Агнесса. Том 1
Лора Бекитт








«Агнесса» — первый роман молодой, подающей надежды писательницы. Любовно, со знанием дела воссозданный исторический фон (Америка XIX века, быт и нравы ее сельского захолустья, труд аляскинских старателей), глубокое проникновение в психологию героев, увлеченность сильными, романтическими характерами обещают захватывающе интересное чтение.






Лора Бекитт

Агнесса. Том 1





ЧАСТЬ ПЕРВАЯ





ГЛАВА I


Стояла середина июля — самого жаркого месяца на этой части побережья, и самое неумолимое время суток — полдень: кругом не было ни души; вся природа, казалось, замерла, покоренная давящей силой зноя, и лишь небеса взирали на пыльную дорогу, по которой неторопливо ехал маленький скрипучий дилижанс. По обе стороны дороги тянулась унылая степь, вдали темнели поросшие кустарником громады гор, кое-где между серыми массивами проглядывала синяя полоска океана.

В дилижансе сидели: Агнесса, девушка семнадцати лет, ее мать Аманда Митчелл и служанка, молодая негритянка Мери.

Миссис Митчелл устало откинулась на спинку сидения и дремала, прикрыв рукою глаза. Дорога давно ей надоела.

— Как пыльно, закрой окно! — сказала дочери миссис Митчелл.

Агнесса послушалась, хотя настроения матери не разделяла. Она пребывала в том возрасте, когда сердце неудержимо стремится ко всему новому, неизведанному. Девушка встречала с восторгом даже непривычные для нее трудности дальнего пути. Воспитанная в закрытом заведении, она еще ничего не успела повидать, и теперь фантазия маленькой мечтательницы, до сего времени всецело обращенная внутрь собственной души, вырывалась наружу в безудержном стремлении видеть и постигать. Огромное солнечное пространство вызывало в ней смятение, одновременно приятное и пугающее неодолимостью своей; нечто похожее Агнесса испытывала, прикасаясь к миру грез, но теперь перед нею постепенно вставала во весь рост ослепительная реальность.

Лошади между тем ускорили бег, и сейчас мимо проносились домики, полускрытые разросшимися деревьями и оградами из известкового кирпича. Подъезжали к городу.

Городок Санта-Каролина, где Агнессе предстояло провести лето, раскинулся на живописном побережье залива, окруженного причудливо изрезанными пиками гигантского горного хребта.

Собственно, город разделялся на несколько частей: центром был шумный торговый порт, восточную часть составляли богатые кварталы, а юго-запад населяла в основном беднота — ремесленники, лавочники и прочий люд, промышлявший самыми различными занятиями.

Дом из серого камня, владелицей которого являлась Аманда Митчелл, мало отличался от других особняков, густо облепивших набережную, хотя полукрытые стрельчатые окна, башенки и зубцы на крыше делали его похожим на гордую крепость. Лет семь назад особняк пошел с молотка вместе с другим имуществом какого-то аристократа и достался Аманде, по словам ее, почти даром. Впрочем, двор и сад были сильно запущены: каменные плиты дорожки от времени потрескались, сад одичал, его окружала ржавая решетка ограды, имевшая два выхода: парадный и боковой. Двухэтажный дом состоял из восьми комнат (по четыре на этаже): гостиной, столовой, спален, помещений для прислуги. Аманда была тщеславна, любила роскошь, на обстановке ее жилища лежала печать старинного уюта. Ковровая обивка стен, темная тяжелая мебель, позолоченные украшения: все было подобрано и расставлено не без присутствия расчетливого ума и заботливой хозяйской руки. Первое принадлежало Аманде Митчелл, второе — ее служанке Терри.

По приезде миссис Митчелл занялась счетами, предоставив Агнессе возможность самостоятельно исследовать этот новый для нее мир вещей. Пока Мери спешно разбирала чемоданы, Агнесса поднялась на второй этаж осмотреть комнату, предназначавшуюся ей как младшей хозяйке серого особняка. Отдельной собственной комнаты у нее никогда не было, девушка была лишена столь необходимой важной мелочи, дающей возможность уединения, выражения своей сущности в самых простых и доступных вещах. Обстановку подбирала Аманда, но перед лицом такого значительного события эта деталь не смутила Агнессу.

Комната представляла собой небольшое квадратное помещение; два окна выходили в заросший сад, одно — на набережную. Девушка подошла к нему.

Тот мир, к которому она сейчас повернулась лицом, распростертый лежал перед нею… Та самая реальность, что, пройдя сквозь тайное чистилище души, дающее каждому свое особое зрение, бывает всяким воспринята по-разному. Настоящее Агнессы было прекрасным и полным надежд.

Отблески уходящего дня позолотили пол, потолок и стены жилища. Поверхность воды, словно ожившая после зноя, блестела отражениями солнечных лучей; слегка очерченные радужной линией горы отделяли залив от бескрайнего пространства океана, от всего неведомого, что скрывалось в еще большей, до боли манящей дали. Жизнь представлялась Агнессе длинной лентой, уходящей вверх, в туманные высоты будущего; то, несомненно, была дорога к счастью. Она знала наверняка, что вырвалась из каменных стен и стоит на пороге свободы.

Пансион, куда Аманда поместила дочь еще малышкой и где навещала ее два раза в году, слыл одним из лучших в округе — в нем обучались девочки из самых состоятельных, почтенных семейств. В пансионе Агнесса вела себя послушно, прилежно училась, о чем всякий раз сообщали наставницы. Аманда была довольна и гордилась тем, что ее дочь воспитывается в таком известном заведении. Среди других пансионерок Агнесса ничем не выделялась, держалась, пожалуй, даже тише и незаметнее других; любимым занятием ее стала музыка, она научилась неплохо играть на рояле и хорошо пела. Образование девушка получила в целом, как считалось, разностороннее, много читала, а мечтала, конечно, о любви. Твердые правила поведения, предписанные девочкам и заученные ими в классах, не могли уберечь старших воспитанниц от влюбленности. Влюбляться было принято, и девушки то вздыхали по молодому учителю танцев, то тайком глазели на улицу сквозь щелку в стене, некоторые вырезали из книг портреты красавцев или заводили альбомы, хотя такие поступки не поощрялись. Агнесса ни на кого не заглядывалась, альбомов не вела, она только мечтала, думала, читала, а иногда девушке снилось, будто идет она к алтарю в белом платье и с негаснущей свечою в руке. Кто рядом — она не ведает, и не смеет поднять глаза, но под ногами мерцают звезды.

Мать свою Агнесса почти не знала (так редко приезжала Аманда, и слишком неприступной казалась она дочери), а отца не видела никогда; слышала только, что он умер, когда ей, Агнессе, не исполнилось и года.

Проснувшись назавтра, Агнесса не сразу сообразила, где находится, но, еще не открывая глаз, почувствовала сквозь сомкнутые веки тонкий утренний свет. В пансионе она не любила этот час, когда нужно было вскакивать по звонку, торопливо одеваться и дальше до самого вечера на каждом шагу следовать приказаниям наставниц. Но теперь, похоже, никто ее не неволил, и вместо того, чтобы по привычке быстро спрыгнуть с кровати, девушка продолжала лежать, нежась в постели, с четверть часа и лишь потом принялась неторопливо одеваться. Подошла к окну, распахнула его, долго стояла, с наслаждением вдыхая чистый, пахнущий морем воздух. Причесалась перед зеркалом.

Волосы падали на плечи густыми темно-каштановыми прядями, и, расчесывая их, Агнесса внмательно вгляделась в свое отражение. Она была среднего роста, худенькая, зеленоглазая; милая девичья прелесть заменяла ей ту яркую красоту, которой отличались многие подруги по пансиону. В пансионе Агнессу обучили манерам поведения, танцам, но двигалась она порою неловко оттого, что часто смущалась, особенно в присутствии чужих. Вообще ей присуще было пока ничем себя не проявившее нередкое для юности сочетание сомнений и неуверенности в себе с тайною смелостью стремлений, свойство, сделавшее ее непритворно скрытной и в то же время жаждущей общения с ненайденной родной душой. Она пугливо жалась к той самой обыденности, с которой превыше всего желала бы расстаться.

Спустившись в столовую, девушка застала там Аманду. Миссис Митчелл восседала за столом в позе разгневанной королевы, немигающий взор ее был устремлен на Мери.

— Тебе бы следовало, наконец, научиться должным образом исполнять свои обязанности, — с холодным раздражением говорила она негритянке. Та стояла, опустив взгляд, и растерянно теребила в руках край белого передника.

Аманда отчитала служанку, потом повернулась к Агнессе.

— Не опаздывай больше, — прибавила она, отвечая на робкое приветствие дочери, — с завтрашнего дня я велю подавать завтрак к девяти.

Агнесса села за стол. Пока служанка разливала кофе, девушка рассматривала обстановку столовой. На мать она взглянула два раза, да и то украдкой, словно боясь невольно вызвать ее гнев. Вчерашняя ученица чувствовала себя с Амандой не лучше, чем с какой-нибудь классной дамой.

За завтраком Аманда завела разговор о дальнейших планах.

— Я думаю навестить свою подругу миссис Райт, она тоже приехала сюда на лето. У нее две дочери приблизительно твоего возраста, с ними ты можешь познакомиться. Право, не знаю, что они из себя представляют. Посмотрим. Тебе нужно завести хороших подруг.

Агнесса молча помешивала ложечкой кофе. Ей подали черный, как и Аманде, а она хотела бы со сливками, но не решилась спросить. Последние дни пребывания в пансионе она жила в лихорадочном нетерпении затворницы, знающей, что свобода близка, и, каким бы пугающим ни представлялся выход в большой мир, он сулил немалые возможности, но сейчас она чувствовала себя еще более скованно, чем раньше, в надоевшей и все-таки привычной обстановке.

Она не заметила в матери никакой способности отдавать ничего, кроме разве что приказов. Похоже, Аманда режиссировала жизнь, как спектакль, в котором отводила дочери роль, соответствующую собственным планам. Роль, которую Агнесса не желала принимать. Заведомо не желала!

Будь Аманда повнимательнее, она заметила бы, что зеленые глаза на мгновение вспыхнули, однако она была занята собой.

— Выпрямись, — сказала Аманда дочери, и девушка выпрямилась так, будто на ней был корсет. Аманда оглядела ее и поморщилась с почти неуловимой насмешкой. — Эти полумонастырские заведения не развивают вкус: тебе нужно научиться как следует одеваться. Я займусь твоим гардеробом. А к миссис Райт пойдем сегодня же, когда спадет жара. Мери поможет тебе собраться. И не забудь зонт от солнца.

Аманда, изящно отставив мизинец, взяла маленькую чашечку. С утра миссис Митчелл облачилась в желтое платье с бантом, небрежно приколотым на груди; тяжелые, собранные в узел волосы Аманды отливали темным блеском. Агнесса подумала о том, что серые, стальные глаза матери, когда она сердится, почему-то светлеют, а обычно изысканная полуулыбка приобретает оттенок презрения. Природа была милостива к этой женщине, наделив ее внешностью аристократки; высокую, очень стройную для своего возраста Аманду можно было назвать, не боясь этого слова, красивой.

И все же было в ней нечто (Агнесса пока не могла понять, что именно), не дающее полного права назвать ее дамой из общества, к которому она, по-видимому, хотела бы принадлежать.

После завтрака Аманда удалилась к себе, а Агнесса поднялась в верхние комнаты, где стоял рояль. Она приоткрыла блестящую крышку и коснулась клавиш: рояль издал чистый печальный звук… Тогда она села и заиграла, сначала негромко, чуть скованно, словно изучая характер нового инструмента, а затем все увереннее и звонче.

Пальцы легко скользили по клавишам, и вновь возникло удивительное видение: двое идут по берегу океана, словно закипающего пеной волн, солнце пронзает последним лучом тяжелые тучи, ноги мягко ступают по мокрому песку, и рука покоится в руке…

В назначенный час Агнесса шла по набережной рядом с Амандой, любуясь невиданными южными растениями; вдобавок этот квартал считался одним из красивейших мест города, здесь жили самые богатые горожане в самых роскошных, иногда причудливых особняках. Дом Деборы Райт выделялся среди других зданий особой пышностью фасада и разбитым вокруг огромным цветником, где росли преимущественно розы.

Хозяйка особняка в прошлом была актрисой театра оперетты, яркой бабочкой, беспечно порхавшей в нарядной толпе, а ее муж, мистер Райт, — единственным сыном крупного промышленника. Он относился к Деборе не как к расчетливой содержанке, а как к женщине в высшем смысле этого слова, и потому женился на ней, выдержав двухлетнюю войну с отцом. Замужество спасло Дебору от множества жизненных неудач; отлично понимая, что сулит подобная партия, она без сожаления оставила сцену и смиренно надела семейные оковы. И кто бы мог сейчас напомнить ей, даме с безупречной репутацией, о ветреной девчонке, оставшейся далеко за поворотом непредсказуемой судьбы!

Жизнь свела Аманду с Деборой еще в юности, с той поры их дороги пересекались неоднократно. Расставаясь, подруги встречались вновь; у них не было почти никаких общих интересов, как и сильной душевной привязанности, и тем не менее им всегда находилось о чем поговорить и что вспомнить: они знали друг друга молодыми.

После первых приветствий, улыбок и расспросов дамы ощутили потребность побеседовать наедине, и миссис Райт проводила Агнессу в комнату своих дочерей.

— Они сейчас вернутся, — любезно улыбаясь, сообщила Дебора, — прогуляться по набережной. Надеюсь, вы не будете скучать! — И отступила, прикрыв за собой дверь.

Аманда ждала в гостиной. Она обладала приобретенной способностью очень быстро брать себя в руки, менять выражение лица, напускать улыбку; она всегда тщательно скрывала свои чувства и не любила казаться слабой; ее непроницаемость порой повергала людей в растерянность, и Дебора не составляла исключения; впрочем, миссис Райт не была особо наблюдательна и увидела перед собой всего лишь привлекательную даму, ничуть не постаревшую за то время, пока они не виделись, даму в платье сиреневого шелка, модного шелка, источавшего, казалось, переливчатое свечение.

— Хорошая у тебя дочь, — сказала Дебора. — Сколько ей сейчас?

— Семнадцать.

— Да?.. А она совсем на тебя не похожа. На отца, наверное?..

— Может быть, — без особого удовольствия отвечала Аманда, опускаясь в кресло. Дебора присела в соседнее.

— Ну как ты, рассказывай!

— Что говорить, все по-старому, — отвечала Аманда. Голос ее, бесстрастный и низкий, звучал глуше обычного. Она нагнулась и одернула юбку, а потом поправила черныепряди волос на висках. — Где, кстати, твой супруг?

— Уехал по делам, задерживается, — вздохнула Дебора и добавила: — Сил моих больше нет!

— Что так?..

— Да с девчонками этими замучалась! Убегают на целый день. То верхом кататься, то гулять! Своевольничают. Того и гляди, не спросясь, замуж выскочат! Мария-Кристина…

— И есть за кого? — посмеиваясь, перебила Аманда; держалась она, как всегда, с превосходством.

— Отчего же нет! Вот Ричард Дейар, племянник старого Дейара, слыхала о нем? Не знаю, получит ли Ричард наследство, но вообще-то он молодец… весьма благоразумный юноша, учился в столице… А мои девчонки ничему учиться не хотят, одни развлечения на уме!

— Я хотела познакомить Агнессу с твоими дочерьми. Я только что взяла дочь из пансиона, подруг у нее нет…

— Конечно, пусть познакомятся. Сейчас они придут. Твоя дочка такая скромная с виду, понятно, что из пансиона, а мои при гувернантках росли, какая уж тут скромность! К ним из девушек еще эта Бренсон приходит, но она мне не нравится, больно спесива…

Аманда слушала неуклюжую болтовню Деборы и одновременно разглядывала подругу, по давней привычке сравнивая с собой. Дебора была простодушна, и об этом тайном соперничестве знала только Аманда. Увиденное сегодня удовлетворило ее: за последние годы Дебора располнела, постарела, а она, Аманда, в свои сорок лет была еще очень недурна… Не потерявшая былого очарования холеная дама… Миссис Митчелл изменилась лишь в одном (в чем как раз следовало бы измениться): в манере вести себя, в умении поддерживать беседу, тогда как Аманда… Один Бог ведает, чего ей это стоило! Впрочем, об этом, пожалуй, и не стоило вспоминать.

Оставленная в одиночестве Агнесса не спеша просматривала заглавия на пыльных корешках книг. Книгами были набиты два больших шкафа. А еще в комнате стоял совершенно новый рояль, на крышке которого громоздились кипы неразрезанных журналов.

Внезапный звонкий смех во дворе привлек внимание Агнессы, она глянула в окно и увидела, что по каменным плитам дорожки, придерживая руками широкие поля соломенной шляпки и озорно смеясь, бежит рыжеволосая молоденькая леди. Сзади шла другая девушка и молодой человек. Щеки Агнессы слегка заалели (нечасто ей приходилось знакомиться с людьми), и, скрывая волнение, девушка повернулась навстречу входящим.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась первой мисс Райт-младшая. Она на мгновение остановилась, удивленно глядя на незнакомку, но тут же широко улыбнулась ей.

— Мария-Кристина! — кокетливо стрельнув глазами, представилась она. — Можете звать Кристиной. А вас?..

— Агнесса Митчелл, — ответила гостья.

— Очень приятно! А это Эйлин, моя сестра.

Эйлин, в отличие от Кристины медлительная, полноватая, неторопливо подошла к Агнессе и, дружелюбно улыбаясь, протянула ей только что срезанный букет бархатистых белых роз.

— Спасибо, мисс Райт, — слегка растерявшись (девушки разглядывали ее), взяла цветы. Но ей понравилась Эйлин, ее спокойный тон, плавные движения. А Мария-Кристина не медля принялась рассказывать что-то, смеясь, шутила. Агнесса в жизни не видала такой веселой непосредственной девушки. Черты лица Кристины были неправильны, скорее даже некрасивы, но выразительны, и какая-то особая живость отмечала каждое движение и слово этой неугомонной егозы. Вообще от обеих сестер исходило то самое ощущение уверенности в себе, которого порой так недоставало Агнессе.

— Где Ричард? — осведомилась Мария-Кристина, обращаясь к сестре. — Вы же шли вместе?

— Мама его задержала. Спрашивает о здоровье дяди, мистера Дейара.

— Очень даже понимаю ее интерес! — громко сказала Кристина, но, перехватив недовольный взгляд старшей сестры, умолкла.

Потом девушки принялись расспрашивать Агнессу о том, где она училась и что собирается делать теперь, а сами все не спускали с нее глаз, отчего она смутилась сильнее обычного. Сегодня бывшая пансионерка впервые надела наряд взрослой барышни, купленный Амандой: светлое муслиновое платье с воланами, туфли на каблуках и кружевные перчатки. Вдобавок она по-новому причесалась, и этого вполне хватило для того, чтобы почувствовать себя вытолкнутой из удобно скрывавшей ее толпы на всеобщее обозрение… А тут еще и знакомства!

В комнату вошел мистер Ричард Дейар, симпатичный, несколько нервный юноша, давний друг семьи Райт, как отрекомендовала его Кристина.

Мистер Дейар вежливо, но без интереса поздоровался с гостьей, для которой он был едва ли не первым молодым человеком, с которым девушке пришлось заговорить.

— Надолго вы в наши края, мисс Митчелл?

— Вероятно, до конца лета.

— Мы завтра устраиваем небольшую прогулку в горы. Приглашаем и вас, мисс Митчелл, — сказала Эйлин.

— О да! — воскликнула Мария-Кристина. — Осмотреть развалины испанской крепости. Приходите, не пожалеете! Мы будем ждать вас на нашем крыльце в восемь утра, только смотрите, не опаздывайте, нужно успеть до жары. Придете?

Агнесса замялась: она не знала, как отнесется к этому Аманда. Но ей очень хотелось принять приглашение, и потому она ответила:

— Спасибо. Я обязательно приду.

Тут прислуга объявила, что ужин подан, и общество перешло в столовую.

Дебора изо всех сил старалась сыграть роль радушной хозяйки, и это ей вполне удавалось. Мистер Дейар, единственный в компании мужчина, ухаживал за гостями, и Аманда очень мило с ним беседовала.

— Теперь ваша очередь посетить наш дом, — говорила она присутствующим. Ее длинные серьги, сверкая, красиво покачивались в ушах.

— Да, да, обязательно, — кивала Дебора.

Агнесса заметила, что обе дамы ведут себя далеко не естественно: под суетливым гостеприимством миссис Райт скрывалась растерянность и неловкость, а слегка высокомерное дружелюбие миссис Митчелл таило в себе нечто похожее на самоуверенную насмешку. Впрочем, это мало занимало девушку: Агнесса думала сейчас только о предполагаемой прогулке с новыми знакомыми.

В разговор вступила Кристина.

— Кстати, миссис Митчелл, — обратилась она к Аманде с обезоруживающей улыбкой существа, привыкшего маскировать мнимой наивностью хитрых глаз самые невероятные дерзости, — мы завтра собираемся похитить вашу дочь!

— Вот как! — улыбнулась Аманда, попадая в тон. — И зачем же?

Вместо Кристины ответила Эйлин:

— Мы с сестрой и мистером Дейаром приглашаем мисс Митчелл на прогулку. Вы позволите?

— Разумеется. А куда вы хотите пойти?

— Просто пройдемся по набережной, — быстро произнесла Кристина, незаметно толкнув сидящую рядом Агнессу.

Аманда повернулась к дочери.

— Терри утром ходит на рынок, она проводит тебя. И скажешь ей, чтоб разбудила тебя пораньше.

— Хорошо, — ответила девушка, скрывая радость. Вскоре настала пора прощаться. Дебора, ее дочери и мистер Дейар пошли провожать гостей. Мария-Кристина, наклонившись к Агнессе, шепнула:

— Это будет чудесный пикник, вот увидите!

И при этом так заговорщически подмигнула, что Агнесса сразу почувствовала себя связанной с нею какой-то общей тайной.

Кристина хотела еще что-то добавить, но не успела: они внезапно влились в толпу горожан, шум которой заглушил вкрадчивый голос девушки. В эти часы квартал всегда преображался: приподнимались плотные шторы на окнах особняков, вдоль аллеи зажигались вереницы огней, десятки джентльменов и дам выходили на улицу полюбоваться закатом, океаном и тем впечатлением, которое они производили на окружающих своими манерами и одеждой. Для спутников Агнессы в этом не было ничего необычного, и только юная пансионерка, не знавшая пока власти денег или вещей, с удивлением смотрела на этот местный парад богатства, легкомыслия и веселья.

Темнело, сумерки медленно поглощали пестрые краски дня. Агнесса молча брела по длинной аллее, прислушиваясь к вечерним звукам. Ветер стих, листва почти не шелестела, каждый шаг отзывался четким стуком где-то вдали. Высоко носились ласточки, их тревожные крики сливались с мерным треском цикад. Контуры деревьев казались вырезанными из черной бумаги, выше и выше от стволов плелось темное кружево листвы, что-то происходило в природе, неуловимо таинственное, сокрытое от глаз дневных существ. Уже тогда Агнесса впервые почувствовала завораживающее притяжение ночи; девушке казалось: сойди она с дорожки — и ноги опутают сонные травы, призывно шепчущие о том, что до поры дремлет в душе. Аллея словно бы уходила в бесконечность…

Агнесса не заметила, как они подошли к задней калитке сада. Верхний этаж дома утопал в темноте, лишь окошко кухни слабо светилось сквозь заросли кустарника. Собаки хрипло залаяли, но быстро смолкли, увидев Аманду, которая, поднявшись на крыльцо, недовольным голосом окликала Терри.

Выждав, пока миссис Митчелл удалится в свою комнату, Агнесса переоделась из белого платья в домашнее, ситцевое, в синий цветочек, расплела волосы, спустилась вниз и приоткрыла дверь кухни.

Маленькое помещение освещалось ярким пламенем очага, на стенах плясали огромные тени. Терри стояла у плиты и помешивала деревянной ложкой закипающее в тазу сладко пахнущее варенье. Профиль ее в малиновом свете огня казался выточенным из красного камня, пушистые пряди волос выбились из-под косынки, упали на гладкий лоб, в глазницах залегли глубокие тени, и оттого лицо женщины приняло печально-строгий, загадочный вид. Агнесса подумала о том, что Терри еще молода, вряд ли ей больше тридцати пяти лет, но сейчас в своей усталой задумчивости она выглядела много старше.

Девушка присела на край табурета, и служанка, услышав скрип, обернулась.

Понемногу они разговорились.

— Давно вы в этом доме, мисс Агген? — спросила Агнесса.

— Зовите меня просто Терри, мисс. А служу я у миссис Митчелл седьмой год. Рада, что вы наконец приехали.

— Я тоже рада, Терри.

— Нравилось вам учиться?

— В общем-то, да, нравилось.

— Жаль было расставаться с пансионом?

Агнесса задумчиво улыбнулась.

— Нет, Терри, не жалко. Вернее, жаль, что я не увижусь больше с подругами, а остального… Нет! Не всегда в пансионе было хорошо и интересно. Многое нам запрещали.

— Что, например?..

— Читать все, что хотелось прочесть, вечерами гулять в саду…

Женщина улыбнулась.

— Но это, наверное, не так уж важно!

— Может быть, — Агнесса. — Но нас держали взаперти, а мне всегда хотелось увидеть что-нибудь.

— Ничего, не огорчайтесь, мисс, все у вас впереди.

Агнесса помолчала, потом вдруг спросила:

— Терри, вы знаете что-нибудь о моем отце?

— Почти ничего, мисс. Он был, по-моему, очень добродетельным человеком. У миссис Митчелл, вашей матушки, есть его портрет.

— Портрет?

— Да. Я когда-то видела мельком, — говорила, не отвлекаясь от работы, так, словно речь шла о чем-то незначительном, но Агнесса внимательно вслушивалась в ее слова. За обыденностью ответов Терри угадывалась, тем не менее, какая-то особенная, не ощущаемая Агнессой в других людях житейская мудрость; девушка не могла себе представить, что Аманда может разговаривать с этой женщиной так, как она обычно говорила с Мери.

— Скажите, Терри, от чего он умер?

— Я слышала, это была трагическая гибель, — ответила служанка, по-прежнему занятая работой. — Но о подробностях лучше спросить у матери.

Агнесса опять задумалась, глядя, словно в зеркало, в начищенный медный таз. Сейчас, раскрасневшаяся от кухонного жара, простоволосая, она походила на деревенскую девчонку. Она не замечала бросаемых на нее служанкой взглядов. Терри смотрела на юную госпожу со скрытым удивлением и любопытством, потому что ожидала увидеть дочь Аманды совсем не такой; она полагала, это будет прекрасно обученная светским манерам барышня-патрицианка, немного кокетливая, очень хорошенькая, не обязательно избалованная и капризная, но непременно уверенная в собственных достоинствах. А вместо этого перед ней оказалась застенчивая девочка, по сути дела еще ребенок, с выражением беспредельной наивности в широко раскрытых глазах. И служанка подумала, что, пожалуй, понимает ее… Терри была необразованной женщиной из простонародья, но сумела сердцем почувствовать: больше всего эта девушка нуждается сейчас в тепле родного дома, в дружеском понимании, в любви родителей, в том, чего она была лишена на целых семнадцать лет. И в то же время Терри лучше, чем кто-либо другой, знала, каким холодным может быть дом Аманды.

— С кем вы познакомились у миссис Райт? — спросила служанка.

— С ее дочерьми, Эйлин и Марией-Кристиной, и с мистером Дейаром. Да, Терри, я хотела попросить вас: разбудите меня, пожалуйста, когда пойдете на рынок! Я приглашена на прогулку.

— Хорошо, мисс. Понравились вам новые знакомые?

— Да.

И Агнесса рассказала о них служанке, которая, завершила дела, села напротив девушки и внимательно слушала ее, изредка улыбаясь и согласно кивая.

— А мистер Дейар, кто он?

— Друг семьи Райт.

— Может, он жених одной из сестер?

— Этого я не знаю. По-моему, у них много знакомых…

Они еще поболтали, а потом служанка позвала:

— Пойдемте, мисс, кормить наших сторожей!

Сторожи — два огромных тигровых дога Грег и Дон — охраняли владения миссис Митчелл. Днем они отсыпались в тенистых зарослях сирени, а ночью, быстрые и свирепые, носились по темному саду. К новой хозяйке они пока относились с недоверием — рычать переставали лишь после окрика Аманды или Терри. Терри, вопреки указаниям, баловала псов и сейчас не позабыла положить в карман сахар.

Они с Агнессой спустились с крыльца, и женщина коротким свистом подозвала собак. Долго разговаривала с ними, поглаживая их бархатные бока, потом дала сахар Агнессе, и та осторожно протянула его псам, которые, виляя хвостами и урча от восторга, принялись хватать сладкие куски.

— Их можно приручить, — сказала Терри. — Особенно этого. Правда, Дон? — Она погладила Дона, а Грег ревниво взвизгнул, и тогда Агнесса несколько раз провела ладонью по длинной, гладкой спине пса, а он лениво разлегся на траве, подставив под руку упругий теплый живот.

— Вот и ручные, — говорила Терри. — Они все понимают не хуже людей. И не злые они вовсе, если с ними по-человечески: как и все живые существа, рано или поздно на добро добром ответят… Что ж, идемте, мисс, а то уже поздно.

Когда повернули назад, Терри подала девушке руку.

— Держитесь, мисс, а то поскользнетесь в темноте. Я-то здесь все знаю, а вы — в первый раз!..

Они дошли до крыльца, и Агнесса, остановившись, сказала вдруг:

— Зовите и вы меня просто по имени, Терри.

Женщина крепче сжала пальцы юной госпожи; в словах девушки ей послышался непонятный, неизвестно к кому обращенный вызов.

— Как видно, в вас больше от природы, чем от воспитания, — негромко произнесла она.

Агнесса поднялась к себе. Она долго лежала без сна, слушая далекий плеск волн. Она понимала, что вступает в новую пору жизни, и все существо ее наполнялось чувством чего-то печального, неосуществимого. Агнесса в свои семнадцать лет еще не научилась как следует разбираться ни в себе, ни в других, она только пыталась делать это, не осознавая, что принадлежит к числу натур, вся жизнь которых может стать трагедией бесплодного поиска родственной души, завершающегося сознанием невозможности проникновения одной в другую, столь глубокого, как хотелось бы, неспособности быть вполне понятным и понять даже самое себя.




ГЛАВА II


Ночь пролетела быстро, и вот уже заспанная Агнесса медленно спускалась по лестнице. Она немного посидела на кухне, рассеянно глядя на хлопотавшую Терри, затем умылась холодной водой и, окончательно проснувшись, пошла одеваться. Когда Терри с корзиной в руках вышла на крыльцо, девушка уже поджидала ее. Уходя, она оглянулась на окна спальни Аманды: они были плотно завешены.

Прохладный утренний воздух был удивительно чист и прозрачен, очертания гор, в полдень полускрытые дымкой зноя, четко проступали на фоне светлого неба. Терри повела Агнессу другой дорогой, неровной широкой лентой спускавшейся к океану. Девушка с интересом смотрела на пеструю толпу, спешащую на шумный южный базар. В столь ранний час это были в основном торговки; женщины, перекликаясь между собой, тащили большие корзины с фруктами, овощами, зеленью, свежей рыбой. Мужчины управляли тяжело нагруженными повозками, покрикивая на измученных лошадей. Наперегонки неслась веселая оборванная детвора: мальчишки и девчонки волокли глиняную посуду, океанские раковины, куски холста, разный мелкий товар. Шли молоденькие служаночки с легкими корзинками в руках — негритянки, мулатки и белые. Внимание Агнессы привлекла маленькая сценка: двое мальчишек везли тяжелую тележку, доверху заставленную большими корзинами. Старший, не более десяти лет, впрягся в длинную веревку, а младший, лет шести, пыхтя от усилия, подталкивал повозку сзади. Внезапно тележка, зацепившись осью за камень, перестала двигаться, и передний мальчик, не оборачиваясь, крикнул:

— Да поднажми же, Том!

Маленький Том напрягся изо всех сил, но колеса стояли, а тележка накренилась и сползла с дороги. Заметив это, Терри бросила корзину и, подбежав к повозке, приподняла ее.

— Что ждешь! — прикрикнула она на старшего мальчика. — Тяни!

Повозка дрогнула и покатилась. Младший поднял на Терри большие серьезные глаза и молча продолжал работу.

Агнесса поглядела вслед мальчикам, потом спросила тихо:

— У них есть родители? Такой труд слишком тяжел для детей.

— Они должны работать, — с легким раздражением сказала Терри. — Отец их болен, а матери одной не прокормить семью, ведь их, — она кивнула на мальчишек, — шестеро, старшему четырнадцать… Здесь это обычное дело, — немного погодя добавила служанка.

Дальше шли молча. Агнесса в задумчивости опустила голову, и несколько раз грубые окрики заставляли ее отскакивать в сторону от наезжавших повозок. Она немного отстала от Терри и долго брела по пыльной дороге, не видя ничего вокруг. Служанка не мешала ей.

Когда девушка очнулась от своих мыслей, то увидела, что они с Терри почти дошли до набережной, откуда одна дорога вела на рынок, другая — в сторону особняков.

Агнесса спешила выбраться из суетливой толпы. Она посторонилась, пропуская группу молодых мужчин, которые вели на поводу лошадей, очевидно, с купания. Длинные гривы коней отливали шелком, шерсть блестела на солнце, копыта грациозно ступали по булыжной мостовой, и Агнесса невольно залюбовалась животными, но тут же, почувствовав на себе откровенно любопытные взгляды, с досадой отвернулась и быстро пошла вперед. И все-таки что-то заставило ее оглянуться. Она повернула голову и на мгновение встретилась взглядом со светловолосым юношей; он шел последним, держа за узду смоляно-черного, без единого пятнышка коня, и этот пристальный взгляд странно взволновал Агнессу. Девушка поскорее скользнула за поворот и, облегченно вздохнув, остановилась, поджидая Терри. Здесь их пути расходились.

Яркую Марию-Кристину Агнесса заметила издали. Мисс Райт-младшая сидела на перилах крыльца и оживленно болтала с Ричардом Дейаром, который стоял тут же, на ступеньках. Они в один голос поздоровались с Агнессой, а Кристина прибавила:

— Вы, мисс Митчелл, сегодня очень хороши! Правда, мистер Дейар? — И озорно улыбнулась Агнессе.

— Мисс Митчелл хороша не только сегодня, — в тон ей произнес молодой человек, чем окончательно смутил гостью. Собираясь рано утром, Агнесса выбрала светло-зеленое платье и шляпу с белой лентой, но одета она была намного скромнее Марии-Кристины. Мисс Райт предпочитала сочные краски: ее рыжие волосы, завитые в мелкие кудряшки, задорно вздымались надо лбом. Агнесса пришла к выводу, что Кристина нарушила как минимум две главные заповеди воспитанниц пансиона: «Молодой леди подобает быть одетой скромно» и «Девушка должна быть красива красотою естественной». Но, поразмыслив, решила, что несоблюдение правила «Барышне пристало вести себя скромно» напрочь перечеркивает вообще все. При этом она вовсе не думала осуждать новую знакомую; ей куда приятнее было хотя бы на время забыть о надоевших условностях. Агнессе и в голову не приходила мысль о том, что ни Мария-Кристина, ни ее сестра, ни их подруги никогда, при всем кажущемся легкомыслии и дерзости, даже при желании не посмели бы переступить раз и навсегда установленную грань приличия, совершить что-нибудь такое, что по-настоящему бросило бы тень на их репутацию и честь семьи. Они просто дурачились и невинно шутили. На крыльце появилась Эйлин.

— Здравствуйте, мисс Митчелл! — сказала она и обратилась к Кристине и Ричарду: — Слышали новость? Маргарет Бренсон возвращается завтра.

— Маргарет! Наконец-то! — воскликнула Кристина. — А остальные?

— Мистер Гауг приедет через пару дней, а мистер Хирд, наверное, уже здесь, — Ричард, а Эйлин, повернувшись к Агнессе, пояснила:

— Это наши знакомые, вернее, друзья. Мы потом представим их вам. А теперь пора идти — поднимается солнце!

…Беззаботная компания шла по берегу океана, болтая и смеясь. Они были уже далеко за городом: широкий гранит набережной сменился узкой полоской песчаного пляжа. Слева сплошной стеной возвышался вулканический массив: местами скалы нависали над водой, и тогда путники пробирались тропинкой, нырявшей меж каменных глыб.

Агнесса не переставала удивляться прелести дикого края. Солнце палило вовсю, горячий ветер обжигал лицо, не привыкшие к ходьбе ноги ныли от усталости, но здесь Агнесса испытывала не сравнимое ни с чем волнующее ощущение свободы!

Широко раскрыв глаза, смотрела она на океан и думала о том, до чего же он переменчив… как это похоже на человеческое настроение. Она сбросила туфли, чуть приподняла подол платья, побрела по мелководью, наслаждаясь прохладным прикосновением волн. Она часто нагибалась и скоро набрала целую горсть перламутровых раковин и причудливо окрашенных камней. Вскоре тропинка начала круто подниматься вверх. Подняв голову, Агнесса с трудом разглядела среди зубцов исполинского массива остатки крепостных стен. Путь предстоял нелегкий: извивы тропинки кое-где скользили по едва заметным выступам скалы, почти совсем лишая путников опоры. Агнесса осторожно ступала по скользким камням; впереди шли Ричард и Эйлин, а футов на пять ниже развевался белый шарф Марии-Кристины.

Агнесса вдруг вспомнила сон, который часто снился ей раньше. Она видела себя на каком-то крошечном уступе, ей с трудом приходилось сохранять равновесие. Ужас леденил кожу, но девушка вспоминала, что это сон, всего лишь сон, и никакой опасности нет. Агнесса переставала бороться, падала вниз и всегда просыпалась, не достигнув дна пропасти. Но теперь настоящий, а не приснившийся страх высоты сковал ее движения. От мысли, что она, случайно поскользнувшись, может сорваться вниз, перехватило дыхание и похолодели руки. Девушка чувствовала, что не может идти дальше, она хваталась за какие-то травинки, пытаясь удержаться, но голова кружилась, тело слабело и… Внезапно сильные руки подхватили ее, и, не успев опомниться, Агнесса очутилась на маленькой площадке, образованной выступом скалы.

— Ну и напугали же вы меня, мисс Митчелл! — произнес Ричард, наблюдая, как с лица девушки медленно сходит бледность.

— Спасибо…— еле переводя дыхание, прошептала Агнесса.

— Это наша вина, — сказала подоспевшая Мария-Кристина. — Мы не сообразили, что вы впервые в горах! С непривычки всегда голова кружится.

— Теперь лучше? — спросила Эйлин, участливо склоняясь к Агнессе.

— Да… Можно идти дальше.

— Дальше?! О, да вы, мисс Митчелл, вижу, все-таки не из робких! — воскликнула Кристина. — Что ж, вперед так вперед!

Последний участок пути оказался сравнительно легким, и они быстро преодолели его. Агнесса, окончательно успокоившись, оглядывала окрестности: с такой высоты можно было видеть долину во всем ее величии и красоте. Океан походил на гигантскую серебряную чашу, распростертую под огромным каменным хребтом. Сзади теснились четырехсотфутовые базальтовые исполины одиночные скалы, под ними расстилалась зелень малых холмов, а затем опять горы, горы, горы…

Путешественники подошли к стенам древней крепости. Некогда она представляла собой внушительное сооружение с зубчатыми стенами и обширным внутренним двором. Теперь же ворота и единственная башня были разрушены, и не оставалось сомнений, что недалек тот день, когда все до сих пор уцелевшее превратится в руины.

Агнесса отстала от спутников: остановившись у входа, она попыталась прочитать полустертую надпись на каменной доске, но, так и не разобрав шрифт, спустилась по узенькой лесенке в нижнюю часть башни. Наверху была жара, а здесь — холод склепа. Агнесса провела рукой по шероховатой мокрой стене и подумала внезапно о том, что несколько столетий назад тут жили люди, они говорили, думали, плакали, смеялись… живые люди, но теперь их нет, они ушли навсегда, их поглотила вечная тьма, и никогда никто не узнает их судеб и имен. И они никогда не узнают о том, каков сейчас мир и каким он будет спустя тысячелетия. И она, Агнесса, исчезнет, исчезнут ее мысли, ее суть; все, что она делает, канет в ледяное небытие, даже тени следа не останется на земле, и нет никакой возможности предотвратить эту катастрофу. Так каков же смысл ее появления на свет, если все скроют безмолвные камни?

Агнессе стало страшно. Она выбежала наверх и присела на обломок известковой плиты. Она сидела, наверное, долго, сжимая виски тонкими пальцами, до тех пор, пока не услышала тихий голос:

— Что с вами, мисс Митчелл? Вам снова дурно?

Девушка повернулась и увидела мистера Ричарда Дейара.

— Нет-нет, я просто задумалась, — поспешно произнесла она и встала.

Она не знала, что Дейар давно стоит здесь, пытаясь поймать ее сосредоточенный взгляд, устремленный на что-то видимое ей одной. А между тем молодой человек решил, что за Агнессой Митчелл стоит, пожалуй, немного поухаживать. После посещения Амандой дома миссис Райт болтливая Дебора обмолвилась при Ричарде, что, мол, Агнесса Митчелл — весьма выгодная невеста. Правда, она намекнула еще на некие обстоятельства, касающиеся не лично Агнессы, но Аманды, обстоятельства, которые могли помешать миссис Митчелл найти для дочери безукоризненного, достойного жениха. В тот вечер Агнесса не произвела на Ричарда особого впечатления, девушка не показалась ему интересной, мистера Дейара куда более поразило холодное великолепие Аманды. Сам он приходился племянником первому богачу округи: дядя был болен и стар, но Ричард так до сих пор и не знал окончательно, перепадет ли ему хоть что-нибудь из дядюшкиного наследства. В доме миссис Райт он ухаживал за Эйлин, но сейчас решил уделить побольше внимания Агнессе.

— Простите, мисс Митчелл, что я отвлек вас от мыслей, но мне не хотелось оставлять вас одну, — проговорил он с вежливой улыбкой, устремляя на девушку чуть прищуренный взгляд.

Потом подал Агнессе руку. Он не видел, что из-за угла башни за ним наблюдают быстрые глаза Марии-Кристины.

Мария-Кристина накрыла широкую каменную плиту куском ткани и разложила на нем всю принесенную из дома провизию. Ричард откупорил бутылку темного вина и разлил его по четырем бокалам.

— Итак, первый тост…— Кристина сделала паузу.

— Разумеется, за дам, — сказал Ричард, — за тех, вокруг кого и вертится жизнь в этом мире!

Эйлин улыбалась.

— Забавно, — заметила Мария-Кристина, поставив свой бокал на камень. — Я слышала одну легенду: будто племена, что жили здесь несколько веков назад, еще до испанцев, каждый год устраивали женщинам испытание. Женщина должна была пройти по крутой тропе от берега океана до вершины скалы, причем в руки ей давали кувшин или чашу с водой. И если какая-нибудь несчастная оступалась и роняла свою ношу, то ее сбрасывали в воду: таким способом племя избавлялось от больных и слабых женщин.

— И никто из мужчин не мог заступиться за них? — спросила Агнесса.

— Мисс Митчелл, да что вы! Во-первых, дикарям чужды любовь и сострадание, а потом закон такой, понимаете? Чтобы выжить! Сами же мужчины и сталкивали женщин вниз! В этом мире, — подчеркнуто назидательно добавила она, поглядев на Ричарда, — каждый заботится только о собственной выгоде, и побеждает сильнейший!

— К чему ты рассказываешь такие вещи? — сказала спокойная Эйлин. — Это были варвары, о них ли речь?

Ричард бросил на Кристину исполненный иронии взгляд.

— Дело в том, мисс Эйлин, — сказал он, — что мисс Кристина намекает на присутствующих — не знаю, правда, зачем — и вообще на мужской пол. Мол, даже тысячелетия не могли нас исправить.

— Нет, почему? — невозмутимо парировала Кристина. — Вовсе не на вас! Ведь сегодня вы не сбросили мисс Митчелл в пропасть, когда она поскользнулась.

— Мария! — воскликнула Эйлин. — Перестань сейчас же!

— Хорошо, — сказала Кристина, — не сердитесь на меня, мистер Дейар. За дам — так за дам, согласна!

Агнессу не в первый раз удивило, как просто общались между собой молодые люди, это было совсем не то, к чему ее готовили в пансионе. Чуть пригубив, она поставила бокал на место. От жары хотелось пить, но терпкая влага непривычно обожгла горло.

— Бедняжки мы, — сказала Кристина. — Это мужчины имеют свободу распоряжаться собой, а слабый пол…

Она махнула рукой.

— Если есть деньги…— начал было Ричард, но Кристина оборвала его:

— Мои деньги — это мое приданое, и не более того! А я хочу быть независимой во всех отношениях!

Слушая их разговор, Агнесса подумала о том, что желанная свобода, похоже, и в самом деле призрак, если на все придется спрашивать разрешение. А если нет?

— Скажите, миссис Райт знает, где мы находимся? — спросила она.

— Конечно, нет! Мамочка думает, что мы гуляем по берегу или собираем цветочки вон на той лужайке! — Кристина показала куда-то вниз, где среди зарослей можжевельника мелькали бледной зеленью маленькие поляны. — А как мы веселились прошлым летом! Скоро приедут наши друзья, вот тогда будет совсем замечательно!

— Да хватит тебе болтать, Мария-Кристина. Мисс Митчелл может подумать что-нибудь не то, — говорила, все более оживляясь, Эйлин.

— Все, молчу! Только пусть мистер Дейар скажет, когда мы поедем кататься верхом!

Она рассмеялась, а Эйлин негодующе передернула плечами.

— Предлагаю совершить верховую прогулку послезавтра, — сказал Ричард. — Как вы на это смотрите, мисс Митчелл? — Он повернулся к Агнессе. — Согласны?

— Но я не умею ездить верхом.

— О, это пустяки! Мы научим вас, если вы не против.

— Да! — подхватила Кристина. — Это совсем не трудно! У дяди мистера Дейара конный завод в трех милях отсюда. Лошади в нашем распоряжении.

— Потом, когда приедут наши знакомые, будем ездить все вместе, — добавила Эйлин.

Побродив по развалинам, к полудню собрались идти назад. Агнессу страшил крутой спуск, но спускались они по другой, менее опасной тропинке, и к тому же цепкие пальцы Марии-Кристины ни на секунду не выпускали запястья Агнессы. После, пройдя по заросшим виноградникам, они выбрались на проселочную дорогу. Идти по набережной было бы намного приятнее; здесь же, на проселочной дороге, в туфли набились комочки сухой земли, а на платье осел слой пыли, но этот путь оказался короче, и вскоре Агнесса очутилась дома.

Она подождала, пока новые знакомые не скрылись за поворотом, и открыла калитку.

Рабочие перекладывали плиты, которыми был выстлан двор. Дело двигалось не слишком быстро: солнце стояло в зените, по лицам людей струился пот, и их натруженные руки с усилием поднимали гранитные квадраты.

Аманда стояла неподалеку и давала указания. По-видимому, она была недовольна — ее резкий голос проникал в самые дальние уголки сада.

— Пошевеливайтесь! К вечеру нужно закончить.

— Это вряд ли…— промолвил нехотя один из работников. — Тут дня на два работы.

— Ну что ж, — с высокомерным спокойствием кивнула Аманда, — соответственно вы получите лишь половину обещанного.

Не будь Агнесса столь сильно охвачена своими впечатлениями, она могла бы поразмыслить над тем, что увидела сейчас: то было обличье Аманды, которое лучше, чем какое-либо другое, выдавало ее истинную суть, ибо за ним проступало нечто такое, что не в силах была скрыть даже самая совершенная красота.

Заметив дочь, миссис Митчелл еще что-то сказала рабочим и повернулась к ней. Поздоровавшись, она сдержанно осведомилась:

— Ну как? Понравилась тебе прогулка?

— Да.

По правде говоря, Агнесса не была в большом восторге от новых знакомых: тот ореол одиночества, с которым она вышла из пансиона (одиночества, к счастью, не успевшего пустить глубокие корни), не исчез; у Агнессы закралось подозрение, что Мария-Кристина и Эйлин, пожалуй, несколько поверхностны, и едва ли общение с ними приведет к настоящей дружбе… Впрочем, девушка не теряла надежды на лучшую встречу… возможно, с кем-либо из окружения сестер Райт. Или… с кем-то еще.

Но Аманда не была тем человеком, с которым искренне хочется поделиться впечатлениями.

— А где вы были? — Миссис Митчелл скользнула по Агнессе острым взглядом.

— Прошлись по набережной, потом немного погуляли за городом, — та, удержавшись от подробностей.

— Иди, Мери ждет тебя в столовой. И в следующий раз получше укрывайся от солнца.

— Да, — поспешно произнесла девушка, — меня пригласили на конный завод. Послезавтра.

— Кто пригласил?

— Мистер Дейар.

— Одну тебя?

— Нет, всех: и мисс Эйлин, и мисс Марию-Кристину.

— Вот как? Что ж, можешь пойти.

И, давая понять, что разговор окончен, мать отвернулась.

У себя в комнате Агнесса скинула платье, туфли, шляпу, глянула в зеркало… Боже мой! Щеки, лоб, нос покраснели от солнца, пряди волос выбились из прически, но в зеленых глазах появилась невиданная доселе задорная смешинка.

Агнесса пригладила пряди, свисающие по обеим сторонам разгоряченного лица, и вдруг, несмотря на усталость, в безудержном восторге закружилась по комнате: в ней просыпалась не утолявшаяся целых семнадцать лет страсть к приключениям, способная пробиться сквозь толщу догм, перевернуть ее жизнь и в дерзости своей сравняться с мечтою.




ГЛАВА III


Собираясь утром на прогулку, Агнесса рисовала в мечтах, как будет объезжать верхом на лошади степные просторы, дикие и прекрасные, покорять вершины холмов, — тут ей вспоминались тайно прочитанные в пансионе романы. Только вот костюм для верховой езды раздобыть не удалось, и Агнесса с сожалением просила Мери застегнуть на спине обычное платье из серого органди, попутно обдумывая способ разрешения этой проблемы. Аманду ей просить ни о чем не хотелось. Заслышав бешеный лай Грега и Дона, девушка выглянула в окно: во двор входили облаченные в амазонки Мария-Кристина и Эйлин, с ними был Ричард Дейар, а также не знакомые Агнессе девушка и два молодых человека. Терри с трудом удерживала псов.

— А где молодая хозяйка? — спрашивала Кристина, с любопытством разглядывая двор, дом, собак и саму Терри.

Агнесса не слышала, что ответила служанка, — быстро закончив туалет, девушка слетела со ступенек вниз и пошла навстречу гостям. Она не знала о том, что из-за занавески спальни второго этажа на нее глядят внимательные серые глаза.

Аманда отошла от окна только тогда, когда компания молодых людей скрылась из виду. Она села на неприбранную кровать, губы ее были плотно сжаты, а руки слегка дрожали. Аманда никак не могла понять, отчего она вдруг так разволновалась. Ее дочь! Подумать только! Давно ли она сама была такой же девчонкой?!

Тогда она жила в старом домике на окраине небольшого городка в Джорджии. Родители Аманды умерли рано, и она семнадцати лет от роду бросилась на поиски счастья. Из родственников у нее оставалась лишь тетка по матери, но к ней девушка не поехала, хотя тетка была богата и бездетна. В семье о ней если и вспоминали, то всегда с осуждением: там придерживались строгих нравственных правил, а отступница тетя Бесси содержала публичный дом в Новом Орлеане, и потому ни о каком родстве с нею не могло быть и речи. Мать много говорила Аманде о том, что лучше остаться бедной, но сохранить свое достоинство, гордость и честь; и хотя дочь, пять лет носившая одно платье, сомневалась в справедливости этих суждений, первое время — по старой памяти — она вела себя так, как учили родные.

Но стремилась она к другому. Целью мисс Аманды являлось завоевание положения в обществе, богатство и, конечно же, личное счастье. Главными козырями в предстоящей крупной игре она считала молодость, красоту и ум, но очень скоро выяснилось, что не хватает самых главных карт — денег: без них все планы рушились, будто песчаные городки. Покойные родители не оставили Аманде почти никакого имущества, и ей ничего не оставалось, как идти искать работу, чтобы прокормиться. Она устроилась было на фабрику, но пробыла там недолго: тяжкий труд губил красоту, а платили мало, да и само сознание того, что она — простая работница, отравляло существование гордячки Аманды. Девушка желала успеха быстрого и легкого; немного поколебавшись, она поступила на работу в ночной клуб — танцовщицей, надеясь очаровать богатых посетителей своим изяществом и ослепительной улыбкой. Поклонники появились незамедлительно, здесь же Аманда познакомилась с начинающей актрисой Деборой Голден. Они вместе проводили время в обществе веселых молодых людей, где рекой лились признания в любви, комплименты, всякого рода туманные обещания, но все это были пустые слова, а Аманда ждала серьезных предложений и быть источником чьих-либо развлечений не желала.

Она злилась на себя и на окружающих. Особенно ее задело удачное замужество предприимчивой Деборы, которая вскоре после свадьбы уехала в Калифорнию, откуда присылала письма с подробным и восторженным описанием новой жизни. Аманда же продолжала с черной завистью созерцать недоступный ей мир богатых посетителей клуба, а через год, махнув на все рукой, сделалась любовницей одного из них, затем другого, третьего и стала особой весьма известной. Аманда веселилась, танцевала и пела но вечерам, а утром, злобная, мрачная, случалось, рыдала от унижения и стыда: не о такой жизни она мечтала.

Еще через год она случайно познакомилась с Джеральдом Митчеллом, служащим промышленной компании. Влюбленный в красавицу Аманду, мистер Митчелл предложил ей свою руку, и она согласилась — ей давно опротивел и клуб, и любовники, и вся прежняя жизнь. Они поженились. Джерри оказался внимательным и нежным, он горячо любил Аманду, с восторгом встретил рождение дочери. По службе мистер Митчелл числился на хорошем счету, чувствовалось, что он пойдет в гору, и Аманда наконец зажила не то чтобы счастливо, но как-то спокойно и мирно. Молодые супруги сняли квартиру в центре города, наняли прислугу, но неожиданно свалившееся несчастье прервало семейную идиллию: Джеральд Митчелл был убит вечером на одной из темных улиц, где он, возвращаясь со службы, вступился за женщину, на которую напали грабители. Что это было — тяжкий рок или всего лишь непоправимый случай, неизвестно, но только жизнь снова попыталась загнать Аманду в тупик. Она осталась вдовой с маленьким ребенком на руках, средства скоро иссякли, нужно было как-то спасаться от надвигающейся бедности, от мучительных забот о завтрашнем дне. И тут Аманда подумала о тетке.

Она хорошо помнила, как ранним утром постучалась в окошко маленького флигелька, как дверь открыла служанка, и после долгих объяснений Аманду наконец представили полной седовласой даме, мисс Элизабет Рейнолдс, тете Бесси. Аманду она встретила недоверчиво, но, когда та рассказала о последних годах жизни родителей и о своих последующих скитаниях, признала племянницу и обещала помочь. Вскоре одинокая дама привязалась к малышке Агнессе; к тому же практичный ум и обаяние Аманды могли пригодиться в ведении дел «храма любви». Так что миссис Митчелл обосновалась у тети Бесси.

Спустя пять лет госпожа Рейнолдс умерла, а ее единственная родственница Аманда Митчелл вступила в права наследования.

Аманда воспрянула духом: наконец-то она обрела истинный козырь — неиссякаемый источник доходов. Маленькая Агнесса была отдана на воспитание в пансион для благородных девиц, а миссис Митчелл занялась устройством деловой и личной жизни.

Однако ее опять ждала неудача: достойных претендентов на руку «мадам» не находилось, путь в высший свет также был закрыт для нее; разумеется, как полагала и сама Аманда, в том виновато было недвусмысленное положение хозяйки непристойного заведения. Материального благополучия она достигла, теперь ей нужно было уважение общества, но покорить эту вершину оказалось труднее всего. Миссис Митчелл решила действовать хитрее. Она связалась с особой по имени Лорна Хейман, молодой смышленой авантюристкой, которую сделала своей заместительницей или, вернее, заменительницей: поручила ей все дела, а сама переехала в другой город, где поселилась под видом наследницы большого состояния.

Состояние и в самом деле было немалым: приличная сумма досталась от тети Бесси, да и после доходы не уменьшались. Лорна, конечно же, приворовывала, но зато в умении изворачиваться, хитрить, когда дело касалось полиции или налоговой службы, ей не было равных, поэтому Аманда не особенно сердилась. Деньги и так текли рекой. Миссис Митчелл купила дом в одном из крупных городов, а также особняк на побережье Калифорнии, который, правда, долгое время оставался заброшенным. Из прислуги все эти годы рядом находилась лишь Терри Агген, простая честная женщина, сумевшая завоевать доверие госпожи. Аманда жила на широкую ногу, ни в чем себе не отказывала, но честолюбивые планы не покидали ее. В последнее время они разгорелись с новой силой, и связано это было прежде всего с приближавшимся совершеннолетием Агнессы.

В заключительный год своего пребывания в пансионе девушка сильно повзрослела и теперь внешностью и характером все больше походила на отца. Правда, Аманда неожиданно для себя обнаружила в дочери какую-то непонятную отчужденность, но это, как она рассчитывала, пройдет, после того как девушка привыкнет к новой обстановке. Они так мало виделись и общались (даже на каникулы Аманда не забирала Агнессу домой), что миссис Митчелл решительно не знала, с чего начать знакомство с собственной дочерью.

Агнесса являлась последней картой миссис Митчелл в ее долгой игре с судьбой. Выдать дочь за состоятельного, уважаемого человека (быть может, даже знатного и непременно из хорошей семьи!), покончить с прошлым и наконец-то достичь той наивысшей ступени благополучия, к которой она безрезультатно стремилась всю жизнь! В том, что этот план удастся осуществить, Аманда почти не сомневалась. Пусть Агнесса не так красива, как была в юности миссис Митчелл, но в ней есть своя прелесть; кроме того, она играет на рояле, знает языки, танцует и поет, вышивает по канве — словом, умеет делать все, что положено уметь девушке, если она желает быть хорошей невестой!.. И главное — у нее имеется приданое, о котором Аманда заботилась все эти годы. Она была довольна тем, что ее дочь скромна, послушна и застенчива… даже, пожалуй, слишком. Аманда привезла Агнессу в летний особняк, познакомила с дочерьми Деборы и на этом пока остановилась. Спешить она не любила. Перед прибытием дочери она наняла новую служанку, негритянку Мери, из которой хотела сделать горничную Агнессы, а с Терри взяла слово молчать обо всем, что касалось прошлого: Агнесса не должна была знать ни о клубе, ни о публичном доме, ни о благодетельнице тете Бесси.

Так размышляла Аманда, сидя в своей спальне, после того как Агнесса ушла с новыми друзьями. Потом, устав от воспоминаний и мыслей о будущем, занялась собой: переменила платье, расчесала густые и все еще очень черные волосы. Внимательно рассмотрела кожу лица — морщин не было — и опять залюбовалась своим отражением. Аманда не переставала нравиться мужчинам: и во времена управления публичным домом, и после, когда она передала дела Лорне, а сама удалилась на покой, у нее были любовники. Были они и сейчас: конечно, совсем не такие, как тогда, в молодости, и относились они к ней иначе, и все же, устроив судьбу Агнессы, Аманда намеревалась их бросить… Бросить — и повести совершенно иную жизнь, в новом окружении, в новом обществе, может быть, уехать за границу… Аманда размечталась вовсю. Нужно купить Агнессе побольше нарядов (а заодно и себе!), научить ее следить за модой, нанять еще прислугу, завершить переустройство дома и двора! В общении Агнессы с дочерьми Деборы Райт и их друзьями Аманда ничего плохого не видела: пусть девочка поучится, как вести себя с поклонниками, это тоже пригодится. Хотя вряд ли эти молодые люди подойдут для серьезных отношений — с помощью матери Агнесса возьмет барьер и повыше! А Дебора (вспомнив о Деборе, миссис Митчелл хищно улыбнулась) пусть себе мечтает о счастливом будущем дочерей и своем, в качестве тещи. Еще посмотрим, кто кого!

Знойный степной воздух, пропитанный запахами трав и дорожной пыли, тяжело нависал над землей, потрескавшейся от многодневной жары. Копыта бегущих мелкой рысцой лошадей почти беззвучно опускались в пыль, а колеса ландо пели свою бесконечную песню.

Агнесса расположилась на заднем сиденье рядом с Эйлин Райт, мисс Маргарет Бренсон и мистером Стивеном Гаугом. Впереди сидели Ричард Дейар, мистер Барни Хирд и неугомонная Мария-Кристина. Ехать было жарко, мешала пыль, но компания не унывала: перебрасывались шутками, а веселый смех Кристины был слышен, как сказал кто-то, на две мили вокруг. Агнесса в основном молчала, не вполне освоившись с новыми спутниками. Маргарет Бренсон, красивая черноволосая девушка, знакомясь с Агнессой, держалась, как показалось той, свысока. Она, правда, разговаривала так со всеми, но Агнессу это все же задело — ее очень ранило высокомерие людей, на которое она не знала как отзываться: дерзить не умела, мириться не могла. Зато Барни и Стивен сразу расположили Агнессу к себе веселостью и простотой. Оба прибыли из столицы, где изучали право, оба были интересными собеседниками, один ухаживал за мисс Бренсон, другой — за Марией-Кристиной.

Сытые кони быстро мчались по ровной дороге, и через полчаса компания прибыла на место. Ричард помог Агнессе сойти на землю. Вообще он всячески оказывал девушке внимание, заметно выделял ее среди остальных, и нельзя было сказать, что ей это не нравилось.

Загоны для лошадей размещались по обе стороны обширной площадки, где утоптанная копытами земля была тверда, как камень. Поодаль виднелось несколько одноэтажных строений.

Все разбились по парочкам (Маргарет и Барни, Стивен и Мария-Кристина, Ричард и Агнесса) и разбрелись по площадке, осматривая обитателей загонов. Грустная Эйлин, чуть помедлив, присоединилась к Стивену и сестре.

Агнесса в сопровождении Ричарда переходила от загона к загону, с интересом читая надписи на прибитых к столбам маленьких табличках и слушая пояснения спутника. Узнав о приезде гостей, на площадке появился управляющий заводом, и с ним — группа мужчин, вероятно, из тех, кто ухаживал за лошадьми. Управляющий следовал за Ричардом, отвечал на вопросы, остальные держались поодаль.

— Вот Фортуна, Абсент, а вот Джипси, Найт, — говорил Дейар, — все чистокровки. У нас много очень ценных, породистых лошадей.

— Жаль все-таки, что я не умею ездить верхом, — вздохнула Агнесса. Ей нравились эти животные, и сейчас она не могла представить себе ничего более романтичного, чем испытанное только в мечтах ощущение стремительности скачки, когда ритм биения человеческого сердца сливается с ритмом движения коня, когда оно замирает в груди, сжатое страхом и одновременно жаждой вырваться наружу в упоительном восторге: ты свободна!

Конь, возле которого они стояли сейчас, был необыкновенно красив: стройный, с сильными мышцами, шоколадного цвета шкура казалась не блестящей, а матовой, рыжая грива косматилась на ветру, челка падала на морду неподстриженными прядями; лошадь то и дело вскидывала голову, и тогда светился то один, то другой сиреневато-черный глаз. Сочетание благородного происхождения и диковатого облика не просто поражало, а необычайно волновало воображение — то была чистейшая, не приукрашенная ничем романтика природы.

— Но вы легко научитесь, мисс Митчелл, я уверяю вас! Начать занятия можно в любое время, когда захотите!

— Боюсь, у меня ничего не получится, — безо всякого притворства сказала девушка.

— Получится, вот увидите! Здесь многие барышни ездят верхом. И мисс Райт, и мисс Бренсон тоже.

— Вы, наверное, можете ездить на любой из этих лошадей?

— Да, — не задумываясь, ответил Ричард.

— И на этой тоже? — прозвучал насмешливый голос незаметно подошедшей Марии-Кристины. Она указала на загон, где бесновался диковатого вида темно-рыжий жеребец. — Даже на этой?

— Эта лошадь не объезжена. — В тоне мистера Дейара слышалась досада.

— Нет, объезжена, — упрямо заявила рыжеволосая девушка и обратилась к управляющему: — Скажите, мистер Тревис!

— Мистер Дейар прав, мисс, — ответил тот, подходя ближе, — этого коня опасно седлать.

— Да?! — рассмеялась Кристина. — Эй! — Она махнула рукой. — Мистер Гауг, мистер Хирд, идите сюда! Кто проскачет хотя бы круг на таком жеребце, тому я подарю… поцелуй!

Друзья подошли к загону.

— По-моему, лошадь дикая, — равнодушно произнесла Маргарет, — зря ты это затеяла, Крис.

Кристина, однако, не унималась.

— Что, нет желающих покрасоваться и заработать поцелуй? — Глаза плутовки сверкнули.

— Вы хотите сказать, желающих свернуть себе шею? — пошутил Стивен.

— Вы же, мистер Гауг, прошли первоклассную школу верховой езды! — поддразнила Кристина.

— Но я не умею объезжать лошадей!

Молодой человек в растерянности развел руками, потрясенный оригинальностью женской логики: ему предлагали заняться не своим делом, сложным делом, требующим нескольких лет обучения, неуменье же выставляли как порок. А что если бы он предложил одному из парней, ухаживающих за лошадьми, перевести латинский стих?

— Вы, мистер Хирд?

Тот покачал головой.

— Струсили?

— Мари! — с возмущением выкрикнула Эйлин, а Ричард, не выдержав, метнулся к загону. Но Мария-Кристина удержала его.

— Нет, мистер Дейар! Я не желаю, чтобы вы пострадали по моей вине! Этот конь действительно дикий, и вам не нужно рисковать, но… но я все же хочу увидеть, как его укрощают! Неужели на заводе нет таких людей?

Ричард, нахмурившись, повернулся к управляющему.

— Есть, мисс, — отвечал тот Кристине. — Сейчас мы это устроим. Эй, Джек! — крикнул он кому-то. — Иди-ка сюда!

К загону подошел высокий стройный юноша лет двадцати и вопросительно посмотрел на управляющего.

— Проведи лошадь по кругу, — сказал управляющий, — вот господа желают посмотреть…

Джек окинул компанию быстрым взглядом и произнес:

— Но вы поручили мне…

— Потом! — не дав ему закончить, нетерпеливо заявил управляющий. — Делай, что говорят!

Но наездник стоял, дерзко разглядывая присутствующих, и, по-видимому, не собирался спешить. Мария-Кристина звонко расхохоталась, а Ричард побледнел от гнева.

Агнесса, стоя в стороне, наблюдала за происходящим. Внутренне она негодовала на коварную Марию-Кристину и искренне сочувствовала попавшему в неловкое положение Ричарду. И все же вниманием ее сейчас в большой степени завладел незнакомец Джек. Его явная пренебрежительность в равной мере, очевидно, относилась и к ней, но она не заметила этого, а видела только, что он вызывающе красив: правильные черты лица, густые и волнистые светлые волосы… Она почувствовала незнакомое волнение: от этого человека исходило непонятное ощущение притягательной силы. И ей очень захотелось, чтобы он согласился!

И в самом деле, он взял-таки длинное лассо, подошел к загородке и, прицелившись, точным движением набросил петлю на шею коня. Лошадь бешено замотала головой, но молодой человек крепко держал натянутую веревку, а свободной рукой распахнул дверь загона.

Кристина взвизгнула.

— Отойдите все в сторону! — крикнул Барни. Конь рванулся, почуяв свободу, но в тот момент, когда он выбегал в проем, Джек вскочил ему на спину и вцепился руками в длинную гриву. Лошадь понеслась, как угорелая. Пытаясь скинуть всадника, она то взвивалась на дыбы, то вскидывала задние ноги, но каждый раз всаднику каким-то чудом удавалось удержаться. Сердце Агнессы испуганно дрогнуло, когда взбешенный жеребец, перемахнув через изгородь площадки, стремительно поскакал в степь. Под всадником не было ни седла, ни стремян — это увеличивало риск и без того опасного искусства укрощения коня.

Зрители не дыша следили за поединком человека и животного. Стивен Гауг всем корпусом подался вперед. Сжав плечо стоявшего рядом Барни, он произнес:

— Впервые вижу такую лошадь, но и такого всадника мне встречать не приходилось. Это не просто выучка, это талант.

Глаза Марии-Кристины азартно блестели, Ричард тайком злобно кусал губы. Агнесса стояла, опустив худенькие руки; солнечные лучи, проникающие сквозь прорези полей соломенной шляпы, испещрили янтарными бликами пламенеющее румянцем лицо.

Она одна по-настоящему очарована происходящим: этот человек как нельзя лучше вписывался в созданный ею романтический образ. Правда, герои любимых романов Агнессы были образованны и благородны и жили в бедности, занимаясь тяжелым трудом только по роковому стечению обстоятельств, впоследствии приводивших к обратному, а незнакомец, судя по всему, не мог похвастаться своим происхождением — она понимала, что видит его, скорее всего, первый и последний раз, и все же…

Меж тем, сделав с десяток кругов по степи, утомленная бесплодными попытками и неистовой скачкой лошадь перестала брыкаться и пошла ровной рысью, распустив по ветру пышный хвост и плавно покачиваясь. Через четверть часа, усталая и покорная, она остановилась возле загона. Джек спрыгнул на землю.

— Браво! — в восторге закричала Кристина.

Все окружили лошадь. Она косила недоверчивым взглядом, широко раздувая жаркие ноздри. Упругие бока ее тяжело поднимались, а с морды слетали в пыль густые хлопья пены.

— Слушай, где твой дядя взял такую злюку? — спрашивал Ричарда Стивен, похлопывая коня по мокрой спине.

— Не знаю, где ее купили, — неохотно отвечал Ричард.

В то время как мужчины рассуждали о достоинствах лошади, Эйлин подошла к сестре и тихо спросила:

— Зачем тебе это понадобилось?

Мария-Кристина засмеялась.

— Просто так. Я хотела его немного проучить. А что, разве плохо получилось? Мне понравилось!

— Ты всегда любишь быть центром всего, даже скандала!

— Для тебя же старалась!

— А я тебя не просила об этом!

В ответ Мария-Кристина обиженно фыркнула и отвернулась от сестры.

Агнесса искала глазами всадника. Напрасно! Он тут же скрылся, и все присутствующие, казалось, забыли о нем. Еще немного походили по плацу, но уже не парами, а будто сторонясь друг друга — у большинства настроение было испорчено.

Перед отъездом Ричард незаметно отвел управляющего в сторону; они старались говорить тихо, но Агнесса услышала, как Дейар спросил:

— Это что еще за выскочка, Тревис?

— Джек, сэр, один из лучших наездников.

— Да? — Ричард помедлил, словно собираясь с мыслями. — А нельзя ли сделать так, чтобы я его здесь больше не видел?

Управляющий изумленно взглянул на него и сперва вроде бы запнулся, но потом ответил твердо:

— Не могу, мистер Дейар, извините, но не могу. У меня ему сейчас замены нет. Работы много, едва справляемся, а парень этот за троих тянет. Вы нас поймите правильно. Само собой, если прикажут… Хотя в чем он провинился, верно?..

— Ах, так? — произнес Ричард с угрозой, но добавить ему было нечего — это был не его завод и не его люди. Он приказывать не мог.

Обратный путь показался намного длиннее. Солнце нестерпимо жгло, путников клонило в сон; Агнесса сидела молча, закрыв глаза и, вопреки наставлениям Аманды, подставив лицо горячим солнечным лучам; Мария-Кристина о чем-то шепталась с Маргарет; Стивен и Барни говорили вполголоса между собой; Ричард молчал, ни на кого не глядя; Эйлин рассеянно смотрела по сторонам.

Агнесса поняла, почему грустит Эйлин, но ведь она и не думала становиться поперек дороги кому-либо, а тем более этой девушке. Но… значит, она, Агнесса Митчелл, здесь лишняя, лишняя! И она вновь подумала о том, что не так уж ей и нравятся эти навязанные Амандой друзья, не очень-то они ей и нужны… как, впрочем, наверное, и она им. Недаром наездник, укротивший коня, так смотрел на них! Агнессе хотелось вернуться и сказать ему: «Я не с ними, я совсем не такая!»

Наконец прибыли в город. Мария-Кристина пообещала зайти за Агнессой, если они отправятся куда-нибудь еще.

На расспросы Терри о поездке Агнесса ответила односложно: мол, ничего особенного, посмотрели лошадей, прокатились в повозке. И все. Но она чувствовала, она знала: эта история должна и будет иметь продолжение!




ГЛАВА IV


На следующий день Агнесса проснулась от стука переставляемой мебели. Она вышла из комнаты и увидела Мери, которая, подоткнув подол поношенной юбки, усердно терла полы в залитой солнцем гостиной. Мери улыбнулась, блеснув ровными зубами.

— Доброе утро, мисс! Госпожа Аманда уехали куда-то, Терри тоже нет дома. Я сейчас подам вам завтрак.

— Спасибо, Мери.

Когда Агнесса удалилась, горничная радостно подпрыгнула. Госпожа сказала, что вернется лишь завтра вечером, Терри тоже ушла, значит, сегодня дома только барышня! И она, Мери, сможет сбегать в город и встретиться со своим новым знакомым, молодым негром. За покупками обычно ходила Терри, а Мери работала в доме, и просто так, без дела, Аманда девушку не отпускала никуда. Но сегодня она сама себе хозяйка! Мери кокетливо поправила волосы, одернула юбку и сделала несколько пируэтов на начищенном полу, однако поскользнулась, взмахнула руками и нечаянно задела тяжелую шкатулку, стоящую на выступе камина. Железный ящик полетел вниз и, с грохотом ударившись о пол, раскрылся. Бумаги веером разлетелись по ковру.

Мери с ужасом смотрела на содеянное. Шкатулка госпожи Аманды! Госпожа всегда носит ключ при себе… значит, замок разбился от удара об пол! Что же теперь делать? Мери представила себе злое лицо Аманды, ее шипение: «Чернокожая дрянь!» И — жестокий удар по лицу! И это еще в лучшем случае, а в худшем — ее просто вышвырнут вон! Поэтому вместо того, чтобы собрать содержимое шкатулки, Мери села на пол, обхватила руками голову и горько расплакалась.

Она обрадовалась, когда удалось поступить в горничные к богатой вдове Аманде Митчелл, но, прослужив неделю, перестала благодарить судьбу. Девушка была неопытна, порой недостаточно расторопна, а миссис Митчелл оказалась быстрой на расправу, и первые дни службы в доме Аманды прошли в непрерывных слезах. Выручила Терри, научившая Мери многим премудростям своего дела, а иногда открыто встававшая на ее защиту. В последнее время вроде бы все наладилось и вдруг… Мери зарыдала сильнее, проклиная себя и все на свете!

Снизу послышался легкий стук каблуков. Барышня!

Агнесса, встретив затравленный взгляд служанки, не сразу сообразила, в чем дело. Затем увидела разбросанные в беспорядке бумаги, перевернутый железный ящик, нагнулась и стала собирать листки. Мери, всхлипывая, помогала ей.

Здесь были старые письма, какие-то свертки, счета… Внезапно из какого-то конверта выпала бумажка; подняв ее, Агнесса увидела, что это портрет, маленький портрет молодого человека с удивительно открытым взглядом. Что-то неуловимо знакомое было в чертах его лица. Агнесса перевернула портрет — на обратной стороне проступала поблекшая надпись: «Любимой Аманде на вечную, память. Джеральд Митчелл». Пальцы девушки задрожали, и что-то защемило в горле: отец! Так вот каким он был! И она, Агнесса, на него похожа! Он ушел из жизни, унеся с собой вечную молодость; здесь, на портрете, он был старше теперешней Агнессы на каких-нибудь семь лет! Поистине есть что-то мистическое в раннем уходе из этого мира, когда человек еще в расцвете жизненных сил…

Девушка незаметно спрятала портрет на груди, решив не возвращать его Аманде. Она быстро сложила все остальное в шкатулку и попыталась приладить замочек, но ничего не получалось. Мери испуганно следила за ее действиями.

— Ничего, — сказала Агнесса служанке. — Я что-нибудь придумаю.

— Только ради всего святого, мисс, не говорите госпоже Аманде.

— Не бойся, Мери, она ничего не узнает. Я попрошу Терри — она найдет мастера, и он починит замок.

— Но Терри… Вдруг Терри расскажет!

— Нет, что ты! — воскликнула Агнесса и тут же нашлась: — Ничего, скажу, что это сделала я!

И она ободряюще улыбнулась темнокожей девушке, которая по годам приходилась ей ровесницей, но сейчас казалась младшей сестрой.

Агнесса хотела поставить шкатулку на место, но потом передумала. Кто знает, может быть, содержимое железного ящика позволит ей узнать что-нибудь о прошлом семьи? Раньше, в пансионе, она мало задумывалась об этом, но теперь хотела знать о жизни родителей как можно больше.

Она унесла шкатулку к себе в комнату, там раскрыла и принялась перебирать бумаги. Ей попадалось множество конвертов: любовные письма Аманды лежали отдельно, и Агнесса пока не тронула их, а занялась деловыми бумагами. Из одного конверта выскользнули деньги — пачка зеленых ассигнаций; Агнесса никогда прежде не видела денег так близко. Она подержала их в руках, повертела (бумажки были новые и приятно хрустели), потом положила обратно в шкатулку. Через час она разобрала ворох бумаг, разложила письма… Особенно заинтересовали ее послания некоей Лорны Хейман. Она изучила их досконально, хотя письма эти с неразборчивыми перемаранными строчками, вдобавок насыщенные непонятными Агнессе жаргонными словечками, читались с большим трудом. Девушка просмотрела также присланные этой дамой счета, точнее, их копии…

Она сидела молча, и душа ее постепенно наполнялась горечью. В пансионе девочек-воспитанниц оберегали от всего «дурного», что существует в жизни; запрет налагался попутно на многие, казалось бы, безобидные темы, а уж ни о каких домах терпимости не могло быть и речи, но многие соученицы Агнессы уезжали на каникулы домой, вырывались за пределы каменных стен, и оттуда просачивались в замкнутый мир пансиона живые запретные вести. Агнесса слышала что-то о «падших», «продажных» женщинах и так же смутно догадывалась о том, что это такое. Такие же полудогадки посетили ее и теперь. Она инстинктивно чувствовала чужое, непонятное, нечистое… И с этим была связана ее мать! Женщины, зарабатывающие для нее деньги, проделывали нечто, не имеющее ничего общего с чистотой человеческих отношений и чувств, гадкое, отвратительное!

А сама Аманда? Сколько же было у нее любовников! То тут, то там мелькали на конвертах разные имена, какие-то пошлые подробности раскрывались в письмах… Агнесса отшвырнула бумаги и села, опустив голову, сцепив руки надо лбом и тревожно задумавшись. Она начинала понимать, что ничего не знает о жизни, о людях; ей стало страшно: как же жить дальше глупым слепым котенком, как найти тот единственный верный путь, что приведет к свету счастья? Она считала свою мать порядочной женщиной и вот… Агнесса задумалась и о другом: возможно, многие из внушенных ей в пансионе жизненных представлений тоже окажутся ложными! Она размышляла долго, потом взяла в руки отцовский портрет. Вглядываясь в него, она находила в чертах лица Джеральда Митчелла несомненное сходство с собой. Да, те же глаза, линия губ… И ей подумалось вдруг, что, быть может, если б жив был ее отец, не чувствовала бы она себя маленькой, одинокой, запнувшейся на скаку лошадкой, безуспешно ищущей дорогу к своему неведомому пастбищу. Агнесса поцеловала портрет и спрятала за зеркало.

— Я сама все узнаю, — прошептала она. — Я все найду, всему научусь сама.

Первое, что услышала Терри, вернувшись домой, были доносящиеся сверху звуки рояля.

Терри ничего не понимала в музыке, но тем не менее удивилась: столь неожиданной гармоничной мощи была полна исполняемая вещь; женщина никак не могла подумать, что эти сильные, свободные звуки могли возникнуть под пальцами робкой, хрупкой Агнессы. Значит, в ней и впрямь было что-то скрытое, неразличимое с первого взгляда.

А между тем еще в пансионе музыка стала для девушки единственной возможностью хоть как-то выразить себя, дать выход своим чувствам. Когда подруги разъезжались на каникулы и наставницы занимались другими делами, она, удалившись в верхние классные комнаты, с тайным упоением разучивала произведения, вовсе не предназначенные для игры воспитанниц пансиона, а ноты привозили по ее просьбе некоторые из наиболее смелых подруг. Агнесса обладала своей собственной манерой исполнения и была, сама того не подозревая, незаурядной пианисткой.

К обеду девушка спустилась вниз; от Терри не укрылись ее молчаливость и то, что Агнесса почти ничего не ела за столом.

— Что с вами, мисс? — вскользь поинтересовалась служанка, меняя тарелки. — Что-нибудь случилось?

— Нет…— медленно произнесла Агнесса, но после, спохватившись, добавила: — Терри, я нечаянно сломала замок у шкатулки, нужно починить. Поможете?

Терри выпрямилась.

— Шкатулка? — спросила она. — Какая шкатулка?

— Та, в которой миссис Митчелл хранит свои бумаги. Я случайно уронила, и замок сломался.

— Ничего, — успокоила ее Терри, — починим.

Агнесса вскинула голову, и в глазах ее засветилось ранее не проявлявшееся упрямство.

— Только так, чтобы миссис Митчелл ничего не заметила. Когда она возвращается?

— Сказала, завтра вечером.

— А куда она поехала, зачем?

— Не знаю, — женщина, — наверное, по делам. — Но взгляд Агнессы был полон недоверия, и служанка прибавила: — Что вы так смотрите, мисс? Я всего лишь прислуга, и госпожа мне не докладывает, куда и зачем едет! А насчет шкатулки не беспокойтесь — завтра утром пойду искать мастера.

— Где вы думаете его найти?

— В портовых кварталах, там много мастерских.

— Терри, возьмите меня с собой!

Служанка растерянно посмотрела на юную госпожу.

— Вас? — пробормотала она. — Но зачем?

— Я еще не была в той части города.

— И незачем там бывать!

— Почему? — спокойно спросила девушка.

— Почему? Да просто это не то место, куда можно идти барышне вроде вас. Там грязно, и люди попадаются всякие… Неужели вам некуда больше пойти? У вас теперь есть хорошие друзья, вашего круга…

— Кто вам сказал?

Терри совсем растерялась и замолчала, а Агнесса продолжала с внутренним запалом, что, однако, было не так уж заметно:

— Я не могу понять, зачем от меня что-то скрывают, почему хотят, чтобы я делала только то, что им нравится! — Ее волнение постепенно все больше прорывалось наружу. — Я ведь все знаю, Терри, я видела все: и письма, и документы… Я поняла, что у моей матери сомнительное прошлое!

В глазах ее стояли слезы, и Терри почувствовала жалость к девочке; с неожиданной для самой себя нежностью она привлекла ее к себе и прошептала:

— Успокойтесь же, мисс, не переживайте так! Не очень страшно то, что вы узнали!

Агнесса подняла голову: во взгляде обиженного ребенка появилось нечто, испугавшее Терри, что-то крепло, пробиваясь сквозь разочарованность, и девушка словно бы взрослела на глазах, и не будь служанка так уверена в своей юной госпоже, в твердости усвоенных ею правил и убеждений, она решила бы, пожалуй, что в состоянии внезапно нахлынувшего отчаяния легко натворить глупостей.

— Кем была моя мать, Терри? Что все это значит? Расскажите мне! — Последняя фраза звучала уже не как просьба; скорее как требование.

— Мне немногое известно.

— Что знаете!

— Хорошо. Миссис Митчелл взяла с меня слово молчать, но раз уж такое дело…— И она начала рассказывать, неторопливо, тщательно подбирая слова, а сама все гладила волосы Агнессы.

Сама Терри родилась в семье разорившегося фермера. Она была младшей из восьмерых детей, нелюбимой, нежеланной, лишней, и ощущала это постоянно. Стремясь поскорее покинуть дом, семнадцатилетняя Терри вышла замуж за соседа, молодого фермера, однако этот шаг не принес перемен к лучшему: девушка попала под беспощадный гнет свекрови, всячески попрекавшей невестку бедностью. Упрямая и гордая Терри не пожелала жить на положении бессловесной рабыни и как-то раз после очередной стычки со старой мегерой, избитая мужем, взяла ребенка и как была — без денег, без вещей — ушла из дома, решив больше никогда не переступать ненавистный порог. Молодая женщина нанялась поденно на хлопковую плантацию, но работа была изнуряюще тяжела, к тому же Терри постигло непоправимое несчастье: заболев оспой, умер ее сын. Она была на грани отчаяния, и только боязнь гнева Всевышнего помешала ей покончить с собой.

Терри уехала в город, где ей удалось занять место прислуги в доме Аманды Митчелл. Терри была сдержанна, аккуратна, а главное, как будто бы совсем не интересовалась личными делами хозяйки; она не имела привычки подслушивать под дверью и тем более разбалтывать посторонним о том, что удалось увидеть или услышать в доме госпожи. Миссис Митчелл полностью доверяла Терри все хозяйственные расходы. Между ними установились странные отношения: обе жили под одной крышей, по были как-то совершенно независимы друг от друга, хотя одна служила другой. Они почти не разговаривали, если только дело не касалось хозяйства. Однако, когда раз или два случались объяснения (так было с Мери), властная, не терпящая возражений Аманда не спорила со своей служанкой, в худшем случае она просто молча игнорировала мнение Терри, отчасти, быть может, потому, что годы, проведенные в качестве «мадам», научили ее вести себя сообразно обстоятельствам: иногда резко и грубо, иногда высокомерно или — под маской ненависти — льстиво, а в целом — довольно дипломатично. Нельзя было также сказать, что две эти женщины не уважали друг друга: одна ценила сдержанность и молчаливое достоинство, другая — несгибаемость в стремлении самой построить свою жизнь, переломить судьбу и, что называется, заново создать себя. Терри знала недостатки Аманды, но признавала неоспоримую истину: характер, ловкость и ум этой женщины позволили ей выбиться (пусть и с помощью сомнительных средств) из бедности и жизненной рутины.

Несчастья не сделали Терри бесстрастной, но в доме Аманды некого было любить. Терри знала, что у госпожи есть дочь, но ни разу не видела девочку. Она была свидетельницей всех метаний и сделок Аманды, но оставалась равнодушной к делам госпожи; теперь же, познакомившись с Агнессой, решила, что порой стоит быть повнимательнее к личной жизни господ. Кто знал, что ограниченность Аманды проявится вдруг в самом важном и ответственном деле — воспитании собственной дочери?!

Когда Терри закончила свой рассказ, Агнесса долго сидела молча.

— Спасибо, Терри, — произнесла она наконец. — Теперь я знаю.

— Не осуждайте ее, мисс, — прибавила служанка. — Вашей матушке немало пришлось пережить. Сначала в клубе танцевала, терпела приставания богатых мерзавцев, все надеялась на лучшую жизнь, потом — смерть мужа, а ведь он любил ее и вас любил, хотя вы были еще совсем крошкой. И годы вдовства ничего хорошего ей не принесли. Да, она содержала публичный дом, на нем она нажила состояние. Но к вам это отношения не имеет, вы ведь не отвечаете за ее поступки, верно? Вы законная дочь своего отца, хорошая барышня… А миссис Митчелл на самом деле очень сильный духом человек, этого у нее не отнимешь!

— Ей легко быть сильной духом! — заметила Агнесса. — Она не любит никого.

— Вас она любит.

Девушка упрямо мотнула головой.

— Нет!

— Неправда, — вновь возразила Терри, — она все-таки ваша мать, и ни одна мать не пожелает своему ребенку плохого. Если Господь когда-нибудь подарит вам детей, вы это поймете. И не так уж мало она сделала для вас: дала образование, приданое вам обеспечила, теперь вот привезла на море, нашла вам подруг…

— У меня никогда не было настоящих подруг.

Терри убрала руку с плеча девушки.

— Неужели? — она, заглянув в ее лицо. — Не может быть! Но почему?

— Разве я могла кому-нибудь высказать то, что у меня на душе! — воскликнула Агнесса. — Да и кому это было нужно? Все поглощены только собой! Кто бы меня понял? И кто поймет сейчас? Мисс Бренсон? Мисс Райт?

— Почему бы и нет?

В ответ Агнесса поднялась, пожимая плечами, потом махнула рукой.

— Я пойду к себе, — опечаленно промолвила она. — Спасибо вам, Терри, за все!

Она поднималась по лестнице, когда служанка бросила вслед:

— Все мы походя осуждаем друг друга, а надо ли так? И вы бы не ждали, мисс, ни от кого ничего не ждали, сами бы сделали первый шаг!

В тот вечер Агнесса рано легла спать, но уснуть не могла почти до утра.

Лунный свет, мерцавший сквозь угольно-черные ветви деревьев, наполнил комнату голубоватым блеском, буйный ветер разогнал пелену облаков, и кое-где на синем поле вечности сияли огоньки звезд. Где-то там, вдалеке, почудился Агнессе мелькнувший призрак разгадки тайны счастья. Возможно ли оно на земле? Нет, наверное, нет: слишком резка грань между ее девическими грезами и мнимым благополучием мира, по дну которого бурной рекой течет жизнь, порой обнажающая грубые пороки своего же величайшего создания — человеческой души.

Агнесса стояла возле окна, глядя ввысь, и только ветер и луна слышали, о чем молилась одинокая душа у порога царственной ночи.

Бледный луч рассвета, посеребривший кухонное оконце и скользнувший потом в приоткрытую дверь, застал Терри уже на ногах. Сонно потягиваясь, она прошла в кладовую, вынесла оттуда ведро с углем и несколько щепок и принялась растапливать печь. Вскоре появилась взлохмаченная, мрачная спросонья Мери, а следом за ней в кухню заглянула Агнесса.

— Доброе утро, мисс! Что так рано встали?

— Чтобы вы не ушли без меня.

Наступила пауза. Терри досадливо громыхала посудой. Потом сказала, обращаясь к Мери:

— Сходи сегодня вместо меня на рынок. Я скажу, что купить.

Негритянка кивнула и побежала одеваться, а Агнесса вдруг пробормотала, как бы размышляя вслух:

— Вообще-то я бы пошла с Мери на рынок, раз уж вы отказываетесь брать меня с собой!

— Идите, если есть охота, — ответила Терри, думая о том, не странно ли для молодой госпожи вставать в такую рань только за тем, чтобы тащиться по жаре и пыли на рынок за компанию с негритянкой. Ей нравилось, что Агнесса не заносчива и просто, по-приятельски болтает с прислугой, но, с другой стороны, она знала: такое поведение мисс ни в коем случае не одобрит миссис Митчелл. Что ни говори, барышне придется вести себя иначе!

— Мери! — крикнула женщина. — Подашь сейчас завтрак для мисс, а после помоги одеться — она пойдет с тобой! Только осторожнее, не потеряйте друг друга в толпе. И берегитесь повозок!

Агнесса спешила и толком не позавтракала, несмотря на выговор Терри. Причем служанка заметила: отсутствие аппетита у мисс объяснялось уже не мрачной меланхолией, а несколько непонятным возбуждением, то ли радостным, то ли, напротив, тревожным. До чего же чувствительны молодые леди! — не переставала изумляться Терри.

Если б она знала, какой дерзновенный план созрел в юной головке минувшей ночью!

По утопающей в зелени солнечной улице шли две девушки: одна — высокая, темнокожая и черноволосая, бедно, но не без кокетства одетая, другая — пониже, с длинными каштановыми волосами, в белом шелковом платье, перчатках и шляпке, обе — взволнованно-радостные, оживленные, мисс Митчелл и мисс Оргент — Агнесса и Мери.

Агнесса так же, как и в первый раз, с нескончаемым интересом смотрела па шумную толпу. Ряды заваленных товарами прилавков казались бесконечными, непрерывным потоком шли и шли люди, и в тяжелом гуле сотен голосов тонул даже близкий шум прибоя. Мери переходила от прилавка к прилавку, болтая и споря с торговками, Агнесса, не привыкшая к толчее, с трудом продвигалась за ней. Она приостановилась, чтобы посмотреть на шарманщика с пестрым попугаем, и тут же потеряла из виду свою спутницу. Девушка растерянно оглядывалась кругом, но волны необъятного людского океана уже поглотили ее.

Агнесса бесцельно брела вдоль навесов, повозок, корзин, поражаясь богатству сочетаний красок, звуков… Тощая цыганка в цветастой юбке и грязной шали хватала проходящих мимо людей за одежду смуглой рукой; что-то хрипло выкрикивал старик нищий, вытянув вперед костлявую, обмотанную серыми тряпками ладонь; шел чужеземец в расшитом яркими нитками наряде, ведя за собой лошадь редкостной, ослепительно белой масти. Толпа мужчин собралась вокруг загона с лошадьми. То и дело слышались выкрики покупателей, а ловкий черноусый толстяк время от времени громко называл окончательную цену. Подошел полный господин с резной тростью, несколько пожилых фермеров в потертых кожаных куртках и широких поясах. Покупатели размахивали руками, спорили, толкали друг друга, слышалось ржанье лошадей, перестук их копыт… Слева к столбам изгороди было привязано около десятка скакунов, которые терпеливо ожидали своих приехавших на торг хозяев. Здесь стояли и разномастные фермерские кони, и несколько породистых лошадей вроде тех, что видела Агнесса на конном заводе.

Тут же, под ногами людей и коней, шныряли собачонки, жалобно взвизгивающие, когда им наступали на лапы. Несколько раз проезжали повозки, и тогда народ сторонился, беспорядочно сбивался в кучу, образуя такой водоворот, что немудрено было в нем захлебнуться. Агнесса подходила к прилавкам, где ей наперебой предлагали товар, но денег у нее не было, и купить она не могла ничего. Она глянула себе под ноги: неимоверное количество мусора валялось на земле. А над головой нависло немилосердное солнце.

К девушке подбежала цыганка и схватила ее за руку.

— Погадаю, красавица, всю правду скажу! — блестя зубами, серьгами и маленькими черными глазками, повторяла цыганка. Потом, сжав тонкие пальцы Агнессы, с притворным вниманием стала разглядывать линии на ладони. — О, золотая моя, богатая будет жизнь! И горя, и радости через край! Счастлива будешь, красавица, все, что пожелаешь, исполнится! Любви ищешь — найдешь и любовь, никуда не уйдешь, не денешься! Только слез прольешь много: смерть покажет свое лицо!

Агнесса испугалась и вырвала руку.

— Да ты не бойся: своего бояться не надо, во что веришь, то и сбудется… А ручку-то позолоти, бесценная!

— У меня нет денег… Вот, возьмите это! — сняла с пальца колечко. Цыганка выхватила его из рук Агнессы.

— Да вот же, вот! — закричала она, прибавив еще что-то непонятное, и тут же скрылась в толпе.

Агнесса оглянулась и — замерла от неожиданности! Неподалеку стояли, разговаривая, двое молодых людей, одним из которых был тот самый наездник с конного завода. Джек! Она запомнила его имя так же хорошо, как и его самого. Он!!!

А он тем временем махнул приятелю рукой и направился к привязанному возле загона коню. Он шел чуть неровной походкой человека, привыкшего большую часть времени проводить в седле; шальной ветер растрепал его светлые волосы, он прищурился от солнца, и Агнессе показалось, что в его голубых глазах при каждом шаге вспыхивают и вновь гаснут золотистые искры. Он прошел мимо. Она смотрела ему вслед.

Подойдя к лошади, он потрепал ее черную гриву и взялся рукой за повод. Агнесса понимала: еще мгновение и Джек уедет! Ноги сразу стали ватными, дыхание перехватило, как тогда, на тропинке в горах, хотя… как мало значил страх высоты по сравнению с теперешней боязнью проявить нерешительность! Но… Боже правый, совершить такой поступок… Это же совершенно немыслимо не только для барышни ее круга — для порядочной девушки вообще! Что о ней могут подумать… Как во сне промелькнула перед ней вереница лиц: наставницы Аманды, Терри, сестер Райт… Все заслоняло виденное наяву лицо этого незнакомого человека. Нет, она не сможет подойти! Но она должна! И Агнесса, в полной уверенности, что растеряется и не сумеет произнести ни слова, от волнения пылая жарким румянцем, догнала Джека и, слегка дотронувшись до рукава его одежды, пролепетала:

— Подождите, остановитесь, пожалуйста!..

Он обернулся.

— Вы меня?..

— Да…— Услышав его голос, Агнесса совсем оробела. Она очень боялась услышать в ответ какую-нибудь грубость, но он, глядя на девушку, ответил довольно вежливо:

— Слушаю вас, мисс.

— Простите меня… Мне, право, неловко, но я… я хочу обратиться к вам с просьбой: не могли бы вы дать мне несколько уроков верховой езды? — отчаянно краснея, выпалила Агнесса.

Он оглядел ее с удивлением, едва заметно усмехнулся (Агнесса от стыда готова была провалиться сквозь землю) и сказал:

— Я могу, конечно, хотя раньше мне не приходилось никого обучать.

— О, это неважно! Мне нужно хотя бы научиться держаться в седле.

— У меня нет дамского седла.

— Мне все равно в каком ездить.

Она стояла перед ним, проклиная себя за безумную затею, стыдясь того двусмысленного положения, в которое сама себя поставила, а он гадал, кто эта странная девушка с внешностью богатой горожанки? Она была одна, без провожатых, но все в ней выдавало величайшую неопытность и наивность. Джек быстро понял, что верховая езда — лишь предлог. Но для чего? Для знакомства?

А Агнесса, прошептав «простите», со слезами на глазах бросилась было прочь, но молодой человек удержал ее со словами:

— Постойте, мисс, не убегайте! Я же согласен, давайте условимся о встрече. Или вы передумали?

Девушка остановилась.

— Нет…

— Как ваше имя?

— Агнесса Митчелл.

— Послезавтра вас устроит?

— Да… Только лошади у меня нет.

— Лошадей я приведу. Значит, послезавтра на рассвете вот на этом месте. Договорились?

