Ведь мы договорились: вы без утайки выкладываете все нужные для следствия факты, а мы делаем выводы, — заметил я бесстрастным тоном.

— Хорошо, сейчас объясню, и ты, сержант, наверняка меня поймешь, — набрался смелости он. — Я и подобные мне люди обходим Гражданскую гвардию стороной. Когда у нас возникают проблемы, мы решаем их самостоятельно, если, конечно, в силах, а не в силах, так предпочитаем подохнуть, лишь бы не идти на сделку с Гражданской гвардией. Мне совсем не в жилу говорить с тобой, сержант. Ни мне, ни моему бизнесу. Однако Василий Олекминский долго не протянет, не узнав о том, что же все-таки произошло с Ириной; вот почему он просит помощи.

— Тем не менее вы ни разу не поинтересовались ее участью, — возразил я. — Мало того, поменяли квартиру, не оставив ни адреса, ни телефона, и, чтобы вас найти, пришлось изрядно потрудиться.

— Не буду оправдываться; мое поведение не имеет никакого отношения к убийству. Я сменил жилье совершенно по другой причине и не пришел спросить об Ирине, поскольку и без того уже совершил массу безумств. И все ради нее, ради Ирины. Пошевели мозгами, сержант, — ведь это я, Василий, подал заявление о розыске, и никто меня не принуждал.

— Пытаетесь нам внушить, как сильно вы к ней привязаны? — заметил я холодно.

— Ты вроде бы смеешься надо мной. Нехорошо. Значит, не веришь и делаешь серьезную ошибку, — предостерег он. — Я действительно любил Ирину. Так любил, что не понимаю, почему я продолжаю жить, когда она мертва.

— Однако не упускаете случая развлечься в хорошей компании, — намекнула Чаморро.

Василий резко повел рукой, словно отодвигал от себя что-то неприятное, и сердито на нее ополчился:

— Не равняй Ирину с этими девками, агент. Они годны только для бизнеса, а иногда кое для чего еще, ты понимаешь… И точка! Безмозглые курицы — думают лишь о деньгах да о барахле, которое можно за них купить. Ирина не такая.

— Не такая? — усомнился я.

— Нет. У нее была душа.

Трудно судить о человеке, имеющем несчастье изъясняться на чужом языке. Но неожиданно Василий со своими, словно высеченными из гранита, бицепсами и металлизированной майкой показался мне маленьким обиженным щенком. Разумеется, я не знал Ирины. И, видимо, в данных обстоятельствах мне надлежало воздержаться от суждений.

— Ладно, Василий. А теперь, дайте ваши координаты, по которым я бы сумел вас найти, чтобы вызвать на опознание. Какое-нибудь постоянное местожительство, откуда вы не сбежите в ближайшем будущем, — уточнил я.

— Сейчас я снимаю квартиру неподалеку, но не знаю, сколько времени там пробуду. Ситуация быстро меняется, так что лучше я оставлю тебе номер моего мобильника.

— Хорошо, сейчас запишу, если ты ручаешься всегда держать его при себе и явиться к нам по первому зову, — сказал я, обращаясь к нему на «ты». Опасаясь показаться неделикатным, я не претендовал на взаимную вежливость в течение всего разговора, и теперь желал вознаградить себя за проявленное долготерпение. — В противном случае тебе придется пройти с нами.

Настала моя очередь посмотреть ему в глаза и потребовать гарантий. В других условиях Василий, безусловно, посмеялся бы над наглостью какой-то букашки, осмелившейся бросить ему вызов. Но в тот вечер перевес был на моей стороне: у меня находились останки Ирины, и только я имел возможность выяснить, при каких обстоятельствах она потеряла ту великолепную телесную оболочку, которую он так любил. Василий принял правила игры и стал горячо меня уверять в намерении исполнить обещание.

— Клянусь, я отвечу на твой звонок в любой час дня и ночи, сержант, — сказал он, приложив руку к сердцу. — Не беспокойся. Мне не меньше тебя хочется знать имя подонка, убившего Ирину. Даже ценой собственной жизни.

Я подверг его уверения беспощадному анализу, прекрасно понимая, чем он промышляет, хотя в мое поле зрения попала лишь надводная часть айсберга. Но от этого мужское слово не становится менее весомым. И я ему поверил.

— Хорошо, давай свой номер. А пока мы приготовимся к опознанию, окажи мне услугу. Найди все ее фотографии, особенно те, где Ирина улыбается. И чем шире она открывает рот, тем лучше.

— Сделаю, сержант.

На обратном пути машину вел я, а Чаморро сидела рядом и изводила меня упреками в чрезмерном легковерии:

— С завтрашнего дня его номер будет занят. Вот увидишь.

— Не думаю, — вяло возразил я, не желая ввязываться в спор. На меня вдруг десятитонным грузом навалилась усталость, веки налились свинцом и не хотели подниматься.

— Твой ответ меня не убеждает, — не отставала Чаморро.

— Взгляни на создавшееся положение с практической точки зрения, Чаморро, — взмолился я. — Силой нам его не одолеть — он бы ускользнул, предварительно расквасив нам физиономии, а там — ищи ветра в поле. Отпустив его сейчас на все четыре стороны, я, безусловно, рискую, однако лотерея — тоже риск, и в нее играет весь мир. И потом, не такой уж я болван, каким ты меня пытаешься изобразить, и кое-что смыслю в психологии людей. Во-первых, он сам подал заявление о розыске — отрицать данный факт нелепо; во-вторых, исходя из предположения, что женщина, находившаяся с Тринидадом Солером в мотеле (а в ней опознали Ирину Котову), и женщина, чей труп обнаружили в Паленсии, одно и то же лицо, кажется маловероятным, чтобы наш подопечный так жестоко расправился со своей девушкой. Наоборот, интуиция подсказывает мне: впервые за всю историю расследования мы встретили человека, который искренне хочет нам помочь. А если я не прав, то готов отвечать головой или, на худой конец, съесть собственную треуголку.

Признаться, ночь, проведенная нами в одной комнате, не обошлась без маленьких недоразумений. Чаморро выудила из чемодана пижаму в цветочек с короткими штанишками. Мне же, в виду непредсказуемости сложившейся ситуации, пришлось щеголять перед моей напарницей в длинных до колен боксерских трусах не первой свежести. Пользование туалетом тоже не прибавляло мне уверенности, и я бы погрешил против истины, назвав свое пыхтение в кровати безмятежным сном праведника. Но лучше опустим занавес над этой жалкой сценой.

Для опознания трупа мы запросили помещение в мадридском морге. Я дрожащими от волнения пальцами набрал номер Василия, но тот, выполнив обещание, сразу же ответил на звонок и согласился приехать по указанному адресу. Наш подопечный появился у здания морга минута в минуту с конвертом оранжевого цвета под мышкой. Его одежда — рубашка и темные брюки — отличались невиданной скромностью, чего никак не скажешь о той роскошной спортивной машине белого цвета, из которой он вышел. Лобовое стекло было заляпано распластанными насекомыми и, судя по их количеству, переезд из Малаги в Мадрид занял около трех часов.

— Фотографии, — сказал он, протягивая мне конверт.

Каюсь, я до последнего момента сомневался в правильности нашего решения подвергнуть его столь жуткому зрелищу, но победила целесообразность: в конце концов, именно для этого мы его и вызвали, к тому же он сам настаивал на освидетельствовании трупа. Мы откинули простыню; русский покрылся смертельной бледностью, и я испугался, как бы он не рухнул на пол всей своей тяжестью двухметрового колосса. Однако Василий стоически выдержал процедуру, и когда я, прикрыв останки, спросил, опознал ли он в них Ирину, отчужденно проговорил:

— Трудно что-нибудь утверждать — от нее почти ничего не сохранилось.

— Нам нужно знать наверняка.

— Думаю… Я… Нет, не могу сказать ничего определенного.

Он удрученно замолчал и ненадолго потерял счет времени и пространства.

— Минуточку. А ее одежда? — встряхнулся он, и в его глазах блеснула искорка надежды.

— Нашли только это, — ответил я и бережно протянул ему трусики, помещенные в герметический пакет.

Василий растерянно его принял, поднес к лицу и стал жадно крутить в руках, пытаясь разгладить ткань через полиэтиленовую пленку. Мы, затаив дыхание, наблюдали за его манипуляциями, но предпочитали не вмешиваться. Наконец Василий оставил пакет в покое и застыл, словно в гипнотическом трансе. Потом поднял глаза, повернулся ко мне и твердо заявил:

— Теперь я убежден — это она.

По его лицу бежали слезы, в то время как мы с Чаморро наклонились над пакетом, разглядывая место, куда он показывал. На хлопчатобумажной ткани едва обозначалась вертикальная полоска длиной в два сантиметра, вышитая розовыми шелковыми нитками. Увидев наше недоумение, Василий поспешил объяснить:

— У Ирины была навязчивая идея помечать нижнее белье розовыми нитками и всегда в одном и том же месте.

Мы пригляделись. Вертикальная полоска на глазах преображалась в очертания буквы «И»,[55 - Заглавная буква «И» в испанском языке пишется одной вертикальной чертой — «I».] на которую раньше никто не обращал внимания. Я посмотрел на Чаморро. По всей видимости, у нее в голове мелькнула та же, что и у меня, догадка: если признать опознание состоявшимся, руководствуясь столь шатким доводом, как розовая шелковая нить на трусиках, то начальство не преминет показать нам, почем фунт лиха. Мысли судебного медика, по-видимому, двигались в том же направлении. Но раз в нашем распоряжении не имелось ничего лучшего, приходилось довольствоваться малым. Мы поблагодарили Василия и попросили его не исчезать. Русский все еще не опомнился от потрясения: он то плакал от горя, то улыбался от осознания важности своей лепты, внесенной в расследование. Прежде чем сесть в машину, он попросил:

— Отыщи этого выродка, сержант. И позвони. — Он потряс у меня перед лицом мобильным телефоном. — Помни, для тебя я всегда на связи.

Я рассеянно кивнул, погрузившись в размышления о крупных неприятностях, ожидавших меня при обосновании результатов идентификации. Однако мое уныние оказалось преждевременным, поскольку главное вещественное доказательство находилось у меня в руках, в том оранжевом конверте, который привез с собой Василий. Теперь смутные предчувствия о его роли в возобновлении следствия стали обретать осязаемые формы. Ключом к успеху послужили брошенные им невзначай слова: «Ирина была жизнерадостной девушкой», и фотографии явились недвусмысленным подтверждением этой черты ее характера.

Благодаря широкой открытой улыбке, запечатленной камерой в нужном нам ракурсе, мы сумели получить снимки ее зубов: семь довольно четких и три посредственных. Судебные эксперты окончательно засвидетельствовали их полное соответствие сохранившимся фрагментам нижней челюсти найденного в Паленсии черепа.

Когда мы с Чаморро прочитали отчет, то в первые минуты онемели от избытка чувств. После продолжительной паузы моя помощница хлопнула меня по спине и сказала:

— Браво, шеф. Несмотря ни на какие препоны, ты таки добился своего.

— Мы добились, — поправил ее я.

— Я заблуждалась насчет Василия.

— А я тупо не верил в архивы.

— Тогда мы квиты.

— В любом случае, нам предстоит начать все заново, — предупредил я. — И впереди уйма работы, правда, на сей раз мы не дадим обвести себя вокруг пальца.

Перейра вернулся из отпуска в понедельник На столе его ожидало подготовленное нами обоснование для возобновления дела, которое отныне было озаглавлено следующим образом: «Тринидад Солер — Ирина Котова». Еще до десяти утра шеф вызвал меня к себе в кабинет.

— А я, признаться, подумал, будто ты затеял всю эту канитель только ради того, чтобы поваляться на пляже, — сказал он, напустив на себя притворную строгость.

— Не знаю, почему вы обо мне такого мнения, — вроде бы я не давал к нему повода. Но в любом случае, примите мои раскаяния в содеянном, господин майор.

Лицо шефа от уха до уха расплылось в улыбке.

— Принято. Теперь проси, чего душа ни пожелает, Вила. Предоставляю тебе полную свободу действий.

— Поговорите с судьей из Паленсии. А я, с вашего разрешения, навещу моего друга в Гвадалахаре и постараюсь расписать ему сложившееся на сегодняшний день положение в самых ярких красках, не упуская ни одной детали.

— Что-нибудь еще?

— Освободите меня и Чаморро от текучки. Сейчас надо бросить все силы на расследование убийства Тринидада Солера и Ирины Котовой.

— Не зарывайся. Ты слишком запал на это дело и потерял профессиональную объективность восприятия.

— Оно само на меня запало, господин майор. И я крепко рассердился, поскольку все время чуял, как меня водят за нос, используя в своих интересах. Вы бы на моем месте тоже рассердились.

— Пожалуй, ты прав. А вот насчет судьи из Гвадалахары, так лучше я его уведомлю о твоем приезде, а то еще, чего доброго, обидится.

И все-таки мой шеф — предусмотрительный человек Подобные мелочи иной раз ускользают от моего внимания, а наметанный глаз Перейры еще никогда не давал осечек Чиновник действительно мог оскорбиться, если вместо командира или офицера ему для переговоров пришлют такую мелочь, как сержант, которого с высоты его величия и в лупу не разглядеть. У кого другого слова бы застряли в горле, только не у Перейры: воображаю, какие небылицы он наплел обо мне судье из Гвадалахары.

Как бы там ни было, посредничество Перейры возымело действие, и его честь дал нам аудиенцию на следующий день после звонка. Он принял нас в кабинете, где, против ожидания, не чувствовалось даже намека на роскошь: небольшая комната была донельзя захламлена папками с делами, судебными решениями, постановлениями; некоторые из них лежали прямо на полу. Такой же плачевный вид имело все здание суда. Пока мы ожидали в приемной, с нами разговорился один из секретарей. По его словам, на общую неразбериху влияли два фактора: тесное помещение и небывалый рост уголовных преступлений в провинции.

— Видите, что у меня тут творится, — сказал судья, когда мы сели. — Поэтому не сочтите за нелюбезность просьбу быть лаконичными и придерживаться фактов.

Я так и сделал. Судья внимал моим пояснениям по поводу вновь открывшихся обстоятельств с тем же сонным и утомленным заботами лицом, с каким осматривал место происшествия в Алькаррии. Однако выслушал меня до конца, после чего тяжело вздохнул и, откинув голову назад, заявил:

— Отличная работа, сержант. Разумеется, мы возобновим расследование. Поговорите с прокурором, пусть он подготовит соответствующие распоряжения.

— Еще одна просьба, Ваша честь. Для совершения некоторых следственных действий нам необходимы санкции, отданные лично вами, — добавил я.

— Сколько угодно, — ответил судья с нетерпением. — Поговорите с прокурором и изложите ваши планы. Не волнуйтесь, я завизирую все предоставленные им документы, разве за исключением какой-нибудь несусветной чуши.

Толковать было больше не о чем. Однако судья, вероятно, заметил, какое неприятное впечатление произвела на нас с Чаморро его резкость, а может, заподозрил (и не без оснований), что в его стремлении побыстрее сплавить нас прокурору мы усмотрели желание устраниться от дела Тринидада Солера.

— Не думайте, будто я недооцениваю важности этого следствия, сержант, — оправдывался он, глядя на нас невыразимо грустными глазами. — Откровенно говоря, я предпочел бы обладать большей осведомленностью и неукоснительно исполнять свой долг. Но на моих плечах лежат гражданские и уголовные дела всей провинции. А Гвадалахара — отнюдь не малая территория, как вы уже имели случай убедиться. И любое происходящее в ней правонарушение, начиная с убийств и кончая незаконными захватами пустующих квартир, касается непосредственно меня, — а я еще не разобрал до конца завалы, оставленные моим предшественником. Надеюсь, видя мою загруженность, вы поймете, почему я перекладываю часть работы на ваши плечи.

— Можете на нас рассчитывать, Ваша честь.

— И еще одно замечание. Я крайне заинтересован в том, чтобы узнать, кто убил этих людей, — добавил он с чувством. — Чрезвычайно заинтересован, и буду с нетерпением ждать новостей. Но, к сожалению, не могу вам помочь прямым участием.

Мы поговорили с прокурором, и судья исполнил обещанное. После возобновления следствия он тотчас же утвердил все запрошенные санкции, и, воспрянув духом, мы пустились в охоту с высоко поднятой головой. Теперь нам было предельно ясно: лиса прячется где-то неподалеку от курятника, и мы обязательно ее найдем.


Глава 11

Дебет-кредит


О чем у меня имелось ясное представление, так это о времени, которое теперь целиком и полностью принадлежало нам, и мы могли тратить его по собственному усмотрению. Пустившись в длительное путешествие по второму кругу, я настроился на совершение любого греха, кроме поспешности. Для исполнения юридических актов, назначенных судьей из Гвадалахары, требовался определенный срок, и нам оставалось лишь ждать, набираясь сил перед большими маневрами.

Первым и заведомо бесплодным шагом следствия стало подключение к телефонной линии Бланки Диес. Вдова Тринидада Солера общалась только с ближайшими членами семьи да с заказчиками переводов. Эпизодически поступали звонки от соседки по бывшей квартире, от подруги детства и от какого-то дальнего родственника: то ли двоюродного, то ли троюродного брата. Тон и содержание разговоров ограничивались формальными изъявлениями соболезнования и оказанием моральной поддержки в стремлении Бланки преодолеть душевную травму и вернуться к полнокровной жизни. Что до самой вдовы, то в записи ее голос звучал так же, как и четыре месяца назад: решительно и спокойно.

Попытки обнаружить след в архивах Управления по ядерной безопасности, где хранились распоряжения властей в отношении инцидентов на атомной станции с момента ее пуска, несмотря на их внушительный объем и устрашающий гриф секретности, на мой взгляд, совершенно излишний, равным образом не дали искомых результатов. Большею частью документы оказались выше нашего разумения, однако с помощью назначенного судьей специалиста мы сумели сделать важное для нас заключение: ни одно из происшествий не коснулось сферы ответственности службы противолучевой защиты. Ко всему прочему, в этой якобы конфиденциальной информации мы не усмотрели ничего такого, что в свое время не явилось бы предметом подробнейшего обсуждения в прессе и, следовательно, достоянием гласности.

Наконец рыбка попалась в сети, и не где-нибудь, а в мутных водах финансовых махинаций самого Тринидада Солера. Судья поручил Агентству по налогам и сборам досконально разобраться в его имущественном положении. Мы были много наслышаны о жизни инженера на широкую ногу, и на первых порах нас вполне устраивали объяснения руководителей атомной станции и вдовы, однако в нынешних условиях, когда отпали всякие сомнения в насильственном характере его смерти, нам представлялось необходимым копнуть глубже. Если не принимать во внимание несчастные случаи, непредумышленные убийства и другие криминальные ситуации, иной раз столь же редкие, сколь и курьезные, люди имеют обыкновение проливать кровь себе подобных по двум основным причинам: из-за оскорбленного самолюбия и ради денег. Обе причины, в конечном счете, зиждутся на гордыне, ибо только она питает как исступленную ненависть к обидчику, так и умопомрачительную алчность тех, кто не довольствуется спокойным существованием в достатке. Тем не менее, ни для кого не секрет, что механика убийств ради денег разительно отличается от убийств под влиянием аффекта; не схожи между собой и жертвы, тяготеющие к проявлению совершенно разных свойств человеческой натуры. Поставленные перед выбором, мы посчитали маловероятным предположение, будто Тринидад Солер пал от мстительной руки некоего недоброжелателя. Таким образом, проверка источников его материального благополучия превратилась в первоочередную задачу следствия.

Первая же странность всплыла в декларации о доходах. За последние три финансовых года, помимо получаемой на атомной станции заработной платы, Тринидад указал в ней денежные вознаграждения за предоставление каких-то непонятных профессиональных консультаций и дивиденды, которые поступали на его счет от четырех или пяти компаний с загадочными названиями, неизменно завершавшимися аббревиатурой АОО.[56 - АОО — Акционерное общество с ограниченной ответственностью.] Правда, выплаты не составляли астрономических сумм, но и презренно малыми их тоже не назовешь. Во всем этом присутствовало одно подозрительное совпадение: за тот же период доходы его жены от переводческой деятельности увеличились по меньшей мере втрое по сравнению с гонорарами за предыдущие годы. Порывшись еще немного в бумагах, мы сделали весьма ценное наблюдение: среди работодателей Бланки Диес фигурировали несколько компаний, выплачивавших дивиденды ее мужу.

Изучение документов позволило выявить еще одно противоречие: Тринидад и Бланка вопреки огромным затратам на строительство дома имели вложения на десятки миллионов песет в нескольких фондах, и все они были сделаны за последние три года. Супруги предусмотрительно распределили капитал по разным компаниям, благодаря чему сумели избежать сосредоточения в одном месте сумм, приближающихся к тому минимуму, когда внесенные средства облагаются налогом. Но взятые в совокупности активы настолько превышали установленный предел, что закон, так или иначе, обязывал подавать декларацию. Агентство зафиксировало факт уклонения от налогов, в результате чего у Тринидада Солера и его жены накопился значительный долг. Очевидно, к нему следовало бы присовокупить еще и долг по неуплаченным налогам от получаемых с капитала процентов, поскольку заявленные денежные поступления не соответствовали общему инвестиционному потенциалу. Отсюда вытекали два вывода: первый — Тринидад Солер запутался в расчетах, и второй — богатство свалилось на инженера неожиданно, и у него недостало ни опыта, ни хитрости, чтобы разработать умную стратегию по сокрытию доходов. Любой мало-мальски грамотный человек нашел бы способ переписать часть имущества на подставное лицо, а он пренебрег этой возможностью, — глупость, которая делала его добычей налоговой инспекции при первой же проверке.

Мы усердно и терпеливо наполняли нашу копилку новыми данными. Чаморро безропотно корпела над ворохом бумаг, меж тем как я овладевал азами бухгалтерского учета с натугой и прохладцей, оправдывая свое участие в скучной работе ее чрезвычайной полезностью для следствия. Каюсь, в сердце еще тлела маленькая надежда на иную, более романтическую подоплеку преступления, например, связанную с глубоким духовным кризисом или любовным конфликтом, но никак не с сухими колонками цифр дебета и кредита. Наверное, я безнадежно отстал в своем умственном развитии, вот почему мне так трудно давалось оперирование сугубо меркантильными понятиями, которые наша эпоха возвела на пьедестал взамен чести, совести, верности и прочих наивных идеалов, служивших утешением нашим предкам. Как бы там ни было, а надо приспосабливаться к новым веяниям времени. Мысленно похвалив себя за столь мудрый компромисс, я поручил Чаморро совершить набег на Центр регистрации коммерческих предприятий, чтобы получить доступ к документам компаний, пополнявших счета Тринидада Солера.

Служащий Центра заявил, что подготовка бумаг займет не менее трех дней. Моя разумная помощница, не желая афишировать свою принадлежность к Гражданской гвардии, не стала настаивать на сокращении сроков. И правильно поступила — чем меньше шумихи создавалось вокруг нашего расследования, тем быстрее оно двигалось вперед.

Во время вынужденной передышки мы обсудили дальнейшие действия. Даже без запрошенной информации у нас накопилось достаточное количество обличительных материалов, и я предложил заняться другими, не менее важными делами, покорно ожидавшими своей очереди вот уже около двух недель. Чаморро согласилась.

Сентябрьский пейзаж в окрестностях Алькаррии, мелькавший в то утро за окном нашей патрульной машины, не шел ни в какое сравнение с красочным буйством, что мы наблюдали несколько месяцев назад в разгар весны, и подавлял взгляд однообразием охристых тонов. Повсюду расстилались желтые поля — пожухлые и сиротливые после уборки зерновых. Поросшие пробковыми дубами и кустарниками холмы выделялись багряными и буро-коричневыми островками, четко очерченными в золотом потоке солнечных лучей. Земля неожиданно превратилась в безжизненную равнину и жаждала дождя в надежде возродить тучные нивы, а с ними былое великолепие.

Я долго сомневался, надо ли предварять наш приезд телефонным звонком. Но при создавшемся положении было предпочтительнее не застать Бланку Диес дома, чем пренебречь фактором внезапности. Мне не терпелось посмотреть на ее реакцию, когда, открыв дверь, она обнаружит у ворот патрульную машину с двумя гвардейцами по другую сторону решетки. И пусть наше внезапное появление будет первым звеном в цепи неприятных для вдовы открытий, которые, по моим расчетам, повергнут ее в великое смятение.

Бланка оказалась дома, и, судя по выражению лица, мы действительно застигли ее врасплох. Она подошла к калитке, но никак не могла найти нужный ключ и раздраженно перебирала связку в руках, а мы с Чаморро, не дрогнув ни единым мускулом, молча и с тайным торжеством наблюдали за ее суетливыми движениями.

— А! Это вы, — сказала она с деланным спокойствием, втискивая в замочную скважину второй по счету ключ. — Я вас не сразу узнала.

— Добрый день, сеньора Бланка, — поприветствовал я ее, взяв под козырек. — У нас новости по делу вашего мужа. — Позволите войти?

— Разумеется, — ответила она и открыла наконец замок.

Нас провели в уже хорошо знакомый залитый светом салон. Пока мы располагались, со двора послышались детские голоса. Бланка Диес пояснила:

— Мои ребята воюют; у них еще не кончились каникулы. Не волнуйтесь, они под присмотром бабушки с дедушкой и нам не помешают. Так какие же новости вы привезли сегодня?

Бланка быстро оправилась от замешательства. Она спрашивала о причине нашего посещения таким тоном, каким имеют обыкновение интересоваться прогнозом погоды. Оно и к лучшему. Теперь мы проверим, чего на самом деле стоит ее хваленая выдержка.

— Мы разыскали женщину, которая была с вашим мужем в мотеле. Ту высокую блондинку, — уточнил я, намеренно акцентируя последние слова насмешливой интонацией.

С Бланки мгновенно слетел весь гонор. Она широко открыла рот и задышала, точно вытащенная из воды рыба.

— Как?! — сдавленно пробормотала она.

— Вы хотели спросить, как именно ее нашли? В этом и заключается вся щекотливость момента. Мы нашли ее труп, — безжалостно бросил я. — Она умерла, причем не своей смертью, а от пули в затылке.

Бланка смотрела перед собой потерянным взглядом. Одно из двух: либо ее ужаснул страшный конец девушки, либо она лгала, когда в прошлый раз уверяла, будто ей нет до нее никакого дела.

— Кто она? — спросила вдова чуть слышно.

— Можно сказать, никто, — ответил я, стараясь напустить на себя вид тупого и хамоватого солдафона. — Белорусская шлюха двадцати двух лет по имени Ирина Котова. Ее сняли в Малаге, а затем убили и выкинули в Паленсии. Правильнее сказать, зарыли, но не глубоко, и до тела добрались волки. Обглодали почти до костей. Надо полагать, для убийц это не суть важно; скорее, их беспокоит то обстоятельство, что до тела добрались мы.

— Ради Бога! — взмолилась Бланка, зажав рукой рот.

— Сожалею, — соврал я.

Вдова угнетенно молчала. В целом, человек способен выдержать многое, но когда наступает черед описания натуралистических подробностей, тут у него сдают нервы. А поскольку моя прямая обязанность как раз и состоит в анализе подобного рода подробностей, я умышленно воспользовался их неимоверной жестокостью, чтобы стереть в порошок оборонительные сооружения противника.

— В связи с этими событиями судья распорядился возобновить следствие по делу вашего мужа. Вполне логичное решение, не правда ли, сеньора Диес? К тому же его гибель сопоставима по времени с гибелью девушки.

— Сопоставима?

— Трудно определить точную дату смерти по горстке костей, — уточнил я, сделав ударение на последних словах.

Бланка задумалась.

— А разве нельзя допустить, что убийство девушки, как бы это вернее выразиться, произошло независимо от ее отношений с Тринидадом? — осторожно спросила она.

— Допустить, конечно, можно, — согласился я, восхищаясь ее самообладанием. — Но два убийства подряд требуют пристального расследования, и только оно позволит отмести версию о какой-либо связи между ними.

— Знаете, сержант, чем больше я размышляю о Тринидаде, тем сильнее сомневаюсь, чтобы кто-нибудь затевал против него козни.

Сделанное, казалось бы, некстати замечание вернуло разговор в его первоначальную стадию пятимесячной давности. Вдова заглянула мне в глаза, будто спрашивая: «Ну, и что ты теперь скажешь?» Непостижимая женщина! Наряду с острым умом, в ней было нечто не подвластное определению, и это нечто всякий раз ставило меня в тупик. Видимо, она, как и многие волевые люди, на каком-то этапе жизни пристрастилась к опасной забаве ходить по лезвию бритвы и уже не могла остановиться.

— Предположим, злоумышленник все-таки существует, — ответил я, взвешивая каждое слово, — в таком случае он должен пользоваться огромным влиянием. Нанять красивую девушку и с ее помощью заманить вашего мужа в ловушку, не по плечу простому обывателю. Ирина — очень дорогая проститутка, вы даже не догадываетесь, сколько она берет с клиентов.

— Я не собираюсь строить по этому поводу никаких догадок, — сказала она надменно.

— А если все расходы взял на себя ваш супруг, — продолжил я, пропустив мимо ушей ее реплику, — то, вероятно, в ту ночь на него накатил прилив небывалой щедрости. Ирина Котова стоила около миллиона песет в зависимости от времени и набора интимных услуг.

Бланка Диес бросила на меня укоризненный взгляд, смешанный с недоверием.

— Любопытно узнать, почему вы столь рьяно упорствуете в демонстрации дурных манер. — Она высокомерно вскинула голову. — До сегодняшнего дня я считала вас исключительно воспитанным и деликатным человеком, а теперь вы делаете все возможное, чтобы разрушить то благоприятное впечатление, которое у меня сложилось о Гражданской гвардии.

— Напрасно вы так, — ответил я и пожал плечами. — Мне приходится иметь дело с убийцами и проститутками, а о них трудно говорить выспренними словами. Заметьте, не я выбирал тему нашей беседы, но если она вызывает у вас стойкое отвращение, давайте соберемся как-нибудь вечерком и поговорим об оперной музыке. Обещаю быть крайне предупредительным в выражениях.

Бланка медленно покачала головой.

— Я окончательно перестала вас понимать. Вы зачем ко мне пожаловали? Учинить допрос с пристрастием? С вас станется!

— Боже упаси, сеньора Диес! Меня немного огорчает, что в прошлый раз вы были с нами не до конца честны, — только и всего. А приехали мы с самыми благими намерениями.

— К чему вы клоните?

— Я задам вам вопрос, и от вашего ответа зависит, сумеем ли мы разрешить возникшее между нами маленькое недоразумение к обоюдному удовольствию. Предположим на минуточку, будто Ирина запросила у вашего супруга лишь половину своей максимальной таксы, то есть пятьсот тысяч песет.

— Не вижу смысла продолжать беседу в подобном тоне.

— Позвольте мне закончить. Пятьсот тысяч песет — немалая сумма, значительно превышающая месячный оклад вашего супруга. Вы полагаете, у него не дрогнула рука, когда он выбрасывал на ветер такие огромные деньги?

Бланка встала.

— Я требую покинуть мой дом.

— Как вам будет угодно, сеньора Диес, — ответил я, поднимаясь со стула. — Но перед тем как уйти, предоставляю вам право выбора: либо вы перечисляете названия тех компаний, где ваш муж ловил синекуру по совместительству с основной работой, либо ожидаете, пока мы сами не доведем до ума то немногое, в чем еще не успели разобраться. Однако должен вас предупредить: при выборе второго варианта наши и без того сложные отношения сильно испортятся.

Бланка задвигала губами, не в силах вымолвить ни слова, и впервые с момента нашего знакомства в ее бездонных глазах появилось что-то похожее на мольбу о пощаде. Мне было мучительно стыдно за свое поведение, я страдал от своей жестокости, особенно когда она подняла на меня взгляд Жанны д’Арк, полный тоски и отчаяния. Но долг — превыше всего, и отнюдь не перед ней, хотя мое ветреное сердце пыталось раздуть тлеющий уголек сочувствия, а долг перед памятью человека, убитого и подвергнутого унизительному распятию на грязной постели мотеля.

— Для вашего же блага, сеньора Диес, — мягко настаивал я, — будьте откровенны, и тем самым вы избавите нас от обременительной обязанности вытягивать из вас правду клещами.

Вдова тяжело повалилась в кресло, ее левая рука упала на колени, а правая потянулась ко лбу и стала его тереть, словно отдирая от лица приклеенную маску.

— Дайте мне хоть немного опомниться, — попросила она с горечью. — Расскажите, что вам уже известно, а я дополню — так мне будет легче.

Я в общих чертах изложил ей сведения о финансовых махинациях Тринидада и лишь намекнул, из каких источников мы их почерпнули, предоставив вдове возможность поупражняться на досуге в фантазии. Она слушала с обреченным видом, уткнувшись подбородком в ладонь и прикрыв пальцами рот. Закончив беглый обзор, я добавил:

— Как вы понимаете, нас интересует любая дополнительная информация. Но прежде позвольте задать вам вопрос личного порядка, который не дает мне покоя. Почему вы нам солгали в прошлый раз?

— Могли бы и сами догадаться, — сказала она, грустно улыбаясь.

— Раз я спрашиваю, значит, не могу, — ответил я, не скрывая раздражения.

— Ну что же, придется пройти еще через одно унижение. Вынуждена признать, что мой муж уплатил не все положенные по закону налоги, — да вы, вероятно, в курсе. Естественно, я тоже не уплатила, поскольку половина имущества принадлежит мне, по крайней мере, так предполагалось до сих пор.

— Это не оправдание для лжи.

— Не спешите, сержант. Я вдова и должна заботиться о будущем детей. Открой я вам правду, Министерство финансов тут же забрало бы в доход государства больше половины моих накоплений. Казалось бы, в моем кармане должно осесть достаточно средств для сносного существования, однако дети еще малы и пройдет много времени, пока они станут зарабатывать себе на жизнь самостоятельно. Вот и посчитайте.

— Неужели ради денег вы пошли на то, чтобы убийца вашего супруга безнаказанно гулял на свободе? Не укладывается в голове! — запротестовал я.

— А разве факт убийства доказан? Разве вы готовы поклясться мне в этом здесь и сейчас? Он мертв, сержант, и как бы вы ни суетились, его уже не воскресить. А дети — живы. Когда судно терпит кораблекрушение, то сначала спасают тех, кто барахтается в воде, а уж потом вытаскивают утопленников.

Бланка не только продемонстрировала умение делать безупречные логические построения, но и полностью восстановила присутствие духа. Любой другой в ее положении давно сложил бы оружие и сдался на милость победителя. Вдова Тринидада Солера была крепким орешком. Мне предстояло решить дилемму: либо ее способность к сопротивлению держалась на уверенности в собственной непогрешимости, либо на изощренной хитрости в сочетании с полнейшим отсутствием совести.

— Хорошо, — сказал я, желая покончить с бессмысленным спором. — А теперь расскажите нам все, что, с вашей точки зрения, может представлять для нас важность.

— Я должна собраться с мыслями, — ответила Бланка усталым голосом.

— Сколько угодно, лишь бы ваши мысли не заставили нас вернуться завтра или послезавтра, чтобы бросить вам в лицо обвинение в очередном лжесвидетельстве.

— Если я правильно понимаю, вы будете искать вещественное подтверждение каждого моего слова?

— Правильно понимаете. Мы вам не верим.

— Ладно, — согласилась она. — Таковы правила игры. Но даже под угрозой увеличить степень предвзятого ко мне отношения я все-таки обязана заявить, что не имела ни малейшего понятия о скрытой деятельности мужа. И соответственно не могу предоставить вам точных данных.

— Позвольте взять ваше заявление под сомнение, — перебил я ее. — Мы знаем, какие деньги вы получали под видом оплаты за переводы от тех компаний, с которыми сотрудничал ваш супруг последние три года.

— Должна заметить, вы далеко продвинулись в расследовании, — сказала она с притворным смирением. — Тем не менее не поддавайтесь соблазну судить о вещах по внешнему впечатлению: видимость обманчива. Муж действительно отмывал часть доходов, но я имела лишь косвенное отношение к его делам, отсылая фактуры по указанным им реквизитам. Потом на мой счет переводили энные суммы. Этим, собственно, и ограничивалось мое участие — я понятия не имела, откуда они поступали.

— И вы никогда не спрашивали?

— Конечно, спрашивала. Муж толковал что-то о комиссионных и о нецелесообразности ставить на счетах свою подпись.

— Вас не мучили угрызения совести?

— Речь идет о деньгах, сержант. Пока еще не родился на свет человек, который нашел бы в себе мужество отказаться от презренного металла. Тринидад имел успешный бизнес и просил у меня помощи в оформлении выплат с наибольшей для нас выгодой, я помогала. Они предназначались семье. На них построен наш дом, на них я учу и воспитываю детей. И не мне подвергать мужа остракизму за не доданные казне проценты. Государство не сделало для нас ничего хорошего — мы с ним в расчете.

Так как государство содержало меня материально, оберегало от голода, холода и других напастей, я не разделял ущербной философии Бланки. Разумеется, кроме доводов, диктуемых мне разумным эгоизмом, в моем арсенале находилось достаточно приемов, чтобы скрестить наши шпаги, не оставив камня на камне от ее оголтелого индивидуализма, но мне показалось несвоевременным разворачивать с ней полемику.

— Хорошо, — сказал я. — Тринидад приносил в дом деньги, и вы воздавали им должное. Но ведь суммы были огромными, причем заработанными в предельно малые сроки. Он когда-нибудь объяснял их происхождение? Вас когда-нибудь мучило подозрение, что они приходили к нему не совсем праведным путем?

— Вы затронули больной вопрос, — предупредила Бланка Диес и одарила меня обворожительным взглядом, приглашая насладиться изысканностью своих формулировок, должно быть, отточенных в кропотливых трудах над переводами с нескольких европейских языков. — У каждого свое представление о праведности, но, боюсь, вы слишком узко мыслите, что не делает вам чести.

— Благодарю за наставление, сеньора Диес. А теперь не соблаговолите ли поподробнее ознакомить нас с праведной, по вашему мнению, стороной деятельности Тринидада Солера?

Бланка Диес вздохнула, устремила глаза на потолок и сказала:

— Хотя муж работал на атомной станции, по образованию он инженер-путеец. Если не верите, пойдите в администрацию и поинтересуйтесь, сколько там таких, как он; окажется — добрая половина. По странному стечению обстоятельств почти все инженеры путей сообщения подвизаются в областях, весьма далеких от сооружения дорог, мостов, словом, от всего того, чему их учили в университетах. Тем не менее он был отменным специалистом, и, надо сказать, ему нравилась его изначальная профессия. Поэтому он с радостью окунулся в дела, позволявшие ему с максимальной отдачей применить неиспользованные знания.

— Что за дела?

— Гражданские объекты, инфраструктура и общие изыскания в области урбанизма.[57 - Урбанизм — направление в градостроительстве, утверждающее необходимость создания городов-гигантов.]

— Вы не могли бы выражаться точнее?

— Компании, с которыми он сотрудничал, занимаются строительством дорог по заказу муниципалитетов и городских Общин.[58 - Община — орган самоуправления в Испании.] А попутно возводят загородные дома, жилые здания, промышленные полигоны, торговые центры во многих городах Испании. Вы наверняка в курсе, какие огромные деньги крутятся в этой сфере.

— Вы забыли сказать — не всегда чистые.

— Так утверждаете вы, — отразила атаку вдова. — Я не идиотка и понимаю, куда вы метите. Прекрасно понимаю. Вы намекаете на земельные спекуляции, когда за каких-нибудь два дуро[59 - Дуро — монета, равная пяти песетам.] покупается участок в сельской местности, а после его благоустройства и переоценки продается уже за несколько миллионов песет. Верно?