— Да, — не поднимая глаз, отвечала она.

— Тогда до встречи, мисс.

— До встречи!

Агнесса повернулась и через мгновение скрылась в толпе. Джек же стоял, не двигаясь, и продолжал размышлять о таинственной незнакомке.

Кстати, Джек, несмотря на молодость, имел достаточный опыт покорения не только лошадей, но и женщин.

Случалось, что и закутанные в шелка юные леди бросали на него взгляды сквозь прозрачные вуали, но эти дамы оставались недоступными и о них он не мечтал, довольствуясь любовью хорошеньких ветрениц из портовых кварталов. Он не имел ничего общего с типом коварного соблазнителя; все, что случалось, происходило обычно по обоюдному согласию сторон и без каких-либо взаимных обязательств, он жил, беря от жизни те удовольствия, которые она давала ему, ничего не требуя взамен, на женщин смотрел с вполне определенной точки зрения; те желания и чувства, о которых Агнесса не имела понятия, являлись неотъемлемой частью его существования.

Но такую девушку он видел впервые. Она была явно много выше его по положению, казалась застенчивой и скромной, но в то же время не постеснялась подойти к нему, незнакомцу, и почти что сама назначила встречу! Она не показалась Джеку очень красивой и вместе с тем почему-то привлекала к себе.

Джек решил непременно встретиться с нею и поучить ее ездить на лошади… хотя бы для того, чтобы посмотреть, что из всего этого получится.

Агнесса без усилий пробралась к выходу с рынка и тут же столкнулась с Мери.

— О Боже! Барышня, куда же вы запропастились? Я так перепугалась, когда потеряла вас!

— Ты напрасно волновалась, Мери. Я обязательно подождала бы тебя у входа.

Они отправились домой. По дороге Агнесса еще раз обдумала свой поступок и осознала до конца всю меру совершенного ею безумства. Ей, девушке, подойти первой, самой предложить встречу! Тому ли учили ее долгие десять лет! Воспитанная в строжайшей скромности и послушании, она раскаивалась в содеянном, хотя и знала, что… да, знала, каким бы невероятным это ни представлялось ей самой, что не отступит теперь, когда все выше от земли взлетает душа, и сердце ликует, не слушая разума. Агнесса успокаивала свою совесть: в конце концов иначе нельзя было поступить, разве только отказаться от самой идеи этого знакомства, да и… сделанного не вернуть! Конечно, в человеке этом не было, к сожалению, той утонченности, какая бывает присуща тем, кого зовут джентльменами, но почему это не отталкивало ее, Агнесса, хоть убей, не могла себе объяснить.

Поразмыслив, она пришла к выводу: идти одной с незнакомым мужчиной неизвестно куда, разумеется, не годится. Но где найти спутника, ни о чем не догадывающегося, бессловесного, но готового в случае опасности не медля броситься на защиту? Вдруг ее осенило: собака! Она возьмет с собой собаку, Грега или Дона! За последние дни четвероногие сторожа успели привыкнуть к молодой хозяйке, и она была уверена в том, что справится с ними. Агнесса решила не посвящать в свою тайну никого, даже Терри, и теперь придумывала уловки, надеясь провести окружающих. Главной силой, способной ей помешать, была, естественно, госпожа Аманда.

Нужно как-то ускользнуть из дома… «Да, и еще, — вспомнила Агнесса, — достать костюм для езды в мужском седле».

Всецело поглощенная одной-единственной идеей, Агнесса ни о чем ином не размышляла и, когда Терри за обедом сообщила, что все обошлось — шкатулка Аманды починена, — лишь рассеянно кивнула в ответ. После, когда она пришла на кухню к служанке, и Терри подумала было, что разговор опять коснется Аманды, речь пошла совсем о другом.

— Скажите, Терри, — произнесла Агнесса после каких-то незначительных фраз, — как вы думаете, если наших псов вывести на улицу, они, наверное, станут кидаться на каждого встречного?

— Да нет, — сказала Терри, — это они во дворе такие злые. Я однажды брала Грега с собой, когда жила в доме одна и мне пришлось ночью идти на станцию дилижансов встречать миссис Митчелл.

— Вот как? Видите ли, я послезавтра иду за город и тоже хочу взять собаку.

— За город? Зачем? — Терри внимательно посмотрела на девушку: взор Агнессы пылал.

— Нужно, — Агнесса замолчала, стыдясь, что придется солгать, но затем быстро проговорила: — Мистер Дейар будет учить меня ездить верхом на лошади!

Терри по-своему истолковала смущение девушки и улыбнулась.

— Мистер Дейар? А разве он не зайдет за вами?

— Нет, ему нужно еще привести лошадей. Мы условились встретиться возле рынка, на площади.

— И дочери миссис Райт пойдут с вами?

— Нет, зачем же! — вырвалось у Агнессы. — Мы… вдвоем…

— Ну что ж, идите, мисс. Я дам вам тонкую цепочку и ошейник для пса. Только держите крепко.

— И еще, — сказала Агнесса, переходя к более сложной части вопроса, — мне нужен костюм для езды верхом.

— Попросите у миссис Митчелл амазонку.

— Нет, амазонка не подойдет. Я буду ездить в мужском седле.

Терри остолбенела.

— В мужском…— растерянно повторила она, — но… почему?

— Я так хочу! — вскинув голову, отвечала Агнесса в полной уверенности, что совершает нечто неслыханное, а потом добавила мягко: — Так нужно, Терри.

Женщина смотрела озадаченно.

— Хорошо, пусть, — сказала она, — но где же я возьму этот костюм?

— Купите на рынке, потом подошьем, где надо.

— К какому сроку?

— Послезавтра все должно быть готово.

— Послезавтра!

— Да, утром мы выезжаем. Только вот, — Агнесса прикусила губку — у меня нет денег…

— Госпожа приедет к вечеру.

— Она не должна ничего знать, — твердо произнесла Агнесса.

— Опять? — Терри. — А почему? Мистера Дейара она знает. Что ж плохого в том, если вы ей расскажете? Да и не думайте, что вам удастся уйти из дома без ее ведома. Я и сама этого не допущу.

— Нет… пожалуйста, Терри! — умоляющим тоном проговорила девушка. — Я не хочу, чтобы она знала!

— Какое же вы еще все-таки дитя, — сказала Терри, не в осуждение, а с теплотой: Агнесса уловила это в ее взгляде. — Но вы, мисс, явно чего-то не договариваете.

Девушка, испуганная последними словами служанки, обняла Терри и принялась рассказывать о том, что многие барышни сейчас именно так ездят верхом, хотя не все способны правильно это понять, что Мария-Кристина подала такую идею и что… Она наговорила много вещей, о которых имела самое смутное представление, попросту солгала, но столь складно и ловко, что женщина, поверив наконец, начала колебаться.

— Хорошо, мисс, — сказала она, — я подумаю. Костюм вам достану, так и быть, денег не надо — у меня есть, а что насчет миссис Митчелл — понимаю я вас, конечно, но все-таки советую рассказать: как бы она не рассердилась всерьез! Хотя дело ваше!

Агнесса в восторге расцеловала Терри.

Аманда вернулась. Поздно вечером она вошла в гостиную серого особняка. Агнесса, сидя в глубоком кресле, читала книгу и, увлеченная, не сразу заметила мать. Когда она подняла голову, миссис Митчелл уже стояла перед нею. Агнесса видела: Аманда дьявольски хороша собой, так хороша бывает далеко не каждая женщина: черные блестящие волосы надо лбом, темно-серое, под цвет глаз, платье, нитка жемчуга на стройной шее… Исходящее от этой женщины ощущение холодной власти и отталкивало, и в то же время странным образом завораживало, влекло. Агнесса встала, чтобы поприветствовать хозяйку дома.

В ответ Аманда еле заметно улыбнулась дочери.

— Надеюсь, ты не скучала?

— Нет, — произнесла Агнесса.

— Это хорошо.

От волос и одежды Аманды исходил аромат духов, приятный и легкий. Еще Агнесса почувствовала запах вина, незнакомый, пугающий и дразнящий. И сама Аманда была необычайно расслабленной, взгляд ее колдовских красивых глаз беспечно перескакивал с предмета на предмет.

Они прошли в столовую, где Терри накрыла на стол, и там миссис Митчелл неожиданно сказала:

— Я вынуждена отлучиться на несколько дней. Дела касаются финансов, поэтому я непременно должна поехать. Тебя с собой взять не могу, ты останешься здесь. За хозяйку. Поняла?

Аманда говорила еще что-то, но Агнесса уже не слышала. Сбылось! Она вмиг почувствовала себя счастливой и задрожала от волнения. Ей и не снилось подобное везение!

— Я поняла, — произнесла она, старательно скрывая радость. — А когда вы вернетесь?

— Возможно, через неделю. Задержусь — не волнуйся. Приказывай Терри запирать на ночь все окна и двери, собак спускайте, как только начнет темнеть. Днем разрешаю проводить время с дочерьми миссис Райт, только будь осторожна и далеко не ходи. Впрочем, ты знаешь, как себя вести!

Аманда проницательно посмотрела на дочь, но Агнесса, храня безмятежную ясность зеленых глаз, послушно кивнула. Остаток вечера прошел в молчании. Агнесса слышала, как Аманда отдавала приказания служанкам, собственноручно проверяла запоры на дверях. Потом она поднялась наверх, и все стихло.




ГЛАВА V


Утром жители тихих, прилегающих к прибрежному кварталу переулков могли видеть, как по узкому тротуару, огражденному стеной густо посаженных акаций, шел хрупкого сложения юноша, а рядом с ним, придерживаемый за короткий поводок, важно ступал огромный дог с большой лобастой головой и недобро смотрящими желтыми глазами. Необычная пара проследовала по сонной улице, застроенной особняками, и вышла на шумную рыночную площадь. Это были переодетая Агнесса Митчелл и пес Грег. Терри блестяще выполнила поручение: нашла костюм и в тот же вечер подогнала его по фигуре девушки. Наряд состоял из узких кожаных штанов, коричневого цвета куртки, белой блузы, пояса и высоких шнурованых сапог. Волосы Агнесса убрала под мужскую шляпу, отчего сразу стала неузнаваемой; опасаясь случайной встречи с компанией Марии-Кристины, она только радовалась своему преображению. Девушка с удивлением заметила, что чувствует себя иначе в новой одежде: с непривычки скованно, но в то же время внутренне более свободно, уже не робкой пансионеркой, а смелой искательницей приключений, наездницей, готовой оседлать саму судьбу.

На сей раз Агнессе, благодаря своему грозному спутнику, с завидной легкостью удалось пробраться к условленному месту. Она не очень надеялась на очередную милость судьбы, но удача не оставляла ее: посреди спешащей куда-то суетливой толпы, держа под уздцы двух оседланных лошадей, стоял Джек. Он с безразличным видом поглядывал вокруг и, когда Агнесса подошла к нему, не сразу узнал ее в необычной одежде.

— А, так это вы! — сказал он, удивленно разглядывая ее. — Кажется, мисс… Митчелл?

— Да! — Агнесса была рада, что он вспомнил ее имя. А Джек теперь уже смотрел на могучего пса, которого девушка удерживала на поводке. Она покраснела, смутившись при мысли, что он поймет, почему с нею такой спутник, но Джека, как видно, не интересовали такие тонкости.

— Вы бы отпустили его, — сказал он. — Вот, ведите лучше лошадь.

— А она послушается меня?

— Зависит от вас. Посмотрим! — И протянул Агнессе повод.

Порывистый океанский ветер принес на побережье залива редкую для этого времени года туманную прохладу и гривы клочковатых серых облаков. Вода тяжелыми мутными волнами набегала на скалистый берег и, ударяясь о камни, с шумом рассыпалась каскадом жемчужно-матовых колючих брызг. Норд-ост трепал одежду и волосы, словно стремился сорвать путников с узкой тропы, окаймлявшей стены древних известняков. Умные кони косились вниз, на расчерченные полосами пены гребни волн, осторожно переставляли копыта по неровной поверхности тропинки, а Грег, верный собачьей привычке следовать впереди людей, еще в начале пути присвоил себе роль проводника и сейчас бесстрашно бежал по самому краю уступа, изредка оглядываясь на хозяйку. Агнесса продвигалась за ним, прислоняясь спиной к холодному камню. Одной рукой она касалась скалы, в другой крепко зажала конец уздечки. Смирный конь послушно шел за девушкой, которая была сама не своя от страха высоты, так что даже думать не смела о бушующей внизу стихии; впрочем, она сочла своим долгом загнать малодушие в глубины сердца, дабы спутник не имел возможности усомниться в ее смелости и твердости стремлений (которых, разумеется, не было и в помине).

Пройдя так около мили, девушка и юноша свернули в широкую расщелину между утесами и, миновав грот, очутились в огромной котловине, окруженной неприступными скалами. Это было своего рода чудо, созданное природой тысячелетия назад, когда земля содрогалась от извержений гигантского вулкана. Дно котловины представляло собой надежно защищенное пространство: здесь явственно слышался шум океана, но ветер почти не проникал внутрь. Большая ровная площадка вполне подходила для занятий.

Пока Джек привязывал своего коня к низкому деревцу, Агнесса разглядывала отвесные стены, на редких выступах которых гнездились грифы. Кое-где виднелись недосягаемые пещеры, хранящие, возможно, не одну удивительную тайну. И Агнесса показалась самой себе маленькой и ничтожной в окружении необозримых высот.

Обрадовавшийся свободе Грег носился по площадке, его гулкий лай эхом откликался где-то в пещерах.

Привязав вороного, Джек подошел к девушке и, устремив на нее, как показалось, совершенно равнодушный взгляд, сказал:

— Ну что, мисс, начнем? Я подержу коня, а вы попробуйте сесть в седло.

Агнесса погладила жеребца по холке, сунула ногу в стремя и, опираясь руками о край седла, попыталась запрыгнуть на спину коня, сорвалась, еще несколько раз безрезультатно повторила попытку и повернула к Джеку виноватое лицо.

— Попробуйте еще, — предложил он, а когда она вскакивала на лошадь, ни слова не говоря, приподнял девушку, и Агнесса впервые в жизни очутилась в седле.

«Высоко», — подумала она и вцепилась в повод. Лошадь стояла смирно, изредка встряхивая короткой гривой. Агнесса прикусила губу и дышала глубоко, всеми силами стараясь изгнать из сердца моментально заползший туда липкий страх.

— Не бойтесь, мисс, главное — научиться управлять лошадью. Возьмите повод в правую руку, а левой держитесь сзади за седло.

Размотав длинную веревку, Джек привязал конец к узде и пустил гнедого по кругу сначала шагом, а затем медленной рысью.

Агнесса, боясь потерять равновесие, пригнулась к холке коня и тут же услышала повелительный голос:

— Спину прямее! Натяните повод, сожмите колени.

Не привычное к езде тело утомляли резкие толчки. Вскоре от напряжения заныли спина, плечи; перед глазами круг за кругом проплывала серая лента земли; девушка, борясь с головокружением, старалась не смотреть вниз и все крепче стискивала рукой седло. Волосы ее выбились из-под шляпы, а лицо раскраснелось от волнения и ветра.

— Согните же ноги, мисс! И выпрямитесь как следует. Возьмите повод двумя руками.

Повинуясь, Агнесса выпустила седло и тут же почувствовала, что теряет равновесие. Пытаясь удержаться, она невольно потянула за узду — чуткий конь резко рванулся вбок, а испуганная всадница вмиг очутилась на земле. К счастью, падение не причинило ей вреда.

Джек помог девушке встать.

— Ушиблись?

— Не очень.

Он отвел коня в сторону, Агнесса присела на камни. Она не сразу пришла в себя от испуга, а рука ее словно хранила еще прикосновение руки Джека.

Он подошел и сел неподалеку от нее.

Грустно глядя вдаль и покусывая сухую травинку, Агнесса сказала:

— Не выйдет из меня наездницы. — Она заставила себя заговорить с ним, хотя каждое произнесенное слово от неловкости и смущения давалось ей с трудом. Уж лучше еще раз вылететь из седла — и то меньше стыда и страха!

Джек возразил:

— Почему же? Разве можно так сразу научиться? У вас получится, только не бойтесь лошади, она ведь это понимает и не доверяет вам.

— Я, наверное, все время буду падать.

— Ничего, несколько раз упадете — не страшно. Я сам сколько раз падал, да еще как!

При разговоре он смотрел прямо в глаза Агнессы, и она почувствовала, как ее побледневшие щеки вновь заливает румянец. Странно, почему так трудно разговаривать с человеком, который тебе (Агнесса решилась наконец на мучительное признание) нравится? Откуда это косноязычие, неловкость? Ведь вроде бы слова должны литься рекой!

— А вообще трудно научиться по-настоящему хорошо ездить?

— Для кого как. Пожалуй, нелегко.

— А объезжать лошадей?

— Это не женское дело.

Агнесса хотела поговорить с ним о том случае на заводе, но не решилась.

Подбежал Грег; пес не зарычал, по своему обыкновению, на незнакомца, а лишь обнюхал его ноги, после чего преспокойно улегся рядом. Джек погладил собаку, не встретив никакого сопротивления. Агнесса удивилась:

— Вы любите собак?

— Да, — ответил Джек, — собак, лошадей и вообще всяких животных.

При этом он улыбнулся, и девушка с замиранием сердца подумала о том, какая красивая у него улыбка.

Она не делала попытки заговорить с ним о том, что ее интересовало, влекло: о музыке, книгах — не потому, что боялась наткнуться на непонимание, просто сейчас это и не было нужно, а потом… ей было хорошо вот так, просто когда он был рядом, и она купалась в струях странной магнетической энергии, притяжения, существующего, возможно, лишь для лее одной.

Взгляд Агнессы упал на кинжал, заткнутый за пояс ее нового знакомого, на его револьвер. Она чувствовала, что он человек иного мира, совсем не такой, как Мария-Кристина, как Стивен Гауг или Ричард Дейар, но это больше манило, чем пугало, это притягивало, как некая соблазнительная тайна. Агнесса очень хотела знать, какой он, о чем думает, чем заполнены его жизнь и его душа, а Джек тем временем тоже глядел на нее с интересом; ему понравился необычный наряд девушки, понравилось и то, с каким непритворным упорством Агнесса принялась обучаться верховой езде.

Так они молча изучали друг друга. Джек явно знал этот край, вероятно, он родился и вырос здесь, он был как бы частью местной природы. Агнессе казалось, что прекрасный, неведомый мир скал, волн и неба сродни ему, тогда как она здесь всего лишь случайная гостья.

Выглянуло солнце и осветило темные горы. Джек поднялся с земли.

— Вы отдохнули, мисс? Продолжим!

Агнесса сразу встала на ноги и пошла отвязывать лошадь.

После нескольких часов упорных занятий девушка едва держалась на ногах. Обратный путь она проделала в седле. Ветер теперь дул в спину, следить за дорогой было намного легче. Перед въездом в город Агнесса неловко соскочила с лошади.

Она не смогла бы заговорить о следующей встрече, ни за что бы не смогла, но Джек сказал сам:

— Теперь через три дня.

— На прежнем месте? — прошептала Агнесса.

— Да. В степь поедем, когда научитесь держаться в седле.

Агнесса обрадовалась: значит, они будут встречаться!

— Благодарю вас, — произнесла она, — мистер…— и запнулась, не зная, как его назвать.

Его глаза на долю секунды сузились, а лицо приняло выражение жесткое, словно готовое к защите, но после он рассмеялся.

— Я никогда не был мистером. Меня зовут Джек. Просто Джек, и все.

Она тоже хотела быть для него просто Агнессой, хотя и думала, что это, пожалуй, невозможно: вряд ли она сумеет ему понравиться. Она никак не хотела думать о другом, о том, что это он прежде всего ей не ровня. Господи, да какое это имеет значение, если он так красив и так необычен!

А между тем Джек, хотя действительно обладал привлекательной внешностью, был дерзок и смел, как герои любовных романов, которыми зачитывалась в пансионе Агнесса, в остальном не представлял собой совершенства. Его приятели по большей части были невежественны, грубоваты, случалось, развязны, все свободное время проводили в матросских кабаках, трактирах и других не менее сомнительных заведениях портового района. У каждого из них имелись подружки, не привыкшие к тому, что с ними церемонились лихие кавалеры.

С Агнессой Джек вел себя по-другому, со всей почтительностью, на какую был способен: он понимал, что, несмотря на свой смелый поступок, она совсем иного круга и воспитания; его сдерживало если не уважение к ней, то, по крайней мере, чувство опасения перед возможными последствиями — ведь у нее могли быть родные, знакомые или друзья, к тому же не было никакой нужды в вольностях именно с этой девушкой. Впрочем, Джек никогда не был груб с женщинами, как не был и особенно нежен: они увлекались им, он увлекался ими, но не всерьез, не надолго, и ни они, ни он никогда в своих отношениях не пытались заглянуть дальше бренной оболочки, которая зовется телом, а если Джек и чувствовал порою неведомую тоску по родной душе, то столь неосознанно, что вряд ли смог бы объяснить, что с ним происходит.

Он никак не мог представить, для чего Агнессе понадобилось обратиться к нему: это не походило на прихоть избалованной распутной девчонки или желание наивной дурочки; Джек не заметил в поведении девушки ни высокомерия, ни вольности, ни кокетства, только очень привлекательную серьезную простоту.

Но он не думал увлекаться ею: такие барышни не для него.

Агнесса подождала, пока Джек сядет на коня, а потом долго смотрела вслед. Хвост вороного плавно струился по ветру, с каждым шагом конь и всадник незаметно уменьшались, словно готовые раствориться в невесомой дымке тумана.

Дома у Агнессы только и достало сил, что раздеться и свалиться на кровать. Она проспала до вечера, но, и проснувшись, выглядела утомленной, была бледна; усевшись перед зеркалом, принялась приводить в порядок спутанные ветром волосы. В свете последних событий она стала по-новому оценивать свою внешность: ей показалось, что она совсем некрасива, слишком худа, бесцветна, ни в лице, ни в фигуре нет ничего примечательного. А волосы… Ну и пусть они шелковистые и густые — зато совершенно не вьются; видно, придется воспользоваться щипцами, хотя она всегда осуждала подруг, которые тайком завивались в пансионе. Агнесса вспомнила: никто никогда не говорил ей, что она симпатичная! Как она раньше не замечала этого? Она совсем расстроилась и сидела неподвижно со щеткой в руке, глядя в глаза своему отражению: их ткань, вся испещренная тонкими прожилками, походила на паутинное темно-зеленое кружево на светлом чехле, светящемся в прорези узора; окруженные серой каймой, глаза сейчас уже не казались прозрачными, а были полны противоречий отраженного в них мира.

В комнату заглянула Терри с подносом в руках: там было что-то очень аппетитное, и Агнесса, несмотря на все свои переживания, вдруг почувствовала поистине смертельный голод. Обычно у нее не было желания есть много (как у истинной барышни), но сейчас внутри словно бы пробудился какой-то зверь, насытить которого оказалось делом нелегким.

Терри смотрела на это с большим удовольствием. Потом спросила:

— Где ж вы были столько времени, мисс?

— В горах, — отвечала Агнесса, чувствуя, как с каждым глотком кофе отступает давящая на виски усталость, — Я училась ездить верхом.

— И, должно быть, очень устали.

— Да… Спасибо, Терри. — Агнесса поднялась из-за стола.

— Я вот что подумала, — сказала служанка, собирая посуду, — конечно, мне эти тонкости неведомы, но все же, может, не слишком прилично ездить кататься вдвоем с молодым человеком? Я знаю, он джентльмен, и все же… Что скажут люди? И если миссис Митчелл будет недовольна…

Агнесса остановилась и, глядя прямо на Терри, очень четко произнесла:

— Это прилично. Люди ничего не узнают. А насчет миссис Митчелл — мне все равно. К тому же ее нет дома.

Терри ничего не возразила, хотя у нее впервые мелькнула мысль, что Агнесса, пожалуй, что называется себе на уме.

— Скажите, Терри, — вдруг встрепенувшись, сказала Агнесса, — только правду: я очень некрасива?

При этом она покраснела и совсем непритворно опустила глаза.

— Да что вы, мисс! — Терри подошла ближе. — Вы симпатичная девушка. И главное, я думаю, душа у вас хорошая.

— Души не видно.

— Нет, видно по поступкам, а так… вот по глазам человека, говорят, многое можно узнать. Жаль, не все умеют, да и не все хотят.

Агнесса вспомнила холодновато-серые глаза Аманды, потом увидела живые карие, блестящие глаза Марии-Кристины, Эйлин… И глаза Джека, в которые она еще не осмеливалась прямо смотреть. Она непроизвольно улыбнулась и сама удивилась: всегда, когда перед ее мысленным взором представал Джек, на губах появлялась мечтательная улыбка. А его имя… Оно было совсем обычным, простым, но для нее звучало словно музыка. Странно: она так часто слышала его раньше и была равнодушна к нему, но встретила человека, влюбилась, и даже его имя стало казаться ей самым лучшим на свете.

Влюбилась?! Агнесса ахнула, будто только сейчас догадалась о том, что произошло. Пальцы девушки, заплетавшие волосы, дрожали. Она боялась, сама не зная чего, а между тем влюбленность ее была еще невинней, чем она сама: чувственность Агнессы пока пребывала в глубоком сне — девушка не мечтала даже о поцелуях.

Агнесса вспомнила Аманду: та уезжала куда-то, от нее пахло вином и духами, она была шикарно одета! Что ж, миссис Митчелл делает, что хочет, пусть так, но и ей, Агнессе, никто не сможет теперь помешать поступать так, как она пожелает!

На следующий день Агнесса не сразу могла встать с постели: все тело ломило, в особенности, спину и ноги, болела, казалось, каждая косточка, каждый сустав. Утро она просидела дома, но после полудня решила прогуляться по саду.

Она шла по дорожке, когда увидела сквозь решетку ограды приближающихся к дому сестер Райт и их друзей. Молодые люди разговаривали между собой, поэтому не заметили Агнессу, а она, подбежав к ближайшему кедру, укрылась за ним и после, выбрав момент, пробралась к крыльцу. В дверях столкнулась с Мери.

— Мери, милая! — зашептала она, схватив негритянку за руку и умоляюще глядя на нее. — Помоги мне! Сейчас к калитке подойдут господа, беги им навстречу, скажи, что я уехала с миссис Митчелл и вернусь не скоро!

Изумленная негритянка в замешательстве смотрела на госпожу, руки которой были влажны от волнения, а глаза испуганны… Однако выполнила просьбу. Агнесса видела, как девушка объясняла что-то подошедшим к калитке гостям. Потом, когда они ушли, а Мери вернулась, Агнесса спросила:

— Что они ответили?

— Сказали, жаль, что вы уехали. Они хотели пригласить вас куда-то. Мисс Мария сказала, что заглянет через неделю.

У Агнессы отлегло от сердца.

Прошло несколько дней. Благодаря постоянным занятиям Агнесса уже довольно уверенно держалась в седле, хотя по-прежнему побаивалась быстрой езды.

Ветер сменился, в залив вернулось привычное тепло. Полуденный зной сковывал жизнь городка, выезжать можно было лишь ранним утром или с наступлением вечера. Агнесса еще сильнее похудела, лицо и руки обветрились, покрылись загаром, солнце неровно высветлило волосы, и вместе с тем она уже меньше походила на девочку-подростка, какой приехала сюда: фигура начала оформляться, изменилось выражение глаз, что было явным признаком взросления. Все это прибавляло Агнессе женской привлекательности. Но душа оставалась прежней.

Преодолевая расстояние около пяти миль туда и обратно, она уже не так уставала, как в первые дни. Аманда не возвращалась, Терри же не предполагала, что Агнесса обманывает всех без исключения — поверить в это было действительно трудно, столь быстрое превращение невинности в порок (а только так это и было бы названо окружающими!) представлялось невероятным. Терри понимала, конечно, что девушка влюблена, но ей и в голову не приходило иное имя, кроме имени мистера Ричарда Дейара.

Джек, рискуя местом, почти каждый день отлучался с конного завода и уводил за собой пару лошадей. Он и сам не знал, что заставляет его проделывать это; вечером по возвращении или с утра ему приходилось еще работать, и к вечеру он уставал смертельно, а вставать нужно было засветло. Товарищи удивлялись, не понимая, почему он перестал принимать участие в ночных кутежах и попойках, если уж ночует дома один. Они и представить себе не могли, что ночным развлечениям предпочел он прогулки с маленькой всадницей, которая нравилась ему все больше и больше. Джек давно не встречался с другими женщинами. Такого еще не бывало, но эту особенную, не сравнимую ни с кем девушку он не осмеливался взять даже за руку.

Он старался выбирать для нее смирных коней, но сегодня привел черную, как ночь, своенравную и злую кобылу по кличке Джипси [1 - Джипси — по-английски Цыганка]. Несмотря на скверный нрав, эта лошадь ценилась за красоту. Агнесса залюбовалась ею: гладко-черная шерсть, спускавшийся до подколенок хвост, большие глаза под густой челкой. Девушка уселась на нетерпеливо переминавшуюся кобылу, Джек — на иноходца Абсента, и они двинулись в путь. Решено было учиться брать препятствия.

Начиналось то удивительное время, когда природа соврешает извечное таинство перехода от света к сумеркам, когда солнце медленно опускается за горизонт, словно утопает в океанской глубине, распуская по небу золотые ленты закатных лучей, когда стоит загадочная тишина, нарушаемая лишь сонным шепотом волн и шуршанием камней под копытами животных, когда безмолвие гор порождает безмолвие разума, заставляя верить во все то, что прежде казалось невероятным.

Агнесса молча наблюдала за медленной сменой красок в небесной вышине. Сейчас она уже не ощущала отъединение от всего того, что было вокруг, присутствие ее здесь было так же естественно, как то, что все в мире идет своим чередом. Она поняла: приближается минута, когда она сумеет наконец пристально и долго смотреть Джеку в глаза. Она сделает это для того, чтобы узнать, нравится ли она ему хоть сколько-нибудь, но даже если нет, то все равно, вспоминая о том, как они ехали в эти закатные часы верхом по тропинке, когда, казалось, в мире никого, кроме них, не существует, она всегда, всегда будет говорить себе, что это было потрясающе!

А сегодня… Да, Терри права, взор человека действительно многое может сказать. Агнесса смотрела ввысь на зарождавшиеся звезды и думала о том, что по-настоящему отдавать и принимать свет души и жизни могут только глаза человеческие. Ничего равного этому в природе не существует. Звезды огромны, век их безмерно длинен, а человеческий взгляд, равно как и жизнь, — всего лишь миг, и тем загадочнее, удивительнее кажется это превосходство. Воистину, великое — в малом, вечность — в мгновении.

Они проехали мили три, когда сверху послышался постепенно нарастающий гул. Не успели путники опомниться, как на тропинку обрушился целый поток камней, песка и пыли (совсем недавно шли дожди, они и размыли породу, а прохождение людей завершило дело). К счастью, каменная лавина не задела всадников, но кобыла Агнессы, испуганно прижимая уши, с громким ржанием поднялась на дыбы, едва не сбросив ошеломленную всадницу, и понесла, закусив удила. Наездница изо всех сил пыталась удержаться в седле: обхватив руками шею лошади, она распласталась на ее широкой спине. Агнесса пыталась остановить лошадь, но та не слушалась. Лавина все еще шумела, и Джек остался далеко позади.

Кобыла стремглав мчалась по тропе: слева тянулась отвесная стена, справа, футов на двести ниже тропинки, разбивались об острые обломки подводных скал упругие волны. Джипси пронеслась так несколько миль. Выхода не было. Агнесса порывалась обернуться назад, но струя ветра била в спину, а в ушах, пронизывая голову острой болью, бешено свистел ветер. Девушка припала к луке седла, пряди конской гривы хлестали ее по лицу; бег лошади становился все более стремительным… Агнесса задыхалась, понимая, что в такой сумасшедшей скачке сил хватит ненадолго. Она устремила тревожный взгляд на тропу, которая, казалось, сама мчалась под ноги коню: впереди замаячил низко нависший выступ скалы, оставлявший проход под самую холку Джипси.

Агнесса похолодела, разом представив то, что должно произойти: лошадь проскачет под смертельной глыбой, а ее сильнейшим ударом вышибет из седла… и она покатится по камням или упадет вниз, в грозно пенящуюся бездну… И то, и другое означает одно — единственное, ужасное в своей непоправимости: смерть.

Агнесса до крови прикусила губу, из груди ее вырвался отчаянный стон, она из последних сил зажмурила налитые ужасом глаза — перед ними поплыли багровые пятна, в висках застучала кровь, сознание затуманилось, но в тот момент, когда обрывалась последняя ниточка надежды, кобыла, споткнувшись, рухнула на колени и, тут же вскочив, неистово завертелась, вскидывая оскаленную морду.

Агнесса при падении лошади перелетела через ее голову и, ударившись о злополучный выступ, упала на кучу камней, послуживших преградой Джипси. Она сильно ушиблась, но сознание не потеряла и лежала, потрясенная случившимся, онемевшая, не в силах двинуться и не в силах поверить, что мгновение назад могла умереть, расстаться навсегда с этим миром, который едва успела полюбить.

Джипси, наконец успокоившись, как ни в чем не бывало остановилась возле всадницы, опустив вниз морду с белой отметиной посередине. Потом насторожилась, повернула голову назад и коротко заржала.

Послышался дробный стук копыт, и из-за поворота, едва не сорвавшись вниз, появился взмыленный иноходец. Джек резко осадил коня, спрыгнул на землю и, бросив поводья, подбежал к Агнессе.

Он осторожно приподнял ее, перевернул на спину и, отведя в сторону спутанные пряди каштановых волос девушки, заглянул в ее бледное лицо. Веки Агнессы были плотно сомкнуты, голова склонилась набок, но сердце билось — она была жива.

Джек прислонил неподвижное тело к каменной стене. Девушка вскоре открыла глаза, но взгляд ее оставался отрешенным; она пребывала в оцепенении и не произносила ни слова. Джек знал, что это пройдет; гораздо важнее было убедиться в том, что нет переломов и серьезных повреждений.

— Мисс Митчелл, — сказал он, поддерживая ее, — попробуйте встать!

Она поднялась, опершись о его руку, осторожно сделала несколько шагов, пошевелила пальцами и — вдруг разрыдалась от радости… или горя?

— Джек… О Боже, это было так… страшно!

Она склонила голову, пряди ее волос живой струей коснулись его руки, а следом упало несколько теплых слезинок. Джек почувствовал нечто, не испытанное еще никогда: щемящую нежность к другому существу, странное притяжение, соединение невидимыми нитями, и в неожиданном порыве прижал девушку к своей груди, к бешено стучавшему сердцу.

— Агнесса… не плачь, девочка, ведь все обошлось!

Агнесса кивнула, освобождаясь из невольных объятий, но Джек не отпускал ее; она подняла голову — взгляды их встретились, и словно догорающее пламя заката вспыхнуло в глубине глаз яркими отблесками неземного мира.

Багрово-красное светило, принявшее размеры гигантского огненного шара, погружалось за край земли, тонкие стрелы лучей пронзали темнеющее небо, и в тот миг, когда последний луч, блеснув, исчез в необъятных просторах небес, Агнесса почувствовала прикосновение его губ к своим губам. Едва ли она, испуганная, осознала в тот миг, что значит для нее этот первый в жизни поцелуй.

Джек по-прежнему держал ее в объятиях, но в них не было уже той настойчивости, как в первый момент: он сразу инстинктивно ощутил, что она боится. Он принялся гладить волосы Агнессы и почувствовал, как постепенно наполняется доверием все ее существо, еще не знавшее страсти, понял внезапно, как дорога ему эта девушка и как страшно было ее потерять — ведь это утрата всего, ради чего только и стоит жить на свете. И если Агнесса, лишенная поддержки родного и близкого существа, уже давно осознавала это, то Джек только сейчас почувствовал, до чего же одинок он раньше был, никем по-настоящему не любимый, не имевший никого на земле, с кем было бы так замечательно хорошо чувствовать себя человеком.

Тьма наступала, и вскоре две черные фигурки на краю тропы не стали видны, поглотились очертаниями каменного хребта.

Южная ночь скрыла выражение их лиц, движения рук, а нарастающий рокот прибоя заглушил сказанные друг другу слова, те самые, что произносят и будут произносить люди со дня сотворения и до скончания мира человеческого.

Потом, дома, Агнессе в полусне казалось, будто она сорвалась с крутого обрыва и летит стремительно, только не вниз почему-то, а вверх, словно у нее выросли крылья: все то, что случилось с нею, было несказанно прекрасно — и первый поцелуй, и признание в любви, и взгляд человека, полный каких-то неведомых чувств, горящий, пронзительный взгляд человека, которого любишь.




ГЛАВА VI


Незаметно летели солнечные дни, полные впечатляющей новизны. Агнесса и Джек встречались ежедневно, проводили вместе долгие часы и всякий раз с нетерпением ждали очередного свидания. Теперь, когда Агнесса выучилась ездить верхом, они часто выезжали в степь, где безумствовали в скачках, или отправлялись на побережье океана. В иные дни Джек не приводил лошадей, и тогда они прогуливались пешком. Это была на первых порах странная и удивительная дружба двух разных миров, о которой никто не знал.

Однажды они остановились на горном лугу: Джек полулежал в траве, Агнесса сидела тут же. Она сбросила шляпу и вплетала в волосы цветы, яркие луговые цветы, названий которых не ведала. Сегодня на ней был не мужской костюм, а нарядное платье и туфли, которые она сейчас тоже скинула с ног.

О чем они говорили тогда, в первые дни, Агнесса потом не могла вспомнить. Наверное, обо всем понемногу.

— Скажи, почему ты с такой неприязнью смотрел на нас, когда управляющий попросил тебя оседлать коня? — спрашивала Агнесса.

— Он не просил, а приказывал, Агнес… Почему, ты спрашиваешь? Да просто не очень приятно, когда господа развлекаются тем, что нам иногда стоит жизни.

— И я была среди этих господ, Джек. Он рассмеялся.

— Нет, Агнес, ты совсем другая!

— Почему? Откуда ты знаешь?

— Я чувствую это.

Агнесса задумалась было, но Джек провел травинкой по ее щеке, и она улыбнулась, отводя его руку.

— Ваш управляющий сказал, что ты один из лучших наездников.

Джек улыбнулся: было видно, что такая похвала для него привычна.

— Кто тебя научил объезжать коней?

Улыбка слетела с его лица.

— Один человек…— Джек умолк. Агнесса опустила руки с цветами.

— Прости, если я…

— Он умер. Погиб при ловле диких лошадей.

— Твой родственник?

— Нет. Просто хороший человек, я таких больше и не встречал.

Девушка отложила цветы и придвинулась ближе.

— Кто твои родители, Джекки? Я давно хотела спросить и не решалась: они живы?

Джек поднял на нее светлые глаза, и Агнесса явственно увидела в них свое отражение.

— Не знаю, Агнес. И никогда не знал. — Он произнес эти слова спокойно, но в них была глубоко запрятанная обида. То было какое-то уязвимое место; Агнесса невольно коснулась той стороны жизни Джека, которая, очевидно, требовала, и не раз, борьбы — как внешней, так и внутренней. Девушка почувствовала это, но тем не менее, движимая сочувственным любопытством, продолжила расспросы.

— Кто же тебя воспитал?

— Никто.

— А где ты жил?

Он усмехнулся, и в глазах его появилось что-то темное — странный отблеск того мира, который никогда не был знаком юной мечтательнице из пансиона благородных девиц.

— Да где придется! Можно сказать, что нигде. Не всегда, конечно: уже несколько лет я живу на конном заводе.

— А раньше? Как же так, расскажи!

Ветер гнал по небу легкие облака, и, когда они порой заслоняли солнце, по лицу людей пробегали быстро сменяющиеся тени.

— Расскажи, пожалуйста! — повторила Агнесса и увидела на его лице выражение недоверчивости. Ко всем. Даже к ней.

Он опять усмехнулся, и было в этом что-то недоброе. Потом обнял девушку за талию и ненавязчиво притянул к себе.

— По правде сказать, не очень хочется мне это делать, как не хочется что-то скрывать от тебя…

Она смотрела с тревожным ожиданием, а Джек поцеловал ее тонкие пальцы. Раньше, с другими женщинами, он не делал так никогда, в этом было для него нечто глубоко чуждое, но в глазах Агнессы он читал: такие поступки являются неотъемлемой частью взаимоотношений мужчины и женщины. Это был ритуал, и он старался соблюдать его. Ради Агнессы. Ради того, чтобы удержать ее возле себя, надолго. Может быть, навсегда.

А она гладила его шелковистые волнистые волосы, выгоревшие на солнце до белизны, и ей казалось: они пахнут луговыми цветами и вечерней травой. Почему ей чудится иногда, будто в нем сокрыто постоянное враждебное чувство ко всем на свете, к миру, непреходящая готовность к защите?

— Ты, наверное, сын знатных, богатых родителей, просто в детстве тебя похитили! — шутя проговорила Агнесса, чтобы рассеять тревожную атмосферу, наполненную чем-то невысказанным. — Я читала такие истории.

— Да, — согласился Джек, — в книжках, может, и бывает такое, но моей матерью скорее всего была портовая шлюха, а отцом — заезжий матрос, или меня нагуляла какая-нибудь прачка. И вообще, какая разница? Одно ясно: женщине этой я не был нужен совершенно, и она просто вышвырнула меня на улицу.

Джек произнес все это довольно спокойно, если не сказать — равнодушно, а Агнесса сидела, выпрямившись, и неотрывно смотрела на него.

— Что-нибудь не так, Агнес?

— Нет-нет, я слушаю, продолжай, пожалуйста.

Джек продолжил и дальше рассказывал, не прерываясь:

— Ну вот, я себя помню с тех пор, как попал на какую-то свалку… там, на окраине города. — Он покосился на Агнессу: она сидела с тем же выражением лица и внимательно слушала его. — На свалке жило много детей, и больших, и маленьких. Все были грязные, в рванье, а некоторые вообще почти голые. И какое-то время я был среди них, наверное, самым младшим, слабым, потому что меня постоянно кто-нибудь колотил — должно быть, я путался у других под ногами. И еще все время хотелось есть. Знаешь, Агнесса, — натянуто засмеялся, — когда я попал на конный завод и смог есть сколько захочется, мне было как-то даже странно, что я больше не голоден. Не знал, что это такое — не хочется есть, думал, так не бывает! Старшие дети ходили в город попрошайничать, воровать; случалось, работали в порту, но это редко. Кому нужны нищие мальчишки? Я, помню, рылся в мусоре, что-то там себе находил. Потом научился воровать: у своих же крал, когда они засыпали, вытягивал у них из рук добычу. Правда, чаще всего они ее тут же съедали, но иногда мне везло. Однажды меня поймали за таким занятием и избили до полусмерти. Вообще, за это убивали, но я был еще слишком маленький. Ну, уж больше я не смел красть у своих. Когда немного подрос, тоже стал бегать в город с ребятами или один. Милостыню просить я не умел, стащить что-нибудь ни ума, ни смелости не хватало. Но в городе я увидел разных людей; они были одеты иначе и вели себя не так, как мы, мальчишки со свалки. Какие-то ребята погнались за мной, кидались камнями. Потом я убегал в горы, на берег, научился плавать, лазить по тропинкам. Вот где никто не трогал и не мешал! У нас на свалке были свои главари: кто посильнее, тот и правил другими. И дрались, и убивали друг друга, но и помогать умели здорово! Всякое случалось! Потом однажды полиция устроила облаву. Мне удалось удрать, и я в конце концов забрел невесть куда. Осень была, холодно, грязь. Вообще, мы и зимой ходили босиком, и все-таки я чуть не умер от холода. Ну, куда мне было идти?! К людям боялся, они бы прогнали… Дошел до какой-то ограды, залез в пролом, после в сарай забрался, там стояли лошади. Но мне уже было все равно — свалился в сено и заснул. Утром меня растолкали люди, хотели выгнать вон, но один вдруг задержал. Он принес хлеба… Спросил, как меня зовут. Но у меня никогда не было настоящего имени, человеческого имени, и я не знал, что ответить. Он позволил мне остаться. Оказывается, я попал на конный завод, а человек был управляющим, его звали Александр Тернер. Это о нем я тебе говорил. Он сказал, что будет звать меня Джеком, если я не протии. Вскоре я стал ухаживать за животными, научился ездить верхом. Лошади и собаки совсем особые существа, Агнесса! Как-то я спросил у Александра, хорошо ли ломать волю других, будь это даже животное, но он ответил мне, что, когда дикие лошади покоряются человеку, существу более умному, это только на пользу. Вот меня сперва тоже все старались подчинить себе, могли ударить, накричать. Но прошло время — я научился защищаться. Потом мне захотелось выучиться объезжать лошадей. Однажды хватило ума забраться на крышу навеса, перед которым находился загон для диких жеребцов, и прыгнуть на спину одному из них. Он меня, конечно же, сбросил и чуть не растоптал копытами — живого места не осталось. Александр Тернер меня еле выходил. Вообще, я ему многим обязан. Он научил меня объезжать лошадей… И знаешь, Агнесса, я ведь не имел понятия о самых простых вещах. Вот, например, до сих пор не знаю, сколько мне лет… На загонах прибиты таблички, где написано все о лошади: кличка, возраст, порода… ты, наверное, видела? Я узнал об этом от Александра и попросил его научить меня разбирать буквы. Он, может, и сомневался, что я пойму эти штуки, но поучить согласился, хотя все говорил: «Каждому свое в этой жизни, парень, тебе это ни к чему!» Возможно, ни к чему, но я все-таки умею читать и даже писать немного, если тебя это интересует. Жаль, Александру некогда было заниматься со мной подолгу, хорошо еще, что я быстро все запомнил. У меня есть сосед по комнате, вот у кого много книг! Правда, мы мало видимся, он не из наших, чужой какой-то, хотя неплохой, вообще-то, парень. Ты, Агнесса, тоже не такая, как те, что вокруг меня, но ты не чужая, нет!

Он замолчал, подняв на Агнессу неожиданно потемневший взгляд, и она тоже молчала. На мгновение словно мелькнуло что-то разделившее их, но потом исчезло: разрез затянулся почти без шва.

— Скажи что-нибудь, — попросил он, отыскав в складках платья ее руку. — Не молчи.

— Я отдаю должное твоей откровенности, Джек. — Голос ее слегка дрожал.

— Это конец? — спросил он, наклоняясь к ней. Агнесса покачала головой.

— Нет!

— Я не хотел тебе рассказывать, но потом подумал: все равно когда-то узнаешь, а если решишь не встречаться со мной сейчас, то так будет лучше. Я даже не бедняк, я мальчишка со свалки! — При этих словах он улыбнулся своей замечательной, пленившей Агнессу улыбкой, — Я ниже всех и хуже всех, и ничего-ничего не стою!

Агнесса не могла понять, то ли он высказывает свое мнение, то ли повторяет чужие слова, то ли стремится предварить ее реакцию… Но, похоже, это было еще что-то…

— Но ведь ты теперь совсем не тот, что раньше, — сказала она. — Разве человек виновен в том, где и как он появился на свет? Главное, что из него получилось потом…

— Конечно, не тот, — охотно подтвердил Джек и вновь выжидающе уставился на нее.

— Ты меня… любишь? — прошептала Агнесса, чувствуя настороженность, в этот миг пронизывающую все его существо.

— Люблю ли я тебя?! Девочка…— он обнял ее, она не отстранилась, и их руки сплелись. — Да разве могу я тебя не любить! Это ты должна ответить мне, любишь ли и будем ли мы встречаться дальше.

Она кивнула.

— Да?

— Да, Джекки.

Джек поцеловал Агнессу с нежностью; нежности в его поцелуях всегда было много больше, чем страсти, которую он до времени таил в себе. Что-то подсказывало ему поступать так, и наивная неопытная девочка даже не подозревала, какое всепожирающее пламя могла она зажечь в этом заворожившем ее человеке, пламя страсти в соединении с любовью — прекрасный и дикий союз, способный как спасти, так и погубить… Она мечтала лишь о родстве душ, и, как ни поразил ее сегодняшний откровенный рассказ, на многое надеялась и вовсе не собиралась сходить с однажды выбранного пути. Если даже Джек чего-то не знает, она поможет ему, не страшно! Зато он любит ее и будет любить как никто другой!

Он держал ее в объятиях, от сердца к сердцу шли невидимые токи, и так, как Джеку, она не доверяла тогда никому.

— Пожалуйста, Джекки, не говори больше, что не стоишь ничего, что ты никто и ничто, — тихо попросила она. — Позволь мне судить об этом по-своему.

— Это была шутка, — с улыбкой ответил он, — я и сам так не думаю. К тому же у меня есть кое-какие доказательства того, что это не так, верно?

Она молча склонила голову ему на плечо,

— Ты совсем особенная, — Глаза Агнессы сверкнули. — Хочется любить тебя, заботиться, защищать.

Ему поправилось мнение Агнессы, тем более что оно совпадало с его собственным; другие люди чаще внушали ему, что человек становится тем, кем становится, именно в зависимости от своего происхождения.

— Защищать меня? — улыбнулась Агнесса. — Конечно, ведь ты такой сильный!

— Вовсе нет, — возразил он, — особо сильным я себя никогда не считал. Хотя с тобой… Да, с тобой, Агнесса, я, пожалуй, чувствую себя сильным, хотя и знаю, что ты во многом сильнее меня.

— В чем? — удивилась девушка.

— Я вряд ли смогу объяснить. Скажу только, что твоя сила, пожалуй, не в теле.

— В душе?

— Может быть. Расскажи о себе, Агнес. Где ты родилась? Здесь?

— Нет. Моя мать купила особняк несколько лет назад, но я впервые в Калифорнии.

— А раньше где жила?

— Меня отдали маленькой в пансион, там я и воспитывалась. Еще месяц назад я носила одежду пансионерки.

Джек виновато улыбнулся.

— Что это — пансион? И как там воспитывают? Расскажи, Агнес!

Она рассказала ему о своем детстве и была удивлена интересом Джека тем больше, что самой ей эта история не представлялась занимательной. Когда речь зашла об Аманде, Агнесса заговорила, запинаясь, с трудом подыскивая слова для определения рода занятий матери. Она самоотверженно выложила всю правду, но Джек, судя по всему, не нашел в поступках миссис Митчелл ничего предосудительного и на сей раз никаких вопросов не задал. Его больше волнозало другое.

— Так твоя мать не догадывается о наших встречах? — Ну да, конечно…

— Не только мать, — сказала Агнесса, — даже Терри.

— Что же ты говоришь, когда уходишь из дома?

Девушка наклонила голову — с волос ее слетели на колени стебельки синеватых цветов, некоторые запутались в полуразвившихся локонах. Пальцы Агнессы перебирали тонкие травинки. Десять лет ей внушали мысли о порочности лжи, учили быть послушной, скромной и кроткой. Десять лет! Агнесса вздохнула и тут же резким движением головы откинула волосы назад, освобождая лицо. Но ведь она ничего плохого не делает! И ведет себя скромно, хотя не вполне благоразумно, конечно, и…

— Я говорю, что иду на встречу с мистером Дейаром, — ответила она.

— Это тот самый, племянник хозяина завода? — спросил Джек спокойно.

— Да, он.

— И мать не возражает?

— Она в отъезде, — вздохнула Агнесса, — она вообще ничего не знает обо мне. Вот когда приедет…— Тут она не договорила.

— Но ведь ты свободна, Агнес?

— Нет, Джекки, — сказала она, — тебе, наверное, трудно представить, насколько несвободны девушки вроде меня. Без разрешения матери я ничего не могу сделать! Не могу встречаться с тем, кто мне нравится, не могу поехать, куда захочу, не могу выйти замуж без ее согласия!

Агнесса испугалась нечаянно сорвавшихся последних слов: вдруг Джек подумает, что она намекает на их отношения?! Но чем же, собственно говоря, закончатся их встречи? Разлукой или… браком? Джек женится на ней, она выйдет замуж за Джека?! Не то чтобы она не желала этого (хотя раньше просто и не задумывалась), но все-таки такая мысль показалась ей отчего-то невероятной. Ведь Джек, несмотря на все свои достоинства, всего лишь обыкновенная уличная рвань, барышне ее круга на таких, как он, и смотреть неприлично! Она пристально посмотрела на него и внезапно осознала, что и разлука с ним будет подобна смерти.

— А я свободен почти во всем! По работе мне, правда, приказывают, но уж что касается остального — делаю, что захочу! Но в твоей жизни, наверное, есть свои преимущества: ты, должно быть, знаешь много такого, о чем я даже и не слышал!

— Не очень много. Два языка, потом изучала литературу, историю, на рояле играю. Ты любишь музыку?

— Я? — Джек озадаченно смотрел на девушку. — То, что в кабаке Грейс Беренд… Ты-то наверняка говоришь не о том! Твоей музыки я не знаю.

Агнесса улыбнулась с едва заметным и непонятным грустным чувством, и Джек уловил это.

— Прости, — сказал он и больше не знал, что добавить.

Девушка ласково дотронулась до его руки.

— Ты много знаешь, Джек, ты столько интересных вещей рассказал мне о животных, об этом крае! Ты…

— Да нет…— Он усмехнулся и опять умолк. Агнессе стало больно; она подумала о том, что, возможно, в чем-то главном, близком ей и дорогом, Джек ее не поймет, и ей показалось вдруг, что он встанет сейчас и, пронзив ее внезапным синим холодом равнодушных глаз, скажет: «Да что там, мы чужие, Агнесса!»

— Хочешь, я почитаю тебе свои любимые стихи? — Ее голос слегка дрожал.

— Хочу, — просто ответил он, и в глазах его не было равнодушия.

Агнесса принялась читать все, что помнила наизусть: свои любимые стихотворения, отрывки из поэм, а Джек с изумлением вслушивался в мелодию ее голоса, одновременно стараясь постичь смысл произносимых Агнессой строк.

— Удивительно…— проговорил он, когда она умолкла.

— Да. Это мир, где можно жить, быть может, счастливее, чем в настоящем.

Джек нахмурился, припоминая что-то, а потом вдруг заговорил с взволновавшей Агнессу проникновенностью и в то же время осторожностью, словно сам боялся своих слов:

— Да, я немного понимаю! Правда, я немного о другом… Как бы тебе объяснить… Забыл сказать, Агнесса: когда я мальчишкой впервые вырвался в город, меня там поразило кое-что. Я увидел в лавке картины. Тогда я не знал, что это такое, но подумал: как это может быть — и океан, и горы, и солнце, и люди — весь мир, что вокруг — в таком малом. Все, как настоящее… хотя нет, какое-то иное… и мне так захотелось проникнуть туда! Правда, смешно? Извини, я не умею рассказывать и ни с кем не говорил о таких вещах… Не понимаю твоих стихов и не знаю твоей музыки…

Он посмотрел на Агнессу и удивился: она не выглядела огорченной. Напротив, глаза девушки горели — она только что почувствовала близость соприкосновения душ, ей многое дали простые слова Джека: «Я понимаю!»

После, подойдя к краю луга, они вместе смотрели на темнеющий внизу океан. С востока тянулась полоса грозовых облаков, подгоняемых резким ветром: казалось, нечто огромное и тревожное надвигается на вечернюю землю. Вода покрылась холодной рябью, а над ней, пронзительно вскрикивая, кружились бакланы.

— Гроза будет, Агнес! Идем скорее!

Они спускались по тропинке вниз. Одной рукой Агнесса придерживала подол платья, который бешено трепал ветер, а другой ухватилась за руку Джека. Гладкие подошвы ее туфель скользили по камням, она постоянно вздрагивала, боясь оступиться. Тропинка была крутой, и двигаться приходилось медленно. Становилось все холоднее. Агнессу била дрожь, платье ее на ветру казалось тонким, как паутинка. Небо темнело с каждой минутой; тучи, пришедшие из-за горизонта, приняли угрожающие размеры, откуда-то из-за гор слышался нарастающий гул, а кустарник на склонах отчаянно шелестел, и зелень его казалась до пронзительности яркой на фоне темно-синих небес.

Дождь хлынул внезапно: прорезая почерневшее, опустившееся небо, взвились стрелы молний, но сплошная стена воды скрыла от путников сражение небесного света и тьмы. Совсем рядом раздались страшные громовые раскаты. Агнесса испуганно прижалась к Джеку. Укрытия поблизости не было, и они продолжали идти вперед. Одежда Агнессы вымокла, обвисла, отяжелела, скользкий шелк прилипал к продрогшему телу; шляпу с головы девушки ветер унес в океан еще в начале пути — теперь по лицу струился дождь, мокрые пряди волос падали на глаза.

Быстро стемнело: вскоре на расстоянии вытянутой руки ничего нельзя было разглядеть. Внизу потоки ливня слились с вздымающимися гребнями валов.

— Агнес! — Шум воды был так велик, что приходилось кричать. — Мы зря спускаемся, нам внизу не пройти, сорвемся!

— Как же быть?

— Пойдем другой дорогой! Только нужно вернуться!

Они повернули назад. Джек поднимался на несколько шагов и подавал руку Агнессе. Однажды она, поскользнувшись, чуть не упала; он удержал ее, но туфля слетела с ноги девушки, и она ступила ногой прямо в жидкую холодную грязь. Белые чулки перепачкались, как и подол платья; Агнесса все сильнее дрожала от ливня и ветра, который все не стихал.

Когда они вскарабкались наконец наверх, девушка была ни жива ни мертва. Джек остановился, чтобы дать ей возможность перевести дыхание, и она бессильно прислонилась к нему.

— Домой, — прошептала она, — проводи меня домой!

Джек погладил ее мокрые волосы.

— Туда нам не добраться, Агнес, — мягко произнес он, — в обход к утру едва ли дойдем, а внизу — сама видишь…

— Что же делать? — тихо спросила Агнесса. Лицо ее смутно белело во тьме, залитое то ли дождем, то ли слезами.

Джек потянул девушку за руку.

— Пойдем на конный завод. С той стороны он совсем близко, мили две, и спуск не крутой. Там можно переночевать, а утром я отвезу тебя домой.

Агнесса прошла несколько шагов и остановилась.

— Нет, нет, Джек, я… я не могу пойти к тебе!

— Почему?

— Так. Видишь ли, я должна ночевать дома.

В темноте он не видел выражения ее лица.

— Ты замерзла, Агнес, — сказал он, нащупав ее ледяную руку. — Тебе обязательно нужно согреться. Не бойся, мы быстро дойдем до места. Я пойду на сеновал, а ты переночуешь у меня. Да ты мне не веришь, что ли?

Он не подозревал, какие противоречивые чувства одолевали ее.

— Я верю, Джекки, — совсем тихо произнесла она, боясь, что он обидится.

— Тогда идем! — И почти силой потянул ее за собой. Они быстро шли по лугу. Трава больно хлестала по ногам, дождь все лил и лил, и Агнесса повторяла в тревоге:

— Но Терри с ума сойдет, если я не вернусь домой!

— Что поделаешь, — коротко ответил Джек, — тут выбирать не приходится.

Пересекли луг, и вскоре тропинка вывела их на дорогу, по которой бежали бурлящие потоки воды. Местами вода была чуть ли не по колено. Джек поднял девушку на руки и понес; она доверчиво прильнула к нему.

Впереди показались огни. За оградой завода залились лаем сторожевые собаки. После окрика Джека они смолкли, и путники вошли в ворота. В такую погоду люди на улицу не выглядывали, и даже животные притихли в своих теплых стойлах. Джек подвел Агнессу к боковой дверце одного из строений и постучал.




ГЛАВА VII


Комнатка, в которой жили Джек и другой молодой человек по имени Орвил Лемб, казалась поделенной на две части: слева стояло низкое, довольно широкое ложе, застеленное шкурами, на стене тоже висела шкура, на ней перекрещивались сверкающие клинки двух кинжалов, старинных, редкой работы, а правая сторона помещения — стол, узкая кровать и стоящий в углу ящик — была завалена книгами.

Когда Орвил Лемб появился на конном заводе, ему тоже негде было жить, и управляющий, недолго думая, отправил его к Джеку. Остался Джек доволен или нет — неизвестно, но потесниться согласился. С тех пор они с Орвилом жили под одной крышей; последний, конечно, давно мог бы найти жилье в городе, но не очень к этому стремился — его вполне устраивало и такое положение дел; это было даже удобно: не приходилось тратить время на возвращение в город.

Впрочем, мистер Лемб справедливо считал себя здесь человеком случайным. Около трех лет назад, поссорившись с отцом, состоятельным фабрикантом, он ушел из дома (причиной ссоры был достаточно серьезный для Орвила семейный конфликт). Вынужденный временно — из-за отсутствия средств — оставить учебу в университете, Лемб не пал духом и решил самостоятельно устроить свою судьбу. Перепробовав множество занятий, пришел наконец на конный завод. Отец Орвила тоже держал лошадей; Орвил одно время увлекался верховой ездой и всем, что связано с этим, поэтому устроиться на работу не составило труда, а поскольку мистер Лемб был достаточно образован, то вскоре стал одним из помощников управляющего: занимался финансовыми делами завода. Днем он добросовестно исполнял свои обязанности, вечера же (а случалось, и ночи) проводил за книгами, готовясь продолжить учебу на юридическом факультете. Орвил понимал, что выбранный им путь и долог, и труден, но упорно отказывался от мысли о возвращении домой, хотя отец, наверное, с радостью принял бы сына. Орвил мужественно лишил себя многих земных благ, жил крайне экономно и за короткий срок скопил приличную сумму денег.

На заводе Орвил не нашел себе близких друзей, хотя неплохо относился к тем, кто по воле судьбы окружал его. С Джеком Орвил общался мало, иной раз они перебрасывались парой фраз, но зачастую не виделись вовсе: работали допоздна, а вечерами Джек пропадал то у приятелей, то еще где-то, дома почти не ночевал. Впрочем, изредка он заявлялся внезапно, и не один — в этом случае Орвил брал фонарь и шел на сеновал. Ему было все равно, где читать или спать; Джек и его подружки Орвила не интересовали, поэтому ни стычек, ни даже разговоров не происходило никаких. Орвил не считал своего соседа испорченным или глупым, он был просто равнодушен к нему.

Орвил перевернул страницу и на мгновение устало прикрыл глаза. На дворе хлестал ливень, а здесь, в комнате, царил полумрак, особо уютный именно оттого, что за окном бились о стекла холодные капли дождя. Орвилу показалось, что его медленно уносит куда-то неведомой волной, но он знал, что это всего лишь легкое головокружение, вызванное утомлением и внезапным переходом от света к тьме.

Он отложил книгу, встал, хотел запереть дверь на ключ, чтобы затем лечь спать, но в это время на пороге появился Джек. Заметив позади него женскую фигуру, Орвил недовольно поморщился: в такую погоду ему вовсе не хотелось уходить из дома. Он мельком оглядел мокрых с головы до ног нежданных пришельцев.

Агнесса, застенчиво поздоровавшись, остановилась в углу, стесняясь своей измятой и вымокшей одежды.

— Проходи же, Агнес! — сказал Джек девушке, а Орвилу бросил: — Привет!

— Привет, — сдержанно произнес Орвил, не зная, как себя вести.

— Знакомься — это мисс Митчелл… Черт возьми, мы попали под ливень и вымокли, сам видишь как! Мисс Митчелл живет в городе, но по берегу туда сейчас не доберешься, в обход — далеко, вот и пришлось идти сюда, — говорил Джек, и Орвил удивился: раньше Джек и не думал объяснять ему, как и почему у него в гостях очутилась та или иная женщина. Орвил предположил, что девушка попала в беду, и Джек встретился ей случайно. Но сбивало то, что он называл ее по имени.

Как бы там ни было, Орвилу стало жаль Агнессу, и, видя, что гостья все еще не решается пройти, он приветливо к ней обратился:

— Прошу вас, пожалуйста, мисс.

Она кивнула.

— Спасибо.

Джек усадил Агнессу на свою кровать (стульев в комнате не было) и, взяв ее озябшие руки в свои, спросил:

— Очень замерзла?

Не дожидаясь ответа, распахнул дверь.

— Я сейчас!..

И скрылся под ливнем.

Орвил сел напротив Агнессы. Он положительно не знал, как держаться, а она старалась незаметно поправить одежду и волосы, с концов которых капала вода, и, когда взгляд ее случайно встретился со взглядом Орвила, улыбнулась со смущением и стыдом.

— Вам нужно переодеться во что-то сухое, мисс, — сказал Орвил. — Так и заболеть недолго.

— Но мне нечего надеть, — просто ответила она, а затем добавила: — Простите, что я ворвалась к вам вот так, внезапно. Мне и в голову не приходило, что придется идти сюда.

— Ничего, — произнес он и, забыв, что говорил Джек, спросил: — Вы живете в городе?

— Да. — Она выговорила это с трудом, и глаза ее совсем погрустнели: Агнесса подумала о том, как, должно быть, тревожится Терри. Еще, чего доброго, пойдет ее искать по такой непогоде!

Орвил понял.

— Там будут волноваться за вас? Агнесса невесело кивнула.

А Орвил, глядя на нее, терялся в догадках. Сидящая перед ним девушка внешностью и поведением ни капли не походила на прежних посетительниц его соседа. Орвилу хватило взгляда для того, чтобы понять, насколько положение этой девушки выше положения Джека: вероятно, она была из тех слоев общества, к которым до недавнего времени принадлежал и сам Орвил. И все-таки, кто же это? Неужели очередная любовница? Нет, не может быть! Все существо Орвила воспротивилось этой мысли. Но как же тогда? Ведь Джек называет ее по имени, значит, они на равных! Орвил хотел и не мог найти объяснение. Об отношениях Джека с женщинами простыми он знал и относился к этому равнодушно, но то, что парень посмел посягнуть на девушку из общества несравнимо более высокого, вызвало в нем нечто очень похожее не возмущение. Не слишком ли много позволяют себе некоторые?! Орвил никогда не был снобом, но он жаждал видеть в мире хоть чуточку справедливости. Он не мог предположить, будто незнакомка — дурочка или, того хуже, — легкомысленная развратница. Орвил сразу понял, что она не такая.

Агнесса меж тем, несмотря на тяжкие думы, обратила внимание на множество книг, и Орвил заметил ее интерес. Разглядел он и то, какие мечтательно-чистые у нее глаза, нежные, не знавшие никакой работы руки… Она показалась ему удивительно симпатичной, эта юная загадочная мисс. У Орвила не было девушки, но если он когда-либо и задумывался о подруге жизни, то представлял себе именно барышню вроде Агнессы. Поэтому опять почувствовал себя обманутым и оскорбленным в лучших чувствах. Впрочем, в том, что так сильно уязвило его, Орвилу еще предстояло разобраться.

Чтобы прервать тягостное для него самого молчание, он заговорил с нею, и зеленые глаза Агнессы на мгновение осветились улыбкой. Орвил так и не мог потом вспомнить, о чем же они говорили тогда — так взволновали его собственные мысли. Но одно он понял, одно осознал для себя отчетливо и ясно: такую девушку стоит поискать.

Когда вернулся Джек, беседу прервали. Орвил видел, как обрадовалась Агнесса появлению своего спутника. Он наблюдал и за Джеком и с удивлением замечал, что глаза его легкомысленного соседа, если взгляд их останавливался на девушке, приобретали выражение, ранее им не свойственное. То было неподдельное восхищение, которым до сей поры, как казалось Орвилу, Джек удостаивал лишь породистых лошадей.

Джек поставил на стол бутылку со светлой жидкостью. Потом открыл ее, плеснул на дно стакана и, разбавив водой, протянул девушке.

— Пей, Агнес.

Она сделала протестующий жест, но это не возымело действия.

— Один глоток, мисс Митчелл, — сказал и Орвил и ободряюще улыбнулся ей.

Агнесса взяла стакан и с опаской отпила немного. Приложив пальцы к вискам, отчаянно замотала головой: на глазах ее выступили слезы.

— Ничего страшного, Агнес! — засмеялся Джек. — Это верное лекарство. — И сам тоже сделал несколько глотков.

— Я, пожалуй, пойду, — несколько изменившимся голосом произнес Орвил, чувствуя себя лишним. Но ему не хотелось уходить. Если Джек и эта девушка останутся в комнате на ночь вдвоем… Ему казалось, что там, внутри возмущенной души, заложен некий механизм, готовый взорваться точно в назначенную минуту, и он старался, как мог, внушить себе: это не его дело; в конце концов, вмешиваться в такой ситуации просто неприлично.

— Да, иди, — сказал Джек, — и я тоже сейчас приду. Орвил вышел, пожелав гостье доброй ночи и несколько успокоившись. Джек и Агнесса остались одни.

— На рассвете я разбужу тебя, Агнес, так что спи спокойно.

Агнесса улыбнулась в ответ.

— Нравится тебе у меня? — спросил Джек.

— Да…— Она обвела глазами комнату. — Вот эти кинжалы очень красивы. — И кивнула на стену.

— Мне их оставил Александр Тернер, это моя единственная ценная вещь. Знаешь, их два, и Александр, помню, говорил: если один отдать одному человеку, а другой — другому, то эти люди, где бы они ни были, в конце концов обязательно встретятся.

— Они волшебные? — полусерьезно произнесла Агнесса.

— Наверное!

— Тогда один подари мне.

— Нет. Это не женская вещь. А мы с тобой и так будем вместе.

Агнесса ничего не сказала на это, но за темным стеклом ее глаз в полумраке словно бы вспыхнули ярким пламенем две тонкие свечи.

Джек притянул ее к себе для поцелуя. Никогда раньше ему не случалось завоевывать женщину постепенно, переходя от одной маленькой, но сладостной победы к другой, и этот путь, хотя и лишал его некоторых привычных удовольствий, был по-своему волнующе интересен. Ему нравилось наблюдать, как Агнесса, поначалу со смущенной робостью принимавшая его поцелуи, теперь все смелее отвечает на них, обнаруживая зарождавшееся слабое влечение. И Джек, целуя ее, думал: ничего, когда-нибудь он узнает, что значит по-настоящему обладать такой девушкой, как Агнесса!

— Иди, Джекки, — прошептала Агнесса взволнованно, чувствуя, что он не может от нее оторваться.

— Да, — согласился Джек, а сам по-прежнему сжимал ее руку. Эта девушка, пробудившая в его душе совершенно не изведанные чувства, была так близка от него и так желанна, что Джек чудом нашел в себе силы уйти.

— Запри дверь на ключ и спи.

— Я люблю тебя, Джекки! — негромко произнесла Агнесса, когда он уже был у дверей. — Спокойной ночи!

Он ушел. Агнесса, как смогла, развесила мокрые вещи и улеглась на кровать. Мягкие шкуры приятно и успокаивающе согревали тело, дождь шумел за окном, и все медленно-медленно уносилось куда-то… Она сама не заметила, как погрузилась в глубокий сон.

Джек пробрался на сеновал и, скинув наконец мокрую одежду, улегся неподалеку от Орвила. Дождь продолжал постукивать по деревянной крыше, а внутри было сухо, тепло, темно, так темно, что невозможно было разглядеть предмет, даже поднеся его к глазам, и оттого голос звучал как из пустоты.

Джек и Орвил долго молчали: однако каждый чувствовал, что его сосед не спит. Первым заговорил Орвил:

— Что это за девушка, Джек?

— Агнесса Митчелл.

— Ее имя я слышал. Но кто она такая, из какой семьи, если не секрет, конечно? — Ему не хотелось казаться навязчивым, но интерес, который пробудила в нем эта история, брал верх. Орвил старался говорить спокойно, стремясь не выдать невольно возникших чувств.

— Ну, почему же секрет! Она живет с матерью, сюда приехала на лето. У них особняк на побережье, — отвечал как-то не очень решительно или охотно, он что-то, казалось бы, одновременно обдумывал или решал для себя.

— И как же вы познакомились? — спросил немного погодя Орвил. — Случайно?

— Не совсем. Первый раз я увидел ее на конном заводе, она была там с друзьями. А потом встретил ее на рынке, предложил познакомиться, — солгал Джек.

— И она согласилась?

— Да, а что? Стали встречаться, ну и… (при этих словах Джека Орвил замер) полюбили друг друга… Знаешь, я как-то по-другому все вижу вокруг, словно попал в новую жизнь. Клянусь, — произнес он вдруг, — эта девушка будет моей!

— Ты что же, хочешь обвенчаться с ней? — спросил Орвил. Он едва сдерживался, чтобы не крикнуть: «Не трогай ее, как ты смеешь! Такая девушка не для тебя!»

Джек ответил не сразу, а когда заговорил, голос его прозвучал до странности глухо:

— Нет, венчаться невозможно.

— Почему?

— Так… Кто позволит? У меня даже нет фамилии… А Агнессе не разрешит мать, так что и разрешение церкви на брак нам не получить, по крайней мере в скором времени. А ждать нельзя: если мать Агнессы вернется, мы вообще не сможем встречаться. Одно остается: как можно скорее уехать, сбежать. Другого выхода я не вижу.

— И ты думаешь, мисс Митчелл согласится?

— Она любит меня, — ответил Джек.

Орвил умолк. Вот оно как! И все-таки это мало что объясняет. Какие все же странные существа женщины! Выходит, если ты привлекателен внешне (хотя что уж такого особенного в этом Джеке?), умеешь объезжать лошадей и побеждать в уличных драках, то будь ты хоть грубиян, хоть последний бродяга или дитя свалки, тебя полюбит хорошая девушка?! Не каждый, конечно, сядет на дикого жеребца, но ведь Джека обучал Александр Тернер, тот самый, о мастерстве которого на заводе до сих пор ходят легенды. Да и какое это имеет значение для женщины? Для женщины важно, чтобы человек был порядочным и надежным, мог любить и оберегать. Орвил не верил, что Джек сможет стать таким. Он не был сторонником неравных браков: ведь счастливы могут быть лишь люди, близкие по духу и развитию, имеющие общие интересы и взгляды на жизнь. Богатство? Но Джек был так беден, как никто другой. Образование? Воспитание? О чем тут вообще может идти речь?! Поверить в то, что этой барышне нужна всего лишь мужская страсть, Орвила тоже никто бы не заставил. Но что же тогда?.. Орвил вполне допускал мысль, что Джека смогла бы полюбить порядочная, хорошая и умная девушка из простонародья — почему бы и нет? — но такая, как Агнесса… Скорее всего, юная мисс просто чего-то не понимает. Ну и пусть! Зато когда он, Орвил, добьется своей цели, то найдет себе настоящую, самую лучшую женщину, лучше которой нет и не было ни у кого! А если нет… Что ж, в конце концов жизнь придумана не только для того, чтобы бегать за хорошенькими девицами, в ней есть вещи и поважнее!

И пора, решил Орвил, найти себе жилье в городе, пора перестать быть на «ты» с дикарями!

С этой мыслью он и заснул, а Джек еще долго лежал, размышляя. Он мало видел в жизни хорошего и теперь не мог не помечтать. Он решил во что бы то ни стало увезти Агнессу и поселиться с нею где-нибудь подальше от людских глаз. Хорошо бы иметь домик на берегу океана и жить в нем вдвоем… Ну, пусть бы еще было небольшое ранчо… С работой на нем он справился бы получше любого другого, а Агнесса играла бы на рояле, гуляла по берегу, каталась верхом и читала свои книжки. Он знал, конечно, что в действительности все было б иначе — тоже пришлось бы работать: вести хозяйство, ухаживать за скотиной (вряд ли им удалось бы нанять работников), жить так, как живут простые женщины, но думать об этом не хотелось; гораздо приятнее казалось строить воздушные замки, мечтая о том, как они будут вместе и будут счастливы, днем и ночью, всегда.

Утро выдалось чистое; пахла свежестью промытая дождем листва, и солнце нежным золотом заливало шерсть лошадей, нетерпеливое ржание которых то и дело оглашало прохладный воздух степи.

Агнесса возвращалась от колодца, и ветер весело трепал ее волосы: она не успела их заплести.

Джек ждал девушку возле конюшни.

— Какая ты красивая, Агнес!

Она счастливо улыбалась, глядя в его голубые глаза, в которых отражалось солнце.

Вчерашние тревоги куда-то ушли вместе с тучами и дождем, и даже возвращение домой, к Терри, ее не пугало.

Джек пошел седлать коня, и Агнесса, поджидая его, прошлась по площадке. В такую рань людей было довольно много, но никто не обращал на нее особого внимания, все были заняты работой. Вчерашнего собеседника, соседа Джека, Агнесса не видела. Вообще молодой человек произвел на нее хорошее впечатление, такой сдержанный и вежливый… Внешне он казался полной противоположностью ее возлюбленному, был кареглазый и темноволосый; в глазах этих она заметила внимание и ум, и… да, кажется, еще интерес, интерес к ней, маленькой нарушительнице неписанных правил большого и строгого общества, наивной искательнице опасных приключений… Впрочем, она не стала долго думать об этом.

Осмелев, Агнесса подошла к одному из загонов и протянула лошади пучок травы. Умное животное не отвергло угощения и даже позволило погладить себя по атласному боку.

Девушка любовалась лошадью, когда услышала позади голоса.

— Знаешь, — один, — я скажу им: пусть бросают привычку водить сюда девчонок! Мало ли, хозяева приедут или управляющий заметит…

— А чья это девка? — спросил другой голос.

— Джек привел. Я вчера видел. Вот я скажу ему…

— Брось связываться! Парни молодые, пусть делают, что хотят, лишь бы работали хорошо. Пусть развлекаются! — Это было циничное добродушие — особый сплав чувств, с которым Агнессе сталкиваться ранее не приходилось.

Она обернулась. К ней шел немолодой уже мужчина с хлыстом в руках, а второй, помоложе, посмеиваясь, удалялся прочь.

— Ну-ка, отойди! — грубо приказал первый девушке, и она отпрянула. — Иди-иди, нечего тут шляться!

Продолжая что-то ворчать себе под нос, он прошел дальше, а растерянная Агнесса осталась стоять со слезами на глазах. Кто-то словно бы перевернул зеркало, в которое она разглядывала себя, и на другой стороне вместо своего лица она увидела четко написанные на серой доске грязные слова.

В это время появился Джек. Он помахал ей, и она подошла, но не прежняя, со свободным взглядом и легкой улыбкой, а натянуто-спокойная, словно закрытая странной невидимой стеной. Джек, заметив перемену в ее настроении, спросил:

— Ты что, Агнес? Что-нибудь случилось? Тебя кто-то обидел?

— Нет, — чуть дрожащим голосом ответила она. — Просто домой надо скорее! Терри там волнуется.

— Сейчас поедем! А я думал, может, пока меня не было, тебе что-то сказали?.. У нас тут запросто…

Все это было произнесено довольно беспечным тоном, и в душе Агнессы впервые шевельнулась обида на Джека.

— Нет, — повторила она, а после добавила: — Поедем быстрее отсюда.

И взялась рукой за седло.

Джек посадил девушку впереди себя на коня, и они тронулись в путь. Это было великолепно: сияние солнца, чистое небо, легкий бег коня по живописной загородной дороге, вьющейся среди виноградников и гор. Волосы девушки развевались, подол платья поднимался, но Агнесса не способна была сейчас обращать внимание на такие пустяки.

Прощаясь, Джек спросил:

— Когда я тебя увижу, Агнес?

— Когда захочешь.

— Завтра?

— Можно и завтра…

Она стояла, глядя себе под ноги, и носком туфли чертила в пыли непонятные знаки. Ее глаз Джек не видел.

— Да что с тобой?! — воскликнул он, взяв ее за плечи. — Скажи прямо, Агнес, а то так нам друг друга не понять! — В голосе его отчетливо звучали повелительные нотки.

Она вскинула голову и смотрела на него, пытаясь обнаружить то, что не заметила раньше. А он глядел на нее в ответ с серьезным спокойствием, ибо ни до, ни после в своей жизни так по-настоящему и не научился ни властвовать, ни покоряться, ни любоваться собой.

А Агнесса едва ли не впервые чувствовала, что любовь может приносить не только радость, но разочарование и боль.

— Джек, скажи, а раньше там, в твоей комнате, бывали другие женщины? — Вопрос сорвался неожиданно, и Агнесса тут же пожалела о нем.

Джек сперва не ответил, а потом чуть заметно кивнул головой.

В глазах у Агнессы потемнело. Она вспомнила письма Аманды, эти грязные письма. Но Джек!.. Значит, и тут то же самое!

Она бросилась, сама не зная куда, задыхаясь от щемящей душевной боли.

— Постой же, Агнес! — Он пытался удержать ее. — Да что тут такого? В том, что я в моем возрасте… Неужели ты не подозревала об этом? — В глазах его было искреннее удивление. Потом он подумал, что догадался, чего она боится, и воскликнул: — Клянусь, никого у меня сейчас нет, с тех пор, как познакомился с тобой! — и, сделав большую уступку, добавил:— если бы я знал, что ты существуешь на свете, и раньше бы ни до кого не дотронулся!.. То, что было раньше, — чепуха! Я тебя люблю, только тебя, Агнес! Не уходи!

— Что они подумали обо мне, все эти люди? Даже твой сосед…— тихо прошептала она.

— Орвил? Да я же все ему объяснил еще при тебе! А остальные — плюнь ты на них! — Джек и тут же осекся под ее пронзительным взглядом — такая боль была в нем, что Джек сразу понял: придуманный им план вряд ли удастся осуществить. Не так-то легко будет убедить ее уехать! Агнесса же увидела в его глазах такой неподдельный страх и растерянность, что все-таки остановилась и выслушала его. Джек слишком сильно ей нравился, и она не нашла в себе сил проститься с ним холодно, зная, что потом станет об этом жалеть, но первая невольно нанесенная ей рана пробудила подозрения: всегда ли они поймут друг друга, на все ли посмотрят одинаково? Ведь счастье, как она считала, достигается лишь тогда, когда реальность удается сравнять с мечтой или хотя бы сблизить… насколько это возможно…

А что если образ настоящего Джека не совсем или даже далеко не совсем совпадает с тем, который она выдумала себе? Вот он сейчас стоит и явно не представляет всей глубины ее боли, если вообще понимает ее чувства!

— Ты хотя бы понимаешь меня? — произнесла она тихо и без всякой надежды.

— Да, — сказал он, — конечно, Агнес. — Он не стал ничего объяснять, но Агнесса услышала в его словах столько искренней печали и сочувствия, что ей сразу стало легче на душе.

Вечером того же дня Агнесса, сидя в своей комнате, размышляла о будущем. Утром, по возвращении домой, она ждала упреков, расспросов, слез, но Терри была суха и сдержанна как никогда. Служанка спокойно, если не сказать равнодушно, выслушала объяснения Агнессы и молча отправилась на кухню.

Когда Агнесса спустилась вниз, служанка сидела за длинным обеденным столом, подперев руками голову, и неподвижно глядела куда-то вдаль.

— Садитесь, ешьте, мисс, — произнесла она ровным тоном, не отрываясь от своих мыслей.

Несколько минут молчали. Потом Терри, подняв на Агнессу большие строгие глаза, сказала вдруг:

— Что ж вы губите себя, барышня!..

Возможно, она не хотела так начинать разговор, но не выдержала: слишком много было передумано ею в эту бессонную ночь. Агнесса ниже склонилась над тарелкой, ее смуглые от загара щеки порозовели.

— Я вчера о чем только не думала, — вновь заговорила Терри, — хотела бежать к миссис Райт, а Мери мне сказала, что вы их дочерей отослать велели, обмануть… мол, уехали с миссис Митчелл. Ну, я и туда, и сюда, не знаю, что и делать, а ливень такой, ветер, все сносит… Господи! Себя бы пожалели, что ли… И где были, с кем… Вот мать приедет, что я ей скажу?..

— Перестаньте, Терри, — проговорила Агнесса, поднимаясь с места. — Виновата, понимаю, и расскажу вам все. Поверьте, ничего страшного не случилось.

— Да что теперь! — в сердцах произнесла служанка. — Можете не говорить! Живы — и ладно!

Девушка приблизилась к служанке и, опустившись перед ней на корточки, взяла руку Терри, большую, огрубевшую, в свою, маленькую и нежную.

— Не сердитесь, Терри, — сказала она, заглядывая в глаза женщины, — послушайте меня…

Спустя полчаса Терри знала почти все, и ей даже показалось странным, как это она до сих пор ни о чем не догадалась.

— Вы не сердитесь, Терри? — спросила Агнесса так, словно только это и имело сейчас наиважнейшее значение.

Терри думала иначе.

— Нет, — ответила она, — не сержусь.

Поразмыслив, она почти успокоилась: все оказалось в самом деле не так уж страшно, собственно говоря, ничего непоправимого, к счастью, не произошло, следовало только мягко и тактично объяснить Агнессе, в чем она заблуждается.

Терри взглянула на девушку: Агнесса показалась служанке хорошенькой. Она была одета в закрытое серо-зеленое платье в тонкую темно-зеленую полоску, отделанное по вороту такого же цвета кружевами; несколько тонких прядей волос прихватила от висков к макушке узкой ленточкой, а остальные свободной массой падали на спину; ей шел загар и этот цвет; сознание того, что она кому-то нужна и любима, придавало девушке уверенности, она держалась теперь куда свободнее, лучше двигалась, научилась наряжаться, а главное — на все смотреть по-своему.

— А что вы намерены делать дальше, мисс?

— Не знаю. — Агнесса подумала о том, что между нею и Джеком не было разговора о будущем. — Сейчас пока ничего, а потом…

— Видите ли, мисс, — сказала Терри, решив действовать напрямую, — одно дело, если у вас серьезные планы, и совсем другое, если все это просто баловство. Понимаете ли вы, что делаете сейчас? Напрасно губите свою репутацию. Вчера вы не явились домой ночевать, а сегодня пришли: платье перепачкано, волосы в беспорядке! Люди не станут разбираться в том, как там на самом деле было, да и потом… ваш поступок и впрямь неслыханный. А миссис Митчелл?

— Вы ей расскажете?

— Расскажу я или нет, не имеет значения. Она и так узнает.

Агнесса вздрогнула: она впервые по-настоящему испугалась последствий. Конечно, Аманда узнает. Терри права! Откуда? Да вот хотя бы встретится с Деборой Райт и с ее дочерьми, заговорит о поездке… Мария-Кристина и Эйлин тут же уличат ее, Агнессу, во лжи! И тогда… Кто знает, какова будет реакция Аманды?

Агнесса в растерянности водила пальцем по белоснежной в тонкий рубчик скатерти и думала: зачем стелить такую, ведь если она испачкается в одном месте, стирать придется всю, а она такая огромная! Тем не менее Терри и Мери как-то решили эту проблему.

— А если у меня серьезные планы? — спросила она.

— Этот молодой человек сделал вам предложение?

— Нет, хотя мы не так давно познакомились… Но он говорил, что мы не расстанемся!

Терри не удовлетворил подобный ответ. Она прожила па свете больше своей барышни, немало повидала и о многом рассуждала не так, как девочка из пансиона. Прикидывая, как бы избежать скандала, она думала: надо бы Агнессе сейчас же прекратить эти встречи, потом что поделаешь! — во всем сознаться матери (хотя бы для того, чтобы Аманда не попала впросак с Деборой, — в этом случае последствия просто непредсказуемы), а после делать, что она велит. Ну и, разумеется, попросить прощения. Придется девочке через все это пройти, только вот как бы ее убедить…

Терри с жалостью смотрела на девушку: надо ж случиться такому! И если бы она понимала… Агнесса недурна собою, богата — поклонников появится много, а то, что произошло этим летом, — лишь милая девичья влюбленность, обычная болезнь юности, не вечная и не смертельная. Даже если этот Джек сделает барышне предложение, то Аманда своего благословения на брак не даст, нечего и надеяться! Молодой человек без положения в обществе, без денег — о такой партии не может быть и речи! А вдруг этот парень и вовсе не собирается жениться? Вдруг он просто соблазнит девушку? Нельзя допустить ни того, ни другого!

А Агнесса думала о том, что ей лучше, пожалуй, будет при возможности и в самом деле выйти замуж за Джека, иначе она не вынесет того, что будет потом, ничего не вынесет, включая и разлуку…

Она так и сказала Терри, а та воскликнула:

— Но миссис Митчелл не позволит вам!

— А я обвенчаюсь тайно!

Служанка всплеснула руками.

— Так нельзя, мисс, — осторожно произнесла она, — грешно так поступать! Да и подумайте: на что вы будете жить? А какое оскорбление нанесете матушке!

— Никакого! Просто выберу того, кто мне нравится. Вот если она меня будет выдавать замуж насильно — это оскорбление! А жить… Проживем как-нибудь! Станем работать. Я, например, могу давать уроки музыки…

Терри снова с жалостью посмотрела на нее.

— Простите, мисс, скажу откровенно: зря вы храбритесь так! Хватит и того, что вы тут натворили! Удивляюсь вам: вроде бы умная девушка… Вы в жизни не работали, не знаете, что это такое. Одно дело бегать на свидания, мечтать да развлекаться, и совсем другое — жить своим трудом. Тут уж не до веселья будет! Вы барышня образованная — вам ли возиться с бельем и посудой?! Да и с Джеком этим не станет ли вам скучно? А если уважать его перестанете — и любовь пройдет! Вы ведь так молоды — семнадцать лет всего! Зачем спешить, все у вас впереди! Да и чем этот ваш Джек лучше других!

Терри говорила, а сама втайне мечтала о приезде Аманды! Мать, наверное, нашла бы аргументы поубедительнее: да что там — просто приказала бы, и все! Жаль, конечно, что придется пойти на крайние меры, но иначе просто нельзя!

Агнесса подавленно молчала.

— Не знаю я, чем он лучше, — произнесла она наконец, — не знаю!

Она не могла объяснить свою любовь к Джеку, не могла, как не может человек объяснить, почему его тянет в родные места, отчего ему порой вспоминается один и тот же однажды приснившийся и поразивший воображение сон, почему сводит с ума, заставляя душу кипеть, а сердце бешено биться, зрелище океанской стихии. Любить Джека в этот период жизни казалось ей таким же естественным, как мечтать, как любить небо и землю, да и вообще мир, великий и прекрасный, и она вдруг расплакалась, словно ребенок, у которого пытаются отнять дорогую ему игрушку.

Терри стало не по себе.

— Успокойтесь, Агнесса, — сказала она, ласково обнимая девушку. — Не нужно плакать! Еще не все потеряно! Подождем: до приезда миссис Митчелл осталось несколько дней…

И когда Терри позднее, проходя мимо гостиной, услышала печальные, неуверенные звуки рояля, то поняла: на душе у юной госпожи прежней безмятежности нет и в помине.




ГЛАВА VIII


Агнесса и Джек, взявшись за руки, шли вниз по крутой, узкой улочке портового квартала. Это Агнесса настояла на том, чтобы отправиться сюда: она еще не бывала в этой части города, а ей хотелось все увидеть. Собираясь на прогулку, она надела самое простое ситцевое платье и не стала делать прическу, а просто подвязала волосы лентой.

Они брели по пыльной улице, обе стороны которой были застроены низкими каменными домами, с крышами, покрытыми потрескавшейся черепицей. Там и сям попадались лавчонки, где торговали всякой мелочью, заграничными забавными штучками, простенькими украшениями.

Агнессу так и тянуло заглянуть в каждую из этих лавочек, она с восторгом перебирала невиданные безделушки: веера из белоснежных, черных и цветных перьев, кольца и брошки с блестящими камнями, стеклянные бусы, тонкие цепочки, ажурные легкие шали, склеенные из ракушек коробочки, пестрые ожерелья…

Джек улыбался, глядя на сосредоточенную Агнессу.

— Выбирай, Агнес, — говорил он, — что тебе нравится?

Он сам повесил ей на шею кроваво-красные кораллы, а еще Агнесса отыскала среди украшений кольцо неизвестного камня и смеялась, когда лавочник уверял ее, что камень драгоценный; Агнесса надела колечко на палец и вспомнила о том, как однажды на рынке отдала цыганке подаренный Амандой перстень. А на этом зеленом кольце были выцарапаны тайные знаки вроде тех, какие чертила она на песке носком туфли… Нашлись и серьги такого же цвета.

— Как твои глаза! — шепнул Джек Агнессе, когда она смотрела в осколок зеркала, который держал перед нею торговец.

Потом они долго блуждали по лабиринту переулков, пока не пришли в порт. По дороге им встречались бедно одетые, усталые женщины; оборванные, грязные ребятишки бегали по улочкам поодиночке или гурьбой, и Агнесса вспомнила, что ведь и Джек был когда-то маленьким оборванцем, вызывающим у одних людей жалость, у других — отвращение.

Они с трудом пробирались через крошечные дворики; здесь во всем сквозило убожество, но Агнесса не подозревала, что Джек провел ее самыми тихими и чистыми улицами, не удаляясь в трущобы.

Затем девушка увидела порт. Он изумил, почти что ошеломил ее — она никогда не видела такого скопища людей: кто-то куда-то спешил, все кричали, шумел океан… Она долго любовалась кораблями и сказала Джеку:

— Вот бы купить яхту и отправиться путешествовать! А почему мы раньше сюда не приходили? Здесь красиво!

— Я раньше бывал тут довольно часто, — ответил он, — но на океан лучше смотреть со скал.

Вдоволь наглядевшись, они повернули назад. Прошлись немного по набережной, перебрались через песчаный вал и побрели по мелководью. Здесь было пустынно; шуршала подхлестываемая волнами галька, медленно плыли по прозрачной воде густо-зеленые водоросли — «волосы русалки».

Внезапно Джек остановился.

— Агнес! — начал он, поворачиваясь к девушке. — Нам нужно поговорить.

— О чем? — спросила она, чувствуя, как заныло под ложечкой. Девушка догадалась, о чем пойдет речь; вопрос этот несколько дней безмолвно висел в воздухе.

— Нам нужно решить, что делать дальше. Агнесса пожала плечами; она опустила голову как можно ниже, чтобы пряди волос скрыли порозовевшие щеки, и, казалось, была увлечена лишь разглядыванием камней, да еще тем, как бы не замочить подол платья.

— Агнес…— Джек приподнял ее голову и заглянул в глаза (сердце Агнессы бешено стучало), — дело в том, что… сама знаешь, скоро приезжает твоя мать, она запретит тебе встречаться со мной. Может, я действительно не пара тебе, но… Словом, я хотел спросить: согласна ли ты…— он запнулся, но она напряженно ждала конца фразы, и Джек продолжил: — …стать моей женой? Сбежать со мной, уехать отюда?!

Агнесса стояла, ослепленная ярким блеском солнечного дня и собственного счастья, которым сияли ее глаза под опущенными ресницами. Все-таки она была очень молода, да и влюблена к тому же, и у нее, несмотря на все доводы разума и естественный страх перед неизвестным, захватило дух: тайное венчание и бегство!

— Я подумаю, — сказала она, помня о том, что девушке не пристало сразу отвечать на предложение джентльмена, но Джек не был джентльменом и привык обходиться без лишних условностей.

— Мне кажется, ты должна знать ответ, Агнес, — просто произнес он, — зачем еще ждать?

Его глаза в этот момент были очень ясными. Так бывало лишь иногда; в другие минуты взгляд Джека, выросшего в мире, где каждый вынужден всеми силами бороться за право выжить, существа отчасти бесприютного, воспитанного голодом, холодом — то есть самой жизнью, а не людьми, мог бы насторожить.

— Да, я согласна, Джекки, — прошептала она. — А когда мы уедем?

— Как только ты захочешь! Ты настоящее чудо, Агнес!

Он приподнял ее и закружил, она заливалась смехом.

— Куда же мы поедем?

— Пока не знаю. Придумаем что-нибудь.

— Мы станем работать?

— Я буду работать, не ты.

— Да, я мало что умею делать, — призналась она, — но постараюсь научиться. А ты станешь искать место на конном зводе?

— Как получится… Я никакой работы не боюсь.

— Терри говорит, что нам придется жить в бедности.

— Нет, я думаю, мы сможем жить неплохо. Я, конечно, не сумею обеспечить тебя так, как человек состоятельный, но бедствовать мы не будем. Если у человека есть пара рук и голова, он не пропадет.

Агнесса согласно кивнула.

— Только я все же хочу подождать до приезда матери.

Она сама не знала, зачем ей понадобилось ждать приезда Аманды: та интересовала ее меньше всего, да и вдобавок ее приезд повлек бы за собой дополнительные сложности. Скорее Агнессе необходимо было внутренне подготовиться к этому шагу: несмотря на всю решимость, ей — но в этом она не призналась бы никому — было все-таки страшновато. Она как будто все время оставляла для себя путь к отступлению.

Джек возразил:

— Зачем ждать? Это ничего не изменит. Она и слышать не захочет обо мне. Еще, чего доброго, подумает, что я покушаюсь на твое приданое!

Агнесса улыбнулась.

— Да, приданого мне не видать! А матери лучше дождаться, тем более что приедет она совсем скоро. Я не смогу сбежать, даже не повидавшись с ней, понимаешь, Джекки? — мягко произнесла она и добавила: — Все же это моя мать!

— Хорошо, Агнесс, подождем еще несколько дней. — Он подумал, что за это время сумеет, пожалуй, достать лошадей.

— Поедем сперва верхом, — сообщил он Агнессе, — может, нам и не придется далеко уезжать, мать не попытается вернуть тебя?

— И пусть! — храбро заявила девушка. — Мы же будем обвенчаны! Конечно, благословения она мне не даст, но мы сумеем обвенчаться тайно. Достать разрешение на брак не так уж трудно. Я думаю…

— Его не будет, — вдруг негромко произнес Джек. — Во всяком случае, до отъезда ничего не получится.

— Чего не будет? — не поняла девушка. — Разрешения?

— Да. И венчания.

Агнесса резко остановилась, словно споткнувшись о камень, и застыла в молчании, пытаясь постичь смысл произнесенных им слов. Джек не смог вынести ее взгляда.

— Прости, Агнес, — сказал он, — но…

И объяснил ей, в чем дело.

— Но как же так…— растерянно проговорила она.

— Агнес! — воскликнул Джек, видя, как холодеет ее взгляд. — Ведь иначе нам придется расстаться — ты этого хочешь?! Знаю, ты чудесная девушка, и я сам бы хотел, чтобы все было по-хорошему, но… Ну, уедем, прошу тебя, сколько же можно ждать! Если мы любим друг друга, какая разница, будем обвенчаны или нет?! Ты так нужна мне! Неужели ты думаешь, я брошу тебя?! Ты мне не веришь?

— Я верю, Джек, — сквозь подступившие слезы прошептала Агнесса, — но без венчания я не могу. Ты… ты! — предлагаешь мне такое!..

— Этого я и боялся, — только и сказал он.

Они уныло брели дальше, расцепив руки, каждый сам по себе. Агнесса чувствовала, как рассеиваются грезы… Все оказалось иначе, чем предполагала она. Она столько мечтала о белом наряде, о храме, алтаре и певчих и вдруг ничего этого, оказывается, не будет! Но ведь всякая связь вне священных уз брака — вершина грехопадения для женщины! Нет, все что угодно, но на бегство с мужчиной без венчания она не способна! Нет! Такой поступок нельзя оправдать ничем! Нет, нет, ни за что! Но тогда, как сказал Джек, разлука! Агнесса остановилась. И все же бесчестье она не выберет никогда!

А Джек втайне надеялся, что она передумает.

Путешествовать начали с утра, и к вечеру Агнесса сильно проголодалась. Джек предложил зайти в хорошо знакомый ему кабачок, разместившийся в нижнем этаже некрасивого каменного дома с подслеповатыми окнами и треугольной крышей, верхние помещения которого сдавались жильцам. Перед входом, над которым раскачивалась грубо намалеванная вывеска, часами простаивали продажные девицы, прохаживались разные подозрительные личности. Заведение это принадлежало Грейс Беренд, проститутке, ушедшей на покой несколько лет назад. В былые времена, когда иссиня-черный шелк ее волос туманил взоры незадачливых клиентов, Грейс сумела скопить денег и теперь держала кабачок. Она знала в лицо всех постоянных многочисленных посетителей, а половину из них звала просто по имени. С помощью двух служанок и парочки крепких ребят Грейс старалась поддерживать относительный порядок, но все же нередки были случаи бесшабашных пьянок, драк, иногда таких, что приходилось звать на помощь полицию, хотя Грейс, так же, как ее посетители, предпочитала не связываться с блюстителями закона.

Еще не стемнело, и кабачок пустовал. Прямоугольное помещение, где рядами стояли грубо сколоченные столы, а один из углов отгораживала стойка, не было завешено стеной табачного дыма. Возле входа маячили только две «дежурные» девицы.

Агнесса и Джек сели за столик у окна. Другие посетители два возчика, матрос и служанка — не обращали на них внимания.

Занавески, отделявшие зал от выхода на лестницу, колыхнулись, и на пороге появилась Грейс, полная брюнетка с крупными, яркими чертами лица. На груди, пальцах, ушах ее сверкали дешевые украшения, а на лице застыло выражение, которое бывает у людей, знающих себе цену.

Неторопливой походкой она подплыла к столу.

— Привет, Джек!

— Здравствуй, Грейс!

— Давно тебя не видела, как дела?

— Ничего, а у тебя?

— Живем потихоньку! — Она обвела глазами свое заведение. — Что вам принести?

— Все самое лучшее на твой вкус — мы страшно голодны!

— Идет! А пить что будете?

— Пить?.. Ну, принеси нам своего вина, того, которым ты так гордишься.

— А-а! — Грейс благосклонно улыбнулась. — Сейчас! — И не спеша удалилась.

Агнесса сидела, опустив голову. Ей стало неприятно оттого, что Джек так запросто разговаривает с этой женщиной, слишком яркой, шумной; несмотря на нарочитые старания Грейс подчеркнуть свое достоинство, Агнессе почудилось в ней что-то пугающе животное.

— А как поживает твой друг? — спросила девушка.

— Друг? Какой друг?

— Который живет с тобой в одной комнате.

— Орвил? Да он мне вовсе не друг, просто сосед. Хорошо поживает. А почему ты спрашиваешь?

— Так… У него много книг, — вспомнила Агнесса.

— Да, — подтвердил Джек, — он хочет учиться.

— Почему вы не дружите по-настоящему?

— Не знаю! У него свои дела, у меня свои, — пожал плечами Джек и добавил: — Нам вместе неинтересно.

— А где он хочет учиться?

— Я не знаю, Агнес. Он часто читает по ночам…

— Почему ты не читаешь?

— Когда?..

— А он находит время.

— Да, но я встречаюсь с тобой, потом работаю, а по ночам мне хочется спать.

— Но неужели ты не стремишься узнать что-нибудь новое?

Джек снова пожал плечами.

— Почему же, стремлюсь! И не только стремлюсь, по и узнаю. От тебя, например, я многое узнал.

— Ты должен сам читать. Разве тебе никогда этого не хотелось?

— Хотелось, я же рассказывал тебе. Но таким ученым, как Орвил Лемб или ты, мне не стать никогда. И я не вижу, честно говоря, особой нужды в этом! Мое дело лошади… Да, милая Агнес!

Он говорил резко и показался вдруг Агнессе чужим и далеким, но потом, глянув ему в глаза, она ощутила, как ее затягивает неведомый омут, та самая сила, что пленила ее душу в тот миг, когда она впервые встретилась взглядом с этим человеком.

Вернулась Грейс. То ли от голода, то ли так оно и было, но Агнессе ее стряпня показалась очень даже вкусной. Вина она выпила совсем немного и все время мучительно размышляла над тем, что ждет ее дальше. Джек тоже думал — о чем, она не могла угадать, но предполагала, что о том же. Пару раз она украдкой взглянула па него: его сильно загорелое лицо казалось мужественным и серьезным. Как он был красив в этом умопомрачительном наряде из потертой кожи и замши, как прекрасны были непокорные волосы, сияющая улыбка и яркий блеск голубых глаз! Нет, этого человека Агнессе не хотелось бы потерять!

Мимо их столика развязной походкой проследовала одна из девиц, высокая блондинка, носившая прозвище «Маркиза Шейла». Агнесса почувствовала исходящий от ее волос и одежды густой аромат. Плечи «маркизы» были полуобнажены, а из весьма откровенного выреза выглядывала грудь.

Девица многозначительно улыбнулась Джеку, но тот сохранил невозмутимость.

— Ты знаком с нею? — спросила Агнесса, внезапно вспыхнув.

— Немного.

— Кто она?

— Одна из тех, кого называют продажными женщинами.

— Продажными…— повторила Агнесса. — И какая же им цена?

— Они не стоят и пылинки с твоей туфли, — отвечал Джек.

С наступлением сумерек на улицах стало многолюдно, но фонари горели плохо, и, казалось, в каждом переулке шевелятся подозрительные тени. Возле стен домов, под фонарями, поодиночке или кучками стояли проститутки. Одеты они были по большей части бедно, безвкусно, но с откровенным бесстыдством; глядя на них, Агнесса думала, что такие вот женщины и помогли Аманде сколотить состояние… По темным улицам шлялись разные не вызывающие доверия личности, временами слышался громкий смех, а чаще — отборная ругань. Джек, спеша вывести девушку из этих мест, выбрал не самый безопасный, но зато кратчайший путь.

Очень скоро он почувствовал, что их преследуют. Оглядываться не хотелось, и он лишь ускорил шаг. Рука Агнессы доверчиво лежала в его руке. При повороте в очередной проулок Джек получил возможность взглянуть на преследователей. Их было двое; он решил, что это кто-нибудь из местных головорезов, которые упорно не желали видеть в своем квартале чужаков, каковыми считали и людей с конного завода. Эти парни действовали, как псы, охраняющие негласно установленную территорию; непонятным чутьем они всегда угадывали противников. Гуляя с приятелями в порту, Джек охотно дрался с местными и никогда не упустил бы возможности сразиться, хотя бы и один против двоих, но сейчас рядом с ним шла Агнесса, и рисковать ее безопасностью он не мог.

Преследователи, поняв, что чужак стремится улизнуть, также прибавили шагу, а Джек, услышав сзади топот, сообразил, что не сумеет вовремя вырваться на более спокойную и светлую улицу.

— Агнес, девочка, слушай меня внимательно, — заговорил он, — беги сейчас вперед, после свернешь налево и потом до конца. Там найдешь дорогу. Беги скорее домой, слышишь?

— А ты?..

— Видишь, за нами идут. Теперь уж они не отстанут, придется с ними поговорить. Ничего не бойся, иди!

— А ты?.. — повторила она.

— Со мной ничего не случится, обо мне не беспокойся. Иди, Агнес, иди! Я сам потом тебя разыщу.

Девушка оглянулась назад и тут же испуганно проговорила:

— Я никуда без тебя не пойду!

— Но, Агнес, пойми, с тобой мне будет сложнее!

Они уже бежали, но то же делали и те, кто гнался за ними; за спинами Агнессы и Джека слышалось их тяжелое дыхание.

— Эй! — раздался грубый окрик. — Стой!

Кто-то рванул Джека за плечо, но он стерпел и продолжал бежать вперед.

— Смотри-ка, какая девочка! — послышался голос второго. — Бьюсь об заклад, мне удастся с нею договориться! — Он схватил Агнессу за руку, но она вырвалась, а Джек, мгновенно повернувшись, прикрыл собой девушку.

— Что вам надо, ребята? — спросил он, с трудом переводя дыхание.

— Чтобы ты не мешал нам познакомиться с этой малышкой! — угрожающе проговорил один из парней.

Агнесса стояла, дрожа от страха. Темнота мешала разглядеть лица преследователей, но девушка заметила их наглые улыбки и вызывающие позы: они были сильны и уверены в себе.

— Оставьте нас в покое! — сказал Джек. — Я охотно побеседую с вами завтра, а сейчас мы спешим!

Он прекрасно понимал бесполезность этих переговоров, но по возможности тянул время, пытаясь сообразить, что предпринять.

— Беги, — шепнул он Агнессе, однако она изо всех сил вцепилась в его руку и ни за что не хотела уходить.

— Нет, приятель, ты нам не нужен! — усмехнулся один, а второй прибавил:

— Но если ты уж так хочешь с нами поговорить, сделаем это сегодня. — И, размахнувшись, ударил Джека.

Агнесса громко вскрикнула. Джек, вырвав руку, бросился вперед, и вмиг три фигуры слились в темный движущийся клубок. Еще мгновение спустя клубок распался: Джек выхватил кинжал раньше своих противников, и, хотя такое оружие имелось и у них, на секунду они отступили. Стрелять Джек бы не стал, на стрельбу могло сбежаться полквартала местных, а его враги предпочли растянуть удовольствие схватки: просто пристрелить чужака было слишком неинтересно.

Глаза Джека внимательно следили за действиями противников. Он резким выпадом предупредил удар — нападавший с криком повалился на землю, — но тут же почувствовал боль справа успели ранить с другой стороны. Опыт подобных сражений у него был, но тут силы оказались неравными, тем более что ему сильно мешало волнение за судьбу Агнессы.

Противники Джека про Агнессу уже забыли. Не в обычае женщин было ввязываться в бой мужчин, женщина только наблюдала за схваткой, а после в виде добычи доставалась победителю.

Сначала девушка хотела бежать за подмогой, но потом передумала: улицы эти не были ей знакомы, а люди не внушали доверия. Фонарей здесь не было, и она слышала лишь сдавленные крики дерущихся, а увидеть и понять ничего не могла: все опять смешалось в большой темный клубок.

Ею овладел непередаваемо сильный страх, сравнимый разве что со страхом смерти, — страх за любимого человека.

Агнесса подскочила ближе, задыхаясь от волнения, мучимая желанием хоть что-нибудь сделать: нападавшие сцепились с Джеком на земле: один был ранен, но другой полон сил и злобы, вдвоем они старались прижать Джека так, чтобы он не мог двигаться. Это им почти удалось: клинок скользнул по его ребрам, и, хотя такое ранение не могло считаться серьезным, каждое движение причиняло резкую боль. Но Агнесса в гневе и страхе, очень плохо соображая, что делает, с рыданиями набросилась на того, кто тянулся ножом к горлу ее возлюбленного, вцепилась ему в волосы, в глаза, и Джек, извернувшись, освободился; оттолкнув девушку, он несколькими ударами лишил противника возможности сопротивляться. Второй предпочел прекратить схватку, и Джек с Агнессой поспешили прочь.

Они наконец выбрались из квартала; Агнесса вновь заплакала, заметив кровь на одежде своего спутника, а он повторял:

— Не плачь, Агнес, не плачь, все обошлось. Ты просто умница, честное слово!

Она еще долго всхлипывала и не могла выговорить ни слова; тело ее сотрясала дрожь. Вот это уже была настоящая жизнь, с настоящей злобой людскою и кровью. Ни с чем подобным Агнесса не соприкасалась еще никогда.

Они остановились в полном бессилии; оба тяжело дышали, оба нуждались в поддержке. Но дом Агнессы так близко, а Джеку еще предстояло добираться до завода.

— Ты ранен? — прошептала девушка.

— Да, зацепили немного. Не волнуйся, заживет. Иди домой, Агнес.

— Зайдем ко мне, Джекки! — позвала она. Он мотнул головой.

— Нет… Пока я доберусь…

Он шагнул в сторону, но девушка ласково удержала его.

— Идем, пожалуйста! Я хоть перевяжу…

Они побрели к дому.

— Но меня может… увидеть кто-нибудь… Твоя Терри…

Агнессе показалось, что в эту минуту он был настроен враждебно даже по отношению к ней, но он бы сказал, что это усталость: сил не осталось уже ни на что.

— Мы пройдем незаметно. Я знаю, как это сделать. Вошли в заднюю калитку; Агнесса, усмирив собак, скользнула в парадное и минуты через три отперла изнутри боковой вход. Они поднялись по темной лестнице в комнату девушки; для верности Агнесса закрыла дверь на ключ.

— Садись, — пригласила она.

Джек присел в кресло, отдышался, привалившись к спинке, и, пока Агнесса искала материал для перерязки, затуманенным взглядом окинул ее жилье.

Ковры, зеркало, темная резная мебель… Он никогда не бывал в такой обстановке; зная о том, кто его избранница, он все же не представлял себе, где она живет.

Воображение не рисовало ему ничего подобного, до сей минуты он пребывал в неведении относительно того, какая же пропасть их разделяет на самом деле, он походил на слепого от рождения человека, не знающего, что значит «видеть». И ощутил вдруг глубокое уныние.

Агнесса принесла полотняную длинную ленту; рана не была ни глубокой, ни опасной, но девушка пугалась крови, и Джек, как сумел, помог ей сделать перевязку.

Постепенно они успокоились и почувствовали себя лучше, по крайней мере физически. Агнесса нежно погладила Джека по руке.

«Как бездомную собаку, — подумал он, — чтобы, дав ей кусок хлеба, выставить за дверь».

— Я пойду сварю кофе, Джекки.

— Нет, не нужно.

— Я быстро. Тебе необходимо восстановить силы. И потом, ты все-таки у меня в гостях!

Она побежала вниз по лестнице, Джек остался один. Мало-помалу способность размышлять вернулась к нему; ощутив себя в реальном мире, он с удивлением огляделся.

Прямо напротив было зеркало, Джек смотрел в него и казался себе страшно чужим среди этих вещей, в испачканной кровью грязной одежде, со спутанными волосами и лихорадочно-настороженным блеском глаз: он опять явственно ощутил пропасть, разделявшую их с Агнессой, но минутой позже выражение жестокого упрямства исказило черты его лица. Впервые он до конца осознал нелепость этого мира, несправедливого мира, где одни имеют все по праву рождения, другие получают желаемое в тяжелейшей кровавой борьбе с судьбой, а третьи, вынужденные смириться, так и остаются ни с чем. Он не был в числе первых, но и в числе последних быть не хотел! Он знал, что есть и такие, как Агнесса, способные отказаться от благ во имя самой безумной мечты, но забота о том, чтобы эта мечта стала явью, не умерла бы под бременем каждодневной борьбы за выживание, ложилась все-таки на его плечи. И именно сейчас Джек решил во что бы то ни стало вырвать у судьбы то, что, быть может, и не было предназначено ему, именно в это мгновение он, сам того не зная, стал соперником Орвила Лемба, соперником в достижении призрачной цели: взять у жизни все, чего только ни пожелаешь, собственными силами достать с небес самую яркую звезду.

— Джек! — позвала Агнесса, и он очнулся от размышлений. — Смотри, Джек! — Она поставила на столик поднос с маленькими, точно игрушечными чашечками. — Остался еще кусочек воздушного пирога. Ты любишь воздушный пирог?

— Не знаю, не пробовал.

— Попробуй, очень вкусно. Это Терри пекла.

— Агнес, скажи, в твоем доме нет чего-нибудь выпить? Мне бы сейчас это очень помогло, — добавил он.

Агнесса развела руками.

— Не знаю… У Терри нет. А может… Подожди!

Она пробежала в комнату Аманды и там в стенном шкафу нашла то, что было нужно. Девушка выбрала среди бутылочек ту, которая уже была распечатана, и вернулась к себе.

— Вот, — сказала она, протягивая бутылочку.

— Спасибо, Агнес. — Он налил в бокал. — Кажется, это коньяк. Тебя не будут ругать?

Она помотала головой.

— За тебя! — произнес Джек, пристально глядя на девушку. — Ты спасла меня сегодня! Я хочу… чтобы ты была счастлива, счастлива с тем, за кого когда-нибудь выйдешь замуж.

— Зачем ты говоришь так? — возразила Агнесса. — Я тебя люблю и ни за кого, кроме тебя, не хочу выходить замуж.

— Но ты отказываешься бежать со мной!

Агнесса молчала.

— Да, наверное, это и к лучшему, — продолжил он, — нельзя менять все это, — он кивнул на комнату, — на меня. Со мной у тебя никогда не будет даже сотой доли того, что ты имеешь сейчас. Те деньги, что твоя мать может истратить за один день, мне не заработать и за десять лет самого каторжного труда! — засмеявшись нехорошим смехом, добавил: — Ты забудешь меня, возможно, даже очень скоро; сама потом будешь потешаться над нашим знакомством!

— Джек, милый, разве в деньгах дело?! Деньги… они ничего не значат для меня, поверь! Ты же знаешь, я готова бросить все и, если б мы могли обвенчаться, сбежала бы хоть сегодня, хоть сейчас!

— Мы бы обвенчались потом.

— Когда? — печально спросила девушка.

— Позднее, как только сможем! Ну пойми же, если мы не уедем в ближайшие дни, нам придется расстаться! Расстаться, да, ничего не поделаешь. Выбирай! — завершил он твердо.

Агнесса едва сдерживала подступившие слезы. Она еще плохо знала людей, ей не пришло в голову, что Джек — умышленно или невольно — использовал классический прием воздействия на любящее сердце. Она не думала, что человек в отчаянном стремлении получить желаемое любой ценой способен становиться безжалостным, идти на шантаж или самый безумный блеф.

Лицо Джека все еще сохраняло выражение жестокого упорства, но девушка не заметила этого. Ей было совсем не по себе от только что услышанных слов. Что станет с нею в случае разлуки? Что ждет ее? Вернется Аманда, обман непременно раскроется, и, если она не сбежит, миссис Митчелл запрет ее на несколько замков и больше не позволит сделать ни шагу без строжайшего контроля; жизнь станет скучной, неинтересной, а она уже так привыкла к свободе, к ежеминутной смене впечатлений! И к Джеку… Сумеет ли она его забыть, простит ли когда-нибудь себе, что отказалась от него? Но с другой стороны — позор беззакония! Нет!

— Я пойду, Агнес, — сказал Джек, поднимаясь с места, — и если ты поцелуешь меня на прощание, — он горько и недобро усмехнулся, — я буду помнить этот поцелуй до самой смерти.

— Да, Джекки, но он не будет последним!

Услышав это, он порывисто схватил ее за плечи и повернул к себе.

— Ты согласна?..

Агнесса опустила глаза.

— Не знаю… Я хочу еще подумать немного, — произнесла она тихо.

— Да! — горячо прошептал он. — Ты согласишься, я знаю, потому что любишь меня, потому что мы любим друг друга! Говорят, в этой жизни каждый один и всякий сам по себе, но нас-то двое, и мы всегда будем вместе, правда?!

И в глазах его уже не было того страха и растерянности, которые заметила Агнесса в тот день, когда они возвращались с конного завода. Это был взгляд человека, сознающего свою силу и знающего, как ее использовать для того, чтобы стать счастливым.




ГЛАВА IX


На следующий день Агнесса встала рано и с утра принялась разбирать свои вещи, одежду, размышляя, что взять в дорогу. Решено было в любом случае бежать через два дня. Джек убеждал возлюбленную все же не дожидаться матери, он велел Агнессе взять только самые необходимые вещи и в семь часов вечера в условленный день быть в роще на окраине городка. Сам он за это время намеревался купить провизию, лошадей, а также седла, уздечки и прочую амуницию.

Агнесса выбрала несколько платьев, туфли, шляпу, отложила стопку белья… Потом спохватилась: а книги, а ноты?.. И ей вдруг стало невыносимо грустно, она поняла, что успела привыкнуть к уютной комнате, ставшей ее первым родным домом после того, как она покинула стены пансиона. Эти стены, эти вещи были безмолвными свидетелями прошедших дней, ночей, вечеров, она своими руками создала здесь своеобразный уют, а теперь навсегда покидает надежное прибежище. Куда поедет она, в какую безвестную даль? Когда еще будет у нее свой дом, да и какой?..

Она невольно надеялась, что удастся как-то избежать рокового шага, не потеряв при этом ни Джека, ни дома, ни, главное, своего достоинства, хотя разумом понимала: это невозможно, да, Джек прав: нужно делать выбор. Впервые в жизни и, возможно, на всю жизнь.

Агнесса выпустила из рук книгу и села. Сзади раздался шорох; оглянувшись, девушка увидела Терри.

— Что это вы, барышня? — произнесла служанка, бросив взгляд на лежавшие в беспорядке вещи. — Что-нибудь потеряли?

— Я уезжаю, Терри, — призналась Агнесса, — через два дня.

Терри опешила.

— Это когда же вы решили?

— Вчера. Терри! — отчаянно вскричала Агнесса. — Не смотрите на меня так, пожалуйста!.. Неужели вы думали, что все это лишь разговоры?! Да, да, я собираюсь уехать отсюда! Навсегда! Вы… вы плачете, Терри?.. — она, едва не плача сама, схватила служанку за руку. Женщина, словно устыдившись своей слабости, вытерла показавшиеся на глазах слезы и непререкаемым тоном произнесла:

— Нет, мисс, вы не можете уехать без разрешения матери.

— Могу, — Агнесса. — Мы с Джеком обвенчаемся тайно, а после уедем.

Она лгала Терри, не думая о том, что вся ее теперешняя жизнь, в сущности, состоит из обмана. Одному только Джеку она всегда говорила правду. Собственно, как уверяла она себя, когда ее мучила совесть, эта ложь — не от желания лгать, а он необходимости! Терри молчала.

— Почему вы считаете, что меня ждут только несчастья? — упрекнула ее Агнесса. — Вы не верите в мою судьбу?

— Верю, — печально отвечала женщина.

— Я кажусь вам слабой?

— Нет.

— Я буду свободной, Терри!

— Не думаю, — сказала Терри. — Я свободных людей не видала. По правде говоря, я надеялась увидеть вас, мисс, молодой замужней женщиной, богатой, счастливой, надеялась помочь вам растить детей. У меня ведь тоже был сынок да умер… А так отпускать вас куда-то, с кем-то!.. Матушке вы обязаны рассказать, так и знайте; вы уже не маленькая и должны понимать, что такие вещи запросто делать нельзя; в конце концов и у вас есть обязательства перед теми, в чьем доме вы живете, даже если вы и не уважаете их, что тоже неправильно! Жаль, я не смогла убедить вас, но миссис Митчелл, я думаю, сможет. Так что, мисс, — решительно закончила она свою речь, — положите на место вещи и ждите ее возвращения. И ваш избранник, если он человек порядочный, должен сперва попросить вашей руки у миссис Митчелл, а не подговаривать вас на беззаконные дела.

Краска бросилась в лицо Агнессы.

— Как это глупо, Терри! Он же понимает, что мать не позволит нам быть вместе! — вскричала девушка. — Как вы не понимаете!

— Я-то понимаю все, — многозначительно произнесла женщина, — а вот вы, мисс…

— Что я?..

Такого выражения лица Терри Агнесса еще не видела: сурового, почти до боли. А голос ее прозвучал почему-то мягко:

— Довольно играть в любовь, барышня Агнесса. За иные ошибки платят всю жизнь. Себя не жалеете — пожалейте других, хотя бы свою мать: она вернется в пустой дом, что будет с нею? Нельзя быть такой жестокой, думать лишь о себе!

— Она тоже такая, — бледнея, прошептала Агнесса.

— Так вы будьте лучше. Делайте хорошее людям — Бог вас не оставит.

— Хорошо, — проговорила Агнесса, — я дождусь ее приезда.

Днем позже в присутствии Орвила Лемба собирался в дорогу Джек. В отличие от Агнессы, он не стал долго ломать голову над тем, что взять с собою, так невелико было принадлежащее ему имущество.

— Значит, все-таки едешь, — задумчиво произнес Орвил, наблюдая за этими сборами. Орвил стоял возле двери, прислонившись к косяку, а Джек — на середине комнаты.

— Да. Теперь вся комната — твоя.

— Я тоже ухожу отсюда, — сказал Орвил. — Снял квартиру в городе.

— Кто же будет здесь жить? Впрочем, все равно…

Джек был сильно возбужден и не замечал ничего, не видел, как изучающе-враждебно смотрит на него бывший сосед. Пару дней назад Джек приплелся домой поздно, в окровавленной одежде, он так и свалился на кровать, а ночью Орвил слышал его сдавленные стоны, но, провалявшись день, он встал почти здоровым и теперь уже готов был мчаться куда-то. Орвила раздражало в нем все, даже эта собачья живучесть, словно бы служившая пусть малым, но все же примером превосходства этого человека. Но главное — Агнесса Митчелл! До сих пор Орвил считал эту затею чистейшим бредом и отказывался окончательно уверовать в возможность ее осуществления. Но теперь… Неужели она согласилась?! Он сам был отступником в своей семье, но женщина не может сделать то, на что осмеливается мужчина. Орвил всегда помнил об этой разнице и потому не мог понять девушку.

— Как вы решили ехать? — спросил он.

— Верхом — Джек выбрал именно этот способ передвижения, потому что он единственный был известен ему на практике.

Орвил возразил;

— Это ты привык целыми днями разъезжать в седле, а девушке будет тяжело.

Джек и сам подумывал об этом, но ответил:

— Агнесса хорошо ездит. И потом, мы в любое время сможем сделать остановку.

— А лошади-то у тебя есть?

— Нет, — ответил Джек, — пока нет. Знаешь, откровенно сказать, на таких лошадей, которых я хотел бы приобрести, денег не хватит. Нужно же еще что-то сохранить на дорогу.

Орвил не удивился. Он знал, что деньги у Джека держатся лишь несколько дней после получки. И с таким человеком связывается порядочная девушка! Что-то, значит, в нем есть, не иначе! Орвилу стало грустно. В самом деле, пока он постигал книжную философию, выискивая ответы на вопросы жизни, пытаясь понять ее смысл, Джек этот смысл нашел, ои явился ему в виде девочки с зелеными глазами, прохладно-зелеными, нежно-зелеными, как первая травка… А он, Орвил Лемб? Ему исполнилось двадцать два года, но женщин в его жизни не было, и не было любви… Орвил задал себе вопрос о том, а мог ли он сам жениться на Агнессе? Наверное, да. Если б он помирился с отцом (первый раз за время разлуки с семьей — кроме отца Орвил имел еще сестру — он подумал о примирении) и представил Агнессу как избранницу, отец не стал бы препятствовать их браку. А мать девушки? Нет, и она, должно быть, дала бы согласие: вряд ли состояние миссис Митчелл превышало размеры капитала семьи Лемб! К тому же их семья занимала высокое положение в обществе… Да, но эта девушка никогда не будет его женой, она достанется Джеку!!! И Орвил вновь подумал о том, до чего же все вокруг неразумно! Странно поступают эти двое! Даже едут почему-то на ночь глядя, во тьму, хотя разумнее было бы тронуться в путь ранним утром, когда светит солнце и есть свежие силы!

Орвил не желал Агнессе ничего плохого, но тем не менее хотел бы, чтобы девушка раскаялась в совершенном; по крайней мере это подтвердило бы его, Орвила, правоту. Но он тут же спохватился: ведь ему никогда не узнать, чем закончилась эта история, их пути разойдутся раз и навсегда, они никогда не встретятся больше…

Орвил продолжал глядеть на Джека: конечно, этот человек изменился за время знакомства с Агнессой Митчелл и, надо признать, не в худшую сторону. Кто знает, что получилось бы из него, будь он воспитан как все? От природы этот парень, надо думать, был далеко не глуп: сумел же он стать нормальным человеком, значит, способен был и на большее? — Орвил пытался быть снисходительным.

— Сколько тебе не хватает? — спросил он. — Я могу дать тебе немного денег. — И вынул кожаный бумажник.

Джек глядел с удивлением.

— Нет, не возьму. Тебе самому нужны.

— Ничего, у меня есть. Возьми, не для себя, так для мисс Митчелл!

— Ну, спасибо! Я тебе верну когда-нибудь! Или лучше… Возьми вот это! — Он протянул Орвилу один из кинжалов Александра Тернера. — А другой будет у меня. Может, мы когда еще и встретимся, Орвил!

«Уж с тобой-то я меньше всего желал бы встретиться! — подумал Орвил. — Ты ведь даже не сознаешь, что можешь быть очень несчастен с этой девушкой, если когда-нибудь это неминуемо произойдет! — она разочаруется в тебе!»

— Ладно, — сказал Джек, — еще с ребятами хочу проститься.

Он ушел, а Орвил лег на кровать, закинув руки за голову, и долго думал…

Джек тем же вечером обходил в последний раз загон с лошадьми. Было поздно: кони сонно перетаптывались в тесных стойлах, изредка вздрагивая от посторонних звуков, между загонами бродили лохматые псы — Джек знал их всех по кличкам, повадкам, голосу… Один из жеребцов, завидев Джека, приветственно заржал и после, словно предчувствуя разлуку, положил голову на его плечо. Джек вздохнул: неожиданная мысль посетила его — он ведь тоже терял целый мир, мир, где были свои радости, этот мир подарил ему пусть небольшое, но счастье, Джек считался здесь своим. Повинуясь внезапно возникшему желанию, Джек вывел коня из загона, вскочил ему на спину — конь, как был, без седла, стремян, без всего, что мешает чувствовать себя по-настоящему свободным, одним махом перелетел через изгородь и поскакал в степь.

Ночь накрыла землю веером мрака, и лишь далекие звезды, луна и сонные горы видели, как, подобно демону, носилась по темному полю быстрая тень.

Аманда приехала вечером, совершенно неожиданно, но, к счастью, достаточно поздно для того, чтобы тут же поговорить с дочерью. Агнесса не спала всю ночь, обдумывая, как пройдет этот неизбежный для обеих разговор, а наутро отправилась с матерью в церковь. В последние годы Аманда регулярно посещала святую проповедь, и особенно охотно здесь, в этом городке, где можно было встречаться с уважаемыми людьми, среди которых она считалась своей.

Они шли по пыльной мостовой, каждая держала в руках кружевной зонт, обе были одеты по-праздничному (Аманда навезла множество подарков, часть из которых уже передала Агнессе). Подол платья миссис Митчелл волочился по булыжникам, а на шее ее блестел усыпанный драгоценными камнями миниатюрный крестик.

Агнесса двигалась вперед, не видя дороги, она не смотрела ни на мать, ни на Мери, которая сопровождала их, неся корзинку со святыми подношениями, она думала только о том, удастся ли ей сегодня быть в условленном месте встречи и хватит ли сил решиться на побег.

Аманда же пребывала в хорошем расположении духа: вероятно, поездка не была ей в тягость, и все дела устроились как нельзя лучше.

— Как ты тут жила без меня? — спросила она у дочери.

Агнесса пожала плечами.

— Хорошо.

— Сестры Райт часто заходили к тебе?

— Да, — отвечала Агнесса, чувствуя, что не сумеет сразу открыть правду.

— Ну и прекрасно… Это еще что? — сказала Аманда, заметив на девушке подаренные Джеком украшения. — Откуда у тебя эти побрякушки? Сними! Я привезла тебе кое-что получше.

— Мне подарили! — ответила, вся вспыхнув, Агнесса, но Аманда пропустила эти слова мимо ушей.

— Почему ты не прячешься от солнца? Загорела, как крестьянка, смотреть стыдно! Кожа у девушки твоего круга должна быть белой, неужели тебе этого не объясняли в пансионе? Я вижу, Терри плохо присматривала за тобой, — с неудовольствием говорила она. Впрочем, миссис Митчелл была на удивление рассеянна, может быть, оттого, что глядела по сторонам, высматривая знакомых, причем старалась делать это незаметно для окружающих.

Приближались к церкви. День был воскресный, и сюда устремлялись горожане — еще на подходе Агнесса обратила внимание на толпы людей, идущих к храму. На паперти стояли и сидели нищие, им подавали милостыню; Аманда тоже протянула рукой в кружевной перчатке несколько монет какому-то старику.

Агнесса заметила миссис Райт. Дебора шествовала под руку с полным мужчиной, очевидно, супругом, вернувшимся наконец из поездки. Лучезарная Мария-Кристина в пышном платье зеленого цвета и Эйлин в розовых шелках шли рядом с матерью и отцом. Эйлин опиралась на руку молодого человека, Ричарда Дейара; он что-то говорил девушке, а она с влюбленной улыбкой слушала. Сердце Агнессы сжалось: сейчас они подойдут, заговорят с нею, и все откроется!

Аманда с достоинством раскланивалась со знакомыми и, разумеется, поздоровалась с Деборой. Агнесса была представлена мистеру Райту, такому же улыбчивому и на вид добродушному, как и его супруга, и тот что-то говорил дамам, но Агнесса стояла словно в угаре, ничего не понимающая, с бешено бьющимся сердцем, и ждала рокового момента, как преступник ждет приговора. Однако Эйлин с Ричардом, поздоровавшись, прошли вперед, мистер Райт отошел к знакомому, чтобы не мешать болтовне Деборы и Аманды, и Агнесса осталась с Марией-Кристиной.

— С возвращением, мисс Митчел! — сразу же выпалила, к счастью, не очень громко, Кристина. — Жаль, что вас не было с нами все это время: мы так хорошо повеселились! Такого чудесного лета еще не было — какие милые мы устраивали прогулки, пикники! — Она так живо принялась описывать всевозможные развлечения, что Агнесса, развеселившись, на какое-то время забыла о своих тревогах; ей даже показалось, что она и в самом деле откуда-то приехала. — Мистер Гауг и мистер Хирд отлучились на неделю, — продолжала Кристина, — а вот вернутся, и мы возобновим наши прогулки! Присоединяйтесь к нам! А, мисс Митчелл, вы ведь не знаете, что мистер Дейар получил большое наследство — теперь это уже не секрет! Но я вам по секрету другое скажу: намечается помолвка мистера Дейара и Эйлин! Мамочка наша очень рада, а я поставила такое условие: если Эйлин выйдет замуж, то меня мама повезет в заграничное путешествие! Да, а мистер Дейар сразу стал таким самоуверенным, вы не заметили? — Кристина засмеялась. — Конечно, Эйлин уже девятнадцать, ей пора замуж, а я-то еще об этом не думаю. А у вас, мисс Митчелл, интересная была поездка?

— Да, — сдержанно отвечала Агнесса.

— Вы где-то так загорели! — удивлялась собеседница.

Они не успели больше поговорить — подошли Дебора и Аманда, и нужно было спешить, чтобы не опоздать на проповедь.

— И зачем ты увезла от нас свою дочку? — простодушно улыбаясь, проговорила Дебора, глядя на подругу. — Мои девочки очень довольны, так повеселились! Я думала, Агнесса останется здесь, ты же говорила, это будет деловая поездка. Пусть бы пожила у нас, если ты боялась оставлять ее одну в доме…

Аманда, слушая, ничего не отвечала, но Агнесса заметила, как лицо матери постепенно меняет свое выражение, хотя миссис Митчелл и старалась сохранить невозмутимость.

— Увезла? — переспросила она. — То есть как это?..

— Да ты не слушаешь меня! Я говорю, почему ты решила забрать с собой Агнессу?! Верно? — Дебора повернулась к девушке. — Мы бы тут о ней позаботились!

Агнесса стояла, не в силах поднять глаз, и представляла, что сейчас начнется: расспросы, обвинения, упреки! Но она плохо знала свою мать: Аманда промолчала. Она даже не взглянула на дочь.

Они вошли в храм и сели на скамью; рядом с Агнессой оказались Аманда и Мария-Кристина. Мария-Кристина сидела слева от Агнессы — в медном пламени свечей ее волосы тускло отливали золотом, уголки губ слегка приподнимались в улыбке. Аманда смотрела только вперед; когда началась молитва, встала и изящно крестилась, прямая, стройная, гордая, какой всегда видела ее Агнесса.

Девушка успокоилась; она вспомнила вдруг свои сны о венчании и представила себя невестой в воздушном белом наряде, в ожерелье из утренних звезд, идущей навстречу солнцу. Она услыхала колокола и крепче сжала в руке тонкую свечку, пламя которой множилось, пылало костром в отражениях мозаичных окон. Она чувствовала, как утопают каблучки ее туфель в ковровой дорожке, и ощущала аромат белых роз, которые ей подарили. А суженым ее был Джек, и оба они отвечали священнику «да». А потом венцы и кольца, и поцелуй. Слова клятвы, которую она уже произнесла в душе… Обвенчаны! Она зажмурила глаза и сидела так, не замечая своих слез. И как смотрели бы на них люди! И как много отдала бы она за то, чтобы идти, опираясь на руку любимого, как шла с Ричардом Эйлин, у всех на виду, без утайки! Будто годы минули с тех пор, как два дня назад она рассталась с Джеком, такая была на сердце тоска. И скука! Она удивилась прежним своим сомнениям: нет, нет, дождаться вечера и бежать, прочь отсюда!

Серый особняк застыл в напряженном безмолвии. Теперь он мог гордиться своим величием: за недолгое время дом и сад были приведены в порядок — двор заново вымощен каменными плитами, некогда погнутая решетка починена и покрашена, ветви деревьев обрезаны, посажены цветы.

Хаос царил лишь в одной из верхних комнат, где за неубранным столом, задумчиво склонив голову и запустив пальцы в разметавшиеся по плечам черные волосы, сидела Аманда. Когда Агнесса вошла сюда, то в первую минуту не узнала матери: перед ней сидела совершенно другая женщина. Усталое лицо Аманды сейчас не казалось привлекательным — по нему блуждали мрачные тени, сжатые губы были бескровны, а глаза холодно сверкали из-под узких темных бровей.

— Что, завралась? — произнесла она, с усмешкой глядя на дочь. — Хотела бы я знать, что все это значит!

Агнесса ниже опустила голову и молчала. Аманда кивнула на диван.

— Садись!

Не спеша встала (Агнесса исподволь, не отрываясь, следила за ее движениями), получше запахнула полы пеньюара, в который переоделась к ночи, прошлась по комнате, снова села и, подняв глаза, уставилась на дочь.

— Что же ты молчишь?

— Я… я не знаю, что говорить, — прошептала Агнесса, оробевшая под этим взглядом, холодным и одновременно притягивающим, как лунный свет.

— Меня интересует, где ты была и с кем.

Тон ее оставался спокойным, и Агнесса, справившись с собою, проговорила:

— Мне нечего скрывать. Да, я встречалась с одним человеком…

Голос девушки дрогнул, когда она увидела выражение лица матери: никакая сила духа и воли не могла помочь Аманде скрыть в этот момент свое потрясение.

— Да? — Аманда сделала легкое движение дрожащей рукой. — Это интересно. И кто же он?

— Его зовут Джек, он работает на конном заводе.

Аманда, как ни странно, не удивилась; во всяком случае, так казалось со стороны.

— И у тебя с ним роман? — спросила она с прежней усмешкой.

— Мы любим друг друга.

На сей раз наступило молчание.

— И давно ты познакомилась с этим… ну, с этим человеком? — спросила наконец Аманда.

— За день до вашего отъезда.

— Все время встречалась с ним?

— Да.

— И потому ты обманывала сестер Райт?

— Да.

Миссис Митчелл приподняла брови.

— Терри знала?

— Я скрывала и от нее.

Аманда говорила очень спокойно, и так же ей отвечала Агнесса, хотя внутри вся дрожала от волнения. Она ждала бурных выкриков, обвинений, и тем больше напугало ее это странное спокойствие матери, в которомгнесса чувствовала угроза.

— Так, — сказала Аманда, — что же ты намерена делать?

Это был трудный вопрос, но девушка знала, что ответить.

— Я хочу выйти замуж за Джека и уехать с ним.

Решиться выложить все до конца, сказать правду о том, что никакого настоящего замужества не будет и в помине, Агнесса не смогла бы никогда и старалась не думать об этом мучительно непреодолимом обстоятельстве.

— Выйти замуж? — Аманда слегка повысила голос. — Уехать?! Ого! Да он не дурак, этот твой Джек! Жениться на девочке с таким приданым! У самого-то, небось, ни гроша за душой!

— Да, — подтвердила Агнесса, — он беден, но ему не нужны ваши деньги. Только я.

Аманда улыбнулась.

— Тоже не мало. Я считала тебя взрослой девушкой, Агнесса, но ты, оказывается, еще ребенок! Ты поставила меня сегодня в неловкое положение перед миссис Райт, но я все-таки думаю, она ни о чем не догадалась, если только ее барышни не видели тебя с этим твоим кавалером… А почему ты не захотела встречаться с Марией-Кристиной и Эйлин? Они не понравились тебе?

— Не знаю… Нет, то есть они мне понравились, но я познакомилась с Джеком и уже не могла встречаться с ними.

— А как ты вообще с ним познакомилась?

Агнесса рассказала.

— Да что ты, девочка, — нервно рассмеялась Аманда, — с ума, что ли, сошла?! У меня в голове не укладывается все, что ты тут говоришь… Ты же вела себя, как…— Она не закончила фразу, но Агнесса, вспомнив сцену на конном заводе после того, как ей пришлось ночевать у Джека, поняла, что имела в виду мать; слезы навернулись на глаза: собственно, она была не так уж далека от истины. — И с кем!.. Так он какой-нибудь фермерский сын?

— Нет, у Джека нет родных. Ни отца, ни матери.

— Час от часу не легче!.. Сколько ему лет?

— Ему… ему… двадцать.

Аманда расхохоталась.

— А, благородный рыцарь с конюшни и юная наивная пансионерка, препятствия к браку и бегство с тайным венчанием! В каком романе ты вычитала эту историю со счастливым концом?

— Зачем вы смеетесь надо мной? — тихо проговорила Агнесса.

— Затем, что мне смешно! Смешно, что моя дочь такая глупая! Подумать только: будучи в обществе хорошо воспитанных, образованных молодых людей, связаться черт знает с кем! Ты же не в хлеву родилась!

«В публичном доме», — подумала Агнесса, но промолчала.

— Кстати, ты слышала о помолвке Эйлин и мистера Дейара?

— Мария-Кристина говорила.

Глаза Аманды под тяжелыми веками мстительно сузились.

— Ей повезло: дядя мистера Дейара был очень богат, и сам Ричард — скромный воспитанный юноша. А ты, значит, желаешь выйти замуж за этого, без роду, без племени? На какие же средства ты думаешь существовать?

Агнесса понимала, что насмешки Аманды — лишь прелюдия к настоящему разговору, который пойдет наверняка совсем в ином тоне, но вынуждена была отвечать:

— Мы сами, заработаем себе на жизнь.

— Вопрос, на какую! Ты опять смешишь меня, девочка. Взгляни на свои руки: что ты умеешь делать!

— Я научусь.

— Полно! Не для того я столько лет выбивалась из сил, выучила тебя в таком хорошем заведении, чтобы ты уехала потом куда-то с первым попавшимся проходимцем!

— Не называйте его так! — воскликнула Агнесса. — Вы его совсем не знаете!

— А мне и знать его не нужно! Как будто мне неизвестно, какие парни нравятся семнадцатилетним девчонкам! Красивый, смелый, с огнем в глазах, я угадала? Перед этим трудно устоять, я понимаю, только надо и о другом подумать: что он за человек, подходит ли тебе и ради чего, собственно, так уж необходимо жертвовать собой!

— Почему именно жертвовать?! Да он лучше всех ваших мистеров Дейаров! — не выдержав, вскочила, непроизвольно сжимая кулаки. — И мне не нужно ваше благословение, я все равно уеду!

— О! Ты, никак, угрожаешь мне? — холодно удивилась Аманда, заметив ее жест. — Ты была тихоней! Это твой кавалер научил тебя?.. Быстро же ты переняла его науку — месяца не прошло! Чтобы сделать из тебя леди, десяти лет оказалось мало; вот уж правду говорят: у кого какие склонности! Наставницы твои только и твердили: «Агнесса Митчелл — сама скромность и послушание! Пример для всех барышень!» Ничего себе пример! Что ж, дорогая, притворяться умеешь хорошо, поздравляю! — Тон ее становился все более издевательским, Аманда уже не могла сдерживаться: слишком неожиданным и сильным оказался удар судьбы, невыносимо было видеть, как годами возводимая крепость в одночасье разваливается на куски, и первой ее часть, которая, казалось, защищена от ветров и бурь особенно надежно и прочно. — Знаешь, милая моя, я скажу, какое тебя ждет счастье: холодная лачуга, бесцветные тряпки, грязные кастрюли, хлеб и вода. Помяни мое слово! Любовных признаний бывает достаточно, пока ты тут бегаешь на свидания, мечтаешь да глядишь на луну. Потом ты на нее завоешь! Я прожила на свете больше тебя и кое-что знаю… Джеку твоему не нужны ни музыка, ни книжки, ни твои мечты — уж поверь мне! Зачем тебе муж, который будет грубить тебе, после пьянки оскорблять и бить тебя (Агнесса гневно вздрогнула) и тебе же жаловаться на свою несчастную жизнь. Днем не будет считать тебя за человека, а ночью сам превращаться в животное!.. Конечно, моего благословения ты не получишь, не надейся, и денег я тебе не дам! Уезжай, ради Бога, но, когда ты в один прекрасный день надумаешь вернуться, да еще, глядишь, с ребенком, знай: я тебя не приму! И прощения моего тебе не дождаться! В этой жизни можешь больше на меня не рассчитывать.

— Я никогда не вернусь к вам! — воскликнула Агнесса. — Все, что вы мне говорите, — ложь! Джек совсем не такой, и я не променяю его на ваши безделушки!

— Не на безделушки, дура, а на нормальную человеческую жизнь! — Аманда устало провела рукой по лицу, а потом, собравшись с мыслями, заговорила спокойнее, стараясь придать голосу глубину и проникновенность:— Девочка моя, подумай, чего ты лишаешь себя: балы, театры, путешествия, интересные знакомства, красивые платья… Ты называешь это безделушками, но ведь именно из них и складывается жизнь. Или не складывается… Хорошо, я допускаю, что твой избранник сам по себе человек не плохой, и все же пойми: с ним тебе никогда не стать дамой из общества, никогда не подняться выше отмеченной линии. Девочка, знай: есть такие законы — возможно, они не записаны нигде, но ты даже представить себе не можешь их силы, — эти законы нельзя переступать. Если переступишь, то раз и навсегда лишаешься права быть среди тех, кто их соблюдает, а это лучшая часть общества… Тебе кажется, что ты не свободна? Нет, ты свободна, уверяю тебя! Ты можешь целыми днями делать все, что заблагорассудится: читать книги, музицировать, развлекаться, гулять… Любишь лошадей? У тебя будет самая красивая породистая лошадь в округе. Тебе не нравятся сестры Райт? Но скоро мы уедем в столицу, там ты познакомишься с массой интересных людей и найдешь среди них друзей. Найдешь и поклонников, красивее, умнее твоего Джека. Кроме того, они будут хорошо одеты, воспитаны, с ними тебе никогда не придется ни скучать, ни, тем более, думать о куске хлеба. Замуж выйдешь за того, кого полюбишь. А не хочешь — можешь не спешить с этим. Пойми, если ты совершишь ошибку сейчас, исправить ее будет невозможно! Ты будешь обречена обманывать всех, вечно что-то скрывать… Вот когда ты станешь несвободной: когда не сможешь позволить себе то, что хочешь; другие смогут, а ты нет. Пожалеешь, девочка, да будет поздно!

Агнесса сидела притихшая; казалось, слова матери подействовали на нее, она одумалась и все поняла. Так решила и Аманда; с облегчением вздохнув, она придвинулась ближе к девушке, так, что та смогла бы при желании разглядеть сквозь тонкую ткань густо-розового пеньюара ее сухощавое смуглое тело.

— Теперь скажи мне только, — произнесла Аманда, положив пальцы на руку дочери, — он тебя не обесчестил?

Это было хуже пощечины — Агнесса отшатнулась. Увидев выражение ее лица, ее слезы и жест, Аманда сразу успокоилась.

— Слава Богу, — она, — хотя бы тут тебе хватило ума. Много я видела девушек, которые пропадали ни за что! Ну, иди теперь к себе, посиди еще и подумай, чтобы окончательно выкинуть из головы свои глупые бредни. Поняла? Что сидишь, иди, я сказала!

— Мне не над чем думать, — упавшим голосом произнесла Агнесса, — я давно решила: я люблю Джека и выйду за него несмотря ни на что.

— Дура! — в бешенстве вскричала Аманда, приподнимаясь с места. — Какая же ты дура! Господи, никогда себе не прощу, что уехала и оставила тебя без присмотра! И что отдала тебя в этот чертов пансион, где тебя напичкали сказками! Да если бы ты с детства навидалась всякой гадости, может, сейчас была бы умнее!

Миссис Митчелл тряхнула дочь за плечи, голова Агнессы мотнулась и остановилась. Аманда стиснула зубы, натолкнувшись на иконку — это был портрет Джеральда Митчелла.

— А это у тебя откуда?! — изумилась Аманда, заметив портрет.

— Из шкатулки!

— Из моей шкатулки? Но как…

— Да! — воскликнула Агнесса, не давая Аманде опомниться. — Я все про вас знаю, кем вы были и как получили свои деньги!

— Ты… Терри тебе сказала?

— Терри тут ни при чем, я сама видела ваши бумаги.

— Ах ты…— задохнулась Аманда. — Да кто тебя воспитал, такую тварь! Врешь, воруешь, читаешь чужие письма, дерзишь, заводишь дружков! И еще смеешь судить меня, девчонка, смеешь позорить! Чем тебе не нравится моя жизнь? Я жила не хуже других, не грабила, не убивала! Конечно, — язвительным тоном продолжала она, — ты выше всего этого, это все для тебя грязь! Ты можешь презирать деньги, рассуждать о том, что любовь важнее, корчить из себя мечтательницу, отрешенную от земных забот! Можешь, потому что я дала тебе возможность не заботиться ни о чем! Да, со мной рядом не было никого, кто подсказал бы мне, как жить, но я выкарабкалась сама, я создала все это для тебя, дрянь, чтобы ты наслаждалась этой самой жизнью! — Она сделала шаг и что есть силы несколько раз ударила девушку по лицу. — Негодная, неблагодарная тварь!

Агнесса рыдала, закрыв руками лицо.

— Не захлебнись, дура! — презрительно произнесла Аманда. Она держалась с убийственным высокомерием. — Иди к себе. Мы уедем через два дня, поняла? Можешь начать собираться. И больше ни шагу без моего разрешения, запомни ты, дрянь!

— Я уеду… но без… вас…— с трудом выговорила Агнесса.

— Попробуй только!

Она схватила Агнессу за руку и потянула к дверям. Девушка попробовала упираться, но рука Аманды оказалась неожиданно сильной. Втащив дочь в комнату, швырнула ее на пол.

— До отъезда пробудешь тут.

С этими словами она захлопнула дверь и два раза повернула ключ. Агнесса осталась одна.

Постепенно она пришла в себя. Встала, подошла к окну и стала смотреть вдаль. С равнины дул резкий ветер, очертания горизонта быстро исчезали в зловещей тьме. Девушка не зажигала свечей; она, как завороженная, смотрела и смотрела в мрачную пустоту ночи. Ей казалось, что если она прыгнет туда, вниз, то исчезнет без следа, растворится во всепоглощающей холодной темноте. Где-то слышались неясные шорохи, завывания Агнессе казалось, что она сходит с ума. Одиночество захлестнуло ее, сдавило горло ледяной петлей — никогда не подумала бы она, что так страшна может быть ночь. Терри не могла прийти к ней, но Джек… Не может быть, чтобы он не дождался!

Агнесса быстро, задыхаясь от волнения, переоделась в костюм для верховой езды и принялась лихорадочно складывать вещи в приготовленную сумку. Без сожаления поспешно отбрасывала шелковые платья — они ей больше не понадобятся; затолкала сверху несколько книжек и нотную тетрадь, куда еще в пансионе начала переписывать любимые произведения… Дрожащей рукой на писала записку для Терри…

Она смотрела вниз, и ей казалось, что деревья в саду призывно шепчут: «Агнесса!» Она боялась высоты и как могла подавляла в себе этот страх. Она не помнила, как удалось ей выбраться из окна и невредимой очутиться на земле; она всегда удивлялась потом, думая об этом. К ней подбежали собаки, она гладила их, а они поскуливали тихонько. Потом перебралась через ограду и побежала прочь от серого особняка.




ГЛАВА X


Агнесса в полнейшем беспамятстве добежала до рощи и очнулась уже на поляне, вдали от жилья. Было очень темно, деревья столпились грозной стеной и гневно шумели, нагибаясь к Агнессе. Она беспомощно озиралась вокруг, как вдруг что-то черное возникло из темноты животное или человек — и стало приближаться к ней. Она отступила за деревья и остановилась, не смея подать голос. Она тряслась от подступившей жути, и тело ее содрогалось от бесшумных рыданий.

— Агнес! — раздалось в ночи, и она почувствовала разом, как в нее, ослабевшую, вливаются силы жизни.

— Я здесь, Джекки! — прошептала она, устремляясь вперед.

От радости они долго не могли разомкнуть лихорадочных объятий.

— Ты все-таки пришла, наконец-то! — повторял он. — Я жду тебя уже очень давно и решил после полуночи идти к твоему дому!

— Я говорила… с нею… Это было ужасно, она меня ударила, заперла в комнате… Я выбралась через окно, — бессвязно лепетала Агнесса.

— Агнес!

— Я даже не простилась с Терри…

—Это было необходимо?

— Наверное.

— Успокойся, Агнес! — Джек погладил ее по голове. — Все позади! Теперь ты со мной, и никто тебя не обидит. Где твои вещи?

— Вот. — Она протянула сумку. — У меня нет денег, но я взяла свои украшения, их можно продать.

— Ничего, не волнуйся, деньги у меня есть. Ты замерзла?

— Нет…

— Но ты вся дрожишь…

— Не знаю, что со мной такое, — проговорила Агнесса, прижимая ладони к горящим щекам, — переволновалась, наверное. Я будто не понимаю ничего…

— Успокойся, сейчас поедем, и все пройдет. Идем же! Невдалеке, за кустарником, были привязаны лошади.

Джек передал повод одного коня Агнессе и помог ей забраться в седло, на другого сел сам. Агнесса даже не спросила, в какую сторону они едут, где и когда сделают остановку, — она всецело полагалась на Джека. И странно: ее не покидало ощущение того, что и это путешествие прогулка, после которой она вернется домой, в свою комнату, как возвращалась всегда, и уснет спокойным сном в уютной теплой постели. Ее душа словно бы и сейчас еще пребывала там.

— Как ты, Агнес? — спросил Джек, когда они уже ехали рядом.

— Хорошо. Все хорошо. Немного страшно только.

— Даже со мной? — улыбнулся он.

— А ты разве не боишься? — Она решила говорить хоть о чем-нибудь, лишь бы отвлечься от мыслей о недавно пережитом и о том, что еще предстоит только испытать.

— Нет, Агнес, а чего бояться? Луны не видно из-за туч, оттого так темно, но я знаю этот путь. А в привидения я не верю.

— Да, Джекки, а как твоя рана, болит?

— О, пустяки! Я уже почти забыл об этом.

— Не жалко тебе покидать эти места? Ведь ты здесь родился и вырос? — спросила девушка.

— Да, жаль немного, но я нигде же не бывал, ничего не видел, интересно поглядеть и на другие края. И потом, о чем можно жалеть, если теперь со мной ты! А ты разве жалеешь?

Агнесса представила перекошенное злобой лицо Аманды.

— Нет!

Они проехали мили три, когда стал накрапывать дождь.

— Не везет нам на погоду! — сказал Джек. — Придется искать пристанища на какой-нибудь ферме.

Дорога сделалась неровной, то и дело попадались глубокие рытвины, и путникам стоило труда не угодить в одну из них. Агнесса, натянув посильнее повод, ехала следом за Джеком. Дождь усилился, ветер разбрызгивал колючие капли, и кругом не было видно ни зги.

Джек успокаивал Агнессу, говоря, что поблизости должно быть несколько ферм, где они сумеют укрыться от непогоды. И в самом деле, вскоре впереди блеснул огонь человеческого жилья.

Через четверть часа путники подъехали к воротам фермы. Джек соскочил с коня и, подойдя ближе, постучал в ворота. Во дворе залились лаем псы. Долго никто не отвечал, потом раздались шаги и окрик: «Цыц, проклятые!» Затем тот же голос негромко спросил:

— Кто?

— Путешественники, — ответил Джек. — Хотим переночевать. Впустите?

— А сколько вас?

— Двое.

Ворота скрипнули, и в образовавшемся проеме показалась голова. Мужчина пытался разглядеть путников, но тусклый свет фонаря слабо рассеивал тьму.

— Что ж, войдите, — с сомнением в голосе произнес хозяин и шире открыл ворота.

Джек сделал знак Агнессе. Она слезла с лошади, подошла, отряхивая мокрую одежду, и поздоровалась.

— О, да это женщина! — приглядевшись, сказал фермер. — Входите, мисс! Мы тут боимся грабителей, шляются, знаете ли, по дорогам! А приличных людей отчего бы не впустить!

— Мы вам заплатим, — Джек и спросил: — Скажите, куда можно завести лошадей?

— Вон там конюшня! — показал фермер, отгоняя рычащих псов. — Идите за мной, мисс! — позвал он Агнессу.

Дом был низкий, но довольно большой, окруженный множеством пристроек. Агнесса пробралась по двору вслед за хозяином и вошла в комнаты. Здесь было сухо и светло. Мебель простая, но чисто, уютно. Хозяйка встретила девушку довольно приветливо.

— Проходите, мисс! — пригласила она. — Вот, присядьте сюда. Или нет, идите-ка лучше к огню. Вы вся промокли. Мы сегодня камин затопили ради такой непогоды.

Агнесса поблагодарила. Она сняла шляпу — волосы были мокры. Да и в сапогах хлюпала вода. Вернулись хозяин и Джек.

— Пусть переночуют у нас, — сказал фермер жене. Она согласилась:

— Отчего же нет? Места хватит.

— Где можно переодеться? — спросила Агнесса.

— Сейчас покажу, идемте, мисс!

Хозяйка провела ее в соседнюю небольшую комнату, где было одно маленькое окно, стояла кровать, старый комод и несколько стульев. На полу лежал лоскутный коврик.

— Вот, я вам здесь постелю, — сказала фермерша и предложила: — Кладите сюда вещи. Есть у вас что надеть?

— Да, — ответила Агнесса, раскрывая сумку. — Спасибо.

— Далеко едете? — спросила словоохотливая хозяйка.

— Неблизко.

— По делу или так?..

— Путешествуем…

— Вы муж и жена? — поинтересовалась женщина. Глазки ее показались Агнессе проницательно-острыми.

— Д-да, — чуть запнувшись, произнесла девушка: ей нелегко было отвечать на такие вопросы.

— Недавно поженились?

Агнесса кивнула.

— Я так и подумала! — с удовлетворенным видом проговорила хозяйка. — Смотрю, оба такие молоденькие, симпатичные… Вы одевайтесь, а я пойду накрою на стол. Одежду принесите в комнату — высушим у огня.

Агнесса вытащила из сумки скромное серое платье из плотной ткани с отделкой из желтоватого цвета тесьмы и сняла мокрый костюм. Ей не удалось досуха вытереть волосы, и она зачесала их назад, собрав на затылке в узел. В комнате было зеркало: взглянув на свое испуганное и словно бы вмиг осунувшееся лицо, Агнесса почувствовала досаду, но ничего не могла поделать, как не могла унять мелкую дрожь в коленках, и только повторяла себе, что все будет хорошо: она сделала правильный выбор.

Вскоре она вошла в гостиную. Хозяин о чем-то беседовал с Джеком, хозяйка хлопотала возле стола. Джек радостно улыбнулся Агнессе, и она, немного повеселев, села рядом с ним. Ужин прошел хорошо, фермеры ни о чем больше не спрашивали, и девушка на время отвлеклась от своих тревог; в их бегстве с Джеком было, однако ж, что-то интригующее, захватывающее своей игрой. А главное, теперь он был рядом, и она могла открыто, ни от кого не таясь, смотреть ему в глаза. Он сжал ее руку под столом и не сводил с лица девушки своего горящего взгляда, так, словно они были здесь одни. Агнесса чувствовала приятное волнение, но одновременно и беспокойство… Она старалась не думать об Аманде и Терри, которые, наверное, уже хватились ее, — все это должно было остаться в прошлом.

Потом она заметила, с каким любопытством глядит на них хозяйка, и догадалась: женщина распознала в ней барышню иного круга и сейчас, вероятно, ломала голову над тем, что за странная перед ними пара? Это позабавило девушку, ей хотелось быть смелой: пусть думают, что хотят, все равно!

После ужина Джек, не доверяя хозяевам, сам пошел поить лошадей, а Агнесса, взяв у хозяйки свечу, отправилась в отведенную им комнату.

Оставшись одна, она подошла к окошку. Дождь все лил и лил, тонкие струйки бежали по стеклу, капли постукивали по окнам, по крыше; стук этот рождал спокойствие, но какое-то странное, зыбкое… Агнесса знала, что сейчас вернется Джек… Она вдруг подумала о том, что раньше почти не приходило ей в голову: она плохо представляла себе то, что должно было случиться рано или поздно… Ее, воспитанницу пансиона благородных девиц, никто никогда не готовил к таинству любви, и она испытывала теперь только страх перед совершенно неведомым… Любознательные подруги намекали на нечто не вполне пристойное, но, между тем, вполне оправданное браком. Но ведь они с Джеком не были обвенчаны; значит, между ними не могло быть ничего того, что возможно между настоящими мужем и женой. А если он станет настаивать? Что-то подсказывало Агнессе, что Джек именно так и поступит. Этот дом вдруг показался ей чужим, да он и был чужим: с незнакомым запахом старого дерева, с темными стенами и низким, нависшим над головой потолком. И ничто в этой тесной комнатушке не напоминало воображаемый альков с белой кроватью под пологом из кисеи.

Она чувствовала: это последние мгновения, когда еще можно вернуться в прежнюю жизнь, но даже если бы ей захотелось этого до смерти, она, гордая девочка, не призналась бы в том даже самой себе. Агнесса, увлекшись, забыла, что жизнь не игра, в которой сама назначаешь правила и которую можно оборвать, начав все с начала, как только она надоест или станет опасной. Но и отступать она не умела.

Когда Джек вошел, Агнесса все еще стояла у окна и размышляла. Он окликнул ее:

— Агнес!

Она обернулась.

— Извини, — сказал он, — я задержался с лошадьми.

— Дождь не перестает…

— Ничего, к утру он кончится. Я запру дверь на ключ, ты не возражаешь, Агнес? — Она ничего не ответила, и он запер дверь, а потом подошел к девушке. — Ты грустишь, Агнес, отчего? Что-нибудь не так?..

— Мне… мне не нравится здесь, Джекки, — призналась она.

— Да? — удивился он. — А по-моему, тут неплохо. Во всяком случае, мы не пробудем здесь долго. Я и сам не хотел останавливаться на ферме, и если бы не дождь… Ну что с тобой, девочка? — Он обнял ее сзади. — Агнес! Чего ты хочешь? Скажи!

— Цветов, — тихо произнесла она первое, что пришло на ум.

Удивленный, он разжал руки.

— Цветов? Каких?

— Все равно.

— Но сейчас темно и ливень… Ты любишь меня, Агнес?

— Да, Джекки.

Оба замолчали. Агнесса замерла, и Джек вдруг почувствовал нерешительность. Если бы здесь перед ним стояла девица вроде Маркизы Шейлы, Джек бы не растерялся, но как вести себя с этой девочкой с тонким станом и мечтательными глазами, он не знал и только чувствовал, что ее легко обидеть. А Агнесса все еще втайне наивно надеялась, что все останется, как прежде.

Джек не двигался, не смея поверить в то, что девушка эта через несколько мгновений будет принадлежать ему, но вскоре страсть взяла верх, и он стал целовать шею Агнессы и ее чуть приоткрытые плечи.

— Агнес! — прошептал он. — Агнес! Ведь теперь ты моя, правда?!

Она задрожала.

— Но, Джекки…

— Агнес! — Он заглянул в ее умоляющие, испуганные глаза. — Мы же теперь как бы муж и жена и, значит, можем… Я очень люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей, понимаешь? Ничего плохого в этом нет, мы будем счастливы…

Ничего не слушая больше, он подхватил ее на руки и понес… Агнесса не была готова к такой жгучей страсти, которую он обрушил на нее. Ошеломленная, она безропотно принимала его ласки и невольно вздрогнула, впервые почувствовав прикосновение его губ там, где под упругой и нежной оболочкой билось ее взволнованное сердце, а роковой момент был близок и неотвратим, как сама смерть.

Она не могла заснуть, потрясенная тем, что произошло между ними. Агнесса не знала, плакать ли ей, радоваться ли; она чувствовала только, что, утратив невинность, потеряла все, что имела раньше, все, что хоть как-то связывало ее с прежней жизнью, в которую уже нет возврата, ибо теперь она оказалась за чертой. Шаг в реальность был сделан окончательно и бесповоротно, и некого было винить, потому что выбор она сделала сама. Человеку бывает тяжело осознавать свою ответственность и вину, хотя бы даже (а может, именно) перед самим собой Агнесса первый раз и очень остро это ощутила. И там, по ту сторону невидимой границы, она уже будет считаться преступившей.

Агнесса открыла глаза и увидела: Джек смотрит на нее. Он не размышлял и, тем более, не жалел ни о чем, он был просто счастлив; лежащая рядом женщина казалась ему ни с чем не сравнимым сокровищем, самой лучшей и прекрасной на свете, он любил ее и сейчас хотел любить до бесконечности — иного счастья ему не дано было ни желать, ни изведать.

Он обнял Агнессу и поцеловал.

— О, Агнес!..

Заметив слезинки в уголках любимых глаз, он повернул ее голову, и Агнесса увидела возле кровати букет степных неярких цветов, на лепестках которых еще виднелась роса.

— Мне? — сказала она, изумленно трогая тонкие лепестки.

— Тебе. Ты же просила… Ну, скажи что-нибудь!

Агнесса догадалась, что он хочет услышать.

— Я люблю тебя…— произнесла она, вновь закрывая глаза.

— А я — тебя! — Он рассмеялся. — Агнес! Подумать только, теперь я каждое утро буду видеть тебя рядом с собой! И ты… Ты рада?..

— Да, Джекки.

И он, услышав это, сжал в объятиях ее обнаженное хрупкое тело и зарылся лицом в длинные каштановые волосы.

Потом они наконец поднялись, Джек вышел из комнаты первым, а Агнесса все еще возилась, натягивая высохшую за ночь одежду. Она не сразу почему-то решилась подойти к зеркалу, а когда подошла, то долго смотрела в него: напротив стояла все та же Агнесса, никто не заметил бы ничего… Потом села на кровать и медленно провела рукою по лицу и вискам. Собственно, все оказалось даже хуже, чем она представляла себе, но Агнесса решила: раз ее возлюбленный так счастлив, пусть уж лучше не знает ничего, хотя ей и было немного обидно оттого, что он, по-видимому, не представлял себе, что она может чувствовать после всего случившегося, — это был первый самоотверженный поступок, совершенный ею ради Джека. И потом она поняла: теперь, несмотря на то, что он рядом, ей придется за многое отвечать самой, потому что она, наверное, стала взрослой.

За воротами Джек поднял Агнессу на руки и посадил в свое седло. Они тронулись шагом, а лошадка Агнессы шла сзади.

Степь еще спала. Окутывающий ее утренний туман розоватой дымкой стлался над землей; вдали, возле самого края горизонта, виднелась нескончаемая горная цепь, она тянулась насколько хватал глаз и замыкалась в круг. Постепенно туман сползал, и очертания хребта становились все более отчетливыми. Лица одиноких путников были устремлены на восток.

Они были одни в этом спящем мире, глаза их сияли отблесками восходящего над долиной солнца, и лишь присутствие друг друга не давало им потерять ту единственную нить, которая вела их вперед к пока еще неведомой цели.




ЧАСТЬ ВТОРАЯ





ГЛАВА I


Берег утопал в тумане. Временами сквозь казавшуюся глухой туманную завесу пробивался унылый протяжный звук — гудок маленького блуждающего среди волн пароходика, безуспешно пытавшегося причалить к узкой пристани, где, несмотря на пронизывающий холодом ветер, толпились люди — расплывчатая серая масса. Они давили, швыряли друг друга, пробиваясь вперед, а шум их голосов достигал вершины холма, раскинувшегося над беспокойным людским морем.

Гейл знала, что будет дальше: пароходик подойдет наконец к берегу, с борта перекинут ветхие сходни, и на землю хлынет волна безумцев, жаждущих получить лучшую долю в жизни. Их встретят неприязненными взглядами на прииске хватает и неудачников, и наивных счастливцев, и бандитов, и шулеров, и воров, и проституток, и нищих — всех хватает. Но они, вновь прибывшие, не думают или просто не знают об этом и поспешат наверх в неудержимом стремлении поскорее увидеть край, сулящий счастье земное.

Гейл оглянулась на знакомый пейзаж. Зимой здесь особенно уныло. Куда ни кинь взгляд, везде белесая равнина, жидкая глинистая грязь, туман. Да и сам стоящий в низине поселок словно уснул, скованный холодом и чередой надоедливых серых дождей. Одна часть прииска принадлежит промышленной компании, другая поделена на бесчисленное множество мелких участков, темнеющих бесформенными бурыми пятнами.

Гейл поежилась, поглубже засунула руки в карманы полушубка и посмотрела вниз.

Так и есть. Вереница самых сильных и нетерпеливых искателей счастья уже карабкалась по склону холма. Пароход перестал гудеть, он лишь обиженно поскрипывал, принимая на борт новых пассажиров. Покидавшие эту землю вздыхали с не меньшим облегчением, чем те, что только что на нее ступили. Гейл еще раз окинула взором приезжих. Их было человек сорок или немного больше, в основном мужчины, почти все одинаково, по-дорожному одетые, с грубыми, как казалось ей, лицами, с одинаковой поклажей. Двое прошли мимо Гейл, потом внезапно остановились, переглянулись и направились к ней. Спросили дорогу в поселок. Гейл, не утруждая себя подробным ответом, небрежно махнула рукой вниз и, с досадой отвернувшись, отошла в сторону. Она постояла еще немного, замерзла окончательно и лишь потом зашагала к поселку. Она никого не встречала и не ждала.

До поселка было четверть часа быстрого хода, и вскоре Гейл уже открывала дверь своей комнаты.

Она вошла в помещение и остановилась, вдыхая застоявшийся сырой воздух. Камин зиял холодной пустотой; Гейл нехотя наломала щепок и принялась его растапливать. Сломала спичку, чертыхнулась, взяла стоящую под кроватью бутылку, плеснула из нее, подожгла и села на выщербленный пол наблюдать, как разгорается в глубине камина яркое успокаивающее пламя.

Комната медленно наполнялась теплом. Дом был двухэтажный, старый, уже начавший гнить, довольно некрасивый, а впрочем, вполне сносный, во всяком случае для населявших его людей. Чинить дом было некому, и в некоторых комнатах второго этажа протекал потолок, дуло в щели окон, но это мало кого волновало: золотоискатели целыми днями пропадали на прииске, а хозяйка, одинокая вдова, не имела ни сил, ни средств для благоустройства своей обители. Гейл жила здесь почти год и за это время сменила не один десяток соседей. Иные счастливчики переезжали на лучшее место, многие убирались прочь, задолжав за квартиру, другие просто скитались, нигде не живя подолгу! Гейл воспринимала это равнодушно, столь мелкие перемены ее не интересовали.

Она стащила с себя полушубок, скинула заляпанные грязью сапоги, влезла на кровать и растянулась, положив руки под голову. Гейл была одна. Она жила в таком месте, где каждого интересуют только его собственные проблемы, где редко поселяются надолго, где всем ясно одно: если ты приехал на прииск, значит, тебе нужно золото, и раз оно тебе нужно, ты его добываешь, а как — это твое дело… Иногда в сумерки ее посещал мужчина, всегда один и тот же или нет — никто не знал.

Она закрыла глаза. Снизу доносились людские голоса, во дворе лаяла чья-то собака: хозяйка принимала новых постояльцев.

Пламя в камине ровно гудело, изредка вспыхивая золотыми искрами. Гейл повернулась к стене; звуки постепенно отдалялись, стихали — заснула.

В тот же час в большой полупустой салун на окраине поселка вошли двое и, подозрительно оглянувшись, остановились у стойки.

— Холодно сегодня. Ветер ледяной, — пожаловался один из вошедших, зубами стягивая перчатки. Потом порылся в карманах; вынув плотно набитый мешочек, обратился к хозяину:— Налей-ка нам чего-нибудь, Джим. — И повернулся к приятелю: — Слышал, Дэвид, прибыла новая партия золотоискателей!

— Ну и что? — угрюмо спросил тот, разглядывая поставленный перед ним бокал. — Лучше ковыряться в грязи, чем торчать тут и ждать чего-то. Я уже спустил свою последнюю долю…

— А кстати, Джим, сегодня будет большая игра? — улыбнулся первый.

— Будет, — хозяин, со стуком ставя на край стойки новые бутылки. — Будет. Приходи, Генри. И ты приходи, Дэвид.

Дэвид в ответ что-то невнятно пробурчал.

— Ох, и неделька выдалась! — продолжал тот, кого назвали Генри. — За пять вечеров я проиграл столько золотого песка, сколько не проигрывал раньше за месяц! Не везет, хоть убей! Пойдем ближе к огню, Дэвид.

Они отошли от стойки и сели за столик в полутемном углу.

— Брось! — небрежно кинул приятелю Генри. — Скука не продлится долго. Через пару дней отправят очередной дилижанс, и будет тебе работа.

— Ты точно знаешь?

— А когда я ошибался?

— Кинрой уже знает? Генри нахмурился.

— Нет еще.

— Ты все злишься на него? — спросил Дэвид; несмотря на свою угрюмость в начале разговора, он казался добродушнее приятеля — в характере того таилась прикрытая хитростью злоба.

— А, не спрашивай! Чтоб ему провалиться!..

— Перестань, не надо, — сказал Дэвид, не с угрозой, а скорее примирительно, — иначе добром не кончишь.

Они посидели еще с полчаса, все так же вполголоса переговариваясь, после тихо вышли, вскочили верхом на лошадей — и исчезли во тьме.

Гейл проснулась. Неожиданно выглянувшее солнце — первый привет далекой еще весны — освещало комнату. Гейл села, потерла руками лицо, тряхнула нечесаной гривой волос и, лениво, по-кошачьи прогибаясь, слезла на пол.

Произвела в комнате некое подобие уборки, иначе говоря, рассовала по углам разбросанные в беспорядке вещи, затем вытащила из-под подушки пачку денег и вышла в коридор. Здесь было тихо, новые жильцы или еще спали, или уже ушли; впрочем, Гейл не потрудилась взглянуть на часы.

Она прошла по коридору до шаткой деревянной лестницы, лишь кое-где сохранившей остатки перил, и спустилась вниз, в просторную комнату, служившую чем-то вроде гостиной в былые, лучшие времена.

Внизу она встретила хозяйку. Хозяйка, миссис Бингс, была бездетной вдовой: муж ее погиб несколько лет назад, незадолго до этого построив дом, доходами с которого и жила теперь она. Прииск сделался последним пристанищем немолодой уже женщины, его обитатели — последними спутниками ее жизни. Миссис Бингс недорого брала за комнаты, а многие неудачники жили у нее в долг; она сама была небогата, но знала: людям здесь приходится тяжело. По хозяйству ей помогала шестнадцатилетняя девушка — служанка Элси.

— Как дела, миссис Бингс? — спросила Гейл, задерживаясь на ступеньке. — Что, много новых постояльцев?

— Да человек пятнадцать будет.

— О! Недурно! Кстати, вот плата за месяц вперед. — Она вручила хозяйке деньги.

— Я думала, мы расстаемся, — заметила хозяйка, принимая пачку. — Помнится, ты говорила, что уезжаешь…

Гейл рассмеялась злым резким смехом, откинув голову.

— Я так часто говорю об этом, миссис Бингс, а вы все верите! Я сама себе уже не верю…— и добавила полузадумчиво, точно прислушиваясь к чему-то внутри себя: — Будь моя воля, давно бы уже уехала…

Хозяйка считала деньги.

— Как жильцы? — поинтересовалась Гейл уже совсем спокойно.

Миссис Бингс пожала плечами.

— Люди как люди… Да что тебе с них! Вот у Элси будет теперь работы.

— Дурочка ваша Элси! Отказывается заходить в комнату, где повесился этот, как его там… тот, кого ограбили осенью, помните? Я ей говорила сто раз: это ветер свистит в каминной трубе, а не дух. Тем более очень интересно привидению сидеть в пустой комнате! — Она захохотала. — Я бы на его месте лучше пощекотала нервы какому-нибудь толстосуму!

— Бог с тобой! — Хозяйка испуганно перекрестилась. — Не шутила бы ты так, Гейл. И Элси ничего тебе не сделала плохого, незачем постоянно прогонять ее из своей комнаты.

— Да? Я впущу ее, а назавтра весь прииск узнает, что у Гейл Маккензи под подушкой деньги и револьвер, а под кроватью бутылка виски.

Миссис Бингс вздохнула.

— У меня тут одни поселились вот с такой псиной. — Она показала рукой по пояс. — Здоровенная, как медведь! И без цепи.

— Я собак не боюсь, — равнодушно отозвалась Гейл и, не слушая больше хозяйку, направилась к выходу.

Она постояла во дворе, глядя на равнину, над которой нависли грязно-серые, цвета талой воды облака; густые, сонные, они давно отрезали поселок от остального живого мира.

Гейл стало скучно. Она поднялась наверх, медленно дошла до конца коридора и остановилась у окна. И отсюда виделось то же самое: дали, дали, застывшие под серым снегом. Снег — дождь, дождь — снег, и ничего иного, лишь изредка мелькнет, будто приснившийся, бледный луч солнца.

Гейл постояла возле окна минут пять и, не придумав никакого занятия, направилась было к себе; услышав позади скрип дверей, оглянулась и увидела выходящую из угловой комнаты девушку. Взгляды их на секунду встретились, при этом губы незнакомки дрогнули, словно она собиралась улыбнуться, и хотя мгновенье спустя девушка опустила глаза и прошла вперед, именно эта полусорвавшаяся улыбка заставила Гейл внимательно рассмотреть новую соседку. Та выглядела младше двадцатилетней мисс Маккензи; во внешности ее Гейл не обнаружила ничего примечательного, разве что ровный, золотисто-бронзовый, совершенно южный загар сейчас, зимой, и тем более здесь смотрелся необычно. Девушка была одета в скромное серого цвета платье фасона, который носят простые женщины.

«Познакомиться с ней, что ли?» — подумала Гейл. Задержалась возле своей двери и окликнула:

— Мисс!

Незнакомка обернулась.

— Вы меня?

— Да, вас. Вы не к хозяйке? — осведомилась Гейл с самой что ни на есть естественной улыбкой.

— К хозяйке.

— Ее нет, она только что вышла, — спокойно заявила Гейл и поинтересовалась: — Вам что-нибудь нужно? Наверное, в комнате холодно?

— Да. — Незнакомка улыбнулась просто и чуть-чуть смущенно.

Гейл усмехнулась.

— Обычное дело! Все, кто хочет здесь жить, должны привыкнуть к холоду, да и не только к нему…

Девушка вздохнула все с той же улыбкой; Гейл с каким-то бессознательным любопытством уставилась на незнакомку карими, немного навыкате глазами, невольно сравнивая ее с собой. Мисс Маккензи иногда могла наговорить лишнего, отзываясь о своей особе весьма нелестным образом, тогда как на самом деле ценила себя высоко. Здесь на прииске она нравилась многим и считалась первой красавицей и недотрогой. Добиться ее благосклонности, по слухам, было нелегко, никто из золотоискателей не мог похвастать тем, что снискал подобное счастье. Может быть, только таинственный всадник, заезжавший по вечерам? Но он желал оставаться неизвестным.

У Гейл была матовая кожа, густые черные волосы, Довольно высокий для женщины рост и масса прочих достоинств. Никому на прииске не приходило в голову считать ее целомудренной, однако мужчины не осмеливались вести себя с нею развязно. Кое-кто знал, в чем тут дело, но для многих мисс Маккензи оставалась загадкой.

Незнакомка, худенькая, на полголовы ниже Гейл, показалась ей совсем девчонкой. Она выглядела немного заспанной и усталой, но в глазах ее был какой-то особый привлекающий свет.

— Пошли ко мне, — предложила Гейл, приоткрывая дверь, — у меня тепло. А вы уже завтракали?

— Нет.

— Я тоже. Давайте позавтракаем вместе. У меня, знаете ли, есть многое, о чем здешние жители мечтают во сне и наяву! Я сварю вам отличный кофе! — Она подмигнула девушке, а та, очевидно, растерявшись от такой непосредственности, в нерешительности остановилась на пороге.

— Спасибо, но… как-то неудобно…

— А, чепуха! — Гейл потянула девушку за рукав платья. — Пошли!

Она втащила незнакомку к себе и сказала, махнув рукой:

— Тут беспорядок, но это ничего, не обращайте внимания. Садитесь, я сейчас все сделаю.

— Вы не беспокойтесь. — Гостья присела на стул. — Мы только вчера приехали, я еще никого здесь не знаю.

— Сюда все только что приехали.

— А вы?..

— Я? Нет, я старожилка.

Она наклонилась, отыскивая что-то.

— Как тихо в доме, — сказала девушка, прислушиваясь.

Гейл удивилась.

— Тут нельзя долго спать. Все уже там! — Она кивнула в сторону окна. — Здесь же целыми днями никого не бывает! — И со злостью закончила: — Хоть подыхай со скуки!

Незнакомка молчала, а Гейл продолжила:

— Вы-то тоже, наверное, не будете вылезать оттуда даже в самый холод и снег!

— Нет, вряд ли я буду работать на прииске.

— И то легче, — сказала Гейл и напомнила: — Закройте свою дверь на ключ, тут никому нельзя верить.

Когда незнакомка вернулась, Гейл накрывала на стол. Она повернулась к девушке и спросила:

— Звать-то тебя как? Меня Гейл Маккензи.

— Агнесса Митчелл.

Вскоре они разговаривали уже без стеснения; впрочем, мисс Маккензи с самого начала держалась запросто. Выложив на стол свои многочисленные припасы, она заставляла Агнессу есть, одновременно расспрашивая обо всем, что могло показаться интересным. Гейл не солгала: она в самом деле сварила замечательно пахнущий кофе и предлагала гостье пробовать лакомства, большинством обитателей этого края давно уже позабытые. Сама сказала, что ей это все «надоело до черта» (даже вишни в сахарном сиропе) и что всю эту чепуху она променяла бы на тепло и солнце, на «глоток настоящей свободы». Агнесса удивилась тому, как Гейл постоянно противопоставляла «тот» и «этот» мир, с какой жадностью выслушивала ее ответы, будто между тем, что творилось «здесь» и происходило «там», была такая уж колоссальная разница.

— Так ты, значит, из Калифорнии! Об этом нетрудно догадаться. — Гейл дотронулась до загорелой руки Агнессы. — Господи, как я хочу тепла! Когда же это кончится?! Ох, и надоел мне этот прииск! Ладно, надеюсь, скоро я выберусь отсюда… На чем ты приехала?

— Большую часть пути мы ехали верхом, потом плыли на пароходе.

— Ты хорошо ездишь верхом?

— Да, неплохо. — Агнесса улыбнулась.

— Ты все время говоришь «мы». С кем ты приехала?

— С Джеком.

— Кто такой Джек? Твой приятель или брат? Агнесса быстрым движением откинула упавшие на лоб волосы, задумалась на секунду. Ей не хотелось обсуждать с этой не в меру любопытной и настойчивой девушкой вопрос о том, кто такой Джек.

— Да, — ответила она, и лицо ее залил легкий румянец, — это мой друг.

Мисс Маккензи умела быть скрытной, но чаще все-таки, особенно если дело касалось других, была безжалостно прямой и потому, добродушно усмехнувшись, произнесла:

— Друг? То есть вы не женаты, но живете вместе! Это неважно! — добавила она, заметив смущение собеседницы, и беспечно махнула рукой. — Здесь, на прииске, в таких вопросах полная неразбериха, никогда не поймешь, кто кому и кем приходится. А что до венчания так о том и речи нет! Вот и я…— Она не закончила, сделав неопределенный жест.

Хотя Гейл явно преувеличивала относительно полной свободы здешних нравов, такое сообщение не привело Агнессу в восторг.

Она нахмурилась и молчала, а мисс Маккензи меж тем извлекла из-под кровати начатую бутылку.

От вина Агнесса отказалась сразу.

— Скверная штука пить с утра. — Гейл с сожалением повертела бутылку. — Но я все же налью немного…— И налила себе половину бокала.

Агнесса поднялась, чтобы идти.

— Спасибо за все, мисс Маккензи, мне, пожалуй, пора…

— Сиди, Агнесса! — Гейл горько рассмеялась. — Не бойся и не думай плохо обо мне: не такая уж я пропащая! Если я тебя обидела чем-то, извини, не хотела. — Внезапно она помрачнела. — Да, я несдержанная, но ты не обращай внимания, ладно? Просто жизнь здесь такая… Иногда бывает очень тяжело, ты не поверишь, как… Видишь, я даже не забочусь о своей репутации, до того все опротивело… Ну, не сердись, пожалуйста! И называй меня просто Гейл.

— Я не сержусь, Гейл.

— Вот и хорошо. Скажи, а кто еще у тебя есть? Отец? Мать?

— У меня нет родных, — солгала Агнесса, — и у Джека нет.

— А как вас занесло сюда?

— Наверное, так же, как и многих, — случайно. Просто решили попытать счастья.

— И зря! — заявила Гейл и добавила очень серьезно:— Я, Агнесса, скажу тебе по секрету: вы здесь ничего не найдете. Чистая правда: это самый захудалый прииск из всех, что есть на свете, проклятое место! Тут мало кому везет, вы можете все потерять, и я говорю не только о деньгах! — Она взяла свой бокал, отпила немного и, пристально глядя на собеседницу, завершила: — Так-то вот!

— Вы считаете, лучше уехать пока не поздно?

— Вот именно. И поскорее. Уезжай, Агнесса, я тебе искренне советую, и приятелю своему скажи. Если б я могла, завтра же покинула бы это место! — Ее глаза загорелись таким темным отчаянием, что Агнесса, не выдержав, спросила:

— Но почему вы не можете уехать? Гейл усмехнулась и произнесла вполголоса:

— Агнесса! Ты, я вижу, девчонка неплохая! Запомни: никому на свете не верь, а тем более здесь, тут одна дрянь кругом, а не люди, даже те, кто приезжает нормальным, со временем становятся как все. А о себе я скажу правду: я так давно ни с кем по-человечески не говорила, не поверишь! Здесь ведь никому ни до кого нет дела, все думают лишь о золоте да о том, как из-за него перерезать другому горло! — Лицо ее, озаряемое пламенем камина, раскраснелось, а карие глаза масляно блестели. — Я сама сбежала из дома в пятнадцать лет. Жила в порядочной дыре, правда, родители мои были люди неплохие, набожные, и нас в строгости держали. Это уж я такая уродилась, черт знает в кого! Честно говоря, дурочкой была: сбежала-то с одним мужчиной, который потом оставил меня одну. — Она снова отхлебнула из бокала. — Домой я возвращаться не хотела, и мне, можно сказать, повезло: устроилась в мастерскую дамских шляп. Ну, хотя, конечно, мечтала о большем. Потом познакомилась с одним парнем, он уговорил меня уехать в другой город; я согласилась. Мы поехали, приехали, а нас — хлоп! — арестовали! Оказалось, плутишка Чарли перед отъездом кого-то там ограбил. Его посадили в тюрьму, и меня заодно, хотя я понятия не имела о его делах. Потом, правда, выпустили, да что толку: опять осталась одна, без денег… Пришлось придумать хитрую штуку: научилась выманивать деньги у стариков; знаешь, бывают такие старички с толстыми кошельками, которые пристают к молоденьким! Иногда их можно обвести вокруг пальца, что я и делала. Знаешь, Агнесса, сколько себя помню, ко мне вечно цеплялись какие-нибудь мерзкие толстые рожи! Благо, я уже умела за себя постоять и поняла, как следует жить: поменьше отдавать, побольше брать и, по возможности, не мучиться угрызениями совести. Поверь, Агнесса, это самый разумный принцип! Я не негодяйка, нет, иначе не была бы столь откровенной… А тогда я уже подумывала бросить все и податься куда глаза глядят, до того все осточертело, но нашелся человек, который сделал мне стоящее предложение: уехать на золотой прииск. И вот я здесь почти год. Мой знакомый говорил, что мы не пробудем тут долго, но все сложилось по-другому, хотя не стоит, наверное, говорить об этом… Ничего, еще пара месяцев — и я уеду, а он пусть хоть пропадает здесь! Хватит, на этот раз меня ничто не удержит! — Она вздохнула. — Ты извини, я тебе наболтала чепухи, Агнесса. Я, кажется, немного пьяна, но ты не подумай, со мной это редко бывает. Я не какая-нибудь там… Мне часто предлагают и деньги, и золото, но я не беру и всем отказываю. А насчет того, что надо убираться отсюда, это я верно сказала. Я не всех так предупреждаю, просто ты мне сразу понравилась… и потом ты еще такая молоденькая… Тебе уже есть восемнадцать?

— Исполнится в этом году.

— О, вот видишь! Смотри, одна по поселку не ходи, только со своим другом, или я тебе могу иной раз составить компанию, если не возражаешь, конечно…

Тут за дверью послышался шорох, потом — царапанье и визг. Гейл подняла голову.

— Это еще что?..

Агнесса не успела ответить: дверь приоткрылась, сначала в щели показался вздрагивающий черный нос, затем лукавая морда, а еще через секунду в комнату, распахнув настежь дверь, влетел огромный лохматый рыже-белый пес; восторженно виляя пушистым хвостом, он с буйной нетерпеливостью, повизгивая, бросился к Агнессе; невзирая на протест своей хозяйки, поставил лапы ей на колени, потянулся и — запечатлел на ее щеке пламенный собачий поцелуй. После, быстро обнюхав колени ошеломленной вторжением Гейл, повернулся и выскочил обратно за дверь. Было слышно, как он пронесся по коридору, остановился где-то в конце, оглашая дом громким радостным лаем.

— А! — Гейл хлопнула себя по колену. — Так это ты приехала с собакой! Хозяйка говорила. Этот пес, верно, учуял тебя! Какой он огромный!

— Вообще ему нет и года.

— Позови его, — попросила Гейл. Агнесса выглянула за дверь и окликнула:

— Керби!

Пес вернулся и теперь уже спокойно, чинно положил голову на колени хозяйки, заглядывая ей в лицо притворно-виноватыми глазами.

Гейл погладила собаку, которая тут же застучала по полу хвостом.

— Дай лапу!

Лохматая лапа легла в протянутую ладонь. Гейл засмеялась.

— Керби! — раздался голос, и в комнату заглянул, по-видимому, хозяин собаки.

Гейл оглянулась и — уставилась на вошедшего.

— Джек, познакомься, это мисс Маккензи, наша соседка, — сказала Агнесса.

Джек улыбнулся. Гейл кивнула.

— Посидите с нами, — предложила она.

— Спасибо, но нам пора. Идем, Агнес. Агнесса встала и поблагодарила Гейл.

— Можно я загляну к вам как-нибудь? — спросила та.

— Да, конечно же, приходите, — ответила девушка. Джек взял пса за ошейник, и они с Агнессой ушли, а Гейл так и осталась сидеть неподвижно, глядя с мрачной задумчивостью в гаснущее пламя.

Со дня памятного бегства влюбленных прошло полгода. То было время их по-настоящему совместной жизни, время, в чем-то, несомненно, счастливое и бесконечно трудное даже для Джека, а тем более для нежной, ничего еще в жизни не испытавшей девушки из пансиона. Надежно укрываемая крепкими стенами, она разом разрушила их и теперь должна была идти по нелегкому пути, глядя в лицо всему тому, что сама избрала, не ведая, как примет ее новый мир и чем отзовется расставанье со старым.

По вечерам она стонала от боли в спине и ногах, бессильно сползая с седла, в котором провела день, днем задыхалась, обжигаемая солнцем, или дрожала от пронизывающего насквозь холодного ветра, утром плакала над пригоревшим на костре завтраком — и так все первое время их долгого путешествия, хотя Джек и старался, как мог, облегчить ей трудности походной жизни. Постепенно Агнесса со многим научилась справляться, и жизнь перестала казаться изматывающе тяжким бременем; как и во всем на свете, ей удалось познать наипростейшую истину: в этом мире немного найдется вещей, к которым человек не способен привыкнуть. Она вздохнула свободней, почувствовав вдруг вновь пробудившуюся жажду бесконечных открытий, любви, стремление к счастью еще более полному и совершенному, чем то, которое, возможно, ей и довелось испытать. Джек был с ней, и они с каждым днем все больше узнавали друг друга. Нужно отдать ему должное: во время путешествия он оберегал Агнессу, насколько это было возможно, был добр и внимателен к ней. Они не ссорились; Агнесса, пытаясь преодолеть разделяющее их внутреннее пространство, рассказывала Джеку обо всем, что знала сама, одновременно черпая в нем ту странно-магическую силу, которая в большей или меньшей степени побудила ее совершить шаг, столь резко изменивший жизнь.

Они стремились вперед и вперед, без конкретной цели; когда кончались деньги, Джек принимался искать работу, находил и бросал, едва появлялась возможность тронуться дальше; его постоянно преследовала мысль о том, что им с Агнессой всю жизнь придется вести существование простых тружеников, что он никогда не сумеет создать ей и себе мир, который пригрезился ему в тот вечер, когда Агнесса дала свое согласие на бегство. Судьба определила ему быть рабочей лошадью на поле жизни, лошадью, нелегким трудом добывающей себе пропитание: у него не было ничего, что позволило бы достичь большего, необходимого для рая Агнессы, для рая с Агнессой, которая, по его мнению, не была создана для того, чтобы проводить дни в тяжелой работе. Он любил Агнессу и не хотел ее потерять. И ради нее безумно стремился хоть чего-то в жизни добиться.

Сменялись люди, места, и трудно было вспомнить, где и когда он загорелся идеей разбогатеть, узнав, что кто-то нашел золото, не принадлежащее никому, а значит, принадлежащее всем, — где-то там могла отыскаться и его доля. Агнесса ничего не знала о работе золотоискателей, поэтому легко согласилась с доводами Джека. До прииска они добрались быстро: у них уже появились и навыки бывалых путешественников. Перед отплытием парохода продали все, что можно было продать: от украшений Агнессы до лошадей (последняя потеря была горькой, так как за время пути Агнесса и Джек привязались к животным, а что касается украшений, Агнесса, решив выдавать себя за простую женщину, давно, хотя, может, и не без сожаления, отказалась от них). Таким образом, собрали необходимые для первоначальных расходов деньги.

Теперь они облегченно вздохнули, вспоминая долгие месяцы пути, и хотя комнатушка в доме миссис Бингс была маленькой, неудобной, и все здесь: голые стены, потемневший потолок и тусклое оконце — свидетельствовало о бедности и запустении, это был первый дом, в котором они по-настоящему хоть на какое-то время остановились, и влюбленные приложили немало усилий к тому, чтобы в комнатке было уютно.

Было решено, что Джек займется поисками золота, Агнесса — домашним хозяйством.

Агнесса сидела у огня, подперев лицо руками, и размышляла. Она так устала от дорожных волнений, что даже не верила во вдруг наступившее, пусть и временное, спокойствие; ей казалось почти невероятным блаженством сидеть вот так, уставившись на пламя… Наконец-то наступил перерыв в жизненной лихорадке последних месяцев!

Она вспоминала только хорошее: поверхность ночного океана, переполненного лунным светом, как серебром, — бездонную чашу колдовского напитка, которого никогда не будет вдоволь, как и того, чем может успокоиться душа, — затерянные на склонах гор зеленые поляны, таинственные в лучах закатного солнца каньоны, мелкие речки, в которых отражалась золотисто-желтая листва деревьев, картины, пробуждавшие в сердце тихий восторг… И прежние безоблачные мечты возрождались в ней.

Она вспомнила, как однажды они с Джеком, не успев найти более подходящее место для ночлега, расположились прямо на траве — благо, ночь была теплая — и долго смотрели в темное небо, усеянное частыми огоньками звезд.

— Видишь там, возле Млечного Пути, — моя звезда, — сказала Агнесса. — А твоя — вот она, слева, совсем близко к моей.

— Нет, Агнес, — возразил Джек, — моя звезда всегда здесь, на земле, рядом со мной.

Агнесса улыбнулась, припомнив этот разговор. Да, Джек ей многое обещал: они найдут золото, уедут обратно на юг, где тепло, наконец поженятся (она тайно вздохнула), купят или построят дом… Она совсем не была уверена, что все будет так, но, по крайней мере, знала: Джек искренне этого желал.

— Ты уходишь завтра утром? — спросила она его.