— Допустим.

— Ах! Вы, видите ли, допускаете. По-вашему, наследники деревенского дедушки, вложившие в его участок лишь жалкие гроши, имеют право продать свою долю по грабительской цене и нажить целые состояния, а мы нет? Я не согласна с подобной постановкой вопроса. Деньги должны доставаться тому, у кого хватает ума их зарабатывать. Желаешь разбогатеть — изволь проявлять изобретательность, чем, в сущности, и занимался мой муж. Я не вижу тут никакого преступления.

Впервые мы наблюдали, как Бланка Диес стала горой за покойного Тринидада. В ее монологе звучала страсть, безапелляционность и разящая наповал логика с привкусом откровенного цинизма.

— Ладно, — неопределенно промычал я, стараясь не обнаруживать своего отношения к услышанному. — Вернемся к интересующим нас компаниям. Вы, случаем, не знакомы с кем-нибудь из тех, кто заправлял там делами?

— Нет. Муж предпочитал не вмешивать семью в свои дела. Я ему была благодарна и не испытывала ни малейшей потребности в общении с его новым окружением.

— Сожалею, сеньора Бланка, — вмешалась Чаморро, — но нам кажется маловероятным, чтобы вы так-таки никого не знали. Напоминаю, рано или поздно, мы установим имена владельцев и снимем с них показания.

Бланка взяла паузу, обдумывая ответный ход.

— Не стройте иллюзий, будто вам удалось меня запугать, агент, — отчитала она Чаморро. — Несколько месяцев назад вы уже сделали безуспешную попытку получить от меня сведения, но тогда я не считала нужным их разглашать. Сегодня мне скрывать нечего. Я действительно не знакома с людьми, с которыми работал муж, за исключением одного человека. И не упомянула о нем раньше только потому, что он мой родственник и я сама познакомила с ним мужа, а не наоборот.

— О ком вы говорите?

— О Родриго Эхеа. Он не владелец, а управляющий. Но, прежде всего, он мой троюродный брат. Видите, я от вас ничего не таю. Кстати сказать, это он ввел Тринидада в мир бизнеса. Если вам нужна более подробная информация, обращайтесь прямо к нему.

— Как его найти?

— У меня где-то лежит его визитная карточка. Подождите.

Бланка вернулась через минуту и протянула нам визитку с коммерческим названием предприятия, оранжевым логотипом и мадридским адресом.

— Позвольте еще один нескромный вопрос, сеньора Диес?

— Ввиду принудительного характера наших контактов, вы вправе спросить меня о чем угодно, сержант, — ответила она устало.

— Вы не интересовались у своего родственника, имелись ли у Тринидада враги в той компании, где они вместе работали. Может, он перебежал дорожку кому-нибудь из партнеров по бизнесу?

— Интересовалась. Кузен отделался от меня банальной фразой: дескать, были моменты, когда в отношениях между конкурентами возникали серьезные размолвки, но они никогда не переступали черты. Бизнес есть бизнес, в нем всякое случается. А по поводу конкретных подозрений в чей-нибудь адрес, то у него их нет.

— И вы успокоились.

— Не успокоилась, но и детектива нанимать тоже не собиралась, — сказала она и насмешливо добавила: — Мне вполне хватает вас, сержант, с вашим ясным умом и железной хваткой.

Я никак не ожидал такого поворота: Бланка Диес не только бросала мне дерзкий вызов прямо лицо, но и недвусмысленно указывала мне на мои обязанности, будто мальчику на побегушках. Опомнившись от шока, я счел за благо отнестись к ее кульбиту со спортивной злостью: в конечном счете, ничто не придает нашей жизни большего азарта, как проигрыш.

— Прекрасно, сеньора Диес, — подытожил я нашу беседу. — У меня остался всего лишь один вопрос, и должен признаться, он меня чрезвычайно интригует. Когда ваш муж умудрялся заниматься своими делишками да еще таким образом, чтобы никто не догадался?

Бланка самодовольно улыбнулась.

— Люди посвящаются в некоторые тайны только при условии, что им позволяют это сделать, — ответила она. — Тринидад вел дела далеко отсюда. Вы хотите знать, когда? Я вам скажу, дело нехитрое. Муж работал посменно, и если ему нужно было выкроить время утром, он брал вечернее или ночное дежурство и жертвовал сном. Уверяю вас, свои деньги он выстрадал в поте лица, они не свалились на него с неба.

— Не сомневаюсь, — сказал я. — Недаром он принимал таблетки.

Бланка восприняла мой комментарий с нескрываемой досадой, но промолчала. Немного погодя она проводила нас до двери. Перед уходом я предупредил:

— Постарайтесь не уезжать из города. В противном случае не исключена вероятность получения ордера на ваше задержание.

— Вы хотите сказать, я в числе подозреваемых? — спросила она, изображая наивность.

— Вы нам солгали, — напомнил я. — А сейчас управляете капиталом мужа. Думаю, вам не занимать ума, чтобы сделать соответствующие выводы.

Бланка опустила глаза.

— Я прекрасно это осознаю, сержант, — проговорила она безнадежным голосом. — Однако вы заблуждаетесь. Я ничего не выиграла со смертью мужа. Только потеряла и продолжаю терять. Когда-нибудь вы поймете, о чем я говорю.


Глава 12

Галстук по Фрейду


— Ты не переборщил? — спросила Чаморро, как только мы устроились в патрульной машине, захлопнули дверцы и запустили мотор.

— По-моему, нет, — ответил я, не скрывая уныния. — Вдову и пушкой не прошибешь.

— Тебя тоже не так-то легко сбить с толку. А ей, похоже, просто нечего нам сказать.

— Признаться, я теряюсь в догадках. Вроде бы мы ушли не с пустыми руками, появилась путеводная ниточка, которая поведет нас по новому следу, — я имею в виду имя и адрес ее кузена. А потом выяснилось, что ложь Бланки обусловлена не преступным умыслом в отношении мужа, а лишь нежеланием вытаскивать на свет божий свои налоговые грешки. Но все равно у меня никак не получается стройной картины: сегодня она кажется вполне искренней, а завтра дьявольски увертливой и, как хамелеон, меняет окраску, приспосабливаясь к новой обстановке.

— Потерпи, скоро все станет на свои места, — нерешительно подбодрила меня Чаморро.

— Мне до смерти надоело жевать одно и то же мочало. Хоть бы она совершила какое-нибудь безрассудство… попыталась сбежать или прямо сейчас позвонила своему кузену.

Чаморро злорадно усмехнулась, и меня больно задела непривычно грубая черта в ее поведении.

— Разбежался! Если она невинный агнец, то не сделает ни того, ни другого. А если продувная бестия, — то и подавно, — заключила моя помощница. — Приготовься, придется с ней повозиться. В принципе я не вижу ничего зазорного в том, что на данном отрезке дистанции тебя обскакала женщина, — и после секундного колебания прибавила: — Это временно.

— Твои рассуждения попахивают вероломством, Виргиния, — упрекнул я свою помощницу, — не говоря уж об отсутствии в них элементарной последовательности: ведь она глумится не только надо мной, но и над тобой тоже. Понятно, все мужчины мерзавцы — спят и видят, как бы половчее закабалить слабый пол и тому подобное, но не забывай, что я сам глажу себе рубашки, и я твой начальник Вот почему, несмотря на женскую солидарность, надеюсь видеть тебя на моей стороне.

— Целиком и полностью, господин сержант, — заверила меня Чаморро.

— Тебе о чем-нибудь говорит имя Родриго?

— Говорит, — ответила Чаморро с проворством прилежной ученицы. — Человек с таким именем звонил ей шесть или семь дней назад.

— Тогда ты знаешь, чем нам надо заняться в первую очередь. Мы должны вернуться к записи разговоров Бланки и внимательно прослушать каждое слово, вплоть до интонации и пауз, чтобы посмотреть, нет ли где трещинки.

Долгое терзание пленки завершилось безрезультатно. Общение Бланки с кузеном представляло собою образчик избитой болтовни, в которой оба, словно по обязанности, обменивались лишь вежливыми холодными фразами. Любой, даже самый проницательный эксперт не уловил бы в них ничего, кроме формальных отношений, крайне далеких от родственной теплоты. После нашего посещения Бланка ни разу не позвонила Эхеа, а скрытое наблюдение за ее домом, осуществляемое бригадой Марчены, не обнаружило ни малейших признаков приготовления к отъезду. Не имея новостей из Регистрационного центра, нам оставалось только одно — допросить ее кузена. На следующее утро мы отправились к нему с визитом.

Офис располагался слева от Пасео-да-ла-Кастельяна в современном здании, точно перенесенном из Манхэттена по мановению руки какого-то шутника или беззастенчивого плагиатора. Каждый раз, когда мне приходилось бывать в этом «обезьяннике»,[60 - «Обезьянник» — речь идет о крупнейших небоскребах Мадрида, возвышающихся в северо-западном конце проспекта Гран Виа у Пласа-де-Эспанья и являющихся почти точной копией небоскребов Манхэттена в Нью-Йорке.] я испытывал щемящее чувство тоски. Хаотическое нагромождение башен и все пространство под ними в полной мере отражали античеловеческую сущность оригиналов, но не передали ни толики их своеобразной красоты. А если учесть, что гулявшие по нему нормальные люди совершенно растворялись в служилом стаде (клерки с желтоватыми, обрюзгшими от долгого сидения взаперти лицами либо, наоборот, пышущие здоровьем бодрячки с выхолощенными мозгами и лоснящимися бронзовым загаром торсами), то нетрудно догадаться, с какой неохотой мои ноги ступали в этот квартал, несмотря на обилие в нем увеселительных заведений.

В любом случае, в то утро мы очутились там не в поисках развлечений, а по делу, и хотя на нас не было формы — в здании, где работали респектабельно одетые люди, она бы привлекла излишнее внимание, — я, войдя в приемную, напустил на себя официальность и строго отрекомендовался секретарше:

— Сержант Бевилаква, Гражданская гвардия. Узнайте, сможет ли нас принять сеньор Эхеа.

— Сержант… Простите, как ваша фамилия?

— Бевилаква. — Я повторил по буквам: — Б, е, в, и, л, а, к, в, а.

— О чем вы хотите поговорить с сеньором Эхеа?

— Это закрытое расследование, сеньорита, — пресек я в корне ее любопытство.

Через несколько минут после преодоления еще одной преграды в лице не менее любопытной и столь же строго поставленной на место девушки, мы предстали пред очи сеньора Родриго Эхеа. Должен признаться, и не гордыни ради, ибо она притупляет объективность восприятия, а по велению инстинкта, что Родриго Эхеа с первого взгляда внушил мне глубокую антипатию. Мне не нравились ни его рубашка в голубую полоску с белыми воротничком и манжетами, на которых красовались массивные золотые запонки, ни галстук, который, судя по выставленному напоказ лейблу, стоил кучу денег. Длинные, прилизанные фиксатуаром волосы тоже не способствовали благожелательности моего настроя. Будучи на военной службе, я никогда не комплексовал по поводу короткой стрижки, напротив, находил и продолжаю находить ее чрезвычайно удачной в смысле гигиены мужской прической. Тем не менее я вовсе не против длинных волос, скажем, на голове басиста группы «Айрон Мэйден»[61 - «Айрон Мэйден» — английская рок-группа; была образована в 1977 году и просуществовала до 2003 года. Представляла собою «новую волну британского хэви-металл».] или актеров, исполнявших роли Иисуса Христа или Самсона. Даже мне случалось щеголять немытой гривой, когда я внедрился в одну из преступных банд, но, как только отпала надобность в маскараде, я тут же побежал бриться наголо. Разумеется, в моем случае речь идет о чистом предубеждении, однако именно оно в значительной мере определило мою неприязнь к Эхеа Родриго. Что ж, порой даже ничтожные мелочи влияют на наши суждения о человеке.

— Добрый день, — приветствовал нас Эхеа, излучая необыкновенную жизненную энергию. — Проходите, располагайтесь. Меня прямо в жар бросило — ведь впервые в жизни Гражданская гвардия удостоила мою скромную особу своим вниманием. Неужели я совершил что-нибудь предосудительное?

Какое бы отвращение я ни испытывал ко всяким пижонам, бахвалам и патлатым типам, ничто не идет в сравнение с той ненавистью, которая поднимается в моей душе при виде велеречивых пустомель, да еще произносящих более ста слов в минуту. Пришлось поставить на предохранитель мозги и язык, чтобы не размазать его по стене пулеметной очередью утвердительного ответа. Вместо этого, подождав, покуда секретарша не закроет за собою дверь, я ограничился кратким представлением моей помощницы:

— Гвардеец Чаморро. Мы расследуем обстоятельства смерти Тринидада Солера.

— А, — сказал Эхеа, нимало не смутившись.

— По нашим сведениям, сеньор Солер являлся вашим партнером в операциях с недвижимостью. Если не возражаете, мы хотели бы задать вам несколько вопросов.

Казалось, Родриго Эхеа на мгновенье напрягся как сжатая пружина. Однако тут же пришел в себя и, расправив спину, ответил:

— Вы не совсем точны. Партнером в полном смысле слова он не был, просто иногда принимал участие в продвижении кое-каких проектов.

— Ясно. И все-таки вынужден настаивать на разговоре, вы не против? — спросил я многозначительным тоном, проверяя его на вшивость.

На этот раз Родриго Эхеа явно струхнул.

— Нет, нет! Абсолютно не против. — Он нервно дернулся в своем кожаном кресле, но быстро успокоился. — Чем могу быть полезным?

— Видите ли, сеньор Эхеа, вы человек занятой, и мы тоже не погулять вышли, поэтому, с вашего позволения, опустим преамбулу и приступим к делу. Нет ли у вас на примете человека, заинтересованного в смерти Тринидада Солера? А если да, то каковы мотивы этой заинтересованности?

Эхеа бросил на меня испуганный взгляд.

— Крутенько! — воскликнул он. — Вы действительно не теряете время напрасно. Так, надо полагать, его убили?

— А как полагаете вы? — ответил я вопросом на вопрос.

— Боже правый, откуда же мне знать! — Он воздел руки кверху. — Я думал, судебное разбирательство закончилось и погребено в архивах, поскольку Тринидад умер от сердечного приступа. Что называется, несчастный случай; всплеск эмоций и все такое, — ну, вы понимаете.

— Ага. А как насчет проституток? Тринидад часто прибегал к их услугам?

— Трудно сказать. Мы встречались только в связи с бизнесом, да и то — от случая к случаю. Я не имел обыкновения сопровождать его в походах по злачным местам.

— По-вашему, получается, что покойный был любителем покутить? — запустила пробный шар Чаморро с невинным лицом послушницы.

— Я бы воздержался от столь категоричных утверждений, — ответил Эхеа, пристально посмотрев на мою помощницу.

— Хорошо, сеньор Эхеа, — проговорил я. — Давайте сбавим обороты и начнем сначала. Как давно вы стали вести дела с Тринидадом Солером?

— Тому будет около трех лет, а может, и четырех, — вспоминал Эхеа. — Тринидад был женат на моей троюродной сестре. Не то чтобы мы поддерживали тесные контакты, но время от времени встречались, в основном по семейным поводам: поминки там, свадьбы — в общем, на тех мероприятиях, где собираются все дальние родственники. Однажды мы пересеклись на отдыхе и заговорили о делах. По профессии он инженер путей сообщения и довольно знающий. Я открыл ему новые перспективы в этой области, и они его захватили. Постепенно он втянулся, сначала как консультант, потом как автор проектов. Работа увлекала его все сильнее и сильнее. Мы провернули несколько сделок с участием компаний, которыми управляет ваш покорный слуга, и с моей легкой руки он стал сотрудничать и с другими тоже. Тринидад оказался не только компетентным специалистом, но и удивительно трудоспособным. Тащил на себе такой воз, что диву даешься.

— Уточните, чем конкретно вы занимались?

Эхеа пожал плечами.

— Вряд ли вас заинтересуют технические подробности. Мы построили пару объектов в Гвадалахаре, промышленный полигон под Мадридом, затем проложили дорогу в окрестностях все той же Гвадалахары. И еще кое-что, по мелочи.

— Прилично заработали?

— Вы ненароком не из финансовой инспекции? — спросил он и заговорщицки мне подмигнул.

— Нет, — холодно ответил я, не поддержав его заигрывания.

— Согласитесь, бизнес для того и существует, чтобы наживать деньги. Тринидад здорово набил себе руку, и я не отставал, в результате мы получали солидную прибыль.

— А те, кто на вас работал, тоже получали?

Эхеа зло на меня глянул, давая понять, что от него не ускользнул истинный смысл моих слов. Затем без запинки отчеканил:

— Разумеется. Секрет успешности любого начинания состоит в соблюдении интересов всех его участников.

— За исключением казны.

— Вы только что уверяли, будто не имеете отношения к инспекции, — напомнил он. — В противном случае мне придется переадресовать вас моему юрисконсульту.

— У Министерства финансов есть свои способы защиты, сеньор Эхеа, — объяснил я ему. — А мы пришли по другому поводу. В нашей компетенции находятся факты уклонения от налогов и захвата чужой собственности.

На лицо Эхеа легла тень недовольства.

— Так не пойдет, сержант. Вы слишком далеко зашли, — ответил он, раздувшись от чванства. — Коль скоро у вас есть на меня материалы, будьте любезны предъявить мне официальное обвинение, но с этого момента я не произнесу ни слова без моего адвоката.

— Я ни в чем вас не обвиняю и не собираюсь этого делать до тех пор, пока у меня не появятся серьезные доказательства. Наша беседа носит частный характер, и вы вправе отвечать, как вам заблагорассудится; можете даже соврать.

— Я знаю законы, сержант, в свое время изучал юриспруденцию, — сказал он и хвастливо прибавил: — среди прочих наук. У меня нет желания с вами препираться, тем более лгать. Мы ничего и ни у кого не отбирали. Многие не прочь зарабатывать большие деньги, однако не у всякого хватает пороха, потому что отсутствует должная хватка. Никуда не денешься — свободная конкуренция в действии. Так сказать, фундамент нашего общества.

Должно быть, Эхеа обладал особым даром вызывать во мне рвотные позывы, и то беззастенчивое кривляние, с каким он разглагольствовал, было последней каплей, переполнившей чашу терпения. Никто в мире не заставит меня поверить в мифы о свободной конкуренции, пока либерийские ребятишки не станут мечтать о поездке в Диснейленд, вместо того чтобы защищать свою жизнь с автоматом М-16 в руках. Эхеа не только урвал себе огромный кусок от общественного пирога, он еще с наглой безапелляционностью уверял, будто владеет им по праву.

— Ладно, сеньор Эхеа, — сказал я, тяжело вздохнув. — Оставим эту тему. Припомните, пожалуйста, с кем еще вы вели дела, скажем, за последний год.

Эхеа наморщил лоб и закатил глаза к потолку.

— Практически ни с кем, по крайней мере, в операциях с недвижимостью, — ответил он. — Вы будете смеяться, но в основном мы участвовали в тендерах по уборке мусора.

— Мусора?!

— Именно так, вы не ослышались. За уборку мусора муниципалитеты платят звонкой монетой. А дальше все идет по накатанным рельсам: нанимается несколько грузовиков, дешевая рабочая сила, и все, что можно, отправляется на переработку. С нескольких тонн можно снять приличный навар.

— Теперь понимаю, — сказал я, сделав вид, будто не слышал слов: «дешевая рабочая сила». — Каков вклад сеньора Солера?

— Его светлая голова. И его виртуозное умение подготавливать конкурсные проекты. Он буквально завораживал чиновников блестящими идеями. Мы играючи расправлялись со всеми своими конкурентами. Ну, почти со всеми. Иногда что-нибудь да уплывет из рук, — вы, поди, в курсе, как это происходит.

— Нет, не в курсе, — ответил я, еле сдерживаясь.

Эхеа бросил на меня сардонический взгляд.

— Кто-то имеет приятеля в верхах, — объяснял он. — А у иного члена городского совета, глядишь, и появляется загородный домик в горах.

— Вы, разумеется, ничего и никому не строили, не так ли? — осведомился я бесхитростным тоном.

Эхеа расплылся в улыбке.

— Я отказываюсь комментировать ваши слова, однако будем считать, что нет.

Наш собеседник забылся и слишком расслабился. Мы, сами того не желая, подвели его к излюбленной теме, где он чувствовал себя как рыба в воде и мог развернуть во всю ширь свои полемические задатки. Я тоже не чужд искусству полемики, но, в отличие от Эхеа, чувствовал себя скованным должностными обязанностями. Поэтому постарался вернуть разговор к прежней теме, дававшей шанс загнать его в угол.

— Прекрасно, сеньор Эхеа. Думаю, мы услышали достаточно, чтобы сформировать представление о той сфере деятельности, которую вы осуществляли совместно с сеньором Солером.

— Вы говорите таким тоном, будто мы производили детскую порнографию, — возразил он с очевидной претензией на сомнительный юмор. — Наша, как вы говорите, деятельность способствует процветанию общества, и мы извлекаем из нее законную прибыль.

— Не спорю, однако меня сейчас беспокоит другое, и мое беспокойство вынуждает меня поступать намного жестче, чем я есть на самом деле, — покаялся я с притворным сожалением. — Человек погиб при невыясненных обстоятельствах. И в подтверждение моей искренности, изложу вам свое видение проблемы: я пришел к заключению, что подлинные причины его смерти кроются в том мире чистогана, где вращались вы и Тринидад Солер. Все остальное — его работа, его семья — носит второстепенный характер, — солгал я, вспомнив о Бланке.

— Не буду отрицать, порой бизнес сопряжен с игрой темных страстей, — сказал Эхеа, упиваясь собственным краснобайством, — но не обольщайтесь: он не имеет ничего общего с киношной романтикой. Приходится вкалывать двадцать четыре часа в сутки и все время быть начеку.

— Слушайте меня внимательно, сеньор Эхеа, — медленно проговорил я, стараясь поймать его бегающий взгляд. — Сейчас я задам вопрос, уже прозвучавший в начале разговора, и повторю его только один раз. Советую хорошенько над ним поразмыслить. Уголовный кодекс квалифицирует убийство как преступление, несравнимо более тяжкое, чем взятка какому-нибудь члену провинциального Депутатского собрания. Надеюсь, вы отдаете себе отчет, до какой степени вас может скомпрометировать опрометчивый ответ?

— Оказываете на меня давление, сержант? — нерешительно пробормотал Эхеа, заерзав в кресле.

— Вовсе нет. Просто хочу помочь вам вспомнить, не было ли у Тринидада Солера врагов среди его партнеров по бизнесу.

Наступила долгая пауза, и мне показалось, что Родриго Эхеа уже больше никогда не заговорит. По меньшей мере мне удалось поколебать его беспардонную самонадеянность.

— Поскольку вы чуть ли не под дулом пистолета требуете вспомнить то, о чем я не имею ни малейшего понятия, — сказал он, словно успокаивая впавшего в истерику ребенка, — да еще трясете у меня перед носом Уголовным кодексом, то мне на ум приходит одна история, произошедшая в прошлом году. Я бы не стал придавать ей особого значения, но чего не скажешь ради собственного спокойствия.

— Продолжайте, — понукал я.

— Это случилось на одном из конкурсов по уборке мусора, который проводился в грязном провинциальном городишке — лакомом кусочке для всех участников. Мы его выиграли, и кое-кому сильно не понравилась наша победа. Должен заметить, мы обходили незадачливого претендента уже в четвертый или пятый раз. Он присутствовал на конкурсе собственной персоной и крупно повздорил с Тринидадом. Даже взял его за грудки, выкрикивая отборные ругательства. Как потом мне рассказывали, оскорбления сыпались вперемешку с угрозами.

— Какими именно?

— Дословно воспроизвести не берусь, но что-то вроде: «Ты еще сильно пожалеешь о том, что ввязался в это дерьмо». Однако вряд ли он подразумевал убийство.

— Что произошло потом?

— Ничего. Мы продолжали участвовать в тендерах, какие-то выигрывали мы, какие-то он. И скоро все забыли про неприятный эпизод.

— Мы были бы вам очень признательны, если бы вы сообщили нам название города и фамилию вашего конкурента.

— Насчет города сейчас не припомню; на языке крутятся два названия. Дайте мне время посмотреть в записях, тогда скажу точно. А личность нашего конкурента широко известна в деловых кругах, и особенно в Гвадалахаре. Его зовут Криспуло Очайта. Упаси вас Бог прохаживаться насчет его имени, — пошутил он. — Он становится бешеным.

— Мы не имеем привычки высмеивать чужие имена, — сухо проговорил я, делая пометки в блокноте.

Практически я выполнил намеченный план и горел желанием поскорее избавиться от общества Эхеа, тем не менее собрал в кулак остаток воли, чтобы задать, как мне тогда казалось, последний вопрос:

— Вы упомянули в разговоре, что Тринидад подрабатывал еще в каких-то компаниях. Что вы имеете сказать по этому поводу?

— Действительно работал. Большинство из этих компаний принадлежит моему шефу — он владелец целой империи. А насчет меня не стоит строить иллюзий: я всего лишь скромный служащий, — сказал Эхеа, состроив плаксивую гримасу, не вязавшуюся с его вызывающим галстуком. — Мое дело нехитрое — сдавать внаем мозги тем, у кого водятся деньги, и исправно получать причитающуюся мне долю.

Если Эхеа хотел меня разжалобить, то напрасно тратил пыл. Я холодно спросил:

— И кто же владелец?

Эхеа не унимался, наслаждаясь разыгрываемым спектаклем.

— О! Это финансовый гений! — воскликнул он. — Леон Салдивар, может, слышали?

— Нет, не слышал, — признался я.

— Богат до отвращения, — заявил Эхеа с гордостью. — Он занимается спекуляциями недвижимостью, у него строительные фирмы, каменоломни, супермаркеты, заправочные станции; у него концессии на эксплуатацию электросетей и на водоснабжение — всего не перечислишь. Я отвечаю за организацию сбора мусора и за некоторые операции с недвижимостью. О масштабах остального не имею ни малейшего представления, да и не хочу иметь. Каждый должен заниматься своим делом и не лезть, куда не просят, а если просят — то лезть, но опять же осторожно.

— Какие задания выполнял для него сеньор Солер?

— Я сказал более чем достаточно, — пошел на попятную Эхеа. — Хотите узнать что-нибудь конкретное, обращайтесь к Салдивару и разговаривайте с ним сами.

Меня удивил поступок Эхеа. До сих пор я наивно полагал, что миллионеры платят своим холуям за исполнение грязной работы, а не за то, чтобы те, устраняясь от проблем, перекладывали их на плечи хозяев. Даже не будучи знаком с Салдиваром, я предвкушал его реакцию на появление в доме двух гвардейцев, расследующих убийство, — вряд ли он поблагодарит Эхеа за медвежью услугу. Как бы там ни было, в данную минуту меня не занимала судьба этого ничтожного фанфарона. Всему свое время.

Эхеа проводил нас до двери офиса. Прощаясь, он с остервенением жал нам руки — дурная повадка плохо воспитанных людей, которых не проймешь ни холодностью, ни откровенной недоброжелательностью. Затем с преувеличенной любезностью предложил свою помощь:

— Всегда в вашем распоряжении; вы знаете, где меня найти.

— Благодарю. Возможно, мы еще встретимся.

— Если имело место убийство, то, надеюсь, преступник будет пойман, — проговорил он напыщенным тоном. — Тринидад и мухи бы не обидел. Несправедливо, что он погиб такой страшной смертью.

— Убийство — всегда несправедливо, — заключил я.

— Вы совершенно правы, — согласился Эхеа, неожиданно опечалившись.

Мы вышли на улицу, и я полной грудью вдохнул отравленный воздух Мадрида. Мне не хватало кислорода, и, не в силах сдержаться, я выплеснул всю накопившуюся за время визита желчь:

— Ублюдок!

— Еще тот очаровашка! — подхватила Чаморро.

— Между прочим, могла бы и вмешаться, вместо того чтобы молча наблюдать, как я в одиночку таскаю из огня каштаны, — упрекнул я мою помощницу.

— Нечего срывать на мне зло, — огрызнулась она. — Я думала, ты хотел дожать его сам.

— Ладно. Давай подведем итоги. Какого ты о нем мнения?

Чаморро вздернула упрямый подбородок и прикусила нижнюю губу.

— Настолько омерзительный тип, что дальше идти некуда.

— Понятно. Ну, а все-таки?

— Будь он в чем замешан, то вел бы себя не в пример осмотрительнее, — сказала она. — Меньше бы трепался, старался произвести благоприятное впечатление и не козырял своей наглостью.

— Согласен, но отчасти.

— Он, видите ли, согласен! А почему отчасти?

Мой язык слишком долго находился на привязи и рвался на волю. Тут, словно по заказу, я набрел на не совсем пристойную мысль и не преминул озадачить ею Чаморро, получив, таким образом, двоякое удовольствие.

— Мне кажется, Эхеа не устраивает его пенис.

— Что-что? — переспросила она, огорошенная неожиданным поворотом темы.

— Пенис. Ты заметила, как он выхвалялся дорогим галстуком, стараясь при каждом удобном случае обратить наше внимание на этикетку. У Фрейда по этому поводу имеется забавная теория. Надо сказать, старика всегда отличала эксцентричность. Так вот, по Фрейду, галстук олицетворяет пенис. В галстуке органично сочетаются качество и разнообразие, которых иной раз не хватает в интимной жизни. Мужчина обречен на пожизненное обладание одним и тем же пенисом — какой достался, с таким и ходи, — а вот галстуков можно накупить великое множество и подобрать их по ширине, длине и форме, с лихвой компенсируя изъяны своего маленького друга.

— Тебя этому учили в университете? — спросила Чаморро. Вопреки моим ожиданиям, она быстро оправилась от смущения.

— Не только, но в основном да.

— Неудивительно, что ты два года проваландался без работы.

— Трудно опровергать очевидный факт, — только и проговорил я в ответ, находя недостойным напоминать моей помощнице про ее слабость к астрономии, да еще в таком контексте. — Возвращаясь к нашим баранам, не могу не отметить положительные стороны знакомства с Эхеа.

— Интересно, какие?

— Мы наконец вышли из тупика и вплотную подобрались к миру Эхеа и его благодетелей. Сфера их обитания напоминает дивные райские кущи, где, по всей видимости, и притаился тот змей, который послал своих прихвостней в Малагу по душу Ирины Котовой. Попутно мы открыли для себя нового Тринидада Солера, совершенно незнакомого ни нам, ни его прежнему окружению. Более того, готов поклясться, что он прилагал неимоверные усилия, чтобы держать в тени свое второе «я». Помнишь слова Давилы, начальника эксплуатационного отдела? «Хороший работник, но ничего из ряда вон выходящего. Редко, когда удается собрать команду из одних суперменов». А вот Эхеа представил его абсолютно в другом свете.

— Верно подмечено, — отозвалась Чаморро.

— Ему будто открылись не виданные ранее блестящие перспективы, и он с неистовой яростью сражался за возможность воплотить их в жизнь.

— По-моему, ты преувеличиваешь. Ему просто до чертиков надоело прозябание в должности рядового инженера, — предположила моя помощница. — На атомной станции платят хорошо, а вот амбициям развернуться негде.

— Мы плохо выполняли наши обязанности, Виргиния. Нам так и не удалось проникнуть в суть человека, чье убийство мы расследуем. Он нас сильно надул, впрочем, так же, как всех остальных.

— Но мы все-таки сумели выбраться на дорогу, ты сам только что сказал.

— Суметь-то сумели, — ответил я, просматривая блокнот с записями, — однако не сделали и двух шагов, как оказались на распутье: Эхеа, Очайта, Салдивар…

На следующее утро Чаморро принесла из Регистрационного центра толстую кипу документов. Роясь в бумагах, мы обратили внимание на весьма любопытную деталь: в качестве партнеров интересующих нас закрытых компаний выступали такие же закрытые акционерные общества, зарегистрированные в Гибралтаре, Панаме и Лихтенштейне. Среди состава директоров и акционеров упоминались уже знакомые нам имена: единожды — Леона Салдивара, неоднократно — Родриго Эхеа, и семь раз за последние два года — Тринидада Солера. Мы, в меру своих способностей, попытались разобраться в вязкой паутине, сотканной из прямых, пересекающихся и круговых линий, и с изумлением обнаружили, что многие общества являются учредителями своих же учредителей. Рабочий день увенчался страшной головной болью и осознанием необъятности предстоящей нам работы.

Когда Чаморро ушла, я взял дело Тринидада Солера, извлек из него фотографию и долго всматривался в его глаза и добрую открытую улыбку. Этот, как выяснилось, абсолютно неизвестный мне человек словно смеялся над моей доверчивостью, но он проиграл сражение, и я, несмотря ни на что, должен был держаться его стороны.


Глава 13

Тезка Толстого


Почти вся следующая неделя ушла на разработку новых направлений, наметившихся после допроса Родриго Эхеа и изучения документов из Регистрационного центра. В первую голову надо было проверить информацию о ссоре между Тринидадом и Криспуло Очайтой — тем сеньором со смешной фамилией, о котором нам толковал Родриго Эхеа. Мы позвонили в город, где произошел инцидент, и связались с нашими людьми. К счастью, не потребовалось никакого дополнительного расследования, поскольку, по словам капрала, возглавлявшего местное отделение Гражданской гвардии, история о двух чужаках, что не поделили между собою мусор, стала притчей во языцех. А дело было так: Очайта, мужчина дюжего телосложения и, как показали события, с явной склонностью к насилию, задал хорошую трепку более щуплому и низкорослому Тринидаду; рассказывали, будто он схватил свою жертву за лацканы и тряс ее в воздухе, точно тряпичную куклу. Чтобы разнять драчунов, пришлось поднять на ноги чуть ли не полгарнизона муниципальной полиции, а очевидцы в один голос твердили, будто экзекуция сопровождалась угрозами в адрес Солера. Тем не менее ни одна сторона не заявила в суд, и дело, всколыхнув сонную тишину захолустья, благополучно осело в его анналах в качестве забавного анекдота. Выигравшая тендер компания получила концессию и мирно занималась уборкой городишки на радость его обитателям.

Что же касается предпринимательской деятельности Леона Салдивара, чьи интересы представлял Тринидад, то мы запросили нужные нам данные у экспертов по экономическим преступлениям. Один из них направил нас к лейтенанту Валенсуэле, который выполнял функции связующего звена с отделом прокуратуры по борьбе с коррупцией. Ухоженный, элегантный выпускник военной академии, двадцати восьми-двадцати девяти лет от роду, принял нас в безукоризненно убранном кабинете в таких же безукоризненных ботинках, начищенных ваксой до глянцевого блеска.

— Леон Салдивар? — хмуро спросил он. — Стреляный воробей!

— Даже так? Что у вас на него есть?

Лейтенант Валенсуэла смерил меня недоверчивым взглядом. То ли он посчитал ниже своего достоинства делиться со мной компроматом на Салдивара, то ли сердился, не услышав вожделенного «господин лейтенант» в конце фразы. Чинопочитание в чести у выпускников академии.

— Пока ничего, — ответил он и деликатно кашлянул, словно желая сгладить возникшую неловкость. — Многие из наших ребят убеждены, что он замешан в целом ряде афер, но у нас нет доказательств. Его неоднократно привлекали к суду, и некоторые процессы длятся годами. Бесконечные отводы, апелляции и еще раз апелляции, экспертизы, в общем, горы бумаг, а в результате — пшик, дело отправляется на полку соответствующей судебной инстанции и покрывается густым слоем пыли.

Меня несказанно впечатлила его витиеватая метафора в стиле концептизма,[62 - Концептизм — литературное течение внутри барокко, которое формируется в Испании в XVII веке. Придавало особое значение идеям и концепциям, а также использованию антитез, ассоциаций и аллегорий.] но еще большее впечатление произвели рыжеватые волосы, взбитые на манер кока, должно быть, призванного завуалировать скудное содержание черепной коробки. По моим наблюдениям, люди с вычурной прической не испытывают особой склонности к изящной словесности.

— В чем его обвиняют сейчас, господин лейтенант?

— В даче взяток, мошенничестве и хищении государственных средств. Кроме того, ему предъявлен иск в совершении насильственных действий и правонарушений специфического характера.

— Вы сказали, специфического?

— Ну да. Оскорбление и клевета. Он владеет газетами, — лейтенант привел пару названий, — и использует их для дискредитации неугодных ему людей.

Валенсуэла от природы не отличался разговорчивостью, а со мной демонстрировал прямо-таки чудеса скрытности — наверное, не хотел посвящать в детали, хотя меня как раз интересовали именно они. Для разрешения создавшейся коллизии надо было всеми правдами и неправдами втянуть его в нашу необъявленную войну.

— Сейчас вы все поймете, господин лейтенант, — сказал я проникновенным голосом. — Мы спрашиваем о Салдиваре не из праздного любопытства: несколько месяцев назад умер один из его сотрудников, и налицо все признаки убийства.

— Как зовут покойного? — спросил лейтенант, навострив уши.

— Тринидад Солер.

Валенсуэла покачал головой.

— Это имя ни о чем мне не говорит, — сказал он. — Насколько я помню, он не проходит ни по одному из заведенных на Салдивара дел.

— А имя некоего Родриго Эхеа тоже ни о чем вам не говорит, господин лейтенант?

— Еще как! Он уличен в даче взяток в связи с пересмотром планов городских застроек Однако у судебных разбирательств нет будущего. Их со дня на день прекратят, если уже не прекратили.

— Понятно, — сказал я. — Но войдите и в наше положение. Несмотря на отсутствие прямых улик, мы не вправе снять с Салдивара подозрение. Как вы думаете, может ли он быть причастным к покушению на убийство?

Валенсуэла опять смерил меня недоверчивым взглядом, но, скорее всего, у меня просто обострилась мнительность.

— Я знаю только одно: до сих пор он ни в чем таком не замечен, а привлечение его к суду никак не связано с вашим расследованием. Салдивар — ловкий делец, не больно щепетильный в достижении целей, зато с солидным прикрытием. С одной стороны, он вполне способен организовать убийство. Кто его разберет? Но с другой, — слишком хитер и, думаю, не станет рисковать своим положением.

— Что вы имеете в виду, господин лейтенант?

— Салдивар нашел бы более тонкий способ убрать с дороги того, кто ему мешает. Около двадцати лет назад он начал почти с нуля. Сейчас ему пятьдесят с хвостиком; он сколотил себе миллиардное состояние — и исключительно за счет смекалки и умения вертеть законом. Он всегда выходил сухим из воды, поскольку к его услугам пятнадцать-двадцать юристов и связи в самых невообразимых местах. Короче говоря, Салдивар имеет под рукой все средства, чтобы утопить человека, не прибегая к убийству.

— Нелегкая добыча для следователя, — заметил я.

— Не то слово. Если захочешь прищемить ему яйца, то сначала позаботься о безопасности своих, — предупредил меня лейтенант, — а главное, будь готов к тому, что твоему шефу поступит звонок сверху.

— С вами такое уже случалось, господин лейтенант?

— Нет, — отчужденно отозвался Валенсуэла. — Пока мы лишь собираем на него досье и считаем преждевременным предпринимать лобовую атаку. Судебные процессы против Салдивара инициированы другими.

— Кем?

— Одним желторотым прокурором и многочисленными недругами. Особенно усердствует некий Криспуло Очайта, в чьих руках сосредоточено все крупное строительство в Гвадалахаре. Эти двое лупят друг по другу перекрестным огнем из кляуз, тяжб да судебных исков и кормят целую армию адвокатов.

— Вот даже как? — удивился я, прикинувшись простачком.

— Два сапога пара. Очайта в чем-то на него похож, только грубее и калибром помельче, так как имеет ограниченное поле деятельности. Они неоднократно схлестывались на муниципальных конкурсах в борьбе за продвижение разного рода проектов. Очайта воображает себя эдаким петухом в курятнике, а Салдивар влез туда со всеми потрохами и здорово его общипал, сотворив себе еще одного заклятого врага, который постоянно ищет повода для ссоры. И все-таки коррумпированные политики отдают предпочтение Салдивару. Он выглядит более обтесанным и не так мозолит глаза. Чтобы тебе было понятнее, объясняю: Очайта разъезжает на желтом «ламборгини дьябло»[63 - Ламборгини (Lamborghini) — итальянская фирма по производству спортивных автомобилей, входит в корпорацию «Дамлер-Крайслер».] и без зазрения совести устраивает шумные пирушки с проститутками. Салдивара не так-то просто упечь под суд, а Очайта может попасться со дня на день. Он уже и так держится на волоске и вот-вот проиграет пару затеянных против него дел. Поделом, за глупое бахвальство надо платить.

У лейтенанта понемногу развязывался язык. По-видимому, он был неплохо осведомлен, и его распирало от желания поделиться с кем-нибудь своими соображениями. Даже самые надменные субъекты порой оказываются беззащитными по милости непомерного тщеславия и необоснованных претензий на обладание высоким интеллектуальным уровнем.

— Скверно, господин лейтенант, — подытожил я. — Собственно говоря, мы собираемся запустить руку в осиное гнездо.

— Не знаю, как ты, а я не собираюсь, — охладил он мой пыл. — И рекомендую хорошенько оглядеть то место, куда будешь ступать. Не ровен час — вляпаешься.

— У великого человека — да нет слабостей?! Ни за что не поверю, — попытался отшутиться я.

— У Салдивара? Могу назвать лишь одну — женщины, — сказал он и машинально посмотрел на Чаморро. — Однако, в отличие от Очайты, он не жалует проституток. Типичный дамский угодник цветы, драгоценности, романтические путешествия — все идет в ход, чтобы ублажить очередную пассию, но ни одна не задерживается более трех месяцев.

— А я уж было удивилась, — подала голос Чаморро, нарушив обет молчания, наложенный на ее уста заниженной самооценкой.

Полученные от Валенсуэлы сведения, собранные нами материалы и показания свидетелей сложились в запутанный клубок несуразностей, и мы с Чаморро очутились в самом его центре. И если четыре месяца назад нас угнетало отсутствие информации, позволявшей пролить свет на смерть Солера, то сейчас трудность состояла в ее переизбытке. На беду следователя и на счастье подозреваемого, непозволительно выдвигать обвинение на основе одних лишь гипотез, какими бы правдоподобными они ни казались. Необходимо выстроить четкую цепочку, в которой одно событие логически вытекает из другого, а затем укрепить каждое из звеньев неопровержимыми доводами. При создавшемся положении самым легким выходом было бы сосредоточиться на Очайте, и самым трудным — взять на мушку Салдивара. Поэтому мы предпочли начать с последнего.

В отношении Салдивара вырисовывались две линии тактики: первая — досконально изучить материалы заведенных на него уголовных дел, а также всех сделок и проектов с участием Тринидада и отыскать в них признаки, указывающие на какой-нибудь конфликт между боссом и подчиненным; и вторая — идти напролом, невзирая на риски и препятствия. Не скрою, моя ленивая и своенравная натура тяготела ко второму варианту, однако помимо этого, существовали и объективные причины. Реализация первого варианта потребовала бы много недель и привлечения дополнительного персонала, о котором я не смел даже мечтать. Достаточно того, что нас с Чаморро никто не дергал, и мы посвящали все наше время одному-единственному расследованию.

Некий период моей жизни ушел на горькое осознание узости собственного мышления и неумения концентрировать волю, и тогда я ухватился за шахматы как за спасительную соломинку. Особенно меня увлекал эндшпиль, когда на поле оставалось минимальное количество фигур и было необходимо мобилизовать скудные внутренние ресурсы. Разрабатывая тактику против Салдивара, я вспомнил про долгие бдения над шахматной доской и засучив рукава принялся за подготовку заключительной части партии.

Телефон его офиса я добыл у Родриго Эхеа, кстати сказать, не оказавшего ни малейшего сопротивления. Салдивар был не из тех, к кому можно нагрянуть без предварительной договоренности даже в качестве полномочного представителя власти. В подтверждение моих догадок его секретарша (или секретарша его личного секретаря) сначала обескуражила меня, сообщив, что сеньор Салдивар в настоящий момент находится в отлучке, а потом обнадежила, любезно записав мои данные (я с удивлением продиктовал ей по буквам лишь последний слог фамилии) и пообещав связаться со мной в ближайшее время. Действительно, через три часа, когда я уже собирался уйти обедать, на моем столе раздался пронзительный телефонный звонок.

— Сержант Бевилаква? — спросил негромкий, но звучный мужской голос.

— У аппарата, — ответил я.

— Леон Салдивар, — представился он. — Как мне сообщили, вы хотели со мной поговорить.

— Совершенно верно. Я звонил вам утром.

— Полагаю, речь пойдет о Тринидаде Солере.

— Правильно полагаете, — подтвердил я, немного озадаченный.

— Вас устроит сегодня во второй половине дня?

— Как вам будет угодно. Не хотелось бы нарушать ваши планы, — прибавил я, раздумывая над тем, кто же на самом деле инициатор нашей встречи: я или он.

— Значит, сегодня после обеда. Скажем, часика в четыре, хорошо?

— Прекрасно. Я приеду к вам в офис.

— Нет, — возразит он повелительным тоном, вероятно, не сумев сразу избавиться от застарелой привычки отдавать распоряжения целому штату лизоблюдов с трясущимися поджилками. — Приезжайте ко мне домой, так будет удобнее.

Я записал адрес. Будьте уверены, он жил не в какой-нибудь там дыре, а в северном пригороде, являющемся частью зеленого пояса Мадрида, где все улицы носят название того или иного дерева.

— До свидания, — сказал Салдивар и повесил трубку, не дав мне времени ответить.

Без десяти минут четыре я катал по тихим безлюдным кварталам поселка. Дорога то и дело перемежалась гигантскими «лежачими полицейскими», которые принуждали водителей сбрасывать скорость до 20 км/час — неукоснительно выполнявшееся здесь правило, меж тем как в любом другом районе Мадрида оно нарушалось бы с бесшабашной свободой, прямо пропорциональной безнаказанности. Пока я увертывался от устрашающих препятствий единственно доступным мне способом — униженным смирением, в голове бродили весьма поучительные для моего жизненного опыта мысли: иной раз совсем нелишне подчиниться запретам при условии их действенности. Несмотря на море корыстной риторики и бурю спекулятивных протестов, подобные запреты пользуются всемерной поддержкой общества и составляют едва ли не единственно реальную силу, призванную для его защиты.

Доступ в резиденцию Салдивара преграждали массивные черные ворота. Сам дом отстоял от них на расстоянии не менее ста метров и утопал в зелени огромного сада. Ворота были заперты. Я вышел из машины и нажал кнопку переговорного устройства с видеокамерой, легонько перемещавшейся в такт моим движениям. В домофоне раздался мужской голос, и я назвал свое имя. Через несколько секунд послушался звук зуммера, и широкая створка медленно поползла по рельсу. Я спросил разрешения проехать на машине. Голос ответил вежливым согласием.

Когда я наконец очутился на территории поместья, из дверей оборудованной по последнему слову техники будки высунулся молодой человек и сделал знак, чтобы машина следовала дальше. Я миновал шуршащую гравием дорожку, осененную деревьями и таким аккуратным газоном, что мне невольно представилась процедура ежедневной стрижки и не иначе, как маникюрными ножницами. Напротив входа в дом меня поджидал еще один молодой человек. Он жестом указал мне на место в тени деревьев, приспособленное под гостевую стоянку. Припарковав машину, я зашагал ему навстречу с естественным желанием поздороваться, но парень испуганно попятился и кивнул в сторону двери, где маячил третий по счету охранник, но уже постарше.

— Сержант Бевилаква? — осведомился он и, прежде чем я успел раскрыть рот, вежливо проговорил: — Проходите, пожалуйста.

Мы пересекли первый этаж, залитый солнечным светом и заставленный дорогими предметами, о назначении которых я даже не догадывался, и вышли во внутреннюю часть сада. Угрюмый мажордом (несмотря на отсутствие ливреи, я почему-то решил, что это был он) пригласил меня пройти в беседку и сесть за столик перед огромным бассейном. Стоял конец сентября, но день выдался жаркий.

— Сеньор Салдивар сейчас придет, — пообещал он трепетно-торжественным тоном и бесшумно удалился.

В следующую минуту я увидел в бассейне женщину. Черный купальник плотно облегал ее стан и подчеркивал изящность движений хорошо натренированного брасса. Закончив дистанцию и, видимо, ленясь вылезать по лесенке, она оперлась о бортик руками и сильным толчком вынесла свое тело на поверхность, потом проворно добежала до гамака, где лежали махровый халат и шлепанцы, и, не обращая внимания на стекавшие струйки воды, надела все это на себя. Потом медленно направилась к дому. Пока она приближалась к моему столику, я успел рассмотреть ее получше: чуть больше тридцати, средний рост, молочно-белая кожа (насколько я мог заметить, она не очень-то жаловала солнце), короткие волосы, казавшиеся совсем темными после купания. По типу лица и сложения она чем-то напоминала Бланку Диес, но была моложе.

Наверное, я уставился на нее с неприличным интересом уличного ловеласа. Но разве избежишь соблазна, когда безмятежным летним днем в дивном саду вдруг оказываешься наедине с нимфой! Женщина подошла ко мне и остановилась, разглядывая меня с не меньшим любопытством.

— Привет, что ты тут делаешь? — спросила она, сменив испытующий взгляд на еле заметную улыбку. Ее низкий голос звучал с такой же, как у Бланки, хрипотцой.

— Рубен Бевилаква, — ответил я несколько невпопад.

— Патриция Салдивар, — представилась она и, откинув с лица мокрые волосы, протянула мне правую руку. Я осторожно сжал влажные холодные пальцы, а тем временем она продолжила: — Ты, вероятно, и есть тот самый гвардеец, который должен прийти к папе для какого-то разговора.

— Да, — ответил я, не видя смысла скрывать очевидный факт.

— А почему не в треуголке и не в форме?

— В треуголке сейчас жарковато, — оправдывался я.

— Пришел разузнать о Тринидаде?

— Совершенно верно, — согласился я после секундного колебания.

— Ты действительно думаешь, будто его убили? — спросила Патриция с неожиданным волнением, вонзив в меня черные блестящие глаза.

— Я лишь выясняю кое-какие вопросы. До выводов еще далеко.

— Все это очень печально, — заявила она, устремив вдаль отсутствующий взгляд. — Такой хороший человек и вдруг… Мы живем в мерзком мире. Ладно, мне пора. Рада была познакомиться.

Не произнеся больше ни слова, она исчезла за дверью и оставила меня растерянно стоящим посреди беседки. Я снова опустился на стул, чтобы поразмыслить о нечаянной встрече, но тут, словно из-под земли, передо мной возник высокий, загорелый мужчина, одетый в элегантный костюм спортивного покроя. Он разменял пятый десяток, о чем свидетельствовали седые виски и густая сеть морщин вокруг глаз, вместе с тем, его отличала стройная, крепко сбитая фигура с подтянутым животом и прямой осанкой.

— Добрый день, сержант, — поздоровался мужчина с радушной теплотой. — Леон Салдивар. Извините, если заставил вас ждать.

— Не стоит беспокоиться, — ответил я.

— Хотите что-нибудь выпить?

— Благодарю. Разве стакан водопроводной воды, — сказал я, давая понять, что у меня имеются непоколебимые нравственные устои.

— А как насчет минеральной воды? Надеюсь, она не идет вразрез с вашими принципами? — насмешливо осведомился он.

— Абсолютно нет, просто мне не хотелось бы вводить вас в лишние расходы.

Салдивар некоторое время наблюдал за мной, отгородившись непроницаемой стеной любезности.

— Я хозяин, и забота об удобствах гостей входит в мои обязанности, — сказал он медовым голосом. — К тому же вы пришли ко мне по деликатному делу, не правда ли? Вот почему я предпочел пригласить вас к себе домой. На свежем воздухе и разговор пойдет веселее. Признаться, не выношу кабинеты, даже просторные; казенная обстановка вводит меня в депрессивное состояние.

Я был готов с ним согласиться, но никак не мог взять в толк, чему обязана его чрезмерная предупредительность. Как правило, сильные мира сего ищут дружбы маленьких людей только тогда, когда им что-нибудь от них нужно. Мне предстояло разгадать, какую выгоду хотел извлечь из меня Салдивар: то ли им руководило желание обеспечить себе неприкасаемость, то ли он хотел поразвлечься на мой счет и таким образом убить рутинную скуку дня. И в том и в другом случае плебей должен держаться настороже и не обольщаться по поводу благожелательности патриция.

Салдивар взмахнул рукой и, не повышая голоса, велел принести минеральной воды для обоих. Я расценил его жест как очередное проявление педантичной вежливости.

— Родриго сказал, что вы занимаетесь расследованием смерти Тринидада, — не стал он тратить время на околичности и взял быка за рога.

— Совершенно верно.

— И выдвинули версию об убийстве.

— Это так.

— А позвольте спросить: на каком основании?

По всем признакам, Салдивар привык действовать с прямотой римлянина и ни у кого не спрашивать позволения. Я спокойно выдержал властный взгляд его маленьких миндальных глаз.

— Судья распорядился соблюдать тайну следствия, — строго сказал я. — И я не имею права разглашать подробности.

— Мне чрезвычайно важно знать, как погиб Тринидад, сержант, — вразумлял он меня, точно новичка, не понимающего значения того, чем он занимается уже много месяцев подряд. — Тринидад был великолепным работником и замечательным человеком. Не далее чем позавчера я считал его смерть трагической случайностью. А теперь очень обеспокоен и, признаться, прихожу в ярость при мысли о том негодяе, который поднял на него руку. Особенно принимая во внимание нездоровую обстановку, создавшуюся вокруг его смерти.

— Понимаю и разделяю ваши чувства, — солгал я. — Однако я здесь не для того, чтобы перед вами отчитываться, а чтобы задавать вопросы.

Салдивар выслушал мою нарочитую грубость, не дрогнув ни единым мускулом. Он лишь переменил позу и откинулся назад, но в этот момент к нам подошел мажордом с бутылкой минеральной воды. Салдивар с каменным лицом ждал, пока тот не поставит стаканы на стол и не удалится. Потом милостиво кивнул, дав мне свое августейшее позволение:

— Прекрасно. Спрашивайте. Я полностью в вашем распоряжении.

Меня немного стесняла подвернувшаяся вдруг возможность иметь в своем полном распоряжении кого бы то ни было, тем более Салдивара. Но поскольку мне платили не за стеснение, я мгновенно собрался и поставил вопрос ребром:

— Скажите, сеньор Салдивар, не было ли у вас каких-либо недоразумений, разногласий или споров с покойным Тринидадом Солером?

Салдивар потратил не более секунды на обдумывание ответа.

— Полагаю, вы обязаны рассмотреть подобную вероятность, — сказал он, вскинув подбородок. — На вашем месте я бы поступил точно так же. В моем бизнесе сосредоточен большой капитал, а Тринидад на меня работал. Но давайте рассуждать здраво. Предположим, в один прекрасный день он меня обманул. Я гневаюсь, призываю зловещего убийцу и, как Марлон Брандо, шамкая старческими губами, велю ему разъяснить проштрафившемуся плуту, сколь плохи шутки с крестным отцом. Вроде бы все укладывается в шаблонную схему, тем не менее в данной версии закрались три существенные ошибки. Первая — я не Марлон Брандо, вторая — я не держу в своем штате зловещих убийц, и третья, на случай, если у вас еще остались сомнения, — Тринидад по природе не был способен на воровство. Но даже обладай он такой способностью, то и тогда не начал бы с меня, потому что высоко ценил нашу дружбу, а я отвечал ему взаимностью. Ему незачем утаивать от меня деньги — я обеспечивал ему хорошие заработки и впредь намеревался существенно их увеличить. Сейчас нелегко найти человека, на которого можно всецело положиться.

С первых минут общения становится ясно, имеешь ли ты дело с легкомысленным сумасбродом или с серьезным собеседником, взвешивающим каждое свое слово. Салдивар только что показал мне, к какой категории он принадлежит.

— Будьте любезны, расскажите, как вы познакомились с сеньором Солером, — попросил я его уже более осмотрительно, — и чем он завоевал ваше доверие?

— Если вы говорили с Родриго, то он должен был поставить вас в известность о том, что сам познакомил меня с Солером, — заметил Салдивар, намекая на свою осведомленность. — Родриго нанял его для консультирования некоторых проектов, в результате — потрясающий успех. Мне захотелось убедиться в недюжинных качествах этого чародея воочию, и Родриго привел его ко мне. Мы проболтали весь день до глубокой ночи. Поверьте, я сразу почувствовал к нему расположение и стал ему доверять, как никогда и никому раньше. Он мне очень понравился: достойный, серьезный, добросовестно выполнявший свою работу, и не ради того, чтобы похваляться заслугами, а потому, что уважал порядок и не умел поступать иначе. Он плохо сходился с незнакомыми людьми, и это сразу бросалось в глаза, но в то же время в нем ощущалась необычайная страстность. Кто другой увидел бы в нем нерешительного и не владеющего собою неврастеника, однако я обнаружил неисчерпаемый запас внутренней силы. Дальнейшие события подтвердили мою правоту.

— На какого рода силу вы ссылаетесь?

— На силу личности, вкладывающей весь свой ум и волю в какое-нибудь дело и упорно идущей к цели, не давая себе ни минуты передышки. Именно так — ни минуты передышки. Согласитесь, на такое отважится не каждый. Все мы слишком себялюбивы и в трудную минуту пасуем перед собственными слабостями. Только не Тринидад. Он был настолько беспощаден к своему здоровью, что иногда у него случались срывы.

Я обдумал слова Салдивара. Уж в чем, в чем, а в тривиальности его не упрекнешь. Напротив, он слишком увлекся высокими материями, и я попытался вернуть разговор в практическую плоскость:

— Если я правильно вас понял, в тот день вы увидели в сеньоре Солере незаменимого помощника и решили использовать его на всю катушку.

— Вы употребляете вульгарную терминологию, — упрекнул меня Салдивар.

— Так проще, — извинился я. — Какие поручения он для вас выполнял?

— Из беседы с сеньором Эхеа вы наверняка получили общее представление о круге его служебных обязанностей. Кроме работы, которую он делал для Родриго, Тринидад помогал мне добиться концессий на водоснабжение и участвовал в подготовке еще нескольких проектов. Я возвел его в ранг своего поверенного на одних предприятиях и поставил управляющим на других. Но упоминание таких мелочей равносильно неуважению к памяти Тринидада, по меньшей мере для меня. Так что не стоит до них опускаться. Последние полтора года он выступал в роли моего личного советника, и я обсуждал с ним проблемы, так сказать, непреходящего значения. Он не только помогал мне наладить техническую сторону бизнеса — для этого у меня достаточно специалистов, но служил олицетворением высоких моральных принципов — редкое, смею вас уверить, качество в наше беспринципное время.

Я подумал, что ослышался. Салдивар тотчас почуял мое недоумение.

— Напрасно удивляетесь. Не хлебом единым жив человек, особенно деловой, — я в этом убежден. Кроме наживы, мы движимы благородными целями и должны развивать в себе обостренную чувствительность к зыбкой грани между добром и злом. В противном случае существует опасность скатиться в болото стяжательства, которое в перспективе, независимо от сиюминутных успехов, может привести к краху. Тринидад предостерегал меня от ложных шагов.

Я взял тайм-аут, пытаясь привести в порядок мысли. Похоже, Салдивару удалось создать искусную дымовую завесу и, самое поразительное, — не без моего невольного участия.

— Не подумайте, будто я намеренно принижаю важность ваших слов, — обтекаемо сказал я, чтобы не выглядеть полным невежей. — Вместе с тем следование простым и ясным истинам привело меня к неутешительному заключению: профессиональная деятельность сеньора Солера позволила ему в кратчайшие сроки ощутимо увеличить свое состояние и в основном за счет спекулятивных операций, а также, судя по документам, за счет сокрытия от казны значительной доли прибыли. Простите за прямоту, но его моральные принципы тут сбоку припека, так же как и ваши разглагольствования о благородных целях.

Салдивара выслушал мою тираду с бесстрастным лицом. Мне даже показалось, что он мысленно поздравил меня с еще одним резким выпадом в свой адрес.

— Я задам вам немного странный вопрос, сержант. С вашего разрешения, мы на секунду поменяемся ролями, — сказал он, явно не нуждаясь ни в чьем разрешении. — Вы читали «Войну и мир»?

— Как вы сказали?

— «Войну и мир» Льва Толстого, моего тезки.

— Нет, — ответил я, не понимая, к чему он приплел сюда Льва Толстого. — Вернее сказать, начал, но бросил на четвертой битве или на четвертом балу — сейчас уже не помню.

— Прискорбно, — бросил Салдивар. — Я всегда и всем задаю одинаковый вопрос, ибо имею грешок делить людей на читавших и на не читавших Льва Толстого. Между теми, у кого хватает терпения одолеть тысячу пятьсот страниц непрерывного потока мудрости, и теми, кто сдается на полпути, существует незримая разделительная линия. Честно говоря, я надеялся видеть вас по другую ее сторону.

— Сожалею, если не оправдал ваших ожиданий. Я дочитываю до конца лишь те книги, которые держат меня в напряжении до последней точки. Однако мои предпочтения отнюдь не означают, что «Война и мир» плохая книга.

— Подобное утверждение выглядело бы неслыханной дерзостью, — выспренно заметил он. — Однако суть не в этом. Я хочу процитировать вам фразу, находящуюся приблизительно на двадцатой странице, — вы, безусловно, успели до нее добраться, хотя вряд ли помните текст дословно. Ее произносит князь Андрей: «Нельзя, mon cher,[64 - Mon cher (фр.) — мой дорогой.] везде все говорить, что только думаешь».

— Не понимаю, при чем тут князь Андрей.

— Его замечание звучит предостережением против поверхностного понимания морали. На недвусмысленное обвинение в якобы присущем мне ханжестве я, предварительно заручившись вашими же словами «Простите за прямоту», отвечу с той же откровенностью: я никогда не питал иллюзий по поводу духовной утонченности жандармов, — проще говоря, по моему глубокому убеждению, человек вашего склада и воспитания не в состоянии осмыслить роль морали в бизнесе. Гораздо легче прослыть донкихотом, отдавая последнюю рубашку бедняку, чем в поте лица зарабатывать деньги и вместе с тем соблюдать этические нормы. Тут не существует готового кодекса поведения — каждый выбирает свой путь.

Я силился воссоздать в памяти то представление о Салдиваре, которое у меня сложилось из обрывочных сведений незадолго до нашего знакомства. Его образ почти соответствовал сидевшему передо мной человеку: заурядный фат, потерявший голову от известности и богатства и одержимый бредовыми идеями. Это был волк в овечьей шкуре, весьма довольный своим положением, что, в общем-то, лежало на поверхности. Однако ни среди зверей, ни среди человеческих особей мне еще не встречалось существо с таким злобным оскалом и острым как бритва языком. Впору ахнуть от восхищения, если бы он не ускользал от меня словно ртутный шарик каждый раз, когда я пытался схватить его за руку. Разговор принимал нежелательный для меня оборот, и требовалось срочно что-то предпринять.

— Чрезвычайно интересно ознакомиться с вашими взглядами, и я обязательно прочту «Войну и мир» до конца, — начал я. — Но, видите ли, сеньор Салдивар, даже такой грубый жандарм, как я, обделенный, по вашему меткому наблюдению, духовной утонченностью и не доросший до того, чтобы постичь огромное значение этики в бизнесе, и тот способен на высокие чувства в виде нестерпимого сыскного зуда, особенно когда он чует запах крови в грязном притоне, именуемым деловым миром. Огромные шальные деньги, а рядом труп. Не больно сложная для меня задача, если учесть, что я неоднократно с ней сталкивался. В сущности, жизнь сводится к простым уравнениям.

Салдивар чуть подумал, приложив указательные пальцы к верхней губе, затем вздохнул и спросил:

— Ждете самооговора, сержант?

— Разумеется, нет.

— Так-то лучше. Потому что впустую потратите и мое и свое время.

— Я жду, когда вы назовете какое-нибудь конкретное имя. Например, человека, с которым у представлявшего ваши интересы сеньора Солера могли возникнуть серьезные разногласия. Или того, кто желал зла непосредственно вам, но, не сумев проникнуть в ваше столь тщательно охраняемое поместье, решил дать пинка в наиболее уязвимое место бедного Тринидада, вашего надежного, как вы изволили выразиться, помощника и друга.

Салдивар изобразил удивление.

— Вы это серьезно? — усомнился он.

— Давайте говорить начистоту, сеньор Салдивар, — предложил я. — Я не имею права исключить вас из числа подозреваемых, поскольку еще не во всем разобрался. Думаю, вы и сами это поняли. Я задал вам прямой вопрос о ваших отношениях с сеньором Солером и увидел вашу реакцию, затем уже в косвенной форме спросил, чем именно занимался покойный в качестве вашего советника, и теперь сумею сравнить ваш ответ с информацией, полученной мною по иным каналам. Таким образом, сделана добрая половина дела, которое привело меня в ваш дом. Остается завершить вторую половину, то есть услышать, кто еще, помимо Криспуло Очайта, ненавидел Тринидада за то, что он зарабатывал для вас деньги.

— Благодарю за ясность, сержант, — сказал он, окатив меня ледяным взглядом. — Но, помилуй Бог, за кого вы меня принимаете? Разве я похож на идиота или пустомелю, чтобы выдвигать против кого-либо бездоказательное обвинение?

— Без протокола, а ради любопытства, — попытался раскрутить его я. — Как вы думаете, смог бы Очайта организовать убийство?

— Полагаю, вы наслышаны о наших отношениях, коль скоро задаете такой вопрос, — сказал он неторопливо. — А также об угрозах, прозвучавших во время неприятного инцидента между ним и Тринидадом. И, должно быть, знаете, насколько импульсивен и непредсказуем Криспуло Очайта. От себя я бы добавил, что он прост как амеба в полном смысле слова. По своим личностным особенностям он вполне подходит под тип преступника, не отдающего себе отчета о последствиях. Тем не менее меня бы сильно удивило, если бы у него хватило духу отважиться на убийство. Он всего лишь провинциальный князек, попавший в затруднительное положение.

От меня не укрылось то подчеркнутое презрение, с каким он говорил о своем конкуренте.

— И все-таки, есть ли у вас на примете еще кто-нибудь, кроме Очайты? — настаивал я.

— Я не обвинял Очайту и не собираюсь обвинять никого другого, — предупредил он. — Будь у меня компрометирующие сведения, то я непременно бы сообщил о них полиции или подал заявление в суд, наняв в помощь следствию лучших юристов.

Любезность Салдивара бесследно испарилась. Я допил минеральную воду (он едва пригубил свой стакан). Приготовленные мною вопросы тоже закончились — осталось лишь легкое утомление после напряженного противостояния с хозяином. Я поблагодарил его за беседу, и Салдивар тотчас же поднялся со стула. Он проделал со мной обратный путь по роскошному дому и довел до парковки, где стыдливо притулился мой автомобильчик. Перед тем как проститься, Салдивар вернул себе прежнюю обходительность и преувеличенно любезным тоном, в котором тем не менее прозвучала скрытая угроза, сказал:

— Надеюсь, вы доведете дело до конца. Иначе мне придется задействовать более квалифицированных людей. Не то чтобы я не доверяю вашему профессионализму, просто хочу докопаться до правды.

В отличие от него, я не страдал навязчивой идеей оставлять за собой последнее слово. Поэтому молча кивнул и направился к машине. Проезжая мимо парадного входа, я увидел прямую фигуру Салдивара со спины: он неторопливо поднимался по ступенькам парадного крыльца, держа руки в карманах. Провожая его взглядом, я размышлял, как, собственно, мне к нему отнестись: как к самой лживой и наглой твари, какую мне довелось видеть в жизни, или как к человеку, сумевшему наконец приподнять завесу над загадочной личностью Тринидада Солера? Вопрос повис в воздухе без ответа.


Глава 14

Крупинка звездной пыли


Я намеренно не взял свою помощницу к Салдивару, а после нашей с ним встречи только укрепился в правильности принятого решения. В тот же день я увиделся с Чаморро и подробно передал ей разговор с «великим человеком», а заодно и короткий диалог с его дочерью.

— Выходит, она тоже знала Тринидада, — заметила Чаморро.

— Знать-то знала, но насколько коротко — вот в чем проблема. По ее тону я бы не сказал, что она сильно скорбит по усопшему.

— Тем не менее дочь действовала в унисон со своим папашей. Она намекнула на те же доверительные отношения с Тринидадом, на которых с таким упорством настаивал Салдивар в течение всей вашей беседы. Наверное, они не врут, раз он вхож в семью на правах друга.

— Боюсь, как бы ее купание в бассейне не было подстроено Салдиваром перед самым моим приходом. Он вполне мог дать дочери соответствующие инструкции, чтобы внушить мне эту мысль, — фантазировал я. — От него можно ожидать чего угодно! Так или иначе, дружба с Тринидадом и высокая оценка его заслуг еще не основание для выведения Салдивара из игры. Мы должны продолжить атаки, несмотря на поразительную стойкость, с какой он выдержал первый натиск.

— А ведь он не пошел по проторенной дорожке, — рассуждала Чаморро. — Любой другой на его месте постарался бы перевести стрелки на Очайту.

— И тут же попал бы под подозрение сам. Он соображает не хуже нас с тобой.

Моя помощница помолчала, крепко о чем-то задумавшись, потом проговорила:

— В нарисованную отцом и дочерью идиллическую картину совсем не вписывается вдова, тебе не кажется? Тринидад вряд ли сумел бы так тесно сойтись с Салдиваром без ведома жены, а она утверждала, будто не желала не то чтобы общаться, но даже слышать о новых приятелях супруга за исключением своего троюродного братца. Я допускаю, что необыкновенная активность Тринидада на коммерческом поприще прошла незамеченной для сотрудников атомной станции — он работал посменно и не распускал язык. Но вот для Бланки… Объясни мне, пожалуйста, как можно жить бок о бок с человеком и не быть в курсе всех его взлетов и падений. Когда-нибудь он обязательно поделился бы с ней успехами, и тут никак не обойтись без упоминания о тех людях, с которыми он сотрудничал. Такие вещи нельзя долго таить в себе — рано или поздно они выходят наружу.

Я взвесил доводы Чаморро. Ее отличали здравомыслие и особый дар выделять из вала информации не существенные на первый взгляд мелочи — отменное качество, тем более для сыщика, занятого анализом противоречий и нестыковок. Именно это ее качество заставляло меня признать в ней незаменимую помощницу в настоящем с задатками прекрасного следователя в будущем. Но во всем надо соблюдать определенный порядок, и я продолжал настаивать на своем.

— Мы не знаем, какого рода узы их связывали. А вдруг они вообще между собой не разговаривали. Вспомни, как мы удивились, когда выяснилось, что Тринидад проводит много времени вне дома и что он крайне скрытный человек. Я учту твое замечание при новой встрече с Бланкой, если в таковой будет надобность. Сейчас на повестке дня стоит Салдивар, и пока мы им занимаемся, не стоит отвлекаться на других фигурантов.

Осуществить слежку за перемещениями Салдивара да еще так, чтобы оставаться вне поля зрения его мощной службы безопасности, задача, прямо скажем, не из легких. Часто приходилось намеренно выпускать объект из виду, пока нас самих не застукали его телохранители. Как бы там ни было, дневные труды нашего подопечного не отличались разнообразием. Салдивар рано выходил из дома и приезжал в офис в семь утра. В десять он делал двухчасовой перерыв для игры в теннис или четырехчасовой — для игры в гольф. В первом случае он возвращался в офис и работал там до трех, а во втором, — ехал домой обедать. С шести тридцати до девяти тридцати или десяти вечера Салдивар снова работал, а потом отправлялся ужинать, причем в неизменном одиночестве и в одном и том же месте — маленьком ресторанчике с баснословными ценами в центре города. Домой он попадал где-то в двенадцать — двенадцать тридцать. На следующее утро все повторялось сначала. По нашим подсчетам, Салдивар спал всего шесть часов в сутки, хотя не исключено, что ему удавалось урывать еще часок для сиесты.[65 - Сиеста — послеобеденный сон.]

За время наблюдения, а оно продолжалось около четырех дней, произошло единственное, достойное внимания событие: к нему домой приезжал Эхеа. Да и то, поразмыслив, мы не нашли в этом ничего странного: стремление босса обменяться впечатлениями со своим подчиненным после того, как я побеседовал с ними обоими, выглядело вполне естественным. В какой-то момент нам показалось целесообразным запросить санкции на прослушивание его телефонных разговоров, но, опять же поразмыслив, мы поняли нерациональность такого шага. По сути, нам нечем было обосновать свою просьбу, но, даже при положительном решении судьи, у Салдивара, равно как и у Эхеа, хватило бы ума не сболтнуть лишнего. Подобные меры эффективны лишь в том случае, когда имеешь дело с мелкими жуликами или с людьми, не чувствующими за собой никакой вины.

Следующая стадия операции приходилась на пятницу. Для ее проведения мы выбрали ресторан, где бывал Салдивар, и, чтобы не остаться на бобах, зарезервировали столик загодя, то есть в четверг. Этим занялся я, оформив заказ на имя мифического Альваро Руиса-Кастресаны. Все сошло гладко, не считая того, что моя храбрая помощница поддалась внезапному приступу паники:

— А вдруг встреча сорвется, тогда кто будет платить?

— Сядешь за столик и закажешь воды, — вразумлял я ее. — Если Салдивар не появится, выжди какое-то время и расплатись по счету. Затем поднимайся и уходи. Не запросят же они тысячу дуро за одну бутылку! А если он соизволит прийти, но не станет искать твоего общества, опять же поднимайся и делай ноги, но прежде громко помяни всю родню Альваро до седьмого колена. Метрдотель тебе только посочувствует — вот увидишь. А тут, может, и наш голубок клюнет.

— Мужчинам легко рассуждать.

— Не так легко, как ты думаешь, Виргиния, — заверял я и был вполне искренен.

В пятницу, когда я около полудня зашел в офис утрясти некоторые моменты вечернего действа, мне сообщили о телефонном звонке. Меня разыскивал секретарь гвадалахарского суда, который осуществлял надзор за делом Тринидада Солера. Он даже оставил свой номер — поразительная настойчивость, принимая во внимание, что чиновники впервые за время следствия удосужились проявить инициативу. Я тотчас позвонил.

— Не беспокойтесь, у нас вопрос чисто формального характера, — проговорил голос в трубке с непривычной для моего слуха сердечностью. — Мы наводим лоск для предстоящей ревизии, и его честь поручил мне узнать, на каком этапе находится расследование убийства Тринидада Солера.

Опомнившись от изумления, я быстро сориентировался в обстановке. В конце концов, курирование убийств относилось к ведению суда, хотя до сих пор он предпочитал не осложнять себе жизнь исполнением своих прямых обязанностей. Разбушевавшаяся во мне гордыня дудела мне в ухо, что предпочтительнее было бы поговорить с самим судьей, однако я вспомнил о разделявшей нас иерархической дистанции и занятости его чести. Поэтому спокойно рассказал секретарю о наших скромных успехах и тех направлениях, которые мы сейчас разрабатываем. Чтобы он имел полное представления о последних событиях, я посвятил его в наши планы прощупать Салдивара в интимной обстановке с помощью подсадной утки, а потом сопоставить полученную информацию с имевшимися у нас фактами.

— Прекрасно. Большое вам спасибо, сержант, — вежливо поблагодарил меня секретарь. — Я обо всем доложу его чести. Если у него возникнут дополнительные вопросы, он позвонит вам лично. Удачи и хорошего уик-энда.

Не часто встретишь в нашей системе такого внимательного человека. Судейских функционеров, как правило, отличает холодность, доходящая до откровенной грубости. Вероятно, на них влияет данная им власть распоряжаться чужими судьбами либо монотонная работа, а может, банальная нехватка времени. Кто знает?

Отдав должное пожеланиям начальства, я сосредоточился на подготовке операции. Нам предстояло взять напрокат вечерний туалет для Чаморро (на этот случай у меня был припасен адрес одного местечка, куда наведывался весь голоштанный мадридский бомонд, чтобы пустить пыль в глаза на очередной тусовке), а затем продумать, как бы половчее спрятать под одеждой микрофон для записи разговора и для отслеживания ситуации в целом. Никогда не угадаешь, какой фортель выкинут наши подопечные, хотя сегодня мы не ожидали никаких сенсаций. Разве только Салдивар скинет одну маску, а потом натянет на себя другую.

Около семи часов мы с Чаморро пошли выбирать платье. Я имел полное право вмешаться в этот процесс, поскольку был ее начальником и отвечал за все расходы, а главное, за последующее выбивание потраченных денег из нашей прижимистой бухгалтерии, однако, подумав, решил положиться на женский вкус моей помощницы. Продавщица подвела нас к стенду с ее размерами, и Чаморро остановилась на воздушном платье цвета мальвы, умеренной длины, с открытыми плечами и вырезом, именуемым в среде молодежи «Честное слово».[66 - Вырез «Честное слово» — покрой платья с открытым лифом без бретелек, который держится за счет жесткого корсажа. Подразумевает продолжение: «Честное слово, она (грудь) у меня не вывалится».] Наряд показалось мне немного вульгарным, тем не менее я счел за благо держать свои мысли при себе. Судьбу сегодняшнего предприятия я препоручил моей помощнице, и если уж доверять, то до конца.

Когда без нескольких минут девять я заехал за Чаморро, все сомнения, гнездившиеся в моей неуемной душе, отпали сами собой. Не растекаясь мыслью по древу, могу выразить свои ощущения одной фразой: мне стало невыразимо больно оттого, что вся эта красота предназначалась не мне, а кому-то другому. Чаморро подобрала волосы — слишком смелое решение, поскольку черты лица не являлись самой привлекательной стороной ее внешности. Но умело нанесенный макияж как нельзя лучше подходил к гладкой прическе и общему стилю. Неброские сережки, тонкое золотое ожерелье, оттенявшие ее персиковую кожу, и розовое платье, ниспадавшее от талии легкими складками, превращали ее в соблазнительную приманку. Моя помощница непременно заставит Салдивара заглотать крючок и не вызовет у него никаких ассоциаций с тем держимордой в юбке, какой ее наверняка изобразил Эхеа, отчитываясь перед боссом после нашего посещения его офиса.

— Выше всяческих похвал, Виргиния, — сдался я.

— Спасибо, — сказала она, избегая встречаться со мной взглядом, но не скрывая счастливой улыбки. — Я попросила совета у Нади, подружки инспектора Савалы.

— Ты серьезно?

— Конечно нет. Мало же ты ценишь мою способность обходиться собственными средствами, — упрекнула она меня.

Я высадил ее на углу метрах в пятидесяти от ресторана и грустно смотрел ей вслед. Стоял теплый вечер начала октября, и, по мере того как ее фигура исчезала в легкой осенней дымке, меня все больше одолевало какое-то непонятное чувство сродни тоске по мечтам, которые мы так долго и страстно лелеем и которые уплывают все дальше и дальше, не даваясь нам в руки. По извращенным законам человеческого бытия мы привыкли взывать к несуществующей памяти несбывшегося и совсем не ценим того, что уже имели или имеем сейчас. Может, меня просто будоражил осенний воздух Мадрида — в это время года и сам город располагает к душевной смуте — а может, этот неустойчивый период перехода от солнечного лета к зимней опустошенности навевал мне воспоминания о юных годах, когда, будучи впечатлительным подростком, я воображал себе одиноких, неприкаянных женщин, бредущих, подобно Чаморро, по темным улицам. Но случись мне встретиться с кем-нибудь из них в реальности, я бы не знал, о чем с ними говорить и что у них просить. Один польский фильм великолепно объясняет суть подобного явления. В нем молодая женщина застигает мальчика за подглядыванием и пытается выяснить, чего же он хочет: поцелуя, любви или что-нибудь еще. Ровным счетом ничего, отвечал паренек.