— Да, Агнес. Дня на три, — ответил Джек и добавил: — Мне бы не хотелось оставлять тебя одну, но иначе нельзя… Хочу пройти вниз по реке, посмотреть, какие там места.

— Я понимаю. А Керби?

— Керби останется с тобой.

Лежащий на полу пес шевельнул ушами, потом поднялся, вытягивая передние лапы, и направился к Агнессе. Керби очень уважал своего хозяина и был крайне неравнодушен к хозяйке. Часто он самым бесцеремонным образом клал лапы ей на грудь, пытаясь лизнуть в лицо, или взгромождал на колени свою рыже-белую лохматую морду.

Подойдя к Агнессе, он тронул лапой ее руку, предлагая поиграть. Агнесса обняла собаку за шею. Керби был вторым преданным ей существом; она понимала: здесь менее, чем где-либо, можно рассчитывать на встречу с близкими по духу людьми. Она вспомнила утреннее знакомство с соседкой. В дороге Агнесса повидала многих еще более раскованных и простых людей, но то было мимолетное общение, и они не предлагали ей дружбу. Как бы Гейл ни поразила ее своими привычками и манерами, приходилось держаться с ней вежливо, но о том, чтобы стать подругой этой девушки, Агнесса даже не помышляла. А если все здесь таковы?..

— Джекки, — сказала она вдруг без всякой подготовки, — давай уедем отсюда!

Он удивленно посмотрел на нее.

— Но почему, Агнес?

— Так… Не знаю…— Она, прикусив губу, задумчиво глядела в темное окно (Джеку всегда казалось, что она видит больше или, пожалуй, дальше, чем он), потом, чтобы как-то оправдать свою просьбу, сказала: — Я чувствую что-то нехорошее, будто мы с тобой приехали совсем не туда: нам просто не может здесь повезти.

— Ну что с тобой, Агнес! — Джек обнял девушку. — Ты просто очень устала; я знаю, как тебе было тяжело все это время, потому ты уже не веришь ни во что! Потерпи еще немножко, совсем чуть-чуть, и, вот увидишь, все пойдет по-другому! Почему это нам здесь не может повезти, если везет другим? Я думаю, наоборот, все будет хорошо, и хочу, чтобы и ты так думала. Договорились?

Она кивнула, но без улыбки. Агнесса, случалось, грустила, но не так уж часто, чтобы это могло встревожить всерьез. И она, кажется, радовалась тому, что у них теперь есть пусть хоть какой-то, но «свой» дом, долго возилась с его устройством, а вечером принарядилась и выглядела очень мило в платье из синей саржи со стоячим белым воротником, с красиво причесанными волосами. Джек улыбнулся: днем ему пришлось натаскать уйму воды, чтобы Агнесса могла их как следует вымыть.

— Я люблю тебя, — внезапно произнес он, и глаза его загорелись.

Деликатный стук в дверь прервал их поцелуй.

— Войдите! — сказали они в один голос.

Дверь открылась, Агнесса и Джек увидели Гейл.

— Привет! Я решила зайти к вам — совсем скучно одной. Чем занимаетесь? Не помешала? — Она переступила порог.

Одета мисс Маккензи был иначе, чем утром: в красивое платье с вырезом на груди, в замшевые туфли с пряжками.

— Конечно, не помешали, — произнесла Агнесса, — проходите.

Гейл прошла и села на стул, поправляя буйно-пышные пряди волос, очевидно, тоже совсем недавно вымытых и тщательно расчесанных щеткой.

— А вы ничего устроились, — заявила она. — Очень уютно!

— Это Агнес постаралась, — ответил Джек, а Агнесса пригласила:

— Садитесь к столу, мисс Маккензи.

— Да я, собственно, на минутку зашла…

В это время к ней подскочил Керби. Гейл стала гладить пса, и тот не преминул выразить свой восторг, попытавшись дотянуться до ярких губ гостьи.

— Керби! — прикрикнул Джек.

Пес покорно отошел от Гейл, улегся на пол и с обиженным видом принялся грызть ножку стола.

— Вы уже начали работать? — поинтересовалась Гейл у Джека.

— Собираюсь с завтрашнего дня.

— Мисс Маккензи считает, что нам лучше уехать, пока не поздно, — вмешалась Агнесса.

Она уже пересказала утренний разговор с новой знакомой Джеку, но он, веря в удачу, лишь рассмеялся в ответ.

— Да как сказать, — ответила вдруг Гейл, с чарующей улыбкой глядя на обоих, — почему бы не попробовать? Я знала многих, кому очень даже повезло. Нельзя уезжать так сразу.

— Утром вы говорили другое, — выдержав, заметила Агнесса. Гейл посмотрела на нее, как на ребенка, и обронила, будто бы невначай:

— Да? Может быть! Утром у меня было плохое настроение.

Агнесса в недоумении покосилась на гостью, но ничего не сказала.

А Гейл весело смеялась, уже совершенно по-свойски болтая с Джеком. Он тоже улыбался.

— Тут многие держат собак, — говорила Гейл. — Если я захочу, мне подарят щенка… А где вы взяли это сокровище? — Она показала на Кербн.

— В реке выловили, — ответил Джек. Гейл приподняла брови.

— Вы шутите?

— Нет.

— Расскажите мне, — попросила она, — жутко интересно!

— Агнесса, расскажи! — воскликнула Гейл, переходя, по-видимому, на обычную манеру разговора.

— Это случилось осенью, — Агнесса, присаживаясь к столу. — Переправлялись через реку на пароме. Там было много людей; мы стояли у борта и смотрели на воду. Паром находился уже на середине реки, когда люди заметили, что в воде барахтается что-то живое. Скоро этот комок рыжего цвета поравнялся с нами, и мы разглядели, что это щенок. Течение несло его вниз, он то и дело погружался с головой в холодную воду и до берега, конечно бы, не доплыл. Мне было так жаль его!

— Да, — вставил Джек, — чуть не заплакала.

Она кивнула, обменявшись с ним понимающим взглядом, и продолжила:

— Тогда Джек прыгнул в воду и поплыл вслед за собакой. Догнал щенка, схватил его за шкирку и повернул к парому. Вот так у нас и появился Керби. Незадолго до этого проходил большой пароход. Может быть, собака упала с борта?

— Вот это да! — произнесла Гейл. — Да с вами, я вижу, можно иметь дело! Ради щенка…

— Не только, — заметил Джек.

— Я понимаю. Вы не боялись заболеть?

— Тогда я об этом не думал. Нет, я не заболел, я вообще почти никогда не болел ничем.

Гейл слушала, приоткрыв влажные губы, и в глазах ее загорался неподдельный интерес.

Она посидела еще с полчаса, потом собралась уходить.

— Я еще зайду к вам, — пообещала она и, обратившись к Джеку, спросила: — Вы не возражаете, если я буду развлекать Агнессу в ваше отсутствие? Одной ей в поселок лучше не ходить, а я тут все и всех знаю, мне вы можете довериться.

— Я не возражаю, — сказал Джек и посмотрел на Агнессу.

Агнесса подумала о том, что меньше всего желала бы, пожалуй, появиться в поселке вместе с Гейл, но ей ничего не оставалось, как согласиться.

— Я завтра уйду рано, ты спи, — сказал Джек Агнессе, когда гостья удалилась. — В поселок, Агнес, и правда, не ходи одна.

Агнесса молчала, раздумывая.

— Тебе она не понравилась? — спросил Джек.

— А тебе?..

— Обыкновенная девчонка… Ты можешь не дружить с нею, Агнес, если не хочешь; наверняка здесь найдется множество людей, которые тебе больше понравятся.

— Ты думаешь?..

— Конечно! Мы же только что приехали, ты никого и не видела еще, кроме этой Гейл.

— Да, но я вряд ли смогу отказать, если она все-таки будет настаивать. Возможно, она совсем неплохая, я просто не привыкла… Когда девушка ведет себя так…

— Ты права, конечно, — сказал Джек, а Агнесса вдруг поняла: не ей в ее положении рассуждать о том, чего не должна делать девушка. И Гейл, наверное, три года назад была скромнее, просто Гейл обогнала ее… вернее, шла чуть впереди…

Агнесса опечаленно опустила глаза и, чтобы отвлечься от тягостных мыслей, спросила:

— Скажи, Джекки, много времени потребуется для того, чтобы добыть достаточное количество золота?

— Не знаю, Агнес, как повезет!

— Мне бы не хотелось задерживаться здесь надолго, а тебе?

— Мне тоже… Ничего, моя маленькая, все будет хорошо. Ну, скажи, что веришь!

— Я верю, Джек, — не совсем искренне отвечала Агнесса.

Гейл вернулась к себе. Заперла дверь, переоделась. Скучая, побродила по комнате, потом решила лечь спать. Она растянулась под шерстяным покрывалом, повернулась спиной к камину, еще хранящему остатки тепла. Постепенно накапливавшееся в ней раздражение перешло в тихую злобу; лежа, она мысленно посылала проклятия зиме, холоду, всему и всем на свете.

Когда в дверь негромко постучали, Гейл не испугалась; процедив «кого еще черт несет!», встала и пошла открывать. Она не слышала, как минуту назад к дому подъехал всадник; привязав на заднем дворике сильного породистого коня, он поднялся наверх.

На вид ему можно было дать лет двадцать пять. Лицо — самое обыкновенное, одежда — тоже, лишь выражение темных глаз — внимательное, но золотоискатели, как правило, слыли людьми неробкого десятка — словом, в человеке этом не было ничего примечательного.

Гейл, увидев его, не удивилась; на лице ее возникла маска равнодушной лени.

— Привет. Заходи, — сказала она спокойно и пропустила гостя.

— Привет, Гейл, — ответил он, оглядывая комнату и хозяйку. — Что, не рада?

— Перестань! — отмахнулась она. — Садись. Сейчас зажгу огонь.

— Почему не спрашиваешь, как дела?

— Раз ты приехал, значит, все нормально.

Он лег на кровать, закинул руки за голову.

— Натоптал-то, черт! — воскликнула Гейл. — Обувь снимать надо!

— А, у тебя и так грязно. — Он устало закрыл глаза. Гейл стояла посреди комнаты, словно не зная, сесть ли ей или сделать что-то еще; ее каменно-равнодушное лицо скрывало таящуюся внутри холодную ярость.

— Где пропадал?

— Скучала?

Гейл фыркнула.

— Скажешь тоже!

— Дела были, — произнес он многозначительно и серьезно, — мы там с ребятами…

— …и с девочками, — добавила она, усмехаясь.

— Ревнуешь, что ли?

Гейл повела плечом.

— Да по мне хоть гарем заведи — плевала я! Будто не знаю, почему ты поселил меня тут одну: чтобы я не мешала тебе время от времени развлекаться с другими. Не волнуйся, меня не интересуют твои похождения! Я о другом хочу спросить…

— Ты-то никого себе не завела? — не дав ей закончить, произнес гость.

— Заведешь тут, как же…— неопределенно ответила она, ставя на стол бутылку виски.

Гость поднялся, наполнил рюмки.

— Не злись, девочка. Я привез тебе деньги и еще кое-что. Иди сюда, взгляни.

Гейл подошла.

— Что у тебя там?

— Вот! — Он показал ей золотую цепочку с выпуклым сердечком посередине.

Глаза Гейл ожили, она улыбнулась.

— Иди, примерим.

— Я сама! — Она проворно выхватила украшение из его рук, повернулась к зеркалу и застегнула цепочку на шее. — Прелесть! Сердце тоже золотое?

— Я тебе никогда не дарил фальшивок. Теперь ты должна быть со мной ласкова, — самодовольно изрек он.

— Жди! — бросила она. Потом уселась к нему на колени и высоко подняла рюмку. — За что пьем?

— За победу над золотыми сердцами!

— Идет!

Они чокнулись и выпили.

— Ну, — сказала Гейл, — рассказывай, как там у тебя!.. — Она говорила легко, но в глубине глаз читалось напряженное ожидание.

— Все по-старому. Знаю, почему ты злишься! Опять за свое! Ладно, через месяц уедем, как ты хотела.

Гейл недоверчиво усмехнулась.

— Пошел ты к черту, Кинрой, ты мне это каждый раз говоришь!

— Брось, малышка, я не вру! Уедем, даю тебе слово! Вот увидишь, как будем жить!

— Знаешь, Кинрой, — начала Гейл, отодвигая вновь наполненную рюмку, — после того, как ты отдашь мне мою долю, нам лучше расстаться.

Он изобразил на лице что-то вроде удивления.

— Да? Это еще почему?..

— Неужели я тебе не надоела? — Она деланно рассмеялась. — Или ты, может быть, хочешь жениться на мне?

Он обнял ее одной рукой.

— Могу и жениться…

— Я не пойду за тебя! — отрезала она. Кинрой возмутился.

— Ого! Не слишком ли ты себя ценишь?

А она, не обращая внимания на его слова, продолжала:

— Ты человек ненадежный. К тому же, что ни говори, мы порядком надоели друг другу. Короче: я больше не хочу иметь с тобой ничего общего!

— Что ж, — сказал Кинрой, жестко глядя ей в глаза своими — темными и блестящими, — если так, то и золота никакого я тебе давать не обязан.

Гейл взвилась с места.

— Нет, заплатишь!

Он холодно рассмеялся.

— За что это я должен платить?

— Хотя бы за то, что я сижу тут безвылазно уже почти год и даже не гляжу ни на кого! За верность по нынешним временам нужно платить именно золотом!

— Я тебя не держал! — разозлился он. — Вот и ехала бы с этим: помнишь, тебе один предлагал, сама говорила. И золота у него было хоть отбавляй! А я бы нашел себе, не беспокойся!

Гейл сверкнула глазами.

— Не сомневаюсь! — и заметила:— многие предлагают уехать, но становиться содержанкой не в моих интересах: в один прекрасный день меня вышвырнут без гроша, как надоевшую вещь; к тому же, ты знаешь, я не из тех, кто станет смотреть в рот мужчине только потому, что он покупает женщине наряды и безделушки. Нет, я хочу иметь собственное золото и ни от кого не зависеть! Вспомни, Кинрой, именно такое условие я ставила тебе, когда соглашалась ехать сюда. А ты просил меня о верности. Я свое слово сдержала, сдержи и ты свое!

— Ты мне нравишься, Гейл, — произнес он, залпом выпив виски. — Черт, а не женщина!.. Не думал я, что ты захочешь порвать со мной после всего, что у нас было.

— Признаться, у нас не было ничего хорошего, — ответила она равнодушно, — мы с тобой всего лишь компаньоны, Кинрой.

Он расхохотался.

— Компаньоны? Ну ты даешь, девочка! Компаньоны! — И прошептал ей со злобой: — Ты-то не лезла под пули, сидела тут…

Она вновь сверкнула глазами.

— Это занятие не для женщин! Но надо бы, так и полезла б, не испугалась! Стреляю-то я не хуже тебя!

— Да, — проговорил он, внезапно остывая, — пусть, я согласен, Гейл. Мне надоело ссориться с тобой, я не за тем сюда приехал…— Он привлек ее к себе. — Гейл!

Она раздраженно вырвалась.

— Оставь меня!

— Брось, Гейл, — в его голосе зазвучали железные нотки. — Пошутили и хватит… Я отдам тебе твое золото и поезжай куда и с кем хочешь…

— Поклянись…

Кинрой засмеялся.

— Клянусь!

— Через месяц?..

— Да-да, через месяц… Что, мир?..

— Ладно, мир.

Она снова села и заговорила совершенно инымтоном:

— Как поживают ребята? Давно никого не видела.

— Ничего, нормально живут. Пока нам везет.

— Да уж… Тебе не страшно так рисковать каждый раз, а? Представь, в один момент все может сразу кончиться!

— Что толку думать об этом? Каждый из нас рискует, просто не все это понимают. Можно выжить под пулями, а умереть от какой-нибудь простуды, разве не так?

— Вот уж не думала, что ты веришь в судьбу, Кинрой! — сказала Гейл. — Это ты-то, такой циничный и бессовестный!

Он не рассердился в ответ на ее слова и сказал только:

— Да, верю, что тут такого?.. Я знаю: тебе на руку, чтоб меня пришлепнули! Только ведь тогда ты вообще ничего не получишь, ты же не знаешь, сколько у меня и где!

— А! — воскликнула Гейл, внимательно следившая за выражением его лица. — Значит, все-таки есть! И небось, полным-полно! Не морочь мне голову, Кинрой!

Он рассмеялся.

— Я дразню тебя, детка: забавно видеть, как ты сходишь с ума при мысли о золоте! Это для тебя самое главное в жизни, угадал? Больше тебе ничего не нужно!

— Ошибаешься, Кинрой, — произнесла она сквозь зубы, — не только золото, не думай! Просто если у меня будет золото, то появится и все остальное.

— Ха! Женщина! Ни одна не признается, что живет ради денег и безделушек, а сами — все до одной! — самые корыстные существа на свете!

Гейл подошла к зеркалу и принялась разглядывать подаренное Кинроем украшение.

— Ради золота, говоришь? — сказала она, накручивая цепочку вокруг пальца. — А какую ты можешь предложить замену? — Она повернулась. — Не стану же я жить ради тебя! Да, ради золота — ради собственной жизни, хорошей жизни, ради себя! Разве это не самое лучшее?

Кинрой усмехнулся.

— Не самое правильное. Что-то мы заболтались, поздно уже. Кончаем наши споры, а?

— Да, — согласилась она. И задула свечу.




ГЛАВА II


Джек вернулся через три дня, как обещал.

На крыльце солнце слепило глаза; словно желая вознаградить за терпение к неулыбчивым серым дням, оно сверкало в подтаявшем снегу, образуя в каждой крошечной, наполненной водой выбоинке маленькое зеркало, сияло в строгих квадратах окон, обливало серебристо-лимонным светом стволы деревьев. Кругом было солнце, и в комнате, дверь которой открыл Джек, оно светило тоже.

Агнесса заканчивала мыть полы, Керби бездельничал, развалившись возле кровати. Завидев хозяина, бросился к нему, пересекая комнату, но лапы его разъехались на мокром полу, и он, взвизгнув от досады, шлепнулся на живот в двух шагах от Джека.

Агнесса обернулась. Темные длинные волосы ее были собраны в узел, подол юбки подоткнут; увидев Джека, она быстро, почти неуловимыми движениями привела себя в порядок и вслед за Керби устремилась к нему.

Он бросил в угол пустую сумку.

— Агнес!

— Джекки!

— Я так соскучился по тебе!

— И я!..

Это была первая разлука после того, как они сбежали вместе, потому она — такая короткая — показалась нескончаемо долгой.

Потом вниманием Джека завладел нетерпеливый Керби.

— Как ты вел себя, пес? — спросил Джек, поглаживая собаку.

Керби вертелся, подпрыгивал, хватая хозяина за руки. Хитрые глаза его блестели.

— Хорошо вел, — ответила Агнесса, снова принимаясь за уборку, — без него мне было бы страшно.

Она закончила, села рядом с Джеком и, глядя на него чистыми, цвета осоки глазами спросила:

— Как дела, Джекки? Ты, наверное, устал. Работа тяжелая? Ты нашел что-нибудь?

Джек нахмурился и ответил неохотно:

— Да, нелегко там… И, как видишь, ничего не принес. Я познакомился с одним парнем, он, кстати, тоже живет в этом доме, договорились работать вместе…

Он умолк.

— Все это не страшно, Джекки, — спокойно произнесла Агнесса. — Не всем же везет сразу — так редко бывает, наверное; тем более, у тебя нет опыта в этом деле. Не огорчайся, пожалуйста!

Она сказала так нарочно, чувствуя, что должна его поддержать; у нее мелькнула мысль о том, что в ожидании она окажется, пожалуй, терпеливее и сильнее.

Джек улыбнулся ей и спросил совсем по-иному:

— Никуда не ходила?

— Нет.

— Хочешь пойдем сегодня осматривать поселок?

— Хочу.

— Я пойду завтра снова, может быть, дней на пять, — сказал он немного погодя. — Извини, Агнес, ничего не поделаешь!

Она согласилась, и больше они об этом не говорили.

Равнину застилали снега. Везде царила белизна: белая земля, белое низкое небо, белые деревья; она заставляла всматриваться в горизонт в безнадежных поисках уцелевшей частички жизни.

Путники взошли на крутой холм, с вершины которого была видна округа. Вдали, на старательских работах, курились одинокие костры; с расстояния они почему-то казались безнадежно покинутыми, жалкими.

— Вот, я был там. — Джек показал вниз.

Агнесса прищурилась, пытаясь определить указанное Джеком место.

— Нет, правее, к реке, — сказал он, следя за ее взглядом. — Не стоит идти туда сейчас.

— Куда же мы пойдем?

Пока они говорили, Керби изо всех сил старался привлечь к себе внимание. Он был доволен прогулкой едва ли не более всех. Четвероногий искатель приключений обнаружил в снегу немало неведомых следов. Напав на очередной, он быстро-быстро разрывал лапами снег и совал туда влажный, любопытный нос. Случалось, ему чудились звуки, похожие на писк полевок, и тогда он, радостно взвизгивая, пытался преследовать таинственные существа.

Услыхав зов хозяев, поднимал облепленную тающими снежинками морду; тряхнув ушами, бросался вперед сильными прыжками. Удивительно: тяжелыелапы его, казалось, почти не погружались в снег, он будто скользил по земле, оставляя за собой легкое облачко снежинок, и палевые пятна его шерсти огненно мелькали на фоне белизны.

Подбегал к Агнессе и Джеку, хватал их за ноги, наскакивал сзади, забавляясь тем, что от подобной шутки хозяйка и даже хозяин сразу летели в снег, где он мог беспрепятственно трепать их за одежду. Он не страшился наказания, тем более что ему многое прощалось. Хозяева, как он успел заметить, сами вели себя не лучше.

— Что, Керби, поваляем нашу принцессу в снегу? — спрашивал Джек, насмешливо поглядывая на Агнессу.

— Вы — меня? — Она снисходительно смотрела на них. — Да я убегу от вас в два счета!

— Как бы не так! — возразил Джек, медленно подступая к ней.

Керби внимательно следил за хозяином, готовый сорваться с места. Агнесса же, отступив на шаг, подняла с земли палку, по-мальчишески размахнулась и, забросив ее далеко в снег, приказала:

— Неси, Керби!

Пес кинулся выполнять поручение, а Агнесса вдруг замерла, прижав руки к груди.

— Что я наделала! Смотри, Джек!

Джек быстро оглянулся назад, и Агнесса, воспользовавшись этим, со всех ног кинулась бежать с холма, оглашая пространство счастливым смехом. Ей удалось выиграть расстояние — преследователи остались далеко позади. Воздушный вихрь захватил ее и словно на крыльях понес к подножию холма.

Обиженный Керби летел с горы стрелой; он первым настиг беглянку. Через пару секунд подбежал Джек, и вдвоем они вмиг превратили Агнессу в снежный ком. Она отбивалась, потому в снегу вывалялись все трое, а затем Агнесса и Джек, смеясь, отряхивали друг друга, и Керби носился вокруг них.

В поселке они взяли пса на поводок и пошли по главной улице, по пути рассматривая лавки, жилые дома, салуны. Приисковый же люд глядел на незнакомую троицу: в волосах, на одежде людей, в шерсти собаки сверкали, подобно алмазам, не успевшие растаять снежинки, а глаза молодой пары сияли сильнее, чем золото, сияли неповторимым светом, зажженным юностью, и ни Агнесса, ни Джек не задумывались над тем, что сейчас они, возможно, счастливы тем самым счастьем, лучше которого им никогда уже не изведать.

Через четверть часа они были дома. Агнесса с собакой поднялась наверх, а Джек, встретив во дворе своего напарника, остановился договориться о завтрашнем дне. Это не заняло много времени; Джек собирался уже пойти в дом, когда увидел вдруг Гейл. Она, в свою очередь заметив его, помахала рукой.

Он подождал, пока она приблизится.

— Привет! — Гейл улыбнулась ему как старому знакомому.

— Здравствуй.

— Откуда идешь? — спросила она.

— Мы с Агнессой осматривали поселок, — ответил Джек. — Ты что это?.. — с усмешкой кивнул он, заметив в руках девушки небольшой револьвер.

— Я-то? — дерзко улыбаясь, переспросила она и сказала: — Упражняюсь в стрельбе.

— И часто ты так упражняешься?

— Да, частенько. А что?..

— И хорошо стреляешь?

Гейл смерила его взглядом.

— Получше тебя!

Он недоверчиво улыбнулся, и глаза Гейл вспыхнули огнем азарта.

— Хочешь, докажу? — небрежно произнесла она. — Хоть сейчас. У тебя есть время?

— Немного есть.

— Тогда пошли!

Джек пошел. Эта девчонка с ее наигранными вызывающими манерами, нарочито подчеркиваемой смелостью и свободой показалась ему интересной. Она, очевидно, была из среды малообразованных и бедных людей, просто кое-чего повидала в жизни и еще, по-видимому, очень ясно представляла себе свою цель, хотя и у нее, конечно, могли быть иллюзии.

— Когда не видишь вокруг себя настоящих мужчин, поневоле всему научишься, — говорила она, шагая рядом с Джеком. Потом, взглянув на него, прибавила: — Только ты не подумай, что это я о тебе. Тебя-то я совсем не знаю, верно?

На заднем дворе было тихо. На земле валялись несколько пустых бутылок. Гейл подняла одну, затем нашла длинную палку, воткнула ее в снег, а на конец насадила бутылку.

Джек наблюдал за ее действиями. В конце концов он решил, что затея эта — просто глупое, не нужное никому мальчишество, но отступать было поздно.

— Давай поспорим, что я не промахнусь ни разу! — предложила Гейл.

— Ну давай!

— А на что?..

— На что угодно. Скажи сама.

Гейл прищурилась.

— Пообещай, что выполнишь!

— Если смогу.

— Ты сможешь сделать это, если только пожелаешь. Обещаешь?

— Хорошо, обещаю, — отвечал Джек, несколько сбитый с толку.

Гейл задумалась на секунду.

— Если я выиграю, — сказала она, — то ты меня… поцелуешь! Согласен?

Джек усмехнулся и пожал плечами.

— Раз обещал…

— Тогда по рукам!.. — Она смело и насмешливо смотрела ему в глаза.

Потом отошла на значительное расстояние от приготовленной мишени и, тщательно прицелившись, выстрелила. Эхо понеслось по равнине, стая испуганных птиц шумно взлетела с деревьев. Бутылка разбилась вдребезги, лишь тонкая полоска горлышка осталась на шесте.

Гейл победоносно взглянула на Джека.

— Недурно, — ответил он, улыбаясь.

— А ты?.. Собьешь горлышко?

Вместо ответа он взял у нее револьвер и выстрелил. Гейл побежала к палке.

— Отлично! — крикнула она. — А если вместе?..

Новая бутылка заняла пустующее место. Джек вынул свой револьвер.

Они встали рядом, плечом к плечу, одновременно прицелились и нажали на спуск. Осколки брызнули в разные стороны, а Гейл восторженно захохотала.

Они палили, демонстрируя друг другу чудеса меткости, до тех пор, пока не расстреляли все патроны.

Вид у Гейл был предовольный.

— Кто тебя научил стрелять? — спросил Джек.

— Один знакомый. Кстати, кто проиграл?

— Наверное, я. Ты же не промахнулась.

— Да. Тогда…— Она подошла к нему.

Он несколько мгновений изучающе смотрел на нее, но она, привыкшая, очевидно, играть с огнем, в ответ лишь расхохоталась звонко.

— Ну же…— повторила она, не сводя с него сверкающих глаз.

Тогда Джек обнял ее, притягивая к себе, а она вдруг, с силой вырвавшись и отбежав в сторону, крикнула:

— Я пошутила!

И, не оглядываясь, зашагала к дому.

Агнесса сидела, поджав под себя ноги, на кровати и читала книгу из числа тех немногих, что смогла увезти из дома Аманды. Она не представляла, можно ли здесь достать другие, и решила при случае узнать об этом: у нее не было ни малейшего желания останавливаться в своем развитии, пусть даже она и жила теперь совсем в другом мире. Агнесса почему-то была уверена, что, как бы ни сложились обстоятельства внешние, внутренний мир можно всегда сохранить в душе изумительно неприкосновенным, он должен был стоять, как храм, охраняемый рукою Божьей, пусть даже вокруг бушевал сметающий все ураган. Возможно, она считала так потому, что у нее еще не было случая убедиться в обратном.

— Ты ничего не слышала, Агнес? — спросил, войдя в комнату, Джек.

— Нет. А что? (Их комната выходила окнами на другую сторону — выстрелы с заднего двора не были здесь слышны).

— Ничего… Что читаешь? Она показала обложку.

— Ты необычная, совсем необычная, Агнес, — задумчиво произнес он. — Для тебя жизнь — не только борьба за лучшее место и лучший кусок.

Его глаза вдруг показались Агнессе серыми, почти как у Аманды: предчувствие чего-то недоброго отразилось в них.

— А для тебя?.. — прошептала Агнесса: такие разговоры всегда были важны для нее.

— Для меня, к сожалению, пока только это. — И, видя ее серьезное лицо, улыбнулся. — Но, я надеюсь, не всегда будет так.

— Если ты говоришь об этом, значит, ты тоже другой. Значит, ты понимаешь!

— Неужели это важно?..

— Понимание — это уже очень много, Джекки, поверь мне!

— Все потому, что я с тобой, — ответил Джек. Он опустился перед кроватью, на которой сидела Агнесса и, глядя на нее снизу вверх, сказал: — Если б не ты, я был бы другим, намного хуже, — и, не давая ей возразить, добавил: — Ведь ты никогда не разочаруешься в том, что выбрала именно меня, Агнес?

— Никогда, Джекки! — Девушка погладила его по волосам. — Ты самый лучший.

Она ответила искренне, но тихо вздохнула о чем-то, и это не укрылось от Джека.

— И все же тебя что-то не устраивает, тебе чего-то не хватает? Агнес, скажи!

— Нет, Джекки, дело не в этом…— Девушка отложила книгу. — Ты ни в чем не виноват. Если мне чего-то и хочется…

— Чего?..

— Не знаю… Например, я так давно не играла на рояле, — совсем по-детски произнесла она, и выражение лица было у нее такое, словно ежедневно пребывать в мире музыки так же естественно, как дышать или видеть над головою солнце. — Нельзя отнимать у человека то, чем он живет.

Джеку почудилось в ее словах сожаление и упрек.

— У тебя будет рояль, — произнес он твердо. — У тебя будет все.

— Мне не нужно все, — улыбнулась Агнесса. — Мне достаточно того, что я имею сейчас.

Джек смотрел на нее с любовью, ловя ответный взгляд и пытаясь постичь в душе тайну ее выбора, странную тайну, которую едва ли знала она сама: непревзойденное стремление к прекрасному непостижимо.

А Агнесса вновь вспоминала пронзительно-багровые закаты степей, солнце, встающее над горами, — весь этот удивительный мир, ради которого стоит жить и центром которого был для нее Джек, его любовь к ней и ее — к нему. Но — иной раз думалось ей — существует и другая жизнь, сейчас проходящая мимо, жизнь, в которой есть новые книги и ноты, театры и балы, верховые прогулки, красивые платья, интересные встречи, приемы, да в конце концов просто уютные дома, хорошая еда — все, от чего она добровольно отказалась. Сейчас она все-таки признавала, что неплохо было бы слить воедино эти два мира Она не хотела думать и не думала об Аманде, подсказывавшей верный путь; с ней был Джек, она любила Джека, она всегда считала, что в ее жизни может существовать лишь один-единственный мужчина, первый и последний, в руки которого она отдала свою судьбу.

Назавтра Агнесса проснулась позднее обычного — возможно, оттого, что снились ей призрачно-прекрасные, светлые сны. Она знала: так бывает иногда — уютно, блаженно, просыпаться не хочется, и сознание из последних сил, кажется, цепляется за ускользающие в туманную обитель обрывки сновидений, с которыми не желает расставаться душа. Пересказывать сны трудно, столь волшебны бывают они, богаты оттенками, как и чувства… Это стихия сердца, а не слов: под влиянием их можно находиться и день, и два, бессчетное количество раз возвращаясь к одному и тому же поразившему образу. И она думала тогда: «Сны — не предсказатели судьбы, но утешители и ранители наши».

Поднявшись, взялась за ставшие привычными домашние дела: навела порядок в комнате, накормила Керби… А сама все размышляла, находясь во власти видений. Постепенно в ее полной мечтаний душе образовалась какая-то, пусть маленькая, но все же ощутимая пустота. Нечто подсказывало ей: таких, как она, этот край не встречает счастьем, иным покоряется он. И люди здесь другие, и другие законы, если они существуют вообще, и все идут к одному-единственному Богу — Золоту, каждый со своей молитвой, но в единой цели — разбогатеть, сделать покорной жизнь, обуздать судьбу.

Ее раздумья прервал приход Гейл. Соседка была не в духе: едва поздоровавшись, бесцеремонно присела на стул и, помолчав с минуту, проговорила мрачно:

— Как дела?

Агнесса пожала плечами.

— Ничего.

— Ты так любишь заниматься хозяйством? — сказала Гейл, наблюдая, как Агнесса стирает белье. Оно было тонким и изящным, оставшимся с прежних времен, еще не успевшим износиться. Теперь Агнесса, конечно, не смогла бы купить такого. Гейл глядела с интересом: это приоткрывало завесу над тайной, почему Джек живет с Агнессой; он казался мисс Маккензи симпатичнее и приятней своей избранницы. Видно, она не так проста, как думается!

— Я делаю это, потому что так нужно.

— А я вот так не могу!

Она посидела молча, потом махнула рукой и отвернулась. Заметив это, Агнесса оставила работу и подошла к соседке.

— Что-нибудь случилось? Гейл! — мягко позвала она.

— Нет! Просто надоело все. Скука. Даже вы ко мне не зайдете: ни ты, ни Джек.

— Джек работает, а я…— Агнесса запнулась, подумав, что у нее просто не было такого желания.

— А, все равно! — не дослушав, произнесла Гейл. — Чтобы у меня изменилось настроение, нужно просто уехать отсюда, а больше тут ничем не поможешь!

Агнесса так и не вернулась к своей работе, не считая удобным заниматься этим при посторонних. Гейл же встала, подошла к камину и заметила стоящий на каминной полке портрет в скромной рамке.

— Это что за парень? — спросила она, взяв портрет в руки. Потом взглянула на Агнессу. — Твой брат?

— Мой отец.

— Отец? Ему тут от силы лет двадцать пять.

— Да, он погиб молодым.

— Жалко. Глаза у вас совсем одинаковые… А я своих родителей сто лет не видела. И не пишу с тех пор, как уехала из дома. Отец, может быть, умер… Младшая сестренка школу окончила…— Ее голос был печален, но говорила она спокойно, а выражение лица оставалось безразлично-пустым.

Она поставила портрет на место и умолкла. В это мгновенье она показалась Агнессе покинутой, как те блеклые огни на покрытой снегом равнине.

— И вы никогда не вернетесь туда?

— Нет. Я им теперь не нужна… такая.

А Агнесса вспомнила серый особняк, который так и не стал для нее домом. Она отправила несколько писем Терри, впрочем, сильно сомневаясь в том, что они достигнут адресата. Извинялась за внезапный побег, старалась успокоить служанку, писала, что вполне довольна своей судьбой, а что касается трудностей, так это — явление временное, и выражала надежду на то, что они когда-нибудь увидятся. Теперь она, пожалуй, хотела бы написать и Аманде, но что?.. Она так и не смогла придумать.

— О чем задумалась? — услышала она голос Гейл и встрепенулась.

— Так, ни о чем.

— Ни о чем? Послушай, Агнесса, я задам тебе один вопрос, можно?

— Пожалуйста.

— Почему вы не обвенчаны с Джеком?

Агнесса подняла глаза. Гейл улыбалась столь же естественно, как и в первую минуту их знакомства.

— Я не хочу говорить об этом, — твердо произнесла Агнесса, с отчуждением глядя на Гейл.

— Не обижайся. Прости. Я такая дурная, вечно говорю все напрямик, особенно когда чего-то не понимаю.

— Я не сержусь, — коротко ответила Агнесса. — Просто не хочу об этом говорить, — повторила она.

— Не будем, — заверила Гейл и тут же добавила: — Только есть такие вещи, о которых стоит позаботиться, особенно женщине. Ведь если у тебя, скажем, родится ребенок, он будет считаться незаконнорожденным, верно? Ты думала об этом?

— Нет, — прошептала Агнесса, не глядя на нее.

— Подумай.

Агнесса молчала. Она знала, что Гейл права. Она не чувствовала себя готовой к материнству, но они с Джеком вместе уже полгода, и ребенок может родиться, хотят они этого или нет. Джек сам незаконнорожденный, вряд ли он пожелает, чтобы так же вступили в мир его сын или дочь! И Агнесса решила при случае поговорить с ним на эту деликатную тему.

— А знаешь, зачем я пришла? — неожиданно сменив тон, сказала Гейл. — Ты не желаешь пройтись по поселку? Я не хочу идти одна, может, составишь компанию?

— Пойду, — вопреки своим размышлениям отвечала Агнесса, — только мне нужно закончить дела.

— Ладно! — согласилась Гейл. — Я не буду тебе мешать. Когда справишься, зайди за мной!

На том они и расстались.

Не прошло и часа, как Агнесса и Гейл были в центре поселка. Обе одетые в полушубки: Агнесса — в серый, Гейл — в рыжий, на ногах высокие сапоги; рядом важно вышагивал Керби — крепко намотала на руку поводок, предупреждая попытки пса своевольничать. Впрочем, при желании Керби мог спокойно утянуть за собой и трех таких хозяек.

У салуна, как всегда, собиралась толпа. Девушек задевали, слышались шутки и смех. Гейл то и дело окликали по-приятельски с разных сторон, она едва успевала отвечать на приветствия. Мимо пронесся всадник на вороном коне; увидев Гейл, он остановился и, развернув лошадь, подъехал к девушкам. Всадник этот был совсем еще молод, не старше Агнессы; одетый не без франтовства, он непринужденно сидел на легконогой капризной лошадке, сдерживая ее твердой рукой. У него было тонкое бледное лицо надменного красавца, баловня судьбы и любителя развлечений. Из-за пояса всадника выглядывал изящный револьвер без кобуры.

— Добрый день, мисс Гейл! — крикнул он с коня.

— Привет, Генри!

— Что это с вами за куколка? — продолжал он. — Может, познакомите?

Гейл махнула рукой.

— Обойдешься! — произнесла она сквозь зубы, даря ему улыбку. — Проезжай давай!

— Как знаете! Счастливой вам прогулочки! — бросил он на прощание и стегнул лошадь.

У входа в салун стояли двое молодцов с туповатыми лицами и яростно обсуждали подробности только что произошедшей в салуне драки. Но и они заметили девушек.

— Здравствуйте, мисс Маккензи! — воскликнул один из них, а другой уставился на Агнессу; в глазах и голосе обоих читались известная почтительность и восхищение.

— Здравствуйте, здравствуйте! — ответила Гейл, торопять пройти мимо. Потом проговорила негромко: — Как вы мне все, черт возьми, надоели!

Когда они выбрались наконец из столпотворения, она облегченно вздохнула и пояснила Агнессе:

— Это все, так сказать, приятели моего приятеля. Потому-то я и не люблю здесь бывать, что приходится встречаться с ними.

— Они ищут золото?

— Да они бездельники! Им больше везет, чем нормальным людям, но посмотри, что они делают со своим золотом: пропивают, проигрывают в карты…— И в сердцах закончила: — Идиоты!..

— А вы бы что сделали, будь у вас золото? — спросила Агнесса.

— Я? Купила бы дом, как королева… Может быть, открыла бы магазин или ресторанчик… А замуж?.. Нет, замуж я бы не вышла. Куда приятнее самой всем распоряжаться. Да и преданной жены из меня не выйдет! — Она говорила с подчеркнутой легкостью, так что Агнесса не смогла понять — всерьез или нет.

Они остановились на окраине поселка, за границей которого начинался седой лес. Керби рвался с поводка, и Агнесса отпустила его.

Они с Гейл обе стояли на краю снежной равнины, слушая, как вдалеке тоскливо взвывает ветер. Гейл повернулась к Агнессе; в лица их, не заслоняемые ничем, летел слипшийся хлопьями снег.

— Джек — твоя первая любовь? — спросила Гейл. Черные волосы ее сдувались ветром назад, обнажая лоб и виски, и четкие линии лица казались резкими; в этой девушке скрывались страстность и сила, но одновременно какая-то непонятная опустошенность души, и оттого взгляд ее временами становился тяжелым, странно прилипающим к тому, на что смотрели эти карие немигающие глаза.

— Да, — просто ответила Агнесса.

— Вы очень любите друг друга?

Их взгляды встретились.

— Очень.

— А если он вдруг тебя бросит?

Агнесса молчала, и Гейл, угадав враждебность, рассмеялась недобро.

— Не знаешь, как это бывает? Да, если женщина влюбляется в первый раз, то всегда думает, что этого не может быть! Но не ты первая, не ты последняя!

— Вы уверены, что со мной это случится? Почему? — резко произнесла Агнесса, внезапно обретая способность защищаться.

— Вовсе я не уверена, откуда мне знать! Я вот сама еще не любила никого и, наверное, не полюблю! — Она говорила громко, отрывисто произносила слова, словно злясь на кого-то и бросая кому-то вызов. — Просто жизнь отнимает у нас то, что по-настоящему дорого, а того, что могло бы сделать нас счастливыми, не дает почти никогда!

Агнессе стало не по себе от этих разговоров. Она подумала об одиноких вечерах, когда с содроганием заползала в холодную постель и долго лежала, свернувшись калачиком, недвижимая, стараясь согреться, и о других вечерах, когда Джек был с нею, но это тоже не всегда доставляло радость, потому что она знала: завтра снова грядет разлука. Уже тогда она почувствовала непоколебимость влияния прошлого и будущего на настоящее, влияние событий минувших и мыслей о том, что свершится; оно было узким пространством между двумя огромными окнами, из которых лился свет. Но будущее Агнесса предсказывать не умела.

Больше Агнесса и Гейл не разговаривали.

В доме, куда они вскоре вернулись, девушка-служанка, подметавшая лестницу, испуганно шарахнулась то ли от расшалившегося Керби, то ли от мрачной Гейл.

Девушка эта, Элси, была сиротой и чуть ли не с рождения жила на прииске. Врожденная робость боролась в ней с инстинктом начинающей кокетки, развитию которого немало способствовали наблюдения жизни: бесконечные разговоры одного и того же уровня, развлечения обитателей поселка, интересы которых редко выходили за рамки того, что успела увидеть, гуляя с Гейл, Агнесса и о чем говорила Гейл. Ум Элси находился в низшей стадии развития, но это отнюдь не мешало ее стремлению подражать увиденному. Нередко, убирая комнаты, она останавливалась у зеркала и пыталась воспроизвести то чей-то соблазнительный взгляд, то изящный поворот головы. Элси жила в мечтах о преклонении со стороны мужчин, часто и подолгу думала о тех временах, когда и она станет вдруг похожей на одну из тех надменных красавиц, вслед которым оглядываются и к ногам которых возлагают капиталы золотоискатели. Случалось, в ответ на ее жалкую улыбку некоторые мужчины с добродушной снисходительностью трепали девушку по щеке, но никому и в голову не приходило уделить большее внимание этой замухрышке: слишком уж ничтожной казалась такая подачка.

Сейчас Элси смотрела на вошедших. Агнесса ей просто нравилась, хотя бы потому, что всегда держалась приветливо и иногда даже здоровалась первой, а Гейл была ее идеалом — такая красивая, независимая и, конечно же, очень счастливая,

— Что встала на дороге! — Маккензи грубо оттолкнула Элен. — Пройти нельзя!

Девушка, боязливо глянув, шмыгнула под лестницу. Агнесса посмотрела ей вслед.

— Зачем вы с ней так? — сказала она, поднимаясь по лестнице.

Гейл остановилась и, поглядев сверху вниз, насмешливо сжала губы.

— Знаешь, Агнесса, я не люблю, когда у меня путаются под ногами.




ГЛАВА III


Прошла неделя. Агнесса понемногу привыкла к новой жизни, дому, вынужденному одиночеству в те дни, когда отсутствовал Джек. В поселок Агнесса больше не ходила, ни одна, ни с Гейл, которая перестала навещать соседку. В свободное от домашней работы время девушка перечитывала книги и мечтала, теперь уже, правда, больше о земном: о том, чтобы Джеку посчастливилось найти хотя бы немного золота.

В один из таких дней, проходя по коридору, она услышала звук капающей воды. В некоторых комнатах дома миссис Бингс никто не жил: где-то слишком сильно протекала крыша, где-то были выбиты оконные стекла. Повинуясь какому-то предчувствию, Агнесса осторожно приоткрыла дверь одного из нежилых помещений и, заглянув туда, остолбенела: одну из стен избороздили мутные подтеки, в углу натекла грязная лужа, а возле другой стены стояло небольшое темное… пианино.

Агнесса подошла к инструменту, подняла скрипучую крышку: почти все клавиши были целы! Если б она шла по ледяной пустыне, где нет ни травы, ни цветов, а только холод и вечный снег, и увидела бы вдруг, как из-под этого снега вылетает бабочка или стрекоза, она испытала бы почти то же, что испытывала сейчас, обнаружив в пустой заброшенной комнате пианино.

Ею овладела нерешительность: она не занималась полгода, к тому же пальцы замерзли в холодном помещении. Агнесса поднесла их к губам, чтобы согреть дыханием, а сама уже слышала обрывки мелодий, уже погрузилась в мир волшебных звуков и чувств, слитых воедино в немыслимо-сладостном, волнующем вихре — сне.

Для начала Агнесса сыграла несколько не очень сложных пьес, которые помнила наизусть, потом принесла ноты. Пианино звучало глуховато, пальцы деревенели от холода, но глаза Агнессы сияли, тонкая встревоженная улыбка то исчезала с губ, то появлялась вновь, неуловимая, как ветер, как тень. Свирельно-нежные трагические мелодии пробуждали в ней мысли о том, что она передумала, выстрадала или что смутно назревало в душе, ибо ничто не волновало ее, не трогало так, как музыка. Она знала: круг человеческий замкнут, что-то всегда будет тревожить душу, оставаясь за оболочкой понимания, и она, Агнесса, всегда будет пытаться приблизиться к ней, миновать ее, преследуемая теми же неведомыми силами, что заставляют людей прислушиваться к тишине или вглядываться в непроницаемую ночь.

Она играла, позабыв обо всем на свете, когда в комнату заглянул Джек. Он хотел окликнуть ее, но передумал и, придержав бросившегося к хозяйке Керби, остановился возле инструмента. Он с интересом следил за мельканием быстрых пальцев Агнессы, но слух его, не избалованный музыкой, не мог различить глубины звучания сложной, насыщенной оттенками мелодии.

В какой-то миг Агнесса заметила или почувствовала присутствие Джека и прервала игру.

— Как это интересно у тебя получается, Агнес! — произнес он вместо приветствия, кивая на инструмент.

— Тебе нравится? — взволнованно спросила она. Джек сдержанно улыбнулся и сказал:

— Я в первый раз слышу такую музыку. Ты лучше сыграй мне что-нибудь попроще, чтобы… чтобы я лучше понял.

Подумав, она исполнила простую пьеску.

— Красиво! — подтвердил Джек и попросил играть еще, чтобы доставить ей удовольствие: он давно не видел Агнессу такой радостной и оживленной. Она не заставила себя упрашивать и вдохновенно играла, а когда закончила, Джек сказал:

— Вот видишь, Агнес, теперь у тебя есть то, что ты хотела! Мне кажется, это хороший знак, скоро нам повезет и в другом.

— Я надеюсь, — ответила девушка. Она не стала говорить о том, что раньше не сочла бы возможным играть на таком испорченном инструменте, что после полугодового перерыва ей необходимо много заниматься — иначе не достичь былого уровня исполнения, что ей нужны новые ноты… Она ни о чем таком не сказала, поскольку в самом деле была рада: случившееся действительно казалось чудом! Приходит время, и человек собирает силы уже не для того, чтобы завоевывать, а стремясь хотя бы что-нибудь сохранить.

Вскоре у Агнессы и Джека появились новые друзья: необычные звуки привлекли внимание обитателей дома миссис Бингс. Постепенно образовался кружок из девяти человек, самых молодых и удивительно разных. Их объединила, конечно же, не любовь к музыке, а возможность провести часок-другой в компании сверстников, отдохнуть от постоянной суеты, тем более что у большинства из них дела шли из рук вон плохо. Это были Бен Янг, двадцатидвухлетний охотник за золотым счастьем, прибывший с Юга, его невеста Марион, ее брат Олсен, напарник Джека Эдвин с женой Ингрид, Гейл Маккензи, Агнесса и Джек. Последней к ним робко примкнула Элси.

Собирались они вместе не так уж и часто, может быть, раза два или три в неделю, иногда в чьей-нибудь комнате, а чаще — в ранее заброшенной гостиной. Туда же перенесли инструмент. Болтали, шутили, слушали музыку, смеялись, играли в карты, танцевали. Всеобщим любимцем считался здесь Керби. Пес вполне справедливо полагал, что имеет право приходить сюда вместе с хозяевами, что и делал всякий раз, невзирая ни на какие попытки оставить его дома.

Радостным был первый день их встречи, печальным оказался последний. Но о том, что он последний, они тоже узнали не сразу.

— Красота! — воскликнула, соскакивая с подоконника, Гейл. — Обожаю танцы! Когда у меня будет золото и я уеду отсюда, то танцевать буду день и ночь!

Она крутанулась на каблуках — синяя складчатая юбка ее взвилась и, мелькнув веером, опала.

«Когда у меня будет золото» или «если у меня будет золото» — такими словами обитатели прииска часто начинали или заканчивали фразу; примерно с таким же выражением и с не меньшими надеждами ребенок произносит «когда я вырасту большой». Впрочем, в гостиной шел неторопливый разговор, в котором временами участвовали все, иногда только двое или трое из присутствующих. На диванчике у камина Эдвин что-то рассказывал Джеку, тут же расположились любезно болтающие Марион и Бен, Агнесса с Ингрид возле окна листали ноты.

— Холодно! — пожаловалась хорошенькая Марион, протягивая руки к огню. — Сегодня, пока дошла до дома, вся замерзла. А помню, в моем городе: пальмы на набережной, теплый ветер и много-много солнца! Я, глупая, так часто жаловалась на жару, а теперь…

— Ничего, — сказал Бен, — уедем! Не печальтесь, дорогая.

Марион вздохнула с безнадежностью во взгляде.

— Сейчас мисс Митчелл нам кое-что споет, — объявила Ингрид.

Агнесса замотала головой, отказываясь.

— О мисс Митчелл, миленькая, пожалуйста! — встрепенулась и сделала умоляющие глаза. Потом обратилась к присутствующим: — Тише!..

— В самом деле, спойте, мисс Митчелл, — попросил и Эдвин, самый, пожалуй, серьезный и рассудительный в этой компании.

Она не стала больше упорствовать и села за пианино. Агнесса играла Шуберта, и голос ее то рассыпался хрустальными переливами, то парил на одной торжествующей светлой ноте. Присутствующие молчали, затаив дыхание, в паузах было слышно, как потрескивают в камине дрова да где-то наверху скрипят половицы; в большинстве своем неудачники и несчастливцы, они слушали бессмертную мелодию и слова, сидя на потертых диванах в обшарпанной гостиной дома на прииске, заброшенном Богом. Марион широко раскрыла глаза; повернувшись к Бену, она прошептала:

— Вот голос, да?!

Гейл сонно глядела в огонь. Музыка ее не трогала: земной грешный мир интересовал мисс Маккензи куда больше небесного.

Инструмент смолк.

— Браво, браво! — вскричала Марион, срываясь с места. Все окружили Агнессу, что-то говорили ей, выражая свой восторг. Джек улыбался так, словно и ему принадлежала капля этой маленькой славы; выражение его лица было сейчас по-мальчишески юным.

— Где вы обучались музыке? — спросил Агнессу Эдвин.

— В частном пансионе.

— Вы играете очень хорошо, — сказал он. — Я не знаток, но, мне кажется, вы прекрасно владеете инструментом. Никогда не бросайте музыку!

— Да, — отвечала Агнесса, — но не все в моей власти. Это ведь очень плохой инструмент.

— Я знаю, — печально улыбнулся Эдвин, — но я имею в виду хотя бы… в душе… Вы понимаете?..

Агнесса кивнула. Ей был симпатичен этот человек, и он кого-то напоминал. Она долго не могла вспомнить, но потом все-таки вспомнила: того юношу с конного завода, соседа Джека, Орвила Лемба (хотя за давностью она позабыла его имя), в нем чувствовалась та же пытливость и особое глубокое понимание. Она подумала об этом один только раз, слишком уж мимолетной и незначительной казалась сейчас та далекая встреча.

А сейчас она больше радовалась тому, что даже здесь, на прииске, оказалось возможным найти людей, таких как Эдвин и Ингрид, способных воспринимать музыку и стихи, и по-особому, вдумчиво, — саму жизнь.

— Твоя Агнесса, оказывается, талант, — негромко произнесла Гейл, подойдя к Джеку. — Интересно бы узнать, какие способности есть у тебя!

— Никаких, — спокойно ответил он.

— Нет! — возразила Гейл. — Не может быть! Вот смотри! — с презрительной усмешкой показала на Элси. — Даже у этой маленькой мыши есть способности (Элси сидела на стуле у двери, терпеливо дожидаясь, пока кто-нибудь уделит ей хотя бы каплю внимания. Однажды с нею заговорил Олсен, и теперь она не сводила с него жалобно-просительных глаз). Открою тебе один секрет: на этом чертовом прииске каждый человек рано или поздно показывает, на что он способен, в плохом или в хорошем смысле…

— Ты уже показала?

Гейл засмеялась.

— Думаю, не до конца!

— А мы уезжаем, — как бы между прочим сообщила Ингрид, когда они опять уселись все вместе.

— Уезжаете? — удивилась Агнесса. — Когда?

— Скоро, — сказал Эдвин. — Может быть, даже на этой неделе.

— Ты ничего не говорил мне, — произнес Джек, мрачнея. — Мы собирались отправиться вверх по реке…

— Да, — подтвердил Эдвин. — Но мы получили письмо от родственников, они зовут нас к себе.

— Нам обещают работу, — извиняющимся тоном добавила Ингрид.

— И то верно! — вступил Бен. — Я уже отчаялся найти здесь золото. Поражаюсь, что иным везет! При мне какой-то тип наткнулся на такое местечко!.. А я… Эх! — Он махнул рукой. — Я тоже уеду. Зря бросил море. Вернусь, пойду снова на шхуну, а тут… нет моего счастья!

— А у меня вы ничего не спросили, — капризным тоном заметила Марион.

— О чем вы?

— Я, может, не буду ждать, пока вы вернетесь из плавания, мистер Янг. И вдруг мы с Олсеном вообще захотим остаться здесь!

— Я не останусь, — заявил Олсен, — и не думай!

— Может быть, и нам уехать, Джек? — произнесла Агнесса, прикасаясь к его плечу. Но Джек не ответил.

— Вы с самого начала не верили, что у вас может быть золото, вот и уезжаете так, — сказала вдруг державшаяся в тени Гейл. — Чтобы получить что-то, надо хотя бы в это верить.

— Вы верите, мисс Маккензи? — полюбопытствовал Бен.

— Верю!

— Значит, у вас будет золото?

— Я пойду к себе, — сказала Гейл, не отвечая на вопрос. — Устала. — И, отбросив руку Бена, который в шутку попытался загородить проход, вышла за дверь.

— Конечно, будет, болван! — прошипела она, когда никто уже не мог слышать, и глаза ее словно бы вспыхнули в темноте страстным и сильным огнем.

Остальные разошлись за полночь. Еще не прощались, но вечер был последним, это поняли все.

— Почему ты не ответил мне, Джекки, когда я спросила тебя насчет отъезда? — задала вопрос Агнесса, когда они уже были у себя в комнате. Сегодня было жарко натоплено, и она сидела на краю их не слишком широкой для двоих кровати в одном тонком пеньюаре из бледно-лилового шелка. Глаза ее на лице, освещенном ярким пламенем, казались огромными, тонкие руки были сложены на коленях, а ноги она грела в густой шерсти развалившегося на полу Керби. Если бы Джек умел выражаться подобным образом, он сказал бы, пожалуй, что в Агнессе есть прелесть нераспустившегося цветка; многое изменится и проявится в ней, когда она станет старше: угловатость юности обернется, возможно, изяществом и красотой, неяркой, заметной лишь избранным.

— Дело в том, Агнес, что…— Он помедлил. — Мы не можем сейчас уехать. Денег-то у нас почти не осталось.

— Что же нам делать?

— Буду искать. Еще не все потеряно.

Он сел рядом с ней и обнял ее.

— Я очень волнуюсь за тебя, Джекки, когда ты уходишь, — сказал она, обвив его шею руками. — Ты же знаешь: кроме тебя у меня нет никого, и потом, — прошептала она, — я так сильно тебя люблю!

— Не надо волноваться, маленькая, — отвечал он, тронутый до глубины души ее словами. — Что со мной может случиться? Так и знай, Агнес! — Он рассмеялся. — Никуда я от тебя не денусь, никогда, можешь это запомнить!

Он целовал ее, наслаждаясь ощущением пробуждавшейся в ней нежной чувственности — воистину эта девушка, сама не зная того, многому его научила! Раньше он слишком поверхностно воспринимал действительность и мало задумывался о будущем, своем и тем более других. Теперь же — ему казалось, он чувствует это — его душа просыпалась для жизни более глубокой и чуткой ко всему, что творится вокруг. Он был необразованным и бедным, а Агнесса все-таки выбрала именно его и, похоже (Джеку хотелось бы верить в это), считала себя счастливой. И он думал о том, что если с ним Агнесса, то, пожалуй, все закончится совсем не плохо. Ничего, они еще встанут на ноги!

По жилищу Гейл, погруженному во мрак, бродили зловещие тени.

Сама хозяйка стояла у входа в комнату, прислонясь к косяку, и вела беседу с нежданно прибывшим гостем. Он тоже был не в духе: тяжело присел на стул, медленно закурил — клубы дыма окутали мрачное, серое лицо с недобро горящими глазами.

— Где ты ходишь? — процедил он вместо приветствия. — Я дожидаюсь тебя больше часа.

— Где хочу, там и хожу, — невозмутимо отвечала Гейл. — Я что, должна отчитываться перед тобой?

Он промолчал.

— Что тебе нужно? — спросила она, все так же не двигаясь с места.

— Мне от тебя ничего не нужно. Я приехал, чтобы сказать тебе, что с отъездом придется повременить, — резко произнес он, откинув назад голову и разглядывая Гейл с каким-то странным выражением, точно увидел ее впервые.

— Опять! — В ее возгласе были ненависть и отчаяние. — Опять!

— Да, — продолжал он, не обращая внимания на ее выпад. — На прошлой неделе мы столкнулись с конной полицией — половину моих ребят положили… Остались только я, Дэвид, Фрэнк и Генри. Мне нужны новые люди, но пока я их найду…

— О Господи! — перебив его, прошипела Гейл. — Господи! Неужели я никогда не выберусь отсюда?! Послушай, Кинрой, будь человеком: отдай мне мою долю, и я уеду одна!

— Нет, ничего не выйдет, — твердо заявил он. — У меня сейчас мало золота.

— Но ты же поклялся мне! Вспомни!

Он встал и несколько раз прошел от окна к дверям, возле которых стояла Гейл, и обратно.

— Кто знал, что все так обернется! Что ребят моих… А какие были ребята…— В голосе его прозвучала горечь, искреннее сожаление от потери — для него это был не просто удачный промысел, это была его жизнь, с чужой кровью и смертью, жизнь, в которой он, по-видимому, находил какую-то прелесть. И он — Гейл это поняла — не хотел расставаться с нею и ни на что менять не хотел.

— Знаю, какие, — с неожиданной холодностью обронила девушка, — пьяницы и развратники!

— Замолчи!

— Нет уж, я молчать не буду! — Она подскочила к нему и, выпрямившись во весь свой немалый рост, закричала с нескрываемой злобой: — Да если бы ты не спускал золото в кабаках со своими паршивыми дружками, то давно бы стал богатым и мог бы уехать отсюда! Но тебе нравится такая жизнь! Ты не умеешь ценить деньги, ты способен лишь проматывать их!

Кинрой расхохотался, а после, схватив ее за руку, проговорил с угрозой:

— Поосторожнее, красавица! Не забывай, что ты у меня на содержании! Я могу тебе вообще ничего не давать!

— Что-что? — переспросила Гейл, словно бы не веря услышанному.

— А то. Ты ничего не делаешь, живешь на мои деньги, да еще смеешь упрекать меня.

Сказав это, Кинрой отвернулся к окну, но Гейл рванула его за плечо, восклицая:

— Ты! Ты дрянь и ничтожество! Думаешь, купил меня своим золотишком?! Как бы не так! А ну, убирайся отсюда!

Он, свирепея, подступил к ней с возгласом:

— Это ты мне?! Еще пожалеешь!

— О! — рассмеялась ему в лицо. — сколько угодно людей, которые отдадут мне все, что я захочу, и никогда не посмеют назвать меня содержанкой!

— Сомневаюсь, что кто-то захочет тебя подобрать!

Взлохмаченная, огнеглазая, Гейл походила на разъяренную фурию.

— А-а! Вот ты как! — воскликнула она и, подбежав к нему, с размаху залепила пощечину. — На, получай! Это тебе, дружок, на память!!!

В первую секунду Кинрой остолбенел от неожиданности, но затем кинулся к ней, чтобы ответить достойным образом, однако Гейл оказалась проворней: молниеносно выхватила припрятанный револьвер и направила дуло прямо в голову Кинроя. Он резко остановился, будто ударившись о стену: несмотря на гнев, он мог мыслить здраво и знал, что рука Гейл не дрогнет, ибо в ярости она способна на все.

— Ты пожалеешь! — повторил он, отступая назад. А Гейл усмехнулась.

— Иди-иди! — говорила она с издевкой, вполне владея собой. — Иди и расскажи своим дружкам, как тебя, Кинроя Клейна, смельчака, предводителя местных головорезов, избила и прогнала прочь женщина!

— Ладно, я уйду сейчас. Но отомстить тебе я сумею всегда.

— Мсти сколько хочешь! Мстить женщине, что ж… это достойно мужчины! Такого, как ты! Но много ли ты сумеешь сделать до того момента, когда я продырявлю твою глупую башку, это мы еще посмотрим! Надеюсь, тебе известно: такая штучка умеет делать большие дырки!

Она говорила, а он смотрел на нее почти с изумлением: сатанински хороша была она и не похожа на других женщин, которых повергал в трепет один только взгляд его, которых действительно можно было и купить, и продать. Кинрой гордился своей подружкой, а приятели — он знал — всегда завидовали ему, и сейчас, вспомнив об этом, он, как бы ни было тяжело нанесенное ему Гейл оскорбление, невольно сменил тон:

— Ладно, Гейл, убери свою пушку. Я тебя не трону, даю слово.

— Знаю я, чего стоят твои слова, — ответила она, но руку опустила.

Потом спокойно прошла мимо него к дверям и распахнула их со словами:

— Не тронешь? Ну, еще бы! А почему?.. Я не боюсь тебя ни капли, вот в чем дело! Я давненько тебя раскусила, и ты это знаешь! Я не испугалась бы, даже если б оказалась среди тех, кого ты и твое тупоголовое стадо убиваете на дорогах! Хоть одному из вас да перегрызла бы горло… А теперь — вон отсюда! Я хочу побыть одна.

Уходя, он задержался на пороге.

— Ты слишком взволнована, девочка, выпей стаканчик виски! Я приеду через пару дней, и мы обсудим свои дела без лишней возни. До скорого!

— Проваливай! — буркнула она и закрыла дверь.

После села и призадумалась. Да, она неплохо потешила свое самолюбие и слегка разрядилась, но вообще-то это ничего не меняло: в своем стремлении вырваться отсюда она не продвинулась ни на дюйм. Денег у нее сейчас было немного, золота — того меньше. Окончательно порвать с Кинроем она не могла, но и ждать — тоже. Нужно было что-то решать.

Компания рассыпалась постепенно, как рассыпается ворох осенних листьев, несомых холодным течением реки. Упавшие в мутную воду, еще сухие, яркие, они сбиваются вместе и легко, словно бы по своей прихоти, скользят по течению, но вскоре разносятся по сторонам. Иные пристают к случайно оказавшемуся поблизости берегу, другие застревают на середине пути, а третьи, подхваченные неумолимыми струями, устремляются вперед, не зная, куда приведет их река: к спокойной глади озера, к пенным водам моря или к водопаду — безрассудно срывающейся в пропасть стихии. И не исчезнут ли они без следа?

Марион, Олсен и Бен уезжали первыми, в дилижансе: пароходик уже не ходил. На окраине поселка их провожали Агнесса, Джек, Эдвин и Ингрид. В глазах Марион стояли слезы. Вряд ли Случай окажется столь милостивым, что сведет их вместе во второй раз. Не такая уж глубокая привязанность соединяла их, но Марион от природы была добра, а потому искренне переживала расставание.

Агнесса и Ингрид поцеловали ее со словами сожаления и напутствия. В мыслях каждой из них таилось что-то неясное, скорбное. Может, очень резко выл вытер, что уныло гулял по голой равнине, или небо над головой было слишком серым?

Джек пожал руку Бену и заметил:

— Бежишь с корабля?

— И тебе советую. Пока не поздно.

Джек оглянулся на Агнессу и тихо произнес:

— Пожалуй, уже поздно.

Марион обняла Керби, еще и еще раз расцеловала своих друзей. И те долго махали вслед дилижансу, а потом — просто пятнышку на белом поле равнины, пока оно не растаяло вдали. Навсегда.




ГЛАВА IV


Минула неделя, другая — в жизни Агнессы и Джека не менялось ничего. Поначалу они еще таили надежду на лучшее, но шли дни, иссякало терпение, силы и — деньги. Агнесса и Джек уже задолжали миссис Бингс за квартиру.

Джек приходил домой, изнуренный однообразной, тяжелой, сводящей с ума работой. Неудачником он себя никогда не считал, но здесь, как видно, не было его удачи. Он злился, а Агнесса грустила: бывали вечера, когда они почти не разговаривали.

Впервые они почувствовали отчуждение: им уже не хотелось быть вместе каждый день и миг, теперь каждый стремился к уединению. Начала наконец сказываться разница в их воспитании: они совершенно по-разному переживали неудачи и если в первые дни старались, как могли, успокоить друг друга, то после, отчаявшись и устав притворяться, уже не знали, как и о чем говорить и что делать дальше.

Пришел момент, когда Агнесса испугалась: ей стало казаться, что прежним их отношениям приходит конец. Она держалась, стараясь не выдавать своей тревоги, но все оставалось неизменным, и тяжкие мысли день ото дня все сильнее одолевали ее. Последний раз они виделись трое суток назад, и Агнесса, мучимая одиночеством и плохими предчувствиями, с нетерпением ожидала его прихода. Она часто нервничала в последнее время и чувствовала, что близка к кризису: ей и так пришлось перенести достаточно много. Она не могла разлюбить Джека сразу и вдруг только потому, что он повел себя не так, как надо, она любила его, продолжала любить, и именно поэтому ощущала сильную душевную боль.

И тогда, как раз тогда, она впервые поняла и почувствовала: любовь, иная любовь (возможно, та, что дается во благо или в наказание свыше) подобна неизлечимой сладостно-трагической болезни, от нее нельзя избавиться, как невозможно содрать с себя всю кожу.

Она приготовила довольно посредственный ужин (продукты были на исходе) и, не в состоянии усидеть на месте, ходила по маленькой комнате. Здесь почти не было мебели: стол, кровать, два стула и похожий на ящик шкафчик, — но это не бросалось в глаза. Напротив, казалось, что в комнате тесно. Ощущение убогости будто придавливало к земле: в голову не приходило ни одной светлой мысли.

Джек вошел, как всегда, внезапно, принеся с собой запах мороза, швырнул в сторону вещи. С Агнессой он не поздоровался, не взглянул на нее. Раньше этого никогда не случалось, теперь — то и дело. Он будто бы в чем-то обвинял ее — причины она не знала. Быть может, она слишком старалась сыграть роль простой женщины, довольствующейся малым, и в результате стала казаться ему обыкновенной, лишенной прежнего очарования, а возможно, напротив, не утратила ничего, но все, что ранее окружало ее ореолом волшебства, здесь, в дикой погоне за золотом, потеряло вдруг свою ценность, и Джек стал равнодушен к ней.

Они молчали с момента его возвращения и до той поры, пока он не закончил есть.

— Что нового, Джек? — спросила наконец Агнесса, подойдя ближе.

— Ничего, — устало ответил он. Подбежал Керби, но Джек оттолкнул потянувшуюся к нему доверчивую морду.

— Что-нибудь случилось?

— Случилось? — медленно повторил он. — Нет. Просто мне все надоело. К чертям этот прииск!

Она пристально смотрела на него. Слишком юная, неопытная, девушка совсем не знала, как себя вести, если Джек начинал вдруг выходить из себя: покорности противилась гордость, устраивать сцены не позволяло воспитание.

— Что так уставилась? — разозлился он. — Не видала?

Румянец залил лицо Агнессы.

— Как ты можешь! Я не узнаю тебя, Джек!

Он усмехнулся.

— Ну вот, начинается… Стоило возвращаться, чтобы услышать упреки! Брось, Агнес!..

— Но почему ты говоришь со мной таким тоном?

— Потому что мне сейчас не до нежностей! Можешь ты понять?

Он отвел от нее взгляд. Ему вспомнилось вдруг другое время: жизнь до знакомства с Агнессой, беззаботная, шальная, вспомнились прежние похождения, конный завод, любимая работа, бесшабашные друзья-приятели, все то, что осталось в прошлом, о чем он до сих пор не думал и о чем не жалел. И Джек понял внезапно: праздник его души кончился. Он и так тянулся на удивление долго.

Агнесса что-то говорила… Джек не слышал и потому переспросил:

— Что ты сказала?

Она повторила:

— Я спрашиваю: в чем дело, Джек! Как ты можешь так говорить со мною?! Я понимаю, тебе тяжело, но и мне не легче, поверь!

— Знаю, Агнес! — с досадой проговорил он. — Оставь меня в покое!

Ему, наверное, просто показалось, что он так измотался, работая на прииске; во всяком случае, он внезапно ощутил прилив непонятного бешенства и какой-то животной силы. Агнесса подняла свои зеленые, как у кошки, глаза. Джек смотрел холодно и зло. Таким она его еще не видела и потому невольно отшатнулась.

— Что боишься? Меня боишься? — глухо произнес он.

Ресницы Агнессы дрогнули. Оказывается, в Джеке, которого она знала и любила, жил еще и другой человек, незнакомый, способный вызывать страх.

— Не боюсь, — проговорила она, сжимая пальцы. — Но… не смотри на меня так!

— Это почему? Что тебя не устраивает?

Как это часто бывает, при подобных обстоятельствах человек не может совершить больше, чем ему позволят другие, а побеждает обычно тот, кто психологически сильней; все это происходит чаще неосознанно и стихийно и как нельзя лучше выявляет истинную природу людей.

Оскорбленное достоинство не позволяло Агнессе уступить. Джек это почувствовал.

— Ты злишься и ругаешься на меня из-за того, что нам не везет с золотом, хотя прекрасно знаешь, что я не виновата ни в чем! И смотришь так, будто хочешь ударить! — произнесла она четко и твердо, не опуская глаз. А потом добавила неожиданно мягко: — Не надо так, Джек!

— Разве я могу тебя ударить? И я на тебя не ругался, ни одного плохого слова тебе не сказал, — возразил он, сам чувствуя, как близка она к истине. Однако это лишь обозлило его: он почувствовал, что не может говорить грубости стоящей перед ним женщине, не ощущая при этом неловкости.

А Агнесса, с трудом сдержав слезы, отвернулась, отошла в угол, где сидел обиженный Керби, опустилась рядом с собакой на колени и принялась гладить ее. Керби положил голову на плечо хозяйке, как бы показывая, что он с ней заодно.

— Если бы я знала…— прошептала Агнесса тихо, но Джек услышал.

— Что ты там шепчешь? — сказал он. — Если б ты знала, то не связалась бы со мной, да? А может, ты давно жалеешь об этом, с самого первого дня?

— Ты же знаешь, что нет! — звонко воскликнула вдруг она в ответ на его слова, произнесенные пренебрежительно и раздраженно. — Я готова была мириться с чем угодно, пусть бы мы жили бедно, пусть были неудачниками… но я никогда не думала, что ты сможешь так обращаться со мной! И я не хочу, чтобы ты к этому привыкал! Чем я заслужила такое, скажи прямо? А если не можешь ответить, то я не позволю тебе так разговаривать со мной!

Глубоко оскорбленная, она смотрела на него, не отрываясь, и в этот миг в ее взоре появилось что-то роднящее ее с Амандой. И все же — она чувствовала — стоило Джеку кинуться к ней сейчас со словами любви, он вымолил бы прощение.

— Ладно, хватит, — сказал Джек. — Уже поздно. Я устал. Думаю, пора ложиться спать. Тебе не кажется?.. Что ты молчишь?

Ответа не последовало. Девушка сидела на полу, обняв собаку и уткнувшись лицом в ее мягкую шерсть. Джек понял, что она плачет.

— Агнес! — позвал он. Она молчала.

— Послушай, Агнес!..

Джек вспомнил ее взгляд: за суровостью пряталась беспомощность; чистая зелень глаз походила на цвет гладкой ветки юного дерева, с которой только что сорвали кору. Ему стало стыдно, хотя раздражение еще не утихло до конца. Что ж, пожалуй, все это действительно только из-за него! Джек подошел к Агнессе и попытался обнять.

— Девочка моя, не плачь, прости меня… Ничего же страшного не случилось!

И этот человек мог говорить такое!.. Сердце Агнессы сжалось от обиды и боли.

— Уходи, я не хочу говорить с тобой, — вырываясь из его рук, сквозь слезы сказала она.

Тогда он повернулся и вышел за дверь.

Равнину опоясывала лента вечернего тумана. Ветер жалобно стонал где-то на чердаке, фонарь под крышей бешено раскачивался, бросая полосы света то на входную дверь, то на угол дома.

Джек стоял на крыльце. Он страшно устал и замерз; больше всего на свете ему хотелось сейчас лечь в постель и заснуть до утра. Становилось все холоднее, холод пробирал даже не до костей, а, казалось, до самых мозгов. Джек положил руки в карманы, но это мало помогало — одежда на нем была не новая и не такая уж теплая, какая годилась бы для этих краев. Черт возьми, все у него всегда было хуже, чем у других! Вот только… кроме Агнессы.

Злость прошла, но ему было стыдно возвращаться домой, и он решил подождать еще немного. Нужно уехать отсюда, как угодно, но уехать! И не позднее, чем через неделю, пока всему еще не пришел конец!

Он посторонился, пропуская в дом незнакомую, закутанную в темный плащ женщину. Женщина эта возникла из тумана внезапно, как демон. Вся черная, лишь лицо ее блеснуло белизной, особенно яркой в обрамлении пышных черных волос.

Джек освободил ей путь, но она не проходила, напротив, упорно двигалась на него. Он вгляделся в лицо незнакомки, которая в свою очередь откинула голову назад, и от неожиданности отпрянул: перед ним стояла Гейл.

— Что, не узнал?

— Нет.

— Я так изменилась? Хотя мы так «часто» видимся, что недолго и забыть свою соседку, даже если она живет в двух шагах от вас.

— Ты сама не заходишь к нам.

— Я? Ты меня не приглашаешь!

— Ты меня тоже.

— Я не приглашаю? — улыбаясь, проговорила она. — Идем!

Он посмотрел на ее казавшееся сейчас таким приветливым лицо и неожиданно согласился:

— Пошли!

Они поднялись на второй этаж. Из-под двери, за которой была Агнесса, тоненькой ниточкой струился свет, но Джек отвернулся от него; подождал, пока Гейл отопрет свое жилище, и вошел вслед за ней.

— Садись, — сказала она, подбирая с пола какие-то тряпки. — У меня тут не убрано, извини. По правде говоря, я не ждала никого… Это к вам каждый день приходят друзья…

— Теперь не приходят.

— А Ингрид и Эдвин что, тоже уехали?

— Да, и давно: почти месяц назад.

— Вот как… А где Агнесса?

— Агнесса дома.

— Ты поссорился с ней?

— Нет, — небрежно произнес он, — с чего ты взяла?

— Если б это было не так, разве ты пришел бы ко мне? — сказала Гейл, глядя на него в упор, и улыбнулась. — Признайся!

— Я могу и уйти! — Словно опомнившись, он резко поднялся, но Гейл удержала его, взяв за руку.

— Останься, останься же, Джек, я пошутила.

— Опять шутишь?

— Нет, теперь серьезно…

Джек взглянул на нее: ни тени смеха, даже улыбки не было на ее лице.

— Хочешь?.. — спросила Гейл, доставая неизменную бутылку.

— Налей.

Гейл наполнила рюмки.

— За что пьем?..

— Не все ли равно? Хотя лучше выпьем за тебя! Будь счастлива!

— Ну, спасибо! А я-то думала, что ты выпьешь за свою удачу!

Гейл улыбнулась и сделала глоток, на стекле остался влажный след ее чувственных губ.

— Я не верю в удачу, что за нее пить! — усмехнулся Джек.

— Брось, тебе обязательно повезет! Не в одном, так в другом!

Несколько минут они сидели молча. Джек опять вспомнил утехи былых дней, темные улочки портовых кварталов, кабачок Грейс Беренд… Из глубины памяти всплывала забытая сценка: дым столбом, битые бутылки, Маркиза Шейла, соблазнительная блондинка в декольте, манерно хохочет, пританцовывая на столе, одурманенная вином и происходящей на ее глазах битвой между Джеком и силачом — матросом с заезжей шхуны. Наконец матрос, поскользнувшись на мокром полу, растягивается во всю длину, а Джек, пользуясь моментом, срывает блондинку со стола и увлекает вверх по лестнице. Взбешенный матрос колотит в закрытую дверь — Шейла взвизгивает от страха, но тут же замолкает под страстным поцелуем. А дальше…

Виски ударило ему в голову. Джек силился сообразить, зачем же он пришел сюда, но тщетно; тогда взгляд его обратился к Гейл.

Та молчала. Как всегда, комната освещалась лишь пламенем камина. Свет падал на Гейл, а лицо Джека находилось в тени — золотой ореол окружал его темные линии. Гейл вдруг подумала о том, как странно, что такая на удивление обычная девочка Агнесса может сколько угодно глядеть в эти глаза, гладить эти чудесные волосы, прикасаться к этим губам, может ощущать силу и страсть этих объятий… И Гейл овладело вдруг звериное желание исцарапать в кровь острыми ногтями это красивое лицо, разорвать в клочки это тело, принадлежавшее другой. И она видела свое отражение в голубых глазах, светлых глазах, черные зрачки которых, казалось, пронзали ее и жгли.

Сердце Гейл забилось сильнее, когда Джек придвинулся к ней и положил руку на ее талию.

— Я хочу вернуть тебе должок, — сказал он и, крепко обняв ее, поцеловал долго и страстно.

Гейл не воспротивилась, не оттолкнула его, и он целовал ее еще и еще, не выпуская из объятий сильное, гибкое тело, а она, забыв обо всем, с такой же жадностью приникла к нему. Одинаково безрассудные, неистовые, в диком желании они набросились друг на друга.

Минута — и их безумство достигло бы предела, но Гейл внезапно рванулась и, отбиваясь от его рук, срывающимся голосом крикнула:

— Что… что это ты выдумал, а?!. Ты… в своем уме?.. Отпусти меня!

Секунду до этого пламенеющая, покорная, она сделалась вдруг холодной и колкой.

Джек не отпускал ее — она думала ударить его, но не посмела и только продолжала сопротивление. Оно длилось еще с полминуты.

Он отпустил ее наконец и произнес злобно:

— Ты же сама этого хотела! Гейл, казалось, опешила.

— Я хотела?! Ну, знаешь ли…— она вскочила и принялась поправлять одежду. — Нет, это ты, а не я… Развлечься захотелось?!

— Почему же «развлечься»?

— А что — нет? Ты, может, влюбился в меня?

— Ты мне нравишься, — с усмешкой ответил он. Гейл вспыхнула.

— Нравлюсь? Вот как! Учти, моей милости можно добиться только за очень большую любовь или за очень большие деньги! А ты, я знаю, не можешь предложить мне ни того, ни другого! Сейчас ты тут поразвлекаешься со мной, а завтра пройдешь мимо с таким видом, будто между нами и не было ничего!

— Но ведь между нами действительно ничего не было.

— К счастью, да, — сказала Гейл, опускаясь на стул. Голос ее стал тихим. — Уходи, Джек.

Она не заметила, как осталась одна. Она долго сидела, безучастно глядя в пустоту комнаты, потом легла на кровать вниз лицом и, вцепившись себе в волосы, сдавленно застонала.

Домой Джек вернулся лишь под утро. Ему было совестно смотреть на Агнессу, а она, растерянная, поникшая, всю ночь не сомкнувшая глаз, не шевельнулась, когда он вошел, не взглянула на него, продолжая думать о чем-то нерадостном и непростом.

— Какая же я скотина! — говорил себе Джек, вспоминая, как он обошелся с Агнессой, а затем — с Гейл. Впрочем, мысль о Гейл вызывала у него скорее раздражение и досаду; он надеялся, что она не станет болтать о том, что произошло или чуть было не произошло между ними.

А Агнесса… Миновала эта тревожная ночь, проведенная в бесцельном блуждании по поселку, и он жестоко раскаивался в случившемся. Ведь она может и не простить его милая маленькая девочка! Джек уже привык видеть ее без украшений и дорогих нарядов, а сама она никогда не жаловалась, словно не замечая, что не имеет ничего, разве что кроме самого необходимого, и каждое утро безмолвно облачалась в одно из своих немногочисленных старых платьев. Она все бросила, от всего отказалась, и все из-за него! Она столько вытерпела, а он чуть не предал ее при первой же крупной неудаче, он оскорбил ее и унизил! Джек вспомнил, как несколько дней назад Агнесса писала письмо своей Терри. Она склонила голову, перо поскрипываао в тонких с чернильными пятнышками пальцах, волосы Агнессы упали на щеки, она улыбалась, чувствуя взгляд Джека, и это сочетание опущенных глаз и нежной улыбки необыкновенно нравилось ему. А сейчас в глазах затаилась глубокая, почти бездонная печаль.

— Скажи что-нибудь, Агнес, только не молчи! — произнес Джек и сам почувствовал, как неискренне прозвучали его слова в напряженной тишине.

Агнесса вздрогнула от звука его голоса.

— Что сказать? — тихо спросила она, а потом проговорила медленно (весь ее облик переполняла какая-то странная сосредоточенность): — Да, я скажу тебе. Джек, это, должно быть, мое наказание за то, что я натворила! Помнишь, когда мы только познакомились — ты еще учил меня ездить верхом, — я смотрела на тебя и не могла наглядеться, я чувствовала себя счастливой уже оттого, что видела тебя, ты казался мне таким необыкновенным, словно сошел со страниц романа… Потом мы признались друг другу в любви, и это тоже казалось чудом. Я не думала ни о ком, ни о чем, только мечтала, как буду счастлива с тобой! Меня предупреждали, что будет тяжело, но я не боялась, хотя все оказалось тяжелее, чем можно было предположить. Но я была уверена: ты всегда поймешь меня, всегда будешь добр и нежен. Я никому, никому не рассказала всей, до конца, правды о твоем происхождении (Джек вздрогнул и уставился на нее)… А вчера ты говорил такие слова, ты причинял мне боль и не чувствовал этого!

— Ты… разочаровалась во мне? — тихо спросил Джек, глядя ей в глаза.

Она молчала и смотрела словно бы сквозь него, и тогда он воскликнул:

— Прости меня, Агнес! Не знаю, что нашло на меня! Проклятое золото туманит мне голову, хоть я еще не держал его в руках! Клянусь, я никогда, никогда больше не буду вести себя так! Мне так стыдно, прости!

— И ты ушел вчера, оставил меня одну, — продолжала Агнесса, точно не слыша его. — Как знать: если бы мы стояли под венцом и ты считал меня своей женой перед Богом, ты, возможно, и не поступил бы так! Хотя ты ведь… никогда не знал Бога!

— Это он от меня отказался с самого начала, когда я еще ни в чем не был виноват! — ответил Джек, и в голубых глазах его, как в осколках зеркала, заметались тревожные огни.

Агнесса сидела, опустив голову. Мысли ее были далеко, и он, не выдержав, схватил девушку в неистовые объятия и, целуя ее правую руку, на безымянном пальце которой носила она, не снимая, кольцо из зеленого камня, заговорил горячо:

— Да, Агнес, к сожалению, под венцом мы не стояли, но в любом случае, веришь или нет, я не отношусь к тебе лучше или хуже из-за этого; ты — моя жена, единственная, кого я люблю и буду любить всегда! Ты красивая, самая красивая, добрая и лучшая на свете; я знаю, ты достойна несравненно большего, чем быть невенчаной женой такого человека, как я! Я натворил глупостей, сильно обидел тебя, но, если ты все-таки сможешь меня простить, клянусь, я сделаю все, чтобы ты никогда не пожалела о том, что уехала со мной! Мы уедем из этого несчастного края, начнем все сначала, непременно поженимся! Я стану работать и даже учиться, чтобы знать то, что знаешь ты, чтобы ты никогда больше не вспоминала о том, где я родился и кем был! Ну скажи же, что любишь меня по-прежнему, Агнес, любишь и протаешь!

И когда он уже не ждал и не надеялся больше, она вдруг прильнула к нему как к существу, несмотря ни на что бесконечно близкому и родному, и прошептала:

— Да, Джек, да. Я и правда люблю тебя и, наверное, поэтому не могу простить!




ГЛАВА V


Вопреки мечтаниям Джека, ни через неделю, ни после уехать им не удалось. Прежние хорошие отношения восстановились, но в остальном положение с каждым днем ухудшалось: они задолжали не только миссис Бингс, но и в лавке — кончились деньги, топливо, хлеб. Они продолжали какое-то время жить в долг, но ограничивали себя во всем. Никакой работы в поселке Джек не нашел: ее там просто не было и не могло быть. Он продолжал поиски золота; хотя и понял окончательно их бесполезность, но сидеть без дела, ожидая неизвестно чего, было невозможно.

Агнесса не знала, что такое холод, голод и нищета. Нищих она видела не раз: оборванные старики, старухи и калеки выпрашивали подаяние у ворот церкви, но сама она никогда не жила в нищете и не могла представить, что они с Джеком, молодые и здоровые, вдруг окажутся на такой грани. Так страшно, унизительно было все это…

Ее мучило и другое: она вновь стала ощущать вползающее в душу одиночество, ей не с кем было поговорить о том, что ее волновало, она остановилась в своем развитии — негде и не от кого было почерпнуть новое, ибо Джек, хотя и мог с восхищением слушать игру на ужасном сломанном пианино или говорить о том, как много она знает и умеет, все же не был способен проникнуть в глубину мыслей и чувств Агнессы, а значит, не мог понять ее до конца.

Джек тоже не знал покоя, ни на минуту не забывая о том, что именно он увлек сюда Агнессу, он обещал ей хорошую жизнь, а сам не сумел обеспечить хотя бы мало-мальски сносное существование. И теперь он зашел в тупик окончательно, решительно не зная, что предпринять дальше.

— Иди есть, Агнес! — позвал Джек, приготовив скудный ужин.

Агнесса, лежавшая на кровати (она недомогала уже несколько дней), приподняла голову.

— Я не хочу. Поешь сам.

— Я тоже не хочу, — солгал Джек, — а ты иди. Попробуй, совсем неплохо получилось! Съешь хотя бы немного.

Керби, почуяв запах ужина, поднялся на задние лапы и, заглянув на стол, принялся лаять.

— Подожди! — прикрикнул Джек и успокоил: — Будет и тебе.

Керби понял и стал, облизываясь, терпеливо ждать своей очереди. По опыту он знал, что сейчас хозяева станут уговаривать друг друга.

— Пожалуйста, Агнес, — сказал Джек. — Поверь, мне все равно, я и так прекрасно себя чувствую, но тебе-то нельзя без еды.

— Но я не могу…— сдавленно прошептала она, отворачиваясь.

— Что с тобой? — встревоженно произнес он, прикасаясь к ее руке.

— Не знаю, Джекки… Я, пожалуй, лучше не буду вставать. Голова очень болит.

Она вдруг почувствовала себя совсем плохо: ей стало трудно дышать, перед глазами плыл, покачиваясь, какой-то странный туман.

— Может, сбегать в поселок поискать врача? Здесь, наверное, есть врач?

— Не нужно… Пройдет… Я буду спать…

— Да, конечно, Агнес.

— Мне холодно, — сказала она немного погодя, — укрой меня, пожалуйста, еще чем-нибудь.

Джек набросил сверху полушубок, но она все равно не могла согреться и позвала:

— Иди ко мне, Джек… Мне страшно…

Более всего его насторожило и испугало последнее слово, но расспрашивать он не стал. Он лег рядом с ней и сразу почувствовал исходящий от ее тела жар; она поворачивалась то на правый, то на левый бок, а дыхание ее было прерывистым и тяжелым. И все же рядом с Джеком Агнесса успокоилась немного, и вскоре сама не заметила, как заснула.

Снилось, что плывет она по реке в красной лодке. Течение спокойное, лодка, ровно разрезая воду, скользит вниз. Агнесса знает: ей нужно добраться до противоположного берега во что бы то ни стало и поскорее. Агнесса берет весло и гребет… Весло холодное, оно леденит руки, и это странно, потому что стоит мучительная жара… все красно от жары: вода, небо, земля… Кругом пустота, ни единой живой души! Агнесса смотрит на себя и видит: на ней широкое белое платье, но все в ржавых пятнах, в грязи, в болотной тине. Она нагибается к воде, но вода красная, и это ее отпугивает. Такую воду нельзя пить — она горячая, как кипяток, и на вид какая-то густая.

Страшно палит солнце; Агнесса не видит его, но чувствует жар безжалостных лучей. Дышать нечем, она задыхается, и голову опоясывает жуткая давящая боль.

Она бросает ледяное весло, но оно не тонет и каким-то образом все время возвращается в руки. Агнесса вспоминает о другом береге. О, там светло и прохладно! Только вот как переплыть эту алую реку?..

Лодка, почти причалив к желанному побережью, вдруг переворачивается сама собой, и Агнесса падает в воду. Краем глаза она успевает заметить, что берег вовсе не так хорош, как казалось издали: весь пейзаж какой-то ненастоящий, словно нарисованный тусклыми красками. Агнесса взмахивает руками, пытается позвать на помощь, но вокруг никого нет, и она захлебывается. Дышать нечем, совсем нечем… Агнесса судорожно извивается, тонкие иглы пронзают виски… Но вдруг ей становится легче, она опускается на дно.

Вместо реки — темный зал. Здесь пусто и очень холодно, Агнесса трясется в ознобе. Странное ощущение: где-то внутри смертельный жар, а снаружи — холод, пронизывающий, беспощадный, и это сочетание льда и огня невыносимо. Агнесса ступает босыми ногами по каменному полу, дрожь не отпускает ее… Очертания стен теряются в темноте, и она не смеет идти дальше, не зная, что ждет ее там. Вдруг — внезапный проблеск света и голос, такой знакомый голос: «Агнес, что с тобой, Агнес?» Она вскрикивает от радости, но через миг свет гаснет, и голоса уже не слышно.

Агнесса идет и идет вперед, медленно, спотыкаясь, ноги не повинуются ей, все тело словно ватное, и этот ужасный саван жжет его. Агнесса хочет сбросить с себя одежду, размахивает руками, но руки постоянно натыкаются на что-то, хотя вокруг пустота. Внезапно из темноты выходит Джек. Обрадованная Агнесса тянется к нему, но между ними с грохотом падает решетка, толстые прутья ее так холодны, что до них нельзя дотронуться. Какое-то неимоверно тяжелое, тревожное чувство давит на Агнессу: она смотрит на Джека и замечает, что его лицо не такое, как всегда, оно меняется на глазах, теряет привычные черты, и вот это уже не лицо, а мертвая маска. Агнесса кричит от ужаса, мечется по залу… Голову сжимает раскаленным обручем, все больнее, больнее… Агнесса стонет от боли, и боль утихает — кто-то мягко гладит волосы, и на лоб опускается прохлада. Агнесса понимает: это ветер, легкий, ласковый. Но откуда он взялся здесь?..

Она думает о страшном призраке за решеткой и понимает внезапно, что это не Джек, а всего лишь злой дух, принявший облик Джека, но эта мысль не приносит ей облегчения, а напротив, причиняет неимоверные страдания. Агнесса знает, что темные силы, забравшие в плен душу возлюбленного, уничтожили ее, воскресив затем для другой, неправедной жизни. Агнесса пытается бежать, но бежать некуда, везде ледяные шершавые стены. Ужас быть заживо похороненной в этом склепе охватывает ее, лишая остатков сил. Агнесса плачет и вдруг оказывается в той же красной лодке на реке. Она догадывается, что теперь все пойдет по кругу: река — зал, река — зал… и так годы, века, тысячелетия! Неужели никогда-никогда ей не выйти из этого заколдованного круга?!

Она бросается в реку — пусть все кончится сразу, лучше умереть! Что-то густое, вязкое наваливается на нее, душит, и Агнесса уже не чувствует и не слышит ничего…

Джек проснулся от ее метаний и стонов. Он попытался разбудить Агнессу, но она не просыпалась — бред ее был тяжел и бессвязен. Она вскрикивала, металась, ударяясь о стену, лицо пылало, искаженное болезненной гримасой, — ей грезилось что-то ужасное, она задыхалась.

Джек вскочил, зажег свечу и поднес ее к лицу Агнессы.

— Агнес, что с тобой, Агнес?

Внезапно она открыла глаза, но взгляд оставался бессмысленным, черные капли зрачков были огромны и пусты.

Через секунду веки сомкнулись вновь, и голова повернулась набок.

Джек оделся, присел на стул, лихорадочно размышляя, что делать.

Прошло четверть часа. Агнесса затихла, дыхание ее стало ровнее. Керби проснулся и завозился в своем углу. Было около пяти утра, на улице стояла непроглядная тьма.

Джек немного успокоился; наклонившись к Агнессе, погладил ее волосы. Она свернулась клубочком; казалось, совсем затихла, но вдруг, схватившись руками за голову, изогнулась и застонала. Джек взял ее за руку, болезненно тонкую, с отчетливо проступающей сетью голубых жилок.

Багровый румянец сполз с лица Агнессы, губы побелели, дышала девушка едва-едва, а временами Джек не мог уловить биения ее сердца. Он принялся тереть ее виски, руки — ничего не помогало, она не двигалась, а зловещая бледность приобретала постепенно оттенок синевы.

Джек кинулся вон из комнаты. С ясностью, доходившей до ужаса, он понимал, что, если не сделает сейчас единственного верного шага, может случиться непоправимое.

Джек выскочил в коридор и сделал первое, что пришло на ум и чего он никогда бы не совершил в ином состоянии духа: постучался к Гейл.

Послышался шорох, недовольный голос, и через минуту (Джеку эта минута показалась часом) на пороге появилась лохматая, заспанная Гейл. Еще плохо соображая, она уставилась на Джека.

Его глаза бешено горели.

— Гейл, где найти врача? Сейчас, немедленно!

Гейл прищурилась с подозрительным недоумением и несколько секунд молча смотрела на него.

— Зачем тебе?

— Агнесса заболела!

— Да?.. А что с ней?..

Джек не ответил; схватив Гейл за руку, с силой потянул ее за собой. От неожиданности она почти не сопротивлялась и вмиг очутилась на середине маленькой комнаты Агнессы и Джека, полураздетая, непричесанная, сонная, не успевшая ничего понять.

Джек бросился к Агнессе. Она так слабо дышала, лицо ее оставалось неживым.

— Что это с ней? — удивилась Гейл, подходя ближе.

— Не знаю… Нужно врача, скорее!

— Погоди…— Гейл взяла кисть Агнессы. — Да, дрянь дело. Знаешь, это, наверное, очередная приисковая зараза, здесь такое часто случается… Я знаю одного доктора, — заявила она, — он живет на окраине поселка. Если хочешь, сходи к нему.

— Как найти его? Говори! — потребовал Джек. Гейл неторопливо объяснила, прибавив:

— Если он не захочет прийти, скажи, что я тебя послала, Гейл Маккензи. Он меня знает.

— А ты…

— Я посижу с ней. Иди!

Джек помчался на улицу. За ним стрелой вылетел Керби.

Гейл подошла к зеркалу, провела расческой по своей гриве. Потом приблизилась к окну.

До рассвета оставалось часа два, но иссиня-черная ткань неба начинала уже редеть, обнажая проблески утренних звезд. Где-то на равнине горел непонятный слабый огонь, пугающий неизвестностью и в то же время странно манящий своим светом. Он показался ей лучом надежды, чудесным знамением всевышних сил.

Агнесса глубоко вздохнула. Гейл подошла к кровати, все еще размышляя; порылась в кармане, достала кружевной платочек и вытерла капли пота, проступившие на лбу больной, но после, опомнившись, брезгливо вздрогнула, осторожно взяла платок двумя пальцами и швырнула на пол.

Свеча оплыла, тонкий дымок вился вокруг лимонного овала пламени.

Снизу послышался шум, лай собаки, и запыхавшийся голос проговорил в коридоре:

— Помилуйте, юноша, я же не так молод, как вы! Дайте мне хотя бы здесь отдышаться. Вы меня прямо-таки загнали!

Через секунду человек вошел в комнату. Увидев Гейл, кивнул ей:

— Доброе утро, мисс Маккензи!

— Доброе утро, мистер Энтони! — улыбнулась она и встала, освобождая место.

— Не загораживайте свет, — предупредил Энтони; Джек и Гейл отошли к дверям. Керби улегся на свое место.

Врач осмотрел больную, послушал сердце… Гейл и Джек настороженно следили за его действиями. Минут десять стояла тишина, прерываемая лишь тяжелым дыханием Агнессы и звуками перебираемых инструментов.