— Ты меня хорошо слышишь? Если плохо, то посигналь, — раздавшийся в наушниках голос Чаморро вырвал меня из плена осенних грез. Связь работала безукоризненно, и я не стал нажимать на клаксон, давая ей возможность уверенно войти в ресторан.

С этого мгновенья начинались сложности для нас обоих. Для нее они были сопряжены с ответственностью за несение на своих плечах всей тяжести спектакля одного актера, а для меня — с невозможностью вмешаться и прийти ей на помощь. Немного погодя до меня долетели услужливые слова метрдотеля, который поздоровался с Чаморро и, после того как она назвала Альваро Руиса-Кастресану, на чье имя был зарезервирован столик, подтвердил заказ и пригласил ее следовать за ним. Устроившись, Чаморро попросила воды и прошипела в микрофон:

— Пока все чисто. Здесь очень мило. Всего восемь, нет, девять столиков.

Сидя в засаде, я приготовился к тому, что с каждым движением минутной стрелки будет возрастать наше нервное напряжение, но в тот вечер Салдивар против обыкновения приехал раньше, чем обычно. Без пятнадцати десять его машина остановилась у дверей ресторана, и объект нашего внимания вошел в заведение с непринужденностью небожителя — неотъемлемое свойство тех, кому не надо заботиться о парковке, поскольку, куда бы они ни пошли, их сопровождает целый выводок лакеев. Через несколько секунд последовали комментарии Чаморро:

— Он здесь. Приступаю к исполнению миссии, возложенной на меня принадлежностью к женскому полу.

Подпущенная шпилька показалась мне злонамеренным и нечестным выпадом, так как я не мог ответить. Мне оставалось только напрячь слух, чтобы разобрать ее слова в общем гуле голосов, стука приборов и мелодичного звона бокалов. Это продолжалось минут пятнадцать-двадцать. К Чаморро опять подошел метрдотель и любезно осведомился, не желает ли она заказать что-нибудь еще или будет ждать своего кавалера.

— Благодарю вас, я подожду, — ответила моя помощница. — Должно быть, его задержали какие-нибудь дела.

Наконец по наушникам распространился мощный рокот звуковых волн, и меня бросило в жар: я услышал то, чего так ждал и боялся:

— Извините, сеньорита.

— Да? — ответила моя помощница, и это была уже совсем другая, незнакомая мне Чаморро.

— Вижу, вы собираетесь поужинать в одиночестве.

— Боюсь, вы правы, если я вообще не уйду домой. Заставить женщину ждать сорок пять минут — превосходит все приличия, не правда ли? — проворковала она с очаровательной наивностью.

— Не могу не согласиться, — неторопливо ответил Салдивар. — А я вот смотрел на вас и думал, не будет ли грубым попранием приличий, если некий старец попытается воспрепятствовать велению судьбы, обрекшей такую прелестную даму, как вы, на суровое одиночество в разгар вечера.

Наушники заполонил поток липкой патоки и потек прямо мне в уши — пришлось запустить туда мизинец и хорошенько их прочистить. Так вот какую систему обольщения практиковал Салдивар! Назвать ее старомодной — значит ничего не сказать. От нее веяло прямо-таки силурийским периодом.[67 - Силурийский период соответствует третьему периоду палеозойской эры геологической истории. Началась 435 млн. лет назад, длительность 30 млн. лет.] За словами потасканного дон-жуана последовала долгая тишина. Интересно, как отнеслась к нему Чаморро? Скорее всего, у нее в мозгах произошло что-то вроде короткого замыкания или она пыталась расшифровать велеречивые недомолвки Салдивара. Наконец она пришла в себя и ответила:

— А где же прячется этот сердобольный старец, позвольте узнать?

Простенько и со вкусом — прямо в яблочко. Браво, Чаморро! Салдивар растаял:

— Могу я надеяться, что вас не испугает идея поужинать вместе?

— Почему бы нет? — ответила Чаморро, поколебавшись ровно столько, сколько требовал ресторанный этикет.

Раздался шум передвигаемых стульев. Чаморро пересаживалась за столик властителя женских сердец, без сомнения куда более привлекательный, чем тот, который отвели не существующему в природе Альваро Руису-Кастресану. Последний скрип, и из уст моей помощницы выпорхнуло нежное «благодарю». Судя по всему, Салдивар сам подставлял стулья под задницы своих дам.

— Почему вы ужинаете один? — начала беседу Чаморро, ловко мешая беззастенчивость с обезоруживающей наивностью.

— Тому, кто всегда один, не с кем разделить ужин, — ответил Салдивар с горьким придыханием. — Однако не надо меня жалеть — часто я сам призываю одиночество. Хотя порой его полезно нарушать ради общества прелестной женщины.

Чаморро не ответила на комплимент. По звукам в наушниках я заключил, что она изучает меню. Потом раздался ее голос:

— Не примите за бестактность, но я уже давно жду и умираю от голода.

Салдивар испустил смешок и поспешил позвать метрдотеля, чтобы тот лично помог им сделать выбор. Чаморро заказала рыбу, а он — какой-то деликатес из оленины, название которого я не разобрал, потом спросил бутылку самого лучшего вина. Наш подопечный, видимо, собирался поразить воображение моей помощницы изысканными яствами и, не моргнув глазом, выкинуть пухлую пачку банковских билетов. Я уныло посмотрел на свой бутерброд с яичницей и банку пива, призванных составить мне компанию на сегодняшний вечер.

— Простите мою неловкость. — Он наигранно засмеялся. — Я ведь вам не представился. Меня зовут Леон. Леон Салдивар.

— А меня Лаура, — выдумала на ходу Чаморро. — Лаура Сентис.

Своеобразно — ничего не скажешь.[68 - Сентис — непривычная для испанского слуха фамилия.] Где она только откопала такую фамилию! Но пока все идет как по маслу — лишь бы она ее не забыла. Вам это может показаться мелочью или плодом моей фантазии, но однажды со мной приключилась похожая неприятность, и мне пришлось так туго, что врагу не пожелаешь.

— Как вы отнесетесь к тому, чтобы нам перейти на «ты», Лаура? — неустрашимо бросился в атаку Салдивар.

— Я не против, — согласилась Чаморро. — Неудобно выкать весь вечер человеку, пригласившему меня на ужин.

Наступила пауза. Должно быть, они переглядывались или Салдивар готовился изречь какую-нибудь закрученную фразу. Но я ошибся.

— Это вино станет тебе в копеечку, — предположила Чаморро.

— Что такое деньги?! — презрительно бросил Леон, подвывая от нахлынувшей на него щедрости.

— Все зависит от количества. У тебя их много?

Последнее замечание Чаморро привело меня в совершеннейший восторг. То, что надо: задорная инфантильность, замешанная на непочтительности пополам с кротостью. Видимо, Салдивара ее реплика тоже не оставила равнодушным.

— Как бы тебе сказать? — Он на мгновенье запнулся, потом игриво проговорил: — Было бы верхом неделикатности ответить утвердительно. Скажем так, у меня достаточно средств, чтобы не огорчаться по поводу их отсутствия.

— Тебе повезло!

— А сейчас серьезно. — Голос Салдивара изменился; теперь он говорил официально, словно диктор, комментирующий трансляцию военного парада. — Мне нравится твое отношение к деньгам — естественное и без манерных ужимок. Большинство людей, заводя о них речь, становятся невыносимыми: они либо считают подобные разговоры дурным тоном, либо делают все от них зависящее, чтобы так оказалось на самом деле. Материальная сторона жизни — штука важная и требует здравых идей, чего многим не хватает.

— И какие же у тебя идеи? — спросила Чаморро словно мимоходом.

Я всегда завидовал женщинам. Попробуйте, спросите что-нибудь похожее у дамы, и если она сразу не выставит вас за дверь, то пропустит вопрос мимо ушей, и делу конец. Но вот мужчина, услышав такое от женщины, изойдет кровавым потом, прежде чем ответить. Я не видел, но, по-моему, Леона не миновала сия участь:

— Для начала, девяносто и девять процентов наших проблем решается с помощью презренного металла, а раз не решаются, то лишь в силу своей сложности или отсутствия решения как такового. Поскольку погоня за наживой не фигурирует в числе добродетелей, надо во что бы то ни стало прекратить ею заниматься. Однако весь парадокс состоит в том, что существует только один способ избежать постоянных мыслей о деньгах — это не думать ни о чем другом, кроме них, и какое-то время посвятить сколачиванию капитала. Пока не заработаешь достаточно средств, нельзя чувствовать себя свободным. Любопытно, не правда ли? А вырваться на свободу можно лишь после того, как пройдешь через этап полного закабаления, за исключением тех случаев, когда ты получаешь богатство по наследству.

— Звучит крайне противоречиво, — заострила разговор Чаморро.

— Пойми, Лаура, — Леон оживился, попавшись на ее удочку; в его голосе вдруг обозначились резкие настойчивые нотки, — люди в своей основной массе желают получить все и сразу: следовать своему призванию, предаваться наслаждениям, иметь семью и зарабатывать деньги. И в итоге приговаривают себя к рабской зависимости от культа золотого тельца. А те, кто стремится вырваться из его власти, — я сейчас не говорю о везунчиках, которые родились с серебряной ложкой во рту, — должны на какой-то период жизни забыть о былых амбициях, надеждах и даже о собственных детях и сосредоточить свои усилия на обогащении. Богатство дается нелегко и не всем, но если ты упорно идешь к цели и не спишь на ходу, то оно к тебе приходит. Я не причисляю себя ни к финансовым гениям, ни к баловням судьбы, однако у меня все получилось. И теперь я свободен и делаю только то, что хочу.

— Но ведь ты многое потерял на этом пути? — неуверенно возразила Чаморро.

Наступила короткая пауза. Потом Салдивар заговорил вновь:

— Все что-то теряют. Но моя жертва оправдана с лихвой. Меня нельзя равнять с остальными, по меньшей мере с теми, кого я вижу вокруг. Сегодня, Лаура, я с прискорбием отмечаю, как изменился народ — его уже не соблазнишь ни грошами, необходимыми для того, чтобы быть сытыми, ни большими деньгами, чтобы быть свободными. Они продаются за среднее качество жизни; предел их мечтаний — обзавестись современной машиной, или домом, или моторной лодкой, в общем, любым дерьмом — лишь бы оно промелькнуло в рекламе, которая ограничивает и без того узкий кругозор стольких кретинов.

— А ты жестокий.

— У меня нет другого выхода, — заявил Салдивар, и я почувствовал раздражение в его тоне. — Возьмем наших интеллектуалов, особенно тех, кто проповедует по радио. Они берутся рассуждать о божественном и человеческом, пригвождают к позорному столбу голод в странах третьего мира и во всем поддерживают правозащитников, меж тем как сами подобострастно сворачиваются в трубочку — вот, как эта салфетка — при виде любого из моих служащих или главного редактора газеты, где печатают их идиотские статьи размером в одну колонку и платят за них жалкие двести тысяч песет в месяц. Зачем им все это? Никто из них не голодает, дети обеспечены одеждой и крышей над головой. Значит, речь идет о прихоти, об удовлетворении мелкого тщеславия, а не о спасении собственной жизни.

Вот уж никогда бы не подумал, что Салдивар такой моралист, хотя однажды он уже пытался предстать передо мной в подобном обличье. Вот почему меня совершенно не удивила столь отвратительная манера утверждать свою власть. Чаморро не дала ему развернуться в полную силу:

— У тебя есть газета?

— У меня их целых пять, — признался Салдивар, стыдливо понизив голос.

— Что за газеты?

— Какая разница. Я могу продать их завтра же и купить новые. Каждая вещь, как и человек, имеет свою цену, и на нее всегда найдется покупатель. А конкуренция значительно снижает рыночную стоимость товара. Хочешь, я скажу тебе, кого нельзя ни купить, ни продать?

— Кого же? — спросила Чаморро с интересом.

— Того, кто научился жить без потребностей. И я с трепетом снял бы перед ним шляпу, если бы такие люди существовали в реальности.

Удовлетворив свою страсть к рефлексии, заявленную с истинно философским размахом, которым Салдивар окружил свое настырное ухаживание, он замолчал. Послышался шум расставляемых тарелок для первых блюд. Затем оживленная беседа на десять минут уступила место смачному пережевыванию пищи. Особенно хорошо слышался хруст челюстей моей помощницы, так как на ней был микрофон. Несколько раз они обменялись ничего не значащими репликами насчет еды и вина. Покончив с гастрономическим отделением представления, Салдивар возобновил диалог.

— Ты заставила меня слишком много рассказывать о себе, — сказал он. — Теперь поговорим о тебе.

Настало второе, самое интригующее отделение, и тут вся соль состояла в том, чтобы напустить побольше туману, разбавив его для пущей убедительности разными небылицами. Чаморро развернула блестящую импровизацию на тему наших домашних заготовок. Она вдохновенно врала о счастливом безмятежном прошлом, о путешествиях и бадминтоне, о колледже при женском монастыре, где она проучилась до восемнадцати лет (здесь ее описания отличались особенно красочными подробностями и подозрительной правдоподобностью) и о курсах менеджеров, которые она якобы начала, но так и не закончила. В настоящем она сделала себя хозяйкой магазина, открытом на отцовские деньги на паях с подругами, и слушательницей цикла лекций, не дававших ей никакой практической выгоды, кроме удовольствия, а потом не удержалась и оседлала своего любимого космического Пегаса. Все, как я и предполагал, закончилось разговорами об Альфе Центавра, бурых карликах и антимирах, что, по моим расчетам, должно было привести Салдивара в такое же замешательство, как и меня. Если бы мне пришлось выставлять ей оценку, я бы поставил ей восемь с половиной из возможных десяти баллов.

— Потрясающе, — пробормотал он, огорошенный ее натиском. — Затеряться в бесконечных просторах вселенной — что может быть чудеснее, хотя, честно говоря, страшновато. Что мы по сравнению с ней!

— Ничто. Мы — крупицы звездной пыли и, даже собранные в щепотку человечества, слишком малы, чтобы нас заметить, — ответила Чаморро. — А ведь вселенная вовсе не бесконечна, как принято думать, — просто наш разум не в состоянии постичь ее размеры.

Оба замолчали. Я интуитивно учуял настрой Салдивара. С помощью Чаморро он, сам того не ведая, залез в такие дебри мироздания, что у него вылетели из головы все мысли о флирте. Непритворное волнение вывело его с подмостков той комедии положений, с какой начинался вечер. Не хватало только разговоров о смерти. И тотчас послышался торжественно-печальный голос Леона, который не замедлил исправить досадное упущение.

— Извини, я немного отвлекся, — пробормотал он. — Ты подтолкнула меня к печальным воспоминаниям. Все последнее время мне не дает покоя смерть одного человека. Совсем еще молодого. Он у меня работал. Ужасная трагедия.

— Прости, — оправдывалась Чаморро.

— Не переживай — ты же ничего не знала, — подбодрил ее Салдивар. — За эти дни я многое пережил и понял одно: смерть гораздо ближе, чем мы думаем. В конечном счете, именно она или оправдывает, или отвергает нашу сущность и наши дела. Любое наше действие неумолимо приближает нас к ней, а мы только пытаемся отвоевать для себя несколько лишних мгновений стремительного бега навстречу небытию. Уверенная и непоколебимая, она стоит на пороге, манит нас рукой, а потом уводит за собой, не дав нам времени ощутить и повидать жизнь. Она не просто придет, а придет завтра. Мой друг умер от сердечного приступа в какие-то сорок два года.

— Какая жалость, — взгрустнула Чаморро.

От меня не укрылись то, что Салдивар назвал Тринидада своим другом, и то, что он точно знал его возраст.

— Пятнадцать-двадцать лет назад, когда я еще не добился высокого положения, меня уже терзали страхи, — продолжал Салдивар, — страхи умереть на полпути к цели. Но я уговорил себя продолжить борьбу, и боги сжалились надо мною, однако не пощадили моего друга. Почему? Чем я лучше? Не умнее, не благороднее, не сильнее. Загадка.

Если человек так многословен и с такой легкостью вторгается в деликатную сферу личных чувств, приходят на ум два истолкования его поведения: первое — он настолько не уважает ни своих ближних, ни себя самого, что ему ничего не стоит вывернуть душу перед случайным знакомым, второе и наиболее вероятное — в его откровениях больше лжи, чем правды. В своем стремлении обольстить милую двадцатипятилетнюю девушку Салдивар не стал скаредничать и явил сразу несколько ипостасей своей разносторонней личности. Наверное, он возомнил, будто ему необыкновенно пристал образ благородного, израненного жизнью кабальеро. И у него хватило бесстыдства использовать для этого Тринидада, первого покойника, который подвернулся ему под руку.

Когда Салдивар поменял тему, умненькая Чаморро не попыталась вернуть разговор к умершему другу. Она плыла по течению, предоставляя ему возможность выговориться. Ее собеседник перескакивал с одного предмета на другой, не меняя напыщенного менторского тона, каким подчиненные его подчиненных, то бишь главные редакторы, вещали со страниц его газет. После десерта он заказал шампанское.

— За что пьем? — поинтересовалась Чаморро.

— За то, что ты есть, словом, за тебя — крупинку звездной пыли.

— Спасибо, но я, право, недостойна такого тоста.

— Если бы я только смог объяснить тебе, чего ты стоишь на самом деле! — галантно воскликнул Леон, и я представил, как его маленькие миндальные глазки впились в лицо Чаморро расчетливым взглядом, прикидывая, во сколько она ему обойдется. — Но мой язык бессилен, вот почему я прибегну к другим способам выражения. Будьте любезны!

Последние слова относились к кому-то другому Через некоторое время в микрофоне послышались сначала шуршание, а потом голос Чаморро:

— Большое спасибо. Они прелестны. Когда ты только успел?

— Перед тем, как пригласить тебя за мой столик. В случае твоего отказа я бы швырнул их в Мансанарес[69 - Мансанарес — река длиною 87 км, на берегах которой стоит Мадрид.] вместе с обломками моих надежд. Но ты согласилась, поэтому они спасены, а что делать с надеждами — решать тебе.

Пошлости вызывают во мне жгучий стыд, смешанный с восхищением. Иногда мне очень бы хотелось иметь такое спокойствие и говорить глупости с умным видом. Но у меня не хватает самообладания. Чаморро повела себя в высшей степени сдержанно:

— Еще раз большое спасибо. Чрезвычайно польщена.

Затем Салдивар попросил счет, попрощался с метрдотелем и позвонил по мобильному телефону своему шоферу, распорядившись подать машину ко входу в ресторан. Потом предложил Чаморро:

— Я подброшу тебя до дому, не возражаешь?

— Это лишнее, — сказала моя помощница. — Довези меня до стоянки такси. Вдруг я хочу сохранить в секрете свои координаты.

— Почему?

— А вдруг мне не хочется давать тебе объяснения, тогда как?

— Неужели я не могу рассчитывать даже на номер твоего телефона?

— Нет, — твердо отказала неумолимая Чаморро. — Лучше оставь мне свой.

— И ты его выбросишь на помойку, да?

— Тогда я не стала бы просить.

Салдивар сдался. Иначе он рисковал разрушить тщательно созданный им имидж. Наступило молчание — должно быть, он искал свою визитную карточку, потом записывал на ней свой личный телефон и вручал его Чаморро.

— Возьми. Но имей в виду: если ты не объявишься, я найму частного детектива и пущу его по твоему следу, — пригрозил он.

— Я сумею спрятаться, — заверила Чаморро с милой развязностью.

На всякий случай я последовал за ними. Но Салдивар высадил мою помощницу на ближайшей остановке, и его сверкающий голубой «мерседес» подался восвояси. Чаморро предусмотрительно выждала, пока он не скроется из виду, и только потом села в такси. Я некоторое время следовал за ней, чтобы посмотреть, свободно ли «побережье от мавританских лазутчиков».[70 - Фразеологизм, восходящий ко временам реконкисты (освободительной войны против нашествия мавров, длившегося с 711 по 1492 г.).] Потом заморгал фарами и обогнал такси. На следующем семафоре Чаморро пересела ко мне в машину, швырнула букет роз на заднее сиденье и накинула ремень безопасности.

— Ну и что? — спросила она нетерпеливо.

— А что ты рассчитывала услышать?

— Я тебе кое-что скажу, — заявила она, стаскивая с себя сережки. — Если бы этому типу, а заодно и мне сбросить с десяток лет, то я бы безумно в него влюбилась. Но не теперь — так что один ноль в мою пользу. И не вздумай смеяться, засранец!

Естественно, я не придал значения ее грубости. Ко всему прочему, это было первое бранное слово, которое сорвалось с губ моей помощницы за все время нашей совместной работы.


Глава 15

Настоящий мужчина


В понедельник не успели мы с Чаморро приступить к анализу сложившегося положения и сообразить, как бы поудачнее распорядиться благоприятным раскладом сил, поступил вызов от Перейры. Весь последний месяц я аккуратно докладывал ему о малейших изменениях в предпринимаемых нами действиях, потому что сознавал, на какой отчаянный шаг он пошел, позволив мне сосредоточиться на одном расследовании. За нашим отделом и так числился внушительный перечень текущих дел, а за время моего отсутствия прибавилось много новых. Среди них особой жестокостью выделялось кровавое убийство двух человек в провинции Мурсия, не сходившее со страниц газет уже целых шесть дней. Перейра явно ко мне благоволил и безоговорочно верил моим уверениям в отношении многообещающих перспектив, наконец-то открывшихся перед следствием, которое так трудно начиналось. Другими словами, шеф проявлял максимальную терпимость и понимание, однако я отдавал себе отчет, что наша привольная жизнь не могла длиться вечно. И действительно, в последние дни я стал замечать в его глазах странное выражение.

Перейра не любил ходить вокруг да около, и то утро не было исключением.

— Все, Вила, ваша лафа закончилась, — сказал он. — Не хотелось бы на тебя сильно наседать, но мне немедленно нужны результаты. И не вздумай просить у меня еще месяц — пулей полетишь в Мурсию,[71 - Мурсия — автономная область на юго-востоке Испании у Средиземного моря. 11,3 тыс. км


. Население 1038 тыс. человек (1992). Главный город — Мурсия.] а мы тут и без тебя разберемся.

— Жаль, господин майор, — заартачился я, решив стоять до последнего. — Я считаю ошибкой бросить дело, когда мы вплотную подошли к разгадке.

— Ну что ж, попробуй меня убедить.

Я мысленно сбил накопившуюся информацию в компактную массу, стараясь сохранить неразрывную целостность ее частей. Большинство фактов Перейре были уже известны, но я выстроил их по-иному, образуя новые сплетения, ускользнувшие от внимания нашего проницательного шефа. Человек — существо слабое и не способен постоянно находиться в здравом уме и твердой памяти, к тому же утром мне, будто нарочно, не удалось подзарядиться привычной дозой кофеина. И пока я говорил, во мне возрастало чувство недовольства своим бездарным повествованием, меж тем как позиции Перейры не только не ухудшались, а, скорее наоборот, крепли с каждой минутой. Вконец расстроившись, я в качестве решающего аргумента красочно описал ему организованную на Салдивара облаву и особо отметил вклад Чаморро, чьи недюжинные актерские способности позволили сузить кольцо и подобраться к нему на близкое расстояние.

— Все это прекрасно, — сказал Перейра, ничуть ни впечатленный моим красноречием, — однако в твоем отчете отсутствуют сколько-нибудь очевидные признаки, которые бы позволили определить круг подозреваемых лиц. И менее всего туда вписывается Леон Салдивар, не сказавший и не сделавший ничего противозаконного. Конечно, он мерзавец, каких поискать, и начисто лишен совести, но, пойми, мы ищем убийцу Тринидада Солера, а все твои доводы вертятся вокруг одной и той же предпосылки: видите ли, он любил покойного и высоко ценил его заслуги. Разве на этом построишь обвинительную базу?

— Я вовсе не собираюсь предъявлять ему обвинение, — оправдывался я, — хотя не стал бы полностью отметать такую возможность. С одной стороны, у него отсутствует мотив, и его поведение не соответствует сложившемуся в обществе представлению о закоренелом убийце. Но с другой — у него слишком много денег и слишком твердое намерение никогда с ними не расставаться, чтобы миндальничать с соперником, когда подворачивается шанс от него избавиться.

Перейра нахмурился.

— Мы не можем просить у судьи санкции на возбуждение против Салдивара уголовного дела только на том основании, что он миллионер.

— Безусловно нет, тем не менее он ключевая фигура во всей этой темной истории — я уверен. И уже собранные о нем компрометирующие сведения не идут ни в какое сравнение с теми, которые мы надеемся собрать.

— В ближайшее время? — настаивал Перейра.

Меня так и подмывало продемонстрировать энтузиазм и наобещать золотые горы. Но я не мог обманывать Перейру.

— В ближайшее время не получится. Он гибкий как резина и к тому же бесподобный интриган.

— В какой-то мере я разделяю твою точку зрения, — заверил меня шеф. — Вполне вероятно, ты близок к раскрытию дела. Но, к сожалению, мы не в Полицейской академии: я не имею возможности поставить тебя у классной доски и остановить время, ожидая, покуда ты нацарапаешь на ней свои выкладки. Будь в моем распоряжении целый батальон из шестидесяти мозговитых и въедливых следователей, окончивших Гарвард и готовых работать двадцать четыре часа в сутки по примеру агентов ФБР (если верить их пропаганде), тогда другое дело. Однако у меня есть то, что есть, и сейчас все мое внимание приковано к психопату из Мурсии, смастерившему для нас подарочек в виде двух трупов с выпущенными наружу кишками и отрубленными руками.

— Но ведь вы уже поручили кому-нибудь это расследование, не так ли? — предположил я с робкой надеждой.

— Не важно, — укоризненно ответил Перейра. — Я не хочу ни лишать тебя права на собственное мнение, ни диктовать условия, однако позволю дать совет: надо безотлагательно воспользоваться следом, который ведет к Криспуло… ну, к тому деятелю из Гвадалахары — никак не могу запомнить его фамилию. У него имеется четкий мотив, а у нас хоть косвенные, но все же улики.

— Конечно, господин майор, ваш совет кажется оптимальным решением, — признал я. — Мне уже приходила в голову подобная мысль, но я от нее отказался; по-моему, надо сначала примериться, а уж потом ударить наверняка.

— Ладно, Вила, я устал с тобой спорить. Придется, извини за грубое выражение, ткнуть тебя носом в мои майорские звездочки и употребить власть. Даю тебе сроку до пятницы. Выкручивайся, как знаешь: можешь заняться Криспуло, а можешь и дальше разводить эту сентиментальную бодягу с Чаморро: пусть она позвонит Салдивару и пригласит его, к примеру, в кино или отведать мороженого… Мне — до лампочки. Я не буду тебя ограничивать. Однако учти, в следующий понедельник твоему самоуправству придет конец.

Преимущество майорского чина перед сержантским состоит в том, что в его распоряжении находится более широкое поле для применения сарказма. Вместе с тем я прекрасно осознавал: Перейра исполняет свой долг, а потому, в соответствии с принесенной мною присягой, мне надлежит исполнить свой.

— Так точно, господин майор, — отчеканил я, сдавшись на милость победителя.

Когда мы выходили из кабинета Перейры, Чаморро обратилась ко мне с дружеским участием:

— Если тебе помогут мои слова, то знай: я считаю тебя абсолютно правым.

— Спасибо, Виргиния. Но мне сейчас ничто не поможет, — заметил я, все еще уязвленный в самое сердце. — Давай лучше займемся подборкой материалов по Криспуло Очайта и сегодня же нанесем ему визит.

Мы быстро пробежали базу данных, поговорили по телефону с неизменно отстраненным и высокомерным Валенсуэлой, поскребли по сусекам тут и там и в конце концов довершили психологический портрет Криспуло Очайты, до сих пор казавшийся нам несколько поверхностным. Он принадлежал к разряду людей, бравирующих тем обстоятельством, что они вышли из нищеты, а потом, ступенька за ступенькой, доходя до всего собственным умом, совершили восхождение на вершину богатства и власти. Хвастуны, как правило, лишены чувства критичности и предаются восхвалению своих достоинств с тем большей эйфорией, с чем большим недоверием относятся к ним окружающие. Похоже, Очайта с головой погряз в трясине самолюбования. Если кто-нибудь ставил под сомнение его поступки или образ мыслей, то он называл его идиотом или пачкуном, а иной раз с удовольствием награждал обоими эпитетами. На него было заведено несколько дел за сопротивление властям и за неуважение к закону, а также за неявку в суд и за употребление поносных выражений в адрес судьи, в чьем ведении находились эти дела. Его невоздержанность на слова чередовалась с множеством других более тяжких прегрешений, в частности: с бешеной ездой на печально прославленном желтом «ламборгини», с которого он не слезал (пренебрегая более удобным и надежным способом передвижения на машине с шофером), и с домом неподалеку от Гвадалахары, который занимал площадь целого холма. Чтобы его построить, Очайте пришлось преодолеть неистовое сопротивление соседей и «зеленых». Его обвинили в нарушении градостроительных и экологических норм, но он относился ко всему с презрительной насмешливостью и издевался над поверженными врагами при каждом удобном случае.

Как в любом влиятельном человеке, а Очайта, безусловно, таковым являлся, в нем смешались самые разнообразные черты. По свидетельствам тех, кто хорошо его знал, включая врагов, он был одарен незаурядной природной хитростью, острым чутьем бизнесмена и беспримерной дерзостью. В отличие от прочих нуворишей, Очайта обладал неким подобием благородства. Его щедрые подачки самой разношерстной публике, начиная со своих сотрудников и кончая парковщиками машин, стали легендарными. Он не забывал вносить пожертвования на превратившиеся в руины храмы, больницы для бедных и приюты для стариков. Иногда суммы достигали баснословных размеров. Короче говоря, Очайта был из той породы мужчин, которая ни в чем не знает удержу.

Мы пообедали в Мадриде и, не дав пище как следует утрамбоваться в желудке, взяли курс на Гвадалахару. Пятьдесят километров, разделявшие оба города, пролетели почти незаметно. Скоро мы уже подъезжали к цели нашего путешествия, а в пятом часу занялись поисками знаменитого холма, нещадно искромсанного Очайтой, и все ради того, чтобы соорудить на нем дом и любоваться сверху прекрасной панорамой долины. В половине пятого наша машина вырулила на частную дорогу, проложенную владельцем к своему участку. Через некоторое время на нашем пути выросла похожая на крепость стена, и за ней послышался исступленный лай собак, предположительно бойцовой породы. Мы припарковали машину и нажали кнопку домофона.

— Кто там? — гаркнул немного погодя сердитый голос.

— Гражданская гвардия, — лаконично представился я.

Прошло несколько секунд.

— Что вам нужно? — враждебно спросил голос.

— Мы хотели бы побеседовать с доном Криспуло Очайта.

— О чем?

— Извините, но я не в праве разглашать содержание разговора. Он носит сугубо официальный характер.

— Обождите.

На этот раз прошло около минуты, прежде чем голос прорезался снова.

— Дона Криспуло нет дома.

В высшей степени дипломатичный, а главное, оригинальный ответ.

— Передайте, что речь идет о деле исключительной важности, — настаивал я.

— Говорят вам, его нет дома.

— Если нас не впустят, мы вернемся с письменным предписанием, короче, с ордером на арест, так и передайте, — пригрозил я, исчерпав все мирные средства.

Переговоры прервались минуты на две или три. Мы было сдались и уже хотели развернуться на сто восемьдесят градусов, когда сквозь треск и хрип динамика прорвались мощные перекаты того же голоса:

— Не двигайтеся с места. Я привяжу собак.

Наконец дверь открылась, и в проеме обрисовалась жутковатая фигура, при виде которой у меня по коже пробежал озноб. Перед нами стоял двухметровый великан, с огромными оттопыренными ушами и глубоко посаженными глазами, смотревшими на нас как из темной пещеры. На нем была старая, грязная одежда, и когда я стал подыскивать какой-нибудь ассоциативный образ, на ум пришло лишь чудовище Франкенштейна в исполнении Бориса Карлоффа.[72 - Карлофф Борис (наст. имя и фамилия — Уильям Генри Пратт, или Чарлз Эдвард Пратт; 1887–1969) — англо-американский актер. С приходом звука в кино глубокий, идеально поставленный голос Карлоффа оказался важным преимуществом, хотя многие из прославивших его ролей были сыграны без слов. В 1931 году снялся в фильме «Франкенштейн» в главной роли и повторил ту же роль в двух сиквелах, превзошедших оригинал: «Невеста Франкенштейна» (1935) и «Сын Франкенштейна» (1939). Позднее зрители ассоциировали Карлоффа только с образами чудовищ и убийц.] Но телохранитель Очайты выглядел гораздо старше и производил более зловещее впечатление.

— Покажите удостоверение, — просипел он.

— Разумеется.

Мы с Чаморро протянули ему документы, и он принялся внимательно их изучать, часто моргая и подергивая веками.

— Всего-навсего сержант, — самодовольно усмехнулся он.

— Следующий раз будет генерал, — ответил я. — Сегодня он занят.

— А ты здоров шутки шутить, Бевакула, — ну и имечко! — пробурчал он, безбожно коверкая мою фамилию. — В свое время я дослужился только до капрала, но тогда служба была не чета нынешней. Тогда мы имели власть, так сказать, афтиритет. А вы — сброд пидоров вместе с вашими генералами. Потому и гвардия никудышная.

Я медленно окинул его взглядом с ног до головы. В нем ощущалось столько неукротимой силы, что он мог одним ударом кулака переломить мне хребет. Но молчать я не собирался.

— И то правда, — куда нам до ваших подвигов по отлову цыган и мелких воришек, чье самое большое преступление состояло в краже соседской курицы, — согласился я. — А вы, чем морочить людям голову воспоминаниями о героическом прошлом, лучше бы потрудились проводить нас к дому дона Криспуло.

Телохранитель хрипло закашлялся и, утерев слезы, проговорил:

— Так и быть. Идите за мной, пичуги.

Мы последовали за ним. Дом был окружен живописным парком, показавшимся мне совсем неплохим, хотя невольное сопоставление с усадьбой Салдивара явно свидетельствовало в пользу последней. Другими словами, парк проигрывал по всем статьям: и в планировке, и в оформлении, не говоря уж об эстетике деталей и всего ансамбля в целом. Дом представлял собою отрыжку фараоновских амбиций с беспорядочным смешением всех архитектурных стилей, начиная с дорического и кончая футуристическим. Но поскольку я не претендовал на звание журналиста и не собирался строчить статейки на тему ландшафтной архитектуры, то озаботился лишь тем, как бы не нанести непоправимого урона своему художественному вкусу. Мы прошли по почти безлюдному холлу, встретившись с парой мрачных особ женского пола, по видимости, служанок, которые не удостоили нас взглядом. Затем поднялись на второй этаж по помпезной лестнице, будто построенной специально для того, чтобы по ней кубарем скатилась Скарлет О’Хара из «Унесенных ветром». Миновав несколько коридоров, увешанных аляповатыми картинами с непонятным сюжетом, мы уткнулись в зал с огромным, открытым настежь балконом. Перед ним виднелся стол со стаканом и бутылкой виски, а за столом, спиной к двери, — какой-то человек в широком шелковом халате с кашемировыми узорами. Он сидел неподвижно. Его внушительные габариты плохо вязались с впалой грудью, вислыми плечами и тонкой, скривленной набок шеей. Высовывавшийся из воротника череп блестел отполированными проплешинами.

В этом странном существе было трудно узнать хозяина дома, но, когда мы к нему подошли и он бросил на нас злобный взгляд, стало понятно, что перед нами Криспуло Очайта собственной персоной. Меня поразили его замученные глаза и истощенный вид. Ему было под пятьдесят, но выглядел он лет на пятнадцать старше. Худое лицо отливало желтизной, а из-под халата торчали колючие кости.

— Ты и есть тот самый мудак, который хотел меня задержать? — спросил он грубым зычным голосом — единственным признаком едва теплившейся жизни.

Я не счел нужным обращать внимание на оскорбление, поскольку меня занимало другое: что довело его до такого состояния и откуда он брал силы, чтобы метать громы и молнии?

— Сержант Бевилаква, моя напарница гвардеец Чаморро, — вежливо представился я, словно отвечая на чрезвычайно деликатный вопрос. — Мы расследуем убийство и желали бы вас кое о чем спросить, разумеется, если наш визит не причинит вам беспокойства.

— Твою мать! Еще как причинит, — взорвался он. — Ты что о себе вообразил? Как у тебя хватило наглости врываться к порядочным людям и за здорово живешь угрожать им арестом? На какой барахолке ты обзавелся своей треуголкой, щенок?

Тяжелый случай. Но я промолчал, давая ему время выпустить пар. Однако мои надежды оказались тщетными.

— Я разрешил Эутимио впустить вас лишь потому, что хотел плюнуть в ваши мерзкие рожи, а потом пинками выставить за дверь, — не унимался он. — Несчастная страна! Жалкие, ни черта не смыслящие людишки! Все хотят быть белыми и пушистыми, производить хорошее впечатление, и ни у кого недостает смелости назвать ничтожество ничтожеством. С каждым днем мы катимся все ниже и ниже, кругом одни охальники, молокососы да маменькины сынки. Теперь народ живет, как тот монах, который втихаря дрючит свой член, и самое страшное — не только себе, но и другим тоже. Отправляйтесь-ка в детский сад пугать младенцев — там ваше место. Слышите? Вон отсюда, недоноски!

Какую-то долю секунды я колебался между двумя прямо противоположными линиями поведения. Потом склонился к наиболее рискованной.

— Прекрасно, сеньор Очайта, — сказал я невозмутимым тоном. — Мы отсюда уйдем, но только вместе с вами. Вы задержаны. Вам, очевидно, известны ваши права, а если нет, то я потом продиктую их все скопом, а теперь сделаю упор на основном: вы имеете право знать, почему вас задержали. Так вот, вам предъявляется обвинение в покушении на Тринидада Солера, убитого восьмого апреля текущего года.

Очайта выпучил глаза, а вслед за ним Эутимио. Затем хозяин сделал попытку встать, опершись на подлокотники, но не сумел даже приподняться. Он сделал судорожное движение и, скривившись от боли, упал в кресло.

— Провались все пропадом, — пробормотал Очайта. — Эутимио, подай мне эти долбаные таблетки.

Эутимио с небывалой для его возраста и комплекции прытью бросился к шкафчику и вынул из ящика флакон с лекарством. Через секунду он уже протягивал хозяину таблетку, и тот с отвращением протолкнул ее в горло, запив тем, что оказалось под рукой, то есть глотком виски. Некоторое время Очайта сидел с закрытыми глазами и сжатым ртом, меж тем как Эутимио смотрел на нас взглядом, в котором читалась неутолимая жажда убийства. Признаюсь, в тот момент я растерялся и предпочел подождать, пока обессилевший Криспуло не придет в себя.

— Видишь, сержантик, — забыл твое имя… — сказал он едва слышно. — Я бегаю взапуски со смертью. Тебе меня не догнать. Так что прихвати с собой твою мамашу — будь она неладна, а я остаюсь здесь. Хотите вынести меня отсюда на руках — валяйте. И поскольку сейчас мне недосуг, я выделю в завещании деньги на юриста, и пусть он потратит их на то, чтобы вышвырнуть вас обоих из Гражданской гвардии.