По лицу Энтони нельзя было понять ничего определенного. Он был спокоен.

— Подойдите ко мне, — негромко сказал он Джеку, а когда тот приблизился, спросил: — Когда она почувствовала себя плохо?

— Так — вчера вечером, но нездоровилось ей уже несколько дней. Что с ней, скажите?

— Положение ее очень серьезное, и в ближайшие дни вы должны предпринять все, что возможно, иначе будет поздно. Я напишу, какие нужны лекарства и как их принимать. Достать их можно, но только за золото, только в обмен на золотой песок! Если вы их достанете вовремя, то больная, может быть, поправится. Не буду вас обманывать: состояние опасное. Да, и необходимо постоянное тепло в помещении и хорошее, непременно хорошее питание.

Он сел за стол и составил целый список названий.

— Вот. Все это нужно достать как можно скорее. И пусть при ней постоянно кто-нибудь будет. Запомнили?..

Джек, внимательно и безмолвно слушавший все это, кивнул.

Энтони не спеша собрался и направился к выходу.

— Я провожу вас, доктор, — сказала Гейл и вышла за ним.

Они молча миновали коридор и лестницу. На крыльце Гейл, ежась от холода, сунула руку за пазуху и вытащила маленький сверток.

— Возьмите, — она протянула Энтони деньги. — Это ведь я позвала вас.

— Благодарю, мисс Маккензи, — проговорил тот, спрятав сверток.

— Скажите, доктор, девушка в самом деле может умереть? — спокойно спросила Гейл.

— Может. Даже если начать лечить ее немедленно, я все равно не уверен в благополучном исходе. Она очень ослаблена…

— Жалко!

— А у них есть золото?

— Нет. — Гейл, вспомнив о чем-то, презрительно усмехнулась. — Они нищие. Ничего у них нет.

— Как ваше здоровье, мисс Маккензи? — немного потоптавшись на крыльце, спросил Энтони.

Она отвечала равнодушно:

— Я здорова.

— Дай вам Бог!..

Они разошлись.

Гейл вернулась к Джеку. Он стоял, отвернувшись к окну; Гейл выждала с минуту, потом сказала:

— Надеюсь, я тебе больше не нужна? Тогда пойду к себе.

— Ты не знаешь, кто здесь может достать нужные лекарства? — спросил он, не поворачиваясь.

— Конечно, знаю. Тот же Энтони достанет, если ему заплатить. Имея золото, здесь можно достать все, что угодно.

— Что он за человек? Откуда ты с ним знакома?

— Через моего приятеля, у них какие-то общие дела. Энтони очень любит деньги, но как врачу ему можно доверять.

— Что он делает на прииске, такой корыстный? Ведь он врач!

— Ну и что? — со смехом удивилась Гейл. — Бескорыстные на прииск не приезжают — им не нужно золото! Да, он врач, и что тут такого?.. Каждый добывает золото наиболее доступным ему способом!

— Пожалуй!..

Джек подошел к постели Агнессы. Бледность вновь уступила место жаркому румянцу, руки девушки то вытягивались вдоль тела, то сплетались беспомощно, будто в мольбе.

— Я пойду, — повторила Гейл, приближаясь к выходу.

— Иди. Спасибо тебе. Зайдешь утром? Нужно поговорить.

— Утро уже, кажется, наступило. Зайду, так и быть, — и закрыла за собой дверь.

Джек в самом деле не заметил, как рассвело. Глядя на лежащую в беспамятстве Агнессу, он думал только об одном: где и как добыть золото? Он не смел представить, как это Агнесса, еще недавно удивительно живая, юная, вдруг превратится в ничто. Ему случалось видеть смерть: погибали приятели в бессмысленных драках от ножей портовых головорезов, разбивались, падая с лошадей, — это считалось делом обычным. «Не повезло», — так говорили о них, и такое не сегодня-завтра могло произойти с каждым. И никто не боялся этого.

Познакомившись с Агнессой, Джек испытал много ранее не изведанных чувств, и хотя чувство потери близкого человека было ему знакомо с времен гибели Александра Тернера, все-таки по-настоящему жуткую тоску и боязнь смерти другого он ощутил только сейчас. Эта девушка стала как бы частью самого Джека, без нее весь мир развалился бы на куски, просто перестал бы существовать.

Джек понимал: честным путем золото здесь не достать. Оно было нужно сегодня, в крайнем случае завтра, не позднее! Одолжить было не у кого, заработать — негде. Судьба загнала его в тупик, не оставив даже выбора. Он размышлял, зная, что теряет драгоценные минуты, пытался придумать хоть что-нибудь. И мысленно был готов на все, лишь бы не потерять Агнессу,

Гейл пришла, как обещала. Открывая ей дверь, Джек одновременно выпустил на улицу Керби.

— Отощал он что-то у тебя, — сказала она. — Давай его мне — за неделю откормлю!

— Лучше скажи, где достать золото?

Гейл засмеялась, но вырвавшийся у нее полустон-полувздох прозвучал вовсе не весело:

— Если б я знала!..

Она взглянула на Агнессу: девушка лежала неподвижная, как восковая кукла; с того времени, как она впала в забытье, прошло всего лишь несколько часов, но черты ее лица заострились, она казалась давно и безнадежно большой. «Умрет», — подумала Гейл и спросила:

— Она не приходила в себя?

— Нет.

Джек подошел к Гейл; взял ее за плечи, повернул к себе и посмотрел в глаза. Она вздрогнула.

— Ты хочешь меня о чем-то попросить?

— Ты должна мне помочь, — твердо произнес он.

— Если хочешь, чтоб я дала тебе деньги, — усмехнулась она, — то уверяю тебя, у меня их просто нет.

— Я не хочу, чтобы ты давала мне деньги, — ответил Джек, — но ты должна помочь мне их достать.

На ее губах появилась легкая улыбка.

— Тебе, наверное, редко отказывают, да?

— Почему ты так решила?

— Просто ты такой симпатичный парень, так красиво улыбаешься… Тебе очень трудно сказать «нет».

— Я говорю с тобой серьезно, Гейл.

Гейл отстранилась от него.

— С чего это ты взял, что я должна тебе помогать? Да и чем я тебе помогу? Я не знаю, где взять золото, не знаю!

— Энтони тоже сказал, что не знает. А ты говоришь, он может достать все, что угодно!

— Если ему заплатить, — уточнила Гейл.

— Нечем мне заплатить, нечем! Ты же слышала все! День-два — и будет поздно! Вчера я скорее умер бы, чем стал унижаться перед кем-то, а сегодня готов просить помощи у первого встречного!

— Но почему ты так упорно утверждаешь, что я могу тебе помочь, не понимаю!

— Ничего я не утверждаю! И вообще, можешь идти, я тебя не держу! — Джек пинком распахнул перед нею дверь.

— Ну ты и псих! Прямо второй Кинрой! — спокойно заметила Гейл. Она прошлась по комнате, собираясь с мыслями. — Да, — сказала она, — посмотри, до чего ты довел бедную девушку! А сам, наверное, обещал ей золотые горы! Все вы такие, все! — с ненавистью повторила Гейл, игнорируя его взгляд. — Завлек, соблазнил…— Она говорила с нажимом, делая ударение на каждом слове. — Чем? Красивыми глазами, своей улыбочкой?.. А теперь!..

— Если ты хочешь доказать, что я свинья, напрасно теряешь время: я давно уже это понял!

— Ладно, — смилостивилась Гейл, — попытаюсь тебе помочь. Но только ради Агнессы. Хочешь, я познакомлю тебя с моим приятелем?

— Зачем?

— Если ты ему подойдешь, он даст тебе работу.

— Какую?

— Тебе не все равно?..

— Все равно, если за нее платят золотом.

— Что ж, работа эта нехитрая и заработок хороший. Но соглашаться не спеши, а то, может, потом пожалеешь! — Она рассмеялась.

— Что-то ты темнишь!

— Нет, почему? — возразила Гейл и произнесла с расстановкой:— приятель Кинрой Клейн, бывший зотолотоискатель, вместе со своими дружками грабит дилижансы на дорогах, убивает богатых путешественников… У меня золота нет, я жду своей доли уже год, но, кажется, так и не дождусь. Впрочем, это отношения к делу не имеет… Так вот: Кинрою нужны были люди. Завтра он, возможно, зайдет ко мне, и я смогу с ним поговорить. Понятно?

Джек молчал. Гейл подождала немного, потом, внимательно глядя на него своими карими глазами, спросила:

— Что же ты не отвечаешь?

— Так значит, завтра? — переспросил он. Взгляд его, устремленный в неизвестность, мрачный, не выдал, однако, ни мыслей, ни чувств.

— Ты подумай еще, — сказала Гейл, по-прежнему испытующе всматриваясь в лицо Джека. — Я загляну к тебе вечером и узнаю окончательно. Идет?..

— Ладно.

— Тогда пока!

Гейл удалилась, а Джек склонился перед постелью своей возлюбленной. Он отвел волосы с лица Агнессы, а она открыла вдруг глаза: взгляд ее был болезненно странен; она словно продолжала бредить и пыталась что-то сказать, но не могла. Джек не знал, стало ли ей легче, раз она пришла в себя, или это лишь предвещение чего-то худшего.

— Агнес, милая! — позвал он. — Что у тебя болит? Она прикусила губу, замерла, стараясь вникнуть в смысл его слов, и дышала все так же тяжело и неровно.

— Ничего… не болит, — прошептала она наконец, — только хочется спать.

Джек укрыл ее получше, но через минуту заметил, что она вся дрожит, сжавшись в комок.

— Тебе холодно? — спросил он.

— Мне страшно, — ответила Агнесса, и слезы побежали по ее горящим щекам.

— Чего ты боишься, моя Агнес? Чего?..

— Не знаю, — с трудом, чуть слышно произнесла она. Темные кошмары, будто щупальца спрута, заползали в душу, сжимая в тиски, заставляя трепетать испуганное сердце.

— Страшно, мне страшно, — повторила она, следя за плывущими по стене неясными тенями.

— Да что ты, маленькая, я же с тобой! — Джек гладил ее горячую ладонь.

— Не уходи, — попросила Агнесса.

— Я не уйду, Агнес, все время буду рядом.

Она облегченно вздохнула, повернулась на бок, закрыла глаза, но вскоре встрепенулась.

— Джек!

— Я здесь, Агнес.

— Нет, ты хочешь куда-то уйти от меня, — жалобно проговорила она.

— Да нет же, нет! Спи, мой цветок, — ответил он, гладя ее волосы.

Она умолкла, но йотом спросила:

— Что со мной, Джекки?

— Ничего страшного. Ты скоро поправишься.

— И мы уедем отсюда?

— Конечно, уедем.

— Дай мне твою руку, — попросила Агнесса, протянув ладонь, но Джек, взяв ее в свою, поднес к губам и поцеловал.

— Джекки, — сказала девушка, глядя на него сквозь заслонявшую взор пелену, — я тогда… Прости, что сказала о твоем происхождении… У меня вырвалось… я не хотела тебя обидеть! На самом деле мне всегда было и будет совершенно все равно, кто ты и откуда: для меня ты один-единственный и самый лучший, я всегда буду любить только тебя…

— Агнес! Тогда я сам был во всем виноват, и ты еще мало меня наказала! — в смятении произнес он, а после добавил тихо:— Для меня очень важно то, что ты говоришь…

Немного погодя Агнесса заснула; сон ее был беспокоен, она металась в жару и стонала, и Джек весь день и всю ночь не отходил от ее изголовья.




ГЛАВА VI


Кинрой был удивлен: к его приезду Гейл принарядилась, приготовила хороший обед, а при встрече снизошла до поцелуя. Она отличалась непредсказуемостью, он знал это, но ему было известно и другое: она никогда ничего не делала зря.

— Что это ты?.. — проговорил он, проходя в комнату.

— Нравлюсь? — Она улыбалась обманчиво и с превосходством. — Или нет?..

— Нравишься, — отвечал он, глядя на нее, высокую, белокожую при ярком свете двух канделябров, в красном кашемировом платье, обтягивавшем талию и грудь, с красным же бантом в волосах.

В комнате стояла жара; пламя ревело в камине, оконные стекла запотели. На столике, покрытом скатертью, симметрично расположились два прибора.

— Где ты все это взяла? В чем вообще дело? — произнес Кинрой, созерцая интимную обстановку ее жилища. Он оглянулся, словно желая удостовериться, что они здесь одни.

— Сегодня исполнился ровно год с того дня, как мы с тобой вместе, — сказала Гейл, улыбкой отвечая на его подозрительный взгляд.

— Неужели? Ну и что с того?.. Ты же говоришь, мы были всего лишь компаньонами.

— Не всегда же… Вспомни! И вообще, какого черта ты недоволен? Хочешь, чтоб я тебя опять прогнала?

Он не мог понять, шутит она или говорит серьезно, и потому ответил:

— Брось, Гейл, не будем ссориться! Разве я сказал, что недоволен?

Он протянул к ней руки, но она увернулась с дразнящим смехом.

— Ты слишком нетерпелив, Кинрой! Еще ничего не заслужил!

По его лицу скользнула быстрая тень. — Хватит, дорогая, мне надоело стелиться перед тобой, — произнес он грубо. — Вечно ты ломаешься! Она вспыхнула.

— Нет, врешь, я была покладистой, пока верила тебе!

— Ты опять за свое?..

— Да, золотой мой! Забыл, где выход? Показать?

Она притворилась обиженной, но Кинрой поймал ее за руку и резко рванул к себе.

— Слушай, ты! — Его челюсти напряглись, а во взгляде появилось нечто, заставившее ее вспомнить о том, что этот человек — убийца и бандит и при желании может заставить ее подчиниться себе силой. — Один раз я позволил тебе поиздеваться над собой, но больше этого не будет, запомни!

— Отпусти, Кинрой. Забудем это, я не хотела, — произнесла Гейл почти покорно, но в чернильных глазах ее спряталась злоба.

— Хорошо, забудем. — Он отпустил ее и кивнул на скатерть. — Давай-ка лучше перекусим, раз уж сегодня такой праздник.

— Что там у тебя новенького? — спросила Гейл, когда они сели за стол.

Кинрой пожал плечами.

— Да ничего. Что ты имеешь в виду?

— Ты нашел новых людей?

— Нашел.

— Сколько?

— Двоих.

— Мало, — заключила она. — Опять год ждать.

— Слушай, хватит! Снова лезешь не в свое дело!

Гейл фыркнула.

— Для тебя же стараюсь!

— Да ну? — В его улыбке мелькнула ирония. — Говори!

— И скажу. Я знаю одного парня, ему не повезло на прииске, сам знаешь, как это бывает! Он желает подзаработать, все равно каким образом. Может, возьмешь? Тебе же нужны еще люди.

Она выжидающе уставилась на него.

— Что он из себя представляет? — лениво произнес Кинрой.

— Ничего особенного, обыкновенный парень. Не хуже твоих ребят.

Кинрой, казалось, задумался.

— Почему я должен ему верить? Что он за человек? Я же не знаю!

— Узнаешь.

— Значит, говоришь, твой новый знакомый?

— Да.

— Интересно бы узнать, далеко ли зашло это знакомство?

Он говорил словно бы в шутку, но Гейл была начеку. Она ухмыльнулась и произнесла с той единственно верной интонацией, которой он только и способен был поверить:

— А, вот что! Не волнуйся, дорогой, у нас чисто дружеские отношения!

— Однако раньше ты ни за кого не просила, — заметил Кинрой, — что-то тут не так.

— Что тебе не так? Что это ты вздумал меня подозревать? Стану я кидаться на всякого нищего оборванца! Просто он меня попросил по-соседски, я и согласилась. К тому же интересно получается: от меня ты требуешь невесть чего, а сам отказываешь даже в такой ерунде! Ведь тебе же на пользу!

— Это еще не известно. Хотя ладно, я подумаю.

— Но я могу позвать его сейчас.

— Сейчас?

— Да, на пару минут. Ты только скажешь, что согласен.

— Ну ладно, — сказал Кинрой, — валяй, зови. Я сегодня добрый,

Гейл не заставила ждать. Она исчезла за дверью и через минуту появилась вновь, и уже не одна.

Весь вид Кинроя выражал полнейшую скуку и безразличие, меж тем как полузакрытые глаза изучали облик вошедшего во всех деталях.

— Кинрой, это Джек. Джек, это Кинрой, — быстро произнесла Гейл и заняла место чуть позади своего приятеля.

Кинрой раздумывал, развалясь на стуле, Джек стоял перед ним.

Так продолжалось минуты две… светлые глаза Джека смотрели в темные, непроницаемые глаза Кинроя.

Гейл чему-то усмехалась, поигрывая легким столовым ножичком, и держалась абсолютно независимо — одна со своими планами, в которые не хотела никого посвящать.

На тарелках лежали нарезанные ветчина, манящая ярко-розовой аппетитной свежестью, рыба, маринованные овощи, в миске дымилась мясная похлебка… У Джека, который давно не наедался досыта даже той скудной и грубой пищей, которую удавалось достать (а последние сутки не ел вообще), от голода закружилась голова. При виде пиршества этих двоих он почувствовал злобу: они купаются в изобилии, тогда как он ломает голову над тем, где взять для Агнессы хотя бы немного хлеба, хоть капельку молока и главное — спасительные лекарства!

Он с усилием оторвал взгляд от стола, боясь, как бы они не заметили голодного блеска в его глазах. Если только он решится, то у него все это будет…

— Так ты, говорят, хочешь подзаработать? — спросил наконец Кинрой.

— Да.

— Стрелять, надеюсь, умеешь?

— Умею.

— Верхом ездить приходилось?

— Да.

— А чего тебя принесло на прииск? — поинтересовался Кинрой: он почувствовал в односложных ответах Джека доходящее почти до ненависти очень сильное внутреннее сопротивление.

— Золота захотелось.

— Золота! — с усмешкой протянул Кинрой. — Ишь ты!.. — добавил: — что: завтра утром приходи в салун Лавиля. Знаешь, где это?

— Знаю.

— Я буду там со своими людьми и решу окончательно. Все, иди.

Когда Джек ушел, Гейл обратилась к Кинрою!

— Как, подходит?

— Вряд ли.

Гейл вскинула удивленные глаза.

— Почему?

— Да вот что-то в нем, — Кинрой прищелкнул пальцами, — не то.

— Что? Молодой сильный парень… Терпишь же ты возле себя болванов Дэвида и Фрэнка или выскочку Генри!

— Дэвида и Фрэнка не тронь, они парни что надо! А Генри я давно готов взять за шкирку и выкинуть вон! Когда-нибудь я доставлю себе такое удовольствие, но пока, ты же знаешь, мальчишка этот мне нужен, без него нам не обойтись.

Пока он говорил, Гейл подобралась сзади и, обвив его шею руками, словно желая задушить, зашептала:

— Я прошу, возьми к себе Джека, что тебе стоит, Кинрой?!

Он оторвал ее руки от себя и отбросил резко.

— Да на что он тебе сдался? Слушай, девочка, не хитри: этот красавец твой любовник?!

— Нет, клянусь, что нет! — воскликнула Гейл, а потом прибавила неохотно: — У него есть подружка, которую он любит. Я немножко подружилась с ними, надо же мне с кем-то общаться, пока тебя нет, и решила помочь: они остались без гроша. Разве ты никому никогда не помогал, Кинрой? Почему ты мне не веришь?..

Она произнесла все это печально и кротко. Кинрой ответил:

— Я решу завтра, сказал же. И не зли меня понапрасну. Мне надоели твои условия, ясно?

— Ясно.

— Вот так, — удовлетворенно произнес он свое последнее слово. А Гейл вдруг рассмеялась неизвестно почему, а в глазах ее что-то блеснуло. И Кинрой так и не узнал, чему смеялась она и отчего не смогла сдержать своих злых и тяжелых слез.

Джек попал в затруднительное положение: оставить Агнессу одну он не мог, а уйти необходимо и, возможно, надолго. Обращаться же к Гейл ему не хотелось.

Раздумывая, что бы предпринять, он неожиданно столкнулся в коридоре с Элси. Девушка, по своему обыкновению подметавшая лестницу, сначала вздрогнула от испуга, но, повернувшись, воскликнула:

— Это вы! Давно я вас не видала! — Она кокетливо скосила глаза и улыбнулась. — А где мисс Агнесса?

— Дома, — ответил Джек, намереваясь пройти мимо, но потом вдруг приостановился.

— Что ты делаешь завтра? — спросил он.

— Я?.. — Элси широко раскрыла глаза. — Я… я… ничего не делаю.

— Послушай. — Он приблизился к ней. — У меня к тебе дело.

Элси слушала с жадным изумлением.

— Не могла бы ты, — продолжал Джек, — посидеть завтра с Агнессой? Она тяжело больна, ее нельзя оставлять одну, а мне нужно уйти.

Разочарованная Элси вновь взялась за метлу.

— Не знаю, — ответила она вяло и равнодушно, — если миссис Бингс меня отпустит. Мне ведь нужно делать работу в доме.

— Я уговорю миссис Бингс. Так ты придешь?

Элси кивнула, и Джек, уладив таким образом дело, возвратился к Агнессе.

День погас, и Джек зажег свечу. Агнесса спала в неестественной, неудобной позе — он повернул ее легкое тело, но она не проснулась, а лишь вздохнула тяжело, и по измученному лицу пробежали серые тени.

И в эту ночь Джек не сомкнул глаз, а утром, когда пришла Элси, стал собираться в путь. Заспанной девушке пришлось выслушать указания и поклясться, что она не выйдет из комнаты, а в случае, если Агнессе станет хуже, позовет Гейл.

Джек шел к салуну Джима Лавиля. Было холодно, ломкие травинки выглядывали из снега, запоздало шурша, а ветер, гнавший по дороге снежную пыль, пригибал их и скручивал нитью.

Вопреки самому себе Джек не очень спешил, он все еще раздумывал, пытаясь найти другой выход, проклиная судьбу, загнавшую его в угол, заставлявшую делать то, для чего он не был предназначен, как и изначально — каждый человек.

Непонятным чутьем Джек уловил, что его кто-то преследует, и оглянулся: по снежному полу скользило солнечно-рыжее пятно. Он остановился. Пятно росло, увеличивалось и наконец превратилось в большую лохматую собаку. Не добежав до хозяина пару футов, Керби резко затормозил и всеми четырьмя лапами уселся в снег, вопросительно глядя на Джека; он услышал то, что следовало ожидать:

— А ну, иди домой!

Пес не спешил выполнить приказ, он лишь прижал уши, ожидая новых окриков. Джек замахнулся на собаку.

— Пошел вон!

Керби прекрасно все понял и для вида сделал пару шагов назад, а когда хозяин продолжил путь, двинулся за ним. Прогнать пса так и не удалось; смирившись, Джек взял его за ошейник и повел рядом с собой.

Ранним утром (лучшее для работы время) народу в салуне было немного. Часть посетителей расположилась в глубине помещения за столиками, несколько человек маячили у стойки. Кинроя среди них не было.

Джек не имел ни гроша, никого здесь не знал, так что околачиваться в салуне считал делом бессмысленным. Выждав минуту, он направился к выходу. За ним послушно следовал Керби.

Один из посетителей бросил пить виски и, повернувшись к приятелю, сказал:

— Хорошая собачка.

— Да, — подтвердил тот.

— Шкура у нее хорошая! — послышался голос. Присутствующие обернулись: на пороге стоял Кинрой. Его, по-видимому, здесь все знали: кое-кто приветствовал поднятием руки, некоторые кивали. Несколько человек (пятеро, как сосчитал Джек) подошли ближе и прислушались. Хозяин, коренастый мужчина средних лет, похожий на обычного золотоискателя, продолжал спокойно протирать и ставить на стойку бутылки.

— Шкура у нее хорошая! — продолжал между тем Кинрой, поигрывая зажатым в руке тонким хлыстом.

Джек хотел ответить что-нибудь резкое, но сдержался, только глаза его настороженно сузились под взглядом приятелей Кинроя.

— Могу купить. Сколько ты за нее возьмешь? — не унимался их главарь.

— А сколько бы ты взял за свою?

Услышав это, Кинрой поднял было хлыст на уровень лица Джека, но потом вдруг, подумав о чем-то, усмехнулся и обронил спокойно:

— Ребята, это Джек. Желает иметь долю в нашем деле.

Равнодушие взглядов сменилось особого рода интересом: так рассматривают лошадей на рынке.

— Возьмем? — спросил Кинрой своих людей. Вперед выступил черноволосый молоденький франт, минуту назад похваливший Керби. Безукоризненность его одеяния на фоне явной небрежности одежды остальных воспринималась почти как вызов. Джек сразу заметил, что небольшие руки его в отличие от грубых мозолистых рук приятелей ухожены, а глаза, глаза расчетливого капризника, нахальны и умны.

— Генри, — представился он, показав в улыбке безупречно ровные зубы. — А это Дэвид.

Дэвид кивнул новичку. Он казался проще Генри, с таким парнями Джек имел дело и раньше. Некрасивая, хотя и не лишенная достоинств внешность, крепкая фигура, свобода как выражений, так и действий, безудержная смелость и полное отсутствие предрассудков.

— А давай возьмем! — сказал он Кинрою. Остальные тоже как будто были не против.

— Наше общество принимает вас, сэр! — заявил Генри.

— Надо это дело отметить, — предложил кто-то. «Общество» любило виски. Что еще оно любило, Джек мог перечислить без запинки.

Двое — рыжий Фрэнк и верзила Руди — попытались немедленно организовать, попойку, но шестой участник разговора, Линн, наблюдавший за Кинроем, остановил их.

— Подождите!

Те замолчали наконец и обратились взорами к Кинрою, который стоял в стороне и изучающе глядел на своих «ребят».

— Значит, так, — произнес он, равномерно ударяя кончиком хлыста по сапогу, — я ничего еще не решил. Кто знает, каков этот парень в деле?..

— Так испытать надо! — сказал Дэвид. — Пусть едет с нами завтра, вот и посмотрим!

Речь шла о вещах, для них, по-видимому, совершенно обыденных; Джек же внутренне содрогнулся. Он не был чрезмерно чувствителен: воспитанный на улице, среди бездомных мальчишек, он не имел никаких осмысленных, твердых моральных принципов и убеждений, и все же ему стало не по себе: в нем сопротивлялась сама природа человеческая.

— Лошадь у тебя есть? — спросил Линн.

— Нет.

— Нет?

— А ты, Кинрой, уступи ему Арагона. Все равно не ездишь на нем! — предложил Фрэнк. — Отдай прямо сейчас, пусть завтра на нем и приедет.

— Арагон мой собственный конь, я не каждому доверю на нем ездить, — холодно возразил тот, явно недовольный предложениями подчиненных.

— Но, Кинрой, ведь это ты привел к нам этого парня, — с улыбочкой напомнил Генри. — Тебе и решать. Или ты что, совсем не знаешь его?

— Верно. Что, пошли посмотрим коня?..

Все согласились. Путь пролегал через равнину. Джек шел рядом с Генри, впереди покачивалась широкая спина Дэвида и зад его приземистой кобылы.

Керби бежал рядом с хозяином.

— Собака у тебя хорошая, — повторил Генри. — Это сенбернар, да? Я давно хочу завести щенка. Только мне ирландский волкодав нужен.

— Здесь нет?..

— А что здесь есть? Здесь ничего нет… Дрессируешь своего? — спросил он, кивая на Керби.

— Кое-чему учу.

— Правильно. Вон Дэвид тоже дрессирует свою Красотку.

Генри с наслаждением шлепнул лошадь хлыстом по спине, что, впрочем, не возымело никакого действия. — Она его ждет возле салуна в любое время, при любой погоде. Он еще научит ее выволакивать его из-под стола и забрасывать в седло. А, Дэвид?..

Дэвид дружелюбно ругнулся в ответ.

— Ничего у нас ребята, — сказал Генри, — они тебе понравятся,

— А мы не девки, чтобы нравиться, Генри, — заметил, не оборачиваясь, Дэвид.

— Вот Дэвид хороший парень, — продолжал Генри, не обращая внимания на реплику. — Последним поделится, и вообще с ним хоть в огонь, хоть в воду: не продаст, не подведет.

Дэвид подтвердил сказанное непечатным словом.

— Ну, что с них возьмешь! — спокойно произнес Генри. — Дикари… У нас тут из прежних вот Фрэнк еще. А остальные — новые.

— Тоже дикари? — поинтересовался Джек. Генри развел руками.

— Конечно! Но от них ничего особенного и не требуется. В основном, все по части рук и ног. Хорошо также иметь страшную рожу, вон как у Фрэнка. А башка тут штука лишняя, понял? Большого ума не надо.

— А у тебя как со всем этим?

— У меня? — Генри смерил Джека взглядом и произнес уже не глумливым тоном, а вполне серьезно: — У меня все в порядке. Нормально.

И Джек, глядя в его чуть раскосые, жестокие и умные глаза, понял, что Генри не лжет.

Компания остановилась у небольшого сарая с узкими окошками. Кинрой нашел глазами Джека и произнес:

— Ты! Иди сюда!

Джек подошел.

— Поживее там! Чего возитесь! — недовольно крикнул Кинрой приятелям.

Приятели отперли дверь, и Джек, сопровождаемый Кинроем и Линном, вошел внутрь.

Повеяло хорошо знакомым полузабытым сенным теплом. В загончике стояли две лошади: одна из них, чистой белой масти, блеснула на вошедших влажными глазами.

— Вот Арагон, — сказал Кинрой. — Попробуй оседлать его.

Коня вывели на край поля. Конь вздрагивал, раздувал нервные ноздри, сторонясь чужого человека. Присутствующие встали полукругом.

«Арену хотят устроить, — подумал Джек. — Стал бы я связываться с вами…»

— Подержи собаку, — попросил он Дэвида. Тот кивнул и взял Керби за ошейник.

Джек вскочил в седло Краем глаза он успел заметить интерес на лицах приятелей Кинроя Лишь Генри, стоя в стороне, с безразличным видом хладнокровно счищал с одежды снег

Белый конь, резко сорвавшись с места, поскакал по белой равнине

Он мчался, все ускоряя ход, и Джек на мгновенье забыл все, что окружало, тревожило его, он не замечал ни прерывисто шумящего ветра, ни колючих снежинок, летящих из под копыт разгоряченной лошади, с каждым шагом которой оживало в нем пламенное ощущение свободы, Джеку казалось, он чувствует, как напрягаются сильные мышцы коня, ощущает теплоту его бархатистой кожи, а скрип седла был подобен ни с чем не сравнимой музыке

Он направил коня обратно, собираясь остановить его возле сарая, но Кинрой при приближении лошади щелкнул вдруг хлыстом, стараясь задеть ее, и Арагон, обожженный внезапным ударом, бросился на передние ноги, взбрыкнул, а потом, как-то вымученно заржав, завертелся на месте, то и дело поднимаясь на дыбы — Джек справился с ним только благодаря своему опыту и умению

— Ну как тебе Арагон? — спросил, нагло улыбаясь, Кинрой Джек заметил прятавшееся за улыбкой разочарование, и в нем шевельнулось злорадство.

— Хорошая лошадь. Я возьму ее, если позволишь.

Кинрой поморщился, но сказал—

— Да, как договаривались. Ну что ж, теперь можно и выпить!

Компания сразу повеселела Джека окружили Дэвид, Фрэнк и Руди. Кинрой и Линн пошли впереди, а сзади двигался Генри

— Чем ты занимался раньше, до того, как приехал на прииск? — спросил Дэвид, которому Джек сразу пришелся по душе

— Объезжал лошадей на конном заводе.

— О! — воскликнул Фрэнк — Уважаю!

Разговор шел о разных пустяках до тех пор, пока компания не достигла желанной цели — салуна, где их ждало давно признанное райским блаженство, без которого и жизнь была не жизнь.

Джеку вовсе не хотелось пить и тем более за чужой счет (по правилам, виски должен был ставить именно он, но — увы! — в его карманах гулял ветер). Он вспомнил вдруг о том, что зверски голоден, хотя желудок уже не ныл, а лишь тупо болела голова от этого. Джек ощущал пустоту в мыслях и непривычную слабость. Он знал только одно — нужно достать золото сегодня, и не позднее. Но где? Попросить у кого-то из этих почти незнакомых людей?

Джек думал об Агнессе и потому не расслышал вопрос Дэвида.

— Что? — переспросил он

— Я говорю, каких девочек ты любишь?

С момента их прихода в салун не прошло и получаса, но Дэвид успел опрокинуть в себя не один стакан крепчайшего напитка

— Разных, — ответил Джек, не отвлекаясь от своих проблем.

— У нас только хорошенькие! — простодушно похвалился Дэвид и, доверительно приблизившись к собеседнику, добавил — Джулия, видишь, та, что с Фрэнком? Ничего, правда? Подари ей вот такой, — Дэвид показал размеры, — кисет с золотом — и она твоя!

— Ты дарил? — поинтересовался Джек

— Конечно, дарил. Все дарили. Попробуй и ты — не пожалеешь! Бывают, ясное дело, и лучше. У Кинроя подружка мировая, настоящая красавица! Гейл — королева прииска! Эй, Джулия, пойди-ка сюда!

К стойке подошла улыбающаяся полненькая брюнетка с гладким выбеленным лицом и словно приклеенной улыбкой. Дэвид подал ей стакан, она взяла, зябко поведя обнаженным, белым, как алебастр, плечом.

— Слушай, Джулия, вот тебе задачка перед тобой двое — я и он — Дэвид кивнул на Джека — Кого выбираешь? Помни только, что меня ты знаешь хорошо, а его видишь в первый раз!

Девушка стрельнула кукольными глазками и показала на Джека

— Почему его? — расстроился Дэвид — Вот женщины!

— Ничего, — сказал Джек, — как только она узнает, что у меня нет золота, так сразу выберет тебя.

К стойке подлетел Фрэнк

— Зачем переманиваете, парни? — закричал он. — Нечестно!

— Да ничего мы не переманиваем, — отозвался Дэвид. — Хоть сейчас забирай…

Веселье продолжалось. Народу собралось предостаточно. Жестикулировали, кричали одни, тихо перешептывались другие, третьи входили внутрь, выходили обратно, снаружи слышалась людская перебранка, ржание привязанных к ограде лошадей.

Звон бутылок и стаканов (хозяин едва успевал разливать напитки), шелест карт за столами, ленивая ругань, взрывы хохота — сейчас это не казалось Джеку родным и привычным. Фрэнк, Руди, Линн были пьяны. Кинрой куда-то исчез. Генри тоже не было видно. При входе в салун завязалась драка, девицы визжали, кто-то беспорядочно стрелял в воздух.

Керби терпеливо лежал под столом, то и дело фыркая от табачного дыма, насквозь пропитавшего помещение.

Дэвид вел себя спокойно, может быть, потому, что уже не был способен совершать резкие движения. Найдя в Джеке благодарного слушателя, он болтал без умолку. Джек для вида изредка натянуто улыбался, но мысли его были далеко. Дэвид, наливая себе виски, не забывал и товарища, но Джек незаметно отодвигал рюмку к веселящемуся рядом Фрэнку, ибо знал: если сделает хотя бы один глоток сейчас, во время своей вынужденной голодовки, то тут же и свалится замертво.

— Настоящий друг — это тот, кто может все! — изрек Дэвид очередную пьяную истину и угрожающе двинулся на Джека: — Я тебе друг?!

— Друг. Одолжи мне немного золота.

— Сколько хочешь! — Дэвид развел руками. — Хоть все отдам!

— Все не нужно.

— Ладно, — согласился Джек, встряхивая головой, — возьми сколько надо, а на остальное выпьем. Эй, Джим, ну-ка еще по стаканчику!

— Выпить успеем. Давай золото.

— Бери! — широким жестом кинул на стол небольшой мешочек. — Возвращать не надо!.. Джим, да где ты, черт?!

Джек взял золото. В мешочке заключалось спасение, спасение дорогой ему жизни. Теперь нужно было спешить.

— Ты куда? — удивился Дэвид.

— Посмотрю, привязана ли лошадь

— Фрэнк! — из последних сил Дэвид. — Иди-ка, привяжи наших лошадей… Куда ты? Куда?! — Он возмущенно хлопнул ладонью по столу, заметив, что Джек все-таки собирается ускользнуть.

— Меня ждут.

— Кто? — деловито осведомился Дэвид, невероятным усилием удерживая клонившуюся вниз голову,

— Один человек. И это очень важно.

Джек позвал Керби и быстро прошел между пьяными.

— Эй, подожди! — окликнул кто-то у входа.

Джек обернулся: на него смотрели темные глаза Кинроя.

— Завтра приходи. Может, понадобишься.

— Хорошо, приду, — ответил Джек.

Больше они ничего не сказали друг другу, но как порой между людьми в один миг протягивается соединяющая души ниточка симпатии или любви, так они оба почувствовали раз и навсегда разделившее их чувство глубокой неприязни, происхождение которой вряд ли смогли бы объяснить.

Кинрой вздрогнул: ненависть скользнула в него ядовитой змеей и до поры затаилась в сердце.

Наскоро привязав белого коня во дворике, Джек помчался в дом. В комнате было тихо; он распахнул дверь — сердце билось намного сильнее обычного…

Элси исправно сидела у постели Агнессы. Агнесса спала, отвернувшись к стене. Джек, облегченно вздохнув, подошел ближе.

— Как дела? — обратился он к Элси, и та отвечала тонким тусклым голоском:

— Мисс Агнесса уснула недавно. Ей было очень плохо. Мисс Маккензи приходила сюда.

— И что бы ты без меня делала? — раздался насмешливый голос.

Гейл вошла незаметно и теперь стояла за их спинами. Увидев ее, Элси вскочила со стула, попятилась к дверям и выскользнула из комнаты.

Гейл усмехнулась.

— Зачем ты ее позвал? Какой от нее толк? Попросил бы уж меня.. Твоя Агнесса бредила, металась, я еле удержала ее. Она все время звала тебя.

Спутанные волосы девушки неровно стлались по подушке, бледные губы были страдальчески сомкнуты, а во всем лице не было ни кровинки; туманность печальных снов витала надо лбом. Одеяло сползло на сторону и, поправляя его, Джек коснулся плеча Агнессы, еще хранящего следы южного загара, который некогда так поразил Гейл и который сейчас напомнил Джеку удивительное время их с Агнессой путешествия.

Он вспомнил мир синего неба и желтой земли, где на десятки миль кругом и днем, и ночью — никого, лишь ущелья, каньоны, высота и простор… Казалось, в этом мире, кроме двух влюбленных, никого не существовало. Это был тяжелый переход, но Джек забыл о зное, жажде, пыли и ветрах, он помнил только улыбку Агнессы, ее зеленые глаза, с изумлением и восторгом глядящие на диковинную природу из-под запыленной шляпы, помнил смуглые руки, державшие повод коня, и все-все минуты, часы, дни их счастья вдвоем, только с нею и с нею.

Нет, невозможно было, живя рядом с таким существом, стать грабителем и убийцей, безнаказанно проливающим чужую кровь! И Джек решил больше не ходить туда, где был сегодня, не встречаться с этими людьми. В конце концов у него было золото Дэвида, которого хватит на то, чтобы купить лекарства, ну а дальше… Дальше он что-нибудь придумает!

В реальность его вернула Гейл.

— Ну как? — спросила она. — Что тебе сказали ребята?

— Ничего особенного.

— Они возьмут тебя?

Джек неохотно кивнул.

— Как они тебе показались?

— Обыкновенными.

— Да, — подтвердила Гейл, — верно. Это же все бывшие золотоискатели. Кинрой ведь тоже не грабить сюда приехал, просто ему не повезло, как и тебе, вот и пришлось собрать ребят… Я тебе вот что скажу: Дэвид и Фрэнк — хорошие парни, держись их, они не подведут, а с Генри лучше не связывайся, он хоть и мальчишка, а хитер; со временем из него первоклассный негодяй получится. Двоих новеньких я не знаю; одного Кинрой сразу к себе приблизил, значит, дрянь человек, а другой, наверное, ничего.

— Знаешь, я как-нибудь сам разберусь!

— Ах, так? — Гейл обиженно поджала губы, уязвленная его ответом. — Ну, извини, извини; раз ты такой умный, то мои советы тебе, ясное дело, ни к чему.

— Просто я не собираюсь больше иметь с ними никаких дел, — подводя итог своим размышлениям, сказал Джек.

— Вот как? Что ж, очень мило. Но напрасно. Кинрой сочтет себя оскорбленным.

— Золото я взял не у Кинроя, а у Дэвида, с ним и буду разбираться. Как-нибудь рассчитаюсь.

Гейл рассмеялась.

— Дэвид — добрая душа, он простит тебе этот долг, особенно если ты расскажешь душещипательную историю о своей Агнессе. Но Кинрой обидится.

— Плевать я хотел на Кинроя! Лошадь я ему верну.

— Он дал тебе лошадь?

— Да. И сказал прийти завтра, но я не пойду.

— Нет?

— Нет.

— Тогда я тебе не завидую. Кинрой не прощает таких штучек: пришел, ни за что ни про что получил золото, а потом вдруг — знать вас не желаю! Кстати, ты и меня подводишь, ведь это я договорилась с ним о тебе. А теперь что ж, выходит, я наврала, подсунула ему фальшивку!

Джек скользнул по ней взглядом.

— Не переживай. Он твой дружок и тебя простит. В крайнем случае свалишь все на меня.

Гейл прищурилась.

— Не боишься?

— Нет.

— Ох ты! Не слишком ли уверен в себе?

— Ни в чем я не уверен, Гейл, — устало произнес он. Гейл засмеялась, как ему показалось, с презрением.

Решение Джека каким-то образом нарушало ее планы, но тем не менее она не злилась и разглядывала его скорее с любопытством, еще не успев понять, приятно ли ей на этот раз ошибаться в человеке или напротив — это очередное горькое разочарование. Впрочем, она, кажется, уже разучилась удивляться.

— Чем больше я узнаю тебя, Джек, тем больше изумляюсь, — заявила она вопреки своему чувству, — Иногда ты кажешься мне совсем мальчишкой, а случается, думаю, что ты лет на десять старше меня; иной раз я уверена в том, что по сути ты добрый человек и способный многим пожертвовать ради другого, но через минуту не сомневаюсь в твоей страшной жестокости. Дьявол ты или ангел — разве поймешь? Ты странный: на меня набросился, как голодный волк, чуть было силой не взял, а на свою Агнессу смотришь не дыша!

— Тогда я вел себя глупо. Мне неприятно вспоминать об этом.

Он не лгал, и Гейл, вновь задетая, воскликнула:

— А мне — приятно! Представляю, что было бы, если бы я не остановила тебя!

— Представляю, какие упреки слышал бы я теперь!

Гейл стиснула зубы так, что они скрипнули, будто у хищницы, и произнесла, с трудом сдерживая ярость:

— Ты… ты мелко плаваешь, Джек, вот что я тебе скажу. И у тебя никогда ничего в жизни не будет, ничего и никогда! Даже Агнесса тебя бросит рано или поздно, клянусь! Она еще девчонка, но со временем, когда повзрослеет, поймет, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на существование рядом с таким заурядным существом, как ты!

Джек поднял голову.

— Тебе доставляет удовольствие говорить мне гадости?

Гейл развернулась и резко выкрикнула:

— Да! Потому что ты мне ужасно не нравишься! Я… смотреть на тебя не могу!

Если б он позволил себе улыбнуться, она бросилась бы на него, как тигрица, но он ответил спокойно:

— Не смотри, кто тебя заставляет!

— Учти, как только Агнесса поправится, я ей все расскажу про тебя! Пусть знает, какая ты дрянь!

— Что ж, — сказал Джек, — ты имеешь на это право.

Гейл взглянула на него, хотя говорила совсем другое, и застыла на мгновение, увидев, каким отчужденно-жестоким может быть взгляд его светлых глаз.

Агнесса проспала до вечера. За это время Джек успел позаботиться о животных, Арагоне и Керби, заплатить долги, а главное — встретиться с Энтони и получить от него обещание достать в обмен на золото лекарства для Агнессы. Кое-что Энтони дал ему сразу, остальное поклялся принести на днях. После, возвратившись домой и наскоро утолив голод, Джек отослал Элси и стал дожидаться пробуждения возлюбленной, опасаясь тревожить ее сон.

У него было время еще и еще раз поразмыслить об их с Агнессой жизни, прошлой, настоящей и будущей. В сомнении смотрел он на оставшееся золото: впервые он держал его в руках, и его было так… мало. Мало для того, чтобы начать новую, безбедную, прекрасную жизнь, чтобы обрести уверенность в завтрашнем дне. Да, Агнесса, конечно, поправится, они уедут отсюда и… опять нужно будет искать способ заработать на жизнь, не на хорошую, нет, на обычную, серую, беспросветную жизнь. И тогда Агнесса, быть может, и правда бросит его… И Джек невольно возвращался к предательской, ужасной и соблазнительной мысли: а что если попробовать?! Один-два раза, и — вдруг повезет? — у них будет столько золота, что хватит не на один год! А Агнесса… Она больна, ничего не знает, и ей можно ничего не рассказывать, ни сейчас, ни потом. Она ни о чем не догадается, разве она может представить его грабителем и убийцей?! А он себя — может? С самим собой он всегда находился в достаточно сложных отношениях, противоречивых, порожденных изначальной жестокой необычностью судьбы. Но убивать?.. Разве он способен?.. И ведь это будет уже не судьба, а его собственный выбор! О нет!.. Но золото…

И Джек сидел, как в наваждении, не в силах отделаться от мыслей о призрачном блеске того, что открывало кратчайший путь в мир богатства и счастья.

Керби, впервые за много дней накормленный досыта, лежал в своем углу, часто поглядывая на спящую хозяйку. Ее неподвижность показалась ему чересчур продолжительной и, выбрав минуту, когда хозяин отвернулся, пес прыгнул к кровати, быстро поставил передние лапы на край постели и коснулся шершавым теплым языком щеки Агнессы. Последовавший за этим шлепок заставил Керби отскочить в сторону, но дело было сделано: глубоко вздохнув, Агнесса открыла глаза.

От слабости она почти не могла ни двигаться, ни говорить и все же, заметив тревожный взгляд Джека, пошевелилась и прошептала:

— Я долго спала… Сейчас ночь?

— Вечер. Тебе нужно принять лекарство, Агнес. Я помогу тебе подняться, хорошо?..

Она опустила ресницы, соглашаясь; Джек наклонился, немного приподнял Агнессу и ощутил неровное биение ее сердца.

— Что сказал доктор? — спросила девушка.

— Он сказал, что ты скоро поправишься, — солгал Джек, — возможно, через пару недель будешь на ногах. Выпей вот это… Или нет, сперва съешь хотя бы одну ложку…

Она помотала головой: при одной мысли о еде к горлу подступила тошнота.

— Совсем немножко, — с мягкой настойчивостью произнес Джек. — Я попросил миссис Бингс приготовить это для тебя. — И, поддерживая ее голову, заставил проглотить пару ложек какого-то кушанья, совсем не похожего на ту отвратительную пищу, которой они вынуждены были довольствоваться все последнее время: Агнесса почувствовала это, несмотря на непроходящую горечь во рту. То было что-то сладкое и нежное, запомнившееся еще со времен детства.

Потом он протянул ей лекарство, Агнесса сделала глоток из чашки.

— Горькое… ужасно!

— Потерпи, будь умницей!

Она облегченно вздохнула, когда Джек наконец опустил ее на постель. Он натянул толстые шерстяные чулки на ее ледяные ноги, поправил подушки и убрал с лица волосы. Он возился с ней, пока не заметил, что она смотрит на него сквозь слезную завесу.

Джек схватил ее за руку.

— Не плачь же, маленькая! Клянусь, я не лгал, ты выздоровеешь, и очень скоро! Все будет в порядке!

Он наклонился, и, обняв его, Агнесса разрыдалась. Джек почувствовал, как по всему телу от ног до корней волос пробежала волнующая быстрая дрожь; совсем не нужно было слов, он это понимал, и успокаивал Агнессу лишь ласковыми прикосновениями.

— Господи, как не вовремя все случилось…

Джек с удивлением встретил ее виноватый взгляд.

— О чем ты, Агнес, милая?

— Но ведь мы… У нас ничего нет, — с трудом выговорила Агнесса.

Джек заставил себя улыбнуться.

— Все хорошо, Агнес, не волнуйся. У нас есть теперь золото и будет… будет еще. Мы уедем, и сбудется все, о чем ты мечтаешь, обещаю тебе!

Агнесса закрыла глаза.

— Посиди со мной, Джекки. Когда ты рядом, мне легче.

— Я не собираюсь никуда уходить. Спи спокойно! Я просижу здесь всю ночь, а утром к тебе придет Элси.

— Ты пойдешь на прииск?

Его колебание было столь кратким, что Агнесса ничего не заметила.

— Да, Агнес, на прииск.

— Где Керби? — спросила Агнесса.

Пес, услышав свое имя, обрадованно завертел хвостом и подошел к постели девушки. Агнесса погладила его, вытянув руку, и Джек тоже приласкал собаку.

Пес так и не отошел от хозяйки и, когда она заснула, продолжал сидеть возле кровати вместе с хозяином. Незадолго до рассвета, когда Джек почувствовал, что если не отдохнет хотя бы немного, то просто не сможет никуда пойти, человек и собака покинули свой пост и устроились в углу комнаты. Постелив на пол полушубок, Джек лег рядом с Керби и не рассердился, когда пес положил на его плечо свою лохматую рыжую морду.




ГЛАВА VII


— Черт возьми, сколько можно тут торчать? А если дилижанс вообще сегодня здесь не проедет? — ворчал Фрэнк, который раз выглядывая из-за ветвей.

Они уже довольно долго наблюдали за дорогой, и холод пробирался сквозь одежду.

Лошади стояли наготове в укрытии. Неподалеку Дэвид, сидя на поваленном дереве, продолжал начатый рассказ:

— Так вот, значит, у моего отца было девять детей, я старший. Однажды папаша сказал мне: «Дэвид, все. Тебе уже тринадцать лет, ты должен помогать мне кормить семью». Я был послушным сыном, пошел работать. Трудился от зари до зари, да еще дома приходилось возиться с малявками… Словом, парни, не жизнь была, а сущий ад! Вставать приходилось до ужаса рано: вечером только глаза закроешь — бац! — уже толкают: вставай, Дэвид, корми семью! А есть мне давали не больше других, иной раз и меньше: мать все для младших старалась… До семнадцати лет я так жил, а потом понял наконец, что это пожизненная каторга! Тогда я разом все отрубил: собрался и удрал, сначала на Запад, а потом сюда. И не жалею! Здесь я сам себе хозяин, птица вольная и главное — ни за кого не в ответе! А там… До сих пор не забыл, как орут младенцы ночью. Представьте: ты только уснул — и вдруг этот нудный плач, он выводит из себя, это хуже всякой пытки! Сколько лет я просыпался от него! Кошмар! Вот почему я никогда не женюсь; женишься — и получишь кучу ребятишек, а хуже этого, поверьте, парни, ничего нет!

— Куда ты денешься! — подошедший Фрэнк. — Рано или поздно тебя соблазнит какая-нибудь юбка!

— Врешь! Сказал ведь, век не женюсь! Фрэнк рассмеялся.

— Но, Дэвид! Ораву детей можно заиметь и не будучи женатым!

— Ну нет! Это уж будет не мое дело!

— Как это не твое? — удивился Фрэнк. — А чье же? Твое, Дэвид, очень даже твое!

— Да ну тебя! — отмахнулся тот. — Кончай издеваться!

Джек не прислушивался к их разговору. Он был в страшном напряжении, его приезд сюда вовсе не означал, что выбор окончательно сделан: Джек все еще мучился сомнениями, готовый в любую минуту сорваться и повернуть прочь с этого места, с этого пути. Он хотел бы спросить у своих спутников, что они чувствовали тогда, когда в первый раз… Но был уверен, что его не поймут: они вели себя так невозмутимо, спокойно, словно вовсе не собирались вершить неправый суд над людскими жизнями, не затевали кровавую бойню, а просто так… вышли на прогулочку. Джек не понимал, в чем тут дело: внешне эти люди вовсе не казались жестокими или злыми.

И лишь чуть позже мелькнула у него смутная догадка: ребята не смотрели на творящееся зло как на преступление, они — и, возможно, это было даже страшнее — воспринимали происходящее как должное, как составную часть своей жизни; эти поездки стали для них рутиной, самыми что ни на есть обычными событиями.

Фрэнк, в очередной раз проверив дорогу, вернулся к приятелям.

— А что, поедем завтра куда-нибудь повеселимся! — предложил он и обратился к Джеку: — У тебя есть девчонка?

Джек хотел что-то ответить, но его опередил Дэвид.

— Да уж, конечно, есть! — воскликнул он. — Тащи ее с собой, вот увидишь, будет весело!

Он подмигнул Джеку, который, сам того не замечая, смотрел на него, как на умалишенного. Агнесса и эти люди!.. Они болтают о каком-то веселье, совсем не думая, что завтра, быть может, превратятся в груду мяса и костей… Да что там завтра, сегодня, возможно, через несколько минут! О нет, надо сматываться отсюда!

На повороте дороги возникло темное пятно.

— Едет, — прошептал Фрэнк и, присмотревшись, добавил:— А охраны-то, охраны!..

— Без паники! — бодро отозвался Дэвид. — Как всегда, по паре на каждого. А, да с нами же еще Джек! Тогда и того меньше… По коням!

Белый-белый, словно осыпанный снегом, Арагон ждал в кустах, чутко прислушиваясь к далеким крикам одиноких птиц и замирающему где-то там, в вышине, скрипу голубых ветвей, с которых временами срывался и падал вниз танцующий снежный дождь. Белое на белом не сливалось в одно, оно все же имело какие-то контуры, тогда как темное во тьме, черное во мраке не было различимо, — так и у Джека в душе все смешалось; тревога за близкого человека, боль от неудач и досада на судьбу боролись с последними колебаниями еще не до конца побежденного сердца. В последний момент Джек так и не смог разобраться, каких мук он боится больше: телесных или тех, что способны разорвать душу; осуждения других людей (а что если узнает Агнесса?!) или суда своей собственной совести.

Он погладил лошадь и мягко опустился в седло. Пригибаясь к холке коня, выехал на обочину. Впервые он дрожал от страха за свою жизнь, дрожал, потому что знал: если его убьют, некому будет позаботиться об Агнессе.

Все было рассчитано верно. Не успевшие опомниться охранники с трудом отбивались от нападавших. Дэвид, Фрэнк и Джек отвлекли их внимание в первые секунды, а с другой стороны уже мчались, пересекая равнину, Кинрой, Руди, Генри и Линн.

Дэвид отшвырнул убитого им кучера и, усевшись на козлах, сдерживал четверку распаленных лошадей, истошное ржание которых смешивалось с выстрелами и яростными криками сражающихся.

Рядом Фрэнк сцепился с пожилым охранником — за ними уже тянулся по снегу неровный алый след. Кинрой и Линн, вскочив на крышу дилижанса, стреляли вправо и влево, метко и хладнокровно.

Генри, одетый в рыжую лисью шубу и сидевший на подходящей по масти лошади, держался поодаль, наблюдая за схваткой. Он изредка лениво постреливал, нимало не заботясь о том, достигнут ли выстрелы цели.

Руди перескочил в чужое седло, одновременно сбросив всадника. Поверженный наземь противник, опомнившись, вскинул оружие, но Руди выстрелил, опередив его, и дикий вой раненного насмерть человека пронесся по дороге.

Размышлять было некогда. Джек чуть замешкался с непривычки, и тут же кто-то схватил его сзади, намереваясь стащить с седла. Перед лицом мелькнуло дуло револьвера. Джек услышал щелчок — осечка! — это спасло ему жизнь. Он рванулся в сторону и свалился в снег вместе с нападавшим. Тот при падении ухитрился оказаться сверху и теперь, крепко прижав Джека к земле, шарил вокруг в поисках оружия, выбитого из рук мгновенье назад. Револьвер валялся неподалеку, но Джек яростно сопротивлялся, не давая противнику дотянуться до оружия.

Разъяренный охранник вцепился Джеку в горло, желая задушить его голыми руками, но не рассчитал и был отброшен в сторону. Почувствовав себя свободными, они одновременно бросились к оружию: охранник первым схватил револьвер, но выстрелить не успел — блеснула сталь клинка, и он рухнул на землю, не издав ни звука, лишь продолжая судорожно сжимать рукоятку револьвера.

Дымящаяся кровь медленно расползалась по лезвию, и падающие вниз тяжелые капли крови казались живыми… Живая человеческая кровь!.. Джек вздрогнул, внезапная тошнота, головокружение охватили его — такого еще никогда не бывало; какие-то неясные видения промелькнули перед глазами, он не мог вздохнуть — словно собственная смерть улыбнулась ему. Позднее он забыл эти первые ощущения, но сначала они часто возвращались, и Джек будто бы видел себя самого, как он стоит посреди красного на белом, и с клинка его кинжала, в тот момент точно слившегося с рукой, как ее продолжение, катятся капли крови человека, который никогда уже не будет живым.

Потом он очнулся и увидел: все кончено. На равнине валялись тела убитых, а новые приятели Джека суетились, распрягая лошадей, роясь в дилижансе.

— Ну как? Ничего, порядок? — спросил Руди, проходя мимо новенького.

Джек кивнул и, пошатываясь, побрел к коню.

Арагон смирно стоял в стороне и при виде нового хозяина радостно повел глазами из-под пушистой челки. Волнистые пряди длинной гривы коня спадали набок; переступая точеными ногами, он встряхивал ею, как и пышным, струящимся до земли хвостом.

— Ишь, как ты его выхолил! — восхитился Руди. — Не конь, а игрушка!

Джек дал Арагону кусок сахара.

— У тебя есть еще? — спросил очутившийся рядом Дэвид. — Моя старушка тоже заслужила.

— Возьми.

Получив лакомство, кобыла для порядка прошлась взглядом по карманам хозяина.

— Ну-ну! — любовно похлопал ее по спине.

— Не баловали б вы их! — Фрэнк.

— Пусть, — убежденно произнес Дэвид. — Что они, хуже людей? Нам — золото, лошадкам — сахар. Все справедливо.

— Поехали! — кричал Линн, размахивая кнутом. — Живее давайте, живее!

— Куда теперь? — спросил Джек у садящегося на лошадь Дэвида. Он все еще находился в странном, заторможенном состоянии, затуманенное сознание его никак не могло постичь до конца сути происходящих вещей, он смотрел на все, точно сквозь грязное стекло.

— Как куда? — удивился Дэвид. — Выручку делить! Тут в лесу есть одно местечко, где мы всегда собираемся. Едем, узнаешь!

Все сели по коням и понеслись вперед, радостные и оживленные: выручка обещала быть знатной.

Джек пришел в себя. Он много раз видел и грязь, и убийства, и кровь и не слишком сокрушался бы, если бы год назад прирезал бы в портовой драке парочку местных громил. Но то, что совершал он сейчас, было совсем иным. Джек остро чувствовал разницу. Он понимал, что переступил через невидимую грань и стал совершенно другим, растоптал то, что нужно было беречь и гибель чего Агнесса — его сердце и его солнце — никогда не сможет ни понять, ни простить. И, как ни странно, он думал сейчас почему-то больше всего о том, что даже не запомнил лица этого человека, первого человека, которого он лишил жизни.

А между тем в маленькой, затерянной среди снежного леса хижине было жарко от топившейся печи и шумно от неутихающих бурных споров

— Взвешивай правильно! Правильно взвешивай! — горячился Руди, напирая на хранящего невозмутимость Линна.

— Я на глаз вижу.

— Врешь! Фрэнку больше пошло!

— Нет, все верно.

Руди схватился за край мешка, дернул на себя — и встретился взглядом с вошедшим в дверь Кинроем.

— В чем дело? — резко спросил тот.

— Дели сам, Кинрой. Мне тут каждому не угодить, — Линн отошел от стола

— Вот как? — Кинрой медленно оглядел свою братию. Потолки были низки, свет едва пробивался сквозь оконце, фигуры сгрудившихся возле стены людей были совсем черны и отбрасывали вокруг сплетенные плотным узлом фантастические тени.

Фрэнк бросал в печь дрова, Генри глядел в полузамерзшее стекло, Дэвид вставлял в револьвер патроны.

Все молчали.

— Что встал? Получил свое и отваливай! — Кинрой оттолкнул Руди. — Что таращитесь на меня? Я уже говорил, как будем делить. Подходи, Дэвид.

— Фрэнку больше досталось, — процедил Руди, отходя в сторону.

Кинрой сверкнул глазами.

— Заткнись, скотина! Фрэнк первым под пули полез. В следующий раз поменяетесь, получишь больше. Закон!

— А знаешь, Кинрой, — произнес, не поворачиваясь, Генри. — Мне на твои законы — вот! — Он сплюнул на пол, — опять меня обделишь, всех вас продам, понял?

Кинрой гневно дернулся, но остался на месте, однако, поглядев на своих «ребят» (Дэвид и Фрэнк понимающе переглянулись), с затаенной смертельной ненавистью произнес:

— Поговори мне! Видел я, как ты работал сегодня: шкуру свою бережешь! Следующий!

— Почему так мало? Меньше всех! — Джек поднял глаза от лежавшего на столе золота.

Кинрой презрительно усмехнулся.

— И ты недоволен? Хватит с тебя на первый раз.

Из угла вынырнул Дэвид.

— Правда, Кинрой! Смотри, в два раза меньше моего! Мы же вместе были.

— Ты свое получил? — спросил Кинрой, глядя через плечо.

— Получил.

— Вот и не суйся. А тебе, — повернулся к Джеку, — тебе я сказал: достаточно.

— Но я так не согласен. — Джек не сводил глаз с Кинроя.

— А мы твоего согласия спрашивать не обязаны! — кинул с места Линн. — Давно ли ты среди нас?.. Мы тебя еще толком не знаем, так что бери сколько дают и не выступай!

— Это вы сговорились, я знаю, — сказал Фрэнк — Чтобы самим больше получить!

— Тебя, рыжая собака, не спросили, — заметил Линн.

— А ты…

Потоки отборной ругани прервал смех Генри.

— Что ржешь? — обернулся Кинрой.

— Так вы до утра не поделите. Лучше банк метнуть, сразу станет ясно, что к чему.

— Давай! — подскочил Руди. — Давай, ребята!

Генри достал откуда-то колоду.

— Знаем мы твою крапленую. Убери! — отмахнулся Кинрой. — Вон у Линна есть.

Стол расчистили, придвинули стулья. Пылавшие секунду назад страсти улеглись, назревали другие.

Кинрой вынул из кармана плоскую бутылку и потянул из горлышка.

— Сдавайте!

— Может, сперва по глотку? — предложил кто-то.

— Можно.

Бутылка пошла по кругу.

— Сыграешь? — спросил Джека Дэвид, и тот отрицательно покачал головой.

— Почему?

— Могу проиграть.

— Можешь и выиграть!

— Если тебе так нужны деньги, Джек, лучше не рискуй! — вдруг бросил, проходя мимо него, Генри и подмигнул. — Или, если хочешь, я могу сыграть за тебя тоже.

Джек повернулся и, встретившись с ним взглядом, понял, что Генри все понимает. Он тоже не был похож на Дэвида, Руди и Фрэнка (не желал зарабатывать деныи, рискуя жизнью; проматывать их, зарабатывать вновь и — гори оно все синим пламенем! — проматывать опять, жить легко, беззаботно и весело), Генри тоже имел свою цель, цель высшего порядка, так же, как и Джек: выр-рваться, победить; рожденную, правда, не столь безвыходной ситуацией и тщательно скрываемую от других. Генри улыбался, но глаза его, словно бы имеющие второе тайное — дно, хранили неистребимое в своей силе темное чувство.

— Не учи нас! — отозвался Дэвид и заметил: — Он жулик, не слушай его!

— Готово, — сообщил Линн.

Игроки, все, кроме Джека, заняли свои места.

— А ты? — спросил Линн.

— Не буду.

— Не по-приятельски, — сказал Фрэнк.

«Вы мне не приятели», — хотел ответить Джек, но промолчал.

— Давай я сыграю на твое золото, — снова шепнул ему Генри.

— А если проиграешь?

Генри засмеялся.

— Я не умею проигрывать! — И обратился к остальным:— все золото новенького: на удачу!

Дэвид подтолкнул Джека.

— Не дури, вели ему заткнуться!

— Отвяжись, не твое дело! — огрызнулся Джек, сосредоточенно глядя на игроков.

Игра началась. Кинрой хладнокровно повышал ставки, постепенно прибирая к рукам банк. Проиграл Фрэнк, рядом Руди кусал губы, не решаясь ни признать поражение, ни продолжать игру, и только Генри беспечно улыбался, свысока разглядывая противников.

Пришла пора открыть карты. Кинрой швырнул свои на стол: его карта была бита.

Проигравший Фрэнк отбросил стул и вышел на воздух. За ним последовал Рудн.

Генри подошел к Джеку.

— Держи, — и передал ему потяжелевший мешочек.

— Возьми себе половину, — предложил Джек.

— Только четверть. Остальное — тебе.

Джек смотрел ему в глаза.

— Ты в самом деле не умеешь проигрывать? Генри усмехнулся.

— Если б не умел, меня бы здесь давно уже не было!

— Я твой должник.

— Брось об этом! Просто я чувствовал, что сегодня карта пойдет, и использовал шанс кое-кому насолить. Заодно и тебе помог.

Джек взял золото и пошел к выходу.

— Уже уходишь? — спросил Дэвид.

— Да, пора.

— Еще бы! — Линн. — Сорвал куш — и сматываешься!

— Что пристал-то! — вступился Дэвид.

— Подожди. — Джек отстранил его и обратился к Линну: — Что тебя не устраивает?

— Ты же слышал!

— Я что, у тебя украл?

— Да пошел ты!..

Джек схватил его за рукав и повернул к себе так сильно и резко, что Линн едва устоял на ногах.

— А давай выйдем вместе!

Линн опять покачнулся. Перед ним стоял Джек — оборотень, Джек — волк, а точнее, то безымянное создание, что блуждало в потемках непонятного мира, в котором умение защищаться равно способности выживать, только теперь оно возмужало, выросло, как и все его прежние чувства, и порой становилось опасным.

— Пошли, — согласился Лини с заметно убывшим пылом.

С ненавистью взглянув друг на друга, они направились к дверям, на ходу вынимая оружие. Рисковать Джек не хотел, по злость взяла верх.

— Эй, вы! — Из темноты выступил Кинрой. — С ума посходили! Давайте без шуток, иначе я сам вас перестреляю! Оставь его, — сказал он Линну, — твое какое дело — пусть убирается, если хочет. Еще чего выдумали: поединки устраивать! Здесь вам не кабак!

— В другой раз, — Линн жестко улыбнулся Джеку.

— Ладно, — так же ответил тот. Перед отъездом собрались все вместе.

— Чисто поработали сегодня, — похвалил Кинрой. — Хорошая добыча и ни одной царапины! Да, на следующей неделе собираемся у меня. Тащите девчонок, повеселимся!

— Слушайте, ребята, — сказал Дэвид Фрэнку и Джеку, — поехали выпьем, а?

Все трое уже садились на лошадей с намерением возвратиться в поселок.

— Я проиграл все, — угрюмо произнес Фрэнк.

— Ну и что! У меня-то есть деньги! — ответил Дэвид («добрая душа» — вспомнил Джек слова Гейл). — А ты поедешь, Джек?

— Не знаю, — ответил тот, обдумывая способ отделаться от них.

Выручил его подошедший Руди.

— Слушай, Джек, — сказал он, — не мое это дело, но хочу все-таки тебя предупредить: не связывайся ты с Генри! Вот и ребята могут подтвердить!

— Верно, — кивнул Дэвид. — Он скользкий тип. Кинрой его терпеть не может, а держит только потому, что у Генри какие-то связи; благодаря им мы знаем, когда и где безопаснее и вернее перехватить добычу.

— Да, — Руди, — но я вот все думаю: а не скажет ли он рано или поздно кому о том, как лучше перехватить нас? Он, гад, чуть что — грозится нас продать!

— И продаст, черт его возьми! — подхватил Фрэнк. — Когда-нибудь точно продаст!

Дэвид засмеялся.

— Погоди, Кинрой его раньше придушит!

— Да он Кинроя-то первого выдаст со всеми потрохами!

— А заодно и нас…

Они продолжали спорить, а Джек отошел от них. Он сел на Арагона, готовый тронуться в путь. Он заметил, что уже намного меньше думает о том, что совершил: ощущения ослабели. «В чем тут дело? — вяло подумал Джек. — Золото заслоняет человека?» Добро и зло никогда не перестают бороться и во внешнем мире, и в каждом человеке в отдельности… Иногда большой и малый мир скрещивают шпаги, и… кто-то обязательно побеждает!

Кошмар был позади. Теперь нужно забыть, просто забыть.

— Ну, как тебе наше дело? — он голос. Кинрой остановил своего вороного бок о бок с Арагоном.

Джек промолчал.

— Что не отвечаешь?

Вдали послышался вой.

— Волки? — произнес Джек.

— Волки, или, — Кинрой засмеялся, — наши мертвецы водят хороводы вокруг дилижанса. Забавно, правда?

«Забавнее некуда!» — подумал Джек, а вслух сказал:

— Не думаю, что еще раз поеду с вами. Коня я тебе верну.

— Вернешь? — переспросил Кинрой, словно не понимая, о чем идет речь, а после добавил: — Зря ты! Ты же не трус, я видел. Конечно, твое дело, но хочу тебе сказать: у нас так не принято. Если ты с нами, то с нами до конца, иначе не получится! Ни один еще не приходил к нам и не уходил от нас, кроме как в могилу!

Он говорил довольно спокойно. Они ехали рядом по рыхлому снегу; огней поселка еще не было видно, но Кинрой знал дорогу. Уже совсем стемнело, луна не светила, и ни конца ни края не было этой темной равнине, слитой воедино с синезвездным небом. Взбодренные холодным воздухом, успевшие отдохнуть, кони рвались вперед, несмотря на мрак и ветер; их не пугало одиночество снежной пустыни, они надеялись на людей, куда более слабых, беспомощных, чем они сами.

— Силой ты меня не удержишь!

— Да, — согласился Кинрой. — И все-таки подумай… Кстати, не только о себе! Говорят, у тебя есть девчонка, которую ты очень любишь…

Джек дернул повод коня на себя и подался в сторону Кинроя. Их взгляды скрестились, и Кинрой усмехнулся ему в лицо.

— Да нет, приятель, ты не о том подумал: просто золота, сколько б его ни было, всегда мало, тем более если ты не один!

Джек стегнул коня и помчался прочь, он слишком устал, он не хотел и боялся размышлять о том, что так и лезло в голову, будоража чувства, осаждая душу: когда все это перегорит, забудется, присыплется пеплом… Быть может, Кинрой окажется прав!

Гейл, поникнув, сидела у огня. Она чувствовала себя опустошенной, лишенной всего на свете, и неоткуда ей было ждать помощи и утешения. Гейл была одна. Она смотрела на спящую Агнессу и поражалась тому, как можно без содрогания прикасаться к этой тонкой, хрупкой, словно зимняя ветка, руке, как не страшно глядеть на такие бескровные губы, запавшие глаза, спутанные волосы, падающие на лицо подобно темной сетке. А между тем она, в отличие от Гейл, полной красоты и жизни, любима! Гейл не могла понять, почему и как получилось, что любовь обошла ее стороной. Она грезила о мужчине, о человеке той же неутомимой и хищной породы, что и она сама, который любил бы ее до самозабвения, так же, как и она его; пусть бы он был сильнее, злее, пусть бы даже терзал и временами ненавидел ее, но все-таки любил и шел бы за нею на край света. Гейл казалось, что ради такого человека и такой любви она не пожалела бы ничего.

Она даже не повернулась, когда в комнату вошел Джек.

— Почему ты здесь? — спросил он. — Где Элси?

— Не знаю.

Джек подошел к постели больной.

— Агнес!

— Она спит, — сухо произнесла Гейл, поднимаясь.

Джек положил золото на стол и сел. Он сидел неподвижно несколько минут; бессонные ночи и дневное напряжение доконали его: голова кружилась от усталости. Он с трудом заставил себя открыть глаза — Гейл все еще была тут.

— Что? — спросила она. — Участвовал в деле?

— Да.

— Браво, Джек! — с издевкой произнесла девушка. Одетая в тонкую кофту, она съежилась от холода, сжала руки на груди; черные глаза ее яркими пятнами выделялись на бледном лице. — Смог все-таки! Поздравляю! Только ты что-то неважно выглядишь, на тебе прямо лица нет! Учти, твоя новая работенка не для слабаков.

Его нервы не выдержали.

— Заткнись! — оборвал Джек. Это ее взбесило.

— Ого! — выпалила она. — Кое с кем ты повежливее говоришь! Не забывай, между прочим, кто тебе помог. Если б не я, ничего бы ты, дружок, не имел! — А потом, мучительно застонав, сжимая кулаки, проговорила сквозь зубы: — Ты получил именно то, что хотел, сделал то, на что только и был способен! Ты такой же, как и Кинрой: что тебе убить человека, испачкаться в крови — пустяки!!! Но за все на свете надо платить, запомни! Следующие поздравления ты примешь от Агнессы!

Она ринулась к выходу, но Джек быстро преградил ей путь.

— Попробуй только ей рассказать! — В его голосе зазвучала угроза.

— Расскажу!

— Не посмеешь! Я заставлю тебя молчать! — Он запахнулся на нее.

Гейл даже не отшатнулась.

— О! Ты можешь ударить женщину? Молодец, делаешь успехи!

Опомнившись, Джек опустил руку.

— Обещай, что не сделаешь этого…

— А ты ударь меня! — посоветовала она и злобно рассмеялась:— И пообещаю!

Он схватил ее за руку.

— Я жду!

— Жди, — ответила Гейл, не делая попытки высвободиться и презрительно усмехаясь.

Он заглянул в ее бездонные глаза, вспомнил полутемную маленькую комнату, мягкий свет пламени, заслоняемого телами людей, жаркие объятия Гейл, ее неожиданную злость и невольно с силой сжал руку девушки.

Гейл вскрикнула от боли, из глаз ее брызнули слезы.

— Дрянь, изверг, убийца! — зашипела она. — Убийца! — Болезненная гримаса исказила ее лицо. — Ненавижу тебя, ненавижу! И отомщу тебе, слышишь, отомщу за все!

Пошатываясь, она вышла за дверь. Джек слышал, как прошуршали по коридору ее неуверенные шаги. После все стихло.




ГЛАВА VIII


Агнесса впервые за много дней спала сладко и безмятежно, и снилось ей что-то легкое, светлое, неуловимое. Ей грезились шорохи листьев, запахи трав, нежное сияние утреннего света. Агнесса улыбнулась во сне и внезапно увидела уже наяву лучи зимнего солнца. Она открыла глаза. Свет заливал всю комнату: стекла окон, стены, половицы… Клинок висящего над камином кинжала сверкал так нестерпимо, что больно было смотреть.

Вещи лежали на своих местах, было чисто, уютно, тепло, и Агнессе показалось, что наступило самое обыкновенное милое воскресное утро. Она потянулась, хотела спрыгнуть с постели и вдруг вспомнила все.

Она вспомнила, что еще не сможет подняться, но почувствовала: начался путь медленного, трудного возвращения к жизни. Сколько же дней она была вырвана из нормальной жизни? Агнесса, как обычно бывает в горе или болезни, потеряла счет времени и теперь безуспешно пыталась его восстановить.

Она лежала, размышляя, а за дверью уже слышался знакомый топот. Пес, звеня повисшими на концах шерсти сосульками, вихрем ворвался в комнату и бросился к хозяйке, радостно взвизгивая и протягивая к ней морду.

— Керби! — Джек вошел следом и, увидев, что Агнесса не спит, обрадованно улыбнулся. — Проснулась? Давно?

— Нет, только что.

Агнесса с трудом оторвалась от подушки. Голова кружилась, перед глазами мерцали, вспыхивая, золотистые огни, а сердце готово было выскочить из груди.

Джек присел на край постели и взял руку Агнессы.

— Как ты, Агнес?

— Лучше! — Ей не терпелось поделиться своей радостью. — Теперь я чувствую, что поправлюсь. — Она вздохнула, пытаясь унять бешеный стук сердца. — Прошло так много времени…

— Не очень много, Агнес, и сейчас время пойдет быстрее.

Она заметила его невеселый взгляд. За время ее болезни в Джеке произошли неуловимые перемены; какие, Агнесса не смогла бы сразу сказать. Он похудел, черты лица обозначились резче, и он держался так тихо, словно что-то на него давило или же он чего-то боялся.

— Ты выглядишь очень утомленным, Джекки. Не нужно так много работать и волноваться за меня, ты должен подумать и о себе.

— Ну что ты, Агнес! Я не особенно устаю. В ближайшее время я совершенно свободен и все время проведу с тобой.

Странное стеклянное выражение мелькнуло в его глазах, и Агнесса подумала о том, что ему, верно, пришлось еще тяжелее, чем она думала.

— Я очень люблю тебя, Джек, — тихо произнесла она, готовая расплакаться от слабости, от своих собственных чувств к этому человеку и преклонения перед его чувствами.

— О, Агнес! — пробормотал он. — Любимая…— В том, как он посмотрел на нее сейчас, было что-то благодарственно-жертвенное. Их пальцы сплелись, и одновременно словно бы заново воскрешенно соединились сердца. Джек украдкой вздохнул: трудным оказалось произнести и услышать только первые слова.

Агнесса попросила зеркало. Увидев свое бледное, исхудалое лицо, она вздрогнула и едва не расплакалась вновь, несмотря на поспешные заверения Джека в том, что она выглядит ничуть не хуже, чем прежде.

Агнесса принялась расчесывать свои длинные каштановые волосы, прислонясь спиной к подушке и глядя в зеркало, которое держал Джек.

— Вчера приходил доктор Энтони. Он сказал, что теперь непременно поставит тебя на йоги. Кризис миновал, Агнес, и ты скоро поправишься,

— Мне надоело лежать, Джекки.

— Я понимаю, Агнес, но вставать еще рано. Потерпи.

— Мы сможем сразу уехать, как только я почувствую себя лучше?

— Конечно! Золото у нас теперь есть, уедем, начнем новую жизнь, а обо всем, что здесь с нами случилось, забудем раз и навсегда! — Он старался говорить весело, но Агнесса сердцем чувствовала во всем происходящем непонятную фальшь. Однако она не могла ничего предположить и сказала только:

— Как-то не верится, что у нас есть золото, мне все кажется, будто мы по-прежнему бедны

— Да, — ответил Джек, — я, признаться, тоже не чувствую себя богатым. Наверное, оттого, что мы еще не привыкли, а потом, жизнь-то вроде бы и не изменилась: носим ту же одежду, живем в том же доме… Но скоро ты поверишь, когда я куплю тебе новые платья и туфли, и книги, и рояль, и… Все у тебя будет, — закончил он.

Агнесса улыбнулась

— У нас так много золота?

Ее невинный вопрос пробудил у Джека сомнения, вероятно, появившиеся еще раньше.

— Может быть… А может, и нет…

Агнесса ласково дотронулась до его руки

— Потом, когда наша жизнь наладится, тебе обязательно надо учиться, Джекки!

Он усмехнулся

— Поздновато, наверное.

— Вовсе нет! У тебя прекрасная память, ты так быстро схватываешь все! Ты сумеешь многого добиться за короткий срок, я уверена в этом. И я помогу тебе. Главное, чтобы ты захотел!

— Я хочу, — сказал он. — Правда хочу! Я сделаю все, что ты скажешь, я стану таким, как ты хочешь! Иначе, — он улыбнулся, — быть может, ты когда-нибудь разлюбишь меня!

— Ты очень хороший, Джекки, очень. И я никогда-никогда не смогу тебя разлюбить! — с нежностью глядя на него, серьезно и искренне сказала Агнесса.

— Если бы… а если бы ты вдруг потеряла меня? — спросил он уже с иной, болезненной, улыбкой.

— Нет! — Ее потускневшим от болезни глазам вмиг вернулся прежний яркий цвет утренней листвы — Тогда моя жизнь превратилась бы в одни только слезы!

— Ты меня не потеряешь, клянись, ты меня не потеряешь! — повторял Джек, обнимая ее; сквозь тонкую сорочку он чувствовал ее выступающие ребра. — Всегда будем живы и всегда будем друг друга любить Правда, маленькая?

— Всегда, Джекки, всегда!

На обещанную Кинроем вечеринку стекались приглашенные члены шайки, их девицы, некоторые из знакомых Кинроя по прииску, а также приятели Дэвида, Фрэнка, Линна и Руди опять же с красотками, прихваченными по пути. Эти празднества удачи устраивались довольно часто Кинрой в таких случаях никогда не скупился.

Собирапись в большой комнате за длинным столом, располагались по-хозяйски, как дома. Кинрой пошел встретить только Гейл. Она появилась вовремя, и он повел ее в дом, тая гордую усмешку — не каждый мог похвастать такой подругой, у остальных были красотки проще и подурней, чем знаменитая королева прииска

Гейл была в фиолетовом платье из тонкой шерсти с черной отделкой и в жакете из хорошего сукна, черном, с меховой коричневой оторочкой Ноги ее в низких ботинках и тонких чулках замерзли, и она села поближе к камину. Кинрой удалится, а Гейл от скуки принялась разглядывать помещение и гостей.

Она высматривала знакомых и, увидев Генри, кивнула ему. Он оставил двух своих спутниц и подошел к Гейл.

— Мое почтение, мисс Маккензи — Генри вежливо поклонился. Его хитроватые глаза улыбались.

— Привет Что это с тобой за дамы? — с насмешкой проговорила она.

Генри оглянулся.

— Сам не знаю. Я получит их при входе.

Гейл засмеялась Вид Генри, как всегда выхоленного, одетого и державшеюся подчеркнуто независимо, пробудил в ней тоску по утраченным временам и — что было важнее — вселил надежду на перемены. Перед нею словно забрезжил слабый свет освобождения «По крайней мере он единственный здесь, кто понимает, чего стоит все это восхваляемое Кинроем барахло праздники, развлечения, закуски, тряпки, выпивка и люди», — подумала она и сказала:

— Не уходи. Хочу поболтать с тобой. Не возражаешь, надеюсь?

— Разумеется, нет, — ответил Генри, присаживаясь рядом. — Признаться, мисс Маккензи, я польщен.

— Забавно.

— Как поживаете, чем занимаетесь?

— Получаю подарки, — с иронией отвечала она.

— Так я и думал. И все хорошеете!

— Да? Ну и ты, — она окинула его оценивающим взглядом, — ничего! Тебе не здесь место, Генри, с твоим-то желанием и умением следить за собой!

Он сладко улыбнулся.

— Мне приятно это слышать. То же можно сказать и о вас.

Гейл оглянулась и, понизив голос, так что разговор приобрел более интимный характер, спросила:

— Ну и как ты поживаешь?

— Отлично!

— Неужели? — усомнилась она.

— А что?

Гейл рассмеялась.

— Ничего. Знаю я, как Кинрой загребает золото. Твой доход — брызги большой волны!

Генри чуть заметно поморщился: замечание Гейл попало в цель.

— Что из этого следует? — спросил он с напускным равнодушием.

— То, что ты вряд ли можешь быть доволен. Я тебя знаю.

— Я вас — тоже, — в свою очередь заметил Генри. — Что вам мой доход? Если Кинрой берет себе лучшую долю, то и вам, надо думать, достается немало!

Гейл, досадливо прикусив губу, слегка мотнула головой.

Генри удивился.

— Неужели нет? Для такой женщины лично я бы не пожалел ничего! — Он пристально посмотрел на ее шею и полуоткрытые белые плечи. — Не знал я, что Кинрой обижает вас, — добавил он, заинтересовавшись разговором; нутром он чувствовал, что это не просто жалоба и желание с кем-то поделиться проблемами, а несравненно большее, — так хищник чует верную добычу.

Гейл злобно молчала, но потом не выдержала:

— Я его ненавижу!

Генри опять улыбнулся.

— О, мисс Маккензи, зря вы говорите об этом мне! Я человек нехороший: захочу и продам!

— Не пытайся меня поймать, это излишне. Мои карты перед тобой.

— Я не шучу.

— И мне не до шуток! А что касается Кинроя, то ты сам готов придушить его из-за золота. Будто я не знаю!

— Вы слишком много знаете! — Генри недобро рассмеялся. — Может, поговорим прямо? Чего вы хотите?

Она переменила тон разговора и сказала твердо:

— Хочу уехать отсюда. Хочу быть богатой и не зависеть ни от кого. Кинрой не дурак, он не очень-то щедр — знает, что, получив золото, я сбегу прочь! О, если бы кто-нибудь помог мне от него избавиться!

— У вас есть план? Что вы можете предложить?

— У меня есть план, — заверила Гейл. — Не беспокойся, Генри.

— Так в чем же дело? Действуйте!

— Я? — удивилась Гейл. — Что я могу? У меня нет ни друзей, ни надежных знакомых… Вот у тебя полно приятелей! Даже чуть ли не в полиции, — как бы невзначай добавила она.

— Это не приятели, — осторожно произнес Генри. — Тут отношения деловые.

— Все равно!

— Нет, — возразил Генри, — надо хорошо заплатить.

— Заплати. А я заплачу тебе.

— Это вы бросьте! — Генри рассмеялся, глядя на нее горящими, жадными глазами. — Какая плата с красивой женщины?

Гейл ободряюще улыбнулась.

— Вы хотите избавиться от Кинроя? — спросил Генри. — Вы его боитесь? Что, он не отпустит вас?..

Гейл повторила:

— Я его ненавижу!

— Ходят слухи, что у Кинроя имеется порядочный запас золота. Только вот где?..

— Не знаю. Можно попробовать выведать…

— Как?

— Обманом, подкупом, хитростью — как угодно!

— Этого я на себя не возьму.

— Это моя часть дела, моя половина. Уничтожить бы эту шайку вместе с мистером Клейном, во главе с ним — и у тебя будет золото! Я достану его! Я сумею!

Генри снова окинул ее откровенным взглядом.

— Вы красивы, мисс Маккензи, очень красивы. И не свободны. Жаль.

Гейл деланно улыбнулась.

— От клятвы, данной Кинрою, я считаю себя свободной. Он не оправдал моих надежд!

— Найдите того, кто оправдает, — вкрадчиво произнес Генри.

— О нет! — Гейл расхохоталась. — Довольно! Только дела, и не более того! И что касается тебя, Генри, то скажу откровенно: ты слишком молод!

Генри капризно поджал губы; в этот момент он и в самом деле выглядел мальчишкой.

— Да, молод, — обиженно произнес он, — но жизнь знаю не меньше вашего. И золота вам отвалю столько, сколько не видели даже во сне, дайте только срок!

Гейл пожала плечами.

— При чем здесь золото?.. Не надо устраивать торги, — и, заметив Кинроя, быстро проговорила: — Ладно, Генри, я разыщу тебя на следующей неделе — мы еще потолкуем.

Вернулся Кинрой, занял место возле своей подружки, и веселье продолжилось.

Гейл скучала. Она мечтала о красноватом полумраке дорогого уютного ресторанчика, об отделанном бархатом отдельном кабинете, где бы она… Но с кем, с кем?.. Рядом девицы кокетничали с кавалерами; одна из них, вертлявая хохотушка, вывела из себя Гейл кривлянием так, что получила под столом хорошего пинка.

— Вы что, с ума сошли? Что я вам сделала? — так и подпрыгнула на месте.

— Не верещи, — солидно произнесла Гейл, откидываясь на спинку стула.

Девушка возмущенно фыркнула, но возражать не решилась.

Гейл между тем опять приуныла. Ей было нерадостно здесь. Кругом стоял гвалт, не обошлось без потасовок и ругани. Сидящий слева от Кинроя Фрэнк от полноты чувств грохнул кулаком по столу — бутылки подпрыгнули, и девицы захохотали в восторге.

Кинрой обнимал Гейл, время от времени целуя ее в полуобнаженное плечо.

— Ты здесь лучше всех! Да ты везде лучше всех! — заявил он. — И у меня есть для тебя подарок.

— В честь чего это?

— За красоту. Возьми. — И надел ей на руку браслет из темного металла с вкрапленными в него сиреневыми камешками. Гейл полюбовалась их мерцанием и посмотрела на Кинроя.

— Спасибо. Интересно бы только узнать, чью прелестную ручку он прежде украшал?

Кинрой брезгливо поморщился.

— Нет. Я купил его. Не веришь — спроси у Линна, он был со мной.

— Верю, верю. А Линн теперь твой помощник, да? И ты ему полностью доверяешь?

— Я не такой, как ты. Кое-кому все-таки доверяю.

— Понятно.

Кинрой, глядя на нее, снисходительно улыбнулся. Налил рюмку, неторопливо выпил, после чего его посетила новая мысль.

— Слушай, девочка, — обратился он к Гейл, — станцуй-ка нам! Давно ты нас не развлекала!

— Вот еще! Стану я выплясывать перед этими… Сам развлекай!

— Ну, ты — произнес он с легкой угрозой. — Это мои друзья!

— «Друзья»! — презрительно повторила Гейл. — Нож да бутылка — вот твои друзья!

— Значит, не хочешь?..

— Нет! — отрезала она и отвернулась.

Ей опротивели окружающие с их тупыми лицами и хриплыми голосами; случайно попав в разлитый на столе виски, она брезгливо вздрогнула и отодвинулась. Потом налила себе вина. Ей смертельно хотелось забыться, уйти от окружающего мира, который она начинала ненавидеть.

— Знаешь, что? — сказала она вдруг Кинрою. — Я передумала, я станцую, если хочешь, прямо сейчас!

Кинрой без лишних слов смахнул со стола все, что мешало.

На пол со страшным грохотом полетела посуда, девицы опять завизжали, не то возмущенно, не то радостно. Дэвид попытался хотя бы что-нибудь спасти, но постом махнул рукой.

— Пропади все пропадом!

— Замолчите все! — крикнул Кинрой, — Гейл станцует для нас!

Он, пошатываясь, встал с намерением помочь ей подняться, но она легко вспрыгнула на очищенный стол, прошлась по нему и остановилась посередине. Все дружно зааплодировали.

Гейл небрежным жестом подобрала подол платья, выставила вперед узкий носок ботинка и с улыбкой обвела взглядом присутствующих. Поднятые наверх волосы черным куполом венчали ее голову, всю высокую стройную фигуру, глаза — сейчас цвета беззвездной ночи смотрели холодно. Наступила тишина, замолкли даже самые неугомонные; взгляды, мутные и светлые, завистливые и восхищенные, были устремлены на подружку Кинроя.

Гейл выждала минуту и сказала негромко:

— А ну, что-нибудь веселенькое!

По комнате пронесся шумок, потом кто-то завел песню, которую тут же подхватили девицы, и вскоре вся компания с азартом выкрикивала незамысловатый припев.

Движения Гейл вполне соответствовали характеру песни, вызывающий танец ее прошел под бурю аплодисментов и выкриков гостей.

Закончив танцевать, Гейл разбежалась и прыгнула в объятия столпившихся вокруг стола мужчин; она скрылась в толпе, но через миг была вознесена на руках почти до потолка, откуда с хохотом посылала воздушные поцелуи.

— Выпьем за лучшую девушку! За несравненную Гейл! — кричали приближенные Кинроя.

— Подумаешь! — с обидой проворчала одна из девиц. — Если б я была любовницей Кинроя, меня тоже считали бы лучшей!

— Моя королева! — в восторге воскликнул Кинрой, привлекая к себе Гейл.

— Королева! — прошептала она тихо и злобно.

— Ничего, красавица, когда-нибудь ты будешь богата!

Она усмехнулась.

— Конечно!

Празднество закончилась под утро. Тот, кто способен был передвигаться, ушел; большинство осталось ночевать здесь же, вольготно расположившись на полу.

Гейл лежала у себя дома в полусне, и последней мыслью ее была мысль о Генри, о том плане, который поможет ей обрести желанное богатство, а значит, свободу — два неразрывных блага, мечту о которых она лелеяла всю свою жизнь.

Агнесса быстро поправлялась. Спустя неделю ей позволили понемногу вставать, но она была еще слаба и почти весь день проводила в постели: читала, болтала с Джеком, когда он был дома, и безукоризненно выполняла назначения доктора Энтони, который в свое последнее посещение заявил, что если так пойдет и дальше, то скоро Агнесса будет совсем здорова.

Теперь у нее были нужные лекарства, а из продуктов все самое лучшее, что только можно было достать на прииске.

Выезды Джека с компанией Кинроя продолжались — о том Агнесса не знала ничего. Уехал он и сегодня, сказав, что идет работать на прииск. Он не знал, что за болезнь овладела им: странное безумство, когда награбленного золота все время кажется мало, когда все большие и большие блага сулит наполнявшийся мешок, когда, однажды переступив, он вдруг сумел побороть угрызения совести и повторить то, что считал мерзким, отвратительным злом. Он научился забывать о своих преступлениях. И — удивительное дело — меньше всего мучился в присутствии Агнессы; тогда мрачное наваждение, казалось, исчезало, и возвращалась прежняя жизнь, в которой он не совершал столь тяжких грехов, где было ценно только то, что было ценно по-настоящему: любовь и доброта.

Но сейчас он опять был в другом мире; всадники двигались по равнине след в след, возглавлял их Кинрой, позади, как всегда, ехал Генри.

Снег валил хлопьями, и в нескончаемом просторе слышался равномерный, непонятный звон, казавшийся частью тишины. Джек оглянулся: ничего не было видно, только снег кругом, снег под копытами лошадей, снег в небе… И подумалось ему, будто ничего нигде и нет, и не было никогда, только пустое пространство и он, Джек, а все остальное — лишь в мыслях, и можно пройти сотни миль, но вокруг будут лишь снега и звенящая тишина, а внутри — сумрак души и забвение чувств, всех, кроме гнетущей тяжелой тревоги.

— Кто-нибудь скажет, наконец, куда мы едем? — злобно произнес он, поворачиваясь к Дэвиду.

— Скажет! — ответил тот. — Сегодня мы выслеживаем дилижанс с пассажирами, хотим их немножко…— Закончить он не успел: раздались повелительные возгласы Кинроя.

Всадники въехали в лесок и слезли с коней.

— Руди! Пойдешь к дороге, а мы подождем тут, — распорядился Кинрой. — Да смотри, не прозевай!

Сказав это, он взял лошадь под уздцы и отошел в сторону. Но Руди не двигался с места.

— Ты что это? — удивился Кинрой.

— А то! — отрезал тот. — Возьму и не пойду!

— То есть как это не пойдешь!

— Да так! Не пойду — и все тут! — взъярился Руди и, памятуя свою обиду, добавил с отчаянием, уничтожавшим остатки страха: — Все равно ничего не получу! Всякий раз так…— Он взглянул на Генри. — Иные прохлаждаются, как на прогулочке, а имеют больше моего!

— Это ты мне? — с холодным спокойствием произнес Генри. — Мне?.. Я виноват, что тебе мало?!

— Я суюсь под пули, не жалея шкуры, и получаю за это гроши, а ты поджимаешь хвост и хватаешь при этом по полмешка золота! — продолжал, все больше распаляясь, Руди.

— Это я, по-твоему, поджимаю хвост?! И где это ты видел полмешка?! — разозлился Генри.

— Эй, вы! Чего расшумелись! — вмешался Линн. — Забыли, для чего мы сюда приехали? Замолчите, а не то…

И взвел курок.

— Погоди, — отстранил его Кинрой и, обведя присутствующих полными бешенства глазами, проговорил: — Так… Значит, бунтуем! Бунтуем?! А ну, иди, куда я сказал! — Он рванулся к Руди, и тот предусмотрительно отскочил в сторону. — Еще раз посмеешь — пристрелю! Дэвид, пойдешь с ним! Глаз с него не спускай!.. А вы что встали?! — крикнул он остальным. — Вам бы работу полегче да добычи побольше, бездельники!

— Вот заело его! — проворчал Фрэнк себе под нос. — Так, пожалуй, и дилижанс упустим!

Остальные молчали, глядя кто на равнину, в снежную даль, кто — себе под ноги.

Через полчаса, заполненных мелкими переругиваниями и бесцельным топтанием на месте, вернулись Дэвид и Руди с сообщением, что дилижанс на подходе.

Из засады без труда перестреляли охрану, остановили дилижанс; не дав пассажирам опомниться, взяли под прицел окна и двери, Кинрой скомандовал:

— Выходи!

Первым вылез мужчина.

— Деньги, ценности, оружие на землю! Пленник оглядел застывших в готовности бандитов, швырнул к их ногам револьвер, бумажник и вопросительно посмотрел на Кинроя.

— Отойди в сторону! Фрэнк, присмотри!

Мужчина отошел от дверцы, настороженно глядя в направленное на него дуло.

— Следующий!

Всего в дилижансе находилось восемь человек пассажиров, среди них две женщины. Из мужчин четверо были местными золотоискателями, остальные, возможно, только что отправились в путь за счастьем: их выдавало то, с каким испуганным изумлением смотрели они на ощерившихся ружьями бандитов.

— Не густо, — подытожил Кинрой, забирая добычу.

— Может, не выдали чего, утаили? — шепнул ему Генри.

— Проверим.

— Что будем с ними делать? — Линн кивнул на сбившихся в кучку пленников.

— А! — раздосадованно махнул рукою Кинрой. — Прикончим!

— Всех?

— Всех!

Один из пленников вздрогнул и посмотрел на товарищей по несчастью. Те стояли внешне спокойные, но внутренне явно были напряжены до предела. Одна из женщин ухватилась за колесо дилижанса, чтобы не упасть.

— Они серьезно? — с мольбой произнес он.

— Куда уж серьезнее, — тихо ответил золотоискатель. — Женщин бы хоть отпустили!

Первый пленник бросился к Кинрою, потом к Линну.

— Умоляю вас! За меня дадут выкуп! Отпустите, не убивайте только! — Он упал на колени.

Генри, глядя на это, брезгливо поморщился, а Линн опустил револьвер и выстрелил. Пленник вскрикнул, извиваясь, прополз по снегу несколько футов, потом затих. Остальные пассажиры дилижанса с ужасом и жалостью смотрели на него. Кинрой одобрительно кивнул.