Никогда еще я не влипал в такую скверную историю. Чаморро не сводила с меня насупленного взгляда.

— Сожалею по поводу вашей болезни, но, раз вы отказываетесь от разговора, у нас нет другого выхода, кроме как применить силу, — упрямо настаивал я, хотя на душе у меня скребли кошки. — Если вам нужен доктор, мы вызовем «скорую помощь».

— Не будь ослом, сержант, — посоветовал он мне слабым голосом. — Во-первых, задержание незаконно, а во-вторых, ты напрасно потеряешь время. Я выходил и не из таких переделок, а ведь иной раз был грешнее самого Сатаны. Поэтому черта лысого тебе удастся повесить на меня дерьмо, о котором я и слыхом не слыхивал.

— Так вы отрицаете ваше знакомство с Тринидадом Солером?

Очайта покачал головой.

— Эй, малый, очнись! Не понимаю, то ли ты действительно недоумок, то ли притворяешься? Разве я так говорил? Я говорил, что мне ничего не известно о его смерти, и все. Конечно, я был с ним знаком. Даже как-то раз надавал ему затрещин. Постой-ка, — он замолк, а потом спросил: — Так из-за этой ерунды ты… Тоже мне, легавый!

Видимо, таблетка стала оказывать успокаивающее действие. У меня появилась надежда наладить с ним контакт, правда, ценою унижения. Мне придется покорно стоять навытяжку под шквалом его брани и под неусыпным надзором Эутимио, не спускавшим с меня хищного взгляда. И все же я решил не сдаваться и тупо бубнить про арест, не имея на него ровно никаких полномочий.

— Вы ошибаетесь, тот инцидент нас не интересует, — сказал я, стараясь не терять апломба, — но раз уж вы о нем упомянули, то у нас имеются свидетельства многочисленных очевидцев, утверждающих, будто в тот день вы высказывали недвусмысленные угрозы в адрес покойного.

— Что значит недвусмысленные? — спросил Очайта, растянув губы в зловещую улыбку. — Разве я говорил об убийстве?

— Вы прекрасно знаете: порой намеки красноречивее самих откровенных намерений.

— Но не в случае Криспуло Очайты, сержантик, — заявил он, гордо вскинувшись. — У меня слова не расходятся с делом. К примеру, я тебе обещал увольнение из Корпуса, и ты его обязательно получишь. Так вот, если бы я на самом деле угрожал смертью этому всезнайке, то убил бы его не задумываясь, — и со святыми упокой! А там пусть солнце восходит хоть над Антекерой,[73 - Солнце восходит над Антекерой — выражение, которое появилось во времена присоединения Гранадского халифата к владениям католических королей (1492 г.) и окончательного изгнания мусульман с Иберийского полуострова. Город Антекера находится к западу от Гранады, и, говоря, что солнце восходит именно там, заявляют о решимости воплотить в жизнь задуманное, невзирая ни на какие препятствия.] я все равно крепко бы спал, чтобы назавтра с чистой совестью полюбоваться рассветом.

Очайта смотрел на меня снизу, всем своим видом выражая отвращение, смешанное с яростью, а преданный ему сторожевой пес, перенимая малейшие оттенки на лице хозяина, устремил на меня такой же взгляд сверху.

— Но вы же не будете отрицать соперничества, существовавшего между вами и покойным? — спросил я. — Постоянная война за концессии на строительство, ваши частые проигрыши на прочих конкурсах плюс нечестные методы борьбы, используемые вами обоими. Видите, нам многое известно, но я не буду раскрывать всех карт. Достаточно дать вам понять, что мы пришли не с пустыми руками, сеньор Очайта.

Криспуло Очайта расхохотался. В устах любого другого смех, пусть даже неуместный, воспринимался бы мною как простое проявление экспансивности. Но при том печальном положении, в котором находился Очайта, мне показалось, будто вместе со смехом он выплевывал куски своей истерзанной души.

— Этот жалкий трус мне не соперник, — запротестовал он. — Я соперничал с его боссом, или боссом его босса, но ссоры никогда не искал, наоборот, — это они пытались прищемить мне яйца.

Очайта замолчал и тяжело вздохнул, ему не хватало воздуха. Наверное, боли у него так и не прошли, но он превозмог страдание и продолжил говорить в том же заносчивом тоне:

— Спору нет, когда они одерживали верх, мне приходилось хреново, но ведь я тоже у них выигрывал, и у меня тоже всего вдоволь, по крайней мере, достаточно, чтобы не ходить с голой задницей. Однако мне непонятно твое вяканье про какие-то «нечестные методы». Ходишь вокруг да около как прилизанный гомосек из телевизора! Намекаешь на взятки? Так и скажи. А я тебе отвечу: да, я давал взятки и давал их больше, чем у тебя волос ниже пупка. Надеюсь, там есть, что прикрыть? Если хочешь, я заверю свое признание у нотариуса и вывешу плакат у дороги: «Очайта Криспуло давал взятки», а потом всенародно покаюсь: «Виноват — вот вам истинный крест!» Теперь можешь донести на меня какому-нибудь судейскому болвану. Пусть он заведет очередное уголовное дело и даст мне повод посмеяться вволю, пока меня будут жрать черви.

Я не знал, то ли Очайта облегчал перед смертью душу, то ли такая манера поведения была присуща ему еще до болезни. Но я не стал его прерывать, поскольку мой интерес состоял именно в том, чтобы он излил свой гнев до конца.

— А по поводу карт в рукаве, не бойся, — вытаскивай и клади их на стол. Все равно я знаю, что ты там прячешь. Как говорят игроки в мус:[74 - Мус — испанская карточная игра, предшествовавшая покеру.] четыре, пять, шесть, семь — у меня совсем.

Утомившись, Очайта замолчал. Настал мой черед делать ставку: надо было всеми правдами и неправдами соскрести с него защитный слой коросты и ковырнуть в самое больное место. Я пошел ва-банк.

— Позвольте задать вам вопрос, — медленно проговорил я. — Можете отвечать как угодно. Хотите меня оскорблять — пожалуйста, хотите изображать из себя ворчуна из «Белоснежки и семи гномов» — сделайте милость. Но прежде советую взвесить все за и против. Скажите мне как эксперт: «Что есть такого у русских проституток, чего нет у испанских?»

У Очайты от изумления вытянулось лицо.

— Эутимио, признавайся, зачем ты стукнул это нежное создание по голове? — спросил он с наигранным беспокойством.

На лице Эутимио нарисовалась мерзкая ухмылка. Дожил! Дегенерат выбрал меня предметом своих насмешек. Для нормального человека не существует большего унижения, и я испытал его с лихвой.

— Не увиливайте от ответа, — сказал я ровным голосом, пытаясь сохранить достоинство.

Больной посмотрел на меня с откровенным любопытством.

— Я плохо тебя понял, — сказал он. — К тому же не успел уразуметь новый уголовный кодекс. Разве пользоваться услугами шлюх теперь считается преступлением?

— Пользоваться — нет, но убивать — да.

— Дьявольщина, еще один труп! — воскликнул он. — Я тебе что — похоронное бюро? Слушай сюда, паренек. Я хожу к проституткам, когда у меня встает, а такое случается часто, или, точнее сказать, случалось, потому что сейчас он у меня не то что встать, а приподняться не может, даже с помощью той пакости, которой меня пичкают. Я перепробовал их всех: наших, русских, негритянок, китаянок, включая хромых, — убогие, доложу я тебе, особенно люты на любовь. Русские тоже неплохи, но не лучше остальных. Кое-кого я поколачивал, но убивать… Кому надо убивать проститутку? На это способны лишь психопаты, наряжающие девушек в халат медсестры или в рясу монашенки. У меня свои недостатки и странности, однако я настоящий мужчина.

Очайта умолк и стал за мной наблюдать. Он смотрел на меня опустошенным, полным неподдельной обреченности взглядом, каким истекающий кровью бык смотрит на матадора, когда тот после первой неудачи точит клинок шпаги, чтобы нанести смертельный удар. За какую-то долю секунды в моем мозгу провернулся целый калейдоскоп вопросов про Коста-дель-Соль, про Ирину Котову и пулю девятого калибра, пробившую отверстие в ее черепе. Но ни один из них не материализовался на моих губах. Я вдруг почувствовал настоятельную необходимость прекратить нелепый балаган. Этот мешок с костями размазал меня по стене, и я понял: мне не сломить его воли никакими угрозами. Да и задержать я его тоже не мог, поскольку подобный поступок только ухудшил бы мое и без того сложное положение. Тут нужна другая тактика, если она вообще существовала.

— Послушай, сержант, — заговорил Очайта, не сводя с меня глаз. — Я не знаю, сколько дней мне еще осталось. Может, пятнадцать, может, десять, а может, и два. Я прожил неплохую жизнь: получил массу удовольствия, добился того, чего хотел, и мог себе позволить любой каприз. А сейчас мне ничего не нужно. Если тебе приглянулась какая-нибудь вещица в моем доме, забирай ее себе. И ты тоже, детка. Эутимио я отдал все машины, а одной служанке — то самое серебро, которое она раньше чистила. Там мне ничего не понадобится и меньше всего — доказательства моей невиновности. Скажу тебе только одно: убей я кого-нибудь в действительности, я бы тебе тут же и с огромной радостью во всем признался. Не думай, будто я не боюсь ада. Я его боюсь, поскольку провел в нем всю свою жизнь. Вместе с тем мне безразлично, что будет потом. В конце концов, смерть похожа на возвращение домой после долгого отсутствия.

Очайта вдруг образумился: куда-то ушла свойственная умирающим желчность, и его голос звучал поразительно спокойно. Я решил воспользоваться временным затишьем, и, наступив на горло собственной гордости, проговорил:

— Хорошо, сеньор Очайта. Пока мы вам верим. И прошу прощения за непрошеное вторжение. Мы не хотели вам мешать.

— Еще как хотели, сукин ты сын! — принялся за свое Очайта. — Надеюсь, полученный урок укоротит твой гонор. Не хочу говорить «До свидания» — век бы вас не видать!

Мы оставили Очайту сидящим в кресле. Его полный торжества взгляд был обращен к желтой долине и терялся в той страшной дали, куда он скоро должен был отправиться сам. Эутимио проводил нас до выхода. Прежде чем закрыть дверь, он вынес следующий вердикт:

— Я же говорил, сборище пидоров. И неудивительно, коли в гвардию берут баб.


Глава 16

Опустить руку в огонь[75 - Опустить руку в огонь — намек на Гая Муция Сцеволу. По античному преданию, Сцевола — римский герой, пробравшийся в лагерь этрусков, чтобы убить царя Порсену. Был схвачен и, желая показать презрение к боли и смерти, сам опустил правую руку в огонь.]


Пока мы возвращались в Мадрид, погода успела насупиться. А при повороте на трассу М-30 небесные хляби вдруг разверзлись, обрушив на город водяной смерч. Хотя Чаморро поставила «дворники» на максимальную скорость, дорога различалась с трудом, и через пять минут мы застряли в грандиозной пробке. Метрах в ста впереди, среди моря зажженных фар, виднелся красный треугольник, огораживавший перевернутую машину желтого цвета. Присмотревшись, я сумел прочитать грозное предостережение: «ОСТОРОЖНО, АВАРИЯ НА ПРАВОЙ ПОЛОСЕ». Цепочка красных огней мерцала и терялась в сплошной пелене дождя, продолжавшего неистовствовать за окном нашего патрульного автомобиля.

— Наконец появилась минутка, и можно спокойно все взвесить, — сказал я.

— Почему бы и не здесь? Место не хуже любого другого, — рассудила Чаморро, выпустив руль из рук.

Произнесенные слова были первыми за время пути из Гвадалахары. Я вдруг почувствовал, что моя подавленность стала отступать. Черная полоса, в которую попали мы с Чаморро не только в переносном, но и в прямом значении слова, имеет одну обнадеживающую особенность: помучив и изрядно потрепав свою жертву, она когда-нибудь да кончается. Тогда приходит облегчение, поскольку тому, кто достиг дна, падать дальше некуда, и приходится искать способ выкарабкиваться наверх. Но, учитывая наше позднее возвращение в город, сегодняшний день уже не сулил нам приятных перемен, кроме оказии, позволявшей сделать небольшую передышку и расслабиться.

— Весьма поучительная встреча, — изрек я после недолгого раздумья. Мне не требовалось упоминать имени Очайты, потому что Чаморро и так прекрасно поняла, кого я имею в виду. Мы всю дорогу только о нем и думали.

— И не говори, — сочувственно поддакнула она.

— Иногда полезно получить встряску, — опять завел я. — Вроде зарядки, которая вместе с весом сбрасывает излишнюю доверчивость и склонность к недооценке противника. Если присмотреться, то род нашей деятельности способствует развитию чрезмерного самомнения — ведь обезоруживая преступников и разоблачая убийц, мы каждую минуту рискуем жизнью. Вот нам и кажется, будто мы самые умные и самые смелые. А на поверку выходит иначе, и совсем нелишне, если кто-нибудь изредка будет встряхивать нас за шкирку и приводить в чувство. Пойми, наше преимущество состоит не в прозорливости, не в изворотливости и уж конечно не в жесткости. Ухищренные методы годятся лишь для борьбы со слабым, тупым и неловким противником. Но когда сталкиваешься с сильной личностью, нужно брать чем-то другим.

— Чем именно? — рассеянно спросила Чаморро.

— Да тем же треклятым упорством. В конечном счете, мы карающая десница правосудия, стоящая на страже порядка и призванная обуздывать всякие отклонения от нормы. Рано или поздно порядок торжествует. Однако он внедряется постепенно, с прицелом на долгосрочную перспективу. Так и в нашей работе: нельзя действовать наскоком, — разумнее подождать, пока преступник не дрогнет и не сломается. Все равно, выше головы не прыгнешь!

— Ты знаешь, что всегда можешь на меня положиться, — заверила меня Чаморро. — Но, мягко говоря, я не вижу света в конце туннеля. Мы исчерпали терпение Перейры, а заодно и все сроки, и если нас не осенит какая-нибудь блестящая идея, то лететь нам прямиком в Мурсию.

— Тут я с тобой не согласен, Чаморро, — возразил я. — Боюсь, проблема состоит не в недостатке блестящих идей, а в отсутствии системного подхода. У меня такое ощущение, будто мы проскочили нужный поворот и, удалившись от цели, дали себя окончательно дезориентировать.

— А еще недавно все складывалось так удачно, — тоскливо протянула Чаморро. — От подозреваемых не было отбоя. Однако за прошедшие пятнадцать дней не произошло никаких подвижек, телега застряла: ни тпру, ни ну. Если вникнуть, то мы не сумели привести доказательств вины или невиновности ни одного из фигурантов по делу. Словно наши усилия упираются в стену, воздвигнутую чьей-то заботливой рукой.

— И только шесть дней в запасе, — напомнил я. — Нужно остановиться, немного остыть и, несмотря на цейтнот, настроиться на долгую кропотливую работу, поминутно задавая себе вопросы: «почему?» и «как?». А то и вернуться назад, к уже свершившимся событиям.

— Ты думаешь?

— Представь, за окном апрель и мы знаем лишь то, что знали тогда. Погиб инженер атомной станции, и в момент смерти при нем находилась блондинка невероятной красоты.

— Ну и что дальше?

— Мы забыли про станцию и про Ирину. А между тем они для нас очень важны, поскольку являются ключом к первому ларчику, который мы так и не открыли. Тут не помогут ни Салдивар с его темными делишками, ни Очайта с его жаждой мести, ни Бланка Диес с ее неприступностью. Первый ларчик, Виргиния, — это сам Тринидад Солер.

Чаморро не ответила, наблюдая, как за окном машины сгущается темнота.

— Мы должны вновь обратиться к тому, кто собрал вокруг себя совершенно разных людей и сумел покорить скептическую натуру Бланки Диес, — продолжил я. — К тому, кто незаметно работал на станции, а параллельно громил на конкурсах Очайту и исполнял обязанности доверенного лица Салдивара, а однажды вечером неизвестно где встретился с Ириной и, вместо того чтобы бежать от нее без оглядки, повез девушку в ближайший мотель и нашел в ее объятиях смерть.

— Что ты предлагаешь? — спросила Чаморро, переключая скорость.

— Сейчас — ничего, — сдался я. — Если нам удастся выбраться из этой пробки живыми, пусть каждый поедет домой и поразмыслит наедине с собой. От тебя требуется разложить все по полочкам, а утром принести мне на стол свои соображения. Я сделаю то же самое — вот только залижу раны!

Добравшись до дому, я рано улегся в постель и тотчас заснул. Не иначе, как на меня снизошло Божье благословение, потому что на следующее утро я встал с ясной головой и в промежутке между душем и офисом успел привести в порядок мозги. Когда я вошел в кабинет, меня уже ждала моя помощница. Она часто приходила минут за пятнадцать или тридцать до начала рабочего дня и встречала меня неизменно бодрая и свежая. Но сегодня ее лицо излучало особую радость.

— Здравствуй, Чаморро, — поздоровался я. — Ты что, в лотерею выиграла?

— Нет, господин сержант, — сдержанно ответила она, поскольку в комнате находились посторонние. — По-моему, у меня возникла гениальная мысль.

— Не зарывайся, Чаморро!

— Я действовала в соответствии с вашим приказом, господин сержант, — защищалась она. — Анализировала факты и думала. Моя идея касается Ирины.

Находившиеся в комнате сотрудники заинтересовались нашим разговором, и, раздосадованный, я отвел Чаморро в сторонку, подальше от любопытных ушей.

— Выкладывай, — велел я.

— Кто-то же должен был заехать за ней в Малагу и отвезти в Гвадалахару, — сказала она настойчиво. — Судя по легкости, с какой Ирина согласилась провести несколько дней в чужом городе, она неоднократно общалась с этим неизвестным раньше. Я стала прокручивать в голове информацию, полученную после допроса Василия, и вспомнила одну вещь: он не смог дать нам список клиентов Ирины, но некоторых из них знал в лицо.

Я сразу же сообразил, куда клонит моя помощница. Однако сообразительность, проявленная постфактум, когда тебе все уже разжевали и положили в рот, немногого стоит. Заслуга полностью принадлежала Чаморро, а моя роль ограничивалась ответственностью за то, что я прозевал столь важный штрих в показаниях нашего давнего приятеля.

— Черт подери, Чаморро! Если у нас и вправду что-нибудь выгорит, то ты не зря получаешь зарплату, — признал я, не скрывая своего восхищения.

— У тебя сохранился телефон Василия?

Он у меня сохранился, и уже через полминуты я набирал номер. Мне повезло.

— Слушаю. — Голос Василия едва слышался на фоне мощного рева мотора.

— Привет, Василий. Сержант Бевилаква. В каких краях ты теперь обитаешь?

— А! Привет, сержант. Совсем неплохо.

Я не стал тратить драгоценное время на исправление лингвистических ляпсусов и приступил к делу:

— Василий, мне надо, чтобы ты посмотрел кое-какие фотографии.

— Чьи?

— Там увидишь. А потом скажешь, есть ли среди них какое-нибудь знакомое тебе лицо. Мне нужны твои координаты.

— Я сейчас в разъездах. Пошли их на адрес бара и сделай на конверте пометку: «Для Василия». Они передадут его мне в целости и сохранности.

Василий продиктовал мне название и адрес бара. Наш приятель все еще кружил по маленьким селениям в окрестностях Малаги.

— Василий, мне нужно как можно скорее получить от тебя ответ.

— Твое дело — послать фотографии, сержант, а я зайду за ними самое большее через три дня. Сейчас не могу сказать точно. Как идет расследование?

— Продвигается помаленьку, — соврал я. — Рассмотри фотографии внимательно, слышишь?

Добыв нужные снимки, мы сразу же отправили их в Малагу по самому быстрому каналу связи, оказавшемуся в нашем распоряжении. Затем я сел на телефон. У меня тоже родилась придумка, хотя наверняка не такая удачная, как у Чаморро. Моя идея была связана все с тем же первичным этапом следствия, которым мы пренебрегли в изнурительной погоне за результатом. Дозвониться было трудно, но с третьей попытки меня соединили с линией начальника эксплуатационного отдела атомной станции Луиса Давилы. Со времени нашего знакомства его голос почти не изменился и звучал с прежней строгостью и деловитостью. Однако мне послышались в нем настороженные интонации.

— Сеньор Давила, — начал я после традиционного обмена приветствиями, — нам бы хотелось поговорить с вами с глазу на глаз. По возможности, сегодня же.

— Боюсь, что… — Он замялся. — В общем, я не имею права.

Меня поразила его неуверенность.

— Но почему?

— Переговоры уполномочены вести официальные лица: ответственный за связи с общественностью и юрист, — объяснил он. — Да вы с ними уже знакомы. Я готов встретиться, но только в их присутствии. Таковы наши правила.

Когда имеешь дело с большим педантом, надо предвидеть подобное развитие событий. Я этого не учел, и теперь приходилось срочно искать выход.

— Буду с вами предельно откровенен, сеньор Давила, — сказал я. — Меня совсем не вдохновляет разговор в компании Собредо и еще меньше — вашего юриста. Мне нужны вы, а свидетели — только лишняя помеха и потеря времени. Я не могу допускать подобную расточительность и заверяю вас: у меня нет ни единой лишней минуты. Понимаю, вы должны подчиняться режиму вашего предприятия и все такое. Поэтому прошу считать данные обстоятельства исключительными. Речь идет о смерти вашего сотрудника. И, зная вас как человека широких взглядов, уверен, что вы поймете: есть ситуации, которые позволяют действовать в обход инструкции.

— Я не имею права, — повторил Давила, и его голос прозвучал холодно и отчужденно.

— Прошу вас о личном одолжении, — настаивал я. — Если вы обеспокоены репутацией вашего предприятия, то даю вам слово чести не употреблять полученную информацию ему во вред. Даже при обнаружении компрометирующих фактов, хотя я обязан доложить о них по инстанции. Видите, мне тоже придется пойти на нарушение устава.

Я сыпал бессвязными обещаниями, не отдавая отчета своим словам. Должно быть, именно поэтому Давила, немного помолчав, счел нужным подстраховаться:

— Вы решительно даете мне слово?

— Решительно, — подтвердил я.

— Хорошо, приезжайте.

— Еще одну минуту, Давила.

— Говорите.

— Предложение посетить станцию остается в силе?

— Предложение сделал сеньор Собредо, — дотошно напомнил он мне. — И не мне его отменять.

— Раз вы не возражаете, то мы им воспользуемся. Нам будет интересно почувствовать атмосферу, которой дышал Тринидад, и поговорить с сотрудниками.

— Вы ставите меня в трудное положение, сержант.

— Я выполню условия: ни одного слова в ущерб интересам станции.

— Будь по-вашему, — уступил Давила. — Надеюсь, меня не уволят.

— В случае чего, я возьму вину на себя и скажу, что это я вас подбил.

— Ловлю вас на слове, — предупредил он меня и шумно вздохнул.

Мы тут же выехали в Алькаррию, и я вел машину с такой же скоростью, как и в первый день, когда нам позвонили, чтобы сообщить о найденном трупе. Меньше чем через час мы остановились перед шлагбаумом, преграждавшим въезд на территорию атомной станции. Преодолев уже знакомые нам посты (на этот раз охранники были вовремя предупреждены о нашем визите), мы очутились в кабинете начальника эксплуатационного отдела. Обиталище Давилы выглядело предельно скромно и было обставлено мебелью, вышедшей из моды лет десять-двенадцать назад. Всю противоположную стену занимал огромный снимок атомной станции, сделанный методом аэросъемки, а на столе стояли фотографии трех его детей.

— Итак, я вас слушаю. — Давила жестом пригласил нас сесть. Он казался более спокойным, чем накануне, во время телефонного разговора, но в уголках глаз затаилась тревога, будто его не покидала мысль об опасности. И недаром, подумал я про себя, поскольку он привык управлять предприятием, заключающим в себе колоссальные риски.

— Прежде всего, — начал я проникновенным голосом, пытаясь разрядить обстановку, — позвольте изложить мотивы, побудившие меня искать с вами личной встречи. Мы уже побывали здесь несколько месяцев назад и спрашивали о Тринидаде Солере. С тех пор утекло много воды. Дело закрывалось и открывалось вновь, появлялось и отметалось множество версий, наметился круг подозреваемых. В результате на первый взгляд простое расследование разрослось в такое дьявольское нагромождение материалов, с каким нам не приходилось сталкиваться за все время работы. После глубокого анализа моя напарница и я поняли, что из нашего поля зрения выпало главное действующее лицо — сам Тринидад Солер.

— Чем я могу помочь? — предупредительно спросил Давила.

— Сейчас я вам кое-что расскажу, и, судя по характеристике, которую вы дали Тринидаду во время нашего первого визита на станцию, вам об этом ничего не было известно. Ваш подчиненный развивал бурную деятельность на стороне, и она приносила ему огромные барыши. Словом, помимо атомной станции, он работал еще и на другие компании.

— Тринидад? Такого не может быть!

— Может, сеньор Давила. Не забывайте, с кем вы говорите. Мы досконально изучили его декларации о доходах и имущественное положение. Он хорошо упакован, будьте уверены!

— Вы меня просто ошеломили.

— У вас никогда не возникали подозрения?

Давила закрутил головой.

— Даже отдаленно, — медленно выговорил он.

— Мы пришли к предварительному заключению: Тринидад Солер был убит, и следы преступления ведут к его второй, скрытой от посторонних глаз, жизни. К тому же, — продолжил я, — он чего-то сильно боялся, о чем свидетельствуют неоспоримые признаки: антидепрессанты, два свирепых сторожевых пса и так далее. Принимая во внимание вышесказанное, невольно возникает вопрос: почему вы не заметили тревоги вашего сотрудника и почему она никоим образом не отразилась на качестве его работы здесь, на станции?

— Почему не заметил? Я уже говорил вам о его странном поведении, — осторожно вспоминал Давила. — За несколько месяцев до смерти он казался крайне озабоченным. Я отнес его состояние на счет переезда, строительства нового дома и связанных с ними хлопот. Вероятно, потому, что он сам постоянно жаловался мне на усталость от бытовых проблем.

— О скольких месяцах идет речь?

— Затрудняюсь ответить точно. Строительство длилось около года. А раньше я не замечал в нем ничего похожего.

— Можно ли назвать Тринидада трусом, как вы полагаете?

Давила помедлил с ответом. Я научился разбираться в людях и понимал, из какого теста сбит мой собеседник: он не принадлежал к той когорте беспечных болтунов, для которых наклеить на человека ярлык все равно что очистить от кожуры банан.

— Скажу лишь одно, — наконец проговорил он. — Я бы не назвал его храбрецом, напротив, он сторонился всяких конфликтов. Но если имел с кем-нибудь серьезные столкновения, то не утруждал себя сдерживанием эмоций.

— Вы считали его амбициозным?

— Сложный вопрос. — Давила опять задумался. — Он разительно отличался от иных наших сотрудников, чьи отчеты каждой своей строчкой кричали о страстном желании пробиться наверх. Я не видел в нем стремления сделать карьеру любой ценой, но теперь, когда вы об этом спрашиваете, мне пришел на память один случай: Тринидада обошли по службе, повысив в должности его подчиненного, и, по-моему, он принял это слишком близко к сердцу.

— И третий вопрос, — сказал я, — пожалуй, самый трудный, если не сказать, провокационный.

— Еще труднее?! — пошутил Давила, прищурив глаза.

— По-вашему, он был честным человеком?

Давила на лету уловил коварный подтекст затронутой темы и, по всей видимости, старался угадать, в чем состоит мое понимание честности. Так или иначе, но он затратил на обдумывание ответа гораздо больше времени, чем раньше.

— В моем представлении, — начал он неторопливо, — Тринидад обладал достаточным запасом прочности, чтобы поручить ему дело, от которого зависят здоровье и жизнь людей, и не ожидать от него нарушений норм в той сфере, за которую он отвечал головой. Не думайте, будто я никогда не сомневался в своих сотрудниках, выполняющих столь деликатные функции. Однако за шесть лет работы под моим началом он не дал мне повода упрекнуть его в отсутствии добросовестности. Я бы сказал, что Тринидад имел обостренное чувство долга и неукоснительно ему следовал. Вместе с тем людям свойственно заблуждаться. Еще никому не удавалось проникнуть в тайники человеческой души, за исключением своей собственной.

— Вы уходите от ответа. Поставим вопрос по-другому: скажем, не могли ли деньги заставить его поступиться честностью? — настаивал я.

— Деньги… — повторил Давила, пожимая плечами. — Однажды деньги преподали мне горький урок Три года назад мне пришлось уволить одного работника. Я ему слепо доверял и считал скорее близким другом, чем своим подчиненным. А он воспользовался положением и, получив от поставщика чек, рекомендовал его администрации станции. Подумать только — сломать себе жизнь ради каких-то двух миллионов песет![76 - Два миллиона песет по курсу на 1998 год приблизительно равняются пятнадцати тысячам долларов.] Когда я спросил, зачем он все это затеял, то услышал в ответ какой-то детский лепет: он-де думал, что его афера никогда не раскроется и что лучшего поставщика не сыскать в целом свете. Если в деле замешаны деньги, тут ни за кого нельзя поручиться. По крайней мере, я бы не опустил руку в огонь!

Последние слова Давилы прозвучали криком отчаяния.

Потом начальник эксплуатационного отдела повел меня и Чаморро по бесконечным коридорам и через бесконечные турникеты, где нас просили предъявить документы. Все эти предосторожности вместе с детекторами металлов и взрывчатых веществ при въезде на станцию превращали ее чуть ли не в самое охраняемое место в мире. Наконец мы дошли до отдела, обозначенного вывеской: «Противолучевая защита». Там Давила познакомил нас с несколькими сотрудниками. Одного из них, некоего Мануэля Питу, он представил как самого близкого Тринидаду товарища по работе. Это был мужчина лет тридцати, атлетического телосложения, с улыбчивым лицом и аккуратным пробором в волосах. Давила объяснил, откуда мы и зачем пришли, призвав обе стороны к максимальной сдержанности. Я выразил желание поговорить с Питой, и он деликатно ретировался, бросив на ходу:

— Я жду вас снаружи.

Пита воспринял мои вопросы с таким спокойствием, словно заполнял анкету послепродажного обслуживания, подсунутую ему владельцем автомобильного салона. Мы получили четкие краткие ответы, которые почти совпадали с мнением Давилы, однако благоприятный отзыв Питы имел для нас несравнимо большее значение. Попытки начальника составить объективное мнение о подчиненном часто сталкиваются с методичным противодействием последнего, дабы преподнести себя в лучшем свете и тем самым защититься от нападок того, чьи приказы он исполняет. В какой-то момент мне показалось, будто Пита намеренно уклоняется от критической оценки Тринидада ради уважения к памяти покойного или из-за боязни нарушить установленные на станции правила. Однако вряд ли за его умолчанием скрывалась важная информация. Когда я спросил, не замечал ли он чего-нибудь необычного в поведении Солера за последние месяцы, он неожиданно ошарашил нас лаконичным, но чрезвычайно значимым для дальнейшего хода следствия заявлением:

— Ему часто звонили.

— Из города или по внутренней связи? — поинтересовался я.

— Чаще из города.

— На телефон станции или на его сотовый?

— На сотовый. — Он засмеялся. — Забавно, но у Тринидада их было два: один предоставила администрация, а другой он купил сам, года полтора назад. Я в шутку окрестил его Малышом Билли[77 - Малыш Билли — герой американского фильма, поставленного режиссером Вильямом Грэхэном по сценарию Уолтера Бернса в 1989 году.] — у того, если вы видели фильм, на обеих ляжках висело по мобильному, хотя по сравнению с ними телефон Тринидада выглядел сущей безделицей — какая-то финтифлюшка размером с зажигалку.

— Так вы не можете сказать, кто ему звонил? — спросила Чаморро.

— Правда, не могу, — сказал Пита, виновато сморщившись. — Постойте, сейчас припоминаю, что ему звонили сюда, в отдел. Женщина. Это продолжалось целый месяц, и она замучила меня просьбами подозвать к телефону Тринидада. Ее имя вертится у меня на кончике языка. Ага! Патриция. Ее зовут Патриция.

Мы с Чаморро переглянулись. Моя помощница оказалась проворнее и зачастила:

— Патриция, а дальше?

— Только Патриция. Она не называла фамилию.

— Он вам когда-нибудь о ней рассказывал?

— Никогда, — уверенно ответил Пита. — Похоже, ему не очень нравилась ее настойчивость. Не спрашивайте, почему, но когда я передавал ему очередное сообщение, он хмурился или делал озабоченное лицо.

— Когда начались звонки? — встрял я, улучив момент.

— В начале года, — прикинул он. — Не берусь сказать точнее.

Мне представилось, как бы развернулись события, если бы мы узнали о Патриции в апреле. Мы бы тут же локализировали ее звонки — тогда это было проще простого — и не только не закрыли дело, а, напротив, вовремя придали бы ему правильное направление. Только самонадеянный кретин, сказал я себе, ограничивается разговорами с начальниками, понимая, сколько притворства и лжи содержится в тех откровениях, которые они выслушивают. Ни для кого не секрет, что правда доходит до вышестоящих ушей если не в искаженном, то в сильно измочаленном виде.

Мы закончили разговор, и Давила в сопровождении Питы повел нас по станции. Мы пробежались по гигантскому залу электрооборудования, затем быстро осмотрели зал управления, напоминавший рубку звездолета из «Космической одиссеи, 2001 год».[78 - «Космическая одиссея, 2001 год» — фильм, поставленный в 1968 году американским режиссером Стэнли Кубриком по роману английского писателя Артура Кларка.] Что нас заинтересовало всерьез и даже внушило трепетный страх, так это помещение с ядерным реактором — так называемая «контролируемая зона», где незримо витала тень Тринидада Солера, в чьи обязанности входило предотвращение повышенной радиационной опасности. Туда не пускали без специальной одежды и дозиметра. Давила объяснил его назначение:

— Дозиметр служит для измерения уровня радиации. Не волнуйтесь, — успокоил он нас, увидев, какую мину состроила Чаморро. — Доза ничтожно мало и не превышает одного микрозиверта. Для наглядности могу привести пример: она в пятьдесят раз меньше того облучения, какое мы получаем при рентгеноскопии грудной клетки.

В раздевалке была только одна кабинка, и Чаморро пошла первой. Вскоре она появилась перед нами затянутая в оранжевый комбинезон, слишком узкий для ее фигуры. Пита моментально просек округлые выпуклости на теле Чаморро, отсалютовав ей блеском загоревшихся глаз. Моя помощница покраснела и принялась остервенело, но безрезультатно растягивать эластичную ткань на груди и бедрах Все, подумал я, теперь Пита от нас не отстанет: для него Чаморро была нежданной завлекалочкой, чтобы потащиться за нами через всю станцию по уже обрыднувшему маршруту, меж тем как для меня — серьезным испытанием, которому уже не в первый раз подвергалась моя стойкость. Давила ничего не заметил.

Мы одолели еще несколько турникетов и дверей, пока не очутились в сердце огромной белой сферы. Несмотря на размеры, в ней ощущалась гнетущая стесненность и было жарко. На платформе, куда мы поднялись, располагались три одинаковые установки высотой с целый дом, покрашенные в такой же белый цвет, и бассейн, сиявший девственно чистой голубизной. Тут же, как нам объяснили, находился и сам реактор. Мы подошли поближе. У бассейна, в нескольких метрах от того места, где происходила ядерная реакция, сидели два оператора, на вид иностранцы, и о чем-то тихо переговаривались, используя для отдыха кратковременный перерыв в работе. Их голоса заглушал ровный гул, не очень сильный, но довольный, чтобы скрадывать отчетливость произносимых слов. Если бы мы не знали, что операторы расположились прямо над активной зоной, в которой, пытаясь высвободиться, бурлила и клокотала неизмеримо опасная сила, то могли бы принять их за нежившихся на солнышке туристов.

Давила вел себя с прежней настороженностью, однако Пита вполне разделял спокойное равнодушие операторов. Он старался держаться рядом с Чаморро и объяснял ей, что к чему, а та не оставляла безнадежных попыток растянуть облегающую ткань комбинезона. Для Питы, как и для Тринидада Солера, обстановка была обыденной. Мои мысли опять переключились на покойного. Я попытался представить себе его лицо, представить его движения, когда он находился в этом помещении, похожем на величественный древний храм в ультрасовременном исполнении. Бассейн пересекал перекидной мостик. Нас пригласили подняться, что мы и сделали, не спуская глаз с неподвижной воды.

— А что там, на дне? — спросила Чаморро, разглядев какие-то темные предметы наподобие прямоугольных металлических блоков.

— Отработанное топливо, — сказал Давила и тут же пояснил: — Урановые стержни, сгоревшие в реакторе.

— Да они же радиоактивные!

— Еще какие, — вмешался Пита.

— А тут наверху, не опасно? Ведь нас разделяет только слой воды, — встревожился я.

— Он равен почти семнадцати метрам, хотя по виду не скажешь, — успокаивал нас Давила. — Защищает лучше всякого свинцового блиндажа.

— А почему вода такая голубая? — осведомилась Чаморро.

— Она не голубая, — улыбнулся Давила. — Так кажется. Эффект голубизны создают отделанные легированной сталью стенки бассейна.

— Всех почему-то завораживает этот цвет, — опять вмешался Пита. — Даже тех, кому он до чертиков надоел. Вот и Тринидада тоже. Он подолгу смотрел вниз, на радиоактивное топливо. И не переставал изумляться тому, что можно спокойно созерцать красоту, заключающую в себе страшную разрушительную силу, от которой тебя отделяет лишь слой прозрачной голубой воды.

Мы, как водится, помянули покойного минутой молчания: Пита слегка нахмурил брови, а Давила устремил отрешенный взгляд на дно бассейна. Налюбовавшись вволю диковинными сооружениями, мы покинули контролируемую зону, вернули оранжевые комбинезоны в раздевалку и простились с Питой. Давила провел нас обратно через турникеты и проводил до выхода. Потом вдруг решил пройти еще несколько метров по направлению к нашей машине. Меня немного насторожило его нежелание с нами расставаться. Похоже, начальника эксплуатационного отдела мучили какие-то сомнения.

— Сержант, я хочу еще раз удостовериться, — решился он. — Обещание, что вы дали вчера по телефону, действительно серьезно?

— Разумеется, серьезно, — ответил я.

Давила все еще колебался. Потом твердо заявил:

— В таком случае чувство долга обязывает меня открыть вам нечто очень важное. Неделю назад в ходе плановой проверки были выявлены расхождения в учете радиоактивных материалов определенного типа. Мы несколько раз сверяли данные, но обнаруживали все те же расхождения. Короче говоря, проверка показала: кто-то из работников вынес часть отработанного топлива за пределы станции. Разумеется, утечка не спровоцирует всемирной катастрофы, но она чрезвычайно опасна для тех, кто будет находиться в непосредственной близости от источника заражения. Поэтому вчера мы сообщили об инциденте в Комитет по ядерной безопасности. Однако проблема в другом. — Давила тяжело вздохнул. — Эти материалы находятся в бесконтрольном обороте уже больше года. Предпринятое нами внутреннее расследование выявило факт подделки учетных карточек. И хотя все это нуждается в подтверждении, должен вам сообщить, что доступ к учетным карточкам имел единственный человек на станции — Тринидад Солер.


Глава 17

Паровой котел, который вот-вот взорвется


На следующий день новость усиленно муссировалась всеми средствами массовой информации. Более остальных усердствовали радио и некоторые телевизионные каналы. Журналисты взахлеб описывали содержимое свинцового контейнера и предостерегали, что его нельзя вскрывать ни при каких условиях. Согласно официальной версии некий злоумышленник угнал фургон со страшным грузом прямо из Гвадалахары, хотя не исключались и другие города провинции. Пока радиоактивные материалы находились в контейнере, они не представляли собою опасности, однако извлеченные наружу могли причинить сильные ожоги, а через определенный промежуток вызвать несовместимые с жизнью поражения всего организма. Сама атомная станция в новостях не упоминалась. То ли по настоятельной просьбе ее владельцев, то ли по собственному разумению, как ни странно, не лишенному здравого смысла, но наверху решили замять надвигавшийся скандал впредь до выяснения обстоятельств дела.

Начальник эксплуатационного отдела обещал держать нас в курсе служебного расследования. В первую очередь меня интересовало, оправдаются ли те подозрения, которыми он поделился с нами вчера, и когда истечет срок моего добровольного обета молчания. Чтобы не сидеть сложа руки, но вместе с тем не нарушать данного Давиле слова, я поручил Чаморро навести справки об отличительных свойствах похищенных радиоактивных отходов и о результатах их воздействия на человека. Сведения, добытые моей помощницей из разговора с экспертом по ядерной энергии, сводились к следующему: активность источника настолько велика, что даже при непродолжительном нахождении в зоне излучения без специальной защиты легкомысленный смельчак рискует превратиться в кучку пепла. А с применением недостаточных мер предосторожности, в зависимости от толщины слоя и типа защитных материалов, источник спровоцировал бы непредсказуемые по своей тяжести последствия самого широкого спектра, причем как сиюминутного, так и длительного характера. Я велел Чаморро основательно изучить эти отрицательные последствия и приготовить мне подробное описание симптомов лучевой болезни.

В целях максимального использования оставшихся у нас в запасе дней и средств я в тот же день взялся за раскручивание другого следа. Он привел меня на площадь Леалтад,[79 - В переводе с испанского языка слово «Леалтад» означает «Честность».] где по иронии судьбы, слишком очевидной, чтобы остаться незамеченной, находилась мадридская фондовая биржа.

Патриция Салдивар работала в одной из инвестиционных компаний и занимала там солидную должность. Мне подумалось, что тут не обошлось без ее родителя, чей внушительный капитал обеспечил ей быстрое продвижение по служебной лестнице и наверняка, хотя бы частично, был вложен в ценные бумаги при посредничестве все той же компании. Таким образом, старый лис убивал одним выстрелом двух зайцев: делал деньги из воздуха и укрощал свое строптивое чадо, поскольку взбалмошная девчонка взрослела буквально на глазах, превращаясь в квалифицированного специалиста по финансам, — весьма полезный навык, который, безусловно, пригодится ей в недалеком будущем. К моему величайшему удивлению, Патриция оказалась единственной дочерью Салдивара, а посему наследницей всего его движимого и недвижимого имущества вместе с высоким положением в обществе, отвоеванным отцом в жестоких битвах за место под солнцем.

Помещения инвестиционной компании располагались в одном из зданий на площади, недалеко от отеля «Ритц». Я подъехал туда около полудня и угодил как раз в перерыв. Передо мной встала дилемма: либо ждать, когда она выйдет на обед, либо взять ее на абордаж прямо в офисе. Каждый из вариантов имел свои недостатки и преимущества, и пока я раскачивался, взвешивая все за и против, Патриция появилась в дверях собственной персоной. Мне бросились в глаза ее элегантный пепельно-серый костюм с довольно короткой юбкой и мобильный телефон в скрещенных на груди руках. Она огляделась и небрежной походкой зашагала к отелю «Ритц».

Сыскная работа требует от детектива способности принимать молниеносные решения, поэтому я, не раздумывая, устремился за ней следом. Она обогнула отель, пересекла улицу и двинулась в сторону музея «Прадо». Я держался метрах в тридцати сзади, теряясь в догадках по поводу конечной цели ее путешествия, и, очутившись на углу музея, подумал, что, скорее всего, она повернет направо и перейдет на противоположный тротуар бульвара — там располагались многочисленные магазинчики и кафе, где можно было перекусить или сделать мелкие покупки. Но Патриция сначала прошла вдоль фасада «Прадо», потом взяла чуть наискосок, влево, и продолжала свой путь, пока не уперлась в ворота Ботанического сада.

Я заплатил за входной билет почти сразу после нее, тем не менее она успела нырнуть в густые заросли боковой дорожки и мгновенно в них растворилась. Немного погодя я нашел ее сидящей на скамейке под сенью огромного дерева. Она смотрела вверх, нежась в мягких солнечных лучах. Стоял чудесный октябрьский день, в меру теплый и в меру прохладный.

Я шел неторопливо, дав ей время заметить появление непрошеного гостя. Сначала Патриция не обратила на меня никакого внимания, но когда я приблизился к ней на расстояние трех или четырех метров, окинула меня недоуменным взглядом, и мне показалось, будто она роется в туманных глубинах подсознания, отыскивая похожее лицо.

— Добрый день. Ты меня помнишь? — спросил я, стараясь выглядеть как можно естественнее.

— Что-то знакомое, но… — ответила она растерянно.

Я вынул свой бумажник и показал ей удостоверение.

— Гвардеец, — подсказал я.

Патриция кивнула головой и помолчала несколько секунд. Потом вдруг преобразилась, и я вновь увидел перед собой ту бесцеремонную девицу у бассейна, которая жаждет подчинить своему влиянию любого человека, стоит ему попасть в ее поле зрения.

— Какая встреча! — воскликнула она насмешливо. — Вот уж никак не предполагала, что сюда забредают гвардейцы. Должно быть, я ошибаюсь, однако здешняя атмосфера слишком отдает декадансом, чтобы прийтись по вкусу блюстителю порядка.

Я чуть было не поделился с нею воспоминаниями о том, как, учась на факультете, прогуливал лекции и проводил утро в Ботаническом саду за чтением Марселя Пруста,[80 - Пруст Марсель (1871–1922), — французский писатель. В 1894 году опубликовал цикл белых стихов в декадентском стиле. В цикле романов «В поисках утраченного времени» усилием воспоминания (с особым вниманием к причудливым ассоциациям и явлениям непроизвольной памяти) воссоздает ушедшее время — людей, тончайшие переливы чувств и настроении, вещный мир. Опыт Пруста — изображение внутренней жизни человека как «потока сознания» — имел большое значение для многих писателей XX века.] однако неуместные излияния только вредят делу. К счастью для тех, кто хочет скрыть свои истинные намерения, люди имеют обыкновение судить о других по устоявшимся примитивным шаблонам, и в таких случаях разумнее сделать вид, что ты скроен и сшит по их мерке.

— Я тоже не ожидал встретить здесь ведущего сотрудника компании да еще в тот момент, когда он сбегает из офиса в разгар рабочего дня и, устроившись в тенечке, отдыхает от трудов праведных, — вторил я ей, входя в образ, соответствовавший ее поверхностным представлениям о себе подобных.

— Почему ты решил, что я ведущий сотрудник?

— По костюму. Не забывай о моей профессии. Гвардейцы знают толк в таких вещах, вернее, должны знать толк.

Патриция прищурилась.

— Насколько я поняла, ты здесь с официальной миссией?

— И сам не понимаю. — Я пожал плечами. — Все зависит от твоих предпочтений. До некоторой степени, я предоставляю тебе свободу выбора.

— Мне все равно, — ответила она, отведя взгляд в сторону. — Я наслаждаюсь обществом моего любимого дерева и не нуждаюсь в другой компании.

Я задрал голову.

— Красивое, ничего не скажешь, — одобрительно бросил я.

— Оно не просто красивое, а самое замечательное в Мадриде. И не столько по размерам, сколько по совершенству формы. Его привезли с Кавказа. Блестящая идея, ты не находишь?

Я перевел взгляд вниз, на черную табличку, где содержались сведения, подтверждавшие слова Патриции. Однако я не мог оценить дерево по достоинству, так как находился слишком близко, но даже на таком расстоянии бросались в глаза его величественная стать и симметричные очертания кроны.

— Помимо всего прочего, — объясняла Патриция, — мое дерево, как и все истинно благородные виды, относится к листопадным. Сосны, эвкалипты и прочая дрянь, засорившая наши города, по своим биологическим свойствам больше тяготеют к грибам, чем к растениям. Настоящие деревья должны умирать, чтобы возродиться весной в расцвете новых сил. Полной жизнью живет лишь тот, кто не боится смерти.

— Я никогда об этом не задумывался.

— Мы не понимаем их природы, — рассеянно продолжила она. — В отличие от нас они живут сотни лет, но, несмотря на то, что наша жизнь несопоставимо короче, мы единственные существа на земле, которых им следует бояться. Парадоксально, не правда ли? За примером далеко ходить не надо: лет тридцать назад это дерево чуть не загубил врезавшийся в него на всей скорости грузовик.

— Какая жалость, — искренне посочувствовал я.

Патриция замолчала, теребя в руке мобильный телефон.

— Такие-то вот дела, господин жандарм, — проговорила она, распространяя вокруг себя холод отчуждения. — Теперь вы знаете, почему я здесь. Осенью я провожу в Ботаническом саду каждую свободную минутку. Мне нравится наблюдать, как постепенно меняется цвет листьев и как они высыхают, а потом падают на землю. За какие-нибудь пятнадцать минут я отдыхаю здесь телом и душой — все лучше, чем тратить перерыв на пустою болтовню с сослуживцами да надуваться вчерашним кофе, подогретым в микроволновке. А сейчас, позвольте спросить: зачем сюда пожаловали вы?

— Я предпочитаю общаться на «ты», так сказать, по старой памяти.

— Конечно, — согласилась она. — И все-таки, зачем ты сюда пришел?

— Тебе прекрасно известно зачем.

Патриция насторожилась.

— Понимаю, Тринидад Солер, — сказала она сдержанно. — Что-нибудь прояснилось?

— Почти ничего, — сказал я с сожалением. — Мне нужна твоя помощь.

— Но ведь ты уже говорил с отцом. — Она изобразила блаженное неведение. — У него были с Тринидадом общие дела, или, наоборот, у Тринидада с ним — от перестановки слагаемых сумма не меняется. Не знаю… поговори еще раз. Если уж он тебе не поможет, то я — подавно.

— Ты уверена?

Впервые с начала нашего разговора дочь Салдивара почувствовала под ногами зыбкую почву и занервничала.

— Послушай, жандарм! Ты портишь мне редкие минуты отдыха. За целый рабочий день я только здесь не слышу верещания этой пакости. — Она подняла руку с мобильником и потрясла ею в воздухе. — А через пять минут мне надо встать и уйти. И у меня нет никакой охоты тратить драгоценное время на то, чтобы играть с тобой в угадайку.

Гневную тираду моей подопечной прервал настойчивый телефонный звонок.

— Ну вот, накликала. Пропади ты пропадом! — в сердцах сказала она. — Да? Это я. Нет. Да. Я могу говорить.

Где-то с полминуты Патриция молча кого-то слушала, потом говорила сама, ограничиваясь короткими, рваными фразами, похожими на спешные инструкции, которые она корректировала на ходу.

— В случае осложнений, звони, — велела она невидимому собеседнику и прервала связь. Потом, словно вернувшись из далекого путешествия на Марс, проговорила: — О чем я? Ах, да! Если у тебя есть ко мне конкретные вопросы, спрашивай. Я тебе отвечу, разумеется, при условии, что смогу, хотя, предупреждаю, — это маловероятно. А если нет, то оставь меня в покое, наедине с моим деревом и моими мыслями.

— Пожалуй, я лучше спрошу, — мирно сказал я, изображая фланера, в чьем распоряжении целая вечность. — И не беспокойся, вопрос легкий и ты сумеешь на него ответить. Я присяду, не возражаешь?

— Садись, только не ко мне на колени, — сердито буркнула она.

Я окинул Патрицию оценивающим мужским взглядом. Она была среднего роста, не красива, но и не дурна собою. Ее физическая привлекательность обеспечивалась за счет насмешливой дерзости и холеного тела, вылепленного скальпелем пластического хирурга и упражнениями с гантелями, причем ровно в тех пропорциях, какие требовались для достижения нужного эффекта. По части декоративного оформления я не весть какой дока, но не настолько, чтобы не заметить очевидного, — она не посещала дешевых парикмахерских и не покупала косметику на распродажах, а ее гардероб отвечал огромным финансовым возможностям папаши. Пока под деревом раздавалось негодующее фырканье, я прикидывал в уме, принадлежит ли Патриция к типу женщин, на чьи колени мне захотелось бы взгромоздиться, не будь она подозреваемой, а я гвардейцем на службе, обязанным соблюдать сдержанность, и понял, что, безусловно, да, и с огромным удовольствием, однако только по одной причине: чем дольше я на нее смотрел, тем больше она напоминала мне Бланку Диес.

Утолив свою страсть к психоанализу, я спокойно уселся на другой конец скамейки, преследуемый ее неумолимым, полным ненависти взглядом. Я ответил любезной улыбкой и продолжил разговор:

— Ответь мне, почему ты не звонила ему на мобильный телефон?

— Что?! — обомлела Патриция и закрыла глаза, забыв проделать ту же процедуру со ртом.

— На мобильный, — повторил я, показывая на ее телефон. — Просто как все гениальное: сохраняешь в памяти номер и нажатием кнопки соединяешься с нужным человеком, где бы он ни находился. Не надо передавать ему сообщения, не надо вмешивать третьих лиц, рискуя посвятить в ваши отношения того, кому не полагается о них знать. Теперь так делают все парочки, разумеется, если могут заплатить за столь дорогую услугу. Согласись, великолепная возможность держать своего милого на крючке в любой час дня и ночи. По крайней мере, до тех пор, пока ты его терпишь.

— Прости, но я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Мне не хотелось бы опять выслушивать упреки в пристрастии к загадкам, — пояснил я. — Но позволь заметить: поза придурковатой барышни, в которую ты пытаешься стать, совсем тебе не к лицу.

Патриция замолчала и уставилась на дерево.

— Будь все проклято! — прорычала она, захлебываясь яростью. — Что тебе известно, выкладывай?

— Остальное, дорогуша, — профессиональная тайна, — сказал я, давая понять, что не только она вправе вести себя по-хамски. — Да это и не важно. Важно услышать твои соображения, а затем сравнить их с моими и посмотреть, чьи перевесят. Если твои, я извинюсь и уйду, а если мои, то не обессудь, — мне придется задержаться тут еще на некоторое время.

Ее телефон опять зазвонил. Патриция ожесточенно ткнула в него указательным пальцем и отключила аппарат. Потом положила его на скамейку и несколько раз провела рукой по лбу. Моя собеседница привыкла держать себя в узде и теперь лихорадочно искала способ восстановить равновесие.

— Глупый вопрос, — произнесла она наконец, презрительно передернув плечами. — Ты не потрудился его обдумать, а не мешало бы. Там, где Тринидад проводил бо́льшую часть дня, запрещено использовать сотовую связь. Во-первых, создаются помехи в работе приборов, а во-вторых, защитное покрытие стен не пропускает сигналов внутрь помещения. Так объяснял мне Тринидад, и я тут же поняла. Интересно, кто из нас Шерлок Холмс?

— Touché,[81 - Touché (фр.) — тронутый. Здесь — полный идиот.] — признал я.

— Подумать только, французский язык. Какая рафинированность! — откровенно издевалась она. — Даром, что жандарм.

— Выбирай выражения. Я гвардеец, а не тупой жандарм, — одернул я ее.

— Извини, — подняла она руки вверх. — Больше не буду. Я ему действительно звонила, и что дальше?

— Как? Когда? Сколько? Зачем? — непреклонно потребовал я.

— Уф! Надо отвечать на все сразу? — Она притворилась смущенной. — Слишком долгая песня.

— А ты покороче. Расскажи самое главное.

— Ты забыл про вопрос: «где?» — напомнила Патриция, демонстрируя свойственную женскому полу наблюдательность. — Меж тем он имеет существенное значение. Так вот, мы познакомились у меня дома. Однажды вечером Тринидад пришел повидать отца, но наш великий Леон где-то задержался. Мы поговорили, и он мне понравился. Я предложила ему позвонить мне как-нибудь на днях. Надо сказать, что в отношениях с мужчинами я не склонна разводить антимонии. По понятным причинам до сих пор мне приходилось иметь дело с охотниками за приданым, поэтому я не верю в принцев на белом коне, да и времени у меня в обрез. Думаю, попутно мне удалось дать тебе более или менее внятное разъяснение по первому вопросу: «как?». Идем дальше: «сколько?». Мы встретились, и Тринидад оказался первоклассным любовником. Потом встретились снова, и снова он не обманул моих ожиданий. Так все и закрутилось, и, хотя наша связь длилась каких-нибудь пару месяцев, мы выжали из нее максимум приятного — ни прибавить, ни убавить. Я не прижимала к груди портрета «любимого», сидя лунными ночами перед открытым окошком, и при виде него у меня не кружилась голова. Роман протекал гладко и в высшей степени пристойно; c’est tout.

— Что-что?

— Прости, я думала ты знаешь французский. Я сказала: «это все».

— А-а-а, — протянул я. — Теперь понятно. Продолжай, пожалуйста.

— Осталось немного. Надеюсь, я ответила на твой третий вопрос. Какой там следующий? Ах да, мы пропустили «когда?». В начале этого года. Ко времени смерти Тринидада я не видела его уже больше двух месяцев. Мы порвали отношения, как принято у нормальных людей, — пожали друг другу руки и разбежались в разные стороны. У него была голова на плечах. Он не стал размазывать сопли подобно своим предшественникам. Любовь ушла в прошлое, значит, туда ей и дорога. Никаких причитаний вроде: «я не могу без тебя жить» и прочих глупостей. В конечном счете, мы обречены на одиночество, мы в нем существуем и при этом неплохо себя чувствуем.

Патриция констатировала страшную правду с неподражаемым равнодушием. Потом перевела взгляд на дерево.

— Ты не ответила на последний вопрос, — понукал я, видя, что она замолкла.

— Разве? — недоумевала она, но, скорее всего, просто хотела потянуть время, чтобы сосредоточиться.

— «Зачем?», — напомнил я.

— Вот именно, «зачем?», — согласилась она. — Вечный вопрос. Я редко его себе задаю, а когда задаю, то предпочитаю решать в одно касание, не иссушая мозги ненужными треволнениями. Вместе с тем при выборе партнера я ставлю два непременных условия: ни одного толстяка и ни одного дебила. Каюсь, звучит не очень изысканно, если не вульгарно, однако я не собираюсь проповедовать свои взгляды другим, — они предназначены, так сказать, для внутреннего потребления. Ненавижу дряблые тела и рыхлый ум — тут ничего не поделаешь. Как ты уже, наверное, заметил, Тринидад не страдал ни скудоумием, ни тучностью, несмотря на полное пренебрежение спортом. В этом смысле он был чудом природы, словно внутри него сидело какое-то приспособление и перемалывало все, что ни попадало к нему в желудок. Мистика! И я ему страшно завидовала.

Патриция бросила взгляд на мое брюшко, скромно нависавшее над поясом брюк, и от меня не укрылось выражение ее глаз. В них чувствовалось то же невольное сострадание, с каким она время от времени посматривала в мою сторону, должно быть, мысленно сопоставляя общую стоимость красовавшихся на мне штанов и пиджака с кругленькой суммой, в которую ей обошлась покупка носового платка. Я не обижался: ее с детства учили судить о людях по внешним атрибутам, меж тем как я, воспитанный в диаметрально противоположной вере, обрел в ней спасительную нишу, позволявшую радоваться жизни в условиях весьма стесненного материального положения.

— Главное, чтобы твой партнер отвечал этим несложным требованиям, — философствовала Патриция. — Остальное дело техники. Проводишь пробный опыт и ждешь, пробежит ли между вами искра. Либо хочется на него смотреть, касаться его тела, и у него возникает ответное желание, — тогда вперед, либо не хочется, тогда — до свидания. Не выношу мелодраматические страсти. Все проще простого: не подошел один, возьми другого. Свято место пусто не бывает.

— Значит, между тобой и Тринидадом пробежала искра и он тебе подошел, — рассуждал я вслух, желая удостовериться, что не ослышался.

— Совершенно верно.

— А как реагировал твой отец?

— Отец?

— Да, — настаивал я. — Твой отец.

— Мне скоро тридцать, сеньор гвардеец, — призналась она. — Я уже давно вышла из того возраста, когда он выставлял отметки моим кавалерам. И потом, я в принципе не считаю нужным ставить его в известность о своих любовных похождениях. Так спокойней.

— Ты пытаешься меня уверить, будто отец ничего о вас не знал?

— Не знал.

— А мать?

На лицо Патриции набежала мрачная тень.

— Она, может быть, и знала, — сказала она с горечью, — если существует рай, а его обитателям разрешается взбираться на тучку и наблюдать оттуда за нашей жизнью. Мама умерла двадцать лет назад.

— Сожалею.

— Принято.

Сиротство Патриции и вдовство ее отца подбросили мне пищу для продолжения разговора.

— А Леон, разве он не пытался найти тебе новую мать? — спросил я.

— В течение первых пяти или шести лет не пытался, — ответила она. — После ее смерти он преимущественно занимался тем же, чем и раньше, — работал как вол, пока не сколотил огромное состояние. Потом наступили золотые деньки, и отец, мало сказать, искал кандидатуру на роль моей матери, он приводил их сотнями — блондинок, брюнеток, рыжих. Сначала появлялись женщины старше меня, а потом кривые пересеклись и поменялись возрастными векторами. Однако в этой истории нет ничего ни забавного, ни оригинального, и она вряд ли представляет для тебя интерес.

— Я не хотел затрагивать твои личные чувства, — извинился я. — Вернемся к Тринидаду Солеру. Тебе стоило больших трудов скрывать вашу связь от отца?

Патриция почувствовала или изобразила непритворное изумление.

— Тоже мне, нашел директора ЦРУ! — воскликнула она. — Безусловно, нет. Мир велик, а я умею хранить тайны. Мы никогда не ходили в те места, где бывал мой отец, — вот и вся хитрость.

— Тем не менее вы не боялись показываться вместе на территории Тринидада.

— На какой еще территории?

— Например, в «Уране».

Я дал бы не только руку, но и голову на отсечение, что Патриция была той самой темноволосой женщиной двадцати восьми-двадцати девяти лет, которую толстая барменша из «Урана» неоднократно видела в баре вместе с Тринидадом Солером.

— Карамба! — воскликнула она, оторопев от неожиданности. — Вы не такой уж плохой детектив, мистер Шерлок Холмс.

— А вы с Тринидадом не боялись встретить там его жену? Говорил ли он когда-нибудь о ней? И что именно он тебе рассказывал о своем браке?

Патриция неустрашимо выстояла под градом сыпавшихся на нее вопросов.

— Ничего, сеньор гвардеец, — ответила она. — Его брак меня не касался. Я никогда не просила оставить жену и не уподоблялась молодым шлюшкам — этим охотницам за чужими разочарованными в супружеской жизни мужьями, короче, воздерживалась от нелепых поступков. У меня другие цели.

Она говорила с преувеличенным пылом, чтобы, не приведи Господи, не быть уличенной в намерении разорить семейный очаг. Кстати сказать, я не собирался ее ни в чем уличать.

— Хорошо, забудем про жену, — уступил я Патриции, так как считал тему исчерпанной. — И прости за настойчивые попытки притянуть сюда за уши твоего отца. Тем не менее мне интересно, как бы он отнесся к вашей близости, если бы о ней догадался?

Патриция подняла на меня усталые глаза. Честно говоря, меня тоже угнетала необходимость проявлять столь навязчивое упорство. Генетический материал, из которого природа сотворила почти всех высокоорганизованных позвоночных с минимальным объемом мозга, располагает к вялости и бездействию, а поскольку я имею к ним непосредственное отношение, то меня стало клонить в сон.

— А фиг его знает, — отмахнулась она и тут же добавила: — Скорее всего, нормально. Они хорошо между собой ладили, часто и помногу беседовали, а когда Тринидад приходил к нам домой, то посиделки затягивались до глубокой ночи. Иногда я наблюдала из окна своей комнаты, как отец провожал его до машины, обнимая за плечи. Ты будешь смеяться, но они действительно не чаяли друг в друге души. И немудрено: папенька обладает большим обаянием и, если нужно, сумеет расшевелить даже каменного истукана, да и Тринидад тоже не был обделен даром располагать к себе людей. Наверное, он мог бы стать для великого Леона Салдивара идеальным зятем. Разумеется, при условии, что я согласилась бы за него выйти.

— А дела, которые вел Солер с твоим отцом…

— Не теряй времени, — оборвала она меня. — Я не лезу в его дела! Когда-нибудь, по крайней мере, так предполагается, все они перейдут ко мне, тогда и разберемся что к чему. А пока не наступит это знаменательное событие, мне надлежит изображать из себя скромницу и по мере сил не возмущать общественного спокойствия. В отношениях с любовниками я поставила жесткое условие: ни слова об отце. При одном лишь упоминании его имени — game over.[82 - Игра окончена (англ.).] Тринидад соблюдал правила. Мы болтали о кино и о птичках.

В течение всей речи Патриция не отводила от меня глаз, и, сколько я ни всматривался, мне не удалось обнаружить в них ни тени страха, ни малейших намеков на слабость. Удивительно, но Тринидад, как магнит, притягивал к себе людей с железной волей: Бланка, Салдивар, Патриция. Меня разбирало любопытство, что же давал им взамен этот изнеженный человек, чья беззащитность проходила красной нитью по всем материалам следствия, начиная с появления первых приступов депрессии и кончая несчастной стычкой с Очайтой.

— Похоже, бесполезно задавать тебе вопрос, отчего он умер, — сказал я, окончательно сдавшись.

Патриция, будто не слыша моего замечания, по инерции перебирала в памяти прошлое:

— В свое время я пришла к выводу: однажды он захотел расслабиться, но переборщил. И надо сильно постараться, чтобы склонить меня к иной интерпретации его смерти.

В ее словах чувствовалась выстраданная убежденность. А если она притворялась, то виртуозно. Так или иначе, я считал эту женщину последней любовью в жизни Тринидада Солера, и мое скептическое отношение к ее искренности не играло никакой роли. Главное, заручиться мнением Патриции о своем бывшем любовнике и таким образом нанести заключительный штрих на его психологический портрет, уже составленный на основе других показаний.

— Хочу попросить тебя об одном одолжении. Моя просьба может произвести странное впечатление, тем не менее она имеет огромное значение для следствия. Опиши мне в двух словах, что за человек был Тринидад Солер?

Патриция не спешила с ответом. Она немного поколебалась, а потом твердо заявила:

— Снаружи он казался верхом уравновешенности и спокойствия. А внутри напоминал паровой котел, который вот-вот взорвется.

Я молчал, переваривая ее меткое определение. Она воспользовалась моментом и поднялась.

— Мне надо возвращаться в офис. Разумеется, если я не задержана.

Я посмотрел на Патрицию с другого конца скамейки. В какие-то доли секунды мне предстояло принять решение: либо я позволяю ей уйти, лишившись повторного шанса застать нашу подопечную врасплох, либо задерживаю под любым предлогом. В голове теснились отголоски собранных нами свидетельств, и вместе со словами Патриции они образовывали разнородную смесь, становившуюся все более хаотичной и расплывчатой. В конце концов, я не располагал против нее никакими уликами. И, вопреки надеждам, возлагаемым на эту встречу, Патриция внушала мне куда меньше подозрений, чем остальные фигуранты по делу вместе взятые. Я покачал головой и сказал:

— Нет, ты не задержана. Спасибо.

— Не за что, — ответила она и, повернувшись, зашагала к выходу.

Я наблюдал, как она быстро удаляется прочь в обнимку со своим мобильником. Вздорная самовлюбленная девица с непомерным высокомерием и бесчувственным сердцем! И все-таки она не казалась мне безнадежно испорченной, хотя и не подарком судьбы, в частности для Тринидада, имевшего несчастье попасться ей на глаза. С другой стороны, кто я такой, чтобы решать за других. Только сам человек способен осознать, что для него благо, а что зло.

Я просидел в саду еще минут десять, пытаясь сбить в кучу разбредавшееся стадо мыслей. Потом, словно во сне, заставил себя встать и потащился в контору. Прямо с порога на меня налетела Чаморро, чем-то сильно взбудораженная.

— Что случилось? — спросил я ее, с трудом выбираясь из дремотного состояния.

— Во-первых, звонил Давила, — ответила Чаморро. — Он убедил начальство поделиться с нами информацией об утечке радиоактивных материалов, и нам дали зеленый свет на ее использование в интересах следствия, правда, с оговоркой — не привлекать к атомной станции особого внимания. Есть кое-что еще.

— Ну-ка, ну-ка?

— Не новость, а разорвавшаяся бомба: у нас стало одним подозреваемым меньше. По крайней мере, в суд его теперь не отведешь. Ночью скончался Очайта.


Глава 18

Свет в конце туннеля


Мне еще не приходилось бывать на более мрачной церемонии, чем похороны Криспуло Очайта. Дважды женатый и дважды разведенный, причем с большим скандалом, он так и не обзавелся детьми. Правда, одна из его жен будто бы произвела на свет потомство, но от другого мужчины, и ходившие насчет его бесплодия слухи доводили Криспуло до исступления. Поскольку у покойного не осталось наследников, а при жизни он не позаботился об усыновлении ребенка, чтобы хоть как-то заполнить пустоту, то на погребении собралась лишь жалкая кучка служащих, столь же скорбных на лицо, сколь равнодушных в душе, озадаченных главным образом своим шатким положением в будущем да сохранением жалованья. И только присутствие самых верных слуг создавало видимость семейной обстановки. Над гробом, не обращая внимания на потоки слез, стекавших по его бурой, обожженной солнцем коже, плакал навзрыд огромный Эутимио, и время от времени раздавалось всхлипывание служанки, в чьи обязанности входило ведение домашнего хозяйства.

Священник монотонным голосом пробубнил панихиду, посулив в конце непременное воскресение из мертвых, после чего в дело вступили кладбищенские рабочие. Я никогда не понимал странного желания родственников завершать жизненный путь усопшего скорбным ритуалом с участием абсолютно чужих людей, которые, неуклюже топчась на узком отрезке пространства, опускают в яму громоздкий ящик под названием гроб. По-видимому, Очайта не успел сделать насчет похорон никаких распоряжений, поэтому вопрос решили в духе варварских традиций, представлявших собою не что иное, как изощренное издевательство над чувствами близких во всех своих проявлениях.

Когда гроб коснулся дна ямы, могильщики быстрыми, заученными движениями приступили к сооружению каменного надгробия. Большинство присутствовавших посчитали свой долг исполненным и, не дождавшись завершения работ, стали расходиться, тем более что некому было выражать соболезнование, хотя некоторые из не посвященных в интимную жизнь Очайты растерянно оглядывались в поисках членов его семьи. Скоро кладбище опустело; у могилы остался лишь Эутимио, и его исполинская фигура в строгом траурном облачении придавала зрелищу торжественно-печальный вид.

Мы остановились неподалеку и стали ждать. Эутимио, погоревав еще немного, отер заплаканное лицо тыльной стороной ладони и повернулся. Он узнал нас сразу, однако опустил глаза и семимильными шагами пронесся мимо, оставив после себя легкое завихрение воздуха. Мне пришлось его окликнуть, что я и сделал, вложив в голос всю почтительность, отмеренную мне Богом.

— Подождите, Эутимио, будьте так любезны!

Он затормозил на полном ходу и замер как вкопанный. Я подошел поближе и произнес приличествующее случаю заклинание:

— Сожалею.

Эутимио вскинул на меня покрасневшие от слез глаза. В них не чувствовалось прежней ненависти, впрочем, как и особой симпатии.

— Спасибо, — просипел он. — Что вам тут нужно?

— От него — ничего, — ответил я, указав на могилу.

— Тогда от кого?

— Покойному уже ничего не угрожает, — осторожно втолковывал я. — Да и вам нечего бояться, если вы ни в чем не замешаны, а только покрывали виновного. Расскажите о его делах, и мы тут же забудем о вашем существовании. Даю слово.

Эутимио против моего ожидания не разразился бранью. Он распрямил спину и с достоинством ответил:

— Мне нечего добавить к тому, что рассказал вам хозяин.

— Будьте благоразумны, Эутимио.

— Послушайте, господин сержант, — сдержанно начал он. — Не заставляйте меня твердить по сто раз одно и то же. Дон Криспуло не отличался святостью — что правда, то правда, но он был мужчина с большой буквы и никогда бы не нанес удара в спину. А сподобься он на эдакую подлость, я бы первый на него донес. Понятно?

— Понятно, Эутимио, — сдался я. — Извините за беспокойство в трудный для вас день, и еще раз примите наши соболезнования.

— Только один вопрос, — вмешалась Чаморро и незаметно поддала мне локтем в бок, намекая на мою забывчивость.

Великан посмотрел на нее с откровенным удивлением.

— В мое время гвардейцы держали рот на замке, пока не получали дозволения говорить у старшего по званию, — попенял он мне.

— Времена меняются, — уныло констатировал я. — Спрашивай, Чаморро.

— Вы не могли бы нам пояснить, от чего он умер? — поинтересовалась моя помощница.

Эутимио устремил взгляд вверх, словно желая получить ответ на небесах.

— От того же, от чего умирают все люди, дочка, — заявил он. — Вдобавок, у него на корню сгнила та штука, от которой он получал самое большое удовольствие в жизни. С ней давно происходило что-то неладное, но он не слушал докторов. По мне, так правильно делал. По крайней мере, мой хозяин жил и умер не по чужой указке, а как хотел того сам. А сейчас, коли вам не о чем больше спрашивать, я пойду своей дорогой.

Эутимио выждал несколько секунд, но, поскольку мы с Чаморро хранили молчание, он повернулся к нам спиной и ушел. Немного погодя мы увидели, как он влезает в «ягуар», потом машина тронулась с места и исчезла в осеннем мареве печального октябрьского утра.

Поездка в Гвадалахару и присутствие на погребении давали надежду придать более четкие очертания нашим смутным предположениям. Однако, вернувшись к полудню в Мадрид, мы с Чаморро вместо ясности испытывали странное ощущение: вроде бы перед нами наконец-то обозначился выход из бесконечно длинного и темного туннеля, но мерцавший в конце свет был настолько слаб и неровен, что мог погаснуть в любой момент. Стремительное развитие событий не позволяло нам растекаться мыслью по древу. Не успев войти в офис, я столкнулся с гвардейцем Сальгадо, единодушно признанной самой сексапильной девчонкой нашего подразделения. Проигнорировав Чаморро, она сообщила мне мягким грудным голосом:

— Вам звонили из Гвадалахары, господин сержант. Секретарь судебной палаты. Я записала его номер на Post-it[83 - Стикер (бумага для записей с клеевым краем) (англ.).] и положила вам на стол.

Сальгадо неспроста назвала бумагу для заметок по-английски. Произнося буквы «с» и «т», она мило оттопыривала губки и пришепетывала, прекрасно сознавая, какое впечатление производит ее сладкоголосое пение на слабые мужские сердца. Когда-нибудь эта сирена, несмотря на свою смышленость и трудолюбие, нарвется-таки на неприятности. Словно в подтверждение моих опасений, Чаморро, заметив, что звук ее голоса вверг меня в полное помрачение рассудка, не преминула съязвить:

— Однажды Сальгадо получит премию за вклад в пополнение национального поголовья слюнявых самцов.

На этот раз моя помощница хватила через край. Не буду утверждать, будто меня совсем не трогали чары Сальгадо. Раньше мне приходилось работать с ней в паре, но все обошлось без глубоких сердечных ран. И сейчас я думал вовсе не о ней. Окончательно придя в себя, — в конце концов, меня здесь поставили для того, чтобы руководить обеими женщинами, а не служить мишенью для их острых дротиков — я строго сказал:

— Чаморро, сгоняй наверх к Валенсуэле. Одна нога здесь, другая там.

Она состроила мину, которая появлялась в тех редких (а может, и частых) случаях, когда я прибегал к сленгу, оскверняющему ее изысканный слух. На лице моей помощницы читались досада и в то же время обреченность от понимания, что приговор не подлежит обжалованию.

— Зачем? — спросила она настороженно.

— Мне нужен список судов, принявших к рассмотрению тяжбы между Очайтой и Салдиваром.

Чаморро встала, но сдалась не сразу. Прежде чем уйти, она поинтересовалась:

— Ты будешь звонить секретарю?

— Нет, Чаморро. Я не буду ему звонить.

— А вдруг речь идет о чем-то важном?

— Очень может быть. Чтобы знать наверняка, мне необходим список. И будь так добра, постарайся управиться до рождественских праздников.

Чаморро насупила брови и безмолвно удалилась. А я пошел за увесистой папкой с материалами по делу Тринидада Солера. В голове брезжила одна догадка, заставившая меня вновь обратиться к проделанной нами работе, и мое нетерпение до определенной степени оправдывало вспышку раздражительности против ни в чем не повинной Чаморро. Если мне не изменяла интуиция, то в этот момент некий неизвестный покатывался со смеху не только надо мной, но и над всеми нами, да так, что рисковал вывихнуть себе челюсть. Я отложил в сторону последние листы и сосредоточил внимание на начальной стадии расследования. Среди вороха газетных вырезок я выудил одну заметку, поспешно напечатанную в первый же день после трагедии и содержащую прозрачные намеки на связь между смертью Тринидада и темными махинациями на атомной станции. Ту самую заметку, где было опубликовано интервью с языкастым экологом, который, занимая в движении «зеленых» довольно скромное место, тем не менее оперировал закрытыми данными, и подобная осведомленность свидетельствовала о неоднократном нарушении тайны следствия. Я глянул на название газеты и сверил его с записями последних трех недель. Все оказалось, как я и предполагал.

— Надо же уродиться таким мудаком, — пробормотал я.

И для пущей убедительности я принялся колотить себя кулаком по лбу. За этим полезным занятием меня и застукала Сальгадо. Неизменно очаровательная, она шла к моему столу, придерживая рукой пистолет, болтавшийся на левом боку в такт ее движениям. Я, словно завороженный, не сводил глаз с ее грациозной фигурки, и меня вдруг посетила абсурдная по своей неуместности мысль, что никто, кроме нее, не умеет носить громоздкую плечевую портупею с таким непринужденным изяществом. Она же и выручила меня из идиотского положения:

— Вас опять просят к телефону, господин сержант.

— Кто?

— Какой-то странный тип. Похоже, иностранец. Я не разобрала фамилии.

Я в буквальном смысле сиганул через стол и, спотыкаясь, понесся к телефону под ошарашенным взглядом Сальгадо. Потом схватил трубку и закричал:

— Слушаю!

— Сержант? — спросил он. По шуму и громким возгласам, почти заглушавшим его голос, я понял, что он звонит из какого-то бара.

— Слушаю.

— Говорит Василий, — назвал он себя, хотя в этом не было никакой надобности. — Извини за поздний звонок.

— Незачем извиняться. Что у тебя?

— Одного типа на фотографии я хорошо знаю. Видел его по меньшей мере три раза. Прочитать тебе имя на обратной стороне снимка?

— Черт бы тебя совсем побрал, Василий!

— Как-как?

— Да читай же! — завопил я, еле сдерживая нетерпение.

Через полминуты я уже скакал вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. По моим подсчетам, Чаморро все еще находилась в кабинете у Валенсуэлы, но я столкнулся с ней в коридоре. Увидев мое искаженное судорогой лицо, она испуганно выставила вперед блокнот с записями и словно шпагой замахала им у меня перед носом.

— Вот список, — проговорила она.

— Расскажешь по дороге, — буркнул я, пыхтя и отдуваясь. — Только что звонил Василий. Они у нас на крючке, Виргиния. Наконец-то мы разгребли эту помойку.