Генри между тем обратил внимание на старшую из женщин, привлекательную брюнетку лет тридцати. По обеим сторонам ее красивого лица сверкали серьги — чистые, как слезы, камни, оправленные в золото.

— О, мадам, какие серьги!

— Да, — сказал подошедший Кинрой. — Позвольте!

Женщина закрыла ладонями свое сокровище, но Кинрой отвел ее пальцы, и она не посмела сопротивляться.

Серьги исчезли в его кармане.

— Эй! Эй! — возмутился Генри. — Почему это тебе? Кажется, я первый заметил! И потом, кто навел вас, разве не я? Слушай, Кинрой, не выводи меня из терпения!

Кинрой в бешенстве повернулся к нему.

— Пошел вон, щенок!

Генри тоже вскипел. Губы его скривились от ненависти, он закричал что есть силы:

— А-а! Да если бы не я, вас всех давно бы уже повесили! А ты раз от разу все надуваешь меня, ты держишь меня в черном теле, но… клянусь, ты поплатишься за это! Так и знай! Больше ты меня не увидишь, но придет время — вспомнишь, вспомнишь обо мне!

Отчаянно ругаясь, он вскочил на коня.

— Пристрелим? — вполголоса спросил Линн Кинроя.

— Пусть убирается, шакал паршивый! Еще патроны тратить на такую мразь!

— Мне его угрозы не нравятся! — рискнул возразить Линн.

— Он не посмеет, — презрительно бросил Кинрой. — Эта трусливая шкура ничего не может делать одна, а на всем прииске самая последняя скотина не свяжется с такой дрянью!

— Попомнишь! — крикнул Генри и стегнул лошадь. Кинрой даже не оглянулся.

— Что стоите опять! — набросился он на своих приближенных. — Кончайте их скорее, и пора сматываться!

Захлопали выстрелы. Пленники заметались в окруженном бандитами узком пространстве — пули доставали их, валили на снег, и вскоре крики смолкли. Только одна женщина, ослепленная и оглушенная, стояла живая среди убитых: или пули чудом миновали ее, или просто ни у кого не поднялась на нее рука.

— Не нравится мне эта затея — стрелять в безоружных, — сказал Дэвид Джеку. — А уж тем более в женщин… Это не по моей части!

Джек молчал, сжав зубы; он зажмурился, когда другие стреляли, и каждый выстрел врезался в его слух. Он знал — не так уж важно то, стрелял он или нет: он был здесь, он видел это, он стоял среди тех, кто расстреливал беспомощных, ни в чем не повинных людей, и ничего-ничего не сумел сделать… Было ли это возможно?

— Это еще что? — крикнул Кинрой, показывая на уцелевшую пленницу.

Линн прицелился и выстрелил: она упала, как подкошенная, в перемешанный с грязью и кровью снег…

— Кажется, была еще одна? Где она? — спросил Кинрой.

Вторая пленница, молодая девушка, была жива. Воспользовавшись минутой, она незаметно забилась под дилижанс, но теперь Линн быстро нашел ее, схватив за волосы, вытащил. Девушка дрожала в его руках.

— Мало сегодня взяли, — сказал Дэвид. — сколько возни!

Кинрой махнул рукой.

— Не скулите, поделим!

— Я прошу свою долю сейчас! — крикнул вдруг Джек.

Кинрой оглянулся.

— Что тебе нужно? Тоже камушков захотел?

— Нет. Отдайте мне эту девчонку! — Джек кивнул на девушку (Линн все еще держал ее за косы).

— Зачем она тебе? — усмехнулся Кинрой.

— Понравилась!

— Отпустить хочешь?! — воскликнул Линн.

— Отпустить? — Джек неловко скривил губы: настоящей улыбки не получалось. — Да я хочу с ней развлечься!

Дэвид удивленно уставился на него, но спустя миг взгляд его просветлел, и он, обернувшись, шепнул что-то Фрэнку.

— Давайте уж тогда заберем ее с собой, — предложил Линн. — Девчонка и впрямь ничего…

— Да ты что, спятил? — закричал ему Кинрой. — Есть когда этим заниматься! В поселке тебе девок мало?!

— Я прошу ее как добычу! — крикнул Джек. — И делить ни с кем не хочу!

— Да отдайте вы ее, — вступился Дэвид. — Сколько времени из-за споров теряем! Что вам, жалко? Зачем она вам? И стрелять я в нее не собираюсь!

— Конечно! — поддержал Фрэнк. — Нам золота больше достанется!

Джек сильно сомневался, что Кинрой ему поверит, но тот, как видно, устал спорить или решил, что на сегодня крови достаточно, а потому сказал:

— Ладно, забирай. Делай с ней что хочешь, но живой не отпускай. Узнаю, что выпустил, — убью, понял?

Джек покорно кивнул.

Линн отшвырнул от себя пленницу, и она упала в снег. Джек подошел к девушке.

— Вставай! — грубо произнес он, подтолкнув ее сапогом.

Она с трудом поднялась, судорожно всхлипывая. Джек заметил, что она вся дрожит мелкой нервной дрожью. Он потянул ее за рукав шубки.

— Пойдем!

Он стремился поскорее скрыться с глаз компании Кинроя, но девушка шла неуверенно, спотыкаясь на каждом шагу. Тогда он подхватил ее на руки и, приподняв, посадил в седло.

Конь пересек равнину и вынес их в лесок; поплутав в нем, Джек остановил Арагона на поляне.

Девушка в изнеможении сползла вниз. Джек взглянул на нее: она сидела, прислонясь к дереву, совершенно бледная, неподвижная; ее белокурые волосы растрепались и, перемешанные со снегом, в беспорядке падали на меховой воротник. Джек наклонился к ней. Глаза девушки были закрыты; казалось, она умерла, не выдержав назначенных судьбой испытаний.

Он подумал, что она, может быть, ранена, и расстегнул ее шубку. Пленница открыла глаза и, почувствовав его прикосновения, в ужасе с криком отшатнулась.

— Успокойтесь же, мисс, прошу вас! Клянусь, я ничего плохого вам не сделаю! Куда вы ехали, скажите?

Она не отвечала, захлебываясь от нахлынувших слез. Джек подумал, что это даже и лучше: по крайней мере, выплеснув свои чувства, она, быть может, не сойдет с ума. Он поставил ее на ноги.

— Придите же в себя, успокойтесь! Нам нужно быстро добраться до другой дороги, скоро там пройдет почтовый дилижанс, и вы сможете доехать до поселка. Слышите?

Девушка, начавшая приходить в себя, кивнула.

— Так вы меня отпустите? — пролепетала она. Джек вздохнул.

— Конечно, отпущу, что мне еще с вами делать? Как вас зовут?

— Клэр, — прошептала она, — Клэр Нолт. А… а вас?..

Джек подумал, что теперь у него может быть только одно имя.

— Скажите, там с вами кто-то был? — спросил он, не отвечая на вопрос. — Или вы ехали одна?

— Одна. Меня должны были встречать в поселке.

— Поехали скорее!

Джек посадил ее в седло перед собой и послал коня вскачь. Они добрались до другой дороги и, остановившись плод ветвями, стали ждать. Вскоре на повороте показался почтовый дилижанс.

— Бегите, — сказал Джек, — расскажите, что с вами случилось, тогда вас возьмут. Скорее только!

Девушка подхватила подол юбки и побежала наперерез дилижансу. Джек видел, как она объясняла что-то проводникам, а потом исчезла внутри. Кучер стегнул лошадей, и они понеслись вперед, взметая копытами снежные вихри.

После вечеринки у Кинроя Гейл чувствовала себя далеко не блестяще. Генри привлекал ее не более, чем Кинрой, и лишь сознание того, что в одиночку не справиться, заставило ее вступить в назначенные переговоры.

— Не забывай, у, нас мало времени! — говорила она, устроившись в углу дивана в уютной квартирке Генри. Хозяин сидел поодаль, взглядом изучая раскованную позу собеседницы.

— Мало времени, — продолжала она. — Не сегодня-завтра Кинрой раскается, что отпустил тебя с миром. Нужно спешить. Зачем ты угрожал ему? Не понимаю, кстати, почему он тебя тут же и не прикончил?

— Да, — признался Генри, — я, конечно, сорвался. Зря я ему все это наговорил… Он не убил меня, думаю, потому, что одно дело — расстреливать путешественников, но совсем другое — выстрелить в меня при своих же ребятах! Но, возможно, Кинрой просто считает, что я не опасен. А ты думаешь, он попытается найти меня?

— Не знаю. Но тебе не мешает скрыться куда-нибудь

— Может, ты меня спрячешь? — поинтересовался Генри, заманчиво улыбаясь.

Гейл непринужденно засмеялась.

— У меня-то Кинрой тебя скорее всего найдет!

— Ты еще не порвала с ним? Напрасно!

— Я сделаю это тогда, когда сочту нужным, — сухо произнесла Гейл, — а точнее никогда. Все пройдет само собой: конец Кинроя — конец связи с Кинроем!

— Как ты безжалостна, Гейл! — усмехнулся Генри.

— Он многих жалел?.. А вообще-то давай ближе к делу, мы много говорим о пустяках!

— Ты права, — согласился Генри. Он покинул прежнее место, пересел поближе к Гейл и с минуту не отрываясь смотрел на нее.

Гейл нервно побарабанила пальцами по столу.

— Так что же? — Откровенные взгляды Генри начали раздражать ее.

— Все очень просто, — уверенно начал он. — Ты узнаешь у Кинроя, когда и куда они поедут в очередной раз, я же намекну кому следует, мол, все провалено, лучше сдать эту шайку. Кое-кому такое тоже выгодно: повышение по службе, да еще и золото впридачу! Кстати, Гейл, ты узнала, где оно, это золото?

Она чуть заметно кивнула, так, что Генри не понял.

— Узнала? — переспросил он.

— Узнала, узнала! — раздраженно выкрикнула Гейл. Генри улыбнулся, прищурив черные глаза.

— Видно, это тебе кое-что стоило!

— Еще бы! — язвительно проговорила Гейл. — А ты как думал? Это тебе не просто так: взял да шепнул кому-то словечко! Моя задача потруднее была!

— Но и моя не из легких! Ты не понимаешь, чем я рискую. И потом, мне еще нужно будет достать хороших лошадей, подготовить все для того, чтобы вовремя смотаться отсюда. Тебя-то никто ни в чем не заподозрит, а я могу попасться очень легко.

— И я могу. Все знают, с кем я была.

— Что с того! Ты женщина! Те, кто был с Кинроем, с ним вместе и пропадут.

— А Энтони?..

— Что Энтони! Уж он-то будет держать язык за зубами.

Гейл замолчала, у Энтони имелись связи с компанией Кинроя: при необходимости тайно врачевал раненых; за услуги доктору платили щедро, и он хранил молчание. На прииске его считали человеком порядочным, Гейл никогда не слышала о нем ничего дурного. Вообще, если разобраться, многие были как-то связаны или с самим Кинроем, или с его людьми… «Добрая половина поселка окажется втянута в это дело, — подумала Гейл, — полиции будет в чем покопаться!»

— Да, пожалуй, — подумав, сказала она, — и все-таки я считаю, что тоже рискую.

— Не спорю, — ответил Генри и спросил: — Так где же золото?

— Не скажу! — с коротким смешком бросила она.

— Но я должен знать!

— Ишь ты, какой прыткий! — заметила Гейл. — Нет, дружок! Ты, может, узнаешь, где золото, да и сбежишь один, а меня оставишь ни с чем!

— Ты мне не веришь?

— Нет. И не пытайся меня уговорить.

— Хорошо, не буду. Но накануне, перед тем, когда все случится, ты мне скажешь?

— Придется. Оно просто окажется у меня дома.

— Золото Кинроя?

— Золото, золото! — раздраженно повторила она. — Да разве на золоте написано, чье оно?! Разве на нем есть кровь тех, кто был за него убит!

— Жаль, что ты мне не доверяешь! — произнес Генри. — Если бы ты знала, как нравишься мне! — Он осторожно приблизился к ней. — Я ничего не пожалею за то, чтоб ты стала моей!

— Ты слишком нетерпелив. — Гейл отвела его руки и сказала, как, бывало, Кинрою: — Еще ничего не заслужил.

Но сейчас она уже не выглядела злой, а улыбалась обманчиво и дразняще в ответ на его жадный взгляд. Ободренный тем, что она не рассердилась на его откровенные слова, Генри все-таки положил свою руку на руку Гейл. Она недоверчиво ухмыльнулась.

— Ты что же, мальчик, влюбился в меня?

— Не называй меня мальчиком, Гейл.

Всматриваясь в Генри, она думала о том, что ничего, в сущности, о нем не знает. Болтали, что он не из бедной семьи, но о том, как и почему он очутился здесь и чем хотел бы заниматься дальше, Гейл не было известно ничего. Она дала себе слово быть осторожной и держала его.

«Кинрой ли, Генри — все равно», — подумала она. Потом сказала:

— Зачем я тебе? Я тебя не люблю и не уверена, что смогу полюбить.

Генри улыбнулся.

— Достаточно, что ты мне нравишься.

— А мне недостаточно.

— Да? Но Кинроя ты тоже не любила. Он просто давал тебе деньги, и ты была довольна.

Гейл дернулась, как ужаленная, но, сдержавшись, произнесла спокойно:

— До поры до времени. К тому же теперь у меня будет собственное золото.

— И все же я предлагаю скрепить нашу сделку. Так мы будем больше друг другу доверять.

— За кого ты меня принимаешь? — холодно произнесла Гейл.

Генри пожал плечами.

— Ни за кого. Ты красивая женщина… Кстати, Гейл, а с кем ты…— он рассмеялся. — Ну, чтобы узнать, где золото Кинроя?.. Нет, Дэвид, Фрэнк и все прочие отпадают… С Линном?.. Или ты просто следила за Кинроем, вынюхивала его следы… Маловероятно…

Гейл поднялась с места, в глазах ее вспыхнули злые огоньки.

— Ах ты, мерзавец! Да ты дряннее Кинроя в сто раз!

Он скромно улыбнулся.

— Ты льстишь мне, Гейл!

Она взглянула в его лживые глаза почти с ненавистью и проговорила:

— Вот что: придешь ко мне завтра вечером. Сегодня я встречаюсь с Кинроем, расспрошу его обо всем, что нужно знать тебе. Только умерь свой пыл, а то мы можем с тобой вообще ни о чем не договориться.

— Хорошо, Гейл, не сердись. Можешь считать меня мальчишкой, мерзавцем — кем хочешь, мне все равно, но одно запомни: я привык добиваться своего! И мы договоримся, особенно после того, как поделим золото Кинроя!

На этот раз она не возразила, стерпев, и прошептала только:

— Не там ты ищешь, дружок!

А Генри так и не понял, что она имела в виду.




ГЛАВА IX


Агнесса вышла на крыльцо, остановилась, глубоко вздохнула и почувствовала, как кружится голова от свежего воздуха и ветра. Кругом все дышало наивной новизной переходного времени — невидимого моста между концом зимы и началом весны. Они еще не сомкнулись в борьбе, природа лишь таила ее предчувствие.

Опираясь на мокрые перила, Агнесса потянулась к нависшим под карнизом сосулькам, отломила кусочек льда, поднесла к глазам и увидела спрятанное в нем крохотное солнце. Капли побежали по ладони — прозрачные, невысыхающие, холодные… Агнесса взглянула на дорогу: к дому приближался всадник на белом коне. Керби, заметив его, сорвался с места и с приветственным лаем понесся навстречу. Джек остановил Арагона возле самого крыльца и прямо с седла перемахнул через перила к Агнессе.

— Агнес! — сдерживая улыбку, строго произнес он. — Тебе кто разрешил выходить?

— Больше не могу сидеть дома, Джекки. Я совсем здорова, правда.

Агнесса приблизилась к Арагону; конь потянулся к ней, и Агнесса прислонилась щекой к его морде. Арагон скосил на девушку доверчивые глаза и мотнул головой, отвечая на ласку.

Агнесса погладила коня, а гриву, расчесанную и длинную, заплела в косички.

— Можно, я прокачусь на нем?

— Конечно, можно. — Джек подал Агнессе руку. — Забирайся!

Агнесса взяла в руки повод, и конь, повинуясь легкой всаднице, двинулся вперед горделивым шагом, чуть покачивая склоненной набок головой.

Когда девушка спустилась на землю, Джек, вспомнив, вынул из кармана конверт.

— Тебе письмо, Агнес!

— О, это от Терри! — обрадованно воскликнула она. — Как долго я ждала его! — Агнесса нетерпеливо разорвала конверт, но после, прочитав то, что было написано на листке, произнесла: — Это вовсе и не от Терри… Пишут какие-то Эмильтоны… Оказывается, они купили наш особняк еще осенью. Мать продала его и уехала неизвестно куда…

— Не огорчайся, Агнес! — сказал Джек. Он никогда не признался бы ей, но в душе был рад, что так получилось: ведь теперь — тайно надеялся он — у нее никого нет и не будет никогда, никого, кроме него одного.

— Да, но как же я смогу теперь хоть что-нибудь узнать?

— Узнаешь, может быть. Сколько случайностей происходит на свете! Не переживай, идем лучше домой!

Джек открыл ключом дверь комнатки. Они вошли внутрь. Агнесса переоделась в домашнее платье, легла на кровать, закинув руки за голову… Вот и все оборвалась последняя ниточка, связывавшая ее с прошлым. Пусть туда не было возврата, а все же она подсознательно цеплялась за мысль о том, что дом — пусть чуждая по своей сути, но все-таки кровная связь, и связь иная, дружеская, — с Терри… А теперь все потеряно. И, возможно, навсегда! Да, теперь у нее в полном смысле слова был один лишь Джек, только Джек.

Он сел рядом, как в дни болезни, наклонился к ней и, глядя в зеленое зеркало ее серьезных глаз, спросил:

— Что случилось, Агнес? Ты так изменилась вдруг!

— Когда?

— Да вот сейчас.

Она приподнялась, села, обхватив колени руками, и обратила к нему вспыхнувшее румянцем лицо.

— Но ты тоже изменился, Джекки!

Он вздрогнул, как от удара, и лицо его странно потемнело.

— Ты меня в чем-то подозреваешь?

Агнесса непонимающе смотрела на него.

— В чем я могу подозревать тебя, Джекки? Просто я вижу, что ты часто возвращаешься с прииска сам не свой! Ты стал таким встревоженным… Может, что-то беспокоит тебя? Что у тебя на душе, милый, скажи мне, неужели я не пойму?! Если это все из-за золота, то не стоит! Не надо так много работать и изводить себя; мне кажется, нам и того золота, что уже есть, хватит надолго!

— О, Агнес! — Он ничего не произнес больше, только привлек ее к себе, крепко обнял и держал, словно бы впитывая исходящие от нее свет и тепло.

— Что мучает тебя, Джек? — повторила она, не отрывая от него взгляда.

— Не знаю… Скажи мне, Агнес! — воскликнул он вдруг, глядя на нее пронзительно, так, как не смотрел никогда (Агнессе подумалось вдруг, что такой взгляд бывает, наверное, у человека, приговоренного к смерти). — Скажи, а ты бы смогла любить меня по-прежнему, если бы я совершил что-нибудь такое, чего ты не смогла бы понять?

— О чем ты, Джекки? Разве ты можешь сделать что-то дурное? Да никогда в это не поверю! — усадила его на кровать и прильнула к нему. — Успокойся, любимый. Скажи, что с тобой?

Но он, не слушая девушку, чуть ли не бросился к ее ногам и все повторял:

— Агнес! Агнес! Обещай мне, что даже если весь мир и весь свет будут против меня, даже если я буду проклят людьми безвозвратно и навсегда, то даже тогда в твоем сердце найдется для меня уголок! Обещай, пожалуйста, обещай!

— Джекки, — прошептала она отчаянно, испуганная его странным состоянием и вообще этим неожиданным разговором, полным неясных намеков. — О каком уголке ты говоришь? Мое сердце целиком принадлежит тебе!

— Только с тобой мне по-настоящему хорошо и спокойно, Агнес, — произнес он, отводя взгляд. — Но я должен быть уверен, что ты всегда будешь со мной.

— Я всегда-всегда буду с тобой, что бы ни случилось, Джек, клянусь тебе! Если бы ты знал, что значат для меня твои любовь и поддержка, ты бы никогда не сомневался ни в чем.

— Знаю, Агнес, знаю…— Джек подумал о том, что сказала бы Агнесса, если бы открыла вдруг правду… Нет, отныне он всегда вынужден будет скрывать от нее ужасную правду, которую нужно забыть. Да, забыть и никогда не вспоминать больше. Он станет думать, что ему приснился кошмарный сон, который теперь кончился. Все позади!

— Но что же случилось, Джек? — настаивала Агнесса. — Почему ты говорил такие странные вещи?

— Нет, нет, Агнес, ничего, — он успокаивающе улыбнулся ей и, пытаясь направить ее мысли в другое русло, произнес: — Мне просто хотелось понять, еще раз почувствовать, что я значу для тебя.

— Все, — просто сказала она. — Я давно-давно, если можно так сказать, больна тобою. Мне очень хорошо даже тогда, когда я лишь вижу тебя, лишь слышу твой голос…

«Пусть Бог, если только он есть, покарает меня, если я еще хоть раз решусь на подобное тому, что совершал, — подумал Джек. — Гейл была права, когда бросила мне в лицо обвинение, но мне важно только то, кем считает меня Агнесса!» И самым страшным, наверное, было осознание зависимости его раскаяния только от того, знает ли Агнесса правду. Он считал себя не закоренелым убийцей и даже не заблудшим человеком, а всего лишь несчастным рабом судьбы, поневоле согласившимся на страшное преступление. Джек совершал его с отвращением, однако совершал и не пытался оправдываться перед самим собой, быть может, сознавая бесполезность оправданий. Он предпочел бы просто забыть.

Размышляя о том, почему Агнесса, девушка другого общества, уровня, круга, влюбилась в него так безоглядно и продолжала любить до сих пор, Джек, хотя и смутно, но догадывался, в чем было дело: да, конечно, он и раньше нравился женщинам, они находили привлекательной его внешность и нрав, но с Агнессой было что-то другое — он просто вписался в некий образ, созданный ее воображением, а уж потом — по воле судьбы — она полюбила в нем настоящего живого человека, со всеми слабостями и недостатками, и Джек понимал, что, если вдруг страшным признанием уничтожить этот образ, начнется разрушение всего ее мира, представлений, иллюзий, и последствия будут необратимыми. Ей и так пришлось многое в себе перебороть ради него, против многого пойти… Нет-нет, он забудет все это, хотя бы… ради Агнессы!

Они легли спать впервые после ее болезни, и он был нежен с нею как никогда. Движения его рук повторяли изгибы ее тела, глаза походили в темноте на лунные камни, а глаза Агнессы казались изумрудными, и мистическая, невидимая волна уносила куда-то влюбленных… Как ни странно, именно сегодня раскрылись неведомые глубины ее тела, и она испытала высокое наслаждение любви, стала настоящей женщиной, такой, какой ранее девочка из пансиона никогда не представляла себя. И, хотя она и прежде не отвергала его объятий, Джек почувствовал перемену и ощутил двойной восторг; соединившись в обоюдном желании, они провели долгую ночь любви. И после, когда они, утомленные, обнявшись, лежали в постели, Джек вдруг ясно почувствовал, что заканчивается еще один четко ограниченный период жизни и наступает новый, и что судьба дарит им сейчас лучшие свои мгновения, подобные которым, возможно, не повторятся уже никогда.

Прошла ночь, минул день; они выбрались на улицу с первыми вечерними звездами, густо усыпавшими небесный свод, излучавшими мерное холодное свечение.

С равнины тянуло холодом. Агнесса ускорила шаг, приноравливаясь к Джеку и к Керби, который так и рвался с поводка.

На окраине прохожих было мало, верховые не встречались совсем. Вой ветра то удалялся, то приближался вновь, точно кто-то сокрытый в ночи трогал струны невидимого инструмента, скорбно дрожащие, чуткие, словно арфа Эола. Агнесса и Джек вышли на центральную улицу, и картина изменилась: засияли огни, послышалась бойкая речь золотоискателей, цокот лошадиных копыт по обледеневшим деревянным тротуарам.

Джек заметил Дэвида, который стоял под фонарем, беседуя с приятелями. Едва Агнесса и Джек успели пройти мимо Дэвида, как из салуна вышел Кинрой и очутился прямо перед ними. Кинрой был навеселе, он с развязной улыбкой разглядывал девушку, но, столкнувшись с яростным взглядом Джека, отвел глаза от Агнессы и поманил Джека пальцем.

— На минутку!

— Извини, Агнес! — Джек передал ей Керби и отошел с Кинроем.

— Что нужно?

— Завтра утром встречаемся на прежнем месте. — Кинрой рассмеялся и добавил: — Так что не вздумай потратить все силы на девчонку. Понял?

— Это все?

— Все. Иди, гуляй! — Кинрой еще раз глянул на стоящую поодаль Агнессу и неверным шагом направился прочь.

— Кто это? — спросила Агнесса, когда Джек вернулся.

Он ответил уклончиво:

— Так, один знакомый…

— А чем он занимается?

— Тем же, чем и я.

— Добывает золото?

— Здесь все добывают золото, Агнес, — сказал Джек и прибавил решительно: — Все, милая, мы уезжаем отсюда завтра же.

— Правда? — обрадовалась девушка.

— Да, завтра утром! — у него точно камень с души упал. — Пойдем домой и начнем собираться! Ты ведь уже можешь тронуться в путь?

— Конечно, Джекки!

— Мы не станем очень спешить, — сказал Джек. — Главное — добраться до переправы, а там уж весь мир будет наш!

— Мне бы хотелось вернуться в Калифорнию, а тебе?..

— Да, пожалуй… Мы сможем поселиться где угодно, а хочешь — поедем путешествовать! Теперь мы можем все!

— О, Джекки!

Они направились к дому. Оба были очень оживлены, а потому рассеянны и не сразу заметили, что стряслась беда. Дверь легко подалась — она была открыта, но без следов взлома, будто кто-то подобрал ключ. Джек кинулся в комнату и увидел разбросанные вещи… Здесь нечего было брать, кроме одного заветного предмета; до недавнего времени Джек постоянно носил его с собой, но потом мешок с золотом отяжелел настолько, что его приходилось оставлять дома. Джеку — проклятая самонадеянность или, может, беспечность! — не пришло в голову спрятать золото где-нибудь вне дома; а ведь Агнесса оставалась одна и была так беспомощна — мало ли что могло случиться с ней, если бы в комнату вошел чужой?! Такая мысль мелькнула у Джека, мелькнула и пропала, ибо его сознание захлестнуло другое: это конец! Золото исчезло — напрасно он в ожидании чуда еще и еще раз обыскивал комнату… Превращение из раба судьбы в ее повелителя не произошло! Все напрасно это и есть расплата (слишком легкая, пожалуй, но для Джека сейчас и она оказалась сильнейшим ударом). Все напрасно: его мечты не исполнятся. Это конец!

На миг что-то мертвое появилсь в его глазах. Это так испугало Агнессу, что она воскликнула:

— Джек, нет, не надо, Джек!

И бросилась в его объятия.

— Агнес, наше золото, Агнес! — только и сумел прошептать он.

— Господи, но как?! Нужно спросить миссис Бингс или Элси, не видели ли он чужих в доме. Нужно заявить в полицию… Здесь есть полиция?..

Джек мигом опомнился.

— Нет, — взяв себя в руки, произнес он, — никому ничего говорить не надо. Пожалуйста, Агнес, запомни это!

— Но почему? Неужели ты надеешься сам…

— Нет. Но золото нам все равно никто не вернет.

Агнессе стало до боли жаль его: он выглядел таким потерянным и несчастным… Она и сама была безмерно расстроена, но все же нашла в себе силы сказать:

— Джекки, не переживай так, пожалуйста, не надо! Я знаю, тебе пришлось очень много работать, чтобы добыть золото, но ничего, переживем! Главное, я опять здорова, как и прежде. — Она постаралась улыбнуться. — А о будущем… Да, по правде сказать, я не успела почувствовать себя богатой! И мне всегда почему-то казалось, что золота этого на самом деле и нет…

Он горько рассмеялся.

— Да уж!.. Я сам никак не мог поверить, что мы теперь не бедны. Видно, за то и поплатился. — Он замолчал, обреченно глядя в пустоту.

— Джек! — Агнесса вспомнила чувства, обуревавшие ее перед побегом из дома — они по-прежнему жили в ней. — Пусть мы бедны, но мы же вместе! Мы потеряли золото, но не потеряли друг друга, мы сумеем еще заработать деньги.

— О, Агнес! — воскликнул Джек. — Нам нигде и никогда не найти больше столько денег… столько, чтобы мы могли позволить себе жить как следует. Я благодарен тебе за то, что ты такая — бескорыстная, терпеливая, но сколько можно терпеть? Ты что, хочешь всю жизнь так прожить? Ты, которая знала лучшие времена! Мне-то известно, что такое бедность, даже нищета; в детстве я видел только голод, холод и грязь, потом попал на конный завод, там было полегче, но и то на первых порах мне многие пытались доказать, что я не имею права даже на такую жизнь, потому что вырос не там, где они, и воспитывался не так! Они унижали меня, пока я не научился кулаками доказывать свою правоту! — Извечная обида на мир вновь взыграла в нем, и он вскричал с новой силой:— да, меня породила свалка, но я тоже хочу иметь крышу над головой, свой дом, хорошую одежду, красивые вещи! Хочу любить самую лучшую женщину на свете! Хочу, чтобы она всегда была счастлива со мной! Я же думал купить тебе все, что пожелаешь: рояль, книги… У тебя чудесная фигурка, Агнес, тебе нужны красивые платья, украшения. Я мечтал отправиться с тобой в путешествие, посмотреть мир, научиться чему-нибудь! А теперь ничего этого не будет!

— Нет, Джек, жизнь ведь не кончена: мне семнадцать и тебе не больше двадцати. Сейчас нас постигла неудача, а потом улыбнется счастье. И не только деньги могут его принести, существует многое другое… Мечты о богатстве не должны заслонять истины: это не главное. Была ли счастлива моя мать? Не думаю…

— Ты сама не веришь в то, что говоришь, Агнес, — перебил Джек. — Сможешь ли ты наслаждаться музыкой или любоваться природой, если нечего будет есть?..

— Да, возможно, но чрезмерное богатство… Я слышала, без духовной закалки оно способно неузнаваемо изменить человека… так же, как и сама страсть к деньгам и не в лучшую сторону! — попыталась возразить она, все еще надеясь его успокоить.

— От бедности человек тоже не становится лучше!

— Ты что? — произнесла Агнесса после молчания. — Хочешь… начать все сначала?..

Джек вздрогнул: для него слова эти имели совсем другой смысл.

— А чего хочешь ты? — тихо спросил он.

— Я… я хочу уехать отсюда…— прошептала Агнесса. — Раз уж нам не повезло… Давай уедем! Мы ведь можем уехать!

И вдруг разрыдалась бурно и безнадежно.

— Агнес, любимая, не плачь, я обещаю тебе: мы уедем завтра, как и хотели. У меня сохранилось немного золота, нам его хватит на первое время… Да в конце концов, черт с ним, с этим золотом; в самом деле, главное, что у меня есть твои зеленые глаза, твои волосы, губы…

Его лицо виднелось смутно сквозь слезы, и она переспросила его, не веря:

— Мы правда уедем завтра?

— Да, Агнес, обещаю тебе!

И этой ночью они не спали долго, в перерывах между поцелуями мечтали о том, какой же в конце концов прекрасной, счастливой и долгой будет их жизнь. Потом Агнесса уснула, свернувшись клубочком возле стены, а Джек, тихонько поднявшись, оделся, взял оружие, привязал Керби и направился к выходу. Уже открывая дверь, вдруг остановился, вернулся к Агнессе и долго-долго смотрел в ее лицо. Взял руку девушки и осторожно, стараясь не разбудить, поцеловал тонкие пальцы.

Потом ушел.

Восседая в жестком седле, Джек с сожалением вспоминал уютное тепло маленькой комнатки; ему хотелось поскорее очутиться там, увидеть и почувствовать все то, к чему, как казалось сейчас, не было больше возврата.

Незаметно наполз туман, надвигалась непонятная тишина, камнем ложившаяся на душу… Джек одернул некстати разыгравшуюся лошадь и, послав ее рысью, нагнал Дэвида.

— Где ты пропадаешь? — спросил тот. — Приходил бы в салун, мы с Фрэнком там почти каждый вечер. — И, внезапно заметив убранство гривы Арагона, рассмеялся. — О, на такие игрушки у тебя, я вижу, времени хватает!

— Это Агнесса заплела, — забывшись, ответил Джек.

— А! — воскликнул Дэвид. — Так ее зовут Агнесса! Или это одна из нескольких? Ты их, наверное, часто меняешь?

— Нет. Раньше менял, теперь не хочу.

— Попался, значит. Хоть показал бы ее, что ли! Красивая, да? Парни от зависти поумирали бы!

— Ничего, обойдетесь как-нибудь.

— А у тебя с ней давно? Может, я ее знаю? Вы здесь познакомились?

— Мы приехали вместе. — Джек коротко рассказал, что произошло потом — на прииске.

— Вот почему ты с нами! Черт возьми, случается же в жизни, а? — посочувствовал Дэвид. — Слушай, Джек, а с той девчонкой, помнишь, тогда?.. Ведь ты ее отпустил, верно?..

— Отпустил. Только тихо об этом, понял?

— Ну, само собой! Я так и подумал: к чему тебе эта девка?! Смотри только, чтоб Кинрой не узнал.

— Боюсь я Кинроя! — усмехнулся Джек.

— Нет, — сказал Дэвид, — лучше с ним не связываться.

— Стой! — крикнул сзади Линн и, подхлестнув коня, одним махом очутился возле Джека, Дэвида и остальных, среди которых не было только Генри.

Кинрой в окружении подчиненных беспрекословным тоном отдавал приказания.

— Вы (Джеку, Дэвиду и Фрэнку) — на поворот! Остальные — со мной!

Отъезжая первыми, они послали лошадей шагом. Джек в последний раз оглянулся: Руди, вновь чем-то недовольный, размахивал руками, протестуя, потом все-таки покорился и, злобно сплюнув, последовал за Линном.

— Вот человек — не может без препирательств! — сказал Фрэнк. — Сказано делать, так делай! Мне, например, все равно куда ехать… Что спорить-то?..

Ему и впрямь было все равно: Джек не помнил на его лице другого выражения, кроме сонливого равнодушия.

Они въезжали в лес, когда услышали шум: волна внезапного пугающего звука шла по равнине, перекрывая мирный перезвон птиц, шуршание веток и снега под копытами лошадей.

— Что это? — удивился Дэвид. — Стреляют, что ли?.. — Он приподнялся в стременах. — Точно, палят! С чего бы это? А может…

И, как бы в подтверждение его догадки, на взмыленной лошади выскочил из-за поворота Руди.

— Гоните, ребята! Там конная полиция — человек двадцать!

— Вперед, скорее! — вскричал Дэвид. — Скачите прямо!

Джек направил коня между деревьев. Сердце забилось сильно, в предчувствии чего-то непоправимо-страшного, небывалого. Невесть откуда прилетевшие пули со свистом врезались в хрупкие ветки деревьев, кони храпели под ударами, выкатывая налитые кровью глаза.

Охваченный вихрем погони, Джек не заметил, как отстали Дэвид и Фрэнк; оставшись в одиночестве, он развернул коня и прислушался: на дороге шла перестрелка, голоса взрывались криками, но ничего нельзя было разобрать.

Только сейчас он ощутил боль в повисшей плетью руке. Рукав набух кровью, противное липкое тепло ползло вниз вместе с тянущей болью. Заниматься перевязкой не было времени; Джек шевельнул рукой — кажется, кость цела. Он переложил револьвер в левую и двинулся назад, туда, где остались Дэвид и Фрэнк.

Впереди на снегу темнело что-то. Джек пригляделся и подъехал ближе. Красотка, лошадь Дэвида, заботливо оберегаемая любимица, смотрела в пустоту остекленелым взглядом; ноги ее, мохнатые у копыт, были подогнуты, будто в прыжке.

Дэвида нигде не было.

Джек слез с коня, осмотрелся: снег покрывали багровые брызги, но чья это была кровь, лошади или ее хозяина, он не знал.

Выстрелы стихли. Выждав немного, он направился к дороге и по пути наткнулся на Фрэнка. Фрэнк умер сразу — пуля попала в висок, и яркие волосы его теперь пламенели зловещим цветом крови.

Джек погладил беспокойно вздрагивающего Арагона, потом, оставив коня в лесу, осторожно вышел на дорогу.

Было тихо, безлюдно, словно и не случилось ничего. Джек вернулся, сел в седло и медленно, оглядываясь, поехал по равнине. Руди и Линн первыми угодили под пули; Джек нашел их и, удостоверившись, что они погибли, поспешил покинуть это место — полицейские могли вернуться в любую минуту.

Вдруг он услышал шепот, похожий на шелест ветра, оглянулся и увидел: неподалеку корчится что-то черное. Джек спрыгнул с коня, подошел и — встретился с искаженным бессильной злобой взглядом Кинроя. Тот пытался ползти, загребая руками снег; ноги его волочились за телом, отяжелевшим из-за пропитанной кровью одежды Правая рука из последних сил сжимала рукоятку револьвера.

Джек наклонился.

— Куда тебя?..

— Не знаю, — жмурясь от боли, проговорил Кинрой. Опустил лицо в снег и, полежав так с минуту, заговорил снова: — Наших всех положили?

— Всех. Только Дэвида я не нашел. Наверное…

— К черту Дэвида! — прервал Кинрой. Потом спросил: — Ты ранен?

— Легко.

— Что ты хочешь сделать? — произнес Кинрой, заметив протянутую к нему руку.

— Оттащить тебя в лес. Они наверняка вернутся…

Кинрой хрипло рассмеялся — из угла губ потекла красная струйка.

— Нет, ты меня не поднимешь. Я не могу двигаться, а одному тебе не справиться.

— Посмотрим! — бросил Джек и попытался приподнять Кинроя. Тот застонал, кусая губы; глаза его мучительно расширились, он еле проговорил:

— Не тронь, прошу тебя…

Резкая боль в раненой руке отрезвила Джека. Он опустил Кинроя на землю.

— Ничего не выйдет, — сказал Кинрой. — Я весь как решето. Смотри, скоро поплыву в собственной крови. Все равно сдохну. Поезжай. У меня есть пара патронов, так что все будет как надо.

Джек молчал.

— Ну? — с угрозой произнес Кинрой. — Не ясно? Проваливай! И обязательно, слышишь, найди и прикончи Генри — это его работа! Да, и…— он с трудом вытащил откуда-то сверток. — Передай это Гейл. Тут золото. Куда мне оно теперь, зачем? Все равно в могилу не унесу. Передашь?

— Передам.

— Поезжай! — повторил Кинрой и напоследок зло выругался.

Джек посмотрел в его глаза — в них стыл непомерно тяжкий, почти животный ужас.

— Прощай, Кинрой!

— Ладно, живи давай!

Джек взобрался на Арагона и тронулся в путь. Кинрой сумрачно смотрел на него с земли.

Бестия, чертова бестия! Один выжил, из всех — один! Долина Смерти отпустила его одного! Почему?!

И он поехал на его, Кинроя, лошади, с его золотом, к его Гейл! Одиночество сдавило его, заползло в холодеющее сердце, и он застонал уже не от боли, а от страха, выворачивающего наизнанку все его существо.

Он вытянул руку, вскинул револьвер, прицелился и выстрелил в удаляющуюся фигуру человека на лошади. Одинокий выстрел прозвучал негромко, но в ушах Кинроя он отдался пушечным залпом. Это последнее усилие стоило ему жизни; выронив оружие, извернувшись, он несколько раз дернулся, ловя ртом воздух, и мертвым упал навзничь.

Джек почувствовал сильный удар в спину, услышал выстрел, но не сразу понял, что это значит, и лишь свинцовая тяжесть, внезапно возникшая во всем теле, дала понять, что произошло.

Он успел подумать об одном: о том, что должен во что бы то ни стало вернуться домой, к Агнессе, иначе — смерть; он понимал, что если упадет с коня, то не встанет уже никогда, так и останется истекать кровью здесь, недалеко от тела своего убийцы.

Он приостановил Арагона. Выпрямиться уже не было сил, и Джек полулежал на холке коня, намотав повод на раненую руку, а другою цепляясь за гриву.

Он не знал, сколько прошло времени, когда позади послышался стук копыт лошадей и сопровождаемые стрельбой крики. Оглянуться он не мог, но сомнений не возникало: полиция!

Боль тонкими иглами пронзала виски, перед глазами плыли, прерываясь, нечеткие линии, мелькало, кружилось что-то, внутренности жгло раскаленным железом, но он погонял коня, понимая разумом, чувствуя каждым нервом, каждой частичкой своего слабеющего тела: надо удержаться в седле! Его мотало из стороны в сторону, дыхания не хватало, он уже почти не слышал погони, им руководил лишь инстинкт, сильнейший инстинкт спасения жизни.

Преследователей было четверо. Заметив неизвестного всадника, они, как ловцы, напавшие на след зверя, без колебаний устремились в погоню.

Первые пять минут расстояние между ними и беглецом оставалось неизменным, а затем постепенно увеличилось.

— Уйдет! — заволновался один из полицейских.

— Ничего! — крикнул другой. — Догоним!

Добежав до реки, белый конь вдруг изменил направление, резко метнувшись влево.

— К лесу правит! Знает, что здесь мы его догоним! — свист ветра прокричал старший. — Ничего, сейчас мы его прижмем! Заходи сбоку, скорее!

Но белый конь быстрее птицы мчался к лесу; было видно: еще минута — и он затеряется меж деревьев, сольется с белизной сугробов, затаится среди них и спасется, выживет.

— Стреляйте же кто-нибудь в лошадь!

Один из полицейских прицелился.

— Боюсь, не попаду. Она белая, как снег.

— Стреляй!

Тот выстрелил несколько раз.

— Мазила! — воскликнул другой. — Давай же: в лошадь стреляй!

Джеку показалось, будто что-то горячее, пламенеющее вошло в мозг и осталось там; остывая, оно источало смертоносный красный туман. Теперь он не чувствовал боли, только тяжесть, страшную, губительную тяжесть во всем теле.

Последнее, что он увидел, были мчавшиеся навстречу деревья, начинающий алеть снег и высокое, до странности светлое небо. Потом красный туман ослепил его, перечеркнул сознание, память, и Джека поглотила жадной глубиной ледяная черная пропасть.

Он лежал на дне глубокого оврага, куда упал с коня; пальцы его уродливо искривились, сведенные судорогой, в волосах, которые так любила гладить Агнесса, запеклась темная кровь, глаза, в которые с такой доверчивостью и любовью смотрела она, были закрыты, но выражение слегка присыпанного снегом лица оставалось спокойным: смертная мука не коснулась его, и оно было красиво почти как прежде.

Полицейские долго искали тело среди белых снегов, а на востоке, не видимая в блеклом свете дня, горела звезда, не та, что зажигает любовь, споря со взором человеческим, а другая — та, что хранит надежду и жизнь всех, кто по воле судьбы был рожден под этой звездой.




ГЛАВА X


Был полдень, а Агнесса продолжала спать, и снились ей сны необыкновенно приятные, каких не видела она давно.

Цветущий луг, море цветов, неярких, но душисто-нежных, в пыльце, в прохладных каплях росы. Агнесса трогает их с затаенным наслаждением, срывает, вплетает в венок, надевает его на распущенные по плечам волосы и, танцуя, идет дальше. Раздвигает зеленые заросли, выходит к маленькому озерку. Легкое, похожее на греческий хитон одеяние, когда она входит в воду, намокает, облегает тело, и Агнесса чувствует себя озорной веселящейся нимфой, беспечно прекрасной в этом насквозь просвечивающем солнечном наряде. После плещется в волнах, звонко хохоча, поднимая снопы брызг, а венок слетает с головы и плывет… плывет по темной воде. Агнесса выходит на берег, падает в цветы и вдыхает их аромат; запрокидывает голову, вороша руками гибкие стебли. Потом снова танцует, кружится, вздымая одежды, скользит по траве босыми ногами.

И вдруг просыпается.

Она открыла глаза и увидела: Джека рядом нет.

Виляя хвостом, подошел Керби. Агнесса погладила собаку, встала, оделась, недоумевая, куда подевался Джек. Она занялась делами, потом стала просто ждать, время от времени поглядывая в окно. Смутное предчувствие несчастья не давало ей покоя, она пыталась казаться спокойной перед самой собой — и не умела.

Тянулось время… час, другой… Наконец она спустилась на улицу с Керби и пошла просто так, без цели, вперед.

Выйдя на дорогу, девушка непонятно почему оглянулась на окно Гейл; ей показалось, будто там мелькнуло что-то, она не разобрала — человек или тень, но, продолжив путь, явственно почувствовала на себе чей-то взгляд, кто-то смотрел ей в спину, однако Агнесса знала: повернись она вновь — опять исчезнет, растворится в глубине окна.

Она вспомнила свой сон, сотканный из обрывков впечатлений и грез, вспоминала и другие сны, их особый, ей одной известный мир, совершала мысленные прогулки по заброшенным улицам, землям; она знала, что иначе чем в воображении и в сновидениях их не увидит, а потому дорожила ими; она не думала о том, что эти удивительные грезы, повернувшись страшной, нелепой стороной и соединившись с явью, обрекут ее на вечную муку: не видеть этот мир нигде и никогда, кроме как в воспоминаниях и снах.

Побродив по округе, Агнесса вернулась к дому и остановилась у крыльца, ожидая, что сейчас, быть может, на дороге появится Джек и, как бывало, улыбнется ей, спрыгивая с коня.

На дороге действительно показался человек, но не всадник, а пеший, и не Джек, а хозяйка дома, миссис Бингс. Агнесса поздоровалась с ней.

— Заходила к брату, — сообщила миссис Бингс (ее братом был владелец салуна Джим Лавиль). — Помочь там надо, просит прислать Элси. Вы не видели ее, мисс Митчелл?

— Нет.

— Новости собирает, негодница! А вы слышали о том, что случилось? В салуне только и разговоров, что об этом.

— Нет, не слышала. А что призошло? — встревожилась Агнесса, подумав, что это может иметь отношение к необъяснимому отсутствию Джека.

— Да вы не волнуйтесь, мисс Митчелл, новости хорошие, — успокоила хозяйка. — Вы ведь знаете… наверное, вам рассказывали: много было грабежей на дорогах! А последний случай — даже страшно говорить! — банда остановила дилижанс с пассажирами и убила всех. Девушка только одна уцелела, говорят, еле живую в поселок привезли.

— О Господи! Нет, я ничего об этом не знала, — сказала Агнесса.

— Ну да, вы же были больны, такие ли новости вам сообщать?! Но теперь, знаете ли, разбили эту банду. Говорят, человек десять, а то и больше, в ней было! Джим сказал, многие знали бандитов, да ведь наши!

— Я не знала, что здесь случаются подобные вещи, — повторила Агнесса (Джек мало рассказывал о том, что творится в поселке, а про прииск вообще не любил говорить) . — А вы не видели Джека, миссис Бингс?

— Видела утром. Он очень торопился, уехал куда-то на лошади.

— Да? Спасибо.

Агнесса хотела поговорить с хозяйкой о вчерашнем происшествии, но, помня предупреждения Джека, смолчала. Они вместе дошли до дома; миссис Бингс направилась к себе, а Агнесса остановилась в гостиной.

Давным-давно никто не собирался здесь… с тех пор, как отправились в странствие последние несчастливцы. Где-то они теперь?!

А что ждет ее? Возвращение? Куда? И Агнесса, еще ничего не зная, вдруг почувствовала себя до слез одинокой, потерявшейся и потерявшей даже если не саму жизнь, то что-то очень дорогое.

Она побродила какое-то время по опустевшей комнате, трогала предметы, смотрела в окно, думала и вспоминала.

Потом поднялась наверх.

— Почему ты не собираешься? Нужно спешить, — говорил Генри сидящей у окна Гейл. Она смотрела из-за занавески на улицу, а он причесывался перед зеркалом, любуясь собой.

— Успеем.

— Лошади ждут. Ты же знаешь, каждая минута дорога. Твоя задумчивость меня удивляет… Оплакиваешь Кинроя? — Улыбаясь, он заглянул ей в лицо нагловатыми красивыми глазами.

— Перестань, Генри! Тебе легко говорить… А мне очень даже не по себе.

— Брось! Ты теперь свободна, вот и все. Свою долю получила — все по справедливости. Кстати, если соединить наши капиталы, то мы будем сказочно богаты. Как ты на это смотришь?

— Соединить капиталы? Вряд ли это возможно.

— Гейл! Но мы же сможем взяться за какое-нибудь дело, я и ты. От меня будет прок! Я знаю, как увеличить капиталы. И потом — ты! У меня никогда еще не было такой женщины! Давай не будем спешить расставаться, а?

Он насильно привлек девушку к себе. Гейл раздраженно вырвалась.

— Ты, кажется, говорил, что пора собираться! — процедила она.

Золото, составившее внушительный мешок, лежало в углу. Генри смотрел на него не менее жадно, чем на Гейл. Она же казалась равнодушной. Одевшись и собрав свои вещи, обернулась к нему.

На губах ее появилась ироническая улыбка.

— Слушай, — заговорила она. — Я и в самом деле могу принадлежать тебе, у нас с тобой все будет общее, если ты… ну, скажем, женишься на мне!

Генри изумленно усмехнулся.

— Ты за меня не пойдешь!

— Пойду! Ты красивый мальчишка и с головой, хоть и себе на уме. Обвенчаемся. Будем вести дела вместе. Знаешь, я еще не была замужем, хочу попробовать.

Генри снова засмеялся.

— Жениться?! На тебе? Вообще-то я бы с радостью, но, понимаешь, время не подошло! Слишком я молод, чтобы связывать себя. И потом, я против любого закона.

— Да и к чему тебе это?

— Ни к чему. Не бойся, я пошутила, — устало произнесла она свою любимую фразу. — Подожди, у меня осталось еще одно дело.

— Отчего же, понимаю…

Она вышла в коридор и постучалась к Агнессе.

— Здравствуй, Агнесса, — сказала она и замолчала. Они смотрели друг на друга; мрачная решимость прочно вошла во взгляд Гейл, и даже не свойственная мисс Маккензи виноватая полуулыбка не заслонила жестокое пламя ее темных глаз.

Агнесса тихо ответила:

— Здравствуй!

— Где Джек? — Гейл хотела казаться естественной, но на сей раз у нее получалось плохо.

— Не знаю. Он ушел куда-то утром, и я до сих пор его жду. Он ничего мне не сказал.

— Сядь, Агнесса, — произнесла Гейл. — Я, пожалуй, смогу тебе кое-что объяснить. Хотела раньше, но вот, — она развела руками, — не получалось. Я знаю… по крайней мере догадываюсь, куда поехал Джек…

Гейл говорила, а Агнесса смотрела на нее, одновременно пронзительно и невидяще, оглушенная тем, что пришлось услышать.

— Нет!.. — вымученно произнесла она. — Этого не было! Нет!!! Этого не может быть!

— Может, — безжалостно возразила Гейл. — Джек просил меня помочь, и я предложила такой выход… Но я не виновата ни в чем. Он и сам, без меня нашел бы этот путь… А ты не догадывалась ни о чем? Ну да, золото ведь все одного цвета, как и кровь человеческая… Может, его и не убили, но разницы нет: за такие преступления вешают. Я вот сама уезжаю, нужно скорее сматываться, сейчас легко попасть под горячую руку. И тебе советую уехать. Я могу дать тебе немного золота. Слышишь, Агнесса?

— Это неправда, нет! Я не верю тебе, ни одному твоему слову! — как безумная, вскричала Агнесса.

— Нет, правда! — повысила голос Гейл. — Правда, как и то, что твой драгоценный возлюбленный хотел взять меня чуть ли не силой! Но я ему не далась! Раскрой свои глаза, глупая, это же было ничтожество, убийца и грабитель, хладнокровный палач! Ты… ты жила в своем мире, думала, все тебя обойдет, все несчастья, все беды! Хлебнула бы ты с мое!

Гейл еще что-то говорила, но Агнесса уже не слышала ее. Она не заметила, как осталась одна. Сквозь серые стекла бокового окна можно было видеть фигуры двух всадников, мужчины и женщины, — они быстро удалялись прочь.

Агнесса не смогла пересилить себя и упала на колени, горько, ужасно рыдая, заметалась, как в бреду, словно вернулись дни тяжелой болезни. Она не находила себе места, раздавленная непосильным грузом раздирающих душу мук: Джек не мог никого убить и не мог умереть сам! Он убивал не повинных ни в чем людей? Ради золота? Он купил ее жизнь такой ценой? И она понимала, что это может быть правдой, подтверждением служили сотни мелочей. Джек возвращался домой издерганный, словно не в себе, а ведь раньше у него был другой характер; он замкнулся в своих мыслях, перестал улыбаться… А их последний разговор, полный недомолвок, когда он умолял ее давать клятвы?.. Он не смел признаться ни в чем, боясь ее потерять… И — проклятое золото! — уехал на смерть, обманув ее, так ничего и не сказав. Его убили, Джек умер. Джека нет, для него перестал существовать свет, лишь память ее сохранит его образ, а его самого не будет никогда, никогда, никогда… И она, Агнесса, никогда не увидит любимого, и все прекрасные минуты их жизни безвозвратно канут в вечность. Да как же сможет она жить без него, и как смогла бы она жить с ним, зная, что он стал убийцей?! Он, который был так добр к ней, так ее любил, трогательно заботился и выхаживал, не жалея сил! Да, в нем было и другое, один раз она это почувствовала; он мог стать злым, очень злым, и злость эта всегда носила одну и ту же маску, она всегда прикрывалась отчаянием. Да, он сделал это из-за безысходности, но… ведь сделал! И он… умер!!! Агнессе казалось временами, что она чувствует, как стынет кровь, а душа погружается в ледяную пучину — так жутко становилось ей… но, с трудом возвращаясь назад, она успокаивала себя: Джек жив, она найдет его!

А потом она бежала по снежному месиву, спотыкаясь, падая, поднимаясь вновь; бежала, внутренне цепенея от ужаса перед лицом неизвестности.

Все попытки Агнессы и Керби найти хоть какие-то следы остались бесполезными, идущий с утра снежок успел прикрыть кровавые пятна смерти непорочной белизной.

Агнесса стояла среди снегов, недвижимая, маленькая на фоне огромного молчаливого пространства, стояла, не в силах сойти с места, оглушенная внезапностью и ужасом случившегося.

И, как ни странно, с новой силой вспыхнула вдруг надежда: это все неправда, всего лишь страшный сон! Керби тоже остановился, глядя на поникшую Агнессу. Состояние хозяйки каким-то образом передалось ему: он поднял вверх морду и завыл, протяжно и жалобно,

Агнесса встрепенулась.

— Ты что?! Не смей, слышишь, не смей! — Она наклонилась к умолкшей собаке; обхватив руками ее голову, заглянула в желто-коричневые горестные глаза и прошептала чуть слышно: — Нам все показалось, ничего этого не может быть!

Обратно они шли медленно, девушка и собака, тесно прижавшись друг к другу; Агнесса гладила мягкую шерсть Керби, а он лизал ее руки, влажно-соленые от капавших на них безудержных слез.

И потянулись дни, безнадежные, серые, похожие один на другой.

Агнесса обошла весь поселок, побывала везде, где только можно, пыталась хоть что-нибудь узнать — все оказалось тщетным.

Гейл Маккензи уехала, из жильцов верхнего этажа в доме оставалась только Агнесса.

В один из дней, совсем отчаявшись, она вспомнила о докторе Энтони и отыскала его дом. Осторожно вошла в безжизненно-тихий дворик, поднялась на крыльцо и постучала. Постучав во второй раз, услышала шорох: кто-то скрывался внутри.

— Мистер Энтони! — позвала Агнесса. — Откройте!

Прошла минута.

— Кто? — спросил вдруг незнакомый голос, странный, неизвестно даже кому принадлежащий: мужчине или женщине; он существовал как-то отдельно от самого говорящего; казалось, слова произносит царящая в доме пустота.

— Мне нужен доктор Энтони.

— Зачем? — спросил жестяной, пугающий своим бесстрастием голос.

— Я хочу поговорить с ним. Откройте, пожалуйста.

— Его нет, — не сдавался невидимый собеседник.

— Когда он вернется? — Агнесса тоже решила не отступать.

Голос смолк. Потом вдруг произнес внятно:

— Убирайся!

Агнесса отпрянула. Жестяной оттенок голоса исчез, теперь в нем звучала ненависть, глубоко въевшаяся в каждую ноту. Агнессе показалось, что говорит старуха: она даже представила себе ее костлявую, высохшую, со злыми, ничего, кроме этой злобы, не выражающими глазами и цепкими пальцами.

— Убирайся! — повторил голос. — Доктор уехал, его не будет, он не вернется сюда!

Агнесса быстро сошла с крыльца. Во всем этом ей почудилось что-то жуткое; она бросила взгляд на окна, но ни тени, ни взора не мелькнуло за ними, все было глухо, слепо, мертво.

Агнесса вернулась домой. Она не могла передать словами, как невыносимо одиноко было ночью в темной, сразу ставшей чужой комнате. Ей виделись тени, чудились неясные вздохи, точно кто-то призрачно-злобный стоял возле ее изголовья, и она тянула руку вниз, чтобы прикоснуться к теплому боку лежащего возле кровати Керби. А потом и Керби исчез, не пришел домой, и она осталась совсем одна. Одна, навеки одна! Одна-одинешенька на этом огромном свете, без поддержки, без смысла жизни, без любви! Без Джека… Пришел момент, когда она начала понимать наконец, что наделала ошибок в самом начале своей жизни, ошибок, которые не исправить уже никогда. Она не представляла себе, что же станет делать дальше, для чего ей теперь жить. Она знала, что ей не поможет никто, ибо ни капли сострадания не вызовет у людей несчастная любовница убитого преступника, которого преследовал и уничтожил закон.

Теперь Агнесса не плакала, она молчала. Она никому не говорила о своем горе, ей вполне хватало разговоров с самой собой. Прошло немало времени, прежде чем она решилась оставить этот край. Лишенная поддержки близких, она могла полагаться только на себя, но душа ее была опустошена, сердце разбито, и она не чувствовала в себе сил продолжать жизнь; ей уже не хотелось возвращаться в Калифорнию, не хотелось ничего. И к прежней жизни не было возврата. Агнесса уезжала, зная, что никогда больше не вернется сюда, и ее мучило сознание того, что она, возможно, так и не узнает до конца правды об участи Джека. У нее не было уверенности в том, что он жив, но и в смерть его было больно поверить.

Бог мой, если б тогда они не встретились или не сбежали вместе, Джек бы остался на конном заводе и, вероятно, не стал бы тем, кем ему суждено было стать, не умер бы так скоро! И ее ждала бы иная жизнь… Они оба были бы живы и, возможно, даже счастливы, пусть как-то по-другому, но счастливы. А теперь умер не только Джек, но и она сама умерла для счастливой жизни. Что ждало ее впереди?

Одна, навеки одна!

Она стояла на палубе парохода и смотрела в печальную даль. В памяти ее длинной лентой проплывали события, лица, голоса — она молча внимала им, не имея ни сил, ни слез.

Ее не оставляло чувство вины, но она не понимала, в чем и перед кем виновата; она была несчастлива, но не знала, кто лишил ее счастья; Агнессу страшило грядущее одиночество, но ей не нужен был никто.

Весенний ветер налетел внезапно, голова закружилась. Агнесса ухватилась за перила, чтобы не упасть.

— Джек, как же это случилось, Джек? — прошептала она. — Где ты? Что мне делать теперь? — И этот ше пот был, как последнее дыхание жизни.

На пароходе толпилось множество людей — она затерялась среди них, молчаливая, сломленная горем.

Вещей она взяла мало, ей казалось, что они уже не пригодятся. Агнесса положила в сумку лишь портрет отца, кинжальчик Александра Тернера (второго она не нашла и не смогла вспомнить, говорил ли Джек что-нибудь о том, где он), несколько книжек, нотную тетрадь те предметы, которые и раньше ценила дороже всех остальных. У нее осталось немного золота, она машинально взяла его с собой.

Попрощалась с Элси, с миссис Бингс… Они пытались помочь девушке, они не желали ей зла, но — бесполезно: прииск был наводнен слухами, кто-то что-то слышал, видел и — ничего не знал наверняка. А ко времени отъезда Агнессы история эта и вовсе стала забываться; так бывало всегда: другие события, новые люди…

Агнесса подошла к борту. Она заметила наверху странное шевелящееся существо, и сердце забилось в предчувствии: что-то произойдет!

Она напрягла зрение, но не увидела, а скорее угадала, что с горки несется Керби. Собака спустилась вниз и теперь, уже отчетливо различимая, вихрем мчалась по берегу.

Агнесса протолкалась вперед.

— Керби!

Трап убрали. Агнесса кинулась к рубке, на ходу повторяя:

— Подождите, прошу вас, подождите!

Многие пассажиры с интересом следили за девушкой и собакой. Пес с лаем метался по пристани. Было еще не поздно: расстояние от борта парохода до берега составляло около пяти футов.

— Керби, прыгай! — крикнула Агнесса.

Керби напрягся и внезапно мощным прыжком очутился на палубе.

Они одновременно бросились друг к другу. Агнесса целовала пса прямо в морду, а он, исхудавший, неимоверно грязный, повизгивая, ласкался к ней. Пассажиры, дивясь, смотрели на бурную встречу друзей.

Преданные собачьи глаза сказали все без слов,

Агнесса повела Керби на корму, подальше от любопытных взглядов. Там села на вещи, а усталый Керби лег рядом, по обыкновению положив голову на колени хозяйки. Она гладила пса, а он вздыхал по-собачьи тяжко, словно понимая ее мысли или думая свою, такую же грустную, думу.

Агнесса уезжала растерянная, опустошенная, не успев очнуться от потрясения и осознать то, что так внезапно, разом разрушило ее жизнь. Она не могла представить себе будущего, а если все же начинала думать о нем, то перед мысленным взором сплошной стеной вставал беспросветный мрак.




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ





ГЛАВА I


Город Хоултон невелик, но с чисто провинциальной наивностью гордится тем, чем гордятся и его собратья — гиганты: фабриками, деловыми конторами, увеселительными заведениями и магазинами.

Застроенный особняками центр хорошеет с каждым годом, вытесняя, уничтожая все, что может напомнить о существовании другой жизни, менее приятной, чем жизнь этих нарядных улиц. И все же по мостовой, случается, одновременно бегут кокетливые экипажи и влачатся грубые тяжелые повозки, в одной и той же толпе можно увидеть белые перчатки леди и застиранную юбку какой-нибудь фабричной девчонки.

Центр окружен районом строений, где живут люди со средним достатком; он самый большой, а на окраине жмутся к земле бедные, похожие на сараи бесформенные жилища — обиталища нищеты.

На первом этаже ветхого дома, в тесной комнатке с полупрогнившим полом и единственным выходящим во дворик окном живут трое: молоденькая женщина, маленькая девочка и собака.

Рано утром женщина вскакивает с постели, быстро одевается и будит малышку. И моментально из-под кровати вылезает огромный лохматый пес. В ожидании хозяйки он становится у двери. Девушка берет на руки еще сонную девочку и, выйдя за порог, стучится в соседнюю дверь.

Минуту спустя она вместе с собакой спешит по улице в центр города к большому ресторану, в котором выполняет одну из самых тяжелых и грязных работ — моет посуду. Рабочий день длится долго, до самой темноты, случается работать и по ночам.

Она исчезает в дверях черного хода, а пес садится на тротуар и, не сходя с места, не обращая внимания на прохожих, терпеливо ждет хозяйку.

Вечером, к великой радости собаки, женщина наконец появляется. Они идут обратно; по пути женщина забегает в лавку и покупает что-нибудь на ужин.

Вернувшись домой, она открывает ключом дверь, которую, если потребуется, можно выбить ударом ноги, хотя это никому не приходило в голову: в комнатке просто нечего красть. В холода хозяйка топит печку, а когда помещение наполняется теплом, забирает девочку от соседей.

У соседки тоже есть дети, требующие немало забот, но она не хочет отказываться от денег и соглашается присмотреть за малышкой.

Остаток вечера проходит незаметно. Хозяйка комнатки беседует и играет с ребенком или занимается своим убогим хозяйством.

И так — всю неделю.

По выходным дням они ходят гулять в расположенный неподалеку парк: девушка несет на руках малышку, рядом важно ступает пес. И девочка смотрит на мир широко раскрытыми наивными глазами, прижавшись к матери, для которой нет в целом свете существа дороже и роднее, чем маленькая дочь.

В квартале о девушке говорят всякое. Одни утверждают, что отец ребенка умер, другие — что он ее бросил, третьи — что она была гулящей девицей и родила дочь неизвестно от кого. Сама она никогда о себе не рассказывает, поэтому правды не знает никто. Живет она замкнуто, почти ни с кем не общается. Мужчины ее не посещают. Большую часть своего ничтожного заработка она тратит на дочь.

В их маленький мирок проникнуть трудно, они тщательно охраняют его, и некоторым обитателям квартала кажется, что девушка, девчушка и собака счастливы каким-то особым, тихим и печальным счастьем.

На первом этаже ветхого дома в тесной комнатке живут трое: Агнесса Митчелл, ее дочь Джессика и сенбернар Керби.

Агнесса покинула прииск с чувством утраты, утраты всего, что имела она некогда в этой жизни.

Ей некуда было ехать, и, выбравшись к железной дороге, она купила билет до первой попавшейся станции — городка, никогда не виданного ею, совсем чужого. Ей было все равно.

Предчувствия, возникшие еще в дороге, получили подтверждение: она убедилась в том, что ждет ребенка, но даже это событие, способное перевернуть, изменить всю жизнь, поначалу не вызывало у Агнессы иных чувств, кроме слабого, безотчетного удивления и столь же безотчетного страха перед тем, что еще не случалось испытать.

Агнесса нашла квартиру недалеко от вокзала и часто, сама не зная зачем, ходила встречать поезда; подолгу стояла на перроне, ожидая поезда, вглядываясь в равнодушно плывущую мимо толпу.

Она не опустилась, не стала безразлично-холодной и вместе с тем жила точно в каком-то забытьи. Деньги у нее пока были, и она перестала думать о том, что они когда-нибудь кончатся.

Однажды на вокзале ей стало плохо: опустившись на скамью, она почти потеряла сознание. По соседству оказались две молодые дамы, они помогли девушке прийти в себя и, поскольку положение ее было уже достаточно заметным, посоветовавшись, отвели Агнессу в родильный приют, где она и поселилась до поры до времени. Керби жил тут же, при ней, во дворе приюта, и Агнесса каждый день кормила его остатками обеда.

Появление ребенка, может быть, из-за пережитых волнений далось ей нелегко; одно время она была почти при смерти, но постепенно оправилась. К всеобщему удивлению, выжила также и девочка.

Агнесса не умела ухаживать за ребенком, а поначалу и не могла из-за болезни, но сестры приюта были добры и выходили маленькое слабое создание, своим рождением чуть было не погубившее мать, а теперь дававшее ей жизненные силы.

Взяв первый раз на руки ребенка, Агнесса осознала до конца, что это дочь ее и Джека. Это было необычно и радостно. Она словно начала жить заново, очнувшись от потрясений прежних дней. В появлении ребенка было веление судьбы или воля случая, даровавшие Агнессе то самое спасение от одиночества, о котором так страстно молила она.

Оставив приют, Агнесса переехала на новую квартиру, тогда еще другую, побольше, посветлее, и, пока позволяли средства, не работала, а ухаживала за дочкой, но деньги кончились, и нужно было как-то их добывать, на сей раз самостоятельно.

Агнесса не имела рекомендаций, никого здесь не знала у нее, одинокой, да еще с внебрачным ребенком, шансов найти хорошую работу практически не было. В гувернантки она идти не хотела; на такие места с детьми не брали, а отдать Джессику в чужие руки, неделями не видеться с нею — такого Агнесса не допускала и в мыслях. Но больше ждать было нельзя, и после нескольких недель бесплодных поисков она взялась за первую попавшуюся работу, еще раз поменяла квартиру и стала жить в надежде на лучшее.

Зарабатывая гроши, она экономила на всем, кроме того, что касалось Джессики. Ей советовали продать собаку, содержание которой стоило немалых денег, но она не согласилась, не могла предать Керби, верного друга. После получки Агнесса покупала ему кости, а остальное время пес жил на овсянке и той еде, которую Агнессе удавалось принести с работы, — это была единственная положительная сторона того каторжного труда, который приходилось выполнять. Перемыть за день горы тарелок, вилок, ножей, ни разу не присесть, не выйти на воздух — к вечеру у Агнессы кружилась голова, а по ночам первое время снились кошмары.

Ее руки, пальцы, игравшие Шуберта и Бетховена, не привыкли к пару и горячей воде, онемевшие ноги ныли, глаза ничего не видели; к тому же требовалась скорость — особенно изматывало Агнессу. Но постепенно она наловчилась и в последнее время справлялась недурно, однако атмосфера, царящая в кухне, угнетала ее. Агнесса оказалась самой молодой работницей, и ей нередко приходилось выслушивать замечания. Каким-то образом стало известно о ее положении: о том, что у нее есть ребенок, но нет и не было мужа; Агнесса чувствовала молчаливое осуждение женщин. Впрочем, молчали не все. Некая Вильгельмина, толстая хриплоголосая особа неопределенного возраста, с первого взгляда невзлюбила девушку и постоянно отпускала колкости, не оставляя ее в покое.

— Вот диво! — говорила она обычно так, чтобы слышали не только соседки, но и Агнесса. — Да будь я помоложе, смазливой и с осиной талией, стала бы я гнуться над посудой?! Неужели не нашлось бы мужчин, согласных мне заплатить?

— Да ведь не все могут так, — возражала соседка.

— Кое-кто, во всяком случае, может! — Вильгельмина повышала голос, — что ей?.. Разве она барышня, чтоб блюсти свою честь? Есть же у нее ребенок?! А дети, как известно, родятся не от святого духа, так что нечего прикидываться скромницей!

Агнесса не отвечала, она лишь ниже склонялась над водой и молчала, словно не слыша долетавших до нее обидных фраз.

Она решила никогда больше не встречаться ни с кем, не выходить замуж, а посвятить себя воспитанию дочери, но осуществить свои замыслы оказалось не так-то просто.

Вечно не хватало денег даже на самые необходимые вещи, нелегко было одной тащить воз домашних забот, одной воспитывать Джессику, но особенно трудно, как выяснилось, было считаться порядочной женщиной.

Часто Агнесса думала о том, что клеймо незаконнорожденности, отблеск того, что люди считали ее грехом, безвинно поразит самое прелестное в мире создание — ее маленькую беззащитную дочь. И везде и всегда будет преследовать Джессику. Как, как отвести от малышки этот тяжкий удар?

По ночам, если Агнессу не сваливал тяжелый сон, она плакала, уткнувшись в подушку, чтобы не разбудить Джессику. Порой ей слышались знакомые шаги, она вскакивала, как безумная, распахивала дверь: лишь ветер шумел в ночи.

Что же все-таки случилось на самом деле? Почему Джек исчез так бесследно — никто не видел его ни живым, ни мертвым? Эти вопросы Агнесса без конца задавала себе. И надеялась, до сей поры тайно и безрассудно надеялась, что он жив. Да, она не находила оправданий его поступкам, но невозможно было вычеркнуть из жизни то время, когда она была очень счастлива с ним. Все случившееся потом жгло сердце незаживающей раной: он стал преступником, грешником, достойным самых тяжких мук ада, но был ее возлюбленным, отцом ее ребенка, и Агнесса знала, что забыть Джека она не сможет никогда. И по вечерам, укачивая Джессику, она часто думала, вглядываясь в маленькое безмятежное личико: «Один человек никогда не заменит другого, ни за что не заменит, нет!»

Она хранила верность прошлому, как хранят святыню: ее сердце, казалось, закрылось навсегда, и она сама не могла представить, решится ли когда-либо довериться другому человеку, сумеет ли кого-нибудь полюбить.

Так прошло несколько лет. Агнессе исполнилось двадцать три года, Джессике пошел шестой.




ГЛАВА II


В городе хозяйничала весна. Бежали ручьи, экипажи мчались, разбрызгивая грязь, а воздух был прозрачно-голубым от утренней свежести. Городок проснулся рано и теперь сиял чистыми солнечными витринами; солнце светилось и в лицах снующих по тротуарам людей, пробуждая в них улыбки.

Две молодые работницы, бледные после бессонной ночи, обе в поношенных жакетах и старых башмаках шли не спеша, устало поглядывая на огромные стекла. Это были Агнесса и ее новая подруга по имени Филлис, сирота, вынужденная, как и Агнесса, сама зарабатывать на жизнь; простая добрая девушка была, в сущности, почти так же одинока; она единственная открыто симпатизировала Агнессе, ей хватало такта не задевать подругу любопытством по поводу появления внебрачного ребенка.

Они подружились недавно.

— Смотри, Агнесса! — Филлис дернула спутницу за рукав. — Смотри, какие платья!

Они остановились возле недоступно сверкающей витрины. Платьев было много, но Филлис показывала на два, одинакового фасона, сшитые из голубой и зеленой тафты.

— Красивые, — подтвердила Агнесса.

— Как мне нужно новое платье, ты не представляешь! — воскликнула Филлис. — Я думаю, мне бы пошло вон то, голубое.

— Да, ты блондинка, тебе будет к лицу.

— А тебе другое — зеленое!

Агнесса покачала головой. Всего пару раз за эти годы она решалась на крупную покупку для себя; она бережно относилась к своим вещам, и ее «лучшее» платье из синей шерсти по-прежнему было как новое, но… в общем, у нее почти ничего не было. Агнесса смотрела на свое отражение в стекле: темные пряди волос на лбу, глаза, зеленые, как луговая трава…

— Нет, Джессике нужны туфли.

— Ты все время покупаешь только ей, а себе ничего! Ну, пойдем, взглянем хотя бы! Или давай сначала посмотрим обувь!

Они направились к магазину.

— Если я куплю себе платье, то нужно будет его куда-нибудь надеть, — сказала Филлис Пойдешь со мной в театр?

— Не знаю, — уклончиво произнесла Агнесса. Она думала о своем.

Вошли в помещение. Пахло новой кожей. Лак, бархат, замша, туфли белые, красные, черные, изящные ботинки, полусапожки — у подруг разбежались глаза.

— Смотри, Агнесса, смотри, какие! — Филлис указала на черные туфельки из мягкой кожи. — Видишь?

— Да. — На ногах у Агнессы были стоптанные, потерявшие всякий блеск и вид ботинки.

— Примерим? Ну хоть просто так! — в отчаянии предложила девушка.

Получив туфли в руки, подруги почувствовали себя детьми, тайно завладевшими чужой игрушкой. Агнесса разглядывала чудесный башмачок; она уже забыла, когда в последний раз надевала такие туфли. В них ступают по коврам, цокают каблучками по мраморной лестнице, кокетливо поднимая край юбки… Призрак утраченного навеки мира мелькнул перед ней и исчез.

— Что ты задумалась? — спросила Филлис. — Примерь! Мне они малы.

Агнесса сняла потрепанный ботинок и нерешительно сунула ногу в мягкую туфлю. Она показалась девушке легкой, будто перышко, и пришлась впору. Эти туфли словно предназначались для нее, они смотрелись хорошо даже с грубым бумажным чулком.

— О, Агнесса, какая прелесть! — воскликнула Филлис. — Извини, но твои ножки не для этого старья! — Она презрительно оттолкнула ногой башмак.

Разувшись, Агнесса призналась:

— Филлис, у меня денег сейчас ровно на эту пару.

— Так бери! — подхватила девушка.

— Но Джессика останется без обуви.

— Я одолжу тебе денег. Нет, в самом деле, купи! Неужели ты не можешь позволить себе хотя бы это?

— Ты же сама собиралась что-то купить, — слабо сопротивлялась Агнесса.

— Ничего, я подожду! За меня не беспокойся!

— Безумие какое-то, — говорила Агнесса, выйдя на улицу с желанной покупкой в руках. — Зачем я это сделала?.. А Джессика быстро растет, я не успеваю покупать ей новую одежду… Моя голова скоро расколется пополам от постоянных расчетов!

— Я бы хотела увидеть твою девочку. Ты так часто говоришь о ней. Она, должно быть, прехорошенькая, особенно если похожа на тебя!

Агнесса улыбнулась наивной похвале подруги. Она знала, как быстро Филлис привязалась к ней.

— Приходи к нам в гости, Фил. Вечерами мы всегда дома.

Разговаривая, они свернули в свой квартал. Здесь почти не было деревьев, солнце высвечивало потемневшие доски строений. Дворики, грязные по весне, завешанные сохнущим бельем, были темны и убоги, как и дома.

Филлис жила в первом, более светлом переулке, в начале которого встречались совсем неплохие домики, предназначавшиеся для сдачи внаем. А Агнесса, попрощавшись с подругой, углубилась в самую глухую часть квартала бедняков.

Она миновала двор, подошла к дому и постучалась в низкую дверь, выходившую прямо на улицу.

Послышался шорох, потом легкие шажки и голосок, деловито спросивший:

— Кто там?

— Это я, доченька.

Дверь открылась, и на пороге появилась Джессика, маленькая девочка с копной нерасчесанных светлых волос и по-детски выразительными глазами удивительного переменчивого оттенка: издали они казались голубыми, а вблизи — бледно-зелеными, как степная трава.

— Мамочка! — Джессика прыгнула в объятия Агнессы.

— Недавно проснулась? — спросила та, целуя дочь.

— Да. А ты больше не уйдешь?

— Сегодня нет.

— А что мы будем делать?

— Приготовим завтрак, а после пойдем в магазин покупать тебе туфли.

— Туфли? Мне?! Самые красивые?

— Самые красивые!

От радости девочка закружилась по комнате. Впрочем, комнатка была такой маленькой, что они с трудом размещались втроем. Вещей — и того меньше: столик у окна, на стене — шкафчик с кухонной посудой, в углу — печь и кровать. Больше, если не считать придвинутых к столу пары стульев, ничего не помещалось, и Агнесса с Джессикой вынуждены были (к радости Джессики) спать вместе в одной постели, а Керби забирался под кровать. В низкое оконце был виден кусок двора, забор и — ни клочка неба. Дом давно осел, стены и особенно пол отдавали сыростью, было то холодно до дрожи, то невыносимо жарко и душно — когда топилась печь.

Иногда ночью Агнесса просыпалась и с нежностью глядела на прижавшееся к ней худенькое тельце. Она согревала Джессику своим теплом и роняла слезы при мысли, что ее девочка не видела ничего лучшего, чем эта мрачная сырая конура. И кого было в этом винить?

Агнесса повесила на вешалку у двери коричневый жакет с обтрепанными черными обшлагами и таким же воротником, сняла заляпанные грязью ботинки. Переоделась в домашнее ситцевое платье и взялась за дела. Руки ее, привычные к труду, работали слаженно и быстро. Склоняясь над столом, она то и дело сдувала со щеки непокорную прядь, выбившуюся из стянутой на затылке темной массы волос.

Часто она отрывалась от работы и с улыбкой смотрела на веселящуюся дочь. Право же, способность улыбаться вернула ей Джессика: до ее появления на свет Агнесса не верила, что когда-либо сможет опять делать это.

Она поставила перед девочкой чашку молока и положила булочку, себе позволила (гулять так гулять) чашку кофе, а Керби дожидалась его овсянка.

Потом принялась мыть посуду, которую Джессика вытирала и складывала на стол.

— Мама, завяжи мне большой бант! — потребовала она.

— Подожди, дорогая, сейчас закончим, и я причешу тебя.

Через полчаса они, держась за руки, шли по улице, и Джессика болтала без умолку. Агнесса, готовая постоянно, не переставая слушать этот звонкий голосок, улыбалась дочери, изредка ласково отвечая ей.

Они выбрали в магазине синие туфли и вернулись домой, где девочка, немедленно надев обновку, принялась расхаживать по комнате.

— У меня ведь тоже кое-что есть! — Агнесса с таинственным видом вытащила коробку.

Глаза Джессики загорелись.

— Что там?!

— Смотри! — достала черные туфли. — Нравятся?

Джессика едва не задохнулась от восхищения.

— Нравятся! Ой, как нравятся! Мама, давай ты их наденешь, и мы поиграем: ты будешь королева, а я — принцесса!

Вернулся пес: огромный, лохматый, он кинулся к своей маленькой хозяйке.

— Керби, Керби! — закричала девочка. — Давай ты будешь моей лошадью, я на тебе поеду во дворец!

Агнесса рассмеялась.

— Знаешь, Джесс, я сейчас отдохну немного, а поиграем мы с тобой вечером. Договорились?

— Ладно. Тогда я пойду на улицу.

— Иди, — согласилась Агнесса, — только не ходи далеко.

— А в соседний двор?

— Можно, милая. Если что-нибудь понадобится, постучишься.

— Хорошо.

Джессика позвала Керби, но пес предпочел вздремнуть под кроватью, и девочка ушла одна.

Агнесса заперла дверь и легла, но сон не приходил.

Сегодняшнее удовольствие стоило и будет стоить десятка ночных смен, бесчисленных подсчетов и головоломок: как прожить на зарплату, не голодая и не одеваясь в тряпье? Агнесса вздохнула. Когда она в последний раз открывала книгу? О чем она думает чаще всего? О том, что сварить на обед, как половчее заштопать чулок, сколько дней осталось до получки…

Она позабыла половину французских слов, с трудом вспоминала латынь, а недавно ей показалось, что она не помнит ноты. Пальцы утратили прежнюю гибкость; Агнесса давным-давно лишилась возможности выражать себя в музыке, а ведь когда-то и дня не могла прожить без чарующих звуков рояля.

В последнее время она как никогда часто вспоминала пансион, все то, чему ее учили там: музыка, языки, танцы, — теперь было недоступно, ушло безвозвратно в прошлое… И тем не менее в ее жизни это когда-то было, а вот Джессика… Что только не отдала бы Агнесса за возможность обучить девочку музыке, воспитать ее так, как хотелось бы, открыть малышке настоящий мир, увести навсегда из этих трущоб, от страшной жизни и убогих людей!

Эти пять лет измучили Агнессу, но сделали много сильнее, и она уже не заплакала, как бывало, от отчаяния, а лишь крепче сомкнула недрогнувшие холодные губы.

Джессика побегала по двору, покачалась на доске, поглазела на купающихся в луже воробьев, а потом, зайдя за дом, обнаружила там, на солнцепеке, островок сухой земли. Разыскала веточку и, присев на карточки, начала рисовать. Постепенно на земле появилось изображение смешной лопоухой собаки. Джессика дорисовывала хвост, когда из дома напротив вышли два мальчика; одному было лет шесть, другому — восемь. Младший нес мяч. Они подошли к Джессике и остановились за ее спиной — увлеченная девочка ничего не замечала.

Старший, разглядев ее творение, пренебрежительно хмыкнул и неожиданно наступил ногой на нарисованного пса.

Джессика увидела неизвестную тень и ногу, топчущую рисунок. Ничего не сказав, она протянула руку и попыталась отодвинуть помеху, но мальчик упрямо стоял на месте.

Джессика в недоумении вскинула свои небесные глаза и попросила:

— Отойди, пожалуйста, мальчик!

— Уходи сама, малявка, мы здесь будем играть! — последовал ответ.

— Места много, — спокойно возразила Джессика и предложила: — Давайте поиграем вместе!

— Мы с девчонками не играем! Поняла? — С этими словами мальчик стер часть рисунка. Теперь собака грустно смотрела на детей одним глазом.

Джессика возмутилась.

— Что ты делаешь?! Я тебе не разрешала трогать! Мальчики, переглянувшись, засмеялись, и один из них снова пнул землю.

Девочка стремительно вскочила.

— Я первая пришла! Не мешайте мне!

Старший подбежал к ней и больно дернул за волосы. Девочка отскочила в сторону.

Мальчишки, считая инцидент исчерпанным, не обра щали больше внимания на Джессику; стерев рисунок с земли, они стали мерить шагами площадку.

Джессика стояла в отдалении, потом внезапно приблизилась. Коленки ее дрожали от волнения, а глаза были полны слез.

— Я первая пришла! — воскликнула она с обидой, сжимая кулачки. — Зачем вы растоптали мою собаку?!

Мальчики оглянулись.

— Иди отсюда, малявка! — Желая напугать девочку, старший сделал к ней несколько шагов, но она не двигалась и продолжала говорить:

— Сами вы такие, противные мальчишки! Вот приду с Керби, тогда сразу вас прогоню!

— Испугались мы твоего Керби! — засмеялся мальчик. — Все равно мы тебя отлупим!

Джессика в ответ показала им язык и тут же полетела в грязь. Вскочила, бросилась было на своих обидчиков, но была снова сбита с ног.

— Что, получила? — весело спрашивали мальчишки, потешаясь над плачущей навзрыд, испачканной жидкой грязью девочкой.

— Попробуй пожалуйся! — предупредили они. — : Еще не так поколотим!

Их заметила проходившая мимо женщина.

— Что это вы делаете, сорванцы? А ну идите прочь, бессовестные! Вдвоем напали на маленькую девочку! Вставай, милая. — Она подала Джессике руку. — Где ты живешь?

Джессика показала.

— Идем! — Женщина подняла ее с земли и повела домой.

Прежде чем приступить к расспросам, Агнесса сняла с Джессики грязное платье, башмаки и, завернув дочь в покрывало, усадила на кровать. Джессика не переставала плакать: слезы текли по измазанному личику, оставляя на щеках светлые дорожки.

Агнесса поставила на огонь воду и села рядом с девочкой.

— Что случилось? — ласково спросила она, гладя ее по склоненной головке.

Джессика заплакала сильнее.

— Мальчишки стерли мою собаку! Я нарисовала, а они ногами растоптали! Я им ничего плохого не сделала!

— Не плачь, Джесс, я сейчас пойду и поговорю с ними.

— Не ходи! Они мне сказали: «Пожалуешься — еще поколотим!» И собаку ногами растоптали! Прямо на глаз наступили!

— Не огорчайся, доченька, ты нарисуешь другую собаку, мы вместе нарисуем!

— Не хочу, не надо мне другую! Я ту хочу! Той-то больше не будет! — И она зарыдала так бурно, что Агнесса испугалась.

— Не нужно так плакать, дорогая моя, — сказала она как можно спокойнее. — Мы что-нибудь придумаем… Давай все-таки нарисуем на бумаге собаку, именно эту собаку, сделаем ее снова!

— А так можно? — с недоверием произнесла Джессика.

— Конечно, можно! И рисунок повесим на стенку, на самое видное место! Не бойся мальчишек, запомни: мама тебя в обиду не даст!

Из-под кровати, потягиваясь, вылез Керби.

— Нехороший ты, Керби! — проговорила Джессика. — Вот пошел бы со мной, меня бы не тронули.

Переодетая и причесанная Агнессой, она уселась за стол и, совсем успокоившись, принялась рисовать заново.

Пес лежал возле ее ног. После Агнессы Керби был для Джессики лучшим другом, незаменимым товарищем в играх. Добродушный пес терпеливо сносил все ее выходки, на улице часто ходил за ней по пятам. Девочка и собака были неразлучны.

Агнесса всегда позволяла Джессике вволю играть во дворе, самой выбирать себе подруг. Дома она учила ее быть вежливой, послушной и доброй, старалась привить девочке хорошие привычки и манеры, и ее огорчало, что на улице, играя с соседскими детьми, Джессика видела порой совсем иные примеры, но вряд ли было бы правильно запретить ребенку общаться со сверстниками. Что ж, раз уж она с дочерью попала в эту среду… Агнесса уже сейчас задумывалась о будущем девочки; ей не давала покоя мысль о том, что, в сущности, если только их жизнь чудесным образом не изменится к лучшему, чему бы она ни научила дочь, удел Джессики один: работа на фабрике или в мастерской, пусть честная, но бедная и сложная жизнь простолюдинки. Да и чему можно было обучить ее здесь? К пяти годам девочка уже довольно бегло читала вслух, умела писать печатными буквами, но все остальное оставалось совершенно недоступным.

А сегодняшний случай? Конечно, можно было воспринимать его как обычную ссору детей, но Агнесса смотрела на это иначе: и пятилетняя Джессика, и она, Агнесса, они обе были совершенно беззащитны, ужасно хрупким казалось благополучие их мирка. Она не чувствовала поддержки человека, более сильного духом и телом, и не была уверена, что сумеет устоять перед натиском жизненных бурь, защитить Джессику и себя.

В лавине забот и тревог Агнесса забывала о том, что ей всего двадцать три года, и она может, пожалуй, вновь обрести счастье и любовь.

Филлис постоянно звала ее на прогулки, пикники и другие развлечения, устраиваемые поклонниками и друзьями. Пару раз Агнесса принимала приглашение, но никакого удовольствия не получила. Она не привыкла к шумным компаниям, знакомые Филлис не показались ей интересными, их шутки, разговоры и ухаживания выглядели неуклюже, да и они, как заметила Агнесса, не помышляли о серьезных отношениях с нею. Теперь она многое подмечала: недостаток образования, воспитания, ума, просто хороших человеческих качеств.

А Филлис не переставала удивляться равнодушию подруги, тем более что сама считала: ничто не способно так поправить положение бедной девушки, изменить ее жизнь, как удачное замужество.

Агнесса чувствовала, что изменилась, но не могла понять, в чем. Прошлое уже не держало ее так крепко, но и новое время еще не наступило, и она жила в ожидании неизвестно чего. Может быть, чуда?..




ГЛАВА III


Смена заканчивалась. Агнесса вымыла последнюю тарелку, вытерла локтем потный лоб, устало разогнулась. Из отсыревших от пара стен мойки сочилась вода, потолок потемнел, казалось, набух от влаги, узкие матовые окошки почти не пропускали лучей солнца.

Агнесса прошлепала по лужам в угол, где стояла швабра, и, взяв ее, принялась вытирать воду на полу. Кололо в боку, перехватывало дыхание, нестерпимо хотелось выйти на воздух — Агнесса то и дело останавливалась.

— Что ты там застряла? — проворчала Вильгельмина. — Господи! Ничего поручить нельзя — еле ползает, растяпа!

— Не нравится, как делаю я, делайте сами! — со злобой ответила Агнесса.

— Погляди-ка, заговорила! Вот это да! — возмутилась толстуха.

Агнесса молча швырнула швабру ей под ноги и вышла за дверь.

— Шваброй бы да в зубы тебе, нахалка! — крикнула вслед Вильгельмина.

— Оставь ее, — сказала одна из женщин, — ей сегодня с утра нездоровится.

— Завела бы любовника — вмиг бы выздоровела! А то строит из себя недотрогу!

— Может, и завела! Что она вам, докладывать будет? — озорно выкрикнула новая работница, Китти, бойкая девица лет двадцати.

— Завела! Хо-хо! — откликнулась Вильгельмина, ловко вынимая посуду из сушилки. — То-то и видно: ходит как в воду опущенная со своим паршивым псом, видали вы такое?! Да еще еду таскает из ресторана!

— Пусть таскает, жалко, что ли, объедков! — вмешалась соседка.

— А то нет! Если каждая будет свору псов держать на ресторанных харчах, что же получится! Я говорю: завела бы любовника, больше бы пользы было! Хотя кому она нужна такая…

— И за что ты ее не любишь? — удивлялись женщины.

— Да она же чужая и мне, и всем вам, вот что! Видели бы вы ее руки, когда она пришла сюда: кожа точно белый шелк, ноготки, как зеркальца! А разговаривала как! Грамотная, не чета нам, темным. Барыня, да и только! Ясно, что грязной работы не видала. Теперь-то спесь с нее слетела, но не лежит у меня к ней душа — и все тут!

— А если б она и завела кого-нибудь по твоему совету, разве бы ты перестала ее осуждать? — произнес кто-то.

— Конечно, нет, не перестала бы! Потаскушки тоже не по мне! Вот если б у нее был муж…

— А может, и был! — снова вмешалась Китти. — Вы-то откуда знаете?

— Да всем известно: ее бросил любовник, когда узнал, что она беременна.

— Это она сама вам сказала?

— Не сама, но замужем-то она не была, это уж точно.

— Что правда, то правда: она о себе ничего не рассказывает, — подтвердила соседка.

— Вам расскажи, так вы пойдете языками чесать! — воскликнула Китти. — Слышала я сегодня, что вы болтали обо мне! Думаете, вышла из мойки, так и не слышу? Да я нарочно стояла под дверью!

— Ну?! Что же мы такое говорили? — подбоченилась Вильгельмина.

— То и говорили, сплетницы!..

— До сплетен ли? — произнесла немолодая работница. — Нам бы с работой управиться…

— Ничего, кое-кто найдет время!

— Замолчи, девчонка! — напустилась на Китти Вильгельмина, но та с визгом осыпала противницу таким бешеным потоком слов, что толстуха, плюнув с досады, отошла подальше.

Вскоре разговор прекратился. Утомленные женщины расходились поодиночке и парами, накинув ветхие жакеты, пряча ладони в карманы и рукава. Холодный ветер порывисто качал верхушки деревьев, завывал в темном небе, разгоняя по небу клочья бесноватых туч.

На противоположной стороне дороги виднелась неподвижная фигура большой собаки, Керби.

Китти, проходя по тротуару, махнула в сторону пса сумкой.

— Пока, собачка!

Но он даже не шелохнулся, продолжая глядеть на гаснущие окна ресторана.

Агнесса сидела в пустом зале. Она уже несколько раз тайком пробиралась сюда в те вечера, когда на душе было особенно тяжело, чтобы хотя бы на четверть часа прикоснуться к тени потерянного мира, который она когда-то отвергла сама, даже не успев полюбить.

Свечи потухли, смолкли звуки, зеркальные стены перестали отражать движения теней, и оттого пространство зала казалось почти до бесконечности огромным.

На возвышении, окруженный золоченым убранством, стоял рояль: вокруг него еще будто витали обрывки легкомысленных мелодий.

Агнесса чувствовала усталость, безмерную, какую-то вековую усталость; руки безвольно легли на клавиши, она думала, а пальцы двигались, и странная музыка казалась частью темноты, глубины зеркал и ночи.

Сейчас она нуждалась в одиночестве, и голоса, неожиданно вторгшиеся в ткань мелодии, заставили ее вздрогнуть.

Агнесса увидела свет в конторке управляющего, два силуэта на фоне портьер и перестала играть.

— Слышите? — произнес мужской голос, хотя в зале уже стояла тишина.

— Что такое? — второй мужчина, выходя из-за конторки с бутылкой коньяка в руке и двумя рюмками. — Нужно отметить наше соглашение, Хотсон (Агнесса узнала голос управляющего).

— Неплохая мысль… Но вы слышали музыку?

— Нет.

— Я зажгу свечи.

Чиркнула спичка — пламя осветило лицо замершей за роялем девушки.

— О, вы приготовили мне сюрприз, Торн! — воскликнул гость.

— Нет… Не понимаю, в чем, собственно, дело? Вы кто такая?

Агнесса опустила крышку рояля и, торопливо извинившись, встала, чтобы уйти.

Хотсон, однако, воспротивился.

— Постойте, мисс. Вы можете продолжать игру. Надеюсь, вы не возражаете, Торн?

Управляющий пожал плечами, разливая коньяк.

— Вы из обслуги? — спросил он Агнессу. Девушка объяснила, кто она такая, и, еще раз извинившись, попыталась уйти, но гость вновь задержал ее.

— Прошу вас, мисс, исполните что-нибудь. Если уж вы попали сюда…— Он улыбнулся. — Кстати, Торн, у вас образцовый ресторан: посудомойки играют на рояле. Хотя я несколько удивлен: такая изящная женщина могла бы выполнять и другую работу. Сыграйте же, мы просим вас!

Торн слегка поморщился, а Агнесса покачала головой.

— Я должна идти.

Управляющий перевел взгляд с Хотсона на девушку.

— Останься, — негромко произнес он. — Ничего тебе здесь не сделают.

Агнессе не хотелось подчиняться этим людям, поэтому она нахмурилась и молчала.

Хотсон улыбался. Агнесса взглянула на него: что-то неприятное было во внешности этого человека — жестковатая хитрость маленьких глаз или улыбка, обнажающая зубы, четыре из которых, по два снизу и сверху, сияли золотом; внимание непроизвольно приковывалось лишь к этим сверкающим квадратам.

— Как вас зовут? — спросил он подчеркнуто ласково.

— Агнесса Митчелл.

— Останьтесь, мисс Митчелл! — настойчиво повторил он. — Садитесь за рояль, играйте!

— Нет, мне пора домой.

— Полно! Ничего страшного, если вы задержитесь на полчаса.

— Ваше здоровье, Хотсон! — Торн поднял рюмку. — За наш общий успех!

— Благодарю вас, — ответил Хотсон и обратился к Агнессе: — Вы удивительно серьезны, мисс Митчелл, вам нужно научиться улыбаться. Конечно, мы неправильно поступаем, задерживая вас…

— Я могу идти?

— Что ж, идите. Хотя жаль… За вас, должно быть, переживают родные?

По спине Агнессы пробежала дрожь — так смотрел на нее Хотсон. Что-то в его взгляде пугало ее. Эти мужчины явно играли с нею, она не могла не чувствовать их снисходительной насмешки, за которой, однако, скрывалось — она угадывала — нечто другое.

— Почему вас это интересует? — резко спросила она. Она думала, что Хотсон рассердится, но он опять улыбался.

— Простите мою бестактность, мисс. Просто нам не хотелось, чтобы у вас были неприятности…

— Меня ждет дочь.

— Ах, вон оно что! — воскликнул Хотсон, вполне удовлетворенный ее ответом. — Тогда, конечно, идите скорее.

Когда Агнесса ушла, Хотсон повернулся к Торну.

— Вас удивляют мои низменные вкусы, не так ли?

— Нет, почему же…

— Да, вы знаете, — перебил Хотсон, — иногда очень неплохо бывает расслабиться в обществе такой вот девчонки! Если, разумеется, уверен, что об этом не станут болтать! — добавил он.