— Неужели разгребли? — спросила она недоверчиво.

— Может, не до конца, — исправился я. — Но все же.

Пока я гнал машину, скрежеща тормозами на поворотах и распугивая сиреной недоумков, не желавших уступать нам дорогу в эгоистическом стремлении отвоевать несколько свободных метров в полуденной мадридской пробке, Чаморро успела прочитать мне список. Тяжбы были распределены по разным судам, но один из них привлек наше внимание симптоматичным совпадением: два процесса, где Очайту крепко приперли к стенке, близились к завершению, меж тем как многочисленные дела, заведенные на Салдивара еще в незапамятные времена, обросли мохом и грозили развалиться при малейшей попытке дать им ход.

— Хорошо, — пробурчал я, ловко увернувшись от «Фокстерьера»,[84 - «Фокстерьер» — «сузуки джимни», крохотный двухместный внедорожник, прозванный фокстерьером за свой «собранный и прыткий характер».] за рулем которого сидела беспечная девчушка-подросток. — Все сходится.

За три квартала до цели мы сбросили скорость и убрали проблесковый маячок, а потом заняли наблюдательную позицию напротив уже знакомого нам здания. Часы показывали пять минут третьего, значит, он еще не выходил. Я позвонил в отдел и попросил соединить меня с майором Перейрой. Наскоро изложив ему суть последних событий, я попросил разрешение действовать по новому плану в связи с изменившейся обстановкой.

— Добро, — лаконично ответил Перейра. — Доложи, когда все закончится.

— Слышала? — спросил я вконец растерявшуюся Чаморро.

Ожидание напрягло наши нервы до предела: моя помощница грызла ногти, бросая на меня тревожные взгляды, я судорожно сжимал руль и все время облизывал пересохшие губы. Через десять минут мы увидели отъезжавшую от здания машину и узнали сидевшего за рулем человека. Это был он. Я позволил ему вклиниться в транспортный поток и доехать до светофора. А сам, сделав Чаморро знак установить мигалку, дал газ и рванул по встречной полосе, потом круто вывернул руль и, чувствуя, как дымится резина, перегородил ему дорогу. Передо мной мелькнуло его оцепеневшее от страха лицо, затем силуэт Чаморро, выскакивавшей из машины. Она находилась ближе, чем я, и настигла его первой, как раз в тот момент, когда он открывал переднюю дверцу.

— Что происходит?! — вскричал он в негодовании.

— Вы задержаны, — объявила Чаморро и потянулась к нему с наручниками.

Он отдернул руки, низко пригнулся и с дьявольским проворством ударил мою помощницу в живот. Я подоспел на помощь ровно через две секунды. Чаморро, скорчившись от боли, лежала на асфальте, а нападавший дал стрекача, устремившись наперерез движению, к тротуару. На мгновенье я наклонился над Чаморро:

— Ты в порядке?

— Догони его, будь он проклят, — еле слышно простонала она, и в ее голосе слышался упрек.

Я бросился за ним вслед. Он опережал меня метров на тридцать, и, судя по его скорости, мне было бы трудно сократить разделявшее нас расстояние. Я понял, что он хороший спортсмен, не только по той ловкости, с какой он уложил Чаморро на асфальт, но и по ритмичному движению ног. Мне же приходилось рассчитывать только на свою выносливость, а потому я поставил себе цель не отпускать беглеца слишком далеко и взять его измором.

Он завернул за угол какого-то здания и выскочил на пешеходную зону, окруженную жилыми домами, но тут случилось непредвиденное: на ступенчатом спуске у него подвернулась нога, и он кубарем покатился вниз. Вот и ладушки, злорадствовал я, в другой раз поостережется надевать дорогие штиблеты для кувырканий на свежем воздухе. Мадридские закоулки — это ему не устланный коврами паркет.

Он не сумел быстро подняться и, потеряв темп, угодил прямо в мои объятия. Я обхватил его за плечи и крепко прижал стене, намереваясь надеть наручники. Но мой противник оказал яростное сопротивление. Даже с разбитой лодыжкой, он умудрился развернуться и со всего маху заехал мне кулаком в лицо. До сих пор не могу понять, как я не потерял сознания. Только помню, мы покатились вниз, и он продолжал наносить мне удары, один ощутимее другого, а я, не ослабляя бульдожьей хватки, пытался влепить ему ответную затрещину. Ни один из редких прохожих не задержался, чтобы остановить побоище. Оно и к лучшему. Даже если кто-нибудь вмешался бы в драку, то наверняка не на моей стороне, поскольку я был хуже одет. Казалось, чинимой надо мной расправе не будет конца, но тут за спиной нападавшего зазвучал благословенный женский голос:

— Прекрати, ублюдок!

Тот медленно поднялся на ноги, припадая на одну ногу. Пистолет Чаморро смотрел ему прямо в затылок.

— Руки за голову. Дернешься, и я вышибу тебе мозги. Любой суд признает мои действия правомочными, потому что они совершены в состоянии необходимой обороны, — достаточно взглянуть на моего напарника.

Меж тем у ее напарника, то бишь у меня, все смешалось в кровавом тумане, и он едва различал контуры Чаморро с упавшей на лицо прядью волос. Она на все лады склоняла поверженного врага, услаждая мой слух такими вычурными ругательствами, что я, несмотря на боль от полученных травм, почувствовал себя на седьмом небе. Неожиданно перед глазами возник образ разъяренной Вероники Лейк в незабываемой сцене из «Огневой женщины», которая разыгрывалась в самом начале фильма. Я никогда не видел Чаморро в подобном амплуа и пообещал себе при первой же возможности разыскать в видеотеке запись фильма и освежить память. Отвлекшись этим немаловажным соображением, я потратил еще несколько секунд на то, чтобы освидетельствовать целостность своих конечностей и защелкнуть наручники на запястьях задержанного.

— Какой неприятный сюрприз, сеньор Эхеа, — сказал я, вытирая кровь с губ. — Никак не ожидал от вас такой прыти. Вроде бы благородный кабальеро, а ведете себя словно последняя шпана.

— Пошел бы ты в задницу, держиморда!

Я ни разу не позволил себе ударить беспомощного человека, но в случае с Эхеа чуть не нарушил правило. Однако сдержался и для сведения счетов прибег к словесной форме, вложив в нее как можно больше яда.

— Разумеется, насчет задниц вы не в пример компетентнее нас. И мы сгораем от желания ознакомиться с вашим бесценным опытом по пребыванию в столь уютном местечке. Но прежде я напомню вам ваши права.

Я дотошно зачитал ему права, пока тащил его за шкирку к машине. Родриго Эхеа выдержал экзекуцию, не моргнув глазом.

— Требую адвоката, и немедленно, — сказал он.

— Разумеется. Вашего личного или вас устроит любой?

— Личного, — ответил он с вызовом. — Гутьерреса-Рубиру.

— Не знаю такого, — ответил я невозмутимо. — Вам, должно быть, известно, сколько крючкотворов развелось в нашей стране, — имя им легион. Однако не беспокойтесь, мы найдем его телефон. У нас есть список членов Адвокатской коллегии.

Мне совсем не улыбалось, чтобы Эхеа разыграл сцену незаконного задержания и выбивания свидетельских показаний с нарушением процессуальных норм. Поэтому, прибыв в отдел, мы сразу позвонили в офис Гутьерреса-Рубиры. Но трубку никто не снял, видимо, все ушли обедать. Мы оставили сообщение на автоответчике и вернулись к задержанному.

— Ваш адвокат не отвечает. Вы все еще настаиваете на его присутствии?

Эхеа опал точно проткнутый булавкой воздушный шарик Он ослабил узел галстука, и, похоже, до него стала доходить серьезность своего положения. В это время в комнате появилась тяжелая артиллерия в лице майора Перейры, заблаговременно предупрежденного Чаморро.

— По вашему указанию прибыл, господин майор! — отрапортовал я.

— Это он?

— Он самый.

Перейра одарил его суровым, пронизывающим до костей взглядом, который приводил в трепет даже такого видавшего виды субъекта, как я. Майор был прямо-таки рожден для ношения мундира и умел внушать к нему почтительность. Эхеа опустил глаза и стал нервно выкручивать пальцы, щелкая суставами.

— Кого ждем? — осведомился Перейра.

— Адвоката.

Перейра сложил руки за спиной, вздохнул и сказал, обращаясь к Эхеа:

— К чему вам адвокат? Опасаетесь применения недозволенных форм допроса? Но в нашем отделении пока еще никого не избивали. А если вы рассчитываете на адвоката, то напрасно, — он вряд ли вас отсюда вытащит. На такое способен разве только волшебник, но до него надо еще добраться. Так что перестаньте хорохориться и решайтесь: не съедят же вас тут, в самом деле.

Сказав это, он удалился, не дав Эхеа времени ответить. Перейра использовал один из самых результативных методов, имевшихся в его арсенале — заронить в душу противника сомнения и удалиться, не вступая с ним в пререкания.

— Слышали, что сказал господин майор? — спросил я. — По закону вы будете находиться у нас семьдесят два часа, и кто знает, чем кончится ваше пребывание в камере, особенно если нам взбредет в голову какая-нибудь блажь. Ни один судья не сможет применить к вам «habeas corpus»,[85 - Habeas corpus (лат.) — начальные слова закона о неприкосновенности личности, принятого английским парламентом в 1679 году.] — вы юрист и должны понимать. Поэтому советую выбрать другую линию поведения, а именно — тесное сотрудничество со следствием. Но прошу отметить, мы не оказываем на вас давления. Желаете видеть вашего адвоката — ждите.

Эхеа находился на грани срыва. Он теребил пальцами свой роскошный шелковый галстук, будто хватался за ниточку, невидимо соединявшую его с окружающим миром, который рушился у него на глазах.

— Право, соглашайтесь, — уговаривала его Чаморро мягким, убаюкивающим голосом. — У нас хватит доказательств, чтобы довести дело до суда. Вопрос в том, захотите ли вы принять на себя всю вину?

Эхеа посмотрел на нее круглыми как блюдце глазами. На какое-то мгновенье в них сверкнул проблеск надежды, что мы блефуем, но тотчас погас; по-видимому, он отдавал себе отчет, насколько изменились обстоятельства со времени нашей первой встречи, когда мы вынуждены были принять за чистую монету его наглую ложь и ушли от него не солоно хлебавши. А может, он просто испугался, приписав нам излишнюю осведомленность.

— Меня сдал этот русский козел, верно? — спросил он, хищно показав зубы.

— Белорусский, — бесстрастно уточнил я.

Эхеа поднес руки к лицу и, прикрыв глаза, надолго замер в неподвижной позе. Потом сломался и заговорил:

— Получается, он меня видел. Я подозревал что-то в этом роде, но не ожидал, что он меня вспомнит, и менее всего, что вы сообразите показать ему фотографии.

— В таком случае, вы поступили крайне неразумно, — посетовал я, стараясь не ранить его самолюбия. — Вам бы бежать без оглядки, а вы остались в Мадриде. Напрасно: днем позже, днем раньше, но мы бы связали концы в прочный узелок даже без посторонней помощи.

Эхеа сидел с отсутствующим видом. Придя в себя, он злобно спросил:

— Где прячется этот сукин сын?

Значит, они искали Василия. Теперь я понимал, почему тот доверил номер мобильного телефона только мне и старательно избегал всяческих контактов с правосудием. Предусмотрев единственный канал связи, русский спасал свою жизнь.

— Он — свободный дух, — ответил. — Летает, где хочет.

Эхеа остервенело, словно хотел содрать с себя кожу, потер лоб. Он никак не мог поверить в провал тщательно продуманной многоходовой комбинации.

— Попасться из-за какой-то ничтожной ошибки! — пожаловался он, пылая негодованием. — Одна ошибка — и все полетело к чертям. В уме не укладывается, мать твою…

— Вы наделали много ошибок, — возразил я. — И я бы на вашем месте не мнил себя совершенством, хотя вам не откажешь в изобретательности. Сколько веревочке ни виться, а концу быть.

Как я ни старался вывести Эхеа из оцепенения, он все равно возвращался к мысли о своей неудаче.

— Что я никак не могу понять, сеньор Эхеа, — отвлекал его я, — так это вашего недостойного поведения по отношению к покойному. Разве мало убить человека? Для чего вам понадобилось глумиться над телом?

— Нет, нет! Здесь вы ошибаетесь, — пробормотал он в отчаянии. — Смерть произошла случайно. Мы не хотели его убивать, клянусь. Только сфотографировать. И ничего не знали о таблетках, иначе не стали бы пичкать его наркотиками.

— Красивая сказка, — заметил я. — Главное, с трогательным концом. И подобно всему возвышенному, совершенно бесполезна. Но коль скоро вы мастер на выдумки, расскажите нам еще одну сказку, например про девушку с пулей в затылке. Одно это убийство тянет на двадцать лет тюрьмы — вполне достаточный срок, который с лихвой вознаградит нас за потраченные силы и время.

Эхеа онемел. Он никак не хотел понять безнадежности своего положения.

— В выработанной вами тактике не чувствуется творческого подхода, кроме того, она малоэффективна, сеньор Эхеа, — посочувствовал я ему. — Любой захудалый мазурик обставил бы дельце в тысячу раз лучше, чем доктор всех известных миру наук, каковым вы себя полагаете. Я готов дать вам пятнадцать минут, чтобы вы одумались и немного пришли в себя. Не хотелось бы злоупотреблять вашим состоянием.

— Что еще я сделал не так? — спросил он, начиная приходить в себя.

— Всего не перечислишь, — ответил я рассеянно. — Взять хотя бы свинцовый контейнер для Очайты. С вашей стороны было наивно рассчитывать на безнаказанность. Над радиоактивными материалами осуществляется многоступенчатый контроль, и одной фальсификацией карточек тут не обойтись.

— Дьявольщина! — воскликнул Эхеа, сраженный моими доводами.

— Я повторю вам еще раз — настаивала Чаморро, воспользовавшись переломным моментом. — Висящее на вас преступление слишком серьезно. И вам невыгодно расплачиваться за него в одиночку.

У Эхеа вырвался истерический смех.

— Как вы сказали? Нелепость какая-та, — петушился он.

— Сотрудничество со следствием будет для вас лучшим выходом, — строго предупредил я. — Вы даже сможете оказать нам некоторую помощь. Нас очень беспокоит содержимое свинцового контейнера. Где он находится?

Эхеа замер, обводя комнату блуждающим как у помешанного взглядом.

— Гениальная задумка, — признал он, раздув щеки от гордости. — И реализована не без изящности. Контейнер лежит под передним сиденьем «ламборгини дьябло».


Глава 19

Горный старец


Адвокат Гутьеррес-Рубира в элегантных ботинках, легкомысленной бабочке вместо галстука и с кейсом в тон вышеназванным предметам одежды подрулил в отдел, когда мы уже собирались препроводить Эхеа в камеру.

— Как? Вы не будете его допрашивать? — с места в карьер возмутился он.

— Мы уже обменялись кое-какими впечатлениями, — объяснил я. — Официальный допрос состоится позже.

— Когда именно?

— Позже. Сейчас нам и без того есть чем заняться. Операция еще не завершена.

— Как вы сказали?

Адвокат посчитал себя оскорбленным. В глубине души этому лощеному господину было глубоко на все наплевать — ведь не ему, а Эхеа предстояло провести ночь за решеткой, а он будет мирно почивать на мягкой постели и, проснувшись поутру, натянет на ноги другую не менее элегантную пару, прихватит другой кейс в цвет обуви и начнет все сначала. Однако розыгрыш спектаклей входил в его программу, и он добросовестно отрабатывал свой хлеб. В этот момент в комнату вошел майор Перейра и, не умеряя громоподобного голоса, поинтересовался:

— Что происходит?

— Прибыл адвокат задержанного, господин майор. Сеньор Гутьеррес-Рубира.

— Майор, здесь явное недоразумение, — приступил он к Перейре с любезностью, в которой чувствовалось облегчение от возможности иметь дело с ровней, а не с каким-то выскочкой без должного образования, неизвестно как затесавшимся в ряды Гражданской гвардии.

— Недоразумения — по вашей части, — ответил непреклонный Перейра. — А у нас, прежде чем делать, думают. Желаете заявить протест?

— Я требую немедленной свободы для моего подопечного, — набросился он на шефа, видя, что лестью ему ничего не добиться.

— Если угодно, — ответил Перейра, не изменившись в лице, — я по мере сил постараюсь объяснить, почему ваше требование останется без удовлетворения. Но сначала позвольте отпустить сержанта — его ждут срочные дела. И, повернувшись ко мне, сказал: — Иди, Вила. Я разберусь с сеньором Гутьерресом-Рубирой сам.

Не дожидаясь повторного приглашения, я отыскал Чаморро, и мы опрометью бросились к машине. Четверть часа назад я составил план и обговорил его с Перейрой, либо наоборот, он составил план и обговорил его со мной, — в конечном счете, все зависело от того, на чье имя зарегистрируют операцию в картотеках Корпуса. А чтобы ее завершить, нам надо было уладить одну формальность и, не теряя ни минуты, ехать в Гвадалахару, хотя время близилось к четырем, а мы еще не обедали.

Я уступил руль Чаморро; она выглядела бодрее и сохранила необходимую в дороге быстроту реакции. Голова у меня разламывалась от боли, а пейзажи за окном сменялись с раздражающей медлительностью, меж тем как стрелка спидометра держалась на отметке ста пятидесяти км/час, и все благодаря непревзойденному водительскому мастерству, уже не раз продемонстрированному моей напарницей. Прибыв в Гвадалахару, мы прямиком направились в здание Судебной палаты. Надвигались вечерние сумерки, к тому же наш судья сегодня не дежурил, но я относил его к когорте чиновников, имеющих обыкновение задерживаться на работе. И когда он, собственноручно открыв дверь, предстал перед нами без пиджака и в очках, чудом державшихся на кончике носа, я понял: на него можно положиться. Во всяком случае, иного выбора у меня не было.

— Извините за непрошеный визит, Ваша Честь, — начал я. — Нам надо обсудить с вами одно не терпящее отлагательства дело.

Судья растерялся от неожиданности.

— Хорошо, — сказал он, удивленно вскинув брови. — Проходите.

Редко кому приходилось выслушивать столь скверную историю, какая выпала на долю судьи в тот день. Мне не составляло труда обосновать программу действий, запланированных нами в отношении одного из подозреваемых, а заодно убедить Его Честь в необходимости дать санкцию на его задержание, для чего мы, собственно говоря, и приехали. Но убедить его в том, что возглавляемое им ведомство поражено гангреной коррупции, казалось непосильной задачей. Сложность заключалась не в отсутствии фактов. Если уж на то пошло, мы их собрали в предостаточном количестве: тут и слив секретной информации в газеты, и звонки его секретаря в переломные моменты расследования, и осведомленность Эхеа в таких вещах, как, например, наши контакты с Василием Олекминским, о чем он мог знать лишь при условии систематического проникновения в секретные материалы, и так далее. Сложность заключалась в ином: сидевшему перед нами человеку в расстегнутой по-домашнему рубашке со съехавшими на кончик носа очками и вдруг состарившемуся прямо на наших глазах предстояло безоговорочно принять страшную истину: в течение трех лет, пока он стоял во главе гвадалахарского суда, над ним откровенно потешались. От него прятали неугодные кому-то материалы, засовывая их между кипами сданных в архив папок, и продвигали те дела, которым отнюдь не правосудие, а опять чьи-то личные интересы отдавали приоритет. И надо быть законченным глупцом и снобом, чтобы верить в свою способность исполнить неблагодарную миссию. А поскольку ваш покорный слуга не претендовал ни на одно из упомянутых званий, то имел мало шансов на успешность задуманного им предприятия.

Тем не менее судья слушал меня внимательно. Иногда он делал неопределенное движение рукой, словно пытаясь возразить, но ни разу меня не прервал. Он пропускал через себя мой рассказ в полной тишине, становившейся с каждой минутой все более гнетущей и вязкой. Дав мне выговориться, он задумался, погрузившись в бесконечное молчание.

— Знаете? — сказал он, совершенно обессиленный внутренней борьбой. — Я вам верю и верю по одной причине. За то время, что мне приходится исполнять должность судьи, — вечно заваленному бумагами, замученному велеречивостью известных адвокатов и косноязычием неизвестных, противоречивыми нормами и законами, — я сумел усвоить важную вещь: за любыми компрометирующими фактами обязательно стоит личная выгода того, кто их поставляет. И сумел выжить, руководствуясь лишь этим принципом да немногочисленными доказательствами, зачастую совершенно неубедительными и тем не менее попадающими мне на стол, несмотря на бедлам, в котором ведутся расследования. Так вот, в вашей истории присутствуют неоспоримые признаки нелицеприятия, другими словами, вы совершенно не заинтересованы в том, чтобы изложенные вами сведения соответствовали действительному положению дел.

Судья снял очки и положил их на стол поверх бумаг. Потом протер глаза и тяжело вздохнул.

— Еще недавно я чувствовал себя неуязвимым: уж с кем, с кем, а со мной-то по определению не может случиться ничего похожего, — продолжал он. — А вот случилось, и теперь я знаю, с чем это едят и каким образом все это происходит. Ты с головой уходишь в текучку, даже больше — кладешь жизнь на алтарь правосудия, а тем временем некто, не обремененный подобными заботами, строит за твоей спиной козни. И самое парадоксальное, он пользуется у тебя полным доверием и кажется тебе лучшим из лучших. Еще за пару часов до того, как с твоих глаз спадает пелена, ты думаешь: «Ну и повезло же мне! Ума не приложу, что бы я делал без своего исполнительного, опытного помощника, способного в мгновенье ока разгрести штабеля папок на моем столе!» Именно так и происходит. Теперь настал мой черед носить дурацкий колпак И смею вас уверить: нет ничего тяжелее и позорнее такого груза.

Мы проделали долгий путь вовсе не за тем, чтобы тратить время на выслушивание горьких откровений, к тому же я отнюдь не был уверен, что нам вообще следует их выслушивать, но было бы верхом нетактичности торопить судью. К счастью, он все понял сам и сказал:

— Хорошо. Чем я могу вам помочь? В общих чертах я понял, в каком направлении вы собираетесь действовать, остается утрясти отдельные детали:

— Прежде всего, Ваша Честь, — сказал я, — вы должны иметь полное представление, на кого замахиваетесь. Он — не человек с улицы. У него газеты, контакты наверху, неисчерпаемые средства воздействия на власть. Поднимется невероятная шумиха.

— Позвольте поделиться с вами одним соображением, сержант. Не поручусь за всех, кто претендует в настоящее время на должность судьи, но относительно себя заявляю с полной ответственностью: когда я добивался права облачиться в мантию с расшитыми поручами,[86 - Поручи — нижняя часть рукава, собранная на запястье. Расшитые драгоценными нитями или жемчугом поручи олицетворяют собой высшую судейскую и церковную власть.] то поклялся, что не дам себя запугать и буду принимать только те решения, которые диктует мне мой долг. На худой конец существует охрана, и, если дело зайдет слишком далеко, я ею воспользуюсь.

— Мы привезли с собой готовый ордер, — сообщила Чаморро, протягивая ему бумагу. — Его сделали на компьютере по образцу уже имевшихся в нашем распоряжении документов. Не хватает только вашей подписи.

— Весьма похвально, — одобрительно хмыкнул он. — Хотелось бы видеть такую же расторопность и в остальных работниках.

Он быстро, но внимательно прочитал бумагу, взял со стола ручку и вывел под последней строкой затейливый росчерк с властной загогулиной. Затем окинул нас выжидательным взглядом.

— У вас есть второй экземпляр?

— Да, — ответила Чаморро, вручая ему копию.

— Прекрасно, — сказал он и тоже ее подписал. — Теперь все в порядке. Один экземпляр останется у вас, а второй — здесь. Держите меня в курсе. Я дам вам номер своего мобильника, так что звоните в любой час дня и ночи.

Мы записали его телефон. Судья поднялся с кресла.

— Вы, должно быть, спешите, поэтому я вас больше не задерживаю, — сказал он. — Время позднее, и у меня накопилось немало дел, которые надо закончить сегодня же.

— Разрешите идти, Ваша Честь, — попрощались мы.

— Удачи! — пожелал он нам, и его голос прозвучал с необычайной теплотой. — Большое вам спасибо.

Через сорок пять минут Чаморро, ехавшая в машине одна, остановилась напротив ворот роскошного особняка. Она выключила мотор, захватила сумочку и вышла. Потом закрыла дверцу ключом и неторопливой походкой направилась вниз по улице.

Не успела моя помощница сделать несколько шагов, как открылась калитка, и на пороге появился хорошо одетый и аккуратно причесанный человек спортивного телосложения.

— Эй, сеньорита!

Чаморро остановилась и, прикинувшись, что не слышит окрика, стала рыться в сумочке, будто что-то забыла, после чего спокойно пошла назад.

— Сеньорита, — настойчиво повторил человек и двинулся ей навстречу. — Уберите отсюда машину: вы загораживаете проезд.

— Что-что? — спросила Чаморро.

— Машина. — Охранник стал проявлять признаки нетерпения, поскольку Чаморро, проигнорировав его просьбу, опустила голову и стала опять копаться в сумочке.

Человек подходил все ближе. Когда расстояние между ними сократилось до шести-семи метров, Чаморро неуловимым движением направила на него пистолет.

— Руки вверх и не двигаться, — сказала она. — Гражданская гвардия.

В считанные секунды двенадцать одетых в форму и вооруженных до зубов полицейских устремились в ворота и рассеялись по саду. Из дома выбежали два охранника. Одному из них хватило времени вытащить пистолет, но он тут же его отбросил как горячую картофелину, увидев нацеленные на него дула автоматов. Мы с Чаморро присоединились к Перейре, которого сопровождали два бойца из отряда особого назначения и, обойдя дом, вышли к бассейну, где и застали Салдивара, задумчиво созерцавшего воду. Он вскочил на ноги и ошеломленно уставился на трех гвардейцев в масках, державших его и мажордома на мушке. Четвертого охранника уже успели разоружить; он стоял, положив руки за голову, и сердито озирался по сторонам.

— Что это значит, сержант? — спросил меня Леон.

— Здесь распоряжаюсь я, сеньор, — вмешался мой шеф, прежде чем я успел ответить. — У нас ордер на ваше задержание и проведение обыска.

— В чем меня обвиняют?

— В убийстве.

— Боже праведный! — воскликнул Салдивар, улыбаясь. — И для этого вы притащили сюда целую воздушно-десантную бригаду? Утихомирьте своих молодцов, а то они, чего доброго, все мне здесь переломают.

Один из наших ребят вышиб ногой заднюю дверь и в сопровождении трех гвардейцев пошел обыскивать дом. Я приблизился к Салдивару и надел на него наручники. Леон не оказывал сопротивления, но, пока я защелкивал их на запястьях, полюбопытствовал, сардонически улыбаясь:

— Опасаетесь побега или даете выход низменным инстинктам? Кстати, что у вас с лицом?

— Последствия нервного перевозбуждения вашего подручного, — ответил я. — И поскольку с вами может произойти то же самое, предпочитаю принять меры предосторожности. Так будет надежнее.

— Моего подручного? — притворился он, разыгрывая удивление.

— Эхеа, — уточнила Чаморро, бережно проведя рукой по ушибленному ребру.

— Ба! Да ведь это Лаура, — узнал он ее. — Страшно рад тебя видеть. Незабываемый ужин, не правда ли? Хотя я до сих пор жду твоего звонка.

— Действительно, незабываемый, — ответила Чаморро раздраженно. — Однако впредь я не намерена вас развлекать, так что утешайтесь воспоминаниями.

— Не понимаю тебя, Лаура, — запротестовал Салдивар. — Кто должен сердиться, так это я. Ты обошлась со мной как с мальчишкой. Нехорошо смеяться над мышиным жеребчиком, который размечтался о любви хорошенькой девушки.

— Так я вам и поверила!

Обыск дома закончился. Полицейские вывели в сад двух служанок, а один из них тащил за собой упирающуюся Патрицию. Дело кончилось тем, что она набросилась на агента чуть ли не с кулаками, и тот, не выдержав, с силой толкнул ее в спину.

— Не смей меня трогать, кретин.

— Дом чист, — отрапортовал полицейский.

Оказавшись рядом, отец и дочь обменялись многозначительными взглядами. Она не произнесла ни слова, а Леон подмигнул ей с преувеличенным оптимизмом и проговорил:

— Скорее всего, меня отправят в тюрьму. Не огорчайся, они совершают большую глупость и обязательно сядут в калошу. Немедля позвони Хесусу. И скажи Рамону, пусть он займется всем остальным, разумеется, под твоим присмотром. Я вернусь не сегодня завтра, а если возникнут осложнения, то через несколько дней.

Патриция не ответила, даже не кивнула головой.

Мы решили прихватить с собой охранников, намереваясь привлечь их за сопротивление при задержании, а заодно проверить разрешение на ношение оружия. Прислуга и Патриция остались дома. Дочь Салдивара бесстрастно наблюдала за вереницей арестованных во главе со своим отцом и за гвардейцами, осмелившимися нарушить покой ее роскошной фамильной резиденции. Она молчала и только болезненно морщилась, когда самые дерзкие из них топтали тяжелыми армейскими ботинками цветочные клумбы и крушили бордюры вдоль декоративных газонов. Я замыкал шествие и, подойдя к воротам, услышал ее оклик.

— Эй, сержант!

Я обернулся.

— Надеюсь, вы уверены в правильности того, что делаете? — спросила она меня с угрозой.

— Никогда и ни в чем нельзя быть уверенным до конца, — ответил я.

— Советую хорошенько подумать, для вашего же блага. Иначе вы запомните этот день на всю жизнь. Я вам обещаю.

— Какая горячая преданность! А я было подумал, будто вы не в ладах со своим отцом.

— Лишнее подтверждение вашей полной несостоятельности как психолога. Вы ничего не понимаете в людях, сержант, и особенно в женщинах, — бросила она презрительно. — В отсутствие отца хозяйкой в доме буду я. И сделаю все для его освобождения, не останавливаясь ни перед какими расходами. Вот увидите.

— Желаю удачи в ценном начинании, сеньорита, — ответил я, отчетливо произнося каждое слово.

Мы позвонили судье и сообщили об успешном завершении операции. Его Честь распорядился немедленно доставить задержанных к нему. Их рассадили по машинам и отправили в Гвадалахару. Салдивара мы взяли к себе: Чаморро разместилась с ним на заднем сиденье, а я — на переднем, рядом с шофером. За рулем сидел капрал Доминго, бравый и хитроватый на вид уроженец Вальекаса.[87 - Вальекас — рабочий район Мадрида.] Тронувшись с места, он тут же и на всю мощь запустил сирену.

— Люблю пошуметь в кварталах, где живут богатеи. Хоть раз отведу душу да пугну их так, чтоб в штаны наложили, а потом пусть себе клянут голодранцев из Вальекаса. Знай наших!

Салдивар хранил молчание, уставившись в одну точку. Он держал скованные руки на коленях и, казалось, втайне ото всех радовался своему положению. Гордость не позволяла мне заговорить первому, однако я не устоял перед искушением.

— Как я посмотрю, вы не очень-то огорчены, — начал я.

— Каждый день совершаются тысячи чудовищных ошибок, — невозмутимо отозвался он. — И ни один человек от них не застрахован. Я стараюсь смотреть на произошедшее с конструктивных позиций.

— Что касается конкретно вас, то тут нет никакой ошибки, — разочаровал я его. — Исполнитель вашего заказа Эхеа признался во всем. По дурости он хорошо наследил и, похоже, не в восторге от перспективы сидеть на скамье подсудимых в одиночестве.

— А, — протянул Салдивар, словно только сейчас понял, о чем идет речь. — Подобные случаи попадают под суд присяжных. Вот почему вы в приподнятом настроении. Конечно, такой громкий процесс: «Миллионер против черни!» Должен вас огорчить: вы примитивный человек, сержант. Предположим, дело дойдет до суда, во что я слабо верю, а дальше? Во-первых, мой адвокат не оставит камня на камне от сфабрикованных вами улик. А во-вторых, судья даст добропорядочным, но жалким филистерам, из которых набирается жюри, следующее напутствие: они могут вынести обвинительный вердикт лишь в том случае, если устранены все сомнения в причастности обвиняемого к преступлению. Простые люди так же невыносимо глупы, как и вы, и так же честно исполняют свои обязанности. Ко всему прочему, данный институт пока еще не прижился в нашей стране, и общество относится к нему с большой настороженностью. Я далек от мысли, будто у присяжных не возникнет желания поднять меня на рога. Обязательно возникнет, но параллельно с ним появятся мучительные угрызения совести, и в результате они отпустят меня на все четыре стороны.

— Я не разделяю вашего увлечения футурологией, — сказал я. — Поживем — увидим. Позвольте дать вам один совет: не спешите трубить победу. За какие-то несколько месяцев нам удалось раскрыть три убийства. Как вы сами понимаете, все это время мы не сидели сложа руки и накопили достаточно материала.

Салдивара растянул губы в неизменной улыбке с оттенком презрительной снисходительности.

— Мне крайне любопытно узнать, какой урожай доказательств вы собрали, — заверил он меня. — Однако держу пари на сто миллионов песет, что вам так и не удалось постичь той единственной духовно-эстетической связи, которая существует между мною и смертью Тринидада Солера.

— Сожалею, но не могу принять ваших условий. У меня нет таких денег, — отклонил я его оскорбительное предложение.

— Не волнуйтесь. Я поделюсь своими мыслями безвозмездно, так сказать, в счет социальных обязательств перед неимущими. И не делайте кислого лица — я же обещал вам все рассказать. Мне нечего опасаться, поскольку вы все равно не найдете им должного применения. Вы читали Томаса де Куинси,[88 - Томас де Куинси (Де Квинси) (1785–1859), — английский писатель. Предшественник декадентства, автор нашумевшего автобиографического романа: «Исповедь англичанина-морфиниста» (1822) и многочисленных эссе.] сержант? — спросил он со злорадным блеском в глазах.

Я не верил собственным ушам. Этот тип окончательно свихнулся: его, закованного в наручники, везут к судье, чтобы потом отправить в тюрьму, а он разводит философию. Но, пораскинув умом, я решил плыть по течению.

— Мне еще не приходилось встречать преступника, столь обеспокоенного начитанностью следователя, сеньор Салдивар. И я бы добавил — столь отвратительного в своей навязчивости. Судя по всему, вы отказываете мне в эрудиции, но если речь идет об эссе «Убийство как разновидность изящных искусств», то я его читал.

— Неужели читали? И как вам оно?

— Милая чушь, не способная поразить воображения современного человека. Я редко следую его авторским наставлениям.

— Вы просто их недооцениваете, — отчитал меня Салдивар. — Прочтите еще раз и повнимательнее, тогда вы поймете: смерть Тринидада, рассматриваемая как убийство, в котором вы обвиняете меня, до мельчайших деталей соответствует идеальной модели, предлагаемой Томасом де Куинси. В первую очередь жертва отвечает четырем его требованиям — безобидный, ничем не примечательный человеком, еще не старый и с маленькими детьми. Далее сам способ — преступление осуществляется через посредника или цепочки посредников по канонам великого мастера классического убийства, Горного старца.[89 - Горный старец — реальное историческое лицо Хасан-ибн-Саббах, уроженец Северной Персии; объявил войну своим единоверцам мусульманам, а потом христианским рыцарям-крестоносцам. Основал орден ассасинов, отличавшихся крайним фанатизмом. Главная база секты находилась в горной крепости Аламут, и ее глава именовался «Горным старцем» или «Старцем с гор». Умер в 1124 году и оставил своим адептам разветвленную сеть убийц, действовавших по всей Европе и Азии.] Надеюсь, вы не собираетесь отстаивать тезис, будто я убивал собственными руками.

— Интересно, сколько лет нам впарят, если мы выкинем этого старого пердуна на полном ходу? — осведомилась Чаморро, указав большим пальцем левой руки на Салдивара.

— Хотите, я крутану машину и врежусь в фонарный столб как раз с той стороны, где он сидит, — словно невзначай предложил Доминго. — Польем асфальт маслом, и все сойдет за обычную аварию.

Я, не дрогнув, выдержал взгляд Салдивара. Он буравил меня похотливыми миндальными глазками, уже потерявшими изрядную долю наглости.

— Вижу, вы плохо помните книгу, — атаковал я, не теряя темпа, взятого моими товарищами. — Де Куинси порицает отравление и абсолютизирует прямое физическое насилие. А в случае с Тринидадом Солером и беднягой Очайтой применяли все тот же яд, каким бы софизмом вам ни показалось данное заключение. И девушку убрали с дороги отнюдь не в открытом противоборстве. Убийцы орудовали под покровом ночи, что для обожаемого вами автора является достойной порицания вульгарностью. Вряд ли он одобрил бы подобные методы.

На этот раз Салдивар ответил не сразу. Он едва заметно кивнул головой, и его высокомерное лицо исказила судорожная гримаса.

— Не такой уж вы глупец, — оценил он меня. — По меньшей мере наделены достаточным объемом памяти для хранения гениальных мыслей других. Должен признать, ваши наблюдения скрашивают мне неприятные впечатления сегодняшнего дня. Насколько я вас понял, обвинение не ограничивается одним Тринидадом. Вы пытаетесь повесить на меня совершенно естественную смерть, которая, судя по вашему загадочному описанию, произошла с использованием ритуалов Вуду или чего-то в этом роде. В довершение всего, — девушка. Позвольте спросить: кто она?

— Уже поздно, сеньор Салдивар, — устало возразил я. — И мы здесь не для того, чтобы служить вам развлечением, как уже сказала моя напарница. Нам все ясно: тут и ваши манипулирования судом, и попытки пустить нас по ложному следу при помощи одной из газет, и прочие интриги. Бесполезные маневры — они только осложнят ваше положение.

— Я с вами абсолютно не согласен, — сказал Салдивар, мотая головой. — Вам потребуется нечто более убедительное, чем неправильно истолкованные факты и признания человека, сделанные ради спасения собственной шкуры. Я говорю серьезно, сержант. Подобно де Куинси, чьи моральные установки, очевидно, прошли мимо вас, я совершенно убежден в том, что убийство дело неправедное, а потому недопустимо в принципе. А Тринидад Солер был еще и моим другом. Об остальном я не имею ни малейшего представления.

Я старался понять выражение его лица: на нем читалась смесь обиды, холодной жестокости и едва заметного сарказма. Но ни тонкие прямые губы, ни пустой взгляд не проливали свет на его душевное состояние. Мы катили по шоссе, ведущему в Гвадалахару. Мне было неудобно смотреть на Салдивара с переднего сиденья, и я отвернулся, успев заметить, как за его спиной быстро опускалась осенняя мгла. Когда на тебя вдруг наваливается темнота, хочется взывать к памяти мертвых. И я вспомнил всех троих: непостижимого Тринидада, нежную Ирину и вспыльчивого Очайту. Потом от их имени, хотя находил подобную сентиментальность проявлением слабости, сформулировал вопрос:

— За что, Салдивар?

— Наверняка у вас есть уже готовая версия, — бросил он нехотя.

— Вы правы, — согласился я. — Девушку вы убили, потому что она для вас никто. Очайту — из мелочной гордыни: какой-то мужлан и вдруг осмелился пойти вам наперекор да еще затаскал по судам. Полагаю, вы вдоволь нахлебались повестками и в конце концов решили, что легче его убить, чем подкупать секретарей. В отношении Тринидада у вас было несколько мотивов. В случае вашего молчания я выберу тот вариант, на который мне укажет Эхеа. Даже если он не рассеет всех моих сомнений.

— Сожалею, но ничем не могу вам помочь, — сухо проговорил задержанный. — Думайте сами: воображения вам, слава богу, не занимать. А мне нечего добавить к сказанному, и я буду повторять одно и то же до тех пор, пока меня не отпустят на свободу. Я невиновен.