— Понимаю. Нечто вроде десерта. Или скорее приправы к обильной закуске! — засмеялся управляющий.

— Вот именно.

Агнесса вернулась домой далеко за полночь. Недовольная соседка, не слушая извинений, быстро проговорила:

— Девочку я уложила в твоей комнате. Наверное, она уже спит.

И, понимающе оглядев Агнессу, захлопнула дверь. Джессика не спала: когда мать вошла в дом, кинулась к ней и, чуть не плача, схватила за руку.

— Мамочка, где ты была?! Миссис Коплин сказала, что ты сегодня, может быть, не придешь. А я так боюсь одна!

У Агнессы перехватило дыхание.

— Что ты, Джесс, как я могла не прийти! Я задержалась на работе, меня не отпускали. Мы с Керби очень спешили. Ты же знаешь, я тебя никогда не оставлю одну! — говорила она, крепко прижав к себе девочку.

— Мама, а миссис Коплин еще сказала: «Ты лежи тихо, кругом полно разбойников, они могут прийти и тебя забрать». Знаешь, как мне было страшно!

— Не бойся, дорогая, она тебя обманула, здесь нет никаких разбойников. Спи спокойно. Завтра выходной день, я буду дома, мы пойдем гулять…— Она ласково гладила девочку по голове и успокаивала, пока та не заснула.

На следующее утро они проснулись от щебета птиц за окошком. Было поздно, но Джессика не хотела вставать, и Агнесса, смеясь, запустила в нее подушкой, которая тут же полетела обратно и угодила в вылезавшего из-под кровати Керби. Тот, невзирая на окрик Агнессы, прыгнул прямо в постель к Джессике. Девочка с визгом зарылась под одеяло, Агнесса бросилась на выручку, но тут ножки кровати подломились, не выдержав, и все трое — Агнесса, Джессика и Керби — очутились на полу.

Вдоволь нахохотавшись, как могли, починили кровать, навели в комнате порядок и стали собираться на прогулку.

Агнесса надела на Джессику лучшее платье, новые туфли, причесала как можно красивее и отпустила во двор.

— Подожди меня возле дома. Только не испачкайся, хорошо?

Девочка убежала. Агнесса подошла к зеркалу, вынула шпильки из волос — темные пряди упали на плечи, скользнули вниз и покрыли ее фигуру почти до пояса. Агнесса медленно расчесывала их, склоняя голову набок; прикосновение, теплое и мягкое, успокаивало. Но вот расческа зацепилась, запуталась в волосах — Агнесса резким движением забросила их за спину.

Она чувствовала себя неважно, вероятно, опять простудилась; в мойке было жарко, душно, а Агнесса, закончив работу, не раз выходила на улицу, где гулял ветер, шел дождь или снег. Однако она не решалась рисковать местом и даже совсем разбитая и больная наутро шла в ресторан.

Агнесса вгляделась в свое отражение: она была больше похожа на отца, на Аманду — совсем чуть-чуть, пожалуй, только фигурой, которая за эти годы окончательно сформировалась. Агнесса видела, что стала привлекательнее, чем прежде, хотя женственный облик ее несколько портило и разрушало то выражение лица и глаз, что бывает свойственно людям, постоянно ведущим борьбу: внешнюю — за свою жизнь и куда более сложную, внутреннюю, — за самих себя.

Возле дома Джессика беседовала с Керби. Она говорила с ним так, словно он понимал каждое ее слово, а Керби лениво слушал, глядя в сторону и изредка мигая темными глазами; его крупная морда казалась на редкость серьезной.

Он давно уже не был игривым беспечным щенком, он вырос, стал еще более сильным, по-настоящему взрослым псом, но помнил все, что было в той, прошлой жизни его собачьего детства. Многое для него осталось непонятным, но самое главное пес уяснил для себя давно: он всегда следовал за Агнессой, а потом — и за этой неугомонной маленькой болтушкой, неизвестно откуда появившейся в их жизни.

Джессика поговорила с собакой, потом, заметив соседку, миссис Коплин, направилась к ней.

— Миссис Коплин! — позвала она. Женщина оглянулась.

— Здравствуйте! — подошла поближе и, подняв голову так, чтобы видеть лицо соседки, сказала:— Вы мне вчера говорили, что меня разбойники заберут, а мама сказала, что вы обманываете, никаких разбойников тут нет. А обманывать некрасиво.

Женщина удивилась.

— Ишь ты какая! Самой от земли не видать, а уже взрослых учишь?! Далеко пойдешь!

— Нет, не очень далеко, в парк, — простодушно отвечала девочка.

— «В парк»! Скажи своей матери, пусть приходит домой вовремя, а то вовсе за тобой не буду смотреть!

Неподалеку еще одна соседка развешивала белье.

— Чья эта девочка, Сюзанна? — спросила она, натягивая веревку между деревьями.

— Агнессы.

— Это незаконная, что ли?

— Да, она.

— Гляди-ка, как выросла! — покачала головой соседка. — Давно я ее не видела.

— Да, выросла. Уже старших учит.

— А собака-то какая огромная! Ее ж на цепь надо!

— Конечно, я говорила Агнессе.

— А она?..

— А что она! Отвечает, что собака добрая, не тронет никого, даже, мол, девчонку она слушается. А я считаю, мало ли что этому псу придет на ум? Девчонка-то что понимает! Собака и ей может голову оторвать. Да что о них говорить, у них там теснота такая, повернуться негде, а собаку на улицу выгнать не могут, в доме держат! Это ли не глупость?

— Неправда это все! Керби хороший, он не кусается! — Слушавшая разговор Джессика вступилась за своего друга. В доказательство своих слов она положила ручку на морду пса. — Вот, видите?

— Видим-видим! — вздохнула Сюзанна.

Женщины пошептались немного и при появлении Агнессы замолкли. Она поздоровалась с ними, позвала Джессику, а Керби взяла на поводок.

— Они про нас говорили, — тихонько произнесла Джессика, оглядываясь на женщин.

— Пусть говорят! Посмотри лучше, какое солнце, как хорошо кругом!

— Да… Мама, ой, смотри, травка! — Она отбежала в сторону, туда, где между каменных плит тротуара нежно зеленели ростки.

Девочка осторожно потрогала их и повернула к матери радостное лицо.

— Ее нельзя рвать, она еще маленькая, да, мама?

— Да, доченька. Идем.

Парк, небольшой, летом ухоженный, сейчас пребывал в весеннем беспорядке.

Агнесса выбрала скамейку посуше и села. Джессика бегала по дорожкам, искала какие-то веточки, наклонялась к земле, щепочкой перегоняла воду из одной лужицы в другую, смеялась, что-то говорила сама себе вслух. Агнесса наблюдала за ней и думала о том, какое все-таки загадочное существо — ребенок. Немногие взрослые способны постичь, понять его мир. Но ведь тот, кто не помнит свое начало, жалок. Врата города закрылись, ключ утерян, и лишь не забывшие младенчества души своей могут парить над этим городом, взирая с высот с печальной улыбкой, благодаря за то, что это было в их жизни, и протестуя, потому что оно не повторится никогда.

Агнесса раскрыла было книгу, но яркое солнце и ветер, ворошивший страницы, не давали сосредоточиться.

Керби, устав сновать взад-вперед, обнюхивал еще голые, тонкие деревца.

Воздух был наполнен неуловимым, необъяснимым и прекрасным запахом начала весны.

По дорожке шла молодая женщина, а с нею — девочка, примерно одного возраста с Джессикой. Девочка катила перед собой игрушечную коляску, где сидели сразу три куклы.

Незнакомка поравнялась со скамейкой Агнессы, остановилась и, подумав мгновение, присела на край, оправляя приятно шуршащее нарядное платье. Для того, чтобы оценить ее внешность, понадобился всего один взгляд, и Агнесса опустила глаза. Миловидное личико соседки полускрывала тень от модной шляпки, легкий шарфик, золотые украшения искусно дополняли со вкусом сшитый туалет. Маленькой рукой в изящной перчатке дама поправила волосы дочки и отпустила девочку играть.

Нужны ли бриллиантам оправы? Простым камням не нужны — это точно. Агнессе стало стыдно за свою старую немодную одежду: платье из шотландки, выцветшие шляпу и жакет. Она посмотрела на свои руки, шершавые от работы. И вспомнила почему-то, как зимой первый раз колола дрова. Было холодно, слезинки замерзали на ветру… Раньше ей никогда не приходилось выполнять тяжелую работу, а теперь — давно уже — она таскала воду, дрова… Но страшнее было другое: она чувствовала себя неуютно и странно среди работниц ресторана, жителей своего квартала, точно птица, залетевшая в чужое гнездо. И вновь спрашивала себя: почему судьба выбрала именно ее, дала все это ей, за какие грехи? И не только ей (быть может, и впрямь грешной во многом), но и Джессике… Или она мало боролась и сразу смирилась? Агнесса стиснула испорченные работой ладони и на миг свела брови в одну строгую скорбную линию: что ж, если надо, она будет бороться еще! Ибо знала, чувствовала и верила: это еще не конец, еще не конец…

Джессика и дочка незнакомой дамы с любопытством смотрели друг на друга, не решаясь, однако, заговорить. Джессика первой нарушила молчание.

— Это твои куклы, девочка? — спросила она, кивая на коляску.

— Мои.

— А как тебя зовут?

— Майра, — девочка отвечала застенчиво и тихо.

— Меня — Джессика. Давай играть вместе!

Джессика взяла новую знакомую за руку — и девочки направились к скамейке.

Агнесса встала и на всякий случай привязала Керби. Соседка улыбнулась.

— Сколько вашей дочке?

— Пять. А вашей?

— Столько же.

Они разговорились. Молодая женщина жила в одном из тех сказочных особняков, чьи чудесные фасады украшали центральную улицу города. Кроме Майры, она имела годовалого сына, на время прогулки оставшегося на попечении няни. Делами мужа интересовалась мало, смысл ее жизни, как поняла Агнесса, заключался в заботе о доме и семье. Агнесса смотрела на нежное личико соседки и думала о том, что по-настоящему прекрасной может быть только женщина любящая и любимая, ибо лишь любовь озаряет глаза таким светом, делает движения такими грациозно-плавными, а улыбку — такой открытой и счастливой.

Пока они говорили, девочки дружно играли в куклы. Потом Джессика подошла к Агнессе и попросила:

— Мама, отвяжи Керби! Он будет играть с нами.

— Керби любит детей, — сказала Агнесса своей собеседнице.

Джессика обняла пса за шею.

— Иди сюда! — позвала она Майру. — Керби очень добрый. Не бойся.

Девочка несмело подошла. Женщины, глядя на детей, улыбались.

— Керби может покатать тебя на спине, — сказала Джессика. — Мамочка, посади Майру на Керби!

Майра вопросительно посмотрела на мать. Та поднялась со скамейки, но Агнесса опередила ее, приподняла девочку и посадила на спину собаки.

— Керби, Керби! — звала Джессика.

Собака двинулась с места и пошла по дорожке. Майра сидела, не шевелясь, свесив ноги по бокам пса,и улыбалась с восхищением и страхом.

А Джессика сияла от счастья.

Обратно шли, весело болтая. Потом Джессика вдруг замолчала и, подумав о чем-то, объявила:

— Мама, знаешь, я хочу куклу.

Агнесса поняла, в чем дело.

— У тебя есть кукла, — сказала она. Джессика посмотрела на нее разочарованно.

— У меня одна — и старая. А я хочу много. Агнесса замедлила шаг.

— Видишь ли, доченька, я сейчас не могу купить тебе куклу. Помнишь, мы купили туфельки…

— Кукла нужнее, — перебила девочка, — пусть бы лучше куклу!

— Подожди немного, Джесс, у меня сейчас нет денег. Вот пройдет немного времени, и мы опять сможем что-нибудь купить, тогда и будет у тебя новая кукла.

Джессика нахмурилась. Она силилась что-то понять.

— А Майре все время дарят кукол. У нее дома их знаешь как много! И игрушки всякие.

— Зато у тебя есть Керби. Это получше любых игрушек, многие дети мечтали бы иметь такого друга.

С этим Джессика не могла не согласиться. Но ей хотелось все выяснить до конца.

— А у Майры — маленький братик! Совсем маленький. Вот такой. — Она показала рукой, какого роста братик. — Он даже говорить не умеет! Мама, а братика мы можем купить?

Агнесса покачала головой.

— Ну да, — понимающе кивнула девочка. — Братик ведь больше куклы!

Улица сделала поворот в рабочие кварталы и сразу стала грязнее, уже; серые домишки словно бы навалились друг на друга и поддерживались, казалось, лишь рядами натянутых между этажами веревок.

Впереди на мостовой столпились люди. Что-то случилось, какая-то повозка не могла проехать, слышались окрики, из окон верхних этажей выглядывали привлеченные шумом люди, и любопытство сразу исчезло сих лиц: ничего особенного не произошло, просто на дороге пала лошадь, загородив узкий проход, и это вызвало скопление повозок и людей.

— Оттащите вы клячу в сторону! Снимите упряжь, — распоряжался кто-то.

Агнесса хотела пройти стороной, но Джессика заупрямилась.

— Хочу посмотреть, что там!

Агнесса и сама не знала причины столпотворения, поэтому не стала упорствовать, и они замешались в толпу.

Еще живая, лошадь лежала на боку, страдальчески вытянув шею; впалый живот ее судорожно вздрагивал, с губ срывались и падали темные капли, а в больших глазах светились слезы укоризны и печали.

— Что с лошадкой? — озабоченно произнесла Джессика, стремясь подойти поближе.

Она остановилась как раз напротив головы коня и несколько мгновений не отрываясь смотрела в умирающие глаза, потом внезапно прижалась к матери — Агнесса ощутила частое биение маленького сердца, и перед ней промелькнули картины ее собственного детства: она навсегда запомнила то чувство, испытав которое, ребенок делает первый шаг во взрослый чуждый мир; детство не кончается, оно еще будет длиться долго, но шаг уже сделан, и он не забудется никогда, шаг этот — первое познавание того, что в мире есть смерть.

— Пусть лошадка встанет! — умоляла Джессика, словно мать могла совершить чудо.

Она протянула вперед свои ручки, и они показались Агнессе здесь, среди грязных улиц, лепестками цветка, нежного, хрупкого цветка, который так просто сломать невзначай и так трудно вырастить и сохранить.

— Она обязательно встанет, моя маленькая, — сказала она, ласково увлекая за собой девочку и выводя ее из толпы.

Как всегда, ей удалось успокоить дочь, но сама она уже не могла обрести равновесия: как долго Джессика будет верить в нее, как в добрую волшебницу, способную в любом случае найти выход к свету? Агнесса подумала о том, что сама в детстве не имела рядом такого человека: мать не была для нее матерью в этом смысле, а отца она не знала вовсе. И тут пред нею предстало внезапно страшное откровение: она в чем-то повторяла историю Аманды, их судьбы в отдельных моментах были сходны. Обе стремились к своему счастью, и уделом обеих стало одиночество…

«Но с Джессикой будет иначе, — подумала Агнесса, — я сумею стать для нее настоящим другом на всю жизнь и постараюсь сделать все, чтобы защитить малютку от жестокой судьбы. Моя девочка никогда не будет одинока».




ГЛАВА IV


Дождь лил с утра, и к вечеру улицы сделались похожими на непросохшую акварель: размыто-туманные, с длинными линиями домов, ползущими силуэтами деревьев и людей. Было ветрено, тучи текли по небу, мрачные, смутно напоминающие что-то, едва различимое сквозь серую сетку дождя. Вода пузырилась на мостовой, сливаясь в лужи: было холодно и как-то по-особому неуютно.

Керби сидел под дождем с терпеливой неподвижностью и, подойдя ближе, можно было заметить, что весь он, от носа до кончика хвоста, дрожит мелкой дрожью, но глаза его как всегда упорно смотрят в одну точку — маленькое боковое окошко ресторана. Вода стекала с ушей, морды собаки, струилась по промокшей спине: шерсть слиплась и лежала тяжелым пластом.

Когда до конца смены оставалось часа три, Керби не выдержал: встал и отправился на задворки находящегося напротив магазина; там под небольшим навесом пес укрывался в дни ненастья. Отряхнувшись, он улегся на землю и свернулся калачиком, по-щенячьи уткнув нос в свой собственный мокрый живот.

Агнесса закончила работу чуть раньше обычного; вышла из ресторана, постояла на крыльце — ждала, не пройдет ли дождь. Зонта у нее не было, ждать долго она не могла и потому, спрятав руки в карманы, подняв воротник, шагнула под ливень. Она сразу почувствовала, как намокли ботинки: вода просачивалась сквозь потертые подошвы, обволакивая ноги неприятной холодной сыростью.

Агнесса решила, что Керби убежал от непогоды домой, и пошла по улице одна.

Вскоре она очутилась в безлюдных переулках. Это не пугало Агнессу — она шла по своему обычному пути.

Прозрачные змейки дождя ползли по лицу, мокрая юбка облепила ноги. Агнесса быстро наклонилась, одернула подол, выпрямилась и — отшатнулась от неожиданности: перед ней сияли четыре золотых квадрата. Одновременно над ее головой появился черный зонт.

— Добрый вечер, мисс Митчелл, — улыбался Хотсон.

Агнессу удивило, что он запомнил ее имя. Очевидно, он нарочно поджидал ее в безлюдье. Что ему нужно?

— Вы вся промокли. — В его голосе слышалась тщательно подчеркиваемая забота.

Они пошли рядом.

— Вы далеко живете? — осведомился Хотсоп. — За углом меня ждет экипаж. Я подвезу вас?

— Благодарю, — сдержанно отвечала Агнесса. — Но я почти пришла.

— Тогда позвольте вас проводить.

Он спрашивал ее о чем-то, она отвечала, но мысли ее были о другом: она чувствовала, что этого человека следует опасаться.

— …для вашей дочери, — услышала Агнесса конец фразы. Она постеснялась переспросить, но вскоре поняла: в руках Хотсон нес коробку, теперь он открыл ее и извлек на свет большую золотоволосую куклу.

Агнесса представила себе ослепленные счастьем глаза Джессики, ее радостный смех.

— Я не могу взять это, — твердо сказала она. Золотые квадраты исчезли. Наступила пауза.

— Не нужно отказывать в удовольствии своему ребенку, — с нажимом произнес Хотсон. — Ваша девочка будет рада. Возьмите.

— Нет-нет… спасибо.

Он не стал настаивать; глядя на идущую рядом девушку, оценивающе прищурил глаза.

Ливень стих. В рабочем квартале на улицах была непролазная грязь. Хотсон брезгливо поморщился.

— Куда смотрят городские власти? Непонятно. Давайте руку, мисс Митчелл. Дайте же!

Он насильно взял девушку за руку и, хотя она тут же испуганно освободилась, успел с наслаждением сжать нежные косточки.

Агнесса недоумевала: что же все-таки нужно от нее, бедной женщины, этому хорошо одетому, состоятельному на вид господину? Она опять глянула на него: ему было не меньше сорока, он был довольно высокого роста и уже начинал полнеть, что, впрочем, при его представительности не казалось неуместным, как и притягивающее взор золото улыбки. Но Агнесса вспомнила улыбку другого человека, и сразу стало понятно, что Хотсон по сравнению с ним — ничтожество. И душа ее вмиг наполнилась тягостной тоской и непонятным раздражением против этого самоуверенного господина.

— Зачем вы провожаете меня?

Он улыбнулся на сей раз одними губами и не ответил. Заговорил о чем-то незначительном, а потом спросил как бы между прочим:

— Не хотите, мисс Митчелл, переехать на другую квартиру?

— Нет…— произнесла она, обдумывая смысл его слов.

— Отчего же? Я думал, мы с вами договоримся.

— Не понимаю, о чем вы…— прошептала Агнесса от растерянности, потому что начала догадываться о смысле его предложения.

Он рассмеялся.

— Ну, мисс Митчелл!.. — Она молчала.

— Хорошо, подумайте до завтра. — Хотсон снова стал серьезен. — Предложите условия сами. Надеюсь, мы поймем друг друга. До встречи.

Он удалился не спеша, оставив ее на обочине скользкой дороги. Она шла вперед, дрожа то ли от холода, то ли от сознания своей беззащитности, предчувствуя унижения, волнение и стыд.

На следующий день все так же лил дождь, и Керби с утра лежал на задворках магазина.

Агнесса не успела опомниться, а поджидавший ее Хотсон уже простер над нею свой черный зонт.

— Здравствуйте, мисс Митчелл.

— Здравствуйте, — ответила, она и, глядя ему в глаза, добавила решительно:— Не провожайте меня. И не преследуйте больше, я не хочу видеться с вами.

— Да? Ну что ж… Идемте, мисс Митчелл, мне нужно вам еще кое-что сказать, — ничуть не удивившись, быстро произнес он и, не слушая Агнессу, насильно повел ее за угол ресторана.

— Вы поедете со мной, — проговорил он, взяв девушку под локоть.

— Куда? — спросила она спокойно.

— Ко мне.

На лице Агнессы промелькнула легкая усмешка.

— Я вас не понимаю.

— Скоро поймете.

У края тротуара остановился экипаж с черным верхом.

— Прошу вас…

Агнесса сделала шаг назад.

— Я никуда не поеду.

Хотсон оглянулся — прохожих не было, схватил девушку и втащил в экипаж. Она опомнилась лишь когда захлопнулись дверцы, а кони сорвались с места.

— Что это значит?! Выпустите меня!

Он окинул ее снисходительным взглядом.

— Это ничего не значит. Будьте благоразумны, сидите спокойно.

Она попыталась открыть дверцу.

— Хотите выпрыгнуть? — поинтересовался Хотсон. Бросив на него пронзительный взгляд, Агнесса выпрямилась.

— Послушайте, — стараясь сдержать дрожь в голосе, заговорила она, — как вы смеете принуждать меня ехать куда-то?! Что вам нужно?

— Ничего особенного. Я просто хочу с вами поговорить.

— Говорите, я слушаю. — Он отмахнулся.

— Не здесь! Не волнуйтесь, я потом отвезу вас домой.

Он взял ее за руку, но Агнесса вырвалась, отпрянула в угол и, сжав кулаки, приготовилась защищаться, Хотсон расхохотался.

— О, мисс Митчелл, как вы забавны!

— Найдите себе для забавы что-нибудь более подходящее, — холодно ответила она и отвернулась к окну.

Стемнело. Агнесса старалась запомнить дорогу, но сквозь дождь и тьму ничего нельзя было разглядеть. Ей показалось, что они выехали за город, и она встревожилась еще больше.

— Куда вы меня везете? — спросила она немного погодя.

— Мне бы хотелось показать вам свой загородный дом, Агнесса.

— Мисс Митчелл, — поправила она.

— Вы излишне строги, дорогая, — заметил Хотсон.

Агнесса замолчала, ожидая конца пути. Она продолжала томиться тоской и страхом перед нарастающей опасностью, но не менее сильными были возмущение и злоба. Она беспокоилась о Джессике, оставленной у соседки.

— Скоро остановимся? — резко спросила она, не поворачиваясь.

— Сейчас, вот, уже приехали.

Хотсон вышел первым и подал Агнессе руку, но она отклонила его помощь и спустилась на землю сама.

Пахло мокрой травой, проселочная дорога петляла меж полей, уходя к горизонту. Край неба очистился от туч и нежно голубел вдали. Кругом не было ни души; Агнесса не могла даже предположить, в какой местности они находятся.

Неподалеку темнело обнесенное каменной оградой строение.

Хотсон отворил железную калитку.

— Входите, мисс Митчелл.

Упираться было бессмысленно. Она вошла во двор, поднялась на крыльцо. Хотсон открыл стеклянную, дверь, зажег свет, и Агнесса очутилась в огромной гостиной.

— Присаживайтесь, мисс Митчелл. Я сейчас вернусь.

Он исчез. Через минуту Агнесса услышала цокот копыт и похолодела: Хотсон отпустил экипаж. Из-за охватившего сердце волнения она не могла как следует рассмотреть убранство комнаты: заметила только большие окна, завешенные красными тяжелыми шторами, диваны, покрытые чем-то золотистым; на стенах висело множество картин в богатых рамках.

— Как вам нравится моя обитель? — спросил Хотсон, войдя в зал. Потолки были высокие, и голос звучал, как в храме. — Здесь еще пять комнат. Хотите взглянуть?

— Зачем вы отпустили экипаж? — Он сделал вид, что не расслышал.

— Я редко бываю здесь — в основном летом, так что в данное время прислуги тут нет. Но ничего, я сам поухаживаю за вами. Что будете пить?

— Зачем вы отпустили экипаж? — повторила Агнесса. — Вы знаете, я должна вернуться домой!

— Вы вернетесь. Но не ехать же на ночь глядя! И неужели вы думаете, что я привез вас сюда затем, чтобы сразу отвезти обратно?

— Прошу вас, отпустите меня! — воскликнула она в отчаянии и тут же поняла окончательно, что не вырвется отсюда.

Хотсон налил в рюмку янтарно-желтого вина.

— Мисс Митчелл, вы — бедная, одинокая женщина, которая…

— Я не бедная и не одинокая! — перебила Агнесса, вставая.

Он опередил ее: подошел к двери и повернул в замке ключ.

— Я еще раз повторяю: будьте благоразумны!

— Что вы делаете? Что вам нужно от меня?

— Пейте. — Он придвинул к ней рюмку по резному низкому столику. — И сядьте к огню. Ваша одежда вымокла под дождем.

Агнесса не двигалась, только опустила глаза, чтобы не видеть четырех золотых квадратов.

— Я уже спрашивал вас, — продолжал он спустя мгновение, — не желаете ли вы переехать на другую квартиру. Вы ответили отказом. Но вы бедны, не отрицайте, и одиноки — это мне тоже известно. Вы спросите, почему я выбрал именно вас? Сам не знаю. Вы мне приглянулись, очередной каприз, только и всего! Раньше мне нравились женщины иного круга, а в последнее время меня потянуло к таким, как вы. Впрочем, вы другая, вы где-то посередине — это уж совсем что-то новое, потому так притягивает меня. Хотя, что я вам рассказываю! Не стройте из себя наивную девочку, вы прекрасно все понимаете. Я предлагаю условия, наверное, более выгодные, чем те, которые предложит вам кто-либо другой. Вы можете жить где угодно, это ваше право, хотя я мог бы снять для вас хорошую квартиру. Вы сегодня же станете моей и получите на первый раз неплохую сумму. Надеюсь, вы мне понравитесь, и мои условия вас тоже устроят.

— Я заявлю в полицию, как только вернусь в город, — сказала Агнесса, стараясь собрать остатки самообладания. — И попробуйте тронуть меня — я позову на помощь!

— Да, но обратите внимание: мы здесь одни… Тот, кто привез нас сюда, будьте уверены, против меня не покажет, а больше нас никто вместе не видел. Нет, моя милая, в любом случае поверят мне, а не вам. А я, — он рассмеялся, — уж найду, что сказать.

Агнесса заметно побледнела, но в остальном внешне казалась спокойной.

— Я чувствовала, что вы не такой, каким хотите казаться!

— Разве я притворяюсь? — удивился он. — По-моему, я предельно откровенен с вами.

Он допил коньяк и со стуком поставил рюмку на столик.

— Мисс Митчелл, — его глаза смотрели жестко, — то, о чем я вам говорю, все равно произойдет… так или иначе. Вообще иной раз я предпочитаю встречать сопротивление, но сейчас мне хотелось, чтобы все произошло по вашей доброй воле. Мне не очень приятно будет применять насилие.

— По доброй воле — никогда! — прошептала она, а сама искала взглядом подходящие для защиты предметы. Хотсон заметил это и в который раз рассмеялся. Ему не стоило бы, наверное, большого труда взять ее силой.

— За кого вы меня принимаете? Вы, должно быть, сумасшедший! Никто никогда не обращался ко мне с такими ужасными предложениями…— не помня себя, говорила Агнесса.

— Я не сумасшедший, — задумчиво глядя на испуганную девушку, возразил Хотсон. — И я вам верю. Вполне возможно, что вы, в какой-то степени, женщина порядочная. Но мне никогда не отказывали, и я не привык отказывать себе. И не понимаю, что вы, собственно, боитесь потерять? Я предлагаю вам хорошие деньги…

— Я не торгую собой!

— Это мне безразлично. Я вам все объяснил. Отказываетесь тем хуже для вас. Впрочем, не будем терять время!

Он задул свечи. Комнату освещало теперь только каминное пламя; красные тени разлились по полу и стенам. Свет не достигал потолка, и высота его терялась в зловещей, не имеющей границ темноте. Агнесса проклинала свою самонадеянность: зачем, зачем она вошла в дом, почему не бросилась бежать со всех ног прочь, пусть в лес, пусть куда угодно, но подальше от этого дьявольского места?! Но, похоже, спасения все равно бы не было; так или иначе она оказалась бы в руках этого человека, хотя сейчас Агнесса предпочла бы попасть под колеса экипажа.

— Пойдем в спальню? — предложил Хотсон. — Посмотришь, как там шикарно!

Она помотала опущенной головой.

— Не хочешь? Ладно, все равно.

Агнесса сидела в углу огромного дивана, прижавшись к спинке, неподвижная, точно окаменевшая. Щеки ее пылали, как огонь в камине, и в глазах стояли слезы. Она вспомнила почему-то лошадь, изможденную лошадь, умирающую на грязной мостовой.

Потом подумала о Джессике, которая, вероятно, уже спала, а может, и не спала, а плакала, запертая в комнате соседкой.

— Хорошо, я согласна, — тихо произнесла она. Хотсон придвинулся к ней и обнял одной рукой.

— Давно бы так, — сказал он и потянулся к пуговкам на ее блузке.

Агнесса чуть не задохнулась от возмущения и стыда.

— Нет-нет, я сама, — торопливо проговорила она, — только… отвернитесь, пожалуйста.

Он, усмехнувшись, выполнил ее просьбу, но стоило ему отвернуться, как Агнесса вскочила с дивана и, подбежав к камину, схватила стоящую там кочергу, один конец которой был раскален докрасна.

— Только подойдите! — бросила она Хотсону.

— Да, что и говорить, ловко ты меня провела! — злобно рассмеялся он.

Агнесса стояла, готовая к защите, а он принялся говорить, говорил долго, не спуская с нее глаз, и, выбрав момент, когда она, утомленная напряжением, на секунду отвлеклась, выбил опасное орудие из рук девушки.

Агнесса растерялась, а он схватил ее в объятия, впился губами в шею… Она ударила его кулаком по лицу — Хотсон отшатнулся.

— Ах ты… девка!

Агнесса меж тем бросилась к дверям, но Хотсон успел догнать ее, одним махом скрутил ей руки и выволок в другую комнату, отделенную от гостиной тяжелой портьерой. Там швырнул на широкую кровать и уже бесцеремонно стал срывать с девушки одежду. Агнесса, вне себя от отвращения и гнева, сопротивлялась, как могла, но Хотсон был сильнее, много сильнее, и она чувствовала, что он победит. Забыв, что здесь на десятки миль никого нет, что она одна в этом страшном доме с этим ужасным человеком, закричала отчаянно:

— Помогите, помогите! Джек! Джек!

— Какой еще, черт возьми, Джек? — пробормотал Хотсон, разрывая на ней юбку.

Агнесса не знала сама, почему она обратилась за помощью к тому, кого не было и не могло быть здесь, кого, возможно, не было уже и на свете…

А Хотсон, обозленный тем, что не может справиться с девушкой, распаленный борьбой, удвоил усилия, и Агнесса почувствовала, что слабеет.

Во дворе послышался знакомый лай. Агнесса вспомнила о Керби и, не думая о том, откуда он мог здесь взяться, извернулась из последних сил…

— Керби!!

Зазвенело стекло. Сердце Агнессы забилось с надеждой. Она услышала шумное дыхание, потом — треск рвущейся материи; Хотсон повалился на пол и остался лежать там, боясь пошевелиться, ибо над ним нависла собачья пасть.

Агнесса, растрепанная, полураздетая, вскочила с кровати с воплем:

— Взять, Керби, взять!

Керби, всегда такой добродушный и спокойный, набросился на лежащего, а тот, закрываясь руками, в ужасе закричал:

— Убери собаку! Убери!

Агнесса опомнилась и схватила пса за ошейник.

— Фу, Керби, прочь! Не трогай эту гадость!

Она навалилась на собаку, обхватила руками ее шею и оттащила от Хотсона. Хотсон с опаской поднялся.

— Ты мне еще заплатишь, дрянь! — проговорил он сквозь зубы.

— Идем, Керби, — сказала Агнесса и, пошатываясь, побрела к выходу.

Она выбралась на дорогу. Свежий воздух и еще больше обретенная вновь свобода вернули ей часть сил, и она пошла назад, к городу, все ускоряя шаг, на ходу лаская обрадованного пса, морда которого была поранена осколками стекла.

Возвращаясь к ресторану, Керби успел заметить, как хозяйку втолкнули в экипаж, и немедля начал преследование. Вскоре он отстал, но дорога все же привезла его к дому Хотсона. Здесь он наткнулся на следы Агнессы, перепрыгнул через калитку во двор; заслышав крики хозяйки, разбил ударом лап и морды стеклянную дверь и подоспел вовремя.

Дома измученная Агнесса свалилась на кровать и проспала до полудня, но, и проснувшись, чувствовала себя совершенно больной. И неудивительно: обессиленная потрясением и борьбой, она полночи бежала к городу по вязкой колее, проделанной в немощеной проселочной дороге колесами экипажей; ноги промокли до колен; все тело ее до сих пор сотрясала дрожь. Агнесса решила, что не выйдет на работу, — будь что будет! — и снова улеглась в постель. Временами она вспоминала грубые прикосновения Хотсона и брезгливо вздрагивала.

Одежда была изорвана так, что ее оставалось только выбросить. И все же Агнесса удивлялась: что придало ей такие силы? Почему Хотсон не смог сломить ее сопротивление? Конечно, если б не Керби… Пес лежал у двери, и вид у него был предовольный — Агнесса уже отдала ему весь имевшийся в доме сахар.

Под вечер Агнесса заставила себя подняться. Она решила позаниматься с Джессикой. Но настроение ее, очевидно, передалось дочери: девочка была рассеянна, путалась, ошибалась, а потом и вовсе замолчала.

— Что с тобой, Джесс? — мягко спросила Агнесса. — Что-нибудь случилось?

Девочка молчала. Агнесса посадила дочь к себе на колени и посмотрела ей в лицо: в глазах Джессики отражалось какое-то почти недетское упорство.

— Мама, не оставляй меня больше у миссис Коплин, хорошо?

— Почему?

— Она плохая.

— Почему же?

— Она меня ударила.

— Миссис Коплин?! Когда?!

— Вчера, когда ты была на работе. Я плакала, плакала, а она сказала: «Перестань!» Но я все равно плакала, тогда она стала меня ругать, а потом стукнула.

— Может быть, она просто шлепнула тебя легонько?

— Нет! Стукнула! — повторила Джессика. — Несколько раз и больно! Она и Тину с Эммой била, но меня больше… Мамочка, оставляй меня лучше дома с Керби, я не буду бояться!

Агнесса прижала девочку к себе и, целуя ее, сказала:

— Хорошо, доченька, обещаю: я больше не поведу тебя к ней.

Потом встала и направилась к дверям.

— Посиди минутку одна, ладно?

Джессика кивнула.

Агнесса постучалась к соседям. Дверь открыла Сюзанна Коплин, молодая еще женщина, но, тем не менее, от бедности и каждодневных непосильных забот уже начавшая увядать, — красных рук ее стекала мыльная пена, а взгляд был раздраженным и усталым.

— Ты ко мне? Я стираю, подожди.

— Я на минутку. — Агнесса говорила очень спокойно. — Скажите, правда, что вы ударили вчера моего ребенка?

— А что?

— Нет, вы скажите, это правда?

Сюзанна недовольно хмыкнула.

— Не ударила, а дала шлепка. Она ныла весь вечер, потом ночью разревелась. Я ей говорю: «Успокойся, придет твоя мать», а она ноет и ноет. У меня ведь тоже дети, муж, ему рано вставать… Ну, наподдала ей слегка, что такого?

— Джессика сказала, что вы ее били.

— Она тебе скажет! Напридумывает, а ты и веришь.

— Да, верю. И вы не смеете поднимать руку на мою девочку!

— Ой-ой! — Женщина язвительно прищурилась (в этот момент она напомнила Агнессе Вильгельмину). — Какая она у тебя неженка! Пальцем не тронь! Каких она кровей-то, случаем, не царских? Может, откроешь секрет? Мы люди простые, а она, может быть, принцесса?

Агнесса вспыхнула.

— Прежде всего она человек, и я никому не позволю ее трогать!

— Знаешь что? — разозлилась Сюзанна. — Ты бы сначала воспитала ее как следует! Кто виноват, что твоя девчонка не понимает слов? Господи, вот наказание! Со своими-то делами не управишься, а тут еще за чужими детьми смотри. Ты что думаешь, я буду каждую ночь за ней глядеть, да еще уговаривать ее, пока ты шляешься невесть где?.. Потом ты еще одного нагулянного родишь, а мне возись с ними? Что мне гроши, которые ты платишь?

— Замолчите, — прошептала Агнесса.

— Ах, вот как! Что ж, смотри сама за своей безродной!

Сюзанна хотела захлопнуть дверь, но Агнесса с неожиданной силой уперла ногу в косяк.

— Как вы сказали? — изменившимся голосом проговорила она. — Значит, моя девочка безродная? — Глаза ее странно сверкнули. Перед ней стояли Вильгельмина, Хотсон… все те, кто унижал ее, измывался над ней… Агнесса чувствовала, что способна сейчас ударить эту женщину, задушить ее, разорвать на куски. Вероятно, Сюзанна что-то поняла, потому что уставилась на нее во все глаза; словно невидимая волна качнула Агнессу, кровь хлынула ей в лицо, она резко повернулась и побрела прочь.

Она не вышла на работу ни завтра, ни послезавтра; с трудом удавалось ей подняться, чтобы накормить Джессику и собаку, сделать домашние дела.

Через несколько дней она нашла в себе силы вернуться в ресторан, где ее ждал расчет. Агнесса, нисколько не удивившись, получила деньги и ушла. Правду она рассказала только Филлис. Ошеломленная девушка советовала подруге обратиться в полицию — Агнесса отказалась: чего бы добилась она, маленькая работница, никому не нужная, без гроша в кармане?

Посудомойки на прощание утешали девушку: не стоит унывать, вдруг подвернется другая работа, даже лучше прежней? Но Агнесса и не жалела; нужно было прорвать замкнутое кольцо; она чувствовала, что это предел: дальше она так жить не может.

Ожидание кончилось, начинался поиск.




ГЛАВА V


— Входи, Филлис, — говорила Агнесса, пропуская девушку вперед.

Сидящая за столом Джессика с любопытством уставилась на гостью.

— Здравствуй! — сказала Филлис. — Так, значит, ты и есть Джессика?

Девочка кивнула.

— Садись, Филлис, — пригласила Агнесса. Девочка подвинулась, освободив место.

— Чем ты тут занимаешься? — спросила гостья. Джессика бросила на нее заинтересованный взгляд и улыбнулась.

— Рисует, — ответила Агнесса, — она любит рисовать.

— Это хорошо. Может быть, станет художницей.

— Может быть, — повторила девочка с такой интонацией и видом, будто знала все наперед.

— Посмотреть можно?

Девочка протянула Филлис листки.

— Это кто? — спросила та, рассматривая рисунки.

— Это вот мама, это я, это Керби, — объяснять девочка.

— Хорошо получается! — похвалила девушка, и Джессика расцвела от радости.

— Сейчас будем пить чай, — улыбнулась Агнесса.

Джессика вскочила с места, подбежала к шкафчику, влезла на стул, достала чашки и принялась накрывать на стол. В каждом ее движении сквозила наивная прелестная детская грация.

— Мамина помощница? — сказала Филлис.

— Да, — гордо подтвердила девочка, — я много чего умею делать!

— Джессика, не хвастайся, — заметила Агнесса. Девочка замолчала, но тут же, не подождав и нескольких секунд, сообщила Филлис:

— А мама моя умеет играть на рояле и петь. У нее красивый голос!

— Да и у тебя ничего! — засмеялась гостья. — Звенит, как колокольчик.

Они посидели втроем, потом, уступая просьбе Джессики, поиграли с ней, после чего девочка убежала гулять во двор, а Агнесса и Филлис получили возможность кое-что обсудить.

— Что ты намерена делать, Агнесса? — спрашивала Филлис. — У тебя есть еще деньги?

— Мало. Я уже неделю ищу работу, но пока безуспешно.

— Я могу одолжить тебе немного денег.

— Нет, Филлис, пока не надо, спасибо. Вот вернусь, тогда будет видно.

— Вернешься откуда?

Агнесса замялась.

— Я хочу попытаться найти мою… мать.

— Мать?

— Да. Мы не виделись шесть лет, я ничего о ней не знаю, как и она обо мне. У меня мало уверенности в том, что я смогу ее найти, но это, кажется, последний шанс…— Она замолчала.

Пауза длилась долго. Филлис не выдержала:

— Ты никогда не говорила о матери!

— Да. Я никогда и не думала, что снова увижусь с ней. Клялась, что не вернусь…— она усмехнулась. — А теперь вот решила: чем терпеть унижение от чужих людей, лучше обратиться за помощью к родной матери. Не знаю, право же, как она меня примет… Конечно, не очень хотелось бы…

— Между вами что-то произошло?

— Это длинная история, — уклонилась от ответа Агнесса.

Филлис, задетая недоверием подруги, обиженно поджала губы. Потом спросила:

— Когда же ты едешь?

— Через три дня.

— Это далеко?

— В Новый Орлеан.

— О! А Джессика?..

— Хочу просить тебя взять ее к себе. Сможешь?

— Да, разумеется! Надеюсь, мы подружимся. Твоя Джессика просто прелесть. Знаешь, мне тоже захотелось такую дочку!

— Сначала пусть Бог даст тебе хорошего мужа. Ты этого заслуживаешь, Фил.

Девушка покраснела от удовольствия, а затем, умоляюще глядя на собеседницу, сказала:

— Агнесса! Мы не так давно дружим… Не обижайся только… Ты никогда о себе не рассказываешь… То, что болтают, это же… неправда?

— Болтают… про меня?

— О, Агнесса, только ты…

— Я не обижусь, Филлис. Да, конечно, это… неправда.

Она умолкла, а Филлис, набравшись решительности, спросила:

— Скажи, отец Джессики, он… жив?

Агнесса вздохнула так тяжело, словно узница, заточенная в подземелье и увидевшая вдруг недосягаемо далекий кусок голубого неба.

— Он погиб, — с тихой решительностью произнесла она и, предупреждая последующие вопросы, прибавила: — Это был несчастный случай.

Филлис сочувственно молчала. Агнесса солгала ей: не потому, что не доверяла, просто она решила раз и навсегда: никто не должен знать правду, она никому не даст повода посмотреть на Джессику как на дочь убийцы.

— Я понимаю твое любопытство, Фил, — сказала Агнесса. — Хорошо, я расскажу. В болтовне про меня на самом деле есть доля истины: мы не были обвенчаны.

И она рассказала изумленной девушке все, начиная от своего знакомства с Джеком и кончая рождением Джессики, утаив лишь одну, самую важную, деталь.

— И все же я рада, что у меня есть Джесс! Что делала бы я без нее? — сказала Агнесса в заключение. — Теперь ты видишь, Филлис, какая я дурная женщина; собираюсь просить помощи у матери, с которой некогда поступила очень скверно.

— Но ты не могла поступить по-другому! — воскликнула Филлис, но после добавила: — Хотя как ты решилась, Агнесса? Ты так сильно любила?

— Я решилась потому, что мне казалось: мечта соединяется с жизнью, переходит в реальность. Разве ты никогда не мечтала, Филлис?

— Конечно, мечтала. Но я хотела и хочу, чтобы появился человек, который избавит меня от такого существования, сделает богатой, свободной от забот.

— Это оттого, что ты выросла в бедности. А я не знала ее. Я мечтала о другой свободе… И потом, я действительно влюбилась, причем так, как влюбляются, наверное, лишь однажды: ничего не видя, не слыша, не замечая. Это была любовь-сумасшествие, любовь-наваждение: даже в момент, когда ты вроде бы все понимаешь, ничего не можешь с собой поделать!

— Он, наверное, был красивый?

— Да… или мне так казалось. Много ли нужно девушке в семнадцать лет? Я была наивна, Филлис… Не обвенчалась, а теперь страдать вместе со мной должна Джессика…

— Джек не знал, что она должна появиться?

— Нет. Не успел узнать, — вздохнула Агнесса и добавила: — Жаль…

Она подумала о своем отношении к Джеку теперь, по прошествии времени. Да, конечно, она любила его той бессмертной, возвышавшейся над предрассудками любовью, что, скорее всего, и впрямь дается человеку только раз в жизни.

В этом чувстве соединились страсть и влечение души, необъяснимое магическое влечение, непонятное, неодолимое. Оно стало темным и горьким после того, что она узнала, и все же Агнесса предпочитала не судить Джека за его поступки: он и так заплатил сполна своими непрожитыми годами. Сколько было бы ему сейчас? Лет двадцать шесть… Если бы ничего не случилось, он не встал бы на этот путь. И тогда с нею был бы тот, прежний Джек… Да, они не разбогатели бы, но и не прозябали бы в такой бедности, они бы поддерживали друг друга, любили, у них была бы настоящая семья, и… никакой Хотсон никогда бы не осмелился и пальцем дотронуться до нее, ни у какой Сюзанны не нашлось бы повода назвать Джессику безродной! Но сейчас образ Джека поблек, как поблекли, обесцветились и боль ее, и любовь; Агнессе казалось, что прежняя романтика чувств никогда более не всколыхнет ее душу, жизнь не заиграет прежними яркими красками. Все ушло, переболело, и, похоже, — навсегда.

А Филлис между тем пришла в голову мысль, и прежде неоднократно ее посещавшая, которую девушка, однако, никак не решалась высказать вслух. Она долго тянула, а затем, все еще сомневаясь, будет ли это уместно, произнесла:

— Послушай, Агнесса, но ведь прошло много времени, почему же ты ни на кого не смотришь? Ты ведь такая славная! Многие мужчины, я думаю, с радостью женились бы на тебе! Разве не тяжело одной?

Агнесса сначала слушала с печальной улыбкой, потом нахмурилась.

— Не надо, Филлис, — сказала она. — Конечно, тяжело.

— Почему же тогда ты не хочешь ни с кем познакомиться? Ты молода, Агнесса. Ты наверняка найдешь новое счастье!

— Не знаю… Вряд ли. Я не одна, у меня же Джессика.

Но Филлис, воодушевленная тем, что Агнесса не возражает категорически, продолжала настойчиво:

— Ну и что? Тот, кто полюбит тебя, полюбит и твоего ребенка. Тем более что это девочка. А Джессика пока маленькая, она привыкнет.

— Филлис, не нужно, пожалуйста, оставь это! Скажи лучше: собаку возьмешь? Джессика не пойдет без Керби.

— Возьму и собаку.

— Спасибо тебе!

— Ну что ты! Скажи, Агнесса, — Филлис решила не отступать, — ответь мне, пожалуйста: если бы встретился очень хороший человек, ты бы вышла за него?

— Не знаю… Не могу так сразу ответить. Довольно, Фил! Не хочу я никакого человека и никакого замужества не хочу. Я уже привыкла одна… Для меня главное воспитать Джессику. Знаешь, Филлис, мне так хочется, чтобы она выросла хорошей, доброй, имела тонкую душу, любила и понимала все красивое, настоящее, но вот иногда мне кажется: пусть лучше научится защищаться, увидит мир таким, какой он есть на самом деле, и не ждет от него чудес! Что может быть несчастнее очарованной души? Ведь рано или поздно человек прозревает! Человек, который живет без несчастий и проблем, становится слабым, и благо, если есть кому его защитить!

— Ты жалеешь о том, что случилось с тобой? — тихо произнесла Филлис. — Не надо разочаровываться, Агнесса, все еще будет хорошо!

Она говорила так убежденно, что, когда Агнесса подняла глаза, в них вспыхнула искра надежды.

— Ты так думаешь, Фил?

— Конечно! Я верю в тебя, Агнесса, верю! Ты будешь, обязательно будешь счастлива!

Человеку трудно без веры в него других людей, его согревают и обнадеживают искренность и сочувствие. Агнесса ощутила, как нечто, давно, казалось, затвердевшее внутри, начинает уменьшаться, уходить: ей стало намного легче от простых, бесхитростных слов подруги.

— Спасибо тебе. Спасибо, Филлис!

Керби убежал по своим делам, а Джессика принялась играть сама с собой, изображая то один, то другой персонаж придуманной ею сказки.

Она недолго пребывала в своем волшебном мире — во дворе появились ее давние обидчики, два мальчика из соседнего дома, и сказка мгновенно растаяла, исчезла.

На сей раз Джессика первой заметила их. Сегодня они не собирались прогонять ее, и старший мальчик ограничился тем, что, проходя мимо, сказал:

— Чего уставилась, малявка?

Джессика ничего не ответила, только по-прежнему не сводила с них взгляда.

— Надо же, настырная какая! — удивился мальчик и поинтересовался: — Давно не получала?

— Давай отлупим ее! — предложил младший, выглядывая из-за спины брата. Глазки его засветились в предвкушении удовольствия.

— Попробуйте только! — звонко воскликнула девочка. — Я позову маму, и она надерет вам уши!

Старший мальчик, подражая взрослым, презрительно сплюнул.

— Подумаешь, мамочку позовет! И мы свою можем позвать, так она твою быстро выставит отсюда!

— А я приведу Керби! Керби — большая собака, и вы сразу разбежитесь, вот! — Она торжествующе рассмеялась. В ее представлении сильнее Керби не было никого.

Мальчики на мгновение замолчали, потом старший нашелся:

— Ну, и что, подумаешь, собака! — сказал он. — Я своего отца позову, так он твою собаку камнями прогонит или выстрелит из ружья и убьет!

Джессика прикусила губку и молчала; в ее больших глазах копились слезы. Потом она, неожиданно нагнувшись, подняла ком земли, швырнула в мальчишек и пустилась наутек.

Земля угодила младшему в лицо, и он громко заревел, а старший помчался за беглянкой.

Джессика подбежала к своему дому, забарабанила кулачками в дверь, в следующий миг проскользнула в щель, и мальчик вынужден был повернуть назад.

— Откуда ты так бежишь? — спросила Агнесса, впуская ее.

— За мной гнались мальчишки! — отвечала запыхавшаяся Джессика.

— Опять?

— Да! А я одному прямо в глаз землей попала!

— Зачем же ты так? Ты девочка и не должна драться.

— Они сказали, что убьют Керби. — Губы ее задрожали. — Что их отец придет и убьет.

Джессика села на кровать и расплакалась; вытирая слезы, она с обидой выкрикнула:

— Я им покажу! Пусть только попробуют тронуть Керби!

— Что ты, родная, не надо плакать. Не слушай ты этих мальчишек, они все выдумывают.

— Да-а! — не веря, протянула девочка. — А ружье?..

— Нет у них никакого ружья.

— У них есть отец, а у отца ружье. А у нас отца нет, и ружья нет! Вот если бы у нас был отец, то он пошел бы и их всех перестрелял!

Агнесса так и ахнула, кровь бросилась ей в лицо; пронзенная невыносимым воспоминанием, она воскликнула:

— Не смей так говорить, слышишь, Джесс! Если ты считаешь, что можно так поступать, — ты плохая девочка!

— Я хорошая девочка! — Джессика. — Это мальчишки плохие!

— И ты такая, раз хочешь делать так же, как они! Нельзя быть злой!

— Я добрая! Мама, не ругай меня! — Девочка снова залилась слезами.

— Ну хорошо, хорошо, — сказала Агнесса, обнимая ее. — Не плачь и запомни: мы никого не собираемся обижать, у нас никогда не будет ружья, и стрелять мы не станем.

— Да, — согласилась Джессика. А после, помолчав, спросила: — Кто это?

— Где?

— А вот! — Девочка показала на портрет Джеральда Митчелла, который Агнесса всегда держала на видном месте.

— Твой дедушка.

— Дедушка?! Нет! Дедушки старенькие бывают! — Джессика даже засмеялась, до того нелепым показался ей ответ.

— Все дедушки когда-то были молодыми, а еще раньше детьми, вот такими, как ты.

— А где он сейчас, мой дедушка?

— Он умер, Джесс, — отвечала Агнесса. — Очень давно, когда я была еще даже младше тебя. Твой дедушка, а мой отец. Его звали Джеральд Митчелл.

Джессика смотрела на мать ясными зеленовато-голубыми глазами.

— Мама, а у меня отец был?

Агнесса вздрогнула, как от внезапной боли: ей предстояло преодолеть еще и этот порог.

— Был, моя хорошая.

— А он тоже умер?

Джессика, для которой жизнь, смерть и время еще не стали чем-то осознанным, спрашивала с обычным детским любопытством, а Агнесса вдруг почувствовала, что не может в присутствии своего ребенка (и ребенка Джека!) не только говорить, но и думать о Джеке как об умершем… нет-нет, он просто исчез куда-то… но не в небытие, бездушное и бесплотное! Говорят, некоторые люди… никогда не оставляют нас… Даже если их уже на самом деле нет.

— Я… не знаю!

— Значит, он может вернуться к нам! — обрадовалась Джессика. — Мама, давай найдем нам папу! У всех девочек есть папы, и я тоже хочу! Только пусть он будет хороший, ладно? Тогда и мальчишки меня будут бояться! Мы его познакомим с Керби…

— Твой отец знал Керби. Керби ведь старше тебя; он тогда как раз был щенком.

— Мама, — Джессика задумалась, — а где была я? Я-то откуда взялась?

Агнесса улыбнулась и, взяв девочку за руки, притянула поближе к себе.

— Знаешь, Джесси, давай я лучше расскажу тебе, откуда взялся Керби! Это очень интересная история.

Девочка кивнула. Потом спросила:

— Мама, а мой папа был хороший?

— Конечно… хороший, дорогая. Ложись, тебе уже пора спать.

Агнесса с любовью смотрела на свою дочь, и в глазах ее появилось что-то светлое и далекое.

— Да, маленькая, мне еще нужно тебе сказать… Тебе понравилась Филлис?

— Да.

— Так вот: мне нужно съездить в другой город, ненадолго. Может быть, вы с Керби пока поживете у Филлис?

— А может, ты нас с собой возьмешь?

— Нет. Это очень трудная поездка. Тебе придется остаться у Филлис. Хорошо?

— Ладно, останусь. Только ты не задерживайся.

— Конечно, нет, моя милая.

Джессика легла в постель, укрылась одеялом. Агнесса оставила только одну свечку и при свете ее принялась чинить какие-то вещи: одежду Джессики, свою… Она вдруг приподняла голову: в полумраке в отражении старого зеркала ее лицо казалось зеленовато-бледным, как у русалки, волосы, чисто вымытые и крепко стянутые в узел, были похожи на темную повязку над высоким лбом. Агнессе захотелось распустить их, и она сделала это — они рассыпались по груди, спине и плечам блестящими шелковистыми нитями. Она долго-долго смотрела в зеркало, словно стараясь разглядеть в нем какой-нибудь пророческий знак. И вдруг услышала голосок засыпавшей Джессики:

— Я знаю, ты что-нибудь привезешь мне оттуда. Что-нибудь очень хорошее!

Агнесса повернулась к ней и ответила серьезно и твердо, будто приняв окончательное решение:

— Я постараюсь.




ГЛАВА VI


Поезд мчался на Юг. Агнесса сидела, прислонясь к холодному стеклу, и думала. Она попыталась представить себе встречу с Амандой… Прошло столько лет… Она и сама толком не знала, что скажет матери. Станет просить прощения, а потом помощи? Она прекрасно помнила сказанные Амандой слова: «Уезжай ради Бога, но, когда ты в один прекрасный день надумаешь, вернуться, да еще, глядишь, с ребенком, знай: я тебя не приму! И прощения моего тебе не дождаться!» Что ж, предсказание Аманды сбылось почти полностью. Почти, ибо Агнесса убеждала себя, что унижаться не будет. Но все-таки поражение, поражение, а не победа — это придется признать…

Постепенно Агнесса отвлеклась от мыслей о матери, и, глядя на бегущие мимо окон равнины, горы, города и реки, прониклась ощущением покоя, отрешенности от земной суеты. Все исчезло, появляясь лишь на миг, и только небо миля за милей оставалось неизменным. Казалось, именно в тех непонятных далях и сокрыты ответы на все земные вопросы. «Почему же, — думала Агнесса, — при взгляде на вечные дали каждый раз рождается заново это неуловимо-клятвенное „Memento mori“[2 - «Помни о смерти» (лат.).]? Почему?

Месяц скакал по верхушкам деревьев, полосы света скользили в простенках вагона, неслись, пропадая во тьме, огни дальних станций, а с ними уносились и мысли о том, что прошло и что будет.

Агнесса незаметно для себя заснула и проснулась уже на следующий день. За стеклами проплывали желтые степи Джорджии — это был Юг. Дальше время полетело быстро, настал момент, когда впереди показался желанный город.

Послышался звонок, немного погодя объявили станцию, и сразу поднялась суета: пассажиры стаскивали с полок чемоданы, корзины, узлы и, толкаясь, устремлялись к выходу. Агнесса тоже взяла сумочку, одолженный у Филлис шелковый зонтик и ждала, когда схлынет толпа в проходе вагона.

Чемоданов у нее не было. В сумке лежали деньги — немногим больше, чем требовалось на обратную дорогу.

Агнесса достала зеркальце. Она принарядилась, собираясь на поезд: надела самое приличное, хотя и очень скромное синее платье, новые туфли, тонкие чулки и свою единственную шляпку.

Пробираясь к выходу, Агнесса смотрела в окна на шумный перрон южного города. Город показался ей чужим, пугающим и… удивительно красивым.

Она увидела вереницу зданий, верхушки деревьев, экипажи, людей; все это уходило, текло куда-то по набережной в центр города, уносилось в разноголосом вихре, смешанном с ветром, запахами озерной воды, жаркой пылью мостовых. Здесь уже вовсю пылало лето: цвели розы, шла бойкая торговля всякой всячиной, кругом стояла привычная летняя кутерьма.

Агнесса начала свое путешествие по незнакомому городу. Она не смогла бы, пожалуй, описать его. Свет солнца, улыбки, зной и ветер, стук лошадиных копыт, звонки экипажей, беспорядочные крики, гудки пароходов, трепет парусов, люди, люди, люди…— все это, слитое воедино и по отдельности, и звалось Новым Орлеаном, красивым южным городом.

Садясь в конку, Агнесса обронила мелкую монету; она успела ее поднять и, поднимая, загадала: если орел, то ей повезет в этом городе. Выпал орел, и Агнесса радостно улыбнулась.

Она постеснялась расспрашивать прохожих, поэтому до вечера плутала по улицам, смертельно устала от жары, мелькания экипажей, людей, домов, но так ничего и не нашла. Один раз она позволила себе перекусить в дешевом ресторанчике и там же отдохнула немного, сидя под тентом. С удивлением она замечала, что не испытывает волнения, ею овладела беспечность странницы, и она глазела на прохожих, охваченная если не душевным подъемом, то, по крайней мере, странной уверенностью в себе, не испытывая уже ставшего привычным упадка сил, физических и духовных. Она столько лет не выезжала никуда, так увязла в серой низменности жизни, что поездка стала подобной глотку свежего воздуха. Агнессе сейчас было безразлично, что ее туфли и одежда покрылись пылью, что она устала и ей негде ночевать. И, вероятно, не придется больше обедать… Она расплатилась и пошла дальше… куда глаза глядят.

В этом городе все дороги вели к порту. Очутившись там, Агнесса наконец поняла, откуда нужно было начинать поиски, и, несмотря на усталость, продолжила путь.

Подошла к парапету, послушала, как мягко шуршат сонные волны, потом вернулась на центральную улицу, кишащую людьми. Она старалась идти ближе к краю тротуара, чтобы ее не задевали спешащие жители и гости шумного квартала. Она шла и думала; вид озера испортил ей настроение: Агнесса не любила набережные, они всегда напоминали ей Калифорнию, Санта-Каролину, океан — дивный сон ее юности. Она не вернулась туда, не захотела, не смогла — ей помешала память о былом.

Внезапно она заметила женщину, чья внешность несомненно привлекла внимание прохожих: длинные, чуть ли не до плеч перчатки на белых руках, ярко накрашенное лицо и взгляд — хитровато-ленивый, томный и одновременно цепкий, достающий неуловимо, как жало змеи. Неподалеку Агнесса увидела еще двух девиц, потом еще одну и почувствовала, что наконец-то напала на след. Она прошла вперед по улице, и перед ней предстало двухэтажное здание с пышно расцвеченным парадным подъездом и множеством неприметных окошек и дверей. К подъезду то и дело подкатывали экипажи, из них вылезали прилично одетые мужчины и исчезали в дверях. Агнесса подумала, что именно за этими дверями умирает достоинство, то самое, что она все эти годы пыталась сохранить. Агнесса не сразу сообразила, что именно сюда, в этот дом, привезла ее, совсем крошку, тогда еще молодая Аманда, что она, Агнесса, сделала здесь свои первые шаги и произнесла первое слово. Здесь! И теперь она сама приехала сюда. Ей вновь пришло на ум, что в чем-то она повторяет путь Аманды. «Но, — сказала себе Агнесса, — пусть я никогда больше не полюблю, однако ни душу, ни тело никому не продам! Никому, ни за что, никогда!»

Агнесса не имела ни малейшего представления о здешних порядках и по наивности попыталась войти с парадного входа. Она уже поднялась по ступенькам на крыльцо, когда одна из девиц преградила ей путь, выставив вперед ногу в замшевой туфельке.

— Куда?.. Кто вы такая? — негромко произнесла она.

— Я хочу видеть хозяйку этого заведения, — сказала Агнесса.

Девица изумленно вытаращила глаза и захохотала.

— А Господа Бога ты видеть не хочешь? Зачем тебе хозяйка?

Агнесса сошла вниз. За углом она приметила совсем молоденькую девушку, чье выражение лица не было столь вызывающе надменно, как у первой.

— Простите…— Агнесса замялась, не зная, как лучше сказать. — Простите, мисс, не подскажете ли вы, где бы я могла увидеть миссис Митчелл, Аманду Митчелл?

Девушка на секунду задумалась.

— Аманду Рыжую? Агнесса растерялась.

— Раньше она была хозяйкой этого дома.

Девушка удивленно выпятила перламутрово-розовую губку, а потом окликнула подружку:

— Джейн! Подойди сюда!

Подошла, виляя бедрами, крупная девица с маленьким веером в руке. Ее роскошные плечи блистали в красном свете фонаря. Первая девушка объяснила ей, чего хочет Агнесса.

— Вы что-то путаете, — резко произнесла девица, с интересом глядя на Агнессу. — Если вам нужна Аманда Рыжая, то можно позвать, конечно, только по важному делу, но если вы хотите видеть хозяйку, то идите к хозяйке!

— А как ее зовут?

— Мисс Хейман, — ответила молоденькая девушка. Агнесса задумалась. Когда-то она уже слышала это имя… В памяти всплыли перемаранные, насыщенные непонятным жаргоном строки писем. Лорна Хейман, доверенное лицо Аманды! Значит, она все-таки попала туда, куда нужно. Наверняка, даже если миссис Митчелл и нет здесь, Лорна знает, где ее найти!

Теперь перед Агнессой стояла задача проникнуть в дом.

— Вы не могли бы помочь мне увидеться с нею? — спросила она.

— А зачем вам хозяйка?

— Мне очень нужно с ней поговорить, — терпеливо отвечала Агнесса, чрезвычайно неловко чувствуя себя здесь, в обществе этих женщин. Очевидно, что-то отразилось в ее лице, потому что лицо полной девицы презрительно вытянулось, и она бросила подружке:

— Помогай, если хочешь, а мне пора!

Первая девушка стояла в сомнении.

— Спасибо вам. Извините, — сказала Агнесса, развернулась и пошла прочь, назад.

Внимание ее привлекла узкая боковая дверь, в которой время от времени исчезали девицы. Агнесса проскользнула в нее и столкнулась с огромным детиной, выкатившим на девушку бараньи глаза.

— Куда? — грозно спросил он.

Агнесса без лишних слов выскочила обратно.

— К кому вы? — спросила ее миловидная девушка, задерживаясь перед дверью.

— К мисс Хейман.

— К Лорне? — в лице девушки мелькнуло выражение неприязни. — Думаю, ее сейчас нет наверху, она, наверное, с гостями… Хотя вдруг…

— Проведите меня к ней, прошу вас! Мне очень нужно с ней встретиться! — Агнесса прикоснулась к руке собеседницы.

Та, чуть поколебавшись, сказала:

— Хорошо. Я попробую. Идемте.

Они вошли в дом. Спутница Агнессы шепнула детине пару слов, и он, согласно кивнув, пропустил женщин.

Они миновали темный коридор, поднялись по лесенке на второй этаж, и там девушка, объяснив Агнессе, куда идти дальше, удалилась.

Агнесса быстро прошла несколько смежных, красивых и, к счастью, пустых комнат и остановилась перед указанной дверью, за которой слышались голоса, один из которых вкрадчиво говорил:

— С бумагами все в порядке. Мы ведь не первый год знаем друг друга.

Мужской голос ответил что-то, и женщина засмеялась. Потом дверь отворилась, мужчина прошел мимо Агнессы, и она вошла в комнату, представлявшую собой нечто среднее между кабинетом и гостиной. У стены стояли два дивана с бархатными подушками вишневого цвета, пол был застлан дорогим ковром, на окнах висели коричневые с золотыми разводами шторы, стены украшали картины — преимущественно портреты красивых женщин. Прямо перед дверью стоял стол, за ним темнели бюро и солидный шкаф с позолотой. За столом сидела очень бледнокожая блондинка лет тридцати пяти и писала что-то на листе бумаги.

В комнате было относительно тихо; иногда откуда-то снизу доносились взрывы смеха, бренчанье рояля и стук каблуков.

— Здравствуйте, мисс Хейман, — сказала Агнесса, приближаясь к столу. Она вдруг оробела; у нее было ощущение, словно это апартаменты королевы или, по меньшей мере, какого-нибудь министра.

Лорна подняла голову и, увидев перед собой незнакомую скромно одетую молодую женщину, несколько переменила выражение лица, еще сохранившееся от разговора с первым посетителем.

— Кто вы такая? — спросила она, и Агнесса сразу поняла, что не встретит здесь ничего даже отдаленно напоминающего дружелюбные чувства. «Кто вы такая?» и «Куда?» — в этих часто повторявшихся вопросах скрывалась настороженно-презрительная холодность. Чтобы войти сюда, спрашивать и получать ответы, нужен был пропуск, подтверждение тому, что ты этому миру не чужая, а у Агнессы ничего похожего не было… Но она — дочь Аманды!

— Меня зовут Агнесса Митчелл, и я ищу свою мать, Аманду Митчелл. Она была, а возможно, и до сих пор является хозяйкой этого заведения.

Ни тени удивления или замешательства не промелькнуло в лице Лорны, ни единым жестом или взглядом не показала она, что имя Аманды Митчелл хоть что-нибудь ей говорит. Агнесса поняла, что промахнулась.

— Вы ошибаетесь, — спокойно произнесла Лорна, глядя на посетительницу внимательно и серьезно, — хозяйка этого заведения я.

— Может быть, — согласилась Агнесса. — Мне необходимо только узнать, где сейчас находится миссис Митчелл.

Лорна усмехнулась уголками губ.

— Вы меня с кем-то путаете. Я не знакома с женщиной, о которой вы говорите.

— А я думаю, вы ее знаете.

— С чего вы взяли? — удивилась Лорна.

— Я видела ваши письма у матери.

Лорна покачала головой. Она держалась столь невозмутимо, что, не будь Агнесса полностью уверена в своей правоте, нашелся бы повод усомниться.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь.

Агнесса продолжала стоять, понимая, что не стоит, однако, продолжать этот бесплодный разговор, дело проиграно: Лорна ничего ей не скажет.

— Кто вас ко мне прислал? — полюбопытствовала мисс Хейман.

— Никто.

— Вы вообще-то знаете, куда пришли?

— Знаю.

— Тогда вы, моя милая, должны знать и то, что такое заведение, как наше, не занимается поиском пропавших родственников. Обращайтесь в полицию. Если хотите найти через нас клиентов, тогда мы еще постараемся вам помочь, но у вас, я вижу, другие проблемы. Словом, я вас не задерживаю. — Закончив речь, она демонстративно принялась писать.

— Мисс Хейман! Если вы не можете сказать, где моя мать, скажите, по крайней мере, жива ли она!

— Да сколько же мне повторять! — раздраженно проговорила Лорна и пристукнула по столу костяшками шлицев. — Вы мне надоели! Не знаю я вашей матери и знать не хочу!

Агнесса решила, что пора уходить. Она положила на стол Лорны небольшую бумажку.

— Извините. Я оставлю вам свой адрес на случай, если миссис Митчелл захочет меня увидеть.

— Ничего не знаю! — крикнула Лорна вслед, но, когда Агнесса ушла, взяла листок, внимательно прочитала, что на нем написано, и убрала в стоящую на столе большую позолоченную шкатулку.

Было поздно, и Агнесса отправилась на вокзал дожидаться утреннего поезда. Спешить было некуда, поэтому она медленно, ничего не замечая, брела по освещенной фонарями улице.

Что ж, она приехала сюда напрасно, разве что увидела процветающее предприятие Аманды. Да, доход, очевидно, немалый… Она вспомнила шелковое, шуршащее, надушенное платье Лорны, ее белокурые с желтым отливом волосы, тщательно завитые, уложенные… А она, Агнесса, прозябает в нищете, не зная, как прокормить себя и дочь… Нельзя сказать, что это справедливо! А может… ей все-таки повезло, что она, поддавшаяся предательской слабости, не нашла здесь Аманду? Пусть даже та не стала бы торжествовать — все равно: каким унижением выглядело бы внезапное появление заблудшей! Унизительно ли просить помощи у более сильного? Возможно ли сохранить достоинство, признав ошибки, или, напротив, не отступая?..

Она так увлеклась невеселыми мыслями, что не обратила внимания на мужчину, упорно следовавшего за нею почти от самого публичного дома. Пройдя через привокзальную площадь, она вступила в темный переулок, где не было жилых домов, и по обеим сторонам дороги высились каменные стены. Агнесса наконец услышала за спиной тяжелые шаги и, стремясь поскорее выйти на людный перрон, почти побежала по дороге.

Из мрака выступила вдруг огромная фигура, глаза которой, казалось, фосфоресцировали в ночи. Агнесса вскрикнула, метнулась в маячивший рядом арочный проем, кинулась вправо, влево — везде темнели холодные стены. Это был тупик. Агнесса прислонилась к камню и закрыла глаза; она еще надеялась, что ее не заметят, но, конечно, ее увидели и подошли вплотную…

Агнессу не покидало ощущение нереальности происходящего, будто все происходило не наяву, а в тягучем сне, и состояние было такое, словно хочешь и не можешь проснуться. Руки и ноги одеревенели, и, если бы Агнесса вздумала побежать, бег получился бы тоже как во сне: бессмысленное, бесполезное передвижение увязающих в песке ног.

— Испугалась, милашка? — спросил грубый голос. — Спокойно, только без крика! — Чья-то рука выдернула из рук Агнессы сумку.

Агнесса не запомнила лица грабителя; когда она очнулась, рядом уже никого не было. В первый миг она не расстроилась, она была даже рада, что все ограничилось только грабежом.

И все же она осталась без единого цента.

Агнесса села на скамейку перед зданием вокзала и стала смотреть на уходящие поезда.

Она подумала, что вокзал, любой вокзал — удивительное место, островок твердыни в вечном движении, перересток случайностей и судеб, место, где с особым болезненным чувством вспоминаешь свою жизнь, исчезающую в прошлом, как цепочка вагонов, и в то же время всегда ждешь чего-то нового; кажется, вот-вот из-за поворота вынырнет состав, несущий радость встречи с судьбой.

Вскоре Агнесса начала замерзать — ночи были еще холодны; тогда она вошла в здание и стала ждать там. Впрочем, ждать было нечего: купить билет она не могла, значит, уехать — тоже; однако заставить себя идти куда-то сейчас было Агнессе не под силу.

Близился рассвет. Уже открылись кассы, на платформе начал скапливаться народ. Было по-утреннему прохладно, пахло свежей листвой и еще чем-то неуловимо-приятным, южным. Агнесса вернулась на облюбованную скамейку и уже около получаса сидела там, размышляя, и, как ни странно, мысли ее были вовсе не о том, как выбраться из этого города.

Она вновь и вновь вспоминала свою жизнь, которая, как казалось ей самой, делилась на четыре периода, окрашенные каждый в особый цвет: первый — до выхода из пансиона, полный неясных мечтаний, второй — жизнь в сером особняке, на берегу океана; эта жизнь была залита изнутри и извне ослепительным светом — огромное пространство, напоенное солнцем, надеждой и верой в великое счастье, третий период — это бегство, прибытие на прииск и отъезд с него, и последний — ее теперешнее существование, самый длинный, самый тяжелый. На заре жизни, когда не видишь горизонта, утопающего в золотисто-розовом тумане, легко шагается и дышится в беззаботной череде дней, но потом, когда обнажаются серые бесплодные дали, где уже нет сияющих звезд, не всегда находишь силы продолжать путь. Душа Агнессы устала и не имела более сил вести ее вперед.

Женщина сидела и смотрела вниз на серые камни, на носки своих пыльных туфель. Она чувствовала сильный голод, но делать было нечего — приходилось терпеть. Этот город отнял у нее последние жалкие крохи и ничего не дал взамен.

К скамье, на которой сидела Агнесса, подошел молодой человек с чемоданом в руке.

— Разрешите присесть рядом с вами?

Агнесса, почти не глядя на него, равнодушно кивнула и вновь принялась думать. Она решила обратиться в полицию: все-таки нужно было как-то уехать.

Она повернулась к своему случайному соседу и спросила:

— Не знаете, где здесь полицейский участок?

— Нет, к сожалению. Я нездешний.

Агнесса замолчала. Потом встала, чтобы спросить еще у кого-нибудь, но молодой человек задержал ее.

— Что-нибудь случилось, мисс? Простите, может быть, я смогу чем-то помочь?

Он так внимательно и серьезно смотрел на нее, что Агнесса не нашлась, кроме как ответить просто:

— Меня ограбили, отобрали все деньги, а мне нужно сегодня уехать домой.

Ее сосед не удивился, только расспросил девушку поподробнее, а потом спросил:

— Где вы живете?

Агнесса сказала.

— Подождите минутку. Он скоро вернулся.

— Вам нужно непременно уехать сегодня?

— Да, меня очень ждут дома, я не могу задерживаться.

— Но ваш поезд уходит утром, сейчас, через несколько минут, а вечернего нет, — заметил он.

Агнесса растерянно молчала, и тогда молодой человек сказал:

— Вы можете, конечно, обратиться в полицию, но вам придется задержаться. Сразу вам вряд ли помогут. У вас есть знакомые в городе?

— Нет, никого.

— Много у вас украли?

Агнесса назвала сумму и поймала его удивленный взгляд.

— Уезжайте сейчас, — произнес он решительно. — Я одолжу вам денег.

Агнесса отстранилась.

— Нет, не надо!

— Почему? — удивился он.

— Вы меня не знаете.

— Ну и что? Я хочу вам помочь.

Она заметила, что, разговаривая с ней, он одновременно будто думает о чем-то другом. Казалось, он силился что-то вспомнить — и не мог.

Агнесса поднялась со скамьи.

— Нет, извините. Спасибо вам, но я как-нибудь сама найду выход, — ответила она и пошла по перрону. Она не сделала и десяти шагов, как случайный собеседник нагнал ее.

— Мисс, подождите! Остановитесь, пожалуйста! Агнесса остановилась.

— Простите, но… Я забыл фамилию… Ваше имя не Агнесса?

— Да… Агнесса Митчелл.

Смуглое лицо незнакомца покрылось румянцем.

— Мисс Митчелл, конечно! Значит, я не обознался. А вы не помните меня?

— Я вас не знаю…

Она пожалела, что ответила так, потому что увидела, как он огорчился, и еще — Агнесса разглядела вдруг в лице незнакомца тот особый внутренний свет, который давно перестала замечать и находить в лицах окружающих людей.

— Да, вы, наверное, не запомнили меня, ведь мы виделись всего один раз и так недолго… Это было несколько лет назад на конном заводе, где я в то время работал. Ну и вы… тоже оказались там. Меня зовут Орвил Лемб.

Теперь она ясно вспомнила дождливый вечер, когда состоялось давно позабытое знакомство с этим человеком.

— Ах да!.. Простите, у меня не очень хорошая память на лица, мистер Лемб. Но я помню, как говорила с вами.

Агнесса не знала, что еще добавить, и он тоже молчал, не осмеливаясь задавать ей вопросы.

Так они стояли друг перед другом, но через несколько мгновений раздался протяжный гудок, и Орвил встрепенулся.

— Ждите здесь! — приказал он Агнессе и через минуту явился с билетом. — Едем, мисс Митчелл.

Агнесса безропотно последовала за ним. Они добежали до вагона, Орвил помог ей войти, и Агнесса не успела моргнуть, как поезд тронулся, и город стал исчезать за окнами. Ей казалось, что она опять видит сон.

— Вот, — сказал Орвил, открывая дверь. — Ваше купе, мисс Митчелл. Мое — по соседству.

Агнесса увидела столик, обтянутый бархатом диван, шелковые занавески, зеркало на стене. Это был вагон первого класса, в каких ей не доводилось ездить.

— Отдохните, — сказал Орвил, усаживая девушку на диван. — Я потом к вам зайду, если позволите.

— Да, конечно. Спасибо вам.

Она была так растеряна от неожиданности, что даже не удивилась тому, что он едет с нею в одном вагоне и, очевидно, в одну и ту же сторону. Кажется, он не говорил, куда направляется, но Агнесса нашла их соседство вполне естественным: она едет в Хоултон, и Орвил Лемб, само собой разумеется, тоже. Много позднее она сообразила, что это все-таки довольно странно.

Агнесса поняла, что ей действительно необходимо прийти в себя после бурных событий дня и неожиданной встречи. Что-то подсказывало ей: этому человеку можно довериться. Ей показалось, что она почувствовала в нем простоту, простоту сердца, способного откликнуться на чужую беду. И улыбался он так сочувственно и добро…

Ей стало куда легче на душе, она уже не ощущала себя такой одинокой. Немного было у нее знакомых и, тем более, таких, кто бы мог ей бескорыстно помочь… И в то же время Агнесса думала о том, что не стоит, пожалуй, доверять первому впечатлению: кто знает, каков на самом деле этот мистер Лемб? Она совсем не помнила, каким он ей показался тогда, почти семь лет назад…

Орвил пришел через час.

— Вы ведь не завтракали, мисс Митчелл? — И предложил: — Пойдемте в ресторан.

Агнесса замялась.

— Нет… Я не хочу есть…

Он улыбнулся, поняв ее.

— Мисс Митчелл, прошу вас! Право, не стоит объявлять голодовку.

Он подал ей руку. Агнессе ничего не оставалось, кроме как согласиться.

В ресторане среди почтенной публики Агнесса почувствовала себя неловко. Вдобавок она стеснялась своего спутника. Впрочем, голод несколько приглушил волнение; когда принесли заказ, Агнесса почувствовала себя в другом мире: она позабыла вкус половины блюд, а вкуса другой половины не знала вообще.

Орвил же, глядя на нее, раздумывал.

Не нужно было обладать большой проницательностью, чтобы понять: эта женщина одинока или, по крайней мере, очень несчастлива в браке. Но он помнил слова Агнессы о том, что ее ждут дома.

— Давно вы живете в Хоултоне? — спросил он.

— Почти шесть лет.

— С вашей семьей?

— Нет, — сказала Агнесса, но тут же поправилась: — Вернее, да, я живу с дочерью. — Она подумала о Джессике: даже такая кратковременная разлука с нею представлялась долгой. Здорова ли она?

— А вы… тоже едете в Хоултон?

Казалось, она ждет именно такого ответа. Орвил кивнул.

— Вы живете там? — спросила Агнесса, изумляясь невероятности странных совпадений.

— Нет, — быстро ответил Орвил. — Я живу в Вирджинии. В Хоултон еду по делам. Я никогда еще там не был… А сколько лет вашей дочери, мисс Митчелл?

— Пять. Ее зовут Джессика.

— Красивое имя, — похвалил Орвил и подумал: «Да, наверное, это его ребенок».

«Если он помнит меня, то уж Джека-то наверняка не забыл, — в свою очередь сказала себе Агнесса. — Он, должно быть, считает, что Джек бросил меня, или я ушла сама… Хотя какая разница, что думают обо мне люди!» Она не хотела признаться, что на самом деле ей было далеко не все равно.

Орвил действительно думал именно об этом. Он помнил эту историю гораздо лучше, чем представляла Агнесса, он не забыл, как уязвил его тогда выбор юной,чистой девушки… Значит, она все-таки рассталась с этим парнем? И вопреки своим мыслям Орвил решил, что, пожалуй, именно Джек ушел своей дорогой. А эта женщина… Орвилу было искренне жаль ее, и все же он не без тайного удовлетворения говорил себе: «Не может быть, чтобы она не раскаивалась!»

— Мне бы хотелось повидать вашу дочь. Можно?

— Да, приходите, пожалуйста.

«А ведь они, очевидно, так и не обвенчались, — запоздало сообразил Орвил, — все-таки были вместе по меньшей мере около года». Он постарался отогнать от себя эти мысли: что ему, в конце концов, за дело, как жили двое совершенно чужих людей?!

Впрочем, одним своим до крайности неожиданным и безрассудным поступком он уже доказал явное неравнодушие ко всей этой истории, вдруг получившей продолжение… доказал, во всяком случае, самому себе!

Орвил незаметно усмехнулся. Деловой человек не поедет в Хоултон, если ему надо в Вирджинию, никогда не станет проделывать путь в полстраны неизвестно зачем! Да, но он не мог допустить, чтобы женщина, которую он не забывал все эти годы, вновь исчезла неведомо куда. Он не искал ее и не надеялся встретить… вернее, искал, но не Агнессу Митчелл, а… другую, но хотя бы чем-то похожую на нее.

Выпили кофе, после чего официант принес счет и красивую коробку, которую Орвил протянул Агнессе.

— Это Джессике и вам, мисс Митчелл.

В коробке, перетянутой розовой шелковой лентой, были дорогие шоколадные конфеты. Орвил заметил, что глаза Агнессы, нежно-зеленый цвет которых он запомнил с тех давних-давних пор, вдруг стали колючими. Она отодвинула подарок.

— Спасибо, не нужно, мистер Лемб.

— Почему? Возьмите, пожалуйста.

— Нет… Джессика… она не любит сладкое.

— Тогда пусть только для вас.

— Я, — Агнесса вздохнула, — не возьму.

Она замолчала, и Орвил смотрел на нее с каким-то странным выражением сомнения, словно пытаясь проникнуть в суть ее мыслей. Агнессе стало неловко, она вдруг подумала о том, что, возможно, делает не так, как надо… совсем она, наверное, разучилась общаться с приличными людьми, а ее наряд явно не соответствовал положению пассажирки первого класса, тогда как ее спутник имеет вид человека состоятельного. Агнессе не приходило в голову спросить себя, нравится ли ей Орвил, она только равнодушно отметила, что на нем хороший костюм, что у него красивые черные волосы и спокойные карие глаза, что держится он просто, но с достоинством, очень вежлив и предупредителен с нею…

— Извините, мисс Митчелл, — сказал Орвил, — я не хотел вас обидеть. Может, я показался навязчивым, напросившись к вам в гости…

Агнессе стало стыдно.

— Это вы простите меня, мистер Лемб. — Она придвинула к себе коробку. — Возьму, спасибо. И обязательно приходите к нам. Познакомитесь с Джессикой… Вы любите детей?

— Да.

— Наверное, есть и свои?

— Нет, — ответил Орвил, — я живу один.

— Совсем один? — вырвалось у Агнессы.

— Да, если не считать домашней прислуги. У меня есть еще старшая сестра, но она живет в Айронвуде.

— А ваши родители?

— Умерли. Отец — совсем недавно, а мама — когда мне было тринадцать. Она тяжело болела, но никто не принимал этого всерьез, а потом ей вдруг стало совсем плохо, и оказалось, что уже поздно… Отец считал, что все это лишь капризы… Она была моложе его на семнадцать лет.

«Сколько смерти кругом, а жизни нет никакой», — подумала Агнесса, а вслух сказала:

— А я очень рано лишилась отца. Мать не видела шесть лет. Я ездила сейчас повидаться с ней, но не смогла найти.

Она спросила себя о том, готова ли к большей откровенности; возможно, Орвил, рассказывая о себе, предполагал именно это, не даром так выжидательно смотрел на нее. Но больше он ничего не услышал.

Орвил сразу понял, что Агнессе приходится самой зарабатывать на жизнь и, вероятнее всего, тяжелым трудом, понял по ее внешнему виду, а также узнав, с какой ничтожной суммой денег она отправилась в столь дальний путь. И Джек этот, наверное, просто сбежал, прельщенный если не другой женщиной, то всегда желанной для него свободой. Опрометчиво было доверяться такому парню: в отношениях с женщинами ему явно не хватало постоянства. Трудно было представить его в роли любящего, заботливого и тем более верного мужа. На конном заводе Джек слыл к тому же, как помнил Орвил, несдержанным на язык и на руку, да и что могло быть между ними общего?! Он ведь даже грамоты, кажется, толком не знал. И если раньше, живя с ним в одной комнате, Орвил мог еще признать в нем некоторые достоинства, то теперь с высоты своего сегодняшнего положения решил окончательно: Джек никто и ничто. Но об Агнессе он так думать не мог. Конечно, с точки зрения общества эта женщина заслуживала осуждения: она сбежала из дома, жила в незаконной связи с человеком, явно ее не достойным и имела от него внебрачного ребенка, но по-человечески Орвилу было очень жаль Агнессу, он не мог заставить себя относиться к ней как к падшей, более того (он сам удивлялся) — хотелось ее уважать, воспринимать как равную. Он не считал эту женщину простолюдинкой, да она ею и не была. И ему очень захотелось как-нибудь ей помочь.

Они вернулись в свой вагон. Орвил ушел к себе, а Агнесса, когда наступила ночь, долго лежала без сна, слушая стук колес. На столике в маленькой вазе стоял небольшой букет неярких цветов, из тех, что растут на склонах южных гор и по обочинам дороги и чьи словно пропитанные воском лепестки не вянут, только со временем блекнут на солнце, теряя прежний яркий цвет. Они, эти цветы, не умирают без воды, но и не остаются живыми, они застывают, не изменяются, они красивы вне жизни, вне смерти, и Агнесса с непонятным страхом долго смотрела на них.

Потом она наконец заснула, и приснился ей Джек, впервые за годы разлуки. Она всегда хотела, чтобы он пришел к ней во сне, но ее желание не исполнилось ни разу. А сегодня была иная ночь.

Они молча сидели рядом, и вокруг сгущался мрак. Так продолжалось долго, потом Джек положил свою руку на пальцы Агнесс, и она почувствовала могильный холод этой руки. Агнесса попыталась заглянуть в его глаза, но он отворачивался. В какой-то миг ей все же удалось поймать его взгляд, и она увидела вдруг, что взгляд Джека так же холоден, как его прикосновение: так странно пусты были его глаза, словно он и не жив вовсе! И Агнессу пронзил ужас: она понял, что Джек давно уже мертв. Она захотела освободить руку, но он сжал ее кисть и поднес к своим губам, совершенно белым и ледяным. Агнесса громко вскрикнула, а Джек вдруг рассыпался прахом, и сразу стало так темно, что ничего уже нельзя было разглядеть.

Агнесса проснулась, вскочила, дрожа от ужаса, выбежала в пустой коридор. Постояв у окна, успокоилась немного, вернулась в купе, легла, но до утра не сомкнула глаз.

«Что-то случилось с Джессикой, — решила она, — что-то случилось».

Она не рассказала Орвилу о своем сне, старалась не думать о привидевшемся жутком кошмаре, как и о том, что он означал.

Они сошли с поезда. Орвил записал ее адрес, а также, на всякий случай, адрес Филлис, и Агнесса поспешила к подруге.

И — как она ни боролась с собой — всю дорогу ее преследовало воспоминание о сне.

«А ведь если бы в душе моей хоть частично осталась та любовь, что переполняла меня тогда, — подумала она вдруг, — то, приди ты ко мне живой или мертвый, я отдала бы все блага мира, лишь бы воскресить тебя своею любовью, и ты не посмел бы исчезнуть вновь!»




ГЛАВА VII


Джессика лежала в постели в крошечной спаленке Филлис, полузакрыв глаза, вялая, с яркими пятнами румянца на щеках, равнодушная ко всему. Приезд Агнессы на мгновение вызвал у нее слабую улыбку, а затем девочка опять отвернулась к стене. Сидящий возле кровати Керби грустно смотрел на маленькую хозяйку.

— Это я виновата, — чуть не плача, говорила Филлис. — Мы с ней гуляли, и пошел дождь. Я звала Джессику домой, но ей захотелось побегать по лужам, а я разрешила. Мне и в голову не пришло, что она может заболеть. Я в детстве бегала — и ничего… Прости меня, Агнесса!

Агнесса выпрямилась.

— Я не сержусь, не в этом дело… Ты звала врача?

— Да, конечно! И лекарства купила. Но нужны еще деньги.

— Опять деньги! — почти простонала Агнесса. — Кончится ли это когда-нибудь! — Потом снова наклонилась к дочери. — Джесси, милая, что у тебя болит?

— Я хочу спать, — чуть слышно ответила девочка.

— Спи, моя хорошая. — Агнесса укрыла ее получше и, расстроенно глядя на Филлис, спросила: — Филлис, когда у тебя получка?

— Через неделю. Последние деньги я отдала за квартиру…

— Да ведь и мне скоро срок платить, — вспомнила Агнесса, — а ничего нет… Ума не приложу, как сумею выкрутиться. Да еще Джессика!

— Ты не волнуйся, — попыталась успокоить Филлис. — Врач сказал, что у Джессики ничего страшного, всего лишь простудилась немного.

— Я думаю о том, что будет дальше, — заметила Агнесса.

Филлис только вздохнула.

Потом Агнесса рассказала наконец подруге о посещении борделя, о грабеже, о встрече с Орвилом. Последним Филлис особенно заинтересовалась.

— Так он богат? — спросила она.

— Наверное! — Агнесса показала коробку конфет.

— О! — вырвалось у девушки. — Это тебе?!

— Да. Я не хотела брать, но пришлось.

— Правильно. А он симпатичный?

Агнесса пожала плечами.

— Не знаю…

— Ну, тебе он понравился?

— Да, вообще он, по-моему, порядочный человек.

Филлис, вопреки недавнему настроению, широко улыбнулась.

— Он что, здесь проездом?

— Не знаю. Кажется, да. Ну какое это имеет значение?

— Но он обещал зайти?

— Обещал.

— А ты попроси помощи у него, — подсказала Филлис. — Намекни хотя бы.

— Филлис!

— А что? — защищалась девушка. — Богатые должны помогать бедным. Несправедливо, когда у одних есть все, а у других ничего.

— Ну знаешь ли…

Агнесса провела ночь у постели Джессики, а наутро отправилась на поиски работы. Она проходила безрезультатно целый день, а вечером только и думала о том, как же выпутаться из создавшегося невыносимого положения.

Никакого выхода она не находила.

Орвил пришел через два дня. Дверь открыла Филлис.

— Здравствуйте. Могу я видеть мисс Митчелл? — спросил Орвил.

Филлис, ослепительно улыбаясь, пригласила войти. Орвил мгновенно произвел на нее самое выгодное впечатление.

— Агнесса пошла за лекарствами. Она скоро вернется. Может, вы подождете? — предложила Филлис.

— Пожалуй, — согласился Орвил. — А что, кто-то заболел?

— Джессика.

— Это серьезно?

— Нет. Ей уже лучше.

— Тогда можно мне увидеть девочку?

— Конечно. Она там, в другой комнате. Пройдите.

Джессика при виде незнакомого мужчины нырнула под одеяло и затаилась там, но спустя секунду Орвил заметил голубой глаз, с любопытством смотревший в дырочку с краю одеяла.

— Где-то здесь спряталась маленькая девочка, — сказал Орвил, — которая не хочет познакомиться с Лолитой. — С этими словами он посадил на кровать принесенную куклу, нарядно одетую и с такими же пышными золотистыми волосами, как у куклы Хотсона.

Джессика от неожиданности приподнялась на подушках и изумленно уставилась сначала на игрушку, потом на Орвила.

— Это мне? — спросила она.

— Тебе.

— И ее зовут Лолита?

— Да.

Джессика взяла в руки куклу и улыбнулась весело и благодарно.

— Спасибо! — восхищением прошептала она. — Какая красивая! Лолита!

— Я рад, что тебе нравится, Джессика.

— А откуда вы знаете, что я Джессика?

Орвил улыбнулся.

— Знаю.

Потом спросил:

— Что же ты заболела?

Джессика серьезно ответила:

— Меня дождик промочил. — И тут же заверила: — Но у меня уже ничего не болит.

— Это хорошо. Поправляйся скорее. Договорились?

Джессика кивнула.

— А вы ко мне пришли? — поинтересовалась она.

— И к тебе, и к твоей маме, — сказал Орвил. Джессика помолчала, по-видимому, обдумывая его ответ, потом глаза ее вдруг блеснули какой-то догадкой, и она, вся просияв, спросила с надеждой:

— Вы насовсем приехали?

— Нет, я живу в другом городе.

— Но у нас тоже хорошо! — уверенно заявила Джессика и несмело протянула ему руку. Орвил взял маленькую ручку в свою. Личико девочки порозовело.

— Останетесь? — спросила она, глядя ему в глаза своими, не по-детски серьезными в этот момент.

Орвил молчал в замешательстве. Он солгал, когда сказал Агнессе, что любит детей. Он не знал, любит их или нет, просто потому что почти не общался с ними. Из знакомых детей у Орвила был лишь восьмилетний племянник, но и его Орвил не видел уже давно. Он не думал, что знакомство с этой девочкой вызовет в нем такие чувства: волнующую нежность при виде кажущегося совершенно беспомощным хрупкого существа, которое тем не менее обладало уже всеми свойствами личности: своими собственными мыслями, характером. И таким любознательным взглядом.

«Вот он, огонь негасимый, — подумал Орвил и слегка сжал ее маленькие пальчики. — Если жизнь каким-то чудом каждый раз побеждает смерть, вновь и вновь создавая глаза, губы, волосы, тело и новую душу, значит, есть все-таки смысл в бытии человеческом».

— Я обязательно еще приду к тебе, Джессика, — ответил он.

Девочка облегченно вздохнула.

— А откуда вы узнали, что я болею? Мама сказала? Или Филлис?

— Филлис.

— Она хорошая. И мама хорошая. Только мальчишки плохие.

— С мальчишками воюешь?

— Да. Их отец хотел убить нашего Керби из ружья! А вы можете надрать им уши?

— Драться нехорошо.

— Знаю, но они же первые нападают! Я бы сама их побила, но я ведь девочка, и они сильнее. А вы можете нас защитить: и меня, и маму, и Керби!

— А кто такой Керби?

Джессика засмеялась.

— Это же наша собака! Большая собака, вы ее помните?

— Нет, я и не знал, что у вас есть собака.

Джессика озадаченно умолкла: она снова обдумывала что-то.

— Вы ее помните, наверное, маленьким щенком! А Керби уже вырос, вот увидите, каким он стал: больше меня!

Орвил покачал головой.

— Ничего, — сказал он, видя, что она огорчена, — я еще увижу твою собаку. Надеюсь, она не злая?

— Керби — добрый! Но вы должны его помнить!

— Нет, Джессика, ты меня с кем-то путаешь: я никогда не видел Керби.

Длинные ресницы дрогнули. Девочка молчала. Орвил погладил ее по светлой головке, подумав при этом, что в столь быстро установившихся доверительных отношениях с ребенком есть, пожалуй, что-то неестественное, странное, а девочка привстала, уцепилась за него и горячо зашептала:

— Вы ведь хороший, я знаю, и мама говорила, что хороший. Вы забыли, вы можете вспомнить!

Когда Агнесса вернулась, Орвил уже ушел.

— Ничего, — сказала Филлис, — он обещал еще прийти. Он разговаривал с Джессикой.

Агнесса пошла к дочери.

Джессика встретила мать, сияя улыбкой.

— Мамочка, почему ты так долго? Ты принесла лекарства?

— Принесла.

— Вот и хорошо. Теперь я совсем поправлюсь.

— Конечно, поправишься.

Агнесса села на кровать и ласково потрепала волосы дочки.

— А хочешь я тебе что-то скажу? — с таинственным видом прошептала Джессика.

— Скажи.

— Иди сюда!

Агнесса наклонилась, Джессика обняла ее за шею и застенчиво проговорила:

— К нам приехал наш папа.

Агнесса почувствовала, как по телу от самых корней волос пробежала волнующая дрожь.

— И он, может быть, останется с нами! — заплетающимся от счастья языком добавила девочка.

Агнесса от растерянности и прочих охвативших ее чувств поначалу не могла вымолвить ни слова, но потом произнесла как можно мягче:

— Доченька, это не твой папа.

— Почему?

— Так. Не твой и все. Разве он говорил тебе что-нибудь об этом?

— Нет, я сама догадалась. Он не говорил, потому что стеснялся: ведь его так долго не было! Но он хороший, ты правду говорила, он мне сразу понравился!

— Джесси, дорогая, нельзя так поступать! Тебе захотелось, и ты все выдумала… Но ведь от этого на самом деле ничего не изменилось, понимаешь? Не может совершенно чужой человек… О Господи! — Агнесса не закончила; она сидела, уронив руки на колени и бессильно покачивая головой.

Глаза Джессики были печальны.

— Пусть он будет моим папой, — тихо сказала она через некоторое время, — пусть будет!