Салдивар сдержал слово. Когда его отправляли в тюрьму (это случилось незадолго до полуночи после бесплодного допроса и неприятной очной ставки с Эхеа), он продолжал заявлять о своей невиновности и угрожал окружающим расправой все с той же сардонической улыбкой на застывшем лице. Хотя Салдивар и был порядочной сволочью, нельзя не признать тот факт, что он до последнего момента сохранил силу духа и последовательность в поступках.


Глава 20

Нетерпеливый алхимик


На следующее утро пять газет Салдивара в один голос твердили о наличии грязного заговора против хозяина, инспирированного происками конкурентов и разыгранного как по нотам какими-то силами, которые использовали неправедную возню вокруг странной смерти ближайшего друга и соратника образцового бизнесмена. Три более умеренные издания изображали Гражданскую гвардию и судебную систему слепыми орудиями клеветы и невольными участниками интриги. А оставшиеся два, самые оголтелые, открыто намекали на подкуп судьи и «отдельных элементов военизированной структуры» и для вящей наглядности ссылались на прошлые служебные преступления судейских чиновников и на участие некоторых гвардейцев в наркотрафике. Спекулируя на имени Тринидада Солера, газеты вновь атаковали атомную станцию, давая понять, правда в обтекаемых терминах, что назревавший в связи с утечкой радиоактивных материалов скандал уже не за горами. Очевидно, Салдивар и сам не знал, как распорядиться этой информацией, чтобы не нанести ущерба собственным интересам, поэтому не снабдил журналистов четкими инструкциями.

Перейра, улыбаясь, словно римский полководец на триумфе, показал мне несколько заголовков.

— Нас можно поздравить, Вила, — сказал он. — Великий ум избрал капитулянтскую стратегию. Не хватает только обвинений в адрес Короля и Папы, и он кончит свои дни в сумасшедшем доме.

— Вы правы, он ведет себя глупо, — согласился я. — Но рано признавать его побежденным, господин майор. Он будет биться до конца. Уж кому-кому, а нам с вами известно, насколько велика вероятность оправдательного приговора.

— Это не важно. С ним навсегда покончено, даже если в судебный процесс вмешается сам Святой Петр и его отпустят годика через два. Каталажка на всех ставит клеймо позора, и, пройдя через нее, человек уже никогда не возвращается к прежней жизни. Те, кто еще вчера с раболепным трепетом жали ему на светских раутах руку и принимали от него конверты с деньгами, потом будут обходить его за километр. Для такого типа, как Салдивар, изгнание из общества хуже смертной казни.

— Я ни в коей мере не подвергаю ваши слова сомнению, господин майор, но мне было бы нестерпимо обидно видеть, что за него отдувается какая-то пешка вроде Эхеа.

Перейра смерил меня беспокойным взглядом.

— Слишком много эмоций, Вила. Надо срочно поручить тебе что-нибудь новенькое да позаковыристей, чтобы ты отвлекся и выкинул все это из головы.

— Дайте мне еще один день, господин майор, — попросил я. — Мне необходимо кое-что сделать.

Перейра отнесся к моей просьбе с недоверием. Наверное, догадался, что в данном случае мною руководит не служебное рвение, а личные мотивы. После недолгих колебаний он все-таки пошел мне навстречу:

— Лады. Но только один день. Удачи тебе.

Расставшись с Перейрой, я пошел искать Чаморро. Она заканчивала отчеты, раскладывала документы по порядку и подшивала их к делу. Ее лицо выражало полное умиротворение.

— Навела порядок? — спросил я.

— Почти, господин сержант.

— Не знаю, какие воспоминания у меня останутся от нашей работы, но сейчас, кроме чувства досады и опустошенности, на душе ничего нет, — пожаловался я, садясь за соседний стол и придвинув к себе телефон.

— Что тебе опять не нравится?

— Все. И то, как мы повелись на игру, затеянную с нами Салдиваром, и как, увлекшись поверхностными причинами гибели Тринидада Солера, пропустили самое главное — его участие в устранении Очайты Криспуло. Мы даже умудрились обвинить последнего в убийствах, не подозревая о том, что он сам явился объектом преступного умысла. Я никогда не делал столько ошибок.

— Утри слезы, — пошутила Чаморро. — Много ты видел дел, в которых убийца погибает на шесть месяцев раньше своей жертвы.

— Спасибо, Виргиния, — ответил я. — Ты всегда находишь мне оправдание.

— Выше нос — все обойдется.

— Я тебе очень признателен не только за сочувствие, но и за все расследование. Оно далось нам нелегко.

— Не стоит благодарности, — просто ответила Чаморро. — Я люблю свою работу.

Набирая номер телефона, я исподтишка наблюдал за моей напарницей, с головой ушедшей в бумаги. Такому человеку, как я, — с комплексами, искореженным сознанием и прочими изъянами, сам Бог велел чувствовать удовлетворение от работы, требующей постоянного погружения в мерзости жизни. Но чтобы молодая женщина с чистой душой и благородными устремлениями открыто объявляла о своей приверженности к раскрытию убийств, было выше моего разумения и заставляло меня серьезно задуматься. При первом знакомстве с ней многие, и я в том числе, приняли ее за изнеженную девчонку, которая вряд ли выдержала бы столкновения с жестокой криминальной средой, и, когда она с одержимым упорством стала добиваться права на участие в расследованиях, испугались за ее психическое здоровье. Но Чаморро, наперекор тем, кто сомневался в ее способностях, успешно преумножала количество раскрытых дел, не получая никаких сколько-нибудь ощутимых душевных травм. И поразительнее всего, в глубине своего естества она сохраняла остатки наивности. Иногда мне казалось, что именно на этом безыскусном простодушии и держалась ее непреклонная воля, доходившая порой до жестокости.

Сначала я поговорил с Давилой. Мы уже созвонились накануне и обговорили процедуру изъятия радиоактивного источника из-под сиденья «ламборгини». До сих пор я неукоснительно выполнял взятые на себя обязательства по защите станции от чрезмерного внимания журналистов, и не ради спокойствия ее владельцев — им я ничего не был должен, а ради человека, не побоявшегося рискнуть своим положением в переломный момент следствия. Давила не только оказал мне услугу, но и убедил свое начальство в необходимости такого шага. Прочитав газеты Салдивара, я посчитал своим долгом позвонить ему и заверить в нашей непричастности к распространению секретной информации в прессе.

— Я ни минуты в вас не сомневался, — сказал Давила в дружелюбно-примирительном тоне. — Все равно рано или поздно ружье бы выстрелило. Ничего страшного — наденем шлемы и ринемся в бой. В любом случае это не моя война — пусть побегают люди из отдела по связям с общественностью. Я буду заниматься тем, чем занимался раньше.

— Рад вашему спокойствию, поскольку кампания, развернутая против станции, будет идти по нарастающей, — предупредил я. — Хозяин газет заинтересован сделать вас козлом отпущения. Обоснованно или нет, ему без разницы. Тот, кто вкладывает деньги, контролирует качество своей продукции, независимо от ее назначения. В наше время газеты похожи на фабрику, которая поставляет истину на заказ, разумеется, если дело поставлено с соответствующим размахом.

— Газета — штука серьезная, не чета какой-нибудь яхте, — заметил Давила.

— Именно так, — согласился я. — Но мы по рукам и ногам скованы тайной следствия, поэтому не сумеем вам помочь.

— Мое начальство подсуетится там, где нужно. Не стоит излишне драматизировать ситуацию. В конце концов, люди хотят каждый день зажигать свет, смотреть телевизор, готовить еду и не на простой кухонной плите, а подавай им электрокерамическую. Даже тем, кто разгуливает по улицам с лозунгами. Поэтому мы существуем и будем существовать.

— И все-таки неплохо бы найти альтернативные источники, — усомнился я.

— Сейчас в моде природный газ, — засмеялся Давила. — Однако у него есть свои недостатки: пресловутый парниковый эффект и ограниченные запасы. А энергия солнца и ветра годится лишь на то, чтобы вскипятить пару кружек воды. Во всяком случае, пока преждевременно делать на нее ставку. Откровенно говоря, мирный атом пугает меня не меньше, чем любого обывателя, но я не вижу иного пути. Хотя придется менять технологию, поскольку отработанное топливо заведет нас в тупик. Или мы придумываем безотходный реактор, или все провалится в тартарары. Людей приучили к благам цивилизации. Если провести опрос, то девяносто пять процентов населения Западной Европы предпочтут гибель планеты в обозримом будущем, только бы продолжать пользоваться стиральной машиной.

Я решил закончить разговор на этой оптимистической ноте. Сила убеждения Давилы могла поколебать мое, мягко говоря, настороженное отношение к той сфере производства, где работал этот здравомыслящий человек.

— Благодарю вас за все, сеньор Давила. Общение с вами доставило мне подлинное удовольствие.

— Мне тоже, — ответил он. — Особенно принимая во внимание необычность обстановки, в которой оно происходило.

Затем я поискал в записной книжке еще один номер. Через несколько секунд на другом конце линии сквозь треск и помехи прорезался неизменно энергичный голос Василия Олекминского. В первую очередь я подвел итоги нашему расследованию, но не стал вдаваться в подробности, боясь сболтнуть лишнее. Потом попросил его не исчезать, так как он должен был выступить на процессе. И в связи с последним обстоятельством предупредил его об опасности, предложив защиту. Василий отделался шуткой:

— Вот чего нет, так нет, сержант! Забавная ситуация: Василий идет по улице, а за ним по пятам следует целый выводок полицейских. Тогда уж точно — конец моему бизнесу.

— Как хочешь. Но будь осторожен.

— Само собой. Позвольте спросить, сержант?

— Спрашивай.

— Зачем они убили Ирину?

У меня имелось много ответов. Например, по показаниям Эхеа получалось, будто изначально они планировали использовать Ирину в качестве наживки, и лишь неожиданная смерть Тринидада побудила их перестроиться на ходу и устранить девушку, чтобы избавиться от свидетелей. А по моей гипотезе выходило совсем по-другому: расправа над Ириной была предрешена, так как, увезя ее за шестьдесят километров от дома и бросив труп в уединенном месте, они надеялись сбить полицию со следа. Оба предположения сводились к одному: для убийц Ирина означала не больше, чем инструмент для совершения преступления. Но я не отважился сказать такое Василию, поэтому тотчас сочинил новую версию.

— Человек, которого ты узнал на фотографии, до умопомрачения влюбился в твою девушку. А поняв тщетность своих надежд, взбесился и окончательно сошел с ума. Убив Ирину, он отомстил ей за пренебрежение.

Вполне правдоподобная история. Безусловно, Эхеа мог бы выбрать какую-нибудь менее привлекательную девушку. Но кто теперь знает, какими соображениями он руководствовался, выбирая себе жертву для заклания.

— Жизнь — сплошное дерьмо, сержант, — хриплым от слез голосом сказал Василий после непродолжительного молчания. — Ты мне говоришь, когда суд, и я обязательно приеду. Не беспокойся, — мне самому не терпится посмотреть на этого козла и плюнуть ему в лицо.

— Тебе не позволят подойти близко, Василий.

— Не важно. Я умею плевать метко и на большое расстояние, — похвастался он.

Что до остальных дел, то я не имел морального права решать их по телефону. И не хотел тащить за собой Чаморро. Она достаточно потрудилась, помогая мне в расследовании, чтобы взваливать на нее ответственность за то, что касалось только меня. Итак, я оставил ее в офисе, а сам спустился в гараж и, найдя свободную машину, отправился по знакомой дороге в Алькаррию.

День выдался пасмурный. Низкое хмурое небо отравляло душу невыносимой хандрой. Я медленно двигался по автостраде в сплошном потоке дождя, который «дворники» не успевали смахивать с лобового стекла, и чуть не прозевал нужный поворот. На проселочной дороге дождь стал стихать, а когда машина подъехала ко входу в штаб-квартиру местного отделения Гражданской гвардии, то почти прекратился, роняя на асфальт лишь мелкие рассеянные капли.

— Вила! — восторженно завопил Марчена, не сумев обуздать своего темперамента. — А мы уж подумали, что ты о нас совсем забыл. Куда нам с суконным рылом да в калашный ряд. Следователям по особо важным делам не больно-то нужны какие-то провинциалы!

— Ты неправ, — запротестовал я. — Мой приезд — тому подтверждение.

Я ввел его в курс последних событий, так как чувствовал перед ним и его ребятами моральные обязательства, и потом, дело имело к нему самое непосредственное отношение. По меньшей мере два из преступлений — смерть Тринидада и незаконный вынос радиоактивных материалов с территории станции — произошли в его округе.

— Ну, признайся, я ведь сразу вышел на верный след, — потребовал он самодовольно. — Хотя Тринидада укокошили здесь, а вот дымком тянуло из другой кухни, где и готовилось блюдо. Я знал, что убийство не дело рук местных, и твердил об этом с самого начала.

— Похоже на правду, — заметил я. — Однако единственный признавшийся фигурант до сих пор клянется, будто смерть Тринидада оказалась несчастным случаем, — они-де планировали сделать лишь пару-тройку компрометирующих снимков.

— Держи карман шире! Слушай сюда, Вила. У меня не хватило мозгов изучить латинский, зато у меня есть нюх. Повторяю, беднягу хотели исключить из кругооборота. Фотографии, говоришь? А куда же тогда подевался фотограф?

— У меня возник точно такой же вопрос, — согласился я.

Марчена буквально силой заставил меня выпить кофе. Я сел за руль машины только в начале первого и направился к последней цели моего путешествия, однако не застал Бланку Диес дома — она ушла на кладбище, воспользовавшись кратковременным просветом в тучах. Так мне сказала открывшая дверь девушка. Я спросил дорогу и отправился вслед за вдовой.

Кладбище было небольшим. В старой части виднелось несколько замшелых, почти стертых надгробий. Проходя мимо, я обратил внимание на одну из могил, над которой вместо памятника возвышалась отполированная до блеска металлическая табличка, гласившая: Частное владение, и подумал, что куча заботливых отпрысков стоят дороже всякого мрамора. Загородка, отделявшая старое кладбище от нового, повалилась на землю, а боковые стены были продолжены в длину, образуя новое пространство метрах в пятидесяти от того места, где стоял я. На этом только что освоенном и обновленном десятком захоронений участке я и увидел прямой силуэт Бланки. Она положила на могильную плиту несколько белых гвоздик. Эпитафия на плите не отличалась оригинальностью: «Ты навечно останешься в сердцах детей и жены».

— Добрый день, сеньора Диес, — сказал я негромко.

Бланка ответила не сразу. Она продолжала смотреть на надгробие отрешенным взглядом. Я стал в нескольких шагах за ней и молча ждал.

— Здравствуйте, сержант, — заговорила она наконец. — Сегодня утром я вновь прочла имя своего мужа в газетах. Вы, должно быть, знаете почему.

— Кое-что знаю.

— А со мной поделитесь?

— Отчасти я за этим и пришел.

Бланка повернулась. Она недавно плакала, и ее черные глаза блестели, словно озаренные внутренним светом.

— А еще зачем?

— Затем, чтобы принести вам мои глубокие извинения, — объяснял я. — Сейчас, когда все кончено, я отдаю себе отчет, насколько неделикатным выглядело мое поведение в некоторых случаях. Надеюсь, вы поймете: я действовал так во имя достижения благой цели.

— Вы вправе не только надеяться, но и рассчитывать на понимание, сержант, — поправила меня она. — И этим все сказано. Только Господь может судить о справедливости тех или иных поступков. И что же вы узнали в конце вашего многострадального пути?

Не очень удобно изливать душу, стоя на кладбище по колено в грязи. Но я принял удар на себя и рассказал ей о последних событиях, понимая, что Бланка, как никто другой, имела право о них знать. Она выслушала меня, не изменившись в лице, даже тогда, когда я не стал утаивать от нее участие Тринидада в организации убийства. Я умолчал лишь о некоторых деталях, характеризовавших степень его падения: например, о том, с каким хладнокровием он рассчитал толщину стенок свинцового контейнера, благодаря чему радиация медленно и мучительно отравляла организм Очайты изнутри, почти не обнаруживая себя во внешних проявлениях. Но Бланка, по-видимому, сделала выводы сама, потому что спросила:

— Зачем он это сделал?

Такая уж у меня профессия — иметь на все случаи жизни готовые объяснения. Может, с досады, может, из-за ненависти или от желания отомстить за публичное унижение, кто теперь знает? Сильный, здоровый человек иной раз не состоянии осмыслить, какому риску он себя подвергает, унижая более слабого соперника. Вполне вероятно, тут сыграли свою роль несколько причин: и страх перед угрозами Очайты, и деньги, и беспрецедентное давление, оказанное на него Салдиваром. Если бы мне пришлось выбирать, я остановился бы на первом варианте. Однако для Бланки я подобрал другие слова:

— В такого рода делах никогда нельзя быть уверенным до конца. Несомненно одно: ваш муж совершил преступление.

Вдова Тринидада Солера на секунду повернулась ко мне спиной. Она устремила взгляд на долину, мрачно расстилавшуюся под свинцовым небом. Дул ветер и трепал пряди волос на ее голове. Она подобрала их руками.

— Трансмутация, — сказала она вдруг, не глядя на меня.

— Простите?

— Превращение, сержант, — повторила она. — Основная задача алхимиков. Пару лет назад я переводила одну английскую книжку как раз на эту тему. Она меня поразила. Знаете, чего на самом деле добивались алхимики?

— Насколько я помню, они хотели превратить свинец в золото, — проговорил я, пытаясь нащупать связь между алхимиками и чудовищным поступком Тринидада, изготовившим для Очайты смертоносный контейнер.

— Холодно, сержант, холодно, — отклонила она. — Этого хотели плохие алхимики. Меж тем как хорошие преследовали иную цель, а именно: улучшить природу человека, а не металла. Металлы служили инструментом. Поэтому те из них, кто проявлял нетерпение и был одержим золотом, получали от своих опытов обратный эффект, они ухудшали себя. Превращение, идущее вспять.

— Извините, я не совсем понял.

Бланка заглянула мне в глаза.

— Мне не дано знать того человека, о котором вы мне рассказываете, сержант, — проговорила она. — Я выходила замуж за другого. Потом вдруг все изменилось. Полагаю, его преобразили деньги, как в давние времена золото преображало нетерпеливых алхимиков. Сейчас меня гнетут мысли о детях: вдруг завтра они зададут мне вопрос, почему я не сумела предотвратить подобное превращение, более того, даже поощряла тягу Тринидада к богатству и радовалась росту нашего состояния. Что я им отвечу? Теперь у меня дом, миллионы; даже после того, как меня основательно общиплет Министерство финансов, я останусь относительно богатой женщиной. Но у меня нет его. А он — самое драгоценное, чем я когда-либо располагала в жизни.

В ее глазах заблестели слезы. Но Бланка не отвернулась. Слезы текли по щекам, а она задерживала дыхание, чтобы не сорваться и не зарыдать в голос.

— Не стоит казнить ни его, ни себя, — посоветовал я. — Тринидад попал в сложную ситуацию. Такие вещи хорошо начинаются, но плохо кончаются, и никогда не знаешь чем. Не все люди одинаково сильные.

— Тринидад был сильным человеком, уверяю вас.

— Иногда сила хуже слабости. В конце концов, все в нашем мире превращается в свою противоположность: добродетель в безнравственность, сила в слабость.

— Понятно. Жаль, однако китайская философия никогда не служила мне утешением. Ни мне, ни другим тоже, насколько я могу судить, — насмешливо отозвалась Бланка, скривив рот в улыбке.

— Я не хотел вас обидеть, — оправдывался я.

Бланка задумалась. Казалось, она пыталась обобщить все услышанное и мучительно соображала, какой вопрос прошел мимо ее внимания. И нашла:

— А чего они добились, убив его?

Опять я не находил единственно правильного ответа. И выбрал наиболее щадящий для ее самолюбия вариант. Истина — это то блюдо, которое не подается на сладкое в силу своей сомнительности и непостижимости. Вместо нее приходится придумывать истории, сдобрив их небольшой порцией правдоподобия. Если ты в состоянии хоть немного помочь людям своей выдумкой, незачем говорить правду, тем более что она часто выглядит куда более спорной, чем откровенная ложь. Поэтому я не стал рассказывать ей ни о Патриции, ни о возможной мести со стороны параноика отца, хотя из такого привлекательного материала можно было состряпать довольно сердобольное повествование, не забыв упомянуть про ее необычайное сходство с Патрицией.

— Думаю, они ничего не добились, — ответил я. — Просто хотели избавиться от вашего мужа; он, по-видимому, чувствовал угрызения совести и в любой момент мог предупредить Очайту или, обратившись в полицию, выдать своих сообщников. Подобное развитие событий кажется мне наиболее вероятным.

Бланка не отличалась наивностью. И, похоже, снова мне не поверила.

— Спасибо, сержант, — сказала она, опустив глаза. — Вы прощены.

Она направилась к выходу, и мне показалось неделикатным идти за ней. Я остался около могилы, наблюдая, как, удаляясь, ее фигура становилась все меньше и меньше, и ко мне вдруг пришло мучительное осознание того, что я никогда больше не увижу ее лица. Тем не менее я отнюдь не был уверен в своем увлечении этой женщиной. В ней ощущалось что-то противное человеческой природе, какое-то стойкое неприятие слабостей и заблуждений. Проблема заключалась в том, насколько они повлияли на жизнь и смерть Тринидада, но она меня абсолютно не касалась: не мое дело проливать свет на тайные движения человеческой души. Хотя думать о них мне никто не запрещал.

С тех пор я часто вспоминал о Тринидаде Солере. По какой-то неведомой причине я представлял его на перекидном мостике в тот момент, когда он, опершись на поручни и низко склонив голову, с отрешенностью смотрел на голубую воду бассейна, хранящую под своей толщей смертоносные урановые стержни. А иной раз я видел его в последние мгновения жизни, когда он в наркотическом угаре пытался отыскать свою голубую мечту в бездонных глазах Ирины Котовой и понимал: в них притаилась все та же смерть, которая подстерегала его на дне бассейна. Сколько раз я сам, вглядываясь в чистое утреннее небо, ощущал за ним бесконечную мертвую черноту.

Я хотел понять, почему он смиренно шел навстречу смерти. Я никогда его не осуждал: во-первых, моя работа заключалась в другом, во-вторых, ни одно наказание не может сравниться с тем, что он уже получил и получил почти добровольно, а в-третьих, я дал ему обещание и должен был его выполнить. Мне лишь хотелось узнать, почему он преступил черту, почему однажды он вдруг решил купить билет в один конец в ту темную одинокую страну, где нет места голубому цвету, ибо он поглощается мраком вечности.


Лондон — Хетафе — Мадрид — Чиклана-де-ла-Фронтера,


16 июня — 19 сентября 1999 года


О романе


Лоренсо Сильва родился в Мадриде в 1966 году. Всеобщее признание ему принесли романы «Нетерпеливый алхимик» («El alquimista impaciente» — литературная премия «Nadal 2000»), «Далекая страна озер» («El lejano país de los estanques» — премия «Ojo crítico 1998», лучшее произведение в прозе), «Маленький деспот и свобода действий» («El déspota adolescente у Carta blanca» — премия «Primavera 2004»).


«Нетерпеливый алхимик» — это человек, который в погоне за золотом теряет самого себя и продает душу дьяволу. Именно таким оказался тихий и неприметный Тринидад Солер: инженер АЭС, добропорядочный семьянин, любящий отец и муж, обнаруженный мертвым в пригородном мотеле. Лоренсо Сильва мастерски закручивает интригу, наделяет главного героя, помимо прочих достоинств, еще и чувством юмора, создает целую галерею ярких портретов, затрагивает в романе множество самых разнообразных проблем современной Испании (от захоронения ядерных отходов и использования атомной энергии до иммиграции из Восточной Европы).


Яркие и живые персонажи, легкий и ироничный стиль повествования, щедро сдобренный испанским колоритом, и смелый нетривиальный сюжет не дают читателю заскучать и держат напряжение до самого конца.


notes


Примечания


1


Альфонсо X Мудрый (1221–1284) — король Кастилии и Леона. При Альфонсо X был издан сборник законов и составлены астрономические таблицы, получившие название «Альфонсовых». Альфонсо является составителем сборника «Песнопения во славу Пресвятой Марии», ему приписывается авторство «Всеобщей хроники» и «Всеобщей истории», а также «Трактата о магических свойствах драгоценных камней» — «Лапидария».


2


Гражданская гвардия — жандармерия, имеющая военную организацию и выполняющая охранные функции внутри страны. Во времена Франко выполняла функции политической полиции.


3


Лиценциат — в некоторых странах Западной Европы и Латинской Америки первая ученая степень, дающая право преподавать в среднем учебном заведении, а также лицо, имеющее эту степень.


4


Столица провинции. — Имеется в виду город Гвадалахара — административный центр одноименной провинции. Население 63,57 тыс. человек (1990).


5


ДНИ — Национальный Документ Идентификации — официальное название документа, удостоверяющего личность.


6


Имеется в виду мультипликационный фильм «Хитрый Койот и Дорожный Бегун». В каждой серии демонстрируются смешные попытки Койота поймать птицу, похожую на страуса.


7


Алкала — округ в провинции Мадрид, 201 тыс. 380 жителей. Алкала знаменита одним из старейших в Испании университетом (1459 год) и тем, что там в 1498 году родился Сервантес.


8


Приходской гитарист — группа молодых музыкантов, сопровождавших обряды крещения, венчания и причастия в приходских церквах.


9


Бостонский душитель — маньяк по имени Альберто де Сильво, который с 1962 по 1964 год изнасиловал и задушил 13 женщин.


10


Доктор Менгель — самый известный из нацистских врачей-преступников, прозванный «Ангелом смерти».


11


Алькаррия — округ в провинции Гвадалахара с двадцатью одним муниципалитетом. Примечателен тем, что в нем родился лауреат Нобелевской премии по литературе 1984 года испанский писатель Камило Хосе Села.


12


Мария Горетти (1890–1902) — третий ребенок в бедной крестьянской семье из Средней Италии. Однажды сын человека, у которого семья Горетти арендовала землю, попытался ее изнасиловать и нанес ей четырнадцать ножевых ран. В 1950 году Папа Пий XI ее канонизировал.


13


«Вечный сон» («Большой сон») — один из лучших фильмов детективного жанра. Снят режиссером Хоуксом по роману Раймонда Чэндлера.


14


Чет Бейкер — сказочно популярный американский трубач и певец. Последние пятнадцать лет прожил в Европе. Умер в 1988 году в Амстердаме, выпав из окна в наркотическом опьянении.


15


Алькантара — город, основанный в 1166 году на берегу Тахо рыцарями ордена Калатравы, впоследствии прозванным Алькантарским религиозным орденом, чье имя носит Алькантарский кавалерийский полк.


16


Речь идет об одной из военных кампаний (1909–1927), предпринятой Испанией в Марокко.


17


Леонид (508/507–480 до н. э.), спартанский царь с 488 года. В греко-персидских войнах в 480 году возглавил греческое войско против персидского царя Ксеркса. Погиб в сражении у Фермопил, прикрывая с небольшим отрядом спартанцев отступление греческого войска. В античных преданиях Леонид — образец патриота и воина.


18


Дуррути — испанский монархист, приговоренный к смертной казни в Испании, Аргентине и Чили за многочисленные убийства. Во время гражданской войны в Испании (1936–1939) организовал колонну, сражавшуюся против Франко. Погиб в 1936 году, защищая Мадрид.


19


Бланка по-испански означает «белая».


20


Принцесса — намек на принцессу Эболи, дочь Дьего-де-Мендосы, вице-короля Перу (1540–1592). Вышла замуж за знатного испанского вельможу принца Эболи. По версии большинства историков, влюбленный в нее испанский король Филипп II подверг ее пожизненному заточению. В поэме Шиллера «Дон Карлос» образ принцессы Эболи является продуктом поэтического вымысла.


21


Касерес — город на западе Испании, в Эстремадуре, на высоте 439 м над уровнем моря. Административный центр провинции Касерес. Население 87,2 тыс. человек (2004).


22


Пересечение множеств (математический термин) — множество, состоящее из всех тех элементов, которые принадлежат одновременно всем данным множествам.


23


Смутные времена — имеется в виду попытка военного переворота. 23 февраля 1981 года подполковник Гражданской гвардии Антонио Техеро во главе 300 автоматчиков ворвался в здание Кортесов (парламента) и в течение суток держал депутатов в заложниках. Благодаря смелости и решительности короля Хуана Карлоса мятеж был подавлен.


24


Речь идет о военных действиях в Западной Сахаре, против народно-освободительного фронта «Полисарио». В 1976 году Испания отказалась от притязаний на этот регион в пользу Марокко и Мавритании, и там была провозглашена Сахарская Арабская Демократическая Республика, а в 1991 году вступило в силу соглашение о прекращении огня.


25


«Виллидж Пипл» — диско-группа, популярная в семидесятых годах прошлого века. Названа «Виллидж» в часть одного из районов Нью-Йорка.


26


Карл Юнг (1875–1961) — швейцарский психолог, основатель аналитической психологии. Защитил диссертацию на тему: «О психологии и патологии в так называемых оккультных феноменах».


27


«Паровоз генерал» — знаменитый немой фильм (1927) американского актера и режиссера Бастера Китона (1895–1966). Китон — наиболее одаренный комик немого кино после Чарли Чаплина.


28


Цитата из «Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского» (1605) М. Сервантеса.


29


Братья Маркс: Чико, Граучо, Гуммо, Зеппо. Американские актеры в амплуа комиков-эксцентриков. К середине 1920-х годов, определились четко обозначенные комедийные маски братьев: делового человека, постоянно недовольного окружающими, — у Граучо и рыжего ирландского клоуна, обуреваемого манией уничтожения всего, что только попадется на пути.


30


«Голден стар» (англ.) — золотая звезда.


31


Имеется в виду Пасео-де-ла-Кастельяна, где сосредоточены крупные банки, всевозможные офисы и коммерческие предприятия.


32


Имеется в виду французский электронный дуэт «Дафт-Панк».


33


Паленсия — административный центр одноименной провинции. Знаменита тем, что там появился первый в Испании университет, основанный в 1212 году.


34


Фамилия «макаронщика» — намек на прозвище итальянцев из-за их пристрастия к макаронам.


35


Каса-де-Кампо — парк, расположенный на правом берегу реки Мансанарес на западе Мадрида.


36


В Испании различают три района (зоны) по климатическим условиям: Северный, Центральный и Южный. Центральный район охватывает Мадрид, Кастилию, Ла-Манчу и Эстремадуру.


37


Коста-дель-Соль — курорт на побережье Андалусии, от города Малага на запад до Гибралтара. Общая протяженность пляжей — более 300 км.


38


Малага — город и порт на юге Испании, на Средиземном море, в автономной области Андалусия. Административный центр провинции Малага и центр виноделия (традиционное производство десертных вин). Второй по величине город Андалусии. Население 525,9 тыс. человек (2004), с пригородами 834,5 тыс. человек.


39


СЕСИД — аббревиатура названия организации: Высший центр информационной защиты.


40


Капитан Труэно — герой серии комиксов Виктора Мора, издаваемых в Испании и других испаноязычных странах с 1956 по 1998 год и пользовавшихся большой популярностью. Капитан Труэно — благородный рыцарь XII века, странствовал по всему свету с группой единомышленников, верша справедливость и сражаясь за свободу против притеснителей во славу дамы сердца.


41


В каждом крупном городе Испании проводится ярмарка с распродажей изделий местного народного промысла и массовыми гуляниями.


42


Дочь Николая II — имеется в виду идентификация Марии Николаевны по останкам из второго захоронения и найденной в Эрмитаже окровавленной рубашки Николая II, в которой он был во время совершенного на него покушения в Японии.


43


Аликанте — город и порт в Испании, на Средиземном море, в автономной области Валенсия. Административный центр провинции Аликанте. Население 350 тыс. человек (2002).


44


Картезианство — направление в философии и естествознании XVII–XVIII вв., теоретическим источником которого были идеи Р. Декарта. Исходные принципы картезианской гносеологии — самодостоверность сознания (декартовское «мыслю, следовательно, существую») и теория врожденных идей.


45


«Вистамар» (исп.) — вид на море.


46


Симеон Столпник — сирийский монах (ум. 459), святой, избравший следующий вид подвига: стояние на «столпе» для углубленной молитвы. Считается основателем «столпничества», так как простоял на столпе более 30 лет.


47


Вероника Лейк — легенда Голливуда 40-х годов. Несчастная звезда после бурных романов закончила свои дни, работая официанткой одного из баров Манхэттена.


48


Рио-де-ла-Плата — самая широкая река в мире (42 км в дельте). Она соединяет реки Парана и Уругвай, образуя лиман с водным пространством в 36 000 кв. км, на берегу которого стоит Буэнос-Айрес — столица Аргентины.


49


Кадис — город на юго-западе Испании, в автономной области Андалусия. Административный центр провинции Кадис. Население 160 тыс. человек (2001). Крупный транспортный узел и промышленный центр юга страны. Порт в Кадисском заливе Атлантического океана.


50


«Дары Волхвов» — религиозный праздник, который отмечается в Испании 6 января. В этот день взрослые наряжаются в костюмы волхвов и устраивают для детей маскарад с новогодними подарками.


51


Фирма «Тетрабрик» специализируется на термосвариваемых картонных пачках для молока и других продуктов.


52


Под «микрофон» (молодежный сленг) — прическа, имитирующая шапку негритянских волос.


53


Джессика Ланж (Ленг) — (р. 20 апреля 1949), американская киноактриса. Была танцовщицей и фотомоделью. Дебютировала в «Кинг-Конге» (1976), где получила роль скорее за великолепные внешние данные, чем за актерские способности. Впоследствии неоднократно номинировалась на «Оскара», пока в 1982 и в 1994 годах не получила этот приз за роль в фильмах «Тутси» и «Голубое небо».


54


Миллион — имеется в виду миллион песет. Песета — денежная единица в Испании, равная 100 сентаво. В 2002 году была заменена евро (на 1998 год 65 тысяч песет равнялись приблизительно 500 долларам, а по курсу 1967 года 70 песет равнялись 1 доллару).


55


Заглавная буква «И» в испанском языке пишется одной вертикальной чертой — «I».


56


АОО — Акционерное общество с ограниченной ответственностью.


57


Урбанизм — направление в градостроительстве, утверждающее необходимость создания городов-гигантов.


58


Община — орган самоуправления в Испании.


59


Дуро — монета, равная пяти песетам.


60


«Обезьянник» — речь идет о крупнейших небоскребах Мадрида, возвышающихся в северо-западном конце проспекта Гран Виа у Пласа-де-Эспанья и являющихся почти точной копией небоскребов Манхэттена в Нью-Йорке.


61


«Айрон Мэйден» — английская рок-группа; была образована в 1977 году и просуществовала до 2003 года. Представляла собою «новую волну британского хэви-металл».


62


Концептизм — литературное течение внутри барокко, которое формируется в Испании в XVII веке. Придавало особое значение идеям и концепциям, а также использованию антитез, ассоциаций и аллегорий.


63


Ламборгини (Lamborghini) — итальянская фирма по производству спортивных автомобилей, входит в корпорацию «Дамлер-Крайслер».


64


Mon cher (фр.) — мой дорогой.


65


Сиеста — послеобеденный сон.


66


Вырез «Честное слово» — покрой платья с открытым лифом без бретелек, который держится за счет жесткого корсажа. Подразумевает продолжение: «Честное слово, она (грудь) у меня не вывалится».


67


Силурийский период соответствует третьему периоду палеозойской эры геологической истории. Началась 435 млн. лет назад, длительность 30 млн. лет.


68


Сентис — непривычная для испанского слуха фамилия.


69


Мансанарес — река длиною 87 км, на берегах которой стоит Мадрид.


70


Фразеологизм, восходящий ко временам реконкисты (освободительной войны против нашествия мавров, длившегося с 711 по 1492 г.).


71


Мурсия — автономная область на юго-востоке Испании у Средиземного моря. 11,3 тыс. км


. Население 1038 тыс. человек (1992). Главный город — Мурсия.


72


Карлофф Борис (наст. имя и фамилия — Уильям Генри Пратт, или Чарлз Эдвард Пратт; 1887–1969) — англо-американский актер. С приходом звука в кино глубокий, идеально поставленный голос Карлоффа оказался важным преимуществом, хотя многие из прославивших его ролей были сыграны без слов. В 1931 году снялся в фильме «Франкенштейн» в главной роли и повторил ту же роль в двух сиквелах, превзошедших оригинал: «Невеста Франкенштейна» (1935) и «Сын Франкенштейна» (1939). Позднее зрители ассоциировали Карлоффа только с образами чудовищ и убийц.


73


Солнце восходит над Антекерой — выражение, которое появилось во времена присоединения Гранадского халифата к владениям католических королей (1492 г.) и окончательного изгнания мусульман с Иберийского полуострова. Город Антекера находится к западу от Гранады, и, говоря, что солнце восходит именно там, заявляют о решимости воплотить в жизнь задуманное, невзирая ни на какие препятствия.


74


Мус — испанская карточная игра, предшествовавшая покеру.


75


Опустить руку в огонь — намек на Гая Муция Сцеволу. По античному преданию, Сцевола — римский герой, пробравшийся в лагерь этрусков, чтобы убить царя Порсену. Был схвачен и, желая показать презрение к боли и смерти, сам опустил правую руку в огонь.


76


Два миллиона песет по курсу на 1998 год приблизительно равняются пятнадцати тысячам долларов.


77


Малыш Билли — герой американского фильма, поставленного режиссером Вильямом Грэхэном по сценарию Уолтера Бернса в 1989 году.


78


«Космическая одиссея, 2001 год» — фильм, поставленный в 1968 году американским режиссером Стэнли Кубриком по роману английского писателя Артура Кларка.


79


В переводе с испанского языка слово «Леалтад» означает «Честность».


80


Пруст Марсель (1871–1922), — французский писатель. В 1894 году опубликовал цикл белых стихов в декадентском стиле. В цикле романов «В поисках утраченного времени» усилием воспоминания (с особым вниманием к причудливым ассоциациям и явлениям непроизвольной памяти) воссоздает ушедшее время — людей, тончайшие переливы чувств и настроении, вещный мир. Опыт Пруста — изображение внутренней жизни человека как «потока сознания» — имел большое значение для многих писателей XX века.


81


Touché (фр.) — тронутый. Здесь — полный идиот.


82


Игра окончена (англ.).


83


Стикер (бумага для записей с клеевым краем) (англ.).


84


«Фокстерьер» — «сузуки джимни», крохотный двухместный внедорожник, прозванный фокстерьером за свой «собранный и прыткий характер».


85


Habeas corpus (лат.) — начальные слова закона о неприкосновенности личности, принятого английским парламентом в 1679 году.


86


Поручи — нижняя часть рукава, собранная на запястье. Расшитые драгоценными нитями или жемчугом поручи олицетворяют собой высшую судейскую и церковную власть.


87


Вальекас — рабочий район Мадрида.


88


Томас де Куинси (Де Квинси) (1785–1859), — английский писатель. Предшественник декадентства, автор нашумевшего автобиографического романа: «Исповедь англичанина-морфиниста» (1822) и многочисленных эссе.


89


Горный старец — реальное историческое лицо Хасан-ибн-Саббах, уроженец Северной Персии; объявил войну своим единоверцам мусульманам, а потом христианским рыцарям-крестоносцам. Основал орден ассасинов, отличавшихся крайним фанатизмом. Главная база секты находилась в горной крепости Аламут, и ее глава именовался «Горным старцем» или «Старцем с гор». Умер в 1124 году и оставил своим адептам разветвленную сеть убийц, действовавших по всей Европе и Азии.