Агнесса обняла дочь, посадила рядом с собой и, ласково гладя ее по голове, заговорила:

— Видишь ли, маленькая, у тебя есть только один отец, один, понимаешь? Ведь не может же, скажем, Филлис стать твоей мамой! Этот господин приехал совсем ненадолго и не к нам, а по делам…

— Нет, к нам! — упрямо перебила Джессика. И вытащила из-под одеяла спрятанную куклу.

— Это он мне подарил! Разве чужим девочкам дарят таких кукол?! — А потом добавила: — Филлис не может быть моей мамой, потому что моя мама — ты. А отца у нас нет, и этот человек может стать моим отцом. Мы его попросим, он и согласится.

— Ладно, Джесси. — Агнесса решила не мучить больше ни себя, ни девочку. — Не будем об этом.

Вечером она рассказала Филлис о своем разговоре с Джессикой. Они обе сидели и шили при свете маленькой лампы, а девочка спала в соседней комнате. У Филлис было просторнее: две комнатушки и крошечная передняя. Квартира располагалась во втором этаже.

— Мне он понравился, — сказала Филлис об Орвиле. — По-моему, он человек очень даже достойный.

— Я тоже так думаю, но дело в том, что…

— Я бы на твоем месте не упустила такого мужчину, — не дав ей закончить, произнесла девушка.

Агнесса промолчала.

— А что? — продолжила Филлис. — Он, как видно, обеспеченный.

— Это не главное.

— Одно из главных, — возразила Филлис. — И в твоем положении — особенно. И Джессике он понравился.

— Филлис! Джессика — ребенок, но ты-то — взрослая! Что может быть между нами общего? Этот человек просто помог мне, так зачем сразу делать далеко идущие выводы?

— Что-то я не встречала мужчин, которые бы помогали женщинам просто так, — сказала Филлис. — Ты ему понравилась, вот в чем дело!

Агнесса встала с места.

— Все это глупости! — резко произнесла она. — Он приехал по делам, сколько раз повторять?! Он и видел-то меня всего два раза и ничем не давал понять, что я ему небезразлична… в том смысле, в каком ты об этом говоришь.

— Пока не давал.

— Филлис!

— Агнесса!.. О чем ты, скажи пожалуйста, думаешь?

— О том, чем предстоит платить за квартиру.

— Переезжай ко мне насовсем! — предложила Филлис. — Места хватит!

— И жить на твою зарплату?

— Найдешь работу.

— Где я ее найду?

Агнесса села, обхватив голову руками. Филлис тряхнула пепельными волосами.

— Ты слишком все усложняешь, Агнесса! А жизнь намного проще. Не отталкивай мистера Лемба! Пойми, это твой шанс!

— Мне нечего понимать кроме того, что ты, как и Джессика, выдумываешь то, чего нет, — сухо произнесла Агнесса.

— Возможно. Но если он все-таки окажет тебе внимание, не отказывайся, подумай.

— Мне не о чем думать! — Зеленые глаза Агнессы вспыхнули гневом.

Филлис возмутилась:

— Неужели он тебе ни капли не нравится?! Я бы на твоем месте пококетничала с ним, дала бы понять, что ты им интересуешься… Вдруг бы это подействовало?!

— Ну и что дальше? — с тихой угрозой произнесла Агнесса.

— Ой, да ничего! Я же не имею в виду что-то дурное! — защищалась девушка. — А вдруг он захочет жениться на тебе? Агнесса! Ведь твой Джек умер! Умер! Но ты, ты-то — живая! А девочку тебе не жаль? Смотри, как она потянулась к мистеру Лембу, такое редко бывает! Неужели ты хочешь, чтобы Джессика так и выросла в бедности, да еще без отца!

— Перестань! — с изменившимся лицом крикнула Агнесса. — Я все знаю, знаю и без тебя!

Филлис умолкла, обиженная.

— Извини, пожалуйста, — Агнесса и добавила уже спокойно: — Филлис, милая! На свете очень много хороших, честных девушек, которые с радостью согласятся выйти замуж за Орвила Лемба. Это во-первых. Во-вторых, мистеру Лембу не приходят в голову те мысли, которые так навязчиво завладели твоей головой, и, в-третьих, бедная женщина с внебрачным ребенком не самая лучшая партия для него. Я никогда не смогу вернуться в то общество, которое покинула когда-то; я отвергла его, теперь оно отвергает меня. И потом, знаешь, Филлис, я не собираюсь замуж.

— Почему?

— Потому что жить с человеком только ради того, чтобы не быть одинокой и бедной, — это мучить его и себя.

— А если полюбишь?

Агнесса тяжело вздохнула, потом слабо улыбнулась.

— Я уже забыла, что значит любить мужчину. И, наверное, не вспомню никогда. А Орвилу Лембу нужна любящая жена, красивее, моложе меня, нужны свои дети.

— Ты, конечно, знаешь, что ему нужно! — иронично произнесла Филлис и прибавила: — А ребенка ты сумеешь ему родить!

— Но я больше не хочу, — возразила Агнесса. — Я чуть не умерла тогда. И потом я люблю только Джессику. Бросим эти разговоры, Фил, мне становится стыдно при мысли о том, что подумал бы мистер Лемб, если б услышал все это!

— Хорошо, перестанем, если ты так хочешь, — согласилась девушка. — Но увидишь — я была права!




ГЛАВА VIII


Орвил Лемб родился в состоятельной семье. Отец его держался строго не только по отношению к детям, Opвилу и его сестре Лилиан, но и к своей жене, которая действительно была значительно моложе своего супруга, хотя впоследствии намного раньше умерла.

Если Лилиан выросла послушной, склонной к тем правильным поступкам, которые с детства диктовала ей мораль, то на Орвила воспитание в строгости оказало иное воздействие: с малых лет он отличался крайней самостоятельностью суждений. После маминой смерти, в которой Орвил склонен был обвинять отца, их отношения испортились настолько, что в семнадцать лет мистер Лемб-младший «сбежал», как говорили знакомые, из дома, семь лет скитался где-то и лишь потом неожиданно вернулся к отцу, уже не чаявшему увидеть заблудшего сына. Отец не сразу узнал Орвила — за семь лет подросток превратился в мужчину.

Мистер Лемб-старший так никогда и не узнал, что же нужно было сыну, зачем он, имеющий все, пустился в необъяснимое, никому не нужное странствие, чего он хотел добиться, что взять от жизни за эти семь лет. Кое-что Орвил все-таки сумел доказать: самостоятельно завершил образование, нашел хорошую работу… Делать было нечего: отец принял сына и простил, хотя Орвил и не просил об этом, так как не считал себя виноватым ни в чем и вообще готов был в любую минуту вернуться на свою собственную дорогу. Чем бы все это кончилось — неизвестно, но спустя три месяца отец умер, оставив Орвилу и его старшей сестре большое состояние, которое они, согласно завещанию, разделили между собой.

Лилиан уехала к мужу, а Орвил принял руководство делами отца. Будучи неплохим юристом, он через некоторое время разобрался в тонкостях семейного предприятия и с успехом продолжил дело. Орвил был оптимистом, и, словно бы в награду, жизнь даровала ему удачу, тогда как всю их семью преследовали несчастья: рано ушла из жизни мать, Лилиан осталась вдовой на втором году замужества… Орвил много работал, не особо увлекался доступной ему роскошью, разъезжал по стране и, несмотря на свои двадцать восемь лет, до сих пор не женился. С женщинами он был безукоризненно порядочен, это отмечали все. Годы странствий покрылись, разумеется, мраком неизвестности, но в последующее время он не увлекался совершенно никем, ни об одном его любовном приключении никто никогда не слышал: скорее всего, он интересовался лишь работой.

Орвил часто вспоминал мать, чей портрет висел дома в гостиной рядом с портретом отца. Имя этой женщины повторяло название города, в котором жил Орвил и в котором она сама жила когда-то, — Вирджиния… Вирджиния Лемб… Орвил помнил ее глаза, глубокие, темные, как воды лесной реки, помнил темно-коричневые прямые и длинные волосы, неторопливые движения, всегда спокойный, мягкий голос, руки… Она садилась за рояль и пела печальным голосом, играла, и звуки — проникновенно-прекрасные звуки — наполняли дом… А потом она умерла. Умерла…

Слуги — те, кто давно жили в особняке Лембов, помнили разразившийся вслед за этим семейный скандал, самый крупный за прошедшие годы, да и, пожалуй, единственный в своем роде, когда Орвил, тринадцатилетний мальчик, бросил страшные обвинения в лицо своего отца, Рэймонда Лемба, перед которым трепетали все, кто когда-либо был с ним знаком. А потом мальчик надолго замкнулся в себе.

Что ж, они никогда не понимали друг друга… Мать ушла, а с нею ушли понимание, доверительность и человечность. Отец был честен и строг как к другим, так и к себе, но ему многого не хватало. Он не обладал каким-то особым внутренним зрением, умением сочувствовать и верить. С Лилиан у Орвила сложились неплохие отношения, но сестра была очень сдержанной, скрытной — они никогда не делились своими проблемами, как и тем, что лежало на душе. Одним словом, у Орвила были причины чувствовать себя одиноким.

Он в самом деле удивился бы, если б услыхал разговор Агнессы и Филлис, потому что к тому времени и сам еще не смог бы определить, насколько важна для него эта неожиданная встреча. Но она была важна и на случайна — в этом Орвил не сомневался ни минуты.

Потерявшая надежду Агнесса искала место прислуги. Она пошла на это после разговора с квартирной хозяйкой, которая пригрозила в случае неуплаты долга выгнать Агнессу вон. Но с ребенком в служанки наняться было трудно; Агнесса обошла уже с десяток домов, нигде ее не брали, а между тем через неделю истекал срок квартирной платы за полгода. Первое время можно было, конечно, пожить у Филлис, но это был не выход.

Агнесса с утра до вечера занималась поисками, оставив Джессику и Керби дома; иногда она отводила девочку к Филлис, и тогда Керби шел со своей старшей хозяйкой. Сегодня Агнесса была одна. Она шла по улице, посматривая на вывески магазинов и кафе. И, как всегда, ее не покидали мысли о дочери.

Джессика поправлялась быстро, но после болезни сделалась серьезнее, грустнее, часто подолгу смотрела, в окно, не двигаясь, не произнося ни слова. Как-то вечером она расплакалась ни с того ни с сего и после ласковых уговоров Агнессы проговорила с обидой:

— Почему он не приходит, почему? Сказал, что придет, а не приходит!

— Может быть, ему некогда. — Агнесса попыталась успокоить дочь, но слова эти вызвали новую бурю.

— Ну и что? Тебе часто было некогда, ты работала, но ведь приходила домой! А он — нет! Почему?

— Наш дом — не его дом, не забывай об этом. Если он захочет, то придет…

— А если нет?

— Значит, нет. — Агнесса подозревала, что Орвил вообще уехал из города.

И Джессика с грустью соглашалась.

Агнесса, вспоминая разговор с дочерью, так задумалась, что налетела на идущего навстречу человека.

— Извините, пожалуйста! — хотела пойти дальше, но прохожий преградил ей дорогу.

— Мисс Митчелл! Здравствуйте! Я как раз направляюсь к вам.

Агнесса подняла глаза и увидела перед собой Орвила Лемба.

— Это вы! Здравствуйте, — сказала она смущенно: ей вспомнился разговор с Филлис.

Орвил, как всегда, внимательно посмотрел на нее и спросил:

— Вы куда-нибудь торопитесь?

— Нет… Я ищу работу, — призналась она.

— Вот как! И какую же? — вырвался вопрос.

— Я ищу место прислуги.

— Прислуги?! Вы?! — Орвил возмутился до глубины души. — Нет, что угодно, но это не для вас!

Агнесса невесело улыбнулась.

— Это не самое худшее. По крайней мере не хуже того, что было раньше.

— Где вы работали раньше? — тихо спросил Орвил.

— Посудомойкой в ресторане.

Орвил помолчал, размышляя. Потом предложил пройтись по парку.

— Мне необходимо с вами поговорить.

Агнесса согласилась. Она по-прежнему испытывала перед ним неловкость, и не только из-за споров с Филлис, о которых Орвил не мог знать; она чувствовала себя обязанной ему и не знала, чем может оплатить.

— Мистер Лемб, спасибо вам за куклу для дочери, право, не нужно было…

Заговорив, Агнесса ощутила что-то похожее на страх, на тайное замирание сердца. Она не могла угадать даже малой доли того, что Орвил думал о ней, а именно это было для нее важно; Агнессе очень хотелось иметь друга, просто друга, которому можно верить. И ей опять показались загадочными странные обстоятельства: она совсем не помнила Орвила, вернее, не вспоминала его до этой случайной встречи и даже не сразу смогла узнать, но он узнал ее, а значит, не забыл с тех давних времен. Почему? И оказался здесь, рядом с нею… Хотя никто не заставил бы Агнессу поверить сейчас, что Орвил Лемб приехал в Хоултон только из-за нее.

Агнессе хотелось сказать Орвилу, что он понравился Джессике, но она не решалась.

Они пошли по аллее. Ветер качал верхушки деревьев, и листья с каким-то жалобным, похожим на звон звуком, переворачиваясь, светились серебристой изнанкой.

— Вы любите этот город? — неожиданно спросил Орвил.

— Я привыкла… Здесь появилась Джессика.

Агнесса подумала о том, что, несмотря на все невзгоды, незаметно для себя полюбила Хоултон. Здесь была совсем иная природа, чем в Калифорнии, другие растения, другой воздух… Не было южной пышности, буйства красок, было больше строгости, тишины. Росли высокие, красивые сосны…

Отсюда было не так уж далеко до побережья Атлантики, но Агнесса не любила вспоминать об этом. Ее всегда тянуло к противоположному берегу, на другую сторону континента.

— Джессика поправилась? — спросил Орвил.

— Да, спасибо.

— Я обещал ей, что приду еще раз. Вы разрешите? Дело в том, что мне пора уже ехать назад…

У Агнессы не хватило духу отказать, но ее нерешительность Орвил заметил.

— Это неудобно? — прямо спросил он.

— О нет, мистер Лемб! — воскликнула она в еще большей растерянности. — Не знаю, как объяснить вам… Видите ли, Джессика несколько неправильно восприняла ваше появление…— Агнесса вдруг умолкла, пораженная своими собственными словами. — То есть, я хочу сказать, она очень быстро привязывается к людям…— прибавила девушка, пытаясь исправить неловкость и увязая еще глубже.

— Да, она общительная девочка, — сдержанно подтвердил Орвил. — Мне понравилась ваша дочь.

— Приходите в любой вечер, мистер Лемб. Я дальше одна пойду, простите. Мне тут дали один адрес. Может, на этот раз повезет.

Орвил тоже замедлил шаг. Он присматривался к Агнессе: эта женщина не была рождена для той ожесточенной жизненной борьбы, которую ей приходилось вести. Сейчас, растерянная, поникшая, она выглядела далеко не красавицей, но поэзия любви могла бы сделать ее невыразимо прекрасной… Если бы вдруг капризное дуновение судьбоносного ветра унесло прочь мучившие ее заботы! Ведь она, именно она, способна понять все, что происходит в момент слияния душ, постичь глубину вне-суетных мгновений жизни. Неизведанные доселе чувства помогли Орвилу догадаться об этом.

Он снова вспомнил свою мать, Вирджинию Лемб, после смерти которой, пусть не признаваясь в этом себе, Орвил подсознательно чувствовал себя одиноким. Агнесса чем-то напоминала ее, а в чем-то отличалась: похоже, была сильнее. Женщина иногда становится такой поневоле, лишившись поддержки мужчины… Жизнь жестока: он опоздал, он не встретил ее юной девушкой, мечтательно-нежной, похожей на его идеал… вернее, встретил, но она была уже увлечена другим мужчиной, совсем не похожим на него, Орвила.

Эти мысли не раз посещали его в последнее время; они удивляли Орвила: он ведь не был никогда ни романтиком, ни поэтом, и становиться им сейчас было, пожалуй, уже поздно.

— Мисс Митчелл, — сказал он, — возможно, я смогу предложить вам кое-что получше. Вы знаете языки?

— Знала. Французский, латынь.

Орвил кивнул.

— Вы могли бы переводить кое-какие статьи.

— Для кого?

— Скажем… для меня.

— Вам это нужно? — с сомнением произнесла Агнесса.

— Иногда. И не только мне… Работы будет дня на три в неделю.

Предложение оказалось весьма неожиданным и больше походило на хитрую уловку: Орвил просто хотел ей помочь.

— Я все перезабыла, — сказала Агнесса и добавила с печальной уверенностью: — Я не смогу.

— Вы легко вспомните все, чему учились когда-то, — столь же убежденно возразил Орвил.

— Вы просто хотите помочь мне.

Орвил удивился.

— Что в этом плохого?

— Ничего, — с грустной покорностью произнесла Агнесса.

— А вы не пробовали шить на заказ? — спросил он. — Или давать уроки музыки?

— Очень трудно заработать на жизнь рукоделием. Да и уроки… Мне, мистер Лемб, трудно найти хороший заказ. У меня нет рекомендаций, да и вообще…— Она замолчала.

— Мисс Митчелл, позвольте, я попытаюсь помочь вам, — сказал Орвил. — Возможно, мне удастся найти что-нибудь для вас.

— Спасибо, но у вас свои дела… Зачем еще возиться со мной?!

Они проходили мимо ресторана. Окна были ярко освещены, слышалась музыка.

— Вот здесь я работала, — заметила Агнесса. — А Филлис и сейчас там, у нее вечерняя смена. — И добавила: — Я не хотела бы возвращаться туда.

Орвил поймал ее отрешенный взгляд.

— Вам не нужно возвращаться.

Они остановились друг против друга. Непонятное, пугающее чувство пронзило Агнессу; она не могла понять, что возникает между ними: отчуждение или близость, но было ясно, что он в ее жизни уже не случайно. Она не знала, что скажет ей Орвил, чего он хочет от нее. А сама она ни о чем не мечтала, только об отдыхе и покое…

— Мисс Митчелл, я хочу, чтобы вы взяли, — Орвил вынул маленькую, в четверть листа тетрадку, — вот это. Посмотрите, когда останетесь одни. Вы, я знаю, играете на рояле, значит, любите музыку. Эти ноты записывала моя мать, здесь ее любимые произведения. Тетрадь я нашел в семейном архиве, и она оказалась у меня с собой. Возьмите, пожалуйста.

— Зачем? — растерялась Агнесса, но тут же поправилась:— То есть извините, спасибо. Но у меня все равно нет инструмента.

— И все же возьмите.

То был знак большого доверия — Агнесса поняла. У нее самой была такая заветная тетрадь, которую она не показывала никому.

Орвил Лемб… Этот человек, несомненно, заслуживал того, чтоб узнать о ней всю правду до конца. По крайней мере исчезли бы недоразумения. К чему недомолвки? Орвила не обманешь — он не Филлис. Да и зачем?

— Мистер Лемб, — Агнесса запнулась (как иногда бывает тяжко на душе, и путаются мысли, не идут слова!), — вы помните Джека?

Орвил от неожиданности замер. В нем боролись два противоречивых стремления: с одной стороны, он хотел узнать правду, с другой — не желал слышать об этом человеке, который — в этом он был убежден — не должен существовать ни в памяти, ни в чувствах, ни в жизни Аг нессы.

— Да, помню, — спокойно ответил он.

— Я никому не рассказывала, но вы, я думаю, можете знать о том, что случилось.

— Давайте зайдем куда-нибудь, посидим, — предложил Орвил. — Так будет удобнее.

— Нет-нет, — столь же поспешно отказалась Агнесса, идя рядом с Орвилом, она могла не смотреть ему в глаза.

— Хорошо, мисс Митчелл, как хотите.

Агнесса медленно и бесстрастно начала свой рассказ. Она излагала только факты, совершенно не давая понять, какие чувства испытывала при этом, как относилась к тому или иному событию, и Орвил постепенно начал нервничать. История эта по-настоящему заинтересовала его тогда, когда Агнесса дошла до момента злоключений на прииске. Он внимательно слушал. А Агнесса чуть ли не впервые испытывала потребность говорить о своей жизни с человеком, столь мало ей известным.

Орвил был удивлен, более того, неприятно поражен услышанным. Значит, Джек оказался еще хуже, чем можно было предположить! Если раньше Орвил готов был обвинять его в легкомыслии, возможно, в предательстве по отношению к любимой (а мог ли этот человек любить по-настоящему?!) женщине, то теперь… Преступное ничтожество…

Вероятно, что-то отразилось в его взгляде, потому что Агнесса произнесла:

— Я тяжело болела, а он выходил меня.

Это прозвучало как попытка оправдания — показалось Орвилу. Он промолчал. Он многое отдал бы за то, чтобы узнать, была ли разочарована Агнесса до того, как узнала жестокую правду.

— Послушайте, мисс Митчелл, — сказал он немного погодя, — вы все-таки не знаете наверняка, что он убит?

Агнесса помедлила.

— Я не видела его мертвым и ничего не слышала о нем. Он исчез, как в воду канул. Я потом писала на прииск, хозяйке, у которой мы жили, но мне не ответили. Я думаю, возможно, Джека и не убили сразу, его могла взять полиция. Но за такие преступления приговаривают к смертной казни.

— Да, — подтвердил Орвил, — нет смягчающих обстоятельств.

— Не думаю… Уверена: если бы Джек был жив, я бы знала об этом.

Орвила задел ее трагический полушепот.

«Я ревную эту женщину к памяти ее любовника? — подумал он. — Какая чушь!»

Если Джека повесили — он того заслужил. Если Агнесса несчастна, то по своей вине. Он искоса взглянул на спутницу. Нет, быть жестоким по отношению к Агнессе невозможно. Ее нужно пожалеть.

Орвил проводил ее домой, но не зашел к ней, пообещав прийти завтра перед отъездом.

Когда Орвил ушел, Агнесса раскрыла тетрадь. Частица чужой неведомой души и жизни скрывалась в написанных ровным почерком фиолетовых строках. Агнесса прочла надпись на титульном листе: «Вирджиния Кэролайн Лемб». Вирджиния Лемб, незнакомка, давно ушедшая в никуда, стоящая перед миром вечности. А ее собственная мать? Где ее искать? Где?

Сдержанная и серьезная, Агнесса встретила Орвила у порога. Из-за спины выглядывала сияющая Джессика, Керби был привязан в углу, возле кровати. Ужасающая бедность обстановки бросалась в глаза сразу, тем более что в комнате буквально негде было повернуться. Жилище Филлис было обставлено куда лучше, и потому Орвил не ожидал увидеть здесь ничего подобного: в таких лачугах ему еще не приходилось бывать.

А Агнесса принарядилась и изменила свою до сей поры очень простую прическу; она сразу стала намного симпатичнее, и Орвилу было приятно.

Он протянул Агнессе букет роз, которые та приняла с изумленной улыбкой; как на чудо, смотрела она на нежный бархат лепестков. Где Орвил мог достать такие цветы?

— Спасибо…

Джессика, ждавшая своего часа, переминалась с ноги на ногу, а когда Орвил наконец посмотрел на нее, остановилась в смущении.

— Что же ты? — Агнесса легонько подтолкнула ее. — Мистер Лемб пришел к тебе.

Орвил не знал, что накануне Агнессе стоило большого труда убедить девочку не говорить ничего лишнего и что Джессика проявила при этом завидное упрямство. Конечно, Агнесса понимала дочь: жизнь не должна начинаться с разочарований, сопротивление реальности естественно.

Джессика, застенчиво глядя на улыбающегося Орвила, наконец подошла. Керби зарычал из угла: его привязали, и в доме был чужой мужчина — такого пес не мог допустить.

— Тихо, Керби! — сказала Агнесса и добавила: — Вообще-то он добрый пес, просто к нам редко кто-нибудь заходит.

Джессика внимательно наблюдала за ними, что-то соображая. Ее личико было сердитым.

— Лучше, если ты погуляешь, — решила Агнесса, выталкивая собаку за дверь.

Керби обиделся: в этот момент он кое-что понял и запомнил навсегда. Джессика, вопреки обыкновению, не вмешалась и не заступилась за собаку.

— Где твои куклы? — спросил Орвил. Девочка оживилась.

— Вот они! У меня есть еще кукла Нора, она не такая красивая, как ваша. Я хотела сделать ее служанкой Лолиты, но мама сказала, что так нехорошо, пусть они будут сестрами или подругами. А хотите, я покажу вам свои рисунки?

— Ты рисуешь? Покажи.

Джессика вытащила из-под кровати коробку и, забираясь с ногами на кровать, пригласила:

— Садитесь!

Орвил сел на стул и взял коробку. Он не спеша перебирал рисунки и слушал пояснения девочки. Линии, выведенные по-детски неуверенной рукой, были неровны, но, как показалось Орвилу, глаз ни разу не ошибся в сочетании цветов, в каждом рисунке угадывалось что-то новое, неповторимое.

— Интересно! — сказал он. — Я, например, в детстве не умел так рисовать. Да и сейчас не умею. Это вы ее научили?

— Нет, — отозвалась Агнесса, — я, скорее, приучила.

Она подошла и села рядом с Орвилом.

— Иногда мне нужно было делать что-либо по хозяйству, и я, чтобы чем-то занять ее, совсем еще маленькую сажала за стол, давала бумагу… А теперь она уже сама постоянно рисует.

— Надо подарить ей краски, — решил Орвил. — Пусть пробует рисовать красками. Я, конечно, не знаток, но, по-моему, у нее явные способности.

Агнесса покачала головой.

— Я думаю, о способностях говорить рано. В детстве многие кажутся способными, а потом все исчезает куда-то.

— У вас есть маленькие дети? — спросила Джессика, делая вид, что не замечает строгого взгляда Агнессы.

— Нет, — ответил Орвил.

— Джесс! — вполголоса предостерегающе произнесла Агнесса, но Джессика не обратила на это внимания.

— Да? — глубокомысленно произнесла она и посоветовала: — А вы возьмите кого-нибудь в дочки!

Агнесса, чтобы скрыть вспыхнувшую краску неловкости и смущения, отвернулась к окну.

— Джесси, вон там Тина и Эмма, пойди поиграй с ними, — сказала она.

— Не хочу.

Обычно у Агнессы не возникало проблем с дочерью, это был, пожалуй, первый случай, когда девочка проявляла характер.

— Иди, — повторила Агнесса. — Покажешь им новую куклу. А потом вернешься к нам.

— Ладно, — с неохотой согласилась Джессика. Когда девочка ушла, Агнесса вздохнула свободнее.

И все-таки сохранялась какая-то недосказанность между нею и Орвилом — оба ясно чувствовали это. Орвил смотрел на Агнессу — на длинные ресницы опущенных глаз, на нежную незагорелую кожу лица, на выбившуюся из прически тонкую прядь волос. Безжалостный труд посудомойки испортил ей руки; Орвил подумал о том, что Агнесса все эти годы, забывая о себе, постоянно думала, заботилась о дочери: ни один человек, взглянув на Джессику, не сказал бы, что девочка выросла в такой бедности. Сам Орвил тоже не подозревал, какой слабой, крошечной она родилась: он видел перед собой вполне развитого, здорового ребенка.

Глядя на Агнессу, он вдруг принялся искать в ее лице черты, которые передались Джессике. Джессика была миловидным ребенком, но Орвил хотел бы видеть ее несколько иной: с такими же темными, как у сидящей перед ним женщины, волосами, черными ресницами и прохладно-зеленым цветом глаз.

Он смотрел на Агнессу: что изменилось в ней за эти годы? Конечно, она стала старше, что-то исчезло, но в то же время новая прелесть появилась в ней. Девчонка превратилась в женщину! Орвил вдруг будто новыми глазами увидел, как густы шелковистые пряди волос Агнессы, как свежо ее лицо… И она умна: она, как видно, хорошая мать и хозяйка и может стать верной подругой тому, кто полюбит ее. Чья она теперь, эта женщина? И почему он решил тогда, много лет назад, что не может обладать ею?!

Он думал долго, смотрел на ее лицо, руки, шею — и внезапно чуть не задохнулся от тех мыслей, что пришли ему на ум.

— Мисс Митчелл! — позвал он, стараясь отвлечься.

— Да? — отозвалась она. Она не была особо искусна в кулинарии, но сегодня испекла печенье, заняв в очередной раз денег на сахар и муку, и сейчас хлопотала, накрывая на стол.

— В вашем городе, кажется, есть хороший театр?

— Есть.

— Вы были в нем?

— Нет.

— Хотите посмотреть?

Она не ответила. Женская гордость не позволяла ей говорить, почему она не может пойти.

Ни одного хорошего платья! И ничего вообще!

Лицо ее горело. Она чуть заметно покачала головой.

Разговор разладился.

«Двадцать три года, — вновь подумала Агнесса, — золотой возраст! Пройдет, все пройдет, а останется что?» Не век она будет молода, а что ждет ее в жизни? Череда безутешных лет?

Мысли нахлынули на нее, опять придавили неусыпной тяжестью: ничего ей не видать — ни любви, ни света, ни радости! Ничего, ничего, никогда!

Она почувствовала головокружение и оперлась на стол. Так бывало, она не удивилась, не испугалась, только очень захотела остаться одна, чтобы прийти в себя от всего, что пришлось передумать не в первый раз.

Но у нее был гость, и она не могла забыть об этом.

— Мистер Лемб, я просмотрела ноты. Удивительно, но почти все произведения — мои любимые.

Она говорила искренне, и его карие глаза задумчиво блеснули.

— А ваш любимый композитор?

— Трудно сказать. У многих я находила что-то близкое, волнующее меня. Мне нравятся Шуберт, Бетховен…

— Жаль, что нет пианино, вы бы сыграли.

— Пожалуй…

— Мы провели бы чудесный вечер.

Агнесса зажгла лампу. Орвил следил за ее неторопливыми движениями.

— Я люблю сумерки. А вы, мисс Митчелл?

— Не знаю. Раньше любила утро, потому что за ним следовал новый день. А теперь… Вечер, может быть.

— Почему?

Агнесса подняла глаза.

— Можно лечь спать и забыться.

— Вам никто не помогал все эти годы?

— Я встречала хороших людей, Филлис, например.

Они поговорили еще немного, потом Орвил собрался уходить.

— Ну вот, мисс Митчелл, — сказал он, — утром я уезжаю. Спасибо вам.

— За что? Это вам спасибо, я должна благодарить вас.

— Вы ничего мне не должны, — ответил Орвил. Агнесса вдруг заметила в его взгляде нечто новое, какой-то странный пугающий огонь. Он, ни слова ни говоря, взял ее руку и поцеловал.

— Не надо…— испуганно прошептала Агнесса. — Мистер Лемб!

Она отняла руку и внезапно, неожиданно для самой себя, расплакалась. Она хотела сдержаться, но не смогла все годы одиночества, обид и тоски выплеснулись в этих слезах.

— Не надо, ничего не надо, — проговорила она, когда Орвил участливо потянулся к ней.

— Простите, мисс Митчелл, я не хотел вас обидеть! Успокойтесь, пожалуйста! Я сейчас уйду, только успокойтесь! Вернется Джессика, она испугается!

Последние слова подействовали. Агнесса умолкла, вытирая слезы. Она молча встала, пряча лицо. Орвил дождался, когда она повернется, и заговорил взволнованно:

— Послушайте, мисс Митчелл… Я должен, я хочу признаться вам, что солгал… Я приехал в Хоултон из-за вас, только из-за вас! Я действительно собирался уехать завтра, но, пожалуй, задержусь еще на несколько дней… Подумайте, не отвечайте сразу! Я прошу вас стать… моей женой.

Пока он говорил, Агнесса смотрела на него во все глаза. Потом опустила голову.

— Пожалели меня? — выдавила она.

— Я люблю вас…

Ошеломленная, она не знала, что сказать, а Орвил вдруг вздохнул с радостным облегчением: плотина была прорвана, река вошла в естественное русло. И хотя новизна несла в себе не только облегчение, но и свойственный всем людям страх, он понимал, чувствовал сердцем: это именно то, что нужно, иначе не может быть. Он любит эту женщину, и с ней, только с ней будет счастлив, именно ее образ он пронес в себе с момента вступления в светлую юность и до сих пор. Он влюбился в нее давно, когда увидел в первый раз, и просто боялся признаться в этом даже самому себе. Но если, если она откажет? И Орвил, страшась отказа, быстро заговорил:

— Мисс Митчелл, прошу вас, подумайте! Если вы… согласитесь, то я сразу же возьму вас с Джессикой с собой в Вирджинию, увезу отсюда!

Он в смятении умолк, не уверенный, что ему удалось подобрать нужные слова. Он был взволнован как никогда.

— Хорошо, я подумаю, — тихо произнесла Агнесса. На пороге появилась Джессика.

— Вы останетесь у нас?

— Мистер Лемб уходит, ему пора, — быстро проговорила Агнесса.

— А он еще придет? — спросила девочка, переводя взгляд с Агнессы на Орвила.

— Приду, Джессика.

— Мы проводим вас немного. — Агнесса молчала, зато Джессика не умолкала ни на минуту.

— Только вы обязательно приходите, — строго предупредила она Орвила.

Когда Агнесса с Джессикой пошли назад, Орвил оглянулся и посмотрел вслед. В темноту удалялись две тонкие фигурки, большая и маленькая, а рядом двигался огромный лохматый пес.

Свеча горела всю ночь. Уже уснула Джессика, погасли огни в окнах соседних домов, а Агнесса все сидела за столом и думала.

Она понимала, что Орвил богат, хотя сам он никогда об этом не говорил; он мог жениться на девушке из состоятельной семьи, молоденькой, не побывавшей замужем, а не на ней — женщине, не имеющей ничего, кроме совершенно чужого ему ребенка. Значит, он действительно ее любил? Ее, Агнессу? Но сделать предложение, столь неожиданное и быстрое? Не было ли это лишь порывом, минутным, вызванным внезапной бурей души? А если нет?

Выйдя за него замуж, она решила бы множество проблем, ей не пришлось бы самой зарабатывать на жизнь, Джессика имела бы одежду, игрушки, книги; она, Агнесса, научила бы ее играть на рояле, отдала бы в хорошую школу, они жили бы, наверное, в собственном доме; может быть, съездили бы куда-нибудь, повидали бы другие города, даже страны, и Джессика, конечно, была бы счастлива. И она сама, Агнесса, получила бы возможность читать книги, вволю заниматься музыкой, она одевалась бы красиво и модно, и никто больше не посмел бы сказать, что она непорядочная женщина. Орвил был, вероятно, хорошим человеком, и, если бы он смог полюбить Джессику, девочка непременно ответила бы ему самой искренней привязанностью. Чего же можно пожелать еще? У них с Джессикой был бы дом, настоящая семья, все то, о чем она, Агнесса, столько мечтала! Все ли?

Агнесса вдруг подумала о том, что если она выйдет замуж, то у нее может родиться еще один ребенок. И Орвилу наверняка захочется иметь от нее сына или дочь.

Она с нежностью смотрела на мирно спящую Джессику. Агнесса не хотела больше детей, других детей, она боялась навредить вот этой, уже живущей девочке, она желала, чтобы Джессика выросла в любви, единственная и не сравниваемая ни с кем.

Любовь! Орвил ей нравился как человек, но она никогда не задумывалась, сможет ли полюбить его.

Она запуталась в жизни, блуждала где-то в темноте и никак не могла выйти на свет.

Днем Агнесса зашла к Филлис.

— Что с тобой, Агнесса?! — воскликнула та, открыв дверь. — На тебе лица нет!

Агнесса сообщила ей о предложении Орвила, и Филлис обрадовалась несказанно.

— Я знала, что так будет! Я так рада за тебя, Агнесса! Это тот человек, который нужен тебе!

— Почему ты уверена в этом?

— Я немножко разбираюсь в людях!

— Но он даже не спросил, люблю ли я его, — заметила Агнесса.

— Ты до сих пор романтична, Агнесса? Да, может, ты так полюбишь Орвила, как тебе и не снилось!

— Нельзя пережить одно и то же дважды.

— Можно, — ответила Филлис, — одно и тоже можно пережить дважды, только по-разному, и далеко не всегда первый опыт оказывается самым удачным. Ты что, сравниваешь мистера Лемба со своим Джеком?

— Нет, мне это даже в голову не приходит, — ответила Агнесса, и Филлис так и не поняла, что она имела в виду.

Они проговорили почти до вечера. Говорила, правда, больше Филлис, находя все новые и новые доводы в пользу этого брака.

— Агнесса, он же образованный человек, человек твоего круга! Ты никогда не будешь скучать с ним! И Джессика твоя целыми днями ждет не дождется его! И он, вот увидишь, будет хорошо относиться к ней! Господи, да где ты еще встретишь такого мужчину?

И после, обнимая подругу, Филлис, уже уверенная в своей победе, шутливо произнесла:

— Ты ведь пригласишь меня на свадьбу, правда? А если тебе не нужен мистер Лемб, то я тогда возьму его себе: уж я-то знаю, с каким человеком женщина может быть счастлива! Ты будешь такой красивой невестой, Агнесса! Боже мой, да если б этот мужчина не любил тебя по-настоящему, разве он предложил бы тебе сразу же стать его женой?!

Дома Агнессу встретила радостная Джессика.

— Мамочка, а когда мистер Лемб принесет мне краски? Он обещал!

— Иди ко мне, Джесси, — позвала Агнесса. Девочка подбежала. Агнесса поставила дочь перед собой и долго пристально смотрела на нее. Джессика не понимала, в чем дело, но, видя серьезность матери, стояла притихшая. А Агнесса, схватив вдруг девочку в объятия, расплакалась и прошептала, обращаясь к невидимому:

— Прости меня, Господи! Слышишь, прости!

Испуганная Джессика прильнула к ее груди.

— Мамочка, что ты?!

— Ничего, доченька, все хорошо. Только обещай любить меня вечно и не покидать никогда!

— Я люблю тебя, знаешь, как люблю!

— Я тоже люблю тебя, только тебя, моя маленькая, всегда это помни!

Перед сном Агнесса прогуливала Керби.

— Керби, а что скажешь мне ты? Новый хозяин… Как ты относишься к этому?

Собака вздохнула шумно и тяжело.

— Ты каждый день гулял бы в парке, забыл бы, что такое холод и голод, и тебя ждала бы в миске на обед сахарная кость.

Керби слабо вильнул хвостом.

— Глупый ты пес! — сказала Агнесса. Возвращаясь, она столкнулась лицом к лицу с квартирной хозяйкой.

— Так-то, милочка, неделя проходит, — процедила та, — не забудь, что я тебе говорила еще месяц назад. Сколько же можно терпеть!

— Не волнуйтесь, я заплачу, — сухо произнесла Агнесса.

Хозяйка в ответ недоверчиво поджала губы.

— Отстаньте вы со своими деньгами, — добавила Агнесса в отчаянии. — Дайте жить спокойно!

Хозяйка от изумления открыла рот, а Агнесса, не оглядываясь, прошла дальше.

Ночью дико шумел ветер, сломленные дождем ветви деревьев, увядая, клонились вниз. Такой грозы не было давно, и ни одна звезда не светилась на окутанном тучами небе.

Агнесса опять лежала без сна, охваченная думами и сомнениями. Но под утро она все же приняла решение.

Когда Орвил пришел к ней, она ответила, что согласна выйти за него замуж.




ГЛАВА IX


Время летело, как во сне. Через три дня Агнесса и Джессика, собрав немногочисленные вещи, вместе с Керби выехали в Вирджинию. Провожавшая их Филлис обещала приехать на свадьбу, которая должна была состояться в следующем месяце.

Агнесса возражала против пышного торжества, Орвил соглашался с ней, но сказал, что не может обидеть близких друзей, поэтому событие все-таки придется отметить, хотя бы в узком кругу.

Агнесса и Джессика временно поселились в отеле, в номере, который снял для них Орвил. За то время, пока они с Агнессой находились вместе, он ни разу даже не взял невесту за руку, не без основания считая, что вся жизнь еще впереди.

На следующий день по приезде он повез Агнессу по магазинам, где она по его настоянию накупила для себя и Джессики множество разнообразных вещей и одежды. Было заказано самое главное: белое платье, чему Агнесса вначале отчаянно сопротивлялась, так как не считала себя достойной этого наряда, но Орвил умел настаивать, и в конце концов она уступила.

Джессика не могла прийти в себя от обилия впечатлений, да еще таких неожиданно радостных, а Керби в недоумении расхаживал по роскошному номеру отеля, обнюхивая невиданные вещи.

Город понравился Агнессе, он показался ей большим и светлым.

Орвил заблаговременно разослал приглашения, одно из них было отправлено сестре. Приглашение сопровождалось коротенькой запиской, где Орвил в шутливой форме просил сестру не сердиться и не падать в обморок, а также сообщал, что девушка, на которой он женится, молода, красива, умна и выражал уверенность, что Лилиан разделит его мнение. О Джессике, однако, не обмолвился ни словом; хорошо зная характер старшей сестры, он справедливо полагал, что с таким признанием лучше повременить. Вообще, он жалел Лилиан: она давно уже была больна, тяжело и, похоже, неизлечимо. Она мало писала о своем самочувствии, но Орвил догадывался, что никаких улучшений нет.

Приближался день свадьбы, и Орвил, закончив приготовления, пригласил Агнессу с Джессикой посмотреть дом, где им предстояло жить. Это был двухэтажный особняк со множеством прекрасно отделанных комнат, галереей и огромным парком. Перед домом простиралась большая лужайка с цветником, кроме того, имелся задний дворик с небольшой конюшней, где содержался экипаж и верховая лошадь Орвила. Гостей и хозяина встретили две девушки-негритянки, Лизелла и Полли. Орвил редко бывал дома, и девушки следили за порядком в доме, вели хозяйство. Из прислуги здесь постоянно проживала кухарка Рейчел, женщина средних лет. Несколько мужчин, ухаживающих за парком и животными и охранявших дом, были приходящими работниками, в определенное время они сменяли друг друга. Во всяком случае, Агнесса не почувствовала никакой суеты или присутствия в доме лишних людей.

Орвил показал будущей жене свой кабинет, библиотеку просторную комнату, все стены которой были заняты стеллажами; Агнесса уже забыла, когда в последний раз видела столько книг, а теперь эти книги будут принадлежать и ей! Потом они прошли в гостиную с мягкими креслами и диванами, где Агнессу ожидал приятный сюрприз — рояль; после Орвил показал им столовую, комнату, предназначавшуюся Джессике, а затем ввел Агнессу в ее личные апартаменты. Комната эта, имеющая два входа, примыкала к спальне. Здесь было все, что нужно молодой женщине: два небольших дивана, кресла, трельяж, туалетный столик, книжные полки, изящные безделушки и прочее. Все удобно, просто, красиво. По соседству находилась гардеробная, которую еще предстояло заполнить.

Проходя по большим светлым комнатам с хрустальными люстрами, дорожками, коврами, Агнесса с изумлением думала о том, что скоро станет хозяйкой в этом доме, жизнь переменится до неузнаваемости, все пойдет по-другому. Орвил рекомендовал ей в личные служанки Лизеллу, но сказал, что при необходимости можно нанять еще новых слуг, и Агнессе, давно привыкшей все делать самостоятельно, казалось удивительным, что у нее будет горничная. Ее пугало неожиданное богатство, она не знала, как относиться к таким поворотам судьбы — возможно, оттого, что привыкла к несчастливым переменам.

Посовещавшись, они решили не брать Джессику в церковь, оставить дома под присмотром Лизеллы. Агнесса считала, что не стоит утомлять девочку малопонятной ей церемонией: к тому же она не знала, известно ли гостям о том, что у нее есть дочь.

Народу в церкви собралось много. Здесь были друзья Орвила, его сестра Лилиан Хантер, несколько ее подруг, дальние родственники, знакомые и давние попечители семьи Лемб, Филлис и просто любопытный народ, который не мог пропустить такое зрелище. Ну и, конечно, служители церкви.

Агнесса и Орвил прошли сквозь расступившуюся толпу под позолоченными сводами храма. Ножки Агнессы в белых туфельках осторожно ступали по алому покрытию каменного пола. Верхняя часть ее платья была сшита точно по фигуре, а нижняя состояла из нескольких надевающихся друг на друга полупрозрачных легких юбок, перехваченных в талии широким атласным поясом. Руки в кружевных перчатках сжимали букет белых роз.

Было заметно, как Агнесса волнуется; Орвил внешне хранил спокойствие, но глаза его сияли особым светом новых, его самого удивляющих чувств.

Жених с невестой подошли к алтарю, и церемония началась. До Агнессы плохо доходили слова священника, она никак не могла проникнуться сознанием того, что все происходит на самом деле; ей казалось, что она лишь свидетель, а не участник этого действа, которое виделось словно во сне. В то же время она была взволнована до крайности, она чувствовала себя так, будто обманывала в чем-то себя и всех этих собравшихся здесь людей.

Присутствующие стояли, затаив дыхание, некоторые улыбались, иные едва сдерживали слезы. Временами в паузах всех обнимала торжественная тишина, и тогда сердца трепетали сильнее, замирали мысли, и всепроникающее безграничное величие Храма Господня отражалось в каждом взоре, устремленном на алтарь.

Уже произносились слова клятвы, как вдруг пламя свечи Орвила, задрожав на миг, погасло. По церкви пронесся тревожный шепот, но Орвил беспечно улыбнулся Агнессе и поднес фитиль к пламени ее свечи.

— Плохая примета, — негромко произнес кто-то в толпе, Сестра Орвила, Лилиан, стоявшая в первом ряду, обернулась, и под ее взглядом все умолкли, будто и не было ничего.

Церемония завершилась. Зазвучали голоса певчих, и гости ринулись поздравлять молодых. Агнессу задарили цветами — часть букетов пришлось передать Филлис; каждый человек считал необходимым произнести несколько слов, женщины обнимали Агнессу, мужчины пожимали руку Орвилу, кто-то прямо здесь вручал Агнессе подарки в бархатном футлярчике, в красивой коробке, а люди все шли и шли к ней; она старалась улыбаться в ответ на любезности, и ей казалось странным, что люди, все эти годы стоявшие так высоко над ней, смотрят на нее как на равную, выражают свою симпатию и даже восхищение ей, посудомойке из ресторана, на которую привыкли смотреть с презрением или равнодушно, будто на вещь. Что стали бы думать они, если б узнали?!

Подошла Лилиан Хантер. Она поцеловала Орвила, потом повернулась к Агнессе, и та слегка смутилась перед этой женщиной, прямой, смуглой, как цыганка, с черными глубокими глазами на исхудавшем некрасивом лице. Она сдержанно поздравила Агнессу, вручив ей перевязанные белой лентой розы.

Филлис, нарядная, улыбающаяся, дождавшись своей очереди, крепко обняла подругу, прошептав слова, которых Агнесса в шуме не смогла разобрать.

Агнесса взяла Орвила под руку: они пошли к экипажу в окружении гостей. Все уселись, и кортеж двинулся в дом Орвила, где был накрыт свадебный стол.

— Похоже, выбор Орвила удачен, — говорили по дороге подруги Лилиан.

— Невеста, кажется, бесприданница? — шепотом уточнила одна из них.

Лилиан услышала.

— Да, вы не ошиблись, — с достоинством ответила она, — но Орвил может обеспечить любую женщину. Для нашей семьи деньги никогда не были на первом месте; пусть невеста бедна, но зато она хорошая, порядочная девушка. Она воспитывалась в известном пансионе.

Женщины тотчас почтительно замолчали.

Лизелла, Джессика и Керби находились в дальней комнате, где все было устроено так, чтобы они не скучали. С негритянками Джессика освоилась быстро: они с Лизеллой спокойно играли, перелистывая книжки; правда, двадцатилетняя служанка не могла удержаться: ей хотелось взглянуть на молодых и гостей, и она иногда тайком выглядывала в зал.

Один за другим следовали тосты, пожелания новобрачным, пока кто-то не предложил танцевать.

Места было достаточно. Агнесса заметила, что друзья Орвила не придерживаются таких строгих правил, каким следовало окружение Лилиан; вскоре их настроение передалось большей части гостей, беседа потекла оживленнее, с шутками, смехом.

Орвил танцевал хорошо. Агнесса была под стать ему: стройная, грациозная в своем воздушном наряде, она послушно следовала движениям мужа, и все сошлись во мнении, что они весьма подходящая пара.

Еще раньше Агнесса заметила висящие на стене гостиной портреты родителей Орвила. У отца было смуглое, несколько грубоватое лицо и тяжелый взгляд; мать, тоже южанка, имела более одухотворенный облик, мягкие, исполненные спокойной мудрости черты, и Агнесса пришла к выводу, что Орвил больше напоминает мать.

Агнесса танцевала с Орвилом, смотрела на него и никак не могла внушить себе, что отныне этот человек — ее муж. В сущности, она совсем не знала его, он не казался ей близким и родным. Она испытывала к Орвилу дружеское расположение, не более, и думала: не поспешила ли она, ухватившись как за спасительную соломинку за эту возможность выбраться из пучины унижений и бедности?

Иногда Агнесса с замиранием сердца вспоминала о том, что настанет момент, когда гости разойдутся, и она останется с Орвилом наедине.

Лилиан Хантер улыбалась. Она и еще несколько дам перешли в глубь комнаты и оттуда наблюдали за танцующими.

— Хорошая девушка, — одобрительно кивали дамы.

— Надеюсь, через год нас пригласят на крестины? — вполголоса произнес кто-то.

И даже строгая Лилиан не сдержала улыбку. В это время Орвил подвел Агнессу к роялю, на котором когда-то играла Вирджиния Лемб.

— Может быть, попросим миссис Лемб исполнить что-нибудь?

Гости с готовностью зааплодировали, а Агнесса невольно вздрогнула, услыхав новое имя, которым отныне ее будут величать. Агнесса села за инструмент. Она боялась сыграть плохо после столь долгого перерыва в регулярных занятиях, стеснялась такого множества незнакомых людей. Ее пальцы слегка дрожали, и Орвил заметил это.

— Не волнуйтесь, дорогая, — сказал он тихо и положил руку на ее плечо.

Агнесса начала играть, постепенно забываясь, как бывало всегда. Она вспомнила красное солнце Калифорнии, темные горы и себя, очарованную страстным, переполненным жаждою жизни безмолвием великого мира, которое не нуждается в словах, потому что все понятно и так. Что ж, оказывается, ничего нельзя забыть! И все-таки, пусть прошло хорошее, но и плохое уходит, нельзя жить открытой лишь несчастьям! И она поняла, почувствовала наконец, что еще может проснуться для новой жизни, а возможно, и любви, вернуться к той точке отсчета счастливых минут, с какой и начался путь ее души.

Между тем Джессика, в очередной раз оставленная Лизеллой, почувствовала скуку. Керби, устав от игр, забрался под кровать. Девочка вначале осторожно приоткрыла дверь, потом выглянула в соседнюю комнату, а после, осмелев, пустилась путешествовать по дому. Она добралась до гостиной, но, видя сквозь щель в дверях незнакомых людей, долго не решалась войти.

Наконец любопытство взяло верх — она на мгновение высунула голову в гостиную. Никто ничего не заметил, и она повторила свой маневр еще и еще раз. В глубине комнаты Джессика увидела Агнессу, хотела выбежать к ней, но ее смутили дамы, сидящие возле дверей. Джессика ограничилась тем, что вошла и встала у стены в надежде, что мать заметит ее, но Агнесса была далеко, к тому же она играла на рояле и потому не видела дочь, зато девочку случайно заметила одна из дам, что сидели у входа.

— Смотри-ка, девочка! — сказала она своим соседкам.

Женщины повернулись. Остальные гости слушали игру Агнессы и не видели этой маленькой сценки. Джессика, поняв, что обнаружена, хотела исчезнуть, но дамы ласково поманили ее, и она не решилась уйти.

— Чей это ребенок? — удивились женщины.

— Наверное, кого-нибудь из гостей.

— Как тебя зовут, маленькая?

— Джессика.

Женщины притянули девочку ближе к себе.

— Хочешь конфетку? Может быть, яблоко? Или апельсин?

Они говорили с ней тем елейным тоном, каким часто разговаривают с детьми забывшие свое детство взрослые и каким никогда не говорила с дочерью Агнесса.

— Я ничего не хочу, — ответила Джессика, — я уже всего наелась!

— Хорошенькая девочка, — произнесла какая-то дама. — Глазки красивые.

— И волосы вьются, — добавила другая.

Они стали вертеть Джессику во все стороны. Она вырвалась из их рук и сказала сердито:

— Пустите меня к маме!

— А где твоя мама?

— Вон там! — Джессика показала в зал.

— Которая? Как ее зовут?

— Агнесса. Она в белом платье. Моя мама сегодня невеста! — с гордостью добавила девочка.

— Не может быть! — воскликнули женщины. — Твоя мама?!

Они в изумлении переглянулись. Воцарилось молчание.

— А может, она вдова?

— Лилиан говорила, что она барышня, а не вдова! «Мисс Митчелл» — вы же слышали!

— Значит, она точно не знает! Господи, она так щепетильна, бедняжка…

— Орвил Лемб сделал хороший выбор! — воскликнула дама, уязвленная более других, потому что еще в прошлом году безуспешно пыталась женить Орвила на своей родственнице. — Невеста, должно быть, девка — вот и все!

— Но почему мистер Лемб в таком случае женился на ней? Он далеко не глуп, мы все это знаем. Вообще, еще месяц назад никто не слышал, чтобы у него была невеста, и вдруг… Что-то тут не так!

— Боже мой, да все так! Как будто вы не знаете, на какой крючок ловят такие женщины порядочных мужчин! — в сердцах сказал кто-то. — Мир перевернулся: проходимцы соблазняют хороших девушек, а приличные мужчины достаются гулящим девицам.

— Но на вид она скромная, воспитанная…

— А незаконный ребенок?

— Может, здесь кроется какая-то тайна?

— Знаем мы эти тайны!

Они разглядывали Джессику с презрительным сожалением, видя в ней уже не ребенка, а некое позорное клеймо той женщины, которую они сами же не так давно публично восхваляли. Они смотрели так на испуганную девочку до тех пор, пока в комнату не вбежала не менее перепуганная Лизелла. Увидев собравшихся вокруг Джессики дам, она остановилась в замешательстве, но затем попросила позволения увести девочку.

— А отец у тебя есть? — осторожно спросила одна из женщин под выжидающими взглядами остальных.

— Будет! — уверенно заявила Джессика. — Я мистера Лемба попрошу стать моим отцом!

Кто-то ахнул.

— Спокойно! — нашлась наиболее выдержанная женщина. — Постараемся что-нибудь выяснить.

Вчетвером они увели Джессику в пустующую соседнюю комнату и там, усадив на стул, продолжили допрос.

— С кем ты жила раньше, с мамой?

— Да, с мамой. И с Керби.

— Кто это — Керби?

— Наша собака… Пустите меня к маме!

— Подожди, успеешь к своей маме. Значит, отца у тебя нет?

— Есть.

— Но ты его не видела никогда? До того, как познакомилась с мистером Лембом?

Джессика отрицательно помотала головой.

— А что тебе мама о нем говорила?

— Что он хороший. Это и есть мистер Лемб, я знаю. Он теперь мой папа, и мы с мамой и Керби будем у него жить.

Она хотела рассказать, как хорошо они будут жить, но, заметив пристально-недобрые взгляды незнакомых женщин, испугалась и смолчала.

— Вот так сюрприз! — произнесла одна дама.

— Неужели Лилиан не знает? — высказала другая общую мысль.

— Подозреваю, что нет! Женщины покачали прическами.

— Вы думаете, ребенок незаконнорожденный?

— Скорее всего, да!

Джессика изъявила желание пойти в гостиную к Агнессе, но Лизелла решительно повела ее назад в детскую, приговаривая:

— Почему вы не слушаетесь, мисс? Вам же велели сидеть в комнате! Почему вы вышли?

— Мне стало скучно, я пошла посмотреть, где мама. И я не мисс, а Джессика.

Свадебное торжество завершилось около полуночи. С молодыми прощались сердечно, но несколько дам украдкой озабоченно переглядывались и перешептывались не оставалось сомнений в том, что вскоре тайна будет разглашена.

Оставшись один с Агнессой, Орвил выждал немного, потом подошел к ней и обнял за плечи. Она мягко освободилась из его рук.

— Я пойду побуду немного с дочерью.

Она повернулась и пошла в комнату Джессики, а Орвил сел в кресло возле окна и стал смотреть на лунно серебрящиеся крыши дальних домов. Он не двигался, но временами по лицу его пробегали мрачные тени.

Агнесса нашла Джессику лежащей в кроваты и крепко прижимающей к себе куклу. Агнесса присела на край беленькой постельки.

— Ты еще не спишь, доченька?

— Я тебя жду, — ответила девочка и, взглянув на мать, воскликнула:— Ты такая красивая! Как Фата-Моргана! А где мистер Лемб? Он уже спит?

— Нет.

— Пусть он придет ко мне!

— Нет, уже поздно. Он придет завтра. Спи, моя маленькая, — Агнесса поцеловала дочь. — Спи, а я должна идти.

Девочка подскочила.

— Ты что, уходишь?! — Глаза ее испуганно расширились. — Я тут буду одна?!

У Агнессы сжалось сердце.

— Я позову Лизеллу или Полли.

— Не хочу я Полли и Лизеллу! Ложись со мной!

— Нет, Джесси, твоя кроватка слишком маленькая.

— Тогда посиди здесь.

— Хорошо, только ты ложись и закрой глаза. Джессика послушалась.

Вскоре она заснула, но Агнесса ушла не сразу. Бедная ее маленькая девочка! Как хотела бы она, чтобы Джессика была счастлива и теперь, и всегда! И теперь, и всегда хотела быть ее лучшим другом, поверенной маленьких секретов и больших тайн, которые когда-нибудь появятся у нее, ее утешительницей и советчицей на все времена.

Уходя, она чуть не расплакалась: с давних пор слезы стали ее частым спутником. Как-то будет теперь? Она успокаивала себя: только бы Джессике было хорошо здесь, в новом доме, обстановке, с новыми людьми, а остальное не слишком важно. Что, конечно же, было не так.

Агнесса бесшумно вышла за дверь и вызвала Лизеллу.

— Лиза, я могу попросить вас присмотреть за Джессикой? Она не привыкла еще к этому дому, может испугаться ночью.

— Да, миссис, конечно. Я устроюсь в детской на диване. Не беспокойтесь, пожалуйста, все будет хорошо.

Агнесса поблагодарила служанку и отослала ее, немного успокоившись.

Она направилась было в спальню, но, подумав, зашла сначала в свою комнату. Остановилась перед зеркалом, вспоминая минувший вечер. Венчание, свадьба… Все было необычно, ново… Ей понравилось… И все-таки она улыбалась скорее неловко и грустно, чем так, как делала бы это любая счастливая невеста, а ведь своим отношением к ней да и вообще Орвил, пожалуй, заслуживал большего.

Она посмотрела в зеркало: белое платье, в ушах и на шее подаренный Орвилом жемчуг, красивая прическа… Настоящая дама! Но ко всему, очевидно, надо привыкать, даже к богатству. Вот Джессика — другое дело: ей, похоже, казалось естественным, что они будут здесь жить; что ж, детям проще поверить в сказку, они живут не прошлым, не будущим, а настоящей минутой. Да, так и должно быть.

Агнесса сняла драгоценности: медленно, затягивая время, стянула свадебный наряд. Затем надела кружевной пеньюар; задержавшись, расплела волосы, в последний раз глянула на себя, на свое испуганно-напряженное лицо и с чувством человека, входящего в ледяную воду, открыла дверь в смежную комнату.

Там никого не было.

Агнесса выглянула в коридор: пусто. Она посидела немного на краю кровати, а потом, внезапно решившись, легла.

Спальня была обставлена со вкусом. Туалетный столик с перламутровой крышкой, бледно-голубые занавеси на двух больших окнах, кровать, тоже большая, широкая, с резной спинкой, атласные подушки и покрывало из тончайшей шерсти, вытканное темно-синим узором. Перед кроватью был постелен бархатный коврик, на стене висел нежных тонов персидский ковер, а на ковре — старинный кинжал редкой работы. Точно такой же лежал у Агнессы в чемодане!

Раньше она часто доставала его и любовалась тонкой резьбой костяной рукоятки, тусклым блеском желтоватого металла. Да, верно, их же было два, и один, значит, хранил Орвил! Агнесса вспомнила давнее предсказание о том, что люди, владеющие такими талисманами, обязательно встретятся. Ей показалось странным, что Орвил оставил его здесь, наверное, забыл, и она подумала: нужно убрать этот кинжал отсюда, но тут же мысленно осеклась — разве она здесь хозяйка? А разве нет? Она не могла представить себя владелицей всего того, что ее окружало; богатство словно было больше Агнессы, превосходило пределы допустимого ею.

«Прошлое нужно учиться забывать», — сказала она себе. Сегодня перед венчанием она сняла с пальца зеленое кольцо и положила его в шкатулку, которую спрятала далеко-далеко. Многое придется спрятать в такие же дальние тайники души и смириться с этим, как с неизбежностью: есть в судьбе раз и навсегда проведенные рубежи.

Сегодня ее брачная ночь. Когда-то она сравнительно легко преодолела этот порог, просто потому, что вообще почти не представляла, что значит иметь близкие отношения с мужчиной… Предательские мысли заползали в голову, она вспомнила вдруг то, что старалась не вспоминать: бурные, ошеломляющие страстью ночи с Джеком. Первое время она страшно мучилась, замыкаясь в себе, и лишь позднее вдруг поняла, что значит эта буйная страсть и что приносит она. Джек! Никогда ей не произносить вслух это имя. Теперь ее муж — Орвил.

Агнессе подумалось почему-то, что Орвил будет другим, в нем будет меньше страстности, но зато больше нежности и созерцательной глубины. А ее собственная чувственность пребывала в забвении, усыпленная северным грустным солнцем и шестью годами одиночества. Агнесса поняла: то, что она когда-то имела связь с одним мужчиной, вовсе не значило, что ей будет легче сейчас стать женою другого; она испытывала ту же неуверенность, тот же страх неизвестности… И многое отдала бы за то, чтобы спать сегодня одной.

Что поделаешь, странное чувство — любовь! Оно приходит ниоткуда и уходит в никуда, нельзя внушить его себе и запретить нельзя. И невозможно жить с человеком, глядя в его глаза и не пленяясь ими, не пить из них жизнь и не давать им свет.

Она встрепенулась от шороха и снова замерла, зажмурив глаза.

Орвил прошел зачем-то к окну, постоял там, а затем, повернувшись, будто случайно присел на кровать с Агнессой. Он был все в том же вечернем костюме, а она в легком пеньюаре из кружев и белого шелка лежала поверх покрывала в неудобной позе, на боку, положив под голову руку. Сердце ее тревожно забилось.

Он заговорил так, что, казалось, каждое слово дается ему с трудом:

— Агнесса, я даже не знаю, что сказать… Я действительно очень люблю вас, вы единственная и прекрасная для меня, но… Я хочу, чтобы вам было хорошо, прежде всего вам. Я пойму, понимаю… В конце концов здесь есть вторая спальня. Для меня важна в первую очередь духовная близость с вами. Вы…

Она не дала досказать: слова его вдруг странно согрели ее, и она ответила:

— Нет… не уходите, пожалуйста! Не сердитесь на меня, я просто… слишком долго была одна. Орвил!

Он улыбнулся и глубоко вздохнул.

— Скажите еще раз вот так!

— Орвил…

— Я люблю вас, Агнесса!

Теперь она повернулась и смотрела на него; он выглядел слегка растерянным и смущенным; в его лице промелькнуло сейчас что-то мальчишеское. Агнесса подумала, что, если позволит ему уйти, это будет ошибкой; возможно, он почувствует себя несчастным, этот человек, который, без сомнения, сильно любил ее и желал ей только добра. Не столь уж часто она лгала во благо других.

— Да я ведь тоже… вас люблю! — сделав над собой усилие, тихо произнесла она.

Он молча глядел на нее. Агнесса не могла прочитать его мыслей, но ей почудилось: он все понимает. Орвил наклонился и поцеловал ее, совсем не настойчиво, а скорее вопрошающе-нежно, и Агнесса ответила ему.

Тонкие легкие простыни показались ей очень холодными, холод этот словно проник сквозь кожу и наполнил собой ее напряженное тело. И все же, когда погас свет и они с Орвилом оказались совсем рядом, она не отстранилась и обняла мужа, и приникла к нему, повторяя себе, что отныне их дороги скрещены, судьба ее неразрывно связана с его судьбой, и нужно постараться сделать все для того, чтобы путь их, совместный и долгий, стал счастливым.




ГЛАВА X


На другой день Агнесса проснулась поздно, и пробуждение это почему-то напомнило ей то утро, когда она впервые очутилась в сером особняке Аманды. Тогда ей казалось, что впереди ее ждут лишь светлые дни, что ей уготовано в жизни только счастье. Более прекрасного, безмятежного времени уже не будет никогда.

Агнесса медленно, словно нехотя открыла глаза: Орвила рядом не было.

Она вскочила легко, как бывало когда-то, натянула пеньюар и, разбрасывая по плечам волосы, подбежала к распахнутому окну. Выглянула вниз. Там все утопало в зелени; взглянув на кроны высоченных деревьев, облитые солнечным светом, Агнесса улыбнулась с каким-то новым ощущением вступающей в силу жизни.

Агнесса снова бросилась на кровать, легла, закинув руки за голову и вытянув ноги. Она вспомнила, как совсем недавно приходилось вскакивать на рассвете, содрогаясь от холода, будить хныкающую Джессику и бежать, бежать, вертеться в немыслимом круговороте дня.

Дверь открылась, и Орвил подошел к ней: в руках его были цветы. Он выглядел таким счастливым, что Агнесса невольно улыбнулась искренней улыбкой.

— Доброе утро, Агнесса!

— Доброе утро, Орвил!

— Господи, не дай мне сойти с ума! — сказал он, привлек к себе жену и приник к ее губам нежным, трепетным поцелуем.

Он впервые произнес вслух подобные слова, они звучали очень естественно, искренне, просто: так, словно созревая в его душе, ждали своего часа, своего мига, этой, только этой женщины.

— Я люблю тебя! Люблю!

Потом они вышли в гостиную, где ждала Джессика, уже одетая и причесанная, а также Керби и Лизелла.

— Прошу вас, мэм, — сказала служанка, — все готово.

— А мы с тобой, — обратился Орвил к девочке, — пойдем посмотрим краски, которые я тебе обещал. Они в твоей комнате.

Джессика взвизгнула от восторга, и они с Орвилом, взявшись за руки, поспешили в детскую.

Лизелла же провела госпожу в ванную комнату. Агнесса забралась в теплую воду — это доставило ей большое удовольствие. Когда они с Джессикой жили в прежнем доме, то купались в большом тазу, предварительно грея воду на плите.

Ей и не снилась подобная роскошь — ванна, в которой можно было лежать, чуть ли не плавать.

После купания Лизелла закутала Агнессу в огромное полотенце, тщательно высушила ее волосы и, вооружившись щипцами для завивки и расческой, спросила, какую прическу сделать.

К завтраку явилась Лилиан Хантер. Филлис забежала попрощаться с Агнессой, ей нужно было ехать домой. Подруги расстались с сожалением, договорившись переписываться.

Лилиан Хантер была мрачна.

Орвил сам вывел Джессику в столовую и усадил напротив сестры.

Во время завтрака Лилиан сидела очень прямо; на Агнессу она не смотрела совсем, зато Джессику разглядывала долго. А девочка не замечала ничего; лишь однажды, поймав пристальный взгляд незнакомой дамы, спросила:

— А вы что, будете жить с нами?

Лилиан не ответила, а Агнесса сказала строго:

— Джесси, не разговаривай за столом.

Орвил молчал, прекрасно все понимая, и не удивился, когда после завтрака сестра предложила ему уединиться для разговора.

— Я пойду позанимаюсь с Джессикой, — сказала Агнесса Орвилу и подала дочери руку. — Идем, дорогая.

Орвил и Лилиан прошли в гостиную. Лилиан остановилась у окна, глядя на улицу. Потом повернулась к брату. Ей исполнилось тридцать четыре года, но выглядела она старше. На висках уже пробивалась седина, на лице виднелись морщинки, особенно заметные, когда она предавалась раздумьям, а мысли ее с каждым днем становились все тяжелее и горше. Орвил вспомнил, как в раннем детстве они с сестрой, случалось, бегали по этим комнатам наперегонки, редко, правда, потому что отец не любил детской возни и шума.

— Я все знаю, — сказала Лилиан. — Я не думала, что ты скроешь от меня…

— Мне, собственно, нечего скрывать, — ответил Орвил, спокойно перенося ее пристальный взгляд.

— Ты должен был мне рассказать обо всем, Орвил. Я не могу тебе простить, — глухо проговорила она.

— Я тебя ничем не обидел, Лили. Объясни, что ты имеешь в виду.

— То, что у этой женщины есть ребенок! Внебрачный! И об этом я узнаю последней, причем от чужих людей!

Орвил промолчал.

— А я еще рассказываю всем, какая она скромная, честная девушка, хотя и бедная! Теперь людям есть над чем посмеяться — и поделом мне! Пусть я никогда не была хороша собой, но ты-то, по-моему, привлекательный мужчина, Орвил, тебе не составило бы труда найти достойную невесту. Я всегда хотела, чтобы ты поскорее женился, чтобы жизнь твоя устроилась окончательно, но ты, ты… женился на какой-то…

— Подожди, Лилиан! — прервал он ее. — Ты можешь говорить что угодно, твои чувства я понимаю, но не позволю тебе одного — оскорблять Агнессу, тем более что ты совсем не знаешь ее! Ты не можешь считать ее бесчестной только потому, что услышала сплетню!

Лилиан, выслушав, подошла к нему, села, положив руки ему на плечи, и сказала неожиданно мягко:

— Ты же совсем мальчик, Орвил.

Он рассмеялся.

— Я не мальчик: через два года мне исполнится тридцать лет.

— Но для меня ты всегда останешься младшим братом, неразумным ребенком. Ну скажи, зачем нужно было спешить?

— Прости, Лили. Я в самом деле не сообщал тебе о ребенке, потому что знал: ты будешь против. Не хотел огорчать тебя. Думал, после ты примешь это как неизбежное. И поверь, я не задумывался над тем, спешу или нет. Мне просто хотелось поскорее назвать эту женщину своей.

— Я знаю, Орвил, — вздохнула Лилиан. — Ты бы не смог завести себе просто любовницу, как это делают другие.

— Агнесса бы не стала моей любовницей и ничьей бы не стала. Повторяю, она порядочная женщина.

— Это мы слишком порядочны, Орвил. И потому уязвимы.

Орвил удивился: раньше Лилиан никогда не говорила ему таких вещей.

— Возможно, — сказал он. — Что ж, нас так воспитали. Но я думаю, это не плохо.

— Не знаю, — продолжала Лилиан, — приносит ли счастье праведная жизнь. Этим ведь пользуются другие: честностью, благородством, бескорыстием…

Нехорошее предчувствие посетило Орвила: значит, Лилиан стало совсем плохо, раз она решилась столь откровенно говорить с ним.

— Ну, я-то не был таким уж праведником! — ответил он, стараясь перевести все в шутку и отвлечь сестру от мрачных размышлений. — Вспомни хотя бы мое бегство!

Лилиан опять вздохнула.

— А я? Кому я делала зло? Была послушная, тихая… Родители всегда больше любили тебя: отец мечтал только о сыне, а мама — потому что ты был живее, сообразительнее, привлекательнее; чем я. — Орвил никогда бы не подумал, что Лилиан в тридцать четыре года по-прежнему столь остро переживает свои детские обиды. — Я старалась быть всегда и во всем хорошей, как и учили, а результат?.. Кларк… Ты помнишь Кларка?

— Конечно, помню.

Орвил знал эту историю. Лилиан исполнилось двадцать четыре года, она была застенчива, некрасива и к тому времени уже не совсем здорова. Она не имела поклонников, и знакомые втайне считали, что судьба Лилиан решена. А потом вдруг ею заинтересовался юный прожигатель жизни, стройный красавчик Кларк Хантер. Орвил не знал, почему Лилиан, умная, рассудительная девушка, оказалась падкой на явную ложь. Очевидно, как позднее думал он, человеку, а тем более женщине, бывает трудно отказать себе в надежде на счастье, пускай даже призрачное. Лилиан, ослепленная иллюзиями, приняла предложение Кларка; после свадьбы как-то вдруг расцвела, даже похорошела и, несмотря на серьезную болезнь, сумела родить сына, названного в честь деда Рэймондом. Однако вскоре все кончилось: Кларк был из тех, кто лишь позволяет себя любить; и Лилиан раздражала его, и ребенок… в лучшем случае Кларк не обращал на них внимания. Лилиан осталась одна в своей спальне; днем Кларк если и появлялся дома, то всячески унижал и оскорблял жену, называя уродиной и старухой или же угрозами добивался того, что только и нужно было ему от нее: денег. Лилиан, воспитанная деспотичным отцом, молча сносила издевательства (все открылось намного позже), ни разу никому не пожаловалась. После смерти Рэймонда Лемба Кларк стал как будто добрее, и когда Лилиан получила свою часть наследства, принялся потихоньку уговаривать ее переписать по крайней мере половину имущества и денег на его имя. Неизвестно, что случилось бы дальше, но как раз в это время в Айронвуд приехал Орвил. Узнав о намерениях Кларка, он очень доходчиво объяснил сестре, чего не следует делать. В результате наследство было записано на имя Рея, сына Лилиан, и Кларк до самой своей смерти тихо ненавидел Орвила. Вскоре он погиб столь же бесславно, как и жил, — в какой-то пьяной драке.

— Мне с самого начала было отказано в любви. И зачем я только родилась!

В глазах женщины засветились слезы. Лилиан никогда так не говорила, она всегда была очень выдержанной; Орвил знал, что ее слезам можно верить, она не плакала даже в критические минуты, и раз не сдержалась сейчас, значит, дела совсем плохи.

Орвил ласково обнял сестру.

— Не говори так, пожалуйста, Лили. Я всегда тебя любил, ты же знаешь. И мама с отцом тебя любили, неправду ты говоришь. Потом у тебя есть сын. Кстати, как он? Ты не привезла его с собой…

— У него школа… Он и так учится неважно…

Когда Лилиан заговорила о сыне, лицо ее стало совсем расстроенным.

— Он все такой же сорванец?

— Хуже. Он мой ребенок, но… Господи, Орвил, он все время врет и мне, и всем вокруг. Хитрит, а в последнее время стал ужасно дерзким. И в школе та же картина. Прямо не знаю, что делать!

— Это пройдет, Лили. Просто возраст такой. Все мальчишки в восемь лет неугомонны.

— Нет, ты не понимаешь. Тем, кого он боится, вредит исподтишка, а кого нет… Смотрит на меня глазами Кларка и говорит гадости. Как будто душа Кларка вселилась в ребенка, чтобы продолжать мучить меня на этом свете. Однажды я даже ударила его; потом в себя не могла прийти. Знаешь, мне в голову пришли вдруг страшные мысли: я подумала, что если высеку Рея, то отомщу Кларку. О Господи, да что со мной?! — Она закрыла лицо руками.

Орвил подумал о том, что лучше бы Лилиан не молчала в свое время: теперь бы ей не хотелось выместить на сыне запоздалую злость! Хотя… кто сможет изменить жизнь человека, кроме него самого!

— Лили, милая, — произнес он, — поверь мне, все будет хорошо. И почему бы тебе не переехать сюда? Это же наш общий дом.

— Нет-нет, и оставь это. Я не стану вмешиваться в жизнь твоей новой семьи, — очень сухо проговорила она и освободилась из объятий брата; минутный порыв прошел, самообладание вернулось к ней.

— Тогда отправь Рея к нам на каникулы. Я постараюсь помочь тебе. И не надо мстить Кларку, мертвым не мстят, он уже получил свое.

Лилиан, как видно, колебалась.

— Нет, — сказала она, — я не пришлю к тебе Рея. Вообще-то я так и хотела сделать, но теперь…

— Ты зря, Лили. Пусть приедет. И ему не будет скучно подружится с Джессикой.

— Я сказала, нет! — Перед ним была прежняя решительная Лилиан. Когда, в какие моменты своей судьбы она сменила кротость на ожесточенную решимость, Орвил не успел уловить.

— Напрасно.

— Нет. Только вот…— Лилиан замялась. — Если со мной случится… что-нибудь, — тихо произнесла она, — я хотела тебя просить… Ты возьмешь к себе Рея? Ты позаботишься о нем?

— И о нем, и о тебе. Не волнуйся, Лили, ты поправишься.

— Уже нет. — Лили отрицательно мотнула головой, и странно: прежняя горечь исчезла — Но я боюсь. Честно сказать, Орвил, я разлюбила жизнь. И мне все равно.

— Но ты должна жить. Хотя бы ради Рея.

— Рея воспитаешь ты. Знаю, это будет очень нелегко, и я не хочу взваливать на твои плечи такое бремя, но… иначе не получится. Хотя, конечно, у тебя уже есть одна обуза… Послушай, Орвил, ты, наверное, не совсем хорошо представляешь, на что решился. Как ты собираешься справляться с чужим ребенком? И своего-то воспитать нелегко, а тут…

— Воспитаю. Девочка мне очень нравится, мы уже немного подружились. И Агнесса легко справляется с ней.

Лилиан уязвленно вздрогнула и продолжала уже в ином тоне:

— С незаконными детьми природа нередко играет злую шутку, но расплачиваться приходится другим. Посмотри на эту девочку: она похожа на тебя? Или на свою мать? Эти белокурые волосы, светлые глаза… Сразу видно, что это не ваш общий ребенок!

— Чепуха, Лили! Бывает, дети вовсе не похожи на родителей. И мы с тобой никогда не были похожи друг, на друга.

— Кое в чем были. Появление блондинки в семействе Лемб стало бы большой новостью, как стало новостью то, что один из самых уважаемых людей в городе женился на женщине, воспитывающей незаконнорожденного ребенка!

— Ты просто уже не знаешь, что сказать, Лили. Ты прекрасно понимаешь, что Агнесса хорошая женщина, и видишь, что ее дочь — прелестная девочка!

— Кстати, чем занималась твоя жена до знакомства с тобой? Кто отец ребенка?

— Теперь, получается, я.

— О, Орвил, перестань, мы не в игрушки играем! — огорченно воскликнула Лилиан.

— Хорошо, — спокойно произнес он. — Я тебе все расскажу.

Он вкратце рассказал свою историю знакомства с Агнессой, умолчав, разумеется, о некоторых вещах.

— Да, — подавленно прошептала его сестра. — Что тут скажешь! Значит, она решилась бежать с любовником без родительского благословения? А где же он теперь, этот человек?

— Насколько мне известно, там, откуда не возвращаются.

Лилиан вздохнула и, глядя на Орвила проницательным взглядом черных глаз, произнесла:

— Хорошо, если так! А то, пожалуй, тебе стоило бы опасаться, что твоя супруга опять сбежит, только на сей раз от тебя!

— Лили!

— Прости, Орвил. Сорвалось, я не хотела.

— К авантюрам влечет в юности, Лилиан. А потом уже хочется чего-то иного. Не беспокойся за меня, все будет как надо.

— А ты не думаешь, что женитьба на ней может помешать твоей работе? И потом, я не уверена, что ее примут в обществе! И на тебя, и на всю нашу семью ляжет тень.

— Это меня не волнует.

— Кажется, раньше тебя волновала в первую очередь работа. Бог с ней, с семьей, раз уж ты не дорожишь ее честью…

Орвил взорвался:

— Что работа, карьера, общество?! Я люблю Агнессу и хочу быть с ней — вот что для меня важнее всего! Я хочу, чтобы дома меня ждала семья, мне надоело одиночество! Чего ты добиваешься, Лилиан?!

Лилиан покачала головой.

— Ничего. Я не хочу обижать тебя, Орвил, ты мой брат и очень хороший человек, но все же скажу: я думаю, что этой женщиной руководил прежде всего расчет. Вспомни церковь! Господь не лжет! Твоя свеча погасла — этот брак не принесет тебе счастья!

— Я не верю в приметы. И вообще, ты слишком далеко зашла, Лили. Вернее, я далеко зашел. Позволить тебе обсуждать мою жену на второй день после свадьбы безнравственно, в конце концов! Нельзя же этого не понимать.

В том, что Орвил поддерживал этот малоприятный ему разговор, в самом деле была огромная уступка обстоятельствам: он никогда и ни с кем не обсуждал свою личную жизнь. Просто сейчас ему было жаль сестру: он знал, как оскорбил бы Лилиан отказ обсуждать столь болезненно-важную для нее тему.

Он отвечал сестре, а сам думал о том, что его отношения с Агнессой и вправду пока сложны. Возможно, потребуются усилия для того, чтобы добиться от нее той подлинной откровенности, что и является одним из залогов счастья. Орвил понимал: Агнесса вышла за него если и по человеческой симпатии, то не по любви, настоящей любви. Он невесело усмехнулся: с ним Агнесса, наверное, не сбежала бы, бросив все на свете!

Она была его женой и, следовательно, принадлежала ему, но Орвилу не нужна была ее бессловесная, холодная покорность, ему нужна была только любовь, и он убеждал себя: Агнесса просто еще не разобралась в себе, слишком мало они были знакомы, мало времени провели вместе, она не успела, просто не успела его полюбить. У нее еще будет время! Он старался не задавать себе вопроса о том, много ли времени потребовалось ей для того, чтобы полюбить тогда, в первый раз.

— Да, Орвил, да! Но безнравственно и другое. Вспомни, сколько было среди наших знакомых девушек из приличных семей! Мисс Ренделл, мисс Шарп!

— А! Эти кокетки с пустыми глазами! Они только и могут сплетничать и хвастать друг перед другом нарядами и мужчинами, которых удалось покорить. Вот им-то муж точно нужен только для того, чтобы выставлять его напоказ своим подругам да чтобы оплачивать счета. Но я хочу иметь женой не пустоголовую куклу, а настоящую женщину, верную, умную женщину, с которой можно поговорить обо всем.

Лилиан недоверчиво улыбнулась.

— А что, она… такая?

— Такая!

— Но вы всего день как повенчались.

— Ты, вижу, считаешь меня неспособным разбираться в людях.

— Ты влюблен.

— А тебе хотелось бы, чтоб было иначе?

Лилиан не нашлась, что сказать.

— Когда ты уезжаешь? — спросил Орвил.

— Сегодня.

— Побудь хотя бы до конца недели.

— Нет. Тебе лучше во всем разобраться самому, я буду только мешать. И потом Рей там один. А когда ты приедешь? То есть, я хотела сказать «все вы»?

— Осенью. Или зимой. Как получится.

Они поговорили еще, и напоследок Лилиан произнесла те слова, которые Орвил ожидал услышать непременно:

— Не о том мечтали наши родители!

— Они мечтали о том, чтобы мы были счастливы, Лилиан, а я, кажется, начинаю понимать, что такое настоящее счастье.

Полчаса спустя Орвил вошел в залитую солнцем комнату, где на диванчике сидели Агнесса и Джессика. Агнесса читала вслух книжку, а Джессика внимательно слушала, изредка разглядывая картинки.

— Что, девочки, — сказал он весело, — не пора ли нам пойти прогуляться?

— Пора! Пора! — закричала Джессика.

— Тогда собирайтесь! — Орвил подмигнул Джессике и вышел из комнаты.

Агнесса открыла шкаф, где висели в ряд ее платья (никогда у нее не было столько платьев!) и принялась выбирать, что надеть на прогулку. Ей хотелось нарядиться получше, чтобы доставить удовольствие мужу. Она выбрала светло-сиреневое платье из муара, модную шляпку с сиреневыми перьями и подошла к зеркалу. На нее смотрела привлекательная молодая женщина с красиво уложенными волосами, стройная, с мягким светом в глазах. Агнесса вспомнила парк в Холтоне и свою случайную собеседницу, которой позавидовала тогда. Теперь Агнесса выглядела не менее прелестно, чем та дама.

Она стала одевать Джессику. Девочка крутилась из стороны в сторону и задавала бесконечное множество вопросов.

— Мама, а у мистера Лемба много денег? — спростила она вдруг.

— Наверное, много, не знаю, — ответила Агнесса, завязывая бант. — А зачем тебе?

— Помнишь, ты говорила, что у нас нет денег на куклу? А мистер Лемб купил мне много игрушек. Значит, он может купить нам братика или сестричку?

Агнесса улыбнулась.

— Это не так просто, как ты думаешь. Твое желание не может исполниться сразу, как ты хочешь. Нужно подождать.

— А долго нужно ждать?

— Долго.

— Сколько? Месяц?

— Месяц — это мало. Наверное, не меньше года, а может, и больше.

— Так долго! Значит, нужно очень-очень много денег?

— Да, много.

Джессика задумалась. Потом спросила:

— Но ведь у нас никогда не было много денег, как же ты смогла купить меня?

Aгнecca опустилась перед ней на корточки и, глядя ей в лицо, сказала серьезно:

— Я отдала за тебя все, что у меня было, Джесс.

— Ты так хотела девочку?

Женщина кивнула.

— А почему?

— Я была совсем одна. Одной плохо, моя маленькая. Понимаешь?

— Да. Но я не хочу ждать целый год! Я спрошу мистера Лемба, можно ли быстрее, хорошо? Надо постараться купить ребенка раньше!

Агнесса слегка покраснела.

— Нет-нет, Джесс! — поспешно произнесла она. — Не вздумай говорить это мистеру Лембу! Нельзя постоянно приставать к человеку с просьбами. Понимаешь?

— Понимаю, — как взрослая, вздохнула Джессика.

— И пожалуйста, веди себя хорошо, доченька, договорились? Хорошие девочки и так все получают без лишних просьб.

— А если я буду послушной, то мистер Лемб разрешит мне назвать его папой?

Агнесса замерла, как на распутье. Она не знала, что ответить, а Джессика смотрела на нее своими глазами, переменчивыми, будто морская вода. Сейчас они казались голубыми, почти небесной, чистой синевы. Агнессе жаль было Джессику, которая так желала иметь отца, но как отнесется к этому Орвил?

— Разрешу, Джесс, — голос Орвила, стоявшего на пороге.

— Правда?! — воскликнула девочка. — Я могу тебя так называть?

— Можешь, если мама не против.

Девочка повернулась к Агнессе, и та кивнула. Джессика с застенчивым лукавством взглянула на Орвила.

— Иди, позови Керби и пойдем! — сказал он ей. Девочка убежала вприпрыжку.

— Ты готова, дорогая? — спросил Орвил, любовно глядя на Агнессу, и заключил: — Да ты просто прелесть!

Он подошел и, вытащив из кармана маленький бархатный футлярчик, сказал:

— Вот, я забыл отдать вчера… Нравится?

Агнесса взяла коробочку из его рук. Внутри, на черном бархате, как звезды южного неба, сверкали бриллиантовые камни колье, соединенные перемычками из лунного серебра.

— Нравится… Спасибо, Орвил.

Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась.

— Агнесса! — он обнял ее. — Скажи, ты счастлива? Счастлива хоть чуть-чуть?

— Я очень счастлива, Орвил, — просто и без запинки ответила она, и Орвил мог бы с кем угодно побиться об заклад, что невозможно ответить более искренне, чем это сделала Агнесса.

Потом они гуляли по солнечному парку, вышли и в город. Агнесса и Орвил шли под руку, а Джессика на два шага впереди них вела на поводке Керби… вернее, Керби тащил Джессику за собой.

— Агнесса, я думаю, лучше будет, если дать Джессике мою фамилию, — сказал Орвил. — Теперь, когда ты стала миссис Лемб, девочке не стоит называться Митчелл. Я не хочу, чтобы ее происхождение постоянно ставилось под сомнение.

— Да, конечно, — коротко отвечала Агнесса, — так будет лучше.

Орвил облегченно вздохнул. Хорошо, если с этой историей удастся покончить раз и навсегда. Ему было неприятно, что люди, считая Агнессу честной, наперебой хвалили ее, а часом позже, узнав, что у нее есть ребенок, принимались выискивать в ней недостатки; при этом они совсем не знали ее и не стремились узнать, им важен был лишь факт подтверждения ее непорядочности, коим считалось живое существо — Джессика. И Лилиан на прощание посоветовала отдать девочку в «хороший пансион» «там ее постараются воспитать как леди». Вспоминая слова сестры, Орвил недобро усмехнулся: Лили, как видно, решила, что Агнесса неспособна воспитать свою дочь сама и что Джессика изначально испорченная, раз появилась на свет незаконно.

Но теперь, можно надеяться, все неприятное останется в прошлом. Он удочерит девочку, а общество… оно сдастся рано или поздно перед ним, перед обаянием Агнессы… Только вот сердце, человеческое сердце… чем можно взять эту крепость? Добром, наверное, любовью, терпением…

Вечером Джессику с трудом уложили спать, она была так возбуждена, взволнованна, что ее никак не удавалось успокоить.

День был полон впечатлений — она исследовала дом и парк, перезнакомилась со всей прислугой, устраивала дом для кукол, листала новые книжки… Наконец заснула. Здесь же устроился Керби. Пес с первого дня вознамерился водвориться в спальне хозяйки, но туда его не пустили, и Керби избрал полумеру: поселился в детской, тем более что здесь он встретил поддержку Джессики.

Своеобразно он вел себя по отношению к Орвилу: с большим достоинством, незлобно, но достаточно независимо и отстраненно, всем своим видом давая понять, что поселился здесь ради Агнессы и Джессики и отнюдь не обязан благодарить Орвила за гостеприимство. Самое важное пес решил для себя давно: хозяин, живой или мертвый, был для него единственным. И заводить другого Керби не собирался.

Агнесса и Орвил посидели возле кроватки девочки, тихо беседуя.

— Агнесса, — Орвил, — в этом месяце я решил не заниматься делами. И тебе, я думаю, нужно отдохнуть. Может быть, съездим к морю?

Лицо Агнессы наполнилось светом.

— В Калифорнию, Орвил?..

— В Калифорнию?.. Вообще-то я думал немного поближе. Впрочем, мы можем поехать куда захочешь.

— Нет-нет, — быстро произнесла Агнесса, — я не хочу в Калифорнию.

— Но…

— Я передумала.

— Хорошо, как скажешь.

— А Джессика?

— Разумеется, мы поедем вместе с Джессикой. И даже Керби возьмем с собой.

Ужинать поехали в самый шикарный ресторан города. Агнесса в темно-зеленом бархатном платье с приколотой у плеча розой и в драгоценностях сидела за столиком; позолоченный сервиз, хрусталь, ковры —пугающие роскошью предметы окружали ее, и она не могла понять, что есть сон: то, что было тогда, месяц назад, или все-таки ее теперешняя жизнь. Слишком быстро все происходило, она не успевала опомниться, осознать как следует свои действия и мысли… Давно ли мыла посуду за гроши, а теперь сама — богатая посетительница ресторана, куда более внушительно-роскошного, чем тот, в Хоултоне. Что бы сказали ее бывшие напарницы, если б увидели ее сейчас? А Филлис? Она по-прежнему работает там…

— Жаль Филлис, — произнесла Агнесса вслух. — Теперь не увидимся долго.

Ей хотелось помочь подруге, но она стеснялась попросить об этом.

— Хочешь помочь ей?

Агнесса замялась.

— Да, — призналась она наконец. — Филлис единственная меня поддерживала. Но я не знаю, как это сделать.

— Это довольно просто, — ответил Орвил.

Агнесса пожала плечами: живой неподдельный бархат ее кожи озарялся мягким светом, и влекла, неудержимо притягивала, не отпускала загадочная зелень глаз. Орвил любовался этой не осознающей своей силы женщиной: то был ее миг, ее час, ее жизнь.

— Но у меня нет ничего, — возразила она. Орвил внимательно посмотрел на нее.

— У тебя есть то, что есть у меня, и наоборот. Разве нет?

— Филлис примет не всякую помощь. Просто деньги она не возьмет.

— Понимаю. Но не обязательно делать так. Можно, например, помочь ей устроить мастерскую или магазин, чтобы она имела постоянный доход, который, кстати, будет зависеть от ее труда. А чтобы это не выглядело как благотворительность, пусть отчисляет тебе процент, небольшой, разумеется, как будто ты с нею в доле.

— Но Филлис простая девушка, она никогда ничем подобным не занималась. Думаешь, она справится?

— Научиться несложно. Я отправлю к ней надежного человека, он все сделает.

— Спасибо, Орвил. — Агнесса ласково тронула его ладонь.

Темные глаза Орвила наполнились светом.

— Агнесса, милая…

— Ты выполняешь все мои просьбы. Что я могу для тебя сделать?

— Ты уже сделала. И я хочу, чтобы у тебя были просьбы. Всегда. А еще лучше будет, если я научусь и так догадываться обо всех твоих желаниях.

— Ты так сильно меня любишь? — очень тихо прошептала она.

— Я так сильно тебя люблю, — не сводя с нее глаз, ответил он.

Потом оглянулся. Атмосфера сладкой тоски наполняла все вокруг, но Орвил чувствовал что-то совсем другое. Его не расслаблял желтоватый полумрак, таинственный переливчатый блеск напитков в бокалах — все это лишь помогало подчеркнуть сосредоточенность, царящую внутри. «Любовь — очень древнее вино, и им никогда нельзя напиться допьяна», — подумал он. Он всегда рассуждал трезво, он знал, что есть на свете женщины куда более совершенной красоты; Агнесса не казалась ему красавицей, потому что ею и не была, но она излучала невидимый для многих свет души, не совсем понятной и все-таки Орвил чувствовал это — близкой ему, только ему, человеку, который ее любил.

Он смотрел на нее, как она пьет шампанское, как улыбается, отвечая… Принесли форель, потом жаркое… Агнесса по-детски удивлялась, пробуя позабытые блюда, она смеялась, и Орвил не мог понять, что блестит сильнее: изумруды в ее колье или пронзительно зеленые глаза. Они говорили, и Орвилу казалось, что между ними с каждым доверительным словом возникает притягательная, непостижимая внутренняя близость. Они не замечали никого. Иногда он вспоминал как о невероятном о том, что совсем скоро придет ночь, и женщина эта снова будет спать в его объятиях, а потом они вместе проведут день, и все следующие ночи и дни будут рядом. Всегда.

Бог вознаградил Орвила и простил Агнессу: их одиночество кончилось, растворилось в соединении душ.

— Знаешь, Орвил, — сказала Агнесса, — только одно не дает мне покоя, я до сих пор не знаю, где моя мать. Помнишь, я говорила тебе, что не смогла найти ее?

— Помню.

— Да… Тогда я отыскала то заведение… Я говорила тебе, что моя мать жила доходами с публичного дома?

Агнесса уже не была стеснительной барышней: прошедшие жестокие годы научили ее называть вещи своими именами.

Орвил поставил на столик бокал.

— Кажется, нет, — спокойно ответил он. Агнесса рассказала.

— Я хотела бы ее найти, — сказала она. — Не знаю, встреча была бы, наверное, преждевременной, но хотя бы узнать что-нибудь…

— Мы постараемся найти ее, дорогая.

Агнесса помолчала, а потом произнесла, напряженно глядя перед собой:

— За мной тянется длинный хвост всяких неприятностей!

Орвил возразил:

— Нет. Вернее, не знаю, как судят другие, но у меня свое мнение на этот счет. То, что тебя окружает или окружало, существует отдельно от того, что ты имеешь внутри. Если ты чиста душой, не способна обмануть и предать — это первое и главное. Я никогда не идеализировал мир и людей, Агнесса, потому мне не особо грозит разочарование.

— Я совершила плохие поступки.

Орвил рассмеялся.

— Какие? Сама распорядилась своей судьбой? Дала жизнь невинному ребенку? Насколько мне известно, это все.

— Да.

— Так и не стоит об этом! — Орвил приблизился к ней. — Милая моя, давай не будем больше говорить о том, что не относится к нашей теперешней жизни, хорошо? Для меня ты самая лучшая, разве это не главное для тебя?

— Я обыкновенная. — Агнесса улыбнулась.

— Ты помогаешь понять прелесть обыкновенности, Агнесса, — сказал Орвил. — И, подумав, что она может обидеться, добавил: — Но сама ты необыкновенная. Для меня.

— А ты очень хороший, Орвил.

— Правда, хороший?

— Правда.

Не прошло и двух недель, как они уже были у океана. Они могли бы поселиться на какой-нибудь богатой вилле, а вместо этого сняли маленький домик под тростниковой крышей на самом берегу солнечной бухты, где кроме них не было никого.

Бухту окружали скалы, чайки кружили над водой. Агнесса любила вставать на рассвете, бродить босиком по берегу, встречая солнца, слушать шелест волн.

Днем они вчетвером отправлялись путешествовать. Лазили по горным тропинкам, купались с утра до вечера, ходили за продовольствием на ближайшую ферму.

Джессика целыми днями бегала полураздетой, а дни стояли солнечные, и вскоре ее кожа покрылась золотистым загаром.

Керби едва поспевал за своей маленькой хозяйкой. Он охранял ее на берегу и в воде, зорко следя за тем, как она барахтается среди волн.

Вечерами они втроем сидели на камнях, любуясь закатом, рассказывая разные истории.

Когда шли гулять, Джессика любила идти между Агнессой и Орвилом, взяв их за руки. С Орвилом девочку связывала все более крепнущая дружба.

Агнесса же хорошела с каждым днем, к ней вернулся румянец и прежний веселый смех. И это была во многом заслуга Орвила, который продолжал относиться к жене с большим вниманием и любовью.

Орвил знал много, несравенно больше, чем Агнесса, но она снова стала читать, часто просила его рассказать что-нибудь, они почти всегда обо всем рассуждали на равных, и, как предугадала Филлис, никогда не скучали вместе.

Они вернулись в город в начале осени. Орвил взялся за дела. В его отсутствие или когда он работал в кабинете, Агнесса гуляла по городу, играла и занималась с Джессикой, каждый день разучивала новые музыкальные пьесы; вместе они посещали магазины, выставки, театры. У нее появились знакомые из числа знакомых Орвила и их жен; нередко они с Орвилом шли к кому-нибудь в гости или кто-нибудь навещал их.

Вся ее жизнь пошла по-другому, впереди виделся свет, и Агнесса мечтала, мечтала, как в былые дни, надеясь и веря только в лучшее.


notes



Примечания





1


Джипси — по-английски Цыганка




2


«Помни о смерти» (лат.).